Панна Эльжбета и гранит науки. Карина Пьянкова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Панне Эльжбете Лихновской в любви не повезло – жених бросил ее прямо у алтаря. Но когда ты не просто невеста, а богатая невеста, потеря невелика, уж охотников до руки и сердца найдется с избытком. Да и чего ради замуж спешить? Туда уж всяко успеешь.

   Вот и решила девица исполнить волю покойного батюшки и обучиться премудростям в королевской Магической Академии. А ежели что в той Академии стрясется, то какой с Эльжбеты спрос?

ГЛАВА 1

Жених в храм так и не явился, хотя прождали его никак не меньше получаса под боязливые шепотки гостей.

   Не сказать, чтобы так уж сильно удивилась я пропаже нареченного, в конце концов, все к тому и шло… И все ж таки до последнего надеялась, что удержит страх будущего мужа в узде. А вот теперь как-то сразу стало ясно, что не будущего. И не мужа.

   Ну и бес бы с ним.

   Когда последняя надежда на появление ясновельможного князя Рынского умерла в мучениях жутких, я вздохнула тихонько и пошла к выходу из храма, голову гордо вскинув. В конце концов, ничего такого уж страшного и не случилось. Подумаешь, жених бросил. Так… невеликий повод для расстройства. Никакого сравнения с тем расстройством, кое испытает сам Рынский в самое ближайшее время.

   Был мой уже бывший нареченный человеком просвещенным, столичным, исключительно культурным, потому провинциальным слухам верить не спешил. А если бы оказался поумней, то сообразил бы – не дело с Лихновскими ссориться.

   – Ты только не расстраивайся, деточка! – принялась успокаивать меня матушка, семеня следом, да за локоток придерживая.

   Славная матушка у меня, разве что характера слабого. Как мой батюшка, Збыслав Лихновский на ней женился – по сей день ума не приложу. Не по нему была жена. У отца-то норов был крут.

   – Он еще на коленях прощенья просить приползет! – зачастила родительница моя, едва не плача. Уж больно кручинило ее, что князя в зятья не залучила.

   Рядом хохотнула тетка моя, сестра отца покойного.

   – Это если ползать еще сможет.

   Я одобрительно хмыкнула. Матушка же спала с лица. Вот уж двадцать годков, как пани Лихновская, а все никак не обвыкнется.

   На первый-то взгляд Лихновские – почтенная купеческая фамилия, в первой гильдии состоим, уважение повсеместное нам оказывают. Да вот только люди знающие не позабыли, что еще прадед мой лютым ведьмаком был и против него в округе слова лишнего сказать не смели.

   Правда, пришлось поутихнуть, времена все ж таки тогда были неспокойными, и королевские чародеи озорничать не позволяли, так что дед уже норов свой в узде держал, напоказ колдовскую силу не выставлял. Отец – и того больше, слух пустил, что был дар магический – да весь и вышел. Вот только никто и не поверил. Потому как перейдешь Лихновским дорогу – и пиши пропало. Что поделать, сглаз у нас был особо хорош.

   Тетка вон так трех мужей в могилу свела. А и поделом. Первый взялся приданое ее проматывать и по девкам продажным ходить, да все на теткиных глазах. Второй решил, что раз она мужняя жена – так и поколотить не грех. Третьему на ум пришло супружницу и вовсе ядом извести… Но тетка оказалась половчее.

   Все подозревали, что неспроста у панночки Ганны Лихновской мужья в землю ложатся один за одним, да только доносить не смели – сами ж виноваты. Да и панночку в управу сдать, поди, можно, а с братом ее что опосля того делать? Батюшка мой, Збыслав Лихновский, вечная ему память, такого бы не спустил. Сестру младшую он любил безо всякой меры, баловал до самой смерти своей.

   Тетка Ганна порешила, что боги троицу любят, и четвертый супруг ей без надобности, осталась с двумя дочками в братнем доме. Матушка у меня слабовольная, слуг в узде держать ей не по силам, так что тетка Ганна стала полновластной хозяйкой в нашем, да и меня воспитывала как родную, всем премудростям взялась учить – что женским, что колдовским.

   Именно тетка первой и сказала, что нехорош женишок, матерью приваженный, скользок больно, не сдюжит. Но уж больно родительница моя хотела, чтобы единственная дочка княгиней сделалась. Никак позабыть не могла, что ейный собственный отец из шляхты был. Да и все родительницу смолоду к романам любовным тянуло. Матушка моя Мажена Святославовна их и в девицах читала, и после замужества не прекратила. Все ж таки отец мой был не принц сказочный, с какой стороны ни глянь, и даже не князь. Крепок он был и суров, пан Лихновский, и слова грубого не чурался – матушка его уважала, побаивалась, а не любила. Принцы ей все грезились.

   Вот меня она за князя и просватала, хотела, чтоб если не ей самой, так дочери в шляхтенки прыгнуть.

   Рынские – род древний, именитый, а поиздержались так, что храмовые мыши побогаче будут. Вот молодой князь и польстился на богатую купчиху пусть и скрепя сердце. Морду породистую кривил украдкой, а любезности мелким бисером сыпал исправно. С таким состоянием как у меня – и косой-кривой взяли бы, а я все ж таки хороша, хотя и в фаворе нынче девицы иные – беленькие как сливки, да пухленькие как булочки сдобные.

   Наша же, Лихновская порода не такова – волос у нас черен как вороново крыло, кожа смугла, а глаза светлые, голубые, от таких по коже мороз пробирает. Да и худа я как осинка – говорят, ухватиться не за что.

   Словом, не на что молодому князю жаловаться было. Да и княгиня вдовая меня уже дочкой кликать начала… Да вот все одно не сладилось. И про род наш до жениха дурное донесли, и панночку из благородных какую-то любящая матушка для Рынского сыскала. Не так чтобы хороша была та девка, да и приданое не чета моему, а все ж шляхетная кровь и дурного про ее семейство не говорят.

   Вот, поди, и не явился женишок в церковь. На глаза-то показать побоялся – решил тихомолком улизнуть.

   – Может и не доползти, – усмехнулась я этак кривенько, недобро.

   Не то чтоб жених беглый был по сердцу, но своим все ж таки назвала. Помолвку справили честь по чести, в храм пойти обещались – и нате вам. На весь город позор. Был бы. Если б болтать осмелились. С Лихновскими лаяться себе дороже – если не в долги загоним, то в могилу.

   – Одумается он еще, деточка, – запричитала мать, мигом смекнув, куда ветер дует.

   Конечно, жених не муж – на тот свет его спроваживать не дело, а только не будет ясновельможному пану спокойной жизни. – Ты не руби сгоряча.

   Что одумается, тут и к гадалке ходить не надо. Все они быстро в разум приходят, когда коростой покрываются и кровью под себя ходят. А только мне какая с того печаль? Ну, сглазила в сердцах брошеная невеста обманщика. Так и что? Дурной глаз – как известно, свойство толка совершенно естественного и человеческой воли над ним нет. Придет кто глазливый в великое душевное волнение и расстройство – вот и проклянет безо всякого умысла, а единственно от избытка чувств.

   Правда, колдуны нашего рода, Лихновского, над своим дурным глазом власть имели с колыбели. Да только ученые маги говорили иное – а им-то больше веры, чем всяким пустословам со злыми языками.

   – Ты, Элюшка, охолони пока, – зашла с другого боку довольная донельзя тетка. – Тот жених тебе надобен как корове седло. Семнадцать годков всего – успеется замуж. А с твоими деньжищами седая станешь – и то в очередь женихи выстроятся, только выбирай, кто справней.

   Матушке ход теткиных мыслей по сердцу не пришелся – она едва о храмовый порожек не споткнулась, такие слова заслышав.

   – Да что ты говоришь такое, Ганна Витольдовна! – воскликнула родительница моя. – Да как же можно, чтобы девице – и замуж не пойти!

   Вот уж тетка-то супружество точно за благо великое не почитала. Глянула так на мать мою с насмешкой.

   – Как сама захочет – так и пойдет. И ты ей не указ. Братец мне опекунство над Элькой отписал и состояние ее все в моей воле. Как скажу – так и будет.

   И ведь ни словом не солгала отцова сестрица. Жену свою батюшка любил без меры, о чем все знали, а веры ей все ж не имел.

   Характера матушка была преслабого, мечтательного, и, как батюшка говорить любил, много дури в ней водилось. Так что в завещании Збыслав Лихновский отписал матери моей щедрое содержание, домишко о трех этажах, коль будет охота зажить одной, но и только. Все состояние досталось мне одной, а опекуном сделалась тетка. Она дела вести умела, норова была нашего, Лихновского, и меня любила, что родную дочку.

   Так что если кто мог понудить меня к браку – то разве что одна тетка Ганна. На свадьбу с Рынским она согласилась скрепя сердце. Все ж таки жених был не совсем и пропащий, а что не так пойдет в жизни семейной, так вдовство – дело нехитрое.

   – Я ей мать родная! – решила поупираться матушка заради порядка. Страсть ей как хотелось замуж меня выдать. Да не просто так – за шляхтича.

   Сама-то она была их рода благородного. Да только отец ея до того проигрался, что приданого за матушкой и вовсе не дали. В чем в храм пришла – в том отец ее и взял. Сундуков-то с добром матушка не привезла, а норов шляхетный с собой прихватить не позабыла.

   Вот и была ей охота, чтоб дочка ее снова на карете с гербом разъезжала. А за гербом-то матушка жизни и не видела.

   – Ишь ты, – только и фыркнула тетка, да глазом недобро так зыркнула. А глаза-то у нее ведьминские, светлые – глядят недобро. – Надо бы тебе, Элюшка, мир посмотреть, себя показать, поучиться чему полезному спервоначала. Муж – дело наживное, да все ж выбирать надо с умом и умением. Поезжай в столицу, поучись там спервоначала. Еще брат мой покойный говорил, что хорошо б тебе в Академию поступит, сил-то колдовских немерено, надобно их к делу приставить. А батюшка твой был с пониманием.

   «Не то что мать».

   Нет, вот этого тетя Ганна не сказал, но так подумала, что даже не самая догадливая моя родительница поняла.

   Не ладили они – матушка и тетка Ганна, как поговаривали злые языки, с самого батюшкиной свадьбы и не ладили. Не по нраву пришлась сноха отцовой сестре.

   У ступеней храма поджидал возок. Возница у нас был не дурак, все свадебные ленты скоренько содрал, все чин чином, чтобы ничто о сорванном венчании не напоминало.

   – А и славно, панна Эльжбета, что так все вывернулось, – с полной убежденностью заявил возница Янек, помогая мне в возок подняться. – Несправный был жених, даром, что князь. Морда-то крысья! Как есть крысья!

   Янек был в летах и отличался завидной основательностью. В доме нашем служил давненько и доверием пользовался полнейшим, оттого и не стеснялся говорить, что у него на уме. Матушке этакая вольность дворни страсть как не нравилась. Вот и сейчас на возницу зыркнула недобро. Мол, язык-то на привязи держать надобно.

   Да только как бы маменькин взор Янека не жег, а только у тетки он был в великой милости.

   Я с довольной улыбкой кивнула, с возницей соглашаясь. Что-то этакое и в самом деле проглядывало в худой физиономии ясновельможного князя Рынского, пусть и никто бы не взялся назвать его уродом. Матушке князь и вовсе крепко нравился, мне же… стерпится-слюбится.

   Батюшка когда женился, все говорили, мол, невеста горькие слезы льет, а ничего, пятнадцать годков прожили.

   – И то верно, – подтвердила тетка Ганна, усаживаясь следом за мной. – Вот и думать о нем не след. Найдутся и получше. А этот… сам виноват.

   На том и порешили.

   Над словами тетки про учебу я крепко задумалась, до утра глаз не смыкала. А как петухи заголосили, так и решила – а и поеду. Чего тут жизнь проживать? Богатая я, лицом не дурна, так чего же так сразу и замуж рваться? Тетка Ганна вон сходила аж три раза, да что-то не понравилось. Да и матушка моя сама супружеской жизнью недовольная осталась. В общем… успеется замуж.

   Так я тетке за завтраком и сказала – раз батюшка покойный желал, чтоб единственное чадо наукам магическим обучалось, то чаду перечить воле родителя не след.

   Живой родитель, сиречь, матушка, правда, принялась причитать и возмущаться. Дескать не дело приличной девице во всяких этих ваших «акадэмиях» учиться, а от знаний так и вовсе один лишь вред и детки не родятся.

   Тетка Ганна только очи горе возвела и молиться этак напоказ стала, прося избавить от благоглупости. Чай не за себя просила. Матушка то осознала и надулась, что мышь на крупу. Хотя она бы и без молитв теткиных надулась. Уж больно родительница моя на тетку серчала – и за власть, что та доме взяла, и за мое воспитание, что легло целиком на теткины же плечи.

   Ну а что поделать? Была я у родителей единою дочкой, больше детей боги не дали. А коли наследника мужеска полу на свет не появилось, то, значится, и девице надлежит стать покрепче. А то как же после дом вести? Да что там дом! Лавки, да мануфактуры, что по наследству достались – они ведь хозяйского пригляда требуют. Приказчики же разворуют – как пить дать разворуют! Батюшка-матушка, не вечные, да и тетушки однажды не станет. Самой за себя ответ держать придется и дела вести купеческие.

   Матушка же в доме птахой неразумной жила, ни бед, ни трудов не ведала – все поет, да вышивает, да в храм ходит. Она б и воспитала такую же птичку певчую. И какой с того был бы прок?

   Как порешили с учебой, так тетка за дело тут же крепко взялась.

   – Значится, надобно тебе, Элюшка, одежонки прикупить какой годной, – молвила она сурово, оглядев меня со всех сторон. – На учение в домашних платьях не пойдешь, да и праздничные наряды не сгодятся – на смех поднимут.

   Я покивала, признавая теткину правоту.

   С моим даром в Академии спокойной жизни ждать не след – чай не в маги жизни пойду и не в целители. Сила во мне родовая, темная, тут, поди, в некромансеры самая дорога. А какой же с меня некромант – да в цветастых широких юбках? В этаком наряде, поди, мертвяков по погостам гонять несподручно. Курам насмех.

   – Слыхивала я, что в Академии энтой девки подчас так и вовсе на мужской манер рядятся, – продолжала тетя Ганна, на весь город наш прославившаяся взглядами широкими и вольнодумными. – Вот и ты себе и такой одежонки пошей. Чай лишней не будет.

   Тетка у меня за старину и благопристойность не держалась. Лишь бы дело двигалось, а в юбке, аль штанах – то без разницы. Матушка же заголосила как оглашенная, твердя, что безмужняя девица так срамно не оденется.

   – Да кто ее замуж опосля такого возьмет?!

   Я посмотрела на тетю Ганну и очи горе возвела.

   – А кто хошь ее возьмет, – отрезала отцова сестра, да так, что мать моя присела молча. Тетке она перечить за двадцать лет так и не научилась. – С таким приданым, даже если голой по улицам пройдет – и то охотников в жены взять найдется в избытке. А ты, Эля, делай как я говорю. Делай.

   За две недели аккурат и одежонку справили, и грамоты мне выверили, дескать, не девка дурная едет судьбу испытать – панна Эльжбета Лихновская уму-разуму набраться желает. Мы, конечно, крови не шляхетной, с королями за одним столом не сиживали, а только остались еще в государстве нашем люди, для которых имя Лихновских кой-чего – да значит. Не сказать, чтоб всегда добром поминали... Но тут уж как есть.

   Заодно тетенька и в банк в стольном граде отписать не забыла, чтоб уж любимая племяннушка ни в чем не нуждалась и жила в достатке и холе.

   – Ты, Элька, девка у нас оборотистая и с умом, – напутствовала тетка Ганна, провожая меня в дорогу. – Дурить, знаю, шибко не станешь.

   Маменька недужить изволила и с постели цельную неделю не поднималась. Вид при этом родительница имела цветущий и кушала преизрядно. Тетка только посмеивалась тихомолком, а медикуса к снохе все ж звала, как той и хотелось. Чем бы ни тешилась, как говорится…

   С матушкой я не спорила ни единого разу – все больше помалкивала. Не след дочери родителям перечить, с этим и тетка Ганна справится. Да ей и по чину. Та бедной вдовице окорот давать навострилась.

   Меня же маменька повадилась слезами мучить. Чуть не по ней что – рыдает в три ручья, да жалобно так. И тут же тянет на все разом согласиться, лишь бы только успокоилась.

   А соглашаться ну никак нельзя.

   – Только не сильно на ум свой полагайся. Семнадцать годков чай не семьдесят. И даром семейным не кичись. Есть еще народец, который семью нашу за этот дар ой как не любит, – продолжила наставлять на ум тетка со всегдашней своей основательностью. – Учиться едешь – вот и учись. А сверх этого никуда не лезь.

   Слова эти вызвали в душе моей великое недоумение.

   В какие-такие истории можно влезть? Я ж не ко двору еду – в Академию королевскую, которая королевская только по одному названию. Вольница там у магов, сами себе хозяева, сами над собой командуют.

   – Не полезу я, тетенька, – пообещала я уже аккурат у самой повозки.

   Отцова сестрица глядит так насмешливо, с прищуром. Мол, так я тебе, Элька и поверила. Все она на нрав мой беспокойный сетовала. А я-то что? Вся в батюшку родного пошла. Тот тоже завсегда скуки сторонился, до всего ему дело было.

   – Смотри у меня! – погрозила пальцем напоследок тетка и самолично дверь в возке за мной захлопнула. – Скатертью дорога, Элька.

   Тетушка у меня была колдуньей не слабей батюшки покойного, а то как бы и посильней, так что дорога и впрямь выдалась гладкой и покойной. Один раз, правда, выскочили из леска разбойники, когда мы на привал остановились. Да только лихой люд – он понятливый. А если непонятливый, то долго не живет.

   Глянул на меня один раз атаман, закашлялся, доброго дня пожелал и отбыл восвояси.

   Так до столицы и добрались.

   А уж в стольном-то граде… ум за разум зашел. Пусть городок наш был не мал – тысчонок пять душ всяко наберет, а только на столичных улицах показалось мне, будто и вовсе жила в медвежьем углу. Людей – тьма тьмущая. И все шныряют как муравьи, по своим делам несутся, да сталкиваются.

   Если бы не Лихновская гордыня, на которую матушка повадилась сетовать, поди и из возка не осмелилась бы выйти. А так зубы стиснула – и всего делов.

   В столицу меня самолично Янек свез. Другому бы вознице тетка любимую племянницу всяко не доверила. Он же уломал, чтобы не сразу я в Академию отравлялась.

   – Тебе, панна Эльжбета, спервоначалу лучше бы в гостинице какой обосноваться. Умыться, одежонку сменить. Да и виданное ли дело – сразу весь свой скарб тащить?

   И то верно.

   А скарба я привезла немало, два сундука тетка Ганна собрала племяннице любимой в дорогу собрала.

   В столицу мы въехали засветло. Так что еще полудня не сравнялось, а я уж у ворот Академии стояла, во все глаза ворота эти разглядывая.

   Хороша работа. Литье тонкое, умелое. Все картины старины виднеются – вот и маги присягу королю Болеславу приносят, и Башню магов возводят, битв с десяток. Ажно про прапрадеда моего не позабыли, пана Константина Лихновского. Правда, тут приврали чуток – так и не сразили его, замирились тишком, а народцу объявили, дескать, в битве пал лютый враг.

