Черные крылья зиккурата. Морвейн Ветер

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1. Арена
• ГЛАВА 2. Сражение
• ГЛАВА 3. Встреча
• ГЛАВА 4. Гетера
• ГЛАВА 5. Рабыня
• ГЛАВА 6. Договор
• ГЛАВА 7. Ужин
• ГЛАВА 8. Патриции
• ГЛАВА 9. Термы
• ГЛАВА 10. Шкатулки
• ГЛАВА 11. Подарок
• ГЛАВА 12. Игра
• ГЛАВА 13. Убийца
• ГЛАВА 14. Неудача
• ГЛАВА 15. Хозяин
• ГЛАВА 16. Покидая Рим
• ГЛАВА 17. Дальнее странствие
• ГЛАВА 18. Ворота в Храм
• ГЛАВА 19. Тайны погибшей расы
• ГЛАВА 20. Битва с собой
• ГЛАВА 21. Крушение надежды
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Народ Рианы погиб. Сама она - пленница в жестоком мире Вечного Рима. Где боль и насилие - всего лишь развлечение для знатных господ.

   Что сулит ей встреча с новым хозяином? Гибель, или, может быть, возрождение? Ненависть... или любовь?

   Редакция 2020

   18+

ПРОЛОГ

Пленница повела плечом, силясь размять затёкшие мышцы. Звякнули звенья цепи, спиралью опутавшей тело от шеи до ног. Риана стояла на коленях – цепь, закреплённая у стены, не позволяла подняться в полный рост.

   Риана не знала, сколько дней прошло за стенами её тюрьмы. Она не пыталась считать, потому что не имела возможности ни делать зарубки, ни наблюдать лучи света, ползущие под потолком — в темнице не было ничего, что позволило бы пленнице ощутить хотя бы тень власти над собой.

   Она не знала, сколько времени прошло, но отчётливо ощущала, что удушающее, всеохватывающее безумие подползает всё ближе. День за днём. Час за часом. За ночью ночь.

   Редкие визиты палачей прекратились так давно, что иногда Риане начинало казаться, что это было сном.

   Раз в неделю приходил безликий надзиратель. В молчании опускал на пол доску с едой — кусок мяса размером с ладонь, вполовину меньше жира, краюху хлеба и крынку с водой. Вся посуда была из дерева — видимо, чтобы пленница её не расколола. Рук ей не освобождали. Риана ела как собака, наклонившись. Они и называли её собакой. Она никогда не возражала. «Лучше быть собакой, чем гиеной», — так считала Риана.

   Она пробовала считать время по этим пайкам, но голод мешал запоминать, а если пленница думала о еде — становился только сильней. Она успела насчитать четыре по четыре и ещё раз по четыре пайка, когда поняла, что уже не знает, сколько раз умножала. Риана умела считать, но с каждым пайком соображать становилось всё трудней. Она чувствовала, что стремительно тупеет в этой темноте.

   — Хотела бы я знать, что случится раньше – Крылатые Предки заберут к себе или Песнь заглушит все звуки царства людей?

   Риана иногда говорила сама с собой. Это было нужно, чтобы убедиться – она не забыла ни один из языков, которые знала. Когда-то их было много, этих наречий, но Риана всё чаще ловила себя на том, что путает их между собой.

   Когда-то давно — семь или восемь по семь пайков назад — она пыталась заводить разговор с тем, кто приходил с едой. Тогда он бил пленницу плетью по лопаткам, впечатывая в кожу холодную тугую цепь.

   Риана не любила жаловаться. Ни на голод, ни на темноту и боль. Но не была настолько глупа, чтобы бесконечно делать то, что приносит эту боль.

   Боль была тем, что даэвы умели делать лучше всего. Они, казалось, знали все оттенки этой многоцветной субстанции, так что порой Риана с завистью и восхищением думала об этом мастерстве. Наставникам, поровшим юных катар-талах шипами агавы, чтобы приучить тех к сдержанности, было далеко до даэвов.

   Когда-то давно Риана пыталась задавать вопросы тому, кто заходил к ней:

   — За что?

   Тот, чьего лица она не видела, смеялся в ответ.

   — Потому что смешно, — отвечал он.

   Если бы в комнате не было так темно, Риана могла подумать, что тот наслаждается видом её рассечённой в клочья спины — такие долгие паузы её тюремщик делал после каждого удара кнута.

   Риана знала, что на самом деле этот человек не решает ничего. Он был лишь фишкой в игре тех, кто стоял несравнимо выше. Такой же пешкой, какой оказалась Риана. И так же легко мог оказаться по уши в дерьме.

   Иногда Риана его даже жалела. Она знала, что если настоящему хозяину этот плечистый человек с маленькой душой станет не нужен, то в такой же тюрьме он не протянет и десятка пайков.

   Тюремщик делал то единственное, что умел. То единственное, что позволяло ему не умереть.

   «Как и мы все», — думала Риана. И хотя когда-то давно мысли о собственном предназначении утешали её, с каждым новым десятком пайков горечь становилась всё сильней.

   «Интересно, — думала она. — Кто победил в войне?»

   Риана старалась заставить себя сожалеть, мечтать о свободе и бояться за своих людей — но не чувствовала ничего.

    «Будь всегда полезна зиккурату своему», — так говорил наставник много пайков назад, когда Риана ещё знала, как выглядит солнечный свет. Но никто не говорил ей, как остаться верной зиккурату, когда забудешь не только солнце, но даже как звучат голоса твоих братьев и сестёр.

   «Помни о смерти, — говорил он, — прежде всего катар-талах должен помнить, что он должен умереть. Вот его главное дело. Помня о смерти, наполняешь жизнь смыслом».

   Риана помнила. Помнила ночью и помнила днём. Помнила, когда ела свою еду, и когда кнут врезался в её спину. Но сколько бы ни помнила она о смерти, даэвы не позволяли ей выполнить долг. Смерть оставалась так же далека, как и два десятка пайков назад.

   Стоя в своём лазурном одеянии из тончайшего шёлка спиной к бесконечности открытого неба и глядя в глаза семерым своим ученикам, наставник говорил вот ещё что: «Если катар-талах потеряет саркар, он должен броситься на врага с голыми руками и продолжать бой. Если катар-талах потеряет руки, он должен использовать ноги, чтобы уничтожить врага. Если катар-талах потеряет ноги, он должен ползти вперёд, чтобы зубами вцепиться в горло врагу».

   «Хотела бы я знать, что он сказал бы сейчас?» — иногда спрашивала Риана пустоту и тут же отвешивала себе мысленный удар по лицу. Пленница знала, что любимая надсмотрщиком порка — слабое наказание за сомнения, которые терзали её, но поделать с собой ничего не могла.

   «Я становлюсь слабой», — равнодушно думала она. Но желание порвать цепь давно растаяло, и на смену ему пришло иное — встретить свою смерть.

   Тьма казалась бесконечной и немой. Так что когда тишину беспросветной ночи огласил скрежет замка, Риана не сразу поверила, что слышит его наяву. Свет факелов взметнулся, озаряя каменные стены камеры, покрытые давно засохшими потеками крови — не её, чужими.

   Порог переступил человек. Крупный, не похожий на тех даэвов, которых Риана видела раньше, прежде чем попала сюда. С обвислым брюшком, до краёв наполненным вином и едой, так что тога некрасиво обтягивала его.

   За спиной пришельца маячил ещё один мужской силуэт.

   — Вот и ты, Помпейская Псина, — усмехнувшись, произнёс он. — Довольна ли ты нашим гостеприимством?

   Риана не сдержала хриплый смешок.

   — Не жалуюсь, добрый господин.

   — Ты стала вежливей. Неужели наши переговоры продвинулись? Скажи, Корнелий, продвинулись переговоры?

   — Нет, патриций. Пленница упорствует.

   — В чём же причина? Или вы разучились вести допросы?

   — Мы применили обычный набор мер. Приглашали мастеров с востока. Однако мы всё ещё ждём разрешения убить её или покалечить.

   — Я зачем-то нужна вам целой… бедный, бедный господин, — губы Рианы искривила улыбка. При мысли о том, что они боятся её смерти сильнее, чем она сама, становилось смешно.

   — Она не безумна?

   — Иногда находит, господин. Но по-прежнему опасна, так что мы не снимаем цепи.

   Хозяин оглядел с головы до ног хрупкую фигуру, увитую толстой железной цепью, как плющом. Из-под звеньев виднелись обтянутые белой кожей рёбра и впалый живот.

   — Спать в этом удобно, Псина?

   — Затекает вон там… под лопаткой. Но слуги массируют плетью по утрам, — и снова безумный смех.

   Хозяин прошел по камере от стены до стены и остановился в двух шагах от пленницы. Говорили, что дело в самый раз для этой дряни… но патрицию не нравились такие советы. Он не был уверен, что сможет этим не-человеком управлять. Но всё же заговорил, стоя спиной к невольнице, чтобы не смотреть в её ледяные голубые глаза.

   — Ну, вот что… ты верно подумала. Говорят, ты нужна мне живой. Я в это не верю, но так говорят. А ты как думаешь, может от тебя быть польза, Псина?

   Он смотрел, как поблёскивают в свете факелов льдисто-голубые глаза, и не мог сдержать пробегавший по венам холодок.

   — Тебе надо кого-то убить? Что-то узнать? Что-то украсть? Конечно, я могу быть полезна, — Пленница усмехнулась. — А ты… Ты чем можешь быть полезен мне?

   На удивление быстро для своей комплекции патриций развернулся, поднял мгновенно оказавшийся в его руках кнут и наотмашь хлестнул пленницу по груди. Риана слегка качнулась, но не издала ни звука. Несколько секунд патриций смотрел в полные безумия глаза.

   — Если сейчас я оставлю тебя с Корнелием наедине — ты не доживёшь до утра, — прошипел он.

   Риана пожала плечами.

   Хозяин снова занёс плеть для удара, но пленница заговорила. Медленно, будто не видела нависшей над ней угрозы.

   — Ты сейчас выглядишь совсем не так, как подобает аристократу Вечной Империи… патриций. Ты окривел от злости, ещё секунда — и с клыков закапает слюна. Но я готова тебя выслушать, потому что умереть я успею всегда. А если ты хочешь, чтобы я убила ещё одного даэва, то, быть может, это будет последний даэв, которого я успею убить.

   Хозяин опустил кнут. Он тяжело дышал. Казалось, что на голову ему вылили ушат холодной воды.

   — Выйдите! — приказал он конвоирам, чуть отдышавшись.

   — Простите, патриций, не могу, — его спутник опустил голову, словно ожидая удара.

   — Ты — останься. Проверь, хорошо ли закрыта дверь.

   Корнелий отошёл к двери и, проверив замок, кивнул и поклонился.

   — Маркус Цебитар, — сказал патриций негромко, точно опасаясь, что стены услышат его.

   Глаза пленницы блеснули.

   — Почему бы и нет.

ГЛАВА 1. Арена

— Могу ли я верить глазам? Прекрасная Церера тоже тут. Не потому ли, что на арену зачастил командир Цебитар?

   Клемента прикрыла веером порозовевшие щёки. Встряхнула огненными кудрями и сверкнула глазами, демонстрируя чуть больше кокетства, чем требовали приличия.

   — Я люблю красивых мужчин, владетель, разве это секрет? Вы знали, что многие гладиаторы красивы?

   С этими словами Церера повернулась к загону, где расположились два десятка ожидающих боя рабов. Некоторые из них — крепкие и загорелые – точили мечи. Эти были рыжеволосыми, как и она сама. Другие — смуглые и чернявые, с раскосыми глазами – куда больше внимания уделяли подготовке своего тела, чем оружия. Были здесь и уроженцы севера, наверняка сходившие с ума от жары под своими заплетёнными в косы бородами.

   Клемента осмотрелась по сторонам и выхватила взглядом обитую бархатом скамью, стоявшую у самого края ложи — достаточно близко к арене, чтобы видеть всё, происходящее там, и при этом оставаться в тени. Прошествовав к скамье, Клемента опустилась на неё и принялась устраиваться — вытянула ноги, подобрала складки длинной туники, закреплённой драгоценной фибулой на одном плече, поправила упавшие на белую грудь вьющиеся пряди волос.

   С занятого ею места открывался достаточно хороший обзор, чтобы Клемента могла наблюдать и арену, пока ещё пустую в преддверии первых боёв, и разномастную толпу в многоцветных одеяниях, постепенно собиравшуюся на трибунах для простолюдинов, и загоны для рабов, и даже некоторые из соседних лож. Та, в которую пригласили Клементу — обшитая деревом, покрытым золотой и алой краской — принадлежала третьему патрицию Вечной Империи, Маркусу Цебитару. Клементу пускали сюда всегда, а наряду с ней — ещё несколько человек, которых Маркус знал в лицо. Ложа располагалась почти напротив императорской и была едва ли не лучшей из всех имевшихся в амфитеатре лож.

   Подав знак рабыне, стоявшей в углу с подносом в руках, Клемента подозвала её к себе и прямо с блюда отщипнула несколько крупных виноградин, а затем одну за другой принялась отправлять их в рот. Рабыня осталась стоять в изголовье скамьи, готовая выполнить новые пожелания госпожи. Как и рабыня, Клемента не была одной из даэвов — покорителей материка, шесть сотен лет тому пришедших по морю сквозь южный туман. К расе высших принадлежала только её мать, а отец был галлом, но таких, как она, в Империи сейчас большинство. Впрочем, мало кто из этого большинства взлетал так высоко, как гетера.

   Клемента не слишком переживала на этот счёт. Она и без того выделялась среди себе подобных всем, чем могла. Большинство женщин сегодня прядут в своих домах, ожидая, когда мужчины вернутся с игр, где не принято появляться их женам и невестам. У Клементы не было ни мужа, ни жениха. Её роскошный особняк находился в квартале Красных Огней, и ей некого было ждать. В свои двадцать семь человеческих лет она оставалась свободна, как ветер, независима и абсолютно одна.

   — Не более, чем породистый конь, прелестная. Разве вне арены вам не хватает внимания?

   Клемента поморщилась. Внимание некоторых людей — таких, как Луцио — ей казалось абсолютно излишним, и она с радостью предпочла бы его избежать.

   Распорядитель арены не только не принадлежал к числу даэвов и не имел патрицианского титула, он к тому же был, мягко говоря, полноват. Живот его низко нависал над пахом, так что основные ценности было не разглядеть. Ножки же, видневшиеся из-под укороченной по последней моде тоги, оставались тонкими и немного дряблыми. Лицо украшал массивный второй подбородок. Руки, без сомнения, никогда не держали меча — зато не чурались отправлять в бой несчастных рабов. Если Клементе, в самом деле умевшей ценить мужскую красоту, какой-то мужчина и был отвратителен до скрежета в зубах, то это, без сомнения, именно Луцио. Впрочем, к её великому сожалению, такими как раз и полнилась Империя. Ради таких затевались войны. И игры тоже устраивались не столько для аристократов, имевших достаточно развлечений в своих дворцах, сколько для таких вот простых горожан.

   — И там есть на что посмотреть, — уклончиво ответила Клемента, — однако порой так насмотришься на свободных мужчин, что появляется желание полюбоваться на рабов. Взгляните, к примеру, на того, — Клемента цапнула с подноса ещё одну виноградину и ткнула пальцем в черноволосого южанина, чьи широкие плечи сейчас украшал короткий плащ.

   — Помилуйте, прелестная, он же раб! Как можно предпочесть свободному мужчине — жалкую вещь?

   Клемента, не скрывая презрения, посмотрела на собеседника.

   — Боюсь, мы с вами по-разному понимаем это слово — мужчина, — заметила она. — На мой взгляд, так называется тот, кто не боится отдать свою жизнь во имя… — Клемента запнулась, не решаясь сказать, во имя чего.

   — Времена Катула давно прошли, — ответил Луцио, пристраиваясь к рабыне, державшей поднос. Одной рукой он подхватил с подноса горсть виноградин, а другой хлопнул рабыню по заду – да так, что та подпрыгнула на месте, едва не выронив всё, что держала в руках. — Настоящего мужчину определяют деньги и власть. А для того, чтобы умирать, можно найти и более дешевый материал.

   Клемента не стала спорить, она снова посмотрела на рабов и произнесла:

   — А игрища вы устраиваете хорошо. Ни в одном другом театре не найдёшь столько знатных и богатых господ… и столько красивых и мужественных рабов. Каждый получает своё.

   — И столько прелестных гетер, моя дорогая, — с усмешкой заметил Луцио.

   Клемента поджала губы.

   — Гетеры — отличный способ привлечения господ, — заметила она, — но сколь прелестны они, когда мужчины у их ног, столь же опасны могут быть, если их оскорбить.

   Луцио негромко рассмеялся, но в голосе его прозвучала нервозность.

   — Я вовсе не намеревался вас обижать.

   — Говорят, нынче на арене две сенсации. Об одной вы уже сказали, и её я наблюдаю достаточно часто. О другой же я, как и многие, только наслышана.

   — О, — Луцио расхохотался, — значит, сегодня вы увидите её. Надеюсь, не будете разочарованы, красотой там и не пахнет. Не хотите ли сделать ставку? Сегодня будут драться две снежных пантеры. А вы, командир Цебитар?

   Церера вздрогнула и замерла, стараясь не выдать себя. Досчитала до пяти и только затем медленно обернулась к дверям.

   Цебитар блистал. Его парадный камзол из чёрного бархата сидел слегка небрежно. Манжеты из белоснежного кружева выглядывали из рукавов ровно настолько, чтобы оттенять тонкие длинные пальцы. Длинные чёрные волосы лежали на плечах так, будто он только что отошёл от зеркала.

   «Мужчина не может быть так красив», — подумала Церера, но, к сожалению, она знала, что этот — может и должен.

   Цебитара в Риме знали все, даже последний бродяжка. Сплетни о нём распускали с таким же удовольствием, как об императорской семье. Что и говорить – его появления здесь, в месте, куда приходили развлекаться, тратить деньги и переживать, ожидали как явления пророка древних богов.

   Клемента знала его куда лучше других, но даже она не смогла бы предсказать, какую выходку ей предстоит наблюдать сегодня.

   Цебитар бросил на гетеру быстрый взгляд и мягко улыбнулся. Кивнул. Он тоже знал Клементу давно и хорошо – хотя и совсем не так хорошо, как хотелось бы ей самой.

   — Тоже желаете увидеть снежную пантеру, патриций? — она легко улыбнулась и повернула голову так, чтобы шея в вырезе декольте казалась длиннее.

   Цебитар замешкался с ответом. Это было странно — сколько Клемента знала его, Маркус Цебитар всегда находил, что сказать.

   — Императорская чета желает посмотреть на Пантеру. А я желаю того, чего желает император.

   — И императрица…

   Луцио получил в награду испепеляющий взгляд и резко заткнулся.

   — По-моему, дражайший распорядитель, вы не цените своих гостей, — холодно заметил Цебитар, — вам давно пора бы покинуть нас и проверить, почему не несут вина.

   — Абсолютно верно, мой дорогой господин, — Луцио отвесил неловкий, но старательный поклон и, не разгибаясь, засеменил к дверям, однако на полпути задом врезался в тело другого патриция, уже стоявшего в дверях.

   — Вот вы где, — Тавио Кэнсорин безжалостно оттолкнул Луцио в сторону, едва не уронив на пол, как бочонок с вином, а потом, устроившись на ближайшей к входу скамье, закинул ноги на стол. Алый бархат его камзола разметался по белому шёлку подушек, высокие ботфорты сверкали на солнце безупречной чернотой. Слегка подкрученные пряди золотых волос разметались по спине и плечам. Выбеленные специальным раствором длинные пальцы запорхали над подносом склонившейся перед ним рабыни, выбирая персик посочней.

   — У вас как всегда хорошая компания, любезный Цебитар.

   Клемента поморщилась. Этот человек, безусловно, очень красивый и, чтобы ни произошло, ловко остававшийся в рамках приличий, порядком её раздражал. Общаться с Тавио было равноценно тому, чтобы играть с водой – текучей и зыбкой. Никто толком не знал, чего хотел и о чём мечтал этот человек. Но все доподлинно знали, что Тавио нравится причинять боль – развлечение, вполне достойное столь богатого аристократа, как он.

   — Чего не сказать о вас, — Маркус кивнул на распорядителя, потиравшего ушибленный зад, — вы плохо умеете ладить с людьми.

   — Очень спорный вопрос, — ответил Кэнсорин, отправляя персик в рот. — Просто не вижу смысла растрачивать силы на тех, кто станет подчиняться мне и так.

   Клемента фыркнула и отвернулась от него. На Маркуса она тоже старалась не смотреть, хотя взгляд нет-нет, да и скользил к нему.

   Оба они — Маркус Цебитар и Тавио Кэнсорин — не только принадлежали к первому эшелону римской аристократии, но и славились тем, что обладали одними из мощнейших в Империи рун. Гением Кэнсорина была Венера — богиня, пробуждающая любовь. И руна, которая от отца к сыну передавалась в его семье, позволяла ему вызывать это чувство в любом, кто на него смотрел.

   Прародителем Цебитаров считался Плутон. Руна Маркуса вызывала страх и желание подчиняться. Но сколько Клемента знала его — а знала она патриция довольно давно — он ни разу не использовал свою тайную силу при ней.

   «Я люблю, когда люди подчиняются мне, а не моему отцу», — так он говорил. И заставить подчиняться Цебитар умел. Он отлично пользовался пряником, где нужно, и ещё лучше орудовал кнутом.

   — Я по крайней мере честен сам с собой, — заметил Кэнсорин. Увидев, что Луцио снова появился в ложе, он тут же поинтересовался: — А где вино?

   — Сейчас принесут. Я вернулся проверить, всё ли хорошо у дорогих господ.

   — Лучше не бывает, — ещё один патриций, такой же черноволосый, как Цебитар, появился на пороге и, отодвинув распорядителя в сторону, прошёл к парапету. — Я так и знал, что найду вас вместе.

