Оглавление
АННОТАЦИЯ
Однажды три девочки столкнулись с проклятием прошлого. Наконечник стрелы, когда-то сразивший древнего вождя навсегда меняет их жизнь.
Они стали взрослыми, обладая сверхъестественными способностями.
Раньше таких, как они, называли ведьмами…
Но в наше время это молодые, красивые и сильные женщины, живущие в столице - актриса, врач, журналистка. Каждая достигла успехов, но семью не создала ни одна. И на это есть свои причины. Они должны выяснить, кто из них - кровавая убийца.
ПРОЛОГ
Две девочки убегают от настигающей их грозы. Они мчатся вдоль берега реки к старой одноглавой церквушке, окруженной высокими, причудливо изогнутыми соснами. В их стремительном беге больше азарта, чем страха, и первые брызги догнавшего их дождя вызывают громкий восторженный визг. Ситцевые сарафаны темнеют и прилипают к ногам, мешая бежать. Оглушительный грохот грома — ещё и ещё — словно пальба из пушек прямо над головой. Бегущая впереди девочка вскидывает руки и начинает приплясывать в струях воды, а её подруга подхватывает мокрый подол и хохочет. Они почти добегают до церкви — осталось подняться на зеленый бугор, и они под спасительной кровлей.
Внезапно впереди, прямо перед ними, появляется странное оранжевое свечение. Оно быстро концентрируется в шар размером с тележное колесо. Поскользнувшись на мокрой траве, замирает первая девочка, вторая, налетев на неё, ахает и подается назад. Огненный шар беззвучно несется им навстречу и взрывается ослепительной вспышкой. Сухой треск, странный горячий запах и тишина… Гроза внезапно смолкает, только дождь обрушивается на две лежащие ничком фигурки, облепленные мокрыми сарафанами и вдавленные в землю. Струи ливня стекают по светлым прямым прядям одной из девочек и теребят темные кудряшки другой. Под напором льющейся воды волосы шевелятся, словно живые. Девочкам лет по десять – одиннадцать.
***
Она проснулась в липком поту, как всегда, когда ей снился этот сон. Черный, оглушающий ужас заполнял тело. Первым делом она схватилась за голову и с облегчением обнаружила, что её волосы сухие, потом подтянула колени к животу и накрылась одеялом с головой. Заставила себя закрыть глаза и через некоторое время смогла уснуть.
***
Вода в стеклянной колбе закипела и Арина, убавив огонь спиртовой горелки, стала бросать в кипяток щепотки трав. По комнате распространился пряный запах. Отвар вспенился и приобрел коричнево-зеленый оттенок.
— Смотри. Этот корень клади осторожно. Только маленький кусочек и самым последним. И сразу гаси огонь.
— А почему это нельзя делать на плите? — тихо спросила собеседница.
— Потому, что у тебя она электрическая, — улыбнулась Арина, — А травы огонь любят, он им силу дает. И ещё — запах, он тоже лечит, — она кивнула на детскую кроватку, в которой неподвижно лежала двухлетняя девочка. Только широко открытые лихорадочно блестящие глаза говорили о том, что ребёнок не спит. Темные влажные волосики прилипли к вискам и лбу.
— Когда руке не будет горячо, — Арина прикоснулась к колбе, — положишь в отвар ложку меда, того, что я тебе принесла. Только деревянной ложкой клади.
Мать девочки послушно кивнула.
— Постарайся, чтобы она это выпила до вечера. Но не сразу, по полчашки. И не насильно, вместо чая — отвар сладкий. А завтра на заре сваришь новый. Этой мазью натирай малышке на ночь спинку и грудь, но не укутывай. — Она достала из сумки маленький глиняный горшочек и поставила его на стол. Потом встала, подошла к кроватке и ласково улыбнулась девчушке, легонько прикоснувшись двумя пальцами к её шейке под ухом. Тень тревоги пробежала по её лицу.
— Она давно не спит?
— Часа три. И не ест ничего.
— Пусть поспит. — Арина наклонилась к девочке и тихонько подула на горячий потный лобик, потом провела ладонью перед глазами ребенка, и они медленно закрылись.
— Свари ей кашу на молоке. Мясо сейчас лучше не давать. Я приду завтра к вечеру, принесу новые травы и сироп из лесных ягод — ей нужны силы. Не бойся и не плачь, только делай, как я сказала. — Арина набросила пушистую белую кофту и шагнула к двери. — Ну, до завтра.
— До завтра, — тихо отозвалась женщина. — Может, все-таки возьмешь деньги?
— Нет, не возьму. Нельзя. И не нужно. — Она тихо прикрыла за собой дверь и быстро побежала вниз по лестнице. Её ждали ещё в нескольких квартирах, где поселились болезнь и страх. И неважно, как именно она помогала — травами, кореньями или тем самым прикосновением и дуновением на лобик. Главное, помогала. Как могла.
***
Боль и страх — вот и всё, что ощутил Николай в последний момент своей жизни.
А ведь все так прекрасно сложилось в этот майский вечер. Он на удивление быстро закончил дела в офисе и отправился в ресторан, чтобы не спеша поужинать, поглазеть на женщин, а если повезет, то провести с одной из них наступающую ночь. Он обычно нравился женщинам, был щедр и остроумен, никогда не наглел и ничего не обещал. Он инстинктивно находил в зале даму, которой нужно было то же, что и ему — ни к чему не обязывающая беседа, вкусная еда, легкая выпивка и секс в удовольствие.
Вот и сегодня, едва сделав заказ, он понял, что уедет из ресторана не один — за соседним столиком сидела молодая элегантная женщина, изредка пригубливающая коктейль с ломтиками киви. Она грустно оглядывала зал, время от времени поправляя на носу очки в тонкой изящной оправе.
Заиграла музыка, и несколько пар принялись танцевать в центре зала. Николай отвлекся, чтобы выпить первую, самую сладкую рюмку бренди, и, снова взглянув на женщину, заметил, что она достает из сумочки пачку сигарет. Спустя буквально мгновение он уже был около неё с зажигалкой. Она вначале взглянула на серебряный «Ронсон», а затем и на самого Николая. Прикурив и выпустив струйку дыма, она улыбнулась уголками губ:
— Благодарю.
Николай слегка поклонился и произнес сакраментальную фразу:
— Позвольте пригасить вас за мой столик. Я вижу, вам так же одиноко в этот вечер, как и мне. Поверьте, я не хам и не нахал. Просто вы мне нравитесь.
— У меня не было намерений скрашивать чей-то досуг, — рассеянно проговорила женщина. — Но вы правы — мне немного одиноко, и если вы обещаете…
— Обещаю! Моё общество будет приятным и необременительным, — заверил её Николай.
С ленивой грацией дикой кошки, женщина встала и направилась с коктейлем в руках впереди Николая к его столику. «Партия сделана!» — мысленно поаплодировал он себе. Сценарий был предложен и подхвачен, никаких осложнений и эксцессов не предвиделось.
Уже за полночь они, наконец, покинули ресторан и, не торопясь, двинулись к стоянке, на которой Николай оставил свой «БМВ».
— А ты в состоянии вести машину? — смеялась женщина
— Ты, Марина, меня обижаешь. Я вожу машину в любом состоянии, у меня в голове автопилот! — похохатывал её в меру пьяный ухажер.
— Тогда поедем на Воробьёвы горы, посмотрим на Москву!
— С тобой — хоть на край света, хоть в Кордильеры, хоть в Гималаи!
