Купить

Отзвуки серебряного ветра. Мы - есть! Честь. Иар Эльтеррус

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

Порой человеку приходится выбирать между жизнью и честью. Выбравший жизнь может даже и выжить. Только жизнь его будет подобна жизни скулящей подзаборной собачонки. А вот выбравший честь? Свое собственное мнение о себе самом? Да, такой может и умереть. Но кто знает, а не откроются ли перед ним звезды? Не услышит ли он звучащий в его душе серебряный ветер? Не увидит ли такие разные миры бесконечной вселенной? Нескольким русским офицерам предстоит сделать этот нелегкий выбор…

   

ЧАСТЬ I. Честь

Памяти Виктора Васильевича Сметанки и всех остальных мечтателей, сгинувших в этом безжалостном мире боли и зла,

   посвящается.

   

   Мне бы крылья, чтоб в небо

    С зарей на восток,

    Чтоб с грозою я силой помериться мог,

    Чтобы ветер шальной,

    Что средь звезд побывал,

    О заветной мечте

    Мне забыть не давал.

    Ввысь лететь над Землей

    И от счастья орать,

    Ветер мне о мечте не дает забывать.

    И отринув судьбу, и невзгоды забыв,

    Я умчусь, как шальной,

    Повторяя призыв:

    Ветер, ветер в моих руках,

    Крылья расправлю я в облаках.

    Тот, кто с мечтою в душе рожден,

    Изменит природы унылый закон.

    Пыль земли и дорог

    Мне совсем ни к чему.

    Лучше звездную пыль я в ладонь соберу.

    Видел только во сне,

    Но подумать не мог,

    Что Создатель такой вот

    Сюрприз приберег.

    Два огромных крыла у меня за спиной,

    И со мною теперь этот ветер шальной.

    Оторвавшись навек

    От унылой земли,

    Я уйду сквозь зарю

    И исчезну вдали.

    Ветер, ветер в моих руках,

    Крылья расправлю я в облаках.

    Тот, кто с мечтою в душе рожден,

    Изменит природы унылый закон.

   Татьяна Толстова, «Крылья Ветра»

   

   «Отзвуки серебряного ветра» — это моя попытка найти выход из тупика, в котором оказался наш мир. Тупика подлости, жестокости и корысти.

   Искушенному читателю мир ордена Аарн может показаться несколько схематичным. Вполне возможно. Но мне важно было донести основную идею, а второстепенные детали и научная достоверность не имеют для меня особого значения.

   Меры веса, длины и времени в романе даны в привычных для русскоязычного читателя единицах.

   Новые термины объяснены либо в самом тексте, либо в сносках. Новые идиоматические обороты приближены к русским и, надеюсь, не вызовут у читателя затруднений.

   Все совпадения с реально существующими людьми или событиями случайны, роман с начала и до конца является плодом авторской фантазии.

   Автор выражает свою искреннюю благодарность редакторам Любови Зиновьевне Лейбзон и Евгению Геннадьевичу Коненкину, без помощи которых эта книга так и не обрела бы законченный вид. Слишком много лет она писалась. Также автор благодарит участников форума http://forum.elterrus.net за помощь и подсказки, за бесконечный, длившийся годами поиск логических несоответствий, за сотни высказанных идей, военных концепций и типов оружия, за рисунки, стихи, песни и составление энциклопедии обитаемой галактики http://wiki.elterrus.net/%D0%AD%D0%BD%D1%86%D0%B8%D0%BA%D0%BB%D0%BE%D0%BF%D0%B5%D0%B4%D0%B8%D1%8F_%D0%BC%D0%B8%D1%80%D0%B0_%D0%9E%D0%A1%D0%92, составить которую самому автору просто не хватило бы терпения.

