Кисейная барышня. Татьяна Коростышевская

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА первая, в коей почти возрождается утраченное искусство проникновенного обморока, а некий сыскарь вытягивает короткую соломинку
• ГЛАВА вторая, в коей продолжается охота на князя Кошкина , а Серафима пропускает обед
• ГЛАВА третья, в коей возобновляются старые знакомства и заводятся новые
• ГЛАВА четвертая, в коей обсуждаются стати настоящих берендийских богатырей, Серафима усмиряет горничных и демонов, а Зорин любуется стихиями
• ГЛАВА пятая, в коей укрепляются родственные связи, накладываются чары, а кое-кто не отвечает на поцелуй
• ГЛАВА шестая, в коей, кроме прочего, происходит совещание чародейского приказа
• ГЛАВА седьмая, в коей Иван Иванович творит добрые дела, но награды не получает
• ГЛАВА восьмая, в коей открываются тайны и сны Серафимы, а ночь приносит не то, что сулила
• ГЛАВА девятая, в коей князь являет силу, Иван — быстроту, но в игру вступает канцлер
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Чудо как хороша Серафима Карповна: бела вельми, червлена губами, бровьми союзна, телом изобильна, да и приданое за ней папаша, загорский миллионщик, немалое положит. Нет у барышни Абызовой от кавалеров отбоя, только ровней себе она не меньше чем князя мнит. И на пути к венцу ей ничто помешать не может, ни сам ни о чем пока не подозревающий князь, ни соперницы-аристократки, ни проклятый душегубец, что по округе шастает. А уж статского советника, чародея-сыскаря, она вообще в расчет брать не собирается.

***

Смерть была ей к лицу. Сейчас, заключенная в кристалл чистейшего льда, выглядела она богиней, беспорочной и идеально-прекрасной. Ее обнаженное тело, мерцающее, белоснежное, скорее угадывалось в глубине, распущенные волосы поднимались ореолом вокруг плеч, будто хищные щупальца какого-то спрута.

   — Непослушная девчонка, — сказал Крампус и поскреб ногтем лед, — гадкая, лживая тварь.

   Эхо его слов прокатилось под сводами пещеры, заглушая прерывистые звуки капели и далекий рокот прибрежных волн.

   — Вешний лед толст, да прост, осенний — тонок, да цепок…

   Он неторопливо обошел кристалл, осматривая добычу со всех сторон.

   — Тепло ли тебе, девица? — Хихикнул, вернувшись на прежнее место. — Тепло ли тебе, красная? Или, может, скучно здесь одной? Ну ничего, ничего, подожди, проказница, скоро тебе подружек приведу, вот ужо повеселитесь у меня.

   Он потер ладони одну о другую и прислонил их ко льду, будто пытаясь приласкать сквозь преграду женскую наготу.

   — Три года — зима по лету, три года — лето по зиме, три года — само по себе.

   Белесые безжизненные глаза девушки, широко открытые, смотрели за спину чудовища, туда, где вокруг седого от морской соли алтарного камня стояли еще восемь ледяных глыб.

ГЛАВА первая, в коей почти возрождается утраченное искусство проникновенного обморока, а некий сыскарь вытягивает короткую соломинку

У египетского военного губернатора жила, при дочери его Амнерисе, гувернанткой иностранка Аида. Амнериса была барышня белокурая, капризная, ветреная, она часто ссорилась со своею гувернанткою (действие 2-е, карт. 1-я) и ходила декольте.

   Виктор Викторович Билибин. Сокращенные либретто. Аида

   Время близилось к полудню, когда у подъезда чародейского приказа остановилась карета с гербами. Дождь, не прекращавшийся с прошлого понедельника, утих, будто пережидая, пока по ступенькам ко входу поднимется гостья, и сызнова зарядил, как только согбенная фигура ее скрылась за дверью. Ливрейные лакеи, сопровождавшие барыню, прикрыли парики и позументы огромными зонтами, отчего стали похожи на стайку грибов.

   — Подберезовики, — решила Евангелина Романовна, наблюдающая сии перемещения сквозь мутное от влаги стекло.

   — Скорее, поганки, — не согласился с нею Эльдар Давидович.

   Приказных сыскарей недавно определили в большую квадратную комнату на третьем этаже здания, и оба надворных советника в жаркой словесной баталии так и не смогли выяснить, кто из них достоин местечка у окна. Спор решил старший по званию — его высокородие Иван Иванович Зорин, распорядившись установить оба письменных стола боком к подоконнику, свое рабочее место определив в некотором отдалении от коллег, в неглубоком стенном алькове. Геля уже потом сообразила, что это-то место и есть самое выгодное, позволяющее контролировать как входную дверь, так и окно, не поворачиваясь всем телом, но менять что-то было поздно.

   Зато сидеть присутственное время напротив Мамаева было нескучно, всегда можно было перекинуться парой-тройкой негромких слов, или обменяться улыбками.

   — Сами вы, сударь… — Начала было Геля привычную перепалку, но передумала, сменив тему. — Обедать сегодня пойдем? Я бы от жареных грибов не отказалась. Тут в двух шагах ресторацию новую открыли, хозяин зазывал давеча, разносолы сулил господам чиновникам.

   — Не дадут нам сегодня отобедать.— Вздохнул, подошедший к окну Зорин. — Попомнишь мое слово.

   — У тебя какое-то чародейское чутье сработало?

   — Иван Иванович, букашечка, в отличие от тебя не зонтами любовался, а гербы на карете рассмотрел, — хохотнул Мамаев. — Нас посетила сама сиятельная княгиня Кошкина…

   — Букашечка? — Воскликнула Евангелина Романовна. — Иван, ты это слышал? Штраф! Давай, Эльдар, раскошеливайся!

   Она схватила со стола жестяную пивную кружку и энергично ею встряхнула. Раздалось дребезжание. Мамаев с комичным вздохом опустил в сосуд монетку.

   — Довольна?

   — Перфектно! — Счастливо вздохнула девушка, затем, покраснев, добавила гривенник от себя.

   Борьба с паразитическими словечками подчиненных, затеянная главою приказа Семеном Аристарховичем Крестовским, была в самом разгаре.

   — Так что там княгиня? — отставив кружку, спросила Геля. — И почему она нас поесть не отпустит?

   — Старенькая она, — пояснил Эльдар, — из дому почти никогда не выходит. И раз она в эдакую погоду решилась к нас с визитом явиться, причина серьезная.

   Слова Мамаева подтвердились в тот же миг, в дверь постучал один из младших чинов, чтоб проводить его высокородие Зорина в кабинет начальства.

   — Никогда про даму сию не слыхала, — сказала Геля, когда Иван ушел.

   — Это потому что в газетах про нее не пишут. А так-то, влиятельная особа, кавалер всех возможных для слабого полу орденов, вдова предыдущего канцлера и фактически глава семьи. Хотя, от семьи там мало что осталось. Она да внучок беспутный.

   — Погоди, — перебила его девушка. — Не князь ли это К., про которого третьего дня писали, что на дуэли стрелялся из-за долга чести?

   Эльдар кивнул.

   — А еще некая дама, пожелавшая для прессы остаться инкогнито, в том месяце в управу на него жалобу подавала. — Припоминала Геля. — А еще…

   — Он, все он, — замахал руками Мамаев. — Князь Анатоль, им то все новости полны. Красавец-гусар, дуэлянт, повеса, игрок. Предположу, что дело, с которым к нам княгиня пожаловала, к нему касательство имеет. И еще, думаю, что…

   Зонты внизу пришли в движение, сбив сыскаря с мысли.

   — Она уезжает!

   — Значит, либо нас с тобой сейчас к Крестовскому позовут, либо…

   Семен Аристархович ворвался в кабинет волшебным вихрем. Весь он, от золотисто-рыжих волос, до кончиков щегольских, вовсе не форменных, штиблет, излучал энергичную деловитость.

   — Значит так, сыскарики, — с порога начал он, — просыпаемся и начинаем думать.

   Геля радостно начальству улыбнулась, затем погасила улыбку и придвинула к себе чистый лист бумаги, приготовившись записывать. Все вокруг прекрасно о ее отношениях с Семеном были осведомлены, но в присутственное время новоиспеченная парочка пыталась придерживаться рабочих правил.

   Крестовский подождал, пока войдет Зорин, и, водрузив по центру напольного ковра стул, уселся.

   — Произошла в нашем Мокошь-граде пренеприятная история, — проговорил он напевно.

   — Непосредственно связанная с князем Кошкиным? — спросила Геля, черкнув на бумаге имя.

   — Будешь перебивать, выгоню, — пообещало начальство.

   Нисколько не испугавшись угроз, девушка нарисовала стрелку, отходящую от похожей на вензель «К» и кивнула шефу.

   Тот сверкнул на нее синими глазищами, но продолжил:

   — Княгиня Кошкина подготовила для своего внука выгодный династический брак с принцессой одной сопредельной державы. И, предвосхищая перечисление географических названий, Попович, какой именно из держав, для нас не важно. Важно другое, князь Анатоль, будучи не так давно увлечен некоей дамой, передал ей документы, этому браку могущие помешать. Наша задача вернуть бумаги, до того, как эта женщина пустит их в дело.

   — Что за дама?

   — Что за документ?

   Геля и Эльдар спросили одновременно и оба раздраженно поморщились.

   — Дама — международная авантюристка, известная в столице под псевдонимом Лилит, исполнительницы экзотических танцев.

   Геля хмыкнула, подумав про князя, что так по-глупому вляпаться может только человек недалекий.

   — Настоящее имя Гертруда Зигг, — Крестовский хмыканье проигнорировал, — фризка, покинула Мокошь-град в конце вересня, о чем свидетельствует запись учетного ведомства. А документ…

   Семен Аристархович обвел подчиненых тяжелым взглядом:

   — Аффирмация!

   — Какой дурак! — Мамаев, всплеснув руками. — Танцовщицу срочно искать надо.

   — Это что-то чародейское? — пискнула Попович, закончившая пририсовывать к своей стрелке слово «Лилит». — Заклинание?

   — Можно и так сказать, а можно иначе — фраза-ключ, позволяющая проникнуть в сознание другого человека. Конкретного человека.

   — Что ж, у всех эти аффирмации есть, или только у чародеев? Князь тоже не из простых?

   — В чародейских списках Кошкин не значится, — сказал Зорин.

   — Он не чародей, — кивнул Семен. — И аффирмация, Попович, отнюдь не признак одаренности волшебной силой. Скорее, древняя традиция. Берендий четвертый ввел императорским указом обязательное аффирмирование всех аристократических родов, во избежание бунтов и измен.

   — В принципе, — пояснил Геле Зорин, — ключики-заклинания к любому человеку подобрать можно. Только процесс уж больно трудоемкий, да и опасный для этого «любого». Не используем мы аффирмацию, знаем о ней, но не более того.

   — А как действует? — Геля повернулась к Ивану Ивановичу, проигнорировав начальство. — Я имею в виду, достаточно ли нашей экзотической Гертруде эти слова запомнить и на рассвете в небо прокричать?

   — Только чтение с листа. Начертание линий так же важно, как и звук.

   Евангелина Романовна задумчиво стала что-то записывать на своем листочке.

   — А расстояние важно?

   Семен Аристархович блеснул глазами:

   — Умница! Чем ближе, тем лучше. А это значит, что искать девицу нам не нужно, а нужно подождать, пока она к князю подбираться начнет.

   — Так я бы на ее месте не спешила. Годков с десяток подождала бы, пока история пылью покроется и забудется, а там и попыталась бы использовать для барышей.

   — А вот тут ошибка вышла. Свой рассказ я начал с династического брака. Есть силы разные, желающие ему помешать. И удар будет нанесен в самое ближайшее время. По крайней мере, старая княгиня, в этом абсолютно уверена.

   — А арестовать князя Анатоля для его же безопасности никак не возможно?

   Семен с улыбкой покачал головой.

   — Жаль. — Решила Геля. — Тогда придется князя по очереди караулить. А это сложно.

   — По очереди не получится, — Семен раскрыл ладонь, сжал на мгновение кулак, а когда разжал пальцы, в руке оказались три обыкновенные соломинки, одна из которых была явно короче. — Тянем жребий, господа сыскари, кто из вас отправится сегодня нести службу вдали от дома.

   Соломинки вновь скрылись в ладони, наружу торчали лишь кончики их, причем одинаковой длинны.

   — Насколько вдали? — Деловито осведомилась Евангелина Романовна.

   Эльдар Давидович уже успел потянуть соломинку, но так как без сравнения, о длине ее судить не мог, поторопил коллег.

   — Руян, — выделяя вторую гласную, сказал Зорин и тоже потянул жребий. — Наимоднейший среди столичной аристократии кур-орт. У меня явно короткая.

   Крестовский протянул Геле оставшуюся соломинку и кивнул Ивану:

   — Что ж, поздравляю, ваше высокородие. Отправишься на рассвете, поездом до побережья, там пересядешь на пароход. Попович, прекратите таращиться, Руян — это остров в Хладном море, до него невозможно добраться по суше.

   Евангелина Романовна состроила гримаску, долженствующую скрыть невероятное облегчение от того, что ехать придется не ей.

   На море-окиане, да на острове Руяне… Нет уж, господа, лучше уж в сыром Мокошь-граде службу нести, с любимым начальником.

   Уже совсем вечером, когда надворный советник Попович покинула стены приказа, и, когда следом за ней, переждав приличные четверть часа, из присутствия ушел Крестовский, Эльдар сказал Зорину:

   — Ох, не нравится мне эта история.

   — Особенно тот ее аспект, что перекинул нам свои заботы господин Брют, начальник тайной канцелярии.

   — Тебе побыстрее обернуться надобно, — решил Мамаев. — И с победой. Юлий Францевич явно под нас копает.

   — Все сделаю, — спокойно пообещал Зорин. — Большое дело — авантюристку раскрыть, да бумагу стребовать.

   Иван Иванович тогда еще не знал, что скоро повстречает на своем жизненном пути барышню, которая превратит его дело в действительно большое.

   «…Есть много привычек, которые вредят красоте. Не надо горбиться, много есть, читать в тусклом свете, щурясь от оного…»

   Я подняла голову и откусила от пирожка. Свет в спальне был тускл, а пирожки здешняя кухарка пекла преотменные. Бороться с вредными привычками буду завтра, вот именно что на рассвете и начну. Что там еще?

   Истрепанные страницы переворачивались с неохотой, будто без уверенности, что прочла я их со вниманием. Ванны красоты, притирки и примочки…

   «…Дородность, столь приветствующаяся в дамах прошлого, нынче является главным врагом красоты. Женщина должна быть тонкой.»

   От расстройства я схватила с блюдца последний пирожок. Ну что за глупости, право слово. У нас, женщин, и без того жизнь не сахар, а уж впроголодь, вовсе, мрак и страдание.

   Хотя зря я про всех без исключения женщин столь огульно. Вот, к примеру, драгоценнейшая моя кузина, Наталья Наумовна, одной росой, наверное, питается и сим счастлива. Зато по моде тонка.

   Пред моим мысленным взором явилась сия персона, с длинным лицом и золотистыми локонами по бокам его уложенными. Не горбилась, наверное, ни разу в жизни и ночью не читала. Ежели совсем по чести, то она и светлым днем не особо книги жалует. Потому что…

   Тут я пролистнула свой талмуд, отыскивая нужное место.

   «Красивой женщине не пристало придаваться занятиям сугубо мужским, как-то: труду, сидению над книгами, также плаванию и гребле, управлению повозкой, либо участию в гонках. Полезны будут занятия эфирные: музицирование, исполнение романсов, лучше на французском наречии с милой картавостью».

   Грассируя тихонько «ma chérie», я с тоской посмотрела на опустевшее блюдце. Что ж, Серафима, с этого самого мгновения ни единого пирожка, пирога, либо бублика! А также баранки, растегайчика, сочника или пышки. Блины и оладьи также под запретом.

   Я поворотилась к окну, будто призывая в свидетели зарока большую ноздреватую луну, повисшую у самой кромки моря. От ночного светила ко мне бежала лунная дорожка.

   А неплохо было бы сейчас оказаться там, ступить остроносыми туфельками в серебро, так как бывает только во сне. Только вот без Маняши я этого абсолютно точно позволить себе не смогу, чтоб намечталась обувка по последней мокошь-градской моде, да чтоб взмахнуть свободно подолом бального платья, расшитого жемчугами…

   Я широко зевнула, прикрыв ладошкой рот. Не время дремать, совсем не время.

   В коридоре затопотало, да так гулко, что даже лунная дорожка за окном, кажется, пошла рябью. А ведь в ней кто-то есть, в морской совсем уже студеной водице. Силуэт какой-то мерещится, вроде даже женский. Я вытянула шею, прищурилась, пытаясь поймать этот морок взглядом.

   — Уффф, — топот закончился у моей двери, — думала ужо на пристани почивать улягусь. Маняша промаршировала к креслу и плюхнулась в него, раскидывая по плечам кисти шали.

   — Умаялась. Исстрадалась вся в думах, как там мое чадушко без меня.

   Я хмыкнула, многозначительно кивнув на пустое блюдце:

   — Чадушко тоже исстрадалось, пирожками вон думы зажевывало.

   Маняша надула губы и сняла сначала шаль, а потом и плат, оставив на голове легкую льняную косынку. Нянька моя, хоть и была всего несколькими годами старше, успела не только сходить замуж, но и овдоветь. А вдовицам загорским простоволосыми ходить не положено. Особенно, ежели вдовица не абы кто, а при фамилии-прозвании. Подозреваю, что за своего Демьяна она только ради фамилии и пошла. Неёлова! Так себе слово, если начистоту. Неёлами в наших краях исстари неудачников кликали. Маняшин супружник, напившийся о прошлой зиме да угревшийся до смерти в сугробе, мудрость народную подтвердил. Только вот об навеки ушедших, либо хорошо, либо ничего, так что я даже думать дальше о Демьяне Неелове не собиралась. Бог дал, бог взял.

   — Опять глаза портила? — Маняша наконец рассмотрела оставленный на подоконнике талмуд.

   — А что делать-то без тебя было? — точно так же возмущенно вернула я вопрос. — Спать нельзя, а после еды меня завсегда на сон клонит.

   — Так рукоделием бы отвлеклась! Вышивку вон с травеня закончить никак не можешь!

   Я покраснела, закончиться мое творение могло со дня на день бесславной кончиной, ибо, что делать далее с переплетением скособоченных стежков и узелков, я попросту не представляла.

   — Можно подумать, для вышивания глаз не нужно, — пробормотала неловко и перевела разговор. — Так какие новости? Не зря же ты путешествовала?

   — Не зря, — Маняша не стала стыдить меня за криворукость. — Все, как ты велела, сделала. На пароходике до пристани, от нее рысью на почтамт. Погоди, рассупонюсь.

   В процессе рассупонивания на столик легла свернутая трубкой газета и несколько почтовых конвертов.

   — От батюшки весточка?

   — Сама будто не посмотрела, — я поддела краешек одного из конвертов ножом для бумаг.

   — Я-то посмотрела, — с расстановкой сообщила Маняша, — только вот в приличном обществе принято такие вопросы задавать.

   — От батюшки, — вздохнула я, вытряхивая на стол стопку банковских билетов и клочок бумаги с запиской, рукою Карпа Силыча Абызова самолично накарябаной.

   — Пишет что? — Этот принятый в приличном обществе вопрос был задан вполне рассеянным тоном, ибо Маняша озвучила его, не отрываясь от пересчета денег.

   — Жив, здоров, чего и мне желает, — грустно ответила я, наблюдая, как свежая наличность укрывается в окованном дубовом сундучке. — А также выражает надежду, что я фамилии Абызовых не посрамлю.

   — Этого мы тебе никак позволить не можем, — кивнула Маняша, запирая сундучок и пряча ключик от оного на своей дородной груди. — Я завтра к управляющему наведаюсь, счета оплачу. Мымра-то свои бумаги поднесла?

   Мымрой Маняша величала мою кузину Наталью Наумовну.

