Воля владыки. У твоих ног. Рия Радовская

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29

АННОТАЦИЯ

У нее было все: свобода, любимая работа, мир, где она вольна выбирать свою судьбу. У нее была возможность поспорить с природой, отвергнув животные потребности собственного тела. Она — Линтариена, старший агент столичной охранки, а не скулящая от похоти самка! Но важное задание оборачивается кошмаром: другой мир, другие правила и никакой свободы. Теперь она — всего лишь одна из многих в серале, где единственный закон — воля владыки.

   Что принесут пришелице из иного мира интерес и любопытство повелителя? Разочарование и страх или, может быть, первую в ее жизни настоящую любовь?

   ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ:

   18+. Мир — специфический, может показаться отталкивающим. В тексте есть откровенные эротические сцены, упоминаются элементы БДСМ, присутствует нецензурная лексика.

   ВАЖНЫЕ ОСОБЕННОСТИ МИРА: Люди делятся на властных и большей частью жестоких мужчин-кродахов, женщин-анх — единственных, кто способен родить, теряющих разум без близости с кродахом в определенные дни цикла, и бесплодных, обычно асексуальных клиб (как женщин, так и мужчин). Для кродахов и анх сексуальные контакты необходимы, это вопрос жизни и смерти.

ГЛАВА 1

— Эй, Дикая, глянь, какая пташка! — Крыса ткнула в бок острым локтем, заливисто свистнула и заорала: — Лови ее, лови! Загоняй! Да не туда, кретин!

   — Не вопи, не на арене, — Хесса бережно вытянула из-за пазухи последнюю, завернутую в кусок тряпки самокрутку, достала из кармана огневку. Отвернулась, прикрываясь от ветра, выбила искру и глубоко затянулась. — Или заткнись, или сама вали загонять, психичка дебильная.

   Настроение было отвратней некуда: приближалась течка, и даже мимолетная мысль о любимых в квартале Рыжего развлечениях отдавалась тянущей болью под ребрами и приступом тошноты. А тут наглядно, «загони анху» во всей красе, причем анха явно пришлая, проходов не знает и одета чисто, а у Хессы место — не в первом ряду, но обзор что надо, будто нарочно совпало. Со старой голубятни аж до дворцовой стены все как на ладони. Крыса, наверное, оттого сюда и влезла, любит она со стороны посмотреть, как других гоняют. Хессе смотреть не хотелось. Она видела, как чужачка появилась — оглядываясь с обалдевшим видом, явно не понимая, куда попала. Видела, как той навстречу вышел Рыжий с ближней стаей. Дальше смотреть не стала. Но девчонка, похоже, не совсем рохля, раз до сих пор бегает. Если Рыжему понравится охота, есть шанс, что себе заберет, а не на всех разложат. Хотя Хессе что с того?

   — Да ты гляди! — Крыса вертелась, подпрыгивала, даже высунулась наружу чуть ли не по пояс, отчего у Хессы появилось острое желание толкнуть в спину. — Ебалово, точно пташка, глянь, как по крышам сигает! Уйдет, зуб даю!

   Вот теперь Хесса обернулась, зашарила взглядом по кварталу, отыскивая чужачку. От Рыжего не уходил никто, и, если эта станет первой…

   Захотелось протереть глаза. Назвать девчонку «не совсем рохля» было, пожалуй, все равно, что сказать о Рыжем «иногда слегка опасен». По крышам — неровным, кривым и скособоченным, местами тонким, как бумага, бежала быстрее, чем стая Рыжего по земле, и видно было, что такие забеги ей не в новинку. А когда кто-то из стаи вывернулся наперерез — вскинула руку, и громила вдвое шире нее птичкой полетел на землю. И не встал.

    Теперь Хессу терзала зависть. Умела бы она так, хрена с два Рыжий издевался бы над ней каждую течку, заставляя играть в «не слишком ли быстро я бегу».

    — Еба-алово! — снова заорала Крыса. — Гля, чего творит! Дебилка!

    — Дебилка, — согласилась Хесса, хотя соглашаться с Крысой — себя не уважать. Но не в этот раз.

   Девчонка молнией мелькнула над провалом старых конюшен, перелетела на дворцовую стену и теперь жирной мухой ползла вверх. За что она там цеплялась — отдельный вопрос, но какого ее туда вообще несет?! Если выбирать, Хесса выбрала бы Рыжего, тот был знакомым злом, а попасть во дворец — это ж или смерть, или рабство!

   И тут Хессу осенило. Нормальная анха не прошла бы через квартал Рыжего, как горячий нож сквозь масло. Нормальная анха не влезла бы играючи по гладкой высоченной стене. Значит, ей так же далеко до нормальной, как Рыжему — до всепрощающего добряка. А кто ненормальный может… вот так? В голову лезли два варианта, и оба — хуже некуда.

   Первый — эта анха — шпионка и убийца, или, в лучшем случае, воровка, задумавшая подобраться либо к самому владыке, либо к кому-то из его ближних. Второй — анху в течке тащит к какому-то кродаху из дворцовых. Ну а что, кто-то из дворцовой гвардии вполне мог в запале страсти пометить девчонку из городских, а потом забыть. И плевать, что у помеченной крышу сорвет без пары.

   Хесса сглотнула, даже не додумав жуткую мысль. Потому что в любом случае первым делом выяснят, как чужачка пробралась мимо охраны, и тогда Рыжему хана. И хрен бы с Рыжим, туда ублюдку и дорога, но трущобы зачистят под ноль, чтобы не возиться и назидания ради.

   Надо валить.

   Хесса деланно зевнула, бросила:

   — Пошла я. Скучно стало.

   Успела еще заметить, как чужачка встала во весь рост на кромке ограды и исчезла. И помчалась вниз. Надо было выгрести все тайники, раздобыть жратвы на первое время, а главное — купить у Сального глушилку запаха. Если от нее будет нести течной анхой, далеко она не уйдет.

***

Владыка откровенно скучал. Крошил на фарфоровом блюдце кусок пастилы, которую на дух не выносил, и макал липкие пальцы в фонтан.

   — Какой недоумок тебе это притащил? — спросил Сардар, отпихивая с дороги атласную подушку и подходя ближе.

   — Лалии, а не мне. Если бы мне, ты бы сейчас утаскивал отсюда труп.

   — И правда, чего это я, — Сардар усмехнулся. — И где сейчас твоя синеглазая сволочь?

   — Точно не здесь. Надоела.

   Крошево из пастилы отправилось в фонтан вместе с блюдцем, а владыка Имхары соизволил оторвать от подушек спину и усесться на свою сиятельную задницу.

   — Давай к делу, что узнал?

   Сардар повел плечами. Порадовать повелителя было нечем. По всему выходило, что придется придумывать другой способ в очередной раз разогнать его скуку. Только способы уже закончились: бои между кродахами провели, анх на смотрины собирали, даже зверинец пополнили новой партией клыкастых уродцев. Асир отвлекался на время, а потом опять начинал скучать. И как назло, ни одной завалящей заварушки на горизонте, хоть самому мятеж устраивай. Потому что новостей, которых ждали во дворце уже месяц, все не было.

   Сардар готов был поставить собственную голову на то, что не смирившаяся с поражением старшая ветвь, потомки отрекшегося владыки Азрахима, затевают что-то серьезное. Но ни он сам, ни Фаиз со всей своей секретной службой пока не нашли ни одного доказательства. Все было отвратительно тихо и спокойно.

   — Так, — сказал Асир, окидывая хмурым взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. — Это начинает бесить.

   — Не тебя одного, — огрызнулся Сардар. Мог себе позволить такую фамильярность и пользовался, но все равно покосился с опаской — убить не убьет, на кол не посадит, прилюдно не четвертует, но врезать со всей своей владыческой страстью может. Любит, практикует, особенно когда в бешенстве. — Мы не прохлаждаемся. Всех на уши поставили. Там такое кольцо осведомителей, при любой секретности что-нибудь да просочится.

   — Плевал я на ваши кольца. Выясни хоть что-то, иначе вы, двое идиотов, отправитесь кормить моих акул. Понял?

   Сардар выругался. Владыка не шутил — не только его, всех уже достала неизвестность. Но сейчас не было других способов, только ждать. Надо срочно придумать что-нибудь, чтобы отвлечься. Еще бои? Или…

   — Нет, я ошибся, к акулам отправится Ваган, — Асир с хрустом размял пальцы. — А ты подбери мне начальника стражи, у которого не будут прыгать через забор в тайный сад всякие посторонние… — он втянул носом воздух: — анхи?!

   — Простите, уважаемые, я понимаю, что это частная территория, но была вынуждена…

   Сардар подпрыгнул, разворачиваясь в воздухе и выхватывая саблю, и тут владыка расхохотался. Даже, если уж точно, заржал. А Сардар смотрел на совершенно незнакомую, по-дурацки одетую, мокрую, будто ее в фонтан окунули, явно растерянную анху. Не течную, чистенькую, разве что встрепанную, стриженную, как трущобная или из психушки, и разгоряченную, словно ей пришлось бежать долго и быстро до того, как невесть как махнула через ограду дворца — неприступную ограду, между прочим! Которую не то что малость придурковатому Вагану, и самому Сардару в голову бы не пришло стеречь.

   — Ты кто? — рявкнул он, нацеливаясь саблей прямо в горло. Одно движение, и можно уволакивать труп. Еще бы выяснить, как этот потенциальный труп сюда попал и куда, бездна его задери, смотрел Рыжий. Убить зарвавшегося подонка захотелось гораздо больше, чем допрашивать непонятную анху, аж до зуда в пальцах. Не смотритель территории, а хрен собачий.

   — Простите, не успела представиться, — все с той же спокойной вежливостью ответила анха. — Линтариена, старший агент охранного управления Красного Утеса. Удостоверение в кармане, — руками она не дергала, отлично понимая, видимо, что при первом же движении лишится головы. — Хотелось бы, в свою очередь, понять, где я очутилась, потому что это явно не Утес.

   — Это дворец, — пояснил Сардар, начиная подозревать, что у анхи не в порядке с головой. Совсем не в порядке. Какой еще красный утес? Какое еще охранное управление с агентами? — Что за бред ты несешь?

   — Обыщи, — велел Асир. Кажется, ему все еще было весело.

   В кармане оказалась карточка, на которой золотым тиснением по красной коже было выбито то самое: про Линтариену и агента. И управление. И Красный Утес — с заглавных букв. Сардар поднял голову и внимательно посмотрел на анху. На сдвинутую та вроде была не похожа, но поди угадай. Он потянул носом, старательно обнюхивая голую шею, и задумчиво хмыкнул. Меток не было. Ни одной. Значит, вариант с брошенной анхой, внезапно поехавшей мозгами, отпадал.

   — Что еще есть? — спросил он.

   — Ключи от дома и от машины в другом кармане, дротики на руках, ножи. Аптечка. Я на задании была. Да, что дворец, вижу. Ваш, очевидно, — вроде и головы не повернула, но обратилась явно к владыке. И тут же снова перенесла внимание на Сардара. — Я имела в виду город, страну. Может, даже мир, хотя… — она осеклась, слегка качнув головой. — Кажется, мне повезло сразу попасть в высшую инстанцию. Или, — и снова спрашивала у Асира, — не повезло?

   Она что, серьезно вот это — про мир? Окончательно перестав понимать хоть что-то, Сардар взглянул на владыку. Тот выглядел заинтересованным, значит, эта поебень его развлекала. Ладно, пусть так.

   — Перед тобой владыка Имхары — Асир дех Син Санар аль Даниф. Ты в столице — Им-Роке. Здесь нет ни утесов, ни агентов. Утесы — в Баринтаре, агенты вымерли хрен знает когда. — Сардар закатил глаза: давно он не занимался такой ерундой, как констатация очевидного, да еще для кого? Для какой-то с неба свалившейся анхи.

   — Почему вымерли? — спросила та. И тут же, спохватившись, изобразила что-то вроде поклона: — Прошу прощения еще раз, владыка. Действительно, другой мир. Другие страны.

   — За ненадобностью, — ответил Сардар. — Руки расставь и не дергайся.

   — Для иномирки ты слишком хорошо говоришь на нашем языке, — сказал Асир. — Но если врешь, то сама в это веришь.

   Сардар вытряхивал из карманов анхи оружие, какие-то ампулы, связки странных ключей, та стояла смирно и опасной не казалась. Но пока она не под замком и не допрошена как следует, расслабляться не стоило. Далеко не каждый специально натасканный кродах мог бы перемахнуть через дворцовую ограду, тем более в этом месте. А уж анха…

   Мысли скакнули: анха на службе — вот где еще больший бред, чем все остальное.

   — Я не вру. А насчет миров... есть предположение. Слышала как-то теорию, неподтвержденную, но теперь думаю, вдруг правда? Будто примерно полтысячелетия назад наш мир раскололся. Не вдребезги, а как будто надвое. Как расслоился, что ли?

   Нет, все-таки она психическая, решил Сардар. Только вот владыка повел себя странно. Он больше не забавлялся. Потяжелел взгляд, затвердело лицо. Поднялся одним слитным быстрым движением и оказался рядом.

   — Дар. Закрыть город. Оцепить дворцовый район. Трущобы — зачистить. Перебрать всех до одного, проверить печати. Кродахов-нелегалов и клиб — в казармы. Анх...

   «Туда же?» — холодея, подумал Сардар.

   — Анх сюда, я посмотрю. Вагану — усилить стражу. Ладуша — ко мне.

   — Что происходит? — он рисковал. При непонятной анхе задавать владыке вопросы — не просто играть с огнем, а нарушить сразу все негласные правила, подставиться, но Сардар не был бы самим собой, если бы боялся расплаты.

   — Она — не одна из нас, — отчетливо выговаривая каждое слово, будто идиоту, а не первому советнику, сказал Асир. — Мне не нужно вторжения иномирцев посреди столицы. Это ясно? Почему ты все еще здесь?

   — Разумно, — пробормотала анха, как ее там, Линтариена? И тут же вскинулась: — Вы в это верите?

   Что ответил владыка, Сардар уже не слышал. Его ждали более срочные дела, чем диспуты о мироустройстве.

ГЛАВА 2

Дело с самого начала выглядело тухлым. Люди в Трущобах пропадали давно, и не только анхи — два, три, а когда и десяток «висяков» в месяц. Никого это не удивляло и, по большому счету, не волновало — Трущобы они и есть трущобы, хоть на травку подсадят и в рабство продадут, хоть на бои заманят, хоть убьют — все с концами, потому как цена жизни там — одна понюшка либо один дротик, редко больше. И все в Утесе знают, что соваться туда — на свой страх и риск. И ведь находятся идиоты!

   Но в этот раз очередным идиотом оказался сынок городского головы, и делу дали ход, хотя все, от начальника охранки до последнего подметальщика, понимали — безнадега.

   — Извини, Лин, рад бы помочь, но не могу, — Каюм, даром что кродах и начальник управления, мялся и отводил глаза, поручая это дело, как и было велено свыше, лучшему своему агенту. — Одно обещаю, если будет выговор или еще какие санкции, потом по-тихому аннулирую. Ты же знаешь нашего Пузана, туды его в душу. Нарой хоть что-нибудь, прошу. Хоть какой след.

   На санкции Лин плевала с вершины Красного Утеса — к карьере не стремилась, нынешнее место старшего агента вполне ее устраивало: все, что выше, исключало работу «в поле», заменяя по-настоящему важное и нужное тоскливым перебиранием бумажек и бесконечными отчетами и совещаниями. На Пузана и его идиота-сынулю было плевать тоже, но с другой стороны, в Трущобах давно требовалось кое-кого прижать. Поэтому Лин взялась за дело всерьез. След там был — вполне ясный след молодого дурного кродаха, который пока еще верит, что именно он — самый крутой не то что в столице, но и во всем мире, и не задумывается над последствиями своих выкрутасов. Помеченная против воли анха, злая, готовая мстить и вполне способная на месть, потому как анха из Трущоб — это вам не фиалка оранжерейная. Парочка клиб, которых походя обозвали недоебками, а после, по странной логике идиотов, позвали потрахаться. Кродах с разбитыми костяшками на руке, щеголяющий золотыми часами с вензелем на крышке. Ясный, прямой след, который и завел старшего агента Линтариену в полную жопу.

   Жопа называлась Кипящими камнями. Два года назад в верхнем городе проводилось грандиозное строительство. Все газеты тогда захлебывались восторгом — новый район, на самой вершине Утеса. Подвесные дороги, особняки для элиты, воздушные гавани — уверенный рывок в будущее. Лучшие инженеры, гидростроители, бурильщики и шахтеры были переброшены на колоссальный по размаху проект. И район отстроили в кратчайшие сроки, только вот последствия никого не волновали.

   В Нижнем городе рухнул от вибрации и толчков портовый кран, смяв в хлам половину складских ангаров — хвала небу, обошлось без жертв, а на чужие убытки плевать было не только Лин, но и городским властям. В Подземном остались без крова толпы простолюдинов — их хлипкие хибары просто рассыпались. Участившиеся землетрясения, три прорвавшихся газовых скважины, заваленные пещеры. И Кипящие камни — глубокая трещина в породе под водопадом.

   Политики утверждали, что все в плюсе. Городской голова лично распинался перед прессой: дополнительный источник воды для бедных кварталов, можно сказать, дар небес! И вроде бы правильно говорил — воду в Подземный теперь не нужно было возить из Нижнего города. Только вот жители Трущоб использовали природный дар еще и в своих целях — в трещину оказалось очень удобно скидывать отходы, гораздо выгоднее, чем платить за вывоз мусора. А еще в ней отлично получалось прятать трупы. След сынули Пузана вел именно туда, в пещеру под водопадом, провонявшую помойкой и мертвечиной.

   Лин видела в этом некую высшую справедливость, но Пузану и особенно Каюму нужно было предъявить нечто посущественней, чем доклад о следе и рассуждения о справедливости. Пришлось вбивать в гранит страховочные крюки, крепить веревку и лезть вниз, туда, где вполне мог зацепиться за камни раздетый и обобранный труп.

   Легкие беговые туфли скользили по мокрым камням, веревка впивалась в ладони даже сквозь перчатки. Шум водопада, вроде бы и не слишком громкий, глушил остальные звуки. Неудивительно, что Лин узнала о слежке лишь в тот момент, когда наверху перерезали веревку.

   Она пролетела сквозь тонкую, казавшуюся сверху стеклянной завесу воды, уверенная, что живет последние мгновения. Подумала даже о том, что мерзко будет лежать и гнить рядом с идиотом-кродахом, сынулей говнюка-Пузана. Но за водой в лицо ударил свет. Лин на инстинкте сгруппировалась, подошвы врезались в неровную брусчатку, и она поднялась на ноги на незнакомой улице, совершенно точно не в Утесе, потому что, хотя халупы вокруг и заслуживали звания трущоб, над головой сияло чистой синевой небо.

   Не успела осмотреться толком, как навстречу вышла компания агрессивных кродахов. Не зная, где оказалась и что происходит, Лин предпочла уклониться от драки, и отчаянный забег по крышам привел ее во дворец.

    Все это она и рассказала в деталях, глядя в черные, как бездна, глаза здешнего правителя и гадая, отчего тот мгновенно поверил в иной мир.

   Правитель ей нравился. Иррационально. Вопреки острому чувству опасности. Он действительно был правителем, это ощущалось в каждом слове, жесте, взгляде. Статус показывала не одежда, пусть и невероятно роскошная — шелковые белые шаровары, тонкая рубаха, нечто длинное и широкое поверх, без рукавов и застежек, зато густо покрытое вышивкой — белой по белому, с серебром и жемчугом. Всю эту сияющую и сверкающую белизну разбавлял лишь алый широкий пояс, из-под которого торчала рукоять кинжала — с рубином в навершии, но оплетенная удобной для хвата кожей.

   Да ладно, их Пузан еще и не так мог вырядиться, особенно если на горизонте появлялась пресса! Но разве можно сравнить кродаха заевшегося, привыкшего ездить и сидеть, позировать и разглагольствовать на публику — с мужчиной, который мгновенно принял решение и отдал разумный приказ при минимуме непроверенных данных? Достойный командир, достойный правитель. Возможно, жесткий, но мягкий кродах — жалкое зрелище.