   Интерлюдия

   Как странно и непривычно. Я смотрел на тихо сопящую в подушку девушку и улыбался, сам не зная чему. Хорошая ты моя... До невозможности непривычно видеть кого-то рядом. За последнюю тысячу лет я слишком привык к одиночеству и не верил, что может быть по-иному. Если бы не эта девочка, не ее настойчивость, не ее любовь, не ее вера, я так и остался бы один, так и продолжил бы прятаться в свою раковину и делать вид, что счастлив и ничего мне не нужно. Сейчас я, наверное, действительно могу назвать себя счастливым. Хоть в малости.

   Только вот пророчество... Увы, оно висело над головой, и впереди нас ждало что-то страшное. Что? Хотел бы я знать. Но не знаю. И мне страшно...

   Кто-то станет смеяться — как же, величайший маг последних двадцати тысячелетий чего-то боится. Но я же не бог, а всего лишь человек. Пусть знающий и умеющий немного больше других, пусть бессмертный, но все равно человек. И я боюсь. Однако складывать лапки и покорно идти ко дну не намерен. Не ждите. Я еще побарахтаюсь. И пусть не ждет пощады тот, кто встанет на моем пути или причинит зло моим детям. Прощать я давным давно разучился.

   Не желая тревожить любимую, я осторожно тронул ближайшую линию вероятности, перенеся себя к иллюминатору. Спать не хотелось. Впрочем, желание здесь ни при чем, не мог просто. Сердце сжималось, казалось, что-то черное и страшное нависло надо мной, не давая дышать, не давая верить хоть во что-то хорошее. Неужели мои дети должны платить за мои старые грехи, Создатель?

   Закусив губу, я уставился в темноту космоса. Перед глазами снова вставал приснившийся вчера кошмар. Пылающие города. Сгорающие заживо дети. Гибель всего, что мне дорого. Маленький мальчик, закрывающий собой совсем уж крохотную девочку. И стреляющий в них солдат. Нет, я не допущу этого! Слышишь, Создатель?! Не допущу!

   Руки дрожали, зубы скрипели. В этот момент я, наверное, снова походил на человека, которого когда-то давно называли Темным Мастером. Пусть. Но я все равно не допущу воплощения кошмара. Или хотя бы сведу его последствия до минимума. Что я должен для этого сделать? Пока не знаю. Но узнаю, и никто после этого меня не остановит. Никто. И ничто. Т'Сад прав, даже в случае падения можно многое спасти. И я спасу.

   Я усмехнулся собственным наивным мыслям. Если Создатель пожелает, то все мои усилия окажутся тщетными. К сожалению. Но ничего не делать тоже нельзя, под лежачий камень вода не течет.

   Слишком много воли я вам дал, господа пашу. Решил, что вы способны хоть что-то понять. Способны стать хоть немного добрее. Способны пожалеть хоть кого-то. Увы, я ошибся, ваша жажда власти и богатства лишает вас остатков разума и совести. А раз так, придется контролировать вас куда жестче. Но не так, как я делал это до сих пор.

   Незачем ошеломлять вас могуществом и вызывать вашу ненависть. Лучше делать все исподволь, тайно, вы и подозревать не должны, что находитесь под чьим-то контролем. Мой неизвестный враг именно так и поступил, и теперь вы пляшете под его дудку. Правильно, совершенно правильно. Он на данном этапе оказался умнее меня, и теперь моя задача — вырвать контроль из его рук и передать моим детям. Нам, по крайней мере, от вас ничего не нужно. Кроме одного. Мы хотим, чтобы вы не творили зла ради выгоды. Не насиловали и не убивали. Всего лишь. Это ведь так немного...

   Впереди показался шарик далекого мира. Вот мы и дома. Короткая мысленная команда, и планета скачком приблизилась, развернувшись во весь стенной экран. Облачные столбы горели под лучами солнца розовым светом. Между ними плыли в воздухе золотисто-синие города. Их прекрасные башни заставили меня забыть обо всем и радостно рассмеяться.

   Это вашими руками, дети мои, создано! Вашими. И что бы ни говорили ненавидящие нас, как бы ни поносили, нам безразличны их слова.

   Мы — здесь!

