Страж ее сердца. Оливия Штерн

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1. Приор Роутона
• ГЛАВА 2. Алайна Ритц
• ГЛАВА 3. Эрифрейский архивариус
• ГЛАВА 4. Затишье
• ГЛАВА 5. Незваные гости
• ГЛАВА 6. Запланированное путешествие
• ГЛАВА 7. Бал осеннего равноденствия
• ГЛАВА 8. Фамильное кольцо
• ГЛАВА 9. По ту сторону
• ГЛАВА 10. Тебе здесь тоже не рады
• ГЛАВА 11. Тайные комнаты
• ГЛАВА 12. Башня Магистра
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Древнее проклятие сделало ее двуликой, способной обращаться в хищную крылатую тварь…

   Древнее проклятие лишило его семьи, оставив лишь ненависть к тем, кто приходит из-за Пелены…

   Однажды они встретились, страж Святого Надзора и двуликая воровка. Теперь она живет в его доме и ее жизнь зависит от его желаний. Но все ли так, как кажется на первый взгляд?

ПРОЛОГ

В ночи особняк напоминал скалящийся череп. Таращился провалами окон-глазниц, скрипел редкими досками-зубами на заколоченных окнах. Вокруг, запутавшись в ломаных тенях, шуршал и шелестел непомерно разросшийся сад. Старые яблони протягивали искореженные временем и ветрами ветви к холодной луне, а земля была усыпана гниющими яблоками, которые никому не были нужны. Откуда-то издалека, из Роутона, доносился надрывный собачий вой.

   Сидя на толстом суку прямо над острыми пиками ограды, Алька ежилась. Если бы не знала, что особняк обитаем, не полезла бы ни за какие пряники. Слишком жутко, кровь стынет в венах, кажется, что бродят по коридорам бледные призраки и выглядывают в окна, те, что на втором этаже и не заколочены.

   И, тем не менее, Алька точно знала, что особняк не пустовал. Несколько дней она только и занималась тем, что просиживала в придорожных кустах, наблюдая и делая определенные выводы. В особняке, что мрачно возвышался над старым садом в паре миль от Роукона, жил пожилой ниат и такая же пожилая ниата. Они не были богаты, если судить по протертому на локтях сюртуку мужчины и шляпе, вышедшей из моды, наверное, еще до рождения Альки. Старушка еще старалась прихорашиваться, но свежие воротнички, которые она пришивала к платью, тоже были безнадежно стары – собственно, как и их хозяйка. За особняком они почти не ухаживали, почему-то держали окна внизу заколоченными. Ниата в саду, где позволяло место, разбила небольшую грядку, и растила там капусту и морковь. Собственно, уже и урожай собрала. Осень ведь.

   Алька и сама не знала, на кой ей сдался особняк. Да и совесть неприятно царапала под грудиной, цепляя тонким когтем чувствительную струну.

   Впрочем, Алька не собирается пускать стариков по миру. Возьмет совсем немного, может быть, несколько серебряных ложек. На вырученные деньги они с Тибом спокойно перезимуют – ну, если будут очень скромно жить. А еще Тиб часто просил пряник, вон тот, какой мама часто покупала. Алька же не могла купить Тибу пряник в виде скачущего конька, отчего чувствовала себя последней дрянью. Обещала ведь, что будет заботиться о малыше. А получалось плохо.

   Вот так и оказалась она ночью рядом с особняком. Сидя на толстом суку над острыми пиками чугунной ограды, Алька слушала ночь. Наверное, старики легли спать. А собак они не держали. Поразительная беспечность. И у нее все получится, как и в предыдущие разы, как и в других домах. Алька была тощей и легкой, так что могла без особых затруднений пролезть и в приоткрытое окно, и забраться по заросшей плющом стене. Последнее, как она подозревала, было наследием двуликости. Даже печать Надзора не вытравила из нее сущность проклятых крагхов. Да-да, тех самых, что жили за Пеленой и время от времени нападали, похищая и мужчин, и женщин. Альке не повезло родиться двуликой. Да ей вообще мало в чем повезло.

   Впрочем, можно сколько угодно сидеть на ветке и размышлять о несправедливости судьбы. Денег от этого не прибавлялось. И Алька решилась: аккуратно перебралась внутрь ограды, повисла на руках и неслышно спрыгнула на землю. Под башмаком сочно хрустнуло раздавленное яблоко.

   Она замерла, все еще прислушиваясь. Пахло сыростью, землей, яблоками.

   Не верилось, что все будет так просто.

   Старики не держали собак, но это вовсе не значило, что они не пользуются иными охранными средствами. Гильдия артефакторов торговала недорогими артефактами на все случаи жизни, и Алька даже купила один такой, от грудной лихорадки, повесила на шею Тибу. Обещала вырастить мальчика, значит вырастит.

   Она крадучись двинулась к дому, обходя его, выискивая черный ход. Сбоку одно из окон тускло светилось, наверняка там и была спальня стариков. Алька вздохнула. Несколько серебряных ложек – и она уйдет. Если бы не Тиб, все было бы куда проще. И ей легче. Хотя не факт. Тогда бы она все равно стала перед выбором – воровать или продавать себя. А на работу тех, кто с печатями Надзора, не брали. Двуликих в Роутоне терпели, но при этом тихо ненавидели, шипели вслед «крагхово отродье». Хотя, если разобраться, двуликие не были полукровками. Это просыпалось… само. Внезапно. У людей, которые не имели никакого отношения к тварям из-за Пелены.

   Дверь черного хода оказалась заперта, но Альку это не смутило. На втором этаже она увидела, что оконная рама чуть приподнята. Образовалась щель, в которую Алька могла протиснуться, а там… главное, не заплутать в чужом большом доме. Она похрустела пальцами, разминая их, подошла к стене и привычно-ловко, цепляясь как муха за малейшие неровности в старой стене, забралась к окну. Снова прислушалась. На ветру поскрипывало, шелестело, шуршало. Альке почудились голоса где-то в доме, она осторожно заглянула в окно – но там была кромешная темень. Ни души, ни огонечка. Девушка выдохнула, подтянулась на руках и все так же неслышно вползла в окно, уперлась ладонями в пыльный пол, затем спустила ноги и тут же собралась в комок, готовая к немедленному бегству.

   Ничего.

   Пахнет пылью, сыростью, заброшенным домом.

   Сидя на корточках, Алька с интересом рассматривала обстановку комнаты, в которой оказалась. Ну а что, комната как комната. Мебель в тканевых чехлах. Люстра на потолке тоже обмотана тюлем, с нее в лунном свете еще и свисают космы пыльной паутины.

    Алька поднялась, распрямила спину. Угадав под чехлом шкаф, она подошла, сдернула ткань и не сдержала разочарованного вздоха. Книги. Всего лишь книги. К сожалению, их продать куда сложнее, чем серебро. Но – взяла на заметку. Если ничего не найдет, вернется и заберет пару томиков. В другом шкафу оказался фарфоровый сервиз, он светился молочной белизной в потемках, но все равно казался вещью бесполезной. Понятное дело, что есть все шансы до Роутона донести черепки.

   В этот миг что-то звонко щелкнуло за стеной, Алька скользнула к окну, застыла, обливаясь холодным потом… Но нет. Снова дом окутала сонная тишина.

   И тогда она решилась. Неслышно подобралась к двери, повернула ручку – оказалось незаперто. И Алька, забыв как дышать, приоткрыла дверь, ведущую из комнаты в коридор.

   Там было темно. И тихо. И пусто.

   И старая, истертая до дыр ковровая дорожка под ногами. Лунный свет, сочащийся сквозь окно, выхватывал блеклое пятно на полу, а дальше – снова чернильный мрак.

   Алька, облизывая пересохшие от волнения губы, сделала шаг. Еще один. Наверное, нужно было вернуться, взять две или три книги, и попытаться их перепродать букинисту с площади Победы Порядка. Но как будто что-то тянуло вперед. Глупость, не иначе.

   Девушка подошла к соседней двери, осторожно толкнула ее, мягко выкручивая ручку. Дверь поддалась с тихим скрипом, в лицо дохнуло гарью.

   «Странно», - подумала Алька, проскальзывая в щель и пытаясь одновременно оглядеться.

   Печать Святого Надзора внезапно зачесалась так, как чесалась много лет назад, заживая. Девушка не выдержала и поскребла ногтями рубец, что сразу под левым глазом, на полщеки. Святой Надзор – он такой, не забалуешь. И одновременно с этим взгляд зацепился за темный силуэт на фоне окна. Высокий, плечистый…

   Все внутри резко сжалось в комок и ухнуло в ледяную бездну.

   Воздух внезапно застрял в горле, словно песок.

   Алька подалась назад, к спасительной двери… Как, как она могла не заметить, что в комнате кто-то был? И запах этот, гарь… откуда? Портал, всего лишь портал. Этого человека не было в комнате, когда она лезла в дом. Он пришел только что…

   Тело перестало слушаться. От печати внутрь черепа ввинтилась едкая боль, лишающая сил, выбивающая слезы из глаз. Боль нарастала, уши заложило, Алька неуклюже грохнулась всем телом о пол, и поняла, что ее сейчас… будут бить.

   Или даже просто убивать.

   Но Тиб? Как же он?

   Извиваясь червяком и ничего перед собой не видя, кроме мельтешащего кровавого марева, она на локтях ползла к двери.

   Сипло вскрикнула, когда на шею опустилась жесткая подошва, безжалостно придавив к полу. Тот, кто это делал, получал явное удовольствие от мучений неудавшейся воровки.

   «Тиб. Как же он». – колотилось в висках.

   И Алька не выдержала, жалобно захныкала, царапая ногтями пол.

   Как же больно. И проклятая печать, не отпускает, корешками разрывает мозг, натягивает пламенеющую сетку…

   - Какая прелесть, - наконец прозвучало сверху, - двуликая в моем доме. Главное, знать, когда вернуться.

   Слепая, беспощадная сила смяла Альку, словно лист бумаги. Ее ломало, скручивало так, что, казалось, кости выскакивают из суставов. Наверное, она кричала. А потом все резко закончилось, кто-то взял ее - и с размаху макнул в непроглядное ничто.

ГЛАВА 1. Приор Роутона

Лучи восходящего солнца падали косыми снопами сквозь чистое, явно вымытое накануне окно, и золотили лысую макушку судьи. Он был немолод и не привык просыпаться рано, а потому был крайне раздражен и недоволен, когда его разбудил очень настойчивый посетитель. При виде приказа с печатью самого Магистра Надзора, однако, попыхтел, засунул свое недовольство куда подальше, и теперь просто сидел за столом, вяло всматриваясь в вязь золотых букв, время от времени поглядывая на того, кто, собственно, сдернул с мягкой кровати и заставил тащиться в городскую тюрьму.

   Кто способен на подобное?

   Только приор Святого Надзора, ночью прибывший в Роутон. На место своей службы.

   - Так чего вы хотите, ниат Эльдор? – наконец буркнул судья, - конечно же, я поздравляю вас со столь высоким назначением, мы, олицетворение правосудия, всегда жили мирно со Святым Надзором, но… я не совсем понимаю… мм… в чем, собственно, вопрос.

   Мариус откинулся на жесткую спинку стула, прищурился на судью. В груди клокотала злость, и не будь судья столь уважаемым и убеленным сединами, уже выплюнул бы пару зубов. Нет, прав, бесконечно прав был Магистр: Роутон погряз в ереси, потворствует преступлениям, творимым двуликими. Разберись, Мариус, в чем там дело. Твари из-за Пелены и двуликкие отродья не должны вызывать ни жалости, ни сочувствия. Но Пастырь с крагхами, не должно быть снисхождения к тем, кого коснулось проклятье Двуликости. От этого все беды: мы не видим в человеке чудовища.

   - Что тут может быть непонятного? – хмурясь, поинтересовался Мариус, - я поймал в собственном доме воровку, которая оказалась двуликой. Я мог бы казнить ее на месте, но, поскольку светские власти Роутона – как мне сказали - всегда сотрудничали с Надзором, решил отдать ее вам. В соответствии с уложением пятисотого года от Великого Раздела, ворам положено рубить руку. В соответствии с поправкой Надзора, всякое наказание удваивается для двуликих. Соответственно, эта дрянь должна лишиться обеих рук.

   Судья посмотрел на него исподлобья так, как смотрят на душевнобольных.

   - Послушайте, ниат Эльдор. Здесь ключевой момент – воровка. Эта девушка что-то украла? Нет. Вы просто застали ее в своем доме. При ней вы не нашли ничего, что могло бы принадлежать вам.

   - То есть, вы не желаете сотрудничать со Святым Надзором, - все еще щурясь, уточнил Мариус, - весьма прискорбно. Мне придется сообщить об инциденте Магистру.

   Судья ощутимо вздрогнул и поежился, как будто стал меньше. Магистр… с Магистром Надзора никто не хотел связываться. Никто. Даже Его Королевское Величество.

   - И не жаль вам ее? – неожиданно спросил он, не глядя в глаза, - отрубить обе руки значит обречь на смерть, мучительную и голодную. Не проще ли сразу голову?

   Мариус пожал плечами.

   - Все в рамках законодательства, судья Брисс. Голову рубят за другое, и вам это известно. И – нет. Не жалко. Само существование двуликих ставит под угрозу существование земель Порядка, вы ведь знаете об этом. Там, где двуликих много, обязательно рано или поздно появится прорыв Пелены. А там где прорыв – там взбесившиеся крагхи и рой. Вам доводилось видеть хоть раз, что такое нападение крагхов? Настоящее нападение? Не то, когда они утаскивают к себе девок, а когда просто хотят крови? – он сделал паузу, выжидая, когда же судья поднимет взгляд. Но мужчина сидел, съежившись, и нарочито-увлеченно рассматривал столешницу. А утреннее солнце плясало, искрилось на гладкой лысине. Мариус скрипнул зубами. В груди стало горячо, еще немного, и с рук сорвутся огненные плети, переполосуют этого жалкого мужичонку, который только и умеет, что отсиживаться за спинами стражей, да еще жалеет двуликих.

   - Я сомневаюсь в том, что вы видели что-либо подобное, - наконец просипел он, - если бы вы видели хотя бы десятую долю из того, что довелось повидать мне, то не задавали бы сейчас глупых вопросов, а позвали бы палача и выполнили свой долг. Магистр… предупреждал меня, что ересь овладела Роутоном. И я здесь для того, чтобы вернуть заблудшие умы на верный путь.

   Судья наконец поднял взгляд, и Мариус понял, что победил. Сломал этого жалкого старика. Заставил бояться.

   - Хорошо, - голос Брисса дрогнул. – хорошо, ваша воля, приор.

   И потянулся к шнуру, уходящему вверх, в отверстие в стене. Дернул несколько раз, прежде чем в дверь ввалился небритый детина в мундире нараспашку.

   - Вильс, приведи… двуликую.

   И, тяжело глянув на Мариуса, добавил:

   - Я оглашу приговор в вашем присутствии, чтобы у Святого Надзора не возникло вопросов.

   Он что, посмел иронизировать?

   Мариус холодно улыбнулся в ответ. Ничего, пусть. Раз уж его определили в эту дыру приором, он сделает все, чтобы в головах роутонцев возникали только правильные мысли. Надо будет запросить с десяток стражей, чтобы воспитательная работа шла веселее.

   Девку притащили быстро. Мариус только мельком глянул – мелкая, тощая. Даже не так. Истощенная. Лицо под спутанными волосами белое как мел, исчеркано кровавыми дорожками. Ну а то. Мариус знал, как магия печати действует на двуликих. Хорошо еще, что собственной кровью не захлебнулась. Губы синие, дрожат. И запястья в наручниках, а пальцы худые, грязные. Птичьи лапы, а не руки. Вообще, он бы никогда не подумал, что это особь женского пола. На вид – забитый пацан лет пятнадцати. Только вот чутье стража, привитое в Надзоре, сразу дало понять – девка. В латаных штанах, грязной рубахе и порванной жилетке. Но девка.

   Судья Брисс поднялся, обежал взглядом присутствующих.

   - Назовите себя, фье .

   Воцарилось короткое молчание. А Мариус… внезапно почувствовал на себе взгляд двуликой. Ему не хотелось оборачиваться, не хотелось марать себя, глядя на тварь, но… все же обернулся. У нее были большие блестящие глаза, темно-серые, как графит. И чернильная печать Надзора на всю левую щеку, вязь священных символов, дающих власть над тварями двуликими.

   Мариусу очень не понравился ее взгляд. Так смотрят на тараканов. Или на крыс.

   - Фье? – подал голос судья.

   - Алайна Ритц, - выдохнула девка.

   - Фье Ритц, ниат Эльдор обвиняет вас в том, что вы забрались в его дом с намерением совершить кражу. Это… так?

   Она, наверное, понимала, что отпираться бесполезно, и уронила голову на грудь. Мариус поморщился. Ему уже хотелось поскорее покончить со всем этим, вернуться в особняк и, наконец, заняться делами хозяйственными. За долгое время его отсутствия дом запустили, но сердиться на двух стариков он просто не мог. Все придется все делать самому.

   - Так, - наконец ответила двуликая.

   Брисс пожал плечами и медленно поднялся.

   - Тогда в соответствии с ныне действующим законодательством и поправками Святого Надзора вы приговариваетесь к отсечению обеих рук до локтя. Приговор будет приведен в исполнение вечером на закате.

   Мариус дернул бровью. Совершенно непонятно, к чему время тянуть? Но промолчал. Пастырь с ним, с судьей. А порядок в Роутоне он наведет. Магистр не будет разочарован.

   - Обеих рук? – повторила девица, словно во сне, - но… это же…

   «Смерть, - удовлетворенно произнес про себя Мариус, - одним двуликим меньше».

   Он снова, сам того не желая, поймал ее взгляд – взгляд зверька, которого загнали в угол и которому совершенно нечего терять. Наверное, если бы не печать, то перекинулась бы сейчас, исполосовала всех когтями, искрошила, измолола… Но печать Надзора – великая вещь. Тянет силу из двуликих, напитывает Око Порядка, и только благодаря этому еще не прорвалась Пелена. Так говорил Магистр, и у Мариуса не было повода усомниться.

   Девка вдруг рванула вперед, Вильс не успел ее схватить.

   Рванула – и бухнулась на колени перед Мариусом, вцепилась своими птичьими руками ему в штанину. Залопотала, заглядывая в лицо.

   - Благородный ниат! Прошу… я знаю, вы хороший человек… заберите моего брата, отдайте в приют… я его заперла, он погибнет! Горчичный проулок, три!

   От прикосновения двуликой его передернуло. Он невольно подался назад, резко поднимаясь на ноги. Стул с грохотом опрокинулся.

    - Уведите, - прикрикнул на судью, - иначе…

   - Да ей-то уже все равно, - холодно ответил Брисс, - в самом деле, уведите, Вильс!

   Мариус не без труда отодрал от себя костлявые руки, отшвырнул девку – ее поймал все тот же Вильс.

   - Благородный ниат! – она уже вопила во все горло, - спасите, умоляю! Он… просто человек, вы не можете отвернуться от человека, Пастырь покарает!

   И уже из-за двери донеслось хриплое:

   - Горчичный переулок, три! Его зовут… Тиберик!

   Дверь лязгнула замком, и с притолоки посыпалась белая труха. Мариус вздохнул, поборол желание отряхнуть штаны после того, как за них цеплялась двуликая тварь, затем поднял стул. Судья Брисс с любопытством смотрел на него, положив двойной подбородок на сцепленные пальцы рук.

   - Вы довольны, ниат Эльдор?

   - Вполне.

   - Можно вопрос?

   - Извольте.

   Он снова уселся на стул, положил ногу на ногу, рассматривая носок начищенного сапога.

   - Почему вы так ненавидите двуликих, м? Они ведь и пользу приносят. Вроде как напитывают этот ваш… Око Порядка.

   - Я уже объяснил. Слишком много двуликих – прорыв Пелены. С той стороны. Рой и крагхи. Рой, судья. Когда катится рой, позади остаются куски мяса. Недоеденные куски, понимаете? К тому же двуликость – это еще хуже, чем крагх. Потому что мы видим в чудовище человека…

   - И не видим в человеке чудовище, - вздохнул судья, - я понял вас, приор. А теперь прошу прощения, если у вас нет больше ко мне дел, то я бы…

   - Разумеется.

   Мариус знал, когда лучшее время уйти.

   И потом, его ждал заброшенный дом. Робин и Марго, которые знали его еще мальчиком. И Ровена. Наверняка ей донесут, что муженек-неудачник вернулся. И пусть бы это случилось как можно позже.

***

Выйдя из тюрьмы, Мариус несколько минут постоял на площади, вдыхая полной грудью. Осенний Роутон был хорош: вот дворник неторопливо шорхает метлой по мостовой, вот парень куда-то покатил тачку с овощами. Клены, высаженные по краю площади, начали желтеть, за ними белеет высокий шпиль городского управления. А если посмотреть за ломаную кромку городских крыш, то виден редкий белый дымок хлопковых мануфактур, а чуть дальше – тяжелые клубы черного дыма литейной мануфактуры. Но сюда, к центру Роутона, дым не несло. Роза ветров была такова, что все уносило прочь от города, и потому – по-осеннему бодрящий, прозрачный воздух.

   Нет, Роутон, конечно, не столица.

   Но и не совсем дыра, видали и похуже.

   А помимо прочего, Роутон был его родным городом. Здесь родился Мариус Эльдор, здесь он потерял родителей, здесь его нашел Магистр… и здесь же его угораздило жениться.

   Потоптавшись на площади, Мариус неторопливо пошел в сторону роутонского отдела Надзора. Все же не зря магистр озаботился тем, чтобы у этих земель появился приор. Пелена проступала здесь слишком близко, первый пузырь вздулся всего-то в десяти милях от города. Пока что… Держалась радужная мембрана. Но ежели и дальше будет прибывать двуликих, очень даже возможен прорыв, и тогда… Не совсем, правда, понятно, что придется делать с двуликими. Иногда они просто такими рождались, ведь способность оборачиваться крагхами была проклятием последней магической войны. Убивать их? Вроде бы не совсем правильно. Пытаться рассредоточить по землям, чтоб не образовалось центра притяжения Пелены? Хлопотно, но вдруг это единственный способ?

   Хотя он бы их истребил, этих двуликих. Потому что – чудовища. Крагхи, прячущиеся под вполне человеческой личиной.

   Мысли провернулись в направлении последнего сражения с роем. Неведомо как, но крагхи растили таких тварей, что человеческий рассудок был просто не в состоянии переварить виденное. Бронированные богомолы размером с дом, щупальца с крючьями, которые так же легко вспарывают стальную броню, как нож – размякшее на солнце масло. Или вот многоножки, тоже хороши. И ничем не пробить костяные пластины, кроме магии. А сами крагхи – смех да и только. Почти что птички, когтистые птички в самых настоящих перьях. С крыльями.

   «Ну, ничего, мы еще поборемся», - раздраженно думал приор Роутона.

   Он сделает все возможное и невозможное, чтобы оградить город от прорыва. И пусть для этого придется истребить всех двуликих, что здесь поселились. Горожане просто не представляют себе, что такое прорыв, и что такое рой, и вот отсюда все эти стенания о милосердии и жалости. Они просто не видели.

   Мариус шагал по утреннему Роутону, и с каждым шагом настроение улучшалось. Он понимал, что вправить мозги местным будет нелегко – но он тоже не абы кто. Приор Святого Надзора. Он побеседует с местными жрецами Пастыря, вот откуда надо начинать плясать. Содержимое голов горожан почти полностью зависит от содержимого проповедей.

   Остановился перед открывшейся булочной, там как раз хозяин водружал на прилавок корзину свежих рогаликов, присыпанных сахарной пудрой. Можно было порадовать своих стариков. Мариус толкнул дверь, с удовольствием вслушиваясь в звон колокольчика, потянул носом божественный аромат выпечки. Хозяин профессионально улыбнулся.

   - Доброго утра, ниат. Отведаете моих рогаликов с яблочным повидлом?

   - Заверните десяток, - и Мариус полез в кошелек за деньгами.

   Став приором, он мог вообще не задумываться о тратах. Наверное, теперь бы Ровена его оценила, но, но… не нужно уже. Прошло и перегорело.

   Из пекарни он выходил, прижимая к себе теплый пухлый пакет из хрустящей бумаги. Теперь можно было заглянуть на службу, в местный Надзор, а потом все же взять повозку и поехать домой. Но тогда рогалики остынут, а холодный и зачерствевший рогалик – совсем уж не то. Так что Надзор никуда не денется. А Марго и Робин дождутся свежую выпечку.

