Оглавление
АННОТАЦИЯ
Между небом и землей есть кто-то третий…
И этот третий часто не Бог, а врач…
_______
Чего Маша Мишина никак не ожидала от первой рабочей смены, так это того, что первый день на работе принесет ей встречу со злобным исполняющим обязанности. Трудно влиться в сложившийся коллектив, особенно, если в первый же день поцапалась с его руководством! И очень трудно строить отношения с человеком, так открыто не принимающим тебя ни в каком качестве. Что касается самого виновника переживаний, то он тем более не ожидал, что эта встреча привнесет в его размеренный ритм жизни яркую, пугающую новизну и даже некоторую долю паники. Ведь доктор Савинов привык руководствоваться в жизни правилом: личные отношения и работа не должны смешиваться. Более того, он не собирался никого впускать в свою жизнь! Но наша жизнь – странная штука! Вот, думаешь, что все в ней, наконец, пришло к равновесию, наладилось, как вдруг…
Что же до недавно родившегося, уже дважды за свою короткую жизнь преданного маленького существа, то оно и вовсе не ожидало, что эти двое, он и она, примут такое живое, трепетное участие в его судьбе.
ПРОЛОГ
Не знаю, чем занимался Бог в тот день: может быть, были у него дела поважнее маленького новорожденного мальчишки, срочно доставленного в реанимацию родильного дома. Мальчишка не мог самостоятельно дышать, да, если честно, и смысла в этом не видел: его предали в самом начале жизни. Если быть более точным, его предали дважды…
Алена рыдала в кабинете, некрасиво размазывая слезы по щекам. Водостойкая тушь на ресницах держалась, текло всё остальное: тональник, тени, губная помада… Валерьянка не помогала, ну, а больше ей врач ничего предложить не могла. Ничего другого в кабинете на этот случай не было.
За дверью кабинета собралась очередь, а еще там сидел злой отец Алены. Мать стояла у окна в кабинете, обхватив себя за плечи, и смотрела на проезжающие по улице машины, забрызганные грязным талым снегом по самые крыши.
Февраль… Слякоть, темень,... мрак и в мире, и в душе. Алене было очень горько.
– Ребенка не оставляем, – глухо вымолвила мать Алены. – Прям сегодня в больницу поедем, дежурный примет, если что. Переставайте отговаривать! Она несовершеннолетняя. Решение принимаю я. Мы пришли за направлением, вот и дайте нам его…
Пожилая врач поморщилась от этих грубых слов и потерла глубокую складку на лбу. Сколько она таких уже перевидала: умных, деловых, всё за всех решающих матерей, глупых, легкомысленных дочек-девочек и безнадегу в перспективе. Лет через десять-пятнадцать, а может быть, и раньше, вспомнят они и этот кабинет, и ее, врача… И хорошо, если не вспомнят! Вера Валентиновна не была злой, она, видимо, просто совершенно устала, вконец выгорела на этой работе, оттого и выглядела такой измученной, но в который раз сейчас, сегодня, как и несколько дней назад, она попыталась. Всего лишь попыталась отговорить, предостеречь, а главное – сохранить жизнь.
Вера Валентиновна еще раз глянула на рыдающую Алену, потом на спину ее матери у окна и со вздохом присела в кресло. Кресло жалобно скрипнуло – старенькое, раздолбанное. Никак не поменяют на новое: не хватает бюджетных средств.
– Я вас предупредила. В карту всё записала. Направление уже готово, – через силу вымолвила врач, окинув взглядом замершую на своем стуле медсестру, и отвернулась к стеллажу, а там, рядом, на стене, висел муляж в разрезе женского тела: кишки, желудок, диафрагма и давящий на все это плод.
Медсестра пододвинула к краю стола направление. Алена судорожно вцепилась пальцами в бланк. Мокрые от слез, они тут же смяли маленький листочек.
– Печать в регистратуре поставьте. И подумайте еще раз… – все же произнесла врач.
Мать, не глядя на неё, направилась к двери. Процокали высокие стильные каблучки, тонкой шпилькой прилипая к выцветшему линолеуму кабинета. На улице снежная каша, а она в туфлях – верно, прямо из машины на порог поликлиники выбралась. Обеспеченная семья, а ребеночек мешает.
Алена с зажатым в пальцах листком, бросилась за ней. Хлопнула дверь.
Гинеколог еще с минуту невидящим взглядом смотрела на захлопнувшуюся дверь кабинета, а молоденькая медсестра, заведомо зная реакцию пожилого врача на таких пациентов, тихонечко сидела на своем месте, стараясь вовсе не дышать.
Дверь почти сразу же открылась, в кабинет просунулась недовольная физиономия пациентки из очереди, но медсестра, вскочив со стула, бросилась прикрывать дверь со словами:
– Ждите вызова в коридоре! Всех примет врач! Всех! У нас тут…. – И не нашлась, что ответить пациентке, уже втиснувшей свой глубоко беременный живот в дверной проем.
Медсестра осторожненько вытолкнула женщину в коридор и легонько прикрыла дверь; щелкнул запираемый замок. Доктору нужна минутка времени. Врач должна хоть немного прийти в себя и, как по опыту знала Лена, всего пара минут, и она вновь будет ласковой, внимательной и улыбчивой.
– Лена! – тихо произнесла Вера Валентиновна, бездумно глядя на прикрытую дверь. – Напомни, в какую больницу я их направила?
– В шестую, Вера Валентиновна, – тихо молвила Лена. – Вы же сами…
– Да-да! – вздохнула врач. – Там сегодня дежурит Витя. Может, уговорит еще…
Подойдя к тому же окну, где минуту назад стояла мать девушки, Вера Валентиновна, подслеповато щурясь, вынула из кармашка халата мобильник и начала перелистывать телефонную книжку. – Я все же позвоню…
***
Пять месяцев спустя…
– Всю беременность курила, пила, небось, крепкие напитки, а может, и чего похуже… – послышался недовольный голос из коридора. Дверь реанимационной палаты плотно прикрыта, но звуки пробиваются сквозь мерное попискивание приборов. Слышно, как на улице каркают вороны – тревожно так, волнующе…
В этой реанимационной уже который день шла борьба за маленькую жизнь. И сегодня всё было сделано, осталось только ждать исхода борьбы. Вышли из палаты неонатологи, остался только недавно назначенный исполняющий обязанности главврача. Рядом застыла медсестра.
Мальчишка отказывался жить в этом мире предателей и равнодушных людей. Хотя нет! Не все были равнодушны, и не все отказывались бороться за его жизнь. Виктор Алексеевич Савинов стоял у кувеза новорожденного мальчишки, расстроенно оглядывая маленькое тельце. Отказник. Дважды отказник. Всё потому, что, найдя еще на этапе ранней беременности ему вероятную приемную семью, он столкнулся с ситуацией уже после родов, когда, услышав диагнозы, предполагаемые родители мальчишки отказались забирать его после роддома.
И вот реанимация, кувез, и в перспективе – несколько недель или даже месяцев в больнице. Худенькая испуганная медсестра с высоко поднятыми руками в синих медицинских перчатках застыла рядом. Савинов тревожно прикидывал в уме, всё ли они сделали для мальчишки или нужно еще что-то предпринять. Конечно, в таких тяжелых случаях есть стандартный протокол, и врачи его отделения его выполняют, но всё же… Отчего же так тревожно на душе? Медсестра... на нее и обратился взор исполняющего обязанности.
– Да что вы с поднятыми руками застыли?! – рявкнул Савинов на застывшую истуканом медсестру; и как ему должности совмещать теперь?! Он – врач, а не администратор! Сначала он принял отделение, потом внезапно и как-то странно ушел в отпуск главный… он ведь, насколько помнил Савинов, всего два месяца назад отдыхал. – Положите ему под щечку валик. И где вас, таких, находят?! – недовольно продолжил Савинов, обращаясь к Маше Мишиной, испуганной птичкой бросившейся к кувезу.
Посмотрев, как справилась с заданием медсестра, он всё так же злобно глянул в ее испуганные глаза.
– Чего уставилась?!
– Не орите на меня! – повысила голос Маша. – Я первый день работаю. Вчера я вас не знала, и завтра надеюсь не увидеть.
– Я не могу не орать на неумех! – шепотом, но все с теми же злобными нотками в голосе, проговорил Савинов. – Вы – неумеха! Боитесь шаг сделать! А мне ответственность нести.
– И не несите… ответственность. Я за себя сама понесу, ясно? – так же шепотом, злобно проговорила Маша. – Валите отсюда в свой кабинет! Я Ольгу Ивановну, если что, позову.
Савинов, не ожидавший отповеди, да еще и в таком тоне, каким много раз сам изъяснялся, замер, даже рот открыл и, набрав в грудь побольше воздуха, со всей дури рявкнул на всю реанимационную палату:
– Пошла вон отсюда, дура!
– Не орите! Испугаете криком мальчика, – ответила Маша. Голос ее предательски задрожал, а на глазах выступили слезы, и она попробовала спрятать взгляд от злобного врача.
Вот всё у нее не так, как надо! Всё! Всегда! И зачем она вообще вступила в спор, да еще и с самим Савиновым?!
Резко отпрянув и зачем-то вновь подняв руки в перчатках, Маша уже готова была выбежать, как Савинов ее ухватил за плечо и дернул на себя, приближая настолько, что это стало выглядеть совершенно неприличным. Злобный зрачок приблизился к Машиной щеке, кожу обдало терпким запахом.
– Да будет вам известно, – прошипел Савинов, – что новорожденные в первые дни не слышат, не видят, и вообще конкретно этот, – продолжил он, чуть отстранившись от лица Маши и ткнув пальцем в направлении кувеза с отказником, – недоношен и полноценно не развит. Я тут для того... – И замолчал, выпустил руку, отстраняясь: – Простите! – пробормотал он. – И где вас только набирают?! – вновь завелся он.
– Я добровольно пришла. Всему научусь, скоро, – отдышавшись, произнесла Маша. – А детки все слышат и все понимают, – добавила она глухо и внезапно шмыгнула носом. Нос у Маши потек, как потекли чуть раньше глаза. Она огляделась по сторонам, мечтая остановиться взглядом на чем-то и сдержать слезы. Вечно с ней всё не так!
И разрыдалась.
В реанимации такое недопустимо!
Савинов взвыл. Подхватил под локоть Машу, вытолкнул в коридор, и на весь этаж рявкнул:
– Ольга Ивановна! В пятую! Срочно!
Маша сползла по стенке в коридоре и уселась на пол. Вся стерильность к черту – коту под хвост, если выразиться еще более образно. Надо идти переодеваться…
Первая рабочая смена принесла встречу со злобным доктором, и встреча эта окончилась плачевно, в прямом смысле слова. Перед глазами Маши так и стояли злые глаза исполняющего обязанности. И чего в нем все нашли?! Огромен, как медведь, и взгляд у него звериный.
Первый ее рабочий полноценный день, первая смена – и сразу Савинов к ней придрался! А до этого, в сестринской, она только и слышала: Савинов то, Савинов это, и, как заноза в сердце, свербело: талантлив, красив – в общем, перспективен. Ей-то что?! Но заноза сидела прочно... и когда она занозиться успела? Ей нет никакого дела до перспективного Савинова. Или есть?
Сидя на полу в коридоре, Маша начала судорожно соображать, как она оказалась в палате, и, наконец, вспомнила: Ольга Ивановна велела ей прийти и остаться следить за приборами. За приборами, и всё! Только это ей и доверили в первый день! Приборы. Если что не так, сообщить Ольге Ивановне, а не Савинову!
Он же главврач, пускай и совмещающий должности, но вот, по разумению Маши, делать ему в палате номер пять точно нечего. Она и не ожидала его тут увидеть. Пока все тихо переговаривались у кувеза с мальчиком, она скосила глаза на бейджик стоявшего напротив мужчины и с некоторым замешательством прочитала на нем фамилию и, как их еще называют, регалии врача: научное звание, должность и специализацию.
Наорал-то из-за чего? Она не могла вспомнить.
Мимо пронеслась испуганная Ольга Ивановна, бросив на бегу Маше:
– Мишина! Срочно в сестринскую!
Маша поднялась и побрела, куда сказали.
А что до несчастного новорожденного мальчишки, то к нему, маленькому и никому на этом свете не нужному, прилетел ангел. Уселся, белый и пушистый, на оголенное плечико, поправил съехавший набок нимб и тихонечко, в самое ушко, прошептал:
– Ничего! Выкарабкаемся! – И, посмотрев по сторонам, шикнул на кружащих по реанимационной палате серых прихвостней смерти, обычных спутников любого медицинского учреждения. – Улетайте отсюда! Эта маленькая жизнь вам не достанется.
ГЛАВА 1
Надо, чтобы кто-то обязательно держал за руку,
когда в душе гаснут фонари.
Чуть слышно щёлкнул замок, в замочной скважине повернулся ключ, дверь распахнулась. Хорошо смазаны петли. У папы золотые руки. Маша вошла в прихожую и осторожно, стараясь не разбудить родителей, принялась снимать сапоги.
Спят. Отцу, как и маме, на работу утром к девяти, а сейчас только половина пятого. Она, Маша, доросла до момента, когда и ей нужно рано вставать, и не на учебу, а на самую настоящую работу – посменную, как у любого мало-мальски уважающего себя врача. Она еще не врач, остановилась пока в своей мечте достичь успеха родителей – врачей со стажем. Окончила пока только медицинское училище и сразу же попросилась на практику в роддом – так захотелось хоть годик поработать, ну а потом уже подавать документы дальше.
Четыре года обучения сестринскому делу, специализация – акушерство. Ну, а сегодня она пришла домой так рано, потому что с девочками отмечала свой первый рабочий день – точнее, первую рабочую смену. Отоспалась с дежурства, созвонилась с девчонками и всю ночь напролет отмечала событие в ночном клубе. Не напилась – желания не было, но повод прокутить всю ночь был.
Ее поздравили, она натанцевалась, угостила всех коктейлями, много смеялась. Весь вечер и всю ночь в голове прокручивала свою первую рабочую смену.
Из спальни родителей послышались звуки. Открылась дверь, и в коридор вышел отец, позевывая.
– Прибыла! – хмыкнул папа. – Эх, молодость! Тебе же на смену завтра! Иди мыться, и сразу в кровать.
– Только в среду, папа!
– Нет, завтра! Звонили из больницы. Я трубку взял.
Отец прошел на кухню и, открыв холодильник, принялся копаться в нем, позвякивая чем-то.
Маша присела в прихожей. Вытащила свой мобильник и просмотрела входящие звонки. Нет пропущенных незнакомых городских номеров. А, точно! Она же помимо своего мобильного указала в анкете домашний номер, вот и позвонили с городского на домашний, только и всего. Но что же случилось? Почему на смену завтра? Некому выйти?
***
Слова Ольги Ивановны утром следующего дня оглушили:
– Ты, Мишина, толковая и расторопная, но вот истерик я не приму, и никто их не примет на такой ответственной работе. Так накосячить в первый же рабочий день! Ты зачем в присутствии Савинова слезу пустила? Он этого не любит… Надо было увести тебя за собой, не додумалась, – расстроенно произнесла Ольга Ивановна, акушерка, взявшаяся лично опекать новенькую сотрудницу. – Переводом пойдешь в третью смену, поэтому тебя и вызвонили вчера.
– Конечно, Ольга Ивановна! А кто надо мной шефство возьмет, если не вы?
– Пока на посту сидеть будешь, на звонки отвечать, приглядываться к работе коллектива. Если поручат чего, не оплошай! Ты же не в учебном корпусе теперь.
Маша огорченно кивнула.
Вздохнув, Ольга Ивановна произнесла:
– Из отдела кадров звонили вчера, Савинов распорядился перевести тебя в другую смену. Хотел вообще…
– Что? – испугалась Маша. – Уволить хотел?
– Нет, конечно! В регистратуру посадить, пациентов встречать, выписку готовить на компьютере, и если ты хочешь…
– Нет, – проговорила Маша. – Я практику хотела получить, потом в институт поступать, а в регистратуре бумажки…
– В регистратуре, прежде всего, люди, Мишина! – наставительным тоном с огорчением вглядываясь в личико новенькой сотрудницы, произнесла Ольга Ивановна. – Семья у тебя отличная! И так приятно видеть тебя в профессиональной среде! Я так рада за тебя, и поэтому ты сегодня здесь. И тут своеобразная семья – наш коллектив, и, как в любой семье – люди разные, с характерами и манерой общения своеобразной... ну... очень… у некоторых. Ну, ты понимаешь, – добавила она.
За спиной Маши тихо скрипнула дверь. В комнату проник приглушенный гул коридора. Ольга Ивановна перевела взгляд на приоткрывшуюся дверь, и та тут же закрылась. Маша не оглянулась. Кто-то хотел зайти?
– Ну, и если не справишься, то отправлю к бумажкам и людям, – рассмеялась Ольга Ивановна. – Эх, молодость! – со вздохом произнесла она. – Сама такой впечатлительной и нервной пришла когда-то. А наша работа всегда требует сосредоточенности и профессионализма. Внимательность от природы – тут ты должна сама стараться, а знания и опыт придут, и надо глушить эмоции, иначе сгоришь, как свечка.
Маша, честно говоря, расстроилась. Думала, ее пригласили сегодня помочь, а оказывается, это перевод и, как еще говорят – с глаз долой…
На первый план почему-то вылезло еще другое, а именно: «из сердца вон», и при этой мысли вздохнула громче. Вот, о чем она думает?! Мысли бы в кучу собрать, и за работу! Она так старательно училась, так радовалась, что ее взяли на работу… и в первый же день…
– Как ты трогательно, активно вздыхаешь! – произнесла Ольга Ивановна. – Держи все эмоции глубоко в себе. Не стоит демонстрировать их новым людям! Если чем поинтересуются, то не спеши отвечать!
– Я работать хочу и буду, Ольга Ивановна! Оставьте меня в своей смене! Пожалуйста! – попросила Маша, и, испуганно взглянув в глаза Ольге Ивановне, добавила: – Я людей боюсь! Честно! Он наорал на меня, и вот! Даже выгнать хотел…
– Что наорал, знаю! Очень громко наорал! – ответила Ольга Ивановна. – Но… людей всегда и везде не хватает, так что ни о каком увольнении не может быть и речи! Увольняют по статье или по желанию, серьезно ты еще не успела накосячить, и тьфу-тьфу, не пытайся! Людей толковых и готовых работать не хватает, а бездельников и карьеристов везде, во всех сферах, пруд пруди. А где дело делать надо, особенно не хватает людей. Это тебе не развлечение – больница, тут горе, и часто непоправимое. Ну чего я тебе прописные истины рассказываю? – произнесла, укладывая руки на стол, Ольга Ивановна. – Ты у нас из семьи врачей, все детство это на кухне слышишь, да?
– Да! – пряча глаза, глухо подтвердила Маша.
– Постарайся не показывать своего личного отношения, эмоции придерживай, больше смотри, как другие работают, и подмечай для себя главное. Тут весь процесс построен под одно: выходить пациента, и разного рода эмоциональные всплески только вредят делу. Врач прав: не слезы пускать надо, а работать.
– Я разрыдалась от резких слов…Грубых.
–Ты новенькая, он на всех кричит, и на меня очень часто, но дело свое знает, – видя, как замерла Мишина, произнесла Ольга Ивановна. – Не переживай! Сегодня Савинова не увидишь. Отработаешь без стресса.
– Значит, на посту сидеть? – уточнила Маша.
– Постовой медсестрой. Со сменой сейчас познакомлю. – Ольга Ивановна начала подниматься со своего стула. – Я сегодня до четырех. Совмещаю… Пошли. – Она кивнула Маше, приглашая следовать за собой. Уже в дверях произнесла: – На работу не опаздывай!
– Да я не опаздывала…
– Заметила, – усмехнулась Ольга Ивановна. – Предупреждаю. Савинов позвонил, просил доложить, – странно глянула на Машу Ольга Ивановна.
– Понятно, – потупив взор, произнесла Маша.
– Мне ничего не понятно, а тебе понятно, – хмыкнула Ольга Ивановна, выталкивая Машу в коридор. А в коридоре уже слышался шум: одна смена, уходя домой, передавала дела другой, люди переговаривались, делясь впечатлениями, хлопали двери кабинетов, гудел лифт, и в коридоре роддома стоял тот особенный запах больницы, который ни с чем не спутаешь. Маша глубоко вдохнула этот будоражащий душу запах, чуть прикрыв глаза. Она будет очень стараться. Больше никаких слез, это точно!