   Мы — живем!

   Мы — создаем новое!

   Мы — верим!

   Мы — любим!

   Мы — есть!

   Из ненаписанного дневника Илара ран Дара

   

ГЛАВА 1

— А что это вы, Володя, так скисли? — незлобивая ирония штабс-капитана Шаронского заставила юношу поежиться и виновато посмотреть на говорившего. — Возьмите себя в руки и не сдавайтесь, друг мой! Пока мы еще живы, а значит, не все потеряно. Вы офицер, а не институтка, черт возьми!

   Семнадцатилетнему корнету очень хотелось заплакать в ответ, но он сдержался и с трудом заставил себя улыбнуться. Штабс-капитан одобрительно хлопнул его по плечу, после чего сам постарался сесть поудобнее, что оказалось не так-то просто, учитывая их положение. Да и место было донельзя гнусным. Оглянувшись, он незаметно вздохнул. Темная и сырая подвальная камера, в которой держали пленных офицеров, была промозгло-холодной, а хотя бы относительно теплой одежды ни у кого не нашлось. Впрочем, даже если кто и простудится, это уже не имеет значения. Все равно завтра на рассвете их расстреляют. Отправят в штаб к Духонину, как говорится...

   Очень не хотелось умирать, но от его желания мало что зависело. Штабс-капитан привалился спиной к сырой холодной каменной стене и позволил почти незаметной усмешке скользнуть по губам: смерти он давно не боялся — после всего, что довелось пережить за последние годы. Страшные годы. Казалось, люди поголовно сошли с ума, сам Бог отвернулся от них. Что ж, наверное, так оно и было, трудно как-то иначе объяснить происходящее. Какой-то кровавый кошмар, право.

   — О чем задумались, Николай Александрович? — вопрос подполковника Куневича прозвучал над самым ухом, и штабс-капитан повернулся к немолодому уже человеку.

   — Да вот, Виктор Петрович, философствую напоследок, — с иронией сказал он. — Пытаюсь хоть себе самому объяснить что-нибудь в том, что с нами всеми случилось. И знаете, ничего не получается. Не понимаю. Ничего не понимаю.

   — Если вы думаете, что кто-то другой понимает, то ошибаетесь...

   Подполковник присел рядом и опустил голову. Николай знал его уже два года, и до сих пор пытался понять, что забыл ученый-астроном в армии. Впрочем, война не обычная. Гражданская, чтоб ей... Тут в стороне остаться не получится, видал он тех, кто пытался. Стреляли их и белые, и красные. Мысли снова вернулись к подполковнику Куневичу. А ведь хороший офицер из книжного червя получился, черт возьми, опытный, толковый, его уважали в полку все. Никогда и никому не отказывал в помощи, солдат держал в строгости, воевал грамотно и пуле не кланялся.

   Они познакомились во время кошмарного Ледового похода, подружились, и с тех пор капризная фронтовая судьба не разлучала друзей. Даже в Сибирь, к Колчаку, попали каким-то чудом вместе. Воевали, как могли, ранения давно никто не считал, не до того было. Когда стало ясно, что война проиграна, у друзей появились, конечно, мысли об эмиграции, да куда там — те, кто находились ближе к монгольской границе, еще могли каким-то чудом прорваться, но добраться до границы из-под самого Иркутска? Нереально.

   Однако сдаваться живыми никто не собирался, и вместе с группой корниловцев, которым нечего было ждать пощады от большевиков, друзья ушли в леса и пробирались сами не зная куда. Только старательно избегали деревень, где чаще всего уже квартировали красные. Надежда все-таки умирает последней, и офицеры упорно шли к границе. Но не повезло — напоролись на большой отряд балтийских матросов, непонятно что и делающих посреди тайги. А эти воевать умели хорошо, особенно со смертельно уставшими, замерзшими людьми, у которых почти не осталось патронов.

