Сверкающие крылья одиночества. Сандрин Леманн

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ГЛАВА 35
• ГЛАВА 36
• ГЛАВА 37
• ГЛАВА 38
• ГЛАВА 39
• ГЛАВА 40
• ГЛАВА 41
• ГЛАВА 42
• ГЛАВА 43
• ГЛАВА 44
• ГЛАВА 45
• ГЛАВА 46
• ГЛАВА 47
• ГЛАВА 48
• ГЛАВА 49
• ГЛАВА 50
• ГЛАВА 51
• ГЛАВА 52
• ГЛАВА 53
• ГЛАВА 54
• ГЛАВА 55
• ГЛАВА 56
• ГЛАВА 57
• ГЛАВА 58
• ГЛАВА 59
• ГЛАВА 60
• ГЛАВА 61
• ГЛАВА 62
• ГЛАВА 63
• ГЛАВА 64
• ГЛАВА 65
• ГЛАВА 66
• ГЛАВА 67
• ГЛАВА 68
• ГЛАВА 69
• ГЛАВА 70
• ГЛАВА 71

АННОТАЦИЯ

Иногда я сам себе завидую. Я молод, успешен и свободен как птица. И моя девушка такая же. Если у нас есть настроение, мы встречаемся, если нет - проводим время по отдельности. Мы ничего не должны друг другу. У нас нет общей собственности и детей, правда, есть кот, которого мы оба считаем своим. Мы вместе и в то же время каждый - сам по себе. Мы ничего не хотим менять. Мы не собираемся ничего менять. Мы счастливы сложившимся положением вещей. Да, я сам себе завидую. Всегда. Ну, почти всегда...

   Ich bin solo,

   Ich bin solo,

   Ich bin solo -

   Scheissegal...

   Я одинок,

   Я одинок,

   Я одинок -

   И мне пофигу…

   (Solo – Mickie Krause)

ГЛАВА 1

Филипп

   Я всю жизнь не мог понять, как так получается, что в стране, столица которой носит гордое имя Вена, на заправках варят такой паршивый кофе. А ведь тут всего каких-то триста пятьдесят километров от кафе «Империал» на Рингштрассе. Жаль, не по пути.

   Сейчас нам с Ауди предстоит куда более длинная дорога – шестьсот с мелочью, из которых приличная часть – серпантины. Угораздило же меня пилить в Китц на машине! Нет бы, как все нормальные люди, сесть на поезд. Ан нет, Филипп Эртли имеет право на парочку капризов. Честно заслужил. Правда, иногда случается о некоторых пожалеть, вот как сейчас. Косяк, чего уж там. Я решил ехать на машине, потому что в Китц мы отправились вдвоем с Джен, думали, что и обратно поедем вместе и по пути завернем на денек в Цюрих: там у нее должна была состояться съемка в каком-то мишленовском ресторане. Но вместо этого организаторы проекта зачем-то поменяли график, и ей пришлось садиться на поезд и тащиться в Прагу, чтобы снимать другой ресторан – тоже мишленовский, но уже не по пути. А я, стало быть, валю домой в гордом одиночестве.

   Январский день плавно входит в фазу сумерек, с гор в долину ползет туман – мой хороший друган с позавчерашнего дня. И вообще для меня в Китцбюэле в этом году все сложилось просто шикарно. Две медали – золото в комби и серебро в слаломе, что позволило выйти на непостижимое третье место в текущем общем зачете и на первое в сборной.

   Показалась светящаяся вывеска «ВР», надо бы долить топлива и заправиться кофе. Заруливаю. Магазин, как драгоценность, в сине-серых сумерках сияет золотисто-желтым светом через витрины, так прямо и манит зайти, будто я не знаю, что кофе там по-любому дерьмовый. Ладно, вариантов все равно нет. Пошел – бензин, туалет, кофе. Через витрину магазина вижу, как заправщик вытаскивает пистолет из горловины бака и возвращает его в гнездо. С банковской карты списались сто тридцать евро за бензин и шесть за кофе. Держа в руке горячий картонный стаканчик, выхожу на улицу и сажусь за руль.

   Моросит дождь, бледный дневной свет нехотя покидает землю. Цепляется серыми лапами за бело-коричневые отроги гор, прячется в зарослях елей. Поэт я, блин. Порылся в дисках, поставил микс Дэвида Гетта “Fuck me, I’m famous” . На самом деле, чтобы взбодриться и не заснуть, но вообще-то я тоже гребучая знаменитость, если кто не знал.

   Если устану ехать, могу переночевать в каком-нибудь отеле. Могу нанять водилу, чтобы отогнал машину в Шампери, где я изволю обитать, а сам – на самолете до Женевы, ну или на поезде, как вариант. Как утверждает навигатор, до ближайшего аэропорта в Инсбруке отсюда девяносто километров. Вот ближе к делу и решу.

   Стаканчик с кофеобразной бурдой удобно разместился в подстаканнике между сиденьями, наполняя кондиционированный салон Ауди невкусным, но все же условно-кофейным запахом. Напиток - почти кипяток, да и пить на ходу неудобно. Но желания зависать на этой заправке нет – хочется домой. Без Джен в дороге нудно, а погода усиливает это чувство. Дождь припустил, пора включать дворники. Пожалуй, аэропорт в Инсбруке - неплохая идея.

   Раздавшийся в машине звук похож на задавленный, но все же вполне отчетливый чих. Задавая себе вопрос, не магнитола ли это, или может что-то с печкой, я зачем-то завожу правую руку назад, за сиденья, и пытаюсь пошарить там. Оо-у! Я подскочил, без преувеличений, горячий кофе выплеснулся мне на бедро. Сука, горячо-то как, блин!!! Взвыл, как последний выхухоль:

   - ФАК!!! – Моя левая рука на руле дернулась, Ауди выдает чокнутый кульбит, на который встречная фура реагирует истеричным гудком. Слава Богу, выровнялся, хоть и почти на грани фола. Какого?.. - Твою ж ты мать!!!!

   На полу между сиденьями под моей рукой двигается, шевелится что-то живое. Мозг ну просто напрочь отказывается поверить в то, чему существует простое объяснение.

   Я везу с собой зайца.

   София

   Выходные не задались с субботнего утра. Накладывая макияж, я размазала айлайнер, попыталась промокнуть кляксу ватной палочкой и довела дело до того, что пришлось полностью стирать все с этого глаза. У любимых сапожек обломился каблук, братец с утра спер мой телефон и посадил его в ноль, гоняя в туалете злобных птичек. На его-то телефоне подобные времяубивалки не задерживаются, родители следят за этим. А я теперь из-за него осталась без связи.

   В довершение всего, пока я выясняла отношения с Домиником, немного потеряла бдительность и случайно ляпнула, что, если он еще раз тронет мой телефон, я расскажу фрау Оберхоф, что он полностью скачал свой реферат по литературе из интернета. На что Ник тут же – и, по обыкновению, чертовски громко – пообещал спалить отцу, что я все еще встречаюсь с Кристианом.

   - Что?! – громовой голос папаши из холла заставил меня попытаться дать брательнику пинка, но с моим сегодняшним везением я только оступилась и грохнулась на коленку. Ник заржал и ретировался, уступая место битвы нашему родителю. И папа не замедлил явиться, грозный, как девятый вал. Правда, тому, кто его рассердит, не позавидуешь, а те времена, когда я была его любимой малышкой, минули давно и безвозвратно. Так что я оказалась в очень даже незавидном положении. Даже подумала, не выскочить ли из окна кухни, но это была дурацкая затея. Далеко не убегу без пульта от ворот и без верхней одежды и обуви, а на улице – пусть оттепель, но все равно январь.

   И вообще, моя жизнь вовсе не мед, вопреки тому, что там себе навоображали Джемма, Нина и другие девчонки. Папаша только и делает, что строит, мама с ним вполне солидарна в этом вопросе, а Ника хлебом не корми, дай только меня донять. Переходный возраст, что с него возьмешь. Глупо ждать от пятнадцатилетнего пацана разумного поведения.

   Папа возник на кухне, злой, как черт. Наполовину покрытая мыльной пеной физиономия указывала на то, что он прервал бритье ради такого дела. Впрочем, брил он только то, что считал лишним, а его темно-русая кудрявая идеально подстриженная борода, прошитая серебряными прядями, почему-то приводила в восторг не только маму, но и моих глупых подружек. Не, я, конечно, понимаю, что мой отец в прошлом большая звезда, но сейчас он огромный, как викинг, волосатый, как йети и свирепый, как медведь, и не стесняется использовать весь этот арсенал, чтобы запугивать и прессовать бедную, беззащитную семнадцатилетнюю дочь. Ну, впрочем, если я и бедная и беззащитная, то только для тех, кто меня не знает.

   - Так ты все еще встречаешься с этим павианом? – с нарочитым спокойствием вопросил отец. – Ты ведь дала слово, что…

   - Пап, - перебила я его со сдержанной досадой. – Вот тебе делать нечего, подслушал бредни сопляка и поверил, да? Ни с кем я не встречаюсь.

   - Не ври мне, Софи, - он начал повышать голос. Мне ли не знать, что еще немного, и он начнет орать так, что стекла будут дребезжать в рамах. Хоть бы мама появилась, что ли. Она его немного может утихомирить, пока не поздно. Но не идет – видимо, еще одевается наверху.

   Вся семья собиралась на эти выходные в Китцбюэль, на знаменитую Ханненкаммреннен. Я тоже поначалу собиралась, но у меня появился резон передумать. В этом была полностью виновата Джемма Гшосс. Моя одноклассница и подруга - совершенно, надо сказать, незрелая и глупая девица, и в придачу сестра упомянутого «павиана» Кристиана Гшосса, который вроде как считался моим бойфрендом. Она, ее брат и несколько других ребят и девчонок собрались на какую-то воскресную мега-тусу в Санкт-Иоганне. Это буквально несколько минут езды от Китца, и не надо тут быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что эта туса также приурочена к великой гонке, просто там будут гулять те, кто не может себе позволить колбаситься в Китце, где в эти дни цены буквально на все взлетают до небес. Многие фаны, для которых, в отличие от моих родителей, решающее значение имеет цена, останавливаются не в самом Китце – дорогом курорте, где цены в отелях кусаются на протяжении всего года, а в расположенных неподалеку городках и деревнях вроде Санкт-Иоганна. В дни гонок они набиваются в ски-бусы или поезда и едут на Расмус-Ляйтен, где их ждут пятидесятиевровые стоячие места на задворках стадиона. Так вот, Джемма начала меня подкалывать, что я поеду с мамочкой и папочкой в Китц, буду сидеть в ВИП-зоне на гонке, как ручная болонка, а они будут отрываться в «Орландо» сами по себе, потому что они взрослые и крутые. А еще она сказала, что, если я не поеду с ними, Крис пригласит Линду Пфандль, уж она-то не будет выделываться. Этого я просто не могла вынести. Линда, эта завистливая воображала, займет мое место?! Я дала слово Крису, что поеду с ним, и он должен был ждать меня завтра в четыре часа за мостом через Циллер.

   Вообще, конечно, если бы не глупышка Джемма, я бы и не подумала откосить от гонки, тем более, что в ней участвовал мамин крестник, один из моих швейцарских кузенов, классный парень, это его первый сезон в Кубке мира, и совсем стремно не приехать и не поболеть за него, но так фишка легла. Я понимала, что, если я сегодня поеду с ними, завтра мне будет уже не смыться на эту тусу. А мысль о том, что эта выскочка Линда будет всем свистеть, что Крис позвал не меня, а ее, была совершенно невыносима. И кто бы только знал, чего мне стоило отпроситься у родителей. Они и слышать не хотели о том, чтобы ехать в Китц без меня, и уж конечно, ни про какую пати в Санкт-Иоганне я даже не заикнулась. Нет, речь шла о дне рождения подруги Сабрины, к счастью, мои родители не вспомнили о том, что вообще-то у нее день рождения в июле. Сабрина согласилась прикрыть меня и подтвердить, что мы будем праздновать вечером в субботу и ночь на воскресенье (я даже придумала фейерверк, который якобы будет запускать ее отец), переночуем у нее в доме, днем продолжим развлечения и в воскресенье поздно вечером разойдемся по домам. Но, к счастью, родители не стали проверять мою отмазку - поворчали, но разрешили остаться в Майрхофене. Все должно было получиться нормально – они уехали бы в субботу утром (только копаются так долго!) а вернулись бы утром в понедельник, после воскресной вечеринки в Китце не поехали бы уже. А я уеду в воскресенье после обеда, а вернусь ночью с воскресенья на понедельник, никто ничего не заметит, и все будет шито-крыто. Вот только сейчас мой папаша-инквизитор вздумал привязаться с этим Крисом, будь он неладен.

   - Этот Кристиан – просто подонок! – заявил отец. Вот как всегда – ему видна истина в последней инстанции, а я так… будто какая-то бестолочь, которая не в состоянии ничего понять. Я ринулась с места в карьер:

   - Папа, я не какой-то там несмышленыш типа Ника! Хватит меня доставать!

   Куда там… Он только насмешливо скривил рот:

   - Расскажи-ка мне, София, почему тебе все время непременно надо встречаться с каким-то отребьем? Почему у тебя что ни кавалер – так какой-то козлик? Про Криса я уже сказал. Но и этот, как его, Хайко – просто дрянь, не так ли? Да хоть бы разнообразия ради начала встречаться с достойным и уважаемым парнем.

   - Хайко - ошибка молодости. И не встречаюсь я ни с каким Крисом!

   - Не вздумай врать! – рявкнул папа. Вот сейчас, когда я вдруг оказалась в кухне перед разгневанным отцом, вся идея затрещала по швам. Если сейчас они все переиграют и заставят меня ехать с ними, все пропало, я так и останусь навеки для всех друзей маменькиной дочкой, которую и в семнадцать водят на коротком поводке, как комнатную собачку. Отчаяние придало мне уверенности.

   - Пап, ты никогда мне не веришь! – от ужаса у меня просто дыхание перехватывало, но выглядело это как обида, ОК, я всегда хотела быть актрисой, и задатков у меня точно полно. – Я не знаю, как я тебе должна доказывать, что я больше не вижусь с ним! У нас презумпция невиновности, папа, кто обвиняет, тот пусть и доказывает! Вот сам и докажи, что я…

   Он вскинул руку, отмахиваясь от моего крика. Дверь открылась, на пороге возникла мама. Я бросилась к ней, спрятала голову на ее плече:

   - Мам, ну почему папа меня опять обвиняет? Чего я у вас, такая лгунья или что, почему я все время должна оправдываться?

   Я начала плакать, и у меня потекла тушь, плевать, сто раз успею снова накраситься, только бы родители поскорее свалили, они должны уже садиться в машину, а то опоздают. Но, похоже, вовремя точно не уедут. Папа еще голый, если не считать полотенца.

   - Легче на поворотах, Флориан, - спокойно сказала мама – уже готовая к выезду и очень красивая. – Софи, не плачь, успокойся. Из-за чего шум?

   - Папа говорит… - я всхлипнула, - что я ему вру и продолжаю встречаться… с… Крисом… а я его бросила.

   - Так сказал Ник, - попытался оправдаться папа.

   - Ник так сказал только из вредности!

   - Уверена, что Софи говорит правду, - сказала мама. – Она прекрасно понимает, что эта поганка-переросток ее мизинца не стоит. Правда, дорогая?

   - Конечно, мамочка!

   И она была права как никогда. Крис мне и в самом деле даром не нужен. Он отнюдь не красавец, хотя воображает, что офигенный; у него противные жирные волосы, и к тому же он картавит, но это все полбеды, а беда в том, что он просто кретин. Зачем я продолжаю с ним встречаться? Не знаю, у всех девчонок в семнадцать есть дружки, без парня как-то нехорошо. Про тебя будут думать, что ты белая ворона. Вообще ухажеров у меня всегда хватало, пока Крис всех не отвадил. Он настойчив, из тех, про которых говорят, что ему легче дать, чем объяснить, почему не дашь. Правда, до сих пор мне удавалось его держать на расстоянии, хотя я знала, что он в самом деле намерен затащить меня в постель. Но я отлично понимала, что уговорить ему меня точно не удастся, а силу применить он побоится. На что я рассчитываю сегодня, если поеду на эту вечеринку? А на то, что улучу момент ближе к завершению, выскользну на улицу и вызову такси. Вещей с собой у меня не будет совсем, только маленький рюкзачок, в котором будут документы, деньги, ключи от дома и немного косметики. Пока он очухается, я уже буду далеко.

   А мама мне поверила. Кивнув и ободряюще улыбнувшись, она сказала папе:

   - Не обижай ее недоверием, Фло, лучше иди одевайся, а то опоздаем, и придется парковаться черт знает где. Поторопимся. – Она вышла, и я услышала ее голос из холла: - Ники? Ты готов?

   Отец ничего не сказал, но пронзил меня одним из самых своих суровых взглядов, от которых птицы дохнут на лету. Размашисто повернулся и вышел.

   Я показала вслед ему язык. Но теперь уже было ясно, что у меня это дельце выгорело четко.

   Ну а дальше все было более или менее по плану. Они уехали, я спокойно прогуляла всю субботу с подружками Ниной и Сандрой, вернулась домой, посмотрела вечерний повтор трансляции гонки. Показали Ники с Томми, нашим кузеном, который занял второе место. А в воскресенье я подождала до четырех, спокойно оделась, заперла дом и вовремя спустилась на мостик через реку, около которого стояла Хонда Криса.

   С этого момента все опять пошло наперекосяк. Я думала, в машине будет Крис, Джемма и Ролли (ее бойфренд), но там был Крис и еще двое смутно знакомых парней. Усаживаясь на пассажирское сиденье, я спросила его:

   - А где Джемма?

   - Поехала на другой машине, - ответил он. – Пристегивайся, погнали, поздно уже.

   Ну и погнали. В динамиках звучал жуткий отстой, парни на заднем сиденье ржали над какими-то пошлыми шутками, Крис от них не отставал, а я сидела и думала, и вот ради этого я обманула родителей, не поехала на в самом деле захватывающую гонку? Если честно, могла бы я обернуть время вспять, наверное, отказала бы Крису и поехала бы в Китц, мне не пристало волноваться, назовут ли меня эти незрелые дурочки – мои подружки – комнатной собачкой. Знала бы я, что дальше будет…

   А дальше Крис заворчал, что забыл заправиться, лампа горит, надо срочно искать заправку. Попался съезд, и он тут же съехал с автобана и на разворот.

   - Зачем? – спросила я.

   - На той стороне заправка. Если на этой будем искать, встать можем. Совсем на нуле бензин.

   Он заехал на станцию – это была довольно большая станция, с магазином и рестораном, а чуть поодаль мигали огоньки – там был мотель. Крис выругался:

   - Опять коробка стучит, сука. Я узнаю, есть ли тут сервис.

   - О, - подал голос один из парней с заднего сиденья. – Плохой стук. Это у тебя не коробка, а движок может заклинить.

   А я никакого стука не слышала. Но я мало понимаю в двигателях. У меня даже своей машины и то нет. Обещали родители купить, когда мне исполнится восемнадцать, но что-то сомневаюсь, что это произойдет. Оценки у меня не ахти, а папа все время находит к чему придраться. Стопудово - откосит от машины.

   - Тем более. – Крис подогнал машину не к колонке, а ко входу в магазин, и пошел искать механиков. С чего он вообще взял, что они тут есть?

   Он вернулся через пять минут:

   - Повезло, тут есть один механик. Сейчас он занят. Сможет освободиться и посмотреть машину только через час.

   - Мы опоздаем! – сказала я.

   - Нет, - возразил Крис. – Если он скажет, что ремонт долгий, мы поедем дальше на такси. Ничего, у нас есть время.

   - И где мы будем ждать этот час?

   - Вон мотель есть. Давай снимем номер и отдохнем.

   Через несколько минут мы оказались в этом номере. Я думала, мы будем вдвоем с Крисом, но те двое тоже влезли в тесную комнатку. Мне стало как-то неуютно.

   В номере была широкая кровать, стул у окна и столик, на котором стоял древний телевизор. Один из парней тут же занял стул, Крис и второй сели на кровать и указали мне на место между ними. Мне как-то не хотелось садиться, и я осталась стоять, прошлась по номеру, выглянула в окно. Увидела только изгородь и склон горы за нею. На улице почти стемнело. Я снова с сожалением подумала о Китце. Мне уже давно не казалось самым веселым времяпрепровождением участвовать в родительских вечеринках, они же уже совсем старые, но я могла бы пойти на какую-нибудь вечеринку с Томми, а он знает толк в подобных вещах, было бы куда веселее, чем сидеть в ободранном мотеле с этими… я вспомнила мамин точный эпитет – поганками-переростками – и чуть не захихикала. Только вот почему-то было не до смеха. Вообще, какого черта нужен этот мотель, час можно подождать и в ресторане? Поздно подумала об этом…

   - Садись, - велел Крис. Мне не понравился его тон.

   - Я приду через минуту. – И я быстро направилась к двери из комнаты, которая выходила в коридорчик, оттуда можно было попасть в крошечный туалет. Тесно, унитаз и раковина. Я открыла кран, чтобы они там не подслушивали. Фу, как тут противно.

   Сквозь тонкую стенку слышались голоса. Эта троица в номере о чем-то говорила. Надо же, при мне молчали, как воды в рот набрали. Интересно, о чем? Я прижалась ухом к двери.

   - А ты ее папашу-то не боишься? – Этот небрежный голос принадлежал одному из тех парней. Я насторожилась. Какого еще папашу? Моего, что ли?

   - А чего его бояться? – это уже Крис. Его картавый голосок. Старается звучать самоуверенно. – Она сама его боится. И ничего ему не скажет.

   - И что? – спросил третий. У него был прокуренный голос. – Выйдет, и ты ее сразу валишь?

   - Сначала попробую уговорить. Если не даст, то… Вы ее подержите, если попытается отбиваться. Ну а потом поменяемся местами.

   - Это тяжелая статья. К тому же она малолетка, - лениво сказал прокуренный. – Охота тебе…

   - Да не ссы. Никто ни хера не узнает. Она побоится выступать.

   Да… ловко они все придумали. От страха у меня волосы на затылке зашевелились. Это что они там обсуждают… Они… меня? Втроем? Изнасилуют? Вот дела, никогда еще не попадала в такую заваруху.

   Надо что-то делать! Что? Заорать? Выйти и сказать, что пойду в полицию? Ага, так они меня и отпустили… Я подумала, что, если я тихо открою дверь в коридор и выскользну наружу, они не успеют меня остановить, и я убегу.

   Дальше события начали происходить с сумасшедшей скоростью. Я приоткрыла дверь, крадучись выскользнула в коридор и потянулась к выходу на улицу. Тут открылась дверь в комнату, и передо мной появился Крис. Поганка-переросток. Он хотел что-то сказать или схватить меня, протянул руку, но я не стала дожидаться. Изо всех сил ударила его кулаком по физиономии и рванулась к двери. Он, гад, среагировал быстро и тоже ударил меня в ответ, схватил за плечо, я тут же впилась в его руку зубами. Инстинктивно он отшвырнул меня, и я вырвалась на волю. Я даже не поняла, что произошло, но я уже бежала прочь от мотеля, холодный воздух врывался в легкие, по губам текла кровь из разбитого носа, но плевать на все, только смыться побыстрее. Он гонится за мной? Я не могла тратить время и силы на то, чтобы оборачиваться, я просто неслась так, что меня бы даже профи-бегун не догнал, от ужаса у меня будто крылья выросли за спиной.

   Я так и не увидела, гнался этот урод за мной или нет. В считанные секунды я оказалась на заправке, вон скучает черная Хонда Криса, рядом стоят несколько автомобилей, хозяева которых, должно быть, или в магазине, или в ресторане, три машины заправляются. Я увидела, как заправщик вынимает пистолет из горловины бака одной из них – светлой Ауди Q7 со швейцарскими номерами. Машина уже заправлена, значит, уберется отсюда через минуту-другую. Пригнувшись, я подбежала к Ауди, прячась между колонной и корпусом машины, и рванула заднюю дверь, молясь про себя, чтобы машина была не заперта.

   Слава Богу, дверь открылась. Не думая уже ни о чем, я юркнула на пол за передними сиденьями и сжалась, мечтая стать невидимой. Каждую секунду боясь услышать звук открывающейся двери и ощутить руки, хватающие меня, вытаскивающие наружу…

   Да… дверь открылась. Но никто меня не схватил. Это пришел водитель. И открыл он свою дверь – водительскую. По салону поплыл запах кофе. Завелся двигатель. По ушам ударил какой-то хаус, машина тронулась с места.

   Все. Теперь они меня не достанут. И все же… Что я натворила?

   Жуткий страх прошел, сейчас я была в безопасности. Я доеду до первой же остановки и постараюсь так же тайком покинуть салон машины. Или, если он будет ехать долго, мне придется все же обнаружить себя? И тут я сообразила, что вообще вела себя, мягко говоря, глупо. Ой, черт… меня как огнем обожгло, когда я вспомнила - рюкзачок, в котором были документы, деньги и ключи от дома, остался в комнате того паршивого мотеля, куда меня, наивную дуру, заманили эти три козла. Вот черт! Почему я залезла в эту машину? Мне нужно было бежать в помещение заправки, к людям, требовать, чтобы вызвали полицию, забирать свои вещи… Что делать? Просить остановить прямо сейчас? Но машина успела набрать приличную скорость…

ГЛАВА 2

Филипп

   - А ну, вылазь, - велел я. Остановка тут запрещена, а камер понатыкано предостаточно, правда, я точно не знаю, где. Мой законопослушный навигатор отказывается о них предупреждать. Придется разбираться на ходу. Я нажал кнопку “Mute” на руле, музыка выключилась.

   Заяц медлит, притих, мостится на полу между сиденьями, будто воображает, что я про него забуду. Подумываю о том, чтобы вытащить его за шкирку, останавливают только опасения, что этот тип пустит в ход зубы. Быть укушенным черт знает кем? Спасибо, не надо. Повторяю грозно:

   - Ну? Живо!

   После небольшой паузы раздался шорох, и в зеркале заднего вида возникает странное существо. Красный нос, черные всклокоченные волосы. Пацан-подросток? Я не могу приглядываться, мне помимо всего надо вести машину. Черт! Что за зараза, как мудила сюда влез?!

   - Говори! – велел я. – Кто ты, твою мать, и что делаешь в моей машине?

   - Мне просто нужно доехать до Инсбрука.

   Девка! Писклявый голос, тирольский акцент, потуги придать своей скромной просьбе подобие достоинства.

   - О как, - прокомментировал я услышанное. – Мне что, кто-то на крышу прилепил вывеску такси?

   - Нет… Но я… в общем, я не могу заплатить.

   Обезоруживающее признание, что и говорить.

   - А ну-ка, попробуй придумать хоть одну причину, почему я не должен выкинуть тебя на обочину?

   - Э-мм… ну… вы же не оставите девушку одну на дороге в темноте под дождем?

   Моя незваная попутчица, кажется, за словом в карман не лезет. Я, впрочем, тоже обычно реагирую быстро:

   - На людей, которые залезают тайком в чужие машины, мое джентльменство не распространяется. Так что не бей на жалость.

   - Еще… тут остановка запрещена.

   - Ужас, ужас.

   - Я просто доеду до Инсбрука и все. Чего вам сто́ит?

   - Да кто тебе вообще сказал, что я еду в Инсбрук?

   - У вас номера на машине швейцарские. Если вы едете домой, тут дорога одна - через Инсбрук. Там на объездной есть заправка. Высадите меня там, и все.

   Хм, в определенном присутствии духа этому пугалу не откажешь.

   - И все? – насмешливо переспросил я. – А ну-ка поведай мне, от кого ты сбежала, и в какие именно неприятности я окажусь втянутым с твоей помощью?

   - О чем это вы? – напряженно спросила она.

   - А я не знаю, о чем. Вот и расскажи мне. Похищение человека? Пособничество преступнице? Киднэппинг? Тебе вообще сколько лет?

   - Восемнадцать, - без малейшей заминки. Ну-ну…

   - Ага, прямо поверил.

   - Я не вру! Правда!

   - А ну, покажи паспорт!

   - У меня нет ничего, - заявила она. – У меня все было в рюкзаке. Я… его потеряла. Поэтому у меня нет денег и я не могу вызвать такси. Кстати… есть влажные салфетки? Можно одну?

   Достал маленькую пачку из бардачка и протянул назад.

   - От кого ты сбежала?

   - Кто вам сказал, что я…

   - Где твои родители? Что с твоим носом? Сколько тебе лет, черт подери?

   - Да я не…

   - А ну хорош врать, - рявкнул я. – Вон знак проехали, заправка через два километра. Быстро колись, а то я сверну туда и выкину тебя, разбирайся, как хочешь. У тебя не больше минуты, пока доедем. Так что пой быстро и честно.

   - Я сбежала от парня, - сердито сказала девушка. – Вернее, от троих. Это… мой парень, Кристиан. Он меня пригласил… ну в общем, мы поехали… мои родители и брат в Китцбюэле, а Кристиан пригласил меня на какую-то клевую тусу. Еще двое парней ехали с нами в машине, это его друзья. Мы ехали… остановились и зашли там… на той заправке рядом мотель, и они хотели… меня втроем. Почему ты, куда?!

   На дороге появляется полоса для съезда на заправку, впереди светится желтый знак с черным шестиногим драконом. Свернув на эту полосу и начиная тормозить, любезно отвечаю:

   - Придумай что-нибудь получше, если успеешь.

   - Да правда же! – отчаянно выкрикнула она. – Не высаживай меня тут, вдруг они за мной погнались?

   Я выругался. Нет, мне не стыдно, хотя со мной в машине юная девица. Ей точно не больше восемнадцати, а скорее всего, даже меньше. Но так или иначе, жму на газ, возвращаюсь на автобан, пропуская съезд на заправку, и она заметно расслабляется. Зря:

   - Ну вот что. Следующая заправка точно будет твоя, мы зайдем туда вместе, я попрошу вызвать полицию и сдам тебя полицейским с рук на руки. Это их работа – разбираться, вот пусть и разбираются.

   - Нет! – вскинулась она. – Не надо, пожалуйста!

   - Почему же не надо? Если ты мне сказала правду, тебе бояться нечего, ты не сделала ничего противозаконного, они просто вернут тебя домой, и все.

   - И все?! У меня папа знаешь какой строгий? Если меня полиция домой привезет, он же меня прибьет!

   - Правильно прибьет, - одобрительно киваю. – Нечего залезать в машины черт знает к кому. А вдруг я маньяк какой?

   - Ты не маньяк! – выдала она в ответ. – Ты – Фил Эртли!

   Та-дамм… Глянь-ка, она не только узнала меня, но уже и на «ты» перешла!

   - Ну… Одно другому не мешает. Может, я по жизни именно маньяк?

   - Ты спортсмен высшего эшелона, тебе некогда глупостями заниматься.

   Находка-то моя, видали, какова?

   - А если я латентный маньяк, и только и жду случая, когда ко мне в машину сядет девица, которую никто у меня искать не будет?

   - Ты нормальный. Я в людях хорошо разбираюсь.

   - Ты превосходно разбираешься в людях, - покладисто согласился я. – Это твой парень тебе нос разбил? Я бы на месте твоего отца тебя просто выпорол. А потом запер в чулане, пока не поумнеешь.

   Она насупилась, заткнулась. Скажите, фифа какая, обиделась. Я снова ткнул в кнопку “Mute”. Салон машины заполнился ядреным электронным музоном. Впрочем, спать мне уже расхотелось. Ауди сыто урчит, наматывая на спидометр километры автобана, дворники мерно чистят стекло, идет уже не дождь, а снег. Магнитола выключилась – зазвонил сотовый. Не будь у меня зайца в машине, я принял бы звонок по громкой связи, а так переключил на частный режим и прижал айфон к уху. Это мой атомиковский менеджер, разговор затягивается на пару минут. Девица на заднем сиденье молча слушает мои реплики (из серии «да ну?», «я тебя понял», «да пусть отсосут!» и «зашибись»), а, едва я отключил связь, заявила:

   - Нельзя говорить по телефону за рулем. Ты подвергаешь наши жизни опасности!

   - Да что ты говоришь!

   - Правила написаны кровью.

   - Знаешь, я все-таки сейчас тебя выкину.

   - Здесь остановка тоже запрещена.

   - Не переживай, детка, я выкину тебя на ходу.

   - Я ничего плохого не сделала! Ты же сам можешь разбиться.

   - Скажи-ка, какая заботливая. – Очередной рекламный знак на автобане. - Ну вот, хорошо, следующая заправка через десять километров. Там ты пойдешь к добрым дядям полицейским, а я поеду дальше.

   Девица напряженно заткнулась, видимо, поняв, что достала меня конкретно и что сейчас надо осадить коней, а то хуже будет. А я снова врубил старину Дэвида Гетта и сосредоточился на дороге.

   Первым попался указатель, который гласил, что до Инсбрука сорок четыре километра, а до Йенбаха – девять. Видимо, около этого самого Йенбаха и окажется заправка, на которой я наконец-то избавлюсь от незваной попутчицы. От своего зайца, или, учитывая пол оного зайца – от зайчихи, ну или от зайки, если взять в расчет еще и ее сопляческий возраст.

   Снова телефон – Дженни на этот раз. Вообще нам с ней особо скрывать нечего, в отличие от того же Ларса из «Атомика», никакой коммерчески ценной информации в наших разговорах чаще всего нет, но я перевожу звонок в частный режим из вредности. Пусть это ребячество.

   - Как едется? – спросила Джен.

   - Достало.

   - А знаешь, как по-чешски аэропорт будет? Letiště.

   - Не может быть. Ты уже в аэропорту, что ли?

   - Ну да, посадку только что объявили. Ты сам как, далеко еще ехать?

   Дофига, дорогая, лучше не спрашивай. Ворчу:

   - До Йенбаха недалеко. До дома - убиться сколько.

   - Ну так может до Инсбрука? Дорога плохая, снег, ехать далеко. Организовать перегон машины из аэропорта ты сможешь. Да, очень дорого, но здоровье дороже, ты устал, хватит с тебя. А еще нас с тобой пригласил к себе один из женевских рестораторов, буду работать с ним на неделе. Хозяин ждет нас в девять. Успеешь?

   - Оно того стоит?

   - Не смеши. Конечно, стоит… особенно, если учесть халяву.

   Халява халявой, рестораторы понимают, что фотографа необходимо хорошо знакомить со своей кухней, а мне вдруг до безумия захотелось в Женеву, в шикарный ресторан с Джен.

   - Не помнишь, во сколько вечерний рейс из Инсбрука?

   - Семь с чем-то. Если поторопишься – должен успеть.

   - Потороплюсь. В девять не обещаю, но как только – так сразу. Пришли адрес на воттсап.

   Черт бы подрал эту Зайку. Скорее бы от нее избавиться.

   Наконец, съезд с автобана на Йенбах. Включаю поворотник и перестраиваюсь к съезду следом за каким-то древним и солидным, как Ноев ковчег, Мерседесом.

   - Ой, это моя бабушка! – закричала девица. – Пожалуйста, посигналь ей!

   София

   Как же быстро все случилось… Вроде только что была дома… потом ехала с Крисом… потом дикий страх, когда подслушала их разговор… и наконец короткая мерзкая драка в коридоре мотеля, побег и отчаянная попытка спрятаться между сиденьями огромного кроссовера… Как же я боялась, что они меня найдут и вытащат отсюда…

   Я представила, как ночую одна в огромном доме, прислушиваясь к каждому шороху, ожидая скрежета ключа в замочной скважине… От одной мысли затошнило, от страха закружилась голова. Только не это! Что же мне делать?

   Заставила взять себя в руки и перестать думать о плохом. Я все равно не попаду домой без ключа. Я хотела ехать в Инсбрук, к тете. У нее я буду в безопасности, ведь так? Там меня никто не найдет, да и дом у них полон народу, сама моя тетя Лорена, ее муж Арт и их дети, Давид и Анита. И добраться до нее я смогу, если уговорю кого-нибудь довезти меня до города от той заправки, на которой меня собрался выкинуть добрый водитель Ауди со швейцарскими номерами. Но он решил избавиться от меня в Йенбахе, почти рядом с домом… Впрочем, бабушка – тоже хороший вариант.

   Вот не ожидала, что он меня так быстро найдет. Угораздило же чихнуть! Зато теперь, сидя на заднем сиденье весьма комфортабельного автомобиля, можно рассмотреть, что за тип.

   Не сказать, что прямо сразу узнала Фила Эртли. Я не сразу поняла, что это кто-то из швейцарских лыжников - сначала я рассмотрела его синюю куртку, точнее, ту часть, которая была у меня почти перед глазами – рукав, плечо. Логотипы «Raiffeisen», «Swisscom» и еще чего-то там – весьма привычные для всех, кто иногда смотрит трансляции по телику. Кто-то из швейцарской команды, осталось вычислить – кто? Волосы темные. Почему-то сначала на память пришел Бенуа Гайар, и как его вчера девушка кинула, изменив с моим кузеном. Бедняжка, расстроился, наверное. Тут же вспомнился папаша: «…Почему тебе все время непременно надо встречаться с каким-то отребьем?.. Да хоть бы разнообразия ради начала встречаться с достойным и уважаемым парнем». Интересно, Гайар проканает для папочки, как уважаемый и достойный? Даже если не проканает, один из первых номеров швейцарской сборной по определению не отребье, а весьма серьезная личность. А уж если вспомнить, что швейцарцев, которых папа в принципе согласен терпеть, можно по пальцам перечесть, то и вовсе кажется очень заманчивой идеей… соблазнить Бена. Одновременно и побесить отца, и показать ему, что вполне могу иметь дело кое с кем посерьезнее, чем дурачок Крис.

   Я думала, что это Гайар, пока не встретилась с ним взглядом в зеркале заднего вида. Карие насмешливые глаза. Нет, точно не Бен. А кто?

   Пытаюсь рассмотреть его в профиль - изящный изгиб скулы, слегка небритая румяная физиономия. Вполне себе аристократичный нос. Чувственный твердый рот, в любую секунду готовый к улыбке. Идеальная линия подбородка. Фил Эртли! Еще лучше! Потому что ему уже двадцать пять или даже двадцать шесть, это вам не поганка-переросток! Куда уж серьезней и уважаемей, если он меня старше на целых девять лет! И более достойный трофей – обладатель Малого Хрустального глобуса!

   Что я знаю про Филиппа Эртли? На самом деле, не так уж и мало. Один Малый Хрустальный Глобус в гиганте, или два? Довольно успешный технарь, входит в элиту и в гиганте, и в слаломе. Это интересно и хорошо, но еще интересней кое-что другое. Он – младший брат Райнхардта Эртли, суперуспешного спортсмена конца 90-х годов, и вот этот Райнхардт как раз, если можно так сказать, настоящая звезда всей этой ситуации. Потому что задолго до моего рождения и до свадьбы родителей он был маминым парнем. И в качестве такового – врагом моего отца. Интересно, родители реально думали, что такое можно скрыть? Конечно, ни она, ни он ничего такого мне не рассказывали, но интернет на что? Уж конечно, я прочитала все, что нашла. И не поленилась поискать фотки. Что сказать, этот самый Райнхардт был просто красавчиком, точно в разы красивей моего папочки, и не только это, ведь он оказался одной из причин завершения карьеры отца, посмев составить ему серьезную конкуренцию. Папе тогда уже было прилично за тридцать, а Райнхардт, моложе на 8 лет, вступал в пору своего расцвета и уже вовсю бился за Кубок мира. Жаль, его младший брат не настолько хорош собой, и в модельном бизнесе не замечен, но в общем Фил тоже очень даже ничего. Если бы мне удалось с ним замутить, папа просто под потолок взвился бы от злости.

   Вообще-то только последняя идиотка стала бы дразнить медведя в лице моего папочки. Ник на это не отваживается. Но на меня папка слишком сильно давит и пытается диктовать даже то, что вообще не его ума дело. То макияж ему не нравится, то сапоги. И главное, я просто не понимаю, какая муха его укусила, казалось бы, еще год-два назад я была его принцессой, его любимой малышкой, а потом в него как бес какой-то вселился. То ему не так, это ему не эдак, он только и знает, что прессовать меня почем зря. Думаю, пора как-то щелкнуть папашку по носу. И для этой цели Фил Эртли подходит просто идеально.

   «Осталось уговорить царя». Я посмотрела на водителя Ауди. Да, Софи, на этот раз ты замахнулась круто. Он зол как черт - с той самой секунды, как обнаружил меня. И когда шутил насчет того, что готов выкинуть из машины на ходу… в этой шутке получилась слишком большая доля правды. А ведь его последний телефонный разговор точно был с женщиной. Тембр голоса поменялся очень заметно, в нем появились этакие теплые, мурлыкающие, интимные интонации, на лице засияла двусмысленная улыбочка, короче, у Фила Эртли есть любовница. А от меня он мечтает избавиться… Хотя, если честно, у какого мужика есть хоть полшанса, если я захочу привлечь его внимание?

   Да ладно, с такой свеклой на месте носа и вороньим гнездом на голове? Уж не знаю, помогли мне влажные салфетки привести лицо в порядок или нет, но в любом случае что-то придумать надо, потому что иначе он просто выкинет меня в Йенбахе и помчится в Инсбрук – в аэропорт. Встречаться с этой своей девицей. Ну и подумаешь, девица, большое дело. Будто я не отбивала и раньше парней у подружек. Да с детского сада! Я лихорадочно начала думать, что сказать, а он уже подруливал к съезду с автобана на Йенбах. Я уже открыла рот, чтобы что-то сказать, как вдруг мой взгляд упал на машину впереди, и я тут же выпалила:

   - Ой, это моя бабушка! Пожалуйста, посигналь ей!

   - И что будет? – с досадой спросил он. – Она же не знает мою машину!

   - Ну, если ты ее догонишь, я как-нибудь привлеку ее внимание…

   Что-то процедив себе под нос (кажется, даже нецензурное, но я не так уж хорошо понимаю французский), он поморгал фарами, коротко нажал на клаксон – бабуля и ухом не повела, ее Мерс преспокойно замедлял ход перед самым съездом.

   - Далеко эта заправка? – недовольно спросил Эртли. Скажите, какой. Избавиться ему от меня не терпится.

   - Нет, - буркнула я.

   Он перестроился следом за бабушкой.

   А я досадовала, что потратила столько времени впустую. Теперь уж точно не успею его ни соблазнить, ни заинтересовать. Вспомнилось название фильма «Угнать за 60 секунд». А мне нужно привлечь примерно за те же шестьдесят секунд мужчину, который пока точно от меня не в восторге. Вроде не могла и не сказать про бабушку, ведь если он просто выкинет меня на заправке, как и собирался, я опять окажусь далеко от дома, без денег, без сотика, и даже связаться ни с кем не смогу, наизусть я помню номера телефонов только мамы и папы, а им звонить я по понятным причинам не собираюсь, не совсем еще спятила. Нет, бабуля меня выручит – довезет до дома, у нее и запасные ключи есть, но все же еще лучше, поеду-ка я ночевать к ней. Ведь мои ключи в рюкзаке, который остался там, в мотеле с этими прыщавыми придурками, и лично мне вообще это не нравится. Надо будет наплести что-нибудь родителям, пусть поменяют замки, еще бы и мне при этом не влетело…

   Тем временем Фил выбрался следом за бабушкой на шоссе и резко увеличил скорость, пошел на обгон. Я пододвинулась к окну и замахала руками, когда мы поравнялись с ее машиной. Ноль внимания. Едет и делает то, за что я ругала Фила – говорит по телефону без громкой связи (которой в ее машине и нету вовсе). Он посигналил, бабуля повернула голову, увидела меня. Слава Богу! Фил оценил ситуацию, перестроился перед бабушкой и снизил скорость, показывая, что готов остановиться. Даже до заправки не доехал! Ну а чего ему, он же просто хочет от меня отделаться. Черт, ведь я так ничего и не успела. Он включил поворотник, протянул руку к кнопке сигнала аварийной остановки. Сейчас он просто исчезнет из моей жизни, а я… останусь тут доказывать папаше, что способна якшаться не только с отребьем… И ясно - сделать это будет ой как трудно. Отчаяние придало мне смелость. Я заговорила ласковым, хрипловатым голоском сексуальной кошечки:

   - Ты ведь часто бываешь в Тироле. В следующий раз давай встретимся, посидим где-нибудь… Я… - в этом месте я сделала выразительную паузу, и он машинально взглянул на меня в зеркало заднего вида. Я поймала его взгляд и тут же облизала губы язычком, на него это просто должно подействовать как надо! Но что-то пошло не так. Он не стал ждать, пока я исполню свой сольный номер, безразлично отвел взгляд, и я все же договорила с намеком, который не понял бы только или глухой, или полный идиот: - Я… умею быть… благодарной.

   Я всегда хотела быть актрисой, и актерские способности у меня точно есть… Ну… может, были всегда. Но Эртли, поняв сказанное, насмешливо поднял брови, а уголки его губ изогнула обидная улыбка:

   - Я что, похож на педофила? Все, детка, вали. Вон бабуля дальше с тобой нянчиться будет.

   Уязвленная до глубины души, я выскочила из машины и со всей дури хлопнула дверцей. Подсознательно я почти ожидала, что он догонит и надает по шее. Как бы ни так. За секунду до хлопка дверью я услышала вслед оскорбительный, высокомерный смешок. Не успела я добежать до машины бабушки, жемчужно-белая Ауди сорвалась с места и ушла в точку… А у меня осталась только обида и разочарование… а еще не больше трех секунд, чтобы придумать удобоваримое объяснение для бабушки.

ГЛАВА 3

София

   Сто пудов, я здорово перепугала бабушку, устроив истерику у нее на груди. Уже не говоря о том, что машина так и стояла на месте, наверняка запрещенном для остановки. Я просто нырнула в салон ее Мерседеса (старого-престарого, наверное, она в нем ездила еще до моего рождения), уткнулась лицом в воротник тоже очень старого серого пальто с кожаной отделкой и зарыдала. Не знаю, что на меня такое нашло. Бабулечка всполошилась. Сказала в свой телефон что-то вроде «Кажется, у нас беда, я перезвоню». И начала успокаивать меня, как она это делала, еще когда я, сопливая годовалая малявка, жила у нее, а мои родители гонялись за своими медалями и кубками. Но на этот раз я никак не могла перестать плакать. Размазывая по щекам остатки туши, я ревела белугой и не могла сказать ни единого членораздельного слова, пока до бабушки не дошло, что я только что вылезла из какой-то пижонской Ауди.

   - Я его догоню! – отстранив меня, она потянулась к рычагу переключения передач, но тут я просто взвыла, вцепившись в нее:

   - Нет! Нет! Он не при чем!

   Где-то на самом донышке сознания промелькнула мысль, что она нипочем не догонит Эртли на своем доисторическом Мерсе, но все же я не могла допустить, чтобы она ввязалась в эту идиотскую, глупейшую погоню.

   - Тогда быстро рассказывай, что случилось! – велела она.

   Случилось… случился враждебный, кошмарный мир вокруг. Полный мерзких насильников, готовых обидеть девушку, и высокомерных снобов, которым плевать на всех, кроме себя.

