Сфумато. Наталья Ракшина

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Первый Храм хранит всё живое. Второму Храму подвластна земная твердь. Третий Храм распоряжается стихиями погоды. А для того, чтобы управлять всем этим по воле высших сил, рыцарям Храмов достаточно красок, холста и – особой магии-сфумато. Один из рыцарей Третьего Храма, мессир Ледяных Пустошей, мёртв! Наконец-то! Все вздохнули с облегчением, ибо мессир был невыносим для близких, жесток к врагам, вероломен для друзей, опасен для женщин: не зря его прозвали Нечистым во плоти. Юная дева, обещанная в жёны рыцарю ещё с колыбели, была так рада избежать страшной свадьбы. Но…

   Мессир пал. Да здравствует тот, кто его заменит! Да смилуются над ним высшие силы – и над той, чью руку и сердце он должен заполучить.

   Категория 16+

    Наталья Ракшина

   СФУМАТО

   роман

ПРОЛОГ

Невыносимо сиял на солнце снег. Под пронзительно-синим небом, исчерченным серебристыми штрихами тонких облаков, зеркалом лежала равнина, на которой редкими вкраплениями темнели участки хвойного леса, тихого и безмолвного в это суровое время года. Мороз усиливался. Мириады спрессованных кристаллов снега и льда образовывали гигантское парчовое покрывало, укутавшее на зиму спящий зелёный мир. Крохотные искорки серебристых, розовых, синих и даже апельсиново-жёлтых оттенков играли прихотливым преломлением света, радуя взор и одновременно – выжимая слёзы из глаз, не только от яркого сияния, но и от холода тоже.

   Гигантские сумарийские кедры, столь редкие в предгорьях, служили домом или временным приютом сотням живых существ: от крохотных букашек, спрятавшихся под корой до весны, до медведей, залёгших в спячку в глубоких берлогах под корнями. В этот солнечный и люто-морозный день не каждый бодрствующий зверь захотел бы покинуть своё укрытие – но только не орланы! Для них наступило время гнездования, так что на вершинах гигантских кедров было шумно и суетливо. Величавые птицы обновляли гнёзда, восстанавливали пары, искали новых спутников жизни. Некоторые просто сидели на мощных ветвях, острым взором осматривая местность в поисках возможной добычи.

   Для своего пропитания они не высмотрели ничего, но могли видеть, как за возможной добычей гонится кто-то другой… Человек. Не менее величавый, чем орланы – цвета его семейного стяга, чёрные с золотом, были хорошо известны и невольно вызывали почтение. Не менее опасный – многие старались поскорее убраться с его дороги. Не менее… Стоп! Куда более жестокий, чем орланы – ибо бессловесным тварям не свойственна та осознанная свирепость, которая входит в перечень недостатков людей, а особенно – мессира Ледяных Пустошей, Лодовико Ди Йэло Третьего. Прим. авт.: фамилия образована от «de hielo», Ледяной, исп.

   По спрессованному снегу раздаётся топот копыт, такой гулкий на морозе. Именно здесь накатан лучший санный и конный путь предгорий Сумары. Летит вперёд по сияющей белизне хищный клин преследователей, одетых в чёрное с золотом. Десяток всадников, впереди которых на могучем вороном жеребце мчится тот, от которого орланы шарахнулись бы, если бы знали перечень приписываемых ему деяний.

   Ему чуть меньше тридцати лет, но выглядит он старше; он статен и строен, широк в плечах и не обижен внешностью, с первого взгляда привлекающей внимание своей грубоватой мужской красотой, которая более желанна для прекрасного пола, нежели смазливая юная утончённость. Синеглазый брюнет с орлиным профилем и таким же взором, от которого не ускользнёт ничто и никто – ни выгода, ни власть, ни враг, ни хорошенькая женщина. Несмотря на холод, он скачет с непокрытой головой, его смоляные кудри и короткая чёрная борода припорошены инеем. Мороз ему не страшен – мессир Ледяных Пустошей зимой распоряжается магией холода по собственному усмотрению и в рамках Устава рыцарей Третьего Храма, сейчас это его стихия, не способная причинить ни малейшего вреда. Спутники Лодовико не являются магами, это его личная охрана, не менее преданная, чем верные псы. Они одеты куда теплее своего сюзерена, но в лихости, удальстве и творимом беспределе стараются не отставать.

   Сейчас этот хищный клин преследователей распадается, пытаясь окружить и взять в кольцо предполагаемую добычу – тёплый зимний возок, запряжённый шестёркой лучших лошадей, летящих быстрее ветра. Тяжёлые мощные скакуны воинов легконогим бегунам не соперники, и возница это знает, но от души подзадоривает коней ударами хлыста и криками:

   – Й-а-а-а! Й-а-а-а!

   Но что такое?! Будто по волшебству, далеко впереди поднимается на дыбы не земля, нет – спрессованный белый покров… Со скрипом и треском встаёт пылающая на солнце стена из парящих в воздухе белых глыб и кусков поменьше; стена, окутанная клубами мелкой снежной пыли. Есть простор для манёвра, есть время, но поворачивать нужно немедленно, иначе будет беда… Впрочем, она будет в любом случае, ибо поворот означает встречу с людьми, одетыми в чёрное с золотом.

   На то и расчёт.

   Возница зажмурился от летящей в лицо ледяной крошки. Шестёрка лошадей встала, кони храпели и топтались на месте, а вокруг, будто крылья коршунов, замелькали чёрные плащи, подбитые волчьим мехом. Нарядный зимний возок оказался в плотном кольце, всадники быстро спешивались со смехом и отменно пошлыми шутками, способными вогнать в краску кого угодно.

   На пожилого возницу в упор смотрели синие, как небо, глаза.

   – Мессир… пощадите… у меня внуки… пожалуйста…

   Пожилой мужчина повалился с облучка прямо в снег, на колени, стягивая с головы потёртую лисью шапку, ожидая удара хлыстом или, хуже того, превращения в ледяную глыбу на месте.

   – Пшёл вон. – Сквозь зубы произнёс обладатель синих глаз и смоляных кудрей, сейчас падающих на лоб слипшимися от инея чёрными стрелами.

   Приоткрыв глаза и с благодарностью отползая в сторонку, возница видел, как металлические накладки на латной перчатке рыцаря Третьего Храма стремительно обрастают ледяной бронёй, а потом левый кулак с утроенной силой врезается в дверцу возка, выламывая ту с хрустом. Мессир Лодовико Третий не стал утруждать себя поиском кожаной петли, за которую нужно просто потянуть, чтобы дверца открылась.

   Наружу вырвался тёплый воздух – в глубине нарядного возка было уютно, там работало заклинание Зимнего очага, обеспечивающее комфорт в пределах разумного. Внутри находилась та, ради которой погоня и затеивалась: хрупкая белокурая девушка с косами, обвитыми вокруг головы, одетая в громоздкое зимнее платье из плотной шерстяной ткани тёмно-синего цвета, подчёркивающей белизну её кожи. При треске и грохоте выломанной с мясом дверцы она отпрянула к стенке возка, обитой разноцветным войлоком, но летящие щепки, кусочки стекла и фрагменты ледяной брони с латной перчатки её даже не задели. Сейчас она видела перед собой разгорячённое скачкой мужское лицо и чувствовала, что против воли её собственные щёки заливает бледность, а к горлу подступает комок слёз, порождённых отчаянием.

   – Далеко собрались, мэйс Бьянка? – спросил преследователь резким, низким и довольно-таки злым голосом, от которого отчаяния у белокурой девушки как-то не поубавилось.

   Ответить было нечего. Говорить о том, что потеряла голову, пытаясь сбежать от того, кого считала мертвее мёртвого, бессмысленно. Хотела пересечь границу Сумары, пренебрегая семейной честью, брачным договором, наследством – чем угодно, только подальше отсюда! Рассчитывала стать нищей и свободной от всего… Не получилось.

   Мессир Ледяных Пустошей подал своей законной добыче руку, приглашая выйти. Девушка едва притронулась к ледяной перчатке, морщась при покалывании в пальцах, перерастающем в боль от соприкосновения с лютым холодом магии. Тут же неслышно подступил кто-то из свиты рыцаря Храма, набрасывая девушке на плечи роскошную, в пол, накидку из золотистого меха редких сумарийских соболей. На голову опустился капюшон, невесомо-лёгкий, но способный оградить драгоценную добычу от любой стужи. Губы синеглазого мужчины тронула усмешка:

   – Не очень подходит к цвету платья. Моя промашка, мэйс Бьянка. И такие простенькие платьица отныне вы носить не будете. Это тряпьё для жены мещанина, оскорбляющее мой вкус.

   Девушка вскинула свою белокурую головку, избавляясь от мехового капюшона. Она полностью овладела собой, её учили этому давно и тщательно. Её готовили к будущему замужеству с чудовищем, вышколив как породистую лошадь. Никто не увидит ни отчаяния, ни слёз.

   – Я предпочла бы продолжить путь в своём простом платьице. Без вас.

   Ответом стал пренебрежительный смех. Ни слова не говоря Лодовико подхватил беглянку на руки, усаживая в седло своего скакуна и легко вспрыгивая сам.

   И никто из участников сцены так и не заметил, насколько растеряны и напуганы они оба. Она – потому что не ожидала увидеть живым того, чей облик заведомо преследовал её в страшных девичьих снах. Он… А он был напуган не меньше, ибо тщательно и умело, но так неохотно выдавал себя за того, другого, лежавшего сейчас обезображенным в холодной могиле.

   И если бы наш синеглазый подменыш, в общем и целом неплохо справившийся с ролью, имел бы хоть какой-то опыт в организации нападений и похищений хорошеньких девиц, кроме театральных постановок, он бы заметил странную вещь, когда выбивал дверцу. Та была закрыта не изнутри, а снаружи. Девушка не только пряталась в возке.

   Её ещё и заперли.

   Усиливался мороз. Клонилось к закату кроваво-алое солнце. Удалялись от финальной точки погони всадники в подбитых волчьим мехом плащах. Всё только начиналось – и для белокурой девушки, тихонько плачущей под прикрытием мехового капюшона, и для подменыша, который скрипнул зубами и в который раз мысленно проклял себя за то, что ввязался в эту историю.

ГЛАВА 1.

Лучшая труппа королевства

   Сумара!.. Кто бы не мечтал стать её подданным?! Властная, самодостаточная, такая огромная – не в пример соседним королевствам. И южный Галант, насквозь пропахший морем, вином, чесноком и рыбацким потом, и восточная змеисто-лецимерная Шилса, торгующая девами для утех, благовониями и ядами, и многие другие королевства, княжества, республики и республички – они так малы и зависимы при всей своей кажущейся свободе! Ибо достаточно нескольких взмахов кисти по холсту или пера по бумаге – и вот уже прибрежные воды Галанта взбунтовались, пожирая побережье подобно неуправляемым монстрам, Шилса задушена жарой и истерзана кровососущими насекомыми, а в какой-нибудь крохотной республике одним дождём обошлись для смены власти. Осталось понять, кто машет кистью…

   Известно кто! Кто-то из рыцарей Храмов, после заседания Совета, расписывающего все перспективы управления погодой и силами природы – от живых до неодушевлённых. Нет в королевстве Сумара короля, уж два века как нет, а правит её необъятными землями Совет Трёх Храмов, поклоняющихся разным божествам. Первый Храм почитает Пана, чья длань простёрта над каждым существом, от едва заметной глазу букашки до левиафана океанских глубин. Второй Храм служит богине Терре, во власти которой воды, почва, камни и раскалённая начинка земной тверди. Третий же Храм поклоняется непостоянному Эолу, покровителю погоды и климата в целом. Таким образом, всё живое и неживое повинуется действиям рыцарей-магов, да так, что не бывает в Сумаре страшных недородов урожая, частого нападений вредителей на посевы, а хищников – на стада, каждая тварь под небом и под водой знает своё место, а природные катастрофы обойдут гигантские просторы королевства сторонкой. Вот так. И возьмут рыцари-маги за это благоденствие звонкой монетой, только плати вовремя.

   Народ же сумарийский, как известно, вовсе не задним умом крепок, а на язык меток, он-то и дал он рыцарям-храмовникам соответствующие прозвища!

   Первый Храм – «зверопасы». Второй – вроде как «землегрызы» неплохо прижилось. Третий – «дождеплюи», а что, тоже словцо звонкое! Всё любя, всё любя! Только вот в присутствии рыцарей поблизости кидаться словечками нежелательно, за такое и язык отрезать могут. Рыцари шуток-то не разумеют: зря, что ли, оступились они от остальных божеств, распоряжающихся чувствами самыми разными, от любви до ненависти, – да и чувством юмора заодно. Нет, господа храмовники сами от чувств не отказались, это им не по силам, они такие же смертные и слабые люди, как и все прочие. Но в брак вступают и обзаводятся потомством далеко не все из них, а многие стараются себя сдерживать и ограничивать, ибо сильные эмоции и душевные порывы мешают совершенствовать чистое искусство, идущее рука об руку с магией.

   Живопись – вот то самое искусство.

   Да не какой-нибудь лубок с ярмарки, и не портреты на стенах богатых замков, и даже не роспись сводов Главной Сумарийской Капеллы, поражающей гостей королевства настолько, что среди них известны случаи потери сознания от непостижимого восторга! Нет. Тот, кто творит высшую магию, обязан владеть особой техникой живописи под названием «сфумато», стирающей границы между реальностью и грёзами, обволакивающей дымкой контуры предметов так, что их можно вынести за пределы холста – или поместить туда. Да что там холста! Простой набросок, сделанный на обрывке пергамента обломком грифельного мелка, может стать проводником к чуду, если к нему приложил руку высокородный рыцарь-маг или тот, кто прошёл полный цикл обучения мастерству при одном из Храмов. А что? Земля Сумары на таланты богата, и в школах, открытых храмовниками для пополнения рядов подмастерьев и мастеров, можно видеть детей незнатных горожан, ремесленников, торговцев и пахарей, а то и вовсе подкидышей из сиротских приютов.

   Постижение мастерства не обходится без соблюдения важнейших правил. Первое – на обучение никогда не возьмут иностранца, ибо секрет магии живописи должен остаться государственной тайной и монополией Сумары. Это же статья дохода! Второе – на ведущей руке каждого, кто овладеет искусством сфумато, ставится невидимая глазу магическая метка одного из Храмов – как подпись под контрактом. Печать Леонардо, так её называют. Связь Печати и каждой работы мастера нерушима: по ней всегда можно найти автора, и если тот наделает бед (например, употребит магию для колдовства во вред ближнему или отправится самовольно управлять погодой куда-нибудь в солнечный Галант), не сносить ему головы. Впрочем, голову-то не тронут, но лишат незадачливого живописца самого ценного – глаз и рук, и будет он просить милостыню до конца дней своих, оставшись никчёмным калекой. Третье – если ученик не прошёл всех ступеней посвящения, а среди них есть и тайные, особые для каждого из Храмов, – то нет у него права ни на Печать, ни на деятельность в качестве мага, тут не на что рассчитывать. Пусть идёт в обычные художники, чьим уделом, в зависимости от таланта, могут быть и грошовые лубки, и портреты за сотни гольдано, и роспись сводов Капеллы вкупе с реставрацией, ибо ведётся и то, и другое уже две сотни лет. И маляры нужны, кстати, тоже.

   Плоды применения сфумато можно узреть в самых разных сферах бытия, и порой – там, где особо никто не ждёт, а если дождётся да увидит, то будет знать следующее: тот, кто может позволить себе сфумато – зажиточен и успешен, ибо стоит эта магия дорого. А ещё у него фантазия хоть куда, ибо порой область применения сфумато никакого отношения к деятельности Храмов не имеет…

   Так думают и жители города Фьоридо, традиционно становившегося столицей Сумары на осенне-зимний период, валом валя на очередное представление странствующего театра, запоздало завершающего осенний сезон гастролей в самом начале первого зимнего месяца – по просьбам главы Магистрата, не желающего оставить город без полюбившегося развлечения. Ой-ёй, да кто же не захочет увидеть спектакль, где все декорации оживают по мере развития сюжета пьесы, над залом пролетает чуть ли не всамделишный дракон, сцена вдруг обрастает настоящим лесом или заменяется стеной воды, каким-то чудом не обрушивающейся на зрителей?! А прочие чудеса, вроде порхающих по залу живых бабочек или ярких тропических птиц? А сменяющие друг друга картины местности, если надобно показать бешеную скачку?! А чертоги с бесконечными залами? Где вы такое ещё увидите – разве что в следующем году, когда лучшая труппа королевства (они сами себя так назвали, но никто и не спорит) сочтёт нужным посетить ваш городишко, или где вы там живёте!

   – К нам, к нам! – зазывают вёрткие мальчишки и девчонки в ярких костюмчиках. – Последняя гастроль!

   Но нет, в мелкие городишки лучший театр Сумары вряд ли приедет, возни много, а финансового выхлопа – голубь какнул, одна срамота. Вот и тянутся в Фьоридо любители зрелищ, порой – целыми семьями. Место-то в театре всем найдётся – и дорогие билеты в партере по десятку гольдано ценой уйдут влёт, и амфитеатр раскупят за нитенсо, от пяти до двадцати за место. Прим. авт.: от лат. «nitenso», «блестящий».

   На галёрку же в конце сезона и вовсе пускают задаром, без платы в обычный один медяк, там можно стоять и толкаться сколько душе угодно, лишь бы не раздавить друг друга. Так что милости просим, сегодня в последний раз дают любимую пьесу почтенной публики: «История любви девы Инес и славного разбойника Альдо». Разумеется, к третьему акту дева таковой не останется, а упомянутому разбойнику предстоит пройти путь от бесстыжего похитителя юных знатных девиц до супруга капризной красавицы, покорённой, перевоспитанной и в финале отдавшей предпочтение вольной жизни со своим похитителем.

   Огромный столичный театр полон. Ни у кого нет сомнений в том, что в этот вечер кассу ждёт прекрасная выручка, а пятеро крепких парней, владеющих короткими мечами и метательными ножами лучше, чем столовыми приборами, присматривают за туго набитыми звенящими мешочками. Содержимое их распределяется согласно контрактам с актёрами и всей обслугой театра, от постоянной до нанятой в городе на время гастролей. Недовольным не останется никто, включая тех самых крепких парней. У них ведь есть ещё обязанность – охранять полсотни бесценных картин-сфумато, оживающих в качестве декораций для спектаклей, и стоят эти картины баснословную сумму. Разумеется, они застрахованы, и не зря!

   Вы знаете, кому приписывают их авторство? Самому Гвидо Алмазные пальцы! Личность почти мифическая, ибо нет равных его таланту ни среди живых, ни среди мёртвых, поскольку автор полотен упокоился с миром. Его художественное и магическое наследие бесценно, а картины можно встретить в запасниках всех Храмов (случай исключительный!) – и даже вне оных. Этот случай тоже особый, потому что собраны картины-декорации в одних-единственных руках…

   – Пабло! Шевелись! Смотри, складки занавеса смяты, как платье у дешёвой девки. Поправь немедленно! – слышится громовой голос откуда-то из кулис.

   – Да, Марко! – откликается Пабло с почтением. – Уже бегу!

   В ответ слышится одобрительное ворчание, а громовой голос становится тихим и ласковым, потому что теперь обращён к женщине, да к какой хорошенькой…

   – Амалия! Если вы не ослабите шнуровку платья на вашей чудесной, обольстительной, осиной талии, то задохнётесь к концу первого акта, а ваши грудки, эти божественные яблочки, просто вывалятся из корсажа. Что я буду делать без своей примадонны? Пойду по миру с протянутой рукой, ибо заменить вас невозможно?

   Примадонна розовеет от смеси смущения и удовольствия. Обладатель голоса вне действия пьесы к яблочкам ни разу не прикоснулся, а мог бы, ему намекали неоднократно!

   – Марко… – красотка-Амалия вздыхает и соглашается на всё, глядя куда-то в кулисы безнадёжным влюблённым взором. – Только ради вас.

   – Умница.

   Теперь ласковый голос снова меняется, переключаясь на сугубо деловой тон, ведь разговор ведётся с казначеем:

   – Маурицио! Готовьте сезонные расчётные листы для всех. Не забудьте приписать сверх обычной платы двоим рабочим сцены – тем дурням, что попадали со строительных лесов.

   – Эх, Марко… – бурчит пожилой казначей, – я бы не отсыпал им не нитенсо сверху. Кто велел им лазать без страховочных тросов? Чай, не обезьяны из галантской сельвы, должны соображать!

   – Вот именно, не обезьяны. Те умнее. А этим дурням придётся кормить зимой свои семьи. Делайте, что я сказал.

