Оглавление
АННОТАЦИЯ
Прежний сборник рассказов «Поезд, шиповник. Июнь» дополнен несколькими новыми рассказами и стихами и небольшой повестью «Моя история».
ЧАСТЬ 1. АГЕНТСТВО «КИПАРИСОВЫЙ ЛАРЕЦ»
Как мне хотелось весны! Первых зелененьких листиков, воздуха, пахнущего талым снегом, сырой землей... Но куда же сбежишь из нашей зимы? На два-три дня? И денег-то таких нет...
Вот потому-то я и пошла в "Ларец". Не то, чтобы я абсолютно поверила их рекламе: "Отправим в тур Вашей мечты почти бесплатно!" Но так просила душа...
– Ну, так о чем же мечтаете? Не бойтесь, расскажите.
Дама-администратор, в светлой блузе, с галстуком-бантом, улыбалась задушевно. Мы сидели в уютной комнате, никак не назовешь офисом, с красными цветками гераней на подоконниках, со шкафами, в которых не папки, а книги в разноцветных переплетах.
– Мечтаю о весне, но понимаю, что это очень до...
– А, так вы не были еще у нас? Мы ведь совсем непохожи на прочие агентства. Вот, взгляните. И стоит это...
Она назвала смехотворную цену. Хм... взяла, полистала недоверчиво. Тютчев, Георгий Иванов...
– Да-да. В любое стихотворение! То есть в любое из тех, куда мы уже проложили маршрут.
Я прямо задохнулась от... какое чувство вызовет открытие, что вот оно – чудо? И восторг, и – вдруг обманывают, ведь так не бывает! И страх, что это правда...
– А... куда-нибудь к Эмили Дикинсон? Можно?
– Нет, нет, за границу пока не отправляем. Да и на что вам, милочка, чужая свобода, верно? А вот пейзажи, Фет, например. "И хор светил, живой и дружный"...
Я покачала головой.
– По весне скучаю. Можно мне... весну?
– Конечно, дорогая. Может быть, Тютчев? У вас есть зонтик? Нет? Тогда предложу вам Случевского. Любите? Вот и прекрасно! Подпишите тут и тут... да... и что нет претензий... спасибо... а касса – вон там.
Я положила руку на стихотворение, менеджер-отправитель инструктировал:
– Просто расслабьтесь, читайте себе и читайте, строчка за строчкой. А вернетесь вы сюда же потом, к вечеру. Не волнуйтесь, всегда кто-то дежурит... Итак...
"Я лежу себе на гробовой плите,
Я смотрю, как ходят тучи в высоте"...
О небо! Вот она, весна! Как хорошо, что шубу и шапку я оставила в "Ларце". Тепло, летают, стукаясь в воздухе, майские жуки. Черная земля, зеленый клен, крепкие, уходящие верхушками в синеву сосны, свежевыкрашенные оградки на могилах и ясное, с облачками небо... Я почувствовала такое счастье, такую слабость... Опустилась на ближайшую плиту и прикрыла от солнца глаза: только чтобы видеть бегущие тучки. Резные листья подрагивают от ветра, высоко-высоко мчатся друг за другом ласточки. Тихо... хорошо...
Что за гулкий звук? Стучит кто-то у меня под плечом, под плитой...
"...я давно устал лежать!
Дай мне воздухом весенним подышать"...
И голос, такой жалобный-жалобный, глухой... Я сползла с плиты и потянула ее на себя. Для очистки совести больше – ясно же, что не... Но плоский камень сдвинулся, открывая прямоугольник с рассыпавшимся гробом, влажной землей и оборванными корнями...
Тот, что обитал там долгие-долгие годы, вылез, отряхиваясь, огляделся, осклабился... И сказал, чуть переиначивая стихотворение:
– Ты не ляжешь ли, голубка, за меня?
Я помотала головой, отступила назад. Острые пики на могильной решетке остановили меня, а существо, из-за моей глупой жалости выпущенное на волю, дернуло меня за руку и толкнуло вперед. Я упала, ткнувшись лицом в комья земли, и свет сменился темнотой. Услышала только шорох сдвигаемой плиты...
Я жду вечера, когда выйдет тонкий, прозрачный месяц, выползут на траву светляки. А я окажусь снова в офисе. Но мне страшно: а вдруг я буду лежать здесь, в сырости и душной темноте, долгие-долгие годы. Пока не услышу, что кто-то ложится сверху на камень. Но хватит ли мне духу постучать снизу, позвать, чтобы заменить себя другим...
ЧАСТЬ 2. ГОРОДСКАЯ ЛЕГЕНДА
Ночь. Взошла луна – неверная свеча влюбленных, круглое окошко в иной слой реальности, тусклый светильник мира мертвых.
По ночным улицам дребезжит трамвай (без рельс, без управления, по собственному маршруту). До него тут ездила повозка без лошади, теперь и ночную область города изменил прогресс.
Фонарщик-то, конечно, неизменен. Ходит с длинным шестом, на конце шеста – колпачок-гасильник. До фонарей ему дела нет, а есть – до людских душ. Вслушивается, вынюхивает. От дома к дому, от души к душе. Нашел. Спит нестарый мужчина (а то и девушка или ребенок). Сон – подобие смерти, и бродящий в его зачарованных краях может уйти насовсем...
Фонарщик тянется шестом к губам спящего: никакие стены, стекла, замки и прочие жалкие преграды ему не мешают. Прижимает колпачок к лицу, гасит дыхание – огонек жизни.
Вот он стоит, задрав голову, у высокого дома в пятнадцать этажей. На предпоследнем учуял жертву. Кивнул сам себе, потянулся шестом, и тот потек черной тенью, вырос, проскользнул в намеченное окно. Сейчас закончится еще одна жизнь. Еще в одном доме заплачут утром…
– А ну-ка, мерзавец, стой!
Фонарщик вздрогнул, шест сломался, черным ручейком стек вниз.
– Ты что творишь? Я все вижу! Ну-ка, покажи, негодяй, где тут на доме знак Смерти? А? Нет знака. Воруешь? Самочинствуешь? Ну, мерзавец, вывел ты меня, держись, липкая душа!
И рыцарь с белым петушьим пером выхватил яркий луч-шпагу и принялся размахивать, делать выпады или хлестать, как упрямую лошадь плеткой. Фонарщик бежал. Конечно, он пытался защититься: то нырял в чернильную темень между зданиями, то отмахивался палкой... Но скоро рыцарь загнал его в угол, примерился, размахнулся лучом и – ударом верху донизу – срезал гасильник с конце шеста.
– Найдется и на тебя управа! – злобно проскрежетал фонарщик.
Но рыцарь гордо отвернулся. Никогда нечисти не одолеть того, кто получил благословение первого солнечного луча.
Он уходит – в старом свитере, в тяжелых ботинках – дозорный ночных улиц, охранник неповинных жизней. И белое петушье перо на его берете, и шпага – все светит не отраженным лунным светом, а своим – собственным – непобедимым.
ЧАСТЬ 3. ОСОБЕННАЯ НОЧЬ
В двенадцати милях от трансильванского города Брашов, у подножия величественных карпатских гор, высится замок Димитреску. Острые шпили башен устремлены в небо, замок – изящный, с арками над окнами, контрфорсами. Однако, несмотря на изящество, стены его не казались декоративными. С одной стороны они крепко вросли в гору, с другой были обведены глубоким рвом.
Впрочем, семье Димитреску давным-давно не приходилось воевать, в фамильном замке они жили привольно, держали английского дворецкого, справляли праздники.
Однако заморский праздник Хэллоуин кроме всеобщего ажиотажа (от приготовлений к особенному вечеру и от приезда брата Чиприана Димитреску с женой и пятью детьми) вызывал еще и тревогу. Дело в том, что год назад в замок на Хэллоуин пригласили цыган. Было шумно, весело, они пели, плясали, прикарманили несколько серебряных ложек. Но с ними оказалась еще гадалка. И она предсказала, что в одну из подобных ночей в их дом пожалует вампир. «Следует беречься, – наставляла она. – Чеснок, осиновые колья, серебряные пули. Дело серьезное, так и отнеситесь».
Утром и днем никаких гостей не появилось. Однако, когда все Димитреску, взрослые и маленькие, сидели за столом и ужинали (перед главной частью Хэллоуинских торжеств), в гостиную вошел дворецкий, Джереми, и объявил:
– Странствующий рыцарь Тристан просит почтенных хозяев дать ему кров и ночлег.