   Приняв решение, Мариус заторопился к углу площади, где собирались извозчики. Проходя мимо узкого переулка, откуда повеяло сыростью и помоями, внезапно прочел на табличке: «Горчичный проулок». И остановился.

   Что там вопила та дрянь двуликая?

   Горчичный проулок, три. Пастырь не простит. Он человек.

   Разве может быть у двуликой брат человеком?

   Мариус хмыкнул, и уже было двинулся дальше. А перед глазами совершенно некстати всплыло перекошенное бледное лицо той девки, которой к вечеру отрубят руки. Она не лгала. Так нельзя лгать. И даже не за себя просила, не умоляла оставить ей ее тощие грязные руки.

   Как его там зовут, того брата? Тиб… Тиберий? Нет, Тиберик.

   Он вздохнул и свернул-таки в проулок.

   Дома здесь напоминали узкие полки в архивах Надзора. Некрашеные, старые, кое-где подгнившие. Окна завешены пыльными тряпками. Мариус много раз хаживал мимо этого проулка, но никогда не обращал внимания, что почти в центре города такая вот червоточина. Поискал взглядом цифру «три» на облупившейся и утратившей цвет двери. Крошечное оконце с – о, чудо! – старательно вымытым стеклом и веселенькой синей занавеской.

   Ну что ж, поглядим.

   Мариус решительно постучался. С той стороны была ожидаемая тишина.

   Он даже улыбнулся. Зачем врала? Плела какую-то чушь про брата, запертого в доме? Надеялась выторговать помилование?

   - Кто там? – раздалось едва слышное.

   Улыбка так и застыла на губах. Все же правда…

   - Это ты Тиберик? – громко спросил Мариус.

   - Я, - донеслось из-за двери, - а вы… кто?

   - Откроешь мне?

   - Нет. – Голосок был тоненький, ломкий, - Алечка меня вечером заперла и ушла. И до сих пор не вернулась.

   «И вряд ли уже вернется».

   Никто не будет с ней возиться, отрубив руки. Тут либо родня должна лекаря привести, либо сам вор найти в себе силы перевязать раны. Двуликая же, скорее всего, быстро умрет от боли и кровопотери.

   - Кто это, Алечка? – все же спросил Мариус.

   - Сестричка.

   - Открой, - выдохнул устало, - она вряд ли вернется.

   - Я же сказал, не могу. Дверь заперта, - и всхлипнул.

   - Тогда отойди подальше, - этот детский всхлип отчего-то резанул по нервам.

   Мариус выждал, а потом высадил хлипкую дверь ударом ноги. И застыл на пороге.

   Нет, он, конечно, много повидал за тридцать лет своей жизни. Но, пожалуй, впервые столкнулся с такой чистой и опрятной нищетой.

   Комнатка была крошечной. Мебель отсутствовала. В углу лежал соломенный тюфяк, образцово-аккуратно застеленный старым одеялом. В другом углу стопочкой стояли несколько тарелок и одна большая кружка. А на узком подоконнике, крагхов хвост, красовалась маленькая вазочка с белой розой.

   И посреди этого нищенского великолепия стоял мальчик лет пяти, одетый тепло и аккуратно, в потрепанных, но целых башмачках, в чистой рубашке и курточке. Одежда мальчика выглядела куда лучше, чем лохмотья той двуликой.

   Но самым главным было то, что малыша не коснулось проклятье двуликости. Девка не соврала.

   Тиберик поднял на Мариуса глубые, огромные, как плошки, глаза, и спросил:

   - Дядя, а вы кто? Алечкин друг?

   Мариуса передернуло. И, глядя в чистые детские глаза, он не смог соврать – а видел самого себя, маленького, беззащитного, как сидел, съежившись, под столом, и смотрел, как одна за другой на пол плюхаются тяжелые темно-вишневые капли.

   - Н-нет, не друг. Но… а где твои мама и папа?

   Малыш пожал плечами.

   - У Небесного Пастыря.

   - А почему они ушли?

   - Я не знаю. Не видел.

   - Так вы здесь вдвоем жили?

   - Да-а, - малыш задумчиво посмотрел на выбитую дверь, затем снова на Мариуса, - Алечка вернется, рассердится. Хозяйка будет ругаться. Вредная. А Алечка говорит, что у нас слишком мало денег.

   - Идем со мной, - слова вылетели быстрее, чем приор Роутона успел их как следует обдумать.

   А перед глазами – одна за другой падают на пол крупные густые капли. Падают и разбиваются с противным шлепающим звуком. И где-то там мама и папа, и почему-то жуткая тишина вокруг. Тяжелая скатерть шевелится, приподнимается, и на Мариуса смотрит черноглазый и черноволосый мужчина. Пойдем со мной, малыш.

   - Я не пойду без Алечки, - замотал головой Тиберик, - она не разрешает.

   - Идем, - повторил Мариус, уже вполне осознанно, - я отведу тебя к себе. У меня большой дом, куда лучший, чем этот.

   - А как же…

   - Идем. Хочешь вот, рогалик?

   Нырнув рукой в пакет, Мариус достал присыпанное сахарной пудрой чудо и протянул малышу. Трудно побороть такой соблазн, когда громко урчит в животе.

   - Половинку, - серьезно сказал малыш, - а половинку Алечке.

   - Ты всегда с сестрой делишься? А она с тобой?

   - Она не делится, - грустно сказал Тиберик, - она просто свое мне отдает. Даже когда очень голодная.

   - Идем, - Мариус решительно взял малыша за руку.

   Оттого, какими слабыми и худенькими были пальчики, ощутил почему-то укол совести.

   Значит, они жили здесь, маленький человечек и двуликая, которая жертвовала всем ради него. Почему? Вот вопрос.

   - А как же Алечка, - сердито буркнул малыш.

   Мариус стиснул челюсти. Он мог бы рявкнуть, сказать, что свою Алечку Тиберик никогда уже не увидит, но… почему-то не стал.

   Перед глазами все еще плясали кровавые капли, тяжелые, крупные, словно ягоды спелой малины. Мариус понятия не имел, что скажет Марго, что скажет Робин… Впрочем, он был хозяином особняка, и мог вытворять все, что вздумается. Хоть крагха в клетке притащить.

   - Пойдем, пожалуйста. Ешь свой рогалик, Тиб… Можно тебя так называть?

   - Можно, - важно ответил мальчик и откусил от рогалика, - а где твой дом?

***

…Дом. Только крышу и видно из-за старых яблонь, чуть тронутых дыханием осени. Солнце в зените, играет на деревянной черепице словно на чешуе мифического дракона. Мариус не был дома лет семь, а то и больше. Теперь надо все приводить порядок, нанять, в конце концов мастеров, несколько молодых служанок в помощь Марго. Когда слух о том, что в Роутон прибыл новый приор Надзора, покатится по городу, наверняка потянутся с визитами… и наверняка Ровена узнает. Придет ли? Возможно да, а возможно и нет. С чего бы ей, если даже ребенка вытравила. В самом деле, зачем ей ребенок от неудачника, от стража. Но ребенок от приора – совсем другое дело.

   Мариус поймал себя на том, что мысли заворачивают в самом нежеланном направлении. Ровена… Небось, вышла второй раз замуж за кого-нибудь из удачливых торговцев. Небось, вокруг нее уже орава ребятни и обязательная нянька, Ровена не из тех, что будет марать руки о пеленки. Да и вообще… не надо было им тогда жениться, ошибкой это было.

   Он посмотрел на малыша, сидящего напротив. Когда открытый экипаж подкидывало на ухабах, Тиберик тоже подпрыгивал на скамье, таким легким был. Зачем вот ему мальчик? Вместо неслучившегося своего? Или подачка для собственной совести, чтоб проглотила и головы не поднимала?

   Мариус и сам не знал. Но почему-то тащил к себе в неухоженный дом ребенка. Можно было бы еще понять, если бы хотел подготовить его для службы Надзору… но нет. Мариус совершенно не желал мальчишке своей судьбы и никогда бы не поступил так подло, как нынешний Магистр. Не спросив согласия, начав накачивать ребенка вытяжкой из Пелены, тем самым превращая человека в Стража Надзора.

   Он поймал на себе задумчивый взгляд мальчика, поманил к себе. Поймал тонкую руку, развернул к себе спиной и указал на тускло блестящую крышу.

   - Вон мой дом, Тиб. Почти приехали.

   Малыш восхищенно выдохнул.

   - А вы один там живете? А мы Алечку к себе возьмем?

   Мариус промолчал. Потом сказал:

   - Там, кроме меня, живут еще Марго и Робин. Марго тебе понравится, обязательно.

   Последние полчаса дороги они проделали уже через деревенское поле. Пахло разогретой на солнце землей, высоко в небе кружил ястреб.

   - Ты помнишь своих родителей? – спросил Мариус, - давно они ушли к Пастырю?

   Тиберик нахмурился.

   - Аля говорила, что мы с ней год уже сами.

   - Кто были твои родители, можешь сказать? Фамилию знаешь свою?

   - Ритц. Мама… Виллара, папа Фредерик.

   - А чем они занимались?

   - Я не знаю, - выдохнул малыш, - но у нас в доме всегда было много книг. Очень много. И большие, и маленькие, и тонкие и – во-от такие…

   - Как так получилось, что вы оказались на улице? – пробормотал Мариус.

   Но то уже скорее самому себе.

   Святой Надзор мог присвоить имущество двуликого, но только в том случае, когда двуликий намеренно избегал запечатывания проклятия. Здесь же выходило, что мать и отец Тиберика погибли, а имущество… непонятно куда делось. И ребенок за компанию с двуликой оказался выброшен на улицу.

   Мариус вздохнул, все еще придерживая за плечо малыша рядом с собой. Придется заглянуть в архивы местного отделения Надзора и поинтересоваться, что там случилось с семейством Ритц, откуда в нем опечатанная Двуликая, и почему Тиберика выбросили на улицу.

   Повозка остановилась.

   - Приехали, ниат! – прокаркал возница.

   - Жди здесь. Я вернусь в Роутон.

   Спрыгнул на землю, потом взял под мышки Тиберика и аккуратно поставил его рядом с собой. Вот так, крепко держа за руку, довел до калитки. Петли скрипели просто невыносимо, чугунные завитки давно следовало покрасить, но Робин ничего толком не делал. Возможно, уже и не ждал, что хозяин когда-либо вернется.

   - А можно мне яблоко? – тихо спросил малыш, - вон их сколько валяется…

   - Марго тебе даст яблоко. Не с земли, не гнилое, а большое и красивое.

   Тиберик вздохнул и умолк, как будто о чем-то размышляя.

   Так они по заросшей дорожке дошли до крыльца, поднялись по ступеням, и Мариус решительно дернул на себя створку высокой и совершенно рассохшейся двери. Ночью, когда выволакивал из дома двуликую, как-то не было времени рассматривать собственное жилище, зато теперь – вот тебе, пожалуйста, последствия столь долгого отсутствия. Если в доме нет хозяина, дом начинает ветшать. В холле солнечный свет путался в лохмотьях паутины, свисающей с потолка. Можно, конечно, ткнуть в эту паутину Марго, но нянька слишком стара, ночью вот снова за сердце хваталась, все лепетала – куда вы, куда вы, ниат, эту девушку тащите, сжальтесь. Крагха он должен жалеть кого-либо. Двуликие тогда не пожалели ни мать, ни отца.

   И ступени, ведущие наверх, пылью заросли. Правда, было видно, что Робин периодически прохаживается по ним метлой. Прямо дорожку посередине вымел.

   - Как тут грязно, - озадаченно прокомментировал Тиберик, - если вы здесь живете, почему никогда не прибирались? Вот Аля…

   - Помолчи, - хмуро оборвал его Мариус, - я тебя сейчас оставлю своей няньке, Марго, а сам вернусь в город. Надеюсь, у тебя хватит ума никуда не убегать? Сгинешь сам. Не выживешь.

   - Хорошо, - Тиберик поднял лицо, и забавно сморщился, - я не буду убегать.

   Они добрались до комнаты, где раньше всегда по вечерам собиралась прислуга. Там ,у камина, сидела в кресле-качалке Марго и что-то вязала. Пушистый котенок трогал лапкой клубок.

   - Марго, - позвал Мариус, все еще крепко сжимая детскую ладошку.

   Женщина всполошилась, отложила в сторону рукоделие и вскочила с кресла, наверное, слишком резко – тут же охнула и невольно схватилась за поясницу. Вот она, старость. Всегда что-нибудь болит, не сердце, так спина, не спина так ноги.

   - Ниат Эльдор! Ох, слава Пастырю… А я уж заждалась вас, пирожков напекла, таких, как вы любили, с яблоками…

   И осеклась, уставившись на Тиберика. А Мариус молча рассматривал ее и с тоской думал о том, что жизнь его нянюшки стремительно катится к завершению. Как быстро. И как мало отпущено простому человеку. Ему очень не нравился восковой цвет морщинистого лица Марго, это было слишком хорошо видно, когда она убрала волосы под белоснежный чепец. По-хорошему, надо позвать лекаря, но… Еще никто и никого не исцелил от такой напасти как старость.

   - Вот, - сказал он, отпуская наконец детскую руку, - это Тиберик Ритц. Теперь будет жить с нами. Накорми его и обустрой как-нибудь ему комнату. Там, где комнаты прислуги.

   Марго всплеснула руками.

   - Ох, ниат Эльдор… Да где ж вы… - и, словно вспомнив что-то, посмотрела особенно пристально, - а что с девушкой?

   Мариус коротко пожал плечами.

   - В тюрьме. Получит, что ей причитается.

   Доброе лицо Марго вытянулось, а взгляд вдруг потух. И, не глядя больше на Мариуса, она засеменила к Тиберику, протянула ему руку.

   - Ну, малыш, пойдем? Меня зовут тетя Марго. Пойдем на кухню, там есть бульон и пирожки. Ты же, наверное, голодный?

   Мариус вспомнил вдруг про пакет с рогаликами, хотел вручить его няньке, но та почему-то демонстративно отвернулась и повела мальчика прочь. Мариус огляделся, сгрузил рогалики на стол. Ну вот и пойми этих женщин. А ведь хотел, как лучше. Что она там себе надумала? Нет, ну в самом деле, не могла же она решить, что он отпустит мало того, что воровку, так еще и двуликую?

   - И все им не так, - буркнул себе под нос, - так я еще и виноват выхожу. Наверное, надо было ей все деньги отдать, и фамильные драгоценности в придачу? Нет-нет, так дело не пойдет…

   Почему-то снова он подумал о том, что маленький мальчик и двуликая каким-то образом оказались на улице. Если у родителей Тиберика было в доме много книг, они не бедствовали, это точно. А так-то… Пятилетний малыш и двуликая, которую с ее-то печатью никто не возьмет на работу. Что ей оставалось? Только в дешевый бордель. Но она предпочла другой способ заработка.

   Постоял-постоял, и пошел из дома. Его ждал экипаж, чтобы вернуться в Роутон. Настала пора нанести визит в отделение Святого Надзора.

***

На место своей службы он прибыл аккурат после обеда, когда дежурный зевал, похрустывая челюстью, а в коридорах Надзора было так тихо, что, казалось, муху будет слышно. При виде нежданного посетителя дежурный недовольно нахмурился, а Мариус, в свою очередь, принялся с интересом его разглядывать. Совсем еще мальчишка, тощий, словно жердь, черный мундир с серыми кантами болтается как на вешалке. Дежурный тоже его рассматривал, и – надо же! – он не понимал, кто это явился в Надзор в черном же мундире, только с тройным золотистым шнуром на груди.

   - Чего желаете? – наконец изволил спросить дежурный.

   Мариус улыбнулся ему так, как до этого не улыбался Тиберику. Сладко и многообещающе.

   - Мы желаем, - сказал он медленно, - чтобы нас сопроводили в кабинет приора Роутона, и чтобы через десять минут там же был заведующим архивом.

   Белобрысые брови дежурного поползли на лоб.

   - А вы кто вообще, фьер?.. Не ошиблись часом дверью? Может, вам в дом умалишенных?..

   Но не договорил. Через мгновение его лицо встретилось со столешницей, еще раз, и еще. Расслышав хруст носа, Мариус отпустил недотепу и рявкнул:

   - Встать! Как смеешь сидеть в присутствии приора? Почему не при оружии? Как вы тут, мать вашу, собираетесь Роутон защищать? Тарелками с кашей, а?

   Хлюпая кровью, дежурный как-то очень быстро вывернулся из-за стола и метнулся в темень коридора. Мариус прислушался к суматошным звукам шагов, пожал плечами. Вероятно, прежний приор был человеком ленивым. Или очень слабым, распустил тут всех. Ну, ничего. Теперь у Роутона есть новый приор, и уж он-то устроит все правильно.

   Через полчаса он уже сидел за письменным столом в собственном кабинете. И не беда, что по углам сидели откормленные пауки, а солнечный свет едва пробивался сквозь пыльные стекла. Важно, что лампа на столе ярко горела, а перед дверьми навытяжку стояли пятеро, включая того самого парнишку с переломанным теперь носом.

   - Так, - Мариус довольно потянулся, похрустел пальцами, - это все? Все, кто служит здесь Надзору?

   - Ну да, приор, - вздохнул обладатель пивного брюха и багровой физиономии.

   Мариус представил себе, как он будет отбиваться от тварей роя, и ему даже смеяться не захотелось. Скорее, плакать.

   - Представьтесь, - бросил он в заплывшее лицо.

   - Рейсон Кресс, ниат.

   - Хорошо, - обвел прочих тяжелым взглядом, - надеюсь, уже никому не нужно объяснять, кто я такой, м?

   - Нет, - дружно прошелестело в кабинете.

   - Мне не нравится, что я тут вижу, - продолжил Мариус, - когда Магистр предложил мне это назначение, я принял его, потому что… все же Роутон – моя родина, и моя задача защитить его от крагхов. Но что я здесь вижу? Зажравшихся, заплывших жиром, немощных, никуда не годных… У кого-нибудь из вас есть ступень Стража?

   Молчание.

   Следовательно, стражей здесь не было.

   - Приор Эймс был стражем, - кое-как прохлюпал парнишка.

   - Это, я так понимаю, был единственный здесь страж, - холодно заключил Мариус, - и это в условиях, когда Пелена так близко к Роутону…

   Он помолчал. Почему-то ожидал иного, когда ступал в портал до Роутона. Бравых защитников, посвящающих все свободное время тренировкам. И что застал? Кучку жалких, никуда не годных… стало горько и обидно. Почему Магистр не думает о городах на периферии земель Порядка? На кой столько стражей в столице, когда Пелена – по окраинам?

   - Стражи-то все в столице, - прокряхтел Рейсон Кресс, словно читая его мысли, - а нам-то что… мы люди маленькие…

   - Никто не будет смотреть на то, какие вы люди, если произойдет прорыв, - мрачно ответил Мариус, - впрочем, я буду думать, что с этим всем делать. А сейчас… Я хочу, чтобы мне принесли из архива дело семьи Ритц. Кто из вас заведует архивом?

   - Так я ж и заведую, ниат, - пробурчал Кресс, - сейчас, сейчас… все будет. Извольте подождать минутку.

   - Я подожду три минуты. Через три минуты с вашим носом будет то же, что и с этим, - и кивнул в сторону бедолаги-дежурного. – А теперь все вон. Приведите себя в порядок. И приведите в порядок здание Святого Надзора.

    Наверное, он произвел нужное впечатление на сотрудников, потому что тоненькая картонная папка лежала на столе ровно через три минуты.

   - Так быстро? – Мариус только бровь приподнял.

   - Так, приор, дел мало в Роутоне. Это последнее, сверху лежало, - почти заикаясь от страха, пробулькал Кресс и начал пятиться к двери.

   - Идите, идите, - Мариус откинулся в кресле, - и позволю себе дать совет. Прекращайте заправляться пивом, Кресс. Твари роя любят потрошить таких вот, пузатых. Внутренности жирненькие, они их любят.

   Кресс поперхнулся воздухом и ретировался так быстро, как мог. А Мариус остался один на один с папкой из желтого картона.

   Он несколько запоздало пожалел о том, что не перекусил дома (но дома Марго почему-то разобиделась и обедать не позвала) и что не потребовал кофе в кабинет. Ерунда. Поужинает, как вернется. Сейчас интересовало дело семьи Ритц, и Мариус углубился в чтение.

   Дело состояло из пары тонких листков, испещренных каллиграфически выведенными буквами. Пробежавшись глазами по сухим официальным фразам, Мариус понял две вещи: во-первых, Алайна Ритц была приемной в этой семье, во-вторых – семья была далеко не бедной, занимались переплетом книг, и… все имущество волшебным образом испарилось, когда супруги Ритц отправились с детьми на пикник в сторону Пелены и там погибли. Их растерзанные тела потом были найдены на лужайке, рядом же была раскидана снедь, скатерть, салфеточки. И труп крагха. В тот самый миг, когда Тиберик отошел к ручью, на людей напал крагх, и тогда же в приемной Алайне всколыхнулось проклятие двуликости. Она не успела спасти приемных родителей, но чудом умудрилась выпотрошить крагха. Вернулась в Роутон с Тибериком, сама пришла в Надзор, «где ей была поставлена печать второго уровня, выполненная приором Роутона лично». А потом… дело закрыли. И ни слова о том, почему Тиберик, законный наследник, остался без имущества.

   Мариус нервно кусал губу.

   Происходило в Роутоне что-то неприятное, грязное.

   Он встал из-за стола, выглянул в коридор и рявкнул во всю силу легких:

   - Кресс! Кресс, а ну ко мне!

   Дальше было еще интереснее.

   Мариус постучал ногтями по картонной папке, глядя в узкие темные глаза заведующего архивом.

   - Скажите-ка мне, Кресс, куда делось имущество приемных родителей Алайны Ритц?

   - Она оказалась двуликой, - пропыхтел мужчина, - по закону она наследовала имущество родителей, и в то же время имущество двуликих отходит Святому Надзору.

   - Да вы что? Не знал, не знал.

   Знал, на самом деле, только вот… здесь иной случай.

   - Это приор Эймс так говорил.

   - Алайна Ритц не была единственной наследницей, ее младший брат мог наследовать родительский дом. Куда они делись потом, эти дети?

   Кресс пожал плечами.

   - Я не знаю, приор. Возможно, девка пошла работать в бордель. Помнится, ей печать влепили на пол-рожи. Куда ей в таком виде? Только туда, где на лицо никто и смотреть не будет.

   - А мальчик?

   - А мальчик… возможно, умер. Дети, знаете ли, мрут как мухи.

   Мариус скрипнул зубами и глянул на Кресса так зло, что тот съежился и качнулся всем телом назад.

   - Имущество семьи Ритц действительно перешло Надзору? Отвечайте, Кресс. Только правду. И - все, что знаете.

   - Приор все загреб. И потом дом перепродал кому-то, я не знаю, кому.

   - Служитель Святого Надзора нагрел руки на этом деле, м?

   Кресс пожал плечами.

   - Да бросьте, приор… Можно подумать, столичные так не делают… Девка могла унаследовать все имущество, но она оказалась двуликой. Мальчишку списали со счетов. Ну а имущество двуликих, всем известно…

   - Пошел вон, - прошипел Мариус, - пошел вон, иначе я тебя сейчас по стене размажу.

   Кресс дернулся, посмотрел обиженно.

   - Да за что, приор? Можно подумать, это я руки нагрел…

   - Это – Святой Надзор, придурок! – Мариус рявкнул во всю силу легких, - и если я хоть раз… еще услышу о подобном, все отправитесь на виселицу! Все, до единого!

   Когда хлопнула дверь, Мариус уронил лицо в ладони. Роутон, его Роутон, оказался на диво грязным местом. И покойный ныне приор вытворял здесь то, что совершенно не подобает служителю Надзора. Встреча с действительностью оказалась куда менее приятной, чем ожидал. Хорошо еще, что мальчишку привел домой, н-да.

ГЛАВА 2. Алайна Ритц

Ее, не церемонясь, снова швырнули на каменный пол. Алька не успела сгруппироваться, ударилась коленями и локтями, слезы так и брызнули.

   - Посиди тут до вечера, - прозвучал сиплый голос, - да не нагадь. Мыть потом за тобой.

   - Иди к крагхам, - огрызнулась устало, – помоешь.

   Хорошо, что тюремщик уже запирал снаружи дверь, иначе наверняка бы захотел вернуться и объяснить неудачливой воровке, что стоит, а чего не стоит говорить.

