Оглавление
АННОТАЦИЯ
Леса вдоль великих гор всегда принадлежали Стае. Но потом сюда пришли люди и Стая начала терять свои владения. Люди умылись кровью, но и стая теряла волков, поэтому, когда глава людей предложил Договор, вожак согласился. С того времени люди не селятся на левом берегу реки Быстрой. А у оборотней появилась Охота. Время, когда молодые оборотни могут побегать в волчьей шкуре, помериться силами и получить себе рабыню из людей.
А люди были рады, что купили право жить в мире на новых землях, в обмен на пятнадцать девушек старше четырнадцати, еще не знавших мужчину. В канун начала нового года их оставляли на чужом берегу и больше никто из людей их никогда уже не видел.
Однажды волки не досчитались одной девушки. В тот год люди похоронили несколько сотен жителей ближайших к реке селищ и больше такой глупости не совершали.
Первая книга
Возрастные ограничения 18+
Первая книга: Лесное логово. Екатерина Снежная
Вторая книга: Лесное логово 2. Сломанная игрушка. Екатерина Снежная
Третья книга: Лесное логово 3. Запретная любовь. Екатерина Снежная
ГЛАВА 1.
– Лийка, пойдем гулять!– у окошка нарисовалась довольная физиономия Инки, моей соседки и подружки.
– Ин, я шью! – в подтверждение своих слов я сунула в окошко растянутое на пяльцах полотенце, которое мучила с самого утра. Пальцы были исколоты иголкой так, что я их уже почти не чувствовала. Никакие наперски не помогали. Но матушка настаивала на том, чтобы сегодняшний день я посвятила созданию своего приданого, так что деваться было некуда.
– Ну Лий, ну пойдем, а! Хочешь, я сама у тети Уллы попрошу, а то мамка сказала, что только с тобой меня отпустит!
Я вздохнула. Вышивать я терпеть не могла и сейчас, когда солнышко уже садилось и наступала вечерняя прохлада, гулять хотелось невозможно.
– Ну только если сама, – неуверенно протянула я, – но иди скорее, а то она скоро на дойку пойдет!
– Ага, – радостно кивнула Инка и, взмахнув тощими косичками, опрометью бросилась к калитке, идущей в маленький огород.
Я с тоской посмотрела ей в след. Соседка была младше на два года и её еще не заставляли день-деньской сидеть над вышивкой.
– Тетя Улла, – донеслось издалека, – а пустите Лийку гулять!
Ответа матери я не услышала, но судя по радостному:
– Ага, спасибо, тетя Улла, – меня отпустили.
– Лийка, – Инка кричала уже откуда-то из сеней, – бросай свое полотенце, тебя отпустили!
Но я и сама уже торопливо складывала как назло запутавшиеся нитки. Нужно успеть сбежать, пока маменька не передумала, а то она может ведь и другую работу задать!
Уже не надеясь распутать проклятые клубочки, я сунула их в полотенце, замотала в сверток и спрятала тот подальше в сундук. Схватила частый гребень и начала переплетать косу. Инка скакала вокруг меня как кошка за солнечным зайчиком, приговаривая:
– Вот это волосы! Вот это красота!
Толстая русая коса легла кольцом вокруг головы и я быстренько натянула свой любимый синий сарафан. Темно-голубая ткань отлично шла мне, подчеркивая белизну кожи.
– Какая же ты красиииивая, Лий, – завистливо протянула Инка, когда я подхватила синенькую же косынку и поспешно выбежала на крыльцо, – не удивительно, что сам сын старосты к тебе сватается!
В голосе девчонки явно слышалась зависть, а вот я от упоминания Финна как-то сникла. Он же тоже будет на гульбище, значит придется улыбаться ему и делать вид, что его взгляды мне нравятся. Брр! Финн был уже взрослым парнем: ему в этом году исполнилось девятнадцать и по меркам селища он считался бы перестарком, если бы не был самым завидным женихом на несколько деревенек окрест. Отец его, герр Олаф был не только старостой, но и самым богатым человеком в округе. Он держал единственную на реке мельницу и трактир на столичном тракте. Так что вместо того, чтобы жениться в семнадцать и привести в дом работницу, Финн учился в городе и окончательно вернулся домой только этой весной. И сразу же положил на меня глаз. Я пыталась его сторониться, но гульбище у нас одно, так что приходилось или сидеть дома или терпеть его взгляды: такие горячие и липкие, что уши от стыда гореть начинали, словно я перед ним была совсем голая. А вчера к нам герр Олаф приходил и они с отцом о чем-то долго-долго беседовали и судя по тому, что сегодня матушка засадила меня за приданое – договорились.
Идти на гульбище резко расхотелось.
– Ин, я это, наверное домой пойду, – сказала я, резко останавливаясь, – что- то расхотелось мне гулять!
– Ты чего? – подружка по инерции пробежала ещё несколько шагов вперед и изумленно обернулась, – там же все будут!– и видя, что я повернула к дому, заныла, – Ну Лиечка, ну миленькая, ну пойдем пожалуйста! Меня же мамка только с тобой отпустила, а если узнает, что я одна была, хворостиной накажет и больше до самого Летнего дня на улицу не пустит!
До летнего дня было еще больше трёх седьмиц и я сдалась, потому что мама у Инки и правда была женщиной суровой и вполне могла осуществить обещанное.
Мои опасения полностью оправдались: Финн присутствовал на поляне, где по вечерам собиралась сельская молодежь, и был центром компании. Женатые парни и замужние девчонки на гульбище не ходили, так что он был здесь самым старшим, а следовательно и авторитетным. Завидев меня, парень как-то нехорошо улыбнулся и позвал:
– Иди сюда, Лия! Я тут тебе местечко придержал, – и столкнул с бревна рядом с собой молоденького мальчишку.
Я остановилась. Сидеть так близко от Финна не хотелось, но если меня и вправду просватали, так осенью он меня женой возьмет. И там не только сидеть, лежать рядом придется! От таких мыслей заалели щеки, но я покорно подошла к парню и села рядом. Чтобы почти мгновенно гневно вскочить и, развернувшись, влепить ему пощечину, потому что Фил ловко подхватил меня и пересадил к себе на колени, успев при этом огладить бедра и задеть рукой грудь. Нравы у нас были строгие и позволить такие вольности, означало прослыть по всей деревне гулящей девкой. Вот и не стерпела я, правда, почти сразу же об этом пожалев, потому что вскочивший с бревна парень был не просто зол, он был в ярости.
– Да ты что? – заорал Финн, хватая меня за плечи, – ополоумела? Я же жених твой, сговоренный! Муж будущий!
Меня затрясло. Финн был так страшен, что я сразу вспомнила, что после окручивания девица переходит в дом мужа, под власть мужа и тот волен распоряжаться ею по своему усмотрению. Даже убить, если заслужит! Правда, при этом приходилось возвращать родителям данное за неё приданое. А ещё мужчина мог взять второю жену, если, конечно, он был в состоянии её обеспечить. Но семья Финна, как раз, в деньгах не нуждалась. А герр Олаф имел не только двух жен, но и молоденькую совсем служанку, привезенную прошлой зимой из города. На глазах вскипели злые слезы, побежали по щекам горячими каплями и я, рванувшись, кинулась прочь, подальше и от костра, и от смущенно молчащих подружек, и от не смеющих возразить своему предводителю парней!
Весь вечер я просидела под большой плакучей ракитницей на берегу ручейка. Идти домой пока не стемнеет было нельзя, потому что Финн умудрился порвать мне рукав сарафана и если я в таком виде покажусь в селище или попадусь на глаза родителям, не избежать мне порки. Какое-то время на лугу было тихо, потом снова зазвучали веселые разговоры и смех, кто-то заиграл на дудочке и запел.
А я сидела совсем одна на выступающем из земли корне, замерзшая, несчастная и думала:
– Дай только Великий домой добраться и больше я на эти гульбища до самого Летнего дня не пойду!
Наконец шум на поляне стих и я, выждав еще немного, поднялась на затекшие ноги и поковыляла домой. На поляне было пусто и я почти бежала, стремясь скорее нырнуть под теплое одеяло и согреться. Вот только, стоило мне оказаться рядом с деревенским сеновалом, как ноги сами собой приросли к земле. Там кто-то был! Кто-то знакомый!
– Так значит ты меня любишь! – недовольно выговаривала кому-то девушка, – меня любишь, а её в жены хочешь?
– Да ты что, Илва, ты же знаешь, не я того хочу, отец принуждает! За неё участок хороший дают прямо рядом с нашим трактиром! Отцу он больно надобен, хочет ночевальню для путников там построить!
Я чуть на закричала, вовремя успев зажать себе рот ладошкой. Это был Финн и его подруга, с которой он гулял всё прошлое лето, а говорили они обо мне! Точно обо мне! Потому что только у отца был участок рядом с трактом!
– А зачем тогда так на неё смотришь, глазами раздеваешь? – не унималась девушка. Я заметила, что говорит она как то странно: словно бы ей не хватало воздуха.
– А смотрю я так, потому что ты ко мне вчера не пришла, я что же железный что ли! – ответил парень и за этим последовал глухой звук удара и тихий стон.
– Ну! Давай же! Помоги мне! – шептал Финн, – Илва! Давай! Ну! Вставай на коленочки!
Стон повторился и я, не в силах заставить себя уйти и забыть всё, что здесь случилось, шагнула к краю сенника и осторожно выглянула за него.
К стене, ярко освещенной лунным светом, Финн прижимал девушку. Шнуровка на ее груди была распущена и руки парня свободно шарили по её телу, останавливаясь то на холмиках груди, то на бедрах, которые задранный почти до пояса подол совершенно не скрывал.
– А ты точно возьмешь меня второй женой?– простонала Илва, когда парень оторвался от её губ, -точно?
– Конечно, милая, прошептал он, чуть надавливая ей на плечи и заставляя опуститься вниз, к его ногам. – ты же знаешь, как я люблю когда ты это делаешь, а Лийку эту дикую пока такому научишь, не один батог сменишь!
Девушка довольно хмыкнула и потянулась к завязкам на его штанах.
Руки у меня похолодели, ноги начали подгибаться и я ухватилась за выступающее вперед бревно.
А Илва, между тем, чуть стянула мужские штаны и погладила то, что показалось из них. Финн тяжело задышал и запустил руку в рыжие волосы, прижимая её голову к своему паху. А потом девушка открыла рот и он с довольным стоном дернулся к ней, погружаясь почти полностью.
Меня повело, во рту стало противно и горько и начало тошнить. Великий, неужели он хочет чтобы и я вот так же? Неужели он будет бить меня, если откажусь?
Парень, меж тем, ускорился и, запрокинув голову, довольно застонал, погрузившись, кажется, на всю длину. Илва дернулась, освобождаясь из его рук, и выплюнула на землю что-то белое. А Финн вдруг обернулся и посмотрел в темноту, заставляя меня дернуться и в ужасе отступить. Потому что мне на миг показалось, что он знает, что я всё видела!
ГЛАВА 2.
Домой я добежала быстро, не замечая ничего вокруг. Просочилась в свою комнату и упала на кровать. Меня трясло так, что стучали зубы и сердце билось не в груди, а где-то в горле. И даже когда дыхание успокоилось, трясти меня не перестало. Всю ночь я пролежала, не в силах закрыть глаза, потому что стоило прикрыть веки, как перед ними снова появлялась картина увиденная под стеной сарая. А стоило мне услышать, что встал отец, как я подскочила, словно подброшенная, и кинулась к нему.
– Папочка! – я прильнула к нему и вцепилась побелевшими пальцами в отцовскую рубаху, – Папочка! Не отдавай меня Финну! Пожалуйста! Не отдавай! Он, он там у сарая с Илвой, он такое говорииил!
Слова прервались, сменившись судорожными рыданиями, когда папины мозолистые руки осторожно обняли меня и начали гладить по голове и плечам, утешая.
– Пойдем сядем, дочка, – пробасил отец, осторожно подталкивая меня к лавке у стены, – сядем, успокоимся и ты мне всё расскажешь!
Руки дрожали, зубы стучали по глиняной кружке, наполненной горячим чаем. От моих рыданий проснулась и мама и сейчас, сунув мне в руки кипяток с заваренной там ромашкой и мелиссой, сидела напротив, смотря на меня встревоженными глазами.
Когда дрожь прошла, я поставила кружку на стол и опустила глаза. Рассказывать о том, что произошло вчера, было безумно стыдно, но и молчать я просто не могла. Родители молчали. Только папа становился всё мрачнее и его большие натруженные руки, лежащие на столе, сжимались в кулаки. Когда слова закончились, я наконец замолчала и виновато посмотрела на отца. Он был кузнецом, лучшим на этом участке тракта, и жили мы зажиточно, а с учетом того, что я была единственным и любимым ребенком, то я искренне надеялась, что родители смогут отказаться от ненавистного мне брака.
– Вот что, дочка, ты давай, собери мне поесть, а потом делами своими занимайся, а я пойду со старостой погутарю.
Я радостно кивнула и кинулась собирать на стол. Настроение стремительно улучшалось.
Отец поел и, надев новую рубаху, ушел с ограды. А я, обрадованная надеждой на избавление от Финна, побежала к колодцу поливать огород. Вернулся папа часа через два ещё более хмурый чем утром, но когда я подбежала к нему с вопросами, ласково обнял и тихо, но уверенно пообещал:
– Не бойся дочка, не отдам я тебя за этого перестарка!
Несколько дней я летала как на крыльях, безумно радуясь избавлению от Финна, а потом к ограде прибежал соседский мальчишка Марк и пронзительно закричал, захлебываясь в словах:
– Тетя Улла, тетя Улла! Там кузня горит!
Я летела к пылающей впереди кузне так, словно за спиной были крылья, хотя еще с края деревни было понятно, что спешить уже некуда! Огонь пылал так, что красное зарево было видно издалека. Рядом суетились люди с ведрами, но остановить и даже сбить огонь им не удавалось.
– Папочка! Папочка! Папочка! – шептала я, хватая воздух горящими легкими.
Возле самой кузни меня кто-то перехватил и закричал прямо в лицо:
– Стой, дура, сгоришь же! Ему уже не поможешь!
И этот крик словно выдернул из меня что-то, что до этого помогало держаться. Я сложилась вдвое и отчаянно безнадежно завыла. Отец, мой дорогой, самый лучший, самый любимый на свете папа сгорел в своей кузне!
Похоронили его тем же вечером. У нас не было принято выжидать время после смерти так, как это делали в южных княжествах. Я шла за телегой, на которой стоял изготовленный на скорую руку закрытый гроб и не могла поверить, что это правда. Мой папа, всегда такой большой и надежный просто не мог умереть, оставив нас с мамой одних на белом свете!
