Грани Обсидиана. История Берты. Наталья Колесова

Приквел к "Граням Обсидиана".

   История происходит за тридцать лет до событий в "Гранях". Грозный Лорд-Оборотень Фэрлин еще маленький мальчик, а его брат и сестра даже не родились.

   Пограничники-оборотни и люди, проживающие на их землях, еще только присматриваются и привыкают друг к другу. И в это время рождается первая, немыслимая, невозможная для всех любовь - человеческой девушки и парня-оборотня...

   Грани Обсидиана. История Берты. Колесова Наталья

   Она заблудилась.

   Приняла одну тропу за другую в глупой уверенности, что та обязательно приведет к человеческому жилью. В тепло. Но утоптанная поначалу тропка становилась все у́же, глубже, пока не заплутала и не утонула окончательно среди торчавших из снега черных прутьев кустарника – видать, сюда забредали лишь редкие собиратели хвороста.

   Оставалось возвращаться обратно и надеяться, что неширокая, хоть и наезженная дорога не закончится так же внезапно. Берта прищурилась на клонящееся к туманному горизонту стылое солнце; чем ниже, тем краснее – на ветер и мороз.

   Поглубже надвинула капюшон с лисьей оторочкой, в который раз поддернула лямки мешка с тушкой вытащенного из силков зайца: с каждой милей добыча становилась все тяжелее, этак скоро покажется, что тащишь домой целого кабанчика! Побрела по дороге, надеясь, что идет в правильную сторону, что за очередным холмом, наконец, обнаружится приютившая их семью Краинка. Чем ниже садилось солнце, тем холоднее становилось, воздух колол горло снежными иглами, а деревня все никак не желала появляться. Еще немного, и, пока не стемнело окончательно, придется сооружать укрытие для ночлега. С отцом-охотником они попадали и в худшие передряги, так что ни сгинуть в ночном лесу, ни замерзнуть Берта не боялась. Одно плохо: в здешних лесах водятся волки и… другие. От волков у нее есть огонь, а от… от них никакой защиты. Мать жалко, конечно, все глаза выплачет, пока старшая дочь домой не объявится…

   Ох, да ладно, всё обойдется, ведь еще даже не полнолуние! Так мысленно на себя прикрикнув-успокоив, Берта остановилась, задумчиво окидывая взглядом ближайшие разлапистые ели: вот и почти готовый шатер. Нарубить веток, забросать снегом, разжечь крохотную дорожную жаровню с угольком из домашней печи, перекусить, укутаться. Так до утра и доживет…

   Берта ненароком оглянулась и, вздрогнув, даже отпрянула.

   Всего мгновение назад на дороге никого не было: но вот перед ней всадник на светло-сером, почти белом коне, сливающемся в стылых сумерках со снегами вокруг. Нет, не серый, поправила себя Берта, приглядевшись, – горностаевый, с темной гривой и хвостом.

   – Ох, как же ты меня напугал! – выдохнула Берта. Голос у нее осип от испуга и долгого молчания. Всадник помедлил, прежде чем перекинуть ногу через седло и мягко спрыгнуть с лошади. Но подходить не стал. Быстро оглядевшись, спросил:

   – Ты откуда здесь взялся?

   Ну да, в просторном кожухе и меховых штанах, с упрятанной под капюшон косой, ее легко было принять за парня.

   – Блукаю маленько, – сипло сказала Берта. Не стала говорить, что это «маленько» длится уже несколько часов. Еще посмеется над ней. Отец бы точно посмеялся.

   – Где твоя… родня? – голова парня в лохматой, низко надвинутой шапке вновь завертелась. Голос тоже хриплый.

   – Я в одиночку хожу. Не знаешь, далеко еще до Краинки?

   – Краинка? – парень помолчал. – А. Двадцать дворов. Речка Щучья. Ты забрал левее. Там, – он махнул рукой с поводьями ей за спину, – Обсидиан.

   Значит, она столько времени шла прочь от дома! И мешок и лыжи внезапно стали непосильно тяжелыми. Враз устав, Берта наклонилась, упершись руками в колени.

   – Уфф… вот что ты мне раньше не попался, а? – Подумав, спросила без особой надежды: – А поблизости есть еще жилье?

   – Нет.

   Ну да, люди стараются селиться подальше от реки-границы и от здешних хозяев. Да и вообще деревень-хуторов в Приграничье наперечет. Берта вздохнула и выпрямилась, поводя уставшими плечами. Стой-не стой, надо что-то делать – или возвращаться или ночевать под елью, как собиралась. Наблюдавший за ней незнакомец будто ее мысли подслушал:

   – Засветло не успеешь.

   А то она не знает! Но прежде чем Берта успела огрызнуться, парень предложил неожиданно:

   – Давай отвезу.

   Берта даже рот открыла.

   – Ты… вернешься со мной назад, что ли?

   – Все равно сегодня меня домой не ждут. Довезу, – и, видя, что она мнется, добавил, подняв голову к темнеющему небу: – Уже и Волчья звезда встала. Решай.

   Упоминание о волках ее подстегнуло.

   – Спасибо, добрый человек. Можешь потом и у нас заночевать заодно!

   И, не обратив внимания на странный звук, который он издал: то ли удивленное, то ли насмешливое хмыканье, решительно направилась к лошади. Не дай боги, передумает еще! При ее приближении конь фыркнул, дернул головой и ударил в снег передними копытами. Хозяин предостерег:

   – Не так быстро! Дай ему привыкнуть. Протяни руку, пусть он тебя обнюхает. Тихо, Седой, тихо…

   – Обнюхает! Он что у тебя, собака?

   Берта все же сняла варежку и протянула раскрытую ладонь. Конь и впрямь обнюхал ее руку, согревая горячим дыханием, вырывавшимся из запорошенных инеем ноздрей. Осмелев, она погладила его по бархатному носу. Нет, конь не белый – в очень мелкий цветной крап, как говорится, «в гречку».

   – Красавец, – пробормотала Берта. – Какой же ты красавец… Жалко, хлебушка уже не осталось.

   Парень привязал ее лыжи рядом со своими сумками и скатками. Эти широкие короткие лыжи еще отец делал, медвежьей шкурой подбивал, чтобы назад с горы не скатывались. Сумку с зайцем Берта не отдала; не могла расстаться с тем, ради чего целый день потеряла.

   – Садись.

   Уцепившись за протянутую руку, Берта взгромоздилась позади всадника – куда его неуклюжей, привычней ведь на своих ногах и лыжах. Почувствовав, как качнулся круп лошади, неловко обхватила парня за бока.

   – Что в мешке? – спросил тот неожиданно, не поворачивая головы. – Рябчик?

   – Заяц.

   Он молча кивнул. А Берта неожиданно – и для самой себя тоже – начала рассказывать, хотя ее никто ни о чем не спрашивал. Дома мать и трое девок мал-мала меньше. Отца медведь заломал пару лет назад. Налоги подняли, за долги скотину забрали. Как совсем голодно стало, сюда перебрались. Слышали, здешние… лорды обещают переселенцам кусок земли за подъемный оброк – и то не с первого года. Краинка их приютила, староста строгий, но справедливый, выделил старый хуторок. Дедушка знатный бортник, мать по хозяйству, сестры им в помощь…

   – А ты охотишься? – спросил парень, не оборачиваясь.

   Ну да. Хозяева же только крупную дичь бить запрещают. Понемногу ловим, силками, девчонки, не смотри, что маленькие, едят, аж за ушами трещит. Тут Берта поняла, что зачем-то оправдывается, меж тем как сам парень и слова лишнего не промолвил: едет себе да едет, ее болтовню слушая.

   – А ты-то сам откуда и куда? – наконец спросить догадалась. Плечи, обтянутые меховым полушубком, шевельнулись, всадник отозвался неопределенно:

   – Да то туда, то сюда… Значит, ты единственный добытчик в семье.

   – Ну да.

   Мерная рысь лошади укачивала, спина нечаянного спутника грела, что тебе хорошая печка, и умаявшаяся Берта незаметно начала придремывать. Очнулась, когда лошадь перешла на легкий галоп; встрепенулась, чуть не сверзившись на землю – хорошо, парень, заведя руку за спину, придержать успел. Посоветовал через плечо:

   – Хочешь подремать, держись крепче.

   – Я не сплю, – сонным голосом возразила Берта. Просунула руки в большеватых рукавицах за его ремень, привалилась щекой к меху полушубка и заснула, да так крепко, что и не заметила, как белый конь проскакал несколько ли по белой дороге.

   Проснулась вновь – уже от тишины и неподвижности. Выглянула из-за плеча неожиданного попутчика. Хотя давно стемнело, ясный месяц и яркие звезды позволяли разглядеть расчищенную тропу (из-за высоченных сугробов по обеим сторонам скорее провал), ведшую от дороги. А пуще всего на близость жилья указывал далекий теплый свет в окошках дома. Ее дома.

   – О! Уже приехали? – Конь переступил всеми четырьмя ногами, но вытерпел бесславное сползание Берты со своего крупа. – Придется спешиться, чтобы лошадь по тропе провести, – сказала она, прилаживая поданные сверху лыжи. – Поешь, обогреешься, а завтра с утреца уже и тронешься.

   Оглянулась и удивилась, увидев, что парень даже с места не сдвинулся. Смотрел поверх ее головы на утопавший в снегу хуторок. Тень от лохматой шапки падала на лицо: только подбородок и неулыбчивые губы и разглядишь.

   – Ты чего?

   – Не думаю, что это хорошая мысль, – сказал всадник. Как-то задумчиво: хочет, чтоб поуговаривали его?

   – Ну да, куда как лучше в мороз и в ночь одному ехать! Ты заговоренный, никак? Ни зимы, ни зверей не боишься?

   – Не боюсь, – просто сказал парень и двинул с места в галоп, кинув напоследок: – Иди домой, мать беспокоится!

   Оторопевшая девушка не успела выкрикнуть вслед ни слов благодарности, ни прощания. Проводила удалявшегося всадника взглядом и помотала головой: ну бедовый малый!

   Мать, конечно, беспокоилась, да так, что чуть за косу не оттаскала. Досталось потерявшейся старшенькой тумаков по шапке, да по подставленной спине: хорошо, одежда толстая, и у матери руки не очень сильные. А отведя душу, запричитала над замерзшей дочерью, загнала греться на печку к сонным девчонкам; туда же и горячий сбитень подала. Натянув толстые носки, оттаявшая Берта к похлебке уже слезла сама. Ела, попутно рассказывая о своем заплутании и нежданном помощнике. Мать ахала; дедушка, тачавший у печи сапоги, по обыкновению молчал, но Берта не обманывалась: обычно он ложится спать с курами, значит, ждал задержавшуюся внучку, беспокоился.

   Родительница осердилась, что дочь ничего о спутнике не узнала: ни где живет, ни как зовут. Кого благодарить, кого в молитвах поминать? Пристыженная Берта огрызнулась: мол, он тоже ее имени не спросил, да и вообще она могла бы спокойно сама завтра до дому добраться! Получила очередную, хоть и не сильную, затрещину и побрела опять на печку. Укутывая опухшие от мороза ноги-руки, вспомнила, как тепло и надежно было ей за широкой спиной незнакомца: дремала, как младенец, ни о чем беспокоясь-не думая. Уже проваливаясь в сон, прошептала короткую молитву за него, скачущего в ночи – здоровья и благополучия в дороге, куда бы та не вела.

***

Все ж таки подморозилась Берта знатно: наутро проснулась с отекшим горлом, ломотой во всем теле, кашлем и жаром. До обеда мало-мальски шевелилась по хозяйству, а потом ее опять загнали под одеяло. Так и провела несколько дней, просыпаясь лишь по нужде, да когда встревоженная семья накормить-напоить пыталась. Проглатывала пару ложек, бормотала, что сейчас еще полежит, вот совсем немножечко, и встанет, непременно. Не было у нее привычки хворать, вся извертелась, то зарываясь в одеяла, то скидывая, то пыталась подняться – пора же силки проверять, да и скотина толком не обихожена! Мать ругалась, дед молчком и силком укладывал-укрывал; сестренки то и дело порскали рядом, посверкивая любопытными птичьими глазенками и пытаясь «полечить» ее нехитрым угощением или игрушками.