   — Сколько было пропавших, тех, о ком ты знаешь?

   — За последний год около полусотни. — Лин восстановила в памяти цифры отчетов. — Три кродаха, четырнадцать клиб, тридцать две анхи.

   Она не стала уточнять, что наверняка не все из пропавших окончили свой путь в Кипящих камнях, что в Трущобах хватает и других опасных мест. Это понятно, к тому же исходить всегда нужно из худшего варианта.

    — Значит, даже если половина из них сдохла в других местах, здесь ты не первая. — Это не было вопросом, но Лин кивнула, соглашаясь с выводами.

   — Владыка. — Из увитой розами ажурной арки появился клиба. Выглядел он странно. Аккуратно уложенные каштановые волосы и спокойные черты лица создавали ощущение уверенной деловитости, разве что полные чувственные губы выбивались из образа. Но одежда! Шелковый, явно дорогой наряд был одновременно продуманным и невообразимым. Такого абсурдного сочетания цветов Лин еще в жизни не видела. Зеленый, желтый, ярко-алый, фиолетовый, розовый, синий. Но во всем этом великолепии он не выглядел смешно. Возможно, потому что совсем не походил на глупца. Светло-карие глаза смотрели пристально и испытующе. Впрочем, на себе его взгляд Лин чувствовала недолго. Пришедший склонился в почтительном поклоне чуть не до земли. Сказал мягко:

   — Ты звал.

   — А ты не торопился, Ладуш. Вот эту мокрую — забери, приведи в человеческий вид, проверь. Она расскажет тебе, откуда взялась. Но только ему, — владыка выразительно глянул на Лин и снова обернулся к Ладушу. — А ты будешь держать язык за зубами, иначе я его вырву. Для остальных она — обычная новая анха в серале. Никаких слухов, это ясно? Легенду придумаешь сам.

   — Да, Асир, — Ладуш склонил голову.

   — На все тебе полчаса. Потом вы нужны мне оба. Если к тому моменту Сардара не будет во дворце, приведи Вагана с докладом.

   Ладуш снова поклонился, повернулся к Лин:

   — Пойдем.

   Лин торопливо и неловко повторила поклон. Больше всего хотела сейчас спросить, зачем легенда, зачем «новая анха в серале», и не будет ли почтенный владыка так добр, чтобы вместо всего этого просто вернуть ее домой. Хотя бы попытаться. Но старший агент Линтариена вовсе не была дурой. Окажись она сама правителем в такой ситуации — не отпустила бы. Во-первых, кто, кроме нее, сможет опознать других чужаков? Во-вторых, отпустить такого вот случайного пришельца — все равно что пригласить в свой мир завоевателей. Разумно будет, наоборот, расспросить и прикинуть, нельзя ли самому стать завоевателем, или хотя бы почерпнуть что-нибудь полезное из рассказов о другом мире — это в третьих.

   Адреналин, бушевавший в крови весь день, постепенно отпускал, и Лин начинала осознавать весь ужас происходящего. Домой она вернется разве что при очень большом, запредельном везении. Она во власти этого… Асира, как там его дальше? В полной, абсолютной власти. Правда, тот кажется весьма разумным правителем, но не факт, что участь чужачки станет от этого легче.

   Ладуш вел быстро, Лин не успевала как следует осмотреться. Они миновали галерею с мраморной балюстрадой, за которой открывался потрясающий вид на огромный цветущий сад, вошли во дворец: снова мрамор, позолота, витражи, росписи и очень много стражи. У каждой двери — мрачные кродахи и клибы, вооруженные до зубов кто кривыми саблями, кто мечами. Широкие, убегающие вверх лестницы, огромные окна, благодаря которым во дворце было светло, как на улице. Мягкие яркие ковры приглушали шаги. Тяжелые ароматы благовоний кружили голову.

   — Входи, — сказал Ладуш и отступил, пропуская Лин вперед. Они оказались в большой светлой комнате, при одном взгляде на которую можно было догадаться, кому она принадлежит. Лин даже усмехнулась — то же невообразимое смешение цветов. От ткани на стенах до легких ширм с дикими орнаментами и откровенными сценами. Сплетались тела, изгибались в недвусмысленных позах фигуры на резных подлокотниках мягкого дивана, даже витражи на окнах, и те рассказывали трогательную историю страстной любви кродаха и анхи. К щекам прилил жар, Лин опустила глаза. Захотелось сказать что-нибудь едкое, например, что она впервые встречает настолько озабоченного клибу, но язвить приближенным владыки было не лучшей идеей.

   — Итак, откуда же ты взялась? Выкладывай, здесь никто не услышит, а я пока подберу тебе наряд, — Ладуш скрылся за ширмой и, судя по стуку дерева и шороху тканей, углубился в подбор «наряда». Оставалось лишь надеяться, что не такого же пестрого, как у него.

   В этот раз Лин обошлась без подробностей: помнила, что у них лишь полчаса, и рассказала самое основное. Ладуш не перебил ни разу, а взглянув в его лицо, когда тот появился из-за ширм с ворохом тканей в руках, Лин и вовсе засомневалась, что он слушал. И первые слова сомнений не развеяли:

   — Теперь в ту дверь. Как следует вымыться не успеешь, но хотя бы быстрое омовение.

   За дверью оказалась купальня. С мраморных бортиков, из раскрытых пастей зубастых чешуйчатых тварей били струи воды.

   — Раздевайся, — сказал Ладуш. — Я не знаю, как принято в вашем мире, но в нашем к владыке допускаются только здоровые, чистые во всех смыслах анхи. Необходимые процедуры проведем позже, пока только беглый поверхностный осмотр. Судя по тому, что меток на тебе нет, в постоянном контакте с кродахом ты не состоишь. Сколько было партнеров в последние три месяца, сколько вязок за это время пережила и насколько активна твоя постельная жизнь вообще? Во избежание печальных последствий врать не советую.

   — Но я, — Лин потянула рубашку через голову, чтобы не возиться с пуговицами и заодно скрыть лицо, — я не собираюсь быть допущенной к владыке!

   — Ты уже сама себя к нему допустила, — бесстрастно ответил Ладуш. — Влезла в сад и разговаривала с ним в возмутительной близости. Неважно, как далеко зайдет владыка, но он планирует общаться с тобой, и я должен принять меры. Тем более, совсем скоро ты окажешься в серале. Я жду ответов.

   — Логично, — пробормотала Лин. С другой стороны, никаких интимных тайн она не выдаст, за полным неимением таковых. — Хорошо, мой ответ: нисколько, нисколько и снова нисколько. Я на подавителях.

   — На чем? — удивленно спросил Ладуш.

   — На гормональных препаратах, подавляющих естественный цикл анхи. Один укол, и ты на полгода свободна от зова плоти и прочих мешающих работе глупостей, — Лин стащила брюки вместе с бельем и погрузилась в горячую, исходящую душистым паром воду. После вони Кипящих камней, купания в водопаде и беготни по крышам это было настоящее блаженство.

   — Какой ужас, — сказал Ладуш. Лицо у него при этом оставалось абсолютно невозмутимым, но, кажется, он и правда был потрясен. — Лишить анху смысла жизни, попытаться восстать против природы. Ты пришла из поистине безумного мира. И что же, у тебя никогда не было связи с кродахом? Ни разу? Вообще? Но почему? И как насчет остальных — клибы, анхи? Такие союзы считаются у нас неприемлемыми, но исключения случаются.

   — У меня есть смысл жизни! — возмутилась Лин. — Я люблю свою работу, она нужна людям, приносит ощутимую пользу городу. Старший агент в двадцать пять лет, да еще в столичном управлении, — это, знаете, не каждому удается!

   Ладуш молчал, и Лин, вздохнув и отвернувшись, все-таки ответила на его вопрос:

    — Мы пробовали с другом ласки ртом, давно, еще когда учились. Как-то после вечеринки, напились, расслабились. Друг клиба, если это важно. Не понравилось совсем, если честно, ни мне, ни ему. Вот говорят, звезды в глазах, дух захватывает, то-се. Да я вам скажу, куда больше дух захватывает, когда бежишь по крышам за очередным гадом или смотришь в глаза убийце, когда у тебя в рукаве остался единственный дротик. Или вот как сегодня, когда вниз летела и думала, что разобьюсь. А это… бррр, гадость! — она передернулась. — Что люди в этом находят, вообще после того раза не понимаю. Если только родить решишь, можно как-то вытерпеть, — она пожала плечами и окунулась с головой, крепко зажмурившись и заткнув уши. Вынырнула, отжала ладонями волосы. — Хорошая у вас купальня, жаль вылезать, но пора, наверное?

   — Да, пора. Иди сюда. Я должен тебя осмотреть. Работающая анха. Безумие, чистое безумие. Но владыку все это заинтересует, я уверен. Он любит…— Ладуш улыбнулся, мягко и в то же время как-то очень коварно. — Любит все нескучное.

   На бортике ждало огромное махровое полотенце, Лин вытерлась, довольно вздохнула: ощущение было, будто заново родилась. Что, интересно, в воду добавили? Повернулась к Ладушу:

   — Осмотреть? Со мной вроде все в порядке.

   — Предоставь судить об этом профессионалу, — Ладуш придвинулся ближе, обнял ладонями лицо, рассматривая его со всех сторон. Что он там искал, Лин не поняла, но никаких неприятных ощущений не было до тех пор, пока ей не приподняли губы.

   — Зубы хорошие. Открой рот.

   Лин открыла, даже подвигала языком — мало ли что Ладуш там искал. Тот хмыкнул и продолжил, провел руками от плеч до запястий, осторожно прощупал груди, живот. Сместился ниже, так что Лин дернулась — нет, ничего неприятного не происходило, но уже одно то, что ее ощупывали со всех сторон, вызывало дискомфорт и внутренний протест. Никогда не любила медосмотры.

   — Кожные покровы чистые, волос на теле почти нет. Наружные половые органы в порядке, — бормотал Ладуш, не ей, сам себе. — Что с тобой не так, интересно. Как можно лишить себя естественных радостей? Жизненно необходимых для анхи радостей?

   Ладуш оказался сзади, положил ладонь на спину, велел:

   — Нагнись немного. Ничего страшного не происходит, расслабься

   Наклонилась, чужие пальцы раздвинули ягодицы, надавили, коротко стриженый ноготь слегка царапнул анус, кончик пальца продавился внутрь, совсем неглубоко, но Лин дернулась.

   — Все-все, — успокаивающе сказал Ладуш. — Здесь ты девственна, вижу.

   И…

   От ануса его пальцы двинулись вниз, бесцеремонно раздвигая мягкие складки в промежности, пока не толкнулись во влагалище.

   — Эй! — Лин отскочила вперед и выпрямилась. Вот уж чего она позволять не хотела. Не какому-то пестрому хмырю в другом мире, пусть он хоть сто раз безопасный в этом плане клиба и вообще приближенный местного владыки.

   — Надо же, совсем сухая. Все, все, не бойся, — Ладуш погладил ее по плечу, словно успокаивая.

   — Я не боюсь, — Лин развернулась, поймала удивленный взгляд. — Мне неприятно. Очень, — добавила с нажимом.

   — Это бывает. Одевайся. — Ладуш отошел вымыть руки. Одежда, приготовленная им, лежала на низкой скамье. Шаровары из легкой, незнакомой Лин ткани, к счастью, не прозрачные и не пестрые, вполне сдержанного бледно-синего цвета. Тончайшая рубашка, на тон светлее, с тугими, расшитыми серебром манжетами. Какой-то странно перекрученный, в мелкую складку, кусок ткани, тоже бледно-синий. Повертев его в руках, Лин спросила:

   — Что это?

   — Поддерживать грудь, — пояснил Ладуш. — У тебя совсем небольшая, можно не надевать.

   — Никогда не носила лифы, — кивнула Лин. Надела шаровары, рубашку. Осмотрела себя, спросила растерянно: — И все? Вот так? Я же в этом как будто голая!

   Даже шаровары, на первый взгляд показавшиеся вполне приличными, без белья смотрелись слишком откровенно. А уж рубашка… в ней же не то что соски или пупок, каждая родинка видна будет!

   — В этом и смысл, — заявил Ладуш. — Кродахи любят смотреть на анх. Но это не для других, это — для владыки. Теперь пояс.

   Протянул ей… нечто. Больше похожее на косынку, чем на пояс, тоже тонкое, белое, полупрозрачное, сплошь ушитое звенящими серебряными... монетками, что ли? Это мало того что она тут будет сиськами светить, так еще и звенеть при каждом шаге?!

   — Послушайте, — Лин старалась говорить твердо и убедительно, но голос предательски подрагивал. — Я не привыкла демонстрировать свои прелести перед всем городом! У вас точно нет чего-нибудь поплотнее?

   — Ты не в городе. Ты во дворце владыки Асира.

   — Перед всем дворцом — тоже! — уже почти в панике отрезала Лин.

   — Подними руки и стой смирно, помогу с поясом, — голос Ладуша потяжелел, ясно давая понять, что не в поясе дело, а… в чем? Ну да, у них мало времени, владыка ждет, и некогда уговаривать капризную анху из другого мира или искать ей другую одежду? Лин подняла руки и крепко зажмурилась. Она не в том положении, чтобы бунтовать. Пока что ее встретили… не так уж плохо, наверное? Выслушали, поверили, не бросили в тюрьму или в допросную. Ладно. Выдержит как-нибудь этот прозрачный ужас, который местные анхи считают одеждой.

   — Белый — цвет владыки, — зачем-то пояснил Ладуш, крепко затягивая узел на ее бедре, чуть ниже талии. — Все его анхи носят что-нибудь белое. Синий тебе не идет, но эту проблему мы решим позже

   .— Мне все равно, — пробормотала Лин. Она еще не успокоилась после бесцеремонного осмотра, прозрачная одежда нервировала, и всплывшее вдруг в памяти «неважно, как далеко зайдет владыка» заставило сжаться и задрожать.

    — Безобразие на голове тоже нужно прикрыть. В нашем мире короткие волосы только у бездомных анх из трущоб и сумасшедших.

   «Отличная длина, — мысленно огрызнулась Лин, — ни одна мразь за патлы не ухватит». Но спорить не стала. Тем более что укрывший голову узорный синий платок ниспадал на грудь, хоть немного решая проблему прозрачной рубашки. Ладуш надел поверх ткани плотно охвативший голову обруч из белого металла, украшенного сверкающими прозрачными камнями, слишком дорогой на вид, Лин даже не по себе стало. Объяснил:

   — Если не нравится, можно будет закреплять шпильками, когда волосы хоть немного отрастут. Пока же — только так. Обувайся и пойдем, владыка не любит ждать.

   На полу возле лавки стояли синие же… тапочки? Без задников и с загнутыми носами, тряпичные, изукрашенные камнями. Не обувь, а… ювелирка! Хотя тапочки из ювелирного салона точно меньшее зло, чем ничего не скрывающие штаны и рубашка.

   — Ужасно! — вырвалось словно само, помимо ее воли.

   — Не вижу ничего ужасного, кроме цвета. Но сейчас на это нет времени.

   Лин прерывисто вздохнула, сунула ноги в тапочки и выдавила через силу:

   — Пойдемте.

ГЛАВА 3

— Я его убью! — Дар метался по залу совещаний, как дикий анкар по клетке, разве что зубами не щелкал, но был близок к тому.

   — Если он укрывал иномирцев, ты его не просто убьешь, — Асир, чувствуя подступающую к горлу злость, старался не повышать голос: начнешь орать, поддашься гневу, и остановиться будет сложно, а сейчас ему нужна ясная и холодная голова. — Ты будешь убивать его так медленно и так страшно, что в Им-Роке не останется ни одной шавки, которая не вспоминала бы об этом с содроганием.

   — Да!

   — Я надеюсь, никто не ушел?

   — Не успели. Повязали всех. Они в казармах под охраной. Шайка Рыжего, до самой мелкой паскуды, сидит в шахте. Ваган ручался головой за сохранность каждого. Остальных разместили в строевой. Набилось их туда, конечно, — Дар скривился, — вонь такая, что дышать нечем. Ты сам поедешь или мне допросить?

   — Сам. Мне нужен двухместный выезд. Возьму с собой эту анху. Ты — в сопровождении. Много нелегалов нашли?

   — Дохрена!

   — Давно не было показательной чистки, это твоя вина.

   — Знаю. Но и ты знаешь, сколько их стекается сюда в поисках лучшей жизни. Мы не можем казнить всех подряд.

   — И впускать в город всех подряд тоже не можем.

   — И не впускаем! Ты видел, что творится за воротами.

   Асир пожал плечами.

   — То же, что и обычно. Постоят-постоят и расползутся по окрестностям. Разберись с этим, смени охрану на воротах, они, похоже, слишком много на себя взяли.

   — Уже, — коротко ответил Дар. — Проведем дознание, те, кто забыл правила, отправятся прямиком на плаху.

   — Где анхи?

   — Дожидаются тебя в пыточной. Напуганы до истерики. Их не так уж много, но я толком не рассматривал.

   — Ладно. Сейчас о другом. Сначала разберемся с казармами, потом с анхами, а потом я расскажу вам кое-что. Тебе и Ладушу.

   — О другом мире? — у Дара дернулась щека. Он поверил, разумеется, но думать об этом не хотел. Да и кто бы захотел?

   — Да.

   Ладуш, легок на помине, вплыл в зал с обычным своим безмятежным видом. Асир прищурился: братца он знал как облупленного и прекрасно отличал истинное его спокойствие от напускного. Сейчас Ладуш был встревожен, изумлен и, пожалуй, пребывал на грани одного из своих приступов жалости. Пришлая анха его сильно чем-то задела, и чуть позже Асир собирался узнать, чем именно.

   Сама анха брела следом за Ладушем, опустив взгляд, и выглядела совершенно убитой. А в саду вела себя бодро. Значит, что-то произошло в эти полчаса. Или просто до нее наконец дошло, что случилось. Провалиться в другой мир — это стало бы потрясением для любого, а уж для анхи, пусть и странной, с дурацким документом и профессией, могло оказаться и вовсе непереносимо.

   — Ничего себе, — сказал впечатленный Дар, даже психовать забыл. — Ладуш, во что ты ее вырядил? Нет, это, конечно, лучше, чем было, но…

   — Ни слова о Лалии, — предупредил Асир, стараясь не ухмыляться. Это было действительно забавно. Синий цвет анхе не просто не шел, он ее убивал. Русые, в легкую рыжину волосы, светлая, с едва заметным загаром кожа, яркие карие глаза, в которых на солнце зажигались золотистые крапинки, все это в синем, да еще и под платком казалось блеклым и мертвым. Но сейчас было не до того. В конце концов, в казармы он собирался не затем, чтобы демонстрировать новую наложницу. А придраться, по большому счету, было не к чему.

   — Мне дали полчаса, — развел руками Ладуш. — Надеюсь, я не сильно травмировал твой вкус, Дар. Владыка?

   — Годится. Проверил?

   — Я смогу разместить ее среди остальных.

   — Хорошо. Тебе есть что сказать мне?

   — О да. Но это не срочно.

   — Тогда едем. Ладуш, подготовь ей комнату.

   Дар несся впереди, на ходу отдавая приказы. Асир шел следом, поглядывая на семенящую рядом анху. Та на каждом шагу пыталась выпасть из обуви, не раскрывала рта и все так же смотрела под ноги. Разительная перемена казалась странной. Будто вместе с прежней одеждой она утратила и былое спокойствие, и уверенность, которая так забавно смотрелась в тайном саду.

   Закрытый паланкин ждал у дверей. Асир кивнул:

   — Забирайся, — и подхватил под локоть: подсадить.

   Анха резко дернулась в сторону, вскидывая руку. Замерла, не закончив движения, выругалась злым шепотом, выдохнула и сказала спокойно:

   — Прошу прощения, владыка. Я не привыкла к неожиданным прикосновениям и могу воспринимать их как угрозу. Умоляю вас, не провоцируйте меня на защиту. Не хотелось бы случайно схлопотать обвинение в покушении. А сюда я легко влезу и без посторонней помощи.

   И влезла, даже впрыгнула, вот только тапки все же потеряла.