– Просите, конечно, – кивнул Чиприан, он не мог быть не гостеприимным, да и ночь на дворе, куда же податься странствующему бедолаге.
Все тревожно переглянулись. Дети начали перешептываться, Елена, жена Чиприана, нервно обмахивалась салфеткой. Но – долг есть долг, а он обязывает принять гостя.
В зал вошел незнакомец. Одежда пыльная и потертая, лицо бледное, круги под глазами. Да, жизнь не баловала, как видно, рыцаря Тристана.
– Проходите, – вежливо произнесла Елена. – Отужинайте с нами.
– Благодарю вас, – тихим голосом, не поднимая глаз, ответил рыцарь.
– Налейте господину Тристану вина, – распорядился хозяин, – подвиньте блюдо с сырами и окороком.
Лакеи засуетились вокруг гостя.
– И положите ему баранины с чесноком, – так же радушно продолжал Чиприан и повернулся к гостю: – Она сегодня удалась, знаете ли, как никогда.
– Благодарю вас, – повторил Тристан, – но от баранины я вынужден отказаться. Я дал обет не есть чеснок.
Все снова тревожно переглянулись. Это был нехороший знак.
– Что вы говорите! – удивилась Елена. – Как жаль. С чесноком блюда приобретают такой пикантный вкус. А утку в яблоках? Кусочек, а?
Рыцарь вежливо наклонил голову.
Отпив вина и взяв с тарелки ломтик сыра, он посмотрел на утку, от которой шел чудесный яблочный дух, смешанный с ароматом мяса.
– Могу я попросить другие приборы? – спросил он.
– О, разумеется, – засуетился Чиприан. – Джереми, велите убрать (он неопределенно махнул рукой, обводя вилки и ножи, которые лежали рядом с тарелкой Тристана). Пусть принесут парадные приборы, дедушкино серебро.
– Нет, прошу вас, – тихо и непреклонно сказал рыцарь, по-прежнему не поднимая глаз. – Мне не подходит не только это серебро (он указал на вилки и ножи, которые убирали лакеи), но вообще любое. Я дал обет не пользоваться серебром.
– А… ну… Джереми, прикажи…
– Сэр, я велю принести медные, с вашего позволения.
– Да-да, распорядитесь, будьте добры.
Дети глядели на гостя во все глаза. Младшие, Мария и Антониу, толкали друг друга локтями, делали знаки родителям. Те, что постарше, хмуро следили за каждым жестом рыцаря.
– А с чем связаны такие строгие обеты? – спросила Анна, золовка Елены. Ей тоже было не по себе, она придвинулась поближе к мужу.
– Это долгая история, добрая госпожа, – ответил тот. – Я много странствовал, переносил тяготы долгого пути, и давал обеты, один за другим, с тем, чтобы путь мой был благоприятен, а цель – достигнута.
– Что вы говорите! – с сомнением ответила Анна.
– А расскажите, господин Тристан, где вы были, что видели. Наверно, ушли в крестовый поход, а там сарацины, пустыня, то да се… Эх, трудные времена были… – вздохнул Чиприан.
– Я искал реку времени, ибо считал ее чудом превыше прочих чудес земных. Был в пути месяцы и годы. Я переплывал на корабле моря и пешком проходил пустыни, и моя дорога казалась бесконечной.
– Мы тоже однажды ходили в поход в горы и заблудились, – с некоторым сочувствием сказал старший сын Чиприана, Серджиу. – Пекли мясо на костре, это было здорово. А потом, когда пришлось лезть в палатку, то уже не так весело было. Лежишь в темноте, как дурак, свечу зажечь нельзя, только и думаешь: ну когда же, наконец, изобретут электричество?
– И моих сотоварищей посещали то и дело мысли о непреодолимых трудностях, – сказал Тристан. – Только стойкие дошли до конца.
– А у меня есть осиновая палочка, – вдруг громко сказала Мария. Она протянула Тристану что-то вроде зубочистки. – Ей можно брать кусочки уточки с тарелки. Очень удобно.
– Благодарю, юная госпожа, – произнес рыцарь, не поднимая головы. – Но я дал обет не прикасаться к осине.
– И много у вас таких обетов? – мрачно спросила Анна.
– Триста тридцать шесть.
– О… – уважительно произнес Чиприан. – Кстати, не хотите ли с нами отпраздновать Хэллоуин?
– Папа и мама с тетей и дядей нам рассказывают страшные истории, – снова вмешалась в разговор Мария. – А мы не боимся. Мы зажигаем свечи, а наши родители заворачиваются в простыни, воют и пугают нас. Это очень весело.
– Да-да, – подхватила Елена. – Мы заранее ищем устрашающие истории. Жаль, что господин Эдгар По еще не родился и ничего не написал, его рассказы чудо как подошли бы, но ничего, мы как-то устраиваемся. Репетируем целый месяц, делаем костюмы. Сегодня у нас восточная сказка.
– Благодарю вас. К сожалению, я дал обет ложится как можно раньше. И всегда просыпаюсь среди ночи, смотрю на луну. Выхожу, чтобы прогуляться под ночным небом. Это тоже один из обетов. Поэтому я, если позволите...
– Конечно, уважаемый рыцарь… Джереми! Отведите гостя умыться, а потом – в его спальню.
– Да, сэр.
И Тристан, сопровождаемый дворецким, ушел.
Детям велели отправиться в их комнаты, чтобы слуги успели подготовить зал к Хэллоуинскому чтению.
– А вампиры чувствительны? – спросил Серджиу.
– Возможно, у кого-то из них доброе сердце, – пожала плечами Елена. – Не задумывалась.
– Нет, просто есть старинный способ узнать особу благородной крови, – объяснил тот. – Надо подложить горошину.
– Не думаю, чтобы к вампирам это имеет отношение (она понизила голос на слове «вампир», чтобы не обидеть – если что – гостя). Но я прошу вас, дети, не ходить по коридорам без слуг. Вы же помните прошлогоднее предсказание?
– Этот рыцарь очень подозрителен! – мрачно сказала Анна. – Думаю, и нам тоже следует быть осторожнее. А уж с детей глаз нельзя сводить.
В зале расставлены на полу тыквы со свечами внутри. Сам зал – в полумраке, только сцена дополнительно освещена. На ней султан с двумя женами пьет чай и есть кусочки чего-то белого, судя по разговорам, это рахат-лукум. Издали кажется сахаром. Декорации изображают, весьма схематично, дворец и сад, а также садовые ворота. На левой створке изображен огромный соловей, на правой – таких же размеров роза. Это восток, ну, а ради Хэллоуина у соловья – длинные клыки, с розы капает кровь.
Старшая из дочерей Чиприана, Дана (ее взяли в помощь родителям и по пьесе она служанка) вкатывает большущий кувшин с узким горлышком.
– Вот что мы нашли на кухне! – громко возглашает она.
– Там проводились археологические раскопки? – недовольно спрашивает первая жена султана. – Как можно «найти» такой огромный кувшин? И почему он весь пыльный?
– Вот именно, – поддакивает вторая жена султана. – Что у вас творится на кухне?
– Ничего, ничего, – служанка с трудом катит кувшин. – Сейчас протрем, будет, как новенький.
Вытаскивает из кармана мужской клетчатый платок, плюет на него («Какая ужасная антисанитария!» – громко возглашает первая жена) и начинает тереть.
– Тут какие-то узоры. Может, арабские буквы? – замечает служанка. – У нас кто-нибудь вообще читает по-арабски? Давайте я подкачу поближе.
Кувшин с грохотом бьется о ножку стола. Внутри него что-то воет. Султан вскакивает и в сердцах бросает салфетку на стол:
– Я таки могу иметь покой в собственном дворце? Я вас спрашиваю!
В кувшине выло, султан воздевал руки, пьеса шла своим чередом. В комнате напротив – из нее было все видно и слышно через приоткрытую дверь – дворецкий раскладывал и пересчитывал столовое серебро. Отвлекшись на скрип открываемой двери, он поднял голову.
– Вам что-нибудь угодно, сэр Тристан?
– Что это? – измученным голосом спросил рыцарь, протягивая дворецкому какие-то предметы. Одновременно он прислушивался к репликам актерам и морщился, как будто у него что-то болело.
– Позвольте я взгляну, сэр.
Дворецкий взял из рук гостя банку гороха и белую игрушечную собачку.
– Это игрушка госпожи Марии и консервированный горошек, – объявил он. – Вы голодны, сэр? Если вам будет угодно, я прикажу выложить его на тарелку. Так удобнее, с позволения сказать.