Слезы застилали глаза, так что я периодически оступалась и кто-то, даже не знаю кто, поддерживал меня, не давая упасть. А потом мама, шедшая со мною рядом, увидела вырытую в земле могилу и закричала, хватаясь за меня так, что заломило плечи. И больше уже не отпускала. Ни когда папу опустили в его последнее прибежище, ни когда мужики начали забрасывать яму. Только вздрагивала, словно не комья земли ударяли о сырое дерево, а кто-то сек её по спине розгами.
Мы оставались на могиле до самой ночи, пока темнота не стала такой густой, что не видно было даже протянутой вперед руки. И только тогда мама, словно очнувшись от тяжелого кошмара, вздрогнула и хрипло сказала:
– Пойдем, дочка, дома коровы еще не доены.
Спала я плохо, мне снилось что-то страшное, наступающее на меня со всех сторон и грозящее захватить и утянуть во мрак. Но ночь закончилась, а едва пропели первые петухи, как я вскочила, желая помочь мамочке с утренними делами по хозяйству, пока она отдыхает.
Я уже выходила из хлева, неся ведро с парным молоком, когда на крыльцо вышла мама. За эту ночь она словно высохла и постарела на десяток лет. От цветущей красавицы, вслед которой оборачивались двадцатилетние парни, не осталось и следа. Только русая коса, такая же густая как и у меня, по-прежнему украшала её голову.
В руке мама держала походный узелок.
– Пойдем, дочка, – тихо сказала она, когда я подбежала чтобы обнять, – проводишь меня до тракта. В город я поеду, к уряднику. Не сам ведь Митрий-то сгорел, помогли ему!
И она снова заплакала, на этот раз беззвучно, только текли по щекам слезы, да мелко вздрагивали враз сгорбившиеся плечи.
Я поставила подойник в сени, чтобы молоко не скисло и побежала за косынкой.
На тракте было оживленно. Многие останавливались, смотрели на остатки сгоревшей кузницы, что-то обсуждали. Мама подошла к мужичкам, везущим на двух возах в город сено, и попросилась доехать с ними до города. Мужички согласились и платы взяли совсем немного, больше для виду, чтобы дурачками не посчитали.
– Я вернусь завтра, к вечеру, – шептала мне мама, пока один из извозчиков обустраивал ей место на возке, – пригляди за скотиной, да огород полей. Если что нужно будет, обращайся к Хелене, она мне как сестра, поможет. Ну всё, поехала я доченька!
Увидев, что мужички уже собрались, она торопливо поцеловала меня и пошла к возку.
Я стояла у дороги, пока телега не скрылась за дальним поворотом и только потом тяжело вздохнула, вытерла снова набежавшие слёзы и побрела домой, стараясь не смотреть на черный остов кузницы. Мама была права: её действительно подожгли специально, иначе как объяснить то, что дверь снаружи была подперта толстой, сильно обгоревшей, но так и не переломившейся палкой, почти вбитой в землю?
ГЛАВА 3.
День я провела бесцельно бродя по ограде. Скотина была напоена, накормлена, подоена и прибрана и не требовала больше моего внимания. Огород я полила, кажется, на три раза, на грядках закончились сорняки, а огород с репой и редькой был далеко, за деревней и одна я не решилась туда пойти. А потом мой взгляд упал на качели, которые сделал мне папа лет в пять. Я подошла к ним, провела рукой по теплому дереву, отполированному за много лет почти до блеска. Села на них, чуть оттолкнувшись ногой и почувствовала, как враз снова запершило горло и почти мгновенно закончились силы, словно я вдруг поняла, что повседневные дела, такие привычные и обыденные не совершат чудо: не откроется с вечерней зорькой калитка, чтобы пропустить домой хозяина. И никогда уже больше не спрыгну я на лету с качелей, чтобы бросится в такие родные и сильные отцовские объятия.
Я уже уснула, когда в дверь кто-то громко постучал. "Мамочка вернулась, но почему так рано?"– думала я, мчась в одной ночной рубашке открывать. Отодвинула тяжелый засов и распахнула дверь, желая поскорее впустить в дом свою родную и застыла на пороге, потому что за дверью стоял Финн.
– Ты что тут делаешь? – я потянулась закрыть дверь, но он не дал. Шагнул вперед, сокращая расстояние между нами до невозможного и усмехнулся.
– Ну здравствуй, малышка, – прошипел он, делая еще один шаг и заставляя меня выпустить дверь и отступить в сени.
– Как ты тут? Рада меня видеть?
– Не-ет, – я почувствовала, как уперлась спиной в стену. Дальше бежать было некуда.
– Дура, ты Лийка, – сообщил Финн, закрывая дверь и закладывая её на щеколду, – красивая конечно, как цветок медуницы, но всё равно дууура!
Он наклонился ко мне и я задохнулась от винного духа: Финн был сильно пьян. Меня затрясло. Я боялась пьяных с самого детства, когда сосед, хорошо посидев в трактире, возвращался домой и перепутал свой двор с нашим. В ту пору я была дома одна. Мама пошла искать завернувшую куда-то не туда телку, отец чинил ограду за пригоном. Поэтому, когда дверь распахнулась и в дом ввалился страшный небритый мужик и заорал на всю избу:
– Тейка, падла, иди сапоги отцу сымай! – я так и обмерла на лавке, где играла в свои тряпочные куколки. Даже пискнуть не смогла. Когда в дом влетел отец, услышавший подозрительный шум, сосед уже шел на меня, замахиваясь грязным сапогом. Тогда он улетел с высоких ступенек крыльца вслед за обувью. И, кажется, даже что-то сломал и долго потом обижался на отца за грубость. Не знаю. Я тогда не говорила больше недели и несколько месяцев спала в родительской кровати, вздрагивая от любого шума.
– Боишься меня, Лийка? – спросил Финн и ухватил меня за подбородок, заставляя поднять голову, – зря боишься, я ведь тебя любил, первой женой взять хотел!
Он наклонился и втянул воздух возле моей шеи. Вторая рука легла на бедро, прижимая меня уже окончательно. И тут я поняла, что стою почти раздетая в закрытых сенях с взрослым парнем. И дома никого нет. Никого, кто мог бы прийти мне на помощь!
Я забилась, стараясь оттолкнуть от себя мужское тело, но Финн только ловко перехватил мои руки и завел их за голову, легко удерживая одной рукой и теперь прижимаясь ко мне совсем уж бесстыдно.
Я попыталась пнуть его в колено, но только больно ударила босую ногу, парень же воспользовался моей ошибкой и нагло вломился между моими бедрами, подхватывая мою ногу под колено и не давая её опустить.
Я забилась совсем уж отчаянно, чувствуя через тонкую ткань сильное мужское тело. Финн поудобнее перехватил мне руки и попытался поцеловать. От ощущения близости его пахнущих вином губ, меня замутило и я укусила его что было силы, а когда парень с ругательством отодвинулся, еще и боднула в лицо. Финн отскочил, вытирая рукавом пошедшую носом кровь а я, почуяв свободу, ласточкой метнулась к двери в избу и захлопнула её прежде, чем он успел последовать за мной. На домашней двери у нас тоже стоял засов.
– Открывай, – на дверь обрушился сильный удар, но она даже не шелохнулась, папа был отличным мастером, – открывай, я сказал, Лийка!
Парень бесился в сенях, пытаясь добраться до внезапно ускользнувшей добычи, а я сидела у порога, не в силах заставить себя подняться и уйти в комнату.
– Всё равно моей, будешь! – кричал он, обрушивая на дверь очередной удар, – только первой женой я тебя уже не возьму, и не надейся! Второй пойдешь! А не пойдешь, так мать за косы проволочет, да сама мне отдаст! Некуда вам теперь деваться! И участок у тракта моим будет! Ещё и уговаривать будете, чтоб взять согласился! А была бы поумнее, да не взбрыкнула, так и отец твой живой был бы! Дура! Какого кузнеца пришлось из-за тебя извести!
Финн ещё что-то кричал, но я уже не слушала. Поднялась и словно слепая, натыкаясь на стены, пошла к себе. Я думала, догадывалась, что кузню подожгли по приказу старосты, недовольному перспективой потери лакомого участка, так почему же сейчас мне так больно? Почему грудь жжет, словно на неё плеснули кипятка и нечем дышать? А по щекам, не переставая, бежит что-то горячее и горько-горько-соленое...
Проснулась я оттого, что в окошко кто-то настойчиво стучал. С трудом оторвала от подушки тяжелую голову и в ужасе вскочила, вспомнив о том, что произошло вчера. Герр Олаф! Это он! Это он виноват в смерти папы! В окно снова кто-то настойчиво постучал. Я выглянула и увидела тетку Хелену, уже занесшую руку для нового стука.
– Ну слава Великому, – проворчала она, увидев меня, – а то я уже испужалась! Время к обеду, тебя не видать, коровы в хлеву мычат не доёные, в сенях дверь нараспашку! Ужо подумала, что случилось чего!
– Нет, тетя Хельга, – пробормотала я, не зная куда кидаться, за подойником и в хлев или сначала хоть сарафан натянуть, – это я просто проспала! Я сейчас! Быстренько!
– Да шо, я не понимаю что ль? – удивилась соседка, облегченно кивая, – столько переживаний-то да всё за одно! Давай, девка, ведро, подою тебе коров пока ты себя в порядок приведешь! Глазищи вон краснючие, поди опять пол-ночи ревела, только к утру уснула!
– Спасибо, тетя Хельга, – прошептала я. На глаза снова навернулись слезы, но плакать сейчас было совсем некогда, – ведра вон там, на заборе висят, я сейчас, быстро!
К тому времени как я торопливо умылась и переплела растрепавшуюся косу, соседка уже почти заканчивала дойку. Два полных ведра стояли на крыльце, а она сидела под последней из четырёх коров и сдаивала в пенящееся молоко узенькие струйки.
– Хорошие у вас коровы, – похвалила мамина подруга, – молочные, да и стоят хорошо. Я за час всех управила, а за моими двумя козами порой столько же пробегать можно и полведра не взять!
Струйки молока уверенно ударяли в край ведра, в хлеву пахло свежей травой и животными и запах этот и звук погрузили меня в детство, когда я вот так же прибегала смотреть, как маменька доит коров, забиралась на край высокой кормушки и сидела, поджав ноги и тихо млея от восторга. Особенно если мне перепадала кружка теплого, из под вымени, молочка или мамочка разрешала самой попоить теленочка, просяще тыкающегося в меня холодным носом.
– Эй, Лия, – вдруг сказала тетя Хельга, отставляя ведро, – сходи, посмотри, что во дворе-то творится, что-то мне кажется, люди там собрались.
И только тогда я услышала, что во дворе действительно слышан приглушенный гомон нескольких голосов.
Я осторожно выглянула из пригона и увидела давнешних мужичков, с которыми вчера уехала мама. Они стояли во дворе возле своей телеги и вокруг них уже начинала собираться возбужденная толпа.
– Вон она, Лийка-то, – вдруг закричал кто-то, – иди сюда скорее! С матерью беда!
Мама лежала на подложенном под неё одеяле с закрытыми глазами, белая с посиневшими, какими-то мертвыми губами и тяжело, с надрывом дышала.
– Мы это, – словно оправдываясь, рассказывал мне мужичок, сено-то продали, хотели ужо в ночевальню ехать, а тут видим: вышла она от урядника вся бледная, губы трясутся, завыла тоненько так, что та собака, и за грудь схватилась. А потом и падать начала, да неудачно так: навзничь да прямо на камень! Ну мы её и подобрали. Сунулись к лекарю, а он даже смотреть не стал! Говорит: давайте серебрушку или везите её к деревенской бабке. Ну мы и повезли потихоньку. Чего делать-то было? Вот так неспеша и доехали. Она несколько раз в себя приходила, так мы ей водички давали понемножку. А как рассвело, так больше глаз-то и не открывала. Ты забирай давай её, девонька, а нам ехать надо, дома дела ждут.
Маму перенесли в дом и положили на кровать. Я пыталась по подсказке тетки Хельги, сунуть мужикам денег, но они решительно отказались, объяснив это тем, что все под Богом ходим. Сегодня они кому помогли, а завтра, дай Светлый, и им кто руку протянет.
Пришла бабушка Фая, местная лекарка. Выгнала всех из комнаты и начала осматривать маму. Я сидела тихо-тихо, словно мышка и крепко держала её за руку. Словно это могло помочь. Словно могло вернуть мне ту сильную, красивую женщину, что своей статью и красотой вызывала зависть у всех соседок. Папа привез маму издалека. Он был на службе в далеком гарнизоне, там и встретил красивую молодую девушку, дочку командира крепости. Встретил и влюбился. И мама тоже. Командир тот был против того, чтобы его кровиночку увез в какую-то глухомань простой кузнец, так что им пришлось бежать и добираться домой больше месяца окрестными дорогами. Зато мама любила вспоминать эти их дорожные приключения и всегда говорила, что ни разу за всю жизнь не пожалела о своём выборе.
– Не жилец она, девонька, – голос лекарки выдернул меня из тяжелых дум, – сердце это, не выдержало оно. Не оклемается она: день, два и отойдет. Я же ей говорила: никаких переживаний, она ж сердце-то свое надорвала, когда сыночка схоронила. Эх, если бы хоть сразу застать!
Она тяжело махнула рукой и вышла, плотно притворив за собой дверь, словно отрезая меня от солнечного света, что царил в соседней комнате, лишая меня надежды.
Мама умерла следующей ночью.
ГЛАВА 4.
Похороны я даже не запомнила. Перед глазами стояла серая пелена, голова раскалывалась от боли. Я куда-то шла, когда вели за руку, что-то отвечала на вопросы, даже не понимая, о чем именно меня спрашивают. Лишь снова оказавшись дома и забравшись на родные качели, я поняла, что осталась совсем одна.
Тетя Хелена гремела чем-то на кухне и привычный этот звук резко вернул меня в реальность. Чуть позже соседка остановилась возле меня, держа в руках тяжелую кружку.
– На, выпей, девочка, – проговорила она и сунула её мне в руки. От кружки пахло мятой, душицей и капелькой алкоголя.
Я отхлебнула душистый напиток, подержала во рту и наконец проглотила, чувствуя, как горячая волна растекается по телу. Когда чай закончился, стало чуть легче.
– Ну что, пришла в себя? – уточнила соседка, присаживаясь рядом, – а теперь послушай меня. Уезжать тебе надо.
Я в изумлении посмотрела на неё.
– Тетя Хельга, но почему? И куда?
– Да вот хоть в город для начала, – предложила соседка, – ты сама подумай! Ты же совсем беззащитна сейчас: родителей нет, родни нет, а имущества у тебя поболе чем у любого в селище. Теперь тебе только два пути: или замуж или в город. А мужа кроме Финна тебе не видать!
Я задумалась. В словах соседки было зерно правды, но бросить все и бежать было как-то... дико что ли. Да и не могла я просто так уехать. Ну не могла и всё тут!
