Влюбленный без памяти. Ксюша Левина

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 0. Сейчас
• ГЛАВА 1. Тогда
• ГЛАВА 2. Тогда
• ГЛАВА 3. Тогда
• ГЛАВА 4. Тогда
• ГЛАВА 5. Тогда
• ГЛАВА 6. Тогда
• ГЛАВА 7. Сейчас
• ГЛАВА 8. Сейчас
• ГЛАВА 9. Сейчас
• ГЛАВА 10. Тогда
• ГЛАВА 11. Тогда
• ГЛАВА 12. Тогда
• ГЛАВА 13. Тогда
• ГЛАВА 14. Сейчас
• ГЛАВА 15. Сейчас
• ГЛАВА 16. Сейчас
• ГЛАВА 17. Тогда
• ГЛАВА 18. Тогда
• ГЛАВА 19. Сейчас
• ГЛАВА 20. Тогда
• ГЛАВА 21. Сейчас
• ГЛАВА 22. Сейчас
• ГЛАВА 23. Сейчас
• ГЛАВА 24. Тогда
• ГЛАВА 25. Тогда
• ГЛАВА 26. Сейчас
• ГЛАВА 27. Сейчас
• ГЛАВА 28. Тогда
• ГЛАВА 29. Тогда
• ГЛАВА 30. Тогда
• ГЛАВА 31. Тогда
• ГЛАВА 32. Сейчас
• ГЛАВА 33. Сейчас
• ГЛАВА 34. Сейчас
• ГЛАВА 35. Тогда
• ГЛАВА 36. Тогда
• ГЛАВА 37. Тогда
• ГЛАВА 38. Сейчас
• ГЛАВА 39. Тогда
• ГЛАВА 40. Сейчас
• ГЛАВА 41. Двадцать двенадцать
• ГЛАВА 42. Сейчас
• ГЛАВА 43. Сейчас
• ЭПИЛОГ первый. Про феминизм
• ЭПИЛОГ второй. Про материнство
• ЭПИЛОГ третий. Про стресс
• ЭПИЛОГ четвёртый. Про чертей

АННОТАЦИЯ

Последнее, что помнит Марк - взбалмошная девица втыкает ему в ногу каблук, посылает к чёрту и сбегает. А потом провал в памяти длиной в десять лет.

   Марк не помнит как он жил всё это время, как женился на той самой девице, как они завели детей, построили дом, как начали ругаться, как чертовски устали. Не помнит, как уходил из дома, оставив обручальное кольцо и не помнит, что девица кричала ему вслед.

   Сейчас Марк определённо влюблён, очарован и плевать хотел, что она там думает по-поводу их брака. У него нет никакой жены, у него есть девушка, которую он намерен соблазнить и больше никуда не отпускать. А ей придётся вспомнить каким он был в 2008 и заново влюбиться. Без вариантов!

ГЛАВА 0. Сейчас

Я сижу посреди комнаты на коврике для йоги в позе лотоса и пытаюсь поймать тишину. Егор носится по прихожей и орет на кошку. Макс играет сам с собой в шахматы. Бом (фигура на доске) топ-топ (перешёл на другую сторону). Соня танцует под Мари Краймпберри: «А она тебе не идёт совсем, ни по цвету волос, ни по смеху».

   Егор: Ааааарррр…

   Соня: А она тебе не идёт совсем…

   Лучше бы они все разом в школу пошли. Застрелиться хочу.

   Мама: ВСЕ В КОМНАТУ! ВСЕМ СИДЕТЬ ТИХО ПЯТНАДЦАТЬ, МАТЬ ВАШУ, МИНУТ!

   Дети хохочут и забиваются все в гардероб, где — я точно знаю — они давятся от смеха и играют в молчанку. Сейчас начнут нарочито тихо ходить на цыпочках, потом что-то уронят, станут шипяще-свистящим шепотом друг друга просить убрать. Сваливать друг на друга вину. Батюшки, избавьте меня от этого на пятнадцать гребаных минут! Я прошу тишины и...

   Бом!

   Не говори, это Егор вообще!

   — Твою мать... — шиплю я за секунду до того, как начинает верещать дурниной несправедливо обвинённый Егор.

   Марк, если ты меня слышишь... Я ненавижу тебя!

***

Ты ушёл, и я не могу назвать тебя козлом.

   Почему была? Мне тридцати нет...

   Сука, мне тридцати нет, а у меня трое детей и муж ушёл. Иду в кухню, хватаюсь за столешницу обеденного стола, рычу, разбегаюсь, и он со всей силы впечатывается в стену. Штукатурка сыпется, гардина падает, кошка в ужасе сбегает. Егор истошно орет, а потом выглядывает из-за угла и хмуро на меня смотрит.

   — Ааааар, — он скрючивает пальцы в лапы и делает вид, что медведь. Не шутит.

   — Аааааааааааааааааааррррррррр, — ору я в ответ, скрючив пальцы, и сын удаляется.

   Полегчало тебе, Неля?

   Ну иди, сделай себе бутербродик, покушай.

   Ты, Марк, не скотина, не урод и не гандон. Ты даже не пообещал мне бабок, просто оставил на столе зарплатную карту и написал прямо на столе пароль от неё. Хотя я же и так его знала, мы везде использовали одну комбинацию, как чертовы романтики. Ещё с тех времён, когда были чертовски влюблены.

   Я видела, как ты отдаёшь моей младшей сестре своё обручальное кольцо, а оно стоит целое состояние. Своё я тут же сняла и бросила в коробку с детскими игрушками. Ты не скотина, но сейчас я отчаянно хочу, чтобы ты ею был. Чтобы это был сюжет вроде тех, что показывают по первому каналу или НТВ. Но нет, ничего подобного.

   И я не шлюха, не чертова изменщица и даже, увы, не истеричка. У меня все хорошо с головой. Я не стала жертвой абьюза. Ты не заставлял меня сидеть дома и рожать. В чем наша проблема, Марк?

   Только в том, что мы забыли быть друг другу мужем и женой помимо того, чтобы быть кому-то родителями. Мы забыли, что вообще-то любили секс. Что были друзьями. Ну и все остальное по списку, что обычно говорят разошедшиеся люди. Что-то об этой капитальной забывчивости, которой страдают все как один.

   «Мы же были не такими» — вот что все эти люди говорят.

   Помнишь, Марк, какими мы были? Как познакомились? О, этот день для меня первые годы казался высеченным где-то в сердце острым ножом. Ранка зажила, зарубцевалась.

   Я сажусь на барную стойку, скрещиваю ноги по-турецки и достаю свой чай, забытый ещё в семь утра. Он безбожно остыл и подернулся пленкой, но я привыкла к таким вещам. Закрываю глаза и стараюсь думать о тебе только хорошее, чтобы понять, где именно совершила ошибку.

ГЛАВА 1. Тогда

Наша встреча была похожа на какой-то фарс. Подставу. Плевок кармы. Помнишь, мы оказались на одном квартирнике, и я до сих пор не понимаю, как ты туда попал. И как я туда попала. Мы — самые неочевидные люди для таких мероприятий. Ты был мне отвратителен, чтоб ты понимал. Эдакий мажорчик с презрительным взглядом. Мне казалось, что всякий раз, когда ты касался чего-то в той квартире, хотел достать дезинфицирующий гель... но тогда их тупо не продавали в аптеках, о чем мы говорим?

   Ты был в костюме. Черт, в гребаном костюме! И в футболке с длинным рукавом. Помнишь, как выглядела я?

   Две сотни мелких косичек, таких же, как и сейчас, короткий топ-бандо и джинсы, обрезанные по щиколотку. Наша дочь мечтает так одеваться, но хер ей, а не топы-бандо. И особенно никаких пирсингов в пупке.

   К слову о пирсинге: помнишь, как ты окинул меня взглядом с ног до головы при первой встрече? Просто уничтожил, я в нем столько дерьма прочитала о себе! Но... ты зацепился за кроваво-красную сережку в моем пупке, и это был чистый кайф.

   Не потому что ты мне понравился, нет. А потому что мне стало чертовски смешно, когда представила, что ты захочешь меня однажды трахнуть. Ты и я? Что может быть более странным?

   Ты был абсолютно мерзким, с этой твоей алебастрово-белой кожей и чёрными волосами, сверкавшими, как начищенный ботинок. Я подумала тогда, что это отвратительно, и в жизни бы не стала с тобой спать. Усмехнулась, что, скорее всего, в процессе твоя длинная чёрная челка будет щекотать мой лоб. Убого. Сейчас у нашего среднего сына такая же челка, черт бы тебя побрал.

   У тебя был вид, как будто ты в грязном зверинце и боишься замотать ботиночки. А мне было пофиг на все, что происходило вокруг. Мне тупо было очень скучно. До того момента, как ты задержал взгляд на моем пупке чуть дольше положенного.

   — Чего уставился? — спросила я, просто чтобы посмотреть, как тебя отворотит от моего вида.

   Ты усмехнулся, и я готова поклясться, что услышала пять восхищенных писков за своей спиной. Тебя всерьёз считали симпатичным. Только мои вкусы были иными — где-то около Курта Кобейна, а не молодого Джонни Деппа. Мне остро захотелось разлохматить твои волосы, чтобы они лежали как попало, были влажными и... да, это напоминало сцену после секса, пофиг. Не со мной и ладно. Я просто хотела увидеть тебя беззащитным, стереть с твоего лица выражение брезгливости. Опустить с небес на землю.

   — Какая ты забавная, — фыркнул ты. — Неужели действительно думаешь, что я мог на тебя пялиться?

   Твой голос был ледяным, но ты, падла, не отрывал взгляда от сережки в пупке. Разве что не облизнул свои тонкие ровные губы, сверля в моем животе дырку взглядом. И я знала, чего ты добивался — намекал, что я доступная, что меня можно разглядывать, что я фрик среди девчонок в одинаковых мини-платьях. О да, мой топ и обрезанные джинсы произвели фурор! Захотелось достать рубашку и прикрыться, но она у меня мужская, огромная. Смотрится круто, но слишком сексуально. Не хотела давать тебе повод смеяться и облизываться.

   Я просто тебя бесила. А ты бесил меня. Я казалась тебе странной и дикой, ты казался мне высокомерным придурком. Между нами сразу возникла эта химия, которая заставляет ерничать и бросаться обидными словами. Она, кстати, дольше всего продержалась, когда всё остальное исчезло.

   — Ну, если ты перестанешь изучать мою сережку, то непременно поймёшь, что я тоже не слепая.

   — Больно нужна мне твоя безвкусица.

   — Очень больно, — прошипела я, делая шаг вперёд.

   Ты тоже сделал ко мне шаг, и мы почти коснулись друг друга грудью. Наши запахи смешались. У тебя явно жутко дорогой парфюм, а я украла свой у матери, когда сбегала из её дома. Эта дамочка душится какой-то суровой древностью, пришлось натирать кожу эфирным маслом, чтобы как-то перебить этот богемный шик.

   — Ты что, на апельсиновой плантации работаешь? — скривился ты, принюхиваясь.

   Масло грейпфрутовое — моя гордость. И тебе явно понравилось, но ты не смог не поиздеваться.

   — Да, на такого же гандона, как ты! — прошипела я в ответ, и ты дёрнулся в мою сторону, чтобы схватить за косы, натянуть их и заглянуть прямо в глаза.

   Твои радужки были почти чёрные, ты просто Копперфильд какой-то. А ещё, даже молодой Джонни Депп убил бы за такие скулы. Наша дочь сейчас слушает эту уродскую песню, там есть строчка: «За что фортануло. Такой неформатной, с таким форматным мужчиной?» или что-то в этом духе. Правдиво, если вспоминать под неё нашу первую встречу. Я была неформатной даже для квартирника со студенческим сбродом, а ты даже для них был белой вороной в своём идеальном костюме.

   — Отпусти! — прорычала я почти в самые твои губы, и ты вздернул бровь, как будто я букашка, молящая о свободе.

   — Извинись за «гандона» — отпущу, — улыбнулся ты, ещё ближе придвигаясь ко мне.

   Со стороны это смотрелось, как чертов эротический медляк, и все вокруг уже шушукались, но на деле мы просто занимались злющими гляделками. Мы близко, потому что так вышло, наши носы соприкасались, потому что чем больше я вырывалась, тем сильнее ты меня хватал.

   — За какого именно гандона мне нужно извиниться? — улыбнулась. Моя бордовая помада наверняка смотрелась просто потрясно.

   — Я как будто веник держу, честное слово, — как будто между прочим сообщил ты и крепче сжал мои косички.

   Я заплела их совсем недавно и кожа всё ещё была воспалённой, а ты делал боль нетерпимой, но я не могла отступить. Однако успела хрипло охнуть, а в уголке глаза появилась влага. Это не слезы, это то, что называют «искры из глаз». Мой стон тебе, видимо, понравился, ты засмеялся, и мне захотелось заткнуть тебя. Как угодно заставить замолчать. Подняла ногу и со всей дури ударила каблуком прямо по твоей начищенной туфле. Эффект был ошеломительный. Ты матерился и злобно смотрел на меня, а через пять минут мы выяснили, что нужно ехать в травмпункт. Сорванный ноготь, вмятина на идеальной туфле и ты, мужественно сжавший зубы, поглядывая на меня — невозмутимую и даже улыбавшуюся.

   Я не знаю, что со мной не так. Я не знаю, почему мне потребовалось тебя дразнить, но ты даже в тот момент был чертовски самоуверен. Не жаловался, не плакал — терпел, и мне это чертовски нравилось. Я хотела продолжать, мне понравилась эта игра. Я не жестокая, но было скучно на том квартирнике, а стало… весело.

   У тебя айфон 3G, а я до того момента такого в глаза не видела, и ты не хвастался, просто искал адрес ближайшей больницы и вызывал такси. Ты требовал, чтобы я ехала с тобой, потому что думал, будто я испугаюсь вида мяса после того, как тебе оторвут ноготь? Смешно.

   — Кто это? — нелюбезно спросила медсестра, и ты, криво усмехаясь, сказал, что жена-идиотка.

   Мне понравилась эта игра, ещё больше понравилось, что мы устроили целый спектакль. Меня пустили в кабинет, позволили смотреть, как тебе вырывают с большого пальца ноготь и говорят, что он ещё полгода будет отрастать. Я смеялась, и ты смеялся чёрт знает почему, мажор ты недоделанный.

   — Ты психованная, и будешь отрабатывать, — сообщил, когда мы вышли на крыльцо.

   Прошёл лёгкий летний дождь, я натянула на плечи папину белоснежную рубашку. Она смотрелась очень эффектно с болотного цвета топом и джинсами с высокой талией. У меня был прокол-монро, бордовые губы, густо подведены глаза и чёрные косы.. И я знаю, что ты то и дело пялился на серёжку.

   Ничего не могла с собой поделать, впервые в жизни думала о том, как парень вроде тебя опрокинет меня на диван, наклонится и лизнёт кожу рядом с чёртовой серёжкой. Вверх он пойдёт или вниз — неважно. Я этого захотела. Я была готова. До того момента, до того дня парни для меня не существовали. Для меня имело значение только самовыражение.

   Самовыразилась.

   — Марк! — ты протянул мне руку и улыбнулся, рассчитывая, что я польщена. Петух!

   — Нелли, — я протянула тебе ладонь, и ты сжал мои пальцы.

   Знаешь, что зазвучало на фоне? «Let's Get It Started» группы «The Black Eyed Peas». Вот это начало красивущее, и под него мы смотрели друг другу в глаза. И вот нагнетает-нагнетает эта музыка и…

   Runnin’ runnin', and runnin' runnin',

   C'mon y'all, let's get cuckoo! (Uh-huh)

   Ай, чёрт, как круто! Это, знаешь что, было? Бабочки в моём животе! Они спелись, как Ферги и Уильям Адамс… или чёрт знает кто там солирует. Это были те самые насекомые, о которых все вопят, но, честью клянусь, я одна их чувствовала. Больше никто в целом мире не знает, что это за хрень.

   Ты держал мою руку и не улыбался, просто смотрел мне прямо в глаза, а я терялась.

   — Ты дико странно выглядишь, что это на тебе?

   Бум! Всё закончилось.

