Откровение. Мой порочный рай. Агата Рат

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ. КНИГА ВТОРАЯ. 1942 -1943
• ГЛАВА 1. Лизхен Липне
• ГЛАВА 2. Рихард
• ГЛАВА 3. Предатель
• ГЛАВА 4. Самый худший день
• ГЛАВА 5. Лесной лагерь
• ГЛАВА 6. День рождения Отто
• ГЛАВА 7. Верная жена
• ГЛАВА 8. Приём у Кубе
• ГЛАВА 9. Милый кузен
• ГЛАВА 10. В немилости
• ГЛАВА 11. Родственники
• ГЛАВА 12. Между весной и летом
• ГЛАВА 13. Барон фон Клинге
• ГЛАВА 14. Наше танго
• ГЛАВА 15. «Ты только моя»

АННОТАЦИЯ

Мужчины. Сильные и слабые. Умные и глупые. Жестокие и милосердные. Какую бы форму они не носили. На каком бы языке они не разговаривали. Какую бы веру не исповедовали. Всех их объединяет одно и это же делает их уязвлёнными – Женщина. Да, мы их главная слабость. Мы их вынашиваем под своим сердцем. Мы даём им бесценный дар – жизнь. Мы вскармливаем их своим молоком. Они взрослеют на наших сказках, где добро и зло чётко разграничивается нами. Они знают только то, что мы позволяем им знать. Они слышат только то, что мы говорим и слышим. Они видят этот мир нашими глазами. Мы внушаем им с младенчества, что чёрное это чёрное, а белое – это белое и никак иначе. Мы их священный Грааль, ради которого они готовы на всё. Убить или умереть.

   Любовь изменившая нас сильнее, чем война.

   От автора: Я не люблю идеальных героев книг, как и людей. Мне, кажется, что они не настоящие и в чём-то лицемерят. Поэтому огромное значение уделяю противоречиям внутри своих персонажей, чтобы их душевный конфликт был виден читателю. И твёрдо уверена, что люди способны меняться ради любви.

ЧАСТЬ. КНИГА ВТОРАЯ. 1942 -1943

ГЛАВА 1. Лизхен Липне

Мужчины. Сильные и слабые. Умные и глупые. Жестокие и милосердные. Какую бы форму они ни носили. На каком языке они не разговаривали. Какую бы веру ни исповедовали. Всех их объединяет одно и это же делает их уязвлёнными – Женщина. Да, мы их главная слабость. Мы вынашиваем их под своим сердцем. Мы даём им бесценный дар – жизнь. Мы вскармливаем их своим молоком. Они взрослеют на наших сказках, где добро и зло чётко разграничивается нами. Они знают только то, что мы позволяем им знать. Они слышат только то, что мы говорим и слышим. Они видят этот мир нашими глазами. Мы внушаем им с младенчества, что чёрное это чёрное, а белое это белое и никак иначе. Мы их священный Грааль, ради которого они готовы на всё. Убить или умереть. Почему спросите вы с нескрываемым скептицизмом. Да хотя бы потому что мы даём им жизнь, и внутри нас прорастает их семя. Мы их связь с прошлым и надежда на их бессмертие. Именно поэтому до сердца каждого мужчины можно достучаться. Его мать исполнила свой долг перед другими женщинами, вложила в подсознание сына жгучую потребность, как и в детстве, быть любимым.

   Отто разбил моё сердце на мелкие осколочки. До него у меня хотя бы оставались просто трещинки. Я прощала обиду, склеивала сердце и шла дальше, пусть с расшатанной, но всё же верой в мужчин. Но, после Клинге сил склеить сердце уже не было возможности. Мне, казалось, что в груди оно больше не бьётся. Замерло. Опустело. Отто лаской приручил, дав надежду на счастье с ним. Как бы глупо это ни звучало, но я надеялась на большее, чем просто постель. Он сам мне дал эту надежду, заставив увидеть в себе человека. Отто был так нежен и страстен со мной ночью. С ним я была до безумия счастлива и не готова вот так отпускать его. Но

   любовник разочаровал на пике восхищения им, отдав меня своему другу. Я знаю, что это решение ему далось тяжело. И всё равно Отто отказался от меня. Неужели я была настолько плоха для него? Недостойная большего, чем одна ночь? Нет! С этим я была не согласна и больше не собиралась мириться с незавидным положением любовницы со стажем. В тот день я перестала мечтать о любви и вечно ждать её прихода. Хочешь любви, сначала научись использовать иллюзию этой любви. Использовать себе во благо. Не всё же мужчинам занимать доминантные роли в отношениях. Позиция мужчина субъект, а женщина объект его желания, меня резко возмутила. Я хотела быть, как они, свободной от общественной морали.

   Вспоминая вчерашний образ в зеркале, я решила, что моё оружие - это мужская слабость. Только моё оружие делало меня же беззащитной перед мужским вожделением. Каждый хотел приложить к моей красоте свою покровительствующую руку. В мире мужчин женщина не может быть без хозяина… И я прекрасно понимала, что такой шанс начать всё сначала, выпадает не каждому, а женщине тем более. Клинге прав, Лизу Зарецкую – комиссарскую подстилку расстреляли, и вместо неё в этот мир вошла Лизхен Липне, немецкая девушка с русской душой.

   - Вы красавица, фройляйн Лизхен, – голос Агнес, вернул меня в реальность. – Не удивительно, что фрайгерру Отто, вы понравились.

   Только и понравилась что на одну ночь, а хотелось большего. Его экономке я этого не сказала, желая, чтобы эта ночь навсегда осталась втайне. Теперь и я не хотела о ней вспоминать.

   От резкого звонка в дверь я вздрогнула. Рихард был уже у дверей. Наверное, он, как и все мужчины, летел на крыльях желания к вожделенной мечте. Теперь я только так думала о друге Отто.

   «Скажи, кто твой друг и я скажу, кто ты» — вспомнилось мне.

   Агнес извинилась и пошла, открывать дверь гостю хозяина. Я недолго прибывала в одиночестве. Не прошло и минуты, как стук приближающихся сапог послышался из коридора. Дверь отворилась, и вошёл Рихард. На его лице сияла улыбка. Он был рад. Даже чересчур рад нашей встречи. Оберштурмбанфюрер фон Таубе видел меня всего лишь третий раз, а мне показалось, что я всегда была частью его жизни. Не знаю почему, но я уже не испытала того восторга, как в нашу первую встречу. Отто спалил меня дотла, не оставив во мне ни единого чувства, кроме равнодушия. Такого отношения Рихард не заслуживал. Это не он так подло поступил со мной, но за ошибки прошлого всегда платило настоящие.

   - Лизхен! – восхищённо воскликнул он.

   Друг Отто уже знал моё новое имя. Это не удивительно, если моё спасение спланировал Рихард.

   Подойдя ближе, как и тогда в гестапо, фон Таубе взял мою руку. Поднеся её к губам и, пристально посмотрев на меня, его губы неспешно коснулись моей кожи.

   - Я гнал шофёра, как сумасшедший, – сказал он, не опуская глаз с моего лица. – Завидую Отто. Он имел возможность больше общаться с тобой. Целых два часа! Он украл у меня два часа с самой восхитительной женщиной.

   "О чём он? Какие два часа? Я у Отто с вчерашнего вечера. Ах, вот оно что? Какой добрый друг. Он соврал Рихарду."

    Отто украл не два часа. Он украл у него целую ночь и моё сердце, а ещё душу. Штандартенфюрер Клинге испил меня до дна и отдал другу пустоту. Видно, между ними я пробежала чёрной кошкой. А может, дружбы никакой и не было. По крайней мере, со стороны Отто. Похоже, и мужская дружба тоже миф. Они дружат, пока не начнут делить женщину. Но, штандартенфюрер не делил меня. Он поступил проще и коварней. Отто тайком украл у друга и незаметно вернул. Мне надо было разочароваться в Клинге ещё больше и возненавидеть его, но нет! Я восхитилась его расчётливостью. Браво! Захотелось ему кричать. Молодец и подлец вдвойне.

   Рихарду я, конечно, ничего не рассказала, помня об утреннем совете доброжелателя. Новому ухажёру лучше было не знать о нас с Отто, тем более, что я решила начать всё с чистого листа и подальше от его подлого друга.

   В гостиной был Отто. Он завёл одну руку за спину, а во второй сжимал стакан. По цвету это было, явно, не вино. Штандартенфюрер пил напиток покрепче. Увидев нас, хозяин квартиры скупо улыбнулся. Его глаза резали привычным холодом.

   - Рихард, прости не вышел сразу встретить тебя, – он старался говорить спокойным равнодушным тоном, но я уловила злость его в голосе. – Мы уже пообедали, но для тебя, Агнес разогреет. Если ты голоден?

   Какой же Отто был лжец. Спрашивал друга не голоден ли тот, а сам надеялся на отказ. Всё это время Рихард не отпускал мою руку и теперь к недовольству в голосе Клинге присоединилась нервная игра мышц челюсти.

   - Нет, Отто. Спасибо. Сегодня у меня насыщенный день. А времени, как всегда, не хватает, – отказывался Рихард. – Друг, не рановато для шнапса?

   Штандартенфюрер Клинге демонстративно подошёл к столу и налил себе ещё выпить.

   - Могу себе позволить, – отпил глоток. – Сегодня мне никуда не надо.

   - Жаль, не могу тем же похвастаться, – в голосе Рихарда было искреннее сожаление, в отличии от Отто. – Я бы составил тебе компанию. А знаешь, давай встретимся на днях, – предложил он.

   Коварный друг ответил, только после того, как выпил весь стакан. А, говорят, что немцы не пьют. В тот день я убедилась в обратном. Немцы пьют не хуже русских, когда им только и остаётся, что пить. Все мужчины одинаковы. Алкоголь у них самое лучшее средство от совести и горя, независимо к какой нации они принадлежат.

   - Я уезжаю на днях, – отказался с наигранной вежливостью верный друг.

   - Тогда, когда вернёшься сообщи, – не отчаивался Рихард.

   Штандартенфюрер Клинге опять наполнил стакан.

   - Обязательно, – и выпил.

   Их разговор уже не походил на дружескую беседу. Даже я ощутила натянутость. Слишком много любезности было в словах. Складывалось впечатление, что штандартенфюрер пытается скрыть за наигранной вежливостью свою ревность. И я убедилась в своей догадке, когда мы с Рихардом покинули квартиру Отто.

   - Это ты причина его дневного пьянства?

   Совсем неожиданно задал вопрос фон Таубе, тем самым застав меня врасплох. Я не знала, что и ответить. Слава богу, Рихард сам дал ответ.

   - Он к тебе полез, а ты ему отказала, – в его словах не было ни капли злости, а, наоборот, он был даже весел. – Отто не привык, когда ему отказывают. Женщины сходят по нему с ума. Скажи, как тебе удалось устоять перед моим другом?

   А мне и не удалось. Я тоже сошла по нему с ума, но ради спокойствия Рихарда я соврала.

   - Наверно, я не все женщины, а Отто не самый неотразимый мужчина на земле.

   Рихард чуть не запрыгал от радости.

   - Я рад! Ты единственная женщина, отказавшая ему, – оберштурмбанфюрер снова поцеловал мою руку. – Знаешь, когда я ехал за тобой, то думал, что уже слишком поздно. Два часа и ты будешь его.

   Это так приятно, когда мужчина тебя не только желает, но и мечтает о тебе. Рихард мечтал. Он мчался сломя голову ко мне. Я должна была за одни только эти слова бросится в его объятья. Но, не бросилась. Я только скупо улыбнулась.

   На улице нас ждала машина. Мой начальник услужливо открыл мне дверцу, а я, подойдя ближе и уже садясь в неё, всё же бросила беглый взгляд на третий этаж. Отто стоял у окна и наблюдал за нами. Рихард, тоже подняв глаза, помахал другу на прощание. Клинге чуть качнул стакан, мол, рад за вас, прощайте. И мы поехали.

   В машине Рихард не выпускал мою ладонь. Его взгляд блуждал по моему лицу, а я всё ждала, когда его держание за руку перейдёт в решительное наступление. Но, друг Отто только любовался мной. Это как-то настораживало. Такое в моей жизни было впервые. Быть так рядом с мужчиной, и он не использует эту возможность. Похоже, я встречала неблагородных рыцарей, а обычных мужчин. Рихард загадочно улыбался и смотрел, от чего во мне возникло сомнение:" А всё ли с ним в порядке?".

   - Куда мы едим? – нарушила я это настораживающие молчание.

   Хотя зачем спрашивала и так знала. Едем к нему домой. Только на этот раз я так просто не собиралась сдаваться, мысленно готовясь к тому, что придётся съездить по его улыбчивой роже хотя бы для порядка.

   - Домой, – ответил он.

   Что и требовалось доказать. К нему. Куда же ещё?

   Лицо Отто в первую нашу встречу я рассмотрела хорошо, а вот Рихарда только в машине, и своему другу он ни в чём не уступал. Красив. Я бы даже сказала очень красив для мужчины. Самым главным, его достоинством были голубые глаза. Тёплые, а не ледяные, как у Отто. Вообще, у Рихарда были типичные немецкие черты лица. Глубоко посаженные глаза. Брови ровные без изгиба. Короткие прямые чуть рыжеватые ресницы. Спинка носа узкая. И нос Рихарда не выпирал, а вот подбородок наоборот. Квадратный и массивный. Губы тонкие. Скулы почти незаметны. Бледная кожа. Тёмно-русые волосы. Ему пошли бы платиновые, но и этот оттенок предавал Рихарду своеобразную неотразимость. Да и насколько я заметила они с Отто были оба высоки и стройны. Вообще, у фон Таубе всё гармонировало и не было таких явных контрастов, как у Отто. Рихард был мягок во всём от внешности до характера, а вот Клинге резок, холоден и в то же время ласков, словно мартовский кот.

   Руки фон Таубе особая его черта. У него не были такими изнеженными ладошки, как у Отто. Они отличались грубостью. Не с мозолями, конечно, но кожа на них была шероховатой. А на правой ладони я почувствовала уплотнение. Как потом я узнала, фон Таубе любил фехтование. Даже занимал призовые места в местных соревнованиях. Не избалованный денди Отто, привыкший к комфорту. Стрельба из пистолета — это не спорт.

   Мы приехали к дому за пятнадцать минут. Недалеко Рихард поселился от Отто. Правда, это был не такой респектабельный район. Обычный. Ночью Клинге намекал, что фон Таубе кичится своим происхождением, только реальность говорила об обратном. Это штандартенфюрер любил свой высокий статус, а оберштурмбанфюрер жил в обычной трёхэтажке в знакомом мне районе. Всего через три дома жили мы с Никитой. Так близко я была со своим прошлым...

   Рихард помог мне выйти из машины. Так же, как и Отто, открыл двери подъезда и пропустил вперёд.

   - На второй этаж, – сказал он, беря меня под руку, и тут же оправдал свою близость ко мне. – Я помогу подняться, здесь крутая лестница.

   Поднимаясь по ступенькам, я всё думала: в какой момент воспитанность Рихарда останется позади его мужской сущности. Но, нет! Он меня поразил! Подойдя к дверям, и отомкнув замок, фон Таубе отдал мне ключи.

   - Это твоя квартира, – сказал он мне.

   - Ты не здесь живёшь? – удивлённо спросила я, переступая через порог.

   - Здесь, но не в этой квартире. Пригласишь? – он спрашивал разрешения войти.

   - Да, – всё ещё не веря ему, ответила я.

   И только после моего позволения Рихард вошёл в квартиру.

   - А где живёшь ты? – не унималась я.

   - Ниже, – улыбнулся он.

   - Под этой квартирой? – уже улыбнулась я.

   Ему невозможно было не ответить улыбкой. Тем более, что она мне показалась искренней.

   - Нет. На первом этаже. Под тобой живёт Хельга Кох, а я напротив её квартиры.

   Мы оба замолчали. Было как-то неловко. Я видела его желание в глазах, но Рихард не осмеливался приблизиться. Он стоял в прихожей и старался дышать через раз, скрывая уже сбитое дыхание. А я всё ждала, когда он набросится на меня. В моей голове уже отчётливо представлялись картины, как я замахиваюсь и даю пощёчину наглецу. Но, похоже, в тот день каждый остался при своих мечтах.

   - Я завтра зайду в полседьмого, – сообщил он. – Ты знаешь, что …

   - Да, – перебила я его, сама нервничая из-за этой смешной ситуации. Ну, прям, как школьники. – Я твоя переводчица. О… — и тут же осеклась. Не Отто, а, — штандартенфюрер Клинге мне рассказал о моей новой жизни.

   - Тогда до завтра, – он открыл двери и посмотрел на меня, словно чего-то ждал и, не дождавшись, еле слышно прошептал. – Отдыхай.

   - Да. До завтра, – осторожно попрощалась я.

   Рихард вышел, тихо закрыв за собой дверь. Правда, на мгновение. Громкий звонок заставил подскочить от неожиданности. Передумал? Играть роль щедрого рыцаря стало невыносимо. Я открыла дверь.

   - Знаешь, – Рихард стоял, упёршись виском в косяк, — раз ты уже обедала, тогда, может, поужинаем сегодня?

   А я, грешным делом, подумала, что сейчас он испортит хорошее впечатление о себе. Но, Рихард только приглашал на ужин.

   - Хорошо, – согласилась. – Твоя экономка хорошо готовит?

   Я подшутила, а Рихард, поняв шутку, засмеялся.

   - Нет. У меня нет экономки, – отступив на шаг, он вскинул подбородок вверх. – Я готовлю сам.

   Неожиданно. Мужчина и готовит. Я тут же представила какой меня ждёт ужин. Яичница и что-нибудь в таком роде. Никита тоже умел готовить, но строго мужские блюда. Яичница, омлет, яичница – болтунья и хлеб из соседней лавки.

   - И во сколько мне спускаться на ужин?

   - В семь вечера. Я буду ждать, – Рихард играючи поклонился и как мальчишка сбежал по лестнице.

   Времени на приготовление званого ужина оставалось всего ничего. Надо было ещё куриные яйца в Витебске найти. Я, улыбаясь, закрыла двери: взрослый мужчина, а такой смешной.

   Стянув верхнюю одежду, я неспешно осмотрела квартиру. Небольшая. Две комнаты, но такие уютные и чистые. Вещей бывших хозяев не было и мне хочется верить, что они успели эвакуироваться до прихода немцев.

   Как любой женщине, мне больше понравилась кухня. Я не люблю готовить, но мне там как-то теплее и спокойней. Вот тянет с кастрюльками и сковородками в тишине посидеть. В тот раз я не стала делать исключения и, заварив чай, села на стул возле окна. Уставившись на покрытый сугробами двор, я задумалась, как мне следует относиться к Рихарду. По всем позициям пока он был лучше знакомых мне мужчин. Культурный. Обходительный. Вежливый. Он не набросился на меня в приступе желания. Его глаза не вожделели, а любовались мной. Мне с ним было почти спокойно. Правда, я всё время ждала, что фон Таубе вот-вот покажет своё истинное лицо. Он же мужчина, а я всего лишь женщина. Мне было бы лучше, если бы он сразу предъявил свои права спасителя, а не играл в благородство, заставляя верить ему.

    Тем же вечером, спускаясь к Рихарду на ужин, я настраивала себя, что совместная трапеза закончится в постели. Разочаровалась. Нет, нет. Не поймите неправильно. Всё, к чему готовилась и что рисовала в своём воображении не произошло. Мы действительно ужинали. И не яичницей. Рихард прекрасно готовил. Я отказалась от вина. Он не настаивал и даже поддержал, убрав бутылку со стола. Весь вечер мы просто разговаривали. О чём? О чём можно говорить с мужчиной? Обо всём. Совершенно обо всём. Единственное, что я не рассказала, это о слишком личном, куда входил и Отто.

   Я ушла из гостей в начале двенадцатого. Рихард проводил до дверей. Поцеловал, как всегда, руку и пожелал спокойной ночи. И всё! Всё!!! Ничего больше. Ни приставаний. Ни намёков на продолжение приятного вечера.

   Не знаю, как спал мой рыцарь, но я не сомкнула глаз. Я думала об Отто. И чем больше я думала о нём, тем невыносимее была моя боль. Я ужасно хотела к нему. В его тёплую постель с шёлковыми простынями. Ворочаясь с бока на бок, я надеялась, что новый день принесёт мне встречу с другом Рихарда. День наступил, а штандартенфюрер Клинге словно нарочно спрятался от меня. Его не было в моей жизни целых три месяца. Долгих и мучительных три месяца я жила лишь мечтами о нём... О том, кто вместе с сердцем похитил и мою душу... мой покой...

   Какие же мы всё-таки коварные существа женщины. Мы можем быть с одним мужчиной, а думать о другом...

ГЛАВА 2. Рихард

Мы влюбляемся не в тех мужчин. По крайней мере, я. Встретился бы мне Рихард на несколько лет раньше, я была бы самой счастливой женщиной на земле. Я не узнала бы предательств, разочарования, страха. Вряд ли в моей жизни были бы слёзы. Уверена, он превратил бы мою жизнь в сказку. Да, именно, в сказку. В сказку без злых героев. В этой нереальной жизни были бы только мы. Я и он. А зачем ещё кто-то, когда есть любовь? Разве, что плоды этой любви... Но, я не встретила его. Мой рыцарь явился поздновато, а несовершенный мир извратил меня, сделав недоверчивой и коварной лгуньей.

   Мы все лжём. Даже маленькие дети начинают лгать, поняв преимущества лжи над правдой. За правду поколачивают и осуждают. А вот за ложь? Ха, если, конечно, поймают на лжи, что крайне сложно. Чем больше мы врём, тем искуснее и правдоподобнее наша ложь.

   Моя ложь Рихарду состояла в том, что я недоговаривала правду, предпочитая промолчать о жизни до НЕГО, а он поведал мне всё. Абсолютно всё. Ну, или почти всё. У моего рыцаря тоже были тайны. Я не рассказала ему о Никите, Збарском, Земченко и Отто. Решила не стоит. Да и Рихард не выпытывал, беседуя со мной за чашкой кофе по вечерам. Я только рассказала о Грише и то не всё. Любила жуть как, но война забрала его, и для большей убедительности всплакнула. Рихард меня жалел. По глазам было видно, что жалел. Наверное, поэтому не лез ко мне целых два месяца! Он понимал, как мне тяжело переживать личную утрату. Рихард сам овдовел несколько лет назад, поэтому потеря любимого человека для него не было пустым звуком.

   Вместо банальных домогательств Рихард ухаживал за мной, приглашая на обеды и ужины. Будил меня по утрам звонком в дверь, чтобы не проспала. А я любила поспать и Рихард это уже понял. Из-за меня мы чуть было не опоздали на поезд до Гродно. В то время поезда были безопаснее машин. Рельсы в сорок втором не так часто взрывали, как нападали на лесных дорогах. Немецкий офицер открывал предо мной двери, пропуская вперёд, осыпал комплиментами. Даже подарил цветы! Огромный букет в февральскую стужу! Это было так трогательно, что я прослезилась.

   А ещё оберегал мои ушки от нехороших речей. Вот это в особенности врезалось мне в память. До него никто из моих мужчин не делал замечания своим знакомым, если те выражались при мне или говорили пошлости.

   Мы приехали в Витебск поздно и готовить уже было лень. Да и устали в дороге. Рихард предложил поужинать в ресторане. Я удивилась: ресторан Витебска работал? Но, как оказалось, война не влияет на привычки вкусно поесть. Особенно, у офицеров в тылу и коллаборационистов. Интерьер внутри не очень-то изменился, только повесили чужой флаг с портретом, а за столиками сидели мужчины не в советской форме. Женщины с ними так же красиво одеты, как и до войны. Музыка. Танцы. Официанты. Речь из смеси русского, белорусского и немецкого. В общем, атмосфера для оккупированного врагами города была весёлой .

   На наше голодное счастье один столик освободился и мы тут же его заняли. Пока ждали свой ужин, подошли два офицера и вежливо попросились к нам. Рихард не возражал, хотя не горел желанием делить моё внимание с другими мужчинами. И вот спустя несколько мгновений не слишком желанные гости уже сидели с нами и болтали, как им казалось, о привычных вещах.

   - Рихард, а ты не говорил, что у тебя такая красивая переводчица, – сказал офицер по имени Ральф.

   - Да, мне тоже следует потребовать переводчицу. Я совсем не понимаю о чём они говорят, – поддержал второй по имени Генрих. И тут же обратился ко мне. – Лизхен, – я позволила называть меня по имени вовремя знакомства, – не перейдёте ко мне?

   - Нет, Генрих. Даже не переманивайте. Не пойду, – улыбаясь, ответила я.

   - Жаль, как мне жаль, Лизхен. Вы позволите хотя бы поцеловать вашу руку, в качестве компенсации за отказ? – просил Генрих.

   - Да, – согласилась я и протянула ладонь.

   Генрих поцеловал и, вдохнув поглубже, признался:

   - Как давно моё обоняние не радовал такой тонкий аромат духов, – он отпустил мою руку и на этом притязания офицера закончились.

