С утра шел снег. Часть 2. Лолита Моро

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 24. Клоунада
• ГЛАВА 25. Искусство говорить «нет»
• ГЛАВА 26. Запутанная
• ГЛАВА 27. Страх и слезы
• ГЛАВА 28. Прощальная
• ГЛАВА 29. Адвокат
• ГЛАВА 30. Все по местам!
• ГЛАВА 31. Снова утро
• ГЛАВА 32. У каждой девчушки свои погремушки
• ГЛАВА 33. Прощальная 2
• ГЛАВА 34. Девушка и смерть
• ГЛАВА 35. Воскресенье
• ГЛАВА 36. Пора!
• ГЛАВА 37. Дом
• ГЛАВА 38. Праздник перемены дат
• ГЛАВА 39. Рондо

АННОТАЦИЯ

Это история о девушке, которую я лично неплохо знала.

   Тело - бесстыжий предатель-садист в калейдоскопе людей и событий. И бесконечное бегство. Разве возможно удрать от себя самой? В вечном поиске единственной любви. В бесконечном числе вариантов.

   Не все события и имена вымышлены мной. Встречаются подлинные.

ГЛАВА 24. Клоунада

– Хочу колбасного сыра, – сказал один рыжий другому. В углу витрины валялась кучка страшноватых на вид упаковок. Издавала она, не смотря на вид, вполне съедобный запах.

   – Если его не употребляли пару раз во всякие места, то сидели задницей на твоем сыре наверняка! – ответил другой рыжий первому. Схватил две штуки и стал ловко жонглировать ими в воздухе. Его брат бросил ему еще одну, потом еще. Близнецы.

   – Эй вы, клоуны! Верните сыр на место! – крикнула тетка на кассе и погрозила парням кулаком.

   Первый рыжий отловил вонючие куски и положил обратно. Один взял двумя пальцами за край. Поймал мой взгляд и подмигнул. Зеленая футболка.

   – Брось ты эту гадость, – сказал второй брат, чуть пониже и в синей майке. – Девушка, я вас умоляю, скажите этому рыжему, что такое даже собаки не едят!

   Они уставились на меня одинаковыми ярко-голубыми глазами в светлых пушистых ресницах. Их красные чубы и стриженные коротко виски приходились на уровень моих растрепанных кудрей. Смешные русские лица. Бим и Бом.

   – Пахнет неплохо, – улыбнулась я. Двинулась вдоль витрины с продуктами.

   – Хочешь, угостим? – они пошли за мной следом по магазину.

   – Я Каспер, – сунула лицо ко мне справа синяя майка.

   – Я Еспер, – слева очутилась зеленая.

   – Где же Юнатан? – пошутила я, вспомнив детскую сказку.

   – О! Кас, среди нас человек, который в курсе!

   – Да! Ес, это судьба! Юнатана нету и льва. Пошли с нами, дорогая, будешь нашим львенком. Или Юнатаном, как захочешь, – братья смеялись открытыми рыжими лицами. Заразительно и безопасно.

   На самом деле их звали иначе. Но на эти имена они не откликались уже лет двадцать. Каспер был ниже на пару сантиметров и старше на столько же минут. Еспер казался тоньше в талии и легко соглашался с ролью младшего в этом рыжем дуэте. Они жонглировали всем, что хоть на пару секунд залетало к ним в руки, болтались по всему побережью, зарабатывая этим на частных вечеринках или просто на улицах.

   – Мы сделаем трио. Семейное. Ты ведь тоже рыженькая, – говорил Кас, сидя рядом на границе моря и пляжа.

   Солнечный день парил над всем, смывая морем лишние мысли. Вечная вода ласково и небрежно целовала мои ноги короткими ленивыми волнами.

   – Я не умею ничего, – улыбнулась я. Трио. Мы знакомы едва пару часов.

   – Я дам тебе маракасы. Будешь ими трясти и пританцовывать, – он положил мне на нагретый живот холодный плоский камешек.

   – У меня нет слуха, – на всякий случай предупредила я.

   – Это и не требуется. Чувство ритма есть у всех живущих на земле.

   Камешек вдруг побежал по моему животу. Я открыла глаза и резко села. Краб, или кто там, не знаю, упал в воду и исчез.

   – Он мог меня укусить! – возмутилась я.

   – Никогда! Я вырвал ему все зубы по самые коленки, – Каспер осторожно провел пальцем по тому месту на моем животе, откуда только что упал краб.

   – Кас! – сказал, не открывая глаз, лежащий на мелкой гальке по другую сторону от меня брат. – Да?

   – Ну, не-ет, – жалобно.

   – Да! – настойчиво.

   – Да, – грустно.

   – Что это было? – я повертела головой от одного парня к другому.

   – Мы зарыли яблоко раздора, – улыбнулся Еспер. Глаз так и не открыл.

   – Яблоко – это я?

   – Умнейшее, начитаннейшее существо! Прелестнейшее! И зачем я согласился? – притворно или не очень вздохнул Кас. Встал и подал мне руку. – Пойдем, поплаваем, рыбка золотая. Присоединяйся к нам. Отныне мы будем хранить тебя, как сестру.

   Он рассмеялся. Напомнил мне своей рыбкой совсем другие глаза. Серые. Нет. Забыла. Кол осиновый забила. Ну вот, опять. Тьфу-тьфу-тьфу. Кыш!

   Ночь спустилась на землю в один момент. Зажгла фонари и прогнала ветром с моря душный жар ушедшего дня. Отдыхающие меряли набережную двумя живыми полосами. Туда-обратно. Белые штаны, цветные платья. Велосипедисты и дети всех мастей. Дым мангалов, шипение вок, хлопки попкорна. Какофония треков из каждого заведения рождала свою особую мелодию. Пряно-пошловатую и симпатично-веселую атмосферу дешевого семейного отпуска.

   Я притоптывала и трясла маракасами. Братья слажено делали номер под музыку латино. Суббота. Народ собрался на наше представление. Аншлаг, сияли синими глазами Кас и Ес. Мелочь и разные бумажки сыпались в старый футляр от инструмента. Маленькая девочка лет трех с косичками кружилась в собственном танце перед нами. Ее мама с младенцем на руках улыбалась и прихлопывала мирно спящего в этом ночном бедламе малыша по толстенькой попе. Сколько ей лет? Неужели столько же, сколько мне? Девочка заплелась ножками в красных сандалиях и чуть не упала. Какой-то парень в белой рубашке успел подхватить у самого асфальта.

   – Чья красавица?

   Благодарная мать приняла спасенную малышку.

   – Привет, братишки! – ловец пожал протянутые руки в рыжих веснушках. – У вас трио?

   Парень разглядывал меня с откровенным интересом. Во всех возможных смыслах. Весьма среднего роста, стройный, смуглый. Прямые, абсолютно черные волосы заложены за уши. Карие глаза смотрят остро.

   – Чао, Кот. Это наша сестренка с Севера. Мы работаем, – не глядя, ответил Кас. Собирал цветные мячи в корзинку. Готовился к следующему выходу.

   – Я вижу. Молотки! Подгребайте ко мне в «Аврору» потом. Есть предложение, – Кот не сводил с меня оценивающего взгляда. Водил им по моей фигуре, словно вымерял. Тонковатые губы разошлись в улыбке, сделав лицо некрасивее и проще.

   – Костя, – он протянул ко мне ладонь.

   – Лола, – я вложила пальцы в его руку. Неожиданно прохладную и сухую. Стоя босиком на асфальте, я уверенно перегоняла его в росте на пять-шесть сантиметров.

   – Приятно познакомиться. Ты тоже приходи. У меня есть отличное белое вино и форель на углях. Угощу тебя с удовольствием, – он держал мои пальцы. Глядел в лицо плотно и черно. Что увидеть хотел?

   – Как ребята решат, – улыбнулась я простовато. Вытащила себя из холодной руки и оглянулась на братьев, как бы ища позволения.

   – Ладно, ладно. Потом решим. Работать надо, – сурово ответил Ес, не поворачивая головы к нашей парочке.

   – До встречи, – Кот еще раз так же неудачно улыбнулся и скрылся в толпе.

   У парапета целовалась парочка. Взасос, забыв весь окружающий мир нафиг. Парень так жался к барышне, что казалось, залезет прямо тут же на набережной

   – Эй, пацан! Хочешь, я тебе футляр от маракасов сдам на полчаса? – прикололся над влюбленными Кас. Те не заметили.

   Мы собирали небогатый цирковой скарб.

   – Лола, сколько тебе лет? – спросил Ес, чиркая зажигалкой возле наших сигарет.

   – Все мои, – ухмыльнулась я. Их нежелание разговаривать с брюнетом по имени Кот я запомнила.

   – Восемнадцать есть хотя бы? – вздохнул Кас, отбирая у меня сигарету. Затянулся.

   – Есть, – я забрала сигарету назад.

   – Мы с братом сейчас пойдем в одно неприятное место, где порядочным девушкам, на мой взгляд, делать нечего. Давай пристроим тебя на ночлег вместе с выручкой и вещами. Утром чистым и нежным встретимся вновь, – старший брат мягко обнял меня за плечи, слегка прижавшись бедром в старых джинсовых шортах. Ну-ну. Похоже, картинка с влюбленными не проскочила мимо.

   – А Кот? – спросил Ес, ненавязчиво вкладывая в руки брату рюкзак с реквизитом. Тот вздохнул и отлепился от меня.

   – Коту скажем, что у нее менструация, – засмеялся рыжий Кас и, не удержав рук, хлопнул меня по попе.

   – А сама я сказать ему это не могу? – обещанная форель манила мое голодное воображение.

   – Нет. Он проверять полезет. Он такой, – кивнул согласно младший рыжий. И оглядел меня с ног до головы синими глазами. – Ни в коем разе!

   – Похоже, вы решили хранить меня не только друг от друга, но и от всего света заодно, – высказалась я.

   Кас в очередной раз отобрал у меня сигарету, затянулся по самый фильтр и выкинул в урну.

   – Мы этого скользкого гада терпеть не можем. Но он – самый крутой в нашем деле. Им-пре-са-рио. Мы о делах перетрем, выпьем пивка и вернемся. Не обижайся, маленькая мышка. Посиди тихонько в норке. Ну, пожа-а-алуйста, – он вдруг бухнулся передо мной на колени и стукнулся лбом в асфальт. Младший брат тут же запрыгнул к нему на шею. Кас медленно под тяжестью выпрямился, и они синхронно-умоляюще сложили руки на груди. Аплодисменты. Старый грузин, хозяин хинкальной напротив, хлопал широкими ладонями.

   – Генацвале, найдется у тебя комната для трех удачливых, но очень бедных артистов?

   – Найдется, бичо.

   – Хорошие у тебя братья, – одобрительно кивнул седой головой хозяин. – Веселые, заботливые. Хорошо, что ты не такая ржавая, как они. В мать пошла?

   Я смотрела, как на чистое дерево стола коричневые взрослые руки ставят тарелки. Горячие хинкали. Сметана и аджика. Зелень и хлеб. Никогда у меня не было братьев. Ни старших, ни младших. А тут за неполный месяц получила второй комплект. Красота! И не важно, что мы знакомы всего три дня.

   – Вина?

   – Я не пью.

   – Это правильно. В твои годы я был пьян без вина. Влюблен был в свою Софико. Десять лет, как Бог забрал ее к себе. Красавица была, не хуже, чем ты сейчас. Хочешь, фотографию покажу?

   – Конечно, хочу.

   Старик медленно поднялся и ушел в дом. Запах далекого дыма и влажной земли. Оглушительный стрекот цикады, словно прямо под моим стулом. Зеленый, мелкий еще виноград свешивался с железных прутьев перекрытий двора. Две ночные бабочки бились с неистребимым упорством в тело желтоватого фонаря. Где-то наверху заплакал ребенок. Приснилось что-то. Или животик болит от чурчхелы. Криста, Кирилл, как они там, без меня? И Пепа…

   – Вот, смотри.

   Старое фото. Черно-белое. Прошлый век. Тонкое национальное лицо с плотно сжатыми губами. Характер просвечивает через толщу лет.

   – Долго добивались? – улыбнулась я в темные глаза.

   – Как догадалась, чертовка? Все вы красавицы одним мирром мазаны, – захрипел грузин старым прокуренным смехом.

   – Так сколько же? – не отступала я, видя, что ему приятно вспоминать.

   – Год на коленях стоял, пока не сжалилась, – он запил смех домашним вином.

   – Го-од! – протянула я в изумлении. Ничего себе!

   – А куда деваться? Она была единственная для меня. Руки мог наложить на себя, если бы не согласилась. Так любил. А у тебя есть тот, для кого ты единственная? – хозяин глотнул вина и смотрел лукаво.

   – Нет, – я вздохнула. Честно и тихонько.

   – Ничего, девочка, он найдется обязательно, – дед похлопал меня по руке шершавой ладонью. – Ты только смотри сама в оба. Не прогляди его за другими-то.

   Трах! Грохот падающего тела. Женский смех. Снова грохот, скрип соседней кровати.

   – Давай. Раздевайся сама. Видишь, я…

   – Да уж вижу.

   – Давай вниз, малышка. Бери в рот…

   – Че, так сразу?

   – Не ломайся, детка, соси.

   Я села на кровати. Светлеющее небо в открытом окне рисовало на соседней койке понятную картину. Кто из братьев? Кас. Я научилась различать голоса. Завернулась в одеяло и вышла на воздух. Знакомые звуки подтолкнули в спину. Неуместно и горячо. Дед этот привязался со своей единственной.

   – Сигарету дать? – младший брат сидел на лавке возле виноградника. Нога на ноге. Руки скрещены на груди. Бледное лицо в тени широких листьев. Светает.

   – Давай, – согласилась я. Скамейка тихо вздохнула подо мной.

   Ес прикурил и протянул мне сигарету. Не пьяный. Ну, не так сильно, как братец. Сердце гнало кровь в пальцы все быстрее. Я невольно раздвинула ноги. До его бедра. Он положил мне ладонь на голое колено. Я повернулась лицом и поймала губы. Всосала в рот язык. Его рука на моих трусах. Моя – на замке его джинсов.

   – Погоди, – он удержал мои пальцы. Здравого смысла младшему брату не занимать. В долг может давать его при случае.

   Взял меня за руку, привел в какую-то комнату. Гора постельного белья в углу. Прачечная. Я сунулась лицом к его губам. Он прижал ладонью мой нетерпеливый рот.

   – Погоди, – повторил он. – Я всегда хотел. Я сам.

   Он закрыл дверь на задвижку. Он ногой раскидал белье по полу. Снял с меня одеяло, кинул сверху на барахло. Стянул вверх мою майку. Трусы я хотела снять сама. Он остановил мои руки. Стоял близко и водил пальцем по мне, едва касаясь, словно рисовал. Грудь левая по кругу. Правая. Маленький кружок вокруг соска. Второй. Палец по середине живота вниз. К центру меня.

   – Ложись, – улыбнулся в ухо. Стянул, наконец, с меня трусы вон. Лег рядом, корябая нервы одеждой. Повел языком по тому же маршруту. То острым. То широким. То быстрым, то плотным. Дошел до главного, разведя широко мои дрожащие ноги. Пальцы левой руки во мне, быстрый язык на клиторе. Правой расстегнул джинсы и выпустил себя на свободу. Шесть девять. Я обхватила губами гладкую кожу, стягивая одновременно осточертевшие его штаны. Круглая твердая задница. Тут он добился своего. Волна накатила, я едва успела вынуть его член изо рта, чтобы не задохнуться.

   – Носом надо дышать, – засмеялся довольно Ес. Сел рядом. Снял с себя майку. Я тоже села, подрагивающая, с дико стучащим пульсом.

   – Можно, я потрогаю? – он протянул руку к моей груди.

   – После всего, что между нами было, рискни, – рассмеялась я.

   Он стал гладить и целовать. С тем же старым фокусом: сначала медленно, словно пробуя и смакуя, потом страстно, наращивая темп. Я не удержалась. Завалила его на спину и сделала, как хотела. Ес едва успел сунуть мне в руку липкий презерватив. Здравый смысл – его все.

   – Надо выбираться отсюда, люди скоро проснутся, – он целовал меня сзади в шею. Нежно. Обнимал везде. Хорошо.

   – Да, – я отсоединилась и встала. Нашла свое белье. Надо уходить. Подставляться перед хозяином дома после вчерашнего разговора не хотелось. Совсем.

   – Слушай, – парень смутился и глядел снизу с одеяла в мое лицо виновато.

   – Давай мы ничего рассказывать твоему брату не будем, – перебила я рыжего скромника.

   – Да! А то он меня убьет, – засмеялся, чуть ли в голос, младший. Гордился собой очевидно.

   Младший рыжий клоун явно переоценил свои силы. Тянуло его ко мне, как магнитом. То плечом заденет, то бедром зацепит, то в ухо примется шептать. Поняв к обеду, что я строго придерживаюсь договора, погрустнел и отодвинулся. Страдающий похмельем Кас не имел сил замечать глупости.

   – Сегодня работаем на частнике. Ес проверь реквизит. Лолочка, мышка моя, раздобудь себе наряд в стиле латино. Придумай, что-нибудь. Я умира-а-аю, – он вылил себе на голову остатки минералки из бутылки. Его ночная подруга смылась, пока мы все развлекались кто как, прихватив мои солнечные очки от Босс. Кас хлопал рыжими ресницами на мое возмущение. Похоже, бурное свидание никак не коснулась его сознания. Он его тупо не помнил.

