Купить

Шестая Печать. Могила самоубийцы. Галина Романова

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

Прошел год. Анна Сильвяните отправляется в маленький город Мологу, где оказывается в пансионе для девочек. Но там все не так просто. Здесь готовят будущих ведьм, а начальницей - главная ведьма, которая чует в Анне будущую преемницу и заранее готова ее возненавидеть. А тут еще и слух о том, что где-то поблизости спрятана шестая из семи Печатей. Анна одна в кольце врагов. Кто ей поможет, кроме Юлиана Дича и... сестры-близнеца, появившейся в самый неожиданный момент?

   

ПРОЛОГ.

Они его искали.

   Они его нашли.

   Он знал это также точно, как человек, сидя в столовой и улавливая доносящиеся из кухни запахи, точно может сказать – готовится жаркое или рыбное блюдо и не пригорела ли у кухарки каша. В последнее время это чувство только обострилось. Именно оно загнало его сначала в столицу, в шум и суету светской жизни, потом – в деревню, в Саратовскую губернию, потом – к Русскому морю, в Одессу, откуда едва не швырнуло на Кавказ, и так далее. А вот недавно забросило в старую Мологу, небольшой заштатный городок, все достоинство которой состояло в том, что стояла означенная Молога на берегу Волги, глядясь своими церквями, причалами и каменными домами купцов и местной знати в ее чистые спокойные воды. Конечно, для человека, которого так помотала жизнь – а ведь, кроме этих городов, был еще и родной Саратов, и Тула, где обитала богатая родня, и Морская Школа в Переяславле-Русском, и недолгая, но яркая служба на Балтийском море… Да, для того, кто к тридцати годам объездил половину России и даже бывал в Копенгагене и Кенигсберге, Молога может показаться тихой гаванью, но только не для него.

   А ведь, казалось, еще три-четыре года тому назад, жизнь складывалась отменно и удачно. Жил себе-поживал молодой мичман Павел Зубов, чей дед, тоже Павел, из обычных мещан выбился в люди при императоре Петре. Служил, как и все Зубовы, на флоте, ходил помощником штурмана на фрегате «Виктория» по всему Балтийскому морю, мечтал о дальних странах – не о Европе, нет, а о тех жарких краях, где слоны и крокодилы водятся! – и вдруг, нате вам. По собственной, можно сказать, слабости в оборот попал!

   А дело было так.

   Стоял фрегат «Виктория» в Копенгагене, ждал попутного ветра и писем с таможни, чтобы отправиться в обратный путь, к берегам России-матушки. Ходил он вокруг Скандинавии с торгово-представительской целью, но пришло время возвращаться – и нате вам, таможня и погода сговорились не выпускать «Викторию» из порта.

   В ожидании, пока переменится погода, и пока чиновники поставят нужные печати на всех бумагах, проверив и перепроверив каждую – дело опять шло к войне, так что все были настороже! – команда слонялась по берегу. Мичман Зубов решил посетить кабачок «Добрый бочар», с хозяйкой которого, кареглазой Кристиной, сошелся накоротке. Да и загулял.

   Когда опомнился, уже стемнело. Подхватив шпагу и шляпу, бегом побежал мичман Зубов на фрегат, молясь только об одном – чтобы поспеть вовремя и не слишком пострадать, ибо капитан Григорий Штильке, из русских немцев, был скор на расправу с нарушителями устава. Торопясь, срезал угол, выскакивая на площадь возле какой-то местной кирхи. Тут приостановился, озираясь по сторонам и прикидывая, куда свернуть, чтобы быстрее добраться до порта. А тут, как на грех, из-за угла вылетела карета – тоже куда-то кто-то спешил. Не желая попасть под колеса, мичман кинулся к кирхе, едва не вскакивая на ступени.

   Церковь была уже заперта, но к резным дверям прижимался какой-то бродяга. И мичман не обратил бы на него никакого внимания, если бы тот внезапно не схватил его за полу мундира и не обратился на родном языке.

