Огненная магнолия. Тори Халимендис

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА ПЕРВАЯ
• ГЛАВА ВТОРАЯ
• ГЛАВА ТРЕТЬЯ
• ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
• ГЛАВА ПЯТАЯ
• ГЛАВА ШЕСТАЯ
• ГЛАВА СЕДЬМАЯ
• ГЛАВА ВОСЬМАЯ
• ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
• ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
• ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
• ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
• ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
• ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
• ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
• ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
• ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
• ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
• ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
• ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Магический дар – проклятие для того, кто родился в одном из Трех Королевств. Чтобы не стать жертвой храмовников, мне пришлось бежать из родного дома в Либертину. Превратиться из знатной леди в актерку-танцовщицу. Надеть маску и взять себе новое имя. Но прошлое не отпускает, первая любовь не забывается, а таинственный незнакомец одновременно привлекает и пугает. Мне предстоит встретиться лицом к лицу с мечтами и страхами, чтобы сделать самый важный выбор в жизни.

ПРОЛОГ

К Морским воротам Вольного города наше утлое суденышко подошло на закате. Ледяной ветер пронизывал до костей, соленые брызги иссекали лица, но никто не спешил уйти с палубы.

    – Вдруг не успеем? – волновалась Катарина и куталась плотнее в вылинявший плащ с заплатками на рукавах.

    – Должны успеть, – пообещала я, хотя сама вовсе не ощущала уверенности.

    Со стражей еще станется натянуть цепи прямо перед носом «Чайки», и тогда нам придется ночевать в море. А так хотелось уже сегодня избавиться от опротивевшей качки, ступить на твердую землю!

    – Хорошо бы, – вздохнула Катарина и сдула упавшую на нос рыжую прядь. – У меня есть один адресок, старый Берт продал. Сразу туда и пойду, наймусь в куртизанки.

    Верн, загорелый дочерна, белозубый, с перебитым носом и пшеничными волосами, хохотнул.

    – Наймись лучше в поломойки, пигалица! Послушай умного человека.

    – Много ты понимаешь! В Вольном городе куртизанки – не то, что ваши портовые девки! Они живут в роскоши, спят на мягких перинах, едят на серебряных блюдах. У них даже собственные особняки имеются со слугами, так-то! Они – почти как знатные дамы Трех Королевств, только еще лучше!

    Верн только презрительно фыркнул и отвернулся, а Катарина робко дернула меня за рукав.

    – Маргерит, – зашептала горячо, – послушай, Маргерит, давай вместе пойдем, а? Вместе – оно не так боязно, как одной.

    Я покачала головой.

    – Прости, но нет. Я не могу.

    Катарина поняла мой отказ по-своему.

    – Адресок-то верный, ты не сомневайся. Старый Берт не обманет, это тебе кто хочешь в Гнилой Запруди подтвердит.

    – Не могу, – повторила я. – У меня в Либертине свои дела.

    Карие глаза сощурились.

    – Дела-а-а? Да какие у тебя могут быть дела, а, Маргерит? Все едут в Вольный город лишь по одному делу: разбогатеть хотят. Думаешь, что сыщешь себе местечко получше моего? Ха!

    Я молча отвернулась и устремила взгляд на приближающиеся высокие колонны, увенчанные скульптурами огромных птиц с человеческими лицами. Символы Либертины, сильвеи, смотрели на путников настороженно и подозрительно. Не доверяли пришлым.

    Правильно сделала умница Катарина, что не поверила мне. Я действительно ее обманула, вот только не сейчас. В Вольный город меня и впрямь привело важное дело. Но Маргерит – вовсе не мое имя. Звали меня иначе.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Три месяца спустя

    Языки пламени взметнулись и опали, погаснув. После яркого света темнота казалась непроницаемой, но ноги отлично помнили путь, и за кулисами я оказалась за мгновение до того, как тишина взорвалась грохотом аплодисментов. Обессилено упала в потертое кресло в углу и с благодарностью приняла из рук молоденькой прислужницы Молли кружку. Теплый травяной отвар смягчил пересохшее горло, и я выпила его жадными глотками.

    – Устала? – сочувствующе спросила Молли.

    Я кивнула, хоть и знала, что последует за этим. Но толку скрывать собственную слабость? Все равно ведь не держусь на ногах после представления, и об этом известно всем в театре, от актерок до мыши, шуршащей в углу.

    – А ведь могла бы жить в роскоши, – доверительно зашептала Молли. – Спать до полудня на пуховой перине, а сюда приходить, чтобы в ложе покрасоваться. Подумай хорошенько. Ты вон совсем бледная стала и исхудала – думаешь, я не замечаю? Это счастье, что такой человек обратил на тебя свое внимание! Да любая бы босиком побежала, позови он!

    Я стянула черную бархатную полумаску, откинула голову и закрыла глаза. Этот разговор Молли затевала с завидным постоянством, не скрывая, что за мое согласие важный человек, торговец шелковыми коврами, посулил ей немалое вознаграждение.

    – Станешь жить, как знатная леди, – продолжала она соблазнять свистящим шепотом – боялась, что кто-нибудь услышит и донесет владельцу театра.

    За подобные речи тот и на улицу выгнать мог, ведь каждое мое выступление собирало полный зал. Мне удалось придумать нечто новое, неизбитое, а до свежих впечатлений горожане были жадны, словно неизбалованные дети. Конечно, рано или поздно у меня появятся подражательницы, но к тому времени я намеревалась уже достичь своей цели и покинуть театр.

    Интересно, что сказала бы малютка Молли, знай она, что я и была знатной леди в той, прошлой жизни, до побега в Либертину? И спала на пуховой перине, вот только валяться в кровати до полудня мне никто не позволял. И носила платья из тончайшей шерсти, из мягкого бархата и даже из яркого восточного шелка, за который в моем родном краю платили золотом едва ли не по весу. И жениха отец подыскал мне знатного и богатого, вот только спросить моего согласия не удосужился. Но покинула родной дом я вовсе не из-за грядущего брака.

    В Либертине привечают магов, о том известно всем. Не ставят клейма, не отдают в храм. Потому-то жрецы Трех Королевств дружно осуждают с амвонов Вольный город, а жителей его именуют нечестивцами и грозят им божественными карами. Вот только у Либертины свои небесные покровители, и они заботятся о вверенном им краем куда лучше, чем боги моей родины – о своем. О богатствах Вольного города ходят легенды.

    Силы медленно возвращались. Я раскрыла ладонь и полюбовалась на крохотный дрожащий огонек. Молли тоже уставилась на него, словно зачарованная. Прежде одаренные маги в актерки не шли, брезговали, поэтому Огненная Магнолия и стала местной знаменитостью. Танцевать умеют многие, голосом меня боги наградили пусть приятным и мелодичным, но не самым звучным, зато представление с языками пламени неизменно приводило публику в восторг. Такого Либертина прежде не видала.

    Огонек мигнул и медленно истаял, и Молли отмерла, снова зашептала жарко:

    – Ты послушай-то меня, послушай, не кривись, я дело говорю. Сопливой девчонкой сюда пришла актеркам прислуживать, навидалась всякого. И так тебе скажу: те, кто кочевряжился, локти потом кусал, да поздно было. Это сейчас о тебе говорит вся Либертина, а что будет потом? Через год, через два? Не знаешь? А я тебе скажу.

    Где-то внизу звякнул колокольчик, оборвав ее речь. Я встрепенулась.

    – Лодка. Принеси мой плащ, Молли, будь любезна.

    Она вздохнула, поняв, что дальше слушать ее уговоры я не стану. Но все-таки не удержалась и шепнула мне на прощание:

    – А ты все же подумай, пока не поздно. Ты не из местных, жизни здешней не знаешь. А я дело говорю, сама скоро убедишься.

    В словах малютки Молли, несомненно, была доля истины, думала я, пока небольшая лодка неспешно скользила по темной глади канала. Звезда модной актерки ярко горит, но быстро сгорает, оставляя за собой тьму безвестности и прозябания. Я и сама видела их, бывших знаменитых красавиц, от которых сходил некогда с ума весь Вольный город. Сейчас они радовались жалким подачкам в виде крохотных ролей и тщились найти покровителей, чтобы вернуть хоть крохи былой безмятежной жизни. Пусть не год и не два, как пророчествовала Молли, но дольше десяти лет, насколько мне известно, на вершине славы не удержалась ни одна из них. Но мне и не требовалось столько времени. Мой план близился к завершению – об Огненной Магнолии говорил весь город. Рано или поздно слухи о хрупкой блондинке в черной маске, что танцует с языками пламени, дойдут и до того человека, которого я разыскивала. И он непременно явится, чтобы посмотреть на новую знаменитость. И узнает меня. Не сможет не узнать, пусть и прошло столько лет. И все сразу станет хорошо.

    Лодка свернула с широкого канала, освещенного огнями роскошных палаццо, в боковой, узкий и темный. Жилье я себе сняла пусть и не на окраине, но от центра все же далековато – предусмотрительно берегла деньги. Из дома удалось захватить не так уж и много: небольшой мешочек с монетами да несколько украшений не из самых дорогих. Брала свое, то, что принадлежало по праву. Подарки отца: серьги с янтарем, еще одни – с мелкими сапфирами, несколько браслетов с эмалевыми вставками, нить жемчуга. Вот и все мое богатство. Могла бы стащить у мачехи ключ от комнаты, где хранились настоящие ценности, но побоялась: леди Мария запросто объявила бы меня воровкой и отправила на поиски сбежавшей падчерицы весь замковый гарнизон. А так, уверена, она молчала о моем исчезновении до возвращения отца. Если беглянку не поймают, то и приданое отдавать не придется, а ведь большая часть драгоценностей из той самой комнаты некогда принадлежала моей матери и предназначалась мне. Теперь достанется леди Марии и ее дочерям, но за свободу никакой платы не жалко.

    Признаться, я очень надеялась на свой дар, думала, смогу зарабатывать с его помощью. Вот только в Либертине выяснилось, что маг из меня не самый сильный, да еще и необученный, поэтому все, что мне предлагали, сводилось к заполнению огнем специальных сфер, используемых для освещения и прочих бытовых нужд. Меня бы и такая работа устроила, вот только поиски в этом случае грозили затянуться. Через пару недель жизни в Вольном городе я убедилась, что разыскать здесь человека может и проще, чем иголку в стоге сена, но все равно не так-то и легко. План пришлось изменить, и вскоре я впервые вышла на сцену театра, окруженная языками пламени. Условие владельцу поставила только одно: он не пытается узнать моего настоящего имени. Он пожал плечами и согласился без раздумий. Уже потом я узнала, что многие здесь скрывают свои имена. Не только в театре, во всей Либертине. Вольный город оказался городом масок и иллюзий, городом фальши и лжи. Но мне ли жаловаться? Даже сейчас, в сереющих предрассветных сумерках, мое лицо надежно скрывала полумаска, а кроме нее – еще и низко надвинутый капюшон. Возможно, лодочник и подозревал, кого везет по узким каналам, но догадки свои держал при себе и заговаривать со мной не пытался.

    Дома теснились вдоль узкого канала, полутьму разгонял лишь фонарь на носу нашей лодки. И все-таки мне почудилось, будто я уловила какое-то движение. Резко, так, что суденышко качнулось, повернулась вправо.

    – Госпожа! – предостерегающе окликнул меня лодочник.

    Непонятный испуг сковал все мое тело. Я замерла, застыла изваянием и смогла только прошептать:

    – Кто это?

    – Где, госпожа?

    – Там, справа. Видишь?

    Лодочник приподнял шест и тоже повернул голову.

    – Нет, госпожа. Да нет там никого, почудилось тебе. Примерещилось. Спят все, а что до гуляющих – сама ведь видишь, негде здесь гулять.

    Он был прав: вдоль канала тянулся только узенький причал с пришвартованными к нему лодчонками, и сразу на него выходили фасады домов. Вряд ли бы кому-нибудь взбрело в голову прогуливаться по столь неудобной улочке. И все же мне казалось, что кто-то скрывается там, в сумраке. Кто-то, кто не сводит с меня глаз. Этот взгляд, настойчивый, сверлящий, я ощущала спиной до тех пор, пока мы не свернули в очередной раз. И лишь избавившись от него, почувствовала, что сковавшее меня оцепенение прошло. Возможность двигаться снова вернулась ко мне, вот только странный страх, пронзивший сердце ледяной иглой, почему-то не исчез. Теперь к нему добавилось еще и тревожное предчувствие, ожидание чего-то необратимого. И долго, до самого восхода солнца не покидало меня, терзало и не давало уснуть. Лишь проникшие в спальню первые яркие лучи развеяли ночной морок и прогнали дурные мысли, и тогда мне удалось наконец-то забыться беспокойным сном.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Причал у портика палаццо Марко Чентурри, правителя Либертины, освещали яркие фонари. Распахнувшие крылья сильвеи, символы города, хищно взирали с крыши, готовые в любой момент сорваться с места и растерзать недоброжелателя хозяина. Только что прибывший гость бросил на них привычный взгляд и едва заметно поморщился. Он-то прекрасно знал о том, что далеко не все древние легенды лгали. Некогда сильвеи и впрямь оживали, но в последний раз это случилось столь давно, что среди живых не осталось и прапраправнуков свидетелей тех событий. Ребенком Романо не раз застывал и всматривался в мраморные изваяния в надежде увидеть, как шелохнутся хотя бы перья на крыльях. Но нет, похоже, защитники Вольного города окаменели навечно.

