ТАН. Ната Чернышева

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Ты живёшь, раз и навсегда решив для себя, что для тебя самое важное и главное. Семья, то есть, любимый мужчина. В жертву ему приносится всё: личная свобода и даже жизнь младшей сестры. Ничто не должно мешать вашему счастью, ничто и никто.

   Но однажды, возвращаясь домой после работы, ты видишь у своего дома скорую, полицию и чёрную машину марки «Газель» без надписей. И весь твой маленький, выстроенный с таким усердным тщанием мирок, летит в пропасть без возврата.

   Трудно подняться с колен, ещё труднее идти вперёд. И ты боишься любить, боишься верить, – но жизнь продолжается, и вместе с преступлением галактического масштаба, в котором ты оказалась невольно замешана, приходит тот, к кому невозможно остаться равнодушной…

ПРОЛОГ

Четыре года назад

   Сентябрьский ветер нёс запахи дождей и цветущих гвоздик, днём солнце прогревало воздух почти по-летнему, но по утрам уже ложился иней, и лужи схватывало хрупким ледком. Прорвался холодный ветер с Арктики, бывает. Вслед за полосой холода снова придёт тепло, бабье лето. Поплывут в прозрачном седом воздухе невесомые паутинки, и снова тёплую куртку сменит лёгкая ветровка, а полусапожки встанут в сторонке. Для ласковой погоды хватит лёгких туфлей...

   Ребёнок должен был родиться только к концу ноября, может быть, даже в декабре. И как-то неуютно, тревожно было ждать родов…

   Что-то когда-то пошло не так. Знать бы, что. Понять бы, когда. Но в родной дом хотелось возвращаться всё реже и реже. Как будто там поселился невидимый, но злобный спрут, пьющий жизнь. Сложно объяснить даже себе, но жизнь, она была в «Бюро переводов», где приходилось корпеть над документами, – скучная работа, да, но – работа. И можно было учить очередной редкий язык, больше языков – больше работы, выше зарплата.

   Деньги…

   Деньги нужны были для маленького.

   С некоторых пор, поражаясь собственной смелости, складывала часть денег на заведённый в банке счёт. Не в Сбере, Сбер – это было бы слишком просто, слишком видно, слишком доступно. Плохо утаивать деньги от родного мужа? А хорошо – совсем не думать о ребёнке? Деньги вечно уходили куда-то, не пойми куда. Илоне, сестре мужа, нужны новые туфельки. Илоне нужна новая сумочка, эксклюзив, за шестьдесят тысяч. Самому Сашуле нужна машина, да не какой-то там «жигуль» эпохи мамонтов, и уж, конечно, не «Лада Калина».

   А ребёнок… а что ребёнок, он ведь ещё не родился…

   «Роды открывают двери гроба», – говорили старые бабушки в далёком детстве, говорили о каком-то случае по их улице, где в родах не выжили ни мать, ни малыш. Нет денег на нормальных врачей, родишь под забором. Под забором рожать дитя не хотелось совсем.

   Мысли перетекали, перекатывались вяло, бессвязно, почти не выходя на сознание. Но тайный счёт исправно пополнялся, а бесконечные попрёки за так называемое транжирство, например, за купленные и съеденные по дороге домой яблоки, уже не ранили так, как раньше.

   В тот переломный день ноги, как всегда, повели от работы самой длинной дорогой. К дому подходила уже в сумерках, и сердце ёкнуло от полиции и скорой, стоявших у парадной. Как-то сразу поняла – это всерьёз, это ударит сейчас в самое сердце. Что-то случилось… что-то случилось… случилось... Голову вдруг задёрнуло звенящей темнотой, а когда приступ рассеялся, обнаружила, что кто-то, цепко придерживая за локоть, усаживает на лавочку.

   Женщину, севшую рядом, Татьяна не знала. Эффектная, красивая той нечеловеческой холёной красотой, какую в избытке видишь на страницах глянцевых журналов, но в жизни она встречается крайне редко. По крайней мере, во дворах панельных многоэтажек питерских окраин.

    – Не надо туда пока ходить, Татьяна Андреевна, – сказала незнакомка. – Посидите лучше пока здесь.

    – Откуда вы меня знаете? – с подозрением спросила Татьяна. – Кто вы?

    – Я-то? – усмехнулась незнакомка, недобро, одним уголком рта. – Допустим, я – Инна Валерьевна. Такой ответ устроит?

   Инна Валерьевна. В памяти что-то ворохнулось в ответ, имя оказалось не чужим, когда-то вроде бы слышала. Но когда…

    – Как всё запущено, – пробормотала Инна Валерьевна, качая головой. – Что-то похожее я ожидала, но чтоб настолько…

   Из парадной тем временем понесли на носилках чёрный мешок.

   Нет…

    – Да, – безжалостно прокомментировала немой вопль Инна Валерьевна.

    – Сашуля! – Татьяна с криком сорвалась было с места, но железная хватка Инны Валерьевны вернула её на место:

    – Сидеть.

   В тихом голосе звучал приказ неодолимой силы. Коленки подогнулись, как подрубленные, Татьяна села прежде, чем осознала сам приказ.

   Из парадной вывели Илону. Растрёпанная, одежда в беспорядке, в пятнах. Она упиралась и визжала не своим голосом:

    – Это не я, это не я, это не яаааааа! Я не убивала! Убивала не я! Не яааааа! Неееет!

   Инна Валерьевна улыбнулась. Так, наверное, мог бы улыбаться удав при виде кролика. Безумный Илонин взгляд наткнулся на эту улыбку как на утыканную острыми шипами стену. Ужас осознания, прыгнуло в память определение из какой-то, очень давно прочитанной книжки. Илона осознала причину своей беды. Её лицо отразило всё.

    – Ей дадут двадцать лет, – неприятно усмехнувшись, пояснила Инна Валерьевна. – Умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами. Но приговор суда могут пересмотреть и найти другую виновницу… в общем-то.

    – Я… не… убивала… – заплетающимся языком выговорила Татьяна, мгновенно оценив угрозу.

   Саши больше нет. Мужа больше нет. Любимого мужчины – нет. Ребёнок родится без отца…

    – Илона меня огрочила. Ты, надеюсь, такой глупости не совершишь.

    – Это вы убили? Вы?!

   Инна Валерьевна посмотрела на Татьянины пальцы, вцепившиеся в её рукав, затем перевела взгляд на саму Татьяну. Пальцы разжались сами собой.

    – Убийца… – прошептала Татьяна, чувствуя, как голову снова задёргивает чернотой близящегося обморока. – Убийца!

    – А ты – чистенькая? – с любопытством спросила эта страшная женщина. – Кто позволил своему ненаглядному выкинуть температурящую сестру из квартиры, напомнить? Вместо того, чтобы вызвать ей скорую.

   Татьяна молча смотрела, и воздуха не хватало. Ей было плохо, чисто физически, – тошнило, токсикоз, наверное, поздний. Сознание работало вхолостую, даже не пытаясь осмыслить услышанное…

   … но ведь это было… это было всего месяца четыре назад… сестра притащила в дом инфекцию… если заразиться и слечь с высокой температурой, то ребёнок родится инвалидом или не родится вовсе…

   … те, давние аргументы, казавшиеся единственно правильными тогда, сейчас внезапно причинили сильную боль: сердце сжалось и захотелось, чтобы оно не разжималось больше никогда, чтобы всё закончилось сейчас и сразу.

    – Слушай сюда, – неприятный голос бил в мозг не хуже отбойного молотка, – повторять не буду. Сейчас пойдёшь со мной в банк, закроешь все кредиты – прослежу лично. Затем я дам тебе денег. Наличными и переводом. Об организации похорон я уже договорилась, так что деньги – на то, чтобы доносить ребёнка, родить и первое время на что-то жить. Кстати, ты вернёшь себе девичью фамилию, ребёнка запишешь на неё же. Поняла? Поняла, тебя спрашиваю?

    – П-поняла…

    – Дальше. Ты – единственная наследница, с недвижимостью проблем не будет. В твоей квартире три комнаты, и все три тебе совершенно точно не нужны: одну, самую большую, будешь сдавать.

    – К-кому сдавать? – голова окончательно шла кругом.

   Мужа убили. Илону посадят, надолго. Что дальше? Пустота, пугающая и страшная…

    – К тебе подойдут, – вонзался в мозг безжалостный голос. – Один… может быть, двое. Скажут – от Инны Валерьевны, могут сказать – от Инав. Инав – это я. Будут платить за комнату – не обидят, не бойся. Наверное, после Нового года, может быть, весной, возможно, через год. Неважно. Тебе будут платить, а ты не будешь задавать моим людям вопросы и совать нос в их дела. Поняла?

   Что оставалось делать? Только кивать…

    – И ты будешь молчать о нашем разговоре. Обо всём рассказывай как есть, не страшно и даже полезно. А меня ты сегодня не видела. Поняла? Повтори.

    – Поняла…

   Мужа нет. Сестры нет. Ребёнок родится без отца.

   Жёлтый берёзовый листок, крутясь, подлетел к ногам, за ним ещё один. Небо заплакало холодным, по-осеннему горьким дождём

ГЛАВА 1

В окно сыпануло дождём пополам со снегом. Апрель, но – холодно, и всё ещё лежит на газонах снег, а то, что падает с неба – не полновесная зимняя метель, конечно же, но и дождём не назовёшь.

   Звонок. Игорь Романович. Начальство…

    – Татьяна Андреевна, подойдите в офис, пожалуйста.

    – Срочно? Мне нужно забрать дочь из садика…

    – Забирайте и подходите с дочкой. Нашлась работа именно для вас.

    – Хорошо. Какая именно работа?

   На том конце связи довольно засмеялись:

    – Вы не поверите. Перевод краеведческих материалов с русского на эсперанто...

   Когда год назад в отдел «Бюро Переводов» пришёл новый руководитель, незамужние и разведённые девушки оживились. Шутка ли, молодой мужчина, ну – тридцать-плюс, не старше. Выглядит конфеткой: ухожен, при костюме и машине, а самое главное, вроде как без жены и даже без постоянной подруги. Разве можно спокойно мимо пройти?

   Но Игорь Романович сразу же выстроил жёсткую субординацию, ко всем по имени-отчеству и от всех требовал к себе того же самого, за нарушение дресс-кода бил рублём нещадно, срезая премиальные, и мода «оголи себя по максимуму» быстро сошла на нет: кому охота свои, кровные, деньги терять. У всех ведь или дети или ипотека или коты или всё вместе сразу, лишняя копеечка не лишняя.

   Татьяна думала, уволит к чертям, потому что сидела в глухом декрете. Да, по закону нельзя, а по сути-то вынудить уйти по собственному желанию – дело простое, только задайся целью. Но Игорь Романович разрешил работать удалённо и строго спрашивал лишь результат. А что ещё переводчику с ребёнком ясельного возраста на руках надобно?

   Деньги Инны Валерьевны истаяли быстро. Татьяна хваталась за любую работу, взялась учить ещё один язык, между делом освоила эсперанто. Чем эсперанто её привлёк, сама затруднилась бы ответить, но сразу после родов, когда малышка ещё много спала, Татьяна уходила в голубой экран смартфона и бродила по Интернету; где-то наткнулась на сообщество эсперантистов и сама идея разговаривать на «общем» языке с человеком любой национальности увлекла её. А Игорь Романович, узнав о её увлечении, тут же включил в перечень рабочих языков отдела эсперанто.