   «Ты ведь русский? Да? С Руси-матушки?»

   «Да, - от неожиданности мичман забыл про все на свете. - А как ты…»

   «Чую – не увидеть мне родимой Тулы, - не слушая, хрипел бродяга. – Не поклониться Святому Спасу в Кузнечной слободе… Кончаюсь… Не дай пропасть! Помоги!»

   «Так я… это», - растерялся мичман.

   «Пришли уже бесы по душу мою, - продолжал бродяга. – Не спастись… Чую смерть. А ты – на-ка вот, сбереги! Отвези в Тулу, отцу Сергию в церковь Спаса, что в Кузнечной слободе!»

   Из лохмотьев, в которые превратилась одежда бродяги, тот извлек небольшой продолговатый сверток из заскорузлой грязной ткани, перетянутый бечевой. Внутри ощущалось что-то твердое.

   «Свези в Тулу, а я… Уходи!»

   Но мичман Зубов и так уже сбегал по ступеням.

   Ему повезло. Пока он кутил, пришло разрешение «Виктории» выйти в море. Погода за ночь переменилась, так что с утра пораньше фрегат снялся с якоря. Спешили, как только могли, и у Павла Зубова не было времени как следует рассмотреть странный сверток. А правду сказать, он о нем забыл, вспомнив лишь по прибытии, когда покидал каюту, чтобы отправиться в отпуск.

   Тут ему на глаза и попался переданный бродягой прощальный дар.

   Раздумывал мичман Зубов недолго – он все равно собирался в Саратов, навестить родителей. И что стоит дать небольшой крюк и заехать в Тулу? Церковь Спаса в Кузнецкой слободе? Не так уж велика та слобода, чтобы поиски могли затянуться надолго. А там найти отца Сергия и передать ему сверток было совсем простым делом. Жаль, не узнал – или не запомнил – имени того бродяги. Помнится, даже пожалел, что вот довелось русскому человеку, как собаке, околевать в чужой стране под забором…

   До Тулы доехал быстро. И церковь Спаса в Кузнецкой слободе сыскал легко. Но, как оказалось, это и было самым простым, ибо отца Сергия там не оказалось. Вот уж года три, как старый священник почил в бозе.

   Растерянный, раздосадованный, Павел Зубов стал расспрашивать всех подряд, не ожидал ли покойный какого-либо известия издалека. И, если ожидал, то кто его наследники, чтобы им передать сверток. Но ни помнившие отца Сергия прихожане и дьячок, ни вдова священника, ни его преемник ничего не могли сказать. Тайна, если она и была, оказалась погребена в могилу…

   Но кое-что все-таки просочилось наружу. Как оказалось, исповедовал и причащал отца Сергия перед смертью другой священник, из Андронникова монастыря, отец Иоаким. В надежде, что умирающий мог поведать ему тайну свертка, Павел Зубов поспешил туда…

   … чтобы узнать, что отец Иоаким как раз после того случая дал обет молчания, и за все три года не произнес ни слова.

   Любой другой отступил бы, но для мичмана при этом словно забрезжил луч надежды. Он щедрой рукой поделился с монастырем половиной своего небогатого жалования и был в виде исключения допущен к молчальнику.

   Тот стоял на молитве, будучи один в храме, когда к нему привели гостя. Павел Зубов терпеливо дождался, пока тот закончит отбивать поклоны и осенять себя крестным знамением, после чего просто подошел и показал сверток.

   И случилось чудо. Едва бросив косой взгляд на заскорузлую старую тряпицу, отец Иоаким разомкнул губы и хриплым, отвыкшим от бесед голосом выдохнул:

   «Несчастный. На горе себе взвалил ты на рамена свои сей крест. Не по тебе сия ноша, но нести ее тебе до самыя до смерти. И не должен будешь доверить сие никому и защитить, коли пожелают отнять силой. А алчущие найдутся. По твоим следам уже идут они. Беги!»