    Дворецкий с поклоном распахнул перед гостем двери и сообщил:

    – Молодой хозяин ожидает в кабинете, господин.

    Молодым хозяином слуги звали зятя дона Марко, Лорана – или Лоренцо, как переиначили его имя на свой лад либертинцы. Ни у кого в городе, от самых богатых купцов и до самых последних нищих, не имелось ни малейшего сомнения в том, кто на самом деле правит Либертиной. Дон Марко сильно сдал за последние годы, не постарел даже – одряхлел. Он с трудом, опираясь на палку, переставлял подагрические ноги, а во время торжественных служений мог начать клевать носом. Но он все еще оставался доном – а следующим, вне всякого сомнения, изберут мужа его единственной дочери. Пусть и чужак, пришлый, но Лоренцо ухитрился всего за несколько лет забрать власть над всем городом, обзавестись должниками и просто доброжелателями, шпионами и соглядатаями. Романо даже удивляло то, что в жилах его приятеля течет кровь подданного Трех Королевств. По духу Лоренцо был истинным либертинцем, хитрым, изворотливым и… да, и коварным, чего уж тут скрывать.

    И еще он обладал магией. Для уроженца одного из Королевств дар его был на редкость сильным. Удивительным для края глупцов, столетиями истреблявших магов. Даже сейчас, когда перестали пылать костры инквизиции, появление в семье одаренного ребенка считалось позором. Таких детей забирали в храмы, а после определяли либо в святые отцы, либо на королевскую службу. Те, кто поудачливее, сбегали от эдакой чести в Вольный город, и Романо, как и прочие горожане, насмотрелся на беглецов вдоволь. Слабосильные, необученные, они годились лишь для черновых работ. Но зять дона Марко отличался от своих бывших сограждан и в этом. Если честно, он вообще мало походил на кого-либо из знакомых Романо.

    Вот и сейчас, в столь раннее время, Лоренцо встретил приятеля не на террасе, откуда так приятно любоваться восходом, и не в столовой за чашечкой утреннего кофе. Рабочий стол в его кабинете был завален бумагами, а сам Лоренцо что-то подсчитывал, выписывая трехзначные цифры в столбик. Увидев приятеля, он отложил перо и улыбнулся, заправил за ухо упавшую на лицо прядь темных волос. Даже внешне он был неотличим от коренного либертинца: светлая кожа, резкие черты лица и жгучий взгляд темно-карих глаз.

    – Поверить не могу, что ты встаешь в такую рань и сразу же принимаешься за работу, – вместо приветствия произнес Романо.

    – Зато ты, судя по одежде, еще не ложился, – заметил Лоренцо. – Весело провел ночь?

    Романо без приглашения плюхнулся в кресло и взмахнул рукой.

    – Я водил Бьянку в театр, а потом мы отправились в то милое местечко, ну, ты знаешь, да? Вели подать кофе, а то глаза слипаются, и я расскажу тебе кое-что интересное.

    Кофе принесли почти мгновенно, крепкий, сладкий, обжигающий. Дон Марко хорошо вышколил слуг: те словно предугадывали желание хозяев и их гостей и молниеносно исполняли все приказы. Романо сделал глоток и зажмурился от наслаждения.

    – Должно быть, у тебя действительно важные новости, если ты отправился не в постель, а ко мне, – заметил Лоренцо.

    Романо отставил чашку, лениво потянулся и усмехнулся.

    – В постель? О, друг мой, да я только что из постели – и да, сразу к тебе.

    – Так рассказывай! Это связано с Карло? Ты обсудил с ним…

    Романо вскинул руки, призывая приятеля к молчанию.

    – Нет-нет, стал бы я тревожить тебя в такую рань из-за старикана? Хотя мы действительно виделись и переговорили, и хитрый лис, кажется, склонен принять твое предложение – но всячески делал вид, будто не слишком заинтересован. Но я не хочу говорить о Карло в этот прекрасный рассветный час, о нет! Это раннее утро слишком хорошо для того, чтобы портить его упоминаниями особей не слишком приятных, пусть и полезных.

    Лоренцо едва заметно поморщился. Несмотря на годы, прожитые в Либертине, и статус ее негласного правителя, его все еще раздражали те цветистые обороты речи, к которым частенько прибегали местные жители. Сам он предпочитал при встречах переходить сразу к делу – и эта его привычка порой встречала непонимание.

    – Значит, ты хочешь поговорить об особе приятной, но бесполезной? – не без сарказма уточнил он.

    Романо рассмеялся и допил кофе.

    – Именно так, друг мой, именно так. Как я уже упоминал, ночью я был в театре. И видел нашу новую знаменитость, ту самую Огненную Магнолию.

    Теперь уже Лоренцо не счел нужным скрыть раздражение.

    – И ты заявился ко мне, чтобы обсудить очередную актерку? Прости, меня не интересуют все эти легкодоступные девицы. Если ты позабыл, я женат, и женат счастливо.

    И он жестом указал на портрет на стене. С него надменно взирала огненноволосая черноглазая красавица – госпожа Лаура Чентурри. После свадьбы Лоренцо стал называться фамилией жены, желая не то выглядеть почти коренным либертинцем, не то подчеркнуть свою близость к дону.

    – Так я вовсе не подбиваю тебя на измену, – легкомысленно отмахнулся Романо, бросив мимолетный взгляд на портрет – с Лаурой он был знаком с детских лет. – К тому же поговаривают, что эта Магнолия вовсе не из доступных девок. Напротив, она отказывает всем, кто пытался к ней подступиться.

    Лоренцо поморщился.

    – Да брось! Неприступная актерка – таких не бывает.

    – А вот представь себе, друг мой! Она отвергла даже купца Сферано, а уж о его-то щедрости к пассиям ходят легенды. Помнишь тот фонтан?

    – Такое забудешь, как же.

    И приятели дружно расхохотались.

    Фонтан из вина, устроенный два года назад эксцентричным купцом в собственном патио, чтобы поразить тогдашнюю фаворитку, вся Либертина запомнила надолго. Эта выходка вызвала столько пересудов, обросла такими нелепыми слухами, что даже присутствовавшие на том балу уже почти не сомневались, будто содержанка Сферано и ее подружки купались в том фонтане полуобнаженными.

    – Так вот, Магнолия вернула Сферано все его подарки, – отсмеявшись, вернулся к прежней теме Романо. – Теперь-то ты понимаешь, почему мне так не терпелось взглянуть на этакое чудо?

    – И как? – невольно заинтересовался Лоренцо. – Стоила ли она потраченного времени?

    Лицо его приятеля приобрело мечтательное выражение.

    – Поверь, друг мой, такую женщину не забудешь, раз увидев, хоть она и не снимает маску. Но к чему мне ее лицо? Так даже занимательнее. Зато вот здесь и вот здесь, – Романо экспрессивно очертил в воздухе изгибы, – все замечательно, уверяю тебя.

    Лоренцо хмыкнул.

    – Поверю тебе на слово, это ведь ты у нас известный ценитель женской красоты.

    – А еще, – продолжил тот, – у нее очень редкий оттенок волос. Никогда прежде не видел такого. Словно расплавленное серебро.

    От этих слов Лоренцо дернулся, будто от неожиданного удара.

    – Как ты сказал?

    – Сказал, что она – удивительная красавица. Даже если лицо ее обезображено – в чем лично я сильно сомневаюсь, хотя такие слухи и ходят.

    – Нет, не это! О цвете ее волос! Повтори!

    Романо резко выпрямился в кресле.

    – Сказал, что они похожи на серебро.

    – Лунное серебро?

    – Нет, расплавленное. Хотя твое сравнение даже лучше. Но что с тобой, друг мой?

    Лоренцо мотнул головой, но вид у нее был растерянный.

    – Нет, ничего. Ничего. Просто совпадение.

    – Да о чем ты? – встревожился Романо.

    Никогда прежде не видел он своего друга в таком состоянии. Всегда, в разгар ли развеселого хмельного кутежа или же в напряженные моменты важных переговоров, тот оставался холодным и слегка отстраненным. А сейчас темные глаза лихорадочно блестели, лицо побледнело, а пальцы безостановочно сминали плотный лист бумаги. Перехватив недоумевающий взгляд гостя, Лоренцо моргнул и положил многострадальный листок на стол, неуклюже попытался разгладить.

    – Не обращай внимания. Твои слова напомнили о… неважно. Это все осталось в прошлой жизни. Забудь. Сейчас я велю подать еще кофе, и ты расскажешь мне, о чем вы договорились с Карло.

    Столь резкая смена темы удивила Романо.

    – Друг мой, старикан Карло и дела подождут. Ради них я бы точно не спешил к тебе. Мы ведь говорили…

    – Хватит, – отрывисто перебил его Лоренцо. – Отвлеклись – и довольно. Пора возвращаться к работе.

    Романо в недоумении пожал плечами. Он так и не понял, что именно вызвало такое раздражение у его приятеля, но по опыту знал: спорить бесполезно. Если уж Лоренцо Чентурри что-то надумал, то заставить его свернуть с выбранного пути бесполезно. Даже в мелочах.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Неосторожно брошенные слова всколыхнули воспоминания. Давние, полустертые, старательно загоняемые в самые потаенные уголки памяти. Вызывающие неловкость, смущение и… да, что уж скрывать, и стыд.

    Это все ничего не значило, говорил он себе. Ни-че-го. Всего лишь детская дружба, наивная и невинная. Но как же некстати Романо напомнил о ней, о девочке с волосами цвета лунного серебра и ярко-синими глазами!

    Лоран знал, что надеяться ему не на что. Всегда знал. С самого начала, с юных лет. Он – сын стюарда, она – дочь владетельного лорда. И оба они чувствовали себя одинокими и никому не нужными в огромном мрачном замке из серого камня. Мачеха недолюбливала маленькую Миранду, живое напоминание о предшественнице, которую супруг любил куда больше, чем вторую жену. Любил так сильно, что чувство это не угасло с годами, и леди Марии доставались лишь жалкие крохи его внимания. Лорду-отцу было больно смотреть на копию покинувшей его возлюбленной. Слуги относились к малышке хорошо, но у них хватало забот и без возни с ребенком. А Лоран… Лоран давным-давно понял, отчего его в собственной семье терпеть не могут. Мать его выходила замуж, будучи уже в тягости, но приданое за ней давали хорошее, вот замковый стюард и польстился. Но вот мальчишку возненавидел со дня его появления на свет, шпынял и щедро одаривал подзатыльниками. А мать не заступалась, ей тоже неприятно было, что напоминание об ошибке юности постоянно маячит перед глазами. Тем более, что в семье появились и другие дети, в законности происхождения которых сомнений ни у кого не возникало.

    Он же отличался от них, единоутробных братьев и сестер, и отличался сильно. Выделялся не только странной внешностью, непривычной в северном краю светловолосых и светлоглазых жителей, но и диковатой мрачностью, и целеустремленностью, а попросту – упрямством. Он никогда не хныкал и не жаловался, лишь обжигал обидчика яростным взглядом темных глаз. Отчим от этого лишь распалялся сильнее, порой совсем зверел, но ни разу ему не удалось довести Лорана до рыданий, как он ни старался.

    Отношение к малявке поначалу было снисходительно-покровительственным. Все-таки когда тебе двенадцать, ты кажешься самому себе совсем уж взрослым, а восьмилетка представляется сущим ребенком. И Лоран опекал Миранду, заботился о ней, как умел. Лазал вместе с ней по деревьям и стенам: дочери лорда крепко доставалось за такое времяпрепровождение, но она ни разу не выдала товарища по играм. Учил удить рыбу в неширокой стремительной речушке. Развлекал выдуманными историями. Она смотрела на него снизу вверх огромными синими глазищами, и во взгляде ее отчетливо читалось восхищение.

    В четырнадцать он впервые влюбился. Нет, даже не влюбился, так, увлекся. Милашка Рози помогала на кухне и всегда была не против пообжиматься по вечерам с красивым парнем, да еще и сыном стюарда. Лоран дарил ей всякую ерунду: ленты, леденцы с ярмарки, орехи, и дуреха радовалась так, словно он осыпал ее золотом. Тогда он находил это ужасно милым. Вот только у малявки невесть почему глаза постоянно были на мокром месте. Когда же он прижал ее к стенке, то уставилась на него – лицо бледное, губы искусаны, глазищи горят синим огнем – и выпалила:

    – Ты на ней женишься?

    – На ком? – опешил он.