***
– Уважаемые сотрудники! Новый член нашего коллектива – Мария Ивановна Мишина! Только из училища, медсестра. Кстати, из семьи потомственных врачей! Прошу любить и жаловать! – с пафосом закончила свою речь Ольга Ивановна. Все точно так, как и в первый ее рабочий день. Народ, собранный в рекреации у дверей ординаторской, вразнобой захлопал в ладоши, раздались слова «Добро пожаловать!» и даже «В добрый путь!».
– Катерина Громова, – кивнула на девушку Ольга Ивановна. – К ней со всеми вопросами обращайся. Если увидишь меня, то и ко мне можно. – И Ольга Ивановна бросилась по коридору догонять врача. Катя Громова приветливо кивнула Маше.
– Пошли со мной, – пригласила она Машу в сестринскую.
Все быстро вышли из комнаты и отправились на свои рабочие места, ушла и Громова, оставив Машу одну. В этой комнате Маша уже была. Здесь пили чай и перекусывали. Здесь же все и тусили, пока работы не было. Хотя в больнице работа была всегда. Средний и младший медицинский персонал собирался в этом месте поговорить, отсидеться после беготни, ну, или поспать на кушетке, которая стояла, придвинутая так, чтобы ее не сильно было заметно от двери. В связи с реорганизацией, или, как ее еще называли, оптимизацией, свободных помещений стало меньше: две комнаты отдали под буфет, оставив врачам их ординаторскую, а для медсестер и акушерок выделили комнату поменьше, в самом конце коридора на четвертом этаже. Тут теснились шкафчики с одеждой, стол с двумя электрическими чайниками и двумя рваными с боков пачками рафинада стоял впритык к раковине, над которой висел кухонный шкафчик с разнокалиберными чашками. Все это Маша уже изучила. Задерживаться в этой комнате не хотелось. Открыв свой шкафчик, Маша проверила, взяла ли она зарядку, и тут дверь открылась, и в помещение вошла Громова.
– Присаживайся! – попросила она, пододвигая Маше стул. – Я за тобой зайду чуть позже. Мне нужно быстро решить пару вопросов, и потом я займусь тобой. – И она вышла в коридор.
Вот так и начался для Маши второй рабочий день, принесший, как оказалось чуть позже, ей новые переживания.
Громова быстро вернулась за ней и скомкано ввела в курс дел своей смены, вручив ей кипы бланков и исписанные неразборчивым почерком карты пациенток.
– Компьютер включен, личный допуск позже сделаем. Ты пока электронные карты оформляй, записи врачей разбирай. Все здесь. – Она кивнула на ящики стола. – Если что непонятно – зови. – И удалилась, черкнув на клочке бумажки свой номер мобильного.
Маша приподнялась и посмотрела ей вслед. Стало очень тревожно на душе, и пускай обстановка ей уже знакома, но кругом снова новые люди. Где-то из палаты доносится крик роженицы, мимо поста постоянно проходят спешащие куда-то врачи, торопливо перемещаются по этажу медсестры. Маша посмотрела в самый конец длинного коридора – там находился родильный зал. Роддом после капитального ремонта. Хоть и старое здание, постройки еще семидесятых годов прошлого столетия, но обустроено толково: много света, много палат, все заполнены новой мебелью и оборудованием; двери и те новые, а еще просторный коридор и лифты, гудящие так же тревожно, как билось Машино сердце.
Маша успела изучить этот этаж на прошлой смене до мелочей, на этом этаже принимают роды, а этажом выше – реанимационное отделение.
Вскоре Маша уткнулась в записи и быстро погрузилась в работу. Время от времени отвлекал звонящий телефон, и Маша аккуратно соединяла звонивших с нужными абонентами по внутренней связи. Время незаметно шло вперед…
Хлопнули двери лифта, и по коридору провезли очередную роженицу на каталке. Очень хотелось встать со стула и посмотреть на нее, но Маша сдержалась.
– Молодец! – бросила ей на бегу Громова и пронеслась, поправляя шапочку на голове, в родильный зал. Скоро коридор огласили крики рожавшей.
– Все заняты, и мне работать надо, – прошептала Маша, косясь на часы в своем телефоне. Ей очень хотелось туда, в предродовую, хоть одним глазком посмотреть на сам процесс… но нельзя: она на работе, и ей дали задание. Не справится – выпроводят в регистратуру.
В коридоре появился врач, подошел и глянул на склоненную голову Маши, остановился у поста.
– Новенькая? – спросил он. Маша подняла голову.
– Да!
Приятный на вид молодой шатен с заметно вьющимися волосами протянул ей руку, как коллега коллеге, и Маша, оставив в покое мышь, торопливо протянула свою.
– Зубрин Олег! Старший врач!
– Маша Мишина, – назвалась она.
Доктор, не отпуская Машиной руки, начал осторожно и как-то трепетно поглаживать её пальчики, и крошечное серебряное колечко на безымянном пальчике двигалось вслед мягким, волнующим движениям пальцев доктора. Маша попробовала отнять руку; доктор усмехнулся, смело и даже дерзко посмотрел ей в глаза, но её пальчики не выпустил из своих рук не выпустил, и Маша в ответ посмотрела на него, стараясь глянуть смело и по-взрослому. Она обратила внимание на цвет глаз доктора: они у него были карими, с мелкими крапинками светло-песчаного цвета по всей радужке.
И какого цвета глаза у Савинова? Опять она об исполняющем обязанности вспомнила! И дался ей этот цвет его глаз!
Маша огорченно вздохнула и снова попыталась высвободить, пока еще мягко, свои пальчики из ладони Зубрина.
– Наслышан, – Губы Зубрина скривились, и Маша обратила на них внимание. Они были влажными, и ей сразу же стало неприятно, как будто доктор совсем недавно их облизывал.
«И о чем только я думаю?!» – мелькнула в её голове мысль.
– В первый же день поцапалась с Савиновым. И как? – задал он вопрос и остро глянул.
– Что как? – растерялась Маша.
– Как ощущения?
– Неприятные, – произнесла она и вырвала свои пальчики из хватки Зубрина.
– Хорошая девочка, – мягко произнес Зубрин, пряча свою руку куда-то (сидящей за столом Маше было не видно куда). – Приятно видеть тебя в моей смене, и «добро пожаловать» в наш дружный коллектив! – добавил он.
Где-то по коридору распахнулась дверь, и зычный голос Громовой позвал доктора:
– Олег Евгеньевич! В родовую, в шестую!
Не сводя глаз с Маши и откровенно рассматривая ее лицо, доктор негромко произнес:
– Рад знакомству, Маша! – И вновь добавил, явно никуда не торопясь и странно растягивая слова: – Мне очень приятно.
Наконец, обернулся на голос Громовой.
– Иду, – негромко ответил он, и, неспешно поправляя воротник халата, направился к шестой палате, а у Маши внезапно сложилось стойкое неприятие: доктор Зубрин ей не понравился, и ей сразу же стало неуютно. Как он представился? Старший врач? Маша поняла, что после того как она познакомилась с Зубриным и рассмотрела его глаза и эти влажные, неприятные ей губы, работать в одну смену с ним ей будет трудно.
Печально вздохнув, попробовала выбросить из головы неприятные мысли, уткнулась в документы и, чуть слышно проговаривая написанные корявым почерком врачей назначения, начала забивать их в электронную карту.
***
Рабочая смена продолжилась. Маша никуда не отлучалась, сидела на посту, принимая звонки и соединяя звонивших с кабинетами. Отрываясь от трубки, вводила записи в электронные карты, время от времени сверяясь с напечатанными на листке телефонами новых коллег и стараясь запомнить всех по должности и именам. Раз за разом наталкивалась на фамилии Зубрина и Савинова, и ее сердечко тревожно сжималось. И вот... как бы выразиться... Маша Мишина привыкла доверять своей интуиции. Сколько уже раз за ее пока еще короткую жизнь интуиция ее выручала, предупреждая, давала совет хорошенько подумать!
«А что тут думать? – про себя произнесла Маша – Две смены: в одной – Савинов, в этой – Зубрин. Мне явно не везет, и что же с этим делать?»
Отвлекшись, Маша решила послушаться совета Ольги Ивановны: меньше демонстрировать свое отношение. «Пускай думают, оба, – решила она. – Что они мне совершенно безразличны».
Она перевела взгляд на потолок, чтобы чуть расслабить зрительные мышцы: в течение последнего часа смотрела в монитор, потом ее отвлек старший врач… и эти его глаза… Маша, моргая, со вздохом уставилась в побелку потолка и вспомнила – в который уже раз! – маленького мальчишку из реанимации. Очень хотелось помолиться за него, но ведь некрещеный, и наверняка ему еще и имени не дали. Как знать, жив ли еще или нет? Хотелось спросить о нем хоть у кого-нибудь, но, похоже, начался аврал – двери лифта то и дело начали открываться, и раз за разом из него выходила новая роженица – кто под ручку, кто самостоятельно; некоторых привозили на каталке. Следом начался шквал звонков, и ее мобильник трезвонил – это беспокоилась о ней пропавшая куда-то Ольга Ивановна. Звонила и Громова. Маша старательно выслушивала наставления и раз за разом повторяла, что она не забывает вносить записи в компьютер, успевает все: и соединять, и записи – в общем, все, что поручено на сегодня.
Ближе к четырем, когда Маша уже потеряла надежду оторваться от звонков или же монитора компьютера, к ней подошла Ольга Ивановна, теребя что-то в кармане халата – как оказалось, связку ключей.
– Ну как? – спросила. – Не скучаешь? Много успела?
– Почти всё, – доложилась Маша, кивая на заметно уменьшившуюся стопку медицинских карт.
– Молодец! Катя тебя хвалит. Плохо, что весь день сидишь! Сейчас дождемся Громову, и она тебя подменит на полчасика, – проговорила Ольга Ивановна и повернулась к лифтам. Двери лифта вновь открылись, и из него вышла роженица, которую вела под руку Громова. Положив ее карту на пост, прошла дальше по коридору. Маша схватила карту и уткнулась в новую запись. Ольга Ивановна довольно усмехнулась, но ничего не произнесла.
Вернулась Громова и сменила Машу на посту.
– Пошли со мной, прогуляемся по этажу, а то весь день сидишь, – предложила Ольга Ивановна.
– Как там мальчик-отказник? – спросила Маша, когда они немного отошли от поста.
– Жив. Надеемся, что выкарабкается, – сообщила Ольга Ивановна и вдруг спросила: – Хочешь посмотреть?
Маша кивнула, сглотнув ком в горле. Мысли об этом несчастном малыше не покидали ее уже третьи сутки. Она узнала из услышанных ею разговоров, что рожала какая-то малолетка, забеременевшая по залету, и сразу же отказалась от ребенка. И вот, даже на танцполе с мыслями о нем Маша зажигала, на нее смотрели, вот только мыслей не знали.
У всех медиков, врачей, медсестер, есть первые, поистине незабываемые впечатления от рабочего процесса. И вот у нее теперь будут! Это не учебная практика, а первая рабочая смена. Маша будет помнить этого малыша, а еще окрик Савинова и его злые глаза.
***
Вдвоем они поднялись на лифте на этаж выше, переоделись, переобулись и вошли в реанимационное отделение роддома. Заправив волосы под шапочку и надев перчатки и маску, Маша посмотрела на кивнувшую ей Ольгу Ивановну. На этом этаже было очень тихо. В коридоре – никого. Где-то на посту дежурной медсестры горела лампа, и Маше было очень тревожно. Ей казалось, что даже в воздухе разлита беда. И правда, она очень впечатлительная. Так нельзя! Надо быстрее привыкать ко всему. Но как привыкнуть к смерти? Ведь где-то рядом кто-то маленький, и он борется за жизнь. А вдруг?..
Маша задержала дыхание. Нельзя думать о плохом, тем более – в таком месте.
Вдвоем они прошли по реанимационному коридору и подошли к пятой палате. На прозрачном стекле, отгораживающем палату от коридора красной краской, ярко и жирно была нарисована цифра «5». Первым, что увидела Маша через прозрачное стекло, была фигура исполняющего обязанности, стоявшего у кувеза с отказником.
– Давай, входи. Чего застыла? – подтолкнула ее в бок Ольга Ивановна. – Здравствуйте! – обратилась акушерка к доктору. – И мы пришли проведать мальчика. Какой он славный! – произнесла она и обернулась. Маша застыла в паре метров от кувеза, так и не отойдя от двери. – Подойти хочешь?
– Нет, – буркнула Маша, мрачно глядя в глаза Савинову, а он смотрел на нее, и сквозь натянутую на лицо медицинскую маску было заметно, что смотрел недобро. Глаза блестят и не понятно, какого они цвета. И сдался ей цвет его глаз! Маша поняла, что очень злится: за первую рабочую смену, за перевод, за еще что-то неясное (наверное, за перспективу всю оставшуюся жизнь раскладывать таблеточки по баночкам с фамилиями) – короче, за всё сразу. Это он, Савинов, распорядился о переводе, она ему сразу не понравилась. Вот так, сразу!
Развернувшись, подошла к двери и, толкнув ее плечом и не прикасаясь руками, вышла в общий коридор и только там обратила внимание на то, что держит свои руки задранными вверх, как хирург у операционного стола.
– Черт! – выругалась она. – Вот почему всё так?! – Руки опустились и, печально вздохнув, Маша побрела по коридору прочь.
Савинов перевел взгляд на лежащего в кувезе новорожденного.
– По Мишиной? Отчего она снова здесь? – косноязычно и совсем не характерно для него, теперь исполняющего обязанности, произнес Савинов.
– Виктор Алексеевич, она сегодня с новой сменой, очень старательная. Катя Громова хвалит. – И вдруг спросила: – В чем причина, что вы на нее накричали?
– Вы меня не поняли, – проигнорировав вопрос акушерки и всё также глядя на мальчишку, ответил Савинов. – Зачем она в пятую зашла?
– Она про мальчика спросила, и я пригласила ее посмотреть. Волнуется… В новинку всё. Привыкнет, – проговорила Ольга Ивановна, также окидывая взглядом мальчишку.
В палату вошла постовая медсестра реанимационного отделения. К ней и обратился Савинов:
– От стандартного протокола не отступаем. Все назначения я в историю вписал. Зайду еще часа через два. Мишину в реанимацию не пускать, проследите, чтобы не бродила без дела по другим этажам. Все ей в новинку, говорите! Это не зоопарк, а больница, тут протокол и целесообразность, а не познавательная экскурсия.
– Зря вы, Виктор Алексеевич! Не ходит она по этажам, весь день сидит на посту и всю положенную работу четко выполняет. Девочка молоденькая, новенькая, она из семьи врачей. Со временем и у нее все придет в норму и…
– Какая разница, из какой она семьи?! – в мгновение начал закипать Савинов. – Какое это имеет отношение к работе?! Она меня раздражает, ясно вам?! Она бестолковая и слезливая дурочка. Видеть ее не хочу на смене, тем более – ночью!
– Хорошо. Будете видеть ее только днем и на посту, Виктор Алексеевич! – не скрывая досады, произнесла Ольга Ивановна. – В коридоре, если выйдете из кабинета или родовой, – сухо добавила она и вышла, притворив дверь пятой реанимации.
Савинов остался стоять у кувеза с отказником. Долго еще простоял, забыв о свалившихся на него административных делах.
Реанимация. Отказник, мальчишка, был тут один. Прошел час, а Савинов все так и стоял у его кувеза. Пришла медсестра и, не обращаясь к исполняющему обязанности, принялась за кормление. Умело пристроила бутылочку со смесью у рта, не отошла, пока не выпил всё, убрала бутылочку, вытерла губки салфеточкой, поправила головку, сменила малышу позу. Десять минут спустя поменяла памперс, поправила пеленку.
Маленький кроха часто дышал животиком, сжимал крохотные пальчики в кулачки и посапывал.
Сильный недобор веса, синюшность кожных покровов – наглотался околоплодных вод; угроза пневмонии, гипоксия; всего четыре балла набрал сразу после рождения. Глазки закрыты, все в корочках, на личике – кислородная маска: так и не дышит самостоятельно. Надо дать команду почистить: сами-то и не догадаются! Это раздражало. Хуже малышу от корочек не будет, но его, Савинова, корочки на глазах раздражают. Грязь, запущенность – она уже видна. Он остро чувствовал эту сиротскую запущенность во всем. Он видел деток, у которых с самого рождения были мамы, и этот мальчишка… всего несколько дней жизни, а уже эти корочки. Запущенность с каждым днем всё будет прибывать…
Стукнуло в висок. Савинов поморщился. Надо дать команду почистить глазки и успокоиться – он на взводе, и эта Мишина его раздражает. Савинов вновь хмуро посмотрел на ребенка.
Он так же, как и этот мальчик был отказником, тяжелым, с первых дней жизни. После была больница в районном центре Воркуты, продуваемый насквозь ветрами детский дом с трех лет и до семи, потом – интернат… Он выжил, вырос и стал детским врачом.
За плечами училище, вуз и пятнадцать лет работы в роддомах… Год назад он защитил кандидатскую, и впереди его ждут большие перспективы. А еще ни личной жизни, ни семьи, лишь работа. Теперь к любимому делу добавилась административка – нелюбимая, отнимающая время, силы и нервы. Но он знал, что это временно. Найдут умелого, с амбициями коллегу по ремеслу, ну или просто честолюбивого проходимца, и отберет он у него нагрузку, неприятную ему. Сам же он вернется к практике.
Кандидатская эта! Он не стремился к ней – заставила, уговорила, помогла всем, чем могла, Вера Валентиновна, единственная женщина, к которой Савинов относился с теплотой, от которой ничего не ждал, а получал с лихвой, как получают только от матерей.
Нет, женщины в жизни Савинова были, и множество друзей в среде врачей, коллег по ремеслу, и женщины среди них встречались. Взять хотя бы Веру Валентиновну – отличный специалист, но еще Савинов знал, что она отличный человек. Таких на своем веку он встречал немного. Так уж у него повелось, что к коллегам-женщинам Савинов относился с большим скептицизмом, как будто сомневался в их способности выправить критическую ситуацию без помощи сильного пола, да и профессия врача для него всегда ассоциировалась с делом сугубо мужским. Он с детства мечтал стать врачом, причем самым лучшим врачом, каждый раз при неудачах, которые обязательно сопутствуют всем практикующим врачам, расстраивался. Начинал заниматься самокопанием в себе и находил, находил в своей работе огрехи и недоработки. И эта Мишина, черт бы ее побрал! Неумеха! Он сразу же заметил, как она волнуется, а это недопустимо. В такой ювелирной работе, как выхаживание недоношенного, тяжелого новорожденного, любой огрех фатален. И не верил Савинов в Бога! Не верил! Бог его много раз предавал, оставлял одного в трудную минуту, ну, а то, что он выбрался наверх, он считал только своей заслугой... ну, еще заслугой Веры Валентиновны.
У них с врачом женской консультации было общее дело, и этому общему делу Савинов посвящал много времени и сил. Дело это тщательно скрывалось, а все потому, что так повелось, еще с тех самых пор, из детского мультфильма про старуху Шапокляк, что «добрыми делами прославиться нельзя», а вот недоброжелателей нажить – запросто, тем более что и законы несовершенны, и граждане предвзято относятся ко всем тем, кто старается помочь. Еще и осудить могут по статье нехорошей – торговля людьми. Денег Савинов не брал, но ведь со страху и оговорить могут – доказывай потом, а карьере и любимому делу тогда конец будет.
Савинов тряхнул головой, прогоняя недобрые мысли. Уставился на дверь палаты, и опять на ум пришла эта Мишина. Тяжело вздохнув, опять вспомнил: она его раздражает. Просто потому, что она женщина, а от женщины ему нужно одно… и только это. Конкретнее сформулировать сейчас мысль, что ему нужно от женщин вообще, Савинов сейчас не мог: устал за день от навалившихся дел, от замов, также свалившихся ему на голову с уходом в отпуск главврача. У него было и свое отделение, а теперь еще два чужих, как он их про себя называл, и экономист этот с квартальным отчетом, и бухгалтер с приказом о премиях… Денег выделено мало, обидеть кого-то легко. Савинов готов был отказаться от своей части премии, но ведь опять не поймут!
