В гостях у сказки, или Дочь Кащея. Янина Веселова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
• ГЛАВА ПЕРВАЯ
• ГЛАВА ВТОРАЯ
• ГЛАВА ТРЕТЬЯ
• ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
• ГЛАВА ПЯТАЯ
• ГЛАВА ШЕСТАЯ
• ГЛАВА СЕДЬМАЯ
• ГЛАВА ВОСЬМАЯ
• ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
• ЧАСТЬ ВТОРАЯ
• ГЛАВА ПЕРВАЯ
• ГЛАВА ВТОРАЯ
• ГЛАВА ТРЕТЬЯ
• ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
• ГЛАВА ПЯТАЯ
• ГЛАВА ШЕСТАЯ
• ГЛАВА СЕДЬМАЯ
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Не думала Люба, не гадала, а в сказку попала. Прямо на собственную свадьбу. Правда, жених не рад, свекровь не в восторге, золовка в ужасе. Ну им же хуже! Будут знать, как обижать единственную дочь самого Кащея Бессмертного.

   Спешу сообщить постоянным читателям, что от традиционных розовых соплей и великой любви я отказаться не в силах. Они, конечно же, нашли свое место на страницах этой, надеюсь, интересной, веселой истории.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

- Царствие небесное Галине Михайловне. Хорошая была женщина. Пусть земля ей будет пухом, - словно сквозь вату услышала Люба и опять заплакала.

   Бабушка, бабулечка родная, единственная умерла, отмучилась, как, сказала тяжело вздыхая, соседка Мария Петровна. ‘Что значит, отмучилась? - никак не могла взять в толк Любаша. - Кто ее мучил и когда? Всегда ведь жили с душа в душу, и никто нам не нужен был.’

   И это была чистая правда. Моложавая, подтянутая Галина Михайловна после смерти дочери и зятя сама поднимала внучку: растила, водила в школу, музыкалку, художку и на самбо, кормила, рассказывала сказки, лечила... Она вообще всех лечила. Был у бабы Гали такой дар. Настоящий, всамделишный, а не тот, который в ‘Битве экстрасенсов’ показывают. Рожу заговорить, испуг с ребенка снять, родинки свести, бородавки и много еще чего могла Галина Михайловна, всего не перескажешь. Народ к ней толпами ходил.

   Люба бабушкой гордилась, хоть и раздражали ее порой назойливые пациенты.

   - Гони их, бабуль, - бывало сердилась.

   - Нельзя, - качала головой та. - Не положено мне людям отказывать, - и никаких возражений не слушала, хоть ей кол на голове теши.

    Так все и продолжалось до самой аварии, разделившей жизнь Любы на ‘до’ и ‘после’. Неопытный водитель, мокрая дорога, туман... Казалось бы мелочь, а в итоге напрочь снесенная остановка и трое человек с травмами разной степени тяжести в Склифе. Бабушка до больницы не доехала, умерла по дороге.

   Потом, конечно, были разбирательства с молоденьким испуганным шофером, похороны, поминки, слезы и дикое непонимание того, как жить дальше. Что делать, если совсем одна и нету рядом никого по-настоящему близкого.

***

Сорок дней для Любы прошли как во сне. Она что-то ела, с кем-то разговаривала, даже умудрилась сессию сдать. Спасибо преподавателям за то, что не зверствовали, вошли в положение. По вечерам по большому счету неверующая девушка наладилась читать Псалтырь. Казалось, что зубодробительный церковно-славянский речитатив может помочь бабуле обрести покой и найти свое место там, куда она ушла. День - псалом, день - псалом... Очень удобно отсчитывать время.

   А еще Люба подстриглась, отрезала свою длинную до попы косу и выкрасилась в сложный фиолетово-розовый цвет с голубовато-сиреневыми прядками и осветленными до белизны висками. Хотела еще татуировку набить, но побоялась. Слишком уж это невозвратно. Зато мехенди (нанесение рисунка хной) ее устроила полностью. Теперь на девичьем предплечье красовался лебедь - не лебедь, голубь - не голубь... Какая-то неведомая птица, карочь. Да еще и в завитушках.

    Столь резкое преображение не было для Любы акцией протеста против вселенской несправедливости, отнявшей у нее бабушку. Гнаться за модой она тоже не собиралась. Просто почувствовала потребность что-то изменить в себе, чтобы обмануть судьбу и избавиться от пригибающего к земле неподъемного груза боли и одиночества.

   Вышло на удивление красиво, и Любаше шло. Правда старухи в церкви, видя выглядывающую из-под платочка сиреневую рваную челку, крестились и торопливо отходили в сторону. Ну и тьфу на них. Нервные какие нашлись. Зато, службу на сороковину Люба отстояла как положено, помин по бабушке заказала, свечи купила - можно на кладбище идти...

   Домой она вернулась едва живой от усталости. Тяжело дался визит на погост. Прошлась по квартире, по пути сдергивая с зеркал простыни, переоделась, приняла душ, запустила стиралку. Подумала, что надо бы поесть и завести собаку или кота, а то одной дома тошно.

   - Решено, завтра же поеду в приют, - решила, не привыкшая откладывать дела в долгий ящик девушка. Конечно, зверика и купить можно, но, во-первых, пора начинать экономить, а, во-вторых, друзей не покупают. Так всегда говорила бабушка. Значит, быть по сему. Вздохнув и смахнув набежавшую слезинку, Люба взяла кружку с кофе и тарелку с бутербродами и поплелась к компу.

   Вроде короткая дорога. Сколько раз за день мы шастаем из комнаты в кухню и обратно? Не сосчитать. А вот Любе не повезло, не дошла она до компьютера. Блеснуло посреди коридора невесть откуда взявшееся зеркало, отражая в серебряной своей глубине худенькую девушку в зеленой майке без рукавов и низко сидящих на бедрах мягких домашних брюках. Блеснуло и пропало, Любаша решила, что померещилось ей и даже шага не замедлила.

   Мазнула по щеке то ли вуаль, то ли пленка радужная, на секунду в глазах потемнело, да вроде крик послышался, но издалека уже. Люба не разобралась. А потом замелькало все вокруг, закружилось, страшная птичья лапа подцепила ее и потащила куда-то.

***

На отлогом берегу Ильмень озера под сенью священных берез у храма Лады собрался народ.

   - Высок, светел и радостен дом божий. Каждому рады в нем. Для любого отворятся резные двери. Всякого примет светлая Лада лебедица. Только, прийти к ней надо с открытым сердцем... - возгласил седой как лунь волхв, воздев руки к высокому небу. - В любой день привечает богиня всех, но не в этот. Сегодня ее милости удостоится только один из вас, - старик обвел ясными голубыми глазами собравшихся. - Ты, - ткнул он посохом в царского окольничего (придворный чин и должность в Русском царстве) Степана из рода Басмановых. - Тебя, отрок, зеркало Лады показало.

   - Кхм, - закашлялся, скрывая смех разменявший четвертый десяток Степан. Только на прошлой неделе весь Великий Новгород гулял на его тридцатилетии. Возраст не мальчика, но мужа. А старый хрен, который по недоразумению божию зовется волхвом Лавром, его отроком кличет. ‘Хотя рядом с ним мы все сопляки,’ - вынужденно признал окольничий и низко поклонился, принимая милость высших сил.

   - Следуй за мной, - велел волхв, скрываясь в глубине храма.

   Хоть и посмеивался Степан, а все ж не ожидал такого. Даже сердце на миг зашлось, а потом застучало с удвоенной силой, разгоняя по жилам кровь, наполняя всего его азартом. Шутка ли, совсем скоро узрит Степа суженую свою. И не только узрит, но и в полное свое распоряжение получит. Жена потому что...

   В святилище окольничий входил робея. Оттого совсем по-новому виделись ему и кружевные деревянные арки, поддерживающие купол, и дивной красоты цветы и деревья в кадках, превращающие храм в рощу, и малахитовые и сердоликовые колонны, и серебряные многосветные люстры, и золотая статуя Лады. В обычных-то храмах позолоченные изваяния стоят, но только не в столичном - главном. Да и лик богини тут иной. Обнажена прекрасная Лада. Только и одежды на ней, что три венка из цветов полевых да березовых листьев. Один из них возлежит плечах прекраснейшей, прикрывая нежную ее грудь, другой охватывает бедра, третий венчает чело.

    Хороша, ах, как хороша Лада! Просто глаз не отвесть! Наверное, оттого и посещает она столичный храм свой чаще других! Видно, как и всякая женщина не лишена тщеславия и самолюбования.

   Бросив последний взгляд на обольстительную небожительницу, Степан вдругорядь низко поклонился, а, выпрямившись, увидел, как из-за колонн выступили волхвы и выстроились вокруг алтарного камня. Следом за ними показались служительницы Лады, все как одна светловолосые красавицы. ‘Жалко, что одетые. Брали бы пример с небесной покровительницы своей,’ - святотатственно подумал окольничий.

   Откуда-то сверху полилась музыка, нежная и прекрасная. Девы запели, зазмеился из кадильниц ароматный дым, суровые старцы скрестили посохи, образовав неразрывный круг, центром которого стал алтарь...

   - Проси! - рявкнул Лавр, требовательно глянув на размечтавшегося Степана.

   Тот глубоко вздохнул и перевел взгляд на статую Лады.

   - Прошу, - повторил послушно, хотя, по чести сказать, не очень-то ему хотелось сей секунд жениться. Но раз надо, значит, надо. И так загулялся, пора уже остепениться. ‘Вот бы и мне голубицу кроткую,’ - скользнул взглядом по белокурым жрицам.

   Странным был ответ на молитвы окольничего. Странным, зато быстрым. Практически моментально воздух в круге, очерченном волхвами, потемнел, наполнился клубами мрака, сгустился... А потом ка-а-ак сверкнет молния! Да ка-а-ак громыхнет гром! Ладины лебедицы на ногах не удержались, попадали бедные от дикого грохота, а волхвы ничего, стоят, за посохи держатся да круг держат.

   А там вроде проясняться начало. Туман черный таять стал, медленно, но неостановимо исчезая и оставляя по себе... Долго и молча все присутствующие в храме смотрели на скорчившегося на алтаре мальчишку. Что это за странное явление божьей воли? И что с ним должен делать окольничий?

   - Вроде речь шла о жене, не? - озвучил всеобщие сомнения Степан. - А тут такая бодяга.

   - Не святотатствуй, отрок, - очнулся от транса Лавр и деловито подступил к алтарю.

   - Иди пока в брачные покои, милок, - с жалостью поглядел на окольничего другой волхв. - Проводите его, девочки, - кивнул жрицам.

   Те подхватились, окружили Степана профессионально щебечущей стайкой и повлекли куда-то. И чего оставалось делать бедному мужику? Не драться же с бабами и стариками... Лучше дать время служителям Лады разобраться в случившемся, да... И самому тож как следует обмозговать случившееся не мешает.

***

Приходила в себя Люба с трудом. Вернее, постепенно возвращалась к себе. Можно сказать, поэтапно. Поначалу она вольной пташкой летала в какой-то оранжерее, если судить по обилию растительности в горшках и кадушках. Хотя, воля была довольно относительная - пределы зала покинуть у нее не получалось. ‘Ну и ладно, тут тоже есть на что посмотреть,’ - с удивившей саму себя легкостью решила девушка и принялась за детальный осмотр помещения. По всему выходило, что это какой-то храм, и, если ориентироваться на изваяние, занимающее главенствующее место, языческий. Что-то знакомое чудилось Любе во всем. Как-будто она видела или читала о чем-то подобном...

    Ну правда... Статуя прекрасной девы, зелень, много дерева, изображения лебедей, стилизованные звезды... ‘Это же... Нет, правда, это Звезды Лады и Ладинцы - женские обереги, дошедшие до нас еще от древних славян,’ - узнала Люба. И тут все враз встало на место!

   Она поняла, что спит и видит сон. Замечательный сон про храм богини Лады. И ничего удивительного в этом нет. Кому как не историку, специализирующемуся по русской старине, наслаждаться такими грезами. А то, что сон настолько яркий и детализированный - не беда, наоборот, интересно! И вызван он скорее всего переутомлением на фоне стресса! ‘Да, именно так!’ - обрадовалась Любаша.

   Тут ее внимание привлекла группа людей преимущественно мужского пола. Одетые в длинные белые одеяния старцы, дедульками их назвать язык не поворачивался, столпились вокруг...

   - А правда, что это они там рассматривают? - заинтересовалась Люба, подлетая поближе.

   И тут у нее включился слух. И тоже не сразу. Сначала голоса стариков были едва слышны, но понемногу громкость прибавилась, и стало возможно разобрать сначала отдельные слова, а потом и целые фразы.

   - Что будем делать, братие? - спрашивал один.

   - Ситуация неоднозначная, - осторожно отвечал другой.

   - Богиня в мудрости своей!.. - патетично начал третий, но на него зашикали.

   - Для начала мальчика нужно привести в чувство, - задумчиво огладил бороду еще один. - Переворачиваем, братие, - скомандовал он.

   - Оооо! - дружно простонали старцы.

   - Да это дева! - ахнул один.

   - До чего ж страшная, - передернулся другой.

   - Нечисть, как есть нечисть! - воскликнул третий. - Изгоним ее, братие! И дело с концом!

   Любе тоже было что сказать этим... Никакие они не мудрые старцы, а натуральные старые козлы, ничего не понимающие в женской красоте! Возмущение девушки было вполне понятным и легко объяснимым - на инкрустированном драгоценными камнями алтаре лежала она сама! Очень даже милая, стройная и красивая! И стрижка ей к лицу! И цвет волос! И вообще! Чего бы они понимали, пеньки замшелые!

   - Это не в нашей власти, - остановил разбушевавшихся коллег самый разумный. - Лада призвала сию несчастную под свой кров именно сегодня. Значит, быть ей женой Степана сына Басманова.

   - Что ты говоришь, Лавр, - возмутился молчавший до этого, пусть будет волхв (а кто еще?), - Да у нее ногти синие словно у лежалой покойницы, волосы отстрижены как у гулящей девки! А цвет?! Не рожала еще земля русская такого кошмара!

   - Значит, она из заморских краев, - Лавра хрен проймешь такими мелочами. - А ногти... Что ногти? Не в ногтях счастье. Лишь бы рожать могла.

   - Вот ты добрый, - восхитился первый. - За что Басмановым мстишь?

   - Опомнись, что болтаешь? - вскинулся тот. - В чем хочешь обвинить? А может ты сам?.. - тут Лавр подозрительно сощурился.

   - Уймитесь, братья, - тяжело вздохнул самый разумный. - Деваться нам некуда. Божья воля явлена. Свадьбе быть... Как не жаль мне парня, а жениться ему на этой уродинке придется. А там уж как знает... К тому же у девы на руке знак. Зрите: лебедь - птица Лады.

   - Да какой это лебедь? Голубь это! Сизарь помоечный! Плюнуть и растереть!

   - Сам ты...

   Некоторое время старцы спорили, выясняя, что же за птица красуется на Любашином плече, а потом, так и не придя к однозначному решению, смолкли.

   - Надо бы невесту в чувство привести, - нарушил молчание первый.

   - Где там отвар свадебный? Готов ли? - понятливо кивнул второй.

   - Женишка тоже напоить не мешает, - несолидно хихикнул третий. - А то глянет на молодуху и супружеский долг отдать не сможет.

   - Спасибо тебе, Лада, за явленую милость! - хором возгласило старичье и низко склонилось перед ликом своей богини.

    - Прости нам минутную слабость, ибо сами грешники, - почтительно добавил Лавр. После чего принял из рук блондинистой жрицы серебряный кубок, в котором плескало темное питье, и подступил к бесчувственной Любе.

   Не приводя в сознание девушку, он с помощью коллег принялся спаивать ей непонятный отвар. ‘Да у них настоящая шайка. Один на челюсть надавливает, другой отраву вливает, а третий горло массирует. Не волхвы, а бандюги! Старики разбойники!’ - возмущенно нарезала круги вокруг алтаря бестелесная Люба. Она так разошлась, что не заметила, как Лавр отставил кубок, подхватил посох и ткнул им в солнечное сплетение. В смысле в ее Любино родное, любимое и единственное солнечное сплетение.

   Сон резко перестал ей нравится. Потому что одновременно с ударом девушку втянуло внутрь. ‘Словно мусор в пылесос,’ - обиженно подумала та и распахнула глаза, стараясь вздохнуть.

   Старики тут же отступили прочь, уступая место белокурым жрицам. А уж те не терялись, принялись щебетать словно птички, задавая десятки вопросов и не ожидая на них ответов, а сами тем временем подхватили Любу под локотки и повлекли прочь из зала. Она шла за ними словно пьяная, не понимая и половины слов, чувствуя, как с каждым пройденным шагом ее охватывает возбуждение. То самое женское, глубинное. Возбуждение, от которого темнеет в глазах, дыхание учащается, наливается и становится болезненно-чувствительной грудь, а внизу живота собирается лава.

   ‘Не поняла, - пыталась собрать мысли в кучку Люба. - С чего это меня на эротику потянуло? А хотя пусть.’

   Наяву двадцатилетняя Люба с эротикой сталкивалась не часто. Не то чтобы монашкой жила, но и с ума от этого дела не сходила. Может холодновата была, а может еще чего, но после расставания с Артемом заводить новые отношения Любовь Константиновна Кащеева не торопилась. Бабушка еще посмеивалась, говорила, что просто не созрела еще внучка-ягодка. А вот как подойдет ее время - держитесь мужики.

   - Почему мужики-то? - каждый раз удивлялась Люба.

   - Потому что с тобой только волчара заматеревший сладить сможет, а сосунка ты сама прожуешь, проглотишь и вкуса не почувствуешь, - неизменно отвечала Галина Михайловна.

   Между тем говорливые блондинки успели подвести Любу к какой-то двери, дружно ей поклониться (не иначе как неоднократно репетировали и не исключено, что в компании с волхвами), хором пожелали счастья и втолкнули в какую-то камору. Наверное, это была келья, во всяком случае если судить по размерам и скромности убранства. Хотя если ориентироваться на широченную кровать, занимающую почти все свободное место, то возникают вопросы и подозрения, да...

   На кровати, закинув руки за голову, лежал мужчина. Молодой. Этакий лощеный детина из помешанных на мышечном рельефе качков. Весь из себя холеный. Любе такие парни никогда не нравились, слишком уж зациклены они были на подсчете калорий, режиме питания, графике тренировок, а еще на шмотках, модных стрижках и прочих прибамбасах. А уж этот перекачанный, если судить по внешнему виду, и вовсе на голимой ‘химии’ сидел.