   Наши соседи по столику принялись обсуждать с Рихардом положение в тылу и на фронтах. На меня они бросали взгляды, но уже не так откровенно. Думаю, они сделали соответствующие выводы по ревнивому взгляду фон Таубе. Когда Генрих целовал мою руку, Рихард нервно сопел, сверля своих знакомых убийственным взглядом.

   - Вы, слышали, штандартенфюреру Клинге всё же удалось потрепать партизанский отряд под Витебском? – спросил Ральф.

   Впервые за несколько недель я услышала новости об Отто. Я мысленно взмолилась, чтобы в том партизанском отряде не было отца с Никитой. И тут же обрадовалась: он рядом. Совсем рядом со мной. И если его охота была удачной, мы скоро встретимся.

   - Да? – как-то невесело переспросил Генрих. – Похоже, у Клинге первая неудача. Насколько я знаю, его победа, что поражение. Сам едва остался жив.

   Нам подали ужин. Рихард, будучи голодным, крутил вилкой и не прикасался к мясному рагу. Было видно, что он переживал за друга.

   - Не Клинге заманил в ловушку, а его заманили, — злорадствовал Генрих.

   Похоже, Отто он недолюбливал. Рихард молчал слушая. Я же, напротив, делала вид, что мне неинтересно, спокойно отправляя в рот кусочки сочной говядины. Или свинины? Никогда не могла отличить, какое мясо ем( кроме, курицы, конечно). Потом разговор офицеров плавно перешёл на партизан.

   - Эти звероподобные люди живут в земле. Они не моются и от них можно нацеплять вшей. А ещё косматые, как медведи, – оживлённо рассказывал о страшном противнике уже Ральф.

   - А я слышал, что они и женщин своих от медведиц не слишком отличают! Или медведицы их от медведей? – офицер засмеялся.

   К нему присоединился и Ральф. Не смешно было только мне и Рихарду. Мой отец не медведь!

   - Вы партизан видели воочию? – вдруг спросил Рихард.

   Офицеры прекратили смеяться. Ральф, выпрямившись на стуле, ответил:

   - Нет, не видел, но судя этому мерзкому народу, что нас здесь окружает, это правда.

   - Вы забыли, майор Шмидт, – это Рихард Ральфу, – что среди нас женщина.

   Провинившийся майор Шмидт сразу поспешил извиниться.

   - О, простите, Лизхен, за мою несдержанность в словах. На войне забываешь о правилах приличия.

   Он извинялся и, как мне показалось, не слишком искренне. Но, усугублять я не стала. Разве дураку объяснишь, что он дурак?

   - Я прощаю вас, Ральф, – так же наигранно простила я его.

   Больше офицеры не позволили себе ничего пошлого. Они даже прекратили говорить о войне. Предались воспоминаниям о родной Германии. Эти разговоры и на Рихарда нагнали чувства ностальгии. Потом всю дорогу до нашего дома мой рыцарь рассказывал о поместье и реке, в которой водится огромная рыба. "Вот такая!", - растянув в стороны руки, показывал мне размеры пойманных им рыб. Рихард был заядлым рыболовом. Вот повезло мне с мужчинами. Отто — охотник, а Рихард — рыбак. И оба убийцы...

***

Чем больше я узнавала Рихарда, тем сильнее не верила своему счастью. Ну, не может мужчина быть настолько идеальным. Всегда есть изъян. Но, хоть в чём-нибудь он должен был меня разочаровать. Наверное, когда нас часто обманывают, мы уже не можем без подозрений смотреть на людей. Так и я пыталась найти в нём недостатки. А их просто не было. НЕ БЫЛО!

   Поначалу я думала, что Отто прав насчёт использования Рихардом родовитого происхождения в продвижении по карьерной лестнице. Да, это имело место быть. Но, опять НО! Отец Рихарда погиб на восточном фронте в первую мировую войну. Судя по рассказам сына, он был человеком чести до мозга костей. Оставшаяся вдовой его жена растила сына на примере благородного отца. Неудивительно, что повзрослев, Рихард решил связать свою жизнь с армией. И тут родовитые корни сыграли свою роль. Мать связалась с давним другом мужа и крестным своего сына генерал – оберстом Кромбергом и напомнила о долге. Тот, в свою очередь, взяв Рихарда под своё крыло, продвигал по службе. Знаете, в этом нет ничего зазорного. Рихард сам не смог бы дослужиться до оберштурмбанфюрера. Нет, он не был бездарен или глуп. Со своими принципами и представлениями об офицерской чести он с трудом дослужился бы до капитана. Дослужился бы и застрял на этой ступеньке в военной иерархии. Таких благородно-честных не любили ни в Германии, ни в СССР, ни в какой-либо другой стране.

   Рихард никогда не бил допрашиваемых военнопленных. Я помню случай, когда офицер ударил русского солдата при оберштурмбанфюрере фон Таубе. Рихард отчитал офицера и приказал написать рапорт о переводе на фронт.

   «Если хочется подраться, то пусть дерётся с вооружённым врагом в окопе!», — вот что потом сказал мне Рихард.

   Не знаю, но вряд ли, того офицера наказали. Смяли и выбросили рапорт, как филькину грамоту. Если он, вообще, его писал. Не все разделяли идеалы фон Таубе о честной войне.

   Ещё я заметила, что Рихард был неспособен на подлость. Он никогда никого не подсиживал. Не сплетничал. А мужчины, кстати, ещё большее сплетники, чем женщины. Рихард предпочитал всё говорить оппоненту в лицо, а не за его спиной. Ему было очень тяжело служить своей родине, не разделяя её преступных идеалов. Но, он служил. Служил не Гитлеру и нацизму, а Германии. Сейчас Германия вела войну с СССР и он, как честный солдат, исполнял свой долг. Рихарда фон Таубе уважали. Вышестоящее начальство знало, чего нельзя приказывать оберштурмбанфюреру и крестнику ярого нациста. Женщин, детей, стариков он расстреливать и пытать не будет. Он, вообще, пытать не будет. Честь офицера не позволит измываться над безоружными людьми. Рихард скорее пустит пулю себе в лоб, чем выполнит такой преступный приказ и запятнает порочащим делом память отца и всего рода фон Таубе.

   Вот каким был Рихард. Это не Отто. Штандартенфюрер Клинге был способен на всё. Полная противоположность Рихада. Хитрый. Изворотливый. Злопамятный. Самоуверенный. Эгоистичный. И что я в нём нашла? Одну ночь и оставшийся осадок недосказанности на душе. Хотелось большего, но ближе он не подпустил. А Рихард открыл для меня всю свою душу. Как говорится, заходи и живи...

   Опять же, наши отношения. Два месяца ухаживаний. Два! И он бы ещё ухаживал, но просто так вышло. Не нарочно. Случайно. Я сама не ожидала, что так произойдёт. В Рихарде я видела друга, и он остался бы им на неопределенный срок. Мне, кажется, на большее он бы не претендовал, если бы не я. Рихард влюбился в меня. Влюбился с первого взгляда и боялся меня обидеть. Для него было важно, чтобы я испытывала к нему те же чувства, что и он ко мне.

   Последний день апреля. Хотела пожарить яйца, а они подгорели. Да, такая плохая хозяйка. Даже яйца горят. Открыв все окна, я бегала по квартире, размахивая полотенцем. Пыталась разогнать дым. Как я так умудрилась спалить яичницу? Да просто! Пошла в ванную умыться и из головы вылетело, что готовлю. Вот, такая девичья память.

   Бегаю, бегаю, звонок в дверь. Рихард. Мои ароматы домашней кухни витали и в подъезде.

   - Ты, пожар устроила? – заходя в квартиру, спросил гость.

   - Устроила! Без ужина останусь, – ответила, изображая разочарование.

   Рихард прямиком пошёл на кухню. Полазил по моим закромам и, выставив продукты на стол, достал огромную железную миску.

   - Голодной я тебя не оставлю, – улыбнулся мой личный повар. – Ты против блинчиков ничего не имеешь?

   Ого! Блинчики. Он и это умеет печь?

   - Нет! – воскликнула восхищённо я.

   Усевшись поудобней на стуле, я наблюдала за Рихардом. Я люблю, когда мужчины готовят. Это делает их ещё сексуальней. И, вообще, для меня самые лучшие повара — это мужчины. Ну, лично, для меня это аксиома. Я даже не собираюсь её опровергать. Не забывайте, я плохо готовлю, а покушать вкусно люблю. Вот для меня мужчина на кухне, что бог.

   Рихард так ловко орудовал вилкой, взбивая тесто(венчика не было), а потом жарил на сковороде блинчики. Скорее, они походили на оладьи. Но, блинчики так блинчики. Спорить с богом на кухне, я не решилась. Через час мы уже ели его кулинарный шедевр, запивая кофе. С Рихардом я подсела на кофе. И уже не представляла свой день без пары чашек бодрящего напитка.

   Мы слишком близко сидели за маленьким столом. Я бы сказала, что мы, как дети, дурачились. Всё началось так невинно. Перекладывание друг другу в тарелку последнего блина. Конечно, он упал. Ещё бы блину не упасть, когда его туда-сюда кидают. Мы оба наклонились поднять беглеца из тарелки. Глаза встретились. Замерли. Он ближе и ближе ко мне. Слишком близко и его дыхание уже щекочет мне лицо.

   - Ты позволишь? – вдруг спросил он.

   Что позволишь? Он ещё спрашивает. Рихард первый из моих мужчин, кто спросил позволения поцеловать. Я не могла отказать. Нет, я просто не в силах была отказать ему.

   - Да, – прошептала я и сама подставила губы.

   Скажи я тогда ему «нет», и ничего бы не было. Он ушёл и продолжил терпеливо ждать нового подходящего момента.

   От его поцелуя у меня не закружилась голова. Я не взорвалась от страсти, как с Отто, но мне захотелось остановить время. Так хорошо и спокойно было в его руках. Моя душа покидала тело, стремясь к его душе. Именно в это мгновение я почувствовала, что не хочу его отпускать. Я расстегнула пуговицу на его рубашке. И только потом он позволил себе стянуть халат с моего плеча. Мы раздевали друг друга, не переставая целоваться. Наша одежда падала на пол, стелясь за нами следом. Я не опомнилась даже в собственной постели. Настолько потерялась в этом мгновении. Я была с ним, и я была так счастлива. Мы угадывали желания друг друга. Целуя, лаская, обнимая, я не брала наслаждение у него. Я отдавала, как и он отдался мне. Его любовь окутала меня своей нежностью. Я спустилась не в Ад дикого экстаза, как с Отто. Я вознеслась на облачке к небесам вместе с ним.

   До него ни один мужчина меня по-настоящему не любил. Все видели во мне красивую куклу, которую вожделели получить. Наиграться с куклой вдоволь, не думая о её душе. Рихард первым увидел во мне не бездушную игрушку, а женщину, ищущую настоящую любовь.

   Рихард не говорил о любви, но я видела это чувство. Оно яркими бликами играло в его голубых глазах, когда он смотрел на меня. Наверно, именно в эти мгновения Рихард заметил во мне смятение, мой страх, мою боль... Я уже панически боялась разочароваться, зная, что больше не вынесу предательства. Если такой благородный рыцарь, как фон Таубе предаст, то есть ли смысл верить в любовь? Я просто испугалась быть снова обманутой своими же иллюзиями.

   - Что-то не так? – взволнованно спросил Рихард.

   - Нет. Всё очень даже хорошо, – я попыталась успокоить его, – просто я очень устала.

   Глаза Рихарда потухли. Он расстроился, чувствуя мою ложь. Мужчина, который любит, чувствует, когда что-то не так.

   - Хочешь, я уйду? – неожиданно спросил он.

   Я хотела, чтобы он ушёл. Мне нужно было разобраться в себе.

   - Да, – ели слышно прошептала я.

   Рихард встал. Оделся и, прежде чем уйти, поцеловал меня. Провожать до дверей я не пошла. Как – только щёлкнул замок, я заплакала. Вот, всегда так. Мечтаешь о принце, а когда его получаешь, не веришь своему счастью. Может, потому что до принца подались одни проходимцы. Их больше никак не назовёшь. Проходимец, и всё. Прошёл по твоей жизни, оставив грязные следы на сердце. Эти следы напоминают о пережитой боли каждый раз, когда на горизонте едва покажутся Алые Паруса новой любви.

   Наутро Рихард, как обычно, разбудил меня звонком в дверь. Только в то утро, я уже не спала. Одевшись, сидела на кровати и ждала этого звонка. Я боялась его не услышать. Но, он прозвенел.

   Мы вели себя, как школьники, стараясь не встречаться друг с другом глазами. В машине смотрели в разные окна. На допросах я чётко переводила, глазея куда угодно только не на него. Весь день рядом с Рихардом меня преследовало некое напряжение, а ещё эта детская неловкость не давала продыху. Я словно была в чём-то виновата, но сама не понимала в чём. И от этого становилось невыносимо больно. Меня грызла моя же совесть... Я дала надежду мужчине, зная что в моём сердце уже живёт другой.

   Мы вернулись домой за полночь. Рихард, как обычно, проводил меня до дверей. Только в этот раз, он не поцеловал мою руку на прощание, а спросил:

   - Я сделал, что-то не так?

   - Нет. Всё было очень хорошо, – впервые за весь день я подняла глаза на него. – Даже слишком хорошо.

   Рихард. Бедный Рихард тоже не спал всю ночь. Виной его бессонницы была я.

   - Слишком быстро? Тебе надо больше времени, чтобы забыть его? Того мужчину, которого ты любила, – он ели выдавил эти предположения из себя.

   Я облегчённо выдохнула. Рихард сам нашёл ответы на свои вопросы, и мне не пришлось, выдумывать себе оправдание. Пусть это моя любовь к Грише не даёт мне покоя. И всё-таки почему мужчины ищут других мужчин в качестве причины женского плохого настроения? Покопавшись в доводах и домыслах, потом строят комплексы-стены в себе. А всё довольно просто. В большинстве случаев проблема в нас самих. В женщинах…

   - Я дам тебе сколько потребуется времени. Лизхен, ты слишком дорога мне, чтобы вот так потерять, – почти признание в любви и такое искреннее. – Я понимаю, что ты чувствуешь. Он погиб, сражаясь с нами, а ты теперь с его врагом.

   Я — женщина, и меня тронули такие слова. Пусть в их искренность я не верила. А как красиво и благородно звучало!

   Я поцеловала его. И почувствовала то же, что и вчера. Но, в этот раз Рихард остановился первым. Посмотрел мне в глаза. Какой же он был нерешительный в тот вечер со мной.

   - Всё хорошо, – повторила я.

   Он улыбнулся и нежно обнял.

   - Я завтра тебя рано разбужу, – пообещал он уходя.

   Я опять всю ночь не сомкнула глаз, думая об Отто и Рихарде. Чего выбирать? Отто сделал мне подарок, отдав настоящему рыцарю. Жаль только, что на моём рыцаре была нацистская форма. Но, она была и на мне. Мы оба облачились в мундиры сатаны, но остались людьми.

ГЛАВА 3. Предатель.

Я люблю весну. Самая долгожданная пора года. Её ждёшь, как надежду на новую жизнь. Ведь именно с весной оживляется природа. Прилетают грачи - первые предвестники скорого тепла. Чёрными стайками они копошатся в весенних проталинах. Их порой невозможно разглядеть на полях среди такой же чёрной земли. Солнце начинает пригревать, а не только светить, ярко отблескивая от снега. Появляются почки на деревьях. Всё кругом оживает. Начинается новый виток в бесконечной жизни. Это так красиво и завораживает. Я могу часами, стоя у окна, любоваться на медленное пробуждение природы от зимней спячки.

   Каждое моё утро начиналось с чашки кофе у того же окна. Я созерцала приход весны, попивая бодрящий напиток, потом звонок в дверь. Это Рихард будил меня. Мы здороваемся. Невинный поцелуй в щёку и под руку по ступенькам до машины. Так начинался для меня каждый новый день. Новые допросы… Чужие судьбы десятками проходили через меня, прежде чем я переводила их Рихарду.

   Первых полтора месяца каждый допрос оставлял осадок в душе. Но, чем больше я присутствовала на допросах, тем спокойней к ним относилась. Синдром выгорания, сказали бы психологи двадцать первого века. Я бы назвала это проще – привычка. Я к этому уже привыкла. Да, привыкла. Побоев на допросах Рихарда не наносили. Он был ярым противником допросов с пристрастием. Оберштурмбанфюрер фон Таубе не запугивал, вытаскивая информацию из пленного. Его работа заключалась вербовке. Он узнавал о военнопленном всё и медленно давил на него, чтобы тот перешёл на сторону Германии. Именно от общения с Рихардом завесило, куда отправится русский солдат: в концентрационный лагерь или в формирующиеся Русские Освободительные Армии. Некоторые сами просились в такую армию предателей. Их, кстати, фон Таубе недолюбливал.

   Странно, скажете вы. Сам переманивал на сторону Германии и не любил предателей. Да, не любит. Предавшие свою Родину, предадут и чужую. В них нет ничего святого. Так, говорил Рихард. Но, в этом была его служба. Вербовка и отсев сомнительных кадров был его долг. И он честно его выполнял. Оберштурмбанфюрер фон Таубе, как и его друг служил в РСХА. Только в отличии от Отто, Рихард не гонялся за партизанами и подпольем. Он подбирал кадры для своей армии среди предателей. Можно, сказать, давал шанс сохранить жизнь. Но, какая у предателя была жизнь? Убивать своих же. Мерзко и недостойно уважения.

***

Середина апреля. Снег всё ещё лежал, медленно тая под весенним солнцем. В городе напоминания о зиме уже не было. А вот за городом по обочинам дороги лежали покрытые грязью сугробы. Сугробы сугробами, а огромные грязевые лужи стали самым худшим препятствием для немецких машин. Особенно, если приходилось съезжать с основных дорог.

   С фронта поступило сообщение, что русский генерал сам сдался немецким войскам. Не только сдался, но и желает послужить Германии. Для немцев всё так хорошо складывалось. В марте того же года в Беларуси начали формировать Русскую Освободительную Армию, а командующего на такой ответственный пост не было. Сначала предложили находившемуся в плену советскому генерал-майору, но тот отказался. «Лучше умереть, чем предать»,— аргументировал он свой отказ. И вот такая удача. Генерал и сам пришёл.

   Оберштурмбанфюрер фон Таубе отправили пообщаться с предателем. Не диверсант ли перебежчик? Если нет, то быть ему генералом и на этой стороне фронта.

   Мы выехали из Витебска в семь утра. На часах Рихарда стрелки уже показывали половину восьмого вечера. Часы в пути по весенней распутице, казались вечностью. Несколько раз Рихарду приходилось выходить и помогать Курту — нашему шофёру. Колёса буксовали в грязи. Выталкивать машину предлагала и я, видя, как мой рыцарь и мальчишка выдыхались из сил. Рихард категорически протестовал. Ты — женщина, и всё! Сиди в машине. Они сами справятся. Справлялись. До передовой мы не добрались. Пришлось заночевать в деревне. Местный староста нас определил в самый большой дом. По деревенским меркам дом и, вправду, был большой. Целых две комнаты. Передняя, служившая и кухней, и столовой, и гостиной. Жилая комната с двумя кроватями, разделёнными друг от друга занавеской.

   После помывки в бане и приведения в порядок формы, появился интригующий вопрос. Как спать будем? Кровати две. Одна, правда, попросторней другой. Печь отпала сразу. Там спала хозяйка с детьми. Шофёра в машину не отправишь. Весна, но холодно по ночам. Курту мы уступили кровать поменьше. Солдатик, уставший за день, вырубился мгновенно. Из-за шторки доносился такой молодецкий храп.

   Да, ночка выдалась ещё та!

   После той ночи прошла неделя. Между нами больше ничего не было. Рихард не настаивал и я не намекала. Старались вести себя, как раньше. Не получалось. Всегда чувствовалась некая неловкость. Не могу сказать, что мы не хотели этого. Хотели, но почему-то не решались.

   Вот сидим на кровати и улыбаемся друг другу. Ну, школьники, и всё.

   - Как спать будем? – спросил Рихард.

   И тут же спрятал глаза.

   - Как все, – уже посмелее ответила я.

   А что? Чего стесняться. Видели друг друга и ведём себя, как девственники. Девушки в этом плане, наверное, решительнее мужчин. Я встала с кровати. Её жуткий скрип, заставил скривиться. На такой скрипучке и захочешь ничего не сделаешь. Весь дом переполошишь. Рихард усмехнулся. Наверное, подумал о том же, о чём и я.

   - Жалею, что отдал ту кровать Курту, – неожиданно признался оберштурмбанфюрер, наблюдая за мной.

   - На той кровати двое не поместятся, – расстёгивая рубашку, сказала я.

   Рихард уже сидел в нижним. Вся одежда сохла у печки. Мне искупаться в грязи не довелось, поэтому мою форму не пришлось стирать.

   - Кто делает такие кровати? — посетовал на скрип, улаживаясь Рихард.

   Сняв форму, я ещё минуту стояла. В доме была такая гробовая тишина, что каждый скрип казался слишком громким. Даже Курт переставал храпеть. Но, ненадолго. Потом его храп становился ещё сильнее. Вздохнув, я всё же легла рядом с Рихардом. Кровать скрипнула и, вообще, провалилась под нашим весом. Лежали мы, как в гамаке. Жуть как неудобно!

   - Чувствую после этой ночки, у меня будет болеть всё тело, – пожаловалась я.

   - И у меня, – обнимая под одеялом, сказал Рихард.

   Он только обнял. Его рука не гладила меня. Она спокойно лежала на моём животе, прижимая к себе. Рихард хотел меня. И я хотела. А между нашим хотением скрипучая кровать. Какие же всё-таки изобретательные люди, когда чего-то очень сильно хотят. Секунды и матрас лежал на полу. Надо было так сразу поступить, а не скрипеть, улаживаясь на ужасной кровати. Самый лучший способ контроля демографического роста – скрипучая кровать!

   Под утро мы замёрзли. Хоть и спали, обнявшись, но сквозняки от открывающейся двери гуляли по полу. Хозяйка встала засветло и готовила еду. Дети тихонечко попискивали на печи. Наш шофёр проснулся раньше. Перешагивая через нас, нечаянно, зацепил Рихарда. Вот и мы проснулись! Оберштурмбанфюрер фон Таубе не стал отчитывать неуклюжего сержанта.

   Мы не хотели выставлять напоказ наши отношения. Тем более, их почти что и не было. Пока не было. А матрас на полу и офицер с переводчицей, в чём мать родила, спят вместе. Согласитесь, самое кричащее подтверждение слухам о нас. Над Рихардом подшучивали на службе. Специально потребовал себе переводчицу, чтобы постель грела. Устал оберштурмбанфюрер от войны, ласки захотелось. Надо мной тоже шутили девчата из связи. Особенно, Хельга Кох. Зачем скрывать и так бросающиеся в глаза отношения? Спите вместе и спите дальше. Но, мы стали любовниками намного позже сплетен. Теперь и скрывать было не чего. И если, честно, мне было всё равно, о чём подумают и что скажут на службе. К сплетням я научилась относиться спокойно ещё в прошлой жизни. В жизни до войны. Рихарда только смущала такая заинтересованность военной общественности нашими отношениями. Похоже, до меня сплетен такого рода в его жизни не возникало.

   Это утро мне понравилось больше, чем все предыдущее. Мы встали не спеша, поцеловались и вышли навстречу новому дню.

***

Линия фронта в апреле менялась очень часто. Мелкие города и деревни переходили по несколько раз из рук в руки. Но, одно можно было сказать с уверенностью, Германские войска не смогут взять Москву. Эту битву они уже проиграли. Советское командование потихоньку начинало контрнаступление и удачно. Немецким солдатам приходилось туго.

   В самую гущу сражений мы не поехали. Генерала перебежчика доставили в небольшую деревню под Вязьмой. Когда мы подъезжали к этой деревеньке, вечернее небо на востоке полыхало от взрывов. Линия фронта была совсем близко. Я к этим звукам привыкла ещё в сорок первом году, когда шли бои за Сенно. Поэтому меня не пугали всполохи и грохот.

   Как – только наша машина подъехала к деревне, нас встретил офицер с несколькими солдатами.

   - Капитан Беккер, к вашим услугам! – представился офицер, отдавая честь.

   За ним отдали честь в постройке смирно и солдаты.

   - Оберштурмбанфюрер фон Таубе, – представился Рихард. – Где генерал?

   - В местной полиции, – сказал капитан Беккер. – Вам удобней будет допросить его там.

   Нас проводили в здание полиции. При Советах полиция была сельсоветом. Обычный стандартной постройки кирпичный дом. Допросная комната была простенькой. Стол и два стула. Для меня принесли третий стул с мягкой спинкой и подлокотниками.