– Благодарю, нет. Я дал обет не есть консервы. Я нашел эту банку у себя под матрасом. А у собачки бумажный медальон с надписью «Изольда», игрушка лежала около моей подушки.
– В самом деле, сэр? Какое любопытное происшествие, – заметил дворецкий. – Если вам не нужны это вещи, я бы вернул горошек в кладовую, а игрушку – госпоже Марии.
В зале раздалось яростное завывание, потом послышался возбужденный крик служанки:
– Да это джинн, точно вам говорю! И такой злой, как бы нас не растерзал. О, глядите, лезет! Пихайте его обратно, пихайте!
– Джереми, – измученным голосом произнес Тристан, – скажете: а нормальные люди в этом доме есть?
– Да, сэр, безусловно, – вежливо ответил тот.
Тристан помолчал, глядя на огонь, резвящийся в камине.
– Джереми, я должен рассказать вам одну историю. И тогда вы поймете, для чего я прибыл в ваш замок.
– Буду счастлив выслушать вас, сэр.
– Некогда, в те дни, когда я был молод и полон сил, я отправился в путешествие по реке времени. Не подумал о том, что вспять эта река не течет, какие ни произноси обеты, какие ни давай обещания. Я нашел, что хотел, утолил свое любопытство, но навсегда потерял мой замок, родителей, невесту. И нет мне покоя, нет ни на час… И только в одну-единственную ночь можно направиться против течения реки времени. Среди трансильванских гор течет она, невидимая никому и ниоткуда, разве что из одного окна замка неподалеку от Брашова. И если в нынешнюю, особенную ночь, посмотришь на расщелину в горах, то увидишь медленно плывущий корабль с прозрачными, обвисшими в безветрии парусами. Он идет против течения, идет к дальним, затерянным векам, и только он может доставить меня домой.
– Как поэтично, сэр, – одобрил дворецкий.
– При чем тут поэзия?! – воскликнул рыцарь. – Из окна вашего замка, из любого, выходящего на карпатские горы, я могу в эту ночь увидеть мой корабль! Если я замечу его, то уже не потеряю, и, когда спущусь вниз, найду дорогу к нему даже через десятки препятствий. И все комнаты заперты, я прошел по коридору – все!
– О, я вас понял, и если пожелаете, отведу вас к любому окну из тех тридцати, что выходят на горы.
После спектакля туча детей и их родители высыпали в коридор. Они громко обменивались впечатлениями:
– Не, ну джинн был просто первоклассный!
– А у нас будет на завтрак рахат-лукум?
– Дана играла в спектакле, я тоже хочу в следующем году, мам, можно?
– А где наш вампир?
Тут все примолкли и принялись озираться.
– Глядите, дверь в библиотеку открыта!
– Верно, а должна быть заперта.
Все толпой ринулись туда и замерли перед распахнутым в ночь окном. Они увидели, как дворецкий прикрывает маленькую калитку в стене вокруг замка. А в горной расщелине текла и серебрилась невидимая прежде река, то терялась в тени, то ловила щедрый лунный свет – удивительно ясное было небо, да и полнолуние к тому же.
Корабль с прозрачными парусами медленно плыл против течения, вверх, в глубину Карпат, и ни единой души, ни капитана, ни команды на палубе. Впрочем, нет, кто-то стоит на самом носу корабля. Это Тристан. Он смотрит вперед, не оглядываясь, он возвращается домой…
ЧАСТЬ 4. МОЯ ИСТОРИЯ
Я никогда и никому не рассказывала о своей жизни (о прежней подлинной жизни, имею в виду), отмалчиваясь, намекая на потерю памяти – дескать, вы же вспомните, времена какие были. А были они, как теперь понимаю, куда хуже лихих девяностых.
Нет, не то, чтобы совсем никому и никогда... осколки, отсветы, отражения моей истории – моей жизни – есть во всех моих фантастических или фэнтезийных рассказах или романах. Но это меня очень смущало: ведь то, что все считали оригинальной выдумкой, было до определенной поры моей обычной жизнью, и когда меня хвалили за то, как достоверно описаны чужие миры, мне становилось неловко. И я старалась показать все психологические тонкости, душевные сложности моих героев – уж здесь-то во всех мирах все одинаково… И если мне удавалось, если замечали сначала это, а потом уже детали и внешние приметы моей земли, то я чувствовала, что успех заслужен (или неуспех, пусть так, но я разрывалась между желанием писать о родном мире и досадой на то, что приходилось рассказывать о нем только как о фантастическом).
А случилось все под Новый Год, когда мне только-только исполнилось девятнадцать, и отец пригласил встретить праздник с ним и, соответственно, с его женой и дочкой.
– Заодно и тебя поздравим с днем рождения, – воодушевленно говорил он. – Сразу отпразднуем два праздника.
Я колебалась. С одной стороны, я никогда не встречала Новый Год одна. Приглашать кого-то в свою квартирку в одиннадцать метров, заставленную мебелью, не хотелось. У меня и телевизора нет, даже куранты не услышим. В прошлом году поехала к бабушке, туда же приехала моя двоюродная бабушка, ее старшая сестра, еще две их давние приятельницы. Не то, чтобы мне было скучно, но все же я чувствовала себя лишней. А до этого встречала Новый Год с родителями, мы тогда еще не разъехались, жили все вместе в старой квартире с высокими потолками. Туда я бы приехала – я скучала по двору с огромными тополями, трамваю, который проезжал мимо нашего дома к Чистым прудам и дальше по центру… Родители, правда, тоже приглашали к себе, но в их нынешней маленькой квартирке с младшим братом и тремя собаками мне и переночевать будет негде.
А папина семья… Моя сестра, Тая – чудесный человечек. Мы, хоть и разница у нас была десять лет, подружились. Но я чувствовала, что нынешняя жена отца меня невзлюбила.
Сейчас написала это слово и сама над собой готова посмеяться. Невзлюбила! А в то время я для себя формулировала не менее забавно: «Кажется, я ей почему-то не нравлюсь»! Кажется! Почему-то! Есть ли предел человеческой наивности?
Валя меня ненавидела тихой, ровной, неизменной ненавистью.
Прокручивая в голове все события того вечера и, конечно, предшествующие, когда я общалась с Валей на их даче или приезжая к ним в гости в московскую квартиру, я года три-четыре спустя решила, что причина вполне очевидна: с чего ей, собственно, любить дочь своего мужа от его первого брака? Тем более, я на отца очень походила – и одновременно во мне были черты мамы, которую Валя видела на фотографии. Вот оно, живое напоминание о первой любви мужа, пришло, поедает оливье, болтает обо всем подряд, вообще ведет себя как дома…
Но, прошагав по жизненным дорогам еще лет десять, я наконец поняла, что вся эта романтическая чепуха могла быть только фоном для истинной причины.
Отец отлично зарабатывал. Даже в девяностые годы – вполне неплохо. Помню, как-то мы вместе смотрели фильм «Карнавал». Когда отец главной героини, после многих лет отсутствия, вдруг объявился, перевез дочь в Москву, снял огромную квартиру, Валя со злостью прокомментировала: «То ему дела не было, а теперь хорошим хочет быть». Ее очень бы устроило, если бы и моему отцу до меня не было дела.
Я вспоминаю, что на их даче вечно толклись Валины родственники из провинции, ее родителям постоянно посылались деньги и так далее. Отец и мне иногда делал подарки, как-то мы вместе с ним, Валей и Таиской съездили в Питер… Опять же, билеты купил он, и жилье нам оплатил. А сколько пользы могли бы принести эти деньги Вале и ее родным, если бы остались в семье!
Меня многое в поведении Вали удивляло и обижало. То она покачает головой: «Как ты много ешь!» То разговорится в Питере с квартирной хозяйкой и расскажет, какая я скучная, унылая. Но я думала тогда, что, наверно, есть и доля моей вины. От вкусностей никогда не отказывалась, иногда молчала весь вечер, уткнувшись в книгу. Я старалась, как могла, чтобы доказать Вале, что я совсем не скучная, а, напротив, очень развитая и общительная. Вспоминала стихи поэтов Серебряного века (я множество знала наизусть и могла декламировать десятками), обсуждала политику и кулинарные рецепты, рассказывала Таиске страшные и захватывающие сказки. Таиска – верный и благодарный слушатель – визжала и ахала. Я же придумывала все более невероятные повороты сюжета. А если мы вместе садились за стол, то делилась заранее прочитанными умными статьями по философии, обсуждала научные гипотезы о происхождении Вселенной…
И очень удивлялась, что это все ничуть не помогало.
