Беспощадное сердце. Анна Корвин

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Я – Гретта из Гленнароха, и я веду войну. Умирая, отец велел мне выйти замуж за главу соседнего клана. Но скорее высохнут реки и Сумрачные горы обратятся в прах, чем я на это пойду. И причина не в том, что враждебный клан поглотит нас и сделает своими рабами. Не в том, что они отнимут наше имя и заменят своими наши обычаи.

   Дело в их вожде. Я скорее умру, чем стану его женой. Я хочу унизить его, уничтожить, выжить с этих земель, чтоб и воспоминания о нем не осталось.

   Все потому, что я его ненавижу. И буду ненавидеть, пока дышу.

ГЛАВА 1

…Потому что началась война.

   Здесь и далее – эпиграфы из стихов Роберта Бернса (прим. авт.)

   - В укрытие! Госпожа Гретта, в укрытие!

   В мыловарню, где мы деревянными палками ворочали густую смесь в огромных чанах, влетела юная Дженна и, переводя дыхание, уперлась руками в коленки. Наконец, вновь обретя дар речи, она выкрикнула: - Скорее! Черные лисицы идут!

   Запоздало протрубили рога. Мы побросали все как было – исходящие паром чаны, огонь, горевший под ними – и ринулись прочь. По улице уже текла толпа народу: ковыляли старики под руку с внуками, матери несли и волокли за собою детей – а навстречу из замка уже летели вооруженные всадники, воины клана Огненных куниц, чтобы отразить атаку враждебного клана.

   Во дворе замка собралось едва ли не все население Гленнароха. Люди сидели на ступенях, толпились у колодца. Ребятня полезла на стены. Я тоже поднялась. Здесь в боевой готовности выстроились лучники. Отсюда я не могла видеть, что делают Черные лисы, но и так знала: грабят и поджигают дома, топчут посевы, уводят скот. Мне оставалось лишь бессильно наблюдать, как вдалеке поднимаются столбы черного дыма.

***

Я – Гретта, хозяйка Гленнароха, и я веду войну.

   За то время, что идет эта война, сожжено немало домов, угнано немало скота и нанесено немало увечий. Подросли дети, которые точно знают, за что Огненные куницы ненавидят Черных лис, и в своих играх непременно назначают последних противниками. Вражда, которая длится годы, давно стала непримиримой. Может быть, без этой войны мы жили бы сытнее и спокойнее. Возможно, родилось бы больше детей, а парам, которым не посчастливилось произойти из враждебных кланов, не пришлось бы покидать родные края. Некоторые даже считают, что мы стали бы сильнее, объединись мы с Лисицами.

   Но это бы означало, что мне пришлось бы выйти замуж за их вождя. Об этом мечтал мой отец и даже указал в своем завещании – но, слава небесам, старый хрыч испустил дух до того, как успел подписать бумагу: я вырвала ее из-под пера, так что вместо подписи осталась лишь клякса. Напоследок он проклял меня – но зато в силе осталось старое завещание, по которому я безо всяких условий назначалась главою клана. И люди меня поддержали: ведь выйди я замуж за Черного лиса, нам пришлось бы подчиниться им, слиться с ними. А для гордой души горца есть нечто куда более ценное, нежели сытая и мирная жизнь. Вместо милых сердцу коричневого, голубого и белого нам пришлось бы носить их мерзкую зелень с черным и цветом сливок. Они поглотили бы нас, отняли наши обычаи и наше имя, заменили своими песни, а вместо слив в праздничный пирог мы стали бы класть яблоки – а этого, каждый знает, ни в коем случае нельзя допустить.

   Поэтому война идет и будет продолжаться – до тех пор, пока я дышу, пока жив хоть один из клана Огненных куниц. Временами нам бывает тяжело, но мы не сдаемся.

   Кроме того, есть ведь поговорка: «Горец без меча – ленивая свинья». Свои воинственные прозвища наши кланы получили столетия назад – в те времена, когда на этой земле лились реки крови. Но это было давно, а я не люблю смертоубийства, так что нынешняя война просто детская игра по сравнению с тем, что творилось когда-то.

   Но мы появляемся на свет с желанием сражаться – и покорись я, я бы подвела свой клан.

***

Сегодня, как и всегда, у меня много дел. Я встаю, умываюсь, надеваю белую сорочку, сверху – коричневое платье из грубой шерсти, на ноги – ботинки и шерстяные чулки, накидываю шаль. Волосы завязываю в тугой тяжелый узел на затылке. Рассвет только занимается – но уже в этот час в Гленнарохе кипит жизнь. Пекут хлеб, на пастбища выгоняют скотину, ткут, прядут, возделывают огороды и поля – в любой час полно работы. Ну и, конечно, война – куда без нее. Это одно из главных наших занятий. Для того, чтобы следить за пропитанием и хозяйством, у меня много надежных людей, ну а моя обязанность как главы клана – убедиться, что Черные лисицы не знают покоя.

   Строение, что мы называем замком, на самом деле просто большой укрепленный дом. Сложенный из серого камня, обнесенный крепкой стеной, пригодный, чтобы переждать осаду или отразить атаку, до замка он все же недотягивает.

   На завтрак спускаюсь в главный зал – просторный, прохладный, мрачноватый, где в несколько рядов стоят длинные столы и все едят вместе – вожди (сейчас это я), воины, слуги. Одни пришли после ночных работ или дозора и потирают усталые глаза, предвкушая долгожданный сон – согреются, наполнят желудок и до вечера провалятся в блаженное забытье. Другие зевают и перебрасываются ничего не значащими фразами – нужно время, чтобы окончательно проснуться. Мне кивают почтительно, но не намного более, чем другим, и не поднимаются с места при моем появлении – пусть я глава клана, но всего лишь первая среди равных. Я унаследовала эту землю, но в заботе о ней все мы равны, и каждый делает свою работу.

   Здесь ко мне присоединяется Шем, приставленный ко мне еще в то время, когда нам обоим было по шесть. После того, как оспа осиротила его, забрав родителей, отец взял Шемми в замок и велел мне служить. С тех пор Шем – единственный, кто безропотно терпит все мои выходки и никогда ни слова не скажет в ответ. Любой в Гленнарохе может дать мне укорот, если я сорвусь с цепи (что бывает нередко) – только не добрый, преданный Шемми, который всюду следует за мной, как верный пес, и молча переносит мои грубости и подколки. Хотя он, можно сказать, сам напрашивается – нечего иметь такой смешной нос и глаза, наивные, как у ребенка. Впрочем, на деле-то Шемми куда умнее и крепче, чем кажется. Пусть у него повадки увальня-медвежонка и бесконечно терпеливый безобидный нрав, общение со мной за эти годы его еще как закалило. Шемми было сказано стать моей тенью и помощником, и ему волей-неволей пришлось по чуть-чуть научиться всему, к чему мне приходилось касаться каким-либо боком. В последние-то годы я-то, конечно, забыла о детских забавах и сосредоточилась на войне и делах, так что Шемми чуточку выдохнул – все же для него это проще, нежели лазать со мной по скалам, каждую секунду рискуя сорваться в пропасть, нырять в заросли ежевики, чтобы выползти оттуда сплошь в ссадинах, рыбачить с острогой, стоя по колено в ледяной воде, или лезть в драку с теми, кто заведомо в несколько раз сильнее.

   После завтрака вместе с Шемом, который в течение дня так и будет следовать за мной, как тень, поднимаюсь в отцовский кабинет, который теперь стал моим. Это большая комната, из окон которой видны холмы и леса. На полу – старый потертый ковер, вдоль стен – шкафы с кипами книг и бумаг: многочисленных карт, записей о смертях и рождениях, доходах и расходах, хозяйственных дел и полевых работ. Сидя за массивным дубовым столом в большом резном кресле, я выслушиваю доклады дозорных и разведчиков – о том, что успели за ночь натворить Лисицы, а главное, что успели натворить мы.

   Сегодня все спокойно, ночь прошла без происшествий. Единственное – кто-то забрался к Джейне и Брету в курятник.

   - Но, вероятно, это просто лиса, - сказал начальник разведчиков Шеймас. Ему под сорок, он черноволос, небольшого роста и ловкий, как хорек.

   - Конечно, лиса, - сказала я. – Черная. Будто вы не знаете, кто во всем виноват.

   И сделала пометку у себя в бумагах: «Разорить курятник Лис».

   Разведчики были вынуждены согласиться.

   - Что с границей? – спросила я у дозорных. – Перенесли?

   Каждый день, с восточной стороны владений, мы двигали разделявшую наши территории ограду по чуть-чуть и понемножку вглубь Лисиных земель, Данеддина. Рано или поздно они движение замечали и переносили границу уже к нам, а мы – обратно, и так без конца. Задачей было – додвигать до самого моря, чтобы насовсем выдавить чернохвостых. Понятно, что случиться этому не суждено, но был важен процесс.

   - Перенесли, - хмуро отозвался Мангус, предводитель дозорных. Мангус был пожилой, с пышными седыми усами. Служил еще моему деду. Относился от ко мне более или менее как все в Гленнарохе: мог осуждать, мог не одобрять, мог называть Безумной ведьмой – но я законная владелица Гленнароха, дочь хозяина, и, если потребуется, Мангус жизнь за меня отдаст и глотку перегрызет – в таком вот порядке.

   Следующими докладывались охотники.

   - Силки? – коротко спросила я. – Капканы?

   И то и другое, доложились они. А ночная добыча уже на кухне, ждет разделки. Попалось несколько перепелок и три жирных зайца.

   - А что у нас?

   Лисицыного браконьера поймали, и он томится в темнице – как и еще трое других. Ничего мы, конечно, им не сделаем – подержим недельки три на хлебе и воде и отпустим. Точно так же поступает с нашими и Нирн Черная лиса – правая рука их предводителя. Но сейчас перевес на стороне Куниц: вот уже несколько недель, как в угодьях Данеддина из наших никого не поймали. А это значит, что Черные лисицы в самое ближайшее время недосчитаются у себя дичи и рыбы.

   После совещания я вышла во двор и с галереи, опоясывавшей внутреннюю часть стен замка, произвела смотр войскам. По утрам молодняк тренировался под руководством старших. Мальчишки должны учиться сражаться с юности – и, пусть старики и были против, я настояла на том, чтобы в занятиях принимали участие (кто хочет, конечно) девочки. Мы не станем посылать их в бой, но им может спасти жизнь и честь умение постоять за себя. Одни воины тренировались сами, другие – натаскивали молодежь. Стреляли из луков, боролись, учились владеть кинжалом и мечом. Самые младшие стреляли из рогаток – между прочим, грозное оружие, если научиться им пользоваться. Другая часть мелкоты прямо сейчас обреталась в лесах, училась у старшего охотника охотиться и браконьерствовать. Воевать детей мы не отправляем, но во многих делах они приносят пользу больше, чем взрослые. Они шустрые, юркие, быстрые, ловко прячутся, и им вполне по силам поставить капканы во вражеских лесах, подслушать тайные разговоры, стащить важную бумагу из кармана рассеянного посланника.

   Следующее – мелкие пакости. Пусть это и несправедливо, но пока что это остается уделом женщин. Пока мужчины воюют, женщины устраивают подлянки. Мне это претило, но на войне все средства хороши. Я спустилась в селение, где женщины пряли и ткали шерсть, и переговорила с самыми вредными кумушками Гленнароха, которые держали связь с такими же из Данеддина. Война не война, а их не уймешь. Как бы ни дрались между собой главы кланов, эти так и будут ходить друг к дружке в гости, чтобы сплетничать, ссориться и пить чай. Бороться с этим невозможно, и задача правителя – извлекать из этого выгоду. Я выслушала мелкие новости про Данеддин (кто от кого родил, кто с кем подрался, кто разжился – или, наоборот, обеднел) и поручила распространить несколько грязных сплетен о предводителе вражеского клана. Может быть, со временем мы сумеем подорвать его авторитет, и Черные лисы перейдут на нашу сторону. Надежды мало, преданность горцев своим кланам прославлена в веках, но что мешает нам попытаться?..

   Дальше – совещание с законниками. Одно из главных правил ведения войны, которое я усвоила еще в самом начале, гласит: не можешь одолеть врага силой – возьми измором. Измотай судебными тяжбами, вовлеки в бесконечную изнурительную волокиту, похорони под ворохом бумаг. Я заставила законников поднять все записи о земельных спорах и договорах между нашими кланами, вплоть до тех, что почти истлели и относились к событиям, произошедшим сотни лет назад. Где провели границу первые поселенцы? Как ее меняли и переносили – в результате браков, споров и договоров – наши пра-пра-пра-пра-прадеды? Сколько раз и каким образом менялись законы с тех пор? Где заверенное печатью письмо о том, что такое-то поле отходит к Черным лисам, а такой-то участок – к Огненным куницам? Война между кланами велась не только на полях сражений, но и в залах суда, и каждую неделю я получала обстоятельные доклады о том, какой спор удалось или не удалось выиграть, что получилось или не вышло доказать, как продвигается очередная тяжба и чем ответили на наши нападки законники Черных лис. Это изнуряло едва ли не больше, чем кровавые стычки, мелкие пакости и угон скота – но месяц за месяцем я упорно атаковала Данеддин нудными, крючкотворскими, порой бессмысленными и абсурдными исками – но это заставляло их отбиваться, тратить на ответные тяжбы время и деньги, а значит, помогало мне их одолеть.

   Послеобеденное время и вторую половину дня я посвящала заботам о хозяйстве. Навещала скотные дворы, мыловарни, сыроварни, проверяла, как идут дела на кухне, беседовала со счетоводами. Мы продавали хорошую шерсть – которая, к сожалению, не шла ни в какое сравнение с данеддинской, и это была моя постоянная головная боль.

   Гленнарох (в переводе со старинного наречия – Звенящий ручей) – это темно-зеленые холмы, охотничьи угодья, сосновые леса с гремящими водопадами, быстрые реки и щедрые пастбища. Данеддин (Скалистый берег) – вересковые поля, болота, да простирающиеся почти до самого моря, открытые всем ветрам каменистые пустоши. Но все искупает изумительное руно их овец – мягкое, пышное, из которого делают тонкую дорогую шерсть. Пока Черным лисам удается приумножать свое главное сокровище, мы с ними ничего не сможем поделать. И пусть я описала Гленнарох как зажиточные, изобильные земли – владения наши на самом деле не такие обширные. Просто так уж сложилось, что на небольшом клочке земли сосредоточилось по кусочку главных богатств горного края. Мы не голодаем, но нам приходится усердно трудиться, и частенько – в основном когда Черные лисы, набрав силы, совершают череду удачных атак – мы едва сводим концы с концами.