   Асир смотрел на синие шлепанцы, валявшиеся на алой ковровой дорожке, на застывшего с отвисшей челюстью Дара, уткнувшихся лбами в землю носильщиков и не знал, то ли разозлиться, то ли рассмеяться. Что не так с тем дурацким миром, из которого явилось это чудо в перьях? Он махнул рукой Дару, поднял шлепанцы и закинул в паланкин. Сказал, опускаясь на подушки рядом с покрасневшей анхой:

   — В Имхаре правила устанавливаю я, советую тебе помнить об этом. И держать свою обувь при себе. Разгуливать босиком по казармам — дурная идея.

   — Я не пытаюсь устанавливать правила, владыка, — серьезно ответила та, — я высказываю просьбу, исходя из соображений безопасности и взаимопонимания. — Наклонилась, пристроила на ноги шлепанцы и спросила сердито: — Как вообще в этом можно ходить?! Они же сваливаются!

   — Бегать по крышам и лазить по стенам не получится, а ходить по дворцу и сералю можно, привыкнешь.

   Лицо анхи стало таким, будто без крыш и стен она немедленно помрет. Но заострять внимание на этом Асир не стал. Будет еще время во всем разобраться.

   — Сейчас мы отсмотрим нелегалов, может быть, ты узнаешь кого-то из своих. Там будут кродахи и клибы из трущоб. Не вздумай показать хоть кому-то, что ты не отсюда. Держись позади меня. Как можно ближе. Анхи редко бывают в казармах, на тебя будут реагировать. Течки у тебя нет, и ты почти не пахнешь, но для изголодавшихся воинов любая анха — лакомый кусок, тем более — моя. Им перепадает только по праздникам. Хороший воин должен уметь сдерживаться, но реакцию не спрячешь. Спрашивай, если хочешь о чем-то спросить. Здесь можно говорить открыто — я не держу носильщиков, которые могут что-то услышать.

   — Что мне делать, если кого-то узнаю?

   — Дотронься до меня. А потом не пытайся сбежать или обороняться, когда я буду делать то, что буду. Ты — моя анха. Надеюсь, не нужно объяснять, что это значит в глазах окружающих?

   Пришлая посмотрела прямо, не отводя взгляда, и сказала тихо:

   — Лучше объясните. Я не знаю ваших порядков, но мне кажется, они могут отличаться от наших.

   — Они отличаются, — кивнул Асир. Нет, он не злился, почему-то объяснять всем известные вещи было даже забавно. — Анхи и работа здесь понятия несовместимые. Никто и никогда не доверил бы анхе право раскрывать преступления и тем более ловить преступников. Никто и никогда не разрешил бы тебе разгуливать по городу без присмотра, если ты не бродяга и не проститутка. Место таких — в трущобах. Мои анхи — это элита, на которую капают слюной все, от полотеров до знати. У них много привилегий, недоступных остальным. Иногда они могут даже казнить и миловать, — он усмехнулся, вспомнив последнюю показательную кампанию Лалии, закончившуюся тремя обезглавленными трупами на Белой площади. — Моя анха может вмешаться в разговор и даже увести меня из казарм, разумеется, если я сочту повод достойным внимания. Твой повод — сочту.

   — Просто дотронуться или что-то большее? Как и до какой степени я могу вмешаться? И еще, если на вашу анху капают слюной стражники, а ей это не нравится, как она может показать недовольство? — пришлая хмурилась и кусала губы, особенно когда Асир объяснял насчет работы, но вопросы задавала по делу.

   — Просто дотронься. Возьми за руку, сожми локоть, привлеки мое внимание, я найду способ выяснить, чего ты хочешь. Смотреть и проявлять интерес может каждый, многим анхам это нравится. Я считаю такое нормальным. Но если кто-то, хоть одна похотливая тварь посмеет прикоснуться к тебе, сказать что-то недостойное или попытается сделать нечто большее, ты обязана сообщить об этом мне. Можешь пожелать чего угодно, от избиения плетьми до казни. К моим анхам без особого дозволения разрешено прикасаться лишь четверым, кроме целителей и обслуги. С двумя ты уже знакома. Первый советник, Сардар дех Азгуль аль Шитанар, и второй советник — Ладуш дех Лазиза Санар аль Забир. Со всем, что касается сераля, дворцовых проблем и личных трудностей, ты можешь обращаться к Ладушу. Дар редко бывает на вашей территории. Третьего сейчас увидишь — это Ваган, мой начальник стражи. Есть еще один человек, у которого достаточно прав, думаю, рано или поздно тебе придется иметь с ним дело. Но пока его нет в столице.

   Пришлая кивнула, все еще кусая губы, и Асир добавил:

   — Но вступать с моими анхами в плотскую связь, если я того не разрешал, не может никто.

   — Хорошо, — от нее волной пошло облегчение, в запахе стало меньше страха и тревоги. — Можно еще вопрос?

   — Задавай.

   — Чего я не должна делать, как ваша анха? Какие действия и поступки неприемлемы?

   Асир рассмеялся. Выражение лица Дара до сих пор стояло перед глазами.

   — Ты уже сделала то, чего не должна. Шипеть, брыкаться, отталкивать меня и разбрасывать обувь. Бывают, конечно, исключения, но я не люблю прилюдных истерик. Ты не можешь бродить по дворцу без охраны, не имеешь права приходить ко мне без приглашения. Это привилегия митхуны — любимой наложницы, и то в исключительных случаях. Ты не можешь отказаться прийти, если я позову тебя. Тесные телесные контакты с другими анхами и клибами непозволительны. Нельзя встречаться с горожанами, посещать ярмарки или гулять по Им-Року без моего ведома и без соответствующего сопровождения. Прилюдно оскорблять меня или моих советников и отказываться от осмотров Ладуша и целителей. Ты можешь сама планировать свой день, но Ладуш должен знать, где ты находишься.

   Пришлая помолчала, прикрыв глаза, словно повторяя про себя нехитрые правила.

   — А в таких поездках, как сейчас? Заговаривать первой, заговаривать с другими людьми, задавать вопросы без дозволения? Еще что-то?

   — Можешь говорить со мной, но, если это что-то важное, лучше не у всех на виду. Заговаривать первой — с кем угодно. Задавать вопросы — кому угодно, причем любые, даже самые нелепые. О цвете ночных панталон супруги почтенного кродаха или о времени течки знатной анхи. Не стоит перебивать меня ни при каких обстоятельствах, — Асир посмотрел в сосредоточенное лицо и добавил, так, на всякий случай: — Не стоит допрашивать подозреваемых в казармах, ты недавно при дворе, поэтому твои профессиональные странности могут броситься в глаза. Через некоторое время об этом можно будет уже не думать: к тебе привыкнут. Ты можешь попросить воды или вина у стражника, можешь потребовать принести кресло, можешь даже сказать, что тебе скучно, и вернуться в паланкин.

   — Поняла, — кивнула анха. — И еще… знаю, это теперь не мое дело, но… вы будете осматривать место, откуда я пришла?

   — Не сегодня. — Асир видел за этим вопросом гораздо больше, чем простое любопытство. Ничего удивительного — она наверняка надеялась вернуться домой. Хотя нет, уже не надеялась. Не могла не понимать, что ей не позволят. Верил ли Асир в ее историю? Верил, он хорошо разбирался в людях, а нюх позволял учуять ложь любой анхи. Но, вернувшись, та могла рассказать обо всем своему народу, а этого допустить было нельзя. Если, конечно, обратный путь вообще существовал. Впрочем, выяснить это в любом случае требовалось. — Проверить, можно ли вернуться, я тебе, конечно, не дам. Но место покажешь.

   И снова анха на несколько мгновений прикрыла глаза, но теперь — пряча всплеск эмоций. Она все же старалась держать себя в руках. В паланкине повисла вязкая, удушающая тишина, разбавленная окриками стражи и ржанием коней снаружи, гомоном любопытствующей толпы, цокотом копыт по брусчатке. Асир подумал вдруг, что вопросы этой анхи раздражают меньше, чем пустая болтовня прочих, а вот молчание неожиданно раздосадовало. Может, из-за того, что в полумраке паланкина и в этом отвратительном синем — с закрытыми глазами она и правда похожа на мертвую?

   — Мы узнаем раньше, — сказала она вдруг. — Если там будет хоть один человек из моего мира. Вряд ли они не пытались вернуться.

   — Может, не хотели, — предположил Асир. — Судя по тому, что ты рассказала, сюда могло провалиться такое отребье, которому либо все равно, где жить, либо опасно возвращаться. За исключением сына главы города.

   Паланкин легко тряхнуло, Асир отодвинул штору, увидел внутренний двор казарм и опущенные головы стражников. Похоже, Ваган вывел приветствовать владыку всех, кто не охранял пленников, от новичков до опытных вояк.

   Штора со стороны анхи тоже сдвинулась, появившийся Дар протянул той руку.

   — Прими, — подсказал Асир, ступая на землю.

ГЛАВА 4

Казармы воняли — это было самое яркое от них впечатление, заслонившее, казалось, весь мир. Конюшни с кучами грязной, в навозе, соломы в стороне, за манежем; выгребная яма с непередаваемо густым, едким «ароматом» гнили, прокисшего супа и прелых овощей; с десяток будок уличных сортиров с ней рядом; но хуже всего — запах разгоряченных, давно не мывшихся кродахов, хоть сейчас готовых к вязке. Лин сглатывала, пытаясь прогнать подступавшую к горлу тошноту, стараясь не смотреть по сторонам, и сама не заметила, как вместо привычных до автоматизма двух шагов до напарника прилепилась к владыке почти вплотную, так, чтобы его запах хоть немного глушил прочие. Тот, конечно, тоже пах резко и остро, сильным, подавляющим кродахом, но это был чистый, вкусный запах без примесей пота, конского дерьма и кухонных отходов.

   А в привычных двух шагах позади шел Сардар — Сардар дех Азгуль аль Шитанар, первый советник, повторила про себя Лин, чтобы как следует запомнить. Тоже кродах, но его запах почему-то угнетал и вгонял в тревогу, хотя был чистым и куда приятней царивших в казарме ароматов.

   Высокопарное приветствие начальника стражи, слаженное рявканье выстроившихся во дворе вояк, почтительные взгляды на владыку и советника и любопытно-алчные — на нее, «элитную анху». Лин раз десять напомнила себе, что она здесь, можно сказать, по работе. На опознании. Да, именно так, и ничего больше. Есть задача — найти среди нелегалов из трущоб таких же, как она сама, пришельцев из Красного Утеса. И наряд анхи, роскошный, вызывающе нефункциональный и отвратительно непотребный, можно рассматривать как… маскировку? Элемент работы под прикрытием? Такой же, как приказ прикоснуться, привлекая внимание, если увидит «своих». «А потом не шарахаться и не обороняться», — напомнила себе Лин. Ей не нравилось это предупреждение, обещающее нечто малоприятное. Но владыка прав: нельзя даже случайно раскрыть, кто она и откуда. Значит, придется держать себя в руках, что бы ни происходило. Она — анха повелителя, элитная, бездна ее забери, будто ищейка-медалист из питомника, щенки от которой стоят больше, чем весь месячный бюджет их управления, включая зарплату Каюма. Она любому здесь может нахамить, и ничего ей за это не будет. Может демонстративно спросить, почему здесь такая вонь, и эти кродахи кинутся мыть и чистить свои гнилые отстойники. И мыться сами.

   Но есть и цена — беспрекословное повиновение владыке. Свобода, любимая работа, смысл жизни. Шагу не ступи без спроса и без охраны. Одевайся в то, что тебе дадут, а не в то, что нравится и удобно. Даже обувь… особенно обувь! Лин уже ненавидела эти тапки без задников, ограничивающие свободу передвижения не хуже кандалов. В них чувствовала себя неловкой и неуклюжей, приходилось постоянно смотреть под ноги, хотя здесь, в полной кродахов казарме, это только к лучшему. Именно среди кродахов самый большой процент агрессивных недоумков, которых легко спровоцировать даже взглядом, а в здешнюю стражу, похоже, как раз таких и набирают.

   Начальник стражи, высоченный плечистый детина в черном балахоне с золотым поясом и черных же шароварах, с двумя кривыми саблями и тремя кинжалами, производил устрашающее впечатление. Злые темные глаза смотрели с одинаковой угрозой на всех без разбору, от стражников до Лин, и только при взгляде на владыку выражение некрасивого крупного лица с неправильными чертами разительно менялось — разглаживались хмурые складки на лбу, а в глазах читались неподдельный восторг и почти рабская привязанность.

   Он шел слева от Асира, на полшага позади и, кажется, изо всех сил старался понять, доволен ли тот, не гневается ли, что у него на уме, погладит ли по голове, как послушного пса, или пнет в брюхо, чтобы не путался под ногами.

   Внутри длинного здания пахло немного лучше — все тот же пот разгоряченных постоянной муштрой тел, но хотя бы помойкой не воняло, и Лин отважилась дышать полной грудью. Они шли по живому коридору — стражники стояли густо вдоль обеих стен, склоняли головы при приближении владыки, от них разило почтением и страхом, но за страхом угадывалось вожделение к полуголой анхе. Было так тихо, что отчетливо слышался шелест одежды и шаги Сардара, который, единственный из всех здесь, был одет, по мнению Лин, подходящим образом: в плотные кожаные штаны, отлично годившиеся как для скачки, так и для драки, и мягкие, удобные сапоги.

   В огромном помещении их ждали. Засуетились, почтительно кланяясь, невзрачные клибы в сером, разбегаясь от приземистого кресла, в которое и опустился Асир. Рядом с креслом, у ног владыки, с такими же почтительными поклонами положили большую подушку с крупными золотыми кистями. Лин почему-то сразу поняла, что это для нее. А в следующее мгновение в едва уловимом жесте дрогнули на подлокотнике пальцы Асира. Тот, кажется, был уверен, что она очень внимательно наблюдает.

   — Выводите, — сказал, когда Лин, отчаянно давя в себе раздражение, устроилась у его ног. — Медленно, по одному.

   В следующий час она убедилась, что жители трущоб одинаковы во всех мирах. Оборванные, истощенные, опустившиеся. Нагло или трусливо заискивающие. Готовые умолять или вцепиться в глотку. Лица, лица, лица. Пальцы владыки отстукивали рваный ритм по подлокотнику. Иногда что-то спрашивал у очередного нелегала первый советник, выслушивал ответ и бросал почтительно ожидающему стражнику: «К остальным». Или: «Этого отдельно».

   Лин уже почти поверила, что из Утеса здесь никого больше нет. Или погибли, или ее одну угораздило вместо склизких камней на дне водопада приземлиться в ином мире. Но очередной вошедший доказал: нет, не только она такая «везучая». А еще — что старший агент Линтариена не ошибается, беря след, и что есть в мире справедливость, хотя бы иногда. Узкое длинное лицо сынка Пузана украшал огромный, налившийся до густо-фиолетового цвета фингал, губы были разбиты, и самомнение, похоже, тоже разлетелось вдребезги. По крайней мере, он молчал и смотрел… с подобострастием? Недоумением? Скорее, просто жалобно, как побитый щенок.

   Лин потянулась, повела плечами, слегка повернула голову, поймав взгляд владыки. Казалось, тот ждал любого знака, достаточно просто посмотреть. Но все-таки — приказ есть приказ — коснулась его руки самыми кончиками пальцев. Почти как ласка. Ну да, все правильно: анха заскучала и решила привлечь внимание.

   Владыка склонился к ней, опустил ладонь на голову, прошелся пальцами по щеке — вот это была и правда ласка, спросил едва слышно, почти касаясь губами губ:

   — Этот?

   — Да, — выдохнула Лин — прямо в эти губы, и полыхнула смущением, отметив вдруг, насколько... не так это прозвучало. Не по-рабочему. Совсем не как «да, вон тот, который третий слева»...

   Лицо владыки не изменилось, только едва заметно, на долю секунды сжались челюсти.

   — Смотрим дальше, — сказал он и коснулся лба невесомым, почти отеческим поцелуем.

   — Понял, — донеслось тоже тихое и отрывистое от Сардара.

   Дальше прошло несколько незнакомых лиц, а потом Лин едва не упустила еще одного «своего». Сутулого полуседого клибу уже уводили, когда почудилось что-то в походке, фигуре, движении. Точно так же приволакивал ногу и дергал плечом Заир Кадим, он же Два-к-Дюжине, преуспевающий бизнесмен и содержатель подпольной арены и игорного дома в Верхнем городе, арестованный год назад за неуплату налогов и сбежавший из-под охраны. Точнее, сбежавший вместе с охраной — чего только не сделает хороший куш. Тогда, правда, был он роскошным и холеным, любимцем скучающих анх и кродахов с деловой хваткой. Узнать его в оборванце с пустым взглядом и в самом деле было сложно.

   Лин прикусила губу, потянулась рукой назад, за голову, нашла пальцы владыки на подлокотнике и сжала — кажется, сильнее, чем требовалось.

   Асир мягко погладил по плечу, задевая кончиками пальцев шею, осознанным, привычным жестом. Сказал, на этот раз громко:

   — Потерпи, осталось немного. Если совсем соскучилась, можешь погулять.

   — В свинарниках не гуляю, — Лин постаралась вложить в голос презрение «элитной» к грязи и вони. — Я потерплю, владыка.

   Асир тихо, одобрительно рассмеялся.

   — Слышал, Ваган, почисти свой свинарник, воротит.

   — Да, владыка, сию секунду, — хрипло ответил начальник стражи. Лин не видела его лица и не собиралась оборачиваться, но почему-то казалось, что выглядит оно сейчас выразительно пристыженным и скорбным. — Я не думал, что вы приедете с…

   — Нет, позже, — резко отозвался Асир. — Вводите следующего.

   Почему-то Лин была уверена, что следующий окажется местным — после всего двух человек за час с лишним не могут же вдруг земляки косяком пойти? Как там называется теория равномерного распределения?.. И мысли старшего агента занимало сейчас не опознание, а внезапно настигший вопрос: когда она колола подавитель? Три месяца назад или уже четыре? Или больше? Вести точный учет не было нужды, достаточно забить дату в календарь, чтобы вовремя получить напоминание. Но календарь с датой остался дома. А здесь… здесь она слишком неправильно, ярко, стыдно реагирует на прикосновения кродаха. Так и до течки недалеко!

   Тут Лин вспомнила разговор с Ладушем, из которого ясно было: о подавителях в этом мире и слыхом не слыхали. Значит, течки в любом случае не миновать, месяцем раньше, месяцем позже, какая разница!

   Медленно, но верно ее охватывала самая настоящая паника. Даже то, что запах владыки казался «вкусным», теперь наводило ужас. Она станет озабоченной течной анхой, на уме у которой только…

   — Что происходит? — на этот раз владыка склонился сам. Обе ладони легли на плечи, и Лин, не сдержавшись, вздрогнула, понадеялась только, что не слишком заметно для всех. — От тебя фонит страхом на все казармы. Остановить опознание?

   Заставить себя обернуться она не смогла: казалось, любое движение сделает ощущение чужих ладоней на плечах — ладоней кродаха, запах которого ей нравится! — невыносимо острым. Волнующим. Возбуждающим, бездна все забери! Но владыка ждал ответа от своей анхи, молчать было нельзя. Лин задрала голову и чуть не рассмеялась при виде опрокинутого лица повелителя.

   — Все в порядке, владыка, это… личное. Не вовремя подумалось. Прошу прощения.

   Опустила голову и замерла, уткнувшись взглядом в очередного оборванца. Тот смотрел в упор, бесстрастное бледное лицо ничего не выражало, только уголок губ дергался. Но Лин вспыхнула жаром вся, сразу — от двух, нет, трех одновременно взорвавших мозг мыслей. Этот человек увидел ее в совершенно неподобающей ситуации. Этот человек узнал старшего агента Линтариену, еще бы он не узнал! И… если кто здесь и может решить проблему с подавителями, то именно он. Трижды лауреат всемирной премии фармацевтов «Полноценная жизнь», разработчик корректирующих половую активность препаратов для анх и кродахов. Та еще скользкая сволочь, конечно, но именно сейчас старшему агенту Линтариене было плевать с вершины Красного Утеса на моральные качества профессора Суфьяна Саада, который, кстати, уже три года считался мертвым.

   — Это последний, — сказал Сардар.