   Пока ходили за генералом, Рихард улучил несколько секунд и поцеловал меня. Он всю дорогу держал меня за руку, не сводя глаз. Если бы не наш водитель он осуществил бы свою мечту ещё в машине. А тут мы хоть на мгновение, но остались наедине. Вот и не удержался. И надо было дверям открыться именно в это мгновение, когда мы слишком близко стояли друг к другу. Капитан Беккер опустил глаза, якобы ничего не заметил, а советский генерал осуждающе покачал головой. Мол, его подчинённые себе такого не позволяли. Ну, а мы смущённо отошли друг от друга.

   - Прошу, присаживайтесь, – как-то растерянно предложил генералу сесть Рихард. – Капитан Беккер, я позову вас, когда понадобитесь.

   - Да, оберштурмбанфюрер фон Таубе! – сказал капитан и вышел.

   Мы остались втроём.

   - Лизхен, – указывая мне на стул, сказал Рихард.

   Вот ещё один прокол. Не рядовой Липне, а Лизхен. Генерал усмехнулся, проходя мимо меня. Скрывать наши отношения стало ужасно сложно. Особенно после прошлой ночи.

   Генерал присел на стул. Признаться, он внушал уважение одним своим видом. Высокий. Подтянутый. Серебряная седина в волосах не старила его, а предавала генералу некую изюминку. В молодости он явно был неотразимым красавцем, если даже в пожилом возрасте так интересен. Особенно меня привлекли его серые глаза. В них я увидела усталость. Усталость не по причине почтенно возраста, а, скорее всего, от человеческой подлости. Как оказалось, моё первое впечатление о генерале было верным. Меня всегда тянуло к взрослым мужчинам. Наверно, поэтому я более оценивающе рассматривала их, чем молоденьких мальчиков.

   Рихард открыл досье генерала. Бумаги ему сразу же вручил капитан Беккер. Пробежав по строчкам глазами, он посмотрел на перебежчика.

   - Генерал Олег Николаевич Осипов, – начал оберштурмбанфюрер фон Таубе.

   Я перевела.

   Генерал Осипов, не сводя глаз с Рихарда, сказал:

   - Там всё написано. Я подробно рассказал, почему пересёк линию фронта и сдался вашим. Зачем по сто раз повторять одно и то же, – спокойно, я бы даже сказала, ледяным тоном говорил генерал.

   Я перевела. Рихард положил папку и сказал:

   - Я хочу услышать это от вас лично, а не прочитать с бумажки.

   Рихард во время допроса вёл себя всегда сдержанно и корректно. Я даже не узнавала его. Он разительно отличался от Рихарда, который несколько недель не решался меня поцеловать. На допросах это решительный и сильный мужчина, всегда знающий, куда и как надавить. Надавить так, чтобы допрашиваемый ломался.

   Но, в этот раз я засомневалась, что наш допрос-разговор будет обычным. Генерал не из простых. В нём тоже чувствовалась сила.

   - Поговорить хочешь? Хорошо, давай поговорим. Только как мужик с мужиком, – откинувшись на стуле, сказал уверенный в себе русский генерал.

   - Поговорить, как мужчина с мужчиной, это как? – смутился Рихард.

   - Давай выпьем, – предложил Осипов.

   Оберштурмбанфюрер фон Таубе посмотрел на меня. Он засомневался правильно ли я перевела. Выпить с перебежчиком. То, что он горит желанием служить Германии, не делает его лучшим другом немецкого офицера. Пить с предателем, даже с генералом, Рихард не очень-то желал. Вот и посмотрел на меня, а потом на генерала.

   - Ты ему переведи, что я на трезвую голову разглагольствовать на личные темы не могу, – сказал генерал, заметив смятение немецкого офицера.

   Я перевела.

   - Я не буду пить с ним, – наотрез отказался Рихард.

   Я перевела, но не так точно.

   - Оберштурмбанфюрер фон Таубе, не может позволить вам пить. Это запрещено, – немного смягчила отказ.

   - Пришёл бы он ко мне на сторону, я бы с ним выпил. И побоку, что запрещено. Переведи, – настоял генерал.

   - Генерал Осипов не будет разговаривать без выпивки, – сказала я Рихарду.

   Оберштурмбанфюрер фон Таубе нахмурил брови.

   - Где я ему водку найду в деревне? – возмутился Рихард.

   Генерал, наверное, понял о чём мы говорили по слову «водка».

   - Это деревня. Здесь у каждой бабы самогону ещё с осени нагнато, – вмешался Осипов.

   Я перевела на него свой взгляд и улыбнулась. Точно, а мне это в голову не пришло.

   - Оберштурмбанфюрер, в деревнях есть что выпить и закусить, – говорила я Рихарду и улыбалась.

   Да, генерал начинал мне нравиться ещё больше. Не заносчивый, как вся элита из Москвы. Он напомнил мне Никиту, а его я часто вспоминала и всегда добрым словом.

   - Пусть распорядиться! – уже приказным тоном сказал перебежчик. – А тебе, красавица, я ничего не сделаю. Я не для этого сдался, чтобы с девками воевать.

   Ну, этого у генерала не отнять. Привык он командовать. Я перевела Рихарду. Нехотя, но он пошёл распорядиться о бутылке и закусить к ней чего-нибудь.

   Как только Рихард вышел, генерал перебросился на меня.

   - Ты русская! – твёрдо констатировал он факт моего происхождения.

   Ну, почему стоило мне только открыть рот, как все русские считали меня русской. Словно чувствовали во мне родную кровь. Их ненависть ко мне становилась ещё больше ощутимей. Они не так сильно ненавидели врагов, как меня. Предательницу. И генерал всё наше общение косился на меня с осуждением в глазах. Сам, здоровенный мужик, сдался нацистам. Это нормально. А я, значит, – предательница! Где логика вещей? Или у мужчин по отношению к женщинам она отсутствует? Что можно им нельзя нам…

   - С чего вы решили, что я русская? – спросила, смотря ему в глаза.

   Он свёл брови к переносице.

   - Когда я сказал о бабах и самогоне в деревнях, ты поняла, о чём я. Ты русская. Немка бы просто перевела без эмоций. А ты улыбнулась, – выпрямился он, не сводя с меня глаз. На лице появилась чуть заметная ухмылка. – Как под немцами живётся?

   В его голосе я расслышала сарказм. Особенно в слоге «под».

    «Сам скоро узнаешь, как живётся», - огрызнулась я про себя.

   Только женщине «под» привыкать не приходится. Всю жизнь так живём «под» кем-то. И неважно - наши или чужие. У всех мужчин одни желания. А вот бравому генералу «под» пришлось привыкать. Вот и узнал он на собственной шкуре, как это под немцами было жить.

   - Сами узнаете, – только ответила я.

   Опустила, в общем, тираду возмущения. Я даже обиделась на него. Сама же услышала, как мой голос задрожал.

   - Ты не злись, красавица. Сами мы виноваты, что таких девок им отдали, – упокоил генерал. – Ты вот что скажи. Твоему оберштурмбанфюреру доверять можно?

   - Рихарду можно, – сказала я. – Ещё парочке в управлении тоже. А вот, остальные больше фанатичные нацисты, чем офицеры. Вы не немец, значит, для них второй сорт.

   - А ты для них, значит, немка? – пристально разглядывая меня, задал очередной вопрос генерал Осипов.

   Этот вопрос меня насторожил. Пока секрет, кто я на самом деле, знали трое: Я, Рихард и Отто. Разоблачили бы меня — разоблачили бы их. Если за себя мне было не страшно, то за своих спасителей я боялась.

   - Я немка! – уже утвердительно сказала я.

   Попробовал бы он доказать обратное. В его-то положении это было невозможно. Предателя никто не стал бы слушать. По всем документам я была немка. И родственники были. Кстати, о родственниках. На днях я получила письмо от дяди Мартина. Он желал меня увидеть, а мой кузен Густав обещался заехать в гости. Пока только на словах, переданных Рихардом. Так, что я была чистокровная немка. Правда, запятнавшая себя проживанием в Восточной Европе. Для нацистов это был не такой уж страшный изъян в биографии. Но, над своей ролью я решила основательно поработать, чтобы больше не возникало подобных ситуаций.

   - Немка, так немка, – усмехнувшись, добавил, – только с русской душой.

   Наше общение тет-а-тет прервал, входящий Рихард. За ним вбежал солдатик с бутылкой белого самогона и тарелками с закуской. Обычной деревенской закуской: квашеная капуста, сало, хлеб, лук. Даже яйца успели пожарить для дорогого гостя. Солдатик накрыл на стол и быстренько скрылся за дверью.

   И вот сидят друг напротив друга русский генерал и немецкий офицер. Я посередине между ними. Анекдот, и только.

   Генерал Осипов потянулся за бутылкой и разлил по стаканам самогон. Хотел и мне налить. Я убрала стакан со словами: «я не пью». Солдат логически мыслил – три в допросной, значит, три стакана. Молодец, одним словом.

   Генерал выпил стакан самогона и занюхал куском хлеба. У Рихарда глаза округлились от удивления. Ну, или от ужаса. Вот так пьёт! Мой рыцарь так пить не умел. Но и упасть в грязь лицом перед врагом не мог себе позволить.

   - Не стоит пить целый стакан, оберштурмбанфюрер фон Таубе. Это очень крепкий напиток, – предостерегла я его.

   Только игра «кто сильней» уже началась. Я только и могла, что запихнуть свои советы куда подальше. Вроде взрослые мужчины, а вели себя, как мальчишки, которые вечно соревнуются. Смотря на Рихарда, я его жалела. В этом соревновании он был обречён на неудачу. До русских мужчин ему, ух как было далеко. Пить они всегда умели.

   Рихард заливал в себя стакан самогона, а я морщилась за него. Ужас! Я русская, но никогда не пила самогон. Водку с Милицей пила. А вот от традиционного русского домашнего напитка всегда отказывалась. Оберштурмбанфюрер Германии всё же выпил и тоже не закусил. Только через пять минут генерал сидел бодрячком, разливая по второй, а у Рихарда плыли глазки. На следующий день моему рыцарю было, ой, как плохонько. Уже к ночи самогон попросился наружу. Не свою меру принял на грудь немецкий офицер.

   - Может, не стоит наливать ему, – вмешалась я.

   Генерал всё равно налил, а мне сказал и так известное. До него это говорил Гришка.

   - Цыц. Когда мужики пьют, бабам лучше под руку не бубнить.

   И Рихард тут же, будто понял о чём речь:

   - Да. Да, – на немецком поддержал генерал, а глазки бегали.

   Всё, был пьян… от одного стакана!

   В этот момент я поняла: могу и помолчать. Переводчица им уже не требовалась. Алкоголь превосходно устраняет языковые барьеры. Я сидела за столом и дулась, как любая девушка на моём месте. Мой мужчина пьёт, а мне это не нравится. И я, вообще, против второго стакана была. Ну, ладно один выпил и хватит. Нет и второй и третий и много ещё!

   - Я в армии ещё при царе служил, – начал генерал свою исповедь. – Всё прошёл. В четырнадцатом с вами бился…

   - Да, отец тоже служил. На восточном фронте погиб, – вклинился пьяненький Рихард.

   - Ну вот! Ты понимаешь, что такое служба, – утерев выступивший пот со лба, продолжил. – Потом в гражданскую. Верой и правдой служил, а они меня во врагов народа! – и ляпнул кулаком по столу, да так, что посуда подпрыгнула. – Ладно, меня в лагерь, так жену мою туда же. А Лидочка – цветочек нежный. Дочка моего друга. Я другу обещал позаботиться о ней. Заботился и женился. Старше на целых тридцать лет Лидочку. Поздно женился. До неё никого не любил, – погрустнел генерал.

   И Рихард тоже. Я не переводила. Как же они друг друга хорошо понимали.

   - Сын у нас в тридцать пятом родился, а в тридцать седьмом меня забрали. Лидочку следом, через три месяца. Сына в детдом. В детдом маленького совсем… — ни одной слезы с генеральских глаз не упало, но его боль можно было и так почувствовать. – Война. Вспомнили обо мне. Звания и награды вернули. Повысили даже. А жену с ребёнком мне кто вернёт? Никто! Лидочка месяц до освобождения не дожила. Сынишка наш в детдоме ещё в тридцать восьмом умер от воспаления. А мне говорят, служи. Родину защищай. А где моя родина? Кого защищать? Некого. А тут ещё и комиссара, что дело моё вёл, ко мне определили. Наглый сволочь. Я его застрелил и к вам, – генерал замолчал и налил ещё.

   Рихард уже не мог пить, но не отказался. Выпили и закусили.

   - Веры нет, – грустно признался генерал. – Больше нет веры им. Да, вам тоже. Только вы не свои. Не обидно…

   Я не влезала в их попойку. Решила: пусть пьют. Тем более, что генералу это нужно было. Особенно теперь, когда заливал совесть хмельным пойлом.

   По-бабьи мне было жалко генерала, утратившего веру в свою родину. Но я женщина, а мы всех жалеем. Натура у нас такая жалостливая.

   Они так выпивали до самой ночи. За самогоном солдатику пришлось ещё раз сбегать. Закуски хватало. Генерал Осипов почти не закусывал. Бедняжка Рихард не знал русского секрета культуры пития. Закусывать надо после каждой рюмки (в их случаи после стакана) очень хорошо. Немецкий офицер больше пил и почти не ел. Хорохорился перед русским генералом. Не получилось. С их задушевной попойки Осипов ушёл, чуть покачиваясь, но своими ножками. Рихарда мне помог донести солдатик, приставленный к нам.

   Заночевали мы в этой деревеньке. Домик, предоставленный оберштурмбанфюреру фон Таубе с переводчицей, был получше, чем предыдущий. Две кровати и старушка, как прислуга в собственном доме. Спасибо ей огромное за помощь. Солдатик помог уложить на кровать бесчувственного офицера, и всё. Убежал. А мне пришлось с ним всю ночь возиться, и бабка не осталась равнодушной. Вдвоём выходили Рихарда.

   Никогда не видела таких пьяных мужчин. Отец выпивал, но в меру. Всегда сам приходил домой. Гришка тоже знал, когда надо остановиться. Никиту наблюдала чуть выпившим. Алёшку мало знала и поэтому видела его только трезвым. Ну, не пойдёт же он с девушкой гулять под градусом? А тут Рихард удивил. Не пьёт и на… Напился! Наутро моего рыцаря мутило от похмелья, и я ещё отчитывала.

   - Рихард, чтобы перепить русского генерала, надо быть русским генералом! – ругала я его. – А ты русский?

   - Нет, – мычал он, укрываясь подушкой от меня, – мне стыдно. Лизхен, как мне стыдно.

   - Ну, хорошо, что стыдно. Ты представляешь, как на тебя здешние солдаты смотрели? – не унималась я.

   - Даже думать не хочу. У меня ужасно болит голова, – жаловался он.

   Уехали мы только на следующий день. Рихард долго отходил от знакомства с генералом Осиповым. А вот перебежчик, напротив, был без признаков похмелья уже рано утром. Даже заходил справиться о здоровье оберштурмбанфюрер фон Таубе. Вот крепкий был мужик!

   Пока мой рыцарь вылёживался, я всё думала о предательстве. Что такое предательство? Где грань между предательством и помощью врагу? Или она настолько размыта, что её не заметишь переступая. Именно в полиции я задумалась, глядя на генерала и Рихарда. А я предательница? На мне их форма. Я переводчица. Я сплю с врагом. Но, я никого не убивала из своих. Или для меня они уже были не свои? Не знаю. Лизхен Липне – я так и не стала. Была и остаюсь Лизой.

   Так, кто такой предатель? Кто в большей степени предал свою Родину я или генерал? Меня не спрашивали: «хочешь служить Германии?» Началась война. Я приглянулась врагу. Вот и вся история моего предательства. Не приглянись я Отто или Рихарду, меня бы расстреляли. Бессмысленная жертва жестокой войны. Моё имя вписали бы в хронику карательных операций на территории оккупированной Беларуси. И всё! А кто я такая? Никто бы и не вспомнил. Надев форму врага, я предала? Или пыталась выжить? Ничего удивительного в желании человека жить. Мы именно для этого и рождаемся, чтобы жить. Особенно, когда молоды и полны сил. И я хотела жить! Я не хотела быть жертвой мужских игр «кто кого». Я женщина и никому ничего не должна. Я присяги не давала. Исходя из этого я не считала себя предательницей. По совести только предала. Вот перед своей совестью и я собиралась отвечать и не перед кем больше.

   Генерала, если честно, можно было тоже понять. Режим убил его жену и сына. Списали, когда он был не нужен. И вдруг вспомнили, как только запахло жаренным. Сражайся теперь за Родину, которая тебя предала. А за что сражаться? Родина – это, прежде всего, семья. И только потом земля и лозунги правителей. Он остался один. Семьи нет. Сражаться не за кого. Только мстить. И генерал пришёл мстить. Но, кому? Своим личным врагам или советскому народу? А, может, его правильно тогда арестовали? Всё-таки настоящие офицеры присягают на верность только один раз.

   Я не перевела Рихарду последнюю трезвую фразу Осипова. Посчитала: это будет лишним. Можно сказать, прикрыла дважды предателя. Он предаст и их. Но, потом.

   - Сначала покончим с коммунистами, а потом разберёмся, как жить будем. С вами или нет, – сказал генерал.

   Его слова ясно давали понять истину древних: «враг моего врага — мой друг». Сотни военных перешли на сторону Германии, именно из-за этого. Чувства мести и обиды сжигали их изнутри. Красный террор в гражданскую и сталинский режим нажили себе много врагов. Поквитаться с комиссарами жаждали их жертвы. И было уже неважно, кто дал им эту возможность мстить. Но, как я писала раньше, зло порождает зло и никак иначе. Царства, империи, режимы выясняют отношения, а простые люди гибнут. Но, гибнут не за идею, а за родных, за будущее своих детей, за возможность свободно дышать на собственной земле.

   Я встречала много предателей. Одних мне было жалко. Разбитые люди без веры в сердце. Они, кстати, бежали к своим, как только предоставлялась возможность. Забегу вперёд. Освободительные Русские Армии, созданные немцами, не оправдали себя. Почему? Потому что солдаты соглашались служить Германии, но отъевшись, в первом же бою бежали сдаваться и просились в штрафбаты, чтобы смыть предательство кровью. Другие сматывали удочки ещё в тылу. Подавались в леса к партизанам. Лесные братья не требовали кровавого доказательства верности. Достаточно было показать себя в бою с оккупантами.

   Другая часть предателей вызывала отвращение. Вот их я бы собственноручно расстреляла. Садисты, мародёры и насильники. Их даже зверьём назвать сложно. У зверей таких наклонностей нет, как у потерявших человеческий облик предателей. Они не Родину предали, а само понятие Человек.

   Позже, когда мы ехали обратно в Витебск, Рихард сказал:

   - Русские потеряли такого генерала. Если так пойдёт дальше, кто ими будет командовать?

   Я почему-то подумала: «Может, и потеряли, но Россия большая. Самоучек талантливых тысячи. Найдут на кого генеральские погоны повесить. И найдут достойнее этого».

   С генералом Осиповым я встречалась ещё несколько раз. Немецкая форма на нём тоже хорошо сидела. Не знаю, нашёл ли он упоение в своей мести Советам, но в сорок четвертом, когда началось освобождение Беларуси, генерал застрелился. Я не думаю, что от мук совести. Скорее всего, понял: реванша не будет.

ГЛАВА 4. Самый худший день...

Мой самый худший день начался, как обычно.

   Конец мая, а погода была пасмурная. Небо затянуло тучками. Моросил мелкий дождик.

   Рихард уже одетый, будил меня. Его губы целовали моё лицо.

   - Соня, проснись, – нежно шептал он. – Мы опять опоздаем.

   Я мычу и, накрываясь одеялом, откатываюсь от него. Ненавижу утро. Вечер и ночь мне нравятся больше. С первыми лучами солнца приходиться покидать царство снов. Сегодня мне этого, особенно, не хотелось. Мне снился дом. Снилась вся моя семья ещё до того рокового апреля, когда в нашу жизнь ворвался Гришка. Мне часто снится прошлая жизнь. В этих снах я обычная девчонка. Хохочу с сестрёнкой Анютой. Отбираю у брата свой дневник. Негодник, угрожает показать двойку по математике матери. Как будто, она не знает о неуде, работая в школе. Отец курит во дворе и гладит Дружка. Тот виляет хвостом, закрыв от удовольствия свои глазки-бусинки. Мама ворчит у печки. Опять из рук что-то выпало.

   Моя идиллия. Моя иллюзия. И мне нужно было покидать её. Как же не хотелось просыпаться и возвращаться в реальность военных будней в тылу оккупированной Родины.

   Рихард стаскивает с меня одеяло.

   - Завтрак остынет, Лизхен.

   - Ну, и что! – тащу одеяло на себя. – Я хочу спать!

   Потягали одеяло туда-сюда. Победил, конечно, он. Мне пришлось покинуть тёплую постельку. Накинув халатик, я сомнамбулой пошла в ванную.

   Как обычно это бывает у девушек, наш грандиозный переезд начинается с малюсенькой зубной щётки. Мелкие, но самые нужные нам вещички занимают своё место на ванной полочке. Потом тапочки в прихожей возникают из ничего, словно по взмаху волшебной палочки. Халатик уже служит напоминанием мужчине, что он теперь не один. Ну, и всё. Поехало! В самом конце, когда избранник привык к нашим вещам, появляется и хозяйка добра.

   Вот, в моём случае, было всё с точностью до наоборот. Рихард купил мне зубную щётку, пояснив: «Зачем бегать по утрам в другую квартиру». Тапочки и халатик тоже не заставили себя ждать. Не я переехала к нему, а он переселил меня к себе. И сделал это так искусно! Я даже не заметила, как стала называть его квартиру «дом». Я говорила Рихарду после тяжёлого дня: «Ну, что поехали домой?». И мы ехали к нему домой. А ещё он меня прикормил. Да, как не смешно это звучит, но мой рыцарь готовил завтраки, обеды и ужины. Меня к кухне он не подпускал. Подумаешь, пропалила пару кастрюлек и сожгла яичницу. За это меня и отлучили от чисто женской обязанности. А, я и была рада! Не жалуюсь.

   Не поверите, то, что женщины считают обыденной рутиной и кухонной повинностью, Рихард обожал. Оказывается, он мечтал построить несколько гостевых домиков и ресторанчик у озера, где любил рыбачить. В армию, как признался он мне, пошёл из-за традиции. Все мужчины в их роду были военными. От него этого тоже ожидали. Вот осуществил желания родных, не прервав семейной традиции. Если честно, то мне Рихард больше нравился со сковородкой, чем с пистолетом. Дома без формы и в халате, он выглядел таким настоящим и родным. Мундир придавал его чертам некую жёсткость.

   Вот как я переехала к своему рыцарю. Легко и незаметно. От квартиры я отказалась. В неё заселили другого офицера. На службе смешки за нашими спинами прекратились. Мы по-прежнему не выставляли напоказ наши отношения, но уже и не скрывали их. Хельга оказалась права. Как только мы сами прекратили отрицать очевидное, от нас отстали.

   Кофе допить, я утром не успела. На часах было уже начало седьмого. Рихард стоял в дверях, наблюдая, как заспанная копуша одевается. Не выдержал. Минута и он расстёгивал пуговки, что я с таким трудом застёгивала.

   - Мы опоздаем, – напомнила я, даже не пытаясь сопротивляться.

   - Успеем, – уже целуя мою шею, сказал он.

   - Ах, вот оно что! Когда я хочу поспать, мы опоздаем. А когда ты хочешь меня, то успеем, – шутила я.

   - Да, – ответил он и, подхватив меня на руки, унёс в спальню.

   Мы опоздали. В тот день нам надо было заехать в фельдкомендатуру. Она располагалась в здании бывшего крестьянского банка. Это другой конец города. Добрались мы до фельдкомендатуры к одиннадцати. Очень поздно! Для немцев, славившихся своей пунктуальностью, это просто кощунство. Видать, я, как русская, вносила в жизнь настоящего немца нашу родную лень. В общем, плохо влияла на оберштурмбанфюрера фон Таубе.

   Курт припарковался у самой двери фельдкомендатуры. Рихард вошёл в здание, а я осталась на улице. Дождик прекратился. Из-за тучек показывалось солнышко. Скрестив руки на груди, я грелась в прозрачных лучах солнца. Я была счастлива. Недолго.

   Первыми кто испортил мне настроение стали трое казаков. Стоя у дверей фельдкомендатуры, нагло пялились на меня.

   Немцам не очень нравились казаки, но они были хорошими и отчаянными вояками. С ними приходилось считаться. Оккупанты закрывали глаза на бесконечные пьяные дебоши и скандалы, связанные с горячими головами своих союзников. Им никто не был указ, кроме атамана. А атаманы позволяли своим казакам выпускать пар. Они прекрасно знали, что, не дав этой возможности, казачки взбунтуются. Мне приходилось слышать о буйствах казачков из уст офицеров. Нет, они мне это лично не рассказывали. Я же женщина! Такие речи не позволительны при мне. Рихард всем ясно дал это понять. Так, что сплетни я слышала краем уха.