   — Пошёл к чёрту! Пока, мальчик, — я спустилась с больничного крыльца и стала рыться в своей необъятной сумке в поисках наушников и плеера. Папа подарил на поступление в институт не самый простенький “тексет”, и я закачала туда такой плейлист, что готова была ходить пешком по городу часами.

ГЛАВА 2. Тогда

Но ты бросился следом… Я сделала вид, что не слышу. Ты шёл за мной и что-то говорил, а я слушала музыку и от души над тобой смеялась. Ну что такое, в самом деле? Я не нуждаюсь в провожатых. Я крутая, я смелая. Меня не обидят — в сумочке шокер и перцовый баллончик. Мамочка научила.

   Ты не отставал, и когда я свернула в особенно тёмный переулок, дёрнул за руку. Пришлось вытащить наушник и торопливо нажать на паузу. Ты остановил самый крутой трек «Maroon 5» на самом клёвом месте. Придётся слушать его сначала.

   — Что надо? На пальчик подуть? — мы стояли в совершенной темноте, и ты подошел ближе, чтобы рассмотреть моё лицо.

   — Ты очень странная, — опять повторил то, что я уже поняла.

   Да-да, я очень странная. Да-да, ты смотришь на меня, как на отверженную. Да, ты мажор, а я — отребье. И это при том, что папенька мой голубых кровей, между прочим. Может, тебе, мажорчик, я была и не чета, но не хуже. По одежке встретил, вот что я скажу.

   — И?

   — Могу я… — ты замялся. Мне странно было это видеть. Странно, но очень приятно. Я не дура, и для меня не новость, как волнуются люди, даже если эти люди — мужчины. — Могу я проводить тебя?

   — Ты меня уже провожаешь — сюрпри-и-из! — пропела я в ответ.

   — Можешь не ершиться? — спросил жалобно, как будто было очень важно услышать положительный ответ.

   — Могу. А ты можешь не хромать? А то идти далековато, к утру с твоими темпами доберёмся.

   Ты посмотрел на свою изувеченную туфлю и вздохнул.

   — Ты ужасная. Просто… Слов нет! Тебя сам дьявол послал!

   — Есть такое, — на моих губах против воли заиграла улыбка.

   Чертовски приятное сравнение. И я снова залипла на тебя. На губы, на скулы, на противную чёрную чёлочку. Мерзость. Но если бы ты меня поцеловал, я бы даже не пикнула. Внутри бурлили потоки странных желаний: ударить тебя, привлечь твоё внимание, уйти подальше... Всё сделать сразу, без разбору. Я была как сумасшедшая малолетка. Мой образ в то время не говорил ни о чём хорошем. Странноватая неформалка, всем своим видом дающая понять, что уже не новичок в теме... секса. На деле всё, что я о нем знала — от него появляются на свет противные маленькие девочки. Такие, как моя мелкая племянница Маша.

   Вообще-то, нашему “ангелочку” было уже десять на тот момент, и она сама себе шила одежду. И мне. Мой топ-бандо — её мелких ручонок дело. Родители этой красотки вздёрнулись ещё девять лет назад, и одним из них был… мой брат. С того дня, как пришлось бросить на гроб родного человека ком земли, я завязала для себя тему рождения детей, мне стало казаться, что все проблемы из-за них.

   Мои папенька и маменька развелись после рождения Мани. Мой брат и его странная жёнушка — умерли после рождения Мани. Даже если всё это с ней самой никак не связано, я точно знала, что дети — зло. Пусть не худшее на свете, но пока принёсшее мне одни проблемы. Смешно вспоминать это сейчас, когда у меня трое таких “Манек”, и сама “Манька” ушла, хлопнув дверью, потому что я, видите ли, вмешалась в её личную жизнь.

   Не спрашивай… Расскажу когда-нибудь позже. У неё трудный период, а у меня он был тогда, в подворотне, когда я стояла напротив тебя и залипала.

   — Чего пялишься? — спросил ты и расчесал пальцами волосы. Ты волновался — я знаю.

   — Нельзя?

   — Нет, смотри, — ты даже пожал плечами.

   — Как великодушно, спасибо.

   И я в два шага оказалась рядом. Стала смотреть прямо в твои глаза, чтобы смутить. Но ты не смутился. Я была уверена, что поцелуешь, прямо чувствовала, что ты этого страшно хотел. Мне было из-за этого дико смешно. Я — девчонка с афро-косами, с пирсингом-монро и камушком в пупке. У меня есть татухи, и я слушаю всякую странную иностранщину. А ты — мажор, у тебя иномарка, родители, наверняка, какие-то дико крутые перцы. Носишь костюм, зализанные волосы и айфон 3G.

   — Насмотрелась? Можем идти?

   Ты откинул голову назад, глядя на меня сверху вниз, и у меня сердце ушло в пятки. Всё тело сладко задрожало от этого твоего мудацкого жеста. Я бы даже дала тебе, пожалуй, пощёчину. Но случайно нажала в кармане на кнопку плеера, и заиграли «Evanescence». Рандомный выбор и такая группа… Я вообще-то не фанатка… наверное. Строго говоря, вкус у меня был ужасно странный и выровнялся только к двадцати пяти.

   — Я ради тебя от наушников не избавлюсь, имей в виду.

   Ты безразлично пожал плечами, и дальше мы шли, как прежде: я — в наушниках, ты — хромал следом. Чтобы тебе не приходилось торопиться, я шла медленно, пинала бутылки и пакеты, купалась в лунном свете, иногда подпевала или пританцовывала и, если видела твою улыбку, отворачивалась, чтобы молча таять. Если бы можно было идти вечно… я бы шла, клянусь. Только бы это длилось и длилось. Иногда я останавливалась на перекрёстках и оборачивалась, а ты, видя, что я жду, хромал нарочито сильнее, но при этом улыбался. От меня к тебе летели странные ни на что непохожие искры. Я не могла тебя терпеть и не хотела ничего о тебе знать. Ты — чужое, инородное, ненужное. Не хотела я знать, чем занимается твой папа, кем работает твоя мама и откуда у тебя эти часики на запястье. Не хотела слышать ни-че-го.Хотела идти по залитым лунным светом улицам, слушать «Rasmus» и чтобы ты, мой незнакомец по имени Марк, плёлся следом. Я была счастлива, что так круто одета, что сделала вчера новые косы, вместо уже отросших. Что накрасила бордовой помадой губы и купила монро в тон серьге в пупке.

   На очередном перекрёстке я не обернулась, а ты подошёл слишком близко. Настолько близко, что я оказалась в облаке твоего запаха, а заодно и твоего тепла. Было сыро и прохладно — всё как я люблю, но вдруг захотелось завернуться… в тебя, как в плед. Странная мысль, что ты обнимешь, прострелила током с головы до ног, и я каждой клеточкой потянулась к тебе. Ты почувствовал, должно быть, потому что твои пальцы коснулись меня сквозь рубашку. Просто взял меня за плечи, и я ощутила спиной твою грудь. Ты глубоко дышал, я тоже. И заворачивалась в тебя, как в тот плед, о котором мечтала. Было горячо и остро. Мы стояли так, пока не загорелся зелёный, потом он погас. Красный, и снова зелёный. Ты почти не шевелился, и твои руки лежали на моём животе и касались серёжки в пупке.

   Это было похоже на красивый клип к летнему хиту, и я никогда не забуду этот момент. Его, если честно, я берегу до сих пор. И даже когда пишу эти строчки сейчас… улыбаюсь до ушей, снова готовая разодеться как тогда, встать на перекрёстке с тобой и...

   Зелёный-красный.

   Зелёный-красный.

   Мы даже слегка покачивались, словно танцевали. Ты поднял мою руку и коснулся кончиков моих пальцев губами. И я следила за этим движением, как жертва удава, который уже обнял, но ещё не убил. Ты смотрел на мой покоцаный чёрный маникюр и улыбался. Я этого не видела, но чувствовала. Хотелось вырвать руку, но только до того момента, как ты снова прижался к моей коже.

   Батюшки, ну зачем ты это делал? Зачем мне пальцы целовал? Зачем так нежно обнимал? Так тепло, так трепетно…

   Из летнего открытого ресторанчика заиграл “Винтаж” — модная тогда песня “Одиночество любви”, я улыбнулась, потому что терпеть не могла отечественную попсу, но знала каждое слово, а ты меня затанцевал. Подонок.

   — А если я не танцую? — спросила я.

   Мы делали это не в такт, не в ритм, не в музыку. Как будто пытались танцевать медляк. Кажется, тебе было важно просто что-то делать. Если бы мы так стояли и дальше, срослись бы телами, как сиамские близнецы.

   — А если я тоже?

   — Сейчас снова наступлю на ногу, — шепнула я, встала на цыпочки и чмокнула тебя в щёку.

   Потом рассмеялась и хотела было перебежать дорогу, но чуть не попала под машину. Из нее вышел мужик и начал дурниной орать, что я наркоманка и как мне повезло, что он ехал медленно. Я сидела на асфальте и смотрела, как ты идёшь к мужику с высоко поднятой головой с самым высокомерным в мире взглядом, и что-то во мне такое поднималось… Я будто начинала парить в небе. Твои откинутые назад волосы и уверенная походка — как оружие против кого угодно. Против меня, против этого мужика, против всех. Ты — оружие массового поражения с очаровательными скулами и удивительными глазами. И ужасным стилем в одежде, и с ужасным айфоном. И мажор ты конченый. Но ты же обнимал меня тут, на перекрёстке, и придумал для нас из ничего медляк.

   Мужик был повержен, я поднята с земли, очищена от пыли, и мы могли продолжать путь.

ГЛАВА 3. Тогда

— Не заткнёшь уши музыкой? — спросил ты.

   — Не заткну, — я покачала головой, понимая, что впервые не хочу этого делать. Мне казалось, что в каждую секунду ты можешь изменить мою жизнь, и я как дура таяла и слушала. Слушала и таяла.

   — Почему?

   — Просто. Разрядился, — враньё было смешным. — Ну, вернее — нет. Не хочу.

   — А если я прекращу провожать?

   — И тогда нет… Ну, вернее — да. Вообще я не люблю врать. Я не хочу затыкать уши, — я остановилась. — Но если ты так хочешь…

   Я начала из вредности рыться в сумке, а ты закатился в смехе. Противно стало, что я для тебя смешная, а только что ты был такой крутой, держал меня в милейших объятиях…

   — Проваливай, — глухо попросила я. — Сама дальше дойду.

   — Ну эй, что за детский сад? Хоть такси давай вызовем?

   От этого предложения стало ещё хуже, как будто меня трахнули и отправляют домой. Лучше бы ты вообще молчал.

   — Нет, спасибо, — с нажимом отказала, натянула рубашку, спавшую с плеч, что к слову, было очень даже красиво, и гордо пошла вперёд, стуча каблуками по тротуару.

   Я очень хорошо стояла и стою на каблуках, моя походка всегда шикарная, уверенная. И я в своих обрезанных по щиколотку джинсах, в белой рубашке, в чёртовом топе-бандо и с косами… наверное, выглядела, как бомба. И ты завис где-то за моей спиной, а потом снова догнал, явно испытывая адскую боль. Остановил и развернул к себе. На твоих губах была усмешка, в глазах — интрига и страшный интерес. И самоуверенность. Ох, уж её-то было до чёртиков много! Ты скрутил мои руки и сжал их у меня за спиной. Перехватил одной рукой, а второй коснулся моей скулы.

   — Пусти! — прорычала я, но ты не дрогнул.

   — Какая ты, блин, странная. С ума сойти…

   — Сходи где-нибудь в другом месте, придурок! Тебе прямиком в дурку!

   Ты не ответил, коснулся моих накрашенных губ. Винная помада тогда ещё была не в моде и казалась чем-то из ряда вон выходящим, но мне шла безумно. Она была дорогой, такой же мажорной, как твой айфон. Ты не мог не заметить, если, конечно, не украл свой прикид у кого-нибудь. Но сейчас-то я знаю, что прикид твой, фирменный. И помаду мою ты тогда оценил. По крайней мере, она не пачкалась и не текла, как у остальных девчонок.

   — Ага, ты со мной? — спросил ты, не отрывая взгляда от моих губ, и продолжал касаться их большим пальцем.

   Я потянулась и щёлкнула зубами, а ты храбрился и даже не поморщился. Я вгрызлась в палец сильнее, а ты сжал мою челюсть и встряхнул голову, выдёргивая его, будто имел дело с дикой кошкой, и нисколько не утруждая себя тем, чтобы освободить меня… И сделал что-то очень страшное.

   Твои губы оказались ужасно мягкими, какими-то не приторными, терпкими. И целовали меня очень крепко. Вот так сразу. От обнимашек мы перешли к какой-то дикой случайной связи с поцелуями. Ты съедал мою помаду, опять натягивал косички и не отступал ни на секунду, не отпускал ни на миг мои руки, сжатые за спиной.

   — Ну что, ты со мной? — спросил, отпустив и руки, и губы.

   — Чёрта с два, придурок! — прошипела я и бросилась в темноту тротуара, терпеливо запирая себя от тебя наушниками.

   Как по заказу попался в плейлисте “Прекрасный лжец” Бьёнсе и Шакиры — спасибо вам, девчонки, от души. Я представляла, как… танцую с тобой, как красиво это делаю, не хуже Шакиры или Бьёнсе. Ничего не могла понять. Вообще, фантазии во время прослушивания любимых треков — это неприкосновенно. Это обязательно, и ты бы там непременно появился, но не вот так, не сразу. В своих фантазиях под музыку я обычно крутая, я танцую и пою эти самые песни. Под эти фантазии происходит всё самое дикое. В комнату, где я сижу в окружении придурков, неожиданно врываются шикарные красавчики и забирают меня. Под эту музыку я снимаюсь в главной роли в кино, снятом по мотивам любимого романа. В главной роли всегда Орландо Блум, чёрт бы его побрал. А мальчишки, которых угораздило не восхищаться мной, но восхищать меня… смотрели на нас с Орландо и кусали локти.

   А вот ты в моих фантазиях не кусал локти, к моему ужасу. Ты был на месте Орландо. А его место ещё никогда и никто не занимал…

   Брякнул мой телефон.

   — Да, папенька, — я постаралась говорить так, чтобы ты не слышал, но кого я обманываю? Ты, конечно, хромаешь где-то в зоне досягаемости.

   — Ты скоро?

   — Да, иду.

   — Пешком?

   — Пешком. Всё норм, я не одна. Маня спит?

   — Да, не греми ключами. Ты точно не одна?

   — Точно. Не одна.

   Ты… догнал и забрал телефон. Хотелось закричать, что ты чёртов придурок, но не смогла. Ты тронул меня этим, ты меня этим покорил — не шучу.

   — Кхм… Здравствуйте, меня зовут Марк, и я провожаю вашу дочь до дома.

   Папе это не понравилось, но он поблагодарил и бросил трубку. Как всегда резко.

   — Ты не должен был вмешиваться, — язвительно заметила я и забрала свой “Нокиа Экспресс Мьюзик” — писк моды, не то что твой непонятный айфон.

   — Почему? Мы же с тобой только что целовались, по правилам приличия я должен…

   — Ничего не должен! Проваливай! И я с тобой не целовалась.

   Я пихнула в сумку “Нокию”, включила “тексет”, а ты снова наблюдал, как я купаюсь в лунном свете. Теперь в моих мыслях я играла на гитаре и пела, как Дженнифер Лопес… и нет, не для Орландо Блума! Для, сука, тебя! И ты в шоке, что мои пальцы так быстро порхают по струнам, а голос такой красивый, и испанский такой совершенный.

   Всю дорогу слышала, как ты хромал позади, всю дорогу старалась этого не слышать, но ты мешал. Только ближе к концу я абстрагировалась, твои шаги стали почти естественным музыкальным сопровождением. Музыка меня уносила, не хотелось заходить домой. Одна песня за другой, наш-мой мысленный роман бежал речкой, и каждая песня ему подходила, как идеальный саундтрек.

