Оборотни Валласа. Лара Делаж

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ Безвременье
• ГЛАВА ПЕРВАЯ Воронье
• ГЛАВА ВТОРАЯ Оборотни
• ГЛАВА ТРЕТЬЯ Надлом
• ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Анча просит о помощи
• ГЛАВА ПЯТАЯ Загадки
• ГЛАВА ПЯТАЯ Невеста Верона
• ГЛАВА ШЕСТАЯ Ведьма
• ГЛАВА CЕДЬМАЯ Новые друзья
• ГЛАВА ВОСЬМАЯ Сван
• ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Север
• ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Вандервилль
• ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Оборотень
• ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Снова вместе
• ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Две женщины
• ЭПИЛОГ. Иномирье

АННОТАЦИЯ

Цикл Лары Делаж «Хроники Валласа» – это увлекательная сага для любителей эпической фэнтези, максимально приближённой к реалистическому историческому роману в его лучших образцах. Здесь нет сентиментальных штампов и нагромождения чудес ради чудес – жёсткое, неженское, психологически напряжённое повествование погружает читателя в антуражно достоверный и логически выдержанный мир. Постепенно разворачивается полотно параллельной, но очень схожей с «нашей» реальности: от дворцовых интриг до массовых баталий, от сурового прямодушного Севера до изысканного расчётливого Востока, от герменевтических, намёками, искусств до здравосмысленного неверия в магию.

   Искушённого читателя приятно удивит, что неожиданные повороты сюжета и открытия – не «рояли в кустах» и не авторский произвол, а логически подготовленные предыдущим ходом событий следствия; внимательный глаз найдёт такие подготовительные «улики» в предшествующих главах. Радует, что персонажи – не «картонные». Да, им можно присвоить известные ярлыки: вот король в изгнании, вот хитроумный министр, вот девушка-воин, вот маг, вот готическая дама… Но каждый из них перерастает ярлык и развивается от главы к главе, снимая перед читателем всё новые покровы со своего многослойного характера. Ни законченных злодеев, ни святых. Никто не заслуживает ни последовательного порицания, ни полной моральной поддержки. Драматический психологизм характеров позволяет героям разрываться между омерзительными и кристально чистыми деяниями, оставаясь уникальными индивидуальностями. Как говорил Иешуа, «нет злых людей, есть несчастные люди». Да и добрые люди порой совершают такой выбор, за который жестоко расплатятся по законам «валласовской» кармы. Однако в политике и на войне однозначно благородных решений нет, они остались где-то в идеалистических книгах. А вот романтическим произведением «Хроники Валласа» можно назвать, если понимать под этим исключительных героев в исключительных обстоятельствах. От утешительной же романтической фэнтези в двух центральных любовных линиях нет ничего. Похоже, что эти линии, противоположные по взаимоотношениям и ролям, – «антология» всех возможных ситуаций, эмоций, само- и взаимоуничтожения двух любящих существ. Одно не вошло в «антологию» – безоблачное счастье.

   Несмотря на мотив пророчества, фэнтези о Валласе не фаталистична: человеческая воля, а равно и пороки, и слабость вполне способны влиять на мироздание и ход истории. И даже в меру сил поддерживающее порядок в мире человеческом Иномирье, своеобразная «небесная канцелярия», оказывается невсемогущим, когда сталкивается с волей и действиями смертных королевской крови. Значит, не зря в глубокой и пока не открывшейся читателю древности трём ветвям одного рода была дана земная власть, раз даже потусторонним силам приходится подчас смиряться с выбором этих людей. В этом плане роман Лары Делаж можно назвать гуманистическим. (А вот гуманным – вряд ли!) Кстати, «небесная канцелярия» выписана оригинально и непохоже на родственные инстанции во вселенных других авторов. И «небесной» её называть, в общем-то, неправильно, по крайней мере напрямую ведающий делами людскими «отдел». И юмор в романе возникает только в линии Иномирья, между прочим. (Не считая грубых шуток одного персонажа-вояки, но куда ему до естественной непосредственности нежити!)

   Юлиана Орлова, писатель, поэт, член правления Межрегиональной общественной организации «Клуб фантастов Севастополя и Республики Крым «Фанданго», редактор фэнзина «Фанданго», член Регионального Севастопольского литературного объединения им. А. Н. Озерова

ПРОЛОГ Безвременье

— И как у них дела?

   — Плохо.

   — У них всегда плохо.

   — В этот раз — хуже, чем обычно.

   — А будет еще хуже.

   — Может, поможем?

   — Зачем?

   — Среди них встречаются любопытные экземпляры.

   — Мне они не интересны. Интеллект оставляет желать лучшего. Склонны к мучению других живых существ и себе подобных. Выраженная внутривидовая агрессия... стайная психология... склонность к вырождению. Короткоживущие к тому же. Зачем вкладываться?

   — Ты же их делал!

   — Вот не надо, пожалуйста! Делали их многие — кто только к ним руку не прикладывал!

   — Но ты был первым.

   — Нет! Я был одним из первых.

   — И тебе не интересно, как живут твои творения?

   — Нет. Я пережил свое увлечение ими. Я бы их стер... как неудачный эксперимент. Чтобы не мозолили глаза и... совесть. Но некоторые из нас продолжают думать, что из них еще что-то получится.

   — Например?

   — Например кто или например что?

   — Кто?

   — Кто — Маха.

   — Маха?!

   — Да. Она до сих пор не теряет к ним интерес — представляешь?

   — И чего она добивается?

   — Ты не поверишь: поднять до нашего уровня!

   — Утопия.

   — Все так говорят. Но это не мешает ей верить.

   — Где она, кстати?

   — Отправилась к ним.

   — Куда?!

   — В Мир.

   — И ты ее отпустил!

   — А что мне оставалось делать? Ты же знаешь: если она что-то возьмет в голову...

   — Упрямая...

   — Очень.

   — И что она там делает?

   — Страдает.

   — И ты не хочешь ей помочь?

   — А зачем? У нас впереди и позади — вечность. Пусть тешится...

   — У нее совсем не осталось памяти?

   — Памяти — нет. Но ты ведь понимаешь, ее способности не так просто спрятать.

   — И долго ей там осталось?

   — Долго. Если честно, я пытался ей помочь и так, и этак — прервать это недоразумение, что они называют жизнью.

   — И?..

   — Не поверишь: не получилось.

   — У тебя не получилось?!

   — У меня. Много она энергии вложила, чтобы там оказаться. Наверное, и защиты какие-то поставила... Знала ведь, что постараюсь ее оттуда вынуть.

   — Но ты ведь сильнее ее!

   — Как сказать, как сказать... Смотря в чем — как создатель я, конечно, сильнее. Но у нее есть что-то... Что-то, что сильнее моей силы.

   — Что?

   — Терпение. Терпение начинать, терпеть поражение и начинать снова. И так без конца.

   — Ты думаешь, это достоинство или порок?

   — Не знаю. Увидим. Пусть вернется и посмотрит сама: изменится там что-либо или нет.

   — Но мы же с тобой знаем, что там ничего измениться не может.

   — Мы — знаем, она — нет.

   — Ты ей объяснял?

   — Объяснял.

   — А она? Не верит?

   — Говорит: я знаю, что это не так.

   — И ее не убедил последний Апокалипсис?

   — Нет. Она говорит, что всегда остается возможность появления исключений из правил. И пока есть эта возможность — есть надежда.

   — Они говорят, что надежда умирает последней.

   — Они неразумны, ты ведь знаешь. Надежда никогда не умирает.

ГЛАВА ПЕРВАЯ Воронье

Первым проснулся Домир. Открыл глаза — веки покрылись мокрой пленкой. Моросил дождь... Даже не моросил, а опускался густым плотным туманом. Солнце уже встало, но все небо было затянуто тучами, низкими и свинцовыми, так быстро бегущими по небу, словно их безудержно гнал невидимый охотник. Над ним кружились два ворона, будто высматривали: кто это забрался в большое покинутое гнездо на верхушке мощного дуба?

   Домир проводил взглядом птиц, которые будто поняли, что люди проснулись — поднялись выше и улетели на юг. Почувствовав холодный ветер на голове, к которой еще мгновение назад прижималась мужская щека, открыла глаза и Паска. Проводила глазами крылатых стражей...

   — Воронье?

   — Да, сторожа края, — Домир коснулся губами лба жены.

   Заворочались с опаской: покинутое большое гнездо, куда они залезли вечером для ночевки, хоть хорошо и крепилось на ветвях, все таки было предназначено не для людей. С треском посыпались вниз сухие ветки. Паска, ловкая и сильная, села, убирая русые волосы под головной убор, который на ночь засунула за пояс.

   — Лес заканчивается?

   — Да, мы уже на границе с Валласом.

   Муж помог ей спуститься, снизу ставя ее ноги в развилки ветвей, чтобы она не поскользнулась и не упала. Женщина спрыгнула, не удержалась на ногах и схватилась за землю руками, тут же гибко выпрямившись. Домир невольно залюбовался грацией своей маленькой женщины.

   — Волков сегодня ночью не было слышно.

   — Никто не знает почему, но вокруг замка графа Бена волков нет. Как будто какой-то большой невидимый самец пометил землю вокруг и не пускает других — только воронье...

   — Может, не будем заходить в замок? О нем говорят странные вещи...

   Они оседлывали пасущихся неподалеку лошадей. Домир поддержал ей стремя и отодвинул назад сумки, чтобы она удобно уселась в седле.

   — Нет, будем. Поехали...

   Пересекли последний ряд высоких деревьев: дубы и березы сменились падубом с красными, будто сделанными из кожи, плотными ягодами. Лошади прошли мимо больших камней и вышли на склон холма, уже свободного от древесной поросли. Гористый ландшафт обернулся степью, спускаясь вниз...

   Сумеречный Лес обрывался резкой границей, переходя в устремляющуюся вниз пологую долину, которую покрывали лишь невысокие кусты. Вдали высился замок — белый и высокий, на удивление светлый на фоне неба, затянутого быстро несущимися тучами. Пахло сыростью, осеннее зябкое утро не спешило уступать место наставшему дню.

   — Я его представляла совсем другим, — задумчиво протянула Паска.

   — Каким?

   — Темным... мрачным — как все те слухи, которые ходят вокруг графа Бена. А он такой светлый! И над ним кружит воронье... много воронья.

   — Я тоже не ожидал увидеть его таким, — подтвердил Домир.

   Они тронули пятками бока лошадей, потрусив по степи, где не было проложено ни одной тропинки. Лошади осторожно ставили ноги между большими белыми камнями, лежащими в высокой траве. Дождь, опустившийся на землю плотным туманом, проредился уже привычными мелкими каплями, холодил лицо и руки. Гривы лошадей вскоре стали мокрыми, как и вся одежда всадников, и когда они достигли стен замка, то уже изрядно замерзли.

   Крепостного рва не было, как не было и укрепленной стены — высокий замок устремлялся вверх махиной белых стен прямо посреди степи. Окна и прорези бойниц расположены высоко: даже если рослый всадник встанет на седло, не сможет до них дотянуться. Черные черепицы изящных крыш венчали шпили разной высоты, заканчиваясь искусно выкованными конструкциями.

   — Для чего они? — Паска кивнула на высящиеся металлические прутья.

   — Отводить гром и молнии, — Домир спешился у больших высоких ворот и стукнул входным кольцом. Внутри послышался гул и, подхваченный эхом, затих где-то вверху, запутавшись в лабиринтах коридоров и башен.

   Пространство вокруг замка было невероятно диким: ни тропинок, никаких следов ни людей, ни животных — как будто не ступала сюда нога человека уже многие годы... Словно мир забыл об этом строении, построенном неизвестно когда, неизвестно кем и непонятно с какой целью. Воронье, кружившее над шпилями замка, перекликалось, и резкие, режущие слух звуки разносились далеко вокруг.

   — Птицы, жрущие падаль, — Паска закинула голову вверх и следила за ними, покрывающими, как тучей, все пространство над ними. — Но нет никакого тяжелого чувства, как обычно, когда видишь стаю кружащих ворон... И здесь легко дышится. Мне нравится это место, несмотря что замок каменный и такой непривычный.

   Раздался звук открывающегося засова, дверь поддалась и навстречу им вышел человек в черном. Он был уже не молод, но строен и высок. Волосы, подстриженные на уровне плеч, висячие усы и короткая квадратная борода хорошо тронуты сединой — как посыпаны пеплом.

   — Куда путь держите, путники? В какие края? Что у нас забыли? — без слов приветствия спросил он.

   — Здравия тебе, — Домир учтиво склонил голову и коснулся рукой груди. — Зовут нас Паска и Домир. Едем мы с Севера, в поисках лучшей доли и солнца — на юг, в Вандервилль. Много недель провели в седле, пробираясь через лес. Не позволишь ли остановиться, переночевать, отдохнуть хотя бы на день?

   Встретивший их внимательно осмотрел верховых, отошел, пропуская внутрь:

   — Что ж, заходите, коль попросились. Ингваром меня величают...

   Двор выстелен таким же белым камнем, из которого был построен и сам замок. И стук копыт о мостовую эхо разнесло далеко, повторив на все лады... Прошли на конюшню, где стояли три коня — не такие, как у них на севере, маленькие и мохнатые, — а высокие, с короткой шерстью и тонкими ногами. Аромат хорошо просушенного сена смешивался с запахом свежего навоза.

   Служитель замка подождал, внимательно наблюдая, как они снимают сумки, заводят и разнуздывают животных, как Паска распутала спутанную гриву своей лошади, причесала пальцами, сняла короткий плащ и заботливо вытерла им бока и спины. Удовлетворенно кивнул, как будто остался доволен увиденным, забрал у женщины поклажу:

   — Следуйте за мной...

   Они прошли во двор, миновали колодец и поднялись по ступеням в главную башню. Несмотря на сумрачную погоду, замок был полон света. Своды изнутри расписаны красными узорами, наполовину стершимися от времени. Встретивший их оглянулся и улыбнулся в этот раз более заметно, заметив, как Паска рассматривает рисунки на стенах.

   — Нравятся?

   — Нравятся... Это наши узоры, северные... У нас этих зверей, — женщина указала на рисунок единорога, — до сих пор вышивают на плащах тех, кто уходят в чащу на поклонение...

   — Вам одну комнату или две?

   — Одну, — быстро отозвался Домир. — Муж и жена мы.

   — Недавно?

   — Что недавно?

   — Недавно стали мужем и женой? — смотритель спрятал улыбку в уголках рта, почти неразличимого в усах.

   — Почему ты так решил?

   — Смотрю, с какой лаской ты на нее смотришь...

   — Он на меня все время так смотрит, — с открытой улыбкой ответила Паска. Северяне с опаской относились к жителям Валласа, но этот человек был не похож на них. Он казался осторожным и спокойным, вежливым и полным собственного достоинства. — Сколько я себя помню.

   А муж ее подтвердил:

   — Недавно.

   Житель замка удовлетворенно кивнул и открыл тяжелую дубовую дверь, сам оставшись у порога.

   — Это комната для гостей, хотя гостей у нас нет уже много лет. Отдыхайте. Захотите поужинать — вот по этому коридору пройдете и найдете зал, в котором все время горит огонь.

   В галерею залетел большой ворон и ловко спланировал на плечо не замедлившему шаг человеку.

   Домир и Паска спустились в большой зал, где горел яркий огонь в широком полукруглом камине за красивой узорной решеткой, уже после захода солнца. Они одели свою единственную смену одежды: широкие, удобные, вышитые красно-коричневым узором белые платья — выше колена на мужчине, а на женщине оставляющее носки обуви открытыми, когда она ступала. Паска покрыла голову головным убором, и вдоль ее миловидного личика опускались серебряные монеты, нежно позвякивая при ходьбе.

   Окно было открыто настежь. В комнате, кроме смотрителя замка, в разных углах и на спинках стульев сидело несколько птиц. Они как будто понимали людей и были привыкшие к обществу человека: проводили вошедших взглядами блестящих золотисто-фиолетовых глаз, приветственно прокаркали, расправив искрящиеся, большие крылья.

   — Привечают вас, — смотритель встал из-за стола и закрыл большую книгу, лежащую перед ним, застегнув тонко выделанный каштановый переплет. Отложил ее на невысокий, искусно чеканный столик.

   Паска с интересом рассматривала убранство вокруг. Она никогда не выезжала из северных родных лесов и только слышала рассказы о жизни валласцев в таких домах. На столе стояла плетеная корзинка с хлебом, металлическое блюдо с тонко нарезанными, большими кусками мяса, и несколько яблок.

   — Угощенье нехитрое, но голодными не останетесь, — житель замка смотрел, прищурясь, как гости ели: не торопясь, с достоинством. — Ну что, обменяемся новостями? Что там у вас на севере творится?

   Паска растерянно моргнула глазами и перевела взгляд на мужа. А что отвечать на такой вопрос, они и не договорились!

   Домир несколько замешкался с ответом:

   — Север отошел в леса после пленения рыцарей Арута. Мародеры армии Валласа изрядно потрепали приграничные селения. Люди ушли туда, где лес непроходим, а животные свирепы и опасны, где холодно и неприветливо.

   Домир снова задумался, размышляя, называть ли их настоящие имена.