   Татьяна возражала. Эсперантоговорящих мало, меньше двух миллионов, почти все они проживают за границей. Шанс, что кто-то закажет перевод, стремится к нулю, ну, и зачем? На что Игорь Романович ответил, что дополнительная строчка на главной странице сайта кушать не просит, пусть висит. Вдруг сработает. И принесёт деньги: работа с редкими языками оплачивалась по повышенному тарифу.

   Кумушки в офисе всё это обсудили со знанием дела и отменной ревностью, Татьяне со вкусом донесли подробности, но гадючьи язычки коллег уже не жалили так, как прежде. Нечем заняться? Их проблемы.

   Никакого женского интереса к начальнику Татьяна не испытывала, вся её жизнь крутилась вокруг дочери и работы. Мужчины? Нет уж. Хватит. Уже влюбилась однажды, тошно вспомнить. Если бы не дочка, повесилась бы, кроме шуток, настолько невыносимым оказалось раскаяние. Но ради ребёнка…

   Садик – старое здание во дворах, деревья выше крыши, ветер гудит в голых ветвях, качает большое воронье гнездо, пытается его оторвать, но что-то не получается. Вороны жили тут всегда, сколько Татьяна себя помнила. В июне к дереву лучше лишний раз не приближаться: бешеная пернатая мамашка может решить, что ты покушаешься на её детей. Получить крепким вороньим клювом по темени – то ещё «удовольствие».

   Когда-то давно – в прошлой жизни! – водила в этот же садик младшую сестру. Разница в девять лет, мама доверяла… доверяла…

   Аж в затылке начинало свербеть, стоило только вспомнить. «Что нашло на меня? – задавала Татьяна себе бесконечный вопрос, на который не было у неё ответа. – Почему я перестала быть человеком?!»

   Каждый эпизод, каждый разговор и каждое своё трусливое бездействие высвечивались в памяти беспощадным рентгеном. «Как я могла? Как?!»

   Татьяна сумела проследить судьбу сестры: из больницы её увезла Инна Валерьевна. Потом сестра поступила в Политех, как и хотела. А потом исчезла, как исчезла и Инна Валерьевна. Ни слуху, ни духу. Наверное, они уехали куда-то за границу. Вместе. И обещанные Инной Валерьевной квартиранты не торопились являться. Может, к лучшему, как знать, хотя деньги за съём не помешали бы.

   Это оттуда остался страх остаться совсем без денег, от первого года, с грудным младенцем на руках и полным, безоговорочным и беспросветным отчаянием в душе. Хороших людей много на свете. Помощь приходила оттуда, откуда, казалось бы, вовсе не следовало её ждать. От врачей, от соседей, от Игоря Романовича, не оставившего без работы. Теперь дочке шёл четвёртый год, из беспомощного червячка в коляске она превратилась в интересную личность, маленькую, да, но – уже личность, с которой можно было разговаривать и – договариваться.

    – Мама, мама! – бежит, подпрыгивая от нетерпения.

   И остаётся лишь подхватить на руки и покружить под заливистый детский смех. Назвала в честь пропавшей сестры – Зиной. И утешала хромую совесть тем, что сестра жива. Где бы ни была сейчас, но она жива. Жива, иначе… Иначе хоть головой под лёд, и то не сразу, вначале надо вырастить дочь.

   Как я могла?

   Сплошной серый облачный покров над головой внезапно разорвался и в прореху хлынуло солнце. Мир вокруг преобразился волшебно и мгновенно. Из серой хмари – в многоцветье красок.

    – Цветочек, мама! Цветочек!

   Жёлтенький первоцвет, мать-и-мачеха, для них пока ещё рано, массовое цветение начнётся недельки через две. Этот – так. Разведчик. Жёлтое яркое солнышко, земное отражение небесного светила. Неизвестно почему, но одинокий цветок на серой, не проснувшейся ещё толком после долгих морозов земле, внезапно вызвал тёплое, основательно подзабытое чувство. Счастье? Наверное, да…

   Маленькая ладошка дочки в руке, цветок, солнце на пронзительно-голубом отрывке неба… как мало надо на самом деле для счастья, как мало! Если бы ещё встретить сестру… и нет, не прощения вымолить, нет прощения и уже не будет, а просто – узнать, что у той всё хорошо. Всё позади, а вот теперь – всё хорошо. Издали хотя бы посмотреть! Или прочитать на экране скупые строчки отчёта…

   В офисе никого уже не было, только сам Игорь Романович и заказчик.

    – Это наш специалист, Татьяна Андреевна Азарова, – сказал начальник. – Татьяна Андреевна, это – Ан Шувальмин, наш заказчик.

   На словах «наш заказчик» Татьяна забыла выдохнуть. Потому что увидела ожившую картину «мужчина мечты». Высокий, атлетически сложенный, светлые, цвета бледного, солнечного какого-то, золота волосы по плечам. И взгляд. Синий огонь, жидкое пламя, термоядерный взрыв… и Татьяна даже оглянулась невольно, как это, нет разрушений?! Должны быть, причём самые фатальные.

    – Bonan vesperon, – сказал он, улыбаясь совершенно замечательной улыбкой. – Lasita-a parolado Esperanton, ĝi estas pli facila por mi*.

    – Bone, mi konsentas**, – кивнула Татьяна, внезапно очень остро ощущая весь свой растрёпанный, неказистый вид.

   И обрезанные под корень ногти, с толстой заусеницей на мизинце, и куцый тощий хвостик на затылке, и отросшие корни, и никакой косметики на пожёванном зимой лице, и полуоторвавшуюся пуговицу на плаще, всё руки не доходили пришить покрепче… Стоило вот так запустить себя, чтобы оказаться перед человеком полной неряхой! А с другой стороны, кто же знал…

   «Кто мог знать, что я всё ещё живая ниже шеи?»

   __________________________

   * Добрый вечер. Давайте говорить на эсперанто, мне так проще

   ** Хорошо, я согласна.

   Татьяна взяла себя в руки. Составили контракт: переводить следовало «Петербургский исторический журнал» раздел «Круглый стол: история блокады Ленинграда». Сто десять страниц. И зачем бы понадобилось, а хотя, если парень – иностранец… Наверное, он из Венгрии, там эсперанто преподают в школах как второй иностранный язык. Хотя опять же, типаж явно не венгерский, скорее, скандинавский. Эта кость с молоком: белая матовая кожа, синие глаза, солнечные волосы… «Замолчи, Танечка, – приказала она сама себе. – Ну, и что, что картинка… внешне… а что там внутри… может, он котов мучает! Или что похуже…»

    Ему нужно было ещё и напечатать перевод, к сроку – десять дней. Получалось по 10 страниц в день… Татьяна решила, что справится. Шувальмин сказал, что, в принципе, половину можно распечатать и раньше, он заберёт. Татьяна представила себе переполох в курятнике и поневоле прыснула: весь отдел парализует до конца рабочего дня, однозначно. Ещё бы. Такой мужчина! Пожалуй, стоит это увидеть. Особенно если лично передать распечатку… господи, о чём ты думаешь, дура.

   Но передать распечатку можно.

   Шувальмин попрощался кивком и ушёл. По-русски он говорил куда хуже, чем на эсперанто, чувствовалось. Иначе бы не заказывал перевод.

   Маленькая Зина старательно выводила что-то в гостевом альбоме. Для детей клиентов в офисе держали специальный уголок – низенький столик, табуреточки, магнитная доска, раскраски, карандаши, фломастеры, кубики, несколько машинок и мягких игрушек, детские книжки…

   Обычные каляки-маляки, какие выдаёт ребёнок в трёхлетнем возрасте, но человеческие фигурки, нарисованные по схеме «точка-точка-запятая» уверенно указывали на мужчину и женщину. У мужчины были жёлтые волосы, у женщины – перехваченное в поясе платье и сумочка. И обоих словно бы обнимал прозрачный огонь…

   В Татьяниной юности одно время были популярны 3d-картинки. Смотришь в лист – там какой-то сплошной рисунок, полный мелких деталей. Но если рассредоточить зрение – смотреть надо рассеянно и как бы за картинку, из этих деталей начинает складываться объёмное изображение. Корабль. Играющие дельфины. Девушка на мотоцикле…

   Здесь случилось нечто похожее. Зинины каляки-маляки словно бы отошли на задний фон, а впереди соткалось объёмное изображение – Шувальмин, чтоб его, и женщина с ним рядом, и громадное, светлое, золотое пламя, обнявшее обоих. Татьяна встряхнула головой и наваждение исчезло. Обычный рисунок обычного трёхлетнего ребёнка. Фигурки людей – весьма условные. Точка-точка-запятая, ручки-ножки палочками. Невнятные линии и круги в качестве дополнительного орнамента. И всё это анилиновыми цветами вырвиглаз-стайл дешёвых фломастеров.

    – Вы справитесь, Татьяна Андреевна? – спросил из-за спины начальник. – У вас ещё два перевода, если вы не забыли. С немецкого, и на французский, если вы не забыли.

    – Я помню, – кивнула она. – Я справлюсь, Игорь Романович.

    – Деньги нужны? – понимающе спросил он.

    – Да, – честно призналась Татьяна.

   Она до судорог боялась распечатывать заначку со счёта. Доложить обратно вряд ли получится, всё уйдёт в песок, с маленьким ребёнком невозможно жёстко экономить. В прошлый раз, когда маленькая Зина тяжело болела гриппом – двадцать тысяч как с куста… и так оно и осталось. На двадцать тысяч меньше, чем было.

    – Может быть, вам нужен займ? Беспроцентный.

   Берёшь чужие и ненадолго, отдаёшь потом свои и навсегда. Татьяна на собственной шкуре испытала эту нехитрую истину, когда перебивалась от выплаты к выплате, а дочке до садика оставался ещё целый год.

    – Спасибо, Игорь Романович, – тихо поблагодарила она. – Потом, может быть… Пока не надо.

    – Смотрите.

    – Я могу идти?

    – Да, разумеется.

    – Зинуша, пошли, – потянула она девочку к выходу. – Пойдём домой.

   Та очень неохотно рассталась с альбомом. Недорисовала…

    – Возьми, – сказал ей Игорь Романович. – Возьми с собой.

    – Что сказать надо? – строго сказала дочери Татьяна.

    – Спасибо, дядя Игорь, – торжественно выговорила девочка.

    – Пожалуйста, – улыбнулись ей.

   По дороге Зинуша трещала без передыху. И что было на обед, и какой противный Колька, языки показывает, и как играли в «кароку». Что такое «карока», Татьяна вообразить не смогла, а дочка, хитро сощурив глазки, важно сообщила, что научит маму играть в эту самую «кароку» только перед сном. Потому что именно перед сном в неё играют, а просто так нельзя.

   А вечером Зинуша рисовала снова. Притихла в своём уголку – Татьяна так и не решилась пока отселить дочь в одну из пустующих комнат. Не так уж много места надо для двоих, а комната большая. Весь хлам был безжалостно выкинут ещё до родов, всё разложено по полочкам, у Зины стояла двухъярусная кроватка – спала девочка наверху, а внизу находилось полноценное место. Под каждой ступенькой прятался ящик, куда складывались игрушки, шкафчик справа заполняли бельё и одежда. Зина оказалась левшой, о переучивании Татьяна ничего не хотела слышать, – лампа светила справа.