    – На Рози, на ком же еще. Или у тебя несколько подружек?

    Он расхохотался и щелкнул ее по носу. Цену Рози к тому моменту Лоран уже выяснил: две шелковые ленты и сережки с кораллами – и красотка готова задрать юбку.

    – У меня одна подружка – ты. Других друзей нет, да мне и не надо. Поняла, Мира?

    Она зажмурилась и мотнула головой.

    – Я не в том смысле. Ну, ты же знаешь.

    Конечно, он-то знал. А вот ей о таких вещах думать пока что было рановато. И он щелкнул ее по носу еще разок и пообещал с важной серьезностью:

    – Вот вырастешь – разберемся.

    Она вцепилась в его ладонь дрожащими ледяными пальчиками и срывающимся голосом произнесла:

    – Мне никто, кроме тебя, не нужен. Даже когда вырасту. Так и знай!

    А он только рассмеялся. Дурак, что говорить.

    Магия в нем проснулась поздно, к девятнадцати годам. Зато и прорвалась удивительной, невиданной в здешних краях силах. И все из-за малявки. Ей уже исполнилось пятнадцать, и на нее, тоненькую, хрупкую, с бледным изящным личиком, огромными синими глазищами и волосами цвета лунного серебра, давно засматривались парни. А тут еще к лорду прибыл друг и прихватил с собой сыновей. Вот с одним из них Лоран и застал Миранду. Ничего такого, разумеется, они не делали, просто держались за руки, но очень уж не понравился Лорану тот взгляд, которым благородный хлыщ пожирал малявку. Его малявку! Внутри взметнулась черная волна, вырвалась наружу, смела, смяла, впечатала в замковую стену ненавистного тщедушного блондинчика.

    Скандал вышел знатный. Друг лорда – уже бывший, надо понимать, друг – требовал казни осмелившегося поднять руку на его драгоценного сынка простолюдина. И лорд бы согласился сгоряча, пожалуй, но горячку охладили коршунами слетевшиеся храмовники. Маги принадлежали храму – это-то и спасло Лорану жизнь. Сбежать, на удивление, труда не составило. Путы лопнули сами собой, дверь сарая, в котором его заперли, слетела с петель, часового попросту отмело в сторону. А она ожидала его у крепостной стены, будто знала. В руках – узелок с нехитрой снедью, бледное личико заплакано, глаза покраснели, нос распух. Но даже в таком виде она показалась Лорану прекраснее всех когда-либо виданных девушек.

    – Возьмешь меня с собой?

    Преодолев соблазн, он покачал головой.

    – Не могу. Слишком опасно, Мира. Ты знаешь что? Жди меня, я непременно вернусь за тобой. Устроюсь на новом месте и вернусь. И заберу тебя отсюда. И мы больше не расстанемся.

    – Никогда?

    – Никогда-никогда, – пообещал он и сам в тот момент верил своему обещанию.

    – Вот, возьми.

    Она что-то совала ему в руку, и он не сразу сообразил, что это такое: кожаный мешочек с монетами – все ее сбережения.

    – Не нужно.

    – Возьми! – горячо повторила она. – Пригодится!

    И сунула-таки в ладонь, сжала тоненькими ледяными пальчиками. Дрогнули нежные губы, искривились.

    – Не плачь, – шепнул он. – Не надо. Я заберу тебя, ты только жди. Обещаешь?

    – Обещаю.

    Воровато оглянувшись, он склонил голову и на краткий сладкий миг прижался губами к дрожащим губам. Горячей волной омыло все тело, закружилась голова. Поспешно отстранившись, он рвано выдохнул и глубоко вдохнул – раз, другой. Уже слышались голоса, доносился топот множества ног – его отсутствие обнаружили, да и поди не заметь сорванную с петель дверь! Скоро погоня будет здесь.

    – Уходи! – велел он Миранде. – Если тебя заметят – накажут.

    Но она упрямо мотнула головой.

    – Нет. Я должна убедиться, что ты в безопасности.

    Голоса все ближе, ближе. Из-за угла кузни упали на снег яркие отсветы огня факелов.

    – Я вернусь! – отчаянно выкрикнул Лоран. – Обещаю!

    Резкий порыв ветра подхватил его, легко, словно пушинку, поднял в воздух, перенес через стену и через обледенелый ров, бережно опустил на опушке леса. В последний раз взглянув на замок, Лоран закусил губу, моргнул несколько раз, а потом решительно отвернулся и скрылся среди деревьев. Куда держать путь, он даже не задумывался. В Вольный город, конечно, куда же еще! В Либертину, дающую приют всем беглым магам. В волшебный, сказочный край всеобщего процветания и благоденствия.

    Лгали легенды. Вот чего он не учел – все россказни о чудесной жизни в Либертине передавали из уст в уста те, кто никогда в Вольном городе не бывал. Кто-то что-то краем уха услышал, кто-то что-то додумал, кто-то исказил невольно чужие слова – вот и возник в людском воображении прекрасный город, где каждому рады и всякому дадут приют. Город, в котором золото дождем проливается на голову любому желающему. Город, в котором счастье для всех и каждого всегда рядом – только руку протяни да возьми. Действительность оказалась куда менее чудесной и куда более мрачной. Но Лорану жаловаться было не на что.

    Магов в Либертине действительно привечали, особенно магов сильных – а он оказался как раз из таковых. Дома-то не задумывался даже, как это ему, необученному, столь легко дался побег, да и оценить свои способности правильно не мог – сравнивать не с кем. Он ведь как думал? Раз маг, значит, всякие чудеса под силу. А вот и не всякие, и далеко не всем.

    Его, одаренного воздушника, приняли радушно. И кров предложили, и оплату хорошую. И обучать взялись. На самом верху заметили, вот так-то! Всего два года прошло, а он уже запросто, по-свойски, появлялся в палаццо дона. Старый Марко благоволил ему, а красавица Лаура посматривала заинтересованно, но особо из сонма своих поклонников не выделяла. Вокруг нее вились толпы верных обожателей, что и неудивительно: мало того, что хороша собой, будто картина искусного мастера, так еще умна и образована. Даже не будь она дочерью дона, все равно отбоя от желающих взять ее в жены не было бы.

    Поначалу Лоран даже не задумывался о женитьбе. Ныла еще в сердце рана, являлась по ночам видением тоненькая фигурка Миранды, эхом звучали в ушах слова собственной клятвы. Да и не до семейной жизни было. А потом дон Марко пригласил его для некой важной беседы, причем позвал в неурочный час: на рассвете, когда Либертина только-только стряхивала сонное оцепенение, а праздная богатая молодежь как раз укладывалась спать. Лоран – тогда он еще не сменил имя на Лоренцо – всю ночь прокутил с новыми приятелями. Его не радовали подобные развлечения, но хочешь стать своим – будь добр разделяй общие увлечения. А когда вернулся, наконец-таки, на постоялый двор, где снимал комнаты, у причала ждала неприметная лодка с доверенным человеком дона.

    Марко встретил Лорана на плоской крыше палаццо. Столик, накрытый на двоих, скромный завтрак: кофе, мягкие сладкие булочки, масло и сыр. Дон взмахом руки отпустил слуг и сам разлил горячий напиток по изящным фарфоровым чашечкам.

    – Мне нравится встречать здесь рассвет, – сказал задумчиво. – Смотреть, как первые солнечные лучи расцвечивают алым золотом фасады и крыши, как светлеет вода в каналах. Как выступают из тьмы сильвеи и оживают на мгновение их лица. Раздели со мной эти минуты, друг мой.

    Лоран молчал, сбитый с толку. Вряд ли дон позвал его только для того, чтобы вместе полюбоваться восходом – подобная сентиментальная ерунда ему никогда не была присуща. А это значило, что настоящий разговор впереди. И слуги отосланы – уж не для того ли, чтобы никто не услышал слова хозяина? Здесь, на крыше, негде спрятаться шпионам и соглядатаям – а таковых в доме дона Марко хватало. Он сам не раз говорил, что вычислил среди челяди чужих наушников, но не прогоняет их, а использует в своих целях. Лоран взялся обучаться и этой науке – и небезуспешно. К юному магу, столь стремительно вознесшемуся почти к самой вершине власти, многие набивались в друзья, но он не обольщался. Новоявленные приятели с радостью ударят в спину, подтолкнут, стоит лишь оступиться. И слуг подкупали, и продажных девок подсылали – но у Лорана был хороший учитель, и чужие козни он определял без особого труда.

    Но зачем же Марко вызвал его? Что хотел рассказать такого секретного? Кусок от волнения не лез в горло, и Лоран лишь прихлебывал кофе мелкими глотками, тогда как дон завтракал с аппетитом. Заговорил, когда солнце поднялось уже над крышами палаццо, и сказал вновь неожиданное:

    – Я старею, друг мой. Нет-нет, не возражай. Многочисленные болезни одолели мое тело, но хуже всего то, что скоро начнет угасать и разум. И прежде, чем отправиться на покой, я должен удостовериться, что оставляю Либертину в надежных руках.

    Лоран слушал – и не верил собственным ушам.

    – Ты собираешься уйти с поста дона Вольного города, почтенный?

    Марко усмехнулся.

    – Не сейчас, друг мой. У меня в запасе еще есть несколько лет. Как раз достаточно, чтобы подготовить преемника.

    И он уперся гладко выбритым подбородком в переплетенные узловатые пальцы, покрытые мелкой россыпью темных старческих пятен. Взгляд его глаз все еще оставался острым, а вот волосы давно побелели, лицо избороздили глубокие морщины. Впрочем, именно так выглядел всесильный Марко Чентурри и два года назад, в тот день, когда Лоран впервые его увидел. И казался таким же несгибаемым – и бессмертным.

    – Увы, никакая магия не способна одолеть старость, – продолжал Марко тоном куда более бесстрастным, чем прежде говорил о красоте восхода. – Отпущенное мне время истекает. Потому-то я и позвал тебя. В тебе я вижу то, чего не замечал у прочих моих помощников, пусть они и урожденные либертинцы. Именно тебе я могу передать город.

    – Но как? – усомнился Лоран. – Либертина сама выбирает правителя.

    Дон только усмехнулся – и эта усмешка сказала больше, чем множество слов.

    – Но меня заботит не только судьба города, – заговорил он после долгой паузы. – Есть еще и Лаура. Ребенок, как тебе, друг мой, известно, поздний, а потому особо любимый. Я хочу быть уверенным в том, что и ее оставляю в надежных руках. Но моя дочь вольна сама выбрать себе супруга.

    – Как и Либертина – своего дона? – дерзко осведомился Лоран.

    Марко усмехнулся снова.

    – Скажем так – у моей дочери большая свобода в выборе. Но если я в тебе не ошибся, ты справишься и с этой задачей.

    – Могу ли я подумать?

    – Можешь, но не слишком долго. Как я уже сказал, времени у меня осталось мало.

    Перед зажмуренными веками Лорана промелькнул отблеск лунного серебра, в ушах прозвучало эхо нежного голоса: «Я дождусь тебя». Он тряхнул головой, открыл глаза и решительно сказал:

    – Я согласен.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Днем ночные страхи уже не пугали, казались мороком, наваждением. Даже если кто-то и смотрел мне в спину в полутьме – что с того? Мало ли кому не спалось перед рассветом, а тут хоть какое развлечение: одинокая лодка с пассажиркой.

    Напевая себе под нос, я умылась, заплела волосы в косу и набросила на голову накидку, прежде чем спуститься вниз к позднему завтраку. Хозяйка, пожилая одышливая толстушка Моника, вопросов жиличкам не задавала, зато кормила сытно и вкусно всех: как встававших с первыми солнечными лучами Томазину и Ренату, так и меня, не просыпавшуюся ранее полудня. Вероятно, и у Моники, и у девушек имелись не самые лестные соображения о том, каким образом я зарабатываю себе на жизнь, но мысли свои они держали при себе. В Вольном городе не принято задавать лишние вопросы. Наверное, недалек тот час, когда слава Огненной Магнолии разойдется по всей Либертине, скрываться далее станет невозможно, и тогда мне придется съехать от добродушной хозяйки и подыскать иное жилье, но пока что меня все устраивало. Да и Лоран, скорее всего, к тому моменту уже объявится.

    Я старательно запрещала себе думать о том, что мой друг детства мог не добраться до Вольного города, сгинуть где-нибудь по дороге или же встретить смерть уже здесь, в Либертине. Нет-нет, Лоран – он сильный, он умный, он одаренный, с ним не могло случиться ничего дурного! Конечно же, мы непременно встретимся, и все будет хорошо.

    Я не могла винить его за то, что он не вернулся в Три Королевства. Магу на землях короны показываться опасно, а уж беглому – тем более. Спустя годы я и сама начала понимать, насколько несбыточное обещание дал мне друг. Но все равно где-то глубоко внутри жила крохотная искорка надежды на то, что он меня не позабыл. Даже известие, что отец подыскал мне жениха, приняла со смирением, хотя все та же искорка внушала веру: все обойдется, свадьбе не бывать. Вот и… накаркала, да. Хорошо еще, что огонь мой прорвался не прилюдно, и ни храмовники, ни отец ничего не узнали, иначе сбежать бы не удалось.