   Казначей молча и уважительно склоняет голову. Он знает, что хозяин театра не ограничится тратой серебра на пострадавших рабочих. Тот, кого зовут Марко, отправит в городской приют дежурный еженедельный мешок хлеба и сладостей – для тех самых мальчишек и девчонок в ярких костюмчиках, что работают зазывалами на городских площадях. Хозяйка приюта молится на него, как и её подопечные, которые увлечены новым делом и реже шарят по карманам и поясным кошелям зевак на ярмарке.

   Кажется, все любят и уважают Марко. Кстати, а кто он такой? Да вон он, широкими шагами торопится в гримёрку. Марко Синомбре Прим. авт.: фамилия образована от «sin nombre», «без имени», исп. собственной персоной: хозяин театра, автор всех пьес, импресарио, исполнитель десятка главных и второстепенных ролей, да к тому же – единственный (по слухам) наследник коллекции полотен-декораций сфумато, написанных Гвидо Алмазные пальцы. Седьмая вода на киселе, троюродный внучатый племянник, но завещание великого мастера было составлено в его пользу. Гвидо странствовал по всей Сумаре, нигде не задерживаясь и не афишируя своей личности. Его вообще толком никто не знал в лицо, разве что рыцари Храмов самого высокого статуса – Командоры. Не сохранилось ни единого портрета, а смерть его окутана тайной. Много лет ходят слухи, что Гвидо и не умирал вовсе, а переселился в свой собственный мир, созданный на одном из полотен. Но где оно, как выглядит, зачем было написано – никто не знает.

   Врут, скорее всего. О самом Марко Синомбре тоже мало что известно, кроме того, что бывшему сироте из приюта повезло, как немногим, когда на него свалилось наследство. Распорядился же он им грамотно, тут не придерёшься. Счастливчик, хоть и Безымянный.

   – Марко… – выжидательно мурлычет Амалия под дверями гримёрки, – нам пора.

   Да-да, сейчас погасят факелы, пора начинать спектакль, а Марко сегодня в роли горячего соблазнителя Альдо. Самая зрелищная сцена стартует с первых секунд поднятия занавеса – та самая бешеная скачка по лесу, с остановкой кареты, дракой, выбиванием дверцы и похищением девушки. Только исполнителю главной роли осталось нанести особый грим…

   Вот он, стоит перед зеркалом. Настоящая внешность молодого мужчины, носящего говорящую фамилию Синомбре, не отличается красотой.

   Но! Только пока этот тип не заговорит. А говорит он великолепно, как и декламирует стихи. Можно сказать, не просто говорит, а околдовывает речью. За словом в карман не лезет, проявляя грубоватый меткий юмор в беседе с мужчинами и расточая неуловимо-изысканные комплименты женщинам. Поёт, аккомпанируя себе на лютне, виртуозно лаская её струны длинными, тонкими, но такими сильными пальцами. Эти пальцы в случае необходимости не менее ловко берутся за меч, так что парочке (ой, минимум двум десяткам) обманутых мужей – обладателей ветвистых рогов, – так и не удалось поквитаться за обнаруженные в покоях жён верёвочные лестницы. Точный возраст Марко никому не известен (разве что ему самому), он вроде бы приютский подкидыш – от двадцати пяти до тридцати лет… Но всё это теряет своё значение, когда он преображается для выхода на сцену.

   Три портрета-сфумато, написанных Гвидо Алмазные пальцы, служат гримом для хрупкой магии перевоплощения на несколько часов. Эти портреты хранятся в особом кофре, ключ от которого Синомбре всегда носит на цепочке под одеждой и не доверит никому. Три образа героев: пылкий красавец-любовник, умудрённый сединами старец и потешный уродец-горбун – личины используются Марко только для выхода на сцену, для этого есть специальное разрешение Магистрата, оформляемое через особый запрос в Совет Храмов заново во время гастролей в каждом городе. Иначе нельзя, за самовольное использование сфумато по головке не погладят.

    – Иду! – быстро откликается Марко на зов своей примадонны, жаждущей прикосновения его тонких сильных пальцев к своим крепким яблочкам хотя бы в процессе представления.

   И он выходит. Смоляные кудри. Орлиный нос. Подбородок с мужественной ямочкой. Косая сажень в плечах. Амалия тает под его взором – так будет и со всеми представительницами прекрасного пола в зале, от знатной мэйс до вертлявой торговки-лоточницы, снующей с орешками и цукатами между рядов кресел и скамеек. И многие мужчины захотят быть похожим на бесстрашного обаятельного разбойника, забыв о том, что он всего лишь актёришка.

   Но все они… и зрители, и актёры, и дюжие охранники, и зазывалы, и все-все… не знают крайне важных вещей, тайну которых Марко Синомбре намерен пронести сквозь свою жизнь и затем прихватить с собой на тот свет.

   Изначально не было никакого Марко Синомбре. У него от рождения совершенно другая фамилия, не имеющая отношения к прозвищу приютского сироты. Нет официального наследника знаменитого Гвидо, а завещание поддельное. А как же те самые полотна, спросите вы, холодея от возможной догадки, и будете тысячу раз правы. Только не произносите этого вслух, иначе театр останется без хозяина.

   Гениальный маг-живописец, создавший множество декораций-сфумато, только что вышел из гримёрки. Все картины, охраняемые дюжими парнями – подделка, как и магические оттиски Печати Леонардо на них, указывающие на авторство великого Гвидо Алмазные пальцы. А в личном кофре Марко Синомбре не три разрешённых Магистратом портрета, а десяток. Так, на всякий случай – вдруг придётся круто изменить жизнь и исчезнуть. У самого-то Марко никакой Печати Леонардо нет и в помине, не имеет он права на магию сфумато, он преступник с точки зрения всех трёх Храмов и гражданских властей заодно...

   Спектакль начался. На сцене разворачивалась та самая безумная скачка, полюбившаяся публике. Слышались крики, рукоплескание, бурные восторги и сдержанные одобрения. А из полузатенённой ложи, предназначенной для самых богатых и знатных театралов, за действием наблюдал один-единственный зритель, хотя ложа была рассчитана на десять персон. Он выкупил ложу за огромную сумму в триста гольдано – так же, как сделал и вчера вечером. Крепкий старик в чёрных с золотом одеждах: смуглый, седобородый, с крючковатым хищным носом и властным, полным разума и колючей злой иронии взглядом. Была и третья составляющая во взгляде – тщательно подавляемое подобие отчаяния. Левая сухощавая кисть с узловатыми пальцами (безымянный был украшен брачным перстнем с турмалином) сейчас лежала на бордюре ложи, выступая из полумрака, как будто отрезанная от тела безвольная часть, но вот и она исчезла.

   Старец убрал руку и высидел в ложе почти весь первый акт целиком, бдительно присматриваясь к игре Марко в роли разбойника и соблазнителя – а затем с достоинством покинул здание театра в сопровождении двух дюжих стражей в подбитых волчьим мехом плащах.

ГЛАВА 2.

Хороший рыцарь – мёртвый рыцарь

   – Эолова задница! Как я устал! – Марко со стоном повалился на низкий диванчик в своих комнатах на постоялом дворе тётушки Элегии, старой девы с рейтарской выправкой, доставшейся этой достойной даме по причине сугубо отцовского воспитания.

   Он имел полное право на возглас. В последний день гастролей ему пришлось подняться в пять утра, поскольку, будучи хозяином всей своей театральной империи, он был обязан завершить массу важнейших дел – прежде чем приступить к исполнению главной роли в вечернем представлении. Он успел всё: и расплатиться в лавках, и снести свои личные сбережения в парочку банков, где меняли золото на боны и именные выписки, и подмаслить кое-каких чиновников (если не задобрить их по мелочи, в следующий раз запросят за аренду городской недвижимости втрое больше), раздать указания всем своим подчинённым, чтобы каждый винтик в хорошо отлаженном механизме работал как положено. Тётушка Элегия, хозяйка постоялого двора, с удовольствием позволяла арендовать свои помещения для театра на весь сезон, – от гостевых комнат до конюшни, – потому что пёстрая актёрская братия подчинялась железной дисциплине, установленной Синомбре раз и навсегда. Он не церемонился с нарушителями, рассчитывая в тот же день и выставляя вон из труппы, а потому нарушителей не было давно.

   За окнами с толстыми дутыми стёклами мягко летели хлопья снега, кружившиеся в свете факелов, на которые по установленному обычаю в складчину раскошеливался весь квартал, считающий себя приличным и более-менее зажиточным. Зима – время для гастролей по тёплым южным окраинам Сумары, поближе к бесшабашному Галанту, только репертуар надо чуток сменить. У тамошнего народа кровь горячая, да и галантцы из разряда аристократии подтянутся полюбоваться на пьесы в декорациях-сфумато, а эти господа отличаются вольными нравами. Трагедии и драмы долой! Да здравствуют комедии и легкомысленные любовные истории с обилием песен и непременной фривольной составляющей!

   Только вот есть одна загвоздка – надо было выезжать из Фьоридо раньше недели так на три. Засиделась труппа, потому что репертуар шёл «на ура», а доход превысил возможные ожидания. Часть артистов и вовсе теперь захочет отдохнуть неделю-другую, насладиться сезонной премией и пожить на широкую ногу. Повозки с реквизитом и женщинами – от примадонны, пяти актрисочек второго плана и плясуний до белошвейки и поварихи тоже вскачь не полетят. Путь-то займёт три недели, ибо впереди ещё и горный перевал, пролегающий от южной окраины Ледяных Пустошей практически до границы с Галантом. Перевал этот, скорее, представляет собой низенькие остатки горного плато со срезанной верхушкой – над этим немало потрудились в своё время рыцари-«землегрызы», наладившие прямой путь между двумя королевствами. Не будь перевала, пришлось бы двигаться в объезд горной цепи, которую из-за камнепадов и селей не зря когда-то называли Убийцей путников.

   Сейчас там никто не гибнет. Горы укрощены, а хозяева суровых Ледяных Пустошей, род Ди Йэло, по двустороннему договору Сумары с Галантом контролируют смертельно опасную зимнюю погоду на перевале – дабы торговые караваны беспрепятственно могли двигаться в обе стороны даже в холодное время года. Но как ни крути, дорога время отнимет… Путешествуй Марко в одиночестве, он бы втихаря прибегнул к сфумато, сократив путь от пейзажа до пейзажа (такое можно вытворять только рыцарям Храмов по разрешению своих Командоров), но с толпой народу дельце не провернуть. Погода же Марко вовсе не указ, не указ. Но – тс-с-с, этого никому знать не нужно.

   Кстати, о Ледяных Пустошах!

   Фьоридо взбудоражен не только последними театральными представлениями… Прямо так скажем, если бы не риск виселицы и прочих возможностей расстаться с жизнью, горожане (независимо от принадлежности к сословиям) могли бы и народные гуляния устроить. Интересные новости путешествуют быстро: вроде как, пятого дня расстался со своей нечестивой жизнью сам Лодовико Ди Йэло Третий, нынешний мессир Ледяных Пустошей. Владения рода Ди Йэло прилегают вплотную к округу Фьоридо, они воистину огромны… Случился у Лодовико поединок со старшим сыном Командора Первого Храма, да и ухайдакали рыцари друг друга насмерть.

   – Причина? – вполголоса шушукались обыватели по трактирам.

   – Да кто их разберёт, благородных! С жиру перебесились, поссорились из-за бабы, нахамили друг другу, перешли дорогу в финансовых или политических интересах – всё что угодно.

   Правда, сына Командора, мессира Томазо Де Лаго, Прим. авт.: фамилия образована от «de lago», Озёрный, исп. искренне жалели, занеся его смерть в личную безразмерную копилку грехов Нечистого во плоти, мессира Лодовико. Томазо никому не сделал зла и любил жизнь во всех её проявлениях. На тёплых плодородных равнинах, принадлежащих его роду, снимали обильные урожаи трижды в год, земли были полны живности, а какую красоту он навёл: хоть лес, хоть роща, хоть луг, хоть озеро – загляденье! И налоги Де Лаго брали щадящие, не в пример жадной семейке Ди Йэло.

   Только ненависть не разбудишь одними высокими налогами. Мессир Лодовико прославился по полной, да не лучшим образом! Ему приписывали громкие заказные убийства неугодных – с помощью стали или яда (включая вероломное нападение на собственного старшего брата), смертельные или финансовые подставы парочке приятелей (рыцарей Третьего Храма, стремительно делающих карьеру в Совете), похищения хорошеньких девиц (да если бы только простолюдинкам подолы задирал, а то ведь высокородным мэйс во время весеннего карнавала нельзя было полагаться даже на охрану из слуг и собственных братьев – охрана будет перебита, а девушка обесчещена).

   Всё, что творил Лодовико с юных лет, покрывал и оправдывал его собственный отец, Армандо Ди Йэло, сделавший младшего сына наследником после странной смерти старшего. Слепая отцовская любовь сносила всё – тем более что в молодости, по слухам, сам Армандо тоже не был образцом благонравия. Пять лет он продержался в Командорах Третьего Храма – а потом, после рождения младшего сына и какой-то непонятной беды, случившейся с женой, вдруг ушёл в отставку и занялся воспитанием детей. Какие плоды дало его воспитание, судить было можно по бесчинствам Лодовико, названного так по имени прадеда.

   А имя это пока что чтили и помнили. Лодовико Второй был великим мастером сфумато. Он входил в число тех рыцарей, что свергли жестокого короля-чернокнижника и уничтожили призванные проклятым родом демонические силы, требующие всё новых человеческих жертв в умирающем, истерзанном стихиями и злой волей мире. Мир выстоял. С тех пор и правил Сумарой Совет, а потомкам рыцарей-освободителей навечно были завещаны Уставом каждого Храма места в этом Совете. Согласно местам – и немалые обязанности! Каким бы чудовищем не был мессир Лодовико, управлять зимним холодом в гигантском климатическом коридоре Ледяных Пустошей должен именно он – и этой обязанности и присяги перед Храмом он не нарушал никогда.

   Но причинённое им зло осело в свежей человеческой памяти жирным налётом грязи на стенках закопчённого котла. А тот факт, что он был убит за пару-тройку недель до собственной свадьбы, и вовсе заставлял простой люд тихо радоваться за несостоявшуюся невесту. Договорной брак был заключён на бумаге, как только малышке исполнилось три года – так часто поступали знатные семьи, не желающие разбазаривать веками накопленное добро в чужие руки. Невесту заведомо начали жалеть – и уже давно. Сама она тоже не могла не знать о репутации жениха, а потому должна была готовиться к худшему… Похищенные Лодовико девушки частенько теряли разум – таковы были печальные последствия его несдержанной жестокости. Его старательно избегали даже самые высококлассные куртизанки, берущие плату по сотне гольдано за ночь, а чёрные с золотом одежды древнего почитаемого рода Ди Йэло стали ассоциироваться с неуправляемым жестоким хищником.

   – А он точно подох? – снова задавались вопросом обыватели не только в трактирах, но и в убранных гобеленами залах богатых палаццо.

   И важные ответные кивки головой тех, кто считал себя в курсе последних новостей, были восприняты с тщательно скрываемой (а где-то – и неприкрытой) радостью. Может быть, рыцари и вздохнули с облегчением после того, как из их рядов исчезла самая паршивая овца, но Устав не позволит им терпеть оскорбление памяти друг друга. Осенью и зимой цвет рыцарства Храмов находится во Фьоридо и окрестностях вместе со своими Командорами. Так что веселитесь, господа, тихонько, без демонстрации восторга – а то ведь до плахи во внутреннем дворе Магистрата недалеко.

   Вот в какие дни завершал Марко Синомбре свои гастроли во Фьоридо. Теперь он лежал на диванчике, стащив сапоги и с наслаждением закинув свои длинные жилистые ноги на спинку предмета мебели. Ноги-то гудели, побегали с пяти утра до позднего вечера…

   – Пабло! – заорал Марко. – Беги на кухню к Элегии, неси что осталось поесть!

   – Уж для вас-то останется! Сейчас всё будет! – заверил тот самый Пабло, что поправлял корявые складки на занавесе.

   Щуплый черноглазый парнишка пополнил ряды театральной братии в свите Синомбре четыре года назад, перед началом зимнего турне по южным городам. Дети-то в сиротских приютах частенько появляются из-за банальных и страшных вещей – усобиц знатных семей, вспыхивающих быстрее, чем успевали вмешаться высшие рыцари-храмовники, владеющие теми или иными землями. А на юге Сумары, где до сих пор много значили законы кровной мести, вместе с заварившими убийственную кашу дворянчиками порой бывали вырезаны целые деревни. Путь каравана театральных фургонов пролегал мимо страшного пепелища одной из таких деревень. Марко тогда стиснул зубы и подумал: вместо того, чтобы летом малевать пейзажи залитой солнцем пашни с золотыми тугими колосьями, где просматривается каждое зёрнышко, местный мессир из «зверопасов» мог бы силой приструнить зарвавшуюся в своей гордыне аристократию, по осени устраивающую локальные войны с помощью своих вилланов.

   Урожай сам-сто сгнил на корню. Некому было его убирать поздней осенью, за оружие хватались даже женщины, мстящие за убитых мужей. Мстить собирался и единственный обитатель заброшенной деревни – тощий злой мальчишка, ночью решивший подкрепить свои силы курицей, украденной у артистов, которые остановились на ночлег в чистом поле.

   Кто-то из крепких парней, выполнявших функцию охранников, выловил ночного воришку без особого труда, выяснил намерения (своровать курицу – наесться досыта – вырасти – отомстить обидчикам!) и надавал по шее:

   – Мститель, тоже мне! Марко, что делать с этим оборвышем?

   Ничего не ответил Синомбре, только молча кивнул в сторону костра, откуда слышался женский и мужской смех, музыка лютни и арфы, и струился такой вкусный запах позднего ужина – не только жареной курицы, но и сытной похлёбки. Тощего мальчишку накормили и дали ночлег, будучи уверенными, что поутру недосчитаются какого-нибудь мелкого имущества, но… Утром Синомбре проснулся, поёживаясь, вылез из-под полога фургона и обнаружил, что ночной воришка яростно начищает его сапоги, оставленные около колеса. Да столь усердно, что вот-вот протрёт дырку в дорогой галантской коже.

   Вот так и остался Пабло при театре. Вырос, оброс здоровым и крепким юношеским мясцом, выполнял поручения, помогал с лошадьми и реквизитом. В Марко он души не чаял, готовый сорваться с места по первому слову. И наверное, если бы вдруг выплыли тёмные делишки хозяина с незаконным сфумато, да узнай Пабло об этом – легко дал бы себя изуродовать, отдав руки или глаза.

   А вот сбегать на кухню он не успел и вернулся к хозяину с важным мальчишкой-посыльным в зелёном камзольчике. От кого пришёл щеголеватый отрок, Пабло прекрасно знал.

   – Марко! – кивнул он на посыльного и не удержался от того, чтоб не скривить непочтительно губы: – Тут к тебе от этой.

   – Не от «этой», – надулся отрок так важно, что Пабло (посыльный едва доходил ему до плеча) захотелось подопнуть того под зад, обтянутый зелёными же штанцами, – а от мэйс Оттавии!

   Назвать Оттавию Вега «мэйс» можно было только из очень большой вежливости. Сия дама полусвета владела высоким и светлым палаццо и роскошным парком при нём неподалёку от постоялого двора Элегии, в восточной части города, где были сосредоточены мелкие банки, игорные дома, лавки торговцев и… дома увеселений тоже. У Оттавии по вечерам собирались лучшие куртизанки Фьоридо, а также певцы, поэты, художники и прочие творческие личности. И настоящие господа благородного происхождения, и дамы порой тоже – но часто с огромными предосторожностями и максимальным сохранением инкогнито.

   – Вас приглашают на приватный спектакль, мессир Марко! – прогнусавил одетый в зелёное посланец, раздувшись от важности так, что желание Пабло относительно пинка существенно усилилось.

   Синомбре же только прыснул в кулак, принимая на диванчике сидячее положение.

   – Я такой же мессир, как красотка Оттавия – мэйс!

   Выражение «приватный спектакль» могло означать что угодно – от чтения куртуазных баллад для какой-нибудь перезрелой вдовушки, жаждущей сугубо платонического общения, до исполнения коротких непристойных любовных песен по просьбе молодой прелестницы, сбежавшей под крылышко к Оттавии от старика-мужа – на один вечерок, под видом выезда к модистке. Второй вариант приватного спектакля часто заканчивался горячим интимным продолжением, а женщин Марко любил не меньше, чем театр, и они отвечали ему такой же пылкой страстью… За чтение баллад для почтенной аудитории платят звонкими гольдано, а талант Марко оценён по достоинству, тут пахнет кошельком с той же сотней... За непристойные песни воздают сладкими и жаркими объятиями. Всему свой гонорар в этом мире.