   Большой белый дом в имперском духе. Вроде сталинского барокко. На дворец культуры похож середины прошлого века. Колонны и фронтоны. Позолота и ливреи на людях с доброжелательно-услужливыми лицами. Таксист перепутал, высадив нашу троицу у парадного подъезда. Шустрый парнишка с атлетическими плечами и точкой микрофона у рта быстренько наладил нас за угол.

   – Ого! – высказались хором Каспер и Еспер.

   Артистического люда на газоне позади дома хватало. Светились местами лица, всенародно известные по ТВ. А здесь не бедно гуляют.

   – Волнуешься? – спросил Ес на ухо.

   – Нет, – улыбнулась я. О чем переживать? О том, что я не в такт ногой переступлю?

   – А сцена? Не боишься? – не отступал он. Похоже, что ему просто нравилось так близко щекотать дыханием мою шею.

   – Эй, рыжий! Перестань ее накручивать. Делом займись. Руки разогревай, – велел старший брат. Сосредоточен. Уверен в себе. Похмелья, как ни бывало.

   – Привет, тройняшки, – возник рядом крутой импресарио. – Красные носы не забыли? Сделайте мне весело, ребята!

   – Да, сэр! – братья одновременно кинули руки к рыжим головам. Развернулись, стукнулись друг в друга, упали на спины и сделали обратный кувырок. Густая трава газона отпружинила их, как батут. Улыбки от уха до уха, глаза серьезные.

   – Вижу-вижу, вы в отличной форме. Девочка, как твое здоровье? Животик не болит? – Кот подошел ко мне близко. Принюхивается?

   – Болит, – сморщила я носик. Похлопала тяжелыми от густой краски ресницами. Артистка.

   – Таблеточку выпей, ласточка моя, – ухмыльнулся парень, снова меряя сантиметр за сантиметром мою фигуру в красном, коротеньком платье с оборками. Ничего более латинистого мне отыскать на местном рынке не удалось.

   – Надо репетировать, – сухо сказал Кас, вставая между мной и Котом.

   Тот кивнул, снял свой черный взгляд с меня и пошел дальше. Здоровался поминутно с разной долей превосходства. ТВ-звезды жали уважительно его холодную руку.

   – Нацелился, сука, – зло сказал Каспер, доставая корзину с яркими мячами. – Лола, не отходи от нас ни на шаг.

   – Облезет, сволочь, – кивнул согласно Ес. – Будь рядом, дорогая.

   Мы работали на круглой невысокой сцене перед столами гостей. Кто там и как пил и ел, не видно за цветными фонарями рампы. Да что мне там разглядывать? Я приплясывала положенные пассы под щебет маракасов. Принимали благосклонно. Известный всем и каждому ведущий отпускал удачные и рискованные шутки.

   Кот поймал меня на выходе из туалета. Втолкнул жестко обратно, закрыв собой входную дверь. Улыбался. Некрасиво и похабно.

   – Детка, давай дружить, а? – он схватил мою ладонь и прижал к своему паху. Я задергалась. – Обожаю, когда девушка не хочет!

   Железными пальцами взял за шею и притянул к лицу. Тонкий, жесткий рот. Острые зубы впились в нижнюю губу. Больно! Кровь солью смешалась со слюной. Я уперлась руками в твердую грудь. Он держал меня за губу, как собака. Холод металла на щеке. Острие уперлось в нижнее веко. Я замерла.

   Кот выплюнул кровавую жижу на пол. Усмехнулся черными пустыми глазами. Кривил безобразную улыбку.

   – Не дергайся, красивая моя. Порежешься, – он сильнее прижал бабочку к коже. – Давай сама, шевели ручками. Доставай и залезай. Ну!

   – У меня… я… – слезы выползли сами, никто их не просил. Трясло.

   – Я люблю с кровью. Береги личико, давай, – он облизывал губы и ухмылялся кровавым ртом. Еще чуть и кончит без меня, до того упивается раздавленным моим страхом. Я дрожащими руками пыталась справиться с кожей ремня на поясе. Не получалось. Музыка глухо стелилась из зала знаменитым сладким голосом. Для тебя рассветы и туманы …

   – Ну! – он дернул животом, больно ткнув в меня пряжкой через тонкое платье. Жало ножа потянулось к левому зрачку. Свет лампочки играл на острие. – Нарисую тебе сейчас крестики-нолики. Крестики на щечках, нолики на глазках…

   Дверь резко бросила нашу пару к противоположной стене. Нож где? Чужая рука в черном костюме выдернула меня из тесноты туалета в коридор. Снова болезненный захват запястья. Я затрепыхалась в последнем отчаянии.

   – Тихо, девочка, не бойся, – сказал огромный незнакомый дядя. Сердце хотело выпрыгнуть через горло. Гремело, как сумасшедшее. – Ты в безопасности.

   Дверь дернулась открыться. Кот безумным чертом возник в проеме. Короткий удар в черные глаза. Хлопок двери. В плохо освещенном коридоре стало тихо. Всплеск далеких аплодисментов. Для тебя рассветы и туманы… Бис.

   – Здравствуйте, Лола. Все хорошо? – Гуров шел ко мне из глубины. Я упала в знакомые руки и разрыдалась. Рада была ему до соплей.

   Он привел меня в какую-то комнату, усадил на диван. Я прятала лицо в его плечо. Пачкала кровью дорогой костюм. Гуров ждал, когда успокоюсь. Терпеливо обнимал левой рукой. Сидеть неудобно. Я отклеилась.

   – М-да, – сказал он без улыбки. Протянул очередной настоящий платок. – Я видел ваше выступление. Не знал, что ты артистка.

   Не шутил явно. Я поглядела на несчастную ткань, оторвав от лица. Кровь, слезы, сопли. Его запах, всегда не оставляющий меня равнодушной.

   – У меня самолет через три часа. Что я могу сделать для тебя? – услышала я серьезный голос взрослого человека.

   – Не знаю, – я разочарованно вздохнула. Три часа. В самом деле, что?

   – Тебе нужны деньги?

   – У меня есть. За помощь спасибо, – я встала и подошла к черному стеклу больших, в жирных дубовых завитушках дверей. Отражение не радовало. Изуродованная нижняя губа распухла. Темные пятна на щеках, шее, даже на лбу. Вертикальная царапина от левого глаза вниз. Кровит. Воняет.

   – Где ты тут живешь? – спросила. Было бы неплохо…

   – Уже нигде, – ответил. Холодно и равнодушно. Понятно.

   – А, – сказала я. И пошла на выход. Рыжие клоуны меня ищут. Хотя, кто их знает? Где-то рыскает кровопийца Кот. Не убил же его насмерть мой спаситель.

   – Сядь, – приказал Гуров с дивана.

   Я села. На стул у двери.

   – Мне все это не нравится. Твое клоунское выступление, этот наркоман с ножом в туалете. Как можно докатиться до такого? Может быть… – он вдруг замолчал. Решает опять что-то для себя или слова закончились? Интересно.

   Гуров встал. Прошелся по ковру. Туда-сюда. Правая ладонь сжалась в кулак. Потом расслабилась. Потом снова напряглась. Полезла во внутренний карман пиджака. Портмоне. Деньги.

   – Вот возьми. Мне не нравится твое кривлянье в подобных компаниях! – он не кричал. Тихо говорил, но ощущение крайне схожее. Он ревнует, дошло до меня запоздало. Да, обалдеть!

   Гуров стоял в центре комнаты. Правая рука с деньгами повисла в воздухе. Я встала, подошла к нему вплотную.

   – Резинка есть? – спросила, ухмыляясь распухшим ртом. Кровью несло от меня, как от вампира.

   – Нет! – резко ответил он. Отвращение еще не поймало его, но было близко.

   – Не планировал приключения? – я взялась за пуговицу его брюк.

    – Нет, – он, против воли, явно сдавался. Я видела. Стал мягче подбородок. Глаза испуганно сбежали в сторону. Я пихнула его лапкой в сторону знакомого дивана.

   – Лола.

   Я заткнула его поцелуем. Он сел и закрыл глаза. Я залезла верхом.

   – Гуров. Глаза открой, – ухмыльнулась я. Оттянула вниз оборку широкого ворота платья. Моя грудь в балконе черного бюстгальтера нагло смотрела ему в лицо.

    – О, господи, – улыбнулся он. Глянул в лицо и сразу помрачнел.

   – Три часа. Неплохо, – рассмеялась я. Полезла в штаны. Там меня точно ждали.

   – Перестань. Не надо, – Гуров собрался и снял меня решительно с колен. Проверил пуговицы коротким движением на брюках. – Здесь не место и не время. Я звонил в отель. Мне сказали, что ты уволилась и уехала. Почему?

   Я отвернулась. Села к нему спиной совсем. Пальцы заметно дрожали, когда натягивала платье на место. Придурок Кот все же дотянулся до меня своим кровавым концертом. А лощеный генерал вместо дела желает вопросы задавать. Почему мне все время попадаются либо насильники, либо умники? С лицом у меня, видимо, что-то не так.

   – Лола, – Гуров напомнил о себе.

   – Решила сменить обстановку, – ухмыльнулась я нахально в серые глаза генерала.

   – Почему? – он не отступал. – У тебя возникли проблемы? Почему ты сбежала? Почему не обратилась ко мне? Я ведь постоянно предлагал тебе свою помощь. Мне казалось, что мы друзья.

   – Да какая теперь разница? Все нормально. Поцелуй меня, – я сделал вторую попытку дотянуться до него. Он поймал мою руку в полете, больно прижав кожу запястья.

   – Ты б..! – мужчина оборвал себя, в который раз, укротив гнев. Успокоился. – Тебе нужно умыться. Мой человек проводит тебя.

   – Спасибо, – перебила я его уверенный тон, растирая покрасневшую руку. Почему так больно всегда? – Я знаю, где здесь туалет. Справлюсь.

   – Я видел, как ты справляешься. Пойдем, – он решительно взял меня за локоть и повел в противоположную сторону.

   Роскошный сортир для дорогих гостей. Унитаз, биде, раковина потерялись в просторах сине-золотого интерьера. Большое овальное зеркало в бронзовых розах литья. Бронзовые розы, ну надо же! Низкий диван голубого бархата, вызвавший из памяти дурацкое слово «козетка». Гуров остался у дверей. Стоял, скрестив на груди руки. Смотрел, как я, спустив на талию красное платье, умываюсь теплой водой в широкой раковине. Ничего не говорил. Сверлил холодным взглядом мою неприкрытую спину. Неуютно. Поймал глаза в зеркальном полотне. Смотрел серо и глухо. Не двигался. Я подошла сама. Хотела дотянуться губами до лица. Его запах манил меня по-прежнему. Мужчина отстранился и выпрямился.

   – Вот возьми, – он взял мою ладонь и вложил в нее деньги. Я не сопротивлялась. Не драться же с ним, на самом деле. Улыбнулась открыто. Прикрыла веки. Поцелуя ждала.

   – Мне показалось, что ты совсем другой человек. Я ошибся. Прощай, – Гуров первым вышел за дверь и исчез на господской половине.

   – Где ты была? – рыжие братья обступили меня у выхода на улицу. – Мы обыскались. Почему ты мокрая? Что с лицом?

   – Все нормально. Знакомого встретила, – я пыталась прятаться в тень обвалившейся южной ночи.

   – Кота «Скорая» увезла. Набил хороший человек морду этому уроду. Жалко, что не до смерти. Пошли! – они тянули меня в сторону ярко освещенных накрытых столов на все том же газоне заднего двора. Специально для артистов. ТВ-элита ужинала в барских покоях.

   Я не хотела есть. Хотела исчезнуть. Совсем. Руки дрожали. Левый кулак разжать не могла. Никак.

   – Может быть, уйдем? – моя неслышная просьба утонула в веселье рыжих друзей.

   – Смотри, какая классная жратва! Налетай! – Кас и Ес быстро навалили мне разноцветной снеди в тарелку.

   – Вина?

   – Нет. Я не хочу пить, – отказалась я. Нет.

   – Что с тобой, мышка? – Кас заглянул близко мне в лицо. Дышал пивом и едой.

   – Ничего, – я откинулась на спинку пластикового кресла, втянула в рот распухшую губу. Чтобы не заплакать.

   Что со мной? На душе было пусто и мерзко. Я – совсем другой человек? Не тот, каким меня воображал этот нудный Гуров? Я такая, какая есть. Я не отвечаю за фантазии генералов. Он бросил меня. Вышвырнул от себя вон. В единый миг и навсегда. Ушел, не оглянувшись. В платье от Биркин я ему подходила больше, чем с клоунскими маракасами и блядской прокушенной губой. Деньжат подкинул напоследок. Расплатился. Я, наконец, разомкнула пальцы левой руки и выбросила деньги на стол.

   – Ого! Не худо ты заработала за час, – засмеялся Каспер. Его брат смотрел на меня застывшим взглядом. Ждал ответа и заметно бледнел.

   – Ничего такого. Это старый долг, – я поспешила убрать купюры в карман. Гуров увеличил свой забытый гонорар впятеро. Оценил в полтос. Все, что было. Тоска душным сигаретным кольцом сжимала горло. Хотелось разреветься до прозрачных звезд под веками. От идиотской бессильной обиды. Давно я так не подставлялась. Поверила, сама не знаю во что.

   – Водки дайте, – попросила я.

   Мы нажрались в хлам и занимались любовью втроем возле моря на холодной гальке черного пляжа. Не помню, как и сколько раз.

ГЛАВА 25. Искусство говорить «нет»

– Вообще-то, девушка, вы нам не подходите. Но за неимением гербовой, пишут на простой, – заявила дама, принимая меня на работу. Невероятно полная, с бюстом таких размеров, что глазам отказываешься верить.

   Я опустила голову, пряча улыбку. Конкуренции здесь не было никакой. И быть не могло. При такой зарплате.

   – Я поеду, – сказала я близнецам на утро.

   Наша похмельная компания выпросила кофе в спящей кафешке на берегу. Пенсионеры и физкультурники увлеченно встречали солнце пассами утренней зарядки. Чайки охотились в тихой воде. Корабли стояли на рейде в прозрачном горизонте. Свежо. Я, закутанная в рубахи близнецов, глотала обжигающий кипяток, щедро сдобренный растворимым кофе и сахаром.

   – Угораздило же, – хмуро высказался Кас. Сел верхом на лавку справа от меня. Левая рука на деревянной спинке, правая на столе. Водит пальцем по краю дымящегося стакана. Сквозь виноватую печаль явно просвечивает довольная сытая радость. В первый раз у них такое? Врядли.

   – Да ладно тебе, – я отвернулась от его глаз. – Все этого хотели.

   Было и было. Прошло. Пора разбегаться. Слева оседлал лавку другой рыжий. Правая рука на спинке, левая на столе передо мной. Кольцо.

   – Не уезжай, – попросил младший брат. Обнял меня за плечи.

   – Руку убери. У нас договор, – тут же отреагировал старший. Напрягся.

   Надо уходить. Точно надо.

   – Мальчики, не ссорьтесь, – миролюбиво проговорила я. – Никакая женщина не стоит мужской дружбы. Поверьте мне, как женщине.

   Я засмеялась, вытащила сигарету из пальцев Каспера. Пора. Быть пресловутым яблоком раздора для двух рыжих братьев я совсем не желала. Отнюдь. Пустота внутри, что организовал мне серьезный генерал, никуда не делась. Кыш!

   – Работаешь? – услышала я в бессчетный раз.

   Зря смеялась над фразой администратора. Толстая Роза оказалась права до невозможности. Выглядела я у подъезда отеля неуместно, чересчур длинно и не по правилам. Во-первых, девушка. И, во-вторых, и, в-третьих. Униформа не спасала никак. В мою тощую фигуру не верили мамаши семейств на коровообразных кроссоверах, не желая доверять ключи. Предпочитали корячиться собственноручно в заковыристой географии подземной парковки. Девушек-подруг важных дяденек в седанах я откровенно раздражала. Сильный пол на серьезных машинах я приводила в замешательство, пробуждая желание удочерить и поиметь на всякий случай. Или хотя бы попытаться. Но только не позволить мне парковать свое дорогостоящее чудо. Водитель я нормальный. Четыре года на этой автомобильной свадьбе. Если бы не навык, то вылетела бы уже через час с работы, как пробка из пресловутой бутылки.

   Снять меня вечерами пытался каждый, если не второй, то четвертый. Просто несчастье какое-то. Раздражало повышенное внимание меня зверски. Но я терпела. Не в зарплате дело. Деньги есть. Я тупо не желала оставаться с собой наедине. Дурнотная тоска, крепко застрявшая во мне третьего дня, не отпускала. Присела на сердце нелепым, острым сожалением. О чем? О несбывшемся. О том, чего на самом деле не было, и быть не могло.

   Я тряхнула головой, прогоняя осточертевшие мысли.

   – Ты уберешь машину на стоянку или мне самому? – сердитый голос вернул меня к действительности. Ошиблась, ну надо же.

   – Да-да, конечно, – я низко опустила голову и двинулась к машине.

   Седан вольво. Коряво стоит. Водитель, видать, умелец еще тот. Туфли оксфорд. Брюки со стрелками. Взяла ключи из руки в рыжей гловелетте. Надо же, не жарко ему в коже.

   – А мужчины-парковщика нету? – непреходящий вопрос.