   — Оставить здесь, — отозвался Асир, с такой отчетливой угрозой в голосе, что у Лин даже немного прояснилось в голове, хотя взять себя в руки она сумела не сразу. Слишком много эмоций, слишком сложно остаться бесстрастной в такой ситуации. Но владыка больше не касался ее, так было гораздо легче. — Остальные — вон отсюда. Сардар, ты знаешь, что делать.

   Скупые приказы Вагана, звучные распоряжения Сардара — все слилось в один нестройный гул. Помещение очистилось так быстро, как это вообще возможно при таком количестве охраны. А Лин упорно смотрела в пол, стараясь восстановить дыхание, успокоить взбудораженные мысли. Она, бездна бы все это побрала, профессионал. Всегда знала, что делать, и отлично справлялась со своей работой. Ей просто нужна передышка, чтобы снова стать собой, а не безмозглой анхой, у которой, кроме течки и кродахов, нет за душой ничего.

   Когда наконец выпрямилась, рядом были только Сардар, владыка и те, кого Лин опознала, как «своих».

   — Хочешь сначала говорить с ними сама? — спросил Асир.

    Особого смысла в разговорах не было: прежние дела остались в прежнем мире, не имело никакого значения, как мертвый профессор Саад вдруг оказался живым, куда делись неправедно нажитые деньги господина Два-к-Дюжине, и даже, кто именно столкнул в Кипящие камни вот этого ублюдочного кродаха с фингалом на половину морды. Но кое о чем стоило спросить.

    — Да, — Лин встала с раздражавшей до зубовного скрежета подушки, выпрямилась и резко выдохнула. Отбросить все лишнее. Только работа. — В порядке обратной очередности. Ты, — она ткнула пальцем в сынка Пузана. — Молодой идиот, который решил, что он круче всех, только потому что его папаша имеет кое-какую власть. Или власть имеет его. Твои похождения в наших трущобах я знаю. Что было здесь?

   — Что? — Кажется, ему не только подбили глаз, но и выбили пару зубов, потому что вырвалось это «что» с присвистом и шипением. — Я не… Откуда ты… — А потом включился кродах. Такое иногда случалось с особенно наглыми подонками. Анх они воспринимали как низшую касту, как вещь, о которую при желании можно вытереть ноги.

   — Ты знаешь, кто я! — обрадовался золотой мальчик. — Верни меня немедленно домой! И сними это! — он потряс связанными руками. — Дебилка, что ты смотришь! Ты знаешь, кто я! За что вы деньги получаете, куда идут налоги, почему тебе потребовалась неделя, целая проклятая неделя, чтобы меня найти?!

   Сардар оказался рядом раньше, чем Лин успела поставить на место эту пакость. Быстро рубанул ребром ладони по шее сзади, так что подонок с воем повалился на пол.

   — Помни свое место, отребье! И разевай пасть, только отвечая на вопросы.

   Под омерзительное всхлипывание и уверения, что да, он ответит, на все ответит, Сардар отступил.

   — Я провалился в проклятый водопад. Мне пробили голову, я чуть не сдох в этой вонючей дыре, прямо на камнях. Потом пополз, полз, полз и выполз. А тут эти. Стая, так они себя называют. Рыжий, тупая скотина, сказал, что я… я… — он задохнулся, закашлялся, выплевывая на пол слюну и кровь.

   — Что ты псих и подстилка для настоящих кродахов? Он тебе польстил. Вернуться пробовал?

   — Я не знал… не помнил, где…

   — Ясно. Ты, — Лин повернулась к следующему. — Заир Кадим, он же Два-к-Дюжине. Побег из-под охраны год назад. Как здесь оказался?

   — Простите, с кем имею высокую честь беседовать?

   — Неважно. Отвечай.

   Бывший делец вздохнул, слегка развел руками и склонил голову в точно выверенном поклоне. Изысканные манеры возвращались к нему со скоростью идущего с моря торнадо, но в сочетании с драной, заскорузлой от пота рубахой и грязными босыми ногами смотрелось это убого. Образ лощеного светского повесы не выдержал испытания трущобами, а вот былая склонность к темным делишкам должна была здесь расцвести пышным цветом.

   — Я, видите ли, имел несчастье довериться не тем людям. Мне пообещали убежище, транспорт в безопасное место… Вынудили перевести деньги… К слову сказать, могу ли я надеяться?..

   — Вернуться пробовал? Чем здесь год занимался, почему к властям не обратился?

   — Куда мне было возвращаться! — Кадим театрально всплеснул руками. — В тюрьму? А после — стать нищим? Побираться в Нижнем?

   — А здесь — не побирался?

   — Нашлись люди, сумевшие оценить мои скромные таланты, — обтекаемо ответил тот.

   — Ясно. Ваш клиент, видимо, — Лин бросила быстрый взгляд на первого советника. — О талантах господина Кадима могу рассказать во всех подробностях, если пожелаете — материалы дела помню.

   Сардар отрывисто кивнул.

   — И последний, — Лин внимательно осмотрела стоявшего чуть в стороне профессора. — Вы-то как здесь очутились, достоуважаемый господин Саад? И кого, позвольте узнать, похоронили вместо вас?

    — Кого похоронили, тот уже ни о чем не расскажет. А вы, я вижу, неплохо устроились, — черные умные глаза профессора откровенно смеялись. Его, похоже, абсолютно не волновало, что он в ближайшее время может отправиться на плаху или в тюрьму. А вся ситуация забавляла. — Шаровары вам идут, агент, или, вернее сказать, личная анха достопочтенного владыки. — Он вдруг поклонился Асиру, без заискивания, спокойно, будто и впрямь выражал уважение.

   Кровь бросилась в лицо. Лин глубоко вдохнула и медленно выдохнула.

   — Я уже и забыла, как мастерски вы умеете выводить из себя. Что ж, раз так потрудились, обустраивая собственную смерть, можно даже не спрашивать, пытались ли вернуться. А зря, профессор, — Лин не смогла отказать себе в удовольствии хотя бы в малом уесть ядовитую сволочь. — Ведь проходили только свидетелем. Вряд ли этот мир предложит вам четвертую премию, господин трижды лауреат. А вы успели поизноситься.

   За три года профессор разительно изменился. Осунулось костистое лицо, ввалились щеки. Кожа, и без того имевшая нездоровый, желтоватый оттенок, стала выглядеть еще более старческой, а длинный нос с внушительной горбинкой на истощенном лице смотрелся и вовсе безобразно. Сколько ему было, когда общественность устроила пышные похороны? Сорок с небольшим вроде бы. Волосы свисали до плеч неопрятными жирными прядями. И все это никак не сочеталось с уверенным выражением и умением держаться с холодным достоинством.

   — Мало кого трудности украсят так же, как вас, старший агент, — Саад окинул ее выразительным взглядом с головы до ног. — Но если вы думаете, что я заранее планировал побег из собственного мира, то ошибаетесь. Это было случайностью. А вернуться отсюда нельзя. Уж поверьте, я пытался. Чем я мог заниматься здесь? В неразвитом мире с зачаточными технологиями и ущербной наукой? Только тем, чем привык. Лекарства, снадобья, эликсиры. Мне никто не позволил бы открыть даже убогую лавчонку в городе. Нужны документы, разрешения, а чтобы получить их, надо прорваться к кому-то, кто может понять, на что я способен. Без денег, без образцов! Вы верите в чудеса, агент? Я — нет. Некто Рыжий дал мне возможность работать. Обеспечивать его и его стаю, — Саад поморщился так, будто само слово вызывало у него отвращение, — лекарствами. Этого недоразвитого господина, — Саад указал на сынка Пузана, — я узнал сразу. Он попытался истечь кровью в моей каморке. Не сказал бы, что был счастлив лечить его, но вряд ли кто-то стал бы слушать возражения. Рыжему всегда нужны кродахи на побегушках.

   — Заткнись, сальная сволочь! — выкрикнул с пола молодой идиот и тут же получил от Сардара ногой по ребрам.

   — Сальный, да, — кивнул Саад. — Под этой кличкой меня знают здешние голодранцы. Будем знакомы, агент.

   — И почему у меня не получается проникнуться и посочувствовать? Вот что вам, профессор, дома не жилось? — Лин обернулась к молча взиравшему на весь этот цирк Асиру. — А это, владыка, ваш клиент. Характер мерзкий, ум гениальный, знаний — лет на двести вперед. Решайте сами, куда применить.

   — Лекарь-аптекарь, такого добра у нас навалом, — владыка, до того сидевший в расслабленной позе и подпиравший ладонью щеку, выпрямился. — Много знаешь о делах Рыжего? Со всей шайкой знаком?

   — Знаю не все, — склонил голову Саад. — Но слышал достаточно.

   — Сардар, он твой. Потом отправишь к Ладушу, пусть покопается в его гениальных мозгах и выяснит, насколько может быть полезен. Или опасен, — добавил, усмехнувшись. — Остальные тоже твои. Вытянешь что-то важное — доложишь. Весь гнойник с Рыжим во главе — вычистить. Идем, — он взглянул на Лин, поднялся и, не оборачиваясь, пошел из зала.

ГЛАВА 5

У старого Шукри всегда подавали отменную баранину. Она стоила того, чтобы иногда позволить себе нехитрую радость — выбраться из дворца с несколькими стражниками вместо полноценного отряда сопровождения, наплевав на традиции. Посидеть в крошечном саду под раскидистым платаном, который Асир помнил с детства и по которому, кстати, еще мальчишкой забирался до самой вершины, а оттуда — на крышу главных конюшен, их сравняли с землей лет пятнадцать назад.

   Сад Шукри был закрыт для обычных посетителей, но всегда готов к приему редкого гостя. Во дворце ждали анхи, но они могли подождать еще, а срочные дела откладывались до возвращения Дара. Именно поэтому Асир, послав вперед одного из стражников — предупредить, велел свернуть с главной улицы. Паланкин покачивало, мостовая здесь была неровной — булыжники с пробивающейся кое-где травой. Он предпочел бы пройтись пешком и подозревал, что пришлая анха с удовольствием составила бы ему компанию, но это как-нибудь в другой раз, без парадного эскорта стражников, который занимал половину главной улицы.

   Солнце уже соскальзывало за горизонт, когда Асир, выбравшись из паланкина, кивнул Шукри, с учтивым поклоном распахнувшему калитку в сад.

   — Вы давно не радовали мои старые глаза, владыка. Благодарю.

   Асир коснулся плеча старика, одновременно выражая и милость, и сожаление: и правда, давно сюда не приходил, а ведь Шукри был одним из немногих, кому он доверял, кого не лишил ни благосклонности, ни привилегий, недоступных обычному простолюдину. Почтенный возраст не отнял у того ни разума, ни достоинства, взгляд был цепким и острым. Точно таким же, наверное, как в те далекие годы, когда мастер меча Шукри служил в личной охране владыки Якзана аль Данифа, таким же, как в тот день, когда молодой стражник первым успел прыгнуть между повелителем и убийцей.

   Пожалуй, можно было сказать, что и нынешний владыка Имхары обязан Шукри жизнью: дед Якзан в тот далекий день как раз проводил смотрины, и отец Асира появился на свет ровно через год.

   Асир дождался, когда анха выберется из паланкина, на этот раз не пытаясь ей помочь, и Шукри снова поклонился.

   — Что будет пить молодая госпожа?

   Вкусы Лалии он знал, а других Асир сюда никогда и не возил, как-то не выпадало случая.

   — Здесь лучшее домашнее вино в Им-Роке, — сказал он, оборачиваясь к анхе, — гранат, персик, виноград, слива.

   — Инжир, — добавил Шукри. — Но если госпожа предпочитает более крепкие напитки…

   — Не крепкие. Вино, на ваш вкус, — ответила анха.

   — Госпожу зовут Линтариена, — добавил, сам себя удивив, Асир. И правда, имя помнилось, но почему-то соотнести его, громоздкое и непривычное, с этой не хрупкой, но тонкокостной и невысокой анхой, не получалось. — Неси виноград и сливу.

   Анха от самых казарм не сказала ни слова, но и путь оттуда до сада был недолгим. Однако Асир заметил и подавленность, и усталый вид, будто после общения со своими соплеменниками сил у нее не осталось больше ни на что. А может, виной всему был необъяснимый выплеск эмоций, в которых отчетливее всего ощущался страх. Сейчас страха как будто не было, но была задавленная тревога, странная растерянность и что-то еще, чего Асир не мог понять.

   Он прошел вперед, оставив стражников за воротами. Опустился на низкий диван у стола, уже заставленного блюдами. Вдохнул пряный аромат горячей, жирной, исходящей соком баранины, наперченной, густо посыпанной базиликом и кинзой.

   Анха, дождавшись, пока он усядется, села напротив.

   — Как зовут тебя дома? — спросил Асир. — Близкие?

   — Лин.

   Внучка Шукри, не достигшая еще возраста первой течки, с поклоном поднесла чашу для омовения рук. Асир окунул пальцы в горячую воду, вытер торопливо поданным полотенцем, и девочка поспешила к Линтариене. Шукри воспитал внучку услужливой и обходительной, надеясь со временем устроить ее судьбу: даже если не попадет в личные анхи повелителя, наверняка найдется для нее сильный кродах из благородных.

   — Лин, — повторил Асир, прокатывая имя по языку. — Да, так лучше. Ешь. А потом я хочу узнать, что происходит, потому что нас ждут анхи из трущоб, а это не для слабонервных. Такая стая в состоянии за пять минут вывести из себя даже непрошибаемого клибу. От отчаяния и страха им ничего не стоит перегрызть друг другу горло или выцарапать глаза, это их нормальное состояние. Ты должна быть готова к тому, что увидишь.

   Лин вздрогнула, слишком крепко сжала губы — на мгновение. Сказала, внимательно рассматривая изысканно украшенные блюда:

   — Я знаю, что такое трущобы. Агент охранки — работа не для слабонервных, повелитель. Я устала и голодна, вот и все.

   — Не все, — Асир отпил из бокала, прикрыл глаза, пока душистая, чуть терпкая сладость обволакивала язык. Вино он пил редко, и только здесь, в саду Шукри, оно оживляло память о детстве, в котором было не так уж много хорошего, зато были вот эти поездки с отцом, обычно только вдвоем, даже без охраны. И маленький Асир чувствовал себя здесь свободным от всего и всех — от дворца, воспитателей, соглядатаев.

   — Ты спрашивала, чего не должна делать. Я вспомнил еще кое-что. Ты не должна мне врать. Даже не пытайся. — Асир усмехнулся. Родовой дар проявился в нем поздно, гораздо позже, чем хотелось отцу. Но с тех пор никогда не подводил. — Я чую ложь. И чем больше лжи, тем больше у меня поводов принять меры.

   — Но я не соврала, — резко, слишком резко сказала Лин. — Устала и голодна — правда. Знаю, что такое трущобы — правда. Где ложь?

   — В твоем «вот и все», — очень терпеливо ответил Асир. — Это далеко не все и никак не объясняет того, что с тобой творилось перед встречей с профессором. Решай для начала проблему голода, иначе мне придется тебя кормить. К анхам ты в таком состоянии не пойдешь. Начнешь фонить страхом или жалостью — взбесятся окончательно, там уже и так половина скованы по рукам и ногам, а часть наверняка на дыбе, во избежание срывов.

   Лин кивнула и принялась за плов и баранину. Была она и впрямь голодна, хуже того — ее «голодна» было того же свойства, что и «вот и все»: вроде бы и не ложь, но умолчание, ничем от лжи не отличающееся. Голодный человек радуется еде, а она была — изголодавшейся. Она не радовалась, а ела. Старалась не торопиться, но торопилась. Не дегустировала новый вкус, обкатывая его на языке, пробуя нёбом. Не смаковала нежные кусочки жаркого, наслаждаясь букетом приправ. Не сравнивала белый и желтый плов, не оценивала, какое вино лучше оттенит вкус. Просто утоляла голод.

   Но истощенной она не выглядела. Так почему?

   Асир тоже ел и наблюдал, вопросы могли подождать, хотя спросить хотелось. Не только о голоде вполне благополучной анхи, но и о том, другом мире. Опасное желание, но, как и все опасное, оно притягивало Асира. Он думал об этом и раньше, до того, как принял право наследника и взвалил на себя титул владыки вместе со всей Имхарой. Потом стало не до размышлений о мире, который то ли был, то ли не был, то ли выжил, то ли нет.

   Оказалось — выжил и даже ушел в развитии гораздо дальше, чем его собственный. Асир хорошо помнил свои глупые мечты. Однажды он лично откроет путь, а дальше... дальше было многое. Он мечтал о завоеваниях, стремительной разгромной войне, порабощении. Сейчас все это казалось смехотворной глупостью. Детской придурью. Потому что любая всеобщая война могла оказаться такой же гибельной, как та, что привела к Великому Краху, а могла и вовсе не оставить от двух миров ничего. Нет, Асир уже не хотел быть завоевателем, зато хотел узнать больше. О политике и науке, о том, плохо или хорошо живется народу в мире, которого он никогда не увидит. Есть ли там летающие машины, о которых любили разглагольствовать двинутые писаки, какие корабли плавают по морю — под парусами или на топливе. Он хотел узнать, что видит здесь Лин и нравится ли ей то, что она видит. Сравнить и понять, насколько далеко разошлись две половины мира, бывшего когда-то целым.

   Сгущались сумерки, пустели блюда, показывали дно стеклянные кувшины с вином. Время текло неторопливо, позволяя забыть о делах и предаться воспоминаниям, мечтам и размышлениям. И тишина была спокойной, ленивой, жаль было нарушать ее разговорами. Лин ела плов, заворачивала в тонкий, полупрозрачный лаваш сочное мясо и с каждым съеденным куском расслаблялась. Тревога и напряжение сменялись сытым довольством. Асир ждал. Отметил, что Лин почти не пьет, но зачем-то делает вид — смачивает губы. Что ей понравились пирожки и не понравился белый плов, хотя взятую порцию доела до последнего рисового зернышка. Что она подставляет ладонь, откусывая от мяса в лаваше, чтобы сок не брызнул на одежду.

   Когда Лин, сыто вздохнув, откинулась на спинку дивана, Асир обмыл жирные пальцы, допил вино и спросил:

   — Кофе, чай, десерт или фрукты?

   Лин с силой растерла лицо ладонями.

   — Кофе. Крепкий, сладкий. Иначе засну. Спасибо. Легче стало.

   — Мне тоже кофе, как обычно, без десертов. — Внучка Шукри, поклонившись, убежала, и Асир спросил: — Давно не спала?

   На этот раз Лин ответила откровенно, не пытаясь умалчивать и вилять:

   — Вы же слышали, что тот дебил орал: «неделю найти не могли». Не то чтобы вовсе не спала, но трущобы есть трущобы, не расслабишься. А последние двое суток пришлось пасти… одного, другого… — она помотала головой: — Да, не спала. Там заснешь — можно и не проснуться. А кончилось тем, что кто-то из них тем временем выследил меня. Обидно.

   — Понимаю. — На самом деле Асир не слишком хорошо понимал, в первую очередь, как вообще благополучной анхе позволили таскаться по трущобам, выслеживать преступника, не спать ночами, недоедать. Ее запросто могли убить. Она могла подвернуться под руку изголодавшимся кродахам. Кто-то же должен был за ней присматривать? Хотя какой может быть присмотр на ответственном задании? Да, она могла прыгать по отвесным стенам не хуже обезьяны, владела оружием, не выглядела изнеженной и, похоже, привыкла ко всякого рода трудностям. Но она была анхой, такое нельзя просто не принять в расчет. Пора возвращаться во дворец, иначе до второго опознания она может не дотянуть, отключится по пути. Но сначала… — Так ты ответишь на мой вопрос или будешь молчать, как шпион под пытками?

   — Какой вопрос? — Лин снова растерла лицо. — А, да. Простите. Я… — она замолчала, пожала плечами, выдохнула резко, совсем как в казармах перед тем, как начать допрос. — Попала сюда и не смогу вернуться, вот и все. Мне кажется, этого достаточно для любого «происходит».

   — Достаточно. Но ты чего-то не договариваешь. Ты еще не знала, что пути назад нет, тогда чего настолько сильно испугалась? Я бы решил, что меня, но, во-первых, не было причины, а во-вторых, когда я касаюсь тебя, ты испытываешь что угодно, но не страх.

