Лик чудовища. В тени зла. Лора Олеева

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ I Шепот ночи
• ГЛАВА I Кэлушары
• ГЛАВА II Когда нарушаешь запреты
• ГЛАВА III Мэрцишор
• ГЛАВА IV Баба Докия
• ГЛАВА V Тамаш
• ГЛАВА VI Данута
• ГЛАВА VII Погоня
• ГЛАВА VIII Новое знакомство
• ГЛАВА IX Беседа с кнезом
• ГЛАВА X Юность без старости и жизнь без смерти
• ГЛАВА XI Арктос
• ГЛАВА XII Охота на золотую лисичку
• ГЛАВА XIII Манифест
• ГЛАВА XIV Слухи
• ГЛАВА XV Прощание
• ГЛАВА XVI Угроза
• ГЛАВА XVII Ласло
• ЧАСТЬ II В тени зла
• ГЛАВА XVIII Венчание
• ГЛАВА XIX Пир
• ГЛАВА XX Ночь
• ГЛАВА XXI В замке
• ГЛАВА XXII Башня
• ГЛАВА XXIII Неудавшийся побег
• ГЛАВА XXIV Находка
• ГЛАВА XXV Пруд
• ГЛАВА XXVI Шофранка
• ГЛАВА XXVII Письмо
• ГЛАВА XXVIII Крик в ночи
• ГЛАВА XXIX План
• ГЛАВА XXX И снова секреты
• ГЛАВА XXXI Стригои
• ГЛАВА XXXII Церковь
• ГЛАВА XXXIII Мыльня
• ГЛАВА XXXIV Папаруда
• ГЛАВА XXXV Похороны Джермана

АННОТАЦИЯ

XIII век. Государство у подножия Карпатских гор, раздираемое кровавыми междоусобицами и борьбой за трон.

   Луминицу Тордеш, дочь обедневшего дворянина, хотят отдать замуж за соседа. Он знатен, богат, имеет влияние при дворе, и родители с радостью соглашаются на предложение. Однако сама Луминица совсем не рада выйти замуж за человека, о котором ходят страшные слухи.

ЧАСТЬ I Шепот ночи

ГЛАВА I Кэлушары

   Февраль. На улице стоит стылый мороз. Дороги замело, и сообщение между соседними деревнями потеряно. Мало кто из путников отважится сейчас пуститься в путь через перевалы, где горы раздраженно сбрасывают со своего плеча тяготящие их одежды лавин, укладывающие столетние ели и сосны в штабеля, как костяшки домино. И где пронизывающие ветра, как стая голодных собак, ради забавы набрасываются на неосторожных прохожих, гася ледяным дыханием едва тлеющие огоньки жизни. А потом стыдливо заметают место жестокой забавы гладкой и блестящей снежной пеленой.

   Тордэши коротают дни в просторной гостиной, где в огромном очаге весь день потрескивают дрова. Марку с Йонуцом играют в «Мельницу»¹. Они отвоевывают друг у друга черные и белые фишки, потирая руки и сопровождая каждый ход азартными выкриками и жестами, иногда совсем неприличными, что вызывает возгласы недовольства у Кателуцы. Отец, выпивший в обед в одиночестве полбутылки вина, теперь сладко подремывает около очага. Луминица с Виорикой и мать, сидя рядом у окна, вышивают. Мать поет грустную дойну², и дочери вплетают свои голоса в ее песню.

   Небо хмуро. Ветер дует.

   Под горой пастух тоскует.

   И беседует как друг

   С лесом, что стоит вокруг.

   «Лист ореха, лист осины!

   Вэй, ты, лес мой, друг старинный!

   Был ты зелен и высок,

   А теперь ты вдруг засох!..»

   Голоса женщин то говорят звонким голосом пастуха, то шепчут, как лес, то жалуются на судьбу от имени пленников, которых ведут в плен на чужбину. Голоса плачут и сострадают бедным героям. Потом замолкают, и на время в гостиной становится тихо. Слышно, как за стенами воет ветер. Но молча вышивать скучно.

   - Матушка, - ласкаясь к матери, просит Виорика, - а расскажите нам, как вы с батюшкой познакомились.

   - Я уже много раз рассказывала, Виорика, - с досадой говорит мать, и ее взгляд невольно падает на похрапывающего у очага Богдэна. Сложно сказать, чего в этом взгляде больше – тепла или раздражения.

   Ни для кого в семье не являлось секретом, что бегством из города и невольным заточением в глуши семья была в основном обязана главе семьи, его мотовству и неумению пробиться вверх. Несмотря на службу у принца Иштвана³, несмотря на военные походы в Штирию, а затем и в страну Литовоя, где Богдэн покрыл себя славой, заработал он не так уж много. Подозревая, что заработанные на войне деньги Богдэн тут же потратит, продолжая тягаться с другими придворными пышностью одежд, коней и военного снаряжения, Кателуца потребовала от мужа оставить службу при дворе и зажить скромной жизнью в городе.

   И снова судьба сыграла с Богдэном злую шутку. Он оставил службу в апреле, а в начале мая умер король Бела IV⁴, и принц Иштван поспешил в Эстергом, чтобы скинуть там серый и невзрачный кокон своего наследно-принцевства и взойти на трон во всем блеске переродившейся царственной бабочки.

   Опять награды посыпались на других, более удачливых или более дальновидных придворных, а Тордешам оставалось лишь грустно размышлять над капризностью фортуны. Их жизнь теперь проходила вдалеке от королевского двора, а небольшой доход не позволял жить на широкую ногу и поддерживать отношения со знатью. Семейство увеличилось: родились дочери Виорика и Луминица.

   Король Иштван V смог наслаждаться полной властью над страной очень недолго. Его смерть, подобно земляному обвалу, погребла под могильной толщей последнюю слабую надежду Богдэна на улучшение в судьбе. Политическая ситуация менялась быстро: одних волны перемен возносили вверх, другие, напротив, падали на дно и тонули, но Богдэн Тордеш так и остался стоять с протянутыми руками на пустынном берегу, втуне пытаясь разглядеть что-то прищуренными глазами на далеком горизонте.

   Поняв, что судьбу не обманешь, Тордеши решили удалиться в небольшое родовое поместье Богдэна, чтобы зажить там непритязательной, защищенной от бурлящих водоворотов политики жизнью.

   Сначала слегка побрюзжавший на новую жизнь глава семейства поневоле утешился. Охота и хозяйствование за неимением лучшего стали его основными занятиями. Тяжелее пришлось его жене. Кателуца, привыкшая в отцовском дому к роскошной жизни и ожидавшая от жизни гораздо большего, чем добровольное затворничество в медвежьем углу, не могла смириться с этим. Постоянные обиды и косые взгляды охладили страсть, и отношения супругов стали больше напоминать худой мир. Мир ненадежный и чреватый в каждый момент разрушиться, мир, во время которого двое избегают касаться больных тем, но эти темы все время вертятся на языке, вызывая мучительное жжение, и оттого хочется разразиться наконец бурей взаимных упреков, надеясь, что земля после грозы обновится, и станет легче дышать.

   - Ну тогда расскажите, как кэлушары Луминицу спасали, - отрывает мать от неприятных размышлений Виорика.

   - Да рассказывала я вам, много раз рассказывала, - вздыхает Кателуца.

   - А мы еще хотим послушать. Правда, Луминица?

   - Матушка, ну пожалуйста. Мы очень любим слушать, как вы рассказываете, - вступает в разговор Луминица.

   Под просительным взглядом умоляющих зеленых глаз младшей дочери мать тает и не может отказать.

   - Ну что с вами будешь делать, - взгляд матери уходит вглубь. Она пытается заглянуть в прошлое, воскресить его, и ее голос становится напевным, задумчивым. Руки машинально продолжают вышивать, но стежки вдруг выпускают ростки, стремительно набирающие рост, а набухшие почки с треском лопаются и выворачивают свою хрупкую липкую начинку. И вот перед глазами у Кателуцы в чашечке цветка начинает свою вакхическую пляску июнь, брызжущий соком трав и лучей, зеленый и юный.

   - Случилось это, когда мы только переехали в имение, - начинает мать, задумчиво вглядываясь в зеленый омут прошлого. - Взяли мы с собой старую нянюшку, которая еще меня в детстве нянчила, и одну горничную. Остальную прислугу отец сказал в деревне поискать. Приехали мы в самый канун Духова дня.

   После смерти родителей вашего отца дом стоял запущенный и заброшенный. Много лет в нем никто не жил. Так, приглядывали, да и только. А мы с собой много скарба привезли. Мебель, одежду, отцовские безделушки всякие, - опять невольный неодобрительный взгляд в сторону дремлющего супруга, - да и вас, детей, с собой взяли. Вы еще маленькие были, а Луминица и того меньше, только три годика ей исполнилось.

   Вот приехали мы, стали обустраиваться. Дом стали сразу по приезду мыть и натирать. Поломки всякие были. В доме и столяры работали, и кровельщики. Отец руководил, да и я тоже целый день суетилась. А нянюшка, чтобы слугам не мешать, с вами частенько из дома уходила.

   Вокруг июнь сияет. Травы по пояс, и все в цвету стоит. Как раз была Русальная неделя. Вот пошли вы как-то из дома. Там в конце деревни на лугу полянка была. Нянюшка с вами там порой по полдня проводила.

   Прошло несколько часов, а тут вы возвращаетесь. Слышу – крики. Йонуц с Марку ко мне подлетают и кричат: «Матушка, матушка, Луминица!» Я из дома выскочила и вижу: нянюшка бежит, да простоволосая, вся растрепанная, из сил выбилась, а на руках Луминицу несет. Рядом Виорика бежит и ревет-заливается. У меня чуть сердце из груди не вырвалось.

   Я к нянюшке: «Няня, няня, что случилось?» - «Ой не спрашивай, в дом скорее! Нашу Луминицу-то русалки чуть не уморили!» - «Как?»

   Нянюшка рассказывает.

   «Играли мы на полянке, а Луминицу солнышко сморило, она и заснула. Я ее под кустиком в тени положила и укрыла. А дети по лугу разбежались. Я их пошла искать. Насилу нашла озорников. И все вроде спокойно было, тихо. Вдруг слышим – Луминица смеется. И как-то нехорошо смеется, вся от смеха захлебывается, хрипит, ревет. Я назад скорей. Дети со мной.

   Подхожу я поближе и вижу: крутится ребенок на месте, как будто щекочут его, и смеется, смеется, остановиться не может. Я сначала обомлела, понять не могла, что такое. А потом догадалась.

   Хорошо - там рядом полынь росла. Я кустик из земли – хвать. Сама крещусь, всех святых и Богородицу с Христом поминаю. Потом взяла полынь и давай вокруг Луминицы хлестать полынью. Хлещу и приговариваю: «У меня полынь, ну-ка, нечисть, сгинь! У меня полынь, ну-ка, нечисть, сгинь!» А Луминица уже посинела вся, задыхаться начала.

   Ну, тут ее, нечисть, видно, оставила. Я ребенка на руки подхватила и домой. Шаль с головы сбросила, пояс тоже сбросила русалкам, лишь бы до дома, думаю, добежать». Ты, Луминица, наверное, и не помнишь ничего?

   Луминица испуганно покачала головой.

   - Я тоже этого не помню, матушка, – задумчиво сказала Виорика.

   - Ну да что с вас взять, маленькие были, - сказала мать. - Принесли мы Луминицу в дом, а она вся в поту, в ужасе, плачет и с рук у меня не сходит. Ночью совсем разболелась малышка наша: жар приключился. В бреду все что-то лепечет, а что, не разобрать толком. Перепугались мы с отцом: болезнь-то необычная, от нечисти приключилась.

   - Кухарка сказала, что это нянюшка виновата. Оставила ребенка одного на Русальной неделе, а в это время русалки всегда на оставленных детей нападают, - с авторитетным видом сказала Виорика.

   - Нет, не в этом дело, - возразила Луминица. - Они нападают на того, кто наденет рубашку, которую стирали и сушили на Русальной неделе. Наверное, на мне такая рубашка была.

   - Не знаю, в чем тут причина, и какой запрет мы нарушили, - вздохнув, сказала мать, - только заболела Луминица серьезно, а как лечить, непонятно. Нам говорят: «Надо кэлушар звать, кроме них, никто девочку не вылечит». – «А где искать-то их?» - «Ничего, они сами придут, сейчас самое их время».

   - И что, пришли?

   - Да, на следующий же день постучали к нам в дом. И откуда это только они узнали? Пришли девять молодых мужчин. На головах венки из полыни и других трав и цветов, к поясу ленты привязаны: красные, белые и другие.

   - А почему красные и белые?

   - Ну а как в пословице-то говорится: «Красную вещь не сглазят в лавке, а белую лошадь в табуне». Ноги у них холстом обмотаны, а внутри холста травы русальские. К поясу и штанам бубенцы привязаны. Так и звенят, так и звенят при каждом шаге. В руках палки еловые, а на палках тоже чеснок, травы и бубунчики. Самый главный из них говорит мне: «Покажите нам девочку». Проводили мы с отцом их в комнату. Вошли кэлушары и около тебя столпились. Главный их говорит: «Оставьте нас на минуту». Вышли мы из комнаты. Я стою, плачу и молитву шепчу: «Господи, помоги нам, Господи, помилуй, не дай моей девочке умереть».

   Из глаз матери выкатилась слезинка и пробежала по щеке. Луминица обняла мать и потерлась щекой о ее плечо. Мать погладила Луминицу по голове и вытерла непрошенную слезу.

   - Ну вот. Потом вышли они. Отец спрашивает: «Сможете дочь вылечить?» - «Думаю, сможем, хотя зло сильно задело ее. Ну да на все воля Божья. Приготовьте новый глиняный горшок, глиняную новую миску, большой холст и малый рушник, чистые, а лучше новые. Через час придем и к лечению приступим».

   - И что? Вылечили Луминицу? – не удержавшись, перебила Виорика.

   - Нет, Виорика, не вылечили, - язвительно сказала Луминица, - я умерла, и меня похоронили.

   - Тьфу на тебя, Луминица, - рассердилась мать. - Какие ты вещи говоришь ужасные!

   - Простите, матушка.

   Виорика сердито посмотрела на Луминицу и показала ей язык.

   Мать помолчала некоторое время и продолжила.

   - Пришли они через час. «Мы, - говорят, - постараемся девочку вылечить, только вы ни в коем случае не вмешивайтесь».

   Набрали в горшок воды, развели на поляне огонь и стали зелье варить. Что-то варят и приговаривают. В миске смешали воду, уксус с чесноком и какие-то травы. Рушником накрыли.

   Потом вынесли Луминицу из дома на поляну и на холст положили. Двое кэлушаров стали на кавале⁵ и тупане наигрывать. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. И музыка-то такая веселая, живая, игривая. А другие вокруг встали и начали танцевать.

   Ах, как они танцевали! Я таких танцев нигде больше и не видала. А я ведь и при дворе пару раз бывала. Нет, это танцы особые, волшебные. Как они крутились и палками друг с другом бились, как подпрыгивали! Казалось, что для них танцевать, как для нас дышать. Мне даже почудилось, что они вот-вот от земли оторвутся и полетят.

   А главный рядом с тобой, Луминица, на коленях стоял и время от времени что-то тебе на ухо нашептывал. Потом подняли холст с тобой и стали трясти, на холсте перекатывать и подбрасывать. Потом главный кэлушар сам как начнет прыгать и кружиться. Вот уж танцор от Бога! Лучше всех!

   А потом стали кэлушары через тебя прыгать. А главный-то, попрыгает и на тебя слегка наступит, снова попрыгает и снова наступит. Я уж с трудом заставляла себя не вмешаться, так мне страшно за тебя стало. Но отец удержал. «Жена, потерпи, худого они ей не сделают». Ну я и не вмешалась. Потом стал главный кэлушар тебя смесью из миски натирать. Натирает и приговаривает.

   - А что он говорил, матушка?

   - Откуда ж я знаю? Он говорил шепотом, так что я только отдельные слова разбирала. Не простые слова, видно, говорил, особые, заговорные. Ну, нашептал так он, а потом как ударит по горшку! Горшок и разбился. Брызги во все стороны разлетелись и всех вокруг обрызгали. А тут ты как вскочишь с земли и побежишь! Все за тобой ринулись. А главный кэлушар на землю рухнул и лежит, как будто без сознания.

   - А может, он и вправду сознание потерял?

   - Не знаю, дочка, не знаю. Мне все это в диковинку было. Поймали мы тебя. Ты в сознании, только плачешь. Все вернулись назад. Кэлушары стали своего главного тормошить, он в себя пришел и на ноги вскочил. Опять танцевать стали. А тут и конец лечению.

   - Этот кэлушар главный, он, наверное, болезнь мою на себя принял, поэтому и упал, - задумчиво заметила Луминица.

   - Наверное. На этом лечение и окончилось. Спасли кэлушары тебя. Отец их хотел сильно отблагодарить, только они от больших денег отказались. Совсем немного взяли.

   - Почему?

   - Говорят, не работа это, а призвание людей от зла и нечисти защищать.

   - Как бы я хотела их увидеть и поблагодарить за свое спасение! – задумчиво сказала Луминица.

   - Да где же ты их найдешь?! Они только одну-две недели в году и появляются. А весь остальной год как обычные люди живут. Ты их и не отличишь от других. Только раз в год, говорят, приходят кэлушары в особое состояние. То ли зыны⁶ их воодушевляют, то ли Бог ими руководит. Собираются группами и ходят по селам, людей спасают. И нельзя им в это время со своей семьей общаться и дома ночевать. Однако куда бы они ни пошли, везде их с почетом встречают. Дай Бог им здоровья и счастья, этим добрым людям.

   Мать снова склонилась над шитьем, и тонкая нитка в ее руках проворно засновала взад-вперед по ткани. Виорика искоса поглядывала на Луминицу, которая, продолжая машинально втыкать и тянуть иголку, тоже углубилась в свои мысли.

   Луминица… Нет, Виорика, конечно, любила сестру, но нельзя было не признать, что в прекрасном бутоне любви жило жало. Да, жало было, да еще преострое.

   Будучи почти погодками, сестры привыкли быть вместе с самого раннего детства, но чувство равенства, которого была вправе требовать Виорика, признавалось только матерью, да и ею не всегда. «Луминица маленькая, уступи! … Оставь последний пирожок младшей сестренке. … Ты должна была присматривать за сестрой, а Луминица упала и ушиблась, куда ты смотрела?! … Ну что тебе жалко эти бусы, отдай сестренке, она же еще не понимает. … Что значит - это вы обе натворили? Ты старшая, должна была соображать больше, а раз твоя вина, тебя и накажем. … Мало ли что: хочешь поиграть?! Мать и няня заняты, служанки на кухне, ну-ка быстро пошла к сестре, и чтобы все было тихо и смирно». Эти и подобные им слова Виорика слышала миллион раз и давно должна была с ними смириться. А должна ли? Почему такая несправедливость – одной все самое лучшее, а второй только «возьми, Боже, что мне не гоже»? И такая ли уж большая разница – какие-то два года? Ну почему солнце всегда светит только ей?

   Особенно неутомим в постоянном выражении предпочтения был отец. Никто не сможет назвать причину, по какой человек выбирает из ряда подобных объект для особого обожания, но скрыть свою страсть от близких никому не дано. А Богдэн к тому же и не особенно стремился притушить пыл, с которым он относился к младшей дочери. Отец называл Луминицу своим маленьким лучиком света⁷, шаловливой зеленоглазой зыной и всячески баловал ее.

   Самые дорогие подарки, самые диковинные гостинцы всегда доставались его любимице. А когда у девочки открылся талант к стихам, что привело отца в бурное восхищение, Богдэн перенес на любимицу также и свою неистребимую тягу к мотовству и транжирству. После этого значительная часть доходов от имения стала уходить на «всякие бесполезные пустяки», как называла Кателуца рукописи и различные принадлежности для письма.

   Едва Луминица подросла, Богдэн стал брать дочь с собой на конные прогулки. Сажая малышку перед собой на коня, он скакал с нею по полям и лесам. Мать пыталась протестовать, но отец только махал рукой и делал все по-своему.

   - Матушка, а почему отец не берет с собой на прогулки меня? – спрашивала Виорика, глотая слезы обиды, подступающие к горлу.

   Мать:

   - Ну что ты ко мне пристала? Спроси отца, это его блажь – дочь, как мальчишку, с собой по горам таскать, - взглянув на дрожащие губы дочери, со вздохом отворачивается. - Да зачем тебе это, Виорика? Девочки из приличной семьи не шатаются на скакуне по окрестностям. Не ровен час – куманы похитят и в свой кош увезут.

   - Но Луминицу-то он берет, - настаивает на своем маленькая Виорика, которая хочет услышать от матери признания несправедливости, допущенной по отношению к ней.

   - Дались тебе эти прогулки! – мать не склонна признавать что бы то ни было. - Пойдем, Виорика, со мной, надо помочь нянюшке разобрать два сундука одежды. Там у меня платок есть красивый, его мне моя бабушка подарила на именины. Такой яркий, нарядный, ниткой серебряной расшитый. - искоса взглянув на дочь, замечает, что стоящие в глазах дочери слезы начинают чудесным образом просыхать. Мать знает слабые места своих детей. У Виорики это страсть к одежде и украшениям. – Если хочешь, я его тебе подарю на твой день Ангела. Он ведь уже скоро.

   - Хочу, хочу! – Виорика от радости прыгает и хлопает в ладоши. - Матушка, матушка, пойдем скорей.

   Мать, продолжая в душе посылать проклятия мужу, глупая блажь которого теперь будет стоить ей дорогого платка, идет вслед за приплясывающей от нетерпения дочерью…

   Вскоре мать и Виорика перестали обсуждать эти постоянные прогулки отца с Луминицей. Они обе только поджимали губы и находили утешение в совместной молчаливой обиде на Богдэна.

   Когда Луминица подросла, Богдэн стал обучать дочь кататься на лошади самой. Тут мать не выдержала и закатила мужу скандал. Кателуца кричала так, что ее голос разносился по всему дому, достигая отдаленных уголков, где любопытствующие служанки изо всех сил крутили ушами по ветру.

   - Вы угробите Луминицу! С ума сошли! Да и где это видано, чтобы барышня из благородной семьи одна каталась?!

   - Уймись, Кателуца… - лишь ворчал в ответ отец, не желая ни вступать в дискуссию, ни уступать свою позицию.

   Луминице было так тошно, что не хотелось никому показываться на глаза, особенно Виорике, которая смотрела на нее с суровым осуждением.

   Однако ни слезы, ни крики, ни проклятия не помогли Кателуце, и Луминица продолжила свои поездки. А когда она выросла и стала одна кататься по горам с молчаливого одобрения отца и холодного неодобрения матери, эта тема раз и навсегда была закрыта в семье Тордешей. Простила это невинное развлечение сестре и Виорика. И только обида на отца так и продолжала биться в ее душе черной птицей, царапая порой когтями сердце и прорываясь клекотом ядовитых намеков.

   1 мельница – настольная игра для двух игроков, популярная в Средние века в Европе. Цель игры заключалась в том, чтобы поставить три фишки одного цвета (всего использовались 9 черных и 9 белых круглых фишек) в ряд.

   2 дойна – разновидность песни

   3 принц Иштван (1239 – 1272) – герцог Штирии, впоследствии король Венгрии Иштван V

   4 Бела IV (1206 – 1270) – король Венгрии, герцог Штирии из династии Арпадов

   5 кавал – флейта, народный музыкальный инструмент, используемый на Балканах

   6 зына – волшебница, живущая в лесу, фея

   7 Луминица – имя, образованное от латинского «лумина», которое означает «свет»

ГЛАВА II Когда нарушаешь запреты

   Дети были еще маленькими, когда семья переехала из столицы в самое сердце Карпатских гор, и быстро привыкли к новому месту, полюбив его всем сердцем, поэтому рассказы родителей о столице казались им такими же красивыми сказками, как и те, которыми их пичкала с рождения добрая нянюшка.

    Господский старинный дом, сложенный из огромных камней и бревен, был просторным и добротным, хотя и не отличался особой красотой архитектуры. Прилепившись к самому подножию горы, он не раз испытывал на себе ярость ветров, дувших зимой с заснеженных вершин, и мог противостоять любой непогоде. Дом был окружен заросшим фруктовым садом, а за садом внизу было разбросано село, крестьяне которого были данниками Тордешей.

   Усадьба и деревенские поля покоились в уютной долине. Вокруг высились горы, поросшие гигантскими буками и елями, и простирались пустоши, тонущие в разнотравье. С вершин сбегали ледяные реки и ручьи. Они с разбега прыгали в долину и разбивались о причудливые валуны, чьи формы ваяли на заре времен руки древних ледников, а последние черты добавили ветра, учившиеся у творцов первых пещерных петроглифов. Вечерами с гор холодными волнами сползал туман, и выходить на улицу становилось опасно.

   Там и прошли детские годы Луминицы. Это было счастливое время. Волны распрей, терзающих страну, не докатывались до их долины. Нашествие ханов Ногая и Тула-Буги, разорившее восточные области страны, тоже, к счастью, не дошло до крохотного селения у подножия гор. А когда послевоенные голод и болезни отступили, тишина и мир снова воцарились в округе. Безмятежные, полные невинных занятий дни тянулись долго-долго и сменялись ночами, которые осеняли покойные сны.

   В тот год, когда произошел полный переворот жизни Луминицы, девушке исполнилось шестнадцать лет. Она еще наслаждалась последними днями детства, неспешно перебирала их, как перебирает ребенок свои сокровища: яркое перо птицы, блестящий осколок, полурастрепанную, но еще обладающую привилегией спать со своей хозяйкой куклу, – и не могла расслышать роковую поступь судьбы, поступь, от которой уже начали потрескивать рассохшиеся половицы их старого уютного дома.

   Вечерами Луминица с Виорикой спускались в кухню, где рядом с огромным очагом было тепло, и пахло вкусным варевом. Старая нянюшка, кухарка и служанки собирались там вечером с какой-нибудь работой и неспешно болтали. Сколько ни гоняла матушка оттуда Луминицу с Виорикой, говоря, что благородным барышням не пристало-де все время около прислуги тереться, те все равно тайком прибегали на кухню послушать местные сплетни или страшные истории, на которые кухарка с нянюшкой были мастерицами.

   Усевшись в уголке, девушки глотали одну историю за другой, и потом, лежа в постели, дрожали от страха, вспоминая эти сказки. Их воображение вновь и вновь рисовало пугающие, но захватывающие картины.

   Вот по нити, спряденной неразумной пряхой в ночь со вторника на среду, волколаки лезут на небо, чтобы пожрать луну. За деревьями в лесах прячутся красавицы зыны, сладкими голосами зовя путников, решивших на свой страх и риск углубиться в лесную чащу. В потаенных заколдованных долинах вылвы охраняют запрятанные сокровища, а в каждом дупле дерева живет спиридуш.

   Холодными зимними ночами, натянув одеяло до носа, Луминица и Виорика лежали и, пугливо вглядывались в ночную тьму, заново вспоминая каждое услышанное слово.

   …Огонь разбрызгивает вокруг себя горящие золотом искры, и тени скользят по стенам, складываясь в замысловатые фигуры. То они ползут по углам, притворившись крадущимися в норку гномами, то взлетают к потолку крылатым змеем-балауром, оседлывающим потолочные перекладины и нагоняющим на сидящих невольную робость. То они стоят за спиной незримыми соглядатаями, и тогда становится страшно повернуть голову, чтобы случайно не столкнуться с их леденящим черной пустотой взглядом.

   Над огнем уютно попыхивает котел с завтрашним супом. Около очага сидит Ясек, внук кухарки, и чистит котелки. Старая нянюшка, примостившись на скамейке, мотает шерсть, и ее тихий голос смешивается со звуком потрескивающих дров, веток дерева, скребущих по крыше, и завыванием ветра в горах.

   - …Жили-были муж с женой, самые на селе бедные. Жили они, еле концы с концами сводили. И вот родился у них сын. Стал муж крестного искать, а никто в крестные идти не хочет. Кто же захочет с такой нищетой породниться? Рассердился мужик и решил пойти на дорогу, чтобы позвать в крестные первого встречного.

   Вот пришел он на перекресток, стоит, ждет. Уже смеркаться стало. Вдруг слышит – идет кто-то. Видит он: человек в черном. Поклонился ему мужик и просит крестным стать. Прохожий и говорит:

   - Подними монету, - и медную монету оземь бросил.