   Уткнувшись ей в шею, вдыхаю знакомый с младенчества аромат духов «Мажи Нуар», реву и рассказываю ей. Все – с самого начала. Про то, как обманула родителей. Как подслушала Криса, вырвалась от него и сбежала из мотеля. Как спряталась в машине знаменитого швейцарского спортсмена. Не стала рассказывать только, как попыталась подкатить к нему. Эту обиду я переживу сама, уж очень унизительно. И стыдно. Давясь слезами, заканчиваю свой рассказ:

   - Только не говори папе, бабуль.

   Она молча гладит меня по голове, поправляет воротник куртки, машинально высвобождает забившиеся под него волосы, наконец, говорит:

   - Малышка, нам придется обратиться в полицию.

   - Нет! – взмолилась я.

   - Нельзя оставлять это просто так, София. Пока мы не потребуем помощи от закона, ты в опасности, девочка. А вдруг они сделают это снова, с тобой или другой девушкой, и у них получится? Нет, моя хорошая, придется тебе пройти это до конца. Ну, хватит плакать.

   - Ба, но ведь папа меня убьет, ты знаешь, какой он… - мой разбитый нос щиплет от слез, ничего еще не кончилось, рано расслабляться… от одной мысли о том, что мне – Софии Патриции Хайнер – придется пойти в полицию в таком кошмарном виде, жаловаться на попытку изнасилования, позволять каким-то чужим пялиться на меня… с притворным сочувствием и наверняка злорадством в душе. Ну а что, так и будет! К примеру, начальник полицейского отделения Майрхофена – папа Минны Шаймель, которая меня терпеть не может с тех пор, как мальчик, который нравился ей, начал бегать за мной. Он может узнать о моей жалобе, рассказать дома, Минна начнет сплетничать и злорадствовать… Надо попытаться убедить бабушку не ходить в полицию, хотя настроена она очень решительно.

   - Дорогая, я всегда на твоей стороне, но сегодня ты повела себя действительно неразумно, - сказала бабушка. – Я всегда старалась заступаться за тебя перед папой, но на этот раз я не могу тебя выгораживать, пойми. Это уже не детские игры, а попытка серьезного преступления, ты была в настоящей опасности, нельзя допустить, чтобы они могли повторить такое. Мы должны пойти в полицию.

   Я попыталась зайти с другой стороны:

   - Бабулечка, конечно, ты права. Но что мы там скажем? Что я услышала какой-то разговор? Но ведь со мной ничего больше не случилось. Нос разбит, ну так Крис скажет, что я на дверь налетела или еще что-то. А про разговор, что мне послышалось, или что они кино обсуждали. Нас просто погонят из участка, и все тут.

   Эх, лучше бы я молчала! Бабушка согласилась с этими аргументами и решила сразу же звонить родителям. И от этого я уже не смогла ее отговорить. Тем более, что, когда я села в ее машину, бабуля как раз разговаривала с мамой, и та, поняв, что произошло что-то очень нехорошее, убедила отца немедленно уйти с вечеринки (которая, как на грех, только началась, они не успели и бокала пива выпить) и выехать домой. В общем, не более чем через час мне придется предстать перед ними. Вот черт…

   Филипп

   Положительно, иногда удается принимать правильные решения в неправильных ситуациях. Это понимание я нашел на дне бокала с вином «Гантенбайн», сто, твою мать, семьдесят франков бутылка. Именно благодаря правильно принятому решению я сейчас сижу в дорогом ресторане с видом на Женевское озеро и наслаждаюсь куропаткой, запеченной с трюфелями, в то время, как какой-то бедолага тащится через дождь со снегом по автобану на моей машине, которую он должен доставить к завтрашнему полудню в Шампери.

   Джен сидит напротив меня, внимательно разглядывая изысканно оформленный альбом с фотографиями и описаниями блюд этого ресторана. В среду она будет проводить тут съемку, сейчас изучит эти картинки, вместе с хозяином пойдет на кухню и уже там, в разговоре с шефом они выберут, какие шедевры Haute cuisine украсят собой каталог, попасть в который – честь для любого ресторатора, а снимать для которого – честь для любого фотографа. В фотографии Джен такой же профи высшего эшелона, как и я в своем виде спорта, и она, безусловно, заслуживает любой профессиональной чести, которая только может быть оказана. Фотограф не соревнуется, не получает медали или кубки, но может стать лауреатом престижных конкурсов и премий, может завоевать себе репутацию и популярность, может создать портфолио из работ для самых серьезных заказчиков – и у Джен все это есть. Она чертовски увлечена своим делом, многого добилась, преуспела, как и я, и это одна из причин, почему нам комфортно вместе. Ее заработки немногим меньше моих, а лет через десять эта пропорция сменится на противоположную – я закончу карьеру, а она своей может заниматься до старости, если ее, как отца, не подведет зрение.

   - Все хорошо? Надеюсь, вам понравилось?

   Нарисовался хозяин ресторана – мсье Седрик Фей. На нем нет смокинга или фрака и галстука-бабочки, обычный (правда, до неприличия дорогой) деловой костюм и серо-бордовый галстук. Я подумал, нужно ли мне хотя бы немного устыдиться собственного затрапезного спортивного кэжуал – свитер с символикой сборной и джинсы. На грани фола, не спорю – больше наверняка никто в этом ресторане не позволил себе такой небрежный вид, но мне есть чем успокоить свою почти атрофировавшуюся совесть: по крайней мере, на мне все-таки джинсы, а не какие-нибудь дурацкие спортивные штаны. Я не заметил фэйс-контроль на входе, но это вовсе не означает, что фэйс-контроль не заметил меня. И не факт, что ненадлежащим образом одетого гостя защитили бы его спортивные достижения. А вот статус спутника Дженнифер Бертольди – возможно.

   - Конечно, мсье Фей, - жизнерадостно откликнулась Дженни.

   - Седрик, - с этаким ласковым упреком поправил ее ресторатор.

   - Седрик, - покладисто согласилась Джен. – Да. Все великолепно. А профитроли с кремом из шпината – просто сказка. Я вас вот о чем еще спросить хотела – я посмотрела прогноз погоды, было бы лучше перенести съемку на вторник. Это возможно?

   Джен любит работать при натуральном освещении в пасмурную погоду – тогда она использует только какие-то там отражатели и почти без софитов. А Седрик таращится на нее так, будто готов съесть. Нет, облизать. И его понять можно – Дженнифер Бертольди не только классный фуд-фотограф, но и красивая женщина. Возможно, не было бы тут еще и меня рядом – он попытался бы к ней подкатить по-взрослому. Во вторник подкатит, однозначно. Ну, если удастся перенести съемку (а если не удастся, подкатит, стало быть, в среду). Но Седрик с блеском продемонстрировал, что умеет мыслить конструктивно:

   - Если качество съемки будет зависеть от погоды, то, безусловно, я готов перенести ее на любую дату, хотя, конечно, вы понимаете, что необходимо заранее согласовать это с шефом.

   Кто бы сомневался, здешний шеф – лицо очень и очень серьезное. Ресторан-то об двух мишленовских звездах, это вам не баран чихнул. Как я много раз слыхал от Джен, шефы – люди капризные и не всегда простые в обхождении, что до шефов заведений высокой кухни – у них эго высотой с Монблан. А здешний, Матис Барбо, хорошо знаком Джен, потому что она уже работала с ним, когда он руководил кухней в одном из ресторанов Нью-Йорка. «Непростой человек» (что в устах интеллигентной Джен означает «редкостный мудак»). Но она справится, куда денется. Думаю, уж кто-кто, а шеф ресторана такого уровня должен понимать, что еда, которую едят, и еда, которую снимают для каталога – две большие разницы. А Джен придерживается той точки зрения, что два профи всегда договорятся между собой. И обычно она права.

   За что мне так нравится Джен – это за свою спокойную, полную достоинства невозмутимость. В течение последних шести лет (а мы вместе именно столько) я, наверное, выбесил и довел ее до ручки не один десяток раз, а она никогда даже козлом не назвала. Если уж совсем выходила из себя – просто молча исчезала на недельку или около того. Для многих вокруг остается загадкой, чем мы вообще оба занимаемся, тратя «лучшие годы жизни» друг на друга, притом, что не женимся, даже не живем вместе, но и не расстаемся, а продолжаем валять дурака, проводя вместе столько времени, сколько захотим, и в постели, и вне ее. Ну мне-то никто такое не говорит, но ей просто уши прожужжали. Говорят – «Он тебе голову морочит, такие никогда не женятся, не взрослеют, наиграется и бросит, а тебе детей рожать надо», ну и так далее по тексту. Никогда не мог понять, почему люди так интересуются чужими делами, забывая про собственные. Джен далеко не дура и прекрасно понимает, что делает. Я обычно тоже отдаю себе отчет в том, что именно кому и зачем морочу. Если нас обоих устраивает сложившееся положение вещей, значит, мы будет жить именно так, и это никого не касается. Нам вдвоем спокойно и комфортно, мы не можем сделать друг другу больно, один не предаст другого, а если кому-то из посторонних что-то не нравится – его личные проблемы.

   Зона комфорта – очень серьезная вещь. За то, чтобы границы этой зоны оставались неприкосновенными, человек может отдать многое. Именно здесь ты остаешься самим собой, знаешь, что тебя ждет, управляешь своей жизнью так, как тебе нужно. Считается, что, пока человек остается в своей зоне комфорта, он не развивается, топчется на месте, но это ни черта не так. Просто у всех она разная и ограничивается разными пределами. Кто-то лежит на диване и жрет чипсы, и любой шаг из дома для него – уже стресс. А кто-то покоряет мир, не покидая своей зоны, и тащит внутрь неплохую добычу. Думаю, мы с Джен поступаем именно так. Наши личные зоны – моя и ее – контактируют между собой, не угрожая друг другу, и никто не покушается на суверенитет партнера, если можно так выразиться. Из ресторана мы можем поехать каждый к себе домой, или вместе к Джен в Монтре, или ко мне в Шампери. У нас у каждого свой дом, свой счет в банке, свои вещи и свои пристрастия. И своя жизнь в конечном счете. Единственное, что у нас по-настоящему общее – это Гаргантюа. Кот.

   Гаргантюа (в просторечии Гарик) – огромное, нахальное существо, отличающееся воистину гаргантюанским аппетитом и столь же непомерным интеллектом, которое считает нас обоих и наши дома своей личной безраздельной собственностью. Когда мы только начинали встречаться, он - тогда еще маленький жалкий серенький комочек - прибился к нам, быстро втерся в доверие, и мы даже поначалу поспорили, у кого это наглое сокровище будет жить. Решили предоставить право выбора самому Гаргантюа, но этому сукиному сыну одинаково вольготно что у меня, что у Джен, вот так он и стал нашей единственной общей собственностью и чем-то вроде переходящего приза. К тому же, ни у меня, ни у Дженни не поднялась рука отволочь его к ветеринару и кастрировать. Так что, по зову собственных бубенчиков он частенько исчезал восвояси, чтобы вернуться через пару недель ободранным, отощавшим, воинственным, с разбойничьим огнем в глазах - еще более нахальным и с еще более гаргантюанским аппетитом, чем обычно. Каждый раз в этих походах за славой и трахом его героическая тушка получала какие-то отметины: то клок шерсти, то царапина по всей морде, то рваное ухо. Как-то раз он ушел из дома Джен, а всплыл в итоге у меня, хотя между нашими домами расстояние ни много ни мало – тридцать четыре с половиной километра (по дороге, а напрямую меньше… но неужели это чудо форсировало горы?). После этого мы решили, что спокойны за непутевое создание, и оно у нас гуляет, как заповедовал мистер Киплинг, само по себе.

   Жрало это исчадие все, что не было заперто на замок или приколочено гвоздями. Просить и клянчить еду кошак считал ниже своего достоинства, он просто молча приходил и брал что ему нужно, не брезгуя, впрочем, и кошачьими ништяками, которые мы насыпали в его мисочки. Поэтому некоторые человеческие деликатесы типа черной икры хранились в специальных контейнерах, которые кот открывать не умел (да я и сам открывал с трудом). Джен утверждала, что он похож на меня, но это, конечно же, вранье – я, спортсмен-профи, здоровенный мужик под девяносто килограмм весом, ем точно меньше, чем эта зверюга.

   Во время наших частых отъездов Гаргантюа обычно предоставлен сам себе, хотя у нас обоих есть кому поручить кормежку котика: у меня сосед, который может зайти и открыть лохматому банку кошачьих консервов, у Джен эту почетную функцию выполняет сестра (когда и она не в отъезде). Мой сосед – бывший профи, горнолыжник, как и я, но карьеру завершил сто лет назад, когда меня еще на свете не было - году так в восьмидесятом. Он – мой большой болельщик, и кота готов кормить целыми днями. Мне достаточно просто закупить эти консервы и поставить на стол, Анри придет и сделает все что надо. Вот и сейчас кошак, вполне возможно, дома. Но мог и свалить – в двери есть специальное кошачье окошко, через которое свободолюбивое чудовище покидает дом, если ему приспичит. Когда Анри видит, что со вчерашнего дня консервы не съедены, он может написать по воттсапу, что котэ отправилось по своим делам.

   Закончив ужин (и не забыв попросить упаковать собачий пакет) мы вышли на улицу. И я, и Джен приехали в этот ресторан из аэропорта – поэтому следовало заказать такси. Одно на двоих или каждому отдельно? Я обнял подругу:

   - Поедем ко мне? Я соскучился.

   - А у тебя завтра есть тренировки?

   - Нет, устал. Если только после обеда соберусь.

   Джен достала телефон из сумочки и просмотрела планировщик:

   - Я тоже свободна с утра.

   - Ну и поехали. Гарика проведаешь.

   - Да, серьезный аргумент. О’кей, поехали.

   Когда у нас все началось, мне был двадцать один год (она на год старше). Это было чертовски тяжелое время: незадолго до того погибла девушка, которую я очень любил, и я избил почти до смерти подростка, посчитав его виновным в ее смерти. На волосок от тюрьмы или самоубийства… Не люблю об этом вспоминать. Джен вытащила меня из депрессии. И еще… она – полная противоположность моей погибшей девушки. Та была брюнетка, Джен блондинка. Та была маленького росточка и худая, Джен высокая и статная. И главное, та была ревнива до жути, а Джен напрочь лишена этого. Поначалу я даже удивлялся, потом понял, как это классно. Я не ревновал ее, она меня, и главная прелесть этих отношений в том и заключается, что у нас нет друг к другу чувства собственности. Джен со мной, пока она этого хочет. Я с ней – пока я этого хочу. Взбредет мне завтра в голову связаться с другой девушкой – уверен, Джен просто пожелает мне счастья. Вот только не такой я идиот, чтобы снова к кому-то привязаться, открыв доступ к своему телефону и к своей жизни, позволив попытаться захватить контроль над собой. Любовь? К черту, не для меня эти сопли. Я не одинок, я – одиночка. И Джен такая же. Поэтому у нас и есть то, что есть – родство душ, фантастический секс, успешность в жизни и наглый общий кот. И нам этого достаточно.

   - Как хорошо, - сладко промурлыкала Джен, поглаживая мою грудь. Мы лежим в постели, довольные и расслабленные. Я даже приоткрыл глаза, желая осознать - наконец-то я дома, где не был почти неделю. Темно, но мне не нужно много света, чтобы наслаждаться своим домом. Что-то вижу в лунных лучах, льющихся через окно во всю стену, что-то просто знаю или чувствую. Просторная спальня на втором этаже под скошенной деревянной крышей. Заснеженная горная панорама под огромной яркой луной за окном. Легкий запах дерева и коньяка – бокал стоит на прикроватной тумбочке. Дотянулся, забрал, поднес к губам. Голова Джен на моем плече, ее волосы щекочут подбородок. Отпил коньяк, поднес бокал к ее лицу, наклонил – она тоже сделала глоток. Ароматные драгоценные капли «Delamain Le Voyage» тают на языке, обогащая новыми нотами блаженство во всем теле. Вот, наверное, в этом и есть моя жизнь. Впереди несколько напряженных недель тренировок, гонок, разъездов – слалом специальный, слалом гигантский, слалом параллельный… Позади тяжелая престижнейшая гонка, две медали, завоеванные в противоборстве с сильнейшими спортсменами мира, на пределе сил, потом вкусный ужин, спальня под узорной крышей затерянного в горах шале, самозабвенные занятия любовью, пока у меня и у девушки остается еще хоть капля сил, а после – великолепный коньяк, шесть с половиной тысяч евро бутылка, и еще лохматый кошак, дрыхнущий в кресле у камина. Это все – драгоценная оправа для моего одиночества. Моего прекрасного, лелеемого, строго оберегаемого одиночества. Джен и Гаргантюа такие же одиночки, как я, каждый по-своему, поэтому нам хорошо рядом друг с другом. Любой из нас в любую секунду может расправить крылья и улететь. Прекрасные, сверкающие крылья одиночества.

ГЛАВА 4

София

   - Пап, ну не надо снова, уже обо всем поговорили.

   - Хочу убедиться, что ты хорошо поняла, - оборвал меня отец, мигая фарами едущему впереди автобусу, чтобы водитель сдал вправо и позволил себя обогнать. Тот покладисто вильнул чуть ближе к обочине, видимо, узрел ощеренную морду отцовской Ламборгини. Дворники заработали быстрее в два раза, стирая с лобового стекла грязь и соль, летящие из-под колес автобуса. Над автобаном висел туман из этой гадости, очередная оттепель покрыла асфальт слякотью.

   Прогноз погоды, впрочем, вызывал оптимизм – должно было прилично похолодать. Я со вздохом разгладила юбку на коленях:

   - Все я поняла. Не выноси мне мозг. Поняла, осознала, выводы сделала и больше так не буду.

   Но отец снова изложил свое видение моего жалкого, ужасного будущего:

   - Школу закончишь в Инсбруке. Каждый день я или мама будем привозить тебя туда, а потом забирать домой. Два дня в неделю работаешь в госпитале, тогда ночуешь у тети.

   Я закатила глаза, кивая в знак того, что слышу его и помню все это наизусть (и что он меня изрядно достал, тоже). Да нет, все на самом деле не так уж и критично. Школы везде одинаковые, ну училась я в Майрхофене, еще полгода проучусь в Инсбруке, большое дело. Сразу же окружу себя толпой парней и буду царить среди них. Чтобы это предсказать, никакой хрустальный шар не нужен. Работа медсестрой в Институте травматологии у дяди Арта, который меня любит и сильно донимать не станет, да и как-то не принято молоденьким семнадцатилетним волонтеркам давать судна или что-то в этом роде. Этим обычно занимаются санитары постарше. Подумаешь, пробежалась, давление измерила, таблеточки по коробочкам разложила, да и пациенты там особенные, это вам не трясущиеся от старости дедульки в маразме, а спортсмены, здоровые, сильные и молодые мужчины и женщины. Возможно, папа шепнет дяде определить меня в женское отделение, чтобы я опять не вляпалась в беду. А ночевать в доме дяди Арта, тети Лорены и моих кузенов – эо – это весело. Так что переживу как-нибудь. .

   Две недели прошло с тех пор, как я вырвалась от насильников и добралась до Йенбаха в машине Филиппа Эртли. Это были бурные две недели, чего уж там. Четырнадцать дней, под завязку заполненные моими крокодильими слезами, отцовскими воплями и рычаньем, маминым разочарованием, насмешками Ника и аккуратными попытками бабулечки разряжать обстановку. Если бы мне не удавалось иногда притаиться у нее, чтобы переждать очередное усиление грозы, то было бы совсем хреново. Но в общем и так мне эти денечки нелегко дались.

   Медвежий рев папаши: «Я сгною этих козлов в тюряге!!! А тебя запру под домашний арест!»

   Расстроенный мамин голос: «После твоего обмана, Софи, я не знаю, когда смогу снова тебе доверять».

   Ехидный басок Ника: «Это Крис, что ли, тебе в табло засветил, задавака? Ха, ну и шнобель!»

   Снова отец: «Тебе некого во всем винить, кроме себя и собственной глупости!»

   Бабушка, немного резко: «Хватит прессовать ребенка, Флориан! Вспомни-ка себя в этом возрасте!»

   Надо полагать, папка со своим темпераментом мог тоже изрядно наломать дров. Пробовала гуглить и про него, и про ма, но мало что узнала, кроме списков их спортивных достижений и пары скандалов, связанных с их женитьбой.

   Через два дня после случившегося один из окрестных фермеров привез папе мой рюкзак, который валялся в канаве где-то за полями около Брандбергштрассе. Видимо, Крис и компания выкинули его от греха подальше, а фермер нашел и обнаружил внутри документы на мое имя. Ничего не пропало, даже деньги остались в бумажнике, скорее всего, никто даже не открывал рюкзак, но родители тут же поменяли все замки.

   А в полицию отец таки поперся, попробуй-ка его останови! Меня он с собой не взял, и на том спасибо, но потом все рассказал нам. Как я и предполагала, обвинить Кристиана и тех двоих в попытке изнасилования не удалось бы, да отец и не собирался, он не хотел, чтобы мое имя трепали в этой связи. Он просто мирно встретился с начальником полицейского управления в бабулином ресторане, распил с ним графинчик боярышникового шнапса и рассказал (с моих слов) о случившемся. Папаша моей одноклассницы – комиссар Гвидо Шаймель – только плечами пожал, мол, понимаю твое возмущение, Фло, но что тут сделаешь, ее слова против слов парней, а их трое, будут выгораживать друг друга, да ведь и не случилось ничего. «Хотя… - многозначительно добавил комиссар Шаймель. – Сам понимаешь – был бы человек, а статья найдется…» На это отец прямо спросил: «У тебя ведь что-то есть на них?» Конечно, на эту троицу хватало всякого добра. Кристиан оказался на карандаше у полиции с тех пор, как его прихватили с марихуаной, один из тех двоих наследил в какой-то истории с воровством в магазине, а в декабре всех троих задержали в притоне неподалеку от Инсбрука, «короче, если начать копать – накопаем без вопросов». Итогом этого разговора стал нанятый отцом частный детектив, который в течение двух дней «водил» Кристиана Гшосса, после чего передал «фактурку» комиссару Шаймелю, и все трое козлов загремели под фанфары, так, вероятно, и не поняв, что же стало истинной причиной этого эпик фэйла. Если честно, то, как легко отцу удалось добиться того, чтобы трое парней оказались по ту сторону решетки, меня слегка напугало.

   На недельку меня забрала к себе бабушка, чтобы я немного пришла в себя и успокоилась, а в один прекрасный день к ней приехали мама и Лорена. Мы выпили на четверых кучу шампанского (правда, мне налили всего два бокала, да и этого хватило) все поплакали, посмеялись и помирились. Бабушка с мамой и тетей сошлись на том, что па не изменил своим методам и по-прежнему остается мистером Гиперопека Циллерталя (ну или что-то в этом роде) и надо сделать как-то так, чтобы он не давил на меня, в свете этого ссылка в Инсбрук стала неплохим решением. Вроде бы и папа уверен, что все свято выполняют его распоряжение, и я при деле, и в школу и из школы меня сопровождают, и практика перед поступлением в Медицинскую академию (а я решила, что буду врачом), в общем, все пучком, жизнь начала как-то налаживаться. И, наверное, можно было бы сказать, что этот эпизод отошел в прошлое, если бы не…

   Если бы я не думала о еще одном участнике случившегося. Ну, родители о нем даже не знали, то есть они знали только, что я спряталась в чьей-то машине, чтобы сбежать от насильников. А я думала о нем, то с возмущением и гневом (какой он все-таки равнодушный и циничный!), то со стыдом (как стремно было вот так сдуру предложить ему не пойми что!), то с любопытством, то с восхищением. Но основным чувством была жгучая обида – да как он посмел? Ни один мужчина не отреагировал бы так на меня, пусть даже я была далека от своего обычного вида. Высокомерный, наглый тип! Его равнодушие и ехидство меня зацепили не по-детски, чего уж там, и я думала, как бы взять реванш, как сделать так, чтобы он, как и прочие парни, бегал за мной на задних лапках и ждал моей улыбки. Нет такого мужчины, которого я не могла бы при желании охмурить, уж это факт!

   Вечером того дня, когда я, все еще зареванная после отцовского бэмса, устроенного мне по горячим следам, и с приложенным к разбитому носу полотенцем, в которое был завернут лед, уединилась в своей комнате, я в первый раз ввела в строку поисковика на ноутбуке имя – Филипп Эртли.

   «Родился 9 февраля 1984 года в Гроссхохштеттене близ Берна, отец Вальтер Эртли, мать Стефани Эртли, старшие братья Райнхардт и Андреас.

   Интересно, не женятся, не расходятся… Хотя рано жениться, ему двадцать шесть, наверное, у него карьера в самом разгаре. А она что за птица? Гугл не пожалел для меня информации. Гражданская жена Филиппа – фотограф и фуд-дизайнер. Известный, модный, востребованный. Ясненько…

   Я перешла к фотографиям. Да, похоже, что Фил для своей Дженнифер служил неизменным источником вдохновения. Его страницы и в инстаграм, и в твиттере, и в пинтерест просто заполнены великолепными снимками. Я до четырех часов утра не могла оторваться от компа, жадно разглядывая человека, который так высокомерно посмеялся сегодня надо мной. Он не смазлив, не такой красавчик, как его старший брат, но все-таки… все-таки… что-то в нем есть. В лице столько силы и уверенности, и в то же время для него привычнее улыбаться, чем хмуриться. Насмешливые карие глаза с густыми ресницами, красиво очерченные губы, на которые так легко и органично ложится улыбка, черт, он просто очень породистый и… настоящий. На длинные изящные пальцы и безупречную линию подбородка и скул я насмотрелась еще в его машине.

   А фотографии, где на нем минимум одежды, просто вогнали меня в телячий восторг. Таких парней мне видеть еще не доводилось. Офигенные литые мускулы, силища в каждой черточке, однако вовсе не перекачанная груда мяса. Поджарый, стройный, даже изящный. Фотки разные. Вот он идет по пляжу с доской для серфинга под мышкой – веселый, беззаботный, загорелый дочерна, стоит за рулем гоночного катера – аристократичен до малейшей черточки. Нежится в постели среди черного шелкового белья – просто сплошная воплощенная эротичность, вальяжное совершенство, и ежу понятно, что уважаемая леди-фотограф готова в любой момент отложить камеру и сигануть в кроватку к своему мужчине. Могу ли я его отбить? Да, черт, задачка казалась довольно сложной, пока я не увидела саму эту Дженнифер на фотках. Совершенно ничего особенного! Элегантная прекрасно одетая блондинка, но высоченная, как гренадер, едва ли не с него ростом, ну может не толстуха, но немного полноватая, да еще и старая, наверное, как он, или даже ближе к тридцатнику - в общем средненький продукт в экстра-упаковке, ни дать ни взять. Уж такую я сдвину в сторону в ноль минут. Даже если забыть о том, что семнадцатилетняя девушка априори в более выгодной позиции, чем тридцатилетняя тетка, пусть даже блондинка, разодетая от кутюр и чертовски ухоженная.

   Несколько дней после этого я жила, мечтая поскорее убежать от родительских нотаций к нему, виртуальному мужчине моей мечты. Я могла до посинения перечислять все причины, почему мне хотелось бы все же добиться его. Реванш. Уязвленная гордость. Желание утереть нос отцу. Но это, наверное, было не главным. Мне просто захотелось именно этого мужчину. Только его. Его и никого иного.

   Я начала следить за розыгрышем Кубка мира. Вот Филипп в Гармише. Победил в гиганте. Потрясающая победа! После несколько дней тренируется дома, в Вейзонна, чтобы выехать в Инсбрук на параллельку.

   В начале февраля на SRF вышел пятиминутный сюжет с ним. Я жадно проглотила это интервью, мне даже обидно было, что оно так быстро закончилось. Фил говорил о кубковом раскладе, о ходе сезона, комментировал выступления своих ближайших соперников, ни на миллиметр не заступая за грань доброжелательной лояльности, обсуждал трассы, на которых прошли предыдущие этапы и на которых ему только предстояло стартовать, прошелся по своему оборудованию и спонсорам (естественно, воздал им краткую хвалу). В общем, совершенно обычное интервью, которое любой успешный спортсмен дает за сезон десятки раз. Но мне в глаза все-таки бросились два момента. Во-первых, когда журналистка спросила его, как он оценивает ближайших конкурентов по очкам в своей же сборной – Томаса Ромингера и Бенуа Гайара. Лицо Фила неуловимо напряглось, брови едва заметно сдвинулись над переносицей – ей-Богу, не следи я так пристально за ним, и внимания не обратила бы, тем более, что ответил он по-прежнему спокойно и безмятежно – «Они скоростники оба. Набирают очки в своих дисциплинах, а я – в зачете гиганта, единственном, который для меня сейчас важен. За общий зачет никто из нас в этом году биться не готов, к сожалению». Интересно, кто из двоих скоростников насыпал ему соли на хвост – Бен или Томми? Почему он так напрягся?

   И второй момент, который меня зацепил. В этом интервью я видела симпатичного спортсмена, лидера, просто хорошего парня, который улыбается открыто и дружелюбно, а во время нашей встречи он язвил, рычал сквозь зубы и ни разу не улыбнулся. Или нет, один раз, когда спросил – «Я похож на педофила?» И это была нехорошая, оскорбительная улыбка. Неужели он умеет быть хорошим парнем только в интервью или на трибунах у пресс-вол?

   Филипп

   Я приехал сюда фаворитом. И не просто человеком, который имел шансы выиграть именно эту гонку. Все серьезнее: если мне удастся пройти первый круг, я наберу столько очков, сколько нужно, чтобы захватить текущее лидерство в общем зачете. Неплохо сезон складывается, ничего не скажешь. Понятно, что удержать это лидерство мне не удастся, впереди скоростные этапы, в которых сильны мои ближайшие соперники по очкам, но даже в течение недели возглавлять общий зачет – почетно и приятно.

   Дженни до последнего момента не знала, поедет ли со мной. Но решила ехать, мы оставили Гаргантюа у нее дома в Монтре под опекой Присциллы и опять выдвинулись на машине, потому что тот самый ресторан в Цюрихе, с которым моя подруга собиралась работать еще три недели назад, наконец попал в ее график. «На этот раз ничего не должно сорваться», - сказала она, и всю дорогу до Инсбрука соблазняла меня рассказами о рябчиках, тушеных в белом вине. На самом деле, я не такой уж фанат высокой кухни, когда вид блюда первичен. Эти крошечные порции на бескрайних дизайнерских тарелках с тонким кружевом из разноцветных соусов, крошечные точечки чего-то там взбитого – умоляю вас, тут даже распробовать невозможно и определить, что это вообще за продукт, а уж оценить небесный вкус и аромат… Из такого ресторана неотесанная деревенщина вроде меня уходит голодной и прется в нормальную пивнуху, где можно заказать бадью свиных ножек или сарделек в горе кислой капусты и картофельного пюре. Слопаю я этого рябчика (там мяса на один укус), выслушаю рассказ о том, что белое вино, в котором он тушился, сделано из винограда, выращенного на левом берегу Роны в 2008 году, а вот этот лепесток на грудке бедной птички – не абы что, а базилик «лимонелло», а потом пойду и набью брюхо колбасами и обильно залью пивом. В Цюрихе хватает и ресторанов высокой кухни, и пивнушек, так что все в порядке.

   В Инсбруке холодина. Откатав тренировку, я заезжаю за Джен, и мы отправляемся ужинать. Потом немного бродим по магазинам, покупаем какие-то глупости типа пряников и каких-то дудок, пьем по дороге горячий исходящий ароматным паром глювайн, в общем, проводим вечер, как праздные туристы. Но в отеле вспоминаем о реальности – Джен садится за ноутбук и открывает Фотошоп, я отправляюсь к своим сервисерам. А потом приходится воздержаться от секса, параллелька из-за своей специфики отнимает слишком много сил, и их приходится расходовать экономно уже накануне. Обещаю Джен затащить ее после гонки в ближайший амбар и отыметь со страшной силой, после чего мы засыпаем.

   Утром тренировка в Планай, потом возвращаюсь в отель, сплю и валяю дурака, ожидая момента, когда пора будет выдвигаться на гору (старт гонки в 18.00, нам нужно быть на месте в 17.15). Выходим вместе с Джен, по пути в лобби меня ловят для очередного интервью ребята из местной вечерней газеты. Парень-фотограф и девушка-журналистка обещают задержать максимум на семь-десять минут.

   - Ты приехал в Инсбрук как сильнейший игрок в параллельном слаломе, - начинает девушка. – В прошлом году на параллельной трассе ты уступил только Адриену Тонда. Сегодня Адриен не выйдет на старт. Ты настроен на победу?

   - Конечно, - я пожал плечами и улыбнулся. – Любой спортсмен на любом старте настроен на победу. Иначе не стоит и стартовать.

   - Тогда я сформулирую вопрос иначе. Как ты сам оцениваешь свои реальные шансы выиграть?

   Ну начинается. Что она от меня хочет услышать – сто процентов? Даже если это и так, никто меня не поймет, если я такое ляпну:

   - Довольно высоко, насколько это вообще возможно в параллельном слаломе. Это очень специфическая дисциплина. Очень короткая трасса, которая может вывести за круг кого угодно, в том числе сильнейших. Я тут тоже не исключение, но все же очень надеюсь хорошо побороться.

   - Болельщики рассчитывают на твою победу.

   - Сделаю все, что в моих силах, чтобы не разочаровать их. Если это будет не победа, то уж медаль, как минимум.

   Зря сказал так. Не люблю заранее делить шкуру неубитого медведя, но слово, как известно, не воробей.

   - Кто из соперников, кроме тебя, может рассчитывать на подиум?

    - Все, кому более или менее подходит этот формат. Недджиа, безусловно. Густаффсен может выстрелить на любой трассе. Думаю, это ближайшие фавориты.

   Мы разговариваем, оператор снимает наш разговор на фотоаппарат, а я про себя уточняю – я ведь приехал в Инсбрук только за победой. Сколько раз меня выставляли на параллельку, и у меня ни разу не было места вне подиума. Две победы, два серебра и одна бронза. Я и в этот раз буду биться за высший результат, потому что ничто другое меня не устроит. Смотрю на часы – мне пора выдвигаться, а то придется очень спешить. Журналисты желают мне удачи, и мы с Джен отправляемся на рампу.

ГЛАВА 5

София

   В школе я клевала носом, потому что ночью поздно вернулась домой, причем с полного благословения родителей. На соревнования в параллельке приехал Томми, мой швейцарский кузен, и накануне старта мы подхватились и погнали в ночной клуб. Хотя был вторник, ни мама, ни папа не возражали, они оба считали, что мне не повредит немного развлечься и развеяться в надежной компании. Мы отлично потусили, и несмотря на то, что весь следующий день я продержалась только благодаря кофе, дело того стоило.

   А вечером у меня началось дежурство в клинике. Папа хотел, чтобы я работала у дяди Арта, в отделении спортивной ортопедии, но тот быстренько сплавил меня в неврологию, мы с ним просто договорились, что не подведем друг друга. Я и старалась не подвести, потому что дядя ведь тоже пошел мне навстречу. Эти вечерние дежурства – с шести часов вечера до полуночи – самые любимые. Плановых операций в это время не бывает, экстренные редко, пациенты уже прошли с утра все запланированные процедуры и обследования и теперь отдыхают, не напрягая младший медперсонал, а рутинных ежедневных обязанностей у медсестер-волонтерок не особо много. Поэтому я почти всегда провожу время в сестринской, то доделывая уроки, если не успела днем, то смотрю телик или выискиваю всякие штуки на YouTube.

   Уроки я успела сделать после школы, ну почти все, и поэтому с чистой совестью устроилась в кресле перед телевизором. С недавних пор я стала увлеченной болельщицей, которая не пропускает ни одной трансляции горнолыжных соревнований. С одной стороны, мне хотелось поболеть за Томми, с другой… меня непреодолимо привлекал Филипп Эртли. Мое фиаско, мой провал, противный, высокомерный, ехидный, но безумно притягательный. Сегодня они оба выйдут на старт, причем эта рампа буквально в пяти минутах езды от моей клиники. Интересно, как бы Филу понравилось, если бы он узнал, что я сегодня до полуночи развлекалась в ночном клубе с Томми? Но вообще я как-то упустила момент - он тут, в Зальцбурге, а я не попыталась никак его выловить. Интересно, думал ли он обо мне? Или может, даже сожалел, что не захотел познакомиться?

   Вместе со мной часы дежурства перед теликом коротала еще одна сестра-волонтерка – Делия. На год старше меня, уже поступила в медицинскую академию, хорошая девчонка.

   - Холодина, трындец, - сказала Делия, включая чайник. – Не хотелось бы мне сегодня быть там.

   На экране общая картинка – заполненные до отказа, несмотря на мороз, трибуны и залитая ярким электрическим светом белоснежная рампа с двумя параллельными трассами – красной и синей.

   - Мне тоже, - согласилась я. – А им вот так не кажется.

   - Правильно, у них есть чем погреться. – Делия, конечно, имела в виду спиртное.

   Общая картинка исчезла, начали брать интервью у участников, тренеров и директора гонки. Конечно, выловили и Эртли, который кратко высказался в том плане, как это клево снова гоняться тут, как он рад, что попал в квоту (а куда он денется, второй сильнейший слаломист планеты!), потом пожелал всем гонщикам успеха и возобновил разминку, от которой его оторвали журналисты. Его интервью заняло не больше минуты, но я на это время просто прилипла к экрану. Кажется, я уже знаю его лицо так же хорошо, как собственное. И с каждым разом… он мне нравится все больше.

   Ну а там уже прошла первая попытка в 1/8 финала у женщин, а потом начались и мужские соревнования.

   - Не знаю прямо, за кого болеть, - заявила Делия, запуская руку в пакет с разноцветными маршмэллоу. – Вроде надо болеть за Оберхольца, потому что он наш, а хочется за Ро, потому что он няшка.

   - Болей тогда за Ро, - сказала я. – Болеть лучше по любви, а не по расчету.

   Я теперь не афишировала, что Томми мой родственник, помня, как приставали ко мне девчонки в Майрхофене, прося добыть у него то телефончик, то автограф.

   - Но ведь он продует, - предположила Делия. – Смотри, его Нед сейчас вышибет. Ведь Ро скоростник, а слаломист из него, как из меня испанский летчик.

   Через минуту я уже советовала Делии срочно бежать в испанское консульство за гражданством и поступать в летную школу: дебютант дернул лучшего слаломиста планеты сразу в первой попытке.

   - Иди ты, еще вторая попытка впереди, - отмахнулась Делия. – Она все вернет на место, как надо.

   Но, похоже, сама судьба толкала мою непутевую коллегу в испанское небо. Скоростник вышиб слаломиста из первого же круга параллельки. Делия тут же нашла, чем утешить себя за неудавшееся предсказание:

   - Все, теперь я болею за Ро по гроб жизни. Мало что няшка, еще и Неда выбил. Ага, ну сейчас будет бойня, Эртли своего в момент уделает.

   Я согласилась с этим, спорить не стала, и очень быстро жизнь подтвердила нашу правоту – Эртли отправил своего канадца в аут.

   - Первая пара полуфиналистов определилась, Ромингер и Эртли, два швейцарца, - не преминул тут же сообщить комментатор. Делия немедленно дала свой расклад:

   - Ну, мой няшка выбил Неда, выбьет и Эртли.

   Мне вдруг стало обидно за Филиппа:

   - А вот и нет!

   Как и коллега чуть раньше, я тоже не могла определиться, за кого болеть. Томми, конечно, няшка и мой хороший приятель и родственник (дальний, но все же!) но Филипп… Хотя чего за него болеть, за этого высокомерного задиру?

   Потом соревнования шли своим чередом, мы успели посмотреть окончание одной восьмой финала, но перед самым стартом четвертьфинала нам с Делией пришлось все-таки заняться рабочими обязанностями, потому что у пациентов через несколько минут начинался ужин. Она пошла делать кому-то обезболивающий укол, а у меня запищал таймер – нужно проводить нескольких пациентов на вечерние физиопроцедуры. Я все сделала, разнесла по палатам таблетки и уже хотела возвращаться в сестринскую и выяснять, кто там кого вышиб в итоге, как меня окликнул еще один коллега Штефан Басс, который направлялся на улицу покурить и интересовался, не желаю ли я составить ему компанию.

   - Еще чего, там холодно, - отмахнулась я. Уж не настолько мне нравится курить, чтобы торчать на улице в такую холодрыгу.

   - Ясно, - сказал Штеф. – Кажется, там кто-то сильно побился на соревнованиях, к нам привезли, сейчас МРТ и оперировать.

    - Бывает. А на каких соревнованиях?

   - Без понятия. Так что имей в виду, потом может времени не быть на перекур.

   - Ну и ладно.

   Он пошел к лифту, а я услышала сигнал по радио и задумалась, не пора ли пойти поужинать. Но аппетита пока не было. Только я направилась к сестринской, как меня окликнула начальница Эмили Каммерс, попросила отнести полотенца в прачечную и забрать оттуда чистые. Она меня не отругала, хотя могла бы – это вообще моя ежедневная обязанность, я просто с этими уроками и соревнованиями забыла обо всем. Эмили хорошая тетка, и мы с девочками стараемся ее не подводить. Я тут же направилась в прачечную. Там мне пришлось ждать, пока выдадут выстиранные и поглаженные полотенца, и я подумала, что можно не спешить, трансляция уже давно закончилась, потом результат можно узнать в интернете.

   Наконец, со стопками полотенец в каждой руке я вернулась в отделение, по пути пройдя мимо поста, чтобы показаться Эмили, что я уже вернулась из прачечной. Она разговаривала по телефону:

   - Хорошо, доктор Лонцман, я пришлю сестру. Прямо сейчас.

   Я хотела отойти от поста, чтобы отнести полотенца и от греха подальше нырнуть в сестринскую, но Эмили знаком показала мне «подожди». Кажется, я попала! Так и есть. Отключив трубку, она посмотрела на меня:

   - Софи, ты идешь сейчас в реанимацию, палата 420. Там пациент после операции, под общим наркозом. Твоя задача – проследить за ним и вызвать доктора Лонцмана, когда он проснется. Давай, бегом.

   - Но я не… - проблеяла я. Вообще-то это в самом деле не моя работа, вдруг я сделаю что-то не так, обычно волонтерок без медицинского образования не отправляют к пациентам после хирургии, но Эмили сказала уже резче:

   - Штефана нет в отделении, а Мари-Лиз занята в другом месте. Быстро, София! Полотенца клади сюда, я передам их в бельевую.

   Я сделала как она велела – оставила полотенца и понеслась в сторону реанимации. Надеюсь, там сейчас операционная сестра, которая по крайней мере объяснит мне, что делать. На ходу увидела, что дверь палаты открылась, и оттуда вышли два санитара с пустой каталкой, значит, пациент уже там, и сестра тоже должна быть. Она точно не останется, передаст мне пост у больного, и все. Штефан хитрый, умотал курить, возможно, потом ужинать пошел, а я тут за него отдуваюсь. Ну ладно, Штеф, я тебе это припомню. Ускорила шаг и распахнула стеклянную дверь с номером 420.

   Человек лежал на кровати, почему-то на боку, рядом с ним сидела одна из операционных медсестер (на бэйдже написано «Тина»). Удивленно посмотрев на меня, она спросила:

   - Ты новенькая? Я думала, придет Мари-Лиз. Ну ладно… Софи. Смотри. Тут ничего сложного. Если давление начнет падать, если будет аритмия или изменятся показатели энцефалограммы, зови доктора Лонцмана. Когда придет в себя – тоже. Вот, держи. – Она сунула мне в руку пульт с кнопкой. – Динамик он забрал, так что сразу услышит и придет. И еще, пациент должен лежать на боку. Тебе придется это контролировать, придерживать, только очень аккуратно. Вот так, за локоть, не трогай плечо, у него ключица сломана.

   Я уставилась на лежащего на кровати мужчину. От того, что сказала Тина, на меня напал ступор, я смогла только промямлить:

   - Но почему… на боку?

   - Сломан позвоночник. Пациент после кифопластики , - терпеливо объяснила Тина.

   - Он должен лежать на животе, разве нет?

   - Я же сказала - у него также сломана ключица. Ну и СГМ до кучи.

   - Сотрясение мозга? Господи. Авария?

   В кармане ее хирургического костюма запищал телефон, и она заторопилась:

   - Все понятно? Держи его на боку. Он скоро проснется.

   За ней закрылась дверь, а я растерянно посмотрела на человека, лежащего на левом боку. Молод, темноволос, атлетичен, его тело до пояса частично закрыто большим, плотным сине-черным ортезом, частично бинтами, правое плечо затянуто повязкой. Ниже пояса - простыня. Я позволила взгляду вернуться на его лицо. Брови нахмурены, губы плотно сжаты. Стой… стоп… невозможно…

   Нет, я брежу. Это не может быть он! Как он оказался тут, в клинике, если он только что… Кажется, у меня заняло не меньше полминуты, прежде чем я поняла, кого вижу перед собой.

   Филипп Эртли. Я не могла ошибиться. За последние две недели его лицо стало мне так хорошо знакомо, что я узнала его и таким – без сознания, с закрытыми глазами. Да - я уже узнала его, но мой мозг отказывался принять тот факт, что на койке в реанимации вот тут в Инсбруке, в Институте травматологии, в 420 палате лежит тот самый Филипп Эртли. Я застыла на секунду, поняв, как я могу убедиться точно, что это он. Быстрый взгляд на лежащего – вроде все нормально, давление в норме, и я позволила себе подойти к экрану монитора, отражающего данные энцефалограммы, давление и пульс.

   Маленькие буквы внизу экрана подтверждали мою правоту:

   «Филипп Эртли, 26 лет».

   - Это ты, - пробормотала я, хотя он меня не может слышать. А вдруг уже может? Я торопливо вернулась к кровати, рука мужчины пошевелилась, и я осторожно придержала его за локоть. Он показался мне горячим, и я позволила себе дотронуться до его лба, да, точно, кажется горячим. Температура тела на мониторе – 36,0. Чуть понижена, странно. Я снова положила ладонь на его локоть, чтобы он не завалился ни на живот, ни на спину. Бедный мой Фил, как это он умудрился так разбиться? Соревнования давно закончились, просто мне не дали их досмотреть, что же там произошло? Мне уже случалось видеть пациентов, пострадавших в тяжелых авариях или несчастных случаях, вот, например, одна из женщин в нашем отделении лежит около месяца после падения с высоты, у нее поврежден спинной мозг и врачи сомневаются в том, что она когда-нибудь сможет ходить… Когда я прихожу к ней, мне трудно удержаться от слез, так ее жалко, бедняжку, я волей-неволей представляю себя на ее месте, я жалею, что не могу по-настоящему помочь ей. Стоит подумать о жизни в инвалидной коляске, простирающейся перед этой тридцатичетырехлетней матерью двоих детей… тот самый момент, когда я начинаю молить за нее Бога, о котором частенько просто забываю в обычной жизни. Как-то раз меня даже Эмили отчитала за то, что я плачу. Она сказала, что мои слезы пугают и расстраивают пациентку, и я должна научиться воспринимать больных, как профессионал, абстрагироваться от всего, к чему я привыкла в обычной жизни, иначе я не смогу быть врачом. Я старалась учиться вести себя так, как она сказала, но сейчас снова почувствовала это… Ведь передо мной человек, которого… к которому я… к черту все это, вот тут в реанимации лежит Филипп Эртли, который несколько часов назад в интервью заявил, что будет биться за пьедестал… Который тогда был в великолепной форме, сильный, уверенный, здоровый, тренированный, и вот теперь такое случилось… Бедный, бедный Фил. Продолжая придерживать его локоть, я второй рукой дотронулась до его лица, погладила щеку, скользнула пальцами в волосы над ухом. Смакую ощущение… горячая упругая кожа, чуть колючая от щетины, выше – гладкая и нежная. Густые мягкие короткие волосы. Склонившись над ним, я прошептала:

   - Кифопластика – значит, перелом не очень сложный. И операция легкая. С тобой все будет хорошо. После кифопластики у нас выписывают в этот же день.