   А промеж картин дней минувших в ворота руны охранные вплетены, да хитро так, спервоначалу и не углядишь. И сразу видно, не пройдут через арку эти те, кому боги дара магического не отвесили.

   Потому и мнутся у ворот парни да девицы, не решаются судьбу проверить. А ну как даже этого испытания шутейного не пройдут?

   – Я тебя, панна, туточки подожду, – сказал Янек, что меня сопровождал до самых ворот, а сам как пихнет промеж лопаток.

   Так я через толпу болтом арбалетным и пролетела – едва привратника не снесла. Тем более, привратника там того… Студиозус поди и рыжий что лис лесной. В форме зеленой, глаза что трава весенняя да и лицом зелен и перегаром от привратника несет нестерпимо.

   За плечи меня студиозус придержал, отодвинул так аккуратненько.

   – Дня доброго, панна, – говорит.

   Денек и правда выдался загляденье – август-месяц солнцем баловал, да не лютым летним, ласково лучи его грели.

   – И тебе того же, – ответствовала я и в глаза незнакомцу глянула.

   Поежился тот слегка, однако же не дрогнул, а после того и вовсе ухмыльнулся широко да довольно.

   – Мне бы… на испытания, – говорю я.

   Привратник головой покивал, куда идти объяснил с охотой, да только посмеивался надо мной тихомолком. Не верил, поди, что учиться в Академии смогу.

   Все они не верят спервоначалу. А потом уж поздно.

   Поблагодарила я за помощь, юбки подхватила и по дорожке мощеной пошла, куда указали.

   Ничего, еще посмотрим, кто над кем потешаться будет.

ГЛАВА 2

Вся комиссия приемная, из премудрых магистров состоявшая, пребывала в великой печали. Уж третий год пошел, как спокойного житья в Академии не было.

   – Да это же ужас, что такое! – уже который раз восклицала пани Ядвига Квятковская, что на факультете целителей деканом числилась. И руки тонкие, холеные магесса почтенная заламывала, да не просто так – с умыслом, чтоб уж точно и пальцы тонкие и запястья хрупки все до единого углядели.

   Красива она была, Ядвига Радославовна, сама о том не забывала и другим забыть на давала. Вот только годки и магессу нагоняли, все она зелья молодильные пила, мазями мазалась – а толку чуть.

   – Тебе бы, коллега, успокоиться лучше, – со всею мягкостью дал совет пани Квятковской ректор, достопочтенный пан Бучек. Счастья и он не испытывал, а всяко в уныние не впадал, чай ему по должности неположено. – В ваши годы излишние волнения опасны.

   Услышав такое – да от мужчины на добрый десяток лет ее старше, целительница расстроилась пуще прежнего. Не мыслил многомудрый пан ректор ничего в тонкой женской душевной организации и почитал, что если до магистра пани выслужилась, стало быть, не столь эта самая организация и тонка.

   – Когда уже кончится нашествие бешеных девиц?! Это положительно невыносимо! И работе мешает! – продолжала разоряться в сердцах пани Квятковская. – Откажите всем!

   Ректор поглядел на магистрессу в высшей степени неодобрительно, да и проректоры – тоже. Последние три недели втроем они пытались измыслить причину, как можно вдруг взять и перекрыть поток юных дев, что устремились к источнику магических знаний.

   – Неможно, пани, никак неможно, – прогудел проректор Горелик, до того тяжко вздыхая, что и словами не передать.

   – Тогда хотя бы отчислите его высочество! – попыталась подойти к проблеме с другой стороны пани Квятковская. Не так уж много магических специальностей женщины считали для себя подходящими… и главный удар принимал на себя именно целительский факультет. – Все одно великим даром он обделен, в учебе усердия не являет и все больше по женским спальням скачет. Не станет его – так и девицы бестолковые в Академию рваться не будут.

   Ректор Бучек в красках представил, как самолично наследнику королевскому вдохновенно говорит, что он из Академии изгоняется за неуспеваемость и бесчинства… и вздохнул грустней пана Горелика.

   Не погрешила против истины пани Квятковская со всегдашней своей прямотой – сильного мага из будущего короля не выйдет, как ни старайся. А он и не старается. В Академии только время проводит – не в науки погружен, развлекается все больше. Девиц опять же портит – те же и рады лишь, дурные. Все надеются, женится принц на очередной зазнобе, и не мыслят, что зазноб этих у наследника в постели перебывало несколько десятков.

   – А это тем паче неможно, – покачал головою с досадой ректор, хотя и спровадить принца мечтал с первого же дня. Сразу ведь почуял – только дурное от наследника престола будет.

   И ведь так и стало!

   Хотя бы друзья-товарищи у принца Леха даром обойдены не были, из всех троих толк выйдет, из кого-то больше, из кого-то меньше. Если учиться примутся со старанием. А могут и не начать. Больно веселые и шальные – ну так что с шляхтичей вельможных взять? Двадцать годков – на уме охота, попойки и… бабы.

   – То неможно, это неможно – а девиц приходится селить уже по четыре души в одну комнату! – в сердцах бросила пани Квятковская. Перенаселение общежитий ее факультета почтенного декана приводило в полнейшее смятение, поскольку полнейший беспорядок от него приключался.

   Пан Невядомский, многоуважаемый магистр и еще более многоуважаемый декан факультета некромантии, покачал головой этак сочувственно, а только ухмылочки с лица не убрал.

   Хорошо он устроился – почтенный Тадеуш Патрикович, завидовать впору. Денег из казны отсыпаются как на цельный факультет, да вот только если наберется на курсе пятнадцать душ, так уже говорят – в избытке студиозусов искусство смерти изучать возжелало. И ни одной девицы – вот что главное! Благодать! Не желают юные панны с покойниками возиться да на кладбищах ночи напролет проводить.

   Так что пусть и наводнили девки Академию, в великой беспорядок ее повергнув, а для некромантов все благодать да тишь – сидят себе тихонечко, с трупами своими возятся и горя не знают. Ведь как всем известно – горе все от баб. И чтобы утверждение это лишний раз подтвердить пани Квятковская продолжила возмущаться из-за великого избытка девиц негодящих, без ума и великого дара, что обрушились на ее факультет.

   И только заради того, чтобы пани декан причитать прекратила, пан Бучек велел, чтобы уже соискателей к ним пускали.

   Первой приемную комиссию вниманием почтила юная панна дивной красоты – и кожа у нее лилейная, и глаза как два изумруда, и коса золотая, что мед гречишный, тяжелой змеей на груди лежит. А грудь сама… На пару мгновений пан ректор даже позабыл и о почтенных летах своих, и о еще более почтенной супруге, что обладала тяжелым норовом и рукой также нелегкой.

   С превеликим трудом стряхнув с себя наваждение, пан Бучек принял у девицы свитки с грамотами, в которых значилась, что ясновельможная панна Злата Яблоновская, чей батюшка землей и титулом был пожалован, для обучения в Академии годна.

   На красавицу приемная комиссия взирала с превеликим неодобрением. Чай еще годика три назад, юная прелестница о граните науки бы и не помыслила – разъезжала бы по приемам и балам, в надежде годного мужа получить. А тут – вона вам. Стоит, глазищами хлопает.

   Тех, кому боги искры магической не пожаловали, или с даром совсем уж слабым, не пропускали ворота. Однако, оказалось, что в шляхетных семьях вдосталь водилось девиц подходящего возраста для обучения в Академии годных. Только чего ради панночки с приданым, да и родовитые к тому же, станут цельных пять годков юности тратить за учебниками?

   Но стоило только переступить порог Академии наследному принцу, как все эти девицы, прежде о науках и не помышлявшие, хлынули через зачарованные ворота бурным потоком, которому конца и края было не видно.

   Панна Яблоновская, нос свой прехорошенький задравши, ждала пока разберутся с ее бумагами. Те были в возмутительном порядке.

   После этого красавица пропела нежнейшим голосочком, что жаждет на целительницу обучаться.

   Пани Квятовская поднесла к лицу флакончик, в которым, как подозревали коллеги ее, держала магесса нюхательные соли.

   Не иначе как сжалившись над измученной коллегою, обратился к соискательнице пан Горелик. Он перстом своим, сухим, узловатым указал на постамент в центре комнаты. Тот был так сер и непригляден, что поневоле взгляд от него все отводили. А на постаменте лежал куб, навроде прозрачный как лед.

   – Коснитесь-ка, панна, кубика, – велел проректор и мысленно воззвал к богам.

   Высшие силы не так уж часто отвечали на молитвы пана проректора, однако, он каждый раз не оставлял надежд, что вот на этот раз…

   Злата Яблоновская хмыкнула этак с насмешкою, однако, к постаменту пошла без пререканий. Когда первая соискательница коснулась хрупкими ладошками своими прозрачного куба, в глубине его зародилась искорка, но до того слабая, что еще поди различи. Померцала с полминуты – и исчезла, словно и не было.

   Пани Квятковская выдохнула с облегчением и флакончик, что в руках вертела, в сторону отставила.

   – Не годны вы, – с неописуемым довольством сообщила пани декан и расцвела на редкость злоехидной улыбкой.

   Панночка Яблоновская ахнула возмущенно, ножкой топнула, да про батюшку в чинах и с титулом трижды сказала. Вот только пользы от этого не было. Бесполезно стращать профессоров Академии – они сами себе власть.

   – А все ж таки негодны, – повторила вновь пани Квятковская, ухмыляясь предовольно, да на дверь указала, когда соискательница выдохлась, браниться подустав.

   Красавица злотокосая губки поджала, да на выход двинулась. Только подковки на каблучках по полу мраморному застучали. На пороге аудитории застыла, грымзой старой Ядвигу Радославовну обласкала да вышла.

   Попереглядывались члены приемной комиссии да промолчали. Что про девку с гонором скажешь? Баба – баба и есть. Одна только Квятковская губы поджимала гневно.

   Ректор кликнул, чтобы следующего соискателя позвали.

   И снова вошла девица. Сразу по лицу видать – порода да хороша порода. И осанка… хотя вот в осанке была закавыка – вроде как ровнехонько держится панна, такая точно спину в жизни не гнула, а только не такова осанка у молодых девиц. Вот воители королевские – те да, а панночки – они помягче, поплавней.

   Эта соискательница документы пану ректору отдала сама, просьбы не дожидаясь.

   – Радомила Воронецкая, – с оторопью прочел имя пан Бучек. Подумал, что, вероятно, глаза его на старости лет подводят и сызнова прочитал. Ни имя, ни фамилия соискательницы новой не переменились.

   Княжна стало быть, да не из захудалого роду.

   Про Воронецких в королевстве кто только не слыхивал – владели такими богатствами, что и его величеству не снились. И было у нынешнего ясновельможного князя три сына да одна дочка-красавица. И видно, вот она – дщерь княжья. Стоит, смотрит пристально, в косу свою вцепилась. А коса та – до пояса, всем на зависть. Да и не только в косе дело – хороша она, княжна Радомила. Разве что кожа вот – золотится, солнцем исцелованная, даже веснушки на носу проступили. Это в нынешние-то времена, когда панночки солнца сторонятся и лицо белилами мажут.

   Воронецкая – это вам не Яблоновская, с порога не завернешь, а все ж таки надо.

   Послали и княжну Радомилу к кубу. Скрестила под столом пальцы профессор Квятковская на удачу.

   А куб в руках Воронецкой молнией сверкнул так, что ослепило всех, да так и не погас.

   – Положите вы артефакт, княжна. Положите заради богов! – первым сообразил, как быть, декан Невядомский.

   Послушалась княжья дочь, только тогда куб и потух. А с ним и надежда во взгляде профессора Квятковской. Эту-то девицу из-за слабого дара не завернешь.

   – Я учиться боевой магии хочу, – подбоченилась Радомила… и никто слова поперек сказать не посмел спервоначалу.

   Только пан Круковский, который факультетом боевой магии и заведовал, нахмурился и голос подал.

   – Не может девица такой волшбе учиться, – заявил магистр с решительностью, которую проявлял во всяком деле.

   Княжна нос сморщила и спросила:

   – А где же это такое написано?

   Спустя четверть часа пререканий пришлось комиссии высокой признать, что нигде такого не написано, и княжне можно учиться там, где ей того хочется. Норовом-то девица в батюшку удалась – тот крепости брал с наскоку, а дочка его – Академию взяла.

   «Такая и принца оженит – глазом не моргнет. Ишь куда намылилась – прямиком к наследнику под бок!» – возмущался про себя декан Круковский, который и без того исстрадался, получив на попечение принца Леха. Но прежде хотя бы не находилось дурных девиц, готовых стойко переносить тяготы, что на будущих боевых магов обрушивались.

   А теперь вот княжна Радомила свалилась как снег на голову.

   Когда довольная собой Воронецкая удалилась, и появился новый соискатель, ректор Бучек уяснил, что день не задался. И год, возможно, тоже удачи не принесет.

   Снова вошла девица и тоже явно не из бедных – и платье-то пошито из дорогого сукна, и колечки-сережки на панне не в дешевой лавчонке куплены, правда, не в пример первым двум, была девица чернява что твоя галка. Вроде как из купеческого сословия. Глазами цепкими сверкает, да улыбается так… не то чтобы зловеще, но уж точно недобро.

   Стоило только ректору прочесть имя возжелавшей вкусить гранита знаний панны, как стало ясно – по-доброму она улыбаться и не могла. Не в ее породе это.

   «Эльжбета Лихновская», – прочел про себя пан ректор и порадовался, что уже седой как лунь и поседеть второй раз всяко не может.

   Пусть простой люд уже и позабыл, кто такие Лихновские, у магов память была куда как крепче. Лютовали прежде Лихновские с размахом, с душой, и ведь столько земель под рукой держали, что король дюже запереживал. Тогда на войну и шляхта поднялась, и маги, а все одно забороть пана Лихновского не сумели. Но так и он войско вражье не одолел. Словом, замирились. Дурной мир всяко лучше доброй ссоры.

   Вот только стоило тогда вывести змеиное семя под корень.

   И грамоты-то у панны Лихновской были в порядке, выправлены на совесть. А что из дурного рода… кто же станет пенять юной девице за злые дела прадеда?

   Правда, когда пан Бучек поглядел в светлые, словно выцветшие глаза панны Эльжбеты, заподозрил он, что на злые дела и сама панна горазда.

   Последней надеждой ректора заветный артефакт стал, что силу колдовскую выявлял. Правда, надежда была слабенькой. Чтобы явилась одна из Лихновских в Академию учиться – и силы у нее на то не нашлось?!

   И панна Эльжбета не подвела. Только взяла куб в руки – тот налился тьмой, живой, бурлящей.

   В тот момент ректору Бучеку пришла в голову мысль совершенно удивительная: не такая уж и беда – толпа девиц, возжаждавших получить руку и сердце королевского наследника. Ну, или если и беда, то хотя бы невеликая. А вот чернявая Эльжбета Лихновская, что стоит и комиссию высокую взглядом исподлобья буравит, – дело совсем другое.

   Сложила Ядвига Радославовна пальцы крестом и на второй руке. На куб в руках Лихновской декан целителей глядела не мигая.

   – И где учиться желаете? – дрогнувшим голосом осведомился проректор Горелик.

   – Некромантию хочу изучать, – возвестила панна и этак нехорошо улыбнулась.

   Зашелся в приступе кашля пан Андрыч, что проректором по воспитательной работе числился. А ведь намеревался продремать до конца приема новых студиозусов. Но тут попробуй поспи, когда этакая краса – и в твое уютное болото.

   – Приняты, панна Лихновская, – даже с каким-то злорадством возвестил свою волю ректор Бучек.

   Пан Андрыч закашлялся сызнова, на этот раз посильней.

   Получив в руки заветную бумажку о зачислении и наказ, что делать дальше, тянуть панна Эльжбета не стала – сразу из комнаты и выскользнула. И только тут комиссия высокая и сообразила, что же такое стряслось, кого именно они самолично в Академию приняли и учить магическим премудростям собрались.

   Декан некромантов помалкивал, зато уж профессора Квятковская орать взялась за двоих, а то и за троих разом.

   – Лихновская! – возопила она во всю глотку.

   Ну а чего не возопить, коль за дверями ничегошеньки и не слышно? Дери себе глотку в свое удовольствие, благо, повод есть.

   Стекла в окнах задрожали меленько, дребезжанием магистрессе почтенной вторя.

   Прочие члены комиссии только покивали этак обреченно. Что тут сказать? И правда же, Лихновская явилась. Во плоти.

   Хотя плоть ту в Академии увидеть чаяли разве что перед концом света. Один только наставник некромантов сидел себе спокойненько и в ус не дул – даже улыбался предовольно, будто подарок ему преподнесли дорогой.

   А ведь ему Лихновская досталась!

   – И чего орешь так, Ядвига Радославовна? – обратился декан Невядомский к магистрессе с сильным неодобрением. – От воплей твоих крыша обвалиться может ненароком. А ведь уважаемая ученая дама.

   От нападок тех почтенная магесса изрядно смутилась и даже смолкла. Хотя и ненадолго.

   – Лихновская же ж! – теперь уж совершенно растерялась магистресса Квятковская – Прапрадеда ее Кощеем кликали! А прабабку двоюродную…

   – Помню-помню, – перебил пан Невядомский коллегу, руки потирая. – Моровой девой. Народ поболтать горазд, что в старые времена, что нонче. Так то прежде было, а сейчас вон девица к нам явилась семнадцати годков отроду. Учиться желает. Так и чего орать? Хороша ж ведьма. Дар родовой так и бурлит. Некроманткой будет сильной. Такую учить только в радость.

   Вот все Невядомского не как у людей! У всех страх и ужас – а этому как подарочек с неба упал.

   – У нас тут наследник престола учится! А ну как замыслила девка дурное?! – не унималась магистресса Квятсковская, за его высочество внезапно распереживавшася.

   Уж больно ей не по нраву было – Кощеева праправнучка и на попечении Академии. Тут до беды точно недалеко! Близенько до беды-то! Да только как от Эльжбеты Лихновской избавиться? Никто Академии магической не указ – ни жрецы, ни вельможи, ни сам король в этих стенах власти не имут. А вот правила всевластны. И не имелось в них указания, что всех Лихновских надобно с порога гнать.

   – Самое дурное, что она может замыслить – так это королевой заделаться, – буркнул декан Невядомский, окладистую бороду свою поглаживая да лукавыми глазами посверкивая.

   Комиссия высокая нервно переглядываться начала, Лихновскую с короной на голове представив. Венец королевский панне Эльжбете был к лицу…

   – К принцу ее и близко подпускать нельзя! – рявкнул пан Горелик.

   На том и порешили.

   Вышла я за дверь и выдохнула. Вот ведь до последнего думалось мне – домой отправят, к тетке да матери. Уж больно маги достопочтенные глядели неласково. А ведь поди ж ты, приняли. Пусть и скрепя сердце да скрипя зубами.

   Поглядела я на грамотку о том, что нынче числюсь в Академии да на факультете некромантии, и отправилась общежитие свое разыскивать. Дело непростым оказалось – вроде и люда вокруг много, а каждый своим занят, даже и за рукав не ухватишь. Умучилась я, а толку чуть. И вот когда совсем уж невмоготу стало, высмотрела я в толпе студиозуса. С тем сразу было понятно – наш он, некромансерский. В черном весь и бледный что твой упырь. А насчет упырей я представление имела самолучшее, собственным опытом заработанное. Довелось как-то повстречать, да не где-нибудь, а на прадедовой могилке.