   Мичман Зубов уже открыл рот, чтобы, во-первых, сообщить старцу, что никакой он не молчальник, во-вторых, что так и не объяснил, что это за вещь, а в-третьих…

   Но что хотел сказать в-третьих, так и умерло, не родившись. Ибо внезапно Павел Зубов услышал странный звук, словно где-то за стеной глухо, сдержанно, но злобно зарычала собака. От этого негромкого, сквозь зубы, рыка, мичмана мороз пробрал по коже, и он со всей ясностью понял – надо бежать. Прямо сейчас, не оборачиваясь, и подальше.

   Переступив порог церкви, не выдержал, обернулся – и успел заметить, как за угол отпрянула тень. Низкая, коренастая. Не то собака, не то какой-то дикий зверь. Здесь? В святой обители?

   Проверять не хотелось. Наоборот, желание бежать и скрыться стало таким сильным, что мичман Зубов не выдержал и побежал. В самом прямом смысле слова, как не бегал уже давно. На бегу заорал извозчику, чтоб трогал, на ходу запрыгнул в пролетку, велел гнать, что было сил…

   И с тех пор он уже четвертый год бежал.

   Сначала – к родным, в Саратовскую губернию. Потом – в столицу, где думал раствориться в свете, разгулом и вином глуша смутную тревогу. Затем, подав в отставку, кинулся колесить по России, нигде не задерживаясь надолго. В Одессе совсем было хотел сесть на корабль и уплыть, куда глаза глядят – не смог. Вспомнил того бродягу, умирающего в Копенгагене – и остался. Умирать, так дома.

   За три года ему почти ничего не удалось узнать о том, что за вещь отдал ему на хранение безымянный бродяга. Сунулся было через год в Тулу, но ему доложили, что отец Иоаким скончался буквально через несколько дней после его посещения. И даже на исповеди не произнес ни слова.

   А Павел Зубов, бывший мичман морского флота, все бежал. Он переезжал с места на место, зарабатывая где карточной игрой, где закладывая и перезакладывая оставшуюся в наследство деревеньку. Влезал в долги – и убегал не только от таинственных преследователей, но и от кредиторов. В конце концов, поиздержался и застрял в Мологе, понимая, что отсюда ему хода нет. Его долго преследовали, долго гоняли по городам и весям. Всякий раз он успевал опережать своих преследователей, но всему на свете бывает конец. Вот и ему больше некуда бежать.

   Стояла обычная осень. Дожди шли почти ежедневно, дороги превратились в жидкое месиво, по Волге – и то не плавали, ибо река вздулась, и по ней порой гуляли совсем не речные волны. Даже рыбаки предпочитали не ставить сетей, а ждать погоды на берегу. Ждали, когда ударят морозы, и река встанет. А Павел Зубов сидел в дрянной комнатенке на постоялом дворе, глядел на свечной огарок и думал.

   И внезапно понял, что за ним пришли.

   Ощущение было знакомым – как будто кто-то одновременно буравит спину взглядом и крадется за стеной на мягких лапах. В комнате потемнело, стало холоднее. Бросив взгляд на оконце, бывший мичман заметил, что стекло покрылось морозным узором. Мороз? Сейчас? В конце октября?

   Прижавшись к стеклу, он отпрянул – с той стороны из вечернего сумрака навстречу метнулось чье-то лицо. Оскаленный в кривой усмешке рот, прищуренные глаза, сморщенный нос…

   «Отдай! Не твое!»

   Услышь он такие слова три года тому назад – да что три, два года тому назад – отдал бы, не задумываясь, даже не став спрашивать, что за вещь доверила ему судьба. Но с той встречи в Копенгагене столько утекло воды, что сейчас Павел Зубов понимал – он убьет, умрет, но не расстанется с тем, что сейчас хранилось за пазухой. Эта вещь успела стать частью его самого, как душа. А за душу он готов был драться до последнего.

   Где-то отчаянно, обреченно, как перед смертью, взвыла собака.

   «Не отдашь? А куда ты денешься?»