   Короче, совершенно не Любин типаж. Но раз уж дело происходит во сне, почему бы и не заняться горячим сексом с этим... Терминатором? Тем более, что у него не только тело ого-го, но и морда лица симпатичная. Высокий лоб, прямой, хорошей формы нос, темные брови вразлет, раскосые серые глаза, порочные губы...

   Жаль только, что изогнуты они в презрительной усмешке.

   - Так ты не парень? - потянулся Терминатор. Пристально оглядел Любу с головы до ног... и скривился, словно уксуса хлебнул.

   - Нет, - не поняла его реакцию, но напряглась Люба.

   - Девка? - зачем-то уточнил тот.

   Любаша в ответ только плечами пожала. А что тут скажешь? И так ясно, что у тестостеронового самца мозги атрофировались за ненадобностью. Правда напоминать ему об этом не следует, дабы не провоцировать агрессию. Иначе эротики не видать, а будут сплошные треш, угар, кошмар и ужас.

   А Терминатор тем временем закручинился.

   - Бедная ты бедная, - сказал. - И я тоже бедный, - добавил, подумав.

    Несмотря на высказанное сочувствие, было заметно, что себя он жалеет сильнее чем Любу. Прям горюет. Однако же долго унывать парень не стал. Придя к какому-то выводу, потянулся еще разок и слез с кровати. Вернее стек. Одним движением. И оказался рядом с Любой. Близко-близко. Так, что его дыхание опаляло висок.

    - Ты же понимаешь, что нас ждет? - спросил негромко и, не дожидаясь ответа, поцеловал.

   Люба на поцелуй ответила. А что? Все к тому и шло! И сон, минуя стадию эротики, перешел в стадию порно. Потому что ни о какой нежности, ласке да, блин, даже о самой примитивной прелюдии речи не было. А был ОН. Страстный. Секс. В принципе можно еще добавить слово ‘животный’.

   Люба рычала, кричала, кусалась, царапалась. Не от боли, нет. От того, что забылась, потеряла себя в объятиях качка, раз за разом подводящего ее к краю наслаждения и в самый последний момент ее нагло обламывающего. Вот, кажется, пара движений, и оргазм. Ан, нет! Терминатор замедляется или меняет позу, темп, глубину проникновения или еще чего-нибудь. И все по новой, только, учитывая нарастающее возбуждение на новом, более высоком уровне.

   Любаша от такой постельной диалектики была далека. Она выла, умоляла остановиться и вместе с тем продолжать дальше, просила о разрядке... Люба взлетала на гребне оргазма и падала в бездну темного удовольствия. Рождалась и умирала. Рассыпалась на мириады частиц и становилась цельной.

***

Проснулась Люба от того, что кто-то не слишком ласково тряс ее за плечо.

   - Вставай, солнце за полдень перевалило.

   По голосу это вроде был давешний Терминатор.

   - Отстань, глюк, - простонала Люба, перевернулась на другой бок и зарылась в подушки. Вставать не хотелось, да и сил, честно говоря, не было.

   - Вставай, - не отставал он.

    - Ты меня заездил, - отмахнулась Люба. - Всю ночь спать не давал. Только глаза закрою - будишь, ненасытное животное.

   - А что ты хотела после брачного кубка? - в мужском голосе послышалось самодовольство.

   - Чего? - исключительно из вежливости спросила Люба.

   - Того самого. После вчерашнего питья на кого хошь влезешь. Ну, вставай штоль. Я одежду принес. В давешней срамоте на люди показываться нельзя.

   - Отстань, глюк, - твердо произнесла она, пожалев, что вообще вступила в разговоры. Что, когда и в каких количествах пьет Терминатор Любу не интересовало. - Дай поспать.

   - Никак нельзя, - не отставал он. - Домой ехать пора.

   - Скатертью дорога.

   - Ага, - покладисто согласился Терминатор. - Пить хочешь? - неожиданно спросил он.

   - Давай, - желая, чтобы он поскорее отвязался, согласилась Любаша.

   Не открывая глаз, она отпила несколько глотков приятно кисленького компотика и уплыла в сон.

***

Второй раз Люба проснулась... непонятно где. Да и не проснулась, а скорее очнулась. Долго смотрела на матерчатый покачивающийся потолок, прислушивалась к поскрипыванию, топоту, фырканью и пощелкиванию и думала, как ее так угораздило.

   Было жарко, пахло сеном хотелось пить и в туалет. Девушка задумчиво почесала нос. Потрогала деревянный борт телеги, а может подводы или возка. Не суть важно. Главное сообразить, как она тут очутилась. Не конкретно в этих, блин, дрогах, а вообще.

   Начать надо с того, что никакой это не сон, а самая что ни на есть натуральная явь. Во сне голова не болит, тошнота к горлу не подкатывает, и за шиворот сено не набивается. А тут... Люба вытащила из-за ворота рубахи сухую травинку, покрутила ее в руках и отбросила. С рубахой опять же засада вытанцовывалась. Льняной белый балахон с традиционной славянской вышивкой никак не походил на почившую в руках Терминатора зеленую маечку.

   Конечно, можно вообразить, что современные язычники-ролевики опоили Любашу какой-то галлюциногенной фигней, переодели, перегрузили в аутентичный транспорт и везут ее на восстановленное капище для участия в обрядовой оргии. И все они как давешний Терминатор, да. И что тут хорошего, кроме самого плохого?

    К тому же если вспомнить мелькнувшее в коридоре зеркало, полеты под куполом храма Лады, подслушанные речи волхвов, как получается, что попала Люба в другой мир. ‘Вот тебе и теория о множественности миров, блин, - невесело улыбнулась девушка. - И что теперь делать?’ Вопрос, как говорится непраздный, особенно если вспомнить вчерашний секс, упоминания о брачном кубке и сегодняшнюю поездку в телеге. ‘Дело ясное, что дело темное,’ - вспомнилась Любе бабушкина присказка. ‘Увидеть бы сейчас Терминатора да задать ему парочку вопросов,’ - размечталась она, но вылезать из телеги и привлекать к себе внимание не торопилась. Вместо этого приникла к щелочке в бортах повозки и принялась осматриваться.

   Ничего особого она поначалу не увидела. Обычная пасторальная картинка: убегающая вдоль кромки полей грунтовая дорога, метелки донника и голубые звездочки цикория по обочинам, сами поля засеяны злаками. Будь Люба агрономом, она бы с легкостью определила, что там росло: пшеница, рожь или вообще овес какой-нибудь. Точно не кукуруза, и ладно. А вот то, что никаких людей в поле зрения не попало, огорчало.

   Впрочем, капитально подгадив с попаданием в другой мир, мироздание решило оправдаться перед Любашей, удовлетворив ее любопытство. А как еще было расценить появление Терминатора да не одного, а в компании такого же бугаины. ‘Их тут чем-то специальным откармливают?’ - вспомнив здоровенных бройлерных цыплят, озадачилась Люба.

   - Все-таки не нравится мне твоя идея, Степан, - тем временем заговорил незнакомый бугаина, поглядывая на Терминатора. - Зря ты надумал вести жену в имение.

   - А куда ее? - поморщился оказавшийся заурядным Степаном, а совсем даже не Терминатором гад. При этом смотрел он на телегу, в которой ехала Люба. - Прикажешь такую уродину в Новгород ко двору царя-батюшки везти? Позора не оберешься.

   - Так-то оно так, - не стал спорить детина. - Но я, уж извини, матушке твоей Ираиде свет Макаровне не то, что жены беременной не доверил, а даже крокодилицы распоследней.

   - Как-будто есть разница, - хохотнул упертый Степан.

   - Она твое дитя носит. Богиней, между прочим, благословленное. А ты ее на растерзание отправляешь.

   - Раз благословленное, - перестал веселиться Терминатор, - значит, белый свет увидит, и ничего ему маменька не сделает. И вообще, кончай позорить боярыню Басманову, смерд! Помни свое место.

   - Вот как ты заговорил, братец молочный. Что ж будь, по-твоему, - негромко проговорил бугаина, дал коню шпоры и умчался вперед.

   Степан проводил его глазами, зло сплюнул в придорожную травку и решительно поворотил к телеге, в которой ни жива ни мертва лежала Люба. ‘Жена? Беременна? Уродина?’ - набатом звенело у нее в голове. Это что же получается? Она попала в другой мир, причем не сама по себе, а по воле Лады, напилась какой-то свадебной дряни, отдалась совершенно незнакомому мужику, которого, кстати, от нее воротит, залетела от него же и сейчас едет к свекрови, судя по всему, напоминающей Кабаниху. Охренеть. ‘Может это все-таки сон?’ - понадеялась Люба. ‘Господи, не оставь!’ - взмолилась горячо.

   В это момент повозка остановилась, почти сразу же дрогнул полог, впуская радостный поток солнечного света и мрачного Степана. Ну, то есть это Люба так решила. Сама она как лежала, уткнувшись лицом в борт телеги, так и осталась. Только зажмурилась на всякий случай.

   - Эй, ты. Как тебя там? Спишь что ли? - негромко позвал Терминатор.

   Любаша благоразумно промолчала.

   - Ну, спи, спи, - разрешил он, вроде бы даже обрадовавшись. Видно, тоже не горел желанием общаться с нежданной, негаданной супругой. - Дорога до Тихвина дальняя. После поговорим.

   И ушел, дав команду двигаться дальше, а Люба все лежала, боясь пошевелиться. Поговорить, конечно, придется, но не сейчас. Сейчас надо затаиться и все как следует обдумать. Вот, к примеру, Степан. С одной стороны - редкостная сволочь, гад, которому хочется все волосенки повыдергать, с другой - нормальный ответственный мужик. Не бросил на произвол судьбы свалившуюся как снег на голову супругу, а в поместье везет. Под присмотр мамочки родной. А уж какой у нее характер - дело десятое. У Любы вот тоже нрав крутой, да...

   Так что Терминатор пусть пока живет. Тем более, что он тоже пострадал. Подсунули в жены непонятную девку: стриженную, тощую, одетую в мужские шмотки. А цвет волос? А татуировка на всю руку? Да бедному Степочке посочувствовать впору. Просто обнять и плакать. Вот и прячет человек жену. Чтоб, значит, перед людьми не позориться.

   Любе, правда, от этого не легче. Она сейчас в чужом мире, в телеге где-то между Новгородом и Тихвином. Названия вроде как знакомые, жаль только, что толку от этого нет. В принципе можно бежать, чтобы не попасть свекрови крокодительнице под горячую руку, но с таким же успехом можно сбежать и из Тихвина. Осмотреться, узнать, что к чему и почему, а потом уж сматываться. К тому же она вроде как в положении. Значит, думать нужно не только о себе.

   При мысли о беременности у Любы заломило зубы. Вот, какая связь скажите на милость? А ведь ноют. И под ложечкой сосет. Это что же получается, у нее будет ребенок? От совершенно незнакомого качка? Кошмар! Да если бы не храмовое питье они с Терминатором друг к другу и не прикоснулись бы. А так у них будет ребенок. ‘Нет, об этом думать нельзя. По крайней мере сейчас. Лучше буду надеяться на то, что никакого залета нету,’ - до звезд в глазах зажмурилась Люба и для усиления эффекта еще и головой помотала. Мол, никаких детей! Не время и не место.

   ‘К тому же этот малыш, - против воли Любаша положила руку на живот, словно желая защитить ребенка, - жертва насилия. Храмового насилия над его родителями. Если бы нас не принудили, не одурманили... Что ж делать-то?..’ Не выдержав, она заплакала. Тихонько, чтобы не дай бог, никто не услышал. Давилась горючими слезами, вытирая глаза кулаками, пока не уснула...

ГЛАВА ВТОРАЯ

Разбудили Любу голоса. Мужские. Многочисленные. В большинстве своем совершено незнакомые. Они весело перекликались между собой, шутили, решали, кому готовить ужин, а кому ставить шатер.

   - До Тихвина, видать, неблизко, - поняла девушка. - Не ясно только почему Терминатор решил привал на природе устроить. Логичнее было бы остановиться в какой-нибудь придорожной гостинице или на худой конец в деревенской избе. Хотя... Все с ним понятно - не хочет светить моей фиолетовой челочкой перед добрыми людьми. Стесняется гад. Паразит, блин! Ну и по фиг. Не очень-то и хотелось общаться с местным населением. Хотя и обидно, что за распоследнюю уродину держат. А, неважно. Плевать. А вот кушать хочется. И в кустики тоже. И непонятно чего сильнее. Так что пора на свежий воздух.

   Словно отвечая на ее мысли, откинулся полог.

   - Проснулась? - задал ставший уже традиционным вопрос Степан. - Ну и здорова ты спать.

   Люба тоже традиции уважала, а потому промолчала.

   - Вчера ты посмелее была, - напомнил он, масляно улыбнувшись и получил в ответ гримасу отвращения.

   Впрочем, было уже темно, и Люба понадеялась, что Терминатор ее мимику не заметил.

   - И не кривилась, - тремя словами разбил ее надежды Степан. - Ладно, иди сюда, - он протянул руку.

   Любаша шарахнулась прочь.

   - Тьфу, дура глупая. Ну и сиди здесь в потемках. А если надумаешь выйти, держи вот, - кинул в ее сторону какой-то сверток. - Оденься и голову повяжи, чтобы людей не пугать. Поняла? - дождался согласного кивка, хмыкнул и был таков.

   Люба быстро развернула тряпичный сверток. Было жуть как интересно, что припер заботливый супружник. Оказалось, не так уж мало. Нижняя тонкая рубаха, сарафан и трогательный синенький платочек. Ну, в общем, справедливо. Белый вышитый балахон, полученный в храме - явно обрядовая одежда. А Терминатор принес повседневную. Не сказать, чтоб богатую, но вроде новую и чистую.

   Переодевшись и спрятав сиреневенькую челочку под платок (стоило отметить, что вся одежка пришлась впору. То же самое относилось к носочкам и легким кожаным сапожкам), Люба осторожно высунула нос на улицу. Природа звала.

   - Быстро ты, - похвалил Терминатор. Оказывается, он и не думал никуда уходить. Привалился к телеге и ждал. - Так и будешь молчать? Может, хоть имя назовешь.

   - Вася, - брякнула Люба. - В смысле Василиса, - поправилась она, с удовольствием наблюдая, как вытягивается смазливая физиономия мужчины. И ведь не соврала ни словом, что интересно. Васькой ее в детстве бабушка звала. Бывало крикнет: ‘Вась, а Вась! Васе величество!’ - и смеется. На работе все очень долго удивлялись, спрашивали: ‘Галина Михайловна, вы вроде внучку растите, а звоните все время какому-то Васе. Кто это, если не секрет?’ ‘Тайна, покрытая мраком,’ - веселилась та.

   - Надо же. Выглядишь как нечисть басурманская, а имя нашенское, - поразился он. - А я Степа, - брякнул Терминатор. - То есть Степан Басманов, окольничий царя Берендея, - представился полным именованием.

   - Очень приятно, - буркнула Люба. - Можно в кустики?

   - Пошли провожу.

   - Я и сама...

   - Сама заблукаешь, - отрезал он. - Нечисть по ночам балует. Закружит леший, только в путь.

   Натерпевшейся со вчерашнего дня Любе было уже все равно. Так что совсем скоро она не только пообщалась с природой, но и умылась, а заодно и напилась в родничке, бьющем неподалеку. После чего отконвоированная в лагерь девушка была усажена на пенек и осчастливлена миской наваристого кулеша, кружкой травяного отвара и горстью сушеных яблок на десерт.

   Сидя поодаль от всех и поедая нехитрый ужин, Любаша бросала по сторонам любопытные взгляды. Народа было немного. Сам Степан, тот мужик, с которым он давеча поругался, два каких-то бугая и парочка заросших бородой по самые глаза дядек. Надо полагать охрана и возничие. ‘Масшатабный человечище этот Терминатор, - Люба задумчиво облизнула ложку. - На одной телеге меня везет, а на другой что? Подарки маме? Хотя, неважно... Не о том я думаю. Больше напрягает постоянное упоминание нечисти и имя местного царя. Потому что получается, получается...’

   - Доела? - прервал ее раздумья Терминатор. - Давай миску, забрал пустую посуду и отдал ее одному из бородатых дядек, тем самым давая Любе новую пищу для размышлений.

   То, что Степан никого не хочет подпускать к ней, Любаша уже поняла. Интересовало, зачем он это делает. Из каких-таких соображений? Ревнует? Не может этого быть. Не почину замужней женщине общаться с посторонними мужчинами? Тоже вряд ли. Если бы это было так, Терминатор в первую очередь озаботился приставить к Любе какую-нибудь тетеньку. Тогда что? Исключительное желание сохранить личность молодой жены в тайне? Похоже на то.

   Между тем на лагерь спускалась ночь. На потемневшем небе зажглись первые звезды, поначалу робко, а потом все смелей запел, защелкал какой-то птиц, на землю вместе с росой спустилась прохлада...

   - Спать пора, -откуда ни возьмись рядом с Любой оказался Терминатор. Только что не было и вот, стоит как ни в чем не бывало. Словно бы из воздуха сгустился.

   - Не хочу. За день выспалась.

   - Остальные устали.

   - Пусть отдыхают, - пожала плечами Люба. - А я тут посижу. Можно? - решила проявить вежливость она.

   - Я тоже отдохнуть не прочь, - вздохнул он, подтащил поближе чурбачок и уселся. - День долгий был.

   - Так иди.

   - Не дело это. Жену в лесу бросать...

   - Ой, ладно! - слушать стенания про ночь, жену и нечисть сил у Любы не было. - Иду я! Иду! - и чуть не бегом кинулась к телеге.

   - Куда, заполошная? - остановил ее мужской голос. - В шатер иди.

   Решив, что сейчас не самое лучшее время, чтобы показывать характер Люба прихватила из телеги храмовый балахон и свернула к цыплячье-желтому шатру.

   - Что тут есть? - замерла на пороге. - Сплошная лежанка? Ясненько, - скинула обувь и прошла внутрь, чтобы устроиться в уголке.

   - Чего сидишь? - зануда Терминатор минуты покоя Любе не давал. - Ложись, спать будем.

   - Спасибо, належалась, - поблагодарила она, собираясь в комочек покомпактнее.