   В саду давно зажгли фонари, лицо Лин под рассеянным желтым светом выглядело осунувшимся, измученным и таким напряженным, будто тут решался даже не вопрос жизни и смерти, а что-то гораздо более важное. А потом она нервно вскинула подбородок, сжимая челюсти, глаза блестели, и сейчас в них не было страха — только решимость и безысходность.

   — Уже знала. Вы говорили, что не разрешите проверить, да я и сама сразу поняла — даже если есть путь, не отпустите, нельзя отпустить. Не дура ведь. Кто отпустил бы? А здесь… Я просто представила, что со мной станет. Чем все кончится. Чем будет занята моя жизнь. В кого я превращусь. Потеряю себя. Это страшно. Очень.

   Она говорила все быстрее, рваными, неловкими фразами, даже, кажется, дрожала, и вдруг — мотнула головой, треснула кулаками по столу и замолчала. Опустила голову. Сказала:

   — Ненавижу быть слабой. В бездну истерики, я в порядке. Пока еще в полном порядке.

   — И в кого же ты превратишься? — Асир подался вперед, почуяв за всей этой сумятицей мыслей и слов настоящую правду — именно она отдавала болью и той самой паникой, которая так удивила в казармах.

   — В анху, — зло бросила Лин. — В скулящую течную анху. В ничтожество!

ГЛАВА 6

Всю дорогу до дворца Лин молчала. Она и жалела о приступе откровенности, и радовалась, что высказала все прямо: так было легче, чем держать в себе. Чувствовала изучающий взгляд, от которого хотелось сжаться, и прикрывала глаза, отгораживаясь и от этого взгляда, тяжелого и жаркого, и от собственных взбунтовавшихся эмоций. Впереди ждет работа, нужно быть в форме.

   Что такое трущобные анхи, Лин знала прекрасно. Лучше, чем хотелось бы. Могла бы и сама такой стать, если бы не социальные программы, в годы ее детства еще работавшие как надо, а не как расщедрится жадная сволочь, пробившаяся в кресло городского головы. Ни достойной работы, ни постоянного кродаха, ни регулярных подавителей — и готово существо, которое человеком назвать можно лишь с большой натяжкой. Не ничтожество вроде светских «львиц», охотниц на статусных кродахов. Страшнее. Рабыня инстинктов, в мозгах у которой остались лишь три базовые потребности, необходимые для выживания: забиться в нору, пожрать и подставиться, когда придет течка.

   Но к тому, что увидела, Лин все же готова не была.

   Владыка привел ее в нижнюю часть дворца, пришлось долго спускаться по винтовой лестнице в глубокое подземелье. Тут пахло сыростью и не страхом даже, а диким, животным ужасом. У подножья лестницы поджидал Ладуш.

   — Как обычно, — сказал он, хотя владыка Асир ни о чем не спрашивал. — Тебе виднее, повелитель, но я бы сказал, там есть, на что посмотреть. Конечно, придется постараться, чтобы привести их в приличный вид, но…

   — Течные есть?

   — Одна. И еще одна на грани.

   Владыка обернулся к Лин, взглянул внимательно, будто прикидывал, можно ли запускать ее в подобное место, не грохнется ли сразу в обморок, не начнет ли кидаться на стены.

   — Веди.

   Дверь, открытая Ладушем, была тяжелой, щедро окованной металлом, и запиралась намертво. Перед ней стояли навытяжку четверо клиб. А вот за дверью стражи не было. Яркий свет факелов резанул по глазам так, что Лин инстинктивно зажмурилась на несколько мгновений. В ноздри ударил запах, а в уши — звуки, которых она предпочла бы не слышать никогда в жизни: вой, плач, крики, тихие болезненные стоны, надрывный скулеж. Ужас, боль, ярость, отчаяние — ничего больше.

   Анх было много. Скрученные по рукам и ногам, они лежали и сидели на земляном полу, слегка засыпанном соломой. А огромный зал оказался пыточной. Лин никогда не видела таких странных приспособлений и даже знать не хотела, как они работают. Дыба тоже была, но пустая, и Лин почувствовала облегчение. Хотя сразу наткнулась взглядом на тощую, почти голую анху, прикованную к чему-то, похожему на верстак. Кожаные ремни надежно удерживали шею, запястья, лодыжки, рот был заткнут, но та все равно билась, хрипела, судорожно выгибалась, закатывая глаза. Бедра глянцево блестели, верстак был залит смазкой. Похоже, течная мучилась уже несколько часов.

   Лин медленно выдохнула. Спокойно. Спокойно-спокойно-спокойно. Не пускать в себя чужие эмоции, не добавлять в этот адский котел своих, абстрагироваться. Работа. Она должна убедиться, что здесь нет лиц, знакомых по розыскным листам. Или есть. Хотя, судя по тому, что уже узнала, вряд ли анхи из ее мира выжили бы здесь. Даже трущобные, не говоря уж о городских.

   Она шла от тела к телу, все лучше понимая, что этих — может и не узнать. Одно дело, когда лощеный хлыщ или знающий себе цену профессор превращаются в оборванцев, и совсем другое, когда благополучная анха оказывается без единого средства себе помочь. Сумасшествие в таком случае — самый приятный исход. Хотя бы не будешь понимать, кто ты и что с тобой.

   Услышала за спиной:

   — Повяжи с кем-нибудь из стражи, быстро.

   Пока вошедшие по приказу Ладуша клибы освобождали и уносили течную анху, Лин осматривала остальных, а между тем запах повелителя усиливался с каждой секундой, тяжелел, становился ярче и гуще. Владыка реагировал, как и любой кродах на анх в таком количестве. А те реагировали на него. Лин отмечала взгляды, которые приобретали осмысленность, жадные, зовущие. Запах тоже менялся, в нем появилась острая жажда и надежда. Связанные анхи не могли подобраться к владыке ближе, но они пытались — подползти, дотянуться губами до края белоснежной ткани. Они сходили с ума прямо здесь, сейчас. Безобразная похоть висела в воздухе плотной мутной взвесью. Саму Лин все чаще обжигали взгляды, полные ревнивой ненависти.

   На нее шипели и скалились, одна полуголая девица с отвисшей грудью и полубезумным взглядом плюнула прицельно, не достала, грязно выругалась и попыталась пнуть связанными ногами. Лин дышала неглубоко, через рот, жалея, что не может заткнуть нос, а лучше — надеть маску. Держала эмоции под контролем, уже зная, что после, когда кончится этот кошмар, придется себя отпустить и пережить позорную, отвратительную истерику. Могла только надеяться, что дотерпит до места, где никто не увидит и не услышит. Ей ведь обещали комнату?

   Владыка перешагивал через тела, иногда склонялся, заглядывая в лица. Не прикасался, сдерживаясь. Лин не знала, что именно тот чувствует при взгляде на таких анх, но ни отвращения, ни брезгливости не замечала, лицо было спокойным, и только подрагивающие ноздри выдавали эмоции.

   Дойдя до конца зала, Лин остановилась лицом к стене, закрыла глаза. Никого. К счастью или нет, она не увидела здесь ни одного знакомого лица. Теперь можно уйти. Поддаться первому базовому инстинкту — заползти в нору, где никто тебя не достанет. Только сначала взять себя в руки еще раз, последний на сегодня. Нужно доложить о результатах.

   — Что, чистенькая, затошнило? — хриплый презрительный голос хлестнул, словно плетью поперек спины. Лин обернулась.

   Эта анха смотрела на нее без ревности, но вот злости в ней было — хоть отбавляй. Бледные искусанные губы кривились в ухмылке, в прищуренных пронзительно-зеленых глазах стыла ярость. На щеке алели глубокие борозды, будто кто-то совсем недавно расцарапал. Волосы, наверняка светлые, сейчас выглядели темно-серыми, свалявшимися и безжизненными. Разорванная по вороту широкая рубаха болталась клочьями, обнажая острые ключицы и светлую, в кровоподтеках и грязных разводах кожу.

   — Заткнись! — пронзительно пискнула возившаяся рядом с ней совсем молоденькая девчонка, хорошо если успевшая пережить пару течек. Непропорционально большой на маленьком лице рот нервно кривился, тряслись губы. Она зашептала, задыхаясь, боясь привлечь лишнее внимание: — Заткнись, Дикая! Засунь свой поганый язык в жопу! Из-за тебя нас всех тут… Ненавижу!

   — Что ты знаешь о ненависти, — Дикая сплюнула. — И, если ты не заметила, мы все уже — «тут». Приплыли и причалили. Или думаешь, если молчать и лизать задницы, то тебя здесь отмоют, откормят и станут на руках носить? Да лучше пусть в расход сразу, с Рыжим хоть договориться можно было.

   Что-то она знала или думала о дворце такое, что Рыжий казался меньшим злом? Или настолько ценила свободу и право распоряжаться собой? Лин смотрела молча. В другое время и в другом месте не отказалась бы пообщаться — эта, по крайней мере, отличалась от прочих в лучшую сторону. На человека была похожа, хоть и несло от нее скорой течкой.

   — Су-у-ука, какая же ты су-у-ука, — прогнусавила девчонка, срываясь в слезы. — Сдохни, если так прижгло, но других за собой не тащи. Я жить хочу!

   Их услышали. Нестройный шум прошел по залу волной, заколыхался под сводом, громче и громче. Но голос Ладуша отчего-то прозвучал отчетливо, перекрывая и нестройные вопли, и вой:

   — Тихо всем. — Он подошел ближе, встал рядом с Лин. Сказал Дикой с неодобрением: — Снова чудишь? Не навоевалась? Опять со всей стаей сцепиться хочешь? И много ли в этом пользы и гордости?

   Все интереснее и интереснее, отметила Лин: советник владыки рассуждает о гордости в разговоре с анхой. И тут же загнала любопытство вглубь, иначе оно пробило бы слишком тонкое, хрупкое спокойствие. Но уже то, что посреди этого ада кто-то вдруг пробудил не жалость, не отвращение, а любопытство и интерес, казалось чудом. Как будто во всем ужасе и беспросветности слишком длинного дня мелькнула надежда.

   — Мне похуй, — Дикая ожгла взглядом, презрительно дернулись губы. — Чего пялишься? Весело? Страшно? Вали отсюда. Жри персики и ноги раздвигай, пока не вышвырнут… Не на что здесь таращиться!

   «Не на что», — молча согласилась Лин, на мгновение прикрывая глаза. На самом деле показалось вдруг, что в зеркало посмотрела, кривое, искаженное, но сохраняющее суть. Окажись на месте Дикой сама Лин, связанная и на грани течки, тоже наверняка психовала бы, огрызалась и думала, что лучше уж в расход.

   Последняя мысль полыхнула ужасом и сочувствием, и Лин, зажмурившись крепче, сжала кулаки и длинно выдохнула. Нельзя. Не здесь. Никаких эмоций.

   — Ну вот, — Ладуш развел руками. — Видишь, владыка, какой тяжелый случай. — Лин только сейчас заметила владыку Асира, тот подошел неслышно и наблюдал за Дикой. — Она тут уже замучила всех. Одну покусала непонятно зачем, второй чуть руку не сломала. Агрессивна не в меру, над словами не думает, а у самой течка не сегодня-завтра.

   — Как зовут? — спросил владыка. Мелькнула пугающая мысль, что вот сейчас Дикая ответит ему так же, как говорила до этого, с грубостью и откровенным презрением, и точно не переживет эту ночь, но навстречу подалась вдруг большеротая девчонка. Зачастила, подобострастно и заискивающе:

   — Хессой ее зовут, ваша милость. Хесса. А Рыжий Дикой прозвал. Она ненормальная совсем, бросается на всех, Рыжий ее даже на привязи держал, пока дурь не выбил. Потом вроде потише стала, бегала хорошо, Рыжему нравилось. Но она опасная. Даже Рыжий в постель брать перестал, говорил, порченая, дурная кровь.

   — Что?! — заорала вдруг Дикая и рванулась из пут, да так, что затрещали веревки. И Лин поверила, что эта может не только покусать, но и горло перегрызть. — Я тебя убью. Убью, тварь! — Девчонка вовремя отшатнулась, затряслась в ужасе, захлебываясь слезами. Ладуш рывком оттащил ее подальше.

   — Дикая, значит, — сказал владыка. Та тяжело дышала, сжимала зубы и молчала. Как будто вспышка ярости внезапно лишила ее сил. — Ладуш, проверь ее. Насчет крови и порченой — ложь. Отмой, накорми. И если она в порядке, отправь к верхним. А будет дурить, пусть посидит в карцере, подумает о цепях, — он обернулся к Лин, будто сразу забыв о Дикой. — Никого?

   — Я никого не узнала, но не могу ручаться, — честно сказала Лин. Вспышка Дикой ударила, словно по голым нервам. Пока еще держала себя в руках, но под солнечным сплетением уже зарождалась ознобная дрожь, скоро начнет потряхивать, и тогда она точно сорвется. Если владыка сам сейчас не отпустит, придется просить, признаться, что не может здесь больше. Что слишком слаба для такого.

   Владыка потянул носом, будто мог в этой какофонии запахов различить единственный, совсем слабый.

   — Идем.

   Он уходил, не глядя по сторонам, как будто, увидев, что хотел, потерял интерес к этим копошащимся под ногами существам. Лин легко подстроилась под быстрый шаг, вновь, как и в казармах, держалась почти вплотную, прячась от внешнего мира в коконе густого, волнующего и чистого запаха. Ужас отпускал, как будто запах владыки и в самом деле стал щитом, заслонившим от ненависти, жажды и похоти. Но все же, когда двери пыточной закрылись за спиной, Лин не выдержала — всхлипнула.

   — Плохо? — спросил Ладуш, шедший следом.

   — Тошно, — Лин сжала кулаки, отчего-то сегодня постоянно приходилось раскрываться, признаваться в таком, о чем лучше бы промолчала. А промолчать — не получалось. — Выть хочу.

   — Но не у всех на виду, верно? Владыка, мне кажется…

   — Да, — отозвался тот. Он уже поднимался по лестнице, и Лин поспешила следом, теперь оказавшись рядом с Ладушем. — Отведи ее в сераль. И скажи Лалии, что отвечает за сохранность этой новенькой головой.

   — Она не обрадуется.

   — Это должно меня волновать?

   — Не должно, но будет, когда она ворвется к тебе посреди совета.

   — Так придержи. Займи ее Дикой. Пусть упражняются друг на друге. Одна в воплях, вторая в красноречии.

   — Да, это может быть забавно, пока Лалии не наскучит.

   Лин вслушивалась, автоматически вычленяя информацию — не потому что так уж интересовали отношения внутри сераля вообще и незнакомая пока Лалия в частности, просто это помогало отвлечься, отодвинуть неизбежную истерику. Работа кончилась. Очень долгий и опасный последний рабочий день в качестве старшего агента управления охраны Красного Утеса. Дома зашла бы сейчас в паб, перебросилась парой слов с добряком Тикеем, выпила пива. Может, сходила бы в тир с ребятами, может, свернула бы к порту, посидела у моря. А здесь…

   — Присматривай за ней. — Лин встряхнулась, усилием воли возвращаясь в невеселую реальность. О ком владыка, о ней, или?.. Нет, похоже, о Дикой. — Мне не нужен труп посреди сераля, но не в цепи же на самом деле. И надо решить, с кем повязать, если не больна.

   — А ты?

   — Мне хватает агрессивных психов вне постели. И от скуки я пока не дохну. Жду тебя, как разберешься со срочным.

   Владыка обернулся, когда они поднялись на первый этаж. Посмотрел на Лин. Сказал отрывисто:

   — А с тобой мы завтра поговорим. О твоем мире. И о дури в голове.

   Говоря откровенно, сейчас Лин совсем не была уверена, что «завтра» наступит.

ГЛАВА 7

Владыка злился. Не как обычно, когда виновным прилетало сразу, а невиновные жались по углам, боясь подвернуться под руку, а иначе, тяжело и хмуро, словно нависшие над головой грозовые тучи. И Ладуш даже знал причину, только вот последствий предугадать пока не мог. Он не зря обрадовался, что пришел раньше Дара. Было время кое-что рассказать. О нежданно свалившейся всем им на головы пришелице, анхе-не анхе, не пережившей ни одной вязки, зато сидящей на каком-то идиотском лекарстве. Насколько Ладуш понял, лекарство это было легальным и вполне нормальным для того мира. Но Асира новости предсказуемо повергли в гнев, только вместо того, чтобы выпустить его, тот закрылся. Это пугало, потому что сегодня владыка и так был само терпение, а значит, копилось в нем уже долго, и Ладуш не брался угадать, когда все это прорвется и какими будут последствия.

   Может, полетят головы, вопрос — чьи, может, трущобы сравняют с землей, а показательная чистка расползется на соседние кварталы ремесленников и торговцев средней руки. А может, — самое плохое — Асир плюнет на все тайные операции Фаиза и Сардара и ринется разбираться с отрекшейся ветвью в открытую. И никто, ни Дар, ни он сам, ни тем более Фаиз или Лалия не смогут его удержать.

   Когда взвинченный до предела Дар появился в зале, стало еще хуже. От него несло чужим страхом и кровью, и ноздри владыки жадно затрепетали. Ладуш переплел пальцы — оставалось только ждать и надеяться, что гром грянет позже. Тогда еще останется время придумать запасной план. Поутихнет жажда убийства в Сардаре, вернется Фаиз, он сам успеет разобраться с сегодняшним хаосом, который мгновенно превратил сераль, оплот спокойствия и благодати, в бездна знает что.

   — Разобрался? — владыка подошел ближе, разглядывая Дара, как саблезуб — лакомую добычу. Ему хотелось знать подробности, хотя с гораздо большим удовольствием владыка бы сам разобрался с Рыжим и его шайкой. Собственными руками перерезал им глотки и насадил головы на колья над городскими воротами. Ладуш не был кровожадным, но признавался себе, что и его после сегодняшних новостей посещало такое желание.

   — Только начал, — сказал Дар и оскалился. — Завтра будет продолжение. Город кипит — показательная казнь на главной площади. Двадцать пять кродахов во главе с Рыжим и тридцать клиб. Клибы не знали про пришельцев. Рыжий не псих рыть себе могилу. А кродахов держал в кулаке. Кидал куски со своего стола, прикармливал. Они у меня станут обрубками и будут медленно гнить под солнышком.

   — Я приду.

   Ладуш прикрыл глаза — может, все-таки обойдется. В столице редко бывали настолько кровавые зрелища, владыка не позволял — кродахи зверели от них и часто впадали в буйство, но раз уж разрешил, может, и сам примет участие в расправе, выпустит пар.

   — О другом мире, — владыка поморщился. — Прохода туда точно нет? Дар?

   — Точно. Рыжий хотел поначалу пощипать тамошние трущобы, искал. И этот… профессор.

   — А оттуда… — веско начал владыка и замолчал. Пояснений не требовалось, и ситуация вырисовывалась преотвратная: к ним сюда мог завалиться хоть полк тяжелой кавалерии с боевыми саблезубами на сворках, хоть толпа шпионов, а они не могли ответить ничем. Утешало одно: скорей всего, на той стороне знать не знают ни о проходе, ни о втором мире. Но сегодня не знают, а завтра?

   — Выжечь трущобы, — рубанул воздух Дар, — оцепление поставить, огородить, как заразные кварталы огораживают.

   — Нет, — владыка усмехнулся — тоже не как обычно, а медленно, выставляя зубы. — Есть способ. Правильный, надежный способ от предков. Они знали. Шлите гонцов, здесь нужны все семеро владык. Дар, известишь Фаиза.

   — Что? — воскликнул тот. — Так ты поэтому?..

   — Это правда, — сказал Асир. — Все, что вы слышали о Великом Крахе во время Последней войны — правда.

   — Вот это новости, — пробормотал Ладуш. Ему вдруг захотелось заснуть и проснуться во вчерашнем дне. Где еще не было всего этого добра. Не падали с неба агенты-девственницы, не выли в подземельях анхи из трущоб, мерзость с дурацкой кличкой Рыжий еще считала себя королем столичного отребья, а сказочки выживших из ума стариков не превращались в быль.

   — Охереть блядь! Твою мать, что за хуйня! — выдал Сардар, мгновенно срываясь на так и не выветрившуюся из него за столько лет подзаборную брань.