Мысль плавно скакнула в прежнем, тревожном и недобром направлении: женщины. И вот же странное дело – женщины-коллеги Савинова не просто раздражали, он их с большим трудом терпел! Мог бы – выпроводил из больницы всех до одной. Оставил бы только рожениц. Его раздражали все: и младший, и средний, и старший персонал роддома. Он им, женщинам, не доверял. Он старался себя одергивать, старался молчать, но если уж замечал огрехи, то непременно указывал на них, и в самой неприятной манере.
И коллеги-мужчины чудили и часто были некомпетентны в таких вопросах, в которых профессионализм должен был присутствовать априори, но Савинов к мужчинам относился с куда большей симпатией. Были некоторые, на его взгляд, сомнительные коллеги, но Савинов к ним не придирался так, как к женщинам. Это многих женщин-коллег обижало, но странно, к Савинову, в общем и целом, относились хорошо. Некоторые дамы смотрели на него, что очень странно, даже с обожанием, и Савинов подозревал, что интересовал он их в плане перспектив, ну, или приятного времяпровождения, и это его ужасно злило. Он и сам ловил себя на мысли, что оценивает большинство не как коллег, а так, как самец в естественной, природной среде оценивает самку. И эта мысль завести детей и не приводить в дом женщину? Ему к психологу надо, однозначно, но, честно говоря, страшно озвучивать весь этот бред: а ну как дойдет до руководства?
Савинов поморщился, вспомнив, что, он и есть сейчас это руководство. Ну, в самом же деле, не в министерство же начнет докладывать опешивший от его откровений специалист?! Если только позвонит на работу, да и это сомнительно. Все же Савинов свято верил в профессиональную этику, но к психологу не шел, надеясь самостоятельно разобраться в своих чувствах и банальном бунте гормонов.
«Надо Эмме позвонить. Надо! Прям сегодня после шести и позвоню», – решил Савинов.
Он не искал развлечений на работе, их ему хватало в другой, нерабочей среде, и Эмма тому прекрасное подтверждение. Но вот в чём странность: Эмма Реслинг ему всем нравилась, но заводить от нее детей Савинов не хотел. Эмма хотела за него замуж, много раз заводила об этом разговор, и Савинов подумывал о расставании, но в постели и как подруга Эмма была хороша. В остальном же Савинов ее не оценивал в быту, общаясь строго на своей территории, в своей берлоге, и даже постель сам перестилал после ее ухода.
Виктор Савинов вновь склонился над новорожденным мальчишкой. Дышит – уже хорошо!
– Заставил ты меня поволноваться, дружище, – чуть слышно прошептал Савинов. – Ну, спи! Крепись, малыш! Жизнь – она тяжелая штука, но мы с тобой еще поборемся за лучшую долю. За самую лучшую для нас с тобой долю. А пока спи…
Выйдя из палаты, Виктор Савинов спустился на два этажа ниже. Здесь лежали в палатах родившие, все с детьми. Этаж с роженицами после кесарева сечения и с патологическими осложнениями был там же, где и реанимация, а здесь лежали те, кто благополучно разрешился и через три-четыре дня собирался покинуть роддом с маленьким кульком в перетянутом розовой или же голубой лентой одеяле.
Но и женщин-рожениц Савинов не любил. Был со всеми пациентками роддома сдержанно сух и общался строго по существу вопроса: принял роды, принял слова благодарности и быстро забывал. Иногда в ординаторской появлялась бутылка дорогого, часто элитного, коньяка, и врачи поздравляли его с удачными родами, или же коробка конфет; даже конверты коллеги передавали. Савинов морщился, вскрывал конверт и отдавал деньги своей смене. Элитный коньяк, наверное, выпивали коллеги, а конфеты точно съедались женщинами. Его хвалили сослуживцы, выписывало премии руководство, и он получал зарплату, еще и подрабатывал врачом-гинекологом в частном медицинском центре. А там платили очень хорошо, и запись к нему на прием была расписана на месяц вперед. Он всем был доволен... ну, почти всем. Если бы не отказники! Если бы не аборты, не женщины, обозленные на самое дорогое на этом свете – на свое нечаянное счастье, как говорят, а для некоторых и на жуткую неприятность – нежданную беременность. Савинов тогда зверел: есть же средства контрацепции, и где-то же должен срабатывать здравый смысл и у партнера также! Это же и убийство, и вред собственному здоровью, в конце концов! Он врач, и точно это знает. Хотя он делал аборты, делал! Но быстро ушел с того места и начал, наоборот, по возможности устраивать судьбу матерей и их детей –нежеланных детей, каким он был когда-то сам.
Вот и сейчас, появившись на этаже, он, ни к кому не обращаясь, прошел по палатам, здороваясь с родившими, кивая врачам, а сам гадал: что же ему делать с отказником?
Худенькое, слабенькое тельце мальчишки с трубками, маской на личике и катетером в венке так и стояло у него перед глазами. Он не помнил, зачем пришел сюда, на этот этаж. Он просто шел, и за ним уже спешили врачи отделения, пристраивались в хвост процессии новые; толпа за ним росла от палаты к палате.
«По возможности», – свербело в голове.
Люди часто не находят эту возможность, и он сам ломает голову: он сам не может взять новорожденного – это значит поставить крест на своей карьере врача. Выходить одну жизнь и наверняка отказаться от практики, пускай и на некоторое время, нужное ему и ребенку, чтобы тот хоть немного встал на ноги. И это будет нездоровая семья! А женщин он в свою жизнь впускать не собирается. Значит, и не может он взять на себя заботу о чужой жизни, только и остается, что работать каждый день и, как говорят, по возможности, участвовать в судьбе вот таких, как этот мальчишка, отказников.
Возможности родить, возможности оставить, возможности принять в семью люди часто не находят, потому что ищут люди в этой жизни благополучие, спокойствие, удовольствия ищут, мужа, жену, и редко семейное счастье, такое, чтоб и дети и уют… А еще чертово самопожертвование! Для него карьера врача – это всё, к чему он стремился в жизни, и не встреть он однажды Веру Валентиновну, не принял бы он участие в судьбе вот таких детей. Не принял бы! Это она его сподвигла, будем честны!
Внезапно он простонал от собственных мыслей, притормозил у окна и уставился на город. Идущие за ним врачи стали рядом. Савинов неприязненно покосился на них, но промолчал. Он – исполняющий обязанности, и люди, персонал отделения, если он зашел, должны следовать за ним. Так положено. У него могут возникнуть вопросы…
– Виктор Алексеевич, что стряслось? На вас лица нет! – запричитала акушерка, встревожено оглядывая исполняющего обязанности.
Савинов недобро взглянул на нее и произнес:
– У меня отказник. Очередной… Мне дела нет до собственного лица. Мне найти ему семью надо… такого мало кто возьмет…
Обратившаяся к нему врач замялась, пряча взгляд.
– Выживет ли?
– Должен выжить! – произнес Савинов и пошел дальше.
***
На первом этаже роддома целое крыло было отдано под административную часть. Проходя мимо регистратуры и заметив очередь, Савинов нахмурился. Внутри застекленного помещения явно не хватало людей. Кто-то там точно был, но толпа в ожидании прозрачно намекала на то, что этого кого-то недостаточно для оперативного решения всех вопросов страждущих справки. Савинов вспомнил о Мишиной. Его не на шутку раздражали неумелые, глупые, наивные и никчемные женщины. Он, как и многие мужчины-врачи, с трудом переносил присутствие в их среде врачей-женщин, особенно, тех, кто метил выше его, мужчины, ожидаемой высоты. Все потому, что он не любил женщин в принципе, и всех – и отличных матерей, и никудышных. Савинов любил детей. Он хотел детей, и этот жизненный бред, который он время от времени, ночью и днем проворачивал в своей голове, желание иметь детей и не иметь жены, он тщательно скрывал от всех. И за детей, чужих ему, рожденных и еще не рожденных, он боролся до конца.
Выхватив телефон из кармана, он нашел в телефонной книге номер Ольги Ивановны и уже собирался набрать его, но отказался от этой идеи. Еще не хватало, чтобы он участвовал в назначениях и переводах! Один раз распорядился, и хватит! Он снял с себя ответственность. Еще решат, что новенькая, неумеха и слезливая дурочка, – его протеже! Регистратуры ей не видать! Тут он будет ее наблюдать каждый день, пока с него не снимут эти неприятные обязанности. Нет уж, пускай в смену с Зубриным работает – тот, по слухам, любит молодых неумех, особенно обожает их натаскивать, повышать их профессионализм, и, подумав об этом, Савинов скривился… О Зубрине рассказывали многое, и не всё хорошее. Олег Зубрин не горел на работе, был обычным врачом. Пытался защититься и не сумел. И это не слишком волновало Савинова. Если бы Зубрин защитился, то наверняка его, а не Савинова бы назначили на место главного.
Пройдя в свой кабинет, он закрыл дверь и рыкнул на сунувшуюся к нему в кабинет секретаршу Аню:
– Не надо мне кофе. Не надо чаю…
Девушка только и успела рот открыть. Кивнув исполняющему обязанности, прикрыла дверь.
Савинов уставился на репродукцию Айвазовского. Волнующий, тревожный водный мир, красивое небо и почти погибающий в бушующих волнах растрепанный, но все еще держащийся на плаву парусник с командой. Так и его мир… разорванный на части еще в самом начале, плохо, криво скроенный, скрепленный и выстраданный. Этот его мир держался и боролся, прежде всего, с самим собой.
Надо позвонить Эмме. Надо попробовать устроить судьбу мальчишки, и для этого надо набрать Веру Валентиновну, а еще – соцзащиту. Если и приют, то самый лучший, третий. Но возьмут ли?! С такими диагнозами мальчишке прямая дорога в специализированный детский дом. Но сначала долгая борьба и больничный дух, будь он неладен!
Чтобы немного отвлечься от нерадостных мыслей, Савинов принялся вспоминать что-то хорошее из собственной жизни и вспомнил: у него есть дом, квартира, есть даже маленькая радость – собственный катер, и даже есть новая машина.
– Я – обычный, как некоторые тут говорят, перспективный, в некотором роде, холостяк. У меня «золотые руки», и надо всё же позвонить Эмме…
Раздался звонок, и Савинов поднял трубку, всё так же поглядывая на репродукцию, мечтая о настоящем море, шхуне как минимум и о том, что если и есть где-то Бог, то он точно должен вспомнить о нем, Савинове, и помочь ему участием в судьбе мальчишки.
О своей судьбе Савинов в момент телефонного разговора с министерством здравоохранения не думал и стандартно отвечал на вопросы. Он приедет в среду. Он подпишет квартальный отчет и приедет с этим отчетом. Он дождется возвращения из отпуска Репнина, ну, или дождется нового главного. И все в его жизни будет хорошо. Надо только верить…
***
А Маша Мишина, прогулявшись с Ольгой Ивановной на этаж выше, вернулась на свое рабочее место. Грустно уставилась в потухший монитор. Надо тронуть мышь, и он зажжется. Если бы в ее жизни все было так просто…
Интуиция однозначно ей кричала, что недобрый взгляд исполняющего обязанности ей не сулит в будущем ничего хорошего, и перевод в регистратуру – это еще не самое плохое, что ее ожидает. Может и уволить пока является начальником.
Она подняла глаза на остановившегося у ее рабочего места человека. Это был Зубрин. Он стоял и разглядывал ее, внимательно так. И его губы опять привлекли ее внимание... Маша постаралась не показать ему, как ей неприятно это откровенное любование.
– Чем занимаешься вечерами?
– Вот прям так? С налету? – задала вопрос Маша.
–Да. Ты мне понравилась. Вот номерок. – Зубрин собрался протянуть ей клочок из блокнота. – Хотя… нет! Сам наберу. Скажи, во сколько просыпаешься?
– Нет! – коротко отрезала Маша.
Во взгляде Зубрина появилось что-то нехорошее. Он внимательно осмотрел все доступное его взгляду: голову, лицо, шею. Помолчал, нагнетая и без того накалившуюся разом обстановку.
– Я настойчив, – предупредил. – Очень! – добавил коротко.
–Это называется харассмент.
– Нет! Это называется внимание. Я буду внимательно наблюдать за вами, Мишина. А вы делайте выводы, и вот... – Зубрин помолчал, все так же внимательным и очень тяжелым взглядом окидывая Машу, и продолжил: – Я сам позвоню завтра. В шесть вечера.
И, уже повернувшись и идя по коридору, Зубрин произнес: – Привет отцу!
В глазах у Маши потемнело. Зубрин знает ее отца? Она не собиралась никому жаловаться. Она ни словом не собиралась обмолвиться о том, как ее встретили на работе. И она не собирается идти с ним на свидание. Он, Зубрин, неприятен ей.
Но свет уже погас, остаток смены Маша доработала на автомате, бездумно тыкая в клавиши раскладки, вчитываясь в каракули врачей, отвечая на звонки совершенно потухшим голосом. Ольга Ивановна ушла в четыре, оставив Машу совсем одну, а у Громовой не было времени обращать внимание на настроение новенькой.
Придя в который раз на пост, Громова отпустила Машу в туалет, умыться и перекусить, но у той кусок в горло не лез. Теперь ей казалось, что все с неким ожиданием на нее смотрят, как будто ждут от нее чего-то. Действий ждут? Каких? Уже наслышаны о том, что она поцапалась (иначе не назовешь) с исполняющим обязанности. Уже успела нажить себе врага в лице очень неприятного ей доктора. Ведь она не пойдет на свидание с Зубриным. А знают ли все уже об их разговоре? Она не обратила внимания, слушал ли кто их или нет.
Она доработала смену и утром, совершенно вымотанная, вышла на крыльцо роддома. Лето заканчивается как-то совершенно безрадостно – холодно, сыро, ветрено и маетно на душе. Вышла, а на крыльце ее встретило солнце – холодное солнце в глаза, и тоска... Обойдя здание роддома, Маша прошла во двор жилого дома и отыскала припаркованную там машину. Открыла дверь, уселась за руль и сразу прониклась подлой мыслью, что лучше прямо в машине поспать – привести в порядок тревожные мысли, наконец, голову включить. Она отработала всего две смены и каким-то немыслимым образом успела на ровном месте испортить отношения сразу с двумя непосредственными начальниками. Но Маша не решилась спать в чужом дворе. Тронулась, прокручивая в голове и инцидент с исполняющим обязанности, и разговор, и явный интерес Зубрина. И в следующий миг раздался удар.
ГЛАВА 2
Будьте осторожны с терпеливыми людьми.
Когда у них заканчивается терпение,
они сжигают порты, а не корабли.
Москва – дорогой город. Квартира – «двушка» в Балашихе, приличная машина, катер и снимаемый ангар на зиму в яхт-клубе в Пирогово – вот пока и все из достигнутого, главное в жизни – это работа. Он – врач, и врачом помрет. Это его призвание, он понял это сразу, стоило только разобраться в себе, когда чуть подрос.
Этот мальчишка, что сейчас лежит в кувезе. Несколько месяцев назад он уговорил его мать не делать аборт, уговорил и мать матери – черт бы ее побрал, со всеми ее угрозами и откровенным хамством врачу! – оставить ребенка, доносить беременность, не терроризировать собственную дочь. Дочь доносила. Семью нашла Вера Валентиновна. Беременная не придерживалась правил, как будто решение оставить ребенка привело ее душу к некоему консенсусу с самим дьяволом: если суждено, он и так родится, если нет, то и стараться не надо. Он сам ее вызванивал, приглашал на осмотры, в конце концов, пришлось укладывать молодую на сохранение. За госпитализацию платили будущие родители, а девчонка всеми возможными способами вне больничных стен давала всем знакомым понять, что у нее все без изменений: пила, курила, утягивала живот и шаталась по дворам до самого утра, в результате чего не доносила больше трех недель, а это много. Родила, и вот…
Савинов тяжко вздохнул.
И апофеозом всему стало то, что, почитав заключение специалистов, от мальчишки отказалась вероятная приемная семья. Теперь впереди его ждет больница, и, возможно, не одна, кроватка в боксе, дежурные медсестры и равнодушие врачей – вообще, всего персонала таких учреждений. Социальные службы будут подыскивать семью и, может, найдут, когда мальчишка немного поправится. Но пять-шесть месяцев без материнской ласки, и как итог – заторможенность в реакциях, отставание в развитии. Могут и вернуть в детский дом, потом – интернат…и жизнь... какой она еще у него сложится?!
Сам он рос тяжело, мучительно перерастал свои проблемы. Очень старался дотянуться до более удачливых сверстников в своем развитии и талантах, не успевал, расстраивался, а чтобы не заплакать, кусал до крови губы, и эта неприятная привычка сохранилась у него до сих пор. Вот и сегодня, увидев Мишину, он до крови прокусил губу и сморщился. Заметил, как вспыхнули ее глаза, разглядев что-то в его взгляде. Как же она его раздражает! Надо ее переводом услать куда-нибудь. Семья врачей! Вот и шла бы к родителям работать!
«Надо довести ее перевод до логического завершения, – прокручивал Савинов в голове проблему личных симпатий. – Если сама не уйдет, то я ей устрою «сладкую» жизнь. Только днем? И в коридоре? Так сказала Веденищева? Ну хорошо… И в коридоре днем я ей укажу на десяток и даже больше недочетов в работе. Найду к чему придраться… Специально буду брать дополнительные дежурства в третью смену».
В кабинете Савинов до девяти вечера просидел за документами и только в десятом часу отпустил Аню, секретаря и зама по экономике. Зам пожелал ему выспаться, тяжко вздохнув на прощание, а секретарь Аня, обиженно скривившись, все же попрощалась первой и, прикрыв двери, ушла домой. Савинов глянул на часы и, вытащив мобильник, начал бездумно просматривать номера в телефонной книжке.
«Надо обзвонить всех, всем предложить, – думалось ему. – Жаль мальчишку! Хорошо бы сразу же в семью, и чтобы приемная мать с ним легла в больничный бокс. Будет тогда и присмотр, и уход, можно сказать, с первых дней жизни. Ведь переводом пойдет в детскую больницу на выхаживание. Вот только стабилизируем состояние, и сразу же…»
Ехать домой не хотелось. Взглянув в который раз на часы, Савинов решил вздремнуть прямо в кабинете, на диване. Вполне себе удобно. В душ сходит утром, и потом уже домой, отсыпаться.
Уже позевывая, вспомнил, о чем ему напоминала секретарь перед самым уходом: завтра ему в министерство. Вспомнил, что у него нет свежей рубашки, а значит, все равно завтра ехать сначала домой. Из дома и поедет прямо в министерство. Так и решил.
***
Выйдя из дверей роддома, Савинов глянул на промытое ночным дождем ярко-синее утреннее небо. Стая голодных голубей махала крыльями у бокового входа – к этому входу утром приезжает машина с провизией. Провизия! Как в военное время! Он напомнил себе, что нужно еще наведаться в столовую, и без предупреждения. Глянуть, чем кормят матерей.
Запахивая на груди осеннюю куртку, Савинов прошел к служебной стоянке. Его новенькая «Тойота», седан черного цвета, стояла тут. Полюбовавшись отмытой ночным дождем машиной, блестящей от влаги, он глубоко вздохнул свежий утренний воздух и, набрав полную грудь, задержал дыхание.
– Все будет хорошо, – произнес он. Очень оптимистичная фраза. Кажется, был такой фильм… Что-то оптимистичное и в фильме, и дед там был, больной совсем, в инвалидной коляске, и семейные ценности были, как помнилось… А еще – история любви. Савинов усмехнулся своим мыслям: любовью в его отношениях с Эммой и не пахло. Она надеялась поймать его, Савинова, на крючок, ластится к нему, как кошка. Уверяет, что любит и готова на всё.
Открывая дверь машины, Савинов с усмешкой подумал: «Интересно будет посмотреть на нее, такую правильную, стильную, наверняка из хорошей семьи, влюбленную и готовую на всё, когда он ей скажет, что вырос в приюте». Что его семья не погибла в автокатастрофе, оставив ему в наследство приличные деньги, а то, что семьи у него и не было вовсе. Его бросили, оставили в роддоме – другом, не в таком комфортном и оснащённом навороченной аппаратурой, и не в столице, а в холодной, морозной Воркуте. Интересно будет посмотреть ей в глаза. Савинов улыбнулся своим мыслям. Он обязательно ей расскажет, когда решит расстаться с ней, но не сегодня. Этот день еще не настал. Пока отношения не зашли настолько далеко, чтобы он думал о маленькой мести, а Эмма эту новость о его прошлом воспримет именно как месть, он же озвучил ей при знакомстве совсем другую историю. И по большому счету, он ей не врал, а просто недоговаривал. Он считал, что полуправда иногда нужна, и особенно она полезна при общении с женщинами. И, да, он очень терпелив, пока Эмма его устраивает.