   — Не умеешь ты врать — и не берись. Послали вас северяне за новостями.

   Паска округлила светлые глаза, но поостереглась говорить.

   — Почему ты решил, что говорю неправду? — тут же насупил густые черные брови Домир.

   — Каждое слово взвешиваешь перед тем как сказать, будто разговаривать не умеешь, — смотритель прищурил карие глаза, по своей привычке улыбнулся в усы, перевел взгляд на Паску. — Может, и в Вандервилль направили вас северяне, да отправили за вестями.

   — А спускаемся мы в Валлас за лучшей жизнью, — произнес Домир, словно не слыша последней фразы. И снова повторил упрямо: — На работу готовы наняться. Можем и тут остаться.

   — Есть у меня работа для вас, есть... — не расслаблял улыбающийся прищур глаз смотритель.

   Паска переводила испуганные глаза с мужа на управляющего.

   — Ну что, рассказать тебе валасские новости? Или так и будете хорониться? — Расскажи... а потом уж о работе поговорим, — осторожно, по-прежнему медленно произнес Домир.

   Смотритель наклонился над столом, взял яблоко, откусил сразу половину небольшого румяного плода.

   — В столице Валласа Вандервилле совершен государственный переворот. Семья Травалов, свергнувших двенадцать лет назад старинную благородную династию Давикулюсов, пала. Правящие вашей северной страной Арут — принцы Корноуэлл — плененные маршалом Валласа в прошлом году, были освобождены восставшими. Старший, Ландос, объявлен временным правителем Валласа. Случилось это в начале лета, несколько лун назад.

   Паска и Домир замерли...

   — Кто поднял восстание против Травалов?

   — Колдун Эрланд. Слышали, небось, про него?

   — Нет. У нас своя вера, свои боги, свои ведуны. Расскажи...

   — Две зимы назад объявился в Вандервилле бродячий маг. Лечил людей, учил детей грамоте и уже позабытой истории... Остановил он страшную болезнь, поразившую город — болезнь, которая съедала тело, превращая живых в ходячих мертвецов. Творил чудеса... Знал законы движения звезд и мудростью поразил многих. Невзлюбила его королева Валласа, Диана Травал. Застали Эрланда за вскрытием умершего и заточили в тюрьму. А следом и сожгли...

   — Ах! — воскликнула Паска, тут же прикрыв рот ладонью и подавив возглас.

   — И что, — играя желваками на скулах, спросил Домир. — Никто не вступился за волшебника? Немало он для людей сделал. Неужели не нашлось никого, кто бы защитил его?

   — Люди нашей страны потеряли достоинство... Годы лишений, бесконечные войны, непосильные налоги — нет благородного примера и больше нет стойких и верных, — грустно рассказывал Ингвар, покручивая тронутый сединой ус. — Семья Травалов, захватившая власть много лет назад, провела почти поголовную мобилизацию и уничтожила богатейшую восточную страну Тареш, сравняв с землей его дворцы, превратив плодородые равнины в кровавую пустыню. И вот в прошлом году Валлас позарился и на Север — захватил башню Арут, именем которой названа северная страна и пленил ваших правителей.

   — Так я не понял, — растерянно спросил Домир, наморщив лоб, — как же колдун этот смог организовать переворот, если его сожгли?

   — Сожгли, — подтвердил Ингвар, — на глазах всего города сожгли. Да только воскрес он. И привел с собой воительницу южную, которую прозвал народ Мечом Эрланда. Девушка по имени Эда — ни один мужчина не может сравниться с ней в искусстве убивать. Встал на их сторону граф Тарис Бен, командующий гарнизоном столичным и хозяин замка, в котором вы находитесь.

   — Граф Бен поддержал восстание?! — вновь не удержала изумленного возгласа Паска.

   — Да. И не только он. Король арены Вандервилля, непобедимый гладиатор Варг повел рабов столицы под знамена восставших. Во главе армии встал один из ваших северных принцев, Изда...

   Ингвар внимательно следил за тем, какой эффект произвели его слова, как дрогнуло лицо женщины и опешил мужчина.

   — Не шутишь ли ты?

   — А с чего мне шутить? — смотритель повел плечом и положил недоеденное яблоко на стол. Тут же один из воронов подлетел и стал его клевать, зажав темно-коричневой когтистой лапой.

   — Они яблоки едят, — задумчиво проговорила Паска.

   — Они у меня все едят, — Ингвар потянулся за хлебом и покрошил его ворону рядом с фруктом. — Но это еще не все... В военном походе, призванном объединить страну и сломить сопротивление сторонников свергнутой семьи Травалов, Варг объявил свое настоящее имя. Дэв Серв Давикулюс — император погибшей Империи, объявленный убитым много лет назад... — в комнате наступила такая тишина, что было слышно, как за окном ткет паук паутину. Даже ворон перестал клевать свое яблоко. — А девушка, известная под именем Меч Эрланда, оказалась дочерью шаха Дравийского царства, Эдой Дераб Тордонус. И был проведен между ними свадебный обряд принцем Арута Издой Корноуэллом по законам Севера.

   — Что ты такое рассказываешь! — изумленно воскликнул Домир. — Как может валласец и дравийка желать обряда Севера?!

   — Значит, есть нечто, что нам еще не известно... — Ингвар устремил взгляд поверх голов гостей в пустоту. — Видать, узнаем мы в скором времени что-то, что заставило их это сделать...

   — А теперь-то что? — глаза Паски округлились от неслыханных новостей и брови поднялись домиком. — Где наши правители? Отдаст ли колдун Эрланд власть? И на чьей стороне граф Бен?

   — Принц Севера Изда Корноуэлл отказался присягнуть назвавшемуся императором Дэвом Давикулюсом и взят им в плен. Ландос, правящий в столице Валласа, Вандервилле, покончил жизнь самоубийством. Судьба остальных северных рыцарей неизвестна — исчезли они, — и, увидев, какой эффект произвели его последние слова, Ингвар добавил: — Ну что, дать вам работу? Или возвращаться будете, чтобы новости понести народу своему?

   Домир поднял на него растерянные глаза:

   — Какую работу предлагаешь?

   — Какую работу? — Ингвар посмотрел на него так же, как и ворон, отвлекшийся от хлебных крошек и яблока, покрутив головой в разные стороны, словно рассматривая с разных точек зрения. — Приятеля твоего освободить.

   — Какого приятеля? — по-прежнему осторожно уточнил Домир.

   — Дона.

   — Какого еще Дона?

   — Ворон тебя выбрал другом, али забыл? — и продолжил, смотря в выпученные на него от удивления глаза северянина: — Видишь, а ты даже имени его не знаешь. В беду он попал, в плен.

   — Как?! Откуда?! Кто тебе рассказал?!

   Паска застыла... Домир забыл об осторожности: так невероятно было то, что говорил этот странный человек.

   — Они мне и рассказали, — Ингвар указал на сидящих повсюду птиц. — Ну что, поговорим напрямик? Без обиняков и осторожничаний?

   Ингвар был птицеводом. Принадлежал он к роду небогатому, но древнему. Все его предки жили здесь же, где жил и он сам сейчас — на узкой приграничной полосе между Арутом и Валласом. За годы правления Травалов опустел этот район: люди рыцарей семьи Корноуэлл, принявших на себя управление Севером, переселились в Арут, в бревенчатые поселения, а его самого выбрал граф Тарис Бен из уже опустевшей деревни. Выбрал, руководствуясь одному ему понятным причинам. Предложил быть смотрителем старинного замка, построенного в незапамятные времена теми, кто переселялся на юг.

   За десяток лет изрядно обветшалый замок был восстановлен до жилого состояния. Но в нем никто не жил, кроме самого смотрителя. Граф не приезжал сюда уже несколько лет. В последний раз он обошел пустое строение и удовлетворенно кивнул.

   — Будешь здесь жить? Один? В двух днях пути на юг рассредоточен небольшой гарнизон верных мне людей. В случае чего — защитят мои земли от разбойников. На северной границе никого не ставлю, северяне уважают чужие владения.

   Ингвар согласился. Был он бобылем и в людях не нуждался — лишь бы никто не мешал ему общаться с птицами, его единственными друзьями.

   — Охраняй замок. Сюда никто не сунется, — пообещал Бен и каким-то непонятным образом сдержал свое слово. Ни армия маршала Даневана, прокатившаяся не так давно и захватившая рыцарей Арута, ни шастающие по округе банды ни разу не беспокоили покой Ингвара. Лишь иногда забредали сюда местные жители с просьбой о пристанище на одну ночь — вот как эта пара северян.

   — Замок потерял свое имя, — рассказывал управляющий гостям его историю. — Растворилось оно в веках. Те, кто жил здесь, ушли на юг много веков назад. Битва здесь была давным-давно, много воинов полегло. Воинов древних, идущих с Севера и завоевывавших землю. Кто здесь жил раньше — неведомо, не остались они в памяти людей. Много лет оставалось пепелище. На этом месте сожгли павших, и много-много веков оно было священно: не называли его, не упоминали, дабы не тревожить память...

   Когда успокоилась земля, заколосилась степь, пришли новые люди с Севера и возвели сторожевой замок из белого камня. Ни одного сражения здесь больше не было, как будто охраняли это место духи павших в стародавние времена... Словно пролито уже достаточно крови, чтобы новая не тревожила мертвых.

   А воронье осталось. Птицы, облюбовавшие это место с поры той древней битвы, поселились здесь. Высиживали птенцов на кромке Сумеречного Леса, а кружили тут, над степью, где достаточно и мелких животных для пропитания, и обильны рыбой степные ручьи.

   Эти птицы с детства были со мной. В роду моего отца издавна дружили с воронами. Особенные они, не такие, как другие пернатые твари. Живут долго. Век их более длинный, чем жизнь человеческая. И память более цепкая, как и цепки их когти. Если начнешь понимать их язык — многое рассказать тебе могут о том, что даже старинные книги не поведают. Особенность есть у воронов: расположены они к мужчинам, к воинам.

   В стародавние времена, когда люди могли духом переселяться в животных, вороны были согласны вместить человеческую душу. Так у них и осталась эта способность. Да только люди потеряли это умение, забыли...

   Ингвар замолчал, поднялся, подложил поленьев в очаг, помешал угли. Прошел по зале, заглянув в глаза сидевшим повсюду птицам. Посмотрел на притихших, внимательно слушающих его северян. Опустился в кресло и замолчал уже окончательно, словно ожидая, о чем его спросят.

   — И ты научился понимать язык птиц? Ты умеешь разговаривать с воронами? — изумленно спросила Паска.

   — Да я ему никогда и не учился. Я его всегда знал, с детства. Как и всегда видел птиц вокруг меня. Они мне многое рассказали...

   — Как грамоту-то освоил? Али учил тебя кто? — Домир кивнул в сторону отложенной в самом начале их прихода большой толстой книги в кожаном переплете, лежавшей там, где Ингвар ее и оставил: на маленьком чеканном столике сбоку от стола.

   — Мы все грамотные раньше были, — спокойно продолжал его собеседник. — Во времена Империи, возглавляемой династией Давикулюсов, всех детей грамоте учили. В моей семье не нарушали традиций. Склонность у меня сердечная к книгам была. В последний визит графа Бена привез он много манускриптов из Вандервилля. Сказал, что здесь целее будут... Много знания я из них почерпнул. Старые книги, еще во время расцвета Империи писанные да переписанные с древних. Много чего знаю я — того, о чем сейчас люди забыли.

   — А как ты о моем вороне-то узнал? — наконец задал давно его беспокоящий вопрос Домир.

   — Как-как... — Ингвар указал на сидящих повсюду птиц. — Они мне и рассказали. А им кто — не ведаю. То ли звери лесные, то ли сами увидели. Не только человек наблюдает за миром, но и мир за человеком. Сотнями глаз, тысячами глаз... Как мы передаем увиденное, так и они, которых люди считают неразумными. Поведали мне мои друзья-вороны, что душа великого воина-мага вселилась в тело одного из них. И что ведет эта птица старую королеву Севера. Орана, покинувшая людей и ушедшая в отшельничество после того, как отец Дэва Давикулюса покорил Арут, следует в Валлас. Да только сложен и извилист путь ее, препятствовать будут многие. И люди, и боги...

   — А боги, что, тоже не мирно живут между собой, как и люди? — воскликнула Паска.

   — А как же? Что внизу, то и вверху... Как мы здесь сражаемся, не миримся, любим и ненавидим — так и они. А как же! Все едино. Весь мир един. И среди людей есть народы и племена, которым благоприятствуют одни духи и боги, как есть и те, против которых разворачивается борьба на невидимых сферах. Негоже отрекаться от своих богов — прародители они наши, хранители. Забыли люди веру древних. Приняли чужую веру, чужих богов. Выпали из-под покровительства сотворивших их, вызвавших из небытия... Вот и расплачиваются, впустив чужих.

   — Народ Севера не потерял своей веры, не отрекся от богов древних! — воскликнул Домир.

   — Не отрекся, — согласился Ингвар. — Да растерял древнее знание, необходимое для общения с миром тонким. Суровая жизнь, тяжелые времена отбросили людей вспять, похоронив раньше срока тех, кто хранил эти умения и передавал их — нарушилась преемственность. Вот собираю я теперь его по крупицам: из книг, от птиц, от духов мертвых, что упокоились и приходят лишь иногда...

   Отрекся я от людей давно. Когда живешь один, начинаешь быть более близким к миру, который наблюдает за людьми извне. Не знаю, что ждет меня, но провожатые мои — силы неведомые — в голову и душу вкладывают что-то, что понадобится людям. Чувствую я: закончится рано ли поздно мое добровольно взятое на себя отшельничество. Придут времена благоденствия на северную землю.

   — Придут времена благоденствия, — эхом подхватил Домир, очень внимательно слушающий собеседника. — Пророчество было: спустится древний великий король в этот мир и возродит Север. И отступит холодное море... Объединит он властью своею Валлас, Арут и Тареш.

   — Спустится, — согласился Ингвар, — если помогут ему. Помнишь? Что внизу — то и вверху... Как здесь не утихают войны, так и там. Как здесь вмешиваются люди в планы друг друга, так и мир духов бурлит, неспокойный... а над ним — и мир богов. Помогать мы должны друг другу. А для того, чтобы помогать, надо уметь слышать неслышимое и видеть невидимое.

   — Ты говорил о вороне, что водил меня, — вернул его к прежнему разговору Домир. — У него имя есть? Как ты назвал его? Дон? Кем он был?

   — Дон был верховным жрецом у старой королевы Севера. Он был тем, кто увел ее от опасности, когда Дэрон Давикулюс пришел поработить Арут. Император был жесток и властен. Север отторг его. Но владыка украл малолетнюю дочь королевы Севера, Дару, и захотел пленить и Орану. Удалось ей ускользнуть. Много лет оплакивала Великая Мать утрату своей единственной дочери. За свое вероломство понес наказание и старый император...

   Но времена изменились. Изменилась расстановка сил в тонком мире. Снова собрались те, кто благоприятствует Северу и повели последнюю битву. Если победят они — сбудется пророчество. А потерпят поражение — Север падет уже навсегда. Захлопнутся ворота в тонкий мир, и останутся люди без ведущих их.

   — Так Дон — это и был мой ворон?!

   — Да.

   — Который привел меня к одному из северных шаманов?

   — Да. Да только не удержался шаман: слишком было велико искушение воспользоваться знаниями и умениями великого жреца, заключенного в пернатое тело. Украл он ворона у Ораны и пленил его, дабы познать древние тайны. Освободить его надо и вернуть Великой Матери, чтобы продолжила она свой путь... чтобы помогла спуститься в мир королю Севера.

   — Что я могу сделать? — Домир весь напрягся.

   — Ты — можешь. Один раз помог он тебе и роду твоему. Благодаря ему мог соединиться с той, которую любишь едва ли не с детства...

   — И об этом ты знаешь! — охнула Паска.

   Ингвар снова спрятал улыбку в усы.

   — И об этом я знаю... Дорогу к шаману ты уже знаешь, нашел ее однажды. Возвращайтесь, освободите птицу.

   — А с шаманом что делать? Великий грех причинить вред ведающему...

   — Ничего, — вздохнул смотритель. — У него своя судьба, свой путь. Не выдержал он одного искушения, ему другие пошлются. Нельзя его трогать. Нельзя ему вреда причинить. Ворона надо освободить тогда, когда его дома не будет. Пойдет он скоро к камням на поклонение. Вот только...

   — Что только?

   — Вот только не один он живет больше, этот шаман. Приветил он путника.

   — Какого путника? Тоже в плену его держит?

   — Нет... Путник у него добровольно остался — путница, дева юная. Далеко ее путь лежит, но дали ей возможность силы, оберегающие ее, отдохнуть душой и телом, окрепнуть духом, поучиться у шамана его ремеслу. Не трогайте ее и никому про нее ничего не говорите.

   — А что нам потом делать, как ворона освободим?

   — Что хотите, то и делайте. А ворон сам полетит куда надо, быстрее вас. У него крылья есть. Надеюсь, что не подрезал их ему шаман. Что дальше делать, как жить — решать вам. Ждите...

   — Чего ждать?