   – Пабло, – подмигнул Марко, – давай ванну и чистое исподнее. Стряпню тётушки Элегии оставим на утро, а сейчас пошли кого-нибудь в таверну к Марио за порцией морских гребешков на гриле, да с перечным соусом. Мало ли что, я должен быть в форме!

   Отрок в зелёном слегка поклонился:

   – Что передать мэйс Оттавии?

   – Передай, что мессир Марко прибудет через час.

   Отрок поймал на лету брошенную медную монетку-купро и шустро исчез за дверью практически одновременно с Пабло, вслед которому летело напутствие:

   – Да скажи, чтоб не вздумали класть в соус чеснок!..

   Не хотелось бы испортить приватный спектакль чесночным выхлопом, подумал Марко Синомбре и поторопился совершить омовение. А то мало ли что может приключиться нынче ночью!

   Он был дальновидно прав. Только ошибся в характере приключения.

   Извилистые улочки, мощёные гладкими серыми плитами, покрытыми первым тонким ледком, коротким маршрутом привели мужчину в знакомый уголок города, где в обрамлении извитых, одетых в кружево камня каналов раскинулся парк. Естественно, по пятам следовал верный Пабло, не расстающийся в тёмное время суток с крепкой дубинкой и длинным охотничьим ножом на поясе. Крестьянский сын, он не одобрял ночных похождений хозяина, будучи уверен, что у дорогих девок из роскошного квартала под юбками те же самые прелести, что и у размалёванных посетительниц придорожных кабаков, а значит, всё это сплошное надувательство и пустая трата времени. Но – решения и поступки хозяина не обсуждаются.

   В белёсом танце падающих снежинок парк близ палаццо госпожи Вега представал перед посетителями нарядной кокеткой, кутающейся в пуховую шаль. Аккуратно подстриженные лабиринты из вечнозелёного кустарника, благоухающие особым ароматным маслом светильники, посыпанные чёрным привозным песком с побережья Галанта дорожки – всё говорило о вкусе и достатке хозяйки, чей весёлый голос слышался со стороны арочной галереи, по необычной прихоти архитектора расположенной не во внутреннем дворике особняка, а окружавшей его.

   Оттавии Вега недавно исполнилось сорок лет. В этом возрасте многих куртизанок ждёт неизбежный закат ремесла, но как будто вечно молодая красавица даже бравировала своими годами и не собиралась раскрывать никому секрета чудо-средств, которыми она умащивала кожу и сохраняла блеск волос. Правда, злые языки утверждали, что перед каждым вечерним выходом Оттавия проводит у зеркала не менее трёх часов, создавая роскошный облик с помощью косметики и прочих ухищрений, разглаживая каждую морщинку. Проверить это не представлялось возможным – она давно не ложилась ни с кем в постель, переведя оказание услуг в совершенно иную плоскость – организация свиданий, богемные вечеринки и прочее. Соперницы не раз пытались подкупить служанок из особняка Вега, но те получали такое высокое жалование, что дорожили местом, а желающих разведать секреты госпожи обходили десятой дорогой.

   Марко миновал галерею, около которой в ожидании остался Пабло, закутавшийся в тёплый плащ, и предстал перед хозяйкой палаццо, облачённой в немыслимой красоты платье со шлейфом из парчи жемчужного цвета. Золотистые косы лежали на полуобнажённых плечах, голубые глаза смотрели с приветливым прищуром. Вокруг вилась стайка гостей, среди которых были сплошь состоятельные господа, со спутницами и без оных. В нарядной толпе царила раскованная атмосфера, так что гость низкого звания мог позволить себе не отвешивать поклонов каждому встречному дворянину. Здесь все равны.

   – Синомбре! – раздалось дружески-насмешливое сопрано голубоглазой красавицы. – Всё-таки пришёл!

   Мужчина приложился к надушенной ручке, отвечая в тон, что не последовать приглашению было бы невежливо. Ручка ускользнула из его широких ладоней и, повинуясь небрежному движению пальчиков, с ажурной каменной столешницы вспорхнул кубок из дорогого тонкого стекла, моментально наполнившийся игристым розовым ламбруско из ближайшей откупоренной бутылки.

   А что? Ничего необычного! Это ведь магия сфумато – удел виртуозной работы живописцев-мужчин, до вершин мастерства из которых добираются единицы! А простенькой бытовой магии может научиться любая особа прекрасного пола – тут было бы желание и время. У представительниц низших сословий лишнего времени нет с малолетства, они и грамоте-то обучены одна через сотню, а что касается всех прочих – пожалуйста. Сейчас Оттавия задействовала приятные мелочи Заклинания встречи гостя – признак особого расположения. Марко принял кубок с прекрасным ламбруско и сделал пару глотков. Он не мог позволить себе больше, потому что пока не знал характера предстоящего приватного спектакля.

   В неспешной беседе на ничего не значащие темы хозяйка и гость миновали высокие дубовые двери, обвитые плющом, и оказались во внутреннем крытом дворике особняка, где было гораздо менее людно, чем в арочной галерее. Тут уединялись парочки, и за плотными бархатными портьерами там и сям скрывались многочисленные дверцы в уютные покои, убранные на разный лад. Каждое помещение имело отдельный выход в парк – ситуации-то бывают разные, иногда требуется поспешное бегство! Госпожа Вега приблизилась к одной из таких портьер, расшитой бисером, и сделала гостю знак остановиться.

   – Так для кого ты позвала меня сегодня, прелестная Оттавия? Почтенная вдовушка, мать семейства или – я надеюсь на это, клянусь Паном! – скучающая юная красотка, сбежавшая из объятий лысого пузатого старикашки?

   – Ни то, ни другое, ни третье. – Натянуто улыбнулась женщина, указывая Синомбре на прикрытую портьерой дверь, а голос её, прежде такой уверенный и жизнерадостный, сбился на жалкий шёпот: – Это вообще не женщина. И даже не муж-рогач, желающий с тобой поквитаться. Но… прости, Марко… я не могла отказать. Можешь проклясть меня, если хочешь, но не позвать тебя я тоже не могла…

   Только сейчас гость заметил, что в полутёмном внутреннем дворике не просто малолюдно, а по-настоящему пусто. И откуда-то, как из ночного мрака, бесшумно выступили несколько фигур в подбитых волчьим мехом чёрных плащах. Фигуры оттеснили Оттавию от гостя. Шлейф жемчужного платья стремительно удалялся, шурша парчой по мозаичным плитам пола.

   Ловушка захлопнулась. Навряд ли выйдет нынешней ночью почитать душещипательные стишки за дорого или заняться любовью! Хвататься за рукоять меча было совершенно бессмысленно, да Марко этого и не сделал, потому что насчитал вокруг себя шесть молчаливых фигур. Путь оставался один – к двери, портьеру над которой уже приподняла услужливая рука в чёрной перчатке. Другая рука в перчатке была вежливо протянута ладонью вверх. Марко всё понял без слов и вложил в эту ладонь отстёгнутые от пояса ножны вместе с коротким своим мечом. А из-за полуоткрытой двери раздался властный старческий голос, действительно принадлежащий мужчине:

   – Входи, Марко Синомбре. Мы всего лишь поговорим по душам.

   Где-то далеко слышался нервный смех предательницы-Оттавии, встречающей новых гостей в приглушенном свете факелов в арочной галерее. Осуждал ли её обманутый друг? Едва ли…

   Тому, кто повелевает людьми в чёрных плащах с отделкой волчьим мехом, действительно не отказывают. Это же не кто-нибудь, а мессир Армандо Ди Йэло, бывший Командор Третьего Храма и отец убитого на поединке рыцаря.

ГЛАВА 3.

Приватный спектакль

   Просторная комната, скрывавшаяся за дверью, была погружена в привычный для вечернего времени в палаццо Оттавии полумрак, сейчас казавшийся вовсе не интимным, а очень даже зловещим. В данном помещении Марко ранее не был, и общее убранство вряд ли предназначалось для любовных свиданий – скорее, комната походила на кабинет для приёма посетителей в конторе состоятельного банкира. Основательный овальный стол из серой дорогой древесины сумарийского кедра, такие же стулья со спинками, украшенными прихотливой резьбой, богатый письменный прибор с чернильницей, десятком перьев и особыми тонкими грифелями для рисования, две стопки бумаги разного качества, – опять же, и для письма, и для рисования. На столе также стоял большой серебряный поднос, на котором поблёскивали глянцевыми боками винные бутылки, к ним прилагались два серебряных кубка и блюдо с орехами и засахаренными фруктами. Похоже, госпожа Вега предоставляла сугубо деловые услуги нуждающимся в тайных встречах…

   За столом сидел тот, в ком можно было бы с лёгкостью узнать недавнего зрителя из театральной ложи – если бы Марко видел его ранее. Старик был одет в длинный и свободный зимний кафтан чёрного цвета, в самом деле делавший его похожим на зажиточного банкира, которому при всём незнатном происхождении даже рыцари Храмов не указ – он их продаст и купит. Однако чёрный цвет дорогой материи с особым рисунком вшитых золотых нитей по краям отделанных волчьим мехом прорезей в широких висячих рукавах, да золотая цепь квадратного плетения поверх ворота – вот детали, которые указывали на высочайшее положение в обществе. Левая рука старика, возрастная пигментация на которой выглядела более заметной, будучи подчёркнута белейшим кружевом манжеты, лежала на полированной древесине столешницы. Узловатые пальцы ловко поигрывали рисовальным грифелем, переливался в свете свечей турмалин на брачном перстне. Правая рука тоже лежала на столе, но как бы случайно скрывалась под чёрным бархатом широкого висячего рукава, образующего прихотливые складки.

   Марко молча поклонился, теряясь в догадках. Не перешёл ли он в погоне за ночными удовольствиями грань разумного, соблазнив, к примеру, юную любовницу этого мощного и властного старца?! Но тогда, скорее всего, никто не стал бы приглашать хозяина театра в особняк Оттавии для того, чтобы «поговорить по душам». Всё могло закончиться перерезанным горлом и вечным покоем на речном дне.

    Как будто отвечая хаосу чужих мыслей, старик снова подал голос, слегка приподнимая левую руку и указывая гостю (или пленнику, кто знает?) на свободный стул, а затем – на бокалы и бутылку.

   – Садись, Марко. И налей нам обоим.

   Синомбре жест оценил. Предлагая ему выбрать бутылку и бокал, мессир Армандо сразу давал понять, что яд исключается. В бутылках же было не игристое ламбруско, а сухое галантское, тёмное, как кровь и обладающее неповторимым букетом, породить который способна только вулканическая почва, круглогодично прогретая щедрым солнцем. Марко почтительно пригубил доброе вино и поставил бокал на стол, в свою очередь показывая, что открыт для того самого разговора по душам – и заведомо понимая, что это не светская беседа, раз уж представитель древнего аристократического рода опустился до тайной встречи с лицедеем-простолюдином.

   – Я к вашим услугам, мессир. – Коротко сказал он.

   Старик усмехнулся.

   – Ты даже не представляешь, мальчик, – а я чуть не втрое старше тебя и имею право называть так по возрасту, – насколько мне эти услуги нужны. А точнее – как минимум две из них. Справки и интересующие сведения собрать легко, когда располагаешь возможностями, так это я и сделал. Ты прекрасный актёр и автор пьес, и ни разу не был освистан публикой, тогда как этой жалкой участи удостаивались куда более звучные имена. Также ты соблазнитель женщин, ты их любимец, а слабый пол сложно провести, они чуют всякого рода подделку, будь то фальшивое золото в безделушке или актёрская игра. Так вот, эти-то услуги мне и нужны… Твой актёрский талант – весь, до последней капельки, – и твоя мужская сила.

   Марко хорошо владел собой, но непроизвольно дёрнул левой подвижной бровью и даже тряхнул головой, отгоняя непрошенные и очень неприятные мысли. Мессир Армандо отреагировал тут же.

   – Что?! – возмутился он, хлопнув по столешнице левой ладонью и ломая грифель, который крутил в пальцах. – Ты принял меня за мужеложца, на склоне лет развлекающегося костюмированными играми?!

   – Я рад, что заблуждался с поспешными выводами, мессир. – Склонил голову гость. – Каждому свойственно ошибаться.

   – Ошибки могут дорого обойтись.

   – Я понял, мессир. Больше не повторится.

   – А теперь о других ошибках. – Резко сказал старик. – Которые совершают неблагоразумные дети, умирая во цвете лет и оставляя безутешных родителей без наследников.

   Марко весь обратился в слух. Похоже, разговоры о смерти Лодовико были истинной правдой…

   – Я не сомневаюсь, что ты уже слышал про… – голос мессира Армандо дрогнул, – гибель моего мальчика….

   «Кому – мальчик, а кому – чудовище!»

   – …но пока это только сплетни и болтовня. Никто не видел его мёртвого тела. Я забрал его с места поединка до того, как там оказались представители семьи Де Лаго. Его бедные останки забальзамированы и тайно упокоены под плитами семейного склепа – и только. Единственный свидетель смерти, Томазо Де Лаго, к тому времени уже истёк кровью и тоже умирал. Я слышал его последний вздох. Я не подтвердил ни одного вопроса или предположения о гибели Лодовико. Пока что многие, включая его ближайшую свиту, теряются в догадках, насколько опасно он ранен. Для всех он находится в изоляции в Белом Замке – под присмотром врача, имя которого никому не известно.

   В речи старика было одно ключевое слово, за которое сразу зацепился слух Марко: «опасно». Опасной становилась сама беседа, и колючий острый взгляд чёрных глаз мессира Армандо царапнул сидящего перед ним мужчину, будто алмаз – стекло.

   – Сейчас для Лодовико не время умирать. Я не имею ни малейшего желания расстаться с родовыми землями Ледяных Пустошей в пользу Третьего Храма или Совета в целом. У меня больше нет детей…

   «Кто ж виноват, что вы воспитали братоубийцу?..»

   – … но до свадьбы с мэйс Бьянкой Ди Боске Прим.авт.: фамилия образована от «de bosque, Лесная» осталось меньше трёх недель. Мне нужно, чтобы она вошла в семью в качестве законной жены мессира Ди Йэло Третьего. А там возможны варианты.

   Теперь настала очередь Марко воскликнуть:

   – Что?!

   – Схватываешь на лету. – Одобрительно сказал старик. – Ты многого достиг, мальчик, вырвавшись из низов общества. Подумай, чего можно добиться, останься ты на самом верху.

   – Но вы же не…

   Синомбре на миг забыл о почтительности и осушил кубок с вином до дна, даже не заметив этого. Положительно, дед спятил на почве смерти сына! Но так же нельзя!..

   – Можно, мальчик. – Прозвучал расчётливый и жёсткий ответ. – Я говорю о вариантах, вот они: заключение брака и несколько месяцев семейной жизни со всеми вытекающими последствиями. Бьянке девятнадцать лет, она молода и здорова, а ты тот ещё жеребец. Если она понесёт от тебя – великолепно. Можешь сразу убираться на все четыре стороны, мы обставим твоё исчезновение как надо, заявив о внезапной смерти Лодовико – например, от последствий ранения. Я потерплю до того момента с ролью безутешного отца, на это сил хватит. Подумай, какая мысль будет греть тебя всю оставшуюся жизнь: твоё дитя законно войдёт в дворянское сословие, из которого ты волей судьбы изгнан, а может, даже станет рыцарем Храма, если это будет мальчик! Если не сумеешь заделать Бьянке ребёнка – тоже волен убираться через полгода, а там уж я найду ей мужа по своему вкусу. Мне важно, чтоб род Ди Йэло не прервался хотя бы на бумаге. Остальное сейчас – прах и тлен. Ты, Марко Синомбре, на время сделаешься Лодовико. И точка.

   Впору было задуматься не только о том, что дед спятил. Тут всё гораздо хуже…

   – Я понимаю, о чём ты беспокоишься. – Продолжал Армандо. – Внешне никто не заметит подмены – будет сделано такое сфумато, что твои театральные перевоплощения покажутся дешёвой маской ярмарочного фигляра. Я ручаюсь чем угодно! Начинать вживаться в роль можешь хоть с этой минуты – я вижу, тебя распирает от желания швырнуть кубок об стену, Лодовико бы так и сделал. Не сдерживайся! Твой театр не пропадёт – я уверен, ты знаешь, как обставить свою отлучку, а о финансах за простой репертуара не беспокойся, я решу эту проблему звонкой монетой. К тому же, с артистами тоже не всё чисто. При театре есть рейтарский дезертир и бывшая воровка, по которой плачет тюрьма. Как насчёт их судьбы в случае твоего отказа?..

   Марко и сам не заметил, как побелели пальцы, сжимающие ножку кубка. Он медленно разжал их, поставив опустевший кубок на столешницу. Сейчас он чувствовал себя торгующимся со смертью.

   – Я думаю не только об этом, мессир. – Медленно проговорил он. – Меня интересуют и другие вещи. Первое – моя жизнь. Вы сказали о ней «…всю оставшуюся…», мне это не нравится. Кто поручится за то, что я буду жив после игры в навязанной вами пьесе?.. Второе. Девушка. Я не знаю её, но соблазнение с подобной целью кажется мне не самым достойным делом. Третье… Ребёнок. Даже если предположить, что он… или она… появится на свет, неужели вы думаете, что я смогу оставить зачатое мной дитя?!

   Старик усмехнулся в седую бороду.

   – Ведёшь себя, как дворянин с принципами. Наследственное благородство – поганая вещь, от неё надо избавляться. Весь в отца, только он ведь плохо кончил. Ты же знаешь, что грозит семьям чернокнижников и их детям, правда?.. Вовремя исчез – молодец, но даже годы спустя можно выйти на твой след, было бы желание. Я же смог! И, раз уж на то пошло, ни один мужчина не знает, сколько у него детей. Я не поручусь за то, что после твоих шашней с молоденькими жёнами почтенных горожан в какой-нибудь семье городского чиновника не появятся наследник, у которого к двадцати годам попрут характерные залысины на лбу.

   Стало так тихо, что шорох падающего снега как будто проник за толстые каменные стены. Марко пропустил мимо ушей слова насчёт последствий своих интимных развлечений, но он был уверен, что тайна его рождения надёжно похоронена, как и прошлое семьи. Выходит, это не так…

   – Мы ещё поговорим на тему отцов и детей, мальчик. Ты наверняка должен быть неплохим магом, как и твой родитель, все предпосылки есть. Это тоже на пользу, вот увидишь. Семья Ди Йэло должна получить обычную паго эниберно Прим. авт.: от исп. «pago en invierno», «зимняя плата» за сезон, тебе будет причитаться внушительная сумма. – Не давал опомниться Армандо, ловко вынимая из ниоткуда, будто шулер, один козырь за другим. – За свою жизнь сейчас не бойся. Я готов заключить двустороннее силенцио дорадо. Прим. авт.: от исп. «silencio dorado», «золотое молчание». Бумаги уже подготовлены. Время дорого – у меня его нет. У тебя тоже.

   Сделка «золотого молчания»! Исключительный контракт, нарушение пунктов которого практически невозможно. Разглашение тайны или попытка обойти условия сделки – и вот уже всё рушится, а стороны вправе поступать друг с другом как угодно, не держа слова… До этого момента клятва нерушима, а обязательства священны.

   «Как он на меня вышел?!»

   – Мой отец не был чернокнижником. – Сквозь зубы протянул Марко. – Не был. Его осудили несправедливо!

   – Я знаю. – Огорошил ответом старик. – Он ушёл в Первый Храм и тем самым сделал глупость! Тогда я уже не был Командором и не имел прежнего влияния в Совете, не мог его защитить, моя собственная жизнь так круто изменилась! Я не мог вмешаться в процесс, было не до того. Повторяю, на эту тему мы ещё поговорим.

   – Но…

   – Никаких «но». Далее. Девушка – всего лишь девушка. Можно сказать, родители отказались от неё в тот день, когда поставили подписи под брачным договором. Её отца сейчас лихорадит, потому что предположительно может быть упущено выгодное для него замужество, и он способен наделать глупостей, отдав девчонку кому попало. Посмотри же, о ком идёт речь, прежде чем заблаговременно отказываться затащить её в постель.