   Жар, наконец, схлынул, забрав с собой немалую толику сил: с лежанки Берта сползла с трясущимися ногами, словно новорожденный теленок. Добралась до стола, за которым в глубокой задумчивости сидели мать с дедом. Опустилась на лавку, спросила с передышкой:

   – Это… что?

   Рябчики лежали связанные за окоченевшие лапки – будто гроздь собранной по осени репы. Берта пересчитала: два, три… четыре.

   – Дедушка ходил проверял мои силки?

   Тот аж закряхтел от досады:

   – Думай… далеко ли я уйду?

   И впрямь, чего это она? У деда зимой так болели кости, что он и по дому-то передвигался с трудом. Лишь летом креп с помощью любимых пчел: лечился их укусами.

   – Тогда откуда… кто это принес?

   – Вот и мы гадаем.

   …Ночью начал беспокоиться Тур, охотничий пес отца, запущенный в дом из-за лютого мороза. Никогда не лаявший подобно деревенским собакам, стал у дверей и рычал так, что у хозяев волосы дыбом. В окнах ни зги не видно, и не слыхать, чтобы дикий зверь – или тать – по двору шастал. Уж и огонь зажгли, чтобы знали, что в дому не спят, сами у дверей замерли, прислушиваясь вместе с псом. Утихомирился Тур далеко за полночь. А утром нашли на пороге вот…

   Теперь уже и Берта оглядывала «гостинец» с подозрением. Повертела чуть ли не в поисках записки какой.

   – Может, староста подбросил? – неуверенно спросила мать. И сама же себе ответила: – Да уж вряд ли!

   Всем известно, краинский староста Акке помереть с голоду не даст, но и откармливать бесполезную бабью ораву ни с того ни с сего не станет.

   – А может, кузнец расстарался? – предположила Берта. Не потому что по правде так думала, а чтобы мать поддразнить: ни для кого не секрет, что бобыл Рёрик неровно дышит к приезжей маленькой вдовице. Мать вспыхнула разом, что твоя молоденькая девчонка, отвернулась, ненужно заправляя светлые волосы под платок. И чего стесняется, теряется? Берта же нисколько не против, жили бы вместе, без мужика-то в доме вовсе неподъемно.

   – Не охотник он, – подал голос дед, – а тут гляди чего…

   Поворошил уже начавший подтаивать «гостинчик», указывая на след от стрел. Да, здоровенный кузнец, запросто управлявшийся с горячим железом, не имел такого острого глаза и твердой руки, а пуще – навыка охотничьего.

   Гадания закончила младшая Даринка, давно уже ошивавшаяся у стола:

   – Мам, а есть-то когда будем?

   И Берта решительно отделила одного рябчика от связки, принявшись сходу ощипывать:

   – Ну, кто бы он ни был, скажем ему спасибо! Или за глаза или сам объявится.

***

Не объявился.

   Однако дней через пять на крыльце обнаружили тушку зайца-беляка. Тут уж мать не выдержала, подхватилась до деревни: знакомцев повидать, а заодно разузнать попробовать. Вернулась к вечеру без новостей, зато с кузнецом, который расчистил тропу куда шире, чем могли они с матерью. И дров наколол, хотя с этим Берта запросто бы справилась.

   Когда подкинули глухаря, не выдержала уже сама Берта. Несколько ночей спала вполглаза, прислушиваясь к Туру, вновь перебравшемуся в сени. А услышав, наконец, то самое рычание, сунула ноги в обутки и рванула наружу, второпях прихватив лишь теплый платок. Распахнула дверь, вылетела на крыльцо, запнувшись за мешок с очередным «подношением», и азартно бросила в спину нежданного кормильца:

   – А-а-а, вот я тебя и застигла!

   Ровно вора какого, сообразила запоздало, но менять слова было уже поздно. Да и не застала она уходившего врасплох: тот даже не вздрогнул. Поворачивался медленно; высоко стоявший месяц осветил его полуприкрытое мехом шапки лицо, но Берта все равно узнала. Ахнула:

   – Опять ты?!

   Не жаловавший чужаков Тур на людей все же никогда не кидался: чай, не медведи! Но тут внезапно принял ее возглас за команду «ату!». Берта едва успела схватить его за жесткий загривок и ошейник. Удержать рвущиеся вперед живые хрипящие, рычащие, захлебывающиеся бешеной слюной два пуда мышц, клыков и когтей было той еще задачкой. Чуть не сорвавшая спину Берта все ж таки втянула его в сени, захлопнула дверь и прокричала наперекор выносящему дверь псу встревоженным голосам, торопливым шагам внутри дома:

   – Всё хорошо, не выходите! Тура придержите там!

   Незнакомец – то ли храбрый до сумасшествия, то ли просто глупый – даже с места не сдвинулся, Казалось, и не понял, что его могли загрызть насмерть. Хотя, и побеги он, Тур в три прыжка бы догнал, повалил и трепать начал! Под его молчаливым взглядом девушка вспомнила, в каком сейчас виде. Запахнула шаль, огляделась, мимоходом заправляя за уши расплетшиеся волосы.

   – А лошадь твоя где?

   – Так это ты… – сказал медленно незнакомец.

   – Что – я?

   – Я тогда думал – парень.

   – И чего? – спросила Берта, подивившись своей косноязычности. Никак, вот никак она того доброго проезжего вновь увидеть не ожидала! Да и что хотела от неизвестного кормильца тоже вдруг подзабыла: прижать к стене и, встряхивая за грудки, допросить, чего ради он это делает? Растерялась.

   Незнакомец, однако, тоже. Оттого ли, что его застигли за причинением добрых дел, или оттого, что мальчишка-охотник девкой оказался? Сдвинул, потом и вовсе стащил лохматую шапку. Русые волосы узлом, серый с зеленым отливом взгляд исподлобья, без улыбки или приветливости. Но – молод оказался кликать ее парнишкой (или девчонкой)! Берта даже фыркнула:

   – Если я мальчишка, то тебе-то сколько годков… дядюшка?

   Помедлил, прежде чем ответить.

   – Девятнадцать зим.

   На три года всего и старше! Осмелевшая Берта продолжила расспросы дальше:

   – И чего ты нам дичь-то таскаешь, добрый человек? Вроде никакой данью мы тебя не облагали…

   Лай за спиной стал глуше: похоже, родным удалось загнать взбесившегося Тура в клеть. Теперь таились за дверью, прислушивались.

   – Люди не должны голодать, а у меня добычи лишку.

   Берта руки скрестила: ишь ты, своей сноровкой расхвастался! Ну, не лучший она охотник, но и не из самых худших! И не голодают они вовсе! Но прежде чем рот раскрыла, услышала за дверью предостерегающее шипение матери – знает характер и языкастость своей старшенькой не понаслышке. Берта разобрала что-то вроде: «благодари-кланяйся!» Незнакомец бросил взгляд за ее спину; тоже, похоже, услышал. Берта помолчала, себя преодолевая: слишком много в последние годы их семье кланяться пришлось! Но мать права, ничего худого от этого парня они не видели, одно благо. Просто такая беспричинная доброта настораживает – а ну как за нее, непрошенную, потом платить придется сторицею?

   – Ну… коли так, спасибо тебе от семьи нашей. Мать и так за твое здоровье молится, только имени твоего не знает… Как, говоришь, тебя кличут?

   Ответил, опять помолчав:

   – Эрин.

   – Меня Берта. Может, все-таки в дом зайдешь, отдохнешь с дороги? Пес наш, правда, что-то никак не успокоится, вон, охрип уже.

   Первый раз за весь разговор губы парня изогнулись в короткой улыбке.

   – Умный пес. Не пускает в дом… кого попало. Поеду я.

   Вот ведь полуночник! Всё неймется ему по лесу в одиночку в такую темень шляться! Эрин откашлялся.

   – Ближайшую неделю не жди меня.

   Берта снова ворохнулась – срезать его словом: да кто тут вообще кого ждал?! Но парень коротко кивнул-поклонился со странным пожеланием: «безлунной вам ночи», повернулся и легким стремительным шагом ушел со двора. Никак не получается последнее слово за собой оставить! Берта сердито толкнула дверь: мать едва отскочить успела. За ней маячил дедушка с топором в руке; в клети уже не лаял – надрываясь, хрипел Тур.

   – Чего всполошились-то? – сердито вопросила Берта. – Поговорили. Знакомец оказался. Боялся, что с голоду тут мрем, заботливый какой…

   Значит, тронула незнакомца ее жалостная история! А вроде и не слушал особо. Выпущенный на свободу Тур вылетел наружу, чуть не сбив хозяйку с ног, устремился по тропке, тотчас вернулся и заметался по двору, воткнув нос в снег: ну чисто на охоте! Лаять уже не лаял, но рычание продолжало переливаться в мощной глотке, загривок дыбом, и Берта рукой махнула, остереглась, разозленного, успокаивать. Не шавка деревенская, пес серьезный, значит, есть на то причина.

   А от матери опять досталось: мол, не приветила славного знакомца, плохо в дом зазывала, никакой благодарности, норов вечно кажет! Ага, огрызалась Берта, а он, может, тать какой! Или вовсе умертвие во двор забрело, человеческий облик укравшее. Мать ткнула ей в лицо здоровенным тетеревом: будет тать или умертвие тебя откармливать перед тем, как сожрать?! Берта, ворча, вернулась на свою лежанку. Гляньте на нее, то со знакомым парнем и посмеяться не дает, то первого встречного полуночника сразу в дом зазывает!

***

Наступало полнолуние. Значит, как тут заведено, придется сидеть безвылазно по домам, не то, что со двора, даже за порог носу не показывая! Загодя натаскали воду, дрова, расчистили тропки до дороги и нужника, хотя все равно за эти три дня напа́дает, уж больно в здешних краях зимы многоснежные, пупок надорвешь, лопатой махая!

   А в Краинке в полнолуние посиделки, подружка Гутрун уже на лыжах прибегала, зазывала с ночевьем на трое суток. И хочется: зимний день короток, только дела переделаешь, а уже темень падает, и сидишь взаперти долгими вечерами лицом к лицу с семьей при чадящей лампе или вовсе при лучине. А на вечерках и поболтать, и посмеяться-поплясать можно, да и людей полный общинный дом. Родительница отпускала и даже выпихивала, но Берта скрепя сердце отказалась: колется опять же, уйдешь – и думай потом, как там они без тебя, немощный старик, одинокая женщина, да девчонки мал мала меньше.

   – На ярмарку вон лучше съезжу на Зимний поворот.

   Мать опять заругалась: вот что у нее за дочь такая уродилась! Только бы по лесу шастать, бирючка, как есть бирючка! Берта когда отмалчивалась, когда огрызалась. Хотя хорошие знакомцы у них появились, Краинка еще не стала родной. И спустя десяток лет будут показывать через забор на подросших сестренок: а, это те пришлые, которых сюда вдова на корове привезла!

   Да и вообще Берта измыслила, как отблагодарить того Эрина, если все же еще объявится. Задумала связать рукавицы, да не с собачьего пуха, а с белой овечьей шерсти, которую привезли еще с родины: второй год спряденная лежит, того гляди, моль сожрет. Вот как раз в полнолуние и будет время заняться.