   — Поднесла, — кивнула я. — Ты уж, будь любезна, попроси ее расходы сразу на мой счет писать, чтоб в будущем неприятных ситуаций не возникло.

   Наталья Наумовна, в отличие от меня, парвеню, дама самая что ни на есть благородная, старинного дворянского рода Бобыниных, ей о презренном металле думать никак нельзя. Об этом Натали мне сообщила самым холодным тоном третьего дня, присовокупив сожаления о том, что согласилась сопровождать меня в курортных развлечениях, не подумав о последствиях сего решения. Я краснела, бледнела, но терпела ее упреки. Кузина мне нужна, ох как нужна. Без благородных родственников в моем деле никак не обойтись. Да и уроки французского, что изредка мне от нее перепадают, очень кстати.

   Курортные развлечения! Мы сидели на острове с серпеня, вот уже третий месяц. И до недавнего времени кузина никакого неудовольствия не проявляла. Здесь было многолюдно, кипела жизнь, в павильоне каждый день концертировал оркестр и устраивались танцы. Мы с Натали блистали в местном обществе. Она, изящная блондинка, я — брюнетка, слишком яркая и пышная, чтоб быть изысканной. Неожиданно мы оттеняли друг друга, привлекая взгляды. Кавалеры кружили вокруг нас будто бабочки вокруг цветов: офицеры, чиновники, парочка финансистов. К сожалению, никто из них мне не подходил.

   — Рано приехали, — заключила Маняша к исходу третьей недели. — Я тут с обслугой поговорила, аристократы на Руян по осени слетаются. То есть сплываются. Сейчас время для рыбешки помельче.

   — Но Наталья Наумовна, — пыталась я возразить, — другое мне говорила.

   — Твоя Наумовна, — кривилась Маняша, — очень до денег жадна. Она за то, чтоб кто-нибудь ее капризы оплатил, и соврет, недорого возьмет. Мымра она, вот кто!

   Я тогда Маняшу строго отчитала, а потом пришлось прощения у нее просить. Потому что права моя нянька оказалась. Не в то время мы здесь оказались. И чтоб выяснить это, многого не понадобилось, всего лишь посетить библиотеку, да полистать подшивки местных газет.

   Я тогда разозлилась на кузину до крайности, до того даже, что послание родителю сочинила покаянно-повинное. Так мол и так, написала, подвела тебя Серафима непутевая, до седых волос мне теперь в девках сидеть. Господин Абызов тогда ответил мне быстро и, по обыкновению, кратко. Велел никуда с Руяна не отплывать, новостей ждать и его фамилию, по возможности, не позорить.

   — Ну что там еще?

   Слова няньки отвлекли меня от воспоминаний. Я принялась за другие письма. Они были из Мокошь-града, от двух незнакомых друг с другом человечков, коих нанял мне в помощь батюшка. Один служил в газете, судя по излишне цветистому слогу, в должности невеликой, навроде переписчика, а другой, немногословно-деловитый, имел дело с учетом приезжающих и отъезжающих.

   Быстро пробежав глазами корреспонденцию, я зашуршала газетой.

   — Дождались, Маняша!

   — Кого?

   — Его! — Я развернула к няньке газетный лист, с которого посмотрел на Маняшу бравый гусар. — Сиятельный князь Кошкин!

   — Экий, — кончиком пальца она обвела эполеты и уложенные волной волосы, — ладный. А он точно неженатый, с такими-то усиками?

   — Точно, — кивнула я. — И теперь ненадолго.

   — Глаз у него уж больно нахальный.

   — Вот еще только глазами мы с тобой не перебирали, — фыркнула я. — Да с его титулом вообще никаких глаз не нужно!

   — А можно других посмотреть?

   — Бери, что дают! — От возмущения я даже руками всплеснула.

   — Да кто же мне его даст? — Расхохоталась нянька. — Ты, чадушко, совсем уж умом тронулась, как я погляжу. Да и с батюшкой твоим на пару! Где это видано с первым встречным под венец бежать. Да еще неизвестно, сам-то он захочет.

   — Не захочет, заставлю. — Твердо сказала я. — Абызовы отступать не привыкли.

   — Это уж точно, — согласилась Маняша. — Карп-то, батяня твой, завсегда наверх лез. Мне матушка сказывала, многие наши девки захомутать его хотели, как в возраст вошел. Да только он всем отлуп давал. Желаю, говорил, дворянского роду супругу иметь. Он тогда только первый заводик обустраивал, так что многие пальцами у виска покручивали. А как Бобыниных дочку к алтарю повел, так крутить и перестали.

   Я вздохнула. Маменьку свою мне было жалко. Батюшка женился без любви, а она… Ну не из за денег же она за ним пошла, точно не из-за них. Ни людей не побоялась, ни молвы, ни проклятия родительского. Бобынины от нее тогда отреклись. Это сейчас у нас с ними что-то вроде перемирия, и то потому что брат покойной матушки азартен больно, за десять лет все имения просадил, и, если бы не мы, Абызовы, да не наши капиталы… Ах, пустое. Никакие капиталы мне князя на блюдечке не принесут. Ну, то есть, только капиталы — нет, но помочь могут. Без денежек не было бы у меня ни соглядатаев в самом Мокошь-граде, ни кузины-приживалки, которая может меня пред сиятельные очи представить, ни одежек, в которых пред ними предстать не зазорно, ни разумных книг, по которым науку соблазнения можно постичь. Подумаешь, князь! Он тоже, поди, мужик. А все мужики на женские прелести падки. А уж, ежели к прелестям в комплекте коварство женское имеется, тут вообще ни у кого из сильного пола шансов устоять нет.

   В возбуждении я подбежала к окну.

   — Перво-наперво, любезная моя Маняша, отправимся мы с тобою с рассветом на пристань.

   — И чего мы там в эдакую рань углядим? — фыркнула нянька. — Сколько его сиятельство бриолину на макушку вылило?

   Ворчала она для порядка, потому что и она и я знали, пойдет со мной и не пикнет.

   — Ежели, чтоб разузнать, с кем прибыл, да куда селится, так на то болтунов местных без счета имеется.

   Пристань на западе, — быстро соображала я. — Значит, с утра солнышко прибывающим в глаза бить будет…

   — Я вон и денежек монетками в порту наменяла, чтоб за информацию одаривать.

   «Первое впечатление — самое важное, — Маняшу я не слушала совсем. — Кавалер должен меня не только увидеть, но и запомнить. Поэтому…»

   — С утра я с управляющим рассчитаюсь, а ты тем временем заставишь мымру приветственное послание князю сочинить, как промеж ними, аристократами принято.

   Послание, это само собой. Только вот к моменту визита нашего с драгоценнейшей Натальей Наумовной, предмет моего интереса уже знать меня должен. Потому что визитов у него будет что камешков на берегу, а я — единственная и неповторимая.

   — Платье для прогулок! — Перебила я няньку. — Подготовь его непременно.

   — Которое?

   Хмм, а это вопрос. Платьев у меня несколько… несколько десятков. И это я сейчас только о прогулочных. Давайте поразмыслим, кого именно наш князь должен во мне завтра увидать?

   — Серое, узко кроенное, — наконец решила я. — К нему — палантин на меху и ботильоны. Да посмотри, чтоб каблучок низкий был, да носок не острый, а закругленный.

   Маняша кивала, запоминая.

   — Ты же сокрушалась давеча, что серое брюнеткам не к лицу, больно блеклое.

   Я посмотрела на свое отражение в оконном стекле. Блеклость — именно то, что нужно. Нынче в моде девы болезненные да утонченные, так что большеротые брюнетки, да еще с лицом, с которого будто малиновое варенье ели, поскромнее быть должны.

   Я подперла щеку изнутри кончиком языка. Родинка еще эта! Нет, кавалеры мне, конечно, разливаются соловьями про «роковую мушку в уголке рта», которую никто забыть не может, но меня она раздражает до невозможности. Может, запудрить?

   Зевнув, я покачала головой.

   — Давай-ка почивать, чадушко, — решительно сказала Маняша. — Утро вечера мудренее.

   — А платье?

   — Минутное дело, — нянька сбивала подушку на моей стороне кровати. — В гардеробной — порядок, что на плацу солдатском, все по ранжиру, по фасону разобрано.

   — И то правда, — я скинула на пуфик шлафрок, оставшись в сорочке, и улеглась в постель.

   Маняша потушила один за одним все светильники, оставив лишь крошечный ночник на прикроватной тумбе.

   — Мне показалось, кто-то в море купается.

   — Так то показалось. — Донеслось из-за ширмы, где переодевалась нянька. — А кому кажется, тому креститься надо.

   И я отошла ко сну под негромкое бормотание нянькиных молитв.

   Небо было низким и хмурым, ветер — пронизывающим до костей, Маняша раздражала ворчанием, а ботильончики, мягкой на вид кожи, нещадно натирали ноги.

   — Сама говорила, чтоб носочек круглый, — бормотала нянька, волоча по тропинке огроменный брезентовый кофр. — Страдай теперь. И что за фантазии, столько вещей с собою на разведку…

   — Давай помогу, — примирительно предложила я, хватаясь за свободную ручку поклажи.

   — Вот еще, — она дернула кофр к себе, споткнулась о кочку и едва устояла на ногах.

   Мы пробирались тропками, что петляли меж вылизанных добела ветром и солнцем валунов.

   — Давай, — удержала я одновременно и багаж, и, посредством его, свою наперсницу.

   — Все у тебя, Серафима, не как у людей, — покачала Маняша головой. — Нет, чтоб осторожненько по набережной до пристани дойти…

   — Все там пойдут!

   — Да кто все?

   Тут уж пришел мой черед сокрушаться:

   — Сколько на часах в гостиной было, когда мы из апартаментов выходили? Пять! Неужели тебя не удивило, что в столь ранний час вся местная прислуга уже на ногах оказалась? И, заметь, не на кухне толпилась, чтоб господам кофе с круассанами в постели подавать, а утюги калила, да горячую воду ведрами подтаскивала.

   «Круассаны» я сказала в нос и картавя, даже самой, как прозвучало, понравилось.

   — Бобынинская горничная еще на лестнице нам повстречалась. Как ее то бишь? Лулу!

   — Вот! — пропыхтела я, кофр оттягивал руку. — А Наталья Наумовна обычно до полудня почивать изволит. Хочешь в заклад побиться, что кузина моя аристократичная тоже выйдет на пристань кораблик с прекрасным принцем встречать?

   В маленьком курортном обществе новости разлетались в мгновение ока. И в то время, когда мы с нянькой только читали столичную газету, многие наши соседи уже вовсю строили планы любви либо дружбы с сильным мира сего. А некоторых, и это я знала абсолютно точно, выгонит на пристань простое человеческое любопытство. Потому что жизнь отдыхающего скучна и размеренна, особенно если не раскрасить ее флиртом, либо интригой.

   Маняша ставку делать отказалась. Уж не знаю, сколько жалованья ей батюшка за услуги положил, но ни одну свою копеечку она мне уступать не желала. Я предложила сменить руки, и мы закружились на узкой тропинке, будто исполнив фигуру диковинного танца.

   — Мне первой нужно быть, — сказала я задумчиво. — Первой и единственной.

   Когда мы достигли цели, солнце уже взошло, я посмотрела на часики, прикрепленные к кушаку. Уже шесть. Рейсовый пароходик, если верить висящему у кабинета управляющего расписанию, прибудет через час, у меня есть время подготовиться.

   — Здесь! — Сказала я спутнице. — Ты иди, пожалуй, нашими делами займись.

   Маняша окинула диспозицию пытливым взором. Мы очутились с нею на скальном выступе, нависающем над кромкой берега. Пристань и упирающаяся в нее прогулочная набережная были аршинах в семи ниже и гораздо правее.

   — Мы еще когда на остров причаливали, — вспомнила нянька, — ты все на эту скалу смотрела да в ладоши хлопала.

   — Мы как раз напротив нее последний вираж заложили, — кивнула я, — Ну, или не вираж, бог знает, как оно у моряков называется. Мне тогда еще подумалось, что на этом месте неплохо было бы знак какой памятный разместить, для услаждения взора прибывающих.

   — Какой?

   — Ну мало ли, статую прекрасной девы, к примеру. В каждой местности историй про прекрасных дев без счета. Ну вот еще третьего дня капитан в ресторации балладу пересказывал про ледяную принцессу, что …

   Та сказка была не так чтоб очень приятной, я даже плечами передернула, вспомнив, чем там дело кончилось, решила не продолжать.

   — Впрочем, не важно. Услаждать взор князя Анатоля сегодня будет никакая не статуя, а я.

   Я расстегнула кофр, достала из него складной стул, плед, корзинку для пикников, скатерть и подзорную трубу, про которую тот самый давешний капитан божился, что она пиратская и добыта абордажем.

   — С пароходика князь меня сперва не рассмотрит, — объяснил я замершей в удивлении няньке. — Солнце как раз в глаза прибывающим бьет.

   Я раздвинула пиратскую трубку, приникла к окуляру. Море пока было чистым.

   — Значит привлечь его должен некий загадочный силуэт.

   Я картинно подбоченилась и направила трубу к пристани. Там уже фланировали две самые нетерпеливые барышни. Обеих я мельком знала, сопровождающие прелестниц горничные семенили в отдалении. Простушки! Супротив силуэта девы в узком платье с подзорной пиратской трубой шансов у них нет!

   — А потом у меня будет около двух минут, пока корабль будет бортом вдоль этого берега идти, и вот здесь…

   Дальше план я не продумала. Ну что там обычно барышни делают, чтоб кавалера ободрить? Улыбнусь широко, глазками стрельну, трепета ресниц его сиятельство при всем желании без дополнительной оптики не рассмотрит, так что и так сойдет. Можно еще в проникновенный обморок брякнуться, будто бы будучи сраженной княжеской молодцеватой красою. Но я решила этот козырь поберечь. Потому что, во-первых, практики в этих проникновенных обмороках не имела, изучив их по книгам, а во-вторых, проникновенный обморок хорош тогда, когда кавалер может даме немедленную помощь оказать. Я представила, как князь Кошкин при мундире сигает за борт, чтоб саженками преодолеть разделяющую нас водную гладь с целью прижать меня к мокрой груди, и запахнулась поплотнее в палантин, засунув пиратский трофей под мышку. Да и вообще, камни острые, оцарапаюсь еще. Нет-нет, лучше это делать в покоях, чтоб ковер мягонький на полу постелен был, или, еще лучше, в шаге от дивана. Тогда князь Анатоль прижмет меня к вполне сухой и надушенной груди, а оцарапаться я смогу разве что его гусарскими эполетами. Манифик!

   Маняша отобрала у меня трубу и теперь с интересом в нее смотрела.

   — А вон и Наталья наша Наумовна с Лулой своею ковыляет! А разоделась-то! А не тот ли это капор, что я на прошлой неделе сыскать не смогла?

   Я тоже приникла к окуляру:

   — Надо было меня спросить, я сама его Натали преподнесла.

   — А платье?

   — Хватит, — я сложила трубу и взмахнула ею. — Ступай. Ты мне всю мизансцену своим присутствием портишь.

   — Я могу вон за теми камнями спрятаться.

   — А управляющий? Ему ранний визит нанести надобно, денежку заплатить.

   Маняша еще немного потопталась, поворчала, затем все же отправилась исполнять поручение.

   — Сама-то вещи обратно тащить не вздумай, здесь оставь. Я распоряжусь в отеле, чтоб забрал кто.

   — Не вздумаю, - пообещала я, устраиваясь с комфортом на стуле, закутываясь в плед и откидывая крышку корзины. — Я сейчас завтракать буду с превеликим удовольствием.

   От пирожков к стылому небу поднимался ароматный дымок.

   Если и вспомнился мне некстати давешний сдобный зарок, то я быстро эту мысль думать перестала. Откушав и запив снедь обжигающим чаем, добытым из термоса, я вытерла губы салфеточкой и принялась ждать. Ветер крепчал, поднимая волны. До меня брызгов не доносилось, а вот публике, толпящейся внизу, приходилось несладко. Особенно Наталье Наумовне. Потому что наряд кузины, хорошо мне знакомый, осенней погоде соответствовал мало. Летнее платьишко было, легкое, муслин да кисея многослойная. Что ж она себя не бережет?

   — Кыс, кыс…

   Я обернулась. Из-за валуна мне махал какой-то мужик, будто сошедший с деревенской пасторали, огромный, белобрысый, в куртке толстого серого сукна, сапогах с раструбами и круглой узкополой шляпе, в которой предпочитали выезжать на охоту берендийские помещики.

   — Кошку здесь не видали, барышня?

   — Не видала!

   Пароходик уже подходил к заливу, мне было видно его невооруженным глазом.

   — Ступайте, любезный, — приказала я решительно, выбираясь из многослойности пледа.

   — Котик здесь уж больно любопытный шастает, — проигнорировав просьбу, мужик обогнул валун и стал спускаться ко мне, разбрасывая сапожищами белесую гальку. — На камышового повадками похожий.

   Я уже снимала палантин и укладывала его меж камней, вместе с остальной поклажей и сложенным стулом. Сцена должна быть свободной.

   — Может, вам нужна помощь?

   — Еще один шаг, любезный, и я кричать буду! — Ответила я весело и зло. — Убирайтесь!

   Он нерешительно остановился.

   — Но позвольте…

   — Не позволю! Ума не приложу, как должен выглядеть камышовый кот, но, если это трехцветная бестия с бандитским выражением морды, то он за вашей спиной.

   — У вас здесь пикник?

   Он не обернулся, а зря. Потому что кот, размером с крупную охотничью собаку, сжался в комочек, явно с целью атаковать.

   Я быстро вскинула к лицу подзорную трубу, в этот момент солнце выглянуло из-за низких серых туч.

   — Ложись! — Проорала я зычно, тряхнула головой, пустив по ветру копну распущенных волос.

   За моей спиной, судя по звукам, кипела нешуточная битва. Кот визжал, как могут визжать только дерущиеся коты, мужик кряхтел и охал, я не отводила взгляда от пароходной палубы. Князь Кошкин, кажется, тоже о важности первого впечатления знал. Он стоял у борта, подбоченясь и молодцевато подкручивая ус, эполеты сверкали, шнуры, коими в преизбытке был расшит его доломан, трепетали на ветру, кивер на голове держался как приколоченный.

   Манифик, могла бы сказать я, но говорила вовсе другое, обращаясь к мужику за моей спиной:

   — Что бы вы там с киской не творили, лежите и не высовывайтесь, любезный. Тогда, обещаю, я не оставлю вас здесь на прокорм чайкам и камышовым котам, а, напротив, пришлю доктора…

   Тут князь Кошкин меня заметил, я ощутила его взгляд всем телом, будто встретила грудью горячую морскую волну.

   Я опустила трубу, кораблик как раз приблизился к берегу на максимально возможное расстояние. Князь приложил к губам руку в белой перчатке и помахал ею, посылая мне воздушный поцелуй.

   Я в ответ присела в глубоком изящном реверансе, не забыв отбросить в сторону волосы.

   С реверансом я погорячилась. Потому что сидеть в нем пришлось все время, пока пароходик с его сиятельством неторопливо пыхтел вдоль берега. А все, кто сиживал в реверансах, знают, как нечеловечески приходится изгибать и напрягать конечности, чтоб достичь положенного по этикету изящества.

   Пароход закончил разворот, но князь Анатоль, успевший перебежать на корму, продолжал размахивать конечностями и прожигать меня взглядами.

   «Экий надоеда», — подумала я, и облегченно выдохнула, когда к его сиятельству подошел какой-то офицер и увел его с палубы.

   Я, согнувшись, потерла ладонями дрожащие колени и только после этого массажа повернулась к пострадавшему мужику.

   Тот оказался у меня за спиной. То есть натурально, эта громада возвышалась в полушаге от меня.

   Я похолодела.

   — Вы давно здесь торчите?

   Взгляд скользнул дальше, кот лежал на камнях и признаков жизни не подавал.

   — Животное!

   — Простите?