   Мужик нагнулся за монетой и видит, что у прохожего одна нога человечья, а другая копыто. Побледнел мужик, монету протягивает. Прохожий взял и спрашивает:

   - Ну что, берешь меня в крестные?

   Мужик отнекивается. Засмеялся прохожий и своей дорогой пошел.

   Дальше мужик ждет. Вдруг слышит – колеса скрипят. Видит: возок едет, а на возке человек, весь в коричневый плащ укутан. Мужик его остановил и зовет в крестные. Возница серебряную монету уронил и говорит: подними, мол. Мужик нагнулся и видит: спицы колес из человеческих костей сделаны. Поднял мужик монету и протягивает вознице. Тот спрашивает:

   - Ну как, берешь меня в крестные?

   Ну, тот в отказ. Возница усмехнулся, стегнул коня и уехал.

   Опять мужик стоит, ждет. Ну, думает, уж следующего, кто бы ни был, в крестные позову. Слышит – всадник скачет. Конь под ним вороной, а сам всадник в богатые одежды одет. Остановил его мужик и опять за свое: не пойдете ли, мол, в крестные. Уронил всадник золотую монету и просит поднять. Мужик за монетой нагнулся и заприметил: от коня тень на дорогу ложится, а от всадника нет. Заробел было мужик, а потом думает – была ни была, позову его в крестные. Тот и согласился.

   Привел он гостя в дом, с женой познакомил. А тут и священник пришел. Окрестили младенца, все честь по чести. Крестный священника богато наградил и младенцу тоже подарки оставил. Посидел с ними, попировал чем бог дал. А потом и говорит:

   - Спасибо за угощение, хозяева. Теперь пусть кума ко мне в гости придет. Через неделю буду в гости ждать.

   И рассказал, где живет. В лесу за горой, там-то, мол, и там-то. Ну, а жене и неудобно отказываться. Согласилась она.

   Пошла она через неделю в гости к куму. Воротилась к вечеру вся грустная, бледная, два дня проболела, а на третий померла.

   Погоревал мужик, да делать нечего – схоронил жену. Ну, думает, ребенок тоже не заживется без кормилицы. Ан нет. Днем ребенок молоко не пьет, криком кричит, а ночью спит спокойно.

   Решил мужик разобраться, в чем дело. Ночью не стал спать, а притворился спящим. Полночь наступила, слышит мужик – дверь скрипнула. И входит в дом его жена-покойница. Одета в ту же одежду, что и хоронили. Взяла малютку и стала грудью кормить. Покормила, зыбку покачала и ушла.

   Утром побежал мужик к знахарю. Все рассказал и спрашивает, что делать ему. Тот говорит:

   - Обмажь порог дома смесью чеснока с топленым жиром и иголки воткни.

   Мужик послушался.

   Ночью хотела жена в дом войти, а через порог перешагнуть не может. Обошла она дом вокруг, влезла через маленькое окно кое-как, взяла ребенка на руки, покормила. Потом злобно зыркнула на мужа и опять через окно вылезла. Ушла.

   Утром опять мужик к знахарю. Что делать, спрашивает. Тот ему говорит:

   - Обмажь окно тоже чесноком, иглы воткни и кресты разложи.

   Мужик так и сделал.

   Пришла ночью жена, хочет в дом войти, а не может. Туда-сюда тыркается, а ходу ей нет. До свету все бегала она. А как светать стало, заскрипела она страшно зубами и пропала.

   Так несколько дней продолжалось. Ребенок все кричал, надрывался, а потом и умер, бедный.

   Ну, сделал мужик ему домовину, похоронил. Сидит дома один, горюет. Ночью дверь открывается, входит его жена-покойница.

   - Ты что ж сделал, - говорит, - черт старый? Меня в могилу свел и сына уморил?

   Задрожал мужик, а куда от мороайки⁸ скроешься? Короче, утром пришли соседи, а от него одни косточки остались. Всего съела. Так и сгинул мужик…

   - Что, так и съела? – расширившимися от страха глазами Ясек смотрит на нянюшку.

   - А ты что, постреленок, тут уши развесил? Нечего тебе всякие ужасы на ночь слушать. Марш спать! Утром дочистишь! - кухарка сурово напускается на внука. Но Луминица и Виорика заступаются за Ясека и уговаривают дать ему еще посидеть вместе со всеми.

   Ясек – их любимец. Они балуют его, тайком дают разные сладости. На шее Ясека покачивается кипарисовый крестик, привезенный издалека, из самого Константинополя, и купленный Луминицей для мальчика. И в ответ Луминица с Виорикой тоже получают подарки: летом надетую на травинку огненно красную низку земляники, осенью ожерелье из желудей или крепкий гриб с бархатной шляпкой.

   - Нянюшка, а нянюшка!

   - Что, Луминица?

   - А скажи, почему на меня в детстве русалки напали?

   Нянюшка отрывает глаза от работы.

   - Почем же я знаю? Значит, что-то было такое.

   Кухарка громко хмыкает.

   - Немудрено, что напали. Почитай такого запрета не было, какой вы не нарушили, когда приехали.

   - Ну ты, знай меру! – возмущается нянюшка.

   - А что, неправду разве говорю? Разве ж можно на Русальной неделе дома полы мыть, одежду и всякое другое в речке стирать?! Шили – раз, холсты стирали в реке – два, на улице сушили – три, полы мыли – четыре… Да у меня пальцев не хватит все перечислить!

   - А что ж нам делать было? Приехали, а дом в таком виде, что и голову некуда приклонить. Что ж нам, под кустом ночевать, что ли, было?

   - Не знаю, под кустом али нет, а только не дело было такие работы ровнехонько на Русалии зачинать. Переждать надо было. И то я хозяйке говорила. Только она молодая была, да себе на уме. И слушать не стала: «Вы, голубушка, делайте, делайте, Бог милостив, как-нибудь обойдется». Да вот не обошлось, - с торжеством заключает кухарка.

   Нянюшка сердито сопит, но признает себя побежденной в словесной баталии и замолкает.

   - К тому же, на Духов день травы русальские в доме не разложили.

   - Айонела, Айонела, а я что-то не поняла, - морщит лоб Луминица, - Если нельзя на Русальной неделе одежду развешивать, почему многие вешают около дома разную одежду?

   - Так-то ж не для сушки вешают. Да и не все, Луминица, - снисходительно поясняет кухарка, - Это если в семье русалка есть. Родится, вот, девочка на Русальной неделе и на Русальной помрет, тогда точно русалкой станет. Или перед обручением невеста умрет. Вот беда родителям! Непременно такая русалкой станет.

   - А ты когда-нибудь русалку видела?

   - Не, это только особые люди могут видеть. Душой чистые, безгрешные. Дети тоже иногда видят.

   - Может, я тоже тогда в детстве их видела?

   - А кто ж знает, может, и видела.

   - Так зачем одежду-то вешают? Для русалок, что ли?

   - А как же иначе? Захочет русалка в свою неделю покрасоваться в нарядной одежде, а где ей ее взять-то? У нее ведь только та, в какой похоронили. Не слышала разве, как девки на Русальной поют:

   Сидят навки на ветвях,

   Просят праздничных рубах:

   «Милые золовки,

   Дайте нам обновки.

   Милые сестрицы,

   Дайте нам катринцы⁹.

   Девушки-милашки,

   Дайте нам рубашки.

   Беленьких сорочек

   Малый лоскуточек.

   Хоть худые,

   Хоть косые,

   С рукавами

   Аль какие.

   Хоть бы ниточек моточек.

   Не дадите – залоскочем».

   - А то вон еще как бывает, - кухарка театрально понижет голос, - пожадничают родители и …

   - Как пожадничают?

   - А вот послушай, что мне свояченица рассказала. А ей ее знакомая из соседней деревни. Умерла как-то дочка у матери своей на Русальной неделе. А перед смертью и просила: «Ты матушка, похорони меня в моей праздничной катринце, которая вся расшитая и с кисточками. Хочу я в ней на том свете ходить-красоваться». Ну, мать дочку-то сильно любила, плакала дюже. Но катринцу отдать пожалела. «Зачем ей катринца такая красивая сдалась? Все одно ведь сгниет». И похоронили девку в другой одежде, а катринцу ее любимую не надели. Ну вот, прошел год со смерти. Наступила Русальная неделя. И является русалка эта к золовке, что с ней в доме одном жила. Они с золовкой хорошо жили, мирно, дружили даже. Вот доит раз золовка коз, а русалка ей и является. «Принеси мне, - говорит, - сестрица, ту катринцу мою любимую. Хочу я в нее нарядиться и походить на этой неделе». – «Да как же я принесу ее?! Матушка ее в сундук далеко убрала, мне не дает. Заругает она меня, если я возьму ее». – «Все равно вынеси и ночью около дома повесь. Я ночью в ней похожу и к утру назад принесу». Та, добрая душа, согласилась. Повесила она ночью катринцу около дома. На ночь повесит, а утром домой заберет, чтоб никто из домашних не заметил. И так всю неделю. А русалка-то катринцу за ночь то росой намочит, то измажет. Ну что ты будешь делать! Невестка катринцу днем назад клала, да только заметила свекровь, и давай молодуху ругать. «Ты такая-сякая, зачем катринцу моей дочери любимой берешь?!» Что ж делать, та и повинилась. Не для себя, мол, беру, а для дочки твоей, которая русалкой сделалась. Не поверила мать, конечно, прибить невестку хотела. А та и говорит: «Что вы мне не верите, пойдите сами ночью покараульте, как дочка ваша катринцу брать будет». Мать и решилась. С вечера стала караулить около дома. Вот ночью и видит – идет дочка ее умершая. Вскочила она: «Ах, донечка, донечка!» Та на нее взгляд бросила, мать брык – и мертвая! Вот так-то не в свое дело вмешиваться да мертвых караулить! А катринцу ту золовка так каждую Русальную неделю и вешала на улице. И что, говорит, удивительно. Истреплет порой русалка катринцу прям аж до ниточки. Я, говорит, эти шматочки сложу аккуратно и в сундук. На другой год достаю, а она как новая. Вот так-то бывает.

   В кухне повисает молчание.

   Наслушавшись разных историй, Луминица начинает сама сочинять. В своей комнате из укромного места она извлекает на свет сокровища: новомодное изобретение – бумагу, которую отец из уважения к талантам дочери заказал из Флоренции и которую Луминица очень бережет, гусиные перья с перочинным ножом, коробочку чернил, которые Луминица сама изготавливает из сажи с камедью. Все это Луминица раскладывает на столе и любуется. Наконец, осмелившись, она обмакивает перо в чернила и на бумагу ложатся ее робкие и неуклюжие стихи.

   «Ночь ужасна своей красотой…»

   А за окном густо-черная февральская ночь обволакивает бревенчатый дом, силясь заглянуть в окна, и моргает тысячей холодных и настороженных звездных глаз.

   8 мороайка – кровососущий мертвец (женщина)

   9 катринца – национальная одежда поясная одежда Южных Карпат, Олтении, Мунтении, Трансильвании и других районов. Несшитая юбка, состоящая из одного или двух полотен, находящихся сзади и спереди, на узком орнаментированном тканом поясе.

ГЛАВА III Мэрцишор

   Вьюжно снежные дни февраля стали таять, и небо становилось все прозрачнее и прозрачнее. В воздухе уже носилось обманчивое тепло, день постепенно удлинялся, отталкивая теряющую силу ночь, которая из последних сил ледяными руками цеплялась за ветви деревьев. Лучи солнца слепили глаза и ласкали кожу совсем по-весеннему. Зима подходила к концу.

   В день Бабы Докии¹º, в первый весенний день, Луминицу разбудило пение служанок и сладкий запах тлеющих веток, которыми окуривали дом.

   - Просыпайся, сестрица-лежебока, - весело пропела Виорика, вбегая в комнату.- Ты что, до ночи будешь спать? Держи мэрцишор¹¹. Матушка до восхода солнца встала, на розовый куст мартеницы надела, после восхода сняла. Нам уже раздала, а это твоя.

   Луминица, лежа в постели, с удовольствием наблюдала за нарядно и ярко одетой сестрой, которая кружилась по комнате, собирая одежду Луминицы, беспечно разбросанную тут и там, и как будто творила своими мотыльковыми порханьями одной ей известную магию танца. Улыбающаяся Виорика протянула Луминице ожерелье из скрученных белых и красных нитей, продетых в серебряную монету.

   - Давай я на тебя надену, сестрица.

   Луминица с удовольствием села и отвела волосы от шеи.

   - Вот так. Чтобы стужа не студила, чтоб весна не зачернила, чтоб, как роза, цвела, чтоб была весела, - скороговоркой приговаривала Виорика, повязывая мэрцишор на шею Луминицы.

   Сестры поцеловались и обнялись. Прижав к груди еще теплую со сна младшую сестру, Виорика испытала прилив нежности.

   Да, в бутоне любви к сестре всегда было жало, которое ранило ее каждый раз, когда она подмечала любящие взгляды отца, бросаемые на младшую дочь. Но, с другой стороны, яд от этого жала всегда врачевала бальзамом своей ласки и любви сама Луминица. Виорика помнила, когда впервые почувствовала всю силу этого чувства…

   …Это было, когда девочки уже чуть подросли и присоединились к старшим братьям, для обучения которых в семью пришел седовласый старик, беглый монах с Афона. Отец сначала сам пытался обучать детей наукам, однако подобные занятия не доставили никому удовольствия. Тогда Богдэн пригласил учителя, и в доме на некоторое время поселился отец Виорел.

   Идет урок. Виорика, которой греческий язык и богословские размышления нужны так же, как снег, сошедший прошлой весной с Карпатских гор, зевает, подсчитывая в уме, сколько еще платков она сможет вышить до конца года, чтобы отложить себе в сундук на приданое. Или же гадает, купит ли отец на ярмарке в этом году то чудное перламутровое ожерелье, которое она давно пытается у него выцарапать.

   Одна Луминица, высунув от усердия кончик языка, упорно продолжает заучивать про себя греческие слова и чертит углем на дощечке непонятные и неинтересные Виорике закорючки и крючочки.

   Входит отец.

   - Ну как успехи моих отпрысков, святой отец? – спрашивает он и неодобрительно хмурится, потому что замечает то, что пропустил подслеповатый отец Виорел. А именно: что Марку и Йонуц все время забавлялись с пойманным мышонком, которого при виде отца впопыхах накрыли шапкой. И теперь мышонок высовывает из-под нее свою жалкую мордочку в тщетной попытке умилостивить судьбу и вырваться на волю.

   - Марку и Йонуц! Без обеда. Только хлеб и вода, - Богдэн тут же поднимает руку, предваряя возражения братьев, готовые выплеснуться в бурных воплях. – Отец Виорел, а как девочки?

   - Виорика старается, - снисходительно заявляет учитель.

   Богдэн равнодушно кивает и переводит глаза на Луминицу. Взгляд его тут же теплеет.

   - Ах, господин Тордеш, - всплескивает руками отец Виорел, уже давно подметивший слабость патрона и старающийся на всю катушку использовать свое нечаянное открытие. - Какая же умница Луминица! Она уже разбирает слова на греческом, и мы смогли с ней прочитать полстраницы из письма Святого Пахомия, наставление братьям по монастырю. А завтра мы будем читать Послание к…

   - Хорошо-хорошо, - благожелательно бросает Богдэн и гладит Луминицу по головке. - Умница дочка.

   Луминица стыдливо потупляет глаза. Однако, успев краем глаза увидеть, как Виорика показывает ей тонкий розовый язык, она поворачивается к ней и не медлит с симметричным ответом.

   Виорика вскоре сошла с дистанции, наскучив грамматическими и религиозными абстракциями, и мать в споре с Богдэном отстояла право дочери прожить жизнь с теми скромными познаниями, которые она смогла с грехом пополам наскрести на уроках в промежутках между зеванием и поглядыванием в окно.

   - Ну умеет девушка читать, писать и считать. Что ей еще надо-то? – пожимала плечами Кателуца. - Чтобы выйти замуж, ей и этого хватит. Да и найдем ли мы ей подходящего мужа? – вздохнула она.

   - А вот Луминица… - начал было Богдэн.

   - Ах, да уймитесь вы со своей Луминицей! - бросила в сердцах мать. - Все эти знания совершенно напрасная трата времени. Ну зачем ей все это? Я понимаю – жили бы мы в столице и приискивали хорошую партию, но здесь… А траты…

   Богдэн махнул рукой и отступил. Он знал, что Кателуца оседлала своего любимого конька и теперь перейдет к воспоминаниям о своей роскошной жизни до замужества. Богдэн также знал, что степень этой роскоши сильно преувеличена, но сказать об этом жене - не дай Бог! Тогда она обольет его всего с ног до головы желчью по поводу загубленной в глуши молодости, по поводу неосуществленных надежд на жизнь в столице и при дворе, припомнит его транжирство и многое другое. И остановить словоизвержение будет уже невозможно. Богдэн ретировался и спасся бегством.

   Братья Марку и Йонуц тоже не долго разыгрывали из себя прилежных учеников. Вскоре они полностью отдались влечению своих сердец и редко-редко после охоты или ухлестывания за хорошенькими селянками находили в себе силы посетить класс. Отец признал за сыновьями право на самоопределение так же, как до этого признал право Виорики не нагружать себя излишними науками.

   Таким образом, Луминица осталась единственной ученицей отца Виорела, и нельзя сказать, чтобы они оба не были в глубине души довольны этим обстоятельством.

   Луминица пила знания, как пьет из ручья измученная жаждой птица – торопливо и жадно, забывая при этом обо всем на свете. Поскольку у отца Виорела теперь высвободилось свободное время, Луминица попросила, нет, скорее потребовала ее научить каким-нибудь другим языкам. Покопавшись в глубинах своей памяти, отец Виорел признался, что еще владеет языком народа Тосканы. – «Хочу! Хочу!» - «Нет, пойми, Луминица, это не благородная латынь». – «Неважно, все равно хочу». – «Я провел всего несколько лет в Тоскане, поэтому я не то чтобы говорю свободно…» - «Отец Виорел, ну пожалуйста!» – «Пожалуй, только самые азы, не более…» - «О! Хоть так». – «Но на чем же я буду давать объяснения? Книг-то нет». – «Не беспокойтесь. Я упрошу отца. Он мне не откажет».

   Луминица никогда не просила так отца ни об одной новой игрушке или украшении, как об этом. Странное дитя, но отец упивался странностями своей любимицы. Любовался и гордился. Потакал и поддерживал.

   - Нам нужны книги на тосканском языке, господин Тордеш, - со вздохом признался отец Виорел Богдэну. - Мне попадались довольно любопытные стихи современных поэтов на этом наречии. Эти поэты отказываются использовать классическую латынь и используют народный язык, называя его «дольче стиль нуово», то есть «новый сладостный стиль». Возможно, из этого нескладного младенца со временем вырастет здоровый новый язык. Его назовут тосканским или как-то иначе. Как знать.

   - Хм, это не так просто сделать. Мне придется обратиться к знакомым в столице. И это будет стоить дорого, - нахмурился Богдэн.

   Но дочь так смотрела на отца, что Богдэн, утонувший в зеленой мольбе ее глаз, не нашел в себе силы отказать.

   - Хорошо, отец Виорел, я подумаю, что тут можно сделать.

   Если бы этот разговор услышала Кателуца, то вся затея была бы подавлена в самом зародыше, но в тот момент, кроме Луминицы, других свидетелей рядом не оказалось, и участники комплота, равно заинтересованные в сохранении тайны, как в рот воды набрали.

   Знакомые Богдэна действительно помогли ему найти искомое, и драгоценный груз вскоре прибыл в имение Тордешей. На покупку книг ушел почти весь доход от весенней стрижки овец.

   Надо ли говорить, что, узнав об этом, Кателуца разразилась скандалом. Гроза гремела не один день, молнии пронизывали весь дом от крыши до подвала, а гром голосов заставлял слуг ронять горшки и сковородки, втягивать головы в плечи и с максимальной скоростью проскальзывать мимо дверей господских комнат. Но дело было уже обстряпано, и Кателуца понимала это сама.

   Луминица разглядывала книги, привезенные отцом. Кроме прочего, там была книга одного новомодного автора. От книги за версту разило светскостью, и друзья Богдэна приобрели ее, явно соблазнившись не столько содержанием, сколько переплетом и рисунками.

   - А эта о чем? – спросила Луминица и любовно провела пальцем по гладкому листу с написанными от руки ровными красивыми строчками.

   Луминице показалось, что отца Виорела хватит удар, когда он вгляделся подслеповатыми глазами в первые страницы. Он тут же захлопнул книгу, едва не прихлопнув нос своей любопытной подопечной.

   - Что там, отец Виорел? – робко спросила Луминица, изнывая от неутоленного желания заглянуть в загадочную книгу.

   - Ничего, дочь моя. Скверна, клоака, наполненная нечистотами, и ничего более.

   - Как же так? – удивилась девочка. - Это же книга.

   Любая книга в ее понимании была пределом совершенства и правильности. А эта книга, превосходившая других красотой обложки и картинок, была для нее особенно притягательна. Она позвала Луминицу за собой, как зовет стадо овец в млечно-туманное утро звенящая дудочка пастуха, она поманила ее, как манит чаемый за горизонтом раскаленный шар солнца надрывное кукареканье петуха, и ее чары, запечатленные в стройных рядах таинственных пиктограмм анонимным переписчиком, были неодолимы.

   К великому огорчению Луминицы, после разговора отца Виорела с Богдэном книга была безжалостно заперта в дальний сундук. Отец посмеялся в душе щепетильности учителя, который отнесся так строго к слегка фривольным новеллам современного автора, но спорить с монахом не стал.

   Однако Луминица была женщиной, а кроме того, любимой дочерью, и искусство свивания веревок из мягкосердечного отца было ею освоено еще в колыбели. А посему скрученный, нет, даже не в веревку, а в корабельный канат отец и в этот раз не пытался расчехлить пыльное оружие, а сразу спустил флаг и отдался в руки абордажной команде. И вот вожделенная книга, для проформы хранимая в батюшкином сундуке, оказалась в полном распоряжении юной пиратки, которая сразу же приступила к доскональному изучению драгоценного трофея.

   Книга была прекрасна. Деревянные дощечки обложки были обернуты красным шелком, приятным на ощупь, чей цвет рождал у Луминицы массу различных ассоциаций: от пылающего в ночи и зовущего заблудших путников костра до застенчиво рдеющей от жгучих ласк солнца черешни. Луминица с наслаждением прижималась щекой к обложке и гладила ее дрожащей от предвкушенья ладонью. Потом она открывала страницы, пахнущие чернилами, и пыталась вникнуть в текст.

   В книге было мало картинок, но все они были сделаны с поразительным мастерством. Художник вложил немало труда, стараясь дотошно передать пышные одеяния знатных дам и их замысловатые головные уборы. Кавалеры на картинках были все сплошь на конях и смело размахивали оружием, нацелив его на невидимых врагов. Эти картинки были как бы намеком, прелюдией, ключом к шкатулке с драгоценностями: пыльным и опасным дорогам, стыдливо горящим щекам, кокетливо просунутой сквозь перила балкона ножке и пока невозможным, но уже отчетливо угадываемым словам признания. Луминице так хотелось окунуться в омут дразнящей ее тайны! Но авангард из нацеленных пик незнакомых глаголов и из облаченных в доспехи чужеродных флексий существительных вставал на пути к райскому плоду.

   Возможно, это было еще одной причиной того, что уроки нового языка продвигались быстро. И в этом случае тоже Луминица обнаружила присущий ей талант к языкам, превосходную память и страсть к знаниям. Возвращаясь к полюбившейся ей книге, девочка вновь и вновь вчитывалась в таинственные истории, радуясь тому, что завеса приоткрывается и истина, сбрасывая с себя уродующие ее тряпки непонимания, все больше и больше обнажает прекрасное мраморное тело.

    Девочка даже придумала новую стратегию получения запретных знаний. На уроках Луминица время от времени с невинным видом подбрасывала отцу Виорелу неясные ей слова и выражения, каждый раз с замиранием ожидая, что именно они окажутся той скверной и клоакой, которой пугал ее добрый учитель. И пару раз ей казалось, что она была недалека от разоблачения. Но все обходилось. С удивлением спросив, откуда она взяла то или иное слово и предложение, отец Виорел тем не менее простодушно удовлетворялся хитрыми объяснениями корыстной ученицы и был вынужден дать требуемые объяснения. До смысла некоторых слов Луминица доходила сама, найдя похожие в родном языке, а другие были понятны из контекста.

   Еще задолго до того момента, когда потерявшая всяческое терпение Кателуца потребовала в ультимативной форме прекратить транжирить деньги на педагога и распрощаться с отцом Виорелом, волшебный фолиант стал для Луминицы и в прямом, и в переносном смысле открытой книгой.

   В книге были разные истории, смешные и грустные, но каждая из них была для Луминицы еще одной благоухающей поляной райского сада, но не того, где в невинности сосуществуют огнегривые львы и кареглазые лани, а того, где из-за увешанного порочными плодами дерева слышится искушающий шепот и глумливый смех. Рассказывалось ли в книге о похождениях лукавых священников, которые надували наивных прихожан, выдавая гусиное перо за перо из крыла архангела Гавриила, повествовалось ли там о разбитых сердцах разлученных влюбленных, описывались ли там похождения сообразительных кавалеров, которые всеми правдами и неправдами пытались сорвать плод любви, Луминица наслаждалась ими одинаково и в полной мере, а потом втайне от родителей пересказывала братьям и сестре.

   Восторг Марку и Йонуца был очевиден, а Виорика, завидуя в глубине души способностям сестры, тоже не могла отказать себе в удовольствии услышать в тысячный раз какую-нибудь куртуазную или, напротив, пикантную историю.

   - «…и заколол его…»

   - Ах! – у Виорики слезы на глазах. - Неужели муж убил дона Бальтазара?! Это так жестоко. Что же теперь будет делать бедняжка, когда узнает о смерти своего возлюбленного?

   - Подожди, Виорика, сейчас я тебе все прочитаю. «…После этого он приказал слугам вырезать сердце из груди любовника своей жены и приготовить из него блюдо на ужин…»

   Виорика смотрит округлившимися глазами на Луминицу.

   - Какой ужас!

   - Не перебивай меня! Дай дорассказать! А то я не буду тебе больше ничего читать. «…Вечером он велел подать на ужин своей жене блюдо, приготовленное из сердца ее любовника. Опечаленная пропажей дона Бальтазара, донна Бьянка рассеянно съела предложенное ей блюдо, почти не чувствуя вкус еды…»

   - Луминица, а ты могла бы съесть человеческое сердце и не почувствовать этого? – на лице Виорики написано отвращение пополам с ужасом.

   - Не знаю, - задумчиво отвечает Луминица. - Может, оно было сильно приправлено специями? Иногда Айонела так набухает разных трав, что действительно не понять, что ешь.

   - Ну да, - соглашается Виорика. - А на прошлой неделе Айонела была сильно простужена, и из-за насморка не понимала, что готовит. Помнишь, как она умудрилась положить в жаркое сахар вместо соли?

   - Ты будешь слушать дальше?

   - Конечно, давай дальше, - Виорика с любопытством заглядывает в текст, смысл которой ей неведом, поскольку знакомые буквы, как будто издеваясь над ней, складываются в раздражающую глаза абракадабру.

   - «…А после ужина муж спросил донну Бьянку, понравилось ли ей кушанье. Когда она сказала, что ей понравилась еда, муж заметил ехидно, что, разумеется, ей не могло не понравиться после смерти то, что так нравилось при жизни. Тут подозрение охватило донну Бьянку. - Чем это вы меня накормили? – вскричала она. – О! Это было сердце вашего возлюбленного дона Бальтазара…»

   - Как это жестоко, - прошептала Виорика, и соленые капли самотеком потянулись у нее из глаз.

   Луминица, чувствуя, как страница становится неясной из-за стоящих в глазах слез, продолжает дрожащим голосом.

   - «Тут донна Бьянка вскочила с места и, прижав руки к груди, воскликнула гневно. – Вы поступили низко! Я отдала свое сердце дону Бальтазару бескорыстно, устав от ваших подлостей. И мой прекрасный возлюбленный был достоин этого дара. Но Бог не допустит, чтобы после такой благородной пищи мой желудок вкусил чего-либо другого! - И не успел ее муж сделать и одного движения, как донна Бьянка подбежала к окну и выпрыгнула из окна башни. Она тут же разбилась насмерть. А ее муж смотрел в ужасе на плод своего злодеяния…»

   Тут голос Луминицы прерывается и не в силах продолжать, она начинает всхлипывать, и Виорика вторит ей. Сестры еще долго сидят обнявшись и ревут, жалея несчастную донну Бьянку.