   Даже в краткие подслеповатые зимние дни навязалось немало: аж руки горели от спиц и шерсти. Часть самим, часть в подарки кому, на ярмарку скорую опять же… Берта долго выбирала, какой узор пустить: снежинки-цветочки? Парню вроде не пристало. Простой привычный орнамент? Скучно. В конце концов вывязала гроздь рябиновую. Полюбовалась: издали и впрямь рябинка, ягода к ягоде. А если не по нраву придется, заранее – на всякий случай – рассердилась Берта, пусть своей зазнобе передарит! Если найдет, конечно, зазнобу с такими же ручищами…

   На третью ночь луна пошла на убыль еще для глаза незаметно, а Берта уже вставала в спящем доме у узкого окошка, выглядывая нежданного-незваного кормильца. Даже Тура на всякий случай на цепь посадила: а ну как кинется, порвет? Не привыкший к привязи пес глядел укоризненно: мол, зачем, хозяйка, позоришь, никуда не убегу я от вас, вздыхал и лез в утепленную конуру. Луна светила высоко и ярко, раскидывала ледяные ковры меж подступавших ко двору сосен, но ничей след не нарушал свежую белизну. Видно, в тягость стала Эрину забота… или все ж таки на что-то обиделся? Ну, так тому и быть, дернула плечом Берта и спать пошла. Завтра спозаранку подняться да обежать силки – если не почистили их за эти дни лисы с росомахами…

***

– Я ждал тебя.

   Чудом не вздрогнув – еще чего не хватает, показывать какому-то парню свой испуг! – Берта медленно выпрямилась от настороженного капкана: пробегавшему вчера зайцу удалось миновать его, не попавшись. Оглянулась, сдвигая на затылок капюшон.

   Сегодня безлошадный. Сидит на заснеженном пне, словно всегда тут был. Даже захотелось наверх глянуть: не с дерева ли спрыгнул, потому что ни ранешных следов, ни скрипа снега под ногами, ни шелеста лыж при его приближении Берта не засекла.

   – А если б не пришла? – спросила язвительно. – Так и торчал бы здесь, ровно филин на пеньке?

   И невольно улыбнулась: Эрин округлил глаза и пару раз замедленно моргнул, двинув головой влево-вправо, и впрямь филин! Согласился тоже по-птичьи:

   – У-ху.

   – Еще и замерз бы насмерть! – посулила добрая Берта.

   – Сытый волк никогда не замерзнет.

   – Так то волк…

   Девушка попятилась от капкана, привычно заметая за собой следы еловой веткой: чтобы зверье не отпугнуть от ловушки; неизвестно же, пойдет-не пойдет снег. Эрин поднялся с пенька, пошел рядом. Лыжи у него длиннее – ему под рост, более загнуты и подбиты оленьим камысом .

   – А ты? – спросил неожиданно. – Ты тоже меня ждала?

   Берта озлилась – от того, что он в самую цель попал.

   – Еще чего, – бросила, ускоряя шаг. – С чего бы мне тебя ждать? Кто ты мне – ждать его еще!

   Парень так откровенно огорчился, что злость как рукой сняло: посмурнел, в сторону глядит. Молчит, но идет, не отставая. Через несколько минут Берта не выдержала:

   – А ты сам-то, вообще, откуда? Где твой дом?

   – Там. Далеко, – Эрин уверенно махнул рукой, Берта помедлила, соображая.

   – Так ты живешь на самом берегу Обсидиана?

   Кивок.

   – А где именно?

   Парень покосился.

   – Где замок.

   Она даже приостановилась.

   – Это в Высоком, что ли?

   Помедливший Эрин кивнул вновь.

   Берту всегда удивляло, что находятся смельчаки, что селятся под самой крепостью. Краинка расположена в середине владений Пограничников и то, кажется, слишком близко к замку. А эти отчаянные люди видят Хозяев каждый день, еще и в самом замке служат. Кузнец, кожевенник, портные, кухари, скотники, птичники… А вот за своими лошадьми Пограничники ходят сами, никому не доверяя. И то сказать, породу, что носит на себе таких всадников – в любом их обличии – нигде больше не найти. Говорят, привели их как раз из-за Реки, и красоты, силы, выносливости и скорости те кони необыкновенной.

   – Но оттуда же целый день пути, если не больше! Скажи еще, что ты за-ради нас шастаешь туда-сюда!

   Втайне Берта надеялась: так и скажет. Но парень ответил честно:

   – Просто часто езжу с поручениями, а по пути к вам на хутор заглядываю. Когда успеваю.

   Вот так-то, а родительница уже намекает, что проезжий парень так об их пропитании заботится, потому что на старшенькую глаз положил! Да и она сама иногда… Берта поспешно затолкала недодуманную мысль подальше и спросила с искренним интересом:

   – Ну и как вам там? Живется?

   – Хорошо живется.

   Да как же хорошо, когда целая рать колдовских тварей только и ожидает случая через реку перебраться, а прямо под боком живут другие чудовища, лишь на время притворяющиеся людьми! Все вокруг твердят, что Хозяева в своем истинном обличии охотятся только в полнолуние и только на лесных зверей, но правда ли это или лишь самоуспокоение? Не случалось ли, что в округе бесследно исчезали люди, а соседи объясняли пропажу тем, что сгинувшие заблудились в лесу, утопли в болоте, наткнулись на людоеда-медведя? Вдруг такие «пропажи» – своего рода плата за проживание на берегу Обсидиана, как в иных землях в черные годы отдают девушку в дань дракону-покровителю страны? Первое время Берта пыталась добиться ответа, но местные лишь отсмеивались, отмалчивались или шикали на ее тревожные вопросы. Те, что постарше. Среди молодежи ходит множество леденящих душу историй: но опять же непонятно, правда или лишь байки из тех, что рассказывают на ночь, сладко пугая себя и окружающих…

   Но вот идет рядом один из тех, кто видит Хозяев изо дня в день, кто даже родился в Приграничье, и не находит ничего страшного ни в необычных лордах, ни в самом мироустройстве побережья Обсидиана. Хоть и скупо, но отвечает на ее вопросы, наверняка кажущиеся ему глупыми, раздражающими и смешными.

   Во главе всех Пограничников стоит лорд Ирвин, самый важный чело… важная персона из клана Фэрлинов. Правит он на пару со своей женой, леди Марной. Да, у Хозяев женщины в большом почете, иной раз ее слово значит больше, чем приказ мужа…

   Берте тут же представилась суровая властная тетка вроде жены старосты Акке: вечно сведенные кустистые брови, взгляд исподлобья, мощные руки сложены на необъятной груди. Воображение живо пририсовало Леди Волков длинные клыки, торчащие из-под недовольно поджатых тонких губ – бледных или черных, как у собаки. А еще у этой самой Марны наверняка жесткие серые космы вместо заплетенных человеческих кос. И пальцы заканчиваются черными жесткими когтями. А приказы она раздает хриплым рычащим голосом… Брр!

   – Если замерзла, идем быстрее, – тут же предложил Эрин. Приметливый, но не догадливый: не понял, что Берту вовсе не от холода передергивает.

   Вот еще – быстрее! Сейчас он ее живенько проводит, а когда следующий раз увидеться доведется? Что-то все таится да прячется Эрин, никак не догадывается прийти постучать в дом по-человечески: мол, принимайте, хозяева, гостя дорогого! С одной стороны хорошо, вроде как и не должны ему ничего. С другой обидно: что ж, они невежи какие, не приветят доброго помощника, кушаньем не угостят… пусть даже из его собственной добычи? Или он так и воспитан: помогай, но благодарности не жди? Следуя своим мыслям, Берта спросила его про семью.

   – Родители погибли десять зим назад, – ответил парень, даже в лице не переменившись. Пока растерявшаяся Берта подбирала слова сочувствия или ободрения, пожал плечами, как на очевидное: – В тот год было Нашествие.

   Нашествие, вспомнила Берта: это когда множество чудовищ с того берега умудряется-таки перебраться на этот и уничтожают все живое, что попадется им на пути.

   – Ох. И как же ты… один-то рос?

   – Почему – один? – вроде бы даже обиделся Эрин. – У нас много родни. Никто не пропадет, не погибнет от недосмотра или голода.

   Так вот откуда его неожиданная помощь: «люди здесь не должны голодать».

   – Родители бы тобой гордились, – искренне сказала Берта. А что? Славный сын вырос, хоть и сиротой: сильный, уверенный, заботится даже о чужих людях, хороший охотник и всадник, вон с сообщениями-поручениями его аж здешние лорды посылают…

   Понравилось, что Эрин не стал притворяться и скромничать. Отозвался спокойно:

   – Надеюсь.

   – А… – продолжила расспросы девушка дальше. Но что хотела спросить, в следующее мгновение забыла намертво – потому что «славный» внезапно кинулся на нее и опрокинул в снег, навалившись сверху тяжелым, твердым, ровно камень, телом.

***

Несколько секунд ошеломленная Берта лежала неподвижно, потом спохватилась, забилась, пытаясь освободиться. Где там! Только и могла, что отпихивать парня одной рукой (вторая неловко подвернулась под нее), да дрыгать ногами с перепутавшимися лыжами. Ничего не видно, дышать нечем из-за вжавшегося в лицо меха полушубка: не укусить, не закричать…

   Эрин оставил ее так же внезапно, как накинулся. Вдавленная в снег Берта увидела, как даже не поднявшийся с колен парень вскинул арбалет, целясь, кажется, в самое небо. Свист болта, облако осыпавшегося с веток снега, что-то большое, темное, метнувшееся прочь по верхушкам деревьев…

   И рванувшего за этим «что-то» Эрина.

   Берта поднялась куда его медленнее – снег подавался и проваливался под ладонями-локтями – не будешь осторожной, сгинешь в глубоком снежном болоте. Пока выползла-выбралась на лыжню, разобралась с лыжами, выпрямилась, увидела уже возвращавшегося Эрина. Крикнула издалека:

   – Кто это был? Рысь?

   Рысь обычно охотится в сумерках или ранним утром и вовсе не на людей, но вот подишь ты…

   – Нет, – также издалека крикнул Эрин. – Хруст!

   – Кто?

   Подошедший размашистым шагом парень повторил уже обычным негромким глуховатым голосом:

   – Хруст, – на щеках румянец от внезапной пробежки, серо-зеленые глаза осматривают деревья за Бертиной спиной, настороженный арбалет в руке зажат.

   – Это что еще за тварь? – Может, непонятным словом называют здесь известного ей зверя?

   – Химера, – видя, что она опять не поняла, Эрин пояснил: – Помесь ирбиса и ящерицы. Летом уничтожили целое гнездо, но видно, кому-то из выводка удалось уцелеть.

   – Так он что… с того берега? – ослабевшим голосом уточнила Берта.

   – Да. Обычно хрусты охотятся парами, поэтому пришлось за тобой вернуться.

   Берта попыталась представить свою встречу с эдакой… химерой и поежилась.

   – Не будь меня, ты бы так и преследовал его? Сам? В одиночку?

   – Конечно, – спокойно ответил парень. – Пошли провожу, мне надо скорее домой, предупредить, чтобы облаву готовили.

   В другое время Берта решительно отказалась бы от провожатого – не маленькая, много лет сама охотник – но сейчас, ошеломленная тем, что проглядела опасность, пусть ей и неведомую, покорно шагала рядом с парнем. Шли быстро, но Эрин не жалел сил и дыхания, на ходу рассказывая о хрустах. Водятся они как раз в таких высокоствольных лесах. Забираются на самую верхушку дерева, поджидая зазевавшихся людей или зверей, все едино. Прозвали их так, во-первых, потому что своими челюстями они могут запросто сломать человечью руку или ногу, а еще потому, что перед нападением всегда ломают в лапах ветку, как бы предупреждая будущую добычу.

   Она теперь точно будет вздрагивать от каждого шороха! Ближний лес, который, как Берта считала, изучила неплохо, стал вдруг куда опаснее. Уже запыхавшись от бега, кинула в маячившую перед ней меховую спину:

   – И часто… у вас… можно встретить эдакую тварь?

   – Стараемся истреблять сразу. Не всегда удается. – Эрин остановился. – Вон твой дом. Пару дней не ходи к силкам. Хрусты часто возвращаются к упущенной добыче. Скажу, когда можно.