   Внизу послышался стук в дверь. Обострившимся слухом Павел Зубов услышал шаги, голоса и понял, что это пришли за ним. Пришли открыто, не боясь ни самого владельца, ни случайных постояльцев.

   Шаги. Кто-то поднимается по ступенькам. Один. Мужчина. Подошел к двери. Постучал.

   - Э-э… господин офицер?

   Трактирщик. Павел Зубов медленно встал.

   - Да.

   - Вам… велено передать!

   В приоткрытую дверь просунулся сложенный в несколько раз листок бумаги, вместо печати скрепленный обычным свечным воском, на котором оттиснут след самого обычного перстня. Изящный, с завитушками, женский почерк:

   «Жду вас сегодня в девять вечера на пристани возле мостков. Приходите один и приносите то, что храните при себе.»

   Трактирщик ждал.

   - Чего тебе?

   - Велели передать… может быть, вы хотите назначить цену? – голос, взгляд, весь облик трактирщика излучал любопытство.

   - Кто передал письмо?

   - Дама. Очень состоятельная. Лет тридцати. Осмелюсь сообщить, довольно красива…

   Красива и опасна. Он чувствовал это, как дикие звери чувствуют запах дыма от лесного пожара.

   - Передайте, что… нет, ничего. Ступай!

   - Осмелюсь напомнить господину офицеру, - трактирщик послушно переступил порог, - что за комнату уплачено только за прошлую неделю. А сегодня уже вторник и…

   - Пошел вон!

   Дверь захлопнулась.

   Оставшись один, Павел Зубов наклонился к окну. Да, они его ждут. Этим письмом его хотят выманить из трактира. Значит, все-таки не хотят нападать – то ли боятся людей, то ли думают сохранить все в тайне.

   Вон они. В темноте видно плохо, но он уже научился их различать. Человек и два… сказал бы «зверя», если бы был уверен, что перед ним обычные животные. Откуда, из каких глубин Преисподней, взялись эти твари, человек не знал и знать не хотел. Сидят. Ждут. У него есть еще время до девяти часов. Кстати, который сейчас час? Свои часы он заложил и не выкупил еще в Одессе. А, не все ли равно?

   Павел Зубов знал, что однажды это случится. Он был уверен, что его настигнут, что придут за ним, как «бесы» за тем безымянным бродягой. Вот только поблизости нет никого, кому он мог бы передоверить странный сверток. Но сидеть и ждать просто так…

   Некуда бежать, вы говорите? А вот и есть!

   Дверь за спиной тихо отворилась. Послышался вздох.

   Мичман стремительно обернулся. Рука сама потянулась к подсвечнику, как единственному оружию – до пистолета и шпаги тянуться далеко! – но остановилась на полпути.

   На пороге стояла женщина. Молодая, красивая, лет тридцати. И смотрела так, что Павел Зубов все понял.

   Тело так и не нашли. Это было двадцать лет назад…

   

ГЛАВА 1.

И снова был август. Снова отяжелела, потемнела листва на деревьях, словно присыпанная пылью. Снова в траве замелькали желтые кульбабы и розовый татарник. Снова потянулись с реки холодные туманы, а в садах наливались яблоки, груши, сливы. Хозяйки считали цыплят, дикие птицы собирались в стаи, девки стайками потянулись за грибами, а в полях торопливо дожинали последнюю пшеницу, ячмень и овес и спешили вспахать поля под озимые.

   В последний день августа Анна зашла к сестре Кларе. Лесная ведьма перебирала орехи, сидя на полу между двух мешков. Лещины в этом году уродилось столько, что уж не знали, куда складывать.

   - На, угостись! – сестра Клара высыпала девочке в подол полную пригоршню. – Отборные. Скорлупки вот сюда клади. Здесь пустыши.

   - Спасибо, - Анна надкусила орех, языком освободила ядрышко, сплюнула половинки в ладонь.

   - Значит, уезжаешь? – помолчав, поинтересовалась лесная ведьма, снова занимаясь орехами.