– Я подумаю, тетя Хельга, – осторожно сказала я, – спасибо за помощь!
Соседка покачала головой и встала.
– Ладно, пойду я, – сообщила она, – дома меня мелочь ждёт. Я к тебе Инку пришлю, пусть сегодня у тебя переночует, да и вообще поможет.
Я только согласно кивнула.
Инка прибежала, стоило только тете Хельге ступить за калитку. Сначала она пыталась меня разговорить, но потом бросила это бесполезное дело и просто помогала мне управляться с привычными делами. Спали мы в одной комнате. Следующий день тоже не принёс ничего нового. Я просто ходила по пустому дому, руки сами делали привычные дела, но мысли мои были далеко. Я размышляла. Думала о том, стоит ли последовать совету маминой подруги и уехать. И даже начала склоняться к мысли о том, что, пожалуй, она права, и мне действительно лучше бужет перебраться в город. Хотя бы на время. Вот только, воплотить это решение в жизнь я не успела.
***
Финн
Финн сидел в ренском трактире и напивался. Ему принесли уже третью кружку забористой самогонки, но и на ней он не планировал останавливаться. "Проклятая гордячка, – мрачно думал парень, – это всё из-за неё!"
После того как мрачный кузнец явился к отцу и категорически отказал тому в выгодном сватовстве, отец впервые с, кажется, пятилетнего возраста, наорал на него так, что у парня от стыда загорели уши. И он, даже не представляя к чему подобное может привести, решил что кузнец еще ответит за его, Финна унижение. Поэтому когда представился удобный случай, парень не задумываясь им воспользовался, подперев дверь кузни и бросив на сухую, не видевшую дождей уже две седьмицы траву, зажженную спичку. И только издали наблюдая за взвившемся над кузницей пламенем, он понял, что именно натворил!
На этот раз отец не стал на него кричать, просто собрался и, выгребя из заначки все наличные деньги, умчался в город, к уряднику. А потом Финн снова напился и пошел к своей бывшей невесте. Парень отхлебнул очередной глоток и поморщился. Горчащий напиток не мог перебить ощущения сладости её губ. Она была такая мягкая, сладкая, желанная, что Финн мгновенно загорелся, стоило ему до неё дотронуться. И пропал, потому что мягкость эта оказалась притворной и девчонка сбежала, оставив его безумно возбужденным и вызвав безудержную ярость.
Финн тяжело откинулся на спинку стула. Хотелось побиться головой о что-нибудь твердое, но это ему вряд ли поможет. Пока была здорова Улла Баттен у него с отцом еще оставалась надежда, что получится договорится полюбовно. В конце концов, Улла всегда была значительно рациональнее своего мужа и умела принимать сложные решения. Да и Лийка вряд ли пошла бы против материнского слова. Финн вздохнул. Даже больная Улла давала им надежду. Вряд ли девушка, вынужденная разрываться между лежачей матерью и ведением хозяйства, решилась бы отказать ему в браке, пусть даже и не желанном, но обещавшем ей помощь в безвыходной ситуации. А что делать сейчас, когда Лийка осталась без матери, парень не мог даже представить. Да, участковый, задобренный отцом, отказался проводить расследование. Но что будет, если потерявшая обоих родителей девчонка, дойдет до его старшего, или, не дай Боги, обратиться к князю Тимофею? И даже если не обратится, как заставить её согласится на брак с тем, кого она считает виновным в своем сиротстве? А если отец не получит этот участок у тракта, то он, пожалуй, обеспечит ему, Финну, ещё очень много неприятных минут.
За соседним столиком кто-то громко, явно злясь, стукнул кулаком по столу. Парень вздрогнул и обернулся. Там сидело трое солдат, один из которых, очевидно подошедший недавно, и принес плохие новости.
– Да он что, совсем сдурел? – прорычал здоровяк рядом с кулаком которого на столе разливалась самая большая лужа, – что значит упустил девку? Как?
– Да тише ты! – шикнул на него сосед и, видя что собеседник успокоился, продолжил, – ну так вот, Вортон говорит, она в туалет отпросилась на минуточку, а сама в кухню и через заднюю дверь в переулок убёгла, а там в толпе затерялась. Нашли её через несколько часов в придорожном трактире. Там Грен Одноглазый какое-то удачное дельце обмывал. Ну девка к нему с подельниками и кинулась. Помогите, говорит, люди добрые, меня зверю в невесты отдать хотят, возьмите то, что лишь мужу отдать должна! Ну они, не будь дураки, и взяли, кто ж от такого-то откажется? Да так взяли, что девка та еще не скоро с постели встанет, только нам то уже без надобности. Сами знаете, волки порченную не возьмут, им чистую подавай! Наш старшой сразу в столицу отписал, так мол и так, нужна еще волчья невеста, а ему сегодня ответ приходит: сам упустил, сам и ищи, а не найдешь, свою дочь отдашь на замену! Ну с Вортона-то что взять, у него два сына, а вот у старшого дочь есть, да как раз по летам подходяща, вот он и лютует. Найдите, говорит, мне безродную сироту, иначе я с вас всю шкуру спущу!
– Так где её взять-то? – пробасил первый, – всех подходящих девок старшой под присмотром держит. Нет сейчас никого на примето-то!
О чем служивые разговаривали дальше, Финн уже не слушал. Он быстро поднялся и, бросив на стол несколько медяков, почти выбежал из таверны. Хмель стремительно выветривался, голова начинала работать ясно и план действий выстраивался сам собой. Через половину часа парень уже стоял перед дверями кабинета старшего урядника. На миг мелькнула жалость к девушке, которую он обрекал на болезненную хоть и быструю смерть, но тут Финн вспомнил как Лийка укусила его, когда он попытался поцеловать девушку и жалость мгновенно исчезла. "Не захотела мне женой быть, так пусть теперь перед зверем ноги раздвигает!" – со злостью подумал он и решительно постучал.
Отдать девушку уряднику было самым удачным решением всех его, Финна, проблем. Потому что старшОй, записав девушку в волчьи невесты, вряд ли даст ход делу о убийстве её отца, а приятным дополнением станет её имущество, по закону переходившее в собственность деревенского старосты. Это было сделано для того, чтобы местные не скрывали от княжеской власти оставшихся без родителей девочек, но сейчас очень пригодилось и самому Финну и герру Олафу, который всё-таки получал себе желанный участок.
Лия
Когда ранним утром у моего двора остановились несколько конных воинов, я сначала не поняла, что именно происходит.
– Этот дом? – уточнил командир у кого-то стоящего внизу.
– Да, господин старший урядник, – заискивающе ответили оттуда, – и я по голосу узнала герра Олафа, – именно этот!
– Эй, хозяйка, – один из воинов стукнул по воротам, не спеша спешиваться, – выходи!
Я торопливо повязала на волосы косынку, ходить простоволосой можно было только замужним женщинам и выскочила на крыльцо. И отступила назад под тяжелыми оценивающими взглядами.
– Лия Баттен, – уточнил командир.
– Д-да, – ответила я.
– Собирайся, – скомандовал старший, – поедешь с нами.
– К-куда? – я в изумлении посмотрела на военных.
– Всё вопросы после! У тебя десять минут! – ответил старший и кивнул одному из своих воинов, – проводи!
Когда я вышла из калитки, прижимая к себе дорожный узелок, меня быстро подхватили под руки и ловко усадили на седло перед одним из воинов. У забора в смущении мялся староста.
– Держи, – кинул ему какой-то свиток старший урядник, – имя сам впишешь! И, обращаясь уже к воинам, приказал, – поехали!
За время пути я пыталась завязать разговор несколько раз, но мужчины молчали, игнорируя мои робкие попытки. А потом на горизонте показался город, вот только, не доехав до ворот, мы повернули на север по гораздо более узкой и значительно хуже накатанной дороге.
И я поняла, куда меня везут!
На привал мы остановились лишь ближе к вечеру, достигнув небольшого постоялого двора. Меня настойчиво проводили в комнату, пообещав, что ужин принесут сюда. И оставили одну. Я, обретя наконец свободу, заметалась по комнате. В голове билась одна лишь суматошная мысль: "Бежать! Бежать! Бежать отсюда как можно скорее!!!"
В дверь постучали и в комнату заглянула невысокая конопатая девчушка.
– Терра , я вам ужин принесла, – пискнула она, затаскивая в комнату поднос, уставленный тарелками.
Я чуть кивнула, указав на стоящий рядом с кроватью столик. Побег побегом, а есть хотелось ужасно! Потому что сегодня я ещё даже не завтракала. Девчушка кивнула и плюхнула тяжелый, судя по всему, поднос на столик.
– Приятного аппетита, терра! – пожелала девочка и быстренько сбежала. Я выглянула вслед за ней в коридор и наткнулась на одного из военных, стоящего напротив моей двери. Он, увидев меня, только криво улыбнулся и посоветовал:
– Вы бы лучше вернулись в комнату, терра, нечего вам тут делать! – и я поняла что сбежать будет совсем не легко. Есть сразу же расхотелось, но всё же я присела на кровать и потянулась к ложке.
Суп я с трудом, но съела, а вот аккуратно порезанные кусочки колбасы и несколько ломтей хлеба спрятала в мешочек. За всё время пути нам встретилась всего одна деревушка, да и та почти рядом с городом. Больше жилья от самого Ренса я не заметила. Ну кроме этого самого трактира. Стоило девчушке забрать уже опустевший поднос и покинуть комнату, как я услышала, как с той стороны двери глухо щелкнула щеколда, запирая меня в комнате. Правда я этому почти не удивилась. Вряд ли кто-то из солдат планировал простоять под моей дверью всю ночь.
Окно моей временной тюрьмы выходило в сад, заросший высокой травой в которой виднелись извилистые тропинки, соединяющие между собой ягодные кусты. Видимо, никто кроме ребятишек давно сюда не заглядывал. Снаружи к окну вместо ставень были накрепко прибиты две узенькие доски, оставляя свободным узенькие щели, между которыми вряд ли смогла бы проскользнуть даже давнишняя девчонка. Видимо, волчьи невесты в числе которых оказалась и я, вовсе не желали добровольно отправляться в лапы к зверю. Я вздохнула, поискала в комнате что-то, что можно было бы использовать в качестве рычага и, убедившись, что такого в комнате не наблюдается: стол был намертво приколочен к полу, а тяжеленную кровать я, в любом случае, вряд ли смогла бы поднять, взялась за доску голыми руками.
Когда последний лучик солнца вспыхнул за горизонтом и погас, а на улице начали стремительно сгущаться тени, я поняла, что даже если буду шатать эту доску до самого утра, ничего не изменится. Прибита она была на совесть. Свечей мне никто не предложил, так что в комнате темнело даже быстрее, чем на улице. Я снова обвела комнату взглядом. Стол, кровать, умывальник, прибитый к стене и ведро под ним, которое, очевидно, должно было послужить мне ещё и ночным горшком. Всё! Голые стены, только занавески висят над окном, позволяя путнику укрыться от солнечных лучей. Я отошла от окна, схватила плотную ткань штор и сильно дернула. Стена отозвалась скрипом, нехотя выпуская из себе кусочек гвоздя. Я, воодушевившись, вернулась к окну и дернула уже с разбега. И ещё раз, и ещё! Наконец небольшой брусок, который придавливал занавеси к стене сдался и повис на последнем, вбитом сильнее других гвозде.
Шуметь было нельзя, поэтому я быстро отказалась от мысли просто изо всех сил постучать брусочком по доскам. Сколько они тут стоят, может уже прогнили совсем? Поэтому я осторожно загнула крайний гвоздь так, чтобы его макушка виднелась над краем и, вставив в узкую щель между подоконником и доской, осторожно надавила. Доска раскачивалась неохотно, гораздо хуже чем брусок, державший занавеси, но раскачивалась. А когда щель стала достаточной, чтобы этот самый брусок туда вошел, пошло вообще хорошо. И наконец я с тихим радостным писком, отодвинула доску в сторону. Путь к спасению был свободен.
В комнате царила такая темнота, что я не сразу нашла на кровати одеяло. Еще какое-то время ушло у меня на то, чтобы привязать его к оставшейся на окне доске и крепко затянуть. А потом я подхватила свой узелок и, отчаянно цепляясь за свою самодельную веревку, поползла вниз.
К счастью, папа, всегда мечтавший о сыне, не запрещал мне мальчишеские забавы, поэтому я наравне с мальчишками лазала по деревьям и даже имела собственное гнездо на тополе, росшем в конце огорода. Так что земли я достигла благополучно. Чтобы сразу же метнуться в заросший сад и дальше, дальше, в лес, как можно дальше от этих людей, желающих отдать меня оборотням!
ГЛАВА 5.
Первое время я шла, почти бежала к видневшемуся вдалеке лесу, но стоило вступить под густые кроны, как пришлось замедлиться, а потом и вовсе остановиться. Темно было так, что я не видела никакой разницы идти с открытыми глазами или с закрытыми. Так всегда бывало перед Летним днём. Тогда два наших ночных светила: Юнай и Силла, весь остальной год всходившие на небо по очереди, исчезали с небосклона и не показывались целую седьмицу, а потом, в ночь праздника начала нового года, появлялись на небосклоне вместе. Только на одну ночь, освещая землю, если позволяла погода, почти так же ярко как и дневное светило.
Так что сейчас на небе поблескивали только огоньки далеких звезд и если поле они ещё могли кое-как осветить, то в лесу их слабый свет терялся, не доходя до земли. Я вытянула вперёд руки и тихонько всхлипывая от внезапно накатившего ужаса, осторожно двинулась вперед. Да, впереди меня могли ожидать дикие звери, но позади оставалось кое что гораздо худшее: оборотни – порождение самой Бездны!
Ушла я недалеко. Наткнувшись на сваленное ветром дерево и ощутив невозможную усталость, я решила, что сейчас двигаться вперед бесполезно, залезла под густой шатер из веток, нарвала себе на ощупь немного травы и легла, свернувшись клубочком. "Вот рассветет и я пойду дальше, а сейчас просто полежу немножко с открытыми глазами, чтобы не уснуть!" – решила я, подтягивая к себе замерзшие коленки. Несмотря на теплую ночь в тонком сарафане было прохладно. Как и когда уснула, я не заметила.
Проснулась я от холода, потянула на себя сползшее одеяло и поняла, что его нет. А потом вскочила, больно ударившись головой о нависшую сверху ветку, и с ужасом огляделась. Как бы не недалек был вчера мой путь, сейчас я понятия не имела, с какой стороны пришла. Я заблудилась! Постояв некоторое время и немного успокоившись, я попыталась рассуждать здраво. Солнце садилось как раз напротив моего окна, так что и в лесу я должна была идти на запад. А сейчас, я взглянула на показавшееся уже светило – раннее утро. Значит идти надо повернувшись спиной к восходящему солнцу. До Летнего дня было всего трое суток, оставалось главное: не попасться за это время в руки к урядникам!
