На Счастье. Никтория Мазуровская

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Посуда бьется на счастье, - так утверждает народная мудрость.

   А жизнь, разлетаясь на осколки, как самый хрупкий хрусталь, тоже?!

   И есть ли смысл собирать осколки прошлого вместе: склеивать, шлифовать, заглаживая трещины, заживляя раны?

   Или все же жизнь разбивается на «До» и «После» ?

ПРОЛОГ

У каждого человека в жизни бывали такие моменты, когда ничего не предвещало проблем, все шло прекрасно: хорошая работа, красивый дом, семья в порядке и любимый человек рядом, - все замечательно, а на душе тревога.

   Сердце стучит гулко, отдается звоном в ушах и хочется зареветь в голос, заорать, умолять, чтобы ничего не изменилось, чтобы то счастье, что пять минут назад окрыляло и окрашивало яркими красками жизнь, никуда не исчезало, вернулось обратно.

   Ксюша ощущала себя именно так, но хотелось не кричать, хотелось встать коленями на прохладный кафель ванной комнаты и молиться. Просить Бога, чтобы эта тревога на душе была простой женской мнительностью, а не предвестником катастрофы.

   Но она не поддалась этому иррациональному страху. Спокойно промокнула лицо полотенцем. Вдохнула жаркий воздух еще раз и смогла затолкать тревогу куда подальше. У нее много дел, клиентки ждут, а вечером важный ужин с будущим партнером ее будущего мужа.

   Эта мысль вернула ей счастье, а взгляд сам собой зацепился за прелестное помолвочное кольцо с аккуратным изумрудом.

   Тепло разлилось в груди, а на губах заиграла улыбка влюблённой женщины, счастливая и ласковая.

   Прошли тревоги, спрятались.

   Ксюша была уверена, что уж теперь-то она будет счастливой всегда, потому что встретила того, без кого своей жизни представить не могла, и не хотела. Ее любили и ее обожали, а она отвечала тем же. Разве не в этом счастье?

   Она так задумалась, замечталась, что не услышала, как открылась дверь и в ванную уже в темных брюках и светлой рубашке зашел Давид.

   К ней тихо подошел сзади и оплел своими руками ее талию, прижал к себе, вдохнул её волшебный запах, прижался своей щекой к разгоряченной от душа коже.

   - Надень сегодня белое, - хрипло прошептал ей в шею, мимолетно поцеловал и посмотрел в зеркало на их отражение.

   Его девочка лукаво улыбнулась, хитро блеснула глазами.

   Красивая. Без косметики и мейк-апа. Без украшений и стильной одежды. Вот такая, красивая.

   Кожа гладкая, кровь с молоком, легкий оттенок загара остался от отпуска, проведенного на море. Розовые губы, чуть припухшие от его поцелуев.

   В белом банном халате и чалме, сделанной из полотенца.

   Вот такая она совершенная. Смотрел бы и смотрел.

   Ксюша, в зеркало, разглядывала его глаза, любовалась так же, как и он сам. Давид это знал, чувствовал. К себе крепче прижал. Не мог оторваться от нее сейчас, плевать, что уже, наверняка опаздывает, подождут. Они не так часто могли позволить себе такое утром.

   Она обняла его руки своими, переплела пальцы вместе и откинулась всем телом на него. Жест безграничного доверия к мужчине, потому что только ему одному позволяла заходить к ней за спину, только с ним позволяла себе абсолютно расслабиться, и довериться ему во всем.

   - Тебе же не нравится, когда я надеваю белое.

   От ее голоса мурашки по коже, и появилось желание послать работу к черту и остаться дома. Сбросить с Ксюши халат и прямо тут усадить на край столешницы, заняться с ней любовью. Входить быстро и яростно, слышать ее стоны и не сдерживать свои.

   - Мне слишком нравится, когда ты в белом, сразу хочу всем мужикам глаза повыкалывать, а тебя под замок посадить и не выпускать никуда. Чтоб белое -только для меня…

   Ксюша на его провокацию поддаваться не собиралась, только улыбнулась понимающе, когда его возбуждение попкой ощутила. Закрыла глаза, прикусила губу, стараясь сейчас контролировать каждый вздох, чтобы не соблазниться тем предложением, что в его карих глазах заметила.

   - Я надену белое и специально для тебя, то белое, которое, кроме тебя никто не увидит.

   Давид судорожно сжал её пальцы и глухо выругался.

   Какая к черту работа, когда ему откровенно обещают нацепить на себя белое атласное с кружевом белье? Он тот комплект по гроб жизни помнить будет. Секс в примерочной, прямо в бутике нижнего белья,- такого никто забыть не сможет. Полный экстрим, ощущения на грани, слишком остро и слишком мало. Он грозился тот магазин выкупить, если она не прекратит над ним издеваться. Прекратила, задрожала в его руках и ему ее стон пришлось собственными губами заглушать.

   Ксюша знала, что сейчас завела его больше некуда и ждала что же он сделает. Воздух в ванной заискрился от напряжения, от искушения.

   Но, у обоих были дела, которые отложить нельзя.

   Давид расцепил руки, отошел на шаг.

   Ксюша взяла в руки баночку с кремом и начала тот наносить на лицо.

   Мужчина наблюдал. Любил этот момент. Когда Ксюша становилась другой, из домашней превращалась в бизнес-леди. Наносила макияж, творила что-то невообразимое с тюбиками, красками, помадами. А потом думала, как лучше уложить волосы, что будет сочетаться с ее настроением.

   Он искренне не понимал, какой там может быть выбор с ее каре? Но жизнь с этой женщиной ему наглядно продемонстрировала, что многое, очень многое.

   - Я ушел, до вечера, - снова подошел к ней, повернуло ее лицо чуть в сторону и поцеловал в губы, едва ощутимо, - Люблю тебя.

   - А я тебя!

   Давид улыбнулся во все тридцать два и ушел.

   А Ксюша… схватилась рукой за шею, прикрывая то, чего там уже давно нет. Дышала с трудом и сердце бешено колотилось.

   Силой воли заставила себя опустить руки, вцепилась пальцами в мрамор со всей силы.

   Она одна. Свет горит ярко. Никаких теней. Никого за спиной. Только она одна.

   Только она…

ГЛАВА 1

Пять лет назад.

   На улице становилось темно, зажигались фонари, освещая улицы для жителей города.

   Давид со смешанными чувствами наблюдал за тем, как фонарь за фонарем вспыхивали, озаряя своим светом накатывающую на улицу темноту.

   Сидел в удобном мягком кресле, улыбался шуточкам друзей. Но нет-нет, да поглядывал на дверь. Именно вход вызывал двойственные эмоции.

   Напряжение, и даже едва уловимую злость, потому что опаздывает, или вовсе решила не идти никуда. И предвкушение, болезненное, мучительное, от которого сердце заходится удовольствием и болью, потому что увидит ее.

   Его наваждение. Его мука. Его лучший друг. Его соратник. Его…, к сожалению, не его девушка, но та, ради которой он бы пожертвовал всем,- своей жизнью, если бы потребовалось.

   Ежегодная встреча одноклассников без ее фееричного появления проходила скучно, блекло. Для него. Для остальных, - а набралось на данное время человек десять,- нормально, удовлетворительно.

   - Смолов, аууу, ты где? – перед его лицом Олька помахала ладошкой, потрепала его по волосам, привлекая внимание,- с детства терпеть не мог, когда кто-то волосы трогал, - Да придет твоя зазноба, придет, - уже замужняя дама покровительственно хлопнула его по плечу.

   Давид перевел взгляд на бывшую одноклассницу, вперил в нее очень недобрый взгляд. Что ж, возможно с виду его нельзя было назвать грозным, но смотрел на людей он всегда убийственно, этого не отнять. Темперамент был бешеным, контролировать свой характер было тяжело, но к двадцати двум годам он сумел обуздать эмоции и дисциплинировать ум.

   Правда, когда такие вот «подруги», как эта, начинали мелькать перед глазами и пытались корчить из себя что-то большее, чем они есть, его выдержка подвергалась испытанию. Придушил бы ее за этот покровительственный тон и жест. Размазал бы.

   Олька отшатнулась от него, чуть было не споткнулась о ножку столика и шлепнулась на свое место, хватая ртом воздух. В уме все проговаривала про себя, что Давид совсем кукушкой по своей Ксюхе двинулся, уже и слова не сказать ему. Мудак!

   Народ за столиком, наблюдая эту сцену, малость притих и пропустил появление нового действующего лица.

   - А че так тихо-то, ребят?!

   Ксюша шагала к ним, улыбаясь во все тридцать два. Улыбалась ярко, открыто, со всей душой радуясь встрече с друзьями.

   Подошла к столику и начала со всеми обниматься-здороваться. Ребята оживились, смеялись и подкалывали кто кого, как это обычно бывает в большой компании, дружившей многие годы.

   Ксюха, пока бежала от автобуса, успела немного продрогнуть, не посмотрела с утра на сводки погоды и оделась легко.

   Девушка скинула куртку и кинула на спинку кресла, туда же отправилась сумка. Сама же подошла к Давиду, оглядела его не без удовольствия, но не подколоть не могла.

   - Боже, Смолов, да ты никак вес набрал?! – она хлопнула поднявшегося парня по животу, и тут же крепко обняла, - Сто лет тебя не видела.

   Давид со сдержанным удовольствием обнял подругу, вдохнул родной и привычный запах, и отступил от нее на шаг, но рук с ее тонких плеч не убрал. Смотрел на нее, любовался. Оглядывал ее фигуру, подметил, что она-то как раз наоборот, похудела, стала еще красивей, еще совершенней.

   Когда же взгляд поднялся выше и остановился на ее глазах… сердце биться перестало, а пальцы на руках непроизвольно сжались в кулаки. Ксюша вскрикнула, вырвалась из его хватки и что-то шутливо сказала про его силу. Но смотрела на него обеспокоенно и даже немного печально.

   Это отрезвило. Жалость - не то чувство, которое он бы хотел получить от нее в свой адрес.

   - Да ты никак, малышка, в настроении?

   Они сидели совсем рядом, прямо, как в школе, и привычно обсуждали дела, обмениваясь новостями.

   Все, как и всегда.

   Только теперь Давид присматривался к ней, подмечал заметные только ему мелочи в ее поведении, которые только подтверждали появившуюся догадку.

   Как мечтательно Ксюша улыбается своим мыслям, забывшись смотрит в окно и накручивает длинный локон на палец, а опомнившись, щеки её едва заметно краснеют. Глаза сияют тем самым светом, что говорит о влюбленности. Телефон в руках вертит и все посматривает на входящие сообщения.

   Он ее друг, знает ее с детства. Их родители дружили, они росли вместе. Сколько себя помнил,- она всегда была рядом. Всегда. Даже в школу их отдали вместе: его на год позже, а ее на год раньше. Одиннадцать лет за одной партой.

   Она воспринимает его другом и братом. Не допуская ни одной даже мысли, даже намека на какую-то романтику с его стороны, верит ему безоговорочно, всегда принимает его сторону даже тогда, когда он не прав.

   Она понимала его без слов, потому что он не говорил до шести лет (детская травма). Не смеялась над ним никогда, когда не мог нормально выговаривать слова, когда картавил и заикался. Она лупила парней в школе, старше себя, если они смели издеваться над ним.

   Ксюша навещала его в больнице постоянно, - а он был там частым гостем. В детстве болел много, был высоким и тощим. Это уже после шестнадцати начал набирать вес, обрастать мускулатурой, и родители разрешили сделать операцию по коррекции зрения. Избавился от надоедливых очков.

   Она не боялась его буйного характера. Это в детстве она защищала его, а вот в юношеские годы, когда Ксюша округлилась в положенных местах, уже он лупил всех подряд за взгляды и пошлые шуточки в ее адрес.

   Его таскали к директору, вызывали родителей в школу, но год от года бешеный нрав брал свое. Если что втемяшил в голову, все,- не переспоришь никогда. Он не был тупым задирой, любил учиться, обожал математику и физику. Также его увлекала история, а позже, в старших классах ему по нраву пришлась экономика и право. Но учителя с ним намучились. Давид мог с ними спорить, возражать их утверждениям, и приводить аргументы к своим словам.

   Он был катастрофой, именно был.

   Пока однажды, своим разбушевавшимся нравом не уследил за языком, и сказал то, чего не думал. Обидел единственного настоящего друга.

   Ксюша же просто хотела его успокоить, чтобы не было очередной драки из-за пустяковой шутки старшеклассника.

   Ну, подумаешь, назвал он ее не слишком приличным словом, так не потому, что так думает на самом деле, а потому, что обиделся на ее отказ сходить с ним в кино.

   Давид пришел в бешенство от ее попытки защитить эту падаль. Перед глазами пелена красная, в крови чистая ярость.

   Прошелся по ее поведению, раздаваемым направо и налево улыбкам всем мудакам в школе. Оскорбил ее внешний вид. Она, как и все девчонки в ее возрасте, красилась и носила короткие юбки, но в рамках приличий. Но, даже сейчас, вспоминая, ему становится стыдно. Стыдно от слез в ее глазах. От его обидных слов.

   Она не говорила с ним неделю. Сидела рядом на уроках,- и ни слова, ни взгляда. Не упрекнула, не обозвала никак. Была рядом, и в тоже время нет.

   За ту неделю, из буйного молодого парня он превратился в кого-то другого. Того, кто отвечает за свои слова и поступки. Следит за языком и за своим поведением. От его спокойного, но убийственного взгляда другим становилось некомфортно, страшно.

   А еще за ту неделю он понял, что любит. Ксюху свою любит. И никто другой ему не нужен. Вот только его Ксюха смотрела на него по-другому. И он это принял. И никогда не пытался перевести их отношения в нечто большее.

   Он не страдал молчаливо, не надевал на себя пояс верности.

   Жил нормальной полноценной жизнью. Учился, вникал в дела отца. Спал с другими женщинами, получал от ничего не значащих связей удовольствие,- физическое, конечно же.

   Общался с Ксюшей. Они встречались, созванивались. Как и прежде были близки.

   Давид запрещал себе думать о ней иначе, потому что знал: стоит только вырваться на волю истинным чувствам и желаниям, он не удержится и однажды натворит дел. Испортит то, что имеет сейчас.

   И так, рядом с ней контролировать себя было трудно. Хотелось до боли забрать ее себе. Спрятать от всех и всего. Закрыться в квартире, прижать и не отпускать.

   Но в последнее время начались странности. Они меньше виделись и общались. Ксюша какая-то странная. То веселая, то грустная. И глаза горят, сверкают, практически слепят своими чувствами.

   А сейчас, видя, как она крутится, нервничает, и при этом выглядит счастливой, подозрения стали фактами.

   Ксюша влюбилась.

   У него в груди все застыло. И начало медленно гореть. В яростном огне злости и ревности.

   И лучше бы ему уйти, потому что слишком велико желание схватить ее, трясти со всех сил и заставить назвать имя. Имя того счастливчика, что сумел завоевать сердце его любимой девушки. А если он будет знать имя, то найдет, а уж если найдет, то… Лучше ему прямо сейчас уйти, сослаться на дела, и уйти.

   - Как родители? Давно их не видела.

   Ксюша придвинулась ближе к Давиду, внимательно осмотрела нахмуренные брови, сжатые зубы, и сама напряженно замерла.

   Не могла понять, что так взбесило Давида, что так из себя вывело. А то, что он едва держит себя в руках, она видела прекрасно.

   Давид к ее вопросу остался безучастным, будто не услышал, потому что находится не здесь.

   Какое-то нехорошее чувство забралось внутрь, и всю веселость, радость и хорошее настроение ледяной водой смыло. Стало страшно. Не за себя, а за него. Характер у друга был непростой, и порой он мог выйти из себя до такой степени, что сбивал костяшки пальцев в кровь, круша все вокруг. Но хуже было, когда оставался вот таким. Спокойным, сдержанным, но на грани. Когда принимал важное решение и больше от него не отступал.

   Холодная ярость в глазах и бешенство, заметное по сжатым в кулаки рукам. Другим все равно, им пофиг. Но ей… он важен для нее, близок. И когда он в таком состоянии, значит, что-то случилось.

   Тогда почему он ей не говорит? Еще пару дней назад все было нормально, а теперь…?!

   Она тронула его за руку, привлекая к себе его внимание, и задохнулась под этим яростным взглядом: показалось, что именно она, именно ее появление вызвало в нем такую бурю.

   У нее руки похолодели, в сердце что-то будто сломалось, и оно начало биться с перебоями.

   Ксюша задохнулась. Задохнулась от той боли, что увидела в глубине серо-зеленых глаз. Будто он впервые не смог ее спрятать. То, что его изнутри грызло, убивало.

   Она отдернула руку, словно ошпарившись о кипяток, а Давид на этот ее жест скривил в непривычно насмешливой улыбке губы. В насмешке над самим собой.

   Он резко наклонился к ней, прижался своими губами к ее губам, в жадном и скупом поцелуе.

   - Прости за это, малыш, - погладил ее по щеке, стирая откуда ни возьмись появившиеся слезы, - Родители в порядке, ссорятся, а потом мирятся. Все, как всегда. Отец снова предложил продолжить учебу в Англии…

   Ксюша сидела молча, затаив дыхание и сдерживая слезы. Отошли на второй план замолчавшие друзья, обслуживающий персонал. Весь мир перестал существовать. Все мироздание сосредоточилось сейчас между ними. Давид уходил. Отпускал ее. И ее просил сделать то же самое.

   Она теряла единственного друга. Обязана была потерять, потому что только сейчас он позволил ей увидеть правду. Правду о той боли, что столько лет она причиняла ему своей слепотой, своим невниманием и непониманием его чувств.

   Боже! Она мысленно взмолилась, просила сил и мужества не наделать глупостей.

   Ком стоял в горле, Ксюша не могла выговорить ни слова. Боль пожирала сердце. Вина давила на грудь, мешая сделать хоть один полноценный вдох.

   -… и я соглашусь.

   Его слова врываются в ее сознание. И она понимает, что не остановит Давида. Никогда и ни за что. Не потому, что не хочет, а потому, что не имеет права.

   Давид ждал.

   Ждал от нее хоть каких-то слов. Жадно вглядывался в родные черты, в любимые глаза, полные слез. Полные слез и решимости.

   Его девочка моргнула, слезы снова коснулись щек.

   Надежда все-таки умирает последней.

   Она вдруг резко придвинулась к нему ближе, обняла что есть силы, и шепнула:

   - Будь счастлив!

   Практически приказала ему. Не просила. А приказала.

   И ему больше ничего другого не оставалось,- только уйти.

   Ни с кем не прощаясь, забрал свое пальто и пошел к выходу. Ему не страшен был холод и темнота. Безразличие накатило со всей своей возможной силой.

   Давид не обернулся назад. Не хотел видеть ее взгляд, виноватый, болезненный.

   Он хотел запомнить другое: ее губы на своих губах. Вкус. Запах. И то, как горят собственные пальцы от прикосновения к ее коже.

   Пусть эти воспоминания останутся с ним. Пусть с них начнется новая жизнь.

***

Неловкую тишину и кучу косых взглядов от друзей прервал телефонный звонок, и Ксюша схватилась за телефон, как утопающий за соломинку. Пытаясь спастись и не утонуть. Она трусливо схватила свои вещи, и, не прощаясь ни с кем, выбежала на улицу.

   Сбежала. Пусть. Трусиха жалкая. Ну и ладно. Свое душевное спокойствие ей сейчас важнее, чем косые взгляды от друзей.

   А телефон все звонил и звонил. Кто-то жаждал с ней общения.

   На экране мелькала фотография красивой женщины с проницательным взглядом. Мама.

   - Да, мам, привет! Как у вас дела? – Ксюша стала на ходу натягивать на себя куртку, придерживая телефон плечом.

   - Ну, наконец-то, ты ответила, я уж думала трубку не возьмёшь, - мама взволнованно защебетала, пересказывая все новости с отдыха.

   Ее мама, Камилла Витальевна Волжина, вышла замуж во второй раз не так давно, и вовсю наслаждалась налаживанием личной жизни в брачном путешествии по Европе. Женщиной она была интересной, красивой, умной. Иногда излишне мнительной, как сейчас, например.

   - У тебя все хорошо? Я сегодня говорила с Ираидой, она сказала, что у ее троюродной сестры, ну ты помнишь, Зина, которая с бородавкой на носу… так вот, что у этой Зины пропала дочка твоего возраста. Ксюшенька, что-то мне не по себе. Не ходи одна по улицам, вдруг это маньяк какой?

   - Мам-мам, успокойся. Сколько раз тебя просить не шептаться с Ираидой, она верит всему и каждому. Ты забыла, что недавно она предрекала конец света?!

   Мама засмеялась, и Ксюша тоже.

   Соседка с первого этажа, та самая Ираида, обожала смотреть телевизор, и как правило, верила всему, что там говорят. И недавно, эта весьма упитанная женщина далеко за пятьдесят, готовилась к концу света, о чем в курсе был весь их дом и два ближайших магазина продуктов.

   - У тебя точно все хорошо? Голос какой-то странный.

   Ксюша шла и не знала, что она может сказать маме в ответ на такой вопрос. Все ли у нее хорошо? Нет, не все хорошо.

   Она дура, слепая курица. Ей было больно, плохо, хотелось кричать и винить в случившемся всех подряд. Ну неужели никто не мог ей глаза открыть, неужели никто не мог ей ничего сказать?

   А если бы сказали? Если бы ткнули носом, что бы изменилось?

   - Давид уезжает в Англию, - хрипло выдавила из себя, в груди камнем застыло сердце, а мама на том конце линии молчала, - Мам, ты слышишь?

   - Да-да, слышу, малыш, конечно. Уезжает? Может быть, так нужно, Ксеньчик?

   И что-то в голосе мамы ей подсказало, что мама не будет ничего уточнять. Ведь несколько лет Давид упорно отказывался ехать учиться в другую страну, а тут вдруг решился посреди учебного года. Ее мама знала или подозревала, а раз сейчас ничего не говорит… возможно так действительно правильно?

   - Да, наверное, мам, так нужно.

   - Не расстраивайся малыш, хорошо?

   Ксюша кивнула, но маме этого видно не было, и всё же они чисто интуитивно друг друга поняли.

   - Когда вы возвращаетесь? Я соскучилась уже.

   - Малыш, через две недели будем, я тебе столько всего накупила, не поверишь!

   Еще минут десять они болтали о разных женских штучках, то есть практически ни о чем. Но Ксюше стало немного легче.

   Под ногами простиралась дорога, ведущая к дому, телефон пиликнул о входящем сообщении: «Жду возле дома!»

   Но сердце почему-то не забилось быстрее, улыбка не появилась на губах, как раньше, при виде сообщения от этого абонента.

   Ксюша ускорила шаг, желая побыстрей добраться до нужной улицы. Увидеть знакомый силуэт, вдохнуть уже ставший родным запах, и спрятать лицо в отворотах мягкой ткани пальто. Почти, как наяву ощутила руки, обнимающие талию. И тепло разлилось по всему телу.

   Она была влюблена. В мужчину, старше ее на добрых семь лет, но ее не смущала разница в возрасте. Она парила на крыльях любви, ничего и никого не замечая. Любила, как только может любить впервые в своей жизни молодая и неопытная женщина.

   Прогуливала пары, игнорировала встречи с друзьями, исчезала с вечеринок, лишь бы провести время с ним.

   Сегодняшний вечер не стал бы исключением. Но… что-то внутри подсказывало, что даже самый сладкий и самый желанный поцелуй Саши не изгонит из души уже поселившуюся там тоску по потерянному другу.

   Они познакомились совершенно случайно, Ксюша налетела на него в торговом центре, и проехалась бы носом по кафелю того же центра, не подхвати он ее вовремя.

   Взрослый мужчина, красивый и привлекательный. В костюме-тройке, с великолепными манерами и чудными глазами, в которых плещется любопытство и смешинки.

   Он предложил угостить ее кофе. А она не отказалась.

   Да, первое что цепляло в нем, -это внешность. Но Саша был интересным собеседником, много знал, много видел. Они проговорили часа два, прежде чем ему позвонили, и он был вынужден уйти по делам. Но обменялись номерами телефонов.

   С того момента Ксюша кинулась в эту первую влюблённость в своей жизни, как в омут с головой.

   Она ждала каждой встречи, каждого звонка, каждого сообщения.

   Сходила с ума, если за день не услышала его голоса.

   Она таяла, как тот снег по весне, когда Саша уверенно и властно брал ее за руку.

   Горела первым страстным огнем от его поцелуев и забывала о стеснительности, когда умелые руки касались тех мест, которые никто прежде не трогал.

   Он был ее первой любовью, первой страстью и первым мужчиной.

   Он был ее огнем, а она сама была мотыльком. Потому, как рациональная часть ее сознания, не затуманенная шквалом эмоций, считала, что все это ненадолго. Что в этой волшебной сказке просто обязан появиться злодей. Возможно, в виде жены и пятерых детей, или красавицы невесты.

   Так или иначе до этого дня все было слишком идеально.

   И в душе, кроме тоски и вины появилось новое ощущение, ожидание чего-то страшного. Ужасного настолько, что у нее мурашки побежали по коже, а волосы на затылке дыбом встали.

   Ксюша остановилась прямо посреди тротуара и оглянулась вокруг себя.

   И жгучее ощущение в затылке исчезло. Предчувствие испарилось.

   Кажется, ее нервной системе нужен отдых,- слишком много впечатлений за один день.

***

Две недели спустя.

   Мама и ее новый, теперь уже точно муж, решили еще на недельку задержаться, продлить свой отпуск, пока обоим это позволяет работа.

   Кто-то был бы таким исходом недоволен, но не Ксюша. Наоборот, она была рада.

   Рада, что мама не увидит ее плачевного состояния и накатывающей депрессии.

   Ей казалось, что ее жизнь разваливается по частям. Как будто она была каким-то хрустальным шаром, а кто-то взял и со всей силы жахнул этим хрупким шариком о бетонный пол.

   Первым осколком был Давид,- он уехал. Исчез из ее жизни. Только и написал, что у него все хорошо. Она пыталась ему позвонить, но номер оказался «вне зоны», а потом и вовсе перестал существовать. Тогда Ксюша предположила, что Давид перешел на другую симку и позвонила его родителям, чтобы узнать новый номер.

   Но…, те выполняли требование сына и номер не дали, извинились за это, конечно, но попросили дать их ребенку время, чтобы наладить свою жизнь.

   Разве Ксюша могла сделать не так, как ее просили? Нет.

   Давид вычеркнул ее из своей жизни, совсем. Ни номера телефона, ни почты, ни контактов в соцсетях. Ничего.

   Ее долг, как друга, перестать искать и дать ему жить нормально, без напоминаний о себе.

   И она смирилась. Заставила себя это сделать. Правда, эгоистичная сторона ее натуры была глубоко обижена, но и это со временем пройдет.

   Вторым осколком стал Саша.

   Она за эти месяцы не задавала ему вопросов, не спрашивала его о семье, о работе. Просто боялась этих тем. Страшилась, что они разрушат ее сказку раз и навсегда.

   А вчера он огорошил ее новостями. Ему нужно возвращаться, так как те дела, ради которых он сюда приезжал, завершены.

   И возвращаться не в другой город, а в другую страну.

   Сегодня их последний вечер.

   Он ждет ее возле дома, оттуда они пойдут куда-нибудь ужинать, потом погулять по городу… Поговорят, наверное, о том, что ждет их дальше.

   Руки сильней сжимали коробку с новым заварочным чайничком-, старый она вчера разбила, на счастье, наверное. Ноги почти перешли на бег.

   Но вдруг стало страшно и холодно. Мурашки по коже, и волосы дыбом.

   А впереди показался знакомый силуэт в кашемировом пальто, правда, тень от фонаря падала так, что видны только очертания фигуры.

   В кармане куртки запиликал телефон о входящем сообщении, но она не обратила на это внимания.

   Она спешила навстречу мужчине.

   Не отпускала его неподвижную фигуру взглядом, но в их дворе была парочка неудобных выбоин в асфальте, и Ксюша чуть не упала из-за одной такой.

   А когда снова подняла взгляд, Саша куда-то исчез.

   Сердце тревожно забилось, накатила паника.

   Ксюша достала телефон из куртки с намерением позвонить Саше, но увидела сообщение от него: «Малыш извини, я улетаю сегодня, срочно нужно на работу. Позвоню, как буду на месте, и мы поговорим. Целую!»

   Она не успела ничего сделать, даже осознать смысл прочитанного.

   За спиной стоял человек. Близко. Его дыхание шевелило волосы на затылке. Одно его присутствие вызывало паралитический ужас у всего ее существа.

   - Помо… - она задохнулась собственным криком о помощи, захрипела.

   Пальцы выпустили в свободный полет коробку с новым чайничком, послышался характерный звон разбитого стекла.

   Она стала третьим осколком, который разлетелся на миллионы маленьких кровоточащих частиц.

   Но кто-то сказал, что посуда бьется… на счастье.

   Только в счастье она больше не верит.