   Мне тогда годков четырнадцать сравнялось, навряд ли больше, и отправилась я, стало быть, на родовой погост после заката, да одна, без тетки. А матушку к могилкам и днем-то было не заманить.

   Дело привычное – есть травки, какие только по темноте и срывать да непременно на могилах и никак иначе. Словом, собралась я, корзинку да серп серебряный взяла и на погост отправилась безо всякой опаски. Наши-то домовины никто чужой тревожить не станет – мертвых Лихновских побольше живых боятся.

   И вот прихожу я на могилки родные. Тишина, букашки всякие стрекочут да светляки поблескивают. А тут из-за надгробия прадеда Владислава упырь выходит. Тощий да бледный – сразу видать, давно не жрамши.

   Я как углядела, кто передо мной, так и обомлела. Город у нас приличный и порядок в нем блюдут. Чтобы нежить – и по погосту разгуливала? Неможно такому быть!

   Увидел упырь, что перед ним человек живой – ну и шасть ко мне. Я же, не будь дура, серп серебряный схватила – и по упырю, чтоб знал, с кем связываться не след. Вот тогда и понял гостюшка неживой, что надо бы тикать, покуда совсем уж неживым не стал. Ну и деру он дал от греха подальше.

   Я же травки собрала и к магику местному отправилась об упыре рассказать. Потому как непорядок это, чтобы нежить вольно среди людей разгуливала.

   Магик королевский расспрашивал с великим пристрастием. Сильно его изумляло, что девица одна – и ночью на погост отправилась да еще и покойника восставшего не забоялася. Что ж поделать, тогда магик и месяца единого в нашем городе не отслужил.

   Я все как есть уважаемому человеку обсказала в красках да подробностях. Тот смутился, что в его вотчине – и этакая напасть. Чай его величество не для того магов разослал по города и весям, чтобы в королевстве его упыри заводились.

   Словом изволил магик кланяться и сочувствие безмерное выказывал. А ведь по сей день мыслю, что сочувствовал он упырю.

   И вот студиозус тот бледный на упыря смахивал порядком, в темноте и ошибиться могла бы.

   – А подскажи-ка, где тут некроманты обретаются? – спрашиваю я у парня тощего.

   Тот глянул исподлобья.

   – Тебе зачем?

   Я плечами пожала и грамотку свою от комиссии приемной показала.

   Ух как студиозуса перекосило-то.

   – Наберут всяких… Ну, пошли, что ль.

ГЛАВА 3

Всю дорогу до корпуса некромантского провожатый мой молчал с упорством редкостным и только сопел с укоризною. Мол, нечего девкам сущеглупым в науку магическую лезть, а тем паче – в некромантию. Я только усмехалась тихомолком. Чай морду кривить – много ума не надо. После поглядим, кому учиться надобно, а кто для Академии негоден.

   Общежитие некромансерское притулилось на самом краю кампуса, и стояло оно посередь настоящего леса. Нет, деревьев в Академии везде имелось в избытке, да и кустов – тоже, да только стригли их все больше, формы диковинные придавая. А тут растут деревья как растут, ветвями могучими переплетаются. Через листву если и проскользнет лучик света, то чудом, не иначе.

   Со стороны глянешь – и мороз по коже.

   Поди чужаки к некромантам если и заглядывают, то редко и без великой охоты.

   – Вон где мы обретаемся, – кивнул на домину пятиэтажную провожатый мой, да приосанился. Гордился поди без меры этим мрачным обиталищем.

   Тут вспомнила я о махоньком деле. Не одна же я в Академию приехала – Янек свез. И он меня у ворот так и поджидает. Надобно рассказать обо всем и домой отпустить.

   А с сундуками что делать? Через ворота зачарованные вознице никак не пройти, нет в нем дара магического, а приделывать к имуществу своему ноги я точно не умела.

   Спросила у провожатого, как быть. Тот посмеялся да глянул со снисходительностью. Мол, что с дуры взять?

   – Так то главные ворота. А есть и другие. Или ты думаешь, профессора да студиозусы самолично кашеварят, полы моют, да дорожки метут?

   Так я и мыслила, правда, вслух о том решила не говорить.

   – Имеются у нас ворота, через которые и кухарки, и дворники ходят. Ну и прочие какие еще обыкновенные люди, – поведал студиозус, и на сердце полегчало. Стало быть, сама сундуки не потащу, да и соучеников просить об услуге не придется.

   А то не люблю я на других полагаться да помощь просить.

   В общежитии некромансеров чисто было так, что сверкало все, ни пылинки, ни соринки нигде. Вот только тихо и пусто кругом, словно никто и не жил.

   – А где все? – спросила я с растерянностию и озираться по сторонам принялась. Во всей Академии суета да толчея, еще поди протолкнись, а тут словно вымерли все.

   Пожал студиозус плечами и поглядел этак недоуменно, словно бы сказала я глупость несусветную.

   – Да тут где-то бродят. Вот только народ у нас все больше не шумливый. Да и не то чтоб набирается много. Десяток есть на курсе – и то ладно.

   А общежитие-то большое, просторное…

   – Перваки на пятом этаже обретаются. Но спервоначала тебе к кастелянше надо. Она все и обскажет, – бросил небрежненько некромант-недоучка и на дверь в конце коридора указал, а после и промеж лопаток пихнул, чтоб шла скоренько.

   Не то чтоб обращение такое мне по сердцу пришлось, а все ж таки деваться некуда. Пошла я к кастелянше.

   Оказалась ей старуха сухопарая, суровая – ну точно как жрец в том храме, куда меня тетка сызмальства водила.

   – Девка, – буркнула она, меня разглядев как следует.

   Я старухе грамотку свою от комиссии приемной подсунула. Девка там или не девка, а теперича тут жить буду, с прочими студиозусами. Кастелянша повздыхала, похмыкала, а все ж таки и ключ достала, и до комнатушки проводила.

   Обиталище мне досталось просторное, на двоих рассчитанное.

   – Туточки будешь жить, – старуха сказала, нахмурясь грозно. – И чтобы ба… мужиков не водила!

   Я молча глаза закатила. Вот только мужиков мне не хватало.

   В комнатенке я огляделась, а после за Янеком отправилась. Надобно было ему обсказать, что дело сладилось и в студиозусы меня приняли. Пусть тетке и матери все передаст. Заодно и сундуки мои следовало в Академию перевезти. Не дело богатой девице купеческого рода без нарядов да колец-сережек жить.

   И вот когда и имущество мое в комнату было доставлено, и сама я платье на свежее переменила, дверь отворилась и застыла на пороге девица с волосами светлыми. Огляделась по-хозяйски и молвит:

   – Дня доброго. Меня Радомилой звать. Я тут жить стану.

   Гляжу я на ту Радомилу и разумею, что на нашем факультете ей уж точно не место. Силой от нее так и пыхает, да только навряд ли девице этой хоть одного покойника из могилы поднять удастся.

   – Эльжбета я. А ты разве на некромантии учиться станешь?

   Панночка хмыкнула весело и отвечает:

   – Нет. Я на боевую магию поступила. Да вот только меня из общежития выставили и сюда отправили. Чтоб к принцу не подбиралась, стало быть.

   Про принца заслышав, я растерялась совершенно. Потому как ни сном, ни духом.

   – Принц? Какой принц? – переспрашиваю недоуменно.

   А Радомила уже хихикает, потешается.

   – Так наследный. Других-то в нашем королевстве и не водится. Неужто не слышала? Он уже третий год тут обучается на боевой магии. Правда, злые языки поговаривают, мол, так ничему и не научился. Вот заради принца в Академию панны молодые и рвутся, себя не жалеючи. Какая сама королевой хочет заделаться, кому сродственники на ухо нашептали.

   В королевы, пожалуй, кто только не рвется. Ну, окромя меня. Мне ни муж-принц не потребен, ни корона. И так хорошо живется.

   А ведь Радомила – она из шляхты, сразу видать. Непростая девица – порода проглядывает. Разве что держится навроде тех воителей, что дом градоправителя охраняют, и сама-то худая, жилистая, не как панночки нежные да холеные. Однако, хороша. Подикось, такую принцу за себя взять незазорно.

   – А ты что ж? Тоже в королевы метишь?

   Новая знакомица только головой мотнула.

   – Вот уж нет. Я из Воронецких. Мне их короны без надобности. И ты гляжу не заради принца явилась.

   Ишь ты! Княжна Воронецкая, стало быть. Порода и правда справная. Радомилин прапрадед еще супротив моего прапрадеда войско водил. Победить не победил, а ведь и не проиграл.

   Ухмыльнулась я.

   – Дался он мне. Да и о венце королевском я не грежу. Я из Лихновских.

   Похмыкала соседушка. Разъяснений ей уж точно не потребовалось.

   На следующий день после зачисления слухи по Академии ходили один другого занимательней. Больше всех о княжне Воронецкой языками трепали. Ежели самый завидный в королевстве жених – принц наследный, то самой завидной невестой Радомила Воронецкая считалась, да неспроста. Чай принцесса шляхтичу средней руки разве что во сне привидится, да и женишься на королевской дочери – бед не оберешься. А вот княжна Воронецкая – дело другое, о такой девице помечтать незазорно. Одна беда, учиться панночка собралась на факультете боевой магии. Знамо дело, венец королевский примерить возжелала.

   Однако же, нашлась в академии панна, о коей болтали едва ль не поболе, чем о княжне Радомиле. Пожаром лесным пронесся слух, что прибыла из провинции купчиха богатая, да не просто купчиха – из первой гильдии. Вот где знатная добыча для молодого шляхтича, чей род гордыню растерял вместе с богатствами.

   Дочери купеческие в Академию редко когда не стремились. Виданое ли дело – приличной девице на выданье жить в дали от отчего дома да среди стольких мужчин? Тут и до греха недалеко! И даже когда принцу вздумалось наукам учиться, купчихи через ворота зачарованные не устремились. На кой им? Не возьмет наследник трона за себя девицу нешляхетной крови, а в полюбовницах, пусть и принцевых, ходить зазорно.

   И тут – на те вам.

   Словом, много велось разговоров о той купчихе.

   И принца новость тоже не обошла.

   Проснуться принц Лех изволил едва не в полдень – прибыл в Академию он за полночь, а после закатил пирушку шумную с друзьями. Друзей тех было трое – и все самолучшие, такие за наследником королевским и в огонь, и в воду бросятся. И каждый крови княжеской, да только не всем троим свезло.

   Юлиуш Свирский да Томаш Сапега – те да, богаты на зависть многим. Воронецким, пожалуй, что и уступят, но и только. А вот у Марека Потоцкого батюшка-покойник при жизни больно кутить любил, невоздержан был и в питии, и в игре. Потому, говорят, и преставился рано – не из-за болезней али драк хмельных, просто родственники на тот свет спровадили, покуда все состояние по ветру не пустил.

   Сам Марек о том не ведал, осиротел он еще малым дитем. Да только изрядно князь Потоцкий при жизни веселие любил. Так что сынку его единому ох как невесело жилось.

   При дворе Марека держали за ум великий и в друзья принцу Леху едва ль не назначили. Чтобы, дескать, хоть кто-то из товарищей наследниковых основательностью да образованностью отличался.

   А все ж таки на бедность молодому князю кто только не пенял.

   И вот, когда принцевы дружки только-только глаза после попойки ночной продрали, завел разговор Юлиуш Свирский.

   – Мне тут на ухо шепнули, купчиха из провинции в Академии учиться станет, – хитро сверкнул княжич глазом зеленым. Продрать второй глаз сил не хватило. А язык… что язык? Он у пана ясновельможного с пеленок был без костей.

   Томаш Сапега, родом своим дюже кичившийся, буркнул, что стыд и позор принимать кого попало в Академию за мзду. Сказав то, смолк княжич и больше звуков не издавал. Поди заснул сызнова. А вот князь Потоцкий да сам принц слушали Юлиуша с великим любопытством.

   – Вздумалось ей, видишь ли, магии поучиться. Но тут, мыслю, дело совсем уж обыкновенное. Пока его королевское высочество курс наук не закончит, тут много какие девки крутиться станут, кто с умыслом, кто заради любопытства. И это нам только на руку, – хохотнул княжич Свирский и со стоном на живот перевернулся. – А купчиха, болтают, не простая – из первой гильдии. Мол, богатства безмерного девица, да и отец почил, оставив ее полной хозяйкой над всем состоянием. Так ты бы, друже Марек, пригляделся. Может это счастье твое.

   От слов таких князь Потоцкий ажно сел на постели, да тут же за голову схватился. Похмелье – оно такое, ни быдло, ни шляхту не щадит в равной мере.

   – Чушь опять мелешь, Юлек. Я княжеского рода, в жилах и королевская кровь течет – чтобы я к купчихе сватался?!

   Трепаться княжич Свирский был горазд – и все с шуточками да насмешками, а все ж таки в этот раз говорил навроде как и серьезно. Кудри рыжие Юлиуш взлохматил, повернулся и на друга поглядел испытующе.

   – Да тут как бы все не из дворни, не гонорись, Марек. Но только состояние-то батюшка промотал? Промотал. Или собираешься на казенное жалованье мага тянуть? Несладкое выйдет житье. Так князю это и не с руки. А тут получишь купчихино приданое – мигом все наладится. А жена… что жена? Монастырей по весям в великом избытке, в каком-то и примут княгиню Потоцкую, когда от мира устанет.

   Тут ясновельможному Мареку крыть было нечем. Беден что мышь храмовая и всем о том известно. А жена… и правда ведь избавиться от сироты купеческой не велик труд. Князь он али не князь? И король за него встанет.

   Юлек же продолжал, хихикая:

   – Опять же купчиха, поди, загляденье – пудов шесть живого веса. Этакое счастьице – и не налюбуешься! И рука поди как две моих! Давай-ка сведем знакомство с такой завидной невестой?

   Согласно буркнул в подушку не проспавшийся принц. На том и порешили.

   Всю ночь пан Бучек глаз не смыкал, надеждами себя теша. Думалось ему, что ежели поселить вместе панну Лихновскую да княжну Воронецкую – обеим придется несладко. Быть может, Академию-то они и не бросят из-за такого соседства, а все ж на поклон к нему, пану ректору, наперегонки понесутся, только чтоб от врагини избавиться. А что не поладят девицы – то любой поймет. Еще предки их замириться не могли. Вот будут просить девки вздорные поселить их в разных местах – а пан ректор скажет, что неможно, да злорадно так.

   Однако же, в столовой сидючи во время обеденной трапезы, наблюдал пан Бучек картину преудивительную: умостились панночки на одной скамье и воркуют аки горлицы. Ну ни дать ни взять подружки лучшие. И сияют-то как новехонькие злотые, даже глаза слепит.

   Прочие профессора, что о плане пана ректора Воронецкой и Лихновской досадить, не то чтоб наверняка знали, но уж всяко догадывались, тоже опешили. Виданое ли дело – купчиха с княжной ужились?! Да не просто ужились, а даже и поладили!

   И одно дело просто купчиха какая и просто шляхтенка, коих в королевстве имеется в великом избытке, а девка из старого темного колдовского рода и княжна из Воронецких, которые всяческих чернокнижников били от века. Пока еще бить разрешалось.

   – Да что же такое деется? – пробормотала под нос пани Квятковская и в тарелку взгляд свой опустила, только чтобы на двух девок тех не глядеть.

   На двух подруженек не только профессора косились, но и студиозусы от наставников не отставали, и в первую голову принц Лех с друзьями.

   – Гляньте-ка! – вполголоса Юлиуш Свирский к друзьям-товарищам обратился, макушку рыжую почесав. – Я ж до последнего не верил, что поедет Воронецкая в Академию – а вон она сидит.

   Княжну Радомилу Юлек с первого взгляда признал.

   – А ты откудова знаешь ее? – ворчливо Томаш друга спросил, да стакан воды в себя опрокинул. Пятый уже. После ночной попойки выглядел принцев товарищ, что тать лесной – морда опухшая, кудри темные свалялись, еще поди расчеши.

   Сам княжич Сапега дочерь князя Воронецкого прежде ни разу не видел. Не пускал любящий отец радость очей своих дальше родового поместья, а туда не каждый войти мог. Томашу вон гостить в доме Воронецких так ни разу и не довелось.

   – Матушке однажды возжелалось меня с княжной Радомилой сговорить, – промолвил Свирский, да улыбнулся широко, от уха до уха.

   Поглядели на него друзья недоуменно. Прежде-то он об этаком не рассказывал.

   – И что? – полюбопытствовал принц Лех.

   Друг его рыжий плечами пожал.

   – Ну и не сговорила. Кто такие Свирские, чтобы за них князь Воронецкий единственную дочку просватал? От ворот поворот дали.

   И видно было, не кручинился развеселый Юлек, что с помолвкой не сладилось.

   – А княгиня Алиция? – совсем уж растерялся Марек.

   Норов Юлековой матери знал он как нельзя лучше.

   – Взъярилась, знамо, – фыркнул княжич Свирский, улыбаясь шире прежнего. – Не привыкла она, чтобы было не по-ейному. На неделю с досады слегла. До сих пор на Воронецких злобу держит. Но боги с нею, с княжной. А вот что за панночка рядом с ней сидит? Я ее у ворот вчера повстречал… Но кто такая – ведать не ведаю.

   А знал Юлиуш Свирский, почитай всех на свете, особливо девиц. Ни принц Лех, ни княжич Сапега, ни князь Потоцкий подруженьку княжны тоже прежде не встречали.

   Панночка та была, если судить здраво, нехороша, дивно нехороша. Баба ведь какой должна быть? Мягонькой, белолицей, да со взглядом ласковым. А тут что ручка от метлы – тощая, кожа да кости. Такую по постели не поваляешь – потом синяков не оберешься. Лицом смугла, что цыганка, волосом черна, да и взгляд стылый – чисто лед на реке. К такой на кривой козе не подъедешь – как зыркнет исподлобья, так и язык отнимется, и ноги заодно. А смотреть почему-то… все одно хотелось. Юлиуш с чернявой панночки так и вовсе глаз сводил.

   И ведь одета навроде неброско – платьице темненькое скромности великой и застегнуто на меленькие пуговки до самого горла. Тут и ключицы не увидать, о чем-то поболе говорить не приходится. Вот только сметливый Юлек подметил – сукно-то качества отменного, такое ползлотого за аршин потянет, по подолу вышивка неприметная тянется работы преискусной, а пуговки сплошь перламутровые.

   И сидит-то одежонка ладнехонько, поди по девке и шито. Стало быть, небедна. Можно бы и Марека с такой свести. Молодому князю Потоцкому невеста с приданым ой как потребна. Вот только неохота было Юлеку ту галку за друга сватать, ой неохота. Пусть лучше он за купчихой увивается.

   Да и должна быть чернявая панночка не так богата как приезжая купчиха, о которой уж в Академии королевской только ленивый не болтал. Ту особу молва наделила богатствами просто-таки сказочными.

   – Ты бы, твое высочество, сходил здравия Воронецкой пожелал, – Юлек выпалил. – Чай тебя даже княжна Радомила не завернет. Надо же как-то с девицами знакомиться.