   С приходом немцев в Витебске открыли сразу два борделя. Я думаю, не нужно объяснять, зачем нужны эти заведения. Особенно, в них нужда во время войны. Хотя от них можно было и отказаться. Проституция в оккупированном Витебске зашкаливала. Продавались не только за марки, но и за хлеб. А ещё и подполье подлаживало девок под немцев ради информации и вербовки. Но, не будем отходить от темы про казаков. В Витебске было аж два борделя. Один для немцев. В основном офицеров. Не хотели господа искать на улице утех. Подцепишь не только красотку, но и неприглядных проблем. Из этих проблем триппер самая невинная болячка. Второй бордель для русских. Как видите, не желали фашисты делиться чистенькими девочками. Брезговали после русских резвиться с русскими же красавицами. Так вот, казаки считали, что в немецком бордели собраны лучшие девочки Витебска. Напившись, вламывались туда. Никто не мог их остановить. Рожи немецкие они начищали с завидной регулярностью. А что тут скажешь? Чем возмутишься? Взбунтуются темпераментные южные мужчины, и всё. Это же русская сила в самом тылу врага. И какая сила?! Самая неконтролируемая. Вот и терпели немецкие мальчики, пока с их русским девочками развлекались казачки. Были случаи, когда от казаков отхватывали и немаленькие такие немецкие чины не только в борделе. Что не по нраву – так в рожу кулак полетел. Разговаривать они не любили.

   Немцы опять ошиблись с кадрами. Ну, нельзя ждать дисциплины и повиновения от мужчин, в которых поколение за поколением передавалась бунтарская кровь. История казачества довольно проста: к окраине Руси бежали все, кто не желал гнуть спину под кнутом бояр.

   И эти трое казаков косились на меня, посмеиваясь. Они не знали, что я понимаю, о чём речь. Думали, наверное, раз на мне немецкая форма, то я немка. Значит, при мне можно не стесняться в выражениях. Если честно, то они никогда не стеснялись. Даже знакомые мне казаки, любили поострить на интимные темы.

   - Хороша кобылка, – оценил меня казак с усами.

   - Ага! Но, похоже, тот офицеришка уже катается на ней, – огласил свою догадку второй, поправив съехавшую набекрень шапку. – А кобылка, видно, с норовом.

   - Такую и я бы объездил, – громко засмеялся третий. – На немках не катался ещё.

   Они обсуждали меня, как лошадь на базаре. Я ощущала их жаждущие взгляды по всему телу. Это было противно слышать, как тебя на словах уже объезжают.

   - А что на них кататься?! Что немка, что наша — один чёрт! – гогоча, делился опытом второй казак. – Юбку задрал и поехал!

   Уже засмеялись все трое.

   Язык мой враг. Мне надо было промолчать. Сделать вид, что ничего не понимаю. Но, нет! Я повернулась к ним лицом и сказала на русском:

   - А мордой в грязь тебя кобылки не опрокидывали?

   Они заткнулись. Первые секунды на их физиономиях было замешательство. Немка и на русском шпарит. Самый смелый из них, кому я присвоила второй номер, оправился от удивления быстрее остальных.

   - Так, ты всё понимала? – оскалившись в усмешке, спросил он.

   - Понимала, – не сводя гневных глаз с него, сказала я. – Это ты на клячах катался, а для настоящих кобылок с норовом седло у тебя не то.

   - Так, пошли за угол и узнаешь, то у меня седло или не то, – выпендривался он перед друзьями.

   Ага! Пошла. Как же! Держи карман шире. Такие мужики, что кричат о своих достоинствах, ничего из себя не представляют. Хамы, и всё. Им только по углам юбки задирать и сзади пристраиваться. На большее они неспособны.

   - Это, ты со своим клячами за угол ходить будешь. А на меня ты только и сможешь, что посмотреть. Да, помечтать о такой кобылке с норовом, – задирала я его.

   А не стоило этого делать. Казак тяжело задышал. Если бы была зима, то из широко раздувающихся ноздрей вылетал пар, как из паровоза. Глаза его сузились до щёлочек. Он набычился, и пошёл ко мне.

   Ну, всё дозадиралась языкастая! Я отступила. Из машины выскочил Курт. Наш шофёр по тону разговора понял, что это непросто беседа под весенним солнышком. Да и по моему побледневшему лицу можно было сделать вывод: не рада я намерениям казака.

   Худенький солдатик в два раза меньше в плечах и росте казака, пришёл мне на выручку. Наставил на хама пистолет и взвёл курок.

   - Стой на месте! – громко приказал Курт.

   Раньше я не замечала за мальчишкой такой смелости. Возился с машиной. Крутил руль. Улыбался смущённо, стоило только мне посмотреть на него. А тут на тебе! Храбрый какой.

   Казак этого не ожидал. Похоже, шофёра в машине они, вообще, не заметили. Всё их внимание заняла я.

   - Я это тебе ещё припомню, когда без защитников будешь, — пригрозил он, отступая на шаг.

   - Один уже хотел припомнить. От кровавого поноса сдох, а тебя пуля ждёт, – осмелевши, каркала я.

   Всё-таки за спиной мужчины с оружием чувствуешь себя всесильной богиней возмездия. Можешь говорить и делать, что в голову взбредёт.

   Из фельдкомендатуры выскочил Рихард. В руке его тоже был пистолет. Ничего не спрашивая, мой рыцарь нацелился в голову казака. Он увидел нас в окно. За оберштурмбанфюрером фон Таубе вышел группенфюрер фон Крюгенау. Оружие ему не надо было. Его должность и звание самое кричащие подтверждение своего превосходства в любом споре. Он встал между нами, как арбитр.

   - Что здесь происходит? – спросил группенфюрер фон Крюгенау.

   И этот вопрос был адресован мне. Всё правильно, я женщина среди толпы мужчин. Значит, виновата в споре я. А как иначе? Ведь всегда виновата женщина. Виновата, что слишком красивая! Виновата, что именно поэтому её все хотят! А вот что у некоторых мужчин нет уважения и сдержанности это ни их вина. Они мужчины и всё этим сказано. А я такая красивая их провоцирую. Сама своей красотой нарываюсь на грубость.

   Я выпрямилась и, гордо подняв к небу нос, доложила:

   - Группенфюрер фон Крюгенау, казаки неподобающе отзывались обо мне. Рядовой Шнайдер вступился за меня.

   Группенфюрер фон Крюгенау слыл очень жёстким человеком с твёрдым убеждением, что женщинам в армии не место. Одни проблемы и бардак от них. И вот его убеждения подтвердились конфликтом под самыми окнами фельдкомендатуры.

   - Кто ваш атаман? – стальным голосом спросил группенфюрер у поникших казаков.

   - Остап Приходько, – назвал имя второй казак.

   - Вон! – последовал приказ казакам.

   Те быстренько скрылись за углом фельдкомендатуры. Мои защитники опустили оружие, а группенфюрер фон Крюгенау сказал Рихарду:

   - Оберштурмбанфюрер фон Таубе, постарайтесь больше не оставлять вашу переводчицу одну. Это не Германия.

   И ушёл. А Рихард обнял меня.

   Потом, когда мы все сели в машину, я поблагодарила Курта. Он так эффектно смотрелся с пистолетом в руке. В глазах столько решимости. Если честно, то именно после этого случая мальчик Курт вырос в моих глазах. Он больше не был безликим шофёром. Правда, так и остался скромняшкой. Его щёки зарделись, как только я сказала: «Спасибо, Курт!». Пряча глаза, он старался не смотреть на меня в зеркало заднего вида.

   - Я ненавижу этот сброд! – негодовал Рихард в машине.

   Особенно, зло возмутился, когда наша машина обогнала эту задиристую тройку. Казаки часто жестикулировали, воображая, чтобы сделали с нами, если бы не группенфюрер. Они шли по тротуару в сторону Замковой площади. Куда направлялись и мы.

   - Не стоит так нервничать из-за них, – успокаивала я Рихарда, поглаживая по плечу.

   - Они предатели. Они предали свою Родину. Предав один раз, что стоит им предать и во второй. Дисциплины никакой! Шатаются пьяными по городу! Ведут себя крайне вызывающе! Их на передовую надо! В окопы! Но, нет! Бояться, а вдруг поменяют сторону! – разошёлся оберштурмбанфюрер.

   На маленькой площади возле Ратуши мы забуксовали. Не колёса увязли, а народу было много. Местные, полицаи, немцы. В общем, всё для чего-то собрались. Сначала я не поняла для чего. Если бы мы не опоздали в тот день, то я бы это не увидела. Рядом с Рихардом я, словно жила в другой реальности. В реальности, в которой говорили о войне, но не видели её. Под крылышком фон Таубе я забыла о страхе, преследующем меня с первых дней оккупации. В рутине привычных допросов и тёплой постельки оберштурмбанфюрера жизнь казалась мне не такой ужасной, как простым белорусам. Рихард, как до него Никита, оберегал меня от всего жестокого. Того, что, по его мнению, не должна знать женщина.

   «Милый мой рыцарь, не хочу тебя разочаровывать, но я хлебнула сполна из чаши Войны. Я видела смерть, агонию, насилие, голод и страх. Что ещё могло меня ужаснуть, испытать отвращение и ненависть? Какую сторону войны я ещё не лицезрела?».

   Мне, казалось, я видела всё…

   Курт остановил машину. Пока народ не разошёлся, дальше было ехать бессмысленно.

   - Что происходит? – спросила я, выглядывая из окна.

   - Ничего, – ответил мне Рихард.

   Только в его голосе была тревога.

   Вот теперь мне стало интересно. Неужели коллаборационисты оглашают новый закон оккупантов? Могли бы и листовки по городу развесить. Зачем народ сгонять? Но, похоже, народ сам пришёл.

   Я открыла дверь и вышла. Рихард хотел задержать меня, но не успел, двери закрылись. Пока он вылезал из машины, я уже пробиралась через толпу. Поначалу мне приходилось распихивать впереди стоящих. Народ, видя на мне форму, сам расступался. И я шла дальше по коридору из людей. Так, я дошла до мест в первых рядах. Я не смотрела наверх, только вперёд, поэтому виселицу не сразу заметила.

   Мы нечасто проезжали через Ратушную площадь. А когда проезжали на виселице никто не висел. И если, честно, я не смотрела по сторонам. Я сидела, обнявшись с Рихардом, и до пролетающих мимо достопримечательностей любимого города мне не было дела. А виселица здесь стояла давно.

   Построенная из досок плаха всего на полметра возвышалась над людьми. На ней стояли четыре человека. Представитель нашей марионеточной власти оглашал приговор. Два полицая держали под руки девушку. Именно держали. Она сама не могла стоять на ногах. На её теле не было живого места. Вся в синяках и кровоподтёках. Разорванное платье мокрой тряпкой висело на ней. Дождик опять заморосил. Эти мелкие капельки с неба смывали с девушки запёкшуюся кровь. Тоненькими ручейками они стекали по телу к босым ногам и на грязные доски.

   Женщины в толпе тихо плакали. Мужчины вздыхали. Кто-то даже шушукался, обсуждая это. Я не разбирала слов в толпе, как и слова предателя, читавшего приговор. Остолбенев, я смотрела на девушку. Такая юная. Ей жить и жить, а не стоять на плахе, ожидая собственной казни на устрашение толпе и потеху врагу.

   За год войны я не видела ни одной казни. Я слышала о них из рассказов. В Сенно тоже вешали и расстреливали. Я не приходила с матерью на эти расправы. Одно дело слышать и совсем другое видеть. Намного хуже увидеть это падение человеческих нравов собственными глазами. Видеть ужас в глазах приговорённого к смерти. Ощущать ненависть и злобу толпы. Я так чётко всё это чувствовала, словно сама стаяла на этой плахе.

   - Она совсем ребёнок, – пошептала я.

   Я знала, что Рихард за спиной. Он пошёл за мной в толпу. Но, услышала я слова другого.

   - Этот ребёнок взорвал бомбу в жилом доме. Пострадали не только немцы.

   Моё сердце замерло. Отто. Я обернулась. Штандартенфюрер Клинге стоял рядом с Рихардом. В отличии от моего рыцаря, на лице которого было сострадание к девочке на плахе, Отто смотрел, как всегда, с чувством собственного превосходства. Никаких чувств и эмоций. Каменная глыба.

   - Останови их, – попросила я.

   - Не смотри на меня, как на всесильного бога, – говорил, не сводя своих ледяных глаз с меня. - Мне не всё подвластно. И эта казнь тоже.

   - Но, она же сама не могла собрать бомбу. Это сделал кто-то другой. Зачем казнить девочку? Найди и казни тех, кто дал ей в руки оружие, – не унималась я.

   Отто покачивался туда-сюда на своих до блеска начищенных сапогах, и на мгновение мне показалось, что я достучалась до его сердца. Но, нет. До сердца такого эгоиста трудно достучаться словами. Здесь нужна была кувалда, а лучше пуля.

   - Лизхен, попадись мне эта девчонка, я бы просто отшлёпал её по мягкому месту, а расстрелял бы её родителей. За то, что недосмотрели дочь, – когда он говорил «отшлёпал» даже хитро улыбнулся. – Но она попалась на месте взрыва полицаям. Бургомистр требует показательной казни. Мы не вмешиваемся во внутренние распри. Разберутся сами. Особенно, с таким усердием.

   Рихард оживился.

   - Лизхен, милая, пойдём отсюда. Тебе не стоит смотреть.

   - Все смотрят, значит, и мне стоит, – сказав это, я отвернулась от них.

   Уже за спиной Отто и Рихард продолжили разговор. Они думали, что я не слышу их шёпот.

   - Зачем ты сюда её притащил? – спрашивал, явно раздражённый, Отто.

   - Я не могу, Лизхен, приказывать, – оправдывался растерянно Рихард.

   - Ты слишком мягок с ней. Она же просто женщина. Настоял на своём, и всё! Иначе потом пожалеешь, – дал заключение нашим отношениям верный друг.

   Бедная девочка пала жертвой мужских разборок. Ну, воюете вы между собой, так воюйте. Убивайте, режьте, калечьте, жгите друг друга раз этого у вас не отнять. Ваше мужское право! Не буду спорить. Но, зачем ввязывать в войну детей? Они совсем не знают жизни. Им неведом страх перед смертью. Инстинкт познания в их нежном возрасте сильнее инстинкта самосохранения. Им нечего терять. Нечего терять, потому что не познали любви. Когда узнают, что это такое и отношение к смерти переменится. Ведь за любовью приходят другие человеческие желания. Создать семью. Родить детей. Вот, тогда и приходит страх всё это потерять. А пока они невинны, ими легко управлять. Подчинять, внушая искажённую правду об устройстве мира и жизни в нём.

   Одни взрослые дяди вложили ей в руки бомбу. Другие взрослые дяди решили примерно наказать. Хочешь быть взрослой получай, как взрослая. Но, она была РЕБЁНКОМ! Глупым доверчивым ребёнком. Шестнадцатилетняя максималистка идеалистка, как я их называю в этом возрасте.

   Война не для детей. Нельзя судить и казнить ребёнка за то, что его использовали, как оружие. Судите тех, кто учит их убивать. И тех, кто опустился до убийства неразумного дитя.

   Представитель власти перестал читать приговор. Девочке надели табличку «Пособница коммунистов и жидов. Партизанка». Полицаи поставили её хрупкое тельце на стул. Повесели петлю на шею, затянув покрепче. Девочка плакала кровавыми слезами. Лицо было очень изуродовано побоями, но это не могло скрыть ужаса в её красных опухших глазах. Дрожала, как листочек на ветру. И я задрожала, глядя на неё. Мгновение. Полицай выбивает из-под ног стул. Она задёргалась в предсмертной агонии. Именно в это же мгновения, я вскрикнула, прижав руку ко рту. Женщины в толпе также отреагировали.

   Никто не услышал меня. Никто не увидел меня. Я затерялась среди толпы неравнодушных. Девушка в форме врага, плачущая на казни, осталась не замеченная.

   Рихард прижал меня к себе. Гладил по волосам успокаивая:

   - Тише, милая. Тише…

   Всех, кто был в форме нацистов, ненавидели. Стоя в толпе, пока девочка качалась на виселице, я ощущала, как нас ненавидят. Эту толпу от желания разорвать солдат и полицаев, сдерживал только страх. Если они казнили ребёнка, что им стоит казнить взрослого? Я даже расслышала, как кто-то рядом сказал: «Нелюди! Будьте вы прокляты!». Сколько ненависти было в этих словах. Если бы слова убивали, то этих бы хватило уничтожить всю Германию. Уничтожить всех. Виновных и не виновных в этом зверстве. Ненависть слепа и не судит виновных, а уничтожает без разбору всякого, кто попал под раздачу.

   - Что вы добились этим? – спросила я Рихарда и Отто, следуя к машине. – Они боятся и ненавидят вас.

   Рихард обнял меня. Отто, не спеша, вышагивая рядом, ответил:

   - Страх – лучшее лекарство от глупости, – цинично-холодный тон его голоса, как же я к нему начинала привыкать. – Пусть ненавидят и бояться, зато будут думать, прежде чем геройствовать.

   Мы сели в машину и уехали. Отто остался на площади.

   Это был самый худший день в моей жизни. День, о котором я хотела бы забыть, но у меня никак не получается. Я видела смерть. В больнице её было предостаточно. Я вдыхала смерть на поле сражения. Я ощущала смерть в гетто. Мои руки были по локоть в крови, но я не убивала, а спасала жизни. Я плакала, когда спасти не удавалось. Мои слёзы были другими. Слёзы жалости. А на этой площади я увидела другую сторону смерти. И это самая ужасная её сторона. Я была среди тех, кто казнил эту девочку. Я была на стороне палачей. И меня также касалась безмолвная ненависть толпы. Тот человек проклинал и меня…

   Может, Отто и прав. Страх – лучшее лекарство от глупости. А у кого больше нет страха, как быть с ним? Нет опаснее врага, у которого не осталось ничего, кроме ненависти.

ГЛАВА 5. Лесной лагерь.

По службе мне приходилось бывать в концентрационных лагерях. С февраля по май я посетила с Рихардом два лагеря. Два раза была в Дроздах и один в Шталаге 352. В этот раз мы ехали в Шталагу 352, но не сам лагерь. В его, так сказать, филиал Лесной лагерь. Этот оплот унижения находился под Минском в Масюковичах. Огромный лагерь – перевалочный пункт, рядом с железной дорогой. По рельсам в его казармы привозили сотни военнопленных со всех фронтов. Их сортировали и отправляли дальше. Кого в лагеря смерти, кого в трудовые лагеря, кого на службу Германии.

   Я не любила концентрационные лагеря. Хуже места для унижения человеческого достоинства не придумаешь. Сильные мужчины за несколько месяцев под вездесущим взором надзирателя превращались в тени самих себя. Голод, систематические избиения, унижения, изнурительный труд, скотские условия жизни делали своё дело. В Лесном лагере было очень много военнопленных и поначалу их содержали под открытым небом. Сбитых в толпу людей, охраняли пулемётчики на вышках. Питания не было никакого. Одежду и хорошие сапоги отбирали при поступлении, выдавая обувь с деревянными подошвами. Всё это приводило к одному вполне прогнозируемому концу – мучительной смерти. Солдаты умирали либо от голода, либо от болезней. Но, даже этот страшный финал лучше, чем дальнейшее существование в лагерях подобных Дахау, Треблинке, Освенциме.

   Все, кто попадал в такие лагеря, мечтали сбежать. Иногда это военнопленным удавалось. Правда, чаще беженцев загоняли, как диких зверей, собаками. Надзиратели натравливали псов. А те, вкусив уже человеческого мяса, с волчьим озверением рвали на куски плоть, загрызали. Оставшиеся в лагере, мечтали о смерти. Только старуха с косой не спешила даровать своё избавление от голодных мук.

   Наши солдаты находились в самых нечеловеческих условиях, по сравнению с другими военнопленными. У красноармейцев не было статуса военнопленного. Спасибо, отцу народов. Женевскую конвенцию в двадцать девятом году он не подписал. Статус военнопленного по международному праву обязывал сторону противника содержать достойно солдат в плену. Кормить, одевать, передавать письма от родных, оказывать медпомощь – это минимальный перечень, на что мог надеяться военнопленный. Но, наших солдатиков бросили. Бросили ещё до начала войны, забрав у них право жить достойно в плену. А приказ Ставки Верховного Главнокомандования № 270 в начале войны и вовсе усугубил положение солдат. Это приказ о предателях Родины развязал руки немцам. Они удачно использовали его в вербовке. Брошенные на произвол судьбы красноармейцы сдавались под напором фактов, что любимой стране они не нужны. Они там и так предатели. Конечно, советское командование пересмотрело свой приказ, но механизм был уже запущен.

   Я ненавидела концентрационные лагеря, а вот мой любовник их обожал. Не поймите неправильно. Он ими не восхищался. Именно в таких жутких заведениях Рихарду не составляло особого труда подбирать кадры для Русских Освободительных Армий и диверсионных школ. С некоторых пор оберштурмбанфюрер фон Таубе подбирал и элитных предателей.

   Рихард часто говорил, что именно среди отчаявшихся смертников можно найти лучший материал. Он выбирал из военнопленных самых сильных. Давал им иллюзию другого мира. Показывал разницу между Германией и СССР. На кого-то это действовало сразу. Они переходили на сторону нацистов. Правду о приказе № 270 не все выдерживали. Для армии «освободителей» кадры не так тщательно подбирались. Обычные предатели сами изъявляли желание служить. Вот с другими приходилось повозиться. С кандидатами в диверсанты оберштурмбанфюрер фон Таубе работал плотненько. Иногда приходилось отвозить строптивых солдат, но особо ценных, в лагеря для союзников СССР. Там условия жизни были намного лучше. Военнопленные англичане, французы, американцы содержались как положено. Это наши голодали и работали на износ. Видя такую несправедливость, солдаты негодовали. Их охватывала злоба и обида. Рихард искусно подливал масла в огонь их эмоций. Он говорил, что Сталин обрёк красноармейцев на это унижение, не подписав Женевской конвенции. Германия не обязана содержать так советских солдат. Но, они могут сражаться против этой несправедливости. И, вообще, что это за страна, которой плевать на своих солдат? Если мало было этого, вспоминал приказы советского командования о пленных. «Вы и так предатели для своей Родины. Вы ничто и никто для вашей страны. Коммунисты вас уже похоронили заочно», — говорил он им. Я видела их растерянные глаза. В них было столько боли и отчаянья. Без жалости в эти мгновения на «материал» нельзя было смотреть. Они проливали кровь за Сталина и Родину. Они теряли друзей. Они голодали, болели, страдали и за что?

   В те минуты в них погибала надежда на спасение. Это страшно наблюдать, как сильный человек за два часа допроса с Рихардом превращался в пустоту. Глаза потухали, но чтобы загореться вновь. Загореться уже не надеждой сбежать к своим, а ненавистью к системе, предавшей его. Но у большинства пленников эта ненависть имела прямо противоположный характер. Обезумев от злости, они бросались на Рихарда. На этот случай за дверью дежурила охрана.

   Но, некоторые верили оберштурмбанфюреру фон Таубе. И эта вера в слова доброго, вежливого нацистского офицера ломала. Даже не ломала, а уничтожала на корню солдат. Они напрасно подыхают в лагерях. Их никто не вспомнит, как героев. Как жить? Ради чего жить? Многие кричали нечеловеческим голосом, обхватив руками голову. Другие, вскакивая, били кулаком в стенку. Рихард давал выпустить гнев, прежде чем переходил ко второй фазе вербовки. Начинал потихоньку капать на мозги о милостивой Германии. Стране, дающей шанс всем. Сталин лишил вас статуса военнопленного, а Гитлер дарит жизнь. Служи Рейху и будешь сыт и счастлив. Разбитые, отрешённые, душевно - надломленные соглашались на предательство.

   Диверсионные школы создавались для борьбы с СССР на её территории. Когда немцы поняли, что так просто Россия не сдастся, пересмотрели способы ведения войны. Создавали диверсионные группы из советских граждан и забрасывали за линию фронта. Те, в свою очередь, мелко и крупно пакостили бывшим соотечественникам. Сами понимаете, на такую роль годятся только хитрые и умные диверсанты. Солдаты готовые на всё. Мой любовник искал именно таких среди военнопленных. И это ему удавалось. За умение подбирать самый многообещающий материал Рихарда ценили на службе.

***

В Лесной лагерь мы отправились на машине. На поезде не поехали. Рихард не хотел. Со своим шофёром легче и проще покинуть пределы лагеря. Не нужно ждать, и от машин принимающей стороны ты не зависишь.