    – Лепешки будешь? – встретила меня вопросом Моника. – Горячие, только испекла. С медом и маслом.

    – И кофе, – попросила я.

    Кофе в Либертине пили все: и богачи, и бедняки. Его доступность первое время поражала меня, ведь в Трех Королевствах за терпкие зерна просили баснословную сумму, даже у владетельного лорда на столе напиток появлялся далеко не каждый день.

    Моника поставила передо мной огромное блюдо с румяными лепешками. Запах от них исходил столь умопомрачительный, что я сглотнула голодную слюну – а ведь после пробуждения есть совсем не хотела. Тут же передо мной появились и плошки с маслом и медом, а сама хозяйка повернулась к плите и принялась колдовать над джезвой, напевая что-то развеселое себе под нос. Только теперь я запоздало поняла, что она чем-то взбудоражена, причем приятно.

    – Что-то случилось? – спросила осторожно, подхватывая лепешку и поливая ее медом.

    Моника обернулась, посмотрела удивленно.

    – Случилось? Нет, ничего такого не стряслось, почему ты… а-а-а, ты ведь здесь недавно, верно? Ну, в Вольном городе?

    Я кивнула – дать полноценный ответ с набитым ртом не так-то просто. Прожевала кусок и пробормотала:

    – Да, три месяца.

    – Значит, ничегошеньки не знаешь, – удовлетворенно заметила Моника, ловким движением сняла джезву с огненного камня и выплеснула горячий ароматный напиток в крохотную подогретую чашечку. Уселась напротив меня, подперла ладонью нарумяненную щеку. – Ты ешь, сейчас объясню все. Праздник у нас скоро, проводы зимы. Девочки платьями уже запаслись особыми и масками, да и тебе не помешает. Глядишь, подцепишь хорошего ухажера.

    И она лукаво подмигнула.

    Вот уж в чем я точно не нуждалась, так это в новых поклонниках, но сообщением о празднике заинтересовалась. Моника сварила кофе и себе, уселась вновь за стол, и, помешивая ложечкой в чашке, принялась словоохотливо рассказывать. Первого дня весны, как оказалось, вся Либертина ждала целый год. Празднества длились всю последнюю неделю зимы и завершались всенощным карнавалом.

    – А утром дон выходит к народу и раздает дары, – мечтательно прикрыв глаза, закончила рассказ хозяйка. – И самый ценный подарок предназначается морю, что оберегает Вольный город, и сильвеям.

    В Трех Королевствах на праздники лорды тоже одаривали вассалов, слуг и крестьян, приносили жертвы богам, так что эта часть повествования меня не удивила, а вот о карнавале я услыхала впервые и принялась забрасывать Монику вопросами.

    – В ночь прихода весны все равны, – пояснила она. – Богатые и бедные, купцы и попрошайки с площади – стираются все различия.

    Я кивнула. Хоть Либертина и провозглашала себя городом свободы и равенства, я быстро поняла, что ни того, ни другого в ней нет. Да, здесь не было привычных мне по жизни в Трех Королевствах сословий простонародья и знати, но зато вместо благородного происхождения ценились деньги и связи. И бедная цветочница оставалась так же далека от жены богатого купца, как поломойка – от знатной леди.

    – Потому-то во время карнавала все и носят маски, – продолжала Моника. – И никто не знает, чьи лица они скрывают. В такую ночь возможно все.

    – Все ли? – скептически переспросила я.

    – Даже нищенка может встретить наследника одного из Основателей города, – с придыханием заключила хозяйка. – Богача. Кого-нибудь из Совета. Да любого!

    – А потом?

    – Потом?

    – Да. Когда закончится этот ваш карнавал, маски будут сброшены – что случится после? Богатый наследник позабудет о бедной девушке?

    Моника осуждающе поджала губы.

    – Вот сразу видно, что ты пришлая, не либертинка. Почему позабудет?

    – А что – возьмет в жены?

    Она покачала головой.

    – В жены – нет, конечно же. А вот в любовницы взять может. И когда бы еще, как не в карнавальную ночь, случиться такому чуду?

    За три месяца я так и не смогла привыкнуть к нравам Вольного города. Они были… да, тоже вольные, даже более чем вольные, но при этом весьма причудливые. К примеру, куртизанки здесь пользовались уважением, но в приличные семейные дома их все равно не приглашали. Зато при встрече, к примеру, в театре или же на прогулке, почтенная замужняя дама могла завести беседу даже с содержанкой собственного супруга, не говоря уже о любовнице сына или друга семьи. Мне это повергало в глубочайшее недоумение. Наверное, Моника права: для того, чтобы понять либертинцев, нужно родиться здесь, впитать местные обычаи с молоком матери. Мне же, как уроженке Трех Королевств, внебрачная связь представлялась позором – особенно для женщины. Мужчинам прощается многое, а вот уличенную в супружеской неверности жену в лучшем случае прогоняют, возвращают в родительский дом или отдают на услужение в храм, замаливать свой грех. Но муж вправе потребовать и казни прелюбодейки, и многие лорды, я знала, одобряли смертные приговоры блудницам. В городах имелись дома терпимости, но их обитательницы не смели показываться на улице при свете дня, а упоминать о самом существовании подобных заведений прилюдно считалось на редкость дурным тоном. Так что все мое существо противилось тому «сказочному везению», которым так прельщала меня Моника.

    Но посмотреть на карнавал хотелось. И на дона тоже. О правителе города наслышан всякий, и о дочери его, и о зяте. Поговаривали, что госпожа Лаура – непревзойденная красавица, с кожей белее сливок и огненными волосами, с глазами черными, как ночь, и устами алыми, словно лепестки розы. И пусть молва преувеличивала – я не собиралась упустить случай взглянуть на самую прекрасную женщину Либертины. И на ее супруга, по слухам, будущего дона. О Лоренцо Чентурри говорили шепотом и с оглядкой, но даже до меня дошли слухи, что он хитер, коварен и опасен. Но что за дело Огненной Магнолии, актерке театра, до коварства будущего дона? Наши миры никак не могли пересечься. У меня семья дона не вызывала никаких иных чувств, кроме вполне понятного любопытства.

    – Маска, говоришь, нужна? – уточнила я у Моники.

    Та закивала.

    – И платье особое. На заказ пошить не успеешь, сейчас все швеи заняты, ну да ничего, купишь в лавке готовое, оно и дешевле станет. Девочки наши все так делают. Так что, решила пойти-то, а? Тоже испытать судьбу?

    И она опять подмигнула.

    Спорить я не стала. Зачем? Все равно Монику не переубедить. Пусть верит во что захочет. А платье для карнавала купить надо. Этим и займусь, времени до вечера хватает.

ГЛАВА ПЯТАЯ

У меня уже сложился определенный ритуал, что неукоснительно соблюдался перед каждым выступлением. Сначала – крохотная чашечка кофе, сваренного малюткой Молли. Для бодрости. Затем – черно-алый костюм Магнолии, бархатная полумаска. Распустить волосы, провести по ним гребнем ровно две дюжины раз. И напоследок – зажечь крохотные пляшущие огоньки на кончиках пальцев. Возможно, со стороны мои действия и казались несколько нелепыми, но меня они успокаивали и помогали настроиться на нужный лад. Наблюдала я за игрой огоньков на своих ладонях около четверти часа, а затем делала несколько глубоких вдохов и выдохов, закрывала на мгновение глаза, отрешаясь от мыслей, и выходила на сцену.

    Вот только сегодня все пошло не так. Кофе я выпить еще успела и в костюм облачилась. Протянула руку к маске, и тут в дверь постучали: громко, решительно. И распахнули ее, не дожидаясь ответа.

    – Кто?..

    Вопрос застрял у меня в горле. На пороге стоял сам Фабрицио, владелец театра, и вид у него был на редкость обескураженный. И – если мне не показалось, а мне точно не показалось – испуганный. Он не стал заходить, а поманил меня пальцем.

    – Пойдем.

    – Куда?

    – Тебя желает видеть… – начал он, запнулся и судорожно сглотнул. – Желает видеть один… один важный человек. Да, именно так.

    Я нахмурилась. Если сводничество Молли стало уже привычным, то от Фабрицио ничего подобного я не ожидала. Директора театра жизнь актерок за стенами его заведения не заботила никогда.

    – Передай своему важному человеку, что меня не интересует его предложение, в чем бы оно ни заключалось.

    В глазах Фабрицио вспыхнули злобные огоньки, ладони сжались в кулаки. Он шагнул ко мне, и я напряглась, всерьез ожидая удара. Но он сдержался, как удержал и рвущиеся с языка злые слова.

    – Ты не понимаешь, о чем говоришь, – выдавил сквозь зубы после долгой паузы. – Таким людям не отказывают. Я… мне не хотелось бы расставаться с тобой, видят сильвеи! Но у меня не будет другого выхода. И никто, никто во всей Либертине не возьмет тебя на работу, если ты вздумаешь показать гонор нашему… нашему гостю. Даже нищие не позволят просить милостыню у мостов. Так что не дури.

    – Я не шлюха!

    Хотелось сказать гордо, а прозвучало жалко. Все же слова Фабрицио произвели на меня впечатление.

    Он шумно выдохнул.

    – Никто не будет… послушай, Магнолия или как там тебя… он не станет принуждать, уверяю. Он хочет только посмотреть.

    – Так смотрел бы из ложи, – проворчала я.

    Обещания вовсе не убедили меня в безопасности.

    – И еще поговорить. И… для тебя же лучше согласиться.

    И тон его был таков, что у меня похолодело в груди, и вспотели ладони, и вспомнились некстати страшные рассказы о юных девушках, что пропадали по ночам. В конце концов, я здесь чужачка, пришлая, случись со мной что – кто обеспокоится, кто станет искать?

    Я судорожно сглотнула.

    – Хорошо. Хорошо. Я поговорю с этим твоим важным человеком, если он того так хочет.

    На лице Фабрицио явственно проступило облегчение.

    – Иди в мой кабинет. Он там.

    Ноги подкашивались, сердце колотилось так, словно норовило выскочить из груди, дыхание перехватывало. Я шла, будто на казнь. Потянула ослабевшей внезапно рукой за ручку двери – и открыть получилось не с первого раза.

    – Мне сказали, что ты ждешь меня… господин?

    Огненный шар под потолком горел тускло, приглушенно, и в его свете я различила лишь очертания темной фигуры в кресле в углу.

    – Заходи.

    Я вздрогнула. Нет, не может быть! Это всего лишь игра воображения, фантом памяти. Я так ждала, так надеялась, вот мне и чудится всякое.

    Шаг на негнущихся ногах дался с трудом.

    – Ближе!

    А голос резкий, нетерпеливый. Привыкший повелевать. Точно показалось – от Лорана я подобного тона не припомню, чтобы слышала.

    Шаг. Еще шаг.

    – Остановись. Распусти волосы.

    И я вроде бы и не собиралась подчиняться – но руки поднялись сами, вытащили шпильки, расплели пряди. Вспыхнул яркий свет, и я заморгала, ослепленная. И услышала изумленное, тихое, восторженное:

    – Мира! Это все-таки ты!

    И всхлипнула, протягивая руки, простонала обессилено:

    – Лоран! Наконец-то!

    И покачнулась.

    Он подхватил меня, не позволил упасть, обнял крепко-крепко, прижал к груди. Ласково гладил по плечам, по спине, невесомо касался губами волос и шептал, шептал, не в силах замолчать, остановиться:

    – Мира, моя Мира… ты здесь… поверить не могу… Мира…

    Глаза защипало, и я заморгала часто-часто, но слезы все равно покатились по щекам, и вскоре я уже беззвучно рыдала, уткнувшись в широкую грудь и вдыхая такой знакомый запах травянистой горечи.

    – Неужели я тебя нашла?

    – Моя Мира…

    Он изменился за прошедшие годы. Стал выше и шире в плечах. Некогда подстриженные кружком волосы отросли, и он стягивал их шелковой лентой в низкий хвост на манер коренных либертинцев. Черты лица утратили юношескую мягкость, заострились, приобрели четкость. Но таким, пожалуй, он нравился мне даже больше, чем вчерашний мальчишка из воспоминаний. Я гладила дрожащими пальцами резкие скулы, запавшие щеки, подбородок с крохотной ямочкой, и никак не могла поверить, что вот он, Лоран, живой и невредимый, рядом со мной. Все происходящее казалось нереальной сказкой, волшебным сном, что развеется с восходом солнца.

    Он перебирал мои волосы, шептал что-то неразборчивое, точно в горячечном бреду, и все крепче, крепче, так, что трудно становилось дышать, прижимал к себе. Гулко ударил колокол – и звук этот, громкий и неожиданный, вернул меня к действительности.

    – Мне пора.