   — Ещё бы. У некоторых патрициев смысл жизни сводится к тому, чтобы доставить мне неудобства. Куда ни оглянешься — они всюду тут, — Маркус демонстративно отвернулся от него и сосредоточил взгляд на центральной ложе, куда неторопливо входила императорская чета. Поймав устремлённый на себя взгляд императрицы, отвесил неглубокий, но изящный поклон.

   — Поверьте, я здесь не из-за вас, — Дариус Сант, как звали третьего из гостей, повернулся к Клементе и подмигнул.

   Клемента поспешила отвернуться, не желая вступать в перестрелку взглядами, которая могла для неё плохо закончиться.

   Дариус Сант не только был похож на Маркуса Цебитара чернотой своих волос и мужественным разворотом плеч, но и стоял на иерархической лестнице в двух ступенях от него. Отказать ему было так же трудно, как и двум другим стоявшим здесь господам, и Клемента отлично понимала, что только покровительство Цебитара оберегает её сейчас.

   «Надолго ли?» — пронеслось в её голове, и Клемента ощутила у сердца болезненный укол. Маркус был ей хорошим другом уже не один год — но не более того. Цебитар легко чередовал в своей постели женщин всех мастей, но надолго не оставлял там никого. А саму гетеру и вовсе держал на расстоянии вытянутой руки. Иногда Клемента вообще сомневалась, что Цебитар способен полюбить.

   — В Империи становится скучно, — заметил Кэнсорин, поудобнее устраиваясь на своей скамье. — Сант, вы, должно быть, соскучились по войне?

   — Не очень, — хмыкнул тот. — У меня достаточно рабов. Если хотите организовать новый сумасбродный поход наподобие тех, которыми развлекались наши отцы — вам лучше обратиться к патрицию Цебитару, а не ко мне.

   Маркус промолчал. Он отлично понимал, в какую сторону движется разговор. Именно его семья завоевала славу на войне с Короной Севера, окончившейся более семи лет назад. И именно его род в мирное время проиграл больше всего.

   Цебитары привыкли воевать. Сама руна, покровительствовавшая им, требовала постоянных битв и покорения новых врагов. Рим же давно предпочитал военным походам кровавые игрища на арене, оргии в закрытых атриумах и бесконечное многообразие марок вина.

   — На вашем месте, господа, я бы сосредоточился на зрелищах, ради которых мы собрались здесь. По крайней мере, до тех пор, пока ваши собственные схватки не станут зрелищнее, чем бои рабов.

   Кэнсорин и Сант переглянулись.

   — Он сравнил нас с рабами, — заметил Сант.

   — А я не удивлён, — ответил Кэнсорин, — Цебитар никогда не понимал, что значит быть вежливым, как патриций. Слишком привык к своей солдатне.

   — Зато ваша мать-галлка слишком хорошо знала, как общаться с истинными патрициями, — вклинилась Клемента.

   — На вашем месте я бы не лез в разговор мужчин, — ответил Кэнсорин.

   — На вашем месте я бы не забывал, в чьей ложе нахожусь, — произнёс Цебитар, не оборачиваясь к нему. — А раз уж вы заговорили о войне, то да. Я скучаю по ней. Я люблю видеть кровь на своём мече, а не на чужом. И мне жаль, что император не решается двинуться ещё дальше на восток — но воля Юпитера священна, и я не собираюсь спорить с ней.

   — На восток… — протянул Сант. — Восточные провинции и без того вот-вот развалятся по частям. Говорят, они даже валькирий не способны удержать в узде — что уж думать о том, чтобы покорять новые народы.

   — Господа, господа! — перебил их Луцио, до того молчаливо стоявший в дальнем углу. — Сегодня чудесный день! Игрища обещают множество сюрпризов! Оставьте политику в покое, поговорим лучше о них!

   — Поговорим о них, — согласился Цебитар. — Слышал, вы принимаете ставки? Не боитесь, что я подыграю своему фавориту?

   — Ваша честность превыше любых подозрений. Но кто же ваш фаворит?

   Маркус усмехнулся.

   — Пантера. Но я ещё не решил, какая. Внимание – кажется, сейчас фаворитка определит себя сама.

   Маркус замер, в одно мгновение забыв обо всём, что творилось в ложе. Он был азартен, но ни одна игра на удачу не зачаровывала его так, как зрелище, которое вот-вот начнётся на арене.

   Обычно Маркус не любил смотреть, как дерутся другие. С куда большим удовольствием он находил повод устроить драку сам.

   Но девушка, стоявшая в тени ворот, ведущих в помещения для рабов, приковывала его взгляд, вынуждая наблюдать за ней. Маркус мог бы вечно смотреть на валькирию, изучая каждый изгиб её тела, каждое, едва заметное движение изящных рук.

   Валькирия, выставленная на бой, так мало походила на привычных ему патрициан и рабынь, что Маркус не знал, с кем мог бы её сравнить. Она была изящней и стройней Клементы. Взгляд её – острый, как наточенный клинок – казался скорее мужским. И тени сомнения не оставалось в том, что она не привыкла искать милости и просить – и тем больше щекотало Маркуса желание услышать мольбы из её уст. Мольбы, обращённые к нему, и больше никому.

   Он чувствовал, как сильнее бьётся сердце, как кровь приливает к вискам, но если бы и хотел, не смог бы оторвать сейчас взгляд от этой девушки. Валькирия, одетая в одну лишь короткую тунику, какие на арене давали всем рабам, нехотя потянулась и чуть отставила ногу, опираясь на длинный шест. Взгляд её оставался таким же мрачным, и Маркусу невыносимо захотелось, чтобы она подняла глаза вверх, увидела его. Не было в Риме женщины, которая не оценила бы его обходительность и красоту.

   Однако воительница замерла неподвижно, глядя в землю перед собой.

ГЛАВА 2. Сражение

Маркус бессовестно врал. Церера поняла это сразу. Когда оба бойца — человек и животное — появились по обе стороны арены, Цебитар вытянулся так, будто хотел оказаться в первом ряду среди простолюдинов, а не в ложе патрицианского семейства.

   Животное было прекрасно. Мускулы под белой шерстью переливались, как бицепсы под чёрным камзолом Маркуса. Пантера двигалась медленно и уверенно, обходя арену по кругу. Это был не первый её бой. Пантера знала вкус человечьей крови и знала её цену — она едва заметно прихрамывала на правую лапу. Битвы научили её осторожности, и Церера могла бы поклясться, что зверь умнее и хитрее многих из людей, которые выходят на арену первый раз.

   Пантера была прекрасна, но Маркус смотрел на неё как на врага, оценивая опасность и рассчитывая успех. Если бы Церера не присутствовала при всём разговоре, то подумала бы, что Маркус поставил на другого бойца всё своё состояние — так силён оказался его интерес к тому, что происходило на арене, и вслед за патрицием Церера перевела взгляд на человека.

   Худая фигура стояла там, куда её поставили стражи — у самого выхода с арены. Плечи девушки были опущены, и от взгляда Цереры не укрылись алые полосы, которые покрывали всё её тело — должно быть, это шрамы от плети. Седые волосы укрывали большую часть спины и падали на лицо, так что Церере не удавалось разглядеть черты.

   — Валькирия-воительница?.. — в недоумении произнесла она. Все знали, что народ Короны Севера не умеет воевать.

   Покорённые даэвами семь лет назад северные горы таили в себе немало загадок, и одна из них состояла в том, как мир, лишённый армии, мог выживать. Управляемый жрецами народ хрупких крылатых существ лишь в конце войны научился давать отпор. Из них получались хорошие рабы — валькирии прелестно рисовали, играли на музыкальных инструментах, могли танцевать для забавы господ. Тела их были прекрасны и экзотичны — вид белоснежных крыльев, которые они обычно скрывали, пленял самые жестокие сердца, вызывая неумолимое желание сломать, причинить боль. Но о валькирия-бойцах Клемента не слышала никогда.

   Валькирия устало опиралась на длинный деревянный посох. Пантера её не волновала. Даже отсюда Церера чувствовала безразличие, окутавшее коконом рабыню. Она могла умереть прямо сейчас. Она ждала, когда когти животного вспорют её плоть и вырвут кишки, а значит — была обречена. Церера увидела, как сквозь решетку ворот просунулось копьё стражника и ткнулось в спину гладиаторше. Та качнулась, споткнулась и проковыляла несколько шагов к центру арены. Церера оглянулась на Луцио. Тот смотрел на неё, ухмыляясь, будто ожидал вопроса.

   «Это и есть ваша Снежная Пантера?» — повисло в воздухе. Но именно потому, что он ждал, Церера и промолчала. Для женщины она очень неплохо разбиралась в бойцах, хоть и не стремилась этого показывать. Поэтому решила дать Пантере ещё один шанс.

   — Я поставлю на неё сотню, — бросила она через плечо и, не глядя, протянула распорядителю кошель золота.

   — Принято, — кошель тут же исчез в складках его одежды.

   Прозвучал гонг. Пантера, давно изучившая правила арены, зарычала и бросилась вперёд. Валькирия всё ещё стояла, не двигаясь. Только когда пантера уже была в воздухе в полуметре от неё, присела, слегка перекатилась вперёд и, выставив посох, провернула его под телом пантеры. Животное отлетело в сторону. В наступившей тишине было слышно, как кошка жалобно скулит.

   Маркус нахмурился.

   — Слишком быстро, — бросил он, не отрывая взгляда от арены.

   — Вы правы, и валькирия медлит, – заметил Сант.

   Пантера медленно поднялась на четыре лапы. Она пошатывалась, кажется, удар пришёлся ей в живот и задел рёбра или органы. Зверь рыкнул и сделал шаг в сторону гладиаторши. Он разинул пасть, демонстрируя белоснежные зубы. Воительница продолжала смотреть мимо — то ли на песок под ногами, то ли на барельеф по краю ограждения. На секунду Церере показалось, что она скучает.

   Пантера оттолкнулась от песка задними лапами и снова прыгнула, но дальше и левее. Она приземлилась за спиной валькирии и попыталась схватить ту зубами за бедро.

   Валькирия переместилась в сторону быстро и плавно, будто скользила по льду, а не переступала босыми ногами по песку. Посох оказался у неё за спиной, а сама она — лицом к врагу. Легко и точно, без замаха, она ударила пантеру посохом по морде, и, не дожидаясь ответной атаки, тут же отпрыгнула, но не назад, как показалось Церере сначала, а в сторону и вперёд. Раньше, чем пантера успела обернуться, валькирия оказалась у неё на загривке. Девушка перекинула посох в другую руку и прижала им горло пантеры. Тщетно животное крутилось, пытаясь сбросить с себя противницу, та держалась верхом как влитая.

   Церера представляла, какой силой нужно обладать, чтобы сдавить горло пантеры — даже при помощи палки — и никогда бы не поверила, что такая сила есть в хрупких руках крылатой воительницы. Наконец, пантера захрипела и припала на передние лапы. Она издыхала. Церера бросила взгляд на императорскую ложу, ожидая, что последует приказ пощадить благородную воительницу – пусть она и не принадлежала к человеческому роду, но все без исключения следили за движениями девушки, затаив дыхание и будто забыв о правилах боя.

   Пантера упала. Несколько секунд царила тишина, затем раздались аплодисменты.

   Воительница поднялась на ноги и снова встала в стороне, устало опершись о посох.

   — Ну что, патриций, всё ещё не хотите сделать ставку? — спросил Луцио.

   Обернувшись, Клемента увидела, как блестят его глаза. Маркус покачал головой.

   — А вы, Церера, забираете выигрыш или же… удвоите?

   — Хотите сказать, она будет драться ещё? Но это несправедливо, для противника бой будет первым, а для вашей Пантеры — вторым.

   — Мы проводим с ней по три боя за день. Она не проигрывает.

   — И кто же будет против неё теперь? — Церера подняла взгляд и увидела перед собой Дариуса Санта.

   — Сейчас будет бой с десятком гладиаторов. Зиг, Ван, Тейк…

   — Достаточно, — прервал распорядителя Сант, — этот бой будет за Пантерой, вы и сами знаете. Что ждёт нас потом?

   — О… — Луцио улыбнулся. — Оставайтесь с нами, Сант. Потом ещё интереснее. Смотрите, бой начинается.

   Прозвучал гонг. От Цереры не укрылось, что, в отличие от Санта, Маркус всё ещё безотрывно следит за ареной. Гетера тоже придвинулась к ограждению.

   Действительно, среди противников Пантеры были и знакомые ей лица. Каждый воин был вооружён по-своему — у кого-то трезубец, у кого-то сеть. Двое с мечами и один с арбалетом. Церера вздрогнула — дальнобойное оружие в таких противостояниях не использовали, но, видимо, Луцио решил добавить сражению пикантности.

   Гладиаторы не спешили. Церера увидела, что теперь Пантера подняла голову и прищурилась. И гетера смогла хорошо рассмотреть её широкие скулы и маленький подбородок.

   Пантера тем временем выставила посох перед собой, медленно вращая его в руках, и двинулась в сторону противников. Кажется, она передумала умирать.

   Гладиаторы тоже выступили вперёд. Они шли клином, по-варварски, но Церера видела, что дикарей среди них нет — только наёмники-даэвы из младших ветвей.

   «Значит, построение выбрано неверно, — подумала она удивлённо. — В своём стиле драться всегда удобней».

   Шаги пантеры ускорились.

   Церера зачарованно смотрела, как едва касаются песка босые ступни и, не успевая увязнуть в нём, взлетают вверх — всего на полпальца. Минимум лишних движений. Минимум энтропии. Минимум сил.

   Валькирия прошла сквозь строй противника, как нож сквозь масло. Церера заметила лишь, как перестал вращаться и исчез за спиной посох. Когда же валькирия оказалась за спинами врагов, то четверо противников лежали на песке и двое — а может, и больше, Клемента не могла разглядеть — были мертвы.

   Пантера снова выставила посох перед собой. Даэвы расступились. Они пахли страхом.

   — Дураки, — прошипела Церера. Она не видела, что Маркус кивает. Клементе было стыдно смотреть, как её соотечественники, наследники высшей крови, в ужасе замерли, глядя на жалкую валькирию, как кролики на удава.

   Пантера же застыла, ожидая атаки. Видя, что противники мешкают, она снова убрала посох за спину, открыв для удара грудь и живот, и когда один из гладиаторов, осмелев, ринулся к ней, ударила его так же, как недавно пантеру – без замаха, снизу вверх. Оттолкнувшись посохом от плеча противника, она развернулась и, прочертив оружием круг, ударила снова, на сей раз целясь в голову. Противник осел на песок.

   — Время против неё, — процедил Сант сквозь зубы, — знаете, что… пожалуй, сотню на даэвов.

   Церера поняла, что и его задела трусость наёмников.

   Как только кошель упал в руки Луцио, бой пошёл бодрее. Церера увидела, что двое из упавших поднялись. Бойцы изменили строй и теперь наступали полудугой, стараясь зайти за спину противнице, причём полукружие сужалось с каждой секундой. Когда до Пантеры оставалось не более двух шагов, один из них звонко крикнул:

   — Вперёд!

   И сразу восемь клинков рванулись в бой.

   Церера сжала поручень, силясь уследить за происходящим, но что-то ускользало от неё. Даэвы атаковали яростно, и хотя валькирия оказалась быстрее, их было слишком много. Она успела бы отбить все атаки, уйдя в глухой блок, но это привело бы к проигрышу, ведь как верно сказал Сант — время работало против Пантеры. Противники падали один за другим, но вставали снова. У пантеры не было времени, чтобы добивать упавших — и Клемента стремительно понимала, что валькирия обречена.

   — Почему они встают? — пробормотала гетера, заметив, что один из бойцов получил удар посохом в висок. Удар смертельный, если только он не был нанесён в полсилы.

   Церера бросила короткий взгляд на Маркуса, будто ожидая ответа. Лицо того застыло в напряжении. Услышав её голос, он слегка вздрогнул, но не оторвал взгляда от арены. Только схватил гетеру за локоть и с силой притянул к себе.

   — Смотри за Сантом, — прошипел он ей в ухо. — Тихо! Не сейчас.

   Церера поняла. Прикрыв веки, она сквозь приспущенные ресницы обратила внутренний взор на Санта. Нет, доказать гетера ничего не смогла бы. Но Сант улыбался. Пальцы его шевелились, будто играя на рояле… или дёргая за верёвочки невидимых марионеток.

   — Помоги ей, — прошептала Церера, и на секунду Маркус всё же взглянул на гетеру.

   — Нет, — отрезал он и снова отвернулся к арене, но теперь Церера видела, какая борьба отражается на лице Цебитара.

   Клемента заставила себя расслабиться.

   «Всего лишь гладиаторша. К тому же, валькирия», — напомнила она себе, но верилось с трудом. Бой по-настоящему захватил её страстную натуру.

   Клемента не заметила, как сжала запястье Маркуса, с силой впиваясь ногтями в кожу.

   Гетера снова смотрела на арену. Бойцов осталось шестеро, но теперь она не была уверена, что упавшие не поднимутся. Валькирия оттолкнулась посохом от песка и перемахнула через головы нападавших, выходя из окружения. Ненадолго Клемента увидела её целиком. Лицо валькирии больше не было безучастно. Она тяжело дышала, и полный злобы взгляд её устремился в их сторону — Церера могла поклясться, что знает, в чьи глаза смотрит воительница.

   Клемента сжала зубы.

   — Тебе так ценна твоя ставка, — прошипела она, но ей никто не ответил. Тогда Клемента отстранилась от Маркуса. Жаль, что воительница смотрела не на неё, но ничего. Гетера мысленно потянулась к ней, вливая силы в мускулы. Магия, доставшаяся ей от матери, была невелика, но и Клемента кое-что могла. На секунду их взгляды встретились, и валькирия покачала головой. Церера тут же остановилась.

   Валькирия рванулась вперёд. Посох работал, как крылья мельницы, то и дело меняя направление. Церера знала, что это бесполезно, пока Сант перекачивает силу в павших гладиаторов, но мужчины дали понять, что всё идёт, как должно.

   Этот бой был много дольше первого. Бойцы падали, поднимались и вновь падали. Церера заметила, какой приём использует воительница теперь — в тот момент, когда Сант поднимал павшего бойца, она била другого — насмерть. Их становилось всё меньше, пока последний не упал в песок. А следом за ними на колени упала и Пантера.

   Церера перевела дыхание. В этот миг ей казалось, что сама она только что покинула бой. Щёки гетеры раскраснелись, по вискам стекали капли пота.

   Луцио первым начал бить в ладоши, и вся арена последовала его примеру — кроме Маркуса. Патриций стоял неподвижно. Он смотрел на арену. Брови его были нахмурены.

   — Каков же будет третий бой? — спросил Сант, и распорядитель вскинулся.

   — Ну… я хотел выпустить на арену виверну. Но полагаю, этого боя Пантера не выдержит.

   — Что с того? Шоу должно продолжаться, а вы дали слово. И я сделал ставку.

   — Вы ведь ставили только на этот бой.

   — Вы неверно меня поняли. Так или иначе, я добавлю ещё девятьсот монет на виверну.

   Луцио рассмеялся.

   — Сейчас любой поставит на виверну.

   — Сомневаюсь. Вы дали слово, Луцио.

   Распорядитель поморщился.

   — Хорошо.

   — Вы с ума сошли, — Церера обернулась к нему, — она на ногах не стоит.

   — Забираете выигрыш, прелестная?

   Церера встретилась взглядом с Сантом и скрипнула зубами.

   — Если вы так ставите вопрос, я удвою ставку. Но этот бой не должен состояться, это несправедливо.

   — Вам ведь не было жалко Пантеру. Что же случилось теперь?

   Церера закусила губу.

   — Давайте гонг, — потребовал Сант, и гонг ударил.

   Валькирия медленно встала, скорее опираясь на посох, чем на свои ноги. На лице её не было ни удивления, ни страха. Снова ей овладело безразличие. Она более не поднимала глаз на зрителей, взгляд её оставался прикован к ящеру, появившемуся из-за поднятой решетки.

   Виверна была чуть больше человеческого роста в длину — молодая и оттого яростная особь. Она двигалась медленно, переваливаясь с лапы на лапу, но метавшийся в приоткрытой пасти раздвоенный язык говорил о том, что виверну перед боем не кормили.

   Выигрыш человека в таком бою — в скорости. Если успеть нанести удар первым, неважно, куда — по тонким перепонкам крыльев, в незащищённую ямочку между ключиц — есть шанс, что зверь уже не атакует, а значит, появится время, чтобы его добить. Но валькирия стояла неподвижно.

   На секунду Цереру озарила догадка — валькирия не хотела драться с животными. Только с даэвами. Но такое безразличие к собственной жизни казалось гетере странным.

   Виверна пошла в атаку первой. Она изогнула шею и дохнула пламенем. Валькирия с поворотом ушла в сторону, но пламя прошло по её левой руке — Церера заметила, что кисть висит неподвижно. Значит, валькирия будет воевать одной рукой.

   Новый плевок пламени — воительница снова отступила в сторону, но не перекатом, что сэкономило бы время, а в полный рост.

   — Это же бойня, — услышала гетера женский голос из соседней ложи.

   — Это и интересно, — ответили из-за занавесок.

   Виверна изогнула шею и попыталась цапнуть противницу зубами. Зубы вскользь прошли по плечу, но и виверна отвлеклась, так что валькирия успела ударить ту посохом по длинной шее. Виверна закричала по-птичьи, но плеча валькирии не выпустила. Рванула её на себя, вырывая из руки противницы кусок мяса. Птичий крик повторился.

   Виверна попробовала крови, и теперь её было не остановить. Валькирия попыталась перейти в наступление, но, нанеся всего два удара, была вынуждена отступить. Теперь она оказалась стеснена в движениях ещё сильнее. Виверна переступила с ноги на ногу и, ударив лапой, покатила валькирию по песку. Прижав противницу к земле, взгромоздилась сверху, и Церера попрощалась со своей неожиданной фавориткой, а заодно и с парой тысяч монет — но вдруг что-то изменилось.