   — Вы! — Я, размахнувшись, ударила его подзорной трубой в плечо. — Гадкий жестокий человек! Живодер! Бедный котик…

   Я бросила в суконную грудь свое оружие и подбежала к тельцу. Кровь стекала по камням, впитываясь в сухую землю.

   — И что вы теперь изволите с ним сделать, господин охотник? Набьете соломой? Выставите чучело в зале трофеев в своем Муходрыщинске?

   — В каком Муходрыщинске?

   Отвечать я не собиралась, присела на корточки, потрогала кончиками пальцев мягкую шерсть у мордочки покойного создания. Однако, бок явно драли зубами, это не ножевой удар.

   Подняв взгляд, я убедилась, что на губах муходрыщенского помещика нет крови, затем посмотрела на его руки, в них не было ножа.

   — Это самка, — растерянно сказал мужик. — И, уверяю, в ее смерти я вовсе не повинен.

   — А это нам еще предстоит выяснить, — не желая смягчаться, ответила я.

   — Пол этого создания?

   — Степень вашей вины.

   Мужик ума явно был невеликого, за моими словами не поспевал.

   — Уверяю вас… — Он приблизился и присел рядом со мной. — Она бросилась на меня, но, кажется, промахнулась. Я ощутил лишь толчок, а когда обернулся, кошка уже билась в конвульсиях на земле, видимо, последний прыжок стоил ей остатков сил.

   — И какова же причина столь странного поведения?

   — Особенности местного воздуха, самым невероятным образом действующего на дамские организмы. Вы-то сами, барышня, что именно сейчас исполняли?

   — Закончили муходрыщенские курсы сарказма? — Перебила я его. — С отличием? Помогите уж, охотничек.

   Я стала собирать ближайшие ко мне камешки, сооружая над покойницей то-то вроде кургана.

   — Наверное, — он тоже положил пару камней, — мне следует представиться?

   — Не трудитесь, — я распрямилась, отряхивая запыленный подол. — Ваше имя мне нисколько не интересно, а мое вам без надобности.

   — И узнать его я смогу без труда, выяснив отличницу курсов беспардонности?

   — А вы, сударь, невежа.

   — А вы, сударыня… — Он запнулся, потом махнул рукой и пробормотал. — Спишем вашу резкость на нервное перевозбуждение и попытаемся начать знакомство с самого начала. Иван Иванович Зорин, прибыл из Мокошь-града с целью поправления здоровья.

   Чего ему еще поправлять? Я хмыкнула, придирчиво осматривая собеседника от носков сапог до белесой макушки, сейчас обнаженной по случаю вежливого поклона. Еще чуть-чуть здоровья, и Иван Иванович треснет под напором оного как переспелый плод. Из столицы? Значит, не помещик, служака, чиновник не из высоких, может отставной военный, вон как плечи держит, будто на плацу. Отставной майор от инфантерии? Либо от интендантства? Здоровье! Как же. Небось от майорши своей сбежал в надежде на скоротечный курортный романчик. Только вот со мною тебе, мил человек, не обломится. Гризетку какую-нибудь поищи и на нее глазищами своими васильковыми зыркай. У меня, между прочим, целый князь практически в кармане, тоже с глазами, и даже с усиками. Однако, мое разглядывание уже можно было счесть за кокетство.

   — Серафима Карповна Абызова, — с теми же простоватыми интонациями, что и собеседник, сказала я без поклона. — Прибыла из Загорской губернии просто так, без особой цели.

   Решив, что долг вежливости исполнен мною полностью, я вернулась к своим вещам и потянула за уголок мехового палантина. Морской ветер пробирал до костей.

   — Вы же меня проводите, Иван Иванович? — Сахарно спросила я майора. — Хрупкой барышне одной эту поклажу до «Чайки» не дотащить.

   «А от тебя хоть какая-то польза будет», — уже не сказала, а подумала, затягивая волосы и надевая поверх пучка строгую серую шляпку.

   — Всенепременно, — засуетился новый знакомый. — «Чайка»? Да мы с вами, Серафима Карповна, соседи. Я в этот же отель вечером определился.

   Ну надо же! Недешевое местечко, не для всякого мелкого чиновника доступное. Я побросала в кофр вещи, застегнула его.

   — Вечером поселились, а с утра променад решили совершить? И не по набережной, для променадов предназначенной?

   — И не прогадал! — Широко улыбнулся он, выразив простецким своим лицом восхищение. — Я же, когда разглядел вас на этом утесе, грешным делом подумал, что помощь вам нужна, подумал, в беде барышня, а потом, когда вы подзорную трубу приладили, тут и растерялся. А вы стало быть, прибывающих смотреть уединились?

   — Уединилась. А вы, стало быть, все время, пока пароходик у берега маневрировал, за моим плечом простояли?

   Он кивнул с простодушной гордостью. Я мысленно застонала. Болван! Святые угодники, какой болван! Представляю, какое впечатление наша парочка на князя произвела! Да он, наверное, палубы покинуть от удивления не решался, так и прирос к доскам подошвами сапог.

   — Высокий чин на Руян прибыл, — продолжал Болван Иванович, — вы когда в реверанс опустились, я тоже, знаете ли, не оплошал, вытянулся во фрунт, со всем почтением.

   «Лучше бы я нал тобою сейчас курган из камешек возвела, а не над кошкой невинной», — подумала я зло, лицом раздражения никак не выказывая, лишь улыбнулась покровительственно.

   — Экий вы хитроумный, Иван Иванович, — я кивнула на кофр, — теперь мы можем отправляться к месту нашего поселения.

   — Слушаюсь! — По-военному щелкнул он каблуками и схватился за ручки. — Я потом и сам сюда вернуться смогу.

   — С какой целью?

   Мы уже взбирались по тропинке, поэтому спрашивала я через плечо.

   — Да любопытно мне выяснить, откуда камышовая кошка появилась. Она же чуяла, что сдохнет скоро, но к людям пошла.

   Я остановилась настолько резко, что столкнулась со спутником.

   — Она хотела наше внимание привлечь?

   — Похоже.

   — Бросьте, — велела я Зорину, — оставьте этот злосчастный кофр, мы потом за ним вернемся, или не вернемся… Не важно. Лежбище должно быть где-то неподалеку. Вы же охотник, майор? Ну, конечно, как любой берендийский мужчина. Следы читать умеете?

   Я быстро сбежала по тропинке к кургану. Раз уж моя первая встреча с князем обернулась таким досадным фиаско, от осознания сего прискорбного факта следовало отвлечься.

   — А вы, стало быть, как любая берендийская женщина, — топал следом за мною послушный вояка, — котиков обожаете?

   — Избитый штамп! — Фыркнула я, рассматривая камешки у кустов. — Если уж выбирать между кошкой и собакой, предпочту вторую. Это же кровь? Вот здесь, где корни наружу торчат?

   Он присел на корточки и потрогал пятно пальцем, поднес руку к лицу, рассмотрел. понюхал:

   — Кровь. Кошка не сверху пришла, а наоборот. — Зорин отодвинул колючую ветку. — Кажется, за кустами начинается еще один уступ. Без веревки не спуститься.

   — Руку дайте! — Я подоткнула юбку и схватив спутника за запястье, заставила его сомкнуть пальцы на моем. — Это называется «замок», и не вздумайте его размыкать, да держитесь свободной рукой за что-нибудь надежное, не за ветку! Вот, хороший крепкий корень!

   И когда Иван Иванович исполнил указание, я ступила с берега в пустоту.

   — Опускайте!

   Я осторожно болтала ногами в воздухе, рассматривая открывающуюся картину.

   — У вас немалый опыт в скалолазании? — Уважительно прозвучало сверху.

   — Загорская губерния гориста, — ответила я вежливо. — Вершка на четыре вниз можете опустить?

   Он покряхтел, затем пробормотал:

   — А я говорил, без веревки…

   — Поднимайте! — Перебила я, и, когда он вздернул меня к себе и поставил осторожно на твердую землю, радостно сообщила: — Уступ довольно широкий, на нем…

   Я замолчала, сквозь рокот волн до нашего слуха отчетливо донеслось мяуканье.

   — Значит вот что она хотела нам сказать, — протянул Зорин. — Забота о потомстве ее к людям толкала. Что ж, Серафима Карповна, тайна раскрыта, и мы с вами теперь можем следовать в отель.

   — А котята?

   Он пожал плечищами:

   — Работники с необходимым снаряжением…

   — Вы хотите сказать, что наймете для спасения людей?

   — Именно это я и хочу сказать, — в тоне Ивана Ивановича послышались мне какие-то стальные нотки, которые в другой ситуации просто так ему бы с рук не сошли, но сейчас мне было не до пустословия.

   — А если котята не выживут? До отеля идти не меньше часа, затем некоторое время у нас займет инструктаж и подготовка, пусть еще час, потом дорога обратно.

   — Что вы предлагаете, Серафима Карповна?

   — Я спущусь туда с вашей помощью!

   Иван Ивановичу с трудом давалось простецкое выражение лица. Болван! Какой же он болван! Ну что ему стоило вежливо попрощаться с барышней Абызовой, заверив, что доставит ее кофр самостоятельно, когда закончит необходимый ему для здоровья моцион? Да и еще раньше? Что его толкнуло на эту безумную комедию с приветствием князю? Цирк, простите, натуральный. Ведь как только выяснилось, что трубка, коей сия эксцентричная особа на скальном уступе размахивает, подзорная труба, а не оружие супротив князя Кошкина, он мог отвернуться и пойти по своим делам! Нет же, болван, остался, да всю малину барышне испортил. Такой чудесный план первой встречи. Он же все про нее, эту барышню кисейную, выяснил еще вчера, только прибыв на остров и стребовав беседу с управляющим, затянувшуюся до полуночи. Вчера же все списки постояльцев изучил. Абызова Серафима Карповна, единственная дочка и наследница загорского магната. На Руяне с серпеня, при ней горничная, записанная нянькой, да кузина, чья горничная записана горничной. Дело понятное. За женихами барышни приехали. И другое также понятно, ни барышня Абызова, ни барышня Бобынина экзотичными танцовщицами быть не могли, в то время, пока любвеобильная Лилит у князя заклинание выманивала, обе они здесь были, о чем записи в книге прибытий свидетельствуют. И все. В это момент Зорин должен был потерять к Серафиме всякий интерес. Он и потерял. Ровно до того момента, как увидал ее на берегу. Злость такая разобрала, что ради беспутного Анатоля на эдакие ухищрения девицы идут. И те, кто на пристани мерзнут, и эта, авантюристка загорская. Надо же, труба подзорная, кудри по ветру… И что ж теперь? За котиками в бездну ее отправлять? Девчонка! Иван был уверен, что сможет ее удержать, если не силой, то магией. Только вот маскировку терять не хотелось. О настоящей цели визита он сообщил только управляющему, для остальных желая казаться простым чиновником-отдыхающим. Так оно было бы сподручнее.

   Пока Иван сокрушался про себя, Серафима развивала бурную деятельность, погнала его наверх к кофру, заставила разломать на доски складной стул, сама тем временем кромсая тупым хлебным ножом плед. Зорин вынужден был признать, что девушка понимает, что именно делает. Узлы Серафима вязала умело.

   — Вот здесь, — показала она на сплетение обнаженных ветром корней, — упрем крестовину, там и длинны особой не понадобится, аршина два всего… Вы не пугайтесь так уж явно, майор, я с младенчества с батюшкой под землю за малахитом хаживала… Ну не бледнейте, мне только проникновенного обморока сейчас не хватало!

   То, что она называла Зорина майором, почему-то не раздражало, он выражал лицом покорное воодушевление, пряча улыбку. Ну и характерец у этой Серафимы!

   Когда девушка отвернулась, он быстро провел ладонью по шерстяной веревке, закрепляя узлы магически. Береженного бог бережет.

   Когда барышня Абызова, сейчас, в подоткнутой за пояс юбке, похожая на пирата больше, чем когда она красовалась на берегу с подзорной трубой, велела: «Я пошла, стравливайте помаленьку», Зорин твердо остановил ее, готовую сигануть вниз.

   — Драгоценнейшая Серафима Карповна, спускаться буду я.

   — На чужом горбу в рай? — Она фыркнула. — Я, значит все подготовила, а вы пользоваться будете?

   Зорин с усилием оторвал взгляд от родинки в левом уголке ее рта:

   — Абсолютно невозможно, чтобы дама…

   Дама свистнула, да так пронзительно, будто подзывала голубей, и без слов шагнула с обрыва. Через минуту снизу донесся ее звонкий голос:

   — Тут пещера! Ой! Мамочки!

   В этом последнем возгласе слышался такой невыразимый ужас, что Иван помчался на помощь, используя всю доступную ему магию.

ГЛАВА вторая, в коей продолжается охота на князя Кошкина , а Серафима пропускает обед

Одна недоброжелательная дама как-то

   Перевод с французского врача А.Л.Спасской

   Силы свои я несколько переоценила, как, впрочем и скалолазные навыки. Нет, руки-то все помнили. Кажется, это называется «память тела». Но вот телу кроме памяти еще и тренировки постоянные требуются. Я же действительно с батюшкой под землю хаживала, только вот годков мне тогда было сколько? Девять? Десять? Это мне еще повезло, что господин Зорин — мужик крепкий, другой бы уже мои пышные прелести сто раз упустил. Гладкая ты стала, Серафима, нелегкая. Раньше-то юркнула бы в любую щель, вскарабкалась бы на любую отвесную скалу. Эх, да что теперь сокрушаться…

   Оттолкнувшись подошвами, я описала полукруг и опустилась на уступ. Веревка натянулась, я дернула ее дважды, указывая держащему, что цель достигнута, и зацепила ее освободившийся конец за ближайший уступ.

   Под скалистым козырьком открывался мне вымытый морем вход в пещеру. Ее я и собиралась обследовать.

   Покряхтывая, потерла запястье, крепкие пальцы майора оставили на правом синяки. Сама же велела замок держать, так что и обижаться теперь нечего. А он ничего мужик. Послушный да исполнительный. Начальству его только позавидовать можно. Таких подчиненных — днем с огнем, каждый же норовит свое мнение иметь и высказать оное. Мешает послушанию всенародная берендийская грамотность, ох мешает…

   Пещера оказалась очень непростой. Низкие своды покрывали следы факельной копоти, по центру располагался выложенный камнями круг, слишком большой для кострища, а стены украшали примитивные барельефы, будто кто-то начинал выдалбливать в мягкой породе двери, да работу до конца не довел. Я вошла под свод, медленно осмотрелась. Чудных дверей было восемь, формой и размером они повторяли нерукотворный вход в пещеру.

   Чудеса! Но где же котята?

   — Кис, кис, — позвала я бедняжек. — Где же вы, малыши? Отзовитесь!

   Я поморгала, чтоб лучше видеть в полутьме. Факел мне сейчас очень пригодился бы, а лучше — фонарь. У дальней стены мне почудилось какое-то шевеление, я быстро подошла туда, продолжая бормотать успокаивающие слова. Под ногами хрустели ракушки, я старалась ступать потише. Глаза привыкли, я уверенно подошла к куче какого-то тряпья, будто принадлежащему некогда огородному пугалу, поворошила пыльную ткань.

   — Кис, кис…

   Из-под лохмотьев показалось страшное лицо, белое, неживое с широко открытыми пустыми глазами и провалом рта.

   Я ощутила головокружение, попыталась отвести взгляд, но не смогла.

   Страшный рот шевельнулся, издав жалобное кошачье мяуканье и я лишилась чувств.

   — Имеет место быть нервический припадок, столь характерный для страстных натур, к коим наша Серафима Карповна явно относится.

   Голос незнакомый абсолютно, мужской, но ломкий, стариковский, с характерным дребезжанием.

   — А я ей говорила… — Это уже Маняша. — Говорила! Если бы не вы, уважаемый Иван Иванович… Не знаю уж, как и благодарить….

   — Полноте, драгоценная Мария Анисьевна. Мое дело малое, вот на счастье Карл Генрихович знал, как обморочную барышню пользовать.

   Голос Болвана Ивановича рокотал противным самодовольством.

   Звуки доносились приглушенно. Я открыла глаза. Все понятно. Я лежала в своей спальне в одиночестве, все прочие беседовали в гостиной за приоткрытой дверью.

   — Авр-р… — Раздалось от двери и на пороге появился котенок. — Авр-р?

   Он мягко прошел спальню и уверенно запрыгнул на постель, уставившись на меня васильковыми глазами.

   — Разбойничья морда, — сообщила я шепотом. — Что за манеры?

   «А сама-то, — читалось на разбойничьей морде. — В обморок еще брякнулась, небось в проникновенный.»

   Котенок был престранной серо-белой масти в тигриных разводах, большие стоячие уши венчались кисточками наподобие рысьих. А лапы, которыми наглец мял мою постель, размером своим обещали, что вымахает сиротинушка до тех же рысьих размеров еще до лета.

   — Брысь!

   — Авр-р! — Что можно было перевести как: «Сама брысь, глупая женщина!»

   И никуда он не ушел, толкнулся лобастой башкой, заурчал, взобрался мне на живот, перебирая лапами.

   — Пусти, мне встать надо!

   — А вы уже с Гаврюшей познакомились, — заглянувший в спальню Болван Иванович лучился благостностью.

   — С Гаврюшей?

   — Авр-р! — Сказало терзающее мою плоть чудище.

   — Слыхали? — Хихикнул майор. — Говорит, зовут его Гавр. А, если ласкательно, то Гаврюша.

   — Ну так ласкайтесь со своим животным в своих апартаментах!

   Я спихнула кота с кровати. Тот фыркнул, посмотрел, будто прикидывал, куда лучше прикопать тело покойной Серафимы, затем принялся вылизываться.

   «Вот обрадуется госпожа майорша, когда ей с Руяна эдакий гостинец привезут», — подумала я мстительно.

   — Халат подайте, — приказала холодно. — Там где-то на кресле.

   — Вам лежать предписано, — всплеснул Иван Иванович руками, — вот и Карл Генрихович…

   — Именно, драгоценнейшая Серафима Карповна!

   Старичок семенил, приволакивая ногу, одна рука у него была сухая, безвольной плетью болталась при ходьбе.

   — Позвольте отрекомендоваться:Карл Генрихович Отто, коллежский асессор по морскому ведомству, сейчас, как видите, — он кивнул на безвольную конечность, — отставной.

   — Господин Отто лекарем служил, — сказала Маняша, присаживаясь на краешек постели и еще подтягивая одеяло, еще вершок, и я с головою под ним укроюсь. — Слава богу, что он по утрам променад в тех самых местах совершает, где вы, барышня, чувств лишаться надумали.

   Маняша при посторонних всегда меня на «вы» и барышней величает. Однако, что за странный моцион у бывшего судового врача? Он что ли по скалам лазит со своею сухорукостью?

   — А из пещеры меня кто вынес? — Спросила я благостно.

   — Из какой такой пещеры? — Маняша потрогала мой лоб.

   Я через ее плечо посмотрела на майора, тот сокрушенно разводил руками.

   — Мой грех, каюсь. Не удержал я нашу отважную амазонку, вниз ринулась.

   Нянька наградила меня столь свирепым взглядом, что понятно стало, получу наедине под первое число.

   — Он так жалобно мяукал, сердечный, — продолжал изливать елей Зорин. — Любое бы сердце дрогнуло. Гаврюшенька, страдалец, хищными птицами истерзанный, голодный, холодный…

   Страдалец урчал на полу, тщательно вылизывая основательное кошачье пузцо.

   — Я как эту картину увидал, его, горемычного, да Серафиму Карповну натурально без чувств, похолодел. Схватил одной рукой ее, бездыханную, другой — котейку…

   — А третьей, стало быть, веревку держали?

   — Вот вы, драгоценнейшая Серафима Карповна, шутить изволите, — обиделся майор, — а в ажитации я на многое способен.

   «Даже отрастить себе еще пару рук?» — собиралась вопросить я, но лишь охнула, потому что Маняша ущипнула меня за бок под одеялом.

   — В груди кольнуло? — Карл Генрихович шагнул ко мне. — Позвольте осмотреть.