   Мы с тобой остановились перед домом папеньки — моим с недавних пор жилищем, и ты на него даже не посмотрел. Каким-то чудом по дороге от больницы до моего района ты перестал смотреть по сторонам и попрощался с высокомерием. Твои волосы больше не падали на лоб — они убраны назад. Ты такой тонкий и жилистый, высокий. Я хотела снова почувствовать твою грудь своими лопатками, но не могла поступиться принципами и позволить этому случиться. Мой брат которого-нельзя-называть поступился принципами и завёл в пятнадцать лет Маньку. И его вообще больше нет. Но я чувствовала, что уже пропала. Что уже где-то сильно на грани того, чтобы сказать тебе что-то откровенное, шокирующее и связывающее меня и тебя по рукам и ногам.

   — Ты уйдёшь? — спросил ты и сделал ко мне два быстрых шага, так, что я оказалась в капкане твоих рук.

   — О чём ты? Я дома, — шепнула в ответ, и в твоих глазах заплескались звёзды. Но ты думал не о том. Ты опять наклонился и поймал мои губы. От нежности защипало горло и глаза. Хотелось плакать и кричать. И забраться на тебя с ногами, вгрызться внутрь, устроить внутри норку и жить там. Странное желание, и оно меня пугало. — Не целуй меня. Мне это не нравится.

   — Не думаю, — ответил ты, снова целуя меня.

   — Нет, не нравится. Ещё раз поцелуешь — опять на ногу наступлю!

   И ты бы поцеловал и получил по больному пальцу, но папенька выглянул в окно и красноречиво закурил сигару.

   — Больше никогда… меня не… целуй, — прошептала я, делая шаг назад.

   Ты кивнул. Один раз, второй, третий. Потом кивал на каждый свой шаг назад, но на губах начинала играть дьявольская улыбка. Мне страшно захотелось слушать музыку в наушниках и наворачивать вокруг дома круги…

   — Нелли Викторовна! — позвал отец. — Домой, живо!

   Когда папенька звал меня «Нелли Викторовной», ничего хорошего ждать не приходилось. Папенька меня не воспитывал, ему вообще-то не по статусу заниматься этими зазываниями на пустом месте, потому я поплелась медленно, оборачиваясь посмотреть на тебя. Ты стоял недалеко, смотрел, как я захожу в подъезд. А потом ещё долго стоял и стоял, и стоял… Я видела тебя в крошечном окошке на лестничной площадке между этажей. Ты ждал. Чего? Что я выгляну с балкона? Сомневаюсь.

   Я торопливо поднялась на второй этаж и скинула туфли. Тут же бросилась в свою комнату, в которой тоже имелся балкон, открыла его и свесилась, разглядывая темноту. И сердце рухнуло в пятки — ты стоял, сжимал в руке телефон, видимо, вызвал такси или вроде того. Но когда увидел меня, твоё лицо просветлело, и ты улыбнулся.

   — Что тебе от меня нужно, мажор? — шепнула я себе под нос, пританцовывая в нетерпении.

   Так, должно быть, чувствовала себя Джульетта перед Ромео. Как быстро она сняла свои портки? Не помнишь? Вроде быстро… Но мне такого не нужно.

   — Неля? — позвал папенька, и я замерла.

   — Нет, — тут же отозвалась, не сводя с тебя глаз. — Маню воспитывай, ладно? Не… меня.

   — Неля. Я просто хочу…

   — Добра ты хочешь — знаю. Но воспитывать будешь Маню. Я уже воспитана. Если хочешь — найду работу и сниму хату. Я уже большая…

   — Ложись спать, ладно? — печально попросил, и мне стало грустно.

   — Да, папенька. Ложусь.

   Он кивнул и ушёл. Всей его жизнью в те годы была его Маня. Внучка-дочка.

ГЛАВА 4. Тогда

Не могла больше тебя поощрять. Ушла с балкона — как будто часть себя отрезала. Зашла в комнату сестры и коснулась её волос губами. Маня была красивой, светленькой, пухленькой. С крошечными губками-бантиками и круглыми щёчками — слишком детскими для десятилетки. Егор сейчас похож на Маню, хоть теперь она уже и Маша, а лучше — Мария Магдалина. А для меня она Маня. Маленький ребёночек, почти мой. И папенькин. И она немного похожа на моего брата, которого-нельзя-называть.

   — Неля, — позвала Маня, протянула ручку и взяла меня за косички. — Поспишь со мной?

   — Мань, у тебя кровать малюсенькая, как я тут посплю?

   Но Маня успела уснуть без моей помощи. Она всегда такой была — за секунду засыпала и просыпалась. Есть шанс, что это вообще было сказано во сне. А меня слишком лихорадило, я хотела движа, будто приняла какой-то наркотик.

   Вернулась к себе и не удержалась — опять врубила плеер, который в этот вечер пророчествовал, растопив ледяное сердечко «Petite Soeur». Обожала эту песню и всегда думала, что это непременно и обо мне — маленькой сестре брата-которого-нельзя-называть, и о Мане — моей маленькой сестре. И какой же красивый всё-таки вокал, особенно для таких вечеров.

   Ты, конечно, ушёл. Но… оставил свой номер. Ты… НАЧЕРТИЛ в сырой пыли номер телефона.

   ТЫ. ОСТАВИЛ. МНЕ. НОМЕР.

   Я решила, что ни за что его не запишу. Ни за что. Никогда. Тебе стоило забыть про нашу девятиэтажку и свалить в свой район, каким бы он ни был. Я представляла, что ты живёшь в новых красивых районах с большими окнами и свежим ремонтам. А у нас винтажный шик сталинки с высокими потолками. В такой квартире мог бы жить профессор Преображенский. А жил почти самый настоящий Виктор Ипполитович, который так пока и не нашёл свою Лару.

   Я смотрела на цифры и не могла оторвать от них взгляд. «Laam» всё ещё тревожила душу своими мелодиями. Всё казалось красочнее под хорошую музыку. От “нет” до “да” я металась без остановки. Без остановки. И… пошёл дождь. В истерике я стала записывать-заучивать цифры и тут же позвонила, не думая о последствиях. Просто чтобы проверить, что правильно записала.

   Нет. Мне казалось, что ты этого и хотел. Что для этого номера и дают.

   Я позвонила, и ты тут же взял трубку.

   — Ты в такси?

   — Да, — ответил очень тихо, спокойно, бархатно.

   Как будто стоял за моей спиной, прижимался грудью к моим лопаткам. Я тут же это представила. В одном моём ухе была «Laam», в другом был ты.

   — Ты у окна? — твоя очередь.

   — Да, — моя очередь.

   — Зайди, дождь же. Холодно.

   — Всё хорошо.

   Почему мне было важно дышать с тобой одним воздухом? Не понимала. До сих пор не понимаю, но очень пытаюсь.

   — Нет. Зайди. Ложись спать. Утром поговорим. На часах уже почти четыре.

   — Утром? Как?..

   Я представила тебя в своей комнате, как ты будишь меня. Как целуешь. Как Маня спрашивает, кто этот человек, а я говорю, что понятия не имею, и мы оба смеёмся.

   — У меня теперь есть твой номер, — засмеялся ты.

   — Да… ты собрался мне звонить?

   — Я собрался звонить, писать, слать голубей. И ты обещала, что поедешь со мной в дурку.

   — Я не…

   — Ну ты же такая же дурочка, как и я. И ты звонишь мне просто потому, что я оставил номер. А я шёл за тобой с ужасной болью в пальце. И ты хотела целоваться…

   — Не хотела, — я помотала головой, будто ты мог это видеть.

   — Не ври, мне показалось, что ты чуть более честная, чем остальные. Давай всегда говорить правду? Слабо?

   — Не слабо, — шепнула, задыхаясь от странных слёз облегчения.

   Чёрт, ты меня этими спокойными рассудительными словами покорил. Говорил то, что должен говорить какой-то мужчина из книги, из романтического фильма. Какое-то высшее существо, которое создано меня окрутить и утащить на тот свет, сверкнув блестящим хвостом. Под музыку.

   — Тогда… ты сейчас же пойдёшь спать?

   — Может быть, — я улыбнулась и пошла к своему раскладному дивану. Упала поверх одеяла, стянула джинсы, прижимая телефон плечом.

   — Раздеваешься?

   — Да, снимаю джинсы.

   — У тебя крутые джинсы, — тихо сказал ты и даже будто тихонько засмеялся. — И помада. Накрасишь ею завтра губы?

   — Да, — я даже не задалась вопросом, увидимся ли мы. Увидимся. Как иначе?

   — Но топ — ужас. Что это?

   — Это сестра сделала. Ей десять, — честно ответила, как заколдованная.

   — Мило, — засмеялся ты. — Но он очень короткий. И видно твою шикарную серёжку.

   — Ты на неё пялился! — воскликнула я в ответ, будто ему было что скрывать.

   — Я думал, что хотел бы лизнуть место рядом с ней. А потом вверх или вниз — как пойдёт, — просто ответил ты.

   Меня затрясло. Мне показалось, что ты читал мои мысли, и я села, часто и глубоко дыша. Я представила тебя в твоём чёртовом костюме на заднем сиденье такси с телефоном в руке. С глазами, в которых звёзды. Губами, на которых, пожалуй, ещё остались следы моей помады.

   — Тебе пора спать, — мягко улыбнулся ты. — До завтра, странная девочка.

   И ты отключился, едва я успела пробормотать “До свидания, мажор”.

***

С утра я думала, что фанатка парней с внешностью Курта Кобейна, а вечером уже перешла на молодого Джонни Деппа. Над диваном висел Орландо и печально смотрел на меня из-под пиратской шляпы.

   Ты написал мне утром, когда я едва открыла глаза, хотя толком и не спала. Ждала сообщение, думала, что оно придёт, когда ты доедешь до дома и ляжешь в постель. Я напридумывала себе сказку, уже родила от тебя, как это ни иронично сейчас звучит, троих детей. Ты, ты, ты... Засорил мою голову и просочился во все фантазии. Мешал спать, а в десять утра написал:

   “Хотел, чтобы ты выспалась, но, видимо, увы. Доброе утро”.

   Меня подкинуло, я стала экстренно открывать сообщения, стуча по экрану и проклиная Маню, из-за которой телефон обзавёлся паролем.

   “Я почти не спала. Доброе!”

   “До свидания”

   Я бросила телефон под подушку и прижала её покрепче к дивану, будто могла задушить вместе с телефоном тебя, но, увы, это нереально. Телефон вибрировал под подушкой от множества входящих сообщений, потом раздался звонок. Я не удержалась и уже через секунду услышала твой голос.

   — Привет, — ты говорил хрипло, как только что проснувшийся человек.

   И я бы очень хотела видеть тебя сейчас рядом на другой половине своего ужасного дивана, которому не место в этой великолепной сталинке.

   — Здоровались, — утром было куда проще быть с тобой сукой. Я даже не старалась. Магия вчерашнего вечера отпустила.

   Папенька в такое время мог быть только в магазине и никак иначе, Маня с ним, как всегда, наверняка строчит на своей машинке новые шедевры. Так что я вставила диск «Evanescence» и врубила погромче, чтобы почти не слышать твоей сонной хрипотцы и заодно побыстрее проснуться самой.

   — А у меня нога болит. И ты мне теперь должна, — ты будто смеялся.

   — А у меня голова болит от недосыпа. Ты мне должен.

   Я сбросила вызов через силу и швырнула телефон на диван, отскакивая подальше, как он заразы. Что я всегда умела, так это убирать с дороги болванов. Так что врубила музыку погромче и потопала на кухню варить в старомодной турке кофе.

   Лето. Нет занятий. Я окончила первый курс. Свобода, жара и любовь. Не к тебе, Марк. Просто любовь. Всемирная, взрослая. И ты мне совершенно не к месту был тем летом, но стоило кофе свариться, я перелила его в чашку, подождала три секунды и кинулась за телефоном, где ты бурлил сообщениями, будто издевался.

   “Эй! Чё за бред?”

   “Об этом не думала?”

   Нет… не думала. Я сменила диск на Кетти Перри. Тогда я ещё не знала, что эта сучка уведёт у меня Орландо Блума и думала, что поцеловать девушку — это круто.

ГЛАВА 5. Тогда

Ты позвонил в полдень, оторвав меня от очень важных дел. Мои планы на лето:

   Пятый сезон «Холма одного дерева»

   Первый сезон хита «Теории большого взрыва» — батюшки, я готова умирать!

   Первый сезон «Сплетницы»

   Первый сезон «Тюдоров»

   Седьмой, матерь божья, не заканчивайся ты никогда, сезон «Клиники»

   И третий, мать его, сезон «Как я встретил вашу маму»

   Короткая история... как я проведу лето. И если честно... верните мне мой две тысячи восьмой! Я хочу все это посмотреть ещё раз. Сейчас, когда я видела финальные эпизоды каждого из этих сериалов, а новые смотреть не начала, мне казалось, что кто-то поставил на паузу меня. Это попахивало... несправедливостью.

   Потому сегодня я включу «Лето 2008» и продолжу свой рассказ под тарахтение любимого саундтрека.

   Так вот.

   Ты оторвал меня от божественной заставки «Холма» на полуслове. Я хотела горланить песню до конца. Пятый сезон, святые угодники, скачок на четыре года! Мне не терпелось узнать, что же там со всеми с ними случилось, и прежде чем включить, я на всякий случай решила послушать трек от и до. Я берегла себя от спойлеров целый год. Я хотела знать, с кем остался Люк и вместе ли Нейт и Хейли. Но ты позвонил, и я захлопнула ноутбук, будто ничего и не планировала.

   — Что тебе нужно?

   — Выходи.

   Сердце трепыхнулось так, что я прижала к груди руку. А потом кинулась со всех ног на балкон. Ты стоял под моими окнами, задрав голову. Сегодня в легкой футболке и белых брюках. Как будто мальчик из американской старшей школы. И мы явно не в одной лиге. Ты — в лиге плюща, а я — в лиге фриков.

   — А если не хочу?

   — То я тебя укушу.

   — А если меня папенька не пускает?

   — Я тебя украду.

   — Зачем я тебе?

   — Не начинай задавать глупые вопросы.

   — А если не спущусь?

   — Я поднимусь сам!

   И я впервые предпочла тебя сериалу и лимонному соку с безе собственного приготовления, запланированным задолго до этого дня. Я попросила у тебя десять минут, но спустя девять стояла в одном белье и не знала что надеть. И ты позвонил ровно через минуту.

   — Мне подниматься?

   — Какого черта тебе вообще от меня надо? — вздохнула я. — Не знаю, как одеться. Куда мы?

   — Это важно?

   — А что? Нет? Вдруг ты решил смотаться в Большой Театр?

   — А вдруг на вечеринку панк рокеров?

   — А вдруг на дачу сажать картошку?

   — А вдруг в Макдональдс? — Я не предложила ничего больше, а ты продолжил говорить уже совсем спокойно: — Ты можешь одеться, как вчера. Только чуть более закрытый верх. Пойдёт?

   — Подумаю, — ответила я.

   У белого вязаного топа — произведения искусства от Мани — был разрез, который начинался под лифом. Он открывал и пупок и живот. Идеально! И самые драные джинсы, в которых летом не жарко.

   Ты терпеливо ждал, облокотившись на машину. Я завязала косы на макушке в узел и вышла к тебе, такая все летняя. Ты долго смотрел в глаза, пока мои губы не растянулись в сумасшедшей улыбке, а потом подошёл и провёл по скуле кончиками пальцев.

   — И куда мы едем?

   — Ты возмутительно обнажена, — ответил ты. — И мы едем возвращать долги за разбитый палец. Неужели ты думала, что это свидание?

   И это всё произнёс не ты, не тот, кто обнимал меня на светофоре. Это были слова мальчика с квартирника, который презрительно на меня пялился. Обман!

   Ты был таким… падлой, Марк. Слов нет! А я-то размечталась!

   Я всё-таки оказалась в машине, но уже с совсем другим настроем. Во мне бурлила ненависть и злоба. Повелась. Поверила тебе, в твои красивые слова и жесты. В номер телефона на земле, в смс.

   — Ты хоть что-то говорил взаправду? — спросила, скидывая туфли-лодочки и скрещивая ноги по-турецки.

   — Хочешь, скажу “нет”, и ты меня возненавидишь с чистой совестью?

   — Не хочу, — ответила и тут же пожалела, что вообще спросила. — Ты же не лгун, или я что-то путаю?