   — Эту хуйню расхлебывать нам. И смотри, чтобы не просочилось, мне не нужен бедлам ни в столице, ни в Имхаре. О печати знают все владыки, принявшие титул. И семеро Хранителей. Но и только. Я лично клялся кровью держать язык за зубами до тех пор, пока равновесие не нарушено. Теперь клятва ничего не стоит, раз я до сих пор не сдох у вас на глазах. Но это не значит, что об этом надо орать на всех углах. Объяснять, почему?

   — Конечно, нет, — Ладуш не выдержал, поднялся со скамьи и медленно прошелся по залу. Никто не знал, где сейчас Хранитель Имхары. Он был здесь, когда Асир принял отцовскую корону и поклялся защищать свой лепесток многоцветной Ишвасы — алую, выжженную солнцем, обгладываемую подступающей пустыней Имхару. Но с тех пор… впрочем, так было всегда, Хранители сами знают, когда им пора появиться среди людей. — Ладно, Асир. Мы поняли. Но что делать сейчас?

   — Ждать.

   — Трущобы все равно выжгу нахер, — оскалился Дар.

   — Не раньше, чем я сам посмотрю, откуда они все повылазили. До тех пор ты знаешь, что делать.

   — Муха не пролетит!

   — Я напишу владыкам, завтра на рассвете гонцы должны быть у меня. Тщательнее выбирай, Дар. И клювачей, и людей.

   — Я понял.

   — Что там профессор?

   — Был полезен. С мозгами у него все в порядке. Много интересного рассказал. Рыжий, как его увидел, такое понес, даже у меня уши завяли.

   — Ладуш, займись им завтра. У него три каких-то заумных ученых звания и, как я понял, прорва наград. Может пригодиться. Выясни, что за дрянью пичкают анх в их мире, вдруг знает. И прими меры, чтобы эта зараза сюда даже в мыслях не просочилась.

   — Да, владыка.

   — Идите оба, — Асир махнул рукой и тяжело опустился на скамью. — Ужин не подавать, пусть принесут выпить и кофе.

   Ладуш покачал головой, выходя: сбросить напряжение владыка не пожелал, значит, завтра для всех будет трудный день. Окликнул:

   — Дар, погоди.

   — Чего еще? — обернулся тот. Жажда крови после сногсшибательных новостей слегка поугасла, но он все еще был сильно взбудоражен. Вполне подходящее настроение.

   — У нас еще одна новая анха.

   — Из трущобных? Почему не с нижними?

   — Потому что там есть на что посмотреть, — улыбнулся Ладуш. — Интересный экземпляр. Как раз для тебя. Оценишь?

   — Что, психованная? Сами не справляетесь?

   — Владыке и так есть чем заняться, а у этой течка на носу. Не захочешь — отдам Вагану или Асору.

   — Надеюсь, она не рыдает, — Дар хищно прищурился и погладил рукоять сабли. — После сегодняшнего идиотизма мне только соплей не хватало.

   — Нет, до слез там далеко, зато близко до убийства всех, кто подвернется. Пока ее мыли и осматривали, пришлось всех слуг собрать, держали как припадочную. Ты не поверишь. Потом вроде поутихла, но что-то мне подсказывает…

   — Разберемся.

   До сераля шли молча. Дворец уже погрузился в сонную тишину, и Ладуш предвкушал, как покажет Дикую Дару и — спать, спать. После столь долгого, утомительного, богатого на странные и пугающие новости дня передышка необходима. Тем более что день завтрашний обещает хлопот и тревог не меньше.

   Надежды на отдых разлетелись вдребезги, едва Ладуш отпер дверь сераля.

   Сначала он услышал яростное шипение Лалии, настолько непохожее на ее обычный мягкий, тихий голос с презрительно-насмешливыми интонациями, что Ладуш даже не сразу ее узнал:

   — Если ты, ублюдочная тварь, сейчас же не успокоишься, я встану, и ты ляжешь надолго!

   Затем в глаза бросились осколки древней стеклянной вазы, украшавшей общий зал со времен деда нынешнего владыки. Покрывавший пол мягкий ковер с ворсом по щиколотку сберег бы самое хрупкое стекло, так что вазу, видимо, со всей дури шваркнули о стену. Ладуш мимоходом пожалел утраченное произведение искусства, столь же мимоходом возмутился, что беспорядок до сих пор не убрали, но и жалость, и возмущение тут же отступили перед тревогой. Казалось, сами стены в серале кричали: поспеши, иначе случится непоправимое! Сардар втянул носом воздух, напрягся.

   — Какого хрена здесь творится? Ладуш, весь свет, быстро! — заорал он, рванувшись вперед. И сераль мгновенно взорвался криками, причитаниями, приглушенными всхлипами и раздраженными голосами.

   Из комнаты выскочила расторопная Мирана, сама бросилась зажигать все, что не горело.

   На Ладуше повисли Гания и Нарима, заламывая руки и наперебой жалуясь.

   — Заткнулись все! — рявкнул Дар, и Ладуш, стряхнув с себя перепуганных анх, бросился к нему, понимая, что непоправимое уже случилось. — Ты ебанулась? Идиотка! Психичка больная! — он прижимал к полу Дикую, вдавливая колено между лопаток и стискивая на весу располосованное запястье. Окровавленный осколок вазы валялся рядом. Ладуш схватил простыню, кромсал на ленты, раздумывая, глубоко или нет та успела изрезаться, не истекла ли уже. Но судя по тому, как билась под Даром, Дикая пока не собиралась умирать.

   — Пусти, пусти, зараза! Свали с меня, урод!

   — Да я тебе шею сверну, сука! — Дар схватил ее за волосы, ткнул лицом в пол, прикладывая лбом. Ладуш уже перетягивал запястье, с облегчением понимая — нет, не сильно, то ли не успела как следует, то ли жажда выжить оказалась сильнее дурацкой идеи вскрыться.

   — Что, не вышло? — Лалия стояла в проеме, скрестив руки на высокой груди, и наслаждалась зрелищем. — Ай-яй-яй, какая жалость, недорезалась.

   — Катись ты, блядь недобитая! — выплюнула Дикая и получила от Дара увесистый подзатыльник.

   — Ты мне потрепись еще! Что там? — нетерпеливо спросил он.

   — Жить будет, — сказал Ладуш.

   — В карцер ее закинь. Пусть полежит там и подумает о вечном! Связать не забудь. Ебланка недоношенная! Владыка узнает — голову снесет нахер. Или оставит гнить в яме. Этого хочешь, дура?

   — Владыка узнает, — хмыкнула Лалия. — Уж я об этом позабочусь.

   — А ты куда смотрела? — Дар обернулся к ней, наверняка сразу заметил и не второпях наброшенный халат, и отсутствие даже признаков сна на красивом тонком лице.

   — Не моя забота, — ответила Лалия. — Моя вон там, напротив, воет не затыкаясь, но живая и в сознании. Так что сами разбирайтесь с этой идиоткой.

   Отвернулась и ушла, видимо, решив, что все интересное здесь уже закончилось. А Дикая снова забилась, извернулась, пытаясь достать Сардара зубами, и тот снова треснул ее лбом об пол, уже сильнее, так что та дернулась и обмякла.

   — Тащи вниз, пока не очнулась.

   — Возьмешь ее? — спросил Ладуш.

   — Возьму. Скажешь, когда потечет. Но до тех пор пусть сидит в карцере.

   Дар ушел, а Ладуш окончательно распрощался с мечтами об отдыхе. Пока переместили Дикую в карцер, приковали надежно, проверили еще раз повязку, чтобы не истекла кровью. Пока, поднявшись наверх, разогнал по комнатам взбудораженных происшествием анх, вызвал обслугу, велел убрать кровь и осколки, а заодно проверить, не припрятал ли кто острую стекляшку: анхи в серале владыки никогда не пытались свести счеты с жизнью, но вот кинуться на соперницу могли. Пока шел по комнатам быстрый, но тщательный обыск — избавили от него только Лалию, как митхуну и самую здесь здравомыслящую. Пока, мечтая уже не о сне, а хотя бы о кофе, Ладуш смешивал с вином успокоительное и силой вливал его в потерявшую края Линтариену. Та, конечно, долго держалась, до комнаты дошла спокойно, хотя ее уже трясло, но здесь сорвалась — за весь день сразу. Ладуш покачал головой: зря владыка таскал ее в пыточную. Такое зрелище не для анхи. Оно и стало, похоже, последней каплей, и теперь новенькая выла, выплескивала из себя этот ужас, ничуть не заботясь об ушах окружающих.

   В общем, когда в серале установилась наконец благословенная тишина, за окнами уже занимался рассвет, и ложиться не было никакого смысла. Ладуш умылся душистым бодрящим настоем, который неплохо снимал признаки усталости с лица, возвращая коже краски и упругость — незаменимая вещь для призванных к владыке анх. Велел принести кофе и завтрак и устроился в мягком кресле — полчаса передышки и спокойствия никому еще не вредили. Потом нужно поговорить с непонятным профессором и разобраться с анхами в пыточной. Отобрать хорошеньких и здоровых, привести в надлежащий вид и отправить в подземелья, к нижним. Остальных… Ладуш вздохнул. Участь остальных была незавидной, но в казармах уже давно сидели на голодном пайке. Может, кому-то повезет понравиться рядовому или новичку из недавнего пополнения — защитят, пригреют. А если нет — что ж, значит, такая судьба.

ГЛАВА 8

Лин проснулась от голода. До того она несколько раз оказывалась на грани сна и яви — от чьих-то слишком громких голосов, бьющего в глаза солнечного света, тревожащих запахов. Но усталость была сильней. Лин кутала голову в одеяло, прикрывалась подушкой и засыпала снова. Теперь же вокруг было тихо, устроенный ею кокон из одеял защищал глаза, а живот подводило почти до боли.

   Сначала, толком еще не проснувшись, она попыталась вспомнить, есть ли в доме хоть что-то съедобное. Вроде бы до того, как спуститься в трущобы, закинула в холодильник несколько пакетов быстрого приготовления? Но мысль о трущобах словно открыла запертые до поры шлюзы, и на Лин обрушились воспоминания — Кипящие камни, стеклянное полотно водопада, крыши, стена, черные глаза и резкий, густой запах владыки Асира, осмотр, казармы, профессор, пыточная, Дикая, острое желание завыть, комната без дверей… Отсутствие дверей добило окончательно, что было дальше, Лин не помнила. Наверное, ничего хорошего: бегло оценив свое состояние, она отметила тянущую боль в мышцах, какая бывает от чрезмерных нагрузок, саднящее горло, разлитую от висков до затылка головную боль и категорическое нежелание вставать или даже шевелиться.

   Откинув одеяло, Лин осмотрелась. Кровать стояла у боковой стены, так что первым в глаза бросился не издевательски голый дверной проем, а шкаф у стены напротив — тоже отчего-то без дверок. В шкафу висели рубахи, шаровары, лифы, короткие жилетки и длинные халаты, узорчатые и кружевные накидки, шарфы, платки. Переливались мягким блеском шелка, вспыхивали искрами драгоценные камни. Что ж, по крайней мере, не придется снова надевать вчерашний синий наряд, насквозь пропитавшийся вонью казарм и пыточной.

   Слегка повернув голову, Лин посмотрела в широкое окно. Там густо цвел жасмин, высокий, раскидистый, напрочь заслонявший обзор.

   В углу между окном и шкафом стоял умывальный столик, и Лин, вздохнув, села, спустила с кровати ноги и попыталась уговорить себя подняться. Плевать, что все болит и хочется лежать-лежать-лежать. Голод сильнее. А еще надо найти, где здесь все то, что в родном мире стыдливо называют «места индивидуального пользования».

   — Тук-тук. Проснулась? — в проем заглянула анха, хорошенькая, будто с картинки — огромные прозрачно-голубые глаза сияли, кудрявые, длинные, ослепительно-золотые волосы укрывали ее будто плащ. А под этим плащом… больше всего одеяние напоминало прозрачный кружевной халат. Нежно-бежевые шаровары тоже оказались почти прозрачными. Зачем нужна одежда, которой все равно что нет?! Да ее собственные волосы прикрывают больше, чем… чем вот это!

   Анха улыбнулась, вспыхнули ямочки на нежных щеках — и вошла. Торопливо вскинула руки:

   — Я не стану мешать. Просто Лалии недосуг, так что она послала меня — показать тебе все, помочь, если что-то понадобится. Я — Сальма.

   — Сальма, — повторила Лин. — Прекрасно. Выйди, Сальма, и подожди там. Спиной ко мне.

   Та звонко рассмеялась, будто Лин сказала что-то очень забавное, и исчезла.

   — Позови, как будешь готова, — донеслось снаружи.

   — Очень смешно, — прошипела Лин, направляясь к умывальнику. Настроение, и без того невеселое, стремительно падало к отметке «отвратительно»: вчера она еще могла прикрываться от шокирующей действительности работой, но сегодня старшего агента Линтариену окончательно сменит личная анха владыки. Что с этим делать, как жить, Лин пока не представляла.

   Вода оказалась теплой, комфортной, и это стало причиной еще одного приступа раздражения — она привыкла умываться холодной. Мягкое полотенце касалось лица нежно, почти невесомо. Лин скомкала его, швырнула на пол: бесполезная тряпка. Похоже, анхи в серале владыки считались нежнейшими созданиями вроде оранжерейных мимоз — ткни пальцем, и увянут.

   Синего в шкафу не было. Были все оттенки рыжего, от светло-песочного до оранжевого, терракотового и цвета спелого каштана. Бордовый, темно-алый, густо-малиновый. Темная зелень, от бутылочной до почти черной. И белый, много белого. «Все анхи владыки носят что-нибудь белое», — вспомнила Лин. Интересно, а если она не наденет ни одной белой вещи? Пожалуй, лучше не проверять.

   Белая рубашка, темно-зеленые шаровары, жилет на пару тонов светлее — она перерыла весь шкаф, но все же нашла более-менее нормальные, то есть почти непрозрачные вещи. Мерзкие тапки без задников — их здесь стояло, кажется, под каждый цвет, Лин взяла самые темные из зеленых. Камни, вышивка, ласкающее ощущение шелка на коже. Как будто она не агент охранки, а светская блядь, охотница за кродахами.

   — Сальма! — окликнула Лин. — Туалет, завтрак, кофе. Потом — что здесь где.

   — О, отлично, я тоже выпью! — обрадовалась тут же появившаяся анха и сразу сморщила нос. — Только не кофе. Идем. Ну, тут ты уже была, — она обвела рукой огромный светлый зал, в который, кажется, выходили комнаты всех анх, располагавшиеся по кругу. В центре зала бил фонтан, мягко шелестели струи. Вокруг расстилались ковры, стояли столики и кресла, от разноцветных, небрежно разбросанных по полу подушек рябило в глазах. На куполообразном своде над головой не было живого места — густые росписи, орнаменты, птицы и невиданные звери. — Это общая комната. Вон там, — указала на одну из дверей, — выход в сад и лестница наверх, потом покажу. А сейчас, — она провела Лин к другой двери, — тебе сюда: купальни, комнаты для личных нужд и все необходимое, чтобы привести себя в порядок. Иди, а я пока распоряжусь насчет завтрака. Ты что любишь? Фрукты, сладости, выпечку?

   — Еду, — буркнула Лин. — Откуда я знаю, чем здесь кормят? Сытное что-нибудь. Сладкого не надо. — И, не дожидаясь ответа, сбежала в «комнату для личных нужд».

   Когда вернулась, Сальма ждала, сидя на подушке перед низеньким столом, заставленным всяческой снедью. Лоснились на блюде желтые бока груш и тугие темно-синие грозди винограда. Белело в стеклянном кувшине молоко, поднимался пар над поджаристыми золотистыми кусочками хлеба. Тонкие, почти прозрачные ломтики сыра стыдливо желтели из-за тарелки с омлетом и толстыми колбасками. Лин оглядела все это великолепие, села напротив Сальмы, придвинула к себе омлет и колбаски, налила молока в пузатый, расписанный цветками граната бокал, в три слоя уложила на хлеб сыр. Сальма, скромно отрезавшая серебряным ножичком дольку груши, округлила глаза, хотела, кажется, что-то сказать, но Лин успела первой:

   — Это здесь называется «сытно»?

   — Это здесь называется «плотный завтрак для изголодавшихся анх», — улыбнулась Сальма. — Я столько даже на обед не съем. Но если не наешься, можно попросить еще. За той дверью, — она показала ножом, — евнухи и слуги. Если ты чего-то хочешь, в любое время дня и ночи, просто скажи им.

   Лин кивнула: это была ценная информация. Наверное, ценная. Если бы она хотела чего-то в этом мире, а не единственного, невозможного — вернуться. Чего вообще можно хотеть, если ты заперта в серале? Персиков, о которых говорила вчера Дикая?

   — Чем вы здесь занимаетесь? — спросила, проглотив кусок омлета.

   — О, кто чем. Если любишь гулять, тебе понравится в саду. Я не люблю, в Имхаре слишком жарко, у меня на родине тоже, но там — море. — Она подняла взгляд, изменившийся, как будто затуманенный воспоминаниями. Добавила тихо: — Я из Баринтара. — И продолжила совсем другим, оживленным тоном: — Если нет — в твоем распоряжении половина дворца и башня. Библиотека, танцевальный зал, зал для занятий, правда, им мало кто пользуется, зал для развлечений. Я вот, например, немного рисую, правда, хуже, чем Тасфия, но Ладуш говорит, хорошо получается. А, еще есть зал для упражнений, но с тех пор, как владыка казнил Сеналя, нового учителя у нас нет, да, честно говоря, не очень-то и хотелось. Когда я приехала, целую неделю потратила только на то, чтобы все осмотреть и запомнить, — она взяла чашу с чем-то густо-розовым, отпила, довольно жмурясь. — Путалась в комнатах и переходах. Это было весело.

   — Для занятий, для развлечений, для упражнений, — повторила Лин. — И какие же занятия, развлечения и упражнения достойны личных анх повелителя? Да, и за что казнили этого Сеналя?

   — О, об этом лучше спроси у Лалии. Я как раз только приехала, так что подробностей не знаю. Но история вышла неприятная. Сеналь был клибой, обычно на тренировках присутствовал Ладуш. Но однажды, — Сальма покусала губу, помедлила, будто подбирая слова. — Ладуша не было, и он... слишком многое себе позволил. Владыка не терпит, когда к нам прикасается кто-то чужой.

   — А Сеналь об этом не знал? — удивилась Лин. — Не может быть. Я и то уже знаю.

   Сальма пожала плечами.

   — Наверняка знал, но может, надеялся, что обойдется. Некоторые, уже после казни, просили отправлять сюда господина Сардара, якобы для тренировок. — Сальма опустила ресницы. — О нем здесь многие мечтают, а он слишком редко заходит. Но он первый советник, ему и без нас есть чем заняться, конечно, владыка не позволил.

   Лин тихо хмыкнула. Скорее можно подумать, что какая-нибудь анха спровоцировала бедолагу Сеналя в надежде, что его заменят... ну вот тем же господином Сардаром.

   — Но упражнения — это хотя бы полезно, — продолжила Сальма. — Особенно для некоторых, а занятия — бессмысленная скука. Мы все уже получили необходимое образование. За исключением тех, кто попадает сюда с улицы. Вот как вчера, — она поморщилась. — Но такое бывает о-очень редко. Так что дальше сидеть над сложными книгами я, например, не вижу надобности.

   Лин кивнула, радуясь, что еда избавляет от необходимости отвечать. Сальма была, похоже, самой обычной недалекой анхой, любительницей сплетен и не любительницей нагружать мозги и тело. Впрочем, она рисует — хоть что-то. Но история с казненным учителем пахла нехорошо. Лин повертела в пальцах вилку с насаженным на нее куском колбаски, спросила:

   — Где кофе?

   На самом деле хотелось спросить, всегда ли на тренировках торчал Ладуш, или «обычно» — это «чаще всего, но не обязательно». Если всегда, почему в тот раз не отменили занятие? Если нет… Да в любом случае, как ни крути, от истории несло подставой! Не совсем же этот учитель идиот, лапать анху повелителя у всех на глазах?

   Сальма взяла со стола колокольчик и позвонила.