   — Авр-р… — Гавр заступил ему дорогу, раздувшись чуть не вдвое, как умеют только кошки.

   — Благодарю, — быстро и страдальчески улыбнулась я лекарю, — все в порядке, просто голова немножко закружилась, мне отдохнуть… Маняша, где соль ароматическая?

   — А Гаврюшенька ваш покой блюсти будет, — хихикнул Болван Иванович. — Как раз на пост заступил. Чует животное, кто его спасительница, или матушку в вас свою узрел, сиротинушка.

   Болван не болван, а кота он на меня спихнул филигранно. А я даже возразить ничего не смогла, потому что нежные барышни, вроде меня, после эдаких приключений, откидываются безвольно на подушки и отпускают визитеров мановением тонкой ручки.

   Я и откинулась, и ладошкой помахала, и вздохнула скорбно.

   Маняша ушла гостей провожать, а Гавр запрыгнул на кровать, демонстрируя желание прокопать мне в животе дыру, да и свернуться в ней калачиком. Только желанию его сбыться не судилось. Я вскочила с постели и побежала в гардеробную.

   — Ты чего удумала?

   Вернувшаяся в спальню нянька застала меня уже полностью одетой в строгое коричневое платье и черные закрытые туфельки.

   — Наличных прихвати, — велела я спокойно, — мне двух парней покрепче нанять надо, да спроси в бельевой веревку локтей на тридцать.

   — С места не двинусь, — Маняша картинно заперла дверь, а ключ положила в карман, — пока толком мне все не объяснишь. Мало того, что ты под землю полезла…

   — Там женщина была, в пещере этой. Понимаешь?

   — Где ты Гавра нашла?

   — А вот кота-то там и не было. Была незнакомка, в тряпье укутанная, это она мяукала.

   — Она?

   — Ну уж точно не этот… — Я посмотрела на сироту, тот безмятежно рассматривал свою лапу. — Стой. Бельевая веревка не подойдет. Нам канат нужен рыбацкий, и сеть к нему. В сети мы в два счета тело снизу поднимем.

   — Доктор предупреждал, что у тебя горячечный бред начаться может, а Иван Иванович…

   — Болван он, твой Зорин, — перебила я. — Помнишь, мне вчера ночью мерещился кто-то в воде?

   Нянька неодобрительно покачала головой.

   — Мне не померещилось, — продолжила я.

   — Ты хочешь сказать, что какая-то баба проплыла три версты по морю, чтоб потом тебе из пещеры мяукать?

   Звучало конечно преглупо.

   — А если, предположим, ее течение к берегу прибило? Вода при приливе как раз почти к пещере подступает. Маняша, даже, если я ошиблась, и не эту женщину я ночью видела, дела это не меняет. Мы должны ее спасти!

   — Обещай, что сама туда не полезешь, — попросила нянька, вынимая из кармана ключ. — И плащ надень.

   Я закуталась в меховую накидку.

   Экспедиция была организована быстро. Маняша шепнула пару слов портье, одарила денежкой сначала его, затем, троих белобрысых молодцев в курточках гостиничных посыльных, затем отсыпала горсть монеток хозяйственному дядьке, который предоставил нам моток просмоленной веревки и справную рыбацкую сеть.

   — Врач, наверное, нужен.

   — Ганс отправит вослед фельдшера, как только его разыщет, — сказала нянька и подмигнула зардевшемуся портье.

   — Что б я без тебя делала?

   — Знамо что, в пансионах бы сидела, — фыркнула Маняша. — Можем выдвигаться. А по дороге расскажи, сколько бриолину было на макушке его сиятельства при вашей первой встрече. Серафима, ты чего замерла? Идем.

   Нянька решительно взяла меня под руку. А я подумала, что про князя Кошкина мне даже рассказывать сейчас неинтересно.

   Но мои то чувства в расчет не принимались. Поэтому размеренно, в такт шагам, я поведала своей наперснице о судьбоносной встрече со светлейшей особой.

   — Красиво, — решила Маняша. — После сможет сочинить, что с первого взгляда к тебе воспылал. Мужеский пол на эдакие знаки судьбы падкий, вот, помнится, фильма еще такая была про пиратского капитана и прелестную рыбачку.

   У начала знакомой тропинки нагнали нас гулкие звуки гонга. Значит, уже полдень, и обитателям отеля предлагается переодеться к обеду, который накроют в столовой ровно в половине первого. Обычай старинный и выполняется он неукоснительно. Опоздать к обеду — скандал и моветон, лучше уж совсем трапезу пропустить, чем явиться, когда салфетки разложены на коленях, а предупредительные официанты обносят кушаньями. Вот и сейчас вся фланирующая на свежем воздухе публика устремилась к отелю. Хорошо, что мне сей момент не придется толкаться в дверях, приминая чужие турнюры.

   — Фимочка, что происходит? Говорят, ты захворала?

   Со вздохом, я обернулась. Терпеть такого обращения не могу, и только одной особе оное спускается. Наталья Наумовна, моя драгоценная кузина, взволнованно дышала от энергичной ходьбы, гризетка Лулу за ее плечом изображала ажитацию.

   — Ах, полно, Натали, — безмятежно улыбнулась я. — Однако, как скоро разносятся слухи в нашем крошечном обществе.

   Кузина поморщилась. Барышне слухами интересоваться не пристало, тут она дала маху, как и в том, что поздороваться забыла.

   — Бонжур, моя дорогая, — перешла она на французский, — нам необходимо поговорить.

   — Как тебе будет угодно, дорогая…

   Маняша вполголоса передразнила:

   — Шерочка с машерочкой! Шери, ма шери… — И отвернулась, громко велев работникам подождать.

   Лулу почтительно отошла, поглядывая на няньку с высокомерным недоумением.

   — Это скандал! — Сразу взяла быка за рога Наталья Наумовна. — Незамужняя девушка наедине с мужчиной… без чувств…твоя репутация погублена…

   — Ах, дорогая, — всплеснула я руками, — Карл Генрихович — старик и, ко всему, лекарь. Неужели, все так серьезно?

   — Лекарь?

   — Несомненно, в противном случае, ему вряд ли удалось бы дослужиться до коллежского асессора.

   Горничная прислушивалась к нашей беседе, забавно вытягивая шею. Понятно, откуда сплетня пущена, но и как с ней справиться — яснее ясного. Какое счастье, что Болван Иванович не самолично меня в «Чайку» приволок, надо будет его супруге какой-нибудь гостинец передать. Да и лекаря отблагодарить не помешает.

   — Всему виною корсеты, — сказала я с нажимом в сторону кузининой гризетки. — Совершая утренний моцион, я ощутила в груди стеснение, сознание помутилось и я лишилась чувств. На счастье, оказавшийся неподалеку Карл Генрихович…

   — А где была твоя нянька в этот момент?

   Ах, какая незадача! Где она была? Захворала?

   Я придирчиво посмотрела на цветущую Маняшу. Никто не поверит. Да и многовато нас, хворых, тогда получится на квадратный аршин.

   Тут Наталья Наумовна задергалась, замахала руками.

   — Натали, дорогая?

   Кузина наконец нашла носовой платок и прегромко в него чихнула.

   — Ав-р-р?

   Я опустила глаза.

   Гавр чинно сидел на тропинке, расставив передние лапы в балетную позицию.Я прекрасно помнила, что запирала его в апартаментах, но разбойнику каким-то чудом удалось выбраться.

   От подъездного входа донесся громкий голос господина Зорина, он спрашивал портье, не видал ли тот полосатого котика, которого упустила нерасторопная отельная горничная. Я ощутила приближающуюся катастрофу. Сейчас шумный майор обнаружит «котика», с его невольной хозяйкой подле, и в своей обычной нахраписто-добродушной манере, примется ставить меня в неловкое положение.

   — Моя драгоценная, — я схватила Натали за руки, — прости, ни мгновения промедлить не в силах. Доктор прописал мне моцион вместо обеда…

   Я отодвинула кота ногой, всхлипнула и почти побежала вверх по тропинке.

   — Маняша!

   Та, поняв с полуслова, подогнала работников. Холм мы преодолели галопом.

   — Корсет? — Запыхавшаяся нянька умудрилась хмыкнуть. — Ничего поумнее придумать не смогла?

   — А ты, я погляжу, навострилась во французском наречии?

   — Чего там непонятного? Скандаль, корсет, да «ля» не забывай прибавлять. Только сроду ты этой пакости не носила.

   — Остальные о том не знают, так что скушают — не поморщатся. Наталье Наумовне тоже, знаешь ли, не с руки, если про меня сплетни пойдут. Я ей просто наилучшее объяснение предложила из возможных.

   Место я отыскала без затруднений.

   — Здесь спуск, за кустами.

   Парни принялись разматывать веревку.

   — А Гаврюша-то где? — вдруг вспомнила Маняша.

   — Да какая разница?

   — Ав-р-р!

   Он сидел у моих ног, будто вот так вот сидя и перенесся с дорожки на каменный брег.

   — Только тебя здесь нам недоставало, — сообщила я разбойнику, наблюдая, как рослый белобрысый парень спускается вниз, обвязанный за пояс канатом.

   Разбойник гортанно ответил что-то на своем кошачьем наречии. Парней я тоже не понимала, они переговаривались на местном диалекте, то ли куршском, то ли самландском.

   Вот и сейчас, тот, которого опустили, громко прокричал товарищам, будто камешками в железной кружке погремел.

   — Мыкос не нашел ничего, барышни, — перевели нам любезно. — Спрашивает, можно ли подниматься.

   — Как подниматься? — Возмутилась я. — Что значит, ничего не нашел? А ну, давай, вяжи петлю, я сейчас самолично ему покажу, как искать надобно!

   — Не пущу! — Грудью заступила мне путь Маняша.

   Опять громыхнуло камнем по железу.

   — Мыкос говорит, это заброшенное капище и тревожить его не стоит.

   — Скажи своему Мыкосу, — начала я, но быстро передумала ругаться. — Чье капище?

   Мой толмач проорал вопрос, выслушал ответ, довольно пространный, перевел:

   — Мыкос не знает. Он сначала думал, что там Святовита славили, но сейчас думает, что не его, он думает…

   Мыкос думал там внизу много и с удовольствием. Нам поведали о древнем руянском боге Святовите, ведающим в своем пантеоне солнцем и урожаем, а также войнами и доблестью. Его капищ на острове с давних времен осталось преизрядно.

   —Древняя вера была, исконная, — толмач говорил со сказовой напевностью. — Триста лет назад здесь совсем другая жизнь была.

   Я, соскучившись от пространного рассказа, зевнула украдкой.

   — Но Святовит, он на лошади быть должен, Мыкос так думает…

   Топот копыт. На фоне выгоревшего полуденного неба появился силуэт всадника. Толмач быстро перекрестился, демонстрируя, что исконной руянской веры не придерживается. Я неизящно потерла кулаками глаза. Всадников стало двое.

   — Что происходит? — Властный зычный голос разнесся по округе.

   — Дамам нужна помощь?

   Верховых там оказалось гораздо больше. Но об этом мы узнали уже после того, как господа спешились и спустились к нам, а пока просто ждали приближения сих незнакомцев. Два силуэта на фоне солнца, наше напряженное молчание, хруст камешек под ногами, ворчание Гавра, рокот моря, далекие крики чаек. «Три года — зима по лету, три года — лето по зиме, три года — само по себе», — вдруг подумала я и покачнулась, ощущая приближение обморока.

   Маняша охнула, но опоздала. Меня подхватили мужские руки, удержав от падения. Щеку оцарапал гусарский позумент.

   — Ах! — восторженно прошептала я, узнавая. — Князь Анатоль.

   Приличиями я в сей момент, конечно, пренебрегала, но зато на полную пользовалась козырем удачного обморока. К слову, в него падать сразу расхотелось. Я глубоко вздохнула, затрепетала ресницами и обожгла спасителя страстным взглядом. Судя по тому, что руки на моей спине сомкнулись еще сильнее, все три удара достигли цели. Самое время вспомнить, что я вообще-то барышня строгих правил.

   Решительно отстранившись, я присела в книксене:

   — Благодарю, ваше сиятельство. Ваш рыцарский поступок поразил меня в самое сердце.

   Князь Кошкин посмотрел на свои руки, затем, будто с усилием опустил их.

   — На правах спасителя мне будет дозволено узнать ваше имя, прелестная корсарка?

   Ах, значит, заметил, запомнил. Ай да Серафима. Ай да я! Вблизи князь показался мне старше и, будто бы, менее ярким. На вид ему было за тридцать, вокруг напомаженных усиков и на подбородке проступала щетинка, красивые голубые глаза припухли, от крыльев большого носа к щекам спускались морщинки. Но рост при нем, и выправка военная. У алтаря мы с ним будем премило смотреться.

   Опустив очи долу, я представилась.

   — Серафима! — Он поднес к губам кончики пальцев. — Огненная!

   Рот у него был тоже отнюдь не манифик, слишком толстая нижняя губа оттопыривалась.

   А тебе, Серафима, с ним, между прочим, целоваться предстоит. Хорошо хоть, не сей же момент.

   — Мой адьютант, — представил князь спутника, — ротмистр Сухов Павел Андреевич.

   Тот молодцевато щелкнул каблуками, поклонился, подкрутил рыжеватый ус.

   Ростом был он пониже командира и мастью посветлее. Прочую внешность я для себя определила как гусарскую, и поглядывать на адьютанта перестала.

   — Моя дуэнья и наперсница — Мария Анисьевна Неелова, — кивнула на Маняшу, слегка ошалевшую от свалившейся на нее чести.

   Князь Анатоль смерил няньку взглядом и приподнял брови.

   Маняша разогнулась из своего поясного поклона и запахнула на груди шаль.

   Ротмистр меж тем присел на корточки, умильно сюсюкая:

   — Что за престранное создание?

   Гавр погладить себя не дал, увернулся, отошел к камням, утробно порыкивая.

   С котом я знакомить никого не стала. Князь поинтересовался, с какой целью мы здесь прогуливаемся. Я, опустив утренние приключения, сообщила ему, что мы с нянькой услышали женский голос, взывающий о помощи.

   Маняша одобрительно кивнула, вранье получилось складным. Гуляли, услышали, потом за помощью пошли, а как вернулись…

   Беседовать с его сиятельством было непросто, приходилось постоянно отодвигаться, на пол шажочка, чтоб маневр не стал явным, но часто. Ибо князь, разделяющее нас расстояние всячески пытался сократить, тоже понемногу, и как бы случайно. Так и топтались мы с ним, будто в медленном танце.

   Ротмистр разыгрывал похожую партию с Гавром, только последнему на политес было ровным счетом «авр-р», он дожидался, пока гусар приблизится на длину вытянутой руки, и отпрыгивал. Последний его прыжок чуть не стоил мне кота. Разбойник балансировал на самом краю скалы, подняв трубой хвостище. В последний момент он взвился, ротмистр быстро наклонился, смыкая руки, и оба они рухнули вниз.

   Я вскрикнула. Князь, подождав, не упаду ли я опять в обморок, и удостоверившись, что на этот раз страстного объятия ему не обломится, закричал:

   — На помощь!

   Вот тут мы и поняли, что сопровождали его сиятельство в конной прогулке гораздо больше народу. С холма прибежали какие-то егеря и ливрейные лакеи, как в рукопашной, оттесняя от обрыва моих работников.

   Снизу что-то прокричали.

   — Мыкос его поймал, — перевел толмач, предусмотрительно забившийся в кусты.

   Кого именно, спросить я не успела, потому что на самом краешке появились две когтистые лапы, затем голова с кисточками на ушах.

   — Разбойник! — Я подхватила Гавра за шкирку и вытащила на твердую землю.

   — Авр-р, — согласился тот и пристроил башку мне на грудь.

   Я чувствовала, что кошачье сердечко бьется очень быстро.

   Тем временем княжья прислуга уже спускала вниз несколько канатов искусно меж собой сплетенных. Вскоре пред нами явились помятый ротмистр и бодрый улыбающийся Мыкос.

   Я ринулась было к нему, но остановилась. Не хватало еще князю лицезреть, как я самолично работниками командую. Неприлично это. Девушка должна только своей прислуге приказы раздавать, нежным таким голоском.

   — Маняша, — нежно позвала я.

   — Чего?

   Я многозначительно кивнула на Мыкоса.

   — Чего? — не поняла нянька.

   Князь Анатоль уже закончивший похлопывать своего адьютанта по пыльным плечам в выражении дружеского участия, стоял в вершке от меня, даже сквозь меховую накидку я ощущала близость мужского тела. Становилось жарковато, потому что грудь мне грел Гавр, который на правах кота делал это под накидкой.

   — Милый Мыкос, — пролепетала я, отодвигаясь от князя, — ты нашел страдалицу?

   — Никак нет, барышня, — ответил парень по-берендийски с чудовищным акцентом, — нет там никого.

   — Быть того не может…

   Я запнулась, поняв, что почти кричу.

   — Возможно, — князь придвинулся, — драгоценнейшая Серафима Карповна желает сама исследовать эту загадочную пещеру?

   Ах, как она желала!

   — Но как? — Я растерянно заморгала.

   Разморенный Гаврюша выпускал коготки, играя лапами. Барышня с животинкой, конечно, прелестнейшая картинка, наверное, но лучше бы я болонку утром от сиротской доли спасла, честное слово.

   Князь Кошкин заверил, что спуск мой организует в сей же момент, и что под его, князя, защитой я буду в полной безопастности. Последняя часть заверений была уже для Маняши, которая, невзирая на пиетет перед власть придержавшими, устроила вновь свое представление с «не пущу!»

   Князь отправился раздавать приказы, а нянька, придвинувшись ко мне, жарко зашептала:

   — С огнем играешь, Серафима! Не нравится он мне, с усиками своими…

   Гавр с ней соглашался, точа когти о ткань моего лифа.

   — Авось не проиграю, — я передала кота Маняше. — Дружите, мучители. Мне же все равно самой убедиться во всем надобно.

   — Вся в отца!

   Смене носильщика Гаврюша не противился, избрав новой игрушкой кисти бабьей маняшиной шали.

   — Вся в отца, — опять вздохнула нянька. — Только учти, я таких мужиков, как его сиятельство, за версту чую. С поцелуями ведь полезет, охальник!

   Я посмотрела на нее с шутливым удивлением:

   — Нешто ты думаешь, я с ним туда наедине спускаться буду?

   — А с кем?

   — С тобой, бестолковка. Без дуэньи приличная девушка и шагу ступить не посмеет.

   — Много ему дела до приличий!

   Я вздернула подбородок:

   — Мы, Абызовы, купеческого звания пока лишь потому, что брезгуем титулы за границами себе купить, как некоторые! А фамилия наша — знаменитая и достойная. Если хоть кто-то, хоть князь, хоть цесаревич даже, на честь барышни Абызовой покуситься вздумает, ему сразу же о браке просить придется. И охальник твой про то прекрасно ведает, и лишнего себе не позволит.

   — А если позволит, но не женится?

   — Ну тогда батюшка мой ему такую развеселую жизнь устроит, что лучше сразу пулю в лоб.

   — А ты?

   — А я… У меня, конечно, тоже все не молочно-кисельно сложится, про замуж придется забыть. Уедем с тобою куда подальше, в Гишпанию, или к бритам, может мануфактурку какую откроем. Карп Силыч, не зверь же в самом деле, денежку нам подарит на обустройство…

   И как-то в этот момент показалась мне такая будущность нисколько не беспросветной, а, напротив, приятной во всех отношениях. У меня даже глаза увлажнились.

   — Нельзя, — сказала Маняша. — Нам с тобою нельзя без «замужа», и без аристократа берендийского тоже никак.

   Сначала на одиночных канатах вниз спустились егеря. Затем веревки закрепили, набросили на них кожаные петли и защелкнули стальные карабины гнумской работы.

   Гавр обстроился на прогретом солнцем валуне, наблюдая, как Маняша в объятиях ротмистра Сухова покидает земную твердь.

   — Мы наедине, огненная, — многозначительно прошептал князь.