***

Когда лучи закатного солнца вызолотили холмы и окрасили стволы сосен теплым розовым светом, я, наскоро перехватив на кухне хлеба и сыра, отправилась на еженедельные переговоры с Нирном Черной лисой, помощником главы их клана. Шемми остается дома: на этих встречах присутствуем только я и Нирн. Он немного старше меня, славный и добрый парень. Мы выросли вместе, я часто бывала в Данеддине, пока вдова Айлин, его хозяйка, была жива. И так бы, наверное, и дружили – если бы не война.

   Мы встречаемся в сосновой роще, на крутом берегу, под которым бурлит быстрая речка. Здесь безлюдно, мирно, спокойно – слышны лишь голоса птиц да пение водяных струй. Я приехала вовремя, но Нирн уже здесь, ждет меня. Кивает в знак приветствия, достает табакерку, и каждый из нас раскуривает трубку. Ему из столицы привозят славный табак – крепкий, ароматный. Дома я не курю, но раз в неделю не могу отказать себе в этом удовольствии – для нас это своего рода ритуал. В ответ я достаю флягу с элем, и Нирн с благодарностью делает щедрый глоток.

   Янтарный эль, пахнущий вереском и горьковатым медом, затяжка хорошего табака – в эти минуты кажется, будто и нет никакой войны, и все мы могли бы вечерами посиживать на нагретой солнцем хвое, отдыхая после мирного трудового дня.

   Но это – всего лишь иллюзия. Мы с Нирном позволяем себе насладиться несколькими мгновениями безмятежного покоя, но пора к делу. Как по безмолвному уговору, каждый из нас достает из сумки лист бумаги, чернильницу и перо и заглядывает в свои заметки.

   - Вы сперли у нас курицу, - сказала я.

   - Это не мы.

   - Да ладно.

   - Правда.

   Вычеркиваю.

   - На следующей неделе мы передвинем границу еще на два фута.

   - Не наглей.

   - На полтора.

   - На один и два, а мы сразу после этого – в обратную сторону. И до большого валуна на пустоши.

   - Ага, еще до самого замка скажи.

   - Можно подраться по этому поводу, - заметил Нирн.

   - Договорились. Две драки: между молодняком просто так, между старшими за границу, а также с нас один угон скота.

   Нирн сделал пометку и ответил:

   - Угон скота, разбойное нападение и сожжение трех домов.

   - Когда, где? Что за дома?

   - Сказал, не наглей. Война все-таки. Не храните бдительность – сами виноваты.

   - Согласна. С нас кража пары овец. Есть что-то надо.

   - Постыдилась бы.

   - Сам постыдись. Сочти убытки.

   Так мы препирались еще некоторое время, расписывая боевые действия на предстоящую неделю и, закончив наконец, с чувством глубокого облегчения убрали записи в сумки. Посидели еще немного, прислонившись к дереву и наблюдая закат.

   - Завязывала бы ты с этим, что ли, - сказал Нирн. – Ну вот что ты упрямишься? Давно бы помирились. Кому она нужна, эта война…

   Я подобралась и насупилась.

   - Нет.

   - Да ну какой во всем этом смысл. Тебя уже Безумной ведьмой прозвали, а ты…

   - Пусть зовут, как хотят. Не выйду я за него никогда и войну не могу прекратить, и ты это знаешь.

   - Но ведь твой отец так и не подписал завещание. Никто не сможет тебя принудить.

   - Да, но перед смертью отец всем объявил свою волю. И если я сейчас сдамся, это будет значить, что я соглашусь.

   - Но…

   - Не «но», и не хочу больше говорить об этом.

   Война не прекратится. И на самом деле причина не в том, что Черные лисы – враги Огненных куниц. Многие десятилетия наши кланы жили в мирном соседстве. И не в том, что они жестокие и ужасные чудовища, которые поглотят нас и лишат наших преданий, домов и обычаев. Все это я выдумала и внушила остальным, как поступают все, кому нужны войны. «Они покорят нас и сделают нас рабами»; «они отнимут наше имущество»; «они молятся по-другому»; «они иначе произносят слова»; «они научат плохому наших детей» – если надо, найдутся тысячи причин, по которым одни люди должны враждовать с другими.

   Дело в главе клана. Я скорее умру, чем стану его женой. Я хочу унизить его, уничтожить, выжить с этих земель, чтоб и воспоминания о нем не осталось.

   Все потому, что я его ненавижу. И буду ненавидеть, пока дышу.

ГЛАВА 2

Припомни лес на склоне гор…

   Многие думают, что меня прозвали Безумной ведьмой после того, как я развязала войну. Но это неправда. На самом деле так меня впервые назвал мой отец, Джок Огненная куница, когда в три года я укусила его до крови за палец. С тех пор он именовал меня не иначе как «подменыш» и «эльфийское отродье». Не только он, многие в Гленнарохе были уверены, что вскоре после моего рождения мелкие пакостники подсунули в колыбель собственного детеныша вместо человеческого ребенка.

   И кто бы стал их за это винить, глядя на мою старшую сестру. Трудно сыскать сестер, насколько разных. Рейна – стройная, красивая, с нежными руками и безмятежным взглядом темно-голубых глаз, который у нас восхищенно именуют не иначе как «небесный взор». Я – маленькая, тощая, с выпирающими ключицами, будто почти вовсе без мяса – целиком из кожи да костей. Глаза раскосые, невыразительного серого цвета, а моей челюстью можно колоть орехи. Говорят, нрав человека можно определить по волосам. У Рейны они прямые, темные и мягкие, как блестящий струящийся шелк. У меня – упрямые, жесткие, вьющиеся, цвета ржавчины.

   Мы разные и по характеру. Рейна – робкая, милая и вечно во всем сомневается. Я, горластое драчливое чудовище, не сомневаюсь никогда и ни в чем. Один странствующий бард, проведя какое-то время в Гленнарохе, сложил о нас песню, в которой сказал, что прекрасная старшая сестра создана из прозрачных ручьев и верескового меда, а младшая (то есть я) – из крапивы, колючек и воя диких котов.

   Я его, разумеется, поколотила.

   Таким образом, через несколько лет после моего рождения, окончательно уверившись в том, что толку из меня не выйдет, клан сосредоточил надежды на моей старшей сестре, предоставив мне расти самой по себе, точно чертополоху. Было ясно, что даже с богатым приданым (которого мы обеспечить не могли) будет сложно отыскать глупца, который решится взять в жены Безумную ведьму – слава о моем строптивом нраве разлетелась далеко за пределы Гленнароха. Зато кроткая, красивая Рейна обещала стать (и стала) сущим сокровищем. Вот почему четыре года назад (мне тогда исполнилось двадцать, а Рейне – двадцать три), собрав со всего клана деньги на богатые наряды и хорошее приданое, отец отправил Рейну в столицу, к нашей дальней родне, которая позаботилась о том, чтобы познакомить ее с возможными женихами.

   И результат не заставил себя ждать. Рейна пробыла в столице неполный сезон и уехала даже раньше его окончания, получив несколько предложений. Отец предпочел господина Дэвина, знатного состоятельного господина, славившегося прочным положением и многообещающим будущим. Объявили о помолвке, и Рейна вернулась домой, чтобы подготовиться к свадьбе. Из дома она почти не выходила: по утрам помогала отцу, переписывая для него важные бумаги своим красивым почерком, а после обеда трудилась над рукоделием, плетя кружева, вышивая свои и будущего мужа инициалы на простынях, наволочках и носовых платках, которые должны были пойти в приданое.

***

Весной, когда сходит снег, в наших лесах расцветает невика, «улыбка весны» – цветок, который растет на труднодоступных скалах у водопадов. Он белый, а его лепестки покрыты крохотными ворсинками, которые, покрываясь моросью от воды, переливаются и сверкают под солнцем. Говорят, чтобы расти и цвести, невике вовсе не нужна земля – неведомо как они цепляются прямо за жесткий бесплодный камень. А если сорвешь, цветок не вянет долго-долго, и даже в засушенном виде сохраняет свою красоту.

   Добыть невику считается доблестью, и я не оставляла попыток – если уж кто в Гленнарохе и был способен такое сделать, так это я: карабкалась по скалам с тех пор, как мне исполнилось семь, ловко цепляясь за незаметные глазу выступы, подобно горной козе. Однажды, несколько лет назад, мне улыбнулась удача, и я, лучась гордостью, примчалась с «улыбкой весны» домой. Правда, вместо ожидаемых восторгов получила нагоняй. Невика – символ бессмертной любви, который дарят в доказательство неизменности чувств мужчины своим возлюбленным.

   Но мне было наплевать – я-то знала, что не затем мне нужна невика. Это как охота за красотой, только бескровная. Азарт охватывает тебя, когда ты преследуешь лису или убиваешь зайца – но сразу после этого ты чувствуешь запах крови. А красота бессмертна и неуловима; в погоне за ней ты чувствуешь тот же азарт, и если она все же окажется у тебя в руках, наградой служат счастье и восхищение.

   Той весной я решила добыть цветок для Рейны, которой вскоре предстояло выйти замуж. Мне все равно, что говорят легенды. Невика красивая, и Рейна тоже, она моя сестра, и я хотела порадовать ее. Когда еще дарить редкостный и прекрасный цветок, как не по случаю такой перемены в жизни, как предстоящая свадьба?

   Прежде чем достать невику, ее еще нужно отыскать, и я пропадала в лесах несколько дней, обшаривая скалы. И наконец весна мне улыбнулась: из расщелины сверкнул маленький белый цветок.

   Я хорошенько потерла ладони, чтобы согреть закоченевшие руки, и принялась спускаться. Невика оказалась дальше, чем мне казалось. Уцепившись за сухую ветку и уперевшись в скальный выступ ногой, другой рукой я потянулась к цветку. Пальцы лишь чуть-чуть не доставали до стебля; я вытянулась сильнее, ветка хрустнула, подалась под моим весом, сломалась – и я бы полетела вниз, если бы не успела вовремя схватиться за камень. Нога соскользнула; я повисла, болтаясь над пропастью и тщетно пытаясь нащупать опору. Болтала ногами, но лишь сильнее раскачивалась, а мерзнущие пальцы немели и скользили по влажным камням. Я боялась отпустить руку, чтобы понадежнее ухватиться – и в то же время понимала, что, если не сделаю этого, сорвусь. Впервые в жизни мне стало страшно; я испугалась лишь на миг, но этого мгновения, когда я уже мысленно падала с остановившимся сердцем, хватило – я растерялась, ослабевшие пальцы разжались, и…

   Кто-то перехватил мою руку в тот самый момент, когда я уже почти летела вниз.

   - Мне тебя не вытянуть! – крикнули сверху. – Найди опору!

   Человек держал меня крепко, но я от испуга не могла сообразить, что делать, и лишь болталась, как кукла. А между тем он и правда не смог бы удержать меня надолго – я чувствовала, как невольно увлекаю его за собой. Там, наверху, особенно не за что было надежно зацепиться.

   - Упрись в камень, говорю тебе!

   Наконец совладав с паникой, я сумела кое-как нашарить ногой скалу. Всего на краткий миг – но этого оказалось достаточно, чтобы незнакомец сумел поудобнее перехватить мою левую руку, в то время как я взметнула наверх правую. Он подтянул меня повыше; я отчаянно заскреблась о скалу, и вот, наконец, он рывком меня вытащил, и мы вместе рухнули на землю.

   С тех самых пор, как я сделала первые самостоятельные шаги, никто ко мне не прикасался – разве что отец, для того чтобы поколотить. Я не терпела, когда меня трогали – ненавидела объятия, слюнявые поцелуи и все такое прочее: стоило какому-нибудь случайному безумцу попытаться сотворить что-нибудь эдакое со мной, я начинала верещать, царапаться и кусаться, и мало-помалу все в Гленнарохе оставили любые попытки. А гостей, изредка нас посещавших, отец с порога предупреждал, что я вовсе не славная безобидная малютка, а дикий кусачий звереныш, к которому лучше не подходить ближе чем на расстояние вытянутой руки.

   Теперь же я лежала в объятиях незнакомца, молодого мужчины, и вплотную прижималась к нему. У него было крепкое, стройное тело и теплые руки, а его сердце у моей щеки делало так: тук-тук, тук-тук, тук-тук…

   Я извернулась, принялась колотить его всюду, куда попадала, закатила оплеуху и вскочила, точно ужаленная.

   - Ты что себе позволяешь с дочерью вождя!

   Он неторопливо сел и посмотрел на меня снизу вверх:

   - Дочери вождя не научены говорить «спасибо»? Хорошо, в следующий раз позволю тебе умереть.

   На вид он был примерно одного со мной возраста, но взгляд был словно бы старше лица. Изумительно красивые, прекрасные черты – не думаю, что мне доводилось видеть более красивого человека. Правда, эту совершенную красоту портили следы побоев: застарелые ссадины на скулах и у рта и пересекавший лоб кривой шрам, который я увидела, когда ветер взметнул вверх русые пряди – слегка вьющиеся, оттенка старого золота.

   И еще – он выглядел так, будто не улыбался. Вообще. Никогда.

   - Так, значит, ты Гретта Безумная ведьма, - так же спокойно и по-прежнему не спеша вставать, сказал он.

   - А ты откуда знаешь?

   - Говорят, что в этих краях только ты можешь себя так вести.

   Я потопталась, не находя, что сказать, а затем заявила:

   - Благодарности не жди. Без тебя бы справилась.

   И зашагала прочь.

***

Следующие несколько часов я провела, скрываясь от Шемми. Он выловил меня на краю леса (сбежала-то я без спросу) и попытался заставить засесть за книги – отец оставил надежды выдать меня замуж, но как раз поэтому получалось, что после его кончины мне суждено возглавить клан, а значит, я во многом должна была научиться разбираться. Но усидчивостью я отличалась не более, чем веретено, а потому ни побои, ни ругань не могли заставить меня провести за чтением и писаниной более получаса.

   - Госпожа Гретта! – взывал ко мне красный, потный, запыхавшийся Шемми, преследуя меня по тропе меж холмов. – Ну Гретта же! Госпожа!

   Но я знай себе петляла, как заяц, и в конце концов оторвалась от него, чтобы вновь юркнуть в лес и укрыться на моей тайной полянке. Здесь я хранила клюшку и мяч – сокровища, ставшие символом мечты, которой не суждено было сбыться.

   Как играют в каманах, я впервые увидела, когда мне было шесть. Мальчишки в селении гоняли мяч по грязи – не было ни ворот, ни вратарей, они просто упражнялись. Но азарт захватил меня с той самой секунды, когда я взяла клюшку в руки и наподдала по мячу. У меня крепкие руки и быстрые ноги, я метко и сильно бью – вот почему мне было до слез обидно, что, хоть мне и позволяли время от времени погонять мяч, не могло идти и речи о том, чтобы меня взяли в команду. Я – девчонка, и парням просто в ум не могло взойти, что бок о бок с ними на поле выйдет женщина. Напрасно я уверяла их, и умоляла, и доказывала свое мастерство – они были непреклонны. И у отца поддержки я не нашла. Во-первых, я снова задумала нечто скандальное и неприличное. А во-вторых (и, вероятно, в этом крылась главная причина), каманах – игра жестокая. Правила, конечно, есть, но существуют лишь потому, что так положено. В основном игра – просто повод, чтобы подраться и выпустить пар. Ни одно сражение не обходится без увечий. Неудачно упавшего игрока безжалостно топчут ногами; в борьбе за мяч толкаются, пихаются, дерутся – и не только локтями и кулаками, но и здоровенными тяжелыми клюшками. Как бы ни был зол на меня или безразличен ко мне отец, а все-таки я была его дочерью. Одно дело, когда он меня колошматит, и другое – толпа разгоряченных, одержимых жестокостью битвы парней.