   Однажды Луминица читала братьям и Виорике свою любимую историю приключений одной монашки. Братья покатывались со смеху, слушая, как хитрая девица обманула настоятельницу, выкрутилась из достаточно щекотливой ситуации и спасла свою тонущую репутацию. Марку начал посмеиваться над Виорикой, говоря, что она похожа на героиню рассказа: точь-в-точь такая же благонравная на вид, но грешная втайне.

   - Это неправда, - рассердилась Виорика.

   - Расскажи кому-нибудь другому, - с насмешливым блеском в глазах продолжал подтрунивать над ней Марку. - Я так и вижу, как ты во время вечерней молитвы повторяешь: «Ах, Боженька, когда же ты мне дашь муженька? И пусть у него будет толстая мошна и большой длинный…»

   - Дурак! – вскочила с места Виорика, заливаясь бардовой краской.

   Йонуц и Луминица тут же прыснули, глядя на сестру. Выстрел явно не прошел мимо цели.

   - Дураки! Все вы дураки и идиоты! – слезы брызнули из глаз Виорики, но братья и сестра только продолжали хохотать, не в силах остановиться.

   Виорика притопнула со злости ногой и вдруг выхватила книгу из рук Луминицы.

   - Отдай, Виорика, отдай! – закричала Луминица, тоже вскакивая.

   - Сейчас я швырну эту гадкую книгу в огонь! – закричала Виорика и подбежала к очагу. Она занесла книгу над слабо тлеющими углями, пугая сестру.

   - Нет, Виорика, нет! Это батюшкина книга! Она очень ценная! – пронзительно закричала Луминица и бросилась к сестре.

   Несколько прыжков и тщетных попыток вырвать книгу из рук более сильной Виорики. Виорика сопротивляется, отводит книгу подальше, пытаясь сохранить статус-кво, тяжелая книга неловко выскальзывает у нее из рук… и падает в очаг.

   - Ах! - Луминица кидается к огню. Она хватает книгу с горящих углей и, несмотря на боль от ожогов, начинает сдувать пепел с обложки.

   Но - о Боже! - шелковая ткань успела прогореть в нескольких местах, а в других местах она измазана пеплом. Ад и рай, небо и земля! Наверное, Иов, лишившийся всего своего состояния, не так рыдал над руинами, как рыдала Луминица, склонившись над израненной книгой и гладя ее обожженными руками. Братья и Виорика в ужасе застыли, понимая, что наказание за порчу такой дорогой вещи будет сверх меры строгим.

   - Что ты натворила, Виорика? – стонала Луминица и билась над книгой, как птица над гнездом с задушенными птенцами.

   Но Виорика и сама была в шоке от последствий своего поступка. В ее голове уже проносились мысли о том, чего ждать от родителей. Посекут розгами? Посадят в чулан? Лишат обеда на месяц? Нет, тут и этим не обойдется. Неизвестность наказания и его неотвратимость навалились на девочку каменной тяжестью саркофага, хороня под его крышкой последние жалкие крохи сообразительности.

   И, как назло, в этот момент в зал вошел отец. Внимательный взгляд тут же упал на поруганную книгу, и брови отца помимо воли сошлись на переносице, а глаза начали наливаться яростью.

   - Чья это проделка? – отец обвел суровым взглядом потупленные головы детей. Он еще сдерживался, но все понимали, что лавина гнева вот-вот должна была сорваться и накрыть виновника происшествия.

   Плачущая Луминица глядела на превратившуюся в соляной столп Виорику. Губы сестры побелели и дрожали.

   - Отец, это я! – ответ сам собой вырвался из уст Луминицы. - Я была небрежной, я чуть не погубила драгоценную книгу. Накажите меня.

   Последняя слеза сорвалась с ее подбородка и упала на любимую книгу. Луминица оторвала от груди поруганное сокровище и положила на стол. Марку и Йонуц переглянулись, но промолчали: если Луминица хочет взять на себя вину, то это ее дело. Виорика тоже молчала, еще не веря в свое спасение.

   Отец был очень сердит. И хоть Луминица и была его любимицей, наказание пало на ее преступную голову с неотвратимостью топора, который бесчувственно перерубает на тонкой шее жертвы нить пульсирующей жизни. После розог девочка просидела до ночи в чулане без еды. А потом на целый год Луминицу лишили подарков. Мать, злость которой не проходила еще очень долго, при каждом удобном случае припоминала Луминице ее грех и читала нотации о дочерней неблагодарности.

   Ночь. Луминица лежит, закутавшись в шерстяное одеяло, и не может заснуть. Руки болят после материнских розог и от ожогов, смазанных доброй нянюшкой. Живот урчит от голода. Но душевная боль терзает ее сильнее физической. Боль разливается подобно ночному морю, боль бесконечна и глубока, она хранит в себе сонм чудовищ, которые силятся всплыть на поверхность, но беспомощно барахтаются и обреченно оседают в гибельных глубинах, покрывая глубокое дно своими беззащитно обнаженными костями.

    Слезы катятся по щеке, и девочка осторожно одну за другой стирает их пальцами. Но при этом она ни на йоту не раскаивается в своем поступке.

   Вдалеке скрипит дверь, и легкие шаги неуверенно крадутся по коридору к ее комнате.

   - Луминица! – рука сестры едва касается ее плеча. - Луминица, посмотри на меня, пожалуйста.

   Луминице не хочется показывать свое зареванное лицо. Но притворяться спящей тоже глупо. Быстро шмыгнув носом, девочка садится в постели.

   - Сестричка, прости меня, - голос Виорики жалобный и страдальческий.

   - Нет, это ты прости меня, - отвечает Луминица, вдруг чувствуя, как вся тяжесть земного шара, ощетинившегося ночными лесами и строптивой твердью гор, спадает с нее. - Это мы дразнили тебя. Это я виновата.

   - Нет, это я, я!

   Виорика порывисто обнимает сестру, а та в ответ кладет голову ей на плечо. Сестры обнимаются и плачут слезами облегчения.

   - Как твои руки?

   - Ничего, все пройдет, - отвечает Луминица и прячет кисти под одеяло.

   - Возьми, я тебе поесть принесла.

   Виорика разворачивает платок и раскладывает на одеяле припасенную снедь: хлеб, брынзу и пирожки. Луминица последний раз торопливо шмыгает носом и принимается за еду. Виорика смотрит, как сестра уплетает за обе щеки, и на душе у нее становится искристо-звездно и мятно-прохладно.

   - Это Марку виноват, - наконец резюмирует она. - Дурак!

   - Конечно, дурак, - легкомысленно соглашается Луминица с набитым ртом. - Наговорил всяких гадостей. А давай его накажем!

   - Как?

   Луминица быстро прожевывает, переходит на шепот и что-то долго говорит Виорике. Та смеется и согласно кивает головой. Две легкие тени, закутанные в шали, крадучись проскальзывают в комнату Марку. Спящий крепким сном Марку не слышит, как два полночных призрака хозяйничают в его комнате и по-свойски копаются в сундуках.

   Дом объят тишиной и покоем, и только старая нянюшка, которая переживала из-за наказания Луминицы и не могла заснуть допоздна, слышала, как мимо ее комнаты прошелестели легкие шаги, раздались смешки, изо всех сил подавляемые ладонью, а потом заскрипела черная дверь, ведущая с кухни во двор.

    «Вот проказницы!» - успела подумать нянюшка и, перекрестившись, провалилась в сон.

   На следующее утро из комнаты Марку раздался сердитый крик, скорее даже рык, перебудивший весь дом. Все штаны и сапоги Марку волшебным образом пропали из его комнаты. И бедный Марку, лишившийся возможностей передвигаться, вынужден был сидеть в одной рубашке в своей комнате. Сжалившийся над братом Йонуц хотел было одолжить ему свои чиоаречи, но они оказавшиеся безбожно малы старшему брату.

   Только к вечеру на господский двор прибежали хихикающие деревенские мальчишки, поведавшие, что нашли одежду Марку развешенной на высоком буке. Одежду сняли с дерева и принесли в дом, и Марку наконец освободился из плена. Эти часы вынужденных размышлений пошли, видимо, ему на пользу, поскольку он не только не обвинил никого в проказе, но даже настоял на том, чтобы родители прекратили дознание. Перемирие между братьями и сестрами вскоре состоялось, но еще долго никто в доме не мог без смеха смотреть на сапоги Марку…

   10 День Бабы Докии – день Святой Евдокии, 1 марта по старому стилю

   11 мэрцишор - старинное народное название месяца марта. Также название оберега, который по традиции вешают на шею в первый день марта. Другое название - мартеница.

ГЛАВА IV Баба Докия

   Пока Виорика и Луминица обнимались, в комнату вошла нянюшка, которая несла таз с тлеющими ветками. Вместе с ней в комнату ворвался сладкий запах горящей древесины.

   - Вставай, сударыня, - ворчливо проговорила нянюшка, ставя таз на пол. - Утро уже на дворе. Забыла, чай, что начались «старухины дни». Ведь сегодня первое марта. Вот и пришла к нам «Баба Докия». Все в доме в заботах. А ты что занежилась-то на постелях? Ну-ка давай, давай, поднимайся, помоги мне, голубушка, комнату окурить.

   За няней вошли служанки. Виорика насмешливо стрельнула глазами и умчалась вниз. Луминица тут же быстро вскочила, вздрогнула от холода и быстро облачилась в собранный сестрой ворох одежды. Пока она помогала нянюшке окуривать комнату, служанки стащили ее постель и понесли вон, весело стуча башмаками по лестничным ступенькам. В праздничном настроении Луминица побежала на улицу.

   Улица блестела от выпавшего накануне снега. На калитке ярко-красными пятнами выделялись вывешенные одежды¹², искушающие своими надутыми на ветру парусами бросить все и отправиться в путь, но калитка только по-стариковски скрипела, прося оставить ее в покое и не бередить подагрически рассохшиеся доски-кости.

   Братья и вездесущая Виорика, обходя дом, уже весело кричали в окна: «Март в дом!» «Блохи вон!» - не менее весело кричали им из дома.

   На заднем дворе служанки, ловко орудуя палками, выбивали постельное белье, мило коверкая слова на деревенский манер: «Вытряхаю, вытряхаю я не полотно. Вытряхаю, вытряхаю я болезнь и зло! Как зима уйдет, так и зло уйдет. Пусть придут домой лишь добро и покой!»

   От свежего морозного воздуха у Луминицы заломило в висках, и загорелись щеки, но ей стало лишь веселее. Она махнула рукой Виорике, и сестры вместе побежали в кухню слушать песни, которые пели за работой кухарка и девушки-служанки.

   В кухне жарко, и витают сдобные ароматы от выпекаемых калачей «на первый весенний день». Несколько женских голосов звонко выпекают вместе с калачами песню.

   Ох, тяжелое житье

   У снохи, у снохи.

   Лишь работа да битье

   У снохи, у снохи.

   Все свекровь меня бранит,

   Баба зла, баба зла.

   Да поди ж ей угоди –

   Баба зла, баба зла.

   Шерсть овечью мне дала,

   Ах люта! Ах люта!

   И на речку прогнала,

   Ах люта! Ах люта!

   Зимней реченьки вода

   Холодна, холодна.

   Ой ты, горюшко беда,

   Вот беда, так беда.

   Белу шерсть мне дотемна

   Полоскать, полоскать.

   Черной стать она должна,

   Черной стать, черной стать.

   Полощу я шерсть в реке,

   Руки жжет, руки жжет.

   Слезы льются по щеке,

   Пальцы - лед, пальцы - лед.

   Только шерсть белым-бела,

   Словно снег, белый снег.

   Ох плохи мои дела,

   Мочи нет, мочи нет.

   Мимо старец проходил,

   Вот святой, уж святой!

   Про беду мою спросил,

   Вот святой, уж святой!

   «Хочет злобная свекровь

   Уморить, уморить,

   Всю по капле выпить кровь.

   Как мне жить?! Как мне жить?!»

   Рассказала про беду,

   Горько мне, горько мне.

   Пожалел он сироту,

   Пожалел, пожалел.

   Чудо старец сотворил.

   Вот те крест! Вот те крест!

   Белу шерсть он зачернил.

   Вот те крест! Вот те крест!

   Черну шерсть скорей взяла.

   Вот дела! Вот дела!

   И свекрови отдала

   Весела, весела.

   Баба Докия меня

   Ну ругать, ну ругать:

   «Где прошлялась ты полдня?»

   Палкой - хвать! Палкой - хвать!

   А назавтра мне дала

   Черну шерсть, черну шерсть.

   «Станет пусть она бела,

   Черна шерсть, черна шерсть!

   А не станет – не ходи

   Ты домой, ты домой.

   Хоть совсем ты пропади.

   Черт с тобой! Черт с тобой!»

   Зимней реченьки вода

   Холодна, холодна.

   Ой, ты, горюшко-беда,

   Вот беда, так беда!

   Черну шерсть мне дотемна

   Полоскать, полоскать.

   Белой стать она должна,

   Белой стать, белой стать.

   Полощу я шерсть в реке,

   Руки жжет, руки жжет.

   Слезы льются по щеке,

   Пальцы - лед, пальцы - лед.

   Только шерсть черным-черна,

   Словно ночь, тёмна ночь.

   Будто жизнь моя она.

   Жить невмочь, ох невмочь!

   Тот же старец проходил,

   По мосту, по мосту.

   Про беду опять спросил,

   Сироту, сироту.

   Снова чудо сотворил.

   Вот те крест! Вот те крест!

   Черну шерсть он обелил.

   Вот те крест! Вот те крест!

   А еще он подарил

   Мне цветы, мне цветы.

   «Бабе Докии отдай

   Это ты, это ты».

   Хоть голым-голы поля

   В феврале, в феврале,

   И не сыщешь ни цветка

   На земле, на земле.

   Это чудо из чудес!

   Боже мой! Боже мой!

   Поклонилась старцу я

   И домой, и домой.

   Бабе отдала цветы –

   Та плясать, ну плясать!

   «Вот конец настал зимы!

   Март опять, март опять!

   В горы коз я поведу

   На луга, на траву.

   Там найдут они еду

   На горе, на лугу.

   Я надену девять штук

   Кожухов, кожухов

   И совсем не устрашусь

   Холодов, холодов».

   Поскорее собралась

   Поутру, поутру,

   Из долины поднялась

   В высоту, в высоту.

   Жарко март припек ее,

   Разморил, разморил.

   С бабы Докии ручьем

   Пот катил, пот катил.

   А тропинки-то наверх

   Нелегки, нелегки.

   Баба Докия сняла

   Кожухи, кожухи.

   Разбросала по пескам,

   Тут и там, тут и там.

   Не найти и не сыскать

   По камням, по пескам.

   Стала Докия пасти

   Стадо коз, стадо коз.

   Но сиротских не простил

   Бог ей слез, горьких слез.

   Март погоду поменял

   На дожди, на снега.

   Не увидишь ни огня –

   Все пурга, все пурга.

   Стала баба кожухи

   Собирать, собирать

   И от снега кожухи

   Отрясать, отрясать.

   Только поздно собирать

   Кожухи, кожухи,

   Ни укрыться, ни сбежать

   От пурги, от пурги.

   Заморозил март ее,

   Зазнобил, застудил.

   Вместе с козами ее

   Март убил, март убил.

   Посейчас она в горах

   Все стоит и стоит.

   Вся в замерзших кожухах

   Там стоит и стоит.

   Коль задобрить бабу злу

   Не смогу, не смогу,

   Натрясет из кожухов

   Нам метель и пургу.

   Напевая старинную песню, девушки месят тесто, ощипывают и потрошат кур, режут мясо. В кухне оживленно и весело. Мать Луминицы, тоже наряженная и довольная собой, следит за приготовлением праздничного обеда. Обед должен быть обильным, чтобы «задобрить бабу Докию, и чтобы она дала хорошую погоду в марте». Готовят и калачи, и пироги, и суп из потрохов, и жаркое.

   - Если хорошенько не отпраздновать первый из «старухиных дней», - говорит рассудительно мать, надзирая за кухонной работой и перебирая праздничную посуду, - Докия так и будет вытряхивать все свои кожухи один за другим… Побольше соли и поменьше перца, Айонела. Перец слишком дорог… А то еще снимет она руку с дыхания ветра Кривеца, и будет дуть ветер, и мести метель все начало весны. Мало было нам снега в этом году! Не хватало еще, чтобы и в «старухины дни» валил снег. Не дай Бог, завьюжит, и до Сорока Мучеников¹³ не дождешься хорошей погоды.

   - Да уж, госпожа, и не говорите, - поддакивает кухарка. - Такая-то холодная зима, такая-то снежная и вьюжная. Дай Бог, уж март нам маленько ослабу даст. Пусть хоть чуть-чуть потеплеет-распогодится. Ну и где ты шлялся, озорник? – набрасывается она на Ясека, вбегающего в кухню. - Только за смертью тебя посылать!

   Ясек привычно ловит подзатыльник, улыбается Луминице с Виорикой, хватает ведро с помоями и убегает.

   - Матушка, можно нам после обеда пойти в деревню, посмотреть, как там будут праздновать? – торопливо проговаривает Виорика, когда получает возможность вставить словечко. Она толкает в бок Луминицу, и они обе умильно смотрят на мать.

   Мать косится на них.

   - Чего это вы придумали? Что за дело барышням из знатной семьи, уже невестам, среди деревенских болтаться? Статочное ли это дело?!

   - Ну матушка! Пожалуйста! Там танцы сегодня будут и песни. Музыканты придут. Мы с братьями вместе пойдем.

   Мать колеблется.

   - Ну, если отец отпустит, то идите. Только чтобы не дотемна.

   Виорика с Луминицей от радости подпрыгивают на месте. Уговорить отца для них не составляет большого труда.

   - Что же, пойдите, развейтесь, пока молодые, - снисходительно бросает отец. - И братья пусть с вами идут.

   Виорика с Луминицей радостно переглядываются и бегут готовиться.

   12 по традиции 1 марта в день Бабы Докии на калитки и ворота вывешивали одежду красного цвета

   13 Сорок Мучеников – день поминовения сорока мучеников, отмечаемый 10 марта по старому стилю

ГЛАВА V Тамаш

   После обильного обеда мать с отцом пошли вздремнуть, а сестры бросились наверх доставать наряды из сундука. И вот на свет извлекается все самое дорогое и любимое: тонкие рубашки с высоким расшитым воротником-стойкой и пышными рукавами, отделанными кружевом, нарядные катринцы - юбки-передники с пышными кисточкам, блистающие золотой вышивкой, - и прозрачные шелковые платки, которые должны красиво спускаться со спины почти до земли.

   Тело, облачаемое в праздничную одежду, словно обновляется, чувствует себя звонким кружащимся веретеном, опутанным скользящими нитями, нет, даже тонкой осью, вокруг которой вертится весь мир. Луминица проводит рукой по своей груди и плоскому животу, весело расправляет юбку и кружится. Ах, как же я должна быть хороша, думает она. К сожалению, начищенный медный таз, в который она обычно смотрится, причесываясь, отображает лишь яркую мозаику пятен, и ничего более. Но сердце властно шепчет свое: не сомневайся, ты красива, как никогда, и это знает и старый комод с громоздкими скрипуче-ворчливыми ящиками, и сундук, подбадривающе хлопнувший крышкой.

   Луминица прощально машет им всем рукой и легко сбегает вниз, где ее и Виорику терпеливо ждут братья, снисходительные к небольшой задержке сестер. Братья помогают сестрам надеть дулумэ, отороченные мехом, и все вместе быстрым нетерпеливым шагом направляются в деревню.

   Стоит ясная, задумчивая погода. Небо, льдисто-голубое и ослепительное утром, постепенно наливается синевой. Оно неторопливо следует за человеческим шагом, мягко цепляясь за ветки деревьев, и с сожалением выпускает их чуткие обнаженные кончики, которые начинают слегка покачиваться. Вся деревня выглядит нарядно от красной одежды, вывешенной на ворота. Деревья в садах тоже подпоясаны красными лентами, которые лениво отзываются на игривые касания едва заметного ветерка.

   На улице уже разжигают костры. Вокруг них собираются дети и молодежь. Дети с визгом перепрыгивают через огонь, полностью отдаваясь этой немудреной, но будоражащей забаве. Девушки, сбившись в стайки, весело перешептываются и посверкивают насмешливыми глазами в сторону парней. Те, одетые в нарядные кожухи, гордо подкручивают усы, тоже посматривая в сторону прекрасного пола. Перелетающие из одной группы в другую шутки и поддразнивания, подобно падающим в воду камням, вызывают дружное прысканье или гогочущий смех, немедленно расходящиеся кругами. Какие-то веселые, уже слегка подгулявшие парни во весь голос распевают песню.

   Как-то раннею весной

   Бабе Докии дурной

   Захотелось похвалиться:

   «Вэй, уже весны граница,

   И закончился февраль.

   Вот был грозный господарь!

   Он морозом задубил

   И снегами завалил.

   Ну, а теплый март-марток

   Мне не страшен ни чуток!

   В горы я сейчас иду,

   Стадо коз в луга сведу.

   Пусть травой набьют бока –

   Будет много молока.

   Вот и скрылись холода.

   Март-марток мне не беда!

   Что ты можешь сделать, март?

   Поцелуй меня ты в зад!»

   Тут раздался новый взрыв смеха, и в поющих парней полетели мокрые комки снега. Чей-то удачно пущенный снежок нашел свою цель, мигом точечно охладив горящую кожу, последовал возмущенный рев уязвленного певца, и на улице началась нешуточная баталия. Парни, отбиваясь, тоже стали бросать снежки в девушек, перейдя в атаку. И вот уже кого-то вываляли в снегу, кто-то никак не может вытащить снег из-за шиворота, кто-то задушенным голосом кричит «Спасите!». Луминица с Виорикой, закрыв лица рукавами, смеялись до слез, с трудом удерживая себя от того, чтобы не присоединиться к веселью. Некоторое время была неразбериха, но побежденные и основательно припорошенные снегом девушки вскоре запросили пощады, певцов откопали из кучи малы, и они смогли продолжить песню к вящему удовольствию пунцовых от смеха слушателей.

   Рассердился месяц март,

   Говорит: «Февраль, мой брат!

   Дай три дня ты мне взаймы,

   Полных снежной кутерьмы,

   Полных холоду и граду.

   Неужель откажешь брату?!»

   И с тех пор у февраля

   Срок короче на три дня.

   А у марта срок длинней -

   Он себе добавил дней.

   Март взаймы взял у зимы

   Ворох вьюги, снежной тьмы,

   Горсть метели, кучу града.

   Стала Докия не рада.

   И смеется март над ней:

   «Дуй на пальцы посильней!

   Дарит добрый март тебе

   Три сосульки на губе!

   Снежный дам тебе наряд.

   Вьюга пусть ужалит в зад!

   Попадает тот впросак,

   Кто сказал, что март - слабак!»

   Лютый грянул тут мороз,

   Докию убил и коз.

   Так по мартовской поре

   Сгибла баба на горе.

   Там стоит она со стадом

   И весне совсем не рада.

   Если бабу не унять,

   Будет в марте снег опять!

   В огонь подбросили мусора, палок, хвороста…

   - Уйу, баба Докия, я тебе сегодня, а ты мне завтра!

   - Чем веселее нам, тем веселее Докии. Добавим огня!

   …и костер взвился ярче и отчаянней, сжигая прошлое, судьба которому – лежать среди дороги рассыпавшейся пирамидкой, вызывающей лишь смутное сожаление о чем-то упущенном, и оставить по себе подернутые пеплом воспоминания.

   Появились музыканты-лэутары¹⁴, и полилась музыка. Молодежь не заставила себя долго упрашивать и, сбившись в пары, закружилась на широкой деревенской улице. Луминица с сестрой и братьями стояли в сторонке, с завистью наблюдая за весельем, которое разгоралось все сильнее и сильнее. Однако братья пошептались друг с другом, и вскоре сестры увидели, как те отплясывают вместе с хорошенькими деревенскими девушками, тщетно старающимися скрыть свое удовольствие от неожиданной чести. Луминица тоже притоптывала ногой на месте в такт музыке. Заливисто-игривые звуки ная и цимбалы так и звали ее пуститься в пляс. Однако деревенские парни не осмеливались позвать в круг барышень и только кланялись, проходя мимо.

   Среди парней Луминица заметила высокого чернобрового парня. Смушковая шапка была лихо заломлена у него на кудрях, черные усы красиво изгибались, а карие глаза ласково усмехались. Он смотрел снисходительно на танцующих, стоя в стороне. Однажды он кинул взгляд в сторону Луминицы, и их глаза встретились. Хоть взгляд был мимолетным, но Луминица как будто окунулась в теплую волну. Глаза парня показались ей светло-светлыми. С тех пор она время от времени поглядывала в его сторону. От Луминицы не укрылось, что и незнакомый парень тоже украдкой поглядывал на нее.

   - Ты, я вижу, себе уже ухажера выглядела, сестрица? - с насмешкой заметила Виорика, толкнув ее в бок. - Смотри, матушке это не понравится.

   - И никого я себе не выглядела, - сердитым шепотом ответила ей пойманная врасплох Луминица.

   - Конечно, конечно, а то я не заметила, какие взгляды он на тебя бросает. И ты тоже. Так и перепархивают, так и перепархивают. Ой, берегись: недалеко и до беды.

   Луминица только хотела ответить какой-нибудь взаимной колкостью, как увидела, что парень, видно осмелившись, идет в ее сторону.

   - Ну что я тебе говорила?! - только и успела шепнуть Виорика.

   Парень подошел и поклонился Луминице. Та тоже склонила голову в знак приветствия и, вся покраснев, пошла танцевать.

   Луминица давно не танцевала. Танец сразу же подхватил ее, зажег ее кровь. Сырые мартовские сумерки, воздух, изрытый теплым ветром, подействовали на нее опьяняюще. Голос ная¹⁵, переливчато серебристый, казался голосом горного духа, зовущего ее к наслаждению, а потом к погибели. Лицо парня все время плыло перед глазами. Он смотрел на нее серьезно и ласково.

   - Меня зовут Тамаш, госпожа, - сказал он в перерыве между танцами, стоя рядом с прерывисто, но радостно дышащей Луминицей.

   - А меня Луминица. Ты живешь в деревне? Я тебя раньше не видела.

   - Нет, я живу далеко в горах. Отсюда несколько часов пути. Я приехал на праздник к троюродному дяде.

   - А твоя семья?..

   - Я один. Мои родители, братья и сестра умерли. Нет-нет, не извиняйтесь, госпожа. Они умерли давно.

   - Тебе больно об этом говорить?

   Луминица сочувствующе вскинула глаза, но парень ответил ей спокойным серьезным взглядом.

   - Нет, сейчас нет. Отец со старшими братьями ушли на защиту границы во время нашествия. Я был ребенком и остался с матерью и сестрой дома.

   - И что потом?

   - Потом… Потом некоторые вернулись в родные края, а отец и братья нет. В первое время было очень тяжело. Мать с трудом могла добыть какие-то крохи, чтобы прокормить нас с сестрой. Потом во время мора мать с сестрой прибрал Господь. А я выжил. И остался один. От отца я научился охотиться, и вскоре смог работать. Без ложной скромности я могу сказать, что сейчас я один из лучших охотников в наших краях. Я поставляю дичь самому кнезу.

   - Какому кнезу?

   - Кнезу Ченаде.

   - Ты что, живешь у кнеза Ченаде? – У Луминицы округлились глаза.

   Во время сплетней на кухне о соседях, живущих поблизости, неоднократно всплывало также имя кнеза Ченаде. Звучало это имя и в разговорах родителей. Отец отзывался о кнезе почтительно, с придыханием, как о знатном, богатом и могущественном властителе. Так мог бы отзываться о высокой горе простой камешек, лежащий у ее подножья.

   По слухам кнез был дальним потомком знаменитого Чанадина. Слушая рассказы об истории их края, Луминица не раз слышала и историю Чанадина.

   Чанадин был близким соратником и другом воеводы Айтоня, который правил в древности всеми этими обширными землями. У Айтоня было неисчислимое количество табунов лошадей, стад овец, много угодий и дворов. Поставленные в речных портах стражи собирали соляную пошлину.