Усевшись за руль, Савинов включил зажигание, осторожно и не торопясь вырулил со служебной стоянки. Когда он проезжал через КПП, ему приветливо кивнул охранник, и Савинов к нему повернул голову, проезжая мимо. Никуда не торопясь, чуть надавил на газ, давая машине чуть больше хода, проезжая поднятый шлагбаум. Разгоняться тут нельзя: больница окружена жилыми домами. Он всегда ездил аккуратно. Вот и сейчас он, чуть притормаживая, посмотрел налево, потом направо и стал поворачивать. И в этот самый момент ему в правый бок из бокового дворового проезда вдарила серебристая «Ауди».
***
Не успев пристегнуться, Виктор Алексеевич Савинов от удара стукнулся головой о боковое стекло, потом лег лицом и грудью на баранку новенького авто. Следом раздался треск вылезшей из руля подушки безопасности. Только зубы скрипнули. Следом – новый треск: это сработала от бокового удара подушка в пассажирской двери справа. Навороченная новенькая «Тойота» очень старалась сохранить в целостности кости обладателя автомобиля, ну и, конечно, в целостности кости и мягкие части всех тех, кто по идее мог оказаться рядом с ним в салоне.
Савинов еще не в полной мере успел насладиться этим «навороченным» комфортом и заботой о безопасности своей машины, как послышался хлопок дверью. Застучали каблучки, и его дверь резко дернули на себя. Вместе со свежим утренним воздухом в салон ворвался взволнованный голосок.
– Ради Бога, простите меня за невнимательность! Я виновата! – произнесла Мишина, уже готовая расплакаться, как показалось Савинову.
Глухо простонав, он откинулся затылком на подголовник водительского сидения.
– Только не это, – произнес он, прикрывая глаза. Он опознал новую сотрудницу.
– Я никуда не убегу… Я... – Она всхлипнула.
– Не надо слез, прошу вас, и нет никакого Бога, – грустно проговорил Савинов. – Есть вы, и есть теперь авария. С вашим непосредственным участием.
Выбравшись из салона и обойдя машину спереди, Савинов только присвистнул. Раскурочила и дверь, и бок, к тому же фару разбила. Глянул на машину виновницы, а там морда вся в хлам…
Перевел глаза на виновницу. Уже глаза на мокром месте, губы дрожат, и народ подтягивается. Он обернулся – сорок метров от КПП. Прямо под камерами…
– Это с какой же вы скоростью двигались? – поинтересовался Савинов.
***
Маша растерянно уставилась на Савинова.
– Вы?!
Савинов неотрывно смотрел на нее, и Маша, наконец, рассмотрела цвет – глаза у него были серыми. Взгляд исполняющего обязанности не сулил ей ничего хорошего.
– Я, – констатировал он очевидное. – Телефончиком поделитесь! Для связи… Звонить кто из нас будет? – задал сразу ряд вопросов.
Мишина в явном замешательстве окинула с ног до головы исполняющего обязанности и отвела взгляд. Повернулась спиной и буркнула:
– Вы.
Савинов хмуро уставился на её спину. Намеревается разрыдаться? Как пить дать! Он со вздохом перевел взгляд на подошедших людей. Министерства ему однозначно сегодня не видать, до дома бы добраться… к обеду, помечтать если, и только… Вздохнул, вынимая телефон из кармана куртки.
Он не успел пристроить мобильник на гарнитуру, успел только мыслями унестись в далекие дали, и вот, стряслось несчастье! И уже ворочается в груди глухое раздражение на всяких неумех. Перевел взгляд на раскуроченную морду серебристой «Ауди», продолжил мысль: всяких неумех на дорогих авто. Полторашка, если не дороже. Покосился на свое новенькое авто, и из его груди вырвался тяжкий вздох.
Мрачным взглядом он снова оглядел спину виновницы ДТП. На разбитую ласточку или птичку (он еще не решил как именовать новенькое авто), смотреть больше не хотелось. В ремонт, и надолго, недели на две, если возьмут сразу. Ездить нельзя, пешком теперь. И этой, виновнице – тоже…
В мысли о неизбежном пешеходном маршруте и общественном транспорте влетели крики и хлопанье крыльев голубей. Савинов поморщился. Голова уже начинала трещать. он не выспался. Разбитое авто и в большей степени то, кто ему его разбил, не доставляли радости и не способствовали хорошему настроению.
Время – половина десятого, час пик в большом, очень большом городе…и ДПС к ним не прилетит быстро, и оставлять место аварии с такими серьезным повреждениями нельзя. Тут европротоколом не обойдешься, страховая вынесет мозг. Только и остается, что усесться в машину и хлопнуть дверью.
Савинов посмотрел на дворовый проезд. Они заблокировали выезд, и если им «повезет» и второго выезда из этого двора нет, то это можно сообщить вечно занятым ДПСникам.
– Я звоню, – произнес он в спину. Мишина лишь кивнула.
Маша же, опознав, в кого врезалась, передумала рыдать, лишь стиснула крепче зубы. Ну уж нет! Больше никаких слез в его присутствии! Глубоко вздохнув и гася в самом зачатке надвигающиеся слёзы, отвернувшись, похлопала ресницами и, вспомнив о хорошем средстве, обернулась к своей «Ауди».
– Так с какой скоростью вы двигались? – держа телефон одной рукой и пытаясь ею же набрать трехзначный единый номер оператора экстренных служб, повторно задал вопрос Савинов. Раздался звук соединения, и Савинов отвлекся, не дождавшись ответа на вопрос.
– ДТП, без пострадавших, только машины. Не разъехаться… – начал объяснять он.
Маша окинула взглядом фигуру Савинова. И не собирается она отвечать на провокационный вопрос. Она виновата и ответит… Сейчас главное – не думать, в кого она врезалась и где… прямо под окнами роддома. Она второй год как водит машину, по ее разумению – хорошо водит, и вот… на ровном месте, в чужом дворе, она влепилась, и очень сильно, в машину главврача. Теперь это не просто новость о том, как она «поцапалась с исполняющим обязанности» – об этом инциденте узнает вся больница, и разговоров будет не на одну чашку чаю, а Маша очень не любила разговоры о себе, не любила взгляды в спину, особенно вот такие, какие точно бросает сейчас на нее исполняющий обязанности.
На случай неприятностей вот такого рода, как эта, у нее в машине, в бардачке, есть средство. И нечего теперь строить из себя правильную! Она – неправильная. И вечно с ней всё не так! Вздохнув коротко, подошла к своей «Ауди».
***
Виктор Савинов обернулся на КПП роддома, продолжая диктовать адрес. Подбежал охранник – тот, что поднимал ему шлагбаум.
– Как вы? – задал тот вопрос. – Не пострадали, шеф?
– Нет! – буркнул Савинов, отворачиваясь.
Охранник передвинулся так, чтобы видеть его глаза, тревожно и с ожиданием смотрел, словно в ожидании команды. Какой? И тут Савинов сообразил: видно, он отчаянно пытается вспомнить, как зовут нового главного. Ну хорошо, не главного, а всего лишь временно исполняющего обязанности, но охранник его имя вспомнить сейчас не мог.
Это назначение…всего пять дней, а охранник – человек сменный, но номер машины в журнале на столе и этот кивок сегодня утром – его машину и его самого охранник знает.
– Я – нормально, – решил уточнить Савинов. – Девушка тоже.
Охранник выглянул из-за спины исполняющего обязанности и, оглядев с ног до головы Мишину, обратился к ней:
– Вы рядом живете? Какой адрес? Звоните родным… и... как его.. 112, вот! Вызывайте ДПС! – начал тараторить, явно переживая больше всех.
– Не буду! – буркнула Маша и под недоуменными взглядами двух мужчин отвернулась. Подошла к «Ауди», открыла пассажирскую дверь и полезла в нее, нагнувшись, в бардачок – искать в нем что-то. Савинов и охранник стояли перед машинами и, одновременно повернувшись, уставились на копающуюся в бардачке девушку.
«Наверное, – решил он, – страховку ищет».
Пока новая сотрудница его роддома копалась в бардачке, он тупо смотрел на ее аккуратную попку, обтянутую синей джинсовой юбкой, и, сообразив, что делает, спешно отвел глаза. Но взгляд, погуляв по стенам и деревьям в округе, упорно стремился на прежнее место. Со вздохом решил, что ничего с ним не сделается, посмотрит еще, авось, «эта» и не заметит… Гормоны гуляют, он – молодой, здоровый мужик, пускай и вымотанный в хлам за прошлую смену. Как сверло в виске, зудела мысль, что Эмма Реслинг его не устраивает – уже понял, и надо разрывать отношения. Он рядом с ней как на войне; из песни слова, но очень жизненно и подходят к ситуации. С Эммой, особенно, сейчас, когда она в открытую дала ему понять, что серьезно на него рассчитывает, он не мог расслабиться, отвлечься и просто получать удовольствие от близкого общения. Она раз за разом начинала разговор об их будущем. Это напрягало. Но не может же он ей сказать, что отношения временные! Девушек это сильно обижает… И еще, он хоть и плохо представлял себе такое понятие, как домашний уют, но Эмма Реслинг точно не станет ему уютную жизнь и... как его… домашний очаг устраивать. Она другая – самонадеянная, очень деловая, самостоятельная. Более того – самодостаточная и невесть какая бескорыстная особа. Он же видит ее насквозь. Ей что-то от него нужно, и это точно не секс. Он вообще не оценивал себя с этой стороны: он – обычный мужик, здоровый, без вредных привычек, с большими заморочками по работе. Что же она в нем нашла? Он, может, и перспективный холостяк, но такая девушка может таких, как он, себе десяток набрать. Странно, и это серьезно напрягает его, Виктора Савинова.
Поменять женщину – найти себе другую, временную. Эта мысль прочно и уже какое-то неопределенное долгое время сидела у него в голове. И где найти? Сначала надо расстаться с одной и потом искать и строить отношения с другой. Это правильно, честно. Пускай и не стоит громогласно об этом орать на каждом углу, но это честно – так Савинов считал для себя. Где искать?
На работе нельзя, он от своих принципов не собирается отступать, и тут его взгляд опять нашел аккуратную часть туловища, торчащую из разбитого авто напротив.
«Мишина!» – пришла на ум идея, и Савинов поморщился: только не она!
И он косвенно виноват: думал в момент движения не о дорожной ситуации, как на автомате, крутил головой, мало что видя, а серебристую «Ауди» мог и заметить, притормозить…
Толпа свидетелей прибывала. Его окликнули, он поискал глазами знакомых, нашел, кивнул и отвернулся первым. В толпе стояли сотрудники, не успевшие разойтись после смены. Чуть поодаль стоял Зубрин, и Савинов обратил внимание на то, что Зубрин смотрел на копошащуюся в машине Мишину.
Взгляд, которым смотрел на нее Зубрин, ему не понравился: слишком уж пристальный, и смотрит Зубрин именно на то место, на которое всего пару минут назад смотрел и он сам, Виктор Савинов. Какая-то нелепая досада кольнула сердце, как будто с принятием полномочий он взял на себя и некую опеку над коллективом. И этот взгляд Зубрина, обращенный на Мишину, его очень задел. Он и сам не понимал, почему. Решил, что это просто ему неприятно, и всё.
Он скривил губы и отвернулся, а Мишина найдя искомое в бардачке, вылезла, прикрыла пассажирскую дверь и, повернувшись к машине спиной, пристроила свою попу в обтягивающей синей юбке к боку «Ауди». Еще и ножку в аккуратном ботинке на шнурках в коленке согнула, поставила носок на асфальт – так выразительно демонстрируя всем и вся, что ей совершенно всё фиолетово. В ее пальцах чиркнул огонек, и Савинов с недоумением разглядел, как Мишина с наслаждением истинного курильщика затянулась дымом.
– Не боитесь замараться? – спросил он.
Он стоял близко, голоса не повышал. Рядом охранник, а остальные, как будто стараясь соблюсти дистанцию с руководством, стояли чуть поодаль.
– Нет! – сообщила она, не поворачивая головы.
Савинов вздохнул. Он совершенно новыми глазами смотрел на Мишину, и у него внезапно возникло нехорошее, острое желание стрельнуть сигаретку у этой расстроенной и пытавшейся совладать с собой девушки. Каштановые волосы до плеч растрепаны, острый маленький носик чуть вздернут. Подбородок, выступающая скула, сережка в ухе блестит… Цвета её глаз он не знает.
Он задумался. Он не помнил цвета глаз Эммы, это его никогда не трогало: какой там цвет? Окинул взглядом сотрудницу, и цвет ее волос ему понравился. Неожиданно захотелось узнать – точно узнать, это краска или собственный цвет?
– Бред! – произнес вслух, тряхнув головой.
Его мобильник зазвонил. Савинов провел пальцем по экрану смартфона, продолжая рассматривать Мишину.
Это звонил страховщик. Виктор Савинов не помнил, когда он успел с ним связаться. В голове из ясных мыслей осталось почему-то всего две: желание попросить сигаретку и вопрос о волосах Мишиной – крашеная у нее голова или нет?
Мишина демонстративно не смотрела на новых коллег, курила, а Савинов уже боролся с самим собой. Он с трудом отвел взгляд, окинул толпу, кивнул знакомым физиономиям еще раз в какой-то прострации, ища взглядом ещё курильщиков.
Никто рядом не курил кроме Зубрина. И вот к нему, Зубрину с вопросом о сигаретке Савинов не подойдет.
А почему? Не сформулировав мысль, он перевел взгляд на девушку.
Он давно не мальчик, и он давно не стреляет сигарет – всё потому, что бросил, давно завязал, и в последнее время не хотелось. Среда обитания изменилась, стала другой, из знакомых никто не курил, а если и курил, то не делал это демонстративно. Не так, как эта Мишина. Савинов вновь бросил взгляд в ее сторону, и желание закурить стало просто невыносимым, все потому, что до него долетел аромат: Мишина курила «Kent 1» – самый обычный, даже мужской, популярный и ходовой вариант отравы. Сигареты – не тонкие кислородные палочки, а нормальные, с фильтром, на котором всегда остается след помады. Виктор Савинов бросил быстрый взгляд на губы. Нет. Не красит... или съела всё…
Тонкими, аккуратными пальчиками Мишина держала свою сигарету. И эти пальцы также привлекли его внимание. Есть колечко на заветном пальчике. И это открытие Савинова неожиданно... нет, не расстроило! Какое ему дело замужем ли Мишина?! Но то, что тронуло – это да.
Как будто услышав мысли исполняющего обязанности, Мишина после очередной глубокой затяжки произнесла:
– Да, курю, а еще пью крепкие напитки. – И, вновь глотнув дыма, выдала: – Никаким родным я звонить не стану. Оформим ДТП и разъедемся. И, да, я никуда не тороплюсь.
Она всё также не смотрела на Савинова, не оборачивалась к толпе коллег, просто курила и, наверное, по-своему, переживала неприятность.
Виктор Савинов более внимательно посмотрел на сотрудницу. А у нее характер! Старается держаться. В его взгляде промелькнуло какое-то уважение, и… захотелось быть мужчиной.
– Хотите – сядьте в машину. Думаю, придется долго ждать ДПС: время пик, и дороги загружены на девять баллов, – произнес он.
Мишина повернула голову и пристально глянула в глаза начальнику.
А цвет глаз у нее светло-серый, даже голубой. Вон как блики солнца играют! «Красиво!» – подумалось ему. И Виктор Савинов вдруг сообразил, что ему в ней нравится: лицо, а еще цвет глаз, и очень нравятся волосы – такой… непонятный глубокий цвет. И странные у него сегодня ощущения от собственных откровенных мыслей. И не весна на улице, и события не радостные, и вообще, день не задался с самого вчерашнего дня!
***
– Полдня прошло, – произнес Виктор Алексеевич Савинов себе под нос, посматривая в сторону уезжающего эвакуатора с машиной. И странно, что эти полдня потеряны, он не сомневался, но вот казалось Савинову, что потеряны они не совсем зря. За эти полдня он ближе познакомился с новой сотрудницей, так неудачно влепившей ему в правый бок.
– И чем мне теперь заполнить его вторую половину? Так или иначе, не в министерство, а домой, но ехать надо.
Но вот странность: ему не хотелось уезжать, хотелось оставаться в этом мокром, продуваемом сырым ветром дворе еще какое-то время.
***
Инспектора приехали не быстро. Им двоим нечем было убить время, кроме как ожиданием. Мишина поделилась с ним сигаретами, и они, как два заправских курильщика быстро выкурили всю ее пачку на двоих.
Виктор Савинов отправился в ближайшую «Пятерочку» за новой пачкой «Kent».
Уже в супермаркете при взгляде на колбасный отдел пришла мысль купить нарезку, хлеба и что-нибудь выпить, или правильнее будет сказать – запить. Сок или даже просто воду. Виктор Алексеевич бросил досадливый взгляд в направлении входа: он не додумался взять тележку. «В руках все донесу», – решил и начал накладывать провизию.
Опять мелькнула ассоциация с военным временем: провизия, сухпаек еще…
– Какая все же фигня в моей голове толчется! – Усмехаясь, он двинулся к кассе.
Как всегда и бывает в таких дешевых и суперэкономичных в отношении персонала магазинах, работала одна касса. На ней застыл мятым изваянием самому себе усталый, небритый таджик – совсем молодой еще паренек. Он одним пальцем тыкал в клавиши кассы, а очередь к нему состояла из одних пенсионеров. Виктор Савинов мучительно простонал и вновь бросил взгляд на вход. Удобная тележка ему бы сейчас не помешала и руки разгрузила, и… он оглянулся назад. Перед самой кассой были стеллажи с алкогольной продукцией. Он тряхнул головой, прогоняя, как наваждение, мысль напиться еще до приезда гаишников.
«Купить на потом? – мелькнула заманчивая мысль. – Вечером приготовлю ужин и выпью. Ах, да! Руки заняты, и если брать спиртное, то надо взять что-то легкое, игристое – шампанское, например. Вечером же Эмма придет…»
Виктор Алексеевич Савинов посмотрел на свои руки и, издав новый короткий вздох, выложил все свои покупки на стоящий рядом лоток морозильной камеры с мороженым. В три шага он достиг входа в торговый зал и протянул руку к одной-единственной свободной тележке, стоявшей там. Уже намеревался дернуть на себя, как с другой стороны в нее же вцепилась старушкина пятерня.
– Это моя, молодой человек! Я первая ее тронула. Вы вон те возьмите себе, – кивнула бабуля на выход из дверей на общий холл магазина (там еще был вход в аптеку и стояли два терминала оплаты).
И старушенция, резко дернув на себя тележку, гордо протопала с нею в торговый зал.
Савинов оглянулся на очередь. Работающих касс больше не стало. Его провизия (или сухпаек – как хочешь, называй) лежала на все той же морозильной камере с мороженым.
– А… Всё не так! – произнес Савинов и прошел в общий холл к ожидаемым тележкам, которых там и не было. Все расхватали, что ли? Он не понял. Взглядом нашел корзинки красного цвета, с большим трудом опознал в них некое подобие того, что ему может подойти, взял одну и вновь прошел в торговый зал.
Набранный им набор еды уже куда-то делся. Кто унес, не понять. Очередь он пропустил: всё дело в том, что открылась вторая касса и толпа разбежалась на две, смешав нестройные ряды.
Прикусив губу, Савинов пошел по рядам супермаркета, повторно собирая товар. Взял и шампанское, и коньяк, и два сока.
Опять пристроился в хвост очереди к кассе.
Наконец, оплатив покупки, вышел на улицу.
Увесистый пакет оттягивал кисть и раз за разом толкался о правую ногу, задевая штанину. Подойдя к машинам, Савинов только тогда вспомнил, что вообще-то он отправился за сигаретами…
Маша Мишина так и стояла на улице. Осмотрев увесистый белый пакет, подняла глаза на исполняющего обязанности главврача.