   После ужина Татьяна раскрыла ноутбук, решив сначала разобраться окончательно с предыдущим заказом.

    – Я буду работать, доча, – сказала она девочке. – Отвлекай только тогда, когда совсем уже невмоготу, договорились?

    – Договорились, – важно подтвердила девочка.

   Она никогда не доставляла никаких проблем. Родилась – и пела песенки вместо возмущённых воплей. Через два месяца научилась улыбаться, и всё, ляляка-улыбака. Столько позитива от такого маленького ребёнка Татьяна не видела никогда в своей жизни. Капризы, истерики? Ни одной. Сразу видно, жизнь у ребёнка удалась.

   Может быть, держало против подступающей тьмы ещё и это. Маленькое термоядерное солнышко позитива, – дочь.

   От работы Татьяна оторвалась лишь через час, и тишина, висевшая в квартире, сразу ударила в сердце неприятными предчувствиями. Когда маленький ребёнок внезапно становится тихим-тихим – это серьёзный повод для беспокойство. Творит шкоду, даже не сомневайтесь. Порой – опасную для жизни шкоду.

   Но нет, Зина сидела за своим столиком и рисовала… Татьяна осторожно подошла посмотреть, и замерла, отчётливо понимая: лучше бы это была шкода из серии «сорву премию Дарвина прямо сейчас».

   Девочка водила карандашом по бумаге с небрежной быстротой принтера и почти такой же чёткостью. Матричный принтер Татьяна видела в детстве, видела, как за каждый проход каретки на листе появляется рисунок, заранее заданный программой, по сути – строка с пробелами,но через двадцать таких последовательных прогонов получается портрет.

   Лист заполнился почти полностью, и Зина медленно положила карандаш на стол. Обхватила себя ладонями за плечики, сидела, смотрела.

   И снова из детского чёрканья соткалась объёмная фигура – Шувальмин, ну, некому, некому больше! Точно он. Эти его волосы… его глаза…

    – Что это? – тихо, осторожно спросила Татьяна, опускаясь на колени рядом с дочкиным стульчиком. – Кто это?

   Зина подняла на неё взгляд, тёмный какой-то, совсем не детский.

    – Человек-свет, – ответила она. – Человек-огонь уже пришёл… а потом придёт человек-мрак… мрак погасит огонь, но огонь поднимется снова… и будут крылья гореть на солнце и будет… будет… будет…

    – Зина! – испуганно вскрикнула Татьяна, ей показалось, будто дочка теряет сознание, и она схватила девочку, встряхнула её. – Зина!

    – Мама, – возмутилась дочка, другим совсем голосом. – Я рисую!

    – Что ты рисуешь? – спросила Татьяна, старательно скрывая дрожь, рвущуюся в голос.

    – Е-рун-ду, – ответила та по слогам.

   Ничего больше не казалось на размалёванном листе. Ни Шувальмин оттуда не смотрел, ни огонь не горел. Точка-точка, запятая. Круги, линии. Каляки-маляки детские, и только.

    – Почему ерунду?

    – Не знаю.

    – Может, лучше нарисовать не ерунду?

    – Ну… Не ерунду надо рисовать, а ерунда рисуется сама…

   Для своего возраста Зина говорила чересчур связно и по-взрослому, разве что некоторые звуки не всегда удавались ей, но для того и существуют логопеды, в общем-то. Выговаривать звуки научится, а вот куда умище девать? Зина… сестра… была очень умной. Училась в физмате. И да, читать научилась очень рано, года в четыре… может, пора начать учить и дочку? Купить букварь и магнитную доску с пластмассовыми буквами… ещё азбуку говорящую в книжном видела, можно её.

    – А давай-ка попьём с тобою чаю? – предложила Татьяна.

    – С колбасой!

    – Колбаса – вредная.

    – Но вкусная!

    – Но после колбасы – спать.

    – У-у-у-у, я ещё порисовать хотела.

   Ещё порисовать… Снова, как тот принтер? Человек-огонь, человек-мрак… По спине прошлось холодком. Детские фантазии, у всех детей богатое воображение, не надо фиксироваться, пройдёт само.

    – Завтра порисуешь, – предложила Татьяна. – Хочешь, я тебе завтра фломастеры куплю? На сорок два цвета.

    – Хочу! – у Зины ожидаемо загорелись глаза.

    – Договорились. Пошли. Чай-колбаса и спать!

   Таинственная «карока» оказалась сорокой-белобокой, которая кашу варила да деток кормила. Древняя, как мир, детская потешка. Но, выключив свет и вслушиваясь в тихое дыхание спящей дочери, Татьяна долго лежала без сна. Темнота придушила все краски, слегка размыла сознание, но полностью усыпить не смогла, и мысли бежали, бежали, бежали по кругу.

   Ан Шувальмин. Широкие плечи, сильные руки. Синий взгляд, золотые волосы, короткий красноватый шрам у виска. Он – адреналинщик? Военный? Кто он, странный мужчина из дальних стран, говорящий на эсперанто, интересующийся военной историей Ленинграда?

   Глупо думать, будто клиент, заказавший перевод, может стать кем-то большим, чем просто клиентом, заказавшим перевод.

   Человек-огонь.

   Дети беспощадны в формулировках. Их взор ещё не отравлен угрюмой действительностью взрослой жизни. Они видят суть.

   Татьяна с ужасом узнавала тяжёлое громадное чувство, рождавшее болезненный жар в низу живота.

   Не бабочки. Нечто тёмное, древнее, как сам мир, и – пугающее.

   Было, было уже с Татьяной когда-то подобное… и окончилось катастрофой.

   Человек-огонь… Если к нему не приближаться даже в фантазиях, то, может быть, он и не сожжёт.

***

Пришла в парикмахерскую и попросила сделать красиво. Сделали. Татьяна долго смотрела в зеркало и не узнавала себя. А всего-то навсего – ножницы мастера и краска, спрятать раннюю седину. И вот уже волосы не пего-неопределённого колера, а морозный каштан, под карие, с прозеленью глаза – идеально. Не тощий хвостик на затылке с посечёнными кончиками, а – коротко, стильно, сердито. Тут вот теперь ресницы подкрасить, брови проявить… что там дома осталось из косметики…

   Маникюр. Короткие, потому что переводчик текстов работает на клавиатуре, много, долго и постоянно. Под естественный цвет, с блеском и светлым ободком по краю.

   Другой человек. Ничто так не портит женщину, как плохая одежда и неухоженный вид. Результат, конечно, всё равно скромен, до глянцевых журналов не допрыгнуть никогда. Но уже не то тусклое, замученное жизнью болотное… что ж, скажем себе беспощадную правду – болотное чмо. Надо же было так себя запустить!

   Работа на удалёнке тем и опасна, что ленишься держать себя в тонусе. А зачем? Кто увидит? И какое тебе дело до чужих мнений абсолютно чужих для тебя людей?

   Шувальмин увидит, по крайней мере, два раза. Вот в этот, когда будет забирать половину своего заказа. И в последний, когда Татьяна передаст ему остальное. А дальше… а может, он ещё что-нибудь перевести закажет. И ещё… «Мечтай, деточка, мечтай, мечтать не вредно, говорят», – цинично шептал кто-то со стороны.

   В офис Татьяна опоздала. Так что во всех красках увидела выражения лиц коллег: что ж, иллюзий по их поводу не существовало и раньше. Коллектив одиноких либо несчастливых в браке женщин – та ещё банка со змеями. Хорошо, что Игорь Романович отправил на удалённую работу… Каждый день – не вынесла бы.

   Шувальмин поблагодарил, спрятал распечатку в пакет. Вызвался проводить. Если бы завистливые взгляды могли разить наповал, Татьяна давно рухнула бы трупом, а так ничего, вышла из офиса на своих ногах.

   Серый жемчужный день дышал теплом, несмотря на порывы холодного ветра. Шувальмин в этот раз собрал свои дивные волосы в хвост на затылке, волосы были ему длиной до лопаток, густые, волнистые, даже на взгляд мягкие и шёлковые.

    – Покажите мне город, – попросил он вдруг. – Вы ведь здесь родились? Вы знаете город?

    – Да, – ответила она на все вопросы, стараясь, чтобы сердце билось потише.

   Показать город? Ему? Да с радостью!

    – Сейчас?

   Сердце рухнуло в пятки. Прямо сейчас. Что ответить на это? Конечно, да, но язык удалось поймать в самый последний момент:

    – Мне не с кем оставить дочь.

    – Но её с вами сейчас нет, – возразил Шувальмин.

    – Она в детском садике, – пояснила Татьяна, – но скоро её нужно оттуда забрать. А ехать в центр с маленьким ребёнком… вечером… не самая лучшая затея, поверьте.

   «Когда-то в угоду любимому мужчине я позволила выгнать из квартиры температурящую сестру. Сестры у меня теперь нет. Зато есть дочь, и с нею ничего подобного не повторится никогда. Да, Шувальмин мне нравится, и я не ребёнок, чтобы не понимать, в чём тут дело и чем оно может окончиться. Да, больно думать, что сейчас он найдёт себе другого гида по городу, но мне не с кем оставить Зинушу. И точка…»

    – Хорошо, можем встретиться завтра утром. Вас устроит?

    – Да… Что вы хотите увидеть? – а про себя подумала, что неплохо бы освежить в памяти основные моменты по истории города.

   Шувальмин – иностранец, ему будет интересно всё…

    – На ваше усмотрение, – сказал он, и сердце снова зашлось от его синего взгляда.

   Невозможный цвет. Глубокий, насыщенный, тёмно-синий, с редкими светлыми вкраплениями... а бывают ли вообще у людей такие глаза? Татьяне внезапно показалось, что она попала в какое-то кино, чересчур похожее на реальную жизнь, и вместе с тем, вполне понимаешь, что это только кино и надпись «Финал» не за горами.

    – Хорошо, – повторила она, беря себя в руки. – Тогда встретимся завтра у метро «Адмиралтейская», скажем, в десять. Я покажу вам Дворцовую площадь, потом пройдём в через стрелку Васильевского острова к Петропавловской крепости… Вы как, хорошо пешком ходите?

    – Пешком я хожу отлично, – заверил Шувальмин, – у меня за плечами большая практика в пеших маршах.

    – Активный туризм? – Татьяне стало любопытно.

    – Вроде того.

   Ладно, не хочет рассказывать подробности, не надо. Да и рано ещё для подробностей. Всего вторая встреча…

    – Тогда договорились. Вы знаете, где находится выход из метро «Адмиралтейская»?

    – Я посмотрю на карте.

    – Тогда до завтра.

    – Договорились.

***

В детском садике Татьяну невесть с чего пожелала видеть заведующая. Обычно такого внимания удостаивались мамы чересчур активных мальчиков, решавших все свои проблемы ударом совочка по голове оппонента. Зинуша ни в чём подобном ранее не замечалась. Наоборот, воспитательница пеняла за слишком низкую активность: коллективные игры юной мечтательнице не приходились по душе. Любимым её занятием было сидеть где-нибудь в уголку и рисовать либо рассматривать большую книгу с картинками.

    – Что-то случилось? – сразу после приветствия спросила Татьяна. – Зина кого-то обидела? Подралась?

    – Нет, что вы… Зина – послушная девочка. Но… взгляните-ка сюда.