   Слева от гетеры в воздухе промелькнула чёрная тень. Маркус приземлился на ноги, как кошка, и раньше, чем виверна успела обернуться, полоснул животное мечом по крылу — он-то знал, как драться с подобными тварями. Виверна завизжала и отскочила в сторону. Зрители ахнули и затаили дыхание. Иногда кто-то из аристократов нарушал правила, чтобы защитить свою ставку, как Сант совсем недавно, но только так, чтобы нарушения никто не заметил.

   Маркус дождался, пока виверна повернётся к нему мордой. Когда это произошло, молнией бросился вперёд и всадил меч в жёлтый, широко открытый глаз. Виверна оглушительно завизжала. Маркус выдернул клинок и с размаху отрубил огромной ящерице голову, хотя в этом не было необходимости — та уже была мёртва.

   Подняв за перепончатое ухо здоровенную голову, Маркус двинулся к императорской ложе. Бросил свой трофей на землю перед балконом и низко поклонился, не отводя взгляда от императрицы. Церера видела, что лицо императора побагровело от ярости.

   — Вы нарушили правила, — сказал он то, что и без того было очевидно, но императрица тут же дёрнула супруга за рукав, принуждая замолчать.

   — Лишь потому, что сам хотел преподнести этот дар вашим императорским величествам. Ведь я достоин этого не меньше, чем безродная рабыня.

   Церера закатила глаза.

   — Спасибо, — сказала она негромко, когда Маркус вернулся на своё место.

   — Не хотел, чтобы твоя ставка пропала, — сказал Маркус и прильнул губами к её руке.

   От Маркуса соблазнительно пахло кровью, потом и дамасской сталью. Он улыбался одной половиной рта, как кот после обеда. И всё же его обаяние не могло обмануть гетеру — Клемента понимала, что оказалась в этом бою так же случайно, как и императрица.

ГЛАВА 3. Встреча

Сант хрустнул яблоком, а когда обнаружил, что Маркус поворачивает к нему голову, сделал вид, что внимательно рассматривает надкушенный фрукт.

   — Пошло, — заявил Кэнсорин и, взяв в руки кубок с вином, покачал его, а затем посмотрел на просвет.

   — Просто ты привык нюхать кровь связанных рабов, — ответил Маркус. Он всё ещё тяжело дышал, но не желал показывать, что реакция товарищей задела его. «Друзьями» Маркус этих людей никогда не называл, хотя и знал их очень, очень давно.

   Он скинул с плеч перепачканный кровью камзол и вытер вспотевшее лицо батистовым рукавом. Теперь, когда бой подошёл к концу, ему больше не хотелось находиться здесь, среди этих людей.

   Маркус взял с подноса рабыни кувшин с вином и сделал несколько крупных глотков прямо из него. Отставил в сторону и снова подошёл к парапету, под которым недавно свершился бой.

   Валькирию уносили на носилках. Глаза её были закрыты, а пепельные волосы разметались по соломенному тюфяку — абсолютно неуместному, если бы кто-то спросил патриция.

   Маркус не знал, чем так привлекло его это существо. Он ходил на арену, потому что сюда ходили все, не чувствуя вкуса чужих побед. Вместе со всеми пил вино и проигрывал деньги на закрытых патрицианских вечерах. Маркусу было душно здесь — сколько он помнил себя. И эта странная валькирия стала первым в его жизни существом, чьи когти прорвались сквозь марево нескончаемого римского дня, в котором он тлел на солнце и бесконечно умирал. Она стала наваждением, и, увидев её в первый раз, Маркус понял, что придёт сюда снова и будет смотреть ещё. Теперь он ходил на арену только ради неё. Вот уже четырнадцать дней.

   «Я хочу её себе», — подумал Маркус. Мысль родилась внезапно, как и все мысли, которые он обычно воплощал в жизнь. В это мгновение Маркусу было абсолютно всё равно, что воительница ни жива, ни мертва. Что денег у патриция давно уже едва хватает на то, чтобы раздавать долги, а галантерейщик третью неделю работает на него в кредит. Маркусу было всё равно, что скажут люди, когда увидят рядом с ним северянку-рабыню, валькирию — уже не девочку, каких предпочитали заводить аристократы, а взрослую воительницу со шрамами на плечах.

   У Маркуса при мысли о том, как он мог бы коснуться их, внизу живота завибрировала дрожь. Захотелось провести кончиками пальцев по коже, исследуя один за другим эти шрамы.

   Обычно если Маркус чего-то хотел, он мгновенно приводил это желание в жизнь, и потому, резко развернувшись на каблуках, он подхватил камзол и сообщил остальным гостям:

   — Я хочу прогуляться. Ложа в вашем распоряжении, а меня можете не ждать.

   Двое патрициев переглянулись между собой.

   — Я, пожалуй, пройдусь с тобой, — сказал Сант.

   — И я, — поддержал Кэнсорин.

   — А я уж точно не останусь здесь одна, — Клемента в мгновение ока соскочила со своей скамьи.

   Маркус закатил глаза, но промолчал. Он всё равно не знал, куда собирается идти, и что теперь будет делать.

   Все вчетвером они вышли в коридор, серпантином оплетавший трибуны по окружности, и медленно стали спускаться.

   — На днях будем играть у меня, — сказал Сант задумчиво, оглядываясь по сторонам. — Кто придёт?

   — Я уезжаю, — равнодушно ответил Кэнсорин.

   — А я, может, приду, — ответил Маркус, не глядя на него.

   Горожане, разодетые в зелёные и алые тоги, раскланивались перед ними, но Маркус не замечал никого. Он думал о том, как мало изменился этот город за прошедшие шестьсот лет — и в то же время насколько стал другим.

   Даэвы, приплывшие в Империю из неведомых на материке южных земель, могли бы превратить его в рай на земле. Но вместо этого лишь научили местных жителей курить табак, а сами переняли их привычки к кровавым играм и любовь к бесконечной войне.

   Он попытался представить, каким был этот колизей шесть сотен лет тому, и обнаружил, что видит его точно таким же, как сейчас.

   «Но мой отец не был таким, как они, — подумал Маркус в недоумении. — Он верил в ту войну, которую вёл».

   И тут же он мысленно посмеялся над собой. Теперь, когда Империя простиралась от тёплых Средиземных берегов и Апеннинского полуострова до ледяных морей севера, когда покорила и хвойные леса, и заснеженные вершины, и огромные ледники – ей не с кем больше было воевать. Дальше на юг — только бескрайние песчаные пустыни и коралловые рифы. Да ещё таинственная земля за туманами, куда им, даэвам, не вернуться уже никогда.

   На нижнем этаже амфитеатра расположились торговцы выпечкой и вином. По большей части их услугами пользовались простолюдины, и Маркус миновал прилавки, не обращая ни на кого внимания. Зато Сант не преминул схватить пробегавшую мимо прислужницу за зад. Взвизгнув, та накренила кувшин с вином, так что Тавио мгновенно отшатнулся от неё и столкнулся плечом с горожанином, спешившим по своим делам. Сант принялся демонстративно отряхивать «испачканный» о простолюдина камзол.

   — Простите, благородные господа! — до смерти перепуганная прислужница рухнула на колени на грязный пол.

   Маркус поморщился, потому что смотрела она именно на него — видимо, решила, что он единственный из трёх господ, кто ещё не обижен на неё.

   — Тавио, перестань, — обогнув девушку, Маркус продолжал идти вперёд. Ни на кого из спутников он не обернулся и не стал проверять, продолжают ли они следовать за ним.

   Клемента, поколебавшись, замедлила ход и, присев рядом с девушкой, принялась успокаивать её. Маркус не смотрел и на гетеру.

   Сейчас он с удовольствием избавился бы от всех своих спутников, только не знал, как это сделать.

   — Я видел, у входа выставляют превосходных жеребцов, — заметил он невзначай, — присмотрел себе одного. Арабской породы. Как, по-твоему, Сант, стоит покупать?

   Темноволосый патриций отвлёкся от помоста, на котором выставляли рабов, и посмотрел на Маркуса.

   — Арабской породы? — уточнил он. — У тебя разве мало арабских жеребцов?

   Маркус пожал плечами. Он, наконец, выхватил взглядом проход в помещения для бойцов и теперь внимательно смотрел туда, где за массивной дверью скрывалась его цель.

   — Думаю, никогда не помешает завести ещё одного, — сказал он. — Пожалуй, куплю его после боёв.

   Лицо Санта отобразило напряжение. Даже не оглядываясь, Маркус чувствовал, как корёжит того от мысли, что у Цебитара будет что-то, чего нет у него.

   — Мне особенно понравилась его стать, — продолжил Маркус. — Уверен, в твоих конюшнях такого не было никогда. Впрочем, — он сунул торговке монетку и отобрал у неё кувшин с вином. Сделал глоток и только потом добавил: — Когда этот жеребец мне надоест, я могу его тебе проиграть.

   Напряжение на лице Санта стало ещё сильней.

   — Прошу прощения, — сказал он, через силу наклеив улыбку на лицо, — у меня дела. Я догоню вас потом.

   Кэнсорин насмешливым взглядом проследил за тем, как растворяется в толпе его синий камзол.

   — По крайней мере этот жеребец существовал? — поинтересовался он.

   — Кажется, да, — сказал Цебитар. — Хочешь — сходи, проверь.

   Кэнсорин фыркнул, а затем, прищурившись, посмотрел на него. Маркусу показалось, что тот о чём-то размышляет.

   — Пожалуй, — наконец сказал он, — это будет забавно. Надеюсь, ты не будешь без меня скучать.

   — Постараюсь не сойти с ума от тоски, — Маркус отвернулся от него. Теперь он смотрел куда угодно, только не на дверь, прекрасно понимая, как опасно выдавать перед этим даэвом свой истинный интерес.

   Маркус знал обоих патрициев достаточно хорошо, чтобы ни один из них не мог его удивить.

   Сант, семье которого покровительствовал Марс, был не то чтобы глуп, но слишком прост, чтобы принести настоящий вред. Он был по натуре таким же гвардейцем, как и сам Маркус, с той только разницей, что ему никогда не приходилось бороться за власть. Сант любил азартные игры, лошадей и женщин, с которыми можно побыть собой.

   Санта, как и самого Маркуса, с детства готовили к тому, что всю свою жизнь он будет воевать. Однако время завоеваний закончилось вместе с последними походами их отцов. Сами же они едва успели поучаствовать в заключительных победоносных боях. И теперь все сражения проходили в кулуарах императорского дворца — а в этих играх Сант был не слишком силён.

   Маркус хотел бы сказать то же самое о себе, но не мог. Ему приходилось разбираться в придворных делах с тех самых пор, как ушёл в сонм предков его отец, а сам он, тогда ещё семнадцатилетним юнцом, переехал из провинциальных владений в Рим. Кто-то должен был представлять семью при дворе — и поскольку дядя Маркуса оказался убит на последней войне, этим кем-то оказался именно он.

   В далёкой Александрии, на востоке, о котором с таким сомнением говорил теперь Сант, остались сестра Маркуса и усадьба, в которой он рос. Любить Рим — столицу Вечной Империи — патриций не хотел и не мог. Его с детства учили почитать Рим, но абсолютно другой. Рим торжественных стягов, блестящих армий и легионов, марширующих в ряд. Здесь же последний нищий, казалось, пропах розовым маслом так, будто каждое утро купался в нём.

   — Ничего удивительного, — сказал как-то Кэнсорин, когда Маркус поделился этим наблюдением с ним, — в Риме самые богатые нищие на материке. Я слышал, один собрал на свадьбу две сотни человек — говорят, на Форуме особенно хороший доход.

   Кэнсорин слышал и видел всё, и потому Маркус никогда его не любил.

   Если они с Сантом принадлежали к старой аристократии, оказавшейся не у дел в новые времена, то семейство Кэнсоринов возвысилось не так давно. Отец Тавио был потомком древнего рода, но последние годы он провёл бы на голодном пайке, лишившись доходов с войны — если бы не его жена-северянка. Эта женщина хоть и не принадлежала к почитаемой расе, да и римлянкой никогда не была, имела хватку куда более жёсткую, чем многие из тех, кому титул достался по наследству. Благодаря своей красоте она имела немалый успех при дворе, так что многие поговаривали о том, имеет ли вообще Тавио Кэнсорин отношение к патрицию Кэнсорину. Кроме того, ей довольно быстро удалось наладить поставки редких пушистых мехов – пусть и бесполезных на южном побережье материка, но весьма любимых знатными римлянками, так что финансовое положение супруга довольно быстро пошло вверх.

   Так или иначе, при этой женщине семейство Кэнсорин заняло почётное четвёртое место среди знатных семей, хотя руна, доставшаяся им от их покровительницы Венеры, была не слишком почитаема и не слишком сильна.

   Тавио Кэнсорин, воспитанный матерью в смешении традиций северных земель и нового Рима, полного роскоши и разврата, представлял собой олицетворение всего того, чем Маркус боялся когда-нибудь стать. Всего того, что патриций не одобрял и не понимал. Помимо прочего, ещё и того, что несло для него опасность. Потому что, как бы Маркус ни старался привыкнуть к дворцовым интригам, эта жизнь всё же оставалась для него чужой. Всегда. Как бы ни пытался он понять своё окружение, призванием Маркуса оставалась война.

   А вот Тавио Кэнсорин мастерски умел манипулировать любым, кто вставал у него на пути, и это было для него так же естественно, как дышать.

   Только убедившись, что Тавио покинул вестибюль, Маркус вздохнул свободно и направился туда, куда стремился всей душой. Но стоило патрицию сделать несколько шагов, как Клемента выросла перед ним и, кокетливо прикусив бархатистый фрукт, спросила:

   — Не хочешь посмотреть рабов? Мне кажется, ты давно никого не покупал.

   Маркус подавил тяжёлый вздох.

   Он хотел было ответить грубостью, но не смог. Клемента оставалась единственной, кому он доверял и кого мог подолгу терпеть рядом с собой, а потому не имел ни малейшего желания её терять.

   — Я думала, тебе захотелось светловолосой экзотики, — сказала она растерянно, заметив выражение его лица.

   — Пойдём, — Маркус взял её под руку и направился к помосту для рабов.

   Клемента, обрадованная его вниманием, заметно расцвела и, миновав шеренгу крепких южан, а затем и ряды пышнотелых восточных гурий, стала пробираться туда, где можно было найти более редкие экземпляры. Маркуса она тянула за собой.

   Девушек человеческой крови Клемента сразу отмела — подобная конкуренция была ей не нужна. Оставалось ещё двое валькирий, мужчина и женщина, и они могли по-своему Маркуса заинтересовать.

   — Как тебе эта? — спросила Клемента. Она взяла за руку высокую, по меркам крылатого народа, светловолосую рабыню и заставила ту повернуться вокруг оси.

   Маркус критически смотрел на предложенный ему вариант. Рабыня была красива холёной городской красотой, от которой у него сводило зубы. Бледная кожа обтягивала нежный овал лица с едва чётко очерченными уголками скул — характерной чертой её народа. Узкие, как и у всех крылатых, плечи были округлыми и почти нежными. Высокую грудь приподнимала шёлковая лента. Эта валькирия походила на ту, которую Маркус по-настоящему хотел приобрести, не больше, чем Дариусу Санту удавалось походить на него самого.

   — Она знает четыре языка, — сообщил подскочивший к ним мангон, — играет на флейте, а как поёт в постели!.. — полноватый торговец закатил глаза.

   Маркус даже не обернулся на него. Он разглядывал рабыню и пытался понять для себя, что же с ней не так.

   — Хотите, покажет прямо сейчас? — спросил торговец, и рабыня по щелчку опустилась на колени и поползла к патрицию.

   — Если она попытается расстегнуть мне штаны, я ей руки оторву, — сказал Маркус равнодушно, наблюдая, как рабыня приближается к нему.

   Рабыня побелела, но продолжила ползти.

   — Я не шучу, — сказал Маркус, и стоило рабыне коснуться полы его камзола, схватил за запястье и вывернул так, что девушка не сдержала вскрик.

   — Маркус, прекрати! — Клемента попыталась отцепить его пальцы от запястья рабыни. — Она же просто хочет тебя ублажить! У неё приказ!

   — А я не хочу, — сказал Маркус, но всё-таки оттолкнул от себя рабыню.

   — Её же теперь изобьют! — прошептала Клемента ему на ухо.

   Маркус перевёл на неё рассеянный взгляд.

   — И это значит, что я должен терпеть капризы борова, который её продаёт?

   Клемента закатила глаза. Она начинала подозревать, что идея с рабами была не так уж хороша.

   — Я её куплю, — торопливо сказала она, заметив, что мангон в самом деле достаёт кнут. — Какова цена?

   Начался торг, но Маркус не стал вслушиваться в разговор. Он отвернулся и приблизился к второму крылатому. Как и девушка, он был почти целиком обнажён, но тело его было куда более жилистым, плечи казались острей.

   Рука взлетела сама собой, и Маркус прочертил кончиками пальцев линию вдоль его плеча.

   — Как твоё имя? — спросил он, собственный голос услышав будто издалека.

   — Дайнэ Инаро, — ответил тот. Голос раба был глубоким и чарующе холодным.

   — Что ты умеешь? — спросил Маркус, продолжая разглядывать его. Он обошёл раба со всех сторон.

   — Убивать таких, как ты, — сказал тот.

   Маркус снова остановился перед ним. Валькир смотрел прямо ему в глаза.

   — И что ты сделаешь, если я тебя куплю?

   Валькир молчал, но Маркус и без того понял ответ.

   — Я буду рад, если тебя отдадут львам, — сказал он и отвернулся к Клементе, примерявшей ошейник на свою рабыню.

   — Как и я, если отдадут тебя, — услышал Маркус из-за спины, но лишь усмехнулся — придавать значение словам раба было смешно.

   — Маркус? — Клемента, явно довольная приобретением, стояла с поводком в руках и поглядывала то на свою рабыню, то на патриция. — Я тебе ещё нужна?

   — Иди, — Маркус махнул рукой. Улыбка его стала чуточку теплей. — У меня есть ещё пара дел.

   — Я загляну к тебе вечерком, — сказала Клемента, но Маркус уже не слушал её. Он направлялся к двери, которая ему до сих пор не давала покоя.

   Больно. Но что ещё хуже — страшно. К боли она давно привыкла.

   Риана поднесла ладонь к плечу, перемотанному грязной тряпкой. Было бы проще, если бы всё закончилось на арене. Она хотела этого. Она знала, что здесь некому помочь ей. Некому — нигде. Рука будет кровоточить и гнить, и всё, что она сможет получить, это грязную тряпку вместо бинта. Для арены она в таком виде бесполезна. Но хозяина арены, похоже, не сильно волнует сохранность имущества. Впрочем, даже без руки Риана смогла бы неплохо драться. Иногда ей казалось, что убивать она сумела бы и вовсе без рук. Это было единственным, что получалось у неё хорошо. Но чтобы жить без руки, её следует ампутировать, а если оставить так, как есть… Впереди гангрена, заражение… И долгая мучительная смерть вместо быстрой – в когтях ящера.

   Риана перевернулась на спину и стиснула зубы. Подстилка пропиталась кровью и потом. Лежать было противно, сил встать не было. Валькирия повернула голову и увидела ледяные глаза, смотревшие на неё сквозь решётку.

   Бледное лицо в обрамлении чёрных волос. Этот даэв совсем не походил на того, который отправил её сюда. Но был похож на другого… того, златовласого, которого она почти успела позабыть.

   Риана зажмурила глаза, силясь преодолеть накатившую боль. Риана была убийцей — но всё-таки оставалась валькирией и умела ценить красоту. Она ненавидела красивых даэвов ещё сильней, чем таких, как её последний господин — потому что не могла их презирать.

   — Ты? — она заставила себя открыть глаза. Риана хотела заговорить в полный голос, но сумела выдавить лишь бесшумный вздох. — Почему ты меня спас?

   Даэв долго не отвечал.

   — Меня зовут Маркус Цебитар, — сказал пришелец. Он явно не знал, какой эффект произведёт на воительницу его имя, но увидел что-то своё в её глазах. — Скоро ты будешь мне принадлежать.

   «Он, — пронеслось в голове. – Цель».

   Риана с огромным усилием кое-как поднялась на четвереньки. Большего сделать не удалось.

   — Ты хорошо дралась.

   Слова даэва током пробежали по спине. Риана ненавидела себя за то, что они доставляют такую радость. Она хотела было ответить, что искусство катар-талах не обрадовало бы даэва так сильно, если бы Риана ещё была свежа и здорова, когда тот оказался возле неё. Но только молчала, глядя в зелёные глаза с золотыми искорками, которые отчётливее проступали в темноте.

   «Опять», — отчаянно пронеслось в голове. Валькириям никогда не рассказывали, что у даэвов есть таинственная сила — одним взглядом, голосом подчинять себе. Риана узнала это сама за годы, проведённые в плену. Большинству из даэвов ей удавалось противостоять. До сих пор — кроме одного.

   И вот ещё один даэв пробовал свою силу против неё.

   Не получив ответа, зеленоглазый шагнул вперёд, открывая взгляду Рианы светлокожее, будто выточенное из мрамора лицо.

   — Не знал, что валькирии умеют проливать кровь. Кто научил тебя?

   «Мастер Инаро», — пронеслось в голове, но Риана заставила себя промолчать и плотнее сжать зубы. Даэвам нельзя доверять. С ними вообще нельзя вступать в диалог. Сказав лишь слово — ты уже проиграла.

   – Покажи мне свои крылья. Они черны, как ночь, ведь так?

   Пришелец наклонил голову вбок. Риана смотрела, как рассыпаются по чёрному бархату камзола угольные пряди шелковистых волос.