   Всю ночь мы с соседушкой проболтали при свече, про жизнь свою рассказывая да про то, как к наукам колдовским потянуло. Словом, легли, как петухи запели, поднялись только перед обедом, умылись, оделись и трапезничать в столовую отправились.

   Пока шли, на нас только ленивый дырку взглядом не протер. В столовой и того хуже стало. И профессоров перекосило – любо-дорого посмотреть.

   – Поди всю ночь гадали, ты меня первая подушкой душить станешь али я тебя, – промолвила я тишком соседке.

   Та со смеху и покатилася.

   – Разочаровали мы их поди, – совсем уж развеселилась Радомила.

   Взяли мы снеди, за столом устроились, и принялась я тихомолком озираться. Пусть в королевы и не метила, а все ж таки поглядеть на принца хотелось. Потом хоть тетке обскажу.

   – А который тут наследник-то? – у княжны спрашиваю. Ей-то всяко известно.

   Она украдкой кивнула в сторону стола неподалеку. И сидели за тем столом четверо молодцев. Два волосом белы, один черняв, а последний – рыжий, что лис. Более ничего о панах тех сказать я не могла, поскольку физиономии шляхетные опухли преизрядно. Поди после ночи хмельной. И рубахи-то у всех мятые…

   – Белявый, тот у которого волосы подлинней.

   Поглядела я на наследника престола попристальней.

   – Хорош? – со смешком Радомила спрашивает.

   – Как наш градоправитель после недельных гуляний, – отвечаю.

   Чаяла я, что поесть удастся спокойно и к себе уйти, да только кто-то дернул и принца, и дружков его подняться и к нам направиться.

   Соседушку ажно передернуло.

   – Вон тот, что волосом ружий, мне в женихи метил, – шепнула она. И сразу видно, не по сердцу княжне Воронецкой то женихание пришлось.

   А ведь именно этот ружий вчера у ворот меня встречал! Токмо прошлым днем выглядел принцев друг поприличней.

   – Здрава буди, княжна Радомила, – к соседке моей принц обратился. На нее смотрел, но и на меня украдкой поглядывал.

   Перегаром дохнуло знатным от наследника королевского.

   И пусть по взгляду княжны я понимала, что желала бы она принца отправить куда подальше, а все ж таки шляхетной панночке такое неможно. Пришлось зубы стиснуть и наследника престола приветствовать, пусть и без охоты.

   – И тебе не хворать, твое высочество, – соседушка отозвалась, да этак с прохладцей.

   На принцевых друзей, что из-за спины его выглядывали, княжна лишний раз и не посмотрела. Только губы недовольно поджимала, да морщилась украдкой.

   – Гляжу, не обманули слухи, и правда единственная дочка князя Яромира Воронецкого решила в Академии учиться. Да не где-нибудь, на факультете боевой магии. Не для девицы дело, что же тебе оно по сердцу?

   Радомила подбородок вверх задрала, да молвит:

   – Меч в руке лежит хорошо.

   И ведь не обманула. Ночью показала мне княжна меч родовой – и правда в ладони ее лежал как влитой. А ведь тяжелый, я сама проверяла. У меня тоже свой меч имелся, но полегче.

   Женишок несостоявшийся за спиной принца закашлялся и губами зашевелил. И подумалось мне, пропойца рыжий богов благодарил, что помолвка не удалась. С пониманием, стало быть. Радомила Воронецкая не такова, чтоб ее на женской половине заперли.

   Принц же улыбнулся вымученно и спрашивает:

   – А знакомицу твою вот знать не довелось. Не представишь?

   И с чего на мою повинную голову – и такая милость?!

   Княжна на меня покосилась да плечами пожала.

   – Эльжбетой Лихновской кличут.

   Больше ничего соседушка и не промолвила. Застыла каменной статуей.

   Замялся принц, подрастерялся. Да и друзья его не лучше – стоят, глазами соловыми хлопают.

   – Не слышал я про шляхетный род Лихновских, – наследник престола говорит.

   Подняла я на него взгляд и отвечаю как ни в чем не бывало:

   – А я рода купеческого.

   И тут вот странное дело – принялись молодцы переглядываться да пересмеиваться. Все. Окромя рыжего. С чего развеселились – ума не приложу.

   – А где ж вы, панночка Эльжбета, учиться собрались? – продолжил принц расспрашивать с улыбочкой насмешливой.

   Не понравилось мне сие, ибо подозрительным показалось.

   – Некромантия.

   Тут уж закашлялись все четверо молодцев разом. А потом второго белявого по спине похлопали, будто утешали. Утешали-то утешали, а при этом и гогочут. Почему-то. А тот, что в женихи Радомиле метил, он как будто усмехался в облегчением.

   – Экая вы, панночка… оригинальная, – после молчания неловкого принц сказал. – Девица – да магии смерти учится. Почитай таких и не было никогда.

   Поглядела я принцу Леху прямо в глаза – тот назад и отшагнул.

   – Много таких бывало. Просто до Академии не доезжали.

   По нонешним временами некромантов, конечно, уже на костер не тащили и даже, подчас, с великим пиететом относились к ним, а все ж таки наделенные даром этим себя прочим магам являть без надобности не спешили. Передавали знания предков детям своим, учили так, как пращуры завещали.

   – Ну, мы пойдем тогда, что ли… – пробормотал принц, и вся честная компания от стола нашего отошла.

   Гоготать в голос принцевы друзьям начали, уже когда из столовой вышли.

   – Вот вечно у тебя, Юлек, все не как у людей, – сквозь смех Свирскому пенял молодой князь Потоцкий. – Ты на ком женить меня хотел? Али обиду какую держишь?!

   Юлиуш отмахивался, да отфыркивался. А лицом – ажно сияет, будто радостную весть ему принесли.

   – Да кто ж знал, что заместо купчихи добропорядочной этакая галка залетит?! – взялся Юлек оправдываться, да только так, будто и вины за собой не чуял. – Я ж как думал – девка как девка, а тут всамделишная ведьма! И глазища-то, видать, от колдовства выцвели – сглазит и не поморщится.

   Тут принц призадумался.

   – Лихновская… Где-то слышал я фамилию эту. А где – ума не приложу!

ГЛАВА 4

– И чего это с ними такое случилось? – спросила я соседушку, в спину принцеву глядя. Недоумению моему предела не было.

   Пожала Радомила плечами и усмехнулась кривовато, со смыслом.

   – А кто их разберет? Может, не проспались после попойки. Батюшка говорит – принц тот еще гуляка. И товарищи ему под стать.

   Ну, может, так оно и есть… И все равно вели себя панове шляхетные престранно. Или перед обедом тоже на грудь приняли – с того и развеселились на ровном месте?

   – А чем тебе тот рыжий не жених? – спрашиваю я между делом.

   Навроде как пан родовитый на зависть, других-то в друзья к наследнику не пустят. Мужчина как мужчина – две руки, две ноги, голова. Уродом не назвать. А шляхта завсегда женится по сговору.

   – Свирский? – прыснула княжна и глаза закатила. – Вот уж нет! Дурной, бессовестный и при принце постоянно. Нужен он мне такой как телеге пятое колесо. Пусть другую невестушку ищет. Не по сверчку шесток.

   Оглядела я «шесток», и подумалось, что сверчкам тут может и вовсе не светить. Но уж не мне пенять на переборчивость княжны Воронецкой. Чай и сама не рвусь за первого встречного. Пусть даже и князь. Видала уже тех князей – на всю жизнь хватит с избытком.

   – И чем плох? – любопытствую. – Вроде не кривой, не косой…

    Покивала Радомила и вздохнула, да устало так, будто не первый раз ей про жениха незадачливого рассказывать приходится. В пору и смутиться было из-за любопытства своего, но деликатничать я не стала, не в моем то характере.

   Да с княжной мы и не о таком ночью разговоры вели. В конце концов, Лихновские да Воронецкие – всяко есть, что вспомнить.

   – И даже не беден как Потоцкий. Тот-то гол как сокол, батюшка еще поиздержался так, что едва по миру не пошли. А матушка как овдовела – легче не стало, хозяйством управляет из рук вон плохо. Да и молодой князь состоянием семейное не преумножил.

   Зародилось у меня подозрением, с чего это принц меня расспрашивал. Чай бедность находит окорот на любой гонор.

   – Свирский, конечно, не урод. И даже не беден. Словом, для кого-то Юлиуш Свирский – муж самолучший. Вот только скользкий да увертливый – чисто гадюка под рогатиной. А только не люблю я таких – больно хитрых. По доброй волен не пойду за него.

   Покачала я головой да запомнила. К хитрым у меня самой душа не лежала.

   Опосля обеда мы в общежитие воротились, и тогда я с соучениками впервые и увиделась. Они только-только из комнат выбираться начали. Сонные, на солнце щурятся – ну чисто нетопыри. На нас глядят, глазами мутными лупают. И тощие все как один словно палки.

   Почти все.

   – А вы чьих будете? – один из молодцев спрашивает. Был он не в пример прочим телом обилен и румян что яблочко наливное. И такие, выходит, некромансеры бывают.

   Вздохнула я с досадой и отвечаю:

   – Учусь я с вами. Некромантка. А ее вон подселили. С нами будет жить.

   В коридор выбрался аккурат десяток сонных парней и все они от слов моих обомлели.

   – Дожили. Бабы на некромантии, – проворчал кто-то, да высовываться, чтобы в глаза мне слова свои повторить, не стал.

   Толстяк рукой махнул этак безнадежно. Мол все, ловить тута больше нечего.

   Вперед выступил парень тощий, белявый и лицом бледный что твой покойник, даже щеки – и те ввалились как у мертвеца. И глаза – как крючки рыболовные, коли раз зацепят, уже и не вырвешься. Словом, по нраву мне такой товарищ в учебе пришелся. Нашей породы.

   – Как звать-величать, девицы? – к нам молодец обратился и улыбнулся этак кривовато.

   Я чиниться не стала.

   – Эльжбета Лихновская.

   Соученики покивали и свои имена назвали. По лицам ясно стало, что и они ничего про Лихновских не ведают. Наверное, и к лучшему то, что слава рода моего в столице уже быльем поросла.

   – Княжна Радомила Воронецкая, – соседка моя говорит, подбоченившись. – Я с боевой магии.

   Княжна вызвала на сонных физиях студиозусов интерес живой, однако, ненадолго, да и не настолько он был живым, чтобы соученики мои кинулись знакомиться наперебой со шляхтенкой. Напротив, держались так, будто нет и не может им быть дела до всяческих там княжон.

   – А здесь девиц кроме нас нет, что ли? – спросила вполголоса Радомила, на расходящихся некромансеров глядя.

   Я пожала плечами, подвоха не почуяв.

   – Не знаю. Может, и нет больше. Уж некромантию изучать панночки точно не рвутся.

   Похмыкала княжна недовольно.

   – Непорядок. Чтобы две девицы – и среди мужчин. Был бы десяток – дело иное.

   Хохотнула я.

   – А раньше ты о чем думала? Или на боевой магии сплошь все девицы учатся?

   Княжна Воронецкая зарделась да руками развела.

   – Ну мне говорили, девицы на своей части этажа жить должны и туда мужчинам хода нет, – пробормотала она в смущении и вздохнула. – А оно вона как. Да я и не мыслила даже, что мне в общежитии факультета боевой магии жить дозволят. К принцу-то, знамо дело, близко не допустят.

   Я хитро ухмыльнулась и говорю:

   – А чего ты испереживалась по поводу парней здешних? Не отобьешься, что ли? Али молвы дурной испугалась?

   Соседка глаза закатила.

   – От этих сдыхотей? А ведь отобьюсь. Только не хотелось бы, чтоб отбиваться пришлось. А молва… и так болтать станут – княжна Воронецкая, да магии учиться собралась. И боевой к тому же!

   Хлопнула я Радомилу по плечу и к нашей комнате повела.

   – Пан ректор наш, конечно, тот еще жук майский, а все ж таки не дурак. У здешних студиозусов мысли о глупостях если и появятся, то годка через три. А там уже ума наберутся, лапы тянуть не станут.

   Поглядела княжна недоуменно. Уж ей ли при таком количестве братьев не знать про дурь мужскую.

   – А чего так?

   Я фыркнула. Вот много чего о магии ведает Радомила, а только кой-чего ей не открыто.

   – Так некромантия – сиречь магия смерти. А когда молодцы баб по постели катают – это самая что ни на есть жизнь. Не сочетается. Когда некромант только в силу входит, ему ничего не хочется. Разве что спать и есть.

   Радомила слушала внимательно, а верить все же не спешила.

   – А тебе откуда известно?

   Любит, стало быть, все вызнавать. Качество похвальное.

   – Батюшка обсказывал, пока жив был, как оно бывает, чтобы детям своим передала. Некромансеры дар принимают тяжело, сложно живому со смертью ладить. Так что не изволь беспокоиться, им сейчас не до того.

   Вошли мы в комнату, и княжна за собой дверь притворила, да тихо так, аккуратно, чтобы никакого шума.

   – А ты, стало быть, тоже дар принимаешь тяжело?

   И говорит этак с недоверием.

   Ну да, парни-то умученные – то ли силой колдовской, то ли дурью какой, еще поди пойми, а я даром, что тощая как кляча лядащая, а вид имею здоровехонький, даже румянец цветет. Так и не скажешь, что дар иссушает.

   – А похоже, что ли? – усмехаюсь.

   Покачала головой Радомила.

   – И близко нет. То-то и дивлюсь.

   Уселась соседка на свою постель и уставилась – мол, продолжай. Секрета тут никакого не было, так и почему же не рассказать?

   – Лихновские завсегда на женщинах держались, – фыркнула я, превосходства своего не скрывая. – Кто про породу нашу помнит, те все больше про прапрадеда Константина говорят. Кто же про Кощея сказок во младенчестве ни слыхал? Все про него знают. Не все уже ведают, правда, что Лихновский он. А вот про Деву Моровую, что в столицу и вошла и невозбранно из нее вышла, уже и слыхом не слыхивали. Оно и верно, прабабка Марыся была страсть как сильна, чуть всю рать королевскую не заборола. Поэтому народец-то и позабыл о Моровой деве. Даже из летописей официальных ее вымарали.

   Уселась и я на постель да прямо в глаза соседке глянула.

   – Бабы в роду нашем колдуют как дышат. Без препон. И дар принимаем безо всяких затруднений.

   Вздохнула княжна и молвит:

   – Это хорошо, что я с тобой задружиться надумала. Враждовать было бы накладно.

   Ухмылка на лице моем сама собой расцвела.

   – А то!

   К вечеру осенило. Да не принца, а Марека Потоцкого. Все у него купчиха светлоглазая из головы не шла. Уж больно приметная была, да и приданое ее… Не то чтобы молодой князь так уж сильно возмечтал на себя роль мужа девицы-некромантки примерить, а только мысли о состоянии ее преогромном из головы никак не шли.

   Можно было бы поместье подновить, и девчонок замуж повыдавать. Куда сестрам замуж-то без приданого? Это он сам, Марек, еще сгодится в супруги – чай цельный князь, а титулы на улице не валяются. А княжон кто из дома на свадебных возках свезет, коль сундуки пусты?

   Вот и вспомнилось внезапно князю Потоцкому после раздумий долгих и нерадостных…

   Замер он посреди дорожки парковой, где гуляли принц с друзьями ввечеру и девицам подмигивали, и воскликнул пораженно:

   – Кощей!

   Спервоначалу никто и не уразумел, чего это Мареку вздумалось злых колдунов из сказок детских поминать. Юлек первым докумекал. Он вообще сообразительный был прочим на зависть.

   – Мать честная… Кощей же! Из он Лихновских был! – за голову рыжую Свирский схватился.

   Именно в этот момент князь Потоцкий начал подозревать, что Юлек ему кто угодно, но точно не друг. Так и не каждый враг невестушку выберет.

   Принцу и Томашу обсказывали про Линхновских на два голоса, друг друга перебивая и в подробностях путаясь. Не то чтобы много нашлось в памяти молодых шляхтичей тех подробностей, да и родом они были все больше из сказок детских, коими няньки чад господских озорничать отучали.

   – И что же, Кощеевы сродственники до сих пор… живые есть? – оробело пробормотал Томаш, друзей выслушав.

   В голове его то не укладывалось. Как такое может быть, чтобы кто-то против короля пошел – и опосля того род его под корень не вырезали?

   Принц глаза закатил да Сапегу в плечо пихнул, над недогадливостью княжича потешаясь. Придумал – под корень темный род изводить. Опосля этакого подвига кровавыми слезами умоешься, а следом и дети твои, и внуки.

   – Скажешь тоже… Кто некроманта сильного убивать возьмется? Да чтобы со всем родом? Он после смерти лютой только мощи наберется. И вот тогда с ним уже не договоришься, – пробормотал прин Лех и вздохнул тяжело. – Нет уж, живой некромант – он всяко лучше. Его, в конце концов, купить можно или еще как задобрить.

   Неспокойно у королевского наследника на душе стало. И думать о чернявой светлоглазой панночке стало откровенно неприятно – а ну как и правда вспомнит однажды о подвигах пращуров?

   – Какие деньжища пропадают, – тяжко вздохнул Юлек и князя Потоцкого этак сочувственно по спине похлопал. А сам улыбается предовольно. – Ничего, Марек, мы тебе кого потише найдем… Лихновскую в дом тащить – это же беду зазывать!

   Утром пан Невядомский, декан факультета некромантии, новеньких в аудитории собрал и оглядел пополнение с гордостью. Ажно тринадцать душ! Порядком набралось новых студиозусов и число какое хорошее.

   Дюжина молодцев – бледноваты, худоваты и позевывают. Окромя одного – что телом обилен. Поди дар невелик, не высушил до костей еще. И тринадцатой сидит на скамье панна Эльжбета Лихновская. Тоже позевывает – не выспалась поди. Оно и немудрено, девки горазды ночь напролет лясы точить.

   Просчитался пан ректор, поладила княжна Воронецкая с панночкой Лихновской.

   – Утро доброе, студиозусы, – гаркнул пан декан.

   С последней парты донесся стон мученический.

   На первой буркнули «А это кому как».

   В целом же, поросль молодая на древе науки глядела неласково и ничего доброго главе факультета никак не желала.

   «Хороши студиозусы», – похмыкал про себя пан Невядомский.

   Среди некромансеров добрые да покладистые долго не тянут. Тут только упорные да вредные сгодятся.

   – Сегодня вы ступаете на тернистый путь…

   Очередной стон с последней парты. Громче прежнего. Но хотя бы промолчал. Стало быть, с пониманием недоросль.

   Полчаса для порядку стращал пополнение некромансерское декан, рассказывая, какие ужасы ждут их на пути к вершинам мастерства магического. Студиозусы внимали, хотя по глазам их пан Невядомский уже и так сказать мог, что про ужасы они сами поведают многое, да такое, что поседеть впору.

   Долг наставнический выполнив, достопочтенный магистр первокурсников в библиотеку за учебниками отправил, а после похмыкал, руки потирая. Ночь – она близко, вот тогда и посмотрит он, чего ученики новые стоят.

   Академия в столице стояла на отшибе, на бывших землях князей Свирских, и было тому причин множество. К примеру, требовалось магам молодым силушку показать, а при том много чего могло случиться, вот и построили заведение учебное в месте тихом и удаленном. Да и почудить студиозусы горазды были. Таких к прочим людям пускать не следовало.