Они доехали до смотровой площадки, и некоторое время, прогуливаясь вдоль балюстрады, бездумно пялились на сверкающую огнями столицу. Несмотря на поздний час, по широким дорожкам каталась на роликах молодежь, галдели подвыпившие компании. Николай обнял Марину за плечи и поцеловал. Она ответила ему умело и многообещающе.
Усаживаясь за руль, Николай был очень доволен собой и в тысячный раз поблагодарил небо за то, что он богат, свободен и привлекателен, за то, что он берет от жизни то, что ему нравится, и пользуется этим с удовольствием.
Улыбаясь, он закрыл дверцу и повернулся к Марине. Тонкий луч блеснул и погас где-то внизу, а в живот вонзилась острая непонятная боль. И такой же острый непонятный страх пронзил его мозг, вспыхнув продолжением тонкого луча в руке Марины. Второй удар поразил его сердце и потушил боль и страх волной непроницаемой темноты.
Женщина удовлетворенно вздохнула, осторожно сунула руку в нагрудный карман мертвеца, достала бумажник и, не глядя, сунула его в свою сумочку. Туда же отправился серебряный «Ронсон» и часы с запястья Николая. Потом она достала пачку бумажных носовых платочков и тщательно протерла ими всё, до чего дотрагивалась в машине — панель магнитолы, ручку на правой дверце. Не спеша, вытащила из раны на груди тонкий длинный нож и, зажав его в руке, принялась с силой наносить удары в живот уже остывающей жертвы, стараясь каждый раз воткнуть его по самую рукоятку. Делать это было неудобно, потому что она старалась не испачкаться в крови. Наконец, слегка запыхавшись, в последний раз извлекла из тела оружие, тщательно вытерла его теми же платочками и опустила в сумку.
После этого она ещё раз осторожно огляделась. Рядом с машиной никого не было, — народ держался ближе к более освещенным местам. Женщина вышла, предварительно натянув на руки светлые лайковые перчатки. Закрывая дверцу снаружи, она уничтожила следы, проведя по ручке тонкой лайкой, и спокойно удалилась. Через несколько минут, она остановила подвернувшуюся кстати машину и назвала водителю одну из станций метро в центре города.
Она ещё успела на последний поезд. И в тысячный раз поблагодарила небо за то, что она красива, удачлива и хладнокровна. Она брала от жизни всё, что хотела. Но хотела она того, о чем даже помыслить боялись миллиарды людей в этом мире.
Единственное, чего она не знала — почему ей хочется именно этого.
***
Она проснулась под утро опять в холодном поту — ей снился израненный, истыканный острым лезвием человек. Вернее, не снился, она сама была им. Ужас и дикая боль пронзали тело, по груди, животу и бёдрам струилась горячая кровь, незрячие глаза вдавились в жесткую оплетку руля. Она силилась оторвать от него неподъемно-тяжелую голову, чтобы увидеть того, кто сделал это, кто лишил сильное, пахнущее дорогим одеколоном и хорошим табаком тело возможности жить, и не могла. Хрипела в отчаянных усилиях, билась от боли и ужаса и, наконец, очнулась. Долго лежала без сил и прогоняла страшные ощущения. Потом попыталась свернуться привычным калачиком и уснуть. Но это ей не удалось.
Такое бывало — дрожь не проходила, не отпускало воспоминание о боли. Тогда она вставала, шла на кухню и варила крепчайший кофе. Кофе сразу ставил мозги на место, и она облегченно закуривала, хотя знала, что это ужасно вредно — кофе и сигареты. Но раз и навсегда для себя решила, что уж это-то может себе позволить. У человека должны быть вредные привычки. Главное, насколько они вредные. Она никогда не верила ханжам, говорящим, что они ведут исключительно здоровый образ жизни, потому что знала — человек грешен, и искусственное воздержание от грехов может дать страшные результаты.
Так пусть уж лучше пороки будут умеренными и осознанными. Пусть будут.
***
Под радостное бульканье кофеварки Лиза на одном дыхании достучала на компьютере последний абзац статьи. С чувством облегчения нажала кнопку «печать» и издала боевой клич индейца на тропе войны. Санька Бубенцов подпрыгнул от неожиданности и возмутился:
— Сдурела, что ли, люди же ещё спят же!
— А вот я — не сплю, я бдю! Или бжу? Сань, как правильно?
— Если я скажу, как правильно, по затылку не получу? — озаботился Санька
— Кофе получишь! Чашку давай, соня!
После кофе Саньке пришлось прочитать Лизину статью и признать её несомненные достоинства — красочный язык и знание предмета. Если учесть, что статья была об уличной проституции, то некоторое время Лиза посвятила размышлениям о том, не дать ли все-таки Бубенцову по затылку. Подобным размышлениям она предавалась раз по десять на дню — их столы стояли рядом, и Санькин вихрастый затылок находился в весьма соблазнительной доступности.
В отношении третьего их соседа по комнате, Влада, таких мыслей не возникало: во-первых, их разделяли два компьютера, во-вторых, Влад был слишком роскошным мужчиной, чтобы получать хулиганские подзатыльники. А в-третьих, уже вторую неделю Влад с командой таких же журналистов-авантюристов летал на старом раздолбанном самолетике где-то в районе Земли Франца-Иосифа. Вроде как они изучали быт жителей Крайнего Севера. Материалы, поступающие в результате изучения, доводили главного редактора Синичкина до белого каления и шли в номер с рекордным количеством купюр.
Лиза отдала статью в секретариат и раздула ноздри, почуяв ветер свободы. Для начала она отправилась в буфет и купила два огромных эклера. Вернувшись к себе, обнаружила исчезновение Саньки и без всяких угрызений совести съела оба пирожных до крошки. Потом взяла блокнот и принялась лениво его листать. В блокноты она записывала все, что привлекло её внимание и казалось интересным — вдруг выведет на материал для статьи. Иногда эти хаотические наброски создавали причудливые цепочки фактов, а Лиза умела сделать охотничью стойку в нужный момент. Она ведь писала обо всем, хотя нельзя сказать, что печатали всё, что она писала.
И в этот раз она зацепилась взглядом за строчку: «Труп, труп, труп – три трупа. Маньяк? Молодые мужики в машинах. Месть? Заказ? Красивая фамилия — Арцев. И зовут красиво — Арсений. С претензией. И сам весь из себя, седые виски, стальной взгляд. Мечта курсистки».
Позвонить, что ли, следователю прокуратуры Арцеву Арсению Петровичу? Лиза нашарила на столе мобильник и набрала номер.
— Арсений Петрович? Это Елизавета Боброва из «Панорамы». Я хотела узнать у вас, есть ли что-то новенькое про те три трупа в машинах? Помните, была маленькая заметка у нас? Как, уже четыре трупа?! Ну не фи… то есть я хочу сказать, что мечтаю о встрече с вами, милейший Арсений Петрович!.. Сожалеете?.. А завтра?.. Я бы написала такой материал! Конфетка бы получилась!.. Конечно, опубликуем только после того, как вы прочтете! Что, прямо сейчас?! Нет-нет, уже лечу! Уже бегу! На углу у книжного магазина? Считайте, что я уже там!
Лиза стремительно ринулась к выходу, на ходу сметая в сумку диктофон и блокнот, вернулась, похитила с Санькиного стола пачку «Стиморола» и вылетела, захлопнув дверь. Уже в лифте подкрасила губы и припудрила нос.