   - Боишься? - догадался он. - Зря. Уж прости за прямоту, но без брачного кубка у меня на тебя не встанет.

   Любаша от такой простоты обалдела. Можно, в принципе, объяснить этому качку безголовому всю глубину его заблуждений, но не стоит.

   - Ты, конечно, горячая штучка, - тем временем продолжал этот самоубийца, - но меня на кикимор не тянет.

   - Завязывай хамить - из последних сил взмолилась Люба. - И так завыть хочется.

   - От чего? - приподнялся на локте он.

   - От великого счастья. Веришь? - не в силах находиться рядом с этим, блин, моральным уродом, она вскочила и, позабыв про сапоги, босиком побежала к телеге и забралась внутрь. Для разнообразия плакать Люба не стала. Хотелось не рыдать, а настучать по самодовольной терминаторской роже. ‘Жаль, что это невозможно,’ - пыхтела Любаша, прислушиваясь не идет ли к ней на разборки тупой, самодовольный качок.

   Слава богу, все было тихо. Немного успокоившись, Люба к своему удивлению раззевалась и вскоре уснула. Сон ей приснился... эротический. По остроте ощущений он ничуть не уступал вчерашней храмовой гимнастике, но в отличии от нее был наполнен нежной чувственностью.

   Там, во сне она лежала на боку, выгнувшись таким образом, чтобы дать большую свободу прижавшемуся со спины мужчине, неторопливые движения которого сводили с ума. Грудь налилась жаром. Дыхания не хватало. Между ног все трепетало.

   - Сильнее, - не выдержала она. - Пожалуйста, - взмолилась, потому что уже чувствовала приближение мощного словно океанский прилив оргазма. - Еще! Да! - выгнулась сильнее, получив желаемое... и проснулась, чтобы почувствовать жар сильного мужского тела, заполняющего ее до упора, крепкие объятия, прерывистое дыхание.

   - Степан, ты? - испуганно трепыхнулась Люба, подаваясь от него.

   - Я, - выдохнул он, не переставая двигаться. - Или другого ждала?

   - Пусти, - попытка освободиться вызвала тихий хрипловатый смех.

    - Ты чего? - удивился он, без труда удерживая свою добычу. - Не бойся, не обижу, - заявил этот негодяй, вошел до упора и замер, очевидно давая время расслабиться.

   - Убери его, - потребовала Люба. - И сам уберись.

   - Не могу, - нехотя признался Терминатор. - Меня к тебе тянет.

   - На кикимору встало? - она наугад ткнула локтем, точно зная, что куда-нибудь да попадет. И точно, не промахнулась. Жаль только, что Терминатору все было нипочем, а Любаша локоть отшибла.

   - Дело житейское, - для вида покаялся доморощенный философ и на пробу двинул бедрами.

   - Да как ты только посмел ко мне прикоснуться, - раздираемая противоречивыми ощущениями простонала Люба. Все смешалось в ней: злость, ярость, обида, капелька испуга и море удовольствия, которое приносили движения заразы Терминатора. В общем, вырываться, отстаивая свою честь, не получалось. Только и хватало сил, чтоб не стонать.

   Ответа не последовало. Да она и не ждала.

   Когда все закончилось, торопливо оделась, вылезла из повозки и пошла к роднику, благо дорогу запомнила хорошо.

***

Летние ночи коротки, а уж северные тем более. Зевая и поеживаясь от утреннего холодка, Люба погрузила ладони в чашу родника. Пальцы аж заломило, зато сна как не бывало, и мозги прочистились. ‘Может зря я убежала? - пришло в бедовую сиреневенькую голову. - Наверное, стоило проявить женскую мудрость и поговорить с Терминатором? Наладить общение. И вообще...’ Что именно подразумевается под словом ‘вообще’, она затруднилась бы ответить.

   Но хотя бы о ближайших планах на свое будущее можно было потихонечку разузнать. Тем более, что момент был подходящий. Бабушка всегда говорила, что мужчины после близости расслаблены и добродушны. Просто бери и веревки из них вей. Жаль, что у Любы опыта не хватает и характер не тот. ‘Сам скажет, - отмахиваясь березовой веточкой от злющих комаров, решила она. - Такой гад молчать не будет.’

   В лагере было тихо, не спал только один из бородатых дядек. Он неторопливо возился у разгоревшегося костерка, готовил завтрак.

   - Вам помочь? - подошла к нему Люба.

   - Кому нам? - засмеялся он. - Я туточки один, боярышня.

   - Так помочь?

   - Сам справлюсь, - отказался мужичок. - Не по чину вам, - добавил тихо, увидев, что девушка расстроилась. - Садитесь на пенечек да грызите яблочко. А то вот пряничек еще есть.

   - Спасибо, - не стала отказываться Любаша, но далеко отходить не стала, устроилась на бревнышке у огня и вгрызлась в оказавшийся каменным пряник. Если бы не голод, который, как известно, не тетка, бросила бы, честно. Ни в какое сравнение с Тульскими или Покровскими собратьями он не шел да что там, даже до обычного расфасованного ширпотреба этому окаменевшему безобразию было как до Луны.

   А ведь рецептуру знаменитых пряников Люба знала. Бабушка в свое время увлекалась и внучку пристрастила. У них дома даже знаменитые пряничные доски имелись. Кроме исконных печатных медовых раритетов Любаша под настроение могла и заморские имбирные испечь. Фигурные, украшенные глазурью, тающие во рту... А под Рождество они с Галиной Михайловной пекли и украшали белоснежным айсингом (сахарно-белковая глазурь) пряничные домики... ‘Эх, давно это было. Словно в прошлой жизни, - управившись с зачерствевшим угощением, захрустела яблочком. - А ведь и правда в другой. Вряд ли я теперь вернусь домой. Хорошо, что кота завести не успела. Ни за что пропал бы зверик.’

   - Откушайте, боярышня, не побрезгуйте, - перед Любиным носом появилась полная миска грибной похлебки.

   - Спасибо, - поблагодарила девушка. - Когда вы только успели?

   - Да тут делов-то на пять минут, - смутился дяденька. - Места я эти хорошо знаю, вот и пробежался спозаранку, проверил значит. Глянул, а боровики как солдаты стоят. Сорвал один на пробу, гляжу - чистый. Поначалу даже глазам не поверил. Ни одного червячка! И давай рвать, да... А уж почистить грибки да обжарить с лучком и сальцем всякий сможет. Главное потом с крупой не переборщить.

   - Очень вкусно, - от души похвалила Люба. - Спасибо вам.

   - На здоровье, боярышня. Только эта... - смутился мужичок. - Это я к вам со всем почтением обязан, а вы на ‘ты’ и по имени должны.

   - Ага, - кивнула она.

   - Так что Капитоном кликайте.

   - Договорились.

   - А вас как звать прикажете?

   - Не твоего ума дело, - раздался над Любашиным ухом злой голос Терминатора. - За котелком следи. - А ты, Василиса, - он хотел сказать какую-то резкость, но сдержался и, подхватив под локоть, потащил ее подальше от костра, - к смердам с разговорами не лезь и еду из их рук не бери. Сам тебя накормлю. Поняла?

   - Грудью? - отдала ему только-только початую похлебку. Как еще не расплескала, непонятно.

   - Ты не хами, а ешь, - попробовал сунуть миску обратно.

   - Спасибо, сыта уже, - едва не добавила: ‘по горло’. Хорошо, что сдержалась, Терминатор и без того разозлился. Зубы стиснул, желваки на скулах заиграли.

   - Запомни, - велел, - я для тебя царь, бог и воинский начальник. Как скажу, так и будет? Поняла?

   - А что со мной будет? - посмотрела в злые серые глаза Люба. - Куда ты меня везешь? Откуда? Кто ты такой? Почему тебя слушаются эти люди? - она махнула рукой в сторону успевших проснуться мужиков.

   - После поговорим, сейчас недосуг. Завтракать пора, - с удовольствием отхлебнул из миски. Прямо через край. Вот же зараза! - А потом ехать.

   И пошел себе гад, скотина самодовольная.

***

Ехать предстояло само-собой в телеге. И не на козлах, а внутри, в душной полутьме. Стоит ли говорить, но Люба опять вскорости задремала. Удивлялась сама себе, а только со сном бороться сил не было. К обеду муж дорогой разбудил, накормил, напоил и в кустики проводил. Разговаривать, правда, особо не разговаривал. Люба тоже не настаивала, не хотела лишний раз нарываться на отповедь. ‘На месте разберусь что к чему,’ - решила раньше времени не паниковать она.

   Ужин ничем не отличался от обеда - та же сытная каша с мясом и пара яблок. Зато потом предоставилась возможность искупаться.

   - Тут речка неподалеку, пойдешь? - спросил Терминатор, забирая пустую миску.

   - Пойду, - торопливо согласилась.

   - Погоди, сейчас, - велел он. Обратно вернулся через пару минут, сунул Любе в руки тряпичный сверток и пошел себе вперед. Даже не оглянулся ни разочка пока не добрался до отлогого речного берега.

   - Тебе туда, - указал рукой в сторону купающей ветви в воде плакучей ивы.

   - А?..

   - Тут постерегу, - не сказал, изрек, поставил в известность. - Поторопись.

   ‘Может зря я его Терминатором окрестила? - чапая в указанном направлении, задалась вопросом Люба. - Надо было Фунтиком назвать или Мурзичком, или...’ И все время, пока купалась в удивительно теплой, ласковой воде, выбирала подходящее имя нервному супружнику. Так ни на чем не остановившись, повернула к берегу и обомлела - на песочке сидел он. Собственной мускулистой персоной.

   - Выходи, чего застыла? - ухмыльнулся масляно.

   - Отвернись, - не торопилась выполнять команду Люба.

   - Чего я там не видел? - даже не пошевелился он.

   - Я стесняюсь, - пришлось соврать, надеясь, что голос звучит убедительно.

   - Ну-ну, - Терминатор перетек в стоячее положение, и был таков.

   Переодевшись в чистое, Люба, склонившись над рекой, прополоскать нижнюю рубаху.

   - Я же просил поторопиться, а ты... - раздалось недовольное. - А ты... - интонация поменялась на игривую. - Хорошо стоишь. Правильно.

   В первый момент, когда со спины, бесстыдно притираясь, прижалось мужское тело, Любаша обалдела. Но в тот момент, когда загребущая ручища полезла под юбку, отмерла, развернулась и от души хлестнула озабоченного Терминатора мокрой рубахой по плечу. Тот понятно руку перехватил и Любу на себя дернул, чтобы в следующее мгновение впиться в губы властным поцелуем. Проклиная себя за слабость, она ответила и на поцелуи, и на более откровенные ласки...

   Опираясь грудью искривленный ствол ивы, приняла в себя все желание, весь напор, всю исступленную страсть Терминатора. Нет, Степана. Всего его. А потом долго стояла, пытаясь отдышаться и вернуться на землю. Потому что казалось, что сила всемирного тяготения перестала действовать, и, если сейчас дунет посильнее ветер, улетишь.

   - Ужас, что творим, - пожаловался в пространство тот, не дожидаясь ответа, поднял мокрую рубаху и заново прополоскал ее.

   - Я сама, - вяло зашевелилась Люба.

   - Стой, где стоишь.

   ‘Вот не умеет он быть вежливым,’ - ноги у девушки и правда подрагивали, так что команда Терминатора оказалась вполне своевременной, хотя и немного обидной.

   До лагеря дошли молча. У Любы сил на разговоры не было, а Степан и вовсе молчуном оказался. Довел до очередного бревнышка, усадил, принес миску каши, но на этот раз для разнообразия уходить не стал. Присел рядом. Так и поужинали, потом выпили чайку и, не сговариваясь, пошли в шатер. На этот раз вместе. Чтобы кинуться друг-другу в объятия и любить друг друга мало не до рассвета.

***

- Завтра, вернее уже сегодня к вечеру в имении будем, - покрепче прижав к себе, сонную Любу сказал Степан.

   - Угу, - лениво согласилась та. На большее сил не было.

   - Познакомишься с матушкой и сестрицей младшей, - продолжил он.

   - Ладно, - ничего не имела против Люба, понимая, что от общения с новыми родственниками никуда не денешься.

   - Потом я уеду, а ты останешься с ними. Поняла, Василиса?

   - Когда? - спать ей как-то сразу расхотелось.

   - Послезавтра, - коротко ответил. - Дела не ждут. Царь-батюшка долгой отлучки не простит, - все-таки снизошел до объяснений Степан. - Чего молчишь, поняла?

   - Да.

   - Будешь матушку слушать, всему чему надо у нее учиться, дитя вынашивать.

   - Почему ты так уверен, что я беременна? - поднялась на локте Люба. - Может никакого ребенка и нет.

   - Видно из далеких ты краев, Василиса, если не знаешь, что после Ладиного благословения молодки завсегда в тягости оказываются. Недаром ее еще Роженицей кличут.

   - Странно это все, - Любаша присела на лежанке. Подтянула колени к подбородку, руками себя обняла. Словно хотела отгородиться от всех.

   - Нормально, - не согласился Терминатор. - Так от предков заведено.

   - Да, да, я помню. Славяне - внуки божьи. Не рабы.

   - Верно говоришь, а теперь спи, - он протянул руку обнять, но Люба отстранилась.

   - Попозже лягу.

   - Василиса, не дури. Вставать скоро.

   - Это тебе, - покачала головой Люба. - А я в телеге за день отосплюсь.

   - Как хочешь, - зевнул он и отвернулся.

   В шатер на мягких лапах прокралась тишина. Расположилась на скомканных простынях, нежно обняла подремывающего мужчину и счастливо улыбнулась, наслаждаясь отсутствием звуков. И правда, лес умолк, ветер стих, даже соловей и тот устал объясняться в любви своей невзрачной подружке. На Любу ночная гостья бросила понимающий и даже сочувствующий взгляд. Мол, сама соображать должна, что нечем тебе такого мужика удержать. Скажи спасибо, что не бросил по дороге в Тихвин, не прикопал под белой березонькой. А ведь мог. Вспомни, как дернулся, когда твою розовенькую головенку увидал. Да еще и стриженную. Не припомнишь, кому принято волосы отрезать?

   - Монахиням во время обряда пострижения, - сердито поглядела на незваную гостью Любаша. - А еще девкам, которые невинность потеряли. Но это уже при христианстве. В языческие времена девственность не берегли. Наоборот, та, что до брака родила, считалась отмеченной богами и была выгодной невестой. Фертильность ценили. Но и в те времена коса была чуть ли не главным мерилом женской красоты. Отрезали волосы полонянкам, преступницам. Вдовицы горькие состригали косы. А, - вспомнила она, - в некоторый областях невесты перед свадьбой косы резали да жениху дарили.

   - Вот и прикинь, за кого тебя муж принимает, - посоветовала тишина. - И не вздумай слезы лить. Рано еще. Не пришло время. Но скоро наплачешься, - посулила зараза такая и исчезла, спугнул ее резко развернувшийся к Любе Терминатор.   

   - Ну, не могу я тебя с собой взять. Не могу, - сказал с сердцем. - Погляди на себя. Как я тебя людям покажу? Засмеют. А матушка за тобой приглядит, откормит. А то... - он раздраженно махнул рукой   . - С волосами опять же посоветует.

   ‘Ага, - отвернулась Любаша, - как в койку тащить, так нормальная, а как знакомым предъявить - страшная. Бедный Степочка. Ну просто сексуальный маньяк из анекдота. Тот, который: *** и плачу’.

   - Все правильно, - не стала раздувать ссору Люба. Даже подумала, что в общем-то мужика можно понять. И посочувствовать ему. Вот только зачем он приставал со своей заботой? И вообще зачем приставал? Затрахал ведь гад! Ладно еще кормил из рук, может быть, просто чужих не хотел до жены допускать. Вернее, старался, чтобы Люба узнала о чем-то. Вот хоть о нраве Терминаторовой мамы, к примеру.

   - Еще бы неправильно! - вскипел Степан. - Можно подумать, я тебя в каторгу везу, а не в боярскую вотчину!

   - На каторгу, - автоматически поправила Люба.

   - Чего?

   - Не кричи, пожалуйста. Правильно говорить: на каторгу. К тому же я с тобой не спорю и ничего не требую.

   - А ты потребуй! - предложил он.

   - Не хочу.

   - Конечно, - Терминатор орать перестал, но успокоиться никак не мог. - Конечно не просишь. Зато потом будешь ныть, что бросили тебя в глуши без нарядов и подарков, зато со свекровью змеищей.

    - Вот когда заною, тогда и злись на меня. Пока не за что. Я вообще - сторона пострадавшая, - не выдержала Люба. - Выдернули из родного... - она чуть не сказала ‘мира’. - Из родного дома, - вовремя поправилась. - Выдали замуж за левого мужика и везут, хрен знает, куда. И я еще должна молчать и радоваться.

   - Это я левый? - у Терминатора дернулся глаз.

   - А какой ты? - тут уж Любаше шлея под хвост попала. - Чужой, огромный, наглый! Хамишь все время: и страшная я типа, и перед людьми стыдно. А сам чуть что под юбку лезешь!

   - Больше не полезу! - они вскочил на ноги и навис над Любой.

   - Прекрасно! - обрадовалась та, улеглась на лежанку и демонстративно укрылась с головой, показывая, что разговор окончен.

   - А откуда ты вообще? - все же сумел удивить ее своим вопросом Степан. Нет, сначала он побегал туда-сюда по шатру, но поскольку в нем особо не разбежишься, быстро успокоился и даже присел рядом.

   - А почему говорят, что ты меня на растерзание везешь? - вопросом на вопрос ответила Люба.

   - Ты все слышала, да? Весь разговор с Федором?

   - Весь или не весь, не знаю, - она высунула нос из-под одеяла. - Зато поняла, почему ты ко мне никого не пускаешь. Боишься, что расскажут про то, что меня в твоем имении ожидает. А злишься сейчас из-за того, что совесть тебя мучает. Ты-то знаешь, что со мной будет.

   Ничего не ответив, Степан одел портки, подхватил сапоги и вышел прочь. Люба посмотрела ему в след и тоже стала одеваться. Последнее слово осталось за ней, но это совсем не радовало.

   Больше они не разговаривали. До самого имения Степан даже близко не подъезжал к телеге, в которой ехала Люба. Она для разнообразия целый день глаз не сомкнула, все ругала себя за несдержанность. Что стоило промолчать? Куда как лучше прикидываться дурочкой, а не настраивать против себя человека, от которого зависит будущее. Пусть он и оказался двуличной озабоченной сволочью.