Итак, Новый Год… Я все же пошла к ним. Хотелось огромной елки, как в давнем детстве, поздравлений, шума и веселья.
В доме было полно Валиной родни, накрыли огромный стол. И елка тоже была – такая, о которой мечталось. Почти до самого потолка, пахнущая хвоей, с хрупкими старинными игрушками и новоприобретенными, но тоже чудесными. Звезда на еловой макушке, нити серебристого дождика.
В половине одиннадцатого сели провожать старый год. Говорили тосты: за то, чтобы старый год забрал все плохое, а хорошее оставил. За Валю и моего отца. За успехи Таиски в спортивной гимнастике. За ее хорошие оценки. Ну и тому подобное.
Я радовалась за сестренку, но все ждала, что отец скажет обо мне, о прошедшем дне рождения, и все обернуться ко мне и станут шумно поздравлять. Хоть и было немного неловко привлекать к себе внимание, все-таки я, заранее смущаясь, предвкушала эту минуту. Однако тост за тостом… вот уже половина двенадцатого. А меня здесь как будто и нет.
Валя предложила отдохнуть, кто захочет подышать воздухом – выйти на лоджию. А она пока наполнит опустевшие салатницы и достанет из печки запеченную курицу.
Я помогла отнести что-то из посуды на кухню, потом накинула зимнее пальто и вышла к отцу, который на лоджии зажигал бенгальские огни. Вспомнилось, как я была маленькой и называла их фингальскими. И не понимала, почему родители смеются. Чего смеяться, если они сами так говорят, думала я.
Как будто оставленные, забытые детские воспоминания ожили на несколько минут. Стало вдруг радостно и уютно. Рассыпались яркие, жгучие искры, мы веселились, и во всех домах тут и там мигали развешенные на окнах гирлянды лампочек, мерцали за шторами экраны тепловизоров. Потом Валя позвала Таиску в дом, чтобы та не простудилась. Погас последний бенгальский огонь, и иллюзия того, что я вдруг на минутку перенеслась в свое детство, тоже погасла. Я потянула отца за рукав:
– Ты ведь сказал, что и мой день рождения заодно отпразднуем…
Напоминать было неловко, но слишком неприятной для меня оказалась ситуация. А проводить праздник в обиде – тоже неправильно...
– Ах да! – и отец отправился к Вале на кухню. Она – я видела через стекло – сразу вышла. Я вернулась в гостиную и увидела через приоткрытую дверь их спальни, как Валя роется в шкафчике.
Общих поздравлений я не дождалась. Но отец за пять минут до Нового Года – все уже рассаживались за стол – отозвал меня в сторонку и, сказав: «Ох, извини, забегались мы что-то, с днем рождения тебя», – вручил кольцо с темно-красным камнем и небольшое зеркальце с узорной оправой. Кольцо оказалось мне велико, зеркальце потемнело в двух местах около ободка. Ясно было, что отец забыл напрочь о моем дне рождения и попросил Валю быстренько отыскать что-нибудь более-менее подходящее.
Я сунула кольцо в карман с молнией и уныло вертела зеркальце, мечтая оказаться дома и лечь спать. Но среди ночи не поедешь, значит, придется тут пробыть до утра, хотя этого мне совсем теперь не хотелось. Я перехватила Валин взгляд, который вполне отчетливо желал мне того же – оказаться как можно дальше отсюда.
И тут начали бить куранты. Зеркальце отразило какую-то непонятную вспышку, похожую на короткую и яркую молнию. Что-то сверкнуло и погасло, будто зеркало приняло это «что-то» и опустило в свою глубину.
Меня это так удивило, что я решила, когда шумные возгласы, смех и звонкое чоканье бокалами поутихнут, улизнуть на кухню и поизучать подарок. Так и сделала минут пять спустя, когда внесли блюда с холодцом и принялись разливать водку. (Спиртное я не любила, а холодца взяла приличный кусок под ненавидящим Валиным взглядом, с ним – куском – и отправилась потихоньку на кухню).
Мне хотелось снова увидеть ту неожиданную вспышку или хоть что-нибудь необычное. Я вертела зеркальце, которое исправно отражало заставленный посудой стол, потолок, кухонные шкафчики. И все же мне показалось, что я заметила что-то инородное, быстрым промельком пробегающее там, в глубине. Положила зеркальце на краешек стола и принялась разглядывать, наклоняя голову то так, то эдак. И вот оно, снова!
Описать картинку не смогла бы, но она явно не была отражением чего-либо на кухне. Очертания предметов определить не получалось, но цвета были яркие и определенные. Белое на темно-синем… И отблески, как будто вспышки, самых разных цветов.
Я всматривалась пристально и неотрывно, затаив дыхание, у меня просто мурашки бежали по спине, и рука, державшая блюдце с холодцом, чуть дрожала. А то, бело-синее, становилось определеннее, ближе… И наконец стало реальнее папиной кухни и стола, уставленного тарелками. Если бы я когда-нибудь до того испытала бы подобное, то осознала бы, что происходит, сопротивлялась бы сразу. Вокруг меня все выглядело так, словно я смотрю через толстое и неровное стекло, искажающее формы и цвета. Звуки, запахи – все исчезло. Я схватилась за угол стола – но то, что было только что острым и жестким, прошло сквозь пальцы, как дым.
Когда поняла, что меня утягивает, что я теряю опору и проваливаюсь куда-то, меня накрыла паника. Вскочила – попыталась вскочить, отвела взгляд от зеркала. Но опоздала. И ощутила себя стоящей посреди чужой, совершенно незнакомой комнаты.
В разбитые окна ветер кидал сухой снег, гнал его по полу, а потом оставлял, и белые крупинки лежали на линолеуме, на ковре в коридоре и не таяли. Прозрачный тюль колыхался, поднимаясь и опадая. Темно-синее небо с немыслимо огромной, яркой луной, гулкая тишина – и я посреди всей этой тишины и пустоты в легкой нарядной кофточке и с недоеденным холодцом. Зеркальце осталось где-то там, в иной плоскости, на кухонном столе, затерянном среди миров.
Я стояла с минуту неподвижно, меня трясло – от холода и страха. Осторожно исследовала чужую квартиру – никого. Раскрытые шкафы, вещи, разбросанные впопыхах. Одежда, игрушки – все было и похоже, и непохоже на привычное. Странный рисунок на обоях, мебель непривычной конструкции. На ватных от слабости ногах я побрела ко входной двери. На вешалке висело кое-что из верхней одежды, все старое, ношеное. Выбрала длинную куртку с капюшоном, под вешалкой нашла не то валенки, не то сапоги.
Следовало идти, искать людей, как-то выбираться… хотя я не понимала, куда именно. «Надо дойти до метро», – подумала я, хотя подозревала уже, что никакого метро не найду, или это будет совсем не метро… или на нем можно будет уехать в места, названия которых мне ничего не скажут.
Каким я впервые увидела место, где мне предстояло теперь жить?
Подъезд выходил на аллею. Фонари не горели, но я заметила множество ярко пылавших костров. Костры… Значит, там должны быть люди. Я оглянулась на дом, из которого вышла. Окна темнели, половина здания лежала в развалинах, везде выбиты окна.
Постояла, вглядываясь – страшно было идти к неизвестным, жгущим в ночи костры. Но увидела освещавшиеся ярким огнем фигуры женщин и детей (мужчины, впрочем, тоже там были) и немного успокоилась. Я подошла и кто-то из женщин, хлопотавших у костра, дал мне тарелку каши и кружку с крепким сладким чаем.
– С Новым Годом! – сказали мне. Значит, даже в такое страшное время (я еще не понимала причину, видела только, что стряслась какая-то огромная беда) люди стараются сохранить достоинство, сберечь частицу прежней, упорядоченной жизни с праздниками, традициями, вниманием друг к другу.
Слышались взрывы – петарды или снаряды? Хотелось думать, что все же это праздничный фейерверк. Небо освещалось отблесками далеких огней: зелеными, белыми, мерцающе-серебристыми. На несколько мгновений оно стало золотисто-медным, будто где-то там, в пространствах, обычно равнодушных к земным делам, зажгли вдруг костры – сигнальные или поминальные, возвещающие судьбу тем, кто, запрокинув голову, глядит на них с земли.