   — Лгун не лгун… А тебе почём знать? Ты даже моей фамилии не знаешь. Всё, что между нами было — твой каблук в моей ноге. Дальше так, последствия.

   — Врёшь.

   — Почему?

   — Покраснел, — нагло ответила я, подаваясь к тебе, и ты… вспыхнул. На алебастровых гладких щеках загорелись знаки моей победы, как алые флаги над рейхстагом.

   — Врунишка.

   — Нисколько. Ванга, если хочешь знать. Ну что? Последствия, говоришь?

   — Ладно, уела. Твоя серёжка меня и правда очаровала, и я всё ещё её вижу. И да, я не отрицаю, что очень бы хотелось познакомиться с ней поближе. Безусловно. И да, ни один поцелуй не был неискренним, но и случайным не был.

   — Противно смотреть на тебя, — фыркнула я и отвернулась. Сейчас бы непременно полезла в телефон и сделала вид, что очень занята. Тогда могла разве что телефонную книжку полистать.

   — Ну не смотри, какие проблемы?

   — У меня? Совершенно точно никаких. Не понимаю, зачем я вообще села в твою машину, чёртов мажор?!

   — И с чего ты взяла, что я мажор?

   От вчерашнего очаровашки не осталось и следа, ты снова был тем противным парнем, которому я отдавила ногу. И я бы с радостью сделала это снова, как сейчас помню. Я была безгранично зла, а ты отвратительно безразличен, но мою серёжку было прекрасно видно, и я этим пользовалась. Каждый раз, когда ты отвлекался от дороги — я ликовала. И зачем мне это, если ты такой мерзкий тип? Кто бы знал. Но было круто, и я продолжала это делать.

   — Прекрати! — хмуро попросил ты, сосредоточившись на дороге.

   — Прекратить что? — засмеялась я, безразлично глядя в окно.

   Я сползла в кресле, и ты видел и серёжку, и ложбинку между грудей, и особенно стройные в такой позе бёдра. Я дразнила специально, без особой для себя надобности, чисто из женского спортивного интереса. Что бы ты ни задумал, я была намерена отомстить и переиграть тебя.

   — Прекрасно знаешь что, — ты снова кинул на меня взгляд, а потом свернул с дороги на парковку какого-то лакшери кафе. Я в такие не ходила по двум причинам: не одевалась под стать знати и не питалась травой и кофе. — Значит так, — начал ты, сверля меня взглядом. — Не знаю, что ты придумала…

   — Воу-воу! — я настолько качественно возмутилась, что ты отпрянул. — Я напридумывала? Милый… то, что я «повелась» на твои красивые слова, говорит лишь о том, что ты мудак, но никак не о том, что я наивная дура. Окей?

   — Пф… Это было так просто, что я не удержался! — ты приблизился и щёлкнул меня по носу, а я встрепенулась, как воробей.

   — Чёрт, серьёзно? Ты поступил, как конченый!

   — А ты проткнула мне ногу, — ты пожал плечами.

   — И что?

   — То, что за всё нужно платить.

   — Ты-то откуда знаешь? Ты хоть за что-то в этой жизни платил?

   — Представь себе.

   — Представляю!

   — Ты тоже не нищенка, смею уточнить. Твой «папенька»…

   — Ага-а-а, нарыл на меня, чёртов мажор!

   Я быстро ударила по гудку, перегнувшись через тебя. Ты отвлёкся, и я стала шарить по двери в поисках ручки. Но ты успел заблокировать двери. Трижды мудак…

   — Не так быстро, милая. — На твоём лице была улыбка победителя, ну куда деваться…

   — Что тебе от меня нужно? Бабки на реабилитацию? Сорян, отдам с первой зарплаты.

   — Спасибо, не стоит. Моральный долг ценнее. Сейчас мы выйдем, и ты послушно пойдёшь следом за мной. Сбежишь — пеняй на себя!

   Меня от тебя просто колотило, просто выворачивало! Я не знала, что ты придумал, но это мне не нравилось. Не нравилось очень-очень сильно, а уж что было дальше — вообще крах всему. Ты потащил меня за собой так уверенно, будто имел на это право.

   В пафосной кафехе я смотрелась неуместно, будто… Батюшки, к чему сравнения? Девица с двумя сотнями косичек в вязаной майке посреди презентабельного заведения. Да там все были одеты так, будто их после обеда забирает шаттл до дворца Английской Королевы!

   — И? Это твоё кафе, и ты собираешься заставить меня мыть посуду или типа того? — прошипела я, вырывая руку, а ты улыбнулся и очень-очень нежно коснулся моей щеки. В глазах ледяного принца опять заиграли огоньки, чтоб тебя.

   — Нет, — ты покачал головой, опять провёл пальцами, на этот раз касаясь уголка губ, я поморщилась от щекотки. — Сейчас мы пойдём и сядем за столик. Там будут люди, которых условно называем «моя родня», — ты поморщился. — И я тебя представлю, как свою невесту. И чем больше ты им не понравишься… тем меньше будет твой моральный долг, милая. Готова?

   — Что? НЕТ!

   — Ты мне должна. И выбора у тебя нет, увы.

   — А если я им понравлюсь?

   Ты снисходительно окинул меня взглядом с головы до ног:

   — Это вряд ли.

ГЛАВА 6. Тогда

Я покорно шла следом за тобой, мысленно рисуя свой образ. Было стыдно до пунцовых щёк! Я могла выглядеть прилично согласно предложенным обстоятельствам и не стыдилась внешнего вида никогда, но… сейчас чувствовала себя чёртовым клоуном! Клоуном, которого ни во что не ставят!

   Ты притащил меня, зная, что я выделяюсь из толпы. Зная, как я оденусь. Ты знал и о джинсовых бриджах с дырами, и об экстравагантной серёжке и о косах. Сегодня я украсила несколько косичек милыми бусинами. Единственное, чем я могла гордиться — это туфли. Папенька подарил, шикарные, итальянские. Остальное — произведение искусства от десятилетней племянницы.

   — Ненавижу тебя, — шепнула я, обольстительно улыбаясь, когда мы подходили к столику с чопорной компашкой.

   Две леди: одна пожилая, другая средних лет. Два джентльмена тех же возрастных групп. Ну просто идеальная семейка! Мужчины в рубашках и светлых брючках. Мой папенька, конечно, выглядел лучше, но всё равно от этих двоих веяло пафосом и деньгами. Женщины обе как под копирку. Идеальные укладки, идеальные летние костюмы. На старушке — молочного цвета, на женщине — жемчужного. Н-да… Я за этим столиком просто… феноменально неподходящий элемент.

   — Марк, — женщина помоложе, далее в тексте просто “женщина”, вздёрнула бровь максимально стервозно и холодно.

   Кажется, белоснежным лицом ты обязан именно ей, а чёрные волосы явно в отца. Все четверо как с голливудского постера. И ты от каждого взял если не лучшее, то самое качественное.

   Твои родственники обернулись всем составом, глядя на меня, как на чёртову грязь.

   — Здравствуй, мама, — улыбнулся женщине. — Папа, — уже мужчине. — Бабушка, — подарил улыбку старухе. — Дедушка, — досталось и старику.

   — Здравствуй, — произнесли все по очереди, каждый кивнул. Матерь Божья, они клоны?

   — Это Нелли, моя подруга. — Ты чуть подтолкнул меня вперёд, и я самодовольно тебе улыбнулась.

   Ну уж нет, Марк. В тот день ты должен был проиграть по-крупному.

   — Добрый день, — я расплылась в очаровательной улыбке, и твои родичи не смогли сопротивляться.

   — Какое интересное имя… Нелли, — пробормотала женщина.

   Мы уселись за столик, и я оказалась напротив твоей матери.

   — Бабушкино, — смело улыбнулась я. Тут же главное не терять лицо, верно?

   Женщина кивнула, вытерла губы салфеточкой и уставилась на Марка.

   — Когда Марк сказал, что познакомит нас с… подругой, — начала старушка, и я обворожительно улыбнулась и ей тоже. — Мы так… удивились.

   — Правда? Почему?

   Ох, какие лица у твоих родичей… просто песня! Они рассчитывали, видимо, что я буду стыдливо молчать? Ха! Оправдывайтесь теперь, София Марковна! Почему это вы удивились?

   — Потому что он утверждает, что для серьёзных отношений слишком молод, — гаркнул твой дед. — А мы считали иначе! Ему двадцать пять! У нас в его возрасте уже было двое детей!

   — Оу… — я сделала вид, что растерялась, показательно взяла тебя за руку и улыбнулась.

   Ты опешил. Испуганно на меня уставился, в глазах мелькнуло понимание.

***

— Дура! Дура! Дура! — повторял ты раз за разом, стуча то по рулю, то по коленям.

   А я хохотала от души. Я наплела с три короба и даже пообещала, что имя первенцу мы дадим в честь бабушки и дедушки. Кстати, так и вышло. Как же ты краснел и бледнел! Какой нереальный скандал устроил твой отец на глазах у посетителей кафе! Как я там блеяла виртуозно, рассказывала о своем токсикозе и сроке, а ты пытался оправдаться. Но куда уж там! Тебя в тот день лишили наследства…

   Ну, знаешь, это же к лучшему, да? В итоге без их протекции ты заработал втрое больше, чем приносило бы тебе это дурацкое кафе…

   — Ты дура, Неля. Просто феерия!

   — А чего ты хотел? — сквозь слёзы смеха спросила я. — Как клоуна меня им показать и посмеяться? Уж прости, но, увы, я не из этих…

   — Что я им теперь скажу? Ой, рассосалось?

   — О, ну это не мои проблемы? Слушай, а чего ты хотел, только честно? Позлить их? М?

   — Не твоё дело! — рявкнул ты, а я «испуганно» схватилась за живот.

   — Ну что ты такое говоришь! Это наше! Наше общее дело!

   И всё равно сквозь хохот я ничего не услышала, чтобы ты ни сказал. Да, ты хотел позлить родственников, которые наседали с женитьбой. Позлил, ничего не скажешь. Только ты потом планировал фееричный разрыв с неугодной невестой, чтобы больше к тебе не лезли со своими советами, а вышло… что вышло. Твоя мать обрывала телефон, ты не брал трубку.

   — Ты куда меня везёшь? — вдруг озадачилась я, ещё не отсмеявшись, но уже испугавшись.

   — Ну ты же теперь будущая мать моего ребёнка, — ты злорадно улыбнулся. — Едем к НАМ домой. Посмеёмся вместе! Мы же теперь семья.

   И вот это мне уже вообще не понравилось.

   — Стой! Чего?

   — Ничего.

   — Выпусти меня из машины! Тут же! Всё равно сбегу!

   — Да ага, как же!

   — Вы-пус-ти!

   — На ходу?

   — Остановись и выпусти!

   — Нет.

   Ты перестал меня слушать, будто оглох. Сколько я ни стучала по твоим рукам, плечам и коленям — не шелохнулся. Через десять минут, когда я уже выдохлась и, раздувшись как рыба-шар, сидела, уставившись в окно, ты притормозил, а я бросилась отстёгиваться и дёргать ручку двери. Заблокировано. Ну… ты всегда умел обращаться с девушками.

   Ты открыл дверь и, выпустив меня, тут же прижал к машине.

   — Даже не пытайся бежать, — твой шепот касался скулы и уха. Я нервно сглотнула. — Я поймаю тебя даже хромой.

   Был велик соблазн замахнуться и снова ударить тебя по ноге, но не успела. Ты цепко схватил мою талию, и я на своих каблуках только и могла что пробуксовывать.

   — Чего ты от меня хочешь?

   — Ну уж точно не супружеского долга, невестушка! — проворчал ты.

   Подъезд, лестница, лифт. Твоя квартира на девятом — современная, просторная, я в таких даже не бывала раньше. Страшно стало до чёртиков, когда за спиной закрылась на ключ дверь.

   — Что дальше? — я скрестила руки на груди и… успокоилась.

   Ну что ты мне сделаешь? Секс со мной тебе не интересен — это я уяснила. Изнасилования, стало быть, не планировалось. А остальное нестрашно. Я скинула туфли, нагло на тебя посмотрела и отправилась изучать «свои» апартаменты. Миленько, всё белое, ну просто как из сериалов. Нагло обошла все комнаты, ванну, кухню, взяла из холодильника бутылочку минералки и открыла, чтобы сделать пару глотков и даже не вернуть на место.

   — Ну и? Привёл, а что делать не знаешь… Ц-ц-ц-ц, бедолажка… На словах ты Лев Толстой… А на деле…

   — Что-то, невестушка, ты сильно болтлива...

ГЛАВА 7. Сейчас

Я сажусь на барную стойку, скрещиваю ноги по-турецки и пью свой чай, забытый ещё в семь утра. Он безбожно остыл и подернулся пленкой, но на вкус не так плох. Я привыкла к холодному чаю, остывшему обеду, к тому, что после борьбы с Егором за тарелку супа уже не хочу есть, и да вы можете сказать, что я так себе мать, что дети для меня обуза и бла-бла-бла, но не всё ли вам равно, люди?

   Каждый день это слышу. Каждый. Божий. День.

   Косички? Фу, как можно, ты же мать! Макияж? Ну ты в больницу вырядилась, как на дискотеку — давно ли вы, гражданки, были на “дискотеках”? Ну и там по списку… И всё начинается с первого ребёнка.

   — Родишь — поймёшь, — говорит мне — беременной — уже родившая.

   — Ну, второго родишь — поймёшь, — говорит мне — с новорождённой Соней на руках — мамочка с двумя прекрасными ангелочками.

   — Ой, мне бы твои проблемы! — восклицает гордая мать троих детей.

   — Да уж, тебе ли жаловаться, ты с мужиком! — встряла мать-одиночка.

   — Да-а, в школу пойдут, не так заговоришь! — это та мать, что разбирается в репетиторах и точно знает, сколько яблок перетащил на спинке ёжик. У неё ж первоклассник.

   — А мы В ПОЛЕ РОЖАЛИ! — это встала со своего трона та самая… нет, уже не мать… бабушка. И вокруг неё небесный свет, и кудри в нём серебрятся, и развевается на ветру халат.

   Финиш!

   Не нравится — не ходи, скажете вы, и будете правы, я в, общем-то, умело раскидываю по жизни вот это всё. В конце концов, прикопаться ко мне может только бабушка-супергероиня, потому что остальные клише я худо-бедно собрала. У меня имеются школьник, детсадовец, дочка, сын, почти развод, живу за городом — это значит, охватила тех, кому с транспортом беда и дороги не чистят, и “Жила бы в квартире — горя не знала”, многодетность, зубы режутся, молочные выпадают, ветрянкой переболели, прививки ставим, на кружки ходим — тут охватили всё от бассейна до карате! Комбо! — репетитор… есть — каюсь. В общем, не жизнь, а сказка.

   По идее, я могу входить в двери поликлиники, увешанная орденами, открывать дверь с ноги, как старый видавший виды солдат, ронять на стойку регистратуры фуражку и, сверкая золотым зубом, говорить:

   — У меня талон к педиатру, деточка…

   И все будут склонять головы, прижимая к себе своих сопливых болезных детей и кивать, кивать понимающе. МАТЬ вошла. Мечты…

   Сижу сейчас на барной стойке, пью чай и понимаю, что всё сука, не так… И вкус его не так уж и прекрасен, потому что кто-то сдобрил и улучшил его, подсыпав туда травы-муравы.

   И этот повар от бога — Егор…

***

Когда ко мне подошла Соня, я уже понимала, что всё не так. Лицо у неё было такое, что хотелось взять её за круглые пухлые плечики и встряхнуть. Что-то случилось. И вдали уже выли пожарные сирены. У меня всегда воют именно пожарные — подсознательно боюсь только огня, остальное — прорвёмся. Моё тело уже было онемевшим от выплеска эмоций, и теперь я могу только посмотреть на Соню и терпеливо ждать, когда расскажет в чём дело, а она просто протягивает телефон и что-то почти неслышно шепчет о папе.

   — Кто? — спрашиваю, но телефон не беру.

   — Бабушка, — хрипит она в ответ.