   «Ты должна его убить, — напомнила она себе. — Таков твой долг. И, может быть, Тот сдержит своё слово… и освободит. Позволит умереть».

   Как не вовремя эта слабость. Впрочем… может, как раз — вовремя?

   — Ты станешь мне служить?

   Она не сразу поняла, что Цебитар задаёт ей вопрос.

   — Я не служила и никогда не буду служить никому, кроме зиккурата Сизых Облаков, — голос хрипел, когда Риана произносила это вслух.

   Маркус постоял за решёткой ещё какое-то время, потом развернулся и пошёл прочь.

   Риана осталась одна. Закрыла глаза и, преодолев боль, попыталась провалиться в сон. Она лгала. Не смела сказать вслух о том, за что до самой смерти будет себя презирать.

   «Ты служила даэву, жалкая тварь, — неумолимо настаивал голос внутри неё. — Ты предала всё, чему присягала».

   Золотые волосы, рассыпавшиеся по белым плечам, промелькнули у неё перед глазами.

   «Будь проклята их красота. Будь прокляты они все».

   Если бы валькирии верили в богов, Риана молилась бы своим, упрашивая простить за всё, что успела совершить. Но у валькирий были только храмы, в которых они поклонялись сами себе.

   «Ты не заслуживаешь, чтобы кто-то тебя искал, — подумала она. — Ты не заслуживаешь ни свободы, ни смерти. Мастер Инаро никогда не позволил бы тебе войти в храм, если бы знал, кем ты стала».

   Маркус уже почти покинул Колизей, когда дорогу ему преградило тучное тело распорядителя арены.

   — Многие были недовольны, патриций. Вы сорвали хорошее пари.

   Маркус поморщился. Говорить с Луцио было ниже его достоинства, но иногда приходилось делать и это.

   — Что вы хотите? Чтобы я вернул вам разницу?

   — Нет-нет, патриций. Кто-то был недоволен, кто-то напротив… Когда люди увидели вас на арене, ставки на местах подпрыгнули.

   Распорядитель понял, что ляпнул, и попятился назад. Маркус молча смотрел на толстяка.

   — Луцио, — сказал он неожиданно, — что вы будете делать с этой гладиаторшей? Завтра снова выставите её на пари?

   — Думаю, да. Что ещё я могу с ней делать?

   — Вы видели её? Она едва может встать. Такой боец только подпортит вам репутацию.

   — Она принесла мне немало денег, принесёт и ещё. Ну, отлежится немного.

   — Я бы дал вам денег прямо сейчас.

   — Сколько? — Луцио прищурился, будто принюхивался, пытаясь угадать, в каком кармане Маркус держит золото.

   — Скажем… сотню. Она при смерти, — напомнил Маркус, заметив, что распорядитель теряет интерес. — Ну, хорошо… пятьсот.

   — Патриций, знаете, сколько я на этой рабыне сделал за неделю?

   Маркус качнул головой.

   — Тридцать тысяч монет. Чистого золота, — сообщил Луцио. — И это до того, как люди поняли, на кого следует ставить. А теперь давайте подумаем. Рану можно прикрыть плащом. Стоит валькирия всегда кое-как. За это её и любят. Такое, знаете ли, воплощение Вечной Империи. Усталость и вселенское безразличие. Так, о чём это я…

   — Можете не продолжать. Какую сумму вы хотите?

   Распорядитель пожевал губами.

   — Никакую, патриций. Я не работорговец. Я рабов покупаю и делаю на них деньги. Если нужен крепкий боец, сходите на невольничий рынок.

   — Я понял. Удачи вам в коммерции, Луцио.

   Ложа, располагавшаяся двумя этажами ниже, чем ложа Цебитара, была несколько меньше. В ней на позолоченных диванах устроились с фруктами и вином всего двое мужчин. Однако стены здесь покрывали такие плотные складки бархата и шёлка, какие Маркус никогда бы позволить себе не смог.

   Два сидевших за столом брата пили исключительно из золотых кубков – довольно грубых, по меркам некоторых патрициев, зато массивных и удобных, вмещавших большое количество приторно-сладкого южного вина.

   – Луцио – проклятый идиот, – произнёс один из мужчин. – Почему он никогда не может сделать, как ему говорят?

   Другой хохотнул в ответ и поднёс кубок к губам.

   – Луцио хочет больше денег, – пожав плечами, ответил он. – Успокойся, он не решится напрямую нарушить приказ.

   – Вся эта афёра с самого начала была слишком сложной.

   – Не будь дураком. В Риме ничего не делается в лоб.

   Оба замолкли, каждый остался при своём. Наконец первый снова заговорил:

   – Думаешь, эти шкатулки стоят того, чтобы так рисковать?

   Другой уверенно кивнул и серьёзно посмотрел на собеседника.

   – Это очень хороший куш. Я считаю, надо было сделать это уже давно.

   Первый тихонько зарычал и поудобнее устроился на обитой бархатом скамье. Тоже пригубил вина.

   – Уже решил, что делать с остальными?

   Второй мужчина долго молчал. Его брат даже успел забыть о том, что задавал вопрос. На арене начинался новый бой, и патриций полностью погрузился мыслями в него.

   Братья любили смотреть, как льётся кровь. И они предпочитали кровь рабов. Первый мужчина внезапно усмехнулся и произнёс:

   – Всё-таки этот Цебитар абсолютный дикарь. Выставить бы на арену его.

   Его брат лишь хмыкнул в ответ.

ГЛАВА 4. Гетера

Клемента Церера…

   Рыжеволосая и необычно круглолицая для даэва, Клемента славилась красотой, умом и нежностью не только при дворе, но и во всём Вечном Риме.

   Вряд ли нашёлся бы хоть один мужчина, посмевший отказаться от общества этой женщины. Кроме, разве что, Маркуса Цебитара.

   Клемента знала Маркуса больше десяти лет — они познакомились, когда тот ещё был мальчишкой и едва ступил на опасную почву римских атриумов в первый раз.

   Клемента была частью этой жизни с тех самых пор, как родилась. Ещё маленькой мать демонстрировала её друзьям, оставляя иногда в компании с незнакомыми господами, чтобы затем расспросить, о чём те говорили наедине — даже в Риме ребёнка, как правило, никто не опасался.

   Затем была школа Сафо, каждый месяц и день пребывания в которой стал частью одного большого турнира за право называться красивейшей и самой образованной из гетер. Мужчины могли смеяться над таким обучением сколько угодно — Клемента знала, что не одна ученица получила там сломанную жизнь и изуродованное лицо вместо светского воспитания.

   Сколько Клемента знала Маркуса, тот не любил свет, но по понятным причинам свет обожал его. Вначале александрийский дикарь вызывал у всех интерес уже тем, что оказался в столице. По мере того, как становилось ясно, что Маркус никогда не впишется в их иерархию светской жизнь, гости его дома всё отчётливей делились на тех, кто – зачастую тайно – восхищался им, кто боялся его и тех, кто ненавидел его и презирал.

   Клемента определила свою позицию давным-давно, когда увидела его спокойное красивое лицо в первый раз. С тех пор Маркус стал более закрытым и более искусным в политической борьбе, но гетера всё ещё видела за завесой равнодушия те зелёные глаза, которые покорили её одиннадцать лет назад.

   Маркус молча прошёл к своему креслу и, упав в него, протянул руку к кувшину с вином.

   Не нужно было быть Клементой Церерой, чтобы понять, что Маркус Цебитар не расположен к беседе. Гетера вспорхнула со своего места на командорском ложе и, опустившись на пол за спинкой кресла Маркуса, принялась массировать виски мужчины.

   — Вот тут, — Маркус подвинул её пальцы чуть в сторону, и, когда Клемента послушно надавила на указанное место, ненадолго стал похож на откормленного чёрного кота, напившегося валерьянки.

   Выждав, пока Маркус перестанет мурлыкать, Клемента убрала руки от его висков и, опустив их командору на грудь, принялась расстёгивать камзол.

   — Тяжёлый вечер? — спросила она мягко. И переместилась так, чтобы удобнее было смотреть ему в лицо.

   Маркус промолчал. Были вещи, о которых он предпочитал не говорить. Никому — даже ей. Однако Клемента поняла всё без слов.

   Он был у императрицы. В груди кольнула ревность и сразу же потухла. Пальцы гетеры продолжили расстёгивать камзол.

   Устал. Движения её замедлились. Жаль.

   «Я ведь ждала», — она с трудом удержала на губах невысказанный укор. Что толку корить ветер, который дует не в твои паруса.

   Покончив с застёжками, Клемента опустила голову на белый шёлк рубашки Маркуса и замерла.

   Императрица… Маркус поморщился, отгоняя воспоминания. Эти вечера не доставляли радости. Самое смешное, что император боялся оставлять его наедине с супругой. Старая развалина сидела в своём кресле у камина и смотрела, что они делают. Он сам приглашал Маркуса. Сам наливал ему вино. Разве что не помогал расстегивать корсет Клавдии.

   Юстиниан был бессилен и знал это. Но бессилие не мешало ему наблюдать. Маркус поморщился.

   Сама Клавдия не блистала красотой, но и уродиной не была. Как любая богатая женщина, она тратила на своё лицо достаточно денег, чтобы оно не вызывало отвращения. Маркус же мог лишь думать о том, как ему повезло, почти теряя сознание от отвращения на шёлковых простынях.

   Да. Эти вечера утомляли. Это была вторая, ночная часть его службы, с которой нетрудно смириться, имея в душе достаточно цинизма, а цинизма Маркусу хватало. По крайней мере, он старательно себя в этом убеждал.

   Маркус коснулся пальцами запястья в том месте, где под кожей скрывалась руна одного из трёх могущественнейших богов. При мысли о том, что он, наследник Плутона, вынужден служить постельной игрушкой у богатой госпожи, ему становилось тошно от себя самого. Но Рим, в котором он жил, отличался от того, в который шесть веков назад спустился с корабля Гений их семьи. Этот новый Рим имел собственные правила игры, и двуличный поцелуй зачастую значил здесь больше удара меча.

   У Маркуса был собственный интерес к женщине, которая почивала на расшитых золотом императорских простынях. Он надеялся, императрица подарит ему вчерашнюю рабыню — однако та лишь рассмеялась, услышав, о какой он просит ерунде. Ей было всё равно, выживет валькирия или умрёт. И если бы это была другая рабыня, Маркусу, пожалуй, тоже было бы всё равно. А при мысли об этой у него начинался сумбур в голове. И Маркусу оставалось лишь успокаивать себя тем, что не в первый раз его посещает подобный спонтанный каприз.

   Просто после этих визитов ему требовалось немного времени, чтобы побыть в одиночестве. Не видеть напудренных лиц. Не нюхать дорогих духов.

   Клемента сжала зубы — эти мысли отчётливо читались на его лице, и патриций даже не пытался спрятать их от неё. Здесь она была нежеланна. И всё же гетера никуда не ушла, лишь коснулась виска командора ещё нежнее. Нет, не императрица вывела его из себя.

   — Меня собираются убить, — сказал Маркус и, подняв веки, в упор посмотрел на неё.

   — Я тоже слышала об этом, — призналась Клемента негромко.

   — Слышала и молчала, — голос Маркуса был спокоен, но лицо стало равнодушным и холодным в один миг.

   Клемента представила, как патриций высчитывает, сколько выгоды она может извлечь из их с императрицей постельных историй, и ей захотелось уйти.

   — В Риме много чего говорят, — сказала гетера уклончиво, — но если об этом говорит Артемис, значит, слухи не пустые.

   Маркус поставил так и нетронутый кувшин обратно на стол, взял лицо гетеры в ладони и заставил посмотреть на себя.

   — Ты слышала или, может быть, заметила кого-то, кто видел убийцу своими глазами?

   Клемента покачала головой.

   — Мне жаль. Но если увижу, я сразу скажу.

   — Хотел бы я, чтобы весь этот чёртов город сожрали драконы из древних легенд. Чтобы проклятые валькирии собрали силы и начали новую войну. Пусть он пылает огнём, вместе со всей ложью, которая поселилась в нём.

   Клемента пристально посмотрела на него.

   — Думай, прежде чем желать, Маркус. Каким бы ни был наш мир, мы умеем находить друг с другом общий язык.

   «Все, кроме тебя», — повисли в воздухе невысказанные слова.

   Маркус отпустил её лицо и поднёс пальцы, унизанные перстнями, к глазам.

   — Когда даэвы причалили к берегам материка на девяти кораблях, — сказал он глухо, и взгляд его был устремлён не на гетеру, а за окно – туда, где плескался океан, где серая дымка заволакивала горизонт. — Они думали, что сумеют начать здесь новую жизнь. Лишённые крова, они верили только в себя и ни на кого не могли положиться. Но они были честны с собой. Они знали, что жестокость — единственный способ выжить среди людей, которые никогда не примут их. Они убивали, но они не пытались лгать.

   — Я думаю, — после долгой паузы произнесла Клемента, — что тот, кто желает тебе смерти, не обязательно скрывается среди близких друзей. Я сегодня снова была в Колизее… если хочешь, расскажу о последних новостях…

   Маркус слушал гетеру вполуха, но мысли его неустанно устремлялись туда — на арену, где он покинул беловолосую воительницу. Если это и правда был каприз, то он определённо оказался сильнее здравого смысла, потому что Маркус с каждым мгновением всё отчётливее понимал, что не может оставить там валькирию. Не может позволить чьим-то ещё рукам прикасаться к ней. Не может жить и знать, что та существует отдельно от него.

   — Зачем ты пришла? — спросил Маркус, поняв, что Клемента продолжает говорить, а он давно уже не разбирает слов.

   — Хотела… не важно. Мне уйти?

   — Нет. Останься.

   Клемента грустно улыбнулась. Она подумала, что никто уже не способен вывести её из себя, кроме этого самодовольного черного кота.

   — У меня есть для тебя кое-что. То, в чём тебе отказала императрица.

   Маркус поднял брови.

***

К утру стало совсем плохо. Риана видела камеру будто бы через алую пелену, и эта пелена то и дело полностью застилала картинку. В минуты прояснения валькирия ощупывала плечо — оно распухло и ничего не чувствовало.

   Презирая саму себя за слабость, она вспоминала легенду, которую повторяли девушки-ученицы друг другу перед сном. Говорили, старший катар-талах не просто так бросает войска на Помпеи в шестой раз. Говорили, там, по другую сторону границы, отделившей растущую Империю от послушных Короне Севера земель, осталась единственная крылатая, которая была для него важнее, чем весь народ.

   Намэ Вена — последняя настоящая намэ, попавшая в плен в первый же день войны.

   Риане эта легенда казалась романтичной и злой. Она не верила в любовь, потому что к тринадцати годам — когда её отправили в бой в первый раз — ни разу её не встречала. Но понимала, что значит отдать ради одного единственного человека всё.

   Когда она только оказалась в плену, Риана думала с тоской, что не найдётся по другую сторону никого, кто стал бы так же искать её. Она не видела в своей жизни ничего, кроме войны. Не знала никого, кроме братьев и сестёр по саркару, идущих с ней в бой плечом к плечу.

   Теперь, когда время потеряло счёт, она думала, что если легенда о двух намэ и правдива, то Вена давно уже сошла с ума.

   К тому времени, когда Риана попала в плен, война длилась уже двадцать лет.

   «Никто не выдержит двадцать лет в этом Аду», — так думала она, пытаясь уснуть.

   С того момента, как Риана согласилась выполнить приказ своего нового господина, она по крайней мере получила возможность смотреть, как сменяются день и ночь. В бараках для гладиаторов под потолком тянулось одно единственное на все блоки продолговатое окно. В него – перед тем, как должен был начаться бой – заглядывало солнце.

   Сейчас в окошко глядела луна, и возможность смотреть на неё самую малость смягчала боль.

   Риане почти нравилась арена, куда даэвы приходили смотреть, как она убивает других даэвов. Где, пусть на забаву, но она могла убивать своих врагов.

   На рассвете пришли подручные Луцио. Пару раз пнули её сапогами и отошли, тихонько переговариваясь о чём-то. Риана не заметила, как снова осталась одна.

***

Прежде чем занять своё место в ложе, Клемента обошла вестибюль и поздоровалась с каждым, кого видела хоть раз в жизни. Для каждого у неё нашлась улыбка, а некоторым она даже оказывала честь, протягивая руку для поцелуя.

   Санта не было, и она позволила себе задержаться чуть дольше. Юный даэв с рубином на лбу постоянно подмигивал ей, и Клемента выкроила минутку, чтобы подойти ближе. Она опустила в его ладонь надушенный платок и скользнула прочь, к выходам из амфитеатра.

   Едва она успела отвернуться и сделать несколько шагов прочь, как наткнулась взглядом на расположившихся на скамьях вокруг подноса с закусками братьев Флавиев. Сколько Клемента знала их, столько и не могла понять, как двое чистокровных даэвов могли так запустить себя, что настолько напоминали боровов. Большинство представителей высшей расы обладали яркой внешностью, грациозными повадками и фигурой, которая в самом худшем случае выглядела просто худощавой. Можно было упрекать их в жестокости и бессердечии, но в уродстве и вульгарности — никогда.

   Эти же двое, хотя и хранили не самую драгоценную руну — им покровительствовал Гермес — даже для восьмой патрицианской семьи были слишком страшны на лицо. Клемента поспешила отвернуться от них и удалиться прочь до того, как они проявят к ней излишний интерес.

   У самой двери её остановили уверенные горячие руки. Мужчина оказался абсолютно невоспитан. Клемента развернулась было, чтобы влепить ему пощёчину, но тут же расплылась в улыбке.

   — Артемис, это вы?

   Артемис был сыном виноградаря Албацо. Они происходили из старой, исконно римской семьи. Одной из тех, что имела влияние ещё до прихода даэвов. И, пожалуй, эта фамилия оставалась последней исконно римской семьёй, сумевшей до сих пор сохранить своё влияние.

   — Прелестная Клемента, рад видеть вас здесь и в одиночестве.

   — А я рада доставить вам удовольствие, мой господин.

   — Вас по-прежнему некому охранять? Где же ваш кавалер?

   — Кого бы вы могли иметь в виду?

   Артемис рассмеялся.

   — Цебитара. Кого же ещё.

   Клемента почувствовала укол горечи, но улыбка на её лице ничем не омрачилась.

   — Вы же знаете, Артемис, у меня нет кавалера, и я в нём не нуждаюсь.

   — Очень жаль, что не нуждаетесь. Тогда, полагаю, судьба Маркуса вам безразлична?

   — Конечно… — она замолчала. — А вы, собственно, о чём?

   — Ну, вы же знаете, слухи…

   — Да уж конечно, я знаю, что такое слухи. А Маркус тут причём?

   — Поговаривают, — он притянул гетеру к себе за локоть и наклонился к самому её уху так, что острый кончик его носа коснулся её виска. Сделав паузу, Артемис втянул в себя воздух, вдыхая аромат розы и корицы. — Поговаривают, Цебитара хотят убить.

   Клемента рассмеялась и чуть отстранилась.

   — Да уж, вы сообщили мне новость. А я хочу стать наместницей Британи, что ж с того?

   — Я так и думал, что вы уже слышали эту нелепую сплетню. Маркус ведь поэтому не показывается на форуме, так?

   Клемента нахмурилась.

   — Вообще-то сомневаюсь, что причина именно в этом. Скорее я поверю, что ему опостылел пустой трёп. Простите, — она неискренне улыбнулась, — это его мнение. Не моё.

   — Я так и подумал, — Артемис наклонился и приник губами к её руке, — прелестная Клемента. Вы никогда бы не осмелились оскорбить наше общество, в отличие от вашего… друга.

   — Ещё бы, — раздался за спиной Артемиса хрипловатый голос, — одно дело воротить нос, когда ты третий патриций Рима, другое… в общем, у вас другой случай, так, госпожа Церера?

   — Не совсем поняла, что вы имеете в виду, патриций Сант, — Клемента вздёрнула носик и отвернулась, — простите, я не хочу опоздать к началу боя.

   Луцио пританцовывал на месте. Его воодушевление бросалось в глаза издалека.

   — Ну-с, господин мастер боёв, чем вы порадуете нас сегодня?

   — А, прелестная… желаете снова взглянуть на Снежную Пантеру? Или пришли посмотреть на другого зверя?

   Клемента закусила губу и отвернулась в сторону арены.

   — Нет, Луцио, он сегодня не придёт. Да и что вам за дело до Маркуса, он никогда не делает ставок.

   Распорядитель расхохотался.

   — Он сам — ходячая ставка. Его присутствие вносит в моё расписание элемент непредсказуемости. Непредсказуемости, Клемента — даже для меня самого. Какую бурю он вызвал в прошлый раз… ставки скакали на ходу, когда всем казалось, что бой уже сделан. Мне пришлось снова открыть тотализатор, чтобы пари не прошли мимо меня. И этот рыцарский жест. Вам понравилось, Клемента?

   — Нет, — отрезала гетера и сверкнула глазами из-под густых ресниц.

   — Ну что вы, все поняли, кому предназначался его подарок, — поправился он, но тут же поспешил сменить тему. — А вчера вечером, представьте, он пришёл ко мне снова. Знаете, зачем?

   — Представления не имею, — и это было правдой. Клемента была убеждена, что вечер Маркус провёл с императрицей.

   — Не поверите. Этот чудак… этот сумасшедший патриций пытался купить моего лучшего бойца.

   — Зачем она ему? — брови Клементы взлетели вверх, хотя на сей раз она сразу догадалась, о ком речь. Догадалась и о том, что за каприз сподвиг Маркуса на эту попытку.

   — Ума не приложу. Думал, вы прольёте свет на эту прихоть.

   Клемента вспомнила, как завороженно следил Маркус за боем. И эта выходка в самом конце…

   — Не знаю и знать не хочу, — она помолчала, — и что же, вы согласились?

   — Что? Клемента, милейшая. Цебитар знатен и знаменит, но деньги… богатство не его сильная сторона. Он не смог бы предложить мне достаточно, даже если бы продал свой столичный особняк.