   — Новостей... Сюда медленно новости доходят, до границы с Севером. А до вас еще дольше.

   Больше не разговаривали. Посидели еще втроем, понежились у живого огня. Потом пошли спать. Рано утром Ингвар уже почистил и оседлал их отдохнувших лошадей, и Домир и Паска повернули назад, провожаемые вороньем до самой кромки Сумеречного Леса...

ГЛАВА ВТОРАЯ Оборотни

Когда Эду обнаружили под кустом калины, в луже крови и со стрелой в груди, Тарис снова потерял брата. Дэв не видел и не слышал никого и ничего. Он держал лицо жены в своих ладонях и плакал. Бен никогда его не видел плачущим — даже в детстве, даже тогда, когда он пришел к нему и сказал: «Я переспал с Вероникой. Она говорит, что я лучше тебя и хочет остаться со мной»... И эти слезы брата, капающие на уже начавшее синеть девичье лицо с заострившимися чертами, ломали что-то у него в груди. Как лед замерзшей едва ли не до дна речки вдруг идет огромными трещинами от одного шага детской ступни...

   Какое счастье, что она осталась жива! Какое счастье, что он приехал именно сегодня — в этот день, когда ее хотели убить. Какое счастье, что с ним оказалась Кавада — терпеливая, все и всегда прощающая Кавада.

   И когда ей удалось вынуть эту стрелу... И когда из груди Эды раздался этот безумный крик, Тарис почувствовал себя почти счастливым.

   Раненную унесли в палатку Варга, и они оба — Кавада и брат — исчезли за тяжелым выгоревшим на солнце пологом. Лишь стоны доносились оттуда, стоны и шорох...

   Оранжевые языки пламени разрывали темноту ночи, пожирая летящих на него насекомых. И они сгорали красными вспыхивающими искрами в слизывающем их огне. Убывающая луна светила ярко. Звезды рассыпались по фиолетовому небесному своду. Холод осенней ночи осторожно заполнял пространство вокруг костра, не решаясь побороться с его жаром.

   Дым от смолистых поленьев не могли заглушить едкий, горький запах лечебной мази, которую Кавада, извлекая стрелу из груди Эды, изрядно пролила на землю. И эти запахи, и дух еще окончательно не засохшей крови раздражали Тариса до боли. Ужасно, что невозможно почесать отсутствующий нос... Бен поежился от отвращения к самому себе.

   Неожиданно треск горящих веток и стон Эды, вырывавшийся из палатки брата, дополнились еще одним звуком — шаги... К нему направлялся, обходя другие костры, крупный, высокий человек в мятой холщовой шляпе с коротким пером, небрежно заложенным за тулью. Дорожные, неопределенного цвета штаны, короткий шерстяной плащ травяного оттенка, добротная кожаная куртка — охотник? Не крестьянин и не армейский, это точно. Внимательные глаза, недельная пегая щетина на щеках... Он показался Бену знакомым. Где он видел это лицо с курносым носом и маленькими круглыми глазками?

   Никто его не остановил: ни дозорные, ни солдаты, сидящие кое-где у костров, горевших всю ночь. Бен поднялся навстречу незнакомцу...

   — Опоздал я, — вздохнул тот без каких-либо слов приветствия. И тут же деловито спросил: — Ну что, пойдем по следу?

   — Какому следу? — где он его видел?..

   — Лучника, который стрелял в жену императора.

   — Кто ты? Откуда ты? Почему тебя не остановили дозорные?!

   — Меня остановишь! — хмыкнул пришелец. — Где те, кто присягнул на верность королеве?

   — Какой королеве?! — он что, спит? Тарис почувствовал растерянность — еще одно новое чувство ворвалось в его жизнь. Раньше он всегда был уверен во всем: в себе, в своей правоте, в своих поступках — с детства. И вдруг начал сомневаться... И это сомнение, которое прокладывало трещины через лед его застывшей души, делало его уязвивым. Вот и сейчас он не находил слов...

   — Ну, как ее зовут? — странник почесал жесткие, торчащие во все стороны из-под шляпы волосы бурого цвета.

   — Кого?! Эду?

   — Эду, — согласился странный человек. — Свита у нее должна быть. Где они?

   Оглянулся кругом: в отдалении, не доходя нескольких шагов до палатки Дэва, лежали, завернувшись в плащи, три человека.

   — Да вон же они! — воскликнул незнакомец, быстро направился к ним и пнул сапогом первого с краю. — Это вы королеву поклялись охранять?

   Те вскочили все: угловатый худющий Хирст и Ирвен с Эриком, забелев почти белыми, одинакового цвета волосами в темноте.

   — Ну мы... — басом ответил мальчик.

   — Узнал меня? — неизвестный потрепал белобрысые вихры Эрика.

   — Узнал... Ты — Кабанья Голова.

   — Молодец, — похвалил парня незнакомец. И добавил, обращаясь ко всем: — Дадыр меня звать. Идем брать след...

   Повернулся кругом, и быстрым шагом пошел к темнеющему вдали лесу. Они все выстроились гуськом, едва поспевая в темноте, следуя за ведущим их Дадыром. Тот внезапно остановился, как будто принюхиваясь, и поменял направление.

   Вовсю распелись птицы, как всегда перед рассветом, хотя было еще темно. Ночь отступала незаметно. Приближение просыпающегося солнца чувствовалось, хотя небо еще не светлело. Отовсюду тянуло сыростью и холодом. Пока они нашли куст калины, под которым обнаружили Эду, небо начало уже светлеть. Земля, пропитанная кровью южной воительницы, хранила ее запах.

   — Значит, так... — идущий впереди Дадыр обернулся к ним и кивнул в сторону Хирста и Ирвена: — Вы, двое, остаетесь вон под тем дубом. И если вдруг кто-то из лагеря пройдет, по каким-то своим делам, задержите его. Нечего сюда сейчас соваться. А остальные пошли за мной.

   И, резко обернувшись, углубился в лес, не оглядываясь за поспешившими за ним Тарисом и Эриком. Они прошли еще немного вглубь лесной чащи.

    Бен ничего не понимал. Почему он вдруг подчиняется этому то ли крестьянину, то ли охотнику? Это он-то — командующий гарнизоном столицы! Они отошли от оставленных попутчиков на довольно значительное расстояние.

   — Ну что, готовы? Будем сейчас в зверей превращаться. Раздеваемся, ребята... Ты знаешь что делать? — обратился Дадыр к Эрику. — Оборачивался уже медведем-то?

   — Оборачивался, — согласился пацан басом. — Да только сам не понял, как это у меня получилось. И ничего не помню.

   — Ничего, это поначалу, — успокоил его Дадыр. — С каждым разом все легче будет и помнить будешь все больше.

   И начал раздеваться. На выступающий из земли, как извивающаяся змея, корень огромного вяза положил шляпу и сложил сверху всю одежду аккуратно, стопкой, прикрыв в конце еловыми ветками. Эрик тоже разделся догола. Они стояли рядом: крепкий Дадыр — крупный, с большим брюхом и торчащими во все стороны волосами, и худенький белоголовый мальчик, прижавшись спинами, выделяясь белыми телами в расступающейся уже темноте.

   Тарис чувствовал себя идиотом. Дадыр повернул к нему голову:

   — Смотри, что мы делать будем... Ох, и тяжело ж с тобой! Что же ты такой бестолковый? — вздохнул и приказал уже Эрику: — Давай, бери след. Закрой глаза и проследи мысленно, откуда летела стрела.

   — Как это сделать? — переспросил мальчишка без тени удивления в голосе.

   — Просто увидь себя на месте, где нашли королеву. И почувствуй, откуда пришла опасность. Сосредоточься на направлении, потом почувствуй чужой запах, несвойственный лесу. Войди в этот запах и возьми след. — И снова обратился к Тарису: — А ты, если такой безнадежный, не мешайся. Стань куда-нибудь и не путайся под ногами.

   Дадыр и Эрик замерли. В первое мгновение Тарис подумал, что уснул у палатки брата, сидя у костра — реальностью это быть никак не могло. Он отошел, не отпуская их взглядом... Они стояли, подняв головы, и медленно ворочали ими из стороны в стороны, словно принюхивались.

   Тарису показалось, что поднятый нос этого странного человека вдруг удлинился и расширился? Он моргнул и потряс головой: Дадыр — а он видел уже только его — быстро покрывался шерстью. Его глаза, повернутые к убывающей луне, блестели...

   Тарис прижался к стволу растущего рядом дерева. Вспомнил избушку с мужчиной-кабаном, мертвым Стражем, странной маленькой женщиной с красными волосами. Увидел упавшую в обморок Каваду... Как ему сказали? «Не было приказа менять короля!» Где явь, а где сон? Может, он сошел с ума? Вдруг он сейчас откроет глаза и увидит себя в своей комнате в белом, утопающем в зелени дворце? Рядом с ним улыбающийся, молодой брат, такой похожий на него и такой другой... Веселый, но властный отец, молодая мать, живая Эрона. И вся его жизнь ему только приснилась. Вся его жизнь — затянувшийся ночной кошмар...

   И тут мимо пролетела стрела. Бен увидел ее след в воздухе. Неслышно ступая, стараясь не помешать какому-то действу своих попутчиков, подошел к дереву и, дотронувшись до коры, почувствовал запах чужой женщины. Он был таким резким, что волосы у него на теле встали дыбом, и Тарис ощутил непомерную тяжесть одежды, тесноту сапог, неприятный запах мертвой кожи на мундире; штаны, мешающие сзади, как будто он начал оправляться, забыв присесть. Это ощущение было таким сильным и резким, что он скинул с себя все прямо тут, под деревом. Он был весь в этом запахе — запахе незнакомки.

   Ясень пожаловался ему на ободранную кору от ее сапог и поломанные ветки там, вверху, где она затаилась. Этот запах повел его вглубь леса. Тарис не заметил как получилось, что он уткнулся в землю. Он что, побежал на четвереньках?! След оборвался у ручья, резко ударив в нос мертвой рыбой. Он поднял голову: за ним, шумно раздвигая заросли папоротника, вынырнул крупный кабан. Тоже остановился, насторожился, обнажил клыки и зафыркал.

   — Потерял? След? Рассредоточились по ручью. Сейчас должны снова взять.

   Бен перестал чему-либо удивляться. Он был весь в поиске утерянного следа. Зашел в воду и пересек ручей, не поднимая нос, и... увидел свои лапы — с черными, загнутыми когтями на покрытых жесткой, почти черной шерстью волчьих пальцах. На какое-то мгновение мир покачнулся и он потерял ощущение воды, запаха, ночи, почувствовал боль в глазах и внизу живота.

   — Не отвлекаться, Тимур! Где след? — услышал четкий приказ Дадыра.

   Приказ был настолько властный, что он не смог ему не подчиниться. Снова его увлекли запахи вокруг: воды, листьев, мха, грибов, его товарищей. Тарис пересек ручей, уже не обращая внимания на идущие в поле зрения большие, сильные черные лапы и такой же черный нос, которым он мог шевелить.

   — Нашел! — воскликнул другой голос, уже знакомый ему бас.

   Чуть в отдалении молодой белый медведь прыжками пересекал ручей по камням. Бен устремился к нему, и втроем, растянувшись в цепь, уже хорошо чувствуя след, они пошли, углубляясь в лес.

   Рассветало, и Тарис отчетливо видел своих спутников. Крупный бурый кабан вырвался вперед. Молодой небольшой медведь пристроился за ним, высоко вскидывая при прыжках вислый зад и очень грациозно переступая лапами. Сам он держался немного в стороне. «Я превратился в волка», — спокойно подумал, как будто делал это каждый день.

   Лес просыпался. Пели птицы, и Тарис почувствовал острое чувство голода. В нос ударил другой запах: здесь, в траве, только что пробежало маленькое животное с полосатым брюхом и рыжим хвостом. Метнулся в сторону и уже почти догнал его, как услышал суровый голос:

   — Тимур! А ну не балуй! А то Стража позову! Тарис почувствовал себя виноватым и вернулся большими прыжками, наслаждаясь сильным, здоровым и легким звериным телом, подняв струной дрожащий большой хвост, с помощью которого можно было изменять наклон бегущего тела, легко меняя аллюр.

   Он увидел подбрасывающиеся косолапые белые лапы, обогнал товарищей и пошел впереди, задав им темп более быстрый. Запах незнакомки был нестерпимым. А вот и она — худощавая, смуглая черноволосая женщина, купающаяся в озере. Охотница оставила одежду и лук с колчаном стрел на берегу, завязала кожаным шнуром на макушке длинные волосы и плыла, стараясь высоко поднимать голову над водой.

   — Стоять! — голову словно разорвало криком Дадыра. — А ну назад, в людей!

   Тарис сам не понял, что происходит: снова почувствовал боль в голове и внизу живота... увидел вдруг человеческие пальцы на костлявых голых стопах, все покрытые грязью, белые, как ноги общипанного цыпленка... боками и спиной ощутил холодную росу. Из поля зрения пропал нос. Но хуже всего было ощущение, что он лишился хвоста. Потеря звериного тела поразила его, расплескав внимание и лишив воли.

   Рядом раздался шорох камыша. Дадыр, с перемазанным глиной лицом и еще больше, чем ночью, торчащими в разные стороны бурыми волосами, с таким же белым, как и у Тариса, гадким мокрым телом, покрытым пупырышками, подкрался к нему.

   — Пацан забывается... эх! Что ж у него так обратный процесс нарушен?

    Вдвоем, дрожа и от холода, и от отвращения, — так было неприятно очутиться вновь голыми и безволосыми осенним утром — они смотрели, как медведь с грязно-белой шерстью бросился в воду и поплыл за купальщицей.

   — Допросить ее надо, — почему-то шепнул Тарис, понимая, что в этом вновь обретенном человеческом облике может быть опасно бросаться наперерез зверю, идущему по следу.

   — Надо, — согласился Дадыр, — но уже не успеем.

   Купающаяся охотница обернулась на звук и увидела за собой морду белого медведя. Тот плыл быстро, как собака. На мгновение она замерла, а потом закричала и устремилась прочь от зверя.

   — Может, остановим его, а? — с надеждой в голосе произнес Тарис.

   — Никак ты его не остановишь, — тоскливо хрюкнул Дадыр. — Он сейчас и нас загрызть может. Голодный он, очень голодный.

   Купальщица коснулась ногами дна, выпрямилась и побежала — вода не давала ей двигаться быстро. Медведь ее догонял. Он, вытянув передние лапы, бросил вперед сильное тело. Острые изогнутые когти вонзились в спину нагой женщины, разрывая ее, как будто она была тряпичной куклой. Охотница заверещала, срываясь на визг:

   — На помощь! Помогите! А-а-а-а-а-а!

   — Эх, — Дадыр отвернулся, с сожалением посмотрел на небо.

   Тарис наблюдал, как медведь, повалив женщину, окончательно подмял ее под себя, вгрызаясь в горло. Берег окрасился ярко-красной кровью, стекающей в озеро. Крик замер...

   Зверь рвал шею и грудь, перевернув жертву на спину. Его белая шерсть стала фиолетовой на солнце. Тарис даже с другой стороны озера ощущал этот запах — свежей, еще пульсирующей жидкости, уносящей жизнь.

   — А снова в зверя, вот сейчас, можно превратиться?

   Ему было противно находиться в этой голой, мокрой, дрожащей белой оболочке, которую колол камыш и сухие стебли под ногами, холодил воздух.

   — Я могу. Ты — нет. Молод еще, зелен...

   — Да уж не так я и молод... — Тарис не отрывал глаз от медведя.

   Тот рвал живот женщины, урча, разрывая и клыками, и передней лапой. Вывороченный кишечник распространил далеко вокруг вонь, от которой Дадыр зажал нос.

   — Как оборотень молод, — пояснил и, вглядевшись в глаза Тариса, возмутился: — Ну ты и кровожадный! Тебе что, приятно на это смотреть?

   Бен, словно устыдившись, отвернулся от медведя.

   — И как он теперь... назад, в человека?

   — Как наестся. Должен насытиться и, может, вспомнит, кто он.

   — А может и не вспомнить?

   — Может и не вспомнить...

   — А мы? Что делать-то нам?!

   — Что-что, — глухо, как настоящий кабан, проворчал Дадыр. — По обстоятельствам...

   Они присели в зарослях камыша, по-прежнему дрожа, замерзая все больше и больше, не смея показаться на глаза медведю, который был их товарищем.

   — Гадко-то как... — Тарис двинул плечом притихшего Дадыра. — Так кто мы? Люди или звери?

   — Гадко, — согласился Дадыр. — Не спорю. Когда — люди, а когда — звери. Если научиться этим пользоваться и взять процесс под контроль, большую пользу от этого поиметь можно.

   Помолчал и добавил: «А тебе и нужно».

   — Подучишь меня? — Тарис снова толкнул его плечом. Они оба были холодные, потные, вонючие, скользские... И это ощущение гусиной кожи на его теле и человеке рядом было противно.

   — Подучу, подучу... затем я и здесь, — проворчал Дадыр. — Ну что он там, никак не наестся?