   Всхлипывая, Алька отползла в угол, привалилась спиной к стене и застыла, стиснув руками голову. Лоб и щеки пылали, треклятая печать Надзора по-прежнему ввинчивалась обжигающе-горячими корешками под череп, но уже не так, как в том доме. Там ей вообще казалось, что умирает, и нет спасения ни ей, ни братику. Впрочем, его и так не было.

   «Чтоб тебя крагхи сожрали, - подумала с внезапной ненавистью Алька о том мужике, который так ловко ее стреножил и отволок к судье Бриссу.

   Конечно же, при ее везучести, она попала в дом к стражу Надзора. То-то ее так и проняло. То-то он ее чуть не пришиб. Алька почти кожей ощущала исходящую от него ненависть, яркую, пламенеющую. А как он ей на шею наступил? Чуть не сломал, козлина… ну и теперь… А что – теперь? Ей отрубят руки. Алька была готова поклясться, что это именно этот, Страж, позаботился о наказании. Обычно пойманным с поличным ворам всыпали розг. Если ловили повторно – то да, рубили руку. Но не две.

   «Чтоб тебя крагхи сожрали», - повторила она шепотом и облизнула растрескавшиеся губы.

   Ну это ж надо быть такой сволочью?

   Тем более, что на момент поимки у Альки при себе не было ни одной краденой вещички.

   Голова по-прежнему болела. Дергало горячо и надоедливо со стороны печати и дальше, за глазом, до затылка. Алька прислонилась больной стороной к холодным камням, надеясь, что полегчает. Надо было думать – причем быстро – как спасти Тиба. Она ведь обещала маме и папе, что будет заботиться, ежели что случится. И вот, случилось.

   Наверное, сам небесный Пастырь вмешался, отправив Тиберика и Альку к ручью в тот солнечный осенний денек. И, верно, тот же пастырь позаботился о том, чтобы Тиберик увлеченно играл с пойманным лягушонком, пока Алька решила сходить за хлебом и ветчиной.

   Увиденное отпечаталось в памяти, словно полотно безумного художника. Мама и папа лежали на траве, изломанные, страшно-бледные и одновременно вымазанные в земле и крови. Кровь была повсюду, на одежде, на траве, на смятой скатерти. Алька успела заглянуть в неподвижные глаза мамы и, казалось, медленно каменела и умирала сама. А потом откуда-то сверху, из древесной кроны вывалилось нечто. Он был похож на человека, очень похож. Только за спиной – огромные крылья, и вместо волос перья, и эти перья обрамляют перекошенное в ярости лицо. Глаза кровью налитые и соверенно безумные. В тот миг она даже не поняла, что существо было в одежде, видела только коричневые перья на предплечьях, слипшиеся от пролитой крови.

   Существо смотрело на Альку, крылья подрагивали за спиной, и ветер шевелил перышки на голове. А потом тварь указала на Альку страшным когтистым пальцем и прохрипела:

   - Ты. Идешь за мной. Пора возвращаться.

   Она так и не поняла, что с ней случилось. Мир словно подернулся серой хмарью, тело странно изогнулось, хрустнуло внутри. Звук был такой, как будто кухарка тяжелым ножом рубила куриную тушку. Алька посмотрела на свои руки – сквозь бледную кожу просвечивал ряд ярко-синих перышек, по всему предплечью. А вместо аккуратно постриженных ногтей – жуткие черные когти, загнутые, острые, как у ястреба.

   И тогда… заверещав, она вдруг прыгнула на убийцу родителей.

   А он то ли не успел, то ли не смог защититься. Это было странно, он ведь был большим и сильным… А она его выпотрошила без особых усилий. Тогда хотелось убивать. Не важно, как… За маму и папу.

   …Она сипло рассмеялась и посмотрела на свои руки. Бледные и худые, с обломанными ногтями. И кожа вот содрана на запястьях, браслеты наручников как будто специально с заусенцами.

   Скоро, очень скоро у нее и таких рук не будет. И тогда останется просто умереть, потому что никому не нужна безрукая.

   «Ты-то умрешь, да. Но как же Тиберик?»

   Щеки вспыхнули с новой силой, стоило вспомнить, как она умоляла стража спасти мальчика. Да, надо признаться себе самой: в те мгновения она была готова вылизать гаду сапоги, да и вообще, сделать все что угодно, только бы он забрал Тиба и сдал в приют. В приюте хотя бы не дадут умереть с голоду. А так-то… Даже если маленький послушный Тиберик сможет выбраться из окна… Куда он пойдет? Кому нужен будет?

   Алька поняла, что по щекам снова текут слезы. Подняв лицо к единственному окошку, она мысленно молила Пастыря, чтобы спас хотя бы малыша. С тем, что сама она скоро умрет, уже смирилась.

   «Он ни за что не пойдет разыскивать Тиба, - мысль отдавала полынной горечью, - это страж. Сколько ни умоляй, хоть в лепешку расшибись – все без толку».

   Перед мысленным взором, как по команде, возникло холодно-отрешенное, но очень злое при этом лицо мужчины. Сжатые в тонкую линию губы, нос с горбинкой, высокие скулы и взгляд черных глаз… странный, как будто направленный внутрь себя, как будто и не было Альки. Он не на нее смотрел, а на сполохи давних своих воспоминаний. Что там такого было? Она не знала, да и не очень хотела знать. Самое главное, что от такого пощады не дождешься.

   И это означало, что сделать первые шаги по спасению Тиба должна она сама. Но как?

   Никак. Она была совершенно беспомощна. Даже наручники так и не сняли.

   Ее одолевала странная усталость, и холод, что шел от стены, почти не чувствовался. Алька еще раз потрогала лоб – горячий. Или руки совершенно ледяные. Вздохнув, она прикрыла глаза. Пить хотелось. И есть. Но к голоду она привыкла, а вот жажда мучила. Во рту как будто песка натрусили, и губы болят, потрескались от ее же воплей, когда страж применил магию Надзора.

   «Мне нужно, чтобы кто-то забрал Тиба и отвел его в приют».

   Кряхтя, Алька поднялась с трудом на ноги, доковыляла до двери, тяжелой, темной от времени, и что есть силы ударила в нее двумя руками.

   - Эй! Откройте! Кто-нибудь!

   Ответом была звенящая тишина. Звуки вообще умирали в тюрьме еще до того, как их кто-нибудь слышал. Все правильно, тюрьме не нужны свидетели…

   Алька еще несколько минут побарабанила в безликую и равнодушную дверь, даже попыталась попинать ее ногами – все тщетно. Она снова заползла в свой угол, прижалась левой щекой, которая все еще пульсировала болью, к холодному камню.

   «У приговоренных бывает последнее желание, - вяло вспомнила она, - остается только это».

   Закрыла глаза. И незаметно сползла в тяжелую, не приносящую никакого отдыха, дрему.

   Но там было хорошо. Можно положить голову на колени маме, вдыхать запах ландышевых духов и слушать, слушать. Ты растешь такой красавицей, Алечка. Знаешь, мы с папой ни разу не пожалели, что оставили тебя у себя. Когда я нашла на пороге сверток, я перепугалась жутко. Думала, что двуликие подбросили ребенка. А ты оказалась самой обычной, здоровой девочкой.

   «Как же ты ошибалась, мама».

   Алька вскинулась, когда загрохотал отпираемый замок. Тело как будто макнули в прорубь, от ужаса забыла, как дышать. Неужели… вот оно? Так рано? Ведь день в разгаре!

   Она даже подняться не успела, как дверь лязгнула о стену, и в камеру ввалился тот самый охранник, который и волок ее сюда. По перекошенной роже было видно, что недоволен он происходящим, ой недоволен. Но почему? Что такого она сделала?

   - Поднимайся, ты! – рявкнул злобно.

   И, не дожидаясь ответной реакции, в два шага пересек разделявшее их пространство, схватил Альку за шиворот и дернул вверх так, что внутри все екнуло.

   - Давай, шевелись, шевелись!

   И тут же, подлив в голос яда, добавил:

   - Светлейший приор Надзора желает тебя видеть. Крагхи бы его побрали с его поучениями…

   И в голове Альки наконец начала оформляться хоть какая-то мысль. Наверное, охранник так зол, потому что сейчас ему досталось от упомянутого приора. Но… Приор Эймс ведь умер, так говорили.

   Чувствуя себя тряпочкой в крепкой руке, Алька кое-как успевала перебирать ногами, мимо мелькали небеленые стены, потом сообразила, что ее снова притащили к кабинету судьи Роутона. Дверь была красивой, новой, с золоченой табличкой, и контрастировала с серыми затертыми до сального блеска стенами. Тут охранник остановился, метнул на Альку раздраженный взгляд и очень деликатно постучался.

   - Позволите?

   - Да, введите приговоренную, - глухо прозвучало в ответ.

   Светлое полотнище двери мелькнуло перед взглядом, и Алька растерянно уставилась на судью Брисса, перевела взгляд на еще одного присутствующего и невольно съежилась. Хотелось стать маленькой-маленькой, с муравья, чтобы незаметно убраться куда подальше.

   Страж, тот самый. Спокойно стоял у окна, повернувшись спиной к присутствующим и тем самым красноречиво давая понять о своем отношении ко всему происходящему.

   Алька уставилась на его широкую спину, затянутую в черную ткань формы Надзора, и тут ее словно тряхнуло. Ей сказали, что приор желает ее видеть. Так что ж, выходит, она со своей везучестью умудрилась залезть именно в дом нового приора Надзора? Взгляд невольно пополз чуть выше – к коротко стриженному затылку. Под линией роста волос начинался толстый рваный шрам и уродливой многоножкой прятался куда-то под воротник.

   В животе сделалось противно-щекотно, все как будто замерло, сжалось в тугой комок, и Алька невольно попятилась – чтобы упереться спиной в охранника. Брисс окинул Альку долгим сочувствующим взглядом.

   - Вы уверены, что не измените решения, приор Эльдор? Несколько часов назад вы требовали, чтобы девушке отрубили обе руки вместо одной, теперь требуете права выкупа.

   - Обстоятельства изменились.

   Алька съежилась еще сильнее. Точно, он ведь хотел лишить ее обеих рук. Да что ж за чудовище такое.

   - По уложению эти пять лет она должна оставаться жива, - нерешительно напомнил Брисс.

   - Хотите сказать, что будут проверки?

   Альке в спокойном голосе почудилась усмешка.

   Судья смутился и умолк.

   - Не тяните время, Брисс, тем более, что надлежащую сумму я уже внес. Ошейник.

   Алька затравленно уставилась на судью. Ноги подгибались от ужаса. Что они там еще придумают?!! Какой, к крагху, ошейник?

   Судья вздохнул и совершенно внезапно улыбнулся. Едва заметно, уголком рта – но улыбнулся, и именно ей, Альке.

   - По желанию приора Святого Надзора, фье Алайна Ритц, вы приговорены к рабству сроком на пять лет. Подойдите ближе, я должен одеть на вас Знак Повиновения.

   Ее подтолкнули в спину, и Алька механически сделала несколько шагов вперед. Судья Брисс поднялся, обошел стол, и она наконец увидела в его руке тонкий ремешок из грубой кожи.

   - Волосы приподними, - сухо сказал он.

   Алька кое-как собрала их и завела вперед, в наручниках по-другому не получалось.

   - Ты его снять не сможешь, - спокойно пояснил судья, - но пять лет – невелик срок. Благодарите Пастыря, фье Ритц. И ниата приора тоже.

   - Я не понимаю, - сипло шепнула она, - что… дальше будет?

   Судья не успел ответить, за него ответил приор.

   - Отсечение кистей рук заменяется рабством сроком на пять лет.

   Холодея от ужаса, Алька взглянула в его сторону, случайно поймала взгляд и поторопилась опустить голову. Смотрел на нее приор так, как будто, не будь здесь судьи, уже давно бы свернул шею.

   - У кого… рабство? - язык едва ворочался, а кровь словно ледяной водицей заменили.

   - У меня, - коротко ответил приор и снова отвернулся.

   Алька растерянно посмотрела на судью, но тот лишь пожал плечами. Мол, что я тут поделаю. Это же приор Святого Надзора.

***

Она и сама не знала, как хватило сил прошагать вслед за приором до выхода из здания тюрьмы. Перед глазами маячила широкая спина, взгляд Альки против ее воли цеплялся за белый шрам, похожий на жуткую многоножку, и ей все время казалось, что приор сейчас обернется и ударит ее – так, что лететь через весь коридор. Но он не обернулся и не ударил. Не говоря ни слова, растворил дверь и вышел наружу. Алька, ежась и ощупывая кожаный ремешок на шее, засеменила следом, невольно замерла на высоком крыльце, рассматривая черный закрытый экипаж Святого Надзора.

   Приор дернул плечом, сбежал по ступеням и нырнул в его темное нутро. Уже оттуда прозвучал едкий оклик:

   - Тебе специальное приглашение нужно? Садись и поехали.

   Злить его явно не стоило, и Алька, потирая свободные наконец запястья, юркнула внутрь и уселась в угол кожаного дивана. Приор постучал по стенке экипажа, и они поехали.

   Воцарилось тяжелое молчание. Алька сжалась в комок, с тоской глядя на плотно задернутые занавески. Все еще не верилось, что все так изменилось, что ее руки останутся при ней, но… теперь ближайшие пять лет она будет принадлежать приору. Зачем она ему? Почему изменил решение?

   И вдруг словно болезненная судорога пошла по телу.

   - Тиберик! – вскрикнула она, - ох, Тиберик… Пожалуйста, умоляю вас, давайте заедем… Он же совсем маленький, он пропадет один!

   Молчание. Лицо приора словно закаменело, и он как будто ее и не слышал, смотрел куда-то сквозь.

   - Ниат… Вы благородный человек, пожалуйста, не отказывайте!

   И, понимая, что еще немного – и они окажутся слишком далеко от Горчичного проулка, чтобы возвращаться, Алька скатилась с дивана на пол и бухнулась перед застывшим, словно изваяние, приором на колени.

   Он, словно проснувшись, смерил ее тяжелым взглядом. В потемках глаза казались совершенно черными и злыми.

   - Перестань. Не раздражай меня. И без того тошно.

   - Вам же… ничего не стоит заехать… - промямлила Алька, окончательно теряясь.

   С головокружительной скоростью она погружалась в вертящуюся воронку беспросветного отчаяния. Нет, он ни за что не согласится. Не послушает… Но что тогда остается?

   - Ниат Эльдор, - прошептала она, ловя его взгляд, - умоляю…

   Он молча пожал плечами и вздохнул, как будто Алька была не более чем надоедливой зверушкой. А она, вконец осознав, что от этого бесчувственного бревна не дождешься и толики сострадания, юркой змейкой извернулась, дернула ручку двери экипажа и на полном ходу вывалилась на дорогу. Подняться и рвануть в нужном направлении было сущей ерундой, Алька вскочила, озираясь, увидела проем между соседними домами и припустила туда.

   - Стой, дура! – неслось из-за спины, но она не слушала.

   Она доберется до Тиберика, чего бы это не стоило. Она обещала маме заботиться о нем, обещала…

   Улица, ряд каменных домов внезапно крутнулись перед глазами, рассыпаясь осколками, затылок окатила жаркая волна боли. И как-то Алька поняла, что лежит на мостовой, опрокинувшись навзничь, и совершенно не может пошевелиться. Не было власти над телом, ее желания – отдельно, а руки-ноги – кучка мягких тряпочек. Высоко над головой в осенней синеве медленно плыло пышное облако, словно ком хлопковой ваты. Потом рядом появилась черная фигура.

   - Ошейник, - невозмутимо пояснил приор, - ты не убежишь. А в следующий раз я тебя просто задушу, и плевать я хотел на судью Брисса и на дурацкие правила этого городишки. Вставай. Брата твоего я уже забрал.

   - Так почему же… сразу не сказали, - мяукнула Алька. Получилось жалко, как у голодного котенка.

   - Я не обязан отчитываться, - нахмурился приор, - тем более перед собственной, хм, рабыней.

   Алька несмело шевельнулась. Чувствительность возвращалась. А вокруг уже собиралась толпа зевак, трепетали шепотки на ветру. Двуликая, двуликая. Если бы могла… срезала бы щеку к крагхам, только бы не светить этой чернильной гадостью.

   Она села, сжала руками голову, затем снова посмотрела на приора и просипела:

   - Тогда… позвольте мне зайти туда. Там осталась очень ценная для меня вещь.

   Он приподнял бровь, гладкую, перечеркнутую старым шрамом. Когда-то кожу там рассекли, и было видно, что рану зашивали кое-как.

    - Пожалуйста, - шепнула Алька, уже ни на что не надеясь.

   - Хорошо, пойдем. – внезапно буркнул приор Эльдор, - только быстро. Здесь совсем недалеко.

   И, не говоря больше ни слова, пошел вперед. Экипаж остался ждать. Алька торопливо поднялась и потрусила следом.

   Выглядело все это, наверное, отвратительно. Все равно что собачонка за хозяином.

   «Ну а что, и ошейник имеется», - она потрогала кожаный обруч.

   Ее пошатывало, улица то и дело угрожающе кренилась то в одну сторону, то в другую, но Алька мужественно дошла до Горчичного проулка. Сердце екнуло, когда увидела разбитую дверь.

   - Это правда? Правда, что вы забрали Тиберика? – оглянулась на замершего приора.

   Он сложил руки на груди и уставился на нее так, словно хотел раздавить. Брови нахмурил, и оттого лицо обрело совершенно зловещее выражение.

   - К чему мне лгать?

   - О, Пастырь обязательно отблагодарит вас, - быстро прошептала она, делая шаг внутрь.

   Схватила вазочку с окна, прижала ее к себе и уже смело повернулась к приору.

   - И это все? – опять приподнятая бровь, - что такого в этой посудинке?

   - Это… мамина, - Алька еще крепче сжала пальцы на керамическом горлышке, - все, что у меня осталось.

   Приор резко отвернулся, но Альке показалось, что он пробормотал ругательство. Что-то вроде «проклятый сукин сын».

   …Снова оказавшись в полумраке экипажа, Алька прижала к себе вазочку и закрыла глаза. Усталость давила, глаза слипались против воли. А по коже – едкий, словно кислота, взгляд приора. И это тяжкое молчание. Что ему, крагх побери, нужно? Почему выкупил? Почему забрал брата? В доброту приора Алька не верила, а значит, все это он проделывал с тайным умыслом. Знать бы еще с каким. За себя Алька не боялась. Даже если он потащит ее в койку – ну и что, это всего лишь один мужчина. Не десятки и не сотни, как в борделе, один. Но вот что подтолкнуло его забрать к себе Тиба?

   Не выдержав, Алька подняла голову, храбро встретила обжигающий взгляд и спросила:

   - Зачем мы вам, ниат Эльдор?

   Он долго и молча смотрел на нее – и куда-то сквозь, снова окунаясь в собственные воспоминания. Потом вздрогнул, словно опомнившись, и сухо проговорил:

   - Вы с братом незаконно лишились имущества. Прежний приор Надзора счел возможным нарушение всех правил, и поэтому… это несколько умаляет твою вину. У тебя, в твоем положении, был выбор – либо в бордель, либо воровать… Ты выбрала второе, не слишком хороший выбор в отсутствие такового. Я терпеть не могу двуликих, но и совесть у меня есть, так что поживешь в моем доме. Будешь помогать Марго по хозяйству, будешь делать все, что она скажет. Брат твой пока поживет с нами, потом я устрою его в хорошую школу для мальчиков. А ты… пять лет спокойной жизни. Только на глаза мне не показывайся, прибью.

   - Спасибо, - пошептала она, – вы действительно благородный человек, ниат, и я…

   Она хотела сказать, что будет стараться, но он перебил:

   - Не надо. Не надоедай мне. Нам с тобой говорить не о чем, вообще не о чем. И я рассчитываю на твое благоразумие. Помни, что я имею полное право тебя наказывать. И если, упаси Пастырь, ты что-нибудь стащишь в моем доме, то клянусь, я сам поотрубаю тебе руки. Поняла?

   В сумраке экипажа его лицо было бледным пятном, и черты словно набросаны штрихами. Весь из ломаных, острых линий. Едкий. Совершенно безжалостный.

   Алька вздохнула, сжимая в пальцах вазочку, и опустила голову. В самом деле, к чему злить чудовище?

   - Поняла, - выдохнула чуть слышно, - поняла, приор Эльдор.

   Остаток пути они проделали в полном молчании. Когда экипаж остановился, приор выбрался наружу первым, Алька осторожно высунулась следом. Прямо напротив возвышались кованые ворота. Ограда сжимала кольцом старый яблоневый сад, и, казалось, даже сюда доносился запах яблок. Из-за желтеющих крон была видна серебристая крыша особняка.

   Она вдохнула полной грудью и поспешила за приором, который безмолвно шагал куда-то вбок от ворот. Ловко поддел и отшвырнул носком сапога гнилое яблоко, остановился уже у небольшой калитки, и там все же обернулся. Алька вдруг поняла, что глаза у него вовсе не черные, как показалось поначалу, а карие, темные, с оттенком переспелой вишни. А еще она поняла, что на свету он вовсе не кажется старым и уродливым. Шрамы, да. Но не старый.

   - Помни, что будет, если посмеешь воровать, - строго повторил он, глядя на Альку сверху вниз, и резко дернул калитку.

   Потом они шли сквозь старый сад, и Алька – совершенно неуместно – думала о том, что все здесь дышит красотой в свете дня. Красотой и… одиночеством. Из зеленой травы выглядывали румяные бока спелых яблок, которые здесь не были никому нужны. Изредка пожелтевший листок срывался с ветки и, кружась, медленно летел вниз.

   «Я все здесь приведу в порядок», - решила она про себя.

   И отчего-то стало легче на душе, как будто принятое решение могло скрасить предстоящие пять лет рабства с непонятными перспективами.

   Но когда раздался звонкий голосок – «Алечка!» - силы внезапно покинули.

   Тиб бежал к ней вприпрыжку, и, добежав, обхватил за пояс, прижался щекой к животу.

   - Алечка-а-а-а!

   Ноги подогнулись, и она рухнула на колени, прижимая к себе братика. Слезы брызнули из глаз, Алька судорожно перебирала его русые волосы, ощупывала всего, не веря, что вот он – живой и здоровый, и что теперь у них… все будет хорошо. Наверное, хорошо…

   - Тиб, - прошептала она, целуя макушку, - слава Пастырю, ты здесь… А я уж думала…

   - Пойдем к Марго, - сказал Тиберик, - ну пойдем, Алечка, пойдем!

   - Да-да, конечно, - она всхлипнула.

   И внезапно поняла, что – все. Она больше не может подняться на ноги. Перед глазами все поплыло, закружилось – яблони, дом, небо. И Алька, цепляясь за курточку Тиба, медленно сползла на траву. Тошнотворная муть накатила резко, вымывая все краски мира, и на несколько мгновений Алька вывалилась в вязкое ничто.

***

Казалось, темнота длилась мгновение, но уже в следующий миг, когда Алька приоткрыла глаза и удивилась слабости, холодным киселем разлившейся по телу, стало ясно, что она уже не в саду. Она пошевелила пальцами, ощутила трение кожи о новый колючий лен. Потом зрение прояснилось, и Алька поняла, что высоко над ней – давно не беленый потолок с темными балками, где-то сбоку светятся лайтеры, а сама она лежит, утонув в мягкой перине.

   Взгляд уперся в темный прямоугольник окна.

   Алька вздохнула, попробовала сесть – и ей это удалось, правда, с третьей попытки. Тело казалось ватным и непослушным. Поднесла руки к глазам и ужаснулась – казалось, она похудела еще больше, сквозь тонкую белую кожу просвечивали синие вены.

   Чуть позже пришло осознание того, что ее старая одежда – вернее, нищенские лохмотья – куда-то делась, что на ней – чистая сорочка, старая, стертая почти до сеточки, но чистая, приятно пахнет мылом. И на голое тело. Алька осторожно потрогала волосы и уже ничуть не удивилась, когда поняла, что их попросту остригли. Не на лысо, но довольно коротко, прядки вились, падали на лоб острыми птичьими перышками. Сколько же, провались все к крагхам, она здесь провалялась? И кто переодевал ее, кто остриг, кто мыл все это время?

   Пока раздумывала, о себе напомнил мочевой пузырь, и Алька, кряхтя, постанывая и хватаясь за изголовье кровати, поднялась. Комната тут же угрожающе качнулась, но Алька ожидала этого коварства, потому привалилась всем телом к деревянному изголовью, а потом, отдышавшись, заглянула все же под кровать и обнаружила там ночной горшок.