   Рисунки. Листы, полностью испещрённые детскими каляками так, что не осталось ни одного белого пятнышка.

    – Это просто рисунки, разве нет? – спросила Татьяна, чувствуя нечто нехорошее в груди.

   Если и здесь видят то, что видела она вчерашним вечером…

    – Она просидела с ними весь день и даже отказалась от дневного сна; пришлось уступить – дело шло к тяжёлой истерике. А нам дикий крик в тихий час как-то ни к чему.

    – Зина не склонна к истерикам, – растерянно сказала Татьяна.

    – В том-то и дело, – кивнула заведующая. – Я знаю всех наших буянов наперечёт… и знаю, что детскую истерику легче предупредить, чем потом разбираться с нею. Поэтому – под мою ответственность! – вашей дочери дали возможность в тихий час рисовать. Посмотрите внимательно…

   Татьяна посмотрела. Четыре листа. Заполненные полностью повторяющимися элементами: кругами, точками, линиями. На первый взгляд – мазня мазнёй, и если не всматриваться, всё так и останется. Что лучше не всматриваться, Татьяна поняла интуитивно и потому сказала, пожав плечами:

    – Обычные детские каракули…

    – Вам неприятно смотреть на них, не так ли?

   Заведующая что-то увидела, поняла Татьяна, но осознать не смогла.

    – Не знаю, – сказала она через паузу.

   Что остерегало рассказывать правду. Делиться произошедшим вчера. Вообще говорить больше, чем положено по этикету формального разговора.

    – Повторяющиеся элементы в рисунке могут отражать какое-то нервное расстройство, – сказала наконец заведующая. – Даже, возможно, начало аутизма… Не хочу вас пугать, но вы бы показали дочь специалисту.

    – Зина нормальная, – взъерепенилась Татьяна тут же.

   Да, ей много помогли в своё время посторонние, казалось бы, люди. Но немало было и тех, кто распускал языки. Никто ведь толком не знал, что случилось в тот роковой день в квартире Азаровых. Вроде бы убийство, но кто убил… а вдруг жена? Чтобы получить наследство. Родила без мужа… а от мужа ли? До сих пор одна, второй раз замуж не вышла, мужиков не водит. (Если бы вышла или водила – тоже было бы подозрительно, чего уж там!) Что-то тут не то… Может, ребёнок больной? И прочее, в том же духе. Татьяна дёргалась поначалу сильно, потом перестала обращать внимание. Но осадочек остался, и за дочку она готова была стоять насмерть.

   Заведующая успокаивающе подняла ладони:

    – Ребёнок мог чего-то испугаться, знаете ли. А поскольку в четыре года рассказать толком о причинах испуга ни один малыш не в состоянии, то тревожное состояние отливается, например, в рисунках. Важно помочь, разве не так?

    – Да, – кивнула Татьяна. – Наверное, вы правы… Я запишусь к нашему неврологу. Можно я заберу рисунки?

    – Да, разумеется…

***

Никакой тревожности в Зине не было. Выбежала навстречу, обняла, требуя покружить. Татьяна её покружила, внимательно наблюдая за дочкой. Ребёнок как ребёнок. Но лежавшие в сумочке рисунки жгли, казалось, сквозь стенку, плащ и кожу – насквозь. Что врач скажет-то? Назначит успокоительное, скорее всего. Ну, поглядим. Для начала неплохо бы разобраться самой.

    – Что нового? – привычно спрашивала Татьяна по дороге домой.

   Нового было много, но о рисунках Зина не сказала ни слова. И как тут подступиться? Может, правда, лучше к детскому психологу? Специалист умеет находить общий язык с детьми, не так ли?

   А вечером, после ужина, Зина рисовала снова. Из всех фломастеров в 42 цвета она выбрала только красные и синие. Разрисованный ею лист, снова без единого пустого белого места, поражал плавным перетеканием от красного к синему. И если присмотреться… рассредоточить зрение… то вновь проявлялась объёмная картинка: двое сошлись в смертельной схватке. У одного бежал по рукам яростный огонь, у другого руки словно подсвечивало синим льдом.

    – Человек-мрак идёт, – тихо сказала Зина, подлезая под мамину руку. – И человек-огонь не задержит его.

   Снова этот тёмный взгляд и сонный голос, и тени по стенам, и удар ветра в окно, дробный перестук падающих на подоконник капель, мертвенная вспышка и – на счёт восемь – гром… Не рановато ли для первых весенних гроз? Апрель!

    – Зина! – не выдержала Татьяна.

   Зина вздрогнула, и чернота ушла из её взгляда:

    – Мам, ты чего?!

   Не помнит, поняла Татьяна. Человек-мрак, ну и фантазия… А если это не фантазия? В душу дохнуло потусторонним. «Люди-Икс», да? «Воспламеняющая взглядом»? Что там ещё из этой серии… С поправкой на реальность.

   Бред.

   Татьяна обняла дочь, дунула ей в макушку:

    – Я люблю тебя, солнышко. Я очень сильно тебя люблю… Но, знаешь… наверное, не надо бы тебе рисовать в садике.

    – Почему? – девочка отстранилась, смотрела внимательно, чуть обиженно. – Разве плохо рисую?

    – Хорошо рисуешь. Но – рисуй дома, ладно?

    – Почему?

   Вот же чёрт, как объяснить-то…

    – А если мне рисуется? – упрямо продолжала девочка. – Вот зарисовалось, и я начала.

    – Рисуй то же, что все…

    – Котики, домики, ящики, – Зина скорчила гримаску. – Неинтересно!

    – Для художественной студии ты ещё мала, надо подождать.

   Денег нет для художественной студии, Татьяна узнавала расценки. Не потянет она столько. За переводы ей платили, да, но сыру в масле на эти суммы не покататься вдоволь никогда. Ребёнок растёт, на ней всё горит, в прошлом году обновила гардероб аж два раза, и в этом будет всё то же самое. А сколько стоят детские вещи, долго рассказывать не надо: все знают.

    – Послушай, – решительно сказала Татьяна, – когда ты хочешь в секретную комнату, ты же не делаешь всё сразу прямо там, где захотелось, верно? Ты идёшь в секретную комнату.

    – Что я, маленькая? – вытаращалась Зина. – Конечно!

    – Вот. И с рисунками – так же. Рисуй дома, а в садике… не надо. Пожалуйста.

    – Ладно, – вздохнула Зина. – Не буду…

   И хочется верить в её обещание, хочется, но – четыре с половиной года… забудет… забудется… может, в садик пока не водить, пока приступы эти странные не пройдут? Тоже не выход. А вдруг не пройдут?

   Человек-мрак, надо же.

   Как будто человека-огня – Ана Шувальмина! – мало…

***

Постаралась не опоздать на встречу, и всё равно, её уже ждали. Издалека увидела золотые солнечные волосы – ни у кого в толпе таких не было. Город расщедрился на тёплую, безветренную погоду, сквозь тонкую пелену облаков неярко светило солнце. Не напечёт голову, но и не замёрзнешь.

    – Пойдёмте? – предложила Татьяна после приветствия.

    – Да, – кивнул он.

   И они пошли. Через Дворцовую площадь, и Шувальмин азартно осматривался, его восхищало всё: и арка Генерального Штаба, и Александрийский столп, он же колонна, которая не закреплена ничем, а стоит исключительно под собственным весом. Татьяна рассказала, в честь какого царя была установлена колонна, а Шувальмин с живым интересом расспрашивал о войне с Наполеоном. Он не знал, удивительно! Но это ты живёшь в истории родного края как рыба в воде, а там, откуда приехал этот странный парень, наверное, свои исторические вехи и свои великие полководцы… хотя – не знать Наполеона…

   Они прошли через площадь, и Татьяна рассказала об Эрмитаже, а потом потянула своего спутника к атлантам. Как же, побывать в Петербурге и не видеть атлантов!

   Малый Эрмитаж, Миллионная улица. Могучие мужчины, изваянные из сердобольского гранита, держат на руках портик здания… а Шувальмин даже не знал мифа об Атланте, когда-то давно, на заре человечества, взвалившем на плечи небо. Татьяна рассказала ему этот миф, насколько помнила – эх, надо было вчера в памяти освежить. Но кто же знал. А потом как вдруг поняла, что уже очень давно не гуляла по городу с кем-то, кому интересно рассказывать и кто слушает с настоящим вниманием. Удивительное чувство. Новое.

   Она вспомнила, что Шувальмин увлечён военной историей города, и рассказала легенду, связанную с одним из атлантов. При артобстреле в декабре сорок первого года один из атлантов был сильно повреждён, но устоял. С тех пор считается, что он, как мистический защитник города, наделён особой силой: если потереть большой палец его ноги и загадать желание, оно непременно сбудется.

    – Потрите, – предложила Татьяна. – Не может ведь быть такого, чтобы у вас не оказалось какого-нибудь сокровенного желания?

   Он подошёл, провёл пальцем по граниту. Задумался. Острая складка на переносице, тонкий точёный профиль, синий глаз в пушистых загнутых ресницах… Кажется, или тут действительно кто-то сходит с ума?

   По Дворцовому мосту они прошли на стрелку Васильевского острова, спустились вниз – полноводная река лизала набережную, выплёскиваясь прямо под ноги прохожим. Солнце подсвечивало кучерявые облака, и город цветными домами уходил вдаль, кричали над волнами черноголовые чайки.

   Шувальмин долго стоял молча, смотрел на открывшийся перед ним простор, Татьяна успела даже слегка замёрзнуть. Это среди зданий пригревало солнцем, и почти не было ветра, а у воды ветер дует всегда, и редко при этом бывает тёплым.

    – Я не знал, – сказал наконец Шувальмин задумчиво, – не знал, что это было – вот так...

    – Было? – переспросила Татьяна, уцепившись за резанувшую слух форму прошедшего времени.

   Шувальмин покрутил в воздухе пальцами.

    – Неудачно к слову пришлось. Не обращайте внимания.

    – А ведь эсперанто вам не родной, – сказала Татьяна. – Откуда вы? Из Венгрии?

    – Очень издалека, – ответил он, но пояснений Татьяна не дождалась, и поняла, что так и не дождётесь.

   Не расскажет он. Унесёт эту тайну обратно в свою страну. Татьяна спрятала зябнущие руки в карманы плаща. Палец жгло от загаданного атланту желания. «Никогда не расставаться…»

   Дурная девчоночья глупость, сродни привороту на месячную кровь. Тебе сколько лет, женщина, чтобы ты верила в такую чушь? Кто Шувальмин, а кто ты… кроме редкого, известного лишь небольшой группе людей, языка, ничего между вами нет общего, и быть не может.

    – Пойдёмте, – сказала Татьяна наконец. – Надо успеть в Петропавловскую крепость к двенадцати. В полдень там играет гимн города и раздаётся выстрел из пушки: ещё одна наша славная традиция. Можно подняться наверх, посмотрите оттуда на Эрмитаж и Васильевский остров…

   … Татьяна рассказывала и рассказывала, голос слегка охрип на ветру. Ей давно уже не приходилось говорить так много и так долго, да ещё на языке, в котором активной разговорной практики считай, почти и не было, разговоры на эсперантистских сетевых форумах не в счёт. Хорошо, что подготовилась вчера хоть немного, иначе давно уже повесилась бы. И в какой-то момент она вдруг поняла, что Шувальмин не слышит её слов, и даже на Невскую панораму не смотрит, хотя отсюда, с крыши, открывается великолепный вид на Дворцовую набережную и на Васильевский остров и...