   Несметные богатства и многочисленное войско позволяло Айтоню долгое время противостоять врагам, а особенно королю Иштвану, правящему землями, которые лежали к западу от владений Айтоня. Король-католик Иштван спал и видел, как бы завладеть страной своего богатого соседа. К этому его также подстрекал Рим, желающий продвинуть сферу своего влияния дальше на восток. Однако все их попытки напрямую победить врага легко разбивались удачливым противником, и Иштван вынужден был прибегнуть к хитрости.

   Король тайно снесся с правой рукой Айтоня, и Чанадин, предав своего господина, перешел на сторону врага. Тайные горные тропы, сторожевые замки, линия обороны – вся эта стратегически важная информация оказалась в руках врагов, а сам Чанадин бежал к врагам. И вот, ведомая предателем неприятельская армия вторглась во владения Айтоня.

   В первой битве Чанадин проиграл. Но потом он смог переломить ход войны, и в сражении около Тисы Айтонь был поражен. Чанадин сам своей предательской рукой убил бывшего друга и покровителя. После этого Чанадин получил от короля-завоевателя Иштвана титул кнеза. Кроме этого, он стал обладателем значительной части владений несчастного Айтоня. Потомки его продолжали владеть этими землями, а с веками власть их только окрепла. Было это лет с двести назад, но все последующие короли и принцы благоволили к потомкам Чанадина, который помог королевской семье завладеть всеми этими обширными территориями.

   Когда отец рассказывал эту историю, Луминица всегда сочувствовала несчастному Айтоню, который пал жертвой предателя. Однако в голосе отца звучало нескрываемое одобрение человеку, который с помощью хитрости и предательства смог вознестись на самый верх, удачно оседлав фортуну. Очевидно, отец сожалел о том, чего не смог добиться сам.

   Хотя обширные владения кнеза Ченаде и граничили с крохотным имением Тордешей, Богдэну и в голову не приходило предстать перед именитым вельможей и заявить о правах на соседство. Могущественный же кнез сам по своему почину вряд ли снизошел бы до Тордешей.

   На кухне между тем о кнезе носились совсем другие, более фантастические и темные слухи. Именно эти слухи и вспомнила сейчас Луминица.

   - Так ты в самом деле у кнеза живешь?

   - Нет, я живу в горах, в своей хижине. А кнезу я приношу дичь каждую неделю.

   - А правду говорят, что?.. – любопытство терзало Луминицу, но спросить напрямую у незнакомого человека, являются ли правдой разные сказки, которые она слышала на кухне, девушка не смогла.

   Тамаш внимательно посмотрел на Луминицу. Она прикрыла рот.

   - Многое болтают про кнеза. Кто правду, кто ложь. Я в его дела не лезу. Чем меньше знаешь, тем крепче спишь. Грозен кнез, и особо болтливым найдет способ языки укоротить.

   После такой суровой отповеди Луминица смешалась и замолчала. Однако Тамаш неожиданно подмигнул девушке, открыто и задорно улыбнулся и снова подхватил ее. Луминица улыбнулась в ответ, и они закружились в водовороте музыки. Кнез Ченаде и тайны, связанные с его именем, совсем вылетели у нее из головы. Болтать с Тамашем оказалось легко и приятно.

   Время шло, но Луминица с Тамашем танцевали и танцевали. Ветви деревьев постепенно темнели и расплывались в сиреневых потемках. Звезды подрагивали на ветру. Музыканты были уже неразличимы в темноте, и казалось, что звуки музыки рождают сами горы, деревья и звезды. Танцоры, освещенные только огнем костров, стали постепенно уставать и разбредаться по деревне. Но Луминица, как заколдованная, продолжала танцевать. Она даже не сразу поняла, что говорит ей брат, поймавший ее за локоть.

   - Луминица, пора домой. Матушка будет сердиться.

   Луминица затуманенным взором посмотрела на брата, потом перевела взгляд на Тамаша. Он медленно и уважительно поклонился ей.

   - Спасибо за честь танцевать с вами, госпожа.

   - Прощай, Тамаш.

   Луминица махнула рукой и раздосадованная пошла вслед за братьями и Виорикой. Всю дорогу домой Виорика подшучивала над Йонуцем с Марку и Луминицей. Однако те не давали ей спуску, намекая на то, что Виорикой движет простая зависть. Атакуемая с трех сторон Виорика сдалась и запросила пощады.

   Дома все уже спали, поэтому братья и сестры крадучись пробрались в свои комнаты.

   - Луминица, - шепотом спросила Виорика, когда со свечами в руках они поднимались к себе в спальни, - как тебе кавалер?

   - Очень милый. Одновременно грустный и веселый, серьезный и очень ласковый. Мне понравилось с ним танцевать.

   - А о чем вы разговаривали? Небось, нежничали?

   - Вот, у тебя одни нежности на уме. Нет, Тамаш очень почтительно со мной разговаривал.

   - Ах, уже Тамаш? И когда нам сватов ждать?

   - Виорика, брось говорить глупости. Ты больше ни о чем и думать не можешь, как о замужестве.

   - Ну да, ну да. А ты как будто не о том думаешь? Только за кого нам замуж идти в этой глуши?

   - Кого Бог даст, за того и пойдем.

   Виорика хмыкнула.

   - Ну да, на Бога надейся, а сама не плошай. Отец-то не слишком печется о нашем счастье.

   Луминица не нашла, что возразить.

   Сейчас Луминице было уже шестнадцать лет. Виорика была старше года на полтора. Когда Виорике исполнилось шестнадцать, Кателуца в ультимативной форме потребовала от мужа незамедлительно заняться устройством судьбы старшей дочери и приискать ей жениха. А также поискать место службы для старших сыновей.

   Тордеши не могли дать за дочерьми хорошего приданного, а круг их общения в глуши был крайне узок. Богатые соседи воротили нос от неудачника-соседа. В довершение бед, удалившись от двора, Богдэн потерял связь почти со всеми бывшими друзьями. Это создавало определенные препятствия в поиске хороших женихов. Богдэн обещал жене приступить к решению проблемы в самое ближайшее время, и этим купил себе покой на некоторое время.

   Но вот прошло полгода, год, а Богдэн по выражению жены, «даже не начал чесаться». Кателуца по своему почину начала забрасывать удочки, расспрашивая своих дальних родственников о различных вакансиях для сыновей и подходящих женихах для Виорики и Луминицы, но ответы были неутешительными. Отпускать же детей на военную службу куда-то в другую страну ей не позволяло нежное материнское сердце.

   Видя полное равнодушие Богдэна к судьбе детей, жена осыпала мужа язвительными упреками и намеками на растраченные в молодости ради его прихотей деньги. Сыновья и старшая дочь были целиком на стороне матери и хотя и не осмеливались открыто выражать свои претензии, их глухое недовольство Богдэн всегда ощущал, как замечают краем глаза едва наметившиеся на горизонте очертания грозовой тучи. Только Луминица в душе сочувствовала отцу, атакуемому со всех сторон, и старалась улыбкой, поглаживанием по плечу или поцелуем выказать ему свое сочувствие и ласку. Ей, в отличии от сестры, совсем не хотелось спешить с замужеством и покидать такой родной и уютный родительский дом.

   Таким образом, замужество было скользкой темой, и Луминица предпочла промолчать, ничего не ответив сестре на ее упрек.

   - Луминица, а ты на какую «бабу»¹⁶ загадала? – переменила тему неугомонная Виорика.

   - Ну вот, скажешь тебе, а потом гаданье не сбудется. Не скажу, - отказала Луминица.

   - Ну и не говори, - Виорика показала сестре язык и скрылась в спальне.

   Луминица долго лежала в постели и не могла уснуть. Лицо Тамаша и звуки танца не выходили у нее из головы. Все тело плыло куда-то, а голова кружилась. Луминица улыбалась, глядя в ночное небо, смутно угадываемое в мутном окне. «На какую же «бабу» загадать? Как понять, какой день будет хорошим? А загадаю-ка я на завтрашнюю «бабу», - решила Луминица, - Наверняка погода будет прекрасной. Вон небо какое ясное. А если завтрашняя «баба» будет счастливой, то и год у меня будет таким же». И с этой мыслью Луминица погрузилась в сон.

   Ей приснилось, что вместе с семьей она пошла вешать мартеницы на деревья. Сад был полон благоухания цветущих деревьев. Ароматы перекатывались по нему и перемешивались подобно струям воды. «Почему это мы так поздно пошли вешать мэрцишоры? - подумала Луминица. - Вон уже все зацвело».

   Луминица видела стоящих рядом родителей, сестру и братьев. Поодаль двигались другие люди, которые были смутно видны сквозь завесу плотного аромата цветов. Все вешали мартеницы на деревья. На ветках качались красно-белые обереги с монетами. «Куда же мне повесить? Может, на сливовое дерево?»

   Она подошла к сливе и надела мэрцишор на ветку. С другой стороны дерева она увидела Тамаша, медленно подходящего к дереву. «Повесит на мое дерево или нет?» Сердце у нее забилось. Не сводя глаз с Луминицы, Тамаш поднял руку с амулетом. И вдруг Луминица испугалась. «Не надо, Тамаш!» - хотела она сказать, но не могла выговорить ни слова. Ей и хотелось, и не хотелось, чтобы Тамаш повесил мартеницу рядом с ней.

   Но вот он коснулся пружинящей ветки, и серебряная монетка на нитках закачалась под порывами ветра с мелодичным звоном. Звон все нарастал и нарастал, и вдруг перешел в треск, заставляющей сердце сжиматься от предчувствия беды.

   Луминица растерянно оглянулась по сторонам и застыла в ужасе. Ароматы деревьев сгустились и превратились в полосы белесого ледяного тумана. Они заскользили по саду, сжимая в хищных объятьях деревья и людей. «Матушка! Батюшка! Сестрица! Братья!» - кричала Луминица, пытаясь увидеть их в сплошном тумане. Стылый ужас дохнул в лицо девушке.

   Когда туман рассеялся, Луминица увидела, что сад наполнен замерзшими фигурами людей и деревьев. Среди них она увидела и своих родных. Холод застиг их в разных позах, и они навеки застыли ледяными скульптурами. Луминица смутно увидела очертания сестры, проступающие сквозь ледяной панцирь, обхвативший ее. Тонкие пальцы, замершие в тщетной попытке отгородиться от заставшей ее врасплох смерти, едва розовели сквозь толщу льда. Ужас подступил к горлу Луминицы, она сделала шаг назад, почувствовала прикосновение чего-то ледяного и страшно закричала.

   Девушка проснулась вся потная от кошмара. Перед глазами все еще стоял скованный ледяной смертью сад, где среди белых ветвей стояла и вся ее семья. Боясь заснуть и увидеть продолжение кошмара, Луминица лежала в постели, глядя на медленно сереющий квадрат окна.

   Наступило утро, серое и холодное. Небо обложило тучами. Пронизывающий ветер подул с гор и принес ледяной дождь. Потом пошел снег, который становился все сильнее и сильнее. Метель бушевала целый день. К вечеру ветер усилился, перешел уже в настоящий ураган и поломал немало веток в саду к большому огорчению матери. Серый вьюжный день сменился чернильной ночью.

   «Боже, зачем я загадала на эту «бабу»?! Она просто ужасная!» - с отчаянием спрашивала себя Луминица, прислушиваясь к вою ветра и скрежету веток по стенам дома. От разочарования и неприятного осадка после ночного кошмара она вся сжималась в комок, никак не могла успокоиться и найти себе утешение. «Неужели меня ждет такой кошмарный год? Как же я его переживу? Не видать мне счастья в этом году, не видать!» И бедная Луминица тонула в слезах.

   14 лэутары – традиционные румынские певцы и музыканты

   15 най – румынская и молдавская многоствольная флейта, которая изготавливается из бузины и тростника

   16 Гадание на «бабу», то есть на один из девяти первых весенних дней, которые называют «бабами», - до сих пор сохранившаяся традиция. Выбранный день должен предсказать, каким будет весь текущий год.

ГЛАВА VI Данута

   Плохая погода длилась все начало марта, но неприятное чувство, которое осталось у Луминицы после гадания на «Бабу Докию», вскоре прошло. Долго грустить было не в характере Луминицы. Братьям и Виорике тоже не повезло с «бабами», о чем они со смехом и доложили в конце «старухиных дней».

   После праздника Сорока мучеников распогодилось, и Луминица смогла получить долгожданную свободу передвижения. Предвкушая свободу, девушка снова выпросила у отца коня. Ее любимая кобыла Звездочка должна была в скором времени родить малыша, поэтому не годилась для скачек. Однако отец пошел навстречу пожеланиям дочери и отдал ей своего скакуна.

   В один погожий день Луминица решила предпринять дальнюю прогулку. Застоявшийся за зиму конь с радостью скакал по весенним лугам. Солнечный свет, ложась на землю, вырисовывал кружевной силуэт еще обнаженных ветвей деревьев. В долинах среди пожелтевшей зимней травы были видны только подснежники, которые искрились на солнце, как не растаявшие льдинки, но на пригретых солнцем горных склонах уже вовсю небесно голубели пролески, фиолетовые крокусы яркими пятнами расцвечивали голые полянки, а куртинки камнеломок вот-вот готовы были извергнуть лавину ярких цветов.

   Ах, как любо было Луминице мчаться по горным тропинкам! Любо было чувствовать, как сладкий весенний воздух гладит ее лоб и щеки! Дороги невольно влекли ее вдаль от родного дома. Вот она уже пересекла границу владений отца и оказалась на земле кнеза Ченаде.

   Раньше Луминица, наслушавшись разных слухов, сторонилась владений кнеза. Однако сейчас что-то как будто тянуло ее в эту сторону. Луминица не особо опасалась встретиться с владельцем земель. Обширные владения кнеза простирались далеко, а до его родового замка было не менее нескольких часов пути. Луминица ни за что не призналась бы в этом даже себе, но где-то в глубине души она надеялась на неожиданную встречу с Тамашем. Немногочисленные крестьяне, встретившиеся на пути, с удивлением разглядывали незнакомую девушку и почтительно кланялись издалека.

   В седельной сумке Луминицы кроме сыра, хлеба и молока были также хулубаши¹⁷ - калачи, изготовленные в виде плетеных восьмерок, которые Тордеши напекли дома к празднику Сорока Мучеников. Мать с дочерьми уже раздали много калачей знакомым, прося молиться за упокой душ умерших родственников, но также немало получили и в ответ. И теперь дома лежала целая куча калачей, от которых нужно было срочно избавляться. Однако останавливаться перед каждым встречным девушке было лень, и ее седельная сумка так и осталась плотно набитой.

   Утомив коня, Луминица решила дать попастись своему четвероногому другу. Сама она тоже нашла нелишним отдохнуть и перекусить взятой из дома едой. Девушка привязала коня в уютной лощине недалеко от ручья, присела на поваленный ствол дерева рядом с дорогой и отдалась неге. Ее глаза рассеянно блуждали по еще не опушенным зеленой листвой горам, вершины которых тонули в нагретой синеве и птичьем гомоне.

   Из задумчивости ее вывели стук лошадиных подков, скрип телеги и голоса людей, бредущих по тропинке. Луминица торопливо вскочила, встала рядом с конем и вся обратилась в ожидание. Вскоре всадники и повозка показались из-за деревьев. Повозка была одна, и на ней сидело около десятка человек – старики и дети. Еще несколько человек – скромно одетых мужчин и женщин - устало брели вслед за повозкой. Лица их были запылены и утомлены путешествием.

   Всадники, окружавшие повозку, были похожи на наемников знатного вельможи. У Луминицы было острое зрение и бездонное любопытство, поэтому буквально за считанные секунды она успела разглядеть все мелкие детали.

   Первым ехал пожилой худощавый мужчина, одетый с особой пышностью. Из-под длинной ципуни¹⁸, отороченной куньим мехом, виднелись желтые сапоги. На голове была новая смушковая шапка, а на груди покачивалось необычное серебряное распятие – крест с посохом, украшенный рубинами. Властное лицо мужчины было покрыто морщинами, а губы сложены в жесткую складку. Въехав в лощину, он осмотрелся и, приподняв хлыст, остановил процессию.

   - Хорошее место для привала. Даю часок для отдыха, - приказал он резким голосом.

   Усталые путники со стонами и вздохами повалились на землю. Старики, кряхтя, слезали с повозки. Набрав в пригоршни родниковой воды, они умывали запыленные лица и пили. Дети окружили одну из девушек и робко стали просить ее:

   - Данута, голубушка, милушка, дай хлебца поесть. Ужас как проголодались.

   Девушка вздохнула, украдкой взглянула на пожилого мужчину и тихо сказала детям:

   - Нету, милые, все приели в дороге. Потерпите до вечера. Вот приедем в замок, там вас и покормят.

   Самые маленькие, услышав это, не смогли сдержать слез и заревели.

   - Это что тут такое? – Пожилой мужчина, постукивая хлыстом по сапогам, подошел к Дануте.

   - Простите, господин, вот дети голодные и плачут. Ну-ка, прекратите реветь, а то достанется вам от господина Михая.

   - Чтоб не ревели, оборвыши. Мигом накажу, - грозно сказал Михай детям, взмахнув плеткой.

   Испуганные дети примолкли.

   Луминица, наблюдавшая эту сцену, не могла не вмешаться. Подавив свою стеснительность, она обратилась к Михаю, который судя по всему, был там главным.

   - Добрый день, господин!

   Михай задумчивым взглядом скользнул по ней, потом, помедлив секунду, поклонился и подошел поближе.

   - День добрый! Чего хочет прекрасная госпожа?

   - Меня зовут Луминица Тордеш, дочь Богдэна Тордеша,- слегка волнуясь, сказала Луминица, - а вы, должно быть, идете в замок кнеза Ченаде?

   - Да, я слуга кнеза Ченаде. Веду рабов в замок. А что угодно госпоже?

   - Вы не позволите мне покормить детей? У меня есть с собой калачи, хлеб, сыр и молоко. Я могу отдать их детям.

   Михай насмешливо окинул Луминицу с ног до головы. От его взгляда, холодного и оценивающего, ей стало не по себе, но она только сильнее выпрямилась и, слегка покраснев, твердо посмотрела на Михая.

   - Если госпоже так угодно, пожалуйста, - с издевкой сказал он и показал хлыстом в сторону детей, которые, сбившись в кучу, с испугом и надеждой наблюдали за ними.

   Не медля, Луминица достала из седельного мешка еду и молоко. Дети недоверчиво косились на Михая и не спешили подходить.

   - Как тебя зовут? – ласково спросила Луминица рыжеволосую десятилетнюю девочку, которая голодными глазами смотрела на хлеб в руках богато одетой госпожи.

   - Богданка, - еле слышно прошептала та.

   Луминица улыбнулась.

   - Какое у тебя хорошее имя – «Бог дал». Ну, тогда сегодня Бог дает тебе первой. Возьми на здоровье, не бойся! - и Луминица протянула девочке хлеб с брынзой и хулубаш. - Помолись за упокой моей бабушки Вайолы.

   Та робко взяла подарок и поклонилась.

   Это явилось сигналом к штурму доброй госпожи. Дети обступили Луминицу, и их молящие глаза светились надеждой и радостью. Торопливо разламывая хлеб и сыр, Луминица совала их в тянущиеся к ней грязные ручонки, а также раздавала калачи, забывая при этом даже просить о поминовении родных. Молоко тоже было вскоре выпито.

   - Спаси вас Бог, госпожа, - сказала ей Данута. - Господь вознаградит вас за вашу доброту.

   Она сидела на нагретом солнцем пригорке и, вытянув натруженные ноги, поглядывала на детей и Луминицу. Худенькая, сероглазая, в опрятной и лишь слегка запыленной одежде, она была не намного старше Луминицы, но на лице ее уже лежала печать утомленности и умудренности жизнью. Луминица присела рядом.

   - Откуда вы?

   - Издалека, госпожа. Вот идем, сами не зная, за какой судьбой. Да неволя нам судьбу выбирать.

   - А где твои родные? – спросила Луминица девушку.

   - Не осталось у меня никого, - нахмурилась Данута. - Одна я на целом свете. Умру – и за упокой души никто молится не станет.

   - А почему ты осталась одна? Где твоя семья?

   - А что, госпоже угодно послушать про чужую жизнь и про чужое горе? – и серьезные глаза Дануты обратились на Луминицу.

   - Прости, Данута. Я не хотела тебя обидеть, - поспешно извинилась Луминица.

   - Да ну что вы? Какая обида, госпожа. Только жизнь моя не интересная. Самая обыденная. Я всю жизнь в услужении у кнеза. Вот дед мой с бабкой, те - да, повидали в жизни.

   - А они кто были?

   - Дед мой с бабкой были из бродников. Жили они далеко отсюда, за страной Бырсей, далеко за снежными горами. Дед мой в молодости стал священником. Такая охота ему пришла нести слово святое, что отправился он в дальний путь получать грамоту из рук самого Патриарха Константинопольского. И сколько же он чудес на пути своем встретил, сколько всего нового узнал, что ни словом сказать, ни пером описать. Видел он и сам град чуден о каменных стенах, о многих церквах. Видел он и Софию Святую. Да такая она, говорит, огромная, что целую деревню вместить может. Благословил его Патриарх и отправил проповедовать к куманам, или кунам, как их еще называют.

   - Неужели не страшно ему было вот так, взять и к другому народу пойти жить? Они ведь совсем другие.

   - Страшно, наверное, да охота пуще неволи. Поругалась моя бабка, поругалась на деда, потом, делать нечего, согласилась сняться с обжитого места. Взяли они свой скарб нехитрый и отправились в новые места. Пришел дед к хану Атракану, показал ему грамоту, и разрешил хан им поселиться в куманском коше и глаголить слово святое среди язычников. Ох, и страшно показалось бабке моей жить среди нехристей!

   - Еще бы не страшно! Да и по виду, небось, совсем другие люди.

   - Да нет, бабка говорила, что люди как люди, на нас лицом похожие, рыжеволосые, белолицые, только говорят не по-нашему.

   - Да, жаль, что я куманов в глаза не видела. Они больше равнины любят, отец говорит. Было, правда, раз: проходили они мимо нашего селения, кочевали. Ах, как все тогда перепугались! Стали стада срочно собирать и во двор загонять. Детей тоже в дом загнали. Я тогда маленькая была. Очень мне хотелось на куманов посмотреть, да мать строго-настрого запретила из дома выходить. Ночью все мужчины из селения в руки кто оружие, кто вилы с топорами взяли и вокруг селения на страже стояли. Только куманы недолго пробыли, ушли через день-другой, в другие места пошли. Но я помню, как все перепугались тогда. А мне и не удалось их увидеть.

   - Ну, оно, может, и к лучшему. Что в них хорошего может быть, в нехристях этих? В Бога не веруют и поклоняются одному небу синему, которое величают Тенгри. Дед рассказывал: вокруг селения курганы насыпаны с балбалами – бабами такими каменными. Они, куманы, им по ночам дары приносят и с ними разговаривают. По ночам волки воют, но волков куманы редко убивают. Говорят, что их предки от волков произошли, поэтому, дескать, убить волка грех. А другие, я слышала, не волка, а лебедя почитают. Детей не крестят, а подвязывают в углу юрты куколку, которую называют Умай, кормят ее и верят, что она детей от злых духов ухоронит, не даст душу похитить.

   - Да уж, попробуй таких учить. Ну и как, получилось у деда куманов в нашу веру обратить?

   - Сначала никак. Не хотели куманы верить в слово Христово. Деда слушают, на лики косятся, а сами по-своему лопочут. Однако дед на своем настоял. Сделал он юрту-церковь, ну, такую, чтобы с куманами кочевать. И стал дед в ней службы проводить. Да и тут бы ничего не получилось у него, да вздумал хан Атракан дочь свою сосватать за сына князя Галицкого. А для этого должна она была православной стать. Вот и стал дед обучать ее слову Божию. А за ней потянулись и другие. Худо ли, бедно ли, собралось с десяток другой верующих во всем коше. Дед их окрестил, имена им дал христианские, на службы они стали ходить, иконы почитать. Хотя, конечно, по-своему. Глядь, отколупнут от иконы краску-то, растолкут – и в воду. Больному дадут, думают, что поможет.

   Данута скосила глаза на Луминицу, и та весело рассмеялась.

   - Вот так христиане!

   - Ну, какие-никакие, а все же деда слушали. Только недолго это продолжалось. Все прахом пошло.

   - Как же так?

   - Да вот пришли в земли те рыцари тевтонские. Сначала куманы от них оборонялись, но потом стали побивать рыцари кош за кошем. Пришли они и велели деду убираться. Не так ты, мол, слово Божие передаешь, - Данута сердито задышала, испытывая обиду за своего несправедливо обвиненного деда. - Говорят - в этих землях теперь главный брат Теодорик будет, а ты, говорят, ложный патриарх, всех, кого ты по своему обряду крестил, перекрещивать надо. В юрту-церкву вошли, иконы святые порубали, книги порвали, а потом и церкву пожгли.

   - Вот злыдни-то! Изверги!

   - Это уж точно. Из куманов никто, конечно, не вступился за деда. И пришлось ему со всей семьей из Куманской земли убираться. Хотела было бабка в родные края возвращаться, да дед ее отговорил. Собирается, сказал, за горами, за степями, сила черная, сила лютая. И не поборют эту силу ни рутены, ни куманы, ни влахи. Было, мол, мне видение во сне. Собралась над землями христианскими туча черная, и пролилась на землю, но не влагой небесной, а стрелами огненными. И был по всей земле плач и вой. И мертвые землю покрывали, а из ликов текли слезы кровавые. И сказал мне голос бежать за горы и искать укрытие в каком-нибудь замке или монастыре.

   - Так твой дед, наверное, пророком был или святым. Ну и как, поверила бабка ему?

   - Да, и в этот раз послушалась его бабка. И пошли они в землю Северинскую искать покровительства у какого-нибудь знатного кнеза. Дед мой сильно грамотным был, знал и по-гречески, и по-валашски. Взял его к себе в замок кнез знатный. Дед мой ему книги переписывал. А вскоре, как дед предсказывал, так и получилось. Налетели монголы и татары, было их видано-невидано. Замок взять не смогли, но людей многих истребили. Кто мог, в горы убежал. Дед с бабкой выжили. А потом голод был страшный по всей земле. Люди крыс и кошек ели, - Данута понизила голос. - Да и людоедство случалось. У бабки с дедом в голод все дети померли. Один мой отец остался. Ну, он, слава Богу, выжил и, как в пору вошел, женился на матери моей. Мать из валашек была. От родов она померла. А я осталась. Меня бабка нянчила. Дед с бабкой и отец к кнезу Добару Гередье служить пошли. Я, как родилась, с малых лет в замке прислуживала. Никакой другой жизни и не знала.

   - И как тебе у кнеза было?

   - Да грех жаловаться, мне хорошо жилось. Всегда тепла и еды хватало. Бывало, в свободное время забежишь в башню к деду, присядешь с ним рядом. Он уже совсем старый стал, еле видел. Но до последнего дня Слово Божие переписывал и кнезу всякие другие грамоты писал. В башне очаг горит, из окна горы виднеются. Дед перо отложит и начнет мне рассказывать разное - бывалое и небывалое. Хорошо.

   Данута замолчала. Она задумчиво смотрела вдаль, как будто воскрешая в своей памяти картины безмятежной счастливой жизни.

   - Данута, а почему ты от кнеза ушла? – через некоторое время спросила ее Луминица.

   - Да кто ж от хорошей жизни-то сам уйдет? - усмехнулась Данута. - Я и думать не думала, что беда рядом ходит. Вскоре после смерти моих деда и бабки все из рода Гередье под опалу попали. И наш господин тоже. Заперся кнез в замке с воинами и выходить не хотел. А воевода его окружил с солдатами. Ох и страху я натерпелась во время осады. Но, думаю, лучше уж умереть, чем врагу сдаться. Однако воевода наш замок все же приступом взял. Почти всех мужчин поубивали. Отец мой… тоже… кнеза защищал, и убили его, бедного, - тут голос Дануты слегка прервался. Она отвернулась в сторону и некоторое время помолчала, а потом продолжила ровным голосом: - Мечом его проткнули. Сама батюшку родного обмывала, сама ему кровь с груди стирала, сама рубаху чистую надевала и молитвы читала. Последняя родная душа на этом свете.

   Данута вытерла слезы со щек. Луминица хотела ласково коснуться ее рукой, но передумала и только ожидала в молчании продолжения рассказа. Наконец Данута совладала с собой и продолжила:

    – Кнеза нашего в цепи заковали и увезли куда-то. А женщин, что в замке были… - тут голос Дануты снова прервался. Она замолчала и, закусив губу, отвернулась.

   Луминица с ужасом смотрела на нее, и желая, и не желая услышать подтверждение своей страшной догадки.