   Так что я немного поупражнялась в лесу, в очередной раз потосковав о том, что никогда мне не выйти с командой на поле, а когда проголодалась, вернулась домой. Платье, плащ и обувь промокли насквозь, пока я гоняла по грязи и мокрому снегу, и первым делом следовало переодеться. Я поднялась к себе, чтобы сменить платье, и… В моей спальне, на столике у окна, в маленьком глиняном горшочке сияла серебристой звездой невика – первый весенний цветок.

   Я долго смотрела на него, размышляя, не чудится ли мне это. Подошла – осторожно, будто боялась, что он исчезнет или превратится в крысу и укусит меня, – взяла горшочек в руки и поднесла цветок к лицу. Его белые лепестки мягко сияли, упругий светло-зеленый стебелек и резные листья были покрыты мягкими ворсинками. Невика пахла снегом и влажной землей.

   Я вылетела из спальни с цветком в руках и, наткнувшись на дожидавшегося меня Шемми, спросила:

   - Кто это принес?

   Шемми пожал плечами и помотал головой в знак того, что не знает.

   - Меня тут не было. Я весь день за вами гонялся.

   Я вернула горшочек на место и помчалась по замку, расспрашивая каждого встречного и поперечного, откуда взялась невика. Никто ничего не мог мне сказать; наконец кухарка Майра сказала, что цветок принес юный Сэм, помощник конюха – а когда я нашла Сэма на конюшне, тот сообщил, что на подходе к замку его поймал какой-то парень и велел отнести цветок госпоже.

   - Какой парень?

   - Похоже, это вдовы Айлин новый работник. Я тут всех знаю, а его нет, так что это, должно быть, он.

   - А госпоже это мне? Может, Рейне?

   - Безумная ведьма – это ведь вы, так? – нахально заявил малец, шмыгая носом и беззастенчиво глядя на меня наглыми глазюками.

   Я дала ему подзатыльник и направилась в сторону Данеддина, владений вдовы Айлин. Она потеряла мужа несколько лет назад, и с тех пор хозяйство медленно, но верно приходило в упадок.

   Айлин считали странной. У нас никто по доброй воле не возьмет в руки книгу – разве что расходную. В чтении и письме должны разбираться вожди, чтобы в случае чего поймать за руку счетовода, а остальные стараются не утруждать себя грамотой. Айлин же битком набила книгами Большой дом, да мало того, что сама дни напролет читала – еще и забивала своими историями глупые головы детей и юных девиц. Про странствующих рыцарей, да нежных красавиц, да славные битвы, да мудрость веков – а они знай слушали, хлопая глазами.

   Поэтому неудивительно, что без господина Верена дела у Айлин пошли наперекосяк. Сказки кланом управлять не помогут, а вдова витала в облаках. Как ни хорошо относился отец к вдове и ее покойному супругу, а знай себе потирал руки. Еще годик-другой, и Айлин ничего не останется, кроме как продать землю и дом за долги, а мы тут как тут – выкупим по дешевке да объединим земли и кланы. Пока что вдова держалась, но отец уже мысленно видел себя главой Черных лис и не мог дождаться той минуты, когда получит ключи от господского дома.

   Работника я нашла на пастбище, он чинил деревянную изгородь. К вертикальным столбикам прилаживал поперечные плашки и прибивал их гвоздями. Когда я подошла, и не подумал прерваться.

   - Ты зачем это сделал?

   - Что именно?

   - Зачем принес мне цветок?

   - Ты же за ним полезла, разве нет?

   Он отошел, чтобы взять из ящика гвозди, и я заметила, что он слегка прихрамывает. Во мне поднялась злость.

   - Совсем дурак? Ты насмерть мог расшибиться.

   - Но не расшибся же.

   - И зачем это тебе?

   - Хочу тебя соблазнить.

   Он это сказал тем же тоном, каким мог... ну, не знаю – сказать, что хочет яблок. Я растерялась. Я плохо понимаю шутки и совсем не умею шутить сама. А это явно была шутка – правда, непонятно, над чем тут следовало смеяться. Дочери вождя не сообщают вот так, между делом, что собираются соблазнить ее, тем более какие-то пришлые оборванцы. И уж точно такого не говорят Безумной ведьме. Меня боятся и временами поднимают на смех, но соблазнять?.. Кроме того, когда люди шутят, они обычно как-то дают это понять: подмигивают, ухмыляются, смеются над своей остротой сами. А он был совершенно серьезен. Во всяком случае, у него был такой вид.

   Пока я стояла столбом, пытаясь понять, как отнестись к этой шутке, он, примеривая очередную плашку, сказал:

   - Давай так. Если я сделаю так, что тебя возьмут играть в каманах, ты согласишься со мной встретиться.

ГЛАВА 3

И это девушке урок,

   Как ей себя вести.

   Они напирали со всех сторон, будто разъяренные быки – огромные, могучие, с налитыми кровью глазами. Им не было никакого дела до того, что я новичок, что я девчонка – на меня градом сыпались тычки, пинки и удары. Я уже несколько раз падала, и по мне бежали, как по земле, а когда вставала, чей-то локоть угодил мне в глаз.

   С чего я взяла, будто могу играть в команде? Ну и что, что я била без промаха, играя сама с собой. На поле, в настоящей игре, мои навыки не имели никакого значения. Я не умела играть в команде, я вечно теряла мяч, я бестолково носилась туда-сюда, толком даже не понимая, у кого перевес, у нас или у соперников. А главное – никто не хотел меня здесь видеть, и от моей же команды мне доставалось едва ли не больше, чем от чужой. Моими противниками были все до единого на этом поле – каждый задался целью доказать, что я ничего не стою.

   Уговор был такой: если я забиваю в ворота противника три мяча, меня принимают в команду. Я буду тренироваться вместе со всеми, а в следующем месяце выйду на поле в игре с Данеддином. Пока все выглядело так, будто парни сплотились против меня, задавшись целью не дать мне забить в ворота, даже если ценой станет поражение. Моя команда хотела не выиграть – она хотела показать, что выиграть не могу я. Да, у меня были точные удары, я быстро бегала, была крепкой и ловкой в драке – но против двадцати громил, объединившихся против меня, у меня не было шанса. Даже будучи новичком, я наверняка сориентировалась бы через какое-то время, если бы команда поддержала меня – но меня не желали здесь видеть, и каждый ждал, что после очередного падения или пинка я уползу с поля, скуля и моля о пощаде.

   В какой-то момент, шлепнувшись в очередной раз лицом в грязь и снова ощутив на спине тяжелый башмак, я подумала, что, наверное, так и следует поступить. Я могу преодолеть свою слабость, возместить недостаток опыта меткостью, ловкостью и быстротой – но я не могу бороться с тем, что никто не желает принимать мою сторону. Поднявшись, я уже не побежала за мячом, а, оперевшись о клюшку, бессильно наблюдала, как вся гурьба несется к противоположным воротам, периодически устраивая свалку за мяч. Окружившие поле зрители продолжали освистывать меня и осыпать насмешками. Это игра, и даже отец в этом случае их бы только одобрил – ведь он сам был против того, чтобы я здесь появлялась, и, узнай об этом, наверняка поколотил и запер меня.

   - Отправляйся домой, господская дочка! – неслось из толпы.

   - Не позорь команду!

   - Женщина на поле – позор клана!

   И тому подобное.

   Я скрежетнула зубами. Хотела поднять клюшку, ринуться вперед – но у меня уже не было сил. Правда не было. Напрасно я это затеяла, напрасно согласилась на подначку Тома (теперь я знала, как его зовут). Наверняка он с ними сговорился, чтобы высмеять меня. Может, мне и правда здесь не место. Почему я решила пойти против обычаев? Не принято, чтобы женщина выходила на поле, и не было такого никогда. Лучше уйти сейчас, чем упорствовать в позоре. В конце концов, вовремя отступить – это разумно, ведь так?..

   И тут крики и свист перекрыл один голос:

   - Гретта из Гленнароха! Ты дочь вождя или гусеница?

   Он был такой решительный, такой громкий, что все остальные от неожиданности замолчали. А голос продолжал:

   - Собери свои тощие кости в кучу и действуй! Покажи, на что ты способна! Или ты умеешь только собирать цветочки и вышивать?

   В толпе раздались смешки.

   - Я был о тебе лучшего мнения, Гретта из Гленнароха! – снова крикнул Том. – Я думал, ты смелая, а ты трусиха. Кого ты испугалась, дочь вождя? Стада баранов?

   При всей преданности обычаям и клану, у нас не упускают случая позубоскалить над слабостями ближнего. А Том попал в точку – пусть он и был неизвестно кто невесть откуда, и в другом случае ему бы вышибли за такое пару зубов. Но игра есть игра, а игроки – не соблюдающие правила, то и дело устраивающие бестолковую свалку, временами попадающие в свои же ворота мячом – и впрямь изрядно напоминали стадо тупого скота. Поэтому зрители оценили шутку, и симпатии некоторых из них внезапно обратились на меня.

   - Давай, покажи им! – крикнул Том. – Забей мяч в самые …!

   Эта шутка имела успех еще больше, чем прежняя – народ взревел, над толпою понесся смех. Окрыленная, я взялась за клюшку – как раз в тот самый момент, чтобы успеть отбить летящий в наши ворота мяч. Он отскочил обратно в центр поля к одному из наших игроков, и я что есть сил понеслась туда, по дороге огибая быкообразных парней, как вода камни.

   Поддержка зрителей придала мне сил, в то время как сами игроки, несколько в замешательстве оттого, что ветер так вдруг переменился, перестали давить на меня столь уж рьяно. Это подарило мне несколько удачных мгновений, которыми я не замедлила воспользоваться. Один раз я забила, потому что наконец-то меня удостоили передачи; другой – мяч отскочил и оказался прямо возле меня, так что просто повезло; и, наконец, в третий я буквально вырвала его у команды соперников, и он влетел в ворота в тот же миг, как раздался свисток.

   Наша сторона проиграла, но условие пари было выполнено. Я попала в ворота трижды, и теперь у команды не было другого выхода, кроме как принять меня.

   Смеркалось. Игроки перемещались по полю и присоединялись к зрителям: хлопали друг друга по плечу, пожимали руки, обсуждали игру – и понемногу начали расходиться. Большинство направлялись в трактир, продолжить разговоры за ужином и пивом.

   Я понемногу остывала. Поднялся холодный ветер, и меня начала бить дрожь. Шемми, который переживал больше всех и всю игру метался туда-сюда по кромке поля, подскочил ко мне и накинул мне плащ на плечи.

   - Скорее домой, госпожа Гретта, - приговаривал он. – Скорее домой!

   - Я иду домой, - сказала я. – А ты нет.

   - Но как же…

   - А ты иди набери мне сморчков.

   - Так темнеет же, госпожа Гретта! – взмолился Шемми. – Как я их сейчас найду?

   - С фонарем ищи! Как собака, по запаху. Мне все равно. Хочу сморчков.

   - Но госпожа Гре…

   - Пошел! – я пихнула его так, что он едва не грохнулся. – И без полной корзины не возвращайся.

   После такого отец точно велит его поколотить за то, что снова за мной не уследил. А если Шемми прошляется в лесу до ночи, отец за это время успеет сорвать гнев на мне, и парню уже не так достанется. В конце концов, он-то не виноват, что я снова решила поступить по-своему.

   Ноя и причитая, Шемми бросился прочь.

   Том слушал все это, стоя в нескольких шагах от нас, и присоединился ко мне, когда я направилась к дому. Он прихрамывал, а мне по какой-то причине стыдно было его обгонять, поэтому мы сильно отстали от всех и остались одни на дороге, ведущей по полям через селение к замку.

   Том шел рядом и молчал, а я все думала: зачем он идет со мной?.. Что ему нужно?.. Мы подошли к селению. Из трактира доносился звон посуды, шум разговоров, громкий смех. Мы миновали мыловарню, несколько лавок и жилых домов.

   - Подожди тут, - сказал Том и исчез куда-то.

   Я несколько мгновений потопталась посреди улицы. Меня миновали и со мной здоровались прохожие, и я почувствовала себя глупо. С какой стати мне его ждать? Если кто-нибудь спросит меня, что я тут делаю, почему стою посреди дороги, что я скажу? К тому же мне надо было скорее домой. Я замерзла, получила порядком ссадин и синяков и была покрыта грязью с ног до головы, точно хрюшка. Нужно успеть привести себя в порядок и поговорить с отцом, прежде чем вернется Шемми.

   Так что я не стала дожидаться и пошла дальше. Том нагнал меня у края селения и, видно, от быстрой ходьбы, хромал сильнее прежнего.

   - Я же просил подождать!

   - Мне некогда.

   - Ты не можешь появиться дома в таком виде, - сказал Том. – Давай хоть немного приведем тебя в порядок.

   Я обернулась: в руках он держал сверток из лавки лекаря.

   - Ты купил лекарства?

   - У тебя все лицо в крови.

   Я потрогала лоб, щеки, взглянула на пальцы... Да, правда.

   - Ерунда.

   - Иди сюда.

   Он завел меня за угол ближайшего дома и заставил присесть на тележку, стоявшую у стены. Сбегал к колодцу, принес ведро воды.

   - У меня нет с собой денег, - сказала я, пока он влажным платком смывал мне кровь с лица. Стремительно холодало, изо рта у нас вылетали облачки пара. Мои ссадины немедленно защипало. – Я не смогу с тобой сейчас расплатиться.

   Я не хотела пялиться, но не могла отвести глаз от его лица и надеялась, что полумрак скрывает это. Не то, чтобы я раньше не встречала красавцев. У нас было много красивых парней – широкоплечих, статных, высоких и могучих, как сосны. Но их черты – суровые, резкие – были будто высечены из скал. Другие (и эти мне не нравились), до слащавости хорошенькие, выглядели изнеженными и походили на девчонок.

   Но его лицо меня завораживало. Прежде мне не доводилось видеть такого сочетания мужественности и миловидности. Как может быть так, что в столь красивом – совершенно красивом! – лице, лишенном грубости и жесткости черт, в то же время нет и следа томности, слабости или того, что называют приятностью. Может, дело в шрамах? В отсутствии улыбки? Или во взгляде – сосредоточенном, отрешенном. Как будто он точно знал: жизнь – плохая, несправедливая, жестокая. Но это не злило его и не возмущало, как могло бы возмущать и злить другого человека. Он просто жил с этим, принимая как есть.