   Как мало нужно для счастья, усмехалась она, по стеночке продвигаясь к двери.

   Всего-то сохранить руки и вовремя найти горшок.

   И еще найти кого-нибудь… Тиберика, например. Или - тут она вспомнила, что приор Эльдор упоминал Марго. Наверное, это была та самая старая ниата. Самого приора видеть сейчас не хотелось. У Альки он вызывал приливы иррационального страха. Кожей чувствовала, насколько сильна его ненависть к таким, как она. Казалось, одно неверное движение, и голову открутит. Она слишком хорошо помнила, как он наступил ей на шею…

   Дверь оказалась не заперта, и Алька выбралась в коридор, темный и сырой. Как будто прибрались только в ее комнате, а на коридор то ли сил, то ли желания уже не было. Запах выпечки, свежих сдобных булок, стал густым, нагло щекотал обоняние, заставляя совершенно пустой желудок сжиматься в спазмах. Издалека доносились голоса, мужской, низкий и хриплый, и женский – звонкий. Там никто не ждал ее, двуликую, но Алька понимала, что все равно не сможет до бесконечности лежать в постели, а потому шла и шла вперед… Пока не оказалась на пороге большой кухни.

   Там было… хорошо, неописуемо хорошо. Алька уже и забыла за этот год, как может быть, когда есть дом, и есть семья. Нет, она пыталась сотворить подобие дома для Тиба, но нищета – плохая мать для радости и уюта.

   По углам кухни были расставлены чугунные подставки с большими стеклянными колбами, где было от души насыпано дорогущих лайтеров – так, что все помещение заливал мягкий золотистый свет. Старушка возилась у печки, мазала взбитым яйцом румяные пирожки на огромной сковороде. А за столом у окна сидели старый ниат и Тиберик. Тиб кусал огромную завитушку, присыпанную сахаром, и сам, разрумянившийся, напоминал сдобную булочку. Алька только и успела, что поразиться тому, как быстро Тиб снова наел щеки. Или… это она так долго провалялась в забытьи?

   Как-то одновременно они уставились на нее. Затем старик, буркнув что-то, стыдливо опустил взгляд, Тиб с радостным воплем бросился к ней, старушка отставила сковородку и двинулась вперед, вытирая блестящие от жара руки передником.

   Тиб с разбегу ткнулся лбом в живот и сбил с ног.

   Алька натолкнулась спиной на дверной косяк и поняла, что сейчас плавно съедет на пол.

   - Тиберик! – строго прикрикнула ниата, - ты что, не видишь, сестре плохо? Отойди же, ну!

   И, подойдя, осторожно придержала Альку под локоть.

   - Милочка, что это вы подскочили. Вам еще полежать бы. Ну, ну, не плачьте. Раз уж поднялись, идите за стол. Сейчас я вас подкормлю, а то ветром сдует.

   Альку душили рыдания. Как стыдно-то! И она хотела обокрасть эту милую старушку, и этого старика… А они… они, похоже, даже не держали на нее зла за это.

   Она вцепилась слабыми пальцами в сухое, обтянутое морщинистой кожей запястье.

   - Простите меня, ниата… простите.

   - Да за что, милая? Давайте-ка, шажок. Еще шажок. Робин, помоги, что ли. Я одна ее не удержу. И не называйте меня ниата, милочка. Я фье Лансон, для вас Марго, нянька ниата Эльдора. А это фьер Робин Лансон, мой муж…

   Так Алька доковыляла до стола, ее аккуратно усадили на крепкий стул, и Марго поставила перед ней небольшую кружку с молоком. Тиберик вцепился в локоть, прижался щекой к плечу.

   - Алечка…

   - Да ,милый, - пробормотала она, смаргивая слезы.

   - Пейте, милочка, пейте. Вам есть много нельзя, так сказал ниат Эльдор. Если придете в себя… Желудок отвык от пищи.

   - А сколько я…

   - Да вот, скоро неделя как, - ответила Марго, - как хозяин вас в дом занес, так в себя и не приходили. Все метались в бреду, матушку звали.

   Рука сама метнулась к горлу, нащупала ошейник.

   - Занес? – растерянно спросила Алька, - но…

   - Ну, мы-то старенькие, - проворчал Робин, - уж не тот я, чтоб девиц на руках таскать. Тут бы самого ноги носили.

   - И вазочку вашу не потеряли, - добавила Марго, - я ее пока в гостиной на стол поставила.

   Алька посмотрела на молоко. На брата, который взирал на нее с блаженной улыбкой. На добродушного старика, у которого седые бакенбарды воинственно торчали в стороны. На круглолицую старушку в накрахмаленном белом чепце. В груди сделалось колко и больно, а потом слезы снова покатились по щекам.

   - Не плачьте, милая, все будет хорошо, - Марго подошла и погладила ее по плечу, - я вам волосы остригла, не обижайтесь. Новые отрастут, еще лучше будут. А те ваши было уже не расчесать и не промыть.

   А в душе проклюнулся страх. Алька вдруг представила себе, что сейчас на кухню зайдет приор Надзора, и будет кричать и ругаться оттого, что его слуги так хорошо отнеслись к двуликой, которую и человеком-то нельзя назвать.

   - А где… ниат Эльдор? – тихо спросила она, опустив глаза в чашку.

   - Так ушел в столицу вчера, порталом, - проворчал Робин, - сам ушел, а нам сказал, мол, наймите еще слуг и приводите дом в порядок. Обещал вернуться и гостей звать. Он же теперь приор Роутона, к нему всякие полезные люди будут хаживать.

   «Ушел», - повторила про себя Алька, - «слава Пастырю, его здесь нет».

   - Когда он вернется? – подняла взгляд на Марго, но старушка лишь плечами пожала.

   - Не знаем, милая. У него всякие дела могут быть в столице, мы ж не спрашиваем.

   - Я буду приводить дом в порядок, - решительно сказала Алька, - мне уже гораздо лучше, правда.

   Ей очень хотелось хоть чем-то отблагодарить этих добрых стариков, а заодно и попытаться загладить собственный неблаговидный поступок, когда влезла в дом.

   - Я тоже буду помогать, - пискнул Тиб, - я вон сколько яблок уже собрал в саду! Во-от такую гору!

   - Конечно, будешь, - прошептала Алька.

   А сама подумала о том, что Эльдор поднимал ее на руки. В это было невозможно поверить – она бы скорее не удивилась, если бы он катил ее бесчувственное тело к порогу, подталкивая носками сапог. Надо же, в дом принес на руках. Ну кто бы мог подумать.

ГЛАВА 3. Эрифрейский архивариус

Конечно, было огромной, просто непомерно огромной глупостью приводить в свой дом двуликую. О том, какая это ошибка, Мариус очень хорошо прочувствовал уже в тот момент, когда девка грохнулась в обморок прямо посреди дорожки, не дойдя до дома каких-нибудь пару десятков шагов. Закралось сомнение, что она специально это сделала, чтобы его позлить. Показалось даже, что притворяется. Но оборванка лежала неподвижно и совершенно безжизненно, Тиберик как-то осуждающе смотрел своими голубыми глазами-озерами, в которых таяли слезы, а Марго, которая вышла из дома, раскудахталась хуже несушки. Потом подошел Робин, и Мариус кивнул на девку.

   - Надо бы в дом занести.

   Лицо Робина вытянулось, а бакенбарды встопорщились, как шерсть на загривке у перепуганного кота.

   - Ниат Эльдор… да как же… я не донесу, старый уж. Не донесу.

   Мариус поморщился, под совершенно ледяным взглядом Марго пошевелил простертое тело носком сапога. Девка по-прежнему была без чувств. Подумал еще несколько минут. Можно было ее тут и оставить, как-нибудь придет в себя, доползет до дома. А у него дела, местное отделение Надзора, оболтусы, которые возомнили себя стражами. Но Тиберик уж совсем жалко захлюпал носом, а Марго кидала такие взгляды, от которых кто-нибудь другой уже бы провалился со стыда сквозь землю. Поэтому Мариус, скрипнув зубами, подхватил под мышки двуликую, перебросил через плечо и понес в дом. Она оказалась совсем легкой, почти невесомой, а вот запашок от нее шел… ну, какой запашок от нищенствующей особы. Ему не хотелось ее касаться, казалось, что проклятье Двуликости липнет к пальцам, растекается вязкой жижей по венам. Хотя знал ведь, что проклятье не передается вот так. Просто… не объяснить словами, что вообще можно чувствовать, неся на плече одну из тех, кого убивал всю жизнь.

   Потом, когда девку уложили на кровать, и Марго осталась кудахтать над ней, Мариус пошел и долго мыл руки с мылом, а на пальцах все равно осталось неприятное, липкое и какое-то стыдное ощущение от прикосновения к легкому птичьему телу чудовища.

   - Помой ее, что ли, - сказал он потом Марго, - чтоб в моем доме не воняло. Что-нибудь из белья ей дай, потом еще купим.

   Старушка окинула его взглядом, в котором плескалось непонятное вопрошающее выражение. Но вопрос так и не прозвучал, и Мариус так и не понял, что ж хотела спросить старая нянька.

   А потом началось. Вернее, у девки началась нервная горячка. Она металась в бреду и жару, вопила во всю силу легких, умоляла вернуть ей руки и звала мать. Мариус был готов бежать из дома куда угодно, лишь бы все это не слушать. И он бежал – то в роутонское отделение Надзора, пропесочивать подчиненных, то вечером – в сад, собирать упавшие яблоки в большие корзины, что были так похожи на растрепанные вороньи гнезда. Потом ему стал помогать Тиберик, при этом заглядывая в глаза и спрашивая – ведь Алечку не заберет Пастырь, нет?

   Мариус уже не знал, что и ответить. Иногда ему казалось, что если тот самый Пастырь ее все же приберет, то так оно и будет лучше. Для всех лучше.

   Всего один раз он заглянул в комнату, где лежала двуликая. Как выяснилось, Марго ее остригла под мальчика, умудрилась переодеть в старую сорочку и, наверное, даже помыла. По крайней мере, в комнате не воняло старым тряпьем, а пахло уксусом, шалфеем и ромашкой. Мариус посмотрел на печать Надзора на щеке двуликой, побагровевшую, как будто набрякшую кровью. Вторая суть, суть крагха, рвалась наружу, и это было видно – под бледной кожей что-то плескалось синими волнами, как будто ряды блестящих ультрамариновых перышек. А он снова вспомнил, как сидел, маленький, под столом, а совсем близко, где-то над головой, что-то хрустело и страшно чавкало, и крупные бордовые капли плюхались на пол… Вспомнил – и неосознанно вытер руки о штаны, потому что память о прикосновениях все еще жила в пальцах.

   Наконец все опротивело настолько, что Мариус, раздав указания подчиненным, провернул рычажок портального артефакта – и через несколько мгновений вывалился на центральной площади Эрифреи, благословенной Пастырем и надзором столицы земель Порядка.

   Вздохнул с облегчением. Наконец-то никто не орал, не требовал обратно отрубленные руки. И никаких осуждающих взглядов старой няньки. Свобода, побери ее крагх.

***

Вечерняя Эрифрея была прекрасна и маняща, как первая ночь с желанной женщиной. В нежных сиреневых сумерках белизной сверкали пики храмов, золотилась в свете фонарей Королевская Опера, сновали деловито роскошные экипажи, и оттуда на парадный подъезд сходили шикарные женщины в светлых платьях, похожие на воздушные пирожные, и строгие мужчины в дорогих костюмах. За высокой ажурной оградой зеленели малахитовой отделкой стены королевского дворца. А по бульвару, уходящему от главной площади Эрифреи, влажно шелестела опадающая с платанов листва, прогуливались горожане, и вдоль мостовой выстроились богатые каменные дома, в роскошной лепнине, в окружении тщательно возделанных клумб.

   Эрифрея – отличное место, чтобы забыться.

   Пелена – далеко, на периферии. Здесь Око Порядка сильнее всего, а, значит, вероятность появления роя – почти нулевая. Прекрасные выдержанные вина, хорошенькие, еще не утратившие свежести, доступные женщины. Именно за этим приехал сюда cтраж Мариус Эльдор. Забыться и забыть Ровену.

   - Забвение – не лучший выход, - сказал тогда Магистр, - но если хочешь, можешь несколько лет пожить в столице. Хотя пользы от тебя на границах куда больше. Редко когда удается получить настолько одаренного стража.

   Мариус тогда промолчал. Да и ни за что не признался бы магистру в том, что именно измены Ровены так его подломили. Пока он разъезжал в дозоре – как и полагалось стражу Святого Надзора – его жена предавалась прекрасной страсти с сыном роутонского мануфактурщика. А когда Мариус, вернувшись пораньше, застукал парочку, выкрикнула в лицо – мол, этот мужчина хотя бы смог меня обеспечить. А ты – нет. Да и вообще, надоело жить в этом сарае.

   …А еще Мариус не сказал магистру о том, что никогда не просил делать его стражем, не просил уродовать саму его сущность ради того, чтобы влить в кровь магию. Поскольку магические войны унесли то, что порождает энергетические потоки, оставался только один способ сделать из человека мага: накачать его вытяжкой из Пелены. Так себе удовольствие.

   Неторопливо шагая по бульвару и отдаваясь приятной горечи воспоминаний, Мариус добрался до угла, образованного улицами Святого Петерсона и Первого Пояса. Кивнул хорошо знакомой старой липе, что печально роняла крупные, с ладонь, листья, и также неторопливо двинулся дальше. До столь же хорошо знакомого дома оставалось совсем недолго, взгляд уже выхватывал их густых сумерек облицованную красным гранитом колонну, влажный блик на ней от лайтеров в ажурной корзинке.

   Потом Мариус поднялся по ступеням и решительно подергал шнур звонка. Несколько минут ничего не происходило, затем высокие, украшенные деревянными завитками двери распахнулись.

   - Ниат Эльдор! – дворецкий здесь был отлично вышколен, а потому ничем не выдал удивления, - ниат Фредерик у себя. Сейчас доложу. Проходите.

   Мариус шагнул через порог, и оказался в привычной и приятной обстановке. Коричневый паркет под ногами, стены в шелковых обоях с золотым тиснением, портреты многочисленной родни Фредерика. Он прошелся туда-сюда, с удовольствием вслушиваясь в легкий скрип дерева под ногами. В этом доме всегда было чисто, уютно и приятно. Сюда вообще приятно было заходить в гости.

   - А! Мариус! Дружище! – со стороны лестницы раздался вопль хозяина дома, - крагхи тебя дери, а я-то думал, что ты уже и не появишься в Эрифрее! Засел в роутонском болоте – и все, с концами!

   Фредерик Артемис Лайр спускался, скользя пальцами по полированному перилу, а долгополый халат, небрежно наброшенный, волочился по ступеням, словно королевский шлейф. Светлые волосы рассыпались по плечам, глаза блестят, на тонких губах искренняя улыбка. И тут Мариус поймал себя на том, что не знает, что сказать другу. Мол, пусти меня пожить к себе? Не могу у себя, потому что там двуликая, которую я купил? Глупо как-то звучит, несолидно.

   - Я тут подумал, - нерешительно начал он, - приютишь меня на несколько дней?

   - Хоть на месяц, - аристократическое лицо Фредерика словно осветилось изнутри, - хоть на год! Будет кому мне книги на стол таскать из архива.

   А потом, уже спустившись, тихо спросил:

   - Случилось чего?

   Мариус только рукой махнул.

   - Потом расскажу.

   - Фьер Гассет, прикажите ужин подавать! – Фредерик поискал глазами дворецкого, - давайте, давайте, пусть там пошевеливаются на кухне. Я еще не ужинал, да и мой друг… ты ведь не ужинал, а?

   - Не ужинал, - сказал Мариус.

   И позволил тащить себя в гостиную, туда, где нежно-голубые обои в мелкий цветочек, ореховая мебель и образцы старинных гобеленов, в ткань которых еще была вплетена магия. До последней войны, до того, как мир разделила Пелена.

***

После третьего бокала арвейгерского десятилетней выдержки он рассказал. Фредерик, с удовольствием глядя сквозь полный бокал на сосуд с лайтерами, лишь улыбнулся.

   - И это все?

   Мариус даже почувствовал легкую зависть. Ему-то хорошо. Сидит себе, заведует Эрифрейским архивом, никаких двуликих девок, никаких чужих детей, состояние такое, что вообще непонятно, как оказался в Надзоре. Вернее, понятно. Отец пристроил. Место архивариуса – теплое, хлебное и совершенно безопасное.

   - А что, мало? – осторожно спросил он.

   - Друг мой, - Фредерик со стуком опустил на стол недопитый бокал, - я не вижу во всем этом ровным счетом ни одной проблемы. Ну, подумаешь, мальчик. Пусть тебе толком от родителей ничего не додсталось, но с жалованьем приора ты можешь устроить его в лучшую частную школу, человеком оттуда выйдет. Ну, подумаешь, девица…

   - Двуликая.

   - Да хоть трехликая. С руками, это ты, конечно, перегнул. А так-то что? Печать Надзора на ней. Пусть живет, помогает твоей Марго по хозяйству. А там, по истечении пяти лет, быть может, выдашь ее замуж – и забудешь все это, как забавное приключение. Проблемы, говоришь… Это у меня, Мариус, проблемы начинают появляться, да еще какие!

   Мариус неспешно прихлебывал вино. Какие у Фредерика могут быть проблемы? Беременность какой-нибудь певички? Или промотал папенькино состояние?

   Внезапно Фредерик поднялся, пересел ближе, грохоча стулом по паркету, и хриплым шепотом спросил:

   - Мариус, вот скажи, насколько ты близок с магистром?

   Мариус прищурился. Нет, друг не выглядел слишком пьяным. И сумасшедшим тоже вроде не выглядел.

   - Я вообще с мужчинами не близок, если ты об этом, - процедил Мариус.

   - В смысле, духовно близок. Насколько магистр тебе доверяет. Насколько пускает в свои мысли.

   - Да вообще не пускает, - Мариус позволил себе расслабленно выдохнуть, - кого он когда пускал?

   - А Око Порядка ты видел?

   - Око? Хм, нет, - Мариус покачал головой, - ты же знаешь, что оно настолько ценно, что магистр никого к нему не пускает…

   - То-то и оно, - Фредерик нахмурился, - вот послушай. Ты мой друг, Мариус, я тебе доверяю. Ты же не пойдешь на меня доносить, а?

   - Зачем мне это.

   Фредерик сжал тонкие губы, откинулся на спинку стула и задумался. Потом окинул Мариуса внимательным взглядом, казалось, в его чистых голубых глазах на миг сталисто блеснуло сомнение. Блеснуло – и пропало, как рыба в глубине пруда.

   - Нам всегда говорили, что последняя магическая война, которая собственно положила конец магии в нашем мире, всколыхнула нижние слои астрала, и как результат оттуда пришли крагхи. Ну и волной этого нижнего слоя зацепило нас, отсюда проклятье двуликости. Так?

   - Все так, - Мариус кивнул.

   - Ну да. И Око Порядка защитило нас, поставив перед крагхами Пелену, сквозь которую они время от времени проходят, но не слишком часто, потому что для этого нужен большой объем той самой астральной энергии, верно?

   Мариус молча кивнул. Он никогда не думал над подобными вещами, они казались просто данностью. К чему думать над тем, чего не можешь изменить?

   - Вроде как Око порядка подпитывается на энергии опечатанных двуликих, - тем временем пробормотал Фредерик, - и вместе с тем их большое скопление может вызвать разрыв Пелены и то самое явление, которое мы называем роем. Так?

   - И это верно.

   - У меня, как у архивариуса, много времени, - глухо сказал Фредерик, - я тут провел небольшое исследование. Нам говорят, что проклятье Двуликости может коснуться любого, но это не так. Не совсем любого. Помнишь, с чего начались Магические войны? Ну да, да. Те самые, Максимус и Риверрон. Поругались на Совете. И у одного, и у второго были сторонники. Потом нам говорили, что вроде как после того, как всколыхнулся астрал, эти двое примирились в борьбе с общим злом, и Риверрон погиб, создавая Око Порядка, да? А я вот нашел некоторые источники, где говорится иное. Они не примирились. Они дрались так, что мир содрогался. Ну и, в общем, потом откуда-то появилось Око Порядка, внезапно так. И Пелена. Остался Максимус, Риверрон исчез в неизвестном направлении, но – прошу заметить – вместе со своей армией. Никого в пределах земель Порядка не осталось. Никого, Мариус! Ну и вот… подытоживая свое сумбурное несколько выступление, повторю: я провел исследование. По регистрации двуликих проклятие коснулось только потомков тех, кто ушел вместе с Риверроном. Тех, кто не остался в землях Порядка.

   Мариус почувствовал неприятное щекотание под ложечкой. Нехорошее ощущение. Оно время от времени посещало его – как раз перед тем, как происходило что-то плохое.

   - То есть ты нашел противоречия в выкладках, - осторожно уточнил он, - кому-нибудь говорил об этом?

   - Только тебе, - Фредерик жалко улыбнулся, - сам понимаешь, Магистр будет не в восторге.

   - А еще что есть? – если идти, то до конца.

   - Мы ничего не знаем ни о двуликих, ни о мире за Пеленой. Такое ощущение, что Магистр прикладывает все усилия, чтобы никто никогда и не узнал.

   - Погоди, о двуликих мы все знаем, - решительно начал Мариус и… осекся.

   Что – все?

   Да ни крагха никто не знает. И вот это, что только что рассказал Фредерик – двуликие – потомки тех, кто, возможно, остался за Пеленой? Тех, кто ушел с Риверроном?

   - Скопление двуликих провоцирует прорыв, - прошептал архивариус, - а ты никогда не думал, что кровь притягивает кровь? Что крагхи –тоже потомки тех, что ушли с Риверроном? И что все, что мы имеем – не более, чем продолжение той войны? И что обе стороны просто готовятся к решающему сражению? Тогда ведь… мало кто уцелеет.

   - Лучше бы ты романы читал, - процедил Мариус, - приключения там, чувства…

   Фредерик пожал плечами.

   - Слишком большие расхождения во всем, Мариус. Магистр либо чего-то не знает, либо что-то намеренно скрывает. И, знаешь, я уже и сам не рад, что раскопал все эти архивы. Лучше бы и нос туда не совал. Оно же видно, с какими книгами я работаю… И потом, Око Порядка. Никто никогда его не видел, Марус. Вроде как оно хранится у Магистра, но, но… ни одного, ни единого, даже самого крошечного описания артефакта. Как будто его никогда и не существовало вовсе.

   Мариус отставил вино. Беседа перестала быть расслабляющей и приятной.

   - Так, а что я могу сделать? Ты хочешь, чтобы я попробовал посмотреть на Око Порядка?

   - Почему бы и нет? Все знают, Магистр благоволит к тебе. Ты ему как сын…

   - Ну да, именно поэтому он и отправил меня в эту дыру, Роутон.

   - Там Пелена близко, а магистр тебе доверяет. Что он тебе велел, Мариус? Проредить поголовье двуликих? Но ни слова не сказал о том, кого именно касается Проклятие.

   - Все! Довольно, - Мариу поднялся из-за стола, - я… Фредерик, ты умный человек, я знаю. Но то, что ты мне сейчас говоришь, это…

   - Это ересь, - Фредерик хмыкнул, - если на меня донесут, то все. Но мне нужно было, понимаешь? Нужно было тебе об этом сказать. И завтра мы тоже об этом поговорим. Я нашел в архиве, в самом пыльном закоулке, копию дневника Максимуса. Сегодня ночью буду разбираться, что к чему. И, знаешь, может статься так, что вся наша с тобой картина мира возьмется трещинами и осыплется, как раз в те самые нижние слои астрала.

   - Все. На сегодня – все, - уверенно повторил Мариус, - если бы я тебя не знал так хорошо, то решил бы, что ты либо пьян, либо сошел с ума.

   - Я могу показать…

   - Не надо. Завтра еще обсудим. Где мне спать ложиться?

    Фредерик посмотрел на него беспомощно и даже обиженно.

   - Гассет тебя проводит. Доброй ночи, Мариус. Да, завтра поговорим еще.