«Вот это да! Сама увижу настоящую жертву маньяка. И вы, Арсений Петрович, уже не отвяжетесь от меня!…»
***
По дороге на работу она вдруг вспомнила один из своих снов. Она даже поняла, почему — напротив неё в вагоне метро сидел парень с длинными немытыми волосами, перехваченными полоской, сплетенной из кожаных шнурков и бусин. Он то и дело сдвигал повязку пониже к бровям, словно пытался прикрыть свои воспаленные, лихорадочно блестевшие глаза. А перед нею, словно в кино, уже мелькали силуэты людей с такими же длинными засаленными волосами, стянутыми полосками кожи. На людях надеты какие-то странные рубахи, сшитые из лоснящихся от грязи шкур мехом внутрь, и короткие штаны из грубой ткани. Ступни ног обмотаны тоже шкурами и обвязаны бечевками и кожаными ремешками. Некоторые обуты в подобие сапог, стачанных из кусков луба.
Она была среди этих людей, но была не собой, а одним из них, самым главным воином, вожаком. Остальные боялись и слушались этого огромного и постоянно злого человека. И у него единственного был на голове железный колпак, отбитый в бою у врага, у него на бедре висел меч, зазубренный о кости врагов, а на лице и теле было множество рубцов. Он был силен и беспощаден к своим и к чужим, хитер и коварен, как зверь.
Сейчас он стоял впереди своего отряда из нескольких десятков человек на вершине зеленого холма и, раздувая ноздри, втягивал в себя пряный воздух. В нем среди запахов луговых цветов, пыли и сосновых иголок безошибочно угадывался и запах врага – кислый запах немытого тела и затхлой одежды, запах железа, запах страха и незаживших ран.
Он поворачивал голову, ловя направление, а его воины замерли, не смея двинуться и заговорить. Они гнали чужаков уже несколько дней, мечтая о том, как те приведут их к своему селению, и тогда они захватят там всё — еду, женщин, скот. Сорвут с убитых врагов оружие, сожгут их дома, и будут веселиться, бросая в огонь их детей.
Наконец, вожак уверенно указал рукой в сторону от реки, туда, где виднелись пологие холмы. Воины разом повернулись и, щурясь от слепящего глаза солнца, глухо заворчали. Те, кто положил на землю тяжелые палицы и рогатины, чтобы хоть немного отдохнуть, подхватили их и двинулись за своим предводителем. Они шли размеренной походкой, положив ладони на рукояти мечей и боевых топоров. Они привыкли к тому, что враг бежит от них, бежит, пока хватает силы, пока голод и страх не убьют его или пока он не приведет их к своему селению в надежде укрыться там и дать отпор.
Но в этот раз измученные и израненные в нескольких столкновениях враги внезапно повели себя иначе. Над одним из холмов появились темные силуэты лучников, и стрелы запели в воздухе песню смерти. Почти ослепнув от бьющего в лицо солнца, воины издали боевой клич — гортанный рев торжества — и ринулись вверх по некрутому склону. Лучники успели выстрелить ещё два раза до того, как воины достигли вершины. То, что они увидел там, удивило их — врагов было значительно больше, чем они предполагали. Наверное, те встретили ещё один отряд соплеменников, и теперь предстояло драться не с горсткой измученных противников, а с полусотней сытых и здоровых мужчин. Но воины не дрогнули. Их рёв перешел в хриплый визг, и началась жестокая рубка.
Воины, размахивая короткими мечами и чеканами, железные навершия которых были похожи на клювы хищных птиц, раскалывали черепа врагов, рубили их тела, отсекали руки. Лица сражавшихся были забрызганы кровью. Они выли и рычали, сцепившись в рукопашной схватке, зубами рвали горло противников, вбивали грязные кулаки в раскрытые в крике рты.
Она наблюдала это словно со стороны, одновременно круша всё на своём пути привычным руке мечом, с особым наслаждением вонзая его в незащищенные животы врагов и оставляя их корчится на земле. Добивать будут потом, сейчас только вперед! Слепая и дикая ярость не мешала четко оценивать происходящее. Хруст вражеских костей и вопли поверженных противников звучали музыкой торжества. Вожак знал, что они победят, ведомые его силой и бесстрашием. Он уже понял, кто ему нужен — кряжистый седой воин рубил его соратников лучше других. Он был умел и закален в боях, и именно его необходимо было убить, чтобы одержать победу.
И они, оба понимая, что исход сражения зависит от них, ринулись навстречу друг другу, чтобы сойтись в яростной схватке. Остальные поспешно расступались, давая им дорогу. Никто не обратил внимания на тонкую, почти детскую фигурку, с трудом поднявшуюся на колени в стороне, чуть ниже по склону. В руках юноши был тяжелый боевой лук. Из последних сил он натянул тетиву, и стрела, сверкнув оперением, возилась в висок вожака, не прикрытый сбившимся шлемом. Юноша уронил лук и, покачнувшись, упал ничком. Из раны на затылке пролилась алая густая струйка.
Вожак пробежал ещё несколько шагов, и только темнота, внезапно опустившаяся перед ним, замедлила этот яростный бег. Когда он упал лицом вперед, стрела, торчащая из виска, переломилась пополам, а её медный наконечник глубоко вошел в мозг, уже не причиняя упавшему боли.
Она легко покинула тело поверженного воина и взмыла над полем битвы почти к вершинам сосен. Как стремительно, как легко она взлетела, не ощущая сожаления и сочувствия. Она не слышала больше криков, стонов и звуков ударов. Как в немом фильме, она увидела финал боя — лишившись вожака, нападавший отряд стал ослабевать, его воины падали, и их беспощадно уничтожали одного за другим. Раненым перерезали горло, мертвым плевали в раскрытые глаза.
Вождь победивших подошел к тому месту, где лежал юноша, сразивший его врага, и опустился перед ним на колени. Он хотел перевернуть неподвижное тело, но два других воина не позволили ему — быстро нарвали травы и накрыли ею разбитый затылок. Потом прижали траву листом лопуха и только тогда перевернули юношу лицом вверх. Он был ещё жив и пытался что-то сказать. Старый вождь склонился к нему и погладил жесткие от пыли кудри. Из копий и одежды, сорванной с убитых, были сделаны носилки, и мальчика положили на них. Седой вождь, сгорбившись, встал с колен и зашагал к поверженному врагу. Его он перевернул ударами ноги и наклонился, вглядываясь в искаженное злобой мертвое лицо. Потом протянул руку, хотел вырвать из виска обломок стрелы, но передумал. Они берегли дорогие медные наконечники — их было слишком мало. Но этот должен был закончить свой убийственный путь здесь.
Да будет так.
Потом они похоронили своих павших — в общей могиле, которую увенчала пирамида из собранных поблизости камней. Постояв молча вокруг неё, подняли носилки с ранеными, оружие врагов и убитых сородичей и медленно двинулись к своему селению. Завтра они пошлют к могиле шамана, чтобы тот помог душам мертвых расстаться с этим миром и уйти на небесную тропу, где всегда вдоволь дичи и родниковой воды. Завтра они устроят победное пиршество и зажгут поминальный костер. Но это будет завтра…
Через некоторое время на холме никого не осталось – только полуголые, изрубленные тела на залитой кровью траве. Враги не достойны быть преданными земле. А в небе уже кружили темные стаи стервятников.
И тогда она решилась и сверху, близко, глянула в налитые кровью и запорошенные пылью глаза убитого вожака — холодный нечеловеческий ужас охватил её внезапно, и она забилась, словно в агонии. И очнулась, не сразу осознав, что сидит в вагоне метро.
Парня напротив уже не было, и она давно проехала нужную ей станцию.