   Дорога оказалась на редкость без препятствий. Не превратилась в жижу, хотя целые сутки шёл проливной дождь. Начался дождик, мелко морося, а под конец дня, прорвал небеса ливнем, как из ведра. Инцидентов на нашем пути, в виде нападений партизан, тоже не было. Можно, сказать, повезло. Наша охрана из четырёх солдат на мотоциклах бесполезна на лесной дороге. Любая засада из пары человек с обычными двустволками, засев повыше, способна без труда расстрелять машину с мотоциклистами. Рассказы о нападениях с нехорошими исходами для немцев, я слышала чуть ли, не каждый день.

   Мне бы ехать и трястись от страха за наши жизни, но я, прижавшись к Рихарду, всё переживала утреннюю казнь. Для меня она стала настоящим потрясением. Даже случайная встреча с Отто поблёкла на фоне смерти девочки, а я так жаждала его увидеть.

   В концентрационный лагерь мы прибыли затемно. Нас встретил его комендант майор Линсбауэр. Работать в потёмках не имело смысла. Да, и с дороги устали. Радушный хозяин распорядился разместить дорогих гостей в посёлке недалеко от лагеря. Местных оттуда выселили. Подлатали и отремонтировали дома. Сделали, так сказать, маленький городок для работников концентрационного лагеря. Живодёрам тоже надо было где-то отдыхать. Да и удобно. Недалеко от места работы. Весь день машешь дубиной и автоматом, бьёшь безоружных, измываешься, а вечером в уютный домик ужинать и спать. Рай для служителей Ада. Служить Третьему Рейху выгодно. Особенно, если не подкачало происхождение. Среди надзирателей были и украинцы, и прибалты, и белорусы, и русскими. К сожалению, тварь - это особь без определённой нации и расы.

   Я всё думала, идя за улыбчивым украинцем, как можно так жить. Сытой рожей смотреть каждый день на мучение своих собратьев славян. Кусок в горло хорошо идёт за ужином? Не становится комом? Запивать не нужно? Или это я только такая совестливая? Чувство вины не отпускало меня ни на минуту. Я всё переживала, что сыта и обута, а мои соотечественники голодают, умирают, отдают жизни на фронте за мир и победу.

   Украинец бодренько шагал, рассказывая мне и Рихарду, как хорошо здесь живётся. Домик нам выделили самый лучший в посёлке и ужин скоро должны были подать.

   Ужин? А мне и есть не хотелось. Похоже, потерявшим всечеловеческие чувства надзирателям было всё равно на людей за проволокой. Охранять и издеваться их обычная рутина. Работа, как у крестьянина, засеял поле и свободен. Иди домой кушай. И эти нелюди шли домой. Улыбаясь, рассказывали друг другу о трудной работе. Это же, сколько надо сил, равнодушно наблюдать за смертью вокруг себя? Я не могла прийти в себя после казни, а эти выдели смерть каждый день и так были спокойны, словно не в концентрационном лагере работают, а на обычной фабрике.

   Глядя на надзирателя, я испугалась: неужели и меня ждёт такая безучастность в чужой судьбе? Холодок пробежал по всему моему телу. Нет! Я не такой человек. К жестокости я никогда не смогу привыкнуть.

   Войдя в дом, я сразу села на стул возле дверей. Вымоталась. Эмоционально истощилась за долгий худший день в моей жизни. Надзиратель всё болтал без умолку. О любимой Германии. О проклятых коммунистах. О скорой победе. О мирной жизни. А мне хотелось, крикнуть ему на исконно русском мате: «Заткнись, …!».

   Спасибо, Рихарду. Мой рыцарь заметил, как я разбита и выпроводил языкастого доброжелателя. Потом подошёл ко мне и обнял. Он ничего не говорил. Не целовал. Только обнимал меня. И от его тепла мне становилось немного легче.

   Атмосфера вблизи Лесного лагеря была не самая лёгкая. Мне, почему-то, она представлялась чёрной аурой. Она окутывала невидимым мрачным куполом лагерь и всё вокруг него. Как только мы проехали первый блокпост, мне становилось трудно дышать. Так происходило каждый раз, когда мы приезжали в концентрационные лагеря. Чувство тревоги вперемежку со страхом начинали давить на сознание. В тот вечер было ещё хуже. Меня бил озноб.

   В первое моё посещение такого заведения, Рихард пытался объяснить целесообразность и нужность концентрационных лагерей для военнопленных.

   - Не бери слишком близко к сердцу, милая. Они взрослые мужчины, – говорил он, целуя меня, как девочку, в лоб. – Это война. Военнопленных много и их надо где-то содержать. Ну, не расстреливать же?

   Только мне думалось, что расстрелять более милосердно, чем жалкое существование в ожидании смерти и мольбах о смерти. Я не была в лагерях смерти, но слышала о них. С моим воображением лучше бы не слышала. Картины, рисовавшиеся в моём мозгу, были жуткие. Если я могла себе это представить и так переживать, то, как люди там жили? И жили ли они вообще?!

   Мужчинам легче привыкнуть к жестокости, чем женщинам. Для большинства представительниц нашего рода жизнь священна. Мы сами вынашиваем её и в муках приносим в этот мир. И знаем, как даётся эта жизнь, поэтому отобрать этот священный дар не можем. Слишком ценна для нас жизнь.

   Ужин подали быстро. Мы даже не успели снять верхнюю одежду, как тот же надзиратель приволок посуду. Как только он накрыл на стол, Рихард выставил его за дверь. Сели за стол, но не поели. Аппетита не было. Я поковырялась вилкой в тарелке, в итоге полила чай с пирожком и ушла спать. Любовник пришёл следом. Раздевшись, лёг рядом и обнял меня. Этой ночью мы уснули без привычной нам любви. Просто обнявшись, прижались друг другу и спали...

   Рихард спал, а я долго не могла уснуть. Когда под утро сон всё же одолел меня, мне снился только один кошмар. Та девочка качалась на виселице, и я пыталась убежать от неё, но этот эшафот меня преследовал. Я бежала от своей совести и никак не могла убежать.

   Следующее утро ворвалось в окно домика ярким солнцем. На небе ни облачка. Я не спешила открывать глаза, поморщившись от света. Рихард уже встал. Оберштурмбанфюреру фон Таубе помешивал в чашке ароматный кофе и смотрел на меня. Всё, как обычно, если бы мы не были в лагере.

   - Доброе утро, соня! – улыбаясь, сказал Рихард. – Я не будил тебя. Боялся, что ты заболела. Вчера ты так плохо выглядела, Лизхен. Не пугай меня, пожалуйста.

   Он подошёл и протянул мне чашку. Усаживаясь в постели, я взяла мой скромный завтрак. Рихард сел рядом.

   - Там ещё и булочки. Принести? – заботливо спросил он.

   - Нет. Ничего не влезет. Мне бы кофе допить.

   Я отпила глоток. Горячий и сладкий, как я люблю.

   - Сам приготовил? – довольно спросила я, посмотрев на Рихарда.

   Он прикоснулся к моей щеке ладонью. Как же тепла была его кожа.

   - Для тебя я всё делаю сам, — улыбнувшись, — но вот пирожки испечь, сегодня не успел. Эти, вроде, ничего. Вкусные.

   Я улыбнулась в ответ. Как же я жила без него? В последние месяцы Рихард заменил мне всех. Своей заботой укрывал, словно пушистым одеялом. Рядом с ним я частенько предавалась забвению. Забывала о своих потерях. И боль в душе была уже не так остро ощутима, когда Рихард меня обнимал. Но, я его не любила. Пока не любила. Моя особая к нему любовь придёт позже. Когда я чётко разграничу любовь и обычную симпатию.

   Скромно позавтракав, мне пришлось выйти навстречу новому дню. Заранее зная, что и этот день будет не лучше предыдущего. Вчера я видела казнь, сегодня собиралась увидеть сотни потерянных душ.

   Курт уже ждал нас у машины. До лагеря было недалеко, но пешочком идти долго. Мы, как обычно, доехали до ворот концентрационного лагеря. На вышках автоматчики зорко следили за нашей машиной. Несколько солдат у ворот, предупреждённые о нашем визите, быстро открыли затворы на воротах. Майор Лисбауэр с несколькими офицерами рангом пониже встречал у небольшой лагерной комендатуры. Мерзкий тип. Я сразу это поняла, стоило мне только поднять на него глаза. Истинным арийцем от него и не пахло. Глазки нервно бегали. И бегали в основном по мне. Меня даже передёрнуло от отвращения. Нормальный человек в таком заведение служить не будет.

   Начальник лагеря с коллегами отдал честь Рихадру. Он им. Вот и поздоровались.

   Оберштурмбанфюреру фон Таубе приступил сразу к делу. Задерживаться в концентрационном лагере ему тоже не хотелось. В РОА желающие набирались быстро. Построят военнопленных и предложат послужить родине без коммунистов. Кто выходил вперёд того и забирали. С кандидатами в диверсанты было посложнее. Рихард выбирал среди сильных и, чаще всего, не идущих на сотрудничество солдат. Проходя по рядам, рассматривал военнопленных. Те, кто, на его взгляд, были ещё с несломленным чувством самоуважения, удостаивались разговора с оберштурмбанфюрером фон Таубе. Мужчину забирали из строя и уводили в допросную лагеря. И в тот раз было так же.

   - Майор Лисбауэр, постойте военнопленных. Но, только тех, кто способен не только стоять на ногах, но и ходить! – чётко приказал Рихард.

   Майор тяжело вздохнул. Я бы даже сказала, растерялся. В лагере было что-то нечисто.

   - Оберштурмбанфюрер фон Таубе, таких осталось мало, – признавался комендант. – В лагере бушевала эпидемия тифа.

   - Что предприняли для её устранения? – задал вопрос Рихард.

   Майор замялся. Отвёл глаза от оберштурмбанфюрера фон Таубе, зная о его отношении к военнопленным. Оправдаться всё же пришлось. Рихард имел влияние в некоторых эшелонах нацистской власти. Точнее, его родовитость. И друг отца всегда оказывал поддержку молодому офицеру. Об этом знали все и майор Лисбауэр был не исключение.

   - Уничтожали очаги болезни, – опустив глаза, доложил комендант.

   - Военнопленных? – переспросил Рихард.

   - Так точно, оберштурмбанфюрер фон Таубе! – отчеканил майор Лисбауэр.

   Он почувствовал, что офицер РСХА злится. Даже я увидела, как мышцы заиграли на челюсти Рихарда. Мой любовник спокойно относился к смертям на фронте, к лагерям для военнопленных, но уничтожение беззащитных больных его взбесило. Позже он мне признается, что могли бы и лазарет организовать для больных. Зачем убивать, не дав шанса на выживание? Эта жестокость на совести коменданта.

   - Вам известно о положении на фронтах, майор? – Рихард старался говорить спокойно. – Сколько наших солдат гибнет под пулями русских? А вы уничтожаете потенциальных солдат Рейха.

   Майор вытянулся в постройке смирно.

   - Позволите сказать, оберштурмбанфюрер фон Таубе?

   Рихард позволил.

   - Эти русские сражаться за нас не будут. Они даже не люди, а животные, – начал комендант свою речь о превосходстве рас.

   - Хватит! – прервал нациста Рихард. – Я сюда не ваши оправдания приехал слушать! Мне нужны солдаты и я их не вижу! Вы тут всех уничтожите, а сражаться, кто будет? Или, может быть, вы, майор, в окопы захотели? Исполняйте приказ! Всех более живых построить! Живо!

   Комендант сжал губы от злости так, что они побелели. Сдерживая себе от желания поспорить с офицером РСХА, дышал через раз. Получить нагоняй от любимчика генерал – оберста Кромберга явно было обидно. Майор Лисбауэр был на целый десяток лет старше оберштурмбанфюрера фон Таубе и какой-то щенок ему указывал на оплошности в управлении лагерем. Да, и угрожал переводом на передовую под самый огонь. Комендант, может, и хотел поспорить. Я хорошо уловила это желание в расширенных от негодования зрачках майора. Но, похоже, смелости выразить недовольство не хватило. Вместо этого комендант приказал построить военнопленных и сорвался на своих подчинённых. Отчитал за нерасторопность. Военнопленных выгоняли из бараков.

   Когда оставшихся в живых построили, Рихард со свистом втянул в себя воздух. Мой рыцарь злился. Выбирать, и вправду, было не с кого. Ехали зря. Рихард завёл руки за спину и пошёл по рядам. Я за ним. Если вдруг понадобится помощь переводчицы. Мы прошли все ряды. Среди сотен Рихард выбрал только троих в кандидаты на должность "диверсант". Один из них мальчик совсем юный. На вид ему не больше семнадцати. Поначалу Рихард и вовсе забраковал, считая не доросшим, вообще, до войны. Вмешалась я.

   - Оберштурмбанфюрер фон Таубе, ему восемнадцать, – я подтвердила его возраст.

   Хотя знала, что многие мальчишки приписывали себе один-два года, чтобы уйти на войну. Рихард придирчиво рассмотрел хрупкого парнишку. Недавно в лагере. Ещё не истощал.

   - Детям на войне не место, – всё ещё смотря на парня, не соглашался со мной любовник.

   - А в лагере, значит, место? – не унималась я, продолжая настаивать на своём. – Здесь он не проживёт и месяца.

   - Он ребёнок. Они ещё глупы в этом возрасте. Какой из него диверсант?

   - Самый лучший. Никто и не подумает на мальчика. Дай ему шанс, – уже просила я.

   Рихард не мог мне отказать.

   - Хорошо. Спроси, как его зовут, и он будет служить Германии?

   Я перевела глаза с Рихарда на мальчишку. Он напомнил мне брата. Такой же упёртый и гордый. Так же смотрел. Его глаза врезались в саму душу. Может, потому что был пока не испорчен соблазнами жестокого мира? Хотя, войну мальчик уже видел. Но, продолжал верить в идеалы. Как без них жить в его нежном возрасте? Невозможно. Наше дело, как говорится, правое. И я не отступлю. Буду ненавидеть врага до последнего вздоха. Бедный мальчик, не в этом лагере играть в героя. Эти колючие заборы задушили любое проявление воли. Высасывали силы, оставляя обезвоженный сосуд. У него был единственный шанс выжить, это согласиться на сотрудничество. Иначе, умер бы глупо и тупо без геройства. Просто от голода или тифа.

   Я благодарна Гришке за то, что сорвал с моих глаз розовые очки. Я быстро повзрослела. Наверно, поэтому в моей жизни было больше рассудка и логики, чем слепых чувств.

   - Как твоё имя? – спросила я улыбнувшись.

   Он, набивая себе цену, задрал уже квадратный подбородок вверху.

   - Иван.

   - Иван, какое красивое русское имя, – я пыталась разговаривать с ним, как с братом. – Такие имена носили богатыри и герои. Твои родители, наверно, очень любят тебя. Они хотят увидеть своего сына живым и здоровым.

   Он не ожидал таких речей от женщины в нацистской форме. Глаза мальчика потеплели, и волевой подбородок уже не так выпирал. Голубоглазый юный военнопленный теперь смотрел на меня без ненависти. Но, вот хитренько прищурившись. Эх, мальчишки! Всюду слышат подтекст, да не тот.

   - Ты хочешь увидеть маму и папу? – спросила я.

   - Да, – быстро ответил Иван.

   - Чтобы с ними снова встретиться, надо выбраться из Лесного лагеря. Согласись послужить Германии и сегодня же покинешь это страшное место.

   «Ну, вот опять геройство во взгляде. И подбородок чуть ли не до небес. Грудь колесом. Глупый мальчик».

   - Я не предатель! Лучше сдохнуть в лагере, чем служить фашистам! – с детской горделивой наивностью заявил Иван.

   - Не будь дураком. Тебе надо выжить. В лагере ты обречён на медленную смерть. Что ты здесь можешь сделать? Существовать в зависимости от надзирателей. Ты только начинаешь жить. Так распорядись своей жизнью с умом, – убеждала я мальчишку. – Сейчас главное, выбраться из лагеря, а там решишь, что делать и кому служить. Соглашайся.

   Он слушал мои слова и, недоумевая, хлопал ресницами. Что я ему предлагаю? Служить немцам или что-то ещё… Растерянно перекидывал глаза то на меня, то на Рихарда. Не знаю, что повлияло на его ответ. Мне в самый последней момент показалось, что молоденький солдатик откажется. Уж пристально он рассматривал нас. Иногда, в его глазах мелькала ненависть. Слишком он был максималистом – идеалистом. Но, надо отдать должное, мальчику. Он оказался неглуп. Принципы советского воспитания Ванечка, припрятал от вербующих его нацистов. Мои слова долетели до адресата. То есть, до здравого рассудка.

   - Да, – прошептал неуверенно Иван.

   - Вот и славно, – похвалила я его. – Совет на будущее, Ванечка, думай прежде, чем говорить и делать.

   Какое счастье, работать переводчицей у ничего не понимающего врага во время войны. Рихард не знал на русском ни одного слова и полностью мне доверял. А, я, как вы уже убедились, использовала это доверие по полной. Иногда, не переводила дословно или добавляла иной смысл. Можно, сказать некоторым лжепредателям дала путёвку в жизнь. И тогда общаясь с Иваном, мой Рихард думал, что я задаю стандартные вопросы. Кто? Откуда? Сотрудничать будешь?

   Ну, да ладно. Совесть меня по этому поводу не мучила. Любовь на простынях – это ещё ничего не значит. Я русская, а Рихард немец. Наши страны воюют. Я надела нацистскую форму, но думала по-прежнему как русская. Выбирая между немцами и своими, я выбирала всегда своих. Итак же жаждала Нашей Победы! Радовалась немецким поражениям на фронтах.

   «Прости ещё раз, мой милый Рихард. Я предавала тебя всегда. И ни о чём не жалею. Вот такая коварная женская любовь. Люблю и предаю. Я не могла иначе».

   Согласие Вани я перевела оберштурмбанфюреру фон Таубе.

   - Ему точно, восемнадцать? – ещё раз спросил Рихард, не отводя своих придирчивых глаз от кандидата в диверсанты.

   - Да. Он истощён, скорее всего. Сам знаешь, какие здесь условия, – убеждала я любовника. – Через месяц от него останутся кожа да кости.

   Рихард сам прекрасно это понимал. Мальчишка скорее останется жив под пулями, чем в лагере. Можно сказать, у Ванюшки тогда было второе день рождение. Он прошёл курс подготовки в диверсионной школе. Насколько я знаю, его группа провалила задание за линией фронта. Никто не вышел на связь. Они пропали. Хочется верить, что Ванечку — голубоглазого мальчика, СМЕРШевцы не расстреляли, а дали ему возможность доказать преданность Родине. Смекалка и хитрость не преступление во время войны.

   Остальных двоих военнопленных по приказу Рихарда увели в отдельную камеру. Оставшимся в строю солдатам, предложили вступить в Русскую Освободительную Армию (РОА). Желающих оказалось очень мало. Не набралось и трёх десятков из нескольких сотен. Будущих освободителей отвели в отдельную казарму. Грузовик должен был прибыть с минуты на минуту. Потом их обычно погрузили и увезли в расположение частей РОА, где отмывали, одевали, кормили, давали оружие в руки и гнали на передовую.

   В лагерную допросную Рихард приказал принести уже отсортированные учетно-регистрационные карточки. Солдаты РОА отдельно. Их он изучал позже. Кандидаты в диверсанты оберштурмбанфюрера интересовали больше. Пробежав по личным данным мальчика Ивана, он улыбнулся. Подойдёт. Капитан Изюмов был неплох. Стрелковый полк. В плену недавно. Взят в плен раненым под Калинином. Выжил. Значит, сильный. С ним проблем не возникло. С капитаном Рихард быстро пообщался. Вот, с его товарищем было сложнее. Старшина Игнатий Леднёв оказался крепким и хитрым орешком. Его учетно-регистрационная карточка оберштурмбанфюрера фон Таубе заинтересовала сразу же. Попал в плен в ходе наступления Красной армии под Вязьмой в боях за Москву. В карточке было указано дополнительно «склонен к побегу, агрессивен».

   Старшину Леднёва привели два надзирателя. Усадили на стул с другого конца стола. Я сидела между военнопленным и оберштурмбанфюрером.

   Мужик крепкого телосложения. Высокий. Черноволосый и черноглазый. Мне он напомнил Гришку. Резкий и наглый. Но, все эти черты его внешности и характера мне импонировали. Я любила таких мужчин. Голодный, истощённый, а от женщины не отказался бы. Смотрел, чуть не облизывался. Стоило ему только присесть на стульчик, как глазки оценивающе пробежали по мне. Он и стоя в строю, не стесняясь, пялился. Было в нём что-то исконно мужское притягательное. Женщины такому мужчине, явно, никогда не отказывали.

   «Кобель и на цепи остаётся кобелём»,— подумала я.

   Он вёл себя так, словно хозяин положения. Это мы у него в плену, а не наоборот. Свежий синяк под глазом и выбитый передний зуб подтверждал сноску о старшине. А когда он ещё и положил руки на стол, я поняла, что Леднёв не только получает, но и даёт сдачи. Костяшки на руках сбиты. В общем, не тихоня.

   Рихард впервые приревновал меня. И кому?! К военнопленному! Старшина так смотрел на меня, что оберштурмбанфюрер почувствовал, как на его женщину мысленно покушаются. А, может, и мысленно сто раз покусились. Не сомневаюсь. В чёрных глазах Леднёва играли огоньки. Я перевела свой взгляд с наглого военнопленного на Рихарда. Мой рыцарь сверлил злобными глазами старшину. Тот так же смотрел на оберштурмбанфюрера фон Таубе.

   Рихард не выдержал первым.

   - Я его убью, если ещё раз он на тебя так посмотрит. Переведи ему.

   Не люблю, когда меня ревнуют. Это бесполезно. Женщину, решившую изменить, ничто не может сдержать. Ни угрозы, ни ревность, ни ссоры. Так, что мужчины не тратьте нервы. Захотим, изменим. И, если честно, от хороших мужиков не гуляют. Смысла нет. Наши измены лишь плацдарм для грандиозного побега в новую семейную жизнь.

   Менять немецкого офицера на старшину в не очень выгодных условиях, я не собиралась. Я же неполная дура. К Рихарду у меня были чувства. Крепкая симпатия, а старшина вызывал уважение. Он был сильным человеком. Не потерять самого себя в концентрационном лагере достойно уважения.

   Угрозу Рихарда я не перевела. Вместо неё попыталась успокоить любовника.

   - Не стоит. Я первая женщина за несколько месяцев. Не удивительно, что он так меня рассматривает.

   Моё успокоение на оберштурмбанфюрера не особо подействовало. Он нервничал, постукивая пальцами по столу.

   - Старшина Игнатий Васильевич Леднёв, 11-й кавалерийский корпус. В плену с апреля, – начал допрос Рихард.

   Я переводила. Военнопленный согласился и сразу сказал:

   - Служить вам не буду.

   Я перевела. Рихард скупо улыбнулся. Так говорили многие, но, в конце концов, соглашались. Впоследствии давали лучшие результаты на службе Германии.

   - Ты уже предатель, – объявил новость немецкий офицер.

   Я даже не успела перевести, как старшина ответил.

   - Сказки о предателях мне рассказывать не надо. Я не коммунистам служу, а Родине. За неё и умереть готов. Мои не позволят с оружием защищать, так я сам голыми руками буду вас душить. Ты время на меня офицеришка не трать. Лучше застрели сразу. Мне по барабану, где за мою Родину погибать в окопе или здесь. Не застрелишь, сбегу. А там моли Бога, чтобы нам не свидеться.

   Леднёв понимал немецкую речь. Это я Рихарду не сказала.

   - Он не согласен на сотрудничество. Говорит, предавать своих не будет.

   Военнопленный удивлённо посмотрел на меня. Он не мог объединить в своём мозгу женщину в нацисткой форме и помощь.

   Рихард принялся рассказывать, что делают с солдатами, побывавшими в плену у немцев свои же. Про грозящий расстрел. Про ужасную смерть в лагере и всё в таком духе. Но, я ничего этого не переводила Леднёву. Я просто делала вид, что перевожу, а сама разговаривала со старшиной.

   - Что же ты, своему офицеришке врёшь? – спросил Леднёв.

   - Помочь тебе хочу, – призналась я.

   Он улыбнулся. Итак, кстати. Рихард пел о Германии, а я, якобы переводила.

   - Неужто так приглянулся тебе, что дурачка этого малахольного подставить хочешь?

   Вот мужик! Сколько самоуверенности в нём. Обзавидуешься.

   - Он не дурачок, – запротестовала я.

   Старшина пожал плечами. Думает, якобы для Рихарда. А для меня это имело другое значение: «Ну, не знаю».

   - Ты баба сильная и хитрая. Тебе не такой наивный простачок надо.

   - Не себя ли предлагаешь? – спросила я.

   - Да, хоть и я. Ты же им, как хочешь, вертишь. Пользуешься немцам, а сама о таком мужике мечтаешь, – он сжал кулак, показывая мне, – чтоб так вот держал тебя.

   Для Рихарда этот жест с моим переводом имел значение: «Я им покажу, кто предатель. Вот, где они у меня все будут». Оберштурмбанфюрер фон Таубе был доволен. Вербовка проходила удачно. А вот, старшина разозлился немного.