   — Должно быть, он был сильно огорчён, — сказала она с некоторым ехидством.

   Луцио расхохотался.

   — Он был зол, как семь химер. Я уже думал, как бы по-тихому позвать стражу да спровадить его из амфитеатра, пока до кровопролития не дошло. Но представьте… быстро угас и, кажется, успокоился.

   Клемента усмехнулась.

   — На вашем месте, Луцио, я бы не верила обманчивому спокойствию этой грозовой тучи. Если что-то его зацепило, то гром грянет. Не знаю только, где и как. Эта валькирия ещё доставит вам проблем.

   Распорядитель усмехнулся в ответ.

   — Эта валькирия пока приносит мне только дожди золота. Так что грома я не боюсь.

   — Смотрите сами, — Клемента отвернулась, помолчала, а потом спросила: — А как по-вашему, Луцио, у меня хватило бы денег её купить?

   — Милейшая… денег — нет.

   Она окинула взглядом грузную фигуру распорядителя.

   — Вы не в моём вкусе, мастер боёв. Это вас не беспокоит?

   — Ни капли.

   — Жаль. Всё же подумайте о деньгах.

   Она отвернулась, разглядывая зрителей в других ложах. Гости арены пестрели яркостью и разнообразием нарядов. Здесь были и лёгкие газовые одеяния на манер варварских, и бархатные камзолы истинных римлян, и кожаные плащи в подражание доспехам первых даэвов. Солнце палило неимоверно, и Клемента удивилась упорству этих франтов. Сама она в такую погоду не могла носить ничего тяжелее шёлковой туники, подпоясанной под грудью расшитым золотом кушаком.

   Дверь за её спиной хлопнула, она услышала шаги и негромкое перешёптывание. Клемента напрягла слух, но в гомоне толпы расслышала лишь:

   — … чтоб она сдохла. Выставляйте Сарацина.

   Дверь снова хлопнула, и Луцио опять оказался рядом с гетерой.

   — Какие-то проблемы, мастер?

   Тот лишь дёрнул плечом.

   — Скучная кухня нашего амфитеатра, — он помолчал.

   Клемента видела, как сжимаются и разжимаются пальцы, впиваясь в каменный парапет.

   — А сколько бы вы дали, Клемента?

   — Дала бы? — она уже забыла давешний разговор.

   — Сколько бы вы дали за эту рабыню?

   — Ну… — Клемента задумалась. Инстинктивно положила ладонь на атласный кошель, привязанный к поясу. — Полагаю, тысячу монет.

   Она не стала упоминать, что именно эту сумму и так собиралась проиграть сегодня.

   — Вы режете меня без ножа, прелестная.

   — Да, — рассеянно сообщила она, — красота жестока.

   — Я согласен. Забирайте её сегодня же. Сейчас же.

   Клемента изогнула бровь и посмотрела на него.

   — Что за перемена?

   — Не могу смотреть, как печально ваше лицо.

   Клемента закусила губу. Обман был очевиден, только вот где он — понять гетера не могла.

   — Сейчас же… тогда мне придётся послать за слугами. Я ведь пришла одна.

   — Я пошлю гонца к вам домой.

   Бровь изогнулась ещё сильнее. Впрочем, что бы ни задумал Луцио, сделка выглядела выгодной. И Клемента ничего не теряла.

   — По рукам, — гетера отцепила кошелёчек и бросила его распорядителю, — я взгляну на товар?

   — Не оставляйте меня одного. Я погибну без вашей красоты.

   Клемента нахмурилась, но деньги уже находились в руках Луцио. Путь назад оказался отрезан.

   — Ведь только ради служения прекрасному я согласился лишить себя источника дохода.

   Клемента холодно рассмеялась. Впрочем, уходить не стала. Лишь повернулась к мастеру боёв боком и снова принялась рассматривать гостей.

   Клемента дважды хлопнула в ладоши и замерла.

   — Постой-ка. Если тебе понравится подарок… будешь мне что-то должен.

   Клемента игриво улыбнулась. Маркус усмехнулся. Будь на её месте кто-то другой, он бы ответил резкое «нет», но в Клементе было что-то такое, что заставляло ей доверять. Конечно, обманщиками всегда становятся те, кто вызывает доверие, но тут нечто другое. Клементу он знал много лет и действительно хотел ей верить, потому что иногда нужно верить хотя бы кому-то.

   — Давай свой подарок, — проворчал он.

   Клемента снова хлопнула в ладоши — теперь три раза. Маркус встал, осматривая то, что появилось на пороге.

***

Двое крепких рабов вкатили передвижную дыбу — она стояла на доске, закреплённой на колёсиках. Пленница была накрепко привязана к постаменту. Щёки её, зажатые в тисках, уже начали синеть.

   Маркус сделал два шага вперёд и остановился. От Клементы не укрылось, как засверкали его глаза.

   — Вот я и знаю, что дарить тебе на день рождения, — пропела гетера из-за плеча.

   — Пусть рабы выйдут.

   Клемента кивнула слугам — исполнять.

   Маркус подошёл к дыбе и сверху вниз посмотрел на пленницу.

   — Она опасна?

   — Говорят, что да.

   — Отвяжи её и осмотри руку, — приказал Маркус хрипло.

   Клемента вздёрнула гордую бровь.

   — Ну, Маркус, я тебя люблю, но всему есть предел.

   Маркус не смотрел на неё. Он зачарованно разглядывал новую игрушку.

   — Тогда позови лекаря. Вариуса.

   Клемента пожала плечами.

   — Ладно, чего ещё от тебя ждать, — буркнула она обиженно и собралась уходить.

   И уже у самой двери услышала за спиной очень тихое:

   — Спасибо.

ГЛАВА 5. Рабыня

Оставшись наедине с рабыней, Маркус осторожно коснулся пальцами лба воительницы. Проведя ладонью по впалому животу валькирии, по её предплечьям и локтям, он добрался до верёвок и стал неторопливо развязывать их. Потом замер на секунду. Взгляд его упал на окровавленную тряпку, перетягивавшую грудь и плечо пленницы.

   Валькирия не шевелилась.

   — Можешь встать, — приказал Цебитар.

   Риана напрягла мышцы, но ни руки, ни ноги не слушались. У неё получилось лишь слегка повернуть голову в сторону патриция. На губах её играла безумная улыбка.

   — Даэв… если б я могла встать… ты бы там не стоял.

   — Плохое начало для знакомства. Мне кажется, ты не очень общительна.

   Улыбка стала шире. Маркус увидел в трещинках на губах валькирии капли крови.

   Он снова подошёл к пленнице и принялся развязывать верёвки на ногах.

   — За что тебя так спеленали?

   — Придумай сам.

   — Видимо, пыталась бежать?

   Риана не отвечала. Она сконцентрировалась на том, чтобы сесть.

   — Ты — валькирия, я прав? — задал Маркус следующий вопрос.

   Риана молча кивнула.

   — Обычно валькирии не умеют драться. Валькирию-воина я вижу впервые.

   — Рада, что удивила тебя, — сухо сообщила Риана и, не вставая, изобразила полупоклон.

   — Покажи мне крылья. Хочу рассмотреть своё имущество, — сказал Маркус, слегка отодвигаясь, чтобы дать рабыне немного пространства.

   Взгляд валькирии стал злым.

   — Я не открываю их при чужих.

   Это заявление слегка вывело Маркуса из себя.

   Несколько секунд он смотрел на своё приобретение, удивлённо приподняв брови. Рука сама легла на рукоять кнута, пристёгнутого к поясу.

   Неизвестно, чем закончился бы разговор, если бы в этот миг не отворилась дверь — и на пороге не появился лекарь, полноватый лысеющий старичок в льняной тунике, подпоясанной простой бечевкой.

   — Лечитель Вариус, — Маркус слегка поклонился, не более, чем того требовала учтивость.

   — Третий час утра. Если б не ваш авторитет, патриций… — голос у лекаря был скрипучий. Симпатии в нём тоже было ни на гран больше, чем требовал хороший тон. — Кто болен?

   Маркус кивнул на пленницу. Руки и ноги той уже были свободны, но она всё ещё оставалась неподвижна. Лицо Вариуса скривилось, но это выражение тут же исчезло, когда он встретился взглядом с патрицием. Лекарь подошёл к пленнице и пожевал губами.

   — При всём уважении, патриций, я не лечу валькирий. Неужели у вас нет лекаря для рабов?

   — Я не желаю связываться с низкопробными костоправами. Они мне неприятны.

   Вариус брезгливо коснулся кончиками пальцев повязки и тут же отдёрнул руку.

   — Вы не могли хотя бы приказать… помыть её.

   Маркус почувствовал раздражение. Вариус позволял себе слишком много. Но раньше, чем патриций ответил, прозвучал абсолютно твёрдый голос с отчётливым северным акцентом.

   — Я здорова, — сообщила Риана. Она снова попыталась сесть, и на сей раз ей удалось оторвать плечи от деревянной доски.

   Маркус этого не заметил. Поведение лекаря оскорбило его лично. Уступить сейчас означало породить грязные слухи о собственной слабости. Вкупе с неудачей на арене это приводило в ярость.

   — Вариус, — сказал он тихо, — я плачу чистым золотом. За работу и за молчание. Уверен, я не единственный ваш клиент, желающий странного.

   — Позвольте, — усмехнулся Вариус, — даже самые развращённые не предлагают мне ощупывать перепачканных в грязи рабов.

   — Мне не нужен лекарь, — повторила пленница и ещё раз попыталась встать.

   Сильная рука Маркуса припечатала её обратно к ложу.

   — Я сказал, лечитель Вариус, что мне требуются ваши услуги. Вы окажете мне их — так или иначе.

   Немигающим взглядом он смотрел в глаза лекаря. Тот не был даэвом. Разве что маленькая примесь древней крови. Вариус чувствовал, как от одного взгляда Маркуса по жилам разливается ледяная ртуть.

   Он открыл рот, но ничего так и не произнёс. Только повернулся к валькирии и принялся распутывать повязку.

   Маркус отошёл к столу и наполнил бокал вином. Затем переместился к окну, за которым медленно колыхались на ветру верхушки кипарисов. Небо было почти чистым. Дым от очагов, обычно застилавший горизонт по ночам, отнесло ветром к востоку, и дышалось теперь необычайно легко.

   — Дрянная рана, — сообщил скрипучий голос из-за спины патриция, — можете делать со мной что хотите, господин Цебитар, но здесь полно грязи, похоже, будет заражение.

   — Что это значит? — спросил Маркус, не оборачиваясь.

   — Это значит, господин мой, что нужно или бережнее обращаться с имуществом, или не тревожить по ночам честных людей. Пару часов назад я мог бы просто промыть рану и наложить швы. Теперь же… надо удалять.

   — Удалять что? — спросил Маркус, обернувшись.

   — Руку, патриций, руку. Вот отсюда, — он ткнул пальцем в самое плечо валькирии.

   — Я здорова, — прошипела та сквозь зубы в третий раз.

   — Зачем же мне валькирия без руки? — спросил Маркус.

   — Вот и я не знаю, зачем. На вашем месте я бы её продал, пока она ещё цела. Или выкинул в канаву, — Вариус помолчал. — Но если будем удалять, мне нужно сходить за инструментами.

   — Вы свободны, — Маркус подбросил в воздух мешочек с монетами, и лекарь ловко поймал его на лету, — благодарю за визит.

   Вариус поклонился — не более, чем того требовала учтивость — и вышел.

   Маркус повернулся к рабыне.

   «Вот почему Клементе удалось её купить», — подумал он.

***

Когда дверь приоткрылась, выпуская лекаря наружу, Маркус крикнул в тёмный проём:

   — Шиана!

   Затем подошёл к воительнице и спросил, разглядывая её обожжённое солнцем и исхудавшее лицо:

   — Ты в самом деле не можешь встать?

   Валькирия не отвечала. Она прикрыла глаза. Отвратительно было понимать, что, несмотря на то, что руки её свободны, она всё так же полностью во власти даэва. Свобода казалась такой близкой — но не было сил не то, чтобы воспользоваться ей, даже шевельнуться.

   Риана вздрогнула, почувствовав, что рука патриция приподнимает её, помогая сесть. Но даже так, едва лишившись опоры, она начала заваливаться на бок.

   — Маркус Цебитар, — произнесла она одними губами. Что было в этом даэве такого, что заставляло Хозяина произносить его имя шепотом?

   — Помоги мне перенести тебя, — сказал тем временем даэв и, обхватив рабыню за поясницу, заставил её встать. Валькирия была лёгкой, будто пустая кукла. Намного легче любого даэва. Под обожжённой и изрезанной шрамами кожей отчётливо прощупывались кости.

   В глазах у Рианы помутилось, но она инстинктивно дважды переставила ноги, пока не почувствовала, что Маркус отпускает её.

   Когда кровавое марево расступилось, она обнаружила, что лежит на просторной кровати, застеленной шёлковым покрывалом. Слегка повернув голову, чтобы рассмотреть Цебитара, Риана вместо этого увидела в дверном проёме стройную девушку в полупрозрачных шароварах, с лицом, скрытым чадрой.

   — Шиана, воду для омовения и ужин, — сказал патриций, проследив за взглядом валькирии.

   Шиана изогнулась в грациозном поклоне и исчезла в темноте. Отпустив валькирию, Маркус невольно отряхнул руки одну о другую.

   Риана стиснула зубы.

   — Как твоё имя? — спросил даэв.

   — Риана, — процедила рабыня и в упор уставилась на Цебитара.

   Маркус поднял брови. Кое-что в именах валькирий он всё-таки понимал. И прозвучавшее слово не было похоже ни на одно из них.

   На пороге снова показалась Шиана. На сей раз следом за ней шёл управляющий. Шиана несла в руках серебряный поднос с едой, управляющий — небольшую умывальницу, тоже серебряную. Когда взгляд его натолкнулся на валькирию, римлянин на секунду замер, но ничего не сказал. Риана, которая была по горло занята собственными ощущениями в постепенно оживающих конечностях, всё же заметила эту секундную заминку, но лишь стиснула зубы и ответила упрямым взглядом.

   — Что-то ещё, господин? — спросил управляющий.

   Маркус только махнул рукой, отпуская обоих. Он сел на край кровати и поставил на колени умывальницу. Взял в руки губку и повернулся к Риане. Патриций, конечно, предпочёл бы оставить это унизительное занятие слугам, но опыт с лекарем показал, что это бесполезно.

   В сопровождении пристального и недоумённого взгляда Рианы, он поднёс губку к рваной ране на плече пленницы и легко коснулся её края. Риана вздрогнула. Маркус перевёл взгляд с раны на лицо валькирии. Оно ничего не выражало.

   — Очень больно? — спросил Маркус, без особого, впрочем, сочувствия.

   — Обычная рана, — ответила Риана, и Маркус отметил про себя, что рабыня больше не язвит.

   Маркус отвернулся и ещё раз аккуратно коснулся раны с другой стороны. Губка оставляла на коже, покрытой толстым слоем грязи, заметный светлый след. Маркус отжал её и, снова намочив, повторил движение.

   — Лекарь сказал правду? — сухо спросила Риана.

   Маркус приподнял взгляд и надломил бровь.

   — Придётся… — она сделала паузу. — Удалять?

   Маркус честно пожал плечами. В медицине он понимал примерно столько же, сколько не понимал в лошадях.

   Риана перехватила его руку, державшую губку. И поймала взгляд патриция.

   — Пожалуйста… — Риана прокашлялась. Слова давались ей с трудом, но не потому, что она была слишком слаба. Одно за другим приходилось произносить те слова, которые она с трудом могла бы сказать даже валькирии. — Пожалуйста… господин… разрешите мне посмотреть.

   Маркус непонимающе глядел на неё.

   — Зеркало…. Дайте зеркало.

   Маркус кивнул. Он опустил губку в изрядно помутневшую воду и встал. Подошёл к столику с драгоценностями и, взяв со стола небольшое зеркало в резной деревянной раме, поднёс его к плечу валькирии. Маркус хотел было отдать его Риане, но потом подумал, что та может не удержать хрупкий предмет.

   Риана повернулась к зеркалу, разглядывая рану. Затем подняла здоровую руку и раньше, чем Маркус успел перехватить её, запустила пальцы в глубину разорванных тканей.

   Маркус торопливо отвернулся.

   Некоторое время он стоял, глядя в непроглядную темноту за окном.

   — Уже всё, — сказала Риана тихо и как-то умиротворённо, — спасибо. Большое спасибо.

   Маркус повернулся. Валькирия лежала, откинув голову на подушки, и тяжело дышала. Глаза её были прикрыты. Похоже, последнее действие стоило ей остатков сил. В окровавленной руке она сжимала что-то белое. Присмотревшись, Маркус понял, что это обломок зуба виверны.

ГЛАВА 6. Договор

Риана пришла в себя в маленькой комнатке, погружённой в полумрак. У одной стены стояла кровать, на которой девушка и лежала. В изголовье постели — тумба, на ней — горящая лампадка, глиняный кувшин с водой, стакан и нож в кожаных ножнах. Особенно её заинтересовало последнее.

   «Он сам даёт мне возможность себя убить? Какой в этом смысл?»

   Оглушающее осознание свободы — от цепей, от плена, от необходимости стоять на коленях и терпеть прикосновения ненавистных рук нахлынули на Риану. Пусть всё только начиналось, и предсказать, что ждёт её в доме Маркуса Цебитара, пленница не могла, но она впервые за долгие годы имела достаточно свободы, чтобы по своему желанию шевельнуть рукой или ногой. Более того, она видела перед собой нож и могла воспользоваться им — чтобы убить проклятого даэва, как хотел того Хозяин. Или… Риана затаила дыхание при этой мысли. Убить себя саму. Совершить, наконец, поступок достойный катар-талах, а не той жалкой твари, которой она стала.

   Несколько долгих секунд Риана смотрела на нож и обдумывала эти два варианта — но принять решение так и не смогла. Сквозь маленькое окошко в комнату проникал звёздный отсвет, и Риана хотела ощутить воздух свободы ещё раз. Ещё недавно она не могла и представить, что когда-нибудь у неё появится такой шанс. А теперь её оставили одну, без оков. Риана закрыла глаза и сделала глубокий вдох, успокаивая взбесившееся сердце.

   Опыт, полученный за годы жизни в плену, говорил, что даэвам нельзя доверять. Каждое слово патриция — двойная ложь.

   Голос наставника, который Риана всё реже слышала в бреду, говорил, что нельзя принимать решения, которые не обратить, если ты полностью не уверен в них.

   Риана не была уверена ни в чём.

   Она попробовала пошевелиться. Определённо, она выздоравливала. Всё тело ныло, как после простуды, но это само по себе показалось прекрасным.

   Она протянула здоровую руку и взяла нож. Зажав ножны между бёдер, вынула его и осмотрела лезвие. Рукоять была очень простой, перетянутой бычьей кожей только затем, чтобы не скользить в руках. Но лезвие выглядело вполне надёжным.

   Риана спрятала нож обратно в ножны и, положив на тумбу, осторожно села на постели. Голова слегка кружилась. Валькирия вытянула перед собой руки и осмотрела покрытые шрамами запястья. Следы от кандалов отпечатались на коже алыми знаками, но кто-то обработал их. Тут же вспомнив про другую, куда более страшную рану, Риана осторожно коснулась плеча и обнаружила, что его затягивает бинт. Страх нахлынул солёной волной, страх остаться калекой был куда сильнее, чем страх возможной смерти или любой другой. Риана закрыла глаза, заставляя себя успокоиться и сгорая от презрения к собственной слабости.

   «Бесполезная трусливая тварь. Твой хозяин был прав».

   Риана сделала ещё один глубокий вдох и попыталась заставить себя сосредоточиться на том месте и времени, где находилась сейчас.

   Осторожно подвигала прокушенным плечом. Оно оказалось неумело, но старательно перебинтовано. Пальцами уже можно было шевелить, но более серьёзные движения отдавались ноющей болью в повреждённых тканях.

   Убедившись в том, что руки целы и даже слушаются её, Риана осмотрела свои обнажённые ноги и пришла к выводу, что и там критических повреждений нет. Затем ещё раз обвела взглядом комнату.

   На другом конце постели Риана обнаружила одежду — коричневые кожаные брюки, белую батистовую сорочку и алую бархатную безрукавку. Риана взяла вещи в руки. При ближайшем рассмотрении одежда оказалась весьма поношенной, но абсолютно целой и только что вычищенной. Это было приятно.

   Не сдержавшись, она потёрлась щекой о нежную ткань сорочки. На глазах проступили слёзы. Она давно уже забыла, что прикосновения к чему-либо могут доставлять удовольствие.

   Осторожно, стараясь не тревожить рану, Риана натянула брюки и рубаху. Рядом на полу обнаружилась пара таких же поношенных, но вполне добротных, а некогда даже роскошных сапог.

   Сапоги она тоже трогать не стала, хотя уже заметила в них большую пользу — они позволяли спрятать кинжал.

   Поколебавшись, Риана взяла нож и засунула его под матрас. Расхаживать с оружием по дому вряд ли пристало, даже если это дом даэва — рассудила она. Взяла в руки лампаду и поднялась на ноги.

   Уже вставая, бросила взгляд на окно в изголовье кровати — в тёмно-синем небе плыл умирающий серп луны. В ту ночь, когда валькирия видела её в прошлый раз, луна была полна.

   Риана невольно шагнула к окну, выглядывая наружу — окна выходили на сад, отгороженный забором вдалеке от города.

   Меж стройными стволами олив царила тишина, лишь слабо отблёскивала в темноте поверхность фонтана и тихонько журчали струи воды. Над простым бассейном возвышалась стела. С её мраморного бока смотрел грозный лик незнакомого божества — хранителя дома.

   Чуть в стороне виднелась гранитная глыба мавзолея — памятника предкам, которые покровительствовали каждой знатной семье.