   Еще перед кифопластикой никогда не делают общий наркоз, насколько я помню, но у Филиппа сочетанная травма, еще операционная медсестра упомянула сотрясение головного мозга и перелом ключицы, возможно, поэтому его и «выключили» на время операции. Я снова расклеилась, глаза застилали слезы, и мне хотелось дотронуться до Фила, поцеловать.

   Что?! Поцеловать?!

   От одной этой запретной… но чертовски притягательной мысли слезы немедленно высохли. Поцеловать Филиппа Эртли, пока он не может отпихнуть меня или сказать какую-нибудь гадость и вообще воспрепятствовать? Сердце забилось так громко и сильно, голова закружилась от волнения, будто бы все краски вокруг нас стали ярче, я выкинула из головы прозрачную стену и стеклянную дверь и то, что любой из коридора может увидеть, стукнуть на меня начальству, и меня уволят… Но к черту, кто не рискует – тот не пьет шампанское… Я склонилась над спящим…

ГЛАВА 6

София

   Я до последнего момента не верила, что сделаю это. Я наклонилась так низко над Филом, что мое дыхание шевелило прядь волос над его ухом, а коса свесилась ему на грудь. Я медлила, пытаясь собраться с духом, но не только для этого. Хотелось посмаковать момент, чтобы потом снова и снова вспоминать… как тень его ресниц падала на скулу, как от его кожи едва уловимо пахло каким-то бальзамом для бритья или чем-то в этом роде… даже странно, как это еще осталось у него после гонки, травмы и операции… но у меня всегда нюх был, по папиному сравнению, как у волчицы. И я, как волчица, принюхивалась к своему наваждению.

   Легкий запах бальзама или крема для бритья, а может и шампуня… И немного кофе. И легкий, очень легкий… но сумасшедше, крышесносно притягательный запах… пота. Все мужчины и почти все женщины пахнут пóтом, и ничего с этим не поделаешь, но я никогда еще не отдавала себе отчет в том, что этот запах может быть по-настоящему приятным. Этим запахом, пусть даже таким легким и почти неощутимым, можно упиваться, замирать, пытаясь уловить в воздухе какие-то ускользающие нотки… Это просто химия. Гормоны. Мой. Мой. Откуда это? Почему? Зачем? Я хочу тебя, Филипп Эртли. Хочу тебя голым, горячим, хочу наслаждаться тобой. Да что же, блин, это такое?!

   Влечение, вот что. Меня просто влечет к нему. Что еще может сделать бедная девушка, если ее так тянет к мужчине, который лежит перед ней и ничего не заметит, потому что без сознания? Только довершить начатое.

   По-прежнему придерживая за локоть, придвигаюсь к его лицу… медленно… медленно… пока мои губы не ощущают его кожу, уголок губ. Может, ты вспомнишь, Фил, когда проснешься… Может, какая-то игра сознания на грани бодрствования и медикаментозного сна заставит тебя так же думать обо мне, как я по какой-то непонятной причине запала на тебя? В общем, перевернутая версия «Спящей красавицы», и на этот раз спит принц. Ну что же… пусть я дрожу от страха, но готова рискнуть. Я целую его в губы. Секунда… и все. Нужно заканчивать, а то кто-то может увидеть… Открываю глаза и… меня будто удар тока пробил. Черт. Я смотрю в его глаза… близко-близко.

   Распрямилась так резко, будто и вправду получила разряд в спину. Первая мысль – бежать. Вскочить и исчезнуть отсюда, пока он не пришел в себя окончательно. Но, черт подери все на свете, я не могу этого сделать. Я на работе, блин, и обязана оставаться тут, пока не явится доктор. Сижу так прямо, будто аршин проглотила, судорожно раскрыла вспотевшую ладонь и нажала кнопку вызова врача.

   Филипп

   Бешеная гонка по заглаженной трассе, вроде бы слалом был… когда-то… вешки превращаются в деревья, снег становится рыхлым, каждый вираж взрывается тяжелым белым фонтаном. Лечу вниз по дикому склону, лавируя по пухляку между скал и елей. Солнце светит в лицо, я выпрыгиваю с обрыва вниз и лечу, увлекая за собой стену снега.

   Опасно. Чертовски опасно и глупо. Нет шлема и маски, руки застывают без перчаток, а полет все не заканчивается, солнце слепит глаза, и я никак не могу увидеть, далеко ли до приземления, кругом голубой пронизанный солнечными лучами воздух… Я умею летать. Я умею летать? А в следующий миг я погребен под тяжелым, влажным пластом снега, так что, похоже, летать я ни хрена не умею… Как давит грудь. Боль возвращается. Плечо… в голове пульсирует боль, бьет озноб, полусон-полукошмар никак не заканчивается… Нежные губы на моих губах. Кто это? Где я? Черт!!! Нет, не черт. Ангел?

   Чье-то лицо совсем близко, зрение медленно фокусируется. Движение… быстрое и резкое. Нет, она не близко. Девушка в белом, будто тонет в сиянии… Точно, ангел.

   Черта с два. Медсестра. Мозг не успевает за просыпающимся сознанием и тем более (то есть особенно) - за языком.

   - Вы… меня поцеловали?

   Она подскочила на месте. Совсем молодая девчонка. Черная коса из-под белой шапочки, огромные испуганные глаза, хорошенькая.

   - Нет!

   - Да.

   - У вас… сотрясение мозга, - торопливо заговорила она, и я достаточно уже освоился в своей шкуре, чтобы понять, что она австрийка, слышно по речи. Да… Тироль, Инсбрук, параллельный слалом, почти столкновение с Ромингером. Вспомнил. Я вылетел, но все же победил. Победил ту страшную вину, которая отравляла мою жизнь так долго.

   - Сотрясение? – переспросил я.

   - Сейчас придет врач и все расскажет.

   Чего ж ты так волнуешься, детка? Ручки дрожат, побледнела, зеленые глазища лихорадочно блестят, терзает белыми зубками нижнюю губу. На груди бэйдж – «София». Я, конечно, только что в себя пришел, башка гудит, у меня сотряс и все такое… но ведет она себя и в самом деле странно. Откровенно психует, сидит как на иголках и все время стреляет глазами в сторону двери. Становится интересно, запускаю еще один пробный камень:

   - Я вас не выдам, София… возможно.

   Снова вздрогнула.

   - Я вас… не… вы еще бредите.

   - Я так сильно ударился башкой?

   - Вот пришел доктор Лонцман, он все расскажет, - выпалила она с таким явным облегчением, чем в очередной раз выдала себя с головой. Рядом с ней возник дядька в зеленом хирургическом костюме, и девочку как ветром сдуло. Он только растерянно поглядел ей вслед, но не дольше секунды, а потом повернулся ко мне:

   - Как себя чувствуете?

   - Голова болит и плечо, и еще меня знобит, - пробурчал я, пытаясь сфокусировать взгляд на нем. В отличие от давешней медсестрицы, он не дергается, спокоен как удав, явно ничего нештатного в ситуации не наблюдает, целоваться к пациентам не лезет (и слава Богу). Хладнокровно кивнул:

   - Правильно, у вас сотрясение головного мозга второй-третьей степени тяжести, перелом ключицы и четвертого шейного позвонка.

   Я аж дар речи потерял:

   - Круто. Неплохой замес.

   - Более чем. Позвонок вам восстановили, будет как новенький, а вот с ключицей и сотрясением придется немного помучиться. Сейчас вас отвезут в палату, я отправлю к вам медсестру, чтобы вколола обезболивающее. Есть аллергия на медикаменты?

   - Вроде бы нет.

   - Добро, - кивнул тот. – Можете повернуться на спину. Вот так… - помог мне, движение отозвалось в затылке новой вспышкой боли. Но на спине оказалось удобнее. Вошел еще один – здоровенный молодой парень в похожем зеленом костюме. – А, Штефан. Перевезите герра Эртли в пятьсот четырнадцатую, и сразу кеторолак внутривенно 30 миллиграмм. Филипп, ваши родные ждут, когда можно будет вас увидеть. Пригласить их?

   - Да, конечно.

   Блин, он обещал, что пришлет сестру. А вместо милой барышни пришел лось Штефан. Спасибо еще, что колоть будет внутривенно, а не внутримышечно.

   София

   Вот это номер! Как можно было так глупо попасться?! Пока я бежала в сестринскую, тряслась от страха. Пробегая мимо Эмили, опустила глазки, но та меня засекла:

   - Софи?

   Сейчас! Она скажет мне, что Эртли накапал, что я его поцеловала, и меня выгонят из клиники! Я затормозила и так медленно, будто это у меня была сломана шея, повернула голову в ее направлении.

   - Освободилась? Отлично. Дай фрау Малер снотворное, она только что звонила.

   - Хорошо, - промямлила я.

   - С тобой все в порядке? – пристально глядя на меня, спросила Эмили.

   - Да, конечно. – Я схватила карту фрау Малер, отыскала назначения врача, и через несколько секунд меня как ветром сдуло от поста.

   Я торопилась к пациентке, будто речь шла как минимум о сердечном приступе, а не о снотворных таблетках (кстати, она через раз засыпала сама еще до того, как ей их приносили), и чуть не налетела на двух посетителей, которые направлялись мне навстречу, к лифту. Я сразу узнала обоих, хотя и видела их до сих пор только на экране ноутбука. Девушка Фила, Дженнифер Бертольди и его старший брат, Райнхардт Эртли. Они тоже шли быстро и выглядели взволнованными, на ее лице явно следы слез. А у мужчины в руке… я даже не сразу поняла… медаль? Кажется, серебряная. Откуда? Получил за Фила? А как тогда Фил травмировался? Они о чем-то говорили на ходу по-французски. Я посмотрела им вслед. Надо узнать, что там произошло, на этой параллельке… А потом мне в голову пришла новая неприятная мысль: а если Фил сейчас им наябедничает? Если уж не рассказал никому из персонала, вдруг расскажет родным, как к нему, еще не отошедшему от наркоза, какая-то медсестра полезла с поцелуями? Ужас!!! Меня же погонят отсюда со скандалом! Осталось только представить, как на все это отреагирует дядя Арт, с которым мы заключили неписанное соглашение о круговой поруке, и что потом обрушит на мою голову отец. Мне тут же захотелось сбежать за границу, куда-нибудь подальше, в Якутию или на Мадагаскар.

   Но помимо планов побега меня вдруг в очередной раз осенило… и надо заметить, на этот раз мысль оказалась приятная.

   Он меня не узнал! Девочка с разбитым носом и лохматыми волосами, которая так глупо и опрометчиво сделала предложение, от которого он не мог не отказаться, осталась в прошлом, помнит он о ней или нет. А я не повторю ту свою ошибку. Я достаточно много узнала о Филиппе Эртли, чтобы четко понять, он не из тех, кто клюнет на первую встречную, как мне тоже пришлось признать (самокритика иногда очень полезна!)

   Не узнал, хорошо. Что дальше? А дальше получается, что я вооружена кое-какой информацией и смогу выстроить атаку более умно. Но все это… при условии, что он меня не спалит сейчас. Я решила пока ничего не предпринимать. Если к началу следующего дежурства (в пятницу) ничего не случится, будем считать, гроза миновала… Можно тогда подумать, как подкатить к тому, кто мне нравится…

   Филипп

   До сих пор мне везло, удавалось избегать травм. С того времени, как в шестнадцать я попал в автомобильную аварию, всего один раз ломал ногу четыре года назад. Для профессионального горнолыжника показатели, скажем прямо, редкие. И вот сейчас, видать, отыгрался сразу за те несколько лет, когда мои коллеги спрашивали – тебе что, Эрт, дьявол ворожит?

   Этот здоровенный чувак – медбрат – воткнул мне в руку шприц с обезболивающим, сказал, что кеторолак полностью вырубает болевой синдром. Заявил, что начнет действовать минут через двадцать, но не сказать, чтобы мне стало намного легче. Я лежу на спине, адски болит плечо, повернуть голову невозможно, внутри черепа от каждого движения будто перекатывается раскаленный булыжник, даже глазами двигать и то невозможно. Тошнота никуда не делась, но стараюсь об этом не думать, а то и вправду стошнит, и уж тогда точно совсем кранты… На стене висят часы, и мое единственное развлечение – это следить за секундной стрелкой и ждать…

   Чего я жду? Того благословенного момента, когда припрется снова этот лось Штефан и даст снотворное. Обещал. Загвоздка в том, что до десяти вечера, когда он нарисуется, больше двух часов. Я же свихнусь…

   Ко мне приходили Джен и Райни, но их быстренько выставили: прискакала какая-то тетка и очень вежливо, но решительно дала понять, что больному (мне, то есть) противопоказаны разговоры и волнения. Сотрясение второй-третьей степени тяжести – это та еще дрянь. Нельзя смотреть телик (хотя вон висит на стене плазменная панель), о том, чтобы взять планшет или телефон, и думать забудь (свет экрана, видите ли), журнал полистать – и то под запретом. Можно просто лежать и таращиться в потолок. Весело, ничего не скажешь. Можно думать, когда не так сильно гудит башка (по крайней мере, уж это запретить трудно). А подумать есть о чем. Об этой серебряной медали, которую выиграл Ромингер и передал мне через Райни. Дженни сказала «катарсис», или что-то в этом роде, но я не очень хорошо понял, что она имела в виду, или просто забыл, что это вообще. Так или иначе, но – будто камень с плеч. Он простил?

   До того, как пришли Джен и Райн, меня немного загрузил лечащий врач. Сообщил, что я легко отделался, хотя падение было фееричным. Я подумал про себя, что знал, на что иду. Если легко отделался – тем лучше. Еще он сказал: подробно расскажет о моих перспективах завтра, а пока дал понять, что не видит ни малейших препятствий к тому, чтобы я после выздоровления и реабилитации продолжил свою карьеру. Это однозначно хорошая новость. И покинуть больницу, по его словам, я смогу примерно через десять дней. Тут я слегка пригорюнился.

   Если все эти десять дней я вот так буду валяться и таращиться на стрелку часов, то выйду отсюда свихнувшимся фриком, уж это точно. Нужно какое-то развлечение.

   И тут мне на ум пришла давешняя медсестричка. Ее имя я знал (то есть прочитал на бэйдже), но уже забыл. А вот момент нашей встречи – безусловно, интрига. Она меня правда поцеловала или все дело в банальных глюках после наркоза? На самом деле это первый раз в жизни, когда я просыпался после общего наркоза, и как он может проявляться – понятия не имею. Слышал от других и про жуткие кошмары, и про счастье и ощущение эйфории, и про озноб, и про страх, один из наших парней, которому давали общий наркоз во время операции на колене, даже клялся, что видел тот самый тоннель, и свет в его конце. Мне вот казалось, что я летаю на каком-то непонятном фрирайде, а потом меня поцеловал ангел. И в этот момент я вернулся в сознание. Ну и что это было в итоге – глюки или оборзевшая медсестра, которой зачем-то захотелось поцеловать находящегося без сознания переломанного спортсмена? Это на самом деле совершенно не имеет значения, но какая-никакая, а интрига… Ведь нельзя даже телик посмотреть…

   Осталось решить, каким образом ее сюда заманить.

ГЛАВА 7

София

   До конца дежурства оставалось не больше часа (как практикантка, которой еще не исполнилось восемнадцати, я могу работать только шесть часов). Все спокойно. Он на меня не нажаловался. Я была готова отпираться, ну и правда, мало ли что кому померещилось на выходе из-под общего наркоза? Впрочем, ничего не происходило. И я постепенно успокоилась.

   Но по мере того, как я смелела и убеждалась в том, что он меня не спалил, в голову заползала всяческая крамола. Приятная, опасная… волнующая.

   Этот легкий мимолетный поцелуй… он не давал мне покоя. Мне хотелось снова увидеть Филиппа. Ну… не то чтобы прямо так хотелось. Ведь стоит мне показаться ему на глаза, он точно что-нибудь скажет. И готова спорить - это мне не понравится. Или он спросит, что я сделала. Или велит держаться от него подальше. Не знаю. Но все эти соображения слабели с каждой минутой. Я не то чтобы бездельничала – сегодня моя очередь поливать цветы, мы с другими девочками-практикантками поочередно занимались этим после отбоя в половине одиннадцатого, а потом пришлось сесть и разложить по коробочкам таблетки для десяти пациенток на завтра. До того момента, как я выйду из отделения и сяду в заранее заказанное такси, которое отвезет меня к тете Лорене, оставалось совсем немного времени… И мне все сильнее хотелось подергать тигра за усы.

   Нет, я не пойду. Точно не пойду! Что я ему скажу? А он мне что скажет? А чего вообще я от него хочу? Я же не продумала ничего, а ведь уже понятно, что к нему просто так напрямик не подкатишь. Кстати, тот раз, когда я вылезла со своим «умею быть благодарной» … А если бы на его месте оказался кто-то, другой и сказал бы «ну-ну, давай, детка!» - как бы я тогда выкручивалась?

   Не пойду, и не просите, и вообще я занята, я хотела еще зайти к фрау Куртаг, у которой постоянная бессонница, и она любит, чтобы я приходила к ней перед тем, как уйти домой, и приносила чашку травяного чая. Так я дотянула до без пяти двенадцать, заварила чай для фрау Куртаг, попрощалась с Эмили (смена которой заканчивается завтра в девять утра) и пошла в сторону женского отделения.

   Ну вот, я занесла чай и пожелала пациентке спокойной ночи, на часах в коридоре горят зеленые цифры 23:59. И что дальше?

   А дальше я как сумасшедшая побежала в палату 420.

   Я скажу, что уронила заколку или часы, и повсюду ищу. Или что забыла тут листок с назначениями. Или… Или он спит, и мне не придется ничего говорить. Я просто посмотрю на него. Может быть, наберусь смелости и поцелую еще раз. А может, нет. А может…

   Дверь открылась, в палате темно, но из коридора падает достаточно света, чтобы понять, что тут никого нет.

   Ни души. Стоит пустая каталка. Где он?! Что случилось? Ему стало хуже?

   Помчалась к посту; если мне повезет, там дежурит Штефан, который, как полноценный работник с зарплатой, сменится завтра в девять утра. Но его не было. Я увидела на столе пачку сигарет (тоже не слабый косяк, если увидит начальство – уволят в ноль секунд!). Чтобы у Штефана не было неприятностей, прикрыла сигареты аннотацией какого-то лекарства. Наверное, опять пошел курить. Поймаю его на улице.

   Но у выхода Штефана не оказалось. Вообще никого, только заказанное для меня такси. Пришлось сесть на заднее сиденье. Ладно, если дядя Арт не спит (а у него сегодня выходной), расспрошу его.

   Дядя не спал. Они с Лореной уже отправили спать детей и пили чай у камина. Я присоединилась – налила себе стакан воды (не люблю чай) и села в кресло.

   - Как день прошел? – спросил Арт.

   - Нормально. Я сегодня смотрела за пациентом после кифопластики.

   - А, понятно, - ответил дядя. – Ну, в кифопластике ничего страшного нет, она легко переносится, после нее обычно выписывают или в этот же день, или на следующий.

   - Нет, не в этот раз. У него еще сотряс и перелом ключицы.

   - А, да. Герой параллельного слалома. Я видел, что случилось.

   - Видел?

   - Мы там были все, - сказала Лорена. – Ему попал кусок древка под лыжу, вот и все дела. Он мог травмироваться намного меньше, но ему не повезло.

   - С ним все будет нормально, - возразил Арт.

   - Правда? Он поправится? – спросила я.

   - Ну конечно. Ничего катастрофического с ним не случилось. Да, могло быть намного хуже, но обошлось. Тем более, за него взялся лично профессор Касахара.

   - Профессор КТО?

   - Он японец, - успокаивающе пояснил Арт. – Забавно, но потрясающий невролог, наверное, лучший в Австрии, а дома почему-то у него не сложилось. Ну, нам же легче. Так что Эртли в надежных руках.

   - А когда его выпишут? – спросила я, скрывая острый интерес за равнодушным тоном (уставшая медсестра ведет вечернюю светскую беседу после смены за чашкой чая, ну воды, в моем случае). Арт поставил чашку на каминный столик:

   - Если будут держать до выздоровления, то с тяжелым сотрясом это две недели. Если вмешается его страховая, а у швейцарцев это обычное дело, могут перевезти домой и долечивать уже там. В этом случае пациента отправят через неделю – самый ранний срок, когда его состояние позволит. Это обычная практика при тяжелых травмах и длительном пребывании в стационаре, когда выгоднее долечивать спортсмена в домашней клинике. Но сейчас речь идет о небольшом сроке, и стоимость перевозки больного может оказаться намного выше разницы между домашней и иностранной клиникой, поэтому он может оставаться у нас и до выздоровления. Понятно излагаю?

   - Дядь, ну я же не дурочка.

   Он усмехнулся:

   - В курсе. Проще говоря, через неделю может произойти одно из двух – или он уедет долечиваться домой в Швейцарию, или останется еще на неделю тут. Вероятно даже, что ему предложат выбор. Чаще всего в таких случаях больной предпочитает долечиваться дома. Помогают дома стены или нет, но людям так проще, даже когда нет языкового барьера. Он франкоязычный?

   - Да, но он и по-немецки говорит.

   Повисшая пауза насторожила не сразу. Я не дурочка… но спалилась по полной. Неторопливо Арт поинтересовался:

   - И когда ты успела это выяснить?

   Пришлось призвать на помощь всю сообразительность и ответить с легким раздражением:

   - Смотрела его интервью перед параллелькой. Он говорил по-немецки.

   - А когда пришел в себя после наркоза? Тоже?

   - Да.

   - Откуда тогда ты знаешь, что он франкоязычный?

   Вот зашибись, теперь и он что-то заподозрил? Хорошо хоть, Лорена пришла на выручку:

   - Оставь ребенка в покое, Арт. Какая разница, на каких языках говорит пациент?

   Дядя с улыбкой поднял обе руки, мол, сдаюсь. Но мне было яснее ясного, что подозрения у него остались. Ну и пусть, даже если он поделится ими с отцом, ничего страшного: могу я проявить невинный профессиональный интерес к пациенту? Главное, чтобы сам Арт не начал присматриваться к происходящему. Хорошо, что и Филипп, и я не в его отделении.

   - Спокойной ночи, - сказала я сердито. Наверное, пора валить, а то еще сболтну чего-нибудь по-настоящему крамольного. Например: «И вовсе я не собиралась его целовать, так вышло!»

   - Отдыхай, малышка, - ласково сказала Лорена. – Уже поздно, завтра не выспишься.

   Я ворочалась на кровати в гостевой комнате, но сон никак не шел. Все смаковала прикосновение к его губам. Вспоминала, как принюхивалась к нему. Как голова кружилась от его близости, от волнения и от желания. Никогда до сих пор я не испытывала ни к кому подобного. Теперь у меня был ответ на вопрос «Для кого ты это бережешь?»

   Для него. Для мужчины, который меня так волнует, от одного ощущения губ которого меня охватывает дрожь, пусть даже он при этом без сознания.

   Девчонки-подружки уже почти все лишились девственности. Кто в пятнадцать, кто в четырнадцать, остальные подтянулись в шестнадцать, а уж к семнадцати я одна такая уникальная осталась. В прошлом июне на мой день рождения подруга Джемма даже сказала: «Бедняжка, с этим надо что-то делать!» Но я ничего не собиралась «делать» - меня бесила та легкость и бездумность, с которой они позволяли своим дружкам все, что им заблагорассудится. А потом вдруг оказывалось, что одна из них беременна, у второй случайный любовник ограбил дом, а третья вообще ВИЧ-инфицирована. Они, в свою очередь, не понимали меня. Почему я такая недотрога? Мальчики таких не любят. Но в этом они были неправы. Мальчики бегали за мной так, как другим девчонкам и не снилось. Но никому из них и в голову не приходило сказать: «Если ты мне не дашь, я не буду с тобой встречаться». Ха, попробовали бы только!

   Я росла в убеждении, что себя надо любить и ценить. Я – драгоценна, это мне родители втолковывали, сколько себя помню. Мое тело чисто и неприкосновенно. Только я сама могу им распоряжаться, и обладать мной – великая честь, которую я когда-нибудь дарую самому достойному. Я не знала, подтвердит ли жизнь правильность этой точки зрения, но до сих пор мне было нетрудно беречь себя. Я никогда и не влюблялась. А если кто-то из мальчишек чего-то там хочет – так ведь это не мои трудности, верно?

   Сейчас что-то изменилось.

   Повинуясь какому-то внезапному мощному импульсу, я вылезаю из-под одеяла, спускаю ноги на пол и босиком подкрадываюсь к окну. Лорена и Артур живут на окраине Инсбрука в районе, где много вот таких приятных фешенебельных домов, двух- или трехэтажных, окруженных небольшими садиками. С третьего этажа, из окна гостевой спальни, я вижу заснеженный скованный морозом сад, крыши соседних домов, покрытые инеем деревья и – надо всей этой мирной молчаливой ночной картиной – луну, висящую в ясном небе, предвещающем еще больший мороз. Полная луна светится, плывет над силуэтом далеких гор Игльс и замка Амбрас, над ночным городом… И я знаю точно, обещаю этой луне и самой себе – Филипп заметит и полюбит меня. Он и никто иной станет моим первым и единственным мужчиной. Мне все равно, что у него есть подруга, для меня ничего не изменило бы, даже если он был женат. Я бы все равно добивалась его. Как же иначе? Это не каприз глупой девчонки, которая до сих пор ни в чем не знала отказа, а твердое, зрелое решение женщины, которая намерена бороться за своего мужчину, за свою любовь. Люблю тебя, Филипп Эртли. Ты будешь моим. Я точно это знаю.

   Филипп

   Как медленно тянется время…

   Палата залита лунным светом, и я продолжаю пялиться на эту дурацкую секундную стрелку на дурацких часах. И заставляю себя смотреть куда-то в другую сторону, но без толку. Я уже изучил все, на что может упасть мой взгляд. Простые настенные часы с незатейливой надписью «TIMEX» на циферблате, белый глянец потолка (идеальный, за исключением неровности плинтуса в углу), верх стен – тоже белых, но матовых. После отбоя два часа назад освещение, конечно, выключили. Но луна такая яркая. Полнолуние. Все вампиры вылезли из своих могил и пошли в атаку. Трое грызут мое плечо и грудь, пятеро забрались в мою башку и скачут там, обжираясь остатками мозга. Фу, какая дрянь в голову лезет…

   Примерно за час до отбоя, как и обещал, ко мне явился Штефан и принес еще обезболивающего, на этот раз в таблетках. Он, правда, был уверен, что я просто выпендриваюсь и привлекаю к себе внимание, а на самом деле лошадиная доза кеторолака должна была подействовать. Но что я могу поделать, если боль не слабеет? Головная боль усиливается с каждой минутой, из плеча боль растекается по верхней части груди, тошнит и все бесит.

   - Что, серьезно болит? – поразился Штефан.

   - Гадом буду, - проскрежетал я.

   - Вот еще принес, - маленькая белая таблеточка выглядела откровенно жалко, но все же я проглотил и ее. – Приду через час.

   Он сдержал обещание. Явился и бодро спросил:

   - Ну как – прошло?

   - Не поверишь. Но – нет.

   - Блин, - растерянно сказал парень. – У вас, швейцарцев, как-то по-другому все устроено, что ли?

   - Ну видимо, так.

   - Даже не знаю, что и делать.

   - Есть идея. Даже две. Не ручаюсь, что поможет, но попробовать стóит.

   - Ну?

   - Или доской по башке, или коньяк.

   - Доской нельзя. У тебя тяжелое сотрясение, - с сожалением сказал Штефан. – Пойду поищу коньяк.

   - А радио есть? – безнадежно спросил я. – Хотя бы пока ищешь.

   Добрый медбрат положил на тумбочку у кровати мобилу, настроив спортивный канал.

   Пока он ходил за коньяком, я выяснил, что гонку в очередной раз выиграл Пат Келлс-Густаффсен, второе место у Ромингера (а медаль лежит у меня на тумбочке), бронза – у словенца Марко Грегорича. На этот раз – так. У меня, по правилам FIS, пятое место и сорок очков, что позволило возглавить общий зачет. Ну не хохма ли это – вот он я, текущий лидер в общем зачете, лежу, прикованный к больничной койке, и мне нельзя не только встать или сесть, но и голову повернуть. И все равно, в этом есть что-то волнующее: впервые в жизни я по итогам незаконченного сезона лучший горнолыжник в мире. Долго это, конечно, не продлится. Через четыре дня следующий этап в Хинтерштродере, супер-джи, на который я в любом случае не собирался. И там как минимум трое обойдут меня по очкам, если никто из них не облажается. Все скоростники, кроме Пата, который дерет всех, всегда и везде. Но даже четыре дня возглавлять общий зачет – дорогого стоит. Но, наверное, ближе к ночи я был бы готов отдать этот статус за что-то, что поможет снять боль. Я очень плохо переношу боль. Джен говорит, все мужчины такие, но откуда ей знать…

   А потом диктор сказал:

   - При падении на трассе тяжело травмировался швейцарский гонщик Филипп Эртли. Ему успешно проведена операция на позвоночнике, как сообщил нашему корреспонденту главный тренер сборной Швейцарии Герхард Регерс в телефонном разговоре, но, к сожалению, этот сезон для Эртли закончен. Ему предстоит длительное лечение и реабилитация.

   До сих пор никто не говорил со мной о моих перспективах. Я-то, идиот, раскатал губу, что через пару недель вернусь на снег. Ну а что? Операция на позвоночнике несложная, так доктор сказал, а после сотрясения люди возвращаются в спорт довольно быстро. Куда хуже было бы, если повреждено колено, к примеру, крестообразные связки – это, считай, сразу год вычеркиваешь. А сотряс – ерунда. А вон оно как повернулось. Сезон для меня закончен. А ведь все складывалось до сих пор отлично, я даже позволял себе мечтать о Большом хрустальном глобусе, потому что набрал отличный ход и в слаломе, и в гиганте. Ну что же, я обломался. Настроение испортилось окончательно.

   Пришел Штефан и принес чашку, на дне которой болталось немного жидкости невнятно-коричневого цвета. И трубочку. Он пояснил:

   - Тебе нельзя поднимать голову. Придется пить через соломинку.

   Так я еще не извращался – пить коньяк через соломинку. Ну да ладно. Глоток. На коньяк это не так чтоб прямо похоже, но я пью его не как свой «Деламэйн», а как лекарство. Высосал через соломинку, проглотил:

   - Ты прямо как украл. Десять грамм?

   - Вообще-то это коньяк доктора Касахары. Так что считай, что украл.

   - Вау. Спасибо.

   - Может, ты курить хочешь?

   - Нет, я не курю.

   - Коньяка еще хочешь?

   - Давай.

   Через несколько минут он вернулся, с той же чашкой и соломинкой, на этот раз там была прозрачная жидкость:

   - А это шнапс. С наилучшими пожеланиями от доктора Лонцмана. Он велел больше не наливать, это может тебе навредить.

   Это я тоже выпил как лекарство, залпом (насколько это вообще возможно через соломинку и лежа плашмя) к головной боли добавилось головокружение, но по крайней мере согрелся. Штефан попрощался и ушел, я понял так, что больше не придет до утра. Мне полагалось спать.

   А не спалось. Какой там сон! Если нужно, чтобы кто-то начал ерзать и ворочаться, просто-напросто прикажите ему лежать неподвижно. Мне было позволено двигать руками, и все. А я не хотел двигать руками, тем более, что из-за сломанной ключицы мог двигать только левой. Я жаждал влезть на беговую дорожку и выставить какой-нибудь запредельный темп на экстремальном подъеме. От неподвижности у меня затекли ноги, мне отчаянно хотелось встать и сделать полторы сотни берпи . Потом меня охватило какое-то непонятное беспокойство, будто я забыл о чем-то важном, или будто за мной кто-то подглядывает, или просто что-то не так.

   Не так? Да гребись оно конем, все на свете не так!!!

   Боль и нервная дрожь сводили с ума. Все дело в чертовой зоне комфорта. Я потерял ее, поэтому мне так плохо. Я заставил себя мысленно вернуться домой, в позавчерашний день накануне отъезда в Инсбрук. Мысленно я оказался в своем шале в Шампери, в спальне. Солнечный свет заливал бескрайнее пространство за огромным окном, сообщение вотсапп от Альдо Кродингера: «Говорят, офигенный пухляк. Еду в Вербье. Присоединяйся». Неплохая идея. Спускаюсь вниз, складываю райдерский рюкзак (главный элемент которого – опять же фляжка коньяка). Целый день гонок по необработанным склонам, лавируя между елками и камнями, примерно так, как мне почудилось на выходе из-под наркоза. Домой я вернулся весь мокрый до трусов, занырнул в джакузи во дворе и балдел там, смакуя свой любимый «Деламэйн». А потом заказал пиццу и поделился ею с Гаргантюа (Джен в Монтре). Мысленно я бродил по своему дому, выходил на балкон. Ходил, сидел, стоял в пяти разных видах планки, прошелся пару раз на руках, вышел на улицу, попинал футбольный мяч, потом взялся за баскетбольный.

   Корзина висит рядом с гаражом, слава Богу, я не поленился загнать машину внутрь, и теперь можно тут хорошо оттянуться. Помчался по расчищенной площадке, повел мяч, ловко обводя воображаемых противников. Бросок по корзине. Гол! Класс. Бегом обратно, бросок с середины площадки. Второй! На улице приличный минус, но через полчаса я уже носился по снегу в шортах и кроссовках. Я люблю баскетбол, в межсезонье много играю и стараюсь зимой тоже выкраивать время. Вот хотя бы как сейчас. Кто ж знал, что через каких-то пару дней воспоминание об этом дуракавалянии будет поддерживать меня на уже опостылевшей больничной койке… Воспоминания о том, когда я был здоров, свободен и мог делать все что захочу.

   И почему-то не отпускало ощущение, что там, за лунным светом, есть кто-то еще, кто не спит… Кто смотрит на луну и думает обо мне…

ГЛАВА 8

Филипп

   - Как ты себя чувствуешь? – спросила Джен.

   - Лучше.

   На часах десять утра. Мне по-прежнему хреново, но я не стал это на нее вываливать. Зачем? Обезболивающее так и не подействовало, и я промаялся почти всю ночь без сна, еще меня периодически начинал трясти какой-то идиотский нервный озноб. Задремал только под утро и буквально через несколько секунд проснулся, потому что пришла медсестра (какая-то незнакомая), чтобы измерить давление и взять кровь из вены. Только отрубился снова, нарисовался самый настоящий самурай во врачебном костюме. Профессор Касахара. Тот самый, у которого Штефан вчера вечером позаимствовал немного коньяка для меня (коньячок, кстати, хоть на вкус и так себе, но помог лучше таблеток и уколов). Профессор ушел минут десять назад.

   - А что врач говорит?

   - Что у меня все будет нормально, но надо набраться терпения.

   Очень кратко, но общий смысл примерно такой и есть. Он рассказал, что у меня был сломан один из позвонков шейного отдела, а это очень неприятная вещь и тяжелая травма, но с помощью операции поврежденный позвонок полностью восстановится. И, если бы у меня не было еще сотрясения и других травм, я бы сегодня мог вставать и ходить. А так еще два-три дня лучше полежать. И не меньше десяти дней не вспоминать о существовании гаджетов и телевидения. Что касается перелома ключицы, тут профессор Касахара заявил, что это не его сфера, сегодня придет доктор Браун и сделает свои назначения и даст прогнозы.

   - Я и не сомневалась, что все будет нормально. – Джен храбрится, как может, но я вижу, что плакала, да и бледная, наверное, спала так же плохо, как и я. – А выпишут когда?

   - Я так понимаю, что через две недели.

   Еще профессор мне сказал, что самое раннее, когда меня можно будет перевезти в Швейцарию, это через пять-шесть дней, чтобы я долечивался там, но будет ли настаивать на этом страховая – пока не понятно.

   - И что потом будет?

   - Реабилитация. Месяца два. А потом можно приступать к тренировкам, он это как-то так видит. По радио сказали, что в этом сезоне я больше не вернусь на снег.

   Джен кивнула:

   - Да. Я это слышала. Главное, что ты скоро поправишься, и у тебя все будет хорошо.

   - Это точно, - бодро согласился я. – Полежу, отдохну, хоть отосплюсь.

   Ха, самому смешно. Со сном большие проблемы. Но я мастер делать хорошую мину при плохой игре - все верят, даже Дженни. А может, ей просто хочется верить. И я ее не виню. А еще я знаю, что сейчас услышу.

   - Прости, Фил… Мне нужно уехать, - сказала она.

   И то правильно, что ей тут делать? Ничего нет тоскливей, чем торчать у ложа больного. И ей плохо, и мне не по себе, я же привык, что мы не приносим друг другу проблем, что всегда встречаемся, будучи в самом лучшем виде, а тут на тебе, получи своего переломанного дружка, валяющегося пластом и ноющего от головной боли, фууу… а если подумать о противной штуке, называемой уткой, с которой меня поутру ознакомил Штефан, то все сомнения исчезают.

   - Не вопрос. Тебе незачем тут болтаться. Куда ты – в Цюрих?

   - Да. Работа. Конечно, жаль, что без тебя…

   - Да ладно, брось, о чем жалеть? Ты же знаешь, я не фанат высокой кухни. Когда выезжаешь?

   - Поезд в двенадцать тридцать.

   - Забирай машину.

   - А ты… - она осеклась.

   - Через две недели меня выпишут, но с кучей ограничений. Машину сразу водить нельзя. Сидеть подолгу тоже нельзя. Так что мне она еще минимум месяц не понадобится. Езжай сама, только выспись сначала.

   - С тобой точно будет все в порядке?

   Глупый вопрос. Меня тут точно не похитят инопланетяне, я точно не напьюсь и не подерусь с полицией, и мне на голову не упадет кирпич. Тоже точно.

   - Без базара.

   Она наклонилась надо мной и поцеловала. Нежно, ласково, прикоснувшись к моему ортезу упругой грудью. Я воспользовался тем, что левой рукой двигать могу, и немного потискал ее, но толку-то... Все равно ничего нельзя. А поцелуй неожиданным образом напомнил мне о вчерашней медсестричке. С момента, когда я очнулся после наркоза, она не появлялась. Как бы ее сюда заполучить? Черт, даже ее имени не помню…

   Джен привезла кое-что из моих вещей – телефон и планшет с зарядниками, немного одежды и белья, но у меня все забрали на хранение. Свою одежду тут носить нельзя, а гаджеты при сотрясении мозга под запретом. Я только выпросил телефон у профессора Касахары, под честное слово, что буду использовать его исключительно для звонков и как радио. Максимум два часа в день и не более получаса подряд.

   В свою очередь я рассказал Джен, где документы на машину, взял с нее обещание, что она поспит перед дорогой, и попросил потискать за меня Гаргантюа, если он позволит (обычно такое благодушие снисходило на нашего бандюгана нечасто). Она уехала, а я левой рукой дотянулся до телефона и начал искать настройки радио. Хоть какое-то лекарство от скуки.

   От этого занятия меня отвлекло появление доктора Брауна – пришел высоченный, еще не старый мужик. Характерный загар на лице (темные щеки и подбородок, более бледное пространство вокруг глаз и на носу) выдавал, что он проводит много времени на горнолыжных трассах. Увидев, что я мучаю айфон, он сказал на чистейшем швитцере:

   - Дайте сюда.

   Вот не ожидал встретить тут соотечественника. Я подумал, что он хочет просто забрать телефон, потому что мне нельзя на него смотреть, и беспрекословно отдал, но он сразу же спросил:

   - Что вы хотите настроить?

   - Какую-нибудь спортивную волну.

   - Нелегко одной рукой, верно? Вы правша?

   - Да.

   - Тем более. – Он настроил волну, сохранил и положил телефон на тумбочку. – Перелом у вас не самый сложный, но со смещением. Нужно иммобилизовать руку примерно на месяц.

   Я вздохнул так тяжело, что доктор поспешил меня утешить:

   - Все не так страшно. Мы вам наложим специальную повязку, которая позволит вам принимать душ и тренировать другие группы мышц до того, как ключица заживет. И еще, Филипп, думаю, что вам пора вспомнить одну замечательную вещь.

   - Какую?

   - У вас целы ноги. Суставы и связки в превосходном состоянии. А все остальное придет в норму очень быстро. Через две недели вы сможете приступать понемногу к реабилитации, а потом, как я сказал, и к тренировкам. Через полтора-два месяца начнется полноценная спортивная подготовка, точно такая же, как у остальных ваших коллег. У вас останется часть весны и все лето на то, чтобы вернуть свой прежний уровень – этого более, чем достаточно.

   - Вы бывший спортсмен?

   - Главное, что вы настоящий и будущий.

   - Угу. Спасибо. Доктор… Но я думал, меня через две недели выпишут…

   - Возможно, - кивнул тот.

   - Но вы говорите, что иммобилизовать руку на месяц…

   - Вам это не помешает, - заверил тот. - За это время вы натренируете левую руку, что в любом случае пригодится в жизни. И без проблем сможете не только полностью себя обслуживать, но и, возможно, научитесь даже писать левой рукой. Если, конечно, вам это будет нужно. Короче, от выписки хоть сегодня вас удерживает только сотрясение мозга. Скажите, плечо сейчас болит?

   - Да.

   - Вам давали кетопрофен. После этого полегчало?

   - Нет.

   - Голова тоже болит?

   - Да. Но не так, как вчера.

   Он кивнул, что-то написал в карте:

   - Хорошо, я назначу другой препарат. Когда его одобрит профессор Касахара, вам сделают укол. Потом мы наденем иммобилизационный ортез, чтобы ключица правильно срослась. Пока отдыхайте.

   Он ушел, а я начал вспоминать ту вчерашнюю девицу. Просто чтобы отвлечься от скуки и боли. Вроде как охотник, сидящий в засаде, только без понятия, явится ли дичь на водопой. И без мало-мальского плана, как ее приманить. Скучно… Хорошо, хоть голова болит чуть меньше, чем вчера…

   София

   Я проснулась в отличном настроении. Амазонка на тропе войны. А как же? Я нашла своего мужчину мечты, а уж завоевать его я сумею. Он мне уже показал, что простым это дело не будет, но тем интересней. К тому же, я надеялась, что на этот раз он меня хотя бы запомнил, а может даже и заинтересовался хоть немного. Как минимум, вопросом, поцеловала я его, или у него просто были глюки.

   Он мне нравится так сильно, но нужно все делать с умом, чтобы снова не облажаться, как тогда в его машине с моим «умением быть благодарной». Напевая, я направилась в душ, но не успела еще выйти, как мне в голову пришла умная, но не очень-то приятная мысль.

   Сегодня я его не увижу. И завтра тоже. У меня дежурства только два раза в неделю, и следующее – послезавтра, в пятницу. Вот незадача… до сих пор у меня была надежда, что у него остались хотя бы мимолетные воспоминания обо мне, но с каждым днем они будут слабеть! Да мне и самой не терпится сделать очередной ход в этой игре, где я буду охотником, а он – самым ценным из всех трофеев, который только может быть. Пятница! Настроение тут же испортилось. Завтракать я сползла, растеряв весь свой боевой настрой.

    Утро в доме Браунов всегда начинается рано. Лорена завтракает ни свет ни заря, чтобы успеть в любой из своих отелей до открытия ресторанов. Артур тоже встает чуть свет, потому что, когда он не занят в клинике, то выезжает в Штубай, где два дня в неделю работает трассовым врачом

    Без гор они оба начинают скучать, хотя и не достигли в свое время успехов в профессиональном спорте. Их дети – Дэйви и Анита – могли бы вставать и завтракать на час позже и вполне успевать на уроки в школу, но они любят садиться за стол вместе с родителями, пока круассаны и парное молоко еще теплые, и я тоже встаю вместе со всеми раньше, чем это бывает дома в Майрхофене.

   Занятая своими мыслями, я не сразу услышала, о чем ведется разговор за столом. И из задумчивости меня выдернуло ставшее таким знакомым и дорогим имя.

   - Пап, ты будешь лечить Фила Эртли?

   Это Дэйв, мой кузен. Ему пятнадцать, как и моему брату, они оба с Ником звездят в тирольской лыжной школе. Оба рвутся в профи, и мои родители охотно тренируют парней в свободное время. А я и одиннадцатилетняя Анита в спортсменки не стремимся. Почему-то сложилось так.

   - Вероятно, - ответил Арт. – Он не совсем мой случай, у него только ключица сломана, но Дальгрен в отпуске, а Монцу еще не хватает опыта, так что посмотреть его и назначить схему лечения придется мне.

   - Ух ты. С ним все будет нормально?

    - Да. Более того, если не станет валять дурака летом, следующий сезон начнет в своей лучшей форме. Дорогая, сливки еще остались? Спасибо.

   Я жадно прислушивалась к разговору, стараясь выглядеть отвлеченной и безразличной. Мне нужно не только как-то добиться своего, но и не спалиться при этом. Дядя Арт – мужик проницательный, и с отцом они большие кореша, а папка, если заподозрит что-то, напрочь вынесет мне мозг и, главное, развалит весь план. Стараясь, чтобы мой голос звучал нейтрально-безразлично, я сказала:

   - Арт, а у тебя там случайно нет какой-нибудь платной вакансии для меня?

   - Платной? – удивленно переспросил он. Но у меня был готов ответ:

   - Хочу купить себе кое-что ко Дню рождения.

   День рождения у меня почти через полгода, в июне, но я не парилась по поводу того, как в нужный момент можно будет откатить назад. Сейчас мне важно добиться своего.

   - Работники нам всегда нужны. Но я не имею права задействовать тебя платно, - возразил Арт. – К тому же, у тебя нет медицинского образования, ты не можешь…

   - Да ладно, - улыбнулась я, хотя от волнения у меня бухало сердце. – Плати мне сам по двадцатке за смену, и все.

   Лорена засмеялась:

   - Далеко пойдешь, малышка.

   - Спасибо, постараюсь, - светски прощебетала я. Ну кто сомневался в том, что из меня могла бы получиться офигенная актриса? Арт покачал головой:

   - Знаешь, если это и сработает, то только на горячий сезон.

   Я ушам своим не верила. Он согласился, что ли?

   - Да мне много и не надо. Десять дней, это платье стоит как раз двести евро. А родители такое нипочем не купят.