   ‘Ладно, - вздохнула Любаша, - ничего уже не поделаешь. Придется прогибаться под свекровь. Как там ее? Ираида Макаровна? Может она и не крокодилица вовсе?’

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

То, что свекрови Люба не понравилась, стало понятно с первого взгляда. С первых шагов, которые сделала боярыня Ираида Макаровна Басманова по высокой лестнице красного крыльца. Шла неторопливо. Позволяла любоваться зрелой своей красотой и богатством наряда: багряным атласным сарафаном, который стыдливо скрылся под тяжелым бархатным, богато расшитым жемчугом летником. Голову боярыни венчала если и не корона в прямом смысле этого слова, то уж точно венец, щедро изукрашенный крупными драгоценными каменьями и искрящейся канителью. Гроздья оправленных в золото самоцветов покачивались вдоль аристократичного лица, спускаясь на все еще высокую, пышную грудь.

   Дорого-богато, короче. Но красиво, да... Тем удивительнее, что смотреть на все это великолепие было до крайности неприятно. Слишком уж специфическим было выражение лица Ираиды Макаровны. ‘Васса Железнова и Кабаниха рядом с ней сопливые девочки-ромашки,’ - как-то сразу поняла Люба, а на ум пришли незабвенные пушкинские строки:

   На крыльце стоит его старуха

   В дорогой собольей душегрейке,

   Парчовая на маковке кичка,

   Жемчуги огрузили шею,

   На руках золотые перстни,

   На ногах красные сапожки.

   Перед нею усердные слуги;

   Она бьет их, за чупрун таскает.

   Александр Сергеевич не иначе как в воду глядел, когда писал свою старуху. Даже со слугами угадал. Правда боярыня рук не распускала, но узорчатым сапожком замешкавшемуся парнишке поддала. Ибо нефиг на дороге стоять. Тот едва с высокого крыльца ласточкой не слетел. Только божьей милостью и удержался.

   На крокодилицу, кстати, Ираида Макаровна похожа не была ни капельки. И не только внешне. Крокодилы - нежные, заботливые родители, а эта... При виде Степана скривилась недовольно, потом правда взяла себя в руки и улыбнулась милостиво. Жаль только, что улыбка ее продержалась недолго - как раз до того момента как на свет Ярила явилась Любаша. А уж когда сноха заняла место рядом с Терминатором, и вовсе увяла. Зато соболиные брови грозно нахмурились.

   Позади матери стояла боярышня Добряна. На фоне Ираиды Макаровны она смотрелась бледно. Не то чтобы девушка была нехороша собой, нет. Все было при ней: и русая коса до пояса, и румянец во всю щеку, и скромно потупленные опушенные густыми темными ресницами глаза. Наряд опять же не подкачал: шелковый сарафан, соболья душегрея, яхонтовое очелье, атласные ленты... Наверное, Добряне не хватало яркости, собственного света... Зато выражение лица было точь-в-точь как у маменьки.

   Знакомство с новыми родственницами проходило в тереме. Представлять жену при большом стечении народа Степан не захотел. Почтительно поклонился матери, обнял сестру и, кивнув Любе, пошел в хоромы. Пришлось плестись следом и уговаривать себя, что ничего особо страшного пока что не случилось, и в самом крайнем случае можно сбежать. ‘Как граф Монте-Кристо и любая уважающая себя книжная попаданка,’ - старательно не подпускала к себе нарастающую панику Любаша. ‘Не нагнетай, - уговаривала себя. - Ничего плохого эти люди с тобой не сделают. Ну покачают права, расскажут, что ты их Степочке не пара. Что стоит ему свистнуть, как сбежится толпа девок красавиц не тебе чета. Ничего страшного в этом нет. Совсем даже наоборот - обычное дело. К тому же свекровь может оказаться вполне нормальной теткой.’

   В том, как она ошибалась Любаша убедилась очень скоро. Аккурат, когда Степан закончил рассказ о своей женитьбе на явленной Ладой девице и сдернул с ее стриженой сиренево-голубой головы платок. Для начала дамы охнули, только Добряна закрыла ладошкой рот и зажмурилась в ужасе, а Ираида Макаровна встала и подошла к невестке поближе.

   Обошла ее по кругу, критически осмотрела со всех сторон, неторопливо вернулась на свое место - резное, похожее на трон кресло, и только потом заговорила. Для начала велела Любе не смотреть на себя. Так и сказала сыну. Мол, запрети своей жене на меня глаза поднимать. Пусть помнит свое место.

   - Да и сглазить может, - поддакнула матушке Добряна, пока Любаша, потеряв дар речи, молча разевала рот. - Взор-то черный, ненашенский.

   - Далее, - боярыня хлопнула по подлокотнику ладонью, привлекая к себе внимание, - сразу могу сказать, что счет и письмо твоей суженой без надобности, история с географией тоже не пригодятся, а вот хорошие манеры и какое-никакое умение рукодельничать... - она нарочито вздохнула и покачала головой. - К тому же откормить ее следует. Что же касается волос, я подумаю, что с этим можно сделать. Вот синие ногти - это хуже. Не рвать же? - задумалась под хихиканье дочери.

   - Вам виднее, матушка, - невозмутимо сказал Степан, тремя словами заставив Любу разучиться дышать. - Только хочу напомнить, что Василиса получила благословение Лады. В тягости она. Вашего внука ждет. А ежели потеряет не по своей вине, богиня с того человека спросит.

   - Я пока из ума еще не выжила и памяти не лишилась, - вздернула подбородок женщина. - Ничего с твоей женой не сделается. Но с ногтями надо что-то решать.

   С этими словами она поднялась и вышла из горницы.

   - Банька вам уже топится, - Добряна заторопилась следом. - Попаритесь, и вечерять будем. Покои сейчас приготовят, - уже у двери девушка остановилась и повернулась к старшему брату. - Ты не серчай на матушку. Она как лучше хочет. Жену твою не обидит. Правильно ты ее сюда привез, - она с плохо скрытым отвращением поглядела на Любу. - Дома оно всяко лучше.

   - Это краска, - следя, как за золовкой захлопывается дверь, сказала Любаша.

   - Что? - не понял Степан.

   - Мои ногти покрыты специальной краской, - объяснила она, для наглядности помахав перед лицом Терминатора рукой с растопыренными пальцами. - Скажи ей, что не нужно вырывать ногти.

   - Глупости какие. Ты - моя жена. Ты под покровительством богини. Никто и пальцем тебя не тронет. Тем более матушка.

   - Это всего лишь краска, - повторила Люба, чувствуя подступающую панику. - Нельзя же мучить меня из-за такой мелочи.

   - Уймись, - велел он. - Я же сказал...

   - Только краска... - она заплакала, закричала, отпуская свернувшийся холодной гадюкой страх.

   И все никак не могла успокоиться. Ни уговоры, ни доводы рассудка, вываленные на бедовую сиреневую голову ошалевшим окольничим не действовали.

   - Хватит, - прижав к себе, просил Степан. - Хватит, - умолял. - Что ж мне побить тебя, чтоб успокоилась?

   - Побей! - Любе было все равно. - Так оно честнее получится!

   - И побью, - посулил он, прижимая теснее.

   - Ты моей смерти хочешь!

   - С ума рехнулась?! - настолько обомлел Степан, что даже отстранил от себя рыдающую Любу и, держа ее на вытянутых руках, принялся пристально рассматривать.

   - Сам дурак! - невпопад, но с сердцем выкрикнула та и закашлялась. Слезы, сопли и обида душили.

   - Так, все ясно, - терпение окольничего лопнуло. - Спать пора.

   - Да пошел ты! - вырывалась она.

   - Куда?!

   - В баню! Руки от моей крови отмывать! - накрыло Любу полноценной истерикой, и дальше она ничего не помнила.

   Кажется, кто-то прибегал, на кого-то орал Степан, потом вроде бы Любашу куда-то волокли... Но это не точно.

***

Проснулась она от голода. Не открывая глаз, слезла с кровати и по наизусть выученному маршруту почесала к холодильнику.

   - Куда?

   Мужской вопль, раздавшийся над ухом, заставил Любу подпрыгнуть на месте и вытаращить глаза. Разорялся, как оказалось, Степан.

   - Далеко собралась? - возмущался Терминатор. Видимо ночи, чтобы остыть, ему не хватило.

   - Есть хотела, - честно призналась Любаша.

   - И чего? Расхотела? - ехидно прищурился он. - Не орала бы вчера как на пожаре...

   - Ага, - не дослушав, согласилась Люба.

   - Ты про что? - не понял Степан.

   - Расхотела. Я-то думала, что дома оказалась. Позабыла про все, представляешь? - она рухнула на лавку у окна.

   - Вообще-то тебе, Василиса, посчастливилось, - обиделся окольничий. - В царстве Берендеевом тебе любая девка позавидует.

    - Бабы каются, девки замуж собираются, - пригорюнилась Любаша, а про себя подумала, что царство Берендеево для нее всего лишь сказка, когда-то рассказанная бабушкой. И лучше бы никогда не убеждаться в его реальности.

   - Я сегодня уезжаю. Давай хоть попрощаемся что ли.

   - Прощай, - она выглянула в окно, выходящее на широкий мощеный двор. Не то, чтобы было очень интересно наблюдать за бытом боярской усадьбы, просто на Терминатора смотреть не хотелось.

   - Я вообще-то совсем другое имел в виду. Все-таки муж надолго уезжает, можно и приласкать на дорожку.

   - В столице приласкают, - посулила Любаша. - Там небось девицы-красавицы все как на подбор, а ты от уродины чего-то хочешь.

   - Ну ты и ведьма, - поразился Степан. - А поначалу тихая была.

   - Я сначала думала, что сплю, потом надеялась на это и вот проснулась... - договорила и умолкла. Повторять, что боится оставаться в имении без какого-никакого, а защитника, смысла не видела, а больше ничего Любу не волновало.

   - Я - человек подневольный! На службе царской! - по-новой завелся он.

   - Ты все уши прожужжал про то, что я тощая и беременная, а поесть не даешь, - напомнила Любаша о собственных нуждах, слушать про трудовые будни занятого Терминатора она больше не собиралась. Хватит уже!

***

Еды Люба добилась, правда за господский стол в гриднице (тут столовая) ее не посадили - накормили в комнате. ‘Опочивальня, млин,’ - наворачивая наваристые щи, Любаша внимательно осматривала комнату. До этого как-то не пришлось. Сначала с Терминатором ругалась и в окно глазела, потом пришли какие-то девки. Одна со стопкой одежды, а вторая с миской щей и ломтем хлеба.

   Посматривая на Любу как на двуглавую овцу, они предложили помощь. Но та, понимая, что кроме всего прочего придется общаться, отказалась. Не до того. Будет еще время. Может и подругами обзавестись доведется. Только не сейчас. Не тогда, когда внутри все дрожит от боли, страха и обиды. Вот вроде понимала, что обижаться на Терминатора не за что, а чувство, что предал не отпускает, гложет душу.

   Поэтому, чтоб совсем не скиснуть и посматривала Любаша по сторонам. Ну, что сказать... Комната, как комната. Вполне себе старорусская горница. Стены бревенчатые, потолок тоже. И это не боярская придурь, а вызванная дороговизной досок необходимость, которая объяснялась отсутствием пил как таковых. Вот и распускали бревно пополам. Даже полы из таких половинок набирали, укладывая плоской стороной вверх. Окна в комнате с мелкой расстекловкой и расписными откосами. В углу облицованная изразцами печь. Ну, и, как полагается, стол, лавки, сундуки, кровать опять же.

   - Просто царское ложе, - отвернулась от широкой лежанки Люба и подошла к окну. А там...

   Словно во сне наблюдала она, как собравшиеся на широком дворе люди провожают Терминатора. Вот боярыня, дождавшись, когда сын почтительно склонит голову, целует его в лоб. Вот Добряна обнимает брата. Вот он вскакивает на коня и во главе давешних громил едет прочь. Чернь одобрительно улюлюкает, хозяйки машут вслед платочками... Лепота и ми-ми-ми. Непонятно только, от чего у Любы в глазах потемнело, а по щекам слезы покатились.

   Впрочем, всласть поплакать не довелось. Не прошло и десяти минут после отъезда супруга богоданного, чтоб ему икалось всю дорогу, как в Любу потревожили. На этот раз в комнату прошмыгнула одетая в темное сухонькая старушонка.

   - Матушка боярыня милостью своей тебе отдельную клетушку выделила.

   - А тут?.. - вытерла глаза Любаша.

   - А тут тебе делать нечего. Это Степана Кондратьевича покои. Вникла ли?

   - Вы меня проводите? - кивнув, что поняла, уточнила Люба.

   - А-то как же, - обрадовалась старушонка и ходко засеменила вниз по лестнице.

   Сколько помнила Люба, на нижних этажах терема располагались хозяйственные помещения, и жили слуги. Господские покои располагались наверху. Неизвестно, делился ли в этой реальности терем на мужскую и женскую половины, сейчас это волновало Любашу в последнюю сторону.

   - Вот туточки, стало быть, помещение твое, - потянув на себя тяжелую дверь, молвила старушка. - Заходи, осваивайся, а я пока девок кликну. Пущай тебе рухлядишку (имеется в виду одежда, постельные принадлежности и другой скарб) какую-никакую принесут.

   - Спасибо, - поблагодарила Люба.

   - Ишь ты, вежливая какая, - одобрительно крякнула бабулька. - А баяли про тебя другое. Брехали, стало быть. Ладно, пойду. Ежели чего нужно будет, кликни Лукерью ключницу.

   - Ой, как это у вас сил хватает тяжесть такую таскать? - вспомнив размеры и вес старинных ключей, поразилась девушка.

   - Есть способы, - хихикнула Лукерья и поманила Любу пальцем. - Внука приспособила, - поделилась она. - И мне помощь, и ему наука. Покажет себя хорошо мое место займет. Может ты и назначишь.

   - Ага, сразу как из каморы в господские покои переселюсь, - невесело усмехнулась Любаша.

   - А ты не торопись, девонька. Тут-то всяко лучше. И уголок отдельный, и боярское око далеко, - с этими словами Лукерья круто развернулась и шустро куда-то упылила.

***

Комора или закут оказалась маленькой и темной. Свет в нее попадал сквозь узкие окошки, прорубленные под потолком. Дорогих стекол в них не наблюдалось более дешевой слюды, впрочем, тоже. Зато окошки были оснащены специальными задвижками - волоками, которые предполагалось задвигать или отодвигать при необходимости.

   Кровати тоже не было. Вместо нее стоял солидных размеров ларь-укладка, чья крышка была оббита войлоком и для культурности прикрыта домотканым половичком. Лавка вдоль торцовой стены и небольшой столик завершали меблировку. Единственной уступкой роскоши, если об этом вообще можно говорить, был глиняный подсвечник на столе и связка свечей на полке.

   - Слава богу, - выдохнула Люба. - А то я уже готовилась лучины жечь.

   Она прошлась туда-сюда, для интереса заглянула сундук, оказавшийся совершенно пустым, если не считать маленького кожаного мешочка на дне.

   - Что у нас тут? - сунула любопытный нос. - Кремень и кресало. Спасибо, бабуль, что подсказала со специальностью. Царство тебе небесное, - прикрыв глаза, прошептала Любаша. - Если б не ты, я б тут рехнулась.

   Не успела она опустить крышку сундука, как в комору ввалились две толстощекие шумные девки с ворохом подушек и одеял, следом за ними чинно вошла Лукерья.

   - Нечего ржать, кобылицы стоялые, - насупилась бабулька. - Оставляйте рухлядь и по делам поспешайте. Чай, матушка-боярыня не за просто так кормит. Тут без вас отсветится. Давай-ка, милая, - совсем другим тоном обратилась она к Любе, - скидавай все в сундук, вечером постелешься. Сейчас некогда. Ираида Макаровна тебя ждать изволят.

***

- Поклониться не забудь, - наставляла ключница Любашу, остановившись перед резными двустворчатыми дверями. - Матушкой не зови, рассердишь боярыня понапрасну. Ираидой Макаровной величай. Первой с разговором не лезь. Не спорь и не прекословь. Тогда все ладно получится. Поняла ли?

   Люба озадаченно кивнула. Интересно, почему старая Лукерья ей помогает. Терминатор, вон, как рыба об лед молчал. А ведь явно не дурак. Дураки окольничими не становятся и в царские любимцы не попадают. В свое время на этой должности подвизались Адашевы, Годуновы, Стрешневы, Нарышкины, Басмановы... Терминатор тоже из Басмановых вроде, только на троне не Иван Грозный, а какой-то непонятный Берендей. Опять же вместо христианства язычество на дворе. ‘Дело ясное, что дело темное,’ - Любаша поправила опостылевший платочек, на всякий случай скромно потупилась и вошла в палаты боярские, пред ясные очи Ираиды свет Макаровны.

   - Явилась, - дождавшись, когда невестка выпрямится, поморщилась та.

   Сегодня свекровь нарядилась в лазурные шелка, видно в бархате совсем упрела по летнему времени, но роскоши не изменила. Вся ее одежда была искусно изукрашена золотом и самоцветами. На пальцах живого места нету от драгоценных перстней. Шею огрузили сапфировые ожерелья.

   - Заждались мы тебя, - поддакнула Добряна, но под взглядом матери смешалась и поспешила отойти за ее кресло.

   - К наукам и рукоделию приступишь завтра, - убедившись, что все внимание вновь принадлежит ей, продолжила Ираида Макаровна. - Сегодня обживайся, в баньку сходи. Ногти, стало быть, крашены у тебя... Похабство, конечно, но не беда. Отрастут. О том, где так себя уродуют после поведаешь. Сейчас о волосах твоих разговор. Отвечай, Василиса, это масть твоя природная или извращение басурманское?

   - Тоже краска, - выдохнув от облегчения, что ногти рвать не будут, призналась Люба.

   - Тьфу, мерзость какая, - оценила боярыня. - Зато избавление от сей напасти имеется. Сегодня этим и займись. Ступай пока себе. До завтра ты свободна. Да, еще... В хозяйские покои без разрешения не суйся. Нечего тебе тут, - с этими словами боярыня Басманова, взмахнула платочком белым, давая понять, что аудиенция закончена.

***

В баню Любу проводила вездесущая Лукерья. Неподалеку от притаившегося среди яблонь вросшего в землю сруба бабка остановилась.