   Я смущенно кивнула. Ну да, его ливрейная свора, мои работнички и кот, а так-то наедине, конечно.

   Веревки ослабли, парни, в чью задачу входило держать их, зашевелились, разгоняя застывшую кровь.

   — Позвольте вам помочь.

   Он поклонился, будто приглашая к танцу, и по-танцевальному легонько прикоснулся ко мне. Застежки меховой накидки размыкались одна за одной.

   Все было правильно, верхняя одежда будет только мешать, но многозначительность процесса заставила меня покраснеть.

   Князь передал накидку лакею и привлек меня к себе.

   — Вперед, моя отважная корсарка!

   Носок туфельки обхватила кожаная петля, за другую я взялась рукою в перчатке. От трения карабинов о веревки образовался неприятный звук, заставивший меня поморщиться. Ноздрей коснулся запах князя: пахло можжевельником, конской сбруей и, чуть заметно, табаком.

   — Как жаль, что мы не повстречались с вами раньше, — пробормотал князь, будто случайно ныряя носом в мои волосы, — драгоценнейшая барышня Абызова.

   Я не ответила, думая о несчастной женщине в пещере. А он никак не унимался в своих ощупываниях и обнюхиваниях. Так что, когда спуск окончился, и его сиятельство наконец разомкнул руки, я испытала ни с чем несравнимое облегчение.

   Какая, однако, незадача. Прикосновения князя были мне противны! А это, господа хорошие, уже проблема. Где вот это вот все: томление сердца, дрожь сладострастия, предвкушение?

   Я отступила, поправила сбившуюся на бок шляпку, перевязала ленту под подбородком. Слуги уже хозяйничали в пещере, освещая стены светильниками. В их ярком мельтешащем магическом свете высеченные двери смотрелись даже жутковато, будто приглашая в себя войти.

   Выхватив у ближайшего парня фонарь, я ринулась к дальней стене, где, как я помнила, в куче хлама лежала незнакомка. В круг, обозначенный гладкими камнями, наступать не хотелось, поэтому я обошла его по плавной дуге.

   — Здесь я шпильки твои нашла, — прошептала Маняша и продемонстрировала раскрытую ладошку. — Ротмистр ничего не заметил.

   Да, мои побрякушки, с жемчужными головками. Видно, когда я распущенными волосами по ветру трепетала, несколько штук в локонах запутались, а когда я чувств лишилась…

   Женщины не было! Я обошла пещеру по кругу, и посолонь, и противосолонь. Князь, попытавшийся присоединиться ко мне в поисках, был оттеснен бдительной Маняшей. Она-то как раз не отходила от мечущейся меня ни на шаг.

   — Тряпки тут еще были, — бормотала я горячо, — барахло, будто с пугала огородного сняли. И пугало тоже было! Такой, знаешь, палка, палка, огуречик… Поломанный, страшный, еще ветки вместо рук, а на концах, будто когти длинные…

   — Остановись, чадушко, — шепнула нянька. — Ты нас погубишь!

   — Никого нет, — пролепетала я уже обращаясь князю. — Простите, ваше сиятельство. Значит, нам с госпожой Нееловой послышались крики о помощи.

   — Сочту за честь исполнит любой ваш каприз, драгоценнейшая Серафима Карповна, — щелкнул каблуками князь Анатоль. — Но, позвольте…

   Он взял из моей руки фонарь, не забыв, как бы случайно, провести по ней пальцами. К счастью, мы оба были в перчатках, так что прикосновения я почти не ощутила.

   Анатоль был выше меня головы на две, когда он высоко поднял над собою светильник, яркий свет залил пещеру до потолка.

   — Мечтатель, либо фантазер, а. может, пиит сказал бы, что вас призвала она!

   На стене, в одном из проемов обнаружился барельеф — женская фигура с раскинутыми в стороны руками. От головы нимбом, либо лучами расходились пряди каменных волос. Лицо не обозначенное, будто стертое, или изначально не высеченное, только раскрытые в безмолвном крике губы.

   — Это богиня? — Смущение заливало мои щеки румянцем, потому что в отличие от лица, тело неизвестный скульптор выполнил тщательно и подробно, включая все положенные женщине срамные места. — Языческая?

   — Кто знает, во что верили руянские дикари до того как величайшим велением были включены в состав Берендийской империи,— князь повел фонарем, приглашая полюбоваться соседним барельефом. — Извольте взглянуть, тут еще одна.

   Эта женщина была другой, кряжистой толстушкой с плотными ляжками и тяжелыми грудями.

   — Барышне не пристало на эдакий срам глядеть! — Маняша схватила меня за плечи и отвернула к себе. — Ля скандаль, ваше сиятельство! Ля скандаль!

   Через плечо няньки я обвела взглядом остававшихся на нашими спинами мужчин. Слуги завороженно наблюдали за князем, ротмистр же Сухов шагал осолонь, подняв фонарь над головою рассматривая барельеф за барельефом с неторопливой методичностью.

   Восемь арок, в семи из них угадывались фигуры. Некоторые, находящиеся ближе ко входу, видимо, поврежденные временем и силами природы, едва проступали на поверхность.

   Князь про «ля скандаль» все понял, осознал и сделал вид, что раскаялся. Мы быстро засобирались наружу. Я сославшись на то, что партнерами принято обмениваться даже во время танца, ухватилась за рукав ротмистра:

   — Павел Андреевич, я вас приглашаю.

   Тот с ужасом посмотрел на начальство, но закрепил мою туфельку в петле.

   Оказывается, для того, чтоб перемещаться по веревке, страстных объятий не требовалось. Адьютант, пыхтя, избегал прикосновений, будто тело мое было раскаленным на жаровне металлом.

   — Авр-р? — Спросил меня кот.

   — Не нашли ничего, — ответила я, подхватывая Гавра на руки. — Послышалось нам с Марией Анисьевной.

   Князь поднялся соло, молодцевато прыгнул, ротмистр помог ему освободиться от страховочной петли. Маняша появилась следом в объятиях слуги.

   — Позвольте вас проводить? — Кисло спросил его сиятельство.

   — Ля скандаль, — пробормотала нянька так, чтоб он услышал.

   Я присела в книксене, изъявила благодарность. Гусары поклонились, ротмистр отдал приказ слугам и они стали споро собирать свои верхолазные приспособления. Маняша отправилась рассчитаться с нашими работниками.

   — Когда я смогу увидеть вас вновь, корсарка, — князь, оставшийся без присмотра, вернул свой легкомысленный тон — Желаете посетить бал? Я пришлю приглашение вам с братом.

   — Его сиятельство ошибается, я здесь с кузиной, госпожой Бобыниной.

   — Тогда с кем же я видел вас на берегу?

   Странно, я была уверена, что мое родство с Бобынинами произведет на него впечатление. Это, в конце концов, козырь мой был, входной билет в высший берендийский свет.

   — Не томите, Серафима. Кто он? Мой соперник?

   Я хихикнула вполне искренне. Разбуженный Гавр заворчал.

   — У князя Кошкина соперников быть никак не может.

   — Зовите меня Анатоль, огненная.

   — Я не посмею, ваше сиятельство, — ответила я многозначительно.

   Еще чего недоставало! Я ему кто? Певичка кафешантанная?

   Князь понял, что увлекся, поэтому переспросил деловито:

   — Бобынина? Кажется, вы произнесли именно эту фамилию, упомянув кузину?

   Я кивнула:

   — Из загорского рода Бобыниных, о них даже в Бархатной книге дворянских родов запись имеется.

   — Вы окружены дуэньями, будто готовы к осаде, — пошутил его сиятельство. — Но я — воин, покорять у меня в крови. Стало быть, приглашение для барышень Абызовой и Бобыниной будет прислано последней. Вы придете?

   Я изобразила робость и смущение:

   — Ежели кузина не будет против.

   Слуги закончили сборы и потянулись цепочкой по холму.

   — Прощайте, огненная.

   Мы наконец расстались. Маняша стояла рядом со мной, провожая мужчин тяжелым взглядом.

   — Противный какой, — заключила, когда последний силуэт скрылся за гребнем холма.

   И я ничего не ответила, потому что была с ней абсолютно согласна.

   А на обратном пути повстречали мы с нянькой драгоценнейшую мою кузину под руку с Болваном Ивановичем.

   — Фимочка, дорогая!

   Майор, кажется, попытался бежать, но от Наталии Наумовны еще никто не уходил. Я заметила, как ее длинные пальцы с усилием сжались на мужском предплечье.

   — Какая восхитительная встреча, дорогая! — С восторгом вскричала я и кинулась к ней целоваться, будто не виделась с кузиной с позапрошлой Пасхи, не меньше.

   Она чмокнула воздух у моей щеки, я сделала то же самое.

   — Мы с Иваном Ивановичем наслаждаемся буйством дикой природы, — Натали хихикнула, бросив шаловливый взгляд на Зорина.

   Тот горячо поддержал спутницу:

   — Невероятно наслаждаемся, невероятным буйством.

   Ну точно болван! Хотя, если по чести, выглядел он сейчас не в пример импозантнее, чем в нашу последнюю встречу. Прогулочная пиджачная пара серого твида пошита была явно у хорошего портного, из кармашка жилета виднелась часовая цепочка с изящным брелоком. Серебряная, не золотая, коими всенепременно украшали свои животы нувориши.

   — Ах, Фимочка, — продолжала кузина. — Это ведь целое приключение, пробираться по этим первобытным просторам. Если бы не рыцарское поведение Ивана…

   Они уже накоротке? Однако! А, может он вовсе не отставной майор?

   Я быстро взглянула на Зорина. Ну хоть жена-то у него есть? Я ведь уже почти подружилась с его майоршей, толстоватой добродушной теткой, любящей опрокинуть рюмашку за обедом, покрикивающей на домочадцев, чтоб не баловали, и плетущей по вечерам кружева под цокот деревянных коклюшек.

   Иван Иванович, будто подслушав мои мысли, убрал с локтя ручку Натали и стянул свои перчатки. Колец на пальцах не наблюдалось, в том числе обручальных.

   — Гаврюшенька…

   Оказалось, что маневр с перчатками производился с целью погладить дремавшее на моей груди чудовище. Оно как раз выпростало из-под плаща когтистую лапу.

   — Позволите, Серафима Карповна?

   Я с готовностью распахнула накидку и протянула разбойника Зорину, ожидая, что сейчас повторятся догонялки, которые Гавр устроил с ротмистром. Однако глупая животина приняла ласку.

   — Не ест ничего, — вдруг пожаловалась Маняша. — Я ему и молочка, и рыбку предлагала.

   — Что ж так? — Зорин развернул котенка на спину, рассматривая его живот, затем нажал куда-то пальцем. — Довольно упитанное создание. Вы, Мария Анисьевна, не тревожьтесь. Он, скорее всего, проголодаться еще не успел.

   Наталья Наумовна громко чихнула и конфузливо спрятала носик в батистовый платок, поданный стоящей поодаль Лулу.

   — Не замечала за тобою, Фимочка… — начала она, но повторный чих заставил ее прерваться.

   — Твоя эксцентричность…

   Снова чих.

   — Твоя…

   Я вежливо пережидала приступ, слегка впрочем отодвинувшись, чтоб не забрызгало. Да если бы я раньше знала, что нежный организм Натальи Наумовны кошек не переносит, я бы давно уже дюжину мурлык себе завела.

   Обвинительную тираду кузине так завершить и не удалось. Она раздраженно сообщила, что прогулка ее утомила. Иван Иванович передал мне Гавра и приготовился провожать Натали в отель. Нам было по пути, однако Наталья Наумовна жалобно прошептала, что находиться рядом с кошкой никак не может. Опасаясь обморока родственницы, я предложила разделиться.

   — Мы с Маняшей переждем, пока вы удалитесь на безопасное расстояние.

   Зорин витиевато меня поблагодарил. Они пошли по тропинке, однако я заметила, что теперь Натали не держит спутника под руку. Видно, он набрался кошачьего духа, пока возился с Гавром.

   — И что она в нем нашла? — пробормотала я негромко.

   — Право слово! — Маняша тоже говорила в пол голоса. — Красивый молодой мужик галантного обхождения.

   — Даже не дворянин!

   — Ты их поженила уже, что ль?

   — Глупости. Для барышни Бобыниной это будет скандальный мезальянс.

   — Барышне Бобыниной в травене двадцать семь годочков стукнуло.

   — Замолчи! — Кузина с Зориным уже отошли довольно далеко, поэтому я почти кричала. — Это гадко! Гадко попрекать девушку возрастом, и незамужеством тоже отвратительно.

   — Всем известно, что старые девы…

   Я топнула ногой:

   — И слов таких при мне говорить не смей!

   Маняша обиделась, да так, что даже расплакалась, вытирая щеки концом шали.

   — Ну чего ты, душенька, — ринулась я ее утешать, — не реви! Я сама Наташку эту не люблю, ты же знаешь. Но только говорить про кого-то дурное из-за безбрачия, просто напросто несправедливо.

   Я понимала, что для няньки моей статус этот важен, и то, что она в отличие от Натали, не какая-то старая дева, а вдова, делает ее в собственных глазах выше и лучше. А на самом-то деле, лучше она, потому что добрая и верная, и веселая. А не потому, что два года назад сходила замуж за недотепистого Неелова.

   Вот это все я ей втолковывала, да с такой горячностью, что сама чуть не разревелась. Маняше, то что она добрая и верная, очень по нраву пришлось. А уж, когда я рассказала ей, какая она настоящая берендийская красавица, смущенно покраснела.

   — Я слышала, — сказала она, когда мы наконец помирились, — как управляющий обращался к Зорину «ваше высокородие».

   — Ну, стало быть, он хотя бы при чинах,— вздохнула я. — Интересно, по какому ведомству. А, хотя, нет, нисколько не интересно. У нас с тобой другие заботы.

   — Бал у князя? Собираешься меня за новым платьем послать?

   — Старым удовлетворимся. — Вспомнив про князя, я слегка погрустнела. — Меня пропавшая покойница больше тревожит. Она мне привидеться не могла.

   — Еще как могла…

   — А, ежели в капище Святовита все дело? Погоди, ты мне не веришь?

   — Верю, чадушко, — вздохнула Маняша. — Только капище это не святовитово, а поганое, навье.

   — Да ну?

   — Вот тебе и ну, — нянька прицокнула языком. — Силы в нем, конечно, уже никакой нет, так что и причина не в этом.

   — Тогда в чем?

   — Сон ты увидала.

   — Я не спала.

   — А обморок? Уж не знаю, с какого перепугу ты в него брякнулась… — Маняша передернула плечами и сокрушенно покачала головой. — Иван Иванович сказывал, колотилась как припадочная, губы кусала.

   — Прямо так и сказал? — Скептично переспросила я. — А не поведал он тебе случаем, как ему удалось меня наверх затащить, такую всю припадочную?

   Маняша картинно обиделась и замолчала. Я решила этот балаган далее не поддерживать, прижала к груди Гавра и зашагала по тропинке. Нянька семенила следом, сопела, кряхтела и, не выдержав первой, сказала:

   — Может, чадушко, домой отправляться пора?

   — Что за нелепая мысль! — От неожиданности я перешла на французский, поэтому быстро перевела: — Ты в своем уме? Я только-только к цели подобралась, князя Анатоля очаровывать стала. Ты думаешь, если я завтра уеду, он меня догонять примется? Держи карман шире! Позабудет, и трех дней не пройдет, увлечется другой барышней. Мне пока удалось только лишь заинтересовать его, заманить яркой картинкой.Теперь-то самая важная часть игры и начнется, теперь надобно его отнюдь не самые пристойные мысли в романтическое русло направить, беседы о высоком, пение романсов, лучше дуэтом, мелодекламация.

   — Муторно мне, — жалостливо протянула Маняша.

   — От того, что он не так хорош, как мог бы быть?

   — Тьфу, — она плюнула под ноги по-настоящему, — от того, что он, если что приключится, даже себя защитить не сможет.

   Я помолчала, опустила на землю рвущегося на волю кота, а затем серьезно посмотрела на няньку:

   — Поясни, будь любезна. Мы который месяц сидим на Руяне, и раньше ты никакой тревоги не выказывала.

   — Потому что раньше ты страшных снов не видала, и навьего храма не находила.

   — Ты сказала, что нави тут не при чем.

   — Сейчас просто к слову пришлось. Так я продолжу. Раньше тебе девы в ледяной воде не мерещились. Хотя, может ты спала? Точно! Ты задремала, меня дожидаючись, над книжкой своей несуразной.

   — Книжка полезная, — возразила я. — И я не спала.

   Мы неторопливо двинулись дальше. Гавр на руки больше не просился, потрусил у моих ног иноходью.

   Не права Маняша. Если бы не этот фолиант, откуда бы я столь ценные сведения об охоте за женихами почерпнула? Мне же ранее никого никогда специально очаровывать не приходилось. Дочери Абызова это было бы странно. У меня и так отбоя от кавалеров никогда не было. Даже в закрытой школе для девочек, где я обитала до наступления четырнадцатилетия, тайно передавались мне букеты и записочки с признаниями. В ход шли мудреные гнумские катапульты, купленные в магических лавках, полупрозрачные почтовые голуби и просто подкуп прислужников. Меня этот ажиотаж вокруг моей персоны немало удивлял. Школа для мальчиков находилась в другом крыле монастырского замка, и увидеться с противоположным полом мы могли лишь во время большой церковной службы, либо в деревеньке, куда нам разрешалось выбираться не чаще раза в месяц. Подружки тогда объяснили мне, что все дело в папенькином богатстве, именно на него слетаются поклонники.

   Я поморщилась, воспоминания были скорее неприятными.

   А Маняше теперь «муторно». Что поделать, и у меня на душе неспокойно. Ну ладно, сочтем обморок за сон и спишем мяукающую женщину на галлюцинации. Однако, в воде я кого-то видела. Может, послать няньку расспросить местных, не пропадал ли кто здесь недавно, или, может, какая барышня ледяные купания для красоты принимает? Нет. На это я отвлекаться не собираюсь.

   Я решительно тряхнула головой, отгоняя лишние мысли. Легче не стало.

   — Пусть полиция разбирается.

   — Чего? — Не поняла Маняша.

   — Любое дело должен делать тот, кто к этому делу приставлен, — пояснила я. — Желаю стражам закона и порядка заявление сделать. Не может ведь курорт без полицейского присмотра оставаться? Значит, приказ соответсвующий здесь точно есть.

   Приказа не оказалось. Закон и порядок на острове находился в ведении околоточного надзирателя, а сам он коротал служебное время в крошечном кабинетике в том же здании, где находилась почтовая служба. Обитатель кабинетику был под стать. Ранее гнумов-полицейских видеть мне не приходилось, поэтому лепетала я поначалу что-то невразумительное, жалея, что попросила няньку подождать с Гавром во дворе.

   Звали полицейского Фальк, о чем свидетельствовала табличка на двери, инициалы Й.Х., к фамилии присовокупленные, оставляли простор воображению.

   — Так вы, барышня Абызова, — гнум сверился с документом, который сам же заполнял, — пришли заявить об утопленнице? Где тело?

   — Предполагаю, что его могло выбросить на берег у восточной части пляжа.

   Взяв себя в руки, я довольно толково изложила как факты, так и свои предположения, даже указав на настенной карте, где именно видела незнакомку.

   — А после вы обнаружили ее в пещере, но не наяву, а внутри личной галлюцинации? — С выражением зачел надзиратель с листа.

   Я посмотрела на гнума с подозрением. Потешается? Но его будто вытесанное из камня лицо выражало лишь сосредоточенность.

   — Вы чародейка, госпожа Абызова?

   — Простите? — Я хихикнула и махнула рукой. — Нет, что вы, во время школьной проверки я не смогла прочесть и дюжины рун.