Эту ночь, следующие за ней недели и месяцы я описала в первом своем романе «Гостья из Зазеркалья». Сейчас он мне не нравится… но переписывать или повторять не стану. Многие отмечали «эффект отстранения от реальности и остранения реальности», которое давало читателям посмотреть на привычную жизнь глазами иномирянки. Мне неловко было, как я говорила уже, от подобных замечаний. Что особенного в том, что чужестранец не понимает обычаев другой страны, шарахается от самых обыденных для всех прочих вещей. Я действительно была в изумлении, в шоке. Единственный секрет моего романа в том, что он был не выдумкой, а правдой.
А удивлялась я всему в новом мире. Он казался не то двойником нашего, не то отражением (искажением?). Не перескажешь, как странно казалось все здесь, даже не знаю, с чего начать. Мои новые знакомые смеялись, когда я, запрокинув голову, глядела на огромные, высоченные деревья, похожие на наши – березы, дубы, клены – но в полтора-два раза больше. Луна, даже ущербная, светит на их небе ярко-ярко. Облака – огромные, медленно движущиеся белые горы. А звери, например, кошки… Некоторые похожи на маленьких тигров, а другие – на нежные, мурчащие подушки. Я перечисляю сумбурно, но что делать, если абсолютно все напоминало о прежнем, знакомым, но хоть в чем-то да было иным. Растения, прозрачнейшая вода, воздух: в городах в ненастье он сгущался смогом, в жару казалось, будто пыль глотаешь, а не дышишь, зато в лесах или даже парках он казался чистейшим, густым, переполненным древесными и травяными запахами, им не дышишь, его пьешь и как будто пьянеешь.
Или – вкус еды. Разница между тем, к чему я привыкла у нас, и здешней едой была такая же, как между свежим хлебом и лежалым, горячим душистым чаем, и безвкусным, остывшим.
Какое все здесь настоящее, думалось мне, как будто я попала в изначальный, первозданный мир. А наш был одним из миров-отражений, отблесков, отсветов, вторичных по самой сути…
Но, конечно, и то, что было у нас на Земле злом, тут тоже существовало, и тоже в куда более ярком, безжалостном виде. Я-то считала, что девяностые были ужасны. Но у нас, по крайней мере, не случилось войны. А тут…
Впрочем, мне повезло, как ни странно, что я оказалась здесь в такие ужасные, смутные времена. Мир-подлинник или мир-двойник, но бюрократия есть везде, и человек без жилья, имени, документов везде подозрителен. А так мне удалось скрыться среди таких же безымянных и потерянных…
Я поняла, что есть соответствия между первичным миром, моим нынешним, и тем, где я родилась. И тогда пришла в голову странная (или, напротив, весьма логичная) идея. Если я вижу сходство, пусть очень искаженное, очертаний города здешнего и моего, сходство улиц, названий, событий – вдруг где-то здесь живут и мои родители? Может быть, они даже не развелись…
Я отправилась искать свой дом – сначала тот, первый, где жила с рождения, потом нынешние квартиры мамы и отца, те места, где они должны были бы существовать здесь. Но, видимо, отражаются не определенные предметы – понятия и явления. И второго родного дома не найдешь нигде...
Что ж, все устроилось со временем, все наладилось. Но мне все так же хотелось домой, к родным, к подругам. Да, там во многом было хуже, но это ведь – родное…
Ничего мне не приходило в голову, кроме как искать зеркальце, которое бы перенесло обратно. Но какие именно искать? Такое же, с тем ободком и потемневшим краешком, которое никогда не смогла бы забыть? (Как я ругала себя первые годы, пока не смирилась с тем, что я здесь: ну что стоило поставить этот несчастный холодец на стол, а зеркальце, наоборот, не выпускать из рук?). Или было важно, что все случилось в новогоднюю ночь, которая была как порог между двумя годами… двумя мирами… Ведь порог всегда разделяет два мира, переступишь – и очутишься внутри, или вне, или где-то еще. Или то, что я пожелала оказаться как можно дальше – и желание, приправленное Валиной ненавистью, осуществилось именно так?
Я покупала все зеркала и зеркальца, которые мне казались особенными. Похожие на то самое и совсем другие. Гляделась в них в новогодние ночи, и в полнолуние, и в новолуние. С надеждой, нетерпением, досадой, тоскуя от неосуществленного желания. Все зря…
Ну, а потом мне расхотелось возвращаться. Я постепенно, как пересаженное в иную почву деревце, ожила, вросла – и срослась – с этой землей, этим миром. У меня было здесь двое обожаемых детей, уютный дом. А там… Ждет ли меня кто-нибудь?
Следует забыть и успокоиться, но это было нелегко. Свои воспоминания и печаль о прежней жизни я могла доверить только бумаге и моим вымышленным историям. Многие недоумевали, почему я так люблю писать про иные земли, о переходах и путешествиях по ним, о потерях… А мне необходимо было изжить тоску о потерянном. И еще – хоть под видом фэнтези рассказать о том потрясении, которое испытывает человек, переселившийся в чужой мир. Писала книгу за книгой – и становилось легче.
Но все равно по привычке высматривала необычные зеркала и зеркальца, ничего не могла с этим поделать, и друзья то и дело дарили мне их, считали, что я – коллекционер, знаток зеркальных дел…
И вот однажды, отправившись за совсем иными покупками, забрела в магазин, где торговали разными забавными вещицами: шкатулочками, декоративными клетками для искусственных птиц, изящными чашечками и чайничками. Уже потянулась было за мельничкой для кофе, ожидаемо сделанной в виде ветряной мельницы, но так искусно – и окошечки, и легкие соломенные крылья. Взяла ее, чтобы рассмотреть, но сразу привычно поискала взглядом зеркала. И увидела – трудно поверить – то самое. И потемневший краешек, и знакомый ободок.
Я принесла добычу домой, закрылась в своей комнате и принялась вертеть зеркальце, стараясь поймать отражение того, чего нет в моем нынешнем мире. Не ожидала, что удастся, старалась из упрямства, понимая, что если и сейчас не получится, значит, надо перестать надеяться. Невозможно поверить, но скоро все пришло – как тогда: ощущение непривычного, нездешнего, мурашки от неосознанного еще страха, и картинки в глубине зеркальной глади, совсем не похожие ни на что в моей комнате.
Опомнилась, кинула зеркальце на пол. Что я творю? Зачем? Поглядела на фотографии дочки (хвостик рыжих волос, улыбка и брекеты на зубах) и сына (со скрипкой на школьном концерте). Их сейчас нет дома, но на кухне сладко пахнет булочками, которые испечены для них. Если выгляну в коридор – их теплые куртки на вешалке в прихожей, домашние тапочки у входной двери.
Детей я никогда не оставлю, это же сердце пополам… Но надо, наконец, чтобы прежний мир меня оставил в покое. Да, поставить точку и забыть. Не вспоминать, не писать ничего о нем. А искусительное зеркальце разбить. Да и коллекцию убрать с глаз долой.
Но мне так хочется, чтобы мои родные знали, что все у меня хорошо, что я не погибла, что не надо больше горевать обо мне. Сделаю вот что: напишу напоследок мою настоящую историю. А потом наведу на написанное мое новое зеркальце. Пусть примет мою историю – приняло же оно когда-то мое желание – и отнесет в родной мир. Пусть будет весточка, если где-нибудь, каким-нибудь не представимым способом, мои родные узнают обо мне. Сбудется ли эта надежда, не знаю, но не могу не попытаться...
Так я и сделала. И когда мое послание отправилось – не знаю куда, может, гулять по мирам бездомно и неприкаянно – почему-то именно тогда я почувствовала, что чужая земля окончательно стала моей. Я здесь останусь, проживу жизнь, увижу своих внуков, лягу в эту землю, щедрую на добро и на зло.
Что ж, значит, так суждено, и все к лучшему в этом лучшем из миров…
ЧАСТЬ 5. ЛИТАГЕНТСТВО «ПО СТА МИРАМ»
Предстоящая встреча должна стать самой важной в моей жизни. Я очень надеялась, что так будет – но и понимала, что все может закончиться ничем. Хорошо, что назначено на утро – до вечера ждать было бы просто невыносимо. Сын переживал вместе со мной. Помогал убрать со стола после завтрака, принес мою сумочку и проверил, есть ли деньги на проезд. Заставил взять лужеотталкивающие галоши. Это, мне показалось, уже лишнее -небо сегодня было безмятежного бледно-зеленого цвета, разноцветные облачка мирно плыли своими неведомыми дорогами.
– Все равно. Обещали временные дожди! Возьми галоши,– непреклонно сказал сынок.