   Имелся у Академии и погост собственный. Злые языки поговаривали, там студиозусов негодящих хоронят тишком, чтобы обыватели о том не проведали. Горазд народ поболтать.

   Хоронили там профессор с большим почетом, но то лишь изредка. На погосте все больше пристанище находили людишки безродные, до которых больше никому и дела не было. А после на тех покойниках некроманты уменья оттачивали.

   Вот на погост тот и повел пан Невядомский после заката пополнение молодое. Способности – дело одно, а без практики все ж таки никуда.

   Многое за жизнь долгую почтенный магистр успел повидать. Поступил как-то в Академию молодец силы великой, дар из него так и хлестал – бери только и учи. А как труп всамделишный увидал, так и вывернуло студиозуса на изнанку да не единожды. И ведь покойник был аккуратный, на леднике лежал – картинка, не покойник. Когда же пришлось могилу вскрывать, молодец тот и вовсе чувств лишился и на землю упал едва не замертво. Ну чисто девица крови шляхетной, что мыша узрела.

   Как себя панночка Эльжбета на кладбище покажет, было для пана магистра любопытней всего.

   Лихновская – это, конечно, хорошо, а все ж таки девка – она девка и есть. И вот девок уму-разуму учить пану Невядомскому прежде не доводилось и как иметь с ними дело магистр достопочтенный не ведал. Нет, что делать с девкой обычной, он представлял, но девка-некромант – это зверь неведомый.

   Студиозусы факультета некромантии к заходу солнца взбодрились, встрепенулись и почти на живых людей походить начали.

   Что с младшекурсников взять? Пока что не они даром командуют – дар ими. Поутру таких бедолажных с нежитью можно перепутать. Да они к нежити покамест и близки, пробуждаются – с заходом солнца, и осмысленности до заката ждать от них пустое. В себя тянут все больше мясо и то с кровью, толком не прожаренное. Жрут что мертвецы неупокоенные, а все не в коня корм. Кто-то через два года с даром уживется, но это те, кто силы большой, остальные же на людей через три годка потянут, не ранее.

   А вот панна Лихновская – та хороша, с силой уже сжилась, цветет как чертополох на могиле, и было сие любопытсвенно.

   Оглядел пан декан собравшихся студиозусов, что скалились довольно и даже как-то… кровожадно, да на погост и погнал. Они и понеслись рысью, кто-то даже носом тянул – чисто зверье лесное. Этаких магистр особого внимания удостоил. Самые сильные… Но в них и человечьего осталось поменьше, чем в прочих. Чудить могут начать, пригляд нужон.

   – А теперь студиозусы, будете вы наблюдать простейший ритуал – сиречь, подъятие на крови, – провозгласил пан Невядомский, ножичек ритуальный из-за пояса вытащил да палец кончиком проколол.

   Выступила капля крови малая – магистр ее на домовину смахнул и опосля слова колдовские молвил. То даже не колдовство настоящее – баловство только. Одного мертвяка разве что удастся таким манером пробудить, да и тот едва шевелиться начнет.

   Внезапно содрогнулась земля под ногами.

   И понял магистр многоопытный, что то не один покойник ото сна последнего проснулся. Как бы не все разом пробудилися… И уж вялыми их точно назвать язык не повернется.

   Первой до дерева метнулась кошкой перепуганной панна Лихновская и вверх полезла, затем – сам декан. Третьим кинулся студиозус пухлый, под которым ветки потоньше захрустели жалобно.

   Прочая молодая поросль была не столь шустра, но все вовремя успели убежище найти.

   – А чего это вы, пан декан, от нежити прятаться начали? – с укором спросил студиозус, телом обильный, у достопочтенного магистра. Тот крякнул с досадой.

   Ответила панночка Эльжбета после вздоха недовольного:

   – Потому что некромантия – суть магия по большей части ритуальная. К ней готовиться надо. Обычно.

   В том-то была и беда. Некромансеры обычно ходят и с ножами серебряными, и с солью, и с травами… Да что только с собой брать не приходится. А пан Невядомский размяк, расслабился. Кампус же. Что тут может случиться? А поди ж ты! Случилось!

   Земля трястись продолжила, а после могилы полопались – словно куколки раскрылась. И полезли наружу ну такие «бабочки», что отворотясь не насмотришься. К мертвякам пан Невядомский испытывал пиетет великий, вот только если они на привязи колдовской сидели.

   «И что за напасть?» – причитал про себя декан некромансерский.

   Делал он все так же, как и много лет до того, ни с кровью не переборщил, ни в словах не ошибся. Так что на этот-то раз стряслось?! Покосился он на панночку Лихновскую, та на ветке соседней сидела. Неужто она решила волю силе дать?

   Да навроде нет. Да и зачем бы ей шалить? Сидит, глазами хлопает. Напугана не особливо, а вот изумлена до крайности. Поди, тоже не смыслит, что случиться могло.

   Вот и пан Невядомский пребывал в недоумении великом.

   Разве что только… еще обряд проводили на погосте? Ежели кто-то собрался творить сильное колдовство, то и малой капли крови, не ко времени пролитой, хватило бы для этакого беспорядка.

   «Да нет. Глупости. Никто же не брал в деканате разрешение», – от мысли той отмахнулся пан декан.

   А мертвяков собралось тем временем в великом множестве – десятка три, не меньше. И все шустрые такие да бодрые, просто на загляденье. Были бы. Если бы над ними пан декан власть имел. Но пробудились покойники от сна последнего не по его воле, и не ему приказы отдавать.

   – И что теперича делать? – жалостливо пробормотал студиозус телом обильный.

   На него нежить восставшая поглядывала с особливым интересом. Он и поживей прочих был, и мяса поболе. Студиозус то чувствовал да опасливо ежился.

   Прочие некромансеры будущие аппетит в беспокойниках пробуждали куда как меньший.

   – Рассвета ждать. Ну или на помощь звать, – с неохотой промашку свою пан декан признал.

   Постарел магистр Невядомский, расслабился. Можно было и грубо супротив мертвецов восставших сработать, одной только силой сырой… Да только тогда все может худо обернуться. Этих-то покойников положишь… А кого другого поднимешь ненароком? И хорошо, коль прямо сейчас! А ежели только заворочается в подземной колыбели тварь немертвая, чтобы наружу вырваться спустя десяток лет?

   Некромантская сила – она как меч, который прямо за лезвие держишь.

   Поглядели студиозусы на главу факультета. Он все тринадцать взглядов на себе почуял. Вот же воронье.

   – Не хочу до рассвета ждать, – пробормотал кто-то. Кто именно – в темноте не разглядеть да и не велика важность. Потому как ждать всем было не по нутру.

   И завопили молодые некромансеры на тринадцать голосов. Даже панна Лихновская молчать не стала. Видно и ей на ветке не шибко понравилось.

   Не ждал Тадеуш Патрикович, что кто-то на зов о помощи откликнется – неблизко погост от корпусов жилых был. Однако, пришла подмога. Вот только декан некромантов не шибко и обрадовался. Уж лучше бы на ветке до рассвета просидели.

   Сам пан Круковский явился, да не один – с третьим курсом в полном составе. Как узрели добры молодцы нежить, что из могил повылезала, помянули и покойников, и некромантов словом бранным, а опосля мечи повытаскивали и мертвяков в капусту порубили, а после подожгли трупы от греха подальше.

    С тоской глядел на студиозусов бравых пан Невядомский. Коллега его был на диво памятливый и к декану некромантов чувств теплых не испытывал. Наверняка лет десять поминать ночь эту станет.

   И молодцы его ржут что жеребцы. Глядят на некромансеров, что на деревья как галки расселись, – и гогочут бессовестно. Не лень им над чужой бедой потешаться.

   – Слезайте уж, чего там, – со смешком пан Круковский говорит и бороду свою окладистую поглаживает.

   Давненько не бывало магистру Невядомскому настолько неловко. И принц Лех тут как тут, глядит, ухмыляется.

   Не по нутру был Тадеушу Патриковичу наследничек королевский, ой не по нутру. Но куда деваться – и улыбаться приходится, и кланяться.

   – И как же вы тут оказалися? – спросил глава некромантов, чтобы только сказать что-то.

   Ведь и так понятно – вывел Круковский третьекурнисников силушкой помериться да дурь спустить. А дури-то в избытке, вот до ночи и провозились!

   Улыбочка декана факультета магии боевой стала еще гаже.

   – Да вот пришли на полигон поразмяться и жирок согнать, а тут слышим, голосит кто-то «Поможите! Поможите!». Ну мы покумекали – и пошли помогать.

   Тут уж подопечные Круковского в голос захохотали все как один, себя не сдерживая. А некромантам и крыть было нечем. Опростоволосились так опростоволосились. И ведь не станут спасители помалкивать – ославят на всю Академию.

   «И все ж таки что случилося?» – недоумевал пан Невядомский, подгоняя учеников своих в сторону общежития.

   Как ни крути, а престранно все вышло.

ГЛАВА 5

Когда я к себе возвратилася, как раз рассвет занимался, горизонт позолотив тонкою ниточкой. Радомила уже успела и десятый сон досмотреть, и до двадцатого добраться. Ажно завидно стало. Я-то полночи на дереве прокуковала, на нежить бушующую глядючи. Как вспомню – так досада берет. Никогда прежде такого со мной не случалось! Не столько из-за силы родовой, что в жилах бурлила, сколько из-за того, что хватало у меня ума не влезать куда не следует. И меч с лезвием серебряным ведь с собой как назло не взяла!

   Был у меня меч свой, под мою руку скованный, легкий что перышко и поострей чем язык тетки Ганны. Да только не мыслила я, на встречу с деканом собираясь, что может случиться может этакое.

   Хотя ну взяла бы я с собой верный меч? И что с того? Уж столько мертвяков повылазило – одной мечом не порубить.

   Хорошо еще, декан боевой магии своих подопечных размяться вывел. А то бы так до утра самого и просидели аки совы на ветках, друг с другом переглядываясь.

   Но позора поди не оберемся теперь. Кажись, не особливо ладят промеж собой наш декан с паном Круковским. Стало быть, болтать про неудачу станут.

   Вот только как же так все обернулося на погосте?

   Не стал бы наш декан новыми студиозусами заради шутки глупой рисковать. Собой – тем паче. Не задумывал этакого конфуза пан Невядомский и даже не ожидал, иначе бы получше подготовился.

   Как тихо я ни ступала, а Радомилу все ж таки потревожила. Слух у нее что у лисы был.

   – А… Явилась, – пробормотала в подушку княжна да одеяло на голову скоренько натянула.

   Крепкий у соседушки сон, всем на зависть. Поди и совесть чиста.

   Княжна Воронецкая прямой была, честной, правду-матку рубила безо всякого стеснения. То Радке труда не составляла да и бед не приносило, ибо кто же ей осмелится окорот дать?

   – Явилась-явилась, – говорю в ответ и одежу перепачканную с себя стаскиваю.

   Изгваздалась знатно, да и в косе вон сучки да листья запутались. Чисто чучело огородное – не панночка благовоспитанная.

   Спать хотелось изрядно, а вымыться все ж таки больше. Непривычная я была к грязи. Так что взяла полотенца, мыло, мочалку и в подвал пошла. Там мыльня некромантская находилась.

   Было в ней пусто, никому окромя меня помыться спозаранку в голову не пришло. Ну так с мужчин и брать нечего. Эти-то хорошо если раз в неделю сполоснутся.

   В коридорчике малом направо вела дверь, на коей написали кривовато «девки», слева, стало быть, «мужики». Пошла я, не думая, направо. Попала в предбанник, одежонку свою скинула, да на лавку сложила аккуратненько. Подхватила с пола ковшик да шайку. Были они чистенькими, что радовало немало.

   Зашла в парную в чем мать родила, воздух теплый по коже заскользил. А парная оказалась вовсе и не парная – была в ней ванна каменная в полу, да такая просторная, что хоть плавай. И на стеночке поодаль краники малые да табуреты рядком.

   Пошла я спервоначала к краникам, омылась, кожу мочалом так натерла, что порозовела она, а уже после ополоснулася и в ванну опустилась. Любила я в воде теплой понежиться, а тут такое роскошество. Как удержаться?

   Придремала, голову на бортик опустив. И тут вдруг слышу – дверь отворилась.

   Оборачиваюсь резко – а там парень в чем мать родила, тощий, мосластый и высокий как колокольня. И прежде я того парня не видала. Застыл на пороге, на меня пялится, охальник, взгляд и не думает отводить.

   Ну я на него тоже зыркнула. Да так, что вылетел наглец из мыльни на ногах подгибающихся.

   Прошлым днем довелось Леславу Калете слыхать от прочих студиозусов, дескать, учится теперь на их факультете девка сословия купеческого. Но слыхать одно, а видеть собственными глазами – другое. Тем более, видеть ту девку нагишом.

   С самого основания Академии магической повелось, что в каждом общежитии две мыльни имелось – одна для мужеска полу, другая же для девиц. Вот только не на каждом факультете те девицы появлялись. У некромантов так отродясь девок не было. Девок не было – а мыльня для них была.

   Обычно пользоваться ей студиозусы не спешили. Табличка-то на двери – вон она, могут и застыдить, и обсмеять. Да только завсегда находились и те, кому не было дела до шуток глупых. Пусть хоть мозоли на языках натрут. Главное, что помыться можно, локтями с сотоварищами не толкаясь.

   Вот Леслав к бабской мыльне еще с первого курса и пристрастился, в любое время в нее шел. И тут на те – девка голая взаправду. В ванне сидит. Обернулась, глянула через плечо этак с прохладцей… Ну хоть бы завизжала для порядку! Ан нет!

   А Калета пожалел от всей души, что уже на четвертом курсе, а не на первом, когда девичья живая плоть привлекает не больше мертвой.

   Как наружу выскочил, Леслав и не помнил толком. Да не только из парной, но даже из предбанника. Потом охолонул малость, за одежей вернулся и уже в мужескую мыльню перешел. Кончилась вольница, пора привыкать.

   И ведь казалось бы что с того – девка и девка. Что он голых девок в жизни не видел? А только стоило некромантке новоявленной глазами светлыми на Леслава зыркнуть, как его озноб охватил и такая слабость накатила… Сколько бы он в теплой воде ни отмокал, все еще от холода трясся.

   Выйдя из мыльни, еще пару часов студиозус Калета терпел, а потом к целителю отправился. Тот был мужчиной основательным, опытным, поглядел он на некромансера молодого, языком поцокал, повздыхал и говорит:

   – А тебя, студиозус, сглазили.

   Много чего случалось в жизни с Леславом, а вот такого – ни разу. Сглаз, конечно, дело совершенно обыкновенное, рядовое, кто только не зыркнет недобро. Да только везло прежде Калете, не случалося с ним этакой напасти. Поэтому обомлел он и спрашивает:

   – Как?!

   Целитель только руками развел.

   – Качественно и с душой.

   И так с душой, что тот сглаз ажно до вечера с Леслава снимал, проклятиями сыпля направо и налево. Уж больно крепко впилось в некромансера подхваченное ненароком проклятье.

   А Калета вздыхал изредка и помалкивал. Знал он, кто его так душевно сглазил, ох знал. Девка в мыльне. Очи светлые, поди, от колдовства выцветшие, ой какими недобрыми были.

   «Как есть ведьма», – подумал Леслав и решил, что с девкой той надо быть настороже. У кого глаз дурной – того злить не след.

   Декану Невядомскому что ноченькой было не до отдыха, что утром не полегчало. С погоста он отправился прямиком будить пана ректора. Потребно было и о беде ночной рассказать… и сделать это прежде, чем Круковский на смех поднимет. Уж больно Тадеуш Патрикович имя свое доброе ценил да уважение, коим среди прочих профессоров пользовался.

   Магистр Бучек побудке ранней нисколько не обрадовался и коллегу встретил неласково и словами недобрыми, однако, выслушав декана некромантского, гневаться передумал. Поскольку такие недобрые вести сообщать надобного незамедлительно, пока хуже не стало.

   – Так может, Лихновская наведьмачила? – осведомился пан Бучек, поверх исподнего халат теплый натягивая. Понял ректор, что не до сна уже.

   Невядомский головой покачал. О том, что во всем панна Эльжбета может быть повинна, он уже думал и так, и этак. Вот только все не то.

   – Не она. Почуял бы я. Не Лихновская. И с чего бы такому твориться на погосте, который я до последнего камешка знаю? Спервоначала подумал, кто-то еще обряд близехонько проводил, да только кого ни расспрашивал – никто такого не творил. Недоброе дело, Казимир Габрисович, разобраться надо бы!

   Ректор помаргивал сонно, но кивал на каждое слово магистра Невядомского.

   – Верно ты говоришь, Тадеуш Патрикович. Верно. Надо бы бдительность удвоить. Как-никак наследник у нас тут обучается. Случись что, стыда не оберемся!

   И его величество по головке не погладит. Поскольку вольница в Академии – это одно, а вот безопасность принца – совсем другое.

   После помывки в сон не тянуло вообще, и задумала я пойти трапезничать. Благо, Радомила уже поднялася, косу переплела и тоже в столовую отправиться собиралась. С соседушкой оно все как-то веселей. Мы с нею, конечно, день и ночь – что мастью, что силой магической, а сошлись хорошо, всем на зависть.

   – Ночка выдалась веселой? – осведомилася княжна, когда я только в комнату нашу из мыльни воротилася.

   – Ой, лучше и не спрашивай, – отвечаю я со вздохом тяжким. – Опростоволосились так опростоволосились. Поди сегодня вся Академия животики надорвет.

   Что случилось на погосте местном, я Радомиле по дороге в столовую в красках обсказала. Посмеялась она от души, но то сперва. А после насторожилась, подобралась вся.

   – Недоброе стряслось, Эля, ой недоброе, – покачала головой соседушка. – Пан Невядомский – магистр опытный, обстоятельный. Батюшка мой отзывался о нем с великим почтением. Не мог он вот так оплошать ни с того ни с сего.

   Суждениям князя Воронецкого я верила. А история ночная и правда вышла престранной.

   В столовой как на грех столкнулась я нос к носу с теми самыми молодцами, что ночью нежить восставшую порубали как капусту для засолки. Они меня тут же заприметили, посмеиваться стали да пальцами тыкать, словно диво какое увидали. И наследничек королевский тут же был с дружками. И рыжий на меня так и пялился, даже не пробовал глаза отводить!

   И ведь не сглазишь всех-то! А хочется!

   – Ну как, галка, не застудилась на ветру ночном? – спрашивает меня Радкин несостоявшийся жених, а сам поближе подбирается как на грех.

   Хохот грянул такой, что стекла в окнах задрожали меленько, а после повариха в зал общий выглянула да половником взмахнула этак грозно для острастки.

   Ухмыльнулась я да зубами тихо скрипнула. Шутники...

   – Не дождетесь.

   Сказав то, схватила я Радомилу за руку да к столу свободному повела. Не хотелось мне вести беседы досужие со студиозусами факультета боевой магии. Вот навроде и помогли… а лучше бы и не помогали! Табун жеребцов!

   – Да уж… про эту ночку они долго сами не забудут и другим забыть не дадут, – не порадовала меня княжна. – Парни посудачить любят подчас поболе девок.

   Тут уж я спорить не собиралась.

   Стоило только усесться за стол со снедью, как сызнова подоспели ночные «спасители», будь они неладны.