   В Берендийских школах, насколько я знала, девочек такой проверке даже не считают нужным подвергать. Женщины редко обладают магическим даром, настолько редко, что выискивать среди них таланты никто даже не пытается. Некоторые из моих девичьих подруг умели ворожить и привораживать, кое-кто мог предсказать погоду, или отыскать потерянную вещь. Но, если начистоту, проще было использовать для всех этих целей купленный амулет, изготовленный настоящим чародеем. Благо и того и другого, а также лавочек, ведущих бойкую торговлю чародейским товаром, великое множество.

   — Вы использовали какой-нибудь амулет для связи с мертвыми?

   Мысли гнума текли в том же русле, что и мои собственные.

   — Нет. А что, такие существуют?

   Он пошевелил кустистыми бровями:

   — Запрещены к использованию на всей территории Берендийской империи.

   — Почему, позвольте полюбопытствовать? Их делают нави?

   Околоточный покачал головой. Я не отставала:

   — Ваше благородие, — протянула с интонациями капризной девчушки, — все равно ведь узнаю. А, сказавши «а», нужно говорить «б».

   — Не чародейка, но чаровница, — господин Фальк подкрутил ус, — размягчили старика.

   Я горячо заверила, что такому бравому полицейскому о старости думать рано.

   Тут я даже душой не покривила. О старости рано думать всегда.

   — Подтверждаю, навский артефакт, иногда называемый «желанная встреча», иногда — «элементаль».Куда только эта зараза не проникает! Даже к нам. Вот вы, барышня Абызова, про навье капище сообщили. Так и это меня не удивляет. Хотя ранее я о нем слыхом не слыхивал.

   Далее беседа наша велась не под протокол. В подчинении у околоточного было двое городовых, по очереди совершающих обход курорта и городка, его обслуживающего. Мне было обещано, что оба служаки будут направлены на поиски моей покойницы. А сам господин Фальк самолично собирался осмотреть пещеру с барельефами.

   Мы тепло попрощались. Я обещала через несколько дней навестить милейшего Йосифа Хаановича (именно так, как оказалось, расшифровывались инициалы на двери), чтоб узнать, как продвигается дело. А, выйдя на улицу, скомандовала дожидающимся меня Маняше и Гавру:

   — Отправляемся в ресторацию, да не в отель, а на набережную к господину Хайманцу, будем угощаться жареной рыбой.

   — Он тебе поверил? — Спросила нянька. — Надзиратель-то?

   — Да. И мне хочется отметить сие событие крайне поздним обедом.

ГЛАВА третья, в коей возобновляются старые знакомства и заводятся новые

Всякой девице, превращающейся по воле судьбы в молодую даму,

   В.В. Билибин. Руководство к устройству супружеских сцен.

   Иван Иванович не любил жеманниц. Женщина должна быть простой и понятной, приветливой, добродушной и покладистой. Именно с такой особой он рано или поздно произнесет брачные клятвы в деревенской церквушке, где до сих пор нес приходскую службу его, Зорина, батюшка. Матушка время от времени осторожно предлагала Ванечке обратить взор на знакомых барышень на выданье, коих в чадолюбивых поповских семьях было более чем достаточно. Но Иван Иванович пока не торопился. Какие его годы? Вот разменяет четвертый десяток, тогда и о женитьбе призадумается. Непростая его служба отнимала все время и большую часть сил. И когда-нибудь ему захочется после изнурительного дня вернуться домой, где будут ждать его борщи с пирогами, и немногословная супруга поднимет от вышивания русоволосую головку, чтоб улыбнуться приветливо, завидев его в дверях. О том, как провинциальная поповна будет себя чувствовать в суетливом Мокошь-граде, да еще будучи введенной в приличное столичное общество, к которому обязывает немалая мужнина должность, Иван Иванович не задумывался. Точно так же, как не обращал внимания на многочисленные авансы, выдаваемые ему как столичными барышнями, так и их строгими родительницами. Нет уж, увольте! Цветы, сласти, романсы под луной, а после — постылый быт и супруга, оскорбленная небрежением. А иначе не бывает. Сыскарь отдан в первую очередь службе Отечеству, а уж после семейным радостям. В работе Иван Иванович был расчетлив, быстр и беспощаден, поэтому семейную жизнь предпочел бы спокойную, без лишних страстей. Мокошь-градские девы ему этого обеспечить не могли. Интрижки случались, чего греха таить. Вот сейчас, к примеру, дожидалась его в столице некая кафешантанная певичка, прозываемая Жозефиной. Настойчивая девица, сама на знакомстве настояла, сама на штурм отправилась. Чем-то схожи они с барышней Абызовой. Обе яркие брюнетки, обе к цели, не видя препятствий, бегут. На этом, впрочем, сходство сих дев и заканчивается. Супротив Серафимы Карповны Жозефина, что огонек свечи рядом с извержением вулкана. Если бы барышне Абызовой вздумалось на сцене представлять, она бы не третьей справа в заднем ряду вытанцовывала, а впереди прочих, соло. И зрители никого больше не заметили бы, в этом Зорин был уверен. Он и сам с трудом от нее взгляд отводил. Наверняка, все дело было в родинке в левом уголке рта, или в карих влажных глазах, или во всей ее ладной фигуре, в которой все было как будто абсолютно соразмерено, но казалось, что всего чересчур. Слишком тонкая талия, не стянутая оковами корсета (уж в отсутствии оного Иван Иванович лично убедился, наощупь, так сказать), слишком пышная грудь (к счастью Серафимы Карповны, она может себе позволить обшиваться у лучших портных), даже ножка у наследницы миллионов была непростая, крошечная, будто у куклы, или сказочной Синдереллы. Да она вся походила на дорогую фарфоровую куклу, сбежавшую с витрины дорогого магазина. А причиной сего воображаемого побега мог послужить лишь взрывной властный характер Серафимы. Командирша! Эк она сразу его в оборот взяла. «Трави!… Сама вниз спускаться желаю!..»

   Иван Иванович, хмыкнул, вспомнив испуг, который испытал, когда нашел ее без чувств в поганой навьей пещере. Он тогда такую защиту вокруг барышни возвел, что на прикрытие кавалерийской атаки хватило бы, чуть свежеспасенного котенка волной не пришиб. Но поганость места оказалась преувеличенной, даже остаточной магии не хранили древние стены. Зорин исследовал пещеру тщательно, время от времени проверяя пульс и частоту дыхания девушки. Котенок, которого Серафима во время приступа прижимала к груди, поначалу шипел и пытался укусить, но, убедившись, что вреда его спасительнице никто не причинит, успокоился и даже позволил почесать за ушком.

   Пещеру не использовали по назначению уже лет сто, или того больше, стало быть представляла интерес она только для ученых-этнографов, которые с превеликим удовольствием примутся выяснять, каким образом в стародавние времена нави добрались со своих болот на далекий северный остров. Статский советник этнографом не был, поэтому обозвав кота Гаврюшей, решительно засунул того в карман сюртука, а Серафиму Карповну подхватил на руки. Легкая она была, но довольно вещественная, Иван Иванович ощутил одновременно все девичьи изгибы, и локон защекотал ухо и кожу по ним.

   Сдернутый полог защитного заклинания воздушным крылом подбросил его вверх, взбираться по веревке не хотелось, хотя удержать Серафиму Зорин мог бы и одной рукой.

   Уже на твердой земле Ивану Ивановичу пришло в голову, что явиться пред очи курортной публики с этой вот кукольной Серафимой, никак не возможно. И дело было не в приличиях, а в том, что вызывать всеобщее любопытство в его планы пока не входило. Он даже одежду себе подобрал для утренней прогулки именно с этой целью, неприметную, нисколько ему не шедшую, и пробирался местами малолюдными, решив на всякий случай сначала осмотреться на предмет руянской местной магии.

   — Очнитесь! — Он встряхнул барышню Абызову, будто крикливого младенца. — Ну же, придите в себя.

   В кармане заворочался Гавр, Зорин его выпустил, для чего пришлось прижать к себе Серафиму одной рукой. Лицо девушки было безмятежным, лишь угольно-черные ресницы слегка дрожали.

   — Вы спите, Серафима Карповна, — сказал Иван, — это уже не обморок. Просыпайтесь!

   Он зачем-то подул ей в лицо, убирая упавшую на лоб прядку. Девушка тихонько засопела, сморщив носик, что-то пробормотала и зарылась головой Ивану Ивановичу под мышку.

   Зорин даже улыбнулся, тому как удобно совпадали в пространстве их с Серафимой тела, а затем присел на ближайший валун, чтоб осмотреть девушку магически. Причина столь глубокого сна могла лежать именно в этой области.

   Все было чисто, даже преувеличено, будто недавно кто-то снял с барышни Абызовой любые чародейские следы. Так не бывает. Берендийские девы волшбу уважают: гадают на суженного, пьют зелья и носят амулеты для красоты, или чтоб снять недомогания, даже простейший светильник оставляет на теле легкий недолгий след. На Серафиме ничего этого не было. Зорин призвал больше силы. Снятое смертное проклятие, гадкое, недоброе, которое должно было вызвать женский недуг. Снято умело, хорошим чародеем. Бессчетное количество мелких сглазов и проклятий. Ну это дело понятное, у барышни Абызовой завистниц должно быть превеликое множество. Следов нейтрализованных любовных приворотов Зорин насчитал семь, эти были свежими, за последнюю неделю, более старые он считать не стал. Вот теперь все было правильно. Серафима Карповна Абызова оказалась вполне обыкновенной берендийской девицей, а то, что пользует ее хороший чародей, тоже вполне обыкновенно, с деньгами папеньки Абызова она может себе это позволить.

   И чародея может позволить, и князя…

   Ивану Ивановичу стало любопытно, что она будет делать, когда узнает у существовании заморской принцессы, князю Кошкину в жены обещанную. Причем, в результате этих действий он ни на мгновение не усомнился.

   Котенок, все время осмотра сидящий на соседнем валуне с неподвижностью статуи, предупредительно зарычал. По тропинке к ним приближался припадающий на правую ногу старичок:

   — Я лекарь, — сообщил он издалека. — Вам нужна помощь?

   А после они с добрейшим Отто Генриховичем доставили госпожу Абызову в личные апартаменты, занимающие половину второго этажа отеля «Чайка».

   Мария Анисьевна Неелова Зорину чрезвычайно понравилась. Статная берендийская красавица, сероглазая, круглолицая, со спокойным достоинством в движениях и неторопливой размеренной речью. Он слегка повалял дурака, изображая добродушного недалекого увальня, одновременно прощупывая няньку на предмет чародейской силы. Ничего особенного не виделось, но хороший чародей свои силы от прочих прекрасно скрывать умеет. Как вот сам Иван Иванович сей момент, и копнуть поглубже госпожу Неелову не мог, чтоб самому не раскрыться. Но, если не Маняша хозяйку защищает, тогда, наверное, у барышни Абызовой мощный амулет под подушкой в спаленке припрятан, решил Зорин. А после решил в исследование быта этих двух женщин не углубляться. Любопытство свое счел неуместным мальчишеством, поэтому попрощался на продолжение знакомства не рассчитывая.

   Перед обедом выяснилось, что инкогнито сохранить не удалось. Управляющий велел подчиненным обслуживать столичного чиновника по высшему разряду, те принялись величать Зорина его высокородием и кланяться чуть не в пол, на корню сорвав маскировку. Поэтому Иван Иванович сменил свой удобный мешковатый охотничий костюм на пристойную пиджачную пару и успел за пол часа свести с десяток курортных знакомств.

   Когда он уже направлялся в столовую, туда, где за широко открытой дверью, виднелись накрытые к трапезе столы, с вершины растущей в кадке у стены пальмы под ноги к нему спрыгнул полосатый взъерошенный Гаврюша.

   — Авр-р! — прикрикнул котенок и отбежав к двери на улицу, снова зарычал.

   — Надо так надо, — пробормотал Иван и повернулся спиной к обеденной зале.

   На ступенях ему пришлось задержаться, беглого кота преследовала обозленная отельная горничная. Зорин отпустил девушку, заверив, что ее помощь не понадобится.

   Гаврюша несся по дороге, лавируя меж гуляющей публики, как полосатый мяч. Ивану Ивановичу пришлось поотстать. Не бежать же сломя голову, право слово.

   Серафиму он заметил издали, хоть и платье на ней теперь было скромно-неприметное, и кудри свои барышня Абызова безжалостно спрятала под плотной шляпкой. Рядом у ног хозяйки сидел Гаврюша, а напротив стояла незнакомая Зорину высокая худая блондинка. Серафима что-то горячо говорила, потом энергично встряхнула собеседницу за запястья и юркнула за ближайший куст. Котенок шмыгнул следом. Блондинка обернулась к компаньонке, столь типичной французской гризетке, будто она минуту назад сошла с театральных подмостков.

   Эти барышни, Иван Иванович определил их как госпожу Бобынину и горничную оной, его не интересовали, а вот куст, у которого расположились девицы, интересовал чрезвычайно. Прогулочным шагом приблизившись, Зорин вежливо поклонился, сняв шляпу. Корректное молчаливое приветствие. За кустом начиналась тропинка, уходящая за вершину заросшего ежевикой холма.

   — Мы, кажется, встречались, — вдруг сказала Наталья Наумовна. — Вы — сослуживец Семена Аристарховича Крестовского?

   — Зорин Иван Иванович, — Иван вновь поклонился.

   — Я — Натали. Нас представляли друг другу на именинах Софьи Аристарховны.

   Именины Иван помнил смутно, тем более, что те, на которых он присутствовал, праздновались лет пять тому назад, и полсотни разновозрастных девиц сонечкиных подружек, слились в его памяти в один пестрый визгливый круговорот.

   — Наталья Наумовна! — Всплеснул он руками. — Какое невыразимое счастье…

   Фраза осталась незаконченной по причине невозможности выразить невыразимое.

   — Столько лет прошло… — Барышня Бобынина тоже знала толк в полуфразах.

   Зорин боролся с искушением невежливо ломануться в кусты, но Наталья Наумовна уже взяла его под руку. Гризетка что-то шепнула госпоже, махнув в сторону, где к ним по дорожке приближалась стайка щебечущих барышень.

   — Расскажите мне, как поживает Сонечка? — барышня Бобынина увлекла Зорина туда, куда он и сам хотел увлечься. — Давайте прогуляемся, Иван Иванович, насладимся нетронутой прелестью дикой природы. И вы мне все все расскажете.

   Тропинка была узкой, идти приходилось вплотную прижавшись друг к другу. Острый локоток Натальи Наумовны вонзался в бок Зорина при каждом шаге. Невзирая на означенные трудности, беседа текла легко и непринужденно. Удовлетворившись сообщением, что Софья Аристарховна прибывает в полном здравии, Наталья Наумовна стала беседовать о себе.

   Иван Иванович сочувственно хмыкал, разбавляя этими звуками нескончаемый монолог о страданиях тонкой чувствительной души в страшной косности современного мира. Через четверть часа Зорину было предложено называть барышню Бобынину Натали.

   Он приоткрылся, прощупав собеседницу. Чародейкой она не была. Гризетка же Лулу кое что умела, причем такое, за что, будь они сейчас в Мокошь-граде, Зорин арестовал бы девку не задумываясь. Порчи да проклятия. За такое и на каторгу отправить не грех.

   — Деньги, Иван Иванович, — вещала Наталья Наумовна, — это демон, захвативший неокрепшие души. В современном нашем обществе ни чистота родословной, ни репутация уже ничего не значат!

   Зорин направил прогулку немного правее знакомой ему тропы. До его усиленного волшбой слуха доносилось все, о чем говорили у спуска в пещеру, каждое слово. Местные парни, уверенные, что самландского диалекта никто не разумеет, не стесняясь, обсуждали внешние стати нанявших их берендийских баб. Потом мужской голос из пещеры прокричал, что в капище не Святовиту служили, а проказничал Крампус, и что, может он утопленницу к себе уволок. Толмач перевел на берендийский только часть фразы. Серафима горячо заспорила, затем до чародея донесся звук приближающейся кавалькады.

   Наталья Наумовна начала чрезвычайно раздражать. Она все продолжала вещать, отвлекая, мешая сосредоточиться. Зорин хмыкнул:

   — Да уж… — и потянулся к ней тонкой эфирной струей.

   Обеих спутниц он мог бы отключить щелчком пальцев, но тогда пришлось бы после сочинять историю, объясняющую неожиданный парный обморок. Поэтому Иван Иванович поступил как врач, или биолог. Барышня Бобынина ощутила неодолимое желание самого физиологического свойства. Наталья Наумовна даже побледнела и закусила губу, сдерживая порыв попудрить носик немедленно. Сбивчиво сообщив в пространство, что дикую природу можно познать лишь наедине с оной, она убежала, прихватив горничную с собой.

   Зорин же неторопливо пошел в противоположную сторону и, расположившись в расселине, смог не только слушать, но и наблюдать общение князя Кошкина и барышни Абызовой. Серафима разыгрывала роль как по нотам. Иван Иванович знал лишь одну женщину, которая могла бы с нею посоперничать в лицедейских способностях. Но та, другая женщина, никогда бы до пошлейшего соблазнения не унизилась, она бы этого Анатоля сначала бросила бы через бедро, а затем еще и в наручники заковала. Серафима же принимала липкие комплименты и отвечала на них дрожащим негромким голосом. Барышня кисейная! Соперников у князя быть не может! Кокетка!

   Чародей прикрыл глаза, размеренно задышал, чтоб вернуть душевное равновесие. Злость в волшбе первейший враг, он еще на войне это понял. Именно во гневе творятся самые черные и непоправимые дела. Ему нет дело до серафиминых авантюр, они ему не интересны. Ему интересен лишь князь, и даже не столько он, сколько Лилит, она же Гертруда Зигг, и аффирмация, коей вышеозначенная особа завладела. К завтрашнему вечеру, если поднатужится, можно закончить с проверкой всех новоприбывших на Руян женщин. Для этого ему даже не понадобится обращаться к управляющим других отелей, либо опрашивать местных жителей, сдающих апартаменты классом ниже. Вечером он посетит околоточного, который точно знает здесь всех и каждого. А также расспросит оного о загадочном шалящем Крампусе. Это уже из личного любопытства.

   Тем временем князь попрощался с барышней Абызовой и покинул ее, сопровождаемый адьютантом. Нянька вполголоса ругалась, но Зорин слушал не Маняшу.

   — Горячая как печка, — говорил ротмистр, — обжечься же можно. Крампус на нее точно глаз положил.

   — Сначала я, — князь гаденько хихикнул, — сперва я, а потом пусть Крампус тешится.

   В этот момент у Зорина сработало какое-то особое чутье, или инстинкт, или просто удача. Он успел закрыться за мгновение до того, как в пространстве появилась чужая недобрая ищущая чародейская сила.

   Ресторанчик Хайманца был обычной приморской корчмой. Ну, не совсем обычной. Располагался он на старом нерабочем катере, навсегда пришвартованном к пирсу у западного края прогулочной набережной. На кухоньке, или камбузе, как это помещение можно было бы назвать, худая белобрысая фрау Хайманц с утра до вечера колдовала над шкварчащими сковородками, спина к спине с одним из старших сыновей, который быстро и ловко разделывал свожепойманную рыбу. Разносолов здесь не предлагали. К рыбе можно было взять хлеб и салат, либо только хлеб, либо только салат. А запивать все полагалось светлым местным пивом, которое при клиентах нацеживал из огромной бочки самолично хозяин. Мы поднялись по трапу, гер Хайманц приветливо кивнул. По берендийски он не говорил, но мы вполне обходились языком жестов. Я направилась вглубь катера к лесенке, ведущей на верхнюю палубу. К перилам была прибита табличка, на семи языках сообщающая, что на острове водятся чайки, и клиенты обедают сверху на свой страх и риск. Когда мы с Маняшей посетили это заведение впервые, помнится, немало потешались над этим предупреждением, да и над посетителями, что теснились за двумя узенькими столиками внизу, страдая от чадной духоты. Но это только в первый раз было. Сейчас же я, прежде чем подняться на верхнюю палубу, взяла на руки Гавра и плотно прикрыла его плащом. Птицы при нашем появлении возбужденно загалдели. Я села за ближайший столик, устроив котенка на коленях. Передо мною на столешницу спланировала чайка размером с откормленную курицу, клюв ее, длиной с мою ладонь, глянцевито блестел на солнце.