   Том не ответил и, достав из мешочка с покупками чистую сухую ткань, принялся осушать мне лицо. Мне стало жарко, по телу побежали мурашки.

   Я отвела его руку. Меня словно огнем обожгло. На короткое мгновение я ощутила гладкую прохладную кожу, тонкие пальцы... У него руки замерзли.

   - Не надо со мной возиться.

   Он снова ничего не сказал. Зачерпнул мази и принялся наносить ее на мои ссадины.

   Я забыла, как дышать. Его прикосновения были легкими, как крылья бабочки. Я ужасно разволновалась; мной овладели оцепенение и жар – но в то же время хотелось вскочить с места и бежать, бежать, куда глаза глядят, покуда не кончатся силы.

   - Как тебе удалось с ними договориться? – едва выговорила я. Пока мы сидели вот так вдвоем, в темноте, в молчании, и я совсем близко слышала его дыхание и различала его черты в полумгле, волнение становилось совсем уж невыносимым. Лучше уж говорить – о чем угодно. – Я за столько лет не смогла их убедить.

   Наконец Том закончил, и ко мне вернулась способность дышать. Он убрал остатки лекарств в мешочек и протянул мне. Я отказалась:

   - Оставь. Тебя ведь тоже… недавно побили.

   - Все уже зажило. Забери.

   - Я потом отдам тебе деньги.

   - Не нужно.

   Мы пошли по направлению к замку.

   - Твои родные, должно быть, обрадуются, - сказал Том.

   - Чему?

   - Тому, что ты выиграла.

   Я фыркнула.

   - Да отец меня просто убьет. Хорошо, если из дома не выгонит.

   - Если выгонит, приходи ко мне. Места хватит.

   - А где ты живешь?

   - Вдова Айлин отдала мне старую сторожку.

   - Целую сторожку?! Обычному работнику?!

   - Ну, я не совсем простой работник, - сказал Том. – Я помогаю ей со счетами.

   - А ее счетоводы, что, не справляются?

   - Значит, не справляются, если она теряет деньги, вместо того чтобы их получать.

   - Так ты, значит, понимаешь в счетах.

   - Немного есть, да.

   За разговором мы подошли почти к самому замку и я вспомнила, что он так и не ответил мне на вопрос.

   - Так как все-таки ты их убедил взять меня?

   - Поспорил, что ты сможешь забить три мяча.

   - А если бы проиграл?

   - Сказал, что буду весь день гулять по Гленнароху в женском платье.

   Я даже остановилась. В женском платье!.. В наших краях трудно придумать для мужчины худший позор.

   - И ты пошел бы на это?! Если бы я проиграла.

   - Но ты же выиграла.

   - Но ведь могла проиграть!

   - Я ничем не рисковал, - сказал Том. – Я знал, что ты выиграешь.

   Мы остановились, не доходя до ворот.

   - Как ты мог быть в этом так уверен?

   - Ты держалась молодцом, - сказал Том. – Будь в этом хоть какая-то моя заслуга, я бы сказал, что горжусь тобой.

   - Гордишься?..

   Он шагнул ко мне – вплотную, совсем близко, - обнял за плечи и поцеловал в лоб.

   - Да.

   Не успела я опомниться, как он взял мою руку, поднес к губам и поцеловал. Мою руку! – всю в царапинах, с обломанными ногтями, с въевшейся грязью, все еще чумазую после сегодняшней игры.

   - Ты была молодцом, - повторил Том.

   Я спрятала руки за спину.

   - Хватит меня трогать!

   Он слегка усмехнулся и отступил.

   - Помнишь, что ты мне обещала? Ты согласишься встретиться со мной, если я помогу тебе попасть в команду.

   - Так мы же уже встретились… - пробормотала я.

   - Нет. Сегодня я пришел посмотреть, как ты играешь, и убедиться, что мне не придется наряжаться в женское платье. А в следующий раз ты придешь ко мне.

   - И куда ты хочешь, чтобы я пришла?

   - Я хочу сводить тебя послезавтра на танцы. Вечером. Хорошо?

   - На танцы?..

   Я в жизни не бывала на танцах. Нет, я там, конечно же, не раз присутствовала, но сама не танцевала. Большинство не осмелились бы пригласить дочь вождя – а те, кто посмел бы, думаю, просто не хотели. На танцах я появлялась только для того, чтобы покидать дротики, помериться с парнями силой в борьбе на руках или затеять с кем-нибудь свару.

   Я невольно скользнула взглядом по его хромой ноге. Том проследил мой взгляд, и я покраснела.

   - Я не смогу составить тебе пару, - сказал он. – Но ты сможешь потанцевать с кем-то еще. Мы просто хорошо проведем время. Буду ждать тебя на закате на дороге к селению. Пожалуйста, приходи.

   - Ладно, - непослушными губами пробормотала я.

   Уговор есть уговор, так?

   - Рад был увидеть тебя, Гретта из Гленнароха, - сказал Том. – Пусть тебе приснятся хорошие сны.

***

Произнося: «О мертвых либо хорошо, либо ничего», частенько забывают окончание фразы: «…ничего, кроме правды». И когда я называю отца старым хрычом – это значит, что он и был старый хрыч, и с этим не поспорят самые преданные его сторонники. Когда-то он был бравым воякой – отважным задирой, хоть и небольшого роста (я пошла в него – на маму похожа красавица Рейна), но со временем преисполнился злобы и желчи, и к тому времени, о котором я говорю, превратился в тощего сварливого старика с неопрятной щетиной на ввалившихся щеках, клоками седых волос, торчащих из ушей, и бешеным нравом. От его криков Гленнарох сотрясался с рассвета и до заката. Доставалось всем, от первого воина до чумазого мальчишки на побегушках. И чуть ли не больше всех – мне, которая должна была служить всем примером, ведь мне предстояло возглавить клан – а вместо этого я то и дело его разочаровывала. На Рейну он не орал и относился к ней совсем по-другому – но не стоит думать, будто это потому, что он сильно ее любил. Он просто берег ее, как ценное имущество – да и Рейна, страшно пугавшаяся любых ссор, миролюбивая и прилежная по натуре, являла собою образец примерного поведения.

   О моем участии в игре отцу, разумеется, доложили немедля. Это было не то событие, которое могло пройти без огласки – и уж точно не то, которое каким-то чудом миновало его ушей. Дома меня уже поджидали, и, убегая от отца, который с налитыми кровью глазами, размахивая палкой, гонялся за мной по всему замку, я про себя порадовалась, что сообразила услать Шемми прочь, не то бы еще и ему досталось. Выпустив пар, отец не выгнал меня, как я предположила в разговоре с Томом. Он придумал нечто гораздо худшее – приказал меня запереть. До сих пор, что бы я ни натворила, обходилось без этого. Я, которая с ранних лет росла как сорняк, дни напролет даже зимой проводила на улице, а домой возвращалась только для того, чтоб поесть и поспать. Ну, еще брала уроки – чтения, счета, письма – но все это не слишком усердно и всегда из-под палки, смываясь при первом удобном случае. Наказать меня заключением было все равно что лишить воздуха. Я, разумеется, сбежала бы, спустившись по простыням – но, к несчастью, окна в моей комнате были забраны решетками. Отец приказал установить их много лет назад, когда я, еще совсем девчонкой, едва не вывалилась из окна по причине неуемного любопытства.

   И вот теперь я в полной мере усвоила значение выражения «лезть на стенку». Я просидела взаперти три дня, метаясь по комнате, будто дикий звереныш, и отказываясь есть. Приносить мне еду и убирать ночные горшки отец предусмотрительно присылал крепких парней, потому что с меня бы сталось сшибить с ног кухарку или слугу и убежать, пока не поймали.

   На четвертое утро меня забрали из комнаты и повели к отцу в кабинет. В комнате царило напряжение, которое я почувствовала мгновенно, едва вошла. Отец развалился в кресле за своим столом, заваленным бумагами. Рядом, за небольшим письменным столиком, сидела бледная как полотно Рейна. Отложив перо, она смотрела вниз, тряслась, как заячий хвост, и нервно сжимала руки под столом. Вот она всегда такая. До ужаса боится любых споров и ссор. Ее бы воля, сорвалась с места и убежала, но до смерти боится еще больше разгневать отца. Его рассердить – раз плюнуть, а он, как видно, уже был на взводе, хотя пока что и не дошел до того, чтобы брызгать слюной и орать.

   - Он, - отец мотнул подбородком, - говорит, что знает тебя.

   Я проследила за его взглядом и увидела Тома, который стоял посреди кабинета с таким видом, будто его пригласили сюда на чай.

   - И якобы он виноват в том, что ты вышла на поле. Что скажешь? Просит отпустить тебя.

   И отец осклабился улыбкой, которая не предвещала ничего хорошего.

   - Это моя вина, что госпожу Гретту взяли в игру, - сказал Том. – И я готов принять наказание.

   - А у нее своей головы, что ли, нету? – осведомился отец.

   - Если бы я ей не помог, ничего бы не случилось.

   - Ну, раз ты настаиваешь… И какое наказание, по-твоему, я должен назначить тебе?

   - Это ваше решение.

   - Побить тебя, что ли… - потирая подбородок, задумчиво проговорил отец. – Десяти плетей будет достаточно?..

   Я собралась запротестовать, но отец жестом пресек мои возражения. Том пожал плечами.

   - И зачем тебе это? – спросил отец. – Ну, заперли ее, большое дело. С чего тебе за нее подставляться?

   - Я бы хотел видеться с ней, - ответил Том.

   Отец расхохотался.

   - Да ну? И какие, позволь узнать, у тебя намерения в отношении моей дочери?

   - Я собираюсь на ней жениться, - сказал Том.

   Немногое могло рассмешить моего отца, но тут он прямо заплакал от смеха. Рейна, упорно не поднимавшая глаз, побелела еще сильнее и была близка к обмороку.

   - Неужели? И как же это у тебя получится, позволь узнать? Кто ты вообще такой?

   - Я служу счетоводом у вдовы Айлин.

   - Счетоводом он служит… С чего дочери вождя выходить за счетовода?

   - С того, что я намерен взобраться повыше. И смогу предложить вашей дочери куда больше, чем сейчас.

   - И как же это у тебя получится?

   - Есть только один способ, которым может подняться мужчина вроде меня, - сказал Том. – Через женщину. И в данном случае ваша дочь – и цель, и средство.

   Тут помертвела даже я. Немногие отваживались разговаривать с моим отцом таким образом. Он просто не понимает. Минуту назад отец собирался поколотить его – а теперь просто убьет на месте. Зачем он сюда явился? Зачем говорить такие вещи? Пусть он чужак, но должен был хотя бы слышать о том, что за человек мой отец.

   - А если я тебе откажу?

   - Может, тогда я смогу убедить ее сбежать со мной.

   Несколько мгновений стояла гробовая тишина. А потом ее разорвал смех – отец, казалось, вот-вот потеряет сознание от веселья.

   - А ты храбрый, - заметил он, отсмеявшись. – Люблю таких. Да уж. Пожалуй, если кто и сможет ее прибрать к рукам, так это ты.

   Том по-прежнему смотрел мимо всех нас, куда-то в стену над головой моего отца.

   - Раз так хотел к ней подобраться, нанялся бы к нам в работники, - заметил отец. – Чего к вдове Айлин пошел?

   - Я узнавал, но мне сказали, что вам не нужны люди.

   - Да, верно, - согласился отец. – У нас хватает людей. Но и дел много, и мы не откажемся от пары лишних рук. Бесплатных, конечно.

   Том даже не моргнул.

   - Бить я тебя не стану, - решил отец. – Мне с твоей крови выгоды никакой. Тем более тебе и так недавно досталось – еще, что ли, на ком-то жениться хотел?..

   И он ухмыльнулся, довольный своей остротой.

   - Раз так хочешь искупить свою вину, будешь работать у нас десять дней. Освободишь ребят для других дел. Станешь убирать навоз, чистить отхожие места, выносить помои. Старый Вили уже несколько месяцев как колода лежит, его старуха с ним давно уж замучилась. Поможешь ей – перевернуть, искупать, накормить. В общем, будешь делать все, что скажут. А я уж распоряжусь, чтобы тебя не жалели. Приходишь на рассвете, уходишь на закате. А если за это время потеряешь работу у вдовы Айлин – что ж, так тому и быть.

   Я слушала, холодея с каждой секундой. Это было явно рассчитанное унижение, которого Том не заслуживал. И правда, зачем он явился сюда, тогда как вся его вина заключалась лишь в том, что он помог мне добиться того, чего я хотела?.. Перестань выслушивать это, откажись!.. Я раскрыла было рот, чтобы возразить, отказаться вместо Тома – но отец вновь вскинул руку, приказывая мне молчать.

   - Но госпожу Гретту вы отпустите, - сказал Том.

   - Ну уж нет, - сказал отец. – Ее вина это ее вина, а твоя вина – твоя вина. Свою ты признал, а за Гретту не отвечаешь. Мало ли кто что устроил – ее играть никто не заставлял. Ты, - теперь он обратился ко мне, - даже не вздумай пытаться помочь ему. Те же часы будешь проводить здесь, в этом самом кабинете, и учиться писать так же красиво и чисто, как твоя сестра. В конце концов, я еще не изменил завещание, и пока что ты – наследница главы клана. И должна хоть что-то уметь. Напишешь тысячу раз: «Я больше никогда не буду играть в каманах». Не выйдешь из дома, пока не закончишь. Так ты, - это он уже Тому, - стало быть, согласен?..

   - Я же сказал, что приму наказание.

   - Ну, вот и решили, - потирая руки, объявил отец. – Поглядим, захочет ли она встречаться с тобой после того, как ты провоняешь дерьмом и навозом. Все же дочь главы клана, как-никак. И захочешь ли ты видеться с ней после того, через что пройдешь по ее милости.

ГЛАВА 4

Я знаю, ждет твоя родня

   Она не жалует меня.

   Верный своему слову, отец продержал меня взаперти десять дней. По утрам я присоединялась к нему и Рейне в его кабинете. Пока он диктовал письма сестре, я писала: «Я больше никогда не буду играть в каманах» – по сто раз каждый день, и он неизменно и придирчиво проверял за мной. Если был недоволен хоть буквой, хоть строчкой, я должна была начинать снова – так, чтобы каждый листок был безупречен. Остаток дня я посвящала занятиям, связанным с будущей заботой о клане – отец велел натаскивать меня в ведении расходных книг, подсчете убытков и доходов, всяких мелочах, связанных с хозяйственными делами, а также тех разделах истории и политики, которые, по его мнению, могли мне пригодиться. Каждый день из города приезжал законник, который просиживал со мной и счетоводом несколько часов, чтобы я не только правильно считала, но еще и соотносила свои решения с разными важными тонкостями. Всему этому меня учили и раньше, но урывками и хаотично – теперь же, то ли в преддверии Рейниной свадьбы, то ли потому, что я порядком его разозлила, отец решил взяться за меня всерьез. И предупредил, что даже когда мое наказание закончится, я должна буду напрочь забыть о каманахе и каждый день не менее четырех часов уделять обучению.