   – Панночки, а панночки, а давайте знакомиться! Чай уже не чужие! А тебе, чернявая, мы и вовсе как родня ближайшая! – уселся напротив дюжий молодец с бородкой светлой. Такая себе бороденька наросла, куцая, но торчала горделиво.

   А за чересчур храбрым студиозусом и все прочие толпятся, очами разве что не дыру прожигают. Мне-то не жарко и не холодно. Радомиле… тоже то безразлично. Разве что вздохнула пару раз с недовольством.

   Подумалось мне, что стоит все-таки попробовать всех их сглазить. Пусть даже и надорвусь от этакого чародейства.

   – Окстись, мне такая родня точно непотребна, – проворчала я. Не по нраву мне, когда молодцы стыд и страх теряли. – Идите куда шли, охальники.

   Загоготали студиозусы сызнова.

   – Вчера не столь смела была, – снова рыжий принцев друг голос подал.

   А после в сторону отшагнул. Нога у него как раз подвернулась – и упал молодец говорливый как сосенка подрубленная.

   Поглядели все в мою сторону этак с подозрением. А я отпираться и не подумала.

   – Что тут поделать? – говорю. – Глаз дурной.

   Княжич павший с полу на меня посмотрел дюже неодобрительно, однако ж, вой поднимать не стал. Только вздохнул, да попросил, чтобы товарищи его на ноги поставили.

   Стоя уже, да пошатываясь, глянул на меня и хохотнул:

   – Вот же ж ведьма!

   А после этого попросил княжич, чтоб его до целителя довели скорехонько. Опытный, поди, знает, что со сглазом хорошим шутить не след.

   Прочие молодцы спешно разошлись кто куда. Посматривали они в мою сторону теперь с опаской. Сглаз – это сглаз, не измыслили для него защитного заклинания. Да и все знают – нет тут умысла, только злость одна, проклянут – даже и не пожалуешься. А про то, что мы, Лихновские можем, – то тайна.

   – Зря ты это, – вздохнула Радомила, головой покачав.

   Покосилась я на нее недоуменно. Неужто посочувствовала принцеву другу?

   – Не отстанет теперь от тебя Свирский. Дурной он и упертый, что баран, ворота увидавший. А тут на тебе – девка от него нос воротит.

   Не испугалася я. Пусть принцев сотоварищ и баран, вот только я ему не ворота. Придется – и по рогам дам с великой радостью.

   Занятия у нас начались, когда солнце уж горизонта коснулось. Я тому не подивилася. Что тут такого? Каковы маги – таковы и уроки.

   Как закат багрянцем небосклон окрасил, так и собрались мы все в аудитории.

   Расселись молчком, друг на друга зыркая с великим подозрением. Опосля ночных подвигов, поди, все о чем только не передумали. А вдруг кто из соучеников постарался? Вроде же и неученые, да только… я вон ученая, правда, на свой манер. Меня тетка с батюшкой на ум наставляли, как пращурами заповедано.

   А кого еще в доме родном обучали – то поди вызнай. Колдовские роды – они свои тайны хранят за семью замками.

   Но только какой интерес был себя выдавать? Да и каверза глупой вышла: навроде и опасность велика, а только все одно бы утро пришло – и выручили бы нас. Корпуса учебные близенько, под боком самым. Спасли бы.

   А если и не было умысла? Если у кого-то сила дикая себя показала? Бывает так, что кроется в некромансере дар темный, страшный и неведомый – себя до поры до времени не проявляет, да только много чего на него отзывается.

   Словом, только гадать и остается.

   Вошел в аудиторию старичок сухонький что ветка обломанная. И голова у него лысая как яйцо. Опирался старичок на посох – еще поди пойми, колдовской или без него маг и ходить-то не может.

   Вот только глаза у старика оказались цепкими, ясными и желтыми как у змея.

   – Ну, что, поросль юная? Готовы постигать мудрость колдовскую? – проскрипел ментор и студиозусов оглядел. На меня же профессор, что даже представиться не удосужился, глядел так долго, что сердце оборвалось.

   И так бежать опрометью захотелось, что сил нет!

   Когда я уже с лавки вскочить собиралась, заговорил старичок сызнова:

   – Панна Лихновская, стало быть. Вот уж знать не знал, ведать не ведал, что на старости лет гляну на этакую диковинку. А ты не робей, деточка, не робей. Чай не обижу. Я еще прапрадеда твоего знавал, уж больно хочется теперь на тебя посмотреть.

   От изумления великого у меня язык отнялся.

   Это ж сколько тогда лет магу сему?

   – А звать меня, студиозусы, магистр Здимир Амброзиевич Кржевский, – возвестил наставник как ни в чем не бывало. – Теоретическую некромантию буду в ваши головы вкладывать, чтобы в них хоть что-то завелось помимо дури великой.

   Тут и стало мне ясно, что бежать-то навроде как и поздно.

   Про магистра Кржевского, что был постарше самой этой Академии, мне еще батюшка поведал, а тому его батюшка. Знатно старичок этот, еще будучи не таким и старым, с прапрадедом Константином повоевал.

   Вот только было кое-что занимательное… Маги, конечно, живут подольше, чем прочие людишки, полтораста сотен лет протянут всяко, вот только магистр Кржевский еще во времена моего прапрадеда был уже немолод. Не стар – то да, но и не молод.

   Так что по-всему выходит…

   Невесело как-то выходит.

   Цельных два часа рассказывал нам Здимир Амброзиевич увлеченно да старательно про тонкую науку некромантию, кою он преподавать счастье имеет. Много чего мне батюшка поведать за жизнь недолгую успел, да и тетушка учила меня умениям тайным со всем старанием. Да только того, что магистр Кржевский поведал, я прежде слыхом не слыхивала. И формул зубодробительных столько записать пришлось, что рука заныла.

   Навроде и привычная я была к письму, а все ж таки не настолько.

   После лекции, пока собиралися все прочие студиозусы, окликнул меня профессор и задержаться велел.

   Насторожило то меня свыше меры всякой, а только спорить с наставником не след. Даже и с таким.

   – А ты подойди, девонька, подойди поближе, – велел Здимир Амброзиевич, когда прочие соученики разошлись. А сам все смотрит да пристально этак, внимательно.

   Я и подошла, хотя чувствовала себя престранно. Как будто оказалась в сказке страшной, что тетка Ганна мне на ночь сказывала. Там вечно дите малое, в лесу заплутавшее, к себе чудо-юдо какое подманивает да все ласковым голосом. И ничем то добрым для дитя не заканчивалось.

   Но, пусть не хотелось, а все же к профессору Кржевскому я подошла.

   Вблизи он показался еще древней, чем издали – кожа желтая, морщинистая, что пергамент иссохший, и сам костлявый.

   – Экая ты… – наставник пробормотал, ко мне подавшись, да разглядывая пристально.

   Экая я. И экий – он.

   – И что скажешь? Про меня скажешь, панна Лихновская? Ты же девица глазастая.

   Выдохнула я этак с присвистом и говорю.

   – А ведь вы лич, Здимир Амброзиевич.

   Так-то вроде старичок и старичок, не странней прочих, а вот если приглядеться как следует, можно подметить и то, что грудь у магистра Кржевского не движется и что глаза у него влажным блеском не посверкивают. Неживой он. Но и не мертвый.

   Ухмыльнулся профессор довольно. А зубы у него белые да острые оказались. Такими только плоть живую и рвать.

   – Лич, панночка, лич. Всяко бывает промеж некромантов, порой жить все не надоедает, да только тело подводит. Плоть – она слабая. Вот иногда мы ее и меняем. Боишься?

   Я в ответ только головой покачала.

   Чего только мне за жизнь видеть не доводилось. Почитай, лич и не самое страшное. Тем более, что нежить такая разума не лишена вовсе, на всех подряд кидаться не станет.

   – Ну вот и славно. Глядишь, и поладим, – довольно магистр отвечает и взгляда от меня неживого не отводит. – А говорить я с тобой хотел вот о чем. Искал я себе ученика. Студиозусов у нас тут пруд пруди, а вот особенного, чтобы знания сокровенные передать, еще поди сыщи. Думал уже, что никого не выберу, а тут такой подарочек. Не пойдешь ко мне в ученицы, панна Лихновская?

   Замерла я в нерешительности великой, ни да, ни нет молвить не смею.

   Навроде и соблазнительно предложение сие, а только и неспокойно на душе стало – этакое внимание не пустяк. С прапрадедом-то профессор Кржевский враждовал – и долго.

   – Ну ты уж подумай. Посоветуйся с кем знающим, – понимающе хмыкнул лич, сомнения мои углядев. – Я же не тороплю. Времени у нас с избытком.

   Вылетела я из аудитории, ног под собой не чуя. И сердце в груди перепуганной птахой колотилось. Лич – это все ж таки лич… Это вам даже не с бесами делом иметь.

   Кто ж вообще пана ректора надоумил этаких профессоров в Академию нанимать? Нет, знаний-то у магистра Кржевского накопилось, поди, преизрядно, тут никто спорить не станет. Но что ж в черепе его помимо знаний собралось?! Нежить – твари весьма коварные. И чем умней – тем коварней!

   И на кой Здимиру Амброзиевичу ученик потребовался? Эвона как сказал – знания сокровенные передать. Чего ради? Ну не помирать же лич собрался, в самом деле? Хотел бы на тот свет отправиться – уже давно в могилу бы лег, чай невелика хитрость. Так ведь нет! Вон он, бодрый вполне себе, хотя и совершенно неживой.

   Тут уж точно без теткиного совета никак не обойтись. Она-то воробей стреляный, наверняка подскажет как быть. И отцова сестра мне точно только добра желает, ей верить завсегда можно. А всяческим там немертвым профессорам веры никакой нет.

   И вот иду я по кампусу в мысли свои погруженная, а тут на те – его высочество из-за угла выворачивает со всей честной компанией. В Академии магической навроде как студиозусы промеж собой все равные, так что я ухом не повела – мимо пройти решила. И тут княжич белобрысый мне дорогу заступил.

   – Доброго вечера, панночка. Куда путь держите?

   Чую – вином от принцева дружка тянет да сильно так!

   Пока некроманты мудрость веков постигают – все прочие в загул идут. И до своего загула эти паны уже дошли.

   Зыркнула я на княжича исподлобья и отвечаю:

   – Кому вечер добрый, а кому и нет.

   Была я после разговора с магистром Кржевским в волнении и расстройстве и досужие разговоры вести всяко не желала. Пусть даже и с принцем.

   Рыжий, Свирский, кажись, друга своего за руку придержал. Мол, не след с этой связываться.

   Глянькось! Один сглаз – и вон как поумнел! Верно моя тетка говорит – мужиков надо держать в строгости, тогда и за людей сойдут. А проклятие мое уже снять успел.

   Обошла я княжича, чье имя даже запомнить не удосужилась, и дальше пошла. Уж больно спать хотелось опосля ночи бессонной.

   – И что же ты, панночка, не здороваешься как положено?

   А это уже принцу неймется.

   Развернулась я и на наследника королевского уставилась. Того уже рыжий княжич за плечо тряс. Вроде как не хотел он, чтобы принц со мной связывался?

   Да только нелегко человека во хмелю на ум наставлять.

   – Не в том я настроении, чтобы здороваться, – отзываюсь я с прохладцей, взгляда не отводя. Уж не мне принца Леха смущаться. – И в Академии один студиозус другому не кланяется.

   И чего только ко мне привязаться вздумал? Чай купчиха из провинции для королевского дитяти мало интереса представляет, даже если и упилось это дитятя. Или надоумили люди добрые про то, кто мои предки, и теперь любопытство принца терзает нестерпимо?

   – Экая ты, панночка Эльжбета, неласковая. Это из-за некромантии, что ли? – никак не унимался наследник престола.

   Я только плечами пожала. Не привыкла я любезничать по приказу. В городе родном надо мной хозяев не было. Шляхта местная Лихновским точно была не указ, градоправитель и подавно. Так что ни перед кем я сызмальства спины не гнула.

   – И из-за нее тоже.

   Сказав то, развернулась и прочь пошла. Некогда мне было досужие беседы вести. Нужно было тетке письмецо написать да отправить как можно скорей.

ГЛАВА 6

Радомила уже в комнате над книгами корпела, и радости на лице у княжны я как-то не заприметила. Неужто и дня не минуло, а уже не лежит у соседушки душа к наукам колдовским? Недолго тогда продержалась.

   – Это что же? – спрашиваю с недоумением. – С первого дня учебного – и этакие великие труды?

   Нам-то Здимир Амброзиевич много не задал. Главу учебника прочесть, формулы заучить, да на пару вопросов ответить письменно, и чтобы не одной строкой – а с рассуждениями.

   Расфыркалась Воронецкая что твоя кошка, да глаза сощурила недовольно. Злится, стало быть, да сильно!

   – Награда мне за то, что девкой родилась. Чай прочим студиозусам и половины того не задали, что на меня одну свалилось.

   Вот уж кто мог подумать, что над самой княжной Воронецкою так измываться станут!

   – Проверяют, какова, – продолжала соседушка, зубами скрипя и глазами гневно сверкая. – Да не дождутся! Домой не ворочуся без диплома, что бы ни творили! И мужиков этих еще за пояс заткну! Поглядим, кто в итоге смеяться станет!

   Тут было над чем призадуматься. Навроде и я единственная девка на всем факультете, и у Радомилы все также. А только меня мучить никто не рвется. То ли не рискуют, то ли у некромансеров все наособицу.

   И ведь соученики на меня и не глядят без нужды лишний раз! Мол девка и девка, не чудо какое-то. И преподаватели кругом не носятся, каверзы измышляя!

   Неужто из-за принца Радомилу так мучают? Так она, кажись, в принцевы супружницы не рвется.

   – Заткнешь, даже не сомневаюсь, – с улыбкой соседушке отвечаю. – Ты только сейчас им спуску не дай, а там уж смирятся. Никуда не денутся.

   Надеялась я на то сильно. А верила… Да бес его разберет.

   Пошипела еще княжна да успокоилась. Улыбнулась так с ехидцей и говорит:

   – А на тебя у нас с дюжину женихов уже нашлось. Глянуть не желаешь?

   Я только глазами захлопала недоуменно. Наследство мое, конечно, многим глаза застит, но разве ж это повод мне на кого-то там глядеть?

   – С чего бы? Был у меня один жених – второго пока и даром не надо.

   Оживилась тут Радомила без меры. Любопытна она была – страсть.

   – Жених? Был? А что же с ним случилося? Умер до времени от хвори тяжкой? Али тать убил какой?

   Поглядела на меня княжна Воронецкая попристальней и тоски сердечной не увидала.

   – Али сама в могилу свела?

   Пожимаю я плечами и со смешком ответствую:

   – Да вот тружусь я над этим. Но навроде жив. Пока.

   Оживилась соседушка пуще прежнего. Девка – она завсегда девка, пусть даже и мечом махать горазда, ей про женихов послушать завсегда интересно.

   – Рассказывай!

   Отошла я к сундуку своему, достала одежу домашнюю, а сама и говорю:

   – Да вот обручилася я по матушкину желанию с князем молодым. У него как раз поместьице рядом с городом нашим имелось. Поместьице-то – дрянь, но дюже родительница княгиней меня видеть желала.

   Покачала головой Радомила с великим недоумением. Неведома ей, шляхтенке от рождения, как люд простой титулов подчас жаждет.

   – А ты что же? Княгиней именоваться не хочешь?

   Переоделась я скоренько, минуты не прошло.

   – На кой мне? – говорю с улыбочкой кривоватой. – Дед в шляхту не рвался, отец – тоже. Вот и мне не след. А женишок мой просто в храм не явился. Решил, что можно так со мной помолвку порвать.

   Рассмеялась княжна.

   – А нельзя?

   Я в ответ кивнула.

   – Никак нельзя. Вот только жених мой бывший, кажись, того еще не понял.

   Тетке я в письме отписала все о житье своем и новости последние в мельчайших подробностях. Больше всего про магистра Кржевского поведала – ибо только он по-настоящему обеспокоил. Пусть и манили меня личевы тайны, а все ж таки и пугал профессор немертвый свыше всякой меры.

   Отцовой сестре я верила, она знающая, наверняка верный совет даст, как со Здимиром Амброзиевичем быть.

   Письмо закончив, засела я за учебу. Навроде и не завтра сдавать задание домашнее, а лучше бы все закончить сразу после занятия, когда знания новые все еще в голове свежи. Не для того я в Академию приехала, чтобы лени потворствовать.

   И вот завершила я задания свои, а Радомила все еще спину над пергаментом гнет и слово за словом царапает. А вид у княжны Воронецкий ну такой озверелый, что хоть прочь беги.

   – Хочешь, прокляну профессора твоего? – предложила я, на мучения соседушки вдосталь наглядевшись. Несладко ей пришлось.

   Посмотрела на меня Радомила с благодарностью, но головой покачала. Мол, сама разберется. Ну сама, так сама. Мое дело предложить.

   С утра я от соседки под подушкой пряталась. У нее-то занятия начинались ранехонько, только солнце встало – следом поднялась и княжна да на учебу принялась собираться. Мне же раньше одиннадцати часов вставать причины не было. Некромантов на младших курсах с утра на занятия не гонят.

   Проснулась я что-то около полудня. Потянулась, переоделась да мыться пошла. После омовения я всегда бодрость ощущала.

   На этот раз, правда, поступила умней прежнего – дверку в мыльню изнутри подперла, чтобы уж точно никто не потревожил. А то где один студиозус – там и другой. Поди за годы без девок привыкли парни здешние обеими мыльнями пользоваться свободно.

   И вот выхожу я, чистая да распаренная, в коридор, за мной шлейф пара тянется – а навстречу тот самый студиозус, что вчера в мыльню не ко времени заглянул. Застыл, на меня глядючи, замялся.

   – Ты это… извиняй за вчерашнее. Забыл я, что девка у нас теперь есть, – говорит. И на щеках бледных румянец проступает. Может, и правда смущается. – Леслав я, Калета. Четвертый курс.

   А сам руку протягивает. Навроде как для рукопожатия. Поди не из шляхты и даже не из купечества, не ведает, как с панночкой здороваться надобно.

   – Да бывает, – фыркнула я и за сглаз свой извиняться не стала. И руку жать – тоже. – Эльжбета Лихновская. А что первогодка – и сам знаешь.

   Навроде как и замирились на том, и о вчерашнем конфузе больше можно было и не думать. Беседовать друг с другом нам и в голову не пришло. Не обсуждать же, в каких видах друг друга видали? А больше и говорить не о чем.

   Прочие студиозы нашего факультета тоже только-только поднялись. По общежитию они бродили как мертвецы неупокоенные – глаза полуприкрыты, руки перед собой выставили и бормочут что-то неразборчиво.

   Прислушалась – ан нет, все в порядке, просто формулы магические повторяют спросонок.

   Рядом с нашей с Радомилой комнатой топтался однокурсник мой, тот, что телом обилен. Кажись, меня дожидается. А вот зачем – кто знает?

   Как увидел меня, так тут же дня доброго пожелал.

   – Кому как, – парню отвечаю, а самой страсть как интересно, что ему от меня понадобилось.

   – Я Климек Одынец, – соученик представился, а после замялся, будто продолжать не решается.

   Терпения у меня никогда много не было.

   – Так чего надобно, Климек?

   Тот вздохнул тяжеленько.