   – Не любите женщин? – я резко подняла лицо в упор на говорившего. Достали, ей-богу!

   – Люблю, – растерялся мужчина. Русый, не лысый, без бороды. Лет сорок. Испуганный. Поло от Лакост.

   – Не переживай, дядя. Я доставлю твою ласточку в лучшем виде, – с интонацией извозчика посмеялась я.

   Старый туксон с помятым правым задним крылом припыхтел ко входу. Молодая женщина за рулем. Два детских кресла с разновозрастными отпрысками. Подросток на переднем сиденье. Это недешевый отель. Категория автомобиля слабо вписывалась в здешнее меню. Дети, к тому же.

   Женщина вышла, оставив ключи в замке зажигания. Дети. Самый младший приклеился на грудь. Средний ухватил маму за широкую штанину. Старшая девочка уверенно впереди матери вошла в зеркальные двери. В машине пахло тем самым непередаваемым детским запахом и яблоками. И старым пластиком салона. Швейцар дядя Гриша поволок к лифту чемоданы.

   – Лола, не в службу, а в дружбу. Слетай в третий люкс, что-то им там нужно, – попросил пожилой мужчина, вернувшись на пост у входных дверей. Я кивнула. Моя смена закончилась пять минут назад. Мне не трудно.

   Знакомая компания. Самый мелкий утюжит ладошками и коленками палас. Двое других внимательно глядят в телешоу. Все едят кукурузные хлопья и молоко. Причем, младший прямо с пола, зажав соску бутылки в зубах, как сигару.

   – Мы оплачивали детскую кроватку, а ее нет, как нет, – сообщила мамаша, не прерывая телефонного разговора. Зажав аппарат между ухом и подбородком, она решительно мешала что-то белое в кастрюльке. Кухня в номере – весьма распространенное явление местного вип-дизайна.

   – Да, мы прибыли. Все отлично. Все нормально себя чувствуют. Передай своему братцу, что он козел, – услышала я на выходе.

   – У вас нет услуги няни? – спросила у меня мать семейства, когда дядя Гриша ушел, втащив в боковую спальню громоздкую детскую кроватку.

   – Сегодня вряд ли. Слишком поздно. Завтра можно попробовать найти, – улыбнулась я, глядя, как она перекладывает уснувшего на ковре малыша.

   Кирюша, как ты? Мелькнула теплая мысль.

   – Натусик, посмотри за братьями. Я ненадолго уйду, – женщина не стала проверять, что и как ответит ей старшая дочь. Та, с привычным спокойствием переместилась с дивана на пол у границы между детской теперь комнатой и общим залом. Скрестила ноги по-турецки на коротком ворсе паласа. Ела медленно хлопья и смотрела в телек.

   – Пошли, составишь мне компанию, – велела решительная женщина, и мы отправились к лифту.

   – Устала, – сообщила моя спутница, опускаясь на лавку ближайшего ресторанчика. Шашлык, море, ночь. Все, как всегда. Хорошо. – Две тыщи верст отмахала.

   Я кивнула. Знала по себе, что это такое в один руль. Спина, наверняка, отваливается.

   – Катерина, – она представилась, протянув мне узкую сухую ладонь. Твердая и резкая в ярком платье цвета лайм.

   Я пожала и назвала себя.

   – Смертельно хочу шашлыка. Детям нельзя. Хоть сейчас наемся, пока спят. И кружку пива, – она рассмеялась хриплым смехом. Над собой.

   – Куришь тоже втихаря? – улыбнулась я.

   – Да. Приходится. Мой первый бывший – борец за ЗОЖ. Это он оплатил гостиницу и отпуск. Узнает, что курила при детях, вони не оберешься, – Катерина обеими руками притянула к себе блюдо. Мясо, овощи, зелень. Аджика в широкой плошке. Тонкий пергамент лаваша. Пиво в запотевшем бокале.

   – Сколько их было, твоих бывших? – интересно. Я оторвала полоску хлеба. Макнула в аджику. Острая.

   – Официально? Все трое. Алименты платит только один. Отец Наташи. Два других пока обещают, – Катерина ела с удовольствием. Не спеша и с чувством.

   – Девочки! – сунулся к нам, было, чей-то национальный нос.

   – Пошел в жопу, – беззлобно отправила его вон распорядительная Катя. – Я сама на четверть армянка, но курортную эту братию терпеть не могу.

   – Это от того, что у тебя уже трое детей. Наотдыхалась? – засмеялась я. Взяла аккуратно вилкой самый маленький кусок мяса. Надо есть.

   – Шутишь? Дети – это лучшее, что есть у меня. Их отцы, правда, не идеальные образцы, – Катя громко расхохоталась нелепой рифме. – Но я со всеми ними дружу. Папин день соблюдаю регулярно. Ну и деньги на деток отжимаю, как могу. Они все нормальные парни. С работой им, правда, не всегда везет. Слушай, зачем мы влезли в эту тему? Ну, ее! У тебя тут компания есть?

   Катерина смотрела на меня с некоторой надеждой. Я вздохнула:

   – Нет. Я только неделю здесь живу. Не знаю никого, – и, слава богу, могла бы честно добавить.

   – Вот и отлично! Пойдешь со мной завтра на праздник. Я обязана присутствовать. А ты поможешь мне, побудешь няней. Подзаработаешь. Деньги тебе, наверняка, нужны, – она оглядела придирчиво мой демократичный джинсовый сарафан. Кивнула своему выводу.

   Я сделала глоток колы и согласилась.

   – Это никуда не годится! – заявила на утро Катерина.

   Я явилась пред ее светлые очи, как было условлено, в девять утра. Короткая юбка и топ. Балетки на ногах.

   – Сейчас я тебе что-нибудь подыщу, – Катя зарылась в недра шкафа. Говорила оттуда, не оборачиваясь. – Мы идем на большой детский утренник. Будет вся местная бабская элита. Жены и подруги с детьми и собачками, нянями и гувернантками. Выставляются друг перед другом, кто во что горазд. Я веду колонку в Большом Женском журнале, поэтому следует соответствовать и выглядеть столично. Недешево, надежно и практично. Вот!

   Она протянула мне белое льняное платье. На хозяйке оно, наверное, уходило в пол. Мне пришлось на середину икры. Мешок с рукавами. Удобно.

   – И поясок, – Катерина подвела меня к зеркалу. Длинная белая фигура, перерезанная по центру зеленым кушаком. Загорелые руки, ноги и шея вызывают в памяти чернокожих горничных с плантаций рабовладельцев южан из старых американских фильмов.

   – Волосы оставим, как есть, – моя нанимательница обошла меня кругом. – Губы подкрась и двинули. Какая ты высокая. В модели не пробовалась?

   – Нет. Я уже старая для этого, – я улыбнулась, расчесав волосы пальцами. Отросли ниже плеч, вились беспардонно в разноцветные локоны.

   – Это точно. Сколько тебе? – Катя подняла с пола разряженного в матросский костюмчик сына. Протянула мне.

   – Двадцать два, – усмехнулась я, припомнив запись в паспорте. Малыш легко пошел мне в руки. Привык к няням.

   – Да ну? Никогда бы не дала, хотя у меня с женской атрибуцией всегда нормально было, – женщина решительно, как все, что делала по жизни, повела свою армию к лифту. Ее слишком узкий и слишком алый костюм смотрелся бы вульгарно, но яростная независимость, жестко окружавшая ее и всех, кого она брала под крыло, затыкала невидимых зрителей бесповоротно. Я с детской сумкой на плече и малышом на левом бедре пошла в арьергарде.

   Газон размером с футбольное поле. Белые палатки спасают гостей от плывущего все выше солнца. Детские разноцветные увеселения. Аниматоры и неслышные официанты. Дети. Девушки от пятнадцати до ста. В красивом или элегантном, кому как повезло. Мужчины бородами и скучающими лицами светятся редкими животными на планете женщин. Я в сотый раз представлена очередной материнской банде, как столичная заклинательница младенцев.

   – Я не держу у себя нянь моложе сорока. А вы рискуете? – ухоженная брюнетка вежливо ткнула французским маникюром в ножку малыша на моих руках. Он заснул благородно в этом жарком раю. Весил он прилично. Мои привыкшие к подносам руки держали ребенка крепко. Сесть хотелось безумно.

   – Мне не о чем переживать. Мужчины в моем доме – вещь преходящая, – посмеялась Катерина. – Лола, дружочек мой, вон в той палатке есть кроватки.

   Снова глупая рифма. Ее манера высказываться мне определенно нравилась.

   Я с облегчением пристроила ребенка на диван в тихой заводи самого дальнего шатра.

   – Где здесь можно покурить? – тихонько спросила у дородной женщины в белой униформе.

   – Увы. Нигде, – улыбнулась она. Посмотрела в мое грустное лицо. Поколебалась. Рабочая солидарность сообщества нянь победила. – Иди вон туда, за палатку с едой. Я присмотрю за твоим питомцем.

   Между забором и полотняной стеной сновала деловитая обслуга. Пара-тройка затяжек возле белой железной бочки и стремглав обратно. Старшая дочь Катерины весело болтала с красивеньким подавальщиком в униформе. Белый цвет царил над всем, лживо уравнивая это все. Наташа. Скоро тринадцать. Мне не понравился взгляд, каким она улыбалась парню. Веселая провокация. Невинная и откровенная сразу. Я сама начала во столько же.

   – Ой! – Ната выбросила сигарету в урну, заметив меня. Глянула притворно-испуганно и убежала прочь. Ее кавалер обернулся и рассматривал меня с известным интересом.

   – Ты няня? – он чиркнул зажигалкой. Растянул красивые губы в улыбке.

   А кто же еще, кретин? Первая статс-дама? Я отвернулась.

   – Игорь, – он подошел вплотную.

   – Отвали. Увижу еще раз возле девчонки, вылетишь с работы на раз-два, – я не стала оборачиваться.

   – Пф! Не очень-то хотелось. Я малолетками не интересуюсь. Приходи вечером сюда, пообщаемся, – он попытался дотронуться до меня.

   Я передернула плечами. Нет. Выбросила окурок в ведро с водой и пошла обратно.

   Дальний шатер вдруг вспыхнул, как факел. Бешено красиво и страшно. Боже! Я понеслась туда. Внезапный ветер раздувал яркое пламя огромным безумным пузырем, сжирая полотно палатки с яростной скоростью. Ор поднялся мгновенной истерикой. Я споткнулась о низкий бортик фонтана и упала в неглубокую воду. Вперед! Ни о чем я не думала. Только бы успеть. Знакомая толстуха в униформе выла у кромки огня, как пожарная сирена. Наплевав на все, я натянула на голову мокрый подол и метнулась в горячую прореху. Малыш не шевелился в клубах сизого дыма. Пластик душил невозможной вонью. Умер? Схватила и вылетела назад. Рухнувшая палатка выдохнула жарко в спину.

   Он даже не проснулся. Дышал у моего загнанного сердца ровно. Тук-тук-тук. Какой-то мужчина резко спросил:

   – Еще там люди есть?

   – Нет-нет. Только этот, – тетка пришла в себя. Размазывала черную сажу по мне сухим бесполезным полотенцем. Охрана уродовала все вокруг пеной огнетушителей. Остальные участники праздника проверяли себя и знакомых.

   – Как ты могла оставить ребенка? – брюнетка с маникюром подобралась ко мне сзади. – Ты преступница!

   – Я? – я, наконец, пришла в себя и огляделась. Тут проснулся малыш. Заорал во всю глотку, требуя маму и еду. Пах, как не прожаренный шашлык.

   – Тебе доверили ребенка! Ты бросила его в опасности! – не отступала дама.

   – Я? – повторила я растерянно, как дура. Местное население собралось вокруг нас тяжело пыхтящим животным. Сообразило: вот же оно! Виновный в жутких событиях нашелся. Спустило себя с поводка. Сожрать! Содрать кожу заживо! В костер!

   Мальчишка орал. Бабы всех возрастов подхватили его голодный вой. Вспомнили все слова, что учили в детстве. Поперли. Кольцо вокруг меня сжималось. Бледные, испуганные до ненависти морды с яркими губами. Я трясла ребенка, как грушу и пятилась к сгоревшей палатке.

   – Дамы! Успокойтесь. Возгорание ликвидировано! Все хорошо, что хорошо кончается. Мы во всем разберемся. Все хорошо, – высокий мужчина прорвался ко мне сквозь осатаневшую толпу. Загородил собой. Приятный баритон с непонятным акцентом. За ним влезла сердитая Катерина.

   – Так! Что за крик? Вы испугали моего сына. У него стресс! Это моя няня и я сама решу, что с ней делать! – чеканила она резким хриплым голосом, забирая у меня ребенка и тут же, без всякого стеснения, расстегнула жакет, прикладывая орущего младенца к груди. Тот заткнулся и зачмокал. Воцарилась долгожданная отрезвляющая пауза. Кошмар вокруг завис. Застыл на одной ноге.

   Меня вдруг крупно затрясло. Я вспомнила. Черные точки парящей копоти. Схлопывающийся, жирно-красный потолок шатра за спиной. Жар и вонь. Удар в лицо травы газона. Больно! Все.

   – Ну, что прикажешь теперь с тобой делать? – смеялась Катя. Смотрела, как я любуюсь в отражении синяком на лбу. Приложилась, свалившись в обморок. Ожогов вроде нет. Я распахнула полотенце на себе и попыталась оглядеть спину в большой зеркальной двери шкафа-купе. Мы вернулись в гостиницу.

   – Медаль придется выдать. За спасение на пожаре, – прикололась я. Спина белела нетронутой кожей.

   – Кхм! – раздался мужской звук. Смущенный и баритональный.

   Я запахнулась в полотенце и обернулась. С низкого дивана у входа в номер поднялся мужчина. Тот самый, что пытался днем прикрыть меня от сумасшедших баб.

   – Отец Честер, – все тот же акцент.

   – Чей отец? – не поняла я.

   – Ничей, дурочка. Чез – священник. Англичанин. Мой старинный друг, я год назад жила у него в лондонском доме. Теперь он приехал в гости. Учит русский, готовится… К чему ты там готовишься, Честер? – Катя подошла с длинным халатом в руках. Накинула на мои голые плечи.

   – Я должен принять приход в церкви Святого Андрея, но это еще не точно, – смутился мужчина. Отвернулся, чтобы не смотреть, как я переодеваюсь. – Пока учу русский язык.

   Это кстати. Английского я не знаю. Внутри стало знакомо тепло. Голос у священника был потрясающий. И сам он производил впечатление. Особенно губы. Чувственные. Четко обрисованные по контуру. И скулы. Резковатые, по-мужски жестко выступающие вперед. Глаза бледные в светлых, беззащитных ресницах. Ох!

   – Вы женаты? – спросила я, не подумав.

   – Нет, – сразу ответил мне он. Смотрел с отчаянной растерянностью.

   Я даже не уловила момента, когда его губы нашли меня. Наверное, это случилось посередине чьей-то фразы. Катерина исчезла незаметно, отчаявшись продолжить разговор. Свет в комнате погасила. Чтобы дети, если вдруг проснутся, не увидели наши бесконечно целующиеся тела. Голодно и сладко врастающие друг в друга.

   Невозможно мягкие нежные губы. Чудный голос, бормочущий что-то на родном языке. Я прижала слегка коленкой его напряженный конец под хлопком брюк, взялась за пряжку ремня, хотела выпустить на свободу. Мужчина замер на мгновение. И очнулся.

   – Нет, – сказал он тихо сам себе. Улыбнулся виновато в тихом, едва нарождающемся утре. – Прости. Ты очень красивая девушка, Лола. И очень храбрая.

   Честер аккуратно снял с себя мои руки. Поцеловал покаянно одну ладонь за другой. Отошел к окну. Поправил незаметно замок на черных брюках. Его желание рвалось ко мне не легче, чем я к нему. Я видела.

   – Не убегай, – попросила в светлые сумерки. Четыре утра. Моя нервно подрагивающая похоть тянулась к нему лиловым щупальцем. Звала.

   Он сел на подоконник возле сетки открытого окна. Вынул сигареты:

   – Можно?

   Я вылезла из глубин белого дивана. Запахнулась надежно в длинный халат. Притулилась рядом с его бедром в паре сантиметров. Не прикасалась. Закрутила ноги в два оборота.

   – Дай и мне.

   – Без фильтра.

   – Плевать.

   Мы курили, молча, дешевый астраханский табак. Снимали с губ приставшие крошки листьев пальцами. Я не выдержала.

   – Почему нет?

   Он улыбнулся. Повернул ко мне бледное лицо. Солнце было близко за тонкой линией сегодняшнего дня.

   – Седьмая заповедь, – он смотрел на меня, как на ребенка. Доброта и сочувствие. Наваждение похоти уже не мешало ему. Он его перешагнул.

   – Ничего не знаю про это, – я отвернулась. Переложила короткую сигарету из одной дрожащей руки в другую.

   – Не сердись. Я не умею так, как ты. Не могу.

   – Как? – я не хотела знать и слушать дальше. Сейчас начнет вещать про первых встречных. Злилась. Чувствовала его спокойную улыбку на своей щеке.

   – То, что сейчас между нами – это грех для меня. Я ведь верующий, обязан соблюдать заповеди. Седьмая так же свята, как и остальные. Бес сегодня попутал, как у вас говорят. Извини. Спасибо, что приняла мой отказ. Прости, что не справился с собой сразу и втянул тебя в это, – англичанин находил слова легко, просил прощения естественно, как дышал. Мне бы так.