   Тарис выглянул из зарослей: медведь подошел к кромке воды, попил и начал лапой тереть морду, стирая кровь, капающую в озеро.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Надлом

Сзади клубился туман. Он был густой и темный, он протягивал руки и не отпускал ее. Эда с трудом переставляла ноги, как будто к ним были привязаны огромные камни. Один шаг... еще один... еще и еще... Боги, почему она не может двинуться с места? Почему воздух стал превращаться в воду? Или в лед? Или это она вмерзает в лед?

   Она видела обоих — Варга и ребенка. Помнила их руки, видела их глаза... Она не может, совершенно не может их оставить! Куда они подевались? Куда все исчезли? Почему с ней никого нет? Она вспомнила: она всю жизнь хотела быть одной, жить одной... ничем и ни с кем не связанной. Двигаться, как вода — нигде не останавливаясь, не замедляя своего течения. Ей всегда все мешали. Но не теперь... Ей так нужен кто-то — кто-то рядом, кто будет держать ее голову в ладонях... кто-то, кто не даст ей умереть.

   Она переставляла ноги, как будто превращалась в ледяную статую... Как будто та жизнь, которая в ней всегда била ключом, вдруг начала застывать и принимать нерушимую форму.

    Как холодно... Где же все? Почему все ее бросили?! «Варг! Варг!» — закричала она, вдруг вспомнив, что у него есть настоящее имя — Дэв. На Севере варгами называют людей, умеющих превращаться в волков. Почему-то, когда она смотрела на него, в его светлые холодные глаза, она видела перед собой волка — большого белого волка. Она представила, как он воет среди снегов...

   Эда почувствовала, как на лицо падают горячие капли. Кап-кап-кап... и под этими каплями лед, который ее сковывал, начал таять. Она по-прежнему пыталась уйти, убежать из этого тумана, который пронизывал ее ледяными струями, который забирал с собой ее память, ее жизнь — ее саму.

   Легче... ей стало легче идти. Куда делся лед, покрывающий ее? С нее струились потоки воды — горячей воды — и туман с шипением, как будто это были клубки змей, отступал. Вот его завеса стала прозрачнее и светлее... Он рассеялся? Солнце взошло? Или луна?

   Нет... Здесь не было ни солнца, ни луны. Вечные сумерки царили тут... Что под ногами? Болото? Зыбучие пески? Ей не давали идти ни пространство вокруг, ни земля... Но туман уже отступил. И внезапно она увидел их: ее Варг и мальчик — маленький мальчик — стояли на той стороне реки и протягивали к ней руки. Она по-прежнему с трудом переставляла ноги. Что происходит? Она умеет ходить по воде?

   Эда пересекала реку, едва касаясь поверхности вод ступнями. Она хорошо видела их: светлую головку ребенка и темные волнистые волосы ее мужа. Внезапно потоки воды, в которые превратился лед, покрывающий ее, стекли все, и она почувствовала себя голой — совсем голой — без тела. Не было всегда такой тяжелой косы, не было рук, не было ног, не было... сердца?! Ее обуял ужас. Она посмотрела вниз: туда, где всегда было ее тело, и увидела прозрачный кристалл... «Я превратилась в камень?» — воскликнула она и тут же услышала чей-то хохот: «Королева... ты всегда была каменной... разве ты не замечала?»

   А как же вода? Разве камень может идти по воде? И только она подумала об этом — сразу же почувствовала, что идет на дно. Волны сомкнулись над ее головой, и она стала погружаться в бездну... Все темнее и темнее становилось вокруг. Эда неслась вниз, чувствуя головокружение. Она упала на что-то... Камень? Дно океана? Где она? Что с ней? И тут она почувствовала, как разбивается... Как разбивается ее каменное тело на тысячи мельчайших осколков. Каким-то последним, безумным порывом она закричала: «Ва-а-а-а-арг!»...

   — Я здесь, я здесь, я здесь... — шептал над ней кто-то, держа в ладонях ее лицо. — Я здесь!

   — Варг...

   Шаги, шорох, хлюпанье воды... Кто-то опустился рядом с ней на колени. Кто-то что-то делал с водой... И вода снова полилась.

   — Пей, Эда, пожалуйста, пей.

   Какой знакомый голос... Кто это вливает ей что-то в рот? Она приоткрыла сухие губы, взявшиеся коркой, и сделала глоток. Маслянистая, горькая, тягучая жидкость потекла внутрь, согревая ее, прогоняя остатки прицепившегося тумана, растворяя камень внутри нее.

   — Кто это, Дэв?

   — Кавада... Пей. Делай, что она тебе говорит.

   — Пей, пожалуйста, пей, — шептал женский голос, и сейчас Эда медленно и мучительно вспомнила все: приезд графа Бена и Кавады, свою ссору с мужем и то, что она решила от него уйти. И она уже от него ушла... Она ехала на север... и что-то случилось: ей захотелось кислых ягод. Эда вспомнила наклонившуюся над ручьем калину. Вспомнила шорох веток наверху, вспомнила закружившийся над ней мир и внезапно наступившую темноту.

   — Пей, пожалуйста, пей, — шептала Кавада, вливая ей что-то в рот — что-то, что пахло смолой и хмелем, горячее и горькое.

   — Что со мной? Где я? Варг... ой, Дэв... привыкну ли я к твоему новому имени?

   — Ты поехала в лес — купаться, как всегда. И кто-то выстрелил в тебя. Кто-то выпустил стрелу. Твоя лошадь вернулась и повела нас к тебе.

   — Нет... все было не так... это не правда!

   — Что неправда? — Дэв наклонился, целуя ее глаза.

   — Я ушла от тебя... Я покинула тебя! И боги не дали мне это сделать. Они вернули меня.

   — Эда! О чем ты говоришь?!

   Эда повернула голову к стоявшей рядом на коленях Каваде:

   — Оставь нас, — и, дождавшись, когда та вышла, поспешно начала шептать мужу: — Я решила уехать на север... сама. Я оставила свиту, думая не возвращаться...

   — Почему ты это сделала? — голос Дэва сорвался. — Зачем?

   — Ты... выругал меня. Ты накричал на меня. Ты смотрел на меня холодными глазами... Ты предпочел мне своего брата.

   — Боги! Эда! О чем ты говоришь! Я так тебя люблю! Я не могу представить мою жизнь теперь без тебя, а ты... — он замолчал, не находя слов.

   — А я решила тебя оставить, да... — Эда смотрела на него лихорадочно блестевшими глазами. Она почувствовала, как дрогнули его ладони, сжимающие ее щеки.

   — Зачем ты мне это сейчас говоришь?

   — Потому что ты так меня учил: говорить правду. Я никогда не говорила правду. Наверное, и себе тоже. И я запуталась в том, что во мне происходит... что со мной происходит, — Эда вдруг начала плакать. — Я не хочу умирать! Спаси меня, пожалуйста! Спаси!..

   — Ты уже спасена, — он отвел ладони. — Спи...

   И, словно ожидая этих слов ее мужа, на нее опустилась пелена — на этот раз сна.

   Дэв вышел из палатки, качнувшись. Кавада, сидевшая снаружи у костра с Тарисом, тут же вскочила и скользнула внутрь. Он прошел на непослушных ногах, ощущая пустоту внутри, сел, протянул руки к огню. Как холодно...

   — У тебя появилась седина... — внимательные глаза брата перед ним. — Что случилось? Что она тебе сказала?

   Дэв помедлил с ответом. Словно сомневаясь, рассказывать или нет...

   — Ты не поверишь...

   — А ты попытайся.

   — Она сказала, что ушла от меня.

   — Что?! Да она бредит!

   — Нет, это был не бред... Она решила покинуть меня из-за того, что я на нее накричал — так она говорит. Хотя я даже голоса не повышал, я это прекрасно помню.

   — Из-за чего?

   — Из-за тебя, — и, увидев, как брат наклонил голову к плечу, продолжал: — Я ей сказал быть повежливей с тобой... и с Кавадой. Сказал, возможно, жестко... Я был взбешен, увидев, как она объехала вас, настигнувших войско. Объехала крупным карьером, ничего не сказав и даже не поздоровавшись. Она моя жена. Она — жена императора. Она не имеет права так себя вести!

   Тарис сел к нему совсем рядом, прижавшись плечом.

   — Послушай... Мы ведь уже не мальчики, правда? Мы знаем, что это такое — жить с женщиной. Ты строишь отношения каждый день, иначе они рассыпаются. Наша жизнь, наши будни убивают любовь. — Бен стиснул руки брата в ладонях. — Сегодня ты злишься, и тебе кажется, что ты больше не любишь. А завтра ты понимаешь, что не сможешь жить, если она тебя покинет... Если это настоящая любовь — за нее всегда стоит бороться.

   — Это ты?.. Это ты мне говоришь?! Циник из циников! Ты когда-нибудь боролся за любовь?

   — Да.

   — Когда?

   — Ты знаешь...

   — Тимур, остановись! Давай поменяем тему...

   — Как хочешь. — Бен протянул руки к костру, грея пальцы над его невысоким пламенем.

   — Я не хочу их убивать.

   — Кого?

   — Ни Эрланда, ни Воктира Тордонуса.

   — Почему?

   — Эда говорит, что он наш брат. Она говорит, что есть способ проверить это.

   — Эликсир Ваара...

   — Да. Есть только три рода, с которыми происходит реакция: мы, Давикулюсы... Тордонусы и... потомки славного Вирга.

   — Если он действительно наш брат — он будет короноваться. И сделает это в скором времени, прослышав, что ты объявил свое настоящее имя. Как никак, он старший брат... Надо не допустить этого. Надо его убить до этой церемонии.

   — Тимур, знаешь... тогда, когда мы повздорили... Я тоже захотел тебя убить. Но потом решил доставить тебе страдания, под конец... я совершенно не думал, что ты выживешь! Даже не приехал посмотреть на твое тело — осталось ли оно там, где я его... то есть тебя, оставил. На тот момент я был уверен, что поступаю правильно, у меня даже сомнения не возникало! И все эти годы тоже... А потом, когда я тебя увидел, уже в Вандервилле... когда увидел, что я с тобой сделал, как тебя искалечил — вернулось все. Как я не понимал, что тебя люблю? Не понимал, как мне тебя будет не хватать! И сейчас — как я раскаиваюсь... Но я не могу даже попросить прощения.

   И если я убью Эрланда, а он действительно Терик, и останусь жив... вдруг я потом буду мучиться еще больше, чем я мучаюсь сейчас, глядя на тебя?

   — Мы не поменяли тему. — Бен встал и ушел не оглядываясь.

   За обильным влагой летом пришла иссушающе сухая осень. Многоцветие природы за считанные дни обернулось желто-карминовым нарядом, и паутина и пыль летели, касаясь высохших губ. Днем почти так же жарко, как и раньше — только ночи стали холодными. И холод начал воцаряться у Дэва в сердце... как и раньше.

   Эда поправлялась. Она смотрела пустыми глазами перед собой и тяжело, со свистом, дышала. Еще более исхудавшее лицо окрашено лихорадочным румянцем. Она лежала в горячке, то и дело теряя сознание, и кричала там, в своем забытье... и даже воздух вокруг нее, казалось, стал горячим.

   Дэв приходил к ней и сидел, всматриваясь в ее лицо и глаза. А его любовь, растоптанная теми ее словами: «Я решила тебя оставить», — исходила кровью. Он лелеял свою боль. Он узнавал ее — боль, которая так долго была с ним. Боль, которая стала его другом. Вероника... Эда... женщины... разве можно им верить? Слабые существа, заботящиеся лишь о себе и своих капризах, вероломные и лживые.

   Хватит! Он больше не позволит кому-то опутать себя! Он больше не поддастся на колдовство нежных рук и сильных бедер. Дэв вырывал из сердца свою любовь, а она не поддавалась. Она не давалась ему в руки — бежала по высыхающему руслу его души, как раненая куропатка, — и он не мог ее поймать.

   А ночью Дэв загонял лошадей. Он брал последнего нерасседланного коня и гнал его в степь. Гнал без жалости и сожаления, хлестал кнутом, вонзал острые шпоры, рвал рот железом и не успокаивался, пока загнанное животное не летело кубарем, споткнувшись о кочку или попав копытом в яму в темноте ночи. Падал и он, стараясь откатиться подальше от упавшей лошади. И потом еще пытался их поднять и бил — бил, пока кони уже не могли и шевелиться — вытягивались в последнем усилии, безумно выкатив окровавленные глаза. Тогда он им резал горло и возвращался быстрым шагом, периодически переходя на бег. У него больше не было потребности спать...

   Они решили с братом дойти до замка Бена, дабы объединиться с верным ему гарнизоном, стерегущим границы земель графа, и вернуться в Вандервилль властителями страны. Разговор об Эрланде и шахе Дравийского царства они больше не заводили...

   Дэв проехал вдоль выстроившейся армии. Он был придирчив и зол — но придраться было не к чему. Лошади нагуляли бока, люди отдохнули, подправили амуницию, вычистили и наточили оружие. Хорошо организован обоз, первый раз он остался им доволен.

   Дита с Дваном останутся с Эдой. И ее свита... И Верон с Кавадой. И еще дюжина солдат. Когда больная поправится, она их догонит — если захочет...

   Он пошел проститься с женой, гася в себе беспокойство, что она может умереть. Нет — у нее больше силы, чем он думал. И она не принадлежит ему, даже если стала его женой. Она идет на север... сама.

   Что ж... Он не хочет быть посмешищем для всех. Их объединили узами брака по законам Севера. Если Эда выставит его идиотом перед его подчиненными, он возьмет себе другую жену... по законам Валласа. Женщину, которая родит ему ребенка. Ему нужен наследник. Валласу нужен молодой принц. А Эда... если она уедет на север и если она беременна... пусть родит ему сына — сына, благодарю которому он, Дэв Давикулюс, поработит Арут. Он доделает то, что не доделал его отец.

   Дэв поднял полог у входа и вошел внутрь. Все убранство шатра превратилось в одну большую постель. Только у самого натянутого холста с внутренней стороны лежали желтые дорожные сумки с тиснеными узорами юга. Он присел рядом с Эдой. Она перевела на него глаза.

   — Я люблю тебя, — только и сказала, — и всегда любила.

   — Любовь побудила тебя меня оставить? И она же заставила это сказать? — его глаза выдали его, и он это почувствовал — из глаз полилась боль.

   — Ты знаешь... — Эда облизнула потрескавшиеся, покрытые коркой губы, — я сама не знала этого: оказывается, я внутри вся разбитая. Я не знаю, когда это случилось... Может быть, когда при мне убивали мою мать и моих сестер... и других женщин и детей, которые были моей семьей. И меня просто склеили. Понимаешь? Я покрылась коркой... даже нет — на мне слои защиты: дерзость, грубость, резкость... Я должна казаться самой сильной, себе и другим. Но там, внутри, мне не на что опереться. Там нет опоры. И наша любовь — она снимает с меня все это, что защищало меня — и я чувствую себя птенцом, выпавшим из гнезда... птенцом, не умеющим летать.

   Она расплакалась. Из ее глаз полились слезы, и Дэв почувствовал, что вся его любовь вернулась — и даже больше... Он взял ее руками за голову, и тонкое лицо степной лисицы утонуло в его ладонях. Эда подняла подернутые туманом глаза, ее рука легла ему на волосы, и Дэв сделал движение головой, чтобы прижаться к этой тонкой ладони еще и еще теснее. Ее рот тронула улыбка, и он увидел, как выступила кровь на трещинке нижней губы... Какие красивые у нее губы: тонкая, четко очерченная верхняя и немного припухлая нижняя. Какими мягкими они могут быть... Рука жены скользнула по затылку и приподняла волосы надо лбом.

   — Седина... У тебя появились седые волосы! Их не было...

   Он грустно усмехнулся:

   — Рано или поздно они появляются почти у всех.

   — У тебя их не было в цирке! Когда ты был гладиатором и умирал каждый день...

   — У меня не было тебя. Я не думал, что могу тебя потерять, — он взял ее руку и прижался к ней губами. Кожа была сухая и горячая.

   — Варг, ты знаешь, я беременна... И видела его — нашего ребенка. У меня будет мальчик, я уверена.

   Дэв весь превратился в слух:

   — Я тоже его видел.

   Они смотрели друг на друга, словно пытаясь прочитать что-то в глазах другого.

   — Это был... сон?

   — Нет... Я не знаю, что это было. Когда из твоей груди извлекали стрелу, я увидел себя и тебя... как будто в какой-то каменистой долине, — он запнулся.

   — Продолжай, пожалуйста... Расскажи мне.

   — Это была долина из черных камней, и вокруг текла вода. То ли это была река, то ли... не знаю, что. Но у меня было такое ощущение, словно мы как будто перебрались на какую-то другую землю, где нет жизни. И ты уходила в туман. А мне было так страшно, как никогда!

   Он уже почти поглотил тебя, ты почти потерялась. Я шел и звал: «Эда, Эда, вернись! Не оставляй меня одного или забери с собой!» — но ты не оборачивалась. И вдруг раздался крик: «Мама! Мама!» И неизвестно откуда появился ребенок, маленький мальчик. У него были такие светлые волосы и глаза... как у меня. И вдвоем мы смогли тебя остановить.