   – Мы с ребятами тут обмозговали… Словом, а давай ты старостой нашей будешь?

   Вот уж чего не ждала – так этого. Меня, девку, – и над парнями верховодить выбрали? Да еще сами парни! Вот уж новость!

   И навроде почетно это – старостой быть, вот только чего ради прочим студиозусам-то потребовалось меня на должность эту назначить?

   – А чего вдруг мне – и такая честь? – спрашиваю, подозрений не скрывая.

   Чтобы мужчины девке над собой власть дали? Когда ж такое было видано? Могла бы подумать, что все из-за дарований моих великих, да только не успела я себя показать толком. Девка и девка, разве что на лицо не страшна.

   – Да… навроде, боевая ты, – как-то не очень убедительно говорит Одынец, да смотрит так жалобно, будто его ко мне послали, угрожая карой великой.

   И подумалось, что гадостное что-то старосте делать придется, не иначе.

   – Ну и боевая, так и что? Чай рохлей у нас на факультете и нет. Чего бы тебе старостой не стать, а, Климек?

   Спал соученик мой с лица и руками замахал. Очень уж он в старосты идти не хотел.

   – И что не так? – на Одынца я напираю.

   Очень уж любопытно стало мне, что прочие студиозусы такое измыслили. Ну если уж каверза какая… то спуску не дам! Небо им с овчинку покажется, если я мстить возьмусь.

   Совсем уж смутился соученик.

   – Да все так! Все так, Эльжбета, ты даже не думай!

   Так убеждает, что подозрений только прибавилось.

   – Не объяснишь, в старосты не пойду. Мне того не шибко надобно, – усмехаюсь. – На чистоту выкладывай давай.

   Помялся студиозус, покраснел – а после и говорит:

   – Мы профессора Кржевского боимся. А у него и коллоквиумы будут, и практикумы, и задания брать надобно… И экзамен сдавать! А ты навроде как с ним говоришь и ничего, поладили.

   Эвона как. Забоялись лича, стало быть. Оно, конечно, и неудивительно – кто ж мертвецов не боится? Хотя вот некромансерам вроде как и неположено перед нежитью трепетать. Даже могущественной да разумом не обделенной.

   – И только-то?

   Замялся Одынец пуще прежнего, затрясся весь – ну чисто холодец прислужница на подносе несет.

   – Тебе и «только-то», а про профессора Кржевского столько всякого сказывают, что вспомнишь – вздрогнешь! Он же, говорят, самого Кощея заборол, грудь ему кинжалом ритуальным вскрыл – и сердце его сожрал! А оно еще билося! Опосля того личем и стал.

   Поглядела я на студиозуса этак… ошалело.

   – Брешут люди, – отвечаю без колебаний. – Не было такого.

   Не спешит мне верить Климек. Смотрит недоверчиво, хмурится.

   – А тебе откуда знать?

   Вздохнула я тяжко и ответила:

   – Так Кощей мой прапрадед.

   Смутился студиозус пуще прежнего и попятился даже на всякий случай. Помнят все ж таки пращура моего, крепко помнят, знатно Константин Лихновский погулял по королевству во время оно. Правда, вот позабыли, что Лихновский он был.

   – Брешешь, – студиозус пробормотал. Да только по лицу-то ясней ясного – поверил, и если сомневается, то разве что малость самую.

   – Правда истинная, – ухмыляюсь, да недобро так.

   – Так… это… тогда тебе сами боги велели в старосты идти. Так глядишь и декана заборешь. И ректора, ежели потребно будет…

   Эвона как ценят Кощееву кровь. Ажно супротив пана ректора выставлять собираются. А Казимир Габрисович – он маг нерядовой. Тоже мне, нашли для магов опытных и умелых достойного супротивника. Курам на смех!

   И все же становиться мне старостой али ну его?

   Мы, Лихновские, конечно, род колдовской, да вот не только. Взыграла во мне кровь купеческая! Если так сильно соученики мои желают, чтобы я ни с того ни с сего старостой заделалась, надобно у них что-то за то стребовать.

   Глядишь, и договоримся! На чем-то. Главное, чтобы в цене сошлись.

   – А если пойду в старосты, мне с того что? – спрашиваю этак с усмешкой.

   Торговаться меня еще батюшка покойный научил. А уж он так цены ломал, что только за головы хватались и по миру шли.

   – Так ведь почетно же… – тут же принялся юлить как змея под рогатиной Климек. И глаза у него забегали.

   Ой задешево меня купить вздумали! Так дела точно не делаются!

   – А с почетом своим сами в старосты идите. Можете хоть жребий бросать, который из двенадцати для того сгодится.

   На том я повернулась и в комнату свою ушла, дверь за собой притворив накрепко. Глядишь, соблазнят чем стоящим – и соглашусь. Покамест причин для того у меня не имелось.

   После заката пошла я на занятия как и прочие соученики. Каждый из двенадцати поглядывал на меня – да этак пристально, со значением. Не оставляли они надежды, поди, старостой меня сделать.

   – А если мы тебе… взятку дадим? – украдкой шепнул один из некромансеров будущих. И цену назвал.

   Парень был таким же тощим как и прочие, с волосами светлыми – навроде и просто белявый, а приглядишься – как будто и седой.

   А ведь презанятный парень.

   – Ух ты, – усмехаюсь, размер мзды оценив.

   Наивные у меня все ж таки соученики и высокой цены мне не дают.

   С усмешкой кривоватой я обсказала, каково состояние мое. Только то, что в злотых. Про дома да лавки и не заикнулась, но и того хватило.

   Сообразили парни – не дать им мне такой взятки, чтобы наверняка проняло. И пригорюнились разом.

   Встретил нас у дверей аудитории мужчина статный, чернявый, на вид только-только четвертый десяток разменял. Глаза у него зеленью колдовской посверкивают и лицом на диво хорош, статью тоже вышел.

   Как подошла я к нему поближе, так сразу носом повело. Кровью от наставника несло. Вроде бы самую малость, едва различимо, а только просто так кровь некромансер никогда не прольет.

   – Доброго вечера, студиозусы, – профессор молодой нам говорит. Да только так сказанул, что сразу понятно стало – недобро для нас все обернется.

   Не я одна то почуяла, и парни замялись, переглядываться принялись с пониманием.

   – Я профессор Дариуш Симонович Ясенский, – насмешливо маг говорит. – Заходите, не толпитесь на пороге как неродные.

   А то мы ему вдруг родными заделались.

   Словом, неспокойно стало на душе. Уж больно ласково да сердечно к себе этот пан зазывает.

   Вот только деваться-то некуда! Раз уж поступили на учебу – учиться надобно.

   Вошли мы гуськом, друг к другу прижимаясь – навроде как защиты искали.

   Я последней скользнула, а только все одно преподаватель меня заприметил. Да как тут не заприметить? Одна я девка на курсе.

   – Эва какая галка к нам залетела, – протянул профессор Ясенский, взглядом веселым меня провожая. – Лихновская, верно?

   Киваю и ответствую:

   – Эльжбета Лихновская.

   Хмыкнул некромант с пониманием.

   – Ну, садитесь, студиозусы, поспешайте. К новым знаниям всегда поспешать потребно.

   Уселась я на первом ряду, на доску уставилась. А там… матерь родная! Там тела человеческие изображена – и все больше с ранами да распотрошенные. Вздохнула я поглубже, зажмурилась, но только на миг единый. Неможно себе слабость позволять. А то будто не знала, чему некромантов учат.

   Не все на доску ту спокойно смотреть могли. Одынец вон едва не посинел. А вот седой соученик – тот даже в лице не переменился.

   Обсказывал нам во всех подробностях профессор Ясенский как тело человечье устроено, про каждую жилку разъяснял, ничего не упускал – ни кости, ни мышцы, ни требуху прочую. А мы записывали старательно, зарисовывали со строгим наказом все заучить накрепко.

   – А зачем нам то, пан профессор, надобно? – с последнего ряда голос подал студиозус, имени которого я не знала. Пока что. Ну так ничего, пять лет, чай, учиться вместе, всех выучу. – Мы же навроде не целители…

   Развернулся магистр Ясенский скоренько да как на студиозуса говорливого зыркнет грозно. Даже мне не по себе стало, а ведь не из пугливых. Сразу видно, строжиться Дариуш Симонович большой мастак.

   – Чтоб вы знали, некромантия и целительства – что сестры родные дюже похожи. Целители живой плотью управляют, некроманты – мертвой. А суть все одно – плоть человечья. Некроманту вылечить рану какую – невелик труд. Да и целитель, ежели сил приложит поболе, с некромансерскими заклятьями худо-бедно совладает. Некромантия к тому же – наука тонкая, великого тщания требует и знаний как тело человеческое устроено, – сурово наставник молвит да ученика негодящего взглядом прожигает. – Особливо, когда жертву приносите. Как величать, студиозус?

   Тут на соученика говорливого уже весь курс обернулся, чтобы глянуть с укором и великим неодобрением. Тот, бедолажный, на скамье заерзал, потупился.

   Очень уж не хотелось парню имя свое выдавать, а куда деваться? Коли преподаватель спрашивает – надобно отвечать.

   – Каспер Шпак, пан профессор, – со вздохом тяжким ответствовал студиозус, зардевшись как маков свет.

   Сразу понятно стало, что в черный список магистр занес Шпака. Вот же везучий, с первого занятия – и в беду угодить. Не всем можно язык с привязи спускать, ой не всем.

   – Так вот, студиозус Каспер Шпак, – далее речь свою продолжил наставник наш. – Будет вам известно, что во время жертвоприношения и ритуального мучительства крайне важно, контролировать, когда жертва ваша отойдет. Будь то существо разумное или животное.

   Снова тут соученики мои колебаться начали. Ибо кто же обрадуется тому, что людей живых губить придется? Только злодей настоящий, а таковых навроде среди студиозусов наших не водилось.

   Да вот такова некромантия – велика ее сила, но только ключики к ней уж больно нехороши. Можно к той стороне и без крови пролитой взывать, вот только не всем это по плечу, а ежели и по плечу, большую цену стребуют. Нельзя просто так с силами темными заигрывать.

   – Еще пояснения требуются, студиозусы? – сурово магистр Ясенский вопрошает, да взглядом неласковым обводит.

   Вот навроде только что стелил мягко, а как в аудиторию заманил – так и кончилась ласка разом. Все они, поди, таковы, преподаватели наши.

   Мы хором ответствовали, что поняли преотлично. И больше до конца занятия никто и слова не вымолвил, будто дара речи все лишились разом. Так в безмолвии полном и просидели.

   После к магистру Кржевскому отправились. Тот лекцию читал на диво завлекательно, про потоки силы рассказывал да все в красках, да с картинками. Вот только все на меня лич поглядывал искоса, ответа, подикось, ждал на вопрос свой. Но не было у меня для Здимира Амброзиевича ответа покамест. Без теткиного совета не решалась я даже заговаривать про ученичество.

   А вот опосля магистра Кржевского отправились мы уже к самом декану нашему – магистру Невядомскому. И вот Тадеуш Патрикович жару с великой охотой задал. Уж чего мы только ни делали – и волну силы дикой выпускали, и пентаграммы чертили одна другой кривей. Потому что ежели Здимир Амброзиевич все про теорию вещал, то декан преподавал самую что ни на есть практику. И загонял он нас энтой практикой, жалости не зная.

   Когда на воздух вышли, наконец, едва на ногах держались – уж больно измучил профессор безжалостный.

   – Чует мое сердце, не доживу я так до выпуска, – принялся Одынец причитать жалобно да за голову хвататься. – Сживут меня со свету профессора наши. Как пить дать сживут!

   И все прочие студиозусы глядят на Климека с пониманием да сочувствием. Тоже исстрадались, поди, за вечер учебный. Один только седой хмыкает насмешливо.

   – И чего разнылись как бабы? – спрашивает с прищуром этаким недобрым. – Ан нет. Бабы у нас как раз и не ноют. Бабы учатся и слезы не льют.

   Соученики на меня покосились с укоризной. Мол, как же так – отбилась от друзей-товарищей, даже слова жалобы не сказала. А я и правда такой была всегда. Что бы ни стряслось – зубы стисну и вперед иду. Потому как неможно слабины давать – тут же ей воспользуются.

   – Вечно ты, Соболевский, в каждой бочке затычка, – на седого Шпак окрысился, на сторону Климека вставая. – Ты, может, и двужильный, а другие – люди живые. Мы и устать можем.

   Эвона как. И недели не проучились – уже грызться понемногу начали. Вот же ж… парни. Ничего их не пронимает.

   – Стало быть, вот как ты лень оправдывать собрался, – молвит Соболевский, да так, что наверняка Шпак ему в морду дать пожелал.

   Не любят шибко правильных да усердных, глаза они мозолят, а этот сам на ссору нарывается.

   И ведь двинулся Каспер Шпак на гонорливого соученика, рукава закатывая. Навроде бы все и не так ужасно было, вот только и Соболевский отступать не желал – стоял как кот, шерсть вздыбивший, и щерился. Мол, только подойди.

   Быть бы драке…

   Да тут я как рявкну:

   – Разошлись оба!

   Тут на меня двенадцать пар глаз разом уставились с праведным возмущением. Не понравилось, видишь ли, молодцам недобрым, что девка в их драку полезла. Девкам же, как то всем известно, в мужскую драку не след вмешиваться.

   – Тебе-то чего неймется, Лихновская? – уже ко мне Соболевский повернулся, руки в бока упер и глядит неласково так, что испужаться впору. Вот только я-то не из пугливых. – Не суйся не в свое дело!

   Ишь ты как заговорил грозно. Ну чисто начальник стражи у нас в городе. Тот тоже стращать любил и шуметь попусту.

   – Без тебя решу, какое дело мое, а какое – нет, – отвечаю, а сила родовая за спиной как черные крылья распахнулась, к земле парней гнет, чтобы норов попусту не являли. – Унялись оба. И в общежитие! Устроили тут драку петушиную всей Академии на радость! А после перед деканом объясняться, если не перед ректором!

   Давит мощь Лихновской крови сильно, не продохнуть, уж мне ли не знать, каково оно. Батюшка мой был гневлив без меры. И каждый раз, когда серчал – сила его вырывалась. Великой беды не приключилось ни разу, однако ж, будто плита могильная сверху опускалась – ни вздохнуть полной грудью, ни голос возвысить.

   Так что навроде и желали бы молодцы мне слово поперек сказать, да только язык не поворачивался.

   – Да пойдем мы в общежитие, пойдем, – первым Шпак сдался. – Остынь уже.

   И ведь действительно пошли! Куда им деваться-то, в самом деле? Да и Тадеуш Патрикович выглянул, обозрел компанию нашу с неодобрением.

   – А ну шасть отсюда, неслухи! А ты, Лихновская, раз такая бойкая, старостой над ними будешь.

   Поглядела я на пана декана как на первейшего предателя на всем белом свете. Чего я только стребовать за должность эту не могла… А вон оно как обернулось.

   – А я-то чего? – говорю с обидой.

   Усмехнулся магистр Невядомский.

   – А инициативная больно. А это всегда наказуемо.

   И ведь такая задумка к бесам пошла!

ГЛАВА 7

Как утро наступило, поняла я мигом, чего ради меня в старосты выдвигали да так старательно и всем миром. Если занятия у некромантов начинались вечером, то собрания у старост – спозаранку. Никто под факультет наш подстраиваться не собирался…

   Так что поднялась я немногим позже Радомилы, втихомолку поминая словом недобрым и декана нашего, и всех соучеников разом. И ведь не по доброй воле из постели разбираться пришлось.

   Будить меня явился давешний молодец, что в мыльню ко мне заглядывал. Уж не ведаю, почему именно он.

   Постучался сперва в дверь этак вежливо, со всей возможной учтивостью.

   Я от стука того под подушкой спряталась, на лучшее надеясь. Вот только не отступился гость незваный – продолжил дальше в дверь колотить, да по имени меня выкликать.

   Пришлось подыматься и дверь идти отворять. Дверь-то я отворила, а вот глаза – нет.

   – Утро доброе, Лихновская, – сказал гость мой голосом знакомым. Только тут я очи продрала и узрела перед собой Леха Калету.

   А ведь с постели встала как была – в одной рубашке ночной. Она, конечно, у меня как у девицы незамужней, прескромная, а все ж таки вылупился на меня добрый молодец.

   И хотела бы я засмущаться, да только больно в сон клонило. Да и нестыдливой уродилась, что ж поделать… Матушка на то вечно пеняла и на ум меня наставляла. Все говорила, никто меня такую замуж не возьмет, бесстыжую. Тетка же только со смеху покатывалась.

   – Недоброе утро, – говорю я неласково да руки на груди складываю. – С чем пожаловал?

   Кашлянул Калета нервно и ответствует:

   – Так это… к ректору надо. Он старост созывает.

   Тут и поняла я злодейский замысел соучеников моих. Никто не желал спозаранку подниматься – так меня крайней назначили. А то все «забороть-забороть»,

   – Ты же староста? – спрашивает старшекурсник неуверенно и от меня отступает на шажочек. Ну так, на всякий случай.

   Вздохнула я тяжко, расстроенно и призналась:

   – Да староста я, староста. Спасибо, что зашел…

   Но лучше бы не заходил.

   – Я тут обожду. А ты одевайся скоренько, – Калета говорит.

   Куда ж деваться? Сам декан старостой назначил. Пришлось наспех собираться, в кулак позевывая.

   Дождался меня старшекурсник с терпением великим. К ректору же пришлось во весь дух бежать. Уж мне-то магистр Бучек точно опоздание припомнит. Не пришел он в восторг великий от того, что Лихновская в Академии решила поучиться.

   Хотя мне никто, наверное, и не обрадовался окромя пана Невядомского.

   Собирались старосты с зале, что рядом с кабинетом ректорским находилась. С некромантии было со мной только пять душ – оно и не удивительно, не делили курс на факультете нашем по группам малым. И вот мы пятеро сели наособицу, поодаль от остальных.

   Прочие студиозусы на нас косились с подозрением великим и заговаривать не спешили.

   – Они завсегда так. Осторожничают. Все ж таки некромансеры, – с усмешкой Леслав Калета пояснил.

   Ну так и неудивительно то ни капли. Никому не захочется со смертью якшаться.

   Отворилась дверь сызнова и вошел в зал рыжий принцев друг. Улыбка до ушей – как только рожа конопатая не треснула.

   Да как гаркнет:

   – Всем здравия желаю.

   Меня рыжий тут же заприметил – улыбка стала еще шире да гаже. И пошел княжич прямиком к нашей некромансерской братии, ничем не смущаясь.

   Захотелось мне за кого-то из наших молодцев спрятаться от принцева сотоварища, только не позволила я себе слабины. Придется – сглажу сызнова. Чай не впервой. Может, на второй раз и угомонится.

   Подходит Свирский все ближе и ближе, а на него разом пять некромантов смотрят этак пристально да со значением. Пусть недоученные некроманты – зато взгляды на диво неласковы.

   – Утречка доброго, – улыбкой просиял княжич, будто и не замечая, что не рады ему. – А ты, панночка, стало быть, тепереча тоже в старостах? Видеться часто станем.

   Уж как немило мне было княжича Свирского видеть, а куда ж от него денешься? Не выгнать же. Поди тоже староста, иначе с чего бы спозаранку вставать и сюда тащиться?