   Соня никогда не хрипит. Она весёлый ребёнок, который вообще… вообще…

   Я спрыгиваю со стойки, беру телефон и тут же роняю его в кучу штукатурки, которую сама же тут и организовала пару минут назад. Я слышу, как уходит Соня, как она шушукается с братьями и они оба молчат, будто что-то чувствуют, хоть, уверена, она сама не знает, что стряслось. Телефон уже замолк, и я сажусь в штукатурку, набираю номер и жду, когда после пары гудков заговорит София Марковна.

   — Он в больнице… — дальше белый шум.

   И я сижу, разматываю события, чтобы убедиться в том, что это правда. Что Марк не лежит сейчас наверху или не сидит в кабинете за рабочим столом. Вчера шёл дождь — это точно. И мы с Машей рассорились, потому что я влезла в её личную жизнь.

   — Что? Ненавидишь меня? Или весь мир тоже? — спокойно спросила вчера вечером Машу. Я мыла посуду, а она вытирала, и мы делали это не из любви к совместному труду, а просто потому, что обе чувствовали себя такими испачканными, что хотели срочно вернуться в нашу великолепную “сталинку”, где были только я, она и наш папенька.

   — Я...

   — Страшно сказать слово «ненавижу»? — усмехнулась я. — Ну сукой меня, что ли, назови.

   — Тебе не стыдно? — этот вопрос насмешил, я даже не сомневалась, что у моей милой маленькой Маши в голове ещё северные олени. Её же как цветок несли по жизни, не давая ветру снести пыльцу с нежных лепестков. У неё всё или белое или розовое, даже не чёрное. А я… увы, не принцесса, с тех пор, как решила, что самая лучшая идея для старт-апа самостоятельной жизни — это выйти замуж в девятнадцать.

   — Стыдно, милая, когда видно. Я не наглая баба, которая влезла не в своё дело, я...

   — Ты ведёшь себя, как обиженная на весь мир феминистка! — Маша вроде бы злилась, но при этом с больным перфекционизмом составляла ровной стопочкой тарелки и в идеальный рядок выкладывала ложки. Я знала, что она чувствует — Маша хотела сейчас всё делать идеально. Правильно. Она пока не понимала, как мало участвуют в её жизни другие. Как мало действуют слова отца или мои на то, что произойдёт в её великом романе завтра. Она ещё не понимала, что сама всем управляет и все камни на её пути — только жалкие потуги вселенной во что-то там поиграть с чужой судьбой.

   — Может, так и есть? — тихо поинтересовалась я. — Милая, мой муж — гандон. Который спустя десять лет брака и рождения троих детей решил, что я скуШная.

   — Он же тебе не изменяет… — у Маши чуть не слёзы стояли в глазах.

   Она верила во всё. В любовь папеньки с его Ларой, в нашу семью, в Гарри Поттера. Не по глупости и наивности, а потому что ничто ещё в её жизни не рухнуло и не лопнуло. Всё ровно. Чётенько. И вот ей кажется, что всё может закончиться только по одной причине — измена. Ну и смерть ещё. Для Мани не существует проблем в сексе — она пока не знает, что это такое — для неё нет недопонимания, бытовухи, усталости. Она спит десять часов в сутки без бессонницы и кошмаров. Она влюбляется чисто, по детски искренне и просто. Этому не мешают какие-то там проблемы. Она не платит налоги — о да, я опустилась с темы любви до такого приземлённого, и вы спросите — где связь? Ну-ну… Не думает о том, чей корпоратив важнее, куда поехать отдыхать, где оставить детей и почему свиданий не было уже почти пять лет. И да-да-да, виновата Я. Мне жать, правда, жаль, что я всё уничтожила, если это так. Если смогу — непременно исправлю. Но пока — спать хочу и маникюр. Потом — исправлю.

   — Нет, не изменяет. Но лучше бы... — я спокойно мыла тарелки и старалась делать вид, что меня всё это не волнует. Я боялась, что случайно выскажу Мане больше, чем должна. — Его нет. Он приходит. Ест. Ложится спать. Говорит по очереди с каждым ребёнком. Высказывает МНЕ за поведение Егора и за то, что Макс тише воды, ниже травы, а мальчик должен быть активным. Единственный, кто в этом доме его устраивает — Соня. А теперь обрати внимание. Он был красавчиком, который меня, блин, добивался! Уводил! Покорял! А что сделал твой Птиц? Просто... поиграл с тобой в какие-то игры. И ты думаешь, что он тебе ничего такого не скажет? — сорвалась. Ну ладно, может, это отрезвит одну забитую розовым туманом головку.

   — Неля... но не все такие, как...

   — Как мой Марк? Уверена? Может, ещё скажешь, что дело во мне?

   — Нет, не скажу. Не могу... Я... но ты поступила плохо!

   — Ты что, в сказке живёшь? Мы герои «Лунтика»? Что, баба Капа, сейчас расскажешь мне, что врать нехорошо? Ай-ай-ай, Неля! Влезла куда не надо! Ты зачем ехала? Отругать меня? Отругай! — я кивнула и выключила воду. В раковине остались куски салата, на которые я долго и внимательно смотрела, а потом собрала вместе с остатками пены и выбросила в мусорное ведро. — Не работает это так. Вы оба идиоты, которые верят всему. Даром, что он вдвое старше. Или как там Лара говорила? Вчерашний студент... Да-да. Вчерашний студент Макс и сегодняшняя студентка Маша. Два ребёнка.

   — Которых ты обвела вокруг пальца.

   — На улице дождь до сих пор, — вздохнула я и повернулась к окну. — И Марка всё нет.

   — Это ты к чему?

   — К тому, что если сегодня он...

   — Не говори чего-то страшного, — попросила Маня. Я мрачная натура, с меня станется напророчить беды.

   — Нет-нет... Просто знаешь, если бы он ушёл, мне бы стало легче, — я скомкала полотенце и кинула его на барную стойку.

   — Я была бы свободна. Я очень молода, мне нет тридцати. Я бы жила как хотела, воспитывала детей как хотела. Ела что хотела, пила что хотела. Спала с кем хотела. Не ждала бы, когда он войдёт в спальню и скажет, что устал. Не видела бы его хмурое лицо.

   — Марк...

   — Не такой? О да, он на людях всё тот же озорной пацан, который выкрал меня ночью из дома и потащил наутро в ЗАГС.

   — Как ловко ты переиграла, — медленно произнесла Маня, уже понимая, что говорить дальше не о чем. Она сейчас уверена, что я — притворившаяся хищником жертва. Что сейчас я хочу жалости. Она, увы, не понимает главного — то, что для неё длилось три дня, для меня было десятилетием. Она не понимает, что в своей драме я плаваю, как рыба в воде. Не помогут мне психологи и мнения со стороны, только я сама себе помогу. — Нель, это всё тебя не оправдывает.

   — Нет. Не оправдывает. Я поступила, как сука. А потом сделала это снова, когда лишила тебя возможности меня обвинять. Но я так устала, что мне... по*уй, милая. Такой вот треш случился в твоей жизни, но с другой стороны, я же только чуть подпортила вашу сладкую вату. Продолжайте, как начинали. Ты немного повзрослела… вроде. Да и папенька с вами смирился. Куда ни плюнь — вы в плюсе. Так и быть, можешь со мной какое-то время не разговаривать.

   И я ушла, оставив Машу в кухне.

   А потом вернулся Марк, и случилась последняя наша встреча. Как трагично. Будь это кино — он уходил бы под печальную песню, а я бы смотрела ему вслед, а по моей чёрно-белой щеке бежала бы слеза.

   Он отдал Мане своё обручальное кольцо “на чёрный день”. Оно правда дорогое, надеюсь, она распорядилась им правильно. Потом машина Марка загудела, и он уехал, а за окном уже закончился дождь, уже отлила вода и отжурчали по тротуарам ручейки. И уже светало, когда он стал жертвой какой-то долбанутой семьи Ильиных. Жёнушка Ильина решила, что пора самовыпилиться коллективно, крутанула руль и попыталась въехать в опору железнодорожного моста, а заодно зацепила две машины.

   В одной ехал Марк. В другой — молодой паренёк Егор, ему не повезло больше всего.

   И вот сижу я на полу и думаю — это же случилось буквально только что, вот только Марк был жив-здоров и ехал в машине, а теперь его везут в больницу, и я даже знаю все подробности случившегося. Как быстро всё работает, как поразительно ярко я нарисовала себе эту картинку. Только что… Марк был жив-здоров.

   Только что.

   Депрессивно как-то.

   Я смотрю на штукатурку и пыльный стол и понимаю, что несколько минут назад был цел стол и был цел Марк. Муж и жена — одна сатана…

ГЛАВА 8. Сейчас

София Марковна сидит напротив меня и морщится, глядя на полную разруху в нашей кухне. Мы вернулись из больницы полчаса назад и за это время не проронили ни слова. Дети вели себя как шёлковые, даже Егор торжественно молчал, и от этого становилось страшно — Егор вообще никогда не молчит. Он болтает даже во сне. А сейчас все трое сидят в детской и спокойно занимаются своими делами, и хочется пойти и заставить их шуметь, и от этого всё тело немеет, тяжелеет, в горле копится тошнота.

   — Как погано, — признаюсь я ненавистной мне женщине и вижу, как её аристократическое идеальное лицо смягчается.

   Она кивает.

   — Смущает тишина? — вдруг очень понимающе спрашивает она, и я киваю.

   Не хочу поражаться этому внезапному сеансу телепатии, но я так благодарна свекрови, как не была никогда.

   — Не то слово…

   — Кто разбил стену? — София Марковна снова смотрит на разруху, но на этот раз не с презрением, а с интересом.

   — Я.

   — Хорошо, — кивает она. — Хорошо…

   — Это бред, но у меня чувство, что я сделала это… в тот момент, когда…

   — В тот момент, когда Марк попал в аварию... Я впервые разбила целый сервиз во время ссоры с мужем! — вдруг на одной ноте, закрыв глаза, сообщает мне свекровь и громко шумно выдыхает.

   Это самое откровенное, что я слышала от неё за все десять лет. Мне начинает казаться, что я люблю эту дурную женщину с аристократическим лицом.

   — Шок, — я моргаю, как героиня тупого ситкома. На фоне сейчас должны раздаваться аплодисменты и смех зрителей, а свёкр должен открыть дверь и встать перед нами такой весь потешный, встрёпанный, с последней целой тарелкой в руках. Ненавижу ситкомы.

   — Согласна. Итак… Марк не в порядке. Ты говорила с врачом? — добродушной беседе объявлена кончина. Время смерти пятнадцать тридцать три — заказывайте панихиду. — Он многое забыл, у него вроде бы амнезия, и… он не помнит, что у него трое детей. Тебя он вроде бы помнит, по крайней мере, спросил о тебе, когда увидел меня, но детей — точно нет. Если мы сейчас вывалим на него это… — только бы стерва не назвала моих детей “недоразумением”! — Он попросту сойдёт с ума, ты согласна?

   — Да, и что? Мне спрятать их где-то в подвале? Неплохая идея, как в “Цветах на чердаке”, будем травить их мышьяком и вывозить и дома по одному.

   София Марковна закатывает глаза и отстраняется от стола.

   — Хватит! — восклицает она. — Ты же знаешь, что…

   — Ладно. Продолжайте, — перебиваю её, чтобы не нарваться на душещипательную речь о том, как она любит своих милых внуков. Я не уверена, что она точно знает дни их рождения, а Егора вообще считает плодом измены, а так ничего.

   — Итак, я думаю, что… мы с Максимом, могли бы взять их и поехать в отпуск к твоему отцу. Он, кажется, сейчас в Испании.

   И снова я охреневаю. Только что кто-то благословил эту семью, и всё перевернулось вверх тормашками? Скажите, что да! София Марковна собралась к моему папеньке и его молодой жене Ларе в Испанию с моими детьми?

   — Вы серьёзно?

   — Да. А вам с Маркушей нужно время. Ты его подготовишь, всё расскажешь, может, он вспомнит… Мы попросили квартирантов освободить его старую квартиру, помнишь её?

   — Помню, — я не уверена, что произнесла это вслух. Кажется, только мысленно.

   — Так вот, его из больницы отпустят, и мы его туда привезём. Вы с ним пообщаетесь, заново познакомитесь.

   — А если не выйдет?

   — Будем решать проблемы по мере поступления. Мы вообще пока не знаем, что он помнит, а что нет. Пообщаешься с ним и всё поймёшь.

   — Почему вы мне позволяете? Сейчас же идеальный момент для лихого злодейского плана, — мой голос не дрожит, я спокойна. Я немного не в себе.

   — Не знаю, — тихо отвечает София Марковна. — Ты же думаешь, что я тебя ненавижу?

   — Пожалуй.

   — Если честно, большую часть времени да. Но что в тебе хорошо, так это честность. Абсолютная. Я никогда не боялась от тебя удара исподтишка. И всегда знала, что ты не за деньги с Марком, а просто… не знаю… назло всем, что ли.

   — Хрен редьки не слаще, София Марковна. А теперь я хочу кое-что сделать.

   — Не обнять меня, я надеюсь?

   — Матерь Божья, какая чепуха! Нет, напиться.

   — Хорошо, — серьёзно кивает София Марковна и скидывает кремовый пиджак. — Я позвоню Максиму, чтобы забрал детей.

   — А вот это правильно. Идём-ка на улицу, тут слишком грязно.

ГЛАВА 9. Сейчас

Старая квартира почти не изменилась. Всю мебель в ней заменяли, исходя из очень простого правила: чем проще — тем лучше, так что если она и менялась, то ровно настолько, насколько у “Икеи” менялся ассортимент. Десять лет назад я впервые вошла в эту просторную по меркам среднестатистического россиянина квартиру и думала, что никогда в жизни сюда не вернусь. Я так люто тогда ненавидела Марка, что руки мурашками покрывались от ужаса, что он решил что-то там мне доказывать и как-то со мной связываться. Сейчас я чувствую примерно то же самое.

   Смешно, мы вернулись к началу.

   София Марковна купила холостяцких продуктов, а я не удержалась и включила… “You're Beautiful” Джеймса Бланта.

   — Ю бьютифул… ю бьютифул… итс тру… — подпеваю я песне из своего плейлиста “Верните мой две тысячи восьмой”.

   Как мило, когда-то я считала, что буду петь это своим детям как колыбельную, но в итоге мои дети засыпали только под сказочный бубнёж или отчаянную морскую качку. Умники говорили “Как приучишь, так и будет!”, а мои дети говорили иначе. И под “You're Beautiful” не спали. Я пою и брожу по квартире. Сейчас — просто шведская мечта, тогда — “охрене-еть, как красиво тут”.

   А всё-таки в этом месте я была очень счастлива, и сейчас хочется всплакнуть. Жаль, что он сюда придёт не таким. Я не верю, что увижу прежнего его. Каким стал мой Марк?

   Красивым. Классическим красивым мужиком, который очень хорошо это знает, и кольцо на пальце поражает женщин в самое сердечко. А я так и осталась рядом с ним белой вороной в кружевном платье в пол.

   Глядя на нас, как и десять лет назад, люди шепчутся: “И что он в ней нашёл?” Первые лет пять я сходила от этих шепотков с ума. Мне дико нравилось, что мы такие необычные и неформатные. Кажется, в какой-то момент это перестало вставлять Марка. Он как бы замкнулся, стал поговаривать, что есть исключительные случаи, когда не стоит доказывать всем, какая я необычная. Когда я смеялась над очередной нянечкой в детском саду, которая посмотрела косо на неформальную мамочку, Марк вдруг стал говорить, что это нормально и пора понять, что однажды нашим детям скажут что-то неприятное в школе.

   Кажется, с этого всё началось. С того, как Соне впервые сказали в подготовительной школе, что её мама не такая, как у всех. И Марк выслушал это и вышел из комнаты, а меня впервые полоснула обида.

   Какой мой Марк сейчас? В его взгляде всегда напряжение. Когда-то его было мало, оно было странным и волнующим, он будто всё время решал вопросы за весь мир, но глядя на меня — уходил в нашу параллельную вселенную. С годами “нашей вселенной” стало меньше, а вопросов всего мира — больше. Больше. Больше. Больше.