   Моя похоть с проклятыми алиными глазами испуганно заползла внутрь. Легче мне от признания отца Честера не стало. Сделалось хуже. Вылез на ум чертов Гуров со своими словами и деньгами. И остальное разное, запрятанное далеко и надежно, готово было жирной копотью просочиться наружу. Нет! Я хотела встать и уйти. Чез удержал меня за руку.

   – Мы не с того начали наши отношения. Давай попробуем заново. Я свободен. Ты очень нравишься мне. Если честно, то я давно ничего такого не испытывал. Поэтому я хочу спросить. Мне важно знать. Не хочешь, не отвечай. Ты любишь? Есть человек в твоей жизни, которому ты отказать не можешь? – он своим чудным тембром, словно теплой ладонью, касался моей растрепанной души. Исповедник.

   – До фига таких. Я мало кому могу отказать, – я врала грубо. И он это видел.

   – Зачем ты так говоришь? Это ведь неправда. Расскажи, если хочешь, – он протянул мне новую сигарету.

   – О чем? – я отказывалась откровенничать.

   – О чем хочешь.

   Я замолчала. Священник не торопил. Ладно. Затевать с ним эти самые отношения не собиралась вовсе. Не хочет играть по моим правилам, да и не надо. Но не уходила. Отчего-то послушно прикурила новую сигарету от старой.

   – В твоей церкви Святого Андрея можно молиться об Андрее?

    – Конечно.

   – О том, чтобы он был здоров и всегда возвращался домой, живой и невредимый?

   – Да. В любом храме можно просить об этом.

   – Я не люблю его. И он меня не любит, – я проговорила то, что думала. Всегда. Вслух, наконец-то.

   Пауза. Молчит и ждет, что скажу дальше. Пусть.

   – Вот ему я отказываю. Всегда! Да! Я отказываюсь терпеть такую власть над собой! Не хочу. Нет, – я отвернулась к холодному стеклу окна. Прижалась горячим лбом. Слезы, вечные предатели, полезли из-под век. Пожарная беготня и божественные выкрутасы душки-викария выбили блок на моей защите.

   – Почему? – простенько и даже как-то невинно прозвучал красивый мужской голос.

   – Потому. Потому, что он все равно меня бросит. Использует и уйдет за очередной юбкой. Забудет через десять минут. Плевать ему на твою заповедь. Я не могу, – я все-таки разревелась.

   Чез обнял меня добрыми руками. Я ткнулась мокрым лицом ему в грудь, и слова посыпались из меня без контроля и разбора.

   – Только тебе, признаюсь. Это секрет! Никому не рассказывай. Слышишь? – мужчина дунул в волосы на моем затылке. – Он такой, я не знаю… Ты даже себе представить не можешь, какой! Таких просто не бывает… Он красивый. Он благородный. Он великодушный. Он смелый. Он добрый. Он щедрый. Он умный. Он веселый. Он понимает меня. Он трахается лучше всех на свете! Он! Я не знаю! Он единственный для меня! – я вспомнила, не к месту, старого грузина и завыла в голос. – Всегда с ним рядом другие. Просто море баб! Каждый раз разные. Он забудет меня сразу! Я не могу так подставиться! Я не могу-у-у!

   Я ревела до долгожданных светлых звезд под веками. Промочила рубаху бедного Чеза насквозь. Он гладил мою голову большой теплой рукой. Раскачивался в ритме моих соплей. Помалкивал.

   – Боишься? – проговорил тихо, наконец.

   Я кивнула. Что, правда, то, правда.

   – Святой сказал как-то: боящийся не совершенен в любви. Только истинная любовь изгоняет страх. Он проповедовал о любви к Господу, разумеется. Но я думаю, что его слова годятся и для любви обычной. Человеческой. Ничего не поделаешь, милая. Либо ты решаешься и входишь в эту воду с головой. Либо остаешься на берегу. Вместе со своими страхами и сомнениями. Одна. Можно всю жизнь простоять там на одной ножке, так и не решившись шагнуть вперед. Это у многих получается. Но мне почему-то кажется, что ты не из таких. Я видел сегодня тебя на пожаре. Ты – очень смелая девушка, – Честер вдруг поцеловал меня в губы. Горячо и неуместно.

   Я отстранилась, резко и возмущенно посмотрела в бледное лицо. Что за хрень? Пластик подоконника нагрелся и лип неприятно к голому телу.

   – Прекрати! Седьмая заповедь, викарий!

   – Вот теперь я вижу, что не зря молол языком! – рассмеялся он, отходя от меня подальше. Смотрел бледно и неясно.

   Я кивнула и ушла. Боящийся не совершенен в любви? Я не подставлюсь. Нет.

ГЛАВА 26. Запутанная

Рыжие англичане не похожи на рыжих русских. Рыжина отца Честера носила шоколадный оттенок. Или каштановый. Белая, мгновенно обгорающая кожа. Веснушки по всему полю. Яркие губы. Шоколадно-каштановая волна в волосах. Категорически беззащитный синий взгляд. Желание усыновить и кормить грудью викарий рождал во всех женщинах, начиная с категории ноль плюс. А в остальном: тридцать один год, метр девяносто – рост, вес – килограмм девяносто пять, не меньше. Широковат в кости. Плавки позволяют оценить библейские места весьма положительно.

   Вторые сутки он канается на тему наших с ним отношений. Быть или не быть. Вечный британский вопрос.

   – Катерина зовет тебя сегодня на банкет? – как-то криво построил фразу Чез. Сидел под навесом возле крошечного синего бассейна. Там плескался Катин младший сын. Розовощекий блонд. Колька или Кольша, как она его называла. Видно, отец его вышел из Сибири, как Ермак. И снова зашел. Средний мальчишка, чуть помладше Кирюши, чернел откровенно кавказскими кудрями. Нос и цвет кожи туда же. Панамка стояла на его шевелюре сверху чистой декорацией. Щекотал братана в розовую пятку под мелкой водой. Сама блогерша и колумнистка стрекотала кнопками ноута тут же на пластике лежака.

   – Ты к кому обращаешься? – все всегда видит и замечает вокруг быстрая Катя. Выстукивает параллельно диалогу очередную фейк-бомбу в сети.

   – К Лоле, – мягкая улыбка чарующего тембра.

   – Она спит. Хотела бы я знать, чем вы занимались до пяти утра. Нет! Я не хочу этого знать, – женщина славилась резкими разворотами на сто восемьдесят. И по жизни, и в литературе. – Это ваши дела, преподобный. Вечером все идем на очередной местный сходняк. Вход обязателен с детьми, карманными собачками и священниками. Платья и штаны в пол. Улыбнись, дорогой. Про священников я пошутила.

   Я слушала их болтовню, укрыв надежно глаза зеркальными очками. Как бы спала на белом пластиковом топчане слева от Честера. Смотрела, как у кромки воды общается с очередным пляжным красавчиком девочка Наташа. Вот он поправил лямку купальника на ее плече. Ухмыляется. Лет двадцать кавалеру. Неужели не видит? Ей же больше пятнадцати не дашь. При неполных тринадцати. Или видит? Или мне мерещится всякая фигня? А он просто болтает с симпатичной девчонкой, как любой нормальный человек. Что на меня нашло?

   – Ты спишь? – Чез подобрался ко мне близко. Запах сандала и молочного шоколада. Сладкоежка.

   – Нет, – я видела сквозь зеркала очков, как он смотрит на мой живот. Губы облизнул. Пересыхают, видно. – Я не пойду сегодня с вами. Я работаю.

   – Уволься. Нанимаю тебя няней. Будешь жить с нами в люксе. Сэкономишь на жилье и заработаешь, – Катя все знала о том, как лучше для всех. Как иные быстро принимают решения.

   – Спасибо. Но я не могу. Дядя Гриша…

   – Переживет без тебя этот вечер старый алкоголик! – Катерина была несокрушима в своем материнском эгоизме. – Нам ты нужнее! А вдруг снова пожар или потоп? Кто спасет моих детей?!

   Наша компания долго ехала в такси. Полтора часа, не меньше. Увидев за стеклом машины, проплывающие мимо колонны и фронтоны, я чуть не застонала в голос от досады. Автомобиль приземлился и встал, как пень, качнув всех синхронно вперед. Тот самый дворец культуры, где я так мило провела время две недели назад. Теперь я входила сюда с парадного крыльца. Благопристойная компания гостей. Штаны и платья в пол. Мне досталось синее.

   Я снова застукала Наташу с дымящейся сигаретой в руке рядом с официантом позади дома. Сама пришла сюда за тем же самым. На этот раз она не спешила прятаться.

   – Если я не заложила тебя в прошлый раз, то ты решила, что теперь все можно? – спросила я делано-равнодушно.

   Официант оглянулся, и я его узнала. А он меня. Глядел на мою фигуру внутри длинного платья цвета электрик с удивлением. Словно я с маскарада сбежала.

    – Привет, – откровенно рад встрече. – Не танцуешь больше?

   Тыкает и не спешит признавать во мне гостью дома. Намекает на артистическое прошлое.

   – Нет. Пою. Наталья иди к маме, – я тоже хотела уйти.

   – Кот вышел из больнички. Передать ему привет? – парнишка ласково ухмылялся. Видел мои застольные подвиги с рыжими жонглерами в прошлую субботу. Таскал нам водку и пил сам рядом. Царапина на моей щеке зажила.

   – Передай. Скажи, что в следующий раз мой папик уложит его на кладбище.

   Я ровной походкой двинула на хозяйскую половину особняка. Руки тряслись.

   – Здесь не курят, – услышала я в спину.

   Гуров. И этот здесь, Как. не уходила.

   Я медленно обернулась. Затянулась сигаретой так, словно она была последней трубкой мира. Очень надеялась, что выгляжу независимо.

   – Каждый раз, когда я вижу вас, Лола, вы меня удивляете. Здравствуйте, – он протянул мне руку. Смотрел в глаза серо. Что это?

   – Добрый вечер, – я вложила пальцы в сухую ладонь. Гуров не спеша поднес мою руку к губам. Ого! Перезагрузка?

   – Красивое платье. Вам очень идет, – он еще не отпустил мои пальцы. И держался строго своего всегдашнего «вы».

   – Спасибо. Если позволите. Я вернусь к своим друзьям, – я высвободилась и пошла к большой, яркой и шумной компании, центром которой были душка-викарий и хозяйка дома. Встала позади. Гуров остановился рядом.

   – Лола, я бы хотел… – начал он говорить и не успел.

   – О, Лев Иванович, идите сюда! – хозяйка с властно-уважительной простотой, как умеют только очень состоятельные люди, пригласила генерала в центр. Тот неожиданно нашел мою руку и, взяв под локоть, повел рядом с собой.

   – Прелестная у вас спутница, Лев Иванович, – улыбнулась дама, похвалив меня, как булавку на галстуке. Быстрый женский взгляд щупом от макушки до каблуков. Нет. Фейс-контроль я не прошла. – Рассудите нас, сделайте милость. Как, по-вашему, кинуться в огонь, спасая чужую жизнь, это благородный поступок или безответственное безрассудство? – если бы могла, она взглядом захлопнула бы меня в кладовке. К швабрам и пылесосам. Улыбалась поверх досады отлично сделанным лицом. Что-то явно сдвинулось в композиции ее вечера. Не в ту сторону.

   – Все зависит от результата. Если спасение удалось, то это, без сомнения, благородный поступок. Если все умерли, то тогда это сплошные неприятности, из которых мучительная смерть в огне – самая легкая, – улыбнулся Гуров тонкими губами. Черный юмор, ну надо же.

   – Или грудь в крестах, или голова в кустах. Я правильно говорю? – влез в разговор Честер. Похоже, он один среди сегодняшних гостей был в теме пожаров и спасений.

   – Говорите вы правильно. Но не очень к месту, простите, – хозяйка обернулась от генерала к викарию. Выпустила нежность из черных глаз. Чез хлопал пушистыми ресницами с обезоруживающей прямотой.

   – Спасти ребенка из горящего дома – подвиг самый настоящий. В любом обществе и стране такие люди называются героями, – высказался викарий, с любопытством разглядывая нашу с генералом парочку. – Разве у вас это не так?

   – Конечно, так, преподобный Честер, – проворковала хозяйка праздника, просовывая ладошку ему под руку. – Но разве не правильнее было бы дождаться специалистов?

   – Стоять и ждать, пока ребенка накроет горящим потолком? Я ведь сам там был и растерялся. Как и все. В том числе и охрана, которая обязана следить за порядком. Тоже решил, что тушить пожар должны специалисты, как вы их назвали. И только один человек подумал о маленьком мальчике внутри. Юная девушка. Рискнула жизнью своей и спасла ребенка. О чем тут теперь рассуждать? Дело сделано и, слава тебе, Господи, все живы, – Честер улыбнулся широко и искренне, как немногие умеют здесь.

   – Вы говорите о пожаре на детском празднике в среду? Мне докладывали. Случай действительно редкий по своей отваге и исключительному везению. Безумству храбрых поем мы славу, – снисходительно рассмеялся Гуров, слегка проведя пальцами по моей руке на своем локте. Я мечтала провалиться сквозь землю или хотя бы слинять в туалет.

   – Да! Как это верно, генерал, – сразу поменяла направление дама, цепко держа в наманекюренных лапках локоть английского святого отца. – Как прекрасно вы сказали! Безумству храбрых…

   – Увы. Это не я. Но сказано неплохо, признаю, – генерал небрежно разрешил древнему классику помочь с цитатой.

   – Да, прекрасно сказано. Жаль, что имени отважной спасительницы мы не знаем. Поистине, такой благородный поступок достоин наказания, – хрипловато- интимно рассмеялась хозяйка в лицо викария.

   Я впилась в лицо добряка Чеза огромными глазами. Заткнись! Он сморгнул. И чуть улыбнулся синим взглядом. Неужели дошло? Кивнул.

   – Господь видит. Остальное не так важно, – отделался подходящей случаю фразой. – Почему наказания?

   – Это шутка, милый отец Честер. Пора к столу! Прошу вас, господа.

   – Все-таки, вы странно шутите здесь, – заметил негромко британец. Поглядывал, как Гуров, светски беседуя с хозяйкой, ведет меня к центральной точке местного гостеприимства. Тот держал за руку крепко. Хоть дерись.

   Катя сделала большие глаза, когда я проходила мимо нее и детей к главному столу. Я дернулась в ее сторону. Гуров сжал теснее мои пальцы на своей согнутой руке. Катерина незаметно показала открытую ладонь. Все нормально, мол, давай, давай.

   Давай? Я ныла сама с собой всю эту неделю. Я угробила дружбу с двумя отличными парнями, парясь над выходкой этого самодовольного, все знающего про жизнь придурка! Я совсем не тот человек? Ты ошибся, Гуров? Ну-ну.

   – Присаживайтесь, Лев Иванович. Познакомьте нас со своей спутницей, – радушная хозяйка широко провела рукой над главным в этой пафосной вечеринке столом. Ешьте, дорогие гости, тут все свежее.

   – Моя старая подруга Лола, – пошутил веселый сегодня генерал. Отодвинул для меня стул, обогнав лакея.

   – Мне нужно в дамскую комнату, – объявила я, не стесняясь, и ушла. Возвращаться к их крокодильским улыбкам и деликатесам не собиралась. Хватит с меня генеральских закидонов.

   Наташка целовалась с тем самым официантом. Он притер ее к стене узкого коридора между господской половиной дома и службами. Я громко хлопнула дверью туалета. Он отскочил.

   – Краев не видишь, малый! Ей только двенадцать. Присесть охота? – прошипела я. Нифига мне не мерещится. Так и есть. Что-то происходит с девчонкой. Что-то очень знакомое.

   – Я тут не причем. Она сама, – бормотал испугано парень. Отодвинулся в самый конец прохода.

   – Ноги делай быстро, пока я добрая. Или…

   – Все-все, – он исчез.

   – Почему ты все время лезешь? Отвали от меня! – громко, не стесняясь орала Наталья. Публики ей явно не хватало. Зрителей и скандала. Ясно.

   – Развлекаешься? О человеке подумала? Его же могут посадить. Статья не самая веселая, – сказала я, машинально вытаскивая сигареты.

   – Да плевать мне! Посадят и хорошо! Просто отлично! Пусть их всех пересажают! – зло и громко бросала слова в меня девчонка.

   – Понятно. Постой рядом, пока я курю. Не мечтай, тебе сигарету не дам. Сейчас вернемся в зал. Тихо-спокойно едим и возвращаемся обратно. Дома я расскажу тебе историю. Если твоя круче, то потом ты удивишь меня. Но только, если твоя круче! Поняла? Все. Стой и нюхай дым.

   Мы уселись на узкий пролет лестницы для прислуги в закоулках отеля. Ею никто не пользовался. Неудобно. У меня был ключ. Наташа втихаря допивала весь вечер шампанское со стола. Я видела. Не мешала, когда она початую бутылку умыкнула, спрятав в сумку с подгузниками. Удивляло только, что вездесущая Катерина пропустила этот момент в биографии старшей дочери. Теперь эта пузатая асти мартини стояла между нами на бетоне пыльных ступеней. Наталья отхлебнула из горлышка. Прорвало.