   Рассказанное не удивило Эду. Она выслушала его не перебивая, кивнула:

   — Я знаю, о чем ты говоришь. Эта земля... она существует. Я уже переплыла реку жизни, я уже умерла. Вы вернули меня — вы, двое. Ты и наш сын, — она увидела его удивленные глаза. — Не думай, что это бред, или сказки, или видение. Глаза людей, в жизни, они многого не видят... Это когда ты смотришь вперед: ты же не видишь, что по сторонам или сзади. Мне говорили об этом мои учителя в ордене Ваара...

   Видение людей на этой стороне очень ограничено. Когда мы умираем, если мы не потонем в реке забвения, мы начинаем видеть больше. Там, где я жила и училась, в ордене Ваара, мне рассказывали об этом... что происходит там. Потому что если ты не знаешь дороги — на той стороне — ты можешь потеряться в вечности. Там такие же дороги, как и здесь... и такие же правила.

   — Эда... Если ты родишь сына, он унаследует Империю и станет единоличным правителем. Он возродит и изменит мир. И наступят времена благоденствия.

   — И Север... Север будет главным!

   Он сжал ее узкую ладонь и поцеловал:

   — Пусть будет так.

   — Нет, — она сделал попытку подняться, и Дэв с испугом остановил ее. — Ты всего не знаешь! Ты не знаешь главного! Ты знаешь, что мой отец — шах Дравийского царства... Но ты не знаешь, кем была моя мать. Никто не знает, она сказала только мне.

   — Кем была твоя мать? — с тревогой спросил Дэв и увидел маленькую девочку с голубыми глазами, и их с братом, играющими все вместе. Откуда берется это воспоминание?

   Эда схватила его обеими руками за плечи, поморщившись: любое движение причиняло ей боль. Он замер...

   — Все знают, что королева Севера сгорела с малолетней дочерью в своем высоком тереме посреди северных лесов, — зашептала она торопливым шепотом. И, подождав, торжествующе добавила: — Но это неправда! Твой отец, старый император, захватил ее дочь, наследницу Арута. А старая королева — ей удалось бежать...

   — Откуда ты знаешь?

   — Мама рассказала мне. Ей было девять лет, как тебе тогда... и твоему брату. Она помнила пленение и помнила, что была с детьми императора. Твой отец хотел оставить ее в своей семье, чтобы она могла вырасти и стать женой кого-то из вас. Чтобы вы, Давикулюсы, смогли прийти на север королями! Но ее украли и продали... Думали, что ее купит какой-нибудь торговец, и она исчезнет, разбавив своей кровью землю юга. Ее побоялись убивать, чтобы не прогневить богов. Но воля высших существ непреодолима. Шах Дравийского царства купил ее. И она стала его женой — любимой женой. И родила меня...

   — Я помню ее, — задумчиво сказал Дэв. Сейчас он наконец отчетливо ее вспомнил. Значит, память его не подвела — она должна была стать его женой. Отец говорил: «Дэв, Дара будет твоей после первой крови. И ты станешь королем Севера!»

   — Расскажи мне о ней. Я ее почти не помню, — попросила Эда.

   — Она была такой... такой веселой, — он порылся в памяти, — и быстрой — мы никогда не могли ее догнать. И она все время смеялась.

   — Я ее помню совсем другой, — Эда покачала растрепанной головой. — Я никогда не слышала ее смеха, никогда не видела улыбки на устах. А в ее глазах всегда стояли слезы.

   Но это еще не все. Ее мать — старая королева... хотя она тогда была совсем не старой! Ей удалось бежать с верным воином. Так что очень даже может быть, что она жива и сейчас. И это еще не все! — в глазах Эды засветился восторг.— Так что я все-таки более благородной крови, чем ты! Потому что мой отец — шах Дравийского царства. А моя мать была дочерью королевы Севера! И еще кое-что...

   — Да?..

   — Ты встретишь моего отца. Бен захочет его убить. Если возможно, не причиняй ему вреда. Он так любил мою мать...

   — Хорошо, обещаю, — Дэв крепко стиснул ее руку — слишком крепко...

   — И последнее, — по тому, как забегали ее глаза и порозовели щеки, он понял, что сюрпризы еще не кончились. О боги! Какие еще новости его ждут?! — Эрланд... берегись его. Ты не знаешь... ты не знаешь, кто он.

   — И кто же он?

   — Оборотень! — Эда откинулась на спину и погрузилась в беспамятство.

   Дэв все-таки нашел достаточно сил и заставил себя встать впереди войска, а не позади, чтобы до последней минуты остаться с женой. Отец учил их никогда не путать личную жизнь и дела правления. Женщины, дети, ссоры, друзья — все это не должно мешать деятельности. Похоже, что он этому все-таки научился...

   Армия Валласа растянулась по дороге, как жирная черная змея. Полки были построены безупречно. С трудом представлялось, что большая половина этих ребят еще несколько месяц назад представляла собой неорганизованный, разболтанный сброд.

   Впереди ехали конные тяжеловооруженные всадники — мощные, широкие лошади, казалось, даже шагом с трудом несли своих хозяев, закованных в броню. За ними шла легкая кавалерия, и солдаты еле сдерживали лошадей позади отрядов рыцарей, дабы их более быстрые и легкие кони не унесли своих всадников далеко вперед.

   За легкой кавалерией выстроились лучники, следом — копейники, уложившие свои длинные копья на плечо. Они маршировали быстро, почти подпирая лошадей впереди — отдохнувшие солдаты также, как и кони, не могли сдержать резвого шага... Первый обоз с вооружением следовал за копейниками, затем — пушки и метательные орудия, влекомые шестеркой упряжных крупных лошадей, таких же высоких и широких, как и идущие в авангарде.

   Полковая кухня, повозки с шатрами и полковым скарбом... Дэв проехал вдоль своей армии, желая придраться к чему-то и покричать, чтобы разрядить клокочущее внутри напряжение. Но все было безупречно.

   Тарис зашел проститься с Эдой. Раненная смотрела пустыми глазами перед собой и тяжело, со свистом, дышала. Еще более исхудавшее лицо было окрашено лихорадочным румянцем. Она горела в лихорадке, и даже воздух вокруг нее, казалось, стал горячим.

   Он огляделся: все внутреннее убранство шатра превратилось в одну большую постель. Только у самого натянутого холста с внутренней стороны лежали желтые дорожные сумки с тиснеными узорами юга. Он присел рядом с ней. Больная перевела на него глаза.

    — Я берегла его, как ты мне сказал, — видимо, ей было очень больно и тяжело говорить. Она поморщилась. — Теперь ты береги его. Если с ним что-нибудь случится — я тебе голову снесу. Даже если умру. Я найду способ как...

   Тарис взял ее руку и крепко сжал. Она ответила на пожатие.

   — Я буду его беречь, не беспокойся. Тебе надо поправиться как можно скорее. Делай все, что тебе говорит Кавада.

   — Я хочу тебя еще попросить кое о чем. Пообещай, что исполнишь.

   — Обещаю.

   Эда нахмурила брови.

   — Тебе нельзя верить... Какие же вы разные!

   — Говори... даже если мне нельзя верить — я постараюсь исполнить... ради его любви к тебе.

   — Не убивай моего отца. Слышишь? — она повысила голос. — Пожалуйста!

   Тарис долго молчал, прежде, чем ответить:

   — Хорошо. Я обещаю. Догоняй нас скорее. Ему будет плохо без тебя.

   Эда слабо улыбнулась.

   Она уже никого не ждала. Лежала и слушала, как уходят солдаты. Осень... Но дожди еще не поливают землю. Даже наоборот, за обильным влагой летом пришла совершенно засушливая погода. Днем почти так же жарко, как и раньше, только ночи стали холодными. Ей совсем не холодно — наоборот, жарко. Лишь бы ничего не случилось с ребенком, которого она носит!

   Шум шагов удалялся. Но их еще будет слышно долго — марширующих на пыльной дороге. Ржание удаляющихся лошадей, резкие, отрывистые команды. Совсем рядом прошел кто-то, ведя в поводу коней.

   С ней остались люди. Муж сказал: мало ли что может случиться... Что будет делать отец, когда узнает о ее ранении? И где его застанет эта новость? Он должен быть в пути и, вероятно, до встречи с Варгом уже не узнает о ее болезни... как и о ее беременности. Скажет ли ему это Варг? Окажется ли с отцом Эрланд? Наверное, нет. Он побоится оставить столицу. Там уже никого не осталось — граф Бен и Верон здесь, Ландос мертв.

   Нет, Эрланд останется в Вандервилле. Он слишком ценит то, что было сделано, и не захочет выпускать власть из рук. Как он поведет себя с Варгом? Ой... с Дэвом. Она старалась и про себя теперь называть мужа правильно — настоящим именем. Он невзлюбил его с первого взгляда, она чувствовала это. Шорох рядом с ней. Эда повела глазами: а, это Кавада! Погруженная в свои мысли, она даже не заметила, что та вернулась.

   — Ушли?

   — Ушли...

   Кавада казалась грустной. Эда думала раньше, что астролог не особенно пылает любовью к графу Бену. И была очень удивлена, когда увидела ее снова в компании с Тарисом. Она очень молчалива, эта красивая женщина. Кавада старше Эды... Раньше она считала таких женщин бесполезными. Но это именно Кавада ее спасла. Зачем?

   Раненная облизнула пересохшие губы таким же сухим, потрескавшимся языком.

   — Зачем ты спасла меня?

   Ее собеседница вздрогнула от этого вопроса. Быстро перевела взгляд на нее, слегка нахмурила брови:

   — Что значит зачем?

   — Ты же не любила меня! И это было заметно. Я была груба с тобой. И, тем не менее, ты вытащила стрелу.

   Боги, с каким трудом дается просто дыхание! Неужели когда-нибудь отпустит эта пекущая, острая боль в груди? Эта лихорадка? Эда чувствовала раздражение, ей было плохо. Она не привыкла болеть. Она ненавидит болезнь!

   Кавада смотрела на нее, по-прежнему ничего не отвечая. «Безмозглая курица!» — Эда попыталась приподняться в постели. Боль пронзила грудь, отозвавшись от горла до живота. Кавада протянула к ней руки, стараясь ее снова уложить.

   — Тебе нельзя подыматься! Лежи, пожалуйста, лежи!

   Как странно видеть беспокойство на ее лице. Зачем ей о ней беспокоиться, если она ее не любит? Как ужасно быть неподвижной! У нее затекла поясница, ее почти постоянно тошнит, у нее сушит во рту... И теперь еще присоединилась головная боль, как будто ей кто-то залил металл в череп. «Боги, как тяжело! А тут еще эта безмозглая тупая овца!» По непонятным причинам ее постоянная вежливость ужасно раздражала Эду.

   Ткань, закрывающаяся вход в палатку приоткрылась, и появилась рыжая голова Двана. Рана, полученная им в Монатаване — рассеченное лицо — уже начала рубцеваться. Эда подумала, что он уже никогда не будет таким симпатичным как прежде, и почему-то вспомнила Диту. Наверное, его жена будет этому рада.

   Кавада подвинулась назад, вглубь. Она старается не мешать, и в то же время не отходит от нее. Эда бы предпочла, чтобы с ней был кто-то другой.

   Дван приблизился к ней.

   — Я тебе ягодок принес, — он протянул грязный узелок, как будто робея. — Вот, в лесу собрал. Малина хорошая в этом году, сладкая. Может, ты хоть что-то поешь? Ты говорила, что любишь малину.

   Эда вновь облизнула потрескавшиеся губы, удивленно подняла выгоревшие брови.

   — Ты собрал малину... мне?!

   — Ну да, — он посмотрел куда-то вбок и добавил: — Я знаю, знаю, что ты стерва. Все женщины стервы. Но ты — стерва хорошая. Я к тебе привык. Дита — она любит тебя, а я люблю ее. Значит, и тебя я тоже люблю...

   Осекся: «Я, кажется, что-то не то говорю», — попятился задом и, так же, спиной, вышел. Кавада снова пододвинулась, молча развернула узелок и, ничего не говоря и не подымая глаз, начала ее кормить: ягодка за ягодкой, как будто она была маленькой девочкой.

   — Спасибо, — Эде вдруг стало стыдно за свое раздражение на нее. Она почувствовала в носу поднявшиеся слезы. От запаха малины тошнота уменьшилась. — Так ты не ответила: зачем ты меня спасла? Зачем ты сейчас за мной ухаживаешь? Зачем ты пытаешься мне помочь?

   Та смотрела на нее, как будто не понимала, чего она от нее хочет.

   — Но ты ведь больна! Я могу тебе помочь... Я хочу тебе помочь!

   — Зачем? Тебе будет лучше, если я умру. Я не буду больше тебя задирать... Я ведь тебя все время обижаю! — у Эды снова появилось злое выражение лица.

   — Зачем? — Кавада задумалась. — Ради жизни. Жизнь заслуживает того, чтобы ее продлевать. Ради Варга... ой, Дэва — он любит тебя. Ради Тариса... он любит Варга.

   — Тебе нравится мой муж? — Эда подняла длинную бровь. Боги, как ноет поясница! — Дай мне воды... И что значит «ради жизни»?

   — Да, — Кавада принесла ей чашку и поднесла ко рту, приподняв голову. Эда почувствовала, как вспотел у нее затылок. Ощущение на нем тонкой прохладной руки было приятно. — Да, мне нравится твой муж. Это он вернул мне веру в себя, когда я отчаялась во всем. Но я люблю Тариса... Что такое «ради жизни»? Жизнь, состояние жизни — очень ценно само по себе... и она важнее всего. Важнее наших пристрастий и симпатий. Если я могу помочь ей, жизни, то это самое большое, что я могу сделать.

   Эда закрыла глаза. Глоток воды дался ей с трудом. Это что-то новое: Кавада любит Тариса! И она не побоялась сказать, что ей нравится ее муж! Эта мысль, насчет жизни — надо в ней разобраться...

   — Что ты называешь жизнью? Чем она ценна?

   Кавада задумалась. Потом, подбирая слова и делая большие паузы, запинаясь, ответила:

   — Жизнь — это путь. Путников надо привечать, не правда ли? Мы не знаем, откуда они идут. Мы не знаем, куда они идут. Они просто в пути. Если я в силах облегчить кому-то путь — это самое ценное, что я могу сделать в жизни. Им, путникам, надо помогать — им и так тяжело. И не важно, бросит ли проходящий в меня камень или даст хлеба. Ему тяжело, мне тяжело... Но я могу выбрать: ответить ли ему ударом или помочь. И если я помогу, возможно, нам обоим станет легче.

   Эда откинула голову и прежде, чем опрокинуться в забытье, прошептала:

   — Кавада... извини меня, пожалуйста. Я была груба с тобой и пыталась тебя все время унизить. Я больше так не буду.

   Она уже не видела, как Кавада расплакалась после этих слов.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Анча просит о помощи

— Мы так далеко не уедем, — Анча остановилась и недовольно посмотрела на Винту, упавшую у обочины и разматывающую полоску кожи, обмотанную вокруг натертой подушечки большого пальца. — Хорошей обуви у тебя нет. Да даже если бы и была — мы так до зимы не дойдем, пешком-то!

   Винта пошевелила босой ногой в воздухе. Надувшийся волдырь превратился в красную стертую рану.

   — Болит?

   — Болит... Да ты не волнуйся, мне не привыкать, — ответила бывшая рыбачка, стараясь, чтобы голос звучал бодро. Она оторвала прямо от подола платья кусок ткани, положила на рану и стала снова заматывать ногу.

   — Нельзя тебе мучиться. Отдыхать надо, — сурово заметила Анча. Она казалась очень сосредоточенной и серьезной.

   — Я не устаю от ходьбы, — Винта явно хорохорилась. Встала, отряхнулась: — Пойдем дальше.

   — Дальше мы пойдем... да только другим путем.

   Вдали показалась груженая телега. Женщины подождали, когда она с ними поравнялась, наполненная плетеными старыми ящиками, с семейной парой — крепкими, худыми крестьянами. Они были одинаково одеты и, казалось, с одинаковыми же и лицами: пожилые, седые, костлявые, с большими черными от постоянной работы в земле руками и ногами.

   — Не подвезете, уважаемые? — окликнула их Анча.

   Телега, запряженная старым, облезлым мулом, притормозила. Мужчина оглянул двух женщин, одиноко бредущих по извилистой дороге среди белых, выветренных пологих гор.

   — Куда путь держите, странницы?

   — На север, — махнула в неопределенном направлении маленькая путница с красными волосами, выбивающимися из-под тульи слишком большой на нее шляпы.

   Старуха на телеге, ничего не говоря, подвинулась к мужу и переставила большой деревянный ящик, освобождая место случайным попутчикам. Возница махнул бичом, мул устало двинулся вперед... Пожилая крестьянская пара не только довела их до большой земли, но и приютила на ночлег, милостиво разрешив прилечь в хлеву.

   — Здесь пока чисто, — сказала крестьянка, бросив им одеяла, грубо сшитые из плохо выделанных овечьих шкур. — Овцы на выпасе, в горах. Не пригоняли мы их еще на зиму.

   Принесла крынку резко пахнущего молока, в котором плавали короткие зеленые травинки и земляная пыль.

   — Козу держим с козлом. Молоко не сильно вкусное...