   Кого постреляли на месте, а вот их с Виктором и трех оставшихся в живых корниловцев зачем-то привезли в Иркутск. Большевикам вздумалось устроить публичный революционный трибунал над «палачами трудового народа». Вспомнив эту пародию на цивилизованный суд, Николай гадливо скривился. Естественно, приговор был ясен заранее. Расстрел. Причем, с какой-то стати — публичный. Чего хотели этим добиться красные, штабс-капитан так и не понял, жаргон «победившего пролетариата» был переполнен трескучей демагогией. В конце концов, он и пытаться перестал.

   Почему-то их не расстреляли сразу после суда, ожидали прибытия какого-то высокопоставленного комиссара. Зачем? Ведь тысячи и тысячи пленных поставили к стенке без каких-либо церемоний. Но пожить лишние пару дней... Надежда на чудо не оставляла никого, человек не может примириться с собственной смертью и надеется до последнего. Даже когда всходит на эшафот, надеется. Сначала они сидели впятером с теми же тремя оставшимися в живых корниловцами — штабс-капитаном Никитой Ненашевым и двумя поручиками, Александром Оринским и Олегом Малером.

   Через несколько дней в подвал бросили семнадцатилетнего мальчишку-корнета. Кто только брал таких мальчишек в армию? Впрочем, после того, как Володя рассказал свою историю, все стало ясно. Большевики по чьему-то доносу расстреляли его семью, и Владимир поклялся отомстить убийцам со всем пылом юного сердца. Вот только повоевать так и не успел — армию Колчака разгромили. Зато попался большевикам, и теперь вместе с остальными ждал расстрела. Странно, но офицеры начали опекать юношу, как не опекали бы, наверное, и собственных детей, если бы таковые у них имелись. Каждый старался поддержать Володю, рассказать ему что-нибудь смешное. А тому было очень страшно, но корнет держал себя в руках и даже пытался шутить.

   — Что ж, — донесся до Николая голос Виктора Петровича. — По крайней мере, мы сделали все, что могли...

   — Наверное, вы правы, господин подполковник, — отозвался из своего угла штабс-капитан Ненашев. — Вот только результата наши усилия не принесли. Хотелось бы все же понять, почему все это случилось…

   — Да первопричина-то как раз понятна, — вздохнул Виктор Петрович. — Жажда справедливости. А им ее пообещали.

   — Причем здесь справедливость? — с недоумением спросил кто-то из поручиков, в полутьме Николай не понял, кто именно.

   — А вы подумайте, поручик. Представьте себе, что вы умны и талантливы, но бедны и не имеете никакой возможности учиться. А потому обречены всю жизнь тяжело и беспросветно работать, когда кто-то рядом жирует. Причем, чаще всего, жирующие глупее и подлее вас. Сколько я таких умных и талантливых ребят встречал… И почти все они стали красными…

   — Вот именно, эти ваши «умные и талантливые» взяли винтовки и пошли грабить тех, кто богаче, — с иронией процедил сквозь зубы Ненашев. — Нет, чтобы самим добиваться, отобрать-то всяко проще. Я вот только одного не пойму, господин подполковник.

   — Чего?

   — Раз вы так думаете о краснопузых, то почему воевали против них, а не наоборот?

   — Почему? — иронично приподнял брови Виктор Петрович. — Да потому, что за красными стоит кто-то очень страшный. Жаждущими социальной справедливости дурачками воспользовались, чтобы прийти к власти. И, как я уже говорил, кто-то очень страшный.

   — Уж не сатану ли вы имеете в виду? — с еще большей иронией поинтересовался штабс-капитан.

   — Да нет... — криво усмехнулся подполковник. — Людей. Вот только эти люди пострашнее сатаны будут, по моему мнению. Нас с красными просто стравили, как стравливают две своры псов. И я даю гарантию, что, разобравшись с нами, пришедшие к власти потихоньку перережут и самих красных. Вспомните Робеспьера и иже с ним. Революция — это свинья, которая пожирает своих детей.

   — Вот уж я посмеюсь, коли вы правы, — зло хохотнул Ненашев. — Да жаль, не доживу.