   Он, разумеется, был самый красивый в школе и старше ее. Нравился всем девчонкам. Понятное дело, она влюбилась без памяти, как все. И соврала, что ей почти шестнадцать. Идиот. Без глаз и мозгов. Уговорил на Новый год. Сказал, что без этого настоящей любви не бывает. Совал ей свой скользкий член в руки, между ног. Ничего не сделал толком. И убил все в момент. Потом хвастался одноклассникам, что получилось. Разразился непонятный скандал. Без имен, зато с намеками. Активная всегда Катерина перевела дочь в другую школу, так и не разобравшись в спешке, что произошло. Теперь бедная Наташка вообразила, что не нравится мужчинам. Никак, никогда и никаким. Двенадцать лет. Дурочка. Я вытирала сопли и говорила положенные слова. Успокоила и замазала сладким враньем пополам с мартини душевную детскую брешь. Подняла ее уставшее, зареванное тельце на ноги и увела спать. Баю-бай, малышка, пусть тебе приснится заяц на велосипеде. Поцеловала в лоб, слушая спокойное дыхание. Слава богу, что она начала рассказывать свою историю первой. Иначе, наслушалась бы от меня такого, что ни приведи господь.

   Честер сидел в гостиной. Я не сразу заметила его темную фигуру в углу большого дивана, разрезавшего зал пополам.

   – Уснула? – тихо спросил, заставив меня вздрогнуть от неожиданности.

   Здесь викарий ночевал. Простынь и подушка в углу белели на фоне одетого в черное мужчины. Половинка луны заглядывала в незашторенное окно. Второй час ночи. Час Быка, как любил когда-то прикалываться Олег.

   – Да, – села рядом, держа недопитую зеленую бутылку в левой руке. – Банальности станешь вещать, как всегда?

   – Ты сердишься, – улыбнулся он своим красивым голосом.

   – Я злюсь, – резко расставила акценты. Надоел этот святоша. Банальности – это еще деликатно с моей стороны.

   – А как же тот, о ком ты хотела молиться в церкви?

   – Нет его. Не существует наяву. Мечта, как та Снегурочка, – я залпом допила шампанское из горла. Повернулась к мужчине. Он шумно выдохнул в сторону, словно горькой водки выпить собрался. И поцеловал меня. Я не сопротивлялась, послушно следуя за его долго и бесполезно сдерживавшим себя телом. Платье, сдающееся под нетерпеливыми руками мужчины, вдруг накрыло меня другим запахом. Гуров.

   – До свиданья!

   – До свиданья.

   – Приятный вечер!

    – Чудесный! Нам так понравилось…

   Гости разъезжались с парадного крыльца. Такси, дамы и господа, плачущие от недосыпа дети. Хлебосольная хозяйка. Суета.

   – Лола, – голос Гурова отловил меня на ступенях широкой лестницы. Я следила глазами за старшей дочерью Катерины. Интерес генерала не трогал меня никак. Пошел!.. Я, не удержавшись, передернула плечами.

   – На пару слов, – объявил он.

   Я приняла от Кати спящего младшего сына и пошла быстро к подъехавшей машине. Гуров не отставал.

   – Лола!

   Пошел в жопу. Больше всего на свете хотелось сказать мне. Я передала малыша Кате, уже приземлившей себя в салоне автомобиля.

   Взрослый Гуров ухватил меня за локоть. Стоял близко и неуместно под любопытными глазами разъезжающихся гостей. Я застыла в профиль.

   – Что? – я откровенно грубила.

   Он не попросил прощения за свои прежние слова. Не успел или не посчитал нужным? Сейчас мне это не важно. Плевать мне на генералов с высокой вышки. Наталья беспокоила меня. Где она? Не вижу.

   – Мне бы хотелось, – он замялся в своей вечной зависающей манере. Пытался увидеть что там, в моем злом лице. Тянул к себе ближе. Его запах, плюя на все, нравился мне на подкорке. Жил отдельно от душного оскорбления.

   – Чего? Чего бы тебе хотелось? Никак не придумаешь? А мне казалось, что мы друзья, – выдохнула я то, что вертелось во мне все эти семь дней. Травило обидным ядом. Если мы друзья, то какая разница, прокусил мне очередной случайный придурок губу или нет? Трясу ли я маракасами на глупой сцене или рассекаю в платье от Биркин на пафосной тусне? Друзья, как обычно познаются? Забыл? Я в друзья не набивалась, господин добрый охотник.

   – Я был не прав. Мы не друзья, конечно. Не исчезай. Останься со мной. Прошу.

   Он крепко держал меня за руку. Я не повернула головы. Запах? Нет.

    – Пошел вон, Гуров. Не до тебя, – я вырвалась и спрятала себя в кондиционированную прохладу такси.

   – Я люблю тебя, бэби, – прошептал мне в щеку Чез. Приподнялся на локте и заглянул в лицо. – Можно я так тебя буду называть? Когда одни.

   – Наедине. Можно, бэби, – улыбнулась я, переворачиваясь на живот и зарываясь лицом в подушку. Он целовал меня в спину мягкими губами и водил по коже тяжелой горячей ладонью. Нежно. Как же нежно. Безопасно. Как же хорошо, что он решился. Давно мне не было так спокойно и тепло. Я невольно подавалась в след за его касаниями. Честер снова накрыл меня собой.

   – Я есть хочу. Нет. Как это по-русски? – говорил мне в шею сзади. Стучался снова в меня гладким собой.

   – Голодный, говорят у нас, – посмеялась я. Вывернулась в липких наших объятиях. Силикон старой резинки приклеился к попе. Мысль о детях Катерины заставила спрятать его под простыни.

   – Я спрятал их там вчера, – улыбнулся в мои губы Чез. Целуется умопомрачительно.

   – Пять баллов, милый! – я лизнула его в мочку уха. Чувствовала, что перебираю с насмешками, но поделать с собой ничего не могла. Веселил меня новый образ викария страшно. – Как угадал?

   – Просто верил, – выдохнул мужчина честно и повел тела к оргазму, как нормальный человек.

   Утром нас разбудила Наталья.

   – Просыпайтесь, влюбленные! – звонко крикнула она. Впервые слышу от нее такой радостный звук. Полегчало? – Пора вставать! Пошли на рынок, а потом на пляж!

   Поехали в стороны полосы занавесок. Солнце взошло над морем.

   – Выйди, пожалуйста, я голый, – смущенно попросил викарий из глубин дивана за моей спиной. Своим потрясающим голосом.

   – Ты самый стеснительный поп на свете! – заржала Наташка, убегая.

   – Ты много видела попов? – когда он смущался, его акцент здорово усиливался, вплоть до непонятности.

   – Голых, пока ни одного!

   Деятельная Катерина выставила нас всех на рынок. И на пляж.

   – Там и позавтракаете, – распорядилась она. – Я, наконец, поработаю без вас. Честер, ты отлично смотришься с Митей на плечах. Лолочка, ты мое золото ненаглядное, памперс на Кольшу не забыла надеть? Натусик, слушайся преподобного и няню. Вперед, дорогие мои, и раньше обеда не возвращайтесь!

   – Я тебе не мешаю? – спросил Чез, в сотый раз прикасаясь ко мне.

   Он действительно с трудом удерживал свои руки. Тянуло его ко мне трогательно и забавно. Словно он проверял каждые пять минут, существую ли я на самом деле. Или все окружающее – сон. В сотый раз провел ладонью по плечу. На левом моем бедре ребенок сосредоточено сосал круглую, румяную сушку на веревочке. Точил новые зубки.

   – Нет, – я улыбалась.

   Женщины за прилавками улыбались в ответ. Любовались нашей милой компанией неприкрыто и радостно.

   – Святое семейство, – прикололась Наташа. И то верно. – Я хочу такую же юбку, как у тебя.

   Крытый рынок шумел на разные голоса и языки. Запах чеснока, базилика, укропа, мяты, вечной кинзы и нагретых помидоров. Человеческих тел, убитых дезодорантов и соленой близкой воды. Продавцы смотрели на нашу компанию с одобрением.

   – Какой черненький у тебя сынок. Как будто бы из наших, – посмеялся пожилой армянин, поглядывая на абсолютного брюнета Митяя на плечах рыжеволосого Честера. Взвешивал желтую черешню на старинных весах. Те, понятное дело, показывали погоду.

   – Здесь нет килограмма, – холодно заявил британец. Не оценил шутки.

   – Нет, так нет, – не стал спорить продавец, мгновенно уловив в нем рыночного зануду. Вплоть до контрольных весов. Бросил в пакет щедрую горсть ягод. – А это тебе, красавица.

   Он протянул Наташе большой персик. По дороге передумал и отдал мне. Улыбнулся и подмигнул. Я забрала черешню и бонус.

   – Нелегко, оказывается, ходить по городу с красивой девушкой, – вздохнул Честер.

   – С двумя красивыми девушками, заметь! С двумя. Возьми, Наталья. Он хотел отдать тебе, но побоялся. А вдруг Честер его зарэжэт, – мы сообща радостно заржали над смущенным парнем. Он краснел веснушчатым лицом и глядел гордо.

   Мы еще поболтались по рынку, разглядывая и пробуя разную снедь. Колбаса и чурчхела. Домашние сыры и пахлава. Комплименты и шутки по обе стороны риска. Английский мужчина привык и расслабился. Наташка сияла счастливыми глазами. Сменила шорты на джинсовую юбочку, вроде моей, тут же за прилавком крошечного магазинчика. Старалась копировать даже мою походку. Что ж, здесь я могу подать хороший пример. Балетное детство неистребимо.

   – Есть хочу, – объявил Митяй.

   В Лучшей Забегаловке Мира стояла благословенная прохлада. Честер разочарованно поджал губы. Недоволен нашим с Наташкой выбором.

   – Зачем есть это международное дерьмо, если столько прекрасной национальной еды кругом? – проворчал он, усаживая ребенка на высокий стульчик.

   – Не сердись. Нам хочется, – я поцеловала его тихонько в висок и ушла к кассам.

   – Здравствуйте, Лола!

   Я обернулась. Передо мной стояла… Как ее Андрей тогда назвал? Вечность назад, когда целовал меня взахлеб черной ночью на пирсе.

   – Лара? – я попыталась улыбнуться.

   Девушка была беременна. Беременная девушка. Оксюморон? Ну, надо же. Совсем немного. Больше выпячивает живот. Чем он торчит на самом деле. Но извечный женский жест руки, прикрывающей чрево, перепутать невозможно. Ни с чем.

   – Это ваш малыш? На яхте ведь был другой, я помню. Кирилл его звали, – беременная девушка хотела все знать.

   – Я работаю няней, – объяснила я сразу это все. Губы в улыбку складываться отказывались.

   – А, понятно, – покивала подруга Андрея.

   Глаза сами, без моей воли, сползли на ее пальцы. Кольцо известное искали. Нашли. Интересно, знает ли она про Кирюшу? Знает, конечно. Должна. Да мне-то теперь какая разница. Лара что-то говорила, я не слушала. Гадкое у нее имя. Отвратительное. И сама она страшная. Я красивее в сто раз. Голос ужасный, тонкий, лезет прямо в мозг.

   – Лола, пошли есть. Бери поднос, – Наташа потрясла меня за плечо.

   Я взяла. Пошла к столу. Губы заплясали сами. Руки следом. Со всей тщательностью поставила коробки и стаканы, чтобы не расплескать.

   – Что случилось? – Чез пересел ко мне ближе на диванчик.

   – Ничего, – хотела я сказать. Ничего не вышло. Я застыла, упрямо отвернув лицо к окну. Слезы текли, размывая жизнь за стеклом, словно дождь. Больше всего на свете я хотела исчезнуть. Не быть. Р-раз и нет меня. Нет этой разрывающей в куски боли. Нет невозможного, непонятного, глухого отчаяния. Я не хочу. Я не могу. Я не умею так страдать. Нет. Это не со мной. Не может быть. Это не он. Это не я.

   Давно. Не помню, когда.

   – На! – Дрозд не дожидаясь моего ответа, сунул мне наушник в левое ухо. Обнял за плечи, и мы пошли.

   Колено болело сильно, но я терпела. Выбросила направление к хирургу, что дала мне врач в лицейском медпункте, в мусорный бак за школой. Дома полно таблеток, съем что-нибудь. Этот чертов сустав вечно вылетал куда-то после уроков физкультуры. Привет из балета. Навсегда.

   – Сигареты есть? – спросил мой парень, останавливаясь у дверей нашего всегдашнего заведения.

   – Мужчина без денег – бездельник, – ухмыльнулась я. Выкинула его орущий наушник нафиг. Музыка. Терпеть ее не могу. У меня тяжелая наследственность. Симфоническая классика с рожденья.

   – Поговори у меня! – покровительственно высказался Дроздов, вытаскивая из внутреннего кармана куртки мятый комок бумажек. Плюет на бабки. Это видно. Молодец! Воняет зверски и страшен, как смертный грех. Зато не трус.

   – Ее не пущу. Хоть, что хошь. Проверка сегодня, – сказал охранник на входе.

   – Ты охренел? – попер на него Дрозд.

   – Это ты охренел! У нее пятнадцать лет крупными цифрами на лбу нарисовано! Завтра приходи.

   Вообще-то мне тринадцать. Скоро будет. Об этом если кто и догадывается, то точно не они. Густо нарисованные глаза и рот. Черная куртка, короткая юбка, гринды. Рыжие кудри подстрижены собственноручно и торчат, как положено. Идем по мокрому проспекту вперед. Ноябрьский ветер запахом реки пихает недовольно в спину. Мимо старых и новых витрин. Минуем известный магазин, где яркий свет в ландышах стекла разбивает темно-серую мглу. Сворачиваем. Подгребается еще тройка ребят. Тянем одну сигарету на всех. Слабенький душок конопли. Противно, но снова терплю. Широкая арка двухсотлетнего гранита. Холодная вода рядом. Бутылка водки на пятерых. Ладно, что холодно. Добрый Дрозд сует мне сначала в рот конфету, потом свой язык. Опять терплю. Ненавижу целоваться. Что они все в этом находят? Лезет мне под юбку. Тесно сжимаю колени и изо всех сил пинаю его в середину голени.

   – Ну, че ты? Че ты? – он уворачивается от моей ноги, не отпускает, но не пристает больше.

   Че я? Ни че! Я – целка. Узнает, засмеет. Посылаю его в положенное место, и мы все идем дальше.

   – Клавка зарезалась! Айда смотреть! – выскочил из низкой парадной знакомый пацан.

   Айда-шмайда. Где он такие слова берет? Татарин, что ли? Гремя ботинками и еще какими-то железками, мы вперлись на второй этаж. Дверь с парами звонков по обе стороны косяка светила щелью в убитый камень лестницы.

   Девушка сидела на полу. Прислонившись спиной к облезлому чугунному корыту. Кругом была вода. Из белых запястий текла красная кровь. Ноги в черных колготках на бело-синем шекере пола выносили на ум каких-то арлекинов и коломбин. Мужики беззастенчиво разглядывали полную грудь в прозрачном от воды лифчике. Потом кто-то догадался вытащить телефон. И понеслось. Пальцы средние и остальные. Рожи глумливые на фоне мясной лавки комедии дель арте. Еще чуть и члены из штанов повытаскивают. Станут фоткать их возле обескровленных губ.

   – Вы хоть в скорую позвоните, ироды! У нас городской отключен! – седая тетка в халате растолкала парней. Присела перед Клавкой. Похлопала ее по щекам.

   – Так, валим отсюда. Скорая ментов вызовет. Валим! – скомандовал Дрозд и все громко затопали на выход, оставляя на коричневом, замазанном масляной краской паркете мокрые и красные следы.

   Почему она это сделала? Для чего? Я набрала ноль-три.

   – Клавдия, отзовись, Клавдия, глаза открой, Клава, Клава, – женщина упорно пыталась достучаться до сознания самоубийцы.

   – Она, наверное, еще таблеток наелась, – сказала я. Серебристые блистеры валялись в раковине. Серебристые блистеры. Ну, надо же.

   – Ты кто такая? Я тебя не помню, – тетка оглянулась и рассматривала.

   – Одноклассница, – соврала я. Тут в айфоне пробудилась неотложная помощь.

   Адрес, выяснения, что да как.

   – Позови ее, может быть, она тебе отзовется, – женщина обматывала руку девушки выше локтя бинтом. Закручивала его в жгут. Сначала одну, потом вторую. – Сто лет не делала ничего такого. Забыла все. Не стой столбом, помогай.

   – Привет, – ничего умнее я не нашла сказать. – Привет, подруга.

   Клава приоткрыла тяжелые веки.

   – Ты кто?

   – Я ангел, – прикололась я от растерянности.

   – Ага. С таким блядским макияжем? Очень похоже, – растянула улыбку Клава. – Дроздов приходил? Видел меня?

   – Видел. Приходил, – я не верила ушам. Дрозд? Этот вонючий придурок?

   – Че сказал? – интерес явно вытягивал барышню назад в этот мокрый мир.

   Что же он сказал? Валим? Ей, что мне сказать? Он ее имя хотя бы помнит? Или у них что-то было? Девушка смотрела на меня смутными глазами и ждала.

   – Нифига себе. Так сказал, – все, что я смогла придумать.

   – И все?

   – Ты из-за него? Что у вас было? – я не удержалась.

   – Трахались все лето на даче. Потом в город вернулись, и он меня бросил. Сказал, что я ему надоела. Другую завел. Я его люблю. Он у меня первый, – девушка с красивым именем Клавдия заплакала. Кровь выступила сквозь бинты на руках.