   … взлетает в холодный воздух музыка – «Вечерняя песня», неофициальный гимн Петербурга… узнаваемая с первых аккордов мелодия…

   Но Шувальмин не слушает музыку, он смотрит прямо на неё, на Татьяну, и в его взгляде можно утонуть, как в омуте, и Татьяна тонет, не успев даже вскрикнуть от восторженного ужаса. Его ладони по плечам, по спине – горячие, как лава, и поцелуй останавливает время, и отчаянно хочется, чтобы так всё и застыло – навсегда, и чтобы Вечность застыла вместе с ними.

   В небо с грохотом уходит выстрел – полдень!

   Татьяна пятится, прижимает ладонь к пылающим губам. Что это? Что это такое было?..

   Наверное, она задала вопрос вслух, потому что Шувальмин ответил, слегка улыбаясь, так, как мог улыбаться только он, солнечной своей улыбкой… человек-огонь…

    – Ты мне сразу понравилась.

   Татьяна промолчала, и он добавил с тревогой:

    – Я обидел тебя.

    – Нет, – покачала она головой, – нет… Просто – так неожиданно…

    – Неожиданно, – кивнул он, и снова улыбнулся. – Сам удивляюсь.

   Полжизни за эту улыбку, не меньше… Полжизни!

   Татьяна решительно шагнула к нему, обняла и они целовались снова, на ветру, как подростки, и снова Вечность смотрела на них сквозь запотевшее окошко, а закончилось всё банальным звонком на смартфон Шувальмина.

    – Мне пора, – сказал он. – Встретимся снова?

    – Конечно. Вот только…

    – Тебе не с кем оставить дочь, – понимающе сказал он. – Завтра утром в то же время у метро «Адмиралтейская»?

    – Договорились.

   Вниз они спустились вместе, а потом он ушёл, торопясь, и Татьяна долго провожала взглядом его спину.

   Завтра.

   У «Адмиралтейской».

   Я сошла с ума, я с ума сошла, сошла с ума, сошла, сошла…

   Он ведь потом уедет. Насовсем. Да и пусть. Уедет – так и пусть. Но, может быть, останется сын… или дочь… Брат или сестричка для Зины. Если не щёлкать клювом и ловить момент…

   Господи, о чём я думаю!

   Но тело горело от прикосновения его ладоней даже и до сих пор. Татьяна знала, что всё ещё впереди – и мимолётные встречи и горечь будущей разлуки.

   Завтра.

   У «Адмиралтейской».

   Она придёт.

***

Дочь выбежала навстречу без обычного энтузиазма. Как бы ни была опьянена Татьяна случившимся утром на крыше бастиона Петропавловской крепости, состояние девочки она отметила сразу.

    – Что с тобой, Зинуша? – спросила она. – Кислая ты какая-то сегодня… обижали? Снова Колька дразнил?

   Колька – новенький, и ещё пока не освоился, как следует. Увы, он из тех, кто решает проблемы совочком по голове, да. И если вдруг прилетело от него Зине…

    – Ничего, – ответила девочка, беря маму за руку. – Просто настроения нет.

    – Почему же нет у тебя настроения? Манную кашу комками ела?

   Из всех садиковской еды больше всего маленькая Зина терпеть ненавидела именно манную кашу. «Не каша, – говорила она, – а кака!» А делать нечего. Аллергий нет, других противопоказаний нет. Все едят, ешь и ты.

    – Не кашу, – мотнула головой Зина, и замолчала.

   Так, в тревожном молчании, они подошли к парадной своего дома. Той самой парадной, где когда-то стояли скорая и полицейские, где на лавочке произошёл разговор со странной и страшной женщиной по имени Инна Валерьевна…

   А через секунду Татьяна поняла, что вспомнила Инну Валерьевну не зря. На лавочке сидел высокий плотный мужчина, смуглый, черноволосый, и как-то сразу стало понятно, что ждёт незнакомец именно Татьяну.

   Она подошла, не чувствуя ног.

   Он встал и, глядя на неё с высоты собственного роста, уточнил:

    – Таня Азарова?

   С акцентом. Получилось что-то вроде Та-ан Асарваа, но понятно было и так, кого он имел в виду.

    – Да, – заторможено ответила Татьяна.

ГЛАВА 2

Незнакомец назвался Сергеем. «Это всё, что тебе нужно знать!» И собрался жить в Татьяниной квартире. Сколько? Он и сам не знал. Столько, сколько понадобится. Беспокоить его, входить в комнату, которую он себе выбрал, было нельзя. Уборка? Сам уберётся. Кухня? Что-то приготовить? Спасибо, не надо.

   Хмурый, не сказать, чтобы прямо злой, но что-то проглядывало в его взгляде, в движениях, во всём облике, – не подходи с вопросами, пожалеешь. Татьяна и не подходила.

   За всё в этом мире надо платить. Бывает, что с большими процентами. Глупо думать, что кто-то решит все твои проблемы просто так, по доброте душевной, и не спросит потом по полной. Нет, есть альтруисты и немного сумасшедшие, но Инна Валерьевна явно к таковым не относилась. Этот Сергей, кто бы он ни был, наверное, тоже был что-то должен Инне Валерьевне. Не может ведь быть такого, чтобы должна оказалась вдруг она?

   Татьяна постаралась вспомнить свою благодетельницу в подробностях. Прошёл не один год, многое забылось, но память, выдавшая образ, подсказала: нет, такая женщина вряд ли влезёт в какие-нибудь долги. Если ты кому-то обязан, то ты несвободен. Как перестала быть свободной Татьяна: уже никого в дом не пригласишь, гость запретил это сходу.

    – Есть мужчина? – спросил он перед тем, как запереться в комнате.

    – Какое вам дело? – возмутилась Татьяна.

   Ещё о мужчинах отчитываться перед посторонними не хватало.

    – Никакого, – хмуро ответил он, – встречайся с кем хочешь и где хочешь. Но сюда – не води.

   И захлопнул за собой дверь, стервец.

   Татьяна проглотила возмущение: «моя квартира, хочу – вожу, кого считаю нужным привести!». Не совсем её квартира, к сожалению. Юридически – да, а по факту… Вспомнился бешеный Илонин крик «Я не убивалааааа! Это не я». И спокойная реплика Инны Валерьевны: «Она меня огорчила. Ты такой глупости, надеюсь, не совершишь». Голос отдался в затылке живым эхом, Татьяна даже оглянулась – показалось, будто страшная Инна Валерьевна сидит рядом, плечом к плечу, совсем как тогда.

   Но рядом не оказалось никого.

   Ладно… тем более, вести сюда Ана Шувальмина… панельный дом, старая квартира, побитая временем мебель, в парадной – запахи курева, кошек, затхлого подвала, бог знает чего ещё… Решительно невозможно было представить себе такого мужчину, как Шувальмин, – здесь.

   Татьяна вспомнила поцелуй, и снова будто жидкой лавой потекло по всему телу, вот только к лаве примешалась изрядная толика горечи. Современная Золушка? Сейчас. Уже. Командировочный он просто, этот Шувальмин. Турист. Потом уедет к себе в свою Венгрию или откуда он там, да и поминай как звали.

   Всё, что можно сделать сейчас – это урвать у судьбы немного мгновений чудесной сказки. Чтобы вспоминать их потом до конца своей жизни. Сам-то Шувальмин забудет ещё в аэропорту. Ему таких, как Татьяна – на пятачок пучок, в любом городе найдёт.

   Так Татьяна себя грызла, грызла, и догрызла до слёз, потом, отплакавшись, выдохнула и решила на всё плюнуть. Пусть идёт, как идёт. И неплохо бы ещё не запускать работу. Шувальмины приходят и уходят, а нужда в заработке остаётся. Дочь растёт, о ней надо думать.

   Не повторять фатальных ошибок прошлого

    И снова ударила предчувствием нехорошего тишина в комнате. Да. Зина снова рисовала.

   Татьяна подошла осторожно, чтобы не напугать. Девочка как раз старательно затушёвывала уголок альбомного листа. Штрихи, штрихи, колечки, точки… закончила. Отложила фломастеры, обхватила себя ладошками за плечи. Татьяна почувствовала, что вот теперь – можно. Можно осторожно обнять.

   Зина не отстранилась, прижалась к матери головой, плечом, боком.

   Татьяна взяла альбом со стола. Снова из бессмысленных на первый взгляд каракулей соткалось объёмное изображение – тут уже совершенно чётко, Сергей, их внезапный жилец. Чёрные, с отливом в синь, волосы, тёмный угрюмый взгляд. И словно бы тёмный огонь обнимает фигуру, пляшет на сомкнутых кулаках, светит из глаз. Татьяна вздрогнула, и картинка рассыпалась. Перед нею снова были детские каракули на альбомном листе. Фломастерами. Немного необычно, что заполнен весь лист, но ничего больше не возникало в этих загогулинах и точках, как ни напрягала Татьяна зрения.

   Одноразовая, видать, картинка. На один взгляд.

    – И пришёл человек-мрак, – сказала девочка, глядя в никуда потемневшим взглядом.

    – Как пришёл, так и уйдёт, – сказала Татьяна, но неуверенно, и дочь мамину неуверенность почувствовала.

    – Ты не можешь его выгнать, да, мама? – спросила Зинуша, прижимаясь крепче.

    – Я… должна ему.

   Дочь подняла голову, и сердце сжалось от её взгляда. Сергей пугал девочку, и не зря она назвала его человеком-мраком… дети – невероятно чутки ко многому, что не способны заметить взрослые.

    – Когда-то, давно, когда ты ещё не родилась, но уже жила во мне, – начала объяснять Татьяна тихо, – я попала в большую беду. Меня выручили, но взяли слово. Такое слово, которое нельзя нарушить. Прошло время, ты подросла, я почти всё забыла и поверила в то, что про моё обещание забыли тоже. Не забыли, как видишь. Надо вернуть долг, доча, понимаешь?

   Зина вздохнула, отстранилась. Смотрела строго, по-взрослому. На детской мордашке подобный взгляд… пугал.

    – А ты не скажешь, что он мой новый папа? – спросила она.

   Четыре года. Откуда бы?

    – Нет, Зинуша. Не скажу.

    – Ты говоришь правду… – снова сонный голос и взгляд в никуда.

   Татьяна не выдержала, встряхнула дочку – осторожно, конечно же, но встряхнула:

    – Зина!

   И будто ушло что-то из детского лица: оно сразу стало мягким, маленьким, обычным. Это не аутизм, которым пугала Татьяну заведующая детским садиком. Это что-то другое! Но что? И ведь, самое обидное, спроси – дочь не ответит. Скорее всего, просто не помнит, что говорила пару минут назад. А если и помнит, то не хватит слов. Четыре с половиной года… это же ни о чём, слишком мала.

    – Чаю? – предложила Татьяна.

    – Ага! – с радостью согласилась девочка.

   Пока грела чай и собирала на стол нехитрый ужин, решила за Зиной сначала понаблюдать, до того, как обращаться к врачу. Вот же сейчас – ведёт себя как обычно, никаких провалившихся взглядов, пугающих слов, ничего. Может, странности пройдут сами собой? Когда жилец съедет. Или когда дочка привыкнет к нему.

   Человек-мрак.