   Ругань красноармейцев за дверью привлекла внимание офицеров, и они замолчали. Что-то новенькое? Странно, все уже, казалось, было решено, приговоренные даже исповедались друг другу за неимением священника. Неужели решили не ждать утра, и их расстреляют прямо сейчас? Эта мысль пришла в голову каждому. Володя судорожно вдохнул, но губы юноши попытались сложиться в подобие улыбки. Один за другим офицеры поднимались на ноги и молча стояли, ожидая своей судьбы. Дверь отворилась, и внутрь швырнули человека. Он кубарем покатился по полу и глухо застонал. Николай подбежал к новому товарищу по несчастью и помог подняться. Тот с трудом встал на ноги и витиевато выругался. Затем поднял глаза на штабс-капитана.

   — Благодарю вас, сударь, — сказал он и склонил голову.

   Внимательно посмотрев на нового узника, Николай только головой покачал. Столь породистого лица ему видеть еще не доводилось. Естественно-высокомерное, холеное, невероятно красивое. Все черты соразмерны, но в совокупности производили довольно странное впечатление. Этому человеку хотелось довериться. При этом его красота была именно мужской, никак не женской. И незнакомец разгуливал с таким лицом по красному Иркутску? Даже не замаскировавшись? Шутник он, в таком случае... Не удивительно, что обладатель породистого лица попал, в конце концов, в этот подвал. Да и выправка говорила сама за себя. Перед ними стоял такой же офицер, как и все здесь. К тому же, скорее всего, дворянин. А новичок снова повернулся к дверям.

   — Вернули бы инструмент, господа красноармейцы! — разнесся по подвалу прекрасно поставленный баритон, но произносил слова он как-то странно, с почти незаметным акцентом. — Хоть перед смертью спеть. Последнее желание.

   Один из стоящих на пороге красноармейцев, грузный небритый детина в английской шинели, матерно выругался и погрозил говорившему кулаком. Второй, явно хохол, почему-то не поддержал товарища.

   — Та виддай ты йому ту гытару, ранком, як його стрелють, знову соби визьмешь, — сказал он, сплюнув на пол желтую табачную слюну. — Хай поспивае хлопець в останний раз. До чого ж гарно спивае, вражина! Та й мы з-пид викна послухаемо.

   — А коли сломает? — возмутился тот. — Он же вражина! Сломает, чтобы бедному человеку не досталось!

   — Да не беспокойтесь вы, — рассмеялся новичок. — Не стану я ломать этот инструмент, он у меня с детства, и отношения у нас с ним особые. Пусть и после меня кому-нибудь послужит.

   — А! — махнул рукой красноармеец. — Черт с тобой, бери! Только смотри, коли сломаешь, сразу не убью, долго мучиться будешь. И спой чо-нить красивое. Про любовь. Хоть ту жалостливую, чо утром на площади пел.

   Он нахмурился, изобразив большое мыслительное усилие, немного постоял, а потом достал из-за спины потертый кожаный футляр и швырнул его новичку. Тот ловко поймал брошенное и иронично поклонился, разведя руки в стороны. Красноармеец снова выматерился и вышел, захлопнув за собой дверь камеры. Хохол ушел еще раньше. Слышно было, как заскрежетал запираемый замок. Новичок повернулся к молча стоявшим офицерам и поклонился уже вежливо.

   — Позвольте представиться, господа, — сказал он все тем же великолепно звучащим баритоном. — Дварх-лейтенант Лар даль Далливан, легион «Ищущие Мглу», орден Аарн.

   — Дварх-лейтенант? — с недоумением переспросил штабс-капитан Ненашев. — Это, простите меня, что за звание такое?

   — Нечто среднее между вашим поручиком и штабс-капитаном, точнее не могу сформулировать. Я очень издалека, господа. И у нас все иначе.

   Дварх-лейтенант снова развел руками и открыто, широко улыбнулся.