   Сейчас мой Марк почти не ходит с растрёпанными волосами. Они всё такие же чёрные, но уже не падают на лоб сексуальными прядками. У моего нынешнего Марка не такое сухое тело — раскачался, он занимается собой и делает это всё чаще и чаще. Он не хочет домой. Я стала слишком тёмной и мрачной для него. Это уже моя вина. Мой Марк стал молчалив. Ему сейчас тридцать пять лет, он в самом сочном возрасте, на мой взгляд, и если ему дать молоденькую девчонку, она сойдёт от него с ума. Мне двадцать восемь. Я могла бы сейчас стать для кого-то молоденькой девчонкой.

   Я могла бы снять косы. У меня красивые длинные волосы. О-о, многие думают, что я прячу три уродливых пера под канекалоном — ха! Нет. Я могла бы носить стильную современную одежду и не быть такой кошечкой, какой являюсь сейчас. Не сверкать ногами из длинных разрезов сарафанов, не носить драные шорты и короткие топы. Могла бы выбросить все свои вязаные кофты на одно плечо, которые так мало прячут и так много открывают. Могла бы, но не хочется, сорян. И клала я болт на воспитательниц и учительниц, потому что мои дети всё-таки гордятся мной и странно смотрят на клуш в растянутых свитерах и линялых джинсах.

   Я роюсь на полках, которые освободили квартиросъемщики — там остались какие-то вещи вроде полотенец и постельного, а может, это было куплено или принесено сюда недавно? В ванной на дне ящика нахожу бархатную коробочку для ювелирных украшений и в недоумении замираю. Я помню эту коробочку очень хорошо. Она моя.

   Открываю крышечку и хочу заплакать. Снова. Там… серёжка для пупка, кроваво-красный рубин, который, кажется, говорит мне о большем, чем эта квартира.

   На мне длинное платье с разрезом на ноге, оно завязывается на талии, и пупок не видно, так что я его снимаю и останавливаюсь перед ростовым зеркалом в ванной. Я йогиня, горжусь подтянутым телом, которое истерично тренирую после каждых родов, которые мне даются на ура. Всякий раз не набираю, а теряю столько кило, что краше в гроб кладут! А потом дети радуют аллергиями на всё, что съедобно, и вес доходит до критических сорока трёх. Пупок не зарос, иногда ношу в нём дорогую серёжку из белого золота, скромную и как будто совсем бездушную. Ставлю мою рубиновую пошлость на законное место и почти задыхаюсь эмоциями, потому что помню, как он вынимал её и прятал в коробочку. Тогда я была беременна Соней. И мы ещё жили в этой квартире.

   А ещё вспоминаю, как мечтала, что он коснётся меня языком, и на мне непременно будет эта серёжка, и как его блестящие волосы скользнут по моему животу, и от щекотки я дёрнусь в его руках. Всё это сейчас кажется ужасно далёким и неправильным. Одеваюсь и выхожу в гостиную.

   Щёлкает замок, и я замираю. Песня переключилась, и вместо романтического Бланта качает “Candy Shop”. Я бегу к плееру, но он никак не хочет разблокироваться, зато, дважды нажав на боковую кнопку, выключаю всё вообще, и в квартире останавливаются звуки и, кажется, время.

   Потому что Марк стоит в дверях и смотрит на меня.

   Серёжка. Эта квартира. Его взгляд, в котором я совсем не вижу “решения проблем всего мира”. Мне кажется, что тело напряглось во всех местах сразу, все мышцы приготовились, сократились. Наверное, они решили создать защитный экран, чтобы сердце ненароком не вышло “в окно”. Марк смотрит на меня, задержав руку на ручке двери, сжимает ключи, и его взгляд бегает с моего лица на мою ногу, которая беспардонно оголилась.

   — Неля? — спрашивает он, и я не узнаю его голос.

   Он очень сильно полон надежды. Чёрт! Он спрашивает. Он не верит.

   — Я думал, ты ушла, — звучит пренебрежение.

   Да! Как же я скучала… Марк стал бояться быть заносчивым мажором, Марк больше так со мной не говорит. Он как сапёр, ходит осторожно выверенными тропами, демонстративно делает вид, что боится нарваться на мину, хоть это и не так страшно. Хоть я это и любила. Он просто устал щекотать мои нервы.

   — Я не… — не могу сказать ему ничего. Не могу придумать, что говорить.

   — Неле Магдалиной нечего сказать? — нагло усмехается он.

   Три эмоции за минуту. Надежда, пренебрежение, наглость. Воу-воу, полегче! Я же не устою! Он умело маневрирует от трепета к дерзости, и это всегда окунает меня изо льда в кипяток. Это всегда будит в душе слишком много эмоций, которые я ни с чем не могу сравнить. Никак не могу добиться того же. Ни спорт, ни адреналин не нервируют так, как он. А я без этого, как выяснилось, не могу. Правы бабки у папенькиного подъезда — я наркоманка.

   — Куда мне нужно уйти? — мой голос дрожит. Какой он видит меня? Не кажусь ли я ему незнакомкой? Хотя… я почти не изменилась, к счастью, это ему стоит переживать. Он себя в зеркале не узнает!

   — Ну я же придурок, животное и жалкий мажор, — он высокомерно задирает нос, закрывает за собой двери и идёт через квартиру ко мне. — Тогда что тут делаешь? Пожалеть решила? Жив-здоров, не переживай. Можешь идти. Или чувствуешь свою вину?

   — За что?

   Я пытаюсь вспомнить, когда это собиралась от него уйти, и для этого стремлюсь всё дальше по нашим отношениям, откидываю год за годом, пока не добираюсь до самых первых дней. Самый странных и сладких.

   — Ну смотри, — он начинает загибать пальцы. — Ты вывела меня из себя. Я уехал. Разогнался и попал в аварию. — Он улыбается. Дразнит меня. Хочет реакции. Мне так этого не хватало, теперь Марк слишком устаёт, чтобы играть в эти игры, а у меня на них слишком мало времени. — Ты мне должна. Опять!

   Опять… он про ногу и каблук. Хочется рыдать, потому что в окна врывается летний ветер и будто уносит меня в две тысячи восьмой. Я сажусь на тумбочку и случайно включаю плеер. Мы оба вздрагиваем. «Rasmus»… Мы слушали их в его машине уже позже, сейчас для него это просто песня, а для меня привет из прошлого.

   И пряный летний воздух мучает, берёт за душу. Мне снова восемнадцать. Я снова гуляла всю ночь до утра. Я снова влюблена. Я снова смотрю сериалы. Я люблю Маню. Я борюсь с папенькой. Я хочу, чтобы матушка поняла, что со мной “не так”. Я хочу найти себя. Я хочу его. Я не хочу решать сложные задачи и становиться взрослой. Я взрослею. Я схожу с ума. И всё это одно лето, один воздух, сводящий с ума пряностью и свободой. Один он и одна на двоих дрожь в коленках.

   — Я всегда отдаю долги, — шепчу и понимаю, что передо мной действительно не тот Марк. И этого я не уже ненавижу, а… ещё.

ГЛАВА 10. Тогда

— Ну и? Привёл, а что делать не знаешь… Ц-ц-ц-ц, бедолажка… На словах ты Лев Толстой, а на деле…

   — Что-то, невестушка, ты сильно болтлива… — Ты смотрел на меня свысока, будто что-то задумал, но я точно знала, что против лома нет приёма.

   — Ох, бозе мой, и что мне сделает этот большой и страшный музчинка? — я кривлялась, выделывалась, а ты усмехался. И мне казалось, что мы оба знаем, как переиграть другого, и в итоге оба… проиграем.

   — М… ты притащил меня к себе домой, — я осмотрелась. — М-да… шведский рай. Тут всё из “Икеи”? Ладно-ладно… Чем будешь крыть? Мне кажется, что мой ход ну о-очень хорош! Не находишь?

   — Не нахожу.

   — Давай музычку, а? Что-то тут сильно тухло! — я обратила внимание на рабочий стол и стационарный компьютер, который был включен. По рабочему столу летали мыльные пузыри — заставка. Пошевелила мышкой и тут же попала на настоящее “комбо” — незакрытый музыкальный проигрыватель и трек Джеймса Бланта… «You're Beautiful». — О-о, какой ты рома-антик! — завыла я, села в твоё крутое директорское кожаное кресло и пару раз раскрутилась, подпевая сопливой песне для печальных девочек.

   Признаю, я тоже могу такое послушать, но, чёрт побери, у тебя на компе не должно быть песен Джеймса Бланта. Аудиосистема была хорошая, и нас окружала атмосфера романтики и бабочкового тепла — когда от трепета сходишь с ума. Ну, кто-то сходит, не я.

   — Да, я очень романтичен, хочешь, отдам тебе своё сердечко?

   Ты упал на колени перед креслом и коварно, обольстительно улыбнулся, а я расхохоталась. Правила игры мне ясны: завлечь меня, глупую и впечатлительную, а потом красиво кинуть с небес на землю. Неплохо, весьма… Но дважды в одну воронку — даже не знаю...

   — Спасибо, не стоит. Я не интересуюсь субпродуктами. — Моя улыбка тебя тронула. Она была такой же коварной, как твоя, и, видимо, сработала катализатором для некоего мыслительного процесса. Ты стал искать, чем меня зацепить. Ситуация накалялась, потому что ставки, кажется, росли. — Мне нужно мясо! — моё хищное шипение тебя обескуражило.

   Ты дёрнулся, отстранился, а я подалась вперёд и соскользнула с кресла прямо тебе на колени. Ты автоматически перехватил меня за бёдра, чтобы не упала, но тут же с шипением отпустил.

   — Что такое? Испугался? — я продолжала улыбаться и знала, что ты уже на крючке. Растерялся.

   — Хочешь ударить меня моим же оружием? — кривая усмешка стала настороженной.

   А я дёрнулась вперёд, чтобы прижаться плотнее. В идеале мне хотелось, чтобы ты почувствовал сквозь рубашку холод серёжки. Я вцепилась в твои плечи, и ты точно от этого напрягся, задышал чаще. Ну и не только задышал. То, что ты “взволнован”, было очевидно — напрягшийся бугор под ширинкой я активно поощряла, прижимаясь ещё крепче, чтобы закрепить успех. Таких тёмных глаз, как у тебя в тот момент, я, пожалуй, ещё не видела за все свои скромные восемнадцать лет. Ты просто задыхался. Кадык вздрагивал, а воздух выходил из лёгких толчками. Твои руки потянулись к моей талии и сжали её, обнажённую, тонкую. Тебе явно это нравилось, снова зашипел, но теперь никуда не отстранился и руки не убрал, а сжал сильнее. А-а-ай, какая досада, как горячо вышло. Я, конечно, на такое не рассчитывала.

   И мои губы были уже очень близко к твоим, так что пришлось импровизировать, чтобы победить. Я не собиралась с тобой целоваться или… спать — ничего такого. Просто ты повёлся, а я воспряла духом — это же круто! Как первая победа на чужом поле. Пришлось наклониться и — батюшки, как вспомню, так вздрогну, откуда наглость такая? — лизнуть твою шею. Клянусь, я сделала это! Ты запрокинул голову, и твои чёрные идеальные пряди упали назад, а веки опустились. Чёрт, ты почти мурчал, как котёнок, которому чешут шею, и у меня голова наполнилась чудесной сладкой ватой. Честно, прямо вот в голове стояла некая баба и мотала на длинные палочки розовую вату, круг за кругом. И ваты становилось всё больше, и больше, и больше, пока она не заполнила всё, как жижеподобная сущность из фильма ужасов. В какой-то момент я поймала себя на том, что расстёгиваю твою рубашку… А твои пальцы сжимают мои бёдра, и между ними как-то уж очень жарко, и для меня это ново и непонятно. И ещё непонятнее странное желание прижаться ещё крепче… и нет! И, если честно, ситуация нехило испугала. Первое возбуждение, вызванное… просто напряжением между мной и мужчиной. Меня зацепила твоя реакция на меня, твои руки на моих бёдрах — отложила в копилочку “мне это нравится”, собственная смелость, твое “мурчание”, напряжение и мои отчаянные неудовлетворённые желания. Почему-то мне страшно захотелось, чтобы ты коснулся моей груди. Это раз. Чтобы как-то разобрался с ситуацией между моих бёдер, потому что я жутко хотела каких-то действий. Это два. Рот наполнился слюной, ну или мне тогда так показалось, губы потяжелели, а глотку стало сводить — и всё это от желания быть поцелованной. Прям жуть как захотелось поцелуя. Это три.

   Раз-два-три-четыре-пять… вышла Неля погулять.

   Порыв ветра распахнул форточку и дошёл до нас, окатив как будто морской волной с ног до головы. Обнял нас. Летний, свежий, пряный от запаха листвы. И мы оба вдохнули его, судорожно, как будто это был яд, принятый за лекарство. Ты смотрел мне в глаза, и я знала — забыл, о чём думал до этого. Ты забыл, что привёл меня сюда мстить за то, что я наплела твоим родителям. И забыл, что я могу быть обманщицей. Но ещё до того, как я успела рассмеяться тебе в лицо и всё-таки уйти, сжал мой затылок и крепко поцеловал, завладев моим языком.

   Мы сцепились, как будто сражались насмерть, твои руки задрали мою вязаную кофточку, и когда пальцы добрались до груди, до напрягшихся сосков, я зарычала. Один-один — ты заработал победное очко, я пропустила удар в свои ворота.

   Я расстегнула твою рубашку, запустила под неё руки и сжала плечи, спину, погладила живот и… один-два… коснулась ширинки. Мы оба замерли.

   Во-первых, с моей стороны это снова была невероятная наглость, сносящая крышу, и я была победительницей. Во-вторых, раздался чёртов звонок в дверь и… голос моего папеньки в дуэте с твоей матерью.

   — Какого хрена? — шепнул ты.

   — Умело притворяешься, — прошипела я. — Твоя мамашка моему деду пожаловалась?

   — Чего? Ты ё**утая?

   — Спрячь своего дружка, я смотрю, тебя пальчиком помани — ты уже в боевой готовности! М-да, умеешь ты мстить!

   — Я не мстил и не притворился!

   За дверью уже разворачивались боевые действия, вот-вот станут ломать дверь. Ты выглядел ужасно: губы и подбородок в моей помаде, рубашка расстёгнута, ширинка всё ещё красноречиво топорщится. Я не лучше. Если открыть сейчас — я пропала.

   — Твою мать… — мы оба кинулись приводить себя в порядок, но замок щёлкнул — твоя мать нашла ключи от квартиры.

ГЛАВА 11. Тогда

Они, конечно, решили, что всё не так, как было на самом деле — всё выглядело максимально ужасно. Конечно, мы не святые и… ладно. Твоя мать откопала моего отца и сказала, что его дочь соблазнила её сына. Эти двое тут же выехали и встретились у твоего дома. Вуаля, мы собрали родительское комбо.

   Твоя мать сидела, сложив руки на коленях, мой отец стоял посреди комнаты, скрестив на груди руки. Ты привёл себя в порядок, вежливо попросив дать минутку передышки, и снова выглядел великолепно. Пока мы стояли и оттирали с лиц помаду с открытой дверью в ванну — видимо, родители боялись, что мы быстренько успеем потрахаться — шипели друг на друга “Это ты виноват!” и “Нет, это ты!”.

   Мы сели на стулья напротив твоей матери, и папенька соблаговолил сесть рядом с ней. Теперь это была настоящая очная ставка.

   — Я… — начал отец, но договорить не смог. Побледнел.

   Я встала, нашла в холодильнике бутылочку минералки и как-то сходу наткнулась на стакан. Со стороны смотрелось, будто я тут уже была… А на деле просто помнила, где у тебя вода, потому что сама недавно брала бутылку.

   — Ты прямо освоилась, — прошипела Софья Марковна, папа побледнел ещё больше, я закашлялась, а ты… закинул ногу на ногу и самоуверенно посмотрел на мать.

   — Ну конечно, мам. У нас всё серьёзно, ты же слышала Нелю.

   — Что?! — взревел отец.

   Больше всего на свете, без шуток, он боялся моего залёта. Я нисколько не сомневаюсь, что тогда он был на грани сердечного приступа. Это был настолько напряжённый и дебильный момент, что, будь моя воля, я вернулась бы и всё отмотала. Пришибла бы тебя за миг до поцелуя, лишь бы ты не говорил того, что сказал.