    – Куда?

    Он не собирался отпускать. Обхватил лицо ладонями, заглянул в глаза, и от взгляда его горящего ослабли колени.

    – Выступление, – прошептала я едва слышно. – Я должна идти.

    – Нет!

    Невозможно, невозможно разомкнуть эти объятия, скрыться от этого взгляда! И я лишалась рассудка и забывала обо всем, поднималась на цыпочки и тянулась губами к губам – но колокол ударил снова, беспощадный и неумолимый.

    – Пусти! Лоран, я должна!

    Он помрачнел.

    – Ты больше не будешь плясать на потеху этим сластолюбивым ублюдкам!

    Ревнует? Точно, ревнует: вон как сошлись у переносицы черные густые брови, как яростно сверкают глаза! И ревность эта согревает меня сильнее, чем огонь магии в собственных жилах.

    Я ласково прикоснулась к его губам указательным пальцем.

    – Я должна, Лоран. У меня контракт. Нельзя все бросить и уйти вот так, без предупреждения.

    – Плевать на контракт! Я его выкуплю у этого проходимца Фабрицио!

    Но я покачала головой.

    – Нет, Лоран, я так не могу. Меня ждут. Все эти люди в зале – они пришли посмотреть на Огненную Магнолию и почувствуют себя обманутыми, если выступление отменить. Если хочешь, я расторгну контракт, но сначала нужно предупредить Фабрицио. Пожалуйста!

    Нехотя он разжал руки.

    – Хорошо. Хорошо. Если ты так хочешь – пусть. Но сегодня же предупреди, что уходишь!

    Я улыбнулась. Он всегда отличался нетерпением и настойчивостью, мой Лоран. Мой. Странно было называть его так даже в мыслях, странно и сладко. И замирало сердце, и сжималось все внутри в волнующем предвкушении.

    – Мой Лоран, – повторила я вслух.

    Он поймал мою ладонь, потерся щекой, прижался горячими губами.

    – Моя Миранда. Встретимся завтра, хорошо? Приходи в полдень к Мосту Вечности. Придешь?

    – Приду.

    – Я буду ждать.

    Движение легкое, неуловимое, но уверенное и сильное. Миг – и я снова накрепко прижата к горячему мужскому телу. Глаза Лорана близко-близко, сияющие, как звезды. Дыхание обжигает мне щеку. Губы прикасаются к губам…

    Бом-м-м! Клятый колокол! Я рванулась, освободилась из объятий, бросилась к двери.

    – Завтра! – донеслось мне вслед. – Мост Вечности! Полдень! Я буду ждать!

***

В ту ночь мой номер имел ошеломительный успех. Я танцевала как никогда раньше, позабыв о том, что за мной наблюдают сотни глаз. Меня подхватила и несла волна безудержного восторга, и даже в конце выступления я вовсе не чувствовала себя обессиленной, напротив, могла бы разжечь огромный костер прямо в театре, стоило лишь захотеть. В порыве чувств обняла и расцеловала Молли на прощание – и та застыла, прижав ладони к щекам, с недоумением на лице.

    Фабрицио не обрадовался, узнав, что я покидаю театр, но, как мне показалось, не слишком и удивился. Попросил лишь не уходить до карнавальной ночи, и я дала ему обещание задержаться еще на неделю. Лоран, конечно, станет досадовать, но поймет. Не может не понять. В конце концов, он единственный, кто всегда и во всем был на моей стороне.

    Узкая лодка неслышно скользила вдоль канала, а мне с трудом удавалось сдерживать порыв раскинуть руки и запеть. Или закричать во все горло от счастья. Или сотворить еще какую-нибудь глупость. И я совсем позабыла о вчерашнем смутном ощущении угрозы. О наблюдателе, что таился в темноте. Я выбросила все тревожные мысли из головы. Вот только, как показало время, тот, кто смотрел на меня из окна опустевшего дома, прекрасно все помнил. Но я в тот момент ни о чем не подозревала и строила самые радужные планы на будущее.

    Наивная. Глупая, глупая Миранда.

    Боги – или же сильвеи – наблюдали за мной с высоты и посмеивались над моими мечтами. Они-то прекрасно знали, что люди не властны над собственной судьбой.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Незадолго до полудня я пересекла площадь Сан-Антонио и подошла к Мосту Вечности, самому высокому и длинному в Либертине. По обычаю влюбленные на нем клялись друг другу в верности и повязывали на перила шелковые ленты. Эти знаки чужой любви сейчас трепетали на ветру: алые, синие, зеленые. Яркие и потускневшие. Кое-какие так вылиняли со временем, что об их изначальном цвете оставалось только догадываться, но все мне было радостно их видеть. Выбор места для свидания представлялся символичным, и я остановилась у лотка уличного торговца, тоже купила ленту, самую дорогую, прошитую золотой нитью. Представила, как вместе с Лораном повяжу ее на перила моста, и радостно улыбнулась.

    Улыбка, к слову, почти не сходила с моих губ со вчерашнего вечера, я улыбалась даже во сне, и снилось мне что-то несказанно прекрасное, но что именно – забылось с пробуждением. Зато осталась уверенность, что вот теперь-то жизнь непременно изменится, что все препятствия наконец-то преодолены, и больше ничто не помешает нашему счастью.

    Бом! Бом-м-м! Бом-м-м!

    Над площадью плыли гулкие удары, отсчитывая время. Один, второй, третий… двенадцатый. Но где же Лоран? Я вертела головой, высматривая его, и потому не обратила внимания на чумазого мальчишку, пока он не дернул меня за рукав.

    – Госпожа Миранда?

    Худенький, вертлявый, лет десяти, не старше. Одет бедно, черные волосы падают на лоб и плечи неопрятными лохмами.

    – Госпожа Миранда? – повторил он нетерпеливо.

    Я кивнула.

    – Да.

    – Иди за мной, госпожа.

    У меня не возникло сомнений в том, кто его послал: Лоран, конечно же! Но почему он не пришел сам? К чему эта таинственность? И вчера он не стал дожидаться окончания выступления, не поджидал меня у театра. И Фабрицио вел себе слишком уж нервозно, да и по имени своего гостя ни разу не назвал. Во мне проснулись запоздалые подозрения, но я постаралась их отогнать. Скоро, совсем скоро мы увидимся, и тогда Лоран все мне объяснит.

    Мой провожатый ловко ввинтился в толпу. Мне, хоть на неуклюжесть я никогда и не жаловалась, поспевать за ним удавалось с трудом. Мальчишка спустился к причалу и указал на узкую длинную лодку.

    – Тебе туда, госпожа.

    Лодочник – странный лодочник, с острым внимательным взглядом темных глаз и безупречно прямой спиной, со стянутыми на затылке лентой черными с проседью волосами и изящными кистями рук с узкими запястьями и длинными пальцами, с белой кожей человека, не привычного к тяжелому труду – поднялся и протянул мне руку.

    – Госпожа Миранда?

    Низкий бархатистый голос с властными нотками. Голос человека, привыкшего отдавать приказы.

    – Да.

    – Меня прислал твой друг. Тот, с которым вы вместе когда-то забрались на кривую яблоню и едва не свалились с нее много лет назад.

    Я кивнула и перебралась в суденышко. Да, его точно прислал Лоран. Странный лодочник помог мне устроиться на низенькой скамейке и ловко бросил мальчишке монетку. Блестящий кругляш сверкнул в солнечном луче – и тут же скрылся в грязном кулачке. Так и не представившийся посланец отвязал лодку, оттолкнулся шестом от причала и направил наше судно вниз по каналу.

    – Куда ты меня везешь?

    – К твоему другу, госпожа. Он ждет тебя.

    Беспокойства я не ощущала, только любопытство, разгоравшееся с каждой минутой все сильнее. Лодка свернула раз, затем другой, и мы оказались в незнакомом квартале. Незнакомым, впрочем, он был только для меня, потому что посланец правил уверенно и по сторонам не смотрел. А вот я разглядывала проплывающие мимо дома с интересом. Не роскошные палаццо, конечно, но и не скромные многонаселенные бедные домишки, что тесно лепились друг к другу в квартале Моники. Судя по всему, жили здесь люди пусть не самые влиятельные и богатые, но довольно зажиточные.

    Разноцветные стены, горбатые мостики, соединяющие противоположные стороны улиц. Мощеные камнем тротуары. Причальные столбики. К одному из них мой молчаливый спутник и привязал нашу лодку. Сам выпрыгнул с легкостью, подхватил меня на руки, осторожно опустил на землю. Подошел к ярко-зеленой двери и отпер ее.

    – Проходи, госпожа.

    Я шагнула через порог, и только тогда поняла, что осталась в одиночестве. Незнакомец не последовал за мной. Растерянно оглянулась, но дверь уже захлопнулась, отрезая меня от мира, оставляя в темноте.

    – Что происходит?

    Ярко вспыхнули световые шары под потолком, и я заморгала, привыкая к свету. Послышались чьи-то стремительные шаги: кто-то торопливо сбегал по лестнице. А уже в следующий миг меня подхватили и закружили сильные руки.

    – Миранда!

    – Лоран!

    Это действительно был он. Бледный, с темными кругами под глазами, словно после бессонной ночи, но такой счастливый! Он кружил меня по просторному холлу и смеялся.

    – Ты здесь! – повторял, будто одержимый. – Ты здесь! Ты со мной!

    И резко остановился, посмотрел прямо в глаза. Склонил голову, и я запрокинула лицо, подставляя губы. И потерялась, исчезла, растворилась в вихре чувств и эмоций. В этот миг весь мир мог обрушиться нам на головы – мы бы не заметили. Все потеряло значение, кроме жара, разгоравшегося в груди, кроме огня, текущего по венам.

    Целую вечность спустя поцелуй прервался, но мы все не размыкали объятий, жадно хватая воздух приоткрытыми ртами.

    – Это твой дом? – спросила я, когда нашла в себе силы заговорить.

    Мне показалось, или Лоран смутился?

    – Нет, но он может стать нашим, если ты захочешь.

    Хотела ли я?

    – Да! О да!

    – И даже не посмотришь? – поддразнил он меня.

    – Зачем? – отмахнулась я легкомысленно. – С тобой мне будет хорошо везде.

    Конечно, он не сможет купить нам замок, подобный тому, где прошло наше детство – хотя бы по той причине, что в Либертине и замков-то никаких нет. Но мне и не нужна мрачная каменная громадина. Вполне хватит этого милого двухэтажного домика со светло-зеленым фасадом. Судя по просторному холлу, в котором мы сейчас находились, обставлено жилище со вкусом. На второй этаж поднималась широкая мраморная лестница, верх ее тонул в полумраке. Все ставни отчего-то были плотно закрыты.

    – Тогда я куплю его для тебя… для нас, – поправился он. – И мы сможем перебраться сюда после карнавала. Согласна?

    Я кивнула, и он поцеловал меня в нос и засмеялся.

    – Миранда…

    Громкий стук прозвучал настолько неуместно, что я даже не сразу сообразила, что происходит. А дверь уже распахнулась, впуская солнечный свет и прохладный ветерок, на пороге возникла темная фигура.

    – Господин, – обеспокоенно произнес мой сегодняшний провожатый, – пора.

    Лоран раздосадовано прикусил губу.

    – Да, пора, – повторил он немного растерянно. – Мне… мне не удастся увидеться с тобой до конца праздников, Мира. Слишком много дел. Но дом я непременно куплю и заберу тебя после карнавала. Договорились?

    И он прижал мою ладонь к щеке, повернул голову и нежно прикоснулся губами.

    – Я буду ждать, – пообещала я.

    И тут же кольнуло в сердце недобрым предчувствием: это ведь уже было, было когда-то. Семь лет назад он так же клялся, что заберет меня, и я давала такое же обещание ждать.

    Глупости какие! Я решительно стиснула зубы и отступила на шаг, мягко отняла у Лорана ладонь. К чему эти дурацкие воспоминания? Теперь все будет иначе, ведь мы встретились, чтобы больше не расставаться.

    И я твердо повторила:

    – Я буду ждать.

***

Наступила последняя зимняя неделя, и всю Либертину, как и предрекала Моника, охватило безудержное лихорадочное веселье. Главная площадь превратилась в шумную ярмарку, где каждый вечер собирались толпы народа. Ровно в полдень ежедневно городские маги-водники зачаровывали Гранд-канал рядом с ней, и все желающие целых два часа могли предаваться невиданной забаве: катанию на льду. Карусели не останавливались даже на ночь, как не знали отдыха и многочисленные торговцы всякой всячиной. Лишь незадолго до рассвета жизнь в городе затихала, чтобы утром вновь вернуться к празднованию, еще более шумному и радостному, чем вчера.

    Я тоже заразилась всеобщим легкомысленным ликованием и по вечерам, до выступлений в театре, гуляла по городу в новом ярко-синем с серебряными искрами домино и бархатной полумаске. Кружилась на карусели, любовалась на огненные цветы, распускающиеся в небе, пила обжигающий пряный напиток, что разливали из огромных котлов, установленных на всех площадях.