   - Ты главное, девонька не бойся. Худого они тебе сделать не посмеют.

   - Вы про что?

   - Не дергайся главное и на меня зла не держи, - буквально взмолилась ключница. - И помни, все в усадьбе делается по воле матушки-боярыни.

   - Так может не ходить? - Любаша почувствовала, как на голове шевелятся волосы.

   - Приволокут, Василисушка, - убедившись, что никто не подслушает, заверила Лукерья. - Но беды тебе не будет, точно говорю, - договорив, бабулька - божий одуванчик с силой прямо-таки богатырской потащила Любу в предбанник.

   А там ее уже ждали...

   Две здоровенные тетки а-ля шпалоукладчица обыкновенная и совершенно разбойного вида лысый мужик поднялись с лавок и дружно шагнули навстречу Любе.

   - Привет, красавица, - пробасил лысый. - Ты нас не пугайся, не надо.

   - Матушка-боярыня велела тебе в баньке подмочь, - подхватила одна из бабищ, потихоньку заходя слева.

   - Проследить, чтоб не угорела, - подтвердила вторая, сдвинувшись вправо.

   - Все втроем помогать будете? - Любаша попятилась к двери.

   - Не угадала, лебедь белая, - осклабился мужик. - Не по чину мне с боярышнями париться. Тут другое дело.

   - Какое? - Люба нарастающим испугом осознала, что ее незаметно оттеснили в угол.

   - Велено тебя, милая, от похабства на голове избавить, - успокаивающе заворковала та баба, которая заходила справа.

   - Чтоб позору от людей не было, - уговаривала левая. - Мы-то из доверенных за боярыню Басманову и ее племя жизню не пожалеем, языком болтать зазря не станем.

   - Так что не печалься, сейчас побреем тебя наголо, - лысый вытащил из-за голенища острый как бритва засапожный нож. - И все дела.

   - А если кто спросит, что, мол, случилось? - проникновенно улыбнулась правая. - Скажем, что от вшей избавлялись.

   - Так что не тушуйся. Дело это обычное, не удивится никто, - осклабился мужик. - И не дергайся, а то ножик острый. Сама понимаешь.

   Любе хватило сил только помотать головой. Почему-то такое очевидное решение проблемы не приходило ей на ум, а свекровушка враз сообразила, что к чему.

   - Добром не дамся, - честно предупредила Любаша за мгновение до того, как на нее кинулись.

   Она отбивалась как могла. И, плевать, что силы неравны. Не жалея себя, рвалась, кусалась, царапалась. Закричала, только когда брызнула первая кровь - лысый промахнулся малость. Царапина вышла неглубокая, но длинная нехорошая. Да и не ограничился он одним порезом...

   Ясно, что тут вина целиком была на Любе. Не буянь она, никакого кровопролития не случилось бы. Но не могла Любаша запросто уступить этим уродам. Вот к свекрови бы скорее всего прислушалась. В конце концов, волосы не зубы - отрастут. Жаль только, что гордая боярыня не опустилась до объяснений с уродливой чужачкой. Чего зря валандаться с девкой, за которую некому заступиться.

   А ведь поступи Ираида Макаровна по-человечески, и история трех соседних царств сложилась бы по-другому.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Лишившись волос, Люба словно утратила волю. Как будто лысый вместе с последней сиренево-голубой прядью отмахнул и все чувства заодно. Девушке стало все равно. Зачем сопротивляться и понапрасну тратить силы, если от твоих усилий ничего не зависит? К чему понапрасну устраивать истерики, если никто не будет слушать? Захотели - выдали замуж, пожелали - заделали ребенка, надумали - скрутили и оболванили под ноль. Лучше даже не гадать, что сотворят в следующий раз.

   Поэтому больше Люба не сопротивляясь. Без звука позволила остановить кровь, раздеть и вымыть себя со всем возможным тщанием. Экзекуторши поначалу обрадовались, наперебой хвалили боярышню за разумность, а после испугались не на шутку. Девушка ни на что не реагировала.

   - Что делать будем? - переглянулись бабы.

   - По-хорошему надо бы матушке боярыне доложить.

   - Шкуру спустит.

   - Все равно ведь узнает, только если не от нас, хуже будет.

   - Так-то оно так... Но ведь боярышня до утра оклематься может.

   - С таким же успехом она окочурится к утренней зорьке успеет. Или возьмет и скинет дитя.

   - Типун тебе на язык, дура. Что болтаешь? Да и какое там дитя за три дня наросло? Ничего с ней не сделается! А если что... В общем, утром поглядим. А сейчас одевай ее и в подклет. У ей там комора отдельная.

   - Ага...

   Голоса бабищ доносились до Любы словно бы издалека. Как из-под воды. Или это Любаша оказалась под водой? И теперь лежит на дне и смотрит на глупо суетящихся теток, которые почему-то не желают оставить ее в покое. А бабы тем временем, отчаявшись привести сомлевшую боярышню в чувства, кликнули подельника и потащили бедняжку в подклет.

***

- Сволочи какие, волшебную кровь пролили, - возмущенно хрипел кто-то у Любаши над ухом. - Я, когда ее почуял, чуть с ума не рехнулся.

   - Было бы с чего, - дробно с мурчаньем захихикали. - Нет бы всех сразу в баньке и того... Уморить. Нагнал угару, и тю-тю.

   - Соображай, чего молотишь, старый, - устало попросили женским голосом. - Царевну тоже уморить собрался?

   - Базар фильтруй, в натуре! - присоединился к беседе какой-то явно приблатненный тип.

   - А че я? Я ниче... Попутал маленько. С кем не бывает? - мурчащий принялся оправдываться. - А давайте на них баечника (нечисть похожая на злого Оле-Лукойе) напустим! На боярыню змеищу и дочку ейную. И злыдней на все хозяйство!

   - Ну, канешна, - возмутилась дама. - Нашей девице все хозяйство разорить собрался? Вот родит она Степке непутевому сына - законного наследника и чего?

   - Чего?

   - Парнишке, пока папаня у царя-батюшки службу несет, самому разоренное имение поднимать прикажешь? Нет уж, изводить только свекровку с золовкой надобно. Чтоб царевне поместье словно спелое яблочко в руки упало.

   - Ты, Лукерья, дело меркуешь. Мочить будем баб. Ишь, сучки, на Любушку - голубку нашу руку поднять надумали.

   - Василисушка она, не путай приличную нечисть.

   - Это ты штоль приличная? - явно нарывался на грубость блатной. - Давай, поучи меня жизни в натуре. А то вот двадцать годов с царевной на одних нарах оттрубил, а имя ейное не выучил.

   - Она на Василисушку откликается!

   - Просто скрыла умница от всех прозвание свое. Не хочет истинное имя перед всякими трепать!

   - Это мы всякие?!

   - Окружай его, ребяты!

   - Бей!

   Похоже скандал затевался нешуточный. Как бы до драки не дошло. Не зная, вмешаться или тихонечко посмотреть, Люба приоткрыла глаза. Оказалось, что находится она в знакомой коморе, лежит на сундуке-укладке, на улице скорее всего вечер, а то и ночь. Потому что окошки плотно задвинуты волоками, и дверь заперта на засов. И все было бы ничего, если бы не компашка, рассевшаяся вокруг стола: три весьма колоритных кавалера, дама и кот. А если говорить на чистоту, то никакие это не кавалеры были, а вовсе даже черти кто и Лукерья в придачу!

   Первый типа кавалер был стар, но крепок, если не сказать кряжист. Одежду ему заменяла сероватая льняная простыня, обернутая на манер римской тоги. Седая борода лопатой спускалась на грудь. Из-под валяной шапки высовывался изрядных размеров сизый нос, да неласково поблескивали глаза.

   Второй тоже был немолод, а еще лохмат, космат и бородат. И тоже, кстати, суров. Зато одет по всей форме: красная рубаха, плисовые штаны, онучи и лапти.

   Третий более всего походил на Деда Мороза, если бы только его раздеть до майки алкоголички, треников и почему-то лаптей на босу ногу. А еще густо покрыть его всего татуировками. Куда-там Любаше с ее временным голубе-лебедем до этого брутального коротышки.

   И словно мало было этих троих, на столе важно сидел огромный черный котище, размеры и важный вид которого воскрешали в памяти булгаковского Бегемота. Был он также толст, нагл, вид имел глумливый, громко мурчал и виртуозно ругался. На чистом русском, млин!

   Верховодила этой в прямом смысле разношерстной компанией раскрасневшаяся и будто бы даже помолодевшая Лукерья. Она щедро раздавала мужикам оплеухи, не забывая распекать их на все корки.

   Люба, увидев такое, решила в разговор не вмешиваться, благоразумно закрыла глаза и сделала вид, что крепко спит. И все бы, наверное, у нее получилось если бы не зараза кот. Улепетывая от ключницы, хвостатая злодеюка совершила гигантский прыжок и приземлилась аккурат на Любашину лежанку. Туша кота не придавила девушку, нет. Задела по касательной. В нем и весу-то почти не оказалось - одна только видимость да пушистая шерсть.

   В общем Люба взвизгнула, дернулась. Кот не будь дурак перескочил на полку. От греха. Мужики застыли кто как был. Прямо хоть статуи с них лепи. А Лукерья... Вздрогнула, подпрыгнула мало не до потолка и кинулась к Любаше.

   - Очнулась, миленькая, - запричитала она, ощупывая девушку. - Вот и славно, вот и распрекрасно. Значит, помогло мое питье, по бабкиному рецепту сваренное.

   - А кто у нас бабка? - слабым голосом спросила Люба и чуток отползла в сторону.

   - Шишига, - покраснев словно маков цвет, призналась ключница. - Уж такая она травница была. Просто всем на зависть.

   - Отравительницей знатной была твоя бабка, не во гнев буде сказано, - кот на полке устроился покомпактнее. Даже хвост вокруг себя обернул.

   - Одно другому не мешает, - не стала спорить Лукерья. - Зато уж какую отраву она варила! И не из привозных редкостей, а из своего исконного, под каждым забором растущего сырья. Уразумел?

   - Помню я ее, - веско сказал мужик в простынке. - Правда твоя Лукерья. Бабка Феня дело знала. А уж какая затейница была, - он мечтательно закатил глаза. - Зельице у ей любимое было. Его два раза в день принимать нужно было. С утра получишь дозу - считай отраву съел, вечером добавишь - излечился. Очень против гулящих мужьев помогало. Не ночуешь дома - помирай в муках.

    - Ты че, братан, в натуре мля этот бабский беспредел одобряешь? - шумно возмутился татуированный.

   - Че б ты понимал, сопляк иномирный, - тряхнул бородой полуголый. - Мы - банники, народ сурьозный. По чужим дворам не шастаем! Свое в родной бане получаем. Ежели надо, то и с процентами.

   - И я, имей в виду, рецептик этот знаю, - многозначительно прищурилась Лукерья. - В случае чего и Васеньке нашей сварю. Чтоб Степка поганец около нее сидел как пришитый. Ну или в домовине лежал, - подумав, ради справедливости добавила она.

   - Да не Василиса она! - в сердцах рванул майку на груди татуированный. - Люба - хозяйка моя! Зуб даю!

   - Люба? - все дружно повернулись к девушке.

   - Люба, - поежилась под пристальными взглядами она. - Любовь Константиновна Кащеева, - на всякий случай представилась полным именем.

   - Дождалися, братцы, - прослезился дед в красной рубашке.

   - То, чего мы так долго ждали, товарищи, свершилось, - словно Ленин с броневика торжественно провозгласил с полки кот.

   - Теперя заживем, - подвел итог беседы завернутый в простыню.

   - Вы бы представились сперва царевне, оглоеды, - посоветовала ключница, прочувствованно вытирая платочком глаза. По всему было видно, что она рада радешенька.

   - Дело говоришь, Лукерья, - поднялся на ноги краснорубашечник. - Агафоном меня кличут, царевна. Домовой тутошний - солидно представился он и поклонился. - Это вот, - он ткнул пальцем в соседа, - банник. Невзором прозывается. На полке Соловей сидит, - показал на кота. - Так-то он баюн, но нонче подвизается овинником.

   - Ик, - тихонечко сказала на это Люба и аккуратно прикрыла ладошкой рот.

   - С Лукерьей ты знакома, - невозмутимо продолжил Агафон. - А этот тать приблудный, что выдает себя за порядочного домового...

   - Цыц мне! - прервал его татуированный. - Без тебя отсветится, баклан. Платон я, хозяюшка. Из Москвы златоглавой за тобой по этапу...

   - Молчи, долдон расписной, - увидев, что Любаша побледнела, Лукерья шлепнула рассказчика полотенцем. - Это ко всем относится, - обвела суровым взглядом притихшую нечисть он. - Запугали мне девочку вкрай. Мужичье бестолковое. - Ты вот что, милая, - подступила она с Любе. - Ты нас не бойся. Мы за тебя кого хошь порвем. Потому как одной крови.

   - Чего? - Любаше некстати вспомнился Маугли. Там тоже про кровь было.

   - Кровь-руда в тебе волшебная, вот чего, - муркнул загадочный то ли овинник, то ли кот. Одним словом - совместитель. - Ну и у нас тоже. Стало быть родня.

   - Понятно, - соврала Любаша, но бояться перестала. Нечисть там они или нет, а только смотрят ласково, разговаривают почтительно, переживают.

   - Умница, - похвалила Лукерья. - Выпей вот еще отвару немножко, поешь да послушай меня старую.

   - А вы меня не того? - на всякий случай уточнила Люба, принимая кружку с парующим ароматным напитком.

   - Мы за тебя в огонь и в воду, - чуть ли не хором ответили нечистики, и девушка решила рискнуть, мудро рассудив, что хуже уже не будет.

   - Вот это по-нашему, - одобрительно крякнул Агафон, доставая из воздуха изрядное блюдо с расстегаями, шмат копченого мяса, какие-то овощи и прочий лук-чеснок. Довершил натюрморт небольшой литров на пять бочонок, в котором что-то булькало. - Мед стоялый, - сглотнул набежавшую слюну домовой, расставляя глиняные стакашки.

   - Мужики, - покачала головой ключница. - Только отвернешься, они уже соображают на троих.

   - На четверых, - обиделся кот. - Меня опять не посчитали.

   - Хотя... - Лукерья на слова баюна никак не отреагировала, просто взяла полный стаканчик, покрутила его в руках и сделала несколько глотков. - Тут ведь на трезвую голову не разберешься, - в упор посмотрела на Любу. - Ладно, голубка, кушай да меня старую слушай. Главное не перебивай, сама собьюсь.

   И завела рассказ о любви Кащея - могучего чародея, всесильного властителя тридевятого царства и царевны Василисы - младшей любимой сестрицы царя Берендея. Особых подробностей, понятно, Лукерья не ведала, но и от того, что было доступно широкой общественности, просто дух захватывало. Если опустить подробности, большая часть которых наверняка была выдумана досужими сплетниками, выходило, что, потеряв голову от любви к юной красавице Василисе, Кащей сначала сватался честь по чести и просил руки прекрасной девы, но получил от отца и брата решительный ‘отворотповорот’. Не захотели они, вишь, отдавать свою горлинку нечисти злобной на поругание, а то, что горлинка сизокрылая сама по уши влюбилась в супостата бессмертного, родня предпочитала игнорировать.

   Тогда Кащей, не будь дурак, девицу покрал, принес в свое царство и перед всеми женой назвал. Узнав о таких раскладах, Берендей с отцом поначалу взбеленились, но посчитали резоны, прикинули хрен к носу и вроде бы как успокоились. И все было хорошо, пока в семейную свару не влезла немытыми ногами Марья Моревна Прекрасная Королевна. Ничего прекрасного в этой Царь-девице, по чести говоря, не было. Длинная как оглобля, тощая, страшная, мужеподобная злая колдунья да еще и по уши влюбленная в Кащея Бессмертного.

   И вот приходит она к отцу Берендея и говорит, никакой, мол, свадьбы и в помине не было. Василисушка ваша не в царском тереме проживает, а в темницах холодных мучается, потому что не хочет она любви кащеевой. Не мил ей злой чародей. Да и нету никакой любви на самом деле. Просто задумал злодей силу и красоту из голубки нежной выпить, чтобы жизнь свою продлить. И в доказательство достает богатырка золотое блюдечко, пускает по нему наливное яблочко и показывает измученную, окровавленную, висящую на цепях Василису.

   Отец и брат, понятно, такого стерпеть не смогли. Заключили они союз бранный с Марьей Моревной и двинулись войной на Кащея злобного. Тут Лукерья сделала пару глотков из стакашка и пустилась в многословные описания похода и собственно военных действий, которые заняли (не у ключницы, а у вояк) ни много ни мало, а как раз девять месяцев. И никак это самое объединенное войско не могло Кащея покорить. Не по их гнилым зубам оказался могучий чародей. Решили тогда союзники действовать обманом, ибо нет в том урона для чести богатырской. Ведь бьются они с душегубцем беззаконным.

   Думали они думали и придумали, как Кащея в ловушку завлечь. Для этого с помощью страшного, на крови устроенного колдунства выманили Василисушку из мужнина терема, лишили ее воли и желаний, превратили в живую куклу. Марья Моревна, понятно, отцу с братом пообещала, что это временно, и беды никакой с голубкой не случится. Те дураки уши развесили и поверили. Очень уж хотелось Кащея ущучить. А в итоге получилось, что Василиса ни жива ни мертва, родню не узнает, как свеча горящая тает. Марья Моревна вновь хитрить да юлить начала. Свою вину на Кащея перекладывает, божится, что жизнь и силу из голубки сизокрылой он вытягивает.

   В общем, закрутилось все, не распутаешь. А тут еще и роды у Василисушки начались. Дочка Кащеева на свет попросилась...

   - Родилась ты, Любушка, крепкая да здоровая. Уж такая красавица... - Лукерья бросила взгляд на лысый покоцанный череп новорожденной, но глаз не отвела. Вместо этого еще раз последние слова повторила. - Красавица! Как была, так и осталась. Даже сейчас от тебя понимающему созданию глаз не отвесть. И не спорь, душенька. Мне лучше знать. А вот матери твоей несладко пришлось. Отворилась у нее кровь и рекой потекла, потекла... И никак ее не унять, - всхлипнула Лукерья. - Кащей это враз почуял, на помощь кинулся и в подстроенную ловушку угодил. Тут его сердешного и повязали. Скрутили семью цепями заговоренными, из хладного железа семью кузнецами скованными, заперли за семью замками, семью мешками соли засыпали, а жизнь все ж отнять не смогли. А Василисушка так и не спаслась, померла. Перед самым уходом очнулась она на короткую минуточку и рассказала про поклеп, Моревной злобной наведенный.