   И, не попрощавшись, повернул по свежей лыжне обратно. Между прочим, привел он ее на хутор неизвестным и очень коротким путем: эх, учиться ей здесь всему еще и учиться!

   Матери о хрустах Берта, конечно, рассказывать не стала: этак и вовсе за порог не выпустит! А вот до Краинки на следующий день метнулась. Бежала по занесенной дороге – санный путь обновляется редко – пугливо озираясь на дремлющий по обочинам лес. Оказывается, не так уж он крепко и спит…

   Спустя час под ленивый брех собак подкатила прямиком к дому Гутрун. Обрадованная внезапным посещением подружка чуть не скатилась с крыльца, обхватила холодные бока кожушка, прижалась щекой к разгоряченной щеке Берты.

   – Ой, как хорошо, что ты пришла! Как у вас, все в порядке? Идем в дом, мама как раз пирогов напекла!

   С легким чувством вины (ведь вовсе не из-за подруги она сюда явилась!) прибывшая поздоровалась с семейством Гутрун. Ее тут же загнали за стол, из-за которого Берта вышла очень нескоро, с приятной тяжестью в желудке, с заплетающимся языком от болтовни с подружкой и ее многочисленными братьями-сестрами: наверное, из-за зимней скуки, но все были ей рады. Распрощались через несколько часов – и то, когда родители напомнили Гутрун, что подруге еще возвращаться по ночи. При расставании Берта клятвенно пообещала поехать с ними на Зимнюю ярмарку.

   И впрямь почти в сумерках, но Берта добралась-таки до своей истинной цели: дядюшки Магни. Охотник жил на том краю деревни со своей почти оглохшей женой. Хоть и был он очень пожилым, но все еще имел твердую руку, зоркий глаз, и изрядную добычу. И знал здешние леса как никто другой. Ему-то Берта и вывалила свою вчерашнюю историю. Нелюбопытный Магни не стал приставать к ней с расспросами, кто же такой сторожкий оказался с ней рядом и так вовремя? Выслушал. Помолчал.

   И вывалил на девушку кучу историй о заречных тварях, которых ему довелось повидать за два десятка жизни в Приграничье.

   Потому возвращавшаяся в уже плотной темноте Берта головой по сторонам крутила так, что под конец чуть шею не заклинило. Как бы не увидеть ярко описанных старым охотником чудищ в ночном кошмаре! Магни заодно подробно обсказал повадки-приметы левобережных чудищ, и что по-настоящему колдовских тварей почти не бывает, лишь страшные, но неразумные звери, а потому умный и приметливый охотник сумеет избежать опасности.

   Эх, вот она вроде не глупа и внимательна, а толку, если опыта в обращении с заречными тварями пока никакого? Да и не шибко хочется приобретать такой опыт-то – уж лучше никогда с ними не сталкиваться и даже следов их не встречать!

   Когда Берта засыпала, подумалось: а ведь нелегко здешним Хозяевам приходится; поди попробуй излови-изничтожь в лесах каждую страховидлу, сумевшую перебраться через реку…

***

Берта думала, Эрин все-таки явится к ним домой: должен ведь как-то дать знать, что уже безопасно в лес ходить? Но этот упрямец весточку послал традиционную: заяц на утреннем крыльце. Ровно бродячий кот, таскающий хозяевам мышей в доказательство своей полезности! Не дожидаясь от обрадованной родительницы заячьей похлебки, Берта мигом собралась и махнула до силков, возле которых в прошлый раз повстречались.

   Угадала.

   Сидит на том же пеньке, ее выглядывает. Уже издали рукой замахал.

   – Не примерз к пеньку-то? – нежно поприветствовала его подъехавшая Берта.

   – Нет.

   А у самого улыбка от уха до уха: такая яркая и радостная, что у нее в груди сладко ёкнуло. Вон и навстречу потянулся – то ли дотронуться, то ли даже… обнять? Но одернул себя, улыбку приглушил, на пенек опустился. Берта смахнула снег с поваленного ствола рядом, присела.

   – Спасибо за гостинчик!

   – Не за что. Я его просто из твоих силков вынул и снова насторожил.

   – Поймали тех.. хрустов?

   – Да. Пока здесь безопасно. Но лучше всегда с собой бери собаку. У людей слух и нюх хуже.

   Вот вроде умный, а не понимает, что она потому Тура не берет, что порвет его пес при встрече, как есть порвет! Если бы Эрин к ним в дом захаживал, тогда Тур бы пообвык, к запаху принюхался, запомнил…

   – Мать похлебку готовит, – сказала Берта, – тебя отведать зовет.

   Хорошо ведь придумано; вроде как не она сама зазывает, а просто приглашение передает? Но, еще не договорив, Берта поняла: ничего хорошего. У Эрина остатки улыбки на лице растаяли, глаза сузились в щели, так что и цвета уже не разобрать.

   – Прости, – сказал, помолчав, парень. – Нельзя мне.

   Берта отвернулась, чтобы он досаду на ее лице не углядел. Бросила через плечо – хотелось шуткой, получилось ядовито:

   – Никак ты снеговик, у нашей печки растаять боишься?

   – Вроде того, – отозвался Эрин негромко.

   Двое посидели рядом молча, глядя в разные стороны. Не дождешься от меня приглашения боле, ярилась про себя Берта: ишь, какой упертый да капризный, нельзя ему! Словно девица красная боится, обидят его! Когда молчать стало совсем невмоготу, Берта поднялась и, старательно обходя взглядом парня, промолвила:

   – Ну что ж, пора мне. Прощай… снеговик!

   Эрин вскочил следом.

   – Подожди! – Даже чуть за рукав ее не схватил – отдернул пальцы, когда Берта на него глянула. – Я отдать тебе хотел…

   Поспешно зашарил по карманам, за пазухой, в заплечной сумке, шипел, бормоча что-то вроде «где же они?.. потерял?.. забыл?», то и дело вскидывая взгляд, словно боясь, что девушка не вытерпит и уйдет. Зря боялся – заинтересованная Берта и с места не стронулась.

   – Вот!

   – Что это? – спросила она растерянно, хотя видела – что. Носки. Неказистые, серо-черные, даже на вид жесткие.

   – Хотел отдать тебе, – повторил Эрин тише. – Тут речки незамерзшие, ты пару раз провалилась. До дому бежала в мокром. Они из конского волоса. Намокнут, подержи пару минут на морозе, потом помни́, стукни друг о друга, вода и осыплется льдинками.

   Эрин говорил непривычно быстро и много, точно боясь не успеть или забыть, что сказать хотел. Берта с раскрытым ртом смотрела то на него, то на протянутые носки.

   – Сам вязал, – совсем тихо закончил парень. – Не побрезгуй.

   Берта головой мотнула, с трудом удержав рвущийся наружу нервный смешок: вот же, и он с подарочком! Сказала сдавленно:

   – Не побрезгую. Спасибо.

   У Эрина радостно блеснули глаза. Но закончил разговор привычно:

   – Меня на пару недель отсылают. Вернусь в… Высокое только к Зимнему празднику. Не жди.

   И сорвался с места так, что полы полушубка взлетели. Ровно боялся, что Берта схватит его за эти самые полы и от себя не отпустит: только снег поземкой.

   – И не собиралась я тебя ждать вовсе! – так же традиционно закричала девушка вслед. И уже открыто и радостно засмеялась, разглаживая неожиданный подарок. Вот же: думал о ней, беспокоился. Сам связал! Будет, о чем пошептаться при следующей встрече с Гутрун, рассказать подружке о новом удивительном знакомце.

   Только уже повернув к дому, Берта сообразила: а когда же это Эрин видел, что она в ручей проваливалась? Получается, следил тайком, а она ни сном, ни духом?!

   Или приглядывал, чтобы с новенькой в здешних местах ничего не случилось?

***

Первый год только перебравшаяся сюда семья Берты боялась даже за ворота лишний раз нос высунуть, поэтому не побывали ни на одной большой ярмарке, что устраивают под стенами замка в годовые срединные дни. Их так и называют: Зимняя, Весенняя, Летняя и Осенняя. Зато в этом году и просить отпустить не пришлось: мать Берту чуть ли не в спину вытолкала, благословив в путь-дорогу. Нисколько за кровиночку не обеспокоилась, посылая прямиком в логово страшных Хозяев. Берта подозревала, всё из-за того, что с торговым обозом едут с отцами и парни с Краинки. Да и на самой ярмарке со всего Приграничья народу будет.

   Главное, гонор свой прятать куда подальше, к парням приглядываться, да на вечеринках не сидеть в темном углу бирючкой; себя показывать, улыбаться и разговоры разговаривать. Всё это мать втолковывала, собирая Берту в путь-дорогу. Вот в этом мешке пироги, сало, лепешки. Тут теплые носки, платок красивый, платье… не вздумай мне помять! Даже медью ссудила – скупо, наказав без крайней нужды не тратить. Ага, согласилась Берта, нетерпеливо поглядывая в окно, а еще лучше обратно привезти! Наскоро прижала к себе вздумавших реветь сестренок, пообещав с ярмарки леденцов-гостинцев, кивнула топтавшемуся тут же деду и потащила мешок с жалким своим товаром к уже ожидавшим на дороге саням.

   Правда, пришлось задержаться, вернуть назад отправившегося за хозяйкой Тура.

   – Охраняй дом, понял? Домой!

   Враз поникший пес громко заскулил вслед.

   Гутрун откинула навстречу подружке меховую полость.

   – Залезай, поехали!

   Соловая лошадка тронула с места так резво, словно ползимы ожидала поездки в Высокое. Берта только и успела оглянуться на свой дом, быстро исчезнувший за придорожными сугробами. Пристроила ноги среди мешков с товарами, поплотнее укуталась и принялась рассматривать проносящиеся мимо заснеженные деревья, словно никогда их до этого не видела, то и дело отвечая на улыбку оживленной Гутрун. Уехать вдаль от дома аж на целую неделю, увидеть ярмарку, замок Пограничников! Да и может – Берта поспешно запихала тайную мысль подальше – с Эрином встретиться; говорил же, как раз к Зимовороту вернется. За оставленную семью можно не волноваться – подружкины родители обещали навещать через день. Да и кузнец вниманием не оставлял; может, как раз что и сладится в отсутствие старшей дочери: Берте казалось, что немногословный Рёрик ее побаивается. Привыкла она после смерти отца быть не только кормильцем, но и зачастую главой семьи, даже мать бранилась на нее куда меньше…

   И зимняя дорога в большой компании уже не страшила: к полудню они догнали обоз из трех саней, выехавший с Краинки еще затемно.

   …Шагнув в двери постоялого двора, Берта даже приостановилась: нижний зал был переполнен, все ели, пили, говорили, обменивались приветствиями и ругательствами одновременно.

   – Чего стала? – проворчал Моди, старший старостин сын, отталкивая ее с прохода. – Вот же корова, не обойдешь ее, не объедешь!

   – Сам ты… телок безрогий, – беззлобно отругнулась Берта. Прошлым летом Моди сильно ей докучал, но сейчас, после зимнего безлюдного кукования на хуторе, надоесть пока не успел. Да еще от длинного стола махала Гутрун – той каким-то чудом удалось заполучить не только местечко на лавке, но и большую миску супа. Берта приткнулась с краю, с удовольствием уминая горячую похлебку и послушно глядя, куда указывала подруга: то на пригожего парня, то на девицу разряженную…

   По говору вокруг было ясно, что в Приграничье селился народ из самых разных мест: иные и беседовали меж собой на своем наречье, переходя на общий язык лишь ради обслуги или соседей по столу. И одежки, даром, что все теплые меховые, украшены и сшиты по-разному; платки и платья с незнакомыми узорами. Серьги и височные кольца посверкивали и позванивали, притягивая взгляды. Некоторые проезжие еще и одежду расстегивали чуть не до исподнего – не от жары, а как бы невзначай показывая свои цветастые мониста да гайтаны.