   — Неля беременна, и мы хотим пожениться.

   Твоя улыбка не спасла. Отец ринулся к тебе, Софья Марковна почему-то тоже. Я завизжала и встала между всеми вами, хотела разнять, но ты взял меня за талию, прижал к себе и развернулся спиной к моему папеньке, будто хотел меня укрыть.

   — Ты чего? — шепнула я.

   — Хрен знает, — шепнул ты.

   Папенька кричал, пока не покраснел, потом снова побледнел. От воды отказался.

   — Папенька! Вы переходите все границы, я взрослая! — заявила я и чуть леща не схлопотала.

   Но папенька бы так не поступил. Он поступил хуже. Отряхнул руки, будто они были перепачканы и… вышел из квартиры.

   — Придурок, — крикнула я тебе в лицо, толкнула в грудь и бросилась бежать за отцом.

   Только он уже сел в машину и уехал. Я смотрела, как пылит, покидая двор, папенькина тачка. Из припаркованного «мерса» вышел уже твой папенька, подошёл ко мне, глядя свысока. Смотрел он не как ты, это был премерзкий ужасный взгляд человека, готового ударом раздавить букашку.

   — Бабки? — просто спросил он.

   — В жопу себе засуньте, я буду рожать, — мстительно прошипела я, чтобы вогнать в крышку твоего гроба последний гвоздь.

   — Сука, — ответил твой отец, но я уже шла на остановку, обняв себя руками — неожиданно стало очень холодно…

***

— Пап! Папа! — кричала я и бросала камешки в окно его комнаты. — Пап, блин! Да не буду я самовыпилом заниматься! Пап! Не бросишь же ты меня тут на улице?

   — Наркома-а-анка! — завыла бабка со второго этажа.

   — Спасибо, что сообщили! — съязвила я.

   — Сейчас ментов вызову!

   — Пап! Меня менты сейчас заберут! Ау!

   — Наглая! Бестактная девчонка! — завыла другая бабка.

   — А вам-то что?!

   — Ночь на дворе! Чего орёшь?! — третья бабка.

   — А это концерт по заявкам! — ответила я. — И по заявке от Виктора Ипполитовича... шоу программа… «Блудная дочь»! Поддержим аплодисментами! — я начала кривляться от дурной самозащиты.

   — Наркоманка! — повторила бабулька. — Ещё и пьяная, вы посмотрите!

   — Кошмар! А я её помню в песочнице!

   — Сына сгубило, и эту сгубит…

   Брат-которого-нельзя-называть…

   Твою ж мать.

   Папа выглянул из окна и вцепился в подоконник, теперь мы смотрели друг на друга не отрываясь, будто бабки вокруг превратились в условный “народ” во время дуэта главных героев.

   — Папенька, — шепнула я.

   — Ты же просто хочешь домой, — тихо сказал он, так, что я и услышать не могла. Я это прочитала по губам… Чёрт. — Я тебе не нужен.

   И он захлопнул окно, а потом, видимо, и дверь в комнату, потому что больше не появился. Бесить бабок было бессмысленно, им пора по будкам, в злых собаках я больше не нуждалась.

   Когда зазвонил телефон, у меня не было вариантов, кто это беспокоит мою скромную персону.

   — Чего? — вздохнула я. Холодно было до жути, и от волнения стучали зубы.

   — Ты как?

   — Никак, торчу под окнами, папа не пускает домой.

   — Сейчас приеду.

   — Да пошёл ты…

   Я скинула вызов и забралась на капот папиной машины, раскинула руки и уставилась на небо. Оно уже было усыпано звёздами.

   Прежде чем пойти к папе, я долго сидела в кафе поблизости и набиралась храбрости, так, что уже совсем похолодало и стемнело. Казалось, будь вечер тёплым — мне не было бы так погано и страшно. Ну не бросит же меня папа? Хотя его логика ясна… У меня есть телефон, я могу позвонить маме или условному “женишку”. Твою мать, роскошно то как!

   Сейчас папенька будет ненавидеть меня за то, какая я плохая дочь, как дерзила ему и ни во что не ставила, прикидываясь взрослой… И как я показывала зубы, а потом залетела от какого-то незнакомого ему парня и…

   Горячие слёзы от вселенской несправедливости, покатились по щекам, потому что мне было до ужаса стыдно, настолько, что щёки стали горячими и наверняка алыми. Папа, блин, не заслужил! Я просто… хотела его внимания… Только для меня! Не для брата-которого-нельзя-называть, не для Мани. Для меня! Я всегда была номером два, всегда! Я тот ребёнок, который остаётся один, когда родители расходятся после смерти первенца. Я одновременно тот ребёнок, который становится ненужным подросшим щенком после рождения маленького. Я напоминаю им брата, а Маня — новую жизнь. Я для папы — чужая девочка, которая вернулась уже взрослой и которую он совсем не знает. Я для мамы — неизвестный человек, которого она и не воспитывала совсем.

   А теперь папенька, который, по сути, ни в чём не виноват, не пускает меня в дом, и я не могу его обвинять, но так одиноко, так горько на душе мне никогда не было. А ещё мне дико стыдно за те три секунды чистого, сочного, как свежий апельсиновый сок, счастья от твоего сегодняшнего поцелуя...

   Сейчас, будучи уже взрослой матерью троих детей, я прекрасно понимаю… что родители не могут “ненавидеть” своих детей. Они могут в них разочароваться, но в то же время на пятьдесят процентов это будет разочарование в себе. Мы только пожинаем собственные плоды, когда наши дети совершают ошибки. И папенька в тот вечер, скорее всего, ругал себя, а не меня. Он думал, что навсегда меня теряет. И, наверное, не пришёл к Мане вечером пожелать спокойной ночи, а может, даже отвёз её к своим старым знакомым, которые иногда с ней сидели. В тот вечер мы с папенькой оба много думали, и мне казалось, что я его… потеряла…

   Ты затормозил во дворе, выскочил из машины, оставив дверь открытой, и бросился ко мне. Почему-то ты был жутко напуган, стащил меня с капота папенькиной машины, взял, как ребёнка, на руки, заставив обвить ногами твою талию. Придерживал мою голову за затылок у своего плеча и обнимал.

   — Нель, ты дрожишь… — сообщил ты и потащил меня в машину.

   — Не поеду с тобой, — сопротивлялась я. — Не хочу, верни на место. Лучше замёрзну.

   Я попыталась вырваться и случайно пнула папину машину по колесу, отчего завыла сигналка. Папа решил, что я так его вызываю… Снова загорелись окна в доме, по одному… обещая, что это конец. С каждым новым я чувствовала, как лопаются новые ниточки надежды. А потом папенька вышел, звякнула сигналка, он смерил меня взглядом, в котором я не прочла ничего хорошего.

   — Ты таким образом нас хотела познакомить? — усмехнулся он. Холодно, язвительно.

   Я выдохнула, кажется, весь воздух из лёгких и согнулась до боли в прессе, что-то хрипло выдохнула. А потом увидела в руках папы сумку и впала в настоящую истерику.

   Папа меня тебе отдал, кинул на твоё сиденье мои скромные пожитки, поцеловал меня в лоб, похлопал тебя по плечу и ушёл.

   Мне было больно. Папа отдавал меня тому, с кем мы просто играли…

ГЛАВА 12. Тогда

My life is brilliant.

   Потому что мне никогда не быть с тобой.

   Мы молчали так, словно уже всё обсудили и пришло время просто это переживать снова и снова. На деле после прощания с папой никто из нас не проронил ни слова. Но ты вёз меня к себе, а мне казалось, что эта квартира больше никогда не будет защищена от вмешательства злых сил.

   — Не бойся, я забрал у мамы ключи, — произнёс ты так, будто читал мои мысли. Хоть это и было не так. Если бы ты мог читать мысли… ты бы всего этого не сделал. Хотя, может, и я наворотила дел.

   — Что сказали родители? — я куталась в твою кофту и старалась спрятаться так, чтобы ты не видел, как вдыхаю твой запах, но ты явно это понимал.

   А ещё я старалась смотреть на тебя так, чтобы ты не понимал, что я этим занимаюсь. Глупая девочка. Ты всё видел и иногда ухмылялся. Свет ночного города окрашивал твои чёрные волосы, оживлял их бликами, чертил твой профиль как на неоновой картинке из комикса.

   — Что и всегда. — Твои губы изогнулись в улыбке, стали видны ровные зубы. — Лишили наследства.

   — А квартира?

   — Я её снимаю, — ты покачал головой и потянулся к магнитоле, чтобы переключить песню Носкова “Это здорово”, по крайней мере, я решила, что переключить, потому остановила твою руку, и наши пальцы сами собой тут же переплелись. — У них, — и мы оба почему-то засмеялись. — Правда, у меня даже есть договор официальный.

   — Смешно.

   — Твой отец…

   — Я заплачу, если мы станем говорить.

   — Хорошо. Пошли поедим? — предложил ты.

   Я кивнула:

   — Только… не в то кафе, ладно?

   — Ладно.

   И мы купили в “Макдональдсе” по бургеру. Банально и круто, я пила колу и наслаждалась тем, что ем фастфуд и чувствую себя в своей тарелке.

   Ты привёз меня к себе, взял мою сумку, меня за руку и повёл домой так, будто я там была впервые. И я так ужасно боялась, что всё это глупая шутка, что остановила тебя на крыльце.

   — Стой. Слушай. Если это всё шутка — давай не сегодня. Мне правда очень плохо, я не хочу шуток и я… не смогу ответить. Понимаешь?

   — Конечно, я же не слепой дурак. Месть оставим на завтра, ок?

   — Ок. Перемирие? — я выдернула руку из твоего захвата и протянула её сама.

   — Перемирие.

   А стоило двери за нами закрыться, меня обуяла тоска. Я не дома. Сериалов, заготовленных на компьютере, не будет. Лимонада и безе — не будет. Мани — не будет. Папенькиного кофе — не будет. Вообще всё это осталось в параллельной вселенной, а я в какой-то новой и чужой. Жуткой, дурацкой. Моё горло сковало болью.

   — Марк, блин… — прошипела я зачем-то и топнула ногой, а вместе с этим из глаз полились слёзы.

   — Тш, тш… — прошептал ты и обнял меня обеими руками, крепко прижимая к себе. — Эй, эй…

   — Блин, — повторила я.

   — Ну что ты?

   — Папа… Папа… Ссора… — давилась словами, будто не могла их пережевать.

   — Ты можешь ничего не объяснять, — вдруг очень серьёзно произнёс ты, вздёрнул бровь и покачал головой. — Это вовсе не обязательно. Давай, ты просто выпьешь кофе и помолчишь, это тоже терапия. Ладно? А ещё можешь принять душ или полежать в ванной — это помогает.

   — А ты почему помогаешь? — я успокоилась ровно настолько, чтобы задавать вопросы и оставаться при этом в сознании.

   — Потому что я мастер ссор с родителями. Потому что я участник этой заварушки, и мы в ней оба виноваты. Потому что ты очень сексуальная, хоть и совершенно отбитая. Ну и ты как бы будущая мать моих детей. — Ты поиграл бровями, будто говорил что-то очень понятное и нам двоим известное, а я понимала, что ты полный придурок, но я до жути хочу, чтобы это всё не было игрой.

   — Даже жаль, что утром перемирие закончится… — вздохнула я, глядя, как ты отпускаешь меня, поправляешь лямки моего топа, очень внимательно следя за собственными движениями…

   Ты пошёл готовить мне кофе, а я, как зачарованная, наблюдала. Внутри меня пел Энрике Иглесиас песню «Hero», и это было столь же сладко, сколь был сладок его голос.

   — Почему оно должно закончиться?

   — Потому что утром ты вспомнишь, что я проколола тебе ногу.

   — А я влюбил тебя в себя и заставил познакомиться со своими родными шутки ради.

   — Я не влюбилась в тебя, — спокойно, как малышу, ответила я. — И я сказала им, что беременна, а они всего тебя лишили.

   — Ты влюбилась, — с тем же терпением ответил ты. — И я подтвердил эту сплетню твоему отцу.

   — Я не влюбилась, — покачала головой я. — И я… заставила тебя…

   — Ну-ка, ну-ка, — ты заинтересованно обернулся, сняв турку с огня. — Что там?

   — Ну это…

   — Что?

   — У кресла…

   — Что у кресла.

   — Это я сделала. Я победительница.

   — М-м, понятно, победительница, — усмехнулся ты, отворачиваясь к плите. — Ты просто влюбилась и делала, что подсказывало тебе сердце.

   — Ох… у нас перемирие, не беси меня. Завтра я устрою тебе встряску, а сегодня давай будем друзьями.

   — Ну, давай, как скажешь, — ты протянул мне чашку кофе, а потом наклонился через стол, за который я успела сесть, и поцеловал. — Дружеский поцелуй.

   И от этого “дружеского поцелуя” осталось десертное послевкусие. Лёгкое, сладкое и жгучее. В моей груди что-то разгоралось и пекло почти до боли и искр из глаз.

   — Спасибо, — улыбнулась через силу, — за кофе и дружеский поцелуй. Это очень мило. Так что, какой твой следующий шаг? Свадьба по приколу?

   — Я думал об этом… — ты совершенно серьёзно кивнул. — Но ты слишком сумасшедшая. Я как-то тебя побаиваюсь пока.

   — Придурок. Я нормальная!

   — Ага, надеюсь, это гормоны, и через девять месяцев пройдёт… — Твоя усмешка меня убивала, и я уже жалела, что согласилась поехать сюда.

   — Ну да, потому что за столько дней я тебя просто прикончу… там уж всё пройдёт.

   — Эх, женщины! Одни обещания!

   — Эх, мужчины, одни проблемы от вас. Спасибо за крышу над головой. Завтра я решу куда идти. Посплю на диване.

   — Как хочешь, — ты пожал плечами и заулыбался — наверное, моё лицо было слишком потерянным в тот момент.

   Чёртовы твои уловки.

   — Я серьёзно.

   — Да-да, — ты улыбался, не переставая. — Конечно. Я дам плед, подушку можешь взять диванную, она мягкая.

   — Ок, спасибо, — с нажимом ответила я.

   — Не за что. Полотенце оставлю в ванной, поди, разберёшься.

   — Разберусь.

   — Ладно, тогда спокойной!

   И ты ушёл в некое подобие спальни, на самом деле просто условно огороженного книжной полкой закутка с кроватью, а я осталась со своей чашкой кофе и жутким неудовлетворением от твоего поступка. Но тогда я была куда глупее, чем сейчас, и слишком жаждала внимания. Зато гордость, к счастью, была на уровне. Я за тобой не сунулась. Приняла душ, легла на диван и укрылась пледом, который ты оставил, видимо, в надежде, что я припрусь, испугавшись такого “неудобства”.

ГЛАВА 13. Тогда

Звонок мамы разбудил от тревожного ватного сна, стоило только уснуть. Я не сразу поняла, что происходит и где я, осмотрелась в тщетной попытке найти знакомые ориентиры. Было тошно и душно, в квартире пахло новой мебелью, стерильностью только что построенного дома и летним городским воздухом, прожжённым выхлопными газами.

   Телефон нашла под подушкой, мельком глянула на время: два часа ночи.

   — Ты ушла из дома? — верещала мать.

   Она была очень нервной и дотошной, особенно в том, что касалось папеньки. Её любимым сыном и человеком вообще был Брат-которого-нельзя-называть. Маню мама так и не смогла полюбить, она винила этого пупсика в смерти брата, потому стала относиться с ненавистью к моему папеньке. Странно это. Трансформация была медленной, но не настолько, чтобы я не заметила. Сначала мама пыталась любить внучку, правда пыталась. Я видела, как она сидит возле нее, заглядывает в кроватку, даже говорит о ней с другими людьми. Но скоро вопросы стали её раздражать, и вечное “А вы прививки поставили?”, “А как кушаете?” стало детонатором. Любое “мы”, под которым подразумевалась она и Маня, вызывало взрыв.