Даже по освещенному лесу идти было не слишком-то легко. То и дело на пути попадались упавшие деревья и мне приходилось обходить их или перелезать сверху. Тонкие башмачки из воловьей кожи не слишком хорошо спасали от постоянно попадающихся на пути сучков и шишек, так что приходилось еще и внимательно смотреть под ноги.
Я шла уже, кажется, около часа, когда за спиной там, где остался постоялый двор, раздался ещё далекий, но уже хорошо различимый собачий лай. Несколько секунд я стояла неподвижно, не в силах поверить, что это и вправду возможно, а потом подхватилась и бросилась вперед не разбирая дороги. Мне нужен был ручеек или речка. Хоть что-то, что сможет сбить со следа собак!
Видимо Великие благоволят отчаявшимся, потому что ручеёк мне всё таки встретился. Я стянула с ног ботинки и ступила в воду, охнув от холода. Похоже, ручеек был родниковый, а лес не давал ему прогреться, заслоняя от солнечных лучей. На берегу в мягкой глине остались отпечатки моей босой ступни.
Я покрутила головой, примеряясь, куда лучше пойти и зашагала вниз по течению, выглядывая нависшее над потоком дерево или каменистую насыпь, по которой можно было бы подняться, не оставляя следов. Ноги стремительно замерзали. Впереди показался наклонённый над водой ствол и я начала было примеряться, как бы поудобнее на него влезть, когда поняла: именно это место и будут обследовать тщательнее всего. Пришлось идти дальше. Я уже почти не ощущала ног, когда впереди показался большой камень неизвестно как очутившейся в русле. Ручей вокруг него разделялся на два потока, один из которых был такой узенький, что я без труда смогла бы его перепрыгнуть. Стуча зубами от холода, я забралась на камень и несколько минут сидела, отчаянно растирая онемевшие ноги. Лай хотя и приблизился, но всё еще был достаточно далеко.
Папа дружил с дядей Олавом, местным охотником и однажды даже взял меня с собой на осеннюю охоту на уток. Герр Олав оказался удивительно словоохотливым человеком и за неделю пребывания на дальней заимке я узнала очень многое и о охотничьих собаках и о том как при необходимости сбить их со следа. Кто бы мог подумать тогда, что это может мне когда-нибудь пригодиться!
Ноги высохли, чуть согрелись на горячем камне и я, натянув обувь, стала выбирать место куда прыгать. Оставленный мною правый берег был удобнее и ближе. Но левый давал возможность быть дальше от преследователей.
Я прислушалась к далекому пока лаю и решилась. Шагнула налево и побежала, стараясь двигаться по прямой. Отойдя на примерно двести шагов, я развернулась и пошла обратно, по своим следам. А потом перебралась на другой берег ручья и осторожно, стараясь не задевать кустов и избегать зарослей травы, способной пригнуться и показать моим преследователям, что я здесь была, поспешила вперед.
Солнце перевалило за середину и наконец собаки отстали. Не знаю, что именно сбило их со следа: ручей ли или моя неуклюжая уловка с заячьей петлёй на своих следах, но лай я больше не слышала. Ужасно хотелось есть и я осторожно села рядом деревом, опершись спиной о нагретый солнцем ствол и закрыла глаза. Напилась я ещё в ручье, да так, что тогда казалось: стоит сделать еще глоток и я лопну, но сейчас, через несколько часов блужданья по лесу, пить снова хотелось. Вот только ничего, во что можно было бы набрать воды, у меня не было.
Я достала из узелка припрятанный с вечера хлеб и тихонько, чтобы не сорваться и не проглотить целиком, начала его откусывать. Колбасы у меня уже не осталось. Хлеб подсох и неприятно царапал горло, но я доела краюху, собрала все упавшие на подол крошки и ссыпала их в рот. Голод не исчез совсем, но хотя бы ослабел и не заставлял меня каждую минуту думать о последнем оставшемся в запасе куске. Потому что и кроме этого подумать было о чем. Не знаю, к добру это было или к худу, но я заблудилась.
Посидев еще немного, я решила, что, пожалуй, самым лучшим сейчас будет подыскать удобное место и устроится на ночь. Нужно было найти пихту и наломать веток с длинными мягкими иголками, спать на холодный земле второю ночь подряд я бы не решилась. Я уже отошла довольно далеко от своего привала, выглядывая нужное мне деревце, когда сзади послышался стук копыт. Позже я часто думала, как сложилась бы моя судьба, не поступи я тогда так, как поступила. Увидел бы меня урядник, если бы я просто упала на землю и осталась лежать там? Заметил бы, если бы метнулась к ближайшему пригорку и затаилась за ним? Скорее всего нет. Но я, вопреки любой логике и здравому смыслу, развернулась и кинулась обратно в лес, стремясь оказаться как можно дальше от дороги, к которой нечаянно вышла. И меня увидели! Сзади раздался радостный крик и я услышала за спиной быстро приближающийся лошадиный топот. Сильная рука перехватила меня на бегу и вздернула в седло. Я закричала, отчаянно отбиваясь и царапаясь, но мне ловко заломили руки, стягивая их за спиной бечевкой и урядник, перехватив меня поудобнее так, чтобы точно больше не упустить, всадил в коня шпоры. До Летнего дня оставалось совсем мало времени.
Старший урядник ничего не сказал, увидев меня, только посветлел лицом и приказал собираться. Солдаты забрали с постоялого двора лошадей, одеяла и немного еды, пока хозяйка хлопотала возле меня, пытаясь накормить. А потом мужчина взял меня к себе в седло и приказал выдвигаться. Кажется, мы ехали до темноты, не знаю, потому что вскоре меня сморил тяжелый сон и я задремала, положив голову ему на плечо. И проснулась только тогда, когда меня начали снимать с седла. Вокруг было темно, хотя на поляне уже начинал заниматься весёлый костерок. Меня перенесли на расстеленное на земле одеяло и сунули в руки кружку воды и какую-то еду. Не знаю. Если даже я и посмотрела в тарелку, то не запомнила что именно там было. Есть не хотелось. Вообще. Зато меня мутило и к горлу подкатывала противная волна тошноты. Руки мне развязали но это ничего не меняло. Сбежать в условиях, когда с тебя ни на миг не сводят внимательных взглядов, было невозможно.
Ближе к утру, когда на востоке уже начало алеть, мужчины встали. И снова скачка почти без остановок, лишь с двумя привалами за длинный летний день. К концу пути я так устала, что мне было уже почти всё равно, что со мной сделают. И когда впереди, уже в сумерках, показалась широкая серебристая полоса, вздохнула почти с облегчением. Мы достигли конечного пункта этого путешествия. Реки Быстрой. Рубежа, за которым начинались владения оборотней.
ГЛАВА 6.
– Вы бы её ещё завтра к вечеру привезли, – ругалась дородная женщина, критически осматривая меня со всех сторон, – и сразу с седла и за реку!
Она сердито зыркнула на, кажется, смутившихся мужчин и завопила:
– Венька! Венька! Где тебя носит, волчья отрыжка? А ну иди быстро баню топи! Да так, чтобы дух захватывало!
Из-за дома показался юркий парнишка, глянул на собравшихся исподлобья и, увидев внушительный кулак, бросился к невысокому строению.
– Ты куда, завопила хозяйка? Сдурел? Ты ж её до утра топить будешь! Малую, малую заводи!
Мальчишка послушно сменил маршрут и я увидела за большой баней еще и маленькую, в дверях которой он и исчез.
– Вот что, – продолжила командовать женщина, – вы давайте, пока коней обиходьте да в летник идите. Венька с баней управится, принесет чего поесть. А ты, красавица, – обратилась она уже ко мне, – пойдем-ка со мной. Малая банька теплая была, пока разденешься ужо и заходить можно будет!
Солдаты нестройно ответив что-то вроде:
– Так точно, терра Софи! – забрали лошадей и потопали к конюшне. Я с удивлением посмотрела им вслед. Было похоже, что хозяйку они побаивались.
Та, между тем, обняла меня за плечи и повела к двери. Мальчишка встретился нам, стоило переступить порог предбанника, получил таки подзатыльник и, потирая ушибленное место, припустил дальше. Хозяйка закинула крючок на двери и, резко меняясь, словно перейдя из доброй мамочки в злую мачеху, отрывисто приказала:
– Давай раздевайся и живо на полку!
Я замешкалась. Так отличался этот суровый тон от того, которым только что со мной разговаривали, что поверить в то, что это один и тот же человек, было почти невозможно.
– Давай, давай, – прикрикнула на меня хозяйка, – время дорого!
И сама потянулась к моему сарафану. Я отпрянула. Чужие прикосновения были неприятны. Лучше уж я сама разденусь. Когда на мне осталась только тоненькая сорочка, женщина кивнула и указала на дверь:
– Заходи, уже там скинешь.
В бане было жарко. По телу сразу же потек противный липкий пот, но внутри по-прежнему было холодно. Я стояла совершенно нагая и дрожала, несмотря на пылающий в печи огонь. Хозяйка обошла меня по кругу и сожалеюще прицокнула языком.
– Эх, какую девку волкам привезли, – недовольно пробормотала она, – мне бы в веселый дом такую, я бы на ней озолотилась. Ей, поди бы, и господа не брезговали!
И потянулась огладить мне грудь, правда, увидев мои округлившиеся от осознания того, кем является эта женщина глаза она убрала руку и грозно прикрикнула:
– Чего пялишься, я кому сказала, ложись на лавку! – и я легла. О владелицах борделей ходили рассказы пострашнее чем о диких медведях. Почти такие же ужасные, как и про оборотней.
В бане я пробыла, кажется, несколько часов. Меня парили, окатывали холодной водой, снова парили, втирали в тело какие-то мази и кремы, баночками с которыми была уставлена вся лавка. Снова окатывали водой, потом её сменил какой-то отвар, остро и вязко пахнущий полынью и душицей. Дрова в печке почти прогорели и баня начала потихоньку остывать, когда наконец меня в очередной раз намазали каким-то вонючим кремом, правда лишь частично, и через несколько минут, соскребли его, оставляя покрасневшую, чуть пощипывающую, но совершенно гладкую кожу там, где раньше всё было скрыто. Стало безумно стыдно и я попыталась прикрыться.
– Да чего я там не видела, – хмыкнула тетка, – знаешь, сколько девок через мои руки уже прошло, я ведь их к первому-то разу завсегда сама готовлю! А теперь, красавица, двай-ка проверим, нетронутая ли ты ещё, а то я с этими дураками совсем забыла это сделать!
Из бани я выходила, чувствуя, как стыд немилосердно жжет щеки. Снова вспомнился Финн у стенки сарая. И я даже помотала головой, стараясь изгнать стоящую перед глазами картинку. Но картинка исчезать не собиралась и даже сквозь пелену усталости и голода, ко мне снова начал подбираться ужас. Я не хотела к волкам! Я не хотела принимать в своё лоно мужчину!
Выпив кружку настоянного на меду ароматного кваса я, вслед за хозяйкой, прошла в комнату и уснула кажется прежде, чем голова коснулась подушки. Сил не было даже на то, чтобы натянуть на себя одеяло.
Из сна я выплывала медленно и неохотно, воспринимая окружающий мир словно по частям. Вот раздались чьи-то быстрые шаги, вспыхнул свет, кажется, зажгли керосиновую лампу, потом кто-то истошно закричал, окончательно вырывая меня из сонного забытья. В большой слабо освещенной комнате царила паника. Несколько девушек толпились у одной из кроватей, причем одна из них продолжала кричать правда теперь уже тихо, постепенно переходя от крика к рыданиям.
– А ну пошли вон! – закричала хозяйка, врываясь в комнату. Девушки прыснули в стороны, словно воробьи, в стаю которых упал коршун, и я увидела: постель была вся залита темной кровью, а лежащая на ней, белая в синеву девушка, чуть слышно, но отчетливо стонала.
– Вот дура! – охнула хозяйка, увидев случившееся, – вены себе вскрыла!
И бросилась к ней. В полной тишине, она ловко подхватила безвольную руку, нажала куда-то пальцем и кровь иссякла.
– Ринка, быстро беги за моей сумкой, – велела она и одна из находившихся в комнате девушек сорвалась с места.
– Имей ввиду, Ринка, – ворчала сводница, ловко перевязывая глубокие порезы,– если девка из-за твоего недогляда помрёт, сама к волкам пойдешь, хоть и не чистая уже! А я с этого бережка постою, посмотрю, как они тебя на куски рвать будут!
– К-как рвать? – вырвалось у меня, – Почему?
– Как, как, зубами естественно, – уточнила женщина, – а почему, так волк он что же, не мужик что ли? Он тоже первым быть хочет! Только, в отличие от обычного мужика, он еще и точно знает, целенький ему товар доставили или уже попорченный!
Женщина закончила перевязку и распрямилась.
– Ох и достали же вы меня, девки, сегодня, – устало сказала она, – одна в лес убёгла, еле поймали, вторая руки на себя наложить пыталась. Я понимаю, себя всегда жальче всего, но, прежде чем кто-то из вас ещё чего учудить надумает, подумайте о том, что если завтра на той стороне не окажется пятнадцать нетронутых девушек старше четырнадцати, договор будет расторгнут. И оборотни придут в наши деревни и села. Да, города, скорее всего, будут им не по зубам, но кто будет снабжать их продовольствием, если все окрестные селения вырежут под чистую? Вспомните! Так уже было и хотя оборотни тоже погибали в той войне, люди в ней просто исчезали. Один зверь менял свою жизнь на двадцать – тридцать хороших воинов. А небольшую деревню два волка могли вырезать за ночь и уйти без единой царапины! Люди не могут сравниться с ними и ваша жизнь не такая большая плата за то, чтобы жили сотни и тысячи других!
Она помолчала, глядя в наши испуганный лица и велела:
– Ринка, зови солдат! Больше их одних оставлять нельзя, а ты, соня, вряд ли уследишь!
В дверях встал старший урядник. Хозяйка тоже осталась в комнате, где так и не выключили свет. Девушки потихоньку укладывались по постелям. Легла и я.
– Эй, новенькая, – окликнула меня девушка с соседней кровати, – а ты правда от солдат сбежала?
Я подумала и тихонько ответила:
– Да!
– А как думаешь, может и от волков можно сбежать, – протянула она, – вот бы хорошо было!
"Да, было бы хорошо, – подумала я, закрывая глаза и отворачиваясь к стене, – только вот от волка не убежишь!"
ГЛАВА 7.