   Молодежи было немало. Видно, многие отцы-матери рассуждают, как Бертина родительница: деревень в Приграничье наперечет, стоят они друг от друга вдалеке, а потому где же знакомиться и приглядывать молодым себе пару, как не на праздниках всеобщих, ярмарках?

   Сытая и согревшаяся Берта прислушивалась и к торговым разговорам: тут же били по рукам скупщики и промысловики; договаривались о цене, ниже которой «ни-ни» продавцы; похвалялись рукоделием умельцы… У нее самой тоже было, что продать – утаила несколько шкурок от глаз вездесущего старосты. Шибко дешевой была цена, которую тот за меха назначал, да и брал как бы нехотя, губу выворачивая и пофыркивая с пренебрежением – как ей казалось (не казалось?), притворно. Вот и решила Берта продать сама, но опасалась продешевить или, наоборот, слишком большую цену назначить, придется тогда возвращаться не солоно хлебавши. Надо сначала по рядам пройтись, прицениться, а потом уж свое предлагать…

   Ночевали тут же, в общем зале, потому что верхние комнаты были уже заняты более расторопными, выехавшими раньше. Сон был так себе: то душно, то холодно, кто-то храпит оглушительно, кто в дреме вскрикивает или разговаривает; еще и хозяева начали огонь разжигать и котлами греметь задолго до рассвета. Так что следующие полдня пути Берта, считай, и не заметила: проспала в санях, укутавшись до самого носа.

   – Смотри-смотри! – говорила Гутрун, нетерпеливо расталкивая ее. – Да проснись же, соня, мы подъезжаем!

   Берта выпросталась из своих одежек, села прямо, оглядываясь. Расчищенная от снега и деревьев широкая площадь на берегу реки была полна народу. Сани, всадники, а то и просто лыжники всё прибывали и прибывали.

   …Черный, точно отполированный камень стен и башен, к которому и снег-то не прилипает, не припорашивает, а сдувается легким порывом ветра. Под стать самому черному Обсидиану, на крутом берегу которого он стоит. Сейчас-то река замерзшая, но люди сказывают, вода в реке именно такая: ни глубины, ни рыбины не различишь, а сам отражаешься в ней, будто в старом зеркале. Казалось, выстроен замок не людьми (как раз не́людью?), а вырос в незапамятные времена сразу вместе с темными речными откосами. Так изрезанные ветрами и временем горные скалы кажутся гигантскими жилищами древних великанов…

   Но кто бы ни построил этот замок, сразу видно, просто так его не возьмешь. На месте тех – Берта глянула на далекий противоположный берег – она бы поостереглась в нем живущих и уж тем более штурмовать его. Не потому ли здешнее село Высокое так безбоязненно прилепилось к замковому холму? В случае чего жители всегда сумеют укрыться там от любого нашествия: людского или заречного чудовищного.

   Но вот опять же, родителей Эрина они не защитили.

   …Говорят, в незапамятные времена народу здесь было немеряно: полноводная река, богатые леса, нетронутая земля… До сих пор находишь в чаще остатки срубов, кумирни, провалы вырытых колодцев. Но однажды повалили с левого берега неведомые колдовские твари, пожиравшие скот, посевы, людей. Некоторое время с ними пытались бороться, приграничные Владетели высылали войска, но всё тщетно. Пришлось бежать, оставляя обжитые места, родные могилы, а то и вовсе не похороненных погибших: под действием злого колдовства мертвецы вставали и пытались вернуться в свои дома, скреблись и стучались ночами в двери… Начали пустеть и владения пограничных лордов: колдовская зараза пробиралась все дальше.

   А потом тем же путем на правобережье Обсидиана пришли люди-волки. Пришли и почему-то остались, решив, что этот обезлюдевший берег – отныне их земля. Вгрызлись в новую родину зубами и когтями, отстроили на месте разрушенной сторожевой крепости каменный замок и встали живой преградой перед силами, идущими с заречного Хребта: вон он, синеет туманной махиной в далекой далека… Но не настолько далекой, чтобы твари из-за него не смогли добраться до Обсидиана. В первые годы поселенцам пришлось настолько туго, что число их изрядно поредело.

   А люди в брошенные земли и нос боялись совать, из уст в уста передавая россказни о поселившихся там чудищах. Но мало по малу убедившись, что ни одна многолапая, крылатая или ползучая тварь больше не проникает дальше невидимой приречной границы, осмелели. Владетельный лорд Агвид, любопытный и бесстрашный, первым собрал обоз с продуктами в качестве дани-подарка и отправился знакомиться с новыми соседями. Встретили его безо всякой приветливости, скорее угрюмо и удивленно, но дары приняли и отпустили обратно целым и невредимым. Убедившись, что оборотни не пожирают всех подряд (по крайней мере немедленно), имеют человечью видимость и членораздельную речь, неугомонный лорд вынудил владетельных соседей отправить своим невольным защитникам такие же обозы с пропитанием и скотом, еще несколько раз навестил Пограничников, в конце концов вынудив тех заключить договор. Люди не заходят на оговоренную территорию новых поселенцев, отсылают им по очереди обозы со всем необходимым, а те обязуются, что никто из жителей окрестных владений не пострадает – ни от чудовищ, ни от самих Пограничников.

   Время шло, соседи привыкли и присмотрелись друг к другу. К тому времени новые жители обсидиановского берега поняли, что не в состоянии выделить из своего числа тех, кто будет заботится о пропитании, скотине и сборе лесных даров, обслуживании замка и многочисленных застав – ведь каждый боец на счету – и кинули клич-зов к вольным поселенцам, обещая взамен земли и свою защиту. В Приграничье потянулись первые храбрецы – или просто отчаявшиеся.

   Такие, как семья самой Берты…

   Староста Акке ухитрился втиснуться на облюбованное место в самой середине торгового ряда, хоть соседи и ворчали что-то насчет проныр краинских. Занял три прилавка, да еще сани груженые впереди поставил. Выяснилось, что самый ярмарочный день будет завтра; сегодня рыночную площадь посетят Хозяева, базар откроют, а вечером справят Зимоворот, Зимний праздник, как его здесь попросту называют.

   После обустройства Акке отпустил молодежь погулять, себя показать. Неопытные подружки поначалу жались к своим, вертели головами, охали и ахали, спрашивали-дивились. Уже бывавшие на ярмарке парни вышагивали гоголем, посмеиваясь и цыкая на них за невежество. Народ сновал туда-сюда, приглядываясь, прицениваясь, переговариваясь и перешучиваясь. Берта со временем начала отставать и теряться – поначалу не нарочно, а потом специально. Надоело тащиться хвостом за важничающим Моди. Лучше самой все разглядеть, пощупать, где непонятно – у людей спросить.

   Так и ходила, пока в глазах не зарябило и в голове не загудело: непривычна она к такой толчее и народищу. Отошла в сторонку, привалилась к коновязи. Если и бродит здесь так же Эрин, разве его среди эдакой толпы разыщешь? Только глаза сломаешь. Не будешь же стучать в каждый дом в Высоком – вон какое село большое да просторное – выспрашивая про сероглазого охотника!

   Лошади за ее спиной переступали, встряхивали головами, позвякивали уздечками. Вот одна любопытная дотянулась, фыркнула, обдавая теплым дыханием. Берта не глядя, отмахнулась, но настырная животина всё не унималась – даже платок зубами прихватила, чуть с головы не сдернув.

   – Эй, угомонись! – Берта обернулась шлепнуть по наглой морде и изумилась: – Седой?!

   Оттеснивший пару других, чтобы добраться до Берты, конь затанцевал на месте: приветствовал. Расчувствовавшаяся девушка полезла под коновязь. Узнал, узнал, красавец-разумник! Седой, правда, обнять-поцеловать себя не позволил, но благосклонно принял сухарь, который она в кармане для перекуса носила. Поглаживая и охлопывая его, девушка бормотала:

   – Хозяин-то твой где, а, Седой? Здесь же, правда? Вы же вместе вернулись? Ну хоть головой мотни в его сторону!

   – Эй, ты чего это тут делаешь?!

   Перед коновязью, уперши руки в боки, стоял долговязый простоволосый парень ее возраста. Смотрел недобро.

   – Не видишь – лошадей ворую! – легкомысленно отозвалась Берта, жадно оглядываясь: где же там Эрин?

   – А ну, отойди по-хорошему!

   Перестав крутить головой, Берта насмешливо глянула на него.

   – А то что? Ты, что ли, этому коню хозяин?

   Парень взъерошился, став похожим на гусенка на исходе лета: шея длинная, шипит, наступает, крыльями машет… Шуму много, страху чуть.

   – Не хозяин, но за лошадьми присматриваю!

   – Вижу, как присматриваешь! – Берта кивнула на соседнюю вороную кобылу, нервно поводившую ушами на их громкие голоса. – Вон она у тебя не…

   – Нечего тут командовать! Говорю: отойди, не трогай! Это же не твоя пахотная кляча, деревенщина! Копытом ударит, зубом зацепит – и нет тебя!

   – Вот дурачина, – пробормотала Берта Седому. – Дурачина как есть! Чего это ты меня бить и кусать будешь? – и в доказательство чмокнула-таки коня в нос.

   Парень едва не разрыдался – с досады или испуга. Кто же ему лошадей доверил, коли он так их боится? Еще и чуть не в драку полез – то есть схватил ее за ворот, пытаясь от Седого оттащить. Берта отпихивалась и отпинывалась. Лошади начали волноваться, шарахаться, храпеть, копытами бить. Берта уже было наладилась двинуть парня в челюсть – отучить лезть к незнакомым девицам, как услышала за спиной властное:

   – Наррон! Что тут у тебя?

   Парень тут же отпустил Бертин воротник, отступил, вытирая юшку – даже не заметила, когда от ее локтя прилетело! Ткнул в противницу пальцем.

   – Вот, Гэтин! Не могу отогнать, прилипла к лошадям, как пиявка!

   Подошедший мужчина живо прошел вдоль коновязи, кого охлопывая, кого оглаживая, кому повод подтягивая. Лошади успокоились быстро, потянулись к нему - конюх или хозяин. Не то что этот… недоумок! Не стал, в свою очередь, ее ни за рукав, ни за шиворот вытаскивать, поманил просто:

   – Подойди, девушка.

   Берта последний раз погладила Седого и вынырнула из-под коновязи.

   – Что ты здесь делаешь? – голос строгий, взгляд строгий. Кажется, и впрямь хозяин.

   – Да вон, знакомца, Седого, встретила, поздороваться хотела, сухариком угостить, можно же? А этот сразу драться!

   Наррон шумно возмутился, незнакомец махнул на него, приказывая умолкнуть. Желтые глаза сузились.

   – Тебе знаком этот конь?

   Берта хмыкнула:

   – Встречались.

   – И хозяин известен?

   – Немножко, – уже осторожнее сказала Берта – мало ли. – Эрином назвался.

   Пауза. Вроде ничего такого в этом лошаднике нет, мужчина как мужчина, среднего роста, внешности обычной, но смотрит так, что понимаешь – не прост. Здешний староста? Родня Эрина?

   – Значит, вы встречались… – повторил Гэтин, словно про себя.

   – Раз или пару видела, – быстро сказала Берта. Может, не стоило и вовсе Эрина упоминать: мол, коня помню, всадника нет. Кто знает, какие тут у них строгости, может, не разрешено кому попало помогать на ночной дороге… Или вообще с девушкой разговаривать.

   – Ну так, – сказал мужчина, что-то про себя решив. – В другой раз к лошадям не лезь. Пограничные кони чужих к себе не подпускают. Покалечить могут.

   – А я ей говорил! – воспрял духом «недоумок». – Да и вообще, нужно разобраться, кто и откуда она такая нахальная!

   Берта хмыкнула:

   – Ну так иди ноги лошадям пересчитай: а вдруг я одну умыкнула! – и пошла прочь, не слушая, что там «конюх» кричит ей вслед срывающимся от обиды голосом.