   Вот это я зря сказала. Прикусила язычок, но поздно. Арт тут же нахмурился:

   - Тогда, может быть, не стоит?

   Но снова на выручку пришла Лорена. Обожаю ее:

   - Брось, Арт, ты что – Фло не знаешь? Пусть девочка принарядится. На восемнадцатилетие хочется чего-то особенного, и чтобы выбрать самой.

   - Ну что же… Когда готова начать, Софи?

   - Хоть сегодня, - с готовностью отозвалась я.

   - Отлично, в два жду тебя. Но имей в виду – раз я плачу, то и пахать заставлю, как лошадь. Да, кстати, и заберу тебя к себе в отделение!

   Упс, вот об этом-то я и не подумала… Но Арт замолчал на секунду, а потом улыбнулся:

   - Хотя я смогу тебя обменять на кое-кого из ваших. Так еще лучше будет.

ГЛАВА 9

София

   До конца уроков я сидела, как на иголках. Сегодня я увижу Филиппа! Конечно, на меня сыпались замечания от всех учителей подряд, но с каждой минутой мое нетерпение росло. Честно, еле дождалась конца занятий, а потом – бегом к трамвайной остановке, даже не поболтала с подружками и друзьями, хотя обычно мы каждый день немного задерживаемся, чтобы выпить по молочному коктейлю и потрещать за жизнь.

   Даже трамвая долго ждать не пришлось. Но по мере приближения к клинике моя решимость таяла. Допустим, дядя вправду решит вопрос с моим обменом в неврологию, как обещал, но ведь не факт, что меня отправят зачем-то к Филу.

   Но к тому моменту, как я подъехала к своей остановке, пришлось собрать весь боевой дух в кучу. Если начну праздновать труса, так и не смогу сблизиться с Филом. И стоит смотреть правде в глаза - ведь он за мной не гоняется, это мне чего-то от него надо, а никак не наоборот, и ждать, что он сам на меня выйдет, не приходится, тем более, что он пока обездвижен. А как же моя большая любовь и решение бороться за нее? Ну уж нет, не собираюсь я прятаться и колебаться. Мой стиль – пойти и взять быка за рога. И я это сделаю!

   К моему появлению Арт уже успел договориться об обмене, и я сразу отправилась в свое отделение. Быстро переодевшись в обычный рабочий прикид – белые штаны и блейзер, я предстала перед Эмили.

   - Софи, - обрадовалась та. – Меня предупреждали, что ты теперь будешь каждый день работать. Пожалуйста, отвези пациента из пятьсот пятой на энцефалограмму.

   Мне хотелось покопаться в картах пациентов, чтобы найти Филиппа и выяснить, где он, но пришлось идти и выполнять распоряжение начальницы. Но потом мне повезло – она дала мне несколько бумажных карт и велела перенести данные в компьютер.

   И карта Фила лежала наверху этой пачки!

   В сестринской никого не было. Устроившись в кресле перед компьютером, я выяснила, что герр Эртли находится в пятьсот четырнадцатой палате. Да, это люкс, он там один, сегодня ему по-прежнему показан строгий постельный режим, в три двадцать у него тоже ЭЭГ, между прочим. Только он сам еще не сможет туда пойти, и даже не поедет в кресле на колесах, в отличие от того мужчины из пятьсот пятой, которого я отвозила несколько минут назад туда, а потом обратно в палату. Врач и аппаратура приедут к Филу.

   Я перенесла все назначения в компьютер и пошла к Эмили на пост, чтобы вернуть карты и отчитаться, что ее задание выполнено. Но начальницы не было. Оно понятно, у нее есть и свои пациенты, и некоторые назначения она выполняет сама, делает перевязки, инъекции и так далее. Поэтому я с чистой душой положила стопку карт на стол и решительно направилась в сторону пятьсот четырнадцатой палаты. Я зайду и спрошу, как он себя чувствует, и нужно ли ему что-нибудь. Ничего личного – просто работа.

   И все же, нельзя сказать, чтобы у меня не дрожали коленки, когда я подходила к его палате. В отличие от реанимации, тут не было стеклянной стены и двери, вернее, они тоже были стеклянные, но закрыты пластиковыми жалюзи. Я потянулась к ручке двери… и услышала женский смех.

   Я отпрыгнула от палаты 514, как ошпаренная. У него там кто-то есть! Может, это его Дженнифер? Ой, хорошо, что она засмеялась, и я не влетела к нему в палату, как дура. Надо подождать и посмотреть, кто оттуда выйдет. А как я подожду? Стоять в коридоре? Наверное, нет более идиотского зрелища, чем медсестра, которая торчит в коридоре и ждет непонятно чего. Пост далеко и не просматривается отсюда, в этом тупике только несколько люксовых палат. Я затормозила около одной из дверей, пытаясь решить, что мне все-таки делать, как вдруг услышала Эмили «Если я буду нужна, нажмите на кнопку…» – ее голос как раз зазвучал из той палаты (номер 517), около которой я зависла, и было четко слышно, что она приближается к выходу, мы вот-вот столкнемся нос к носу и будет совсем неприятно… Надо было что-то решать, при полном отсутствии времени на раздумье, ручка двери пятьсот семнадцатой палаты начала опускаться, и я тут же нырнула в пятьсот четырнадцатую.

   Явление, что тут скажешь... Я стою, захлопнув спиной дверь, как полная идиотка, и с разинутым ртом таращусь на Фила и… Монику, медсестру из неврологии. Симпатичная блондинка, которая всегда что-то такое делает со своим бледно-зеленым костюмом, чтобы он не болтался на ней, а аккуратно облегал, подчеркивая фигуру… и ей есть, что подчеркивать. Она устанавливает капельницу, а Фил возлежит себе на кровати с чуть приподнятым изголовьем.

   - Ты что-то хотела, Софи? – снисходительно спросила она, милосердно прерывая кретинскую сцену со мной в главной роли. Да… что-то точно хотела, но что именно? Позарез был нужен логичный и правильный ответ на этот вопрос, и он у меня появился вовремя:

   - Да. Добрый день. Доктор Браун просил спросить у герра Эртли, как его плечо, боль еще осталась?

   Ну и кто молодец? Я молодец!

   Отлично выкрутилась, сама собой довольна. Потому что напомнить про то, что у него ЭЭГ, было бы глупо – Моника это знает, как знает все назначения профессора Касахары. А Фил оказался сразу под наблюдением у двух разных врачей – и я вполне могу задать свой вопрос от второго специалиста.

   Фил обратил на меня взгляд, отлепив его от выреза блейзера Моники, но отвечать не спешил, на его губах появилась коварная улыбка. Он все еще выглядел не лучшим образом – бледный, небритый, растрепанные волосы торчат во все стороны, но его обаяние никуда не делось, а от могучей харизмы можно было быстренько зарядить пару-тройку мощных электрогенераторов. В его глазах загорелись искорки, когда он ответил страдальческим тоном:

   - Как хорошо, что вы зашли. Сейчас Моника закончит, мы ее отпустим и поговорим о моем плече.

   Моника перестала обращать на меня внимание, ласково сказала Филу:

   - Через полчаса я сниму капельницу и принесу вам обед, Филипп.

   - Нет-нет, у меня сегодня разгрузочный день.

   - Ну что вы такое говорите, вы ни в какой разгрузке не нуждаетесь.

   Он широко улыбнулся:

   - Сегодня нуждаюсь. Многовато сладкого.

   Я чуть не захихикала. Ай да Фил! А Моника даже не поняла, о чем это он, и в ее ответной реплике было еще больше сахара:

   - Ну подумайте пока, может, еще передумаете.

   И наконец, прошла мимо меня к двери, как мимо пустого места. А я осталась наедине со своим любимым.

   Филипп

   Забавным образом, этот день оказался не таким невыносимо скучным, как я опасался. Видимо, я просто привык, приспособился и смирился с тем, что не могу встать с кровати и куда-нибудь намылиться. А может быть, дело в том, что добрый профессор Касахара, по крайней мере, соизволил дать мне какие-то конкретные и приемлемые временные ориентиры – главный из которых заключался в том, что вечером он разрешит мне встать и принять душ. Новость в самом деле подняла настроение – с этой хреновиной, которая притаилась у меня под кроватью, таким образом враз было покончено.

   Ну и типажи меня тут окружали офигенные. После того, как отбыла Джен, мимо меня прошла целая галерея персонажей, один колоритней другого. Славный и простой, как буханка хлеба, медбрат Штефан. Потрясающий суровый самурай профессор Ясиро Касахара. Рафинированный швейцарец доктор Браун. Потом последний, в компании с деловой колбасой – медсестрой из травматологии, забыл имя – на пару втиснули меня в эту повязку для фиксации ключицы и правой руки. Больно было адски, но ничего, потерпел, а вскоре вообще боль в плече почти прошла. Около двух часов пополудни нарисовалось белокурое создание – медсестра Моника, прощебетала, что она будет выполнять назначения докторов и приходить ко мне, когда будет нужно. Не думаю, что подразумевается что-то особенное, но улыбаться и строить глазки она умеет очень многозначительно. Жаль только, ума и чувства юмора Боженька ей отсыпал маловато, видимо, желая скомпенсировать огромные буфера. А не успела Моника поставить капельницу, в палату влетело это чудо – та самая Ангелица, которая вчера то ли поцеловала меня, то ли нет, и я понял, что в ближайшее время скучать не придется.

   Девчонка выглядит так, словно в коридоре за ней погналась акула. Но она быстренько взяла себя в руки, а когда я глупо сострил насчет сладостей – чуть не засмеялась. Буферов у нее было явно меньше, чем у Моники, а чувства юмора – намного больше. Мне удалось быстренько выпроводить секс-бомбическую медсеструху. Ну все, попалась, детка!

   - Кто это тебя так напугал? – спросил я для затравки. Девушка вздернула носик:

   - Вот еще. Кого мне бояться?

   - Вот и я подумал – кого? Итак, ты хотела спросить про мое плечо?

   - Да, - обрадованно закивала она. – Доктор Браун хотел спросить…

   - Как это, должно быть, неудобно, - сочувственно сказал я. – Доктор, который страдает провалами в памяти – это просто катастрофа.

   - О чем вы? – Она начала было расслабляться, но этот заход снова заставил ее напрячься.

   - О том, что он тут был ровно одиннадцать минут назад, - охотно разъяснил я.

   - Ваше состояние могло измениться, - с апломбом заявила девушка. Я заметил, что ее моя атака задела, но эта попытка перехватить инициативу была довольно мила и заслуживала уважения… и что-то напомнила. Интересно, что?

   - А, в этом смысле. Ну да. Передай доктору, что мне лучше.

   Надо ее немного успокоить, нельзя напрягать малышку без продыху, удерет – и поминай как звали. А я не смогу догнать.

   - Это очень хорошо, я обязательно передам.

   Никогда не обращал внимания на какие-то детали в женской внешности, ну если не принимать в расчет грудь и ноги. А чтоб заметить, к примеру, цвет глаз – это уж и вовсе не ко мне. Я прожил шесть лет с Джен, понятия не имея, какого цвета у нее глаза. Ну не вглядывался особо. Я вижу картинку целиком – и она мне или нравится, или нет. Обычно бывает так. Но эта девчушка явно выбивается из общей канвы. И глаза у нее огромные и зеленющие, как трава. Что в сочетании с черными волосами и белой кожей смотрится довольно экзотично. А когда она улыбнулась, на щеках появились ямочки. Да… должен признать, девчонка тянет на Мисс Тироль. Разве что грудь бы побольше на размерчик-другой. Но как тут не заметить, что мне снова попалась миниатюрная брюнетка…

   Предупреждая ее неизбежный уход, спрашиваю:

   - Слушай, здесь такая скука, хоть на стенку лезь, правда, мне и этого нельзя. Останься на пару минут, поболтаем? Или я тебя задерживаю?

    Улыбнулась, показав ямочки на щеках:

   - Нет, на пару минут можно.

   - Присядь. Мне неудобно лежать, когда девушка стоит.

   Примостилась на краешке стула рядом с кроватью.

   - Сколько тебе лет… София? – Прочитал ее имя на бейджике.

   Девушка вспыхнула. Какой я тактичный, аж самому приятно. Поспешив сгладить собственное небольшое хамство, быстро уточнил:

   - Видишь ли, у меня никак не получается говорить тебе «вы», хотя мне и очень неудобно. Наступает… э… когнитивный диссонанс.

   - Вы можете говорить мне «ты», - торопливо сказала девушка.

   - Спасибо. Ты очень молода, чтобы работать медсестрой, верно же?

   - Я практикантка, - сказала она. – Только собираюсь поступать на медицинский. Через год во время каникул смогу работать, как прочие медсестры, и даже получать зарплату.

   - Сейчас не получаешь?

   - Нет.

   - А Моника и Штефан?

   - Они - да. У них медицинское образование, поэтому им можно работать с пациентами и получать зарплату. А я так, на подхвате… учусь на практике.

   - Несправедливо, - посочувствовал я. – Работаешь, бегаешь…

   - Нет, это нормально, у меня же нет образования. Зато я получаю опыт и нужные навыки, а также баллы для поступления.

   - Дальновидно. – Я оценивающе посмотрел на нее. Надо же, серьезно подходит к своему будущему, ишь какая прошаренная. А может, родители за нее все решили.

   - Тебе здесь нравится работать, или просто к дому самая близкая больница?

   - Тут хорошее место, все охотно помогают и объясняют, я вообще-то совершенно неожиданно сюда попала, потому как живу в Майрхофене, а сюда родители сослали...

   Софи прикусила язычок, вконец засмущавшись, щеки вспыхнули. Я присвистнул про себя, судя по всему девочка крупно накосячила. Интересно, интересно... Кто бы мог подумать, что за ангельской внешностью скрывается такой чертенок, которого родители предпочли услать от неприятностей подальше. Я мысленно облизнулся, охота обещает быть очень интересной. И только я открыл рот спросить - за что же ее сюда услали, как в кармане Софи припадочно завибрировал телефон.

   - Прости, мне надо ответить, это старшая смены, - проговорила Софи, мельком взглянув на экран телефона. - Если я не отзовусь, мне попадет.

   И она быстро что-то набирает на экране смартфона. Отправила и немного расслабилась. Зря, малышка, ой, зря… Пора мне сделать первый ход:

   - Теперь все в порядке? Тогда давай продолжим, с чего начали. Ты ведь меня снова поцелуешь?

    София подпрыгнула на краешке стула так, что чуть не свалилась:

   - Да не целовала я вас!

   - А вот и целовала!

   - Тебе… вам… просто померещилось!

   - Мне никогда ничего не мерещится!

   Бедняжка, не разговор, а сплошной стресс. Но обрела что-то вроде почвы под ногами:

   - На выходе из-под наркоза любому может померещиться!

   - Ты когда-нибудь сама выходила из-под наркоза?

   - Я? Нет, конечно! А вы?

   - До вчерашнего дня тоже нет. Послушай, а почему ты носишь белое? Штефан и Моника в зеленых костюмах, и все врачи тоже.

   - Потому же. Я практикантка.

   - Понятно. Ну так что ты там насчет поцеловать говорила?

   - Я не…

   - Да не переживай ты так. Я унесу твою страшную тайну с собой в могилу.

   - Перестаньте так говорить! У меня нет никаких тайн!

   Она рассердилась, я даже был уверен, что она подскочит и даст стрекача, как испуганный заяц, но нет, только глаза гневно засверкали.

   Заяц? Что-то в моем пострадавшем мозгу уцепилось за эту ассоциацию. Странно. Ассоциативная цепочка с образом зайца – это трусость. А эта София точно не робкого десятка, во всяком случае, мне так кажется. Почему она у меня ассоциируется с зайцем?

ГЛАВА 10

София

   В сообщении Эмили была просьба рассортировать доставленные сегодня медикаменты. Мы с ней обе знали, что это не моя работа, я не материально ответственное лицо и в случае чего с меня не спросить. Но в этом вопросе нас связывала своеобразная круговая порука – ей этим заморачиваться в самом деле некогда, зато она не сомневалась в том, что я не буду заниматься ерундой, приворовывая расходники (серьезные препараты, содержащие наркотические вещества, Эмили принимала сама под роспись и хранила в сейфе в процедурном кабинете). А, раз уж разговор с Филом пошел интересный, я думала, что быстренько разберу шприцы, пластырь и прочую ерунду, раскидаю текучку, а потом снова нырну в пятьсот четырнадцатую палату.

   - Простите, - сказала я ему. – Мне нужно бежать.

   - Ты еще зайдешь сегодня? – он улыбнулся мне. И, разумеется, я пропала. Хотя… я не могу позволить себе «пропадать». Когда имеешь дело с Филом Эртли, это непозволительная роскошь.

   - Зайду поближе к вечеру, - пообещала я и умчалась на пост.

   Ну что же, за что боролась – на то и напоролась. Вызвавшись дежурить не только по вторникам и пятницам, я устроила себе очень веселую жизнь. По средам, к примеру, у большинства медперсонала был просто нереальный воз работы. Это было связано и с поставками медикаментов и расходников, и с отчетностью по прошлым поставкам, и со всеобщей сменой постельного белья. Ясное дело, меня – неожиданно явившиеся бесплатные рабочие руки – загрузили по полной программе. В общем, я освободилась около десяти вечера. Да и то назвать это «освобождением» язык не поворачивался. Теоретически я закончила только то, что мне поручили именно сегодня, но прочие обычные дела никто не отменял. К примеру, моя обязанность – разложить таблетки по назначениям. Ну, это я успею сделать. Но сначала – Фил!

   Наученная горьким опытом, подойдя к двери палаты 514, я прислушалась. Вот ведь как в воду глядела! Конечно, там была Моника. Конечно, ворковала с моим Филом на полную катушку. Я замерла перед дверью, размышляя, что делать дальше. Войти? Или не стоит? Если войду, с одной стороны, скорее всего, он избавится от Моники. С другой, она может сделать верные выводы. Пойдут сплетни, еще до дяди Арта дойдут, а уж тогда жди беды. И опять-таки, если уж мне удалось вызвать у него хотя бы мимолетный интерес, нужно этим пользоваться. Дозированно. Чтобы не вызвать пресыщения и привыкания. Ничего, пусть Моника сегодня поработает на меня. Фил, судя по всему, не так глуп, и ему быстро надоест ее болтовня.

   В кармане блейзера зазвонил телефон, и я немедленно ретировалась, чтобы в палате меня не услышали. Только отбежав на приличное расстояние, я остановилась около окна в холле напротив поста и ответила. Это был отец. С мамой я поговорила утром, когда договорилась с Артом.

   - Хорошее решение, малыш, - сказал он. – Разумеется, работая каждый день, ты лучше подготовишься к поступлению. Но я боюсь, что ты быстро переутомишься. Уроков ведь тоже никто не отменял.

   - Пап, да это ненадолго, - сказала я. – Просто хочу немного заработать. Ты ведь знаешь, что Арт будет мне платить по двадцать евро? И работать я буду дальше уже не с двух, а с шести часов. Когда я накоплю, сколько мне сейчас хочется, я вернусь на прежний график, ну может, еще один день в неделю прибавлю. Вот в среду много интересного. Сегодня я сортировала поставку перевязочных материалов…

   - Ладно, хорошо, - остановил он меня (а я была готова коварно пуститься в длинные обстоятельные описания различий между бинтами двух производителей). – Я надеюсь только, что ты в самом деле взялась за ум и не прикрываешь таким рвением какую-нибудь каверзу.

   - Пап, вот ты опять! – очень натурально обиделась я. – Почему ты мне никогда не доверяешь? Я же тебе все рассказала! В моем положении не пренебрегают возможностями подработать и получить немного денег на карманные расходы, как ты считаешь?

   - Ой, Софи, ладно тебе, - миролюбиво ответил он. – Хочешь работать – работай. В пятницу вечером кто-нибудь из нас приедет за тобой. Ладно?

   - Конечно, пап. Я соскучилась по дому.

   Распрощавшись, я сунула телефон обратно в карман. Жаль, что не договорилась с Артом и о выходных тоже. Но думаю, этого родители точно не поняли бы.

   Ну вот уже десять тридцать, пациенты ложатся спать, и о том, чтобы заглянуть к Филу, уже и речи быть не может. Я была страшно довольна собой. Надо полагать, любая на моем месте прибежала бы сразу, а я смогла выдержать марку! Может быть, он заметит, что я не зашла, и даже немного соскучится? Ну вдруг?

   Заканчивала свои сегодняшние дела я в приподнятом настроении. Без пяти двенадцать я заварила ежевечерний травяной чай для фрау Куртаг, отнесла ей. Женщина, как обычно, не спала – читала что-то на своем планшете, в линзах ее очков отражался экран.

   - Спасибо, София, - сказала она, перевела взгляд на меня и улыбнулась.

   - Не за что, фрау Куртаг.

    Я уже хотела уходить, когда она спросила:

   - Ты теперь что, и по средам тоже будешь работать?

   - Ну… да, на пару недель мне понадобилось немного уплотнить график.

   - Зачем же, детка? Ты же совсем молоденькая девочка, тебе надо и отдыхать, и на свидания ходить.

   «Мои свидания…» Конечно, не стоит говорить о том, что как раз потому мне и захотелось работать не два дня в неделю, а пять, и что молодой человек, в которого меня угораздило влюбиться, один из пациентов. Я только уклончиво ответила:

   - Успеется еще, фрау Куртаг.

   - Твой молодой человек наверняка очень любит тебя, деточка. Ты не только очень хорошенькая, у тебя доброе сердце.

   - Спасибо большое. Спокойной ночи, фрау Куртаг.

   Я спустилась к ожидающему меня такси, пританцовывая. Завтра будет новый день, когда я снова увижу моего Фила! А сегодня, как я искренне верила, мне удалось немного укрепить вчерашний пусть небольшой, но все же успех!

   Филипп

   Вечером, незадолго до отбоя, ко мне по просьбе профессора Касахара пришел дежурный врач, чтобы, как он выразился, «произвести пробный запуск». Честно говоря, я настолько извелся в ожидании, когда же мне позволят встать на ноги, что даже Моника не смогла меня развлечь, когда прибежала «проверить, как у меня дела». Разговор у нас как-то не клеился: когда она не пыталась флиртовать, никак не могла найти тему, о чем бы еще поболтать, а я был настолько поглощен ожиданием, что оказался очень отстойным собеседником. Поэтому настал момент, когда я честно сказал ей, что немного волнуюсь и хотел бы остаться один. Когда она ушла, я позвонил Джен.

   Подруга нормально добралась до Цюриха и в данный момент как раз находилась в ресторане, только что побеседовала с шефом насчет завтрашней съемки. Поболтав с ней немного, я включил радио.

   А Софи не зашла. Может и к лучшему, все равно сейчас не до нее, как ни смешно это, но все мои мысли крутятся вокруг душа и туалета. Поэтому доктора Салетта я ожидал, как ребенок Санта-Клауса.

   - Ну что, готовы? – осведомился он. – Как самочувствие?

   - Нормально.

   - Не болит голова и не кружится?

   - Нет.

   - Отлично. Попробуйте сесть.

   Сел. Ничего нигде не болит.

   - Ну, давайте дальше.

   Спустил ноги с кровати. Всего-то сутки прошли с момента падения, а я себе кажусь каким-то дряхлым дедом, которому уже не подчиняется собственная тушка. Мышцы на день неподвижности отреагировали неприятным напряжением. Ничего, завтра будет уже легче, если сейчас все пройдет нормально, мне позволят вставать и хотя бы немного ходить по коридору. А через три-четыре дня меня уже отправят в отделение спортивной реабилитации. Буду заниматься там по два-три часа в день. Не Бог весть что для человека, который привык к десятичасовым сверхинтенсивным тренировкам… но уж точно лучше, чем как сегодня.

   - Давайте руку. Вот так. Обопритесь, - доктор Салетта протянул мне ладонь. Ухватился, поднялся на ноги. Что? Резкая волна головокружения, я зажмурился на миг, но все быстро прошло. Слава Богу.

   За сутки ноги не успели отвыкнуть от веса тела. Как все же здорово стоять на своих на двоих! Сделал несколько шагов, как ни в чем ни бывало. Выглянул в окно (уже стемнело, удалось узреть освещенные окна строения напротив), посмотрел сверху вниз на свою кровать, высунул нос в коридор палаты, вожделенно поглядев на дверь санузла.

   - Все в порядке, можете принять душ. Только умеренно прохладный, ни горячего, ни контрастного, - любезно сообщил доктор. И уж конечно, я тут же воспользовался разрешением. Я торчал под душем точно не меньше часа. Вот как соскучился со вчерашнего утра!

   В эту ночь никакая бессонница меня не мучила, как вчера. Я отрубился моментально, и утром проснулся свеженьким, довольным… и готовым к охоте. Интересно, явится ли сегодня Зайка София?

    Правда, довольно быстро меня охладил сам профессор Касахара. Он пришел еще до завтрака и строго сказал, что постельного режима для меня никто не отменял, тем более, что вчерашний результат моей энцефалограммы его совершенно не порадовал. Поэтому у меня сегодня будет все в точности так же, как было вчера – один гигиенический подъем вечером, полный запрет на гаджеты и контроль энцефалограммы во второй половине дня. Все это меня немного расстроило… но не сильно. Хотя бы один душ в день – уже лучше, чем ничего.

   А Моника сегодня не пришла. Зато с утра явилась ее сменщица, Сильвия. Не настолько блонд, и в плане сисек все попроще, зато с печатью интеллекта на челе. Она ознакомила меня с теоретической информацией по таким травмам, как у меня, все взято из курса травматологии местного медицинского факультета, который она с успехом заканчивала на следующий год. Не спорю, интересно и даже в какой-то момент волнительно, но все же я был рад, когда она ушла.

   И снова скука, скука, скука… Снова стрелка часов, издевательски-медленно ползущая по белому кругу циферблата. Снова надоевшая кровать, почти непреодолимая жажда какой-то деятельности, мечты о пробежках, тренировочных трассах и тренажерном зале. К счастью, ушла мучительная боль, которая досаждала мне позавчера, поэтому все было не так уж и плохо. Я думал-думал, а потом уснул.

   А разбудило меня явление Ангелицы Софии. Ее свежая зеленоглазая мордочка заглянула в дверь, и я тут же проснулся.

   - Привет! – улыбнулась она. – Вы спите, чем же будете заниматься ночью? То есть… - Смешная. Сама ляпнула, сама смутилась. Я решил протянуть ей руку помощи и ответствовал с комической важностью:

   - Думать, дитя мое.

   - Серьезно? О чем же?

   - О том, что в этой клинике применяют столь интересные методы вывода пациентов из-под наркоза.

   Она с упреком посмотрела на меня, но уже без особой нервозности:

   - Опять вы об этом! Мы же договорились, что вам это просто померещилось.

   - Ни о чем мы не договаривались. Ты меня поцеловала.

   - Глупости. Это просто была галлюцинация. Глюк.

   - Глюк?

   Она мило улыбнулась и кивнула.

   - Значит, придется добиваться истины каким-то иным способом, - продолжал я гнуть свое. – Мы можем получить какие-нибудь другие доказательства?

   София с апломбом ответила:

   - Если бы я действительно вас поцеловала и кто-то меня бы увидел, я бы тут не сидела сейчас и не разговаривала с вами.

   - Почему?

   - Да меня бы просто выгнали.

   - Бесплатную рабочую силу? Кто это тут такой расточительный?

   - Да тут же выгнали бы, не сомневайтесь. Поступить в институт хотят многие, если одну бесплатную медсестру-практикантку выгонят, на ее место тут же сотня других набежит.

   - Ты шутишь.

   - Ничуть не бывало.

   - И камер тут нет?

   - Понятия не имею. Да зачем вам это вообще?

   - Мне интересно.

   - Интересно? Да ничего тут нет интересного. Глюки это, вот и все.

   - София… а что мне назначено?

   - В каком смысле? – девушка поудобнее устроилась в кресле. Расслабилась. Ну-ну…

   - В смысле, врачи мне что назначили?

   - Ну… медикаментозную терапию для стимуляции кровообращения мозга. Успокоительное и снотворное в небольших дозах. Фиксирующий ортез на правую руку. Не помню, что еще. Да, постельный режим. Покой.

   - Покой?

   - Ну конечно.

   - О каком покое может идти речь, если я не сплю ночами, думая о том, было или нет, - грустно сказал я. – София, ты ведь давала клятву Гиппократа, когда начинала работать тут?

   - Нет, - улыбнулась она. – Сейчас не дают такую клятву. Просто удивительно, почему все так упорно об этом твердят? Нет, Филипп, есть только определенный кодекс этических заповедей, который читают на небольшом курсе в институте, вот и все. Никаких связанных с этим формальностей нет. Врач ни устно, ни письменно не дает никаких клятв.

   - Серьезно?! – я действительно понятия не имел об этом. А сам-то думал ее на это поймать. Ну как один из вариантов. Надо же, мало мне лекции от Сильвии, теперь вот и София туда же.

   - Ну… видите ли, это именно этические принципы, которые должны регламентировать работу врача и вообще любого, кто имеет дело с пациентами. Если эти принципы не соблюдаются, на репутацию это влияет плохо. Врач с испорченной репутацией не может быть успешным и хорошим.

    - И там нет никаких слов о милосердии? И о том, что каждый врач должен делать для своего пациента все, что в его силах?

   - Ну… вообще-то есть. Я не помню точно, я еще не проходила этот курс, но что-то в этом роде точно должно быть.

   - Вот видишь. Тебе так легко просто помочь мне, бедному, измученному бессонницей и сомнениями.

   - Да перестаньте, вы только что крепко спали, даже храпели!

   - Ничего подобного! Я не храплю!

   - А вот и храпите!

   - Я точно знаю, что нет!

   - Откуда вы это точно можете знать?

   - Мне никогда и никто об этом не говорил. А есть довольно много людей, которые могли бы сказать. Например, на выездах ребят из команды часто селят в номерах по двое. Если бы я храпел, кто-нибудь из тех, с кем я ночевал, точно бы меня подколол этим. Или моя девушка - если бы я храпел, она бы это хоть раз упомянула.

   София вспыхнула. Вот черт, чего она так смущается? Я как-то привык, что все в моем окружении знают про Джен и про то, что мы любовники уже сто лет. Ну эта девчушка может не знать, к тому же лет-то ей сколько… кстати, спросить-то я спросил еще вчера, но она как-то умудрилась уйти от ответа. Надо это тоже исправить. Ну когда к слову придется. А хотя чего я так про ее возраст заморачиваюсь, я же с ней спать не собираюсь. На вид ей лет семнадцать-восемнадцать, надо полагать, уже не девственница, с такой-то внешностью.

   - И вообще я не спал, - добавил я. – Сказал же – я думал, - последнее слово я постарался подчеркнуть интонацией. - Как может быть такая красивая девушка настолько жестокой и не желать протянуть руку помощи бедному больному?

   - Да ладно вам прибедняться. И вообще, как я могу вам помочь? Я говорю вам правду, а вы мне не верите. Вы хотите просто, чтобы я соврала?

   Вот это да! Кошечка-то коготки показывать начинает! Охота становится все забавней:

   - Так видишь ли, София, тут дело простое – или я верю своей памяти, или я верю твоим словам, третьего не дано. Моя память говорит одно, ты – прямо противоположное, значит, кто-то из вас врет. Вот мне и хочется выяснить, кто именно.

   - Это не вранье, Филипп. Понимаете, человеческое сознание – материя очень тонкая, травмы мозга полностью не изучены, влияние наркоза на…

   - Ой, избавь меня от лекций, детка. На сотрясение еще и лекция – это точно больше, чем я могу выдержать. Я просто хочу знать правду, вот и все.

   - Да вы просто не можете отличить правду от лжи, понимаете? Мои слова останутся словами, ваши воспоминания – воспоминаниями, и мы никуда от этого не уйдем.

   - Тогда есть одно совершенно безотказное средство решить эту дилемму и прекратить спор, - улыбнулся я и увидел, что в ее глазах тоже блеснули искорки в ответ, хотя на губах ее улыбки не было.

   - Неужели? Какое же?

   - Просто поцелуй меня сейчас. Когда я в здравом уме и твердой памяти. Тогда я точно буду знать, что ты меня поцеловала, и успокоюсь на этом.

   Стоило только сказать так – тут же понял, да, я хочу, чтобы она меня поцеловала. Вот просто хочу и все тут.

   Побледнела, а глаза размером с пятиевровую монету:

   - Что?! Я…

   - Ну да. Может, я и вспомню, целовала ты меня или нет. Но в любом случае этот вопрос будет закрыт. Слышала про гештальт-терапию?

   - Слушайте, что-то вы больно много всего знаете для спортсмена.

   С каждой секундой перепалка становится все более увлекательной. Вот не ожидал такого от соплячки! За словом-то в карман не лезет! Вся моя скука развеялась, как утренний туман:

   - А ты что же думала, спортсмены умеют только груши околачивать да вес ворочать? Знаешь, что горные лыжи вообще считаются довольно-таки высокоинтеллектуальным спортом?

   - С чего бы это вдруг? – отпарировала она. – Шахматы – это я еще могу понять. Тут думать надо. А в лыжах-то зачем интеллект?

   - Не заговаривай мне зубы.

   Может быть, мне стоило бы беспокоиться о том, что я перегибаю палку. Да только это не так – стоит видеть, как горят ее глаза, а щеки, которые только что были бледными, зарумянились. Она поглощена пикировкой не меньше, чем я.

   - Да ничего я вам не заговариваю. Как я могу вас поцеловать, если я на работе, а вы – пациент? И не подумаю!

ГЛАВА 11

Угу, если б я еще не видел, что и ей этого хочется. В двадцать-то семь лет мужчине уже пора научиться читать сигналы, которые подает женщина. Кстати… это напомнило мне еще кое о чем. Ну ладно, может и вправду на время не повредит сменить тему.

   - Какое сегодня число?

   Она вздрогнула. Видимо, перемена темы ее удивила:

   - И вы обвиняете меня, что я вам зубы заговариваю! Восьмое февраля две тысячи одиннадцатого года.

   - У меня день рождения завтра.

   Блеск зеленых глаз, ямочки на щеках:

    - Серьезно?

   - Еще как серьезно.

   - Поздравляю!

   - Пока еще рано, но все равно спасибо. У меня к тебе будет просьба, Софи.

   - Какая?

   - Мне нужен цветочник. Такой, который может организовать доставку свежих цветов.

   Удивилась:

   - Вы хотите отправить кому-то цветы?

   - Да, в Швейцарию. Я каждый год в обязательном порядке отправляю цветы маме в свой день рождения.

   - Правда?

   - Конечно. А ты так не делаешь?

   Теперь она немного растерялась:

   - Я? Но… мы с мамой вроде как живем в одном доме. И когда у меня день рождения, она меня поздравляет и дарит мне подарки, а не я ей.

   - У нас тоже так было до поры до времени, пока я не начал жить отдельно от них. А это произошло больше десяти лет назад.

   - Как это, больше десяти? – удивилась она. – Ведь вам только двадцать семь… завтра исполнится, да?

   - Да, но я очень давно ушел от родителей.

   - В семнадцать прямо?

   - В шестнадцать.

   - Но почему тогда вы посылаете маме цветы, если ушли из дома?

   - Мама не виновата, я сам был той еще заразой. Да ладно, София, это неинтересно.

   - Очень интересно! – живо возразила она. – Расскажите мне. Я люблю такие истории!

   - Да брось, - рассмеялся я. – Тебя начальство не хватится?

   Вот же дурак. Сам такое ляпнул. Но ее с толку так просто не собьешь – она вытащила из кармана и просмотрела смартфон:

   - Эмили позвонит, если я ей понадоблюсь. Ну, рассказывайте.

   - Нет уж. Сначала поцелуй.

   Я бы точно не стал так на нее давить, если бы не видел, как блестят ее глаза и как порозовели щечки. Быстрым движением облизнула верхнюю губу – язычок скользнул между розовыми губками, вызвав определенную ассоциацию… и мне стало жарко. Захотелось немедленно раздеть ее. Вот черт, похоже, слишком давно не трахался. Крыша едет от спермотоксикоза. Она же малолетка, черт подери, мне что, проблемы лишние нужны? Ну хотя бы поцеловаться, что ли, а вечером, глядишь, отпустят в душ, можно заодно стравить лишний пар…

   - Давай-давай, не заговаривай мне зубы. Целуй.

   И она сдалась:

   - Ну… только в честь вашего дня рождения. Просто поздравить.

   - Хотя бы так.

   Она аккуратно склонилась надо мной, видимо, собираясь подарить мне целомудренный поцелуй в щечку, но я ей этого не позволил. Негодяй, не спорю. Здоровой левой рукой сгреб ее за плечи и притиснул к себе – она чуть дернулась, но всерьез сопротивляться не стала. К тому же, надо было зафиксировать ее, чтобы она не увидела, как определенная часть моего тела неприлично топорщится под простыней. Я помедлил, наслаждаясь своей властью и тем, что София так близко. Ее глаза светятся прямо перед моими (и я точно помню, что это уже было!), ее губы чуть разомкнуты, дыхание частое-частое, и она сама тянется ко мне. И сейчас… вот прямо через секунду… да, да… Бинго!

   София

   Мое сердце затрепыхалось в груди, больно ударяясь о ребра, вырываясь наружу, когда я оказалась там, куда так стремилась попасть – в объятиях Филиппа Эртли. Он держал меня крепко и никуда не спешил, явно наслаждаясь моментом, смотрел на меня с веселым интересом и с любопытством энтомолога, которому встретилась какая-то особенно редкая букашка. Я замерла, глядя в его глаза. Я так ждала этого момента. Он совсем близко, обнимает меня, хочет поцеловать, причем вполне в здравом уме, отдавая себе отчет, что это я – София Патриция Хайнер, а не кто-то другой. Затаив дыхание, я смотрю на него. Яркие карие глаза с озорными искорками, но в глубине этих глаз все заметнее разгорается нетерпение. Легкое, но решительное движение его руки на моем затылке – и наши губы встречаются. О, да! Он целует меня. Сам. Я думала, он ограничится простым быстрым поцелуем, чмок и все, секундное дело, и решила, что нужно выжать из этого момента все возможное, чтобы потом смаковать воспоминания долго-долго. Поэтому я показала, что мне приятен его поцелуй. Просто слегка разомкнула губы. И он понял. Прижав меня к себе крепче, он брал предложенное, в то же время чутко следя за тем, чтобы не заходить дальше, чем я готова позволить. Мне это понравилось. Как здорово… О, мой дорогой, мой любимый, как же сильно бьется мое сердце навстречу тебе, как кружится голова от счастья, какая эйфория охватывает от нашей близости, и как драгоценны эти секунды, когда хочется остановить время и наслаждаться вечно… О, Фил… Его сильная теплая рука, обнимающая меня, частое дыхание, нежные горячие губы. Как и в прошлый раз, я стараюсь принюхиваться к нему, пытаюсь поймать хоть тень того слабого, но притягательного запаха пота, который ощутила тогда, но сегодня ничего подобного не было. Правильно, он попал на операционный стол сразу после напряженной гонки, ему было отчего вспотеть, а сегодня даже с кровати не вставал. Сейчас от него пахло гелем для душа и шампунем, но все равно пробивался какой-то не менее крышесносный и манящий аромат – молодого здорового мужчины, чистой кожи, и мое тело реагировало точно так же, как и в прошлый раз – горячей волной возбуждения. А он продолжал целовать меня. Мальчишки при первом же поцелуе норовят засунуть язык девушке в рот, будто пытаясь сразу «обозначить свою территорию», понимая, что второго шанса может не быть. И со мной у таких действительно больше никаких шансов не было. Но опытный Фил не сделал эту ошибку. Он никуда не торопился, ему нравилось происходящее. Медленно, нежно он исследовал мои губы, гладя, лаская, даря настоящее наслаждение от происходящего. К сожалению, это не могло продолжаться вечно, ведь я же не улягусь на него, помня о сломанной ключице, а висеть над ним без опоры оказалось довольно-таки неудобно, и пришлось показать легким движением, что я хочу освободиться. И снова Фил все понял сразу и отпустил меня. Я распрямилась, жадно глядя на него. «Люблю тебя, люблю тебя, бесконечно и безумно, и буду любить до последнего вздоха…» Мне хватило ума не говорить о своих чувствах вслух, но эта любовь текла по моим венам, я дышала ею, для меня не существовало любви без этого мужчины, я хотела его, жаждала его. А он… он просто улыбнулся мне:

   - Ну вот, теперь я точно знаю, что ты меня поцеловала.

   - Да…

   - Так что это было, первый поцелуй или… второй?

   Опять он меня пытается подловить, а в голове вместо мозга немножко сладкого ванильного желе, я млею и таю и ни одной связной мысли… Из последних сил отбиваю мяч:

   - Поздравление с днем рождения.

   - Боже, это лучшее поздравление, которое я получал. Но День рождения-то у меня завтра.

   - Завтра…

   - Повторишь свое поздравление? – на полном серьезе спросил он. И я снова утонула в океане его обаяния. Но пора было брать себя в руки. Может, опыта у меня и мало, но одну премудрость я усвоила с колыбели, а то и вовсе всосала с молоком матери: нельзя раскисать в присутствии мужчины. Почуяв слабину, он тут же слопает добычу и потеряет к ней интерес. Пусть я поцеловала его, но охота не закончена. Пусть Фил воображает себя охотником, в этом случае он должен видеть, что дичь еще жива, здорова и готова к сопротивлению. Да и что касалось Филиппа Эртли, все мои инстинкты так и вопили, что влюбленные дурочки-фанатки, пускающие слюни по звезде спорта, надоели ему добрых пять лет назад, а то и все восемь. Поэтому я быстренько собрала весь свой характер в кучу и усмехнулась:

   - Поглядим еще.

   - На что?

   - Как ты сдержишь… то есть вы… сдержите свое обещание.

   - Можешь на «ты». Какое обещание?

   - Как это какое? Не стыдно? Воспользоваться неопытностью бедной девушки и жестоко обмануть ее?! Фи, герр Эртли. Ты обещал рассказать о том, как ушел из дома.

   - Господи, как только я мог, - пробормотал Фил, оценивающе разглядывая меня. – Предлагаю обмен. Ты мне потом расскажешь, за что твои предки депортировали тебя из дома. Из… Ишгля, да ведь?

   - Из Майрхофена.

   - Так ты что – любишь душещипательные истории, Зайка?

   - Обожаю.

   - Я тоже. Ну как? Согласна на обмен?

   - Ты торгуешься. Твоя история была в обмен на поцелуй.

   - А тебя на кривой козе фиг объедешь?

   - Даже пробовать не стоит.

   Он фыркнул. Я поторопила:

   - Рассказывай, пока меня начальство не хватилось. Я, в отличие от тебя, человек подневольный.

   - Я, можно подумать, прямо так подпрыгнул и полетел, куда захотел.

   - Ёж – птица гордая, - глубокомысленно согласилась я. – Пока не пнешь – не полетит.

   Филипп взвыл от хохота. Пока он ржал, я сидела на стуле и смотрела на него с подчеркнутым терпением. Наконец, мой возлюбленный просмеялся:

   - Ну ты даешь. Сама придумала?

   - Да Бог с тобой, детская шутка. Как же так получилось, что ты ушел из дома? На тебя слишком сильно давили?

   - Давили? – переспросил он удивленно.

   - Да. Родители.

   - Не знаю. Со мной нельзя было по-другому, я думаю.

   - Почему?

   - Ну, наверное…

   Он вдруг оборвал себя на полуслове и внимательно посмотрел на меня:

   - Софи, ты же понимаешь, что все, что я говорю, предназначено только для тебя? Не думаю, что ты побежишь продавать это журналистам, да и ничего особо интересного тут нет, но поверь, тебе не стоит этого делать.

   - Я и не собиралась! – от возмущения у меня аж дыхание перехватило. – Может, я с тобой целовалась, чтобы тут же продать это газетчикам?

   Его теплая рука дотронулась до моих пальцев:

   - Ладно тебе, не заводись.

   Я прямо посмотрела в его глаза:

   - Фил, я ничего не буду продавать никому. То, что происходит между нами, останется между нами. Я как бы себя тоже не на помойке нашла и мне есть что терять, но я доверяю тебе. Но, если же ты не способен доверять, то лучше закончить прямо на этом. Я ухожу, и больше по своей воле не приду к тебе. – Хотелось сказать еще много чего, но, как назло, навернулись слезы. Уже готова была вскочить и убежать, чтобы не позориться перед ним, в этот момент гордость чуть не перевесила мою любовь, все же он меня действительно сильно обидел. Но резкое движение оказалось слишком быстрым, чтобы я могла действительно успеть среагировать, что ни говори, спортсмен и обычный человек – это настолько разное… Я снова оказалась там, где мне было так хорошо пару минут назад – в его объятиях. Он легко чмокнул меня в уголок губ:

   - Перестань. Я тоже могу ошибаться. Нет так нет, проехали эту тему. Не обижайся. Я всего лишь неотесанный спортсмен, деревенщина та еще, не бери в голову.

   - Много таких, да? – сочувственно спросила я. – Кругом хищницы, готовые так или иначе откусить от тебя кусочек?

   Он пожал плечами:

   - Неважно, сколько; важно, что ни одной это не удалось. Все, Зайка, проехали. У тебя родители строгие, да?

   - Да. Папа особенно. У тебя тоже? Я люблю моих родителей, но мне бы в голову не пришло слать им цветы в свой день рождения. В мамин - да, я ей и цветы дарила, и песни для нее разучивала, а в прошлом году мы с братом сняли для нее настоящий фильм, все делали сами – и снимали, и монтировали, и звуковую дорожку составляли, и озвучивали…

   - Это очень круто. Я же не умею ничего такого делать. Но на мамин день рождения в прошлом году подарил им с отцом кругосветный круиз, - сказал Фил. – Они так намучились со мной, что пора дивиденды получать.

   - Да что ты выдумываешь? – удивилась я. – Как они могли с тобой намучиться? Ты же их любимый мальчик, разве нет?

   Он вздохнул, сдаваясь.

   - Думаю, да. Нас у родителей трое сыновей, я - младший. Знаешь, как в сказках – старшие сыновья и умные, и богатые, и все такое, а младший – дурак. У нас так и было. Возможно, про моего старшего брата ты наслышана. Четыре Больших Хрустальных Глобуса, модель, миллионер, филантроп, счастливо женат, в общем, столп общества. Средний – гениальный электронщик, работает в составе группы Джона Кинни, год назад они получили Нобелевскую премию в области физики, тему не спрашивай, я слов-то таких не знаю. Он живет в Штатах, у него двойное гражданство, жена – именитый биолог и все такое. Вот они оба, и Райни, и Анди, всегда были гордостью и радостью семьи. Когда родители приходили зачем-либо в школу, им учителя чуть ли не со слезами руки жали. Когда же дело касалось меня… - Он махнул рукой. Я с жадностью впитывала его слова. Фантастика! Фил Эртли рассказывает мне… не журналистам, а какой-то медсестричке-практикантке… о своей жизни. Ни на что подобное я не наталкивалась, хотя прочитала про него все, что только попадало в Интернет, стало быть, это то, что он рассказывает мне одной… Я молила Бога, чтобы Эмили и остальная банда просто забыли на это время о моем существовании. Между тем, Филипп продолжал:

   – Драки, разбитые окна, сорванные уроки, отстойные оценки… От музыки, которую я слушал, на стены лезли все вокруг… Пирсинг, зелено-фиолетовые патлы, косячки в подворотнях. Поганец тот еще. Ну не то чтобы злостные хулиганства и тем более уголовщина, но контраст с братьями был, сама понимаешь, не хилый. Что только родители не делали, чтобы я тоже стал хорошим мальчиком, но кого там. Можешь представить себе, сколько седых волос и тому подобного… Поэтому сейчас и цветы каждый год. И это самое малое, что я могу сделать. Ну так как, Зайка, раздобудешь мне цветочника? А то я даже в интернете ничего поискать не могу, мне же врачи запрещают.