   Отец запретил слугам говорить со мной о Томе и, просиживая целые дни наверху, я поначалу даже не знала, приходил ли он в Гленнарох. Ведь он вполне мог и передумать. Отец ведь не мог в самом деле заставить его. Стоила ли призрачная перспектива жениться на мне таких трудов и унижений? Отец же не сказал, что согласится. Вообще не ответил ни «да», ни «нет». Мог и после этого, взяв все, что можно, от его трудов, отказать от дома – глядя на моего отца, Том уж должен был бы это понять.

   О том, что он все-таки не изменил своего решения, я узнала благодаря Рейне. После того разговора в кабинете она держалась напряженно, как туго натянутая струна, а губы сжимала до тех пор, пока они не превратились в узкую ниточку. И однажды не выдержала.

   - Вы в самом деле намерены это позволить? – осведомилась она, обращаясь к отцу.

   - Что именно? – рассеянно спросил тот. Он только что договорил с управляющим и теперь погрузился в размышления об изменении цен на шерсть, которые грозили отразиться на всех его ближайших планах в отношении Гленнароха.

   - Я о Маргрет и этом… из Данеддина.

   - А что такое?

   - Вы правда не понимаете или смеетесь? В самом деле позволите ему встречаться с Греттой? А то и жениться на ней?

   - Тебе-то что, - сказал отец. – Не ты же за него выходишь.

   - Да вы, должно быть, шутите, - вспылила Рейна. – Разве можно даже мысль допустить о таком?

   - А чего такого-то, я тебя снова спрашиваю? – рявкнул отец, которого она, видно, порядком доняла. – Или, может, ты видишь у дверей очередь из женихов? Что-то я не припомню, чтоб хоть один из местных парней просил у меня Безумную ведьму. Знают, что она за штучка, и не попросят, хоть их озолоти.

   Я вспыхнула, униженная.

   – Или предлагаешь мне вывезти вот это, – он указал большим пальцем, не глядя на меня, – в столицу, чтоб нас там точно на смех подняли?

   - А что я скажу господину Дэвину, когда он приедет сюда? Если он увидит, с кем мы позволяем общаться Гретте…

   - Твой господин Дэвин пусть думает, что хочет. Пока что я принимаю решения в этой семье.

   - То есть вы правда готовы доверить клан чужаку, о чьем прошлом, происхождении и семье мы ничего не знаем. Наглому пришлому, который…

   - А ты знаешь, кто был твой прапрапрадед? Кто пришел сюда, чтобы завладеть этой землей?! – теряя терпение, гаркнул отец. – Именно такой «наглый чужак», как ты выражаешься! Наглые чужаки пришли сюда, осели здесь и стали хозяевами! И я не вижу ничего плохого в том, чтобы разбавить подобной кровью нашу кровь, которая, на мой взгляд, стала слишком уж жидкой. Если он докажет, что способен возглавить клан и приструнить твою сестру, я его только поприветствую. Если же Гретта об него обожжется – стало быть, впредь не будет такой дурой. И это тоже пойдет ей на пользу – один раз научится, и когда возглавит клан, уж точно не пожертвует им ради мужика. Что ж до того, кому я готов доверить клан – то доверяю я его твоей сестре, и в завещании это прописано. А что касается ее замужества… Кто-то должен продолжать род, в конце концов. Или ты считаешь, раз сестра станет главой клана, у нее не должно быть мужа?

   - Господин Дэвин…

   - Еще не хватало отдать власть твоему господину Дэвину, - порядком разозленный тем, на что она, видимо, собиралась намекнуть, перебил отец. – Вот ему уж точно здесь ничего не светит. Пусть довольствуется приданым, нашей поддержкой и тем, что заполучил красивую жену. И не разевай рот, будто рыба. Я знаю, что ты хочешь сказать. Что ты старшая, и почему бы не отдать клан тебе. При всех недостатках Гретты она может стать во главе клана – и как бы люди ни посмеивались над ней, ее они уважают и будут слушаться. А тебя – нет. Ты сможешь принять роды у коровы? Сможешь, если придется, пойти в бой? Нет. Вот потому тебе достается богатый муж, а Гретта – наследница. Власть в Гленнарохе останется в руках Огненных куниц, а ты прекрасно знаешь сама, что твой господин Дэвин не из тех, кто согласится на подобное положение при жене. А вот как раз этот выскочка Том и за такое будет благодарен. И только поэтому я готов присмотреться к нему. Пока что его нахальство мне нравится. А ты перестань лезть в чужие дела. Я без тебя разберусь, что мне делать с кланом и с Греттой.

***

Как только мне объявили, что я свободна, у слуг развязался язык. Кухарка Майра сказала: да, Том из Данеддина каждый день приходил на рассвете и делал всю работу, какую ему поручали. А это уж у кого на что хватало совести. Мальчишки вдосталь поизмывались над ним, гоняя вместо себя по поручениям. Майра велела носить воду, мыть посуду, убирать помои, чистить большие сковороды и кастрюли, таскать мешки с овощами и зерном. Иногда кузнец звал побыть на подхвате. Порой помощь требовалась в конюшне – почистить лошадей, убрать навоз. Большинство людей пользовались его помощью по делу, но находилось немало и таких, кто не отказывал себе в удовольствии поглумиться, давая самую грязную и черную работу, так как знали, что, откажись Том, и договор между ним и моим отцом немедля утратит силу. Вот, наверное, в чем заключался замысел отца. Том заявил ему, что метит на место хозяина Гленнароха, а его поставили в положение самого низкого из слуг – ниже, чем мальчик на побегушках. Как после такого люди будут смотреть на него? Станут ли уважать, позволят ли править собой? Или просто посмеются, вечно помня, как тот же самый человек чистил им обувь, стирал грязное белье и выносил горшок за лежачим?..

   При первой же возможности я побежала к вдове Айлин – узнать, не уволила ли она Тома и, если что, просить за него. Десять дней работы у нас – это значит, что у нее он те же десять дней ничего не делал. За это время она вполне могла дать ему от ворот поворот. Скажем, отец точно прогнал бы наемного работника, который просто взял и перестал выполнять свои обязанности. Ну, а будь кто из клана – нещадно бы выпорол.

***

Господский дом стоял над морем почти на самом краю обрыва, открытый всем ветрам. Не самое уютное место, но врагу незамеченным не подобраться – ни с суши, ни с воды. Средь холмов паслись в отдалении овцы, похожие на толпу пухлых облачков. Я прошла по каменистой тропе средь пустоши, которая летом должна была расцвести всеми красками, теперь же являла собою довольно унылое зрелище.

   В Большом доме (так здесь называли замок) было тепло и немного пахло дымом. Слуги любили Айлин и были ей преданы, но все же во всем чувствовался легкий оттенок небрежности и упадка, как всегда бывает без крепкой хозяйской руки. Пока был жив, всем заведовал господин Верен, и прежде Данеддин был зажиточным, процветающим поместьем. Но вот уже несколько лет после его смерти вдова Айлин справлялась сама, а она, мечтательная и добродушная, была не очень-то практичной. Если нет рачительного хозяина, который следит за всем милосердным, но строгим глазом, люди мало-помалу расслабляются и перестают так уж стараться. Я не одобряла повадок моего отца, но для процветания клана даже они были лучше, чем рассеянная улыбка госпожи Айлин, которая не умела приструнить нерадивых и попустительствовала беспечным и неразумным.

   Из просторного сумрачного холла широкая лестница вела на второй этаж, меня же провели в гостиную, которую устроила себе Айлин. Прежде тут были кабинет, библиотека и гостиная по отдельности – она перестроила и объединила их. Теперь здесь, в большом просторном помещении, вдоль стен стояло множество шкафов, битком набитых книгами. Из окон открывался вид на морской простор; сверкающее и синее в разгар лета, теперь море угрюмо темнело под мрачными громадами низко набрякших туч, неся к скалам холодные свинцовые волны.

   Скудного света пасмурного дня не хватало, чтобы полностью рассеять мрак, хотя в погожие дни эта просторная гостиная была полна света. Повсюду стояли небольшие круглые столы, сидя за которыми на диванах и креслах, можно было беседовать или читать. Здесь же вдова Айлин писала письма и работала – роль кабинета письменный стол, стоявший у окна на небольшом возвышении и умело обособленный от остального пространства.

   Место это мне нравилось. Здесь, как и везде, царил легкий беспорядок. Поблекшие старые ковры, где-то протертые, где-то порванные, по-хорошему, требовали замены; обивка диванов и кресел, вылинявшие занавеси и подушки тоже знавали лучшие времена. Но почему-то здесь было уютно, и люди охотно проводили время в гостиной госпожи Айлин.

   Встретив у порога, меня проводили к тяжелым дверям, и слуга, приоткрыв их, приложил палец к губам и показал в гостиную: входи. Немного удивившись, я послушалась.

   Вдова Айлин приветливо улыбнулась мне, откладывая книгу и поднимаясь с дивана. Была в темно-зеленом шерстяном платье, поверх него – теплая шаль.

   - Госпожа Айлин, - поклонившись, вполголоса начала я. – Я пришла, чтобы…

   Но она, как минуту назад слуга, приложила палец к губам и показала мне в сторону «кабинета».

   Там за столом спал Том, положив голову прямо на исписанные бумаги. На плечи ему был наброшен серый клетчатый плед.

   - Идем, - шепотом сказала Айлин. – Навестим пока моих малышей.

   Она вывела меня из гостиной и закрыла за собой дверь на ключ. Слуге же строго сказала:

   - Том должен закончить работу и не выйдет, пока не завершит ее. Я его закрываю, чтоб не вздумал отлынивать. Вернусь через час, а вы к нему не ломитесь: дело важное и срочное, и он не должен ни на что отвлекаться.

   - Слушаюсь, госпожа.

   Несведущие люди, услышав слова Айлин о малышах и последовав затем за нами, могли бы решить, что вдова говорит о цветах. Много лет назад Айлин завела себе зимний сад, где круглый год выращивала яркие диковинные растения, с которыми нянчилась, будто с младенцами. Лелеяла их, поливала, подрезала, беседовала с ними так, словно они ее понимали.

   На взгляд большинства наших знакомых, затея эта была бессмысленным расточительством. Содержать зимний сад стоило огромных денег – одни только семена и саженцы обходились, должно быть, в состояние. Подобным занимались изнеженные богачи в столице, которым нечем себя занять и некуда девать золото. У нас с деньгами обращались рачительно и разумно и тратили их только на полезные, практичные вещи. Покупали скот, ткацкие станки, инструменты, укрепляли и обновляли дома, возделывали землю – оставшееся же клали в банк под хороший процент, обеспечивая безбедное будущее себе и детям. У Айлин же, похоже, вовсе не было сбережений – все уходило на зимний сад. На взгляд местных, подобный подход к ведению дел граничил с безумием. Правда, отец, бывая у Айлин, знай лил мед ей в уши по поводу ее увлечения, но я-то знала: это потому, что он хотел, чтобы она поскорей растратила все свои деньги и он мог выкупить землю и дом за бесценок. Он уже и с нужными людьми загодя сговорился.

   Я тоже считала, что со стороны Айлин это не очень-то разумно, но назвать эти траты бессмысленными не могла.

   Все пятеро детей Айлин умерли в младенчестве, и теперь их могилки выстроились в ряд на высокой отвесной скале. Можно было похоронить их в семейной усыпальнице, но Айлин говорила, что не может запереть во тьме своих детей. Иннес, Линни, Морин, Мерива и Дон обрели последний приют в самом красивом месте Данеддина, открытом солнцу, воздуху, небу. Ветра гуляли здесь круглый год, и местные говорили, что в ненастные ночи можно услышать, как плачут маленькие невинные души. А в погожие летние дни средь цветущего вереска многие видели призрачные блестящие тени: это дети Айлин играли в солнечных лучах. Вдова говорила, им нравится жужжание пчел и запах цветов вереска.

   Смирившись с тем, что матерью ей не стать, Айлин завела себе зимний сад, и каждый день – в тепло и холод, в грозу и непогоду – приносила свежие цветы на маленькие могилки. «Розы для Иннес, – приговаривала она, – пионы для Дона, маргаритки для Линни, «золотой корень» для Морин, ветка сливы для Меривы», – или называла другие цветы. Она заботилась о растениях как о детях – и хотела радовать ими тех, кому взрослыми никогда не стать.

   Мы с Айлин набрали лилий, васильков, жасмина, гиацинтов и сходили на утес. Я постояла в сторонке, пока вдова разговаривала с малышами, посмотрела на волнующееся внизу море, плотно кутаясь в тяжелый теплый плащ. На обратном пути вдова вспомнила:

   - Ты хотела о чем-то попросить меня?

   - Да, - сказала я. – Госпожа Айлин, я хотела попросить, чтобы вы не наказывали Тома. – Остановившись, я поклонилась. – Должно быть, он не успел сделать свою работу вовремя, и это целиком и полностью моя вина. Я ничего не понимаю в счетах, но готова отслужить за него на другой работе. Сделаю все, что поручите. Все возмещу. Только прошу, не прогоняйте его.

   Айлин тихонечко усмехнулась. Ветер растрепал ее темные с проседью волосы, убранные в низкий небрежный пучок. У нее были мягкие черты и добрая улыбка.

   - Я слышала об этом договоре. Нет, я бы не стала сердиться на Тома, если бы он чего-то не успел. В конце концов, это всего десять дней. Но он сказал, что многое должно быть сделано срочно. Возвращался от вас, садился за стол и трудился до рассвета, а утром – опять в Гленнарох.

   - Он не спал десять дней? Совсем?!

   - Не знаю, детка, я не следила за ним. Знаю только, что оставляла вечером в кабинете и утром заставала там же. Знаешь, так бывает – можно держаться очень долгое время, а стоит расслабиться, и тело берет свое. Видно, он решил выдержать эти десять суток – и выдержал. А вот сегодня сон наконец победил.

   Когда мы вернулись, Том все еще спал, и Айлин сказала:

   - Я передам ему, что ты заходила.

   - Нет-нет, я же просто…

   - Я передам, - повторила Айлин.

ГЛАВА 5

Лягу спать и встану вновь -

    Все о нем, всегда о нем.

   Отец как-то сказал о Томе: «Интересно, хватит ли ему наглости», – имея в виду, хватит ли ему наглости появиться перед обитателями Гленнароха как ни в чем не бывало после того, как значительная часть из них им помыкала.

   Тому хватило.