Встали мы поздно. Солнышко уже высоко стояло над землёй и я вдруг осознала, что сегодня Летний день и в селище к вечеру разведут костры, на поляне соберутся все жители деревни и всю ночь будут праздновать наступление нового года. Разожгут костер, незамужние девчонки наденут праздничные сарафаны, которые шили сами по специальному крою заметно короче обычных и с широкими разрезами по бокам, чтобы не мешал прыгать через костёр. Парни нарядятся в лучшие рубахи причем тем, кто уже сговорен родителями, рубашки подарят их невесты. Потом будут танцы до упаду, прыжки через костер, чтобы прогнал он, сжег все прошлые беды и напасти, берёзка, украшенная лентами и венками, ломящийся от угощений стол с чинно сидящими и для виду строго хмурящимися старичками. Будет всё как и прежде, только вот меня уже не будет! Потому что сегодня в сумерках меня встретит моя судьба в виде огромного зубастого серого волка.
К позднему завтраку девушки почти не притронулись. Я тоже сидела, неохотно ковыряя еду ложкой. Хотя вместо привычной по утрам нелюбимой мною молочной каши была жареная картошка и оладышки со сметаной и вареньем.
Когда девушки начали потихоньку вставать из-за стола, в комнату влетела чем-то весьма довольная сводня и приказала:
– Поели, ну и молодцы, сейчас марш на улицу, да смотрите у меня, – она погрозила нам кулаком, чтобы без глупостей! – и скрылась в соседней комнате, где по прежнему лежала неудачливая самоубийца.
Мы нестройной толпой вышли на улицу. Двор вокруг дома был достаточно просторный, окруженный высоким, в полтора человеческих роста, забором из вкопанных в землю и заостренных кверху брёвен. По краям высились хозяйственный пристройки. Я сумела опознать конюшню и летняк, где ночевали солдаты, бани, малую и большую, я уже видела.
– Меня Лив зовут, – подошла ко мне давнешняя соседка, – вернее Сильвией, но так я только в документах и записана. Она вздохнула.
– А меня Лилией, – представились я, – но все зовут меня просто Лия.
Девушка улыбнулась. Она была хорошенькая: рыженькая, с тонкими, нежными чертами лица, аккуратным носиком, покрытым веснушками, зелеными глазами, оттенёнными густыми ресницами, и точеной фигуркой. Лив оперлась о забор и мне в глаза бросились красивые ухоженные руки.
Я посмотрела на свою ладошку. Мама меня жалела и большую часть домашней работы делала сама. А на самую тяжелую иногда даже нанимала кого-то из соседок. Но мои руки были покрыты мозолями от лопаты, ожогом от неаккуратно схваченной кочерги, несколькими мелкими порезами и, по сравнению с руками Лив, выглядели не очень. Словно я сравнивала старое платье, годное только на тряпку и праздничный сарафан.
– Ты что, благородная? – в изумлении прошептала я.
Лив проследила за моим взглядом и рассеянно отмахнулась.
– Нет конечно! Просто в приюте нас почти ничего не заставляли делать. Мы учились грамоте, шитью, музицированию. В общем, всякой чепухе, способной заставить девчонок поверить в то, что из них готовят не волчьих невест, а гувернанток для богатых домов.
– И вы верили? – изумилась я.
Про то, что в приютах живут девушки, предназначенные для оборотней, знала, мне кажется, последняя собака.
– Верили, – грустно вздохнула она, – приют же в глуши, людей там мало совсем, селищ нету рядом. Если бы я знала, для чего нас растят, я бы еще с приюта сбежала! – добавила Лив глядя куда-то мимо меня. Губы у неё начали подрагивать, но девчонка справилась с приступом слабости и продолжила:
– Я чего пришла-то, а расскажи как ты от солдат сбежала! У нас одна только Силла сумела, да и то в городе!
Я посмотрела на любопытную девчонку, на солнце, уже начавшее клониться к вечеру, и села на лавочку у стены.
"Почему бы и не рассказать, – подумала я устало, – если кому-то это скрасит ожидание неизбежного."
– Жалько, что ты попалась так глупо! – прошептала Лив, когда я закончила, – у нас так никто бы не смог! Мы все вместе ехали и терра Софи с Риной ночевали в комнатах. Да и солдат много было, они по очереди и у дверей и под окнами стояли.
– А как вообще вышло, что тут всем терра Софи заправляет? – спросила я.
– Так она же нас, – девчонка замялась, покраснела, но всё же продолжила, – готовила. У неё там штуки всякие и она нам рассказывала, что нужно делать, чтобы мужчине понравилось, а Рина показывала. Было так сты-ыдно! Но она сказала что, возможно, благодаря этому кто-то из нас останется жив, так что мы все смотрели.
Лив всхлипнула, подтянула к груди острые коленки и уткнулась в них лицом.
– Я когда смотрела, думала, что никогда так не смогу, – прошептала она, – а сейчас мне кажется, что смогу, только бы он меня не убивал! Я так хочу жиить!
Последние слова потонули во всхлипах и девчонка разрыдалась окончательно и уже неостановимо.
Я молча обняла её. Да и что можно было сейчас сказать? Что благодаря нам спасутся другие? Но вряд ли это способно утешить! А пообещать, что волк её не тронет, я не могла. Я и сама в это совершенно не верила! Вот только, плакать я не могла тоже. Напротив, в душе поднималась мутная, черная ненависть. Хотелось кричать, ломать что-нибудь и причинять боль. Хотелось отомстить всем тем, кто обрек меня и других девчонок на скорую гибель.
В дверях появилась хозяйка и, оглядев двор, зычно крикнула:
– Эй, старшой, загоняйте девок в баню, пора уж!
Из летника появились солдаты. Их было много и я впервые сообразила, что если меня сопровождали трое, то сколько же должно было быть выделено на основную группу. Кто-то из девушек пытался бежать, но их ловили, ловко выкручивали руки и тянули к бане. Лив тоже дернулась в сторону, почти сразу же попав в руки сильного мужчины и забившись там, словно птичка в силке.
Я пошла сама. Тратить силы на этих солдат, которых со званием мужчины роднит лишь наличие штанов! Да не дождутся!
В предбаннике безраздельно правила Рина, она ловко раздевала девушек, командуя держащим их мужчинам как и что сподручнее будет перехватить, и когда на несчастных не оставалось ни нитки, солдаты подтаскивали их к двери и вносили в парилку, исчезая там и вскоре появляясь обратно, но уже без девушки.
Один из мужчин протянул было ко мне руку, но я отскочила прочь, почти зашипев:
– Не тронь, сама разденусь!
– Вот кошка дикая! – почти восхищенно пробормотал он и отвернулся.
Я отошла к дальней стене, стянула сарафан, чувствуя, как от стыда горят не только лицо и уши, но, кажется, даже грудь, сняла башмачки и нижнюю юбку, оставшись лишь в нательной сорочке, и замерла. Мне казалась: все находящиеся здесь мужчины смотрят сейчас только на меня! Я почти чувствовала их жадные взгляды, скользившие по коже! Снять перед ними последний кусочек прикрывающий меня ткани, я просто не могла!
– Чего застыла, – подскочила ко мне Рина, дергая за край сорочки, – сымай давай, да пошла, ты одна осталась!
Я отпрыгнула, в тот же миг попадая в чьи-то сильные руки и начиная отчаянно в них биться. Бесполезно! С меня сорвали сорочку, просто разорвав ту посередине, пронесли несколько шагов до двери и я оказалась в парилке.
От вида того, что происходит там, я застыла, чем и воспользовался несший меня мужчина, легко поймав мои руки и, уже связанные, вздернув наверх, к перекинутой через срединную балку веревке. И горла вырвался крик ужаса, когда я осознала, что стою с поднятыми наверх руками, а мужчина наклоняется для того, чтобы развести в стороны мои колени и зафиксировать уже их. Остальные девушки были привязаны точно так же.
– Пошли, пошли отсюда, – услышала я через царящие в бане рыдания, – на женок своих будете так пялиться, ежели позволят, а не позволят, так приезжайте ко мне в столицу! Матушку Софи там каждая собака знает, я вам девок-то найду, что к такому охочие!
На этих словах дверь хлопнула и в парилке не остались ни одного мужчины.
– Ну что, девоньки, – объявила владелица борделя, внимательно рассматривая нас, – пора! Ринка, ты моешь и окупываешь, я обрабатываю! Пошла!
В бане было не жарко, просто тепло. Я, осторожно переступая с ноги на ногу, благо притянуты они были не туго, наблюдала за процедурой "подготовки".
Рина быстро мыла девушку мягкой ветошью, подняв наверх волосы, чтобы не замочить, окупывала, так, чтобы не осталось ни кусочка пены, потом осторожно вытирала большим куском чистого полотна и её сменяла сводня. Та начинала с груди, втирая в кожу какую-то густую мазь, потом её же наносила на бедра и, под конец, макала с баночку пальцы.
– Ещё спасибо мне скажите, – ворчала она безуспешно пытающимся свести колени девчонкам, – мои девочки завсегда ею пользуются и еще ни один мужик недовольным не ушел! Да и вам боли меньше будет! И заживет всё быстрее! Я бы вам и с собой каждой по баночке дала, да только кто ж допустит? Но я их здесь, в бане оставлю. Если понадобится, можно будет забрать. Мы уж завтра с утра и уедем! А с того времени никого тут больше и не будет до следующего года.
– И что, забирали когда-нибудь? – поинтересовалась одна из девушек.
– Нет, – хмуро ответила сводня, – но может, из вас кому повезёт!
Когда она приблизилась ко мне, пришлось приложить массу усилий, чтобы заставить себя не вырываться. Я подняла лицо кверху, не позволяя пролиться злым слезам и вспомнила Финна. Он убил моего папу! Он виновен в смерти моей мамы! И если то, что сейчас делают с моим телом, поможет мне выжить, я не буду противится! Потому что я просто обязана остаться в живых! И отомстить!
– А ты молодец, – похвалила меня терра Софи, закрывая баночку. Я была у неё последней, – далеко могла бы пойти!
Услышать такое было неожиданно приятно. Так, что я сама себе удивилась. Мы тут все готовимся умереть, а меня радует похвала хозяйки борделя!
Между тем на нас набрасывали сарафаны. Короткие с разрезами по бокам такие, как принято для прыжков через костер шить. Единственным отличием было то, что эти не были сплошными, а просто застёгивались сзади на несколько пуговиц, да вместо лямок было две ленты, которые нужно было завязать.
А потом баню снова наполнили солдаты. Девушек осторожно отвязали и понесли в лодки, стоящие на пристани.
Я сидела на корме и, не отрываясь, смотрела, как дневное светило медленно садится в реку, окрашивая её во все оттенки алого. Это было удивительно красиво и немного страшно потому что казалась, что река вместо воды полна кровью. Девчонки молчали. Битва с людьми была нами проиграна и все копили силы на следующую. К противоположному берегу наша лодка пристала с последними лучами солнца. Там были сооружены аккуратные мостки, к которым мы и причалили.
Меня развязали, сунули в руки мои кожаные башмачки и вынесли на берег. Не больше чем через несколько ударов сердца лодки отчалили и между ними и берегом начала быстро увеличиваться полоса воды. А мы остались стоять яркой стайкой южных птичек в своих бело-красных нарядах на голое тело. Отданные в жертву простой логике, решившей, что пятнадцать девчонок стоят спокойного года правления, купленного их жизнями.
ГЛАВА 8.
Волк лежал под кустом акации, припав к земле и почти слившись с нею в наступающих сумерках. Он искал. Втягивал чувствительным носом воздух, стараясь найти ту, от которой пахло бы не только страхом. Или хотя бы страхом, который ещё не перешел в панический ужас. Но пока безрезультатно. Девушки стояли слишком близко друг к другу и запах их эмоций перемешивался с ароматом чистых юных тел, рождая в волке давно забытые желания: догнать, сбить на теплую землю, ощутив под собой мягкое податливое тело, вонзить в него зубы, заявляя свои права и услышать стон или крик боли, а потом почувствовать сопротивление горячего лона, не желающего принимать в себя мужчину, но все равно принимающего.
Картина распластанной под ним девушки была такой яркой, что волк чуть сдвинулся и прикрыл глаза заставляя себя вспомнить, зачем он здесь! Время его охоты прошло уже больше двадцати лет назад и он никогда не опустился бы до того, чтобы снова соревноваться с молодыми волками за человеческих дев, если бы не Рик.
И голос плоти, желающий вновь отведать каково это – взять сейчас одну из толпившихся на берегу девушек, был последним, что волк сейчас стал бы слушать.
Одна из дев, тем временем, отошла от остальной группы и, сев на бревно, начала обуваться. И волк втянул носом воздух, убеждаясь, что ему не почудилось: от девушки действительно пахло злостью, решимостью и совсем немного страхом. Довольно рыкнув, хищник чуть приподнялся на мощных лапах. Он нашел!
***
Я следила за тем, как лодки причаливают к дальнему берегу реки со странной надеждой. Вот сейчас! Еще один удар сердца и мужчины развернутся, ударят по веслам и помчатся к нашему берегу, чтобы забрать всех, кого только что оставили здесь, обрекая на страшную участь! Но солдаты деловито подхватили ненужные уже лодки и понесли их к дому. И когда за ними закрылись тяжелые ворота, я поняла: нет, они не вернутся! Грудь сдавила ярость и я горько пожалела, что так и не крикнула им вслед всё, что я думала о тех, кто должен был защищать людей, но вместо этого отдавал их оборотням! Правда кричать было уже поздно, потому что все, кто мог меня сейчас услышать, были эти самые оборотни, да беспомощно столпившиеся на берегу девчонки.
Злость не давала стоять спокойно и я, отойдя чуть в сторону, села на лежащую на земле корягу и начала натягивать ботинки.
– Ну погодите, – шептала я, туго затягивая тесемки, – вы еще пожалеете, что так поступили со всеми нами!
Я закончила обуваться, встала и направилась к лесу. Стоять у реки в своем белом сарафане было неуютно. "Могли бы хоть темные сарафаны дать! – угрюмо подумалось мне, – эти же за полверсты видно!" Остальные девчонки так и толпились на пристани, не в силах покинуть единственное открытое место и войти в страшный лес, словно это могло бы спасти их от того, что лес сам придет к ним.
Юнай уже показался и быстро поднимался, заливая землю неровным сиянием. В его свете очертания предметов плыли и казались гораздо больше реальных. "Может и нет тут никаких оборотней, – подумала я, достигая опушки леса и вступая под густые кроны, – может и не живут они здесь больше!" И в этот момент из-за деревьев появилась Силла. Она вставала на севере и двигалась на юг, в отличие от своего небесного мужа, пересекавшего небесный свод с востока на запад. И, словно в ответ на появление их покровительницы, тишину ночного леса разорвал многоголосый волчий вой.