   Некоторое время Данута молчала и сидела отвернувшись. Луминица боялась что-то сказать. Потом Данута снова продолжила ровным голосом:

   - Замок отобрали, а всех слуг и душников¹⁹, ну, тех, кто жив остался, как рабов продали. Кого куда. Меня с другими везут в замок кнезя Ченаде. Как-то там сложится у меня судьба?

   Луминица молча кивала, не зная, как словами выразить свое сочувствие. Вдруг ей почудилось, как будто что-то холодное коснулось ее спины. Она резко повернулась и наткнулась на взгляд Михая. Его глаза были холодны, как бывает холоден взгляд змеи, глядящий на свою жертву. Что-то нечеловеческое почудилось ей в этом взгляде. Михай тут же отвел глаза.

   - Эй вы, вставайте, хватит прохлаждаться. До замка еще далеко. Надо дотемна дойти.

   Михай поднял хлыст и щелкнул им по земле. Бедные люди с трудом, вздыхая и охая, поднялись на ноги. Старики и дети опять взгромоздились на повозку. Данута стояла прямая, как стебелек травы. Ветер обворачивал юбку вокруг ее ног.

   - Прощайте, добрая госпожа. Бог даст – свидимся с вами.

   - Прощай, Данута. Возьми на память, - прошептала Луминица и вложила в руку Дануты мелкую монету.

   Данута низко поклонилась. Дети весело помахали ласковой госпоже. Михай и другие всадники тоже издалека поклонились. Серебряный крест ярко блеснул в лучах солнца. Повозка тронулась и затряслась по горной дороге. Вскоре она пропала за поворотом, но Луминица все еще стояла и задумчиво глядела ей вслед.

   17 хулубаш – специальная сдоба, которую пекут в виде восьмерки ко Дню Сорока Мучеников для поминовения родных и близких. Хулубаши раздают, прося помолиться о душе кого-то из умерших.

   18 ципуня - мужская верхняя одежда, сделанная из овечьей кожи

   19 душник - зависимый слуга феодала

ГЛАВА VII Погоня

   Если бы кто-нибудь спросил Луминицу, зачем она это делает, она не смогла бы ответить, по крайней мере, внятно и разумно. Она сама не осознавала, что ею движет, но упрямо продолжала время от времени ездить во владения кнеза Ченаде. Кого она там стремилась встретить: Тамаша или уже не его, а таинственного владельца замка и всех земель? Этого девушка и сама, наверное, не знала. Оба превратились для нее в некие туманные образы, в мечты, в фантазии.

   Вот знакомая тропа уходит все выше и выше. Луминица пришпоривает коня, который ленится взбираться на перевал. Давай, давай! Она поднимается выше. Сверху видно, как серые волны перекатываются по лесам: это гладят еще не зазеленевшие вершины деревьев студеные горные ветра. Они холодны, эти ветра, потому что кормились на снежной груди высоких Карпатских гор. Зато как приятно они остужают летом лоб утомленного зноем путника!

   Луминица слезает с коня и заглядывает в небольшое озерцо, затесавшееся среди дубов-великанов.

   - Ты знаешь, где мой суженый? Буду ли я счастлива? – вопрошает Луминица своего озерного двойника, но тот только качает головой, повторяя движение девушки.

   В один из таких дней Луминица углубилась так далеко в чужие владения, что даже забеспокоилась. День перевалил за середину, и было понятно, что к обеду домой Луминица уже не успеет, как бы быстро она не скакала. А тут еще вдруг с неба стал сеяться мелкий дождик.

   «Надо скорей домой», - поежилась девушка и слегка пришпорила коня. Так, сначала надо подняться вон на ту гору, а потом через две долины уже будет до дома рукой подать.

    Если бы не шел дождь, Луминица ни за что не увидела бы эти следы. Они шли по глинистой дорожке, по которой скакала и сама Луминица. Следы подков выглядели так, как будто конь скакал во весь опор.

   «Сумасшедший! – подумала девушка. - Разве можно так мчаться? Тут же можно запросто в пропасть сорваться!»

   В одном особенно скользком месте она заметила следы падения лошади. Рядом на влажной земле были отпечатки сапог, из чего Луминица сделала вывод о том, что всадник остался жив после падения и смог продолжить путь.

   И снова следы подков, следы стремительной езды. Что это с ним? Наездник как будто скрывается от погони, как будто бежит, сломя голову, от ведомой только ему опасности. От чего он бежит? Или от кого? А может быть, куда? Судьба загадочного всадника заинтриговала Луминицу.

   Поэтому ничего удивительного не было в том, что когда показалась развилка, Луминица заколебалась. Ей надо было поворачивать налево, в долину, но следы-то подков уходили вправо, в сторону гор. Как быть? Проклиная в душе свое любопытство, Луминица на секунду приостановилась. Сердце тянуло ее на поиски приключений. И хотя разум тревожным колокольчиком названивал: уймись, Луминица, беда будет, - девушка решительно повернула коня направо и быстро поскакала вперед по следам.

    Вскоре ее любопытство было полностью вознаграждено. Когда Луминица поднялась на перевал, она увидела впереди, среди деревьев, мирно стоящего коня. А где же всадник? Девушка спешилась и привязала коня к дереву. В глубь леса шел след, как будто кто-то полз по мокрой земле.

   С сильно бьющимся сердцем Луминица тут же направилась по следу. Ей не пришлось идти далеко. Совсем рядом, за большими кустами орешника, на земле полулежал мужчина. Он прислонился спиной к дереву и держал в руке меч.

   Даже издали Луминица увидела, что его богатая, шитая серебром и отороченная мехом одежда была залита кровью, струившейся из груди. Кровь уже пропитала рубашку и теперь стекала по кожаной куртке. Всадник безуспешно пытался зажать рану левой рукой.

   Увидев Луминицу, раненый тут же поднял меч и направил его в сторону девушки. Тут силы оставили его, и он со стоном бессильно уронил руку с мечом.

   - Ты… из них? – хриплым голосом спросил раненый. Глаза мужчины смотрели на Луминицу с ненавистью, а дыхание с трудом вырывалось из груди.

   - «Они» - это кто? – удивленно переспросила Луминица и остановилась в шаге от незнакомца. - Вам ведь нужна помощь. Чем я могу помочь? Позвать людей?

   Всадник вглядывался в лицо девушки, как будто пытаясь что-то прочитать в ее глазах, что-то уловить. Луминица увидела, как его настороженность слегка отступила. Мужчина попытался привстать, но только застонал и, обессилев, снова рухнул. Луминица кинулась к нему.

   - Где вы ранены? Покажите рану!

   Луминица присела рядом с мужчиной.

   - Поздно… уже ничего… не надо… - раненый отвел протянутую руку девушки. Он отрывисто выдыхал слова, как будто выплевывая их вместе с вылетающей из него жизнью: - Кто… ты?

   - Меня зовут Луминица Тордеш, дочь Богдэна Тордеша.

   - Тордеш… знаю… - по тому, как радостно загорелись глаза у мужчины, Луминица поняла, что всадник знал ее отца.

   - Как вам помочь? – снова спросила Луминица, с тревогой глядя, как расширяется кровавое пятно на груди мужчины.

   - Помоги… да… передать… Ладиславу…

   - Что передать? Какому Ладиславу?

   Луминица ничего не понимала, но чувствовала, что незнакомец хочет сказать что-то очень для него важное. Она склонилась почти к самому лицу мужчины, пытаясь уловить его слова.

   - Я передам. Только скажите кому и что.

   Она заметила, что облегчение разлилось по лицу незнакомца. Он пытался ей что-то сказать, но силы быстро оставляли его.

   - Скажи… это будут… Кеменце… Арбоц… еще Тёртель… убить… -Незнакомец выронил меч и судорожно сжал руку Луминицы: - Передай… коро…

   Луминица вдруг увидела, как со всхлипом изо рта незнакомца потоком хлынула кровь. Глаза мужчины, с надеждой глядящие на нее, начали тускнеть, тело несколько раз дернулось, а потом застыло. И Луминица вдруг с ужасом поняла, что ее держит за руку мертвец.

   Инстинктивно отпрянув, Луминица сбросила с себя руку мертвеца и отскочила в сторону.

   «Боже, он умер! Он умер. Боже мой!» - в ее голове безостановочным вихрем вертелись только эти две мысли, не давая другим проникнуть в мозг.

   - Госпожа!

   Луминица чуть не подпрыгнула от испуга. Схватившись за грудь, она резко повернулась и увидела, как в десяти шагах от нее стоит бесшумно подошедший Тамаш.

   Теперь он был одет не так нарядно, как на празднике несколько недель назад. Рваная куртка с капюшоном из овечьей шерсти поверх латаной-перелатаной рубахи, на ногах кожаные церухе²º. На широком поясе висел длинный кинжал, за спиной мешок из сыромятной кожи, переброшенный через одно плечо.

   - Ты что тут делаешь, Тамаш?

   - Я охотился, госпожа, - спокойно объяснил Тамаш и подошел поближе.

   - Он умер, Тамаш, - зачем-то объяснила Луминица и в растерянности посмотрела на мертвого незнакомца.

   - Я слышал, как он с вами говорил, госпожа, - заметил Тамаш, кивая на умершего.

   - Да, немного.

   - Что он вам сказал?

   «Почему он спрашивает?» - подумала вдруг Луминица. Первый шок прошел, и способность ясно мыслить начала возвращаться к девушке. Луминица вдруг почувствовала, что ей совсем не хочется ничего рассказывать Тамашу. Да она и сама толком не поняла, чего хотел незнакомец.

   - Я не расслышала, Тамаш, - ответила Луминица, поджав губы.

   Она заметила, что Тамаш усмехнулся, как будто не поверив ей.

   - Вот и правильно, госпожа, - неожиданно сказал он. - И хотите совет?

   - Какой совет, Тамаш?

   - Лучше не вмешивайтесь вы в это дело.

   - В какое дело? – Луминица непонимающе уставилась на него.

   Что хочет сказать этим Тамаш? Какое дело? Она что, не должна была пытаться помочь умирающему? Возмущение поднялось в груди Луминицы.

   - Я так понимаю, Тамаш, что ты не стал бы подходить к нему? Или я не права?

   Она уперла руки в бока и враждебно посмотрела на юношу, который стоял рядом с ней. Но тот невозмутимо покачал головой.

   - Я этого не говорил, госпожа. Разумеется, я пришел бы на помощь человеку в беде. За кого вы меня принимаете?

   В его голосе послышалась легкая обида, и Луминица успокоилась.

   - Хорошо, Тамаш, прости меня, если обидела.

   Тот только кивнул головой.

   - Но что же нам делать сейчас? – задумалась Луминица. - Отвезти в деревню?

   - Нет!

   Это прозвучало так твердо и безапелляционно, что Луминица даже опешила.

   - Но почему?

   - Госпожа, послушайте меня, - Тамаш постарался вложить в свои слова как можно больше убедительности. - Не надо вам ничего делать. Садитесь на коня и езжайте домой. Причем как можно быстрее. Здесь вы ничего уже не поправите и никому не поможете. И местных крестьян не надо мешать в это дело. Этого беднягу скоро и так найдут. А вы езжайте домой. Пожалуйста, умоляю вас, - последнее сорвалось с его языка горячей мольбой.

   Луминица стояла в раздумье. С одной стороны, Тамаш был прав. Она ничего не могла исправить. Незнакомец умер, не успев ей ничего толком объяснить, так что она даже не могла никому передать его предсмертную просьбу. А то, что эта просьба была очень важной для него, не подлежало никакому сомнению. А Тамаш…

   Неожиданное подозрение закралось ей в душу. А как долго здесь находился сам Тамаш? Она его не видела вначале, но сколько она разговаривала с незнакомцем? Минуту? Две? Не больше. И вдруг Тамаш оказался у нее за спиной. А где он был раньше? И почему первый не пришел на помощь к незнакомцу? А если предположить… И тут Луминица похолодела. А если это Тамаш?..

   Луминица отшатнулась от юноши на шаг назад, и ее взгляд невольно упал на кинжал на поясе охотника. Видимо, ужас на лице девушки был настолько выразителен, что Тамаш тут же все понял. Но вместо того, чтобы сказать что-нибудь Луминице, он присел на корточки и разорвал окровавленную рубашку на груди умершего.

   Луминица схватилась рукой за горло, пытаясь унять подкатившую тошноту. Она не хотела смотреть, но при этом не могла оторвать глаз от убитого. Из залитой кровью груди мужчины торчал острый черный обломок.

   - Его убили стрелой, - многозначительно заметил Тамаш и взглянул снизу вверх на побелевшую Луминицу. - Он убегал от… погони. Пока его не оставили силы. И потом просто упал с лошади и отполз сюда.

   - От погони?

   - Разумеется. Ведь кто-то же ранил его. И он готов был защищаться до последнего, - Тамаш кивнул на выпавший из руки умершего меч.

   Луминицу охватило облегчение пополам с раскаяньем. Она хотела было извиниться перед Тамашем за свои необоснованные подозрения, но Тамаш, энергично помотав головой, как будто отметая все ее извинения, снова начал убеждать Луминицу.

   - Госпожа, вам срочно нужно уезжать. Езжайте, пока не поздно.

   Однако Луминица не собиралась сдаваться так быстро. Тамаш определенно о чем-то знал, и девушка хотела потребовать от него объяснений. Луминица уже было раскрыла рот, чтобы возразить Тамашу, когда тот повелительно и резко поднял руку, требуя тишины. Секунду он прислушивался, потом вдруг резко подбежал к Луминице и схватил ее за руку.

   - Поздно! Вы уже не успеете уехать. Коня оставьте! Бежим! Они будут здесь через пару минут! Ну же!

   Луминице хотела было выдернуть свою руку, ей хотелось незамедлительно потребовать от Тамаша рассказать, от кого она должна убегать, да еще и бросив отцовского коня, но на лице Тамаша, обращенном куда-то вдаль, туда, откуда приближались неведомые враги, был такой страх и отвращение, что Луминица беспрекословно подчинилась и дала себя увлечь в лес, бросив последний жалобный взгляд на брошенного отцовского скакуна.

   Луминица и Тамаш бежали так быстро, как только позволяла длинная юбка девушки, сковывающая ноги. Несколько раз Тамаш оборачивался назад, и каждый раз Луминица читала на его лице одобрение и восхищение ее ловкостью и быстротой. Они карабкались все выше и выше в горы, оскальзываясь на глинистых участках земли и цепляясь руками за стволы деревьев. Слуха Луминицы вскоре коснулись звуки, которые раньше нее сумел уловить Тамаш: стук подков скачущих всадников. Вскоре раздались громкие голоса:

   - Вот он, глядите! Вот он!

   - Он мертв! Сдох наконец!

   - А чей это конь?

   Страх придал Луминице ускорение, и она без помощи Тамаша легко перемахнула через несколько поваленных столетних деревьев.

   - Еще чуть-чуть, - шепнул ей Тамаш. - Если мы заберемся вон на ту скалу, они нас не достанут.

   И он махнул рукой вверх. Луминица в душе вздохнула, но не могла не признать справедливость его слов. Впереди уже начиналась отвесная скала, преодолеть которую было бы невозможно, и только одна глыба высотой в два человеческих роста выпирала над пропастью.

   - Я туда не заберусь, Тамаш, - прошептала в отчаянье Луминица.

   - Я вам помогу, госпожа. Иного выбора у нас нет. Если они нас найдут… Вы жить хотите?

   Луминица только простонала.

   Тамаш взобрался на скалу довольно быстро. Луминица не могла не восхититься, глядя, как молодой человек ловко карабкается вверх. Уже через несколько секунд он свесился с площадки вниз и протянул Луминице размотанный кожаный ремень.

   - Хватайтесь, а я вас втащу.

   Вспомнив, как в детстве она карабкалась на деревья и даже на крышу сарая, Луминица подобрала юбки и полезла вверх. Она накрутила на одну руку ремень, а другой цеплялась за выступы в скале. Тамаш страховал ее и держал ремень, когда Луминица срывалась вниз. Еще несколько усилий, ободранные в кровь руки, порванный подол платья, и вот задыхающаяся Луминица лежит на площадке, заросшей мхом и пестрой камнеломкой.

   - Тамаш, а зачем мы…

   Она еще не успела ничего сказать, как Тамаш бесцеремонно вдавил ее в мокрую траву и, закрыв рот рукой, знаками приказал молчать. Луминица широко раскрыла глаза, и молодого человека окатила зеленая волна возмущения пополам с удивлением. Но еще не успев сбросить руку Тамаша со своего лица, Луминица замерла, потому что услышала голоса людей, продирающихся сквозь лес.

   - … какая-то девчонка.

   - А что делать, если найдем? Убить?

   - Нет, приведем к нему, а он пусть сам решает.

   - Следы сначала сюда вели, а потом на камнях потерялись. Может, она вниз в долину побежала? Было бы логичней, если бы она рванула за помощью в ближайшее село.

   - Правильно. Но почему не на коне?

   - Так баба же. Испугалась и рванула пешком со страха.

   - Тут ты прав. Какой у бабы ум? Так зачем мы тогда в горы-то идем?

   - А следы есть.

   - А вдруг это старые следы?

   - Старые, не старые, а проверить надо.

   Голоса раздавались уже совсем рядом, под скалой, где лежали, притаившись, как мышки, Тамаш с Луминицей.

   - Ну все. На скалу девчонка залезть бы не могла. Не птица же она, чтобы вспорхнуть.

   - Тогда возвращаемся.

   - А чего мы ее ищем-то?

   - Дурень, а вдруг он ей что-нибудь сказать успел? Тогда…

   Голоса стали отдаляться.

   Луминица с облегчением выдохнула. Она по-прежнему лежала на спине, а Тамаш зажимал ей рот. Локоть Тамаша, лежащий у Луминицы на груди, не давил на нее, но как будто жег девушку, и горячие волны расходились от этой точки по всему телу. Его рука, жесткая и шершавая, была горяча и пахла корой деревьев, какими-то горькими травами и овечьей кожей. Загорелое лицо и черные глаза на фоне серого неба были так близко от девушки, что у Луминицы вдруг закружилась голова, а тело стала сотрясать мелкая сладкая дрожь. Теплый дождик, даже не дождик, а редкие капли попадали ей на лицо, заставляя моргать мокрыми ресницами. Влажная молодая травка забивалась в уши и щекотала, а в спину впивались острые камни. Но серьезное лицо Тамаша приказывало не двигаться, и девушка молча повиновалась его приказу. Луминица не знала, ушли ли ее преследователи или нет, но она даже не пыталась убрать руку Тамаша со своего лица. Мир вокруг плыл на птичьих голосах, а взвихренное дождем небо осыпалось вниз теплыми брызгами. Луминице казалось, что она вот-вот оторвется от земли и упадет вниз, в эту серую хмарь, и только рука Тамаша держит ее, не давая оторваться от земной тверди. Ей хотелось, чтобы этот миг длился и длился.

   Но вот Тамаш, коротко извинившись, убрал руку со рта Луминицы и осторожно подполз к краю скалы. Луминица перевернулась и последовала его примеру.

   Она с удивлением обнаружила, как высоко они сумели подняться. Скала, на которой они лежали, выдавалась вперед, и с нее все было видно как на ладони. В прорехе деревьев Луминица увидела нескольких всадников, которые топтались на тропе. Вот из леса вышли другие, перекинули тело умершего на седло лошади, потом вскочили на своих коней и неторопливо затрусили, ведя нагруженную лошадь в поводу. Луминица обрадовалась, увидев, что ее коня никто не тронул. Он так и остался стоять, привязанный к ветке дерева.

   - А вы молодец, госпожа, - услышала Луминица неожиданное замечание Тамаша. - Вон на какую кручу смогли за мной залезть. Те-то думали, что девчонка на это не способна. Не птичка, мол, чтобы летать.

   Луминицу как будто жаром обдало от этого дружеского замечания. Она заглянула в насмешливые глаза юноши.

   - Я, конечно, не птица, Тамаш, - сказала она, - но сюда точно взлетела, как на крыльях. Я полагаю, на крыльях страха.

   Тамаш рассмеялся, обнажив крепкие белые зубы. Луминица вдруг подумала, как должна быть счастлива девушка, которую Тамаш выбрал в подружки. Ей вдруг захотелось стать той простой сельской девушкой, которую Тамаш, наверное, подкарауливает вечером около дома и потом в сумерках, прижав к стене дома, обнимает и целует, а та притворно отбивается и возмущается, но сама все больше и больше льнет к его стройному сильному телу. Острое разочарование пронзило Луминицу вдруг от понимания, что этого никогда не будет. Она смущенно отвела глаза и стала подниматься.

   Тамаш как будто угадал ее настроение и тоже поднялся. Он снова страховал Луминицу за ремень, когда она спускалась вниз, а потом сам ловко сполз наполовину и спрыгнул вниз. Они пошли назад.

   - Тамаш, а кто это был? – спросила Луминица, глядя искоса на юношу, наматывавшего на пояс свой ремень.

   Но Тамаш не был склонен отвечать.

   - Меньше знаешь, крепче спишь, - ответил он ей наконец, снова показав в усмешке зубы.

   Луминица хотела было обидеться, но передумала.

   - И вообще, госпожа, - продолжил Тамаш. - Я в чужие дела не лезу. У меня своя жизнь: зверье там пострелять, ловушки поставить, кнезу дичь принести. Нам, маленьким людям, в дела знатных мешаться не дело.

   - А зачем же ты тогда мне помог? – с обидой спросила Луминица. - Ну и бросил бы меня, а сам убежал. А вдруг я бы не смогла на скалу залезть? Чтобы бы ты тогда делал?

   - Тогда я защищал бы вас от них.

   - Что, этим кинжалом против мечей и стрел? – усмехнулась Луминица.

   - Да хоть им.

   - Ты же не мешаешься в чужие дела, - насмешливо прищурилась девушка. - Разве не так?

   Но Тамаш лишь упрямо махнул головой.

   - Вас бы, госпожа, я защищал, несмотря ни на что.

   - От кого, Тамаш? От кого ты защищал бы меня? Кто это был? Кто они? Ну что ты молчишь?

   Но Тамаш только упрямо качал головой. Он молча подсадил девушку на коня. И лишь когда Луминица склонила голову, прощаясь с ним, Тамаш вдруг шагнул вперед и, положив руку на холодные пальцы девушки, держащие повод коня, горячо и убежденно сказал:

   - Не надо с ними иметь никаких дел, Луминица. Это страшные люди. Держитесь от них подальше.

   - Да от кого же, Тамаш? Кто они?

   Но тот вместо ответа вдруг ударил лошадь по крупу, и та обиженно взвилась и поскакала вперед по тропе. Недовольная и пребывающая в изумлении Луминица с огорчением вспомнила, что забыла сказать Тамашу спасибо.

   20 церухе - cамодельная кожаная обувь (мужская), отличалась своим кроем и отсутствием связующих кожаных ремешков

ГЛАВА VIII Новое знакомство

   Следующие несколько дней Луминица и носу не казала из дома. Ночью ей чудились в отдалении стук копыт и крики чужаков, разыскивающих ее. Луминица вжималась в одеяло, дрожала, прислушиваясь к каждому скрипу и шороху, и засыпала только ближе к рассвету. Утром она вставала вся разбитая и измученная ночными кошмарами, которые не могла вспомнить.

   Раз вечером, когда девушка поднималась по ступенькам к себе наверх, ей показалась, что наверху стоит смутно знакомая темная фигура, прижимающая левую руку к груди. Сердце Луминицы заколотилось, как бешеное.

   - Ты что остановилась? – с удивлением спросила ее Виорика и, обогнав сестру, легко взбежала наверх.

   Луминица уже было протянула руку, чтобы остановить сестру, но увидела, что никакой фигуры там не было, а ее просто обманули ночные тени и сквозняк, колыхавший занавеску. Она ничего не сказала Виорике, но заставила себя скрепя сердце подняться наверх и задвинула дверь своей комнаты на засов.

   Впрочем, через несколько дней девушка смогла побороть свой страх, и к ней почти вернулся и сон, и прежнее душевное равновесие. А вскоре мысли Луминицы и членов ее семьи стали заняты новым событием, привнесшим в их жизнь приятное разнообразие.

   Одним утром у ворот дома Тордешей зазвучали копыта лошадей. Прибежавшая с докладом служанка привела домочадцев в смятение.

   - Какой-то знатный господин, господин Тордеш, - сказала она, и Богдэн торопливо вышел из гостиной, а за ним побежала и матушка.

   Не в силах сдержать свое любопытство, дети бросились вниз, чтобы увидеть нежданных гостей. Они осторожно выглянули из-за двери.

   - Ой, и правда какой-то знатный вельможа! Вон сколько слуг его сопровождает! – взволнованно зашептала Виорика. – А одет-то как богато!

   Из укромного места сестры и братья наблюдали, как Богдэн поклонился несколько раз гостю, а тот лишь качнул головой в ответ. В толпе слуг, окружавших вельможу, Луминица увидела Михая и вздрогнула от неожиданности. По жестам отца было видно, что он униженно зазывает гостя в дом. Мать внизу нервными окриками давала приказы служанкам и кухарке. Потом она тоже выбежала из дома, на ходу накидывая дулумэ, и присоединилась к уговорам мужа.

   - Он идет! Он идет к нам в дом! С ума сойти! - возбужденно запищала Виорика.

   - Виорика, беги приданое собирать. За тобой приехали, - засмеялись братья.

   - Да ну вас! – сказала Виорика и побежала наверх, на ходу поспешно приглаживая выбившиеся из прически волосы.

   Луминица с братьями едва успели последовать ее примеру.

   - А вот и мои дети, кнез, - сказал отец, входя вслед за гостем в гостиную.

   Сестры и братья онемели от удивления. «Неужели и вправду сам кнез? - подумала Луминица, низко склонившись в поклоне. - С чего это он пожаловать решил?»

   - Пусть поднимутся, Тордеш, я хочу взглянуть на них, - услышала Луминица чуть хрипловатый, глубокий и властный голос.

   По приказу отца дети подняли головы, и Луминица, отчаянно смущаясь, смогла, наконец, бросить взгляд на этого могущественного человека, о котором столько слышала.

   Кнез оказался высоким статным мужчиной. Затейливо расшитая золотым узором и подбитая лисьим мехом шуба спускалась до колен. Из-под края шубы выглядывали красные сапоги, тоже богато расшитые и украшенные самоцветными камнями.

   Кнез был немолод. Луминице показалось, что кнезу не меньше тридцати пяти, а то и сорока лет. Но при этом в черных волосах, спадавших на плечи, не было заметно ни единого седого волоска. Глубоко посаженные черные глаза кнеза излучали уверенность и силу. Губы под тонкими усами были собраны в жесткую складку. Он задумчиво посмотрел на Марку с Йонуцем, его взгляд немного задержался на лице Виорики и наконец остановился на Луминице. Кнез внимательно разглядывал девушку, и было непонятно, что за мысли мелькают в этом сумрачном взоре. Луминица потупила глаза.

   - Не окажете ли, кнез, милость, разделив с нами скромную трапезу? – спросил Богдэн и снова поклонился.

   Кнез, казалось, с трудом оторвав взгляд от лица Луминицы, задумчиво посмотрел на него и кивнул.

   - Благодарю, Богдэн, за приглашение, почту за честь отобедать с вашим семейством, - ответил он любезно и сбросил шубу на руки служанкам.

   Мать, вне себя от радости, бросилась вниз отдавать приказы нести еду и напитки.

   За обедом Богдэн с Кателуцей просто светились счастьем, что такой важный человек уселся с ними за один стол. Разговор в основном велся между хозяином дома и гостем. Кателуца, вновь вспомнив все свои городские манеры, таяла от улыбок и лишь иногда вставляла замечания, касающиеся обеда, а также суетливо пыталась подложить гостю лакомый кусочек. Сыновья и дочери скромно молчали, подавленные знатностью гостя.

   - А что, кнез, как сейчас при дворе? – поинтересовался отец. - Я давно оставил придворную жизнь, и даже не был на коронации короля Ласло.

   - Вы потеряли такую малость, что не стоит и жалеть – махнул рукой кнез. - Поверьте мне, эта церемония недорогого стоила. Так, наспех состряпанное действие, чтобы узаконить правление матери-регентши при малолетнем наследнике сомнительного происхождения.

   - Вы, вероятно, о том, что мать короля из куманов?

   - О! Если бы только это, - улыбнулся кнез, но объяснять свои намеки не стал. - Вы помните короля Ладислава, Богдэн?