   Он пришел на следующий вечер после того, как я побывала у вдовы Айлин. Мы только отужинали. В зале одни праздно сидели кто где, попивая эль и неспешно обсуждая события дня, другие убирали со стола, третьи понемногу собирались идти спать. Отец поднялся в кабинет. Рейна удалилась к себе, строчить очередное письмо господину Дэвину. Она писала ему каждый день – наверное, листа по два пачкала. О чем можно было столько болтать, да еще в письменном виде, ума не приложу. Господин Дэвин вскоре должен был приехать, да и день свадьбы приближался, и Рейна день ото дня становилась все более плаксивой и нервной. Я подозревала: это оттого, что боялась перед ним опозориться. С каждым днем она обнаруживала все больше простоты, бедности и недостатков в Гленнарохе – все здесь ей было не так. Я-то считала наши земли и дом прекрасным местом – но наверняка они были недостаточно хороши для столь знатного и утонченного господина, как Рейнин жених.

   - К вам пришли, госпожа Гретта, - проходя мимо со стопкой тарелок, сказала служанка.

   Я сидела у камина; подняла глаза и увидела Тома, который стоял в дверях. Он выглядел неважно, под глазами залегли тени; я задалась вопросом, удалось ли ему наконец выспаться.

   Он кивнул всем с таким видом, будто пару дней назад и не был на побегушках у большинства этих людей. И я почему-то не услышала по этому поводу ни единой шуточки. Не знаю, насколько они были готовы смотреть на него как на своего будущего господина, моего мужа, но и кого-то ниже себя в нем, похоже, тоже не видели.

   Впрочем, нет; один из воинов все же поинтересовался:

   - А ты разве не должен убирать навоз?

   - Да, и впрямь здесь кучу дерьма навалили, - глянув на него, под общий смех согласился Том.

   И посмотрел на меня. Я встала и нерешительно огляделась. В зале было полно народу, спокойно поговорить нам здесь точно не дадут. И, чтобы там ни «разрешил» отец, о том, чтобы где-то уединиться, не могло быть и речи. Куда бы мы ни пошли, люди непременно придумают повод заглядывать в эту комнату, а что касается моих покоев… такое и предположить было нельзя, даже если бы мы были уже помолвлены.

   - Пройдемся? – разгадав мои сомнения, предложил Том.

   Я набросила плащ и, пока мы шли к выходу, заметила, что его хромота стала сильнее. Нет, гулять – плохая идея; я сказала, что передумала, и повела его на тренировочную площадку, в этот час темную и безлюдную. Мы сели на скамью, где днем обычно посиживали опытные воины, покрикивая на скачущую до седьмого пота, машущую оружием молодежь.

   - Тебе не обязательно было это делать, - после долгого молчания сказала я.

   - Что именно?

   - Признавать свою вину. Работать.

   - Оно того стоило, - сказал Том.

   - Правда?.. – прошептала я.

   - Уверена, что не хочешь вернуться? – спросил он. – Ты вся дрожишь.

   Он поплотнее укутал меня в плащ и взял мои руки в свои.

    - Ты… не хочешь в дом? - прошептала я. – Мне кажется, ты тоже замерз. Может быть, ты проголодался? Я могла бы собрать тебе поужинать…

   - Боюсь, в доме нам не дадут сделать вот это, - сказал Том.

   И, прежде чем я успела сообразить что-либо, наклонился ко мне и прикоснулся губами к моим губам.

***

Отец уехал по делам, и в замке вздохнули свободнее. Даже когда он находился у себя, его влияние чувствовалось повсюду; его уважали за умелое управление, он держал клан вместе, но он и подавлял людей.

   Большую часть дня я проводила за занятиями, как мне велели, но витала в облаках. Отвлекалась, мечтала, делала глупые ошибки, путаясь в словах и цифрах. Все мои мысли занимал Том.

   Он приходил после работы у вдовы Айлин. Чаще уже после ужина, но иногда раньше и дожидался меня во дворе или в зале. В Гленнарохе знали о его договоренности с отцом и, похоже, готовы были забыть о том, что недавно он побывал здесь на положении прислуги. Отношение к нему было без особого дружелюбия, но мирное. Откровенно недолюбливали его два человека: Шемми и Рейна. Первый смотрел на него волчонком и постоянно предостерегал меня против него, нашептывая всякие гадости. Что же касается Рейны, не знаю, как часто они пересекались с Томом без меня, но те пару раз, что я застала их вместе, они обменивались пикировками, которые прекращали, стоило лишь мне подойти. В первый раз я услышала, как Рейна сказала что-то вроде: «Ты не посмеешь», а Том ответил: «Поглядим». Второй раз был хуже. Речь, очевидно, шла все о том же – о его намерениях жениться на мне и о твердой решимости Рейны этому помешать. Что сказала Рейна, я не расслышала, а Том сказал: «Зато она хотя бы собой не торгует», прозрачно намекая на то, что Рейна продалась богатому старику. В ответ она залепила ему пощечину, а он лишь усмехнулся, зло глядя на нее с покрасневшей щекой.

   Весна, смывая снега, усердно поливала землю дождями, и погода к прогулкам не располагала. Уютнее всего было бы проводить вечера у камина, но мне по-прежнему было неловко находиться рядом с Томом перед всеми. Я хотела, чтобы он принадлежал мне одной, и меня раздражало, что на нас глазеют. Наверх я не повела бы его даже в отсутствие отца – да этого хотя бы та же Майра бы не допустила, закрыв проход своим могучим телом и заявив, что госпожа Гретта опозорит себя только через ее труп. А внизу уединиться было особенно негде.

   Поэтому мы находили себе укрытый от дождя и ветра уголок где-нибудь снаружи – под навесом на тренировочной площадке, в галерее наверху. Я не очень хороша в том, чтобы поддерживать разговор, а при Томе и вовсе немела – и большую часть времени мы молчали. Но его, похоже, это не беспокоило, и молчать рядом с ним было легко.

   В нем была внутренняя тишина, которая меня покоряла. В головах людей каждую секунду мечутся тысячи мыслей. Если они спрашивают тебя о чем-то – так для того, чтобы что-то рассказать в ответ. Еще не дослушав тебя, они уже обдумывают, что скажут дальше, и слова вперед мыслей рвутся с их языка. Их разбирает веселье, поглощает любовь, увлекает надежда, терзают страхи, снедают сомнения – тучи мыслей, не облеченных в слова, проносятся в их головах в любую минуту – одновременно, роем и строем, путаясь и переплетаясь между собой – и будто только и ждут, чтобы быть высказанными. А Том был… как предрассветная ночь. Когда он говорил – он говорил только то, что в этот момент имел в виду. Если слушал, я точно знала, что он действительно слушает, а не думает о своем. А когда молчал… Таким бывает горное озеро перед грозой: темная блестящая гладь воды, берег и лес вокруг – все безмолвно, и кажется, что это безмолвие может забрать, поглотить любое смятение.

   Я странно чувствовала себя рядом с ним. С одной стороны, почти до обморока волновалась. Стоило ему оказаться рядом, и во мне поднималась жаркая волна – билось сердце, слабели колени. Впервые в жизни я чувствовала себя не просто человеком – женщиной. Мне хотелось быть нежной с ним и красивой для него. Впервые в жизни меня стало заботить то, как я выгляжу, и впервые я пожалела, что у меня нет красивых платьев. Я вычистила грязь из-под ногтей и немного привела руки в порядок с помощью мази, которую дала мне Майра. Мои руки должны быть чистыми и мягкими – ведь Том касался их. Каждый день я до скрипа намывала, а потом часами расчесывала волосы, пытаясь придать им хоть сколько-нибудь приличный вид. Я даже стащила у Рейны средство для кожи лица, которое она привезла из столицы. Она, бедняжка, обыскалась его, но никакого сочувствия я к ней не испытывала. Она хороша и так, а вот моя кожа стала чуточку мягче.

   Двадцать лет своей жизни я провела, ни разу не влюбившись – никто мне даже толком не нравился. На парочки я взирала, как на каких-то диковинных существ. Зачем они видятся? Что их привлекает друг к другу? Почему проводят столько времени вместе? Я прекрасно чувствовала себя в одиночестве и вовсе не думала ни о любви, ни о замужестве. С отроческих лет я готовилась стать главою клана. Это и множество замечательных повседневных дел – прогулки по лесам и холмам, перепалки с мальчишками, игра в каманах, потасовки и драки – занимали все мои мысли и время.

   Теперь же на удивление быстро я привыкла к тому, что я больше не одна. Что я влюбленная девушка, что больше не сама по себе – а принадлежу кому-то, что теперь у меня кто-то есть. И это было новое и удивительное ощущение. Мне было о ком думать – и я думала о Томе целые дни. Засыпала с мыслью о нем и просыпалась с ней же. Да, я привыкла, что теперь не одна, и все же – каждый раз при виде Тома во мне вспыхивали тысячи молний.

   Но в то же время его присутствие меня успокаивало. Пожалуй, больше ни с кем я не чувствовала себя так спокойно. Не могу объяснить, почему. В наших краях никому не было известно, откуда он, кем был раньше, кто его семья. Я не знала, насколько он плохой человек, но он определенно не был хорошим. Прошлое его было темным – и, насколько можно судить, не очень-то чистым. При всей своей откровенности, он не был честен, не был искренен и не был добр.

   Но он был надежным. Не знаю, откуда я это взяла, просто знала. Знала, что могу опереться на него, могу довериться. Он не подведет меня, не бросит и не предаст. Доказательств никаких тому не было, задайся я такой целью, я не нашла бы ни единой причины доверять ему – и тем не менее доверяла. Рядом с ним я не ведала страха и преисполнялась сил.

   Со всем пылом первой страсти – безоглядно, безнадежно и безумно я влюбилась в него.

***

Том напомнил, что приглашал меня на танцы, и мы договорились сходить в трактир «У Пенни» в ближайшем городке. Здесь три раза в неделю играли на флейтах и скрипках, и на танцы собирался окрестный люд. На танцы было принято принаряжаться – не так, как на большие торжества, но все-таки. У меня ничего нарядного не было. Казалось бы, у дочери вождя должно быть полно красивых платьев, но отец, поняв, что я безнадежна, давно решил на меня не тратиться. Я одевалась не богаче слуг – в немаркое, неброское, из самой дешевой шерсти. Все равно износится, испачкается, порвется – так что деньги переводить? Начав встречаться с Томом, я привела в порядок свои платья (они больше не напоминали тряпки, которыми только что мыли пол) и следила за тем, чтобы не выглядеть замарашкой. Но наряднее они от этого не стали. Мне заказали несколько платьев к приезду Рейниного жениха и на свадьбу, однако они не годились тоже – слишком дорогие. Пусть я и дочь вождя, покажись я в дешевом трактире разнаряженная в пух и прах, меня поднимут на смех. Да и наверняка заляпаю и испорчу дорогую вещь, а это значит – снова не избежать отцовской трепки.

   Поразмыслив, я пошла в бывшую комнату матери и нырнула в сундуки со старой одеждой Рейны. Платья эти вышли из моды, но у нас этого никто не заметит. А уж носила их Рейна куда аккуратнее меня. Как следует покопавшись, я отыскала почти неношеное платье – темно-зеленое, как мох, из мягкой тонкой шерсти, с узорчатой вышивкой жемчужно-серым шелком по вороту и рукавам. С возрастом Рейна вытянулась и приобрела красивые округлости – любой из ее нынешних нарядов повис бы мне, как на доске, и волочился по полу. Но это платье ранних девичьих времен пришлось как раз впору.

   - Что делаешь? – спросила Рейна, застав меня в тот момент, когда я, пытаясь обозреть себя с разных сторон, крутилась перед зеркалом.

   Я объяснила: роюсь в старье – может, найдется что-то для меня подходящее.

   - Красиво, - сказала Рейна и тут же подобралась: - Для него наряжаешься?

   - А хоть бы и так, то что? – ответила я, собирая шали и платья, которые во время поисков раскидала по комнате.

   - Не будь дурой, - сказала сестра. – Взгляни, ты сама на себя не похожа.

   - Так может, оно и к лучшему? – отозвалась я. – Не припомню, чтобы вы с отцом хоть в чем-то меня одобряли.

   - В самом деле веришь, что он женится на тебе? Да он просто соблазнит тебя и бросит!

   - Ну, за этим он скорее нацелился бы на тебя, Рейна. Посмотри хорошенько: кто может быть заинтересован в том, чтобы меня соблазнять? Чего ты вообще к нему привязалась? Даже отец его разрешил ему общаться со мной.

   - Ты неопытная девушка, а отец никогда не жил в городе. А я насмотрелась в столице на таких, как он. У него ни гордости, ни чести…

   - Ну так и не встречайся с ним! А меня оставь в покое!

   Мы враждебно уставились друг на друга.

   - Упрямишься? – бросила Рейна. – Смотри, наплачешься из-за него.

   - И с этим тоже к тебе. Когда ты в последний раз видела, чтобы я плакала?

   - Как хочешь, - сказала сестра. – Только не говори потом, что я тебя не предупреждала.

***

«У Пенни» было небольшое, но уютное заведение, где по вечерам посреди зала освобождали пространство для танцев, потеснее составляя столы. За ними сидели компании и парочки – ужинали, беседовали, пили эль. Те, кто хотел танцевать, толпились у стены, дожидаясь музыки, которая позовет их в пляс, или пока на площадке станет побольше места. Музыканты располагались неподалеку от камина и наяривали от души.

   Я знала хозяйку – ее, собственно, и звали Пенни. Она приветливо встретила нас, посадила за столик и принесла две кружки эля.

   На этот раз меня позвал Том, но в любое время я могла бы, если хотела, прийти и одна. Это на важные приемы у господ следовало непременно являться парами. А сюда приходили все, кто хотел – для девушек и парней это была хорошая возможность с кем-нибудь познакомиться. Если же являлись парочками – вот как мы с Томом – танцевать лишь друг с дружкой обязательным не считалось. Любой мог поодиночке выйти в круг, чтобы присоединиться к общему танцу. Выходить с другими в пару было не особенно принято, но допустимо, если приглашающий испросит разрешения у обоих и не станет позволять себе лишнего. В конце концов, не все ловки в танцах – так почему один должен отказывать себе в удовольствии, если танцевать не умеет или не хочет другой?..

   Только войдя, я почувствовала себя неловко. На нас глазели – и на то, как мы появились, и на то, как сидели за столом. Я все время чувствовала на себе эти взгляды. Больше ни на кого в зале не пялились так, как на нас. Я решила – это потому, что я, Безумная ведьма, которую все знали как чумазую задиру, явилась нарядная и причесанная, да еще и с парнем, который явно не был мне просто приятелем. Я решила не обращать внимания: пусть таращатся. Устанут глазеть.