Я бежала вперёд так, словно за спиной выросли крылья, сердце почти выскакивало из груди, воздух казался обжигающе горячим и с трудом проникал в легкие. Но стоило мне замедлится, как я сквозь грохот в ушах снова начинала слышать волков и ноги сами несли меня дальше. Наконец силы мои иссякли и я схватилась за дерево, загнанно дыша и пытаясь устоять на мелко дрожащих ногах. Мыслей в голове не было ни одной, а вот чувства, подстегнутые страхом, обострились до предела. Иначе как объяснить, что я услышала как хрустнула ветка в оставшемся за спиной кустарнике. В панике я обернулась. Даже оба небесных супруга были не с силах осветить густой лес: там и тут на земле лежали неровные тени, дальше за деревьями переходящие в сплошной мрак.
Я стояла, прижавшись спиной к толстому дереву, стараясь успокоить дыхание и вглядываясь в изменчивые тени, как вдруг одна из них едва заметно шелохнулась и слилась в одно сплошное пятно тьмы, которое шагнуло вперед, превращаясь в огромного, ростом мне почти по плечо, черного волка.
Я засипела, цепляясь непослушными пальцами за неровный древесный ствол, от ужаса голос мне отказал, а оборотень, чуть приседая на задние лапы, неторопливо двинулся ко мне, чутко втягивая носом показавшийся мне густым воздух. Он не дошел до ошеломлённой меня, почти не чувствующей своего тела и не смеющей пошевелить даже пальцем, нескольких шагов, когда в соседних кустах раздалось грозное рычание и оттуда вылетел ещё один зверь. Такой же огромный, но заметно светлее мастью и врезался в бок первого. Они покатились по земле, рыча и стремясь подмять противника под себя. А я, словно освобождённая из смертельной ловушки птичка, оттолкнулась от ставшего почти родным дерева и бросилась прочь.
Звуки борьбы двух хищников исчезли, снова перебиваемые стуком собственного сердца, я старалась не думать о том, что происходит сейчас на оставленной мною полянке, лишь смотрела вперед и под ноги, стремясь избежать выступающих из земли корней, когда сзади раздался громкий и отчаянный девичий крик. Я оглянулась, кричали, мне показалось, совсем рядом и, запнувшись за именно в этот момент оказавшуюся на дороге ветку, плашмя полетела вперёд, до крови стесывая о покрытую хвоей и шишками землю коленки и локти. Перед глазами возникла мутная пелена, я сердито мотнула головой, смаргивая слёзы, и попыталась встать, опираясь на чуть менее пострадавшие ладошки, когда прямо над моей головой раздался низкий довольный рык и тяжелое мужское тело придавило меня сверху, выбивая воздух из легких и вновь заставляя распластаться по земле.
ГЛАВА 9.
Я замерла, не имея сил даже кричать. Сильные пальцы прошлись по плечу, отодвигая волосы и я почувствовала, как по шее скользнули клыки. Меня затрясло от ужаса. Неужели все то, что рассказывали в страшных сказках, действительно правда и сейчас зверь вцепится в мое тело, ставя метку и тем навсегда лишая свободы выбора, подчиняя себе, делая бесправной и безвольной рабыней?
Но прижимающийся сверху мужчина так меня и не укусил. Напротив, он чуть приподнялся на локтях, позволяя мне наконец сделать нормальный вдох и запустил под меня руку, обхватывая и сжимая грудь. Меня выгнуло дугой и я, всхлипнув, осознала наконец зачем терра Софи мазала нас своим проклятым снадобьем! Кожа, там где в неё втирали неизвестную мазь, стала безумно чувствительной, грудь налилась, а внизу живота тянуло так, что я непроизвольно дернула бедрами.
Мужчина выругался и прижался ко мне теснее так, что я почувствовала, насколько же он возбужден, одновременно запуская вторую руку под сарафан и оглаживая ягодицы. Из горла сам собой вырвался тихий стон и я подалась навстречу его руке, проникшей между моими бесстыдно раскрытыми ему навстречу бедрами. Страх исчез, испарился вместе с мыслями. Осталось одно лишь непонятное желание чего-то большего.
Но волк почему-то медлил. По прежнему гладил мою грудь, задевая сосок, но вторую руку убрал. А потом, что-то прорычав, скатился с меня в сторону и стремительно поднялся. Я потянулась вслед за ним, чувствуя, как тело сводит судорогой неудовлетворенного желания и отшатнулась, когда он резко вздернул меня на ноги и, легко перекинув через плечо, быстро скользнул в тень деревьев.
– Закричишь, перережу горло, – предупредил меня зверь, стремительно двигаясь по лесу в одному ему известном направлении. И я молчала! Просто вызванный неизвестным снадобьем дурман, сейчас, когда меня не трогали там, постепенно проходил, а меня с головой накрывал стыд. Неужели даже оборотень тот, что наполовину зверь, посчитал меня слишком распутной для того чтобы взять на месте? Лес, между тем, наполнялся звуками. Я четко различала далекий рык, крики и стоны девушек, мужские голоса. Правда с каждым новым шагом они становились всё дальше и невнятнее.
Наконец мы оказались на довольно большой поляне и мой похититель не особо церемонясь стряхнул меня на землю. У длинной вкопанной в землю коновязи недовольно пофыркивало несколько десятков оседланных лошадей. Зверь подошел к одной из них, отвязал повод и повел ко мне, одновременно с этим доставая из переметной сумы рубаху со штанами и одеваясь.
Я сидела на земле, во все глаза рассматривая своего похитителя. Если бы я точно не знала, что это волк, то никогда в жизни этому бы не поверила! Он был высокий мощный, я видела как перекатываются под кожей мышцы, с черными глазами. И единственным, что отличало его от наших мужчин были длинные, до плеч, волосы. И при этом волк был удивительно красивым, той строгой мужской красотой, что появляется лишь с возрастом. А ещё он был чем-то неуловимо похож на моего папу и это делало его чуть мене страшным.
Мужчина застегнул ремень, натянул сапоги и, наклонившись ко мне, вздернул наверх, без усилий забрасывая меня на лошадь и почти сразу же садясь сзади. Сильная рука обхватила меня под грудью, намертво прижимая к чужому телу, и оборотень пустил лошадь вперед.
Мы ехали в полной тишине довольно долго, пока наконец мой спутник не произнес:
– Спрашивай!
Я оглянулась и в изумлении посмотрела на него, чувствуя, как округляются глаза.
– От тебя пахнет интересом, – пояснил он, внимательно смотря мимо меня на дорогу.
Да, покинув поляну, мы почти сразу оказались на нормальной, хорошо натоптанной дороге, по которой вполне было можно двигаться рысью.
– А Вы ... – начала я
– Нет, я не читаю мысли в твоей голове, – усмехнулся оборотень, мазнув по мне взглядом, – просто чую, хотя и заметно хуже чем мой волк, но не узнать твое любопытство сейчас просто невозможно. А когда мы въедем в город, пахнуть от тебя должно совсем иначе.
– А как должно пахнуть? – снова изумилась я, хотя спросить хотелось совсем о другом.
– Страхом и покорностью, – отрезал волк, – а ещё, желательно, – болью. Так что спрашивай, у нас осталось не так уж много времени.
– А-а, – я задумалась, о чем же спросить в первую очередь, – а кому вы меня везете? – начала я и осеклась, почувствовав на себе внимательный взгляд.
– А с чего ты решила, что не себе? – уточнил оборотень.
Я промолчала не зная, как объяснить то, что поняла ещё там, лежа на земле, когда оборотень оставил меня так и не взяв то, что хотел. А он хотел! Насколько бы невинной я не была, когда тебя от лежащего сверху мужчины отделяет лишь тонкая ткань сарафана, не почувствовать его желание просто невозможно! И не укусил, хотя и царапнул по шее острыми клыками.
– Сыну, – через несколько томительных мгновений сказал мужчина, – я везу тебя своему сыну.
– А почему ...? – я снова не договорила, почувствовав, как напряглась прижимающая меня рука.
– Потому, – спокойно ответил зверь, но я от его голоса я дернулась и попыталась отодвинуться подальше от разъяренного мужчины, – что он не оборачивается в волка.
***
22 года назад.
Крупный черный волк с трудом переставляя лапы брел по бесконечному покрытому искрящимся снегом лесу. Он был один и это одиночество для того, кто вырос в окружении стаи, было почти таким же тяжелым как и голод. Он не ел, кажется, уже седьмицу, не считая нескольких костей, оставшихся после вороньего пира, косулю тогда, видимо, убил медведь, он и съел всё самое вкусное. Жилы и остатки шкуры достались птицам, а уж ему, Эйнару, пришлось довольствоваться объедками с их стола. Волк тяжело оступился и поджал заднюю лапу. Если бы не раны разве не прокормил бы он себя охотой? В горле снова родился тихий рык, как было всегда, стоило ему вспомнить о Харальде. Его вечный соперник в детских играх, его неутомимый противник в битве за благосклонность молодых волчиц. Его сводный брат, его кровный враг, убивший отца, чтобы занять его место. Место альфы стаи черных волков. Тот, кто изгнал его из стаи, тот, по чьему приказу его несколько дней гнали прочь словно дичь и тот, кто бросил его умирать, убедившись, что самостоятельно встать противник уже не может.
Но Эйнар встал, когда стих вдали радостный волчий вой. И не просто встал, а вот уже почти две недели брёл по лесу в надежде если не на помощь, то хотя бы на милосердие. Снова тяжело потянуло в боку и боль словно поняв, что измученное тело больше не может ей сопротивляться, охватила спину, перебегая от одного еще не зажившего укуса к другому, так что волк, издав тихий полурык–полустон бессильно повалился на бок, прямо в сугроб и закрыл глаза. Как оказалось, умирать было гораздо приятнее, чем жить.
Над головой послышался чей-то голос, а потом его подняли и чуть покачивая куда-то понесли. И это было так сладко, что Эйнар снова почувствовал себя волчонком, которого качают в колыбели мамины руки.
Окончательно он очнулся уже ночью. На краешке большой кровати, где он лежал, укрытый несколькими одеялами, примостилась совсем ещё юная девушка, склонившаяся над книгой. В комнате было тепло и душно, горели свечи и Эйнар вдруг подумал, что он, наверное, бредит, там в заснеженном лесу, потому что юная волчица была настолько красива, что поверить в то, что такое совершенство действительно существует было почти невозможно. Он шевельнулся и его сиделка быстро отложила книжку.
– Очнулся! – радостно выдохнула она, потянувшись к нему и положив на лоб прохладную ладошку, – а у нас ведь никто не верил, что ты выкарабкаешься! Почти ж седьмицу пробыл в беспамятстве! Отец уже хотел тебя добить, только я не дала, – она опустила глаза и чуть покраснела, – потому что я то точно знала, что ты выживешь!
И улыбнулась, становясь уже просто сказочно прекрасной.
Эйнар знал, что он пропал в тот самый миг, когда впервые увидел Елену, дочь альфы Белой стаи, живущей далеко на севере в суровой тайге. Увидел и влюбился с первого взгляда и на всю жизнь.
Елена была недоступна для него. Он, изгнанный собственной стаей, стоял на самой нижней ступеньке волчьей иерархии и она – дочь альфы, на которую засматривались даже волки, которых уже выбрали другие волчицы. Но она почему-то благоволила чужаку, упросила отца назначить его своим охранником и проводила большую часть времени в его обществе. А потом заявила, что хочет взять в мужья лишь сильнейшего и объявила бои. Для всех!
Эйнар знал, что не имеет права бороться за право назвать снежную волчицу своей. Знал, когда выходил на круг, знал, когда сшибался с противником грудью и чувствовал вкус его крови. Он знал, что не может надеяться на её любовь, но ещё лучше он понимал, что в тот день, когда за Еленой закроется дверь супружеской спальни он просто ляжет на снег и сдохнет, потому что жить без неё, дышать без неё, было невозможно! И он победил тогда! Победил всех, кто решился выйти против черного волка с горящими безумием глазами. А потом подполз на брюхе к неподвижно стоящей девушке и лизнул её руку, прежде чем провалиться в темноту.
И снова знакомая комната и привычная кровать. Вот только Елена уже не сидела возле него с книгой в руках. Она спала рядом в одной тонкой сорочке, разметав по подушке золотые волосы и положив маленькую ладошку ему на грудь. И Эйнар, не смея даже дышать, потянулся к ней, заключая свою женщину в объятия.
Они прожили душа в душу почти два года, а потом Елена поскользнулась и неудачно упала, будучи на восьмом месяце. Начались преждевременные роды. Волчицы и так тяжело переносили беременность и часто умирали, рожая первенцев, а уж когда вот так, не в срок... И когда бледная повитуха попросила его зайти в спальню, у Эйнара подкосились ноги. Это могло означать только одно!
Елена лежала белая, словно полотно и тяжело, с надрывом дышала. В комнате остро пахло кровью и болью и мужчина тихо опустился на колени, подхватывая неподвижно лежащую на простынях руку и прижимаясь к ней губами.
– Эйнар, – если бы не волчий слух, услышать её он бы не смог: таким тихим и безжизненным был голос умирающей женщины, – Эйнар, обещай мне! – она сжала его руку, вкладывая в это движение последние силы. – Обещай! Что ты не дашь убить нашего сына! На что бы тебе не пришлось пойти! Он должен жить, Эйнар! – на её впалых щеках заблестели слезы! – Обещаешь?
– Да! – просто ответил сломленный горем мужчина, – обещаю! Он будет жить!
– Назови его Эрик, – прошептала волчица и её глаза начали закрываться, – как жаль, что я даже не смогу его увидеть...
Волчонок родился слабым: перевитый пуповиной он не дышал и даже когда его освободили от пут, смог лишь тихонько пискнуть. Эйнар носил сына на руках, слушая, как бьется маленькое сердечко и чувствовал, как по лицу, оставляя горячие дорожки, бегут слезы. Потому что там, за дверью спальни, лежала неподвижно его жена, уже обмытая и переодетая для погребального костра, но по прежнему невозможно живая для него! Настолько живая, что мужчина не знал, как он сможет возложить её на последнее ложе и поднести к сухим сучьям горящую ветку.
Скрипнула дверь и в дом вошел альфа. Он тоже словно постарел за эти несколько дней. Но это не мешало ему держаться всё так же прямо. За вожаком стояла повитуха, вжавшаяся в стену под взглядом Эйнара.
– Покажи ребенка, – приказал альфа протягивая руку, – я хочу убедиться!
Эйнар неохотно протянул мужчине тихо пискнувший сверток. Вожак долго осматривал новорожденного, переворачивал с живота на спинку, ощупывал голову, даже дал ему пососать собственный палец. Наконец он тяжело вздохнул и вернул зятю сына.
– Убей его, – приказал он, не отводя глаз, – он слишком слаб и из него не выйдет хорошего волка. И когда Эйнар зарычал, показывая вмиг удлинившиеся клыки, добавил, – завтра! Или я сам сделаю это!
И ушел, даже не взглянув на чужака, что стал причиной гибели любимой дочери.