   Слава богу, прибыла наконец-то Скорая помощь. Мы с соседкой долго одевали послушную, как несчастная кукла, девчонку. Мое платье пропиталось насквозь кровавой водой. Молодой врач ругался матом и глядел на нас испуганными глазами.

   Дрозд поймал меня в подъезде. Я так неслась сквозь морозные ночные дворы, что не сразу заметила его худую черную фигуру между стеклами дверей. Запах нечистой одежды, водки и анаши.

   – Че так долго? Ты мокрая вся! Пошли ко мне, – он попытался засунуть мне в рот язык.

   – Отвали. Я замерзла. Домой хочу, – я выкручивалась, как рыба.

   – Них…я себе! Я прождал тебя целый час! Я… – мужская рука задрала мою слегка заледеневшую юбку.

   – Лола, это ты? – голос нынешнего парня моей Али раздался с площадки третьего этажа. Пригодился.

   – Сука! Завтра в восемь! – храбрый Дрозд спрятал руки в карманы и покинул театр действий. Слинял в свой дом напротив.

   Ага! Жди! У меня ты первым не станешь, точно!

   – Ничего не говорит уже три часа, – сообщил расстроено Честер негромко Катерине.

   – Четыре, – поправила его честная Наташа. – Как в ресторане перестала, так и все.

   Мы вернулись с пляжа.

   Я пришла в себя. Не страдала больше. Еще чего! О чем? О ком? Пф! Разговаривать не хотелось. Просто рот открывать лень. За моей спиной молчание. Переглядываются между собой. Я уложила спящего Кольшу в кроватку. Как славно было бы залезть в такую же, с высокими спинками-бортиками. С мягкими вставками и веселыми картинками. Что бы, если стукаться в них головой, то не больно и познавательно. Я забилась в угол дивана и закрыла глаза. Устала от чего-то.

ГЛАВА 27. Страх и слезы

В конце аллеи Гуров разговаривал с высокой, худой, как жердь, заведующей отделением. Профессор и какие-то звезды на плечах. Госпиталь. Она вещала. Он кивал. Две недели я здесь. Первая – в реанимации. Вторая – в одиночной палате. Капельницы, попытки питаться самостоятельно, рвота и сны. Пожар, Олег, что-то еще, Аля, огонь, снова по кругу. Тошнотворный запах гари во всем. Я стояла под грушей возле перекрестья больничных троп. Ждала, когда генерал и доктор закончат обсуждать мою персону. Мерзла в белом свитере и толстых спортивных штанах. Завтра первое августа. На улице плюс тридцать. Курить хотелось зверски.

   – Главное, начать набирать вес. Никаких нагрузок, никаких волнений. Есть, спать, радоваться жизни. Через пять дней мы закончим курс и сможете забрать домой, – они медленно шли по цветным плиткам дорожки. Врач смотрела в пространство. Гуров улыбался мне.

   Я села на удобную лавочку. Нога на ноге. Руки крестом на груди. Дама в белом халате попрощалась с генералом, не дойдя до меня пары шагов. Он опустил свой зад рядом на дерево скамьи.

   – Привет. Как дела? – Гуров взял мою руку с плеча, гладил теплой сухой ладонью пальцы.

   – Курить хочу, – сказала я, не глядя.

   – Нельзя. Доктор не разрешает, – мягко возразил Гуров.

   Я не стала спорить. Свалит, сама дойду до магазина. Деньги есть на карте. Я же не в тюрьме. Только бы дойти.

   – Ты никого не хочешь видеть. Твои друзья ушли расстроенными. Особенно англичанин, – негромко говорил Гуров. Руки не отпускал.

   Я едва заметно пожала плечами. Я не хочу ни с кем встречаться. Честно. Что еще надо?

   – Отпусти мою руку. Мне неприятно, – проговорила. Смотрела на душный красно-коричневый куст. Розы. Воняют.

   Гуров послушно убрал пальцы. Отодвинулся на пару сантиметров. Разумница доктор ему как-то объяснила. Что нельзя меня трогать. Не надо прикасаться.

   – Я принес разные вкусные вещи. Попробуешь?

   Я кивнула. Белый пакет на скамейке неприятно толстым нутром развалился рядом.

   – Я бы хотел, – он завис в своей вечно нудной манере. Собрался. – Я бы хотел, чтобы мы уехали вместе. Туда, куда ты захочешь…

   – Че ты ко мне привязался, Гуров? Я же не тот человек! Ты же ошибся! Че надо! Отвали! Оставь меня в покое! – я подорвалась с места и побежала. Голова пошла кругом, и колючий куст мерзким запахом цветов влетел в лицо.

   – Все-все-все, – бормотал он, неся меня на руках в палату. – Все-все-все.

   – Не приходи, – шептала я в сильную шею.

   – Ладно-ладно. Успокойся. Как скажешь. Так и будет.

   – Классный мужик к тебе приходил. Зря не вышла, – мой здешний приятель Тимка полез в гуровский пакет. Вытащил жестянку с датским печеньем, открыл с треском. – Никогда не думал, что рыжие мужики бывают такими обалденными.

   – Он священник из Лондона– похвасталась я, протянула руку к крендельку в белом гофре бумажки. Передумала.

   – Да ты че! Класс! Он тебя исповедовал? – румяный Тимофей приканчивал второй столбик сухих бисквитов.

   – Ага. В архиерейской позе, в основном. Мы с ним прелюбодействовали. Седьмую заповедь нарушали, – мой подбородок предательски задрожал.

   – Эй, прекрати! Печенюху зажуй, – Тимка быстро сунул мне в рот свой надкусанный кругляш. – Английский священник. Викарий, что ли? Как у Агаты Кристи? А к мужикам он как?

   Тимофей косил здесь под какую-то не выговариваемую болезнь и от армии заодно. Сильный пол явно заводил его вернее слабого. Он не слишком это скрывал, хотя меня шлепнуть по костлявой попе случай не упускал. Забавный, рыхловатый и не злой. Мы дружили.

   – Ты воображаешь, что если он британец, то обязательно гей? – засмеялась я и чуть не подавилась сухим печеньем. Парень сунул мне бутылку с соком.

   – Да. Он ведь еще и поп, полный набор для сериала, – заржал вместе со мной Тимка. Подсунул мне под шумок колхозный кусок зефира. Я проглотила.

   Мы засели под поспевающей грушей за трансформаторной будкой в дальнем углу больничного парка. Устроили пикник на травке. Что бы я могла курить запрещенные сигареты, а Тимка уничтожать деликатесы, что таскал мне Гуров. Генерал не подходил, только издали улыбался. Никто не смел приближаться ко мне, кроме местных, больничных. Красота. Катерина вчера приходила с детьми. Попрощаться хотела, отпуск закончился. Я не вышла. Видела из окна, как ревела Наташка на груди преподобного Честера. Как по покойнику. Но я жива. Точно. Письмо их, самое настоящее, на бумаге и в конверте, спрятала на дно рюкзака. Потом прочитаю. Когда-нибудь.

   – Я его обманула, – сказала я, глядя, как Тимка ест пальцем черную икру из банки. Психологиня велела мне валить вслух все, что приходит на ум. Доставалось это все бедолаге напротив, как расплата за еду. – Он сказал мне, что трахаться без взаимной любви не может. Потому как это плотский грех. Я и наврала ему, что сердце мое свободно… он поверил и влюбился. А я ему все наврала…Разбила сердце и мечты преподобного…

   – А ты что, замужем? – парень сунул мне в рот галету, обмазанную редкими икринками со дна банки. Я похрустела. Тошнота подкатила.

   – Дыши! Дыши носом, давай! Сбереги в себе еду, не отдавай природе, – он откровенно болел за меня, словно деньги поставил на мой вес. Хотя, кто его знает? Все может быть.

   – Я не замужем. С чего ты взял? – я упрямо вернулась к разговору о себе. Сидела не шевелясь, хранила в себе еду. Кусочек печенья, зефирка и галета. Пара глотков сока. Остальное только капельницы. Не могу есть. Все выносит из меня проклятая тошнота. Я к стеклам оконным не приближалась, зеркал тут, слава богу, нет. Сама на себя не смотрела. Жуть.

   – Кто тебя знает? Я с твоими мужиками запутался в конец. Если бы я их хоть раз в натуре видел. Какие-то армяне, хирурги, циркачи и немцы. Коты и официанты. Знаю генерала и викария. Поздравляю, кстати. Коллекция охерительная! – ржал надо мной Тимка. Лопал арахисовую пасту, намазывая ее на шоколад. Я посмотрела заинтересованно. В ответ он вывернул мне здоровенный кукиш. Я мстительно наклонилась и откусила прямо от плитки в его руке. Вкусно.

   – Это просто гранд-жратва! Выблюешь, убью на месте, – заявил парень, облизывая пальцы. – Че там, дальше? Свободна, не свободна.

   – Есть один на свете морячок. Женатый и беременный. И хрен с ним! – я полезла в карман за сигаретами, вспомнила, что их нет, и разозлилась.

   – Беременный морячок. Что-то новенькое. Гони свою брехню дальше, – милостиво кивнул мой приятель. Развалился на травке, мешок, еще полный всякой заковыристой еды, под голову засунул. Вытащил из нагрудного кармана электронную сигарету. Я потянулась.

   – Дай хоть эту дрянь пососать, – брякнула я.

   – Пососать я тебе могу дать хоть сейчас, но курева не получишь, – ухмыльнулся Тимка. Уклонился от моей руки.

   – Не хочу я ничего сосать. Лебеда моя засохла и отвалилась. Месячных нет с мая. Я даже забеременеть не могу. Я больше не женщина. Скелет, – подтянула острые коленки к груди, обнялась с ними, как с родными.

   – Ну, сиськи у тебя еще остались. Я бы за них подержался, ей-богу, – усмехнулся парень. – Ты бы перестала хренью всякой заниматься. Наела бы десяток килосов. Ты же красавица! Даже сейчас. Девушка-смерть. Красиво?

   Я кивнула.

   – Зае…сь! Как красиво, – неясно высказался он. Спрятал вейп, так и не задымив. Полез снова в пакет за едой. Вытащил круглый в полоску леденец на палочке. – Вот, пососи на здоровье. Ври дальше, мне нравится.

   – Я не вру. Правда все. Самое ужасное, что я ему верила. Он мне в любви признавался, с собой звал. Я бы не пошла с ним никогда. Но я ему верила. Как-то он умел со мной так, не знаю. Сказал: «люблю» и я поверила. А у нее уже его маленький ребеночек в животе рос. Крошечный, как зернышко…

   – Эй! Не влезай в эту тему! Может быть, он не знал, – живо возразил мне Тимофей.

   – Как хрен свой без резинки совать он знал. А то, что от этого дети бывают, не догадывался, – я машинально сунула конфету в рот. Кисленькая клюква. Прикольно.

   – А вдруг она презики втихую иголкой прокалывала? Бабы, знаешь, какие ушлые бывают, если хотят мужика захомутать! – выступил Тимоха.

   Я заржала в голос. Искренне, чуть не до слез. Давно так не смеялась.

   – Ты где такую фигню подцепил? Женские романы почитываешь ночью, под одеялом?

   – Ночью, под одеялом я другие романы читаю своей правой руке, – ухмыльнулся парень. – Ты как насчет дружеского секса? Я бы тебя белком подкормил.

   – Мне показалось, что у душки-викария ты бы сам подпитался. Белком! Знаешь, какая она у него? Вку-у-сная, – я веселилась.

   Тимка дотянулся и ткнул меня кулаком в плечо. Шутя. Не сильно. Самую малость. Но я упала. Он сразу посадил меня обратно. Глядел в лицо испугано.

   – Ты как, малышка? Больно? Я не хотел.

   – Все вы не хотите! Синяк теперь будет. И так страшна, как смертный грех, а ты меня еще больше украшаешь, – я все-таки разревелась. Но леденец из рук не выпустила. Посасывала сквозь соленые слезы. Приятное ощущение.

   – Ты красивая, только худенькая очень. Скелетюлечка, – Тимка легонько поцеловал меня в щеку.

   – Что? Как ты меня назвал? – слезы высохли. Внутри стало чуточку теплее. Даже рукава свитера захотелось поддернуть.

   – Скелетюлечка, – он тихо подбирался к моим губам.

   Я просунула ладошку между нашими лицами:

   – Мне нравится слово. Давай лучше что-нибудь съедим.

   Тимка что-то посопел себе под нос и полез в пакет с продуктами. Гуров. Мысль о нем впервые не вызвала приступа тошноты.

   – Лола!

   Я подняла голову. Давид сидел верхом на кирпичном заборе.

   – Привет! Ты зачем туда забрался? Калитка же есть, – я обрадовалась страшно.

   – Привет, дорогая! Далеко обходить, – он спрыгнул вниз на траву в высокую крапиву. – Ай!

   Я подошла. Он обнял меня, как родную, ткнулся губами в щеку. Горячее солнце, соленое море, далекий дым, машинное масло и пот. Мужчина.

   – Какая ты худая! Ох..еть! Ой, прости! Поехали домой, Кристина тебя откормит. Это она умеет! Или нельзя? Ты заболела? Мы за тобой приехали. Криста откуда-то узнала, что ты в беде. Наладила нас по-быстрому сюда. Айк идет через ворота, а я так, через забор, здесь короче.

   Я слушала его болтовню, прижавшись ребрами под толстым свитером к твердой груди. Там громко стучало сердце. Дружеское и верное. Как же я соскучилась, боже мой!

   Айк шел по дорожке. Длинная дама-врач что-то говорила ему. Я увидела, как сползла вежливая улыбка с его лица, когда напоролся на меня взглядом. Испугался, потом справился, помахал мне рукой. Они остановились. Видно их разговор не годился для моих ушей. Курс лечения заканчивается только послезавтра. Генерал Гуров должен приехать. Не отпустит меня никуда профессорша.

   – Я дам вам препараты с собой, распишу обязательную схему лечения, – сказала женщина, внимательно вглядываясь в мое счастливое лицо. – Обещайте, что выполните все назначения.

   – Я присмотрю, будьте покойны. Привет, дорогая! Как дела? – Айк обнял меня осторожно, как стеклянную. Я коснулась губами его колкой щеки доверчиво. Безопасно. Уеду с ребятами. Можно. Пора.

   Я написала Гурову записку. В больнице этот древний способ общения процветал. На клетчатой бумаге, казенной шариковой ручкой. «Я уехала к своим. Спасибо тебе огромное. Прости меня, за все. Будь счастлив».

   – Добро пожаловать, дорогая!

   Кристина обняла меня полными руками. Прижала крепко к мягкой груди. Я опустила лицо в ее пышные волосы. Запах пирожков, болгарского шампуня, чистоты и вечной еды. Стелла из дверей своего магазинчика помахала мне дружески рукой. Соседи вышли на площадь посмотреть на прибытие. Все, как всегда. Тепло разливалось во мне. Захотелось снять свитер. Рановато пока, боюсь, испугаются люди красивую меня.

   Пепа лаяла не переставая, закрытая зачем-то в комнате Кирюши.

   – Где Кирилл? – я огляделась.

   Криста показала молча мне глазами на дверь, за которой заходилась истошным визгом собака.

   – Кирка! Выпусти собаку и сам выходи! – громко приказал Давид. Бросил мой рюкзак на диван у входа. Подергал ручку двери. – Выходи, я сказал! Лола приехала.

   Давид пожал плечами. Я подошла к глухо запертому полотну. Пепа завыла.

   – Открывай, Кирюша. Я вернулась, – призналась я светлому дереву створки. – Обними меня. Я соскучилась. Выходи.

   Дверь открылась, наконец. Пепа вырвалась на свободу. Плакала, лаяла, визжала и задыхалась. Все сразу. Забралась по мне, как мартышка, цепляясь отросшими когтями за трикотаж штанов. Вылизала моментом нос, рот и уши. Привела в собачий порядок. Мальчик остался в комнате. Я вошла.

   – Привет, Кирюша, – я присела перед ним на корточки. Хотела поцеловать. Он увернулся. Я знала, настаивать нельзя. – Я рада тебя видеть. Ты здорово вырос, молодец.

   Кирилл не издал ни звука. Смотрел на меня исподлобья светлыми отцовскими глазами. Я выпрямилась и отвернулась. Кирилл обнял меня сзади. Крепко, что было сил. Какой он сильный. Больно!

   – Ай! – вскрикнула я. Притворно, но только наполовину. – Больно-больно-больно!

   – Ты что творишь, пацан! – кинулся на мою защиту Давид. – Руки убери от моей девушки!

   Он подмигнул мне мимоходом, пытаясь отцепить от меня мальчишку.

   – Это моя Лола, пацан! Сам руки убери! – бился, как бешеный Кир. Выворачивался отчаянно, зло. Сражался.

   – Все-все-все, – я изловчилась и подхватила ребенка на руки. Осела тут же под тяжестью на кровать. Вспомнила почему-то, как нес меня по больничным дорожкам Гуров. Прижала к себе, дождалась, когда успокоится. – Можно я тебя поцелую?

   – Можно, – снисходительный ответ. И дальше тихо, на ухо, только мне. – Правда, что ты заболела от того, что скучала по мне? Мне так Кристина сказала.

   – Правда, – я улыбнулась сквозь слезы.

   Мудрость, тепло и верность. Как же мне повезло, боже мой.

   Пепка тихо попискивала, зажатая между мной и Кирюшей. Успевала пролезать горячим языком по нашим счастливым лицам.