   - Не очень, если честно. Ему было лет семь, как я оставил службу, к тому же я служил принцу Иштвану и много времени проводил в походах. Впрочем, особого достатка мне это не стяжало.

   - Да, честность и верность не всегда находят вознаграждение при дворе, - с тонкой улыбкой заметил кнез. - По всей видимости, принц Иштван не оценил вас так, как вы это заслуживали.

   Богдэн согласно кивнул.

   - Да, все мое приобретение на службе у королевской семьи – это лишь боевые шрамы и целый воз долгов.

   Кнез рассмеялся.

   - Ну, вы еще дешево отделались. Порой за верность королю можно лишиться не только всего имущества, но и жизни.

   - Вы про распрю Кеседи и Гут-Келеда с семейством Чаков?

   Кнез молча кивнул.

   - Да, вся страна от их вражды в разоре лежит, - покачал головой Богдэн. - До меня доходили слухи, что недавно и Гередье под опалу попали. Я слышал, что Добара Гередье поместий лишили и в цепи заковали. Что же теперь с ним будет?

   - Вряд ли что-то хорошее может быть с человеком, которого подозревают в заговоре против короля, - сухо заметил кнез.

    Богдэн не решился продолжить эту скользкую тему.

   - Да, - сказал он. - Вся эта тонкая политика не для такого прямодушного человека, как я. Поэтому я и решил оставить двор и поселиться в своем поместье. Что ж, и такую жизнь я тоже нахожу не лишенной приятности. Я могу много времени уделять семье. Вон какие дети у меня выросли.

   Богдэн с гордостью показал на детей.

   Кнез посмотрел на Марку с Ионуцем. Перевел глаза на Виорику с Луминицей и снова задержал на последней взгляд.

   - Я полагаю, что вы счастливчик, Богдэн, имея таких мужественных сыновей и таких прелестных дочерей. А также и прекрасную жену, красоту которой не смогли умалить годы.

   Он сделал поклон в сторону Кателуцы. Та зарделась от удовольствия.

   - О да! – сказал польщенный Богдэн. - Я постарался воспитать своих детей как можно лучше. Дал им неплохое образование. Больше всех по этой стезе у нас продвинулась Луминица. Она умеет читать и писать по-гречески. И даже по собственному почину выучила тосканское наречье.

   - Вот как?

   Кнез снова бросил заинтересованный взгляд в сторону Луминицы.

   - А кроме этого, Луминица у нас еще и стихи пишет.

   Брови кнеза приподнялись в знак удивления, если не сказать недоверия.

   Луминице хотелось провалиться сквозь землю от всех этих похвал ее талантам и от пронзительного взгляда кнеза. Она чувствовала себя так, как если бы ее на базаре выхваливал торговец.

   - Я слышал, Богдэн, что ваша прекрасная дочь еще и превосходная наездница, не так ли? – глаза кнеза впились в лицо Луминицы, которая снова, не выдержав его взгляда, потупила глаза.

   - О да! Луминица превосходно держится на коне. Правда, это не совсем обычно…

   Кателуца бросила на Богдэна недовольный взгляд.

   - Мой муж слишком снисходителен к Луминице, - вставила она. - Я была с самого начала против подобной затеи, но кто же меня будет слушать? - Она воздела руки вверх, показывая свою беспомощность. - Для дочери благородных родителей подобное занятие абсолютно недозволительно…

   - Ну что вы, что вы! – остановил ее успокоительным жестом руки кнез. - Поверьте, при дворе много женщин, которые увлекаются верховой ездой. А в свете последних увлечений короля Ласло…

   Губы кнеза изогнулись в тонкой ироничной улыбке. Богдэн и Кателуца переглянулись.

   - На что вы намекаете, кнез? – осмелилась спросить Кателуца.

   - А разве вы не слышали о нынешней моде при дворе? Король Ласло ездит на охоту со своими друзьями-куманами, и его сопровождают и женщины. Женщины-куманки умеют скакать на лошадях не хуже мужчин. А куманская одежда сейчас настолько в фаворе, что ее носят многие придворные. Да и сам король с удовольствием ходит в высокой войлочной куманской шапке.

   - Да что вы говорите! – ахнула Кателуца.

   - И это наш нынешний король, - покачал головой Богдэн.

   - Да, это наш законный богоизбранный правитель, - с нажимом произнес кнез.

   Богдэн слегка смутился и поспешил перевести тему.

   - Если мне не изменяет память, кнез, коронации Ласло на Ракошском поле предшествовал какой-то инцидент, приключившийся в королевском семействе. Я, к сожалению, уже в то время покинул двор, и до меня доходило мало новостей о том, что в действительности произошло.

   - О да! Событие действительно чрезвычайное – предательство королевы и похищение наследника.

   - Боже! Как интересно! – воскликнула Кателуца. - Кнез, умоляю, расскажите, что произошло.

   - Не могу отказать прекрасной даме, - поклонился кнез, и Кателуца снова просияла. - Итак, все началось…

   Кнез был прекрасным рассказчиком. Его рассказ разворачивал перед внимательными слушателями занимательные картины дворцовой жизни при дворе короля Иштвана, сына короля Белы. Богдэн и Кателуца, видевшие все это воочию, хотя и давно, согласно поддакивали, дополняя иногда рассказ кнеза личными воспоминаниями. Но дети Тордешей, никогда не бывавшие при дворе и впервые увидевшие человека, который прямо-таки шагнул к ним на порог из этого блистающего мира, слушали завороженно.

   - …И вот, через некоторое время поползли слухи о неверности королевы Эджебет.

   - Да-да, - подтвердил Богдэн. - Я тоже помню это. Рассказывали, что она нашла общий язык с Иоахимом Гут-Келедом.

   - О, если бы только общий язык. Говорят, что они столковались гораздо ближе, - ехидно заметил кнез.

   Кателуца, которая с наслаждением впитывала каждый звук, понимающе улыбнулась кнезу.

   - Я помню, - сказал Богдэн. - что принц Иштван старался не обращать внимания на все эти пересуды, считая их досужими сплетнями.

   - Да, - подтвердил кнез. - Король Иштван не желал верить в то, что близкий друг и жена настолько утратили приличия, что выбрали для своих приватных бесед супружеское ложе. Однако глупцы, закрывающие глаза на очевидное, всегда пожинают плоды своей нерешительности и трусости. И король Иштван не был исключением. Для него тоже пришел час расплаты. Однажды как гром среди ясного неба грянул, - кнез сделал эффектную паузу. - Похитили его родного сына и наследника принца Ласло.

   - Да что вы говорите, кнез! Какой ужас! – воскликнула Кателуца.

   - Право, это уже не в первый раз, - заметил Богдэн. - Когда Иштван был еще наследным принцем и воевал с отцом за престол, король Бела однажды захватил и держал в заложниках Эджебет и маленького Ласло. Тот был еще грудным ребенком.

   - Бедный, бедный Ласло, - улыбаясь, покачал головой кнез, но Луминица не уловила в его голосе особого сочувствия. - Его детство не назовешь беззаботным и счастливым. Да, быть наследником трона – это такая обременительная обязанность…

   - Но как же могли похитить наследника? – поразилась Кателуца.

   - А-а, это интересно. Утром весь двор просыпается, а наследного принца нет как нет. Просто скандал. Переполох был такой… - кнез закатил кверху глаза.

   - А вы были в том момент при дворе?

   - Да, как раз в это время я там был, - подтвердил кнез. - Так что рассказ из первых уст. И что же выяснилось? Оказывается, ребенка увез Гут-Келед. Король Иштван был чернее тучи. Отправил людей в погоню. Те осадили замок Гут-Келеда.

   - Но как же украли ребенка? Как это вообще могло произойти? – спросила Кателуца, как мать принявшая близко к сердцу беды маленького принца.

   - Хороший вопрос, - кивнул ей головой кнез. - Действительно - куда мог пропасть ребенок из охраняемых королевских покоев? К тому же это уже не младенец, которого можно пронести, как поклажу. Посудите сами, украсть большого ребенка не так легко.

   Слушатели согласно закивали, заинтересованные рассказом.

   - Было очевидно, что произошло предательство. Король приказал провести расследование. Нянек наследного принца схватили и пытали. Молчали они недолго. Одна из них уже вскоре заговорила.

   - И что же?

   - А сообщила она то, что ночью сама королева Эджебет вошла в спальню и забрала куда-то ребенка. Нянька думала, что ребенок с матерью, и не стала особо тревожиться. А утром оказалось, что Ласло в замке нет.

   - Как же так!

   Кателуца в ужасе прикрыла рот рукой.

   - А вот так! Король - к королеве. Но та наотрез отказалась подтвердить слова няньки. Знать, мол, ничего не знаю, ведать ничего не ведаю. Хотели няньку еще раз допросить, да не вышло. Она тем делом в камере повесилась.

   Женщины в ужасе вскрикнули.

   - Ну, или кто-то ей помог это сделать, - сказал кнез, запивая свой намек доброй чаркой вина. - Король Иштван снова к королеве. Кричал на нее так, что все вокруг уши позатыкали. Расстроился король, да и слег с нервной горячкой. А через несколько дней его не стало. Умер, говорят, от расстройства, - кнез понизил голос. - А может, еще от чего другого. Короли, как известно, на свете не заживаются. Опасное это дело.

   Кнез усмехнулся.

   - Так чем же дело закончилось? – спросил Богдэн.

   - О, как только король Иштван Богу душу отдал, королева Эджебет тут же поспешила уехать из замка. И что же вы думаете?

   Кнез обвел всех слушателей взглядом. Все отвечали ему заинтересованными взглядами.

   - Не прошло и пары дней, как ровно в то же место направился и Гут-Келед с ребенком.

   - У них было условлено! – вскричала Кателуца.

   - Не иначе, - хладнокровно согласился кнез.

   - Боже, как интересно! – Кателуца, многие годы оторванная от столицы и от дворцовых сплетен, была от счастья на седьмом небе.

   Кнез продолжил рассказывать истории и оказался неистощимым кладезем различных анекдотов из придворной жизни. К тому же он обнаружил все свойства приятного и веселого собеседника, а его высокое положение проявлялось лишь в некоторой снисходительности, с которой он отвечал на вопросы хозяев. Все слушали, затаив дыхание, боясь пропустить и слово, сказанное этим таинственным человеком.

   - Ну что ж, - заключил кнез, поднимаясь из-за стола. - Боюсь, что я совершенно бессовестно злоупотребил вашим временем, Богдэн.

   - Ну что вы, кнез! – горячо возразил хозяин дома. - Это вы оказали нам честь, разделив с нами нашу скромную трапезу.

   - Ах, кнез! – воскликнула Кателуца. - Я буду вспоминать каждую минуту, что вы провели в нашем скромном доме, с благоговением.

   - Теперь я прошу вас, Богдэн, пожаловать ко мне в замок.

   - С удовольствием, кнез, - зарделся от удовольствия Богдэн. - Когда прикажете.

   - Ну, может, тогда послезавтра? Или у вас есть какие-нибудь дела?

   - Что вы, что вы! Ради вас я бы отложил любые дела, даже если они у меня и были.

   - Прекрасно! Тогда послезавтра я жду вас у себя в замке.

   Кнез поклонился Кателуце и поблагодарил ее за гостеприимство, не забыв снова похвалить отменную еду и вина.

   - Кстати, Богдэн, - сказал он и его взгляд снова поймал Луминицу. - Я буду рад, если ваша прекрасная амазонка будет чувствовать себя свободно в моих владениях. Любая тропа открыта для нее.

   И он слегка склонил голову – поклонился – в сторону Луминицы. Та ответила глубоким поклоном.

   Кнез вскоре уехал. Отец с матерью провожали гостя до ворот и вернулись совершенно счастливыми.

   Так было завязано знакомство, которое породило столько надежд у родных Луминицы. С этого момента именитый сосед стал основной темой разговоров в семье Тордешей.

   - Ах, какой статный мужчина! И он совсем не стар: выглядит очень молодо, – то и дело приговаривала Виорика.

   - Даже если и стар, - хладнокровно замечал Марку. - Тебе же из него не жаркое делать. А в других делах он, может, и молодым фору даст.

   Тут Йонуц и Луминица разражались смехом, а Виорика сердилась и топала на них ногой.

   Какие разговоры вели о кнезе родители, никто не знал, но взгляды, которые Богдэн и Кателуца бросали на дочерей и особенно на Луминицу, были крайне однозначными.

   Богдэн в скором времени нанес ответный визит кнезу. Назад он приехал, полностью подавленный богатством своего соседа и пышностью его замка. Многочисленные тонкие яства, которыми его потчевали, также оставили неизгладимый след в желудке Богдэна.

   Одна Луминица не подпала под обаяние соседа. Девушка объясняла себе это тем, что привыкла иметь дело с более простыми и открытыми натурами. При этом она не могла не признаться себе, что вовсе и не жаждала познакомиться с кнезом покороче. Что-то в ее душе противилось этому. Что-то смущало и беспокоило. То ли непонятные взгляды, которые он бросал на нее, то ли неожиданное внимание к ее персоне, то ли что-то другое, чему Луминица не отдавала пока отчета, но что она ощущала тонким сердцем.

   «Интересно, откуда он знает, что я катаюсь на коне? – размышляла она. - Впрочем, Михай мог донести хозяину о нашей встрече. Но почему он так заострял на этом внимание? И показалось мне или нет, что кнез сделал упор на слове «любая тропа»? Как будто… как будто…»

   Но дальше смутных ощущений Луминица пойти не могла. Мысли роились вокруг нее, как докучные мухи, мешая наслаждаться жизнью. Но кроме Луминицы никто ничего не заметил, и девушке невольно пришлось оставить свои сомнения при себе.

ГЛАВА IX Беседа с кнезом

   Близится конец марта. Вечера, погружающие деревню и поместье в сиреневые тени гор, еще промозглые и стылые. Коварные холода нехотя выпускают долины из своих цепких объятий, обдавая ледяным дыханием ночных туманов новорожденные цветы. Но крокусы, пролески, подснежники и прочие первоцветы не боятся холода, и утром на их крепеньких гладких лепестках видны только сверкающие капельки воды. А днем солнце уже печет так сильно, что истомленная долгой снежной зимой душа наконец начинает отогреваться.

   Кнез засиделся в гостях допоздна. Это уже третий его визит. Тордеши никак не могли надивиться внезапному вниманию, которое кнез стал уделять их семейству. Однако кнез объяснил, что много лет путешествовал и не жил в своем родовом замке, поэтому он и не имел чести познакомиться со своими соседями. Теперь же он желает наверстать упущенное.

   Кнез Ченаде сумел обворожить Богдэна своим богатством и знатностью, Кателуцу занимательными анекдотами из придворной жизни, а Виорика каждый раз так тщательно готовилась к встрече с гостем, что вызывала этим подтрунивание со стороны братьев, и обижалась до слез.

   Кнез рассказывает, а родители, братья и Виорика, как зачарованные, слушают кнеза. Луминица тоже внимательно следит за ходом повествования, но за всеми многосложными и витиеватыми историями кнеза Ченаде она никак не может увидеть самого рассказчика, живого человека, который интересует Луминицу. Однако кнез не спешит обнаружить перед слушателями свою душу и свои истинные чувства.

   Время от времени взгляд кнеза падает на Луминицу. Но та тут же в панике опускает свой любопытный и тревожный взгляд, и кнез наталкивается только на опущенные веки с длинными черными ресницами, от которых ложатся легкие тени на свежие щеки девушки.

   - О, как поздно. Мне, пожалуй, уже пора, - говорит кнез, вставая из-за стола. - Я вижу, уже стемнело.

   - Ах, прошу вас, оставайтесь, кнез! Как же вы поедете в такую темень? – беспокоится Кателуца.

   Но кнез непререкаемым тоном отклоняет ее любезное предложение остаться или дать ему дополнительных провожатых.

   - Я не боюсь никаких ночных дорог с моими слугами, - заявляет он. - Впрочем…

   Тут кнез лукаво улыбается.

   - Если вы согласитесь отпустить ваших сыновей, а в особенности очаровательных дочерей, чтобы проводить меня до ворот деревни, я буду вам признателен. С ними мне, и правда, не будет страшно.

   Богдэн с Кателуцей переглядываются и улыбаются, а Виорика чуть не подпрыгивает от радости. Луминица в душе удивляется странной прихоти кнеза, но возразить ей нечего, и она молча идет за верхней одеждой.

   Богдэн с женой с поклонами провожают гостя до порога.

   Виорика идет рядом с кнезом, который неспешно прогуливается по деревенской улице, и по ее лицу заметно, что она сама не своя от счастья. Луминица шагает поодаль. Следом идут Йонуц и Марку, а позади слуги кнеза с факелами ведут коней в поводу.

   Густо засиневшее небо все насквозь прошито острыми иглами разноцветных звезд. Весенний ветер, в струи которого вплетены ароматы первых зацветающих цветов, дурманит голову. Кнез идет, искоса поглядывая на светящееся от радости пригожее лицо Виорики и на тонкие черты одухотворенного лица Луминицы. Она медленно ступает и, кажется, каждой клеточкой пытается прочувствовать звенящее вокруг бурление весны. Вот девушка поднимает голову к небу, и кнез видит, как ночные звезды отбрасывают на ее лицо свой далекий загадочный свет.

   - Какие яркие сегодня звезды, - замечает он.

   Луминица переводит на него глаза, но тут же испуганно отводит взгляд. Кнез усмехается.

   - А вы барышни образованные. Наверняка все созвездия знаете.

   В его голосе Луминице слышится легкая насмешка. Поскольку Виорика не знает, что ответить, Луминица отвечает за них двоих.

   - Нет, кнез, отец Виорел не преподавал нам науку о звездах, - говорит она. - Он только упоминал о существовании такой науки, но считал ее неправильной.

   - Отчего же?

   - Он говорил, что наука эта придумана язычниками, а созвездия имеют языческие названия. Считать же, что судьба человека зависит от расположения звезд на небесном своде, и они влияют на его поступки – греховное заблуждение. Жизнь человека только в руках Всевышнего, и только Он один может повлиять на судьбу человека.

   Кнез с интересом смотрит на девушку, которая спокойно и обстоятельно говорит ему это.

   - А я знаю! – наконец осмеливается вмешаться в разговор Виорика. - Нянюшка показывала нам созвездия. Вот то, - Виорика уверенно тычет рукой в скопление звезд, - называется Наседка с цыплятами²¹. А вон там, - она поворачивается к северу, - вот там Большая Повозка²². Видите, как черпак большой.

   Кнез усмехается.

   - Повозка? Забавное название. Это почему же так назвали?

   Виорика смущенно умолкает, потом незаметно толкает Луминицу в бок.

   - Кажется, есть народное предание, вернее, сказка об этом созвездии, - нехотя и сухо замечает Луминица.

   - Вот как? А вы знаток различных легенд и сказок, Луминица?

   Девушка отрицательно качает головой.

   - Нет, не так чтоб уж очень.

   - Так вы поведаете нам историю Телеги?

   - Да нет, кнез, не Телеги, а Повозки! – со смехом поправляет Виорика.

   - Ах, да-да, простите, - извиняется кнез, и Луминица слышит иронию в его словах.

   - Вы действительно хотите услышать эту сказку? – Луминица с сомнением косится на кнеза, но тот утвердительно кивает.

   Луминице совсем не хочется ничего рассказывать, но убедительный пинок локтем в бок и выразительный взгляд Виорики заставляют ее собраться с мыслями и начать рассказ.

   - Ну что ж. Я слышала эту сказку от нашей кухарки Айонелы. Поэтому расскажу так, как она рассказывала. Называется сказка «Юность без старости и жизнь без смерти». Так вот…

   21 Наседка с цыплятами - древнеевропейское название созвездия Плеяд

   22 Большая повозка - древнеевропейское название созвездия Большой Медведицы

ГЛАВА X Юность без старости и жизнь без смерти

   Случилось это, когда случилось, а если б не случилось, то и сказка б не получилась. Только помню, что раз, как у ворот стояла, сказка мимо бежала. Я ее за хвостик схватила, да и проглотила. С тех пор в животе все время щекотка, что ни скажу – правды ни щепотки. Ну, так если не приврешь, то и красно не проживешь. Однако это пока присказка, а сказка впереди.

   Жили-были царь с царицей, и не было у них детей. Что они только ни делали, каким святым только не молились, но ничего у них не получалось.

   Вот раз снится царице сон. И будто идет она по поляне зеленой. А вокруг цветут цветы невиданной красоты. Все должны они цвести в разное время, но во сне царицыном будто бы в одно время распустились. Вон там львиный зев завивается, там мак пламенеет, тут ирисы чашечками иссиня-лиловыми кивают, а поодаль над душистым облаком золотарника пчелы кружатся. Но всех красивей и ярче горит в центре поляны ярко-алая роза. Подходит к ней царица, уже было руку к цветку протянула, но тут слышит голос:

   - На короткое время дана тебе будет эта радость и горячей болью сердца отзовется. Согласна ли ты на это?

   Слышит это царица и понимает как будто, что не про цветок идет речь, а про то - заветное, моленное, и радость затопляет ее, и сердце сжимается, чувствуя неминуемую боль в грядущем.

   Кивнула царица и сомкнула руку вокруг цветка. Острые шипы впились в руку, и потекла кровь царицы по стеблю, по рукаву, вниз на землю. Но цветок заветный уже в руках у нее.

   Проснулась царица и увидела, что в руках у нее роза алая.

   Позвали тут царь с царицей прорицателей и толкователей снов и потребовали объяснить, что сие сновидение значит и какую угрозу таит.

   Поклонились прорицатели и в один голос сказали:

   - Сон этот волшебный предвещает и радость, и грусть. Если взять эту розу, сварить из нее отвар и выпить его, то родится у царицы ребенок. Прекрасный это будет ребенок, красивый, умный и добрый. Но не смогут родители долго радоваться на него, и придется им его однажды потерять.

   Подумали царь и царица и решили все-таки сделать, как им прорицатели толковали.

   Вырос Ионице красавцем писаным и умницей. Души не чаяли родители в сыне своем. Спал он на шелковых постелях, ел и пил на злате-серебре, а многочисленные слуги не знали, чем и угодить царевичу.

   Не хотели царь с царицей, чтобы сын их любимый грустил о чем-либо, и старались ограждать его от всех печалей и скорбей мирских. Но невозможно на земле укрыться человеку от горя.

   Заболел раз у Ионице любимый слуга. Поболел и умер. Загоревал царевич и к родителям пошел. Не мог он понять, как же на свете такая несправедливость случиться может.

   Стали родители ему объяснять, что не избегнет ни один живущий на свете смерти, и жизнь человеческая предел положенный имеет. Огорчился тут царевич и рассердился.

   - Не хочу я так жить, зная, что юность моя отцветет, и стану я старым и дряхлым, что придет за мной однажды смерть, чтобы сразить меня. Буду я искать по белу свету жизнь без смерти и юность без старости.

   - Что ты, сынок! Виданное ли это дело?! Как же человеку избежать своей юдоли? Куда же ты от нас уходишь, в старости сиротами покидаешь? Мы ли тебя не холили, не лелеяли, ночей не спали? Как же мы без тебя будем?!

   Но не послушал их неблагодарный сын, и ушел Ионице из царского дворца искать исполнения своего желания.

   Долго странствовал Ионице. И кого он ни спрашивал, все только смеялись над ним.

   Зашел Ионице однажды в густой лес. И такой густой и непролазный, что еле-еле Ионице смог пробраться через него. Зашел он в чащу и думает, как же ему ночь провести и от хищных зверей ухорониться.

   Шел-шел и набрел на огромный дуб. Корни его в самую глубь земли уходили, а вершина его до самого неба доставала. Подумал-подумал Ионице и решил на дуб тот залезть.

   Лезет-лезет, и день, и два. Только на третий день долез Ионице до самой вершины дуба. Взобрался туда и видит, что на самой верхушке огромное гнездо, а в его середине стоит дом-дворец, из веток сделанный. Окна ягодами рябины украшены, а крыша листьями укрыта. Подошел Ионице и постучал в дверь.

   Открыла ему дверь старая женщина и говорит:

   - Как же ты смог сюда добраться, добрый человек? Уходи, а не то вернется сейчас сын мой, Ветер, и будет беда.

   - Не прогоняй меня, матушка, куда же я пойду? Да и хочу я спросить у Ветра, не знает ли он, где мне найти юность без старости и жизнь без смерти.

   - Нет, сердит прилетит сын мой, и тогда тебе несдобровать.

   - А почему же сын твой сердит так? Я думал, что ласков Ветер. Ведь именно он гладит нежно лицо девушек, остужает жар у больных и сушит пот у жнецов в рабочий полдень.

   - Вылетает сын мой поутру ласковым и добрым. Но потом в течение дня облетает он целый белый свет, во все щелки и дырочки залетает, все секреты людские выслушивает и выведывает. И разгорается его сердце на грехи людские. Слышит он, как сестра замышляет отравить брата, как сын решает обокрасть родителей, как подданные сговариваются убить своего законного правителя. И становится сын мой сердит. Иногда так разбушуется, что начинает вырывать деревья с корнем, сносить крыши домов и срывать паруса с кораблей. Но ладно, постараюсь я успокоить сына моего, уговорить его, чтобы он помог тебе. А пока я спрячу тебя.

   И спрятала мать Ветра Ионице.

   Вот прошло немного времени, и почувствовал Ионице, как задрожали стены от сильного дуновения ветра. Открылась дверь, и вошел в дом красивый юноша с длинными рыжими волосами и прозрачными крыльями. Пахло от него ароматом чабреца, розмарина и сирени. В руке его был посох, оплетенный цветами и травами. Но сурово было лицо Ветра, и заявил он с порога:

   - Матушка, я чую гостя с другого света.

   - Полно тебе, полно, как сюда человек может добраться?

   Присел Ветер к столу. Выпил он миску козьего молока, запил фиалковой водой из белоснежного кувшина. Увидела мать Ветра, что сын ее утих и успокоился, и рассказала ему, что Ионице хочет с ним поговорить, расспросить его.

   Согласился Ветер, и тогда выпустила мать Ветра Ионице из тайника. Стал Ионице расспрашивать Ветра, не знает ли тот, где найти юность без старости и жизнь без смерти. Задумался Ветер.

   - Трудное твое дело. Летаю я по всему свету, свободно проникаю в любую щель, но где бы я ни летал, не видел я такого, чтобы мог человек избежать старости и смерти. В одно только место на всей земле я не могу залететь. Далеко-далеко на востоке находится страна, высокой стеной обнесенная. Заговоренная та стена, и не способен через нее перелететь ни один вихрь, ни одно малейшее дуновение ветра. Так что не знаю я, что за той стеной. Пойди отсюда к моему названному брату, Месяцу, и расспроси его. Может, и смог Месяц заглянуть за ту стену волшебную и знает, что за ней.

   Поблагодарил Ионице Ветра и отправился в путь искать дом Месяца.

   Шел он, шел той дорогой, которую ему Ветер указал, и пришел в незнакомую долину. И стоит среди этой голой равнины высоченная черная гора. Вершиной своей в небо упирается. Ни дерева на ней не растет, ни кустика малого. Стал Ионице карабкаться на ту гору. Из сил выбился, но только через несколько дней смог он наконец до самой вершины добраться.

   Видит он – стоит на вершине дворец, весь из серебра сделанный. Постучал Ионице в дверь. Открыл ему дверь старец.

   - Что ты здесь делаешь, юноша? Как ты нашел сюда дорогу?

   - Направил меня сюда Ветер. Он и дорогу показал. Хочу я с Месяцем ясным поговорить. Может, расскажет он, где мне найти юность без старости и жизнь без смерти.

   - Ну что ж. Попробую я своего сына уговорить, чтоб потолковал он с тобой. Только спрятаться тебе сначала надо. Рассерженным Месяц поутру воротится.

   - Почему же Месяц рассерженным домой возвращается? Я думал, что ясный Месяц добр и кроток. Освещает он путь ночным путникам и, чтобы дети не боялись спать, заглядывает он к ним в окошки.

   - Да, ласковый мой сын и кроткий. И сердце у него нежное. Выходит мой сын из дома в добром расположении духа, но чем больше времени смотрит на мир людской, тем больше огорчается. Видит он с высоты неба, как грабители нападают на ночных путников, как неверная жена ночью открывает дверь любовнику, как враги тайком пробираются в сонный город. И от огорчения заболевает мой сын. Худеет день ото дня, желтеет его лицо, а сам он истончается, пока совсем не пропадет. Но потом, благодаря молитвам добрых людей, начинает мой сын постепенно выздоравливать, пока не становится опять круглолицым и ясноглазым. Тебе, юноша, повезло. Пришел ты как раз в полнолуние. Ухоронись и подожди, пока сын мой отдохнет и успокоится. Тогда и поговоришь с ним.