   Страх вползал в душу леденящей чёрной змеёй. Рассказать Шувальмину? А зачем ему чужое горе…

   Вот в этом всё дело. Ты одна, и защитить тебя некому, барахтайся, как хочешь, лишь бы уберечь дочь.

   Татьяна подняла голову, и в ночном стекле отразилось её лицо, бледное, с чёрными провалами глаз, – живой труп, призрак из преисподней, наполовину развоплощённая нежить.

   Это мне за то, что я позволила выбросить из квартиры больную сестру…

***

Наутро – снова встреча у «Адмиралтейской», и невероятный синий взгляд, улыбка, голос… Бродили по городу, вдыхая пьянящий запах весны, любовались первоцветами в Летнем саду, и – захлебнулись простором на Троицком мосту: громадная Нева, стрелка Васильевского острова, Петропавловская крепость по правую руку, Дворцовая набережная – по левую. Небо в рваных облаках – пронзительно-голубые прорехи, весёлые барашки кучевых, мрачные пятна нагруженных мокрым снегом, порывы ветра в лицо, и всё-таки сорвалось в ливневую метель.

   Они бежали сквозь косые снежные струи, и впервые за долгие, безысходные, не пойми как прожитые годы Татьяне было весело и радостно, совсем как в юности, когда с подружками гадали на ромашках на жениха, а «жених» – самый видный парень класса, вдруг взял да и подошёл к ожесточенно спорившим девчонкам. Чем окончилось – стёрлось из памяти, осталось только чувство тёплой, чуть сдобренной сладкой грустью радости, и вот сейчас умершие, казалось бы, навсегда эмоции возвращались в термоядерной вспышке нового солнца.

   «Я влюбилась! Влюбилась!»

   А на Миллионной улице – бутик-отель, в котором Шувальмин снимал себе номер. Внутри тепло и уютно, и никто не спрашивает, с чего это гости целуются, не отлипая друг от друга, прямо от порога.

   Голову сорвало и унесло куда-то в космос насовсем, и очнулась Татьяна уже в постели, под шёлковой простынёй… Всё закончилось, закончилось так, как никогда не заканчивалось в её жизни, и в каждой клеточке тело ещё дрожало безумие, а сверху, сквозь два больших мансардных окна лился жемчужно-серый дневной свет. Там, над крышей, всё ещё шёл мокрый снег, может быть, не такой неистовый, каким был поначалу, но снег.. Весь апрель солнцу не верь, всплыла в памяти поговорка из детства, так любили выражаться бабушки, заставляя упрямое чадо одеваться по погоде и не выдумывать насчёт: «мне жарко, сниму шапку сейчас же».

   Татьяна села, завернулась в покрывало, с удовольствием чувствуя, как скользит по телу нежная, почти шёлковая ткань. Вернулся Ан Шувальмин, принёс кофе.

   В маленькой чашечке. Заваренный по всем правилам, с щепоткой корицы в качестве добавки, невероятно вкусный… и снова сознание поплыло, растворяясь в неземном блаженстве.

   Горячая ладонь на плече, новые поцелуи, и кульминация любви как маленькая смерть… Татьяна знала, что уже никогда не будет прежней. И уже не забыть. Его смеющиеся синие глаза, мягкие, как шёлк, длинные волосы под рукой, его прикосновения, его поцелуи… и боль неизбежного «после»…

   Несколько мгновений счастья и целая жизнь без него.

   Татьяна помнила, на каком она свете. Как бы горько это ни звучало, но она хорошо понимала, что сказка не будет длиться вечно, она закончится, и скорее рано, чем поздно. Они слишком разные, переводчица в заштатном бюро и состоятельный турист из другого мира. Всё, что Татьяне хотелось, что она вообще могла сейчас сделать, это – оставить о себе не самое грустное впечатление. Может быть, Шувальмин запомнит её. Может быть, вновь оказавшись в Питере проездом, вспомнит, что была рядом с ним одна женщина, и было с нею не так уж и плохо…

   И она водила Шувальмина по городу, говорила и говорила, рассказывая Историю и суеверия, показывала достопримечательности, водила в музеи. Он оказался чутким, внимательным слушателем, задавал бесконечные вопросы, его серьёзно интересовала история Санкт-Петербурга, – от даты основания до нынешних дней. А заканчивались экскурсии одинаково.

   В постели под двумя огромными мансардными окнами.

   Апрель радовал город безветренной тёплой погодой, пронзительно-синим небом и полянками первоцветов везде, где можно, и даже там, где нельзя. Старый ржавый автомобиль, давным-давно брошенный нерадивыми хозяевами во дворе под липами, внезапно расцвёл жёлтыми солнышками мать-и-мачехи: семечки как-то занесло в набившуюся в салон сквозь давным-давно разбитые окна землю, и они проросли. Сюр ещё тот. Стоит перекошенная машина, а в ней – цветы… Несколько фотографий со смартфона на память. Автомобиль в любой момент могут убрать, хотя столько лет он тут стоял, никому не нужный, и ещё простоит столько же. Но кто его знает. Уберут, потому что ты хотела сфотографировать, и мимо прошла. Утром вернёшься – а его нету. И локти кусай потом.

   Новый жилец никак Татьяну не беспокоил. Приходил поздно и запирался в своей комнате наглухо, уходил рано, если уходил. Было вообще не понять, он в комнате сейчас или его там нет.

    Вот только Зина с огромной неохотой шла после садика домой. Человек-мрак ей активно не нравился, и она старалась как можно меньше показываться ему на глаза. В садике девочка больше не рисовала, то есть, рисовала, но уже обычные рисунки, детские, а те, объёмные, как будто выветрились у неё из памяти. Татьяна их припрятала, от греха.

   Рано радовалась.

***

В один из тёплых дней внезапно появились бабочки-капустницы. Две штуки. Мальчик и девочка, по всей видимости. Они танцевали, перепархивая с одного одуванчика на другой. Зина замерла, заворожено разглядывая их танец.

    – Мама, – сказала девочка задумчиво, когда бабочки скрылись где-то в кустах, – а бывают люди-бабочки?

    – Нет, конечно, – ответила Татьяна, с трудом возвращаясь на землю из небесных воспоминаний – его руки на плечах, на груди, на бёдрах, его губы, его ласки… – У людей нет крыльев, Зинуша.

    – Почему?

    – Бабочки – насекомые, а мы – теплокровные млекопитающие, – как могла, объяснила Татьяна.

    – Насекомые, – повторила Зина. – Люди-бабочки…

   И замолчала, внимательно высматривая ещё бабочек. Но бабочки больше не встретились до самого дома. Всё-таки, несмотря на пригревающее солнце, воздух ещё дышал северным холодом.

   Неудачно попала в один лифт с собственным постояльцем. Хоть бы график у него был какой-нибудь, что ли. Знала бы, задержалась бы ещё немного во дворе у цветов! Каких-то несчастных пять минут. И дочь не прятала бы лицо, дрожа, как осенний лист.

   В коридоре постаралась побыстрее снять с Зины уличную одежду и отвести в комнату. Человек-мрак не сказал ни слова, и слава богу. Его голоса девочка пугалась ещё сильнее, чем вида. Что же делать…

   И из квартиры не съедешь, откуда взять деньги на съём. И у дочери как бы невроза устойчивого не случилось. Беда!

   Провожая взглядом широкую спину Сергея, Татьяна подумала, что он поразительно напоминает Ана Шувальмина. Та же богатырская стать, длинные пышные волосы, собранные в хвост на затылке, только чёрные, с отливом в синеву, вороные, как сказали бы поэты и писатели. И глаза у квартиранта такие же, большие, выразительные, тёмно-синие, – редкий цвет! Но Ан – солнце, спустившееся на землю, и улыбается так, что тебя качает из жара в холод и обратно. А от Сергея исходит упругая волна тёмной опасной силы: не тронь, убьёт. Вправду, что ли, человек-мрак…

   «Лишь бы не убийца какой-нибудь, – мрачно думала Татьяна, готовя ужин. – И не торговец дурью. С него станется!»

   Инна Валерьевна не казалась в воспоминаниях пушистой заечкой. Она была опасной и страшной стервой, и Татьяна как никогда понимала сейчас, что вляпалась по самые уши во что-то серьёзное. Как важно не доводить себя до состояния болота! Вот если бы Татьяна могла – тогда! – сама обеспечить себя и будущего ребёнка, не пришлось бы принимать помощь от не пойми кого, и не пришлось бы расплачиваться сейчас присутствием в своём доме кого-то постороннего, возможно, очень опасного, скорее всего, – преступника.

    – Зина! – крикнула Татьяна из кухни. – Ужинать!

   Дочка не отозвалась, и сердце прокололо нехорошим предчувствием. Татьяна прошла в комнату.

   Да, Зина снова рисовала. Но – иначе… Не весь лист, а толстыми линиями в центре. Каляки-маляки на первый взгляд, но уже на второй – слегка задёрнуло сознание лёгким головокружением, а когда оно рассеялось, Татьяна увидела объёмный рисунок…

   Троицкий мост, украшенный праздничными флагами. Мужчину и женщину, идущих по тому мосту. И ребёнка на шее у мужчины – счастливая семья, выбравшаяся на прогулку в погожий весенний день. А за ними, на дальнем плане, проступала комната с двумя большими мансардными окнами в потолке… знакомая комната, знакомая до дрожи, до боли…

   Татьяна зло, со всхлипом, ущипнула себя за руку. Больно… останется синяк. Но наваждение пропало. Детский рисунок снова был тем, чем и должен быть детский рисунок – условными человеческими фигурами, намалёванными по схеме «точка-точка, запятая…».

    – Что это, Зинуша? – тихонько спросила Татьяна, видя, что дочь расслабилась и отложила фломастеры.

    – Праздник, – серьёзно ответила девочка. – Вот мост… а на мосту мы. Мы пойдём гулять в город на праздник?

    – Конечно, пойдём, – уверенно пообещала Татьяна. – Но посмотрим на погоду…

   От погоды будет много зависеть, в Питере ведь что ни день, то сюрпризы, и так постоянно, все триста шестьдесят пять суток в году.

    – А я нарисую хорошую погоду, – заявила девочка.

   Смешно? Но по позвоночнику хлестнуло холодом. Рука сама потянулась к смартфону, посмотреть прогноз. Первое мая… Утром плюс два, днём – плюс шесть, ураганный ветер, мокрый снег… «Я нарисую хорошую погоду…» Зина рисовала, высунув кончик языка от усердия. Уголок она отчеркнула неровной дугой и пририсовала ему палочки-лучики, а внизу ветвилась не то дорога, не то река – синяя, яркая. Но объёмное изображение не возникало. Похоже, на этот раз дочка рисовала действительно обычный рисунок.

   … Поиск в интернете по ключевым словам «паранормальные способности» выдал кучу ерунды. Мистика, йоги, как развить в себе… истоки… Нибиру… пси-фактор. Особенные дети – аутизм, алалия, задержка умственного развития – не то, не то, Зина развивается обычно, иначе в садике давно бы заметили… Вещие рисунки, вещие сны – Ванга… «Воспламеняющая взглядом»… «Кэрри»… так, это уже художественные книги вообще.

   Интернет – громадная свалка информации, чтобы найти там правильный ответ, нужно правильно задать вопрос, а чтобы правильно задать вопрос, надо уже знать не меньше половины правильного ответа. Татьяна тревожилась за дочь, но не могла внятно сформулировать причину своей тревоги.