   — Будешь? — предложила Винта своей новой подруге, мизинцем вылавливая мусор из крынки. Над только надоенным молоком подымался пар.

   — Нет. Пей ты. Я пойду другую еду добуду.

   — Какую? Ты, что ли, еще и охотница?

   — Не охотница я, — Анча странно на нее посмотрела. — В том смысле, который ты вкладываешь в это слово...

   Винта не стала разбираться в тонкостях смысла и жадно выпила все молоко, откинувшись на охапку сена и завернувшись в одно из принесенных овчинных одеял. Анча подождала, пока женщина уснула и вышла во двор.

   Светила луна, на безоблачном небе раскинулась звездная шаль. Было прохладно и тихо. Где-то вдалеке ухала сова, недалеко шуршала мышь.

   — Рыжий! Рыжий! — позвала тихо. — Выходи!

   Кот спрыгнул как откуда-то сверху, моргнул глазами, по своему обычаю распушил высоко поднятый хвост, сел, умылся. Анча подождала, пока он не привел себя в порядок и спросила, пряча тревогу в голосе:

   — Ну что у вас там? Мирно?

   — Мирно, — замурлыкал Рыжий, — на удивление мирно.

   — Не обижает тебя Герыч?

   — Не, не обижает... — кот будто чего-то не договаривал.

   — А ты его?

   Рыжий выпучил и без того круглые и большие янтарные глаза, воскликнул с горечью:

   — Анча, как ты можешь так во мне сомневаться? А еще хозяйка! — пожурив ее таким образом, он сел и обиженно надулся.

   — Вы как дозор поделили? — Анча пропустила упрек, как не заметила.

   — Один день он обходит, один день я! — гордо сказал Рыжий. — Сегодня моя очередь. Говори, зачем звала, не хочу границу надолго без глазу оставлять. Хоть никого и нет на дорогах в округе, но все таки... ответственность, понимаешь!

   — Молодец, — похвалила Анча. — Новости есть?

   — Есть. Плохие...

   — Погоди с плохими. А хорошие?

   — Хороших нет, — грустно резюмировал кот.

   — Ладно, — Анча почесала затылок под большой на нее шляпой, — рассказывай плохие.

   — Опоздал Дадыр, грохнули королеву...

   — Ай! — воскликнула женщина, не удержавшись. — Как грохнули? Насмерть?

   — Насмерть, — согласился Рыжий. — Да вернули ее. Удалось им.

   — Кто вернул? Велах?

   — Не... Не хочет Велах вмешиваться, пусть сами справляются... пока что. Сами и вернули — император и ребенок. И лесные люди помогли.

   — А ты откуда знаешь?!

   — САМ заходил.

   — Да ты что!!! САМ заходил?! К вам?! — Анча так выпучила глаза, что белок выкатился, окружив зеленоватые радужки, как молоко окружает уроненный в него хлеб.

   — А чего тебя это так удивляет? — оскорбленно возмутился кот. — Мы что, обиженные судьбой, что нас проведать нельзя? Прокаженные мы, что ли?!

   — Извини, извини, — торопливым шепотом зашептала женщина. — Так просто удивительно мне. К нам, людям, не заглядывал вон уже сколько веков, а только вы, животные, остались, так к вам сразу и пришел!

   — Да! — кот величественно расправил грудь, заурчав от распирающей его гордости. — Значит, не простые мы животные! Продвинутые!

   — Расскажи! Расскажи! Расскажи! — воскликнула Анча, стараясь, тем не менее, говорить негромко. — Что ж ты тянешь кота за хвост! Ой... извини... оговорилась.

   Она смущенно замолчала. Кот посмотрел на нее укоризненно, но рассказывать-таки начал.

   — В первую же ночь, как вы все пошли в Мир, а мы с Герычем начали границу делить, поцапались мы... ну так, чуть-чуть... немного шерсть полетела. Но она ж быстро восстанавливается в наших краях. Чего тебе рассказывать, сама знаешь... И тут, как раз в самый разгар драки, слышим голос: «А ну прекратить безобразие!» И меня — за загривок и в полет, а Герыча сапогом в грудь... аккурат, как Страж делал. Мы аж обалдели: думали или он, или Дадыр вернулся. Смотрим — а это ящер!

   — Велах! — Анча не удержала громкий возглас.

   — Да!!! Велах! САМ собственной персоной. Разнял нас и спрашивает так грозно: «Что вы здесь безобразничаете? С вами что, никого не осталось?» Ну, мы, понятно, по углам попрятались — расшалились немного... Герыч, он вообще нос лапой прикрыл и глаза закрыл, по полу распластался, как будто думал, что его минует гроза. А я, как всегда, впереди. Самый смелый, самый ответственный...

   — Ну не тяни, не тяни, — Анча видимо не сдерживала своего нетерпения.

   — Погоди. Не мешай, — сурово остановил ее кот. — Я рассказываю по порядку, с расстановкой. Чтобы понятно было, что к чему. Да, так на чем я остановился?

   — САМ разнял вас, — подсказала Анча и обеспокоенно оглянулась. — Давай, наверное, его имя не произносить без крайней необходимости, а то...

   — Давай, — согласился Рыжий. — Короче, разнял он нас и спрашивает: «Кто границу стеречь будет? Не поступало запроса на нового Стража»...

   — Ага, — тихонько прошептала женщина. — Контролируют нас все-таки!

   — Знамо дело, контролируют. Как же без контроля? Хаос воцарится! Ну, я ему и говорю: «Мы границу будем теперь охранять! Нам поручено!»

   Анча снова охнула и сама себе зажала рот ладонью. Кот продолжал:

   — Тут САМ нас спрашивает: «А вы-то справитесь?»— а этот дурак Герыч, он, простая душа, и ляпни: «Конечно, справимся! Вон Страж сколько раз рыбу ловил или с Дадыром гулял, а я один дозор нес!»

   — Вот собака! — не удержалась Анча.

   — Собака, — поддакнул кот, — собака — существо простое, наивное, доверчивое... хвастливое и глупое. Я почувствовал, что надо исправлять ситуацию и подсказываю ему: «Это Страж его так дрессировал. А сам подсматривал, справляется он или нет». Ну, скотина эта глупая, Герыч то есть, понял наконец, что сболтнул лишнее, начал оправдываться: «Да, дрессировал». Ну, а САМОГО-то не обманешь! Он так своей золотой головой из стороны в сторону повел, рубиновыми глазами сверкнул и говорит одобрительно: «Молодцы! Молодцы, что друзей не выдаете! Хоть и деретесь...»

   А я ему: «Деремся мы иногда — так, для разминки... а дружим постоянно!» Он прищурился и говорит: «Хорошо, тогда охраняйте Иномирье сами. Я всегда в животных верил. Потому вас и храню — и в Мире, и тут... Но вы все-таки, если не справитесь, взывайте! Я нового Стража подыщу, временного, пока ваш на задании».

   Но тут Герыч таки молодец, бодро так гавкнул: «Не надо мне нового Стража! Я, — говорит, — своего люблю и хочу быть ему верным! Справимся сами! Пусть Рыжий берет любой участок, я согласен на все его условия!» Ты знаешь, Анча, подруга моя, мне так приятно стало, так в груди потеплело...

   Кот видимо хотел поговорить о душе и о своей личной жизни, но Анча его вернула на стезю разговора:

   — А дальше? Дальше что?! Ну не томи!

   — «Ну ладно, — САМ говорит, — тем более, им там нелегко приходится: Дадыр опоздал, пустили стрелу в королеву. Уже и реку забвения перешла»... — мы тут с Герычем аж замерли. Думаем: ну вот, все и накрылось — и дом самобранный Анче с Дадыром, и регенерация Стражу. А он продолжает рассказывать, что, мол, сила любви неодолима, и император вернул королеву... с ребенком.

   Анча облегченно вздохнула и вытерла выступившие уже было слезы на глазах.

   — Но это еще не все, ты не расслабляйся, — продолжал кот. — Так значит, ОН продолжает: «У Анчи тоже все не просто. Помочь им надо будет. Но только как помощи запросит, раньше — ни-ни! Как у нас положено: только просящему помогать».

   Анча затаила дыхание. Кот наслаждался своим рассказом сам:

   — Короче, коридор нам открыли. И Герыча поставил быть на страже денно и нощно, чтобы как ты попросишь помощи — сразу спуститься к вам. Просишь?

   — Прошу! — Анча сжала руки перед грудью, стиснув пальцы так, что костяшки побелели даже в темноте ночи. — Прошу помощи! Не для себя — для женщины! Не выдержат ноги у нее! Или сапоги пошлите, или телеги попутные хоть на какие отрезки пути. Она-то молодец, не жалуется... Но разотрет ноги в кровь, воспалятся жилы, дитю внутри нее плохо будет. А ее надо в целости довести до королевы, чтобы молока на двоих хватило.

   — Хорошо, — кивнул кот и раздулся еще больше от чувства переполняющей его важности. — Раз просишь скромно, не навязываешься — пошлется тебе больше, чем просишь!

   — Что пошлется? — переспросила озабоченно женщина. — Сказал, что пошлется именно?

   — Не знаю, — Рыжий сдулся, помолчал... — Сейчас отойду к нам, запрос ему подам. Сама знаешь, прошения ему из Мира в настоящее время не поступают.

   — Подай, милый, подай! — воскликнула Анча дрожащим от радости голосом. — А я тебе обещаю такой рыбки наловить по возвращению! Целое ведро!

   — Не надо мне целого ведра рыбы! — гордо сказал кот. — Я чревоугодием не страдаю! Мне рыбку самую жирную и... самую большую.

   И растаял в воздухе...

   Анча облегченно вздохнула, начертила на том месте, где стоял кот, графический знак и пошла спать. Когда она проснулась, солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Винты рядом не было. Из приоткрытой двери хлева раздавался звук метущей двор метлы. Над ней жужжала большая навозная муха. В хлеву запаха животных не было — за лето ветер вымел из всегда открытого помещения всю вонь. Овцы еще паслись на летних выгонах. Анча села, потянулась, затем медленно встала, стряхнула с дорожного добротного костюма сухую солому и протиснулась в приоткрытую дверь.

   Ее подруга мела двор, помогая хозяйке. Та работала в огороде, подняв тощую задницу в самый верх и оголив старческие мускулистые ноги почти до места пониже спины. Старуха прервала свою работу, увидев проснувшуюся путницу. Вернулась в дом и дала им с собой краюху утреннего хлеба: еще теплую, пропитанную маслом, пахнувшую хмелем и медом. Предложила Винте и деревянную обувь. Та с благодарностью ее приняла.

   Женщины умылись у колодца перед дорогой и отправились в путь. Низенькая усадьба скрылась из виду. Анча шла, как всегда впереди, невольно сдерживая широкий по-мужски шаг. Винта почти не хромала. Не разговаривали — берегли силы. Вдруг маленькая женщина остановилась, всматриваясь в склон горы, на котором виднелись две пасущиеся фигуры животных. Овцы? Козы? Раздалось призывное «и-а-и-а-и-а»...

   — Погоди-ка тут, — скомандовала обрадованным голосом.

   Винта воспользовалась отдыхом и растянулась на земле, вынув ноги из подаренных деревянных башмаков. С момента, как они покинули Вандервилль, на душу женщины снизошел покой. Немного беспокоило ее состояние — закралось подозрение, что носит она ребенка. Подумала, что не хотелось бы оказаться с дитем на руках посреди неизвестности, покрывающей ее судьбу. Но так было приятно следовать за своей молчаливой, спокойной и уверенной в себе попутчицей. Так было хорошо в этом затянувшемся бабьем лете, что не хотелось думать о предстоящих невзгодах... И Винта отмахнулась от мыслей о будущем, как она всегда и делала.

   Подошла Анча. За ней, как привязанные, трусили два маленьких осла, молодые и веселые. — Вот, — бодрым голосом сказала ее попутчица. — Животинки. Поедем дальше на них.

   Винта села и от неожиданности открыла рот:

   — Да ты что?! Они ведь чьи-то! Смотри, какие ухоженные да сытые. А ну хозяева хватятся? Красть нехорошо!

   — Нет у них хозяев, — очень уверенно, как будто знала этих ослов с их рождения, сказала Анча. — Садись!

   — Как садиться? — растерялась Винта. — На них же ни седел, ни уздечек!

   — А нам они и не нужны! Шагом поедем! Чтобы не растрясти тебя, — не унималась ее бодрая проводница.

   — Да как же... как же мы поедем-то, без уздечек? Они что, дрессированные?!

   — А как же! — весело воскликнула Анча. — Вестимо, дрессированные! Вот садись и сама убедишься!

   Винта послушно взобралась на осла, который словно только того и дожидался, пока она на него сядет, — пошел быстрым шагом, пристроившись позади восседавшей впереди Анчи по извилистой каменистой дороге, как будто ходил по ней каждый день.

ГЛАВА ПЯТАЯ Загадки

Эрланд стоял у окна, любуясь опускающимся солнцем, заливающим город неяркими мягкими лучами, сглаживающими угловатость камня и грубость местных жителей, делающих каждый дом более уютным чем он был, а каждую женщину — более красивой. Как холодно и одиноко ему здесь, в этом старинном замке Вандервилля...

   Колдун поежился, запахнул полы расшитого черным шелком черного бархатного кафтана, еще более подчеркивающего его бледность. Другая местность внезапно встала перед глазами, другие люди, другой замок — там, где он впервые в жизни не чувствовал одиночества, где его душа пела, а сердце было полно любовью.

   Замок Ваара — пристанище тех, кто сохранил знания, оставленные иными... Загадочная обитель хранителей, слухи о которых скользят по миру, пополняясь легендами, вымыслом, догадками.

   Его воспоминания были прерваны резким звуком распахнувшейся двери. В спальню, в сопровождении любимого гепарда, упругой быстрой поступью вошел Воктир. Эрланд вздрогнул всем телом, возвращенный в настоящее.

   — Ты чего сидишь в темноте? — произнес знакомый энергичный голос с южным акцентом.

   Как, демоны его побери, этого южного шаха, ему удается обладать таким тембром: одновременно манящим и пугающим, в котором слышатся и сладость роскоши, и лязг металла? Эрланд наклонился вперед и зажег свечу, стоявшую на столе в одиночном канделябре. Зажег не задумываясь, щелкнув пальцами и вызвав огонь из пустоты.

   Вошедший задержал взгляд на огне, вспыхнувшем из ниоткуда, но ничего не сказал. Обошел столик и небрежно опустился на ажурный кованый стул, покрытый мягким сиденьем.

   — Эрланд, мне не нравится что происходит.

   — А что происходит? — Эрланд уже овладел собой и тоже сел, сузив, по своей привычке, глаза, рассматривая горделивого и прямого собеседника напротив.

   — Я отправил гонцов к дочери, предупредив ее, что мы уже в пути. Ты попросил дать тебе день... и мы задержались на месяц!

   Эрланд подбирал нужные слова, выстраивая фразу, короткую и убедительную. Но Воктир продолжал:

   — Мы поедем в сопровождении нескольких преданных воинов и вернемся тут же — и ты снова окажешься в любезном твоему сердцу Вандервилле. Меня не отпускают предчувствия чего-то непоправимого.

   От Эды нет новостей. Неизвестно и место пребывания бывшего командующего гарнизоном столицы и первого министра, который, между прочим, обещал тебе вернуться через неделю. Они словно растворились в воздухе!

   Чего ты боишься? Банд больше нет на пути, проделанном войском. Нас ничто и никто не сможет задержать. Южные кони быстрые и выносливые, нам не нужно будет менять лошадей. Короткий ночной отдых, максимум неделя перехода. Неделя, чтобы утрясти все спорные вопросы с этим Варгом, объявившим себя императором, и неделя на возвращение... с Эдой. Я намерен прекратить это безумное путешествие и остальные ее безумные приключения — я найду способ. Она вернется сюда, с тобой, и станет твоей женой.

   Эрланд внимательно слушал шаха, стараясь, чтобы на лице не отразились беспокоящие его мысли. Сам удивился, что ему удалось так долго сдерживать пыл южного правителя незамедлительно скакать на север.

   — Меня кое-что беспокоит...

   — Что именно?

   — Некоторая новая информация, — Эрланд стиснул пальцы перед собой с хрустом и почувствовал, как Воктир весь напрягся напротив. — Я узнал, что человек, труп которого Травалы выставили на площади столицы для показа народу и объявили убитым императором двенадцать лет назад, Дэвом Давикулюсом не был.

   Шах слегка откинул назад голову, блеснул белками глаз.

   — Откуда ты узнал?

   — Барк Розавинд... Тот, кто скрывался все эти годы под именем Розера был тем вассалом, кому покойный Травал поручил найти человека, похожего на молодого императора. И который должен был подготовить труп, чтобы еще больше увеличить сходство. Об этом мало кто знал: Травал, Даневан и сам Барк. Условием успешно проведенной операции было сохранение жизни семьи Розавинда и его владений.

   — Значит, — шах наморщил лоб, — чисто теоретически Варг может быть последним императором, Дэвом Давикулюсом?

   — Да.

   — Если это так, тогда его держали рабом, на арене, все эти годы не случайно?

   — Получается, что так...

   — Если об этом знал Травал, то, скорее всего, знала и его жена, Диана.