   - Да.

   - Жаль.

   - Так решила тетя.

   - А ты? – сестра Клара взглянула на девочку. – Как ты хочешь?

   - Я не знаю. Тетя говорит, так будет лучше…

   - И куда?

   - В пансион.

   - Час от часу не легче! – всплеснула руками лесная ведьма. – И охота Маргарите тебя туда отправлять?

   Девочка пожала плечами, глядя в маленькое, с четыре ладони, окошко. Оно было распахнуто настежь, и часть заросшего бурьяном огорода, где росли лекарственные травы, была отлично видна. За огородом, наваливаясь на забор, вставал лес. Знакомый, исхоженный вдоль и поперек.

   - Тетя говорит, мне учиться надо, - сказала Анна.

   - Учиться! – тут же обиделась сестра Клара. – Вечно она выдумывает! Разве я тебя не научила всему, что знала? Разве сестра Виктория с тобой не занималась? Разве сама Маргарита не нанимала одного учителя за другим? Разве этого мало?

   - Выходит, что мало.

   - Вот не понимаю я этого! Нешто без учения прожить нельзя? – лесная ведьма встала с пола и с ожесточением принялась возиться в печи, переставляя горшки. – Вот на меня посмотри! Я никогда нигде не училась, окромя того, что мне моя собственная наставница передала. Ну, на шабашах кое-что у товарок перенимала – рецепты там, травы новые, заговоры… Но ведь без учения стала ведьмой! А какая я знахарка – сама, небось, помнишь. А тебя – и читать, и писать, и считать, и по-латински, и по-британски, и по-прусски говорить выучили. И музицировать, и про страны-народы всякие, и истории. А на кой ляд оно нам, ведьмам, такое учение сдалось? Куда хоть отправляют-то тебя? У нас где или…

   - Тетя говорит, в Мологу.

   - Чего? В Молоо-огу? – протянула сестра Клара, всплеснув руками. – Ну… это… как бы… совсем другое! Значит, впрямь тетка за тебя круто взялась. Небось, в старшие готовит…

   Словно сообразив, что чуть было не проговорилась, лесная ведьма тут же сменила тему. И как Анна ни допытывалась, так ничего про Мологу и не рассказала. Сама, мол, увидишь через несколько дней.

   Пройдясь напоследок по знакомым тропинкам Боярского Леса и набрав охапку целебных трав, Анна вернулась домой. Травы она собирала машинально – уроки сестры Клары, которая наставляла ее целый год, не прошли даром. Лесная ведьма не раз говорила, что у девочки есть все задатки травницы и знахарки – мол, отдали бы ее мне в полное обучение. Так нет же – вся «семья» по очереди занималась с единственной наследницей. Ни у кого из ведьм своих детей не было – в лучшем случае, племянники и племянницы. И далеко не всех из них обладали нужными качествами. Долгое время Анна была единственной наследницей, пока примерно полгода назад у сестры Агаты не появилась на свет внучатая племянница. «Младшая сестренка», - как говорили ведьмы.

   Переступив порог старого дома, девочка сразу увидела выставленные в холле вещи – чемодан, два баула – и это сразу испортило ей настроение. Она прошла на кухню, на большом столе разложила травы, перебрала их, увязав в отдельные пучки и оборвав вялые, подпорченные листики и лишние корешки. После чего развесила пучки на натянутой через всю кухню веревке. Там уже сушились, ожидая своего часа, несколько пучков – зверобой, марена, чистотел, череда, лесная мята, вербена, душица, крапива. С некоторыми травками хорошо зимой пить ароматный чай, другие следовало использовать лишь для лечения. Анна все лето собирала их. А скоро настанет пора заготавливать корешки и кору – крушины, осины, дуба… Но это сестра Клара будет делать без нее.

   Вздохнув, девочка направилась в свою комнату.