   «Это просто рисунки, – сдалась она наконец. – А проблемы с психикой, скорее всего, у меня. Что я вижу в тех рисунках всякую муть… и ещё влюбилась в абсолютно чужого мужчину с первого взгляда – ну не дура ли?»

   Влюбилась. Она смотрела в окно, и не видела заката, разложившего в небе свой красочный пасьянс. Смотрела в окно, и видела Ана Шувальмина, его улыбку, светлые солнечные волосы, шрам у виска, сильные руки. Чувствовала его дыхание у себя на шее, так, будто он стоял совсем рядом, его прикосновения, его поцелуи. Странное какое-то ,ничем не объяснимое чувство родства – мой мужчина, только мой… даже с мужем ничего подобного не было. Влюбилась.

   А закончится всё катастрофой. Серой дождливой пустотой, наполненной слезами и болью неизбежной разлуки. Разные они, совсем разные. Что Татьяне делать в мире Ана? Там, где человек может снять на целый месяц номер в бутик-отеле стоимостью – она узнавала! – в тридцать восемь тысяч в сутки. «Ни ступить, ни молвить не умеешь, – насмешишь ты целое царство», – детская сказка беспощадным рентгеном высвечивала неприятный и неприглядный мезальянс

    Старая квартира в старом панельном доме, старая мебель, ребёнок, не ахти какой заработок… что Татьяна могла предложить взамен? Тело? На одном теле жизнь не построишь. То есть, можно, конечно, один раз уже получилось, напомнить результат? Помимо Зиночки, взгляд сестры, которую муж вышвырнул за дверь, больную, с температурой. В том взгляде было всё.

   До сих пор жжёт душу – как будто случилось вчера. Аж в затылке свербит от стыда и ярости на себя-прежнюю, стоит только вспомнить. И как же хотелось, забываясь, всё переиграть, переписать заново. Сказать мужу – не смей её трогать. Броситься следом. Обнять, привести обратно, вызвать врача…

   Нет уж. Жить с этой болью теперь – до гроба. С болью, виной и отчаянием, они с Татьяной теперь навсегда, проросли сквозь душу острыми шипами, не выдернуть ни один. Сама виновата. Никто больше, только сама.

   Татьяна зябко обхватила себя за плечи. Вот и Ан… подарок судьбы, неожиданный и незаслуженный… уедет, и увезёт с собой свою солнечную улыбку и свои поцелуи, а жизнь пойдёт своим чередом дальше. Может быть, уйти раньше? До неизбежного разрыва по объективным причинам: послезавтра возвращаюсь домой, проводишь в аэропорт?

   Потом будет переписка, затухающая, постепенно сходящая на нет, – всё больше переводов, всё меньше личного, а дальше… дальше – тишина. Могильная.

    Музыка – Натали, «О, Боже какой мужчина», – вызов!

    – Да, Ан, слушаю, – ответила, чувствуя, как растекается по телу горячая лава.

   Его голос… его руки… и его поцелуи…

    – Я подумал, может быть, на праздники поживёшь у меня? С дочкой, конечно же. Ведь детские садики на майских работать не будут, я узнавал.

   Узнавал. В душу хлынуло признательным теплом. Он узнавал о режиме работы детских садов…

    – Я не знаю, – сказала Татьяна, смущаясь, – тебе будет неудобно, наверное… маленький ребёнок всё-таки.

    – Брось, – ответил Ан, и, зажмурившись, Татьяна увидела его улыбку, как наяву. – Это же твой ребёнок, Тан.

   Он не мог выговорить имя Татьяна правильно, и даже Таня получалась у него тоже не очень, поэтому сократил до короткого и простого Тан, а она не возражала. Тан так Тан, и, между прочим, неплохо звучит. Когда его голосом… его родным низким, с хрипотцей, голосом, вот так на выдохе, с обязательной паузой посередине – Та-а’а-ан…

   Татьяна встряхнула головой, поймав себя вовсе уже на неприличных мыслях. Сошла с ума, да. Окончательно и бесповоротно. Влюбилась…

   Договорились встретиться послезавтра, всё там же, у метро «Адмиралтейская». Ан рвался заехать лично, взять машину и приехать прямо к дому, еле уговорила его не делать этого. Ещё Сергея встретит, и что с той встречи будет... Ничего хорошего, к гадалке не ходи!

   Татьяна не могла объяснить, откуда у неё стойкое ощущение, что этим двоим лучше не видеть друг друга. Просто чувствовала, и решила не рисковать.

   Но когда она завершила вызов, то внезапно увидела прямо перед собой бешеные глаза квартиранта, его искажённое дикой яростью лицо. Она не успела толком испугаться, как он выбросил руку и взял её за глотку, сдёрнув со стула:

    – Откуда ты знаешь эсперанто? – и встряхнул так, что голова мотнулась и зубы лязгнули. – Кто ты?

    Хватка у него была – тиски с пневмоприводом позавидуют. Татьяна хрипела, безуспешно пытаясь разжать железные пальцы. Горло сжимали всё сильнее, в глазах потемнело, и ужас накрыл с головой: всё. Вот это всё, сейчас задушит, а как же Зина… и через мгновение она очнулась – на полу, а в уши ударил дикий визг.

   Зина.

   Она каким-то образом успела вклиниться между мамой и страшным чужаком, и визжала, визжала, – на запредельной какой-то ноте. Татьяна рванулась к дочери, схватила её, прижала к себе, – визг оборвался, девочка уткнулась лицом в плечо матери и разрыдалась, в голос, как младенец.

    – Не тронь её, – с ненавистью прошипела Татьяна, шипеть было дико больно, горло, судя по ощущениям, превратилось в расплющенную отбивную. – Не тронь!

   Сергей отлепился от стены… почему он стоял у стены? Был же рядом… неужели его напугал маленький ребёнок.

    – Откуда ты знаешь эсперанто? – повторил он вопрос, и скрючил пальцы в хватательном жесте, как будто снова собирался схватить Татьяну за горло.

    – В интернете! – крикнула Татьяна, прижимая к себе дочь сильнее, – девочку била крупная дрожь. – В интернете нашла и выучила. Сам посмотри.

   Ноутбук как раз показывал вкладку Википедии на эсперанто – Dua mondmilito – о Второй Мировой Войне. Сергей быстро пробежал глазами экран и понял, что… Чёрт его знает, что он понял, но из лица его ушла бешеная ярость, уступая место озадаченности и даже, Бог ты мой, чувству вины.

    – Ах, ну да, – сказал он, – я забыл, что создатель эсперанто как раз примерно сейчас и жил…

    – Доктор Заменгоф, – ядовито сказала Татьяна, – умер сто лет назад.

    – Неважно. Извини.

   Извини. Нормально. Едва не убил – извини! Напугал до смерти ребёнка, и – извини!

    – А что плохого в том, чтобы знать эсперанто? – крикнула Татьяна, и сорвалась на хрип.

   Больно! Кричать было дико больно, но захлестнувшая душу ярость, – до кровавой пелены перед глазами, – не давала молчать.

    – Что такого криминального в эсперанто?! Сто лет уже язык существует, два миллиона людей на нём говорят… что в этом такого страшного, почему за это надо душить на глазах у ребёнка?‼

    – Тебе, – тяжело сказал Сергей, – кажется, Инав заплатила за молчание.

   Ну, и жуткие же у него глаза, вот тебе и воспетый поэтами васильковый цвет. Такой взгляд лютый… убийца, точно убийца, и лучше бы заткнуться, пока до греха не дошло, но Татьяну несло дальше, и она не смогла остановиться:

    – За то, что меня станут душить, она не платила!

    – Согласен, – кивнул Сергей. – За это она не платила. Виноват.

   Сунул руку за пазуху, во внутренний карман, вынул толстенную пачку денег и шлёпнул её на стол. И ушёл.

   Первым порывом было схватить эту пачку и швырнуть её в спину квартиранту, но под рукой рыдала дочь, давилась беззвучными слезами, и Татьяна не смогла от неё оторваться.

   Пачка была толстенной. Пятитысячные, судя по цвету. Сколько же там всего, страшно подумать… и откуда у Сергея такие деньги? Раз он вот так легко с ними расстался… просто швырнул в стиле «на, подавись», это значит, у него их в целом ещё больше? Сколько именно, воображение пасовало представить.

   Господи… точно наркотой торгует!

   Или чем похуже.

***

Потом она отпаивала Зину чаем с молоком. Девочка никак не могла придти в себя, её трясло, ладошки были холодными и мокрыми. Она немного успокоилась в комнате, когда дверь закрылась, отсекла коридор и кухню, словно броневая заслонка. Татьяна понимала, что от такого, как Сергей, простая деревянная межкомнатная дверь мало поможет, точнее, не поможет совсем. Но у дочери, видно, было иное мнение. И что теперь, разубеждать? Зачем?

   Но ложиться в постель Зина не захотела. Взялась за фломастеры. Татьяне снова стало нехорошо: опять нарисует что-нибудь этакое. Но пусть лучше здесь, чем в садике. Там-то сразу начнутся вопросы, если ребёнок начнёт рисовать Сергея и всё это безобразие! Ещё опеку привлекут.

   Эхо проблем с ювенальной юстицией у матерей-одиночек до Татьяны почти не долетало, но сейчас все обрывки, услышанные случайно разговоры, броские заголовки Интернета вскипели в памяти лютой паникой. Если Зину заберут в детдом…

   А что Татьяна может сделать? Выгнать Сергея? Выгонишь его. Она осторожно ощупала начавшую отекать шею, – больно! Чуть не убил, скотина такая.

   Татьяна вышла на кухню, согреть себе чаю или, может быть, сварить кофе. С корицей, да. Пачка денег так и лежала на столе, никто её не тронул. Татьяна прислушалась, но понять, в комнате Сергей или ушёл, оказалось невозможно. Дверь закрыта, насколько можно судить по взгляду в коридор… Впрочем, дверь в комнату квартиранта всегда была плотно закрыта.

   А на стене, рядом со шкафом, разбегались чёрные трещины. Как будто в стену угодило это… ядро средневековое. Ну, да, вот центр удара, вот трещины от него. Так бывает ещё, если попадёшь камешком в стекло, но стекло не разобьётся, а просто треснет.

   Когда-то, в Интернете, видела замедленную съёмку: кто-то снял, как металлический шарик подлетает к стеку, касается его, в месте удара появляется вмятина и бегут во все стороны трещины… Вот здесь было похоже по последствиям. Только стенка не была стеклянной.

   Ещё не хватало. Татьяна осторожно протянула руку, но коснуться странных трещин не посмела. Она вспомнила, у этой стены стоял Сергей, когда Зина визжала на него. Как будто…

   … дикая мысль. Но как будто детский визг отбросил здорового мужика в стену, и стена не выдержала…

   … бред.

   По спине поползло едким ужасом. Что происходит? Тишина…

   Татьяна даже забыла о боли в передавленном горле, отчаянно вслушиваясь в окружающую тишину. Плотное, вязкое, ватное молчание, которое, казалось, можно вполне физически нащупать пальцами. А потом.. как будто натянулась до предела и зазвенела на низких частотах невидимая струна. И лопнула.

   Татьяна осела на стул, зажимая уши. Беззвучный гром породил панику, которая, впрочем, тут же схлынула. И – минуло. Тишина пропала ,как будто её никогда не было.