    Монику предупредила о том, что съеду после карнавала, но добродушная хозяйка, кажется, особо не расстроилась. Ущипнула меня за бок и лукаво шепнула:

    – Что, встретила-таки своего принца?

    Я залилась румянцем. Как-то так выходило, что Моника оказалась права, пусть и не во всем. Но мои попытки объяснить, что Лоран – не какой-то там богатенький сынок местного купца и что у нас будет настоящая семья, даже не воспринимались всерьез. Моника только смеялась и махала пухлой рукой, а я злилась, но недолго. Какая разница, в конце концов, что именно она о нас подумает? Главное то, что я сама знаю правду.

    В ночь прихода весны театр не открывался, все веселье выплеснулось на городские улицы. Накануне Фабрицио отдал мне заработок и сказал:

    – Если надумаешь вернуться – двери для тебя всегда открыты.

    Я покачала головой.

    – Спасибо, конечно, но вряд ли.

    И он грустно кивнул. Что-то он знал о Лоране, неведомое мне, но ни на один вопрос не ответил. Усмехался эдак многозначительно и отмалчивался. И я, парящая на крыльях недавно обретенного счастья, перестала выпытывать. Скоро и сама все узнаю.

    В последний зимний день на тесной кухне Моники собрались все ее жилички: я, Рената и Томазина. Мои соседки уже прихорошились, вплели в волосы ленты и украсили запястья браслетами с колокольчиками.

    – Мы и тебе купили, – усмехнулась черноглазая рыжеволосая Рената, – но Моника сказала – опоздали.

    Я перевела недоумевающий взгляд на хозяйку. Та разлила по мискам мясную похлебку и пояснила:

    – Браслеты с колокольчиками носят свободные девицы. Это знак такой, понимаешь? И раз уж у вас лишний завалялся, давайте мне.

    Томазина прыснула со смеху, но послушно отдала ей лишний браслет, и Моника не без труда просунула через кольцо пухлую ладонь.

    – Ну вот, – сказала удовлетворенно. – Вдруг и мне повезет, а?

***

До площади Сан-Антонио мы добрались вместе, а уже там разделились. Сначала отстала Моника, увидевшая знакомых кумушек, затем Томазину дернул за рукав какой-то мужчина в зеленом домино, заговорил о чем-то. Томазина игриво рассмеялась и махнула нам: идите, мол, дальше без меня. С Ренатой мы расстались у карусели: соседке захотелось прокатиться, а у меня такого желания не возникло.

    И я осталась в одиночестве. Медленно брела через веселую хмельную толпу, испытывая странное ощущение, будто нахожусь во сне. Сияли разноцветные огни, играли уличные музыканты, витали в воздухе ароматы сдобы и специй. На высокий шест повесили мишень, и все желающие состязались в стрельбе из лука. Чуть поодаль маг в ярком разноцветном трико мастерски жонглировал огненными шарами. Я засмотрелась и очнулась, лишь ощутив прикосновение к запястью. Сердце взволнованно заколотилось, я повернулась, уверенная, что увижу Лорана – и улыбка растаяла у меня на губах. Из прорези маски смотрели зеленые глаза.

    – Незнакомка скучает?

    Я поддернула рукав домино, обнажая запястье и демонстрируя отсутствие браслета, но на наглеца мой жест не произвел никакого впечатления. Тогда я бросила отрывисто:

    – Незнакомка замужем.

    Он усмехнулся. Прищурились кошачьи зеленые глаза, разбежались от их уголков лучики морщинок.

    – И что? Этой ночью дозволено все… все, что только пожелаешь.

    – Я не желаю ничего!

    – Уверена?

    Странный разговор начал злить. Всеобщее веселье больше не опьяняло, а раздражало. Я резко дернулась в сторону, прошипела сквозь зубы ругательство, услышанное от матросов «Чайки», но только сильнее развеселила наглеца.

    – Да пропади ты!

    Подхватив край домино, я почти бежала, протискиваясь через толпу. Остановилась отдышаться уже на краю площади и только тогда оглянулась. Пристававший ко мне наглец исчез, растворился среди гуляющих. Но это мелкое происшествие отчего-то вызвало во мне сильную досаду, и, как я ни старалась, радостное настроение больше не вернулось. Праздник тяготил меня, и я осторожно спустилась по ступеням к воде и принялась дожидаться рассвета.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

На набережной, казалось, собрался весь город. Уставшая после бессонной карнавальной ночи толпа не спешила расходиться: все ждали зрелища и подарков. Вот только сил на шумное веселье почти ни у кого не осталось. Иногда где-то затягивали песню, порой слышался откуда-то смех, но эти одинокие островки оживления тонули в море молчаливого ожидания. Для подкрепления всем желающим разливали горячий пряный напиток из котлов – бесплатно. Я тоже осушила кружку: продрогла в своем нарядном синем домино так, что меня уже начало потряхивать в ознобе. Питье помогло: разогревшаяся кровь быстрее побежала по жилам, мерзкая дрожь прекратилась, и даже ладони перестали казаться ледяными.

    Над морем заалела первая рассветная полоса. Гондола дона уже покачивалась у причала, раззолоченная, изукрашенная причудливой резьбой, с фигурой сильвеи на носу. Гондольер в черном плаще застыл недвижимо, и сам напоминал статую из темного камня. Толпа на набережной затаила дыхание, подалась вперед в едином порыве и разразилась приветственными выкриками.

    Я приподнялась на цыпочки, чтобы лучше видеть. Рассмотрела медленно бредущего, опирающегося на раззолоченную трость седовласого старца – это и есть дон? Годы посеребрили его волосы, выдубили кожу до темноты, но не согнули спину – ее Марко Чентурри держал ровно, на зависть любому юнцу. И достоинства и властности время не поубавило. Резкие черты худого лица, ястребиный нос, узкие губы. Рыжеволосая молодая женщина по правую его руку ни капельки на него не походила, разве что смотрела так же надменно и холодно. Лаура Чентурри по праву считалась первой красавицей Либертины: высокая, стройная, с густыми золотистыми локонами, не прикрытыми накидкой или капюшоном. Но вот к отцу и дочери присоединилась третья фигура, выступила из полумрака – и я покачнулась, схватилась рукой за грудь, где остановилось, казалось, сердце. Рот приоткрылся в беззвучном крике, и я бы упала, не напирай толпа со всех сторон. Потому что узнала его. Супруга дочери всесильного дона Чентурри. Моего Лорана.

    Народное море вокруг меня бушевало, ликовало, восторгалось. Либертинцы обожали молодого Чентурри и щедро изливали на него свою любовь. И каждый радостный возглас проворачивал в моем сердце ржавое лезвие кинжала, доставляя невыносимые муки. Лоренцо Чентурри! Лоренцо! И как я только не догадалась? Но мне и в голову не могло прийти, что Лоран, мой Лоран, и Лоренцо Чентурри – одно лицо!

    Теперь все становилось понятным. Испуг Фабрицио, его нежелание отвечать на вопросы. Странный лодочник, меньше всего похожий на обычного трудягу. Молчание самого Лорана, его уклончивость, его размытые формулировки.

    Наш дом, в который я вошла бы после свадьбы законной супругой? О, нет, тайное гнездышко, где муж Лауры Чентурри навещал бы свою тщательно скрываемую ото всех любовницу. Вот кем собирался меня сделать мой друг детства – фавориткой, метрессой. И что самое мерзкое – ни словом не обмолвился о своих намерениях мне. Поддерживал сладкую иллюзию, не лгал прямо, но и не говорил всей правды. И сейчас, открывшись, безжалостная истина раздирала мне грудь, оставляя от наивных мечтаний кровоточащие ошметки.

    Гондола дона вышла в море. Лаура сидела на скамье, и ее заливал солнечный свет, придавая сходство с неземным видением. Золотые локоны, белый плащ, сложенные на коленях руки – она казалась олицетворением невинности и чистоты. Лоран – нет, Лоренцо! – поднялся вслед за тестем. Полетели в стылые волны золотые монеты – подношение морским духам. У ног дона стоял целый сундучок, и гондольер зачерпывал оттуда золото пригоршнями, передавал хозяевам. Толпа, казалось, впала в экстаз, крики слились в единый многоголосый вопль, а я очнулась. Ко мне вернулась способность двигаться, и, что еще важнее, размышлять. Боль все еще сжимала сердце стальными когтями, ресницы слиплись от слез, но я твердо знала – мне нужно покинуть набережную как можно скорее. Потому что к полудню у дома Моники причалит гондола, чтобы забрать новую игрушку Лоренцо Чентурри. А на это я пойти никак не могла.

    Мне удалось выбраться из ликующей толпы, но как это произошло – я спустя время так и не смогла вспомнить. Исчезли из памяти и воспоминания о том, куда я брела и каким образом очутилась на незнакомом крохотном пятачке суши, окруженном с трех сторон водой. Помню лишь, что стояла, глядя на мутную воду канала, и мучительно соображала, как бы поскорее выбраться. С запозданием пришло осознание того, что сейчас нанять лодку вряд ли получится, ведь вся Либертина собралась встречать весну вместе с доном Марко и его семейством. Я уже готова была впасть в отчаяние, когда увидела вывернувшую из-за угла гондолу. Закричала, замахала руками в надежде, что гондольер, кем бы он ни был и кому бы ни служил, сжалится и подберет меня.

    Гондола приближалась, и я рассмотрела на фоне бледного безоблачного неба два темных силуэта. Один из них проворно управлял лодкой, а второй расположился на скамье и указывал рукой в мою сторону.

    – Господа, я заблудилась, – крикнула я, когда они подплыли ко мне. – Прошу, не откажите в помощи! Я заплачу!

    Сидевший на скамье мужчина в фиолетовом домино поднял голову. Низко опущенный капюшон и маска надежно скрывали его лицо, но взгляд я почувствовала кожей: цепкий, внимательный, изучающий. И поежилась. Отчего-то стало не по себе.

    – Не нужно денег. Мы с радостью поможем тебе, госпожа.

    Голос его показался мне смутно знакомым, но где и когда я могла его слышать? Времени вспомнить не было: гондольер уже протянул руку, помогая мне перебраться в лодку.

    – Мы отвезем тебя туда, куда ты скажешь, – продолжил пассажир.

    Я назвала адрес Моники, и гондольер молча кивнул и повел лодку вниз по каналу. Он разбирался в хитросплетениях улочек и площадей Либертины явно лучше меня, поскольку ни одного вопроса не задал. Молчал и пассажир, даже не смотрел в мою сторону, сидел, опустив взгляд, будто надеялся что-то разглядеть в мутных водах. Я гадала, встречались ли мы с ним раньше, а если да, то где? Но так и не вспомнила, а разглядеть лицо незнакомца не удалось.

    Когда узкий нос гондолы ткнулся в доски у дома Моники, я поблагодарила своих спасителей и отвязала от пояса кожаный кошель, но так не промолвивший ни слова гондольер молча покачал головой, а пассажир не поднял головы. Такое поведение удивляло, но у меня хватало хлопот и без того, чтобы раздумывать о чудачествах незнакомцев. Так что я еще раз повторила слова благодарности и поспешила скрыться в доме. И уже открывая дверь почувствовала, что спину мне прожигает чей-то пронзительный взгляд. Вздрогнула, оглянулась – но гондола уже отплыла довольно далеко.

    Свои немудрящие пожитки я сложила еще вчера, с хозяйкой расплатилась перед карнавалом, и теперь оставалось только подхватить сумку и покинуть жилище, в котором провела три месяца. Поверх платьев лежала прошитая золотом яркая шелковая лента – та самая, которую я мечтала повязать на перила моста вместе с Лораном. Слезы закипели на глазах, я заморгала, смахивая их, и сжала скользкую ткань в руке. А потом распахнула окно и выкинула ленту в канал. Ветер подхватил ее и понес, но все равно не удержал, бросил в грязную воду. Символ моей несбывшейся новой жизни намок и плыл среди яблочных огрызков и щепок. Я утерла щеки тыльной стороной ладони. Вот и все. Пора.

    Уйти получилось легко, праздник уже закончился, и по каналам вновь сновали лодки, а я задумалась, что же мне теперь делать. Найти новое жилье труда не составит, но как скоро закончатся мои сбережения? Конечно, Фабрицио с радостью возьмет обратно в театр, но возвращаться туда глупо. Лоран узнает о возобновлении выступлений на следующий же день, с таким же успехом я могла бы остаться у Моники и ждать его помощника. Значит, об Огненной Магнолии придется позабыть. Как и о том, чтобы оставить Либертину, во всяком случае, в ближайшее время. Для Лоренцо Чентурри не составит труда подловить меня на пристани, если я попытаюсь найти место на корабле. Да и куда мне отправляться? Обратно в Королевства, прямиком в лапы храмовникам? Нет, следовало затаиться на время и выждать. Рано или поздно выход найдется.