ГЛАВА 2

Вечер, темнота. Типичный двор многоэтажного комплекса зданий, недавно заасфальтированная дорога (солнечными друзьями из Таджикистана), опять вся в выбоинах. Фонари светят через раз.

   Жители спешат домой. Кто-то идет, уткнувшись в телефон и с наушниками в ушах,- такие не заметят даже летящую на них на полной скорости машину. Кто-то же, усталый, с работы, с тяжелыми сумками, нагруженными продуктами, не замечает никого и думает только о том, как бы побыстрей попасть домой, руки от тяжести неприятно режет, и они немеют. Мерзнут. Кто-то же наоборот, бдительно оглядывается по сторонам, с любопытством поглядывает на окружающих и мысленно всем дает свою оценку: от бедра пошла молодуха в красивой одежде, и вся расфуфыренная – значит, шлюха; идет женщина средних лет с пакетами и там явно позвякивают стеклянные бутылки – по любому алкоголичка сама, или муж (если он есть); странный мужик в пальто шагает за девицей… той, что расфуфыренная – хахаль. Человек презрительно качает головой и идет по своим делам. Ему невдомек, что на самом деле происходит. Он пропустит мимо ушей испуганный вскрик, и даже не вздумает повернуться и просто посмотреть, что же случилось.

   Он будет костерить окружающих, будет говорить о падении нравов, о том, что молодёжь не читает книг, не смотрит хорошего отечественного кино, а все больше гуляет по барам, пьет и шляется со взрослыми мужиками. Человек будет считать себя выше других. Но так ли это есть на самом деле? Даже не задумается о том, что его надменность и полное безразличие к бедам других, помогло случиться ужасному.

***

Чужая рука на ее лице закрыла рот и нос, Ксюша не могла крикнуть и не могла вдохнуть. Пульс стучал в висках, в ушах шумело.

   На шее удавка. И дыхание: сиплое и нетерпеливое. Мерзкое.

   Она ощущает холод, ветер. Как чужие руки растягивают одежду, рвут колготки и тянутся к белью.

   Она все это осознает умом, но поделать ничего не может. Замерла истуканом. От страха в глазах темнело, а тело начало неметь, кожа будто покрывалась льдом, замерзала.

   Вокруг огромный город и темнота подворотни.

   Ее приложили головой о стену, по замёрзшей коже потекли горячие струйки крови, но обидней было за светлое пальто… странная мысль.

   В голове набатом: «Саша!»

   Она мысленно тянется к нему! Зовет! Кричит! А он не слышит!

   «Саша! Саша! САША!»

   Рот был закрыт, но шея освободилась. Она ощущала себя будто пьяной, не могла стоять на ногах.

   И последнее, что помнит – это глаза.

   Холодные, жадные. В них она увидела свою смерть.

   А Ксюша… она хотела жить. Несмотря ни на что, она хотела жить.

***

Даня и Кир – братья близнецы. Вместе в школе, вместе в универе. Как раз возвращались с гулянки и были навеселе, но еще способные дойти до дома самостоятельно. Не на автопилоте, а очень еще даже соображая.

   До дома оставалось минут пять ходу, они шли и возбужденно обсуждали кто сколько выпил, кто к кому подкатил и так далее. Два молодых парня, которых больше интересуют девчонки и секс, нежели учеба. Первый курс, вкус практически вольной жизни. Но все же шли пешком и через дворы, чтоб мамка не пропалила как от них несет алкашкой и куревом.

   Обычно-то ездили на автобусе, а тут решили пройтись, проветриться.

   Видимо, это была судьба, не иначе.

   Кир первым заметил какую-то возню в тупиковом повороте, а дальше шли гаражи. И звук. Хлюпающий. Сначала посмотрел туда и решил, что парочка не дотерпела до дома, даже собрался пошутить, но почему-то замер на полушаге и присмотрелся внимательней.

   Картина ужаснула.

   Девушка ревела. И дралась с мужиком, больше ее ростом и комплекцией. Отбивалась и царапалась.

   - Эй, мужик, ты че делаешь? Я ща ментов вызову! – Кир заорал, как дурной и кинулся в подворотню, Даник потащился за братом.

   Громила отскочил от девушки, отбросил что-то в сторону и натурально зарычал на них и кинулся с кулаками.

   Их, конечно, было двое, но спортом никто из них не увлекался, поэтому раскидал он их легко и убежал. Они и очухаться не успели, а того мудака и след простыл.

   Даник приложился о стену, ободрал руку, но на ногах стоял твердо, а вот Кир упал и стукнулся головой, у него все пространство кругом шло.

   Но они оба смотрели на девушку и не знали, что делать.

   В разорванной одежде, с проступающими синяками на шее.

   Глаза, полные ужаса и паники, слезы, размазанные по лицу, поплывшая тушь. Руки дрожат, ногти обломанные и в крови, держит полы пальто и пытается его застегнуть, но не хватает пуговиц.

   Но хуже было с лицом.

   Отпечатки пальцев на лице еще не проступили синяками, но заметны из-за разводов туши. И кровь.

   Они оба только сейчас начали понимать, что тут произошло. Практически под носом у кучи людей, идущих по улице.

   Даник прокашлялся и подошел ближе, но девушка отскочила и что-то захрипела, задрожала еще сильней.

   - Я тебя не трогаю. Он ушел, видишь, - он поднял руки раскрытыми ладонями вверх, показывая, что не причинит вреда, - Ты… ты… он успел что-то…

   Но ответа не потребовалось. Успел.

   Пусть и было темно, но брат уже светил фонариком от телефона и звонил ментам.

   Даник заметил голые икры, почему-то один сапожек на ноге, пальто было до середины бедра и по внутренней стороне стекала белесоватая жидкость.

   Гением тут быть не надо, и так ясно.

   Весь хмель выветрился из головы моментально.

   Эти ее глаза, полные ужаса, паники и дикой ярости, зрачки почти на всю радужку он запомнит на всю жизнь.

   Когда девчонка посмотрела на свои бедра… зашаталась, ее всю ощутимо тряхнуло, и она съехала по стенке, теряя сознание.

   Рядом завыла сирена подъезжающих машин.

***

Что может ощущать мужчина, отец двоих детей, когда ему звонят среди ночи и говорят, что его старшая дочь, живущая в другом городе, сейчас находится в больнице?

   Это напугает любого родителя, который любит своего ребенка.

   Петр Афанасьевич с дочерью был не в самых лучших отношениях, но звонил ей раз в неделю и пытался эти самые отношения наладить.

   После развода с ее матерью, Ксюша встала на ее сторону и отказалась даже попытаться услышать его, ее отца.

   Не брала у него деньги, хотя он регулярно их высылал, отказывалась от подарков даже, врученных на ее день рождения. В общем, объявила бойкот. И несколько лет его игнорировала. Чуть повзрослев, переросла, и пыталась наладить отношения.

   Петр был хоть порой и резким, но единственную дочь любил, и зла на нее никогда не держал. Потому ухватился за возможность перемирия двумя руками и даже зубами.

   Дочь взрослела, вот-вот должно его малышке стукнуть двадцать два, совсем взрослая и самостоятельная. Хотя для него она всегда будет маленькой принцессой.

   В последнее время, живущая одна в квартире,- мать то усвистала в брачное путешествие. На его взгляд, слишком рано дочь начала сама жить, пусть и недолго. Не среди небожителей живут ведь, а в реальном мире.

   Он пытался дочь к себе упросить переехать, да все никак, уперлась рогом, и все тут.

   А теперь вот звонок офицера полиции и сообщение про больницу.

   Ему стало страшно и тревожно. С роду его малышка никогда в больнице не лежала, даже в детстве. Вот к другу своему бегала, да. Но, чтоб самой болеть и лежать,- нет.

   Она у него крепкая, вся в отца. Жизнь любила.

   Но когда он спросил почему его дочь в больнице и записывал адрес, где именно, услышал «На нее напали. Нападавший скрылся с места преступления…»

   Формулировка могла подразумевать ограбление, просто шпана на улице прицепилась, да что угодно.

   Но подумалось сразу о худшем. Когда говорят нападение, понимать под этим нужно изнасилование.

   Ему не требовалось никаких доказательств, он уже знал, что ЭТО случилось с его малышкой. Сердцем знал.

   Он преуспевающий юрист. Он знает, что такое жертва изнасилования или жертва насилия.

   Как-то даже целое исследование пришлось прочитать и вникнуть, потому что вел дело в суде, где против его клиента были подобные обвинения. Недоказанные, кстати.

   У него поджилки затряслись и задрожали ладони, стоило представить через какой ад будет каждый день проходить его девочка, чтобы пережить этот кошмар.

   Пришлось вызванивать водителя, сам за руль сесть побоялся, не то состояние. И лучше никому не станет от того, что он вмажется в столб или другую машину.

   Пётр давно закостенел и мало что его трогало. Все думал: самое страшное, что было в его жизни – это дочь, отказавшаяся с ним общаться.

   Его не трогали проблемы клиентов, не трогали мировые проблемы. Политика, войны и голодающие дети в Африке.

   Он был эгоистом и волновался о себе и своей семье.

   Теперь же на голову обрушилось понимание – самое страшное, что он отец, не сумевший защитить своего ребенка от ужаса, от насилия, и вряд ли теперь она сможет ему доверить свою безопасность.

   Он мужчина, а значит, сейчас он ее враг.

***

Городская больница. Запахи лекарств и дезинфицирующих веществ.

   Врачи и медсестры, санитары. Все бегают куда-то, что-то делают. А ему хочется орать во все горло. Бить стены. Бить людей, врачей, полицейских и даже следака. Хоть на ком-то выместить то, как заломило грудину так, что он не мог вдохнуть.

   На него поглядывают, косятся. Он в их понимание мира не вписывается. А еще замечает злорадство и презрение.

   С таким отношением, Пётр на своем веку сталкивался не раз, и научился срать на таких людей. Они ничто для него. Так, массовка и не больше.

   Ведь встречают всегда по одежке. Вот и он в костюме, сшитом на заказ, дорогом пальто и эксклюзивными часами от известного модного дома, у этих людей вызывал зависть и презрение. Им не понять его горя. Они видят только то, что хотят видеть. Что дочку богатого человека изнасиловали, и теперь в отделении полно полиции, и весь город стоит на ушах. А ради простой девчонки такого бы шума не устроили.

   Шепотки неслись вслед его шагам.

   Даже пациенты, лежащие в отделении травматологии, и то смотрели осуждающе.

   Людям ведь не объяснишь, что свой достаток и положение он заработал сам. Кровью и потом. Задержками на работе. Потерей первого брака. Нервами. И уже седыми висками. Хотя ему еще и сорока пяти нет.

   Он и объяснять ничего не собирается. Всем рты не заткнешь. Его это не трогает. А вот его девочку затронет. Все эти взгляды, шепотки. Это поначалу будут сочувствовать, но надолго жалости не хватит. Начнут осуждать, говорить что-то типа «сама виновата» или «если сучка не захочет, кобель не вскочит». Адвокатская практика Петра Афанасьевича позволила сделать такие выводы. Некоторые жертвы насилия не выдерживают именно вот этого осуждения от общества, от родных и друзей, от сокурсников, и так далее. Итог: самоубийство, или его попытка. Кому как повезет.

   Девушек и женщин, сумевших пережить ужас и насилие, добивает общественное порицание.

   Но похоже, теперь он будет весь седой.

   Его малышка. Его Ксюша несколько раз приходила в себя, но не понимала кто она и где находится. С ней рядом присутствовал психолог и следователь.

   А вот Петр не мог.

   Каждый синяк на ее коже, каждый ее потерянный, беспомощный взгляд… ножом по сердцу.

   Она не говорила. Повреждено горло. Потому что ее душили удавкой.

   Сейчас он еле стоял на ногах, вспоминая слова следователя.

   Она боролась. Пыталась кричать и еще сильней этим повредила себе горло. И если бы не парни, что шли мимо и вспугнули насильника, возможно ее бы убили, как прошлых двух девушек. Ей хватило сил прокусить насильнику ладонь до крови, он ослабил хватку, и она смогла бороться активней.

   Много ушибов и ссадин. Разбит затылок.

   Криминалисты собрали много биоматериала (даже думать о том, что скрывается за этим определением, страшно, хоть он и так знает, юрист ведь), будут прогонять по базе. Так, как она единственная выжившая, предстоит составить фоторобот, описание. Подробная дача показаний.

   Первые два часа после нападения она еще могла говорить, точнее сипеть, но следователь сумел разобрать пару предложений.

   Сотрудники опергруппы нашли сумку, телефон, и потерянный сапог. Также установили последние звонки и сообщения.

   Дозвониться матери не сумели и нашли отца.

   Петра спросили о каком-то Саше. Вроде это парень его дочери, а он и знать не знает кто это.

   Спросили не просто так. Парни, что нашли Ксюшу утверждают, что она произносила это имя. Точнее, шептала, как помешанная.

   Оперативники проверили телефон. Куча сообщений, звонков.

   Первый подозреваемый, но отмели эту версию быстро. Когда произошло нападение этот Саша уже летел в самолете в другую страну. Чист. Не привлекался, не женат. Ведет свой бизнес. В городе был пару месяцев, заключал контракты.

   Мужчина с каждым новым фактом приходил в ярость. Она хоть на какую-то долю, но укрощала душевную боль.

   Бывшая жена не отвечала на телефон. У его дочери были отношения с мужиком, старше ее лет на десять, а он и не в курсе. Его девочку изнасиловали буквально в сотне метров от ее дома, и никто даже не попытался помочь, а людей там ходит много, он точно помнил. И если бы не этих два брата-акробата…

   Он эту дуру, бл*дь, на куски собственными руками разорвет. Куда она смотрела? Жизнь свою строила, а дочь? Типа выросла, готова к жизни реальной? Девочка, воспитанная в тепличных условиях, оказалась один на один с этой гребаной реальностью.

   Боже, если б он только мог такую мысль допустить, нанял бы охрану.

   Он растерян и не знает, как правильно себя вести. Все знания и весь его опыт куда-то подевались, и Пётр превратился в отца, дочь которого подверглась насилию.

   Ей больно, страшно. Она молчит и только смотрит. Моргает на вопросы следователя. Закрывает все тело одеялом, шугается касаний. Похожа на испуганного дикого котенка.

   Для нее сейчас все враги. Угроза ее жизни.

   И мать, которая должна быть рядом, не берет трубку, бл*дь!

   Пётр сидел на кушетке, притащенной специально для него. Сидел возле палаты и пытался собраться с мыслями.

   Не мог отстраниться и начать работать. Это ведь девочка, его малышка, которая в детстве выбила ему зуб пяткой, и любила играть в прятки. Не потерпевшая, и не клиент. Это его дочь.

   Он настолько погрузился в свои мысли, что не заметил, как рядом присела женщина – психолог.

   - Вы дозвонились до матери Ксении?

   - Нет, но мои люди уже ищут по другим каналам, найдут ее мужа, может, хоть он ответит.

   - Хорошо, думаю присутствие матери Ксении поможет.

   - Вы… вы можете сказать, как мне себя вести? Что делать? По работе я сталкивался с разными случаями, но сейчас не могу сообразить, а ошибки в нашей ситуации могут стать фатальными.

   Людмилу искренне поразил этот мужчина. Уже не молод, со своими принципами, жизненным опытом. Сильный, капельку властный, в меру эгоистичный. Такие, если признают поражения, то с трудом, но выносят урок на будущее. Но вот, чтобы признать себя неспособным что-то сделать и попросить помощи… это дорого стоит.

   Его гнев и его ярость могли затуманить рациональную часть. Но он держит эмоции под контролем и готов к диалогу. Ради дочери.

   А это значит, у девушки есть шанс пережить все случившееся, и жить дальше.

   - Ваша дочь проявляет признаки посттравматического стрессового расстройства. Вы должны понимать, что сейчас ее состояние нестабильно и будет стремительно меняться, как только она полностью осознает случившееся. Все ее реакции будут уместны, вы должны это понять и объяснить другим родственникам. На нее нельзя давить или принуждать. Но это не значит, что нужно пускать ситуацию на самотек. Я порекомендую вам психотерапевта, но вы сможете его нанять только после разрешения Ксении.

   - А она может отказаться?

   - Ее психотип личности говорит именно об этом. Любая попытка принуждения будет воспринята ею, как насилие над разрушенной личностью. Она потеряна сейчас и не верит в случившееся. Но это только начало. Вам придется наблюдать за ней. Смотреть: что ее пугает, в чем она видит опасность. И по мере возможности на время избавить ее от этих факторов, а возможно даже людей. Процесс восстановления ее личности и здоровой жизни может занять месяцы, а то и годы. Ваша задача, да и психолога, помочь ей пройти все этапы лечения и восстановления как можно эффективней, а не быстрей.

   - И с чего нам начать? Вы говорите: психолог только по ее желанию.

   - Ваша дочь цеплялась за свою жизнь, боролась. Она борец по природе. У нее будут навязчивые мысли, чувство вины, фантомная телесная агония. Но она захочет снова бороться за себя, пусть не сразу, но такое желание появится, и следует ей помочь. Пока просто будьте рядом и ограждайте ее от чужих людей.

   - Она не будет меня бояться?

   - Вы ее били? Или как-то пугали? Если нет, то не должна.

   - Спасибо вам!

   Женщина ушла, а он снова остался один. Не рискнул зайти в палату.

***

Голова была будто ватная, какая-то бесформенная, и Ксюша не ощущала ее, как часть своего тела.

   Перед глазами все кружилось, нечеткие очертания комнаты и те шли кругом.

   Она с трудом смогла разлепить веки, они ощущались слишком тяжелыми, и все силы уходили на то, чтобы просто смотреть перед собой.

   Тело ныло. Болело. С нее будто содрали всю кожу и облили кислотой. Все чесалось и горело, жгло. И запах.

   Боже, откуда этот мерзкий запах? Какой-то парфюм, слишком приторный и навязчивый. Невыносимый мерзкий запах.

   Она вся провонялась им.

   По коже пополз мороз.

   Вспышка. И она видит глаза. Страшные. Злые.

   И руки. Чьи-то руки. Они холодные. От них больно.

   Ксюша хотела позвать кого-то, но горло обожгло болью так сильно, что на глазах слезы выступили.

   Память возвращалась как-то урывками. Отрезками…

   Они хотели увидеться. Саша ждал ее возле дома… И человек. Мужчина за спиной. Он…

   Ее затошнило.

   Ксюша с трудом смогла перевернуться на бок. Увидела тумбочку и какие-то лекарства. Но тазика не было.

   Она ощущала вкус его крови во рту. Мерзкий. Железный.

   Ее организм не выдержал. И рвотные позывы достигли цели, ее стошнило прямо на пол.

   Видимо, ее возню услышали. Дверь резко открылась.

   Она захрипела от накатившего ужаса, начала отодвигаться и не увидела, что это край узкой постели, кубарем свалилась на холодный пол и запуталась в одеяле.

   Мужчина едва слышно ругнулся.

   - Ксюша… - тихо позвал знакомый голос, - Это я, детка, это я – папа. Слышишь? Я не причиню вреда. Можно я подойду?

   Мужчина стоял недалеко от кровати. Ее все еще трясло от страха, ужас морозом по коже, но умом она понимала, что это ее отец. Ее папа. Не тот мужчина.

   Но сердце стучало бешено. Горло сдавило. Она поползла к стене. Забилась в угол и мотнула головой.

   Папа кивнул.

   - Хорошо. Я не буду подходить. Просто посижу рядом, ладно?

   Ксюша кивнула. Рациональная часть все понимала и видела. Но что-то внутри нее тряслось и кричало от ужаса. Она не могла заставить себя встать или кивнуть.

   Ее опять затошнило от привкуса во рту. Но тазика поблизости не находилось.

   Она попыталась встать, наконец, увидела дверь в комнате,- ванная. Там должен быть унитаз.

   Ноги не слушались. Она пошатнулась. Папа подскочил помочь и поддержать. Но ее снова сковал такой ужас, что она заорала, несмотря на боль в горле.

   Кажется, она впервые в жизни заметила в глазах отца страх и слезы.

   - Я не подхожу, детка, не подхожу! – мужчина поднял руки, - Тебя тошнит? Я принесу что-нибудь сейчас.

   Ее всю снова затрясло. От боли в горле текли слезы по щекам. Голова гудела. Тело не слушалось и ныло. Она боялась смотреть на свои ноги. Боялась увидеть следы.

   Папа вернулся не один, с какой-то женщиной в мятного цвета медицинском костюме. Она в руках держала что-то похожее на квадратный тазик.

   - Помочь дойти до ванной? – у женщины был мягкий голос, но она выглядела такой хрупкой, а Ксюша ощущала свое тело чугунным, потому мотнула головой отрицательно. Тогда женщина подошла ближе и просто протянула тазик, - Пол холодный, давай помогу сесть на кровать.

   Ксюша бы согласилась, на полу было очень холодно, ее начинало ощутимо знобить. Но стоило только представить, что кто-то коснется ее тела, и снова затошнило от ужаса, но теперь хоть было куда сплюнуть рвоту.

   - Ты не хочешь, чтобы тебя касались? – папа снова сидел на полу и смотрел на нее, она кивнула, - У тебя что-то болит, детка? – она кивнула.

   Папа смотрел на нее так странно. Смесь какого-то ужаса и скорби. Жалости. Любви. И чего-то еще. У нее сердце заболело от его взгляда.

   - Извините, мы… мы можем ей дать какую-то таблетку или еще что-то?

   Медсестра отошла от нее, смотрела настороженно, будто ждала, что Ксюша сейчас на нее с кулаками кинется.

   - Я поговорю с доктором и дам вам знать.

   - Хорошо, спасибо!

***

Петр просидел вместе дочерью на полу несколько часов.

   Никаких дополнительных лекарств ей дать не разрешили. С ее сотрясанием это было опасно.

   Его девочку рвало еще несколько раз. Но она упорно сидела на полу, прислонившись спиной к стене.

   Они молчаливо говорили между собой, обмениваясь лишь взглядами.

   У него сердце рвалось на части, когда мысли дочери возвращались к тому, что случилось. От отвращения ее опять тошнило.

   Но хуже было другое.

   Ее глаза. Теплые, яркие, живые… теперь потухли. Будто кто-то выключил какой-то рубильник, и ее внутренний свет погас.

   Он видел в ее глазах обреченность, страдание. Полный мрак и ни капельки былого света.

   Она спрашивала у него глазами.

   «За что, папа? Почему я?»

   А он не мог ей ответить. Разве он знает за что им это? Почему именно с его девочкой такое случилось?

   Не объяснять же ей, что она просто внешне подходила под типаж жертвы. Миниатюрная светлая брюнетка, молодая, красивая. Носящая юбки, и любящая светлые оттенки. По словам следователя, все жертвы ходили в одно и то же место. Районный дом культуры, там кружков разных полно. А Ксюша с детства обожала танцы, так и продолжала ходить туда после поступления в университет.

   Это он свой дочери должен сказать?!

   Если эту гниду не поймают, он всю жизнь будет его искать. Сам. И закопает. Тоже сам.

   Ксюша вырубилась через четыре часа. Он подумал, что заснула, но как сказал врач, скорее потеряла сознание. Ее организм испытывает сильный стресс, и нервная система просто не выдержала. Нажала на кнопку «стоп» и решила перезагрузиться.

   Пока его девочка спала, ее обмыли, поменяли больничную рубашку, постельное. Убрали следы рвоты и волосы тоже промыли, там еще была засохшая кровь от раны на голове.

   Петр, наконец, смог немного ближе побыть с ней.

   Просто взять за руку. Погладить по голове. Поцеловать в лоб.

   Хоть сейчас мог коснуться дочери и не испугать при этом.

   Если бы хотел описать свое состояние, то не смог бы. При всем своем красноречии не находилось слов для той агонии, что творилась в душе.

   Врачи обходили его стороной. Сейчас он уже не напоминал богатого властного человека. Весь мятый, посиневший лицом. Тут уже не до прежнего пиетета.

   Но Людмила, психолог, как-то из массы местных эскулапов выделялась.

   Взгляд проницательный, спокойный, знающий. Ее присутствие вселяло в него хоть какую-то надежду.

   - Ее тошнило. Несколько раз, как я понял началось сразу, как она все вспомнила.

   Людмила сидела рядом на кушетке, которую занесли в палату, и теперь они никому не мешали. Говорили полушепотом.

   - И у нее что-то болит. Я правда, не совсем понял, что именно.

   Женщина кивнула, но взгляд от бедной девочки не отводила. Ей было жаль и ее, и ее отца. Страшно представить, что будет с ними дальше.

   - Как я уже говорила, все ее реакции объяснимы. У нее может болеть, как и все тело, так и части, которые пострадали. Это психосоматическая реакция, то есть боль есть только в ее голове, а на самом деле физически она пострадала не так сильно.

   - Она меня боится.

   - Этот страх продиктован инстинктами. Она ведь сидела с вами потом, значит, умом Ксюша понимает, что вы – это вы, а не тот мужчина. Такая реакция пройдет скоро, но на других мужчин останется на долгое время.

   - У нее есть друг. Они росли вместе с самого рождения практически. Понимают друг друга с полуслова.

   - И где он сейчас?

   - В другой стране, я пока не ставил в известность его и родителей. Решил спросить вас.

   - Они только дружили или было что-то еще?

   В двух словах тут ответить сложно. Петр помнил, как однажды заметил этот взгляд у Давида: собственнический, жадный. Но решил не вмешиваться, дети сами разберутся. Не разобрались, к сожалению.

   Возможно, будь Давид рядом, и не случилось бы ничего. Петр, конечно, понимал, что его злость на парня неправильная, но не злиться не мог. Ведь Давид всегда Ксюшу домой провожал, когда они вместе были где-то, да и вообще старался, чтобы его дочь одна вечером домой не шла.

   Правда, если вспомнить о наличии этого непонятного Саши, картина отъезда парня в Лондон приобретает другие краски.

   - Как вам сказать? Давид был влюблен, а Ксюша видела в нем друга и брата, но не своего мужчину.

   - Тогда молодому человеку не стоит быть здесь сейчас.

   - Почему? Я должен ему сказать, мы семьями дружим столько лет.

   - Этот парень любит веселую и красивую девушку. Он знает ее прошлую. А Ксения сейчас будет другой. Она возненавидит себя прошлую и будет лепить из разорванных кусков кого-то другого, понимаете? И напоминание о прошлой жизни будет только причинять ненужную боль. Возможно, когда она будет готова, позже, Ксения сама расскажет своему другу все. Когда не будет считать себя виноватой, грязной и недостойной. Когда не будет стыдиться.

   Слова были правильные, умом он это понимал. А вот сердцем… сердцем отрицал. Потому что его девочка ни в чем не виновата. Ей не в чем себя винить и стыдиться.

   Но психика – это не то, что можно просто объяснить. Никакие аргументы в пользу его отцовского мнения тут не помогут.

   Людмила права, он это знает. И его девочка уже начала этот путь самоуничтожения,-потухший обреченный взгляд тому прямое доказательство.

***

В коридоре отделения послышались какие-то громкие шаги, недовольные возгласы, плач. К палате кто-то стремительно приближался.

   Петр посмотрел на дочь. Она хмурилась во сне. И спала, лежа на спине, хотя он знал: ей неудобно. С детства терпеть не могла так спать. Но даже сейчас, во сне, зная, что в реальности она в больнице, Ксюша прятала спину.

   На нее напали со спины, закрыли рот и начали душить.

   В голове складывалась полная картина произошедшего. Но только в голове. Душа требовала мести и крови.

   Снова послышался возмущенный вопль, и он вышел из палаты, тихо прикрыв за собой дверь.

   Медицинский персонал таки заставил его бывшую жену накинуть халат и бахилы. То же сделали и Смолов с женой. Ну что тут сказать: цирк, да и только.

   Камилла в ярком платье, сапоги на каблуке, кожа сверкает загаром. Лицо, одутловатое от слез, глаза лихорадочно блестят. На какой-то миг ему даже расхотелось ее придушить. Но только на миг.

   - Где моя малышка? Что с ней? – заголосила женщина, нервно смахнула слезы со щек и попыталась войти в палату к дочери, но Петр преградил ей путь.

   - Успокойся! – рявкнул тихо, не повышая голоса, дернул за локоть и поволок к выходу из отделения, они быстро оказались на пожарной лестнице, - Она спит и если ты ее разбудишь своим рёвом, клянусь, я тебя придушу!

   - Не смей со мной говорить таким тоном, Петя, ты мне никто! – ее голос задрожал от слез и возмущения. Света Смолова бросилась подругу успокаивать и утешать, гневно зыркнула в сторону Петра.

   Видит бог, он не хотел ее винить, устраивать скандал в стенах больницы. Но его нервы не железные. Он живой человек.