   - А дальше? - едва слышно спросила Люба, которая и верила, и не верила старой ключнице.

   - Дальше - хуже, - поджала губы Лукерья. - Берендей с папашей в горе горьком. Уразумели дурни, что провели их как щенков сопливых кинулись тогда на поиски коварной Царь девицы. Да куда там. Моревна от них и убегать-то не стала - на хитрость пошла. Обернулась она чернавкой и во дворец царский пробралась. Прокралась в покои Василисины и давай няньку, к тебе, Люба, приставленную, морочить. Чтоб хватала она малышку новорожденную и уносила в другой мир. Ибо в этом нету спасения для несчастной малышки. Обхитрила она бабу, заморочила, упросила тебя, Любаша, в руки свои черные отдать!

   - Как это? - ахнула Люба.

   - Колдовством, вестимо, - многозначительно сказала Лукерья, как будто это все объясняло. - Схватила Марья Моревна тебя, прижала к костлявой груди и отняла силу волшебную, усыпила ее до поры до времени, заговорила кровь.

   - Ничего не понимаю, - призналась Люба. - Что она со мной сделала?

   - Она в натуре тебя в мир без магии заслала, - не выдержал татуированный. - И бабку Галю в придачу по этапу пустила.

   - Но совсем уж без волшебства миров не бывает, что-то да есть в каждом, - задумчиво почесал бороду Агафон. - Нечисть, она везде живет. Вот и у вас домовые встречаются, и лешие, и мелочь всякая. Неважно. Главное, что поставила Моревна няньке твоей условие. Мол, если не хочешь обратно вернуться, чтоб девочку в лапы нечисти отдать, лечи всех без отказа. Потому как сила такая Галине от рождения дадена была, светлыми богами была отмечена нянька. Мол, эта сила малышку защитит и от зла укроет.

   - Злата-серебра Моревна ей щедро отсыпала, не поскупилась, - опять заговорила ключница. - На первое время и вообще... И отправила прочь отседова. Так вы с Галиной и оказались незнамо где, а после ее смерти... Нянька ведь померла?

   - Преставилась, - ответил вместо Любы блатной.

   - Вот тебя домой и утянуло! - торжественно завершила свою речь Лукерья.

   - Если бы домой, - все еще не верилось Любаше. - Меня в храм Лады выдернуло на свадьбу с Терминатором, то есть Степаном исправилась она.

   - Похож, мля буду, - бессовестно заржал Платон. - Как есть Терминатор. Тока башка деревянная - счастье свое не разглядел.

   - Совпадение, - отмахнулась ключница. - У Лады над тобой власти нету! Мы - дети и внуки Чернобога. Он - нам власть. Ну и Велес маненько, - ради справедливости добавила она. - А остальные умоются. Вот! Поэтому в случае чего и развод организовать можно! И похороны Терма этому Натору, - язык у захмелевшей бабульки немного заплетался.

   - Я в эту историю поверить не могу, уж извините, - набралась храбрости Люба. - Такое чувство, что просто сказку услыхала. И потом, кто же верит нечисти?

   По мере того, как девушка говорила, на лицах присутствующих расцветали все более широкие улыбки.

   - Правильно, царевна, баешь, - одобрил банник. - Себе верь, себя слушай.

   - Любавушка с детства такая, - перестал бычить татуированный Платон. - Сколько себя помню она всегда умной да рассудительной была.

   - А ты правда с нами в Москве жил? - не выдержала Люба.

   - А-то с кем же? - обиделся домовой. - Забыла, что ли как хлеб с солью мне на антресоли клала? Табуреточку подставляла и лезла. Маленькая, худенькая, в чем только душа держится. Вытянешься в струночку, дверцы распахнешь и хлебушек ложишь. Хозяюшка моя, - расчувствовался он.

   - Кладешь, - автоматически поправила Люба. - А сюда ты как попал? Ты же к дому привязан вроде?

   - Я когда тебя затянуло, чуть ума не лишился, следом кинулся. Думаю, не жить мне без хозяйского тепла и радости. Ринулся бакланом последним, и вот. Тута теперь.

   - Почему же сразу не показался?

   - Таился, - признался Платон, - выжидал удобного момента, а сам тем временем все выглядывал да разнюхивал. Ты ж меня не выгонишь?

   - Нет, конечно. Только дома у меня теперь нету.

   - Будет, зуб даю, - отмахнулся от такой малости домовой. - Боярыни Ираида Макаровны передний зуб, - хищно улыбнулся он.

   - Ну, с твоим появлением у нас, голубка, разобрались. Теперь о другом думать будем, - Лукерья отодвинула от себя стаканчик, потом поглядела на него и перевернула вверх дном для надежности. Типа все, завязала. - В имении тебе несладко придется. Значит, надобно тебя отсюда переправлять в Тридевятое царство.

   - Правильно, - поддержал с полки Соловей. - А я провожу.

   - И я, - подхватился Платон. - Я от тебя, Любушка, теперь шага не сделаю.

   - И куда меня? - насторожилась она. - В смысле к кому?

   - К родне. Дядьев да теток у тебя как собак нерезанных, - гулко захохотал банник. - Вернее, как змей. Целое кубло. И все как на подбор.

   - Погодите, а Кащей, то есть отец? - остановила веселье Люба. - Что с ним? - потребовала ответа, глядя в вытянувшиеся хари собутыльников. - Он же бессмертный? - добавила совсем тихо.

   - В темнице он царевой, - тяжело вздохнув, призналась Лукерья. - Не выпустили его. Побоялись гнева Кащеева. И то сказать, Василисушку угробили, тебя потеряли, как им перед Кащеем оправдываться. Вот и бросили на вечную муку в казематах Берендеевых.

   - Но это же кошмар, - содрогнулась Люба. - Его же спасать надо!

   - До родни твоей, хозяйка, доберемся и спасем! - грохнул кулаком по столу Платон, и вся нечисть в едином порыве завыла, заулюлюкала, поддерживая его.

   - Как есть спасем, - пообещала Лукерья. - А пока что время позднее, спать пора. Ты, милая, глазки закрывай и отдыхай. О плохом не думай, денек от силы два тут перетерпи, пока мы с лешим насчет открытия пути договоримся.

   - И еще пару делишек порешаем, - нехорошо улыбнулся Платон. - Уродам, что обидели тебя, небо с овчинку покажется.

   - За каждую каплю крови ответят, - поддержал банник.

   - За каждую слезинку, - сжал руки в кулаки Агафон.

   - За каждую минуту, что ты не в себе была, - прищурил глаза Соловушка.

   - Да и баечника позвать нужно, - в отличии от мужиков Лукерья, улыбалась почти мечтательно. И это было по-настоящему страшно.

***

Ночь словно собирающаяся на свидание молодка щедро украсила черную косу свою драгоценными звездами, напоила дыхание сладкими ароматами фиалок и свежестью росы, накинула на точеные плечи сотканный из речных туманов плащ и милостиво кивнула соловьям, дозволяя петь, наполняя всю округу чарующими трелями.

   Она была прекрасна, щедра и нетребовательна, обещая всем живущим, а паче того влюбленным волшебный покров, оберегающий их сладкие тайны. Ночь не ждала благодарностей, но радовалась, услышав каждую. И это было очень мудро со стороны черноокой красавицы, ведь далеко не все с открытым сердцем принимали ее милости. Некоторые неблагодарные глупцы гнали ее прочь, каждую минуту призывая зарю, чтобы поскорее заняться своими ничтожными делишками.

   Взять хотя бы царского окольничего. Давно ли он стал таким скучным? Бывало, устроится в стогу, притиснув к боку фигуристую девку, наобещает ей с три короба и любится до рассвета. А нынче что? Лежит, укрывшись плащом и вздыхает словно старик, у которого все кости ноют.

   Степану и правда не спалось. Хотелось чего-то непонятного, плохо осознаваемого, но до зарезу необходимого. ‘Хоть сам себе не ври, - в сотый раз перевернулся с боку на бок окольничий. - Василисы тебе не хватает, тепла ее хрупкого тела рядом, чтобы можно было прижаться покрепче и, уткнувшись носом в разноцветные прядки, дышать счастьем.’ Подумал так и вскинулся, не может у него быть ничего со смешной пришлой девчонкой, чьи поцелуи кружат голову, а смелые ласки горячат кровь.

    А сердце упрямилось: ‘Может, уже смогло. Недаром тебе ее Лада прислала. Небось РоженИца небесная видит кто с кем и для кого.’ ‘Глупости, - силился подобрать нужные слова рассудок. - Нечего Василисе в столице делать. Заклюют злые люди. С маменькой всяко лучше.’ ‘С тобой ей лучше, идиотина, - зашлось сердце. - Не муж ты, а стрекозел распоследний, если не сказать хуже. Ни защиты от тебя, ни опоры, ни радости. Тьфу и срамота. Хорошо, что отец-покойник не видит. Со стыда бы сгорел.’ ‘А я бы с Васенькой с удовольствием пообщался,’ - встала во весь рост некая выпирающая часть тела, мнением которой забыли поинтересовался.

   Этого Степан стерпеть уже не смог, поднялся по пошел к костру, чтобы приготовить завтрак. Хоть пожрать на нервной почве.

ГЛАВА ПЯТАЯ

- Вставай, хозяюшка, скоро солнышку вставать. Агафон уже блинчиков нажарил, сливочек принес. Кушать тебе пора, красавица наша, - заунывно гундел Платон, и его хрипловатый голос вплетался в сновидение, не желавшее отпускать Любу.

   Ведь там она была дома - в родной двушке. Бабушка была жива. С кухни тянуло запахом ее оладушек и кофе. А будил Любу Степан, Степка, Степочка - любимый, надежный и родной муж. Вот сейчас она полежит еще ма-а-а-ленькую минуточку, а потом встанет и расскажет о том, что вчерашний тест показал две полоски. И значит у них будет ребенок. И Степка обрадуется, подхватит ее на руки, закружит...

   - Вставай, Любавушка, пора в натуре, - взвыл потерявший терпение Платоша. Солнце встало выше ели, время... Не вынуждай ругаться, кароч.

   Люба дернулась от неожиданности, распахнула глаза, увидела склонившуюся над ней бородатую харю домового и завизжала. Платона снесло звуковой волной.

   - Д-доброе утро, - поздоровался он, вжимаясь лопатками в надежную стену закута.

   - Ага, - вспомнив куда попала и устыдившись, согласилась Люба. - Ты извини, если что...

   - С кем не бывает, - бодро откликнулся домовой, на лицо которого постепенно возвращались краски. - Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста.

   - Спасибо, - слабо улыбнулась Любаша, услышав фразу из старого фильма. Все еще испытывая неловкость, посмотрела на Платона. Не привыкла она, понимаешь ли, с утра пораньше пугать до полусмерти домовую нечисть. - На мой крик народ не сбежится? А то примут за припадочную и тю-тю. Упрячут в местную психушку.

   - Не услышат, - загремел мисочками Платон. - Лукерья с Агафаном на совесть стены заговорили. И дверь заодно. Теперь покуда не захочешь ее не то, что не отворят, не увидят.

   - Передай им спасибо, что ли... - Люба спустила ноги с сундука. - Мне бы умыться.

   - Сию секунду, - захлопотал домовой. - Иди кась сюда. Тут в уголочке и умоешься, и зубки почистишь. Я мела растолок, а то уголька вон возьми. Дай на ручки белые полью. Вот же умница. Полотенчик бери и ступай кушать.

   - Спасибо.

   - Тут все как любишь. И чаек, и медок, и сливочки. Но ваще, - снова перешел на феню Платоша, - они тут вкрай оборзели, берегов не видят. Чай варят как компот какой, мля.

   - Традиция, - пожала плечами Люба. - Помнишь, бабушка любила цикл передач ’У истории на кухне’? Там и не такие извращения упоминались.

   - Вот и надо заняться просвещением местных дикарей, млин, - нервно зажевал блинок Платоша. - И им хорошо, и нам занятие.

   - Поглядим, чего гадать раньше времени.

   - Не скажи, - азартно принялся развивать свою мысль Платон. - Я тут покрутился, порасспрашивал, и знаешь, чего получается?

   - Ну? - поторопила Люба.

   - Гну! То есть извини, само вырвалось, - втянул голову в плечи негодник, но видя, что гроза стороной прошла, решился продолжить. - Мир тут непонятный совсем. Вот если веру и устои взять, то вокруг мрак язычества. И вроде как древность дремучая окрест. А ежели посмотреть на то, что кругом водяные да лешие живут неврозбранно, змеи огненные летают наперегонки с ведьмами, то выходит, что в сказку мы попали.

   - Не очень-то она веселая получается, - вздохнула Люба.

   - Так ить сказки разные бывают, - пригорюнился домовой. - Но не об том я речь веду. Дело в том, что за море уже сплавали, Америку открыли.

   - Да ладно, - обалдела Любаша.

   - Прохладно, - выпалил Платоша и закрыл рот руками. - Да что же это деется?! - возопил он. - Привык дома сам с собой беседы вести, вот и срываюсь.

   - Забей, - посоветовала Люба. - Так что там с Америкой?

   - Все нормально, только никакая она не Америка, а вовсе даже Атлантида. Но не это главное...

   - А что?

   - А то, что без картошки с помидорками не останемся. По перчикам, баклажанчикам, ванили и какао скучать не будем.

   - Хорошо.

   - И в связи с этим есть нарисовалась у меня одна мыслишка, - азартно сверкая глазами Платоша подвинулся впритык к хозяйке. - Надо нам...

   - Поели? - прервал его Агафон, пройдя прямо сквозь стену. - Ай, молодцы! По нраву ли пришлась стряпня наша?

   - Спасибо, - поблагодарила Любаша истинного хозяина дома, который выглядел сегодня не в пример опрятнее. Рубаха на Агафоне была новая, борода расчесана, густые волнистые волосы убраны под нарядный хайратник. - Все было очень вкусно.

   - И тебе спасибо, царевна, порадовала старика, - разулыбался тот. - А я чего зашел-то? Боярыня тебя скоро искать зачнет. Не спится ей заразе. Так что выходи, голубка, пока челядь за тобой не послали. Отыскать, конечно, не отыщут, но шум поднимут изрядный. Хотя... Если не хочешь на рожи их поганые смотреть, можешь в комнатке своей оставаться.

   - Ну щас, - вскинулся Платон. - А как же на мстю злодейкам вчерашним поглядеть? Правда, хозяюшка?

   - Не знаю даже, - растерялась та. - Я бы лучше погуляла.

   - Тоже дело, - одобрил Агафон. - Свежий воздух, он для здоровья зело пользительный. Так что одевайся в уличное и выходи. Нет, погодь. Держи вот. Подарок, стало быть.

   - Спасибо, а что это? - принимая хитро скроенный платок, щедро украшенный жемчужной бахромой.

   - Повойник, - пустился в объяснения Агафон. - Не по чину тебе, царевна, в косынках шастать. А вот повойник как раз сгодится. Жемчужную сетку на лоб пусти, кисти сзади завяжи. Ага, так. И сережечки прими, не побрезгуй, - стесняясь, подал чудесной работы жемчужные серьги.

   - Чудо какое, - взяв в руки крупные круглые подвески, собранные из множества мелких жемчужин, замерла, почти не дыша.

   - С чем же сравнить такую красоту? Разве что с Луной, если только можно украсить небесной красавицей девичьи ушки, - выдохнул Платоша, доказывая, что даже самые распоследние урки не чужды прекрасного. - Надевай, Любушка. Порадуй нас.

   - Зеркало бы сейчас, - размечталась Любаша.

   - В баньку загляни, - посоветовал Агафон. - Банник тебе в кадушке воду заколдует, налюбуешься.

   - Так и сделаю, - согласилась Люба и торопливо пошла на двор.

***

Увидев невестку, боярыня Ираида Макаровна не обрадовалась. Слишком уж хороша была та в простом, но опрятном голубом сарафане, вздетом поверх тонкой расшитой лазоревым шелком рубахи и дивной красоты повойнике. Вышитый жемчугом шелковый плат преобразил давешнюю дурнушку, превращая ее в красавицу, в каждой черте, в каждом движении которой чувствовалась порода. Стан тонкий, ручки белые, тяжелой работы не знавшие. А серьги? Где эта мерзавка выискала такую прелесть? И как вообще осмелилась быть настолько хорошенькой?

   Хотя... Может это и неплохо. По крайней мере не придется краснеть за Степанову женку, особенно если обучить подходящим ее положению манерам, да внушить, кого нужно слушать, кому кланяться. И начинать следует прямо сейчас, пока не возгордилась. Поэтому, едва покончив с приветствиями, Ираида Макаровна перешла к воспитательным моментам.

   - Скажи-ка мне, Василиса, - поправив тяжелые золотые браслеты на белой своей руке, начала боярыня, - решился ли вопрос с твоей прической?

   - Да, - скрывая волной нахлынувшую обиду, опустила глаза Люба.

   - Покажи, - потребовала свекровь.

   - Что? - оторопела девушка.

   - Сними повойник, - давила боярыня. - Я хочу посмотреть.

   - На что? - Любаша просто так уступать не собиралась. Если свекруха хочет посмотреть на бритый череп, пусть так и скажет. Любе стесняться нечего. Форма головы у нее хорошая. И вообще...

   - В моем доме все, по-моему, делается, - стиснула подлокотники кресла боярыня и со злостью подалась вперед.

   - А в моем доме над людьми не издеваются, вскинула подбородок Любаша. - Ну или называют вещи своими именами. Хочу мол поглядеть, как тебя вчера изуродовали, дорогая сношенька.

   - Вон, как ты заговорила. Тварь неблагодарная. Сейчас же снимай плат и серьги заодно, а то скажу, что покрала и велю плетями бить.

   - Что?

   - На конюшне. Плетями. Как и положено наказывать воровок.

   - Вы не посмеете, - побледнела Любаша.

   - Проверь, - усмехнулась боярыня Басманова.

   - Ну уж нет, - отзеркалила ее усмешку Любаша. - Такой радости я вам не доставлю. Вот, держите, - на стол полетели повойник и серьги.

   - Умница, - похвалила Ираида Макаровна. - А теперь ступай, да голову не покрывай. Царапины проветривай. Они на воздухе быстрее заживут.