ГЛАВА 28. Прощальная

– При какой болезни так худеют? Это заразно? У тебя наверняка рак, просто врачи скрывают, – рассуждала добрая душа Лариса, сидя на диванчике в холле лучшей гостиницы земли. По моей личной версии. Ее поразительно острый сегодня мозг не смог остановиться на достигнутом. – Слушай, может быть, это инфекция? Плюнь в мой стакан, я хочу заразиться. Нажрала еще два кила, ни в одно платье не влезаю.

   – Какая инфекция? Ни одна бактерия в тебе не выживет. Отравится винищем, которое у тебя вместо крови бултыхается. Оставь девочку в покое. Зачем явилась? – Кристина поставила передо мной на стол ресепшена стакан молока и булочку с творогом. Кормит меня шесть раз в день строго по часам. Два килограмма в плюсе на весах. Как у моей чуткой родственницы. На одежде это пока никак не отражается. И в зеркале тоже.

   – Андрюха звонил с каких-то островов. Сказал, что бабки для Кирки перевел. Правда или пиз…т? – Лариса, не раздумывая, протянула руку к моей булке. Я быстро отодвинула тарелку, чуть не пролив молоко. Противно.

   – Тебе-то, что за печаль? – Криста жестко смотрела на нее, уставив руки в бока.

   – Интересно. Он ведь так и не доехал бумажки на Кирюху оформлять. Что-то его задержало…

   – Может быть, трое детей, а может быть, директор школы, – пробормотала я слова известной песенки.

   – Все у нас с ним в порядке. Тебя не касается. Тебе-то он зачем звонил? – Кристина отвернулась и стала собирать забытые постояльцами вещи. Полотенца, резиновые тапки и детские игрушки. Складывала в большую низкую корзину у входа. Найдут там завтра утром, что кто потерял. Ответ мамаши Кирилла ее мало занимал.

   – Я сама удивилась, когда голос его в трубке услышала. Сказал, что вернется из похода и навестит Кирку. Привет моей сеструхе передал. С чего бы? Никогда у него с Ленкой ничего не было. Только со мной. Ну, еще с Катькой, соседкой. Или с Галкой? Или с обеими? Не помню.

   Это да. Кто ж всех его подружек упомнить в состоянии? Я жевала мягчайше-свежайшую булочку, проталкивая в горло прохладным молоком. Надо есть.

   Прибежал Кирюша из соседнего заведения. Сразу залез ко мне на колени. Обнял. Пепа давно и безотрывно сидела в моем кресле у бедра. Стерегла, не уставая ни на миг. Я дома.

   – Папаша твой обещался приехать, – сообщила Лариса. Глядела на сына и радовалась. Обнимать не пыталась. Знала, что в руки к ней не пойдет.

   Потрясающая дура! Парень ждет его каждый день, чуть на дорогу не выскакивает. Месяц назад еще грозился нарисоваться, морячок. Кинул ребенка, гад. И эта не лучше: промолчала бы, шалава.

   – Ура! – мальчик спрыгнул с меня. – Когда? Он сказал, когда?

   Я ушла от них в кухню. Якобы налить еще молока. Меня никто там не тревожил. Боялись спугнуть.

   – Стелла передала для тебя домашнего кролика. Я приготовила его в сметане. Съешь кусочек? – Криста подошла ко мне сзади и обняла.

   Я уже перестала кутать себя в теплые вещи в жарком воздухе щедрого августа, но чужие прикосновения выносила с трудом. Терпела. Даже любимые руки. Только ребенок и собака не тяготили. Пахли хорошо. Кивнула. Кристина ведь старалась. Для меня. Профессорская химия держала надежно. Айк беспощадно следил всякий раз, чтобы я честно глотала таблетки. Как обещал. Я слушалась, старалась есть еду и не реветь. По странным иногда поводам. Как сейчас, например.

   – Лолочка, хорошая моя. Можно я расскажу? – добрая женщина аккуратно поставила передо мной тарелку с кусочком мяса в белом соусе. Еще одну рядом с запеченным в кожуре картофелем. Дым и хмели-сунели. Нет. Я не смогу это проглотить. Села честно за стол. Кивнула без интереса.

   – Тебе звонили. Я не стала звать, ты только заснула днем. Наверное, надо было? – Криста села напротив, подперев рукой доброе лицо. Снова серовато-осунувшееся. Красотки мы с ней, ничего не скажешь.

   – Ну, их всех, дорогая, к известной матери, – улыбнулась я, беря в руку вилку и нож, как минер провода. Красный или синий? Есть или нет? Или взорвется?

   – Звонил Георгий Аркадьевич. Справлялся о нашем здоровье. Моем и твоем. Спрашивал, не надо ли чего. Я ответила, что у нас все есть…

   – Про меня он откуда узнал? – перебила я. Видеть его не хотела. Но интересно.

   – Не знаю. Ребята, наверное, рассказали. Он наезжал в караоке пару раз, когда ты ушла от нас. И на этой неделе тоже. Давид сказал ему, что ты болеешь и никого не хочешь видеть, – Криста встала со стула, подошла к плите. Там что-то готовилось. Какая-то еда. Вечный кавказский мотив.

   Молодец, Давидик. Прикрывает меня всегда и всюду. Его братья тоже на страже.

   – Звонил Лев Иванович, – Женщина сделала паузу. Спина застыла, но не повернулась.

   – Кто? – я придурилась, будто не знаю. Кто это и зачем.

   – Это он позвонил мне две недели назад и все рассказал о тебе. Сказал, что ты заболела. Просто сообщил, где ты. Я сразу поняла по его тону, что надо ехать, выручать. Он хотел узнать, как твое здоровье. Хороший голос, мужской, – Криста вдруг обернулась и посмотрела на меня. Лукаво и остро.

   – Не смотри на меня так, – я смутилась и даже руку подняла, прикрывая лицо.

   – Ты бы телефон себе завела, что ли. Сделала из меня секретаршу, – засмеялась женщина.

   Я слопала кусок кролика, не заметив. И картошку, почти всю. Вкусно. Видеть Гурова мне не хотелось. Не готова пока. Но его настойчивая забота прошлась знакомым теплом по отмирающей мне. Ну, вот и дождалась. Мое личное животное явно вспомнило, что оно живо. Кушать тоже хочет. Или жрать?

   Гроза. Грохочет беспардонно, пугая Пепу кривыми линейками вспышек и резким, близким ударом. Словно в крышу дома метит. Для второй половины августа – это нормально.

   Падал инжир с мягким шлепом, сдаваясь под сильными струями. Огромное дерево, соперничая с высоченным грецким орехом, перекрывало рыдающее небо над короткой площадкой двора. Завтра Кристина станет варить варенье. Инжирное, с беловатыми половинками грецких ядер, похожими на человеческий микро-мозг. Душистое и необычное. Поставит здоровенный чан на камни очага в защищенном от всех ветров углу дворика. Разожжет суковатые поленья, что Давид напилил из старой, прошлогодней, умершей вишни. Запах проплывет по округе потрясающий. Первый, неясный еще, намек на близкую осень. Дым, смола и память. Можно, понятное дело, сделать все проще и короче на электричестве плиты в кухне. А традиция? А волшебство? А маркетинг? Никому даже предлагать варенье не придется. Сами придут и все дадут, написал классик по совсем другому поводу. Северные люди охотно купят эту сладкую южную экзотику. Увезут небольшие банки с собой в холодные края, как память о растаявшем лете.

   Стук уверенный в запертую дверь. Кому не спится в глухую, промокшую ночь? Пепа забухала выучено в сомкнутую пасть. Ух-ух. Подбежала к двери, принюхалась и завертела радостно хвостом. Кто там? Второй час ночи. Я удивилась и открыла.

   Андрей. Промокший до последней нитки. Белая рубашка, синие джинсы прилипли к телу в ноль. Дорожная, черная сумка блестит водой в левой руке.

   – Привет. Нежданных гостей принимаете?

   – Входи.

   Я уже шесть килограммов в плюсе. Как выгляжу? Айк сказал, что отлично. И Давид. И Гарик. И Криста. А вдруг врут?

   – Мне бы полотенце. И переодеться. Мокрый, как рыба. Прямо с корабля на бал.

   Какой бал? Все спят давно. Я пошла вперед по короткому коридору к душевой. Ни слова еще не сказала. Не могла. Не верила. Что это наяву. Он поймал меня в темноте. Обнял. Так, как мечтала всегда. Как ждала все это гребаное время. Я нашла его губы. Поцелуй. Провидец Климт, всем известным принтом на китайской кружке. Тягучее золото, и время провалилось. Мелкими, яркими, ненужными подробностями. Стекло куда-то мимо нас.

   – Я, – он зачем-то хотел говорить. Запах дождя, соленого моря, острого желания. Андрей.

   – Нет, – ответила я и засмеялась своему всегдашнему ответу.

   Стягивала с него упрямую мокрую рубаху. Потом жесткие, сопротивляющиеся, снова мокрые штаны.

   Его руки везде. Мои губы всегда. В моей комнате спит Кирюша. Туда нельзя. Мы занимались любовью на кухне, забыв даже свет погасить. На столе, на полу. Где придется. Мы соскучились. Наверное, шумно. Наверняка. Никто не пришел нам помешать. Никто и не мог. Мы бы не заметили.

   – Я, – снова начал Андрей, когда пауза нас все-таки остановила. Я закрыла его рот ладонью. Села рядом на линолеуме пола. Оперлась спиной о теплую плиту. Колени, еще слишком костлявые, притянула к груди. Ребра торчат. Да, красавица я еще та. Он убрал лицо в сторону от моей руки и тоже сел. Смотрел неясно в свете лампочки под потолком. Голый, сильный. Долгожданный. Большие плечи, грудь в редких темных волосах. Татуировка. Как там его стальное колечко? Не попалось сегодня мне в руки. Не успело. Слишком быстро владелец спрятал его в силикон.

   – Я могу сказать?

   – Говори, – я отвернулась. Стала искать глазами свое платье. Прикрыть надо поскорее мое уродское тело.

   – Я не ожидал, – сказал он.

   Я пожала плечами. Я тоже. От себя точно. Хотела спрятать себя от навязчивой лампы на потолке и его внимательных глаз.

   – Обернись, – попросил он.

   Я обернулась. Он улыбался своей знаменитой, лихой мальчишеской улыбкой. Новая вертикальная морщинка появилась между бровей. Губы обветрились и наверняка саднили, зацелованные мной. Провел рукой по моим волосам, убирая их с лица. Коснулся рта. Я поцеловала сухие, шершавые пальцы.

   – Я, – начал он и замолчал.

   Нет слов. Кончились, не начавшись. Убрал ладонь. На безымянном пальце тонким ободом светилось под холодным равнодушным электричеством золотое кольцо. Я не удивилась. Знала о нем. Вопрос: «Ты чей?» больше не существует. Только кольца везде.

   – Надевай штаны. Я положу тебя спать в свободной комнате на втором этаже, – сказала я.

   Платье нашлось. Я натянула его через голову. Спрятала белье в карман.

   Андрей разглядывал свою мокрую, скомканную одежду рядом. Фиг натянешь такое. Я протянула ему кухонное полотенце. Мы не смотрели друг на друга. Это было опасно. Мы могли снова. И снова. И снова…

   – Я люблю тебя, – сказал он тихо. Взял меня за руку. Сказал. – Веди.

   Я люблю тебя. Я говорила это тысячу раз его поцелуям. Его рукам. Его плечам. Бедрам. Дальше. Стальному колечку, о котором так мечтала. Я люблю тебя. Я признавалась его телу каждой клеткой своего. Внутри. Зачем снаружи? Что это изменит? Только добавит ненужных вопросов. Или сомнений. Или, не приведи господь, страданий. Нет. Зачем? Я знаю это. Пусть думает, что хочет. Как ему проще. Я люблю тебя, мой единственный. Какое счастье, что ты есть. Спасибо.

   – Я женился. Она ждет ребенка.

   Андрей все-таки высказался. Сидел ко мне спиной на узкой кровати и вертел яростно кольцо на пальце. Холодновато-умытое утро осторожно заглядывало в окно.

   – Я знаю, – я улыбнулась. Смотрела на него без страха. Я счастлива и свободна. Что-то вырвалось из меня. На волю и навсегда. Расковало застывшую в невозможном ожидании невозможного душу. Я выздоровела.

   – Я женат уже в третий раз! И снова… – он резко обернулся. Напоролся на мою улыбку. – Ты! Где ты, блядь, была все это время! Я искал тебя! Я тебя звал! Ты всегда молчала и уходила!

   На секунду мне показалось, что он меня ударит. Я зажмурилась. Он навалился на меня всем телом и стал целовать. Словно не было этой сумасшедшей ночи.

   – Я люблю тебя! С первой секунды, как увидел в коридоре. Этой зимой. В общаге. Помнишь?

   – Я помню. Я тоже… – я чуть не проговорилась. Нет. Зачем? Не надо.

   – Ты тоже? Да? Говори! Я чувствую. Повторяй за мной: я люблю тебя! – он уже не целовал. Вжимал меня в себя. Больно и отчаянно.

   – Перестань. Рассвело. Мне надо идти. Скоро Кристина проснется и Кирилл.

   Я аккуратно выбралась из-под его тяжелого тела. Еле оторвала себя.

   – Вот ты стерва! Всегда только пользуешься мной и уходишь. Каждый раз одно и то же. Плевать тебе на меня. Убирайся. Пошла вон, – он сказал это уже спокойно. Выверенными, давно обдуманными словами. Отвернулся. Гордый и правый.

   Эй! Промолчала я в спину правильного мужчины. Натянула платье и скользнула за дверь. Многое могла бы сказать. Вроде горького и совсем не нового: «Это ты женат в третий раз, мой единственный. Это у тебя бабы и дети везде, где надо и не надо. Это ты суешь свой член в каждую подряд. Я в чем перед тобой виновата? В том, что не хочу в эту очередь бесконечную вставать? А потом ждать, когда крайняя твоя подружка в подоле принесет? Или предыдущая? Приглядывай за собой получше! Презервативов ящик купи, придурок. Или телевизор!»

   – Поехали, – сказал хмуро Андрей после завтрака.

   Никто, казалось, не заметил того, что мы с ним теперь чужие люди. Посторонние. Еще пять секунд и враги.

   Кирюша, Кристина, неистребимая Лариса щебетали радостно-счастливо. Смотрели только на него. Мужчина тер периодически лоб сильной рукой и выглядел усталым.

    – Куда? – я вдруг испугалась. Документы на ребенка оформлять?

   – Нет, – ответил моим мыслям Андрей. Всегда умел это фокус со мной. – Поедем в Город. Прогуляемся. Сегодня же суббота. Проводите меня заодно.

   – Я не хочу, – сразу отозвалась я. Встала на ноги. Хотела сбежать из кухни подальше.

   – Я не сомневался, – Андрей грубо, ногой, захлопнул дверь, перерезав мне выход. – У меня всего один день. Мы, я и Кирилл, хотим, чтобы ты поехала вместе с нами. Не от-ка-жи нам, по-жа-луй-ста, – он по слогам, не скрывая злости, закончил. Говорил вперед, ни на кого не глядя.

   Кристина удивленно посмотрела на нас. Уловила очевидный напряг. Переводила блестящие глаза с одного на другого. Не понимала. Собирала грязную посуду со стола. Остатки рисовой каши, пирожки с мясом и абрикосами.

   – Хорошо, – быстренько согласилась я. Расстраивать добрую женщину мне хотелось меньше всего на свете.

   – И я! Можно я тоже поеду? – вылезла вперед невозможной простотой Лариска. Ненормальная.

   – Нет! – отрезал Андрей.

   – Я хочу сделать тебе подарок, – сказал он мне на широкой детской площадке большого магазина.

   Кирюша, заваленный пакетами с одеждой и игрушками, сидел, болтая ножками на ярком диване Лучшей забегаловки. Есть пора.

   – Нет, – я сама не заметила, как сказала.

   – Почему я не удивлен? Других ведь слов у тебя нет для меня. Выбирай, не зли меня.

   Ничего сегодня не смогло заставить его сменить тон. Ни радость ребенка при виде игрушек и прочего. Ни наша с мальчишкой суета и беготня за веселым, звонким поездом, когда Кирюше захотелось прокатиться. Ничего. Смотрел глухо-серо, платил без интереса и редко открывал рот.

   – Мне ничего не надо, – я отвернулась.

   По иронии судьбы за стеклом витрин рядом светились предметы женского белья, золотые с камушками заманихи и прочие ловушки для доверчивого мужского кармана.

   – Я хочу сделать тебе подарок, – упрямо повторил Андрей. В мое, отраженное в лифчиках и трусах-чулках лицо не смотрел.

   Продавщица, смазливая блондинка и моя ровесница, пялилась на его сердитую фигуру с заметным интересом. Я ее понимала. Он, без дураков, красивый парень. Морячок.

   – Так делай, – я пожала плечами. Взяла Кирюшу за руку и ушла к стойке электронного меню выбирать картошку, гамбургеры и колу.

   Достал, ей-богу, своей злостью. Настроение мое, против всякой логики, улучшалось с каждой минутой. Хотелось провести пальцами по его напряженным плечам. Расслабить. Может быть, поцеловать упрямый, сжатый в красивую линию рот. Нельзя. Он не оценит. Решит, что вру и подлизываюсь. Не поверит. Нет. Жалко.

   – Наелись?