   Я вздрогнула от неожиданного перехода:

   - Да… Постараюсь. А ты расскажешь мне, что было дальше? Почему ты сбежал из дома, и как так вышло, что тебя не вернули назад?

   Он с улыбкой покачал головой:

   - Да это неинтересно.

   - Но мне интересно!

   - Нет уж. Теперь твоя очередь. Что ты такого натворила, что родители отправили тебя в ссылку? Или ты тоже сама сбежала?

   - Нет, я нет, - поспешно ответила я. – Родители просто решили… что тут безопасней.

   - В каком смысле?

   - Ну, у меня в Майрхофене был… парень, который… и дружки у него… в общем, от него меня и отправили. Хотя он сидит уже…

   - Господи, ну и дела. Почему сидит? Попытка изнасилования?

   - Нет, нет, папа не стал… Что?

   - Ты пряталась у меня в машине.

ГЛАВА 12

София

   Что угодно, только не это! Я не должна иметь ничего общего с той дурочкой, которая так неуклюже и нелепо пыталась закадрить звезду спорта!

   - В какой еще машине?! – возмутилась я. – Слушай, у тебя и вправду крыша едет!

   - Ты меня опять пытаешься убедить в том, что белое – это черное?

   Верит он мне или нет, а может, просто показалось, но на его губах снова появилась та слегка презрительная усмешка. Все, все погибло! Все, чего я смогла добиться, пропало! Со смелостью отчаяния я вскочила с кресла:

   - Почему ты уже второй раз пытаешься меня поймать на лжи? Я НЕ целовала тебя под наркозом! И я НЕ пряталась в твоей машине! Я… пойду к профессору Касахаре и скажу ему, что у тебя… галлюцинации! И… если бы ты не был пациентом, а я – медсестрой, то сказала бы тебе… проваливать ко всем чертям, псих ненормальный!

   Я вылетела из палаты и захлопнула за собой дверь, а вслед мне – в точности, как тогда в машине – полетел его смешок. Черт бы тебя подрал, невозможный, дерзкий, наглый, любимый Фил Эртли!

   Меня душили слезы, и нужно было привести себя в должный вид прежде чем я попадусь кому-то на глаза. Я пролетела по коридору и спряталась в туалете. Почему я такая обидчивая, чуть что – сразу в плач… Так не пойдет, особенно с Филом Эртли. У меня возникло не очень приятное ощущение, что мы играем не на равных, и я потеряла свое преимущество, которого добилась, когда не пришла к нему вчера. Теперь он снова ведет в игре, но мне нельзя ни в коем случае сдаваться, а заплакать при нем – это именно сдаться. Черта с два! Критически изучив себя в зеркале, я намочила под краном кусок туалетной бумаги и аккуратно стерла потекшую тушь. Вот так. Теперь я могу спокойно возвращаться «в мир».

   - Где тебя носит? – накинулась на меня Эмили. – Беги в перевязочную, там какая-то пересортица, поможешь пересчитать.

   - Ладно, - я быстренько испарилась с поста, чтобы не пришлось отвечать на вопрос, «где меня носит».

   Ну и как обычно – понеслась текучка. Этот пересорт с бинтами на самом деле оказался моим вчерашним косяком – я слишком спешила к Филу и где-то перепутала артикулы, поэтому, как только я пришла в перевязочную, Делия, которую Эмили запрягла пересчитывать поставку, быстренько упорхнула куда-то, и мне пришлось начинать все заново. А потом одного пациента отвезла на МРТ, второго на перевязку… так мой рабочий день и прошел. Я все-таки улучила время, чтобы укрыться в сестринской и найти в своем планшете флористическую компанию, которая имела отделения и в Австрии, и в Швейцарии, и договорилась, что менеджер приедет к Филу в десять утра. Что бы не произошло у меня с ним, обещания нужно выполнять. А закончила – пришло время заваривать чай для фрау Куртаг.

   - Ты сегодня грустная, - сказала она, принимая у меня чашку. – Поссорилась с мальчиком? Не переживай. Или помиритесь, или он просто не стоит твоих слез.

   - Вы правы, - печально согласилась я. – Он у меня… непростой.

   Сказать про Фила «он у меня», будто мы действительно пара, было неожиданно приятно. Но пришлось напомнить себе не отрываться от земли – он не у меня, и я не у него, и не исключено, что завтра он не захочет больше со мной общаться. Ведь я – та самая глупая балбеска, которая… Вспоминать стыдно. Я еще не решила, пойду ли я к нему завтра. Но понимала слишком хорошо, что мне не хватит сил не пойти.

   Обидно, черт возьми - ради того, чтобы быть с ним, я навалила на себя лишние три смены в неделю, и сразу же так тупо спалилась. Если же мне не хватит смелости зайти к нему, получится, что я зря впахиваю тут, если не брать в расчет двадцатку за смену от дяди Арта. Ну и должна же я узнать, приехал ли флорист, раз уж я как бы взяла на себя ответственность за это. Спускаясь вниз, на улицу, где у выхода из клиники меня ожидало такси, я напомнила себе, что завтра будет новый день, мне нужно быть настороже, не поддаваться на провокации, и все будет хорошо.

   А еще… завтра пятница. Вечером родители приедут за мной и заберут домой. И до понедельника я его не увижу…

   Ну и ладно, завтра будет новый день, а сегодняшний пусть уходит в прошлое, не навязывая мне свой плохой багаж. Поссорилась с Филом? Да черт с ним, завтра зайду к нему уже совсем под вечер. Пусть поскучает как следует. Хотя я ведь знаю, скучать ему не дадут, у него завтра день рождения. Воображаю, какой аншлаг у него соберется… Даже несмотря на то, что это не Швейцария.

   Короче, ночевать к тете Лорене я поехала в мрачном, но довольно-таки решительном настроении. Ничего, ничего, Филипп Эртли, еще не вечер! О нет, еще не вечер!

   Филипп

   Вечером мне снова даровали милостивое разрешение принять душ. К этому великому событию я приурочил еще и бритье. Джен позавчера принесла пакет с гигиеническими принадлежностями, и я взял его с собой в ванную. Только открыв его, я обнаружил, что моя предусмотрительная и практичная девушка сунула туда деньги. Пятьсот евро десятками и двадцатками. И одну из моих банковских карт. Это хорошо. А то я уже всю голову себе сломал, как бы решить вопрос с цветочником.

   Правда, следует заметить, что не только вопрос с цветочником волновал бедного травмированного. Этой мелкой Зайке опять удалось лишить меня безмятежности и покоя. Ангелочек, ага, с виду. На самом деле тот еще чертенок.

   Но проблема вовсе не в том, что Софи опять удрала и неизвестно, когда появится, и появится ли, и даже не в том, что, кажется, эта Зайка та еще оторва, если это действительно она пряталась у меня в машине. Проблема в том, что я сделал на нее стойку. Еще какую стойку, говоря начистоту. И если уж быть честным мальчиком и скаутом, то надо признать себе, дело не в том, что я уже четыре дня не занимался сексом. На ту же Монику, которая чуть не из штанов выпрыгивала, у меня даже близко такой реакции не было, и целоваться с ней совершенно неохота. А стоило появиться Софи… а уж когда речь зашла о поцелуях… Черт подери. Черт.

   Во время какой-то из моих бесконечных поездок слышал по радио: есть статистика (не иначе как британские ученые выяснили), что среднестатистический мужчина думает о сексе примерно этак раз в пятнадцать минут. По мне – так очередное «мумба-юмба», которое отражает среднюю температуру по больнице. Когда я соревнуюсь, то вообще не помню, что это такое. Правильно: разок отвлекся - и тут же провалил гонку по полной программе. Зато бывают моменты, когда я только о сексе и думаю. К примеру, шпарю по беговой дорожке в спортзале, голова ничем не занята, и вот оно тут как тут. Увижу какую-нибудь фифу на соседнем тренажере (даже если в других обстоятельствах она мне ни разу не интересна) и завожусь как бешеный. Это нормально, во всяком случае, у других парней то же самое. А бывает, просто крышу сносит - так охота трахаться (и по большому счету, иногда моему другану пофигу с кем, но практически всегда удается включить мозг, который уже дает добро или не дает). Вот сейчас примерно так же, с той разницей, что другану не пофиг, а мозг тихо вырубился и отказывается включаться. Подавай сюда Софи, и все тут.

   Не надо, Фил. Нельзя, Фил. Оставь ее в покое, Фил, выкинь ее из головы. Забудь. Если придет – скажи, что плохо себя чувствуешь и попроси уйти. Ну ты же умный мальчик. Нет, причем даже не мальчик, а дядя, тебе уже двадцать семь. Не восемнадцать, когда от тестостерона штаны лопаются. Уже научился включать в процесс голову. Так что надо отказаться от охоты, какой бы прикольной она не обещала стать. Дичь неправильная. Эта дичь, по ходу, сама воображает себя охотником. Вспомни, неспроста она второй раз оказалась рядом.

   Но увы, голова постыдно капитулировала и отказывалась включаться. Зайка - охотник?! Щас! Да это мы еще посмотрим, кто тут охотник!

   В общем, думал я, думал и додумался до программы действий. Первым пунктом – пойти в душ и попытаться там немного утихомирить собственные гормоны. Вторым – точно узнать, сколько лет Софии. Это важно. Если она малолетка, у меня могут начаться очень большие неприятности, в сравнении с которыми сломанные позвоночник и ключица плюс тяжелое сотрясение мозга - так, детские шалости. Если ей уже восемнадцать, возможны варианты. Если же нет – все, разговор окончен. Игра станет чересчур рискованной. Кстати, узнать возраст нужно не от нее. Все это слишком важно, поэтому информация должна быть точной и правдивой. И я придумал, как это сделать.

   С утра у меня в палате стало очень многолюдно, телефон звонил каждые две минуты. Куча народу поздравляла с двадцатисемилетием одного из лидеров швейцарской сборной. Кто мог – явился лично, кто не мог – позвонили (в том числе, Джен и родные). К полудню я четко осознал, что, заставляя меня ограничивать пользование телефоном и общение, врачи ничуть не перестраховывались – головная боль активно напомнила о своем существовании.

   В десять явился парень из цветочной конторы, сказав, что его вызвали по моей просьбе, и подтвердил, что может организовать доставку цветов в Берн. Не заморачиваясь каталогами, я велел собрать дорогой букет, приложить к заказу бутылку шампанского и доставить фрау Стефани Эртли в Берн, расплатился картой и выпроводил чувака с чувством выполненного долга. Уходя, флорист оглядел мою палату, в которой в этот ранний час уже стояла куча цветов, и с ухмылкой покачал головой, мол столько цветов, а тебе все неймется. Букеты были рассованы по вазам, банкам и ведрам, которые мне приносила очередная медсестра, не Моника и не Сильвия, а уже Розелла. А Зайка не приходила. К вечеру я начал немного психовать, где ее носит вместе с обещанным поцелуем? Не люблю, когда не держат слово.

   Хорошо, пожалуй, что все это происходит не дома. Могу себе представить, какая тусовка происходила бы в моей палате, случись все в Берне или Вербье, а был бы тут кто-нибудь вроде Кродингера, мы бы с ним вдвоем уболтали Розеллу сплясать на столе в одном белье или отмочили бы еще что-нибудь в этом роде. Вместо этого я решил хотя бы с опозданием в полжизни стать хорошим мальчиком и попросил ее о другом: раздарить цветы женщинам – докторам, медсестрам и пациенткам, а то у меня от их запаха еще сильнее болела голова. Один букет я решил оставить для Зайки, вдруг-таки нарисуется. Самый красивый, с какими-то розовыми метелками, сиреневыми фитюльками и прозрачными блестяшками.

    Незадолго до отбоя я решил, что баба с возу – кобыле легче, не идет, и фиг с ней, обойдусь. Может быть, она меня типа воспитывает, ну или завела старую добрую игру в труднодостижимую девочку. В любом случае, я звонком вызвал Розеллу, попросил ее забрать и этот букет, и отправился в душ.

   София

   - Там туса, не приведи Господь. Весь цвет местного спорта табуном валит, - сказала Розелла, торопливо раскладывая карты пациентов по местам. – Цветов навезли – в жизни столько сразу не видела. И это мужику. Ему исполнилось двадцать семь. Конечно, он милашка, но мне каждый раз просто страшно заходить в его палату, вдруг кто-то из этих посетительниц с ним в этот самый момент, ну понимаете, да? Неудобно получится.

   - Ну не настолько он поправился, - ляпнула я, за что удостоилась снисходительных ухмылок опытных теток – Розеллы, Сандры и Делии. Последняя с явным чувством превосходства снизошла до объяснения:

   - А ему и не надо. Его обслужат оральным способом в лучшем виде.

   Когда я перестану краснеть, как маков цвет, при любом удобном и неудобном случае? Сандра укорила Делию:

   - Следи за языком, девочке только семнадцать.

   Я развернулась на пятках своих белых тапок и удрала в сестринскую, полыхая на весь коридор и чуть не плача от стыда. Чертова Делия! Чертовы тетки! Почему всем тут так нравится меня смущать?!

   Конечно, я старательно удерживалась от того, чтобы заглянуть в пятьсот четырнадцатую. Хватало с меня и того, какая суета была в отделении из-за его посетителей, которые и вправду перли толпой. Многие из них, конечно, наравне с Филом блистали на трассах, а сейчас не отказывались давать автографы младшему медперсоналу, к примеру, той же Делии, которая хвасталась каким-то листком, на обратной стороне которого красовались закорючки Оберхольца, Майсснера, Зальцера и самого Густаффсена. Последний даже не поленился нарисовать сердечко, три икса (типа поцелуйчики) и написать «Делии от Патрика». Вот какой миляга!

   А я всю свою смену пробегала по поручениям Эмили и врачей. Пришлось повторить опыт дежурства около прооперированного пациента на выходе из-под наркоза. На этот раз дело, разумеется, обошлось без поцелуев, но просидела я у него битый час. Слава Богу, он мирно лежал на спине, и мне приходилось просто следить за давлением и кардиограммой.

   Я ни на секунду не переставала думать о Филиппе. Я рвалась к любимому, скучала и тосковала по нему, жаждала видеть его и… и выполнить свое обещание – повторить поздравление поцелуем… если только он захочет этого… Ведь теперь я для него – то недоразумение с разбитым носом, которому хватило глупости предложить себя в качестве благодарности. Воистину, язык мой – враг мой. И до кучи, забравшись тайком в его машину, я посмела нарушить границы его частной собственности, а для любого, кто хоть что-то знает о швейцарцах, очевидно: это именно то, чего ни один из них терпеть не станет. Кто усомнится в этом – достаточно посмотреть на мою маму, когда она обнаруживает, что я взяла поносить ее браслет.

   Вот так день и прошел в смятении и полном раздрае. Когда я стремилась к Филиппу, на меня наваливалась тонна работы, когда же удавалось все распихать и выкроить несколько минут затишья, моя решимость улетучивалась. И в итоге возможность и желание совпали только около одиннадцати ночи – после отбоя.

   Эмили уже ушла (у нее скользящий график, сегодня она до восьми вечера), Делия засела с учебником в сестринской, дежурные врачи о чем-то болтали в ординаторской, Розелла дремала на посту. В коридорах приглушили свет, те пациенты, которым не показан постельный режим, неторопливо разбрелись по своим палатам. Улучив момент, когда на меня никто не обращал внимания, я тихо ускользнула в сторону люксов.

   Ну и куда я лезу? А если он уже спит? А если… у него кто-то есть? Я решила, что подойду к палате и сориентируюсь по месту. Увидеть, горит ли свет внутри, не проблема сквозь стеклянную дверь. Пусть она закрыта жалюзи, все равно свет видно. Если у него темно, то он спит, и я просто уйду. Если светло, то немного послушаю снаружи, чтобы не попасть в неловкое положение. Но я надеялась, что все срастется как надо, ведь сегодня пятница, вечер, у клиники меня будет ждать не такси, а мама или папа, и два выходных дня впереди, когда я не увижу Фила. Как я могу прожить три дня (вместе с сегодняшним), не видя того, кого люблю? Это просто невозможно!

   Мои ладони вспотели, я вытерла их о брюки, сердце колотилось, от волнения темнело в глазах. Вот его дверь.

   Да. Свет горит. Я прислушалась, тихо. Торопливо перекрестившись, вошла в коридор палаты.

ГЛАВА 13

София

   Я аккуратно закрыла за собой входную дверь и огляделась. Как во всех люксах, из прихожей вели две двери, в саму палату и небольшой санузел. Тут горит свет, из ванной слышен шум воды. И голос.

   Мой возлюбленный поет под душем. Как же это классно! Будто у нас с ним уже давно все хорошо. Плеск воды и легкий флер горячего пара, выплывающего в приоткрытую дверь. Я с удовольствием прислушалась к тому, как Филипп поет. Мой папа тоже частенько распевает, принимая душ, и тоже громко, но у него абсолютный слух, в отличие от Фила, он несколько лет занимался вокалом, когда завершил карьеру, и ему поставили голос. К тому же, папочка любит исполнять классику типа Лед Зеппелин или Дип Перпл. А мой красавец попадает в ноты через раз, зато исполняет хит «Stromae» с чувством и смаком: слышно, насколько ему в кайф плескаться в душе. Интересно, какая святая смогла бы удержаться от искушения заглянуть в приоткрытую дверь? Только не я. Отдавая себе отчет в том, что, если он меня спалит за этим делом, может сильно разозлиться, уже не говоря о том, что я сама провалюсь сквозь землю от стыда, я подкралась к двери в душ. Ну не должен же он меня увидеть, правда? В душевой кабине стекло само по себе матовое, к тому же сейчас запотело.

   Уставившись на него, я забыла, как дышать. Великолепный и совершенно обнаженный (ну если не считать ортеза, фиксирующего правую руку на груди), он был виден сквозь почти непрозрачное стекло довольно смутно, но можно было составить впечатление. Левой рукой он намыливал голову, продолжая распевать на французском и отфыркиваясь, когда вода или мыло попадали в рот, потом снял душевую лейку с держателя и начал смывать пену с волос. Иногда вода попадала на стены душевой кабины, смывая конденсат, и стекло становилось почти прозрачным. Зачарованно любуюсь на мускулистую спину, по которой стекают потоки воды, широкие плечи, крепкие ягодицы. Впервые в жизни вижу голого мужчину, но мне ничуть не стыдно и не противно, а очень даже интересно, и хочется, чтобы он повернулся ко мне лицом (и остальными местами, конечно, тоже). Но нет, вместо этого он начал петь в душевую лейку, как в микрофон, и это было очень забавно и мило. Разделавшись с «Alors on Danse», он замахнулся на «Nickelback», и это тоже порадовало… Но, видимо, на этом он решил, что пора вылезать на сушу, и выключил воду.

   Я отпрыгнула от двери и прижалась к стене около входа в палату, пытаясь придумать, что же мне делать. Ведь могла удрать, пока он мылся, а сейчас любая попытка выскользнуть в коридор выдаст меня. Напряженно прислушиваюсь. Продолжает мурлыкать «ты напоминаешь мне…». Вот отъехала панель душевой кабины, по кафельному полу прошлепали босые ноги, в раковину ударила вода – он начал чистить зубы. Вот сейчас-то самое время слинять. А то ведь мне неудобно будет, да и рассердить его не хочется. Я крадучись шагнула к выходу и протянула руку, чтобы открыть… это вдруг напомнило мне, как я убегала месяц назад из того мотеля от Кристиана с дружками… но сейчас, о, сейчас все совсем по-другому!

   - А ну фтой!

   Резкий голос за спиной, и я остановилась. Сейчас бежать глупо, он все равно меня уже спалил. Схватив меня за плечо, развернул к себе, и я оказалась с ним лицом к лицу.

   Левой рукой он держал меня, правая в ортезе, зубная щетка торчит изо рта, белое махровое полотенце обмотано вокруг бедер. Его глаза расширились, он отпустил меня и вынул щетку изо рта:

   - Зайка? Что ты тут позабыла?

   Удивлен, но вроде бы не злится. Я вскинула голову и улыбнулась, будто для меня совершенно естественно столкнуться ночью наедине с почти голым мужчиной:

   - Хотела поздравить и пожелать спокойной ночи.

   Очень трудно заставить себя смотреть только в его глаза, хотя они чертовски красивые. Но ниже такое тело! Стараниями Дженнифер, я отлично знаю, каков он без одежды. Ну не совсем без одежды, конечно. Идеального качества фотографии показывали стройного мускулистого парня без единого грамма лишнего веса, зато с великолепной татуировкой на груди и плече, я знала, что у него рельефная мускулатура и при этом он все же немного недобирает вес. И что у него шрам на ребрах, который не сойдет до конца его жизни. Но фотографии были бессильны передать сотую долю его энергетики и обаяния, в которых просто купаешься, находясь рядом с ним. Словно воздух вокруг него светится и искрится, пронизанный этими почти видимыми лучами.

   Он осознает, что я таращусь на него, и ехидная улыбка изгибает уголки его губ. Если бы я только могла отвести взгляд! А вдруг его полотенце свалится, оно явно еле держится, у него ведь только одна рука сейчас рабочая. Не знаю, боюсь я этого или… хочу. Сейчас его татуха почти полностью скрыта под ортезом, а жаль, я могла бы сказать, что разглядываю ее, все лучше, чем открыто пялиться на его тело. Господи, ну что я творю, сейчас он меня поднимет на смех! Или вспомнит, как я пряталась в его машине (и мне опять придется уходить в несознанку). Господи Боже, срочно нужно что-то делать. А его усмешка становится все шире, и наконец он расхохотался. Полотенце при этом… размоталось, черт, реакция слаломиста спасла положение – он успел подхватить белую ткань, прислонился спиной к стене и продолжал смеяться. Сквозь смех сказал:

   - Видела бы ты сейчас себя, Зайка.

   - А ты себя, - огрызнулась я, не зная, что еще могу сделать. – Нечего вообще разгуливать в таком виде!

   Новый взрыв хохота продемонстрировал мне, что смутить Фила мне вряд ли удалось:

   - Правильно, Зайка, лучшая защита – это нападение. Я, как бы, у себя в палате.

   - Ну, у себя. Что дальше-то? От стенки отойдешь и…?

   - Ничего, - весело ответил он. – Если не хочешь узреть совсем голого дядьку, принеси-ка мне шорты из палаты.

   А может, я как раз хочу узреть совсем голого Фила? Но, конечно, все, что мне оставалось, это подчиниться и пойти в палату за его пижамными шортами.

   За это время он умудрился как-то обмотать полотенце вокруг талии снова, забрал у меня шорты и обжег меня очередным ехидным взглядом:

   - Теперь подожди меня там… если, конечно, не передумала поздравлять и желать мне спокойной ночи. О, Зайка, ты же поцелуешь меня на ночь.

   - Больно надо! – вздернув нос, я гордо промаршировала в его палату и уселась в кресло, ожидая, когда он придет. И он пришел – в шортах. За время нашей стремительной перепалки Фил не успел так уж здорово обсохнуть, и теперь капельки воды капали с кончиков мокрых волос, блестели на широких плечах и мощной груди и стекали по мускулистому животу. Но я успела немного прийти в себя. Конечно, не каждый день доводится увидеть воплощенную мужскую красоту, да еще почти совсем голую, но меня было кому подготовить. Папа и Ник часто ходят по дому в одних штанах, а сложены оба – тоже дай Бог каждому. Но и имея дело с Филом, как я уже давно поняла, нельзя расслабляться ни на секунду, надо постоянно держать себя в тонусе.

   Сейчас он нанесет удар… если только я не успею сделать это первой… Но он молчит, смотрит на меня искрящимися карими глазами, и мне очень-очень хочется понять, о чем он думает… а самой ничего не приходит в голову. Кроме одного:

   - Ну как, цветочник приехал?

   Неужели мне удалось хоть на долю секунды взять верх? Фил растерянно моргнул, будто не знал, что такое цветочник. Но среагировал быстро, как всегда:

   - Да, спасибо. Все отлично.

   - Мама получила цветы?

   - Конечно, я говорил с ней по телефону.

   - Знаешь, я же тоже та еще зараза, - честно сказала я. – Может, и мне маме цветы дарить в мой день рождения? Чем больше думаю, тем больше проникаюсь этой идеей.

   - Ты зараза? – весело удивился Фил. – Да брось. Такая милашка.

   - Вовсе нет.

   - Детка, да ты просто понятия не имеешь, что такое зараза.

   - Еще как понимаю! Ты сбежал из дома, а меня просто сослали, так что не рассказывай мне!

   - Да не сослали тебя, просто спрятали от неприятностей, - он снисходительно улыбнулся. - Девочка, такая хорошенькая, защитить себя не может, того и жди, вляпается в беду, вот и спрятали ягненочка от больших злых волков.

   - Я не могу себя защитить?! – взорвалась я. – Да чтоб ты знал, я от троих сбежала, они все между собой решили, а я их провела и уехала с тобо… Ой…

   Я зажала себе рот обеими ладонями, но было поздно. Фил меня опять развел, как девчонку.

   А он снова заржал, будто довольный жеребец. Нет, на самом деле у него вполне приятный смех, но сейчас я его просто убить готова!

   Сквозь смех выдавил:

   - Вот маленькая авантюристка! Смешная ты, Зайка.

   - Сам ты Зайка! Ничего смешного! – я все еще сердилась. – Думаешь, в ловушку меня загнал, да?

   - Да, - он повалился на кровать и замотал головой, изображая приступ бешеного хохота. – У меня на ужин суп из Зайки, говорят, это вкусно. Ну и подумаешь, ну залезла в чужую машину, с кем не бывает? Ты умница, что сбежала, и я умник, что подвез, хотя, скажу честно, не хотел этого делать.

   - Почему… не хотел?

   - Ну на тебе ж не написано, что ты честная девочка, вдруг бы это была подстава?

   - Какая подстава?

   - Простая, - усмехнулся он. – Полицейская облава, план-перехват на мою машину по чьей-то наводке, а тут такая удача - в салоне обнаруживается девушка с разбитым носом и заявляет, к примеру, что я пытался ее изнасиловать… Ты чего?

   Я почувствовала – краснею, как помидор, ну кто меня научит не краснеть? Но мой ответ прозвучал по-прежнему сердито:

   - Ничего бы я не заявила. Почему ты так решил?

   - Потому, Зайка, что многие считают деньги спортсменов легкой добычей.

   - Причем тут твои деньги?

   - Да ты сама отлично все понимаешь!

   - Что я понимаю?!

   Он сел в кровати и пристально посмотрел на меня. Краснею еще сильнее под его удивленным взглядом:

   - Нет, ты что – правда не въезжаешь?!

   Когда, когда, когда я научусь, черт подери все на свете, не краснеть и не плакать некстати? Когда я смогу быть легкой, прохладной, крутой и невозмутимой, ироничной и отстраненной, как мой кузен Томми или как моя мама? Никогда, наверное. А сейчас что делать? Убегать? Снова бежать подобно трусливому зайцу? Я молча помотала головой, и Фил, по-прежнему пристально глядя мне в глаза, поднял левую руку и прикоснулся к моей щеке. Ласковое, воздушное прикосновение – как во сне. Теплая ладонь двинулась дальше, пальцы зарылись в волосы, моя форменная шапочка свалилась назад, он улыбнулся, прошептал:

   - Прости, малышка. Конечно, не въезжаешь. Я был очень груб. Я же не знал… Не плачь. Я просто неотесанный деревенский грубиян. Иди ко мне… поближе.

   Не колеблясь ни единой секунды, я пересела на край его кровати. Фил шептал все эти глупости, а я тонула в его ласке, будто плыла по звездному небу в прекрасном сне. И вот наконец он склонился ко мне и осторожно, бесконечно нежно прикоснулся губами к моим губам. Секунда промедления… как в тот раз, он никуда-никуда не торопился, смаковал каждый полутон ощущений, даря мне невероятные чувства. О, Филипп Эртли умеет целоваться, как никто другой. Я растворяюсь в его объятиях, он прижимает меня к себе, о, мой хороший, мой любимый, ну целуй меня, еще, еще, еще… Почему я закрыла глаза, ведь я хочу видеть его, но веки не поднимаются, я просто тону, тону, и никакого спасения… Люблю…

   Ветерок на губах, и я понимаю, что Фил уже не целует меня. Тут мои глаза открываются… навстречу его взгляду… Он близко, его пальцы все еще поглаживают и перебирают мои волосы. Вообще-то я терпеть не могу, когда трогают мою шевелюру, но сейчас млею. А его взгляд… растворяюсь в нем… откуда в этом спортсмене, к тому же, как он сам сказал, «неотесанном деревенском грубияне», столько нежности? А улыбка… Скажу ему, что люблю… нет… не могу, не скажу… нельзя, ведь это охота… И я не добыча…

   - Малышка, - его тихий шепот скользнул по моим губам, заставляя снова мечтать о поцелуе.

   - Не называй… меня… - Сама тянусь к нему. Новый поцелуй еще горячее, еще нежнее и еще желаннее… Ощущаю жар его тела сквозь свой тонкий блейзер, ох, ведь он почти голый и так прекрасен… Не могу удержаться, моя рука осторожно ложится на его здоровое плечо, пальцы немного дрожат, но так хочется узнать, каков он на ощупь. Упругая горячая кожа, нежная и гладкая, железные мускулы, и эта его порывистость, жажда и нетерпение будто передаются мне через поцелуй и объятие, я чувствую его быстрое сердцебиение… понимаю, что ночь и мы наедине, и никто не зайдет… Моя ладонь медленно скользит вниз по его обнаженной груди, слышу через поцелуй короткий, глухой стон и вдруг… он не отталкивает меня, но прекращает это, отпускает меня, заставляя чувствовать холод, одиночество, неустроенность…

   - Зайка, - его тихий голос, немного растерянный. – Давай-ка остановимся. Нельзя…

   - Но почему? – с обидой спрашиваю я. – Тебе же нравится!

   - Боже мой, - прорычал он, резко отворачиваясь. Вздохнул, взял себя в руки: - Это просто хардкор.

   - Что?

   - Иди, Зайка. Беги, пока большой злой серый волк разрешает.

   - Никакая я тебе не Зайка! – снова рассердилась я. – Почему ты так себя ведешь? Почему ты так говоришь? Я не ребенок, понятно?

   - О да, - с иронией, за которую я готова выцарапать ему глаза, согласился он. И торопливо нажал на кнопку вызова медсестры. – В этом-то и проблема, Зайка. Спокойной ночи. У меня болит голова, сейчас Розелла принесет обезболивающее. Да… возьми еще вот это.

   Он сунул мне в руки красивый букет, схватил за плечи, поднял на ноги и легонько подтолкнул к двери.

   Мне оставалось только уйти, и я вылетела из его палаты, задыхаясь от слез, не пошла к лифтам, боясь столкнуться с Розеллой, которая торопилась к моему Филу, а бегом к запасному выходу, скатилась по лестнице, совершенно забыв, что сегодня пятница, а значит…

   А значит, у ворот клиники был припаркован мамин Мерседес, а не такси. Увидев меня, она вышла из салона:

   - Ну, наконец-то. Почему так задержалась…? – Оборвав себя на полуслове, она удивленно спросила: - Что с тобой? Ты плачешь? Откуда цветы?

   Я не могла сказать ни слова. Нырнув на пассажирское сиденье и уткнувшись лицом в букет, я зарыдала от обиды, боли и тоски. О, Фил, ну почему, почему? О, Фил!..

ГЛАВА 14

Филипп

   - Извините, ради Бога, не успела забрать букет, закрутилась… - Розелла обвела глазами палату – тут больше не было цветов.

   - Ничего, у меня уже все разобрали, - ответил я. – Случайно нажал на кнопку. Простите, что побеспокоил.

   - Так у вас все в порядке? – уточнила медсестра. – Профессор Касахара отметил в вашей карте, что на ночь можно при необходимости принять снотворное и обезболивающее, так что, если…

   - Да нет, ничего не нужно. Спасибо, Розелла, спокойной ночи.

   Уже половина двенадцатого, спать пора. Был бы я «на воле», тусовался бы сейчас где-то, отмечая днюху. В прошлом году парни сделали мне общий подарок - сняли для празднования ночной клуб в Цюрихе, и мы колбасились там до семи утра, нажрались все в стельку, а потом еще долго вспоминали, как круто оттянулись (и истории обрастали все новыми и новыми подробностями, одна пикантней другой). Нынче же мне светит одинокая, совершенно трезвая ночь, как и подобает спортсмену, между прочим. Может, надо было все-таки попросить снотворного?

   А на душе кошки скребут. Расстроил девушку, довел до слез, нехорошо, вроде, но с другой стороны я же ее и сберег, так получается? Ну, прогнал, ей обидно и все такое, но если бы не прогнал, что было бы? Вот то-то же…

   Взял с тумбочки почти в ноль разряженный телефон, просмотрел кучу пропущенных звонков, смс и сообщений вотсапп, сунул зарядник в гнездо, отвечать и перезванивать никому не хотелось. Хотелось только позвонить моей Зайке, жаль, нет ее номера у меня… утешить, сказать… А что сказать? Что я все сделал правильно? Но ведь так и есть. Потому что, если бы я позволил всему идти своим чередом, то к этому моменту я бы уже оприходовал Зайку. А это притом, что тут вроде как больница, кто угодно может зайти, да хоть та же Розелла, если бы вспомнила про тот несчастный веник, я все еще понятия не имею, совершеннолетняя ли Софи, да и у меня просто тупо нет презерватива. И вообще это было бы совершенно неправильно во всех смыслах. Ведь между нами никогда и ничего «серьезного» быть не может. У нас такая разница в возрасте, мы живем в разных странах, у меня есть Джен, которую я люблю, как умею, да и вообще – зачем мы с Зайкой друг другу? А она вроде как хорошая девушка, не из тех, кого можно просто взять да трахнуть из любви к искусству. Конечно, вряд ли она еще девочка, если исходить из того, какая она красавица, но это ее дело. А уж сколько неприятностей могло бы быть, если бы я влез на нее и нас кто-то застал… Нет, вот именно сегодня я в кои-то веки поступил как настоящий скаут и хороший мальчик, отправив ее восвояси, пока дело не дошло до точки невозврата, но почему-то легче на душе от этого не становилось.

   Я подошел к окну и уставился на луну. Полнолуние уже прошло, но повыть на нее мне точно хотелось. Не получилось из меня правильного большого злого волка – Зайке удалось залезть мне под кожу, заставить думать о ней, тосковать и не находить себе места оттого, что обидел ее. Плохой волк. Плохой. Я прислонился лбом к оконному стеклу и подумал о том, как хочу домой. Господи, отправь меня, грешного, домой! Я хочу валяться в горячей джакузи во дворе, наконец-то посмаковать настоящий напиток королей – коньяк Le Voyage de Delamain, хочу потискать лохматые толстые бока Гаргантюа и потрепать его драные уши, хочу обнять Джен и заниматься с ней любовью до утра.

   Джен. Я совсем не думал о ней эти дни. И дело не в сотрясении и прочей ерунде. Просто Зайка вытеснила у меня из головы всех остальных. Она совсем маленькая, забавная, глупенькая и наивная девчонка, ничего более, но я, наверное, никогда и ни с кем так много не смеялся. Да, она была для меня исключительно спасением от больничной скуки, но, кажется, лекарство оказалось слишком эффективным. Ее зелеными глазищами можно было бы любоваться часами, целовать ее – просто непередаваемое ощущение. Такая сладкая, нежная, чистая, и так льнула ко мне, а я ее оттолкнул. И правильно сделал. Да, правильно, и это нужно помнить.

   Я не буду выть на луну. Мне тяжело и тоскливо, но я поступил как нормальный правильный мужик, а не как козел, который трахает все, что шевелится. Я имею право быть довольным собой. Да? Да.

   Ну а что касается Дженни… Ведь у нас с ней все хорошо, и не стоит ставить это на карту ради одного мимолетного каприза, случайной связи с чужой девочкой, пусть даже такой юной и хорошенькой, такой смешливой и милой. Мы с Джен похожи, мы одной породы, у нас обоих есть это – умение ни в ком не нуждаться. Она не лезет ко мне в душу и не пытается посадить на цепь, мы вместе, будучи каждый сам по себе, нам хорошо и в постели, и вне ее.

   За эти годы мне случалось заводить какие-то связи на стороне. Бывало, хоть и нечасто. В поездках на соревнования, например, на сборах тоже иногда. Но я всегда возвращался к Дженни и в мыслях не держал поменять ее на кого-то другого. Была ли она мне верна? Не знаю и не хочу знать. Ее право. Единственное, что заботит меня в этом аспекте – здоровье, потому что Джен пользуется противозачаточными пластырями, и больше мы никак не предохраняемся. Но за все эти годы ни один медосмотр не выявил у меня ни малейших проблем, так что все должно быть нормально.

   Все правильно. Все хорошо. Хватит думать об этом… Хороший волк, ну или не волк, пусть старый хромой заяц с проблемами самоидентификации, все равно хороший, сделал все как надо. Я взял телефон, написал Джен в вотсапп: «Скучаю по тебе. Хочу домой. Где Гарик?» И получил ответ: «Мы дома. Я обрабатываю фотки с последних съемок. Котэ лежит задницей на нотике под лампой. Мы тоже скучаем по тебе».

   София

   Мне не терпелось укрыться в своей комнате, но как бы ни так. Мама допытывалась поначалу, почему я плачу и откуда букет, но добилась только части чистой правды – что у одного из пациентов был день рождения, ему подарили очень много цветов, и он раздавал их медсестрам и врачам. А плачу я… ну, потому что очень устала и потому что у меня еще неделя такой работы впереди – каждый день, без продыху, ужас-ужас. И еще мне было просто не до того, а мама так перепугалась, когда я вылетела к ней в таком виде, что рванула к выезду с территории клиники и чуть не снесла шлагбаум, и только на выезде из Инсбрука спохватилась:

   - Софи, а где твоя куртка?

   Хороший вопрос… Да какое мне дело до этой чертовой куртки и остальной одежды, гори она вся синим пламенем!

   - Забыла, - пробормотала я и прислонилась виском к боковому окну.

   - Я разворачиваюсь, - сказала ма, но, к счастью, поблизости не оказалось места, разрешенного для этого маневра, а я снова заплакала:

   - Не надо, мам, пожалуйста! Ну что я, другую куртку дома не найду и сапоги, что ли? Плевать! Пусть будет там до понедельника! Я просто позвоню им туда и скажу, что забыла отметиться, и попрошу закрыть смену за меня, и ничего не будет! Мам, я не буду возвращаться!

   - А учебники?

   - Позвоню утром Штефану, он завтра дежурит, и попрошу, чтобы он отнес мой рюкзак дяде Арту, Лори поедет в Глетчеротель и передаст мне.

   - Ты уверена, что Арт завтра тоже дежурит? Завтра суббота.

   - Да, он мне сам говорил. Мам, не волнуйся, я все успею, все нормально!

   - Но почему ты выбежала без верхней одежды и почему плачешь? Что-то точно случилось, и я хочу знать, что именно!

   Эх, родители готовы порвать любого, кто обидит меня или Ника, папка уже продемонстрировал это на примере Кристиана с дружками, но сейчас все изменилось, и правду от матери я должна скрывать любыми способами. Пришлось выкручиваться:

   - Я… поругалась с Эмили.

   - С твоей начальницей? Почему?

   - Ну… Она разозлилась и наорала на меня.

   - За что?

   - Мам… ну… я в самом деле не виновата.

   - Но что случилось?

   - Я просто… думала про тот зачет в школе, немного отвлеклась и… перепутала кое-что, когда принимала перевязочные материалы в среду, из-за этого в бухгалтерии скандал, ну и нашли крайнюю…

   - Но ты в самом деле ошиблась?

   - Ну да, мам, но я…

   - Детка, то, что тебе поручают принимать поставки, это серьезная степень доверия, - сказала мама, и я поняла, что она, по крайней мере, мне поверила. – Не надо пытаться себя выгородить. Ты ведь сама понимаешь, что это твой косяк, да?

   Я опустила голову, поковыряла шов на штанине:

   - Э… ну… наверное.

   - В понедельник постарайся помириться с Эмили, объясни ей, что поняла свою ошибку и впредь будешь внимательней.

   - Хорошо, мамочка. Я позвоню ей завтра на мобильный.

   - Вот и славно. Теперь перестань плакать, ты у меня умница и сможешь все уладить. Хочешь, завтра махнем на пухляк в Зюдтироль? Папа с Ником нашли интересный маршрут.

   - Да, ладно.

   Фух, гроза миновала. Но… еще одно – если у Арта еще не улеглись те давние подозрения, надо принять дополнительные меры предосторожности:

   - Мам… Знаешь… пожалуйста, не обсуждай это с дядей Артом.

   - Почему?

   - Ну… я в самом деле сама накосячила, значит, сама и разгребать должна, а если ты ему скажешь, он может вмешаться, и это… ну… неправильно. Подумают еще, что меня дядя выгораживает и все такое…

   - Разумно, - пожала плечами мамочка. – Хорошо, малышка, не переживай, я не буду с ним это обсуждать.

   - И папе не говори, ладно?

   - Ну хорошо.

   Вся эта суматоха оказалась только к лучшему – мама так переживала, чтобы я не простудилась, что устроила в салоне Мерса настоящую сауну. Более того - она сама же провела меня домой так, чтобы папа и Ник не выскочили навстречу и не начали всю эту канитель сначала. А оказавшись у себя в комнате, я заперла дверь, уткнулась лицом в подушку на кровати и дала волю слезам. Я не могла ничего понять, ничего вообще, с того момента, как мы целовались с Филом, а потом вдруг он стал таким резким, грубым, хотя за несколько минут до того извинялся за грубость… и прогнал меня, да чего там, просто вышвырнул из палаты, сунув в руки жалкую компенсацию – букет. Один из тех, которые ему десятками присылали в честь Дня рождения и которые он раздаривал всем окружающим, и которые, вполне возможно, радовали всех – но не меня. Что меня радовало – это поцелуи Фила, его нежность, его шепот, смех, те глупости, которые он болтал, и которые я была готова слушать вечно… Но что случилось потом? Чем я заслужила то, чем все закончилось – меня просто выкинули вон, как проворовавшуюся служанку! Черт бы тебя подрал, Филипп Эртли, миллион раз, провались ты пропадом!!! Я схватила с полки фоторамочку – подарок одной из подружек, милую девочковую штучку с сердечками и стразами, и швырнула ее об стену, звон разбитого стекла и треск керамики пролили каплю бальзама на мою пылающую душу.

   Бессонная ночь тянулась вечность – горькие слезы сменялись обидой и разрушительной яростью, и незадолго до позднего, но яркого зимнего рассвета у меня созрело решение – потребовать объяснений. Пусть я всего лишь медсестричка-практикантка, а Фил - чертова звезда спорта, это не значит, что он вправе обращаться со мной, как с грязью! За свою любовь и нежность я получила увесистую пощечину, и как минимум желаю знать – почему? Вот так, Филипп, тебе придется дать мне объяснения! Я не имею понятия, как именно я добьюсь ответа, но это меня сейчас мало трогало. Добьюсь – и точка.

   Филипп

   Утром ко мне пожаловал старый добрый Штефан, у которого началось очередное дежурство. Шкафообразный дядька просунул в дверь физиономию, сияющую, как начищенный пятак, и задал сакраментальный вопрос:

   - Здорово, братан! Хочешь коньяка?

   Я расхохотался:

   - Ты сразу берешь быка за рога, да?

   - На том и стоим. – Штефан надел манжету тонометра на мою левую руку. - Как дела-то, боль прошла?

   - Да, так что коньяк в девять утра уже не актуален. Есть другая маза.

   - Интересненько. Подожди… так, нормальное давление. Ну?

   - У меня просьба к тебе.

   - Какая же?

   - Можешь сделать копию ИД-карты одной из ваших медсестер?

   - Эй, поаккуратней на поворотах, я не хочу потерять работу. – Улыбка сбежала с его лица. – Никаких копий, ты что?!

   - А просто возраст ее ты узнать можешь?

   - Во как, - он вытаращился на меня. – Серьезное дело. Чей возраст?

   - Ее имя София, а фамилию я не знаю.

   - А, Хайнер. Да, ляля первый класс. Но вроде ни с кем из наших не тусовалась. Думаешь, малолетка?

    - Думать буду потом, - терпеливо отвечаю ему. – Ты мне просто достань инфу, и все на этом.

   - Лады, считай, повезло тебе, - он широко улыбнулся. – Эта дуреха вчера убежала домой и забыла свой рюкзак, а с утра начала трезвон – попросила отнести его одному из врачей, он якобы ее сосед. Я взял рюкзак, а из кармана ученический билет выпал. Там дата рождения есть.

   Вот так вот! Положительно, иногда везет тем, кто сам везет. Я нетерпеливо спросил:

   - Не обратил внимания, часом?

   - Неа.

   - А ты отдал уже рюкзак?

   - Нет еще, сначала пациентов должен обойти. Подожди немного, я зайду к тебе часа в два, заметано?

   Сегодня ее так или иначе не будет, так что и мне торопиться некуда. Штефан ушел. София Хайнер, стало быть. Фамилия показалась смутно знакомой, вспомнил – в Берне со мной в классе училась девушка Алиса Хайнер. А я знал еще одного парня с такой фамилией в Ленцерхайде, кто-то из местных фрирайдеров, трюкач – пробы ставить негде. Распространенная фамилия.

   Джен прислала мне по востаппу фотку – Гаргантюа, вольготно дрыхнущий на ее кухонном столе, и я снова подумал, что хочу домой, и чтобы она приехала и прихватила этого толстомордого нахала с собой. И, не успел я додумать эту мысль, как явился доктор Керль, сегодняшний дежурный врач. Начал издалека:

   - Как себя чувствуете, Филипп?

   - Спасибо, неплохо.

   - Ваши энцефалограммы демонстрируют устойчивую положительную динамику.

   - Класс.

   - Со дня травмы прошла почти неделя.

   Ну не то чтобы неделя, четыре дня, ну да ладно, это неважно. Кажется, я начал понимать, о чем сейчас пойдет речь. И… та-дамм, не ошибся:

   - Сегодня с заведующим неврологическим отделением связывался представитель “Odeon Assurance”. Он интересовался, каковы будут сроки вашего пребывания в больнице. Наш заведующий проконсультировался с профессором Касахара и попросил меня переговорить с вами.

   Страховая компания «Odeon Assurance» - не только один из моих спонсоров, но и страховщик. Им всегда везло со мной, в том смысле, что страховых случаев за много лет не было, но вот везение кончилось.