   - Ты куда, клонишь, девка. Я служить им не буду, – нахмурил брови.

   - Не дури, старшина. В твоём положении лучше согласиться. В школе отъешься, здоровья поправишь, и там нет такой охраны. Сможешь сбежать к своим. Из лагеря ты только на тот свет сбежишь, – и, улыбнувшись, добавила. – А чтоб совесть не мучила, считай, не предал, а на военную хитрость пошёл.

   Леднёв задумался. Я чувствовала, что ему можно доверять. Он не предаст меня, как склонявшую к такому дерзкому побегу. За счёт Германии поправить здоровье, получить хорошие военные навыки и слиняет, не окупив затраты на себя. Предатель предателю рознь. Это я поняла впервые месяцы войны. В старшине я не видела угрозы, вот поэтому открыто с ним говорила.

   - Я понял тебя, красавица, – Леднёв улыбнулся. – Дай, минуту обдумать. Я же там всех поубиваю. Претворяться гадом не умею.

   - А надо. Родине ты мёртвый не поможешь.

   Я сильно рисковала, давая такие советы. Спасибо, моему природному чутью. Я подсознательно знала, кому стоит помощь без вреда для себя. Никите тоже отдельное спасибо. Год с ним не прошёл даром. Он научил меня подмечать очень важные детали. Разбираться в людях с первого взгляда. Старшину били часто, но не сломали. Он всё равно стоял на своём. Такой человек должен жить.

   Рихард, заметив перемены на лице военнопленного, спросил:

   - Что он говорит?

   - Старшина Леднёв, попросил минуту подумать, – впервые за этот допрос, я сказала правду любовнику.

   Старшина покачал головой. В его глазах даже промелькнула жалость к немецкому офицеру. Так верить женщине, кем надо быть? Влюблённым дураком. Рихард любил меня. Это видели все. И немцы. И русские. Я одна не хотела замечать его любви. Может, старшина был прав. Даже, скорее всего, прав. Я использовала Рихарда. Мне с ним было хорошо и удобно. Он любил, а я позволяла себя любить. Поэтому мой рыцарь так отчаянно меня добивался. Делал для меня всё. Прощал мне всё. Слепо верил потому что слепо любил.

   - Скажи своему офицеришке, что я согласен поехать к ним в санаторий, – наконец-то дал ответ Леднёв.

   Я перевела:

   - Старшина Леднёв согласен служить Германии.

   Оберштурмбанфюрер фон Таубе довольно улыбнулся.

   - Он сделал правильный выбор, – сказал Рихард.

   - Да, он сделал правильный выбор, – не менее довольно подтвердила я.

   Лесной лагерь я ещё буду посещать несколько раз, и многим помогу, но в глазах военнопленных выбранных для вербовки больше не увижу такой вот души, как у старшины Леднёва.

   Лагерь мы покинули на рассвете следующего дня. Дорога выдалась долгая. Поломалась на полпути машина. Курт починил, конечно. Он был отличным механиком, но в Витебск мы приехали только к утру, пробыв в пути всю ночь. Нам надо было сразу заскочить в Абвер, потом в фелькомендатуру, только Рихард решил сначала привести себя в порядок. Если честно, то это я устала. В машине не сомкнула глаз, боясь нападения партизан. Смешно, я русская и боялась русских. Попади я им в руки, они меня, и слушать бы не стали. Моя помощь нашим недоказуема. Расстреляли, как предательницу. Ну, не за линию фронта меня отправлять, чтобы сослать в ГУЛАГ. Мороки больше. Легче шлёпнуть. Так, что ночка у меня выдалась ещё та. Мой любовник пошёл у меня на поводу и привёз домой.

   Как только моя ножка переступила через порог квартиры, я начала сбрасывать одежду. Идя в ванную, оставляла след из нацистской формы. Рихард следовал моему примеру. Я, вообще, на него плохо действовала. Ванная одна, а помыться хотелось обоим. Вот и помылись. В её дверях он начал меня целовать.

   «Пусть! Пусть целует…», - мне так хотелось ласки.

   Моя душа подпитывалась его нежностью, как тело обедом. Я черпала силы в нём. Не будь Рихарда рядом, я не смогла бы пропускать через себя всю мерзость человеческой натуры. Это непреодолимое желание убивать и повелевать.

   Он любил меня под душем. Шептал мне: «Лизхен… милая моя. Ты всё для меня…». И я, вправду, была для него всем. Оберштурмбанфюрер фон Таубе находил во мне, то же успокоение, что и я в нём.

   После ванной мы готовили обед. Не спешили. Со мной он всё-таки научился опаздывать. От пунктуальности ничего не осталось. А когда на Рихарде не было формы, я не видела в нём немца. Он был для меня обычным мужчиной. Я забывала рядом с ним домашним о войне, наслаждаясь часами неподдельной заботы и любви.

   Я забывала и Отто. Забыла? Как мне хотелось этого. Но, Отто не отпустил. Он напомнил о себе. Напомнил так, что забыть уже не будет возможности. Штандартенфюрер Клинге стал частью меня. Частью нашей жизни с Рихардом.

   Мы не успели приступить к обеду, как раздался звонок в дверь. Рихард пошёл открывать. Я не сдвинулась с места и, накалывая на вилку кусочки мяса, прислушивалась к голосам.

   - Оберштурмбанфюрера фон Таубе? – шофёр Отто.

   Я сразу узнала его голос.

   - Да. А это что? – спросил Рихард.

   Явно мой любовник удивился.

   - Это подарок от штандартенфюрера Клинге фройляйн Лизхен.

   Щелчок. Дверь закрылась. Рихард внёс на кухню большую коробку с красным бантиком. Поставив на стол мой подарок, он протянул мне записку. Рукой Отто написано одно слово «Друг», а из коробки жалобный скулёж. Открыла и тут же заплакала. Щенок немецкой овчарки. Он помнил. Штандартенфюрер Клинге помнил про Дружка. Немецкий кабель подарим мне щенка кабеля. Только маленького ещё. С одной стороны, это так трогательно. Значит, я ему была не безразлична. А с другой, растоптал ещё раз, напомнив о себе. О той ночи, которую я пыталась стереть из памяти.

   Пытаюсь. Всё ещё пытаюсь…

   - Лизхен, ты плачешь? Почему, милая? – опять Рихард со своей заботой.

   Вот тогда он взбесил. Впервые за несколько месяцев он меня взбесил.

   - Он чудесный. Вот и плачу, – соврала я.

   Как часто я стала врать. Лгала сразу двум мужчинам. Рихарду, что счастлива. Отто, что он для меня никто. Себе, что разобралась со своими чувствами.

   - Я знаю, что ты питаешь к Отто неприязнь, – сказал Рихард, вынимая из коробки щенка, – но, дай ему шанс. Он неплохой.

   «О, Рихард если бы я питала к нему, только неприязнь. Мне было бы легче. А тебе спокойней! Я питаю к нему другие чувства. Я его хочу! И он тебе не друг…».

   Рихард передал мне щенка. А глазки, как бусинки. Я разревелась ещё сильнее, прижав нового Дружка к себе. Потом на расспросы любовника пришлось рассказать, что полицаи застрелили моего пёсика. Рихард обнял меня утешая. Он, и вправду, был в чём-то наивен.

   Вот так Друг вошёл в мою жизнь. Он напоминал мне об Отто. И он спас меня. Если бы не Друг, моя жизнь оборвалась дважды в сорок третьем и в сорок четвёртом. Но, об этом я ещё напишу. А пока я нянчилась с кобельком немецкой овчарки и лгала Рихарду о неприязни к его лучшему другу.

   Не судите меня строго. Пожалуйста, не осуждайте. Моё самое худшее предательство, это ложь человеку, любившему меня. Я знала это и сама изводила себя, каясь перед совестью. Но, ничего поделать с собой не могла. Рядом с Отто я теряла саму себя. Я ещё не любила его. Я его жаждала! Меня сможет понять только погибающий в пустыне человек. Получив глоток живительной воды, он испытывает ту же эйфорию, что и я в руках Отто.

ГЛАВА 6. День рождения Отто.

После подарка Отто забот у меня прибавилось. Маленький щенок, как ребёнок, требует к себе внимания. Мы разделили обязанности по уходу за Дружком. Рихард кормил и выгуливал по утрам. Я гуляла в обед. Вечером мы вдвоём прогуливались со щенком. Один наш пёсик категорически не хотел оставаться. Скулил так громко, что стали жаловаться соседи. Хельга в особенности. Пришлось брать собой в поездки. Дружок облюбовал место рядом с водителем. Он ставил лапки на дверь и всю дорогу зорко следил за меняющимся пейзажем в окне машины. Иногда заходился лаем. Если честно, то всегда лаял на людей. Ему всё казалось, что эти незнакомцы угроза для нас. Рихард хвалил Дружка, трепля по голове: «Наш маленький защитник». Тот довольно вилял хвостом.

   Подарок оказался лучше Отто. Странно, щенка выбирал штандартенфюрер Клинге. Мог выбрать такого же заносчивого, как сам.

   С Отто в последний месяц мы часто пересекались. Иногда мне казалось, он сам ищет встреч. Куда не придём штандартенфюрер уже там или появляется с минуты на минуту. Мои любовники здоровались и радушно начинали привычные для них беседы, а я пыталась сбежать. Скрыться от холодных и пронизывающих меня глаз Отто. Не знаю, почему Рихард не замечал нездоровый интерес своего друга ко мне. Это было так очевидно. Даже Хельга заметила, однажды задав каверзный вопрос: «Вас что-то связывает?». Я отрицала, как могла. Только, наверное, моя ложь на новую подругу не действовала. Она хитро улыбнулась и поменяла тему разговора. Поняла, что мне не хотелось о нём говорить. И как же тяжело было находиться рядом с ним. Близость к Отто приносила дискомфорт в мою душу. Я становилась сама не своя, выискивая тысячу причин сбежать подальше от его глаз. Не слышать его голос... Не вдыхать его приятный парфюм… Не чувствовать его скользящий по мне взгляд. Всё это было невыносимо.

   Я хотела остаться с ними, но не могла. Для меня это было слишком больно, и

   я убегала под любым предлогом: выгуливать Дружка, поболтать с подружкой, подышать воздухом. Всё что угодно! Только бы не стоять рядом с ним. Я была не готова. Не готова смотреть спокойно на него, не чувствуя дрожь во всём теле. Не от страха.

   Это я была не готова, а вот Отто хорошо подготовился. Ему всё же удалось подловить меня одну. Опять же в злополучной фельдкомендатуре.

   Посплетничав с Хельгой, я пошла на улицу. Рихард был у группенфюрера фон Крюгенау. Курт гулял с Дружком. Удачно для Отто. Он ждал меня на единственной лестнице в фельдкамендатуре, по которой я рано или поздно спустилась бы. А ещё в тот день, словно все сговорились и никто не бегал по коридорам. Мы были одни.

   Я медленно спускаюсь по лестнице, держась за перила. Отто поднимается, смотря на меня. Остановились. Наши пальцы почти соприкасаются на этих дурацких перилах. Как же я их ненавидела и эту лестницу тоже! Я смотрю ему в глаза, не задрав головы, как обычно. Ступеньки уровняли нас в росте. Его лицо трогает еле заметная улыбка. Даже глаза потеплели, смотря на меня.

   - Может, перестанешь от меня бегать, – сказал он, ближе подвигая руку к моей руке.

   Я, вообще, убрала ладонь с перил.

   - Я не бегаю, – ответила я, пытаясь быть спокойной в его глазах.

   Это было очень сложно. Сердце уже выпрыгивало из груди.

   - Ты избегаешь меня. Я же вижу.

   На этот раз он поднялся на одну ступеньку ко мне. Я отступила на две вверх по лестнице.

   - Мне, кажется, мы всё обсудили тем утром. Между нами ничего существенного не произошло, – я смотрела ему в глаза. Боже, как же я старалась быть такой же каменной глыбой. – Я забыла. Ты забыл.

   Он поднялся на три ступеньке ко мне и прошептал мне на ухо:

   - Я не забыл. Не смог.

   Вот теперь моё сердце замерло, но только для того, чтобы вновь бешено заколотиться в груди. Мне нужно было, наверно, броситься ему в объятья. Зацеловать. Шептать, как долго я этого желала. Наплевать на всё и всех. Утонуть в омуте безудержной порочной страсти. Но я этого не сделала, а была так близко на грани. Один шаг отделял меня от этого безумия. Я собрала всю свою волю в кулак.

   «Хватит! Гордость надо иметь. Ему, видите ли, приспичило поиграть в страсть, и я должна сойти с ума от избытка чувств? Меня захотел сам штандартенфюрер Клинге. Радуйся! Беги быстрей к нему, а то перехочет. Ха! Нет уж! Увольте!».

   Я обошла Отто и, спускаясь по ступенькам, с чувством собственного превосходства сказала:

   - А я забыла!

   Я не обернулась, чтобы посмотреть на него. Только его тяжёлое дыхание дало понять, что мои слова зацепили Отто. Как и в коридоре полиции Сенно, его подкованные сапоги отбивали чечётку. Но, уже не от меня, а за мной. Я резко закрыла дверь перед самым носом Клинге. Выбежала на улицу. Отто следом. Меня спасли люди во дворе фельдкомендатуры. Их было очень много, чтобы штандартенфюрер показал своё истинное лицо. Из-под маски бесчувственной каменной глыбы пробивался взбешённый отказом обычный мужик. Ничего превосходящего в нём уже не было. Одни эмоции. Одно желание.

   Я не спеша дошла до машины. Сев в неё, помахала рукой Отто. Он достал сигареты и закурил. Затягиваясь, не сводил с меня убийственно злых глаз, а я спокойно смотрела на него из окна машины. Даже улыбнулась, когда Отто растоптал ногой брошенный окурок. Сорвался на бездушном кусочке бумаги и грамме табака, но легче ему не стало. Штандартенфюрер Клинге не ушёл с крыльца.

   Когда Рихард освободился, мы уехали. Отто провожал нас глазами, стоя всё на том же месте, начав курить вторую сигарету. Я сидела рядом с Рихардом и старалась не думать о его друге, но это было сложно. Особенно, после таких слов. И я в чём-то понимала Отто. Я красива, поэтому он меня желал. Да так желал, что осторожный штандартенфюрер Клинге забывал обо всём на свете рядом со мной. Нас могли увидеть. И только слепой не заметил бы, что между нами не неприязнь. Нас связывают чувства посильнее.

   Я надеялась, что подобное больше не повторится. Ошибалась. Впереди меня ждал день рождения Отто.

***

Середина июня. Точнее, четырнадцатое число. Жара. Рихард сообщил всего за день, что нас пригласил Отто. Свой день рождения штандартенфюрер Клинге решил праздновать на берегу Двины. Заранее выбрал самое живописное место. Песчаный берег реки, плавно переходящий в зелёную лужайку, окружённую редким лесом. Красота неописуемая. Отто любивший комфорт во всём, нагнал солдат подготовить лужайку. Когда гости приехали, то стол уже был накрыт. Даже белая скатерть колыхалась на ветерке. Стульчики вокруг стола. Зонтики от солнца над тремя лежаками. Костёр с решёткой, для приготовления мяса. Хорошее французское вино. В общем, всё, что так необходимо для маленького пикничка на свежем воздухе.

    О, как я ещё забыла упомянуть об оцеплении солдат?! Нашу безопасность обеспечивали люди штандартенфюрера Клинге. Они держались на приличном расстоянии от гостей именинника. Мы их не видели, но присутствие ощущали. Всё-таки такие нацистские шишки расслаблялись на солнышке у речки.

   Нервничал только Дружок. Он слышал чужих собак и поначалу лаял, но получив нагоняй от Рихарда, угомонился. Занялся щенячьими делами. Грыз чей-то сапог, и я не ругала его, поняв, кто хозяин этого атрибута формы. Эрик Нойманн – командир айнзацгруппы. В его полномочия входил вопрос о неполноценных расах. Он был в одном звание с Рихардом. Палач и убийца. Мерзкий тип из СС. Поэтому я решила: «Пусть хоть немецкая овчарка погрызёт сапоги этому представителю высшей расы. Посмотрим, как он доковыляет по колкой траве до машины вечером после пикничка. Я точно буду испытывать чувство полного удовлетворения, наблюдая за его ковылянием».

   Среди гостей был группенфюрер фон Крюгенау. Заядлый рыбак, как и мой Рихард. Как только они встретились на берегу реки с удочками, то сразу скрылись от шумной компании. Ушли вверх по течению. Их больше интересовала ловля рыбы, чем выпивка под ярким июньским солнцем. Мой рыцарь пообещал не увлекаться слишком рыбалкой и к столу прийти. Но, почему-то, я была уверена, что пока не стемнеет, Рихард не смотает удочки. Это же какой азарт, соревноваться друг с другом! Фон Крюгенау и фон Таубе не успели покинуть нас, как уже поспорили, кто больше поймает рыбки.

   Из знакомых были ещё Ганс – начальник Хельги и сама Хельга. Начальник моей подружки – весёлый толстенький мужичок. Вечно что-то жующий. Не знаю, что могло связывать стройную красивую женщину с таким невзрачным обжорой. Нет, он не был противным или мерзким, как Эрик. Вполне дружелюбный и смешной, но на фоне Хельги терялся. Самая нескладная пара. И вряд ли они были счастливы. Моя немецкая подруга не была в восторге от этих отношений. Что её держало рядом с ним? Одиночество.

   Из новых лиц были Генрих и Ванда. Генрих – офицер из отдела пропаганды. На первый взгляд: ни рыба, ни мясо. Но, это только на первый взгляд. Потом пообщавшись: я поняла – это ещё тот скользкий змей. Ванда – молоденькая девушка из госпиталя. Медсестричка. Не немка. Она была из Эстонии. Говорила на немецком с едва заметным акцентом, который не особо бросался в глаза, как акцент Отто на русском. В общем, сносно. Миленькая девчушка. Моя ровесница. Меня она, правда, взбесила сразу. Ревность. Когда мы приехали, Ванда сидела рядом с Отто. Улыбалась ему, смеясь, как дура, над каждым его словом. Я сделала вид, что мне всё равно. Поздоровалась. Сухо поздравила и ушла к Хельге. Та, распластавшись в купальнике на лежаке, загорала.

   На речку я приехала в ярко-красном платье и туфельками ему в цвет. Завершали мой образ соблазнительницы высокая причёска и подарок Отто. Подвеска волчья голова. Нацепила, чтобы позлить его. Позлила. Он так занялся новой знакомой, что не смотрел в мою сторону. Я тоже туда и носа не вела. Одна Хельга заметила, моё подавленное настроение.

   - Что скучаешь, подруга? – приподнимаясь на локтях, спросила она.

   - Я не скучаю. Ехать сюда не хотелось, – соврала я, усаживаясь на лежак рядом.

   Купальник я не надела под платье. Не очень-то хотелось, чтобы меня полуголую рассматривали чужие мужики. Я нескромная, но и не люблю хвастаться фигурой, что даровала мне природа. Особенно, когда рядом такие мужчины, как Эрик и Отто.

   Скинув туфельки, я всё же невзначай бросила взгляд на Отто с Вандой. Он перехватил его и довольно улыбнулся. Я отвела глаза на Эрика. Тот готовил мясо на костре. Ну, а что ещё делать мяснику, как не готовить мясо с кровью? Занятие ему подстать. Его взгляд давно по мне блуждал. Он наблюдал за мной. С первых дней нашего знакомства Эрик проявлял ко мне интерес. Я игнорировала все его попытки. Теперь сама напросилась ещё на одну попытку с его стороны. Можно сказать, мой случайный взгляд это одобрил, дав надежду на общение. Эрик улыбнулся и перевернул мясо уже начавшее подгорать.

   - Ты не пойдёшь купаться? – вдруг спросила, вставшая подруга.

   - Нет. Не хочу раздеваться при посторонних, – призналась я, пряча под платье ноги.

   - Скромница, – улыбнулась Хельга. – Рихард не ревнивец. Купайся не купайся, тебя и так уже раздевает глазами Эрик.

   Я разговаривала с Хельгой, но боковым зрением видела жадные глаза Эрика. У женщин не такое зрение, как у мужчин. Они охотники, поэтому видят только исключительно впереди себя. Это концентрация зрения на одном предмете помогала в выслеживании добычи и охоте тысячелетия. Женщины видят прекрасно и боковым зрением. Мы можем, якобы смотреть вперёд, но и картины вокруг нас не теряют своих красок. Мы подмечаем всё, что нам важно и интересно. Сидя на лежаке, я заметила не только Эрика, пялившегося на меня, но и Отто, следящего за Эриком. На меня покусился другой, охотник Клинге это заметил. Теперь ревновал он. Бедняжка Ванда смеялась, рассказывая какую-то глупость, мужчине, не обращавшему на неё никого внимания. Та таких резких перемен интересов собеседника даже не увидела.

   - Ладно, сиди! А я купаться, – Хельга пошла к реке.

   По дороге к ней присоединился Ганс и, подхватив на руки орущую женщину, бросился в воду. Я ненадолго осталась одна под тенью пляжного зонтика. Эрик воспользовался минутами моего одиночества и, передав обязанность по мясу, скучающему Генриху, подошёл ко мне. Он, заняв место Хельги, растянулся на лежаке во весь свой рост.

   - А ты почему не купаешься? – спросил Эрик, продолжая пожирать меня глазами.

   «Не хочу доставить тебе удовольствие разглядеть меня получше», — подумала я.

   Ему, правда, сказала:

   - Забыла купальник.

   Он хитро прищурил глаза, пробежав ими по моему телу. Виды его, конечно, не разочаровали. Но, как мало он мог рассмотреть. Я же в платье и ножки под подол спрятала. А, как ему хотелось увидеть больше.

   В физическом плане Эрик был красавцем. Высокий шатен с медным переливом в волосах. Зелёные глаза. Развитое тело. Мечта любой девочки. Но, в нём был один большой изъян. Жестокий, бездушный садист. Он проводил карательные операции на моей земле. Сотни невинных людей лично его рукой отправлены на тот свет. Интересно, зная, что я русская, как бы он себя вёл со мной? Так же обходительно, сдерживая животные порывы? Вряд ли. Эрик не церемонился бы со мной. Именно его айнзацгруппа отличалась особыми зверствами. Сама лично слышала, как этот красавец шатен нажимал на курок, расстреливая женщин и детей. Рядом с ним было не неловко, а омерзительно.

   - Ничего. После пары бокалов вина отсутствие купальника не будет помехой, – предположил Эрик.

   Он прикоснулся пальцами к волану моего платья, лежащему на коленях. На такую наглость я отреагировала соответствующе. Скинув его руку, встала с лежака и, глядя на наглеца сверху вниз, сказала:

   - В борделе будешь так себя вести.

   Я развернулась и пошла к реке. Итак быстро пошла, что Эрик не успел ответить. Извиняться он точно не собирался. Такие подонки не умеют признавать свою вину. Рядом с Хельгой и её любовником я почувствовала себя в некой безопасности от дальнейших посягательств Эрика. Будь Рихард рядом, этот эсэсовец не отважился бы прикоснуться ко мне. Но, мой рыцарь-рыбак был далеко. В ярких лучах солнца я с трудом разглядела его нечёткий силуэт. И до него, как до луны, не докричишься. Всё его внимание заняли рыбы. Жаль, что не я. Мне было до ужаса скучно. Людей много, а я среди них одна. Чужая.

   Хельга с Гансом резвились в воде. Звали присоединиться к ним хотя бы в платье. Мол, высохнет на солнышке быстро. Жара такая. Я, надувшись, как клоп, скрестила руки на груди и недовольно закапывала ногой ногу в песок. Меня раздражал доносившийся дурацкий смех Ванды. Бесил гогот немецких офицеров Генриха и Эрика. Явно, обсуждали мой строптивый характер. Слава богу, среди этого идиотского смеха я не слышала голоса Отто, а то бы, вообще, настроение испортилось.

   Когда мой щит из подруги с её любовником накупался, пришлось вместе с ними вернуться к весёлой компании. Все уже сидели за столом. Все да не все. Рихард, обещавший не опоздать к столу, не пришёл. Они с группенфюрером увлеклись рыбалкой настолько, что забыли счёт времени.

   Отто даже пошутил на эту тему: «Про Рихарда с Людвигом можно забыть. Пока не выловят всю рыбу из реки — не успокоятся».

   Место за столом я специально выбрала подальше от именинника и Эрика.

   Честь ухаживать за мной выпала Генриху. Признаться, он был более приятен мне, чем Эрик. Не лез, глупо и пошло не шутил. Не подливал вина в бокал. Мне достаточно было только один раз сказать, что я не пью и больше бутылку к моему пустому бокалу он не подносил. Приятен, но скучен. За наш разговор с ним я на пятнадцатом упоминание о фюрере и Гебельсе сбилась со счёта. А, и вправду, о чём говорить офицеру отдела пропаганды, как не о вожде Германии и своём начальнике? Скучный ужас, но я улыбалась ему, пропуская мимо ушей основные постулаты нацистской власти.