   - Рот закрой и слушай сюда! – Кеша попытался его остановить, но Петр от его рук отмахнулся и надвинулся на бывшую жену скалой, - Твоя дочь попала в беду, а ты почти десять часов не брала трубку, бл*дь! И ты будешь мне тут устраивать слезливую мелодраму?!Какого хрена я должен искать тебя по всему миру через пятые лица? Ты совсем от мужика этого ополоумела? Ты ее мать, это ты должна быть рядом!

   - А с тебя прям убудет с дочерью побыть? В кой-то веки ты со своим ребенком, и предъявляешь мне претензии. Она не маленькая, и она была не против моей поездки!

   Истерика и страх о дочери уже позабыты. И, как всегда, при их встрече пошли упреки.

   - Ты бл*дь тупая? Я мужик, понимаешь, мужик! А ее из-на-си-ло-ва-ли! Я для нее враг! Ты! Ты должна быть рядом, а не трахаться за бугром с каким-то альфонсом! Как только ей станет легче, я ее заберу к себе, поняла?! И живи с кем хочешь, и как хочешь!

   - Ты не посмеешь!

   - Ты слышала, что я сказал? Твою дочь какая-то мразь изнасиловала, а тебе важно заберу я ее или нет, потому что деньги я потом тебе переводить не буду?!

   - Хватит-хватит, - Кеша встрял между ними, - Успокойтесь!

   Света ушла за валокордином, потому что их всех начало трясти.

   - Что мы можем сейчас сделать? Чем помочь? Она пришла в себя? Показания взяли? Что врачи говорят?

   Кеша Смолов засыпал вопросами. Мужчина переживал за девочку, которую крестил через два месяца после рождения. Она на его руках выросла. Эта девчушка помогла его сыну пройти через ад в детстве. Не мог он быть равнодушным к ней, не мог. Хоть иногда и хотелось. Его сын был влюблен, безответно. Какой родитель будет спокоен в таком случае? Не он, точно. Но сейчас некоторая обида за своего наследника прошла, как и не было ее. Осталась только боль за эту девочку. И вина. Вина потому, что он мужчина.

   Когда женщины хряпнули по рюмочке успокоительного, Петр, наконец, смог говорить нормально.

   - Физически она пострадала не страшно. Разрывы… в общем там ей все зашили. Голову тоже…, она сильно ударилась и получила сотрясение. Ссадины, царапины. Хуже с горлом. Повредились хрящи гортани и мягкие ткани. Там пока отёк сильный.

   - Как повредились? – Камилла ахнула и схватилась за сердце, - Ее… ее…

   Кажется, до нее только сейчас в полной мере дошла ситуация.

   - Ксюшу душили, да, - хрипло выдохнул, а самого снова затрясло внутренней дрожью от ярости. Она никуда не делась. Но и выхода дать ей он пока не мог.

   - Ксюша может говорить? – Кеша видел с каким трудом старый друг контролирует себя.

   - Нет, пока что. Спадет отек и будет видно, так говорят врачи. Психолог считает, что это еще и моральная травма для нее, и не факт, что как поправят ей горло, она сможет себя пересилить.

   - Психолог?

   - Да, она из консультации жертв насилия. Сразу начала работать с малышкой.

   - Ты просил не говорить Давиду, но, если она не говорит, он лучше других сможет ее понять. Они ведь… ты же помнишь, что с ним было, Ксюша всегда его и без слов понимала.

   Петр вперил в друга тяжелый взгляд, пригвоздил того к полу.

   - Психолог говорит, что не нужно, значит, не нужно, - агрессивно заговорил, - И, если кто-то из вас попробует ему сообщить, и парень примчится из другой страны… я не посмотрю ни на что, изобью всех, а потом нахрен выброшу из больницы.

   Все трое опешили от этой ярости, откровенной угрозы во взгляде и позе. Петр был готов броситься закатать любого из них в асфальт или в бетон.

   - Твой парень может ее добить, понимаешь? Физически ей не так плохо, а вот психическое здоровье… Я вас очень прошу не делать ничего, если вы не обсудили этого с психологом. Хотите помочь, пожалуйста, никто не возражает. Но помочь нужно правильно.

   Света и Кеша кивнули, а вот Камилла полыхнула взглядом.

   - Я ее мать, я не могу ей навредить!

   Нервы сдали.

   Резко выбросил руку вперед, схватил эту дуру за шею и притянул к себе. Нос к носу.

   - Одумайся, очень тебя прошу! Открой свои глаза и заставь мозги работать, иначе, богом клянусь, я тебя удавлю.

   - Петя, успокойся! – кто-то попытался его отодвинуть, но ему все равно, ярость затуманила сознание.

   - Да, иди ты нахрен со своим «успокойся»! Мою девочку какой-то урод изнасиловал, у нее был роман со взрослым мужиком, а эта курица все никак не поймет, что это и ее вина тоже! Она мать, она должна рядом быть!

   Мужчина отпустил напуганную женщину.

   - При разводе ты обещала о ней заботиться, поэтому я уехал. Ты обещала мне! Это твоя забота??? Бить себя пяткой в грудь и кричать: я ж мать, - ты можешь. Бросить ребенка одну в городе и укатить хрен знает куда и насколько, ты тоже можешь. А взять трубку вовремя- нет. Как так? Твоя дочь билась в истерике, когда увидела меня, потому что я мужчина. На тебя бы она реагировала по-другому! Но теперь ты хрена с два будешь рядом. Ты не способна заботиться о ней.

   - Ксюше давно восемнадцать, она сама решит где ей жить!

   - Пять часов в самолете лететь, мне интересно, что ты делала в это время? Может быть, поискала хоть какую-то информацию про случаи насилия, просто, чтобы знать, что твой ребенок переживает?!

   - Прекрати делать из меня идиотку! – женщина взвизгнула, топнула ногой, - Думаешь ты один такой умный? Весь из себя крутой!?

   Петр продолжать скандал отказался, просто развернулся и ушел в отделение. Хватит того, что они и так устроили представление на публике.

   - Я не закончила, вернись немедленно!

   Если б Кеша ее не дернул, он бы впервые в жизни ударил женщину.

   Можно было бы списать все на шок, но нет. Шок сейчас у Ксюши, а у ее матери это хроническое состояние идиотизма.

   Петр никогда не стремился открывать дочери глаза на мать. Предпочитал быть злом в их семейной истории. Теперь же все будет по-другому.

   Захочет помочь Ксюше, то только под его присмотром, не иначе.

   Он тихо вошел в палату и сразу наткнулся на острый взгляд. Ей страшно. Но она силится улыбаться.

   Для него. Его девочка сильная, она все сможет пережить. Поэтому он тоже улыбнулся. Так же, как и она, сквозь слезы и боль. Кривой улыбкой, но все же…

ГЛАВА 3

Шли дни, тянулись ночи… медленно и страшно. Ксюша понимала сколько прошло времени по визитам врача, медсестер и следователя. По ним можно было сверять часы. Правда, нужно сначала понять алгоритм их посещений, тогда определение времени не составит никакого труда.

   Врач мужчина. Ксюша никак не могла запомнить его имя, кажется, он был грузин по национальности, с совсем не грузинским именем, и очень примечательным акцентом. Маленького роста, немного сутуловат и пухловат. Но глаза озорные и смешливые. И руки теплые. Он единственный из мужчин не вводил ее в ступор своим появлением. Когда этот забавный мужчина зашел к ней впервые, и она была в сознании, страх сковал все тело, озноб прокатился по коже и ее бросило в холодный пот. И это дикое желание спрятаться, заползти под кровать, забиться к стенке и не высовываться пока он не уйдет… Но это было в первый раз.

   Мужчина был немолод, но похоже, что таких пациенток у него не имелось. Ксюша это поняла, когда он начал осмотр швов, и ее горла. У него едва заметно дрожали руки, а в глазах читалась паника.

   Она сама не могла пошевелиться, руки вцепились в края кровати так, что потом пришлось прибегнуть к помощи, чтобы их разогнуть. Мышцы свело судорогой от перенапряжения.

   Врач заметил, как она держится за кровать. Она бы объяснила, что так заставляет себя оставаться на месте, что хотя бы так, но способна контролировать свое тело. Инстинкт кричит: беги, прячься. А разум приказывает: лежи,- это для твоего же блага.

   Легкая форма шизофрении, не иначе.

   Она вцепилась в койку, а у него дрожали руки. Но оба справились и остались даже в какой-то мере довольны друг другом.

   Ксюша научилась слышать его шаги в коридоре отделения, узнавала их и успевала заранее успокоить разбежавшиеся нервы. Не хваталась за кровать больше, не закусывала щеку до крови, сдерживая крики. Спустя несколько дней перестала дрожать от его появления.

   Так вот, врач приходил два раза в день. Утром, в восемь часов, и вечером, в пять. Так она научилась определять для себя эти два отрезка времени.

   Медсестры приходили через час. Помогали вставать с постели, водили до ванной. Делали уколы, ставили капельницы, следили, чтобы она пила все прописанные таблетки. Из-за них Ксюха ощущала себя слабой и безвольной, не способной самостоятельно банально сходить по нужде.

   Они появлялись, смотрели на нее, едва скрывая свое отношение, и через силу делали свою работу.

   А ей хотелось орать! Орать на них!

   Первые два дня ей сочувствовали, жалели.

   А потом у некоторых она заметила эти взгляды. Презрительные, грязные. Будто она в г*вне извозилась, и их заставили ее мыть, отчищать.

   Но говорить она по-прежнему не могла. Только смотрела на них, а в душе закипал такой гнев, такая ярость, что кулаки сжимались и возникало желание схватить кого-то из этих куриц за волосы и окунуть мордой в унитаз, или лучше головой об стену стукнуть.

   От того, что с ней случилось Ксюша не отупела и не сошла с ума, хотя, наверное, это было бы лучшим вариантом. Потому что, когда так смотрят посторонние люди, из раза в раз, изо дня в день, появляются мысли.

   Возможно, они правы? Возможно, она сама виновата? Если это случилось именно с ней, значит, что-то… что-то… привлекло того человека.

   Вина накатывала на сознание, обрушивалась на тело тошнотворной волной, и Ксюшу опять выворачивало наизнанку.

   Следователь приходил через день.

   Зачем? Она все равно не могла говорить, только кивала или мотала головой, потом правда, начала писать в телефоне, но пальцы плохо слушались, стоило начать все вспоминать. Буквы двоились перед глазами, руки тряслись. А тело немело и начинало гореть.

   Ксюша знала, что ее мыли, когда она была в бессознательном состоянии, но все казалось, что она грязная. Кожа зудела, но там не было сыпи. Зуд был, сыпи нет. Чистая, бледная, с синяками и царапинами кожа рук.

   И все равно ощущала себя грязной, испачканной. И хотелось вымыться самой. Своими руками, другим она не доверяла. Но сил не было. Накатывала слабость, в глазах темнело и гудела голова. Врач говорит,- это следствие тяжёлого сотрясения.

   Частично она в это верила.

   Но в глубине души знала от чего появился такой внутренний запрет. Если мыться, то полностью, и нужно посмотреть на ноги, коснуться себя ниже лобка. Испачкаться. Ее передергивало от таких мыслей, что уж говорить о том, чтоб сделать?

   На ноги она так и не смотрела, начинало тошнить и появлялось ощущение, что по ним стекает жидкость.

   У нее не было истерик, она не плакала, не кричала.

   Молча переносила эти взгляды мерзкие, от персонала больницы, делала вид, что не слышит шепотки и не видит, как мимо палаты порой проходят больные и с любопытством вытягивают шеи, пытаясь заглянуть и сунуть к ней нос.

   Плевать было на них. На них всех.

   Она провела в больнице уже неделю. А из сокурсников никто даже не пришел ее навестить, писали сообщения, ее стена в соцсетях стала площадкой для излития сочувствия и баталий по поводу системы правосудия. Поэтому, заходить на свою страничку она перестала.

   Хуже было от присутствия матери.

   Ее милая и добрая мама не понимала, что своими слезами делает только хуже. Эти ее увещевания и причитания «как же так, девочка моя, что же мы будем делать?» просто добивали.

   Отец пытался маму урезонить, но та его не особо слушала. Она могла только реветь, гладить Ксюшу по голове и причитать, что ее бедное сердце не выдержит всего этого.

   Внутри Ксюша вся кипела, когда слышала это. Ей орать хотелось в ответ, швыряться вещами, бить всех. А ее сердце это выдержит? Выдержит???

   Папа в такие моменты отворачивался или вообще уходил из палаты. Его жутко это бесило, но кричать было глупо. Это же мама.

   Ксюша старалась не слушать.

   Потому что… на душе становилось до такой степени тошно, что казалось, лучше бы она умерла, сдохла бы в том переулке и никогда бы не видела, как ее отец стыдится того, что он мужчина, а мать стала похожа на зареванную курицу.

   Когда мама помогала Ксюшу мыть губкой… отворачивала свое лицо, не могла смотреть на тело в синяках и царапинах. Маме было… отвратительно. А Ксюшу тошнило и знобило. Ее раздели и мыли, как маленького ребенка, а она еле сдерживала рвотные позывы.

   Но после, стало легче дышать. Казалось, что, протерев кожу влажной губкой с нее стерли следы. И ей стало даже лучше. Ненадолго. Пока не провалилась в неглубокий сон, а потом,- все по новой. Ксюша тонула в болоте, в грязи, захлебывалась ею, а сил вырваться не было.

   В груди постоянно давило, как при слезах, они вот-вот должны были быть, и появляется этот отвратительный ком в горле, когда уже не можешь сделать спокойный вдох. У нее этот самый ком не проходил вообще. И грудь давило.

   Но она старательно дышала через нос, контролируя каждый свой вдох и выдох. Запрещала себе истерику, запрещала себе слезы.

   Мама спрашивала, как же быть?!

   А Ксюша мысленно себе повторяла: жить!

   Надо жить! Пусть хотя бы так… но раз вышло, что она жива, значит, она будет жить.

   Но решение, принятое в голове, это малая часть проблемы. Самая малая.

   Ощущение дикого липкого страха, когда просто мимо ее двери проходили мужчины… сердце колотится бешено, в висках стучит, и по спине струится пот. Пальцы снова цепляются за кровать и не дают ее телу сдвинуться с места.

   Перед глазами темнота, во рту привкус крови, не ее, чужой. И даже сильно зажмурившись, Ксюша видит злые голодные глаза. И запах… ее снова начинает тошнить.

   Папа заходит к ней в палату только постучавшись, сказав, что это он, и выждав немного времени. Так им обоим спокойней. Он не видит насколько ей по-прежнему страшно, а она не видит, как его перекашивает от отвращения к самому себе за ее страх.

   Он уже несколько раз подходил прямо к кровати, даже брал за руку, касался. Правда, в первый раз она все же слетела с кровати и просидела на полу пару часов, но сейчас ей хотелось, чтобы папа коснулся.

   И он прочитал это молчаливое желание у нее в глазах. Присел рядом на табурет, сначала просто погладил ладонь, а, не увидев глубоко запрятанного страха, все же сжал ее ладошку своей сильной рукой.

   Они оба зажмурились.

   Петр от облегчения и радости, что наконец, все сдвинулось, и он смог коснуться дочери, не боясь, что она от страха забьется под кровать.

   А Ксюша спрятала глаза от отца. И покрепче сцепила зубы. Ее мутило, а внутри все замерло. Но это реакция тела. Просто тела. Головой она понимала, что это ее папа. Родной и любимый. Он не причинит ей вреда, ему можно верить.

   Эти мысли она повторяла, как мантру.

   Сама она не справится, но папа поможет. Его участие в ее жизни сейчас, как никогда важно. И сердце сжимается радостно, а на языке горчит. В отце она видит больше надежды на свое выздоровление, нежели в матери, это странно и страшно. Потому что она заставляет себя, приказывает себе мысленно лежать на месте, а не жаться к стене и скулить.

   - Михаил говорит, ты скоро сможешь разговаривать, отек спадает, - папа немного хрипит, но голос звучит уверенно, - Тебя скоро выпишут, малыш. И у меня есть вопрос…

   Папа замолчал, Ксюша видела, как он нервничает и пытается подобрать слова, что совсем на ее папу похоже не было. Но то, что случилось с ней, на многое открыло глаза. На папу, в том числе.

   Она ободряюще сжала его ладонь, попыталась улыбнуться и подбодрить его этим, но он лишь нахмурился и замялся.

   - Детка, тебя скоро выпишут и нужно решить, что делать дальше, как будет лучше для тебя. Мы с мамой пока не можем… В общем, я предлагаю тебе уехать со мной.

   Папа был решителен, он знал, что говорил и что делал. Эта черта характера всегда ее искренне поражала и немного злила, теперь-то она понимает, что он просто привык сначала обдумывать, потом ставить себя на чужое место, и только потом предлагать какие-то действия или же совершать поступки.

   Мама была немного импульсивной и чересчур эмоциональной.

   Но стоило ей только представить незнакомый город, чужой дом и чужих людей рядом, все внутри взбунтовалось, и она неосознанно вцепилась в руку отца до крови, и захрипела, мотая головой.

   Ужас сковал все тело. В голове люди, толпа, и все смотрят на нее. Касаются локтями, плечами. А среди этой толпы она видит его… ненавистное пальто, злые глаза и запах… отвратительный дорогой запах.

   Ее рвет прямо на отца, выворачивает желчью и слюной, ее знобит, трясет всю. А перед взором чужие глаза.

   Голова взрывается болью, папа что-то говорит, но она уже не слышит, проваливается в спасительную темноту, там все безразлично и безлико, там нет этого запаха и глаз.

***

Петр сидел на кушетке, в мокрой рубашке. Попытался ее оттереть, но делал это только для того, чтобы занять чем-то руки и голову. Но мысленно все возвращался к разговору с дочерью, и то, как она была ему рада в начале, и как от ужаса у нее потемнели глаза в конце.

   Знал, что еще многое нужно пройти, и ситуация, что произошла, не единственная из возможных.

   Рядом сидела Камилла, держалась за его руку и наблюдала за медперсоналом, как их детке ставят очередной укол, как в катетер подключают еще одну капельницу. У девочки живого места на руках нет, а повернуться к кому-то спиной добровольно Ксюша не могла, сразу каменела и менялась в лице.

   Ее кормили специальными растворами, дочка отказывалась есть, похудела, спала с лица. Поблекла вся и стала тенью себя прежней.

   Людмила сидела здесь же, по другую руку от него. Она говорила, а они слушали.

   - Вы преждевременно завели этот разговор, поспешили. Ксения еще не готова что-то решать, боюсь она даже не готова просто выйти на улицу. Эта палата - ее защита. Здесь знакомые люди, которых она знает не только в лицо и по голосу, но и их шаги. Вы не замечали, но она прислушивается к шагам, различает по ним людей. Ее сознание настолько напугано, что все рецепторы обострены до предела. Реакция на шум- одна из самых примитивных мер защиты. Ваша дочь – борец, она пытается себя защитить. И начала ощущать себя тут более-менее в безопасности.

   - Я решил… я подумал… Господи, я не хотел ее пугать! – он взвыл, но шёпотом, чтобы не разбудить, хотя врач и сказал, что добавил в ее обычные препараты снотворное.

   Камилла, успокаивающе сжала его ладонь, погладила по плечу, но у самой женщины уже опухло лицо от слез. Она на свою девочку не могла спокойно смотреть, потому что в этой малышке свою дочку не узнавала.

   Ксюша изменилась. Пропала та мягкая девочка, иногда дочь смотрела так, будто хотела всех убить, взгляд становился жестоким и холодным.

   Подсознательно Камилла начинала бояться родную дочь и даже где-то была рада, что Петя предложил дочку увезти к себе.

   - Вы хотите сказать, что ее рано выписывать? – женщина посмотрела на психолога и быстро отвернулась, когда заметила проницательный взгляд. Камилла эту Людмилу недолюбливала… слишком многое та видела и слишком много времени ее бывший муж уделял этой женщине.

   - Нет, ее лечащий врач не видит причин держать ее тут больше, чем нужно, возможно, он бы согласился, и мы бы успели подготовить Ксению, чтобы все прошло, как нужно, но он всего лишь врач в отделении, он не может приказать всему персоналу не смотреть на девочку, не может запретить больным любопытствовать.

   - Я их порвать готов, разве она виновата? – Петр рычал, сестра, что ставила капельницу вздрогнула и посмотрела на него гневно, мужчина еле сдержал грубость, рвущуюся с языка.

   - Это людская природа, кто-то будет ее жалеть, кто-то наоборот. Ксюша не глупая, она эти взгляды видит, и они ее злят.

   - Иногда она так смотрит… - Камилла посмотрела на мужа, боялась, что тот рот будет затыкать, но все же продолжила, - Будто хочет их всех убить.

   Людмила помолчала, обдумывая ответ. Петр ей казался в этой паре более ответственным и более сильным, его не пугали трудности, связанные с психикой дочери, Камилла же, несмотря на любовь к девочке, боялась и проблем, и самой Ксюши.

   - Ваша дочь всеми силами пытается блокировать воспоминания, чтобы вернуться к прошлой жизни, забыть все. Это нормальная реакция, но видя, как ее жалеют или же презирают, она невольно вспоминает все, и начинает ощущать вину, а потом и злость. Подсознательно она себя не винит, но рациональная часть, видя такие взгляды, толкает ее на мысли о том, что она виновата, привлекла его чем-то. Ей стыдно, пусть она не осознает это чувство до конца, и от этого появляется ярость. Но… я видела многих жертв насилия, ваша дочь держится, она давит в себе панику, запрещает себе бояться, старается себя контролировать.

   - Это ведь хорошо?

   Петр ощущал в словах женщины огромное и жирное «но». И оно там было.

   - Это неплохо, главное, чтобы эта стадия ее состояния не усугубилась, иначе стать «пережившей» она так и не сможет, будет «жертвой» до конца жизни. Подавление эмоций, в том числе и страха – не выход. Она пытается себя контролировать, но это не значит, что Ксения не чувствует.

   - Я не совсем вас понимаю, вы же сказали…

   - Она старается подавить в себе страх, вернуться к прошлому… но она уже изменилась, ее жизнь прежней не будет. Ксения решила жить, но прошлым. Чем раньше она поймет, что к прошлому нет возврата, тем лучше. Ее эмоциональные реакции сейчас нормальные, но дальше будет хуже. Она будет отрицать свое состояние, это только помешает выздоровлению.

   - И что нам делать?

   - К сожалению, сейчас вы ничем помочь не сможете, вы не сможете бороться за нее постоянно, тогда она будет зависима от вас, а это не выздоровление. Это ее борьба, вы должны только поддерживать и иногда направлять.

   - Это все слова, мне нужны конкретные действия и примеры, - Перт уже вышел из себя, ему казалось, что Людмила помогает, но сегодня его дочь так испугалась, что он понял: это не помощь, а издевательство.

   - Я не Бог, я не могу вам предсказывать будущее, я говорю, что будет с вашим ребенком. Не ждите от меня конкретики, я, как и вы, могу только направлять. Когда она готова будет работать с психологом, ситуация изменится, но пока она с трудом будет переносить людей в целом, про незнакомых и говорить не стоит. Запаситесь терпением.

   Его переполняла злость и раздражение, душила ярость. Он ощущал себя бессильным, неспособным ни на что. Она же, бл*дь, психолог, она с этим сталкивалась больше, чем он, больше знает. Но и эта женщина не могла дать конкретный совет. Все обтекаемо, никакой конкретики… сами додумывайте, сами делайте. Указала направление, и все.

   Он, конечно, понимал, все понимал. И то, что злится зря. Но не мог быть спокойным. Черт!

   Но Людмилу все же услышал. Принял к сведению ее слова. Обдумает, и будет решать, что делать.

***

Если бы можно было совсем не спать, она бы отказалась от сна навсегда. Но знала, что это невозможно. Во сне тело отдыхает, сознание тоже. Это единственное время для организма, когда отключаются все барьеры памяти, мыслей, и так далее.

   Но она боялась засыпать.

   А врачи настаивали и заставляли принимать препараты, стимулирующие гормон сна, вроде эта чертова химия не вызывает привыкания.

   В какие-то моменты Ксюша им была благодарна за сон, потому что проваливалась в бессознательное состояние так глубоко, что кругом были только темнота и тишина.

   Но чаще было по-другому.

   Она болталась где-то на границе сна и яви. Иногда слышала то, что происходит вокруг. Шаги чьи-то, как мать с отцом шёпотом ругаются, но стараются не тревожить её, не выходят из палаты… потому что тоже чего-то боятся.

   А иногда она возвращалась туда… в тот вечер. И все повторялось, но сценарий был другой, Ксюша будто репетировала сцену собственного изнасилования.

   Пыталась предугадать, что-то сделать по-другому. Но сколько разных вариантов ее мозг бы не предлагал для спасения, заканчивалось все болью, грязью и диким страхом.

   В этот раз ей приснилось, что у нее в сумке каким-то образом оказался пистолет. Обычный ПМ, она такой даже в руке держала, они всей группой учились стрелять, правда, у нее выходило плохо.

   Каким-то образом этот пистолет был у нее в сумке, и она успела его выхватить.

   Ее схватили со спины, она задыхалась, а когда он попытался развернуть ее к себе, всадила всю обойму в его пах.

   Телом не владели никакие эмоции, абсолютная пустота, никакого страха.

   Ксюша развернулась, чтобы уйти, но услышала шорох за спиной. Повернулась. А тела нет.

   Он стоит у нее за спиной. Снова. Обойма пистолета пуста. По телу прошла дрожь, сковало ужасом. Хотела бежать, но не успела. Схватил за шею и зашептал знакомым голосом:

   - Ты так на нее похожа, не бойся, я справлюсь и руками. Будет больней, но ты сама виновата.

   Влажный язык облизнул ухо, холодные руки коснулись ног…

   Открыла глаза, завертела головой. Руки дрожат, сердце стучит так, что кажется слышно в другом конце палаты.

   Но внутри не страх. Внутри полыхает такая злость, такая дикая необузданная ярость, что она не сдерживается. Сметает рукой все, что стоит на тумбочке. Вазу с цветами, таблетки, телефон, воду. Все.

   Она хрипит, кричит, по щекам текут слезы, а по рукам течет кровь.

   В палату врывается санитар и медсестра, а у нее перед глазами пелена, и в голове мысль: «живой не дамся».

   Плохо помнит, что было дальше.

   Только чужие руки, кто-то что-то говорил, кричал. Она брыкалась, дралась, кусалась. Хрипела и плакала.

   А потом снова темнота. И тишина.

***

Эта больница не скоро забудет свою пациентку и ее родителя, а также друзей этой семьи.

   Камилла поехала домой переодеться, взять кое-какие вещи из дома и поговорить с Виталей на счет дочки.

   Нужно было подготовить мужчину к тому, что дочка психически нестабильна, что нужно себя аккуратно вести. В общем, уехала на трудный разговор.

   Петр же каждую ночь оставался с дочерью, но работа в другом городе ждать не могла, одного из клиентов несколько часов как допрашивают, помощники там с ним, но держали мужчину в курсе всех событий. Пришлось выйти на лестницу и говорить там, его малышка только уснула.

   Он не заметил, как в разговоре спустился на несколько пролетов вниз, ему лучше думалось, когда он находился в движении.

   Закончился разговор, голова работала над делом, перебирая в уме будущие аргументы в предстоящем суде, а то, что он будет, уже никаких сомнений не осталось. Ходил по лестнице, со ступеньки на ступеньку, и вдруг услышал шум. Кто-то кричал… надрывно, так, что у него мороз по коже прошелся.

   Рванул наверх, влетел в отделение, а когда увидел, что творилось в палате, в первый момент у него сердце остановилось при виде крови на руках его малышки. Подумал, что… что хотела покончить с собой. Но успел заметить выдернутый внутривенный катетер, разбросанные вещи.

   Нет, самоубийством тут и не пахло, а вот убийством,- да. Сейчас запахнет…

   Свое полечили все. Заведующий отделением, лечащий врач, которого пришлось вызывать из дома, и даже главврач больницы.

   Остановить отца, который имел право на гнев, и уже столько накопил в своей душе ярости… Самоубийц в кабинете главврача не было, и многие понимали, что выплеснуть все накопившееся лучше именно сейчас, в окружении специалистов, чем потом где-то посреди дня познакомиться с инфарктом.

   Молча слушали крики и гнев, упреки и справедливые обвинения.

   Не досмотрели, не предупредили заступивший на смену персонал. Вина есть, и все это понимали.

   Запала хватило ненадолго.

   В душе была пустота и обреченность. Петр замолк на полуслове, оглядел всех присутствующих и махнул головой.

   Сорвался. Но кто бы на его месте выдержал? А здесь вроде мужики нормальные, понимающие по крайней мере.

   - Сколько продлится еще действие транквилизаторов?

   - Как минимум часа два, может, три.

   - Выписывайте ее, я перевезу ее домой, - он посмотрел на Михаила, - Вы сможете осматривать ее у нас дома?

   - Да, если вы считаете, что так правильно.

   - Вы думаете моей дочери после того, как на нее налетел этот ваш стахановец будет тут нормально? Вы же врач, все сами понимаете. Выписывайте под мою ответственность, никаких претензий больнице я предъявлять не буду.