   Невыразительный, блеклый, в тусклом сером балахоне клиба появился из-за двери, ловко удерживая поднос одной рукой. Опустил перед Лин крошечную чашечку, наполнил из кофейника и, низко кланяясь, удалился.

   Чашечка, несомненно, была произведением искусства. Тончайшая, на просвет казавшаяся бумажной, в виде полураскрывшегося цветка лотоса, нежно-розового, с бриллиантовыми каплями воды на лепестках. В руки брать страшно! Лин проглотила едкий вопрос, на чьи пальцы рассчитана миниатюрная ручка-стебель. Вздохнула, вспомнив пузатые, вместительные кружки в родном управлении — напьешься так уж напьешься, а эта… наперсток!

   Но кофе пах одуряюще вкусно. И его, бездна бы все побрала, хотелось. Много. Лин посмотрела вслед ушедшему клибе, раздумывая, не потребовать ли нормальную большую кружку, и тут дверь распахнулась. Воздвигшийся на пороге стражник зычно рявкнул:

   — Госпожу Линтариену к владыке!

   Это было так похоже на «агента Линтариену к господину Каюму!», сулившее очередное тухлое дело, что Лин вскочила, едва не опрокинув стол. Выругалась мысленно, подхватила все-таки чашечку, на бегу опрокинула в себя обжигающий кофе.

   — Ничего себе! — воскликнула Сальма. — Еще даже солнце не село. Подожди, тебе нужно сопровождение!

   — У нее будет сопровождение, — вслед за стражником в зал вошла еще одна анха. И, кажется, Лин знала, кого видит теперь при свете дня. Высокая, тонкокостная, в длинном ярко-синем атласном одеянии, которое целиком можно было назвать драгоценностью, так густо оно было расшито камнями. Переливались топазы и сапфиры — а может, не топазы, а опалы, не то чтобы Лин разбиралась в камнях. Искрилась серебром оторочка рукавов. Анха смотрела на Лин сверху вниз. В миндалевидных синих глазах читалась презрительная насмешка. Она стояла в густой, стекающей ниже пояса волне блестящих черных волос и при этом не выглядела кокетливой блядью. — Прекрасно, ты больше не воешь. Идем за мной. Владыка хочет видеть тебя немедленно, я даже согласилась проводить.

   — Лалия, казнь уже закончилась? — взволнованно спросила Сальма.

   — Там еще осталось на завтра, но это не твое дело, птенчик. — Она развернулась и вышла, оставляя за собой чуть заметный след чего-то горьковато-пряного. Лин заторопилась следом.

   Завтрак предоставил немало информации, а короткий разговор Лалии с Сальмой добавил еще. Лин шла, автоматически отмечая в памяти переходы, лестницы и повороты, и думала о Лалии. Самоуверенная, надменная, знающая себе цену — весьма высокую цену, а по заслугам или нет, еще предстояло разобраться. Слишком опасная для бездельной анхи. «Моя анха может даже казнить или миловать», — вспомнила Лин слова владыки. Сейчас она была уверена — это о Лалии. У «птенчиков» вроде Сальмы кишка тонка.

   — Я привела ее, владыка.

   Лин шагнула в очередной зал, все еще занятая своими мыслями, и только после этих слов поняла — пришли.

   Владыка поднял голову от заваленного свитками стола, нетерпеливо махнул рукой в сторону груды подушек неподалеку:

   — Входи и садись.

   — Составить вам компанию? — спросила Лалия.

   — Нет. И помни, о чем мы говорили.

   — Я ничего не забываю, — в голосе послышалась отчетливая насмешка. — Надеюсь, и ты помнишь, что обещал.

   — Про завтра? — владыка что-то размашисто нацарапал на свитке и отшвырнул его на пол. — Помню. Исчезни.

   Лалия исчезла. Лин прошла к подушкам, оглядела пеструю россыпь — шелковые, атласные, парчовые, с золотыми и алыми кистями. Можно не то что сесть, даже лечь и выспаться — будет мягко. А вот быстро вскочить не получится.

   «Здесь и не придется», — напомнила себе Лин. Выбрала подушку пошире, умостила ее поверх прочих и села.

   Очередной свиток упал почти у ног. За ним прилетел третий.

   — Безмозглые идиоты, — сказал владыка и следующий просто разодрал пополам. — В твоем мире есть зверинцы?

   — Конечно, где их нет, — удивилась Лин. Странный первый вопрос о новом мире.

   — И кого там держат? Саблезубов, анкаров, львов, зверогрызов?

   «И странный набор зверей», — отметила Лин. Хищники, опасные твари, бойцовые и боевые.

   — Нет, владыка. Львов — да, в городском зверинце Утеса есть пара. Но остальные слишком опасны, чтобы держать их там, где гуляют люди. В наших зверинцах — красивые или забавные животные, на них любят смотреть дети, их можно кормить, а некоторых и гладить. Тюлени, морские котики, еноты и лисы, ламы. Мартышки и попугаи. Лебеди. Я не помню всех, я была там много лет назад, еще ребенком.

   Владыка отложил перо, поставил локти на стол и, устроив подбородок на переплетенных пальцах, с интересом посмотрел на Лин:

   — Не любишь зверей или зверинцы?

   — Почему не люблю? Просто это детское развлечение. Туда ходят семьями, школьников приводят погулять. Что мне там делать?

   — Смотреть на силу, на повадки и грацию, на природу, которую пытаются загнать в клетку. Но даже в клетке они не превращаются в домашних котят. И никогда не забывают воли. Мои анкары принимают мясо с рук не потому что голодны, а потому что оказывают человеку милость. Один удар лапы, и он может лишиться жизни. Они знают об этом. И я тоже об этом помню. Нам есть чему поучиться у них.

   Лин прикрыла глаза. Как и подобает хорошему начальнику или мудрому правителю, владыка метил сразу в несколько целей. Понять, насколько опасен другой мир, лучше узнать чужачку — это было понятным и правильным. Но третье…

   — Я не люблю психологов. С ними у меня связаны исключительно неприятные воспоминания.

   — Что это за зверь?

   — Человек, — поправила Лин. — Человек, которого научили лезть в душу другим людям и что-нибудь там исправлять. Который оценивает, пригоден ли ты для работы или для семьи, задает болезненные вопросы и такими вот разговорами подводит тебя к нужной мысли или нужному решению. Нет, владыка, я не хочу ничему учиться у ваших анкаров. Я себя устраиваю такой, какая есть.

   — Полезный человек. Мне не помешал бы такой. А вот ты ошибаешься. Или врешь себе, или глупа. Ты не устраиваешь себя такой, какая ты есть, агент Линтариена из безумного мира. Если глупа, это можно простить. А вот если врешь, то не стоишь даже когтя самого облезлого полудохлого анкара, потому что они честны. Врать мне — ошибка. Врать себе — преступление. А преступники в любом мире должны быть наказаны.

   Лин задохнулась под тяжелым взглядом. Хотелось сказать слишком многое. Начиная от того, что да, конечно, хороший психолог этому миру не помешает, а вот который из миров безумен, можно и поспорить. И заканчивая тем, что она совсем не против уступить внимание владыки любому полудохлому анкару. Она прикрыла глаза, выдохнула и сказала совсем другое. Ответила на то, что и в самом деле задело, потому что для того и было сказано.

   — Вы умеете слышать ложь. Значит, знаете, вру я или нет.

   — Знаю, — согласился владыка. — Тебя устраивает собственная ущербная версия. Та, которую пытаешься сделать сама, наплевав на природу, извратив представления о плохом и хорошем. Не представляю и не хочу представлять, какие психологи внушили тебе этот бред, но я бы отправил их всех на плаху. Потому что природа не врет, природа — мудра. Передо мной сейчас — даже не копия, а обман, недоразвитая подделка. Тебе не хватает смелости принять себя настоящей. Кто-нибудь говорил, что ты — жалкое, трусливое ничтожество? Если да, зря не поверила. — Владыка вдруг резко выпрямился, источая раздражение, и поднялся. — Я не трачу свое время на вправление мозгов трусливым анхам, которые корчат из себя гордых и смелых. Поднимайся. Мы идем в трущобы. Покажешь место.

ГЛАВА 9

Злость ворочалась внутри, подкатывала к горлу сдерживаемым рыком. Бороться со своим зверем Асир учился с детства — сложная, почти непосильная задача, когда ты кродах с привилегиями. Но отец-владыка был непреклонен. Он ломал, давил, старательно, день за днем делал из сына — наглого, избалованного сопливого щенка — матерого зверя. Учил держать в узде инстинкты, доверять чутью и думать, бесконечно много, постоянно думать. Принимать решения, руководствуясь не повадками кродаха, которому можно все, способному убить без сожалений, а тем, что было внутри человеческого — совестью, возможно, мягкой, всепрощающей сущностью матери. Ее Асир сначала презирал за слабость с пылкой юношеской непреклонностью, а потом — любил всем своим не слишком мягким и чувствительным сердцем. Может, эта крошечная часть, которую не убил в себе до сих пор, и не давала сорваться в ярость, как в бешеную скачку или буйное пламя схватки.

   Она прислушивалась, она волновалась, она тянулась к этой ущербной пришлой анхе, пытаясь разобраться, а не сломать одним непоправимым движением. Не подмять под себя, не отправить в казармы к изголодавшимся кродахам, чтобы до нее дошло — от себя не сбежишь. Чем-то она задевала, не давала плюнуть и забыть, просто вытрясти знания о другом мире и выкинуть с глаз долой. То ли гордостью, то ли непреклонной уверенностью в своей правоте, так напоминающей детскую уверенность самого Асира. С чужой неправотой смириться легче, чем со своей, но нужно ли смиряться?

   В паланкине Лин всю дорогу таращилась в шторы. Была сосредоточенна и напряжена до предела. Выглядела даже отстраненной, но Асир чуял — никакой отстраненностью не пахло. Внутри нее кипело раздражение, тоже злость и даже обида, глухая, будто неосознанная. Запах был слабым, едва уловимым, наверняка из-за той дряни, которой Лин пичкала себя, похоже, всю сознательную жизнь. Приходилось расчленять на составляющие совсем незаметные ноты, втягивать их ноздрями по капле. Это тоже злило, но одновременно немного отвлекало, не давало сконцентрироваться на собственном гневе.

   Паланкин оставили далеко от переулка, ведущего в трущобы. Дальше пошли вдвоем. Оцепление Дар устроил такое, что и впрямь ни муха, ни мышь бы не просочились. Стражники сидели даже на крышах, наверняка недоумевая, что за блажь взбрела в голову владыке и его советнику. Асир шагал впереди, не оглядываясь. Лин плелась сзади, под ноги не лезла. Шарканье тапок по брусчатке раздражало. За притоном Рыжего — самым большим и добротным зданием в трущобах, выделявшимся здесь, как рысак благородных кровей среди заезженных полудохлых кляч, Асир остановился, пропуская ее вперед:

   — Веди.

   Лин сделала несколько шагов, огляделась. Опущенные плечи развернулись, выпрямилась спина, сменился запах — злость и обида никуда из него не делись, но теперь главной составляющей стала напряженная готовность. Качнула стриженой головой — сегодня была без платка, явный признак, что Ладуш не застал ее ухода, а Лалия решила оставить как есть.

   — Здесь я не была. Осмотреться надо, — не дожидаясь разрешения, скинула тапки и оказалась на крыше так быстро, что не всякий кродах угнался бы.

   Асир махнул рукой, успокаивая напрягшихся, похватавшихся за сабли стражников. Сам смотрел с любопытством. Одежду после таких упражнений можно будет только выкинуть. Тонкие тряпки уж точно не пригодны для обтирания изгаженных стен и ползанья по изъеденным древоточцами деревянным крышам, застеленным кое-где гнилой соломой. Но о тряпках Асир не волновался, должен был бы волноваться о другом — но в голову даже не закрадывалась мысль, что Лин может попытаться сбежать. Не сбежит. Он не смог бы объяснить, на чем основана уверенность, но не сомневался в этом так же, как и в том, что Лин не кинется вперед в отчаянной попытке нащупать щель в свой мир, не станет проверять на прочность здешние булыжники, бросившись на них с самой высокой крыши, не сделает ничего такого, за что полагалось бы казнить на месте. Не оттого, что боится последствий, а по какой-то другой, непонятной пока причине.

   — Туда, — окликнула сверху та и, вместо того чтобы спуститься, перемахнула на соседнюю крышу. На какой-то миг оказалась против солнца, и одежда словно растворилась в ярких лучах, открыв всем взорам тонкий, слегка угловатый силуэт совсем еще юной анхи. Хотя юной она не была, в двадцать пять многие вынашивают уже далеко не первого ребенка. — Два квартала и налево!

   Асир следил за тем, как она бежит по покатой крыше, как рассыпается под босыми ногами давно отслужившая свой век черепица — нет, не под ногами, а позади. Как почти не проминается под ее весом гнилая солома, а Лин то останавливается, то прыгает вперед, вбок, на край стены, на кривую, покосившуюся трубу… Так мог бы бежать молодой, не заматеревший еще анкар, и это сравнение неприятно дернуло, заставило отвести взгляд и ускорить шаг.

   Два квартала, налево и еще два, затем — извилистый, узкий переулок, пропахший кровью и нечистотами, череда развалившихся, полусгнивших сараев, несколько относительно приличных лавок…

   — Здесь, — Лин спрыгнула прямо перед Асиром, приземлилась на корточки, коснувшись рукой неровных камней, и тут же, словно продолжая движение, встала на ноги. Дар оценил бы подготовку. И даже не запыхалась, голос ровный: — То есть проход — там, немного дальше. Здесь мне навстречу Рыжий вылез.

   Асир мимолетно подумал, не позвать ли кого-то из стражников, но пошел вперед сам, медленно, перетекая из шага в шаг, принюхиваясь и прислушиваясь. Воняло страхом и отчаяньем слабых, азартом и похотью сильных, воняло трущобами, но трущобы наверняка везде пахнут одинаково. А еще тянуло опасностью, будто ею был пронизан сам воздух. Не той, привычной опасностью, от которой по венам струится жажда действий, драки, боя — другой, холодной и по-настоящему пугающей. Асир остановился в самом эпицентре, поднял голову, глядя в ярко-голубое небо, знакомое, родное небо Им-Рока, и протянул руку ладонью вверх.

   — Подойди.

   Лин шла почти так же, как он сам — медленно, в напряженном ожидании… чего именно? Неважно, решил Асир, когда та остановилась рядом, без колебаний вложила в его ладонь свою и точно так же, как он сам, задрала голову, глядя в небо.

   — Чувствуешь что-нибудь?

   — Да, здесь, — в едва слышном шепоте, в ставшем чуть ярче запахе странно смешались тоска и страх.

   — А теперь? — Асир выпустил ее руку.

   Несколько мгновений ничего не менялось. Потом от Лин плеснуло ужасом, она отпрыгнула вбок, исхитрившись в прыжке дернуть за собой Асира. Он устоял, конечно, притянул ее к себе:

   — Что такое?

   Сердце у Лин колотилось так, будто она только что чудом выбралась из ямы с голодными саблезубами.

   — Ну? — поторопил Асир. Встряхнул за плечи и тут же почувствовал крепкую хватку — на этот раз Лин стискивала его руку так, будто цеплялась за нависшую над пропастью ветку. Асир опустил свободную ладонь ей на спину, прикрывал собой, по привычке отгораживал собственным запахом от всего мира. Так можно было успокоить даже спятившую анху, поделиться уверенностью, внушить правильное: ты в безопасности, ты под защитой, ты — со мной.

   Когда дыхание Лин слегка выровнялось, Асир спросил:

   — Что произошло?

   Та отстранилась — слегка, совсем немного, чтобы не потерять телесный контакт, но посмотреть в глаза.

   — Водопад. Я его услышала. Сначала совсем слабо, решила, просто чудится, а потом — так ясно, рядом, как будто вот сейчас на голову упадет. — Она глубоко вздохнула, на мгновение опустила веки: — Я испугалась. Простите.

   — Испугалась водопада? — переспросил Асир. Как можно бояться падающей на голову воды, он не понимал. Потому уточнил: — Или ты чувствуешь опасность, исходящую от этого места?

   — Смертельную опасность, — Лин стискивала зубы, отводила взгляд, будто одновременно стыдилась своей вспышки и пыталась пересилить неконтролируемый страх.

   — Ее много, да. Тебе нечего стыдиться, но и бояться нечего. Печать не разрушена, она всего лишь повреждена, моя кровь отзывается. У этого мира есть время. — Он не понимал, откуда все это знает — будто кто-то нашептывал в ухо едва слышно. Может, кровная память предков, может — магия хранителей, а может, и то, и другое.

   — Печать? — во взгляде Лин плеснулось любопытство. — Какая печать? Мне показалось, будто… не знаю, как точно сказать, будто вода размывает с той стороны. Как дамбу. Опасно стоять под плотиной, если она вот-вот может рухнуть. — Снова вздохнула, уже свободнее, и вдруг попросила: — Давайте уйдем отсюда. Пожалуйста. Хоть немного в сторону.

   — Уйдем, — согласился Асир. — Здесь больше нечего делать. Выхода нет, теперь ты знаешь наверняка. А если вдруг появится, ничего, кроме гибели, обоим мирам не принесет.

   Он медленно пошел вперед. Лин на этот раз не отставала, шла рядом, будто все еще неосознанно пряталась в его запахе, как вчера в пыточной. Если бы в ее стриженой голове не было столько бреда, сейчас наверняка пристраивалась бы ближе, может, даже сама попыталась обнять или хотя бы прикоснуться: простые, абсолютно нормальные инстинкты, с которыми незачем бороться ни одной анхе. Но агент Линтариена из другого мира зачем-то боролась. Наверняка считала это непозволительной слабостью безвольного и безмозглого ничтожества, которое предпочла убить, вместо того чтобы попытаться принять.

   — Ты слышала что-нибудь о Великом Крахе? Помнит ли ваш народ о Последней войне, рассказывает ли о ней сказки и небылицы, так, как делают здесь? — спросил он.

   — Война — да, — Лин кивнула. — Крах? Я говорила вчера, есть теория, но неподтвержденная. Те легенды, из которых ее вывели, как раз объясняют страхом после Последней войны. Нас тогда осталось очень мало. Кродахов — особенно, их слишком много погибло. Анх, в общем, тоже не хватало, — она хмыкнула, — но недостаток кродахов это скрадывал. Наверное, еще немного, и мы вымерли бы. То время в наших учебниках называют «Век хаоса». Время, когда клибы учились брать на себя ответственность, а анхи — сражаться и защищать. Вам, наверное, диким покажется, но одно время даже начали спорить, нужно ли обществу много кродахов, или оставить их только для оплодотворения. Слишком агрессивны. Это уже потом открыли зависимость от запахов, разобрались, что чем меньше кродахов рядом с анхами, тем чаще анхи сходят с ума.

   — Ты не сошла? — не удержался Асир.

   — У нас начальник управления кродах, — как будто даже обиделась Лин. — Сильный. На вас чем-то похож, — ее голос потеплел, и тут же, словно устыдившись этого, она вернулась к прежней теме: — А война с тех пор под запретом, за разжигание вражды казнят на месте.

   — Хоть в чем-то наши миры похожи, — Асир вспомнил собственное детское недовольство: как так — никакой войны, что за блажь трусов, не способных удержать в руках оружие? — Всеобщая война — недопустима. Сейчас наш мир поделен на семь лепестков, в каждом — свой владыка. Вражда между ними запрещена. Это закон, который никогда не нарушался. Разумеется, хватало слабоумных, которые пытались, но мы — семеро — связаны обязательствами и общей тайной. Наша кровь хранит печать. Не станет ее — не станет этого мира. Мы тоже были близки к вымиранию. У нас не осталось анх. Кродахи гибли, сражаясь, а анхи гибли без кродахов. Мы боролись за каждого ребенка, за каждую анху так, как не боролись бы и за собственную жизнь. Плохое было время — время смерти и выживания. После Краха эта часть мира — наша многоцветная Ишваса — погибала. Бунтовала природа, с неба падали горящие камни, земля тряслась, извергались вулканы, суша уходила в море, а море слизывало с берегов города и деревни, кипело и испарялось.