Взяла с неохотой, но, с другой стороны, действительно, не раз я уже портила обувь, наступая в прозрачно-свинцовые лужи растекшегося по асфальту времени. Один раз, когда мои туфли насквозь вымокли, одна превратилась в старый деревянный башмак – мне кажется, это откуда-то из средневековья, в другой раз я еще и ноги окунула, простудилась, и мои осенние сапоги преобразились в какие-то невразумительные древние сандалии на тонких ремешках, а я почти потеряла голос – могла говорить только на древнеальтейском, лечилась несколько дней и довольно много истратила на лекарства.
Я забросила галоши и зонтик в пакет, взяла книгу – в дороге почитать, накинула куртку и, поцеловав сына, вышла из дома.
– Удачи! – крикнул он мне вслед.
– Спасибо, солнышко. Я тебе сразу позвоню, как что-то будет ясно.
Я успела запрыгнуть в отходящий трамвай. Он уже был в новом, весеннем виде – без окон, с пустой площадкой у задней двери. Я выбрала себе дальний угол и стала у оконного проема без стекол. Ажурные бортики, защищающие пассажиров, уже подросли (в ранневесенних трамваях с только появляющимися бортиками ездить немного опасно. В марте я предпочитаю порталы, пусть это и дороже). Я смотрела на синие и розовые листья, на раннюю желтую траву, на маленьких крикливых горгулий, сидящих на ветках или суетливо таскающих пух и мягкие веточки в дупла – так они готовят подобие гнезд-кроваток, вдыхала свежий, вольный весенний воздух... Над трамваем что-то привычно дребезжало и позвякивало. Внутри было почти что пусто: хмурый оборотень в сером пальто, с замкнутым выражением лица, читал газеты, парочка привидений – пышное средневековое платье на даме и камзол с кюлотами, явно более позднего времени, у кавалера – шептались о чем-то своем.
Мимо проплывали деревенские пейзажи, лесочки с подснежниками и круглые озерца, наслаиваясь на урбанистические картины – сумасшедше летящие одна за другой машины, многоэтажные стеклянные офисные башни, подпирающие небо... Трамвай остановился. В передние двери вошли двое леших, кинувших золотую монету в кассу при входе и втащивших огромную, какую-то лохматую корзину с ягодами – за спинами леших можно было увидеть поляну с разбросанными тут и там горстками снега, а в задние двери поднялись мальчик со скрипкой и пожилая женщина, видимо, бабушка, за их спинами посверкивало сотнями стекол здание в стиле хай-тек. Я перебралась поближе к передней площадке– там пахло свежестью, тревожным и влажным запахом леса и тающего снега, а в конце вагона весенний ветер щедро смешивал запах нищей городской листвы с машинными выхлопами. Остановка, где на разделенной прозрачной стеной скамейке несколько человек ждали другого трамвая – одни сидели под темным дубом с корявой корой, другие под стеклянной крышей – эта остановка осталась позади, а мне нужна была следующая.
Я ждала этого дня два месяца. Полгода я откладывала деньги, чтобы заплатить известному литературному агентству "По ста мирам". Из литагенств это самое престижное, они если уж берут у писателя его работы и обещают пристроить, то и пристроят. Когда мама узнала, сколько я заплатила, она ахнула: "Да зачем тебе вообще это нужно!" Я мрачно ответила, что вот, автором прослыть хотелось. Ну как это можно объяснить... для нее – странно и даже, может быть, смешно, для меня – очевидно...
Я всегда что-то сочиняла, иногда показывала свои творенья друзьям, иногда просто забрасывала в на полку (у меня есть специальная полка, отвела ее для своих тетрадей, а то все написанное можно было, в какой-то период моей жизни, найти уже просто везде – среди книг, на полке с носками, около хлебницы, на подоконнике). Однажды я поняла, что бессмысленно писать только для себя... Но, сомневалась я, понадобятся ли мои повести и романы кому-нибудь еще? За многие годы я прочла целые шкафы книг, и у меня появилось, в конце концов, не то ощущение, не то предчувствие, что нужной кому-либо станет не та книга, где закрученный сюжет и не одномерные, а совершенно жизненные герои. Это все важно, но тайна не в этом. Автор отдает книге часть своей души. Мне кажется, что книга может стать нужной, если ты, читая ее, найдешь в ней что-то родное... Например, я в юности очень любила, читала и перечитывала небольшую книжечку стихов Ариадны Гвенл, почти никому неизвестной поэтессы прошлого века. Грустные стихи об одиночестве... Мое любимое было "Сегодня в небе только две луны. На серый камень падают снежинки..."
Потому я и выбрала из всех агентств именно "По ста мирам". Я надеюсь, что где-нибудь там, в бездонной Вселенной, есть родная мне душа, которая рада будет увидеть наш мир моими глазами – и они смогут найти эту родную мне душу...
Агентство "По ста мирам" переводит на разные языки и рассылает произведения автора по всем известным мирам (где существует цивилизация и письменность, конечно). Немало наших авторов, которые почему-либо не были популярны в нашем мире, находили своих читателей в таких краях, которые они и вообразить себе не могли (или увидеть в кошмарных снах). Меня умиляет рекламная картинка агентства: маленькая болотная сапунья, лежа пузом на кочке, среди кувшинок, осоки и прозрачных пузырей с переливающимися боками, которые поднимаются от воды к темно-зеленому бархату неба, держит в правой передней лапе тетрадь с водонепроницаемыми страницами, задумчиво грызет кончик пера, по небу плывут три золотистые луны, под картинкой подпись: "Эту книгу уже где-то ждет ее будущий читатель..."
Я отдала несколько своих рассказов, две повести и роман в агентство. Литагент, который со мной работал, выбрал небольшую повесть и, после того как переводчики агентства ее перевели, разослал в различные издательства в разных мирах и измерениях. Это было примерно четыре месяца назад, и вот вчера он позвонил мне и просил прийти в офис. Я очень надеялась, что он скажет мне – в десятках миров повесть уже пошла в печать и все буквально требуют и другие сочинения того же автора! С другой стороны, что-то в глубине души говорило мне, что более вероятно иное: никому повесть не понравилась и автора, от греха подальше, просят больше никогда не появляться ни на пороге их редакции, ни в электронной почте...
Когда я подходила к высокому каменному крыльцу огромного офисного здания, я страшно волновалась. Если агент сейчас скажет, что моя писанина никуда не годится, и лучше бы мне найти другое хобби, моя жизнь будет сломана (мне так казалось), долгие годы труда прошли напрасно... Я нашла, наконец, внизу огромную таблицу с кнопками, на которых были номера этажей. Нажала 113, и тут же облако золотой пыли окутало меня, голова, как всегда при скоростном подъеме закружилась, и через несколько секунд я была в холле 113 этажа. Коридор шел между стеклянной стеной, откуда был вид на улицу (я не выношу высоты и даже смотреть не стала за стекло), и бесчисленными дверями с табличками, на которых были названия фирм. Коридор завернул за угол, и я увидела посреди длинной стены только одну дверь – это и было агентство "По ста мирам". Оно занимало четверть всего этажа. Я позвонила, и над дверью раздался приятный голос, спросивший к кому я иду – я назвала фамилию моего литагента и вошла. Гладковолосая девушка, секретарь на ресепшн, указала мне нужную дверь. Я вошла и сразу нашла глазами моего агента – мне важно было увидеть выражение его лица: безразличное оно будет, недовольное или счастливое. Но он быстро-быстро что-то набирал в компьютере, не глядя на меня. Потом оторвался, пару секунд осознавал, что происходит, и, вернувшись в реальность, кивнул мне на стул.
– Присядьте, я сейчас... одну минуту.
И снова быстро-быстро заколотил по клавиатуре. Судя по характерному попискиванию, литагент сидел в скайпе. Наконец он сделал последний аккорд и уже вполне вменяемо посмотрел на меня.
– Ну что ж... Сначала о том, что мы сделали.
Он вытащил длинную распечатку. Я изумилась – неужели они смогли разослать рукопись в столько редакций? Агент развертывал и развертывал свиток...
– У нас все эти сведения есть в электронном виде. А вот это отдадим вам... Для размышлений. Вам, разумеется, нужно смотреть там, где есть пометки. Обычно отказывают, не давая объяснений, но вот, допустим... Второе измерение планеты Гаэлг. У них такой мотив отказа: "В рассказе пропагандируется пренебрежительное расистское отношение к существам из иных материалов".
Я была ошеломлена. Как так? Мой рассказ о трагическом происшествии на свадьбе моего двоюродного брата... Где же тут расизм?