***

Крагхи его дернули, копаться в архивах, думал Мариус, вертясь на шелковых простынях. Мягкая магия арвейгерского десятилетней выдержки закончилась, и теперь, окончательно протрезвев, Мариус с тоской думал о том, куда и зачем лезет Фредерик. Зачем – оно понятно, интересно. А вот куда… У Надзора на подобные вещи смотрят строго и просто: шаг в сторону от утвержденного догмата – ересь, подлежащая немедленному уничтожению. И все годы, пока из него готовили Стража, наставники день за днем твердили: война всколыхнула нижние слои астрала, Проклятие двуликости именно оттуда, как и Пелена, как и крагхи вместе с их ужасающим роем. А Фредерик, вон, откопал, что все Двуликие – потомки тех, кто, возможно, остался за Пеленой. Попроси, Мариус, показать Око Порядка, хм…

   Понимая, что заснуть так и не удастся, Мариус сел на постели, потер виски. Фредерик говорил, что будет всю ночь работать, читать копию дневника. Надо бы его навестить, а заодно и посмотреть, что он там нашел.

   В спальне было темно, лишь в углу, на подставке, мягко золотились лайтеры в стеклянной колбе. Окно выходило во двор, и о раму легонько царапались ветви деревьев. Если не присматриваться, то кажется, будто кто-то прячется в плетении теней… Мариус выдохнул. Какой вздор. В Эрифрее – Око Порядка, а число двуликих практически сведено к нулю.

   Он нащупал на спинке кресла халат, ногами – мягкие домашние туфли, и поднялся. Сна ни в одном глазу. И легкое разочарование, досада в душе: думал, что в компании Фредерика забудет о своих, домашних сложностях, а друг подбросил ему такое, что даже думать об этом опасно.

   Он дернул на себя дверь и вышел в коридор.

   Дом был немаленьким, и это красноречиво говорило о богатстве предков Фредерика: сколько золота нужно отсыпать за такой большой участок почти в центре Эрифреи. Спальня и кабинет архивариуса располагались в другом крыле, и Мариус пошел туда. Неслышно, ноги утопают в мягких ковровых дорожках, вдоль стен тускло светятся фигурные колбы с лайтерами. И именитые предки таращатся с портретов, провожая гостя недовольными взглядами.

   В доме царила ватная тишина, и Мариус досадливо поморщился: спать бы да спать. Но нет, мысли крутятся в голове, то о двуликой, оставшейся в доме, то о мальчике, которого предыдущий приор Роутона оставил без средств к существованию, но больше всего – о странных открытиях Фредерика. Крагхи его дернули все это читать. И ведь что самое противное, понимаешь, что все это может оказаться правдой, а то, что внушали наставники – ширмой, прикрывающей нечто очень важное, то, о чем не хочет говорить Магистр. От осознания этого под ложечкой противно скребся страх сродни тому, что бывает у человека, стоящего на самом краю обрыва. Одно неверное движение и ты летишь… в бездну.

   До кабинета Фредерика оставалось совсем чуть-чуть, когда Мариус услышал звук разбивающегося стекла. И следом – крик, тут же оборвавшийся.

   - Фредерик!.. – выдохнул Мариус.

   Ну знал же, знал, что добром все это не кончится. Чувствовал…

   Один удар сердца на то, чтобы сбросить на пол халат.

   Еще один – на то, чтобы одним прыжком достичь двери, ведущей в кабинет.

   Он не боялся. Даже без оружия Страж Надзора способен в одиночку размолоть в фарш с десяток особей роя, а крагхов и того больше. Умения, вколачиваемые годами, брали свое, и тело работало быстрее мыслей.

   Дернул на себя дверь, нырнул в кувырок, но, уже вскакивая на ноги, разрезая пространство комнаты зеленоватыми лезвиями собственной магии, понял, что опоздал. Только крылатая тень мелькнула в распахнутом настежь окне. Мелькнула – и пропала в ночи. Остался цветастый ковер на полу, на котором стремительно ширилось темное пятно. И в нос ударил тошнотворный запах крови и внутренностей.

   - Фредерик!

   Он и сам не понял, как оказался на коленях рядом с другом. Фредерик лежал навзничь, глаза закатились, зажимал руками живот. Мариус с трудом развел сведенные судорогой, окровавленные пальцы – и понял, что все. Никто не успеет помочь. Да и не смог бы никто.

   Тварь, забравшаяся в дом архивариуса, выпотрошила его как свинью в мясницкой лавке. Ошметки плоти мешались с ошметками шелковой пижамы. Фредерик еще дышал, хрипло, быстро, как будто ему не хватало воздуха, голова запрокинута, и лицо даже не белое, серое, губы посинели.

   - Фредерик, - выдохнул Мариус, - как же так.

   В самом деле, как же так? И откуда взяться твари в самом сердце земель Порядка? Двуликий? Но почему его понесло именно сюда? Случайность или нет?

   Он стоял на четвереньках над умирающим другом, горло сжималось в спазме. От беспомощности хотелось выть и биться головой о стену, а потом выйти и убить кого-нибудь, разнести к крагхам квартал ,выковыривая из всех щелей двуликих, полосуя их на ремни. Мариус подсунул руку под затылок Фредерику, приподнял его голову, хотя – все зря, ничем уже не помочь. И не с его слабенькой целительной магией. Пульс просто зашкаливал, дыхание застревало в груди.

   - Фредерик.

   Бледные веки дрогнули, и внезапно друг открыл глаза, уставился на Мариуса мутным от боли взглядом.

   - Мариус… - тяжелый, судорожный вздох. – Око… нет… его…

   И дыхание оборвалось. Все.

   По телу Фредерика пробежала быстрая судорога, и он обмяк.

   Мариус осторожно опустил голову друга на ковер и поднялся на ноги. С трудом осознал, что штаны на коленях пропитались кровью, и теперь липнут к ногам. Нужно было вызывать стражей порядка, а заодно и стражей Надзора. Ведь очевидно, что Фредерика убила двуликая тварь. Но почему? Мысли скакали, словно сыплющиеся из мешка горошины. Почему именно Фредерик?

   Он быстро осмотрелся. Никаких признаков борьбы, только хлопает оконная рама и стекла разбиты. Фредерик ничего не успел сделать, он просто сидел за столом и читал, делая заметки. Тварь попросту смела его со стула, исполосовала когтями живот, выдирая внутренности… И все, улетела птичка.

   Мариус подошел к письменному столу, на котором остался кровавый след. Фредерик говорил, что будет читать дневник Максимуса… Но дневника не было. На полу валялся скомканный лист бумаги, Мариус бездумно поднял его, разгладил. Там четким, бисерным почерком Фредерика были сделаны какие-то заметки, набросок карты…

   «Точка притяжения», - прочел Мариус.

   Кусок карты на диво напоминал предместья Роутона. Там, где вздулся пузырь Пелены.

   И что все это значит?

   Мариус аккуратно сложил лист, сунул его в нагрудный карман пижамы и еще раз внимательно оглядел стол. Возможно, Фредерик и правда читал дневник. В таком случае, выходило, что дневник забрала тварь. Интересно, почему. И последние слова Фредерика о том, что Ока нет. Но, пусть даже и нет, что тогда держит Пелену?

   В коридоре наконец раздался топот, и в распахнутые двери ввалились слуги, возглавляемые дворецким. Ввалились – и застыли, лица бледные, перекошенные.

   - Пошлите за Стражами Надзора, - Мариус устало посмотрел на них, - Фредерик мертв. Его убили.

***

Ничто не менялось в кабинете Магистра Святого Надзора. Все тот же полумрак, только зимой бывает светло, потому что за единственным окном разросся старый бук. Причудливые колбы с лайтерами, из рубинового стекла, вставлены в старинную люстру вместо свечей – и оттого по кабинету разлит красноватый свет. Темные дубовые балки через потолок, серый камень, всюду, где возможно, закрытый роскошными южными коврами. Ковры – тоже выдержаны в багровых тонах, где-то темнее, словно спелая вишня, где-то светлее, как маков цвет. Огромный письменный стол, заваленный кипами бумаг, старинными свитками, новомодными артефактами, заряженными от Пелены. Сам Магистр… тоже как будто не меняется, время бежит, струится сквозь него, почти не затрагивая строгое малоподвижное лицо. Лишь высокий лоб исчеркан глубокими морщинами, и резкая складка меж черных бровей. Почти не тронутые сединой волосы, что вороново крыло, гладко зачесаны, забраны в хвост.

   Сколько лет магистру?

   Хороший вопрос, друг мой, очень хороший.

   Мариус, сидя в кресле напротив письменного стола, молчал. Вид Магистра будил воспоминания – о том, как срываются со скатерти крупные капли крови и звучно плюхаются на пол, о том, как маленький мальчик протягивает руку черноволосому мужчине, о том, как тот же мальчик бьется в агонии, а в вены вставлены трубки, по которым бежит, пузырится ядовитая зелень. Мальчик пережил трансформацию и стал Стражем Надзора. Только вот кажется до сих пор, что та зелень, жгучая словно кислота, опалила, выела что-то внутри, что-то очень важное…

   - Я тебя зачем отправил в Роутон, - наконец прошелестел Магистр, - напомни, будь добр.

   Мариус прочистил горло.

   - Заняться искоренением ереси, наставлением горожан на пусть истинный. Переписать всех двуликих, проверить надежность печатей, если необходимо, произвести расселение двуликих так, чтобы не спровоцировать прорыв и исход роя.

   - Ну так… - темные глаза угрожающе блеснули, - что ты делаешь в Эрифрее?

   - В уставе не сказано, что приор не может покидать вверенные ему территории, - сказал Мариус.

   - И то верно, - буркнул Магистр.

   Он положил гладкий, старательно выбритый подбородок на сцепленные пальцы рук и смерил Мариуса долгим взглядом.

   - Что ты видел в доме погибшего ниата Лайра? – все тот же шелестящий голос, от которого начинает клонить в сон.

   - Ничего, - Мариус выдержал тяжелый взгляд Магистра, - я успел увидеть, что это был либо крагх, либо двуликий. Мне совершенно неясно, почему здесь, в Эрифрее…

   - Двуликие коварны. Они еще хуже крагхов, ибо зверь их невидим. Тебе ли не знать об этом.

   - Почему именно Фредерик. Возможно, та тварь что-то у него украла?

   Магистр прищурился, и это не укрылось от внимания Мариуса.

   - Как думаешь, что?

   - Не знаю, - пробормотал он, продолжая смотреть Магистру прямо в глаза, - даже предположений нет.

   - О чем вы говорили с Лайром накануне? – следующий вопрос, - говори, как есть, Мариус. Я должен понимать, что происходит.

   Мариусу очень хотелось рассказать Магистру все, как есть. Но что-то мешало, засело глубоко внутри шипом. Он помолчал несколько минут, взгляд скользил по столу и зацепился за истрепанный корешок очень старой книги. Она лежала, прикрытая сверху пергаментами, но со своего места Мариус мог видеть ее край. Желто-коричневый срез листов, и как будто вымазанный чем-то темным.

   Мариус вздохнул. Ощущение было такое, словно провалился в топь по пояс, и дна под ногами нет. Темная, вязкая бездна. Перевел взгляд на застывшее лицо Магистра.

   - Мы выпили, - каждое слово застревало в горле, - потом Фредерик жаловался, что какая-то певичка, похоже, беременна от него. Жениться на ней, как вы понимаете, ему не хотелось.

   - Когда я слышу подобное, то скорблю за Надзор, - сухо произнес Магистр, - братья позорят Святой орден.

   Взгляд снова зацепился за книгу под листом пергамента.

   И Мариусу изрядных усилий стоило продолжать спокойно сидеть в кресле и преданно смотреть на Магистра. Разум отказывался принимать происходящее. Это невозможно, чтобы… Магистр приказал убить Фредерика.

   Но чем еще может быть измазана та книга, если не кровью?

   Обычно ведь старые книги хранятся очень бережно…

   А тот крагх, или двуликий, он наверняка что-то взял из кабинета Фредерика. А бедный Фредерик говорил, что будет читать всю ночь копию дневника Максимуса…

   - Я узнал, что прежний приор Надзора нагрел руки на одном деле, лишив наследника имущества, - невпопад сказал Мариус, только потому что было необходимо что-то сказать. В груди все трепетало, и он уже заставлял себя не смотреть на книгу, а смотреть на Магистра. Как же так? Он привык безоговорочно доверять тому, кто был ему как отец. Выходит, не все так гладко? Выходит, Фредерик и правда сунулся туда, где его совсем не ждали?

   - Сейчас ты приор, - тяжело сказал Магистр, - твоя задача – восстановить репутацию Надзора. Я специально послал тебя, потому что ты мне как сын и твоя честность вне подозрений.

   - Спасибо, Магистр. Я постараюсь оправдать ваше доверие.

   - Иди. Возвращайся в Роутон.

   Мариус поднялся и с удивлением понял, что пальцы дрожат. Он стиснул кулаки и двинулся к выходу, но уже на пороге, вспомнив, обернулся:

   - Магистр… Я так долго служу Святому Надзору. Я ни разу не позволил усомниться в собственной преданности делу. Но еще ни разу не видел Ока Порядка. Могу я… увидеть то, что свято для всех нас? То, что удерживает от живых земель порождения нижнего астрала?

   Магистр растянул губы в добродушной улыбке.

   - Мариус, но я не могу тебе показать Око. При всем желании. Ты же знаешь, насколько тонка настройка этого мощного артефакта? Неловкое вмешательство, влияние твоей собственной магии – и Пелена рухнет. Чудовища хлынут на наши земли.

   Лучше бы ударил. Или убил…

   - Понимаю, - с трудом проговорил Мариус, - простите, Магистр. Верно, я хочу слишком многого, когда моя задача – хранить людей от порождений хаоса.

   Ничего не видя перед собой, Мариус вышел из кабинета Магистра и, только плотно прикрыв за собой дверь, рванул ворот сорочки. Пуговицы звонко застучали по полу. Появилось желание пойти и напиться, надраться до состояния бревна. А еще ощущение, что весь мир затрещал по швам и готов обрушиться в пропасть, в тот самый нижний астрал.

   Нет, по-прежнему слова Фредерика казались бредом и ересью. По-прежнему Магистр вроде как был прав, и его слова не выходили за пределы принятого Надзором догмата. Но…

   Око Порядка Магистр не хотел показывать. Если бы хотел, придумал бы способ, наконец, просто заглянуть с порога, не подходя близко. Или перед этим выпить нейтрализующий состав, его бы хватило на час, чтобы никакая магия не повлияла на артефакт.

   И Фредерик… убит.

   И эта странная книга на столе у Магистра.

   Стало тошно, теперь уже действительно тошно.

   Мариус оттолкнулся от стены, о которую опирался рукой, и заспешил вперед по коридору. Изредка ему встречались молодые стражи, подобострастно кланялись. По Надзору упорно ходили слухи, что именно Мариус будет следующим Магистром. А сколько лет этому? Неизвестно. Но старым он точно не выглядит.

   Наверное, наилучшим решением будет сейчас вернуться домой, в Роутон. Там сонная тишина, яблони, Марго и Робин – и никаких странных и страшных мыслей о том, что, быть может… все не так, как об этом говорят.

   Он поморщился. Ну да, Марго и Робин. А еще Тиберик. И эта девка. Интересно, не умерла ли она? И ведь скоро придется устраивать торжественный прием, приглашать нужных и важных людей Роутона. А в доме раздрай, пыль, паутина…

   А еще нужно бы остаться на похороны Фредерика, но не хочется. Хочется, чтобы друг остался в памяти этаким легкомысленным весельчаком, романтиком и любителем поволочиться за каждой сколь-нибудь симпатичной юбкой..

   И что делать со всем этим, Мариус не знал.

   Он вышел во внутренний двор Надзора, вдохнул полной грудью. Возможно, он побудет в Роутоне, успокоится и примет какое-то решение. Над головой шелестели листья, уже тронутые желтизной, и на сердце сделалось так тоскливо, что хоть волком вой. Думать о том, что все, чему учили в Надзоре – ложь – не хотелось. Хотелось отмотать назад время и никогда не приезжать к Фредерику, не слушать его звонкий голос, эти рассказы о несоответствии догмата и содержимого пыльных архивов. Просто. Ничего. Не знать.

   Мариус прошелся по пустынной аллее, уселся на скамью и выудил из кармана портальный артефакт. Долго крутил его в пальцах, а мысли плыли, плыли… И о том, что артефакт похож на детский волчок с двумя шкалами и стрелками управления, и о том, что меньше знаешь, крепче спишь – хотя вот Фредерик узнал много и теперь уснул уже навсегда, и о том, что все это… вся эта истина ему лично сто лет не нужна, и что Фредерик сам виноват, сунув нос, куда не следует, а Магистр никогда и никому не показывает Око Порядка, быть может, потому что его и в самом деле нет? И карта, наскоро набросанная карандашом, местность вокруг Роутона. Крагхи знают, что это все значит. А ему, Мариусу, все это не нужно. Он просто хочет служить Надзору, и предан Магистру, как и раньше…

   А если и правда, все двуликие – потомки тех, кто сгинул за Пеленой?

   Да и сгинул ли?

   Нет, он просто будет служить Надзору. Никаких мыслей.

   Мариус стиснул зубы. Лицо Фредерика так и стояло перед глазами. Почему напали именно на него? Случайность? Да, нужно думать, что просто не повезло.

   День медленно катился к вечеру. Мариус поднялся, сжал волчок портала, ногтем перевел стрелку на нужную метку и с силой вдавил активирующую кнопку. Перед глазами пыхнуло, невыносимо завоняло гарью, и он ступил уже на траву рядом со своим домом.

   Огляделся, щурясь на яркое, висящее низко, осеннее солнце. За время его отсутствия почти ничего не изменилось, только яблоки собрали. Ну и с окон Робин отодрал доски. Тишина, лишь шелест листвы на ветру.

   Сейчас, как никогда, хотелось побыть одному. Наверное, потому что решение так и не принято, а сомнения так и жрут душу, хуже червей.

   Мариус еще раз окинул взглядом старый дом и пошел по тропинке в обход, чтобы вернуться никем не замеченным через черный ход. Уже нырнув в прохладу дома, прошелся по коридору, мимоходом заглянул на кухню – там на печке что-то булькало в чугуне, аппетитно пахло мясом, но Марго не было. Возможно, она куда-то отошла с Тибериком. Мариус прислушался – воплей двуликой тоже не было слышно. Померла? Возможно, так будет лучше… И, стараясь не скрипеть половицами, поднялся на второй этаж, в свою спальню. Хотелось верить в то, что Марго подготовила чистое белье.

   Заходя в комнату, он уже видел сорочку и бриджи, аккуратно разложенные поверх покрывала. Покрывало было шелковым, с вышитыми цаплями, его еще Ровена покупала когда-то. И Мариус решил, что надо все отсюда выбросить, чтоб и не вспоминать. Купить новое, чтоб без следов разочарований и утрат. Он устало сбросил форменный сюртук, начал расстегивать рубашку – то, что осталось от пуговиц…

   И внезапно заметил быстрое движение в углу у окна. Как только сразу не увидел?

   Он медленно обошел кровать и остановился над двуликой. Выжила, значит. И теперь почти распласталась на полу, изо всех сил пытаясь стать незаметной. В руках – щетка. Рядом – бадейка с водой.

   Она тяжело и часто дышала, с присвистом, на переносице выступили мелкие капельки пота. И темные волосы на висках мокрые.

   «Боится, - подумал Мариус, - ну и хорошо. Пусть боится».

   - Ты что здесь делаешь? – поинтересовался он, опираясь рукой на столбик в углу кровати, - какого крагха сюда пришла?

   Девка посмотрела на него своими огромными темно-серыми глазищами. Прижала к груди щетку, как будто та могла ее спасти.

   - Я… я полы… мою…

   И губы задрожали так, как будто сейчас расплачется.

   Мариус посмотрел на печать. Болезнь миновала, и теперь печать Надзора выглядела просто как чернильный рисунок, большой такой, на всю левую щеку. Другая половина лица чистая, и кожа светится как фарфоровое блюдце, если смотреть сквозь него на солнце.

   Ему показалось, что ошейник слишком туго охватывает тонкую шею и уже натер розовую полоску. А сама девка, в старых штанах Робина и в старой же его рубашке, выглядит совсем как недокормленный мальчишка-беспризорник.

   Полы она моет, видите ли.

   - Убирайся, - устало буркнул он, - я предупреждал, не попадайся мне на глаза. Прибью.

   Двуликая опустила голову, затем, чуть помедлив, подхватила бадейку, зажала щетку под мышкой и – бочком-бочком, обходя его как можно дальше, шмыгнула к двери.

   - Передай Марго, чтобы обед накрывала, - прикрикнул он вдогонку.

   Последний-то раз ужинал вместе с Фредериком, а потом уже не получилось поесть.

ГЛАВА 4. Затишье

После того случая Алька изо всех сил старалась не попадаться на глаза своему выходит что хозяину. Это оказалось неожиданно просто: его почти никогда не было дома. Как говорила Марго, все время пропадал в местном отделении Надзора. Являлся только на ужин – тогда Алька пряталась на кухне и старалась носа не высовывать – а потом почти сразу уходил к себе, оставаясь в спальне до утра. На следующий день приор спускался в столовую, перекусывал наскоро, а в это время у ворот уже ждал ведомственный экипаж. Альке только и оставалось, что помыть кружку из-под кофе, большую, керамическую, в красивых разводах синей и фиолетовой глазури, и смахнуть крошки от гренок со стола.

   Иногда, очень редко, прятаться не удавалось. Однажды Алька забралась по выщербленной кладке на второй этаж и метелкой собирала паутину с окон. Она вообще очень хорошо лазила по стенам – и потому, что была легкой, и потому, что в ней говорила кровь двуликой. Так вот, Алька увлеченно собирала паутину и гоняла жирных пауков, когда меж лопаток неприятно закололо. Она обернулась – и едва не свалилась вниз, потому что у ближайшей к дому яблони стоял приор и смотрел на нее. Алька похолодела, слишком свежо было воспоминание о том, как он застал ее в спальне с ведром и щеткой, пальцы мгновенно сделались скользкими, слабыми, и ей пришлось цепляться изо всех сил, чтобы в самом деле не свалиться дохлой мухой по ноги ниату Эльдору. Она оглянулась еще раз – его больше не было.

   Или вот еще, когда она убирала в столовой рано утром, он появился внезапно – впрочем, как и всегда – а она заметила его только тогда, когда, пятясь с тряпкой в руках, ткнулась спиной во что-то твердое и теплое. Вот тогда стоило усилий не взвизгнуть от ужаса, и деваться из столовой было некуда, разве что в окно выпрыгнуть. Но тогда случилось чудо: ниат Эльдор снизошел до разговора.

   - Почему ты вечно в этих обносках? – спросил он и поджал губы, как будто сам факт беседы с двуликой выглядел оскорбительно.

   Алька растерялась. В груди разливался вязкий, холодный страх. Нет, она не боялась того, что мог бы с ней сотворить ниат Эльдор как мужчина, она до дрожи в коленках боялась приора Эльдора, бывшего Стража Надзора. Потому что он привык убивать таких, как она. И ни о каких других отношениях речи быть просто не могло.

   - Я… - просипела она, - у меня больше ничего нет.

   Он посмотрел-посмотрел на нее отрешенным взглядом, кивнул каким-то своим мыслям и ушел. А Алька сползла на пол по стеночке и поняла, что старая рубашка Робина насквозь промокла от пота.

   Тиберик… был единственной ее отрадой. Забираясь вечером в кровать, Алька прижимала к себе спящего уже малыша и шептала, что теперь у них все будет хорошо. Да, спали они в одной кровати, потому что Тиб так привык, и с Алькой не боялся темноты. Ей тоже не было страшно, потому что приор Эльдор вряд ли стал бы убивать ее в присутствии малыша, к которому весьма благоволил и даже несколько раз играл с ним в мяч.

   Мамину вазочку Алька перенесла в отведенную им с Тибом комнату. И порой ей начинало казаться, что жизнь налаживается: кров, пища – все есть. Только ошейник внушал тянущую, острую тоску. Алька не была здесь человеком, и приор Эльдор очень четко дал это понять.

   А дом потихоньку менялся.

   Приор нанял кухарку, молодую и ладную, светловолосую. И конюха. А потом Алька видела, как приор привел в дом великолепного вороного коня, огромного, с пышной длинной гривой. Ну, как привел – приехал на нем. Альке жуть как хотелось пробраться в конюшню и посмотреть поближе, но она сперва не решилась, а потом уже некогда было. Приор нанял еще двух поденщиц, чтобы окончательно привести в порядок большую гостиную, холл, несколько залов. Алька тоже целыми днями что-то чистила, драила, стирала тяжелые шторы. Она боялась, что нанятая прислуга будет относиться к ней, как к зверю – опасному, но стреноженному печатью Надзора, но ничего подобного не произошло. Кухарка Эжени смотрела на Альку с жалостью и постоянно пыталась сунуть то булку, то пирожок, ссылаясь на то, что девушка не должна выглядеть как скелет обтянутый кожей.