    - Слушаю, - осторожно ответил я.

   - По словам профессора Касахары, вы будете нуждаться в стационарном лечении еще пять-семь дней, но при необходимости и при создании определенных комфортных условий вы уже сейчас можете перенести недалекую поездку на поезде или в автомобиле.

   Я еще не получил то, о чем просил Штефана, и не дослушал доктора Керля, но уже принял решение. И, когда прозвучал вопрос, я был к нему готов:

   - В этих условиях обычно пациенту предоставляется выбор, предпочтет ли он остаться до полного выздоровления в клинике, где находился до сих пор, или вернуться домой и завершать лечение в любом медицинском учреждении из списка, который предоставит страховщик. Что вы думаете об этом? Если нуждаетесь во мнении кого-либо из ваших лечащих врачей - профессора Касахары или доктора Брауна, мы можем созвониться с ними.

   - Нет необходимости, - ответил я. – Я хочу вернуться домой.

   - Ну что же, - кивнул доктор Керль. – Я понимаю вас, Филипп. Дома, как говорится, стены лечат. Я подготовлю ваши документы.

   - Я хотел бы выехать как можно скорее. Если вы сможете отправить кого-то, чтобы мне помогли добраться до вокзала и сесть в поезд, то хоть сегодня.

   - Ну, обычно такая спешка не принята, в нормальном режиме мы могли бы отпустить вас домой в понедельник…

   - Доктор Керль, я понимаю, и у вас в клинике я получил отличное лечение и условия, но, если вас это не сильно затруднит, я бы все же настоял на том, чтобы поехать сегодня или завтра.

   Завтра оказалось приемлемым компромиссом, врач направил меня на контрольную энцефаллограмму, МРТ и рентген, а документы пообещал подготовить к утру.

   Пойти по всем этим обследованиям мне разрешили уже на своих двоих, а, когда я вернулся, нарисовался Штефан. В его руке был черный с кислотно-зеленым принтом рюкзачок – с такими в школу ходят старшеклассницы. Все правильно, она же учится в школе, сама говорила.

   - Вот, - сказал он. – Глянь, и я отнесу рюкзак доктору Брауну, только никому ни слова.

   - Могила. – Я проследил взглядом, как он вытаскивает из бокового кармана рюкзака заламинированную карточку.

   Ученическое удостоверение – у меня было почти такое же, когда сам ходил в школу. Фотка моей Зайки – серьезная девочка, только ямочки на щеках показывают, что сдерживает улыбку. София Патриция Хайнер. Красивое имя. Название школы в Инсбруке. Ну и дата рождения – из-за чего я, собственно, затеял весь гешефт. Родилась она 7 июня 1993 года, это означает, что на сегодняшний день, 10 февраля 2011 года, ей полных семнадцать лет, восемь месяцев и три дня. Вот такие дела. Несовершеннолетняя, инстинкт меня не обманул. Не о чем больше говорить. Завтра я уезжаю, и на этом все.

   Жалко? Да. Помню, как она плакала, хоть и старалась изо всех сил не показывать слез. Я ее обидел, и сейчас все еще чувствовал себя так гнусно, будто поджег хвост пушистому котенку. Смертельный номер, дамы и господа! Барабанная дробь! Взрослый, типа весь из себя состоявшийся и нормальный мужик доводит до слез семнадцатилетнюю наивную милую девочку.

   Но по здравом размышлении я и от этой затеи отказался. Штефан может прочитать и начать делать свои выводы, и Зайке любой из этих выводов не пойдет на пользу. В общем, когда на следующий день я сел в поезд до Берна, настроение у меня было мерзкое. Прости, Зайка. Не хотел тебя обижать. Но так лучше.

ГЛАВА 15

Филипп

   В понедельник с утра Джен лично отвезла меня в женевскую клинику, где я должен был зависнуть еще на недельку. Хорошо, что удалось хотя бы воскресный вечер провести по-человечески, как хотел сам, хотя бы временно вернуться в потерянную зону комфорта. Была и ванна-джакузи во дворе, и мой драгоценный коньяк, и много любви с Дженни – уснули лишь под утро. Один раз я сдуру назвал ее под это дело Зайкой, она даже не заметила (было бы имя, тогда да), а я сильно удивился: болтун – находка для шпиона. Хотели приехать родители и брат с семьей, но я попросил их пока меня не напрягать. Хотелось лежать перед камином в тишине и покое, чтоб Гаргантюа рядышком, и ни о чем не думать. Правда, тут все зависело не только от меня – это лохматое неласковое чучело могло решить все по-своему и пойти помогать Дженни обрабатывать офигенные фотки креветок с петрушкой, или спать на кухонном столе (гад, верно же?) а то и отправиться в очередную отлучку портить соседских кошек. Но нет, зря я сомневался в бандите – он милостиво согласился разделить компанию на диване у камина и улегся у меня на пузе где-то между ортезом и штанами, пристроил башку на моих ребрах (чтобы мне было удобно чесать ему за ухом), зажмурился и заурчал с громкостью дизельного мотора мощностью кобыл в пятьдесят. И так мы с ним пронежились весь вечер. Вот только я никак не мог перестать думать о моей Зайке. Завтра она придет на свое дежурство – а меня нет. Расстроится? Или наоборот – обрадуется? А может, она уже и думать обо мне забыла? Надеюсь, что так.

   Утром в понедельник снова началось – одноместная палата-люкс, копия палаты в Инсбруке (только надписи не на немецком, а на французском), энцефалограммы, МРТ, то да се, удушливая скука и строгие ограничения. Но конец моего заточения уже забрезжил впереди, и ничего не оставалось, кроме как набраться терпения.

   Во вторник навестить бедного увечного явился тренер Давид Малли. Как выяснилось, по нему моя травма здорово ударила в финансовом плане, и теперь он горел нетерпением возобновить лыжные тренировки. Но, увы, это произойдет нескоро. На то время, что я не смогу выходить на снег, он лишился своей обычной работы в качестве моего персонального и очень даже высокооплачиваемого гуру по техническим дисциплинам. Руководство ФГС планировало закрыть с его помощью брешь в команде Тома Ромингера, у которого неожиданно поперли результаты в слаломе, а тренера не было, но Давид умудрился разругаться с ним в хлам еще до окончания того злосчастного сити-евента , на котором я разбился. Поэтому он влачил жалкое существование в качестве младшего координатора состава С нашей сборной , и такое положение вещей должно было продлиться минимум до конца мая. Я прикинул – похоже, за эти почти четыре месяца он потеряет около десяти тысяч франков. Для Давида такое положение вещей оказалось, мягко говоря, очень горькой пилюлей. Он платил ипотеку, его дочь изучала гостиничное дело в «Les Roches», счета из которого «радовали» жадного Малли многими нулями дважды в год, и настолько длинные простои он себе просто не мог позволить. Вот тут мой внутренний скаут разгулялся на воле – я решил компенсировать Давиду его финансовые потери.

   Малли – очень щепетильный чувак, поэтому сказать ему, «мол, открывай карманы, я подсыплю тебе деньжат» - не прокатит. Как бы он ни нуждался, просто так он деньги не возьмет. Поэтому пришлось сочинить легенду и сыграть по ней целый спектакль. Я выдумал, что мы с ним в Китце нажрались после моей победы в комби и резались в покер, и он выиграл у меня десять тысяч. На вопрос Давида, почему он этого не помнит, я очень удивился – так пьяный был. Я продулся в хлам, но мы напились так, что он даже этого не помнит, и теперь, как правильный мальчик, я желаю погасить долг чести. Малли поворчал для проформы, но все же куда он денется, согласился, и я с легким сердцем оформил денежный перевод. Я обычно не позволяю себе такие широкие жесты, ведь и сам плачу ипотеку, но мне ФГС по крайней мере отвалила компенсацию, а с учетом весьма внушительных стартовых, призовых и роялти в этом сезоне жлобствовать вообще не кошерно. Таким образом, Давид смог хотя бы частично закрыть свои финансовые дыры, а я успокоил больную совесть. И, хотя болела она не из-за Малли, а из-за Зайки, все же стало немного легче.

   Постепенно прояснялись дальнейшие перспективы. Как только выйду из клиники, меня ждут два месяца в реабилитационном центре Ауссерферрера неподалеку от итальянской границы (кто думает, что за две недели на больничной койке с физухой ничего не будет – тот неправ, к сожалению). Потом месяц тренировочного лагеря вместе со сборной в Кран-Монтана, и уже потом – к началу июня – приступлю к лыжным тренировкам (и именно тогда Малли наконец-то вернется на свою обычную работу в качестве моего тренера). Ну что же – когда появляется ясность в будущем, любое настоящее легче переносится.

   Зайка… Сказать, что я полностью выкинул ее из головы, было бы неправдой. Ведь знал, что поступил правильно, но почему-то тосковал. Как-то не по себе было. Вот что произошло между нами? Да, разговаривали, смеялись, болтали, нам обоим это нравилось, я с ее помощью отвлекался от больничной скуки, она подкинула мне интригу с этим первым поцелуем, я поиграл немного в охотника, но почему-то все эти забавы чуть не вышли из-под моего контроля, и отчего? Все в тот вечер было просто на грани фола – не только моя потеря полотенца (подхватил в последний момент). В тот момент, когда я выталкивал Зайку из палаты, я просто еле помещался в шортах, а стоял торчком с того момента, как она начала пялиться на меня после душа. Потом поцелуи, а последней каплей была ее рука на моей груди. Обычно мне требуется намного больше, чтобы прийти в состояние практически неконтролируемого возбуждения. От этой девочки у меня реально срывало крышу. Еще чуть-чуть – и я бы не смог остановиться. Вот так. И итог был бы плохой. В худшем случае, мне бы сейчас светил судебный иск – аккурат то, что позарез нужно от жизни в данный момент… Нет, правильно я сделал, и что ее прогнал, и что сам слился из Инсбрука, но почему-то эта непонятная тоска не проходила.

   Ну, это вопрос времени. Пройдет. Как говорится, совести уже нет, а какие-то ее угрызения еще остались, и Зайку мне жалко, что ли, ну неважно, а важно то, что правильно все. Ну или почти все… Мне было немного стыдно перед Джен за то, как легко я выкинул ее из головы на то время, что возился с Зайкой. Но теперь все вернулось на круги своя, а в этой клинике не нашлось ни одной медсестры, с которой мне хотелось бы хоть что-то замутить. Ну и ладно. Время шло, и я спокойно считал дни до выписки…

   София

   «Дорогой Филипп,

   Думаю, ты удивишься, получив от меня письмо. Я сама немного удивлена, что пишу тебе. Впрочем, возможно, я не отправлю это письмо – как те, которые писала раньше. Все они, до единого, попали в камин, может, и это составит им компанию.

   Что я хочу тебе сказать, мой дорогой? Только то, что очень, очень люблю тебя, скучаю по тебе безумно и хочу тебя видеть. Снова хочу, чтобы ты обнимал меня, хочу целоваться с тобой – знаешь, когда мы целовались, мне казалось, будто я лечу по звездному небу. Представляешь ли ты, что это такое?

   А я знаю. Это любовь. Моя первая любовь, которая станет и последней, потому что я всегда буду тебя любить. Помнишь, как пела Уитни Хьюстон – I will always love you. Если бы я умела петь, я бы записала для тебя этот трек под минусовку, честное слово, может, тогда ты бы понял, что я чувствую…

   Да, письмо превращается в поток бреда, поэтому я его точно не буду отправлять. Но все же я хотела бы сказать тебе еще одну вещь. Ты обидел меня очень сильно. Не смей обращаться со мной, как с ребенком! Да, мне семнадцать, и ты это знаешь, но, во-первых, я и в семнадцать отлично понимаю, что делаю и на что иду, а во-вторых, мне не вечно будет семнадцать. Уже очень скоро мне исполнится целых восемнадцать, а для тебя это важно, не так ли? Я же знаю, что ты спрашивал Штефана и видел дату моего рождения. Я ломала голову несколько дней, пролила море слез, чуть с ума не сошла, думая, почему да отчего ты вышвырнул меня тогда из палаты, и только потом поняла, в чем тут дело. Ты просто избавился от малолетки, не желая попадать в неприятности с законом, вот и все, и никакие мои чувства тебя ни капли не заботили. Все так?

   Наверное, на этом я заканчиваю, мне пора ехать в бассейн, а надо оставить еще несколько минут, чтобы успеть сжечь письмо, но сначала я должна сказать еще кое-что важное. Я на тебя немного сержусь и очень сильно тебя люблю. И… да, Фил. Я отпраздную свое восемнадцатилетие только с тобой. Люблю, твоя София»

   Я сунула письмо в карман джинсов, подхватила рюкзак для бассейна и осторожно спустилась вниз по лестнице, прислушиваясь к тишине огромного дома. Похоже, я одна – мама следит за выездкой лошадей, папа на заводе, Ник на глетчере, я уже вызвала такси, чтобы доехать до Глетчеротеля, в бассейне которого я занимаюсь с инструктором по плаванью. Мое занятие как раз закончится примерно в одно время с тренировкой Ника, и домой мы вернемся вместе. Но сначала я тихонько проскользнула в папин кабинет.

   Как часто в начале апреля, погода в Циллертале стояла отличная. Ослепительно-яркое солнце светило с безоблачного неба, растапливая тонны снега, в долине уже вовсю зеленела трава, дневные температуры в Майрхофене каждый день брали двадцатиградусный рубеж, и камин не топили. Но никто не мешал мне положить туда лист бумаги и чиркнуть спичкой.

   Я соблюдаю миллион предосторожностей, чтобы никто не узнал ни о чем. Я должна прятать свою любовь к Филиппу Эртли от всего света, чтобы мне не помешали осуществить задуманное. Поэтому свои письма я пишу только на бумаге, не доверяя компьютеру. Я боюсь, что при желании или по какой-то случайности их могут увидеть. К тому же, есть риск случайно отправить письмо кому-нибудь – к примеру, отцу. И сжигаю я эти письма как можно раньше после написания, не позволяя себе оставить, чтобы «почитать перед сном» - это был бы непозволительный риск. В крайнем случае, если я не одна дома, прячу письма у себя в бельевом шкафу, дожидаясь, пока все разъедутся. К счастью, в нашей семье особых домоседов никогда не наблюдалось, и в течение дня обязательно случается так, что дома нет никого, а я часто именно в это время возвращаюсь домой из школы в Инсбруке. Для меня это отличное время для уничтожения писем. Я всегда жгу их, тщательно следя за тем, чтобы они сгорали полностью, а потом аккуратно раздуваю пепел по всему камину, надежно заметая следы. Сколько я написала таких неотправленных писем моему Филу? Я сбилась со счета на втором десятке, а это было уже довольно давно.

   Письма, письма… Полные обиды, горечи разлуки и любви. Я писала их на листочках, которые вырывала из школьных тетрадей, пока не поняла, что тетради становятся слишком тонкими. Тогда мне пришлось купить пачку бумаги специально для этих целей.

   За последние почти два месяца я написала ему кучу писем, но ни одного не отправила. Как другие девушки ведут блоги или дневники (на что мне никогда не хватало ни времени, ни усидчивости, ни охоты), так я зарылась в письмах к Филу. Я писала ему постоянно, не только о своих чувствах к нему (любовь и обида), не только о планах (вечная любовь и дюжина маленьких Эртли), но и о том, что происходит в моей жизни. Началось все в тот понедельник, когда я примчалась в клинику после школы, а Филиппа уже там не было.

   Все выходные я лезла на стену, то плакала, то злилась, мне еще нужно было не спалиться перед отцом, но повезло, или не заметил, или мама как-то его отвлекла. И меня терзал вопрос, как снова прийти к Филу. Я была полна решимости потребовать у него объяснений, хотя это не означало, что мне не было страшно. Было, и очень даже. Он же большой совсем, спортсмен, звезда, и пока не мне удавалось что-то у него вытягивать, а наоборот – ему у меня. В общем, в клинику я явилась в полном смятении, у меня, без шуток, коленки тряслись. Но решимость никуда не делась – пойду и постараюсь припереть его к стенке.

   Я улучила момент и отправилась в пятьсот четырнадцатую. Жестокий облом – там лежал совсем другой дядька. Завидев меня, он радостно попросил подать ему судно. Дала, черт подери.

   А уже потом узнала, что произошло в выходные. Как и предполагал дядя Артур, пришел запрос из швейцарской страховой компании, в котором Филу предлагался выбор – долечиваться или тут, или дома. Он выбрал второе и в воскресенье уехал домой. Эмили дала мне его карту, попросила перенести данные в компьютер и закрыть историю болезни, ну и мне, конечно, не составило ни малейшего труда списать его домашний адрес в Шампери, кантон Вале, вместе с почтовым индексом. Я думала, что напишу ему письмо и задам вопрос, который не давал мне покоя.

   Но так получилось, что ответ я получила уже на следующий день - во вторник, когда на очередное свое дежурство вышел Штефан. Он мне и поведал по секрету, что Фил расспрашивал его о моем возрасте.

   - Да? – удивилась я. – И какое ему дело до моего возраста?

   - Думаю, хотел замутить с тобой, а узнав, что малолетка, пошел на попятный. Ты хоть представляешь, какова статья за малолетку?

   Представляла, хоть и очень смутно. Но мне стало более понятно, почему он выставил меня. Побоялся за свою шкуру. И тогда появилась новая мысль. Я же не вечно буду малолеткой, восемнадцать мне исполнится скоро, и вот тогда-то мое время и настанет.

   Прошли выторгованные мной у дяди Арта десять рабочих дней, я получила свои 200 евро и вернулась к старой схеме работы – два дня в неделю, что позволило мне высвободить достаточно времени для всяких дел – в том числе для учебы, подготовки к выпускным экзаменам… но не только. Я собиралась потратить 200 евро на платье – пора было приступать к поискам. К этим деньгам я присоединила еще сто евро, которые мне подарила на Новый год бабушка, а также еще полторы сотни, которые я накопила, подрабатывая горничной в отеле у тети Лорены на каникулах. И сорок евро, выкроенные за полгода из карманных. Хорошо, что я все это не потратила – теперь они мне пригодятся. Почти пятьсот евро, хорошо иметь такую сумму, когда собираешься тайком от родителей прошвырнуться в соседнюю страну. Конечно, я не собиралась тратить все это на платье. И так присмотрела себе такое, которое раньше и не помышляла на себя напялить, пока планировала обычную подростковую тусовку. Если раньше я захаживала в бутики Froggy, Pepe Jeans или Miss Sixty, то теперь мой фокус сместился в сторону более женственных вариантов. И в итоге я купила себе платье. Совершенно неотразимое, вызывающее и абсолютно не подходящее ребенку – то, что доктор прописал, я и не хотела выглядеть для него ребенком в джинсовых шортиках и топике со стразами. Да… наверное, даже мама и Лорена, которые всегда относились ко мне с пониманием, не одобрили бы этот наряд, ну тут уж ничего не поделаешь, мой выбор был такой, а посоветоваться не с кем.

   В магазине я долго вертелась перед зеркалом. Точно, вот это то, что надо. Дерзко-женственное, ярко-красное, с глубоким узким вырезом впереди и полностью открытой спиной, очень облегающее. Прямая юбка до колен. К нему я купила такие же красные туфли на высоких шпильках (надо еще научиться на них ходить!) Дома, глядя на себя в зеркале (опять же, когда все куда-то разъехались), я понимала, что на улицу я в таком не высунусь. В то же время больше бюджета на шмотки у меня не было – нужно оставить на дорогу и непредвиденные расходы. Решение пришло из братова гардероба – я просто стащила у него белую рубашку. Ник здоровый малый, конечно, не как наш отец, но ему еще пятнадцать, и его белая рубашка вполне удачно на мне села. Даже получился не лишенный определенного шика образ – широкая белая рубашка и узкая красная юбка, туфли на шпильках… Сюда нужна красная сумочка и ярко-красная губная помада. Пришлось потратить еще тридцать евро на обе эти детали образа, хоть и душила жаба. На этом моя подготовка была успешно завершена, и я стала обдумывать детали.

   Дни летели, мое восемнадцатилетие приближалось. Карты Гугл, приложения с общественным транспортом я освоила и изучила очень тщательно - дорогу из Майрхофена в Шампери я осилю. А там… будь что будет.

ГЛАВА 16

Филипп

   - Что это было? – в голосе Малли звучало неподдельное изумление пополам со страданием. Вариантов ответа на этот вопрос оказалось довольно много, и самый короткий из них - одно-единственное очень грубое, но емкое и экспрессивное слово, начинающееся на всем известную букву. Можно было бы признать честно, что пустая мятая консервная банка скатилась бы с горы техничней, чем Филипп Эртли после вызванного травмой четырехмесячного простоя. Но я только пожал плечами. Что тут скажешь…

       Сегодня – в понедельник шестого июня 2011 года – в девять утра мы встретились на глетчере: я, Малли и его помощник Николя Донней со своим «Arctic Cat». Все были полны радужных надежд. Малли цвел, радуясь, что возвращается на свою работу и на привычную зарплату, Дон – что снова в команде, и даже его снегоход сиял – видать, хозяин отлимонил его по полной программе. И погода стояла отличная – солнце светило с безоблачного неба, в долине +24, а на высоте в почти три с половиной тысячи метров снег не таял, оставаясь приятно жестким. Увы, пара спусков продемонстрировала, что восстановления физической формы недостаточно для того, чтобы вернуть приличные показатели в слаломе. Два месяца в Ауссерферрера вернули мне способность отжать пятьдесят «пистолетиков» или вытолкнуть полтораста с груди, но на склоне я пока смотрелся чайник чайником.

   Моя первая слаломная трасса (поставленная Давидом без особых вывертов, с пониманием того, что я после долгого перерыва) блестела льдом над нами. Я прошел ее отвратно, сбрасывая пятки, как турист, и кантуясь, как подготовишка в спортшколе, и Малли наверняка имел что сказать по этому поводу, но пока просто с несчастным видом шлепал по карманам в поисках своего вейпа. С тех пор, как врачи запретили ему курить обычные сигареты, он стал заядлым вейпером и чуть что – окутывался толстым пухлым облаком пара. Я схватился за трос, прицепленный к снегоходу Дона, и мы поднялись наверх. По дороге заметил, что не только мы трое потеряли блеск несбывшихся надежд, но и погода начинает портиться. Небо стремительно затягивается тучами: плохо дело, гроза на такой высоте – опасно. Подъемники закроют – надо канать вниз.

   - Езжай за Давидом, - сказал я Дону. – Думаю, на сегодня все.

   - Хорошо. Снимаем трассу, - Николя многоопытным взглядом оглядел небо. – Да поторопимся, херово эти тучи выглядят. Мне еще надо успеть на снегоходе съехать вниз.

   Мы с Малли – каждый с охапкой вешек - успели выйти из вагончика глетчербана на конечной станции, когда по радио прозвучало объявление о том, что в связи с ухудшением погоды подъем на ледник закрыт.

   - Что дальше? – спросил Малли, когда мы грузили амунягу в его фургон.

   Я пожал плечами:

   - Ничего. Завтра повторим, если погода наладится. Сегодня на велике погоняю, потом на тренажеры или плавать.

   - Поехать с тобой? – Давид всегда предлагал, хоть и знал, что я никогда не соглашусь. Больно он мне нужен, ждать его на каждом повороте. Ясное дело, с моей скоростью он ехать не сможет.

   - Нет, отдыхай до завтра.

   Грозовое небо хмурилось, укутывая лохматыми фиолетовыми тучами склоны гор, было душно и жарко. Я бросил виндстоппер на заднее сиденье Ауди и включил кондиционер на полную мощность, гадая, как оно будет и смогу ли я вообще выйти сегодня на свой веломаршрут. Но погода не оставила мне выбора – я не успел одолеть половину дороги до дома, как хлынул дождь. Впрочем, обычная переменчивость горного климата вводила в заблуждение людей и поумнее – минут через двадцать после того, как я поставил лыжные ботинки сушиться, уже снова засияло солнце.

   - О как, - сказал я. – Значит, поеду. Взвод, слушай мою команду! По коням!

   Меня никто не услышал. Дженни вчера улетела в Лондон по своим делам (я отвез ее в аэропорт и немного удивился, когда увидел около стойки регистрации хозяина того женевского ресторана Седрика Фея и узнал, что он летит с ней одним рейсом). Гаргантюа, которого я забрал к себе, ходил с дозором по своим угодьям. Вчера принес очередного бедного полузадушенного мыша, и мне пришлось делать вид, что я его охотно жру (а сам, конечно, выпустил бедолагу за забором).

   Собраться на велотренировку у меня не заняло много времени. Солнцезащитные очки, майка, велосипедные шорты, кроссовки и перчатки, плеер размером с зажигалку прицепил к поясу, наушники и шлем на голову, и погнал. Ничего лишнего с собой не беру, нафиг лишний груз. Воды в такой поездочке можно запросто выпить и полтора литра, но я взял только стандартную маленькую бутылку, крепящуюся к раме (на маршруте есть где дозаправиться), и телефон оставил дома. Часы для фитнеса на руке – и те легче обычных. Кто бывал хоть раз в этих краях, знает, какие тут веломаршруты – валят здоровенных спецназовцев. Физуха должна быть реально запредельной, чтобы выдерживать здешние подъемы и спуски, а делать их быстро могут только профессионалы – маунтин-байкеры и некоторые лыжники. Я льстил себе надеждами, что вернулся в отличную форму, и особых оснований сомневаться в этом у меня не было. Кстати, за полтора месяца, которые я провел в ортезе после перелома ключицы, я здорово укрепил левую руку, даже писать ею немного научился. Коллекционерам автографов фиг объяснишь, что не умеешь писать левой – пришлось научиться ставить подпись, а там и прочие навыки подтянулись.

   Трава и камни на подъеме к перевалу были скользкими от прошедшего только что дождя, я старался ехать аккуратно, а, оказавшись наверху, проверил время. В отличие от слаломной трассы, можно было сдержанно похвалить себя – не так уж и плохо. Не зря пахал в Ауссерферрера, как ломовой конь.

   София

   В Цюрихе мне пришлось мчаться сломя голову, чтобы успеть с одного поезда на другой – до Женевы, и я возблагодарила Всевышнего на бегу за то, что мне хотя бы пришло в голову положить туфли на шпильках в рюкзак, а на ноги надеть балетки. Вообще почему-то с утра у меня все шло на грани фола, хотя я заранее постаралась обеспечить себе тылы на сегодня. Когда папа спросил меня, какой подарок я хочу на восемнадцатилетие, я попросила двухдневный тур в Париж. Родители немного поворчали, что я решила встретить первый день своей взрослой жизни вдали от дома, но я настаивала, и они согласились. Итак, я должна была сегодня вечером явиться в отель «Chateau Frontenac», в котором мне забронировали сьют, и провести там время до послезавтрашнего утра. А добраться я «захотела сама» - получила пятьсот евро на дорогу и еще тысячу на расходы. Но утром отцу вдруг разонравилась идея, и он заявил, что отмечать восемнадцатилетие в одиночку – полный бред, и что они с мамой и Ником едут со мной. Доминик первый пришел на помощь, хотя я его в свои планы не посвящала. Он успел уже напридумывать себе на сегодня кучу всяких дел, каждое из которых было намного интересней дурацкой поездки, поэтому и заорал, как потерпевший. Мама – тот еще консерватор и человек, очень не любящий менять планы на ходу, тоже воспротивилась. Она в последнее время очень увлеклась лошадьми, и сегодня ей предстояла волнующая поездка на вязку одной из наших кобыл. Мама собиралась сама вести лошадиный фургон в Вольсберг – в Каринтию, где жил жених нашей Руби Стар.

   В Шампери я должна появиться около шести вечера. Неплохое время – Фил, возможно, уже будет дома. Если же нет, думаю, там найдется местечко, где я смогу подождать – кафе или ресторан. К тому же, это кантон Вале, где на каждом шагу есть апартаменты для отпуска, маленькие и большие отели, есть даже хостелы, хотя у меня приличный бюджет. Но зачем мне отель, я знаю, что сейчас Фил в Шампери.

    В последнее время я постоянно заходила на сайт швейцарской лыжной федерации, а также не обделяла вниманием пару других сайтов, которые следили за происходящим в их горнолыжной команде. Там я вычитала, что Филипп Эртли первые две недели июня проведет дома, тренируясь на глетчере в Церматте. Значит, я точно его застану.

   Конечно, у меня были опасения, что я застану не только Фила, но и его Дженнифер, впрочем, эти мысли я упорно выпихивала из головы: не может быть, чтобы он не был свободен для меня сегодня. К тому же, из очередной сплетни на одном из этих сайтов я выяснила, что они, оказывается, и не живут вместе, а только встречаются. Вот и славно: с чего бы им вдруг «встречаться» во вторник? Интересно, конечно, «встречаться» шесть лет, но, с другой стороны, работа у обоих разъездная: видимо, иначе просто не получается. А может, она в отъезде. Короче, я была уверена, что застану его одного и дома.

   До сих пор я ни разу не попадала во франкоязычный регион Швейцарии одна. С французским у меня туго, я могу только читать некоторые вывески (с помощью мобильного приложения, разумеется), а уж о том, чтобы говорить или понимать чужую речь, и вопрос не стоит. Раньше я в большинство поездок отправлялась с отцом, который и по-французски, и по-английски говорит отлично, поэтому всегда переговоры брал на себя, а мы с мамой и Ником только стояли рядом и кивали головами, как болванчики, ничего не понимая. Сейчас я одна, а говорить умею только по-немецки и по-английски (не блестяще). Именно поэтому я и считаю, что часть маршрута от Лозанны – самая сложная: две маленькие локальные пересадки в местности, где говорят на незнакомом мне языке. Ну ничего – когда я выйду за Фила и буду жить здесь, я научусь французскому. Как же иначе?

   Филипп

   Вторая часть длинного, очень сложного семи-с-хером-километрового маршрута простиралась передо мной. Тропа спускается в ущелье и поднимается на следующий перевал. Потом, петляя по крутому склону, уходит в очередное заросшее елями и кустарником непроходимое ущелье, куда, кажется, лучи солнца никогда не попадают. Именно там, на дне ущелья, из-под скалы бьет родник, из которого я смогу пополнить свою фляжку, после чего поеду обратно.

   Синоптик из меня хреновый, что сказать. Не успел я начать спуск со второго перевала, как снова разразилась гроза. Блин, а я-то понадеялся, все на сегодня, и даже не заметил, что опять набежали тучи. Вот же зараза. Надо бы поторопиться, что ли… А может, развернуться?

   Не успел додумать. Да и на небо таращился зря, и снимал на ходу уже ненужные солнцезащитные очки тоже не вовремя. Что произошло – так и не понял до конца. Под колесами байка мокрая каменистая тропинка, ливень упал стеной, стало темно, почти как ночью, остановиться не получилось – то ли поскользнулся, то ли мокрые камни поехали прямо подо мной.

   Навстречу мне качнулась скала и мокрые ветки деревьев, попытался сгруппироваться, извернуться, но улетел с обрыва вместе с великом. В глазах потемнело – уже не от грозы, а от боли. Сука, как больно. Даже не могу точно сказать, где. Везде.

   Когда я убрался на параллельке, не понял, что произошло – отрубился и очнулся уже в клинике после операции от Зайкиного поцелуя. На этот раз мне такого счастья не обломилось. Я даже сознание не потерял. Значит, дело обошлось без сотрясения, но больше, кажется, похвастаться нечем. Лежу на дне ущелья, вздохнуть не могу от боли, но есть понимание, что вроде живой. Хотя насколько живой – это вопрос.

   За глоток “Delamain” отдал бы полцарства, но ни полцарства нет, ни коньяка, и нет еще кое-чего, что было на параллельке в Инсбруке. Санитарных машин, врачей, дежурящих сбоку трассы. Я один тут - если есть еще в Швейцарии места, где не ступала нога человека (во всяком случае, не совсем чокнутого человека), то это как раз такое. Я один и болтаюсь вниз головой в самой гуще каких-то кустов и деревьев, в нагромождении камней, а сверху льется дождь. Да еще велосипед – тоже сверху, моя левая нога застряла в раме – на излом. Надо вынимать.

   И еще много чего надо делать. Попытался шевельнуться – взвыл от боли. Посмотрел на себя - аж дышать перестал от ужаса. Ветка воткнулась в тело под ребрами, кровищи-то, блин… Делать нечего – попытался освободиться.

   Если искать позитивные моменты в том, чтобы долбануться в такой жопе мира – в отличие от Инсбрука – это то, что тут не присутствуют женщины и дети: таких ругательств я от себя, по-моему, сам еще не слышал. Мне тоже досталось. Вот ведь мудила грешный, это же уметь надо: не успел из одной травмы выбраться – тут же все по новой, на бис. Пока злился и ругался, освободил ногу; искореженный велик повис между стволами подлеска. Твою же мать, за эту заразу, которая висит тут с расхристанным колесом и убитым дисковым тормозом, я всего три недели назад отдал девять тысяч франков! Дорогая мужская игрушка, по счастью, имела расширенную гарантию, которая распространялась на все без исключения узлы и детали (вот и узнаю, распространяется ли она на механические повреждения, как мне клялся дилер).

   Ладно, с великом понятно, надо выбираться самому. Подвывая и скуля от боли, как побитая дворняга, я начал освобождаться от веток, которые драли кожу, как стадо обожравшихся валерьянки бешеных котов. Гром грохотал, молнии сверкали, дождь хлестал, а я, почти повторяя подвиг старины Шварценеггера в старом добром «Терминаторе», таки вытащил эту чертову ветку из-под ребра. Но проблема в том, что она оказалась не единственной. Еще одна воткнулась в бок, хотя и не так глубоко, как та, несколько длинных и глубоких царапин проходят через грудь и живот, кожа на левой стороне тела вся ободрана от подбородка до икры, короче, настоящий талант, как обычно, себя проявил во всей красе – уж вляпаться, так по полной.

   Но… впору вспомнить то, что мне говорил почти полгода назад тот доктор Браун в австрийской клинике: я должен радоваться тому, что суставы целы и невредимы. Левая нога хоть и болит от царапин и от удара, который пришелся на нее во время падения, когда она застряла под рамой велика, но ничего серьезного, скорее всего, тут нет. И вообще, особо ныть не из-за чего: кости целы, голова на месте. Конечно, кровищи полно везде, но вряд ли такая кровопотеря будет смертельной. С меня текли потоки дождевой воды, смешивающейся с кровью, особенно много крови текло из той раны под ребром, поэтому я стащил с себя жалкие остатки майки, разодранной в лохмотья, разорвал их на полосы, связал между собой и кое-как обмотал вокруг себя, чтобы закрыть рану. Ткань тут же пропиталась кровью, но все равно лучше, чем никак.

   Теперь надо вернуться на тропу. Где она? Где родник с водой? Темно же, в самом деле темно, а времени всего пять часов пополудни. В этом ущелье всегда глубокая тень, особенно здесь, где тропа уходит под смыкающиеся сверху ветки елей, а тут еще и гроза.

   Но родник я нашел – как только выпутался из веток кустарников. Напился чистой воды – такой ледяной, что аж зубы ломило – наполнил фляжку и собрался идти. Так, стоп, а где музыка? Наушники под шлемом остались в ушах, плеер чудом не улетел с пояса велосипедок – просто штекер вырвало из гнезда. Вставил на место – маленький, но надежный и неубиваемый девайс порадовал ритмом Бенасси. Вот, Фил, вперед и с песней. Туда ты ехал на велике, обратно велик поедет на тебе. Катить его было невозможно, переднее колесо напрочь потеряло круглую форму, но и бросать игрушку я не собирался. Дорога будет нелегкой, но я справлюсь. Взвалил искореженный байк на здоровое плечо и потащился по тропе наверх, стиснув зубы.

ГЛАВА 17

София

   Села на скамейку на перроне в Шампери, чтобы освежить в памяти карту, достала айпад, да так и замерла, глядя не на экран, а по сторонам.

   Горы, горы вокруг. Зеленые - поросшие еловыми лесами, серые, каменистые скалы, и над ними темнеет грозовое небо. Асфальт вокруг влажный, похоже, дождь только что закончился. Через нависающие над долиной фиолетовые тучи пробивается одинокий солнечный луч. А вот тут, совсем рядом, не горы, а холмы, и по ним раскинулся городок – дома, отели, улочки, взбирающиеся вверх, вьющиеся через зеленые заросли деревьев, буйное цветение повсюду, и на балконах шале, выходящего окнами прямо на станцию, и на клумбах вокруг, и домики поодаль просто тонут в цветах. По сравнению с этим великолепием сама железнодорожная станция кажется крошечной и почти убогой. Но и тут в маленьких каменных квадратных клумбах роскошные всплески фиолетовых, розовых и белых петуний. Станция конечная, под узкоколейку, единственный маршрут которой проходит в такой же маленький курортный городок Монте чуть ближе к цивилизации. Короткий, на два вагона, перрон, одна скамейка, закрытая касса, автомат для продажи шоколада и газировки. Я проголодалась, поэтому купила шоколадку, вернулась на ту скамейку и наконец-то открыла карту на айпаде.

   Идти мне далеко, не меньше пяти километров – если я правильно поняла. Может, вызвать такси? За справками я решила обратиться к единственному человеческому существу в зоне видимости – бабульке с крошечной собачкой на руках, которая стояла около кассы и рассматривала расписание:

   - Добрый день, говорите ли вы по-немецки?

   - Нет, мадемуазель, почти нет.

   Обнадеживающее начало:

   - Мне нужна улица Мируа.

   В ответ – поток французского, я терпеливо слушаю, силясь уловить хоть одно знакомое слово. Бабулина собачка (не пойму, что это за порода, у нас таких малявок никогда не было) вертится у нее на руках, поскуливая и норовя лизнуть ее в подбородок. Я перестала слушать, протянула руку к собачьей мордочке и позволила обнюхать и лизнуть свои пальцы. Тут в речи бабульки появились отдельные слова на ломаном немецком:

   - Тащиться. Там. – Указующий жест в сторону гор. Час от часу не легче!

   - Туда? – растерянно переспросила я. Тут на перрон, кряхтя, вывалился усатый старичок в твидовом пиджаке и поздоровался с бабушкой. Та тормознула его и спросила о чем-то, я услышала название Мируа, он повернулся ко мне, и – о, чудо! – из-под его рыжевато-седых усов полилась речь, довольно-таки похожая на немецкую. По крайней мере, его я понимала без проблем:

   - Мируа далеко, фройлейн - вон туда. Видите склон той горы?

   Я проследила за его рукой – огромная зеленая гора казалась уже необитаемой, ее верхушка была укутана грозовой тучей.

   - Там внизу проходит дорога, это Палю. Она обогнет гору, и там будет дорога влево – вверх. Это и есть Мируа.

   - Спасибо большое. Это очень далеко? Пешком можно дойти?

   В ответ добрая отеческая улыбка:

   - У вас ножки молодые, дойдете, если не боитесь дождя и есть лишний час или полтора. А можете вызвать такси. Помочь вам вызвать такси?

   Лишний час? Ну и ну. Столько пилить у меня ни малейшего желания, особенно вверх в гору.

   - Да, пожалуйста. Но… у меня нет швейцарских франков, только евро…

   После покупки билетов в моем кошельке остались три монетки в один франк, и те я скормила автомату за шоколадку.

   - Тогда вам нужен обмен, - обрадовался дедушка. – Выйдете с вокзала, там магазинчик газет и сувениров, купите что-нибудь, и вам дадут сдачу в франках. Если не хотите покупать ничего, банк через улицу, но в магазине курс выгоднее, чем в банке.

   Дедуля оказался супер-полезным – он не только указал дорогу, поделился толковым лайф-хаком, но и проводил меня в этот магазинчик и, пока я выбирала, что хочу купить, попросил хозяина вызвать для меня такси. Я решила, что даже без знания языка в том, чтобы путешествовать одной, нет ничего сложного.

   Пока я оплачивала свою покупку (открытку с видом Шампери), приехало такси – серебристая Ауди. Водитель – суровый дядька средних лет – за всю дорогу ни слова не проронил, но, по крайней мере, знал, где улица Мируа. Мы долго ехали по извилистым приветливым улочкам, я глазела по сторонам. Почему-то Шампери выглядит совсем непохожим на мой родной Майрхофен, но чем именно – трудно сформулировать. Вывесками на французском? Другие цветы и деревья? Дома немного не такие, как строят у нас, больше смахивают на шале. Улицы чуть уже и более зеленые? Не пойму… Мы выехали уже из города, подобрались к той горе, о которой говорил дедок на вокзале (оказывается, эта крошечная станция, не больше, чем в Майрхофене, называется вокзалом!). Издали казалось, что здесь нет ничего, но это было не совсем так – тут была кучка строений, от которых ввысь (правда, в другую сторону) уходила канатка. Видимо, нижняя станция подъемника. Сейчас, конечно, вагончиков не видно – на лето их убрали, подъемник не работал, зато есть кафе и магазин. Проехали еще полкилометра, дорога постепенно поднималась в гору.

   - Мируа, - произнес таксист, неопределенным жестом указывая на неприступную стену леса вверх по склону.

   - Где? – растерялась я.

   Новый указующий жест, и я наконец смогла разглядеть узкую дорогу, уходящую налево и вверх по горе. Увидела даже, что там белеет какая-то табличка на столбе.

   - Мне нужен номер четыреста двадцать восемь, - сказала я отчетливо, чтобы водитель меня понял.

   - Нет ехать четыреста двадцать восемь, - ответил он.

   - Как нет? Почему?

   Он снова показал рукой в ту сторону и произнес:

   - Propriété privée .

   Это я уже поняла – к дому моего отца тоже вела частная дорога. А еще я увидела шлагбаум. Все понятно. Мы, правда, шлагбаум не поставили.

   Фил, похоже, еще более тщательно охраняет свою обособленность…

   - Тогда я выйду здесь. Спасибо.

   Рассчиталась и пошла пешком в гору, по узкой извилистой дороге. Мимо столба с табличкой с «Propriété privée», под которой установлен еще и домофон. Но я решила его проигнорировать. Сверху шелестели кроны деревьев, подул ветер, тревожа сочную яркую зелень, сбивая вниз тяжелые капли, остро пахнет озоном и лесом, хочется вдыхать этот кислородный коктейль полной грудью. Хорошо, что еще не надела шпильки (на которых так толком и не научилась ходить) – тащиться в гору удобней в балетках. Сколько мне идти? Нескончаемая дорога, я уже несколько раз останавливалась передохнуть. Пыталась посмотреть карту, но улица Мируа на ней была совсем маленьким отрезком (видимо, до шлагбаума, дальнейшее на карту не нанесено) – я потому и решила, что дом Филиппа совсем у поворота. Как же, держи карман! Точно прошла больше, чем к нашему особняку в Майрхофене, хотя папа и построил его тоже на склоне горы. Похоже, Филу такой высоты показалось мало, он забрался еще дальше вверх.

   И, наконец, я оказалась перед воротами. Огромные, высоченные, похожи на наши, но у нас металлические, а у Фила – очень пижонские деревянные, рядом – изящно украшенная резьбой калитка. Цифры 428 на затейливой деревянной табличке, под ними – еще один домофон.

   Ох и нифига себе! Ну с чего я решила, что позвоню в дверь дома, а Фил просто подойдет и откроет, и мы окажемся лицом к лицу? Конечно, у него еще один домофон за воротами, и мне придется назвать свое имя, а он уже будет решать, впустить меня или нет?! Вот так дела! А вдруг… мое сердцебиение, итак запредельное из-за затяжного подъема, взлетело в стратосферу… кто-то другой, а не Фил? Представила себе диалог, женский голос:

   - Кто там?

   - Это… София.

   - Какая София?

   - София Хайнер. Я… медсестра из Инсбрука, хотела увидеть господина Эртли.

   - С какой целью?

   Жуть какая-то. Чтобы не струсить окончательно и не удрать, нажала кнопку домофона. Долгий зуммер и… тишина, нарушаемая лишь шумом деревьев и щебетом птиц – как они расшумелись после дождя! Я почти прижалась ухом к динамику домофона, чтобы не пропустить ответ… Но его не было. Наконец, домофон выключился, и пришлось констатировать – Фила нет дома. Никого нет. Ладно. Немного поколебавшись, я решила пройти немного вдоль забора и осторожно шагнула в мокрую траву слева от калитки.

   Сразу видно, что хозяин дома ценит уединение и верит в защиту своей собственности – сразу вспомнилось, как он «обрадовался», когда обнаружил меня в своей драгоценной Ауди. Забор почти такой же высокий, как ворота. Тоже деревянный и глухой, внутрь не заглянуть. Фил, надо полагать, не понаслышке знает, как могут вести себя папарацци в погоне за жареными фактами из жизни звезд спорта. Через несколько метров кустарники и деревья встали еще более неприступной стеной, к тому же мокрой после дождя, и я решила поворачивать, но заметила опорный столб и подумала, вдруг там будет щель.

   Да! Есть! Совсем маленькая и узкая, папарацци тут ловить было бы нечего, но виднеется часть верха дома. Вау… Я даже ахнула. Высоченное деревянное шале, ажурная кромка крыши. Судя по всему, большой и невероятно красивый дом. Только где же его хозяин?

   Осторожно ступая по скользкой от воды траве, уворачиваясь от веток, выбираюсь на дорогу. Посмотрела на часы – семь вечера. Что мне делать? Ждать у ворот? Все равно же приедет? А сколько ждать? А вдруг… неприятная мысль – вдруг он ночевать будет у кого-то… и дома так и не появится…

   Спускаться? Да, наверное, это самое разумное, не сидеть же под воротами. Должно же в городе быть место, откуда просматривается это шале? Раз оно стоит на склоне? В Майрхофене полно мест, откуда виден наш дом, тут должно быть то же самое. Или увижу свет в окнах, или просто вернусь часа через два. Пока найду место, где можно перекусить – та шоколадка за три франка совсем не утолила голод.

   Спускаться оказалось даже труднее, чем подниматься, подошвы балеток скользили, хотя асфальт успел уже почти высохнуть. И все же примерно за двадцать минут я добралась до того кафе на Палю около подъемника. А, войдя внутрь, чтобы попросить вызвать такси, поняла, что не хочу отсюда уходить. Тут было уютно и светло, упоительно пахло разогретым сыром и базиликом, негромко звучала музыка – популярный в эти дни хит, который мне нравится. Молодая девушка за стойкой посмотрела на меня и с улыбкой приветливо сказала что-то по-французски. Я улыбнулась в ответ:

   - Простите, не говорю по-французски.

   - Присаживайтесь, - повторила она по-немецки. – Хотите поужинать?

   - Да, спасибо.

   Я устроилась за столиком и посмотрела в окно – отсюда открывался красивый вид на долину, но не на склон интересующей меня горы. Девушка принесла меню, отпечатанное на четырех языках – французском и, чуть более мелким шрифтом, на немецком, итальянском и английском.

   - Отбивная с лисичками, - тут же прочитала я. – Да, и, пожалуйста, стакан Кока-колы.

   На значке, приколотом к ее блузке, имя - Розали.

   - Подождете немного? – спросила она. – Я тут одна сегодня, и за повара, и за метрдотеля, и за бармена.