   За окном разорялись птицы – весна, брачный период у них, надвигаются белые ночи, птичий гвалт стоять будет сутками напролёт, пока лето не пойдёт на спад. Где-то орали коты, не поделившие кошку, гоняли поздний мяч дети, кто-то смеялся, кто-то ругался. Хлопок, звон осколков по стене – разбили бутылку. Вполз в форточку вместе с влажными цветочными запахами весны крепкий винный аромат…

   «Мерещится чёрт знает что», – подумала Татьяна.

   Горло болело адски, чай превратился в пытку. Видеокамера ноутбука показала отменные синяки на шее. Выглядело жутко, а уж учитывая боль...

   Надо было спасаться.

   В обычную поликлинку не попасть, начнут задавать вопросы, сообщат в полицию. Оставались только частные клиники… а деньги… господи, да вон они, деньги. Сергею они не нужны, а вставать в позу, швырять их квартиранту в морду и гордо заявлять, что кровавые купюры не нужны с приплатой… ну, поищите другую дуру, ладно? «У меня дочь», – этой мысли было достаточно. Что будет с дочерью, если мать загнётся? Детдом. Или что-нибудь похуже. Например, Сергей.

   … Частная клиника с действующим травмпунктом обнаружилась совсем рядом. Сколько мимо ходила, не обращала внимания. А вот поди ж ты. Понадобилось – пригодилась.

   Оставить Зину дома не возникло и мысли, тем более, в клинике сказали, что детский уголок у них есть. Татьяна вошла в комнату – дочь всё ещё рисовала.

   А получалось у неё нечто красивое и, – снова морозом по хребту – отменно инфернальное.

   Пылающие крылья над хрупким, тоненьким, но на удивление ладным телом. Не ребёнок, а… чёрт его поймёт, что такое. Лицо, впрочем, вполне себе человеческое. Татьяна сморгнула, и снова вместо дивных крыльев увидела детский рисунок – не то бабочки, не то человека, плод фантазий четырёхлетнего ребёнка и неумелой детской руки.

    – Это – бабочка возмездия, – с серьёзной свирепостью заявила Зина. – Человек-мрак погибнет под крыльями…

    – Зина!

   Зина развернулась вместе со стульчиком и уткнулась лицом в мамины ладони. Татьяна вновь почувствовала дрожь, прокатывающуюся по детскому телу. Тоскливая злость подняла со дна души нечто тёмное и жуткое: убила бы этого Сергея! На месте. Собственными руками. Но тут же вспомнилось, как пальцы Сергея сомкнулись на горле, отсекая дыхание и саму жизнь, – кто тут кого убьёт, вопрос однозначный…

    – Пойдём со мной, солнышко, – сказала Татьяна сиплым голосом, почти шёпотом, говорить было дико больно. – Пойдём… маме надо к врачу.

   Детский невролог в той клинике тоже был, вспомнила Татьяна.Может, посоветуют успокоительное для дочки. Ведь не заснёт… замучают кошмары… и рисунки эти. Бабочка возмездия. От сказанного дочерью веяло жутью: а ведь легко может уйти в свои фантазии, где плохие люди получают по шее не зависимо от того, насколько эти плохие люди сильны и опасны. Но добро с кулаками побеждает не всегда, иначе в мире не осталось бы негодяев. А как на дочери скажется пережитое, Татьяна не могла себе представить. Вырастет и забудет, всё так, но – пока она вырастет… и сколько дней, месяцев, лет с ними в квартире будет жить этот ужас?

   Вот как опасно принимать помощь от неизвестных. Чем расплатишься потом? Жизнью, свободой, собственным ребёнком?

***

– Не хотите ли заявить в полицию? – спросил врач, рассматривая снимки Татьяниного горла.

    – Нет, – ответила она

   Чем обращение в полицию поможет? Они арестуют Сергея? Даже если и арестуют, он откупится. Вон у него сколько денег… И вернётся обратно в квартиру, куда же ещё. И – жить с ним дальше. А он вроде как извинился, всё-таки.

   Доктор лишь покачал головой. Да, клиника недешёвая, пациенты платят за конфиденциальность. Но как же прозрачно, как ясно всё: молодая женщина с ребёнком огребла от своего сожителя, может быть, даже – законного мужа, а за что – да мало ли причин. Неверность, подозрения в неверности, а может, просто споткнулась о кота. Бьёт, значит любит? Так? Когда-то, будучи молодым студентом медвуза, доктор влез в одну такую разборку, и получил ворох неприятностей – нет, не от мужчины жертвы, как можно было бы подумать. От самой жертвы. А вот. Нечего спасать тех, кто не хочет спасаться…

   Ребёнка только жаль.

   Но и тут тоже – настучать в органы опеки? Как будто в детдоме или приёмной семье ребёнку будет лучше, чем с матерью. Мать хотя бы любит, а там…

   «Если лезете в душеспасительные дела, – наставлял преподаватель в медуниверситете, старый врач с огромным стажем работы на скорой помощи и в отделении сочетанной хирургии, – то идите до конца. Спас от смерти котёнка – бери его себе в дом. Не можешь или не хочешь, – не спасай…» Тогда он, молодой и наивный, горячо спорил, доказывая, что клятва Гиппократа же, как это – не спасать, как это так…

   Жизнь расставила точки над всеми буквами, сколько их нашлось в алфавите. Не можешь забрать себе эту бедную девочку, дочь пострадавшей, – у самого трое по лавкам сидят, – не лезь в жизнь её матери. Достаточно оказания необходимой медицинской помощи…

    – В общем, серьёзных повреждений у вас нет, – сказал врач наконец. – Обезболивающее, оно же противовоспалительное, гематомы смазывать мазью, – рецепт выпишу… Симптомы пройдут через две-три недели, голос восстановится примерно за то же самое время. Разумеется, голосовой покой, и вообще… покой. Показаться на повторный осмотр через десять дней рекомендую, но если внезапно станет хуже – обращайтесь раньше.

   Татьяна молча соглашалась. Кивать, тем более, говорить было жутко больно. Взяла рецепт, поблагодарила. Что ещё оставалось.

   В детском уголку Зина сосредоточенно рвала изрисованный лист на мелкие кусочки. На вопрос зачем, подняла голову и ответила, серьёзно, с эхом безумия в голосе:

    – Человек-мрак не увидит возмездия.

   К чёрту собственное горло, с Зиной – что?! Травматический испуг… наблюдение у специалиста… пропить успокоительные… Точнее объяснить ситуацию можете? На ребёнка напали? Напали на вас в присутствии ребёнка? Рекомендуем обратиться в полицию…

   Но всю короткую дорогу домой Зина молчала, нехорошо уйдя в себя, отказалась от ужина, спать легла, уткнувшись носом в стену. А ночью Татьяну догнала новая порция ужаса. Как будто бешеного вечера было мало.

   Зина спала, и ей снилось что-то нехорошее. Нетрудно догадаться, что. Она вскрикивала, металась, но проснуться не могла, как Татьяна ни тормошила её. А потом сверху упала люстра. Комната взорвалась грохотом, будто выстрелили из пушки, осколки брызнули во все стороны, один впился в босую ногу – больно! И Зину вырвало наконец-то из кошмара, она задышала ровнее, спокойнее, так и не проснулась, но это уже пришёл обычный, без жутких ужасов, сон.

   Татьяна включила ночник, и взялась осторожно, чтобы не разбудить дочь, убирать пол.

   В садик Зина пошла охотно, наверное, чтобы дома не оставаться. Но уже у самых ворот вцепилась, как в первый раз, когда ей было два с половиной года, и не хотела отпускать.

    – Зинуша, – сказала Татьяна, опускаясь перед дочерью на корточки, – надо, понимаешь? Надо в садик. Мне нужно работать, тебе – учиться… Ну, всё-всё, давай, иди…

   Говорить было уже легче, после таблеток-то. Но всё равно больно, и ещё голос осип так, будто настигла ангина. А чтобы не светить чёрными синяками перед досужими взглядами, Татьяна навертела на шею лёгкий воздушный шарфик. В шарфике было жарковато, но да что уже тут сделаешь.

   А потом позвонил Ан.

   Мелодия, дерзко поставленная на его профиль – «О, Боже какой мужчина», – внезапно вызвала резкую тошноту. Размечталась, присвоила, вцепилась. Не по сеньке шапку отхватила. Кто он и кто ты… понимать же надо.

    Больше всего хотелось сейчас вернуться домой, упасть в постель и сунуть голову под подушку. Ехать куда-то, встречаться… понятно, с каким финалом, в постели под двумя мансардными окнами… и что Ан скажет на отметины чужих пальцев на шее… и, о господи…

   Зачем ему чужое горе?

   Мы слишком разные

   Да, разные.

   Сказка обрывалась, не успев толком начаться. До слёз было жалко себя и валящийся в пропасть праздник, в котором не будет прогулки по центру Петербурга, и не будет Зины, радостно едущей на широких плечах Шувальмина, и…

   И сбросила Татьяна вызов, написав текстом в ватсаппе:

    – Прости, не могу говорить.

    – Что-то серьёзное?

    – Наверное, да. Ан, я не приеду. Прости, – и, как в ледяной омут с обрыва: – нам надо расстаться.

   Прыгала когда-то в детстве, на спор. Ой и дура же была, да и сейчас не умная. Возраст мало кому вместе с проблемами добавляет ещё и мозгов, к сожалению.

    – Почему?

    – Надо.

    – Почему?

   Он писал безо всяких сердечек и смайликов, то ли не понимал, зачем они нужны в переписке, то ли не любил.

    – Прости.

   Что ему сказать, как объяснить? Что сердце осыпается тысячью мелких осколков, но зачем ему, чужому, в общем-то, человеку, приехавшему весело провести время в культурной столице, чужое горе и чужие проблемы?

    – Найди себе другую, Ан. Так будет лучше, поверь.

   Снова звонок, и снова сбросила – невыносимо услышать его, ставший родным голос, ведь как ответить – сипло, тяжело, чтобы сразу понял, – что-то случилось? Ещё примчится выяснять, и будет… Будет беда. Если встретит Сергея, будет беда. Ещё подерутся, и Сергей убьёт Ана. Легко. Сергей убийца, а Ан Шувальмин – это Ан Шувальмин… человек-солнце… второго такого нет на свете.

   Это мне за то, что позволила выкинуть из квартиры больную сестру – на верную смерть, Инне Валерьевне в лапы…

   Я не могу говорить, прости. И не надо нам говорить уже, наверное. Ты – хороший, ты – лучший, но…

   Почему?

   … и спасибо тебе за всё. Прости.

   Последний диалог Татьяна не вывела в мессенджер. Сам собой в её голове он случился, и она даже не заметила разницы.

   Смартфон больше не звонил.

   Всё?

   Пожалуй, что да.

   Она ещё проследила за тем, как дочь вошла вместе с остальными детьми в садик. Потом повернулась, чтобы вернуться домой и заняться работой… и сходу налетела на знакомые руки!

    – Ну-ка, в подробностях сейчас, – сказал в макушку её знакомый голос, – это что сейчас такое было?

    – Пусти!

    – Не пущу.

   Ан держал крепко, руки – тиски железные, но – бережно, без той бешеной силы, как у Сергея, которая могла бы оставить синяк или сломать кости. Не вывернешься, но и травм не получишь тоже.

   … запах, его запах,