ЧАСТЬ 1
Труп на Воробьевых горах был обнаружен только около девяти часов утра. Некий похмельный студент решил стрельнуть сигаретку и деликатно постучал в тонированное стекло дверцы «БМВ». Смутно видимый через него водитель, похоже, спал, уткнувшись в руль. Студенту не очень-то хотелось топать на лекцию, а хотелось курить. И он стал нахально долбиться в машину, но спящий не реагировал. Тогда студент сдуру дернул ручку, дверца распахнулась и ему через низкий порожек прямо на белоснежные кроссовки выплеснулась переполнившая резиновый коврик кровь. Парень вытаращил глаза, обложил ситуацию матом и бросился вызывать милицию — а иначе как объяснишь окровавленную обувь?
И вот теперь Лиза Боброва мчалась на место происшествия в битой жизнью бежевой «восьмерке» вместе с майором Арцевым, элегантно-стальным и мрачным, как туча.
***
Стася завозилась под одеялом и открыла глаза. Было уже явно не утро, потому что за шторами угадывалось высокое солнце, а её окна выходили на юг. Она с интересом взглянула направо. Макс спал, по-детски подложив ладонь под щеку. Стася пнула его под одеялом ногой:
— Пора вставать, голубчик!
Голубчик сонно открыл глаза и счастливо заулыбался.
— Всё, всё, подъём, я в два часа должна быть на съемках!
— А вечером? — недовольно спросил Макс, вылезая из постели и озираясь в поисках штанов.
— А вечером — спектакль, так что давай побыстрее!
— А завтра?
— А завтра с утра я лечу в Новосибирск, а потом в Стокгольм, — отрезала Стася.
На самом деле летела она вечером, но сообщать об этом сочла излишним.
— А после Стокгольма? — канючил Макс.
Стася с изумлением уставилась на него.
— А после Стокгольма я не знаю.
— Так давай встретимся.
— Так далеко я не загадываю. Давай-давай, кормить мне тебя всё равно нечем, не станешь же ты мюсли жевать!
Макс раздраженно оделся и, не говоря больше ни слова, выскочил из квартиры. Ведь предупреждали его! Ведь информировали! А он, самонадеянный идиот — решил, что не такой, как другие, что сможет приручить эту дикую кошку. Макс с досады пнул стену подъезда и заскрежетал зубами от злости, представив, сколько таких же кретинов, как он, пинали эту стену. Потом с ненавистью ткнул пальцем в кнопку вызова лифта.
А Стася уже нежилась в пенной ванне, пахнущей фиалками. Эту ночь она провела великолепно. Макс — мальчик что надо, можно было расстаться с ним и поласковее. Ну, да ладно, никуда он не денется. Будет время — она ему позвонит, телефон он ей вчера записал в трех местах, чтобы не забыла.
Подъезжая к киностудии на своем бледно-желтом «ягуаре», Стася уже выкинула из головы Макса. Как всегда, на съемочной площадке она из капризной примадонны превратилась в терпеливую труженицу, и через три часа была выжата, как лимон. Стирая грим косметическими сливками, слушала вполуха щебет статисток — они ещё не закончили съемку и толпились за деревянной перегородкой павильона. Кто-то из девчонок взахлеб рассказывал, как некий Витька сегодня утром обнаружил труп в машине, стоящей неподалеку от университета.
— Представляете, у него были полные кроссовки крови — прямо из машины лилась!
— А какого черта он в машину-то полез? Обкурился, что ли?
— Не, он не такой! Просто ночью мы с ним…. — последовал неразборчивый шепот, — на лекции проспал, слонялся, хотел сигаретку стрельнуть. А там мужик весь в кровище. Я потом ему еле кроссовки отмыла! Ужас!
— Во дают, уже и в машинах резать начали! Патроны, что ли подорожали?
— А я что-то такое читала, — пискнул новый голосок. — Маньяк, вроде, орудует!
— Голубой, что ли?
— Почему голубой?
— Ну не баба же их режет!
— А он не сексуальный маньяк, у него типа ориентация на дорогие иномарки.
— Странная у него ориентация, извращенец какой-то.
— Да кто ж их, маньяков разберет. Нормальные люди не маньячат…
Стася содрогнулась: «Брррр… Стала бы я отмывать чьи-то кроссовки, да ещё от крови!»
С этими мыслями она отправилась в театр. Спектакль был у неё в этом сезоне последним, и она играла с таким подъемом, словно и не выматывалась под софитами на съемочной площадке. Загружая в «ягуар» охапку цветов, подаренных поклонниками, она не заметила, что за ней наблюдают двое мужчин. Разложив букеты на заднем сидении, Стася уселась за руль, включила зажигание и привычно потянулась за ремнем безопасности. В этот момент перед капотом машины возникла фигура в плаще и шляпе. Второй мужчина распахнул дверцу с её стороны и спросил, дохнув перегаром:
— Не подвезешь, детка? Плачу сто баксов!
— Не подвезу! — отрезала Стася, нашаривая ногой туфлю на высоком каблуке, которую всегда приходилось снимать, чтобы не мешала вести машину.
Мужчина гнусно засмеялся и попытался схватить её за руку, а его дружок захлопал ладонями по капоту, приговаривая:
— Классная тачка, детка! И сама ты — классная!
Язык у него заплетался, и вместо «классная» выходило — «красная». Почему-то именно это больше всего взбесило Стасю. Она развернулась на сидении и с криком: «Пошли вон, уроды!» — врезала обеими ногами, вооруженными острыми каблуками, в низ живота назойливого кавалера. Тот взвыл от боли и, согнувшись, упал на колени. Стася захлопнула дверцу и дала задний ход. Не ожидавший такого, парень в шляпе потерял равновесие и шлепнулся на четвереньки. У него ещё хватило реакции откатиться в сторону, когда машина на приличной скорости понеслась вперед. Не оглядываясь, Стася свернула за угол и поехала домой. Лицо её было спокойно, а на губах блуждала удовлетворенная улыбка.
Когда она закуривала, огонек зажигалки даже не дрогнул в тонких изящных пальцах.
***
Она часто приходила в заброшенную церковь. Когда-то её начали реставрировать, но денег не хватило, и церковь стояла окруженная потемневшими от дождей лесами. Ей тогда было десять лет, и она начала читать «взрослые» книги. И сразу же ощутила, как мало, на самом деле, знает и понимает. Особенно непонятна была ей вера в бога. Её вполне устраивал внушенный матерью постулат, что бога нет. Тогда зачем некоторые люди разговаривают с тем, кого нет, вешают в угол его изображения и строят ему целые дома? Большие бесполезные дома, которые называют храмами.
Она росла без отца, без бабушек и дедушек, только с матерью. Мать работала с утра до вечера, по вечерам и выходным занималась хозяйством, с дочерью особых хлопот не знала — училась та хорошо, не шалила и не шкодила, как другие дети. Читая подряд все книги в единственной убогой библиотеке их городка, она постигала мир странными обрывками, пока не понимая его и чувствуя дискомфорт от чужих противоречивых мыслей. Никто не догадывался сказать ей, что это нормально, что так и должно быть, и она мучилась, не в силах совместить свои собственные ощущения с тем, что находила в толстых потрепанных томах.