   И ему, довольный блеск глаз у главного не показался, Петр это знал. Этот хоть и был разумным, но волновался о своей шкуре больше, чем о его дочери. Упрекать его не за что, Петр и сам такой же, чего уж тут.

   Позже пришлось звонить Камилле, рассказывать обо всем. И еще искать сиделку, его бывшая жена ставить капельницы не умела точно, а дочь пока была на внутривенном питании.

   Было бы гораздо легче увезти ее к себе, под его присмотром все легче контролировать. Никому доверить свою девочку не мог, просто физически не мог себя заставить, но и разорваться тоже.

   А еще помнил, как Ксюша отреагировала на его слова про переезд.

   Пока лучшим вариантом было оставить ее здесь, и жить снова на два города. Трудно. Но куда деваться? Надеяться на то, что Камилла будет все контролировать, и себя в том числе, он не мог.

   Другого варианта он пока не видел.

   Рука снова тянется к своему телефону, набрал помощника, парень давно хотел серьезное дело и шанс себя показать. Ну что ж, сейчас у него такая возможность появилась.

***

Великобритания, Лондон.

   Стоит сказать спасибо родителям, что всегда ему долбили мозги по поводу английского языка. Заставляли его учить, проверяли домашку, нанимали репетиторов, а потом ездили с ним непосредственно в Англию и практиковали гребаный инглиш с носителями языка.

   Но сыновьей благодарности Давид не ощущал.

   Его переполняли бешенство и здоровая злость, но свои чувства он не показывал, давно умел держать свой нрав в узде.

   На родине стимулом к контролю была Ксюша, он всю жизнь помнить будет как давно в школе обидел ее неосторожными словами.

   А здесь, сейчас, когда все прошлое осталось там, где ему и место, в прошлом, характер брал свое.

   Тут никого не волновало насколько он умный, сколько денег у его отца, и так далее. Здесь он был чужак из страны, которая погрязла в политических санкциях, скандалах, и тому подобному. Его родину тут считали отсталой, правда не все, но были и такие индивиды, и мысли свои они скрывать не стремились.

   Он как-то за свое детство привык, что англичане народ скупой на эмоции, чопорный и заносчивый немного. Но, если говорить откровенно, на его курсе оказалось англичан… да по пальцам одной руки пересчитать много. Иностранцев до хрена, у каждого своя правда, свой норов и крутизна характера.

   Короче, среда оказалась достаточно враждебной, и он не видел больше смысла себя сдерживать, ради кого? Тут его целью было не налаживание хороших отношений, а урвать лучший кусок знаний и возможности применить все это на практике.

   Но несмотря на все это, он рад, что находится тут, рад. Ну… старается себя в этом убедить.

   Тоска черная в душе. Жажда. Увидеть, поговорить по душам или просто переброситься парочкой привычных шуток.

   Ему казалось, что он умирал вдали от Ксюхи. Выжигал из себя привязанность, чувства.

   И пустился по полной во все тяжкие.

   Клубы, выпивка и продажные девки на любой вкус и цвет.

   Трахал очередную размалеванную и ничем не напоминающую ее бабу, а перед глазами другое лицо, другие губы.

   Он помнил их обжигающий мимолетный вкус. Помнил, хоть и старался забыть.

   Звонил родителям, и только. С остальными связи разорваны, никого знать не хотел, потому что знал… узнает ненароком о жизни его девочки, и все,- сорвется, его никакое расстояние удержать не сможет. Так что, лучше не знать, и совсем было бы хорошо не думать и не вспоминать. Но не все сразу.

   На душе, правда, кошки скребли. Кроме тоски по ней, было еще что-то. Беспокойство, тревога и он никак не мог понять откуда это взялось.

   У родителей спрашивал, но те говорят: все нормально. Пытался уточнить… мать засыпала его вопросами о жизни, о друзьях… а отец сразу переключался на деловой тон. Они однозначно что-то недоговаривали.

   Он боялся… боялся, что родители молчат о свадьбе.

   Давид желал ей счастья, искренне и от души. И чтобы все это осуществилось в ее жизни, сидел в гребаном туманном Альбионе и разрушал себя до основания, вырывая чувства, выгрызая их. Чтобы однажды вернуться и смотреть на нее с улыбкой, быть счастливым от того, что она счастлива.

   И вот вроде с самим собой договорился, разобрался. А тревога осталась, и с каждым новым днем становилась только больше.

ГЛАВА 4

Время,- удивительная штука! Ксюша только сейчас начала понимать насколько именно удивительная.

   Оно может лететь столь быстро и скоротечно, что не замечаешь не то что дни, а даже недели. Когда счастлив, когда в эйфории какого-то чувства. Когда каждый день наполнен делами, разговорами, смехом.

   Но также оно может бесконечно тянуться. Каждая прожитая секунда похожа на вечность. В агонии, страхе, ужасе.

   И можно смотреть на минутную стрелку, отсчитывая в уме секунды, и ждать. Ждать какого-то чуда или пробуждения от этого гребаного кошмарного сна. Но проходит шестьдесят секунд, минутная стрелка начинает новый заход по кругу, а кошмар не кончается, и сознание снова понимает – это все не сон, это новая реальность.

   В эпоху интернета можно сделать все, что угодно: можно, находясь в России, путешествовать по Италии; можно почитать книги, которые продаются только в Германии, и на русский вряд ли они переведутся; а можно углубиться в изучение психологии и психтравм. Было бы желание во всем этом разобраться.

   Ксюшу никогда нельзя было назвать глупой или недалекой. Пусть она не была гением математики и аналитики, зато была стопроцентным гуманитарием, ей это все хорошо давалось,- что в школе, что в университете.

   И если уж она ставила перед собой какую-то задачу, то старалась достигнуть цели.

   Вот и сейчас у нее есть цель: понять, что и почему случилось, и попробовать это месиво в душе переварить самостоятельно.

   Почему самостоятельно? Почему не попросить помощи?

   А у кого ее просить?

   Мама, после того, как Ксюша очутилась дома, ходила чуть ли не на цыпочках и боялась лишнее слово сказать. То ли это ее папа так настращал, то ли мама начала бояться саму Ксюшу. Не так важно это, в общем-то.

   Но сейчас Ксюша, как никогда увидела, что ее мама слишком нежная и хрупкая, чтобы попробовать взвалить на ее плечи свои проблемы, мысли. Ксюша и так была на грани, и с трудом контролировала свои слова и действия. Моментами накатывала такая бешеная злость на все и на всех, что приходилось сжимать зубы, что есть силы, и молчать. Не грубить, не обижать.

   Хватило того, что Виталий, спустя недели жизни в одной квартире с психованной Ксюшей, перебрался на старое место жительства. Мать ревела, просила остаться и подождать. Но ее новый муж не хотел слушать крики по ночам, а соответственно, не высыпаться и приходить на работу в состоянии «зомби». Но, пожалуй, это не все. Он мужик-то не плохой, и мать любит,- это видно, но, как и другие, он просто не знал, как себя вести с Ксюшей, что говорить и делать, и при этом замечал, как она вздрагивает, когда его слышит или видит, и ощущал себя последней мразью. И ему это чувство, которого он не заслуживал, не нравилось. Поэтому он решил на время свалить.

   Ксюша его не осуждала и даже хотела сказать ему: «спасибо»! Ведь у нее стало меньше поводов для страха.

   Но и говорить то самое «спасибо» Ксюша не торопилась. Мать плакала и разрывалась между ними двумя. Старалась уделить время и мужу, и дочери. Выходило, откровенно говоря, паршиво. И эти метания надо было прекращать. И даже была возможность все это сделать безболезненно…, ну почти.

   Эти метания мамы между двух огней ничего хорошего принести не могли, да. Но и, если Ксюша переедет к отцу, вся ситуация грозилась стать катастрофичной. Мама достаточно обидчива, и могла затаить обиду, пусть даже и понимала, что так будет лучше.

   Ну и был, конечно же, еще один момент.

   Семья отца.

   За годы второго брака папы, Ксюша никогда не видела ни его жену, ни его сына – своего младшего брата. Знала только, что жену звать Ольга, а сына Денис, и ему уже вроде как семнадцать или шестнадцать. Короче, школьник.

   Эти люди были ей абсолютно чужими и не должны были стать свидетелями ее падения.

   У нее настроение менялось со скоростью света.

   Могла сидеть и пялиться в одну точку, а в голове пустота и никаких мыслей, а тут же, через секунду впадала в бешеную ярость, орала от боли и металась по своей комнате, как тигр в клетке, бросалась вещами, ненавидела весь мир в этот миг. И так же быстро эта ее буря стихала, снова пряталась внутрь, зарывалась поглубже в душу, и ждала. Ждала момента её слабости, когда сможет вылезти наружу и натворить дел.

   Разве такое стоит видеть мальчику подростку?

   Да и отцу, и его жене тоже.

   Поэтому Ксюша закопалась в ноутбук и зависала на разных форумах жертв насилия. Читала статьи психологов, посты людей, что пережили нечто подобное, как и она сама. Правда, пока не решалась написать что-то самостоятельно. Не видела смысла, если честно. Потому, пока оставалась сторонним наблюдателем.

   Но кое-какие вещи стали более понятными.

   Бывает так…, для того, чтоб стало легче, нужно сначала сделать больно или пройти через боль. Нужно протащить себя через мясорубку памяти и воспоминаний, восстановить всю картину, подметить детали, и уже потом разбираться в ситуации, делая какие-то выводы.

   После того, как очнулась дома, совсем рядом с местом, где все произошло у нее что-то замкнулось в голове.

   Сидела в углу комнаты между шкафом и стеной, смотрела в одну точку на полу, и никак не могла заставить себя вылезти оттуда.

   Только так, зажатая с трех сторон стенами дома и шкафом, ощущала себя в безопасности.

   Ее снова тошнило. От ужаса. Она прислушивалась к каждому шагу за закрытой дверью и готовилась.

   Готовилась сигануть в окно, если зайдет кто-то пугающий. Лучше в окно, чем пройти через это все еще раз.

   В комнате было холодно, слышно только тиканье часов со стола, и свет. Она не выключала свет, он горел круглыми сутками, разгонял тени. Она их боялась. В тенях видела злые глаза, видела там свою смерть. Ощущала из-за них вкус крови во рту, и не могла дышать. Поэтому, свет никто не трогал.

   Сидела на полу. Вся задубела уже давно, не ощущала ни рук, ни ног. Периодически ее потряхивало, но так было не страшно. Стены- они не живые, они не могут сделать ей больно.

   И как-то постепенно, это странное состояние дошло до своего пика. И там, за чертой реальности и напряжения… либо падать вниз, в бездну боли и страха,- и тогда лучше действительно шагнуть в окно, и пусть все катится в ад,-либо вспомнить все, не отрицать и не делать вид, что все будет, как прежде. Пережить это еще раз. Душу засунуть в мясорубку, перемолоть на мелкой насадке, и из оставшегося, пригодного для жизни мяса, слепить кого-то нового, другого, но способного жить дальше.

   Для себя она четко видела только два выхода. Либо сдаться и сдохнуть на радость той мрази, либо попытаться выжить, вцепившись в новую реальность зубами до крови, и выгрызать у самой же себя будущее. Пусть без радуги и принцев, верхом на единорогах, но и похрен на них уже.

   Ксюша хотела жить. Очень.

   Она в этой жизни еще слишком многого не сделала, не попробовала, не увидела. Поэтому, сдаваться не собиралась, точнее решила, что сдаться она всегда успеет, а вот решиться жить… для этого нужна сила, нужна вера и решимость.

   Никогда не считала себя сильной. Не видела в себе этот стержень. Но сейчас он был ей нужен, как никогда, и она решила: если его нет,- не страшно, она его создаст.

   Папа уехал на три дня, ей должно было этого срока хватить.

   И хватило.

   Вспоминала тот день.

   Как проснулась утром, что делала и о чем думала. И поразилась своей безголовости. Сейчас душа в смятку, в ней нет той влюбленности, что совсем недавно дарила крылья и возносила к небу.

   Будто совершенно два разных человека. Она- месяц назад, и сейчас.

   Вспоминала свои шаги. Как шла, торопилась на встречу. Новый заварочный чайник в руках, старый она случайно разбила утром, задела локтем и все, трындец стеклотаре.

   Был холодный вечер. Темно. Люди куда-то спешили по своим делам. Она уткнулась в телефон, что-то писала, но увидела знакомый силуэт недалеко от себя, и забила на пиликнувший телефон и сообщение в нем…

   Под ее кулаками дорогое пальто. В носу запах дорогого парфюма,- если постарается даже сможет найти этот запах в парфюмерном магазине. Холодные сильные руки. Злые глаза. И улыбка.

   Ему нравилось.

   Ее сопротивление. Ее борьба. Ему нравилось, что она не сдается, что она брыкается и пытается вырваться. Борется за свое тело, за свою душу.

   Тому мудаку нравилось. Она видела. Смогла разобрать, кроме злости и ненависти в глазах, эту искру удовольствия.

   Ее снова замутило, но она держалась.

   Вспоминала дальше.

   Свою боль. Пережевывала свой страх. И тот момент, когда решила, что все, – конец. Когда он ворвался в ее тело, она застыла, перестала сопротивляться, потеряла себя. Ее сознание не могло этого пережить: тело могло справиться с болью, а вот психика- нет.

   Его кровь во рту. Его хрипы в ушах. Удавка на шее. Горло дерет огнем. Внутри все полыхает и замерзает, покрывается ледяной коркой.

   Она помнит, как мелькнула мысль в голове: «если пожар потухнет и покроется льдом – она сдохнет в этой подворотне.»

   А Ксюша хотела жить. И начала бороться снова. Эта мразь такого не ждала, но ему бл*дь, это понравилось.

   Он даже улыбнулся. Не безумно, а как-то с уважением.

   И тут Ксюша заметила двух парней.

   Это был шанс. Ее шанс на жизнь. Она вцепилась в его ладонь крепче, готова была шмат мяса вместе с костями отхватить.

   Их заметили.

   Но взгляд… этот взгляд она видела в тенях комнаты. Ощущала его спиной. Дрожала от ужаса и страха из-за него.

   Этот взгляд говорил: я вернусь и закончу начатое!

   Она ненавидела этот взгляд, потому что верила ему. Верила, что он вернется и закончит.

   Потому, окно в ее комнате всегда будет приоткрытым.

   Лучше сигануть в окно, чем пережить это еще раз.

   Головой она понимала: его ищут. Да. Но он следил за ней, она в этом уверена. Следил, и знал о встречах с Сашей. Видел и его тоже, потому что кашемировое пальто было того же фасона и цвета. Хорошее и дорогое. У него была возможность его купить.

   За те два дня она вспомнила очень многое, и все записала.

   В обычный вордовский документ.

   И теперь просто жаждала встречи со следователем. Ей было, что добавить к тому, что уже было сказано, или точнее написано сразу после…, сразу после того дня.

   Что точно сумела для себя вынести.

   Она жертва. Просто жертва.

   Она не виновата, что с ней это случилось. Никаким образом. Она- случайная участница трагедии.

   Ксюша читала об этом, нашла несколько статей про насильников. И убедилась в том, что вина не на ней.

   Вина на том, кто вызвал у этой мрази эту злость, эту ненависть. Возможно, мать или бывшая пассия. Виноваты они. Не она.

   Он – слаб. Он поддался своим чувствам и превратился в мразь, в гниль, которая марает своим существованием землю. Он падаль, которая пачкает своей внутренней гнилью ни в чем не повинных девушек и женщин.

   Он – слаб.

   А она – сильная.

   Ксюша не скатится в банальную месть. Она будет его ненавидеть и желать ему смерти, приложит все свои силы, чтобы эта мразь прекратила свое вольное существование.

   Она будет жить. Научится жить заново.

   За неделю жизни взаперти, многое перемололось внутри, перетерлось, стало пылью.

   Старая жизнь перестала иметь значение. Интересы, увлечения, друзья – все стало ненужным, неважным.

   Окружающие ее не будут понимать.

   Они не знают, что это такое: дрожать от каждой тени. Прислушиваться к шагам, и сдерживать рвущийся из горла хриплый крик.

   Они не поймут почему ее тошнит от запаха мужского парфюма, и накатывает такая дикая паника, что приходится забиваться в угол, лишь бы ощутить безопасность неживых стен.

   Ксюша начала понимать в какую ж*пу угодила. Осознала, что жизнь прежней никогда не будет. Что она только вначале пути.

   И этого понимания слишком мало. Нужно что-то еще.

   Ее страхи никуда не делись, они у нее в подкорке теперь, инстинкты наружу, а сознание прячется, стоит только ощутить опасность. А опасность,- она везде.

   За окном, на улице, за стенами дома, за дверями ее комнаты.

   Какой-то частью себя Ксюша понимала, что это не так. Что не все такие, что много нормальных, здоровых мужчин.

   Но этого мало, в ней превалировал страх и ужас.

   Он витал в воздухе, забивал легкие и мутил рассудок.

   Страх повторения нападения пробивал ее до нервной дрожи и паралича. До тошноты и бессонницы.

   Она не могла спать. Боялась. А когда вырубалась на несколько часов, вскакивала с криками и хрипами, и забивалась в угол, смотрела в приоткрытое окно.

   А еще чувствовала себя грязной. Оплёванной. Искупавшейся в гниющем болоте ненависти и злости.

   Ей хотелось хорошенько вымыться. Самой. Своими руками. Хотя бы руки. Ноги она так и не трогала. Боялась испачкаться еще больше.

   Но пока не находила в себе сил идти в ванную. Кажется, от нее даже воняло потом и кислотой от рвоты. Но выползти из комнаты было выше ее сил. Стоило только об этом подумать, и начинало всю трясти и тошнить.

   Это была проблема, и как с ней бороться Ксюша пока не знала, но то, что это ненормально и неправильно понимала и принимала.

   Возможно, хотелось бы верить, что это пройдет со временем. Но нужно что-то делать же, а что именно, она не знала.

   Может, стоило бы без раздумий сделать несколько шагов вперед, отпереть дверь и выйти из комнаты. Просто убедиться, что и за ее пределами с ней самой ничего не случится.

   Пару раз она даже вставала, но ноги будто к месту прирастали и Ксюша просто тупо стояла посреди комнаты и смотрела на дверь.

   И видела эти тени. Гребаные тени под дверью, и за ней. Слышала шум и шаги. Тяжёлое дыхание за спиной и сильные холодные руки на ногах.

   В груди зарождался крик. Но она сжимала кулаки, впиваясь ногтями в кожу, сдирая ту с ладоней, и перебивала одну боль другой.

   Онемение и паралич уходили из ног, но она шла не вперед, отступала к стене, к безопасности.

***

Папа чуть задержался у себя в городе, она его не винила, и даже была рада его видеть.

   Уставший, постаревший, и с большим количеством седины в волосах. А все из-за нее. Видела и подмечала осунувшееся лицо, посеревшее, кажется, от беспокойства. Глаза лихорадочно блестели от волнения. И мешки под глазами от недосыпания.

   Он единственный мог заходить в ее комнату, предупредив стуком, но не спрашивая и не дожидаясь разрешения войти.

   Он единственный, при ком она могла думать связно, а не захлебываться страхом от присутствия человека рядом.

   Ее голос постепенно возвращался, но долго говорить Ксюша пока не могла. Объяснялась односложными рублеными фразами.

   С папой она могла быть честной. Его она не боялась напугать своими перепадами настроения, своим страхом и отвращением к окружающим.

   Кажется, отец делал все, чтобы понимать ее без слов, без намеков, просто по взгляду глаз.

   Она, как никто другой знает, как это трудно. Помнит, как ребенком училась понимать молчание Давида.

   И стоило его вспомнить, накатывал душераздирающий и уничтожающий стыд. Стыд и вина.

   Вина за боль, за свою слепоту. За то, что мучила, пусть и нечаянно.

   И стыд от того, в кого превратилась, от того, кем становилась.

   Давид был островком света и чистоты. Их дружба, их история где-то глубоко внутри спрятана, забаррикадирована бетонными стенами, лишь бы не испачкать, лишь бы сохранить и помнить.

   Она рада… рада, что его нет рядом сейчас. Что он не видит всего этого. Пусть помнит ее светлой и веселой девушкой.

   Иногда ей очень хотелось увидеть его рядом. Он ассоциировался у нее с чем-то монументальным, несокрушимым, способным пережить все, и справиться со всем. Казалось, что и с этим он бы сумел справиться.

   Но… не могла попросить отца найти и позвонить. Не могла.

   У нее и так ничего не осталось. Мир разрушился не до конца, но если уж крушить, то крушить окончательно, до самого дна.

   Ни гордости, ни чести. Нет ее прежней. Сдохла, захлебнувшись желчью и страхом.

   И эгоистично решила оставить себе только то, что у них было. Дружба, прошедшая годы, проблемы. Светлые и счастливые воспоминания детства и юности. Пусть хоть они не замараются. Пусть хоть они у нее останутся.

***

Что-то с ней происходило. Петр видел, как меняется ее взгляд, как его малышка сама меняется. Прямо у него на глазах происходило рождение нового человека. Еще слабого, неуверенного, и всё же нового, готового бороться, жить.

   Он гордился. Несмотря на саму ситуацию, гордился, что его дочь способна на такие поступки. Может переступить через себя прежнюю и отпустить прошлое, затолкать подальше и попробовать жить по-другому.

   Как сказала Людмила: эти метаморфозы ее личности были ожидаемы, и в данной ситуации в контексте всего происходящего,- это хорошо.

   Главное, чтобы этот процесс не затянулся на годы, иначе вернуть разрушенную сторону ее личности будет невозможно. Она так и застрянет в этой постоянной борьбе со своим страхом и ужасом. Так и будет всю жизнь именно бороться, но не перестанет бояться. Не будет у нее зоны комфорта, не создаст ее до конца, а застрянет, станет вечным «долгостроем».

   Но пока и этого достаточно.

   И как бы Петру не хотелось, чтобы его малышка поскорее прошла все это, понимал, что не имеет права подталкивать ее или ускорять процесс реабилитации. Это только ухудшит ее состояние.

   Этот стержень, появившийся в ее глазах только подтверждает сказанное психологом. Она будет бороться, но сама. Ей это нужно.

   Ксюша отказалась выходить из комнаты, из квартиры. Она боится улицы, боится людей.

   Удалила свои странички в соцсетях. А еще попросила перевести ее на заочное,- диплом получить она собиралась. Именно собиралась. Не хотела, но понимала, что нужно.

   Его малышка прекратила общение со старыми знакомыми, одноклассниками и одногруппниками. Просто добавила всех в черный список, и все.

   Если учесть сколько ей звонили и писали, какие вопросы задавали, не удивительно, что так сделала.

   Он ездил в универ, просил декана войти в положение, но даже этот старый, и многое повидавший мужик, позволил себе не скрывать отвращения. Ему, видите ли, была неприятна «слава» выжившей, свалившаяся на плечи его дочери. Это вредило репутации факультета и университета. Город какую неделю стоит на ушах, все обсуждают произошедшее.

   После этого разговора Пётр еще раз убедился, что дочь тут не оставит.

   Какой смысл? Она все равно сидит в четырех стенах и почти не выходит из комнаты. Сидит на полу и молчит, смотрит в одну точку и медленно уничтожает себя.

   Петр это по глазам видел.

   Ему казалось, что они совсем погасли, нет в них жизни, нет эмоций. Ошибся. Слишком поторопился.

   Была там жизнь. Была. Мрачная, и на куски разорванная. Кровоточащая. И его дочь решила, что «осколки» склеивать не будет, сотрет их в пыль и слепит что-то новое.

   Страшно становилось от этого. У него сердце в груди замирало каждый раз, когда она на него взгляд переводила. Видел, что внутри вся горит, но держит под контролем все. Не дает себе слабины и возможности этот вулкан эмоций наружу выпустить.

   Плохо это. Ей бы, наоборот… да и были вспышки,- у нее в комнате и вещей-то уже целых не осталось.

   Но, после каждой такой вспышки его малышка все на свои места возвращала. Могла ползать и собирать рассыпавшуюся косметику по полу. Могла прыгать почти до потолка, пытаясь достать старый свитер, который зашвырнула практически за шкаф.

   Сначала вспышка ярости, -контроль слетал, -а потом апатия, полное безразличие ко всему и всем.

   Она похудела. Почти не ела и не спала. Мерзла от сидения на полу и приоткрытого окна. Не тушила свет, и им запретила трогать выключатель. И окно тоже.

   Это ее зона комфорта: свет и приоткрытое окно.

   Думать страшно почему именно так?!

   Хоть и были догадки. Были, куда ж без них. Но он малодушно старался об этом не думать. Не хотел, и все тут.

   И волосы. Господи, у его малышки были такие волосы длинные, красивые. Она их не красила даже никогда, только чуток подстригала.

   А тут… он приехал и увидел: сидит в углу, а возле ног ножницы обычные, канцелярские, и… локоны.

   Обкорнала, подчистую. Если бы была машинка в комнате, она бы и ею воспользовалась. А так, ножницами. Криво и неровно.

   Но ей нужно было, видел, они ей мешали и, кажется, пугали. Смотрела на них, как на змей, и застыла в ожидании, будто ждала, когда ожившие локоны, удавкой на шее лягут и сожмут, перетянут кожу.

   У Петра глаза повлажнели, и сердце стало камнем в груди.

   Но ни слова ей не сказал, только собрал руками мягкие локоны и выбросил в мусорное ведро. Ничего другого ему просто не оставалось.

   Не было у него времени на раздумья и надуманные переживания или сожаления. Ему нужно было решать, что делать, и как дочь из этого ада вытаскивать.

***

Они сидели на кухне. Молчали. Каждый уже выдохся, приводя свои аргументы в пользу своей правоты.

   Камилла отвернулась от бывшего мужа, смотрела в окно, сцепив зубы, сдерживала подступающие слезы.

   В уме она уже признала свое полное бессилие в этой ситуации. Признала, что потеряла дочь. Не потому, что плохая мать, или что-то в этом роде. Нет, хотя глубоко внутри эта мысль не казалась ей ужасной, она казалась ей правдивой. Но мужества, чтобы это признать, на самом деле женщине пока не хватало.

   Ее дочь ей не доверяла и не подпускала к себе. Закрылась, захлопнулась. Камилла утратила ее доверие, и как бы ни старалась, вернуть его не могла.

   И Виталик добавлял масла в огонь. Она не его дочь, он ею не проникся. Ее проблемы его никак не касались. Это ужасно, но женщина понимала и раньше, что отцом ее девочке он не станет никогда. Не потому, что не хочет, а потому, что у ее дочери отец всегда был один, и другого ей не нужно.

   Она разрывалась между дочкой и мужем, и не знала кого спасать первым. Дочь, которая отказывается принимать помощь, или свой брак, который разваливается, но еще можно его спасти?

   А Петр… Петр всегда был упрям и прямолинеен. Так и сказал: «Посылай на хрен этого Виталика, и ищи настоящего мужика».

   Ага, она прям уже побежала его искать. Был у нее настоящий мужик, был. Сидит вон напротив и гипнотизирует чашку с чаем. И ничего толкового из их брака не вышло. Спасибо, что дочь подарил, а так… ничего больше хорошего.

   Петя так и остался собой, верный своим убеждениям и принципам. Он сильней. Он все это вынести сможет. Молча, сцепив зубы, забыв про всякие сантименты и чувства, будет с упорством бульдога тянуть их девочку. И вытянет. Она в это верила.

   Ксюша характером в отца. Это сейчас видно очень хорошо. Сильная. Полна мужества. Она будет бороться сама. Откроется только равному себе по силе. И не потому, что не хочет, а потому, что не видит смысла взваливать на плечи другого человека столько проблем, заранее зная, что эти плечи ношу не вынесут. Это все равно, что человеку камень на шею повесить и кинуть его в воду на глубину, и сказать «плыви!».

   Ее малышка жесткой никогда не была. Но сейчас становилась. Приобретала необходимый панцирь, наращивала броню. Может, это и правильно. Петя сумеет сквозь эту броню пробиться, а Камилла- нет.

   Но признаться себе в этом она может, а вот вслух сказать не получалось, язык к нёбу присыхал сразу.

   В комнате Ксюши послышался какой-то шум и крик.

   Петр сорвался с места первым, Камилла за ним.

   Он замер посреди комнаты и смотрел на дочь, стараясь не показать насколько он напуган, и как его внутри всего колотит.

   Мысли заработали быстро и четко, и он сразу понял, чего она испугалась. От чего глаза горят, и малышка вся дрожит.

   Кажется, она спала. Кровать разобрана, одеяло на полу. И сама Ксюша посреди комнаты стоит и смотрит на свои руки. Ее всю трясет. И в глазах дикий ужас. Такой, что дышать стало трудно, и в ушах зазвенело.

   На белых пижамных штанах спереди проступило пятно крови. Не слишком большое. На внутренней стороне бедра тоже появилось.

   А Ксюша стоит статуей, смотрит на свои руки и не может пошевелиться.