   - Спасибо за совет, - поблагодарила Люба. Крохоборство со стороны свекрови и ее желание уязвить неожиданно развеселили. Только веселье это было недобрым.

   - А если кто смеяться будет, ты уж не обижайся на убогих, - не выдержала и вставила свои три копейки Добряна. - Говори, что вши у тебя были особо злые. Ни одна растирка их не брала. Вот и пришлось налысо уродоваться.

   - Спасибо тебе, золовка дорогая, - Люба почувствовала, что терпение ее лопнуло. - За заботу, за ласку, - отвесила низкий поклон. - И тебе спасибо, боярыня, за внимание ко мне убогой да за рачительность. Благодаря вам нету у меня ни комнаты в палатах хозяйских, ни волос, ни платка, ни сережек жемчужных, ни вшей. И не надобны мне они. Зато у вас все будет в избытке: и наряды, и злато, и вши. И никакое бритье вас от вшей не избавит! - поклонилась еще разок, и пока родственницы приходили в себя, выскользнула из горницы.

   Вроде бы они что-то кричали вслед, а может Любе послышалось. Не важно. Слишком она была зла, чтобы слушать этих зарвавшихся сук. Сережки им понадобились! Твари! ‘Да чтоб с этого дня вы не одного украшения на себя надеть не могли! Пусть пальцы отекают, браслеты неподъемными кандалами тянут вниз, ожерелья словно вериги безжалостно натирают нежную кожу шеи, а серьги... - Любаша остановилась чтобы перевести дыхание. - А серьги пусть так оттягивают мочки ушей, что терпеть невозможно!’

   - Куда ж ты летишь, милая? - из теней в углу выступила Лукерья и цепко ухватила Любу под локоток.

   - Не знаю, - дернулась та, желая освободиться. - Пусти. Мне надо.

   - Конечно надо, - покладисто закивала бабка, но руки не разжала. - Сейчас и дадим. Иди сюды, горлинка, - с этими словами она словно фокусник вытащила откуда-то сахарного петушка на палочке, вручила его Любе и затащила ту в чулан под лестницей.

   - И чего дальше? - лизнув на удивление вкусную конфету, спросила та. - Будем в Гарри Поттера играть?

   - А как скажешь, - озорно хихикнула Лукерья. - Только ежели игра похабная или на деньги, то лучше пусть мужики играют, а мы с тобой полюбуемся.

   - Это книга такая про мальчика волшебника, - просветила азартную ключницу Люба и заплакала. Так ей стало жалко себя. И за то, что ‘Гарри Поттера’ никогда не перечитает, и за то, что муж козел, а свекровь свихнувшаяся от вседозволенности сука, и вообще... - Он был сиротой и ничего не знал о волшебном мире. Прямо как я!..

   - Нашла об чем горевать, - принялась вытирать ей слезы Лукерья. - Спроси, чего хошь, я тебе враз все в лучшем виде обскажу. Спросишь, милая?

   - Когда мы отсюда уйдем? - хлюпнув носом, Люба заговорила о самом животрепещущем.

   - Сейчас и отправимся, ежели хочешь, - обрадовала ее ключница. - С лешим я столковаться успела. Он как узнал, кому дорогу открывать будет, чуть в пляс не пустился. Потому как ради Кащеевой дочки на все готовый. Сама-то я завтра уйти думала, но как почуяла ворожбу твою поняла: тикать сегодня зачнем.

   - Так ты со мной пойдешь?

   - И я, и Соловушка, и Платоша разрисованный. Хотя без него я б с удовольствием обошлась, - собрала губы в куриную гузку бабка.

   - А как же хозяйство?

   - Пролик с ним, - равнодушно дернула плечом Лукерья. - Душно мне здесь, горлинка. Надоело перед матушкой-боярыней пресмыкаться. Воли хочу. Или ты против?

   - Что ты, - испугалась Любаша. - Не обижайся. С тобой не так страшно в неизвестность идти.

   - Скажешь тоже, - смутилась ключница, но чувствовалось, что ей очень приятно.

***

Из чулана выходить не стали.

   - Агафоша, отворяй, друг сердешный, - Лукерья вежливо постучала в стенку. - Пора нам.

   Под ее руками бревна истаяли, открывая ход куда-то во тьму.

   Ключница тут же сунула туда любопытный нос и чихнула.

   - Перильца для царевны организуй, - потребовала она у темноты. - Не хватало ей ножки на твоих верхотурах переломать. И про оконца не забудь, обалдуй.

   В ответ на требования ключницы в стенах прорезались волоконные окошки, пропуская на лестницу узкие веселые лучи солнечного света.

   - Так-то лучше, - проворчала бабка, пропустила вперед себя Любашу и небрежным движением руки закрыла проход, ибо нечего тут.

   Извиваясь словно змея, лестница привела в знакомую комору. А там уже собралась вся наличная нечисть.

   - Кукуете? - сурово оглядела их Лукерья.

   - Дык, - смущенно ковырнул лапоточком пол Агафон. - Дожидаемся, то есть, царевну.

   - Подарки приготовили, - воинственно выставил бороду вперед Невзор.

   - Отчет опять же составили, - мурлыкнул довольный Соловушка. - О проделанной работе.

   - Да и посидеть на дорожку не мешает, - поддержал приятелей Платоша.

   - А гостинцы для лешего готовы ли? - не отставала ключница.

   - Сальце, колбаска, каравай, прянички, - отчитался Агафон. - Ну и так... по мелочи кой-чего, - замешкался он.

   Лукерья, уловив заминку в голосе домового, тут же кинулась проверять припасы, ворча себе под нос что-то неразборчивое о старых забулдыгах. Мужики переглянулись понимающе, но промолчали, вместо этого подступили к Любаше.

   - Уж извиняй, царевна, но плат твой я у боярыни забрал, - сообщил Агафон. - И сережки тоже. Не для нее старался, понимаешь ли, - поджал губы он, всем своим видом показывая, что подарки Басмановым не оставит, хоть его режь.

   - Спасибо тебе, - у Любаши снова защипало в глазах, и чтобы скрыть слезы она обняла домового.

   - Тогда уж и меня обнимай, - оттолкнул приятеля банник. - Я тебе зеркальце принес, да не простое, а волшебное. Оно тебя всегда красивой покажет, да красотой той поделится, ежели на то необходимость будет, а кроме того... - Невзор понизил голос. - Зеркальце, царевна, тебе покажет того, кого хочешь увидеть. Хоть он за море уплыви, хоть под облака поднимись. Но помни, только раз в день на то сил у зерцала хватит.

   - Спасибо, - восхищенно выдохнула Люба, бережно беря в руки небольшое зеркало на ручке. Но что это было за зеркало! Какая у него была ручка - настоящий рыбий, вернее русалочий хвост! А сама русалочка кокетливо выглядывала из-за рамы, обратная сторона которой была выполнена в форме раковины жемчужницы. - Прелесть! - воскликнула Любаша, а заметив, что серебряная русалка ей подмигнула, засмеялась.

   - Угодил, стало быть, - обрадовался банник.

   - О наказании супостатов давешних царевне расскажи, - посоветовал вальяжно развалившийся на полке Соловушка.

   - А что с ними? - вспомнила вчерашних баб и лысого Люба.

   - Ничего страшного, - быстро ответил за всех Платоша.

   - Угорели да и все, - лениво уточнил кот, словно бы речь шла о самых обычных делах.

   - Молчи, хвостатый, - шикнули Платон и Невзором, но было поздно.

   - Как угорели? - Люба почувствовала, что у нее ослабли коленки. - Совсем?

   - Живы они, - банник помог Любаше опуститься на лавочку. - Я, грешным делом, хотел их совсем того... Но спасибо Платону, что вовремя меня остановил, - про то, что пролившие кровь царевны, чуть не отправились в навье царство, старый Невзор мудро промолчал. Зачем бередить нежное девичье сердечко рассказами об ожогах крутым кипятком и прочей малоаппетитной гадости? Ни к чему оно.

   - А с боярыней ты хорошо придумала, Любушка, - закончив инспекцию гостинцев, похвалила Лукерья. - Уж до того сильные чары напустила, - восхищенно зацокала старушка. - Никому акромя тебя их ни в жизть не снять.

   - Чего я сделала? - испугалась Люба.

   - Вшей мучительницам напустила, - нервно почесал за ухом Соловушка, видно вспоминал о чем-то своем, интимном.

   - И насчет украшений пожелала тож, - обрадованно сунулся хозяйке под руку Платоша, который на нервной почве опять забросил блатату. - Как сказала, так и будет.

   - Ох...

   - Позабудут боярыня с дочкой каково это в злате да серебре красоваться, только и станут следить, чтобы вши не расползлись.

   - Фу...

   - И насчет покрасоваться, ты, Лукерья, хорошо придумала, - одобрил банник. - Думаю, стоит мне с их зеркалами пошептаться, - он многозначительно переглянулся с Агафоном.

   - А...

   - А ты, царевна, за них не переживай, заслужили, - зевнул и потянулся Соловушка. - К тому же волшебство твое исконное - справедливое. Раскаются тетки, им и полегчает, а нет, так и нет.

   - Так вроде чары необратимы? - заинтересовалась Люба. - И никому кроме меня их не снять?

   - Так-то да, - Соловушка свесил пушистый хвост с полки. - Но вот облегчить или усугубить свое положение заколдованные могут.

   - А ты, буде желание, и через зеркальце их простить сможешь, - подумав, признался Невзор. - Но очень тебя прошу, не делай этого, царевна.

   - Будь по-твоему, - торжественно пообещала Любаша.

   - Вот и правильно, - одобрил Агафон. - По-нашему это!

   - А теперь давайте перекусим чем-ничем и будем прощаться, - подвела итог Лукерья. Леший заждался небось.

***

Дорога в тридевятое царство много времени не заняла. По чести говоря, собирались дольше. А так выскользнули из терема, пробежались по саду, нырнули в густо разросшиеся у палисада кусты, отворили потайную калитку и утекли с подворья Басмановского. Никто и не хватился.

   До леса опять же рукой подать. Пересеки просеку метров в тридцать, и окажешься на опушке. Главное внимание дозорных не привлечь. Но тут уж как повезет. Хотя, Агафон с Невзором заверили, что найдут чем стражничков занять.

   И не обманули же! Стоило Любе покинуть усадьбу, как зашумело подворье, закричали, забегали людишки.

   - Что там? - вытянула шею девушка.

   - Вечером в зеркальце дареном увидишь, - подпихнула ее в сторону близкого березняка Лукерья. - Сейчас недосуг.

   - И правда, поторопиться бы нам, - порскнул к лесу Соловушка.

   - Рвем когти! - радостно заулюлюкал ему в след Платоша.

   - Оглоед разноцветный, - отвесила свистуну леща ключница. - Всю маскировку нам порушишь.

   - Один раз живем, мамаша! - подхватил обомлевшую Лукерья на руки удалой домовой и под веселый Любин смех закружил старушку.

   - Какая я тебе мамаша, злодей?! - возмутилась она. - Поставь щас же, а не то!

   Куда там... Так Платон и послушал, похохатывая и отвешивая скабрезные шуточки, поволок ключницу к лесу. Любаша шла рядом, следила, чтоб раздухарившийся домовой не уронил бедную женщину. Хотя если подумать, то так и не скажешь, кто из них беднее.

   На опушке их уже встречали. Меж двух белоствольных красавиц словно страж у врат лесных стоял благообразный старец. Был он сед как лунь, длиннобород, одет в белый до пят балахон, препоясанный лыковым пояском, на ногах лапти, на голове берестяной хайратник. Один в один как волхв из храма Лады Лебедицы. Только яркие изумрудно-зеленые глаза выдавали его нечеловеческую природу. Люба вообще заметила, что нечисть в этом мире ничуть не напоминает персонажей сказок. Ни внешним видом, ни повадками не походили они на свои рожденные воображением художников изображения.

   - Приветствую тебя, царевна, - с княжеским достоинством промолвил леший.

   - Здравствуйте, - смутилась Люба, которой вдруг стало неудобно за кавардак, устроенный ее спутниками.

   - Позволь проводить тебя на землю предков, - повысил градус накала лесной хозяин.

   - Да-да, конечно, - заторопилась она, чувствуя неловкость. Нет, ну правда, оторвали от дел занятого нечеловека да еще и время тянут. - Мы, собственно, для того и пришли...

   - Ой, да что ты его слушаешь? - откуда-то сверху раздался знакомый мявк Соловушки. - Старый хрен себе цену набивает.

   - Я попрошу! - задохнулся от возмущения леший.

   - Облезешь, - отрезал кот.

   - И обрастешь неровно, показушник старый, - посулила Лукерья, счастливая от того, что снова чувствует под ногами землю. - Держи гостинцы, они, между прочим, вес имеют нешуточный.

   Не теряя величественности, леший принял подношение и взмахнул посохом. Сразу стала видна убегающая вдаль нахоженная тропка.

   - Милости прошу, - лапоточком пихнув под куст узелок с провизией, величественно склонил голову леший.

   - Спасибо, - поблагодарила Люба. - А долго нам идти?

   - Моргнуть не успеешь, как дома окажешься, - невинный в общем-то вопрос до глубины души обидел хозяина леса. - Я свою работу получше других делаю. У начальства на хорошем счету, между прочим.

   - Пасть завали, фраерок, - посоветовал Платоша. - Нам откуда про это знать?! Мы твою квалификацию не проверяли! Пока не проверяли, - многозначительно добавил он, причем смотрел на лешего так, словно насквозь его видел.

   - Не ругайся, пожалуйста, - остановила домового Люба. - Какую ты о нас оставишь память?

   - Какую следует, - моментально остыл Платон и широко улыбнулся, демонстрируя дружеские намерения, а что грозил кулаком оборзевшему замшелому пеньку, так это ерунда и мелочи жизни.

   Любаша на это только головой покачала, но заметку себе сделала. Надо будет с Платошей потом поговорить, заодно и с манерами его разобраться.

   - Так мы идем? - на тропку прыгнул нетерпеливый Соловушка.

   - Подожди минуточку, - попросила Люба. - Мне тут кое-что в голову пришло...

   Девушка огляделась по сторонам, выискивая что-то, ведомое ей одной, увидела и обрадованно кивнула.

   - Куда это она? - как-то даже жалобно спросил леший, которому одним махом испоганили и торжественный прием, и настроение.

   - Чшшш, молчи, - зашипела на него Лукерья, не сводя глаз с Любаши.

   А та, никого не видя и не слыша, подошла к кривенькой почти засохшей березке.

   - Тебя-то мне и надо, бедняжечка, - сказала, оглаживая шершавый стволик. - Ты уж прости меня, хорошая, но без помощи твоей не обойтись.

   С этими словами Люба сняла с руки обручальное кольцо и повесила его на ветку. Потом подумала, покачала головой и надвинула колечко до упора. Так чтоб накрепко село.

   - Ты, Лада, надо мной власти не имеешь, а потому и подарки твои мне без надобности. Замуж без спросу ни ты, никто другой меня отдать не вправе. Возвращаю тебе колечко обручальное. Хочешь, подыщи Степе другую дурочку, хочешь березоньку, деревце свое любимое, его женой оставь. А я ухожу, твесила березе земной поклон и решительно пошла прочь.

   Оставив позади замужество, предательство и обиду горькую, она шла навстречу новой жизни.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Тропка сама стелилась под ноги, над головой шумели березы, сквозь их кружевную листву просачивались солнечные лучи, падали вниз и широкими лужами разливались в траве. В их ласковом свете нежились пышные кустики Иван-да Марьи, тут и там склоняли лиловые головки колокольчики, озорно подмигивали ромашки. В тени пряталась скромная лесная герань, не замечая, как к ней тянется красавец горицвет, которого не подпускает ревнивец дягиль. В общем, все как у людей, но при этом благодать и лепота.

   И до того вокруг было хорошо, до того радостно, что тугой узел обиды в Любашиной груди понемногу ослаб, распустился. А ту еще лес под ноги вытолкнул грибок, потом еще один и еще...

   - Вот оно - царство Тридевятое! Почти показалося ужо! Осталось рукой махнуть, и сказать пару слов на прощанье, - торжественно провозгласил леший. - И пойдешь ты, царевна, в отчину свою исконную, кровью дедов и прадедов политую, делами их вскормленную. Тут они жили, тут и тебе царствовать... - бедняга не договорил, поняв, что его опять не слушают. Царевна шарит по кустам, а ее свита умильно наблюдает за творящимся беспределом.

   Люба не собиралась обижать лешего, честное слово. Она его просто не услышала. Вообще! Потому что собирала беленькие. А кто бы на ее месте устоял? Начало лета, и вдруг боровички! Да не какие-то трухляшки, а красавцы один к одному. Это сказка же не иначе. Все как на подбор крепкие да чистые. И много! Один, два, три... Мамочки, а вон еще... Целой дюжиной отборных боровичков одарил лес Любашу.

   - Вы что-то говорили? - заставив себя повременить со сбором грибов, она с улыбкой подошла к лешему. - Извините, я все прослушала.

   - Ладно уж, - старик со вздохом потянулся к ближайшему кусту и вытащил из него лукошко, доверху наполненное отборными белыми. - Не так много ты и пропустила. Да и не сказал я ничего важного. Лучше держи. От меня. На память, стало быть.

   - Спасибо, - Люба посмотрела на эту корзину как на великое чудо, аккуратно положила сверху свои грибы и только потом приняла подарок.

   - Да чего уж там, - расслабился лесной дух. - Девка ты, я вижу, уважительная, красоту леса понимаешь. Кого ж еще награждать, как не тебя. И не благодари. Будет уже, - снова принял важный вид. - Лучше к тетке ступай. Заждалась небось.

***

Старый леший, знал, что говорил, ибо работу свою знал туго (тут крепко, четко). Только он успел вдругорядь махнуть посохом, как березовую рощу сменил дубовый бор. На границе березняка и пущи их уже встречали. Принимающая сторона была не так чтоб большой, но представительной и состояла исключительно из нечисти.

   Главой делегации, судя по всему, была натуральная ведьма. Просто баба-Яга из сказок Роу. Может только чуток посимпатичнее. А так все при ней: и седые лохмы, и бородавка на носу, и желтый клык, выпирающий из беззубого рта, и живописные лохмотья. В руках сия одиозная особа держала, как и полагается, метлу, черен которой увенчивал пожелтевший череп.