   Сурово, как монах в Великий пост, Андрей смотрел на бумажные пустые коробки и стаканы. Мы с Кирюшей, как два сытых клопа, откинулись на спинку желтого дивана. Остался бы с нами на недельку. Я бы точно прибавила в весе долгожданные килограммы. Аппетит мой сегодня шкалил, как никогда. Кирюша согласно кивнул за нас обоих.

   – Пошли.

   Оригинальность никогда не была сильной стороной мужчин вокруг меня. Только Гуров изредка удивлял. Ювелирный сиял на синем бархате известным блеском предложений. Я стояла в центре магазина, держа терпеливую ручку Кирюши.

   – Что вас интересует? Кольца, серьги? Сегодня акция… – милая барышня честно отрабатывала номер.

   – Подойди, – приказал холодный голос.

   Андрей стоял возле витрины. Сколько можно злиться? Кирюша, празднуя мужскую солидарность, потянул меня к отцу.

   Суммы под украшениями чернели неприличными нулями. Зачем? Что он хочет доказать? Видала я в этих приблудах разные кренделя.

   – Не нравится? – жестко и презрительно. Словно я выпрашивала презент долго и нудно сама, а теперь кобенюсь. Хотела бы я взглянуть на его лицо, окажись он на моем месте. В подобной ситуации и тоне.

   – Нет, – я улыбнулась в светлые глаза.

   Андрей опустил веки и отвернулся. Провел пальцами правой руки по темно-русым волосам. Золотой ободок обязательства на безымянном подмигнул мне нахально в зеркале витрины. Я усмехнулась в ответ.

   – Может быть, вашей супруге понравятся украшения с изумрудами? Они, безусловно, подойдут к редкому цвету глаз вашей жены! Это уральские камни, они, конечно, дороже индийских, но зато их тон гораздо чище и глубже, чем привычные… – барышня-консультант испуганно заткнулась.

   Я хохотала. Тупо ржала до слез. Как она вовремя выступила! Вытащила все наше на белый электрический свет магазина. Красавица!

   – Спасибо, нет, – отрезал Андрей и первым вышел за дверь, отставив бедняжку ни с чем. Ее продажа накрылась тяжелым медным тазом. Я виновато развела руками и поплелась следом.

   Он сидел на холодноватой псевдокоже низкого дивана галереи. Отвернулся в желтую стену и молчал. День, видно сегодня выдался такой: я постоянно гляжу в его затылок и шею. Ворох покупок громоздился рядом откровенно-радостной массой. Кирюша осторожно присел возле подарков. Тихий и тоже молчаливый, на всякий случай. Знает кое-что про эту жизнь малыш. Я примостилась около ребенка. Как пойдет.

   ¬ Кир, иди, погуляй, пожалуйста, – сказал Андрей.

   – Нет, – тут же откликнулась я. Ребенок слишком мал, чтобы разгуливать в одиночку. – Я пойду с ним.

   – Нам надо поговорить, я уезжаю через два часа, – произнес мужчина устало.

   – Говори, – ответила я. – Выбирай выражения. Кирюша не может бродить один по магазину.

   – Хорошо. Пусть хотя бы к двери отойдет, – Андрей проследил глазами, как мальчик с интересом и некоторой опаской скрылся за дверью мужского туалета. – Прости меня. Все это не должно было случиться.

   – Ты, о чем? – мне интересно. В самом деле, о чем?

   – О нас. Об этой гребаной ночи. Прости меня, за утро. Лишнее сказал. Я не хотел тебя обидеть, честное слово. Я сам во всем виноват. Руки свои не удержал при себе, – Андрей наконец повернул ко мне лицо. Улыбается. Грустно и виновато.

   Не только руки. Могла бы я добавить и не стала. Жаль его было до светлых слез. Внутри меня так знакомо потеплело. Что-то маленькое, живое и горячее родилось заново и потянуло меня к единственному. Теперь я это знала точно. Единственному для меня человеку. Я быстро проговорила:

   – Я не обижаюсь. Правда. Хочешь снова стать моим братом? Давай! Как ты говоришь: забыли, зарыли, кол осиновый забили? Я согласна! – встала перед ним. Протянула открыто руку.

   Андрей медленно поднялся на ноги. Взял осторожно мою ладонь в свои теплые пальцы. Посмотрел в глаза. Не улыбался. Не злился больше. Просто запоминал.

   – Привет, сестренка! Обнять тебя я все же не рискну, – сообщил негромко моим глазам.

   – Не надо, – кивнула так же тихо я. – Все? Ты все выяснил? Кирюша что-то долго не выходит из туалета. Сходи за ним.

   – Я совсем о другом собирался разговаривать. Жди тут.

   Как все переменилось между нами. За пять секунд, буквально. Родственный статус снял замок любовного ужаса. Мы спрятались за него охотно оба. Как дети под стол от грозы.

   – Я так и не сделал ничего с бумагами, – объявил Андрей, появляясь на пороге туалета. Тут они с Кирюшей одновременно бросили в дальнюю корзину комки бумажных полотенец. Попали.

   – Не горит. Сделаешь в следующий раз, – я улыбнулась в пространство. Глядеть на него лишний раз пока не стоило. Рискованно слишком.

   – Номер телефона скажи мне. Я хочу знать. А то я только Кристине могу позвонить. Или Ларисе, – Андрей по собственной инициативе снял мокрую майку с сына. Тот сразу стал натягивать новую из упаковки. Какая идиллия! Никого не надо упрашивать.

   – У меня нет телефона, – ухмыльнулась я.

   – О! – сказал Андрей. Закинул на плечо мешок с подарками, взял Кирюшу за руку и решительно пошагал вперед. Дед Мороз в августе.

   Я села обратно на диван. Пусть прогуляются. Сердце прыгало внутри испуганным мелким зверьком. Все-таки лучше бы он злился. В своей грустно-виноватой форме Андрей представлял реальную угрозу. Для меня.

   – Вот, возьми, – Андрей бросил мне на колени бело-розовую коробку с надкушенным фруктом по центру. – Цены у них, мама дорогая! Мне последние обручальные кольца обошлись вполовину дешевле.

   Я пожала плечами. Его дела. Мог бы не тратиться.

   – Снова не нравится? – он сел рядом и очевидно напрягся.

   – Нет. Прости. Нравится. Спасибо, – я улыбнулась. Подняла к нему лицо.

   – Руку дай.

   Андрей улыбнулся и снова нашел во мне то место. Самое главное. Легко и непринужденно. Как не уходил. Я надеялась, что этого больше нет во мне. Померло тогда, в июле, когда мы так нежно поболтали с его женой. Предательские быстрые искры помчались от пальцев рук и ног к центру. Подрагивая и нагреваясь. Я протянула ему ладонь. Сказал бы, иди и прыгни с балкона, я бы прыгнула. Он надел мне на палец колечко. То самое, с уральским зеленым камнем, что безнадежно пыталась продать нам девушка из ювелирной лавки.

   – Что это?

   – Ничего. Просто на память. Сестре от брата. Мало ли что может случиться по жизни. Продашь, если деньги будут нужны. Или дочке своей оставишь в наследство, – Андрей быстро коснулся моего лба сухими губами и встал. Хлопнул в ладоши. – Дорогие мои! Срочно двинули меня провожать или я стану догонять свой борт вплавь.

   В такси я смотрела в его затылок. Гладила машинально прикорнувшего на моих коленях малыша. Андрей иногда проводил пальцами по волосам. Хотел снять с себя мой грустно-прощальный взгляд. Плевать. Я наклонилась вперед и поймала его ладонь. Прижала к губам и отпустила. Он замер и не обернулся. Такси полетело вперед.

   Яркая, в ночных веселых фонарях темнота августовской ночи. Аэропорт. Терминал. Люди. Его ждала приличная компания из желавших проводить и всплакнуть на плече. Андрей вместе с сыном вошел в центр собравшихся. Я потерялась сразу за стеклом дверей. Вернулась на улицу. Курить. Спряталась здесь.

   – Огоньку не найдется?

   Я оглянулась. Молодой коренастый мужчина стоял рядом с сигаретой наготове. Я протянула зажигалку.

   – Улетаешь, провожаешь? – он оглядел мой зеленый сарафан и решил, что можно на «ты». Его коричневая сигарета пахла абрикосовыми косточками и еще чем-то приятным.

   – Провожаю, – я улыбнулась. Просто так.

   – Может быть, подвести тебя до города? – мужчина сделал шаг ко мне. Уверенное лицо и черная форма каких-то войск. Капитан.

   – Не стоит. Куда ты пропала, сестренка? – Андрей обнял меня за плечи. Увел сразу, не дожидаясь ничьей реакции. Я едва успела кинуть окурок в урну. – Посадку уже объявили. Ты хотела, чтобы я исчез из твоей жизни без прощальных обнимашек?

   – Там твои друзья. Давай обнимемся здесь, – я хотела притормозить. Он не позволил.

   – Пойдем. Я хочу тебя познакомить кое с кем.

   – Надеюсь не с теми, с кем я уже знакома? – я не хотела идти, но Андрей был неумолим.

   – Не трусь. Я не дам тебя никому в обиду, – он рассмеялся и пропустил меня вперед в дверях здания.

   Я не зря переживала. Дам в компании поклонников убывающего хватало. Весь его гарем, поди, здесь. Некоторые участники шоу светились знакомыми по морским приключениям лицами. Счастливой супруги не видно. Хоть в этом мне повезло. Пили шампанское из пластиковых стаканчиков.

   Я поздоровалась, невольно копируя известную улыбку виновника торжества. Кирюша сразу подлетел ко мне и взял за руку доверчивой теплой ладошкой.

   – Возьмите.

   Парень в сером костюме протянул мне шампанское. Я вежливо взяла. Очки в тонкой оправе. Белая сорочка, галстук, туфли. Он явно диссонировал с остальной, по-летнему небрежно одетой толпой.

   – Познакомься, сестренка. Это мой лучший друг Влад, – Андрей зачем-то провел пальцем по моей шее. Опомнился. Крепко взял за плечи и весело потряс.

   – Владислав, – лучший друг протянул мне руку.

   – Лола, – вежливо пожала я и сделала зачем-то книксен. От смущения, не иначе.

   Откровенно-насмешливое любопытство давно спевшейся компании. Знающих абсолютно, кто с кем и как. Одноклассники-однокорытники. Неуютно.

   – К нему ты можешь обратиться в любое время дня и ночи. Влад поможет, пока меня не будет рядом, – объявил Андрей. Не выпускал меня из рук. Братик.

   – Впервые слышу, чтобы у тебя завелась сестра. Обычно, это по-другому называлось, – раздался хриплый смех сбоку.

   Яркая блондинка в узком черном мини смеялась откровенно. Подружка. Экс или в запасе. Номер раз.

   – Точно, Андрюша! Что-то новенькое в твоем репертуаре!

   Опять блондинка, только платиновая. Узкое макси цвета морской волны. Номер два. Точнее не бывает.

   – Это ему, видно, от Ларочки навеяло. Фома токсикоза такая, – смеялась вместе с подругами шатенка в узеньких рискованных джинсах на изрядной попе. Бюст вырывался навстречу зрителям из короткой маечки. Номер три. Обязательно. Такие формы он пропустить не мог.

   Насмешки посыпались со всех сторон.

   – Девочки, не возбуждайтесь! Я в завязке до следующего года, – отбивался весело мой названный брат. Доволен был собой абсолютно. – Лола…

   – Ого! Уже планируешь развод? Мило-мило! – девушки не желали ничего знать. Кроме самого интересного. – Андрюшечка-душечка, звякни нам, когда откинешься! Мы дождемся! Гондоны иголками проколем, как твоя тихоня-Ларочка и женим на себе! Возвращайся к нам! Мы самые верные твои подружки!

   – Андрей, ты летишь или остаешься? – подошла к нам девушка в форме служащей аэропорта. Снова блонд, каблуки, грудь, попа. Красавица в общем сегодняшнем стиле. Номер сколько?

   – Спасибо, Верочка! Иду! – не дав дамам взять себя в плен, он подхватил дорожную сумку. Быстро присел перед Кирюшей. – Не скучай, парень, увидимся. Лолу нашу береги. Я вернусь.

   Последние два слова сказал мне, заглянув снизу в лицо. Не улыбался. Выпрямился, хотел что-то добавить, но девушки налетели с прощальными поцелуями и потащили к выходу. Алес.

   – Пойдемте, Лола, я отвезу вас с мальчиком домой, – проговорил Влад. Стоял неподалеку и говорил негромко оттуда. Подойти не пожелал.

   – Не нужно, я вызову такси, – возразила я.

   Мне не нравился этот лучший друг. И подруги. Мне вообще никто не нравился здесь. Хотелось страшно домой. Отмыться.

   – Я обещал Андрею. До вашего городка почти сто километров. Зачем вам такси? – он не улыбался. Явно не в восторге от нашей общей перспективы.

   – Я хочу курить, – заявила я на стоянке перед зданием аэропорта.

   Влад кивнул и полез в машину. Кирюша вцепился в мою руку и остался рядом, не желая расставаться ни на миг.

   Пошел мелкий дождь. Холодало стремительно. Кирюша крепче прижался ко мне в своих тонких шортах и футболке.

   – Я, наверное, кажусь вам мрачным типом, – Влад вернулся с сигаретой в зубах. Так и говорил, сквозь зубы. Прикурил и выпустил дым через нос. Курильщик со стажем. – Я только три часа назад сам прилетел. Ждал Андрея в аэропорту, а он опоздал на два.

   – Андрей часто нарушает обещания, – заявила я. Получилось резко и горько.

   – С чего вы взяли? – тут же отреагировал Влад. Оглядел меня с ног до головы, словно только что заметил. – Андрей – человек слова. Я знаю его двадцать пять лет. Я не знаю никого, кого бы он обманул или предал. Его честность часто доходит до абсурда. До глупости. Вы не правы.

   Лучший друг сверлил меня злыми глазами за стеклами очков. Свет фонаря отражался в них возмущенными бликами. Какая преданность! Кто бы мог подумать.

   – Женщин эти чудеса его натуры явно не касаются, – ухмыльнулась я недобро.

   Ехать куда-то с этим маньяком мужской дружбы? Ни в жизнь.

   – Напротив! – выступил резко Влад. Ну-ну! Еще какие слова знаешь? Отнюдь? – Хочу вам заявить, милая барышня, что мой друг Андрей всегда выполняет свои обязательства по отношению к девушкам!

   – Поэтому он в третий раз женат? – я издевалась над пылким защитником самого честного любовника на свете.

   – Именно поэтому! Как только его девушка объявляет, что ждет ребенка, Андрей, как человек чести, делает ей предложение. И женится, держа данное слово! Что совсем не часто бывает в нынешние времена! – очки, кажется, запотели.

   Он – адвокат, дошло до меня с опозданием. Но интересно другое. Я прикурила новую сигарету. Адвокат сделал тоже самое.

   – Сколько же у него детей?

   – Достоверно известен только этот, – Влад махнул рукой на Кирюшу. Небрежно и без интереса.

   – А остальные как же? – я искренне изумилась. Два и два не складывались в своеобразной арифметике адвоката.

   – Знаете, Лола, я очень хочу есть. Ехать нам не меньше двух часов через все побережье. Предлагаю поужинать и поговорить в более приятном и сухом месте, – лучший друг, не хуже известной дамы из восточной сказки, перевел тему.

   Дождь откровенно усиливался, обещая, как минимум, сопли назавтра.

   Я согласилась. А кто бы устоял?

   Пять лет назад.

   – Жопа! – сказала я, входя утром в столовую.

   Олег поморщился. Не выносит уличной брани. Эстет.

   – Детка, я прошу тебя, выбирай выражения.

   – Я залетела, – выбрала подходящие случаю слова. Залезла в бархатное полукресло с ногами. Натянула большую белую футболку, в которой спала, на колени. Взяла с тарелки горячий тост и стала, обжигаясь, грызть.

   – Фарида, можете идти. Спасибо.

   Олег жестом указал кухарке на дверь. Худенькая чернявая женщина кивнула и исчезла. Почти не говорит по-русски и не понимает. Или прикидывается, как все они. Готовит всякую несъедобную еду и убирает в доме три раза в неделю. Думаю, что знает про нашу парочку все. Не идиотка же она, в конце концов. Что бы не воображал себе этот умник, мой папенька. По версии органов опеки.

   – Давай сначала, – велел мне Олег.

   Никакой паники на чисто выбритом лице. Безукоризненная белизна сорочки. Дорогой галстук в мелкий горошек. Ничего не ест в это время суток. Только чашка кофе. Для бодрости мысли и ясности ума. Темно-серый пиджак ждет его на распялке в коридоре.

   – У меня задержка. Две недели. Или больше. Но две недели точно. Никогда раньше так долго не случалось

   Я перетащила порцию омлета в форме сердца с низкой сковороды к себе на тарелку. Сердце? Точно прикалывается над нами старушка Фарида.

   – Интересно, кто же такой ебкий попался? – вдруг зло прошипел Олег. Языковой эстетизм покинул его, не попрощавшись. Вернулся народный словарь. – Я был в командировке ровно шестнадцать дней, а ты мне мозг паришь, что у тебя залет на две недели?! – тут он опомнился, потряс ухоженной головой. – Сейчас не важно, кто. Главное, решить проблему быстро и с минимальными потерями. Оставайся сегодня дома. Я вернусь к обеду. Ты тест делала?

   Олег окончательно взял себя в руки. Стал взрослым и не ревнивым. Всегда