   — Возможно... а возможно и нет.

   — Были ли у покойной королевы друзья? Близкие люди?

   — Да...

   Поскольку Эрланд замешкался с ответом, Воктиру пришлось переспросить:

   — Кто они? Ты выяснил их имена?

   — Мне не надо было искать долго. Это один человек — граф Бен.

   — В наших планах было убить его в момент моего приезда. Но этого не случилось. По непонятным для меня причинам этот человек покинул город в сопровождении придворного астролога и первого министра. Почему?

   Эрланд отвел глаза. Он сам не знал почему допустил, что Тарис выскользнул из их рук. Почему он сохранил ему жизнь? Что тогда случилось, что он согласился на столь внезапный отъезд графа в армию?

   — Я решил, что благоразумнее заменить этого гладиатора, Варга, на графа Бена. Мне не нравились донесения о нем, поступающие из армии.

   — Какие именно?

   — О его растущем авторитете. О власти, которую он набирает. О его способностях... железной воле.

   — Если его держали на арене сознательно, все эти годы — значит, он кому-то был нужен?

   — В этом и заключается загадка, — Эрланд не совладал с собой, встал, заложил за спину руки и обошел вокруг сидящего шаха, проводившего его взглядом и свернувшегося у ног южного правителя гепарда. — Я не могу допустить мысли, что кто-то, совершивший переворот, оставляет в живых свергнутого императора. Не могу представить, что кто-то держит его рабом много лет, подставляя под мечи, цепы, палицы на глазах всей страны. Но это так... Кто-то наслаждался его унижением, кто-то наслаждался его болью, его позором.

   И этот кто-то наблюдал, как он борется, и ждал его смерти... Наблюдал едва ли не с восторгом, создавая прерасные условия для его выживания. Гладиаторов, содержащихся в цирке, всегда хорошо кормили — лучше, чем ел народ. Им давали вино, им приводили женщин... С того дня, как в центральный цирк перевели Варга.

   — Напрашивается мысль, что был еще кто-то, кто знал, что Варг император — кто-то, кто был не против его смерти... Кто ненавидел его так сильно, что хотел смотреть, как он мучается. Иногда безудержная ненависть сливается с безумной стратью. Кто-то, кто ненавидел его так сильно... или любил? — Воктир вздрогнул. — Королева? Диана Травал? Говорят, она была красивой женщиной.

   — Не знаю, — Эрланд уронил голову и тут же ее нервно вскинул. — Барк Розамунд больше ничего не знает. Диана мертва, Даневан тоже. Спросить не у кого.

   — Остался один человек, близкий и Диане Травал, и убитому королю, и самому покойному лорду Даневану — Тарис Бен. Кто он? Что ты знаешь о нем?

   — Все, что о нем известно, оказалось ложью. Он выдавал себя за уроженца Вандервилля, а оказался на самом деле рожденным в Тареше. Он рассказывал о себе как о бедном горожанине, которого возвысил покойный Травал за его военные подвиги, но оказалось, что Тарис — некто, сохранивший привычки аристократов старой Империи. Но это все догадки и предположения. Если кто-то может о нем рассказать что-то еще, то это он сам.

   Они помолчали, напряженно вглядываясь в лица друг друга. Вокруг пламени свечи закружился большой комар, не приближаясь к огню настолько, чтобы сгореть, но достаточно близко, чтобы рассмотреть его перепончатые прозрачные крылья, озаренные медовым отблеском освещенного воска.

   — Лицо Бена изуродовано до неузнаваемости, — шах не спускал взгляда с глаз Эрланда. — Его может кто-то опознать? Кто-то, кто принадлежал к знати Империи. Кто остался из известных тебе?

   — Верон. Но он не знает — или не говорит. Барк Розавинд тоже не знает.

   — Какой он, ваш граф?

   — Высокий, сильный, стройный, темноволосый... У него невероятно красивые серые глаза. На теле особых примет нет. От лица у него не осталось ничего — сплошной рубец.

   — Руки? Иногда руки могут выдать. Кровь может не так проявиться в чертах лица, как в лепке рук. На чьи руки похожи его? — шах впился взглядом в Эрланда. От него не ускользнуло, как вздрогнул собеседник.

   — Руки... его руки похожи на мои.

   Шах вытянул вперед кисти, расставив пальцы. Его примеру последовал колдун. Несмотря что пальцы обоих длинны и сильны, они были совершенно разные — узкие, хотя и крепкие ладони Воктира ничего не имели общего с большими, широкими ладонями Эрланда. Как и форма пальцев, и ногтей.

   — Тарис Бен... может быть кем-то из вашей семьи? — осторожно спросил Воктир.

   — Нет! — Эрланд сидел как оглушенный.

   — Откуда ты знаешь? Ты ушел из дома в раннем возрасте. Что произошло с остальными членами твоей семьи?

   — Меня объявили умершим. Заявили народу, что я пал жертвой медведя на охоте и тело не удалось вытащить из лап зверя. Затем один брат скончался от лихорадки. Было много свидетелей его смерти.

   Сестра, Эрона... ее кобыла понесла в горах. Труп лошади нашли потом — он лежал под утесом, на берегу горной реки. Сестру так и не обнаружили. Потом брат-близнец Дэва утонул на охоте, когда они были только вдвоем. Тело тоже исчезло. Нет! Это невозможно! — Эрланд сжал ладони в кулаки и тут же их разжал, с глухим хлопком уронив руки на стол. — Нет!

   — Они были дружны, твои младшие братья-близнецы?

   — Они были не просто дружны — они были одним целым. Вместе ели и спали и никогда не разлучались. Во всяком случае, до моего побега из дома.

   — А потом? — продолжал расспрашивать Воктир. — Когда они выросли? Ты знаешь, как сложилась их жизнь?

   Взгляд Эрланда стал рассеянным. Он словно не замечал сидящего перед ним собеседника, хотя разговаривал с ним.

   — Дэв женился сравнительно рано. У него было трое детей на момент заговора Травала. Насколько мне известно, у Тимура до его смерти ни семьи, ни любимых наложниц не было.

   — Ты сам веришь в то, что говоришь? — шах говорил очень осторожно, как будто ступал по топкому болоту. — Ты веришь в то, что молодой, знатный, богатый, красивый человек может не иметь пассии? Любовницы? Связи, которая занимает все его мысли? Уточни у Барка Розавинда, не был ли влюблен Тимур в жену Дэва. Такие вещи обычно не ускользают от окружения. Узнай о его пристрастиях. Узнай о характере молодого императора, Дэва Давикулюса.

   — Дэв был очень спокойным и медлительным. Тимур, наоборот, порывистым и беспокойным, — в глазах колдуна появилось что-то, как будто он, кувыркаясь в бурном море, ухватил за кончик спасительный канат.

   — Обычно сдержанные, медлительные и спокойные люди подвержены редким вспышкам бурной ярости, неуправляемой злости... Ты мне говорил, что первый министр отправился на заключение брака с дочерью владельца поместья Сияр?

   — Да, — растерянно произнес Эрланд, погруженный в свои думы.

   — И что он должен вернуться через неделю.

   — Да.

   — Он не вернулся через неделю. Свадьба имела место?

   Эрланд снова медленно поднял глаза на Воктира:

   — Министр Верон в компании графа Бена в спешке посетили поместье Сияр. Обряд бракосочетания был произведен на следующий день их приезда. После церемонии они уехали, не задержавшись ни на минуту. О настоящем месте их пребывания остается лишь гадать.

   — Итак... Никаких новостей из армии, никаких новостей о Варге, или Дэве Давикулюсе — кем бы он там ни был. Как провалились сквозь землю граф Бен и министр Верон. Никаких новостей о моей дочери... Эрланд, тебе подвластна магия — обнаружь их!

   Эрланд снова отвел глаза:

   — Я пытался... что-то пошло не так.

   — Что именно? — в воздухе запахло тревогой.

   — Не знаю. Мне что-то мешает... или кто-то.

   — Кто может мешать... тебе? Ты думал?

   — Да...

   — И?.. Что?! Кто?!

   — Что — замок... Кто? — Эрланд запнулся на минуту, словно не решаясь сказать. Воктир не отводил пытающих его глаз. — Астролог, уехавшая с Беном, Кавада...

   — Объясни подробнее: что не так с замком?.. кто такая эта Кавада?

   — Замок... Воктир, замок Вандервилля не так прост, как кажется. Ритуалы, проводимые мною здесь, не увенчались ожидаемым результатом. Мне что-то мешает... или кто-то, не менее сильный, чем я — кто-то, кого я не вижу. А Кавада... я думал, что она несчастная женщина, наложница...

   — Наложница? Чья?

   — Короля... Даневана... Бена... — Эрланд облизнул внезапно пересохшие губы. Взгляд шаха буравил его.

   — И... твоя? — шах нагнул голову как бык. — Эрланд, не пытайся меня обмануть. Ты был близок с этой женщиной?

   — Да...

   — И ты будешь мне рассказывать, что бедная женщина со дна Вандервилля может оставаться в тесном кругу правящих страной много лет?! Ты сам веришь в то, что говоришь?!

   — Я верил...

   — Эрланд, — воскликнул шах и вскочил, обойдя его кругом. Он повернулся лицом к окну и уставился на луну. Гепард поднялся, потянулся и сел, начав лизать свое плечо. — Не заставляй меня разочаровываться в тебе. Итак, давай расставим фигуры и приглядимся к ним... Мы имеем гладиатора, которого кто-то так сильно любил или так сильно ненавидел, что держал бойцовым животным двенадцать лет. Мы имеем загадочную фигуру командующего гарнизоном столицы, который, как мне кажется, был настоящим королем. Во всяком случае — королем покойной Дианы Травал. Мы имеем женщину, которая обладает чем-то, чему ты не можешь найти объяснения! И все они устремлены сейчас друг к другу! В компании этих людей оказалась моя дочь, Эрланд!

   Если ты завтра же утром не отправляешься со мной, я считаю договоренность о предстоящем браке Эды и тебя расторгнутой. И я уеду сам на встречу с Варгом, Беном, или кем они там являются на самом деле. И... потрудись дать мне эликсир — эликсир, который служит для определения крови имперского рода. Я сам разберусь. Я сам принадлежу к одному из древних родов. Если этот Варг — тот, за кого себя выдает, мы найдем общий язык!

   Эрланд почувствовал, что почва выплывает у него из-под ног. Он поднял руку ладонью вперед, словно ставя невидимую преграду перед словами Воктира.

   — Послушай меня, Воктир. Если это действительно так, если Варг и есть Дэв Давикулюс... Если даже Тарис Бен тоже кто-то из семьи старого императора... если эта Кавада не так проста, как кажется сама себе и другим — стремиться встретиться с ними, это все равно что хотеть встретиться со своей смертью лицом к лицу раньше времени!

   Шах сделал резкое движение, жестом подозвав гепарда, который одним прыжком оказался у его бедра и поднял голову, прося ласки своего повелителя. Воктир почесал одним пальцем с большим черным матовым камнем, вправленным в светло-желтый металл, красивую голову. Гепард заурчал.

   — Я люблю встречаться со смертью, Эрланд. Я нахожу это стимулирующим... для жизни — чтобы потом ее ощущать еще более остро. Ты слишком нерешителен, и мне это перестает нравиться. И становится заметным для окружающих...

   — Хорошо, хорошо, — Эрланд поторопился, встал, подошел к шаху. — Я сейчас же отправлю гонца к владельцу Сияра и скажу ему, что если он мне не разыщет Верона в течение недели (чтобы было кого оставить управлять страной), я объявляю брак анулированным, а пропавшего министра — государственным изменником, и отберу поместье. Через неделю самое позжее, мы спешно выедем навстречу войску. Прошу тебя отобрать дюжину самых лучших воинов. Скоро ты познакомишься со всеми участниками этого действа.

   Воктир задумался, похлопал гепарда по гибкой шее и направился к выходу. Обернулся уже в проеме двери:

   — Я не верю тебе, Эрланд. Ты играешь в нечестную игру. Ты заговариваешь мне зубы, а сам больше не впускаешь в свои планы, как раньше. Я вижу, что ты скрываешь что-то. Ты использовал меня для осуществления своего замысла и пытаешься управлять мною и теперь. Берегись!

   Эрланд остался один. Он подождал, пока энергичные шаги южного правителя стихли в коридоре. Поднялся и подошел к массивному шкафу из красно-коричневого дерева со множеством ящиков. Отодвинул один из них и вынул нечто, замотанное в черную тряпицу. Осторожно развернул ткань: в комнате запахло тлением. Маленькое серебряное зеркало с черной полированной поверхностью, с которого не была смыта засохшая, уже ставшая бурой кровь, предстало его взору. В зеркале, словно на размытой гравюре, осталось изображение останков женщины на берегу озера. Колдун всмотрелся в него, и по лицу прошла волна чувств — от облегчения до гнева.

   — Это не Эда... Как же я не рассмотрел? Это Сага! — воскликнул он то ли с горечью, то ли с облегчением. — Кто посмел?

   Подождал, пока отражение совершенно не подернулось дымкой, поднял с пола брошенный плащ, завернул в него зеркало, подошел к окну и заложил руки за спину, забыв, что не вытер кровь с пальцев.

   Итак, Сага — женщина-охотница, нанятая им, чтобы убить южную воительницу, мертва. Как сказал Воктир: «Иногда сильная, безудержная ненависть сливается с безумной стратью». Этот шах, он мудр. Он сохранил внешность и страсти молодого мужчины и уже обрел мудрость зрелых лет.

   Колдун закрыл глаза и снова увидел два сплетенных нагих тела: Варг, обнимающий Эду, его Эду — женщину, предназначенную ему.

   Эта картина, вызванная магией — видение, увиденное им несколько месяцев назад — не отпускала его ни днем ни ночью, сводя с ума, будоража, разъедая душу и тело тяжелой, свинцовой ненавистью, просачивающейся сквозь ажурную листву его единственной любви.

   Вначале он сомневался, потом убедился. Птица, последняя птица, которая была взята отправленным им лазутчиком — а вернее, лазутчицей — лучшей охотницей окрестностей Вандервилля, прилетела с известием о свадебном обряде Дэва Давикулюса и дочери Дравийского шаха, Эды, известной под именем Меч Эрланда. Он не сказал об этом Воктиру. Никто не знал об этом письме кроме него, ни одна живая душа. Ответ вылетел в ту же минуту с последней птицей: «Убить!» Но мертв охотник...

   Кто убил ту, кого он послал по следу? Кто не дает ему овладеть замком? Кто путает все его карты? Эрланд повалился на кровать, в ярости сминая окровавленными пальцами покрывала, подушку, простыни, рванул воротник камзола, разорвав тонко выделанную, изящную петлю. Жемчужная крупная пуговица с легким стуком покатилась по полу. Застонал от бессилия и страсти, душевной боли, ненависти... или любви? Он сам не понимал.

ГЛАВА ПЯТАЯ Невеста Верона

Наконец-то вдали показался длинный, белый дом. Верон уже отчаялся его увидеть. Думал, что заблудился и поехал не туда. Весь их стремительный бросок с Тарисом с момента выхода из Вандервилля совершенно не отпечатался у него в памяти, как будто он ходил по кругу, ничего не видя вокруг — только круп впереди идущей лошади. Министр уже перестал обращать внимание на бесконечно сменяющие друг друга холмы, леса, пологие горы и реки.

   Удивительно, что Кавада, которая так же, как и он, следовала за графом Беном, смогла удержать в памяти их путь. «Держите все воды слева, — сказала она уезжающему Верону в ответ на его робкое восклицание, что он не помнит дороги, — и не заходите в лес с правой стороны. Лошадь вас выведет».

   После некоторого времени, прошедшего со времени ухода войска, возглавляемого Варгом, стало понятно, что Эда не поправляется. Хотя рана и затягивалась, но ей не становилось лучше — она почти ничего не ела и не могла встать. Оставаться ему не было смысла, надо было возвращаться в Вандервилль, где, вероятно, все еще его ждет Эрланд, разрешивший ему отсутствовать в течение двух недель.

   Сейчас, без Тариса, мысли Верона смешались. Будучи рядом с этим человеком, он абсолютно ему доверился, хотя довериться кому-то было совершенно несвойственно его натуре — и робкой, и сильной одновременно. Он делал то, что ему говорил граф. Теперь Бен ушел со своим вновь обретенным братом, и про министра забыли все: Кавада была занята раненной, а мужчины, оставленные тем, кто назвался последним императором, чуждались приехавшего с Тарисом министра. Свита Эды тоже держалась от него особняком, и это время вынужденного безделия начало его тяготить.

   Было по-прежнему неизвестно, что будет происходить дальше. После долгих разговоров с Тарисом Дэв решил-таки идти на север, вобрав в армию всех, кто может носить оружие и согласен к ней присоединиться. А потом, развернувшись, пойти на Вандервилль, чтобы сместить Эрланда, похоже, окончательно занявшего трон...