   Я знала, что Том не будет танцевать из-за своей хромоты, как он и предупреждал. Но мне было все равно, если я за весь вечер так и не выйду в круг. Я не считала себя любительницей танцев и охотно бы просто провела бы время с Томом, слушая музыку и касаясь под столом его колена своим. Но вышло так, что вскоре после того, как мы сели, меня пригласил парень, которого я видела здесь раньше – один из тех, с кем мы метали дротики и соревновались в борьбе на руках. Он звал меня не в пару, а в круг, и испросил у нас с Томом позволения весьма вежливо. Я вопросительно взглянула на Тома. Он ободряюще кивнул.

   У меня точно крылья выросли. Я с радостью согласилась, и быстрый, зажигательный танец неожиданно увлек меня. После того, как он закончился я, запыхавшись, с раскрасневшимся, сияющим от радости лицом обернулась к Тому, и…

   На моем месте сидела Пышная Нэн, прозванная так за свои выдающиеся округлости, которые она, ничуть не смущаясь, выложила на стол во всем их необъятном великолепии. Она потягивала эль и знай себе чесала языком. А Том не только не прогонял ее – он поддерживал беседу. Она положила руку ему на запястье и подвинулась ближе, чтобы не перекрикивать музыку, он же и не думал убрать руки.

   И я запоздало поняла: вот почему все глазели на нас. Не на меня они смотрели и удивлялись не переменам во мне. Ненасытные взгляды, нас провожавшие, принадлежали женщинам, которые недоумевали, почему такой красавец, как Том, выбрал меня. И через минуту уже расплывались в понимающей ухмылке: да ясно же, почему. Как еще может устроить свою жизнь молодой человек без роду без племени? Ради выгодной партии можно пойти и на то, чтобы сойтись с Безумной ведьмой!..

   Я вспыхнула от унижения и гнева. Первым моим порывом было вцепиться Пышной Нэн в космы и швырнуть через весь зал так, чтоб стенку проломила и на улицу вылетела. Но я подавила этот порыв. Этого от меня и ждут. Что я опозорюсь, выставлю себя на посмешище. Мало обо мне чесали языки, вот бы я дала пищу для новых сплетен!..

   В этот миг наши с Томом глаза встретились, и он… У меня дыхание перехватило. Он взглянул на меня тем же взглядом, каким секунду назад смотрел на эту наглую пышную Нэн. Тем самым взглядом, которым до этого смотрел на меня, который заставлял меня пылать и воспарять к небесам от счастья.

   Задыхаясь от ярости, забыв о плаще, оставшемся в трактире, я вылетела наружу в промозглую ночь. Права была Ренни, сто раз права! Мужчины – подлецы и лгуны, все до единого. Ни одному больше, никогда не поверю!.. Да как я могла вообразить, что и вправду могу ему нравиться!.. Пышная Нэн просто оказалась самой шустрой – не одна, так другая точно заняла бы ее место.

   - Можно узнать, куда ты собралась?

   Том, прихрамывая, догонял меня. В руках у него был мой плащ.

   - Домой.

   - Что, и попрощаться не подумала?

   Он наконец догнал меня и схватил за руку. Свободной я изо всех сил отвесила ему оплеуху.

   - Вот тебе твоя Пышная Нэн! Иди, дальше с ней разговаривай! Как она прямо там ноги не раздвинула, понять не могу…

   - Перестань, – Том дернул меня за руку.

   - Пусти!.. – он крепко держал меня, а у меня из глаз брызнули злые слезы.

   Вместо ответа он потащил меня за собой. Завел за угол ближайшего дома, прижал к стене и поцеловал.

   Он целовал меня и раньше – в лоб, в щеку, легонько в губы, в уголок рта. И каждый этот поцелуй я бережно хранила в сокровищнице воспоминаний, доставая и лелея в те часы, когда мы не были рядом. Мимолетные, нежные, бережные прикосновения – как крылья бабочки, как теплый летний ветерок.

   Но никогда прежде он не целовал мне так. Сначала мне стало даже больно, и показалось, будто я чувствую вкус крови. Но сразу после этого поцелуй стал более нежным и в то же время более глубоким – он был долгим, как вздох, горячим, как эль в зимний вечер. Стройное, крепкое тело Тома плотно прижималось к мне, его руки скользили по моему телу, пробуждая невиданные, незнакомые мне прежде, пугающие и сладкие чувства. Пламенная волна рождалась во мне, сводя с ума, нарастая – и вот я чувствовала свое тело как нечто отдельное от себя, а разум покидал меня, улетая куда-то. Рука Тома зарылась мне в волосы, он плотнее прижал меня к себе – и в то же время продолжал целовать все более глубоко и пылко, все нежнее и дольше. Я услышала тихий стон и отстраненно поняла, что это мой собственный. Не отпускай меня. Пожалуйста, еще!.. Мне было мало. Я хотела больше. Не знала, чего именно – только чтобы он никогда, никогда не отпускал меня…

   Но Том остановился. Обхватив меня за талию, он провел губами по моей шее (все внутри у меня сладко заныло) и прошептал на ухо:

   - Пока можешь, лучше беги от меня, Гретта из Гленнароха. В следующий раз я поцелуями не обойдусь.

ГЛАВА 6

Так пусть же у твоих дверей

   Гроза убьет меня.

   Следующая наша встреча с Томом должна была состояться у него. Я пообещала, что приду к нему в сторожку. Разумеется, тайно и под покровом темноты: заявиться вот так к мужчине, чтобы остаться с ним наедине, не то, что для дочери вождя – для любой девушки было бы неслыханно.

   Но как раз перед вечером, на который мы условились, в замке все полетело вверх дном. Отец вернулся раньше, чем собирался, насквозь больной, и слег в лихорадке – не то подцепил заразу, не то простудился где-то в пути. У Рейны, продолжавшей сходить с ума насчет предстоящего визита господина Дэвина, хватило бесстыдства заявиться к нему в спальню и потребовать денег: ей, видите ли, не в чем предстать перед женихом и необходимо ехать в город, чтобы купить там тканей и пошить новые платья. Отец не отказал ей, видимо, лишь для того, чтоб отвязалась; взяв деньги и несколько слуг, Рейна отбыла из Гленнароха. Таким образом, мы лишились нескольких людей, и Шемми тоже не было – за некоторое время до того отец прислал письмо, в котором отрядил его с поручениями в столицу.

   Так что вызывать лекаря, покупать снадобья и ухаживать за отцом пришлось мне, сменяясь со служанками, у которых и самих было полно забот. Отец заболел серьезно, и лекарь даже опасался худшего, но обошлось. Я вытирала пот с его лба, давала лекарства – строго по часам, как велел лекарь; кормила и поила его, вместе со служанками поднимала, чтобы вывести по надобности, дежурила ночами у его постели.

   И все это время ждала Тома. Что он подумал, когда я не пришла? Что я бросила его? Что испугалась? Застыдилась и передумала?.. Но он не приходил, чтобы спросить меня об этом. Через несколько дней, когда отцу стало лучше и я смогла оставить его на служанку, я отправилась к Тому сама.

   Стемнело. Лил дождь, и, пока шла, я насквозь вымокла. У Тома я еще не была, но сторожку знала; несколько лет назад ее сколотили как времянку, а потом так и оставили. Маленькая, слишком холодная для того, чтобы жить зимой, она стояла немного поодаль от других построек, и в ненастную ночь мне не составило труда добраться до нее незамеченной. Черные лисы в те времена ни с кем не дрались, времена стояли мирные, да и Айлин к охране своих владений относилась довольно беспечно, так что меня никто не увидел и не остановил. Если страже и было поручено нести караул, то в такую погоду, да еще в спокойные времена, наверняка они по-тихому решили остаться дома. Или же «караулили» где-нибудь под крышей, бдительно куря трубку и настороженно попивая горячий эль.

   Сторожка стояла тихая, темная. Сначала я решила, что Том спит, и долго колотила в дверь и звала, надеясь разбудить его. Но он не откликался, и я поняла, что в доме пусто. Может быть, он снова ночами работает в кабинете Айлин?..

   Присев на порожек, я решила подождать его. Дождь лил не переставая, а навес над входом приделали больше для вида, так что очень скоро я промокла до нитки и меня начала бить дрожь. Постучаться в таком виде к Айлин я не могла: сразу же возник бы вопрос, что я здесь делаю посреди ночи. Я могла вернуться – но ведь все равно уже вымокла. И проделала такой путь. И я хотела увидеть Тома.

   Поэтому я ждала.

   И ждала.

   И ждала.

   Не помню, сколько прошло времени. Кое-как я укрылась от ветра, вжавшись в дверной проем, и задремала.

   Открыв глаза, увидела Тома, который стоял передо мной и молча смотрел сверху вниз. Во мгле я едва различала его лицо – как всегда, без улыбки, бесстрастное, но безумная радость захлестнула меня при виде него.

   Он тоже был весь мокрый. Вода пропитала плащ и волосы, ручьями стекала по лицу.

   - Что ты тут делаешь? – спросил Том.

   - Мы же договаривались, что я приду, - замерзшими, непослушными губами пробормотала я, отводя со лба влажные пряди. – Я не хотела… подводить тебя. Где ты был?..

   - По делам ездил.

   Я попыталась подняться, но затекшие ноги не слушались, и Тому пришлось подхватить меня.

   - И давно ты ждешь? – спросил он.

   - Не знаю…

   На его лице отразилось что-то… Какое-то выражение, которого я прежде не видела у него. Испуг?.. растерянность? смятение?.. – но лишь на миг, как мимолетно набежавшая тень. Он приложил ладонь к моему лицу.

   - Ты вся горишь.

    Я не слушала его; улыбаясь, прижала его руку к своей щеке.

   - Ты на меня не сердишься?

   Не отвечая, он впустил меня внутрь, зажег свечу и сказал:

   - Раздевайся.

***

Я проснулась, когда в комнате посерело перед рассветом. Кровать Тома представляла собой грубо сколоченную низкую узкую лежанку, на которую положили подушку и тонкий тюфяк. Сейчас я лежала на ней, укрытая одеялом, а поверх него – кучей тряпья: всего, что сумел найти в своем жилище Том. Сам он спал на полу, укрывшись тонким пледом, и его рука по-прежнему покоилась в моей руке.

   Когда он велел мне раздеться, я послушно взялась за завязки плаща. Но окоченевшие пальцы не слушались, мокрые шнурки перепутались, и я только беспомощно дергала их, запутывая еще больше.

   Том отвел мои руки. Вынул нож, поддел петлю и распутал завязки сам. Снял тяжелый, набрякший от воды плащ и швырнул в угол. Размотал шаль, которую я перехлестнула спереди и завязала на спине, и бросил туда же. Потом взялся за шнуровку платья.

   Все это он проделывал молча, с бесстрастным лицом, пока я покорно стояла, ожидая того, что случится потом. Не так я себе это представляла; впрочем, представляла ли себе вообще как-нибудь?.. Наверное, нет, я ведь ничего об этом не знала.

   Расшнуровав платье, Том стащил его с моих плеч, я высвободила руки из рукавов, и он опустил его до пола, чтобы я могла перешагнуть через юбку. Я сделала это и осталась в одной нижней сорочке.

   - Дальше сама, - сказал Том.

   Он нагнулся к сундуку, достал оттуда рубашку и штаны и, не оборачиваясь, протянул мне:

   - Надень.

   Это была его одежда – выстиранная, чистая. Дрожа, я послушалась.

   - Оделась?

   - Да.

   Том повернулся и, накинув мне на голову чистую простыню, принялся сушить волосы. Потом усадил на постель.

   - Ложись.

   Я легла, и он укрыл меня всем, что нашел сухого: одеялом, своей одеждой, каким-то тряпьем.

   - Скоро вернусь.

   Он направился к двери, но я удержала его за руку.

   - Куда ты?

   Я потянула его к себе, и он присел на край лежанки.

   - Ты заболела. Я схожу за лекарем.

   - Не надо. Со мной все хорошо.

   - А если ты заболела? Тебе нужно лекарство.

   - Нет. Останься со мной.

   - Это быстро.

   - Нет. Нет, - повторяла я. – Останься со мной. Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста…

   Я приподнялась и обхватила его обеими руками.

   - Не уходи!..

   Том вздохнул.

   - Дай хоть печку растоплю.

   Жилье не было предназначено для холодов. Но его кое-как утеплили и поставили маленькую железную печурку. Постель, сундук с вещами, несколько крючков, чтобы повесить одежду – вот, пожалуй, и все, что здесь было.

   После того, как в печке разгорелся огонь, Том тоже переоделся (я отвернулась) и сел на пол рядом с лежанкой. Так мы и остались. Должно быть, он сидел со мной, пока я не заснула, а потом задремал на полу. Я так и не выпустила его руки.

   Теперь я проснулась и смотрела на него. Его лицо во сне было таким безмятежным, спокойным. Не удержавшись, я отвела со лба волнистую русую прядь. В этот момент он распахнул глаза и посмотрел прямо на меня. Смутившись, я убрала руку.

   Том сел и потрогал мне лоб.

   - Похоже, ты все-таки простудилась.

   Он поднялся. С вещей, которые он вчера развесил на веревке, все еще капало.

   - Тебя наверняка уже дома хватились. Я схожу к вашим, скажу...

   - Я не хочу домой, - сказала я. – Я хочу с тобой.

   - Ты заболела. И тебя наверняка уже ищут. Тебе нужно домой.

   - Но я хочу с тобой…

   - Тебе нужно домой, Гретта, - повторил Том.

   Наконец-то догнав, меня обжег стыд. Ему же негде спать! О чем я только думала!

   - Прости. Конечно, я вернусь домой.

   Я попыталась подняться, но он мягко заставил меня улечься обратно.

   - Лежи. Я все устрою. Нельзя, чтобы тебя увидели здесь.

   - А ты? Ты сам не заболел?

   - Со мной все в порядке. Вот здесь вода, - он показал на кружку, стоявшую на полу рядом с лежанкой. – Еды нет, прости. Дождись меня, я скоро вернусь.

   - Я тебя люблю, - сказала я.

   - Скоро вернусь, - повторил Том.

***

При свете дня скрытно переместить меня в Гленнарох у нас бы не получилось. Так что, пусть и заболев, я получила подарок: целый день с Томом. Ну, по крайней мере, у него в гостях. Он работал у Айлин, но приходил каждые два-три часа: проведать, принести еды. Наведавшись в Гленнарох и сообщив обо мне отцу, он сбегал еще и к лекарю, принес лекарства.

   Вдова Айлин, несмотря на всю свою рассеянность, умела хранить секреты. После наступления темноты при ее участии меня перевезли домой. Поскольку Том остался жив, думаю, ему удалось убедить отца и Айлин, что между нами ничего не случилось. Я еще раз повторила это, когда вернулась домой, и отцу ничего не оставалось, кроме как мне поверить – тем более что говорила я чистую правду. Конечно, он от души поорал насчет того, как мне вообще взбрело в голову заявиться в Данеддин ночью, однако в конце концов успокоился. Возможно, после этого он стал о Томе еще более высокого мнения. Том не воспользовался моей «дуростью», как назвал мой поступок отец, и, полагаю, он счел, что Том заслуживает доверия. Может быть, еще и больше меня.