   Петр подошел ближе. И заговорил тихо, стараясь скрыть дрожь в голосе:

   - Детка, посмотри на меня, - ноль реакции, - Ксюша!

   Она смотрит на него, глаза полные ужаса, рот приоткрыт в немом крике.

   - Это просто месячные, Ксюша. Ты же помнишь?! У женщин так бывает раз в месяц, помнишь?!

   Дочь неуверенно кивает. Но ее все сильней трясет. Из глаз исчезает сознание, остается только ужас.

***

Чужие холодные руки.

   Запах сильный, терпкий, отвратительный.

   Холодный воздух обжигает кожу.

   В легких нет воздуха, и она хрипит.

   Между ног больно, горит огнем. Жжёт.

   По ногам стекает жидкость. Капля за каплей.

   Чьи-то голоса. А она не может пошевелиться. Не может ничего сделать. Чувствует влагу между ног и ее выворачивает наизнанку.

***

Его малышка в ужасе кричит, пытается отпихнуть его руки. Но он, даже зная, что делает ей больно, тащит ее в ванну, прямо так, в одежде, становится с ней в кабинку, и включает горячую воду, почти кипяток.

   Она кричит, дерётся, бьет его по груди, царапает лицо ногтями.

   А он держит со всех сил и помогает Камилле снять с нее одежду, чтобы смыть кровь.

   Через какое-то время она затихает в его руках. И просто смотрит в стену. Молчит.

   Они трое мокрые стоят в душевой кабине, и каждый пытается пережить тот ужас, что зародился в Ксюше, а накрыл их всех.

***

- Если ты сейчас скажешь, что я не имею права ее забирать или что-то такое, я тебя удавлю, Мила, поэтому молчи.

   Он сидит в сухой одежде. И заказывает билеты на самолет. Для себя и для дочери. А еще пишет жене, чтоб готовила гостевую комнату и предупредила Дениса о появлении сестры, и мягко попыталась ввести его в проблему. Оля сможет, а у него слов правильных не найдется, точно.

   Камилла только проверила Ксюшу. Та снова сидела, забившись в угол. В новой пижаме, чистой и сухой. В новом белье. Рядом валяется упаковка гигиенических прокладок, но пока дочь их не трогала, только смотрела. Но матери не позволила ей помочь, отцу тем более.

   - Я… - у нее хрипел голос, но Камилла сглотнула ком в горле и продолжила говорить, - Не справляюсь, Петя. Она мне не доверяет, и я ее не понимаю. Ты сможешь ей помочь, я знаю. Уезжайте.

   У нее до сих пор перед глазами стояла эта картинка: Петя держит дочь, сцепив зубы, по коже катится вода, но она в его глазах видит слезы. А Ксюша вырывается, хрипит, бьет его.

   Одна отчаянно пытается спастись и пережить флэшбэк. Другой отчаянно спасает, пытаясь заменить воспоминание собой.

   У нее самой не хватит сил вытащить дочь и остаться вменяемой. Она и так почти на грани.

   Камилла оказалась слабой. Хотя всегда считала иначе. И самое лучшее, что она может сделать, это отпустить свою девочку с отцом, и молиться, чтобы это оказалось верным решением.

   Петр хотел было что-то сказать, но замолчал и посмотрел на зазвонивший телефон так, будто это не навороченный смартфон, а тикающая бомба.

   Она глянула на входящий вызов. Номер неизвестный, но код страны говорил о многом.

***

Великобритания, Лондон.

   Он проснулся весь в холодном поту, рядом заворочалась какая-то левая блондинка, но срать он хотел на ее удобство.

   Внутри все тряслось и дрожало. Сердце колотилось бешено, и дышать мог с трудом.

   Давид поднялся с постели, и как был голым прошелся по комнате, натянул на себя халат, подошел к окну.

   В руках держал телефон и пальцы сами собой набирали номер, выученный наизусть, -его не стереть с памяти, он у него, кажется, под кожей записан, встроен в код ДНК.

   За окном глубокая ночь, а значит, в другой стране, в родном городе практически утро, скоро рассвет.

   Она, наверное, спит. Но он должен убедиться, что все в порядке. Что жива и здорова.

   У него от страха пересохло во рту, а сердце так и стучало.

   А перед глазами сон.

   Его Ксюша одна в каком-то сером тумане бредет, он точно слышал, как у нее хлюпает под ногами, и запах удушающий, затхлый. Почему-то подумалось про болото. И вдруг… Ксюша во сне куда-то исчезла, упала вниз, а он за ней последовать не мог, что-то не пускало, держало.

   А серая мгла начала окрашиваться в красный. Запахло кровью.

   Никогда не был суеверным. Но сейчас ему необходимо просто услышать ее голос. Хриплый ото сна, или хриплый потому, что она ночь проводила не одна. Без разницы. Лишь бы просто услышать и понять, что сон — это просто сон.

   Номер набран, кнопка «вызова» нажата.

   Пара гудков, и механический голос сообщает, что абонент недоступен и хрен знает, когда сможет ему ответить.

   И впервые в жизни ему становится на самом деле страшно. Каждый нерв узлом скручивает, все туже и туже, вот-вот лопнет от напряжения, и по коже побегут кровавые борозды.

   Он знает, просто знает: что-то случилось. С его девочкой что-то случилось. И внутри все полыхнуло огнем. Обожгло болью, старой и новой. Страх накрыл с головой, и Давид начал набирать уже другой номер.

   Родителям звонить бесполезно, они в последнее время вообще толком и не говорили с ним. Камилла, может, и не вернулась из своего путешествия.

   Оставался только Петр. Этот человек никогда ему не врал. Всегда говорил правду, какой бы страшной и ужасной она ни была.

   И если уж он начнет юлить… Давид пошлет все и всех на хер, возьмет билет на самолет, и поедет домой. Просто надо убедиться, что его Ксюха жива и здорова.

   Номер набран. Кнопка «вызова» нажата. Пара гудков в трубке. И ответ на том конце линии:

   - Здравствуй, Давид!

   Голос мужчины хрипит, в нем слишком много спрятано.

   Но Давиду уже и вопросов задавать не нужно.

   Он услышал достаточно.

   Уловил эту нотку страха, что и его самого сковал, после увиденного сна.

   С его малышкой, кажется, случилась беда…

ГЛАВА 5

Петр- адвокат, он знает цену каждому своему слову. Знает, что одной фразой можно человека окрылить и вдохновить. А также убить, сломать, уничтожить. Он знает цену словам, это его работа- говорить и доказывать словами вину или же невиновность.

   Но, пожалуй, самый тяжелый разговор тот, где каждое неосторожное слово, что гвоздь в крышку гроба, происходил сейчас.

   На этой кухне, в квартире его бывшей жены, где он провел несколько лет своей жизни, пока окончательно не перебрался в другой город и в другую жизнь.

   Камилла не выдержала и просто ушла, только поняв, кто звонит. А Ксюше он сам не скажет и уж точно не побежит передавать ей трубку телефона.

   - Дядь Петя, говорите, как есть, я знаю, что-то не так. Ксюша заболела? Что-то серьезное? – у парня хрипел голос, выдавая с головой его нервное состояние.

   - Можно сказать и так.

   - Что это значит? Нужны врачи, медикаменты? Только скажите, я все найду!

   - Я не думаю, что это в твоих силах, Давид.

   - Да, скажите уже как есть, черт возьми!

   - Не ори, - Петр осадил парня, - Не думай, что это просто. Если я говорю тебе все, как есть, ты будешь делать только то, что я скажу. Не потому, что я против тебя или что-то еще в этом роде. На первом месте для меня Ксюша и ее состояние, ясно?

   Давид молчит, только сиплое тяжелое дыхание слышно в динамиках телефона.

   - Говорите!

   - Несколько недель назад она возвращалась вечером домой, одна. Возле дома…в общем… - не находил он сейчас правильных слов, не мог, голова просто отказывалась работать.

   - На нее напали? Ограбили? Избили?

   Господи, если бы только это случилось, если бы! Вслух он этого не произнес, конечно, но по повисшей паузе все стало и так ясно.

   Молчание затягивалось, но ни он сам, ни Давид не решались произнести то самое страшное, что случилось на самом деле.

   Одно дело знать самому, столкнуться нос к носу со всем этим, переживать внутреннюю бурю злости и ненависти. И другое дело, говорить об этом молодому парню, который влюблен и дорожит его малышкой не меньше, чем он сам.

   Чтобы продолжить говорить пришлось прокашляться как следует, горло сводило судорогой, во рту пересохло.

   - Это было изнасилование, Давид. Ксюша вторая или третья жертва в серии, она жива и относительно в порядке.

   Напряженную тишину, что начала звучать после его слов, кажется, можно было пощупать руками; вдохнуть носом, ставший вдруг вязким воздух.

   - Я приеду в течении суток!

   Давид не спрашивал, а просто ставил его в известность, парень именно сейчас окончательно стал мужчиной. Мужчиной, чья женщина попала в беду, практически погибла, морально уничтожена. И он не будет спрашивать ни у кого разрешения, чтобы в этот момент быть с ней рядом, подставить свое плечо и дать ей опору в этом мире.

   Если бы ситуация была другой, Петр бы отнёсся к действиям Давида с пониманием. Но это была его дочь, которая только-только начала вставать с колен после жизненного удара, почти смертельного.

   Он не мог позволить упасть своей малышке еще раз, не мог!

   - Ты никуда не поедешь, пока я не разрешу! – процедил сквозь зубы, - Я сказал, что все тебе расскажу при одном условии!

   - Вы думаете, я смогу остаться тут, пока моя девочка…

   - Твоей девочки больше нет, Давид! Та Ксюша, которую ты помнил и знал… ее нет. А новая боится мужчин до тошноты, до дикой паники и желания забиться в самый темный угол комнаты. Она боится даже меня! – Петр еле сдерживал свои эмоции, - Если ты появишься сейчас, у нее ничего не останется! Ты… ты ее друг детства, ты тот человек, которого она не боится, но только потому, что ты далеко. Как только она тебя увидит, не будет больше у нее друга, понимаешь? Ты будешь ее врагом просто потому, что являешься мужчиной! Она не выходит из комнаты, только в туалет, даже в ванную, и то не может. Почти не спит, практически не ест. Кричит от кошмаров, вздрагивает от шагов. Для нее сейчас все мужчины потенциальные насильники, понимаешь?! Это пройдет, но не сразу.

   - Когда я смогу ее увидеть? – голос уже не хриплый, лишенный любых эмоций, убийственно спокойный.

   - Психолог не может сказать, когда закончится острая фаза дезорганизации, да и Ксюша сама с доктором пока не говорила.

   - Почему?

   - Потому, что незнакомые люди ее пугают, и женщины тоже. Нам всем будет нелегко, я консультируюсь с психологом, она поясняет поведение Ксюши, и как лучше нам всем себя вести. Людмила говорит, что ты и твоя дружба для Ксюши,- то светлое, что в ней осталось, не замаралось. Она будет эти воспоминания беречь. Пойми, что с физической точки зрения все не так страшно, но ее психика пострадала сильно. Ее личность на куски разорвали. Она чувствует себя грязной, униженной, недостойной. Появись ты сейчас, парень, который любил ту веселую девушку, которой больше нет,- все станет только хуже.

   - Бл*дь! Как же так, дядь Петь? Как? За что? Она ведь… она… Господи!

   У Петра воздух из легких вышибло от этого приглушенного крика. Мышцы узлом скрутило, сердце остановилось.

   Петр эту ярость, эту дикую злость на жизнь, на людей, на мир, - уже пережил, успел внутри всё переварить. Давиду только предстояло это сделать. Парню придётся принять важное решение, окунуться во всю эту ненависть и злость с головой, и сделать все наперекор словам Петра или же смириться и начать думать головой, думать о том, как Ксюшу из этого ада вытаскивать. На расстоянии, но помогать.

   Молчание затягивалось, напряжение нарастало. Но Давид снова заговорил приглушенным тоном, в котором бурлили сдерживаемые эмоции:

   -Что она сейчас делает?

   - Спит. Вырубилась после истерики, - не рассказывать же ему, что, когда его девочка увидела кровь на бедрах пережила флэшбэк. Если Давид действительно решит помогать, а потом и вовсе попытается быть рядом с Ксюшей, в первую очередь надо обратиться к психотерапевту. Вот там ему и объяснят все как надо, у Петра не было желания поднимать в душе эту муть еще раз, он не железный, ему силы беречь для другого надо.

   - Что вы будете делать дальше?

   - Увезу ее к себе. Здесь ей жизни не дадут другие, да и самой ей будет некомфортно.

   - Полетите самолетом?

   Давид говорил тихо и спокойно, но даже у Петра за тысячи километров от этого парня что-то внутри задрожало. Было в молодом человеке какое-то скрытое темное начало. Что-то страшное и сильное. Бешеное. И Давид это давил в себе на корню, а сейчас еле сдерживался, по-видимому.

   - Да, таков план.

   - Лучше поездом, купите билеты в СВ. Это дольше, но… людей меньше. А лучше несколько купе выкупите.

   Петр сам бы и не догадался, не сообразил как-то. Предпочитал летать, -быстрее, время экономит, но для Ксюши это стало бы каторгой.

   Какая же жизнь су*а все-таки, а?!

   Его девочка, этот парень… Им бы вместе быть, пожениться, детей нарожать. А теперь оба покалечены морально. Петр почему-то не сомневался, что Давид уже тоже прежним никогда не будет.

   - Хорошо, так и сделаю.

   Петр чувствовал, что самый главный вопрос еще не задан, но сам начинать говорить на эту тему не мог, не хотел. Ему терпения не хватало, лучше было сосредоточиться на Ксюше, чем на той мрази, потому что свою ярость и ненависть он просто задавил, но они не исчезли, горели медленным огнем, готовые в любой момент взорваться вулканом и поубивать всех и все.

   - Уже выяснили кто это был? – тихий отрывистый вопрос сквозь сцепленные зубы.

   - Следователи работают. Ксюша единственная выжившая по их данным, но она не могла говорить некоторое время… портрет и приметы они составили.

   - Ясно.

   - Давид, не делай глупостей!

   - Дядь Петь, какие глупости? Я просто найду эту мразь и живьем скормлю дворовым псам, даже пальцем к нему не прикоснусь, не волнуйтесь!

   - Не думай, что мне не хочется его на куски своими руками порвать. Хочется. Еще как хочется, Давид! Но…

   - Но у вас жена, сын и дочка, которую надо спасать, я знаю. Только у меня ничего и никого кроме Ксюши как не было, так и нет. Он мою женщину убил, Мою КСЮШУ! – не сдержавшись заорал, - КСЮХУ МОЮ ТРОНУЛ!

   Петр, кроме боли и ярости в голосе парня уловил и вину. Нутром своим его боль и вину ощутил, потому что и сам себя тоже виноватым считал. Не доглядел, не уберег.

   - Давид, учись, работай… делай то, что хотел. Не ломай себе жизнь. Хватит того, что Ксюша никогда прежней не будет. Рано или поздно, но вы встретитесь, подумай о том, каким она тебя увидит, каким ты будешь в ее глазах.

   Парень молчал. Слушать-то он слушал, а вот услышал ли, вопрос?!

   - Я буду вам звонить, не скрывайте от меня ее состояние.

   - Не буду, - покорно согласился, теперь-то уже поздно что-либо скрывать.

   - Мои родители в курсе всего?

   - Да, я просил тебе не говорить… пока не решил бы, что уже можно. Знал, что удержать тебя от Ксюши будет трудно, если вообще возможно.

   - Я понял. Позвоню через пару дней.

   Петра такой конец разговора не удивил. Кончились у парня силы. Эмоции взяли верх. Не повезло тем, кто сейчас окажется с этим бешеным зверем рядом, хорошо, если никого не покалечит.

   Вроде и находился за тысячи километров от них, а сумел помочь и подсказал лучший вариант для переезда.

   Петр помнил, что ходил когда-то ночной экспресс, может и сейчас такой есть. Ночью людей меньше, Ксюшу можно напоить снотворным, и она вообще ничего и никого не увидит, а проснется уже в другом городе.

   Но это будет уже завтра, сейчас ее трогать не решился, только ведь успокоилась, а нужно ее предупредить, чтобы не перепугалась на новом месте.

***

Великобритания, Лондон.

   Телефон так и остался в опущенной руке. Не мог разжать… пальцы, кажется, занемели, застыли, не мог ими пошевелить. Вцепился в свой смартфон намертво, еще пару секунду и пластик с металлом в его руке согнётся, треснет.

   Давид посмотрел на свои руки и только сейчас заметил, что те дрожат. Как у запойного алкаша дрожат.

   С той лишь поправкой, что алкоголем он никогда не злоупотреблял. Сейчас его трясло от другого.

   От ярости! От бешеной огненной ярости, которая поднималась горячей обжигающей лавой из сердца и растекалась по сосудам, сжигая кровь, превращаю ту в пыль, в прах.

   На языке появился противный тошнотворный привкус.

   В висках гулко забарабанил пульс.

   Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

   Сердце стучит так, будто сейчас вот-вот остановится и стремится как можно больше этой яростной лавы разогнать по организму. Чтобы горело все тело, чтобы каждая мышца, каждый орган был обожжен, отравлен ядом. Чтобы каждая клетка погибала и корчилась от боли.

   Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

   Перед глазами мелькают картинки прошлого. В голове параллельно с лавой и болью умирают его воспоминания. Глубоко в груди зарождается нечеловеческий вой.

   Маленькая курносая девочка со смешными хвостиками, в белом платье в розовые розы вбегает к нему в палату, звонко смеётся, улыбается так, что ему и солнца никакого не надо. А до него только спустя годы доходит, что она заменила ему все, затмила собой даже Солнце.

   - Давушка-Давид, расскажи как дела? – она звонко чмокает его в щеку и смеется, а он мальчишкой краснеет как красна девица, но ему до безумия приятно такое ее отношение. Другие мальчишки в палате пусть дохнут от зависти.

   Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

   Он раскачивается из стороны в сторону, пытается удержать в себе эту ярость, эту нечеловеческую боль, подвывает ей, как зверь раненый. Рычит на какую-то девицу в квартире. Та напугано вскрикивает, обзывает его кретином и убегает, одеваясь на ходу.

   Он этого ничего не видит.

   Перед глазами в красные тона окрашивается другая картинка.

   Первое сентября в школе.

   Он серьёзный, в костюме и дурацком галстуке, и рядом Ксюха, веселая, предвкушающая новую жизнь, новые знания. Она смеется, держит гордо букет для их первой учительницы. Заходит в класс и несмотря на то, что их рассадили по списку и не рядом, впервые бунтует и показывает характер. Занимает соседнее место и отказывается сидеть с кем-то другим.

   Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

   Он не выдерживает, сердце срывается в бешеный ритм, за собственным пульсом же не слышит, что орет. Орет во все горло, не сдерживает ничего, не может. Его трясет, колотит. Срывается с места и начинает крушить все, что на пути попадается.

   Но опять не видит. Ничего перед собой не видит.

   Только ее лицо. Более взрослое, но еще с подростковыми чертами. Двадцать третье февраля. Школа. Девочки поздравляют мальчиков. А он накануне подрался с кем-то, родителей опять вызывали к директору. Его наказали, лишили подарка. Но Ксюхе на все плевать, она не может его не поздравить. Не при всех и не в школе, но притащила ему огромную плитку молочного шоколада. Самого сладкого и самого вкусного за всю его жизнь.

   - Ешь-ешь, Давидушка, а то тощий такой, что смотреть на тебя голодно!

   А он ест и смеется. Хохочет вместе с ней. Еще не понимает себя, своих чувств, но уже с трудом отрывает взгляд от испачканных сладким шоколадом губ.

   Тук-Тук-Тук-Тук-Тук.

   Мебель в щепки, в осколки. Все острое, режущее, колющее. Но ему плевать, он не чувствует боли, не чувствует, как по рукам стекает кровь, как впиваются в кожу занозы.

   Давид мечется раненым зверем по своей клетке. Но клетка не квартира, клетка — это его душа и память. Память, которая подкидывает ему очередную картинку.

   Школа. Выпускной. Его девочка безумно красивая в этом персиковом шелке. Платье в пол, длинные рукава, разрез на бедре не слишком вызывающий, приоткрытые плечи и ключицы. Безумно красивая. Такая, что вышибает из его легких воздух. Волосы локонами спадают на точеную талию и ему смерть как хочется их коснуться.

   Но образ внешний меркнет, когда видит радостные и счастливые глаза. Она опять предвкушает новый мир, новую страницу в жизни. Поступление в университет,- еще одна ступенька в будущее.

   Невозможно не заразиться от нее этой радостью, этим предвкушением.

   Он сгорает от ревности. Ненавидит себя за неуместные чувства к подруге, но ничего не может с собой поделать. Любит ее. Скучает по ней. Думает о ней. Мечтает тоже о ней.

   И вот она в его руках, успел перехватить у очередного кавалера танец.

   Бережно прижимает к себе, ведет ее в танце. Говорит какие-то глупости, а сам тайком вдыхает ее запах, впитывает и запоминает это ощущение горячей кожи под прохладным шелком.

   Он всегда помнил ее улыбку. Открытую, радостную. Охватывающую весь мир.

   Громить уже нечего, но у него нет сил, чтобы успокоиться.

   Он сгорает в ярости. Стонет от боли. Его на куски разрывает агония, смешанная из боли, вины и ненависти.

   Кулак впечатывается в стену. Светлые обои окрашиваются в грязно красный цвет. Но он не чувствует этой физической боли, внутри все болит сильней. Внутри у него настоящее месиво, мясорубка из чувств, памяти и мыслей.

   Тук-Тук-Тук-Тук-Тук.

   Как же так?

   ЗА ЧТО?

   Он не может себе представить, что сейчас происходит с его малышкой, не может. От боли сходит с ума. От боли не за себя. За нее!

   В его мыслях, в его памяти она всегда была светлой, чистой. Смелой, сильной. Она не боялась идти наперекор другим, когда считала это правильным. Она могла встать на его защиту, поддержать даже тогда, когда он действительно был неправ или виноват.

   Она не боялась его бешеного характера, не пугалась его нрава.

   Принимала его таким, какой он есть.

   Дружила с ним. Верила ему. Доверяла ему иногда больше, чем собственной матери или подружкам.

   А сейчас… сейчас, когда случился этот ужас, эта трагедия, он не может быть рядом. Не может ее поддержать. Не может ее утешить или поделиться своей силой, своей уверенностью в будущем.

   Она не хочет видеть его рядом, он понял это четко. Если бы хотела, он уже давно был бы там, с ней.

   Он бьет стену, колотит по ней кулаками, сбивает костяшки уже не в кровь даже, в кашу из ошметков кожи и крови. Но остановиться не может.

   Орет, срывает голос. Горло дерет. Но ему не стало легче. Не стало.

   Стоит только представить его малышку, его Ксюху раздавленной, сломленной, дрожащей и кричащей от ужаса, и внутри поднималась новая волна ярости, боли.

   Как ей помочь?

   Как не сорваться и не сделать хуже?

   Как он может находиться здесь, когда знает, что она там? Что ей плохо и страшно?

   Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

   Сердце заходится бешеным стуком. Вот-вот разлетится на ошметки, разорвет грудину на части, и тогда, возможно, физическая боль перекроет другую, ту, которую не объяснить, не убрать таблетками или алкоголем.

   Он вспоминает тот вечер. Последний.

   Как смотрел на нее в последний раз. Как обнимал. Как сорвал с губ поцелуй, жадно запоминая вкус и ощущения.

   Как уходил, ощущая спиной ее взгляд. Боролся с собой, чтобы не броситься назад, не выпытать у нее имя того, в кого влюбилась. Сдерживал себя от глупостей.

   Глупостью было уехать.

   Даже не глупостью, а фатальной ошибкой.

   Он не должен был уезжать. Не имел права оставлять свою малышку одну на попечении вечно занятой новыми отношениями матери и непонятного призрачного ухажёра.

   Ему нельзя было уезжать. Нельзя! Не имел права оставлять ее!

   Он должен был засунуть все свои чувства и желания в задницу и думать о ней. Как для нее лучше.

   Нужно было смириться и остаться. Другом, знакомым, да не важно кем, просто быть рядом и иметь возможность провожать ее домой или сдавать с рук на руки тому, другому. Так она была бы цела, так она бы не проходила через весь этот ад.

   Вина и боль сжирают его живьем, не оставляют ничего от него прежнего.

   Он всю жизнь будет себя винить.

   Но сейчас на себя плевать.

   Важна Ксюша. Ее состояние, ее жизнь.

   У него ничего и никого, кроме нее не было и не будет. Не важно, где и с кем он будет находиться. За тысячи километров от дома. На другом континенте или на другой планете. У него только Ксюша есть. Была и будет.

   Руки немеют. Силы кончились. Голос сорван и горло дерет от боли. Но в душе, наконец, все перекипело, перестало бурлить и наступила тишина.

   У него в ушах звенело от собственного крика. За грудиной камнем застыло сердце. Дышал, а воздуха не чувствовал.

   Съехал по стене на пол. Прикрыл глаза.

   На улице восход. Вязкий туман окутывал город, но солнце время от времени прорывалось через серое марево.

   Но у него есть свое личное Солнце. Оно грело его всю жизнь, а сейчас наступило Затмение. Окрасило жизнь в темно-красные тона безнадежности, вины и боли.

   У него вся жизнь на то, чтобы сделать свое Солнце вновь теплым и светлым. Вернуть ее улыбку. Избавить от страха.

   Все, момент слабости закончился. Нет у него больше права на слабость. Нет права на ошибку.

   В дверь квартиры неожиданно позвонили. Настойчиво и несколько раз. Пришлось открывать глаза.

   Погром в квартире. Вся мебель в щепки, в осколки. Только окна целы и двери на месте. В воздухе летают отголоски его эмоций, кажется, даже воздух от напряжения потрескивал электрическими разрядами.

   Руки сбиты в мясо, все в крови, но боли так и не чувствует.

   Находит в себе силы подняться и пойти открыть дверь.

   А там доблестные служители правопорядка и любопытные соседи, поднятые с утра пораньше шумом в его квартире, решили убедиться, что он тут никого не убил или его не убили.

   Если бы они только знали… если бы они только могли понять.

   Они видят перед собой молодого парня у которого мозги с катушек слетели.

   Нет. Мозги у него на месте. Наконец-то он понял, что должен делать. Именно сейчас.

   Но для начала нужен холодный душ и аптека.

***

Россия, город N.

   Ксюша крепко держалась за руку отца. Вцепилась в его ладонь так, что побелели пальцы и кожа утратила чувствительность, но отпустить не могла. Ей все казалось, если разожмет ладонь… все начнется заново. Воспоминания нахлынут, ужас и паника скуют тело, сделают его неподвижным, и в нужный момент она не сможет ничего сделать, не сможет себе ничем помочь.

   На улице ночь. Небо затянуто тучами, ни одной звезды не видно, Луны тоже. Чистое хмурое небо. Почти половина второго ночи.

   Вокзал, поезда и люди.

   Не целая толпа, но ей хватает.

   Паника накатывает волнами. Желание забиться в угол и спрятаться почти взяло над ней верх, тошнота подступала к горлу.

   Но она заставляла себя передвигать ноги. Дышать носом так глубоко, как только могла. И смотрела исключительно вперед.

   А мысленно говорила себе, что тут только она и папа.

   Она и папа.

   Папа и она.

   Ее начало потряхивать.

   До поезда осталось каких-то сто метров.

   Диспетчер объявляла время прибытия какого-то поезда и с какой стороны идет нумерация состава, люди заторопились на нужный путь.

   Папа уверенно шел и тянул её за руку.

   Широкий шаг. Один его равнялся двух ее.

   Но она успевала за ним, практически бежала. Лишь бы руку ее не отпускал.

   Голова кружилась. Воздуха не хватало. Мысли снова путались, сознание уплывало.

   Проводница проверяет билеты и документы, запускает их в вагон и провожает до нужного купе.

   Ксюша влетает в него, замирает на миг, а потом от накрывшей с головой паники и страха забивается в угол, обнимает подушку и пытается снова дышать и не дать тошноте окончательно собой завладеть.

   Здесь никого нет. Она в вагоне. Вокруг стены. Окно закрыто… вот… она цепляется мыслью за окно и пытается его открыть, но сил не хватает.

   Папа подходит близко, накрывает ее ладони своими, надавливает сильней и окно поддается, открывает, впускает прохладный ветер и воздух.

   Ксюша не выдерживает, поворачивается к отцу, прячет свое лицо на его плече и кричит.

   От сковавшего ужаса. От накатившего страха и паники.

   Кричит что есть силы, срывает голос, в который раз, но плевать на него.

   Тело дрожит, руки сводит болезненной судорогой.

   От папы ничем не пахнет. Никаким парфюмом. Он обхватывает ее плечи сильно, но ласково. Растирает спину, гладит. Утешает. Делится своим теплом.

   Дикий страх отступает. Она вновь может дышать. Может разжать ладони, сжимающие отвороты папиного пальто. В ушах стоит не ТОТ страшный шепот и дыхание.