   — Так вы иностранец? — спросил Виктор.

   — Именно так.

   — Тогда почему не сказали об этом красным? Больше шансов в живых остаться...

   — Жизнь — ничто, — усмехнулся дварх-лейтенант. — Честь — все. Не стал я унижаться и лгать, господа. Попался так попался.

   — Попались? — подозрительно прищурился Ненашев, служивший раньше в контрразведке. — Так вы что, господин хороший, шпион будете? Чей, интересно? В какой это армии существуют звания, подобные вашему? Я что-то таких не припомню...

   — Да, я был в разведке и попался, — не стал скрывать странный офицер. — По-вашему, наверное, шпион. Нас заинтересовало, что у вас здесь такое происходит. Но я сглупил, не подумал, что бродячий музыкант — неподходящее прикрытие. Попел песенки на улице, там и взяли. Сходу. Какие-то малопонятные господа комиссары в кожаных куртках обвинили меня в том, что я «палач трудового народа» и «каратель», дали несколько раз в зубы и приказали отвести сюда. Еще сказали, что утром расстреляют. Хотел бы я только понять — за что? Что я им такого сделал? Ну, ладно, пел странные песни на площади. Так ведь больше ничего! Да и наши в этой стране еще не бывали.

   — По-русски говорите совершенно свободно, — скептически прищурился Ненашев, остальные офицеры переглянулись. — А в стране впервые. Ну-ну...

   — Вы можете не верить, — пожал плечами дварх-лейтенант. — Это ваше право. Только не забывайте, что завтра утром нас всех вместе поставят к стенке, и ваша вера больше не будет иметь никакого значения.

   — Вы полностью правы, господин дварх-лейтенант! — рассмеялся штабс-капитан. — Я забыл, что уже не в контрразведке служу, а в подвале у красных расстрела жду. Но согласитесь, ваша история весьма странно выглядит.

   — Согласен, — кивнул тот. — Странно. Но я не лгу. Я действительно очень издалека, да и оказались мы в вашей области пространства совершенно случайно. Если среди вас есть астрономы, я мог бы объяснить подробнее.

   — Я астроном, — подал голос Виктор Петрович. — Подполковник Куневич. Хотя какое отношение имеет моя бывшая профессия к вашим объяснениям?

   — Рад познакомиться, господин подполковник. А ваша профессия... Присядем, господа.

   Дварх-лейтенант царственным жестом указал на пол, словно приглашал присутствующих рассесться в мягких и удобных креслах, а не на холодном и грязном каменном полу. Офицеры переглянулись, этот странный человек почему-то вызывал доверие, несмотря на его дикий рассказ. То, что перед ними тоже офицер, доказательств не требовало — выправка, культура движений и множество неуловимых мелочей говорили опытному глазу немало.

   Махнув рукой, Николай сел напротив дварх-лейтенанта и снова внимательно посмотрел на него. Да, вот что его настораживало! Чуждость. Неподдающаяся объяснению чуждость этого человека, его отстраненность и полное безразличие к тому, что утром его расстреляют. Он вел себя совершенно непринужденно, словно находился в аристократической гостиной, а не в темной сырой камере. Интересно, что он еще расскажет? Да что бы ни рассказал, хоть какое-то развлечение напоследок. Между собой пленные офицеры почти и не говорили, успели хорошо изучить друг друга и знали, чего ждать от остальных.

   — Кстати, господа, вы все, кроме господина подполковника, еще не представились, — с почти неприметной ироничной улыбкой сказал дварх-лейтенант, подождав, пока остальные сядут.

   — Простите, — смутился Николай, — штабс-капитан Шаронский, Николай Александрович

   Затем он по очереди представил остальных товарищей по несчастью. Дварх-лейтенант открыто улыбался каждому, и каждому же почему-то казалось, что его душу взвешивают на каких-то эфирных весах. Оценивают его самого и всю его жизнь по каким-то своим, совершенно нечеловеческим меркам.






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

140,00 руб Купить