   Только теперь Марко заметил, что к стене справа от стола прислонено нечто, укрытое холщовой тканью – не иначе, угадывались очертания овальной портретной рамы в рост человека. Мужчина встал и, повинуясь кивку головы мессира Армандо, стянул покров. Да. Это был именно женский портрет изумительной работы, выполненный в типичной технике сфумато для демонстрации всех подробностей внешности. Такие брачные портреты часто заказывали состоятельные женихи или их родители, желающие знать всю правду о достоинствах и недостатках внешности невесты, а цена работы порой достигала десяти тысяч гольдано. В какой бы части помещения не находился зритель, ему казалось, что лицезрение изображения с прямым контактом «глаза-в-глаза» доступно лишь ему одному. Изображение жило отдельно от холста, приподнимаясь над ним подобно призраку, и позволяло видеть не только смену выражений на лице девушки, но и некоторую пластику движений, ограниченную рамой портрета.

   Тонкая в кости, нежная, с белокуро-золотистыми волосами, заплетёнными в тяжёлую, обёрнутую вокруг головы, косу, она была прекрасна в любом проявлении эмоций – от детской радости до гнева. Её личико было одухотворённым, в глазах плескалось озорство, сочетающееся с недюжинным умом и безупречным тактом. В руках она держала какие-то книги… Она улыбалась подобно солнцу, выглянувшему из-за тяжёлых зимних облаков, и даже слёзы не могли испортить цвета её лица. Марко непроизвольно вздрогнул. Тот, кто заказал полный спектр эмоций для брачного сфумато, хотел знать, как будет выглядеть девушка в случае испуга, боли, ужаса или тех самых слёз… Значит, заранее рассчитывал их увидеть… Репутация Лодовико и тут показала себя – даже посмертно.

   – Ну как тебе? – хмыкнул Ди Йэло. – Хороша мэйс Бьянка?

   – Она воистину прекрасна. – Честно ответил гость. – Но я не имею права вмешиваться в её судьбу, особенно сейчас, когда…

   Марко не договорил, всё было ясно и без слов, повисших в воздухе подобно кристаллам влажного морозного тумана.

   – … когда она освободилась от обязательств перед мёртвым чудовищем? – почти ласково закончил фразу старик, в глазах которого на миг вспыхнули огоньки ярости. – Её судьба сейчас не предопределена. Но я могу вмешаться в твою, Марко Синомбре. И так, как ты даже представить себе не можешь.

   Колючие чёрные глаза смотрели не мигая, взглядом как будто пронизывая тело собеседника насквозь. Армандо Ди Йэло слегка прихлопнул по столешнице левой ладонью.

   – На галерах в Галанте вечно не хватает гребцов, они там дохнут как мухи, так что местный кесарь никогда не отказывается принимать сумарийских ссыльных. Но тебе-то светят вовсе не галеры, мальчик, а смерть или жестокое наказание для посягнувшего на право применения сфумато, да ещё и с отягощённой наследственностью сына чернокнижника. Ты же можешь кормить сказками о наследстве кого угодно, но я-то правду вижу! Несколько полотен явно были созданы твоим отцом, его манеру я знаю, остальное – несомненно, тобой. И ты очень и очень талантлив, Марко, если даже у экспертов Магистрата ни разу не возникало сомнения в подлинности магического оттиска Печати Леонардо на холстах.

   Синомбре нечего было ответить, но он всё-таки попытался.

   – Позволю себе заметить, мессир, что опровергнуть подлинность теперь можно только при личном вмешательстве мастера Гвидо, но его ведь нет в живых.

   – Это ты знаешь от отца, верно?.. – лицо собеседника сейчас было тёмным и неподвижным, только губы шевелились, словно каждое мимическое движение причиняло боль. – Он и сам не был в курсе всей правды, а именно – когда и как Гвидо умер. Посмотри же сюда.

   Откуда-то из необъятных складок широкого чёрного кафтана была извлечена небольшая шкатулка. Особая смолистая древесина драконова дерева, вечно остающаяся нетленной, и кроваво-красный бальзамирующий лак стоили немалых денег. Такие шкатулочки чаще всего предназначались для сохранности покрытых особым воском живых цветов на долгие месяцы – для подарков возлюбленным. Увы! Содержимое раскрытой мессиром Ди Йэло вещицы было совсем другим, зловещим и мрачным.

   Там находилась мумифицированная кисть правой руки, при жизни явно принадлежавшая мужчине.

   – Видишь это?

   – Да, мессир.

   – Ну так вот, знай… Гвидо не мог малевать такие декорации, он бы не допустил «замыленности» фона по углам, несомненно. А это и есть рука Гвидо. Правая. Вместе с его алмазными пальцами. – Голос старика стал поистине злобным, он буквально выплёвывал слова. – Теми самими пальцами, которыми он сотворил сфумато неро против моей жены. От исп. «negro», чёрный.

   Марко почувствовал, как по спине пробежали мурашки холода. Чёрное сфумато. Чёрное колдовство… Страшный грех, караемый смертью. Неужели?

   – Я отрезал эту руку, Марко Синомбре. Спустя несколько лет после самого факта колдовства, раньше никак не получалось, Гвидо хорошо скрывался. Он не успел сознаться в том, кто был заказчиком сфумато неро. Он умер. Я один из ныне живущих знаю, кто таков Гвидо на самом деле, где его тело… Совет не имеет к этому ни малейшего отношения.

   Не приходилось сомневаться в том, что упомянутый Гвидо не выдержал пыток – вот что скрывалось за коротким глаголом «умер».

   – Нет необходимости верить мне на слово. Ты пошлёшь человека за любой из своих картин-декораций, дабы убедиться, что Печать Леонардо на ведущей руке Гвидо – а сохранилась она отменно, тут особый состав для бальзамирования! – не сможет отозваться оттиску на полотне. Кроме того… вот рисунок, где оттиск совпадает с подлинником Печати…

   Старик выложил на стол замасленный по краям лист бумаги, на котором виднелся набросок пейзажа грифелем – не иначе, эскиз к будущей картине. Пейзаж ожил и поплыл над столом немедленно, стоило только поднести к нему шкатулку со страшным содержимым. Рядом в воздухе сразу повис отчётливый индивидуальный символ Печати: стилизованные контуры человеческой фигуры идеальных пропорций, вписанные в квадрат и окружность. Прим. авт.: Речь о самом тиражируемом рисунке Леонардо да Винчи, «Ветрувианский человек».

   Марко был уничтожен.

   – Я давно не член Совета Трёх Храмов, мальчик. И я не стану вмешиваться в процесс расследования, к которому привлекут труппу твоего театра и твоих друзей, включая женщин. У преступлений чернокнижников нет срока давности! Ты же понимаешь, что допрос с пристрастием выдержат далеко не все.

   – Они ничего не знают обо мне, мессир. И ни в чём не провинились.

   – А это ещё нужно будет доказать.

   Шевельнулись бархатные складки на правом необъятном рукаве кафтана. И, поражённый, Синомбре наконец увидел правую кисть Армандо: сморщенную, изуродованную, с корявыми перекрученными пальцами и искажённой, смятой, наполовину проявленной Печатью Леонардо, которая уже никогда не сможет полным оттиском лечь на холст. У Командора Храма не могло быть такого физического изъяна, значит… Вот почему он ушёл с поста! Неужели чёрное колдовство было применено против супружеской пары?! Армандо утратил способность к живописи, а его жена… Эоловы персты, что же с ней?! На этот счёт людская молва приписывала мэйс Ди Йэло какую-то хворь: то ли паралич, то ли безумие.

   Старик и молодой, полный сил мужчина смотрели друг на друга, понимая без слов. И ещё одна догадка пронзила сознание Марко, когда он сопоставил следующие факты, случившиеся практически одновременно: рождение сына в семье Ди Йэло, странный недуг матери, затем – уход отца с поста Командора… и взросление мальчика, день за днём становившегося тем, кто заслужил прозвище «Нечистый» едва ли не раньше, чем достиг возраста двадцати лет.

   Чёрное сфумато затронуло всех Ди Йэло одним махом – всех, кроме старшего сына, родившегося пятью годами ранее. Преступление? Проклятие, сработавшее жестоко, безупречно и очень страшно. Наверное, испытываемые чувства отразились на лице Марко сполна, потому что мессир Армандо погрозил пальцем здоровой руки:

   – А ты быстро соображаешь, Синомбре. И делаешь выводы, которые не надо произносить вслух… Я не дам тебе времени на размышление, как делают злодеи в твоих пьесах. Это жизнь, мальчик. Покинуть палаццо красотки Оттавии ты волен либо вместе со мной, соглашаясь на месте подписать силенцио дорадо, сохраняя жизнь и свободу себе и своим друзьям, либо вместе с моими стражами – в кандалах и без каких-либо перспектив в ближайшем будущем, ибо будущего у тебя не станет. Третьего не дано.

   Тяжёлое молчание длилось несколько минут. А затем был произнесён твёрдый и спокойный ответ Марко:

   – Я не подписываю никакие бумаги, не прочитав, мессир. Давайте же ваше силенцио, тут достаточно света… Также мне будет нужно написать письмо для юноши Пабло, который сейчас ждёт в парке около арочной галереи.

   К двум часам пополуночи гости Оттавии постепенно разъехались по домам. Сама госпожа Вега тихонько, крадучись, прошла во внутренний двор особняка. Она вздрагивала при каждом шорохе и, кляня себя в бессильной попытке найти оправдания неспокойной совести, больше всего боялась обнаружить бездыханное тело Марко Синомбре. Но она не нашла ничего и никого, кроме слуги, уносящего поднос с недопитым вином и нетронутыми лакомствами.

   Каким образом покинули палаццо фигуры в подбитых мехом плащах вместе с мессиром Армандо и его собеседником, оставалось только гадать. Они не воспользовались тайным выходом в парк и вообще никаким из выходов.

   Они просто исчезли.

ГЛАВА 4.

Беспокойная ночь и Ледяные Пустоши

   У Пабло выдалась беспокойная ночь – да и у всей театральной труппы тоже. Ожидание в парке Оттавии закончилось раньше возможного. У парня глаза на лоб полезли, когда закутанная в чёрный плащ рослая мужская фигура протянула ему свёрнутое трубочкой запечатанное письмо. Верзила ничего не сказал, неслышно удалившись, пока Пабло разворачивал письмо. Конечно, печать Синомбре он узнал, такая же стояла на всех расчётных листах жалованья. Читал верный слуга не очень хорошо, учиться грамоте вообще не было любимым занятием, но всё-таки он читал по слогам. В свете масляных ламп парень разобрал первый кусок инструкций и мухой полетел на постоялый двор тётушки Элегии. Он не обратил внимания на концентрацию альгвазилов Магистрата в квартале, и зря… Потом Пабло полетел назад, пряча под плащом самую маленькую из картин-сфумато, которая предназначалась для демонстрации полёта экзотических попугаев над залом. Обернулся в четверть часа туда-обратно, вручил ожидающему верзиле картину и засыпал вопросами, но ответов не дождался.

   Вообще он ничего не дождался, потому что начал разбирать почерк Марко дальше – и на миг задумался о том, что сделал глупость, ранее не дочитав до конца весь текст, и самое бы время получить по шее от самого Синомбре за несообразительность! Парень окончательно понял, что дело нечисто, когда вышел другой молчаливый верзила, в плечах шире прежнего. Всучил Пабло картину-сфумато в футляре, а затем крепко взял за шиворот и развернул в сторону выхода из парка, слегка подтолкнув в спину кулаком – для придания направления.

   – Эй! Ты что делаешь, здоровяк?!

   Пабло не успел толком огрызнуться, потому что полетел физиономией в свежий мягкий слой снега. Вокруг со смехом шарахнулись гости Оттавии, саму же её не было видно, так что Пабло дал себе зарок «рассчитаться с паскудой», как только будет оказия.

   Он стремглав кинулся обратно на постоялый двор, потому что кроме странных инструкций хозяина (надлежит самостоятельно перебраться на весь сезон до конца зимы в городок Невадо, Прим. авт.: oт исп. «nevado», заснеженный где нужно играть пьесы попроще без участия Марко, срочно занявшемуся важными семейными делами), в письме на шифрованном языке содержалось следующее.

   «Прибрать парики и раздать пастилу». Ни к реквизиту, ни к сладостям это предложение отношения не имело. Оно означало то, что из труппы належит немедленно исчезнуть и хорошенько спрятаться двоим, которым угрожает опасность. Речь, естественно, шла о Леандро (исполнитель ролей благородных героев-любовников и отпетых дуэлянтов) и Мартине (типаж субретки и наперсницы главных героинь, вертлявая и шустрая красотка, оставившая свой преступный путь благодаря уютному местечку и стабильному доходу в театре).

    Увы, Пабло бежал напрасно, а под конец пути и вовсе притормозил, потому что наконец-то увидел кучкующихся на улице альгвазилов. Нет!!! Нельзя теперь выходить со двора ни Леандро, ни Мартине, нельзя светиться на глазах у ночной стражи, потому что та явно по их душу, а Марко…

    – Чую, хозяин в беду попал. – Сокрушался Пабло, виновато выкручивая в руках смятую салфетку. – Он пишет, что всё в порядке, у него срочные дела, но я чую, это не так!

   Он сидел за столом на кухне тётушки Элегии в компании почтенного седовласого казначея Маурицио и того самого дезертира Леандро, чья внешность могла бы ввести в заблуждение многих из многих. Отнюдь не мощного телосложения, стройный, изящный, бело-румяный лицом, как девушка, и вроде бы такой же застенчивый, он преображался только в двух ситуациях: на сцене и в схватке. Не было ему равных ни там, ни там… В рейтарах на юге Сумары он оказался волей случая, пытаясь уйти от ответственности за соблазнённую купеческую дочку. Прослужил пару лет и дал дёру, когда после десятой дуэли со смертельным исходом впереди замаячила перспектива галантских галер. Стал чуть-чуть спокойнее, уже не пытаясь порубить в капусту каждого встречного хама, но в драке стоил пятерых.

   Едва тлели угли в очаге, горели свечи, окна были наглухо задёрнуты занавесями.

   – Пабло, – вздохнул Маурицио, откладывая в сторону письмо после третьего кряду прочтения, – что тебе не раз и не два говорили? Сначала думай, потом – делай. Почему ты не дочитал до конца сразу?

   – Не дочитал. Бейте, если надо, заработал.

   – А что? Я за. – Согласился златокудрый Леандро, подмигивая казначею левым глазом, который Пабло видеть не мог, ибо сидел справа и слегка в отдалении.

   Но Маурицио нахмурился и шутку не поддержал.

   – Никого мы бить не будем! Я так понимаю, Марко перешёл кому-то дорогу или сделал нечто этакое, за что его взяли в оборот. Но кто? Не занёс взятку чинушам? Ерунда, за такое не берут!

   Крестьянский сын уныло упомянул про подбитые волчьим мехом плащи – чёрные с золотом, после чего за столом воцарилось тяжёлое, но крайне недоумённое молчание.

   – Семья Ди Йэло? К ним-то какое отношения имеет Синомбре? Ерунда. – Казначей пожал плечами, но Леандро зацокал языком.

   – Синомбре любит щупать чужих баб.

   – Именно, что баб, а не дочек на выданье, как некоторые! – мастерски парировал Маурицио. – Оттавия не самоубийца, чтобы свести его с любовницами Ди Йэло старшего или … младшего, прибери Терра его кости.

   Пабло нелицеприятно высказался о госпоже Вега – коротко, ёмко и без намёков. Рейтарский дезертир коротко хохотнул, Маурицио вздохнул.

   – Как бы там ни было, надлежит принять решение...

   Он не успел договорить. На кухню ступила сама хозяйка постоялого двора, достойная тётушка Элегия. Несколько бледноватая, растерянная, слегка неприбранная – в кружевом чепце и широком ночном халате поверх длинной рубахи. Подсвечник в руках подёргивался, да так, что капли воска летели во все стороны. Видимо, ей не хватило сил воспользоваться бытовой магией из-за волнения.

   – Ночь-полночь, – пробасила она, – а сидите… Ох, ребята, вы же мои самые лучшие клиенты, а оно вон как повернулось…

   – Что? – в один голос спросили трое мужчин.

   – А то! Пришёл капитан альгвазилов Магистрата вместе с пятью этими в волчьих плащах! Говорит, чтобы вы не делали глупостей и тихо-мирно выехали к утру всем караваном туда, куда велено. Они проводят… Убей меня Терра, я не знаю, о чём они, но неприятности мне не нужны. Я хочу мирно дожить свой век в своём же заведении.

   Женщина развернулась и вышла, хлопнув дверью. Мужчины снова переглянулись. Леандро пригладил свои золотистые кудри.

   – На галеры я не хочу. Но я оказался бы там гораздо раньше, кабы не Марко. Я остаюсь.

   Маурицо кивнул. Кабы не Марко, он бы болтался в петле, куда намеревался сунуть голову после разорения банка, поспешного бегства молодой жены и распродажи имущества для покрытия долга. Пабло даже кивать не стал, ибо помнил курицу и ночь у костра, ставшую началом новой жизни. А ведь не только они трое изменили судьбу в лучшую сторону после того, как Синомбре протянул им руку помощи; при театре, труппа которого состояла из трёх десятков человек, включая обслуживающий персонал, таких набралось бы две третьих. За годы, проведённые вместе, они стали практически семьёй. А лишние и случайные люди в этой семье не задерживались.

   – Решено. – Просто сказал Маурицио. – Мы нужны Марко. Выезд сразу после рассвета.

***

Разумеется, просто так никто и ничто не исчезает. Как только были поставлены подписи под «золотым молчанием», проверены слова Ди Йэло об отсутствии связей Печати Леонардо на мумифицированной кисти и картине с попугаями (Марко послал Пабло за картиной сугубо из вредности), сам договор упрятан в сразу же опечатанный кожаный футляр, мессир Армандо сделал знак Марко получше укрыть холстиной брачный портрет мэйс Бьянки, что и было сделано. Затем в комнату начали входить молчаливые верзилы в чёрных плащах, пряча лица под приспущенными капюшонами. Марко они как будто на замечали, очень быстро разворачивая и закрепляя на раскладном подрамнике какой-то холст с великолепно написанным пейзажем.

   Несомненно, на полотне расцветало начало зимы в предгорьях Сумары. Полыхало трёхслойное закатное небо, переливаясь от багровых до мягких серо-синих тонов. Темнел заснеженный лес, и даже казалось, что там, среди голых веток облетевших лиственных деревьев и мохнатых еловых лап с убаюкивающим шорохом густо падают хлопья, а дневные птицы и звери устраиваются на ночлег. А на стыке пологих, искусственно сглаженных давним вмешательством сопок, в распадке, стоял величественный замок. Несмотря на то, что сооружение находилось в отдалении и даже в низине, оно как будто доминировало над всей округой, и по бокам от него угадывались смутные очертания какого-то города и мелких деревенек, окутанных тёплым печным дымом.

   Как работает живописец сфумато, наделяя свои творения непонятной многим магической силой, способной менять форму и саму суть вещей или явлений? Его рука движется неуловимо быстро – так, что со стороны не получается заметить ничего. Живописец просто стоит у холста – так вам кажется, но на самом деле он работает, переплетая краски со светом и тенью. Говорят, ведущая рука мастера пребывает в нескольких мирах одновременно. Кто знает, может, это так и есть… Размер мазка кисти невозможно обнаружить или увидеть ни простым глазом, ни с помощью увеличительных стёкол. Объекты на холсте не имеют видимых краёв и границ, а тончайшие лессировки обеспечивают глубокие переливчатые цвета. Кажется, что всё на картине обволакивает таинственный и пленительный fumus Прим. авт.: дым, туман, лат.…

   Прим. авт.: с помощью рентгенологического исследования картин Леонардо да Винчи выяснилось, что на той же «Моне Лизе» нет НИ ОДНОГО явного мазка. Толщина отдельных слоёв краски – около двух микрометров, а весь красочный слой в совокупности не превышает сорока микрометров…

   Изумительное мастерство в технике сфумато указывало на то, что назначение картины – служить порталом для быстрого перемещения. Конечно, отец одного из членов Совета Храмов и бывший Командор в одном лице должен иметь право на такие действия.

   – Белый Замок. – Мессир Армандо выделил голосом название. – Нам нужно туда, и как можно скорее. Семьдесят миль – три дня конного пути, терять их сейчас ни к чему.

   Синомбре покосился на верзил в плащах, один из которых совершенно спокойно протянул ранее обезоруженному гостю его собственный меч – как ни в чём не бывало. Старик махнул здоровой рукой:

   – Они глухи, как пробки, немы, как могильные камни, знают только язык жестов и зов магии, а подчиняются лично мне, хотя прислуживают и Лодовико тоже. Представь, что их вовсе тут нет, мы вдвоём.