   — Пошла вон, — буркнула я и махнула рукой.

   Птица вперевалочку приблизилась, склонила голову к плечу, потом истошно крикнула, отлетела на шаг в сторону и уселась, вцепившись в борт кинжальными когтями. Ждет, мерзавка, пока еду принесут. Прилетели еще две чайки, сели рядом с первой. Мытари! Пока свою долю не получат, не отстанут, а не поделишься, налетят стаей, все отберут. Хозяин принес пиво в больших пинтовых кружках. Напиток сей мы с моей нянькой уважали безмерно.

   Я отхлебнула, зарывшись носом в пенную шапку, молодецки хмыкнула и рассеянно воззрилась на открывающуюся моему взгляду набережную.

   — Так вот зачем мы жизнью рискуем, — Маняша отставила кружку. — Секрет здесь обустроила? Засаду?

   — Подумать надобно.

   У крыльца постовой службы суетился служивый народ, пара человечков в полицейских мундирах расположилась на ступеньках, раскуривая трубки. Видимо, ожидали сменщиков.Если верить списочку, что я на стене кабинета господина Фалька углядела, городовых у него в подчинении шестеро. Дверь отворилась, по лестнице спустился местный парень, надевая на ходу картуз. Мыкос, знаток святовитовых капищ.

   — Приведи ко мне сего отрока, — кивнула я няньке.

   — Зачем?

   — Не зачем, а поспешай!

   — Эх, Серафима, — вздохнула Маняша, — знаком мне этот твой тон и нехороший блеск глаз также. Пока до правды не доковыряешь, не успокоишься?

   Я молча повела рукою. Мыкос уже отдалился от почты, сейчас он свернет к дощатым мосткам, перекинутым через вымоину, а там, за ними, начинается деревенька, где догнать его няньке будет затруднительно.

   — Да иду, иду…

   Пока Маняша исполняла поручение, один из младших Хайманцев успел принести заказанные яства. Тарелки были огромными, как и разместившиеся на них рыбины. Я первым делом вооружилась ножом, откромсала от своей хвост и голову и, размахнувшись, подбросила их в воздух. Птицы заорали, забили крыльями, принялись сражаться за добычу.

   — Гавр, — я посадила котенка на столешницу, прикрывая от внешней опасности локтями, — рыбки отведаешь?

   Тот понюхал, чихнул и с отвращением попятился.

   — Тебе есть надобно!

   С этим он согласился, васильковые глазищи блеснули, кот зарычал, затем, быстро подпрыгнув, ухватил зубами лапу ближайшей к нам чайки. Птица рухнула на стол, кружки и тарелки разлетелись по сторонам, я вскочила, перевернув лавку. Гавр дернул головой, перехватывая добычу за крыло, когти вонзились в плоть. Он был меньше чайки раза в четыре, но, кажется, его это нисколько не смущало.

   — Отпусти! — попросила я жалобно.

   — Каков боец, — восхитился за моей спиной младший Хайманц. — Говорят, сонные коты только свежим мясом питаются, да теплую кровь пьют.

   — Он же маленький еще.

   — Да удаленький, — парень хохотнул. — Да не бойтесь, барышня, я вам сейчас за другим столиком накрою. За этим уже пусть малыш трапезничает. А кровь и кишки я потом подотру.

   — Ну уж нет, — меня замутило, я сдернула с плеча плащ и накрыла им сражающихся. — Если желаешь со мной жить, эти дикие привычки тебе придется оставить. Я, знаешь ли, девушка приличная, меня ливер на платье вряд ли украсит.

   Птица притихла, только косила безумным блестящим глазом, когда я выпутывала ее из складок. Веки у нее были розовые, тоже складчатые. Гавр рычал, но когти спрятал, сел чинно, стал вылизывать испачканный пивом и маслом бок.

   — Ты, — велела я чайке, — лети!

   Приказ мой она выполнила с немалым трудом, помятые крылья никак не хотели слушаться. Наконец, поймав ветер, она поднялась в воздух, заложила вираж и полетела от берега. Не лишняя предосторожность. Раненую чайку свои же товарки клювами добьют, а так на каком-нибудь островке в одиночестве у нее неплохие шансы выжить.

   — А ты, — я повернулась к Гавру, — ты…

   — Ав-р-р, — спокойно сказал кот и подобрал розовым ртом кусочек рыбы. — Авр-р…

   Он с достоинством прожевал, глотнул, взял еще кусок.

   — Никогда такого не видел, — сказал парень, — чтобы сонные коты человеческую пищу принимали.

   — Отчего же сонные? — Я пересела за соседний столик, с удивлением замечая, как все окрестные чайки покидают палубу, разлетаясь в разные стороны. — Разве эта порода не камышовый кот называется?

   — Камышовый, тот бурый, — с готовностью ответил Хайманц, — знамо дело, в камышах с такой мастью прятаться сподручнее. Да и помельче они обычно. Этот больше аршина в холке будет, когда в возраст войдет.

   — И много у вас на Руяне эдаких сонных котов водится?

   — Раньше водились. Последний, еще когда я мальцом был, у дуба обитал.

   — У какого дуба?

   — Да там, — он махнул рукой вглубь острова, — старое такое дерево у меловой горы. Да вы его сразу узнаете, в тот дуб когда-то молния ударила, да расколола, да старшие наши, не из управы, а которые мудрые, наказали цепями ствол опутать. Баяли, что на том дубу весь Руян держится.

   — А кот ходил по цепи, направо да налево и сказки рассказывал? — Я приподняла скептично брови.

   — Нет, — покачал парень головой, — говорящий перед ним был, еще до моего рождения.

   — Ты мне, мил человек, правду рассказываешь, или байки для приезжих?

   Хайманц расхохотался:

   — Теперь-то брехать зачем?

   — Теперь?

   — Ну, раз вы, барышня, живого сонного кота где-то достали, да он у вас с рук ест, значит вы барышня непростая. Знаете, богиня раньше была, Дзевана прозываемая? Вот у нее-то в свите сонные коты и служили.

   — Нескладно получается. В старину у вас здесь Святовиту поклонялись.

   — Да мало ли кому тут раньше капища возводили. — Махнул рукой парень. — Остров древний, когда-то волшебством по самую макушку полный. Ежели бы вас Святовит отметил, он бы вам коня послал.

   Лошадь мне в хозяйстве была решительно лишней. Мне и кот-то неизвестно для какой надобности. Гавр тем временем вылизал столешницу, не разбирая, где рыба, а где пивные лужицы, и, помуркивая, перепрыгнул ко мне на колени.

   — Что ж я заболтался, — встрепенулся Хайманц, — сейчас и вам рыбки свежезажаренной поднесу.

   — Кстати, — остановила я его движение, — а откуда ты так хорошо берендийский знаешь?

   — На материке учился. Да и, барышня, тут все языкам неплохо обучены, кур-орт все-таки, разного люда приезжает. А ежели кто делает вид, что вас не разумеет, так это чтоб с разговорами не приставали.

   Он развернулся, переждал поднимающихся по лесенке Маняшу с Мыкосом и что-то быстро протарахтел последнему, кивая на Гавра, лежащего на моих коленях.

   — Еле догнала, — отдуваясь, Маняша, присела, отодвинула носком башмака посудный черепок, — еще и идти супостат не желал, денег посулить пришлось.

   — Не нужно мне платить, — Мыкос снял с макушки картуз и сел напротив, положив его на стол. — Спрашивайте, что хотели.

   За прошедшее с нашей последней встречи время, в языках хитрец преуспел. Я только диву давалась, как нас, пришлых, здесь обманывают.

   — Что у тебя околоточный надзиратель вызнать хотел?

   Этого вопроса парень не ожидал.

   — Так место только. Он собирается эту пещеру стеной заложить, чтоб отдыхающих не распугивать.

   — А оно распугать может?

   Он кивнул.

   Предосторожность околоточного мне была понятна. Они все здесь с нас кормятся, большая часть местных при отелях да ресторациях, или каменные поделки на каждом углу продают. Меньше народу приедет, меньше прибыль. Так что у любого островитянина интерес сохранить доброе имя Руяна прежде прочих стоит.

   — И чем же эта пещера так плоха?

   — Крампус в ней шалит.

   Еще один древний бог? Не многовато ли их для одного дня? Я кивнула, побуждая собеседника продолжать.

   — Старшие его боялись, не почитали, а… опасались как бы. Говорили, что он до девок охоч, но не до всех, а только до тех, кого богиня отметила.

   — Дзевана?

   Тут нам пришлось прерваться, потому что младший Хайманц заскрипел лестницей, принявшись затем расставлять на столе тарелки. Перед Мыкосом также очутилась и рыба, и пиво в кружке.

   — Тебя звать-то как? — Спросила я парня.

   — Костас, — ответил тот и пододвинул к столу табурет, присаживаясь с нами. — Слышу, тут про Крампуса разговор зашел?

   — Барышня его пещеру отыскала, — Мыкос отхлебнул пиво и прищурил в удовольствии светлые глаза. — Ей еще там баба какая-то привиделась, так она нас заставила ту бабу спасать.

   Хайманц невежливо заржал.

   — Позвольте узнать, господа, — проговорила я, — о причине этого невероятного веселья.

   — Если вы, барышня, желаете эту женщину наяву повидать, вам не здесь искать надобно.

   — А где?

   — Да где угодно. Она сейчас хоть на другом конце империи в глубочайшем сне пребывает. — Тут Костас запнулся, помолчал и продолжил другим тоном. — Простите великодушно, не подумав сболтнул. Где угодно в пределах острова, ибо через морскую воду Крампус бы жертву не удержал.

   Маняша все время молчала, но ни словечка не упускала из беседы. Она у меня умница, когда до дела доходит. За разговором мы отобедали, парни принесли себе еще пива, а я не забывала поглядывать на набережную, да на почтовое крыльцо. Господин Фальк там время от времени мелькал, деловитый да быстрый, отдавал распоряжения каменщикам, что толкали перед собою пустые пока тачки, отправил куда-то облаченного в мундир служивого. Затем служивый вернулся, да не один, а в сопровождении…

   — Маняша, — попросила я няньку, — глянь ка, не Болван ли Иванович Зорин на рандеву к околоточному призван?

   — Любопытненько, — кивнула та.

   — А не желаешь ли, Мария Анисьевна, после плотного обеда моцион в ту сторону совершить?

   — Не откажусь.

   Мыкос от денег отказался, Костас тоже попытался, но ему-то мы почти насильно пару ассигнаций всунули.

   — Твои родители не обязаны нас бесплатно кормить, — заявила я строго.

   Когда мы удалялись от катера, я заметила, что чайки стали опять слетаться на верхнюю палубу.

   — Беда с тобою, Серафима, — сокрушалась нянька, крепко придерживая меня под локоть. — Нормальные люди лишь одно дело за раз делать приучены, и только ты в разные стороны мечешься.

   «А надо бы вечерком еще в библиотеку наведаться, — думала я про себя, никак на упреки не отзываясь. — Подшивку модных журнальчиков пролистать, да разыскать там какую-нибудь изящную штучку, в коей упитанных котиков при себе носить можно».

   — Вот и сейчас следовало бы в гардеробной наряды для следующей встречи с князем перебирать, а не…

   — Кстати, о нарядах, — оживилась я. — Помнишь, чем бабы загорские младенчиков к себе подвязывают?

   — Платом, — в голосе Маняши слышалось напряжение. — А тебе на что?

   — Не мне, — я торжественно предала ей на руки Гавра. — Поворозочки какие себе придумай, или плат новый нарядный прикупи у местных мастериц.

   Нянька покорно приняла подношение, лишь зевнувшее розовой пастью.

   — Чего еще барышня прикажет? Чепчик там какой младенчику спроворить, или пинеточки числом четыре по количеству ножек?

   Я посмотрела на Гавра.

   — Бант, — решила радостно. — Голубого шелку.

   — Под цвет глаз, — Маняша разжала руки, упустив котика на землю. — Не калека чай. Пусть сам ходит.

   По кошачьему обыкновению, Гавр опустился на все четыре лапы, слегка спружинив.

   Я, по своему обыкновению, объяснила Марие Анисьевне, кто из нас хозяйка. Она, в свою очередь, пригрозила скорой разлукой. Я посетовала на людскую неблагодарность. Она — на барские фанаберии. Я…

   — Погоди, — перебила она меня на полуслове. — А Гаврюша-то где?

   Я заозиралась. Набережная была пустынна. Вдали виднелись какие-то гуляющие, но здесь, да самого домика почты, никого не было. Юркнуть в кусты кот не мог, до кустов аршинов пять отвесной стены.

   — Гавр, — позвала я. — Кис-кис-кис… Может его чайка унесла?

   — Ну хоть кто-то его носить захотел, — нянька запахнула на груди шаль. — Да найдется он, чего ты растревожилась. Может он уже домой потрусил, да там в нумере нас дожидается. А может, это нам с тобою знак такой, тоже в отель возвращаться.

   В знаки Маняша верила истово, в приметы также. Я никогда с нею не спорила, лишь иногда указывая на различную сих знаков трактовку. Вот и сейчас кивнула:

   — Истинно знак. У меня питомец пропал. Такая пропажа требует немедленного полицейского вмешательства.

   И я решительно зашагала к почте. Теперь можно было не дожидаться господина Зорина, а прервать его беседу с околоточным. Повод был расчудесным.

   Городовые видно уже отправились патрулировать округу, поэтому остановить нас было некому. Я быстро пересекла коридор, предостерегающе подняла руку, чтоб Маняша пыхтела потише, и приникла к двери полицейского кабинета.

   — Ле скандаль, — пробормотала спутница, затем толкнула створку. — Не позорься, нет там никого.

   Кабинет оказался пуст.

   Куда все подевались?

   Маняша вразвалочку прошлась по комнате, заложив руки за спину, с видом скучающим и пресыщенным рассмотрела карты и прочие стенные украшения, улыбнулась портрету государя над письменным столом, затем, решив, видимо, что довольно меня помучала, кивнула куда-то за конторку.

   — Тайный ход?

   — Тебе тут замок рыцарский что ли? Подпол там.

   — Зачем?

   — А я знаю? Только все трое туда спустились: и Иван Иванович, и двое служивых с ним.

   — Ты их почуяла? — Я уже обогнула стеллажи и рассматривала крашенные деревянные ступени, спускающиеся в темноту.

   — Я тебе собака охотничья что ли? Почуяла! Да куда им еще деться? Никто из участка не выходил, пока мы прогуливались, стало быть там они.

   — Твой тон, любезная…

   — Куда? — Маняша схватила меня за рукав. — Приличнее будет здесь обождать.

   Я фыркнула, выдергивая руку:

   — У меня наиважнейшее дело, промедление, может, смерти подобно.

   Как только подошвы моих туфелек коснулись последней ступеньки, на потолке зажегся желтоватый огонек магического светильника. Коридор уводил в толщу скалы, светильники, расположенные в нескольких шагах друг от друга, зажигались при нашем приближении и беззвучно гасли за спиной.

   — Добротно так все обустроено, — прошептала Маняша, — не по-нашенски.

   Я сей непатриотичный пассаж оставила без ответа. Становилось все холоднее, дыхание застывало облачками перед лицом.

   — Запахнись! — Велела нянька.

   — Тише! — я прижала к губам палец, замерла и пошла дальше на цыпочках.

   Из-за плавного коридорного изгиба до нас донесся густой бас господина Зорина.

   — Я, в свою очередь, могу вас заверить, что никаких препон вам чиниться не будет…

   — Ваше высокородие!

   — Йосиф Хаанович, мы же договорились с вами без чинов…

   Тон у Зорина был в этот момент мне непривычен. Куда подевалась его простецкая жизнерадостность? Я выглянула из-за угла, уткнулась в мундир городового и отшатнулась обратно.

   — Мое задание исполнено, — продолжал Зорин, — во многом благодаря четкости ваших, Йосиф Хаанович, действий. По возращении в столицу, я подготовлю приказ о вашем награждении. Прочие действия оставляю на ваше усмотрение.

   Я ловила каждое слово, прижавшись спиной к холодной стене, а плечом к теплому маняшиному боку. Мне было так любопытно, что, я даже дышала через раз. Зорин полицейский? Иначе как он собирается околоточного награждать? А за что? Говорите, ваше высокородие. Не стесняйтесь!

   — Это что это тут? — Городовой, видно привлеченный мельтешением магических светильников, вышел из-за поворота.

   — Ля скандаль, — ахнула Маняша.

   — Помогите! — Эхо моего вопля вернулось к нам многократно. — Ограбили! Имущества лишили! Ваше благородие! Питомец пропал!

   Городовой был сметен моим напором еще на «ограбили!», а я ринулась в бой.

   — Йосиф Хаанович!

   Коридор заканчивался большой залой с беспорядочно стоящими в ней диковинными столами. У ближайшего стояли околоточный с Зориным.

   — Барышня Абызова?

   А я замерла, не в силах продолжать представление. На столе лежал покойник. Женщина, прикрытая до подбородка белой простыней.

   — Как можно, — гнум заступил мне путь, я легко обогнула его.

   Каштановые длинные волосы, высокие скулы, длинные ресницы отбрасывают тень на восковую кожу, брови густые, собольи.

   — Мяу, — всхлипнула я. — Вот мы и встретились, страдалица. Бедная ты, бедная…

   Нянька заглянула через мое плечо, затем обняла, утешая.

   — Вы утверждаете, госпожа Абызова, — скрипуче спросил околоточный, — что именно эту женщину нашли сегодня утром?

   — Утверждаю.

   Я распрямилась, взяв Маняшу за руку.

   Гнум покачал головою:

   — Уверяю вас, что сие никак не возможно.

   — Отчего же?

   — От того, что тело обнаружено ночным дозором третьего дня. Или вы, барышня, мертвых…

   Он запнулся, затем дернул простыню. Нянька зашептала молитву, я уголком глаза заметила, что господин столичный чиновник смотрит на меня не отрываясь.

   Господин Фальк наклонился над столом. Покойница была без одежды, околоточный внимательно, вершок за вершком, исследовал ее. Как барышня приличная, я должна была бы сей же миг упасть в проникновенный обморок, но я, как завороженная, смотрела.

   — Задачка решена! — Наконец провозгласил гнум и ткнул пальцем к красноватое пятнышко у щиколотки. — Покойная девица Зигг была ведьмой, а всем известно, что порода сия и после смерти способна некоторое время существовать в виде неких эфирных эманаций.

   Он посмотрел на Зорина, ожидая восхищения, тот кивнул, видимо принадлежал к сонму этих «всех, которые знают».

   — А Серафима Карповна, — Фальк поклонился в мою сторону, — являясь барышней современной, следовательно нервической и мечтательной, эту эманацию уловила.

   Маняша сильно сжала мою руку.

   — Девица Зигг? — переспросила я.

   — Гертруда Зигг, прибывшая на Руян первого жовтеня, как следует из учетных книг.

   Зорин многозначительно кашлянул, видно намекая гнуму, что красоваться, делясь со штатскими барышнями служебными секретами, несколько неуместно. Околоточный намек понял, засуетился, накрыл покойницу простыней, широким жестом указал к выходу:

   — Прошу, дамы и господа, пройдемте в кабинет. Барышня Абызова, не будут ли вы любезны мне протокольчик подписать? Наш лекарь-то, оказывается, при осмотре напортачил, метку просмотрел. Так мы его к ответу…

   Я обернулась к накрытому телу, прошептала:

   — Покойся с миром, сестра.

   Коридор замельтешил потолочными огоньками.

   — Позвольте полюбопытствовать, — Зорин шел чуть позади, — почему вы назвали ее сестрой? Вы тоже ведьма?

   — Я тоже женщина, — отрезала гордо, — и все мы сестры.

   — Где-то я это уже слышал. Вы суфражистка?

   — Это допрос, господин полицейский?

   — Я пока не получил ни одного ответа.