   - У меня печать на пол-лица, - сказала тогда Алька, - кому интересно мое сложение?

   Но Эжени только рассмеялась и внезапно обняла, мягко прижимая к себе.

   - Глупая. Для себя надо стараться. Не будешь себя любить, кто тебя полюбит?

   - Да никто. Кому я нужна.

   - Сколько тебе лет?

   Алька сглотнула. В самом деле, сколько? Вот-вот стукнет двадцать.

   - Ну вот, а выглядишь ты на пятнадцать. Я бы тебе одно из своих платьев дала, но ты из него вывалишься.

   И правда, Алька бы из него вывалилась, потому что Эжени обожала сдобу, и сама напоминала прекрасную сдобную булочку, причем с какой стороны не глянь. Это очень быстро оценил конюх, Эндрю, и порой Алька видела, как по вечерам парочка уединяется на конюшне.

   Впрочем, ей-то что?

   Ее дело – выполнять поручения Марго и по возможности следить за братом.

   Поденщицы, Марта и Роза, тоже отнеслись вполне терпимо. Когда работали вместе, болтали, и Алька едва ли не впервые с момента гибели родителей почувствовала себя почти счастливой.

   Если бы еще не ошейник. И не леденящий кровь взгляд приора, когда ненароком все же сталкивались.

***

В очередной раз она столкнулась с приором Эльдором на лестнице, ведущей на второй этаж. Алька несла стопку выстиранного и выглаженного белья, чтобы перестелить его постель, и была уверена, что в такое-то время ниат укатил в ведомство. Но нет, ошиблась. Рот наполнился вязкой слюной, стоило наверху появиться плечистому силуэту, Алька замерла на миг, потом торопливо попятилась, опустив голову и мысленно молясь Пастырю, чтоб убраться поскорее.

   Конечно, до сих пор приор ее не убил, не открутил голову, не отрубил руки-ноги, но… Все равно было страшно. Кожей ненависть чувствовала. И лицо его, без того непроницаемое, при виде Альки каменело. Казалось еще чуть-чуть – и услышит скрежет зубов.

   - А ну, стоять, - рыкнул сверху приор, - куда шла?

   Сбежать не получилось. Алька замерла на предпоследней ступеньке, ладони вспотели, но она даже вытереть их не могла, потому что прижимала к себе стопку простыней.

   - В…вашу спальню, ниат.

   Главное, не понимать головы. Не смотреть в глаза, не злить – и все обойдется.

   - Ну так иди, - прозвучал приказ, - почему обратно поворачиваешь?

   Это было нелегко, заставить себя прошагать мимо приора. Лестница была узкая, Альке пришлось прижаться спиной к перилам, чтобы, упаси Пастырь, не коснуться ткани синего стеганого халата приора. Но, проскользнув мимо, все же ухватила кусочек его запаха - и сама удивилась тому, что пахло от ниата Эльдора… домом и уютом. Не кровью, не железом, и уж конечно, не спиртным. Дерево, старые книги, теплый воск и капелька горького шоколада. И Алька – всего лишь на мгновение – вдруг увидела себя в старом родительском кресле, укутанной в шерстяной плед с чашкой какао. Потом взгляд зацепился за уголок гладкой светлой кожи в вороте халата, за старый белый шрам в яремной ямке, как будто там делали надрез, а потом зашивали. Она вскинула взгляд, в сумраке приор Роутона казался совершенно бледным, глаза темнели двумя провалами в ночь, и губы сурово сжаты, но…

   Внезапно Алька поняла, что ненависти не было.

   От удивления едва не выронила ношу, и, быстро восстановив дистанцию, засеменила с бельем дальше по коридору. А перед глазами – старая комната, стеллажи с книгами, и сама она кутается в мягкий плед. Недавно все это было – и нет больше. Закончилось. Теперь только ошейник, который натирает кожу, но она не решается попросить его ослабить, и работа по дому. Хорошо, что Тиберик есть. И Марго, и Робин, и другие…

   Влетев в спальню приора, она, почти не видя ничего вокруг себя, сгрузила простыни на стул, и принялась сдергивать несвежее белье с кровати. Внутри все похолодело, когда услышала тяжелые шаги, скрипнула приоткрываемая дверь. Приор Эльдор остановился в пороге и молча смотрел, как она заправляет в наволочки подушки и тоже откладывает их в сторону.

   Алька едва не расплакалась от страха и неопределенности.

   Что ему нужно?

   Но – не оборачивалась, молча делала свое дело.

   И вот уже белье выстлано, ни морщинки, и надо просто собрать старое и выйти… А приор продолжает стоять в дверях и молчать.

   «Да чтоб тебя…» - в отчаянии подумала Алька.

   - У тебя есть крылья? – вдруг спросил Эльдор.

   - Ч-что? – она обернулась и замерла, уронив руки.

   Очень хотелось убежать, но приор перегородил проход, да и, пожелай он применить магию, никуда не денешься.

   - Что тут непонятного? – он пожал плечами, - когда ты перекинулась в крагха, у тебя были крылья?

   Вот так, из ощущения покоя и уюта с размаху головой в мертвенный холод воспоминаний. Алька невольно обхватила себя руками.

   - Да, были, - с трудом выталкивая слова, сказала она.

   - Хорошо, - приор задумался на несколько мгновений, затем, глядя сквозь Альку, кивнул собственным мыслям, - собирайся, поедешь со мной в Роутон.

   Нет-нет-нет. Зачем? Что он там надумал?

   Вернуть в тюрьму? Возможно.

   - Я делала все, что говорила фье Марго, - пробормотала она, - я ничего не украла.

   И когда подняла голову, встретила внимательный взгляд приора. Он разглядывал ее, склонив голову к плечу, и в этот миг выглядел непривычно молодым и беззаботным. Почти самым обычным мужчиной, образованным и богатым, каких Алька навидалась в родительском доме. Единственное, пожалуй, что отличало Эльдора от них – коротко стриженые волосы на военный манер, сейчас взъерошенные.

   - Мы съездим в Роутон, чтобы купить тебе одежду, - прошелестел в ушах у Альки его голос, - Тиберику тоже что-то к зиме нужно, так ведь?

   Перед глазами резко потемнело, и Аллька подумала, что после таких нервных потрясений самое время картинно лишиться чувств. Но вместо этого она кивнула и принялась собирать с пола простыни.

   - Где вы покупали одежду, когда жили с родителями? – поинтересовался приор.

   Ну надо же. Захотелось поговорить?

   Алька прижала к груди ком белья и двинулась к дверям.

   - Мы ходили к портнихе, - ответила тихо, - потому что на меня сложно подобрать готовую одежду в размер.

   - К портнихе – долго. Мы купим тебе готовое платье и подгоним по фигуре в магазине, - он посторонился, пропуская ее. И уже вдогонку, когда Алька с замирающим сердцем неслась вниз по лестнице, сказал, - собирай и Тиберика. Его тоже нужно приодеть.

   Собрать Тиба. Собраться самой. Хотя что ей собираться, штаны и рубашка, старые башмаки Марго и все. Глазенки Тиба засияли от восторга, стоило сказать, что приор Эльдор берет их в Роутон. А у нее от одной только мысли о том, что придется ехать в одном экипаже с приором, руки холодеют и во рту пересыхает. Но ничего не поделаешь, отказаться не получится. Вернее, она могла бы отказаться, если бы оставалась фье Ритц, приемной дочерью переплетчиков, а приор Эльдор был всего лишь надоедливым ухажером. Но – увы. Он был ее хозяином на ближайшие пять лет, а она, как выяснилось, совсем не была человеком.

   …Через полчаса они сидели в новенькой двухколесной повозке с откидным верхом, в которую Эндрю запряг вороного коня. Приор забрался последним, взялся за вожжи – и повозка плавно тронулась с места.

   Алька забилась в угол и старалась лишний раз не смотреть в сторону Эльдора, даже отвернулась, с преувеличенным вниманием рассматривая пожелтевшую траву и поредевшие макушки деревьев. Зато Тиб чувствовал себя как рыба в воде, болтал ногами и донимал приора всякими глупыми вопросами вроде «а почему вон то облако длинное, а это круглое?» или «а если разрезать яблоко, червяк испугается и убежит?». С каждым следующим вопросом у Альки сердце замирало, ей все казалось, что сейчас приор разозлится и как следует тряхнет чересчур разговорчивого мальчишку за шиворот, но Эльдор совершенно спокойно на все вопросы отвечал. Так, как будто вся эта болтовня не была ему в тягость.

   Алька немного успокоилась и принялась уже с удовольствием смотреть на пригород Роутона. Осень окончательно вступила в свои права, листва опадала, и это было очень красиво, когда меж ярко-желтых листьев просвечивали темно-коричневые ветви. Воздух казался хрустальным, ночью прошел небольшой дождик, вся пыль осела. В синем небе к югу тянулся клин гусей. А вдалеке, из-за желтых шапок старых кленов уже виднелись окраины Роутона, с бордовыми черепичными крышами, с высокими печными трубами… Алька поежилась. Да, осень окончательно обосновалась в этих землях, и ветер дышал прохладой, от которой уже не спасали обноски.

   - Алечка! – Тиб, наконец, оставил в покое приора и повис на ее руке, прижавшись всем телом, - ну что ты не улыбаешься? Так здорово, что мы едем в город, да? Ниат Эльдор обещал купить мне пряник-лошадку, ну, помнишь, какую мне мама всегда покупала?

   Алька торопливо заморгала, чтобы никто не увидел стремительно набежавших слез. Она тоже… честно пыталась покупать таких лошадок. Но пряники с цветной глазурью стоили недешево, а откуда у нищенствующей двуликой деньги? То ли дело, приор Святого Надзора… И, сглотнув, она кое-как выдавила:

   - Это… хорошо. Я рада, Тиб. Я очень рада, что тебе хорошо.

   Тиберик обхватил ее за шею, приблизил губы к уху и прошептал:

   - И тебе тоже будет лошадка! Ты только не печалься!

   «Не надо мне ваших пряников, - подумала она, но промолчала.

   Да и что скажешь пятилетнему малышу? Он не знает, что такое рабство в обмен на сохраненные руки, он понятия не имеет, что такое растертая ошейником кожа, и он, хвала Пастырю, даже не подозревает, как больно ставить печать Надзора.

   Алька покосилась на Эльдора. Тот невозмутимо правил конем, думая о чем-то своем и глядя на дорогу, а она, глядя на его профиль, почему-то задумалась о том, что Эльдора называют ниат, это значило, что в его роду есть капелька королевской крови, и было странно, как это он стал стражем Надзора. Обычно стражей делали из мальчиков, оказавшихся не нужными никому. Из сирот, из беспризорников. Как ниат попал в их число?

   В этот миг Тиб отлепился от ее руки, повернулся к Эльдору и пропищал:

   - Вот бы и мне стать стражем!

   Алька была готова поклясться, что в этот миг лицо ниата дрогнуло, исказилось судорогой страха, неприятия, ненависти. Но в следующее мгновение вновь окаменело.

   - Тебе не стоит быть стражем, Тиберик, - глухо сказал Эльдор, - в этом нет ничего хорошего. Куда лучше окончить хорошую школу для мальчиков и поступить в королевскую академию Естественных наук.

   - Ску-учно, - протянул Тиб.

   - Не скучно. Если бы у меня была возможность выбирать, я бы выбрал академию.

   Альке очень хотелось спросить, что же такого могло случиться, что ребенок из хорошей семьи попал в Надзор, но она не посмела. Во-первых, кто она такая, чтоб спрашивать, во-вторых, приор наверняка разозлится, гаркнет на нее, мол, не обязан я тебе отвечать. Но любопытно, конечно, было, потому что ходили слухи о том, что именно делали с детьми, из которых готовили стражей. Магии больше не осталось в этом мире, вся она ушла в Пелену, и чтобы сделать человека магом, проделывали с ним жуткие и весьма болезненные процедуры, коверкали саму человеческую сущность, насильно прививали способность творить волшбу.

   Разговор сам собой утих, они ехали уже по улицам Роутона, все ближе и ближе к центру, и Алька забеспокоилась. Приор говорил о магазине готового платья, но ведь чем ближе к главной площади, тем дороже. Ей совсем не хотелось, чтобы на нее смотрели с жалостью и брезгливостью те расфуфыренные куклы, что обычно обслуживают богатых покупательниц. И только этот страх – стать посмешищем – подвиг ее задать вопрос.

   - Ниат Эльдор, простите, а куда мы едем?

   И невольно съежилась, ожидая то ли удара, то ли окрика.

   - В «Золотой ирис», - совершенно невозмутимо, даже не поворачивая головы, ответил Эльдор.

   - Золотой ирис! – Алька не сдержала возгласа, - но зачем? Зачем вы меня туда везете? Чем я так провинилась, что вы хотите меня мучить еще и там?

   - А ну, тихо, - он недовольно нахмурился, и Алька сжалась в комок, - что за глупости? Никто тебя мучить не собирается.

   Но ее уже было не остановить. Пусть, пусть лучше убьет ее, чем вот так…

   - Посмотрите на меня, - твердо сказала Алька, - я тощая оборванка с фиолетовым пятном на пол-рожи. И вы хотите, чтобы мне подбирали платья… вот там? Чуть ли не в самом дорогом магазине Роутона? Да мы даже в лучшие времена обходили его стороной, туда же зайти страшно, такие цены…

   На сей раз Эльдор удостоил ее взгляда, холодного, равнодушного.

   - Снова будешь прыгать и убегать?

   - Не буду, - буркнула Алька, - я помню про ошейник.

   - Ну, вот и не надо, - он помолчал, а затем откровенно сказал, - моя жена всегда одевалась в этом магазине. Именно поэтому я и знаю… только этот магазин женской одежды в Роутоне. Да и меня там помнят.

   «Жена. У него была жена!»

   Отчего-то осознание того, что у совершенно непрошибаемого, безжалостного, бесчувственного приора когда-то была жена, подействовало как ведро ледяной воды. Алька затихла и снова сжалась в комок в углу дивана.

   «Была жена. Была… А может, и дети… были?»

   - Мне жаль, - выдохнула она, - всегда тяжело терять близкого человека. Простите меня, я веду себя совершенно неподобающе. Конечно же, я ваша рабыня, и выполню все, что скажете…

   - Терять? – он приподнял бровь, - в каком-то смысле да, я ее потерял. Но она жива, здорова и даже повторно вышла замуж, если сплетни не врут. А, вот мы и приехали.

***

Про магазин «Золотой ирис» Алька знала понаслышке. О том, что там зеркала во всю стену, что туда привозят коллекции от Пьера Монтен и Алисы Шейп, что там одеваются жены и любовницы важных людей Роутона. И вот теперь она испуганно жалась за спину Эльдора, в то время как сам он совершенно невозмутимо дожидался, пока лакей услужливо распахнет дверь. Тиб крутил головой и крепко цеплялся за руку приора так, что со стороны их вполне могли принять за отца и сына. Но это было не так. Алька не удержалась и вздохнула. Горько стало оттого, что Тиберик так быстро забывал родителей, так легко купился на доброе отношение к себе совершенно чужого человека. Как будто ее любви не хватало.

   - Идем, - бросил через плечо приор, они с Тибом уверенно прошли внутрь магазина.

   Алька понуро брела следом, но когда вошла, все-таки не сдержала восхищенного вздоха. Да и какая девушка не мечтала бы делать покупки в подобном месте? Сверкающий полированный пол, ряды манекенов и безбрежный океан стеллажей, полок, стеклянных витрин. Обежав взглядом пространство магазина, Алька пришла к выводу, что здесь можно приобрести все, начиная от панталон и заканчивая верхней одеждой. Она встрепенулась при виде теплого платья в крупную серую клетку – когда-то подобное видела в каталоге Пьера Монтен, и здесь, в «Золотом Ирисе» это было именно платье от Монтен, с идеальными строчками, из великолепной, дорогой тонкой шерсти. Встрепенулась – и сникла. Какое все это имеет значение сейчас? Когда перед всеми она не человек, а так, опасная зверушка, которая и контролировать себя не может?

   Между тем из сверкающих недр магазина к Мариусу выплыли две красотки в совершенно одинаковых форменных платьях – тоже в клетку, только синюю.

   - Доброго дня, - от волнения Алька слышала голос Мариуса как сквозь вату, - я Эльдор, новый приор Роутона, фье. И мне нужно, чтобы вы одели на сезон вот эту девушку.

   И шагнул в сторону, открывая замершую Альку взглядам продавщиц.

   Алька оцепенела. Сейчас… сейчас они скривятся и скажут, что двуликих здесь не обслуживают. А на нее будут смотреть с презрением и страхом. Ну, так, как обычно в Роутоне смотрят на таких, как она.

   - Мы будем счастливы вам помочь, - прощебетали красотки.

   - Два простых, домашних платья, – неторопливо продолжил приор, - и одно выходное. И все, чего она захочет. Белье, шали, шарфы, перчатки… Что там еще может понадобиться.

   Алька не видела его лица – а хотелось бы. Крикнуть, зачем все это, за-чем? Перед кем ей красоваться?

   Зато она внезапно увидела лица продавщиц, и поняла, что они совершенно не смотрят на нее с презрением. Во взглядах, которые они бросали на Альку, была самая обыкновенная зависть. А на приора Святого Надзора девицы взирали с жадностью, как будто он оказался одной большой и невероятно вкусной конфетой.

   - Просим, вас, ниата, пройти с нами.

   Алька хотела поправить, что она фье, и что в ее жилах нет и следа королевской крови, но Эльдор молча ей кивнул – и она промолчала.

   - Мы с Тибом пойдем в кофейню, - сказал он, - здесь, напротив, делают отличные пирожные. Ну или делали раньше, когда я жил в Роутоне.

   Тиберик обернулся, мордаха сияла.

   «Пусть идет, должно же хоть кому-то быть радостно».

   И они ушли, и снова Тиберик держал за руку приора. Может быть, так будет правильно? В самом деле, пусть хоть Тиб обретет счастье…

   - Идемте, ниата, - снова напомнили о себе продавщицы.

   И она подчинилась.

   Через час Алька была готова взвыть и очень жалела о том, что у нее печать – иначе бы уже давно выпустила своего крагха, напугала бы девиц, но вырвалась на свободу.

   Гора покупок росла. Помимо двух скромных, но очень дорогих платьев с белыми воротничками под горло, продавщицы отложили все необходимое белье – очень тонкое, с кружевной отстрочкой, теплую шаль от Мерлиссы Маль, чулки, теплые, тонкие и даже вульгарные, в сеточку. Алька пыталась воспротивиться, но ей было сказано, что мужчинам нравятся такие чулочки, особенно если это единственный предмет одежды, да и вообще, любая мыслящая здраво девушка мечтала бы оказаться на месте ниаты, так что нечего носом крутить.

   Платья, как ни странно, пришлись почти впору, так что даже не требовали подгонки. А уж ботинки и туфли вообще сели идеально.

   Алька устала. Она так не уставала даже когда драила полы в доме. Перед глазами порхали яркие цветные лоскуты, и все многообразие нарядов смешалось в развеселую карусель. А ведь они еще не выбрали выходное платье. А может, и не нужно оно ей? Приор и без того кучу денег оставит в магазине. Зачем ей все это? Полы мыть? Или по окнам пауков гонять?

   Ей принесли бархатное платье нежного фиалкового цвета. С очень смелым вырезом и пышными рукавами, расшитыми жемчугом. Было страшно даже подумать, сколько оно стоит, и Алька, обреченно вздыхая, нырнула в этот мягчайший бархат. Потом, когда расправили подол, ее подтащили к огромному зеркалу.

   - Вам очень идет, - сказала одна продавщица, - посмотрите только, как дивно оттеняет цвет глаз.

   «Угу, и печать Надзора», - подумала Алька.

   Но в зеркало все же глянула – и обмерла.

   Оно было идеальным, это платье. И Алька… была в нем почти идеальной. Цвет фиалок и белый жемчуг, и серые глаза внезапно обрели небывалый фиолетовый оттенок, и кожа в вырезе словно светится. Ну, а то, что волосы коротко пострижены – только подчеркивает, насколько тонкая хрупкая шея, и высокие скулы, и полукружья тонких бровей.

   «Ты такая красавица, Алечка, - так говорила мама, - только выходи замуж по любви, за хорошего человека, чтобы быть счастливой».

   Алька поняла, что по щекам потекли слезы. Она не хотела плакать, но почему-то все равно плакала. Еще год назад она мечтала о том, что выйдет замуж, что будет семья, любящий муж, дети… А потом стало ясно, что ничего этого не будет. Никогда.

   - Очень красиво, - хрипло проговорила она, - очень…

   И закрыла глаза, чтобы не видеть печати, уродливым чернильным пятном залившей пол-лица.

   - Что снова не так? – от сердитого голоса приора Алька подскочила на месте.

   Один взгляд в зеркало – ну, разумеется, стоит за спиной, заложил руки в карманы, и смотрит недовольно. Правда, уже без прежней ненависти, она куда-то исчезла, растворилась… Но и не тепло. Смотрит, как на вещь.

   - Все… так… - прошептала, поспешно опуская взгляд, - но… я не понимаю, зачем мне все это… ниат Эльдор. Правда, не понимаю. Мне вполне хватило бы теплой рубашки и штанов. Зачем вам так тратиться.

   - Я сам решу, на что мне тратиться, а на что – нет, - жестко ответил он, - вся эта одежда для того, чтобы ты достойно выглядела в моем доме. У меня в скором времени начнутся торжественные приемы, как приор Роутона я не могу пренебречь этой формальностью. А Марго слишком стара и слаба, чтобы накрывать на стол и приносить блюда. Поденщиц я для этого приглашать не хочу, а Эжени на кухне должна управляться. Понятно? Не молчи, посмотри на меня.

   - Понятно, - выдавила Алька и глянула на него в зеркало.

   - Прекращай лить слезы. Слезами делу не поможешь.

   И он отвернулся, отошел в сторону, напряженно о чем-то размышляя.

   - А чем? Чем поможешь? – все-таки спросила она, - иногда я думаю, что для меня лучший выход, шагнуть в Пелену.

   Молчание.

   Внезапно приор стремительно шагнул к ней, так, что Алька сжалась, думала, ударит. Но нет.

   - Шею.

   - Что?

   - Шею мне свою дай, я неясно выражаюсь?

   Она покорно подставила шею и закрыла глаза. Судорожно втянула воздух, не понимая, что сейчас последует, и снова ощутила знакомую вязь запахов – горький шоколад, дерево, книги… И добавилась легкая кофейная нотка. Они с Тибом были в кофейне, как могла забыть?

   - Иногда, - глухо сказал приор, возясь с замочком ошейника, - иногда жизнь поворачивается совершенно неожиданной стороной, и то, что тебе сейчас кажется непоправимым, через год будет вспоминаться с улыбкой и легким сожалением. Поверь, печать Надзора не самое страшное, что может произойти.

   Он ослабил ошейник, просунул между ремешком и шеей палец.

   - Так лучше?

   - Да, - она сглотнула, - да, лучше…

   - Надо было сразу сказать, что жмет. Возьмешь у Марго мазь, намажешь… Тебе подобрали всю одежду?

   - Да, ниат Эльдор, - прошептала Алька, не зная, куда деваться.

   По коже, особенно там, где шеи касались руки приора, бегали мурашки. Альке было страшно, так, что дух захватывало и дыхание застревало в горле, но вместе с тем ей нравился запах кофе, шоколада, старых бумажных страниц, и она путалась в самой себе, не понимала, что правильно – бояться – или все-таки немного поверить и открыть глаза?

   - Тогда мы можем ехать домой, - пробормотал приор, все еще не убирая руки с ошейника.

   Тогда Алька все-таки открыла глаза – и встретила его задумчивый взгляд. Похоже было на то, что все это время Эльдор внимательно рассматривал ее лицо.

   А потом, как будто опомнившись, резко отодвинулся и сказал:

   - Оденься в одно из купленных платьев. Тепло оденься. И иди в повозку, а я пока расплачусь.

   - А где Тиберик? – пискнула Алька, уже не зная, куда деваться от тяжелого, давящего взгляда.

   - Так он на диване сидит, у входа. Пока ты была здесь, мы уже ему все купили. И пирожных он поел.

   Алька промолчала, хотя в груди плененной птицей бился всего один вопрос – зачем вам все это, ниат Эльдор? Зачем?