***

– Идут… идут…

   Эти слова перелетали от ряда к ряду, а вслед за ними распространялась тишина: как будто раз – и не стало на площади только что гомонившего народа. Все поспешно расступались, убирались за прилавки. Лишь невнятное бормотанье, иногда оплошный, тут же заглушенный кашель, да скрип снега под переминавшимися ногами. Когда прилавок затрещал под тяжестью навалившихся на него любопытствующих краинцев, староста Акке оглянулся, цыкнув гневно.

   – Ой, боюсь-боюсь! – шептала Гутрун, цепляясь за тулуп Моди и выглядывая в проход одним глазком. Моди приосанился, поглядывая на девушек снисходительно. Берте было тоже боязно, но прятаться она не стала: вот еще! Наоборот, сдвинулась ближе, вытягивая шею. Заметила, что торговцы вокруг поспешно перекладывают свой товар, выступивший вперед староста тоже поправлял то да се. Дядька Вагни, подружкин отец, пояснил тихонько:

   – К кому Волчьи лорды первыми подойдут, у того продажа сладится. Верная примета!

   Ох ты! Берта вспомнила о сберегаемом от лишних глаз товаре. Знала бы, наперед выложила, пусть бы даже староста потом отчехвостил. А ну как придется вернуться домой ни с чем? Берта дернулась было назад, к вещам, да Моди прошипел:

   – Чего мечешься? Замри! Вон они уже!

   Берта и без того застыла. И впрямь – вон. То есть вот.

   Впереди Пограничников шли двое – мужчина и женщина. Владетели, надо полагать. Берта уставилась на них во все глаза: хоть бы чуть совпало с тем, как представлялось! Волчьи лорды выглядели… людьми. Просто людьми. Безо всяких намеков на вторую их хищную сущность. Коренастый сивоволосый мужчина в наброшенном поверх одежды волчьем плаще – вот же, не жалеют своих родичей! По левую руку, ближе к ряду краинцев, шла женщина, высокая, с распущенными длинными светлыми волосами. Под коротким распахнутым полушубком тканная белая туника; кожаные штаны бесстыдно обтягивают длинные ноги; короткие сапожки мехом наружу. Яркие голубые глаза оглядывают ряды безо всякой приветливости, зорко, словно Волчья леди решает, стоит ли подпускать всех этих людей так близко к ее логову, а сам товар ее не интересует вовсе.

   Комкая в руках снятую шапку, староста Акке выступил ей навстречу – тотчас вперед выдвинулся Пограничник, до того шедший за спиной Хозяйки. Женщина остановила его движением руки: охранник? Берта заприметила под полой ее полушубка длинный нож на ремне: кажись, Волчья леди себя защитит и безо всякой охраны. И без волчьих клыков.

   Вновь обратила на старосту взгляд холодных глаз. Ровный высокий голос:

   – Акке, староста деревни Краинка.

   Староста низко поклонился:

   – У леди прекрасная память! Благополучия вам и вашему дому! Не побрезгуйте, примите от нашей деревни подарочек!

   – Благодарю, – протянутый замшевый мешок передала небрежно телохранителю. Не распрямляя спины, староста поспешно попятился, отчего налетел задом на прилавок. Берта приметила, как по его виску стекает дорожка пота. Хозяйка скользнула по склоненным головам-лицам краинцев все тем же цепким взглядом, никого не выделяя, но всех запоминая. Пограничники двинулись дальше.

   – Что он ей подарил? – шепнула Берта в воздух.

   Гутрун тоже отозвалась тихонько:

   – Вроде соболей на шапку…

   Соболей? Уж не тех ли самых, что выкупил у нее, Берты? Как всегда при этом приговаривая, что берет лишь потому, что жалко их, нищету приезжую… Берта свирепо раздула ноздри, но смолчала: за лордами неторопливо шли остальные Пограничники. Тем, что помоложе, видать, ни к чему было соблюдать важность: посверкивали любопытными глазами на людей и товары, обменивались негромкими словами, тыкали друг друга в бока, указывая на то да на это. Женщин среди них было немного, все тоже сплошь безъюбочные. По всему видать, не разбогатели Волки на своей пограничной службе: одежда хоть удобная-теплая, но всё простая да неказистая. Берта примечала незнакомый узор оберегов на полах, рукавицах и сапогах, полоски серебряных колец на пальцах и запястьях, серьги одинаково на женщинах и мужчинах, да и ножны – вот что богато изукрашено! – ни у тех, ни у других не пустеют.

   – А они, оказывается, и не страшные вовсе, – уже в полный голос вымолвила осмелевшая Гутрун. Моди ее слова не понравились.

   – И что? Может, с кем из них полюбишься? – он даже подтолкнул девушку вперед, та слабо запищала, вновь забиваясь за отцовскую спину. Их возня привлекла внимание Пограничников: один даже приостановился напротив. – О, вон и твой женишок объявился!

   Испуганная Гутрун поспешно сотворила защитный жест, еще и поплевала на четыре стороны, отсылая злое слово со всеми ветрами прочь. Засмеявшись – недолго же подруга храбрилась! – Берта перевела глаза на Пограничника. Тот стоял неподвижно, высоко подняв голову, словно принюхиваясь. Смотрел на них из-под надвинутого капюшона.

   Не чище Гутрун захотелось зло отвадить, еле сдержалась. Что сделать? Поздороваться? Пригласить товары рассмотреть поближе? Или притвориться, что его вовсе не замечаешь? Казалось, Пограничник тоже колеблется: вроде подался вперед, но тут же резко развернулся и пошел прочь. Он заметно прихрамывал.

   Моди звонко хлопнул Гутрун по согнутой спине:

   – Беги за женишком-то! Уйдет, не воротишь!

   Берта проводила Пограничника глазами. Что-то казалось в нем знакомым: наверное, уже встречала его в торговых рядах, не зная, что парень – Волк.

   Всего ничего получилось торговли: только Хозяев обсудили, товары позаманчивей разложили, по рядам прошли, приценились; только начали рядиться и бить по рукам – глянь, уже и сумерки опустились. Не совсем кромешные: факелов, прикрепленных к шестам, в каждом ряду хватало, но сегодня ярмарке конец. Акке всё снова упаковал, в сани загрузил, веревками примотал, а соседи только от возможного снега товары прикрыли и ушли, обмениваясь оживленными возгласами со знакомцами или в предвкушении – наверняка в корчму, разогреться перед праздником. Берте показалось это удивительным, но бывалые краинские заверили, что краж на Поворотных ярмарках, не бывает: Хозяева не допустят. А если такое и случится (крайне редко), то воришку отыщут живо. Парни выразительно постучали по своим носам, изобразив, что принюхиваются. Староста, которому удалось выгодно что-то обменять, благодушно отвесил младшим подзатыльники и добавил, что мало тому пойманному не покажется – вытурят прочь с Приграничья, добро, если следом погоню не пустят.

   Представилось, как бежит загнанный вор – через леса, холмы и овраги, а следом в ночи несется волчья стая. Брр…

   Подумав, Берта рассудила, что тащат тут вещи или не тащат, все же своя рубашка ближе к телу, и взвалила за плечо так и не распакованный мешок.

***

Ей казалось, что смеется и разговаривает она больше и громче всех.

   Хотя окружающие точно так же галдели, кричали, кое-где и пели: горячее вино очень этому способствовало. Оно же и грело. Как и костры – самый большой в центре, четыре по углам широкой площади, что расположена перед подъемом на замковый холм. Сейчас замок полностью сливался с темным небом, лишь у главных врат горела пара факелов. Подумалось мельком: как огненные глаза ночного зверя. Подумалось и забылось: не до прошлых и будущих страхов сейчас, когда в животе полно (Хозяева расстарались, зажарив на огне лосиные туши), в голове легко и хмельно, губы и пальцы липкие от сластей и вкусного печева, которые продают снующие в толпе лоточники (не забыть прикупить сестренкам!). Подруг то и дело подхватывали и выводили в танцевальный круг незнакомые парни, а то и взрослые мужчины. Девушки и отнекивались, и отбивались, хохотали и били по рукам особо приставучих – и всё танцевали, танцевали. Хотя большинство танцев Берта знать не знала, и плясала не всегда в такт мелодии или хлопанью в ладоши, сегодня это ни ее, ни окружающих нисколько не волновало. Как и то, что завтра кто-то проснется с хмельною головою, кто-то в обнимку с незнакомцем-незнакомкой; а кто и вовсе в теплом хлеву, не найдя в себе сил дойти до постоя…

   Запыхавшаяся, разогревшаяся от плясок, вина и жара близких костров, Берта полностью расстегнула свой шугай . Эта одежда – нарядная куртка с беличьей оторочкой, подбитая заячьим мехом; материн нарядный платок, сейчас уже просто повязанный вокруг пояса; да нарядное платье, шитое и вышитое самой Бертой – с тех добрых времен на родине, совсем недавних, но теперь таких далеких…

   Когда еще был жив отец.

   Внезапная печаль окатила водой ледяной, отрезвила. Шум и музыка стали слишком громкими и надоедливыми, народу было слишком много, на хмельных и вовсе бы глаза не смотрели: весело им, как бы завтра стыдно не стало! Ой, нет, просто она притомилась уже. Надо найти место потише и потеплее, передохнуть чуток.

   Проводив взглядом хохочущую Гутрун, которую затянул в себя пляшущий вокруг большого костра круг, девушка рассеянно перекинула косу на грудь, потянулась поправить сбившуюся головную повязку.

   – Ох! – той как ни бывало. Видно, обронила, ослабшую, во время очередного танца и даже не заметила. Берта наклонилась, осматривая утоптанный снег под ногами – где там! Ее тут же толкнули, чуть не уронили, извинились, заругались… Вконец расстроенная девушка выбралась из толпы, присела на длинном бревне у дальнего костра. Сегодня, конечно, уже не найти, да и завтра вряд ли, когда тут столько людей побывало… Не то, чтобы повязка была шибко дорогой, простенькая, но украшена затейливо, да и височные кольца еще отец привез с Сунгана: посеребренные, с диковинным иноземным узором. Берта со вздохом обхватила руками колени, уткнулась в них подбородком, глядя на пляшущие языки костра и пляшущие перед ними темные тени людей. Пойти, что ли, спать? Все одно веселиться уже совсем не хочется.

   Сильные руки легли на плечи. Горячий вкрадчивый выдох прямо ей в ухо:

   – Заскучала?

   Сердце забилось: неужели?! Берта оглянулась – и затрепетавшая было улыбка сползла с губ. Моди.

   – Не по тебе! – отрезала, отворачиваясь к костру. Моди перешагнул бревно, шлепнулся рядом, сильно толкнув ее. Ноги его уже не шибко держали: видно, прикладывался к хмельному не раз и не два. Двинул локтем в бок.

   – А по кому тогда? Неужто кого себе на ярмарке высмотрела и теперь ждешь-поджидаешь?

   – На кого гляжу и кого ожидаю – забота не твоя! – отозвалась Берта.

   – Ишь ты! – откинувшись, парень осмотрел ее с головы до ног. Только что считавшая себя если не раскрасавицей, то очень хорошенькой, Берта поняла вдруг, как убого ее платье, и шугай заметно потерся на сгибах, а платок и вовсе годится расцветкой только древним старухам. – Думаешь, кому-то здесь приглянешься? Нищенка на коровенке! Пригрели вас в Краинке из жалости, так можешь теперь нос воротить? Вставай давай, плясать пошла!

   Поднялся, за обе руки ее потянул. Силищи, несмотря на хмель, было в нем немеряно: этому точно нищенствовать-голодать не приходилось. Берта изо всех силах упиралась, но подняться пришлось, а то как бы невзначай потерявший равновесие Моди не придавил ее своей тушей.

   – Не хочу я плясать. Наплясалась.

   – А чего тогда хочешь? – пухлые губы Моди расползлись в пьяной усмешке. – А-а-а… понял! Так и я ж не против! Вон там сарайчик теплый приглядел, да со мной и не замерзнешь. Пошли.