В первый раз она попала в церковь случайно, ведь та стояла за городом, у реки на зеленом холме. Кажется, они пошли тогда всем классом вместе с учительницей на экскурсию. Так это называлось в их школе. Они несли с собой бутерброды и бутылки с газировкой в тряпичных сумках, чтобы позавтракать на берегу реки. Потом носились по лугам, рассматривали цветы и насекомых, играли в салочки. Она не любила бегать, а уж салочки, когда за тобой с топотом несется одноклассник, чтобы со всей силы хлопнуть по спине, просто ненавидела. Поэтому она незаметно отошла сначала за один пригорок, потом за другой и обнаружила церковь.
Дверь была распахнута настежь, внутри пахло пылью и пустотой. Она медленно вошла, почти прокралась в центр этой пустоты и принялась рассматривать покрытые росписью стены. Странно, но росписи никто не тронул, не поцарапал и не исписал гадкими словами. Осторожно переступая поцарапанными ногами в желтых сандалиях, она обошла все стены и колонны, вглядываясь в фрески. Многие сюжеты были ей уже знакомы по художественным альбомам и книгам — «Снятие с креста», «Богоматерь с младенцем Иисусом», «Поклонение волхвов», «Распятие». Фрески были совсем не древними, и написаны не слишком хорошо — должно быть, потрудился тут художник из местных.
Подняв голову, голову, она увидела на своде барабана церкви лик Христа. Из узких окошек падали лучи света, в которых плясали пылинки. И вдруг ей показалось, что она летит, взмывает вверх к этому лицу с печальными и строгими глазами. Её испугало ощущение полета, и она быстро присела на пол, на холодные каменные плиты. Так она сидела долго, обхватив колени и боясь взглянуть вверх. Но ей приятно было размышлять о том, что она увидела. Мысли эти были совсем детскими, и в них было больше вопросов, чем ответов…
Она стала приходить в эту церковь, вначале редко, потом все чаще и чаще. Брала с собой огарки свечей и, зажигая трепетный огонек, пыталась получше рассмотреть росписи. Но свеча мало помогала — фрески были тусклыми и невыразительными. Только лик в куполе светился особым светом. В конце концов, она догадалась, что этот лик был написан гораздо раньше, чем остальное. Очевидно, старые росписи на стенах когда-то решили обновить, а в барабан лезть просто поленились или побоялись. Вот и сохранился там древний образ, написанный золотистыми охристыми красками и яркой лазурью.
В тот день она сидела в церкви с утра, начались летние каникулы, дома было жарко и душно. А здесь, под каменными сводами сохранялась гулкая прохлада. Она сидела на каменном полу, подобрав под себя ноги, и читала «Таинственный остров» Жюля Верна. Она очень любила читать книги о приключениях.
Внезапно в церкви потемнело и потянуло резким сквозняком. Тогда она взглянула вверх, и в окнах, лишенных стекол, увидела темно-серые, почти черные грозовые тучи. Загрохотал гром, но дождь ещё не начался. Она вскочила и, прижав книгу к груди, выглянула из дверей. Увидела, как ветер гонит по небу облака, как раскачиваются из стороны в сторону старые сосны, как полыхают в небе росчерки молний.
Потом она заметила двух девчонок, бегущих вдоль реки к церкви, чтобы спрятаться от дождя. Она узнала их — они учились с ней в одной школе. И поначалу растерялась, ведь никто не знал, что она бывает в этой церкви. Но потом поняла, что бояться нечего, просто скажет, что спряталась тут от дождя. Она хотела крикнуть им что-то приветственное, но так и осталась стоять с раскрытым ртом — между нею и бегущими уже под струями дождя девочками прямо в воздухе возник огненный шар и стремительно понесся вниз. Беззвучный взрыв опрокинул две фигурки в мокрых сарафанах, швырнув их на землю. И тогда она бросилась вперед, навстречу дохнувшей ей в лицо волне запаха горячего металла. Она ещё удивилась, что ощутила его посреди хлещущего ливня.
***
Арина старательно писала, склонившись над очередной историей болезни. Было уже далеко за полночь, и в приемном покое детской больницы царила тишина. Сегодня выдалось спокойное дежурство — ни одного сложного или тяжелого случая. «Скорая» молчала, в отделениях тоже все было тихо. Арина заполнила последний формуляр и сладко потянулась. На кушетке спала Зоя, дежурная медсестра.
Арина включила электрочайник и сунула в микроволновую печь стеклянную мисочку с кашей — нужно поесть, иначе к утру, когда возможны всякие неожиданности, будет противно сосать под ложечкой. Через минуту каша разогрелась и аппетитно запахла. Зоя потянула носом и открыла глаза.
— Сколько уже времени?
— Половина третьего. Вставай, поешь.
— Чем это так пахнет? — сонно пробормотала девушка.
— Гречкой с жареным луком. Чай уже настоялся и печенье ещё осталось.
— Ладно, сейчас. Как есть-то охота!
С этими словами она, зевая, вылезла из-под казенного байкового одеяльца и потянулась к висящему на спинке стула накрахмаленному белому халату. Надев его, пересела к столу. Арина поделила кашу поровну и принялась, не спеша, есть.
— Ты не знаешь, к тому пацанчику, из шестой палаты, кто-нибудь приходил? — спросила она, наливая в чашку золотистую заварку.
— Который плачет все время? — уточнила Зоя. — Нет. Похоже, никто и не придет. Мать пьет, бабка пьет, отца нет. Не нужен он никому.
— Надо бы сообщить в службу опеки. Ребенок худой, вшивый, весь в синяках. Ему уже пять лет. А развитие, как у двухлетнего. Нужно забирать его из такой семьи.
— А семья, думаешь, заметит? Больно он им нужен.
— Не пойму я таких женщин никогда. У мальчишки пневмония, а они пьют, — вздохнула Арина. — Хорошо, хоть соседка заметила, что он весь горячий и задыхаться начал, скорую помощь вызвала. А мамаша ребенка в больницу не хочет отдавать. «Дайте спирту побольше на растирания, я сама его вылечу!» Но ребята со скорой тертые оказались. Говорят: «Только горчичники дадим!» Зачем ей горчичники, с колбасой их есть? Вот и увезли, слава богу. Иначе неделю бы не протянул.
— И все равно — плачет целыми днями…
— Просто он маленький, ему плохо и страшно.
— Я ему вчера яблок и леденцов принесла. Молчал, пока всё не сгрыз. И бабу Маню просила ему сказки читать. Ничего, привыкнет. — Зоя обмакнула в чай овсяное печенье. — Ты бы поспала, а я у телефона посижу.
Но Арина не могла уснуть. Только закрывала глаза — казалось, кто-то плачет за стеной, хнычет тоненьким голоском. Подняла голову с жесткой подушки, села.
— Нет уж, лучше я перетерплю, а то голова потом весь день болеть будет.
— Хорошо тебе, можешь после дежурства хоть целый день отсыпаться. А я кручусь по дому, как хомяк в колесе — приготовь, убери, постирай… Ещё и свекровь подгоняет.
— Почему хомяк? Разве хомяки в колесе крутятся? — изумилась Арина.
— Ещё как крутятся. Наш целыми ночами скачет, как заведенный. Шум, скрип. И зачем мы это проклятое колесо ему купили? — рассмеялась Зоя и отправилась мыть посуду.
Вот, значит, как — хомяк. А перед этим был котенок.
Два года назад у Зои прямо на работе произошел выкидыш, а затем резко упал гемоглобин. Арина и ещё трое врачей из их отделения с подходящей группой крови стали тогда для неё донорами. Всё обошлось, только забеременеть ей пока больше не удавалось.
Зазвонил телефон — везут мальчишку с анафилактическим шоком. Всё, отдых закончился, нужно срочно готовить палату интенсивной терапии.