– Я забыл купить сигарет. – Он открыл салон «Тойоты», устанавливая пакет на заднее сиденье. – Я сейчас схожу еще раз…
– Нет! Теперь ноги разомну я, – произнесла Мишина и упорхнула куда-то с глаз долой.
Весь этот диалог между ними о том, кто теперь пойдет за пачкой сигарет, происходил, пока Савинов устраивал пакет в салоне. Разогнув спину, он не увидел рядом девушку. И в сторону магазина она не пошла…
Сев на водительское сиденье, Виктор Савинов задумался: а куда же она ушла? Магазин тут один…
Вскоре Мишина появилась. Она прошла через КПП роддома и направилась прямиком в «Пятерочку». Вернулась быстро.
– Это вам, – сунула Савинову в открытое окошко пачку. Сама же направилась к своей машине. Савинов открыл дверь и вышел на улицу.
Другие водители их не тревожили. Точно из этого двора был другой выезд. Если и подъезжала к ним машина, то, заметив аварийный знак, уезжала.
– Вы будете курить?
– Нет! На год вперед накурилась, – мягко улыбаясь, произнесла Мишина и как-то расстроенно и виновато глянула на него. – Я накурилась, – повторила она. – Это вам. – И повернулась, намереваясь сесть в свою машину.
– Садитесь ко мне в салон. Я купил сока и воду…
– Спасибо.
Мишина, поблагодарив его дежурной фразой, как подвисла. Она явно решала для себя дилемму: садиться ли в авто начальника или не садиться. Тогда, по идее, надо было вежливо отказаться, а она? Сказала «спасибо», то есть согласилась? Или поблагодарила, и только?
«Я сегодня совершенно невозможна! Тупа – вот правильное слово!»
Подумав об этом, Маша глянула в глаза исполняющему обязанности и, коротко кивнув, подошла к пассажирской двери. И замерла прямо у нее.
Виктор Савинов, наверное, с минуту – не меньше – ожидал, что она сама откроет дверь и сядет, и только минуту спустя до него дошло, что она ждет, что он ей откроет дверь. Сам!
И он открыл. «Все равно ведь на улице стою», – решил. Подошел, распахнул нутро салона. Мишина, коротко кивнув, уселась.
Хлопнула дверь. Главврач роддома... ну хорошо, не главврач, а исполняющий обязанности главврача... закрыв дверь, обошел машину и сел на свое водительское место.
Помолчали. В открытые окна влетали крики птиц, шорох мокрых шин автомобилей по асфальту, свежий ветер – в общем, звуки города кругом.
Сотрудники роддома все разошлись: кто по делам, то есть на рабочие места, кто по домам – отсыпаться, заниматься своими делами. Охранник настоявшись, вернулся в свою будку КПП. Остались только два автомобиля и их водители, сейчас сидящие в одной машине. Свой мобильник Савинов перевел на беззвучный режим и упрятал в карман куртки.
– Вам всегда двери открывают?
– Не всегда, – негромко, как-то уныло и не смотря в глаза, а обратив взгляд на лобовое стекло, произнесла Мишина. – Я сама открываю… у своей машины.
– Давно водите?
– Полтора года как…
Мишина все так же смотрела вперед, и Савинову было очень удобно рассматривать ее в профиль – нос у нее маленький, а волосы мягкие. Расстояние до пассажирского места было минимальным, ветерок задувал в окно, и волосы девушки щекотали его щеку и нос. Она, похоже, этого не замечала, пребывая в некотором трансе – так точнее можно описать ее состояние.
Ему бы чуть отстраниться, он только сейчас сообразил, какой он большой – «медведь» за глаза иногда его называли друзья. Но отстраняться не хотелось. Савинов потянулся рукой назад, нащупал шуршащий пакет со знаком «пять», и от этого телодвижения сама Мишина чуть шевельнулась. Движение тела, его правая рука заведена назад, и так само вышло, что Виктор Савинов еще больше приблизился. До него донесся неясный аромат ее духов. Или не духов. Он точно не знал – может, это дезодорант для тела или вовсе аромат ее шампуня. Размышляя на эту тему, он принялся рукой нащупывать... как ее… провизию. Вот!
– Вам неудобно, – произнесла Мишина всё так же не глядя на него, уставившись в окно и сидя к нему вполоборота. – Я могу выйти и вытащить ваш пакет. – И тут она повернула к нему лицо и, прямо глянув в самые зрачки, произнесла: – Что вам достать?
– Я сам достану сейчас, извините, – проговорил Савинов и вылез из салона.
Он выбрался на улицу, и вновь захотелось курить – очень сильно... много…
***
Только через час приехала машина инспекторов. Рядом уже стояло два эвакуатора, а еще недалеко от них встала машина аварийного комиссара. Аварийный комиссар приехал к Мишиной.
Она не отрицала своей вины, тихим голосом давала пояснения, Савинову оставалось только молчать. Если не принимать во внимание ожидание, оформление не затянулось, и в без пяти минут одиннадцать Виктор Савинов уже наблюдал за тем, как поднимают на эвакуатор серебристую «Ауди» Мишиной. Ее машину увезли первой, и Мишина подошла к нему.
– Еще раз простите меня… за невнимательность.
– Вы же извинились! – Он со странным вниманием смотрел в ее глаза, словно ждал чего-то. Чего? Мишина скривилась, отводя взгляд:
– Если все, – произнесла она тише, – то я пойду. К метро… – И пошла от него, а Виктор Савинов уставился ей в спину.
– И у меня КАСКО. Машину отремонтируют, и мы больше, надеюсь, не столкнемся в этом дворе, – произнес он, провожая взглядом прямую спину новенькой сотрудницы.
Его тронули за обшлаг рукава куртки. Водитель его эвакуатора.
– Я – всё, – произнес эвакуаторщик.
– Спасибо! – буркнул Савинов и пошел к метро также. Взглядом и на входе, и на платформе он искал знакомую фигурку, но не нашел: видимо, она уехала на поезде раньше.
***
Уже снимая куртку в прихожей, он вытащил из кармана непочатую пачку «Kent». Странно как-то: если первую, почти полную, они выкурили чуть ли не за первых полчаса, то вот эту, которую Мишина ему принесла из супермаркета, они даже не вскрыли. Почти не разговаривая, они просидели в салоне машины: он – косясь на нее взглядом, она – уставившись в лобовое стекло.
– И я накурился, – произнес с усмешкой. – Сколько лет не курил, и вот…
Бросил пачку на трюмо и посмотрел на своё отражение. Из зеркала на него смотрел взрослый мужик: усталый взгляд, короткий ежик спортивной стрижки, тени залегли под глазами, отечные веки, помятость, небрит со вчерашнего утра. Провел рукой по колючему подбородку, щекам, почесал себя под носом, потом провел рукой по волосам, еще и еще раз. Посмотрел на лежащую пачку.
– Мне сделали подарок.
Так и не сняв ботинок, он прошел в комнату, открыл дверь на лоджию и, подойдя к окну, потянул створку. На лоджию тут же влетел бодрящий ветер и масса звуков со двора. Виктор Савинов посмотрел вниз, на небольшой кусок сосновой рощи, оставленные застройщиком возле выросших тут со всех сторон многоэтажек. Красивые взрослые деревья – блестящая кора, нарядные, какие-то праздничные темно-зеленые ветки. Рощу оставили – небольшой пятачок жизни среди выкрашенных в веселенькие цвета монолитов и панелек новостроек. Всего несколько десятков деревьев, а какой резонанс с окружающим миром бетона и асфальта! Застройщик укатал в асфальт всё остальное пространство вокруг. Савинов в который раз осмотрел новенькую детскую площадку с антитравматическим мягким покрытием, стоянку для машин, обустроенное место для контейнера бытовых отходов и пешеходные тротуары.
Он смотрел на эту живую рощу из своего окна на восьмом этаже и думал о том, что ему сегодня сделали подарок. Дешевый подарок, всего-то пачку сигарет…
Мишина... как ее там... он даже не знал ее имени... купила ему сигарет.
Он негромко рассмеялся, оценивая навскидку примерный ущерб от ДТП и цену этой пачки. И тут где-то в глубинах его холостяцкой берлоги зазвонил мобильный. Савинов тут же состроил гримасу: Эмма звонит насчет сегодняшнего вечера, а он – вот, видит Бог! – не хочет слышать ее голос. Прошел в комнату, из нее – в коридор и к входной двери. На трюмо вспыхивал экран айфона. Савинов подхватил пачку сигарет, прошел обратно на лоджию и там уже уставился на нее. Вспомнил: у него нет зажигалки. Есть где-то спички, которыми Эмма зажигала, принесенные ею же свечи – ароматизированные, удушающе пахнущие травками и чем-то еще. А мобильник, ненадолго затихнув, вновь начинал играть мелодию звонка.
– Настойчива! – буркнул, прикуривая, продолжая слышать раз за разом мелодию звонка.
Спички, как и две новенькие свечи, нашлись в кухне в шкафчике. Чтобы их найти, Савинов по очереди исследовал все ящики и полки кухонного гарнитура.
Куря на балконе и слушая раз за разом мелодию, он не переживал, что звонок может быть не от Эммы, а, например, с работы. Для номера Эммы он выбрал именно этот рингтон. Подруга звонила, раз за разом набирая его номер. Автодозвон, однозначно.
– Не думаю, что ты держишь мобилу в руке, – пробормотал Савинов, не вынимая изо рта сигарету, – не держишь, но то, что точно смотришь и ждешь, когда я трубку возьму – точно.
Он с наслаждением затягивался едким дымом, повторяя движения, казалось, давно забытые и совершено лишние в его нынешней, правильно скроенной жизни. Он –состоявшийся, успешный молодой человек. У него есть жизненные цели, приоритеты и... как ее… вот, перспективы! Он терпелив и уравновешен настолько, что совершенно точно может сейчас сказать: Эмма испытывает его поистине ангельское терпение, раз за разом набирая номер. Они договорились на шесть, и раньше шести она не должна ему звонить. И ничего у нее, такой выверенной, целеустремленной, во много раз даже больше его, Савинова, не случилось, и случиться не должно. Он это точно знает, понимает и видит свою подругу насквозь. Она испытывает его терпение, и уже не в первый раз. И она точно знает, как важно, дорого для него его личное пространство, личное, не запланированное на нее время. Они встречаются, и это инициатива Эммы. Он просто был не против. Сейчас же…
Докурив сигарету, Виктор Савинов вернулся в прихожую и ответил на звонок.
– Привет, дорогой! – чуть хрипловатым, грудным голосом ответила трубка.
– Привет! – буркнул он.
– Чем занимаешься, что даже трубку взять не можешь? – В её интонации проявилась легкая усмешка. Эмма Реслинг отлично умела играть голосом, отлично играла она и выбранную ею для него роль – она молодец, но он принял решение. – И не говори мне, что спишь, – продолжила она.
– Не сплю, курю я, Эмма, – произнес он. – Ты приезжай сегодня. Поговорить нам надо.
На другом, далеком конце огромного города воцарилось долгое молчание. Эмма точно помнила, что Савинов не курит.
– Что-то случилось? – глухо спросила она. Нет, голос у нее не дрогнул, но в нем явно сквозило напряжение.
– Приезжай в шесть, узнаешь, – произнес Савинов и отключился первым.
***
А на другом конце большого города Эмма Реслинг разглядывала свой телефон. Помолчав, произнесла:
– Ты решил всё за меня. Как же это некрасиво, мальчик! Но я умею принимать подачу, а еще я умею держать удар. Ты сегодня вечером надеешься соскочить с крючка, но это вряд ли, – чуть слышно рассмеялась Эмма. – Я старше тебя, опытнее, коварнее, и ты мне подходишь. Особенно в сложившихся обстоятельствах…
ГЛАВА 3
Определите приоритеты – «красный» или «желтый» код,
«желтый» – то, что может подождать
Ну, а то, что изменить нельзя, оставьте в прошлом.
Это правило жизни, и нужно научиться следовать ему.
Серебристая «Ауди», которую только что увез эвакуатор из проезда Лихачева, была куплена совсем недавно. Куплена и подарена Маше отцом. Можно было приурочить подарок ко дню рождения, чуть подождать (он у Маши как раз в конце лета), но родители поторопились, узнав, что любимая, единственная дочь, нашла работу самостоятельно, и эта работа была не у отца в мединституте и не у матери в медицинском центре…
Маша купила себе одну поездку, и, быстро пройдя на перрон, вскочила в уже закрывающиеся двери поезда. Народу в сторону от центра было мало. Она не стала садиться на свободное место, прошла по вагону, вдыхая запах подземки (он всегда ей нравился), и, найдя свободное место, встала, прислонившись плечом к двери вагона. Ага! Вчиталась в белые строчки. Надпись понятно и доходчиво гласила, что прислоняться нельзя. Маша тяжко вздохнула.
– Не могла ты, Мишина, в кого другого вдариться – таксиста, для примера, ну, или еще кого?.. Кто чаще встречается на дороге. Нашла в кого, в общем… – Она опять вздохнула. Очень тянуло расплакаться, но не будет она плакать при посторонних людях. Приедет домой, закроется в ванной и даст волю слезам, а к приходу родителей все слезы высохнут…
– Буду нарушать порядок, не соблюдать дистанцию и общепринятые правила – начало положено, – пробубнила себе под нос Маша, водя пальчиком по стеклу двери вагона метро. – Дистанцию не соблюла, чего уж! Авария уже есть, а еще дома меня ждет пренеприятный разговор, но это вечером…
Взгляд упал на аккуратное колечко на безымянном пальчике правой руки. Это место обычно занимает обручальное кольцо, и оно до определенного момента на ее пальце и красовалось. Теперь же… Маша где-то читала, что если ты не хочешь лишнего внимания, то одно колечко можно на этом пальце заменить другим. Так она сразу и сделала. Купила себе маленькое серебряное колечко с маленьким камешком, и это колечко заметили, как чуть ранее, всего-то два года назад, ее друзья и знакомые заметили обручальное кольцо.
– Мне всего-то двадцать один, а я уже успела свадьбу сыграть, развестись, наделать еще массу глупостей... и вот… разбить папин подарок.
Вновь тяжело вздохнув, Маша принялась выводить неясные узоры пальцем по стеклу вагона метро.
– Ездить тебе, Мишина, на метро теперь точно несколько недель, а дома и уже сегодня тебя ждет неприятный разговор.
***
– Пускай будет подарок, – попробовал отец увести разговор от неприятной ему и мамы темы в тот погожий летний день.
Дочь грезила жить самостоятельно и вот уже три года строила собственную жизнь, как говорят, без оглядки на родителей и так, как у нее, дочери, выходило. А выходило не очень…
– Метро, конечно, очень экономичный вид транспорта, но в час пик, да еще после суточной смены… – продолжил отец начатый разговор.
Новенькая серебристая «Ауди», цвет «серый жемчуг», стояла, припаркованная под окнами многоэтажки, и радовала глаз прохожим, а на журнальном столике в комнате лежал внушительный черный ключ.
– Отец! Уставшим нельзя за руль садиться, – досадливо проговорила Маша.
– Уставшая, ты заснешь в поезде метро, – встала на сторону отца мама. – Это в лучшем случае, в худшем – ты оступишься, подвернешь ногу, получишь серьезную травму, или же у тебя отберут сумочку в метро. Хочешь документы восстанавливать после кражи? И люди! Кругом тебя в вагоне метро будут люди – разные: уставшие и неумытые, потные и грязные…
– Ну, мама! – простонала Маша, заламывая руки. – Кругом нас люди! Мы не можем дистанцироваться от людей вокруг настолько, чтобы эта дистанция стала безопасной! Мне двадцать один год! Через десять дней будет двадцать два… И я не засну в метро, я сознательная.
– Если бы ты была сознательной, дочь, то ты бы вышла на работу ко мне в медцентр, и тогда отпала бы необходимость покупать тебе машину, – произнесла мама. Ольга Леонидовна широко и радостно улыбнулась хмурящему брови супругу и, совершенно счастливая, ушла на кухню готовить воскресный обед. Уже оттуда раздался ее голос: – Скажи спасибо отцу! Заботливый он у нас!
Иван Николаевич мягко улыбнулся дочери, потом, совсем как в детстве, прищурил правый глаз и с явственно проявившимися в голосе извинительными нотками произнес:
– Машенька! Мы с мамой ценим твое желание быть совершенно независимой от нас. Но эта покупка не является блажью – это необходимость при жизни в большом городе. Молодой, красивой, занятой на работе, – добавил Иван Николаевич, грозя ей в шутку указательным пальцем, и продолжил: – ... девушке нужен приличный личный транспорт. Мы с мамой просто беспокоимся о твоем комфорте, милая, и больше ничего.
– Папа! – Маша вспыхнула. – Я устаиваюсь на работу в больницу. Медсестрой! И ты предлагаешь мне приезжать на парковку на машине стоимостью полтора миллиона?! Да я за пять лет столько не заработаю!
– Заработаешь, если будешь работать, и лучше в другом месте.
И, уже видя готовое вспыхнуть пламенем дочкино негодование, поспешил закончить: – Дешевую китайскую я тебе не купил бы ни за что! Ты у нас одна, и если бы не Игорь... – отворачиваясь к окну и понижая голос, произнес отец.
Маша снова вспыхнула. Упоминаний в ее семье об Игоре Маша не переносила от слова «совсем», и отец, зная это, всегда этим пользовался. Пускай уж лучше они закончат этот разговор. И не в Игоре дело, а в том, что с этого момента, как он вспомнил о нем, дочь Мария «надует губы», может, и всплакнет у себя в комнате, но точно не будет продолжать спор.
Иван Николаевич не ошибся: Маша резко встала и быстро ушла в свою комнату. Иван Николаевич снял очки, досадливо морщась, поискал близорукими глазами, чем бы их протереть. В комнату зашла супруга.
– Иван! Ты опять?!
– Ну, Оля! Ты же знаешь! С некоторых пор только упоминание этого мерзавца и останавливает наши споры. Вот же характер! – произнес, хмурясь.
– Весь в тебя, – хмыкнула Ольга Леонидовна и, кивнув в сторону коридора, проговорила: – Пошли, посидим. Покупку обмоем… чаем, – рассмеялась она. – Наше «солнышко» теперь до утра нос не покажет. А завтра ты ей вручишь торжественно ключи и пригрозишь….
Иван Николаевич поднял глаза на супругу.
– Да-да, Иван! Пригрозишь, что сделаешь звонок к ней на работу. Это подействует… Она тогда возьмет ключи и будет как миленькая ездить на работу на машине.
– Оля, это шантаж собственной дочери! Так нельзя, – мягко и снова морщась и понижая голос, произнес Иван Николаевич.
– А если и шантаж, что с того?! Вот если бы с самого начала с ней так разговаривали, то не было бы в ее жизни Скворина, и не было бы этой работы медсестрой. А ты все же позвони, позвони к ней на работу. Смену ей подбери, наставника. Прояви отеческое участие, и не на словах, а на деле! – кипятилась Ольга Леонидовна. – Чтобы она работала, а не рыдала в подсобке, – добавила мать. – И пошли уже! Я для кого все наготовила?! Одна теперь холодное есть будет, второй нос морщит …
Ольга Леонидовна, чмокнув мужа в нос, бросилась на кухню и, проходя мимо запертой двери, крикнула:
– Маша, не расстраивай меня! Я старалась, выходи к столу!
***
Вагон метро с грохотом проносился по туннелю, Машу качало из стороны в сторону. Надо бы уцепиться за поручень, но его нет рядом. Она смотрела в окно и видела лишь себя в отражении темного стекла.
Все неприятности у нее от недостатка силы воли, а силу воли, как известно, надо тренировать. И нужно, как всегда говорит ей отец, «определить для себя приоритеты».
«Приоритеты, – в уме пробовала отвлечь себя от плохих мыслей Маша. – Первое – это работа, карьера и то, что я должна научиться зарабатывать сама. Второе – это умение ладить с людьми. Как этого достичь? Любым способами. Третье – перестать думать о том, что было, наконец».
***
– Ты пойми, – сетовал Иван Николаевич тогда, два года назад. – Ты очень неопытна. Всего и достижений, что девять классов. Неполное среднее, и уже замуж собралась?!