   - Конечно, я не спешу, - Кивнула в ответ. – Вы очень хорошо говорите по-немецки.

   - Спасибо. Через неделю поеду в Цюрих – буду там учиться.

   Я сообразила, что она вряд ли намного старше меня.

   - А я еще только думаю, где учиться, - доверительно сообщила я. – Что ты будешь изучать? Ой, можно на ты?

   - Конечно. Спортивный менеджмент, - ответила Розали. – А ты?

   - А я буду поступать в медицинский, только пока не решила, где. У меня есть приглашения из четырех университетов, - похвасталась я.

   - Круто. Ты откуда?

   - Из Майрхофена. Это в Австрии.

   - Понятно. Ну, подожди немножко, я сейчас разогрею твою отбивную.

   Филипп

   Зараза, эта дорога тянется целую вечность. На велике я бы домчался до дома минут за двадцать, а с этой раздолбанной грудой железа на плечах плетусь уже три с половиной часа, времени почти девять. Повезло, что июнь и темнеет поздно. Если на этой тропе не видеть, куда идешь, тогда совсем кранты.

   Хорошо еще, что никто тут не ходит. Если бы какой-то несчастный наткнулся в лесу на побитого, злобного, окровавленного мужика в драных лохмотьях и с раскуроченным великом на хребте, он бы очень испугался. А кровь так и не останавливается, уже насквозь пропитала жгут из футболки и течет вниз. Должно быть, площадь раны слишком большая. Ветка довольно толстая была.

   Жаль, что я не беру с собой телефон на велотренировки. Мог бы позвонить кому-нибудь, задать геолокацию, глядишь, подобрали бы… Переться в таком состоянии по зверски крутой горной тропе – удовольствие намного ниже среднего… Искать меня, если что, тоже некому – Джен в отъезде, никто из семьи и друзей не в курсе моих планов. Разве только Малли, которому я говорил о том, что поеду на велике, но, даже если он и начнет мне звонить, все равно близко не подойдет к догадке, что на звонки я не отвечаю, потому что застрял в лесу. Значит, надеяться приходится только на себя. Идти вперед. Просто идти. Трудно и больно, ну а что делать? Не ночевать же в лесу.

   Дошел уже в десятом часу, на небе опять тучи, дождь накрапывает. Открыл заднюю калитку, бросил велик неподалеку от дорожки и поплелся к дому. В комнатах пусто и темно. Включил свет, огляделся.

   - Гарик?

   Тишина.

   - Где тебя черти носят, бандитская морда? Гаргантюа!

   Даже кот меня не встречает. Ну, может и к лучшему, тоже испугался бы. Стою посреди гостиной и думаю – сначала в душ или все же позвонить координатору сборной, пусть пришлет врача. Ссадины надо обработать, особенно те, до которых я не смогу дотянуться, а есть и такие – на плече и на спине. Неохота-то как, блин… но надо. Взял телефон, набрал сообщение в вотсапп. Ого, сколько тут всего нападало, пока я болтался по горам и лесам.

   Одно из сообщений было от Торпа, открыл. Милая картина. Фото – ясный солнечный день, зеленый ухоженный парк, скамеечка на берегу пруда, и на ней… Пригляделся, сильно увеличил. Быть такого не может!

   Джен в обнимку с… великим женевским ресторатором. Он ее целует. Может, какая-то ошибка? Да нет, у Рафа хорошая камера в телефоне, и Джен он отлично знает.

   Положил телефон, стою, тупо глядя в окно. До сих пор я только допускал, чисто теоретически, что у Джен могут быть какие-то другие увлечения, но точно никогда ничего не знал. Зачем Рафу понадобилось слать мне эту фотку? Я мог только предположить, что он именно так понимает мужскую солидарность – типа мы друзья, я не буду от тебя скрывать правду. А хочешь ты знать эту правду или нет – твои проблемы.

   Видел ведь, еще зимой, когда Джен работала с этим типом, как он на нее пялился, разве что не облизываясь. Но мне и в голову не приходило, что это могло иметь продолжение. Ведь у Джен ее работа. Ее жизнь. Ее планы. Ведь у Джен есть… я. Мы с котом.

   Не представлял, что от этого может быть больно. Мы свободные люди, мы ничего не должны друг другу. Джен не обязана блюсти верность. К тому же, я и сам в этом смысле не без греха, не имею морального права ничего от нее требовать. Ну а этот Седрик Фей (вот и имя вспомнилось!) нормальный мужик, умеет восхищаться женщиной и давать ей понять, что она красива и желанна (если уж я обратил внимание на то, что он это делал, то от Джен это тем более не укрылось бы). А может, это давно тянется. Может, началось, когда я травмировался зимой и валялся в клинике в Инсбруке.

   Поплелся в соседнюю комнату, которая выполняла у меня функции чего-то среднего между кладовой и гардеробной. Там стоял комод, в котором валялись всякие штуки. Вот здесь и хранится одна вещь, которую мне захотелось взять в руки, как я это делал не раз и не два за последние месяцы. Взять в руки, подержать, ощутить что-то вроде сладкого сожаления, грусти по несбыточному, запоздалой улыбки. Белая шапочка, свалившаяся на мою кровать с медсестрички Софии Хайнер – Зайки, когда мы с ней целовались в тот последний вечер. Наверное, все это вместе меня доконало – падение с велика, рана, долгая и мучительная дорога домой, известие о Джен, а то я нипочем бы так не расклеился. Взял шапочку, погладил.

   Ладно, все. Бери себя в руки, тряпка! Сунул вещицу обратно, пихнул ящик, чтобы закрыть, отвернулся и пошел в сторону ванной. Хватит. Мыться и думать, как остановить кровь! Но сначала…

   Открыл бар в гостиной, плеснул в бокал коньяку на полпальца. Сигнал домофона. Быстро же наши координаторы работают! Впрочем, ближайший врач в Монте, это несколько минут езды, а те, которые подписывают соглашение с ФГС, обязаны явиться как можно скорее. Нажал кнопку, открывающую калитку, и потащился в холл открывать входную дверь.

ГЛАВА 18

София

   Уже с подъема сквозь листья деревьев виднеются отблески света. Значит, он вернулся домой! Я увижу его! С трудом удержалась от того, чтобы пуститься бегом. Не хватало еще примчаться запыхавшейся, как школьница, которую вызвали к директору. К тому же, надо позвонить родителям. А то еще заволнуются, начнут выяснять, заселилась ли я в отель и все такое. А мне, надеюсь, скоро будет уже не до звонков.

   Конечно, лучше было бы поговорить с мамой, но тогда остается риск, что Его Величество еще что-то захочет выяснить и начнет меня дергать. Теперь быстренько повторим теоретическую часть: достала из рюкзака распечатку брони, прочитала адрес при свете экрана телефона (тучи сильно приблизили сумерки). Ну вот. Теперь я готова. Набрала номер отца.

   - Привет, пап, - оживленно прощебетала я, когда он ответил. –Да, папуля, все в порядке, я в Париже, долетела хорошо, отель отличный, пошла прогуляться и поужинать – сейчас в кафе на авеню Монтань.

   - Молодец, - отозвался он. – Что за кафе, случайно не «Оранж»?

   Ага, сейчас. Если скажу «да», он запросто попросит передать трубку кому-нибудь из хозяев, он же везде со всеми знаком.

   - Нет, - сказала я. – Как-то по-другому называется, я забыла, да это совсем маленькая и тихая кафешка, ты такие не любишь.

   - Главное, чтобы тебе нравилось, принцесса, - сказал он ласково, и я даже чуть не заплакала. Он редко в последнее время говорит так со мной.

   - Очень нравится, папочка!

   - Какие планы на завтра?

   - Конечно, Эйфелева башня и сады Тюильри!

   - Не забудь про Лувр, ты непременно должна там побывать.

   - Не забуду. Ладно, пап, пока. Мне уже несут салат.

   - Пока, детка. Позвони завтра, хорошо?

   - Конечно, пап!

   Вот и славненько. Повезло, что не спалилась, он мог бы удивиться, что в кафе так тихо. Хорошо, что не заметил. Я сунула телефон в карман рюкзака и пошла дальше.

   Точно – от ворот уже видно, что окна освещены: блики падают на мокрую зелень деревьев. Снова капает дождь. Я подняла голову и посмотрела на небо. Всполох молнии среди туч, гром ударил вдалеке, пока неуверенно, будто примеряясь. Надо поспешить, а то предстану перед любимым в незабываемом образе мокрой курицы. Достала свои туфли на шпильках, красный ридикюль, и растерянно посмотрела на рюкзак. Тебя-то мне куда девать? Вот блин… За спину прятать?

   Влезла в непривычные лодочки, сунула в рюкзак пакет с мокрыми балетками, достала зеркальце, черт, темно, ничего не видно. Ладно, будем считать, что все в порядке. Не надо ли освежить помаду? Нет, целоваться неудобно будет. Ну все, София, смелей! Я решительно ткнула в кнопку домофона и расправила плечи, как уверенная в себе женщина, которая знает, чего хочет, и добивается этого.

   Несколько секунд тишины, и динамик ожил – никаких особых звуков, просто легкий фон включенной аппаратуры. Я уже собралась отвечать, но этого и не понадобилось, повезло. Замок щелкнул, калитка приоткрылась, и я вошла в просторный двор перед огромным шале. К крыльцу ведет дорожка, вымощенная садовой плиткой, в стыке между которой тут же застрял мой каблук. К счастью, смогла быстро вытащить. Вот с чего ему пришло в голову дорожку камнями замостить, его девушка что – туфли на шпильках не носит? Я кое-как проковыляла к крыльцу, надеясь, что он меня сейчас еще не видит – я так и не научилась носить высокие каблуки. В моих мечтах мне надо только предстать перед ним, а дальше… он понесет меня на руках. Поднялась по ступенькам, замок щелкнул, дверь открылась, мои ноги стали ватными от волнения, и я решительно шагнула вперед… чтобы тут же застыть столбом… О Боже милостивый, что… кто… я едва не завопила от шока. Но постаралась быстренько взять себя в руки.

   Мужчина, который открыл мне дверь, был точно не в том состоянии, чтобы нести меня на руках. Наверное, более уместно было бы, если бы его несли. Боже милостивый, он же весь в крови – лицо, руки, грудь, живот, ноги. Обрывки одежды, которые на нем еще остались, тоже в крови – серые велосипедные шорты, грязная тряпка поперек груди, бело-серые кроссовки.

   И это мой Фил! Бедный, бедный парень, невероятно больно видеть его таким израненным. Как хочется обнять его, пожалеть, помочь, смыть с него кровь и намазать раны антисептиком (который не жжется!) Но голос его прозвучал вполне обычно, разве что удивленно:

   - Софи! Что ты тут делаешь?

   - О, Фил, что с тобой случилось?

   Его брови чуть сдвинулись над переносицей, глаза прищурены, черт, надо действовать! Он совершенно не выглядит, как человек, который готов запрыгать от радости, потому что к нему на порог приземлилась жар-птица. Срочно перехватываю инициативу!

   - Господи, на тебя напал тигр? Пойдем скорее. Где у тебя ванная? Аптечка есть?

   - Офигеть, - выдохнул он, недоверчиво глядя на меня.

   - Я не глюк, Фил, - решительно сказала я и, не боясь испачкать платье кровью, взяла его под руку. – Ну, пойдем, покажи, где можно смыть кровь.

   Дорого бы я дала, чтобы понять, что происходит в этой красивой голове. Взгляд по-прежнему далеко не восхищенный (на что я, честно говоря, рассчитывала, потратив почти три сотни евро на шмотки!) Чуть усмехнулся:

   - Прошу! - и указал жестом куда-то вправо.

   Иду, забывая даже глазеть по сторонам, хотя мне было очень интересно посмотреть на его дом. Но сейчас не до того – слишком нервничаю, да и меня больше волнует состояние любимого. Ковыляю рядом с ним на шпильках, такое чувство, что идем уже полкилометра, в общем, я просто скинула на ходу лодочки с ног и пошла босиком. Хорошо, что не стала надевать колготки – ведь их верх ужасно неэротично выглядит, а уж в моих разношенных балетках и босым ногам вполне удобно. Ага, наконец-то ванная.

   Фил прошел через просторное помещение и вытащил из шкафчика куцую коробочку. Да, этот человек точно не принадлежит к ипохондрикам. Напомнил:

   - Ты так и не сказала мне, что ты тут делаешь.

   - А ты мне не сказал, что с тобой случилось.

   Он фыркнул. Раненый или нет, его чувство юмора точно осталось при нем.

   - Давай сюда, - я забрала у него аптечку и поставила на полку раковины. – Господи, да у тебя ни черта нет! Какой же ты безалаберный! Мазь от растяжений и антисептик! Слава Богу, хоть это есть. А то зализывал бы ты себе раны, как собачка.

   - Смотри-ка, еще и права качает, - насмешливо протянул Фил.

   - Ну так что случилось-то?

   - А ты как тут оказалась?

   - Почему ты отвечаешь вопросом на вопрос?

   - А что такое?

   Я закатила глаза:

   - Ужас. У тебя хотя бы есть пластырь и вата?

   Простой вопрос явно поставил его в тупик.

   - А я знаю?

   - А кто знает? Я?

   Он уже открыто засмеялся:

   - Ох, Зайка, Зайка. – Повернулся, демонстрируя широкую мускулистую спину, также украшенную доброй дюжиной ссадин и царапин, и начал открывать все шкафчики подряд. А их в этой просторной ванной оказалось великое множество. Заглядывая через его плечо, я увидела батарею мужских и женских шампуней, гелей для душа, фен и какие-то вообще нетипичные для ванной вещи, к примеру, термос, сдутый баскетбольный мяч, кучу солнцезащитных очков всех форм и расцветок… И, когда я уже готова была спросить, нет ли тут неподалеку аптеки, счастье улыбнулось доблестному исследователю.

   - Смотри-ка! – обрадовался он, будто найти немного пластыря в ванной – это Бог весть какое чудо. – Вот!

   Я заценила упаковку «Силкофикса», которую он с торжествующим видом положил рядом со своей аптечной коробочкой.

   - Как насчет ваты или бинтов? Если бы еще стерильные – совсем бы здорово было.

   - Какие ты невыполнимые задачи ставишь, милая, - последнее словечко прозвучало так ласково, что мне, несмотря на ситуацию, захотелось обнять его. Но за словом в карман постаралась не лезть:

   - Не я ставлю, а тигр, который подкараулил тебя в страшных валисских джунглях.

   - Может, немного снизишь планку? Бинтов я тут отродясь не наблюдал.

   - Господи, неужели во всем этом огромном доме не найдется хотя бы пачки салфеток? Сойдет и туалетная бумага.

   Фил хохотнул, вышел из ванной и через несколько секунд вернулся с рулоном туалетной бумаги:

    - Вот видишь, какие чудеса творит реалистично поставленная задача.

   Я снова закатила глаза:

   - Фил, с твоей бедовостью ты должен иметь дома бытовой дефибриллятор , а у тебя даже нет несчастного бинтика.

   - Угу, ты бы еще ждала, что у меня тут припрятана бормашина.

   - Хватит болтать, лезь в ванну, - я забрала у него туалетную бумагу и кивком указала на огромную сверкающую посудину, утопленную в полу, покрытом бежевой плиткой.

   Он терпеливо стоял, не шевелясь, пока я с помощью раскисающей в руках туалетной бумаги, обильно смоченной водой, обмывала его раны, и даже соблаговолил снять пришедшие в полную негодность шорты, под которыми обнаружились затрапезные, тоже пропитанные кровью полосатые серо-синие трусы. Я испугалась:

   - Снимай, я посмотрю, нет ли ран… э…

   - Нет, - твердо ответил Фил.

   - Но я должна.

   - Выйди тогда, сам все сделаю.

   - Но Фил, это же…

   - Софи, я тебе сказал, выйди.

   - Я врач, - сердито возразила я.

   - Еще нет. И ты девушка.

   - А ты всегда оговариваешь, чтобы тебя лечили исключительно мужчины? Скажите, какой цаца!

   Я все-таки вышла, и снова вернулась, когда он был надежно упакован в наивно-розовое полотенчико.

   - Клевая юбочка, - прокомментировала я, оглядев его с головы до пят. - Фил, мы еще не закончили. Мне нужно обработать все порезы антисептиком.

   - Не вопрос, если уж он тут нашелся.

   - Пойдем куда-нибудь, где ты сможешь лечь.

   - Да я и постоять могу.

   - Не надо, - ласково сказала я, мечтая прикоснуться к нему уже не как к раненому, которому нужна помощь, а как к любимому человеку, которого хочется обнять, приголубить, пожалеть. – Ты устал, хватит стоять, тебе нужно лечь и немного расслабиться. Пойдем.

   И тут я стала свидетельницей настоящего чуда. Суровый, ироничный, стоически-терпеливый воин куда-то исчез, а на его месте оказался просто уставший, измученный, жестоко израненный молодой мужчина, которому, как любому живому существу, хотелось заботы, сочувствия, немного ласки. Нет, он не повис у меня на шее, но как-то неуловимо смягчилось точеное лицо, в карих глазах появился теплый свет, губы тронула легкая улыбка:

   - Зайка, ты лучший врач на свете.

   - Еще нет, - со смешком ответила я. – Пойдем. Если хочешь, можешь опереться на меня.

   - Боже, я еще могу сам идти.

   Миновав холл, мы вышли в огромную гостиную, чем-то похожую на ту, которая у нас дома. Такой же потолок высотой в два этажа и окна во всю стену. Но у Фила потолок был не стеклянный, а деревянный, поддерживаемый четырьмя толстыми темными балками, а за окнами гостиная будто бы продолжалась, незаметно переходя в улицу и в горный пейзаж – полюбовалась бы, интересно, как тут все сделано, но сейчас не до того. Фил остановился около камина и поднял с полки свой смартфон.

   Филипп

   Наверное, к этому моменту я успел оправиться от потрясения, вызванного зрелищем, представшим передо мной, когда открыл дверь. Я даже не сразу узнал Зайку, а в груди уже что-то екнуло. Хотя тут екнет, чего там. Не каждый день на пороге моего дома приземляется эдакая жар-птица. Нет, ну в домофон звонят всякие левые люди, среди них и красоток хватает, но на то у меня и домофон, чтобы не впускать кого попало. А тут раз – Зайка. Вот только выглядит она не по-зайкиному, если честно.

   Я привык к девчонке в белой форме, ну там брючки и блуза, тапочки на липучках, на голове что-то наподобие той фигни, которая лежит у меня в комоде. И что волосы заплетены в косу, а на мордочке нет макияжа. Сейчас Зайка явила мне совершенно другую свою личину.

   Яркое платье тут же выявило факт, что у нее есть грудь. И вполне себе аппетитная. И бедра. И талия. И попа. Все очень даже неплохое. Ножки точеные, хорошо, что уже сняла эти каблучищи, на которых точно ходить ни фига не умеет. Походка - типа как у Вупи Голдберг в «Привидении». Но это ничуть ее не портило. Не представлял, что она такая красотка. Распущенные черные вьющиеся волосы падают на плечи, зеленые глаза взволнованно горят на уже не таком детском личике. Губы без помады – видимо, съела, ну или вовсе не красилась. Почему же я такой неравнодушный к стройным брюнеткам? Пришлось быстренько напомнить себе, что она малолетка.

   Да-да, семнадцать, несмотря на каблуки, макияж и взрослое платье, хотя… ведь я видел дату ее рождения, только забыл уже. Сейчас постарался напрячь голову – вроде да, что-то в начале июня было. Выходит, ей уже исполнилось восемнадцать, и она явилась об этом сказать?!

   Восемнадцать?! Так ее что… можно…? Блин. Мне ни хрена впрок не идет. Долбанулся на тренировке, тащился пешком с великом на хребте несколько часов, весь в кровище, а все равно при одной мысли о восемнадцатилетней юридически разрешенной Зайке непострадавшее хозяйство тут же встало торчком. Ну, это просто никуда не годится. По-хорошему, гнать бы ее, но нет, не могу. Да куда ж ее гнать-то, вечер, дождь, а она такая красивая глупышка, как ее выгонишь? Но узнать, что у нее на уме, не помешает.

   Но Зайка не стала отвечать ни на один вопрос – потащила меня в ванную, и я не стал спорить. Смешная такая, выглядит, как маленькая девчонка, играющая в доктора, но руки у нее ласковые, и она так смотрит… Наверное, у молодой девушки, перед которой оказывается мужик, весь залитый кровью, на лице должен появиться как минимум страх, может даже отвращение, но не у Софи. Она полна сочувствия, но старается казаться хладнокровной и деловитой, и за это ее невольно уважаешь.

   Мы идем через дом, и я никак не могу придумать, куда ее вести. Она хочет обработать раны антисептиком и заклеить пластырем, и чтобы я лег. Ну и где в этом огромном доме я могу лечь? Диваны есть везде, даже на кухне (разве что в спальне нету, ну так там кровать). Но все как-то не то. На второй этаж идти смешно – на первом куча места. Гостиная – слишком уж претенциозно. Диван в холле – ну стремно как-то, не говоря уже о кухне, столовая тоже вроде как не катит, что – других мест нету? Все же решил идти в гостиную, во-первых, потому что там диванов несколько штук, какой-нибудь да сойдет, во-вторых, потому что там телефон.

   Вспомнил про телефон, могло прийти сообщение от координатора насчет того, когда приедет врач, которого я попросил вызвать, но тут же в памяти всплыла фотка – Джен в объятиях хозяина ресторана. Черт… Рога должны чесаться, когда растут?

   Взял мобилу, чтобы обнаружить, что сообщение координатору я набрать-то набрал, а отправить забыл. Поколебавшись, выключил айфон, так и не отправив. Врач уже тут – желанный и красивый восемнадцатилетний врач в красном платье. Смотрю, а Зайка уже облюбовала самый большой диван у незажженного, но очень даже офигенного камина, который когда-то стал одним из аргументов в пользу покупки именно этого дома. Когда риэлтор предложил мне дом в Шампери, я даже ехать поначалу не хотел, но все-таки согласился и не пожалел. И все этот камин: сложенный из грубых серых натуральных камней, а уж огромный – в нем можно зажарить целого быка, наверное. Зайка разложила антисептик и пластырь на столике рядом и посмотрела на меня:

   - Ложись.

ГЛАВА 19

Филипп

   «Ложись»?! Эх, я бы лег, ей-Богу, так бы лег! Но… не сразу.

   Неподходящий момент затевать объяснения. Я стою перед ней как дурак с торчащим концом под розовым полотенчиком и со всеми этими идиотскими ссадинами, которые продолжают кровоточить, и ничего мне так не хочется, как лечь на диван, затащить ее к себе, обнять, зацеловать и сделать своей. Но не могу позволить себе такую роскошь, пока не пойму, что происходит.

   Зайка выпрямилась и обернулась ко мне, удивленно приподняла бровь:

   - Ложись, Фил, я… - ее рука плавным движением поднялась к моему плечу, но я аккуратно перехватил ее за запястье:

   - Подожди. Я хочу знать. Почему ты здесь?

   - Поговорим потом, - прошептала она, и я малодушно подчинился. Вот такой момент слабости – что тут скажешь? Иногда не получается порхать, как обычно. Порой мне кажется, что я тащу на себе полмира. А сейчас я устал, мне больно, грустно и хочется хоть раз побыть слабым и просто понежиться, позволить кому-то позаботиться обо мне, приласкать. Да хоть на пару минут перестать быть тем самым парнем, который все решает, который должен всем кругом, который не может позволить себе ни малейшей слабости…

   Сбросить эту скалу мужской ответственности с плеч.

   Скалу, которую иногда не выдерживают хрупкие сверкающие крылья.

   Ну вот он я, как ты хотела, Зайка. Растянулся на диване, придержав полотенце, чтоб не размоталось. Закрыл глаза, сдаваясь на ее милость. Да, ты права, милая – поговорим потом.

   Легкая теплая ладонь на моей груди, буквально на секунду. Тихий шепот:

   - Я очень постараюсь не причинять тебе лишней боли.

   Знаю, милая, знаю. Я не боюсь боли… Вернее, стараюсь не бояться.

   Вижу сквозь ресницы: она сворачивает салфетку, выдавливает на нее антисептик и осторожно промокает мои ссадины. Обрабатывает содранную кожу на боку, на животе, потом ту рану под ребрами, и вот это уже очень больно. Стиснул зубы, чтобы не застонать, лежу молча.

   - Сейчас, мой хороший. Потерпи секундочку…

   Зажмурился, потому что ощущение, будто меня жгут раскаленными щипцами, зашипел от боли, когда гребаный антисептик попал в рану.

   - Тише, тише… Сейчас все пройдет….

   Я почувствовал, как она дует на рану… Так когда-то мама в детстве делала…

   - Я бы забрала у тебя всю боль, Фил, - прошептала она. – Но это скоро пройдет, пусть сейчас так больно, это быстро заживет, я тебе обещаю. Все, все, мой хороший.

   Снова подула на рану, и стало чуть легче. А потом склонилась надо мной и прикоснулась губами рядом с раной.

   У меня перехватило дыхание. Она целует меня, ее губы скользят по моей груди, вдоль одной из длинных, глубоких царапин. Не знаю, каким ветерком мою Зайку занесло сюда, но сейчас она – то, что мне нужно, чтобы забыть о боли, разочаровании и одиночестве, которое иногда, в редкие моменты слабости, вдруг становится в тягость.

   Я совсем не думал о ней в последние месяцы, даже не вспоминал об этой мелкой девчонке, которая безо всяких причин стала значить для меня так много зимой. Прошло время, и я забыл ее; вспоминал, только когда мне попадалась на глаза ее шапочка в ящике комода. Думал, что совсем забыл, что больше ее не увижу, больше мы не сыграем в эту игру «охотник и заяц» и не посмеемся ни над чем вместе, что больше не буду сходить с ума от ее поцелуев и прикосновений. Я вернулся в свою жизнь, в свою зону комфорта, где Зайке нет места. Но она взяла да переиграла все, свалившись мне как снег на голову - как раз тогда, когда я не могу противостоять ей. Беги, девочка, беги, не останавливаясь, убегай из моей жизни, зачем бы ты сюда не вернулась, ничего хорошего для себя ты тут не найдешь. Но мудрые мысли остались мыслями, а чувства и инстинкты вели мои действия в противоположном направлении.

   Ее черные распущенные кудри упали на мою грудь, я поднял руку и погрузил пальцы в шелковистый водопад волос, положил ладонь на ее затылок, и она с готовностью подчинилась легкому нажиму. Наверное, я хотел ее поцеловать, глаза Софии так близко, а рука в моей руке, и я спросил снова:

   - Софи, почему ты здесь? Скажи.

   Тонкие пальчики в моей ладони чуть вздрогнули, но она смело посмотрела мне в глаза. От этого взгляда, оттого, что мы тут на диване в моей гостиной, наедине, и на ней это сумасшедшее платье, а на мне вообще почти ничего, у меня дико заколотилось сердце. Да быть такого не может! Прямой взгляд девушки… она тихо сказала:

   - Ты знаешь.

   - Не знаю.

   - Поэтому, - прошептала она, и ее губы встретились с моими. При этом она случайно задела рукой одну из болезненных ссадин на моем плече, но я не отреагировал, я мог только целоваться с ней, как безумный. Забыл обо всем на свете, кроме этой невозможной, взбалмошной, отчаянной девчонки. Забыл и о своих ранах, и об изменщице Джен, и о проваленной слаломной тренировке, и о разбитом байке, и вообще о том, кто я, кто она, и что между нами вообще может быть общего.

   Да плевать, потом разберемся. Сейчас могу только целовать ее и хотеть так, как никогда и никого еще, наверное, не хотел. Ее тонкое тело прижимается ко мне, и мой самоконтроль трещит по швам на последнем издыхании. Все, что я могу и хочу сейчас сделать, располагается в области ниже пояса. Моего пояса, разумеется. Наверное, я полный дебил, но снова попытался предпринять жалкую попытку мобилизовать свои силы и напомнить себе, что охотник не может стать дичью, а некоторая дичь охраняется не только юридическими законами, но и человеческими - тоже.

   Так или иначе, я снова отпустил ее и постарался не замечать горькую обиду в ее глазах. Да, все повторяется. Но до сих пор мне было почти не в чем себя упрекнуть в отношении Софии Патриции Хайнер, так надо продолжать в том же духе.

   - Софи, послушай…

   - Почему ты опять это делаешь? – ее губы задрожали. – Почему ты снова меня отталкиваешь? Я ехала к тебе издалека, Фил. Я хотела тебя видеть…

   - Я знаю, малыш, но давай постараемся быть разумными…

   - Фил, сейчас десять вечера. Через два часа настанет день моего рождения. Мне исполнится восемнадцать.

   Я открыл уже рот, чтобы сказать, что конечно, это здорово, но… Софи быстро и нежно положила пальчики на мои губы:

   - Фил, ты получил от меня подарок на свой день рождения. И пусть это был всего лишь поцелуй. Теперь я хочу, чтобы и ты сделал подарок мне.

   - Зайка, давай так, - я выплываю из тумана вожделения и пытаюсь мыслить рационально. – Я вызову такси сейчас, тут рядом есть классный отель, я позвоню хозяину, он даст тебе отличный номер. За мой счет, разумеется. Утром мы встретимся, устроим праздничный завтрак, придумаем что-нибудь интересное. Ты когда-нибудь каталась на дельтаплане?

   - Прекрати! – вспылила она. Ух ты, забыл, что у Зайки темперамент. Напомнила: - Не смей обращаться со мной, как с младенцем! Может, ты меня еще на карусели покатаешь?!

   Выпрямилась, сидит надо мной, смотрит сверху вниз горящими от гнева ведьминскими глазищами. Ух ты какая. Попытался обезвредить готовую вот-вот рвануть бомбу:

   - Детка, да я…

   - Никакая я тебе не детка! А ты… просто бревно! Я – взрослая женщина, понял?

   О да, точно, я и забыл. Девчонка в не по возрасту откровенном платье и впервые в жизни на каблуках, и даже с правильной датой рождения в ИД-карте, и что с того? Взрослая женщина, держите меня семеро…

   Что бы она ни болтала, хочется мне того или нет, я обязан выставить ее отсюда, для ее же блага. Пусть переночует в отеле, утром, если смогу сползти с кровати, заеду за ней и постараюсь устроить ей праздник, как несколько лет назад устраивал для племянницы, когда ей было пятнадцать и она переживала депрессию. Мы с ней тогда удрали из дома на три дня и ошивались по кантону Вале, суясь во всяческие авантюры, потом пересекли итальянскую границу и рванули в Милан, потом в Ливорно и в Сан-Ремо. Хотя это тоже паршивая затея. Домой ее надо отправить, в целости и сохранности. К маме с папой. Осталось придумать, как…

   Придумал. Во всяком случае, мне кажется, что придумал. Несколько минут разговора – и она плюнет мне в рожу и удерет, забыв тут свои дурацкие туфли на шпильках. А не удерет – так хоть проясним все на берегу.

   - Чего ты от меня хочешь? – прямо спросил я.

   - Я же сказала – мой подарок на день рождения, - так же прямо ответила она. – Тебя.

   - Я – твой подарок? Да ты спятила, Зайка. Меня? Что это значит? Неужели просто потрахаться? И все?

   - Заткнись! – разозлилась она прилично, но надо отдать ей должное: самообладание у нее как у большой, спрятала свой гнев до поры – до времени и снова занялась моими ранами. Добавила ледяным тоном: – И впредь в разговоре со мной воздерживайся от непристойностей.

   - Боже мой, - прорычал с досадой. – Да я просто понять хочу. Чего, черт тебя подери, ты в самом деле добиваешься?

   Моя смелая Зайка не стала снова ходить вокруг до около. Терпеливо повторила, прямо глядя мне в глаза:

   - Я тебе уже все объяснила. Тебя. Подари мне одну ночь, Фил. Просто одну ночь.

   Меня обдало жаром. Медленно переспросил:

   - Одну ночь?

   - Да. Я больше ни о чем не прошу.

   Ладно, ты напрямик, и я буду тоже напрямик.

   - Софи, я хочу тебя, в самом деле. Но я не могу…

   Блин, что ляпнул? Она озадаченно смотрит на меня, я начинаю мямлить и сбиваться, пытаясь исправить собственную глупость:

   - Я не в том смысле не могу, что… не могу, я, конечно, могу, я все могу, а уж с тобой… конечно, могу, и даже очень, но просто это неправильно, я не не могу, я не должен. Да, я не должен быть с тобой, ну понимаешь?

   - Нет, - с такой же досадой отрезала она. – Ничего не поняла. Можешь, не можешь, бред какой-то, ты бы сам себя слышал! Фил, ну почему я должна тебя умолять о лю… об… этом? Я что – кривая какая-нибудь, косая, рябая? – Ее губы задрожали, кажется, вот-вот расплачется. Я положил руку на ее запястье:

   - Глупышка. Я хочу тебя так, что с ума схожу, честно. Просто… Софи, я тебя старше на сто лет. Это тебя не останавливает?

   - Не на сто, а на девять, - упрямо ответила она. – И это не имеет значения.

   - Имеет. Я… ничего не смогу тебе предложить помимо… этого. Одна ночь, тебе этого будет достаточно? Ведь сама знаешь, что нет.

   - Мне этого будет достаточно, - твердо сказала она. – Утром я исчезну, Фил. Если ты этого захочешь. Обещаю.

   Глупость какая, никогда еще не бывал в такой идиотской ситуации. Лежу тут с бешеной эрекцией и обсуждаю с девушкой, на каких условиях смогу с ней переспать. Большего бреда в жизни не слыхал, не говоря уж о том, чтобы самому играть главную роль в подобном шоу. Почему она не убегает? У меня щеки горят, как у пацана, когда пытаюсь выдавить:

   - И без упреков? Без истерик? И даже не заикайся о том, чтобы без гондо… без презерватива.

   Она тоже вспыхнула, напряглась непроизвольно, будто хотела убежать, но вскинула подбородок и окинула меня гневным высокомерным взглядом:

   - Как прикажет Ваше Величество.

   - Софи, ты меня поняла: утром все кончится.

   Ее губы снова дрожат, но держится храбрая малышка:

   - Обещаю исчезнуть утром, как ночной туман. Как… привидение от крика петуха. Фил, прекрати. Я не собираюсь тебе навязываться. Я… не в дровах себя нашла. Теперь просто заткнись, и все.

   О как. Ладно, Зайка. Сдаюсь… Сладкая, желанная капитуляция. Будь по-твоему…

   София

   Идиот, Фил, ну какой же ты все-таки идиот! Как же ловко тебе удается все время доводить меня почти до истерики! Хочется плакать, кричать на него, топать ногами, потому что он как раньше не видел во мне женщину, так и теперь не видит, и никакое платье и макияж не помогли. Еще хочется швырнуть в камин с таким трудом найденный пластырь и убежать, раз он так. Но ведь понимаю, что таким демаршем я добьюсь двух вещей – во-первых, докажу ему окончательно и бесповоротно, что я действительно всего лишь бестолковый ребенок, а во-вторых, навсегда отрежу себе путь в его жизнь. Поэтому не пошла на поводу у своего темперамента и постаралась взять себя в руки. Только посмотрела на него так, чтобы он не подумал еще ненароком, что я в восторге от его поведения.

   И все же, как я могу долго злиться на моего любимого? Особенно, сейчас, когда мне так жалко его, когда это прекрасное тело все изранено, и только я могу облегчить его муки? Снова беру в руки антисептик и аккуратно наношу на раны, дую, чтобы не щипало, поглаживаю, шепчу, что все пройдет и все заживет… Мой хороший, мой бедный мальчик, что же с тобой случилось? Какая длинная нехорошая царапина наискось через грудь и живот, обрабатываю, а Фил лежит с закрытыми глазами, серьезный, напряженный. Меня ведет какой-то инстинкт, ведь я до сих пор никогда вот так не прикасалась к мужчине. Моя рука опускается на его грудь, там, где нет царапин, зато есть эта обалденная татуировка, закрывающая всю правую сторону груди, плечо и верхнюю правую часть спины. Ласково глажу, обвожу пальцем сосок, медленно веду ладонью ниже, на мускулистый живот, стараясь не трогать болезненные ссадины. Только молчи, дорогой, просто молчи.

   Молчит, но не расслабляется, терпит, но может быть, порог его терпения уже близок? Не знаю, какую ужасную боль он сейчас испытывает, стараюсь быть очень нежной и аккуратной, но царапин у него море, и из них несколько глубоких, и одна или две – по-настоящему серьезные.

   Беру пластырь и начинаю заклеивать. Кровь почти везде уже остановилась, продолжает кровоточить только эта рана под ребрами, но тоже не сильно. И все-таки меня она беспокоит.

   - Фил, мне кажется, нужно поехать в больницу.

   - К черту больницы, - пробормотал он, даря мне ласковый взгляд своих чудесных карих глаз. – На мне все заживает, как на собаке.

   - Я не шучу. Тут серьезная рана, Фил, это может быть очень опасно. Придется вызвать скорую…

   Уголки его губ изогнулись в легкой улыбке, он снова поднял руку и зарылся пальцами в мои волосы:

   - Нет. Ты – мой доктор, Зайка.

   - Но я еще не… - растерялась я, чтобы уступить его нажиму и склониться к нему. Новый поцелуй, новые обещания и новые надежды, новая вспышка страсти… Мне кажется, с каждым разом у нас это получается все лучше, и хочется большего… Мне страшно, потому что чувствую, что не все так, как раньше, я чувствую огонь, который разгорается в нем, прорываясь сквозь его внешнее спокойствие… Да, я жду его страсти, я хочу этого огня… но и боюсь тоже. Немного… Страх и любопытство… И желание ощутить этот огонь, приветствовать его, попробовать, гореть в нем… и ответить таким же пламенем…

    Его губы… горячие, ласковые, так хочется, чтобы этот поцелуй длился вечно… Но Фил начинает менять сценарий. Целует меня в шею, под ухом, и меня охватывает дрожь, никогда ничего подобного не испытывала, слышу стон и даже не сразу понимаю, что его издала я. В свою очередь погружаюсь пальцами обеих рук в его волосы и прижимаю его голову к себе… слышу, как дыхание Фила ускоряется, объятия становятся крепче.

   Может быть, идеальная девушка или какая-нибудь книжная героиня в этот момент «забыла бы обо всем, и весь мир перестал бы для нее существовать». Да, для меня тоже весь мир отодвинулся, но я не могу обо всем забыть. Я помню, что мой любимый ранен, и все его разговоры про то, что ему не нужен доктор – отмазки в пользу бедных. Он может этого не знать, но я-то знаю, что с проникающими ранениями живота нельзя шутить, они сами по себе опасны, и к тому же могут скрывать внутренние травмы, поэтому все же выталкиваю из себя слова:

   - Фил, я боюсь. Тебя обязательно надо показать… хирургу… и не шути, что я твой врач, ты знаешь, что я всего лишь практикантка, я даже не студентка еще и…

   Тяжело дыша, он поднял голову, и я любуюсь его разрумянившимися щеками и блеском глаз. Выдохнул:

   - Зайка, какая ты смешная. Или струсила?

   - Струсила? – удивленно переспросила я.

   - Ну да. Ты меня раскрутила на одну ночь, а потом испугалась.

   - Я испугалась?! Да ладно! Если я чего-то боюсь, это того, что тебе станет плохо и я…

   - Нет, - прошептал он, снова дотрагиваясь губами до моей шеи около плеча, одновременно я ощущаю, как его рука нащупала молнию платья на спине. – Мне станет не плохо, а очень хорошо. Иди ко мне. Вот так…

   Он спускает платье с моих плеч, и оно послушно скользит вниз, к талии. Любимый так же легко и непринужденно избавляет меня от лифчика без бретелек. Оба замерли, когда взгляд Фила опустился на мою грудь. Он смотрит на меня, а я на него. Красивый… серьезный… не сводит взгляд, и я начинаю дрожать от волнения, потому что впервые в жизни мужчина видит мою грудь.

   Через огромное окно комнату заливает ослепительный свет молнии, следом яростный раскат грома, и сразу же в уши врывается шум дождя. Фил сбросил с себя оцепенение и привлек меня к себе. Мы оба обнажены до пояса, и, когда он обнимает меня, ощущение его сильного тела будит во мне непередаваемые ощущения. Мой Фил. Мой. Ведь я знала, обещала самой себе, что он будет моим первым мужчиной… и, надеюсь, единственным… Я обхватила его за плечи и услышала короткий сдавленный стон.

   - Ой, Фил, тебе больно?

   - Нет, - его большие, теплые ладони скользят по моим плечам, он целует меня снова и снова, а через минуту я уже лежу на спине на этом диване, а он, склонившись надо мной, целует мою грудь, и от этих поцелуев я дрожу, пылаю, схожу с ума. Вдыхаю запах его волос и хочу вобрать его в себя, хочу соединиться с этим потрясающим мужчиной, единственным в мире, моим любимым, хочу полного растворения в нем, хочу быть его дыханием, кровью, текущей по его венам, хочу его. Он тянется куда-то в сторону, и я вижу, что мое платье падает на кресло по ту сторону камина, и понимаю, что на мне больше нет вообще ничего, ни единой нитки одежды. А потом осознаю, что лежу одна на диване, а Фил, поддерживая на боку узел полотенца, которое все еще зачем-то обмотано вокруг его бедер, идет куда-то. Как в тумане, смотрю на него, недоумевая, что случилось, но он очень скоро возвращается с упаковкой презервативов.

   - Детка моя, - ложится рядом со мной, но я отстраняюсь:

   - Нет. Я не детка. И не ребенок. Больше не говори так.

   Он ласково прижимает меня к себе:

   - Прости, милая. Конечно, не ребенок. Прекрасная женщина.

   - Твоя.

   - Моя.

ГЛАВА 20

Мое тело пылает под его поцелуями, растворяется в его объятиях, и вдруг резкая, сильная боль, которая тихо, постепенно гаснет, и – yes!!! это произошло. Фил крепко обнимает меня, его губы на моих губах, потом шепчет: «Все хорошо, милая…», и я целую его в ответ. Вот и весь ваш секс, больно, потом терпимо, но в общем ничего особенного, зато хочется поцелуев, ласки, нежности… Очень хочется нежности. Фил негромко застонал и уронил голову на мое плечо, и я целую его лоб и висок, наслаждаясь запахом своего мужчины. Да, у меня и вправду нюх волчицы, именно запах говорит «мое!» и именно сейчас я верю в то, что узнаю моего Фила везде и всегда, и он меня – тоже.

   - Малыш, как здорово, - прошептал он и поцеловал меня в губы. – Тебе было хорошо?

   - Да, - я прижалась к нему. Не могу сказать, чтобы это было так уж офигенно, но и плохо мне точно не было.

   - Прости, - пробормотал он и лизнул мочку моего уха. – Я все не так сделал. Просто не мог ждать. Прости, милая. В следующий раз все будет по-другому.

   - Да все хорошо, - я улыбнулась, обнимая его. - О, Фил, пожалуйста, еще так…

   Его губы на моей груди, такие ласковые, и до чего это чудесно… Меня пронзила сладкая боль, когда он втянул в рот сосок, я изогнулась в его руках, и он продолжал, еще и еще, пока я не начала дрожать от какого-то почти невыносимого наслаждения, томления, Господи, как же хорошо с ним! Я хотела просить его не останавливаться, ради Бога продолжать, но ничего не смогла сказать, только стонала. О, Фил…

   Его губы спустились на мой живот, потом чуть ниже, и вдруг он замер:

   - Блин. Что это?

   - Где? – лениво спросила я, переводя взгляд на него. Он вздохнул:

    - Кровь на диване. Кажется, у меня еще где-то кровит…

   - А… Нет, это… я.

   Он вздрогнул, уставился на меня:

   - В каком смысле?

   - В здравом, - машинально ответила я.

   - Не шути, София. Ты что… впервые?

   Интересный тон. Непохоже, чтобы его это открытие привело в восторг. Я пожала плечами:

   - Да. И что?

   Фил скатился с дивана, будто я призналась, что у меня проказа. Потрясен до глубины души. Совершенно обнаженный, и я не могу заставить себя смотреть в его лицо. Как же, такое интересное зрелище прямо перед моими глазами, ведь я все еще на диване.

   - Господи, - выдохнул он. - Невероятно. Почему… ты мне не… сказала?

   - Зачем? – с досадой спросила я. – Чтобы ты снова предложил покатать меня на карусели?

   Он растерянно мигнул.

   - На какой еще… Черт, София. Ты… Слов нет.

   - Почему? У всех девушек это когда-то случается… впервые.

   - Ты должна была мне сказать.

   - Когда? – рассердилась я: так неприятно оправдываться перед ним. – И зачем? Чтобы ты вывалил мне очередную кучу глупостей насчет того, что ты не можешь и не должен?

   - Ну конечно, не должен!

   - Вот именно! Потому и не сказала!

   - И ты… приехала… именно, чтобы я… но почему я? Почему я, черт подери?

   - Потому что ты! Потому что я… так решила.

   - Подарить эту честь кому-то, кого ты сочтешь достойным? К примеру, спортсмену Кубка мира?

   - Ты… идиот просто!

   - Боже, - он помотал головой. – Не знаю даже, что сказать.

   - Скажи, что ты грубый, неотесанный чурбан, - от обиды у меня в глазах опять защипало, голос сорвался: - Девушки обычно не рассчитывают на скандал, когда у них… это… происходит впервые.

   Я не выдержала, он опять довел меня до слез, мне хотелось уже прикрыться чем-то, и я потянула к себе валяющееся рядом розовое полотенце.

    - Знаю. Прости, - Фил опустился на колени на пол передо мной, обнял, привлек к себе. – Прости, Зайка. – Он целовал мои закрытые глаза, высушивая слезы. – Милая моя, если бы я знал… Я не был бы груб.

   - Ты и так не был, - всхлипнула я. А он продолжает целовать мое лицо, баюкать меня, как маленькую:

   - Я был бы намного осторожней, и не влез бы в тебя сразу. Малыш, не плачь. Пожалуйста.

   - Я же люблю тебя, - Не могу перестать плакать, слезы текут и текут, грудь разрывают рыдания. – Какой ты все-таки… гадкий…

   - Гадкий, - покаянно произнес он. – Зайка, милая, прости. Не надо плакать. Хочешь… не знаю… шампанского, может быть? – Фил вскочил, его лицо вдруг залила обморочная бледность. Покачнулся и удержался на ногах только потому, что успел ухватиться за спинку кресла, стоящего рядом с диваном.

   - Фил! – вскрикнула я, бросилась к нему, помогла сесть. – Господи, тебе плохо? Фил, ты меня слышишь?

    - Да, - пробормотал любимый, слава Богу, я уже боялась, что он без сознания, что было бы неудивительно после такой кровопотери. – Софи, дай…телефон.

   Забыв о собственной наготе, я прошлась по гостиной, оглядываясь – вот и телефон.

   - Возьми.

   Через несколько секунд звуковой сигнал возвестил о том, что сообщение вотсапп отправлено.

   - Фил, - прошептала я, садясь на диван рядом. – Как ты?

   Он слабо улыбнулся, положил руку на мою спину на уровне талии:

   - Выживу, обещаю. А как ты?

   - А мне-то что сделается?