   Времени и вправду не тратили. Вечерние краски на холсте стремительно темнели, сменяясь ночным небом и тёмным, таинственно мерцающим под луной заснеженным лесом. Затем пейзаж-сфумато принял всех.

   По завершении прохождения по ту сторону картины мессир Армандо сделал завершающий жест здоровой рукой, дабы последний из прошедших людей втянул в портал сам холст вместе с подрамником. Исчезла комната в палаццо Оттавии. Вокруг был зимний лес, а вся переместившаяся группа оказалась на хорошо утоптанной и ровной поляне, где горели костры и бродили очередные молчуны (человек пять), стерегущие коней. Очевидно, появление хозяина вместе со спутниками не стало для них сюрпризом – как будто ждали.

   Старик подмигнул Марко:

   – А для тебя не в новинку прыгать туда-сюда, правда? По первому разу иных наизнанку выворачивает недавней трапезой.

   – Вы и так много про меня знаете. – Сказал Синомбре, поёживаясь и пожимая плечами, поскольку в предгорьях на свежем воздухе было куда холоднее, чем во Фьоридо. – Так к чему обсуждать очевидные вещи?

   Ответом стал надтреснутый старческий смех, а один из слуг-стражей принёс Марко такой же, как у всех в группе, тёплый плащ с меховой отделкой и капюшоном, и зимние перчатки. С удивительной для возраста и наличия искалеченной руки ловкостью мессир Армандо оказался в седле.

   – Пара миль, мальчик. Всего пара миль, и будем на месте.

   – Я никуда не тороплюсь, мессир. Нас ждали – значит, вы заранее рассчитывали на результат, не принимая в расчёт то, что я мог отказаться?

   – Я верю звёздам. – Серьёзно ответил Ди Йэло. – Они с максимальной долей вероятности сказали «да», когда я принимал решение. Едем же.

   Кони двинулись шагом по неглубокому снегу, местами едва припорошившему участки леса.

   Ледяные Пустоши далеко не всегда соответствовали такому зловещему названию; они получили его из-за огромных масс холодного воздуха, по розе ветров неизменно приходивших в эти края с севера – с последних дней осени точно по первую декаду календарной весны. Если бы не сдерживающие действия рыцарей-храмовников, этим жестоким дуновением с полярной шапки мира снесло бы треть материка. Даже горы не стали бы препятствием для замораживания земель южных соседей, и только магия помогала укрощать свирепый нрав стужи. Вот за что получала семья Ди Йэло свою привычную «зимнюю плату» – за борьбу с убивающим всё живое запредельным холодом.

   Сейчас же усиливался снегопад – так и должно было быть, природа брала своё.

   – Что вы можете поведать о моём отце, мессир? – спросил Марко спокойным и вежливым тоном, но в голосе всё равно прозвучал вызов.

   – Смотря что ты хочешь узнать, Марко Синомбре… Или называть тебя Марко Салазар – ведь так звали тебя от рождения?

   – Называйте как хотите. Прежнего имени нет – и уже давно.

   – Хорошо. – Удовлетворённо ответил Ди Йэло. – Я буду звать тебя «Марко» до момента перевоплощения. А пока что расскажу одну коротенькую, но поучительную и не самую весёлую историю. Жил-был рыцарь Третьего Храма, дворянин, но рыцарь в первом поколении, потому что приняли его в ряды благодаря исключительному мастерству. Его сфумато могли применяться не только в сфере управления стихиями Эола, но, в общем-то, где угодно. Таких мастеров днём с огнём не сыщешь, тем более – в одной семье. В юности он даже баловался театральными декорациями для спектаклей, да. Звали рыцаря Диего Салазар, а ещё у него был старший брат по имени Гвидо…

   – Что?!

   – Имей терпение, мальчик. Ты же не внучатый племянник того, кого прозвали Алмазные пальцы, а самый что ни на есть прямой. Только дядю ты знать не мог лично. Он, кстати, не захотел стать рыцарем, остановившись на высшей квалификации мастера при Первом Храме… Он хотел служить людям, музам, свободному искусству, а потому бродил из конца в конец мира. С твоим отцом он вообще часто не находил общего языка, потому что тот был приверженцем строгого порядка, прописанного в Уставе любого Храма раз и навсегда. Они крайне редко виделись. У Диего тоже был свой недостаток – доброта.

   – Что плохого в доброте, мессир? – тихо спросил Марко.

   – Многое. Те, кто раздают крестьянам зимой хлеб из своих амбаров, не всегда думают, чем будут кормить собственную семью на излёте весны, чем будут сеять. Те, кто спасает волчат из ловчих ям, не задумываются о том, что звери подрастут и нападут на стада овец, мирно пасущиеся в горах – если не вмешается вовремя кто-то из Первого Храма. Милосердие нужно придавливать в душе вовремя, иначе оно тебя погубит, сделав слабым. Как тот приют дезертиру и воровке, который ты дал. Ты раздаёшь доброту, как милостыню во имя умерших близких, строя им Лестницу тысяч ступеней благодеяний к Небесному Храму за гранью жизни. Но им это уже не нужно, поверь. Их нет.

   Снегопад прекратился, расступились последние преграды густого ельника, выпуская кавалькаду всадников на открытый простор. Теперь перед ними предстал тот пейзаж, что был изображён на холсте, и в лунном свете казались такими сказочными и Белый Замок, и окрестные сопки, и сладко дремлющий Невадо в окружении деревенек.

   – Диего Салазар женился ещё до того, как стал рыцарем. На бедной дворяночке из горного княжества, прилепившегося на границе Сумары и Галанта, в аккурат за перевалом – бывшим Убийцей путников… У них родился умненький мальчик. Он перенимал мастерство отца на лету и в пятилетнем возрасте был принят в школу при Третьем Храме – дело неслыханное! Как называлось княжество, ты хоть знаешь?..

   – Знаю конечно. Аррида. Оно было стёрто с лица земли. – Теперь в голосе Марко был не вызов, а самое настоящее осуждение пополам с гневом. – Вместе с теми жителями, которые не пожелали покинуть родные места.

   – Им предложили расселение в Галант или Сумару. Куда захотят – перед тем, как Совет дал поручение Третьему и Второму Храмам навсегда изменить тот ландшафт. Не сделай мы этого, через полторы сотни лет начались бы необратимые вулканические процессы, превратившие в кипящий котёл лавы весь близлежащий регион.

   – Полторы сотни!.. – воскликнул Марко с горькой иронией. – Сколько было времени!

   Старик ответил крайне холодно:

   – Такие вещи делаются заранее. Картины кропотливо пишутся и будут завершены нескоро. Сфумато, преобразующее земную твердь вплоть до яростного планетарного ядра вниз, и до последнего слоя воздушной оболочки и хрустальной сферы – вверх, будут дозревать полвека и покрываться патиной навечно. Арридцы же подняли самый настоящий мятеж. Они не хотели смириться с решением Совета, потому что их учёные мужи представили свои расчёты. Вспыхнула короткая Пятидневная война, только силы были неравны. Твой отец демонстративно отказался участвовать в порученной ему доле работ в общей серии полотен сфумато, отказался выполнить волю Совета – он ушёл простым мастером в Первый Храм и сжёг пожалованный ему семейный стяг, перестав быть рыцарем. Как все подумали изначально – поступок был совершён из-за родственных связей, потому что семья супруги Диего оказалась на стороне мятежников. Мужчины были убиты или казнены…

   – А женщин закрасили вместе с первым наброском нового ландшафта! Отправили в небытие! Это хуже чёрного колдовства, никто не заслуживает такой смерти! А потом вы все просто…

   – Ты ни-че-го не знаешь о чёрном колдовстве, Марко. – Резко повернулся к спутнику мессир Армандо, дёрнув поводья своего коня. – Пока. Но с его плодами ты ещё познакомишься… Решение Совета выносится коллегиально. Потом, как ты говоришь, стало ясно, что опустевшие земли Арриды скрывали не только нежелание упрямцев к расселению. Оттуда пришла беда, вызванная из самой Тьмы самозваными магами, не имеющими понятия о том, что нельзя стать мастером сфумато без должного обучения!.. Беда ударила и по твоей семье тоже.

   – Можно. – С явным напором произнёс собеседник Армандо. – Я провёл в школе два года, потом всё обучение закончилось. Я всего достиг сам.

   – Кто же спорит?.. Но ты-то благоразумно ограничился театральными декорациями. И всё-таки тебе поставили руку – и отец, и другие мастера. Мастера, а не самоучки!

   В этот крайне щекотливый момент разговора кавалькада уже миновала предместье Невадо и проследовала по широкой мощёной дороге прямёхонько к Белому Замку. Только вблизи Марко смог оценить истинный размах замысла архитектора и красоту сооружения – целиком из бело-серого камня, покрывшегося мерцающими в свете луны крохотными кристаллами изморози.

   – Разговоры в сторону, Марко Синомбре. – Повелительно проговорил Армандо Ди Йэло, поднимая левую руку в перчатке и останавливаясь перед мостом через огибавшую замок реку. – Закончим позже. Зимние вечера долгие, и до того, как ты начнёшь коротать их с молодой женой, есть ещё некоторое количество времени. Опусти на лицо капюшон, слуги не должны тебя видеть. Тебе сейчас нельзя есть или пить, ты должен лечь спать в ближайший час, тебя проводят в покои…

   Конские подковы процокали по брусчатке. Перед тем, как спешиться, Марко счёл нужным поинтересоваться:

   – Мессир… Не сочтите меня неделикатным, но сейчас мной движет любопытство. Ваша правая рука, помеченная Печатью Леонардо, сейчас недееспособна. Вы говорите о соблюдении строжайшей тайны, а значит, у вас на примете есть подходящий мастер сфумато, который…

   Армандо не дал договорить, хитро улыбнувшись:

   – Любопытство – не порок. Мой выбор пал на тебя ещё по одной причине – ты ведь левша, как и мой сын. А я… что ж, потеря правой руки не значит, что она была ведущей с самого начала. Сфумато для тебя сделает не абы кто, а бывший Командор Третьего Храма, которому нынешний не достоин даже растирать краски! И это вовсе не гордыня, а констатация факта. Так иди же, мальчик. Проснёшься ты другим человеком, которого будут звать Лодовико.

ГЛАВА 5.

Сфумато гения и Анна Ди Йэло

   Марко встретил утро с тяжёлой головой, в которой точно долбилась тысяча дятлов – как будто в состоянии крепчайшего похмелья. Спал он скверно, сновидения были бестолковыми, сумбурными, сознание в них увязло, как колёса театральных фургонов в дорожной каше межсезонья. Пробуждение состоялось от дерзкого солнечного луча, проникшего сквозь стекло неприкрытого занавесью окна и начавшего бесцеремонно щекотать сомкнутые веки. Мужчина со вздохом пытался отогнать этот луч, в полусне трогая лицо ладонью, но как только усугублялась дрёма и расслаблялась рука, нахальный вестник зимнего солнца возвращался, напоминая, что время-то отнюдь не раннее. Пробуждение окончательно завершилось, когда в очередной раз ладонь скользнула по лицу и… нащупала нечто новое.

   Короткие усы и такую же бородку, которые Синомбре никогда не носил. Он моментально вспомнил всё вчерашнее, молнией пронёсшееся на грани сна и яви. Вспомнил, что вчера (точнее, уже сегодня) ночью его провели по полутёмным коридорам замка в какое-то такое же полутёмное помещение, где ждала разобранная постель и натопленный камин. Марко был уверен, что не уснёт после такого насыщенного вечера и начала ночи, но как будто выпал из бытия, едва успев раздеться и опустить голову на подушку. Уже засыпая, он сквозь полуприкрытые веки успел увидеть на стене мужской портрет в полный рост – несомненно, изображающий бывшего хозяина покоев.

   Лодовико Ди Йэло Третьего, в парадном рыцарском облачении и великолепии зрелой, грубоватой мужской красоты, впечатление от которой было подпорчено тяжёлым мрачным взглядом исподлобья.

   Синомбре открыл глаза, увидел надо собой гобеленовый полог балдахина над широченным ложем, застеленным тонким постельным бельём с монограммой хозяина, попытался вскочить на ноги и едва не упал, потому что кровать была не только широкой, но и достаточно высокой, запнулся о кожаные домашние шлёпанцы с открытыми задниками, мода на которые пришла из Галанта. Затем он нагишом запрыгал по комнате, пытаясь разобраться со всем и вся – и прежде всего, с бородой на лице.

   Комната?! Да тут половину постоялого двора тётушки Элегии можно впихнуть! Роскошные покои с высокими сводами, немалой коллекцией оружия на стенах (в придачу к охотничьим трофеям) и гобеленами с батальными сценами. Тяжёлый взгляд с портрета язвительно наблюдал за метаниями гостя – по счастью, обычного портрета, а не сфумато, потому что движений изображения вне рамы Марко бы сейчас не вынес. Самым невероятным было то, что на его собственной левой кисти в какой-то момент проступил контур Печати Леонардо, отозвавшийся оттиску на холсте портрета, оставленного там в качестве личной подписи художника. Это же автопортрет, выходит! Но как такое возможно?! Борода – Эоловы щёки с ней, а вот действующая Печать Леонардо гораздо интереснее! Подделать на картине – легко. Имитировать рабочую печать на теле – скажите, как?!

   Покои не были спальней в полном смысле слова – они совмещали в себе многое, от скрывающейся за дверцей гардеробной до расположенной в одном из углов стихийной мастерской живописи, содержащейся в идеальном порядке. Гость обследовал всё, найдя выход и в кабинет, и в какое-то подобие личной библиотеки и ещё одной, полноценной мастерской, в разы больше первой, а затем… наконец нашёл то, что искал.

   В замках аристократов помимо общего банного помещения непременно есть атрибут роскоши – индивидуальные ванные комнаты, где можно совершить и полноценные омовения, и прочие дела. И зеркала в полный рост там тоже есть, а в зеркале Синомбре нуждался сейчас не из кокетства или простого любопытства. Он действительно чувствовал себя несколько другим… Маски-сфумато, надеваемые им на время представления или любовных похождений, не давали полного ощущения другого тела, из зеркала на Синомбре могло смотреть чужое лицо, но ощущал-то он себя самим собой! А тут…

   – Эоловы персты, что со мной такое?!

   Он впервые осознал, что перевоплощение посредством сфумато возможно со спящим человеком – и восхитился подобным уровнем мастерства. Кроме того, все ощущения изменились, включая владение конечностями и телом в целом. Марко стал несколько выше, гораздо сильнее физически, бросил взгляд на раскрытые ладони свои и увидел специфические мозоли – эти руки виртуозно владели не только грифелем и кистью, но и мечом, и боевым шестом как минимум. На предплечьях темнели короткие плотные волосы – у самого Марко кожа была более гладкой, а волосы тонкие и светлые.

   Галантские зеркала по качеству куда лучше мутноватых сумарийских, и свой секрет тамошние мастера стеклянных дел тоже никуда продавать не собирались. Такие зеркала ценились чуть ли не на вес золота один к одному, а разбить их было худшей из худших примет к несчастью. Марко остановился в пяти шагах от зеркала. Оттуда на него смотрел тот, кто был изображён на портрете – правда, без парадного облачения, а абсолютно обнажённый, давая возможность разглядеть всё – мышечный рельеф, широченные плечи, общую стать и отменную выправку, внушительных размеров мужское достоинство. Лицо тоже было чужим – лицом с портрета, только без мрачного взгляда и намёка на ухмылку вместо улыбки. На знакомство со всеми этими подробностями внешности у Марко ушла доля секунды – а потом он закричал от ужаса, потому что никак не ожидал увидеть это. Вслед за криком невольно выстрелила очередная мысль о том, куда он дал себя втянуть, в какую авантюру?!

   Этому полагалось было кровоточить, болеть, гореть пламенем сжигающей плоть лихорадки, а самого обладателя должно было шатать от слабости и… страшной кровопотери. Это было огромной раной с наложенными поверх многочисленными крупными швами и даже фиксирующими скобами. Зачем?! А затем, что под повреждённой кожей просто обязаны быть сломанные кости рёбер и грудины.

   Иначе говоря, двойной удар меча – крест-накрест, – разворотил Лодовико Ди Йэло грудную клетку. Напрочь. Наверное, это не болит, потому что с таким не живут. Но дело-то было в том, что никакого дискомфорта, боли или прочих неприятностей зашитые раны Марко не причиняли. Это была стопроцентная имитация ран самым гениальным сфумато, которое когда-либо приходилось видеть сыну бывшего рыцаря и хозяину театра. Печать Леонардо на левой кисти по сравнению с ранами казалась детской забавой.

   Марко отдышался от собственного короткого крика, обнаружил под рукой таз для умывания, наполненный прохладной водой, затем долго тёр лицо грубым полотенцем, как будто проверял, что лицо не исчезнет и не сотрётся после обилия воды с мылом. Ему также бросились в глаза многочисленные царапины на массивной медной раме зеркала, как будто само зеркало доставали из рамы и затем вставляли обратно, или… меняли, что ли, да неаккуратно, второпях?!

   Между тем, за спиной послышались тихие шаги. Марко резко обернулся.

   – Д-доброе утро, мессир. – Почтительно поклонился тихо вошедший человек средних лет.

   Чёрные подпоясанные одежды из легко моющейся ткани, белые полотняные нарукавники и маленькая красная нашивка в области плеча – стилизованный ланцет с каплей крови в форме сердца, – давали возможность без труда определить в визитёре врача. В руке поздне-утренний гость держал типичный врачебный кофр с инструментами и лекарствами. И надо было видеть, каким взглядом он смотрел на рану! Недоверие, любопытство, едва ли не суеверное почтение, восхищение – этому взгляду позавидовал бы любой актёр из труппы Синомбре, ибо сыграть такое под силу лишь корифеям. Взгляд кричал:

   – Этого не может быть, не может!

   Вслед за взглядом то же самое прошептали губы мужчины средних лет. Затем он опомнился и ещё раз поклонился:

   – Не сочтите за оскорбление, мессир. Я искренне рад, что к вам возвращается здоровье, а чудодейственные шилские снадобья, привезённые вашим батюшкой, достойны высочайших похвал. Я искренне сожалею, что не смог присутствовать при операции, и не знаком с тем, кто её произвёл. Он достоин возглавить Сумарийскую Коллегию хирургов.

   Впрочем, слова об «искренней радости» взгляду не соответствовали. Там было восхищение мастерством неведомого хирурга, но никак не добрым здравием мессира Ди Йэло-младшего.

   – Благодарю. – Проговорил Марко, пробуя свой собственный, новый, голос, который звучал на полтона ниже настоящего. – Это всё?

   – Нет, мессир… Вы позволите осмотреть?

   Деловитый доктор уже раскладывал на каменном столике у зеркала принадлежности для мытья рук, не давая хозяину покоев опомниться. Марко выпал из состояния ступора только тогда, когда протёртые пахучей спиртовой смесью сильные пальцы потянулись к его груди.

   Стоп! Этого допустить нельзя! Как бы натурально не выглядела рана, это всего лишь муляж поверх целой кожи… Доктор не сможет ни прозондировать рану, ни что-либо ещё с ней сотворить! Что бы сделал Лодовико, как себя повёл?! Похоже, вживаться в роль придётся без заранее выданного текста, полагаясь на экспромт!

   – Не сметь меня касаться. – Холодный резкий тон моментально отрезвил воодушевлённого медика, а рука его была перехвачена у запястья и сдавлена на грани боли. – Это надобно было сделать несколькими днями ранее, когда воистину требовалась ваша помощь. Сейчас она мне не нужна.

   Эолова задница, как зовут-то врача?! А, всё равно. Марко вовремя спохватился и не помянул пятую точку божества вслух, вспомнив, что для храмовников такие ругательства считаются самым настоящим богохульством, к какому Храму бы рыцари не относились. Неизвестно, употреблял ли их в повседневной речи Лодовико.

   Врач охнул и сделал шаг назад, кланяясь.

   – Прошу прощения, мессир. Вижу, за вами присматривает гораздо более компетентный специалист. Не зря ваш батюшка распорядился подать обычный плотный завтрак, вы на глазах идёте на поправку. Однако вам всё же вредно переохлаждаться.

   Последнее замечание било в цель. Марко и сам не заметил, что его колотит крупная дрожь. На кухне очаги топят едва ли не круглосуточно, а в жилых помещениях замка это делается во второй половине дня. Сейчас прогретые камином стены отдали максимум тепла, дело приближается к полудню. Плюс некоторое нервное напряжение, вот и итог в виде озноба и пупырышек на коже. Краем глаза мужчина заметил то, что позволит быстро спасти положение – стопку вещей на скамье. Доктор-то, поди, простого звания, он не погнушается помочь аристократу.