   Берта вздохнула: старая песня! Моди все лето ее доставал, с каждым новым отказом злился все больше. Зимой поутих поневоле: далековато до хутора бегать, да и под взглядом родни девку не потискаешь запросто. Но, оказывается, не позабыл-не передумал.

   Не стоит Зимний поворот портить, нести ссоры в новый год, порешаем все мирно…

   – Моди, ты красавчик, каких поискать, вон вокруг сколько девок хорошеньких да зажиточных, только пальцем помани! Чего я-то тебе сдалась… хм, нищенка страшная-приблудная?

   Парень засмеялся:

   – Так раздень тебя, разницы никакой! Ты радуйся давай: и тебе приятно, и нам, краинским, благодарность за приют и ласку!

   Еще и зад ее облапил.

   – Пустил быстро! – выдохнула Берта, глядя в близкие голубые, мутные сейчас глаза.

   – А то что? – ухмылявшийся Моди тут же в ее шугай полез. Некоторые слов просто не понимают! Она вон всё лето крепилась, отделываясь шуточками да строгостями – толку чуть.

   – А то – то! – и отклонившись в его руках, с размаху залепила кулаком в лицо. Моди шатнулся, отступил на шаг, другой и – много ли пьяному надо – на снег повалился. Забранился, барахтаясь. Ей бы уйти сразу, но задержалась убедиться, что старостин любимый сынок в порядке – рука-то у нее тяжелая. Моди на удивление быстро поднялся, кинулся, что тебе разъяренный бык на красную тряпку.

   – Ах ты Хелево отродье!

   Она бы увернулась. Наверное.

   Но в тот же миг занесенный кулак Моди перехватил…

   – Эрин!

   Широкая спина закрыла ее от пьяного парня. Ровный голос:

   – Хватит.

   – Чего хватит?! Ты еще кто такой? Отпусти меня, слышишь?!

   – Нельзя драться в Зимний праздник.

   Берта хмыкнула: кому ты это говоришь? Моди трезвый-то вытворяет, что пожелает, а пьяному и вовсе плевать на все обычаи-законы. Старостин сынок замахнулся на Эрина свободной рукой: тот и ее перехватил с по-прежнему негромким: «успокойся». Берта заметила двоих, стоявших в отдалении: те внимательно наблюдали за происходящим. Ох, да не Хозяева ли за порядком смотрят?! Пьяный-пьяный, но Моди, кажется, их тоже приметил, или, поняв, что с нежданным защитником запросто не справится, заговорил тоном ниже:

   – Ты давай не лезь в чужие дела! Мы с моей девкой как повздорили, так и помиримся, а ты себе шагай, куда шел!

   Берта взволновалась: наговорит сейчас чего ни попадя!

   – Не слушай его, я вовсе не…

   Эрин даже не обернулся. Ответил по-прежнему ровно:

   – Только девушка против. Отрезвей, потом мирись.

   Отпустил так неожиданно, что парень даже равновесие потерял – тут же поддержал, резко развернул в сторону веселящейся площади – и в спину подтолкнул. Моди пробежал несколько неровных шагов, чтобы не упасть, а когда с бранью развернулся, увидел за спиной лишь темноту да падающий снег.

***

– Ты вернулся!

   – Да, – глухо бросил Эрин, не оглядываясь. Он шагал так быстро, что Берта за ним с трудом поспевала – а ноги-то у нее не короткие! И еще – заметно хромал.

   – Эй! – Девушка все же догнала его, схватила за рукав. – Погоди, что с тобой случилось? Ногу подвернул? Поранился?

   Эрин остановился. Берте пришлось обойти его, чтобы заглянуть в лицо: обернуться и не подумал. Стоит, снег под ногами разглядывает. Наконец бросил нехотя:

   – Поранился. На заставе, – и глянул на нее, наконец. Хоть и исподлобья.

   – А… – Берта сморщилась. Так вот куда он уезжал! – Опять эти, вроде Хрустов пролезли, да? Не знала, что Хозяева еще и людей на свои заставы набирают, уже сами не справляются?

   Помолчав, Эрин произнес:

   – Враг общий. – Не успела Берта сказать «это-то да», добавил – невпопад: – На женщин у нас не нападают.

   Берта отмахнулась.

   – Да ну, какое «нападает»! Просто Моди сегодня перепил, так-то он хоть и с гонором, но договориться можно… – и оборвала саму себя: с чего это она вдруг решила за краинского дурачка вступиться? Перевела разговор: – А я сегодня твоего Седого видела! И тебя весь день высматривала.

   – Да, мне говорили.

   И опять умолк. Берта не очень поняла: говорили про Седого, или что она его среди базарной толпы ищет? И тут ей словно пригоршню снега в лицо бросили, даже щеки загорелись. То есть, Эрин знал, что она здесь, но подойти и не пытался – если бы не пьяный Моди, они бы так и не встретились?! Ох, глупая, значит, только ты одна здесь и рада! Перевела дух, чтобы голосом обиду и разочарование не выдать. Сказала как можно веселее:

   – Ну что ж, рада была тебя повидать! Пора, Гутрун, поди, уже меня потеряла. Гутрун – это подружка моя, ты ее не знаешь… да ты вообще ничего не знаешь.

   – Берта.

   – Нас, краинских, немало приехало, торговать, закупать много чего надо, так что завтра с утра до вечера буду занята, вряд ли еще увидимся.

   – Берта…

   – А, да! – вспомнив, девушка полезла под полу шугая в привязанную к поясу сумочку: другие девицы в таких зеркальце-расческу таскают, а она вот… – Варежки. Тебе отдарочек. Я на ярмарку много лишнего навязала, так что и тебе хватит, бери-носи-владей!

   Мысленно себя похвалила, что свой подарок раньше его самого (носки!) не вручила – то-то бы он потешался над нею! Неподвижный Эрин молча смотрел на требовательно сунутые в самое его лицо рукавицы с рябиновым узором. Берта решительно схватила его за руку и всунула в пальцы «отдарочек». Оглянулась на оставленную за спиной светлую гомонящую площадь.

   – У-у-у, как далеко-то мы ушли, оказывается! Я там с одним пареньком договорилась через костер прыгать, так что…

   – Берта!

   Краем глаза увидев, как Эрин шагнул вперед, поспешно попятилась, оступилась – и упала бы, не подхвати он ее под спину. Берта глянула в близкие глаза.

   – Не упаду уже. Ну, бывай здоров! Да отпусти ты меня!

   – Подожди, не уходи…

   Берта что было силы хлопнула его по плечам: вроде бы в шутку, на самом деле от всей ёжившейся от неудобства души.

   – Пусти! Ты что как Моди!

   Отпустил – но не раньше, чем убедился, что Берта прочно стоит на своих двоих. Однако тут же схватил за руку, потянув за собой.

   – Поговорим.

   – Так говори!

   Вроде и не слишком крупный парень протащил ее, прежде чем вообще заметил сопротивление: Берта что есть силы упиралась ногами в снег, вырвать руку пыталась. В глазах обернувшегося Эрина заплясали отблески костров, только зеленые.

   – Прошу: не здесь. Много лишних глаз и ушей!

   На языке Берты завертелось предложение об одном неплохом теплом сарайчике… Ладно, выслушает, что он ей такого секретного поведает, прежде чем уж совсем распрощаться.

   Сарайчик-не сарайчик, но место для разговоров Эрин выбрал пустынное, у глухой стены какого-то лабаза: площадь как на ладони, а их – как не вглядывайся от костров, не увидишь. Начала все-таки Берта:

   – Ну так рассказывай, от кого это мы с тобой должны прятаться? И почему?

   Эрин молчал так долго, что она уже была готова решительно уйти.

   – От моих сородичей.

   Берта захлопала глазами.

   – Это что ж у вас за порядки: с девушкой и словом не перемолвись? Подумайте, какие строгости! Или… – она чуть не подскочила. – Так ты, может, сговорён?!

   Или вообще женат?

   С мгновение Эрин выглядел озадаченным, потом широко заулыбался.

   – Нет-нет!

   Уф. Берта с облегчением опустилась обратно на скамью, но, вспомнив недавние попреки Моди, снова напряглась:

   – Или что, тебе с кем попало и дел никаких иметь нельзя?

   – Ты – не кто попало, – серьезно ответил Эрин, Берта машинально кивнула.

   – Это да, мы еще ни у кого милостыни не просили и не просим! Не богачи, конечно, и трудновато бывает (слукавила, какое «бывает», постоянно!), но всё одно справляемся… – спохватилась, что сейчас неблагодарной себя перед ним выставила. – Хотя помощи твоей рады, да! Так почему все-таки мы от твоих родичей прятаться должны?

   Опустивший голову Эрин задумчиво гладил разложенные на коленях подаренные варежки: тщательно, медленно, обводя кончиками пальцев вывязанные веточки рябины. Словно зарисовывал, запоминал, или ему просто нравилось к ним прикасаться. Ладони у него большие, широкие, пальцы длинные. Вдруг привиделось, что он так же касается ее – гладит, чертит линии-рисунки-буквы, оставляющие под кожей невидимые миру огненные следы-искры. Берта принялась обмахиваться концом платка, на всякий случай объяснив свои запылавшие щеки ничего не спрашивающему Эрину:

   – Ух, винцо крепкое было, аж до сих пор в жар бросает! Ну, чего молчишь, мил-человек? Сказать совсем нечего?

   Эрин спросил, не поднимая головы:

   – Берта. Что ты знаешь о… Пограничниках?

   Опять разговор в сторону уводит, что ж ты с ним делать будешь! Берта машинально оглянулась на замок. Башни и зубцы стен сейчас посеребрил свет высокой, бледной из-за снежных облаков луны.

   – Что все, наверное. Вот удивляюсь, что и они Зимний поворот тоже отмечают.

   Местный староста, мужчина богатырского сложения, сказал слово перед началом празднества: мол, так и так, всех поздравляем, желаем благоденствия вашим семьям, мира вашему дому, негаснущего очага, полных закромов, скоту и женщинам плодородия. Всё честь по чести, как оно и положено – не слишком-то здешний праздник отличается от родного Поворота. Но что и у полузверей похожие обычаи, в голове не укладывается.

   – У Пограничников, – Берта невольно отметила, что Эрин упорно не зовет их ни Хозяевами, ни Волками, не тем более оборотнями, – тоже есть Зимний праздник.

   – Поди, еще и через костры парами прыгают? – спросила девушка с насмешкой и с любопытством. Известно ведь: кто из влюбленных, взявшись за руки, сумеет перепрыгнуть через костер, ни ног, ни одежды не подпалив, в ближайший год свадьбу сыграет.

   Эрин откинулся головой на стену. Сказал, глядя на площадь:

   – Пограничники не боятся ни огня, ни серебра – что бы там не болтали суеверные. У них тоже есть свои праздники. И законы, иных людских строже. Они так же любят свою семью, своих детей, свой дом, свою землю. Не думаешь, что у тех и других много общего?

   Берта свела брови. К чему весь этот разговор?

   Хозяева тоже изволили принять участие в празднике: лорд первым поднял кубок с вином из выкаченной на площадь бочки; молодежь участвовала в перетягивании каната (с переменным успехом), лезла на призовой столб, предварительно облитый водой, хохоча, скатываясь по свежему ледку: ни дать ни взять, парни и девушки из соседнего села. Но дальше сидели своей… стаей – отдельно, наблюдая. Между ними и общим весельем пролегало пустое пространство, которое пересекали лишь старосты, подносившие зимние дары (да, Акке отличился, вручив подарок раньше всех), проворные слуги с блюдами, да искры раздуваемого ветром костра. Ни одной самой хмельной забубённой душе не хватило бы смелости ступить на снег прямо перед ними.