   В саду и дальше, за оградой, царила тьма. Не горели лампады ни в одном окне. Только далеко-далеко за перекрёстком мерцали огни факелов и скользили тени людей.

   Ещё дальше, за чёрными контурами домов, виднелось море. Риана на мгновение зажмурилась, не веря тому, что видит. До сих пор она не оказывалась так близко к морю никогда. Открыла глаза и долго смотрела на тусклые огоньки звёзд. По ним она ориентировалась хорошо, и теперь впечатывала в память незнакомый рисунок созвездий — небо Рима она тоже видела в первый раз.

   Наконец, отвернулась и направилась к двери.

   Выйдя из комнаты, Риана оказалась на отгороженном витым парапетом от нижнего этажа узком балконе, который опоясывал залу со всех сторон. Кроме той двери, которая оказалась у Рианы за спиной, здесь были и другие. Заглянув в одну из них, валькирия увидела такую же небольшую комнатку, как и та, которую выделили ей. Света нигде не было — единственную лампаду Риана держала в руках.

   Одинокая узкая лестница в дальнем углу вела вниз.

   Там, под парапетом, виднелся украшенный мозаикой пол. Отдельные кусочки самоцветов, сложенных в фигуры героев и богов, откололись, и сам пол покрывала пыль.

   Луна, падая через отверстие в потолке, освещала облупившиеся фрески, которые покрывали стены: лазоревые, красные и охристо-жёлтые всполохи смешивались в одно бесконечное батальное полотно. Внизу, под самым отверстием, находился прямоугольный бассейн, в середине которого стоял высеченный из оникса многохвостый дракон.

   У самого выхода, в небольшой нише, дремали двое — крупный мужчина с короткими и курчавыми, как у многих латиносов, волосами устроился на скамье, укрывшись потускневшим алым плащом, а у ног его свернулся калачиком мальчик в одной набедренной повязке из белого льняного полотна.

   Риана стиснула зубы — она не понимала, что заставляет одних людей так унижать других. Но тут же заставила себя сосредоточиться на более важных вещах — например, на том, что присутствие охраны означало, что валькирия не сможет так просто покинуть дом.

   Риана прикрыла глаза, прислушиваясь к движениям воздуха вокруг.

   Дом, в котором она оказалась, насчитывал два этажа. Центральный вход его смотрел на одну из вершин капитолийских холмов. Небольшой садик с фонтаном — не тот, что Риана видела из окна — отделял передние ворота от парадного входа. Массивные двери с литыми волчьими мордами прятались среди стройных колонн. Снаружи всю виллу окружала глухая стена, часть которой Риана уже видела.

   Ближайшие комнаты были пусты. Только в нескольких, на таких же узких кроватях, как у Рианы, дремали слуги.

   Тот, кого называли Маркус Цебитар, находился на нижнем этаже, прямо под ней. Просторные комнаты, в одной из которых отдыхал патриций, от зала отделяла раздвижная деревянная перегородка.

   Цебитар возлежал на просторной кровати с балдахином. Риана не заметила, чтобы даэв был чем-то занят, и предположила, что тот уже спит. Это давало ей хорошую возможность рассмотреть своего противника поближе.

   Миновав балкон, Риана стала спускаться по лестнице и только теперь сумела разглядеть гравюру, украшавшую перегородку: из пенящегося океана, на фоне тонущего в дымке горизонта, вздымалось гибкое тело многоголового чёрного змея. Три пары глаз пристально смотрели на валькирию, замедлившую ход.

   Усмехнувшись этой иллюзорной угрозе, Риана бесшумно пересекла атриум и раздвинула перегородки.

   По другую сторону находился кабинет. В центре стоял большой стол из чёрного дерева, на котором лежали приборы для письма. Возле него — изысканное кресло с алыми подушками и деревянными подлокотниками. По сторонам — несколько скамеек для гостей. Вся мебель — с точёными ножками, украшенными инкрустациями из слоновой кости и бронзы. Тут и там стояли светильники в высоких канделябрах, но ни один из них не горел. Зато жаровня в углу пылала, и от неё по всей комнате распространялось тепло.

   Дальнюю стену заменяла бархатная занавесь, и, приоткрыв её, Риана увидела обнесённый четырьмя стенами сад. По периметру просторное помещение окружала великолепная белая колоннада. С потолка между колонн свисали мраморные диски, на поверхности которых виднелись новые эпизоды из жизни священных предков. Лёгкий ветерок заставлял их слегка колебаться, и вся колоннада казалась подвижной и живой.

   Лекарственные растения источали пряные ароматы, и Риана ненадолго закрыла глаза, позволяя себе отдаться на волю чувств. После долгих лет, проведенных в затхлой темнице, а затем в бараке для рабов, это место казалось раем. Запахи мирта и самшита, лавра и олеандра щекотали ноздри.

   Риана снова подняла веки, разглядывая оплетённые плющом колонны. Под ногами расстилались клумбы с фиалками и нарциссами, лилиями и ирисами. Однако не укрылось от глаз Рианы и то, что кипарисов и платанов давно не касались ножницы садовника, а роскошные цветы перемежались сорняками.

   Риана снова прикрыла глаза, но теперь уже для того, чтобы определить направление. Покои Цебитара находились справа, вход в них укрывала одна из колоннад.

   Риана спустилась, прошла по усыпанным гравием дорожкам и бесшумно, как ей казалось, отворила дверь.

   Однако стоило пересечь порог и посмотреть в сторону кровати, как Риана встретилась с тяжёлым немигающим взглядом Цебитара.

   Высокая кровать с тяжёлым пологом стояла в глубокой нише в стене, так что к ней можно было подобраться только с одной стороны. Расшитое серебром покрывало с яркими пурпурными, лазурными и жёлтыми полосами было отброшено в сторону и частично сползло на мозаичный пол. Множество подушек лежали тут и там. Стену с окном, смотревшим на океан, прикрывали густо драпированные бархатные шторы.

   В углу, на столике с резными ножками в виде звериных лап, каких в этом помещении было множество, стоял мраморный бюст. Лицо мужчины, которого он изображал, походило на Маркуса, но высокие скулы и впалые щёки делали его заметно старше на вид.

   Риана не была уверена, какая реакция последует за её дерзким проникновением. Однако показалось, что она должна что-то сказать. И она произнесла:

   — Спишь с открытыми глазами?

   Она бы не удивилась, если бы даэв, сорвавшись с места, вскочил и ударил её. Впрочем, Риана рассчитывала, что тот ещё не до конца проснулся, и это дало бы ей шанс ускользнуть.

   Цебитар даже не шевельнулся.

   — Да, — сказал он равнодушным и твёрдым голосом.

   Затем плавно и неторопливо, как ленивый объевшийся чёрный кот, приподнялся на подушках и провёл рукой по растрёпанным волосам. Риана заметила, что Маркус одет так же, как она — в одну только свободную батистовую сорочку и кожаные брюки, только его штаны были чёрными и чуть меньше изношены. Лицо патриция выглядело скорее усталым, чем невыспавшимся.

   Маркус встал и подошёл к столу. Риана увидела, что стол ломится от яств и накрыт на двоих.

   — Клемента сегодня не пришла, — сказал патриций медленно. Он прикрыл глаза и отвернулся от стола. Маркуса мутило. Ему вполне хватило долгого рабочего дня и вечера в обществе императрицы Клавдии, чтобы чувствовать себя вымотанным и разбитым. Никакие валькирии сейчас ему были не нужны. Он уже не знал, зачем решил купить эту гладиаторшу и что собирается с ней делать. И, самое главное, Маркус не хотел думать об этом прямо сейчас.

   И в то же время мысль о том, что остаток этого долгого осеннего вечера он проведёт в одиночестве, пробуждала в патриции неясную тоску.

   — Садись, — сказал он, кивнув на один из стульев.

   Риана посмотрела на стол, уставленный блюдами с мясом, рыбой, свежими и маринованными овощами. Она не помнила, когда видела еду последний раз, но прекрасно понимала, что нужно быть осторожнее. Один вид всех этих яств — красиво сервированных и лежащих на столе, не в пример всему тому, что она ела последние годы — вызывал у неё едва сдерживаемое желание наброситься на это всё, не дожидаясь разрешения Маркуса. И всё же Риана остановилась в отдалении, скрестила руки на груди и спросила:

   — Предполагается, что я буду тебя развлекать?

   — Предполагается… — медленно и задумчиво повторил патриций, а затем произошло то, чего Риана ждала с того момента, как вошла в комнату.

   Маркус молниеносно подхватил кнут, брошенный на кресле, и ударил им туда, где должна была стоять Риана.

   Только потому, что валькирия ждала этого с самого начала, она успела отскочить и, перекувырнувшись, оказаться около стола. Она схватила нож, лежавший возле тарелки Маркуса и, зигзагами уходя от ударов кнута, следовавшими один за другим, в три скачка оказалась около патриция. Если бы её левая рука работала чуть лучше, возможно, она бы выбила ею кнут из рук Цебитара и всадила нож в открытое в разрезе рубахи горло. Однако вместо этого валькирия обнаружила, что, отбросив кнут в сторону, Маркус перехватил её удар, а свободной рукой развернул валькирию спиной к себе.

   Пока Риана молча пыталась вырваться, Маркус произнёс:

   — Отлично.

   И спокойствие его голоса внезапно передалось пленнице, будто ледяная вода, смывающая ярость и безумие, застилавшие глаза. Риана расслабила руку, подчиняясь воле даэва, и тот тут же её отпустил.

   — Я, кажется, придумал, для чего ты мне пригодишься. Садись, и я расскажу.

   Патриций выпустил пленницу, и Риана инстинктивно сделала шаг в сторону, на ходу поворачиваясь к нему. Она понимала, что бой проигран, но побороть привычки, выработанные годами обучения, не могла.

   Маркус смотрел на неё. Насмешка исчезла из зелёных глаз, и теперь Риана, к собственному удивлению, обнаружила в них тревогу. Эта тревога не имела ничего общего со страхом смерти, который Риана не раз видела в чужих глазах.

   Этот взгляд зачаровывал её, сковывая ненависть не хуже уверенных рук.

   «Что за руна даёт ему эту власть?» — снова подумала валькирия и отвела глаза.

ГЛАВА 7. Ужин

Всё ещё тяжело дыша, Риана подошла к столу и опустила на полированную поверхность нож.

   — Не надо, — остановил её Маркус, — пусть будет у тебя. Тебе понадобится оружие.

   — Но… — Риана хотела сказать, что оружие у неё уже есть, но осеклась на полуслове. Цебитар дал ей одежду — изысканную и дорогую, но поношенную, как и весь этот особняк. И Цебитар предлагал ей кинжал — с наградной гравировкой на лезвии и рукоятью, которая стоила больше, чем все остальные его подарки вместе взятые. Непохоже было, что тот — другой нож — мог бы принадлежать Цебитару…

   Риана помотала головой, отгоняя несвоевременные мысли.

   Она нерешительно опустилась на стул напротив Маркуса — патриций уже занял своё место.

   Маркус отрезал себе ломоть бараньей ноги, лежавшей на самом большом подносе, и, отделив от него маленький кусочек, без аппетита запихнул в рот. Потом посмотрел на Риану и её пустую тарелку.

   — Простите, — сказала валькирия, старательно контролируя интонации, — я давно не была в обществе и плохо помню, как вести себя за столом.

   — Это плохо, — задумчиво сказал Маркус, прожевав мясо, — обычно у рабынь-валькирий отличные манеры.

   Риана резко выдохнула воздух сквозь стиснутые зубы и так сжала пальцами столешницу, что костяшки побелели.

   — Так выкиньте меня на улицу. Разве не так даэвы поступают с неудачными покупками?

   Маркус прожевал ещё один кусочек мяса и спокойно ответил:

   — Во-первых, я тебя не покупал. Ты — подарок дорогого мне человека, и мне придётся сохранить тебя, хотя бы на некоторое время. Во-вторых, даже собаку можно научить выполнять несложные трюки. А я — мастер дрессировки. И, в-третьих, у меня появились на тебя кое-какие планы.

   Маркус покрутил в пальцах фужер, сквозь тонкий хрусталь наблюдая за реакцией валькирии.

   — Забавно, — сказал он в итоге, — такая хладнокровная и безразличная, но под маской спокойствия бушуют ураганы. За тобой интересно наблюдать.

   Риана медленно вдохнула и так же медленно выдохнула.

   — Ты издеваешься? — спросила она со всем доступным ей спокойствием.

   Маркус кивнул и сделал глоток вина.

   — Мне показалось, у тебя есть чувство юмора, — добавил он, любуясь, как смешанные эмоции сменяют друг друга на лице валькирии. И закончил уже мягче: — Ешь. Мне нужны не твои манеры, а твоё умение убивать.

   Последняя фраза подействовала на Риану лучше любого успокоительного. Она ощутимо расслабилась и аккуратно отрезала себе самый мягкий кусок мяса.

   Всё ещё покручивая в пальцах хрустальный фужер, Маркус наблюдал, как, вопреки предупреждению, валькирия грациозно нарезает мясо и кладёт его в рот. Не зря из этих существ получался отменный эскорт. Большинство из них — особенно те, что выросли в неволе — обладали непревзойденной чувственностью и мягкостью характера. Со старшим поколением бывало труднее… но и их было несложно подчинить.

   — Сколько тебе лет? — задал Маркус внезапно пришедший ему в голову вопрос.

   — Понятия не имею, — ответила валькирия, — по вашим меркам я едва достигла совершеннолетия, когда попала в плен.

   Маркус покатал на языке капельку вина.

   — Около тридцати…. Это много для валькирии? Ты не выглядишь на тридцать. А впрочем…

   Риана замерла, едва разбирая слова даэва.

   — Столько лет… – прошептала она едва слышно. — Столько лет… что же стало с моим народом?

   — Корона Севера перестала существовать семь лет назад. Вечный Рим владеет всем материком на севере, юге и западе. На востоке наши границы пока заканчиваются степью. Но там некого покорять. Только жалких кочевников, которые бегут при виде наших легионов.

   — Столько лет… — повторила Риана и, чтобы отвлечься, тоже наполнила свой бокал. — Ладно. Это пока не имеет значения. Зачем я вам понадобилась?

   Маркус снова покатал на языке вино, раздумывая, с чего бы начать. Странно, но в присутствии этой валькирии он и сам немного расслабился…

   — Меня хотят убить, — сказал он просто.

   Риана вздрогнула.

   Маркус в упор смотрел на неё: он не столько ожидал какой-либо реакции, сколько был погружен в собственные мысли.

   — Интересно, почему? — спросила Риана.

   — И правда… немного интересно. Но мне нечего тебе ответить.

   — Хорошо, — кивнула Риана, — и чего же ты хочешь от меня?

   — Ну, — проговорил даэв, неторопливо наполняя новый бокал, — попробуй это, — он кивнул на тот кувшин, который держал в руках, — оно не такое сладкое. Так вот, — продолжил он, — раз уж мне подарили хорошего бойца, хоть и в плачевном состоянии, и я всё равно потратил силы на то, чтобы его вылечить… я подумал, почему бы мне не использовать тебя по назначению?

   Риана медленно пригубила вино, которое посоветовал ей Маркус, выигрывая время и успокаивая сердцебиение.

   — Честно говоря, — сказала она, — ты на удивление разумен для даэва.

   Это «ты» слегка покоробило Маркуса, но он промолчал, ожидая продолжения.

   — Но почему ты считаешь, что я стану верно служить тебе?

   Маркус пристально посмотрел на рабыню. Он знал множество способов сделать человека преданным. Но ещё он знал, в каком случае некоторые из них лучше не применять.

   — Я не стану ни угрожать тебе, ни уговаривать. И то, и другое будет оскорбительно для одного из нас — и ни то, ни другое не принесёт результата.

   Маркус положил в рот ещё кусочек мяса, ожидая реакции валькирии.

   Риана молча рассматривала человека, которого ей приказали убить. Пожалуй, она предпочла бы сначала покончить с Хозяином. Но и этот был даэвом. А любой даэв стоил своей смерти.

   Впрочем, теперь всё было немного сложнее.

   — Вы наверняка знаете обычаи моего народа.

   — В них нет ничего особенного, многие народы платят долг жизни. Мы и сами заимствовали этот обычай, но быстро от него отказались.

   — Но я не просила спасать мне жизнь… должна ли я платить за то, что не хотела покупать?

   — Я не рассчитываю на долг, — отрезал Маркус, — я вышел на арену, потому что мне этого захотелось.

   — На что же вы рассчитываете? Вы истребили мой народ, зачем мне служить кому-то из вас?

   — Вопрос на вопрос. Если ты так не хочешь жить, почему ты всё ещё здесь? Сотни валькирий отправились к праотцам без красивых слов.

   Риана вздрогнула, но тут же совладала с собой.

   — Вы угрожаете мне смертью?

   — Зачем? Ты не связана. Хочешь уйти — иди. Хочешь умереть — умирай.

   Риана не шевельнулась.

   — Ты понимаешь это не хуже меня, так? Ты хороший тактик, я видел это на арене. А тактик видит перспективы. Или их отсутствие.

   — Отсутствие смерти, — сказала Риана тихо, — и отсутствие жизни.

   Она долго молчала, мысленно оценивая свои шансы. Маркус на арене дрался только врукопашную, да и бой со зверем не показатель возможностей в бою против человека. Оставалось непонятным, какой руной он владеет, а то, что влиятельный даэв должен владеть рунной магией, не вызывало сомнений.

   Что ж, неважно. Она убивала разных даэвов. Значит, при необходимости, убьёт и этого.

   — Спасибо за ужин, — сказала она, — думаю, мы сможем договориться. Вы знаете, кто хочет вас убить?

   — Ты слишком много позволяешь себе… — Маркус осёкся, наткнувшись на искрящийся злобой взгляд.

   — Договаривайте… хозяин, — произнесла Риана тихо.

   Маркус сжал губы. Он положил руки на стол и в который раз за вечер потёр глаза.

   — Я бываю груб, когда устал. Советую к этому привыкнуть.

   — Что вы хотите получить… патриций Маркус Цебитар… рабыню или телохранителя?

   — Я видел, как ты дерёшься. Но я не видел, как ты служишь. Я не стану доверять тебе, пока ты не докажешь, что заслуживаешь этого.

   — Тогда очертите… что, по вашему мнению, я могу себе позволить. Нужно ли мне встречать вас глубоким поклоном или, может быть, на коленях? И как вас следует называть?

   Маркус ответил не сразу. Он налил бокал вина и выпил залпом — дорогой напиток никак не помогал расслабиться.

   — Мне всё равно. Если хочешь, называй меня ангдварским ублюдком, как принято у вас, валькирий. Я не верю словам, и они не стоят для меня ничего, пока за ними не встанут дела. А дело твоё просто — я должен дожить до того момента, когда к моим ногам упадёт голова моего врага. И ещё кое-что. Есть один человек, которому я доверяю, как себе. Её имя Клемента Церера. Все остальные для нас — для меня, а теперь и для тебя — просто фишки на игральной доске.

   — Просто даэвы, которые заслуживают смерти.

   — Если я прикажу — да.

   — Что ж, Маркус Цебитар, мне нравятся ваши правила. Думаю, мы сыграемся.

   Она проснулась от боли, раскалывавшей виски, и поняла, что находится не на полу. Спать в кресле было, пожалуй, не так удобно, но определённо более престижно.

   Риана подняла здоровую руку, чтобы потереть висок, и натолкнулась на неожиданное препятствие — лоб сжимал раскалённый обруч.

   «Пора», — услышала она голос совсем близко, а может быть, даже внутри.

   Риана огляделась. Комната была пуста. Даэв, купивший её, спал. Риана поднялась и сделала два бесшумных шага по направлению к постели патриция. Маркус нахмурился во сне.

   Его терзали кошмары. Одна рука лежала на поверхности одеяла, другая была спрятана под подушкой. Риана не видела, но была почти уверена, что в этой руке зажат нож.

   Можно убить. Если очень быстро. Удушить не удастся: жертва успеет проснуться и поднять тревогу. Риана бросила взгляд на кувшин с вином, стоявший на столике у кровати. Отбить горлышко. И полоснуть осколком по горлу. Да.

   Она улыбнулась. Эти мысли успокаивали голос. Боль в висках почти утихла. Утихла настолько, чтобы Риана смогла почувствовать, откуда идут колебания силы.

   Она шагнула мимо столика к двери и схватилась за ручку. Боль тут же усилилась, став почти невыносимой. Длинный тёмный коридор — в три прыжка. Комната прислуги — не заперта. Как глупо.

   Она ворвалась в комнатушку и в мгновение оказалась рядом с человеком, ссутулившимся за столом. Человек разглядывал тени, проплывавшие в хрустальном шаре. С этим легче. За горло и подбородок в сторону. Вот так.

   Мужчина осел на пол.

***

— Кто здесь? — Маркус уже сжимал в руках нож.

   Риана вскинулась в кресле.

   — Я, командор. Вспомнили?

   Секунду Маркус смотрел на воительницу с недоумением.

   — Да, — сказал он, — всё спокойно?

   — Ночь тиха и безмятежна, — Риана непроизвольно потёрла висок, — если все ваши ночи таковы, я умру от скуки.

***

В доме Цебитара, кроме Рианы, жило шестеро рабов — весьма немного по представлениям того сословия, к которому он принадлежал. Помимо тех двух, что Риана видела ночью у дверей, были ещё прислужница Шиана и нубиец-садовник — высокий, сухощавый, темнокожий, с чёрными курчавыми волосами. Немолодая женщина с золотистыми волосами, подвязанными тряпицей, следила за порядком и готовила еду. Родом она была из Дакии, в которой воевал и сам Маркус Цебитар. Кроме того, были конюхи и личный слуга.

   Риана не преминула отметить, что, хотя Цебитар и относился к рабам, как к элементам интерьера, каждый из них всё же имел свою комнату на втором этаже особняка.