   – Халат. – Небрежно бросил Марко.

   Упомянутый домашний предмет на меху норки, крытый стёганным чёрным атласом, был почтительно подан мессиру и надет поверх рубахи из тонкого полотна. В процессе одевания врач заикнулся было о перевязке, но Синомбре рыкнул на него, что, дескать, «ране нужно дышать по новой методике», и на этом всё закончилось.

   После ухода врача завтрак принёс один из глухонемых прислужников мессира Армандо – уже не в чёрном плаще, а обычной лакейской ливрее. На широком деревянном подносе ароматно дымилась чугунная сковородка, которая была заполнена идеально прожаренными полосками бекона, присыпанного чёрным перцем. Дополнительно прилагался хлеб, сливочное масло, варёные яйца и мёд, а также непременный атрибут зимнего завтрака в богатых семьях – напиток тэ. Мода на него пришла из Шилсы, располагающей нужным климатом для выращивания чудесного растения. Сушёные особым образом листья тэ капризно требовали прихотливых условий хранения, были восприимчивы к влажности и плесени, стоили весьма дорого. Существовали десятки рецептов заварки, а тот напиток, что полагался к завтраку мессира Лодовико и был принесён в специальной ёмкости из тонкого шилского фарфора, настаивался на палочках корицы и апельсиновой цедре, благоухая на все покои.

   Задавать вопросы немому слуге бесполезно, но к счастью, вместе с завтраком верзила принёс короткую записку от мессира Армандо, приглашавшую пройти на родительскую половину Белого Замка.

   – Я понял. – Угрюмо вздохнул Марко. – Скоро приду, вот бы знать ещё, где эта половина.

   Неизвестно, умел ли верзила читать по губам, но вздох он интерпретировал верно, сложив ладони лодочкой и изобразив в воздухе всю схему передвижения в духе «направо-прямо-налево-и-до-упора». Оставалось только кивнуть и молча приступить к еде, а аппетит разыгрался зверский. Переодеваться мнимый Лодовико не стал. В конце концов, умеренно больному (а после таких ранений вообще полагается лежать пластом, раз уж выжил!) можно находиться у себя дома в том, что ему по вкусу. Навряд ли мессиру Ди Йэло-младшему кто-то сделает замечание, кроме Ди Йэло-старшего.

   Прохлада коридоров и переходов, со вкусом отделанных белым камнем, светлым деревом, панно из самоцветов. Кажется, родительская половина куда меньше сыновней, где она начинается-то… По дороге никто не встретился, замок как будто вымер, но ощущение сохранилось только до того момента, как Марко вплотную подошёл к высоченным двустворчатым дверям из тёмной, почти чёрной древесины. Около неё замерли, как изваяния, двое могучих верзил в чёрных плащах. Вчерашние или нет – не поймёшь, у тех были закрыты лица. На гостя они слегка покосились и с лёгким поклоном толкнули створки, приглашая войти. За дверями снова был переход, ведущий на винтовую лестницу, освещённую скупыми прямоугольниками солнечных лучей, падающих из узких окон-бойниц. Башня. Марко успел одолеть один виток, как вдруг отворилась невысокая стрельчатая дверца на площадке, и оттуда высунулась пожилая женщина, одетая добротно и элегантно, как полагалось бы экономке или даже компаньонке госпожи в богатом доме.

   Её тёмные глаза, как буравчики, неприязненным взглядом просверлили в лже-Лодовико с десяток свежих ран, а голос, между тем, говорил не только о неприязни, но и о каком-то странном облегчении:

   – Очухался?.. Иди, иди же к ней! Сейчас, немедленно, она практически не ела, а третьего дня и вовсе отказалась от пищи! Сегодня даже воду пить не хочет! Иди, коли жив!

   Марко чуть не брякнул «Вы кто?!», но вовремя одумался. Служанка его не боится, это определённо, разве что ненавидит, но в словах её чудится какая-то брезгливая жалость, что ли... А к кому «к ней»?!

   – Это обязательно сделать сейчас? Я тороплюсь к отцу. – Изобразив неудовольствие, произнёс мужчина.

   – Вот уж кто подождёт, так это он!

   Суховатая рука непочтительно сцапала Марко за меховой отворот рукава и настойчиво потянула.

   – Мать сейчас важнее! – сердито выпалила женщина. – Не ест, слабеет на глазах! Ты один, кто может ободрить мэйс Анну!

   Марко вздрогнул. Мать. Анна Ди Йэло, мать Нечистого во плоти?.. Какое совпадение, его собственную мать тоже звали Анной! Он едва не вывалился из кожаных домашних туфель, когда служанка, ростом не доходившая ему даже до плеча, потянула вперёд с неженской силой. Позже он понял, откуда эта сила, без неё ухаживать за жертвой сфумато неро было бы куда труднее.

   Перед Марко предстал просторный и красивый зал с каменным полом, выложенным квадратами белого, серого и розового мрамора. Пространство было убрано так, будто предназначалось для увеселений, отдыха и домашних занятий аристократки. Много дорогих тканей, иноземных предметов искусства. Много света – его обеспечивало удивительное панорамное окно, из которого открывался прекрасный, захватывающий дух вид: зимние просторы, тающие в дымке очертания гор по бокам, мощные стволы гигантских сумарийских кедров и, будто детская игрушка, оброненная в снег – издалека кажущийся пряничным городок Невадо. Яркое солнце ласкало этот пейзаж, вид которого растопил бы самую чёрствую душу. Но вряд ли восхитил бы женщину, сидящую в глубоком мягком кресле у окна.

   Марко оказался перед ней и сперва подумал, что женщина слепа – так она была безучастна ко всему, но и на звук шагов тоже не повернула головы. Она определённо была ровесницей служанки – в смолисто-чёрных косах блестели нити седины, едва заметные морщины залегли на лбу, а также у наружных уголков глаз и по носогубным складкам. Анна Ди Йэло была умопомрачительной красоткой в молодости, сейчас она тоже оставалась невероятно хороша, несмотря на возраст… Руки и вообще кожа были белыми и ухоженными, знатная мэйс не знала никакой тяжёлой работы, но не только в этом дело. Руки, как плети, безвольно свисали из пены нарукавных кружев по бокам подлокотников кресла. Платье из тёмно-синего атласа оттеняло цвет радужки бессмысленно распахнутых глаз – таких же ярких, как у мессира Лодовико. Ноги в расшитых жемчугом атласных башмачках утопали в ворсе медвежьих шкур, из которых вокруг кресла было построено своеобразное гнездо. Полукругом были расставлены медные жаровни с углями, от которых шло ровное и приятное тепло.

   Слепа и глуха, так, что ли?!

   Марко вдруг почувствовал, что вся эта неподвижность, безразличие, распахнутые глаза, которые служанка увлажнила смоченным в тёплой воде из стоявшей неподалёку чаши шёлковым платочком, эта безвольная поза – что-то страшное и необъяснимое. И был прав.

   – Я не могу накормить её. – В отчаянии пошептала компаньонка-служанка. – Не хочет. Она изменилась к худшему с того момента, как тебя принесли в замок, истекающего кровью. Возьми же её за руку, непутёвый сын, возьми…

   Синомбре на деревянных ногах двинулся вперёд. Он опустился на колени в мягкий и плотный мех, а затем взял одну из этих прозрачных, истончённых слабостью белых рук, холодных, будто мрамор – и сжал в своих горячих ладонях. Сцена продолжалась недолго. Веки красавицы дрогнули, губы приоткрылись, шея напряглась, будто женщина пыталась что-то сказать, а затем Марко ощутил слабое-преслабое пожатие пальцев. Его пробрало ознобом.

   Откуда-то справа, со стороны входа в зал, послышался голос мессира Армандо, такой спокойный и сдержанный, что яснее ясного указывал на бушующие в нём скрытые чувства:

   – Инез! Выйди! – сказано было женщине, присевшей в глубоком реверансе. – Не забудь – прогулка в зимнем саду, массаж, чтение книг вслух, всё своим чередом. Думаю, сейчас она поест.

   – Да, мессир.

   Женщина поспешно удалилась. Марко продолжал сжимать руку Анны, которая уже не реагировала на его прикосновения, но на обескровленных щеках мэйс появился слабый румянец.

   – Что с ней?..

   – Полное бесчувствие. Она глуха, нема, слепа. Для неё нет запахов и вкусов. Она не парализована и способна двигаться, но мышечного чувства тоже практически нет, а потому Анна живёт в проклятом коконе из небытия. Никто не знает, что творится у неё в голове. Это началось после родов – постепенно, день за днём, она расставалась с миром ощущений. Я потерял правую руку куда быстрее. – Сухой и нарочито равнодушный голос Армандо не мог дать полную картину страданий семьи, но Марко как будто чувствовал её кожей. – Год за годом, скоро будет двадцать девять лет такого состояния. Плоды трудов Гвидо Алмазные Пальцы… сфумато неро…

   Синомбре тряхнул головой. Нет!.. Неужели брат отца мог быть таким чудовищем?! Колючий взгляд чёрных глаз старика, опирающегося искалеченной кистью руки на спинку кресла провалившейся в тёмный мир без звуков и запахов супруги, как будто кричал:

   «Да! И ты вечный мой должник, сын Диего и племянник Гвидо!»

   – Неужели вы не могли бы… – начал Марко, но тут же осёкся.

   Рыцарь Храма, пусть и не в Совете, но с его-то возможностями позвать лучших врачей и оплатить любое существующее лечение?! Если бы мог, сделал бы всё, несомненно.

   – Как можно излечиться от последствий сфумато неро, мальчик… Никак. Разве что найти портрет, по которому была наведена порча, да попытаться разрушить колдовство с помощью мастерства, замешанного на любви и сострадании. Никто не нашёл его до сих пор… Забудь и ты. Даже если найти – я не знаю ни одного случая восстановления после колдовства, причинённого магией живописи. Об Анне заботится Инезилья, ходит за ней, как за ребёнком. Лодовико проводил в покоях матери хотя бы несколько минут в день, когда бывал в Белом Замке. Она единственная, к кому он был нежен и терпелив. Анна не распознала подмены, как и доктор Гален. Жаль, что ты не дал ему себя осмотреть, но и Лодовико сделал бы так же. Мне это по душе, ты сразу делаешь большие успехи! Пойдём-ка, мальчик, поговорим, как отец с сыном, первое испытание ты выдержал.

ГЛАВА 6.

Новая жизнь и Анна Салазар

   Помещение, в котором расположились Марко и мессир Армандо, представляло сбой гибрид богатой библиотеки и заброшенной мастерской. Не приходилось сомневаться, что здесь когда-то работал сам Ди Йэло-старший. Умеренный слой пыли на укрывающих полотна и художественный инвентарь холстинах и кожаных футлярах говорил о том, что слугам сюда путь заказан. Единственное, что свидетельствовало о недавней, свежей работе – тёмная ткань со следами красок, скрывающая холст на подрамнике высотой в человеческий рост. Мессир Армандо проследил заинтересованный взгляд гостя и улыбнулся в седую бороду.

   – Сфумато для тебя. Я продолжу работать над ним в ближайшие дни, это только начало, необходимо удержать иллюзию и сделать её практически твоим собственным телом, иначе она может слететь в любой момент, продержавшись не дольше театральной маски. Этот портрет Лодовико был написан мной самим…

   В последней фразе проскользнул ядовитый и болезненный след скорби, и Марко подумал, какой силой воли должен обладать Ди Йэло, чтобы пережить суровый удар судьбы, в один миг лишившись того, кто был плотью и кровью от союза с Анной. А с другой стороны – как нужно любить власть и деньги, чтобы даже в подобной ситуации искать выход из положения за гранью морали и закона?! А выход именно за гранью. Ди Йэло сейчас сам стал преступником, похлеще Марко. Подлог, да какой!

   – Из-за чего случилась дуэль? – спросил Синомбре. – Я бы хотел знать и многое другое, чтобы не совершить ошибку, сказав или сделав что-то не то.

   – Никто точно не знает. Я тоже хотел бы знать причину дуэли, но пока строю догадки. Есть у меня соображения, да не хотелось бы озвучивать понапрасну. – Мессир Армандо пожал плечами. – Думаю, над этим же сейчас ломает голову вся семья Де Лаго.

   – А где…

   – В двадцати милях отсюда. – С полуслова понял собеседника старик. – В лесу на Северо-западном плато, там хорошие угодья и охотничий домик, куда есть постоянный портал. О намерениях драться Лодовико сообщил одному-единственному человеку, Донателло. Я узнал о поединке именно от него – но уже было поздно что-то менять.

   С одной стороны, Марко не имел особого желания глубоко вникать в причины упомянутой дуэли, но всё же фраза показалась ему несколько странной. Что заставило пожилого отца метнуться в портал (скорее всего, с несколькими глухонемыми верзилами на подхвате) после простого известия о поединке? Дело-то житейское, и схватки чести аристократы крайне редко доводят до фатального исхода, достаточно первой крови, чтобы удовлетворить требования. Разве что оскорбление было таким, которое нанесено прилюдно и настолько велико, что смыть пятно на репутации может только смерть противника. Но тогда причина известна если не всем, то очень многим, её не скроешь – и обыватели болтали бы по трактирам, смакуя подробности. Может быть, стоит спросить у того самого Донателло?..

   – Кстати, кто он и где он?

   Армандо сделал здоровый рукой крайне уничижительный жест, указывающий на его отношение к прозвучавшей в разговоре фамилии.

   – Всех дружков Лодовико я разогнал по домам. Они поджали хвосты и ведут себя тише луговых фей! Пусть поймут, каково это, дрожать в страхе за смерть покровителя. Больше будут ценить! Сейчас некому прикрывать их грешки перед альгвазилами Магистрата в любом из ближайших городов! Донателло ближе к тебе, чем кто-либо из вассалов. Он возглавляет твою личную свору преданных псов, и дрожит теперь не меньше, ибо нагрешил вместе со всеми прочими достаточно. Единственный, кого я оставил тут, в доме для гостей. Пьёт не просыхая и явно не в себе. Донателло скорее всего думает, как и многие другие, что ты смертельно ранен. Он видел моё возвращение издалека, но к телу я его не подпустил. Послезавтра, допустим… не позднее… тебе надо будет навестить его, пусть протрезвеет и займёт своё место при сюзерене.

   От старика не ускользнуло выражение лица Марко, когда тот услышал в третьем лице о себе, как о другом человеке, чью личину надел на неопределённое время. В глазах Армандо вновь полыхнули короткие вспышки ярости.

   – Привыкай, сынок. – Усмехнулся он. – Ты стал Лодовико, не забывай. Занятия начнём немедленно. Я расскажу тебе много важных вещей, назову десятки имён. У тебя должна быть хорошая память, ты же учишь тексты ролей, а суфлёров в твоём театре я что-то не заметил. Я хочу видеть, как ты двигаешься, говоришь, как сможешь повторить манеру живописи Лодовико, ибо Совет скоро даст распоряжение о контроле над первым суровым холодом, двигающимся к Ледяным Пустошам. Со дня на день! Такому мастеру имитации, как ты, задание должно быть по плечу, а нет – так спишем на состояние здоровья и призовём кого-то из рыцарей Третьего Храма на помощь. Я не вмешиваюсь в эти дела – ты понимаешь, почему. Ты не будешь часто появляться на широкой публике под очень простым предлогом – получил тяжёлое ранение. По той же причине свадьба с мэйс Бьянкой пройдёт тихо и скромно. Публичность сейчас совершенно не на пользу.

   «Свадьба!» – чуть не хлопнул себя по лбу Марко.

   – Да, и про то, что полагается вслед за ней, не забывай тоже. – Сухо дополнил мессир Армандо. – Мне нужен внук. Хирурга Галена я вызвал не зря. Как и многие представители его профессии, он ревнив к чужим успехам и в меру болтлив там, где не требуется соблюдение врачебной тайны, а оно не требуется, как раз наоборот! Уже нынче к вечеру весть разнесётся по Невадо и окрестностям, а дня через три о том, что мессир Лодовико жив, ранен, но вовсе не при смерти, будет знать едва ли не каждый в Сумаре. Семья Ди Боске тоже узнает… Насчёт же своего театра не беспокойся – полагаю, труппа уже потихоньку выдвинулась в Невадо, дней через пять они будут на месте.

   Синомбре только подумал, удалось ли вовремя залечь на дно Леандро и Мартине, но Ди Йэло опять как будто прочитал его мысли.

   – Твои друзья в полном составе. Твой слуга, похоже, опоздал с весточкой, так что дезертир и бывшая воровка остались при театре. Им ничего не грозит, помни про наше силенцио. Иди, через час я жду тебя снова.

   Марко вернулся к себе знакомым уже путём. В той части Белого Замка, что занимал Ди Йэло-младший, появились явные признаки жизни. В частности, оживлённо велись какие-то ремонтные работы. Слышался стук молотков, чувствовался запах свежей штукатурки, проходы были завалены тюками тканей. Низко кланяющиеся мессиру и вполголоса переговаривающиеся мастеровые определённо были наняты для конкретной цели: они готовили комнаты для будущей молодой жены, – комнаты, сообщающиеся единым входом с покоями мужа.

   Кстати, брачный портрет-сфумато уже утвердился неподалёку от огромной кровати с балдахином – так, чтобы присутствовать в фокусе максимально выгодного освещения и из стрельчатых окон, и от массивных многоярусных канделябров со свечами. Заканчивал установку портрета высокий веснушчатый и рыжий парень, моментально прекративший насвистывать какой-то мотивчик и отвесивший поясной поклон, как только вошёл Марко.

   – Ваша милость, мессир… – пробормотал он, стараясь смотреть куда-то в сторону, как будто боялся встретиться взглядом с Ди Йэло-младшим.

   Синомбре готов был поспорить, что за миг до этого парень не удержался от того, чтобы обласкать своей мозолистой ручищей контуры фигурки мэйс Бьянки, парящей в дюйме над полотном – и даже подержаться за грудь.

   «Ах, ты ж паршивец!..»

   – За… кончил? – негромко спросил мессир Ди Йэло таким двусмысленным тоном, что парень едва не бухнулся на колени.

   – Нет… то есть да…

   – Исчезни.

   Парню не надо было повторять дважды. Он пролетел мимо так, что создал плотную волну воздуха подобно метательному снаряду из катапульты. В этот момент произошла очередная смена выражения на личике Бьянки Ди Боске – не нём был ужас пополам с подступающими слезами.

   – Этого не будет! – неизвестно кому сказал Марко: то ли портрету белокурой девушки, то ли тому, другому портрету, исподлобья взирающему с противоположной стороны спальни.

   Мужчина подошёл и бережно набросил на брачное сфумато покрывало. Облик девушки волновал его – разве можно остаться равнодушным при виде такой красавицы? Она изумительна. Но представить её тут, полностью обнажённой на супружеском ложе… Лже-супружеском, чего уж там говорить! Хотя бракосочетание-то будет самым настоящим. Марко невольно прыснул – от иронии в адрес себя самого. Он вообще не собирался жениться в ближайшее время, пользуясь туманной формулировкой «когда-нибудь потом». А теперь… Такой сюжет для пьесы, хоть сразу хватай перо и пиши! Только комедией тут и не пахнет.

   Утром он довольно-таки беспорядочно обследовал собственные покои, но успел заметить следующее: в этом вот углу, приспособленном под спонтанную мастерскую, на мольберте точно стояла какая-то заготовка под картину – угольный эскиз на грунтованном холсте. Такой затёртый, будто его раз двадцать переделывали второпях и в смятении духа, стирая то, что не понравилось – а затем пытаясь рисовать снова. Тряпка, которой стирали набросок, висела тут же, на уголке подрамника, закрывая внушительную часть будущей картины. Синомбре не обратил внимания на набросок, а сейчас внутренний взор требовательно зацепился за заусенец кратковременной памяти и потребовал подробностей.

   Мольберт-то стоит, а эскиза след простыл. Надо будет отловить веснушчатого парня и поинтересоваться, куда и что он отсюда выносил перед тем, как установить портрет Бьянки…

   Освоиться с содержимым гардеробной Марко было вовсе не трудно. В сущности, базовый мужской костюм во многом одинаков во всех слоях общества – те же предметы одежды, будь то рубашка, жакет-пурпуэн, штаны с чулками или без, куртка, тапперт-плащ. Прим. авт.: здесь автор предлагает читателям ориентироваться на моду эпохи Возрождения, предполагающую не стесняющее движений удобство мужского костюма, который можно было в буквальном смысле быстро разобрать на части и заменить фрагменты на новые.