После ночного дежурства Арина пришла домой на ватных ногах. Голова все равно разболелась, и отдохнуть удалось очень недолго — около полудня зазвонил телефон. Она нащупала трубку на тумбочке.
— Я знаю, Арина Петровна, что вы после дежурства, — дрожал на том конце провода женский голос. — Но Стасику совсем плохо, температура скачет, лежит пластом и ничего не ест.
— Не волнуйтесь, Марина, я приеду через сорок минут, оботрите его пока водой с уксусом, и напоите чаем с лимоном.
Пять минут она посидела на кровати с закрытыми глазами, раскрыв ладони вверх. Стряхнула остатки сна и принялась быстро собираться — ехать было довольно далеко. Сумка, набитая баночками, горшочками и мешочками с травой привычно оттянула руку. В углу её лежала завернутая в белую тряпицу старинная, слегка облупленная деревянная трубочка с раструбом, а не холодный блестящий стетоскоп. До вечера нужно было успеть навестить четверых больных ребятишек.
Из стоявшего недалеко от подъезда черного джипа вылез высокий мужчина с длинным лицом и хрящеватыми, прижатыми к черепу ушами и двинулся, было, ей навстречу. Но тут Арину нагнала молодая женщина с коляской, что-то сказала, и дальше они пошли вместе. Мужчина остановился, раздраженно сплюнул и вернулся в машину.
***
Макс опомнился от пережитого разочарования только на следующий день. Ночь он провел в непонятном кабаке, где после полуночи официантки разносили посетителям выпивку топлесс, то есть без лифчиков, полуголые. Но ему было уже глубоко безразличны их прелести. Он напивался. Вначале пил виски, потом перешел на более дешевую водку. Пьяная меланхолия была отвратительнее трезвой злости, и спасло его только то, что он уснул в уголке. Ему не мешало воркование и звуки поцелуев усевшейся за его столик юной парочки. Они его даже не раздражали — такие идиоты.
Его разбудил метрдотель и сообщил, что ресторан закрывается. За окном плыл нездоровый туманный рассвет. Макс швырнул купюры на заботливо подложенный прямо под нос счет и отправился ловить такси. Во рту было, как в компостной яме. Голова не болела, но как-то неуверенно покачивалась на шее и с трудом поворачивалась в нужном направлении. Плюхнувшись в машину, он хотел было назвать водителю Танькин адрес, но потом вспомнил, что вместо прежнего уюта и спокойствия его там ждут мокрые пеленки в ванной, Танькины воспаленные от бессонных ночей глаза и вяканье Костика, и велел ехать в Бутово. Теперь уют и теплые объятия ждали его там.
Да пошла она, эта Стася! Актриса, актрисочка, актрисулька… Ну, не удалось ему зацепиться за эту стерву, так не одна она в этом городе такая. А пока он не пропадет — Мариночка девочка хоть и простоватая, хоть и глупая до изумления, зато любит его без памяти. Пока сойдет и эта.
Достав из кармана мобильный телефон, Макс принялся лениво нажимать на кнопки.
***
Только вернувшись домой, Арина ощутила, что ноги опять налились тяжестью. Ничего, сейчас отойдут. Заварила себе травки, выпила обжигающий отвар. Подошла к телефону, набрала знакомый номер.
—Ты где? — отозвался Доктор.
— Дома уже.
— Хорошо, я скоро приеду. Часа через два освобожусь.
— Приезжай. А то мне паршиво что-то.
— Что, опять детёныш неприкаянный в отделении?
— Откуда знаешь?
— А тебе всегда в таких случаях паршиво.
— Не знаю, я как-то не задумывалась.
— А ты задумайся. Все беды мира на себя валишь… И каждый раз тебя вот так скручивает, когда помочь не можешь.
— Не могу. Не могу я заставить кого-то любить своего ребёнка. Вылечить — могу. Боль убрать могу. Даже оживить получалось. А вот любить, если сердца нет или душа пропита….
— Ну, успокойся, малыш. Полежи, пока я не приеду. Постарайся уснуть
— Ладно. Только ты… приезжай скорей.
Не успела она положить трубку, как телефон зазвонил. Рука замерла над аппаратом, словно преодолевая какое-то сопротивление. Больше всего на свете ей хотелось не отвечать, но она не имела на это права.
— Ну как, тебе все ещё не нравятся мои условия? — раздался гнусавый, почти нечеловеческий голос на том конце провода.
— Да пошел ты! — гневно ответила она и швырнула трубку, успев услышать:
—Ты об этом пожалеешь, сука.
***
Она неслась вниз по склону и боялась поверить в то, что случилось. Поскальзываясь на мокрой траве, потеряв по пути книжку, она добежала до лежащих ничком девочек. И оцепенела, не зная, как быть. Потом взяла за плечи и перевернула одну из них лицом вверх. Облепленное мокрыми волосами, оно было бледным и неподвижным, глаза закрыты. «Что делать?! Что же делать?…» — беззвучно кричала она. Потом постаралась взять себя в руки и припомнить, что она читала о том, как определить, жив человек или нет. Попыталась нащупать пульс на руке — бесполезно. Вроде бы ещё приподнимают верхнее веко. Ей удалось это сделать только с третьей попытки — в глаз заливалась вода, хлещущая с неба, веко было скользким и холодным. Она прикрыла глаз ладошкой от дождя, а другой рукой потянула веко вверх. И успела заметить, как зрачок быстро сузился. Жива?..
Другую девочку она тоже перевернула. Все лицо её было перепачкано черной грязью. Она упала прямо на сурочью норку, и пришлось клоком травы обтереть ей глаза, нос и рот. Дождь отмывал остальное. Внезапно её взгляд остановился на каком-то камешке или щепке, торчащей изо лба девочки, слева, у виска. Выглядело это так ужасно, что её передернуло, и она схватила и осторожно вытащила этот грязный осколок. Оказалось, что вошел он неглубоко, но из ранки стала сочиться кровь, смешиваясь с дождем. И это зрелище ужаснуло её ещё сильнее.
С воплем: «Помогите! Помогите же кто-нибудь!» — она вскочила на ноги и побежала в сторону ближайших домов — через холмы и большой луг.
***
Стася сидела в парящем над бесконечными облаками самолете и пыталась заставить себя уснуть. Но сон то слегка касался её тщательно покрытых прозрачными тенями век, то снова улетал куда-то к полкам для багажа. Там лежал её ноутбук. Можно было встать, вытащить его и обеспечить себя работой на все время полета. Но расслабленное тело протестовало против таких планов. Тогда она просто принялась обдумывать продолжение сюжета. Героиня должна была выбрать из двух нравящихся ей мужчин одного. И этот один обязан был оказаться обманщиком и подлецом. Только вот какой — брюнет или шатен? Лично Стасе больше нравился брюнет. Этакий наглый кабальеро. Значит, сделаем подлецом шатена. А брюнет пусть появится в конце и спасет героиню от всех гадостей, организованных шатеном.
Стася была слишком большой реалисткой, чтобы обольщаться в отношении собственных литературных способностей. Написать серьезную, умную прозу она была не в состоянии. Но она также знала, что через несколько лет, когда её молодость станет не первой и даже не второй свежести, ей придется задуматься о том, как заработать если не на кусок хлеба с маслом, то хотя бы на икру к этому бутерброду. После некоторых размышлений и прикидок, она решила, что вполне способна писать сценарии. Такого вида литературы ей, как всякой популярной актрисе, пришлось прочитать огромное количество. И она была уверена, что у неё получится не хуже, если немного набить руку. Сейчас она «выпекала» свой четвертый или пятый «блин» и уже начинала задумываться, не показать ли это изделие кому-нибудь из знакомых режиссёров, специализирующихся на современных сериалах. Нет, наверное, стоит подождать. Конечно, написать шедевр ей не грозит, но все-таки лучше, если история будет более динамичной и напряженной. А пока — шатен… брюнет… Может, сделать шатена маньяком или скрытым садистом? Или не стоит?