   Зачем возитесь с сиротой. Совесть неспокойна? Зачем одеваете рабыню. Тоже совесть? Или обостренное желание какой-то справедливости?

   Ответа на этот вопрос не было. И Алька, глядя в спину удаляющегося приора, внезапно подумала о том, почему он расстался с женой. Впрочем, что тут удивляться? Как вообще с таким жить? А ведь, выходя замуж, женщина должна во всем слушаться мужа и угождать ему. В том числе, в спальне…

   Передернув плечами, Алька вернулась к тем платьям, которые были названы повседневными и простыми.

   - Позвольте, я вам помогу переодеться, - тут же, словно по волшебству, рядом появилась девушка-продавщица, - вы будете брать это платье?

   - Как пожелает приор Эльдор, - растерянно выдавила Алька, - я не знаю, какую сумму он здесь собирался потратить.

   - По слухам, приор Эльдор никогда не скупился, когда его супруга здесь делала покупки, - внезапно сказала девушка и весело подмигнула, - только теперь вот фье Мертци не часто тут бывает. Говорят, у мужа ее дела совсем плохи. Говорят, дело попахивает очередным разводом…

   - Простите, но мне совершенно неинтересно, как дела у фье Мертци, - Алька смотрела на себя в зеркало. Платье в коричневую и кремовую клетку было чудо как хорошо. Только вот печать никуда не денешь.

   - А зря, - вкрадчиво ответила продавщица, - потому что фье Мертци, бывшая ниата Эльдор, уже наводила справки о том, как и с кем живет ее бывший супруг. Наверное, жалованье приора Надзора покажется ей куда более привлекательным, чем жалованье Стража.

   - А мне-то что с того?

   - Так вы же, моя милая, заняли ее место.

   - Разве?

   Алька вздохнула и подумала, что не обязана объяснять этой ушлой девице о том, что именно связывает ее с приором.

   Когда она, наконец, вышла к ожидавшим ее Эльдору и Тибу, братик сорвался с дивана, бросился к ней и обнял за ноги, путаясь в длинном клетчатом подоле.

   - Алечка! Какая ты красивая! Как и раньше…

   - Не нужно, Тиб, - Алька поняла, что краснеет. Посмотрела на Эльдора – тот сидел на диване, вытянув вперед ноги, и с прищуром ее рассматривал.

   - Недурственно, - наконец сказал он, - очень даже. Куда лучше, чем было.

   «Он просто смеется надо мной. Просто смеется».

   - Тогда прошу в повозку, фье Ритц.

   …Когда уселись – Алька с краю, Тиб между ней и приором, и когда в повозку погрузили все короба и пакеты, Тиб извлек из кармана курточки пряник в виде лошадки.

   - Смотри, как мама покупала, - похвастался он Альке, - и грива розовая, и копытца белые-белые.

   - Хорошо, - она потрепала его по макушке, - я рада… надеюсь, ты сказал спасибо ниату Эльдору?

   - Сказал-сказал, - насмешливо ответил за Тиба приор, - а от тебя, как я погляжу, спасибо не дождешься?

   - Мне не нужно все… это… - Алька нахмурилась, - конечно, я очень, очень благодарна, но…

   Ничего не говоря, Эльдор залез рукой в карман, вынул оттуда нечто, завернутое в коричневую бумагу, и положил на колени Альке. Тиб хихикнул.

   - Что это?

   - Тебе.

   Алька недоверчиво покосилась на Эльдора, но тот уже напустил на себя привычное каменное выражение и взялся за вожжи. Она непослушными пальцами развернула хрустящую бумагу – там оказался точно такой же пряник, как у Тиберика. Такой, как мама покупала.

   - Зачем… вам все это, - прошептала она, – зачем?

   Но приор уже не расслышал. Он сосредоточенно правил повозкой, и вскоре они уже ехали прочь из Роутона, в тихий осенний пригород.

ГЛАВА 5. Незваные гости

- Вот увидишь, все наладится. Ну, а ошейник… Ну а что – ошейник. Он не выглядит так, будто его с собаки сняли. Тонкий черный ремешок. На украшение похоже.

   Они с Эжени возились на кухне, наполняя песочные тарталетки паштетом. Марго тоже принимала участие в приготовлениях, жарила блинчики, и Альке даже досталось несколько – тонких, кружевных, как следует намазанных маслом.

   - Я в рабстве на пять лет, - напомнила Алька, переходя к украшению паштета ягодками клюквы. – Что тут может наладиться?

   - Деточка, - подала голос Марго, - но разве тебе здесь плохо? Разве ниат Мариус тебя хоть чем-то обижает? Двуликих он, конечно, люто ненавидит, но на то есть причины.

   Червячок любопытства давно беспокоил Альку, но тут она решилась:

   - А вы не знаете, почему? Откуда такая ненависть?

   Марго вылила тесто на сковородку и ответила назидательным тоном:

   - А как можно относиться к тварям, которые убили всю его семью? Даже детей не пощадили… А теперь вот ниат Эльдор единственный остался. Погибнет он – и род угаснет. И дом этот превратится в развалины. А ведь я помню, как здесь детвора бегала, у ниата была сестра и братья.

   - Понятно, - выдохнула Алька. По крайней мере, теперь все стало на места. Возненавидишь тут… Хорошо, если рассудок сохранить удастся.

   - Он поэтому стал Стражем Надзора? – тихо спросила она, - мне всегда говорили, что в Стражей набирают сирот…

   Марго ловко сняла готовый блинчик со сковородки, налила еще теста.

   - Нет, деточка. Ниат Эльдор стал Стражем потому, что так захотел Магистр. Сам Магистр тогда по счастью проезжал мимо и остановил резню… Но напали на них не здесь, нет. В доме кровь не пролилась… Все, можно подавать на стол. Гости, поди, уже пришли.

   Алька вздохнула и принялась водружать приготовленные деликатесы на поднос.

   Еще утром ниат Эльдор сообщил всем, что к вечеру в гостях будут полицмейстер Роутона с сыном, и распорядился, чтоб Алька подавала закуску. Ей не хотелось, потому что все будут пялиться на печать, но против воли хозяина не пойдешь. Да и не очень хотелось скандалить и сопротивляться, особенно после той памятной поездки в Роутон, когда приор едва ли не в первый раз вел себя с ней не как с животным или вещью, а как с человеком. Пряник, кстати, Алька так и не съела. Аккуратно завернула в бумагу и оставила рядом с маминой вазочкой.

   - Ну, я пошла, - она взяла поднос.

   - Иди, - улыбнулась Эжени, - и не смотри на всех букой. Не то гости разбегутся, а ниат Эльдор будет недоволен.

   Алька усмехнулась и молча вышла из кухни.

   Подходя к гостиной, услышала обрывки разговоров, рокочуще-низкие мужские голоса. Не стала прислушиваться, вдохнула поглубже и вошла, отыскивая взглядом приора.

   Эльдор расположился в кресле с пузатым бокалом, где на донышке перекатывалось что-то темно-коричневое. Его лицо казалось расслабленным и не лишенным того доброжелательного внимания, с каким слушают не очень интересных, но важных собеседников. На миг Альке даже показалось, что он ей улыбнулся, быстро, уголком губ, но потом она подумала, что это просто невозможно. После того, как двуликие растерзали всю семью.

   Полицмейстер Роутона уже сидел за столом, крутил в толстых пальцах серебряную вилку. Он был полноватым, еще не старым, с красным лицом и шапкой пегих волос – так седеют рыжие. Сын полицмейстера тоже присутствовал, ровесник самой Альки, и вот он-то и был огненно-рыжим, веснушчатым и очень неприятным на вид. Почему неприятным – Алька и сама не поняла. Ну вот бывает же, что посмотришь на человека, и он не нравится. И дело не во вздернутом носе, и не в мелких, глубоко посаженных глазках. Может быть, в надменном выражении лица? Или в дурной привычке постоянно щипать себя за ухо, даже сидя за столом?

   Алька молча подошла к накрытому столу и принялась составлять с подноса блюдо с паштетом и хрустальные розетки с фруктовыми салатами. Ну и конечно же, ее печать не осталась без внимания.

   - Двуликая? – удивленно спросил полицмейстер, - вы наняли прислугой двуликую?

   - Почему нет, - сухо ответил Эльдор, и Алька, не оборачиваясь, почувствовала на себе его тяжелый взгляд.

   - Забавно. Двуликая в доме приора Надзора.

   - И ближайшие пять лет в нем останется, - заметил Эльдор.

   - Не боитесь, ниат? – подал голос сын, - никто не знает, насколько надежны печати прежнего приора, Эймса.

   - Держи врага ближе к себе, - насмешливо процитировал Эльдор устав Надзора, - не сомневайтесь, я справлялся со многими птичками… И с этой справлюсь.

   На этом Алька взяла пустой поднос и, коротко поклонившись, вышла. Собственно, давно уже привыкла, что обсуждают ее печать, этот проклятый синяк во всю щеку, но все равно было неприятно. Она вернулась на кухню, погрузила на поднос стопку блинчиков, щучью икру в хрустальных вазочках и снова отправилась к гостям.

   На сей раз приор уже сидел за столом, лицо полицмейстера из просто красного стало багровым, а в комнате плавал запах вина. Сын полицмейстера что-то жевал, запивая из тонкостенного бокала.

   - Какая разница, лишь бы ноги раздвигала. Согласны, ниат Эльдор?

   Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться – обсуждение двуликой в доме приора продолжается. Альке стало горько и обидно.

   - Совершенно верно, - кивнул Эльдор, и холодно продолжил, - но не стоит забывать, что первая обязанность приора – наставлять жителей округа на путь истинный. Надзор не просто так Святой.

   - Да ладно вам, приор! Прям все у вас святые праведники, и никто ни разу под юбку не лазил, - от смеха полицмейстер хрюкнул.

   Алька подошла к столу со стороны его сына и, чуть склонившись, занялась расстановкой вазочек. Поймала на себе темный взгляд приора. Колючий и тревожный. То, куда свернул разговор, явно ему не нравилось, но он играл роль радушного хозяина и потому просто сидел и поддерживал беседу.

    - Так, может, одолжите вашу птичку?

   Алька похолодела, когда взгляд полицмейстера прошелся по ней, по-хозяйски ощупывая. По шее, по груди, и ниже.

    - Насколько мне известно, вы уважаемый женатый человек, - Эльдор усмехнулся и взял столовые приборы, - зачем вам это?

   Полицмейстер хмыкнул.

   - За тем же, зачем и вам, уважаемый приор Святого Надзора. Должность, знаете ли, волнительная. Иногда хочется расслабиться.

   Эльдор приподнял бровь, и во взгляде темных глаз появилось нечто новое, непонятное, но обжигающее, словно вулканическая лава.

   - Я не привык делиться собственностью, - тяжело сказал он, - и не повторяю былых ошибок.

   В это мгновение Алька, которая собирала со стола грязные тарелки, ощутила чужую, липкую и холодную ладонь под коленкой. Она даже не поверила собственным ощущениям – ну невозможно же, чтобы вот так, в присутствие хозяина дома, к ней запросто лезли под юбку?

   Но именно так все и было. И судя по тому, что толстые руки полицмейстера лежали на столе, путешествие вверх по бедру продолжила рука его отпрыска. Алька дернулась было, но тут же заслужила неодобрительный взгляд хозяина. Да, нужно было… собрать тарелки, смятые салфетки… А мужские пальцы неспешно продолжили путь вверх, дошли до середины бедра и…

   Перед глазами у Альки потемнело.

   Вот были бы живы родители, никогда, ничего подобного не произошло бы.

   И даже когда они жили с Тибериком, она приняла все меры, чтобы тоже… ничего такого. Потому что грязно, мерзко и противно. Ощущать себя даже не животным, просто вещью, которой хотят попользоваться, а потом выбросить, как вот эти мятые салфетки.

   Когда жесткие пальцы сжали ее ягодицу, Альке вдруг стало совершенно все равно, что будет с ней дальше. Она резко повернулась и, глядя в усыпанную веснушками отвратительную рожу, обрушила на голову гостю все, что собрала на поднос.

   Звон бьющейся посуды. Перекошенное лицо рыжего подонка. Время остановилось.

   Ее окутала тишина, такая пронзительная, что было слышно, как попрыгала по полу серебряная ложечка. Алька зажмурилась в ожидании боли. Вот, сейчас Эльдор активирует ошейник, сейчас…

   Прогрохотал отодвигаемый стул.

   А в следующее мгновение Альку словно подхватило темным вихрем, потащило куда-то вон из гостиной. Этот вихрь пах немножко спиртным, немножко кофе, деревом и старинными книгами. Она покорно повисла в железных руках приора. Пусть делает, что хочет. Все равно уже, давно все равно. Мимо смазанным пятном мелькнули стены коридора, с грохотом отворилась дверь, и Альку, словно тряпичную куклу, швырнули на пол. Она лишь успела сжаться в комок и закрыть руками голову, потому что понимала – вот сейчас ее будут бить. Сильно и безжалостно. Но страха не было, ни капельки. Может, если прибьет, так будет даже лучше? Тиберик поплачет и забудет ее. А приор мальчика не бросит.

   - Посиди тут, - прорычал Эльдор.

   Следом прогрохотала дверь, и несколько раз провернулся ключ в замке. Ушел. И даже бить не стал. Алька медленно убрала руки от головы и осмотрелась. Выходит, он ее запер в собственном кабинете.

***

За окном стемнело. Потом где-то внизу часы пробили десять. Алька сидела на полу, облокотившись спиной о стену и подтянув к груди колени. В голове бестолково крутились мысли – о том, что наверняка после этого приор накажет и снова станет относиться плохо. О том, что наверняка приору потребуется все его влияние, чтобы успокоить полицмейстера. Наконец, о том, что она могла бы и потерпеть. Кто она такая? Не человек. Выкупленная в рабство на пять лет двуликая. Двуликих много в городских борделях, им попросту больше некуда идти. Имущество отобрали, на работу, даже в мануфактуры, не берут. Если берут, то только мужчин… А тут, подумаешь, всего-то за задницу ухватили, а она и рада посуду бить. Сервиз, между прочим, недешевый был.

   Альку передернуло. Нет, все это неправильные мысли. Она выросла в хорошей семье, и не позволит… вот так с собой обходиться. Словно она какая-нибудь шлюха. Воспитание, благородство – оно ведь не зависит от того, есть печать надзора или нет. Все это внутри, и никому не отнять.

   Но когда в замке снова провернулся ключ, она невольно сжалась. Чувствуя, как по шее стекает капля холодного пота, сидела и смотрела, как в кабинет нетвердой походкой заходит приор Эльдор. Был он мрачнее тучи.

   Остановившись в двух шагах от сидящей на полу Альки, перекатываясь с носка на пятку, он спросил негромко:

   - Ну и что это было, фье Ритц? Что, Алайна? Чем тебе не угодил сынок нашего полицмейстера?

   Ей стало стыдно. Хотя – по-хорошему – стыдиться должна была вовсе не она.

   - Он… мне под юбку лез, - выдавила Алька и опустила взгляд. Щеки стремительно налились жаром.

   - Под юбку лез, - эхом повторил Эльдор. Говорил он негромко, но лучше бы кричал. От тихого, хриплого голоса становилось жутко.

   - Ниат полицмейстер долго меня убеждал, чтобы я тебя им отдал… на недельку. Чтобы внушить, как следует вести себя двуликой.

   Алька поперхнулась воздухом. Ну, вот и все. Воображение живо нарисовало картину того, что ее могло ждать в доме полицмейстера. Сама Алька опыта с мужчинами не имела, но примерно знала, чего ожидать. Руки похолодели и резко затошнило.

   - Вы… согласились? – выдохнула она.

   Эльдор провел пальцами по волосам.

   - Разумеется, нет. С чего бы я должен делиться своей собственностью. Но ты-то… ты хоть понимаешь, что все это могло для тебя печально закончиться? А если бы я согласился? Папаша и сынок те еще отморозки. Когда-нибудь была с двумя мужиками сразу, м? С теми, кто намеренно хочет причинять только боль?

   Алька попросту закрыла лицо ладонями и замотала головой. Она и с одним-то никогда не была…

   - Наказывать будете? - спросила тихо.

   - Молодая, дурная, горячая, - пробормотал приор, - мне еще и оберегать тебя все эти пять лет… от твоей же дурости.

   - Я никому не позволю так себя вести… со мной, - прошептала она, - никому!

   - Да что ты говоришь?

   Он шагнул к ней и легонько, как перышко, вздернул в воздух. И, не чувствуя под ногами пола, Алька вдруг поняла, что приор изрядно пьян, что просто стоит и держит ее на весу под мышки, и что совершенно внезапно ее лицо оказалось так близко к его, что видно каждый шрамик, каждую морщинку. И боль во взгляде. И неожиданно длинные черные ресницы.

   - Я хочу, чтоб ты понимала, - произнес он, а Алька тонула в черных омутах его сумасшедших глаз, - твоя жизнь ничего не значит, Алайна Ритц. И единственный способ не умереть – быть незаметной, быть тихой… не чудить, опрокидывая на моих гостей посуду.

   И так же резко поставил на ноги. Алька пошатнулась, он придержал ее за плечи, но потом резко отдернул руки и рефлекторно вытер их о вышитую жилетку. А ей захотелось пойти и удавиться сию секунду. Память о том, как она была красивой девушкой из хорошей семьи, все еще жила. Интересно, а как бы вел себя ниат Эльдор, встреться они до того, как лицо обезобразила печать Надзора? Небось, руку бы сам подавал, чтобы помочь выйти из экипажа.

   - Иди к себе, - процедил Эльдор, испепеляя ее взглядом, - и лучше бы тебе не показываться ближайшие дни мне на глаза. Поняла?

   - Поняла.

   Он кивнул на дверь, и Алька бегом бросилась в коридор, путаясь в длинном подоле платья и захлебываясь слезами.

***

Хорошо, что Тиберик спал. Алька быстро разделась и, оставшись в сорочке, нырнула под одеяло. Сердце колотилось как сумасшедшее, в горле комком стыли слезы. Наверное, она глупая. Уже следует привыкнуть ко всему, а вот не получается. Мнит себя чуть ли не принцессой. Давно бы пора понять, что она хуже, чем корова. К скотине лучше относятся, скотина – это не двуликие. Ее бил озноб, пальцы ледяные, во рту пересохло. А приор… А что - приор? Выходит, сегодня он ее спас. Ненавидя за то, что двуликая, но все равно не отдал тем двоим. Захочет ли спасать завтра, вот в чем вопрос…

   Пытаясь успокоиться, Алька крепко зажмурила глаза. Рядом мерно дышал Тиб, от него пахло чистотой, цветочным мылом и беззаботным детством. Она вдохнула. Выдохнула. А перед глазами все равно, то, как Эльдор вытирает руки. Как будто таракана раздавил, или другую мерзость…

   Сон не шел. Сперва Алька просто смотрела в потолок, смаргивая слезы. Потом, окончательно поняв, что не уснет, решила сходить на кухню и выпить воды. Выбралась из-под одеяла и, как была, в сорочке и босиком, на цыпочках вышла из спальни.

   Кухня располагалась в другом крыле дома, и чтобы туда попасть, нужно было либо выйти во внутренний двор и зайти в дом уже с другой стороны, либо пройти сквозь анфиладу комнат, оставив за спиной лестницу на второй этаж. Во дворе было прохладно, и Алька предпочла идти сквозь дом – темный, молчаливый. Она прокралась по коридору, убедилась, что никто не поджидает на лестнице, высунула нос в ближайшую гостиную… И замерла. Потому что где-то впереди едва слышно поскрипывали половицы. Кто-то бродил по комнатам, и этим кто-то явно был не Эльдор, потому что приору незачем было бы красться в собственном доме.

   «Чужой! – пронеслось кометой в голове, - воры!»

   Алька прижалась спиной к стене, так, чтобы ее было сложно увидеть из комнаты, потом очень медленно, затаив дыхание, выглянула – и тут же, с силой зажав рот рукой, метнулась обратно. В окна гостиной светила луна, и в косом пятне хрустально-белого света Алька разглядела тень. Крылатую тень.

   Крагх!

   Но, во имя Пастыря, что крагху делать в доме приора Надзора?

   «Уж точно не поговорить пришел», - мрачно подумала она, медленно, неслышно пятясь.

   Затем нащупала рукой деревянные перила и легко, на цыпочках, поспешила наверх. Живот свело от страха, под ребрами как будто катались крупные ледяные градины, скреблись друг о дружку и болезненно сжимали сердце.

   «Куда он потом пойдет? Зачем здесь? Что – или кого – ищет?!!»

   Наверное, она успела – успела добраться до второго этажа до того, как крылатая тварь из-за Пелены миновала гостиную и вышла в коридор. Судорожно стискивая дрожащие руки, Алька припустила по коридору, прямо к спальне Эльдора.

   Плевать, что он сказал не показываться на глаза. В доме крагх, самый настоящий, а это куда важнее, чем нежелание одного приора видеть одну двуликую.

   Алька даже стучать в дверь не стала, просто открыла ее, проскальзывая в комнату, замерла, озираясь. Эльдор преспокойно спал в кровати, и его обнаженная грудь казалась темной на фоне белоснежных простыней. Алька вдохнула поглубже и, стараясь ни о чем не думать, а заодно поменьше смотреть на полуголого мужчину, шагнула вперед.

   - Ниат Эльдор, - шепотом.

   Он засопел чуть громче, пошевелился и… не проснулся. Во сне его лицо казалось куда моложе, чем во время бодрствования, морщины разгладились и, казалось, на губах мелькает призрак улыбки.

   - Ниат, - позвала Алька, протянула руку и легонько коснулась горячего плеча.

   В тот же самый миг ее резко и больно дернули вперед, и она, задыхаясь от ужаса, уткнулась лицом в шершавую простынь. Сверху ее придавило совершенно каменное тело стража.

   - Та-ак, - протянул сквозь зубы Эльдор, от его дыхания на затылке шевелились волосы, - какого крагха тебе здесь нужно, Алайна? Я приказал тебе держаться от меня подальше…

   - Чу… жой… - прохрипела она, чувствуя, как сжимают шею стальные пальцы. Того и гляди, переломит…

   - Что ты там щебечешь, птичка?

   Одним резким движением он перевернул ее на спину и замер, угрожающе нависая, положив пальцы на горло.

   - Чужой в доме, - просипела Алька. Ее внезапно прошиб пот, потому что Эльдор как-то особенно пристально рассматривал ее, взгляд гулял по лицу, по шее, по вырезу ночной сорочки. А потом он словно очнулся.

   - Откуда ему здесь быть, - прошептал сердито, - какого крагха тебе надо?

   Еще немного, и она расплачется. Да почему же, почему он не верит?!!

   - Пожалуйста, ниат Эльдор, - голос дрожал, перед глазами все плыло, - внизу, в гостиной, чужак. И, кажется, крагх…

   - Чушь, - пробормотал мужчина, - откуда ему…

   Но потом вдруг молниеносно отпустил Альку, прислушался к чему-то. Разом потеряв к ней интерес, нырнул рукой под кровать, и достал оттуда кривой клинок.

   - Сиди здесь, - короткий, хлесткий приказ.

   Алька судорожно замотала головой. Нет, здесь еще страшнее…

   Но приор уже не обращал на нее внимания. Босиком, ступая мягко и совершенно неслышно, подошел к двери, приоткрыл ее. Постоял, слушая тишину… И вынырнул в темноту коридора.

   Алька нашла в себе сил слезть с кровати и пошла следом. Это глупо, страшно глупо, но она не может сидеть и ждать, в полной неизвестности. Медленно двигаясь следом за приором и не теряя из виду его худощавую, перевитую мускулами спину, Алька неслышно спустилась по лестнице. Эльдор свернул в коридор, который вел в их с Тибом комнату. И в этот миг что-то огромное, мохнатое бросилось на приора. Алька только и сообразила, что мохнатое – это крылья, огромные, растрепанные…

   Все было как в кошмарном сне. Ни возгласа, ни вскрика. Звон столкнувшихся клинков. Пятно лунного света ложится на мускулистое тело крагха, который легко отшвыривает приора с дороги, устремляясь вперед, к ней.

   Алька сглотнула.

   Всего мгновение… До того, как ее не станет. Почему? Почему – именно она?

   Сверкнул клинок, что-то просвистело в воздухе – и тело крагха, покрытое перьями, судорожно дернулось, из распахнутого рта плеснуло кровью.