В ту же ночь Эйнар покинул владения стаи. Его не преследовали и мужчина искренне благодарил за это Светлую Силлу. Потому что оторваться от погони, имея на руках новорожденного ребенка, было невозможно. Он двигался в сторону границы с человеческими поселениями. Там, слишком близко от людей, чтобы эти места могли считаться достойными внимания сильной стаи, жили серые. Остатки некогда великого рода, что первый принял на себя удар людей и остановил их продвижение. Их было всего чуть более полутора тысяч, в разы меньше, чем черных или белых волков и Эйнар надеялся, что ему хватит сил на то, чтобы победить местного вожака и самому стать альфой. Потому что именно альфа решал, жить ли новорожденному волчонку или умереть!
ГЛАВА 10.
Столица земель серой стаи г. Вигольв. Утро Летнего дня.
В дверь кабинета постучали, вырывая Эйнара из тяжелой задумчивости.
– Всё почти готово, альфа, – отчеканил помощник, – осталось оседлать лошадей и можно выдвигаться!
– Хорошо, – ответил мужчина, – я скоро буду.
Когда за пареньком закрылась дверь, вожак вновь погрузился в невеселые думы-воспоминания.
Когда он пришел сюда, вожак серых принял вызов и погиб, хотя дважды Эйнар предлагал ему сдаться и признать себя побеждённым. Но Серый предпочел умереть, но не признать силу и власть чужака. Тогда, после боя, ему пришлось занять дом побеждённого. И хотя он не собирался гнать оттуда его волчиц, к тому времени, как мужчина вошел в двери, никого из них там уже не было. Несколько дней он прожил один с сыном, потом нашел ему кормилицу, перебравшуюся к нему и взявшую на себя так же заботы о его столе. А через седьмицу в дверь его дома постучали и он, открыв, увидел на пороге волчицу.
Альфа не может быть один. Вожак не имеет права иметь лишь одного волчонка и Эйнар впустил её в дом и, взяв за руку, повел в хозяйскую спальню. Он любил её, наблюдал, как сменяются на лице девушки грани удовольствия и не мог оторвать взгляд. Потому что, стоило прикрыть глаза, как перед взором вставали золотые пряди и бесконечно синие глаза умершей жены.
Нравы в серой стае были гораздо свободнее, чем в белой. И если для Елены он был первым и единственным, то пришедшая к нему Рейнара уже знала мужчин. Она провела в его доме несколько седьмиц и только в начале весны решилась связать себя меткой. Когда Эрику исполнился год, у него родился младший брат – Ивар. Через год ещё один – Стэн, а потом в доме появилась ещё одна волчица, подарившая мужу дочь – Яну. Сейчас малышке было уже четыре.
Эрик, принятый Рейнарой как сын, рос, постепенно догоняя своих ровесников. Он пошел в полтора года, но к четырём был заметно сильнее и быстрее младшего брата. А в шесть мог поспорить со старшими волчатами в скорости и силе. Эйнар любил смотреть, как сын играет. Он был похож на мать, но если у Елены волосы были солнечно-желтыми, то Рик был заметно темнее, словно показывая окружающим, что его отец из черных волков. И черты лица у мальчика были мягче совершеннее, чем у него самого, напоминая мужчине о том, какой красавицей была его первая жена. Эйнар с нетерпением ждал, когда сын обернётся, очень уж хотелось посмотреть, какой масти будет потомок черного и белого волков.
Вот только он не оборачивался.
Ни в семь, когда у большинства оборотней происходит спонтанный оборот. Ни в десять, когда подросший Ивар носился вокруг, стараясь поймать свой хвост, ни в двенадцать, когда и Стэн неуклюже встал на разъезжающиеся лапы.
Когда сыну исполнилось пятнадцать, Эйнар взял его и отправился в белую стаю. Ему нужен был совет.
Олаф встретил их не ласково, но внука признал. И зятя выслушал. А потом долго молчал и ушел к себе, так ничего и не ответив. А на следующее утро он вызвал Эйнара к себе и сказал:
– Волк в нем есть, я чувствую его, но почему-то он спит и не может пробудиться. Я слышал о таком и нашел несколько описаний подобных случаев. Пробудить зверя может азарт, опасность, сильное истощение или бой. Пробуй! Чем старше он становится, тем меньше вероятность, что у него получится. Самому старшему из обернувшихся было двадцать.
С того времени Эйнар с Риком перепробовали, кажется, всё. Они неделями жили в лесу, охотились, дрались, соревновались с другими оборотнями. Рик стал самым сильным среди парней, самым ловким и умелым. Но в начале весны ему исполнился двадцать один год, а оборот так и не наступил.
А потом в двери их дома постучала волчица и, пряча глаза, тихо сказала:
– Я к Ивару.
На следующий день Рик попросил разрешение жить отдельно. И вожак, вглядываясь в сына, понимал, чем вызвана эта просьба. Находиться в доме, где так сладко пахло молодой самкой, которая никогда не выберет его ущербного, было невыносимо!
Эйнар коснулся груди, где на цепочке висело тонкое кольцо из белого золота, его подарок Елене и решительно встал, направляясь к двери. Он не может дать сыну шкуру и не может заставить кого-то из волчиц выбрать его. Но он может кое что другое. И если для этого придется снова посоревноваться с молодежью в скорости и силе, он это сделает.
***
Лия
Когда лес закончился и впереди показались далекие огни, волк бросил повод и потянул меня за волосы, заставляя запрокинуть голову. Затрещала ткань, разрываемая сильными пальцами и я почувствовала, как сарафан поехал вниз, обнажая грудь.
– Не тронь, – прозвучало сверху, когда я попыталась вернуть непослушную одежду на место. И пальцы разжались сами собой, не имея возможности противостоять наполненному силой приказу. Я почувствовала, как по обнаженному плечу скользят чужие пальцы и вскрикнула от боли, ощутив впившиеся в плоть острые когти. По руке быстро побежали алые капли. Меня снова затрясло. Волк отпустил мои волосы, позволяя им скрыть от не слишком внимательного наблюдателя отсутствие метки, подобрал повод и пустил лошадь в галоп.
Через несколько минут её копыта застучали по каменной мостовой. Мы въехали в город. Я во все глаза смотрела на высокие двухэтажные особняки, хорошо видимые из-за низеньких оград, на ровные широкие улицы мощеные камнем с широкими желобами по краям для стока воды и любопытство вновь поднимало голову. Нам всегда говорили что оборотни – дикие звери и живут как звери, в вырытых в земле норах. Но их город был гораздо чище и ухоженнее чем Ренс, а других человеческих городов я никогда и не видела. Хотя папа, в своё время сменивший немало селений в поисках работы, говорил, что Ренс – один их лучших городов в княжестве.
Невдалеке послышался шум и я вытянула голову, стараясь разглядеть получше группу девушек в легких платьях, весело о чем-то беседующих. А в следующий миг забилась в сильных руках и беззвучно закричала, чувствуя, как мужская рука сжимает горло, лишая меня не только голоса но и возможности дышать.
– Я предупреждал тебя, – спокойно сказал волк, когда примолкшие волчицы остались позади, – страх и покорность.
И я опустила глаза и больше не поднимала взгляда, пока мы не въехали в просторный двор и меня не сдернули с седла, почти донеся до аккуратного одноэтажного дома и поставив на высокое крыльцо.
– Эрик, – мужчина негромко постучал, словно был уверен, что его точно услышат, – открывай! Я привез тебе подарок!
В доме раздались шаги, дверь распахнулась и меня накрыло волной тепла.
– Отец? – удивленно воскликнул мужчина стоящий на пороге, – что случилось? Какой подарок?
Но тут его взгляд упал на меня и я попятилась, стремясь оказаться отсюда как можно дальше. Во вступающих в свои права предрассветных сумерках было прекрасно видно, как исказились черты его лица от с трудом сдерживаемой ярости.
– На ней нет метки, – словно бы и не замечая реакции сына, продолжил вожак, – если она тебе нужна, поставь её сегодня. Иначе её запах соберет всех волков в округе. А если нет – выстави утром за дверь или убей.
И меня сильно толкнули в спину, заставляя шагнуть вперед, к неподвижно замершему в проеме оборотню. Он чуть посторонился, пропуская меня, и тихо сказал:
– Благодарю за подарок, отец!
– Жду тебя завтра на совете, – кивнул ему альфа и легко сбежал с крыльца.
Эрик, проводив его взглядом до послушно ожидающей во дворе лошади, закрыл дверь. Щелкнул замок, оставляя меня в полной темноте наедине с взбешенным оборотнем.
ГЛАВА 11.
Эрик.
Закрыв дверь, я несколько минут стоял неподвижно, глубоко дыша и стараясь унять кипевшую внутри ярость. Отцовский "подарок" был унижением. Он словно показывал, что альфа больше не верит в меня, не верит в то, что я обернусь. Он признавал меня неполноценным и хотел скрасить эту ущербность человеческой девой, которую я даже не смог взять самостоятельно. Я был сильнейшим из парней в человеческой ипостаси, но не продержусь и минуты против даже самого слабого волка! Перед глазами встала алая пелена. Я зарычал и ударил кулаком по тяжелой двери. На миг показалось, что зубы начинают превращаться в клыки, но, проведя по ним языком, я убедился – только показалось. Стало горько. Отец был последним, кто верил в меня даже больше меня самого. До последнего верил, что сможет мне помочь. Но если сдался даже он.... Я повернулся к тяжело, затравленно дышащей сбоку деве. От неё несло страхом и это было неприятно. Я в отличие от других, настоящих волков, не любил запаха страха.
– Идем, – бросил я ей и, открыв вторую дверь, шагнул в комнату. Нужно было устроить её где-нибудь на ночь. А завтра, завтра я выгоню её за дверь. Я не достоин свободной волчицы, но и умирающая от ужаса человеческая дева мне не нужна!
***
Лия.
Когда оборотень ударил кулаком по двери, я закусила ладонь что всё это время прижимала ко рту, чтобы не закричать. Что-то глубокое, древнее, сидящее у меня внутри настойчиво шептало, что кричать нельзя. Так же как нельзя двигаться, хотя единственным моим желанием сейчас было убежать отсюда как можно дальше. И я замерла в нескольких шагах от так и пышущего угрозой мужчины, почти не дыша и изо всех сил стараясь не проронить ни звука. Поэтому, когда он прошел рядом со мной, распахнул дверь в комнату и почти спокойно сказал:
– Идем.
Я глубоко вздохнула и начала заваливаться на бок. Подкосившиеся от нахлынувшего облегчения ноги просто отказались меня держать.
Парень выругался и, мгновенно оказавшись рядом, легко подхватил меня на руки, внес в большую комнату, в которой я сумела разглядеть сквозь пелену подступающих слез лишь разожженный камин да пару стоящих перед ним кресел. В одно из которых меня и стряхнули.
Я сжалась в комочек, безрезультатно стараясь успокоиться. Как-то сразу и без разбору на меня навалилось всё, пережитое мной за последние дни. Словно презрение оборотня стало последней каплей, переполнившей мою чашу спокойствия и выдержки. Я рыдала, вспоминая безвременно почивших родителей, предательство односельчан, отдавших меня уряднику, безразличие солдат, обращавшихся со мною как с ценным, но неживым товаром, стыд осознания того, сколько уже мужчин видели меня нагой, страх оставленной на потеху зверям жертвы, боль ноющих после бешенного забега ног, содранных до крови локтей и коленок, разрезанного острыми когтями плеча. Слезы всё лились и лились, не желая заканчиваться, а когда их уже не осталось, я поняла, что хочу жить! А потом почувствовала на себе взгляд оборотня, и, подняв голову, встретилась с ним глазами. Уже рассвело и даже тяжелые шторы, закрывающие окна, пропускали достаточно света для того, чтобы увидеть, как по его лицу скользнула тень брезгливости. Я представила как выгляжу сейчас в его глазах: грязная, заплаканная, с покрасневшими от слез глазами и неожиданно почувствовала злость. Да кто он такой, чтобы судить меня? И что он знает обо мне, чтобы смотреть так пренебрежительно?
Я встала, одернула покрытый пылью и кровью сарафан и решительно попросила:
– Покажи, пожалуйста, где я могу умыться?
Волк в изумлении посмотрел на меня, но мне было всё равно, что он может обо мне подумать. Видимо, я уже перешла какую-то черту, за которой бояться просто не получалось. Однажды со мной уже было подобное. Когда отец взял меня на пасеку. Мы прожили там несколько дней, наполненных жужжанием бывших казалось везде пчел. Я пыталась прятаться в летнике, но и туда они проникали сквозь неплотно закрытые двери и щели в дощатых стенах. И, в конце концов, я так устала бояться, что когда ушел рой и отец, вручив мне в руки большую кастрюлю велел:
– Держи! – и начал сгребать туда половником жужжащие комья сидящего на тынном столбе роя, я стояла и держала. Хотя прямо перед моими глазами колыхалась черная масса лепившихся друг на друга пчёл. И даже не пискнула, когда одна из них села на мою голую руку. И почти не вздрогнула, почувствовав жалящий укус. Просто тогда я должна была помочь папе. А сейчас..., а сейчас мне необходимо было выжить в волчьем городе!
К моему удивлению, для умывания была предназначена целая комната. Вход в неё был из того самого коридора, в который вела наружная дверь. Я впервые видела такое. У нас в деревне все комнаты шли друг за другом и редко их количество превышало две или три. А тут было еще четыре закрытые двери, не считая тех помещений, которые я уже успела увидеть.
Волк покрутил какие-то вентили и из крана потекла струйка воды. Ведра внизу не было, вода попадала в круглую, сделанную из камня емкость с отверстием внутри к которому крепилась труба, уходящая куда-то в пол. Канализация. Всплыло в голове необычное слово. Папа говорил что, в богатых домах Ренса стали делать такие устройства по которым грязная вода из дома попадала в выкопанную на заднем дворе яму. Но устройство эти было крайне дорогими и позволить себе такое могли лишь самые богатые.
Я сунула руку под водяную струйку. Теплая! Не знаю, где именно волки брали теплую воду, да мне это было и не важно. Скинув сарафан, я безжалостно оторвала от него кусок, всё равно только на тряпки он сейчас и годится! Намочила его в воде и провела по покрытому липким потом телу, не сумев сдержать радостного вздоха.
Умывшись, я оглянулась, раздумывая, чем же можно прикрыться. Сарафан лежал на полу серой тряпкой. Даже видеть его не хотелось, не говоря уже о том, чтобы брать в руки или надевать на чистое тело. Я вздохнула, зажмурилась и как была, нагая, открыла дверь. "Мне нужна защита!– как молитву повторяла я про себя, делая шаг к по прежнему сидящему в кресле оборотню, – и если для того, чтобы её получить, нужно соблазнить волка, я это сделаю!"