– Люблю его... и, папа, – кипятилась Маша, – мы жить еще не начинали! Все, как ты и мама мне и говорили: сначала – предложение и свадьба, потом – постель…
Отец в ответ на эти слова лишь скривился еще сильнее. Отвернулся к окну, спрятал глаза и стоял, молчал. Маша же горела и, не выдержав паузы, бросилась к нему:
– Папа! Я не могу без твоего согласия.
– О… – только и смог пробормотать родитель. Растерянная мать и вовсе спряталась на кухне. Ольга Леонидовна, честно, была вовсе не готова что-то обсуждать.
– Ну, давай, Оля, на него хоть посмотрим, – вздыхая, предложил решение Иван Николаевич какое-то время спустя. Дочь ушла к себе в комнату и заперлась там. По опыту ясно – надолго. – Люди мы современные, и вдруг он нам понравится?!
Ольга Леонидовна с сомнением посмотрела на супруга. Промолчала.
Они сидели на кухне и пробовали пить чай. Чай давно остыл. Ольга Леонидовна на слова супруга головой даже не покачала, и…
Через два часа в их квартире появился и жених.
***
Свадьбу играли как-то скомканно, впопыхах – иначе и не назвать. Купленное платье, заказанный в последний момент банкетный зал на шестьдесят пять человек, лимузин… Приглашения, и те не сообразили разослать заранее. Жених «обрадовал»: гости будут. Родители Маши промолчали о своих гостях – это со стороны невесты, а со стороны жениха пришла толпа молодых парней. И первое, что бросилось в глаза, это то, что ни в ЗАГСе, ни на банкете не присутствовали родители жениха.
– Мама не выходит из дома, точнее, она живет в загородном доме, я говорил вам об этом, – напомнил Игорь, – и Машу увидит после свадебного путешествия, а отец в длительной командировке. Все это сообщил родителям Маши жених на церемонии. Ольга Леонидовна и Иван Николаевич лишь пожали плечами. Родители жениха явно не горят желанием с ними познакомиться.
До самого дня бракосочетания дочь Маша проживала с родителями, спала одна в своей комнате, училась и ждала этого самого дня. А Иван Николаевич пребывал в некоем заторможенном состоянии, которое в итоге вылилось в то, что он вручил «молодым» карту и указал на дверь.
Формальное согласие на скоропалительный брак Маша от него получила. Не сразу, правда, но получила. Отец сопротивлялся и пытался уговорить дочь «еще подумать» целых три месяца. Не уговорил…
Заявление подано, день свадьбы обозначен. Игорь Скворин – жених, а Маша – невеста.
И с этого дня Игорь Скворин стал показываться на глаза родителям Маши с регулярностью утренней электрички: раз в день, по утрам, он забирал Машу от двери квартиры и лично отвозил ее на занятия в училище. Обратно Маша приезжала сама, ведь Игорь Скворин работал. Где – родителям Маши он сказал, пробовал и со своей семьей познакомить. Мишины, узнав, каким будет это знакомство, решили не спешить, а все потому, что знакомство предполагалось очень странное – виртуальное.
Игорь Скворин был на одиннадцать лет старше Маши. Это пугало: взрослый мужик.
– Отец много работает, очень занят, мама без него отказывается ехать. У меня есть квартира. Маша ни в чем не будет нуждаться и сразу после свадьбы переедет жить ко мне.
Отец все больше хмурился…
– Не будем спешить с выводами, Ваня, – просила Ольга Леонидовна. – Маша так счастлива! Вспомни нас! Мы тоже быстро поженились.
Иван Николаевич лишь качал головой.
– И знакомство это, с родителями… Не будем спешить, повторюсь! По мне, так и они должны быть заинтересованы увидеться с нами.
– Тут что-то нечисто, Оля! Странная семья. Он живет отдельно. Маша ему зачем?
– Так любят друг друга, – пробовала оправдать дочь мама.
– Не верю, – говорил Иван Николаевич.
И до самого дня свадьбы все было очень-очень туманно…
Занятость на рабочем месте будущего супруга и особенно то, с каким маниакальным упорством он «пудрил» мозги их дочери, очень тревожили и отца и мать. Маша все дни до свадьбы пребывала в совершенно расстроенном состоянии – голова в тумане, глаза мечтательно блестят, и речь невнятная. Хорошо, хоть учиться не бросала.
– Она все вскоре поймет, но будет поздно, – чуть слышно шептала Ольга Леонидовна глубокой ночью. Сон к обоим Мишиным не шел уже которую ночь. День свадьбы приближался.
А в день свадьбы Маша еще шутила:
– У нас студенческая свадьба, – кивала на гостей.
Игорь улыбался, и так загадочно...
После свадьбы дочь резко сникла, общение с родными стало скомканным, и это еще больше начало напрягать отца и мать. Но Маша на звонки отвечала, что учится, что все у них хорошо, что просто привыкает быть хозяйкой в доме и Игорь ее не обижает. Так длилось ровно три месяца, и вот ночью раздался звонок во входную дверь…
***
Поезд метро со свистом, хрипом и стоном начал тормозить. Машу резко вперед качнуло, и она по инерции сделала шаг, наступив на ногу стоявшему рядом мужчине.
– Ой! Простите! – тут же извинилась она. Мужчина произнес что-то неразборчивое, толкнул Машу в грудь – очень грубо, по-хамски – и вышел в раскрывшиеся двери. Вновь вспыхнув, Маша сжала губы в нитку, растирая ушибленную грудь. Как же больно и сердцу, и этой самой груди! Все вновь и очень ярко встало перед глазами – ее недавнее прошлое. Ой! Как бы перестать думать об этом! Она теперь свободна и на новые отношения еще не скоро согласится.
Подружке Ире на вопрос, что она собирается делать после свадьбы, ответила, что жить дальше. Ира скривилась. Она единственная из друзей пришла на эту странную свадьбу. И гости со стороны жениха ее впечатлили. На прямой вопрос Иры, чем же занимается будущий муж, Маша ответила, что он профессиональный фотограф.
– Ну и специальность, подруга! На заказах сидеть? Это не хлеб с маслом, а бутерброд с ливерной, – рассмеялась Ира.
– Он обеспечен, – попробовала вступиться за будущего мужа Маша.
– Родителями, ага! – закивала головой Ира. – Как и ты. Точно! Вы – пара!
– Перестань, – скривилась Маша. – Я работать пойду. Потом уже институт…
– И глупость сделаешь! – произнесла Ира. – Вторую подряд! Первая – эта ваша скоропалительная свадьба. И что ему неймется? – недоумевала Ира.
Ира была старше Маши и, так сказать, подруга со двора. Маша постеснялась пригласить на торжество девочек с учебного потока. Ей все казалось, что, узнав о свадьбе, девчонки, а вслед за ними и преподы, подумают, что Маша залетела и поэтому собралась замуж. Кругом нее кипела жизнь, и ей бы покипеть, погулять, но нет, в мысли прочно влез Игорь Скворин, и вот она уже, как восточная женщина-невеста, совсем юная, безгрешная, неопытная и доверчивая, дала согласие на брак. Ни отец, ни мама не смогли ее переубедить.
Маша мечтала в тот момент о детях, семейном счастье, чтобы, как у людей, как у нее родителей – вместе на долгие годы. Но, честно говоря, она очень стеснялась и предложения, и того, с каким напором жених начал опекать ее и настаивать на свадьбе.
Да, любовь, да чувства. Она млела в его руках, терялась в мыслях и вся жила в предвкушении и ожидании момента. Как в книгах! Как в фильмах про любовь…
Свадьбу играли летом, учебный год уже закончился. После торжества они сразу же уехали в свадебное путешествие. Вернулась Маша в аудиторию лишь в сентябре, с колечком на безымянном пальце, но очень скоро колечко Маша сняла и быстро заменила на другое.
На вопрос соседки по парте сказала, что разводится и что снова помолвлена.
– Ну, ты даешь, Мишина! Куда так торопишься?!
Маша отвернулась, чтобы никто не видел ее глаз. Девчонки сгрудились вокруг неё, и Маше пришлось зажмуриться, сдерживая слезы. На прямой вопрос, что не так с ее скоропалительным браком, она уклончиво ответила:
– Вы не торопитесь, как я. Любовь прошла, и... как это… завяли помидоры, – попробовала она отшутиться.
– Ты была беременна?
– Нет…
– Ну, хоть тут без травм, – рассмеялся кто-то. Прозвенел звонок, все бросились по своим местам, а Маша, уже раздумывала: а не бросить ли ей это училище, пойти в вечерку и потом уже, как и хотела мама, в институт? Ведь так тошно, так грустно, так гадко на душе! А жить дальше надо.
***
«Надо определиться с приоритетами. «Красный код» – это то, что не может ждать: разговор с мамой и папой. Я разбила машину. Я врезалась в машину главврача. «Желтый код» – это Зубрин и общее неприятное впечатление от новой смены. Это может потерпеть, не требует сиюминутного решения проблемы и в итоге не так тревожно. И есть еще точно «Черный код» – что умерло и возрождению не подлежит, это Игорь Скворин и все, что с ним связано».
Загадочная улыбка Скворина скоро стала ей понятна, как и жадные, скабрезные – вот правильное слово! – взгляды, которые бросали на нее друзья жениха.
– Я так испортила себе жизнь, что и рассказать кому-то страшно… – пробормотала Маша и, не выдержав нахлынувших воспоминаний, начала плакать прямо в вагоне метро.
Поток слез не думал останавливаться, и вскоре стоявшие рядом люди стали обращать внимание на это. Кто-то что-то пробовал у нее узнать, но Маша отмахивалась. Ни платка, ни пачки бумажных салфеток у неё не было. Объявили ее станцию, и Маша вырвалась из ставшего разом душным вагона поезда, побежала к ступеням перехода на другую линию метро, споткнулась, чуть не сломав каблук, и рухнула на мраморные плиты. Кто-то тут же наскочил на нее, помог подняться, оставил в ее руках сумочку, и снова кто-то толкнул в спину уже вставшую на ноги Машу. Она попробовала сделать шаг и рухнула вновь. Все же она сломала каблук и кажется, подвернула ногу.
***
Эмма приехала в семь вечера. И это даже хорошо, что она явно сознательно задержалась и не предупредила его очередным своим звонком. Савинов успел принять душ, сходить в магазин за мясом и приготовить себе сытный обед – зажарка и картошка с луком. Поел аж два раза, а еще выспался.
Стресс, и ежедневный, он, как и многие люди, заедал всем подряд: пельменями, сырами, сладкими сдобными булками. Фигура уже начала ползти в стороны, и, если честно, на это стоило обратить внимание. Но как?! Савинов не умел и так и не научился готовить здоровую, как некоторые говорят, пищу. В больнице – только перекус, а к ресторанной, дорогой и правильной еде он так и не успел привыкнуть и всегда стеснялся есть на людях – просто потому, что не умел красиво. Вот в своей квартире он мог и приготовить, и поесть в удовольствие, никого не стесняясь. Поэтому, ожидая прихода Эммы, он два раза плотно поел. Приедет подруга, и он будет изображать перед ней ленивого, сытого льва – отводить глаза, подливать ей вина или шампанского в бокал, двигать тарелки с закусками: сырная нарезка, овощная нарезка, колбаса пяти видов и низкокалорийный зерновой хлеб – всё как любит Эмма Реслинг, молодая, уверенная в себе эффектная блондинка. Они встречались три года. И сегодня, передумав и прокрутив много раз в голове сложившуюся с Эммой ситуацию, он решил наконец, расставить все точки над «i», выяснить, наконец, почему эти три года она держится с ним рядом. Именно «держится», так как он всеми силами соблюдает дистанцию.
Раздался звонок в дверь, и Виктор Алексеевич Савинов отложил в сторону кипу бумаг, которую прихватил с собой с работы. Монитор ноутбука был погашен, и сейчас, поднимаясь из-за стола, он задел на столе бумаги и мышь; экран вспыхнул. Высветилась картинка, и Виктор Савинов со вздохом закрыл страничку поисковика.
Пока он открывал дверь, в кармане брюк зазвонил мобильный. Эмма встретила его дежурной улыбкой и с некой, плохо понятной тоской во взгляде – как собака, которая в чем-то провинилась перед своим хозяином. Как он не любил этот взгляд! Таким взглядом на него смотрели женщины, пришедшие на прием: нарушившие режим, наделавшие глупостей вроде покупки путевки в жаркую страну на сроке двадцать пять недель или же забросившие прием обязательных лекарств – мол, я все понимаю, понимаю… но вот, такая я, и вы должны меня принять и помочь исправить что-то.
Даже не подумав галантно придержать дверь и не поприветствовав Эмму, Савинов повернулся к ней спиной, прислонив к уху мобильник, и ответил на звонок.
Звонили из роддома.
Эмма постояла в раскрытых дверях.
«Сегодня дорогой не в духе», – усмехнулась, она, проходя в прихожую.
Сняла туфли, присев у трюмо, вытащила из шкафчика свои синие домашние тапочки. Ее тапочки, купила сама, сама себе и принесла.
Поправляя волосы, прошла в ванную комнату. Окинула внимательным взглядом всё вокруг. Чисто. Недавно душ принял – капельки на шторке, пахнет мужским парфюмом, и никаких признаков того, что за время ее отсутствия тут побывал кто-то чужой.
Эмма тщательно вымыла руки, вытерла их темным махровым полотенцем. Полотенце свежее – ну, как и всегда, она примечает все: и то, как он трепетно относится к порядку, и то, что любит чистоту и свежесть. У Савинова много пунктиков, вот один из них – чистота рук и тела… Эмма улыбнулась. Они поладят, обязательно, и этот ее крючок для такого чистоплюя – иначе и не обзовешь – самый надежный. Вновь рассмеялась, сладко потянулась и вышла в коридор.
Тридцать шесть. Она явно засиделась в девках, и этот огромный мрачный мужик с отдельной двухкомнатной квартирой, перспективной медицинской практикой и личным катером ей очень подойдет. Это не любовь – это нормальный быт и удобство проживания. Еще он с каждым годом зарабатывает всё больше, и его профессия однозначно будет востребована всегда, ну, а она будет наслаждаться жизнью. Обязательно будет, она этого достойна. В сложившихся обстоятельствах он ей однозначно подходит.
Придя на голос в кухню, Эмма подошла к накрытому столу и прислонилась спиной к столешнице. Савинов продолжал разговор, больше слушая, что ему вещала трубка. На том конце виртуального нынче провода что-то объясняла ему женщина.
Эмма терпеливо ждала окончания разговора. У нее есть свой разговор, и именно сегодня и сейчас она «осчастливит» им Савинова.
Наконец, разорвав соединение, Виктор Савинов посмотрел на Эмму.
– Привет!
– Привет! – так же коротко поприветствовала его Эмма.
Савинов выжидающе уставился ей в глаза.
– Если есть что сказать, то рассказывай! Ты хотела встретиться сегодня, и вот он, я.
– Как всегда, краток и лаконичен, – слегка скривившись, проговорила Эмма.
А затем рассмеялась, оглядывая его целиком – от ступней в черных носках, домашних серых брюк до белой футболки с растянутым воротом.
Побрился, значит, надеется на интим с ней.
«А вот обломится тебе сегодня, милый! За всё обломится! Ты с сегодняшнего дня начнешь как правильный, за мной ухаживать и в рот начнешь заглядывать».
Его взгляд чуть напрягся.
– Говори. – Савинов подошел к холодильнику и вытащил запотевшую пластиковую бутылку разливного пива. Отвинтил крышечку и прямо из горла несколько раз жадно хлебнул. Взгляд девушки прилип к запрыгавшему вверх-вниз вверх кадыку мужчины. Ну вот! Противный запах пива теперь сутки, уж точно, будет преследовать ее. Пива Эмма не пила, честно сказать, на дух не переносила. И этот, медведь об этом прекрасно знает и раньше себе такого не позволял в ее присутствии. «Что же произошло?» – подумала Эмма.
В ванной и туалете никаких следов присутствия чужой, и вещей там, штучек разных на полках кухни, не прибавилось – чисто холостяцкая хата. Савинов не изменяет ей, хоть и приглашает ее не чаще двух раз в неделю. Так что же произошло?
На ходу поменяв первоначальный план, прямо в лоб спросила:
– Ты решил меня прогнать?
Молчание, и странный, внимательный и какой-то злой взгляд, направленный на нее.
– Ты против?
– Конечно, против!
Эмма уже решила не спешить с этим разговором и «крючком». Уверена: не спрыгнет…Тут надо очень осторожно.
«Пустить слезу?» – раздумывала она.
Нет. Он ненавидит слезы. Эмма вновь прямо и открыто посмотрела Савинову в глаза.
– Мы встречаемся три года.
Савинов оценивающим взглядом прошелся по ней целиком, с головы до пят, до самых синих тапок, которые она однажды принесла к нему в дом и которые он сто раз хотел выкинуть, так как они его раздражали…
– Мы должны расстаться, – спокойно произнес он, – пока наши отношения не зашли слишком далеко. Я не могу доверять тебе полностью. – И посмотрел ей в глаза. – Что ты мне хотела сказать? Зачем звонила так настойчиво? Я много раз тебе говорил, что я могу быть на дежурстве, в министерстве, еще где… – И закончил: – Ты стала меня раздражать. Это важное замечание, Эмма.
Эмма отвела взгляд. Долго молчала, уставившись в кухонное распахнутое окно.
– Я сделаю аборт.
ГЛАВА 4
«Всех не спасешь» – говорят некоторые
и не спасают никого…
А вы попробуйте
спасти хотя бы одну
жизнь! Хотя бы одну…
Родители в полном замешательстве посмотрели друг на друга, а потом на дочь.
– Маша! Какой ребенок?! О чем ты?!
– Ты беременна? От Игоря?! Вы продолжаете встречаться?
– Нет! Я не беременна и не продолжаю встречаться с Игорем, мама! Ребенка родила другая женщина и бросила его, оставила в роддоме, в котором я… – Маша внезапно всхлипнула и не смогла продолжить. Ее губы задрожали, глаза зажмурились, и она сама стала напоминать ребенка. Секунда-другая – и хлынул поток слез, а родители всё в том же полном замешательстве смотрели на дочь. – Он там один, маленький и никому не нужный лежит. Виктор Алексеевич на меня наорал, что я к нему зашла, а я… а я... – она не смогла продолжить.
Минуту-другую родители разглядывали ревущую дочь.
– Принеси ей воды, Оля.
Мать кивнула и ушла на кухню.
Ольга Леонидовна всегда и во всем была на правах ведомого в их семейном – так назовем – летном звене, доверяя супругу Ивану всё: и воспитание дочери, и семейный бюджет… и даже это – выяснение причин всего непонятного, что творилось с их дочерью. Маша была единственным и очень любимым ребенком.
Подав дочке, стакан воды Ольга Леонидовна сразу вышла из комнаты. Отец остался.
Эти два года семья Мишиных прожила в тревожном ожидании. Маша после возвращения в семью замкнулась, и большим потрясением для родителей стало ее решение сразу после училища идти работать в больницу.
– Я хочу зарабатывать сама, – безапелляционно сообщила им дочь и совершенно ровным голосом добавила: – Я не пойду работать к тебе папа, и, мама, твой медцентр меня не привлекает.
Все, что могли сделать родители, это согласиться с решением дочери.
Два года прошло с того дня… Скачки настроения, часто замечаемые родителями красные заплаканные глаза, унылый, потерянный взгляд наводили на мысли, что не все так хорошо, как она им рассказывает. Маша на все расспросы отмалчивалась, при этом так горестно вздыхала, что если они пытались настаивать на откровенности, то начинала рыдать – горестно и безнадежно, как будто случившееся с ней не подлежит никакому исправлению…
Игорь Скворин также на контакт не шел, резво явился в ЗАГС и так же резво развелся с их перспективной, юной и, по разумению родителей, просто идеальной женой.
***
– О чем ты с ней говорил?
Глаза Ольги Леонидовны тревожно блестели. Иван Николаевич не ответил, лишь нахмурился и, отмахнувшись от супруги, опустился на стул в кухне. За окнами их уютной, чистой, хорошо обставленной квартиры тревожно стонал осенний ветер, рвал провода, трепал обильную листву. Пришла осень. Три недели прошло с того дня, как Маша позвонила отцу и разом выдала, что подвернула ногу в метро, а еще – что в метро она потому, что разбила машину.