   Асир говорил, почти дословно вспоминая то, что когда-то услышал от отца. Сказка-не сказка, легенда-не легенда, но то, что никогда не сотрется из памяти, пока жизнь продолжается.

   — Неполноценный мир, обломок мира был обречен. Нарушенное равновесие невозможно было восстановить. И тогда пришли Хранители. Странные, пугающие, иномирные создания. Призвали семерых сильнейших и наложили печать. С тех пор потомки свято чтят традиции. Мы не хотим повторения Краха. Мы больше не нарушим равновесия. Погибнем сами, если придется, но наше место займут другие, достойные, и ничего не изменится.

   — Значит, вы сможете все исправить? — Лин мгновенно ухватила суть, в голосе вспыхнула надежда и что-то еще… странное для нее, неожиданное, отчего-то позабавившее. Благоговение? Нет, не настолько, но близко. Очень близко.

   Захотелось вдруг потрепать ее по волосам и посмотреть, что будет. Но Асир не стал.

   — Мы обновим и укрепим печать. Пока я правлю Имхарой, никакие водопады не имеют права обрушиваться на мои трущобы, — сказал он с улыбкой.

   — Хорошо, — серьезно ответила Лин.

   Асир думал о шестерых владыках, которые должны будут приехать, о том, как на время их приезда сохранить порядок в Им-Роке, о том, что отрекшихся придется окоротить сейчас, не дожидаясь неопровержимых доказательств измены. Думал о печати и о том, как по-разному выживали два мира. Анхи, защищавшие кродахов! Сумасшествие, но что еще делать, если кродахов и правда почти не осталось?

   Может, отсюда и пошла та дрянь, которая делает из нормальной анхи вот такую, как Лин — ловкое, быстрое, умеющее сражаться и защищать убогое недоразумение? А как еще уберечься от сумасшествия, если рядом нет ни одного кродаха?

   — Владыка, — тихо сказала Лин. Асир вынырнул из захвативших его целиком мыслей, и оказалось, что они уже почти вышли из трущоб, впереди маячат стражники оцепления, в дальнем конце чисто выметенного переулка ждет паланкин.

   — Да, — рассеянно отозвался он. И тут же спросил, уловив идущую от Лин неуверенность: — Ты хотела что-то?

   — Попросить.

   — Говори.

   — Сегодня четвертый день, как меня нет на работе. Ребята встревожатся, будут искать. Если вдруг дойдут сюда, не убивайте. Они вам не враги, жизнью клянусь.

   — Если твой начальник — кродах с головой, он зачистит трущобы.

   — Знаю. Но все же.

   — Если кто-то появится, его не станут убивать на месте, приведут ко мне. Большего обещать не могу.

   Он вообще не обязан был ничего обещать, но анха Лин впервые о чем-то просила и делала это не для себя. Поэтому Асир не собирался ей отказывать.

ГЛАВА 10

Одного старший агент Линтариена не могла отрицать: этот день в качестве личной анхи повелителя был до крайности похож на самые сумасшедшие дни в родном управлении. Все как положено — перепалка с начальством, очередное тухлое дело в самом сердце трущоб, поиски решения для проблемы, решения на первый взгляд не имеющей, и даже беготня по крышам, которая для трущоб была, как ни странно, оптимальным вариантом.

   Поэтому к паланкину шла не пребывающая в обидах и душевном раздрае анха, обвиненная ни с того ни с сего в трусости, вранье, ничтожестве и бездна знает в чем еще, а вполне довольная собой и начальством агент, уверенная, что день прошел не впустую.

   Шла, правда, слишком близко к оному начальству — с ним рядом немного притуплялось жуткое, выворачивающее наизнанку ощущение рушащегося на голову мира. Но владыка вроде бы не возражал. Даже просьбу выслушал благосклонно, на что Лин, откровенно говоря, почти не рассчитывала.

   Уже в паланкине спросил:

   — Что сделает твой начальник, если его люди, посланные на поиски, исчезнут? Как они могут быть вооружены? Как ты?

   — Лучше, намного лучше, — Лин помотала головой.— Я выслеживала. Не должна была выделяться из толпы. Ребята пойдут в полной амуниции. Защитные жилеты, шлемы. У меня были с собой только ручные дротики, у них будут скорострельники. Если они тоже исчезнут… Да Каюм просто взбесится, потому что такого не может быть! Устроит что-то вроде того, что было у вас вчера — тотальная зачистка, допросить всех, дальше… ну, вы понимаете. По результатам.

   — Он имеет право зачистить район без ведома главы вашего города?

   — Трущобы-то? Конечно, если весомый повод есть. Тем более сейчас. Пузан любую бумагу подпишет, если речь пойдет о поисках его сына. Или о наказании преступников, убивших столь многообещающего молодого человека.

   — И много у вас таких «многообещающих» молодых людей? — спросил Асир со скупой усмешкой. Видимо, прозвище городского головы его забавляло. — Самое многообещающее, что он мог бы сделать в этом мире — порадовать моих акул своими конечностями и внутренностями.

   — Достаточно, — скривилась Лин. — «Золотая молодежь, надежда общества». В прямом смысле золотая, благодаря родительским сейфам. Ур-роды.

   — Во всем, что ты говорила, я не нашел ни одной привлекательной черты. Разве что зверинец, и тот неправильный. Безмозглые правители, безголовые ученые, задавшиеся целью медленно извести свой народ. Трущобы, в которых пропадают люди из города. Постройки, нужные лишь тем, кто хочет прыгнуть выше головы, чтобы потешить собственное тщеславие. Наглые дети богатых родителей, не способные ни на что, кроме пустого прожигания жизни. С каждым днем твой мир не нравится мне все больше.

   Самое печальное, что спорить Лин не хотела и не могла. Наверное, кто-нибудь вроде того же профессора с большим удовольствием ввязался бы сейчас в диспут и, может быть, даже нашел нужные аргументы. А может, окончил бы спор в бассейне с акулами, как знать. Поэтому Лин сказала только одно, то, во что верила всем сердцем и точно знала, что права:

   — У нас есть хорошие люди. Когда я думаю о своем мире, я вспоминаю их, а не всякую мерзость.

   Паланкин качнулся, опустился. Владыка спросил:

   — Выйдешь сама?

   — Да, спасибо, — Лин спрыгнула вниз, босые ноги коснулись мягкой, словно шелк, травы. Оказывается, их доставили не к главному входу, а в небольшой, со всех сторон огороженный садик, напоенный ароматом цветущих роз и жасмина, с небольшим фонтаном, ажурной беседкой, увитой незнакомыми Лин душистыми цветами, с порхающими среди цветов крохотными пестрыми птичками… И с сидящим на низком бортике фонтана Ладушем, который пестротой своих одеяний и хмурым видом решительно нарушал всю эту изысканную гармонию.

   — Владыка! — Ладуш вскочил навстречу и тут же, заметив Лин, всплеснул руками: — Великие предки, что с тобой?! По каким помойкам ты… А где платок? А почему босая? С ногами все в порядке, не сбила, не поранила? Я должен посмотреть.

   — Нормально с ней все, — отмахнулся Асир. — Принеси что-нибудь надеть и шлепанцы. А ты, если хочешь, лезь в фонтан, ноги помой.

   Ладуш только в немом ужасе закатил глаза, будто покушение на фонтан в его мире было равносильно осквернению святыни, и ушел. А Лин с удовольствием воспользовалась разрешением — подтянула шаровары и прыгнула через бортик. Воды было как раз по колено — чудесной, прохладной и чистой воды. Не удержалась, набрала в горсть и умылась, несколько раз плеснула в лицо просто ради удовольствия, блаженно прижмурившись, и лишь потом занялась ногами. Оттерла въевшуюся пыль, желтоватую — с земли, и рыже-красную — от черепицы, отмыла присохшую гниль, подумав — и правда, как из помойки вылезла. Отбитые о камни, исцарапанные ноги нежились в прохладной воде, лишать себя этого скромного удовольствия не хотелось, и Лин села на бортик вполоборота, болтая ногами и глядя на владыку.

   Тот тоже смотрел, не раздраженно и не зло, как до поездки, а вроде с насмешкой — Лин не была уверена, эмоции тяжело читались на смуглом, нарочито спокойном лице, а понять свои чувства по запаху владыка, похоже, разрешал, лишь когда сам того хотел. Лин вспомнила чистый, густой, спокойный запах, в котором пряталась в трущобах и всю обратную дорогу, и вздохнула: было стыдно за свой страх, неловко и… приятно? Во всяком случае, она была благодарна владыке за минуты полного, защищенного покоя. И за обещание разобраться с печатью и не допустить новой беды. И за то, что тот не заметил или не понял, или сделал вид, что не понял и не заметил, как Лин, рванувшись в сторону из эпицентра ужаса, пыталась утянуть его за собой. Здесь наверняка сочли бы такой поступок оскорблением, ведь в этой половине их расколотого когда-то мира кродахи остались, как было всегда, изначально, единственными защитниками. Жестокие, чрезмерно агрессивные, «дестабилизирующий элемент», как выражались некоторые политики-клибы, а как сказала бы Лин после сегодняшнего — наоборот, стабилизирующий.

   — О чем думаешь? — спросил владыка.

   Лицо полыхнуло жаром.

   — О разном, — выдавила Лин и тут же вспомнила: «врать мне — ошибка». — О кродахах, например. О том, каким был бы наш мир, если бы их там было больше. Глупые мысли: на самом деле ведь не угадаешь.

   Владыка подошел ближе, остановился почти вплотную, и Лин довольно вздохнула, вновь учуяв тот самый запах. Наверное, это было слишком заметно, может, даже — откровенно и уж точно — эгоистично: справляться с собственными страхами вот так, за чужой счет, быть слабой и пользоваться чужой силой. Но не любой страх можно победить в одиночку. Поэтому Лин замерла и дышала, дышала, хотя расстояние было некомфортным, слишком личным, а прикосновения владыки — не пугали, нет, но тревожили. Впрочем, сейчас он не пытался прикоснуться, просто стоял рядом. Позволял Лин быть рядом.

   — Не знаю, каким был бы мир, — сказал в конце концов, — но многие анхи были бы гораздо счастливее. Равновесие на то и равновесие, чтобы соблюдался баланс. Это не прихоть, это выбор природы. Мы бесимся без анх, анхи сходят с ума без нас. А клибы — глас разума, они могут держать себя в узде, сохранять спокойствие в любой ситуации. Мы сумели вернуть анх. А ваши клибы, похоже, решили облегчить себе жизнь. Или просто распробовали вкус власти.

   — Вкус власти, — повторила Лин. Это было похоже на правду. Среди политиков, крупных промышленников и торговцев, всей верхушки общества, клиб всегда — после Последней войны и Века Хаоса — было большинство. — Пожалуй, вы правы. В наших учебниках пишут «взяли на себя ответственность». А потом… наверное, люди забыли, что может быть иначе. Знаете, довольно странно сидеть вот так и болтать о политике с владыкой из другого мира.

   — Даже более странно, чем попасть в другой мир, свалившись в водопад?

   Лин невольно рассмеялась:

   — Сейчас мне кажется, что да. К мысли о другом мире я уже привыкла.

   — Значит, к владыке, который болтает о политике, тоже скоро привыкнешь.

   Разговор не то чтобы зашел куда-то не туда, но точно становился все более странным. Не темой — степенью откровенности Лин и терпимости владыки. Лин не знала, каков тот обычно, но была уверена, что терпение — не его добродетель. Терпеливые и склонные к компромиссам кродахи — это нонсенс. И после резкой, обидной утренней отповеди ждала совсем другого отношения.

   — Прости, владыка, не вечер, а предки знают что, — в садик почти вбежал Ладуш с одеждой в руках, развесил на перилах беседки очередные шаровары, рубашку, платок, зачем-то там же, на перилах, пристроил расшитые золотом тапки. — Дар еще где-то носится, когда он срочно нужен!

   — Что? — лениво спросил владыка. — Надеюсь, новые пришельцы с неба не попадали и больше никто не решил убить себя в моем серале?

   — Да Дикая же! — Ладуш махнул рукой. — Дар с ней справится, и он обещал, не звать же теперь кого попало.

   — Вот как, — владыка задумчиво хмыкнул. — Обещал, значит. Что ж, Дикой Хессе явно благоволят звезды. Давно течет?

   — Нет, пока еще соображает. Злится, психует и тоскует нечеловечески. Больно смотреть и нюхать.

   — По Рыжему, что ли? Не похожа она на идиотку.

   — Рыжий ни при чем. Просто вбила себе в голову бездна знает что. — Ладуш вздохнул. — И развязать не могу, опасно — вдруг опять что-нибудь сотворит.

   Лин слушала, ничего не понимая. Похоже, что-то она пропустила, когда поддалась истерике и выпала из реальности. Смутно помнились голоса и крики, но и только. Дикую было жаль, что бы она там ни натворила.

   — Ладно, иди, пошли за Даром в казармы, наверняка там прохлаждается.

   Ладуш ушел, а владыка повернулся к Лин:

   — Будешь ужинать здесь или пойдешь к остальным?

   — А можно здесь? — вопрос вылетел прежде, чем Лин успела осознать. Да, «к остальным» не хотелось, хотелось быть там, где спокойно, тихо и пахнет так, как ей сейчас надо. Но разве она и без того не злоупотребляет вниманием вот уже второй день?

   — Если бы было нельзя, я бы не спрашивал, — губы владыки дрогнули, но он не улыбнулся. — Переодевайся, скоро подадут.

   Провонявшую трущобами одежду Лин скинула прямо у бассейна, вытерев рубашкой мокрые ноги. По-хорошему, стоило бы искупаться, но роскошные купальни сераля никуда не денутся, а если владыка не против усадить ее за свой стол такой, как есть, то и сама она уж точно спорить не станет.

   Трава щекотала голые ноги, и спину тоже как будто что-то щекотало, оглаживало, Лин даже передернула лопатками, словно сгоняя назойливую муху. И только тогда поняла, что это: взгляд. Слишком пристальный взгляд.

   Инстинкт требовал развернуться и уклониться, пришлось напомнить себе, что никто здесь не может на нее смотреть, и уж точно не приходится ждать выстрела в спину, так что шарахаться — только смешить владыку. Но тут же пришла другая мысль, неуютная и тревожащая — но, значит, владыка и смотрит? И что он пытается разглядеть на голой спине и заднице старшего агента Линтариены? Ничего интересного, спина как спина, задница как задница. Шрамов нет, разве что пара-тройка синяков осталась после Кипящих камней.

   Расправив шаровары, Лин едва не выругалась вслух. Ладуш снова выбрал все тонкое, откровенно полупрозрачное. Алый шелк лежал на ладонях невесомо, лаская кожу нежными, как опадающие лепестки жасмина, почти неощутимыми прикосновениями. И так же ласкающе, почти неощутимо прильнул к ногам. Учитывая, что белья здесь не носили — по крайней мере, анхи из сераля владыки точно не носили! — оставалось лишь порадоваться, что алая рубашка навыпуск не слишком короткая. Правда, такая же тонкая, не считая плотных, расшитых золотом манжет. Накинутый на плечи платок тоже положения не спас, не предмет одежды, а украшение — белая на белом вышивка густо сверкала прозрачными и алыми искрами драгоценных камней, но, скосив взгляд вниз, Лин отчетливо разглядела сквозь слой алого и слой белого шелка собственный темный сосок.

   Честное слово, в таком наряде она себя чувствовала хуже, чем вовсе голой! В конце концов, раздевалка и душ в управлении были общими, а до работы и собственной квартиры за спиной остались годы общаги… кого она чем удивит и кто чем удивит ее?

   Она обернулась, сделав вид, что забыла о тапках, и тут же напоролась взглядом на усмешку.

   — Обуйся. — Владыку, кажется, забавляли ее сложные отношения со шлепанцами. То ли он задался целью примирить ее с этой дурацкой деталью гардероба, то ли просто развлекался. Будто поняв, о чем думает Лин, добавил: — Мне интересно, сколько времени тебе понадобится, чтобы не терять и не скидывать их на каждом шагу. И сколько шлепанцев из запасов Ладуша доживут до счастливого финала.

   На мгновение Лин представила Ладуша, с ужасом глядящего в опустевший сундук, в котором раньше хранились стратегические запасы шлепанцев. Картина получилась слишком привлекательной и оттого неправдоподобной. Лин сняла с перил беседки проклятые тапки, аккуратно, потому что хотелось швырнуть, поставила перед собой на траву и сунула в них ноги, пообещав себе хотя бы до стола дойти, не спотыкаясь — а там можно будет незаметно скинуть.

   Пока появившиеся будто по невидимой команде слуги — все те же неприметные клибы в сером, каких Лин уже видела в казармах и в серале, вносили в беседку подушки и круглый стол, пока расставляли блюда к ужину, владыка не смотрел на нее, поэтому вполне удачный проход оценить не мог. Он устроился со всем возможным комфортом, полулежа, под увитой розами решеткой, сполоснул руки в поднесенной чаше, милостиво кивнул, отпуская застывшего перед ним с вопросительным выражением на лице клибу, и только когда они остались вдвоем, оглядел стол — сочное мясо и нежные, полупрозрачные ломтики рыбы, толстобокие фаршированные перцы и лоснящиеся от масла фиолетовые бока баклажанов, усыпанные пряной кинзой, и что-то еще, вовсе Лин незнакомое…

   — Расскажи мне, чем питаются в вашем мире. Какие блюда считаются роскошью, а какие — обычным делом. Кто готовит вашим правителям и где обедают и ужинают простые люди. Например, твой начальник. Или ты сама.

   Лин замерла. Заставила себя медленно, незаметно перевести дух. Почему-то владыка попадал по больному даже самыми невинными вопросами.

   — Я не слишком разбираюсь в роскоши. Не знаю, что едят наши правители и кто им готовит, а простые люди… по-разному. В Верхнем городе могут себе позволить мясо хоть каждый день, в Нижнем, бывает, и яичница — счастье, а трущобы, — она пожала плечами: мол, сами понимаете, трущобы везде одинаковы. — Наших бедняков выручает море. Мальчишки в отлив ходят собирать мидий и морских ежей, — Лин взяла с широкого блюда мидию, — вот она, наша пища бедняков, — ловко вынула из створок, окунула в чашку с лимонным соусом и бросила в рот.

   — Когда-то, — задумчиво сказал владыка, — в Имхаре было море, теперь на его месте пустыня. Ближайшее море омывает Баринтар, чтобы добраться туда, надо скакать без передышки, загубив десяток лошадей, почти полмесяца. На верблюдах — полтора. На зверогрызах можно успеть за неделю, но прирученные зверогрызы слишком ценны, чтобы гонять их за рыбой. Для моего народа она почти недоступна.

   — А вот — то, что недоступно простому народу у нас, — Лин взяла ломтик баклажана, свернутый рулетиком, с начинкой из моркови и каких-то еще, незнакомых ей овощей, посыпанный пряными травами. Она не собиралась признаваться, что сама сейчас пробует этот экзотический овощ второй раз в жизни. Баклажан был сочным и острым, истекал маслом, и по меркам Красного Утеса стоил примерно столько, сколько Лин тратила на еду за неделю. — Моря у нас много, а земли мало. Плодородной — и вовсе нет.

   — Где же пасутся ваши стада? Или мясо — тоже недоступная простым смертным роскошь?

   — Стада — на материке, за проливом. Мясо к нам привозят на кораблях, в холодильниках, расфасованное и готовое к употреблению. Но вы правы, это тоже роскошь, перевозка недешева. Есть подешевле — сухие полуфабрикаты, их многие предпочитают. Удобно. Особенно если работаешь, живешь один, и нет ни времени на готовку, ни особой необходимости.

   — Сухие полуфабрикаты — это что? Сушеное мясо? А холодильник?

   «Отсталый мир с зачатками технологий», — так, кажется, выразился профессор Саад? Рассказывать пришлось много и о многом, и не раз Лин пожалела, что вообще упомянула в разговоре хоть что-то сложнее чашки с водой. Ну не может она объяснить, как работает холодильник! Не знает, как получают электричество! В школе предпочитала физике физкультуру — потому что ясно было, что физкультура, в отличие от физики, в жизни пригодится! В итоге она коварно предложила расспросить профессора, как человека с научным складом ума и банально более образованного. Клибу, в конце