   — Нет, я не ведьма, и, боже упаси, не какая-нибудь эмансипе! А вы?

   Резко развернувшись, я ткнула пальцем ему в грудь.

   — Я тоже! — Он приподнял руки, будто сдаваясь на милость победителя.

   — Что тоже? Не эмансипе? Не ведьма? Кто вы, господин Зорин?

   — Ваше высркородие! — Фальк взывал из кабинета.

   Я вдруг поняла, что все уже поднялись, оставив меня наедине с этим, как оказалось, незнакомцем.

   — Мы будем через минуту, — ответил Зорин громко, рассматривая со вниманием мой указательный палец, затем поднял лукавый взгляд. — Я, драгоценнейшая Серафима Карповна, персона для вас прискорбно неинтересная, приказной чиновник не самого высокого полета.

   «Это высокородие-то? — саркастично подумала я. — Ну да. У самой земли, господин статский советник, летаете».

   Мне вдруг почудилось, что от его груди на мою руку перекинулась маленькая злая искорка, кожу кольнуло. Я отдернула ладонь и спрятала ее за спину. Зорин покачал головой, будто удивляясь дамской порывистости. Ну и ладно, сошка так сошка. В одном эта сошка права, неинтересна она мне, прискорбно неинтересна.

   Я кивнула, закнчивая беседу и, развернувшись, поднялась по ступеням.

   Пока господин Фальк составлял протокол, я скучала в кресле для посетителей, а Маняша развлекалась беседой с Иваном Ивановичем в противоположном конце кабинета. Говорили они негромко, но увлеченно. Я зевнула украдкой, отметила сумрак, сгущающийся за окошком, затем спросила:

   — Ваше благородие, а что дальше с этой госпожой Зигг будет?

   — С покойницей-то? Полагается до семи дней родственников либо опекунов дожидаться. Если не дождемся, сами земле предадим, тоже как положено.

   Он опять заскрипел пером по бумаге.

   Надеюсь, в награду, которую ему Зорин посулил, самописец войдет, потому что с чистописанием у гнума ладилось не особо.

   — Погодите, — на кончике пера повисла чернильная капелька, — Йосиф Хаанович, вы же только что определили, что убиенная являлась ведьмой.

   — Земля всех стерпит.

   Капля сорвалась, оставив на бумаге кляксу. Околоточный ругнулся, я решила более с разговорами не мешаться. Наконец мне вручили протокол, который я прочла со вниманием, хоть и присутствовала при рождении каждой его буковки.

   — А причина смерти вами уже установлена? — спросила я, выводя вензеля личной подписи.

   — Сие, барышня Абызова, есть тайна следствия. — Строго отвечал Фальк, но, умилившись от моей просительной гримаски, кивнул. — Утопла она.

   — Сама, или помог кто?

   — Следов на теле никаких нет, чтоб на драку, либо удушение показывали. Думается… Но позвольте, Серафима Карповна, возможно ли столь юной особе про эдакие кошмары слушать?!

   Я вздохнула. Скорее бы уже стать почтенной матроной. Затем, сложив перед грудью руки, закатила глаза:

   — Ах, ваше благородие, надеюсь, в вашем лице я имею удовольствие видеть гнума самых передовых взглядов. Не разбивайте моих надежд. Поделитесь своими размышлениями и…

   В этот раз кокетство опять сработало.

   — Вы же ее видели, покойницу? Пловчиха она была, судя по мускулатуре, отменная. Сразу по приезду отправилась саженками море мерять, да сил не рассчитала. В холодной воде осторожнее быть надо. Вот и все, барышня Абызова, что я по этому поводу сподобился измыслить.

   Я кивнула с благодарностью и протянула подписанный протокол:

   — Надеюсь, за семь дней родственники отыщутся.

   Фальк сложил документ в папку и принялся прощаться.

   «Бедняжка Гертруда Зигг, — думала я, возвращаясь в отель. — Ты же ведьмой была при жизни. Значит и на тот свет тебе положено по ведьменским обрядам отправляться. Ведь чем ведьмы от обычных чародеев отличаются? Тем, что их волшба от древних богинь идет. За то чародеи их и не любят, потому что сами в природных первоэлементах силы черпают».

   Из школьных уроков истории я помнила, что в смутные времена на ведьм целые охоты устраивали. Чародеев тогда тоже особо не жаловали, но им все же полегче жилось. Думаю, по причине самой простой. Чародеи в подавляющем большинстве были мужчинами, а ведьмы — наоборот. Ну и, в отличие от ведьм, чародеев можно было к военному делу приспособить. Тоже вполне мужская причина, если рассудить.

   Ну да не время сейчас мне на всемирную несправедливость сетовать. Знала бы как этой Гертруде помочь, помогла бы, но не знаю. Ведьмы настолько от прочих таятся, что никого в свои обычаи не посвящают. Потому и обладаем мы лишь самыми общими о них сведениями. О ведьминской метке, к примеру. Это потому что пресловутую эту отметину просто увидеть можно, яркое родимое пятно, формой одну из рун повторяющую.

   Я обернулась к Маняше, та следовала за мною в компании галантного Болвана Ивановича. Их заинтересованность друг в друге меня почему-то раздосадовала.

   — Мария Анисьевна, — строго позвала я, — у меня ножки устали, поди сюда, я тебя под руку возьму.

   — Да вон уже нашу «Чайку» видно, — сахарно ответила нянька и подхватила мой локоть. — А Иван Иванович с рассветом с Руяна отбывает.

   — Ну так давайте прощаться! Маняша, я спать хочу.

   — И, представь себе, чадушко, Иван Иванович в чародейском приказе службу нелегкую несет.

   Я взглянула на его высокородие:

   — Чародей? Что ж вы, господин чародей, поганую ведьму сразу не спалили?

   — Преследование ведьм в нашей империи, драгоценная Серафима Карповна, законами запрещено, — напевно пробасил Зорин.

   — А отчего вы же тогда следствие по всей форме не проводите, слуга закона?

   — Оттого, что оное в компетенции дражайшего господина Фалька, а я, — он похлопал себя по нагрудному карману, — не уполномочен.

   Значит, прибыл сюда сыскарь чародейский именно по гертрудину душеньку, то есть за некоей вещью, которую она при себе имела. Вещь он с гнума стребовал, задание исполнил.

   Я кивнула в ответ на приветствие, коим удостоилась от тучной госпожи Шароклякиной, с коей мы обычно встречались за обеденным столом.

   — Трапезу изволите пропускать, Серафимочка, —погрозила матрона пальчиком, а глазки ее стрельнули в Зорина восторженным залпом.

   Почему-то пухлые дамы именно такой типаж мужчин предпочитают, видимо, в тщетной надежде выглядеть крошкой на фоне плечистого здоровяка.

   Иван Иванович с поклоном представился, Шароклякина произвела контрольный выстрел.

   «Если бы полномочия Болвана Ивановича простирались чуть дальше, он собрал бы на Руяне неплохую коллекцию поклонниц», — подумала я зло.

   — А вас, Серафимочка, кузина разыскивает, — не глядя на меня, сообщила собеседница и продолжила моцион, переваливаясь как очень упитанная лань.

   Я потащила Маняшу в отель, пока та не принялась отвешивать Зорину поясные поклоны и целоваться троекратно по-берендийскому обычаю на прощание. Ненавижу прощания.

   Иван Иванович, оставшись в одиночестве, сначала попытался испытать удовлетворение от того, что работа его здесь окончена, не преуспел и предпринял неторопливую прогулку вдоль берега моря. Аффирмация, запечатленная на берестяном лоскуте, похрустывала в нагрудном кармане. Что-то его, Зорина, тревожит, что-то неявное, упущенное. Он размышлял в такт шагам, позволив мыслям течь свободно и бессистемно. Итак, труп злосчастной танцовщицы в покойницкой местного приказа. Сие прискорбно, но сам факт смерти подозрений не вызывает. Околоточный осмотру тела не препятствовал, и Иван Иванович провел его по всем правилам. Гертруда была ведьмой? Дело обычное. Много их обретается в пределах Берендийской империи, можно сказать, без счета. В любой деревеньке некая бабка что-то там ведает, или девица, привораживая суженного, вдруг ощущает зов одной из древних богинь. Больших ковенов Иван Иванович не знал, но они, скорее всего, тоже существовали. Дамочки обожают в кружки собираться, тем более, ведьмы. В своих скитаниях по каменистым холмам Руяна Зорин заметил пару-тройку мест, где явно проводились обряды. И это тоже не удивительно. Древний остров, полный, если не силы, то отголосков оной, должен к себе эту ведовскую породу манить. Слетаются, небось, как мотыльки на огонь, чтоб танцы при полной луне устраивать, да в ночной воде резвятся.

   Представления об обрядах ведьм у Ивана Ивановича были самыми что ни а есть общими и несколько фривольными. Ибо в профессиональном смысле этот вид магии его не интересовал, по общему мнению, могли ведьмы чуть больше, чем ничего.

   Но князь Кошкин вручил свою аффирмацию ведьме. Зачем? Как знак любви?

   Зорин наблюдал ухаживания сиятельного Анатоля, они убедительно свидетельствовали о невозможности глубоких чувств в груди этого фанфарона.

   Пожалуй, его тревожит сам князь, а точнее, его разговор с адьютантом, услышанный на берегу. Что-то про Крампуса, который должен заинтересоваться горячей девицей. Ночной демон Крампус. О нем Иван Иванович некогда слыхивал, в детстве босоногом от дворовой Пелагеи, которая развлекала ребятню сказками по вечерам. Вот она, Пелагея, как раз ведала, ее метка на щеке алела. Крампус, по ее словам, до девок охоч был зело, поймает какую девицу, да в сундук свой запрет, только не телесно, а будто бы душу отделит. Вот пока душа в том сундуке томится, дева в миру чахнет пока до смерти не зачахнет. Ванечке, помнится, странной эта охота казалась, и не страшной ни капельки. «Три года — зима по лету, три года — лето по зиме, три года — само по себе, — завывала Пелагея, тараща глаза. — А как три раза по три соберет, так в силу войдет и за крещенный люд примется, кровопивец».

   Зорин улыбнулся, припомнив визжащих от страха деревенских девчонок. Тем-то было чего опасаться, сказано же, только до женского полу демон охоч. С месяц еще любой чих подозрения в чахлости вызывал. Потом, конечно, забылось, детская память короткая.

   Кошкин, Крампус, ведьма… Эх, жалко, времени на расследование нет. Занятное дело могло бы получиться, дернуть за ниточку, распутывая клубок, местных бирюков расспросить, к дамочкам присмотреться…

   Иван Иванович развернулся на каблуках и решительно последовал в сторону рыбацкой деревеньки.

ГЛАВА четвертая, в коей обсуждаются стати настоящих берендийских богатырей, Серафима усмиряет горничных и демонов, а Зорин любуется стихиями

Во-первых, надо выбирать девицу не моложе двадцати пяти лет, ибо очень молодые девицы, почти всегда бывают ветрены, непостоянны и капризны. Так как глаза у женщин отражают характер, то нудно искать у выбираемой невесты голубые глаза, так как такой цвет глаз означает тихую покорность мужу, безграничную любовь и верность…

   Бальтазар Мусий. Руководство к выбору жен с прибавлением добра и зла о женщинах. (женщинам эта книжка не продается)

   Проснулась я с тяжелой головой. А все пиво, зелье басурманское, вроде всего-ничего давеча отхлебнула, а ночь получилась беспокойной. Еще и Маняша с идеями своими…

   Вечером все неплохо казалось. В отель без приключений добрались. Гавра более искать не пришлось. Сидел разбойник под дверью нас ожидая, после, войдя в комнаты, принюхался и улегся в изножии кровати, демонстрируя решимость более не на вершок не сдвинуться.

   Пока Маняша меня по обычаю ко сну готовила, я проглядывала карточки на серебряном подносе. Букеты-то в апартамент горничным вносить запрещено строго настрого, духота от них, да и вид больно оранжерейный, а сопроводительные записки до меня доходят. Обычно там мало что любопытного: комплименты да стишата. Почему-то считается, что юные девы до поэзии охочи. Спорить не берусь. Лишь предположу, что не до всей. Да если бы мне по копейке за каждые прочитанные «ланиты» платили, пламенеющие, либо, напротив, бледные, я на гривенник сегодня богаче бы стала.

   — Князь-то не отписался еще? — Маняша как раз закончила сливать воду через уголек и пригласила меня к умыванию.

   — Нет, — я склонилась над тазом, ощущая пресловутыми ланитами ледяную свежесть ключевой водицы.

   — Может, поторопить его?

   Я фыркнула, покачала головой и утерлась изнанкой сегодняшней сорочки:

   — Никогда я никого Серафима Абызова не привораживала.

   — Так я не про приворот речь веду, — Маняша осмотрела влажные следы на шелковой ткани и отбросила сорочку в белезнярку, после горничные прачкам отдадут. — Наведаюсь к сиятельству по-свойски, да нашепчу, что следует. Я могу, ты знаешь.

   Она могла, я знала. Поэтому строго приказала:

   — Даже не думай.

   Нянька поджала губы.

   Обыкновенно у нас с нею другая сторона запреты раздает. Что на нее нашло нынче? Сама же говорила, что князь противный. Может она не нашептать ему хочет, а, напротив, расспросить? А, может, вовсе не к Анатолю наведаться хочет?

   Размышления свои я немедленно озвучила.

   — Не хочешь, не надо, — ответила Маняша, — была бы честь предложена!

   Она, демонстрируя раздражение, зазвенела посудой. По спальне поплыл уютный дух распаренной в кипятке мяты. Противный, к слову, запашок, но привычный, оттого правильный. Вот замуж схожу, немедленно привычки поменяю. Буду перед сном какао требовать, и непременно чтоб с французскими зефирками в нем. Это лакомство такое, навроде пастилы, только туда, кажется вместо меда сахар подмешивают. Ни меда, ни мяты у меня водиться не будет.

   Присев к столу, я выпила сдобренный медом отвар. Гадость!

   Гавр на постели дремал, урчал по-кошачьи да дергал кисточками ушей, когда нянька взбивала мне подушку.

   А утро встретило меня мигренью. Маняши рядом не оказалось.

   Поначалу тревоги я не ощутила, тихонько побрела уборную, постанывая при каждом шаге, думала еще, что надо бы пастилку от головы какую употребить, либо настойку, пиво давешнее обвиняла. Гавр, сопровождающий меня в сем походе, удостоился шиканья и приказа не топать. После, вернувшись в постель, дернула шнурок колокольчика, призывая отельную обслугу. Горничная отвратительно жизнерадостным шепотом (тоже шикать пришлось, чтоб не орала) сообщила, что Марии Анисьевны не видала, а кофей сей же миг будет мне поднесен.

   — И булочек к нему, — простонала я, откинувшись на подушку.

   После кофе со сдобой стало полегче. Гавр с благосклонностью выхлебал поданную ему плошку молока и от булочки тоже не отказался, подпрыгнул свирепо, изображая охоту на мякиш с последующей славной викторией. Тоже мне, охотничий кот.

   Мы подождали Маняшу, пока отельный гонг не предупредил о скором завтраке. Платье висело на плечиках в гардеробной. Я облачилась самостоятельно, радуясь, что голова почти не болит. Наверное, нянька поутру решила прогуляться, и мы встретимся с нею за трапезой.

   Есть не хотелось, я морщилась от кухонных запахов, вежливо отвечая на приветствия. Госпожа Шароклякина уселась напротив, указала вопросительно на пустующий по правую руку от меня стул:

   — Где же ваша дуэнья, Серафимочка?

   Ответа ей не требовалось, далее без паузы мне сообщили о молодецкой выправке встреченного со мною давеча кавалера. Я только закончила пожимать плечами на вопрос о Маняше, поэтому вторичное пожимание выглядело несколько нелепо.

   — Настоящий берендийский богатырь, — Шароклякина закатила глазки. — А уж любезный какой!

   Я хмыкнула, поглядывая на дверь. Где ее носит, няньку мою?

   В проеме время от времени возникали то припозднившиеся к завтраку гости, то обслуга. Уже все столики были заняты, свободное место подле меня было единственным в зале.

   — Доброго утра, дамы. — У стула воздвигся настоящий берендийский богатырь, излучая свою болванскую любезность. — Позволите?

   Я не позвонила. Шароклякина, напротив, закудахтала приглашение. Во внимание было принято последнее. Зорин уселся основательно, улыбнулся Шароклякиной, назвав ее по имени отчеству, представился пожилой чете Сиваковых и их лупоглазой Аннушке.

   — Утренний пароход отменили? — Спросила я, когда господин Сиваков закончил ответное представление.

   Служил он по научной части при академии, чем немало гордился. А Аннушка, сейчас покрасневшая от неожиданного соседства, пол года назад обручилась с одним из тятенькиных студентов.

   — Простите? — Зорин склонил ко мне голову, затем, улыбнувшись, протянул: — Гаврюшенька!

   Кот, до сего момента тихонько сидящий под столом, уже устраивался на коленях Ивана Ивановича.

   — Вы же на рассвете отбыть собирались.

   — Передумал, — Зорин воровато озирался, прикрывая полосатого разбойника краем скатерти.

   Далее пояснять он не стал, сделал заказ официанту, приласкал Гавра, просиял, узрев Наталью Наумовну, поклонился ей через залу. Неужели причина в моей кузине?

   Сегодня она была чудо как хороша. Бледно-лиловое платье дополняли лиловые же ленты в белокурых волосах, уложенных сложной прической. На минуточку я ощутила себя замарашкой, ибо все, на что сподобилась без помощи, вколоть в шевелюру дюжину шпилек.

   — А Мария Анисьевна… — чуть приглушил сияние Болван Иванович.

   — Захворала, — любезно перебила я его. — Вы бы Гавра отпустили, прочие гости могут недовольство живностью за столом испытать.

   Прочие гости выразили удовольствие от живности за столом. Аннушка даже изрекла тематический вирш о «котике белые лапки». Ну хоть ланиты там не упоминались, и то хлеб.

   Я снесла макушку вареного яйца одним резким ударом. К несчастью, места за столом было столь мало, что мой отведенный локоть абсолютно случайно вонзился в бок соседа.

   — Прошу прощения.

   — Пустое, — Зорин отобрал у меня столовый нож. — Позвольте вам помочь, Серафима Карповна.

   Я с недоумением уставилась на свои дрожащие руки.

   Где же Маняша?

   Время тянулось невыносимо медленно. Я растерзала ложечкой яичный желток, выпила кофе со сливками и сахаром, затем просто кофе, искрошила рогалик. Господин столичный чародей ухаживал за мною с видом сестры милосердия.

   Когда первые гости, закончив завтрак, двинулись к выходу, я, сообщив, что желаю пройтись, поднялась из-за стола. Действовала я сейчас на грани приличий.

   — Приятного аппетита, — отложил салфетку Зорин. — Также вынужден откланяться, дамы, господин Сиваков.

   Гавр семенил у ног чародея как собачонка.

   — В сопровождающих нужды нет, — раздраженно бросила я у двери.

   Зорин ответил мне удивленным взглядом, а затем, раскланиваясь, пропел:

   — Наталья Наумовна-а!

   Кузина оторвалась от любования чахлой пальмой в кадке, вполне достоверно изобразив удивление встречей. Интересно, а шляпка лиловая, которая сейчас украшает головку прелестной Натали, где пряталась? Ну не в кадке ведь, правда?

   — Иван Иванович! Фимочка! Почему ты без Маняши?

   Пришлось исполнять девичьи приветственные поцелуи:

   — Она инфлюэнцей терзается.

   — Так и сидела бы с ней в нумере, и завтрак туда же заказала, — прошипела Натали мне а ухо. — Одна в обществе! Какой скандал!

   Пахло от нее странно, резко и будто мускусно. Не девичий запах.

   — Лулу, голубушка, — уже громко сказала кузина. — Возьми у меня в шкапчике притирку аптечную, ту что с желтой этикеткой, да снеси в апартаменты Серафимы Карповны. Пусть Маняша эту мазь в грудь втирает, чтоб хворь ушла.