   Весёлая компания нацистов напилась до кондиции «А почему бы не поплавать». Все дружненько, кроме, меня принялись скидывать форму. Ну, мужчины форму, а женщины уже сидели в купальниках за столом. Когда рубашка Отто слетела со спины, Эрик присвистнул, заметив шрамы от моих ногтей. На загорелой коже Клинге они особенно выделялись белыми полосами.

   - Уж не Люда ли тебя так расписала? – предположил завсегдатай посетитель Витебского борделя.

   Отто броском посмотрел на меня. Я опустила глаза, а щёки запылали.

   - Нет, Эрик. Я не любитель продажных девиц, – ответил именинник.

   Но, такого ответа Эрику было мало.

   - Я знаю эту темпераментную кошечку? – а глазки у него загорелись.

   - Эту кошечку ты не знаешь, – соврал, защищая мою честь Отто.

   Хельга и Ванда уже купались и не слышали разговора мужчин. А я, сидя за столом, вертела пустым бокалом и делала вид, что не прислушиваюсь к ним. Словно мне было неинтересно, о чём они говорят.

   Ну, вот Отто тебе и напомнили о той ночи. Напомнят ещё и не один раз.

   Почему у меня плохое настроение? Всем весело, но только не мне. Я тосковала по таким же пикникам, но довоенным. Я вспоминала Никиту, Гришку, Милицу, хутор. И мне так хотелось, вернуться туда. Вернуться хоть на один часик, чтобы вновь испытать, то беззаботное счастье. Счастье, когда не приходилось притворяться и играть чужую роль. Я хотела снова стать Лизой. Весёлой девочкой Лизой, как называл меня Никита. Рядом с ним я была, как за каменной стеной. Ни один его сослуживец не смел косо посмотреть на меня. Боялись. Рихарда не боялись. Уважали, как хорошего и честного офицера, но страха перед ним не испытывали. Вот и не прятали вожделевших глаз, когда его не было рядом со мной. Отсутствие Никиты не влияло на поведение его сослуживцев. Всё равно боялись встречаться со мной взглядами. Я любовница полковника НКВД Пичугина этого достаточно, чтобы обо мне не сметь мечтать.

   Я улыбалась на этом злополучном пикничке, а в душе такая тоска одолевала меня. Рихард тоже хорош. Только удочки в руки взял и всё потерялся в азартной ловле. Один Дружок порадовал. Всё-таки сгрыз сапог Эрика. Молодчина. Второй утащил в кусты. Мясник уйдёт с праздника Отто босиком.

   Купаться я не присоединилась, даже несмотря на жару и уговоры с водицы Хельги. Пока все плавали, я ушла. Нет, не пешком до Витебска. Я решила прогуляться. Засиделась. Не помешает размять ножки по лесной дорожке. Не спеша я шла по разбитой засохшей глиняной колее. Как только я вошла под нависшие кроны высоких деревьев, то ощутила прохладу. В лесу была такая поющая тишина. Только птички.

   Я лес никогда не любила. Не знаю, почему все бегут в лес? Для меня он представляется страшным и тёмным. А ещё в нём полно всякой опасной живности. Не животных. Их я не боялась. Насекомых и пресмыкающихся. Вот кто вызывает во мне неподдельный ужас. Особенно, змеи и клещи.

   Моя прогулка по раскатанной дорожке не продвинулась далеко вглубь лесополосы. Пройдя метров тридцать по колее, я остановилась. Моё внимание привлёк овраг над рекой. Небольшая полянка, окружённая деревьями. Овражек спускающейся к бережку реки. Я подошла близко, почти к самому краю оврага. К реке уже спускаться не стала. С высоты оврага открывался сказочный вид на медленные воды Двины. Перебегающие волны реки искрились на солнце. Красота.

   Я любовалась этой красотой. Как давно я не замечала игры красок природы. Не слышала пенья птиц. С началом войны всё это любование выпало из моих потребностей. Не до красот Родины стало, что ли? Раньше с Есфирь Исааковной, бродя по полям в поисках лечебных травок, я могла часами наслаждаться пейзажами, окружавшими меня. Но пришла война, и я забыла, как красив мой край. Как бесконечно голубое небо. Как глубоки и чисты реки с озёрами. Как заходятся песнями целые хоры певчих птиц. Как надрывно стрекочут кузнечики с приходом сумерек.

***

На берегу Двины так красиво и спокойно, словно нет войны. О ней напоминают только немецкие голоса, доносившиеся с поляны. Если в них не вслушиваться, то можно выбросить их из симфонии звуков, окруживших меня.

   Я закрываю глаза, старясь сконцентрироваться на лесе. У меня это получилось. Я погрузилась в мир самой себя, наслаждаясь тишиной. Сколько я так простояла, не знаю. Время для меня в те минуты не имело значения. В мою иллюзию одиночества ветерок донёс чужой запах. Не лесных цветов и речки, а парфюма Клинге. Этот аромат я узнаю среди тысячи похожих. Он не прикоснулся ко мне, а я уже ощущала спиной исходящих от него жар. Чем ближе он подходил, тем невыносимей мне становилось. Он, словно хищник, крался. Так беззвучны были его шаги. Если бы не страсть Отто к парфюмерии, я бы его не услышала. Между нами оставалось всего несколько сантиметров и дыхание Клинге уже обжигало мою шею, как я остановила охотника.

   - Ты преследуешь меня, Отто?

   Я не повернулась к нему, продолжая стоять спиной.

   Он остановился.

   - Мне говорили, что у меня талант подкрадываться незаметно.

   Я усмехнулась.

   - Тебе льстили.

   Отто обошёл меня. Ах, я и забыла. Когда штандартенфюрер говорит, к нему нельзя стоять спиной. Хорошо хоть не развернул к себе, как прошлый раз.

   Зачем пошёл за мной? Медсестрички Ванды не хватает?

   - Как ты догадалась, что это я? Ведь это мог быть и Рихард. И даже Эрик, – улыбаясь, говорил он.

   Ах, глазки! Глазки Клинге! Прищурились от широкой улыбочки чуть ли не до ушей. Рубашка расстёгнута, оголяя накаченный торс. Подтяжки спущены до колен, болтаются. Красив – негодник! Только я старалась равнодушно взирать на его неотразимость.

   - Открой секрет, как узнала, что это я? Может, когда-нибудь это спасёт мою жизнь, – он подошёл ближе. – Вся моя служба проходит в лесах. Спаси меня этим знанием.

   Спасти? Мне бы хотелось тебя погубить. Ты так невыносим.

   - Твой одеколон, штандартенфюрер Клинге. Я почувствовала его запах, – призналась я отступая.

   - Учту на будущее, – сказал он, приблизившись уже на два шага.

   Выгодно стоит ко мне. Мои глаза на его обнажённой груди, что тяжело вздымается. Я задрала голову вверх, чтобы видеть лицо Отто. Смотреть, как он дышит для меня возбуждающе.

   Отто прикоснулся пальцами к моей щеке. Я отдёрнулась. Не хотелось чувствовать его руки на моей коже. Кому я вру. Самой себе. Хотелось! Боже, как же сильно мне этого хотелось. А ещё хотелось не растаять под его сексуальным напором.

   - Ты злишься? – спросил он.

   Его рука потянулась к волосам. Настойчиво пытаясь прикоснуться ко мне. Не за щёку, так за локон потрогаю. Я опять отступила. Заранее знала, это игра не может долго продолжаться.

   - Кусаешь губы. Отводишь взгляд, – говорил он, продолжая напирать на меня.

   О, штандартенфюрер, как хорошо ты меня изучил. Браво! Да, я злюсь. Я злюсь сама на себя. Так много обещаний дала себе и, кажется, они впустую. Стою рядом с Клинге и ощущаю, как по телу бежит огонёк. От самых кончиков волос до ноготков на пальцах ног. Стоило только ему коснуться меня, и я забываюсь. А самое ужасное, что бежать мне некуда. Я опять в его ловушке. Сама себя загнала. Идя в лес, я подсознательно знала – он не упустит такой возможности. Он пойдёт за мной. Рихард увлечён соревнованием с группенфюрером. Офицеры напились и весело плескаются с Хельгой и Вандой.

   Ты всё просчитал. Всё спланировал. Даже предсказал мою нелюдимость. Не пью, значит, будет скучно. Нахал Эрик меня обязательно зацепит и купаться я не пойду. На берегу останусь. Лесок рядом. Захочу прогуляться подальше от всех. Ну, что я могу сказать? Молодец, Отто! Ты хороший охотник.

   - Да, злюсь! – сказала решительно я, убрав его руку с моих волос. – Каждая наша встреча злит меня.

   Я лгала ему, а он улыбался. Опять та же чистая улыбка, полная удовольствия. Отто рад. Но, чему? А вот чему. Предвкушению. Он уже решил за меня. Я буду его подарком. Самым желанным подарком. Пусть уворованным на час, но всё равно таким сладким. Его десертом. Десертом, слаще, чем праздничный торт. Пьянящим, чем обжигающее вино. Я здесь для него, по его же желанию. Так меня ещё никто не желал. Он провернул целую операцию, чтобы заполучить этот час. Восхищена, но не побеждена Отто.

   Штандартенфюрер Клинге резко прижал меня к себе. Он всегда в отношении ко мне был резок. Не мог контролировать себя. Его губы впились в мои губы. Он целовал меня с бешеной страстью. Я даже не смогла, да и не захотела, протестовать. На мгновение я потерялась в жаждущих объятьях Отто. И только, когда его руки подсадили меня наверх, а спина упёрлась в дерево, я отстранилась от него.

   - Я закричу! Я буду кричать, – упираясь в грудь ладонями, и стараясь увернуться от его губ, говорила я задыхаясь.

   - Кричи. Я хочу, чтоб ты кричала, – шептал он. – Кричи…

   Прижав к дереву своим телом, он стащил рубашку и накинул мне на плечи. Ох, Клинге! Опыт с замужними женщинами у тебя огромный. Кора на стволе оцарапает нежную кожу. Зачем ненужные вопросы потом. Неприятно будет как и женщине, так и её мужу.

   Моё платье задрал до талии, а трусы перекочевали в карман его галифе. Это происходило так быстро и под таким страстным напором, что мне, казалось, весь мир кружится вокруг нас. А это всего лишь кружилась моя голова от желания быть его. Я трезвая, как стёклышко. Слегка пьян он. И, боже, я снова схожу с ума от каждого движения его во мне. Я испытывала те же ощущения, если не в тысячу раз острее. Разлеталась на мелкие частицы и собиралась вновь, чтобы опять же взорваться. Я кричала. Хвала всему, что есть на этом свете, нас не услышали. Меня не услышали. Отто не закрывал мне рот поцелуями. Он словно нарочно доводил меня до полного безумия. И сам не отставал от меня. Мы сходили с ума вдвоём, как и в феврале. Наплевав на всё и всех. Забыв о гордости, высокомерии, происхождении, мы были счастливы. Счастливы проваливаясь в наш порочный Ад. В те минуты, я не вспоминала Рихарда. Я была лишена всяких мыслей. Полная свобода от земных оков. От совести. Рядом с ним я свободна.

   Я пришла в себя от губ любовника. Он нежно целовал мою шею. Оба, тяжело дыша, мы пытались восстановить сбившееся дыхание. Отто уже не так сильно прижимал меня к дереву. Когда под ногами оказалась поросшая мхом земля, я отстранилась от него. Вытащив из кармана галифе трусы, отошла. Приводя себя в порядок, после внезапно нахлынувшей страсти, старалась не смотреть в его сторону. Стыдно было. Стыдно, но не перед Отто. Совесть, так некстати, проснулась. Начала мучить. Я изменила Рихарду. Если первый раз с Отто, я изменой не считала, то этот раз точно под категорию «измена» попадало. Хуже того, я изменила человеку небезразличному мне. Изменила с его лучшим другом. Он не заслужил этого. Я предала своего рыцаря.

   И Отто хорош. Друг называется. Застегнул ширинку. Стоит, оперся спиной о то деревце. Улыбается, наблюдая, как я бешусь от осознания гнусного поступка. У меня хотя бы есть советь, что не даст забыть это предательство. Будет мучить. Ох, будет… У Отто этот тормоз души, вообще, отсутствует. Хотел девушку лучшего друга. Получил её в лесочке, пока друг рыбачил.

   Вот я попала. Нет, пала. Отдаться мужчине возле дерева. Никогда так ужасно себя не чувствовала. Шлюха, одним словом. Ещё Милицу осуждала за любовь по углам и кустам. Сама не лучше стала. Где моя гордость? Или наедине с ним, я забываю о своём достоинстве? Как теперь уважать саму себя? Нет, как теперь смотреть Рихарду в глаза? Это Отто мог легко врать другу. Мне, наверное, будет тяжелее. Рихард столько для меня сделал. Так заботился. А я ради минутного удовольствия поставила под угрозу его отношение ко мне.

   Когда растерянность от свершившегося факта прошла, я стала мыслить более разумно. Даже я бы сказала, расчётливее и холоднее. Жалость к Рихарду прошла. Улетучилась! Сам хорош. Что за отношения? Я его любовница, а не жена. Нет гарантий, что через несколько месяцев он ко мне не охладеет. «Гуляй, Вася!» — как говорится. Он относится ко мне не лучше мужчин до него. Я любовница! Женщина для услады глаз и тела. Пока молода и красива — я нарасхват. Меня желают. Но стоит первым морщинкам исказить мои прекрасные черты лица, и всё. В любовницы я больше не гожусь. Это жену не выкинешь из своей жизни. Она законная спутница. Она мать его детей. Я любовница и жениться на мне не спешат. Да и вряд ли женятся когда-нибудь. Испорченный товар никому не нужен. Ты прав, Отто, меня испортили задолго до тебя. И ты в этом преуспел виртуозней остальных.

   Смогу ли я лгать Рихарду? Легко. Я это и делаю. Я ему лгу. Я лгу себе. Лгу Отто. Лгу всем. Моя жизнь сплошная ложь. Во лжи я уже, как рыба в воде. Ничего невозможного здесь нет. Может, правду не всегда следует говорить. Правда убивает. А ложь потихоньку питает иллюзию идеальных отношений. И неважно крепкий брак это или просто лёгкий флирт.

   Я перестала винить в измене только себя. Мы все хороши. Рихард в своём благородстве, наверное, меньше чем мы. Он же не знал, что я и Отто так коварно предадим.

   Клинге. Я смотрела в его синие глаза. Как же он опасен и притягателен. Бедный Рихард. Это не дружба между вами. Мой рыцарь дружит, а Отто позволяет дружить с собой. У штандартенфюрера, вообще, как мне показалось, нет друзей. И девушки постоянной тоже. Он неспособен к долгим отношениям. Ему нужно ощущать азарт. Предвкушение скорой победы. Этим он живёт и наслаждается. Я убегала от него. Он охотился за мной, загоняя в свою ловушку. Вот кого мне следует опасаться и ненавидеть. А я не могу. Меня тенет к нему. Так сильно тянет. И всё равно я не скажу ему об этом. Не буду тешить его и так взлетевшее до небес самолюбие.

   Поправив платье, я посмотрела на Отто. Довольный собой, он держал в руке измятую рубашку. Так захотелось испортить хорошее настроение именинника. И я попыталась.

   - Я тебя ненавижу, – не скрывая негодования, прошипела я.

   - Сомневаюсь, что пять минут назад это была ненависть, – ухмыльнулся он.

   - Ты меня не спрашивал, когда целовал, – уже оправдывалась я.

   По крайней мере, я хотела оправдать свой поступок. Он, и вправду, меня не спросил, хочу ли я этого. Спроси он, я бы убежала. Не знаю, как далеко я убежала от него. Но попыталась хотя бы убежать.

   - Ты не сопротивлялась, – настаивал на своей правде Отто.

   - Ты и не заметил, – уже со злостью, почти срываясь на крик, сказала я.

   - Ты сама хотела, не меньше меня, – улыбка сползла с его лица.

   - Не льсти себе! Я ничего не хотела! Ты сам за мной пошёл! – кричала я.

   - Хочешь обвинить меня во всём? Не получиться, – он выдвинулся ко мне.

   - Не смей подходить! – и на русском. – Бабник!

   Я собрала остатки гордости, чтобы уйти. Отто бросился ко мне. Хватал за руки, пытаясь остановить. Я уворачивалась от его цепких лап, прибавляя шаг.

   - Ну, подожди! Что с тобой? Всё же было хорошо, – говорил он.

   - Хорошо? – удивлённо переспросила я. – Что именно ты называешь – хорошо? Это было унизительно для меня! Я ненавижу тебя! – я злилась, крича на него.

   - Можно, подумать у тебя это впервые? С комиссарами по лесам ты не гуляла? – в голосе опять ревность.

   Вот к Рихарду он так не ревнует, как к моим комиссарам.

   - Нет! – возмутилась я. – Они так себя со мной не вели! Никто из них так не поступал.

   - Да ты обычная русская баба …

   Звонкий щелчок пощёчины не дал договорить Отто.

   Русская баба? А много у тебя было русских женщин, чтобы так судить о них. Мы что здесь в кокошнике, сарафане с коромыслом ходим? В стоге сена со всеми желающими валяемся? У нас нравственность повыше будет. Строгость в воспитании. До свадьбы ни-ни. Думаю, мой пример самое кричащее доказательство требований целомудренности у девушек СССР. Не сохранила честь – никто в жёны не возьмёт. В городе все сторониться будут. Осуждать. Клеймо гулящей на всю жизнь в печаталось в меня. Сложись всё по-другому, я была бы замужем и матерью. Мне двадцать два и я ещё ничья жена. В провинции это уже старая дева. Девушки в моём городе выходили замуж до двадцати лет, а то и раньше. Меня только стороной обходили. Любовницей Гришки была. Потом Пичугина. Любовницей не невестой.

   Я глотала обиду, стараясь не давать воли слезам. Как больно он умел задеть и обидеть меня. До него это редко у кого получалось.

   Отто выглядел тоже не лучшим образом. Похоже, я первая женщина в жизни штандартенфюрера, поднявшая на него руку. За мгновение на его лице сменилось сразу несколько эмоций от удивления до злости. Он играл желваками на челюсти, сжимая кулаки. Пытался сдержать себя от желания прибить осмелевшую до наглости любовницу. Ответка мне так и не прилетела. Рада. Ударь меня Клинге, убил бы. Силищи у него было будь здоров.

   Мы стояли, не сводя друг друга бегающих глаз, и тяжело дышали. Он от желания прибить меня, а я от выброса адреналина. Немца, да ещё такого, как Отто, я не била по красивой мордочке.

   - Мне, кажется, ты зашла слишком далеко, – процедил сквозь зубы штандартенфюрер.

   - Когда кажется, креститься надо, – посоветовала я на русском.

   Он опять схватил меня за руки и прижал к себе. В этот раз я сопротивлялась. Можно сказать, что отчаянно. Отто пытался поцеловать, используя тот же приём, что и в гестапо Сенно. Не удавалось. Я сильно сжала губы. Тогда он прижал меня одной рукой, а второй полез под платье. Я ударила его коленом. Жаль попала не в пах. Моё колено прилетело в бедро штандартенфюрера Клинге. Мы так возились ещё минут пять, пока спасительный голос Хельги не застал врасплох.

   - О, так я вовремя! – воскликнула Хельга.

   Она стояла очень близко. В метрах десяти от нас. Из-за нашей суеты её приближения мы не услышали.

   - Не вовремя! – раздражённо сказал Отто, не выпуская меня из своих стальных объятий.

   - Вовремя! – задыхаясь, противоречила я любовнику.

   - Там Рихард огромную рыбу поймал. Хвастается, а его девушки нет. Именинник тоже куда-то запропастился, — намекала на ненужные подозрения Хельга.

   Отто наконец-то меня отпустил. Дышать стало легче. Наклонившись, он прошептал так тихо, что вряд ли моя подруга расслышала.

   - Мы не закончили, – и рванулся вперёд.

   Дойдя до Хельги, он остановился. Я не поняла сначала почему. Дорога огромная, мог и обойти. Но, нет! Штандартенфюреру Клинге не почину обходить. Хельга стояла у него на пути. Подруга, опустив глаза, уступила Отто дорогу, отойдя в сторону. Штандартенфюрер пошёл дальше, как ни в чём не бывало. Я бы на месте Хельге, так не поступила. Я не сдвинулась бы ни на шаг. Плечи широки? Сам обходи! Штандартенфюрер Клинге мне не указ. Перед ним я не благоговею. Я просто сгораю от страсти в его руках. Страсть скоротечна, а моя гордость вечна. Гордость у меня в крови, поэтому я никому дорогу не уступлю.

   Во второй раз за этот день я поправляла платье. С одной только разницей. На меня теперь смотрел не Отто, а Хельга. В её глазах я отчётливо видела осуждение.

   - Рихард любит тебя, – наконец-то подала голос новая подружка.

   - Любит? – переспросила я и тут же ответила сама. – Не думаю, что это любовь. Мы просто любовники. Живём и спим вместе.

   Хельга замотала головой, протестуя против моих убеждений о любви.

   - Нет! Нет, что ты! Это не так! – затараторила она, как заведённая. – Он любит тебя очень сильно. Он сделает тебе предложение, когда будет готов. Поверь мне. Я его знаю.

   Вот в этом я сомневалась. У мужчин постель не всегда прямая дорога к алтарю. Скорее трамплин к новым отношениям с другой девушкой. И Рихард просто обходительный, заботливый, вежливый, но до женитьбы на мне эти качества не доведут. Слишком много «но» в наших отношениях. Нам хорошо вместе, НО этого недостаточно. И всё тут!

   - Не говори ерунды, Хельга. На любовницах не жениться, – говоря это, я старалась не смотреть на неё.

   - Ты не права, Лизхен. Я знаю Рихарда уже несколько лет. Некоторым мужчинам надо больше времени, чтобы набраться смелости и признаться в своих чувствах. И ты для него не любовница, а любимая девушка. Согласись, в этом есть разница? – она задала вопрос, но я не ответила. Тогда Хельга продолжила свои сказки о Рихарде. – Я была подругой Марты. Он так же смотрел на неё, как сейчас на тебя. Рихард долго не решался сделать ей предложение. И вот когда признался в любви, подарив обручальное кольцо, счастливей женщины на свете не было. Он был самым лучшим мужем. Верным, заботливым, чутким. Да, всех его достоинств не хватит и дня перечислить. Если бы Марта была жива, тебя бы в его жизни не было. Поверь мне.

   О жене Рихарда я уже знала. Он рассказал. Марта умерла при родах, оставив безутешному мужу сына. Сейчас мальчику было около семи лет. Его воспитывает мать Рихарда, пока он исполняет свой долг.

   - Для Рихарда отношения непустой звук, – продолжала Хельга. – Да, он не ревнив. Но, это не значит, что он не любит тебя. Он доверяет. Не стоит из-за Отто рисковать доверием Рихарда. Не разочаровывай его. Не разрушай его мир.

   - Его мир? – возмутилась я. – А я? Как насчёт моего мира?

   Не разочаровывай? Не разрушай? А меня, значит, можно разочаровывать?! Надоели уже все! И Рихард! И Отто! И Хельга! Да все! Всем им от меня что-то надо. Все чего-то ждут. А мои желания и мечты? Как быть с ними? Или мне выбросить их из головы и жить, воплощая чужие потребности. А я так и жила. Вот теперь что-то не хочу.

   Хельга подошла ко мне ближе. Взяла за руку и, не отводя своих серых глаз, сказала:

   - Твой мир уже разрушает Отто, – в её словах я слышала жалость. Она жалела меня, но почему. – Он всё разрушает, к чему прикасается. Отто не тот мужчина, который нужен тебе.

   Эти слова взбесили меня. Я отдёрнула руку. Нарочно, задев Хельгу плечом, оттолкнула с моего пути.

   - Отто не тот мужчина? Да откуда тебе знать, какой мне нужен мужчина? – не скрывая злость, спросила я.

   Только ответа не дождалась. Размашистым шагом, спотыкаясь на каждой кочке колеи из-за каблуков, бежала из леса. Хельга останавливала меня.

   - Не повторяй моих ошибок! Лизхен, подожди! – громко говорила она.

   Её ошибок? Видать, мы не подруги, а соперницы. Будет мне ещё указывать: кого любить и как жить. Сама не лучше. Когда Хельга поняла, я так не остановлюсь, она схватила меня за руки. Со всех силой развернула к себе. Я хотела уже ударить её, но увидела в глаза слёзы и растаяла.

   - Пожалуйста, выслушай меня. Я о большем не прошу, – это была не просьба, а скорее мольба. – Ты сама решай, кто тебе нужен, но дай мне рассказать о нас.

   Я позволила ей выговориться. Хотя, этого мне меньше всего хотелось слышать. История её любви к Отто для меня стала настоящим откровением. Ответами на все мои вопросы о нём.