– Ну, на Гаэлге вообще очень широкое понятие о демократии, там даже у мебели есть избирательные права, а у вас в повести статую переплавляют, что ж вы хотите... Я думал, у них это пойдет как правдивая картина бесправия и угнетения – нет, не прокатило... Так, что дальше... Альтарра, высокоинтеллектуальная цивилизация. "Слишком жесткое для детской литературы произведение ..."
– Но это не детская литература!
– Ну, Альтаррианцы на таком уровне развития, что деревенская свадьба, все эти кладбищенские страхи, таинственные убийства, древние идолы... Им это только для детей пошло бы... В детский журнал и слали. Так. Цивилизация Стормн. Пытались напечатать в юмористическом альманахе. У них ведь подобные вещи вызывают бурное веселье...Их отзыв: "Мало юмора".
– Мало?! Но его там и вовсе нет... Это просто рассказ о необычном, почти детективном происшествии, оно случилось нынешним летом, когда мы с сыном ездили в деревню. Вы же знаете, я стараюсь писать в духе наших традиционных реалистических писателей, я хочу рассказывать о жизни – такой, как она есть, иногда грустной, иногда таинственной или страшной. Я не пишу в жанре фэнтези и не выворачиваю реальность наизнанку, я хочу описать мой хрупкий, иногда неуютный, но любимый мной мир, рассказать о том, что вижу. Я не напишу про наш разноцветный снег, что он белый, не буду выдумывать несуществующие миры, населенных одними людьми... Знаю, это сейчас не модно, но тем не менее...
– Кстати, о фэнтези. На планете Земля о вашем повествовании был вот такой отзыв: "Повесть в жанре фэнтези написана неплохим языком. К сожалению, сюжет заимствован автором и не является оригинальным".
– Ну, уже и не знаю! Как же так... Ведь все, что я написала – правда... Я как раз ничего не выдумываю. Просто постаралась описать случившееся так, чтобы было психологически достоверно. Мы жили в деревне Далльг. Мой брат должен был жениться, перед свадьбой, за день, они с друзьями по обычаю прощались с холостой жизнью, напились, и жених забрел на местное кладбище, а там в шутку надел обручальное кольцо на руку одной из надгробных статуй, изображавшей Мегеру с волосами-змеями. Но потом кольцо снять не смогли – статуя сжала палец... В первую ночь после свадьбы начался сущий кошмар – она пришла, чтобы задушить жениха – и ее переплавили... Я тут не выдумала совершенно ничего... И тем более не пересказывала чужие произведения.
– Ну, в мирах, подобных Земле, это видится как фэнтези. И знаете, я все же думаю, ваши рассказы там могут пойти, надо только получше познакомиться с их литературой, обычаями, чтобы снова не попасть на знакомый им сюжет – это, кстати, вам самая главная рекомендация. Ну да ладно! Перейдем к тому, что прошло успешно. Вы ведь знаете, если мы решаем работать с автором – мы работаем до победы! До того момента, когда нашего автора начнут печатать. Итак, во-первых, на Огненной планете саламандры приняли книгу на ура. Напечатают в обзорном журнале "Чужие цивилизации", есть у них рубрика "Их нравы". О денежной стороне вопроса чуть после. Во-вторых, и это я считаю победой, мы заключили договор с одной из редакций планеты Айзт. Там довольно сложная для понимания цивилизация, две главенствующие расы – наподобие наших пчел и муравьев. Биологически они ближе к людям, но есть некоторые свойства... И в устройстве общества тоже – там оно своеобразное, напоминающее улей или муравейник... В общем, они нашли в вашей повести черты некого коллективного устройства...
– Коллективное там было только пьянство.
– Ну, это несущественно. Главное, что они довольны, и наше агентство уже подписало договор на некоторые ваши произведения... Единственно, надо будет слегка их доработать, внести немного простого, такого, знаете ли, здорового коллективизма... Словом, я вам советую сделать ставку или на цивилизацию Айзт, и тогда в каждом произведении у вас должны быть намеки на коллективное начало в организации общества...хм... Или попробовать еще раз на Земле. Думаю, здесь вам достаточно будет просто описывать то, что вокруг нас, поверьте, им будет это казаться лихо придуманными декорациями, главное – сюжеты, вот тут вам, видимо, придется напрячь фантазию. Не могу объяснить почему, но есть у меня ощущение, что описывая только нашу реальность, вы будете снова уличены в каком-нибудь плагиате...
Я вышла из офиса и тут же позвонила сыну. Он был так рад за меня! Я, в общем-то, тоже склонна была считать подобное начало успешным. Не совсем таким, как мне бы хотелось, но ведь это начало. Единственно, что я все время прокручивала в голове, что не давало мне покоя... Мне казалось, что мир Земли очень похож на наш, многие их художники рисовали нечто, весьма узнаваемое... Например, "Сон разума" Гойи – он очень точно изобразил наших лесных птиц. Или картины Сальвадора Дали – типично наши пейзажи…
ЧАСТЬ 6. КАЖДЫЙ ИМЕЕТ ПРАВО БЫТЬ СТРАННЫМ
Это была невысокая гора, на которой росли сакуры. А на них – цветы сакуры (хотя нельзя не признать, что если бы это были цветы груши или яблони, смотрелось бы оригинальнее, а еще лучше, если бы на сакуре произрастали тыквы). Лепестки устилали землю розовым ковром, что было очень красиво. Гору покрывала светло-зеленая трава, а кое-где можно было увидеть нечто вроде сада камней. На вершине горы, которая была почти плоской, и на плоских же участках, располагавшихся тут и там на ее склонах, были вырыты небольшие озера. Совсем маленькие, примерно три на три метра. От подножия горы шли тропинки, а по ним поднимались люди и вообще разные существа (о них речь дальше), желающие созерцать. С другими целями на горе появляться было нельзя, за этим следили специальные сторожа. У них, на всякий случай, были заготовлены лопаты или палки, чтобы никто не безобразничал.
В озерах плавали розовые лебеди. В каждом водоеме – один-два. Лебеди страшно злились, что озера такие маленькие – негде разгуляться. Они любили отталкиваться лапами от одного берега и по инерции плыть к другому. Но часто птицы врезались в противоположный берег клювами. Тогда лебеди разъярялись уже по-настоящему. Они выбирались из прудов и начинали с остервенением рыть землю лапами – делали траншеи, чтобы соединить свое озеро с ближайшим водоем. Когда сторожа видели подобное, они кричали, бежали к лебедям, отгоняли их и закапывали траншеи. А лебедей, если те упорствовали, тащили за лапы и кидали в воду.
Кстати, не во всех озерах жили лебеди. В некоторых плавали рыбы, очень красивые, золотые или серебряные. Их было приятно созерцать. Птицам же не разрешалось подходить к ним даже близко. Потому только ночью, когда сторожа засыпали, лебеди вылезали из своих водоемов и ползли, озираясь и припадая к земле, к озерам с рыбой. Сторожа минировали подступы к этим озерам, но лебеди слишком часто находили нужные тропки...
У северного подножия горы была деревушка. Там жили охотники и рыбаки. Они все время хотели подняться на гору, но сторожа их не пускали. Тогда охотники и рыбаки прикидывались созерцателями, и иногда у них получалось пробраться на гору. Сторожа зорко следили, чтобы никто не пронес удочку или ружье. Поэтому деревенские жители могли только жадно созерцать лебедей и рыб, не более.
У восточного подножия горы жили странные зверьки. Они ходили на двух лапах, были ростом обычному человеку до пояса. Шерсть у них была цвета топленого молока, глаза черные, как угли. Они ни с кем не разговаривали, даже приходя на базар, просто показывали когтем на нужный им товар, и стучали по прилавку несколько раз – столько, сколько им было нужно товара. Или разводили лапами и показывали размер выбранной покупки. Если их пытались обмануть, они начинали бешено колотить лапами по прилавку или по земле, шум был ужасный, они выли и смотрели в глаза обидчику, не мигая. Это было страшно. Немногие выдерживали это. А кто выдерживал, на того они наваливались всей толпой и давили, колотили. Надо сказать, их редко пытались обмануть.
С южной стороны горы находилась библиотека. Все, кроме рыб – деревенские жители, сторожа, зверьки, лебеди – ходили туда и брали книги. Сторожа предпочитали читать философские вещи. Лебеди – детективы, они валялись под сакурами пузом кверху и, постукивая когтями по земле, листали страницу за страницей. Охотники и рыбаки брали в библиотеке все подряд. А вот что читали зверьки – этого никто не знал. Библиотекарь давал им книги из какой-то особой, для всех прочих закрытой комнаты.