   – Может, общего и хватает, да что с того сейчас? – нетерпеливо вопросила Берта. – Ты не юли, отвечай впрямую – если, конечно, есть что ответить. Или все просто: сам не хочешь ни видеться, ни говорить со мной. Так скажи, я не обижусь (еще как обижусь!), мы же с тобой просто знакомцы. Да еще и недавние.

   По лицу парня словно судорога прошла. Вскинул глаза: без обычного прищура они были сейчас беззащитно-печальными, как у обиженного щенка.

   – Берта, я…

   И вдруг вскочив, рванул ее со скамьи, дернул на себя, закружил в стремительном почти-танце. Девушка и охнуть не успела, как через несколько шагов-поворотов оказалась за углом лабаза, зажатая между стеной и телом Эрина. Не успела возмутиться, спросить, даже вздохнуть, как он плотно прикрыл ее рот мозолистой ладонью. Берта замотала головой в немом протесте и стихла, услышав скрип снега под множеством ног, смех, разноголосый говор. Приостановившиеся люди окликнули – Берта сумела разобрать только «Эрин». Парень ответил что-то тоже на незнакомом языке, прохожие рассмеялись и дальше пошли. Двое послушали удалявшийся разговор, поглядели друг на друга. Девушка шевельнула губами под прижатой ладонью, спохватившийся Эрин убрал руку.

   – Ты и впрямь боишься своих сородичей! – пробормотала Берта, прислушиваясь к стихающим голосам.

   – Нет.

   Девушка взглянула в близкое лицо Эрина – тот и не подумал отодвинуться, рассматривая ее так внимательно, словно в первый раз увидел. Ей и самой совершенно не хотелось шевелиться: стояла бы так и стояла… Костер освещал ровно половину его худощавого лица, глаза, казалось, тоже светились. Берта спросила с осторожной насмешкой:

   – Уже не боишься?

   – Нет, – снова повторил парень. Но прежде чем Берта продолжила расспросы, с чего такое чудо приключилось, продолжил: – Мы – не просто знакомцы!

   – Нет? – по-детски переспросила она: кроме этого простого повтора из головы разом вылетели все остальные слова.

   – Нет.

   Кажется, и у него тоже беда со словами! А через миг девушка и вовсе онемела: Эрин взял ее лицо в широкие твердые ладони и целовать принялся. Рот, глаза, брови, щеки, снова рот… Не осталось и малюсенькой частички лица, где бы не коснулись его губы: обжигали они сильнее самого лютого ветра и самого близкого пламени – глядишь, ожоги останутся на много-много дней. Чистое горячее дыхание, невнятный шепот, снова огненные прикосновения губ… Почувствовав, что задыхается, Берта отвернула голову, чтобы хоть немного перевести дух. Про обмякшие ноги и говорить нечего – если б Эрин не прижимал ее к стене, давно уже упала. Парень замер, дыша ей в щеку часто и тяжело, словно после долгого бега. Медленно отстранился.

   – Прости, не хотел… обидеть…

   Берта глубоко вздохнула, глянула вверх, на беззвездное небо. Дурачок, боги, какой же он дурачок! В свою очередь потянулась к лицу парня: твердые линии скул, жесткие волосы свешиваются на лоб, непослушными прямыми прядями выбиваются из-за ушей, щеки горят, горят глаза и – вновь обжигающие губы; кто знал, что их прикосновение такое сладкое… Эрин застонал, стиснул ее так, что аж ребра затрещали, Берта полувскрикнула, полузасмеялась:

   – Задушишь же!

   – Ох… прости, – отпустил, но стоял по-прежнему тесно, приглаживая ее растрепавшиеся волосы. Берта пояснила зачем-то:

   – Головную повязку потеряла где-то, не найти уже, жалко... Отцов подарок.

   – Найду, – уверенно пообещал Эрин.

   – И как? – хмыкнула Берта. – По запаху, что ли?

   Эрин кивнул серьезно.

   – По нему.

   – А заслонял ты меня до… сейчас… от своих?

   – Да.

   – А…

   – Потом. Всё потом. Пошли. – И потянул ее за руку – назад к площади.

   – Куда? Ты же не хотел, чтобы нас увидели!

   – Я увижу их раньше!

***

Будто двое малых детишек, без спросу удравших на ночную ярмарку, думалось Берте. Они лакомились сладостями, катались с длинной ледяной горки, глазели на пляски, наблюдали за акробатами и фокусниками. «Это же колдовство, прямо колдовство!» – восхищалась Берта, Эрин хмыкал: «Ты просто настоящего волшебства не видела!» Пару раз Берта замечала в толпе Моди – и как до сих пор на ногах стоит? Но тот вроде бы их не увидел. Эрин тоже поглядывал по сторонам, своих родичей как раз не обнаруживал. Что за страшные у него родные-соседи, раз сумели запугать такого храброго сильного парня?

   Сжимая в руке связанный в узел материн платок с подарками – Эрин успел накупить ей ленты, сладостей для сестренок, новые крючки для деда и узорчатый поясок для родительницы (Берта радовалась и отбивалась: «Ты же так всю ярмарку скоро скупишь!», «И скуплю», – серьезно отвечал Эрин) – она показала на красно-черную палатку гадалки.

   – Зайдем? – поддразнила, когда парень заколебался: – Там уж точно твои родичи в засаде не сидят!

   Слабо улыбнувшись, он откинул плотный полог, скользнул первым в наполненный тяжелыми ароматами полумрак шатра. Было здесь удивительно тихо: войлочные стены приглушили звуки близкого празднества. На родине Берте уже приходилось гадать у бродячих предсказателей (жених – король и полный мешок золота, да!), и потому она смотрела на раскладываемые карты со снисходительным весельем. Карты оказались незнакомыми: вот пестрая птичка, следующая – алая роза, это голубая пантера, вот гигантский змей – дракон? – с плавниками… А где же, наконец, дамы-короли или, на худой конец, лукавые джокеры?

   – Ну что ж, начнем? – спросила женщина, окидывая их внимательным взглядом молодых ярко-синих глаз – почему она поначалу показалась старухой? Из-за распущенных длинных белых волос? Кивнула Берте. – Сначала – ты.

   Потянула из стопки первую карту. Вымолвила, почти на изображение не глядя:

   – Вижу, нелегка твоя жизнь, девушка.

   Берта наморщила нос: а у кого она легкая, скажите?

   – И трудностей случится еще немало…

   Это каких же? Девушка вытянула шею, разглядывая следующую карту: что за черная дорога?

   – Скоро придется расстаться с родными, с домом своим…

   Только же приехали в Приграничье, куда опять? Разве что… Берта стрельнула глазами в Эрина: тот внимательно слушал. Девушка ведь покидает свой дом, когда замуж выходит; разве что жених решит войти в ее семью… Гадалка скользнула пальцами по следующей карте, но перевернула рубашкой вверх так быстро, что Берта успела заметить только что-то алое. Отложила в сторону. Вытянула еще три карты с разных мест колоды, покрыла четвертой. На узком лице женщины, расцвеченном то ли красно-черными красками, то ли просто отсветами пламени многочисленных светильников и движущимися тенями, разгладились морщинки озабоченности.

   – О да, как я и думала! Проживешь ты, девушка, долгую, хорошую жизнь в новом доме, там же обретешь любовь и новую семью.

   Ну, за такое неплохое, пусть и обычное, предсказание и заплатить не жалко: всем в многотрудной жизни требуются ободрение и надежда! Берта с улыбкой глянула на Эрина. Тот наблюдал за гадалкой так настороженно, что захотелось даже подтолкнуть его локтем: да не будь таким серьезным, это же Зимнеповоротная ночь, мы просто веселимся!

   – Теперь о тебе, парень, – гадалка вновь перетасовала колоду; уставилась на вынутую карту так, словно впервые обнаружила ее в своей колоде. Бросила искоса взгляд на Эрина: – Вот как? Я не знала.

   Лицо парня даже не дрогнуло: как смотрел исподлобья, так и смотрит, ничем не показывая, что понял слова гадалки, и не показывая, что не понял. Берта сунулась к расстеленному шелковому платку, на котором раскладывались карты. Да у гадалки в колоде целый зверинец!

   – А что волк означает?

   – Ничего плохого и ничего хорошего, – вот же, попробуй от этих предсказателей добиться понятного и честного ответа! Легла следующая карта, и гадалка задумчиво покачала головой: – Трудную ты, парень, выбрал себе любовь. Много препятствий, много злобы.

   Берта втянула голову в плечи: неужто даже карты показывают несговорчивых Эриновых родичей? Три следующих карты – а вот этих чудовищ и зверьми уже не назовешь, увидишь в ночном кошмаре, можешь и не проснуться от страха! Хозяйка по очереди постучала пальцем по каждому из отвратительных созданий.

   – Охота. Берегись охоты, парень.

   Ой. Хозяева опять пошлют Эрина на какую-нибудь заставу, и там он столкнется с этакими тварями?! Встретились взгляды над картами: непроницаемый серый и твердый синий.

   – Но пуще всего, – веско сказала гадалка, – берегись тварей двуногих.

   Берта поежилась: наверное, полог за спиной качнуло порывом зимнего ветра, оттого и мурашки, и руки мгновенно озябли. Ветер же притушил часть светильников, и лицо гадалки погрузилось в темноту, когда она перевернула последнюю карту.

   – Что, что там? – спросила Берта, наклоняясь вперед, потому что гадалка молчала слишком долго. На белом фоне горели знакомые ягоды. Женщина перевернула отложенную раньше Бертину карту, положила рядом. Теперь на цветастом платке рядом лежали две одинаковые карты с красными, как кровь, ягодами рябины – словно Эрин вынул из кармана подаренные Бертой рукавицы. Рябина – хорошее, доброе дерево, оберег от нечистой силы, отчего же лицо гадалки такое печальное, разом постаревшее? Эрин впервые за все нахождение в палатке разжал губы.

   – Одна судьба, – сказал он.

   – Одна, – негромко согласилась женщина. – Только эта, – постучала по правой, Бертиной карте, – в начале жизни. – А эта, – коснулась эриновской, – в конце.

   Берте внезапно стало страшно.

   – Что… что всё это значит? Вы о чем сейчас?

   Ей никто не ответил. Двое глядели друг другу в глаза, словно продолжали свой, неслышный никому разговор. Гадалка склонила голову набок, предложила вкрадчиво:

   – А хочешь, я изменю твой расклад? Твою судьбу?

   – Что… и что для этого нужно?

   Происходящее Берте совершенно перестало нравиться. Она сказала нетерпеливо:

   – Ой, да раскиньте карты заново, раз эта… рябинка такая страшная!

   Ее вновь не услышали. Гадалка пожала плечами, будто на что-то совершенно очевидное.

   – Просто – откажись – от нее.

   Эрин склонил голову, в раздумье рассматривая две карты: казалось, те становятся все ярче, словно ягодки наливаются алым внутренним цветом. Продолжая вглядываться в его лицо, гадалка подалась вперед, потянулась к отложенной колоде.

   – Хочешь?

   Эрин мгновенно выбросил вперед руку, разбросав карты по платку. Легко поднялся, потянув за собой Берту – ты вставала медленно, разминая занемевшие от неподвижности ноги. Сказал сухо:

   – Не хочу. Идем.

   Почти протащил девушку наружу – оглядываясь, Берта видела смотревшую им вслед предсказательницу – и остановился:

   – Ты забыла свой узелок!

   Задержался дольше, чем нужно, чтобы просто подхватить платок с увязанными подарками. Берта всмотрелась в его лицо: как обычно, спокойное.

   – Она что-то еще тебе сказала?

   – Нет.

   – Ох, Эрин, знай я, что гадалка что попало наболтает, я бы никогда…

   – Смотри, – прервал он. – Сейчас будут фейерверки.

   – Фейер… что?

   И Берта, вскрикнув, пригнулась – что-то, загремев-зарокотав, со свистом пролетело над площадью, окрасив все окружающее разлившимся малиновым светом. Эрин потянул ее за плечо, понуждая выпрямиться. В следующей, цыплячье-желтой,