   Но относительно последнего Верона мучили сомнения: а уступит ли колдун место правителя Валласа? Допустим, ни один человек из гарнизона столицы не осмелится противостоять их бывшему начальнику, графу Бену. Но Эрланда поддерживает, как никак, шах Дравийского царства! Правда, знаменитая армия южного правителя, вооруженная смертельными саблями и пиками, армия, совершающая стремительные броски на верблюдах и лошадях далеко. С ним лишь приплывшие на тридцати кораблях — отборные воины. Но кто знает, не стягивает ли шах войско в Тареш?

   И было еще кое-что, что беспокоило Верона — его жена... Покинув ее тут же после свадебного обряда, министр не прекращал о ней думать. События месячной давности встали у него перед глазами...

   Главное поместье провинции Сияр было диковинным для Валласа: длинный одноэтажный дом подковой огибал зеленый сад со струящимися фонтанами. Усадьбу окружал лес. Верон с графом Беном с любопытством озирались по сторонам, въезжая во двор с высившейся посередине голубятней. Пушистые птицы с веерообразными хвостами теснились на узких окошках. Вблизи дом оказался не таким красивым, как издалека: штукатурка во многих местах обвалилась и зияла дырами, на стыках камней росла сорная трава.

   К ним навстречу выбежал крупный, желтый, откормленный охотничий пес, для приличия полаял и радостно завилял хвостом. Парадная дверь распахнулась, и маленькая, очень худая женщина в светло-голубом платье и грязном засаленном переднике вышла их встретить. Из дома потянуло запахом только вынутого из печи хлеба.

   Из левого крыла длинной пристройки появился толстый пожилой конюх с синеватым носом и лысеющей головой, торопливо начал уводить лошадей, здороваясь с гостями и отдельно с животными, как будто они тоже были людьми. Провожаемые маленькой женщиной, представившейся экономкой усадьбы, Верон и Тарис прошли через дом и вышли на уютную, залитую солнцем террасу, где в кресле грелся на солнце пожилой человек. Заметив гостей, он начал торопливо подниматься, и стало видно, что он почти не может передвигаться самостоятельно. С двух сторон от кресла стояли костыли. Дрожащими крупной дрожью руками он ухватился за них и с огромным усилием передвигал волочащиеся сзади, непослушные ноги.

   Обменявшись дежурными приветствиями, гости остались на веранде, присев с радушным владельцем поместья вокруг маленького круглого стола, где посередине весело блестел графин с вишневым вином. От взгляда графа не ускользнуло, как старик рад приезду гостей. Вероятно, он сомневался до последнего момента в благорасположенности министра.

   Слухи о тяжелой болезни Пира Строна, безусловно, имели под собой основание. Он был не только стар, но и поражен недугом, отобравшим способность ходить. Узнав, что гости приехали на один день, хозяин тут же приступил к делу, заговорив о предстоящей свадьбе своей дочери.

   — Господин министр, я польщен вашим благорасположением. И счастлив, что темные годы правления Травалов подошли к концу. Надеюсь, что наша старая Империя будет возрождена. Вы уроженец Валласа?

   — Нет, Тареша, — похудевший Верон приобрел приятный цвет лица. Его движения стали менее грузными. Путешествие явно шло ему на пользу.

   — Очень жаль, что пышный Восток пал, — пробормотал хозяин.

   — Кто вам сказал, что он пал? — вступил в разговор Бен, соединив тонкие, длинные пальцы обеих рук перед собой.

   Пир удивленно поднял брови. Несмотря на совершенно седую голову, они были черны как уголь. Его глаза смотрели внимательно и спокойно. Хозяин поместья нравился графу.

   — Разве кто-то может восстановить разрушенное до основания? Чудовище Даневан не оставил камня на камне от Вирсандии. Все города Востока повержены...

   — Конечно, кто-то может, — Тарис говорил медленно и тихо. — Люди разрушают города, они же их и восстанавливают. Тареш был жемчужиной Империи. Еще живы люди, хранящие в памяти его красоту...

   — Да, — Пир понял, что ситуация разворачивается несколько неожиданно для него. Министра сопровождал второй человек в армии Валласа. Граф Бен начал беседу с разговора о Тареше. Они приехали ненадолго... Состоится ли назначенная свадьба? Он почувствовал беспокойство. — Я тоже знал Тареш. Хотел бы я снова очутиться в его белых дворцах, утопающих в зелени...

   — Мы бы тоже этого очень хотели, — из прорези серой полотняной маски, отороченной темно-вишневым шелком, смотрели невероятно красивые темно-серые глаза в обрамлении черных пушистых ресниц. — Правда, господин Верон?

   — Да, — эхом отозвался его спутник. — Мы бы очень этого хотели.

   — Чем я могу вам помочь?

   — Деньгами, — проговорил его будущий зять с мягкой улыбкой — Пир оказался умнее, чем они о нем думали. — Конечно же, деньгами.

   — У кого они только сейчас есть... — задумчиво покачал головой хозяин.

   — Пока у вас есть поместье, пока у вас есть эти замечательные холмы, — министр обвел рукой видневшиеся с двух сторон от замка виноградники, — с лучшими сортами винограда Валласа, у вас всегда будут деньги. Наш друг, граф Бен, уже простер длань защиты над вашими владениями. Прошедшая армия не тронула ни вас, ни вашу семью, не правда ли? По закону благодарности мы ожидаем от вас ответного жеста.

   Пир сложил костлявые руки под подбородком и серьезно посмотрел на своих гостей, переводя взгляд с одного на другого.

   — Деньги в обмен на безопасность моей семьи и поместья?

   — Да, именно так. И будущее вашей дочери — обеспеченное, спокойное будущее с уважающим ее мужем, — Верон не отводил мягкого взгляда от старика.

   — Ну что ж... Очевидно, у меня нет выхода. Деньги в разумных пределах, я надеюсь?

   — Времена правления Травалов закончились, — серьезно сказал Бен.

   Хозяин удовлетворенно кивнул головой.

   — Дочь с женой поехали прогуляться верхом в поле, вернутся к вечеру. Свадьба назначена через неделю. Но, я вижу, вы торопитесь. Не угодно ли вам провести обряд завтра?

   Граф и министр переглянулись, что не ускользнуло от внимания старика, и Тарис едва заметно прикрыл веки.

   — Хорошо, пусть будет завтра, — вежливо сказал Верон. — Но сейчас, в неспокойное время, будет лучше, если моя жена останется в родных пенатах... до мирных времен. А я буду продолжать заниматься государственными делами.

   — Кстати, — вставил Бен, — было объявлено освобождение от налогов поддержавших переворот поместий. Но мы ведь говорим о восстановлении Тареша? Так что мы заберем деньги... на ближайший год.

   — Конечно, конечно, господин граф, — учтиво согласился хозяин дома.

   Верон поднялся в приготовленную ему спальню. Большая квадратная комната была залита светом, как все в имении Сияр. Дом напомнил ему чем-то неуловимым: белым камнем, зеленью садов и виноградников, раскинувшихся вокруг, ярким солнцем, наполняющим каждое малейшее пространство, — имение его приемного отца. И это уже давно забытое чувство дома погрузило его в странное состояние, как будто он оказался в прошлом... Министр лег на большую, такую же квадратную, как и комната, кровать, укрылся светло-желтым покрывалом и впал то ли в забытье, то ли в сон.

   ...Он сидел за обеденным столом во внутреннем дворике Сияра, откуда открывался прекрасный вид на сад. Напротив него расположились нынешний владелец усадьбы, отец Верона и его пропавший после переворота тесть. Худая маленькая женщина в засаленном переднике поставила перед ними большой поднос со свежими круглыми устрицами и запотевшую бутылку в маленьком металлическом ведерке, наполненном льдом, расставила высокие бокалы. Пир взял было открытое вино, но отец отобрал его, как будто опасался, что старик неловким движением прольет драгоценные капли. Верон боялся пошевельнуться... Много лет он вспоминал лицо своего отца и совершенно не мог его воссоздать в памяти. А сейчас, во сне, произошло узнавание этого родного человека, и он, понимая, что спит, боялся шевельнуться или что-то сказать — боялся, что наваждение рассеется и все исчезнет...

   Отец улыбнулся длинным, четко очерченным ртом и налил вина вначале своему другу, потом Пиру, затем Верону:

   — Добро пожаловать домой, сынок.

   На министра вдруг накатил ужас. Мужчины чокнулись и выпили... Услышал стук копыт подъехавших лошадей и повернул голову в сторону звука. Кони подошли с наружной стороны дома, со стороны ворот. Через открытые настежь дверные проемы и окна Верон слышал голоса людей, но не мог их разглядеть.

   — Это твоя жена, — сказал ему тесть.

   Он растерялся: какая жена — покойная?.. или будущая?

   — Не бойся, сынок, — сказал отец. — Она поедет с тобой.

   — Куда поедет? — с трудом выдавил из себя слова министр.

   — В Тареш.

   Раздался громкий хлопок открывшейся и тут же захлопнувшейся двери. Верон проснулся... Перед ним стоял Бен, без маски, внимательно глядя на него.

   — Вы уснули... Я зашел спросить: завтра, на свадебном обряде, вы предпочли бы, чтобы я закрыл лицо?

   Министр отряхнулся ото сна, с трудом перемещаясь в реальность.

   — Тарис, мне снился... отец, — и, поскольку граф не двигался, продолжал: — Это был такой странный сон... Я уже забыл его лицо... а тут, как будто он был передо мной, и мой пропавший двенадцать лет назад тесть, и Пир. И мы все вместе сидели за столом, здесь, в поместье Сияр, и приехала моя жена...

   — Какая?

   Верон пристально посмотрел на Тариса. Тот не смеялся, он спрашивал совершенно серьезно.

   — Я не знаю... Раздался звук копыт подскакавшей и остановившейся лошади, и отец сказал: «Добро пожаловать домой. Это твоя жена. Она последует за тобой в Тареш».

   Граф опустился в кресло у окна, спиной к свету. Потом, подумав, развернул его так, чтобы лучи солнца падали на обезображенное лицо.

   — Знаете, Верон, я не верю в богов. С детства, когда в моей семье мать заставляла меня с братом соблюдать обычаи и участвовать в ритуалах, единственными эмоциями, которые у меня это вызывало, были скука и раздражение. Я никогда не ощущал присутствия рядом чего-то сверхъестественного. И, конечно же, как только вырос, предал забвению все эти религиозные штучки, которым меня учили с детства. Но случился один эпизод... с Кавадой, после которого я готов задуматься о том, что есть мир мертвых, и иногда умершие могут общаться с живыми.

   — Вы мне расскажете? — министр поднялся, обошел вокруг стола, поставленного наискось, и сел во второе кресло, в углу комнаты.

   Мебель для сидения, обтянутая мягкой материей вишневого цвета, набитая сеном, была чрезвычайно комфортабельна. Можно даже сказать — идеальна. Она поддерживала тело и в то же время не давала ему расслабиться.

   — Вас не озадачил мой внезапный отъезд из Вандервилля? — Тарис, не дожидаясь ответа, продолжал: — Кавада неизвестно как умудрилась увидеть того человека, которого мы с вами обнаружили в маяке: убитого Эдой начальника порта. Помните?

   — Которого мы выбросили в море на отливе? Конечно помню. Но, если мне не изменяет память, мы были не вполне уверены, что к его смерти приложила руку та, которую называют Меч Эрланда?

   — Совершенно верно. Тем более удивительно, что кроме нас с вами никто труп не видел. И мы бросили его в воду, тело забрало море... Так вот, Кавада не только описала внешность исчезнувшего человека, которого никогда до этого не встречала, но нашла его дом и семью. Сказала мне, кто убийца, и передала, так сказать, послание...

   — Вы шутите? — Верон не верил своим ушам.

   — Если бы! Именно этот призрак явился ей дважды и сказал удивительные вещи... Кстати, посоветовав мне срочно убраться из города. Я бы, конечно, плюнул на это, но вся остальная информация была совершенно сногсшибательна. Я был уверен, что она не может ее взять из какого-то, скажем, более разумного источника. И я решил последовать совету...

   — Последовать совету призрака?! — министр вытянул голову в сторону собеседника. — Вы его видели?

   — Я — нет. Но я верю моей женщине. У нее есть один порок: она честна. Патологически честна... Итак, призрак меня не обманул. Шах Дравийского царства — давний враг Империи. Вы, наверное, помните, нас всех воспитывали в духе, что Дравийское царство наш первый враг. Не сомневаюсь, что поднял бы гарнизон на бой. Как и не сомневаюсь в том, что Эрланд, ожидавший южного правителя, должен был это предусмотреть и убить меня до того, как я это сделаю.

   — Вы полны сюрпризов, Тарис, — Верон откинулся в кресле и поднял брови. — Почему вы мне решили это рассказать?

   — Потому что, как я думаю на сегодняшний день, иногда стоит прислушиваться к таким вещам как... как ваш сон, например. Должен заметить, что в него, вероятно, вплелась и явь. Как раз перед тем, как войти в вашу комнату, я услышал подъезжающих лошадей и по звуку голосов понял, что это вернулись с прогулки жена и дочь Пира. Учитывая, что завтра свадьба, не хотели бы вы встретиться с предназначенной вам женщиной уже сегодня?

   — Вы спросили, надеть ли вам маску завтра на церемонию... Почему вы меня об этом спрашиваете?

   — Вам лучше знать, готовы ли вы напугать свою невесту. Вы ведь представите меня своим другом — другом, который будет с вами теперь почти постоянно. Если юная девушка увидит мое лицо, она может испугаться, убежать, упасть в обморок... и не захотеть видеть и вас, в том числе! А я, между прочим, в последнее время предпочитаю появляться без маски. Она мне надоела. Я... я привык к моему лицу. Вернее, к тому, что от него осталось — оно меня больше не раздражает.

   — Тарис, мой дорогой друг, делайте, как вам удобно. Но к перечисленным последствиям знакомства с вами вы забыли добавить еще одно: уродство привлекает не менее, чем красота. Оно завораживает... Вам это известно?

   — Хм... Это вы сами додумались? Что вас подвигло на подобные рассуждения, Верон? Я не думал, что вы философ...

   — Вы, Тарис.

   — Я?! — воскликнул Бен, резко наклонившись к откинувшемуся напротив него в кресле министру.

   — Да. Тот невероятный успех, то демоническое — не побоюсь этого слова — влияние, которым обладаете вы.

   — О чем вы говорите?

   — Не прикидывайтесь идиотом, — Верон говорил почти раздраженно. — В любом обществе, где вы появляетесь, в любом человеке, с которым вы общаетесь, вы вызываете только два чувства: ненависть, оборачивающуюся страхом, или любовь, сопровождающуюся полным подчинением вам. И я вам скажу почему. Ваше уродство поставило вас на какое-то время вне людей. И, чтобы выжить, вам пришлось стать тем, кем вы являетесь на самом деле. Потому что только наше глубинное «я» имеет те силы, которые нужны для выживания. Несмотря на то, что вы живете под чужим именем и носите маску, вы — настоящий. А все вокруг — лишь личины...

   — Ваши слова удивительны, Верон... Некоторое время назад один мой друг сказал, что мы на самом деле не являемся тем «я», которым себя воображаем.

   — Я согласен с вашим другом, Тарис. Человек обычно настолько связан условностями, воспитанием и моралью, принятыми в обществе, что совершенно потерял связь сo своим ядром, скажем так. С тем «я», которое живет внутри — и которым, по сути, и является человек. Потому как все эти культурные наложения совершенно стерли его индивидуальность. Скажу вам больше, мы себя не знаем и никогда не знали. А вся наша энергия идет оттуда, из этого внутреннего ядра. Но поскольку люди не отдают себе отчета в этом, эта ежедневно подавляемая энергия рано или поздно иссякает, как иссякает ручей, старательно заcыпаемый землей. Вам повезло: не имея возможности опереться на окружающих в определенный момент жизни, вам пришлось подружиться с собой настоящим. И это дало вам силы, превосходящие силу всех, кто вас окружает.

   Солнце клонилось к горизонту. Граф оперся о спинку кресла, вытянув ноги и на секунду потянувшись, как большой сильный зверь. Задумался...

   — И какие же из перечисленных эмоций вызываю в вас я?

   — В начале нашего знакомства — страх. Сейчас, после переворота, когда я узнал вас поближе и привык видеть без вашего головного убора — любовь.

   — Вы сторонник однополой любви?

   — Не пытайтесь все свести к сексу, Тимур, — Верон вдруг назвал Тариса его настоящим именем. — Любовь беспола. Будьте добры, наденьте завтра маску. Я не хотел бы, если мое мнение что-то значит, чтобы вы показывались перед моей будущей женой таким, каким вы есть на самом деле. Я не хочу, чтобы вы меня затмили. Она не сможет думать ни о ком, кроме вас. Мне бы хотелось, чтобы она разглядела меня.

   Тарис издал звук, который у него обозначал смех.

   — А если она стара и уродлива? Тогда я смогу наконец обнажить лицо и спокойно поесть на вашей свадьбе?

   Сумерки начали сгущаться, когда мужчины спустились к ужину. Большой стол во внутреннем дворике, где утром их принимал хозяин, был сервирован теперь на пять человек. Пир, сопровождаемый слугой, вышедшим к гостям утром, медленно шел по дорожке сада к дому. Тарис и Верон остановились, ожидая его.

   — Скажите честно, Верон, вы нервничаете? — граф повернул к собеседнику