За библиотекой было болото, кто в нем жил, в общем-то, неважно, но на болото никто из местных жителей не ходил.
О том, что находилось с западной стороны горы, в этом рассказе ничего написано не будет.
Однажды случилась беда. Был будний день, все занимались своими делами – кто торговал на рынке или делал что-то по хозяйству, кто сторожил гору и закапывал ненужные ямы между озерами, кто валялся под сакурами с детективом в лапах. Все было хорошо. Но вдруг появились рабочие – в зеленых спецовках и фиолетовых касках. Все жители горы и предгорий насторожились и стали наблюдать. Даже лебеди оторвались от чтения.
Рабочие несли лопаты, пилы, грабли и ведра. Они полезли на гору, дошли до вершины и начали рубить сакуры. Этим занималась половина пришедших – остальные сгребали листья и лепестки, ветки, камни, расчищая площадку. Еще несколько рабочих примеривались и собирались копать. Кроме того, снизу подходило еще с десяток человек, они везли тележки, нагруженные кирпичами. Сторожа подошли к ним и хотели было начать бить их палками и лопатами, но один из рабочих показал какую-то бумагу, и пришлось отступиться.
Местные жители (кроме рыб) собрались около библиотеки и начали митинг.
– Бить их всех, – кричали охотники и рыбаки, – за ноги – за руки и в болото.
Лебеди довольно зашипели. Зверьки ничего не сказали, только угрожающе заколотили лапами по поваленному стволу дерева.
– Нет, – отвечали сторожа, – тогда те, кто их послал, придут и будут мстить.
– Вот если б они сами в болото упали или еще как-нибудь исчезли...
– Надо заминировать все вокруг ямы, которую они будут рыть!
В этот момент появился библиотекарь. Он был стар и мудр. Все почитали его и прислушивались к его словам.
– Нет, о нет, – сказал он. – Не надо их трогать. Пусть себе...
– Но они будут таскать ведрами воду из наших озер, стирать там после работы грязные носки, выроют ямы и построят что-нибудь несуразное.
– Нет, друзья мои, ничего такого не будет. Вы увидите завтра утром, что произойдет. С первыми лучами солнца...
Обитатели горы и предгорий верили библиотекарю, поэтому они молча, ничего не предпринимая, пошли на гору, чтобы посмотреть, что сейчас делают рабочие. А те пилили, рыли, таскали воду из ближайших к ним озер – лебеди, которые жили там, вылезли и стояли поодаль, глядя на это с осуждением. Вечером в этих же озерах рабочие постирали свои оранжевые носки и повесили их сушиться на ветки ближайшей, пока не спиленной сакуры.
Ночью местные жители ушли спать, и сон их был тревожен. Уснули и рабочие.
Утром все, кто жил внизу, побежали на гору. А те, кто жил наверху, проснулись и пошли смотреть, что там поделывают рабочие. Но никого из чужих не оказалось. Вместо ямы плескался чистый водоем, причем довольно большой. Лебеди тут же бултыхнулись и начали плавать от берега к берегу, и им было вполне просторно. Вместо тележек с кирпичами лежали серые камни (если их правильно разбросать тут и там, они могут стать вполне пригодны для созерцания, прикинули сторожа). Все изумлялись – не было видно ни рабочих, ни их орудий труда, ни даже их носков.
Однако многое стало понятно, когда в озере заметили десятка три зеленых рыб в маленьких фиолетовых касках, а на ветках близрастущей сакуры – веселые оранжевые тыквы.
ЧАСТЬ 7. ИСТОРИЯ ЛОШАДИ
За морями, за лесами в тихой деревушке жила бедная крестьянская семья по фамилии Корвус. Всего-то и было у них, что маленькое поле и одна-единственная лошадь. Ее звали Генриетта. Они работали день и ночь (и лошадь тоже), но никак не могли выбиться в люди. В одно лето стояла такая жара, что началась засуха. И осенью крестьяне почти не собрали урожая. Да еще и Генриетта пропала. Ну, погоревали, да что ж делать.
С другой стороны – тут самим-то есть нечего, а еще лошадь. И вот прошла осень, зима, наступила весна. Все зерно давно кончилось, осталась пара банок маринованных огурцов и два морковкиных хвоста. Охотились, конечно... рыбу ловили... Но все равно жили трудно. И вот сидят они как-то за столом, пьют чай из сушеных малиновых листьев.
И вдруг раздается стук за окном. И в окне показалась голова Генриетты.
– Здравствуйте, – сказала лошадь, – я вернулась к вам из дальних странствий.
Крестьяне очень удивились и только молча смотрели на лошадиную голову, просунувшуюся в окно.
– Я решила помочь вам в такое тяжелое время, ведь вы всегда любили меня, кормили вкусным овсом (хотя я больше люблю мороженое и бутерброды с сыром и огурцами). Я долго думала этим летом, как вам помочь. И решила отправиться в чужие края, набраться ума-разума и заработать немного денег. Нанялась на корабль...
– Что же, интересно, ты могла делать на корабле? – спросил маленький Тим.
– Ну... – лошадь застенчиво скосила глаза, – сначала меня взяли юнгой. Помогала поднимать паруса.
– И как же ты это делала?
– Зубами. Еще тяжести всякие таскала. В общем, я поняла одно – лошадь на корабле всегда пригодится. И вот, – продолжала Генриетта, – у меня завелись кое-какие деньжата, к тому же, научилась читать, писать, разбирать морские карты – это меня боцман учил, добрая душа.
– Так ты умеешь разговаривать?! – наконец опомнился Джек, глава семьи. – Почему же ты раньше молчала?
– Мне было неловко с вами заговорить, – грустно ответила лошадь. – Вы намного умнее меня, так много знаете о жизни. А я неученая, необразованная...
– Ты не должна стыдиться себя, Генриетта, – ласково ответила ей старая Катерина. – Ты такая, какая есть.
– Но теперь я принесла немало заработанных денег. Я предлагаю купить лодку и заняться рыбной ловлей. На досуге прикинула – это прибыльное ремесло, – продолжала лошадь. – Я тут познакомилась кое с кем из воротил рыбного бизнеса, у него завод, где делают консервы. В общем, если дельце выгорит...
Деньги Генриетты оказались просто подарком для семьи. Купили лодку, повесили для приманивания удачи подкову на лодочный нос. Так и пошло дело. Генриетта тоже ходила с Корвусами в море. Год, другой. Разбогатели они так, что деньги прямо мешками начали откладывать, ну, маленькими такими мешочками, зато постоянно.
Однажды, когда они после тяжелого дня сидели у камина и сушили промокшие ноги и лапы, Генриетта, пуская дым из толстой сигары (она обзавелась уже некоторыми замашками денежных воротил) сказала:
– Дорогие мои Корвусы. Я вас сердечно люблю, но теперь, когда вы обеспечены и дела у вас идут хорошо, подоспело и мне время исполнить мою мечту.
– Какая же у тебя мечта, Генриетта? – спросил ее старший Корвус.
– Хочу повидать дальние страны. Поесть кокосы, покататься на слонах, посетить парочку уединенных монастырей в диких горах. Там, говорят, такой чай заваривают – да чтоб я так жила... А девственные леса, а дикие, доверчивые зверюшки, не видевшие никогда человека... И лошадь тоже.
– Так ты покидаешь нас, Генриетта?
– Да вот, приходится... Нанялась на корабль помощником боцмана, ухожу в кругосветное путешествие. Нынче же ночью.
…И все бросились собирать ей саквояж, заворачивать кусок только что испеченного пирога и бутылку старого бренди. А потом долго смотрели и махали ей вслед, то и дело вытирая слезы, пока силуэт Генриетты, ее дорожный плащ с капюшоном, не скрылся в тумане, и цоканье ее копыт не стало все тише, тише, и, наконец, не затихло совсем.
ЧАСТЬ 8. ИСТОРИЯ ЗИЛЬБАРА-БИБЛИОТЕКАРЯ
"Жил в столице планеты Хурр ученый Зильбар. Служил он в библиотеке – а хуррская библиотека огромная, на зависть многим мирам. Семь этажей, сотни тысяч книг на языках всех известных миров. Полки бесчисленными ярусами поднимались в такую высоту, что и не разглядишь. Многие считали, что хуррская библиотека – центр цивилизованного мира, а лестница, спиралью обвивавшая башню снизу доверху, была прообразом спирали расходящихся от Хурра миров. Вот в таком счастливом месте служил Зальбар.
В один из дней Зильбар, разбираясь в хранилище испорченных