С этой мыслью она задремала, и ироничная улыбка ещё долго блуждала по её капризно изогнутым губам, вызывая повышенное внимание лысого субъекта, сидящего через проход от неё.
***
В первом же доме отозвались на её дикие крики и стук кулаками в ворота. Двое мужчин — пожилой и молодой вышли к ней и, выслушав сбивчивый рассказ об огненном шаре и лежащих под дождем девочках, похватали дождевики и, заведя огромный черный мотоцикл с коляской, поехали на нем к церкви. Она хотела бежать следом, но черноволосая девушка не пустила — повела её в дом, стащила насквозь мокрое платье и насухо растерла жестким полотенцем. Потом завернула в одеяло и усадила пить горячий чай с медом. Послышался грохот мотоцикла, он промчался мимо ворот и снова удалился. Она сидела на диван-кровати, стуча зубами, прихлебывала терпкий сладкий чай и боялась думать о том, что случилось. Только через полчаса, когда мужчины вернулись, она осмелилась поднять глаза.
— Да живые они, обе живые. В больницу отвезли, там и оставили, — улыбнулся ей тот, что был помоложе. — Ты не знаешь, где они живут? Нужно родителям сообщить.
— Я не знаю, где живут, они из другого класса. Но в школе мне, наверное, скажут, я фамилии помню, — обрадовалась она. — Я побегу? А то каникулы, школьный секретарь раньше уйти может.
— Дождь уже прошел. Если высохла — беги!
— Иди-ка сюда, — позвала из соседней комнаты девушка, которую мужчины называли Нюрой. — Платье-то я утюгом просушила, а вот сандалии ещё мокрые. На вот, Васькины тапочки обуй, он из них уже вырос, а тебе в самый раз.
Она надела свое платьице, синие матерчатые тапки, схватила газетный сверток с мокрыми сандалиями и вежливо попрощалась. Как она добежала до школы, нашла там сторожиху и припозднившуюся секретаршу, объяснила им, что произошло, и они отыскали вместе в классных журналах адреса девочек, она помнила смутно. Потом женщины отправились по этим адресам, а она поплелась домой.
Мать ещё не вернулась с работы. Дома было сумеречно и тихо. В прихожей она вытряхнула из газеты раскисшие от воды сандалии. Что-то со стуком упало рядом с ними. Наклонившись, она отыскала у стены покрытый грязью маленький предмет и сначала не поняла, что это такое.
Трехгранный позеленевший кусочек с круглым отверстием, забитым землей, с одной стороны и заостренный — с другой. Откуда он взялся?
Только через пару минут она сообразила, что это тот самый осколок, который она вытащила из ранки во лбу второй девочки. Вздрогнув, она уронила его на пол. Как же он не потерялся? Видимо, она зажала его в кулаке, когда бежала от церкви к домам, а потом он случайно упал в мокрую сандалию. И надо же, принесла домой. Что же это всё-таки за штука? Она снова подняла осколок и, зажав его между большим и указательным пальцами, принялась разглядывать. Что-то он ей напоминал, но вот что? Это явно не дерево, но и на железо не похоже — из-под грязи просвечивает ярко-зеленый металл. Странно…
Внезапно громко хлопнула от ветра форточка. Она вздрогнула, рука дернулась, и осколок больно впился острым концом в подушечку указательного пальца. Выступила капелька крови. Осторожно положив непонятный предмет на тумбочку, она сунула палец в рот и почувствовала себя совершенно несчастной — мало ей того, что случилось, так ещё и палец поранила. Потом вспомнила о пропавшей библиотечной книжке и расстроилась окончательно — она никогда не теряла книг и не знала, что за это бывает. Опустилась прямо на пол, на домотканую дорожку, и разревелась.
Такой, плачущей на полу в темной прихожей, Арину и обнаружила вернувшаяся с работы мать.
***
Лиза крутилась среди оперативников и каких-то высоких милицейских чинов, которых на Воробьевых горах собралось предостаточно. Одни, сунувшись в «БМВ» и, посозерцав жуткое зрелище, отходили прочь и немедленно с задумчивым видом закуривали. Другие осторожно залезали поглубже и что-то искали в салоне. Экперты-криминалисты старательно обмахивали машину кисточками, особенно тщательно — распахнутые дверцы и стекла. Потом на многочисленные проявившиеся пятнышки наклеивали кусочки широкого скотча и, осторожно оторвав их, прилепляли на кусочки прозрачного пластика. Сверкал вспышкой деловитый фотограф, в стороне маячил дядечка в коротком белом халате, судмедэксперт. Труп он уже осмотрел, но уезжать не спешил.
Арцев тоже полез в машину со стороны переднего пассажирского места, спросив предварительно: «Здесь уже всё сняли?» «Сняли, сняли, Петрович! Только осторожней, там прямо море крови, так что аккуратней давай». Наблюдая за задней половиной Арсения Петровича, торчащей из машины, Лиза обратила внимание на обилие мух, кружащих над «БМВ». Потом она заметила тощего парня в окровавленных кроссовках. Парня терзали вопросами двое сотрудников милиции. Лиза довольно нахально подкралась к ним.
— Да ничего я не знаю, блин! — стенал юнец. — Открыл дверцу, думал — дрыхнет дядя… Кроссовки, вон, все измарал, даже внутри хлюпает.
— Рядом с машиной никого не видел? — настырничал мужчина в круглых очочках, чем-то напоминающий мультяшного Знайку.
— Никого, совершенно никого. Я курить хотел, а сигареты, блин, купить забыл. Если бы кто-то тут был, я бы у него попросил, а не в иномарку ломился!
— Ты во сколько сюда пришел? — вторил коллеге верзила в синей футболке.
— Да не знаю я точно, но было уже больше половины девятого. На первую пару я, блин, опоздал, а до второй ещё время было. Часов девять или типа того… — произнес парень с таким мученическим выражением, что было ясно — больше всего на свете ему хотелось бы в данный момент сидеть в аудитории, а не маячить тут в компании милиционеров и настырно липнущих к нему мух.
— А ночью где был? — очкарик сурово насупил брови и шмыгнул носом.
— Дома был. Вернее, у девушки своей. Мы вместе живем, у неё предки на год по контракту в Штаты свалили. Так что можете спросить у неё, наверняка дома ещё, — вздохнул парень и пошевелил в траве испачканной кроссовкой без всякой надежды сделать её этим чище.
— Давай номер телефона девушки, — потребовал верзила, извлекая из кармана сотовый телефон.
Юноша закатил глаза и принялся называть цифры.
Лиза подумала, что от парня больше ничего нового не добьются, он действительно в эту кровавую историю попал исключительно по собственной дури. Она вновь переключила внимание на машину, из которой как раз вылезал майор Арцев. Поджидавший его опер протянул ему вишневую книжицу — паспорт. Приняв вертикальное положение, следователь открыл документ.
— Лисицын Николай Павлович, — с выражением прочитал Арсений Петрович. — Так… живет в Москве, не женат, детей вроде бы нет. Во всяком случае, малолетних. А лет Николаю Павловичу — тридцать пять… было. По адресочку-то уже поехали? Молодцы.