    Задумавшись, я брела по узкой улочке, что вела к площади Санта-Ренаты, когда внезапно услышала:

    – Ба-а-а, кого я вижу! Маргерит, да ты ли это?

    В паре шагов от меня, привалившись к фонарю, стояла Катарина, та самая рыжеволосая девица, с которой мы вместе прибыли в Либертину. Красное домино ее покрывали разводы грязи, маски на ярко накрашенном лице не было, а волосы растрепались и падали на плечи неопрятными прядями цвета ржавчины.

    – Маргерит! – повторила Катарина обрадовано и покачнулась, ухватилась за фонарный столб. – Надо же! Вот кого не ожидала здесь встретить!

    Я замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Нельзя сказать, что неожиданная встреча меня обрадовала: о попутчиках с «Чайки» я и вовсе не вспоминала. Но и уйти молча, бросив Катарину одну в таком состоянии, показалось мне неправильным. Она тем временем попыталась отлепиться от столба и даже умудрилась распахнуть объятия, но чуть не упала и захихикала.

    – Кажется, перебрала маленько. Но в праздник позволительно, а, Маргерит?

    Она пьяно ухмыльнулась и подмигнула мне. И уселась прямо на мощеную булыжником мостовую.

    – Вот так-то лучше, – довольно вздохнула и вытянула ноги. – А то качается все, как палуба клятой «Чайки» в шторм. Ух, как я рада тебя встретить! Поболтаем немного, а?

    И она похлопала ладонью по камню. Я мысленно выругалась, подошла к ней и попробовала приподнять.

    – Катарина, вставай! Вставай же! Простынешь ведь!

    Пошатываясь и посмеиваясь, Катарина кое-как поднялась на ноги.

    – А куда мы пойдем? – спросила с любопытством.

    Я едва не застонала. Действительно – куда?

    – Давай я отведу тебя домой. Где ты живешь?

    Она задумалась.

    – У мамаши.

    Вот теперь от изумления споткнулась уже я.

    – Катарина, ты ведь сирота! Сама говорила!

    И прикусила язык. Мало ли кто что кому говорил? Я и сама представилась чужим именем, так отчего бы Катарине не солгать попутчикам?

    Она опять захихикала.

    – Мамаша – она не матушка. Она хозяйка, поняла, ну?

    Я хотела ответить, что нет, не поняла, но внезапно меня осенило. Яркое домино, вызывающая, уже размазанная, краска на щеках и губах, развязное поведение. Конечно же!

    – Так ты устроилась в то заведение, о котором говорила, да, Катарина?

    Она задумалась, а затем подняла руку и покачала пальцем перед моим носом.

    – Не-е-е, оттуда я ушла. Мамаша сманила. Я – одна из лучших девочек, ясно?

    От нее пахло вином и приторными сладкими духами, и я старалась дышать как можно реже, причем по возможности ртом. Отворачивалась, чтобы Катарина не заметила, насколько мне неприятно, и не обиделась. Крепко удерживала ее за талию и шла медленно-медленно, потому что спутница моя держалась на ногах нетвердо и то и дело норовила упасть. Хорошо еще, что дорогу она помнила верно и ни разу не ошиблась, указывая, куда поворачивать.

    – Сюда, – пробормотала она сонным голосом и указала на приземистый двухэтажный дом, выкрашенный в пронзительно-розовый цвет. – Нет, не с главного хода. Вот там есть еще одна дверца.

    Я усадила ее крыльцо, поднялась по ступеням и постучала. Изнутри послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и раздалось недовольное:

    – Кого там сильвеи принесли в такую рань?

    В проеме показалась крупная смуглая женщина средних лет, в пестром платье и в скрывающем волосы тюрбане – такие я видела у купцов, что привозили в Либертину товары с островов Зеленого моря. Плоское широкое лицо, толстые губы, узкие черные глаза. Она смерила меня взглядом и заговорила уже любезнее:

    – Тебе что-то нужно, госпожа?

    – Дина, – отозвалась Катарина за моей спиной, – Дина, это Маргерит, моя подруга. Она с Мамашей потолковать хотела.

    Ничего подобного я делать не собиралась и не знала, с чего вдруг такая мысль взбрела Катарине в голову, как и не понимала, почему она решила объявить нас подругами. Но возразить мне не дали. Не успела я отрыть рот, как Дина пробормотала:

    – Хорошо, заходите обе, а я хозяйку пока позову.

    Плавно развернулась и с удивительной для ее полноты сноровкой скрылась из вида.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В темно-карих глазах плескалось нескрываемое любопытство. Толстушка, представившаяся Моникой, подалась вперед, склонилась к неожиданному визитеру.

    – Знаю такую, как же не знать. Жила она у меня, да вот сегодня съехала.

    Такого Себастьян не ожидал. Он сцепил зубы, не давая сорваться с языка ругательствам, вдохнул и выдохнул, успокаиваясь. Может быть, еще не все потеряно.

    – А новый адрес она не оставила?

    Моника покачала головой.

    – Нет, господин хороший, не оставила. Да и когда бы ей? Я вернулась с карнавала – а девчонки и след простыл.

    Вот это уже интересно.

    – Так что же, она не заплатила за жилье? Исчезла неожиданно?

    Но Моника вновь мотнула головой.

    – Отчего не заплатила-то? Все честь по чести отдала вчера еще. И что съедет – предупредила, да. Я-то думала, что дружок ее пораньше за ней заявился, чтобы его кто не надо не видел и языком не болтал, но…

    Тут она запнулась, но Себастьян, почувствовав охотничий азарт, вцепился в нее не хуже, чем гончая в добычу.

    – Дружок? Вам известно, кто он?

    – Нет, господин. Не видала его. Да и сама Мира ничего о нем не говорила.

    Мира, значит. Вот как ее зовут.

    – Так, может, и нет никакого дружка?

    Моника уперла кулаки в обширные бока и ухмыльнулась.

    – Ага, как же, нет. Вот скажи-ка мне, господин хороший, с чего бы еще девке так спешно собирать пожитки, а? Нашла себе кого-то, помяни мое слово. И вид у нее радостный такой был – уж я-то знаю, как они выглядят, когда познакомятся с серьезным мужчиной, скольких уж повидала на своем веку, не первая она и не последняя. Вот только…

    И она нахмурилась. И Себастьян отметил про себя, что уже второй раз обрывает она разговор на полуслове. Что-то не так с предполагаемым покровителем этой Миры – но что?

    – Только… – повторил он и замолчал, затаил дыхание, выжидая.

    Моника вздохнула, прижала пухлые ладошки к могучей груди, заозиралась подозрительно и наклонилась к Себастьяну так близко, что он отчетливо учуял аромат свежей сдобы и пряностей от ее одежды и волос.

    – Приходили за ней сегодня, – понизив голос до едва слышного шепота, ответила она. – И очень, скажу я тебе, господин, странно все это.

    – Что странно?

    – А все! Тип, что за ней заявился, одет был лодочником и сам правил гондолой, но что я – лодочников не знаю? Не-е-ет, уж поверь мне, господин хороший, никакой это не работяга и не купец даже. И он удивился, когда услышал, что Мира уже ушла. Переспросил, точно ли я уверена, что жиличка не находится где-то в доме – как будто у меня здесь палаццо с бесчисленными комнатами. Ха!

    Да уж, на палаццо домик никак не тянул. А вот новые сведения озадачивали. Лодочник, который лодочником вовсе не являлся, не так уж удивил Себастьяна, в конце концов, и его гондолой правил вовсе не нанятый гондольер. Но вот исчезновение Миры и почти одновременное появление этого не-лодочника… да, определенно, здесь есть над чем поразмыслить.

    – Значит, он тебе не поверил?

    Моника возмущенно фыркнула, колыхнулась пышная грудь. Себастьян отвел взгляд.

    – Да он весь дом осмотрел – представляешь, господин? И, сдается мне, к нему-то Мира и собиралась перебраться. Вот только почему не дождалась его, а?

    Ответ на этот вопрос Себастьян тоже хотел бы услышать. И на этот, и на многие другие. И самый главный из них звучал так: где же теперь искать беглянку?

***

Дзинь! Жалобно тренькнув, ваза драгоценного тончайшего стекла разлетелась на множество осколков. Солнечные лучи радостно заиграли на ярких стеклышках, вспыхнули на синем шелке ковра радужными пятнами.

    – Значит, она ушла? – обманчиво спокойно переспросил Лоренцо Чентурри, словно и не он только что расколотил о стену дорогую безделушку.

    – Да, хозяин.

    – И ничего не велела передать? Ни на словах, ни запиской?

    – Нет. Та женщина, Моника, клянется, что к ее возвращению комната госпожи Миранды уже опустела.

    Лоренцо взвесил в руке инкрустированный крупными жемчужинами кубок, покачал и тоже отправил его в стену. Дон-н-н!

    – Пошел вон! – процедил сквозь зубы.

    Помощник молча попятился и скрылся за дверью. Понятливый. Знает, когда лучше безмолвно исчезнуть, а когда можно и возразить хозяину. За то его Лоренцо и ценил – и за кое-какие другие качества, разумеется.

    Значит, Миранда исчезла. Собрала вещи, покинула съемное жилье и растворилась в огромном шумном городе. Но почему? Что случилось?

    Лоренцо горько усмехнулся. Нетрудно догадаться – увидела его на пристани, вот что случилось. С тестем и супругой. Миранда горда, она не стала требовать объяснений, предпочла скрыться. А он за годы, проведенные в Либертине, совсем позабыл о том, какие догмы вбивают в головы жителей Трех Королевств храмовники. Для их паствы прелюбодеяние – тяжкий грех. Хотя – при этой мысли Лоран оскалил зубы в жутковатой усмешке – сами служители грехов не боялись, как и кое-кто из знати. Уж он-то знал. Теперь ему многое известно из того, о чем и не подозревал мальчишка Лоран. Ничего, он найдет Миранду и растолкует ей, как она заблуждалась.

    Удивительное дело: еще месяц назад он даже и не вспоминал о ней, а теперь она вдруг стала необходимой. Мысли о подруге детства сводили с ума, терзали, заставляли томиться ожиданием. С момента их встречи в театре он постоянно представлял себе, что и как он с ней сделает, когда она окажется полностью в его власти. А глупая девчонка взяла и все испортила, сбежав.

    Внутри пробудился хищный зверь, яростный и неумолимый. И Лоренцо знал, что не будет ему покоя, пока не нагонит добычу, не схватит, не сожмет острые клыки в стальной хватке. Он метался по кабинету, точно по клетке, скалился и разве что не выл от отчаяния. И в то же время испытывал восторг предвкушения. Глупая, глупая Миранда! Разве сможет она укрыться здесь, в этом городе – в его городе? Либертина лежала у его ног, покорная его воле. У беглянки не оставалось ни единого шанса.

    «Прячься, милая, – подумал Лоренцо с мрачной усмешкой. – Прячься. Почувствуй себя в безопасности, глупышка. Я все равно тебя отыщу. Уже скоро».

    Горячая кровь стремительно бежала по венам, желание дурманило голову. Он закрыл глаза – и словно наяву увидел рассыпавшиеся по хрупким плечам волосы цвета лунного серебра, нежную белую кожу, огромные синие глаза. Услышал голос, зовущий его тем, позабытым именем. Лорана больше нет, он умер и переродился, вернулся к жизни Лоренцо Чентурри, самым влиятельным и опасным человеком в Вольном городе. Миранда не знала, кому она бросила вызов. Ничего, вскоре она прозреет. И больше не захочет убегать. Поймет, как много он сможет дать ей сейчас, когда он больше не безродный мальчишка, отринутый названным отцом. В Либертине нет королей – плевать! Ее, свою путеводную звезду, свою выстраданную мечту, он коронует, и все склонятся перед ней. Как только его выберут новым доном, он будет волен делать все, что только пожелает. И он разделит свою власть с Мирандой. Разве она сможет устоять, когда узнает, какое будущее он им уготовил? Он весь мир бросит к ее ногам, стоит ей лишь захотеть. И она первая посмеется над тем, как пыталась сбежать от собственного счастья.

    Так оно и будет, в это Лоренцо верил твердо.

***

Паоло дожидался в лодке. Он не позволил себе выразить недоумение или досаду, когда хозяин вернулся один. Не знай Себастьян так хорошо своего помощника, поверил бы, что тот остался равнодушным. Но в глубине серых глаз промелькнула едва заметная тень, а губы на краткую долю мгновения сжались плотнее. И это значило, что Паоло удивлен и расстроен.

    Но он не произнес ни слова. Отвязал гондолу от причала, оттолкнулся шестом. Молчал и Себастьян. Переплел пальцы и стиснул так сильно, что они побелели, смотрел невидящим взором на скользившие мимо поросшие мхом фасады небогатых домов. Заговорил, лишь когда свернули в сторону Гранд-канала.

    – Ее там нет.

    От изумления Паоло замер на миг.