– Я всегда хотела большую семью, Иван, да только всё времени на детей не было, да и сами мы…
Иван Николаевич молчал. Свет в кухне не включали, так и сидели в тревожной темноте.
– Как она?
В ответ на это Иван Николаевич лишь вздохнул, поднялся со стула и, подойдя, обнял привставшую также Ольгу Леонидовну.
– Не время сейчас про детей, Оля! У нас с Машей полная неопределенность, – глухо произнес он, сжимая в объятиях супругу.
Они любили друг друга, жили полноценной жизнью и радовались каждому дню, прожитому вместе, редко ссорились, во всем доверяли друг другу и, конечно, верили в лучшее.
Времена всегда трудные, так и говорят…
Тяжкий вздох на эти слова был ему ответом. Его Оля, верная и очень тактичная жена, правильно все поняла: не время сейчас, но ей так этого хотелось!
– Оля! Мне скоро пятьдесят семь, тебе тоже немало…, – как бы ответил на невысказанные ею мысли муж.
– Я помню, Ваня! – улыбнулась Ольга Леонидовна.
Для Ивана Николаевича не была секретом ее детская мечта. Жена много раз поговаривала, что один ребенок в семье – это неправильно, но они были так молоды, когда поженились. Ей во всем помогал супруг. И сейчас, вспоминая то нелегкое время, Ольга Леонидовна ловила себя на мысли, что и тогда разговор о ребенке они заканчивали словами «не сейчас, не время», да они и не сразу решились родить ее.
Припомнив это сейчас, стоя в объятиях мужа, Ольга Леонидовна невесело улыбнулась. Маша родилась, как казалось тогда, в самое неподходящее для этого события время. Ни бабушек, ни родни рядом… Они справились вдвоем, но вот разговор о большой семье снова оставили на долгие двадцать лет.
Квартира в кооперативе, научная работа, кафедра, научное звание… одно, второе... Ольга Леонидовна шла по стопам супруга, во всем поддерживая его, успешного и компетентного в своей специализации врача, и сама преуспела в профессии – очередь к ней растягивалась на месяц вперед. Его приняли на работу в университет, доверили кафедру акушерства и гинекологии, предложили преподавание, а недавно совсем пригласили на работу в Департамент здравоохранения. Просто блестящий взлет по служебной лестнице!
Радовал и единственный ребенок.
Все изменилось недавно. Маша изменилась и стала как будто им чужой.
– Мне так надоело работать, Ваня! Я, честно, устала оказывать услуги всем этим разом разбогатевшим гражданам, не знающим, во что еще вкачать деньги. Губы, щеки, веки, попы… Это меня угнетает. Нет радости, надо сменить род деятельности, профессию бросать надо! – вздыхала Ольга Леонидовна, прижимаясь к супругу в тот холодный ветреный вечер.
– Что ты предлагаешь? – задавал вопрос Иван Николаевич. – На пенсию тебе рано, и закиснешь ты без дела, Оля! Давай купим дачу, и я могу устроить тебя к себе институт, сам перехожу в Департамент, и Рюмин мне не откажет. Ты же знаешь, он мне многим обязан. А нет, так и Бог с ней, с этой пенсией! Уйдешь на пенсию по возрасту! Купим дачу, будешь цветы разводить, – смеясь и обнимая супругу, предложил Иван Николаевич. – Живут же так многие и не страдают от безделья.
– Я не страдаю от безделья, Иван! Зачем я живу?!
–Ты заботишься обо мне, Оля! И у нас есть Маша! – совсем понизив голос, как будто он сейчас рассказывал ей страшную тайну, произнес Иван Николаевич. – Мы – семья, полноценная. У нас выросла прекрасная дочь, и однажды она нам родит внуков. Ты сразу воспрянешь духом…
– Странное ощущение, Ваня! – вздохнула в ответ Ольга Леонидовна. – Мне, как и тебе, не понравился Игорь. И вот Маша вернулась к нам, очень странная. Эта ее работа, авария…
– Я не понимаю тебя, Оля! Ты о чем сейчас?
– Ты с ней поговорил? В чем причина этого ее слезливого настроения?
Иван Николаевич тяжко вздохнул и промолчал.
***
После травмпункта он отвез Машу домой. Ногу уложили в гипс. Хорошо, что обошлось без операции, перелома не было – был разрыв связок и сильный отек на этом фоне. Три недели покоя, так сказал травматолог, рассматривая снимки, и Иван Николаевич с этим согласился. Уже везя Машу на квартиру, связался с женой и попросил сообщить ей на работу.
Ольга Леонидовна этим же вечером, устроив Машу в ее комнате на подушках, вышла в коридор и странно глянула на Ивана Николаевича.
– Она знаешь в кого врезалась? И где?
– Ну?! Не знаю ничего! Я очень занят, Олечка! – Иван Николаевич хотел уклониться от темы и продолжить прерванный вопросом Ольги Леонидовны телефонный разговор. – Да! Я слушаю вас внимательно…
Его беспрестанно теребили коллеги, и, держа телефон в руке, он по привычке попытался отмахнуться от стоявшей в ожидании внимания супруги.
А Ольга Леонидовна демонстративно замолчала, и это вызвало нужную реакцию, Иван Николаевич оторвал трубку от уха. Глаза мужа нашли лицо жены, и тревожный, ставший разом внимательный взгляд отыскал в сумраке комнаты ее глаза: – Так в кого? В президента «Лукойла»? Я даже не выяснял это… – добавил он, понижая голос до шепота.
– Ты должен его помнить, Иван! Савинов, твой аспирант, большой такой, молодой и замкнутый. Виктор, кажется, его зовут…
– Ну и что?! Он врач? Где она его словила? – поинтересовался Иван Николаевич.
– Прямо у КПП роддома номер шесть, Иван. Сорок метров. Проезд Лихачева.
– Ну и что? – Иван Николаевич определенно не понимал, почему жена заостряет на этом внимание.
– Он не просто врач роддома номер шесть, он теперь исполняющий обязанности главврача, и именно с ним поругалась наша дочь, Иван! – произнесла Ольга Леонидовна.
– Она поругалась с главврачом?! И почему я об этом узнаю от тебя?
Ольга Леонидовна пожала плечами.
– Ты заканчивай разговор, Ваня, и нам еще нужно договариваться об МРТ. Если все так серьезно и в диагнозе разрыв связок, то нужна МРТ.
– Конечно, – буркнул Иван Николаевич, и его мобильный вновь очнулся.
***
Виктор Алексеевич Савинов мрачным взглядом окинул большую комнату. Когда-то он мечтал о собственном доме, и вот у него появился дом – отдельная квартира, с мебелью и евроремонтом. Мечты сбываются – так говорят…
Криво усмехнулся, бросил острый взгляд на прислонившуюся к косяку комнатной двери Эмму.
– Ты остаешься! – коротко произнес он.
– Спасибо, любимый! – Эмма счастливо улыбнулась. Она собралась уже подойти, но остановилась – Савинов дернулся. – Понимаю… Это очень не вовремя, но мы были так активны… Честно говоря, и не думала, что смогу забеременеть…
Савинов серьезно посмотрел Эмме в глаза:
– Не думала? Ты чем-то больна? И не сказала мне, врачу со стажем? – с усмешкой, задал ей вопрос.
Эмма рассмеялась, а Савинов поморщился. Его раздражал ее грудной гулкий смех, как будто идущий из глубин океана, как и голос. Раздражал? Нет, всё пришло не сразу, но вот сейчас понимание того, что Эмму он не любит, его терзало и вызывало откровенную злость – прежде всего, на себя.
Но не жить же монахом! Ему все об этом говорили: бери от этой жизни все, что возможно, и он брал, хватал, выхватывал даже, и вот итог: отхватил Эмму Реслинг, и теперь он вроде как будущий отец. Но сомнения, что его банально подловили, не отпускали… Эмма... Зачем он ей?!
– Я знаю, какой ты врач, – произнесла она мягко и плавно, совершенно театрально приблизилась к нему. Савинов снова дернулся, попытавшись отстраниться, – не вышло. Губы Эммы, пахнущие чем-то сладким и дурманящим его голову, приблизились к его щеке и, не достав самую малость до кожи, остановились. – Я твою специализацию знаю, Витя! Мне приятно осознавать, что я и наш малыш под надежным присмотром с сегодняшнего дня, – почти шепотом, с придыханием проговорила она без малейшей запинки, и его вновь окатила терпкая волна запахов, исходящих от кожи и наверняка одежды женщины.
А Савинов стоял весь в напряжении. Даже дышать старался осторожно. Косился глазом, как заправский жеребец, вот только не храпел – высокий, совершенно громоздкий в интерьерах собственно дома и с этого момента совершенно беззащитный перед ней. Он как-то разом растерял весь свой настрой от этой новости, как сник. Но с его исполинским ростом совершенно сникнуть было нельзя, и он стоял, весь подобравшись и стараясь даже не дышать.
Любому нужно время…
– Ты – стоящий врач, жаль, не потомственный, – с легкой усмешкой добавила она и прильнула к нему, дотронувшись щекой до подбородка, – высокая, совершенная, и такая чужая. Во всем, и с этого дня как-то особенно. Рука, унизанная кольцами, прошлась по телу и остановилась на застежке легких брюк.
– Пожалуй, я сегодня не останусь, Витя! Тебе, наверное, нужно побыть одному. – И резко отошла.
Словно волна схлынула, и Савинов вздохнул.
Она остановилась у той самой двери в большую комнату квартиры и вновь, красиво прислонившись к дверному косяку, застыла там. Глаза ее теперь он точно рассмотрел, но ничего не понял – вроде, желтые и совершенно не человеческие. Кошачьи или нет? Он не присматривался до сего момента к кошкам, а надо бы… Сейчас же он припоминал совершенно посторонний взгляд – такой мягкий, виноватый, расстроенный случившимся, и тот, посторонний взгляд не выглядел таким, как взгляд Эммы. Тот взгляд был человечьим. А этот взгляд?
Савинов внимательно пригляделся к также смотревшей на него подруге – взгляд чужой… чужого человека. Он влип. По полной! Осталось только промолчать, но надо выяснить детали. Сегодня. Однозначно!
Эмма словно почувствовала что-то. Взгляд у нее изменился, стал серьезным, в нем проскользнуло напряжение. Глаза ее чуть сузились, и он, наверное, в первый раз заметил, как она красилась – черная тонкая подводка, граничащая с линией ресниц, сейчас отчетливо выделилась. Стоя на расстоянии, Эмма Реслинг мягким голосом произнесла:
– Я люблю тебя, Витя! Спасибо, что принял новость так спокойно.
Савинов молчал, разглядывая её лицо. Так хищник разглядывает дичь, присматривается и решает, напасть или пройти мимо. Очень хотелось пройти мимо, но уже не выйдет: зверь пойман в капкан, и не страсти, а обстоятельств.
В висок опять стрельнуло болью. Телефон, позабытый где-то в коридоре, звонил и звонил, не смолкая. Он вспомнил о нем сейчас. Все звуки – посторонние и нет – врывались в его сознание с большим опозданием. И нужно было ответить на звонок, он же должностное лицо и множество вопросов теперь не решается без его участия, но Савинова мутило, откровенно мутило от осознания того, что он попался. Дождался! Он станет отцом, если всё сложится. Он всегда хотел этого всегда, пускай и не с Эммой, и вот оно произошло! А сейчас он смотрел на нее и старательно вспоминал, что и как у него было с Эммой. Вроде, он всё предусмотрел, но если основательно проанализировать, то, видимо, не все. Или обманывает его, или же действительно случилось…
– Эмма! Ты меня подставила. Ты…
– В чем?! Я сама не ожидала! Я очень аккуратна, и всего пара раз, когда я надеялась, что обойдется… – Она склонила голову, спрятав глаза, и мягкие, волнистые, высветленные пряди упали, прикрыв лицо и этот кошачий взгляд. А Савинов, наоборот, впился в нее взглядом, рассматривал теперь куда более внимательно и подмечал детали: цвет волос не тот, и прическа совсем не та. А какая – та? А! Вот! Ему сегодня понравился цвет волос у новенькой, и имени не знает, но точно помнит, кто она и при каких обстоятельствах он обратил внимание на ее волосы и, в общем, на неё всю. Авария! А чуть ранее он с ней сцепился, как пес с котом.
– И какой срок? – задал ей вопрос, всеми силами стараясь не думать о другой.
– Четвертый месяц пошел…
– Двенадцать недель?! И ты молчала?!
Эмма подняла на него глаза. Серьезно глянула и выдала с укором и во взгляде, и в словах:
– Савинов! Я хотела растить его одна. Одна!
– И?.. Ты передумала? Позволь узнать, и почему?! – Как ни пытался, он не смог скрыть. иронию.
«Ну и чего ты ждал, дурак?! Она права. Вот, захотела и поймала тебя, такого правильного и целеустремленного! А то и дальше бы решал в своей голове дилемму, как завести детей и не приводить в дом женщину. Она решила быстро… за тебя…»
– Но, хорошо подумав, решила, что одна не справлюсь, и ты все равно бы узнал, – мягким, обволакивающим голосом продолжила Эмма. – Чего ты так напрягся? Мы не чужие люди. Случилось. Надо планировать жизнь дальше…
Она кивнула в сторону окна:
– Я ни на что не претендую, но вот ребенок…
– Что ребенок? – глухо проговорил он.
– Надо оформить отношения. Так будет честно.
– Сначала ты роди…
Эмма на это качнула головой:
– Ты что? Боишься? – И глянула так, что Савинов отвел глаза – непроизвольно, но отвел. Смотреть, как он до этого смотрел на нее, со злостью, а потом с иронией, дальше он не мог.
– Подумать надо… как жить.
Эмма, все так же держась от него на расстоянии и внимательно наблюдая за ним, проговорила:
– Я мало знаю про тебя, Витя! Давай, ты мне расскажешь про себя?
Он в одно мгновение изменил весь свой первоначальный план.
– Пока на этом все. Сегодня хватит откровений. Ты остаешься, может, навсегда.
Эмма засмеялась, окинула его странным, явно оценивающим и откровенным взглядом и выдала:
– Ты так уверен? Прям навсегда? А если вдруг разлюбишь? – И засмеялась, все тем же глубоким грудным смехом.
***
Та истерика и объяснение с отцом не принесли Маше облегчения. Да, она, конечно, совершенно невозможна, но тот факт, что ей отказали даже в сочувствии по такому вопросу, было тяжело принять.
Она набралась смелости, позвонила Ольге Ивановне Веденищевой и поинтересовалась судьбой мальчишки. Он все еще был там, уже не в реанимации, но в палате интенсивной терапии. Что-то конкретное Ольга Ивановна рассказать не могла, потому что не интересовалась. Маша вздохнула. Конечно, для персонала роддома такая ситуация обыденная, это она такая впечатлительная! Наверное, папа прав: своего надо хотеть родить и любить, а не думать о чужом ребенке, у которого совсем иная судьба, и их судьбы с Машей никогда не пересекутся, но не думать не получалось.
Машину починили, и сегодня она села за руль и тронулась по маршруту «дом-работа-тот самый двор».
Пока ехала, старалась не отвлекаться на всякие мысли, теснившиеся в голове.
Сегодня отец, провожая Машу до дверей квартиры, странно, с каким-то ожиданием посмотрел ей в глаза. У Маши закралось подозрение, что он хочет что-то ей сказать, но не сказал, лишь пожелал не стукнуться еще в кого-нибудь!
– Все нормально, папа! Я справлюсь… и с рулем, и с ответственностью. Спасибо за заботу! – Она потянулась к его лицу с намерением чмокнуть в щеку.
Отец подставил ей лицо:
– Давай! Отправляйся! И не спеши! Времени – вагон, дойти и пешком можно…
Он панибратски хлопнул её по плечу (случалось с ним такое), и этот жест, явно выпроваживающий Машу поскорей из дома, ее немного расстроил.
«Надоела я им! Взрослая дочь… Но все же! Как-то странно все в последние дни! Папа, да и мама тоже, такие странные! Может, у них времени на двоих не хватает, и я банально мешаю?»
Пожав плечами и кивнув вошедшему в лифт соседу по подъезду этажом ниже, Маша вновь углубилась в свои мысли и ожидания от нового дня. Что он ей готовит?
***
На работе все носились как угорелые. Войдя в раздевалку, Маша даже растерялась: очень уж нервозная обстановка! Вроде, она не припомнит, что так было в те, первые ее две смены.
– А! Мишина! Как вовремя ты вышла после болезни! На тебе сестринский пост. Переодевайся мигом – и на пост! – крикнула ей женщина. Маша ее не узнала, но судя по всему, просто не вспомнила. Вроде, это врач. Молодая женщина как раз поправляла на груди бейджик, но Маше не было видно с этой стороны. Сейчас она обернется…
– Простите, не помню, как вас зовут, – застегивая халат, приблизилась к ней Маша первой. – Я всего сутки отработала и упала, в метро…
– Ирина Стенина. Старшая медсестра. Телефон мой вписан в памятку, что на стене, твой я знаю. Если что – звони не раздумывая.
– А Ольга Ивановна? Она будет?
– Сегодня? – обернулась Ирина. – Нет! Она в первую смену перешла. Пока ты отсутствовала, у нас все поменялось. На работу приняли кучу народу. Кто-то сам ушел, кого-то попросили…
– А главный врач? – поторопилась Маша. – Главный врач у нас тот же?
Ирина на мгновение застыла, обернулась и рассмеялась в лицо Маше.
– Ах, да! Ты ж в нашего врача главного въехала! Точно! А чего тебя так долго не было? Травма? Так говорили, ты, вроде бы, на своих двоих ушла. – И снова смех – добрый, веселый, но Маше стало очень обидно. Опустив голову, она застыла, отчаянно глотая комок в горле. И чего она так реагирует?! Да, неприятно, но не настолько же!
– Не переживай! Столько времени прошло! Главврач роддома у нас все тот же – Савинов! Иди на пост, я подойду к тебе чуть позже.
Усевшись на рабочее место, Маша в который раз посмотрела на всех, кто все также очень торопливо проносился по этажу. Вроде, и обычная смена, даже будний день, а почему все бегают, непонятно.
Ирина Стенина подошла к ней и сразу же навалила гору бумаг.
– Не спи! Ты, вроде бы, толковая. На обед пойдешь в двенадцать. У нас сегодня будет жарко. – И, ничего толком не объяснив, убежала.
– Жарко… у нас... – Маша хмуро глянула на гору документации, сваленной в нелицеприятную кучу малу. Такое впечатление, что эти три недели карты не оформляли вовсе. – Ну и хорошо! Значит, народилось деток много, а с работой я за сутки справлюсь.
Уткнувшись в бумаги, Маша отвлеклась, а между тем, в коридоре внезапно стало очень тихо. И тут распахнулись двери лифта, и сразу много пар ног затопало по линолеуму; послышались приглушенные голоса. Привстав, Маша бросила взгляд в начало коридора. К ее посту шли. У закрытых дверей помещений застыл персонал по стойке «смирно» (кто там конкретно замер, со своего места Маше было не видно). И сердце пропустило удар: и кого это к ним несет с самого утра?! Явно несет большое начальство, и целой толпой!
Усевшись обратно на стул, Маша уткнулась в записи. «Идут, и мне до них нет дела», – подумала она. А между тем вся группа остановилась возле поста и встала. Пришлось поднять глаза, и первое лицо, которое она выхватила из общей массы, было лицом ее отца.
– Добрый день! – в каком-то заторможенном состоянии произнесла она, привставая.
– Добрый день! – кивнул ей папа и повернул голову к главному врачу Виктору Алексеевичу Савинову, который стоял рядом: оба в белоснежных халатах, оба высокие, оба… при галстуках.
Маша встала и, не зная, как ей реагировать на ситуацию, посмотрела на остальных стоявших у поста. Кроме отца и Савинова, она никого не знала.
– Садитесь, Мишина, – буркнул Савинов.
– С работой справляется? – задал главному вопрос ее отец.
Виктор Савинов остро глянул в глаза Маше и произнес с расстановкой:
– Молодая, только из училища. С работой справляется.
И всё!
Маша села.
– Ну, пойдемте тогда, посмотрим родильный блок, коллеги.