   - Мы познакомились на свадьбе Рихарда и Марты, – Хельге было больно вспоминать всё это. Я чувствовала, как она подбирает нужные слова, чтобы совсем не расплакаться. Мне было искренне её жаль. – Я была замужем и счастлива. Двое сыновей. Пятилетний Петр и годовалый Лукас. Муж не красавец, но заботливый и любящий. Что ещё нужно для счастья? Это так я думаю сейчас. В тот день я так не считала. Одна роковая встреча. Один роковой взгляд. И я уже в постели Отто, через неделю после знакомства. Это походило на безумие. Я любила его. Целый год скрывала бесконечные измены Карлу. Когда не смогла скрывать и контролировать себя, ушла к Отто. Ты думаешь, он был рад? Он ждал меня? – она горько усмехнулась, стерев поплывшие слёзы. – Нет. Месяц после разрыва с мужем, я жила с Отто в его загородном доме. Это был скандал. Дорогу домой мне пришлось забыть. Моя семья от меня отказалась. Муж проклинал опозорившую его жену. А я была безумно счастлива, чтобы думать о таких мелочах. Ведь я была уверена: мы скоро поженимся. Такая любовь способна пережить всё. Но, я ошибалась. Отто охладел ко мне, как только я стала его. Он легко расстался со мной. Приказал Агнес собрать мои вещи и погрузить в машину. Усадил плачущую меня на заднее сидение и отправил домой. Сказал на прощание: «Мы слишком разные. Тебе лучше вернуться к мужу», – она ещё смахнула слезу. – Карл меня не принял. Он развёлся со мной. От меня все отвернулись. Я пыталась поговорить с Отто, чтобы он мне помог. Единственное, что я просила у него, валяясь у ног, это помочь вернуть детей. Хотя бы, чтобы мне позволили их видеть. Нечасто, хоть раз в неделю. Он был в состоянии мне помочь. С его связями это просто. Знаешь, что он мне сказал? – спрашивала, умываясь слезами Хельга.

   - Что? – я еле смогла выдавить из себя это слово.

   - Он сказал: «Будь ты моей женой, я бы тебя просто убил. Какая ты мать, если бросаешь детей из-за мужчины?». Он перешагнул через меня и ушёл. Мой старший сын убегает, только завидев меня. Ему сказали, что я не люблю их, поэтому ушла. Младший называет мачеху – мамой. Моя жизнь – разрушена. Несколько лет понадобилось, чтобы излечиться от Отто. Если бы не Марта и Рихард, я бы наложила на себя руки. Рихард помог, устроив на службу в отдел связи. Я стараюсь жить дальше, но это уже не жизнь. Я просто существую, отсчитывая каждый прошедший день своего одиночества, – она вздохнула. Слёзы уже не так лились. – Не повторяй чужих ошибок, Лизхен. Отто не умеет любить.

   - А ты? Ты его ещё любишь? – я должна была задать ей этот вопрос, чтобы мне стало легче.

   Она усмехнулась с грустью в глазах.

   - На пепелище цветы не растут. Он выжиг меня, как солнце пустыню. Мне, кажется, я, вообще, не смогу больше любить.

   Мне было жаль её. Но, и вправду, какая мать бросит детей ради мужчины? Я не смогла бы так поступить. Я люблю мужчин, но своих детей я буду любить больше. Намного больше. Ни один мужчина не заставит меня покинуть моих кровинок. Любовь к мужчинам проходящее чувство, а материнская любовь врождённая и постоянная. Хельгу я не осуждала. Кто я такая, чтобы судить её? Она сама наказала себя за страсть к любовнику. Нет страшнее наказания, чем невозможность смотреть, как взрослеют твои дети. Не видеть их улыбки, не слышать смеха и самое дорогое слово «мама». Но, всё равно наказание Хельги бесчеловечно и жестоко. Её муж неправ. Нужно уметь прощать, как бы больно нам это не было.

   Наверное, в тот день я узнала Отто лучше, чем кто-либо до меня. Даже эта история любви Хельги раскрыла его передо мной, как книгу. Штандартенфюреру Клинге не нужны скулящие у ног девочки-собачки и бегущие по первому зову женщины. Ему нужна скалящаяся волчица. Женщина, за которой побежит он. Я убегала от него, а он преследовал меня с первой нашей встречи. Пока я чужая женщина, он будет меня хотеть. Пока я не скажу ему «люблю», он будет меня добиваться.

   Нет, Отто не ты меня погубишь. Я погублю тебя. И ты был прав. Надо было застрелить меня на той дороге. Ведь со мной ты потерял покой. Ты потерял себя. И я потеряла себя. Но, в отличии от всех твоих женщин, у меня есть гордость. Она не позволит мне упасть.

   Когда мы с Хельгой подошли к столу, Рихард рассказывал, как поймал сома. Группенфюрер не менее живописно дополнял рассказ соперника по рыбалке. Эрик обнимал Ванду. Видно, отсутствие Отто сказалось на их отношениях. Генрих спорил с Гансом. Штандартенфюрер сидел, развалившись на стуле, запивая каждую затяжку сигареты вином. Он злился, но виду не подавал, и на меня с Хельгой не смотрел.

   - Милая, где ты была? – очнулся Рихард.

   Я не успела ответить. Хельга прикрыла.

   - Мы гуляли.

   Допрос Рихарда прекратился. Похоже, моё и Отто отсутствие не бросилось в глаза. Или, может, сыграл тот факт, с кем я вернулась? С Хельгой. Лучший друг давно за столом напивается, а меня не было.

   Оставшийся день прошёл веселее. Особенно, когда мы разъезжались по домам. Я испытывала такой восторг, сообщая Эрику об участи его сапог.

   - О, Эрик, – ухмылялась я, разыгрывая сожаление, – мне так жаль, но наш пёсик сожрал твои сапожки.

   Эрик поиграл недовольно мышцами челюсти и сел в свою машину, а с ним и Ванда. Думаю, именно присутствие медсестрички остудило бушующий гнев командира айнзацгруппы.

   Рихард был слегка пьян. Как – только мы сели в машину, он с несвойственной ему страстью начал ласкать меня. Мне этого не хотелось. Особенно, после Отто. Всего несколько часов назад я была с его другом. Мужчины неглупы. Моя измена тут же стала бы очевидна, стоило Рихарду продвинуться чуть дальше в своих намерениях.

   - Нет, милый, ты пьян. Прекрати, пожалуйста, – протестовала я, убирая его руки.

   Он не стал настаивать.

   - Да, прости меня. Но, я так хочу тебя. На тебя сегодня все смотрели. Я счастлив, что ты только моя, – он прижал меня к себе и тяжело вздохнул. – Ты пахнешь Отто, – сказал он, на выдохе отстранившись.

   Но, я нисколько не замешкалась с ответом и с легкостью соврала ему .

   - Знаешь, ты сегодня бы был в звании штандартенфюрера, – засмеялась я.

   - Не понимаю, – впервые я увидела в нём сомнение.

   - Я перепутала китель Клинге с твоим. Если бы не Хельга, то так бы и свезла на своих плечах, – улыбаясь, врала я.

   Я старалась быть естественной, словно ничего не происходит. Мои слова — правда. Рихард тоже улыбнулся. В его глазах исчезло сомнение. Он поцеловал меня.

   - Да звание, конечно, желанное. Но, китель Отто я бы сразу выбросил, – уже смеясь, сказал любовник.

   - Почему?

   - Мне не нравится его одеколон, – вот теперь Рихард не смеялся.

   - Мне тоже, милый, – опять соврала я.

   Мне кажется, именно тем вечером Рихард заподозрил нас. Но, догадка была так ужасна для фон Таубе, что он предпочёл не давать росткам недоверия возможность уличить любимую девушку и лучшего друга. Мы продолжали жить с Рихардом, словно того дня рождения не было. Это было нетрудно. С Отто наедине я нескоро останусь. Мы будем видеться. И будем стараться избегать друг друга. Нам было не стыдно. Мы просто не могли контролировать себя, когда рядом не было посторонних.

ГЛАВА 7. Верная жена

Верная жена – это статус или образ жизни? И что такое само определение словосочетания «верная жена»? В моём понимании – это женщина, слепо верящая мужу и боготворящая его. Она живёт жизнью своего супруга, забывая о своих потребностях и желаниях. Рожает ему детей. Создаёт уют в доме. Готовит завтраки, обеды и ужины. Стирает ему вещи. Закрывает глаза на измены. А ещё некоторые жёны сносят оскорбления и терпят побои. Это семья. Это жизнь после свадьбы. Верной жене ничего не остаётся, как делать вид, что счастлива. Чем она хуже и лучше остальных? Так жили и живут тысячи женщин на нашей планете. Самопожертвование, а не жизнь.

   Лично я сужу со стороны любовницы. Мне виднее их жизнь. Я наблюдала за ними глазами их мужей. Ни один мужчина не был верен своей жене. Он изменял всегда. Если не в реальности, то в своих иллюзиях.

   А Верная Жена? Изменяла ли она в своей замужней жизни? Отважилась ли на смелый и коварный шаг, как позволить себе свободу сильных мира сего? Я, имею в виду, мужчин. Как не кричали и не кричат всюду о равноправии — это не так. Женщины всё равно зависимы от мужчин. И то, что можно мужчинам нельзя нам. Я об этом уже писала. Ну, ничего повторюсь.

   Итак, верна ли верная жена? Или это очередной миф, но только о женщинах? Может, она верная потому, что окружающим неведома её измена. Вот и весь секрет этой верности. А если она не решилась на измену за спиной мужа, то, как быть с мечтами? В мечтах каждой замужней женщины сотни любовников. Места для супруга в этих эротических фантазиях нет. Зачем портить свои миры безграничной свободы вечно хмурым и недовольным мужем. Страсти с ним нет и в реальности, так зачем пытаться получить её за гранью реальности?

   Если нет огня в браке, мы ищем его на стороне или в иллюзиях. В наших хрустальных хрупких замках с принцами, созданными по образу и подобию всесильного творца – Женщины. Наши любовники в тысячу раз лучше реальных мужчин. Может быть и так, что образ создавать и не нужно. Вполне подходит и знакомый нам человек. Только наделим его респектабельным видом, страстью и вот наш принц готов. Люби, хоть залюбись!

   По ночам, когда муженёк храпит под боком и детишки сопят на соседней кроватке, мы примеряем на себя в мечтах роль желанной и роковой женщины. Иногда этих иллюзий крайне не хватает и хочется реальной любви, страсти, чувства. Это желание толкает верных жён на сторону. Но, мы не мужчины. Мы очень осторожны, играя с огнём. Это мужчинам требуется сразу физическое удовлетворение, а нам необходимо душевное. Нам нужно загореться и сгореть изнутри, отдаваясь любовнику.

   Я была любовницей и у меня были любовники. Нисколько не жалею об этом. Я хочу понять: неужели нам настолько сильно нужна страсть, что мы готовы поставить привычный уклад жизни на кон? Мы не лучше и не хуже мужчин. Только в нашем случае, измены должны быть незаметны для окружающих. Мы лучше мужей умеем скрывать свою ложь. Наши любовники остаются за дверями семьи. В эту жизнь мы их не впускаем. Держим на приличном расстоянии. Да и они, в отличии от любовниц мужей, не мечтают разрушить семью. Им не нужны чужие жёны. Достаточно и секса с ними. Любовницы мечтают о браке, а любовники о страсти. Поэтому измены остаются за семью печатями в сердечках благоверных супружниц.

   Наверное, мои рассуждения циничны и жестоки для вас. Но, дорогие мои, это жизнь. И это моя правда. Моё откровение…

   Я сотни раз вспоминала слова старшины Леднёва. Мне кажется, он был прав насчёт меня. Я сильная и хитрая женщина. Мне нужен мужчина сильнее и хитрее меня. Такой мужчина, которым я не смогу вертеть и манипулировать. Тот, кого я буду не только любить, но и уважать. И кто же из моих любовников больше подходил на роль ежовой рукавицы?

   Полковник Пичугин? Старше меня. Никита годился мне в отцы. По логике вещей, наверное, один он. Но, нет! Я им не только вертела, как хотела. Я управляла полковником НКВД. Стоило мне надуть губки, и он готов был разбиться в лепёшку ради моей довольной улыбки. Он исполнял любой мой каприз. Я была для него маленькой девочкой. Его Лизочкой. Он даже с лёгкостью простил мне измену. Что вряд ли сделал другой мужчина на его месте, но полковник простил. Мало того, простил. Никита завалил меня подарками после моего похода налево. Я думаю, он испугался, что потеряет меня. Полковник НКВД был очень сильным мужчиной, но со мной он забывал обо всём на свете. Обнимая меня, Никита забывал и собственный страх. Как и все советские граждане той эпохи, Пичугин боялся закончить свои дни в лагере. Правда, его, скорее всего, расстреляли бы. Слишком много знал.

   Так на роль такого мужика Никита не подходит. Следующий.

   Алёша Збарский. Отсею сразу. Мы почти ровесники. Им я смогла бы ещё проще крутить, если бы вышла за него замуж. Крутила. Крутила и в конце наставила рога с его начальником. Мужчиной постарше да опытней. Я не шлюха. Я женщина. Женщина, желающая чувствовать сильные руки на своём теле. Вот и всё. Лёша не тот человек. Когда влюблённость к нему прошла, я прозрела. Никита был прав. Збарский молод и импульсивен. Мне нужен был спутник сильный и с жизненным опытом. Мужчина без пустых идеалов в голове.

   Дальше по списку. Рихард. Он милый. Самый лучший. Самый честный. Самый… самый… самый во всём! Кроме страсти. Так нежен. Мне было хорошо с ним в постели, но не было огня. И рядом с ним я чувствовала себя такой недостойной его благородства. Рихард знал только маску лжи, которую я надела для него. Эту маску «жертвы обстоятельств» я не снимала перед ним. Милая, нежная девушка Лизхен. Он, кстати, в отличии от Отто, никогда не называл меня Лизой. Тогда я думала, стоит снять мне маску, как благородный фон Таубе сбежит. Зачем ему любовница со стажем? Незачем. В некоторых моментах наших отношений Отто был прав. Рихард создал для себя иллюзию меня и любил эту иллюзию. Я была не готова разочаровать его. Сорвать так опостылевшую мне маску милой Лизхен. Сорву её, но потом. Сотни раз пожалею, что не сделала это раньше. На роль мужчины, держащего меня в кулаке, мой рыцарь тоже не подходил. Нас разделяла моя ложь.

   Отто. Мы были слишком похожи. Нас создали наши же разочарования. Только в отличии от него, я не обозлилась на весь мир. О штандартенфюрере Клинге я мало что знала. Его жизнь до монстра Отто мне была неведома. Он молчал. Скорее всего, сердце штандартенфюрера разбила женщина и поэтому он так хочет нас покорить и растоптать. Месть? Наверно… Я могла им управлять, давая иллюзию охоты. Догоняй и выслеживай мой Волк свою Волчицу. И Отто я бы тоже была неверна. Мне пришлось бы так поступать с ним. Стань я только Клинге, и всё. Можно было сказать ему «прощай». Убежал бы выслеживать другую добычу. А я так не хотела. Мне нужно было намного больше, чем эти догонялки. Я хотела семью.

   Остаётся Гришка. Я часто мыслями возвращаюсь в пасмурное утро апреля тридцать седьмого года. Именно в тот день моя жизнь изменилась. Что-то нарушило течение времени, разбив наши судьбы. Я не вышла первая на улицу. Выйдя тогда раньше сестры, он стал бы моим мужем. Вот он бы меня держал сильно в руках. Я любила бы его. Смогла бы любить очень-очень сильно, ведь другой жизни я бы не знала. Гришку было за что любить. Он был резкий, дерзкий, прямолинейный, сильный. Одно его слово «моя» многое значило. Будь я его женой, он бы не отдал меня никому. Ужасный собственник. И даже за это я любила бы его. Я ждала бы его с войны. Растила наших детей. Ненавидела немцев, как врагов. И он вернулся бы ко мне. Ему было бы к кому возвращаться. Я поняла это в нашу последнюю с ним ночь и искренне продолжаю в это верить.

   Почему я задержалась в тот день и потеряла свою жизнь? Жизнь, которую часто вижу во снах. Жизнь, которую всегда желала. Любящий и оберегающий меня муж. Дети. Я мечтала быть женой, а не любовницей.

   Я изменила свою судьбу, не собравшись, как обычно, с вечера. Это запустило неконтролируемый процесс перемен. Я разрушила свою жизнь. Теперь я, как и Отто, разрушала чужие жизни. Но мои разрушения, скорее всего, были в лучшую сторону. Я меняла своих мужчин. Давала им шанс стать другими, вспомнив, что такое любовь. Я возвращала их к жизни, а себя медленно и мучительно уничтожала.

   Так что такое – Верная Жена? И стану ли я когда-нибудь верной женой? Осмелится ли кто-нибудь дать мне своё имя или я этого недостойна? Чем больше я об этом думала, тем сильнее жаждала стать женой.

   В моей жизни почему-то всегда так происходит. Как только я в чём-то разочаровываюсь, то сразу появляется человек, доказывающий мне обратное. Я разочаровалась в мужчинах — судьба дарит мне Рихарда. Я разочаровалась в верности и браке и вот появляется ОНА. Жена генерала Ивлева. Земное воплощение верности. Безграничной преданной любви жены своему мужу. Я так любить мужчину, как она, неспособна. Я люблю мужчин, но не так самоотверженно. Наверное, потому что в её жизни один-единственный мужчина – её муж. Других она не знала, и сравнивать ей было не с кем. Выгодно для мужчины жениться на девушке, не познавшей никого, кроме него.

   Генерал Ивлев, судя по информации, был стоящий мужик. Жаль только неверен, как все мужчины.

***

В августе Рихарда вызвали в Абвер. Обычная рутина. Только из-за этой рутины нам пришлось лететь в Польшу. Не в особую тюрьму немецкой разведки, а самый настоящий средневековый замок. Каким-то чудесным образом в руки нацистов попала Маргарита Захаровна Ивлева. Жена генерала Ивлева. Этот русский генерал стал настоящей костью в горле немцев. На участках восточного фронта, где командовал генерал, фашисты несли крупные потери. Его несколько раз пытались ликвидировать. Группы не справились. СМЕРШевцы подтвердили своё название «Смерть шпионам». Бедолаги нацисты совсем отчаялись. И вот на горизонте заблестела новая надежда устранить талантливого русского генерала. Жена. Её нужно было перетащить на сторону Германии или, на худой конец, спровоцировать генерала на необдуманный поступок. Поступок, который станет роковым в его командовании.

   Забегу вперёд. Маргариту Захаровну уже неоднократно за месяцы пребывания в плену пытались завербовать, но жена генерала оказалась крепким орешком. Железные нервы у этой русской женщины.

   Итак Рихард получил все рекомендации по генеральше. Нас отправили на аэродром под Витебском, где уже ждал самолёт. До этого дня я никогда не летала. Мой рыцарь бывал в небе несколько раз и ужаса перед полётом не испытывал. Само спокойствие. А я вот тряслась, как липка, глядя на стальную птицу. С нами попутно летели ещё три офицера. Довольные военные, что скоро увидят своих родных, громко разговаривали. Ожидая, пока закончатся последние приготовления к полёту, они не обратили внимания на подъехавшую машину оберштурмбанфюрера фон Таубе. И только когда мы подошли ближе к самолёту, офицеры встали в постройке смирно. Задрав руки вверх, поприветствовали вышестоящее начальство. Звания у наших попутчиков не самые высокие. Так лейтенанты и капитаны, но все из РСХА. Поэтому и на самолёте летели в заслуженный отпуск, а не на поезде, как все.

   Всего несколько минут и мы уже сидим в самолёте. Оказывается, пилоты ждали только нас.

   До сих пор помню свой первый полёт. Самолёт разгоняется по взлётной полосе, а я вцепилась в руку Рихарда. Уткнулась лицом в плечо своего любовника и боялась посмотреть в иллюминатор, когда взлетели. Оберштурмбанфюрер обнял меня и прошептал: «трусиха». Если конечно, это можно было назвать шёпотом. В самолёте стоял такой гул, что я даже свои мысли не слышала.

   К моим страхам высоты добавился ещё и страх русских истребителей. Боялась, что нас собьют. В последнее время русские самолёты залетали далеко за линию фронта. В сводках об их работе частенько значились сбитые самолёты, разрушенные железнодорожные станции и расстрелянные колонны немецких войск. Так, что если бы мои соотечественники появились, то мы бы не долетели до Варшавы. Наш самолёт был не предназначен для боя в небе. Оружия на нём не было. Лёгкая добыча для русского истребителя. А урон для немецкого командования ощутимый. Всё-таки офицеры РСХА летели.

   Слава богу, мы долетели до Варшавы без происшествий!

   Выходя из самолёта, я испытала такую радость. Земля под ногами! Я стою на земле и не слышу больше этого гула. До войны я дальше Витебска не ездила. С Рихардом объездила весь восток и немного западной Беларуси. И вот моя первая заграница! Польша. Другой мир. Он отличался от коммунистического мира. Красивый город. Зазывающие вывески магазинов и кафе. Ровные дороги. Чисто. Я всё это наблюдала из машины мельком. Но, как красиво! Или просто свой город я так не рассматривала. Он был для меня обычным – привычным. Сереньким, как и всё к чему мы привыкаем, живя день изо дня на одном месте.

   Мы прилетели в Варшаву вечером. Очень поздно, чтобы ехать в замок. И слишком рано, чтобы ложиться спать. Поэтому бросив свои вещи в номере гостиницы, Рихард устроил мне экскурсию по польской столице. Фон Таубе провёл в Варшаве весь сороковой год, когда перевёлся с отделения в Чехословакии. Работал, так сказать, в Польше.

   Около часа мы гуляли по Мостовой улице. Нигде больше я не видела столько кафе. В одном из них мы перекусили. Улыбчивая полячка принесла кофе и пару пирожных. Сидеть и болтать на одном месте мне не хотелось. Всё-таки я впервые в Польше. Я даже не допила кофе и потянула Рихарда по магазинам.

   Эх, женщины! Меня может понять только женщина. Ведь мы с таким удовольствием готовы часами бегать по магазинам. Рассматривать каждую вещицу и безделушку. Может, они нам и не нужны, но всё равно, какое счастье испытываешь, находясь среди сотен платьев, белья, туфель, сумочек! Купил бы всё и вагонами повёз домой! Жаль таких огромных шкафов ещё не делают.

   Рихард оплатил все мои покупки.

   Мы вернулись в гостиницу очень поздно. Я была уставшая и почти счастливая. Почти – это, правда, о которой никто не хочет знать и видеть. За старинными фасадами улиц и богатыми убранствами скрывалось самое отвратительное творение рук человеческих. Варшавское гетто. Я наслаждалась эйфорией от покупок, пока мой взгляд не упал на трамвай. Закрытый трамвай ехал по городу, не останавливаясь на остановках. Хотя на этих остановках ждали люди. Из окон этого трамвая смотрели тени. Не люди, а их тени. Измождённые, уставшие, отрешённые. В глаз этих пассажиров была одна боль.

   Я помню, как с мои глаза встретились с глазами девушки из этого трамвая. Девушка моего возраста. Молодая и такая печальная. Она смотрела на меня. На меня в нацистской форме и ненависть загоралась в её глазах. Всего одно мгновение длилась наша встреча, но как мне стало плохо от этого. Не по себе. Я сытая. Красивая. И для них я немка. Враг, загнавший не в чём неповинных людей в гетто. Я почувствовала себя причастной к её горю. Но, ведь так оно и есть. Я русская и с врагом. Я надела фашистскую форму и служу Германии. Значит, я тоже виновна в этом кошмаре.

   В августе сорок второго года нацисты начали полномасштабное переселение евреев в лагеря смерти. Их тысячами увозили в Трибленку. Я была в этом месяце в Варшаве, но не видела, как устраивали облавы в гетто. Окружая и хватая всех и каждого, нацисты запихивали евреев в грузовики и увозили на железнодорожные станции. Там, как скот, перевозили в грузовых вагонах до места назначения. Ещё до этого в гетто от болезней и голода умерли несколько тысяч людей. Первыми умирали слабые. Это старики и дети. Маленькие дети. Что же чувствовали матери, держа на руках своё дитя и понимая: помощи ждать неоткуда. Они обречены. Это полное беспощадное уничтожение.

   Нацистская форма стала мне не только бронёй, но и моим проклятием. За этой формой меня саму было не видно. Иногда мне казалось, что я тоже в каком-то гетто. Только моё гетто – это моя душа за бронёю из материала. И сбежать мне тяжело. Я не трусиха, но простите меня, я не хотела быть среди обречённых на смерть.

   Мой любовник прекрасно ориентировался в Варшаве. Он специально водил меня подальше от Варшавского гетто. Так что масштабов этого преступления я не увидела. Рихард сберёг мои нервы. Правда, трамвая мне хватило надолго. Оставшийся вечер, я провела в полном молчании. Сама с собой, как говорится. Рихард это понимал и поэтому не лез ко мне. Мы оставили