   - Ты… Ты-ы… - прохрипел страшно, уже закатывая глаза, но протягивая корявые пальцы к Альке.

   И все. Крылья распластались по полу, чудовище дернулось в последний раз и замерло. Алька уперлась руками в стену, чтобы не свалиться. Голова закружилась, колени подогнулись. Приор Эльдор задумчиво постоял над крагхом, затем выдернул из его спины меч и невозмутимо принялся вытирать с него кровь. Прямо о крылья мертвеца.

   А потом Алька услышала:

   - Он к твоей комнате шел, Алайна Ритц. Он шел на твой запах, ведь твоя постель пахнет тобой. Ты понимаешь? Он пришел за тобой. И мне это совсем не нравится.

   - Но я…

   - Я понимаю, что ты ничего об этом не знаешь. Но все происходящее – это ли не повод пожалеть о том, что я привел тебя в свой дом?

   - Вернете в тюрьму? – прошептала Алька, опускаясь на пол, - отрубите руки?

   Эльдор оторвался от созерцания тела поверженного врага и уставился на нее так зло, что Алька не выдержала и опустила взгляд. Его прям перекосило от ярости, это было видно даже в потемках.

   - Не городи чепухи. Я уже не мальчик, чтобы перерешивать. Но, - тут Эльдор задумался на минуту, и эта минута показалась Альке вечностью, - Тиба следует отдать в хорошую школу. И озаботиться защитными артефактами, расставить их вокруг дома…

ГЛАВА 6. Запланированное путешествие

Злость и ощущение собственной беспомощности – очень плохая комбинация эмоций. Примерно то же в последний раз Мариус чувствовал, когда ему-таки донесли, что Ровена ходила к знахарке и избавилась от ребенка. Мариус даже не был уверен в том, что то был его ребенок, но какая-то светлая, не заляпанная грязью частичка его души билась в агонии и вопила, что именно его.

   Этот же тошнотворный коктейль злости и беспомощности он сполна ощутил снова, стоя над убитым крагхом и глядя на худенькую, стриженную под мальчика девушку в тонкой рубашонке.

   Он злился на нее – потому что она теперь жила в его доме, и он был вынужден каждый день лицезреть двуликую, на себя – потому что нечто странное произошло с ним самим, как будто провернулось с щелчком внутри, и оттого он больше просто не мог ее ненавидеть, на весь мир – потому что с приездом в Роутон все пошло наперекосяк, казалось, небесный купол дал трещину, и она, змеясь, с треском бросает вниз все то, что составляло его веру.

   Он не мог больше ненавидеть девчонку только потому, что она была двуликой. Не мог – и все. Как будто видел самого себя со стороны, барахтающегося в луже с отбросами. А она медленно подходила, протягивала худую руку, отчего теплело на сердце, и все гадкое, мерзкое, что накопилось в памяти, отваливалось грязными хлопьями, оставаясь далеко позади. Сам же он… судорожно хватался за ее слабые тонкие пальчики, все четче осознавая: если она уйдет, ему будет еще хуже.

   И оттого Мариус ощущал себя беспомощнее слепого котенка – потому что не понимал, что же происходит вокруг него, зато начинал понимать, что происходит с ним лично.

   Единстенное, что пока стало ясно – то, что магистр Святого Надзора что-то скрывает, и то, что крагх приходил за мелкой. Он, Мариус, совершенно был неинтересен ночному гостю. Чудовище пришло, считай, за соплеменницей. То, что он не подумал и убил крагха, не допросив, вызывало колкое, едкое раздражение. Убил, да. Потому что сердце вдруг екнуло – а ну как достанет девку. Это уже потом рассудок протестовал, мол, а что такого? Что случилось бы, дотянись крагх до двуликой? Но в те мгновения что-то дернулось глубоко внутри и не позволило чудовищу… получается, убить такое же чудовище.

   Он собственноручно отвез мертвого крагха в отделение Надзора и злорадно наблюдал, как блевали в углу двора подчиненные, которых он заставил рубить тело твари на части, а потом зарыть в углу двора. Почему рубить? Таков порядок, так учили Стражей, и Мариус не считал нужным отступать от традиций. Потом он уединился в кабинете и нарочито долго заполнял рапорт. А мыслями все равно пребывал дома, и перед глазами, в призрачном лунном свете, двуликая в этой своей прозрачной рубашечке, которая не столько скрывает, сколько подчеркивает маленькую грудь, и почти беспрепятственно позволяет разглядеть темный треугольничек внизу живота.

   Крагх знает что творилось.

   Мариус был точно уверен в том, что люто ненавидит всех двуликих, которые когда-либо ему встречались.

   А потом оказалось, что – нет, ошибся, и как глупо ошибся… просто слов нет, как глупо.

   Он посадил отвратительную кляксу на бумагу, выругался, думал – переписать отчет – но затем оборвал себя. Незачем. И без того дел по горло.

   До конца дня он планировал отвезти Тиберика в частную школу для мальчиков, где готовили будущих студентов академии Естественных наук. Если к тебе в дом является крагх, который при этом желает зарубить твою рабыню, от маленьких детей всяко лучше избавиться. В школу сдать, то есть. А еще он собирался там же, в Эрифрее, посетить лавку лучшего артефактора столицы и набрать у него сигнальных и охранных артефактов для дома. В конце концов, там оставался он сам, Марго, Робин и… В общем, главный источник беспокойства.

   Он отложил перо и устало потер глаза.

   Ночное нападение, двуликая рабыня, которую он заполучил себе на беду, убитый Фредерик, Око Порядка – все выстраивалось в бестолковую мешанину цветных кусков мозаики и не желало складываться ни во что понятное. Но одно стоило признать: он, Мариус Эльдор, уже стал на скользкую дорожку ереси. И случилось это даже не тогда, когда не сказал всю правду Магистру. Тогда, когда спросил – у тебя есть крылья?..

***

Он уже заканчивал работу и собирался домой, чтобы забрать Тиба и с помощью артефакта телепортироваться в Эрифрею, как в дверь тихонько и очень нерешительно постучали.

   - Входите, - стальным тоном приказал Мариус.

   Но вместо ожидаемого недотепы-местного архивариуса отдела увидел ту, кого менее всего желал видеть – и при этом отдавал себе отчет, что увидеть не отказался бы.

   Ровена за прошедшие годы совершенно не изменилась. Все та же роскошная грива светлых волос, вьющихся, оттенка спелой пшеницы, все те же зеленоватые глаза, немного кошачьи. Маленький, легкомысленно вздернутый носик, красиво очерченные скулы и щеки с ямочками. Все те же тонкие, породистые запястья, украшенные браслетами, все та же осиная талия и нескромный вырез, позволяющий заглянуть несколько глубже, чем положено.

   Она была как лучик света посреди мрачного кабинета. Заблудившийся солнечный зайчик.

   И внезапно Мариус растерялся, так, что даже привстал, опираясь ладонями о полированную столешницу. Он не знал, что сказать бывшей жене – жене, которая его предала, которая убила их ребенка, но которую он полюбил когда-то. И память о том, как Страж Надзора впервые поцеловал прекрасную девушку, еще не умерла, не покрылась слоем пыли и праха.

   Потом он взял себя в руки. Давно ведь оставил прошлое прошлому, так к чему все это? Зачем она пришла? Просто повидать? Но Ровена была не из тех женщин, которые что-то делают «просто». Так какого крагха?..

   - Ты! – буркнул он, садясь обратно за стол.

   - Привет, - тихо сказала Ровена, и ее голос отдался в голове звоном маленьких хрустальных колокольчиков, - привет, Мариус… Я слышала, что ты вернулся, но все никак не находилась свободная минутка, чтоб зайти.

   Она неторопливо вошла, прикрыла за собой дверь и огляделась в поисках свободного стула. Таковой стоял прямо напротив стола, и Ровена, едва заметно улыбнувшись своим мыслям, села.

   Мариус пожал плечами. Он не знал, что ему говорить и как себя вести. И было это… невероятно больно, неприятно и тошно – оттого, что по-хорошему надо предательнице засветить в глаз, но не может… И потому, что не привык бить жену, и потому, что Ровена была так же красива, как и в день их свадьбы, в день, когда Мариус Эльдор совершил одну из самых поганых ошибок в своей жизни – женился на женщине столь же эффектной и пустой, как перезвон золотых монет.

   - Что тебе надо? – наконец спросил он, разбивая тяжелое молчание.

   Ровена только бровью повела и снова улыбнулась – но уже не уверенно, а как-то жалко.

   - Да вот… пришла посмотреть на нового приора Роутона. Рада за тебя, очень рада. Всегда знала, что ты добьешься хорошей должности.

   - А что ж не дождалась? – не удержался, съязвил Мариус.

   И вспомнил, как вернулся домой раньше времени и застал ее, в супружеской постели, стонущей и извивающейся от страсти под желторотым юнцом. Тогда… он чуть шею не свернул сынку местного богатея, но опять-таки, Ровена не дала. Орала так, что стекла тряслись. И именно тогда на него наконец снизошло озарение, что Ровена – попросту пустышка, причем пустышка красивая, но совершенно не уважающего своего мужа.

   А теперь вот сидит перед ним, вытянулась в струнку, руки сложила на подоле дорогого платья.

   - Все ошибаются, Мариус. И я тоже… ошиблась. Я всего лишь женщина, и могу…

   - Ну конечно, - от злости кровь в голову бросилась, - ребенка ты нашего тоже по ошибке убила, а?

   Ровена тяжело вздохнула, промолчала и опустила глаза.

   - Я… - прошептала она, и ее тихий голос коснулся натянутых нервов как крыло мотылька, - я так сожалею… Мариус… обо всем, что сделала тогда. Если бы ты знал.

   Мариус нарочито громко захлопнул крышку чернильницы и принялся складывать бумаги в стопку.

   - Ты пришла, потому что у твоего нынешнего мужа не все гладко с деньгами, а?

   - Нет!

   - Ну надо же, вид оскорбленной невинности…

   - Я пришла, потому что так и не смогла тебя забыть, неужели непонятно? – Ровена резко поднялась со стула, ее волосы рассыпались по плечам золотым манто, - я пришла, потому что мне хотелось тебя увидеть. Правда, хотелось, Мариус. И я… я скучала, хочешь верь, хочешь не верь.

   - Не верю, - он поднялся из-за стола, - прости, но у меня дела.

   - Ты взял в дом двуликую, - хмуро сказала Ровена, - об этом весь Роутон судачит. Зачем, Мариус? Тебе нужна любовница без претензий? Чтоб постоянно рядом, под боком? В соседней комнате?

   - А если и так? – усмехнулся. Внезапно стало любопытно, как себя дальше поведет Ровена. И Мариус даже ощутил нечто вроде удовлетворения, когда красивое, правильное лицо разочарованно вытянулось. Но Ровена тоже могла держать себя в руках и быстро сделала вид, что ей все равно.

   - Не противно, с опечатанной? – презрительная усмешка на красивых губах, чуть тронутых блестящей помадой.

   - Тебе что за дело? – вот теперь он уже в самом деле начинал злиться.

   - Мне? Я бы предпочла занять ее место, Мариус.

   Она сказала это, как будто случайно. Картинно зажала ладошкой рот, словно сама испугалась тех слов, что вылетели. А потом –

   - Прости… я…

   И, всхлипнув, выскочила из кабинета, подхватив пышный подол платья, стуча каблучками по деревянному полу.

   Мариус успел только увидеть, что хорошенькие ушки Ровены сделались ярко-рубиновыми. Похоже, она и впрямь сболтнула лишнего. Вот что это было, только что? Она хлопнула дверью, а в кабинете остался легкий, чуть терпкий запах ее духов. О-о, Мариус хорошо помнил этот аромат, плетение цветущего жасмина и терпкой нотки лимонной цедры. Ему тогда казалось, что он готов сцеловывать этот аромат с ее белой тонкой шеи, а потом – с ключиц, прихватывая губами кожу в яремной ямке. Воспоминание мелькнуло перед мысленным взором – и рассыпалось уродливыми серыми хлопьями действительности. Ну не дурак ли?

   Он подавил в себе внезапный и совершенно неуместный порыв броситься за бывшей женой. Незачем. Все кончено, покрылось коркой пепла и предано забвению. А ему нужно торопиться домой, чтобы забрать Тиба и передать его из рук в руки Энгеру Фирсу, старинному приятелю и директору школы.

   Пока ехал домой, нахлестывая Графа, Мариус все думал, и голова лопалась от попыток осмыслить все происходящее. В самом деле, ему более чем достаточно Ока Порядка, Магистра, Фредерика, крагха, двуликой… Чтобы еще думать про Ровену.

   Но все равно думалось.

   И, конечно же, не в том ключе, как бы этого хотелось Ровене.

   Вспоминались по большей части ее ежедневные стенания по поводу того, что опять нечего надеть, и что жалованье Стража слишком мало для человека, который каждый день рискует жизнью ради спокойствия земель Порядка. Покрасневшие от слез кошачьи глаза Ровены, прозрачные, зеленые. Она ведь искренне полагала, что отсутствие в гардеробе последней новинки сезона – трагедия. И в контраст сразу же другие глаза, графитово-серые, но при этом очень чистые и какие-то светлые, что ли. Да, в глазах фье Ритц жили отблески того внутреннего огня, который заставлял ее, сдыхая от голода, от боли в изувеченном лице, от безысходности, растить сводного брата. Тиберик был обузой, да еще какой. Но за год он не умер, не заболел и, хоть и был худеньким, но отнюдь не выглядел изможденным, в отличие от.

   Впрочем, на пирожках Марго фье Ритц тоже слегка поправилась, даже грудь вернулась на то место, где ей полагается быть.

   Тут Мариус рассердился. Мысли снова заворачивали не в ту сторону, куда было нужно. Нужно – о том, что он планировал предать Магистра. А получалось – про грудь под тоненькой тканью сорочки.

***

Когда он подъехал к дому и бросил вожжи подбежавшему Эндрю, солнце скрылось за тяжелой дождевой тучей. Порыв ветра растрепал полы форменного сюртука Надзора, похлопал по лицу холодными ладонями. Осень окончательно вступила в свои права, но, глядя на особняк, на седую черепицу, Мариус внезапно решил, что осень к лицу его старому дому, темнеющему этаким древним изваянием в объятиях иззолоченных яблонь.

   Он поднялся по ступеням парадного крыльца и вошел в холл. А там уж его ждали: маленький Тиберик, приодетый по сезону, с добротным кожаным чемоданом, Марго с пакетом пирожков и двуликая в теплом платье в коричневую клетку.

   - Ну, я вижу, Тиберик готов, - сказал Мариус, осмотрев собравшихся.

   - Готов, - пискнул малыш, - Марго мне с собой пирожков собрала.

   Мариус подошел к нему, взъерошил коротко остриженные русые волосики и в очередной раз подумал, как хорошо, что взял Тиба, что может о нем заботиться.

   - Целуй Марго, и отправляемся.

   Тиберика не нужно было просить дважды.

   Пока нянечка и малыш расцеловывались, Мариус нащупал в кармане волчок артефакта, мимолетом подумал о том, что в Эрифрее будет теплее, потому что она на юге, а Роутон – почти самый север земель Порядка.

   - Ниат Эльдор, - сиплый голосок Алайны Ритц заставил вздрогнуть, - пожалуйста, возьмите меня с собой.

   Хмуро глянул в ее сторону. Девушка стояла, судорожно сжав на груди руки, и смотрела себе под ноги. Как всегда. Она почти никогда не смотрела в глаза, но внезапно сейчас это разозлило. Какого крагха? Разве он плохо с ней обращается? Разве хоть единожды наказал? Даже после того, как Алайна разукрасила физиономию сына полицмейстера синяками и ссадинами? Тогда, правда, он сам едва не добавил мерзавцу, но вовремя вспомнил о том, что не стоит сразу же ссориться со всеми важными людьми Роутона.

   - Не возьмем, - резко выдохнул он.

   И только тогда удостоился взгляда Алайны, рассерженного и опечаленного одновременно.

   - Пожалуйста, ниат, - теперь в ее голосе захлюпали непролитые слезы, - мне так важно знать, где и как будет жить Тиберик. Я… я буду держаться от вас подальше, чтобы…

   - Не возьмем, если не наденешь шляпку с вуалью, - повторил Мариус, почему-то чувствуя себя последней сволочью.

   Алайна недоверчиво посмотрела на него, пытаясь понять, шутит или нет.

   - Что? – буркнул он, - сходи за шляпкой, я подожду. У меня еще будут дела в Эрифрее, придется прогуляться по городу. Я ж тебя одну не брошу, а?

   Личико Алайны подозрительно дрогнуло, а потом она бегом умчалась к себе.

   - Алечка боится, что все будут на нее смотреть, - прокомментировал Тиб.

    Марго же добавила сварливо:

   - А вам, ниат, лишь бы над бедной девушкой поизмываться. Ей и без того досталось, бедняжке. И теперь – ни семьи, ни мужа, ни детей.

   - При чем тут муж и дети? – Мариус развел руками, - Марго, милая, ты вообще о чем?

   - А при том, что кто ее возьмет, с этим уродливым синим пятном на пол-щеки.

   - Ты смотришь на меня так, как будто я его ей сделал, - проворчал он, - на старого приора так надо было смотреть. Ну и - да, двуликих опечатывают так, чтоб это было сразу видно, и чтобы ни у кого из жителей земель Порядка не возникало сомнений насчет того, с кем они имеют дело.

   И – очень не вовремя – снова мысли о том, что Магистр наотрез отказался показать Око Порядка. А еще о том, что, возможно, это именно дневник Максимуса, замаранный в крови, лежал на его столе, и о том, что у самого Мариуса в бюро припрятан тот лист бумаги, который он подобрал в комнате Фредерика.

   Он посмотрел на лестницу, по которой торопливо спускалась Алайна Ритц. Шляпка оказалась очень уместна: густая вуаль надежно прятала верхнюю половину лица вместе с печатью. Только губы и узкий подбородок было видно.

   Алайна молча подошла и стала рядом, а Мариус с удивлением отметил, что она выше, чем ему казалось. Макушкой до уха достает. И при этом такая тонкая и хрупкая, что, кажется, пальцем тронешь – зазвенит. А он ей на шею наступал…

   - Так, - он прочистил горло, - ну все, Марго. Мы отправляемся и вернемся к ночи. Будьте осторожны, если что, уходите из дома. Хотя, думается, никто вас не навестит…

   Он взял за руку Тиба, поднял его чемоданчик и оглянулся на двуликую.

   - Подойди ближе. Портальный артефакт захватывает тех, кто находится в радиусе не более шага.

   Девушка молча подошла и стала рядом, задев его тяжелой юбкой. А потом подобрала рукой подол, так, как будто боялась запачкать ее о сапог приора.

   - А мы что, полетим? – подал голос Тиберик.

   - Полетим, да, - пришлось поставить чемоданчик на пол, чтобы достать артефакт.

   Прикинув мысленно расположение школы, Мариус накрутил настройки, кивнул всем.

   - Закройте глаза, чтоб не тошнило. Тиб, тебя это особенно касается. Марго, мы отправляемся.

   И привычным уже движением вжал кнопку, активируя портал.

   …Он не предусмотрел только одно: ни Тиберик, ни Алайна раньше не путешествовали таким образом, и поэтому, когда эрифрейская мостовая резко ткнулась под ноги, Тиб попросту сел на попу, а девушка пошатнулась так, что пришлось ее придержать за локоть, чтоб не упала.

   - Простите, - прошептала она, высвобождая руку, - простите меня…

   - Прекрати постоянно извиняться, - рыкнул Мариус.

   И когда его начало раздражать то, что она его боится до дрожи в коленках? Глаза прячет, постоянно просит прощения, даже за то, в чем не виновата.

   - П-простите, ниат…

   Он отвернулся, поднял Тиба с земли и указал на начало широкой липовой аллеи.

   - Нам туда, парень.

   Закрытая школа Энгера Фирса располагалась в одном из тихих центральных кварталов Эрифреи. Это был трехэтажный особняк, с яркой бордовой крышей, облицованный красно-серым гранитом. На территории располагался небольшой сад, где могли гулять воспитанники, и лужайка, где эти же воспитанники играли в мяч.

   Сейчас вокруг было тихо и безлюдно, только дворник сметал мокрые листья с крыльца. Сад был наполнен влажным шелестом, пахло прелой листвой и грибами. В окна первого этажа были видны классные комнаты, и как раз мальчик в форме отвечал урок.

   Уверенно шагая вперед, Мариус покосился на Тиба: глазенки малыша зажглись интересом, но он все равно крепко держался за руку сестры. Лицо Алайны было скрыто темной вуалью, но вперед она шагала тоже довольно бодро. Понимала, что мальчику нужно получать образование. Да и к чему лишний риск, если еще какой крагх наведается?

   - Тиберик, я хочу, чтоб ты старался, - сказал Мариус, - это важно, понимаешь? А если у тебя что-то не будет получаться, ты всегда сможешь спросить у старших товарищей. Ну, или у меня, когда я буду тебя проведывать.

   - А Алечка тоже будет?

   - Тоже будет, - эхом откликнулся он, - куда ж мы ее денем.

   Потом он оставил брата и сестру на площадке перед входом, а сам отправился в кабинет директора. Постучался и, услышав голос Энгера, вошел.

   Фирс, всегда довольный жизнью весельчак, стоял у окна с миниатюрной чашечкой кофе и сходу заявил:

   - А я вас сразу заметил. Твои родственники, м-м?

   - Нет.

   Мариус всегда поражался тому, как люди могут настолько не меняться с годами. Фирс не менялся последние лет десять: совершенно лысый, в очках в толстой роговой оправе, с аккуратной темной бородкой. Сам кругленький как шарик, но одетый настолько дорого и элегантно, что эта излишняя полнота кажется этакой эксцентричной деталью туалета. Энгер словно застыл во времени. Про себя Мариус точно знал, что жизнь его побила изрядно, оставляя отметины в виде шрамов, ранней седины и чрезмерной язвительности.

   - Тогда кто? – Фирс прищурился сквозь очки, - а, впрочем, неважно. Ты малыша хочешь ко мне определить? Ну что ж ты, дружище, не стой, присаживайся.

   Мариус послушно опустился в огромное кожаное кресло.

   Ему нравилось в кабинете у Энгера. Нравилось то, что всегда тепло – Фирс не скупился на обогревающие кристаллы, то, что в воздухе витают запахи кофе и ванили. Старинная мебель с резьбой, тяжелые бархатные портьеры цвета мха тоже нравились. В кабинете Энгера Фирса на Мариуса нисходили спокойствие и совершенно детская безмятежность – те чувства, которые должен ощущать человек в храме Пастыря.

   - Значит, ты привел мне ученика, - начал Энгер.

   - Он сирота, его родителей убил крагх, - сказал Мариус, - ему пять с небольшим. Я знаю, что маловат еще, но он кажется мне смышленым. И… Энгер, не обижай его. Парню и без того досталось.

    - А кто это с ним там? Эта изящная ниата с вуалью?

   - Сестра его.

   Энгер еще раз посмотрел в окно, затем сказал:

   - Хорошо, что ты начал забывать Ровену.

   - Странные выводы, - Мариус усмехнулся, - это всего лишь сестра мальчика. Кстати, его зовут Тиберик Ритц.

   - Никаких выводов, - Энгер энергично махнул рукой, - ты меня знаешь. Я просто радуюсь, что ты перестал себя казнить, что в твоей жизни появились новые люди.

   - Я теперь приор Роутона.

   - Ну, тем лучше, тем лучше… Э, погоди. Так ты уехал из столицы?

   - Уехал, - вздохнул Мариус, - вот, теперь охраняю северные окраины.

   - Ну вот, и выпить не с кем будет, - Энгер шутливо схватился за сердце, - впрочем, с тобой толком и не выпьешь. Ты ж у нас олицетворение всей святости Надзора. Идеальный просто собутыльник, все оставишь другу.

   Мариус пожал плечами.

   - Ну, что есть.

   - А знаешь, хорошо, что ты мальчонку привел. У меня как раз есть четверо таких вот малышей, я под них даже отдельную группу организовал. Пока только грамота и начала арифметики. Думаю, он вполне потянет.

   - Если будут сложности, то…

   - Ай, не беспокойся. Я приставлю к нему кого-нибудь постарше. У меня есть очень смышленые парни, некоторые даже изобретательством занимаются.

   Они поболтали еще некоторое время, вспоминая былые времена, потом Энгер засуетился, сказал, что нехорошо заставлять ниату так долго ждать. Спустились во двор, застали Алайну на коленях перед братом.