   Разница только в фактуре, качестве и цене тканей, а также количестве материала, пошедшего на ту или иную вещь. Тапперт без рукавов, предназначенный для главы крестьянской семьи, едва ли имеет сложный крой пелерины на вытачках, а сшит он из простого сукна, не в пример чёрному бархату с атласной подкладкой. Ремесленнику не нужны пышные буфы шёлковой рубахи, демонстративно выглядывающие в прорези жакета или куртки. Рядовому рейтару не понадобятся золотые галуны на мундире. Тонкое исподнее с монограммой владельца тоже не каждому по карману, стирка такого белья дозволяется только самым опытным прачкам, которые не станут замачивать его в общей куче с едким щелочным раствором, а подойдут к процессу бережно и деликатно.

   Ди Йэло-старший поспешно удалил с глаз долой почти всех слуг, что плотно общались с младшим – чуть ли с первых же минут возвращения в Белый Замок с телом сына. Кроме глухонемых верзил, естественно. Марко опять почувствовал странную недосказанность. Старик должен был предполагать надвигающуюся беду, чтобы действовать так решительно и без промедлений? Сразу задумать подмену убитому сыну? Или у него вовсе нет сердца, а только понятия о семейной чести?! Или… (совсем уж дикое предположение, но и его нужно рассмотреть) Армандо не был так уж безутешен после смерти младшего сына, жестоко расправившегося со старшим?!

   От всех этих рассуждений голова шла кругом, но Марко попытался успокоиться и не стал настырно задавать новые и новые вопросы, когда вновь вошёл в двустворчатые двери из тёмного дерева в сопровождении очередного глухонемого слуги, и был проведён в старую мастерскую-библиотеку. Впрочем, после двух часов занятий по актёрскому мастерству бывший Командор Храма сам ответил на некоторые невысказанные вопросы.

   – Вечером, мальчик, двери этой части Белого Замка для тебя могут быть закрыты. Понимаю, что рано или поздно, но образ жизни молодого мужчины возьмёт своё, и шумные застолья с возлияниями никуда не денутся.

   Синомбре нахмурил брови, собираясь возразить, но старик только головой покачал, при этом одобрительно поцокав языком.

   – Очень, очень похоже! Не забывай делать это почаще, особенно с людьми низкого звания. Хмуришься ты на славу. Относительным затворником ты можешь остаться ещё с месяц или полтора, вряд ли дольше. Потом освоишься и станешь показываться и обществу, и Совету, и прочим – тоже. Иначе возникнут новые слухи. Делай что хочешь, развлекайся. Я лишь хочу, чтоб в положенные часы в тёмное время суток эта часть замка оставалась в полной тишине и без сотрясений. Покоя требует моя обсерватория, равно как и составление натальных карт и индивидуальных прогнозов.

   Вот оно что! Астромагия? Значит, ранее оброненная фраза про то, что «звёзды сказали», была не пустым звуком. Астромаги не афишировали свои занятия с предсказаниями будущего, потому что они не укладывались в общую концепцию Уставов Храмов, но кое-где их весьма почитали. Например, в Шилсе, где император и весь его двор шагу не делали без свежего гороскопа. Армандо вполне мог знать, что сын долго не проживёт. Может быть, как-то пытался это предотвратить, да не вышло?.. Марко с пониманием кивнул и даже не обратил внимания на словечко «прочие». Оно всплыло только через некоторое время – и в совершенно неожиданном ключе.

   А пока что мессир Армандо заставил его возиться с копированием старых грифельных набросков Лодовико, служивших эскизами будущим картинам-сфумато: как и полагалось рыцарю Третьего Храма, сюжеты были связаны сплошь с усмирением стихий – ветра, бурь, снегопадов, с вызванными дождями и сплошь солнечными неделями без единой капли воды с небес. Впрочем, не все… Вот, например, град, побивший в Галанте часть виноградников. Кара по решению Совета, не иначе. За что? Да мало ли. Нарушение политических договорённостей, отказ кесаря вовремя погасить часть долга перед Сумарой, или просто – превентивная акция устрашения, какая разница?

   Но за этим наброском, давшим, без сомнения, начало великолепному художественному полотну, Марко видел иное: неурожай, уничтоженные плоды труда сотен крестьян, отнятые за долги фермы и многое другое. Мессир Армандо внимательно наблюдал за выражением его лица и, наконец, предостерегающе поднял здоровую руку, сверкнув брачным перстнем.

   – Будь холоднее, мальчик. Это ведь та высшая ступень посвящения, которую проходят все рыцари, только после неё их удостаивают семейного стяга. Первый Храм – магией отнять жизнь у теплокровного животного, Второй – устроить землетрясение или наводнение, к примеру, Третий – направить негативные погодные условия туда, где меньше всего их ждут. Только переступив через себя, свои чувства, жалость, гнев, боль – ты станешь рыцарем. Отрекись от чувств, вывернув наизнанку сердце.

   – Я им не стану. – Бросил Марко, резко нажав на грифель и моментально сломав его.

   – Браво! Наш семейный жест. Мне нравится. Ты, может, и не станешь, а у твоего отца тогда хватило сил пойти до конца, его ступенью посвящения был ураган. Рыцарем он стал во время моего Командорства… Знаю, что это угнетало Диего долгое время – но такова цена.

   – Эта цена мне непонятна. Она чрезмерна. Неужели нельзя иначе закалить своё сердце, кроме как причинением зла против собственной воли?

   Чёрные глаза не изменили выражения, разве что седые брови Армандо теперь выглядели нахмурено – как и смоляные брови лже-Лодовико.

   – Причинённое зло? Ты покупаешь мясо у мясника или спокойно здороваешься с палачом, лишающим жизни преступника по приговору – с какой стороны рассматривать абстрактное, сотворённое ими зло, отнятые жизни? Зло нужно уравновешивать благодеяниями. Это высшая философия, а тебя вынужденно забрали из школы задолго до начала её изучения.

   Марко мог бы спросить, какие такие благодеяния, помимо положенного управления погодой, совершал прозванный Нечистым мессир Ледяных Пустошей, но вместо этого снова задал вопрос о прошлом своего отца – тот, который занимал сейчас больше других.

   – Он мог знать… о том, что сделал Гвидо с…

   Синомбре не договорил. И так ясно, что речь идёт о двух жертвах сфумато неро под крышей этого замка, а возможно, и о третьей – если Лодовико коснулась какая-то порча в виде прогрессирующего безумия.

   – Для твоего отца Гвидо умер гораздо раньше, чем в жизни семьи Ди Йэло произошли изменения. – Достаточно спокойно проговорил старик. – Наверняка ты с детства слышал слова отца о смерти его старшего брата, иначе не вёл бы себя так уверенно с подделками? Гвидо готовил своё исчезновение тщательно и долго, потрудившись сделать так, чтобы незыблемые доказательства смерти дошли до единственного близкого человека – Диего.

   – Но почему?!

   В мастерской как будто пронеслось холодное дуновение зимнего ветра, колыхнувшего огоньки свечей.

   – Мы так же мало знаем о поступках и мотивах действий чернокнижников, как это было во времена властвования последних сумарийских королей. Мы можем только уничтожать их, не пытаясь разобраться. Широкому кругу обывателей никогда не было известно то, что сопротивление жителей Арриды стало также следствием страшных тайн, которые они скрывали на своей земле. Да и теперь истина не выйдет за пределы этой комнаты, потому что нас связывает силенцио дорадо, мальчик…

   – О каких тайнах вы говорите, мессир?

   Неожиданно позвучал встречный вопрос:

   – А о чём сказала тебе при расставании твоя мать?..

   Этот вопрос будто швырнул Марко далеко назад – на целых двадцать лет, когда сам он был восьмилетним парнишкой. Мысленно он даже зажмурился – хотя внешне остался практически невозмутимым. Он давно научился жить с этой болью расставания.

   После ареста Диего в крохотном родовом имении был обыск, вечером того же дня слуги начали шептаться «…нашли, нашли!», а утром половины из них и след простыл. Семью Салазар заперли в особняке вместе с оставшейся прислугой – судьбу родных и близкого окружения чернокнижника должен был решать особый Суд при Совете Храмов, а участь тех, кто мог быть затронут чёрной магией, всегда была незавидной. Пожизненное заключение в полном забвении – или смерть.

   Но никому и в голову не приходило, что та самая скромная дворяночка из Арриды, ставшая женой Диего Салазара, владела не только бытовой магией, но и сфумато тоже! Кто учил её? Те самозваные маги, что втайне осваивали сфумато в своей Арриде – а они же были её в семье? Или Диего – ещё до вступления в рыцарство, но не менее незаконно?! Кто знает… Не дожидаясь вердикта Суда, который, скорее всего, поместил бы Анну Салазар и её сына в крепость, откуда было невозможно выбраться, она сделала всё в считанные часы, использовав часть работ мужа и свои собственные. Порталы для тех верных слуг, которые не побоялись остаться рядом с семьёй того, кто был объявлен чернокнижником. Портал для себя с сыном – да такой, который нельзя вычислить, потому что Анна запечатала его, втянув полотно за собой и уничтожив в огне – портал далеко-далеко, на самый юг Сумары, к общему с Галантом побережью. Мало того, она успела сделать несколько тайников, куда поместила на будущее обезличенные полотна-сфумато без оттиска Печати Леонадро – те самые, которые супруг создал в пору своей молодости в школе при Храме, а также какие-то драгоценности и денежные средства.

   Марко помнил её каждую минуту – такую красивую, лёгкую и весёлую в обычной жизни, а позже неунывающую даже на грани игры со смертью. Они бы смогли скрыться и навсегда затаиться, несомненно, если бы не Mortem Rubrum, Прим. авт.: Красная Смерть, лат. обрушившая на берега Галанта свой кровавый язык подобно восставшему из морской бездны доисторическому Змею. Этой напасти тут не знали более полувека… Как раздутый ветрами пожар, охватила она все близлежащие территории и протянула щупальца от океана до океана. Марко тогда и знать не знал, что яркий румянец, расцветающий на щеках Анны, и неестественный блеск глаз вовсе не являются признаком волнения или следствием установившейся жары.

   Никогда мать не казалась ему такой красивой, как в тот день, когда они шли по раскалённой от летнего солнца брусчатке рыночной площади в городке Мальво, где нашли временный приют в небольшой гостинице. Женщина покачнулась, и сын бережно подхватил её под руку, не давая упасть.

   – Мама! Тебе жарко?

   – Нет, малыш. Я поскользнулась на камнях. – Улыбнулась Анна, вытирая платочком взмокший лоб.

   – Не называй меня «малышом». – Ответил Марко, пытаясь сделать голос пониже. – Сейчас рядом нет отца, я твой взрослый сын.

   – Да. Ты прав. – Стараясь выглядеть легкомысленной, женщина даже рассмеялась и шлёпнула мальчика по руке веером. – Тогда и ты не прикасайся ко мне лишний раз, а то люди решат, что мой взрослый сын невежа, не умеет себя вести, хватаясь за мамкин рукав всякий раз, когда мимо проезжает гружёная телега. Постой, мы почти пришли. Смотри, что у меня есть…

   Она раскрыла зажатый кулачок, из которого на склонившегося в любопытстве Марко выплыло перламутровое облачко, моментально охватившее лицо. А через мгновение «взрослый» сын Анны Салазар уже мешком оседал на каменную скамейку в апельсиновой рощице около какого-то серого, неприметного дома. Недоумённо засыпая, он слышал только поспешную скороговорку матери:

   – Прости меня, сынок. Меня скоро не станет. Даже поцеловать тебя не могу, я уже больна. Тебе надо строить жизнь самому, новую жизнь… Я обо всём договорилась – вот приют мэйс Лавинии, она о тебе позаботится, я оставила на твоё имя хороший счёт, на Марко Синомбре – теперь это твоё имя. Ты умный мальчик и не разрушишь мои усилия, назвав своё истинную фамилию и звание. Не в звании счастье. Взрослей, займись тем, что будет тебе по душе, никому не делай зла во имя памяти о нас с отцом! Ты знаешь, где тайники, но воспользоваться ими сможешь лет через десять, когда выйдет срок Заклятья дверного замка. И помни следующее: твой отец был осуждён несправедливо. Свято верь, Диего не был чернокнижником, ни он – и никто из моей семьи ранее… Они все отдали жизни во имя чьей-то подлости…

   Анна бросила последний взгляд на сына, уже спящего под самой дверью приюта, круто развернулась и решительно зашагала прочь. Больше Марко её никогда не видел, а смысл румянца и блеска глаз стал понятен совсем скоро, когда город оказался в карантинном кольце.

   Теперь, как будто из тьмы прошлого, глухо звучал старческий голос мессира Армандо:

   – Анна Салазар открыла портал – туда, где, по её мнению, ей было самое место, в полыхающую Mortem Rubrum летнюю столицу Сумары, Селону. Заметала следы, чтобы увести ищеек Совета подальше от тебя. Конечно, она не могла знать, что в Селоне её задержат и попытаются лечить, дабы после выздоровления она предстала перед Судом за бегство из-под стражи и незаконное использование магии живописи. Но Суд её миновал, ибо лечение запоздало. Не знаю, мальчик, чему бы ты был рад больше из этих двух исходов…

   – Ничему. – Столь же глухо ответил Марко.

   – Так я и думал. Для тебя она чиста – иначе и быть не может для подлинной сыновней любви. Не сомневаюсь, что последние слова Анны были о невиновности Диего и её родни, а вот тут наверняка можно верить только первой части. Зло, призванное из небытия на землях Арриды, всё ещё не укрощено, оно бродит рядом. Многочисленные свидетельства сфумато неро, найденные в мастерской твоего отца, не имели оттисков Печати Леонардо – иначе и быть не могло, подписать их – всё равно что чётким почерком вырезать на теле трупа имя убийцы. Изуродованные рыцари Совета Храмов и члены их семей, включая невинных детей, заселённые демонами тела людей и животных в горных хуторах – вот с чем пришлось столкнуться храмовникам, и до сих пор нет окончательной победы…

   На миг в покрытом пылью помещении стало совсем тихо, а затем надтреснутый голос нанёс последний удар:

   – Следствие показало, что манера письма на части полотен свойственна самозваным магам-мастерам из семьи Анны. Их уже не было в живых, спросить не с кого, но доказательства говорили сами за себя. Прости, мальчик. Ты же хотел знать… Не думаю, что твоя мать была причастна к чёрному колдовству, её ввели в заблуждение, а любовь к родне сделала всё остальное.

   – Я не могу поверить вам, мессир Армандо.

   Марко ожидал чего угодно – гнева, вспышки ярости, да хоть смеха в ответ, но прозвучало только это:

   – Нет нужды мне верить. Достаточно просто знать.

   И вот тогда случилось то, что не позволил себе ночью Марко Синомбре. Тончайшей работы золотой кубок, стоявший на краю стола, заваленного набросками копий эскизов, был схвачен крепкой рукой и полетел в ближайшую каменную стену с такой силой, что благородный металл смялся от удара.

ГЛАВА 7.

Донателло и медведь

   Копировать манеру живописи мёртвого рыцаря или править его работы Марко не составило особого труда – вот разве что масштаб удивлял и повергал в некоторую робость, глобально распоряжаться погодой было непросто. На третий день кропотливых занятий стало ясно, что в случае необходимости подменыш вполне способен работать с наследием картин Лодовико, внося нужные изменения. Он ведь действительно мог бы стать неплохим «дождеплюем», управляя погодой. Легче же и быстрее всего удавались Марко небольшие яркие зарисовки, сделанные на пергаменте или бумаге с помощью несмываемой туши и простого пера из чернильницы, хотя на самом деле они и были наиболее сложными. В них нельзя было исправить ни одной линии, поскольку тушь мгновенно впитывалась и высыхала. Как и многие члены Совета, Лодовико часто носил с собой маленькую книжицу с чистыми листами – для набросков грифелем или своими любимыми чёрными перьями, к которым прилагалась ёмкость-«непроливайка» для дорогой несмываемой туши, произведённой в Шилсе.

   Но сфумато являлось только первым шагом. Мёртвый рыцарь принадлежал к тем редким храмовникам, которые дополнительно пользовались магией артефактов – помимо волшебства, творимого с помощью грифеля, кисти и красок. Артефакты были особым шиком тех, кто входил в состав Совета Храмов, подчёркивали уровень их мастерства, и функции выполняли очень разные. У кого-то имелся медальон, способный, подобно инструменту лозоходца, мгновенно изыскивать источники воды хоть в самой засушливой местности. Кто-то владел перстнем, направляющим приказы к действию зверей или птиц. Артефакт Лодовико Ди Йэло красовался на левой руке хозяина на том самом парадном портрете – это была чёрная перчатка, которую с большой натяжкой можно было бы назвать латной. Металлические накладки на потёртой чёрной коже (сплав серебра со сталью) работали и как концентратор холода, и могли управлять массами снега и льда, и одновременно – отталкивали холод от тела хозяина. Так что выскочи мессир Ди Йэло нагишом на мороз – в одной перчатке на левой руке, – его не коснулась бы никакая стужа. И артефакт этот – сугубо зимняя то ли забава, то ли подспорье. Нет мороза – нет действия.

   – Это обязательно? – поинтересовался Марко, примеряя упомянутую вещь рыцарского гардероба.

   На закате они с мессиром Армандо стояли на небольшом балкончике в угловой башне Белого Замка, откуда открывался вид на сладко дремлющий в белёсом безмолвии лес.

   – А ты как думал, мальчик. Пробуй. Внутри такой же оттиск Печати, как у тебя на руке. Пейзажную зарисовку ты только что сделал. Представь, что она подвластна тебе не только в том случае, если ты находишься рядом и смотришь на неё, но даже если ты где-то вдалеке, за десять миль. А она сейчас всего-то у тебя за спиной, в этой комнате.

   Марко непроизвольно крякнул. «За спиной!..». Это всё равно что те самые десять миль. Холода сейчас он и правда не чувствовал, хотя стоял на балкончике с непокрытой головой и в простом домашнем жилете поверх тонкой рубашки. Впрочем, иллюзия тепла могла быть и следствием волнения – от напряжения на лице даже выступил пот.

   Первая попытка оголить от шапок снега еловые лапы, сбив его движением руки на немалом расстоянии, естественно, провалилась. Равно как вторая, третья, пятая, восьмая… Отгорел закат, стемнело, небо вызвездило в преддверии холодной ночи. Здесь, в семидесяти милях от Фьоридо, контраст дневных и ночных температур всегда был более выражен, подтверждая коварную репутацию климата предгорий.

   Армандо с сожалением пожал плечами.

   – Ну, что ж… может, и не удастся. Будешь носить как бутафорию.

   Синомбре особо не чувствовал себя посрамлённым. В конце концов, он на эту главную роль не напрашивался, он тут только статист. Каждый день в Белом Замке проходил у него по единому плану, начиная с утреннего визита к Анне Ди Йэло и заканчивая уроками поведения и живописи у мессира Армандо. Визиты к матери погибшего рыцаря были непростыми по нескольким причинам: женщина, живущая в коконе бесчувствия, всё-таки ориентировалась на имитацию телесной оболочки сына, принимая её за истину. Каким образом – непонятно. Это чувствовалась по тому, как она держится за горячую кисть сильной мужской руки, поглаживая её своими тонкими прохладными пальцами, как пытается провести этими пальцами по лицу гостя – то ли узнавая, то ли силясь опознать. Марко было стыдно её обманывать таким способом, но с другой стороны, она чуть-чуть оживлялась всякий раз, когда он находился рядом. И тогда его сердце преисполнялось жалости.

   Как мог дядя, которого он никогда не знал, сотворить такое? И главное – зачем?! Кто был заказчиком – жители Арриды, мстящие Командорам и Совету за уничтожение своей страны, личные враги Армандо Ди Йэло, кто-то ещё? В любом случае для Анны текла не жизнь, а жалкое подобие существования. Воистину это ужасно.

   – Как вы смогли найти меня столь быстро? – спрашивал Марко у старика, и ответ вновь стал неожиданным.

   – У меня были предположения, кто ты есть. Это ведь твой второй приезд в зимнюю столицу за последние шесть или семь лет? Только первый был куда более скромным, с ограниченным набором декораций. Наверное, из широкого круга общения я один знал об увлечении Диего Салазара театром. Перед вступлением на путь посвящения в рыцари мастерам положена длинная исповедь Командору Храма, готового принять их присягу. Увлечение не было чем-то зазорным, но Диего считал его баловством юности, а потому предпочёл оставить далеко в прошлом. Ты не слишком-то похож на отца внешне, разве что лоб с залысинами с ранней молодости – это ваше семейное. Но несколько декораций, пусть и сильно изменённых тобой, всё же вполне узнаваемы. Тебе не нужно было пользоваться ими.