Вспомнились слова вожака, сказанные мне на прощание:
– Метку на человеческую деву волк может поставить лишь после того, как взял её тело. Эрик откажется от тебя: он слишком сильно переживает свою невозможность обернуться и воспримет твое появление как очередное свидетельство своей неполноценности. У тебя есть только два варианта. Первый – ты сдашься и умрешь, почти сразу, как покинешь утром его дом, причем смерть твою вовсе нельзя будет назвать легкой. В городе множество молодых волков, а ты слишком соблазнительно пахнешь, чтобы они могли пройти мимо. И второй – ты докажешь моему сыну, что стоишь того, чтобы дать тебе своё покровительство. Как это сделать, решай сама! Но если тебе хватит ума и решимости его соблазнить, знай, в его доме ты будешь хозяйкой. И прожить сможешь долго. В отличие от всех других девушек, что дотянут до прибытия в город. Потому что в охоте участвуют лишь те, кого уже выбрали свободные волчицы. А ни одна волчица не будет терпеть рядом с собой соперницу, пусть даже она всего лишь человеческая рабыня.
Эрик, кажется, задремал, по крайней мере он чуть вздрогнул, когда я закрыла за собой дверь, отрезая тем самым и собственные сомнения. Я двинулась к нему, не позволяя страху или стыду вновь завладеть мной. Прощальный подарок терры Софи все еще действовал, я поняла это, стоило провести рукой по мгновенно отозвавшейся возбуждением груди, хоть и заметно меньше чем тогда, в лесу. По крайней мере, я вполне могла себя контролировать.
Парень смотрел, как я приближаюсь и в его желтых глазах зажигалось опасное пламя. "О боже, Светлая, что же я делаю???" – возникла и исчезла суматошная мысль, когда я плавно опустилась перед ним на колени. "Волк всегда сильнее, – всплыли где-то на краю сознания слова альфы, – дай ему почувствовать свою покорность..." Мягкая шкура, лежащая у камина, сгладила боль от соприкосновения с полом содранных коленей, а я потянулась и потерлась щекой о сильную мужскую руку, обманчиво расслабленно лежащую на подлокотнике кресла.
ГЛАВА 12.
Эрик
Когда раздались легкие шаги, вырывая меня из тяжелых раздумий, я в первое мгновение не понял, кто же вошел в комнату. Потому что эта человеческая дева была иной, совсем отличной от того жалкого дрожавшего от ужаса существа, что отец привез в мой дом час назад. И первым, что в ней изменилось – был запах. Сейчас, когда она смыла с себя кровь и конский пот и не так сильно боялась, ничего уже не могло заглушить нежный аромат юного, чистого женского тела, мгновенно наполнившего мою грудь и растекшегося по телу пьяной волной возбуждения. Я чуть шевельнулся, стараясь сесть поудобнее, поднял на неё взгляд и пропал.
Она была нагой. И очень, очень красивой! Белая кожа, кажется, чуть светилась изнутри. Небольшую, но уже вполне налившуюся грудь, венчали розовые ягодки сосков. Тонкая талия плавно перетекала в округлые бёдра, а внизу, стыдливо прикрытое рукой, виднелось её лоно, гладкое и, я втянул носом пропитанный её ароматом воздух, – горячее.
Девушка опустилась на колени, словно признавая мою власть над собой и потерлась о руку, словно кошка, сметая все разумные, тщательно составляемые доводы, которые я только что раз за разом прокручивал в своей голове.
***
Когда меня перехватили уверенные руки и я оказалась лежащей на теплой шкуре, придавленная к полу сильным мужским телом, то лишь тихо выдохнула, прикрыла глаза, гася поднявшийся было в душе ужас и потянулась к волку, запуская пальцы в длинные волосы. Ощутила на лице его горячее дыхание, а потом меня обжег поцелуй, похожий больше не на ласку, а на злой укус. Мои губы смяли, требуя полной, безоговорочной капитуляции и я подчинилась, впуская его, позволяя взять то, что хочет. Рука мужчины прошлась по моей руке, задела ключицу и, наконец, накрыла грудь, погладив её вершинку большим пальцем. Я застонала ему в губы и дернулась, чувствуя, как его колено, воспользовавшись удачным моментом, раздвигает мне бедра.
Эрик с трудом оторвался от меня и, приподнявшись, начал стягивать с себя рубаху. На миг даже сквозь пелену охватившей моё тело страсти, снова пробился страх. Потому что я знала: сейчас этот стоящий на коленях между моими раскинутыми ногами мужчина разденется и возьмет то, что я так бесстрашно и открыто ему предложила. Но долго думать об этом мне не позволили, потому что через мгновение я ощутила внизу его пальцы и реальный мир снова уплыл, скрывшись за пеленой желания.
Когда Рик взял меня, наполняя собой до абсолютной, казалось недостижимой ранее цельности, я лишь вскрикнула, пережидая краткий миг боли и обхватила его коленями. Мужчина зарычал низко, почти на уровне вибрации, разошедшейся по моему телу сладкой судорогой, и начал медленно, осторожно двигаться. От его толчков по телу расходились волны жара, заставляя меня выгибаться ему на встречу и царапать ногтями пол. Раз! Другой! Третий! Перед глазами плясали солнечные пятна, не давая увидеть что-либо, кроме склонившегося надо мной красивого лица.
– А-а-а, – вырвалось у меня, когда он погрузился на, казалось ранее, невозможную глубину и застыл, изливая в меня горячее семя. Я дернулась, подчиненная накрывшему меня с головой удовольствию и ощутила, как моего плеча коснулись острые клыки. А потом они сомкнулись, пробивая кожу, и я закричала уже от боли, срывая голос и обмякая в сильных руках. Последней моей связной мыслью была: "Почему никто не сказал, что принимать метку так больно??? "
Просыпалась я медленно. Сначала почувствовала аромат свежей выпечки и обрадовалась: "Значит сегодня выходной и матушка встала чуть свет и печет сдобные булочки!" Затем услышала шум: говорили мужчины, один из них рассмеялся и добавил:
– Только ты её всё равно не спрячешь! Уже всё в курсе! – что ему ответил второй, я не поняла, потому что слова его потонули в хохоте, стукнула дверь и всё стихло. Мысли бежали лениво и я никак не могла зацепиться за одну из них и понять, что же меня насторожило. Спать хотелось безумно, я потянула на себя мягкое пушистое одеяло, перевернулась на бок и замерла. Потому что неловкое это движение отозвалось тупой тянущей болью внутри, мгновенно прогнавшей остатки сна и заставившей распахнуть глаза и резко сесть.
Я была в доме волка, в его постели, накрытая лишь тонким сползшим от моего движения одеялом, а сам хозяин стоял на пороге, привалившись плечом к косяку, в одних домашних полотняных штанах и смотрел на меня тяжелым оценивающим взглядом.
Я под этим взглядом попыталась прикрыться, но Эрик, оторвавшись от стены, двинулся ко мне и пальцы беспомощно скользнули по краю покрывала, потому что я поняла: он не позволит! Он хотел видеть меня сейчас, всю! И его метка, ноющая на моём плече, защищала меня от других оборотней, но не от него самого.
– Д-доброе утро! – в горле пересохло и собственный голос показался мне жалким писком. Волк молча сел на край постели и запустил руку мне в волосы.
– Доброе говоришь? – прошипел он и желтые глаза блеснули яростью, – какое же оно доброе, если уже половина города знает, что я не участвовал в охоте, но поставил свою метку человеческой деве?
Наши лица были так близко, что его дыхание шевелило мои волосы. И я внезапно поняла, что сидящий рядом мужчина не только зол, но и очень, очень сильно возбужден. И сделала то, что, пожалуй, единственное сейчас могло спасти меня от его тяжелого гнева – протянула руку и погладила его по груди и скользнула ниже, ниже, ещё ниже! Пока мои пальцы стыдливо не коснулись натянувшейся впереди ткани брюк. Мужчина резко, прерывисто вздохнул и потянулся ко мне. Злости в его глазах больше не было.
В этот раз было... сложно. Не знаю, что за снадобье втирала в нас терра Софи, но сейчас его действие давно закончилось и тело, помнящее недавнюю боль, сжималось и дрожало под мужскими пальцами. Никого желания принимать его сейчас я не испытывала. К счастью или к сожалению, мои желания волка интересовали мало! Он перевернул меня на живот, кинув под бедра одну из подушек, огладил спину, ягодицы, приподняв меня чтобы было удобнее, вошел, вырывая у меня болезненный стон, и резко, быстро задвигался.
Я лежала, закусив руку, чтобы не кричать и чувствуя, как по щекам бегут горячие слезы. Но потом движения мужчины стали медленнее, осторожнее и боль отступила, сменяется не удовольствием, нет лишь его далекими отголосками. Наконец мужчина замер, обмяк на мне, прижимая к кровати и я почувствовала, как горячо стало внутри.
"Интересно, – подумала я как-то через силу, – а у людей и волков бывают дети?"
И забыла об этом, потому что уже поднявшийся Эрик легко подхватил меня на руки и куда-то понес. Впрочем, долго терзаться неизвестностью не пришлось. Потому что вскоре мы оказались в комнате для умывания, правда сейчас большое круглое возвышение на полу, вчера пустое, было наполнено водой, над которой к потолку легко поднимался теплый пар. Мужчина прямо со мной на руках шагнул в воду и сел на невысокую скамеечку, устроив меня боком на своих коленях, взял с полки мягкую тряпочку и, налив на неё мыла из небольшого горшочка, начал меня мыть.
– Закрой глаза, откинься на меня и расслабься, – услышала я тихий голос над ухом, – я не хочу, чтобы тебе снова было больно.
И я послушалась, позволяя мужчине делать что и как он хочет. Сначала меня осторожно вымыли, особое внимание уделив длинным волосам и только потом Эрик принялся неторопливо, но обстоятельно изучать мое тело.
– В серой стае принято, что волчица никогда не принимает метку, пока не проживет с выбранным волком несколько дней и ночей, – сильные пальцы погладили грудь, чуть сдавили и сразу же отпустили ее вершинку, – и только от волка зависит, – его ладонь проникла между моих бедер и осторожно коснулась нежных складочек, заставляя меня дернуться и судорожно выдохнуть, – останется ли она с ним, – его пальцы становились все настойчивее, дотрагиваясь там, где я и сама-то стеснялась себя трогать, – или будет искать другого, – он надавил куда-то, вызывая у меня тихий всхлип и рефлекторное движение бедер навстречу наглым пальцам, – молодых волков, примерно равных по силе, много! Больше, чем волчиц, – поняв, какие их его движений самые действенные, Рик уже не оставлял меня, заставляя стонать и выгибаться навстречу его рукам, – поэтому любой волк гордится тем, что сумел не только взять, но и подарить удовольствие!
Он перевернул меня, усаживая к себе лицом, запустил руку в мокрые волосы и поцеловал так, что дыхание прервалось и сердце бешено заколотилось где-то в горле, а потом подхватил руками под попу и, чуть приподняв, хрипло попросил:
– Сделай это сама!
Прикоснуться к мужчине там было страшно! Так страшно, что я закрыла глаза, наощуп проведя рукой по его телу, пока пальцы не коснулись чего-то твердого и горячего, чуть дернувшегося от моего прикосновения. Мужчина подо мной задышал чаще и еще сильнее сжал руки на моих бедрах. И я решилась! Всё так же не открывая глаз, я обхватила его уже всей рукой и направила в себя, осторожно скользя вниз под действием собственного веса.
Как оказалось, когда ты можешь это контролировать, принимать мужчину гораздо слаще. Я двигалась неторопливо так, чтобы не позволить ему вновь сделать мне больно, из под опущенных ресниц с интересом наблюдая за лицом сжимающего меня мужчины. Он тяжело и хрипло дышал, на виске явственно проступила отчаянно пульсирующая жилка, но Рик держался, не позволяя себе взять больше, чем я могла и хотела ему дать. И это осознание моей над ним власти вдруг захватило и унесло меня ввысь, заставляя выгнуться и обмякнуть в сильных руках, сотрясаемой всё новыми и новыми волнами сладкой дрожи. В какую их этих волн подо мной забился и зарычал мой мужчина я так и не поняла.
Мы еще довольно долго сидели в воде, я – слабая, словно новорожденный щенок, почти растекшаяся по сильному телу и Рик, осторожно гладивший меня по спине и, судя по всему, бывший сейчас мыслями где-то очень уж далеко.
А потом открылась дверь и в комнату влетел молодой темноволосый парень с криком:
– О, Рик! Вот ты где! А правда, что у тебя появилась человеческая дева?
Я дернулась, стараясь прикрыться хотя бы руками, Рик подо мной недовольно зарычал.
– А ты дашь мне, – парень наконец разглядел нас, глаза его явно округлились от изумления, и следующую фразу он произнёс явно только потому, что репетировал её, очевидно, всю дорогу сюда, – её попробовать?
– Нет, – рявкнул Рик так, что у меня встали дыбом волосы, одновременно прижимая меня к себе, чтобы спрятать от чужих глаз, – Стэн! Я сколько раз говорил тебе не врываться ко мне без стука! Выйди вон! Нам надо одеться! – и удовлетворенно хмыкнул, когда за вылетевшем прочь парнем хлопнула не только дверь ванной, но и входная.
ГЛАВА 13.
Я сидела на кровати, снова укрытая лишь одеялом и наблюдала как Рик быстро одевается. Рубашка с коротким рукавом, брюки, носки. Парень замер на миг возле раскрытого шкафа и, порывшись в его недрах, бросил мне рубашку.
– Держи! Из дома не выходи и дверь никому, кроме меня, не открывай, – скомандовал он, натягивая короткие сапоги, – у меня Совет, потом ужин с отцом, вернусь ближе к вечеру. Осмотри дом, продукты и обед для тебя на кухне в ледяном ларе. Всё! – он выпрямился и уже взялся за дверную ручку, но потом, выругавшись, стремительно шагнул ко мне, запустил руку в волосы и поцеловал так, что закружилась голова и я схватилась за стенку, чтобы не упасть.
– Ты поняла меня, Лия? Никому не открывать! – и когда я заторможено кивнула, вышел за дверь, – закрывайся! – услышала я с улицы, уже задвигая в паз широкую щеколду. А сразу же за её стуком, по крыльцу прошелестели быстрые шаги и всё стихло.
Я маленькими глоточками отпивала чай из самой большой кружки, найденной на кухне. В животе была непривычная в последнее время сытость и от неё ли или из-за того, что последние ночи спала я только урывками, по телу разливалась ленивая дрёма. Окно кухни выходило на улицу и я, чуть отодвинув тяжелую штору, осторожно наблюдала за жизнью города оборотней. Смотреть открыто я не решалась. Непривычно большое и чистое стекло прекрасно просвечивало, а предстать перед одним из оборотней в одной тонкой рубашке на голое тело совершенно не хотелось.
Я уже почти допила ароматный чай, когда в конце улицы послышался топот копыт. Всадники мне сегодня ещё не попадались и я прильнула