   Почти год прожила она в этом старом особняке, привыкла к его скрипучим лестницам, обилию нежилых комнат, старым половицам, сквознякам и вечному полумраку. Ей даже нравилось дышать пылью старых книг и старинных вещей, многим из которых было больше ста лет. А некоторым – и больше двухсот. И, хотя за год в доме появились новые вещи, Анна все равно тянулась к старине.

   Большинство «обновок» было именно в ее комнатах – да, именно так. Кроме спальни, девочке теперь принадлежала и классная комната – тут с нею занимались приглашаемые тетей Маргаритой учителя, тут она читала книги, вышивала, готовила уроки, просто проводила время. Но сейчас Анна сразу направилась в спальню, где за год ничего не изменилось, разве что добавились на окошках горшки с бальзамином, геранями и розмарином и несколько безделушек на туалетном столике. Задержалась на пороге, прислушиваясь к тишине.

   - Призрак?

   Тишина уплотнилась, стала почти осязаемой, как туман или пар в бане, а потом сразу схлынула, нарушенная тихим вздохом – словно капля воды упала на зеркало пруда.

   - Ты здесь.

   Она прошла в комнату, упала поперек кровати, раскинув руки. Рядом слышалось чье-то дыхание.

   - Знаешь, я завтра уезжаю…

    Да.

   Слово, короткое и тихое, как вздох. Он никогда не говорил много – то ли не мог, то ли не хотел. Тетя не одобряла их странной дружбы, но препятствовать – не препятствовала. Лишь поставила условием, чтобы племянница никогда и ни с кем из посторонних даже намеком не заговаривала о том, что в доме живет привидение. А уж про то, что они дружат, и вовсе знать нельзя.

   - Далеко, - зная, что сам призрак никогда ни о чем не спросит, заговорила Анна. – В Мологу. Знаешь, где это?

    Да.

   - Откуда? Ах, да, ты же, кажется, раньше был… человеком?

   Тихий вздох.

   - Ты там бывал?

   Молчание. Опять густое, плотное, хоть кричи. Привыкнув и к тому, что иногда ее странный собеседник вот так уходит от ответа, девочка махнула рукой.

   - Интересно, это далеко?

   Звук, который она услышала, можно было бы принять за двусмысленное хмыканье. Живой человек пожал бы плечами и криво усмехнулся – мол, для кого как.

   - Я не хочу отсюда уезжать, - вдруг неожиданно для себя, громко и четко произнесла Анна. – Я никуда не хочу уезжать. Тетя говорит, что это надо для моего образования, но я не верю. То есть, верю, что мне надо учиться, но почему именно там? Я понимаю, что после того, что было в гимназии прошлой осенью, мне там появляться не стоит, но… Все равно не хочу, понимаешь?

   Рядом кто-то вздохнул, и девочка вздрогнула. Это был не ее знакомый призрак. Но… кто тогда?

   - Кто здесь? – она резко села, вертя головой по сторонам.

   Тишина. Но Анну все равно поразило странное чувство, что тут кто-то есть. Кроме ее знакомого призрака.

   Тихий шорох, словно кто-то шмыгает по полу в тапочках. Легкий скрип половиц. В темноте не видно никого, лишь слышны шаги. Звуки приближаются, двигаясь навстречу друг другу. Качнулась занавеска, выдавая чье-то присутствие.

    Тише!

    Что?

    Слышно…

    Ничего.

   Тишина. Шепот:

    Когда?

    Послезавтра.

    Жаль!

    Ох…

    А тебе?

   Тишина. Вздох.

   На другое утро в гости, попрощаться с воспитанницей, явились остальные ведьмы – сестра Виктория, сестра Агата, сестра Устиния. Каждой хотелось преподнести на память небольшой подарок и сказать несколько слов. Сестра Виктория подарила старую истертую монетку.

   - Набери горсточку мелких камешков на речном берегу, - сказала она, вкладывая ее девочке в ладонь, - вместе с этой монеткой опусти в карман или кошелек, потряси хорошенько, приговаривая: «Одна к одной – и все за мной».






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

125,00 руб Купить