Казалось, время для неё остановилось. Нет, конечно! Работа шла своим чередом, и Маша вносила записи в компьютер, но в голове у нее было совершенно пусто. Как-то в голове не укладывалось сейчас, что ее отец, на самом деле – большой начальник в Департаменте здравоохранения города, может вот просто так появиться у нее на работе, в ее смену, просто так подойти к ее столу и задать самый простой вопрос ее непосредственному начальнику. Ее не дергали, на этаже сегодня все так же было очень тихо.
Когда возле ее стола остановилась Ирина Стенина, первое, что спросила Маша, это то, почему сегодня здесь так тихо.
– Роддом на мойке, – сообщила Ирина Стенина. – А ты не в курсе?! – высоко подняла брови женщина. – Ах, да! Роддом на мойке, и поэтому нет рожениц. А перед закрытием «порожали» все, кому было пора, и поэтому такая гора карт не оформленных. А ты, поди, недоумевала?
– Да. – Маша спрятала взгляд. – Я ожидала, как в те смены…
– Еще десять дней тишины, покоя и генеральной мойки всего и вся. Еще и оборудование новое завозят. Потом – с новыми силами и в новый аврал…
– А детки?
– Какие?
– Ну… те, что родились чуть раньше? И мамы деток?
– Патология наполовину пуста, сегодня выпишут последних, и большинство деток забрали. Ты карты поскорей оформляй! Мне сегодня все нужно разнести и еще проверить за тобой. Вопросы есть? – поторопилась Ирина Стенина, поглядывая на Машу.
– Пока нет. Всё тут стандартно, и я уже разобралась на прошлой смене, – ответила.
Ирина все так же стояла у поста. Потом склонилась и, облокотившись с той стороны на пост и, чуть понизив голос, произнесла:
– А ты у нас, оказывается, дочь известных родителей?
– Ага! – кивнула Маша, уже конкретно пряча глаза. – Я не хочу… – И замолчала.
И вот как сказать Ирине, что она не хочет это обсуждать?
– Конечно! Я в курсе… Савинов утром еще предупредил, чтобы тебя на пост посадили, чтоб... – И рассмеялась тихо, но легко и добродушно. Похоже, Ирина Стенина была душой компании и хохотушкой. – Ты не начудила чего еще…
– Я?! – Маша вскинула глаза.
– Разговоров было много… Знай! – Ирина опять чуть наклонилась к Маше. – Савинов тут обожаем всеми – и дамами, и господами. Да. А ты... – Ирина сверкнула глазами, в которых так и скакали искорки веселья. – Ты его задела. Он обычно на женщин полный игнор, а тут и предупредил, и место указал. – Она кивнула на сестринский пост.
– Наверное, он ждал моего отца, – чуть слышно проговорила Маша.
– Наверное, – вздохнула Ирина и не отошла. – Некоторым, вот как тебе, – кивнула она, – везет, ну прям с рождения. Не так, как некоторым. Вот я приехала в Москву, три года мыкалась, в мед не поступила, поступила в училище. Теперь работаю на износ.
Маша лишь пожала плечами. Ну не виновата же она, что у нее родители известные и уважаемые люди!
– Давай дружить! – Ирина вдруг ей протянула руку.
Маша с некоторым недоумением глянула на её кисть.
– Я не против. – Она кивнула.
– Так руку дай! – воскликнула Ирина. – Не бойся ты меня! Я не кусаюсь! – Она вновь беззаботно рассмеялась.
Маша протянула кисть, и они пожали друг другу руки как коллеги.
Ирина выпустила ладошку Маши и все так же, веселясь, качая головой и хмыкая, отправилась куда-то по своим делам, а Маша приуныла. Со вздохом глянула на кипу карт. «Так вот почему их так много! Мы не работаем в обычном режиме. И деток нет. А как же мальчик?!» – Она вскинула глаза. Но в больничном коридоре было пусто.
Еще час спустя Маша поднялась и отправилась в санузел. Умылась, провела влажной рукой по волосам, вгляделась в чуть покрасневшие глаза и услышала, как по коридору прошелся кто-то. Шаги стихли и вскоре вновь послышались – уверенные, приглушенные упругой подошвой и явно мужские. Проходя мимо двери туалета, человек что-то пробормотал, а Маша как притаилась. Сердце застучало, и непонятно, почему – она не знала, чьи это шаги.
Человек, пройдя по коридору, вышел на лестничную площадку, и послышался гулкий стук двери. Роддом у них не новый, двери заменены не везде, и вот то, что человек вышел к аварийной лестнице, понятно: на этой двери вмонтирован пружинный доводчик. Вот она и бухает громко, если ее не придерживать рукой.
«Неужели лифты тоже остановили?» – недоумевала Маша, встряхивая кисти. Она поправила воротник халата и открыла дверь в коридор.
Маша не успела дойти до своего поста, как хлопнула дверь, и вновь послышался звук шагов. Человек приближался. Замерев, она, наверное, какое-то время думала, обернуться или нет. То, что она на этом этаже совсем одна, сыграло роль, и не самую хорошую, но она обернулась.
К ней стремительно приближался Савинов.
– Добрый день, – промямлила она, не отрывая взгляда.
–Добрый день. – Савинов замялся, произнося это, и голос его дрогнул. – Я вас искал, Мишина.
– Что?! Правда?!
– Не понял, – произнес главврач. Серьезно так глянул на нее с высоты своего роста и, нахмурившись, буркнул: – Я что… не могу вас искать?
– Зачем?
А Савинов от этих слов как растерялся, помолчал, потом похлопал себя по карманам и выдал:
– Вы же курите?
Маша замерла.
– У меня с собою нет… – произнесла она чуть слышно и потупилась, как нашкодившая школьница перед строгим учителем. Щёки её разом вспыхнули. Ну что же это с ней?! Как теперь ему в глаза смотреть?! Она и не посмотрит, струсит…
– Так сходите, – буркнул он, уже чем-то недовольный. Верно, понял, как она смутилась. – Я отпускаю вас в магазин… – И, запустив руку в карман брюк, достал смятую купюру, и сунул ей в руки.
Маша обошла сестринский пост и вытащила свою сумку, что бросила под тумбочку.
– Я куплю вам сигарет, скажите, каких.
– «Kent», единицу, если будет. И возвращайтесь! Покурим вместе, – выдал он.
Не глядя главному в глаза, Маша подхватила купюру и пошла переобуваться.
Переобулась, накинула короткое пальто и спустилась на первый этаж роддома.
Действительно, роддом будто вымер. Даже на парковке было мало машин – всего-то три. Поискав глазами машину шефа, Маша легко нашла ее – вон он стоит, черный седан на парковке роддома. Вроде, «Тойота». И он успел за время ее болезни отремонтировать «коня».
Свою машину она все так же прятала во дворе жилого дома.
Купив пачку сигарет, поднялась пешком на свой этаж. Лифтом не воспользовалась. Очень хотелось как можно дольше оттянуть время, и эта пачка сигарет ей жгла кисть, а еще сдача… Не взяв сумочку, Маша спустилась в магазин только с этой смятой купюрой в пятьсот рублей и обратно несла целую ладонь мелочи и смятые сторублевки.
Поднявшись на этаж, она переобулась и переоделась. Вновь никого не встретив на своем этаже, вернулась на сестринский пост, все ещё сжимая в кулаке сдачу. Не застав там главврача, Маша убрала пачку в сумочку, а сдачу оставила на столе. Раздумывая, а не следовало ли ей занести сигареты и сдачу ему в кабинет, уселась на свое рабочее место.
Ну, это уж слишком! Не будет она бегать по этажам и искать его, чтобы отдать пачку сигарет!
***
Быстро закончив с оформлением оставшихся медкарт, Маша собрала их все и сама пошла на поиски Ирины Стениной. Нашла старшую медсестру в родильном зале. Там были Ирина Стенина и несколько еще человек в рабочих костюмах, которые устанавливали новое оборудование.
– Я все оформила, Ирина, – и замолчала: Стенина ей не представилась по отчеству.
– Сергеевна. Спасибо, – буркнула Ирина. – Сложи все пока на посту, мне некогда…
– Хорошо. – Маша повернулась к ней спиной и собралась уходить, но не ушла. Набравшись духу, спросила:
– Мне можно отойти, ненадолго?
– Конечно! Куда собралась? – задала Ирина вопрос.
Набрав полную грудь воздуха, Маша проговорила:
– Мне надо сдачу отдать главврачу. Он подходил…
Глаза Ирины заблестели, рот скривился в улыбке, и она произнесла:
– Где главный, я не знаю, но ты, конечно, можешь его поискать, Мишина. – Она рассмеялась, а потом, обернувшись к рабочим, скомандовала уже им, изменив и интонацию, и тембр голоса: – Толкайте стол ближе к окну!
Зашуршала сдираемая упаковочная пленка, в дверной проем родильного зала, где застыла Маша, протиснулась боком санитарка с ведерком и тряпкой.
Все заняты, а она пойдет и поищет главного врача, отдаст ему эту чертову сдачу – мелочь, что жжет ей ладонь как утюгом, и пачку.
Маша вышла в коридор, вернулась к своему сестринскому посту и, вытащив пачку сигарет, уставилась на нее.
Покурим…
Маша больше не курила с того дня, а сейчас очень захотелось. Решившись, она забрала пачку сигарет и пошла к аварийной лестнице. Вот там она и встретила главврача. Он как будто дожидался ее там. Глянул снизу вверх на застывшую между этажами Машу, кивнул, рассмотрев в ее руках пачку:
– Долго вы…
– А я думала, вы подойдете к посту и заберете пачку. – Она спустилась к нему и огляделась. – Разве тут можно курить?
– Нельзя, но мы будем, – произнес Савинов, и в его ладони блеснула зажигалка.
Прикурив свою сигарету, он подставил дрожащий огонек Маше.
– Окно я открыл, дым, надеюсь, сигнализация не учует, ну, а если учует, то будет хорошая проверка.
– Кому? – Маша, прикурив, распрямила спину.
– Сигнализации. Дымовой, конечно… Открытое возгорание, надеюсь, Мишина, мы с вами не устроим. – Главврач рассмеялся.
Очень странно было слышать его смех. Конечно, она его совсем не знала, но все те разы, что с ним сталкивалась, он или был хмур или же совершенно серьезен, даже зол…
– У вас хорошее настроение? – спросила Маша.
– У меня странное предчувствие, скажем так. – Виктор Савинов покосился на нее и спросил: – Как вас зовут? Я не очень интересуюсь именами, так уж вышло. – И чуть скривился. – Особенно женскими.
– Мария.
– Мария? Вот так, именно Мария?
– Для вас – Мария Ивановна.
– Хотелось бы «Маша». – Он вновь скривился и сделал глубокую затяжку. А следующие слова выбили почву у нее из-под ног, и ей даже показалось, что вместе с разом закружившейся головой у нее сейчас и ноги разом подогнутся.
– Вы, Мария Ивановна, очень вовремя появились в моей жизни, и если бы не обстоятельства, скажем прямо, непреодолимой силы, то я бы начал присматриваться к вам, более серьезно.
Он отвернулся к окну и сделал еще одну, более серьезную затяжку, ну, а потом, старательно отворачиваясь, выпустил струю дыма в распахнутое окно.
Дымом на лестничную клетку все равно тянуло. Маша недоумевала: что это с ним?! И при чем тут она? Задать бы вопрос, но она молчала, стояла рядом с главврачом, курила и думала о том мальчишке. Где он сейчас? И если наберется смелости и спросит, как отреагирует ли Савинов? Ответит или опять разозлится на нее?
Ой, как ей не хотелось сейчас его злить! Странная ситуация. Ей отчего-то было приятно стоять вот так с ним на этом лестничном пролете между этажами роддома и самым безобразным образом курить в таком неподходящем месте. И совершенно не хотелось уходить…
И тут случилось неожиданное: Савинов стремительным движением выбросил недокуренную сигарету в окно и, притянув к себе Машу, обнял ее, зарывшись лицом в ее распущенные волосы.
– Что вы делаете?! – взвизгнула она, пытаясь отстраниться.
– Мне просто очень захотелось почувствовать…
– Что?! – спросила она.
– Ваш запах.
Маша резко дернулась, но из лап Савинова не так-то просто было выбраться. Она лишь дернулась и сразу же сдалась, отвернулась к окну и замерла, тревожно вздрагивая.
– Жаль, что поздно… Я три недели думал о вас.
– Не понимаю… – буркнула совершенно расстроенная его действиями Маша.
– Вы мне нравитесь, я это как-то незаметно понял, и я предлагаю вам... тебе... – поправился он, – встречаться.
– Нет! – Все еще находясь в объятиях Савинова, Маша дернулась. – Это невозможно!
– Почему?
– Я вас не знаю…
Савинов со вздохом выпустил Машу из объятий и даже немного отошел в сторону. Вытащил из кармана пачку и прикурил новую сигарету.
Маша, не испытывая больше неудобства от рук Савинова, глянула на него внимательно. Чего-то в нем изменилось, и эти изменения были столь явными, что не обратить на них внимания было нельзя.
Он и подстрижен сегодня по-другому – длинный чуб торчит нахально, затылок выбрит. Он изменился, а она его помнит совсем другим… А еще он как будто подобрел в отношении нее, и это очень странно – она ведь не изменилась? Так что же произошло? Все перемены только в нем.
– Вам нечем заняться? Одиноко? Так я вам не игрушка, главный врач, – произнесла она. – И на работе мы – сотрудники, пускай и в подчинении один у другого. А будете руки распускать, так я уволюсь… только и всего, – чуть слышно и совсем уже расстроенно добавила она. Действительно, что она ему сделает? Разве что нажалуется отцу... но она не станет жаловаться.
– Я вам совсем не нравлюсь? – спросил он и всё глядел и глядел на Машу, как будто только сейчас увидел в ней что-то настолько интересное для него, что глаз не оторвать …
А Маша смутилась под этим взглядом – слишком внимательно, с ожиданием Савинов смотрел на нее – и пожала плечами.
– Разве так строят отношения? – спросила.
–Я не умею… строить, и признаваться в симпатии… тоже не умею, – хмыкнул он и протянул ей пачку сигарет. – Хотите?
– Нет.
Савинов с сожалением вновь окинул Машу с ног до головы взглядом. Задержался на ее лице и выдал:
– Мне нравится в вас все… – И, не выкурив и половины сигареты, выбросил ее в окно. Развернулся к ней спиной и, буркнув «Спасибо за компанию», пошел по лестнице на следующий этаж.
Маша вернулась на сестринский пост и уставилась отсутствующим взглядом в монитор рабочего компьютера.
Неужели всё вокруг настолько плохо?! Прогнило… до самых низов! Вот не думала она, что визит ее отца сыграет такую роль! Как всё это гадко!
Надо увольняться, переводиться в другое место и сделать так, чтобы больше никто и ни при каких обстоятельствах не узнал, кем является отныне для всей Москвы ее отец!
Сегодня она серьезно пожалела, что не взяла фамилию мужа. Тут же горький ком подкатил к горлу, и Машу внезапно затошнило. Кругом одна грязь! Кругом! Вокруг нее!
А она еще совсем недавно очень радовалась тому факту, что не стала менять фамилию. Тогда ей казалось, что это просто счастье – не носить фамилию такого подлеца. И вот… времени прошло всего ничего, и она уже не рада, что носит известную фамилию родителей.
***
Этим вечером она все же решилась подняться на следующий этаж. В реанимацию ее влекло как магнитом.
Роддом не работал, но все сотрудники были на своих местах. Работы всем хватало, но Маша улучила момент и ушла со своего поста.
Несмело поднялась на этаж выше, подошла к палате номер пять и приоткрыла дверь. Темно и пусто. Окно открыто, тянет стылым воздухом.
Она прошла по коридору, на посту на этаже горел свет. За столом сидела медсестра.
– Здравствуйте, – произнесла Маша.
Девушка подняла на нее глаза.
–Тут мальчик лежит, отказник…
– Его сегодня днем забрали… в детскую больницу перевели.
– В какую? – Маша сразу сникла, глаза ее, до этого блестевшие от волнения, потухли.
– В Морозовскую, на выхаживание, – ответила постовая сестра другого отделения роддома. – Да вы не переживайте! Теперь с мальчишкой все будет хорошо. Нашлась хорошая семья, – добавила сестра. – Отличная семья, и есть надежда, что он быстро поправится.
– Отлично, – со вздохом произнесла Маша и сжала кулачки. – Назвали как, не знаете? Крестили?
Сестра пожала плечами.
– Карты у меня нет, и как назвали, я не знаю…
Маша кивнула девушке и отошла. Вернулась к себе на этаж, уселась и, положив руки на стол, опустила на них голову. Прикрыв глаза, мечтательно вздохнула.
Как все же хорошо, что для мальчика нашлась семья! Пускай она и не увидит его больше, но он больше не будет один. И можно так сказать, его спасли, потому что всем известно: чем раньше у ребенка появится настоящий, а не казенный дом, тем быстрее он начнет расти и развиваться.
А сегодня ей нужно подумать о себе…
Ее непосредственный начальник явно дал понять, что проявляет к ней серьезный интерес.
Маша подняла голову и фыркнула. Он еще ее не знает! Она не станет крутить с ним любовь, для нее все это слишком серьезно. Так, как он, отношения не начинают, и она еще не совсем отошла от прежнего романа!
На этаже послышались шаги и шуршание пакета…
Подумав, что несут запоздавший с доставкой в отделение предмет, Маша вновь сложила руки на столе, как прилежная ученица, и склонила голову.
ГЛАВА 5
За тобой всегда следят трое:
сверху – Бог,
внутри – совесть,
снаружи – люди
Виктор Алексеевич Савинов в шесть часов вечера закончил свой рабочий день и, вспомнив уже на крыльце роддома, что забыл в кармане рабочих брюк сигареты, решил вернуться.
Он опять начал курить, и эта пагубная тяга только усиливалась.
Вновь закрывая своим ключом дверь кабинета, он посмотрел в общий холл. Там хлопнула входная стеклянная дверь, и раздались шаги.
Подняв глаза, увидел, кто пришел: на смену вышел Зубрин.
Заметив главного, он подошел, распахивая куртку. Савинов увидел в его руках большой букет – штук двадцать ярко-алых роз в объемной упаковке.
– Добрый вечер! – поприветствовал главврача Зубрин, перехватывая громоздкий букет поудобнее и продолжая расстегивать куртку.
– Добрый, Олег! У тебя разве есть дела сегодня?
– Бумаги в столе забыл. Решил заехать…
– А… – Савинов кивнул и направился к входной двери. Еще от входной двери еще раз глянул на букет и отвернулся.
Эмма переехала жить к нему, и он ей даже купил цветы, впервые в жизни.
Всего три недели прошло, а жизнь его круто изменилась. И день свадьбы назначен. Осталось ждать месяц. Они распишутся и тем самым узаконят отношения. Но почему он и ночью, и даже днем думает о Мишиной?! Запала в сердце... ну, а сегодняшняя новость и вовсе привнесла в его душу полнейший раздрай. Такие люди, семьи, отношения на дороге жизни не валяются, они встречаются крайне редко, как алмаз в технической выработке бросовой руды. Савинов это точно знал.
Секретарь его взяла отпуск на две недели. Как раз роддом ушел на мойку, и особой надобности в ее присутствии с девяти утра и до шести вечера не было. Савинов все дни всё равно был в разъездах… Его решили как-то срочно утвердить, и он этому был вовсе не рад.
Итогом череды согласований и визитов в разные министерства и ведомства стал сегодняшний визит в его роддом комиссии, и кто был во главе?! Мишин Иван Николаевич, его препод по универу, заявился… и главное, о чем не переставал думать Виктор, наконец, случилось: мальчишке нашлась семья, да еще какая!
Все эти дни он думал о везении, о том, что им с Верой Валентиновной улыбнулась настоящая удача. Он еще и не знал толком, что это за семья, но то, что интерес у людей к мальчишке есть, вселял в его душу радость и надежду. И пускай в его личной жизни все шло, ну, если и не под откос, то криво, во всяком случае, в этой истории он ожидал благополучного финала.
Потенциальная мать три раза приезжала в роддом, общалась с врачами, лично с ним, еще она приехала к Вере Валентиновне и поговорила о родной матери и семье мальчишки – разумеется, ничего не предавая огласке. И то, как серьезно новые родители принялись все выяснять, его успокаивало: они надеются все детали вызнать, уточнить, ведь окончательное решение еще не принято. Но он и Вера Валентиновна надеются