   Маркус Цебитар ложился поздно. Он часто до середины ночи задерживался в императорском дворце или на виллах своих друзей. Но и вставал всегда с рассветом — чтобы успеть совершить туалет и отправиться на службу.

   Раб приносил ему лохань с водой, из которой Маркус несколько раз плескал себе в лицо. У Цебитара, в отличие от большинства римлян, была и собственная купальня, однако вода в ней нагревалась только по вечерам.

   После умывания приходил цирюльник — это удовольствие приходилось Маркусу не по карману, но он терпеть не мог ожидать своей очереди в публичных цирюльнях, а бриться и укладывать волосы раскалёнными щипцами привык каждый день.

   Риана всё это время находилась рядом с ним и наблюдала, как господин восседает на высоком стуле, обложенном подушками, а цирюльник трудится над его красотой.

   Маркус вообще не отпускал от себя Риану ни на шаг. Она удивлялась этой странной привычке, учитывая, что патриций практически ничего не требовал. Только когда они выходили в город, оглядывался то и дело, как будто проверял — не сбежала ли валькирия.

   Риана знала, что сбежать — её долг. И теперь, когда руки были свободны, а за голенищем даже скрывался нож, возможностей для этого обнаружилось больше, чем когда-либо ещё в последние пять лет. Но в первый же вечер Цебитар взял с неё слово, что Риана не покинет его, пока вопрос с убийством не будет решён, и валькирия не смела это слово нарушать. Ещё более неловко она чувствовала себя от того, что понимала — убийца именно она. Самая главная угроза находилась у патриция под боком, а тот беспечно подпустил её к себе. И хотя одного шпиона в доме Маркуса она уже нашла и убила, магия, которая действовала на Риану в ту ночь, пугала её. Валькирия боялась, что в другой раз уже не сможет справиться с ней.

   Некоторые из декоративных процедур не обходили стороной и Риану. Маркус настаивал на уходе за её волосами, которые, как показалось Риане, вызывали у него нездоровый интерес.

   Все первые дни Риана не могла отделаться от чувства, что Маркус вот-вот решит воспользоваться ей. Хотя патриций и говорил, что Риана интересует его прежде всего как страж, она ловила на себе неоднозначные взгляды уже не один раз.

   Маркус искал любой возможности, чтобы прикоснуться к ней, а когда как-то вечером приказал зайти к нему в купальню, Риана поняла, что по виску её непроизвольно струится холодный пот. Она была уверена, что сейчас, наконец, произойдёт то, чего ей так хотелось бы избежать, но Маркус лишь указал ей на место около бассейна, где на подносе стоял остывший ужин, и попросил присоединиться к нему.

   Маркус почти всегда приказывал есть с ним за столом, хотя остальные рабы принимали трапезу на кухне. Так было и в тот раз, когда случился этот разговор.

   Солнце ещё едва взошло, и на столе стояли лепёшки, хлеб, миски с мёдом и кувшин с молоком. Завтракали в Риме плотно. Риана не помнила, чтобы ела так, даже до того, как попала в плен, а в последние годы ей и вовсе было не до того, чтобы думать о качестве и количестве еды.

   Маркус пристально следил, как его рабыня отправляет в рот один кусочек за другим.

   Риана не испытывала особого интереса к выбору еды даже до того, как попала в тюрьму.

   «Плотское — бренно», — так звучала одна из заповедей, которую мастер Инаро любил повторять. Однако Маркус знал толк в еде и не переставал искушать разнообразием фруктов, мяса и сыров.

   Даэв крошил в руках свежевыпеченный хлеб, и оба они – и патриций, и валькирия – оказались немало удивлены, когда рука Маркуса медленно макнула кусочек в вино, а затем поднесла к губам Рианы.

   Валькирия замерла, не зная, как реагировать на это внезапное предложение.

   Маркус смотрел на валькирию. Он думал о том, как коснётся бледных потрескавшихся губ, уже добрую четверть часа, и рука сейчас решила за него, но патриций не собирался извиняться и отступать.

   — Я хочу, чтобы ты это съела, — твёрдо сказал он.

   Риана молча глядела на щепоть хлеба. Как ни старалась, не могла рассмотреть в происходящем оскорбительный подтекст. Она вообще поступок Маркуса никак объяснить не могла. И, будто услышав её мысли, тот продолжил:

   — Ты – моя рабыня. Почему я не могу позволить себе подобный каприз?

   Риана сверкнула на него глазами. В груди всколыхнулась злость, но патриций был прав — он мог позволить себе куда больше, чем просил.

   Риана медленно наклонилась к его руке и подхватила губами сладкий комок. Пальцы Маркуса на несколько долгих секунд задержались у неё во рту. Риана обнаружила, что это неправильное прикосновение отзывается пламенем внизу живота, и мысленно прокляла себя, отодвинулась и принялась молча жевать.

   Маркус наблюдал за ней ещё несколько секунд. Теперь, когда он получил то, что хотел, желания, вместо того, чтобы утихнуть, стали только сильней. Он хотел больше, чем мимолётное прикосновение к этим губам. Хотел провести по ним, очерчивая контур. Ненадолго задержаться в уголке и поцеловать.

   «Она твоя рабыня, проклятый идиот, — напомнил Маркус себе. — Хочешь её — просто возьми».

   Но патриций не хотел так. Он хотел, чтобы валькирия пришла к нему сама — как приходили все другие до неё.

   Прикрыв глаза, он откинулся на спинку кресла и глубоко вдохнул.

   — Минул почти месяц, — сказал Маркус, — с тех пор, как прошёл слух о том, что меня собираются убить. До сих пор ни одного покушения не было, но смерть моего управляющего тоже о чём-то говорит.

   — Он мог быть шпионом, — глухо произнесла Риана, которая всё ещё не до конца пришла в себя.

   — Мог, — согласился Маркус. — Но не столь важно, на чьей он был стороне. Важно то, что кто-то проник в мой дом. И что теперь я вынужден заменить Тасула человеком, которого знаю всего несколько дней.

   Риана с трудом удержалась от того, чтобы спросить, как же Цебитар решился впустить в дом её, однако уже чувствовала, что это бессмысленно. В некоторых вопросах патриций был осторожен и подозрителен до абсурда, в других же мог становиться наивным как ребёнок, так что, пожалуй, телохранитель действительно оказался ему необходим.

   «Если бы ещё этим телохранителем не оказался враг», — горечь кольнула грудь, и Риана сглотнула.

   — У меня есть мысли относительно того, кто может быть организатором заговора, — продолжал тем временем Цебитар, — и я хочу, чтобы ты взглянула на этих людей. На случай, если они окажутся угрозой для нас в нужный момент. К сожалению, мыслей относительно того, что может быть причиной покушения, у меня нет.

   Маркус помолчал.

   — Ты хочешь сделать это сейчас?.. — прервала молчание Риана. Маркус стал её первым хозяином, который не требовал, чтобы к нему обращались «господин», и Риана, которая ещё недавно сама к этому стремилась, теперь каждый раз делала паузу, неуверенная в том, как окончить фразу.

   — Сейчас придут просители, — сказал Цебитар. Отщипнул от хлеба новый кусочек и отправил в рот. — Видимо, вечером тебе придётся пойти со мной.

   Маркус обдумывал это решение уже несколько дней. Присутствие валькирии, по непонятным ему самому причинам, успокаивало патриция, и он держал её при себе большую часть дня. Даже засыпала Риана, сидя возле него, хотя прежде ни единого человека Маркус настолько близко к себе не подпускал.

   Однако он ни разу не брал её с собой по вечерам. Смутное предчувствие тревожило Цебитара — как будто Риана была той слабостью, которую не следует раскрывать. Он злился на себя за эту очередную причуду, напоминал себе о том, что задача рабыни — охранять господина, а не наоборот. И всё же взять Риану с собой в императорский дворец никак не мог.

   Давно следовало это поменять. От телохранителя мало толку, если он не знает врага в лицо.

   Риана тоже молчала. Одного даэва она постепенно почти научилась терпеть рядом с собой. Маркус вообще мало походил на тех патрициев, которых она знала до сих пор, но Риана продолжала подозревать, что в этом есть какой-то подвох.

   Однако целый дворец, полный патрициев, был для неё слишком невыносим

   — Патриций… — осторожно заговорила она.

   Маркус посмотрел на неё.

   — Ты можешь называть меня по имени.

   — В нашу первую встречу… там, в бараках арены… ты ведь понял, кто я такая?

   Во взгляде Маркуса появился вопрос.

   — Ты сказал, что у меня чёрные крылья, так?

   — Да, — Маркус обнаружил, что его голос слегка охрип. Патриций больше не пытался расспрашивать валькирию о том, откуда у неё такое мастерство. Счёл, что потребуется время, чтобы та смогла ему доверять. Но даже самые смелые его ожидания не давали повода надеяться, что Риана так быстро заведёт этот разговор сама.

   — Ты знаешь, что ненависть к даэвам… мы впитываем с молоком?

   Маркус молчал. Теперь уже потому, что не желал признаваться, что не знает ничего. Народ валькирий не спешил делиться секретами даже под пытками. Они не умели убивать, но предпочитали смерть предательству своей Короны Севера.

   — Ты хочешь сказать, что можешь не сдержаться? — наконец произнёс он.

   Риана кивнула.

   — Нас с младенчества обучают убивать, — спокойно, как нечто само собой разумеющееся произнесла она, — убивать тех, у кого пляшут металлические отблески в глазах. Убивать подобных тебе. В этом смысл нашей жизни.

   — Почему же ты до сих пор не убила меня? — спросил Маркус и ощутил в груди тревожный укол.

   Риана долго молчала, прежде чем произнесла:

   — Я не знаю. Но это не значит, что я ненавижу тебя меньше, чем всех остальных.

   Однако именно то спокойствие, с которым Риана об этом говорила, сыграло в решении Маркуса решающую роль.

   — Я верю, что ты сумеешь совладать с собой, — сказал он. — Потому что ты дала слово, что будешь меня защищать. Что будешь верна мне. Знает ли это слово ваш народ?

   Риана отвернулась к окну. Там, за стенами дома, медленно просыпался город. Холодные лучи утреннего солнца пронзали голубоватую дымку, повисшую над домами. Не без труда, но они всё-таки пробивались к земле и заглядывали в лица людей.

   — К сожалению, да, — тихо сказала она.

ГЛАВА 8. Патриции

Хотя многие из патрициев поддались соблазнам восточной роскоши, и центральные улицы Рима давно уже заполняли укрытые многослойными пологами носилки, Маркус предпочитал путешествовать верхом. Ему нравилось ощущать власть над животным, чьи мощные бока покачивались у него между ног.

   Город пересекало несколько гигантских аркад. Они имели один ярус, когда взбегали на вершины холмов, два этажа — когда пересекали эти холмистые склоны, три или даже четыре — когда на их пути возникали овраги или даже речные долины.

   Императорский дворец располагался не так уж далеко от особняка Цебитара, так что дорога заняла не более получаса. Риана, получившая в пользование серого в яблоках коня из конюшни Цебитара, ехала у Маркуса за спиной. Увидев колоннаду, состоящую из двух десятков стройных колонн, валькирия невольно сильнее необходимого сжала бока коня, и тот оглушительно заржал. Риане показалось, что оглянулись все прохожие, но больше всего её волновал насмешливый взгляд зеленых глаз.

   — Что-то не так? — поинтересовался Цебитар.

   — В этом месте живёт одна семья?

   Дворцовый комплекс, состоявший из множества зданий, тянулся от самого Форума и до Храмовой площади, расположенной в нескольких кварталах от него.

   — В общем, да. У приближённых семей особняки на ближайших холмах, как у меня.

   Риана промолчала. Она вспоминала величественные пирамиды зиккуратов, в которых обитали сотни учеников. Они казались нелепыми и даже грубыми в сравнении с этим дворцом.

   — Гораздо интереснее дворец смотрится с другой стороны, — сказал Маркус, замедляя ход коня, чтобы поравняться с Рианой. — Император любит смотреть морские бои. Потому один из залов открывается прямо на океан. Он имеет собственную пристань для гондол. Обычно император проводит там празднества в последние летние дни.

   Риана всё так же не отвечала. Ей мало о чём говорили слова Цебитара. Даэвы оставались врагами, пусть даже и знали толк в красоте. А Риана к тому же абсолютно не разбиралась в кораблях. Маркус же, казалось, задумался и неожиданно для спутницы рассеянно произнёс:

   — Я бы хотел побывать там с тобой. Мне кажется, тебе понравились бы… понравился бы шелест волн.

   — Какое имеет значение, что нравится рабыне, а что нет? — спросила Риана.

   Маркус нахмурился и промолчал. А через некоторое время продолжил:

   — В Риме множество развлечений, которые я мог бы разделить с тобой. Ты, наверное, не разбираешься в охотничьих псах?

   — Мы не добываем пищу охотой.

   — Пищу… — Маркус усмехнулся. — Пища тут абсолютно ни при чём. Неужели тебе не доставит удовольствия мчаться вперёд быстрее ветра… знать, что до жертвы остался десяток шагов… А потом броситься на неё и пустить кровь.

   — Я убиваю не ради забавы, — голос Рианы оставался настолько сух, что Маркус не смог понять, осуждает ли она его.

   — Но ты всё-таки любишь убивать! — заметил Маркус, оглянувшись на неё. — Я видел на арене эту жажду в твоих глазах.

   — Эта жажда, — губы Рианы исказил болезненный смешок, — проклятие, которым мудрецы наградили нас. Я испытываю удовольствие, когда убиваю даэвов — но у меня есть на то множество причин более веских, чем первобытный инстинкт. В остальном, как и любая валькирия, я ненавижу смотреть на чужую смерть и тем более нести её.

   Маркус молчал. Приближение дворца стало достойной причиной оборвать разговор. А тем временем литые бронзовые ворота, украшенные изображениями молний, показались между колонн.

   Патриций и валькирия оставили коней на попечение слуг и двинулись по ступеням вверх. Здесь, в тени портика, уже стояло несколько десятков человек. Они беседовали между собой и даже пили вино. Риана, в своём алом, как кровь, римском камзоле, почувствовала себя невыносимо неуместно среди тех, кто привык к подобной одежде. Она нервно поправила манжеты батистовой сорочки, видневшейся из-под рукавов.

   — У вас принято рядить римлянами рабов? — спросила Риана.

   Губы Маркуса на мгновение дёрнулись, когда тот оглянулся на неё.

   — Это допустимо, — спокойно сказал он. — Никто не будет удивлён. Многие патриции содержат, к примеру, карликов и шьют им ливреи, как у благородных господ. Это смешно.

   — Я смешна, — заключила Риана. Краснеть она не умела. Вместо этого в глубине души поднялась злость, но валькирия поспешила урезонить её.

   Маркус несколько секунд смотрел на неё, а затем медленно произнёс:

   — Ты — нет. Ты очень красива, что бы ни было на тебе надето.

   — Даже если не надето ничего? — Риана сжала кулаки, но Маркус не обратил внимания на этот жест.

   — Особенно, если не надето ничего, — сказал он.

   Двери они миновали в молчании. Риана не желала думать о том, какие планы имеет на неё патриций. Она не понимала, почему тот не берёт то, чего желает, силой и зачем затеял игру. Впрочем, даэвы любили игры — это Риана прекрасно знала. Ей же оставалось одно — быть начеку.

   Уже в первом помещении от обилия драгоценных ковров, золотых статуй и многоцветных картин в резных рамах у Рианы зарябило в глазах.

   По обе стороны вдоль стен выстроилась стража — от взгляда Рианы не укрылось, что Маркус приветствовал некоторых из караульных молчаливыми кивками.

   Далее, по другую сторону этого холла, дворец императора разбивался на несколько просторных внутренних двориков. В одном из них был расположен чудесный сад — куда более просторный и ухоженный, чем тот, что Риана видела в доме Цебитара. В ветвях деревьев здесь щебетали птицы, а по дорожкам, усыпанным золотистым песком, разгуливали павлины.

   Миновав его, Маркус и Риана прошли в следующий зал, где тут и там были расставлены столы, покрытые скатертями с золотым шитьём. К патрицию тут же подскочили две девушки и, усадив того на скамью, принялись стягивать с Цебитара сапоги. На замену они принесли легкие шёлковые туфли, но прежде, чем надеть их, долго омывали ноги патриция в смешанной с розовым маслом воде и отирали ещё каким-то густо пахнущим составом, от которого у Рианы через некоторое время защипало в носу. На валькирию никто внимания не обращал, и Риана сделала вывод, что черты лица издалека выдают в ней рабыню. Мысленно она порадовалась тому, что Маркусу – чтобы положение спутницы стало ещё ясней – не пришло в голову надеть на неё ошейник, какие носили эти две служанки.

   На голову Цебитару тем временем надели венок из роз и, склонившись перед ним, учтивым жестом указали на одно из немногих свободных лож.

   Не оглядываясь, патриций прошёл туда. Отпустил рабынь и стал ждать, пока те отойдут достаточно далеко.

   В зале было почти светло. По углам и на резных столиках стояли канделябры с множеством лампад, но света их всё равно не хватало, чтобы разогнать тени по углам. Императоры древности и корабли, скользившие по волнам, чудовища из мифов и легенд — все они смотрели на собравшихся из темноты, а те, по восточному обычаю, восседали на подушках и коврах тут и там, потому как скамей не хватило на всех.

   Кто-то курил кальян, кто-то потягивал из кубков вино. Полуобнажённые девушки и юноши извивались, стоя на возвышениях, и кое-кто из гостей тянул к ним руки, стремясь успеть поймать дрожащие бёдра. Другие уже получили свой куш и теперь тискали добычу в углу. Риану замутило от видневшихся тут и там округлых грудей с сосками, окрашенных в золотой цвет, и она невольно отступила назад, но сразу же наткнулась на Маркуса, стоявшего за спиной.

   Руки патриция тут же обвили её поперёк талии, и Риана ощутила горячее дыхание под самым ухом.

   — Разве у вас развлекаются не так?

   Риана изо всех сил старалась говорить ровно, но голос её всё равно дрожал, а рука патриция будила непрошенный жар внизу живота.

   — Разумеется, нет, — выдохнула она. — Глава зиккурата никогда не позволил бы нам… — она замолкла, обнаружив, что руки Маркуса в одно мгновение выудили из неё больше, чем кнут тюремщика за прошедшие восемь лет. Разозлилась, поняв, что патриций пользуется своей властью над ней, но вырываться не стала.

   — Я хотел бы узнать, какие удовольствия нравятся тебе, — рука даэва поползла ниже по её животу и забралась под камзол.

   — После того, как ты расскажешь, как действует ваше колдовство.

   — Колдовство? — даэв в искреннем недоумении изогнул бровь.

   — Да. Что ты сейчас используешь против меня?

   — Если ты про это, — сквозь батист рубашки Маркус обвёл кончиками пальцев её пупок, — то это моя рука.

   — Руны. Вы называете это так?

   Рука Маркуса напряглась, и Риана прекрасно это ощутила.

   — Какой силой обладает твоя? — упрямо продолжила она.

   Маркус скрипнул зубами.

   — Подчинять, — когда дыхание его коснулось уха Рианы, голос патриция рокотал как гром. — Чувствовать неизбежность смерти и страх. Чувствуешь сейчас?

   Риана чувствовала. Ей сдавило грудь и волной накатило осознание того, что для всего мира она мертва. Что у неё нет будущего и нет даже себя самой — только право подчиняться тому, кто стоит за спиной.

   Ощущение отхлынуло в один миг, но рука патриция осталась лежать у неё на животе.

   — Хочешь, чтобы я почаще пускал её в ход? — голос Маркуса оставался холодным, как будто доносился из-за грани миров. — Это тебя заводит?

   Риана медленно покачала головой.

   — Отлично, — сказал Маркус и наконец отпустил её. — Тогда поговорим о тех, ради кого мы пришли.

   Маркус небрежно опустился на скамью, вытянул ноги вдоль неё и взял в руки бокал вина.

   Риана мялась в стороне, не зная, что ей делать. Маркус посмотрел на неё и поднял бровь.

   — Можешь сесть у моих ног, — патриций указал на пол.

   Риана продолжала медлить.

   — Может, и могу, но не хочу.

   — Почему?

   Вопрос застал Риану врасплох.

   — Полагаю, это очевидно. Я обещала, что не сбегу от тебя, но не клялась тебе служить.

   — Разве такая клятва зависит от рабыни? — любопытство и насмешка мешались в глазах Цебитара.

   — Да, если речь идёт обо мне, — Риана спокойно смотрела в эти смеющиеся глаза.

   На секунду Маркуса одолела злость. Но он мгновенно справился с ней и, заставив себя принять расслабленный вид, произнёс:

   — От чего же зависит твоё согласие?

   Риана какое-то время медлила с ответом. Она сама до конца не могла осознать ту ситуацию, в которую попала. Ей никогда не приходилось менять господина, но верно было и то, что она только что сказала — Риана никогда не подчинялась кому-либо только потому, что тот её заставлял.

   — Полагаю, — медленно произнесла она, — тому, кто хочет стать моим господином, придётся заслужить право мной руководить. Этого не делал мой единственный настоящий господин — зиккурат. Но это придётся сделать любому, кто захочет его заменить.

   Маркус задумчиво смотрел на Риану, покручивая в пальцах кубок с вином.

   — Я это сделаю, — негромко сказал он. — Настанет день, и ты признаешь, что я — твой господин.

   По телу Рианы пробежала дрожь. На секунду её охватил страх — страх, что повторится то, что уже было с ней. Но она мгновенно взяла себя в руки и снова заледенела.

   — Ну а пока, — продолжил Маркус так же тихо, — будь любезна, если ты не собираешься демонстрировать всем своё непослушание и этим подставлять меня — займи место, которое подобает рабыне. У меня в ногах или на полу.

   Губы Рианы дёрнулись, но тут же по ним проскользнула улыбка.

   — Если моя задача охранять тебя… патриций… то моё место — у тебя за спиной. Там, откуда хороший обзор. В той позе, которая позволит мне нанести мгновенный удар по твоим врагам.