   Чёрные глаза под тяжёлыми старческими веками смотрели с усмешкой. Марко не удержался:

   – Видели и поняли, кто я, и не выдали Совету сына чернокнижника?!

   На лице мессира Армандо не дрогнул ни один мускул.

   – В этом не было нужды, мальчик. И сейчас нет. Я бы не прибегнул к недостойному храмовника шантажу, если бы не моя личная необходимость. Считай меня старым честолюбивым скрягой – я такой и есть. Повторяю, я никогда не верил в виновность Салазара.

   Синомбре скрипнул зубами. В последние дни в нём крепла надежда – может быть, удастся восстановить доброе имя родителей, раз уж заварилась каша с аферой мессира Армандо?! У отца с мамой ведь даже могил нет: и тела чернокнижников после казни, и умерших жертв Красной Смерти уравнивало огненное погребение, после которого прах спускали в глубокие подземные шахты. Маленькое имение Салазаров перестало существовать: крестьян расселили в другие места, а сама местность была превращена с помощью сфумато в новый ландшафт, дабы ничто не напоминало о прежних владельцах... Марко нашёл в себе силы побывать там, когда возвращался в родные края со своим первым театральным фургоном – но тот визит стал морально тяжёлым и потому единственным. Обоснована ли была нынешняя надежда?.. Вряд ли. Силенцио дорадо – надёжная вещь для честности делового партнёрства, но в соглашении пункт о прошлом семьи Салазар отсутствовал, оно лишь гарантировало Марко и всей его труппе полную безопасность и неприкосновенность...

   Оставив на какое-то время попытки овладеть артефактом-перчаткой в плане управления стихией холода без связи с той или иной картиной-сфумато, Марко сосредоточился на других важных делах. Во-первых, под диктовку Армандо написал будущему тестю сугубо деловое письмо: мол, я жив, моё почтение вам, брачные обязательства в силе. Во-вторых, снова под диктовку ответил на умеренно тревожный письменный же запрос Совета, выражавшего возмущение с одной стороны (долг чести – это прекрасно, но во имя другого долга рыцари не должны убивать друг друга, их жизни принадлежат Храмам!), и вялую радость – с другой (надеемся, мессир Ледяных Пустошей будет справляться со своими обязанностями?!).

   В-третьих, вежливая отписка была сделана в адрес главы семейства Де Лаго – уже самим Армандо, но с сыновними дополнениями в виде пары сухих фраз о погашенном долге чести. В ходе работы над нарастающим валом корреспонденции Марко не забывал и о том, что пора навестить того самого Донателло, не просыхая пьющего в гостевом доме чуть ли не десятый день подряд.

   Гостевой дом на самом деле не был отдельным строением, он представлял собой частично изолированную пристройку, вписанную в архитектурный ансамбль Белого Замка изнутри – с той стороны, которую занимал Ди Йэло-младший. Сейчас эта пристройка, размером не уступающая особняку в каком-нибудь маленьком поместье вроде того, в котором родился и провёл первые годы жизни Марко, практически пустовала. Ранее её занимала личная охрана мессира Лодовико, его свита, которую Армандо разогнал по домам вместе с той частью прислуги, которая регулярно пересекалась с настоящим Лодовико. Теперь штат обновился... У Марко уже частично оформилась шальная мысль относительно личного слуги для себя самого, ибо пока данную миссию исполняли каждый день глухонемые верзилы мессира Армандо. Но... как отнесётся к этому Ди Йэло-старший, было неясно. А как отнесётся Пабло к крайне странному распоряжению Синомбре (наняться на службу к Ди Йэло-младшему!), скреплённому печатью хозяина – тоже тот ещё вопрос.

   В главном зале гостевого дома слабо тлел камин, а на каменном полу около оного присутствовали самые разнообразные следы длительного запоя, в который винтом вошёл один-единственный человек, разметавшийся в пьяном сне на охапке не самой свежей соломы. Многочисленные опустевшие и частично полные винные бутылки, остатки закуски (она явно не соответствовала по объёму выпитому), грязный и смятый плащ, на котором валялся огромный лохматый пёс пастушьей породы, смачно грызущий кость. Он лениво покосился на вошедшего Марко и продолжил своё занятие.

   Тот, кто похрапывал на соломе, звался Васко Донателло. Двадцати пяти лет от роду, младший сын обедневшего дворянского рода, недостаточно талантливый, чтобы нести семейный рыцарский стяг, и слишком ленивый, чтобы остаться в простых мастерах сфумато, на которых порой складывается львиная доля рядовой работы. Из школы его выгнали. Отец его был рыцарем, да давненько уже умер. Четвёртый ребёнок в семье не мог рассчитывать на какое-то серьёзное наследство. Васко помыкался, пытаясь устроиться в жизни, да и предпочёл держаться в тени сильного – того, кто может обеспечить безбедное существование, защиту и поделится частью своей силы, а точнее, клочком той самой тени. Бесшабашность, запал дворового пса в погоне за курами, готовность приносить палку по первому же крику «взять!», потребность во властной руке, способной в нужный момент протянуть кусок хлеба – вот характеристика, данная Донателло главой семьи Ди Йэло. В конце характеристики прозвучало уточнение, помещающее обладателя описанных достоинств личности в разряд кого-то среднего между другом, собутыльником, слугой и «дружками» в целом. С точки зрения Армандо, единственным достоинством Васко была неизменная преданность, на которую можно было рассчитывать в любых обстоятельствах.

   Сейчас Донателло был мертвецки пьян. Помня инструкции мессира Армандо, Марко толкнул распластавшуюся на соломе фигуру мыском сапога в бок и гаркнул на весь зал так, что пастуший пёс закопался мордой в свою подстилку из плаща:

   – Встать, собачий корм!!!

   Про себя он подумал, что подсказанное отцом Лодовико обращение к другу (да хоть бы и к слуге!) звучит по меньшей мере странно. Ему не пришло бы в голову так обращаться, например, к Пабло… Да к кому угодно! Но слова подействовали – моментально и очень даже пробуждающе. Через секунду Донателло стоял на коленях, безуспешно пытаясь принять вертикальное положение и норовя рухнуть лицом вниз. Когда ему удалось встать, то наружу пополам с ядрёным многодневным перегаром вырвалось удивлённо-испуганное восклицание, в котором, однако, прослеживались скудные следы подлинного облегчения:

   – Лодовико... в душу мать... живой?!

   Затем нетрезвый взгляд сфокусировался, обрастая десятком нераспознанных Марко оттенков эмоций, начиная с того же облегчения и заканчивая каким-то недоумением и почти суеверным страхом. Васко тряхнул нечёсаными серовато-русыми патлами, опустив голову и увидев у ног пса:

   – Трезор... не кидается... даже не тявкнул... Лодовико... – во взгляде появилось заискивающее беспокойство, – не тронь собаку, а? Пожалуйста...

   Было странно видеть этого здоровенного детину с умоляющей миной, а Марко занёс в реестр неблаговидных поступков мёртвого рыцаря ещё один пунктик – кажется, тот помимо всего прочего был ещё и жесток к животным?!

   – И в мыслях не было. – Холодно сказал он вслух. – Сдалась мне твоя собака.

   – Лодовико... – полез было обниматься Донателло, но его поползновения были пресечены на месте, исходя из всё тех же инструкций.

   – Хорош лизаться, свинья, ты весь в блевотине! Немедленно приведи себя в порядок. Ты мне нужен через час. Живо, иначе... ты меня знаешь. И вели здесь прибраться, если не хочешь убирать всё сам.

   Помятая физиономия Донателло тотчас выразила максимальную готовность действовать. Марко покинул гостевой дом, не оглядываясь. За спиной раздался грохот сшибаемых бутылок – кажется, детина всё-таки не устоял на ногах. Впрочем, замешательство длилось недолго. Заплетающийся голос окреп, требуя у кого-то топить баню, а сам его обладатель уже был на улице в чём мать родила, обливаясь ледяной водой у колодца для лошадей, прикладываясь к ведру с этой же ледяной водой, а затем нарезая круги босиком по снегу. Дальнейших мероприятий по изгнанию следов хмеля Марко не видел, но ровно через час за дверью его кабинета раздались твёрдые шаги, обозначенные звоном шпор, а затем последовал «бух» кулаком в дверь, означавший вежливый стук.

   – Входи. – Разрешил Марко.

   Вошедший разительно отличался от развалившегося на соломе субъекта.

   Волосы оказались не русыми патлами, торчащими в разные стороны. В чистом, тщательно промытом и причёсанном виде они представляли собой вполне пристойные льняные кудри до плеч. Гладко выбритое лицо, ещё хранившее тени похмельных кругов под глазами, было осмысленным, жизнерадостным и азартно-волевым (как тут не вспомнить ассоциации с игривым дворовым псом!). На Донателло была абсолютно чистая и свежая одежда, главным атрибутом которой являлся всё тот же тёплый плащ из дорогого чёрного сукна, подбитый волчьим мехом и отделанный по краю капюшона золотым галуном.

   – Мессир. – Почтительно склонил голову вошедший. – Я здесь.

   Произнося приветствие, он всё-таки старался говорить немного в сторону. Неудивительно: за час избавиться от накопившегося винного амбре было достаточно проблематично. Тем не менее, исполнительность радовала. А вот гамма эмоций во взгляде, сейчас упрятанная глубоко внутрь, требовала разъяснений.

   – Ты таращишься на меня так, как будто увидел призрак, если не хуже. – Насупился Марко, придавая голосу ноты обиженной ворчливости.

   – Хуже. – Честно сказал Донателло, осторожно делая шаг вперёд. – Лужа кровищи, в которой ты утопал в снегу, не располагала к воскрешению. Я считал тебя мёртвым. Но как... Ты сейчас на своих ногах, а должен быть под плитами в склепе.

   Он недоверчиво покачал головой. Марко понимал его чувства. Тот, о ком говорил Донателло, сейчас действительно лежал под плитами в подземном семейном склепе, в одной из безымянных пустых ниш, вырубленных в горной породе на перспективу – для уходящих к Небесному Храму потомков процветающего рода Ди Йэло...

   – На ногах. Но восстанавливаться буду ещё ой как долго. На, смотри, но не трогай.

   Морщась, как будто движения причиняли дискомфорт и боль от швов и скоб, стянувших кожу на груди, лже-Лодовико расстегнул жилет и развязал тесёмки рубахи. Изумлённому взору вассала предстала та самая имитация чудовищных ран, которую нынешний обладатель тела-иллюзии каждое утро видел в зеркале.

   – Твою в дышло... – выдохнул Донателло. – Кто тебя так залатал, неужто Гален?! Он хирург и костоправ из лучших, но это просто... невиданно. Как ты с этим ходишь?!

   – Обезболивающее и сила воли. – Буркнул Марко. – Но я потерял много крови. Видимо, мозгам сие не на пользу. У меня в голове пусто, как в высосанной тобой винной бутылке.

   – К чему ты клонишь?

   – К тому. Я не помню, что произошло, и хочу удостовериться, что за мной нет долга чести перед почившим Де Лаго или его семьёй. Я хочу вспомнить, что произошло и как.

   Во-от, теперь палитра эмоций во взгляде светло-голубых глаз Донателло расцвела буйным цветом! Частью выражения этих эмоций стал смех – так в пьесах Синомбре, пополам с горечью, смеялись персонажи в амплуа обманутых простаков.

   – Проверяешь?.. Лодовико, поцелуй Терру в зад и уймись. Я дал клятву, что буду молчать даже на смертном одре. И про обещание отрезать мне язык в случае чего я тоже прекрасно помню!

   Вон оно что... Ну, в таком случае от Васко Донателло не мог ничего добиться ни мессир Армандо, ни кто-либо другой. Однако причину поединка детина, кажется, знает (или предполагает), а ещё как будто располагает некими сведениями, имеющими какую-то то ли опасную, то ли грязную подоплёку. Ох, как это не нравится...

   – Хорошо. Молодец, я в тебе не сомневался. – Кивнул Марко. – Седлай лошадей, прокатимся.

   – Куда?! – в голубых глазах плеснуло сомнение.

   Сомневался ли Донателло в здоровье своего сюзерена или в самой идее конной прогулки?

   – А если я скажу, что к охотничьему домику на плато?

   Синомбре действительно собирался это сделать – но, в общем-то, не сегодня, воспользовавшись порталом. Реакция собеседника только подкрепила уверенность в необходимости осуществить намерение. Сейчас прозвучал отрицательный ответ, снова спровоцировавший выражение облегчения на свежевымытой физиономии Донателло.

   – Ты верхом-то сможешь? – почесал тот в затылке.

   – Вполне. Прогуляемся по окрестностям.

   Заканчивался мягкий и пасмурный день, какие часто бывают в начале зимы: безветрие, рыхлые и крупные снежные хлопья, запах свежести и тусклое солнце, временами показывающееся сквозь облачную пелену. На левой руке Марко была надета чёрная перчатка-артефакт, и теперь её новый владелец чувствовал, что она действительно как бы отталкивает холод, мешая тому пробраться к телу – без всякого усилия со стороны хозяина. Что ж, пусть хоть так работает... Всадники двигались вдоль опушки леса, за ними медленно трусил Трезор, принюхиваясь к невидимым меткам и следам, ведомым только собакам.

   – Твой отец запретил ребятам появляться в Белом Замке. – Сказал Донателло. – Тьфу...

   Как мальчишка, он забавлялся тем, что периодически высовывал язык, пытаясь поймать ртом особо крупные снежинки, так что вот это «тьфу» могло относиться как к действиям мессира Армандо, так и к поеданию падающего снега, не обладающего какими-то особыми вкусовыми или питательными качествами.

   – Я знаю. Мой отец не мог быть уверен в результате операции и лечения. Думаю, это очевидно. Завтра поедешь и разошлёшь почтовых голубей, начнёшь собирать всех. Смотри, чтоб не шалили и вели себя тише. Здесь я хочу видеть самых близких, остальные пусть не показываются на глаза в ближайший месяц. Я сейчас не в лучшей форме, чтобы разгребать их делишки и улаживать проблемы. Ты понял?

   – Да, мессир.

   Для Марко крайне важен был этот разговор, идущий на равных в ни к чему не обязывающей обстановке конной прогулки. Всё-таки мессир Армандо принадлежал к старшему поколению, и его инструкции для поведения с Донателло и другими «дружками» сына могли идти вразрез с установившимися взаимоотношениями. Как исполнителю роли, Марко всегда было важно понять, чем дышит персонаж в обычной жизни, будь он реальным лицом... Хороший актёр понимает своего персонажа, даже самого что ни на есть отрицательного героя, иначе выдаст полную халтуру и будет освистан.

   Но беседа длилась недолго. Внезапно с лаем полетел куда-то вперёд кудлатый пёс Донателло, Трезор. Подступали сумерки, завершающие зимний день в лесу, наполнившемся человеческими выкриками, лаем собак, мельканием огня среди деревьев.

   – Что там?!

   Мужчины переглянулись, пришпорили коней, срываясь с места туда, вслед за Трезором, на тропу в ельнике. Донателло бросил на сюзерена быстрый взгляд, понял, что тот вооружён только охотничьим кинжалом на поясе, и тут же выхватил из ножен меч, на всякий случай занимая оборонительную позицию и прикрывая Лодовико.

   Защита не понадобилась. На открывшейся всадникам небольшой поляне скопились люди в сопровождении десятка собак. Судя по одежде – крестьяне из ближайшей деревни, фермеры с хуторов. Вооружены были так, словно собирались охотиться на крупного зверя, тут же зажигали факелы, кричали и наступали на какого-то бородатого дядьку в добротном кафтане, отделанным мехом. Тот порывался сесть на всхрапывающего, напуганного разлаявшимися собаками коня, и одновременно увещевал толпу, убеждая не ходить куда-то, а ждать помощи и сейчас же разойтись по домам.

   – Не уйдём! – напирала толпа. – Ишь, чего захотел, а ещё староста!

   – Что здесь происходит? – резко спросил Донателло, и поначалу его никто не услышал.

   Тогда то же самое спросил Марко, направив коня на толпу, и вот тогда-то мгновенно наступила относительная тишина. Люди замолчали, буянить продолжали только псы, на которых тут же зашикали, затопали и замахали руками.

   – Так что тут? – переспросил Марко.

   Мужики стаскивали с голов шапки, молча и угрюмо кланялись. Староста, тот самый бородатый дядька, поклонился ниже всех, в пояс.

   – Мессир... – начал он, – говорят, вы в добром здравии...

   – Короче. – Сказал мессир. – По существу.

   – Девочка... пошла в лес за хворостом... медведь-шатун... нашли её только что, разорвал... Они хотят идти в Белый Замок, а я говорю, так нельзя, это не ваше дело, это надо в Первый Храм, к господам-рыцарям, что управляют дикими зверями...

   – Точно, не наше. – Встрял Донателло и сплюнул в снег. – Правильно, валяйте по домам, приедут, отловят вашего шатуна... Охота на «крупняк» вообще только с разрешения хозяев земель, так что нечего…

   Он не договорил, потому что получил подзатыльник, отвешенный тяжеленной рукой, и едва не кувыркнулся вперёд через голову коня.

   – Не моё... что?.. повтори, я не расслышал. – Тихо сказал Марко.

   Старосте показалось, что глаза чернобородого Нечистого сейчас взглядом прожгут в кафтане дырку похлеще факела, которым ткнул в него один из разъярённых фермеров. Шатун бродил в окрестностях уже неделю, задирая овец, коих выгоняли в предгорья полакомиться мхом из-под неглубокого пока что снега, а из Первого Храма никто так и не приехал. И вот сегодня погибла младшая дочь того самого фермера... Отец потерял голову от ярости и горя.

   Рыцари не вмешиваются в сферы деятельности друг друга, об этом староста прекрасно знал, и сейчас (как впрочем, и всегда) чувствовал себя между молотом и наковальней. А охота на медведя и впрямь господская забава, остальное – браконьерство.

   – Спускайте своих собак. Пусть берут след. – Между тем проговорил мессир, намереваясь также приказать Донателло скакать в замок.

   Там же есть псарня, егерь, в конце концов, а также достаточно верзил мессира Армандо и других мужчин, способных выйти на охоту! Надо обложить опасного зверя, да и расправиться с ним.

   Марко не успел распорядиться, потому что произошло нечто странное, мгновенно смешавшее организованную толпу на поляне в кашу-неразбериху. Дурными голосами взвыли псы, поджимая хвосты и прячась за людей. Будто взбесились лошади, вставая на дыбы. Синомбре не удержался в седле и свалился в сугроб под ругательства Донателло, моментально спешившегося, чтобы в случае чего прикрыть Лодовико своим мечом. Раздавались испуганные крики людей, отпрянувших к центру поляны и выставляющих вперёд факелы и рогатины.

   И в придачу ко всему – оскаленная морда огромного зверя, вставшего на задние лапы – как будто он возник из ничего на самом краю густого ельника, окружавшего поляну.

   Марко не знал, что медведи могут вырастать такими огромными, вполовину больше человеческого роста, будучи на задних лапах. Познания о крупных диких зверях и их повадках он имел поверхностные, но что-то подсказало, что вставший из берлоги шатун должен выглядеть несколько иначе. Да и какой шатун в самом начале вовремя пришедшей зимы, после такого щедрого и тёплого лета и аналогичной осени?! Этот же зверь был странным – огромным, лоснящимся, полным сил, свирепым. Из оскаленной пасти летели клочья пены. Он буквально грудью попёр на скопище вооружённых людей – а ведь не был загнан в угол! Он не защищался в отчаянии, он нападал! И двигался он тоже странно, словно тряпичную куклу кто-то тянул за привязанные нитки – неумело и издевательски, создавая уродливую, неестественную пластику движений.

   Всё произошло в доли секунды, показавшиеся вечностью. Люди в каком-то оцепенении, короткий меч Донателло тут не помощник, кинжал медведя только оцарапает...

   Медведь кинулся в гущу толпы, но на переднем крае оказался мессир Лодовико. Он только вскинул руку в чёрной перчатке, будто пытаясь защититься. Кажется, оцепенение прошло, и вот пошли в ход и рогатины, и замах мечом, метивший в пасть зверя…

   Ничего из этого уже не было нужно. Медведь превратился в оледеневшую глыбу. Староста, стоявший в этот момент чуть в стороне, потом клялся в деревенской корчме, что видел тёмную тень, покинувшую тело чудовища за миг до замораживания мессиром Ди Йэло. Над старостой смеялись. Померещилось со страху, не иначе! Ему бы в сказочники!

   Ошеломлённый