   Слышит приглушенный голос отца.

   - Ты справишься! Ты сильная и со всем справишься!

   Она в поезде, едет в другой город, в новую жизнь, за которую придётся бороться с самой собой. Но так надо. Так правильно. В этом городе, в родных стенах она сойдет с ума.

   - Не отпускай меня! – шепчет едва слышно, держит руку отца в своих пальцах, - Не отпускай меня пока не окажемся дома!

   Руки отца самые надежные. Они не причинят боли. Они согреют теплом и укроют от кошмаров.

   - Никогда!

   Сознание вырубается, снотворное, выпитое дома, наконец, начало действовать.

***

Петр укрыл Ксюшу пледом, бережно убрал торчащие во все стороны волосы за ушко, провел пальцами по бледной щеке.

   Только сейчас у него появилась надежда на будущее дочери. Спустя недели страха, безнадежного ужаса. Только сейчас он уловил как ее глаза снова стали живыми, в них загорелась какая-то эмоция. Что-то кроме страха и ужаса. Что-то другое, пусть и не слишком светлое. Пусть. Главное, что она готова бороться, готова совершать необходимые шаги.

   Он только представить может чего ей стоило выйти из квартиры и сесть в машину.

   Посмотрел на свою ладонь увидел царапины и отметины от ее ногтей.

   Держалась насмерть. И губы в кровь искусала.

   Но упрямо шла вперед. Ничего и никого перед собой не видела. Только цель: поезд, вагон, купе.

   Ее крик, приглушенный тканью пальто, этот отчаянный страх, напряжение, державшее его малышку всю дорогу… выплеснулось криком.

   Пусть. Пусть кричит, пусть кусается. Только бы не сдавалась. Только бы боролась дальше.

   Она сможет.

   Он верит в это. Она сможет.

ГЛАВА 6

Ксюша лежала на своей новой постели, в своей новой комнате, и прислушивалась к окружающему миру.

   Не так давно она проснулась в незнакомом месте. Проснулась от кошмара, но успела открыть глаза до того, как своим криком подняла бы весь дом на ноги.

   Тошнота накатила сразу. Тело все свело судорогой, но она вновь вцепилась за края деревянной кровати, чтобы не дать себе позорно забиться в угол или под кровать.

   Заставляла себя лежать на месте. Сцепив зубы, вглядываясь в каждую тень, вслушиваясь в каждый шорох.

   Белье под рукой мягкое, лён, кажется, он приятный к коже. И ничем не пахнет, никакого ополаскивателя.

   Комната в полутьме, разгоняемая светом ночника на тумбочке возле кровати, никаких теней или посторонних. Ксюша тут была совершенно одна.

   Страх и паника постепенно уходили. Пульс стучал реже, почти как у всех нормальных людей.

   Заметила приоткрытое окно и совсем успокоилась. Кто бы о нем не побеспокоился, она этому человеку благодарна.

   Чтобы рассмотреть интерьер пришлось приподняться, поправить подушку под спиной и сесть.

   Обычная комната, небольшая, метраж она на глаз определить не сможет, да и без разницы на самом деле.

   В комнате ничего особенного не было. Бежевые обои на стене, шкаф-купе с зеркалом во весь рост, на полу ковер, в углу стоит огромный фикус, там же кресло и книжные полки. Видимо эта комната не была рассчитана на жильца, скорее на отдых или что-то типа кабинета, и на месте кровати, наверное, стоял диван.

   Но комнату все же подготовили к ее приезду. Напряглись, подумали и сделали маленькую перестановку… ради нее. На душе от этой мысли стало как-то теплее, что ли, холод недавнего ужаса потихоньку таял, и она смогла отцепить свои пальцы от края кровати.

   Обычно это она беспокоилась о ком-то. О маме, о ее новом муже. Ремонт, перестановка… это она делала ради кого-то, и маму не особо интересовало ее мнение по этому поводу, или ее комфорт.

   А тут, ведь по сути, она семье отца абсолютно чужая, от слова «совсем». И то, что произошло с ней, должно было еще больше ее от них отдалить, а получается совсем наоборот.

   Ксюша никогда к отцу не ездила. Не приезжала не потому, что не приглашал, нет, просто считала, что не нужно влезать в его жизнь и в его семью.

   Теперь вот влезла и не знала, что дальше будет.

   Папа ничего не говорил по поводу Ольги и Дениса, что они знают, и вообще… Наверное, знают и все равно, ради ее комфорта попытались создать приемлемые условия для ее пребывания в этой квартире.

   Честно, Ксюша оценила этот жест, пусть их об этом попросил папа. Но они могли отказать, могли ничего не делать.

   Наверное, надо поблагодарить их. Да. Точно. Надо их поблагодарить и познакомиться лично.

   Только… она пока слабо себе представляла, как выйдет из этой комнаты в принципе. Что уж говорить про то, чтобы говорить с незнакомыми людьми. Стоило только это представить и тошнота вернулась, руки на рефлексе вцепились в края кровати, а глаза пришлось зажмурить изо всех сил. Проклятые тени замельтешили по комнате, обрисовывая знакомый до дрожи силуэт в темноте.

   Она открыла глаза, выдохнула весь воздух, что был в легких, и посмотрела на окно.

   Разжала пальцы, откинула одеяло и спустила босые ноги на прохладный пол. И только тогда заметила, что так и лежала в той одежде в которой ехала. Ее не стали переодевать в бессознательном состоянии. За это она тоже ощутила тепло в душе. Ее душевное спокойствие в этом доме ставили на первое место.

   Но тени по-прежнему маячили перед глазами. Силуэт становился четким, и она почувствовала ненавистный запах дорогого парфюма. Холодные пальцы на шее. Удавка, пережимающая дыхательные пути и кожу. Ксюша сорвалась с постели и подлетела к окну.

   Резко дёрнула створку окна на себя и распахнула его настежь.

   На город наступало утро. Валил снег и дул слабый ветер. Мороза почти не ощущалось. Горели фонари теплым желтоватым светом. Внизу уже появились первые сонные прохожие. Машины и их пассажиры, кажется, вообще никогда с улиц городов не исчезали.

   Этот вид ее успокаивал.

   Ксюша повернулась спиной к окну, облокотилась поясницей о подоконник и смотрела вглубь комнаты.

   Головой она понимала, что это просто видение, почти галлюцинация, ее психика, не способная справиться со случившимся, таким образом пытается избежать повторения насилия. Головой понимала, да. А душа корчилась от страха и охватившего в один момент ужаса, и тело самой собой рвануло к свободе.

   Ветер подул в спину, короткие волосы разметались по голове и неровно подстриженные пряди обрамляли лицо, стало немного щекотно. И от этой щекотки, вдруг захотелось смеяться.

   Господи! Что она творит?!

   Стоит в чужой квартире, в чужом городе, похожая на сумасшедшую, сбежавшую из дурки, и единственным выходом в панической атаке видит шаг в открытое окно с десятого этажа.

   Идиотка!

   Это просто тень! Мираж, игра сознания и психики. Попытка показать опасность незнакомого места. И если и дальше Ксюша будет так остро реагировать на все, то ей действительно место в психушке. Там стены мягкие и пичкают траликами, а после них вообще на все плевать, даже на чертовы тени.

   Она отступила от окна вглубь комнаты, но только на шаг. Пока только на шаг. Опять внимательно всмотрелась в тени полумрака.

   Никакого силуэта нет. Никакого человека тоже.

   Страх отступал. Ощущение чужого взгляда и присутствия прошло. Она свободней вдохнула прохладный воздух.

   И чуть не заорала, когда ручка двери медленно опустилась вниз, а дверь приоткрылась. Снова шаг к окну. Залезла на подоконник.

   - Ты спишь? – незнакомый мальчишеский голос, дверь так и осталась приоткрытой, он не зашел, - Я услышал какой-то шум у тебя, решил проверить. Я – Денис.

   У Ксюши потемнело в глазах, тошнота подкатила к горлу, голосовые связки свело судорогой, она и слова не могла произнести. Намертво пальцами вцепилась в холодный камень окна и смотрела теперь не в комнату, а на улицу, на прохожих.

   - Ксюша, - он обеспокоенно ее позвал и открыл дверь шире, - Я тебя не обижу.

   Дверь открыта полностью. Молодой, немного субтильный парень замер в дверном проеме и смотрит на нее с таким ужасом в глазах, с таким диким страхом, что кажется, он вот-вот грохнется в обморок, как нежная барышня.

   Он в дверном проеме. Она в оконном. Сразу видно, что семья. Наблюдается страсть к разным проемам, -семейная черта детей Петра Громова.

   От своих ироничных мыслей она вдруг прыснула со смеху и от этого шатнулась назад.

   Денис рывком дернулся в комнату, и она даже пикнуть не успела как он, вцепившись своими пальцами в ее руки, схватил и прижал ее к себе. Стиснул так, что у нее кости захрустели.

   Парень ростом как она, чуток худоват, но в руках ощущалась сила, под кожей перекатывались мышцы. Пусть он и не был накачанным, как это сейчас модно, но тем не менее его можно назвать сильным.

   А еще он обнимал ее как-то совсем бережно. Да, в первый миг сдавил так, что она и вдохнуть не могла. Но потом, когда страх и шок прошли, в его руках появилась какая-то бережливость. Держал ее в своих руках будто статуэтку из богемского стекла и боялся до ужаса, что может ее уронить и она разлетится на осколки.

   Откуда ж ему было знать, что она уже на эти самые осколки разлетелась ?! До нее самой с трудом, но стало доходить, что прежней ей не быть никогда. Ее жизнь, ее судьба, это как раз тот случай, когда на «расколотой чашке все равно будут трещины». И нужно не склеивать старое, а превращать в «пыль», в «глину», и лепить заново.

   Молодому человеку с бережными, но сильными руками этого знать не надо. Он и так перепугался до смерти.

   Ксюша своим телом ощущала, как у него в груди сердце тарабанит и дышит он с надрывом, хрипло.

   Он видимо подумал, что она собиралась из окна вниз головой сигануть. Вот и кинулся спасать.

   - Я испугалась, прости! – ее голос хрипит, но она решилась заговорить первой, - Ты появился и у меня… я… - она не знала, как ему все объяснить, он ведь ее младше, он не поймет.

   - Понял, я понял. Тебя накрыло панической атакой, я читал, что такое случается… - его голос тоже хрипит, но в незнакомом голосе слышатся очень знакомые интонации отца, - Я читал, что у жертв насилия такое бывает.

   Ксюша смотрела в стену, замерла в его руках, одеревенела и пыталась понять то, что он говорит. В смысле он читал? О чем?

   - Читал? Зачем?

   - Мама сказала, что ты будешь жить с нами и что о тебе нужно позаботиться. Я сразу не понял ничего, когда папа к тебе среди ночи сорвался, но потом…

   - Что потом?

   - Я новости вашего города просматриваю иногда, у меня там пара знакомых живет и… в общем, узнал обо всем. Папу потом спросил, он мне говорить не хотел сначала, но раскололся в итоге.

   - Раскололся? – она как в бреду переспрашивала, но сознание путалось, Ксюша плохо соображала, - Как?

   - Не важно, - Денис отмахнулся, - Раскололся, и все.

   - И ты полез читать про жертв насилия?

   - Я хотел понять, что будет дальше. Много всякого нашел, но так до конца и не понял некоторые вещи.

   Ксюша выпуталась из его рук и посмотрела в глаза точь-в-точь как у папы, только разрез был немного другой.

   - А теперь понял?

   - Понял, - он кивнул головой, обошел ее со стороны и прикрыл распахнутое окно, - Только не спрашивай, что именно.

   В голосе… брата (очень непривычно так думать о ком-то), она уловила те самые жесткие нотки отца, когда родитель едва себя сдерживал. Младший брат, еще совсем молодой мужчина был в ярости, но держал свои чувства в узде. Это ее поразило настолько, что пресловутый страх вместе с тошнотой отошли на второй план.

   Как-то она по-другому себе его представляла. Не плохим или избалованным, но определённо другим. Может быть чуточку враждебным, ревнивым. Но сейчас ощущала в нем только клокочущую ярость. Но направленную не на нее, а на другого человека, того, кто виноват в ее состоянии.

   Вроде знала его от силы минут десять, а мысли в глазах читала без проблем, будто свои собственные.

   И он делал то же самое.

   Смотрел прямо в ее глаза и, кажется, видел насквозь.

   Между ними было пару шагов расстояния. Полутемная комната и чуть прохладный воздух.

   Они были чужими, но различные проемы похоже объединяют людей.

   Эта дурацкая мысль не давала ей покоя, и улыбка сама собой появилась на губах. Денис на ее попытку сдержаться от хохота смотрел скептически иронично, приподняв одну бровь как бы спрашивал «че ты ржешь, дура!». Но сам тоже улыбался.

   Ксюша отошла к шкафу и сползла по стеклу зеркала на пол, села. И смотрела теперь на брата снизу-вверх. Смотрела, и едва слышно хихикала, точно дурочка.

   Денис несколько секунд наблюдал за ней и поступил точно так же. Сел напротив нее, только спиной опирался на кровать. А поскольку комната была небольшая, то их вытянутые ноги соприкасались.

   - И чего ты ржешь, скажи, пожалуйста? – он хмуро на нее смотрел, улыбаться уже расхотелось, у него до сих пор перед глазами: она, сидящая в окне, и дикий страх в карих глазах.

   - Я в окне, а ты в дверях. Оба застыли как придурки. Глаза на выкате и там ужас полный. Сразу видно, что семья! – она так убежденно произнесла «семья», что у Дениса сердце обо что-то внутри «споткнулось» и начало таранить грудную клетку.

   Он всегда знал, что у него есть старшая сестра. Знал и мечтал с ней познакомиться. Очень. Помнится, когда еще верил в Деда Мороза и писал ему письма, самым главным пожеланием было: познакомиться с сестрой.

   Папа с мамой от этого почему-то расстраивались, в детстве он этого не понимал, конечно, просто видел, что его желание увидеть сестру родителей не радует. Вопросов типа «почему мы не можем этого сделать?» было задано много, но ответы он получил не от родителей как ни странно, а от одноклассников.

   Ему буквально на пальцах объяснили, что его сестра старшая, а значит, его папа любил ее маму, и они были вместе. А потом в жизни папы появилась другая женщина – мама Дениса. И его папа бросил свою дочку и ее маму, и ушел. Правды в этих словах не было, но они в его мозг въелись настолько, что он не мог перестать об этом думать. Кажется, ему как раз исполнилось лет тринадцать, что ли. Спали с глаз розовые очки ребенка, и он посмотрел на ситуацию по-другому. Со стороны сестры, и наконец, понял почему он ее никогда не видел и вряд ли это произойдет в будущем.

   Тогда же впервые случилась крупная ссора с отцом и матерью. Он их обвинил. Не разобравшись обвинил во всех смертных грехах.

   Мать в слезах и в шоке. А отец единственный раз ударил его. Не пощечину дал, а заехал кулаком и поставил синяк на пол рожи.

   Больше такого не было никогда.

   Денис сплевывал кровь с разбитой губы, а отец рассказывал, как было на самом деле.

   Сейчас-то он понимает, что таких случаев миллионы на самом деле.

   Их брак с Камиллой просто не выдержал, затрещал по швам. Ни отец, ни Камилла не имели сил и желания брак сохранить, даже ради Ксюши.

   Можно поставить им это в вину, но лучше не надо.

   После развода и окончательного переезда, отец встретил маму и у них закрутился роман. Беременности никто не ждал, но вышло как вышло. Брак, роды и совместная жизнь.

   А Ксюша отказалась принимать отца и его семью, она безоговорочно встала на стороне матери. Вот и все.

   И хоть он все это понимал, желание познакомиться с сестрой не исчезло, оно даже усилилось и приобрело другие краски и другие эмоции. Тогда ему было просто интересно на нее посмотреть, узнать и сказать ребятам во дворе, что у него есть сестра, похвастаться хотелось.

   Только после ссоры с родителями он понял, что такое "семья" и сколько труда нужно в нее вкладывать, чтобы ничего не развалилось."? В общем, он и сам не знал, как охарактеризовать то чувство, когда думал о Ксюше.

   Не обида, не злость. Скорей было что-то вроде сочувствия и возможно даже жалости.

   Ведь у него, у Дениса были папа и мама. Они любили друг друга и его. У него была полноценная семья. А вот у Ксюши нет. У нее папы настоящего не было. И брата тоже. В его мыслях, Ксюша ему представлялась ужасно одинокой, и поэтому он ее жалел.

   А теперь он ее видит.

   Вот такой: разбитой, с ужасом в глазах, сидящую на распахнутом окне.

   Да, он знал, что с ней случилось. Следил за новостями, видел, что писали в соцсетях. Папа и мама не стали скрывать.

   Денис даже пару сайтов нашел и форумов. Почитал. Что-то понял, что-то нет. Но, пока не увидел ее сам, пока не понял этот ее взгляд и отчаянный шаг к окну, не понимал на самом деле.

   У него была только видимость понимания, а правды нет.

   Правда, вот она – сидит, прижавшись спиной к стеклу зеркала, неосознанно рукой прикрывает шею с заметными рубцами, и говорит, что они семья, потому что оба тяготеют к стоянию в разных проемах.

   У его сестры карие глаза, немного вздернутый нос и ужасная стрижка. Раньше была другая, он видел фотки. Волосы были длинные, теперь ежиком топорщились. И глаза. Она как-то по-другому смотрела, даже на фотках ощущалась ее радость. Теперь радость была другой. Грустной. Так вообще бывает? Бывает радостная грусть?

   Все так странно.

   Они смотрят друг на друга и пытаются что-то для себя понять и принять.

   Ксюша его сестра. Та, с которой так давно мечтал познакомиться. А он ее брат, которого она знать не хотела. На лицо получается проблема.

   Но отчего-то она не спешит его выгонять, а он не собирается уходить.

   Странно вот так сидеть на полу в незнакомой комнате и почти с незнакомым человеком. Странно, что страх ее отступил и она смогла, наконец, его увидеть без привкуса ужаса и паники.

   Денис был красивым. Объективно она могла так сказать. Красивый. Немного грубоватые черты лица, но подбородок не такой тяжелый, как у отца, несомненно на такое лицо ведутся девчонки. А эти скулы. Боже, об эти скулы можно порезаться, такие они на вид острые. Волосы светлые и немного вьющиеся, это точно черта Ольги, и губы чуть полноваты, улыбка у него получается мягкая. Только вот если брать эту «мягкую» улыбку, выражение глаз и выразительно поднятую бровь, складывается ощущение, что этот парень насмехается над кем-то.

   Но ощущение это ошибочное. Насмехается он над собой. Почему,- это уже другой вопрос и вряд ли она решится его задать, не сегодня точно.

   На папу очень похож. Даже не внешне, а внутри что-то такое есть до боли знакомое. Внутренний стержень и скрытая мощь духа, она ее даже немного пугает. Если он такой в шестнадцать-семнадцать лет, то страшно подумать, что будет дальше.

   С ним уютно молчать.

   И признаться, Ксюша, кажется, начала жалеть, что не узнала его раньше.

   Какой он видит ее сейчас?

   Раздавленной, униженной, потерянной. Сумасшедшей. На грани истерии и ужаса. Про свой внешний вид и думать не хочется. Ничего уже изменить не удастся. Теперь она такая. Возможно, со временем станет другой.

   - Я думал у тебя волосы длинней, - он вдруг прервал молчание, - Я пока фотку не увидел, думал, что ты – Рапунцель.

   - Рапунцель? – она от такого предположения чуть не расхохоталась, - Почему?

   - Не знаю, папа тебя так описывал, наверное, и я думал, что ты – Рапунцель, настоящая принцесса.

   - Ну, принцессой меня теперь точно назвать трудно.

   -Да ладно, ей потом тоже бошку обкорнали как следует, и ничего, принцессой она от этого быть не перестала.

   - Ты же понимаешь…

   Денис ее слушать не стал, перебил и продолжил говорить, как ни в чем не бывало.

   - Маму попросим она тебе стрижку подправит, - он так самоуверенно об этом заявил, что у Ксюши и сомнений не осталось, что Ольга ее «подправит», - А про принцесс. Я думаю, ощущение «принцессочности» оно изнутри идет. Не так важно какова ты снаружи, главное, что ты «принцесса» внутри.

   - Не в бровь, а в глаз, братец! – она выдавила из себя улыбку, больше похожую на оскал, - Внутри я сейчас точно не «принцесса».

   - А кто?

   Хороший вопрос, очень.

   Кто она теперь?

   Она, как маленькая девочка. Она потерялась в огромном жестоком мире и не знает куда ей идти.

   Кто она?!

   Пока на этот вопрос Ксюша ответить не может, просто потому что не знает этого.

   - Не знаю. – она смотрит ему в глаза, пытаясь донести как ей больно и страшно, потому что она совершенно точно поняла, что не знает кто она теперь, - Я… раньше хотела быть юристом, но теперь точно им не стану.

   - Я не про профессию спрашивал.

   Он смотрит на нее долго, пристально. Буквально видит, как крутятся мысли в ее голове, и все они нерадостные, болезненные, рвущие ее на куски.

   - Я… - она снова начинает говорить, пытается объяснить. Почему-то брату хочет рассказать, - Внутри я унижена, растоптана, лишена достоинства. Я…. Только недавно впервые влюбилась и задумалась о семье, о замужестве. А теперь… что я… как я…

   - Он бросил тебя?

   - Я не знаю.

   - Как это? – Денис удивился. Каким идиотом надо быть, чтобы бросить его сестру?

   - Он уехал еще до… до всего этого.

   - А потом, что? Не звонил?

   Ксюша думает, что ему ответить.

   Саша- ее невыплаканная боль и обида.

   Он ей звонил. Звонил и писал. Но она не брала трубку. Потом вообще разбила телефон.

   Она не хотела его знать больше. Свою любовь похоронила навсегда. Но было еще кое-что. То, в чем не признается отцу, или вот Денису.

   В ее сознании все перемешалось. Все.

   Иногда ей снится та мразь. А иногда ей снится Саша. Саша, который ее насилует.

   Снова накатывает страх. Тошнота. И хочется спрятаться в шкаф. Но она сидит на месте и смотрит на младшего брата.

   Он будто ее понимает. Кажется, даже ответы на его вопросы не нужно озвучивать,- он все читает по глазам. Странно, но будто за это время их что-то связало незримо, но крепко. Крепче металла.

   - Я не хочу его видеть. Слышать тоже. Он, в летописи моей жизни, перевернутая страница.

   Денис задумчиво смотрел куда-то в бок, а потом снова в ее глаза.

   - У тебя сейчас есть возможность стать кем угодно, нужно только решиться на это. Ты говоришь, что ты раздавлена, унижена. Подозреваю, что так и есть. Только я вижу тебя впервые и вижу тебя другой. Я не берусь судить о том, что ты пережила. Но ты… цепляешься за жизнь. Ты решилась что-то изменить. Так не отступай, не дай своей боли и своему страху загубить жизнь. Ты должна встать с колен и научиться летать. По земле пусть ходят мужчины, а ты – принцесса, значит, должна летать!

   Снова взгляды пересеклись.

   Слова звучат у нее в голове набатом. Пробираются в самые потаенные уголки, проникают в каждую клетку.

   И что-то внутри плавится от той горячности, с которой брат это говорит. Плавится, а значит, потом можно будет что-то новое вылепить.

   Новую себя.

***

Ольга стояла возле открытой двери и слушала, как ее сын говорит со сводной сестрой.

   Рассуждения не юноши, а мужчины, который уже что-то в жизни повидал, оброс опытом. Столько в его словах силы и убеждения, что даже она ему верит.

   Дениска так хотел познакомиться с сестрой, и теперь, наверное, всю свою нерастраченную любовь выплеснет на Ксюшу.

   Только бы хуже не сделал.

   То, что случилось с девочкой – ужас. И им всем теперь нужно жить с этим. На Петю смотреть страшно, муж за несколько недель постарел на годы, стал замкнутым, агрессивным. Не знала, как к нему такому подступиться. Что делать и что говорить, чтобы хоть как-то унять его боль.

   Она- мать мальчишки. Помнила, как он падал, сбивая коленки и у нее все сердце кровью обливалось и чуть не останавливалось.

   Драки в школе помнила. Как ругала его потом и говорила, что он ее до смерти напугал.

   И боялась за своего сына. Что поздно идет с тренировки, а вдруг хулиганы какие. Боялась, что попадет в плохую компанию и пойдет по «кривой» дорожке.

   Любой нормальный родитель ее поймет, потому что у всех такие страхи есть. Это ребенок. Ее частичка. Она его под сердцем носила, рожала в муках, ночами не спала.

   Каждый родитель так или иначе, но живет в страхе за своего ребенка.

   Петя не был исключением. Но… никто… никогда… не ожидает подобного. Всегда думается, что уж его ребенка горе обойдет стороной.

   А Ксюшу не обошло.

   Бедная девочка. Ольга до сих пор не знала, как себя с ней вести, хоть Петя и говорил что-то.

   Только… ее беспокоило другое.

   Она сочувствовала от всей души. У нее сердце за девочку болело. И боялась она теперь больше. Не только за сына и мужа, еще и за Ксюшу боялась.

   Правда… был и страх другого рода.

   Она за всеми этими проблемами не заметила задержку. А на днях чуть было собственный желудок в унитаз не спустила. Пошла к врачу, а тот ее «обрадовал».

   Беременность, срок шесть недель.

   У них в жизни все поменялось.

   Надо учиться жить по-другому. Нужно помогать Ксюше, поддерживать мужа. А у Оли внутри такой страх растет… а если она ждет девочку?!

   Боже, если она ждет девочку?!

   Ее же могут… Господи! От этого никто не застрахован. Никто.

   И Петя, который всегда казался таким сильным и таким уверенным, сейчас едва не сломался и держится потому, что несет ответственность за нее, за детей. Как вот она ему скажет, что у них еще ребенок будет, а?

   Она проснулась из-за тошноты. А потом увидела открытую дверь, боялась увидеть… боялась даже думать, что там. Но услышала голоса и немного отпустило.

   А теперь вот понимает, что ее сынишка совсем стал взрослым. Теперь он мужчина, который будет защищать сестру.

   - Ты чего не спишь? – Петя сонный и немного лохматый стоял совсем рядом, но говорил тихо.

   Руки мужа легли на талию, а потом и вовсе на живот и легко погладили поверх легкой ткани пижамы.

   Оля на него шикнула, чтоб не мешал слушать. Дети что-то говорили, а она на свои мысли отвлеклась, а теперь вот на мужа. Ей же интересно было послушать, о чем они могут говорить. Не только один Денис хотел с Ксюшей познакомиться, Оля тоже, она женщина в конце-то концов, а значит, любопытна сверх меры.

   - И когда ты хотела мне все рассказать?

   - Что рассказать? – переспросила и посмотрела на Петю, а он отчего-то улыбался. Живот её гладил и улыбался.

   Живот-улыбка. Она вся в его руках застыла.

   - Дорогая, я твой цикл лучше, чем ты знаю. И грудь у тебя больше стала, и плачешь ты больше обычного. Скажи, я снова буду отцом?

   Шепчет, а сам шею ее целует. Господи, что ж он дурной творит!?

   - Будешь, - она откинулась на него полностью, обняла его руки на животе, - Только боюсь не ко времени все, Петя. Ксюша… а вдруг ей хуже станет?

   - Я сам с ней поговорю, это хорошая новость, и она всех нас порадует, клянусь!

   Она поцеловала его в шершавую щеку, отстранилась.

   - Надо им завтрак в комнату принести и познакомлюсь заодно с дочкой.

   Петя кивнул, его ответ ей не требовался.

   Мужчина проводил взглядом жену, а сам снова прислушался к разговору в комнате.

   - Слушай, а у тебя девушка есть? – неожиданный вопрос, Петру тоже интересно было ответ услышать.

   - Кто у меня есть? – Денис таким тоном это спросил… в общем, этот тон сам по себе ответ, - Дорогая сестра, напоминаю, я слишком юн для таких масштабных проблем в жизни, как постоянная девушка.

   - А не постоянная?

   - Слышится мне в твоем тоне что-то странное.

   - Тебе только слышится.

   - Да?

   - Ага.

   Кажется, его дети нашли общий язык и ему очень интересно, как именно это случилось. Он то думал и гадал, как все лучше сделать.

   А оказалось, пока все спали, Денис и сам справился.

***

Великобритания, Лондон.

   Длинные гудки. Давид опять ждет, когда ему ответят на том конце провода. Правда теперь звонит не отцу своей девочки. Теперь его абонент человек опасный, наделенный властью, но не официально.

   Время идет, мир меняется. Но есть вещи, которые останутся прежними: наличие вот таких людей, как Бес.

   Они познакомились давно и было это чистой случайностью, если похищение пятилетнего мальчишки, каким тогда был Давид, можно считать случайным.

   У его отца бизнес, связи. Страну трясло и отца пытались отодвинуть с занимаемых позиций.