   Я проболела больше недели и видела Тома лишь раз. Ему позволили поздороваться со мной с порога; в спальню к девушке никто не позволил бы ему войти. Не имея возможности с ним видеться, я не выпускала из рук невику, которую он добыл для меня. Засушенная между книжных страниц, она не потеряла своей красоты – все так же нежно сияла в полумраке. Поэтому невику считают символом вечной любви: она никогда не увядает по-настоящему и после смерти все так же прекрасна.

   На следующий же день после того, как я заболела, словно назло, потеплело, выглянуло солнце. Весна победила окончательно. Дожди смыли последний снег, ветер разметал тучи, и над бурными речками и зазеленевшими холмами засияло яркое солнце. Море стало синим, а на крутых каменистых берегах зацветали дикие нарциссы и пышные заросли желтого дрока. Мне не надо было выходить из дома, чтобы увидеть это – каждый год я сама встречала весну. А теперь сидела в четырех стенах и видела только слуг, приносивших мне лекарства и еду, да иногда – отца и вернувшуюся из города Рейну.

   Я редко хвораю и ненавижу болеть – терпеть не могу терять время, лежа в постели. Да и что пользы? – никогда этого не понимала. Как тягучие, тоскливые часы без движения могут помочь выздороветь лучше, чем свежий воздух и вольный простор? Последней каплей стало известие, что мне придется пропустить ярмарку по случаю праздника середины весны, что каждый год проходила в городе. На нее собирались все, от мала до велика. Со всех концов Сумрачных гор привозили шерсть, мед, украшения, посуду, торговали игрушками и лакомствами. Не умолкая, звучала музыка, на каждом углу устраивали состязания, игры и кукольные представления. Я мечтала побывать на ярмарке с Томом, мы даже говорили об этом – а теперь я проведу этот день взаперти, и на праздник поедут все. Все, кроме меня.

   В тот день я проснулась ближе к полудню – подозреваю, что в снадобьях, которыми меня пичкал лекарь, не обходилось без снотворного. Слишком уж подолгу я спала, хотя явно шла на поправку.

   Я встала, умылась, оделась. Голова еще немного кружилась, но это, скорее всего, от долгого пребывания в постели, в целом я чувствовала себя здоровой. В замке царила тишина – все отбыли на праздник. Конечно, кое-кто из стражи и слуг остался приглядывать за домом, но большинство уехали в город.

   Ну уж нет, ярмарку я не пропущу. Пусть я опоздала на полдня, но вечером-то и начинается самое интересное: зажигаются разноцветные фонари, выступают глотатели огня, и на каждом перекрестке – уличная еда, музыка и танцы.

   Перехвачу что-нибудь на кухне, да и поеду. Верхом или на повозке. Загляну только к Айлин, узнать, там ли Том или уехал вместе со всеми.

   В доме царила тишина. Я была права: все на ярмарке. Я спустилась по лестнице, пересекла гулкий безлюдный зал, вошла на кухню, где было еще тепло после утренней стряпни, и поняла, что мне не нужно ехать в Данеддин за Томом.

   Потому что он был здесь. И Рейна тоже.

   Они целовались.

ГЛАВА 7

    Был сладок цвет любви моей,

   Мне стоил многих слез.

   Бесшумно, медленно, осторожно, чтобы ничего не задеть, ничем не привлечь внимания, я попятилась из кухни, пересекла зал и вышла на улицу. Мне не хватало воздуха; я оперлась о стену, силясь вдохнуть полной грудью – и не могла, словно упала на спину с большой высоты.

   Но мне нельзя здесь оставаться. Прочь, скорее прочь, как можно дальше отсюда. Почти бегом я миновала двор и, вылетев из ворот, врезалась в Шемми.

   - Ты почему не на ярмарке? – совсем забыв, что он уезжал в столицу, пробормотала я.

   - Я только вернулся и сразу сюда. Мне срочно нужно было вас увидеть. Госпожа Гретта, я должен вам рассказать!..

   Не знаю, что он увидел на моем лице, но осекся и проговорил:

   - Вижу, вы уже знаете.

   - Что знаю?

   - Том и госпожа Рейна, они знали друг друга раньше. Он приехал сюда из-за нее.

   - Тихо, - я зажала ему рот рукой и постаралась взять себя в руки. Не хватало еще, чтобы они нас застали. – Идем отсюда.

***

Я привела его на свою тайную полянку, где хранила клюшку и мяч для каманаха. Мы сели на поваленное дерево. Я сказала:

   - Рассказывай.

   Шемми помялся, прежде чем приступить – похоже, как он ни летел ко мне с новостями, то ли не знал, с чего начать, то ли ему было слишком неловко.

   - Говори! – прикрикнула я.

   Шемми глубоко вздохнул и сосредоточился.

   - В общем, как я и сказал, это насчет Тома, госпожа Гретта. Оказывается, слуги в доме родни вашей знают его! Вернее, видели. Я подслушал, о чем они там шептались, и, что сумел, в городе разузнал про него. И знаете что? Он мошенник! Сидел в тюрьме за какие-то ловкачества со счетами. После того, как вышел, чем только ни перебивался, говорят, чуть ли не себя продавал, он же смазливый… А в столице, знаете, много похотливых дамочек – вот он им и позволял себя кормить да одевать. Где-то мошенникам по мелочи помогал, время от времени чем-то, не совсем законным, приторговывал… В общем, самое дно. Как-то так жил, а некоторое время назад устроился в трактир, пиво разливать. В качестве дополнительного дохода. Хозяин увидал, что женщины на его мордашку падкие, и приплачивал ему за то, что он им улыбается, а они к нему слетались, как мухи на мед, и много денег в заведении оставляли.

   А знаете, откуда слугам про него известно? Да потому, что с ним связалась госпожа Рейна, вот почему. В том-то трактире они и встретились. Повозка, в которой она ехала, сломалась прямо напротив трактира. Пока чинили, возница предложил госпоже Рейне, чтобы не ждать на улице, в трактире согреться и отдохнуть. Так они с Томом и познакомились.

   Встречались, конечно же, тайно (кто бы ей позволил иное, когда ее привезли сватать за важных господ), но слуги-то все знают. Чего она только ни изобретала! То скажется больной, чтобы дома остаться, пока все где-нибудь на приеме или на ужине. То на прогулке от сопровождающих отстанет и где-то «заблудится». В тот трактир даже заявлялась несколько раз среди бела дня. Они, конечно, при этом обменивались самое большее парой слов – но как смотрели друг на друга, любой бы понял, что между ними что-то есть, да не просто что-то, там прямо искры летали. Говорят, он даже в спальню ночами к ней пробирался – хотя это, может, слухи только. Поди разбери, о чем правду болтают, а чего навыдумывали.

   С Томом госпожа Рейна встречалась уже и после того, как ее сговорили за господина Дэвина. Только он, видать, про них узнал – он человек непростой, очень важный, не станет жениться абы на ком. Наверняка решил ее проверить и все выяснил. Тут я мало что могу сказать, госпожа Гретта, мне он, понятно, докладываться не стал бы. Знаю только о том, что случилось. В общем, через некоторое время после того, как объявили о помолвке, Тома жестоко избили. Он едва на небеса не отправился. Ну, вы видели – хромает, все лицо изукрашено. Это вот после того. Я так думаю, это были люди господина Дэвина. Наверное, господин Дэвин мог бы разорвать помолвку после того, как все узнал, да видно, очень госпожа Рейна ему понравилась. А она в те же самые дни из города поспешно уехала. Спрашивается, с чего бы ей торопиться? Из гостей ее никто не гнал. Думаю, господин Дэвин и разлучил их, а Тома велел поколотить для пущей острастки. Чтобы дорогу к Рейне забыл и обоим им это послужило уроком.

   Только он не отступился и последовал за ней сюда. Я так думаю, уговорить бежать с ним или что-то вроде того. А с вами закрутил, чтобы пробраться в замок. Сами знаете, какой господин Джок осторожный, да и не любит он чужаков. Ну а Том вон как все ловко обставил – не только доступ в дом получил, но еще и господину сумел понравиться.

   Только вы ему не нужны. Все это он устроил, чтобы добраться до госпожи Рейны.

   Шемми замолчал. Я разжала кулаки и взглянула на свои руки: на ладонях остались красные следы от ногтей.

   Я намерен жениться на вашей дочери… Может, я смогу убедить ее сбежать со мной.

   «На вашей дочери…». У моего отца их две.

   Те дни, что мы провели порознь, когда заболел отец… Рейна уехала в город, а Том... «Ездил по делам», – сказал он тогда… Это значит, пока я ухаживала за отцом и думала о нем каждую минуту, он… вернее, они…

   - И что с того? – наконец сказала я.

   - Как это что, госпожа Гретта! Он же обманул вас, использовал, он…

   Я хочу соблазнить тебя.

   - И что это меняет?

   - Госпожа Гретта, вы слышали, что я сказал? – осторожно, как у слабоумной, спросил Шемми.

   - Ты говорил об этом еще кому-нибудь? – продолжая разглядывать свои ладони, спросила я.

   - Нет, никому, я сразу к вам. Но будьте уверены, я все доложу господину…

   - Не смей! – перебила я. – Никому ни слова, слышишь?

   - Но как же…

   - Только попробуй проболтаться, и я сама тебя на сосне повешу.

   - Но…

   - Заткнись.

   «Его жестоко избили… Он едва на небеса не отправился…».

   - И после этого он приехал сюда, за ней, - прошептала я.

   - Что?.. – не расслышав, переспросил Шемми.

   - Его чуть не убили, а он все равно ее не бросил…

   Шемми тем временем разошелся:

   - Да я просто убью его! Прямо сейчас пойду ему ноги переломаю! Я…

   - Только посмей.

   - Что?..

   - Только посмей тронуть его хоть пальцем!

   Шемми сник, будто воздух из него выпустили. Он беспомощно проговорил:

   - Я вас не понимаю, госпожа Гретта. То, как он поступил, за это же убить мало…

   - Ну и как же он поступил? Что он такого сделал?

   - Да ну как это что?!.. Он же…

   - Уж не думаешь ли ты, будто я в него влюбилась? – с жестокой усмешкой спросила я. – Или поверила, будто он влюбился в меня?

   - Но все думали, что… - пробормотал Шемми.

   - Мне же нужно за кого-то выходить замуж, - сказала я. – Так почему не за него? Как верно сказал отец, пока что за мной очередь не выстроилась. Я просто решила им воспользоваться. Так какая разница, зачем он сюда пришел и что ему нужно? Я получу от него то, что нужно мне, вот и все.

   - Госпожа Гретта!..

   - «Госпожа Гретта», «госпожа Гретта»… Хватит повторять одно и то же, как попугай, - вставая, сказала я. – Дуй домой. Поешь что-нибудь и отправляйся на ярмарку. Отдохни, развлекись. Доложи отцу, как съездил. И помни, что я сказала: хоть полслова сболтнешь кому-нибудь – прибью собственными руками.

   - А вы?

   - А я немного пройдусь.

***

Гленнарох повидал немало разбитых сердец. Всякое происходит между двоими: то девчонка улыбнется другому, то парень бросит и уйдет. Сколько служанок охали да вздыхали, утирая тайные слезы, пока стирают или метут полы. У иных было так: лягут и лежат ничком. Не едят, не пьют, не спят, пошевелиться – и то не могут.

   Я этого никогда не понимала. Чем дольше без движения, тем мне хуже. Чтоб лежать, есть ночь, да и то: сколько раз не спалось – из-за яркой луны, из-за затей, которые сами собой еще до рассвета поднимают с постели. Случались и у меня печали, но никогда, даже болея, я не оставалась на месте по доброй воле, разве что действительно случится сильная хворь – вот как недавно.

   И теперь я способна была лишь на одно: ходить и ходить, пока ветер, солнце, шум воды не развеют в моей голове мрачные тучи, не вернут мне способность дышать. Брела, куда глаза глядят: по лесам, по холмам, по берегам рек и ручьев, по пастбищам и пустошам – и так целый день, пока к вечеру ноги не вынесли меня в Данеддин, на берег моря, где о подножия скалистых круч бились бурные волны.

   На краю обрыва, свесив ноги, сидел Том и смотрел на закат. Я подошла и села рядом. Он взглянул на меня.

   - Ты где пропадала? Я весь день тебя искал. Мы же собирались на ярмарку.

   - Да? – отозвалась я. – А я и забыла.

   Мы посидели бок о бок, глядя, как краснеет, медленно опускаясь, солнце, как наливаются золотом облака, как по воде разливается сверкающая дорожка. Я касалась его плеча своим, и дышать становилось легче.

   Что мне делать? Что мне делать?..

   - Пойдем к тебе, - проговорила я. – Пойдем?..

   Том повернулся и серьезно, внимательно посмотрел на меня. Потрогал мне лоб, приложил ладонь к щеке. Как же все это забавно!.. Внезапно мне безумно захотелось расхохотаться, и я лишь усилием воли подавила смешок.

   - Ты бледная, - сказал он. – По-моему, ты еще не совсем здорова. Мне кажется, сегодня тебе лучше пойти домой. Да и у меня еще есть дела.

   - У вдовы Айлин? Со счетами, да?

   - Да.

   - Но мы увидимся завтра? – спросила я. – И послезавтра?

   - Если захочешь, - он снова долгим, пристальным взглядом посмотрел на меня. – Конечно.

   Что-то было не так между нами. Что-то изменилось – правда, которую я узнала (или ложь?). Он не мог знать о том, что я знаю – и все же что-то было не так. Мне захотелось схватить его за руку и крикнуть: «Она не любит тебя! Если бы хотела убежать с тобой, давно бы уже это сделала. В первый же день, когда ты появился здесь! Но она для этого слишком труслива. Она никогда не решится на это. А я могу сделать тебя счастливым, пусть ты и не любишь меня».

   Но я ничего не сказала. Я слишком боялась его потерять. Я притворюсь, что ничего не знаю, и сделаю все, чтобы он не бросил меня.

   - Я провожу тебя домой, - поднимаясь и подавая мне руку, сказал Том.

   - Не надо, - сказала я. – Ты же хотел вернуться к делам.

   - Темнеет, лучше бы…

   - Да кто посмеет тронуть Безумную ведьму? – с усмешкой возразила я. – Скорее тебе стоит поберечься.

   Он криво усмехнулся в ответ.

   - Да. Пожалуй, ты права.

   Он подержал мою руку на прощанье – за кончики пальцев. Не сделал попытки ни обнять, ни поцеловать меня, и у меня упало сердце.

   Он знает. Знает, что я знаю. Но это ведь невозможно. Я точно помню: они не видели меня.

   Или он не знает – и тогда… Нет, об этом я не хочу даже думать.