   Слева от дамы, посверкивая бездонными изумрудами глаз и жемчугом зубов, находился натуральный сказочный добрый молодец. Весь из себя красавец писаный. Широченные плечи рвут кафтан, на золотых кудрях шапка соболья. Морда лица смазливая до невозможности.

   Справа размещался мужчина солидный. По всему видать, серьезный и обстоятельный. Этакий купчина первой гильдии, несмотря на летнюю пору обряженный в крытую бархатом шубу, чей драгоценный мех был повернут внутрь, шелковую вышитую косоворотку, плисовые портки, сафьяновые сапоги и жилет с карманчиком, из которого он то и дело доставал луковку часов и, озабоченно щелкнув крышкой, смотрел на циферблат. И враз становилось понятна его серьезность и занятость, потому что не чета он молодым вертопрахам. И хоть богатырской стати не имеет, но обходительности не лишен. Возраст не мальчишеский, сложение крепкое, ухоженная борода завита на иноземный манер. Потяни носом, враз учуешь нежнейший жасмин вперемешку с пряным мускусом. Смущала только рыжина, облившая мужика с головы до ног. Она прямо-таки выдавала с головой его котовью натуру.

   Чуть поодаль прислонился к могучему дубу очередной друид. Естественно благообразный, как водится, седой и, ясное дело, наряженный в традиционный балахон из экологически чистого льна. Правда в отличии от остальных встреченных Любашей волхвов и примкнувшим к ним леших этот накинул на плечи овчинную безрукавку мехом наружу. Да и выражение лица у него попроще было. Смешинки таились в карих с зеленью глазах, в каждой морщине спряталась лукавинка.

   - Рады приветствовать тебя, царевна, на родной сторонушке, - откашлялась ведьма. - В этот, ставший праздничным для всего Тридевятого царства день...

   - Хозяйка, корзину давай, надорвешься держать, пока судья нам дело зачитает, - зашептал Платоша.

   - Это точно, - поддержал его Соловушка. - Чую, мы тут корни пустим.

   - Что ты сказал, хвостатый? - ораторша хоть и была стара, слух имела отличный.

   - Счастлив, говорю, припасть к родным корням, - не растерялся баюн. - Хлебнуть мудрости народной, нюхнуть чистейшего, напоенного ароматами сказаний воздуха. Эх-ма! Красотень-то какая! - кот восторженно задрал к небу бесстыжие глаза. - Ну, может, остановите уже меня, а то ведь сам не уймусь, надышался.

    - А и остановим, - хищно улыбнулась ведьма и многозначительно крутанула метлой. - Гостям у нас почет и уважение.

   Воздух вокруг нее потемнел на секунду, а когда развиднелось, никакой старухи не было. На ее месте стояла хорошенькая блондиночка. Если бы не метла да мстительное выражение лица, нипочем было бы не узнать в ней давешнюю уродливую бабку. Соловушка от таких метаморфоз даже пасть приоткрыл. И напрасно! Ему тут же прилетело метелкой.

   - Мя! - подпрыгнул на месте обиженный котейка и пустился наутек.

   - Врешь! Не уйдешь! - посулила блондинка, кидаясь наперерез.

   - Ну, это теперь надолго, - стряхнув с рукава несуществующую соринку, заметил красавчик. - А ведь я предупреждал...

   - Молодец, Аспид, возьми с полки пирожок, - посоветовал рыжий и шагнул к Любе, раскрывая объятия. - Здравствуй, что ли, племяшка.

   - Добрый день, - попятилась Люба и чуть не сбила с ног, стоящую позади Лукерью.

   - Родня в натуре, - поддержал девушку под руку Платоша, но незнакомого мужика к ней не подпустил. Встал прямо перед хозяйкой и морду скроил зверскую. - Не напирай так, чувак, надорвешься - посоветовал ласково. - Говори издаля. Хозяюшка в вашем мире уже хлебнула родственной любви.

   Рыжий послушно остановился.

   - Дядья мы твои, Любаша, - спокойно заговорил он. - Тебя ведь Любой назвали, верно? Василисушке это имя очень нравилось. Она, голубка пока тебя ждала, все повторяла, что любовь всего превыше.

   - Вы знали мою маму? - Люба почувствовало, как у нее защипало глаза, и перехватило горло.

   - И маму, и отца. А как же? Я же дядька твой родный.

   - Двоюродный, - педантично уточнил красавчик, поправляя волосы.

   - Можно подумать, что ты родной, - огрызнулся рыжий. - Братья мы: Аспид, Кощей и я. Только мы с Аспидом единоутробные, а с Кощеем двоюродные. Зовут меня Горыныч...

   - Змей? - ахнув, Люба во все глаза вытаращилась на сказочного персонажа.

   - Оба змеи, - заложил братьев старик леший.

   - А папа? Он тоже?

   - Не, Кащей по другой части, - махнул рукой леший. - Не бери в голову, потом разберешься.

   - Ага, - вынужденно признала его правоту Любаша. - А та дама?

   - Это, которая за котом утекла? - хозяин леса подошел поближе. - То твоего папки нянюшка - баба-Яга. - А я, стало быть, Зверобой.

   - Офигеть! - восхитился непосредственный Платоша. - Фенимор Купер, мля!

   - Ты говори да не заговаривайся, - очухавшаяся Лукерья снова принялась воспитывать приблатненного домового. - И змеям не груби, сожрут.

   - Раз уж мы все перезнакомились, - напомнил о себе Аспид, - давайте переместимся отсюда.

    - Правда твоя, брат, - шумно согласился Горыныч. - Нечего девочку посреди леса держать, не косуля, чай. Отворяй Зверобой, путь дорожку к нашего порожку.

   - Так уже, - подмигнул лесовик.

   - Тогда пошли.

   - А как же?.. - заикнулась Люба, вспомнив про убежавших Ягу и Соловушку.

   - Об них не печалься, Любушка. Раньше нас на месте будут, - заверил леший. - Кликай свою свиту да пошли.

   - Свиту? - переспросила Люба, следуя меж дядьев.

   - Ты - царевна, - как о чем-то само собой разумеющемся напомнил Аспид.

   - Право имеешь, - подсказал Горыныч. - Или не по душе они тебе? Так мы других найдем. Не таких хамовитых, - он многозначительно покосился на домового.

   - Нет уж, - испугалась Люба и подхватила Лукерью с Платошей за руки. - Они со мной.

   - Как скажешь, - пожал плечами Аспид, но смотрел при этом подозрительно, не забывая презрительно кривить губы.

   - А Яга, она какая? - Люба сменила тему разговора. От греха. - Молодая или старая?

   - Так ведь сразу и не скажешь, - Горыныч задумчиво почесал в затылке. - По настроению. Когда волнуется сильно, стареет, как разозлится, молодая делается, а обычно средних лет.

   - Аппетитная бабенка, - предварительно поглядев по сторонам, причмокнул Зверобой. - Но это, чисто, между нами. Ягуля услышит, прибьет. Серьезная она женщина.

   - С нами по-другому нельзя, - философски вздохнул Аспид. - С мужиками, я имею в виду, - он серьезно посмотрел на Любу. - А то охмурим, на шею сядем и будем жилы тянуть или сожрем.

   - Меня? - испугалась та.

   - Ты - родная кровь, - Аспид как-то неуловимо быстро качнулся к Любаше и поцеловал ее в лоб.

   - Ох...

   - Не пугай ребенка, злодей, - велел Горыныч. - А ты, племяшка, его не бойся. Аспид хоть и со странностями, но за тебя кого хошь порвет. И съест, - немного подумав, добавил он.

   - Уймитесь уже, застращали девку, - не выдержал леший. - Она скоро от вас шарахаться будет.

   - Да ладно, - не поверила братцы.

   - Прохладно, - тихонько вякнул обиженный Платоша.

   - Че сказал? - ласково переспросил Горыныч.

   - Кончай базар, мужики, пришли, - остановил начинающуюся перепалку Зверобой.

   - Добро пожаловать домой, девочка!

   Люба повернулась на голос и увидела стоящий прямо на лесной поляне тесовый терем. Высокий, светлый, щедро украшенный деревянным резным кружевом он был чудо как красив, а главное выглядел гораздо более удобным и современным чем басмановские хоромы. Нет, ну правда, балкон, открытая просторная терраса, на которой виднелась какая-то мебель, замысловатое крыльцо, выходящее на две стороны... Как будто это не дом братьев змеев, а вполне себе дача какого-нибудь обеспеченного любителя русской старины.

   - Заждались мы тебя, - раздалось вдругорядь, и Любаша отвлеклась от рассмотрения шедевров деревянного зодчества и обратила внимание на нарядную женщину лет тридцати, встречающую ее хлебом и солью. У ног незнакомки, что интересно, крутился Соловушка.

   - Тетушка Яга? - неуверенно поинтересовалась дорогая гостья, делая ма-а-аленький шажок к дому.

   - Она самая, - аж прослезилась женщина, моментально постарев лет на пять. - Узнала кровиночка.

   - Поизносилось то, в чем мама родила... (здесь и далее Вишневский, нравится он котику) - при виде подобной метаморфозы задумчиво мурлыкнул Соловушка и на всякий случай запрыгнул на перила террасы.

   Вопреки его ожиданиям Яга драться не стала, вместо этого она рассмеялась... и помолодела.

   - А метод-то работает, - обрадовался баюн. - Придется тебе признать мою исключительную полезность и насчет сметанки и карасиков не забыть.

   - Будут тебе карасики, проглот, - пообещала довольная ведьма. - А пока брысь отсюда, церемонию срываешь. - Отведай, Любаша, нашего хлебца, порадуй меня старую... - затянула вдругорядь. Ибо не родился еще на свет способный сбить бабу-Ягу с толку.

   Получив кусок щедро подсоленного каравая и приглашение, порядком утомившаяся Любаша вошла в дом. Первое впечатление не обмануло. Никаким теремом тут и не пахло, а вот современным комфортабельным коттеджем вполне себе благоухало.

   - Ну как тебе? - немного нервно спросил Аспид.

   - Потрясающе, - честно ответила, замерев посреди просторного холла. - Мне очень нравятся арочные проходы в гостиную и кухню. А там что?

   - Кабинет и библиотека.

   - Здорово! Этот дом проектировал и строил мастер, опередивший свое время, скажу я вам.

   - О, как! - шумно захохотал Горыныч. - Наконец-то оценили тебя, братец. И ведь не врет племяшка, чую, что правду говорит.

   - Потому что понимает, - зыркнул на братца Аспид после чего нежно улыбнулся Любе.

   - Не то, чтобы понимаю, - призналась та. - Просто теснота русских теремов мне никогда не нравилась. И я не про избы, хотя там ужас-ужас, вызванный объективными причинами, - поежилась Люба, а про боярские усадьбы. Все эти их темные узкие лестницы, чуланы, проходные комнатки, спаленки, закуточки да еще и полное отсутствие интимности. Роевая, мать ее, жизнь. Невозможность остаться наедине с собой. Я, когда свекровь из палат в подклеть переселила, даже обрадовалась. Все-таки отдельную комнату мне выделила, там даже засов на двери был...

   - Чего? - переменился в лице благостно кивающий Аспид.

   - Кто тебя и куда переселил, голубка? - к Любе склонился Горыныч.

   - Свекровь в подклет, - растерянная девушка переводила взгляд с одного дядьки на другого. - А что?

   - А как ее зовут-то? - вклинилась между братьями заметно помолодевшая Яга.

   - Ираида Макаровна Басманова, - не хотела, а ответила Любаша. Словно за язык кто-то тянул. - Это что сейчас было? - успела ухватить она за рукав резко заторопившуюся ведьму.

   - Ерунда, - умильно улыбнулась Яга. - Малю-у-у-усенькое внушеньице. Отпусти меня, детка. В царстве Берендеевом неотложные дела появились.

   - Обидеть Таню может каждый, не каждый может убежать... (обратно Вишневский) - философски вздохнул баюн. - Если вы, конечно, понимаете употребленные мной аллитерации.

   - И правда отпусти бабушку, Любаша, - почти пропел Горыныч. - Вспомнила старушка, что забыла молоко на плите. Пусть летит, а мы пойдем покушаем, чем боги послали.

   - И ты нам все расскажешь, - взял племянницу под локоток Аспид. - Заодно гридню оценишь.

   - Ша, родня, не кипишись, - свистнул в два пальца Платоша. - Хозяюшка уже сама справилась. Наказала свекровь с золовкой да так, что им не позавидуешь.

   - Вшей напустила, - прикрыв впалой грудью нарывающегося на грубость домового, проскрипела Лукерья. - Украшений лишила, банника раззадорила, домового против бояр Басмановых настроила, - по мере перечисления в голосе ключницы все более отчетливо слышалась гордость. - Кольцо свое обручальное на березу пристроила и Ладе заявила, что невластна она над дочерью Кощеевой! - договорив, старушка помолчала, давая всем время осмыслить услышанное.

   - И все сама? - потрясенно спросила Яга.

   - Вся в отца, - приосанился Горыныч.

   - И все же я бы хотел услышать о твоих приключениях поподробнее, - поджал губы Аспид.

   - Тогда завязывайте нас на пороге держать, - высунулся из-за узенькой старушечьей спины неугомонный домовой. - И не зыркайте, нечего! - не унимался Платоша. - Не страшно!

   - Врешь, - хмыкнул Горыныч.

   - Ну и вру, - согласился бузотер. - Зато я вижу, что домового в терему вашем не наблюдается. От того счастья, порядка да уюта в нем нету.

   - Это да, - со вздохом признал Аспид. - Не желают мелкие негодники в лесу жить.

   - А мы бы с хозяюшкой запросто могли вас осчастливить, ежели, конечно, голодом морить не станете.

   - Пристыдил, мелкий, - покаялся Горыныч. - Проходите уж, гости дорогие. Вы как, отдохнете с дорожки или сразу к столу?

   - Давайте сразу, - не желая понапрасну испытывать терпение братцев змеев, предложила Люба. - Куда идти?

   - Прямо, - приобнял ее Горыныч. - Не трусь, племяшка, все будет хорошо, - пообещал и, что интересно, не соврал он.

   Ничего страшного в просторной столовой, которую Аспид по старой привычке величал гридней не случилось. Еда оказалась обильной и вкусной, комната светлой и нарядной, собеседники остроумными, а разговор необременительным. Вроде и выспросили все о жизни Любаши в том мире и приключениях в этом, но настолько тактично, что совершенно не доставили боли.

   - Я смотрю, совсем Любушка утомили мы тебя, - прекратила расспросы Яга.

   - Нет-нет, - сладко зевнула та. - Просто расслабилась я.

   - Вот и хорошо, - порадовался Аспид. - Пошли тогда тебе комнату выбирать. Только имей в виду, они все больше мужские.

   - Ничего, это даже интересно.

   - Мы вам свежую струю романтизма и ноту нежности живо в атмосферу терема внедрим, мля, - посулил Платоша и благоразумно шмыгнул в уголок за печкой, а после и вовсе исчез. Во избежание.

   - Надо бы охламону хлебца с солюшкой в укромное место положить, - озаботилась Лукерья. - Чтоб чудить не начал. Домовые вообще нежные, а этот, не в обиду будет сказано, и вовсе с придурью.

   - Я все слышу! - загромыхал печными заслонками Платоша. - Выражения выбирай, в натуре!

   - Не хулигань, - попросила Люба. - Ведешь себя как урка последний. Что о нас с тобой хозяева подумают?

   - Прощенья просим, - повинился негодник, но ему почему-то никто не поверил.

***

Комната Любе отыскалась на третьем этаже. И оказалась она замечательной. Просторное помещение под самой крышей с балконом, изразцовой печью-камином, почти современной мебелью. Она очень грамотно была разделена на две зоны: гостиную и спальню. Границей служили плотные шоколадного цвета шторы, которые надежно скрывали от посторонних глаз широченную кровать, застеленную варварски богатым меховым покрывалом и пару вездесущих сундучищ.

   - Не ожидала увидеть тут такое, - пройдясь по устилающим пол коврам и опустившись в одно из мягких кресел у камина, - пораженно призналась Любаша. - Удивительная комната! Просто волшебная! Я такие только на картинках видела!

   - Это я за морем подсмотрел, - польщенный Аспид уселся в соседнее кресло. - Ну и переделал немного, не без того. Покумекал... и вот.

   - Очень здорово, не ожидала, честное слово, - похвалила Люба дядюшку. - Ты - талантище!

   - Уж ты скажешь, - натурально смутился змей, мигом растеряв весь свой лоск с гламуром, и заторопился прочь. - Отдыхай, набирайся сил.

   - Не наказывайте их, не надо, - попросила за Басмановых то ли спину уходящего Аспида, то ли ковер под ногами она. - Пусть живут, как хотят, главное, что я вырвалась оттуда.

   - Почему? - резко обернулся прекрасно понявший ее змей.

   - Не хочу, - упрямо глянула на него Люба. - Могут у беременной быть свои причуды?

   - Могут, - сердито поджал губы он.

   - К тому же если бы они не оказались такими сволочами, вы бы обо мне не узнали, - настаивала Любаша. - А волосы... Косу я ведь сама отрезала, словно под руку кто-то толкнул, а сиреневый чубчик не жалко. Ну почти. И вообще...

   - Что, девочка?

   - Пусть все плохое останется там, а тут...

   - Тут все будет хорошо, - мягко пообещал Аспид. - И насчет косы не беспокойся. Вырастет лучше прежней. Яга поможет.

   - Ага, - рассеянно кивнула Люба. - Лукерья тоже хорошо в травах разбирается. Она мне после... стрижки очень помогла.

   - Ну вот видишь, - скрывая бешенство, улыбнулся змей. - Не отвертеться тебе от косы, девочка.

   - Да я и не собираюсь, - передернула плечами она.

   - Озябла? Кликни грубияна своего, пусть печь протопит, а сама ложись, отдохни, - проявил чуткость дядюшка.

   - Так и сделаю, - согласилась Люба.

   - К ужину разбудим, - пообещал Аспид и, наконец-то, ушел, неслышно притворив за собой дверь.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Оставшись в одиночестве, Любаша устало вздохнула. Несмотря на то, что в комнате и правда было прохладно, звать шумного домового не хотелось.

   - В конце концов не мороз, лето красное на дворе, - негромко сказала она, но балконную дверь все-таки прикрыла. А после, подумав, решила прислушаться к совету дядюшки и прилечь.

   Вообще дядюшкой Аспида считать не