   Бес был тем человеком, который тогда Давида спас. Кажется, тогда он еще служил, но, когда все закончилось стало понятно, что на отца давили как раз кое-кто из представителей службы Беса… тот от них ушел. Решил: что на службе дерьмо жрать, что на гражданке,- никакой разницы. Гнилые люди есть и там, и там.

   В общем, Бес поднялся из грязи в князи и правил своей железной рукой всей шпаной в родном городе Давида.

   Они пару раз пересекались в то время, когда у Давида окончательно башку снесло и занесло на нелегальные бои. Бес мозги ему быстро вставил на место и отправил восвояси.

   А теперь Давид ему звонит.

   - Слушаю! – рыкнул в телефон прокуренный голос.

   - Мне помощь нужна.

   - Давид, - собеседник его узнал, - Я не полиция и не следственный комитет. Понимаю, что с тобой творится, но чем помочь, не знаю.

   - Найди его, больше не прошу. Просто найди. Дальше я сам.

   - Что ты сам? Думаешь деньги отца тебя отмажут от всех и вся?

   - Если надо будет, я его закопаю живьем, слышишь?! Надо будет сесть, сяду!

   - С возрастом дури в твоей башке стало больше, - Бес тяжело вздохнул, - Я в это дело и так уже сунулся, менты шмон такой подняли, весь город на ушах, а мне это не нужно. По своим каналам его ищут. Но пойми,- это псих, а значит, на ерунде на завалится. С девчонкой бы поговорить, но из города ее увезли.

   - Так будет лучше, ее загрызут все, кого она знала. Этой своре только повод дай,- на куски порвут.

   - Это жизнь Давид, это реальность, тут ничего не поделаешь. Мои ребята работают, но, если его и найдут… сдадут ментам. Сиди у бриташек за пазухой, учись, не ломай себе жизнь.

   У Давида перед глазами все красной пеленой покрылось. Ярость и ненависть закипели внутри, обожгли нутро болью.

   - Это моя Ксюша, понимаешь? Я ее всю жизнь знаю, всю жизнь ее…, а эта мразь ее тронула, и ты мне говоришь не лезть?! Ты?!

   - По показаниям твоей девочки становится ясно, что это не какой-то затюканный злобной мамашей ботан. Это властный человек, решивший поиграть, понимаешь? Сунешься ты, и что? Кому легче от этого станет? Тебе? А девочке твоей?

   Давид молчал. Потому что сказать нечего было. Бес был прав. Он бы замарал себя кровью ради нее. Себя бы убил, если было б нужно. Но Ксюша ведь другая, она его поступка не поймет.

   - Я тебе обещаю, когда его поймают и посадят… долго он не проживет. Я об этом позабочусь.

   Давид ничего говорить не стал, просто нажал на экран и отсоединился.

   Его корежило каждый час, каждую минуту.

   На куски рвало от неизвестности. От безысходности.

   Но вот так он ничего не оставит. И сидеть в этом городе больше нужного не станет. Ему физически больно было оставаться далеко от нее. Невыносимо просто.

   Будет здесь столько, сколько надо, а потом уедет.

   Реализоваться он сможет и в своей стране, это не проблема с его то специальностью и возможностями. Ему не страшно начинать строить собственный бизнес с нуля.

   Разве все это может сравниться с его страхом ее больше не увидеть?

   Разве может это сравниться с тем, что Ксюша пережила и продолжает с этим жить?

   Ему нужно хорошо подумать, прежде чем делать следующие шаги. Если он хочет вернуться и попытаться быть с ней рядом, то в первую очередь нужно думать о безопасности. Не своей. Ее.

   Ксюше нужна безопасность и комфорт.

   Значит, ему нужно работать именно над этим.

ГЛАВА 7

Город N, Россия.

   Он двигался тихо. Шагал следом за своей жертвой. Наконец, она оказалась одна, а не в толпе людей или же в своей квартире.

   Такая маленькая. Такая хрупкая. И этот вздернутый чуть вверх носик и глаза… темные, мерзкие, порочные.

   Копия его матери.

   Она двигалась легко. Каждый шаг пропитан каким-то весельем. Видимо, новогоднее настроение, мороз и снег повлияли.

   Он неделю следил за ней. Увидел в другом городе, случайно, на улице, и не смог удержаться.

   И очень кстати оказалось, что она живет не в его городе, а в соседней области. На его малой родине сейчас опасно. Шумиха поднялась из-за той дряни. Выжила мразь. Потаскуха!

   Он бы с удовольствием закончил начатое. Снова бы ощутил своими пальцами и кожей, как из нее выходит последний воздух. Как она судорожно хватается за него, пытается вырваться, и рот открыт, ловя воздух. А глаза бешено вертятся и вылезают из орбит.

   От этого зрелища перед глазами потемнело и в паху стало тяжело и горячо.

   Та сука была сладкой на вкус. Гнилостно сладкой, как мать когда-то.

   И та, что идет впереди, точно такая же.

   Все они одинаковые. Как мать. Сука сдохла самой поганой смертью, захлебнулась собственной блевотой и е*арь ее тоже кончил так же. И никому было невдомек, что смерть их была неестественной.

   Разве видели они угрозу в подростке? Забитом, затюканном? Который голодал? Мерз и боялся всех и всего на свете?

   Конечно, нет.

   Он научился притворяться. Притворяться и прятаться, когда мать приводила очередного хахаля домой.

   Закрывался в шкафу под ворохом старой вонючей одежды. Сидел. Ждал. Слушал, как эта мразь стонет и кончает.

   Но лучше пусть ее оприходует кто-то другой, чем он.

   Его мать была конченой мразью. Не просто алкоголичкой, но и нимфоманкой.

   Она не стеснялась мастурбировать при маленьком сыне или тра*аться у него на глазах с несколькими мужиками. Она без этого жить не могла.

   И он однажды решил, что жить ей вовсе не стоит.

   Мать считала его тупорылым имбецилом и это было ему на руку. Все так считали.

   Он умел притворяться.

   Всех обманул.

   Как-то раз она заболела. И никто к ней не приходил. Кажется, ему было пятнадцать. И он готовился убежать. Копил деньги и еду, которые воровал, и всё прятал.

   Хотел убежать. Не важно куда, лишь бы подальше.

   Но не успел.

   Он спал. Не спрятался. А она залезла на него. Трогала его член рукой. Губами. И себя трогала. Его руками. Внизу у нее было мокро и противно. Она целовала его губы и его тянуло блевать от ее вкуса.

   Он до сих пор его помнил.

   Сопротивлялся. Но она была сильной. Била его. Душила. Говорила, что он не мужчина, раз у него не встает.

   И опять трогала его. Пыталась возбудить.

   Исцарапала ему рожу в кровь. Покусала за член, чуть не оторвала яйца.

   Ушла.

   А утром не помнила ни хрена. Ни слова не сказала. Не извинилась. Не просила прощения. Не прятала взгляд. Эта мразь не считала, что сделала что-то плохое.

   У него тогда что-то в голове щелкнуло. Будто шоры с глаз упали, и он увидел мир настоящим.

   Женщин настоящих.

   Они все были падалью под его ногами. Они не должны были жить. Только страдать и бояться.

   Мать не боялась.

   Пока не сдохла на его глазах. Она просила помощи, а он стоял и смотрел, как она захлебывается, не способная встать. И как жизнь покидает ее тело. Ему понравилось чувство удовлетворения. Он возбудился. Стал мужчиной.

   Она умирала, как последняя мразь, а он кончил от этого.

   В первый раз в своей жизни кончил. И хотел еще.

   Но на охоту он впервые вышел, когда закончил университет и начал работать. О нем забыли старые соседи, одноклассники и просто знакомые.

   Забыли его и его мать.

   Его работа подразумевала командировки и хорошую зарплату. Это было ему на руку.

   Он продал квартиру. Переехал. И стал жить, как хотел. Еды вдоволь, одежда не воняет затхлостью и мышами, на кухне нет тараканов. В доме всегда чисто и убрано.

   Старался быть аккуратным. Убирался за собой…

   Он их не считал. Все они имели одно лицо. И каждый раз возбуждался. Каждый раз он кончал, когда очередная сука подыхала от его рук.

   Ему нравился их страх, их паника, и даже попытка вырваться.

   А теперь,- почти больше месяца перерыв. Пришлось затаиться.

   Шлюха выжила. Но и это его не расстроило. Он знал, что она боится. Чувствовал это нутром. Боится и ждет его.

   И рано или поздно, но он ее найдет. И завершит начатое. Увидит, как умирает. Как закатываются в судороге глаза и становятся бесцветными. Как порочный взгляд замирает и становится мертвым.

   А сейчас он шел по заснеженной улице какого-то поселка и подбирался к очередной жертве.

   Здесь хорошо.

   Фонарей мало, прохожих нет, и рядом лес.

   Если ее и хватятся, то он успеет сделать то, что хочет.

   Пульс в ушах тарабанил. Ладони от предвкушения вспотели. Он прибавил шаг. Достал из кармана заготовленную старую бельевую веревку, еще из прошлой жизни.

   Он быстро приблизился. Не стал ее окликать, вдруг заорет и испортит ему все удовольствие.

   Снег скрипел под ногами, и она заметила, что кто-то сзади есть, но было поздно. Он уже рядом.

   Одно движение- и веревка наброшена на шею, сдавил и дернул на себя…

   Не понял, что произошло.

   Вдруг накатила боль и тело парализовало. Сознание помутилось.

   Только успел заметить, что ошибся.

   Испуганные глаза,- да, но цвет другой. Не карий. Настолько темно-синий, что казался почти черным.

   Он ошибся.

   Девушка стояла и смотрела на лежащего у ее ног мужчину. Она испугалась, но знала, как действовать в таких ситуациях, ее этому учили с детства,- четверо братьев и отец военный. Она могла за себя постоять и имела при себе электрошокер, он всегда лежал в кармане куртки/плаща/жакета.

   Сейчас она благодарила все высшие силы, что не поддалась панике и смогла действовать так, как надо.

   Рука скользнула в другой карман, нащупала мобильник.

   Она вызвала ментов и еще позвонила отцу. Он дома, примчится быстро.

   Чего она не ожидала… так это того, что через пару минут подъедет незнакомая машина и из нее вылетит обеспокоенный отец, а еще мужчина, знакомый до боли в груди. Каждая черточка. Переломанный нос с горбинкой. Пушистые ресницы, обрамляющие глаза. И губы. Мягкие, и при этом жесткие.

   Накатила паника. Руки задрожали и пришлось спрятать их в карманы пуховика. Она отвернулась. Будет пялиться на чокнутого придурка, что чуть ее не угробил. Лишь бы не смотреть на того, кто ее действительно когда-то убил.

***

Ксюша как-то абсолютно по-другому представляла себе знакомство с семьей папы. Не сказать, чтоб прям жаждала этого или хотела, нет. Но все же, какие-то мысли были.

   Думала, окатит его новую жену презрительным взглядом и выдаст что-то надменным тоном наподобие «папа никогда не умел выбирать женщин, и с возрастом не научился».

   Она, конечно, прекрасно понимала, что это будет выглядеть очень грубо и по-идиотски, если честно. Но такие мысли все же были.

   Реальность же оказалась гораздо круче. Во всех смыслах, которые можно в это слово вообще вложить.

   Знакомство состоялось тем же утром, когда Деня пришел в ее комнату.

   Жена отца – Ольга, оказалась миловидной женщиной за тридцать. Короткая стрижка, стильная. Мягкий домашний костюм из вельвета ярко-бирюзового цвета. Поднос в руках. И улыбка на губах, которая отражалась в серо-зеленых глазах.

   Кто бы мог подумать, что в этот дом Ксюша придет разбитой, поломанной. С душой всмятку. Будет вздрагивать от каждого шороха и смотреть на приоткрытое окно в надежде на освобождение.

   Но эта женщина ни намеком, ни словом, ни взглядом не проявила жалости или сочувствия. Ксюша это остро ощутила и в душе стало почему-то приятно, тепло.

   - Меня зовут Оля, рада видеть тебя у нас в доме! – поднос с едой и кофе поставила на пол и без всяких церемоний уселась рядом с Денисом, - Я давно хотела с тобой познакомиться, твой папа очень много о тебе рассказывал.

   Она говорила, и такая теплота и нежность сквозила в ее голосе при упоминании отца, что не поверить в ее любовь к нему было невозможно.

   У Ксюши в душе, кроме всего прочего, отчего-то зашевелилась ревность, обожгла и так же быстро угасла, оставив внутри очередной шрам.

   Нет смысла ревновать, Ксюша давно этой «болезнью» переболела.

   - Жаль, что обстоятельства нашего знакомства не самые лучшие! Извините, что свалилась вам на голову так неожиданно.

   - Нет-нет-нет! – женщина замотала головой, махнула руками и начала раздавать чашки каждому в руки. Ей, Дене, себе, и четвертая осталась стоять, видимо для отца, - Не вздумай извиняться, это твой дом тоже и тебе здесь рады. И со мной на «ты», если не против.

   Ксюша кивнула и пригубила горячий кофе.

   Она сто лет не завтракала вот так. В кругу людей. Почти семья.

   Молча пила кофе и смотрела, как Оля потрепала сына по волосам, пригладила торчащую челку.

   - Меня к себе пустите или у вас закрытое собрание?! – папа уже умытый и собранный на работу остановился в дверях, Оля махнула ему рукой, приглашая, и протянула чашку с кофе.

   Папа сел возле Ксюши. Обеспокоенно окинул взглядом, но убедившись, что она не собирается в ужасе забираться под кровать, расслабленно выдохнул и пригубил кофе.

   - Какие планы на день?

   Деня стащил с тарелки сырник, макнул в мед и принялся быстро тот жевать пока сладкие капли не заляпали пол и пижаму парня. Оля смотрела на это чуть прищурившись и готовая дать сыну подзатыльник на всякий случай.

   Ксюша есть не хотела. Ночь была не из лёгких и кусок в горло не лез. От мыслей о еде начинало тошнить.

   Петр же смотрел на дочь и видел, что что-то в ней изменилось за ночь. Что-то серьезное. Повлиял ли так переезд, или же разговор с братом,- не так важно. Главное, что у нее по-прежнему живые глаза и в них он видит не обреченность, а желание жить и бороться.

   - Я иду в школу, у нас последняя контрошка по алгебре и все,- официально начинаются каникулы.

   - Будь добр написать свою «контрошку» как нужно, а не от балды, как ты это любишь делать. Я не хочу опять цапаться с твоей классухой, - видимо, это привычный разговор: Оля ворчит, папа сдерживает улыбку и подмигивает сыну.

   Деня едва не давится от ворчания матери, но, прокашлявшись смотрит на Ксюшу.

   - Видишь с кем жить приходится, да? Они хотят, чтоб я решал дурацкие рудиментарные уравнения. Оно мне надо? ЕГЭ и так сдам.

   - Радость моя, - Оля отставила чашку, - Ты видел требования для поступающих в твой ВУЗ? Там не только экзамены важны, но еще и аттестат. А ты его испортишь, если опять будешь давить интеллектом на своего учителя. И не смотри на сестру, она в отличие от тебя в выбранный ВУЗ поступила.

   Денис, как маленький надул губы, фыркнул, но перечить не стал.

   Ксюша заподозрила, что эта «покорность» мнимая и брат скоро что-то выдаст.

   Оля подвинула отцу тарелку с сырниками и плошку со сметаной, с молчаливым призывом есть и не поддакивать сыну невербальными способами.

   Папа улыбался. Да и Ксюша едва заметно губы в улыбке приподняла.

   Оля снова начала говорить, возвращаясь к вопросу папы про дела:

   - Надо по магазинам пройтись, у Ксюши мало вещей с собой. Только…

   У Ксюши внутри все похолодело и улыбаться расхотелось вмиг.

   Закончить мать семейства не успела. Деня тяжело вздохнул и выдал:

   - Не хочу учиться, а хочу жениться!

   Секундное молчание.

   Папа подавился кофе, закашлялся. Оля выронила чайную ложечку, которой помешивала сахар в кофе.

   - На ком? – хрипло спросил папа.

   - Что? – воскликнула Оля.

   И только Ксюша молчала и смотрела на брата с благодарностью.

   Выдал он это потому, что заметил, как ей стало страшно. Уловил едва различимую дрожь рук и взгляд, брошенный в окно.

   - Шутка! Родители видели бы вы свои лица. А вообще, мама, все вещи Ксюше можно через интернет заказать и, если что для комнаты надо, тоже. Все привезут. Примерьте, пощупайте и покупайте, что надо.

   - Да-да, конечно, я как-то не подумала, - Оля растерянно качнула головой, взлохматила свои волосы и посмотрела на Ксюшу, - Так и сделаем, да?

   Ксюша кивнула.

   Рот наполнился слюной, кофе стояло комом в горле, и она боялась, что ее вывернет прямо тут.

   Не хотела портить момент.

   Этот завтрак. Этот уют и тепло. Семейная перепалка сына с матерью и молчаливое удовольствие отца от этого привычного спора.

   Петру пора было уходить, а он все сидел.

   Попадет в пробку на проспекте, опоздает на встречу. Пусть. Плевать. Не хотел уходить. Не мог заставить себя.

   Знал, что Ксюше ничего в его доме не грозит. И она вроде хорошо держится, но… все равно боялся оставить ее одну.

   Его малышка застыла после упоминания магазинов. И таких случайностей может быть сотня, тысяча. И каждый раз ей будет страшно.

   Но… Ксюша быстро взяла себя в руки. Расслабила плечи. Напряжение ушло из глаз. Рука снова потянулась к чашке.

   - Пап, ты разве не опаздываешь?

   Голос хрипит немного, но это пройдет, и он снова станет звонким.

   Она смотрит на него.

   И только сейчас Пётр понимает, что это важно. Ответить правильно. Ведь это «пас на доверие». Родная мать ее боялась. И вспышки гнева никуда не делись. Для Ксюши важно, что он оставит ее одну с Олей, с женщиной, которую любит и которой дорожит.

   Он ведь не боится ее, он боится за нее. Но она этого может не понимать.

   Петр прокашлялся, и с напускным недовольством, но улыбкой на губах произнес:

   - Меня выгоняют из собственного дома, дожил, называется. И кто? Родная дочь! Какой кошмар!

   - Актер из тебя так себе…

   - Родная дочь и жена! Сын, ты должен меня поддержать!

   - Звиняйте, папа, но в нашей семье произошла смена власти, переворот!

   Петр поднялся, Оля встала, чтоб проводить мужа.

   - Вот и расти детей, чтоб они потом устраивали бунты, - он ворчал, но едва сдерживал смех, - Ведите себя хорошо, не позорьте мое славное имя.

   Они с Олей вышли в коридор.

   Она помогла ему накинуть пиджак и пальто. Поправила шарф. Смахнула несуществующие пылинки с плеч.

   Нервничала его Олюшка, волновалась.

   - Если что, звони, я телефон буду рядом держать целый день.

   - Я… у меня случайно про магазины… не подумала…

   - Оля, прекрати, - он оборвал поток извинений, - Нам всем нужно время, чтобы понять, как жить вместе, и такие слова неизбежны. Ничего не случилось, все хорошо. Тебе вредно нервничать.

   - Ладно, - она выдохнула, поцеловала его в гладко выбритую щеку, - Люблю тебя.

   - А я вас, - коснулся губами лба и ушел.

   Сердце разрывалось от тревоги. Не только за дочь, но и за жену, и за малыша. Ему еще нужно подумать, как все это сказать. Посоветоваться. Узнать: не навредит ли это Ксюше.

   Легко не будет, это точно. Главное, что они вместе и не опускают руки, а с остальным уж как-то разберутся.

***

Стоило только мужской части семьи покинуть квартиру, как на них с Олей накатило какое-то взаимное неловкое чувство.

   Они обе продолжали сидеть на полу, правда позы поменяли, хорошо, что полы теплые. Смотрели по сторонам и изредка поглядывали друг на друга.

   Тишина не была оглушающей или тревожной, но все же было очень странно сидеть вот так с почти незнакомой женщиной, молчать, и отчаянно пытаться найти тему для разговора.

   - Тебе стоит позвонить своей маме, сказать, что все в порядке. Думаю, она волнуется, - Оля решила первой прервать затянувшуюся паузу. Неловкость нарастала.

   - Да, я позвоню. Дашь свой телефон? Я… разбила свой.

   - Разбила? Зачем? – женщина сразу поняла, что телефон пал не жертвой случайности, Ксюша сделала это намеренно.

   Стоило только вспомнить о Саше, как накатила паника и страх. Ксюша даже подумать не успела, как зажала рукой рот и нос, но запах… тот самый запах уже проник в ее легкие.

   Тело сжалось в комок. Ноги подтянула к груди. Руками вцепилась в себя саму мертвенной хваткой, оставляя на коже синяки.

   Сердце застучало со страшной скоростью, и она начала задыхаться.

   - Тихо-тихо-тихо, - Оля подскочила к ней в мгновение, ласковыми руками обняла плечи, голову, притянула к себе, - Все хорошо, не дрожи, все хорошо.

   Оля понять не могла, что вынудило девочку так отреагировать, но похоже, таких ситуаций будет еще много.

   У нее душа в пятки ушла, когда увидела, как Ксюша вся сжалась от ужаса, зрачки расширились и ее просто затрясло от страха.

   - Не знаю, что тебя так напугало, но тут никого, кроме меня и тебя, слышишь? Никого.

   - Запах, - Ксюша прохрипела, сглотнула слюну во рту, - Я чувствую его запах на себе. Постоянно.

   - А при чем тут телефон?

   Простой вопрос. И простой ответ. Но в жизни Ксюши просто уже точно никогда не будет.

   Эту вспышку страха нужно объяснить. Не потому что ей этого так уж хочется самой, а потому, что ей в этом доме придется жить. С этой женщиной, которая ничего плохого ей не сделала, а пытается помочь. И нужно делать шаги. Шаги вперед. Доверить то, что засело занозой в сердце. Поделиться болью от разочарования первой любви. Рассказать, как зло с ней шутит собственное сознание.

   И трудно было заглянуть в глаза Оле. Посмотреть прямо, не отворачиваясь, не пряча свой страх и отвращение к самой себе, проговорить первое слово.

   - Влюбилась… я влюбилась…

   И слезы полились из глаз.

   Оля держала в своих руках эту хрупкую девочку и слушала.

   Слушала, как молодая девчонка потеряла голову от мужчины. Взрослого. Опытного. Который (скорей всего) к ним в город приехал по делам и завел интрижку. А уехал со спокойной душой. Возможно собирался время от времени эти встречи продолжать, когда бы приезжал по делам снова.

   Потому и звонил. Пытался наладить контакт. Ведь взрослым мужчинам так нравится упиваться своей значимостью. Это повышает самооценку. Доставляет им удовольствие – осознание, что его хотят, его любят.

   Мразь такая!

   Хуже всего не это.

   Хуже то, что влюбленность, пусть и неудачная, у Ксюши теперь вызывает страх и ужас. Снится в кошмарах. Любовь к мужчине стала в один ряд с насилием и болью.

   Она молодая совсем. Ей жить и жить. Влюбляться и любить. Ходить на свидания. Кокетничать. Мечтать о свадьбе и детях.

   Но если такое будущее и возможно, то очень нескоро.

   Голос Ксюши хрипит, но она только сейчас по-настоящему оплакивает то, что случилось.

   С родной матерью не смогла так сделать. А вот с Ольгой почему-то да.

   Ее руки согревали плечи. Успокаивающе гладили спину.

   Она пахла теплом и сырниками. Еще папиным парфюмом и почему-то ирисками. Но Ксюше нравилось. Тошнота отступала. Слезы заканчивались. И за грудиной рассасывался тугой узел. Их там еще много, окрашенных в красный и черный цвет. Пропитанных болью. Но хотя бы один перестал ранить и жечь.

   Ее не осудили за отношения, которые длились недолго и не имели будущего. Сейчас-то она это понимает, как никогда прежде.

   Та наивная дурочка, может и верила бы дальше в его любовь. Но теперешняя Ксюша не верит. Нельзя любить девушку, у которой внутри месиво. Которая так и не отмылась от грязи чужих касаний и ее тянет блевать от мысли что кто-то чужой сможет просто коснуться ее кожи.

   Они так просидели час, не меньше, а потом пришлось вставать и помогать друг другу. Ноги затекли, руки тоже. Противные мурашки кололи кожу.

   А потом Оля вдруг побледнела, затем позеленела и, позабыв о том, что едва может стоять, помчалась из комнаты, зажимая рот ладонью.

   Ксюша… ее будто оплевали. И стало мерзко от самой себя. Ее история, ее откровение вызвало отвращение и рвоту у женщины, милой и доброй.

   Захотелось сделать что-то. Страшное и неправильное. Например, подойти к окну, распахнуть и выйти наружу, желательно головой вниз.

   Но она почему-то стояла, замерев на одном месте. И слушала как Олю в ванной комнате выворачивает наизнанку.

   А потом решила, что нет смысла делать вид, что ничего не происходит. Стоит принять все, как есть.

   Ее история не может вызывать положительных эмоций. Не может. Так не бывает. Любой нормальный человек, слыша все, что случилось, должен испытывать отвращение. Ксюша сама себе отвратительна.

   Она вышла из комнаты, осмотрелась и пошла вперед, пытаясь отыскать кухню. Ванную она увидела сразу. И Олю, которая обнимала фаянсового друга, тоже. Дверь она просто не успела прикрыть.

   Кухня обнаружилась за углом. Светлая. Большая.

   Стакан, и вода из графина с фильтром.

   Механические действия, и никаких лишних мыслей и эмоций.

   Свою внутреннюю боль от этого всего Ксюша переживет потом, наедине с собой. Сейчас нужно помочь Оле.

   Женщина сидела на полу. Такая же бледная, как пару минут назад. Глаза лихорадочно горят. Желтое полотенце зажато в руке.

   Ксюша протянула ей стакан с водой. И та его приняла, попыталась улыбнуться, но ее опять затошнило.

   На душе становилось муторно, гадко. Ее саму начинало тошнить. Вся грязь, что не так давно была запрятана глубоко, начала подниматься.

   - Ты попей, легче станет, - слова давались с трудом, но Ксюша заставила себя их произнести, - Я… я побуду в комнате… тебе станет легче. Может, папе позвонить? Если… если тебе тяжело, я уеду.

   У Оли кружилась голова и пульс стучал в висках. Тошнота накатывала периодически, но вроде рвотные позывы начали утихать.

   Ксюша стояла рядом. Принесла воду. Но выглядела раздавленной и потерянной. А после ее слов у Оли что-то в груди оборвалось. Хватило ума сообразить, как девочка могла воспринять это все. Воспринять неправильно на свой счет. Господи, что за ужас такой?!

   Они ведь хотели сообщить потом, по-другому. Чтоб все правильно. А теперь что? А вдруг Ксюше хуже станет?

   Только…, что может быть хуже? У женщины даже слов не было, чтоб описать этот затравленный взгляд. Будто девочка вынесла себе приговор и готовилась его исполнить.

   И решение пришлось принимать быстро. Оля не могла допустить, чтобы девочке снова стало хуже. Ведь еще совсем недавно она даже улыбалась глазами.

   - Все не так. Мы… то есть я… мы хотели потом сказать… я жду ребенка. Узнала совсем недавно и только утром Пете сказала. Это токсикоз, Ксюша. Простой токсикоз, ты тут ни при чем. Слышишь?

   Ксюша подумала, что ослышалась.

   Токсикоз? Ребенок? Только недавно узнала?

   Это… это… это что же? У нее еще кто-то появится? Брат или сестра?

   Ну, если токсикоз, то видимо да, кто-то появится.

   - Помоги мне подняться, пожалуйста.

   Оля протянула к Ксюше руку и ей не оставалось ничего другого, кроме как протянуть к ней свою, и подтянуть женщину вверх, помогая встать.

   - Мы… мы думали сказать вам с Деней потом, когда бы убедились, что такие новости не навредили бы тебе. Петя очень волнуется, да и я тоже.

   Женщина нервно одергивала кофту. Намочила полотенце водой и начала промокать лицо. И все говорила, говорила.

   А Ксюша даже слова разобрать не смогла.

   Кажется, состояние шока стало для нее совсем обычным.

   Ребенок. Папин. Еще один.

   Наверное, это хорошо.

   В душе пусто. Почему-то. Совсем. Нет ни ревности. Ни обиды или боли. Пусто. Ни холодно, ни жарко. А пусто.

   Странно.

   - Тебе волноваться нельзя, - Оля от ее слов замерла с полотенцем возле рта и смотрела на Ксюшу настороженно, будто ждала, что она на нее с кулаками кинется. Стало больно, - Нужно что-то съесть. Моя одногруппница говорила, ей сухари утром помогали от тошноты.

   Обычные слова, сказанные растерянным голосом, но со стопроцентной убежденностью в их правдивости.

   Оля кивнула. И замерла напротив Ксюши. Не знала, что сказать и что делать. Просто стояла и смотрела.