   - Дет… прости. Милая, - он положил голову на мое плечо. – Софи, прости меня. Я… немного в шоке. Ты вся – это шок… Понимаешь?

   - Что тебя удивляет? – я ласково глажу его темные волосы, трогаю мочку уха, обращаю внимание на ровный ряд дырочек, видимо, оставшихся с юности, когда он носил пирсинг.

   - Все в тебе, - его голос звучит слабо, но в нем уже нет ни агрессии, ни удивления, ни досады, как совсем недавно. – Милая, ты… сваливаешься как снег на голову… и с этого момента я никак не могу прийти в себя.

   - Держишься ты неплохо, - улыбнулась я. – И предположить не могла, что ты в шоке. Ведешь себя вполне уверенно.

   - Нет, просто… - его прервал сигнал телефона, он взглянул на экран: - Доктор выехал из Мартиньи, это десять минут езды.

   - Хорошо. Ты как, Фил?

   - Голова кружится. А так нормально. Малыш, нам бы одеться.

   - Мне надеть платье? – растерялась я. У меня в рюкзаке есть джинсы, но их надевать совсем неохота, особенно если вспомнить, что они лежат в соседстве с мокрыми балетками. Но и платье вдруг показалось очень неуместным, ведь предстоит не вечеринка, а визит доктора.

   - В ванной махровый халат.

   - Твой? – неприятна мысль о халате его девушки. Ни за что на свете!

   - Мой, - терпеливо ответил Фил. – Зеленый.

   На крючке в закутке за дверью огромной ванной нашелся халат. Рядом висел еще один, бирюзового цвета, очень красивый и к тому же явно дизайнерский, но я предпочитаю делать вид, что его тут нет. Не хочу вспоминать о том, что в жизни Фила главную роль играю не я. Пока не я.

   Утонула в махровом мягком халате. Да он мне до щиколоток! Перетянулась поясом, посмотрела в зеркало – громоздко, как шкаф, но выбора нет. Иду обратно. Не заблудиться бы.

   Фил лежит на диване в гостиной, и я страшно испугалась, что он все-таки потерял сознание, бросилась к нему… и споткнулась обо что-то мягкое, живое. Вскрикнула, кое-как удержавшись на ногах.

   - Боже мой!

   Огромный полосатый серый кот метнулся к дивану.

   - Осторожно, - сказал Фил. Слава Богу, в сознании. – О, Гарик. Иди ко мне, морда.

   Кот запрыгнул на диван, уверенно сунул нос в руку Фила, чувствовалось, что уже в тысячный раз, это часть какого-то отлично знакомого этим двоим ритуала. Фил улыбнулся, позволил коту устроиться у себя под боком, почесал кончиками пальцев кошачью башку промеж ушей.

   - Зайка, это Гаргантюа, можешь звать его Гарик.

   - Господи, у тебя есть кот?

   - Почему тебя это удивляет? Да, вот это он и есть. Обжора и бандюга, но при этом джентльмен.

   - О, кажется, тебе получше, - засмеялась я. – Кототерапия?

   - Она, родимая, - Фил почувствовал нетерпеливое движение кота и отвел руку в сторону, позволив тому идти по своим делам. Здоровенный зверюга широко потянулся, одарил меня высокомерным взглядом зеленых нахальных глаз, грациозно спрыгнул с дивана и неторопливо, хозяйской походкой поплыл к раздвижным дверям гостиной.

   - Он на тебя похож, - засмеялась я.

   - Многие так говорят, - усмехнулся Фил. – А ты раньше не имела дел с котами, да?

   - Никогда, - призналась я. – У меня никогда не было кошки, мы держим собак и лошадей.

   - Лошадей? – рассмеялся Фил.

    - А что такого? У нас много лошадей. – Я села на диван рядом с ним, положила руку на грудь подальше от раны, вгляделась в его лицо. Мой хороший, мой любимый, такой бледный… Так страшно за него.

   -Зайка, мне тоже вроде как нужно одеться.

   Ох, я же захватила его халат, а он как был, так и остался голым.

   - Да. Я могу что-нибудь принести. Только скажи, где и что.

   Он подумал:

   - Шорты. Где-то в спальне. Посмотри на втором этаже.

   - Хорошо, поищу.

   Я иду по его дому, оглядываясь по сторонам. Не знаю, сам ли Фил тут все придумал по своему вкусу, как мой отец, или купил готовый дом, но, так или иначе, он окружил себя роскошью. Никаких компромиссов, настоящий размах, и в то же время, на мой взгляд, с точки зрения стиля все тоже идеально. Ничего кричащего, ничего выбивающегося из общей картинки. Высокие деревянные потолки, огромные окна, только натуральные материалы.

   На втором этаже первая же комната, в которую я вошла, оказалась спальней, и я замерла перед огромным окном во всю стену. На улице уже стемнело, и оставалось только представлять, какой вид отсюда откроется с рассветом. Кровать стоит у противоположной стены, так, чтобы лежа было удобно любоваться панорамой гор - огромная высокая кровать, застеленная постельным бельем в крупную бело-сине-коричневую клетку, очень мужское белье, я бы сказала. Наискосок у другой стены стоит массивный комод, на котором небрежно валяются темно-синие шорты. Хорошо, нашлись сразу, можно потратить еще минуту, чтобы оглядеться.

   Деревянный сундук на противоположной стороне спальни выглядит так, словно только что вывезен из музея средневекового быта. Огромный, весит, наверное, полтонны, обшит кованым железом. Большое кожаное кресло около сундука, на его спинке лежит белый топ. Женский. Не прикасаюсь к нему руками, просто смотрю. Девушка не просто бросила вещь как попало, а аккуратно разложила на спинке кресла.

   Мои мысли прервал сигнал домофона. Видимо, как раз врач. Я вихрем слетела по лестнице вниз (хотя наверху наверняка тоже есть отпирающее устройство), отдала Филу шорты и нажала кнопку у двери.

   Доктор сразу же измерил Филу давление, сделал кардиограмму, после чего с уверенностью заявил, что речь идет о кровопотере умеренной степени тяжести, и нужно ехать в клинику для переливания. Вколол моему бедному парню глюкозу и велел собираться.

   Фил заныл, что не хочет в больницу, належался уже в этом году, на что доктор ответил, что после переливания можно будет вернуться домой.

   - Если хочешь, оставайся тут, - сказал мне Фил.

   - Нет, поеду с тобой.

   Вытащила из рюкзака джинсы и рубашку Ника, чтобы обнаружить, что рубаха испачкана, видимо, соседство балеток, пусть в пакете, не пошло ей на пользу. Пришлось снова бежать на второй этаж, в гардеробную Фила, где обретался целый склад футболок и лонгсливов. Схватила первую попавшуюся, сунула ноги в балетки и вместе с любимым вышла к машине «скорой», стоящей за воротами.

   Потом я сидела в коридоре, ожидая его. Клиника в Мартиньи, все дорого, стерильно и безлико. Мягкие кресла и диваны, обитые темно-бордовой кожей, ухоженные растения, стильные яркие светильники. Смотрю в стену, жду. Думаю о том, что я сказала Филу о своей любви, а он никак не отреагировал. Отвлекся, засуетился, начал извиняться, вскочил, чтобы чего-то там мне принести, и тут же ему стало плохо. Да, я собиралась сказать Филу, что люблю его, но надо было выбрать другой момент… Не хочу думать об этом сейчас…

   Скучно – даже телефон с собой не взяла. Вся надежда на то, что времени уже одиннадцать, надеюсь, родители не станут мне звонить так поздно, подумав, что я устала с дороги и уже легла спать.

   При мысли о сне я непроизвольно зевнула и поняла, что и вправду хочу спать. День был ужасно длинный, тяжелый, намного тяжелее, чем если бы я просто долетела на самолете до Парижа и взяла такси в аэропорту Шарль де Голль. Столько пересадок, долгое ожидание, волнение… Веки просто слипались. Чтобы прогнать сон, я встала с мягкого кресла и прошлась по коридору. Вот палата, в которую ушел Фил. Подошла, постояла, послушала. Тишина. Приоткрыла дверь.

   Фил со скучающим видом лежит на кровати и смотрит на пакеты с кровью и плазмой на стойке для капельницы, осталось еще прилично. Услышав, что открылась дверь, он встрепенулся. Наши взгляды встретились, и он расцвел улыбкой:

   - Зайка! Запрыгивай.

   - Нам попадет.

   - Плевать. Давай скорей сюда!

   - Вот бандюга, - я не могу устоять перед его улыбкой. Он уже не выглядит так, как перед приездом врача, ему помогла и глюкоза, и переливание – пугающая бледность уступила место легкому румянцу, глаза заблестели. Я безумно рада видеть его таким, поэтому меня не приходится долго уговаривать – я тут же нырнула в палату и прикрыла дверь за собой.

ГЛАВА 21

- Садись, - он похлопал по кровати рядом с собой, вызывающе ухмыльнулся: мол, слабо тебе?

   Это мне-то слабо? Обломайся! Я ответно улыбнулась и направилась к нему. А он вдруг захохотал, да так, что чуть не потерял иглу капельницы. Я сурово сдвинула брови и посмотрела на него, ожидая объяснений.

   - Очень колоритный попец, - ржал Фил.

   - Что?! – я вспыхнула.

   - Да футболка, Зайка. В следующий раз просто смотри, что надеваешь, если это моя.

   Я посмотрела на себя вниз и ахнула. О Боже! Огромная волосатая голая задница в обрамлении оранжево-голубого килта, а за ней скрывается вооруженный до зубов шотландский воин.

   - Мне все время дарят смешные футболки, - пояснил Фил, немного успокоившись. – Эта еще довольно приличная, можно сказать, тебе повезло.

   - Повезло!? – я возмущенно посмотрела на него и стащила футболку через голову. – Где твоя? Махнемся не глядя!

   Совсем забыла, что на мне нет и подобия лифчика! Ну, а этот негодник и рад.

   - Ух ты, - Фил замурлыкал, как довольный кошак, глядя на мою голую грудь. – Оставайся так, моя Зайка. Кстати, я приехал без футболки. Как-то мы про нее забыли.

   - Да что ты говоришь, - я вывернула футболку наизнанку, убедилась, что так задница воина стала менее различима, и собралась надеть, но Фил посмотрел на меня снизу вверх:

   - Подожди. Не торопись. Сядь.

   - Ты с ума сошел! Кто-нибудь зайдет!

   - Пожалуйста, - вьет из меня веревки. Я постаралась сдаться с достоинством:

   - Ну ладно, но ненадолго.

   - Боишься, как бы тебя кто-нибудь маме с папой не спалил? – засмеялся Фил. – Не бойся. Тебя тут никто не знает. Садись.

   Понимание, что есть риск как-то спалиться перед родителями, очень неприятно кольнуло, но мимолетно – мои мысли и чувства полностью захвачены Филом. Не могу на него долго сердиться. Совсем нисколько не могу. Пытаясь сохранять хотя бы подобие гордого вида (ну, как бы выглядела на моем месте, будучи топлесс, скажем, Клеопатра?) уселась на кровати рядом с ним. Сижу так прямо, словно аршин проглотила, мысленно воображаю, что у меня в руках эти штуки, которые держала Клеопатра в кино, ну изогнутый жезл, например, а что в другой руке было – уже не помню. Мои руки тут же скрестились на груди, видимо, тоже как в кино, но Филу это не понравилось, он у нас точно не Цезарь и не Марк Антоний. Тут же схватил свободной от капельницы рукой мое запястье и заставил открыться.

   - Не прячься, - прошептал он и приподнялся, чтобы дотянуться до моей груди губами. С ума сойти, что он делает!

   - Ляг сейчас же! – зашипела я. – Наловишь еще каких-нибудь осложнений!

   - Каких, например? – он потянулся губами к соску.

   - Шишку на лбу! Отстань! – я сделала вид, что встаю, и он с усмешкой лег на спину. – Вот то-то же. – Но вторая рука его была свободна, и он начал гладить мою грудь. Приятно… Почти так же, как когда он ласкает меня губами. – Фил, заметь, ты уже все знаешь о том, зачем я к тебе приехала. Ну теперь можешь мне сказать, что с тобой случилось?

   Он чуть сморщил нос:

   - Улетел с тропы во время тренировки на велике.

   - В реку с пираньями?

   Хохотнул:

   - Нет, все намного тривиальнее: в кусты и подлесок.

   - То есть все эти раны…

   - От веток, Зайка.

   Я представила себе, какую боль он должен был испытать в момент падения, и у меня просто дыхание перехватило. Я дотронулась ладонью до его щеки:

   - О, Фил… Очень больно было, да?

   - Да брось, от этого не умирают, - он любовался моей грудью, и зрелище ему явно нравилось, и я покраснела не только от смущения, но и от удовольствия и гордости. – Ты такая красивая, Зайка.

   - Ну я же тебя просила, - прошептала я.

   - О чем?

   - Не надо… меня называть ни деткой, ни малышкой, ни Зайкой.

   - Не называть тебя Зайкой? Да ладно! Кто залез ко мне в машину?

   - И что?

   - Безбилетный пассажир – это заяц. Пассажирка – зайчиха. А такая мал… то есть молоденькая – Зайка.

   - Ну ты даешь!

   - Возраст тут не причем. Поэтому я буду тебя называть и деткой, и малышкой, и Зайкой. Это просто ласковое обращение.

   Я не сразу нашлась с ответом:

   - Тогда… Тогда я тебя буду называть… Любимый.

   Он ничего не сказал, только его глаза чуть погрустнели, он продолжал нежно гладить мою грудь. Потом притянул меня к себе, заставил наклониться и поцеловал в губы. Прошептал, глядя в глаза:

   - Прости, Зайка. Ты в самом деле меня очень сильно удивила.

   - Чем? Тем, что я… что у меня… никого до тебя… да?

   - Да. Ты ведь красивая, обычно такие… как бы это сказать… раньше.

   - Мало ли, что обычно, - пробормотала я, просовывая палец в прореху на коленке своих джинсов и щипая канву. Чувствую, как горят мои щеки. Фил задумчиво проследил за мной взглядом.

   - Поэтому я и удивился. Я… наверное, думал, что ты уже давно…

   - Фил, скажи… - готова провалиться сквозь землю от стыда, боюсь услышать правду, но все же заставила себя продолжать: - А для тебя… это имеет какое-то значение?

   - Конечно, имеет, - серьезно ответил он. – Думаю, что для любого мужчины важно понимать, что он первый у девушки.

   - Правда? И ты не будешь больше выносить мне мозг?

   Он чуть улыбнулся:

   - Софи, я был недоволен собой, а наехал на тебя. Это с моей стороны свинство. Я свин, прости.

   - Не говори только, что ты жалеешь, что ты со мной… - я снова остановилась от смущения и от того, что не могла подобрать слово. Но Фил понял:

   - Вовсе не это. Мне просто жаль, что я сделал это плохо. Грубо. Понимаешь?

   - Нет.

   Он вздохнул, поднял взгляд на мое лицо, продолжая поглаживать мою грудь:

   - Я все исправлю. Сегодня же, Зайка. Обещаю.

   Я наклонилась и от души поцеловала его в губы.

   Конечно, я не успела накинуть футболку прежде, чем в палату вошла врач. Но она тактично сделала вид, что ничего не заметила. Они с Филом быстро обменялись несколькими фразами на французском, пока я, отвернувшись, судорожно натягивала на себя вывернутую наизнанку майку. А потом нас отпустили с миром, мы выскочили из клиники – я в джинсах и майке, он в одних шортах и марлевой нашлепке на ребрах, которую ему наложили на зашитую рану, и подошли к подъехавшему такси – серому Мерсу.

   Фил затолкал меня на заднее сиденье и забрался следом за мной. Между ним и шофером начался разговор на французском, причем эмоциональный и с пулеметной скоростью – как я ни пыталась разобрать что-нибудь, мне удалось услышать только что-то похожее на «Дженни» - шофер спросил о чем-то, Фил ответил коротко и, судя по интонации, перевел разговор на другую тему. Одновременно с этим он притиснул меня к себе, обнял за талию, просунул пальцы под мою майку и начал поглаживать мой бок и живот, поднимаясь все выше. Ой, надеюсь, водитель смотрит на дорогу… Я прижимаюсь щекой к голой груди Фила, ощущая его тепло и силу, слыша его сердцебиение, и млею от любви и счастья. Любимый, прекрасный мужчина, который сделал меня своей, и который сейчас везет домой, чтобы подарить ночь любви. Вот, я же говорила, что он не устоит передо мной, что я получу его! Разве может быть иначе, если я так сильно люблю его? Разве такая огромная любовь оставит нам обоим хоть какой-то выбор? А ведь вечером того январского дня, когда я впервые набрала в строке Гугла его имя, прижимая к разбитому Крисом носу кусок льда, это все казалось настолько бредовым и несбыточным! Чудес на свете не так уж и мало, а любовь – самое большое и расчудесное чудо из всех!

   Таксист довез нас до ворот дома и уехал.

   - Фил, а деньги за такси?- спохватилась я.

   - Не парься, это мой друг, запишет, рассчитаемся в конце месяца.

    На гору опустилась темнота. Июньская ночь могла бы быть светлой, если бы не густые тучи, которые продолжали окутывать склоны гор и висеть над долиной. Фил обнял меня и стащил с меня футболку. Темно, я чувствую, как ветерок обдувает мою голую грудь, а любимый гладит и ласкает меня, шепчет мне на ухо:

   - Прости, сегодня не могу внести тебя в дом на руках. В другой раз.

   Как же много изменилось между нами с того момента, как я убеждала его, что хочу от него только одну ночь, и обещала исчезнуть поутру, как призрак от крика петуха. Теперь Фил говорит уже про «другой раз», подразумевая, что впереди у нас много-много всего, он такой ласковый, уже не кричит и не злится… Обнимаю его в ответ:

   - Я тоже не могу тебя нести, а жаль, мне бы так хотелось, чтобы тебе стало лучше…

   - Мне и стало, Зайка, - я не вижу его лица (вообще ничего не вижу), но слышу его голос – близко-близко, чувствую, как его дыхание греет мой висок, а в его голосе звучит непривычная горечь: - Если бы не ты, у меня получился бы препаршивый вечер.

   - Почему?

   - Пойдем. У тебя с собой телефон?

   - Нет.

   - У меня тоже. Жаль, посветить бы немного, темно, хоть глаз выколи.

   - Не можешь попасть ключом в замок?

   Он засмеялся в темноте:

   - Не могу найти чертову калитку вообще. Надо было не отпускать Ги, а попросить, чтобы посветил нам фарами. Зайка, мы с тобой останемся тут до рассвета.

   - Мы замерзнем и промокнем. Тебе только простыть не хватало. – Я понимаю, что он шутит. Жаркий шепот, от которого мурашки по коже:

   - Не дам тебе замерзнуть. – его губы на моих губах, потом на шее, на груди… А потом чувствую, как он прижимаем меня спиной к своей груди и продолжает обнимать меня, снова и снова целует в шею и затылок, и я ощущаю, какой он твердый и нетерпеливый.

   - О, Фил…

   - Моя малышка. – Он ловко расстегивает мои джинсы, запускает пальцы под ткань и трогает меня… так, как никогда и никто не трогал. Наверное, это нормально, когда мужчина делает так со своей девушкой, но я все равно смущена и прошу его перестать, не зная, хочется ли мне, чтобы он послушался или чтобы продолжал и продолжал… И он продолжает, целуя меня и обнимая, и он такой жаркий, сильный и такой любимый, бесконечно дорогой мой первый мужчина, первый и единственный. Так горячо, так сладко, немножко стыдно, но очень приятно… А потом он отпустил меня, засмеялся:

   - Продолжим чуть позже, Зайка. Надо попасть в дом.

   Я не хочу застегивать джинсы, мое тело кажется будто каким-то немного чужим. Таким нежным, чувствительным, немного слабым… Пока он ковыряется в замке, прислоняюсь к его спине:

    - Мог бы сделать выключатель снаружи.

   - Есть тут свет, с датчиком движения, - он говорит, и его бас отдается через спину мне в ухо, это очень прикольно и приятно. – Хрен его знает, почему не сработал. Внутри еще один, уж он-то точно должен сработать.

   Замок наконец щелкнул, калитка открылась, мы шагнули внутрь, и тут же просторный двор и фасад дома залил яркий свет. Я смотрю на Фила – взъерошенный, полуголый, могучий, как Бог и прекрасный, как ангел. Он обнимает меня за талию:

   - Пойдем, Зайка. Я голодный, как черт. Давай посмотрим, есть ли тут что-нибудь съедобное. Если нет – будем питаться любовью.

   Я совершенно не хочу есть, мне не до еды, поэтому, когда мы заходим в дом, Фил идет на кухню, а я – в ванную, чтобы снять с себя джинсы и шелковые трусики, которые кажутся мне слишком грубыми, натирая мое тело. Затем в душ. Потом снова кутаюсь в ставший уже вполне родным и привычным мужской темно-зеленый халат и босиком иду искать Фила.

    Он на кухне, по-прежнему в мешковатых синих шортах, жарит колбаски на сковороде.

   - Немного калорийно, но для сегодня самое то, - поприветствовал он меня. Точно, ему только и беспокоиться о калориях, если бы он не был такой мускулистый, он был бы тощий, как рельс. Во всем этом великолепном теле ни капли жира, недаром его во время сезона критиковали некоторые комментаторы за недобор веса, даже утверждали, что с этим связан его провал в скоростных видах, который мешал ему думать о том, чтобы побороться за общий зачет. Я с любопытством спросила:

   - А ты часто думаешь о калориях?

   - Почти никогда, если только Малли начинает гундосить, что мне надо вес набрать. А ты?

   - Я думаю, конечно. По вечерам стараюсь не есть.

    – Ты ведь поужинаешь со мной, Зайка?

   Я засмеялась:

   - Нетушки, просто посижу рядом. Тебе надо набрать вес, а мне не повредило бы немножко сбросить.

   Понимаю, что я стерва, но из моей памяти не идет этот топ от «Кензо», который лежит в спальне – я бы в нем просто утонула. Я не хочу, чтобы он там был. Я не хочу, чтобы в ванной висел тот бирюзовый шелковый халат и стояли женские шампуни и гели для душа, не хочу, чтобы у зеркала в гардеробной валялась косметичка Виттон. Я не хочу, чтобы в жизни Фила была другая женщина. Но он не может прочитать мои мысли, поэтому только засмеялся:

   - Ну хоть ты не начинай. Тебе не нужно ничего сбрасывать, ты и так очень мне нравишься.

   - Правда? – как приятно это слышать. – Прямо-таки очень?

   - Показать тебе, как сильно ты мне нравишься? – в его голосе появились ласковые хрипловатые нотки, он посмотрел на меня, и я залюбовалась теплыми искорками в ярких карих глазах. Оставив сковороду, он повернулся ко мне и привлек к своей груди. Развязал пояс халата и помог ему соскользнуть с моих плеч. Выключил плиту: – Черт, Зайка, я передумал ужинать.

   - Нет уж, ты… - начала я, но мои попытки возражать захлебнулись в вихре его поцелуев и ласк. – О, Фил…

   - Пойдем в спальню, - жарко прошептал он в мое ухо. – Наверх. Пойдем.

   На середине лестницы он подхватил меня на руки и понес.

   - Фил, не надо! – вскрикнула я. – У тебя шов может разойтись!

   - Зайка, в тебе весу, как в перышке.

   Он опустил меня на кровать и лег рядом.

   - Фил, - прошептала я, прижимаясь к нему, позволяя ласкать свою грудь. Соски послушно реагируют на его прикосновения, становятся крупными и твердыми. – О, Фил, мне хорошо. Почти хорошо…

   - Что? – насторожился он. – Почти?

   Я смущенно отвернулась от него. Как он отреагирует, если я скажу, что мне мешает этот дурацкий топ на кресле? Что у меня ощущение, будто его подруга здесь и подглядывает за нами? Черт, и угораздило же меня влюбиться в мужчину, у которого другая…

   - Скажи мне, - он поцеловал меня в кончик носа. – Что не так?

   Я невольно посмотрела в сторону кресла, он проследил взглядом за мной, но так и не понял. Пришлось сказать:

   - Одежда… женская. Мне… плохо от этого.

   Он отпустил меня, встал с кровати, огляделся, увидел топ, забрал, и до кучи еще что-то, чего я не заметила, молча унес из спальни. Вернулся, лег рядом и снова начал целовать меня. Горячие губы, сильные руки, властные, крепкие объятия, и я таю, почти плачу от счастья, что это происходит. Я знала, что девушки любят, когда мужчины ласкают их губами… там, но сама точно умру от стыда, если он такое сделает…

   - Пожалуйста, нет…

   Но он не слушал, его губы скользили вниз по моему телу, я попыталась сжать колени, он ласково, но настойчиво развел их в стороны и прильнул ко мне губами. Боже мой… Фил… Через несколько секунд меня охватило тепло, я чувствую жар, начинаю мокнуть, стесняюсь, но уже не остается сил пытаться сопротивляться, а потом… не могу удержать стон, мое тело не подчиняется мне, дрожь в разведенных до отказа бедрах, напряжение, я забываю, что надо дышать, хватаю воздух ртом, вцепляюсь пальцами в плечи Фила, да, да, да… О да, мой любимый… Он целует меня в губы, и я чувствую свой вкус.

   - Ты такая сладкая, - прошептал он. – Самая сладкая на свете. Тебе хорошо?

   - Да, - всхлипнула я, чувствуя, как жаркая волна схлынула, оставив за собой приятное тепло и расслабление. – О да, Фил, очень…

   - Хочу тебя, детка, - новый поцелуй. – Скажи, если будет больно…

   С удовольствием принимаю его в себя – сначала чуть больно, но не так, как в тот раз. И снова быстро проходит.

   - Не больно?

   - Нет.

   Он целует меня в губы, потом в шею, не прекращая двигаться, сначала неглубоко, но я обхватываю его за шею и прижимаю к себе, и он понимает. Теперь он входит в меня на полную глубину! И мне ничуть не больно. Я вдыхаю его, прижимаюсь к нему и люблю, люблю, с ума схожу от этой любви… Во мне еще остаются отголоски того, что я испытала, когда он ласкал меня, и это снова начинает возвращаться… Охватывает тепло, сердце начинает колотиться быстрее, бедра напрягаются и выгибаются вперед, и приходит эта волна – обжигающе-горячая, прекрасная, я уже знакома с этим ощущением и приветствую его, встречаю радостным криком, обнимаю Фила и с восторгом слышу его тихий вскрик. Он догнал меня, крепко обнял – мы лежим так несколько секунд, неистовая пульсация в наших телах начинает понемногу стихать.

   За окном – очередной раскат грома, зашелестел дождь, застучал по крыше. Фил что-то говорит, я не понимаю слов, будто он перешел на французский, просто наслаждаюсь его голосом и теплой, ласковой интонацией. Потом слышу, что он смеется – ну кто бы сомневался, это чудо всегда найдет, над чем посмеяться… но меня выключает, день оказался невероятно длинный и тяжелый, и я отрубаюсь, засыпаю сладко в постели своего любимого мужчины и в его прекрасных объятиях.

ГЛАВА 22

Филипп

   Love hurts

   Love scars

   Love wounds and mars

   Any heart not tough or strong enough

   To take a lot of pain, take a lot of pain

   “Love Hurts” / Nazareth

   Любовь причиняет боль

   Любовь оставляет шрамы

   Любовь ранит и режет.

   Нет такого сердца,

   которое было бы достаточно жестким и сильным,

   Чтобы вынести столько боли.

   Тонкие пальцы девушки перебирают струны гитары, нежный голос выводит грустную мелодию старинной ирландской песни. На запястье поблескивает отлично знакомый серебристый тонкий браслет, с которого свисают цепочки со всякими штучками - мне иногда нравится вертеть их в руках. Ананас, череп, корона, медвежонок, машинка. Она очень любит этот браслет и почти никогда не снимает. А я люблю ее. Сейчас, когда она сидит на кровати и поет, я просто схожу с ума по ней.

   Моей Аделины нет в живых уже шесть с половиной лет. Но она оживает передо мной во сне. И я снова вижу ее изящные черты, большие серые глаза, коротко стриженные черные волосы, худенькую маленькую фигурку – я сам не такой уж огромный, но ее макушка едва достигает моего подбородка.

   Я каждый день спешу домой с тренировки, потому что она ждет меня. Открываю дверь, она выбегает навстречу, обнимает, целует, и я на руках несу ее в кровать. Мы проводим кучу времени, занимаясь любовью, когда не ссоримся. Но, к сожалению, ссоримся мы часто. Она ревнует меня… не знаю, к кому.

   «Ты не любишь меня! Тебе все равно, я это или кто-то другой!» - плачет Аделина, и я прихожу в отчаяние, не умея объяснить, что мне никто не нужен, кроме нее, что я люблю ее до безумия, что от любви у меня просто крыша едет. Зачем ей нужно искать доказательства моей неверности, если их нет и быть не может? Плевать я хотел, что там себе думают другие и какие смс-ки пишут мне и зачем звонят! Не надо, Диди, не бери в голову, это все не имеет значения! Меня бесит необходимость оправдываться в том, где нет и капли моей вины, я выхожу из себя и начинаю кричать на нее, и она убегает. Убегает навстречу своей смерти…

   Я знаю, что будет, поэтому бросаюсь за ней – то, чего я не сделал тогда. Бегу за ней в безумной, иррациональной надежде переломить случившееся, исправить непоправимое, обернуть время вспять и вырвать мою любимую у смерти. Я бегу за ней: конечно, сегодня я смогу догнать ее, я один из сильнейших юниоров страны, я точно догоню ее.

   И просыпаюсь. Мое лицо всегда мокрое от слез после этого сна. На этот раз тоже. Грудь разрывается от боли, несправедливость и горечь случившейся непоправимой беды не притупилась с годами. Парень, который не плакал, стоя над гробом единственной девушки, которую так сильно любил, снова и снова плачет, просыпаясь и опять понимая, что потерял ее. Что я есть, другие есть, солнце встает на востоке и заходит на западе, а Аделины Перийяр больше никогда не будет на свете.

   Я не один в постели. Рядом со мной спит девушка. София. Зайка. Не хочу, чтобы она сейчас видела меня, не хочу ни расспросов, ни сочувствия. Я тихо выбираюсь из кровати и покидаю спальню. Неприметная крутая лесенка наверх…

   Мансарда под крышей, по-прежнему гроза за окном. Ночь и коньяк. И мое Одиночество, будто стоя за моим плечом, снова и снова напоминает о том, что кое-что мне больше недоступно. Я могу позволить себе огромное шале на склоне горы и безумно дорогой коньяк, но есть вещи, которые для меня – слишком большая роскошь. Роскошь, за которую нужно платить не деньгами, а болью. Такой болью, которую невозможно вынести и остаться прежним. Такой болью, которая может убить. Я больше не хочу испытывать это. Я почти сломался шесть лет назад. Надлом остался – и еще одна попытка довершит начатое. Хватит с меня – я не попадусь на эту удочку снова.

   Девушка, которая спит в моей постели, могла бы влюбить в себя любого. Она так хороша, ее красота, нежность, юмор, непосредственность, искренность, сильный и своенравный характер, ее страстность и доброе сердечко неотразимы, но я не полюблю ее. Не позволю себе полюбить. Когда любишь девушку, а с ней происходит что-то плохое… от этой боли можно сдохнуть. Хватит с меня. Больше никогда.

   Она сказала, что любит меня. Я знаю, что это правда. Такая девушка, как Зайка, не может приехать к мужчине в день своего восемнадцатилетия и подарить ему свою девственность, если не любит. Я бы хотел защитить ее от боли, излечить от этой любви. Мне не нужна ничья любовь. Поэтому я и хотел отправить ее от греха подальше, но мне не хватило твердости и силы духа так обидеть девчонку. А должен был бы сделать это для ее же блага. Ты любишь, моя хорошая, а я могу отплатить тебе только лаской, страстью и симпатией, но ты ведь не позволишь себя обмануть… Или опыта не хватит понять, что у меня нет любви?

    Я могу любить только так, как люблю Джен. Любить умом, а не сердцем. Она любит меня так же, во всяком случае, я на это надеялся. Я помню, что она подходит мне. И что она любит меня так же, как и я ее, и нами обоими руководят не эмоции, а рассудок. Но все равно известие о том, что она проводит время с другим, причиняет боль. А если бы я любил ее так же, как когда-то Аделину? Неверность Джен превратила бы меня в чокнутого страдальца, который придушил бы ее, как этот черный чувак в пьесе Шекспира?

   Умом я понимаю, что, если бы Аделина не погибла, все равно мы вряд ли прожили бы вместе больше полугода. Меня на столько бы не хватило – постоянная беспочвенная ревность и скандалы сделали бы свое дело, да и Диди не хотела доверять мне, но, если бы все шло своим чередом, у меня не осталось бы этой кровоточащей раны в душе. Что было бы тогда? А толку думать об этом… Поэтому есть то, что есть. Коньяк, ночь, гроза. Девушка, которая обещала исчезнуть утром. И мое Одиночество, с которым мне хорошо и комфортно, в котором не прячется смертельная боль.

   Софи просто сделала сегодняшний день, который без нее стал бы настоящей катастрофой. И ей удалось меня по-настоящему шокировать. Я уж думал, что в этом мире вряд ли кому под силу меня удивить, но, видимо, просто забыл про Зайку. Только благодаря ей я смог выкинуть из головы все напрочь, с той самой секунды, когда Софи возникла на моем пороге.

   Я, наверное, на всю жизнь запомню это явление, хотя тогда постигал его в течение нескольких секунд, силясь уложить в сознании Зайкин образ. Ярко-красное платье, выделяющееся пожарным полыханием на фоне темной мокрой зелени деревьев, смогло подчеркнуть изящество стройной уже совсем не детской фигурки, высокие каблуки, обнаженные плечи, на которые падали распущенные черные кудри, кокетливая красная сумочка в руке и стыдливо спрятанный за спиной небольшой черный рюкзак, и то, что сразу притянуло меня и покорило – ее глаза. Ярко-зеленые огромные глазища, взволнованно, почти лихорадочно сверкающие на бледном личике с изящными скулами, и ротик, чуть приоткрывшийся от шока (я ее, надо полагать, тоже впечатлил своим залитым кровью фасадом по самое не балуй). Но малышка быстренько выпала из шока и потащила меня в ванную смывать кровь и обрабатывать раны. Первая взяла себя в руки – восемнадцатилетняя соплюшка, а не здоровенный двадцатисемилетний дядька, обладатель длинного списка титулов и наград и прочая, и прочая, и прочая.

   А не появилась бы она… что было бы?

   Прежде чем я привел себя в порядок, мне на глаза попалась фотка Джен. Самому неприятно и даже стыдно думать о том, как зрелище моей девушки, самозабвенно целующейся с мсье Две Звезды Мишлен, меня потрясло и оскорбило. К гадалке не ходи, еще до полуночи я бы высосал весь коньяк, который только нашел в доме, и отрубился бы мертвецки пьяным, что с учетом ран и кровопотери вообще не лучший вариант. Большой вопрос, в каком состоянии проснулся бы (и проснулся ли вообще, что тоже не факт). И потом снова Софи удивляла меня снова и снова… и главное, что меня выбило из колеи – это ее девственность.

   Ведь мог бы понять… должен был понять, что нельзя эту девочку мерить общими мерками. Да, она появилась практически ночью в доме мужчины, одна, и выдала весьма однозначно трактуемую даже не просьбу, а требование. Что я должен был подумать? Правильно, что имею дело с той еще авантюристкой, которая умеет пользоваться сексом для достижения каких-то своих целей. Я и подумал. А оказалось, что ошибся.

   Из-за этой своей ошибки я с ней не церемонился. Хочешь трахнуться, детка? Да никаких проблем, раз уж есть восемнадцать. Желание дамы - закон. Никаких нежностей: презерватив где положено и вперед. Даже в процессе не понял, что девочка. Как мог не понять, с моим-то опытом? Ну бывают девчонки очень тесные, а у меня сильно кружилась голова, не понял, пока не увидел кровь, и вот уже тогда вспомнил, насколько она была тесная и с каким сопротивлением я начал. Кретин, слов нет, самому стыдно, сделал все неуклюже, грубо и по-идиотски, а потом еще наорал на девчонку и довел до слез. Хорошо еще, хватило ума извиниться и во второй раз сделать все как надо.

   А начиная с приезда в клинику я вообще веселился не переставая, и все это исключительно благодаря Зайке. Футболка, разговоры, ласки, то, как она реагировала – просто манна небесная. А потом дома… вихрь страсти и наслаждения, который даже меня, стреляного воробья, совершенно ошеломил. И теперь девочка сладко спит в моей кровати, обнаженная, прекрасная, такая теплая и милая, и мне больше всего на свете хочется вернуться к ней. И я вернусь. До утра мы будем вместе. Только до утра. Так нужно.

   Мне самому обидно за Софи. Она отдала больше, чем получит от меня взамен. Я отдал бы ей все что угодно, кроме своей любви и себя в качестве ее мужчины. Но ей ничего другого не надо. Я не знаю, собирается ли она выполнить свое обещание и уйти утром. Но знаю, что мне будет очень тяжело ее отпускать. И все же, я должен буду ее отпустить. Она не захочет уходить – придется заставить. Потому что других вариантов у нас просто нет. В моей жизни нет места Софи, зато есть другая женщина, которая меня вполне устраивает, я спортсмен международного класса, и именно это определяет все мое существование на данный момент, а быть мужчиной Софии Хайнер означает отдать всю свою жизнь и все помыслы только ей без остатка, я это точно знаю. Ее нужно любить, быть ей верным, проводить с ней все время. Но ведь не исключено и повторение прошлого - придется терпеть ревность и закрывать глаза на то, что она будет совать нос в мою почту и телефон, а я этого больше не хочу. Да и потом, я, конечно, живу в одном из прекраснейших мест на земле, но, если называть вещи своими именами, это настоящая глушь, к тому же глушь франкоязычная, а Софи нужно учиться. Здесь ей учиться просто негде.

   Что касается Джен, которая проводит эту самую ночь с другим мужчиной… Да, я знаю, что дело обстоит именно так. Иначе зачем она полетела бы с ним в Лондон? Ну, у нее может быть работа. А у него какой такой интерес в Англии? Он там ради нее. Только так и не иначе. И явно не ради того, чтобы поцеловаться в парке. Я готов примириться с ее изменой? Да, готов, потому что это одно из правил игры. Мы не ревнуем друг друга – это то, что между нами всегда было. Нет, не готов, потому что это идет против моей натуры. Я не желаю делить свою женщину с каким-то чужаком. А если это правила игры… то к черту такую игру. Или нет?

   В самом начале наших отношений, когда я смог говорить об этом, я рассказал Дженнифер про Аделину и про ее смерть и заявил, что больше не хочу такого. В ответ Джен заверила меня, что уважает мою свободу и не собирается на нее посягать никоим образом, но просит того же и от меня. Она сказала, что ей претит чувство собственности, которое у многих неразрывно связано с любовью. Она не желает, чтобы мужчина, который станет ее парой, указывал ей, как жить, вставал на пути ее карьеры, заставлял ее засесть дома и все такое. Меня это вполне устраивало, потому что и у меня тогда начиналась спортивная карьера, которой я намеревался посвятить себя без остатка. Мы тогда были двумя очень молодыми людьми, и для нас на тот момент во главе угла стоял профессиональный взлет, набиравший обороты у обоих. Но это только одна сторона медали. Джен вытащила меня из тяжелой депрессии, заставила хоть как-то встряхнуться и вылезти из раковины, построенной из горя, вины и сожалений о том, чего не вернуть, и в которой было место только бесконечному самобичеванию и мыслям о самоубийстве. Мне есть за что быть благодарным Дженнифер до конца своих дней.

   Может быть, это странно, но для нас обоих этот формат отношений оказался подходящим. Я был доволен отсутствием ревности, скандалов и попыток привязать «к ноге», ее устраивала полная свобода и возможность жить так, как она считала для себя нужным. У Джен в прошлом не было таких трагедий, которые, как это случилось со мной, разделили жизнь на «до» и «после», но был неудачный опыт – когда она поссорилась со своим парнем из-за рождественской вечеринки. То рождество я еще отмечал с Диди, а у Дженни был какой-то Эрик, который страшно разобиделся на нее за то, что она не поехала с ним на вечеринку к его друзьям, а улетела в Неаполь работать. Обида у парня была смертная, и обоим осталось только прекратить отношения, что они и сделали.

   Конечно, я иногда думал о том, все ли так, как мне кажется, и думает ли сама Джен о наших отношениях то же, что и я. Может быть, ей хочется семью, детей, общего дома? Если это так, то имею ли я право ее удерживать рядом с собой, раз уж сам ей этого не могу дать?

   А собственно, почему не могу? То, что когда-то я женюсь и захочу иметь детей, было вполне естественно, и с Джен это было бы тоже естественно, раз уж мы хорошо ладим и понимаем друг друга и все такое. Возможно, если бы она вдруг озвучила такое желание, его осуществление можно было и обсудить. Но она ничего такого не говорила, только раз, когда мой старший брат в очередной раз стал папашей симпатичного сета близнецов, обмолвилась, что дети прелестны, и ей хотелось бы обзавестись такими же… но не сейчас, а лет через пять, не раньше. Я понял, принял к сведению и поставил мысленную галочку напротив этого пункта, тем более, что и у меня пока инстинкт продолжения рода не проснулся и спешить с этим мне тоже ни капли не хотелось (а если вдруг возникала охота поиграть с малышней, поразвлекать их и побаловать, то у меня аж пятеро племянников разного пола и возраста, не считая тех, что живут в Калифорнии). В самом деле, зачем куда-то торопиться, если у меня карьера, у Джен карьера, мне двадцать семь, ей двадцать восемь и у каждого из нас уже столько достигнуто и еще столько предстоит достигнуть!

   Только в эту картину не вписываются ни моя Зайка, ни чертов ресторатор Седрик Фей, который сейчас спит с Джен в Лондоне.

   Не хочу я думать о Джен и ее хахале, не хочу думать вообще ни о чем, на хрен все это. Пойду в спальню, к моей спящей Зайке, обниму ее и снова забуду обо всем, позволю себе жить одним моментом и одним днем. Половина второго ночи – самое время, чтобы допить пару глотков коньяка и лечь спать. Настанет утро – там видно будет.

   Спускаюсь вниз. Лестница – крутая, винтовая, упирается в дверь, которая снаружи выглядит просто как дверь в шкаф. Выхожу и вижу хрупкую фигурку в зеленом халате, поднимающуюся по лестнице снизу.

   - Фил! – Софи бросилась ко мне, обняла изо всех сил, спрятала лицо на моем плече. – Я… проснулась, а тебя… нет нигде… я испугалась…

   - Тихо, все хорошо, - обнимаю ее, прижимаю к себе. Сам голый, если не считать наручных часов и тату на груди. – Я здесь.

   - Но я потеряла тебя, - ее голос дрожал. – Фил, дом такой большой, а тебя не было…

   - Завтра я покажу тебе все тайны этого дома, - засмеялся я, вытряхивая ее из халата. Вот она, моя Зайка, самая красивая девушка на свете, ну что же она так расстроилась? До сих пор дрожит, руки холодные, вот глупышка.

   - Но ты вышел из шкафа!

   - Не шкаф, а лестница на чердак. – Я целую ее, начинаю гладить и ласкать так, как ей нравится, и она успокаивается, прижимается ко мне, только тихонько шепчет:

   - Не пропадай… не уходи…

   - Нет, конечно. Пойдем, моя хорошая. – Поднимаю ее на руки и несу в кровать, чтобы снова и снова заниматься с ней любовью. Она шепчет «люблю тебя» - и я готов слушать ее вечно…

ГЛАВА 23

София

   Как же невообразимо хорошо просыпаться рядом с любимым… За окном начинается прекрасный день, от ночной грозы не осталось ни облачка, и я, едва открыв глаза, замерла, глядя на развернувшуюся за огромным окном панораму залитых светом зеленых высоченных гор и бесконечное синее небо, пронизанное стрелами солнечных лучей. А потом перевела взгляд на спящего рядом мужчину и снова залюбовалась. Как же он хорош… Я уже не вспоминала о том, как проснулась ночью от внезапно приснившегося кошмара и поняла, что одна в кровати. Беспокойство и нерациональный, но очень сильный страх заставили встать и пойти на поиски, я обошла весь огромный дом – и все понапрасну, я уже почти заплакала от ужаса, все еще взбудораженная плохим сном, как увидела Фила, причем он, как мне показалось, вылез из шкафа – кто ж знал, что лестница на третий этаж тут так хитро замаскирована… Да, он нашелся, снова унес меня на руках в постель и ласками и любовью успокоил меня… а утром все ночные страхи вообще показались нелепыми и смешными. И до чего прекрасно проснуться в светлой спальне с таким видом на долину и окружающие Шампери Альпы – рядом с бесконечно дорогим мне мужчиной, который научил, что это значит – любить…

   Он еще спит, и я разглядываю его, наслаждаясь зрелищем, тем более, что одеяло куда-то делось из зоны видимости. А Фил лежит себе, разметавшись во сне, совершенно голый и великолепный. Темные густые волосы, длинные ресницы, пиратская щетина, хищная татуировка на правой стороне груди, мускулистое тело, от красоты которого можно просто с ума сойти. И я точно сошла с ума – склоняюсь, чтобы исследовать его губами.

   Тату почти незаметна на ощупь, но она все равно безумно мне нравится. Широкая загорелая грудь, твердые мышцы, маленькие темные бугорки сосков едва ощущаются губами, но их можно пощекотать языком.

   М-м, до чего хорошо. Спускаюсь вниз по желобку между мышцами, проходящему вниз через живот. Какие крепкие, рельефные кубики пресса, какая гладкая, упругая кожа… Останавливаюсь на пупке, ласково и осторожно глажу кончиком языка маленькую ямочку, спускаюсь чуть ниже и… теряю решимость. И тут сильные руки обхватывают меня за плечи и валят на спину. Я со смехом отбиваюсь, а Фил нависает надо мной и целует в губы:

   - С Днем рождения, моя Зайка.

   - Спасибо, - прошептала я, целуя его. – Давай мне опять мой подарок.

   - Он весь твой, - этот чудесный парень целует меня в шею, в грудь, в живот. – А ты – мой подарок, детка. Хочу тебя. Очень.

   Его ласки и поцелуи так приятны, они снова и снова зажигают во мне огонь, и я чувствую, как просыпается отчаянная страсть, желание, смелость, и уже более решительно продолжаю исследовать его прекрасное тело. Протягиваю руку, осторожно прикасаюсь к нему, знакомлюсь с мужской силой. Вау… вот это да!

   - Нравится? – поддразнивает меня Фил.

   - Очень даже, - я слегка куснула его верхнюю губу. В моем теле бьется кровь, пульс стучит все сильнее, соски затвердели и поднялись, я все еще немного смущаюсь, когда Фил ощущает, какая я мокрая. А он радостно смеется:

   - Сладкая моя. Ты хочешь?

   - Да, - шепчу я в его ухо, с наслаждением вдыхая еле ощутимый нежный запах – аромат его кожи, волос… - Безумно хочу, Фил. Мне будет… хорошо… так, как ночью?