— Ну что, Петрович, то же самое? — вздохнул отставший, наконец, от бесперспективного свидетеля долговязый опер.
— Так тошно! — горько ухмыльнулся Арцев. — Убиенный — мужчина в расцвете сил, неженатый, бездетный, москвич. И убиен, заметь, опять-таки в дорогой иномарке.
— М-да… сериал с продолжением. Раны тоже похожие — истыкан ножичком раз тридцать-сорок. И все в живот и пониже. Только один удар — в сердце, — опять вздохнул дылда.
— Не иначе, маньяк наш — голубой или импотент, — предположил Арсений Петрович.
— А может, маньячка? Обманутая, брошенная, сексуально неудовлетворенная…
Арцев назидательно потряс перед носом оперативника паспортом убитого Николая Павловича Лисицына и отчеканил:
— Запомни, Михаил, женщины маньяками не бывают! Ни одной за всю историю криминалистики. Все маньяки — мужики и только мужики!
— А почему, Арсений Петрович? Науке это известно? — сочла возможным влезть в разговор Лиза.
— Видимо, женщины устроены более рационально, чем сильный пол, — неспешно обернулся к ней следователь. — Не бывает у них таких заскоков, чтобы убивать кого попало только из-за красных туфелек или лысины на темечке. Маньяк вычисляется именно по общим признакам жертв и по методам убийств. А вот дамы, даже если замечены в серийных преступлениях, обычно имеют вполне реальные цели и мотивы, что выводит их из рядов маньяков. Есть в городском управлении внутренних дел один специалист по психологии серийных убийц, он может более подробно вам все объяснить и даже психологический портрет данного конкретного маньяка нарисовать. Впрочем, он этим уже занимается, его еще третьего дня к нам подключили.
— И какой портрет может быть, например, у автора подобного ужастика? — Лиза кивнула на облепленный мухами «ВМВ».
Арсений Петрович хмыкнул и пожал плечами:
— Ну, например, многодетный отец семейства, третируемый стервой-женой, озверевший от хронического безденежья. Он постоянно изводится завистью к богатым беззаботным ловеласам, и однажды в голове у него что-то переклинивает, — Арцев художественно взмахнул рукой, изображая процесс переклинивания. — И вот результат — четвертый труп. Богатенький, холеный любитель женщин. Семьей не обременен, в бардачке машины — коллекция презервативов всех форм и расцветок. Упакован, как положено, тачка крутая, одним словом — этакий баловень судьбы.
— А как же этот упакованный ловелас впустил затюканного жизнью мужичка в свою шикарную тачку? — зловредно перебила его Лиза, надеясь, что в диктофоне не закончилась кассета.
— Да, вопрос, конечно, интересный. Но учтите, что, как правило, маньяки отличаются изобретательностью и обаянием. Мы же не знаем, какую маску он носит.
Арсений Петрович внезапно глубоко задумался и умолк. Лиза впилась глазами в его лицо, чувствуя, что именно в такие моменты и происходит тот самый дедуктивный процесс, о котором так наслышано человечество. Но процессу помешал натужный рев подъехавшего микроавтобуса, из которого вывалились два небритых субъекта с носилками.
— Давайте, поговорим об этом позже, — очнулся Арцев. — У меня в кабинете.
— Договорились, — кивнула Лиза. Почему-то у неё вдруг возникло ощущение, что ей откровенно морочат голову со всеми этими рассуждениями.
***
В эту ночь её сон не был кошмаром. Все происходило почти бесшумно и достаточно быстро. Ей нравилось смотреть на все откуда-то изнутри, словно она сама была теми процессами, которые непрерывно сменяли друг друга. Расклеванное тело, обглоданные кости, затягивающиеся удобренной кровью травой. Дожди, снега и жара, выбеливающие то, что осталось на склоне холма и частью скатилось вниз.
Твердое становится рыхлым, известковым, разрушается, опадает, заплывает перегноем и медленно поглощается землёй. Там разрушения ещё быстрее — стараются толстые белые корни травы, миллиарды крошечных слепых насекомых. Вот мышь-полевка прорывает ход прямо через ставшую податливой лопаточную кость. Мордочка крота с подрагивающим черным носом. Снова корни, словно округлые щупальца ловко вгрызаются в крошащуюся желтоватую массу, смешивая её с черноземом. И вот уже нет ничего. Тысячи лет прошли. Состарились и умерли сосны. Их дети выросли, тоже состарились и рухнули, выворачивая черные трухлявые комли. Она видела сон про то, как смерть становится частью жизни, бессмысленной, но непобедимой и вечной.
***
Лиза, спохватилась, что так и не успела толком рассмотреть труп и ринулась к «БМВ». Сходу заглянув внутрь, она немедленно пожалела о своей любознательности. Убитый сидел скособочившись и уронив голову на руль. Хорошо была видна темная корка запекшейся крови на белой сорочке и брюках. Лиза успела разглядеть сбоку каменно-бледное лицо — под полуопущенным веком светился белок закатившегося глаза, а рот был искажен застывшей попыткой крика. И везде ползали мухи.
Господи, как можно было принять его за спящего?! Хотя — стекла тонированные, да и вряд ли парень слишком присматривался.
Вдохнув пропитанный сладковатым запахом несвежей крови воздух, Лиза судорожно зажала рот и отскочила подальше, подавляя позыв к рвоте. Огромным усилием воли ей удалось справиться с ним и отдышаться. Для этого она спряталась подальше от чужих глаз за кустами, где наткнулась на длинного оперативника.
— А вы молодец, меня и то вывернуло, хотя я и не такое видывал. Наверное, завтрак был ни к черту, как вы считаете?
Лиза вспомнила два съеденных эклера и криво улыбнулась:
— Слава богу, мой завтрак остался при мне.
— Меня зовут Михаил, Михаил Горст, — представился он.
Лиза протянула ему слегка влажную ладонь:
— Елизавета Боброва, журналистка.
— Ну что, Лизавета, постоим тут, пока клиента увезут?
— Хорошо. Расскажите мне, Миша о других жертвах. Или это — секрет следствия?
— Почему секрет? Вас же сам Арцев привез. Значит, можно дать информацию. Вы сами слышали, что Петрович сказал: жертвы, как под копирку — лет всем от двадцать восьми до сорока, холостые кобели с бабками и крутыми тачками. И что интересно, живут все на севере Москвы — Бабушкино, Медведково, Лосиный Остров. А убивали их по ночам в разных местах. Двое — на Бульварном кольце, один — около Третьяковской галереи, а этот здесь, на Воробьевых горах. И ножичек, похоже, один — тоненький такой, длинный.
— Стилет?
— Ого, какие мы слова знаем! Да, похоже на стилет или заточку, — кивнул Михаил. — Нож он не оставляет, с собой уносит.
Лиза торопливо черкала в блокноте. Материал обещал быть интригующим, читатели обожают такие истории. Им подавай побольше ужасов, трупов и крови, крови, крови…
— Выяснили, с кем они общались перед смертью? — задала она следующий вопрос.
— Двое первых ужинали в ресторанах, ели, пили, снимали девиц и с ними уезжали. Третий праздновал день рождения в офисе с подчиненными. Потом отправился домой. Один. По дороге остановился и посидел в японском ресторанчике. Видимо, в офисе не добрал. Там общался с некой дамой, уехал с ней. В итоге все трое оказались трупами.
— А что за дамы и девицы?
— Первая — брюнетка с родинкой,