   А вот папенька Маню полюбил всей душой, и со временем мама начала перекладывать обязанности на него. Но была еще я. Выходило, что отныне я должна была стать объектом её забот, однако и с этим не сложилось. По факту, когда мама уходила, я отправилась с ней, потому что папенька не был готов к двум детям, а между мной и Машей выбор был очевиден.

   Мама была несчастной. Мама стала религиозной. Она срывалась, кричала, впадала в паранойю. Она была уверена, что совершила в жизни три большие ошибки: упустила моего брата, не стала хорошей матерью мне и… вышла замуж за папеньку.

   — Ну, я бы выразилась иначе…

   — ОН выгнал тебя? — взвизгнула она мне в самое ухо.

   — Я просто…

   — Не оправдывай его! Тиран! Загубил… ненавижу…

   Мама стала задыхаться, она хотела вопить, и я могла или слушать, или бросить трубку. Блин, я правда ей сочувствовала. Я правда пыталась! Я правда любила брата, но в какой-то момент просто поняла, что и себе сочувствовать тоже нужно. Почему на алтарь её материнского горя была возложена дочь? Потому что родилась второй? Потому что не сын? И я слушала, слушала, слушала, а мама взрывалась раз за разом, всё дальше уходя в дебри своего любимого горя. Оно было любимым на самом деле. Мама холила и лелеяла свою беду, возводила в культ. Будто фантомную руку, она баюкала память о своём сыночке.

   — Серёжа… Серёжа… — вздыхала мама.

   — Мам, ты что-то мне сказать хотела? — спросила я, наконец, понимая, что меня не слушают и я, в общем-то, не нужна в качестве слушателя.

   Да и не хотелось. Когда-то любимым семейным занятием были дочко-материнские разговоры. Мама усаживала меня напротив, наливала чай и начинала говорить о Брате.

   — Ты приедешь ко мне?

   — Нет.

   — Почему?

   — Потому что терапевт сказал, что тебе нужно начать самой справляться с пр…

   — Ты мой ребёнок! — визгнула она, и я только кивнула, уставившись в потолок.

   Набежавшие на глаза слёзы расфокусировали зрение, и теперь отблески лунного света на люстре расплывались в яркие пятна. Я наблюдала за ними, а сама понимала, что судорожно втягиваю в себя воздух, всхлипываю, а по щекам бегут слезинки. Они скапливались в волосах, мочили подушку и скребли по горлу, а я вздрагивала уже и хваталась за живот, потому что рыдания набирали обороты, а я всё сдерживала их и сдерживала, как дура.

   Бросила бы трубку и дело с концом! Но нет… Слушаю, потому что иначе она перезвонит, непременно перезвонит и скажет, что я неблагодарная и брата не люблю.

   — Где ты?

   — У друга.

   — Ага-а-а, так это правда! Это правда? ПРАВДА?

   — Мам, всё. Хватит. Пожалуйста. Хватит! Не могу больше сл…

   — Ты пошла по дурной дорожке? Да? ДА? Это назло? Да? Назло? Назло?

   — Да что ж такое?.. — прошипела я, резко садясь и оттого чувствуя головокружение.

   Спасение пришло, и я была счастлива, как никогда. Ты выхватил телефон из моих рук, бросил коротко “Она в безопасности, перезвонит, когда сможет” и унёс мой телефон. Запер его в шкафу на кухне, как преступника, вернулся ко мне и вытащил из одеяла. Как ребёнка, на руках отнёс в свой спальный закуток и усадил к себе на колени. От жалости, от твоих утешительных рук меня пробило на невиданные рыдания. Как никогда раньше, с чувством и настоящим удовольствием я отпустила ситуацию и по-царски разрыдалась, выкручивая пальцами твою футболку, будто она могла спасти меня, если разорвать её в клочья.

   Твоё тело было худым, сухим, но крепким, как у любого вчерашнего мальчишки. Ты ещё не набрал массы, но и я всегда была достаточно мелкой, чтобы теряться в твоих руках. Они были сильными и прижимали к груди крепко. Все окна были открыты, прошла тошнотворная духота, стало легче дышать.

   — А если… звонить…

   — Они знают, где ты. С кем ты. Если хотят — пусть приходят и смотрят, за**али. Сиди, воды принесу, — ответил ты и пересадил меня на постель. После дивана, где я чувствовала себя так мерзко и опустошённо, кровать казалась мне уютной и прохладной, но сбитый сон возвращаться не хотел.

   — Хочешь на свежий воздух? — спросил ты, возвращаясь ко мне с бутылочкой воды.

   Я вспомнила, как наливала из такой же стакан для отца, и снова затряслась от рыданий. Какие-то якоря противные, ей богу. Вечно так, войдёшь в раж, и потом что тебе ни скажи — всё напомнит о старом, и опять в слёзы. Ненавидела это и долго училась… не плакать. А потом, о чудо, выяснилось, что когда ты становишься такой сильной и в себе уверенной… тебя перестают не только жалеть, но и, блин, поддерживать. Вычеркнуть бы сейчас из истории те дни, когда убеждала себя, что нужно стать такой сильнющей, что и в огонь, и в воду.

   Грань между “я не стану себя жалеть” и “я сама буду тащить весь свой эмоциональный багаж” тоньше, чем многие думают. Сегодня ты читаешь “вумные книжки”, как стать счастливой, а завтра плачешь в душе, потому что ты — самый сильный человек на планете, хренов Атлант.

   — Пошли, — кивнула я.

   Ты протянул мне руку, будто встать с кровати — это офигеть как сложно, и, придерживая за талию, повёл на балкон. Он был неостеклённым и просторным, с полным “Икеевским” набором милейших атрибутов “уютного гнезда”. Там ты кинул подушку на садовую лавку, сел на неё и усадил меня к себе на колени. Сопротивляться не желала, чего скрывать, на коленях было хорошо. И я уже не хотела плакать.

   В сумке не нашлось ничего для сна, и я стянула в ванной с сушки твою майку-алкоголичку. Она была длинной, как ночнушка, но теперь ты, кажется, начинал волноваться от моего вида по мере того, как отступала моя истерика.

   — Что произошло?

   — С моей мамой произошла большая беда. И, судя по всему, только с ней одной, — вздохнула я, не замечая, как строю в голове цепочку своего рассказа. Я собиралась посвятить тебя в самую ужасную историю своей семьи? И сама в это не верила. — В общем. Давным-давно у меня был брат Серёжа. Он был старше, и он был готом. Самым настоящим. Ходил в чёрном, носил длинные волосы, ногти красил, “Арию” слушал. Не знаю, насколько он притворялся, а насколько и правда верил во всё это. Он встретил девушку, ему было пятнадцать. Они взяли и завели Маню. Не со зла, просто так получилось. Оп — и вот она Маня, и никто даже не понял. Это было кошмаром. Мама рвала на себе волосы, папенька… ну отреагировал очень странно. Он как будто обиделся. Ушёл в себя, но внучку принял и сказал, что воспитает её сам. И начался ад. Полгода ругани и криков. Про девчонку, которая в четырнадцать родила, написали жуткую статью. В школе все только это и обсуждали, во все классы приводили гинекологов, с мальчиками отдельно вели беседы. И это же не ново, такое бывает, но то, что они оба были неформалами — решило всё. Скандал набирал обороты, и кто-то решил, что моего брата нужно проучить. Я не уверена, что он нарушил закон, но это и не было нужно. Всюду распустили слухи, что его посадят. Их стали травить, и… они взялись за руки и решили ситуацию по методу “Ромео и Джульетта”. Шагнули с крыши дома Кати — так звали Серёжину девушку. Мама недолго продержалась, пару месяцев, а когда ушла — папа озлобился. Он перестал верить женщинам и сказал, что вырастит Машу сам. Я при разделе имущества досталась маме, вроде как двое детей — по одному каждому. Но вообще я просто думала, что с мамой будет лучше. Что как только не станет Маши в соседней комнате, мама станет прежней. Она Сережу любила больше, это сто процентов. И я вдруг эгоистично решила, что теперь любить станут меня. И вот день за днём я убеждалась, что нет, что я просто жилетка. Что я напоминаю брата, что я вообще как бы часть старой жизни. Что со мной что-то… не так.

   — Что? — тихо спросил ты. Такой спокойный, тихий, будто с головой ушедший в мою странную историю.

   Ты расслабился и обнимал меня некрепко, просто чтобы я чувствовала на себе твои руки. Пальцы легко скользили по ткани, и я чувствовала их успокоительное тепло. Ты был сейчас глубже неба над нами, я видела, как ты близок, как искренне хочешь понять. Сложно влезть в чужую шкуру. Знаю. Но ты тогда действительно этого хотел, и я льнула к этому теплу. Против воли погружалась в него, потому что была чертовски одинока.

   — Ну, знаешь, иногда она мне говорила “Что с тобой не так?” Она это не у меня даже, а у себя спрашивала. Иногда мне кажется, что она просто не могла придумать, за что меня полюбить также сильно, как Серёжу. И со временем я стала хотеть разочаровать их. Папеньку, маму. Я хотела, чтобы папенька меня не хотел обратно, чтобы мама не видела во мне ничего хорошего и любимого, — горло снова сковало. — Мне стало нравиться быть отшельницей. Максимально отдалить их, чтобы они поняли, как я им нужна… Теперь, когда желание исполнилось, я больше не хочу. Как в сказке… В… какой?

   — Питер Пен? — предположил ты, касаясь моего виска губами. — Или “Простоквашино”?

   Мы продолжали сидеть на балконе так долго, что я начала замерзать, и чем холоднее становилось, тем больше ты меня в себя укутывал, тем больше прикасался, гладил, натягивал на меня своё тепло. Я смотрела на тебя и думала о скулах, как у молодого Деппа. О твоём чётко обрисованном профиле “идеального” мальчика, который настолько тошнотворно хорош, что хочется это исправить. Мы сидели, и я понимала, что становится чуть веселее, по крайней мере, не было желания взять в руки телефон.

ГЛАВА 14. Сейчас

У меня сложные отношения с мамой.

   Мы с мамой не близки.

   Маленький и жалкий список из сотни похожих фраз, описывающих отношения с самым близким человеком. С него начинается жизнь. С него закладывается наше отношение к семье. К нашим собственным детям, к нашим мужчинам. К нашим женщинам. К сексу, взрослению, питанию, стилю… У кого-то больше, у кого-то меньше. Это как волна, которая лижет берег, она может остановиться в любом месте. Может осторожно обнять сантиметров тридцать песка, а может как цунами затопить всю твою жизнь.

   “Мама” может закончиться в пять, в десять лет, в пятнадцать, как ты захочешь или она захочет, или судьба распорядится. Может не закончиться никогда. А может стать снова мамой спустя много лет. Универсальный человек, который всегда имеет право вернуться, и к которому всегда можешь вернуться ты, если у вас есть на это силы и внутренние ресурсы.

   Что я запомнила на всю жизнь?

   Что главная ошибка, которую я когда-то совершила с мамой — перестала нуждаться в ней. Даже в мелочах. Нельзя вырастать из этой маминой любви, как из детской куртки… Даже когда покажется, что ты знаешь мир лучше, что ты выше, что для этой женщины ты теперь покровитель, что теперь ты заботишься о ней, а не наоборот.

   Настал момент, когда я поняла, что она должна оставаться всемогущей, она должна быть нужна. А я это потеряла. Выросла из неё, перестала хотеть её внимания и любви, а она… расслабилась. Стала стремительно опускаться, позволяя мне заполнять её мир своей значимой высоченной фигурой.

   Снисходительное “мама”, когда говоришь с Маней. Напряжённое “мама”, когда говоришь с папой. Насмешливое “мама”, когда говоришь с мужем. И самое любимое: “Бабушка”, когда говоришь с детьми.

   И как же я не хотела оказаться в том же положении. Как же я не хотела, чтобы из меня, как из куртки, выросла Соня. Стала считать меня устаревшей и не продвинутой, стала учить меня. Перестала спрашивать что-то у меня.

   Я стою в аэропорту и смотрю на мать Марка, пересчитывающую сумки. Его отец держит за руку Егора, а тот пытается что-то ему объяснить, но Максим не самый нежный и трепетный дед, чтобы всё бросать и сюсюкать с ребёнком на пустом месте, однако он тот, в ком я, как ни странно, уверена. Если бы мне сказали, что завтра меня не станет, пожалуй, я отвезла бы детей к Максиму. Да, Марк прекрасный отец, безусловно, но я не дала ему проявить самостоятельность в этом вопросе за все наши десять лет.

   — Спасибо, — говорю я, и мой голос повисает над головами детей, витает в воздухе, пока не достигает ушей свекрови.

   Шокирует, но Марк из мамы… не вырос. Нет, он не маменькин сынок, как раз наоборот, но она не превратилась для него во взрослого ребёнка, которому нужны помощь и опека, хоть и путалась иногда в телефоне и пускала вирусы на компьютер. Он уважал и её, и отца. До сих пор.

   С того дня, как они помирились, эти люди опять стали его друзьями и партнёрами, а я-то думала, что они мерзкий народец, ни во что его не ставящий. Я когда-то очень удивилась, какие они на самом деле. И вот теперь эта женщина, с которой мы нашли общий язык спустя столько лет, увозила моих детей, а я пыталась в эти последние минуты с ней понять… что же, блин, она делала правильно? Почему её не боятся, а уважают. Она не сюсюкает с моими детьми, а если делает это мне в глаза, я знаю, это она насмехается надо мной. И с ней, как выяснилось, можно говорить и дружить. Мне становится стыдно за колючесть, закрадывается подозрение, что все эти годы я просто не давала нам подружиться, придумывая себе ветряные мельницы, и щёки краснеют.

   Свекровь подходит ко мне и пристально смотрит в глаза, а потом вздёргивает одну бровь:

   — Неля?

   И мне хочется, чтобы она меня обняла. Я хочу узнать её поближе, сейчас, когда мы стоим в аэропорту и вот-вот попрощаемся. Мне становится страшно, что если не налажу отношения с Марком — больше не увижу ни его отца, ни его мать. И как когда-то давно, лет десять назад, скребут в горле и душат девчачьи слёзы.

   — Ты какая-то бледная, — говорит Софья Марковна.

   — Нет-нет…

   — Как прошло с Марком?

   — Никак, я сбежала.

   — Почему?

   — Мне нужно время.

   И она кивает. Она кивает, и я снова стыжусь, видимо, краснею, и её взгляд ещё больше вцепляется в меня, но не осуждает. Я делала монстра из этой женщины. Сама. А сейчас хочу обнять.

   — Ты справишься. Я позабочусь о детях. Егор…

   — Вы уверены?

   — Слушай, — говорит она и… берёт меня за руку. Смотрит на наши переплетённые пальцы. У меня смелый алый маникюр, а у неё аккуратный фрэнч. — Я знаю, что ты на меня обижаешься и считаешь, что я не люблю своих внуков, — говорит она так, что меня бросает в холодный пот, но хочу слушать дальше. Внезапно понимаю, что она чем-то на меня похожа. — Я не нежная бабушка, как и Максим не нежный дедушка...

   Мы обе поворачиваемся к нему — он как раз закончил разбираться с билетами и теперь сидит напротив Егора и с серьёзным лицом ему кивает, слушая белиберду на непонятном выдуманном языке.

   — …Но мы хотим этим детям лучшего. Всегда. И мы любим их, но не в наших правилах кричать об этом, и я смею предположить, что ты от нас в этом вопросе ушла недалеко. Не выдумывай. Мы не монстры.

   — Я не… — впервые в жизни хочу оправдаться, но останавливаюсь. — Простите, вы правы.

   — Я как-то сказала тебе про Егора… Прости. Он, конечно, наш, как и все остальные. Я верю тебе, но иногда ты слишком меня раздражала. Я, возможно, не была справедлива, но ты удивишься… я умею признавать ошибки.

   Останавливаюсь у дома и понимаю, что на душе легче, чем когда-либо за последние… пять лет. Достаю телефон, нахожу номер мамы и удивлённо пялюсь на него. Мы так давно не созванивались, что его даже нет в “Недавних”. Смотрю. Смотрю. И звоню контакту “Маня”.

ГЛАВА 15. Сейчас

Я сижу во дворе в беседке и пью вино, жду Машу и понимаю, что нуждаюсь, чтобы в душе всё угомонилось, прежде чем вернуться в квартиру