   А Ксюша, наоборот, решила действовать.

   Забрала полупустой стакан с пола. Полотенце мокрое из рук Оли тоже выхватила и перекинула через свое плечо. А женщину подхватила под локоток и вывела из ванной, направляясь в кухню. Усадила на диванчик и начала хлопать дверцами шкафчиков в поисках сухарей или хотя бы бубликов каких. Но такой еды в доме не оказалось. Зато нашлось печенье «топленое молоко». И такое сойдет на первый раз.

   Чайник закипел. Заварочник был ошпарен кипятком и в него засыпали чай. Вафельное полотенце заняло свое место.

   - Пока чай с печеньем, а сухари я сама сделаю. Ты соленые любишь или без ничего?

   Оля наблюдала за уверенными действиями девушки и приходила к пониманию, что нужно делать им всем.

   Не пытаться ее оберегать. Не закрывать от жизни. А дать возможность делать то, что Ксюша считает нужным. Как сейчас, например,- заботиться о беременной жене отца.

   Они все ошибочно хотели ее заслонить от мира, спрятать от страха, и забыли, что эта девушка и сама способна принимать решения.

   Ксюша сильная, пусть и иногда сама забывает об этом. И нужно дать ей возможность эту силу проявить, а не задавливать своей заботой, как они с Петей начали делать. Денис единственный, кто не стал давить, а просто решил быть рядом и наблюдать, и только иногда направлять словами, но никак не действиями.

   Оля улыбнулась суетившейся на кухне дочке.

   - Я люблю обычные, но сейчас хочется солененьких.

ГЛАВА 8

Город N. Сейчас.

   Признание этого урода следователю не понадобилось: улик и биоматериала хватало с головой. А также показания тех, кто так или иначе, но заметил эту падаль возле жертв. Его команда собрала все, что только можно. Провели обыск квартиры, гаража и рабочего кабинета. Нашли много интересного.

   Он оставлял себе на память что-то от жертв. Шарфик. Чулки. Браслет. Или вот часы. Всего десять предметов. Десять вещей, за которыми скрываются жизни десяти молодых красивых девчушек. Им бы жить и жить. Но они попались на пути этой гниде и жизнь их оборвалась.

   Это не грустно. И даже не печально. Это несправедливо настолько, что у него слов не находилось, чтобы как-то это выразить.

   Никому из родственников его жалость или сочувствие не помогут.

   Маньяка посадят. Пожизненно. Тюрьма строгого режима и без права досрочного освобождения. Возможно даже в одиночную камеру, что тоже неплохо, учитывая страх этой гниды перед замкнутыми пространствами,-в детстве он прятался от матери,-все оттуда.

   Но детство его не оправдывает. Абсолютно. И невменяемым его не признают. Да, какая-то психологическая травма есть, тут спорить глупо, но все, что он делал, все эти девочки… Это осознанное решение и действие. Не глухая ярость и не пелена, затуманившая мозги. Это продуманный, почти совершенный план охоты на молодых девушек. Выбор жертвы случайный, мужик просто работал и встречал много разных людей.

   Он не безумен. И даже этого скрывать не стал.

   На допросах вел себя уверенно. Самовлюбленно. Хвастался своими «подвигами».

   Была бы воля следователя или кого из родителей, эту мразь не просто бы убили, а на куски разорвали живьем. И этого бы оказалось мало.

   В такие моменты следователь четко понимал, что система правосудия стала слишком лояльной к некоторым преступлениям, что развязывает руки вот этим мразям.

   Он ведь даже не боится, что его посадят. Не боится, что на зоне узнают про его «дела» и пустят этого красавца по кругу. Сделают «куколкой». Его это абсолютно не волнует.

   И следователь никак не может понять почему?

   Каждый день, приходя с работы домой, он обнимает жену и дочку, но думает об этой мрази. Не отпускает его. Задело за живое до такой степени, что и дома его мысли заняты только этим делом.

   И еще одно… Есть две девушки, которые смогут дать показания. И если одна даст их с удовольствием, и с таким же удовольствием еще раз тряхнет эту гниду шокером, то со второй… сложно.

   Нужно звонить ее отцу, говорить, что поймали, и надеяться, что он не натворит дел. Но и это пугает не так сильно.

   Страшно представить, что девочке, которая осталась жива после всего этого, снова придется увидеть эту мразь и давать показания.

   А по-другому нельзя. Он должен свою работу выполнить.

   Поэтому берет в руки телефон, записную книжку, и, найдя нужный номер, набирает его на смартфоне.

   Пара гудков. Длинных. И сердце колотится.

   - Слушаю!

   - Петр Афанасьевич, добрый вечер…

***

Великобритания, Лондон.

   Это становилось традицией. Плохой. По правде сказать, Давид с некоторых пор не совсем понимал, что такое хорошо, а что такое плохо. Личный загон, после которого мозги превратились в кисель, и думать просто не получалось.

   Он учился. Перенимал опыт и планировал, что будет делать, когда вернется домой, а то, что вернется уже даже не подвергалось никаким сомнениям.

   Знал, что должен быть там. Всем своим нутром знал, что должен. Быть, если не рядом, то близко. Чтобы помочь. Подставить плечо. Заслонить от всего мира, если потребуется.

   Правда, понимал, что рад ему никто не будет. Даже собственные родители.

   С ними вообще всё вышло странно.

   Время летело быстро. Он не замечал дней и часов. Пахал, как проклятый, учился. И с одногруппником, который тоже приехал с ним из одной страны, разрабатывал бизнес-план для их общего дела.

   Отец был рад. Пока не понял, что Давид так или иначе, но будет с Ксюшей. Его это, мягко говоря, очень не обрадовало.

   Не сказать, что Давид не подумал о реакции родителей, и именно такой. Думал, конечно,- их то он знал, как себя. Но надеялся на лучшее. Зря.

   Несмотря на долгую дружбу между Петром и отцом, папа решил, что вся эта история может быть «токсична» для репутации их семьи. Было сказано много разных слов. Приведено миллион аргументов. И все ради него, Давида, ведь он наследник, ему нужно учиться отрекаться от личного на благо семейного бизнеса.

   И плевать отцу, что они живут в другое время и сейчас никого «грязью» не удивишь. У него на уме только бизнес, и ничего кроме. Забылась многолетняя дружба, взаимопомощь и выручка, когда отцы Давида и Ксюши еще были студентами. Оказалось, что для отца это ничего уже не значит. Иногда даже начинало казаться, что он злорадствует, что доволен таким исходом. И тогда Давиду становилось страшно. Страшно, что это его отец, что он так думает и чувствует.

   И было не по себе, потому что Давид принимал сторону точно не своего родного отца. И его изнутри всего разрывало на части от желания дать собственному отцу в рожу без всяких разговоров и предупреждений. Хотелось просто бить. Бить и снова бить. Так, чтоб под кулаком захлюпала кровь вперемешку с мясом и костями. Чтобы не смел не то, что говорить плохое, но даже думать.

   Видимо отец что-то такое почувствовал и больше эту тему не поднимал. Мама, как всегда хранила нейтралитет, но по тону становилось ясно, что она считает отца полностью правым.

   Если уж его родные родители решили в этой ситуации пойти по пути простому и обвинить ни в чем не виновную, окунуть в грязь и потоптаться на ней с удовольствием, то что говорить про посторонних?

   И когда такие мысли не давали ему покоя, он звонил дяде Пете и слушал как у Ксюши дела. Убеждался, что она живая и относительно в порядке.

   Давид жил в страхе.

   В страхе и тоске.

   Не хватало ее голоса. Ее улыбки. Ее дурацких шуток про его вес. И хлопанья маленькой ладошки по его животу, проверяя наличие «пузика».

   Ему просто ее не хватало. До боли. До крика.

   Когда уезжал, знал, что его будет ломать. На части. На куски. Будет подыхать без нее, потому что она была всей его жизнью. А он и не понимал этого до конца. Да, знал, что любит, не понимал почему, но просто знал. Любит, и все тут. А когда оказался вдали, среди чужих людей, в толпе незнакомых и равнодушных, осознал до конца какое место Ксюша в его жизни занимала.

   Она была во всем. Везде. Она и была его жизнью. Его дыханием. Его воздухом. Кровью. Впечаталась в его ДНК, и ее оттуда уже не заберешь, даже если бы он этого хотел.

   Так случилось. Он не знает, когда именно, в какой момент. Да и не имеет это значения. Просто так есть. Этого не изменить, как ни старайся.

   Он думал, что если уедет, будет легче. Она будет счастлива. С тем. С другим. И ему хватит знания о том, что она счастлива без него.

   И, наверное, хватило бы. На какое-то время. Но Давид подозревал, что долго бы все равно не выдержал бы. Приехал, и нагло увел бы свою девочку у парня или мужа. Без разницы. Увел бы.

   Потому что его она. Его. Пусть сама этого еще не знает. Он знает.

   Ксюша всегда говорила, что он видит сразу суть вещей. Одного взгляда хватает, чтобы понять, что к чему. И верила ему, когда спрашивала совета или вопрос какой задавала. Ему она всегда верила.

   И надо, чтобы поверила снова. В него. В них. Может, не сразу. Но, в итоге, он добьется. Сделает ее счастливой, заставит отпустить и пережить весь этот ужас.

   Но сам… сам будет помнить всегда.

   За этот урок от жизни он заплатил слишком многим. И если бы пострадал он сам, было бы все равно, забыл бы. Но… пострадала она. Его девочка.

   Ночь. Город, который, кажется, никогда не спит. Он смотрит в темноту. И видит собственное отражение в стекле оконной рамы.

   Спокоен. Сдержан. А внутри так и горит. Бурлит неутихающая буря. Тоска сжирает нутро. Но пустоты нет. Она не успевает образоваться. Сразу заполняется виной, болью, ненавистью и яростным желанием убить ту мразь. И где-то под всем этим, то, что убивает его самого. Любовь. Она живет в нем давно. Не отпускает никогда. Она делает его живым, настоящим. Она делает его человеком. Но только половиной того, кто был раньше.

   Размышления прерывает уведомление на телефоне.

   Один взгляд на экран и ярость вырывается криком. Кулак снова впечатывается в стену.

   «Его взяли спецы в соседней области. Будет суд. Его посадят.»

   Посадят? Просто посадят доживать свою поганую жизнь в тюрьме?! Эта мразь будет жить?! Жить, когда его девочка в комнате не закрывает окна даже в самый холодный мороз,- ей так спокойней.

   Она боится повторения. Она его ждет. И лучше шагнет в окно, чем еще раз переживет такое.

   Когда дядя Петя сказал об этом, у Давида потемнело в глазах и что-то сдавило грудь так, что не мог дышать. Только молча хватал воздух ртом и сдерживал желание рвануть к ней.

   Эта мразь будет жить. А его девочка будет всю жизнь бояться, и… открывать окно.

   Разве это правильно? Так должно быть?

   Нет. Конечно, нет.

   И он уже знает, что сделает.

   Для начала закажет билет. Уладит все дела тут. А потом- домой.

   Если будет суд, то он должен быть рядом.

   А что будет после?

   Больше никаких открытых окон, он это обещает. И себе, и ей.

***

Уже пару недель, как Петр пребывает в хорошем настроении, насколько это вообще возможно.

   На работе порядок. Есть пара интересных дел и он знает, что ему будет нескучно, есть над чем поломать мозги.

   Дети познакомились и спелись.

   Денис, кажется, готов на сестру молиться, если потребуется. Заботится. Защищает. Веселит. Фонтанирует идеями разного характера. Никогда прежде Петр такого в сыне не замечал. Да и такой чуткости и мудрости тоже. Поразительно. Но его сын вырос. Совсем. Совершенно сформировавшаяся личность. Мягким его назвать нельзя, скорее разумным. Гибким. Когда надо,- согласится или промолчит. Но сделает по-своему. А бывает, что прислушивается к совету, поступает так, как говорят. При этом не дает подавить себя, лавирует.

   Поразительно, но факт. Сын вырос, а Петр только сейчас это понял. С появлением Ксюши. С новостью о прибавлении.

   Дочка… Легко тут не было и не будет.

   Не прекратились кошмары, крики по ночам и непролитые слезы. Страх в глазах. Пальцы, сжатые в кулаки от ужаса. Тело, дрожащее от холода, закутанное в одеяло и плед, но окно не закрывает. Так спокойней. Ей.

   Это не прекратилось.

   Но… беременная жена способна превратиться в настоящую фурию и выесть мозг чайной ложечкой, чтобы убедить, что с Ксюшей сюсюкать не нужно.

   - Она не маленькая девочка, Петя. Ее не надо подавлять заботой. Дай ей возможность самой решать, что ей нужно сейчас, а что нет.

   Он молча кивает головой, и с удивлением наблюдает, как дочь накрывает на стол. В кухне. Сама.

   Как Деня заботится о Ксюше, как сама Ксюша заботится об Оле.

   Непраздная, говорит. Слово-то какое, господи, где только услышала?! Да не суть, где. Главное, как повела себя. С пониманием. С заботой. Сама. Ее никто не просил, не заставлял.

   Да, шарахается в сторону, если чувствует кого-то за спиной. В глазах ужас и голос пропадает. Но берет себя в руки. Выдыхает. И говорит:

   - Не стой за спиной, пожалуйста!

   И голос. Непримиримый. Не терпящий несогласия. Приказ в очень вежливой форме. Становится жесткой, слегка агрессивной. Но контролирует себя. Не кричит, говорит.

   А Петр все равно рад. Неизбежными были эти перемены! После случившегося было бы странно, если бы Ксюша так и оставалась нежной и ласковой девочкой.

   Ее окунули в грязь, и до сих пор продолжают это делать. В соцсетях, в журналах и газетах. Жизнь его дочери разбирают по кирпичикам. Звонками доставали и его, и Камиллу. Даже на телешоу просили поучаствовать, на федеральном канале. Совсем спятили.

   И Ксюша все это знает. Он решил не утаивать ничего. Говорил, как есть. Но свои мысли и суждения оставлял при себе. Давал ей возможность самой сформировать мнение на этот счет. И был прав. Потому что каждый день наблюдал, как его малышка встает с колен. Как она меняется, черствеет, становится сильней и независимой от общественного мнения.

   Она не выходит из дома. Пока. Еще не может контролировать себя до конца при мысли о прогулке. Он знает. Понимает. Не настаивает.

   Они жили… почти счастливо. Со своими нюансами, подводными «камнями», но учились преодолевать и не заострять внимание на этом.

   В доме, в семье начало наступать спокойствие, потому что все поняли, что рано или поздно смогут справиться с этой ситуацией.

   Рано радовались. Жизнь снова преподносит очередной урок.

   И внутри, за грудиной жалят острой болью осколки. Ему кажется, что стоит сказать все, как есть и весь мир рухнет. Снова. И придется опять и опять проходить через ад его девочке, чтобы достичь подобия душевного равновесия, которое есть сейчас.

   Но… Оля права, нужно говорить. Как есть. Не скрывать. Не жалеть. А верить, что Ксюша справится со всем. В очередной раз возьмет себя в руки и примет правильное решение. И подсознательно Петр знает какое именно. Пусть и не согласен,- промолчит, поддержит и постарается помочь.

   Ксюша на кухне, делает чай и слушает Олю. Глаза светятся чем-то теплым, уютным. Губы едва-едва подрагивают, пытаясь скрыть улыбку. Видимо жена говорила про свои капризы во время первой беременности.

   Обе повернулись к нему, когда заметили в дверях кухни. И сразу поняли, что что-то случилось.

   Медлить он не стал. Сказал, как есть.

   - Его поймали, Ксюша. Поймали. И нужны твои показания для суда.

ГЛАВА 9

Город N, сейчас.

   Ксюша как-то по-другому себе представляла судебное заседание. Да, она что-то знала о делах папы, но никогда особо сильно не вникала, не было интересно. И даже неделю назад, когда выяснилось, что ей нужно будет дать показания и присутствовать на суде, она не думала о том, как все это происходит.

   По правде сказать, несколько дней и ночей, проведённых в комнате на полу возле окна - это было полное безумие. И безумной была она сама.

   Деня практически поселился возле нее, отказывался куда-то уходить. Оля стала похожа на бледную тень себя прежней,- мачеху от нервного срыва удерживала только беременность, она ела все подряд и бурчала себе под нос что-то очень гневное.

   Папа… папа пил. Просто пил. Другого выхода для себя он не видел почему-то, хотя Ксюшу он не заставлял, не давил. Но в глубине его глаз поселилась вина, та, которая может свести с ума.

   Вся семья замерла в каком-то вязком ожидании конца. Трагичного.

   А Ксюша, видя, как страдают ее близкие просто не могла не справиться. Не имела такого права. Потому что не одна она мучается, и не ей одной страшно.

   А страшно было. До ужаса, тошноты и нервной дрожи всего тела.

   Сидела возле окна на холодном полу и смотрела в одну точку. Но не видела комнаты, не видела, как брат укутал ее пледом, а Оля ругалась с отцом так, что дрожали стены.

   Не было интересно почему они ссорятся. Накатило абсолютное безразличие к окружающему миру. Он просто перестал иметь значение.

   Все, что было важно, было внутри нее самой.

   Рухнула та призрачная стенка, что хоть немного, но позволяла жить не в постоянном страхе и истерике. Она оказалась пылью. Надуманный контроль. Это хорошо, что все так…, наверное. Иллюзии должны разрушаться, открывая правду. Ксюша еще не справилась со всем, но пытается и не собирается останавливаться на достигнутом, на призрачном контроле себя и окружающего мира. Пусть поняла, что страх и ужас никуда не делись, но она надеялась, что рано или поздно все поменяется, для этого она будет делать все, что возможно.

   Настоящее испытание для самоконтроля и ее психики вот-вот должно начаться.

   А тогда она сидела, смотрела в одну точку. Но ничего вокруг не видела, не замечала и не слышала.

   У нее перед глазами был родной двор.

   Тупиковый поворот.

   Удавка на шее.

   И глаза, в которых мерцала смерть и удовольствие от чужой боли.

   Его улыбка от ее сопротивления.

   Дыхание на коже, от которого ее выворачивает наизнанку.

   Холодные мертвые руки на теле.

   И ужас.

   Ужас, который сковал тело, и она стала беспомощной.

   Горло, сдавившее судорогой, и слышны были только хрипы, даже не крики, а что-то хрипящее и непонятное.

   Ярость человека, который проник в ее тело, изуродовал его. Он мстил. Он ненавидел. Ее. Ксюшу. А за что? За что ее? Она его не знает, не видела никогда. А он ее ненавидит и мстит, ломая душу.

   Она переживала это раз за разом. Прогоняла в памяти намеренно все, будто смотрела страшное кино. Ставила на перемотку или паузу. Приближала картинку и по пикселю смотрела, пыталась что-то увидеть, распознать.

   Зачем она это делала? Зачем себя сознательно мучила все это время?

   Ответ очень и очень прост.

   Эта тварь не увидит ее слез и ее страха. Она не подарит ему такого удовольствия. И если надо себя сломать, Ксюша это сделает, но в этом раунде выиграет она.

   Тогда эта мразь отправила ее в нокдаун. Что ж, отлично, пусть порадуется некоторое время. Но она встанет на ноги,- уже встаёт.

   А он нет. Уже никогда. После нокаута не встают…

   Зал суда заполнен людьми, хотя заседание закрытое. Но присутствуют свидетели, родители погибших девушек, как сторона потерпевших, а еще специалисты и эксперты, которые исследовали улики, составляли полную картину преступлений. Журналистов нет. Но возле входа в здание суда они присутствовали. Шакалы, готовые наброситься на погибающую добычу.

   С ней сидит только отец. Деня где-то там ходит по коридору. Оля осталась в другом городе, потому что беременным видеть все это точно не нужно.

   Папа сжимал ее руку, до боли, но она не говорила ему ничего. Пусть. Если ему так легче, пусть хоть ломает,- ей все равно.

   Ксюша смотрела на кафедру, где скоро появится судья. Смотрела внимательно и даже с некоторым любопытством.

   А где молоточек? Разве у судьи не должно быть молоточка? Видимо не должно, как-то ей не верилось, что сейчас выйдет судья и внесет с собой молоточек и подставку, чтоб по ней стучать.

   Бред же.

   О чем только она думает, лишь бы не смотреть?!

   Не смотреть на противоположную стену, где стоит клетка из стальных прутьев. Скамейка внутри, а на ней человек.

   В дорогом хорошем костюме.

   Белая, накрахмаленная рубашка. Последняя пуговица у шеи расстёгнута, виден кадык. Манжеты с запонками. Пиджак по фигуре сидит идеально. Туфли начищены и блестят.

   Этот человек даже сейчас, сидя за решеткой, напоминает преуспевающего бизнесмена и властителя мира.

   Эта мерзкая презрительная ухмылка. И глаза. Злые, мертвые.

   Он смотрит на нее, она знает, кожей ощущает движение его глаз по своему телу. Знала, что так будет, знала, но предпочла быть одетой, как нормальный человек, а не забитая в угол, напуганная до смерти девчушка.

   В ее образе нет открытых участков тела, не считая кистей рук. Но цвета сочные, покрой строгий. Она сама себе удивлялась. Но не отказалась, когда Оля купила этот стильный синий костюм и кремовую блузку под самое горло. Сейчас Ксюша сама себе даже немного нравилась.

   Пусть смотрит. Пусть подавится. Она справится со всем.

   Входит судья, все в зале встают.

   Судья, мужчина лет пятидесяти с копейками. Статный, рослый, широкий в плечах. Без всяких там париков и молоточков. В мантии, правда.

   Открывает папку и мощным голосом произносит:

   - Слушается дело номер…

   Ксюша слышит только его голос, не вникает в слова и в их смысл. Ей нужно держаться хоть за что-то, чтобы не забиться под чертово сиденье в припадке паники и ужаса.

   Ее тошнит. Ее знобит, по спине скатываются бисеринки пота, мышцы ног сводит судорогой и приходится отпустить руку отца и незаметно начать больно щипать бедро.

   Она не даст этой мрази и шанса на радость, и удовольствие от своего состояния. Не даст.

   Пытается дышать глубоко, но ноздри забивает знакомый до тошноты запах дорогого парфюма. Ей кажется (она знает это), сознание просто играет с ее воспоминаниями, пытаясь напомнить про ужас, и уберечь. Этакий инстинкт самосохранения.

   Приходится дышать неглубоко и часто. На нее смотрит советник генерального прокурора, который присутствует на заседании и будет помогать, если это потребуется. Дело резонансное и большие шишки спустились к простому народу. Так считает папа, она с ним согласна.

   Но Ксюша качает головой мужчине: с ней все нормально, она справится.

   -… можете садиться!

   Судья присел на свое место, следом за ним последовал и весь зал.

   Ксюша села по инерции,- ее за руку дернул отец.

   Она, не отрываясь смотрела перед собой, на спинку впереди стоящего стула.

   Кожа покрылась мурашками, по спине катился холодный пот, а во рту скопилась слюна,- явный признак скорой рвоты.

   Но спина прямая. Плечи расправлены. Осанка гордая. Она сидит и ноги не дрожат. Одна рука в ладони отца, второй она намертво вцепилась в подлокотник своего стула.

   Руки не должны дрожать. Не должны!

***

Судебный процесс несколько раз прерывался на перерыв, это было необходимостью.

   Ксюша опасалась, что придется сидеть все время и слушать. Снова и снова. Имя девушки. Число и год рождения. Место проживания. Дата исчезновения и дата обнаружения тела. Показания свидетелей и очевидцев.

   Мужик, который возвращался домой и видел девушку еще живой.

   Соседка, которая выглядывала во двор, поджидая мужа с работы и заметившая девушку, которую приобнимал мужчина. Женщине показалось, что ласково, или она себя так убедила. Разве можно душить ласково?!

   Охранник ночного супермаркета видел подозреваемого и девушку, он решил, что она, бухая в стельку и потому не стоит на ногах.

   И ни у кого даже мысли не возникло, что этот презентабельный на вид мужчина- насильник.

   Их не трогало, что может сделать мужик с пьяной, по их мнению, девушкой. Не возникло вопроса, а добровольно ли она вообще с ним?! Их это не касалось, и они предпочли успокоить свою совесть приемлемым оправданием.

   Проще отвернуться от беды, сделать вид, что ничего не происходит. Ведь, если ты берешься кому-то помогать, даже незнакомому человеку, ты частично, но будешь в ответе за него.

   А людям это не нужно, у них своих проблем хватает.

   Погибли молодые девушки. Их изнасиловали и убили. Ай-ай-ай, какой кошмар. Кто бы мог подумать, что это была именно та девушка, они же не знали?!

   А если бы знали? Что сделали? Бросились бы на помощь? Или опять предпочли зажмурить глаза и найти оправдание этому ужасу и своему полному безразличию?

   Они все говорили и говорили.

   Новая девушка. Другое имя, возраст и город. Но внешность одна и та же.

   Небольшого роста. Русые волосы. Карие глаза. Чуть вздернутые носики. Все, как на подбор.

   Все подходили под профиль жертвы. Все были похожи на мать этой мрази.

   И даже адвокат.

   Адвокат женщина. Лет тридцати. Ухоженная светлая брюнетка. Костюм, прическа. Макияж и портфель с бумагами. Вздернутый нос и задранный гордо подбородок. В карих глазах пустота и безразличие. Равнодушный голос, который произносит слова в защиту подсудимого.

   Психологическая детская травма. Бездействие службы опеки и патронажа. Соседи, которые видели и слышали, но предпочитали не вмешиваться и шпыняли паренька.

   И первая смерть на руках подростка.

   Самозащита.

   Эта женщина говорила так уверенно и убежденно, что трудно было не поверить. И если бы Ксюша не была одной из тех девушек, а просто человеком со стороны, она бы поверила словам защитника и возможно даже посочувствовала… убийце.

   Но не теперь. Не сейчас.

   Внутри рождалась злость и ярость.

   Как смеет эта женщина говорить про какую-то травму в детстве? Он не ребенок давно. Взрослый мужик, который мстил ни в чем неповинным девушкам. Насиловал и убивал их.

   Как она, похожая на них самих, может это говорить? Может в это верить? КАК? Разве она не видит их сходства? Разве не понимает, что он играет так с ними? С ними со всеми?

   Это было невыносимо. Больно. Страшно. Гадко и унизительно.

   Память об этих девушках осквернялась устами продажного адвоката. На каждое обвинение прокурора у той было что сказать про конкретную девушку. Про ее распутство. Кокетство с мужчинами. Что сама пошла с подсудимым. Что сама согласилась на грубый и жесткий секс. Сама.

   Сама виновата.

   Возмущенные родители жертв. Крики. Угрозы. Удаление из зала суда. Перерыв слушания на полчаса.

   И все по новой.

   Отец, который сидит весь серый, руки, сжатые в кулаки. Бледные щеки и желваки на скулах от сцепленных со всей силы зубов.

   Деня в коридоре, расхаживающий туда-сюда. Глаза горят лихорадочно, губы искусаны в кровь.

   Она стоит рядом с ними. С виду спокойная, а внутри горит огонь.

   Если бы была возможность она бы бросилась на эту адвокатшу и выцарапала бы ей глаза собственными руками.

   Злила почему-то именно она. Не он, что столько жизней загубил и сломал ее, Ксюшину. А эта женщина. Так похожая на нее саму и на других, тех, кто уже никогда не увидит солнца, не выйдет замуж и не родит детей.

   Она олицетворяла для Ксюши всю мерзость и всю грязь.

   Такая холодная и чистая, а внутри… там все давно отмерло. Даже пахло от неё…засохшими розами.

***

Судья произносит номер дела. Набор цифр, за которыми скрывается ее собственное имя и фамилия. День и вечер, который она никогда не забудет. Ужас, что переживает практически каждую минуту своей жизни.

   Просто набор каких-то цифр на бумаге.

   Ксюшу, как свидетеля вызывают для дачи показаний.

   Она уже это проходила.

   Несколько дней являлась в следственный комитет и рассказывала все, знакомому еще по больнице следователю. Она часами говорила с ним до хрипоты. Говорила то, что смогла еще вспомнить помимо того, что было рассказано в больничной палате.

   Она уже все это проходила.

   Но то был знакомый следователь. Небольшой светлый кабинет и кадка с фикусом в углу, возле окна. Папа, что сидел рядом, и прокурор, который слушал и даже как-то одобрительно поглядывал на нее.

   А теперь все по-другому.

   Зал суда. Чужие люди, в глазах которых горят эмоции. Прокурор равнодушным тоном задает вопросы и все эмоции держит при себе. Он профессионал и только это имеет значение. Улики и показания,- вот, что важно для суда. Факты. Эмоции остаются на втором или даже третьем плане.

   Судья, что листает дело и называет номер страницы и просит уточнить данные показания.

   Вопросы-вопросы-вопросы.

   Почему возвращалась так поздно одна?

   Откуда возвращалась?

   Что видела, когда шла?

   Видела ли этого человека прежде?

   Почему не позвала никого на помощь?

   Кто должен был