   Спрятал отец Месяца Ионице. Только он это сделал, как весь дворец светом озарился. Открылась дверь, и вошел во дворец юноша. Ясное полное лицо его было подернуто гневом и грустью. Длинные черные волосы с заплетенными в них звездами спускались ниже пояса, за спиной юноши были серебряные крылья, а в руках алмазный посох.

   Посмотрел юноша по сторонам и спросил:

   - Чую я гостя из другого мира. Где он спрятался, батюшка?

   - Ну что ты, как же это возможно? Тебе почудилось, сынок. Садись кушать.

   Поел Месяц хлеба свежеиспеченного, выпил медового напитка, и вскоре снова появилось на его лице ласковое и кроткое выражение. Рассказал тогда отец Месяца об Ионице и вывел его из тайника.

   Выслушал Месяц рассказ Ионице и отвечает ему.

   - Да, видел я это место. Могу я заглянуть за стену волшебную в ту страну зачарованную. Живет там прекрасная зына Иляна, и все в той стране подвластно ей. Страшные чудовища стерегут границы страны той, а через стену не может ни человек перелезть, ни ветер перелететь, ни даже смерть не может преодолеть стену ту. Много веков живет Иляна в стране своей, но ни разу не видел я, чтобы старость омрачила ее сияющую красоту. Если попадешь ты в страну ту к зыне Иляне и примет она тебя, то найдешь ты тогда то, что искал – юность без старости и жизнь без смерти.

   - Как же мне попасть в страну ту?

   - Не знаю, Ионице, чем помочь тебе. Не знаю я, как преодолеть тебе стену ту волшебную. Пойди-ка ты к старшему моему брату названному, Солнышку красному. Может, он поможет тебе.

   Поблагодарил Ионице Месяца ясного, в пояс поклонился и пошел искать дорогу к Солнцу.

   Долго шел Ионице. Привела его тропа заветная, Месяцем ясным показанная, на самый край света. Увидел Ионице, что облака там совсем близко к земле подходят, вот-вот коснутся. Изловчился Ионице и запрыгнул на облако. Стал он с облака на облако перепрыгивать и забираться все выше и выше. Долгая это дорога была. Только через месяц добрался он до дворца Солнца красного. Был тот дворец весь из золота сделан, каменьями драгоценными изукрашен.

   Постучался Ионице в дверь, и открыла ему дверь девушка. Была то Солнцева сестрица.

   - Как попал ты сюда, юноша? Кто дорогу тебе указал?

   - Пришел я к Солнцу красному, чтобы узнать, где найти юность без старости и жизнь без смерти. А дорогу мне указал Месяц ясный.

   - Ну, тогда проходи, гостем моим будешь. Только не взыщи на братца моего. Вернется он домой гневным и хмурым.

   - Отчего же Солнце красное гневным бывает? Думал я, что доброе Солнышко и милостивое. Обогревает оно землю, и родит поле злаки и травы. А утром будит Солнце людей на работу, и все цветы раскрывают свои бутоны ему навстречу.

   - Да, это так. Поутру стоит мой брат у самых ворот рая, потому весел он и улыбается всему миру. Но пока летит он по небу, приходят к нему скорбь и печаль. Видит он, как богатый собаками прогоняет нищего от своего порога, как друг клевещет на друга своего, как неправый суд вершит продажный судья. И видя все эти черные дела, начинает мой брат от гнева пылать жаром и зноем. А к вечеру гневным и мрачным подходит Солнце к адским вратам. Таков ежедневный путь Солнца. Но я спрячу тебя, и как остынет брат мой, попробую его убедить помочь тебе.

   И спрятала Солнцева сестра Ионице в тайное место. Только спрятать успела, как тут и ночь пришла. Заполыхал весь дворец, языки пламени лизнули его стены и потолок. Если бы не спрятала Солнцева сестра Ионице, худо бы ему пришлось.

   Вошел во дворец юноша с длинными волосами, горящими, как пламя. За спиной его крылья были золотые, а в руке посох, тоже золотой. Но лицо прекрасного юноши было гневно и скорбно. Отбросил он посох в угол и спросил грозно:

   - Кто пришел к нам сестра? Чую я человека из другого мира.

   - Успокойся, братец, остынь. Тебе почудилось.

   Присел Солнце к столу, поел мяса жареного, запил брагой хмельной, и поутих его жар. Стал Солнце опять ласковым и добрым.

   - Ну ладно, сестра, выводи гостя нашего. Не сделаю я ему ничего дурного.

   Вывела сестра Ионице из тайника. Поклонился Ионице и стал слезно упрашивать, чтобы помог ему Солнце через стену волшебную перебраться в страну зачарованную.

   Нахмурился сперва Солнце и говорит:

   - Не дело это, чтобы человек от судьбы своей бежал в страну зыны Иляны.

   Стала тут сестра брата своего уговаривать, чтобы помог он Ионице. Смилостивился Солнце.

   - Ладно, так и быть. Подарю я тебе своих коней златогривых, волшебных, с повозкой. Зимой, когда путь мой по небу короток, я сам землю облетаю. Но летом, когда долгая дорога мне предстоит, сажусь я иногда на повозку волшебную. Но да ладно. Раз просит за тебя моя сестрица, не пожалею я тебе повозки моей чудесной. Сможет эта повозка через стену заколдованную тебя перевезти. А кроме этого, ничего больше не поможет тебе к зыне Иляне попасть.

   Упал в ноги Солнцу Ионице и стал благодарить Солнце красное. Вывел Солнце коней с повозкой. Сел Ионице на повозку ту, стегнул коней и помчались те кони вскачь. Только и успел Ионице на прощанье Солнцу и Солнцевой сестрице рукой махнуть.

   Понеслись кони и вмиг прискакали к волшебной стране. Взвились тут они выше облаков и перепрыгнули стену заколдованную.

   Оказался Ионице на зеленом лугу. Земля вокруг такая же, как и везде, и лес, и поля, и реки, и цветы. Взял Ионице коней в поводу и пошел по полям, по лугам. Шел-шел и притомился. Коней привязал, а сам лег на зеленом лугу и заснул крепким сном.

   Вот спустя некоторое время пришла на луг девушка, хозяйка той страны волшебной, зына Иляна. Смотрит – стоят кони волшебные с повозкой. А рядом спит чужой юноша крепким сном. Хотела Иляна его поднять и расспросить обо всем. Потом посмотрела на юношу, какой он статный да пригожий, и полюбился он ей. Не захотела она его тревожить, будить. Села рядом Иляна и стала сон его сторожить.

   Вот проснулся Ионице. Глядит – стоит перед ним девица красоты ослепительной. Длинная коса до пояса, а в косу колокольчики заплетены, и как шагнет девица, те колокольчики сладкой музыкой звенят-заливаются.

   Ласково посмотрела девица на Ионице и спрашивает:

   - Что ты тут делаешь, молодец? Как ты попал сюда, в мою страну волшебную? Как перебрался через стену непреодолимую?

   Поклонился ей Ионице до земли и рассказал подробно, как он странствовал и как искал юность без старости и жизнь без смерти.

   Усмехнулась красавица.

   - Пришел ты, юноша, туда, куда хотел. Здесь и есть страна, где юность без старости и жизнь без смерти. Можешь остаться со мной в стране моей. Только один уговор – не трогать стену мою волшебную, не разрушать ее.

   Обрадовался Ионице и поблагодарил девушку. Обещал он во всем ее слушаться и запрета не нарушать.

   Привела Иляна Ионице во дворец свой, посадила за стол, хлопнула в ладоши и появились на столе кушанья. Начался тут пир горой.

   Так и остался Ионице жить с Иляной в стране ее зачарованной. Полюбилась она ему, и Иляна на Ионице не может насмотреться-надышаться. Признались они друг дружке в любви и поженились.

   Счастливо живут муж с женой, как день проходит один за другим, не замечают. И забыл Ионице свою родину и своих родителей. Только бы ему с Иляной жить, за белы руки ее держать, на улыбку ее любоваться.

   Так прошло сколько-то времени. Вот раз пошел Ионице в поле погулять, развеяться. Долго гулял он и добрел до самых границ волшебного царства, которое было стеной каменной огорожено. Высокая эта стена, и нет в ней ни окошка, ни самой малой щелочки. Вот Ионице вдруг и пришло в голову: «Дай, - думает, - маленькую дырочку просверлю, посмотрю, что там, за стеной делается». А про запрет он и забыл.

   Взял свой меч и ударил в стену. Задрожала стена, а в том месте, где меч ударил, камешек выпал и образовалась маленькая дырочка.

   Заглянул в нее Ионице, но ничего особенного не увидел. Такие же поля и леса стоят. Только пробился в эту дырочку ветерок малый, проскользнул и вокруг Ионице закружился.

   Долго, долго искал ветерок Ионице, да найти не мог. Стояла как-то раз у окошка матушка Ионице, стояла и вздыхала о сыне своем любимом, в большом мире пропавшем. Сорвал ветер с уст ее горький вздох, подхватил и понес по миру.

   Закружил ветерок вокруг Ионице, зашептал на ухо, и проник материнский вздох Ионице до самого сердца. Как ножом резануло Ионице. Вспомнил он, как родимая матушка ему колыбельные пела, как золотым гребнем его кудри чесала, как слезы его горькие белой рукой утирала. Вспомнил все Ионице, и охватила его острая тоска по родине, по матушке с батюшкой.

   Вернулся Ионице домой мрачным, как туча осенняя. Увидела его Иляна, и все поняла. Полились у нее слезы ручьем.

   - Милый мой Ионице, - говорит Иляна, - вижу я, что пришла нам пора расставаться. Нет мне жизни без тебя, любимый мой, но знаю я, что не сможешь ты совладать с тоской своей лютой по родине. Говорила я тебе, чтобы ты не трогал стены моей заповедной. Но ослушался ты меня, и вот беда к нам пришла.

   Слушал ее Ионице, повесив голову, потому что чуял за собой вину и оправдания себе не находил.

   Посмотрела на него Иляна, вздохнула и говорит:

   - Ну что ж, знать судьба такая. Садись, Ионице, на повозку с конями златогривыми и поезжай к себе на родину. Но только не сходи с повозки, заклинаю тебя любовью своей. А как кинешь взгляд на свой край родной, то сразу же возвращайся назад.

   Поцеловались на прощание муж с женой, сел Ионице на повозку, взвились кони волшебные и перелетели через стену запретную.

   Понеслись кони с повозкой через моря, через горы, через глухие болота. Через страны, через города, через деревни. Над домами, над полями, над людскими головами. И примчали они Ионице в страну родную.

   Смотрит Ионице и не узнает родимую сторонушку. Где равнины были голые, там города стоят, где города были, там пустоши стали. «Как же так, - думает Ионице, - ведь меня всего год-другой дома не было».

   Подлетели кони к дворцу родителей Ионице.

   Тихо тут. Где дворец стоял, лишь древние развалины лежат, повиликой заплетенные. Безлюдно. Только вороны с карканьем над холмами кружатся. Загоревал Ионице, и сам не заметил, как с повозки сошел. Подошел к развалинам дома отчего и пал на колени. Погладил Ионице камни и увидел, что гладит их старческими морщинистыми руками. Посмотрел в лужу и увидел, что смотрит на него столетний седой дед.

   Заплакал Ионице и по родителям, давно умершим, и по молодости потерянной, и по любимой своей Иляне.

   Увидел тут Ионице, как из развалин туман сочится. Соткался туман в маленькую сгорбленную старушонку. Стоит она, на ветру качается.

   - Здравствуй, Ионице, - говорит старушонка. - Уж сколько веков я тебя жду. Я уж и не чаяла тебя увидеть. Не могла я к тебе пробраться за стену запретную. Нет мне туда хода. Вот и брожу с тех пор, ищу тебя по белому свету. Решила я в развалинах твоего дома схорониться до времени. Чуяла я, что когда-нибудь ты сюда вернешься. Так и случилось.

   - Кто же ты? – спрашивает Ионице, а сам уже и понял все.

   - Я смерть твоя, Ионице. Вот, нашла тебя наконец. Поклонись мне, Ионице.

   Склонил Ионице понурую голову. Взмахнула смерть рукой, и умер Ионице. Умер и в прах рассыпался.

   Заплакала далеко в волшебной стране Иляна, потерявшая мужа любимого, заломила руки. Заплакали на небе и Солнце с сестрой. Повелел Солнце волшебной повозке с конями златогривыми к нему на небо возвращаться. Взвились кони ввысь и поднялись на небо. Там и остались они созвездием в память об Ионице. И не может с тех пор никто волшебную стену перелететь в страну, где юность без старости и жизнь без смерти.

ГЛАВА XI Арктос

   - Забавная сказка, - усмехнувшись, сказал кнез. - Немного простонародная на мой вкус, - Луминица вспыхнула, но промолчала. - Однако все, что исходит из ваших уст, Луминица, становится золотом.

   Кнез поклонился Луминице, и та холодно поклонилась в ответ.

   - Ах кнез! - вмешалась Виорика. - Луминица только такие простонародные сказки и может рассказать. Но уж вы-то все созвездия наверняка знаете. Может, вы нам расскажете, как оно на самом деле называется?

   - Я слышал, что вы изучали греческий, Луминица, - заметил кнез. - Неужели вы не читали с учителем никаких греческих легенд?

   Луминице стало казаться, что ее экзаменуют, и слегка раздосадовалась.

   - Нет, кнез, отец Виорел давал мне читать в основном Священное писание и послания святых отцов. Ну и несколько других старинных книг. Но языческих легенд среди них не было. Отец Виорел не одобрял подобной литературы.

   - Ах, ну конечно, - иронически усмехнулся кнез. - Однако если вы любите поэзию, вам непременно надлежит ознакомиться с греческими поэтами.

   - Я бы очень хотела, кнез, но как…

   Луминица развела руками.

   - Тут я вам, пожалуй, могу помочь. В моем замке обширная библиотека, и в ней сколько угодно рукописей греческих трагедий и других сочинений. Я могу дать вам их почитать.

   - Неужели? – Луминица недоверчиво посмотрела на него.

   Кнез кивнул ей.

   - Вы хотели знать историю этого созвездия, Виорика? – обратился он к старшей сестре. – Ну что ж. С древних времен греки называли это созвездие Арктос, то есть Медведица. Миф об Арктосе – это старинный миф, в котором рассказывается о древнем царе Ликаоне, его прекрасной дочери Каллисто, властелине неба и земли громовержце Зевсе, его божественной супруге Гере и о той трагедии, которая произошла между ними.

   - Трагедии? – переспросила Виорика.

   - Да, моя прекрасная госпожа, - улыбнулся кнез. - Как ни странно, но все самые красивые легенды, в особенности те, которые дали жизнь звездным созвездиям, все трагичны. Интересно, почему бы это? А что скажете вы, Луминица?

   Луминица замялась. Она впервые говорила с кнезом вот так, напрямую, и каждый его вопрос приводил ее в замешательство. Ей было почему-то страшно неловко говорить с ним, как будто она шла по тонкому весеннему льду над бурливым ручьем. В каждом его вопросе ей чудился подвох или насмешка. Она не понимала, какую игру затеял этот непостижимый человек. И вот снова он что-то хочет от нее. Ну нет уж, достаточно. Рассердившись, Луминица призвала свое мужество и решилась пойти в атаку.

   - Кнез, вы действительно хотите узнать мое мнение?

   - А вас это удивляет? Почему же?

   - Не обижайтесь, кнез, но меня удивляет, что такой эрудированный и умный человек, как вы, может интересоваться мнением такой простой, малообразованной и деревенской девушки, как я.

   Брови кнез приподнялись в удивлении.

   - Ну что вы, Луминица, я вовсе не так вас вижу…

   - Если бы я хотела сейчас отделаться от вашего вопроса, - продолжила Луминица, - я бы просто сказала, что, как писал Аристотель в своей «Поэтике», трагедия является самой высшей формой поэзии. По его мнению, только трагедия преображает зрителя, проводя его через страх и сострадание к катарсису, то есть очищению. Поэтому, с моей точки зрения, совершенно неудивительно, что легенды о звездах и созвездиях – а ведь они находятся на небе, в непосредственной близости к Богу или богам - имеют самое высокое, я бы сказала, царственное поэтическое происхождение.

   Кнез расхохотался.

   - Луминица, вы сразили меня наповал. Я даже не буду спрашивать вас, каким образом вы смогли прочитать язычника Аристотеля, если по вашему собственному признанию святой отец пичкал вас только постной литературной пищей. Видимо, долгий пост был все-таки нарушен?

   И кнез подмигнул девушке. Луминица покраснела. Ей невольно вспомнились новеллы фривольного содержания из ее любимой книги.

   - А все-таки, что же вы думаете сами, без помощи Аристотеля? Меня действительно интересует ваше мнение.

   - А сама я не могу ничего пока сказать, - сухо ответила Луминица. - Я не думала об этом. Но обещаю подумать на досуге. Если случай представится.

   Кнез покачал головой.

   - Вы действительно поразительная девушка, Луминица. И если бы наша прогулка не подходила уже к концу - кажется, мы уже почти пришли к концу деревни – так вот, если бы не это досадное обстоятельство, то я бы с удовольствием продолжил этот разговор… Однако я обещал Виорике рассказать историю Арктоса.

   Кнез поклонился в сторону Виорики, на лице которой были написаны все ее чувства: ревность к вниманию, оказываемому Луминице, желание угодить кнезу и радость от его обращения к ней.

   - Так вот. История такова. Когда-то давным-давно в прекрасной стране Аркадии, изобиловавшей тучными пастбищами, тенистыми оливковыми рощами, ветви которых клонились от спелых маслянистых плодов, жил-был царь Ликаон. Было у царя много драгоценных вещей, но была ему дороже всех сокровищ его дочь, принцесса Каллисто. Ах, как прелестна была юная принцесса! Ее уста благоухали, кудри вились по мраморным плечам, а сквозь полупрозрачные одежды просвечивали упругие груди, подобные спелым гранатам…

   Тут кнез насмешливо скосил взгляд в сторону Виорики с Луминицей, которые потупили глаза и отвернулись от него, чтобы скрыть свое смущение.

   - …Сами Хариты, богини красоты и прелести, с завистью смотрели, как танцует Каллисто на празднике. Залюбовался красавицей и громовержец бог Зевс, восседающий на горе Олимп. Так залюбовался, что не смог и глаз отвести. Влюбился в Каллисто Зевс.

   Однажды пошла Каллисто погулять в оливковую рощу. Там встретила она прекрасного юношу. Его черты был совершенны, а в глазах полыхал неземной огонь. Не смогла Каллисто устоять перед переодетым богом и покорилась его объятиям и ласкам.

   Густые переплетенные ветви олив, занавесы царской опочивальни и отвесные скалы давали сень влюбленной паре, и одни они были свидетелями любви принцессы и бога. Втайне от своей ревнивой супруги богини Геры посещал принцессу Зевс, и вскоре их встречи принесли свой плод. У Каллисто родился прелестный мальчик - сын Аркад.

   Мальчик вырос в стройного сильного юношу. Любимым занятием Аркада была охота, и много времени проводил он в горах, охотясь на оленей, волков и медведей.

   Все бы хорошо, но ревнивая супруга Зевса богиня Гера через некоторое время узнала об их тайной счастливой связи. Разъярилась Гера и задумала страшную месть.

   Однажды в царском дворце случилась беда – пропала принцесса Каллисто. Пришли утром ее служанки в опочивальню и не нашли своей госпожи. Все было разгромлено и повалено в комнате. Постель сброшена на пол, на мебели и стенах виднелись глубокие следы когтей огромного зверя. А на полу лежала разорванная в клочья одежда Каллисто.

   Стояли все и в ужасе смотрели на эту картину. Взглянул на эти страшные следы когтей Аркад и узнал опытным взглядом охотника, какое чудовище куролесило в комнате его матери. Были это следы медведя, самого опасного хищника.

   И хоть не нашлись в комнате пятна крови и тело принцессы, не осталось ни у кого сомнений в том, что погибла Каллисто страшной смертью от зубов и когтей дикого зверя. Но как проник зверь во дворец, как не заметила его многочисленная охрана - это осталось тайной.

   Погрузился в скорбь весь дворец. Отец прекрасной принцессы, царь Ликаон царапал себе лицо, посыпал голову пеплом и рвал на себе от горя одежды. Плач и стенания раздавались повсюду.

   Один Аркад, сжав в руке оружие, тихо выскользнул из дворца. На его побледневшем от горя лице читалось твердое решение. Поклялся сын отомстить лютому зверю за страшную смерть любимой матери.

   Тайно выйдя из дворца без слуг и провожатых, Аркад пошел по следам медведя. Никому не хотел сын уступить право мести. Опытный охотник, он легко читал на земле путь, которым ушел из дворца медведь. Вот на влажной почве около ручья оставил зверь следы своих чудовищных лап, вот сломанная под огромной тяжестью ветка дерева.

   Долго шел Аркад по следу, пока различные признаки не стали указывать на близость цели. Взял Аркад в руки копье и приготовился к схватке.

   Осторожно выйдя из-за скалы, он увидел стоящую невдалеке огромную косматую медведицу. На ее тяжеловесных лапах Аркад увидел смертоносные когти, следы которых остались на стенах и мебели в комнате матери. Огромной тушей громоздилась перед Аркадом медведица. Увидев человека, она не попыталась бежать, а встала на задние лапы, открыла пасть и заревела, являя Аркаду длинные острые клыки.

   Однако Аркад не испугался ее. Сердце его горело огнем горя и было наполнено жаждой мести. Поднял Аркад копье и со всей мощи швырнул в зверя.

   Глубоко вошло направленное меткой сильной рукой копье в тело медведицы. Повалилась она набок, проревела что-то и замерла.

   Подошел Аркад поближе, чтобы насладиться своей местью. Но что это? Прямо на его глазах окуталось тело медведицы дымкой и стало меняться. И вот увидел юноша лежащее перед ним обнаженное тело его матери, принцессы Каллисто, пронзенное сыновним копьем. Грусть и боль отпечатались на мертвом милом лице принцессы, и кровь струилась из зияющей раны в груди.

   Стоял в трансе над телом убитой Каллисто Аркад, и волосы на его голове шевелились от ужаса. А над ущельем раздавался злорадный смех богини Геры. Именно она превратила бедную Каллисто в медведицу - отомстила так страшно своей сопернице.

   Понял Аркад, что был обманут ревнивой богиней, но оправдания себе в этом не нашел. Снял он плащ и стыдливо прикрыл наготу своей бедной матери. А потом взял острый меч, воткнул его между двух камней и кинулся на него. Так погиб Аркад, который не в силах был простить себе убийства самого дорогого для него человека.

   Подернулось небо черными тучами, и пролился на землю дождь горьких лез. Ибо лишился властелин неба бог Зевс двух любимых существ. Не в силах расстаться с ними, взял Зевс принцессу Каллисто и Аркада и поместил их на небо в виде созвездий Медведицы и Волопаса. И их ослепительная красота навеки запечатлелась на небе.

   - Ах, какая прекрасная легенда, кнез! – воскликнула Виорика. - Ваши истории я готова слушать с утра до вечера.

   - А вам понравилось, Луминица? – спросил кнез.

   Луминица молча кивнула головой.

   - Ну что ж, - сказал кнез. - Благодарю вас. Беседа с такими образованными и красивыми барышнями доставила мне истинное удовольствие.

   - Ах, что вы, кнез! Это мы получили удовольствие от общения с вами! – воскликнула Виорика.

   - Я рад этому, - улыбнулся кнез. - Теперь мы простимся, но я надеюсь, что вскоре снова увижу вас. Низкий поклон вашему батюшке и матушке.

   Кнез поклонился Виорике и Луминице с братьями. Те тоже поклонились в ответ.

   Кнезу подвели богато убранного коня, он вскочил в седло, еще раз кивнул и поскакал прочь. Огни факелов кавалькады вскоре скрылись за поворотом.

   Йонуц и Марку с сестрами повернули назад к дому.

   Виорика все еще переживала эту прогулку.

   - Ах, Луминица, подумать только, сам кнез попросил нас проводить его и разговаривал с нами. Что бы это значило? Я так возбуждена, что, наверное, не усну. А ты, Луминица?

   Она обратилась к сестре и увидела на ее лице неодобрительно-сердитое выражение.

   - Ты что?

   - Прости, Виорика, но я не могу сказать, что получила в обществе кнеза такое же удовольствие, что и ты.

   - Ты с ума сошла! Это почему еще?

   - Ты разве не заметила, что он все время пытался выставить нас малообразованными деревенскими дурами.

   - Ну вот еще! Ничуть не бывало! Он был очень мил. Рассказывал так интересно.

   - Ага. И вскользь заметил, что мои истории «простонародные», - Луминица ехидно спародировала высокомерный тон кнеза.

   - Ах вот что тебя задело! Кто-то усомнился в образованности нашей умницы Луминицы!

   - Я не так глупа, чтобы обижаться на то, что кто-то умнее или начитанней меня. Однако я не считаю, что легенда, которую много веков назад придумали греческие козлопасы, превосходит сказку, которую придумали наши пастухи.

   - Ты патриотка, сестрица, - улыбнулся Марку.

   - Ну-ну, не стоит принимать так близко к сердцу слова кнеза, - заметил Йонуц. - Он нисколько не хотел тебя обидеть.

   - Возможно, - согласилась Луминица. - А скорее всего, его просто-напросто мало беспокоят мои или чьи-либо другие чувства.

   - А вот и нет, - язвительно заметила Виорика. - Как раз чувствами и мыслями дражайшей Луминицы кнез интересовался больше всего.

   - Виорика, - успокоительно сказала Луминица. - Мне нет дела до того, чем или кем интересуется кнез.

   - А мне так не показалось.

   - Да забери ты своего кнеза со всеми его потрохами. Мне он безразличен.

   - Да, хороший совет, - заметил Марку. - Виорика готова его заглотнуть хоть сейчас, даже не разжевывая. Другое дело, согласится ли сам кнез быть проглоченным?

   Йонуц фыркнул, и братья засмеялись так заразительно, что Луминица тут же присоединилась к ним.

   Виорика вспыхнула. Глядя на смеющихся братьев и сестру, она в гневе топнула ногой и, рванув с места, побежала домой по деревенской улице.

   - Дураки! – донеслось до Марку, Йонуца и Луминицы.

   - Виорика, постой! – пытались они кричать ей вслед, но, посмотрев друг на друга, снова зашлись смехом.

ГЛАВА XII Охота на золотую лисичку

   В один день кнез приехал очень рано, когда Тордеши только успели позавтракать. Вместе с кнезом Ченаде в зал зашел Михай и низко поклонился хозяевам. Если Богдэну и показалось странным, что кнез взял с собой своего близкого слугу, то он предпочел об этом благоразумно промолчать.

   Разговор начался с обычного обмена любезностями и вопросами о здоровье всех домочадцев. Луминица один раз поймала брошенный на нее огненный взгляд кнеза и смущенно потупила голову.

   Отклонив предложение откушать вместе с Тордешами, кнез покосился на Михая и кивнул ему головой, как будто давая разрешение на что-то.

   - Простите за неожиданное вторжение, господин Тордеш, - начал тут же Михай, еще раз поклонившись Богдэну. - Мы тут с кнезом на охоте были. Охотились неподалеку отсюда, - он кашлянул в кулак и, покосившись на молчащего кнеза, продолжил. - Ездили мы, ездили, но никакой дичи не встретили. А тут вдруг кнезу на глаза лисичка попалась…

   Богдэн с Кателуцей переглянулись и снова обратились в слух.

   - … И лисичка-то не простая. Шерсть на ней прямо как золото горит. И вся из себя просто раскрасавица. Вот, ей же ей, хоть весь свет обойди, но другой такой чудесной лисички не сыскать. И говорит кнез: никакой казны не пожалею, да и головы своей не пожалею, что хотите, говорит, делайте, только мне лисичку эту золотую достаньте!

   Виорика с Луминицей обе сидели, потупив глаза, причем Виорика распунцовилась, а Луминица покрылась бледностью лилии. Марку с Йонуцом, посмеиваясь, поглядывали на сестер, но помалкивали. Молчали и родители, не смея даже громким вдохом или выдохом перебить рассказ Михая.