   Маркус медленно кивнул, признавая её правоту.

   — Хорошо, — он небрежно повёл в воздухе кубком, одновременно указывая на группу гостей, разместившихся за одним из столов, — Дариуса Санта ты, возможно, уже видела. С ним его двоюродная сестра, Эмилия Сант. И племянник — Амелиус Сант. Из троих опаснее всех Эмилия, но и других я бы не сбрасывал со счетов.

   — Все трое — твои враги?

   — Да. Все трое мои враги. Эмилия считает, что я сгубил её отца. А Дариус собирался получить звание главы императорской гвардии — но императрица предпочла пожаловать его мне. Теперь смотри вон туда, левее Сантов – видишь патриция в окружении юных дев? Его зовут Бонио Флавий, — Маркус указал на полного человека, тонущего в золоте и шёлке подушек, — это помощник префекта.

   — Тоже твой враг?

   — Верно. Тоже мой враг. Мы не сошлись по вопросу о роли метрополии в военное время. Правее его — худой как жердь, в старомодной алой тунике, Артемис Фолс.

   — Враг?

   — Нет, но он хочет меня убить. Тогда подразделение Ворона займёт особое место при императоре, а мои Горностаи, скорее всего, отправятся на восточную границу. Смотри ещё. В белом камзоле, рядом с дамой с серебристыми волосами – Лукас Семпроний. Хочет меня убить. Левее, смотрит на его даму, Гайус Атилий. Старый враг моего отца. Энлиль Нарций, у северного выхода, с бокалом в руке — я соблазнил его дочь. Мой личный враг.

   — Достаточно… полагаю, в этом зале нет того, кто не желал бы тебе смерти… патриций.

   — Отчего же… я популярен у патрициан.

   — Хочешь сказать, что тебя ненавидят все, кто женат?

   — У большинства есть более веские причины.

   — И что же ты думаешь делать?

   Маркус пожал плечами.

   — Я собираюсь веселиться.

***

Обиженные дети, оскорблённые мужья… в чём же настоящая причина покушения? Что нужно Хозяину?

   Риана смотрела, как колышутся при ходьбе полы длинного камзола. Как Маркус встряхивает головой, будто отгоняя дурные мысли.

   — Командор Цебитар, вас хочет видеть императрица.

   Снова этот жест… унизанная перстнями рука, слишком тонкая для такого веса, легко касается век.

   Они направились мимо хихикающих девушек и искоса смотревших на Маркуса мужчин. Вышли в анфиладу полупустых комнат и, миновав несколько, остановились у закрытых дверей.

   — Командор, — седой мужчина в голубом камзоле поклонился. Маркус ответил лишь коротким кивком. — Кто с вами?

   Маркус рассеянно оглянулся на Риану, будто только что вспомнив о ней.

   — Останься здесь, — бросил он и, не дожидаясь приглашения, открыл резную дверь. Из будуара пахнуло розами и вином. Маркус нырнул в это облако, будто в воду с обрыва — быстро и резко, задержав дыхание.

***

Маркус снова появился на пороге глубоко заполночь. В руках он нёс скрученную в тубус бумагу. Риана ждала, прислонившись плечом к стене. Не останавливаясь и не обращая внимания на неё, патриций пошёл прочь. Не сбавляя шага, он глубоко раскланивался со встречными и шёл дальше. Патриций и его рабыня миновали шестнадцать парадных зал и оказались во дворе. Ветра не было. Вечный Рим тяжёлым одеялом укрыли неподвижные клубы дыма.

   Маркус ненадолго остановился, вдыхая запах улицы.

   — Лукас Семпроний назначен командовать пограничными гарнизонами. Это значит, что и он, и Артемис Фолс пока нейтрализованы. Это было… — он сделал паузу. — Непростое решение для императорской четы. Я хочу пройтись.

   Маркус покинул здание молча. Он не стал седлать коня — так и вёл его под уздцы. Риана следовала за ним в шаге позади. Она видела, как ссутулились плечи патриция к тому времени, как вечер подошёл к концу.

   «Это меня не касается», — старательно убеждала валькирия себя. Она слишком хорошо знала, что жалость к даэву ещё никого и никогда не доводила до добра. И, тем не менее, когда они миновали пару кварталов, окликнула Цебитара и спросила:

   — Это было важно для тебя?

   Маркус вскинулся и некоторое время с недоумением смотрел на неё, как будто и не узнавал.

   — Ты о Лукасе? — наконец произнёс он и пожал плечами. — Просто одним врагом меньше. Вряд ли это существенно изменит ситуацию.

   — Я не спрошу тебя, зачем ты заводишь столько врагов…

   Маркус хмыкнул — фраза валькирии немного развеселила его.

   — … Я спрошу о другом. Правильно ли я понимаю то, что происходит между тобой и этой женщиной?

   Маркус снова помрачнел. Он хотел ответить грубо, но передумал. Внезапно для себя он понял, что подобие доверия, промелькнувшее между ним и этой рабыней, для него куда важнее, чем уважение многих из тех, кто остался в императорском дворце.

   «Надо же быть настолько одиноким, чтобы разговаривать с собственной рабыней», — со злостью подумал он.

   Однако вслух произнес:

   — Полагаю, думая о наших отношениях с императрицей плохо, сложно зайти слишком далеко.

   Риана не отреагировала на шутку никак. Впрочем, всё, что видел Маркус в последние дни, приводило его к мысли, что валькирия вообще смеяться не умела.

   — Тогда зачем? — просто спросила Риана.

   Маркус долго молчал, подбирая слова. Холодный ветерок щекотал его щеки. В тёмном небе горели звёзды, и ночь вполне могла бы быть хороша, если бы они находились где-нибудь в тысяче лиг отсюда.

   — Есть законы общества, в котором мы живём. Невозможность отказать императрице в её капризе — один из них.

   — Не замечала, чтобы даэвы высоко ставили закон.

   — Закон, который записан на свитках и хранится в скриптории — может, и нет. Но есть другие законы, которые не зачитывают вслух, но которые знает каждый, кто хоть раз вступал во дворец.

   Риана помолчала, обдумывая его слова. Она медленно вышагивала у Маркуса за спиной.

   — В моём мире тоже нет законов, как таковых, — наконец сказала она. — Есть очевидные вещи, которые каждый делает на благо всех. Можно сказать, что это — те законы, о которых не принято говорить.

   — Тогда ты должна меня понять.

   — Нет. Среди моих внутренних правил нет ни одного такого, какое приказывало бы мне унижаться перед власть имущим лицом.

   Щёки Маркуса вспыхнули, хотя он не смог бы вспомнить, когда такое случалось с ним в последний раз.

   — Не смей меня судить! — процедил он.

   — Разумеется, — лицо Рианы оставалось спокойно, но пальцы крепче стиснули поводья, — как рабыне посметь судить патриция. Ты, господин, должен понимать, что рабыня не способна на подобное хотя бы в силу скудости своего ума.

   Рука Маркуса сама собой потянулась к кнуту. Пальцы замерли на рукояти, судорожно сжимая её. Он больше не шёл вперёд, а стоял, повернувшись к Риане лицом, но чувствовал, что не сможет нанести удар. Одно только это лицо, равнодушное и спокойное, гипнотизировало его. Он стоял и смотрел, и хотел бы смотреть на валькирию ещё и ещё, забывая, в чьей постели только что побывал, и куда идёт. Осознав степень собственного безумия, Маркус резко развернулся на каблуках и, дёрнув поводья, двинулся по улице вперёд.

   Риана помедлила, а затем последовала за ним.

   — Я не пытаюсь судить, — сказала она через некоторое время, — я пытаюсь понять. Вы, даэвы, почитаете собственную свободу так, будто это единственное божество.

   — Собственную свободу вы цените ничуть не меньше нас, — заметил Маркус зло.

   — Это так. Именно поэтому каждая валькирия знает — за сделанное ею отвечает только она сама. Как можно испытывать такое отчаяние, какое я вижу в твоих глазах, когда свой выбор ты сделал сам?

   Маркус обернулся и, снова замедлив ход, ещё несколько долгих мгновений смотрел на неё.

   — Ты точно не из мрамора? — спросил он. Ему очень хотелось ткнуть пальцем в белую щёку и проверить это на ощупь.

   Риана, словно почувствовав его пристальный взгляд, провела пальцами по щеке.

   — Думаю, что нет, — сказала она. — Камень слишком тяжёл, чтобы драться и летать.

   Маркус закатил глаза, отвернулся и двинулся вперед. Теперь Риана шла вровень с ним.

   — У тебя была мать? — спрашивая это, Маркус думал, что задаёт риторический вопрос, но, к своему удивлению, услышал ответ.

   — Нет. Я жила при… храме… с тех пор, как была рождена.

   Маркус обернулся к ней и вскинул бровь.

   — Ты — духовное лицо?

   — Я? Нет.

   К собственному удивлению Маркус увидел на лице невольницы почти беззлобный смешок.

   — Нет, так воспитываются все. — Она подумала и добавила: – Думаю, это не очень большой секрет с учётом того, что ни одного зиккурата больше нет.

   Маркус не ответил и спустя какое-то время Риана продолжила:

   — Зиккурат для валькирии — это всё. Больше, чем жизнь. Там мы рождаемся, там проходим обучение. Там видим братьев и приносим обеты. Зиккурат — это мир, в котором живёт каждый из нас. Думаю, тебе этого не понять.

   — Я понимаю, — сказал Маркус глухо и, почувствовав устремлённый на него взгляд валькирии, нехотя добавил: — В Риме, где я вырос, главным словом было «патриотизм». Может, потому, что тогда нам ещё было с кем воевать. Меня старательно учили, что Рим — это мир. Это жизнь. Это то, что больше нас. То, за что мы должны будем умирать.

   — Что-то я не вижу, чтобы кто-то из даэвов верил в эти слова.

   — Может, и верили когда-то… когда были детьми. Но скорее, не верили никогда.

   — А ты?

   — А я вырос… И увидел, что Рима, который меня научили любить — нет. А тот Рим, в котором мне предстоит жить — не заслуживает моей любви.

   — В этом я могу тебя понять, — сказала Риана негромко, не глядя на него. — Мира, ради которого я должна была убивать и умереть — больше нет. А я жива. Мне непросто это осознать.

   — Тебе придётся привыкнуть жить без него, — сказал Маркус.

   — Ты привык? — Риана бросила на него быстрый взгляд.

   Маркус долго молчал, а потом глухо произнёс:

   — Нет.

   Наступила тишина. Только ветер завывал над крышами домов. Где-то вдалеке негромко шелестел волнами океан, и собака скреблась под воротами одного из особняков.

   — Расскажи мне про храмы, — негромко попросил Маркус.

   — Это приказ?

   — Нет.

   Риана помолчала, а затем спросила:

   — Что тебе рассказать?

   Маркус повёл плечом.

   — Я не имею в виду то, что ты так боишься доверить даэвам.

   Риана удивлённо посмотрела на него, и Маркус усмехнулся.

   — Это видно по глазам. Расскажи о том, что нет нужды скрывать.

   Риана задумалась.

   — С балкона храма, в котором я родилась, были видны вершины гор. По расщелине вдоль склонов сбегали пять водопадов. Я приходила смотреть и мечтала, как однажды поднимусь в небо и отправлюсь туда, к ним, в полёт.

   Риана стиснула кулаки и замолкла.

   Маркус искоса посмотрел на неё.

   — Почему ты не сделала этого тогда?

   — Это было запрещено.

   Больше Маркусу ни слова не удалось вытянуть из неё.

ГЛАВА 9. Термы

Идея посетить Термы пришла Маркусу в голову довольно внезапно — и основной причиной было желание увидеть Риану голой.

   Мысли об этом преследовали его частенько с самого утра, потому что Риана спала, не раздеваясь, и, просыпаясь в своей просторной кровати под шёлковым покрывалом, обнажённый Цебитар, потягиваясь, первым делом видел затянутую в броню многослойной одежды рабыню. Та, как правило, устраивалась на скамье около двери.

   У Маркуса была и собственная купальня, соединённая со спальней коротким коридором. Однажды Маркус попытался заманить Риану туда, но та смотрела на обнажённого даэва с таким ужасом, что Маркус впервые в жизни ощутил неуверенность в своей неотразимой красоте. Незаметно оглядев себя с головы до ног, он убедился, что с телом по-прежнему всё хорошо, но от задуманного вынужден был отступить — и просто приказал Риане отужинать с ним. Та нехотя сняла камзол и, устроившись на скамье возле бассейна, послушно принялась за трапезу. Всё время, пока они ели, валькирия оставалась мрачна и замкнута, и желания снять хотя бы рубашку ни разу не проявила — хотя жара стояла такая, что даже голышом можно было сойти с ума.

   Однако вряд ли в общественной терме невольнице удалось бы выкрутиться так легко. Маркус успел заметить, что вопреки всем попыткам показать свою независимость, общественное мнение значит для Рианы весьма много, и она в лепёшку разобьётся, чтобы только не показаться «проклятым даэвам» смешной. Вряд ли она стала бы сидеть в камзоле в окружении абсолютно голых людей — тем более что, как успел заметить Маркус в Колизее, валькирии абсолютно нечего было скрывать.

   Для выхода была выбрана среда — спустя три дня после того, как Маркус ознакомил Риану с кругом своего общения. О том, что все те же люди могут встретиться им и в термах, он рабыню предупреждать не стал — это подразумевалось само собой. Единственным, кто по-прежнему беспокоил Маркуса, был Кэнсорин. Именно из-за него патриций долгое время предпочитал не брать Риану с собой в свет, потому как интуиция подсказывала, что поведение этого человека он не сможет предугадать. Кэнсорин долго обещал покинуть город и уплыть на юг по торговым делам и вот, наконец, воплотил своё намерение в жизнь. Однако когда он собирается вернуться, Цебитар предсказать не мог.

   «Не буду же я сидеть дома из-за одного жалкого полукровки», — с раздражением думал он, покидая особняк.

   Маркус ехал верхом на своём любимом Фризском* жеребце. Конь Рианы вышагивал на полкорпуса позади него.

   Спустя полчаса езды квадратная платформа, покрытая зеленью, стала видна вдалеке. Западная её часть врезалась в Авентинский холм, а восточная нависала над долиной. С этой стороны её удерживала многоярусная арочная конструкция высотой с пятиэтажный дом. В тени под платформой виднелись печки, склады топлива и цистерны с водой.

   Маркус по мере приближения к термам посматривал на спутницу, ожидая увидеть восхищение на её лице, но, перехватив взгляд патриция, та лишь сказала:

   — Так строили валькирии.

   Маркус поджал губы и крепче стиснул поводья коня.

   Центральная арка, возвышавшаяся над платформой, служила входом в термы. Миновав её, они въехали на аллею, по обе стороны которой росли кипарисы. В конце её виднелись ворота, изображавшие головы очередного всемогущего божества. Проследив за взглядом Рианы, Маркус прояснил:

   — Это Нептун. Род, наследовавший ему — угас. Наследники, завладевшие руной по праву силы, хотели оставить термы себе — но император их конфисковал. От прежних хозяев остался только этот знак.

   Оставив коней, они вошли внутрь. Тут же девушки-рабыни подскочили к патрицию и принялись заботливо освобождать его от камзола. Риана предчувствовала повторение недавнего выхода в свет, когда её ролью было молча стоять за спиной, но дело стремительно приняло иной оборот — Маркус подал рабыням знак. Одна из них с сомнением воззрилась на Риану, пока другая продолжала стягивать с Маркуса сапог.

   — Она будет меня развлекать, — пояснил Маркус. Рабыня покорно кивнула и, приблизившись к Риане со спины, принялась стягивать и её камзол.

   Риана растерянно смотрела на своего патриция. Она понимала, что в присутствии посторонних лишнего себе лучше не позволять, но раздеваться абсолютно не хотела.

   — Мы в купальне, Риана, — сказал Маркус, позволив тени нетерпения прорваться в голос, — все кругом будут голыми. В бархатном камзоле ты будешь выглядеть смешно.

   Аргумент произвёл неожиданно сильный эффект — Риана отступила от рабыни и принялась быстро, как будто ей дали на это всего сорок секунд, стягивать с себя одежду — один предмет за другим. На скамье стремительно росла стопка аккуратно сложенных вещей, а Маркус стал забывать о собственном раздевании, увлечённый зрелищем этого неправильного, но весьма соблазнительного стриптиза.

   Тело Рианы было стройным и подтянутым, хотя теперь, когда она провела в доме Цебитара несколько недель, худоба уже не так бросалась в глаза.

   Маркус испытал настойчивое желание подойти к валькирии и провести рукой по её бёдрам, изучая горячую кожу. Наклониться, впиться поцелуем в стройную шею Рианы и целовать дальше, пробуя это тело дюйм за дюймом на вкус.

   Но лишь мотнул головой, отгоняя навязчивую фантазию, которая и без того нет-нет, да и давала о себе знать.

   Риана тем временем замешкалась, придерживая обмотанную вокруг бёдер тряпицу. Маркусу было более чем интересно узнать, что находится под ней. В тот раз, когда Риану только доставили в его дом, он имел возможность изучить её тело целиком — но не стал, решив, что время ещё придёт. Теперь же собственная рабыня, похоже, собиралась ему в этом удовольствии отказать.

   Маркус мог бы сказать, что им дадут простыни — но не хотел.

   — Целиком, — вместо этого сказал он. Голос его прозвучал неожиданно гулко, и Маркус сглотнул.

   — Разрешите, я прежде помогу раздеться вам, мой господин, — елейный голос Рианы ничего хорошего не предвещал. И тем не менее, отодвинув в сторону рабынь, она опустилась на одно колено у ног Маркуса. Взялась за ногу патриция и принялась стягивать второй сапог.

   Глядя на льдистые глаза, смотревшие на него снизу вверх, Маркус отчётливо ощущал, как неумолимо напрягается его тело. Грудь Рианы медленно и сильно вздымалась, однако дыхание её замерло в один миг, когда взгляд скользнул от лица патриция вниз к животу и замер там, где под штанами уже набух солидный бугор.

   Маркуса не мучила неловкость. Напротив, он с любопытством наблюдал, что Риана станет теперь делать. Скрывать свои желания не имело смысла — Риана должна была знать, что они есть. А в глубине души Маркус надеялся, что они обрадуют его бесстрашную рабыню. Многие рабыни мечтали, чтобы господин приметил их. Валькирия или не валькирия — всё равно. Но Маркус хотел большего. Хотел увидеть ответное пламя в этих вечно холодных глазах.

   Однако Риана, казалось, ещё сильнее заледенела. Она больше не поднимала глаз — стягивала с патриция один предмет одежды за другим так же чётко и равнодушно, как до того — свои.

   Когда Риана освободила его от шёлковых нижних штанов, и Маркус оказался ещё более обнажён, чем его невольница, он поймал валькирию за плечи и потянул вверх, заставляя встать. Ловкая смена позиции позволила патрицию будто бы невзначай прижать Риану к себе, придерживая за поясницу одной рукой. Обнажённая плоть при этом уткнулась невольнице в бедро.

   — Чувствуешь? — спросил он, склоняя голову к плечу Рианы и касаясь дыханием её уха.

   Пленница слабо вздрогнула. Маркус ликовал. Несколько мгновений он раздумывал, не продолжить ли атаку. Плечи Рианы дрожали в его руках, и Маркус решил, что время ещё не пришло.

   — Я не собираюсь тебя принуждать, — сказал он.

   — Немалый дар со стороны того, кто держит в руках мою жизнь, — выдавила Риана, не глядя на него.

   Маркус чуть отстранился, пытаясь поймать её взгляд, но это ему не удалось.

   — До сих пор мне никто не отказывал.

   — А у меня нет и не будет возможности вам отказать… господин.

   Слова валькирии прошлись по коже наждаком. Маркус с трудом сдержал яростный рык.

   Он не стал ничего говорить — просто выпустил Риану из рук и, отвернувшись, потребовал простыню.

   Зал, в котором они стояли, имел три стены. Место четвёртой занимал проём, за которым на солнце сверкал бассейн, размером походивший на небольшое озеро.

   Широкая мраморная лестница вела из глубины бассейна дальше, в центральный зал. Крышей ему служил купол, такой высокий, что разглядеть потолок удавалось с трудом. Огромные полукруглые окна располагались вдоль стен. Стёклами им служили тончайшие перламутровые пластины, помещённые в изысканные бронзовые переплёты.

   Сами стены были сложены из полированного мрамора, плавно переходя в купол потолка, который удерживали восемь пурпурных гранитных колонн. В полукруглых нишах по обе стороны зала стояли гигантские мраморные колоссы.

   Маркус для начала намеревался расположиться здесь. Он присмотрел себе пару скамей и уже собирался сесть на одну, когда увидел Санта, стоявшего в дальнем углу в окружении кучки других вельмож.

   Секунду Маркус, прищурившись, смотрел на него, а потом молниеносно схватил Риану за плечо и подтолкнул вперёд, в узкий изогнутый проход, который вёл в кальдарий — горячие бани.

   Этот зал был круглым. Вокруг центрального бассейна, подобно лепесткам цветка, расположились ванны с горячей водой. Вдоль стен тянулись ниши с мраморными ложами. Смуглые прислужницы разминали спины лежащим в ваннах посетителям.

   Маркус размышлял порядка нескольких секунд. Он с удовольствием запихнул бы свою валькирию в одну из этих ванн, чтобы со всей ответственностью исследовать её спину — сначала пальцами, а затем, возможно, и губами. Он даже отступил на шаг назад, чтобы получить возможность подробнее изучить эту часть тела рабыни.

   Потом вздохнул и направился к ближайшему лепестку, чтобы погрузиться в него. При всей соблазнительности этой идеи, Маркус должен был признать, что будет выглядеть весьма несуразно, отмывая в общественной бане собственную рабыню.

   — Твоя рука уже зажила, — отметил патриций, медленно