    – Как нет? Мы ведь видели, как она зашла в дом. Подождали четверть часа, но она не вышла.

    Себастьян кивнул.

    – Да, она жила в этом доме, но съехала сегодня утром. И не оставила нового адреса.

    – Значит, мы ее найдем, – уверенно заявил Паоло и оттолкнулся шестом так сильно, что гондолу опасно качнуло. – Это займет еще какое-то время, но рано или поздно мы ее обнаружим.

    – Найдем, – согласился Себастьян. – Разумеется, найдем. Но, друг мой, дело в том, что ищем ее не только мы. И вот это внушает мне тревогу.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Отчего-то я представляла Мамашу дамой громогласной, высокой и пышной, пожалуй, никак не меньше Дины в обхвате, яркой и даже вульгарной. Потому и удивилась несказанно, увидев хрупкую изящную особу неопределенных лет со стянутыми украшенной мелким жемчугом сеткой темными волосами. Простого кроя платье глубокого синего цвета расшито по лифу и рукавам серебром, у пояса – кожаный кошель. Гладкая белая кожа без морщин – и без краски. Удлиненные, слегка приподнятые к вискам глаза необычного фиалкового цвета. Утонченные черты лица. И никаких украшений ни в ушах, ни на шее, ни на тонких длинных пальцах.

    Мамаша смерила меня цепким внимательным взглядом и велела Дине и Катарине:

    – Ступайте прочь!

    И снова удивила меня. Я-то ожидала, что голос этого неземного создания будет звучать нежными переливами колокольчика, но нет, он оказался бархатистым, вкрадчивым, немного хрипловатым, будто Мамаша только-только очнулась от глубокого сна.

    Катарина безмолвной тенью скользнула куда-то вглубь дома, а Дина, прежде чем выйти, спросила:

    – Подать чего надобно?

    – Ничего не нужно.

    Меня Мамаша не пригласила пройти дальше, и мы остались в небольшой квадратной комнатушке с голыми стенами и тщательно вымытым каменным полом. Сюда выходили три двери, у одной из них стоял огромный ларь.

    Отослав прислугу, Мамаша не спешила заговорить, рассматривала меня с бесстрастным выражением лица. И только когда я сделала шаг к двери, вскинула руку, останавливая.

    – Погоди! Ты ведь не девочкой наниматься пришла, верно?

    Осознав, какой смысл она вкладывала в невинное слово, я вспыхнула.

    – Нет. Я просто довела Катарину. Мы… словом, мы знакомы. Были когда-то.

    Взгляд фиалковых глаз прожигал, казалось, насквозь. Я запоздало сообразила, что от него не ускользнул мешок с моими немногочисленными пожитками.

    – Тебе некуда идти, – припечатала Мамаша.

    Я вздрогнула.

    – Меня ждут…

    – Нет, – оборвала она, не дав договорить. – Никто тебя не ждет. Я не первый год на своем месте, красотка, думаешь, не различаю отчаяние во взгляде? Что, деньги закончились, есть нечего? Переночевать негде?

    Не будь мне так страшно, я бы рассмеялась. Может, за долгие годы работы хозяйкой веселого дома Мамаша и научилась читать по глазам, но вот в моем случае допустила ошибку. Деньги у меня имелись, и боялась я вовсе не голода.

    – Благодетель выставил? – продолжала Мамаша. – Да еще и подарки отобрал, верно? Что ж ты так, красотка? Надоел старик, и ты привела кого помоложе, да не остереглась, а он вас и застукал?

    Вот оно что. Проницательная дамочка рассмотрела, что вещи мои не из дешевых, да и далеко не потрепаны, но их очень мало, и сделала выводы. Неверные, но мне-то от этого не легче. Вон какой нехороший огонек зажегся в ее глазах. Пора убираться отсюда, пока не поздно. Я попятилась к двери, но Мамаша неожиданно цепко ухватила меня за рукав.

    – Послушай, красотка…

    Я рванулась, но она держала крепко. И тогда с моих пальцев посыпались огненные искры. Крохотные, но горячие, обжигающие. Мамаша отдернула руку и поднесла к губам обожженное запястье.

    – Так ты из одаренных? Магичка? – спросила недоверчиво, будто появление искр не до конца ее убедило.

    – Огненная, – подтвердила я очевидное.

    Не знаю, почему так сложилось, но даже здесь, в Либертине, где магам никогда не грозили кары храмовников, одаренные магически дети рождались далеко не в каждой семье.

    Мамаша отступила на шаг, не сводя с меня изумленного взгляда расширившихся глаз.

    – Магичка, – повторила она полушепотом.

    Должно быть, уже подсчитывала, какую прибыль этакая диковинка принесет ее заведению. Я подняла руку, щелкнула пальцами. Веселые огоньки заплясали на их кончиках, готовые сорваться, повинуясь моему приказу, в любой момент.

    – Я ухожу. А если ты попробуешь задержать меня силой – подожгу дом. Поняла?

    Мамаша рассмеялась, невесело, хрипловато, как-то неуверенно.

    – Так вот ты чего… Не бойся, я девочек не неволю. У меня знаешь сколько желающих работать? Не всякую возьму, так-то.

    – Вот и отлично. Прощай.

    Я опустила руку и в который уже раз попыталась шагнуть к двери, но Мамаша вновь крикнула:

    – Постой!

    – Ну что еще?

    – Тебе некуда идти, – повторила она. – Нет жилья, нет денег. Оставайся здесь. Не девочкой, нет. Ты магичка, отработаешь проживание.

    В первое мгновение мне показалось, будто я ослышалась.

    – Ты предлагаешь мне приют?

    Она пожала точеными плечами.

    – Почему нет? Это выгодная сделка, красотка. У тебя будет кров, еда и защита. Да-да, не смотри так недоверчиво, защита. Я ведь уже сказала – никого не принуждаю работать на себя. А там если уж сама захочешь…

    – Не захочу.

    – Как знаешь. Магичка мне тоже пригодится. Чары на светильниках обновить пора, да и ночи еще холодные, живой огонь в каминах не помешает. Ну, что скажешь?

    Я лихорадочно соображала. Конечно, Мамаша – особа себе на уме, и вряд ли ее интересовали исключительно мои умения как огненного мага. Но если она и впрямь не собиралась принуждать меня работать ее «девочкой», то почему бы и не согласиться? Вот уж где меня Лоран – нет, Лоренцо – искать точно не станет, так это в веселом доме. Сердце опять стиснули острые когти, я зажмурилась и глубоко вдохнула, сморгнула выступившие слезы. Как скоро Мамаша поймет, что ее жиличка – та самая Огненная Магнолия, что загадочным образом исчезла после карнавала? Или же я переоценила свою известность, и об актерке легкомысленная Либертина скоро позабудет, увлекшись новой фавориткой? Как бы там ни было, но у меня неожиданно появилось место, чтобы спрятаться и выждать время. И я решительно произнесла:

    – Хорошо. Я согласна.

***

Мамаша оказалась особой цепкой и оборотистой, что и неудивительно, если учесть тот способ, которым она зарабатывала на жизнь. Сделку со мной она заключила весьма для себя выгодную: настоящий огненный маг, с лицензией, за такую работу содрал бы с нее немалую сумму, а я согласилась просто за кров и еду.

    – Жить будешь здесь, – распорядилась она, распахивая передо мной дверь в крохотную комнатушку. – Захочешь есть – скажешь Дине, она покормит. Куски никто считать не станет, не беспокойся. Вот кофе вари себе сама, Дина – она кухарка, а не горничная, каждой бегать да подавать не станет, ясно?

    Я кивнула. Что ж тут непонятного?

    – С девочками можешь болтать, когда они не заняты. Впрочем, у них работа начинается по вечерам, и тебе бы лучше в это время под ногами не крутиться. Еще попадешь кому на глаза. Так что с наступлением темноты из своей комнаты лишний раз не высовывайся. Ну а теперь отдохни, перекуси и принимайся за дело. Начнешь с моего кабинета. Я пришлю к тебе Катарину, раз уж вы знакомы, она тебе все покажет.

    Удивительно, но после бессонной ночи и наполненного тревогами утра мне вовсе не хотелось спать. А вот поесть я бы не отказалась, потому и спустилась в кухню, где хозяйничала Дина. Она как раз вытаскивала из печи огромный противень с румяными пирогами. Аромат от них исходил настолько одуряющий, что я проглотила голодную слюну.

    – Что, работать у нас будешь? – приветливо спросила кухарка.

    – Буду.

    Она окинула меня оценивающим взглядом и присвистнула.

    – К тебе мужики, кто побогаче, сразу переметнуться. Девки завидовать станут, но ты не бойся, не обидят. У нас строго, за драки и пакости Мамаша вон выставит любую.

    Я не стала пояснять, что не опасаюсь зависти местных обитательниц. Рано или поздно Дина сама разберется, что к чему.

    – А как ее зовут? Мамашу?

    – А тебе зачем?

    Я удивилась вопросу.

    – Чтобы обращаться по имени, разумеется.

    Добродушное круглое лицо мгновенно приобрело суровое выражение, черные глаза сузились, толстые губы поджались.

    – Зови Мамашей, ясно? Как все.

    – Но…

    – И не забывайся, – оборвала она меня. – Лишних вопросов нигде не любят, а здесь так особенно. Голодна?

    И принялась, не дожидаясь ответа, с грохотом метать на стол миски и чугунки. Пареная репа, каша, тушеное мясо, какая-то странная красноватая масса, необычная на вид, но пахнущая аппетитно и пряно. Хлеб и сливки. Те самые румяные пироги. Плошка с засахаренными фруктами.

    – Кофе тоже сварю, – проворчала кухарка, – так и быть. Ешь давай.

    И тут в кухню вбежала взбудораженная Катарина и кинулась мне на шею. Движения ее обрели привычную стремительность и легкость, и от нее исходил острый травяной аромат. Должно быть, приняла какую-то отрезвляющую настойку.

    – Маргерит! Поверить не могу!

    – Тише, тише, – бормотала я, пытаясь оторвать ее от себя.

    Но Катарина не унималась. Она тормошила меня, дергала за рукав, то и дело порывалась обнять снова.

    – И ты молчала! – восклицала она. – Все те долгие недели на «Чайке»! Молчала! Никому не проговорилась! И как тебе только удалось сбежать, а?

    Она повернулась к Дине и возбужденно заявила:

    – Наша Маргерит – магичка, представляешь? Самая настоящая магичка! И она ухитрилась удрать от жрецов! Вот!

    Узкие глаза Дины расширились и даже округлились.

    – То-то к нам толпы повалят, – обрадовалась она. – Ни у кого такого дива нет – магичка в девочках!

    Да уж, это верно. И у вас не будет.

    Катарина замотала головой.

    – Ничегошеньки ты не поняла! Маргерит – она не девочкой работать станет!

    – А кем же? – удивилась Дина. – Иной работы у нас нет.

    – Магом, – не выдержала я. – Светильники обновлю, живой огонь разведу. Хочешь, твоей печью займусь сразу после кабинета хозяйки?

    Кухарка уставилась на меня с недоверием.

    – И что – негасимый огонь тоже можешь?

    Я кивнула и привычно уже щелкнула пальцами. Заплясали веселые огоньки, Катарина восхищенно захлопала в ладоши. Она, дитя Трех Королевств, так и не привыкла воспринимать магию как нечто естественное. Дина отреагировала более сдержанно.

    – Хорошо, коли так, – сказала она. – Своя магичка – это дело. Ты ешь, ешь, бедолага, вон такая худая да бледная. Ешь да ступай к Мамаше в кабинет, а после приходи ко мне. Печкой займешься.

    Я усмехнулась про себя, уселась к столу и принялась за еду, вкусную и сытную. Катарина восхищенно что-то попискивала, Дина отправила в печь второй противень с пирогами. Я обрела пусть и временный, но приют. Убежище, в котором Лоренцо Чентурри ни за что меня не отыскать.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Толстяк Фабрицио повалился на колени, а затем, решив, видимо, что недостаточно жалок, и вовсе уткнулся лбом в мрамор пола. Хозяина театра сотрясала крупная дрожь, он трясся и всхлипывал, и Лоренцо брезгливо пнул его в бок носком ботинка из мягкой кожи.

    – Смотри мне в лицо.

    – Что ты, господин… как же… как я осмелюсь…

    – Я велел тебе смотреть мне в лицо.

    Лед в его голосе заморозил бы и воду в Гранд-канале. Фабрицио затрясся еще сильнее и поднял голову, оперся на руки, да так и застыл в этом нелепом положении.

    – Значит, она не приходила?

    Толстяк закивал столь усердно, что Лоренцо показалось на миг, будто голова у него вот-вот отвалится, словно у старой тряпичной куклы. Сколько раз он колол пальцы иголками, чтобы починить ветхую игрушку: Мира ее обожала, ведь куколка досталась ей от матери. Только отчего-то постоянно рвалась, как подозревал Лоренцо – тогда еще Лоран – не без помощи старшей дочери леди Марии.

    Он