   - Ну, мы, конечно, сразу за лисичкой погнались. По горам, по долам, по кустам и по кручам за ней. Она сюда – и мы сюда, она туда – и мы туда. Коней настегиваем, кричим, погоняем, но - где там! - никак догнать не можем. Ну что ты будешь делать! Повезло хоть, что след лисий виден на земле. Мы в одно село по следу заехали, спрашиваем: вы золотую лисичку не видали? – Нет, говорят, дальше езжайте. Мы в другое село, в третье. Все догнать не можем. Устали мы, чуть коней не загнали, потом смотрим: след лисий-то к вашему двору ведет!

   Кателуца вдруг громко ахнула и сразу же закрыла рот рукой. Богдэн кинул взгляд на детей и строгим голосом приказал:

   - А ну-ка выйдите все отсюда вон!

   Виорика с Луминицей чуть не опрометью выбежали из зала. Вслед за ними вышли и братья, толкающие друг друга в бок и многозначительно ухмыляющиеся.

   Не в силах занять себя чем-либо, Марку, Йонуц, Виорика и Луминица собрались в одной комнате и стали ждать окончания разговора. Луминица попыталась было взяться за вышивание, но тут же уколола палец до крови, бросила иголку и застыла в задумчивости, нахмурясь и посасывая кровь из раненого пальца. Виорика на что-то надулась и уселась к окну в отдалении от остальных.

   Кнез вышел от отца с матерью через час. Богдэн и Кателуца провожали его низкими поклонами. Взволнованные лица родителей возбуждали любопытство у детей, но в присутствии кнеза никто не мог напрямую задавать вопросы.

   Виорика хмурилась все больше и больше, а Луминица вскочила на ноги и стала в волнении ходить по комнате, потирая руки.

   - Луминица, пожалуйте к батюшке и матушке, - позвала ее нянюшка.

   Луминица растерянно оглянулась, успела поймать подбадривающие кивки братьев, горящий ненавистью взгляд Виорики, нервно сглотнула и вошла в зал к родителям.

   Богдэн и Кателуца сидели выпрямившись. Было заметно, что они всячески старались придать своим позам торжественность. На лице матери Луминица заметила слезы, а лицо Богдэна сияло.

   - Подойди к нам, дитя мое, - мягко сказал отец.

   Луминица шагнула к нему и потупила глаза.

   Отец поцеловал дочь в лоб, усадил между собой и Кателуцей и взял за руку.

   - Дочь моя, - начал он, - ты всегда была для меня большим сокровищем. Нет такого отца, который не желал бы своей любимой дочери счастья и достатка. Но ты достойна большего, чем многие другие. Твоя красота, ум, таланты, твое доброе сердце – все это заслуживает особой участи. И я благодарен Богу, что молитвы мои были услышаны, и что Он решил оказать тебе благодеяние. Ибо теперь… - тут отец запнулся и покосился на мать в поисках помощи.

   - Луминица, милая, - ласково перехватила речь мать. - Тебе очень повезло, девочка моя. Случилось то, о чем мы могли помыслить только в наших самых сокровенных мечтания. На тебя обратил внимание один из самых могущественных и богатых вельмож нашей страны. Кнез Ченаде оказал нам великую честь, попросив сегодня утром твоей руки.

   Луминица, у которой с самого начала разговора сильно колотилось сердце, вскрикнула и прижала руку к груди. Подозрение, что кнез мог избрать именно ее своим предметом для сватовства, уже посетило ее сегодня, но мысли о замужестве и о кнезе как о ее супруге никак не могли уложиться в голове. Все это походило на сон, и Луминица не могла сразу решить, был ли этот сон счастливым или нет.

   - Я… я…

   Слова не давались девушке. Отец успокаивающе погладил дочь по плечу.

   - Сегодня утром кнез специально заехал к нам с целью посвататься. Конечно, если бы это был обычный жених, - тут Богдэн усмехнулся, - я бы, как того требует обычай, отказывал ему до двух раз, и только потом согласился бы. Но кнез…

   Тут Богдэн развел руками.

   - Как могу я отказать ему даже формально, даже если этого требует обычай? Конечно же, я сразу дал согласие.

   - Вы дали согласие? – смогла только пролепетать Луминица.

   - Ну разумеется. Даже ради всех треклятых обычаев я не стал бы упускать такую счастливую возможность. Кнез необычный человек. Он не стал попусту тратить время, чтобы засылать сватов. Он напрямую поговорил со мной и попросил твоей руки.

   - До сих пор не могу в это поверить! – радостно заговорила мать. - Подумать только – кнез и наша Луминица! Это похоже на какую-то сказку! Девочка моя, это такая удача! Боже, какой счастливый день! Надо отпраздновать это. Я прикажу слугам приготовить праздничный обед.

   - Ну, это лишнее, жена, - поморщился Богдэн. - Как бы не сглазить. Не спеши торжествовать.

   - Да-да, ты прав, - тут же согласилась Кателуца, и Луминица поразилась тому, как удача сделала родителей сговорчивыми и дружелюбными друг к другу. В душе они, видимо, уже пожинали плоды своей удачи.

   Семья действительно могла ожидать многого от этого союза и для Марку, и для Йонуца, и для Виорики, да и для самих родителей. Луминица сразу же поняла чувства родителей, но не могла не заметить, что ее чувства в расчет никто принимать не собирался. Впрочем, иного и быть не могло.

   Луминица никогда не обольщалась надеждами на то, что сможет найти себе мужа по вкусу и по любви. Выбор супруга был исключительным правом родителей, а взгляд на супружество у родителей и детей, как правило, различается. А ситуация еще усугублялась тем, что прежние богатства семьи были растрачены. Какой бы знатный и богатый человек согласился взять в жены бесприданницу, дочь обедневшего дворянина без особых связей и привилегий?

   Конечно, в девичьих грезах Луминица представляла себе прекрасного незнакомца, который однажды похитит ее сердце и станет ее возлюбленным мужем. Этот незнакомец принимал то облик Фэт-Фрумоса из детских сказок, то героя романтических историй из любимой книги. Встретившись с Тамашем, Луминица почувствовала, как в душе ее шевельнулось что-то неуловимо прекрасное, несбыточно волнующее. Но даже и в своих ночных видениях, иногда совершенно непозволительных и фантастических, она отдавала себе отчет в том, что никогда не сможет рассчитывать на какое-либо серьезное продолжение их так нечаянно завязавшейся дружбы.

   И вот теперь все эти девичьи томления и наивные мечтания должны быть похоронены и придавлены тяжелым камнем реальности. Однако Луминица, которая была сначала оглушена этой новостью, с мужеством приняла удар и попыталась трезво взглянуть на положение вещей. А оно было таково, что, будучи членом семьи Тордешей, она должна была прежде всего думать об общей пользе, и только потом о своих личных переживаниях.

   - Когда же свадьба? Осенью? – упавшим голосом спросила Луминица.

   Родители переглянулись.

   - Если бы это была обычная свадьба, то, наверное, да, - сказал отец. - Но кнез по каким-то причинам спешит и не хочет надолго откладывать торжество. Я понимаю, что он очень важный и занятой человек. И не могу не принять его сторону. К тому же кнеза решительно не интересует ни приданое, ни длительная подготовка к торжеству. Да и свадебный пир по традиции проходит в доме жениха, то есть будет в замке кнеза. Решили, что бракосочетание совершится сразу же по окончании поста и Пасхи в конце апреля. Через несколько дней будет помолвка, и мы точно оговорим день свадьбы.

   - Оно, может быть, и к лучшему, - добавила мать. - Недаром есть примета: короткая помолвка – радость молодым.

   Бледность, которая залила лицо Луминицы, не была замечена родителями, которые смаковали подробности этого неожиданного предложения и разворачивали перед молчащей дочерью блестящее будущее.

   Луминица и представить себе не могла, как бы она сказала родителями, что ей, как человеку, а не как члену семьи Тордешей, этот выбор не по душе. Что ей совершенно неизвестен этот мужчина, который годится скорее в отцы, чем в мужья. Что ее, привыкшую к свободе, не прельщает жизнь в большом замке на виду у многих людей. Что она, сказать по правде, просто боится кнеза. Объяснить все это совершенно не представлялось возможным. Поэтому Луминица постаралась взять себя в руки и не выдать своих чувств счастливым родителям. В будущем – обещала она сама себе – она постарается найти положительные стороны в этой перемене в ее жизни и настроиться на лучшее.

   Теперь предстояло объявить эту новость остальным детям. Услышав о сватовстве кнеза, Виорика без стеснения выплеснула все свои чувства.

   - Матушка, - заговорила она, едва сдерживая слезы, - что же это такое?! Разве это справедливо? Я ведь старшая. По праву старшей выйти замуж первой должна я! Как может младшая сестра меня обогнать?

   - Я все понимаю, Виорика, - попыталась ее успокоить мать. - Мы должны были бы сначала выдать замуж тебя, а потом Луминицу. Но, деточка, так уж получилось, что к нам посватался сам кнез. Сам кнез – понимаешь?!

   - А почему вы не предложили ему в жены меня? Это было бы справедливо!

   - Виорика, - сказал отец. - Уж не думаешь ли ты, что я мог бы что-либо навязать кнезу. Кнез выбрал Луминицу, и спорить с ним я не стал.

   - Ах вот как! – закричала в гневе Виорика. - То есть, как всегда, в выигрыше оказалась ваша любимица, а вы утверждаете, что вы тут ни при чем!

   - Виорика! Ты забываешься!

   Отец покраснел от гнева. Даже мать, которая частенько была на стороне детей в том случае, когда речь заходила об отцовом пристрастии, была возмущена.

   - Виорика, не смей так разговаривать с отцом! Кнез выбрал Луминицу, и точка! Это огромная удача для всей семьи.

   Но Виорика не стала их слушать. Разрыдавшись, она выбежала из комнаты. Луминица, которой было жалко сестру, сначала хотела побежать за ней, чтобы утешить, но потом решила дать Виорике время успокоиться и смириться с новостью. Луминице и самой предстояло это сделать: она хотела переварить неожиданную новость в одиночестве.

ГЛАВА XIII Манифест

   Через пару дней кнез посетил Тордешей, чтобы совершить помолвку, после чего будущий брак кнеза и Луминицы уже нельзя было бы ни отменить, ни отодвинуть. С кнезом снова приехал Михай, который вместе с родителями Луминицы проводил все этапы древнего обряда.

   После долгих обменов любезностями и метафорами, подобающими случаю, кнезу с Луминицей принесли большое блюдо с пшеницей, в которой они должны были искать свои кольца. Под пристальными взглядами окружающих Луминица долго копалась дрожащей рукой в пшенице. Пару раз ей попадалось тоненькое колечко невесты, и Луминица испытывала страшное искушение вынуть его, показать всем и таким образом выразить свой отказ жениху, но девушка подавляла в себе это жгучее желание и продолжала шарить в пшенице. Наконец она нащупала большое толстое мужское кольцо и под радостные возгласы окружающих надела себе на палец. Кнез нашел тоненькое колечко невесты и нанизал его себе на мизинец. Подошел Михай и три раза поменял кольца местами, пока у жениха и невесты не оказались на пальцах подходящие им по размеру кольца.

    Потом Луминица с поклоном преподнесла жениху собственноручно вышитый ею шарф и получила в ответ мешочек золотых монет²³. Теперь свадьба была уже решенным делом.

   По традиции через неделю после помолвки родители Луминицы должны были бы поехать в дом жениха, чтобы закончить там предсвадебные обряды и распить ответ жениха, то есть во время застолья окончательно договориться о различных деталях, касающихся предстоящего торжества, но кнез спешил и предложил закончить все сегодня.

   Мать взяла золотую нитку и обвязала ею соединенные вместе руку жениха и руку невесты, обмотав ниткой несколько раз запястья молодых.

   - Теперь вы никуда от меня не убежите, Луминица, - пошутил кнез и потряс их связанными вместе руками.

   Но вскоре молодых развязали и усадили рядом за стол.

   Служанки вместе с Айонелой торопливо ставили на стол блюдо за блюдом, и хоть сейчас и был пост, стол от этого не проигрывал. Богдэн достал из закромов давно припасенные ради какого-нибудь важного события несколько кувшинов дорогого вина.

   Луминица, сидя рядом с женихом, боялась даже глаза на него поднять, смущаясь своей новой ролью. Однако Богдэн и кнез весело пили вино, провозглашая тосты за их грядущее родство.

   - Мне надо будет уехать на пару недель, - заметил кнез в конце обеда.

   - Куда же вы едете, кнез? – поинтересовалась Кателуца.

   - Я бы хотел сказать, что поехал в столицу за подарками для невесты, - улыбнувшись, кнез взглянул на Луминицу, которая в продолжение всего обеда сидела, уткнувшись в свою тарелку, и вряд ли проглотила хоть кусочек. - Но, к сожалению, я должен отъехать по делам. Мне надо проверить свои восточные владения. В ближайшее время там возможны волнения куманов.

   - Вы так думаете, кнез? – спросил Богдэн. - Да, лет восемь-девять назад было восстание куманов, которые противились королевскому манифесту. Но после того как воевода Роланд Борш разбил их на озере Ход, они поуспокоились.

   - Я помню, как страшно было, когда куманы проходили мимо наших земель, - покачала головой Кателуца.

   - Говорят, что их стало в стране значительно меньше, - заметил Богдэн. - Чуть ли не половина была убита в сражении или бежала в Золотую Орду, в Добруджу и в Балику.

   - О, поверьте, Богдэн, на наш век куманов хватит. Их осталось в стране еще предостаточно. Не далее как пару лет назад куманы напали на поместье моего родственника Фомы Ченаде.

   - О боже мой! Что вы говорите! – воскликнула Кателуца.

   - Это все результат «Манифеста», изданного королем Ласло, - грустно покачал головой Богдэн. - Столько лет король Бела и принц Иштван бились за то, чтобы в стране был мир между нашими народами, и все псу под хвост. Было с самого начала понятно, что ни к чему хорошему этот закон не приведет.

   - Не понимаю, - покачала головой Кателуца. - Чем этот «Манифест» так не понравился куманам? Ну что там было такого особенного, чтобы они подняли восстание?

   - А ты, жена, если не понимаешь, так и не встревай, - недовольно пробурчал Богдэн.

   - Ну почему же, дражайший тесть? - укоризненно покачал головой кнез. - Политикой могут интересоваться не только мужчины, но и женщины. Надеюсь, что моя жена будет во всем разделять мои взгляды, идеи и занятия, - он устремил на Луминицу серьезный взгляд. – Вы интересуетесь политикой, Луминица?

   - Меня интересуют разные вещи, кнез, - робко начала девушка, однако собралась с духом и более уверенно продолжила: - Если честно, я не особо представляю, о каком «Манифесте» вы сейчас говорите. Я была слишком мала, когда все это происходило.

   - Что ж, - с улыбкой сказал кнез, - в незнании нет никакой беды. Беда таится лишь в нежелании знать. Впрочем, вы этим не страдаете, Луминица. Ваш батюшка в красках рассказал мне, с каким увлечением вы предавались различным наукам.

   Луминица смутилась и польщенно улыбнулась.

   - Я с удовольствием расскажу вам об этом «Манифесте», - кнез допил чарку вина. - А мой будущий тесть поправит меня, если я что-нибудь подзабуду. Итак, если мне не изменяет память, «Манифест», или «Грамота о куманах», была издана одиннадцать лет назад. Король Ласло преследовал этим вполне понятную цель: ассимилировать куманов в наше общество. Прошло уже около шестидесяти лет, как куманы живут рядом с нами, но и культурно, и духовно они являются чуждым нам народом.

   - А что было написано в «Манифесте»? – поинтересовалась Луминица.

   - Ну, весь документ я затрудняюсь припомнить. Он был довольно пространным и требовал от куманов определенных уступок по разным пунктам. В частности, им запрещалось поклоняться своим каменным статуям…

   - То есть они должны были стать христианами?

   - Да, это именно так и было прописано в документе: войти в лоно христианской церкви. Кроме этого, они должны были оставить кочевой образ жизни и расселиться небольшими группами в разных местах страны.

   - Странно, что король Ласло, будучи сам наполовину куманом и любя их одежду и образ жизни, решил издать такой закон. Или я что-то не понимаю? – задумчиво сказала Луминица.

   - Вы абсолютно правы, Луминица, но политика и личные пристрастия иногда сильно конфликтуют друг с другом. Возможно, что к принятию этого закона короля сильно подтолкнул легат, посланный из Рима самим папой Римским.

   - Ах, вот как, - понимающе сказала Луминица. - То есть это не было инициативой короля?

   - Боюсь, что нет. Но как бы то ни было, закон был принят, и на сейме в Тетени часть куманских аристократов, а в особенности те, кто был близок Ласло, например, его друзья Алпар и Узур, так вот, многие куманы приняли «Манифест». Кстати, в законе были и смягчающие пункты. Например, от куманов не требовалась немедленная перемена их внешнего вида. Как это там звучало?..

   Кнез на секунду задумался и поднял глаза к потолку.

   - Что-то вроде: «Они будут соответствовать всем христианским обычаям, за исключением бритья бороды, обрезания волос и ношения одежды их покроя, кои обычаи высокочтимый отец господин легат ради наших настоятельных просьб согласился с мягкой отеческой добротой не понуждать их менять против их воли». Изящно выражено, не так ли? – в голосе кнеза прозвучала мягкая ирония.

   - Очень любезно со стороны господина легата было оставить бедным куманам хотя бы их одежду и прическу, - сыронизировала Луминица.

   Кнез улыбнулся.

   - Вы не согласны с этим законом, Луминица?

   Луминица хотела было промолчать, но потом не сдержалась и решила высказаться.

   - Кнез, а как бы вы почувствовали себя, если бы кто-то со стороны приказал вам оставить веру отцов, сменить одежду, прически, а еще и жить там, где укажут? Не знаю, как вы, а я была бы крайне возмущена, если не сказать озлоблена. Возможно, я бы тоже стала отстаивать с оружием в руках право на ту жизнь, к какой привыкла. А если бы к тому же подобный закон исходил от человека, который сам по крови наполовину тебе брат, который еще вчера гонял с тобой на охоте и спал в твоей юрте, то я бы восприняла это как предательство.

   Луминица выпалила свою тираду на одном дыхании. Мать едва заметно покачала головой, осуждая ее горячность. Кнез молчал, с улыбкой глядя на девушку.

   - Я вижу, что нам будет о чем поговорить и поспорить, когда мы станем супругами, Луминица.

   Луминица тут же застыла и пожалела о своей откровенности.

   - Кнез, - спросил Богдэн, - но почему вы думаете, что именно сейчас могут быть волнения?

   - Я не могу знать наверняка, - объяснил кнез, - но мне не хотелось бы сразу после свадьбы уезжать и бросать в одиночестве свою прекрасную жену. Предпочитаю покончить с этим сейчас.

   - А как же свадьба, кнез? – забеспокоилась Кателуца. - Вы не задержитесь?

   - Не волнуйтесь, я уверен, что до назначенного срока вернусь. Вы успеете подготовиться?

   - О, конечно, кнез, не беспокойтесь. Невеста будет готова в срок.

   Богдэн с улыбкой посмотрел на дочь. Кнез тоже перевел взгляд на Луминицу, которая покраснела и потупила голову.

   - Ну и прекрасно, - кнез кивнул головой. - Что ж… Все финансовые вопросы, церковь, обряд венчания, а также свадебный пир и прочие детали мы уже обговорили, поэтому мне остается только поблагодарить вас за угощение и попрощаться.

   Все встали из-за стола.

   - Надеюсь, моя невеста не откажется немного проводить меня, - скорее потребовал, чем попросил кнез.

   - Нет, конечно, о чем речь! – тут же заявила Кателуца. - Луминица, дорогая, проводи нашего гостя.

   Луминица молча кивнула и пошла накинуть дулумэ.

   Луминица осталась впервые наедине с кнезом. Ей было страшно, стыдно, и озноб пробегал у нее по спине.

   Кнез шел молча и наблюдал за невестой.

   - Надеюсь, Луминица, вы не слишком удивились, когда узнали, что мой выбор пал на вас?

   Луминица испуганно вскинула глаза, но снова тут же потупилась.

   - Напротив, кнез, - сказала она робко. - Это была для меня полная неожиданность.

   - Вот как? Да, конечно, я мог бы выбрать себе невесту и из более богатой и знатной семьи. Я думаю, вы это понимаете.

   - Разумеется, кнез, вся семья осознает исключительную честь, которую вы оказываете нам, предложив породниться, - принужденно сказала девушка.

   - Род Тордешей тоже старинный, - продолжал кнез, как будто разговаривая сам с собой. - Хотя, если мне не изменяет память, подняться Тордеши смогли лет сто пятьдесят тому назад. Я помню одного Тордеша… Впрочем все достижения предприимчивого представителя вашей семьи были почти сведены на нет его потомками. Да и ваш батюшка…

   - Что - мой отец?..

   - Ваш батюшка, Луминица, не во гнев будет сказано, не особо преуспел в продвижении вверх. Его даже не позвали в Опришан на дворянское собрание.

   Луминица в душе вскипела. Стрела кнеза попала в цель. Луминица помнила, как был обижен отец, когда его не пригласили два года назад на первое дворянское собрание, которое проводилось в окрестностях Турды. Судя по всему, при выборе участников во главу угла ставился размер владений, поэтому отца и прочих таких же мелкопоместных дворян обошли вниманием. Горечь осталась в прошлом, но сейчас Луминица была возмущена подобными уничижительными тирадами из уст кнеза. Однако возразить не посмела и предпочла промолчать.

   - Однако вы, Луминица, можете исправить положение дел. Вы красивы – хотя, поверьте, я выбрал вас не из-за одной вашей красоты – вы к тому же умны и любознательны. Я вижу в вас все зачатки, которые сделают вас подходящей для меня наперсницей.

   - Что вы хотите от меня, кнез? – спросила Луминица в томлении.

   - Что я хочу?

   Кнез рассмеялся, остановился на месте и повернулся к девушке.

   - Для начала я хочу, чтобы вы посмотрели на меня.

   Двумя пальцами кнез коснулся подбородка Луминицы и приподнял ей голову.

   - Посмотрите на меня! – повелительно сказал он.

   Дрожащая Луминица с трудом вскинула глаза, на которые наворачивались слезы смущения, и посмотрела на кнеза.

   Его темные глаза жадно, испытывающе и проницательно впивались в ее лицо.

   - Какие у вас необычные, прозрачно-зеленые глаза, Луминица! В них отражается вся ваша душа – прекрасная и еще по-детски наивная. Я встречал мало существ, сходных с вами по очарованию красоты и ума. Мы не так уж много общались с вами, но даже эти короткие минуты разговора многое мне сказали. Вскоре зрелость придет к вам, а детская наивность оставит. Но очарование, я надеюсь, останется. А возможно, и усилится вместе с развитием вашей женственности.

   Кнез помолчал немного, продолжая пристально разглядывать девушку. Луминица боялась пошевелиться и страдала, не в силах сопротивляться воле этого мужчины. Она чувствовала, как слезы постепенно начинают застилать глаза, и властное лицо кнеза становится расплывчатым и смутно видным.

   - Вы еще сущее дитя, Луминица, - снисходительно бросил кнез и наконец отпустил девушку.

   Луминица стояла, вся во власти непонятного транса. Голова у нее кружилась.

   - Что я хочу? – повторил кнез. - От своей жены я прежде всего хочу полного повиновения.

   - Да, кнез, - еле слышным голосом пролепетала Луминица и поклонилась.

   - Что ж, для начала и этого достаточно, - весело сказал кнез и кивнул слугам, которые поспешно подвели к нему коня.

   - Вскоре наша свадьба, Луминица. Я позвал много важных гостей. Надеюсь, моя невеста будет ослепительно прекрасна на свадебном пиру. Подойдите ко мне! - повелительно произнес он.

   Луминица шагнула вперед.

   - Ближе!

   Смущенная Луминица подошла и встала перед кнезом.

   - Луминица, дорогая, мы встретимся уже только в церкви. Я буду с нетерпением ждать этого дня, - кнез наклонился к самому уху Луминицы и прошептал: - И не слушайте, ради Бога, ничего, что вам будут рассказывать о брачной ночи. Я сам вам все расскажу. И покажу.

   Луминица побледнела и тут же багрово покраснела.

   - Ну не волнуйтесь так, милая. Если хотите, всю ночь напролет я буду рассказывать вам что-нибудь о созвездиях. Вдруг вас это успокоит.

   Кнез весело рассмеялся, потом поцеловал Луминицу в лоб и вскочил на коня. Луминицу обдало конским запахом, и вот кнез со слугами уже скрылись из вида.

   Луминица смотрела им вслед. Ее бил озноб, и она крепко стиснула руки, чтобы унять дрожь во всем теле. Поцелуй кнеза горел на ее лбу, как ожог. Этот человек одновременно пугал ее, лишал воли и приводил в волнение, объяснить которое она не могла. «Это мой будущий муж», - сказала она себе обреченным тоном, но значение этих слов никак не хотело проникнуть в ее сознание.

   23 Передача жениху платка (иногда вместе с венком) символически означало дарение будущему мужу девичьей невинности, а деньги в свою очередь были своеобразной платой за целомудрие невесты.

ГЛАВА XIV Слухи

   Возвращаться в дом Луминице не хотелось. Сейчас, вся во власти смешанных чувств, она не чувствовала себя в силах выслушивать вопросы матери, шутки и подтрунивание братьев и ощущать на себе завистливые и недоброжелательные взгляды Виорики. Со дня сватовства сестры не разговаривали, ограничиваясь холодными приветствиями и ничего не значащими фразами.

   Луминица решила побыть одна наедине в саду и прийти в себя. В глубине сада было их любимое с сестрой место – поваленное дерево, которое, обстругав, превратили в скамейку. Заросли орешника так буйно разрослись вокруг, что «девичий секрет», как называли это место насмешливо братья, совсем скрывался от взгляда посторонних. В детстве Луминица и Виорика играли там в куклы, прятались от наказания и поверяли друг другу свои тайны.

   Сейчас на ветках деревьев еще только начинали набухать клейкие листочки, и «девичий секрет» насквозь просматривался. Еще издали Луминица увидела, что на поваленном дереве сидит Виорика.

   Первым ее побуждением было неслышно удалиться, чтобы не затевать новых ссор. Однако она увидела, что сестра сидит, уткнувшись в колени, и ее плечи мелко вздрагивают.

   Острая жалость завладела Луминицей. Подбежав к сестре, она присела на корточки и обняла плачущую Виорику.

   - Почему? За что? – невнятно сквозь слезы пыталась сказать Виорика, и ее тело сотрясалось от рыданий.

   - Виорика, посмотри на меня! Ну пожалуйста! – умоляла Луминица. - Прости, я же ни в чем не виновата перед тобой!

   Виорика продолжала плакать и грубо отталкивала Луминицу.

   - Уходи! Уходи! Я не хочу с тобой разговаривать. Оставь меня!

   Но Луминица продолжала гладить сестру по плечу, и слезы жалости потекли по ее лицу.

   Услышав, как Луминица шмыгает носом, Виорика подняла зареванное лицо, и ее обвиняющие глаза столкнулись с нежным страдающим взглядом сестры.

   - Виорика, прости меня. Я не хотела этого, видит Бог, - умоляла ее Луминица.

   - Почему все тебе?! Ну почему все всегда тебе? «Ах, Луминица! Ах, как она талантлива! Ах, как она умна! Ах, это моя лучшая ученица!» Ах-ах-ах! Отец всегда баловал тебя больше других. Носился, как с писаной торбой. А сейчас и кнез! Чем я хуже? Что я, уродка какая? Или дура полная?

   - Виорика, ты не хуже меня, нет, ты даже красивее меня. По крайней мере, мне так кажется. И не глупее. Как тебе это могло прийти в голову?

   - Да, конечно! И Йонуц, и Марку, да и ты тоже только подсмеиваетесь надо мной. А что смешного? Что я такого делаю? Ну хочу я выйти замуж, своим домом жить. Что же в этом плохого? Зачем же так жестоко…

   И Виорика снова буйно разрыдалась. Луминица хотела успокоить ее, но понимала, что Виорике надо высказаться и выговориться. Она молча сидела и старалась поймать руки сестры, чтобы погладить их и поцеловать. Но Виорика отбивалась от ласк Луминицы.

   - А теперь еще и этот позор! Младшую сестру выдают раньше старшей! Слухи пойдут. Начнут меня считать уродкой какой или дурой полной. Которую замуж нельзя взять… О Господи, за что мне все это? Чем я Тебя прогневила? – страстно выкрикнула Виорика и снова разрыдалась.