   Прочие некроманты рядом со мной подвоха от шляхтича молодого ждали. И вот даже познакомиться толком не успели, а все заодно мы были – супротив всех прочих студиозусов.

   – Не бывает утро добрым, – отвечаю я неласково и отодвигаюсь подальше. А то уж больно близко ко мне принцев друг подбирается. Всякий страх растерял! – И видеть тебя, княжич, мне не в радость. Шел бы ты своей дорогой. От греха подальше.

   Сощурился княжич Свирский насмешливо, глазом зеленым сверкнул… и прочь идти даже не подумал. Напротив, уселся рядом, Калету задом потеснив. Ну словно так и надо!

   Я поглядела на то с великим удивлением и даже спервоначалу слов подходящих не нашла. Потому что их и быть не могло!

   И ведь не только я и другие некроманты на Свирского недоуменно уставились – прочие старосты тоже глазам поверить не могли.

   – А что ж так не мил тебе, а, панна? Неужто потому что рыжий? – продолжил Свирский языком трепать да глядел при этом пристально этак.

   Проспорил он кому-то, что ли? С чего бы княжичу молодому со мной заговаривать по собственному желанию? Не глянулась же я ему в самом деле?

   – А всем ты мне нехорош, – отвечаю да этак с холодком. Чтобы точно отморозился.

   Посмеивается Свирский, а сам все смотрит и смотрит. Что ж ему так лицо мое покоя не дает! И сидит еще близехонько, ажно не по себе!

   – Так я же ничего еще и не сделал!

   Вот сказанул – так сказанул.

   – Я что, дожидаться буду?!

   Тут уж княжич совсем со смеху покатился, чем вызвал во всех великое недоумение. У меня самой не вышло понять, что же его так развеселило. Да и не только я смутилась.

   Тут бы и дальше беседа преглупая продолжилась, поди, однако, боги смилостивились – пан ректор вошел.

   Был глава Академии лицом черен и взглядом молнии метал – да все на нас, старост. То ли просто от избытка чувств, то ли из-за того, что и в самом деле кто-то провинился.

   Подошел Казимир Габрисович к кафедре, оперся на нее тяжело и говорит:

   – Ну утра доброго, что ли, студиозусы.

   Разглядел среди прочих ректор Бучек и меня. А как разглядел – так и молвит:

   – Панночка Лихновская. И ты тут, что ли?

   Вздохнула я и отвечаю честно:

   – Я не хотела. Заставили меня.

   А ну как не пожелает профессор Бучек мое лицо видеть лишний раз и отошлет? Как бы славно вышло!

   – Ну раз заставили так и заставили. Будешь тогда старостой, – все мои надежды пан ректор разрушил. Никакого жалости к девице!

   Еще и Свирский рядом сидит, хихикает премерзко. Не согнали его до прихода магистра Бучека – так подле меня и остался.

   – Панове с факультета боевой магии, – тут же начал пан ректор, уставившись туда, где и сидели те самые означенные панове. Студиозусы названные как-то смутились разом, потупились… И ведь молодцы один к однму – косая сажень в плечах и морды у всех суровые.

   А Свирский сделал вид, мол, не оттуда он, никакой не боевой маг.

   – От градоправителя пришла грамота…

   Смолк тут Казимир Габрисович, поди, драматизму нагонял. Да еще брови хмурит сурово, чтобы уж точно страх охальников до печенок пробрал.

   Замерли все – на ректора глядят и кары неминуемой ждут. Даже те, кто и не учился на боевой магии.

   Покосилась я на принцева сотоварища – вид у него был на диво невинный.

   – Вчера за полночь студиозусы с факультета вашего в город выходили. Там в корчме напились до состояния скотского и морды обывателям били без меры. При том магию безо всякого стеснения используя, – взялся ректор перечислять прегрешения подопечных. – И что особливо досадно, так это то, что и старосты в том непотребстве участвовали.

   Начал тут пан ректор озираться по сторонам, словно бы выискивал кого-то. А рыжий принцев дружок принялся по скамье этак медленно сползать. Только не помогло то.

   – Свирский! – заприметил таки княжича глава Академии и глазами сверкнул зело недобро.

   Вздохнул шляхтич молодой тяжко да с расстройством великим.

   – Ась?

   Нахмурился пан ректор пуще прежнего.

   – Что за «ась»?!

   Глянул на него Свирский осуждающе, на скамье сел прямо.

   – Что угодно, пан ректор? – говорит.

   И навроде все правильно, а все одно как-то с усмешечкой. Только разве ж ему за то выскажешь? Чай при принце состоит, не холоп какой.

   – Про тебя молва идет, заводилой был, студиозус Свирский.

   Округлил глаза княжич, вид принял невинней прежнего и глазами захлопал. Ну чисто младенец безгрешный в люльке.

   – Не было того.

   Стукнул по кафедре кулаком ректор Бучек.

   – Тому свидетелей без малого два десятка имеется!

   Не проняло то Свирского и самую малость.

   – Трезвые? – спрашивает.

   Растерялся спервоначала профессор, а я сразу поняла, куда шляхтич клонит.

   – Что – «трезвые»?

   Улыбнулся довольно княжич, макушку рыжую почесал и говорит:

   – Ну свидетели-то хоть вчера трезвые были?

   Тут наставник разгневанный порядком смутился, а принцев друг продолжает как ни в чем не бывало:

   – Думается мне, свидетели напились в первую голову и поболе прочих. А разве таким вера есть?

   И ведь нагло-то как вещает, уверенно! Ажно зависть взяла!

   Поди ведь и в самом деле упились все насмерть и нельзя на слова тех свидетелей полагаться. Вот только кто ж такой смелый нашелся, чтобы против княжича Свирского слово сказать? Чай не быдло какое – шляхтич благородный.

   – Опять пререкаетесь? – рявкнул ректор грозней прежнего. Проникновенно так рявкнул. Конечно, не чета моему батюшке покойному, а все ж таки пробирает.

   А вот Свирскому хоть бы хны. Сидит как ни в чем не бывало! Поди не в первый раз его так распекают.

   – Да как можно? Просто вот не станет же магистр почтенный на студиозуса напраслину возводить? Без доказательств веских?

   Кто-то хихикать начал. Тихо, а только по всей аудитории слыхать. До ушей ректора тот смех тоже дошел.

   – Ну и кто тут такой веселый? – магистр Бучек спрашивает.

   Оборвался тут смех, будто и не было его. Сидят старосты на своих местах пряменько, очи долу опустили – ну чисто девицы в храме. Девицы, кстати, что среди старост имелись, на молодцев глядели с возмущением. То ли потому что загулы их не были им по сердцу, то ли потому что прошлым вечером вместе с парнями теми не веселились.

   В столицах этих девки вели себя подчас столь вольно, что куда там мне. Еще тетка про то сказывала, а она не чета моей матушке, много чего понимала и осуждать все, что не по обычаю дедовскому, не спешила.

   – Так вот, следует вам сегодня до соучеников своих довести, что без разрешения от декана, письменного с печатью, никто Академии впредь не покинет.

   Прокатился ропот по аудитории. Такой строгости старосты не обрадовались. Уж больно любили студиозусы вольницу да веселье хмельное. А для того в город надобно.

   – И вас это, Свирский, тоже касается! – особливо к княжичу рыжему пан ректор обратился. – И всех друзей ваших. И его высочества. Донесите до них лично.

   Пожал плечами шляхтич. Мол, с разрешением так с разрешением. Слова поперек не сказал.

   Сразу мне то подозрительным показалось. Чтобы гуляка – и не расстроился даже от этакой строгости? А ну как задумал что?

   – Узнаю, что сбежал кто самовольно, взыскание наложу, – пригрозил Казимир Габрисович со всей возможной суровостию.

   Ну чисто тетка моя, приказчиков в жульничестве уличившая.

   И снова Свирский только улыбался да глазами хлопал. Точно что-то замыслил. Вот только чего ради мне о том беспокоиться? Уж дела княжича этого меня никаким боком не касаются. Пусть его декан да ректор к порядку призывают.

   – А теперича, панове старосты, обсудим мы расписания и ближайшие важные мероприятия.

   Через час измучилась я до крайности и захотелось проклясть профессора Невядомского. Чтобы после никто проклятья моего не снял до конца времен. Это ж надо было так на мне отыграться-то! А ведь я ему даже ничего не сделала! Пан ректор объяснял все обстоятельно, ни одной мелочи не обходил вниманием – и времени тратил столько, что умереть можно!

   Мы и расписание обсудить успели, да в мельчайших деталях, и про праздник посвящения поговорили и даже визит ее величества, коя каждый год девиц молодых в Академии на ум наставляет, помянуть не забыли.

   Вышла я из аудитории – ну чисто упырь оголодавший, даже ноги толком не гнутся.

   И Свирский рядом вышагивает – шутки шутит, посмеивается. Так к своим и не отошел, холера этакая! С нашей компанией, некромантской примкнул.

   – Да сгинь ты уже, – не сдержалась я, очами грозно сверкая. – Чего неймется?!

   Другой бы уже прочь бросился, а этот даже не дрогнул. Не боится сглаза – как есть не боится! Вот же бесстыжий!

   – А больно хороша ты, панна Эльжбета. Кто ж тут устоит?

   Вот же… трепло!

   Устоять-то могли немногие. Но все больше на ногах и со страху. Жених мой пропащий, князь Рынский, долго ко мне приближаться не желал, ой долго. Его на два голоса уговаривали – моя мать да его собственная.

   – А кто хочешь, устоит, – фыркаю. – И перегаром от тебя разит к тому же.

   Расхохотался шляхтич пуще прежнего.

   – В княжны не хочешь?

   Экий он бесстрашный.

   – А не пошел бы ты, княжич ясновельможный… на занятия?

   Возвратилась я к себе, на постель упала и выругалась от всей души. Свирского я все ж таки сглазила. Да только чуяло мое сердце, что толку с того не будет как и в прошлый раз. Кто-то бы уже слезами десять раз умылся, а этому все смех один.

   Веселится княжич, потешается надо мной, разговор завести норовит. Уж чего ради – сама не ведаю. Ну ничего, сперва он посмеется надо мной, а после уж и я над ним.

   Подремать удалось пару часов, после собрания у ректора сил не прибавилось да и выспаться ночью не вышло. Все ж таки не для некромантов утро, наша порода – она все больше для сумерек, для ночи. А тут подняться пришлось ранехонько, едва не вместе с солнцем.

   Ох и припомню я то пану декану. И однокашникам тоже на орехи достанется – за коварные их замыслы.

   Растолкала меня уже Радомила, что с занятий возвратилась.

   – Эк тебя проняло. Спишь как медведь в берлоге.

   Поглядела я на соседушку недобро, а после зевнула да рукой махнула. Она-то не со зла насмешничает.

   Схуднула за пару дней княжна изрядно, ажно щеки ввалились. Грех ругаться с тем, кому и без того несладко приходится. И пусть отощала девица – а глаза прежние, бешеные.

   – Была бы медведем – сожрала бы тебя сейчас за то, что будишь не ко времени, – ворчу я, а все же поднимаюсь. Пора уже. Занятия-то никто заради меня отменять и не подумает. А так хотелось, что сил нет!

   – Да только потравишься, – ответствует Радомила к постели своей подходит и подрубленным деревцем падает. Чай притомилась так, что сил совсем не осталось.

   Поглядела я на соседушку с сочувствием. У нее-то, подикось, тоже денек не задался.

   – Живая хоть?

   Уткнулась княжна Воронецкая личиком в подушку и бурчит:

   – Да не дождутся! Всех переживу и выживу.

   Посмеялась я тихомолком, больше с расспросами приставать не стала. Эта уж точно выживет, уж больно сурова княжна молодая.

   Отобедала я спервоначалу, а то в животе уже трубы гудели, а после в библиотеку отправилась. Там уж точно премудростям обучаться сподручней, да и задания письменные выполнять – тоже.

   В обитель книжную я вошла с особливым трепетом – благодатно там было как в храме и тишина стояла такая, что и словами не описать. И сама я пошла на цыпочках – только бы лишнего шума не навести.

   Огляделась скоренько по сторонам – заприметила лица знакомые. Некроманты сидят, науки постигают со всем возможным усердием. Пошла к своим. Знать еще никого не знаю, а некромант некроманту всяко глаз не выбьет, поди, не то что прочие факультеты, которые нашу породу особо и не жалуют.

   Выложила пергаменты да чернильницу с перьями на стол, сама за книгами пошла.

   Возвращаюсь – мать честная! Откуда тут только наследник престола нарисовался?! Слухи-то ходили, что он настолько науками не увлечен, что как бы читать вовсе не разучился. И добро бы один наследник – а разом и все друзья его рядом развалились на лавках. И Свирский тут. Уже без сглаза.

   Ах ты ж холера… Сняли проклятье мое! Скоренько-то как!

   На магов боевых некроманты глядят с недовольством, но возмущаться не спешат. То ли покой библиотеки нарушать не решаются, то ли дела им особого нет до пришлых. Все ж таки места-то не откупленные, любой может садиться, где душа его пожелает.

   – Здрава будь, панна Лихновская! – как родной мне обрадовался Свирский.

   Ну совсем безголовый! Ничего его не берет!

   – Виделись уже, – говорю с недовольством и губы поджимаю. – Дня… доброго, панове.

   Поприветствовала я уже принца да прочих его друзей, с коими сегодня встречаться не довелось. Пусть и не рада, а совсем уж лицо терять не след. Не дикая же, из рода почтенного и старого происхожу.

   Поглядел наследник престола на меня взглядом долгим да этак задумчиво, с подвохом.

   – И тебе дня доброго, панна. Юлек говорит, тепереча и ты в старостах. Доверие великое и почет немалый.

   Если так, что чего ради Лихновскую в старосты взяли? Да еще и без ее на до желания.

   – Матушке моей любопытно с такой девицей встретиться. Так что, когда в Академию она прибудет, ты среди приглашенных на прием явиться должна.

   Ишь ты!

   Слов для ответа у меня вот так сразу и не нашлось.

   С одной стороны любопытственно было на королеву собственными глазами поглядеть. Навроде бы баба и баба, притом, немолодая, чего уж тут? Али баб мне прежде видеть не доводилось? А только все ж таки… королева! Вдруг сыщется в ней что-то этакое?

   С другой стороны… а с чего бы мне такой почет оказывать? Не в счет же прапрадедовых подвигов? За них бы скорей голову с плеч снесли.

   Так-то значусь я купчихой, пусть и богатой, еще поищи шляхтича, чтобы побогаче меня был, да только не по деньгам почет у нас оказывают в королевстве, ой не по деньгам.

   – Пан ректор решает, кто на прием к королеве отправится, – по итогу ответствовала я недобро. – А девиц прелюбопытных тут в великом избытке водится. И старосты среди них тоже есть.

   Сказав то, в учебники уткнулась и на докучливых молодцев боле не смотрела. И без того уж довольно времени на них извела. А надобно учиться!

   Кашлянул принц раз, другой, а я все одно не гляжу на него. Ибо нечего тут пялиться на всяких беспутных, когда дел невпроворот.

   Подумаешь, принц! И что с того? Академия – она Академия и есть. Равные мы тут все. Хотя наследник королевский будет еще похуже других, преподаватели от него горючими слезами умываются.

   Однако же, молчание мое принца Леха нисколько не проняло. Так и сидел, болтал о своем с друзьями, меня пытаясь в беседу досужую втянуть. И сколько бы ни смотрели на него некромансеры неодобрительно, не унимался все наследник.

   Вот только сколько веревочке не виться, а конец всяко будет. Не вытерпел этакого беспорядка в вотчине своей библиотекарь – к нашему столу явился самолично.

   Борода у библиотекаря длинная, пол метет, и сам он вида благообразного. Ну чисто старец святой. Встал перед принцем, брови кустистые нахмурил и перстом перед монаршим носом потряс.

   – Студиозус Ягелло! Прекратите шуметь в библиотеке! – говорит.

   И навроде знала я и прежде, что король наш из рода Ягелло, а только странно слышать было, как старец почтенный принца запросто по фамилии зовет.

   Пытался оговариваться наследник королевский и так и этак, а только пришлось ему убраться – уж больно суров оказался пан библиотекарь и непреклонен. Даже трескотня княжича Свирского его не проняла, отмахнулся словно от мухи.

   – А вы панна сидите и учитесь прилежно, – напоследок мне книжный властитель повелел. – Неча на мужчин отвлекаться, ежели за знаниями явилися.

   Заверила я старца, что только за знаниями и явилась, а мужчины мне без надобности.

   Покосились на меня прочие некромансеры с великим недоверием. Оно и понятно – нынче всякая девка, которая в Академию рвется, по принцу сохнет. Целительницы вон на наследника голову сворачивали.

   Да только мне какое дело, верят али не верят? Жизнь покажет.

   Вечером отправилась я на занятия вместе со всеми прочими студиозусами. На соучеников я глядела неласково. Ежились молодые некромансеры, сторонились меня… чуяли сглаз неминучий, ой чуяли. Особливо седой Соболевский распереживался. Сильный дар, поди.

   Спервоначала к профессору Ясенскому за мудростью отправились. Хотя и не хотелось того никому.

   Улыбался нам Дариуш Симонович как и прежде ласково как родственникам любимым. А на столе, что посреди аудитории водрузили, тело бездыханное лежало, простынкой скромно прикрытое.

   И поди разберись, кровью от мертвеца тянет или все еще от профессора Ясенского.

   Увидел то Одынец и опрометью прочь кинулся. А опосля из коридора слышно было, как выворачивает соученика нашего.

   – Слабак, – фыркнул Шпак с насмешкою.

   Услыхал то наставник наш и молвил:

   – А ты про других не болтай. Кто знает, что с тобой к концу занятия станется.

   Ой не понравились мне слова Дариуша Симоновича.

ГЛАВА 8

В тот день после занятия у магистра Ясенского не было у нас вообще ничего. И спервоначала не понимала я, с чего вдруг леность нашу профессора пестовать начали. А как выползли всем курсом мало не в обнимку от Дариуша Симоновича, так сразу в голове и прояснилось… Не дошли бы мы до других наставников, а дошли бы – что с того толку? У всех в глазах то и дело темнело и мутило так, что вдохнуть лишний раз страшно – а ну как опозоришься на всю Академию?

   Одынец-то отделался легко – вывернуло его сразу, так что дальше пошло полегче на пустой-то желудок.

   И у меня самой гордыни разом поубавилось. Мыслила-то я о себе много, мол, из рода темного, чему только не учена… А как стал пан профессор грудь у покойника вскрывать, ребра с хрустом разламывать, так и уразумела я, что мало чем от соучеников отличаюсь. Поплохело так, что и не вымолвить.

   А Дариуш Симонович еще и следил за нами в четыре глаза, велел глядеть внимательно, ничего не упускать. Вот и глядели до последнего. Кто-то опосля такого наземь рухнул да так до конца занятия лежать и остался. Поднимать никого не стали – тут бы как самим не упасть едва не замертво.

   – Зелена ты аки лягуха болотная, – Соболевский надо мной посмеивается.

   Поглядела я на него задумчиво этак, со значением и говорю.

   – Ты бы спервоначала сам на себя в зеркало полюбовался, жаб ты развеселый.

   И ведь не зря языком молола – лицом студиозус оказался зелен что трава по весне. Но на ногах стоял крепко – только покачивался временами из стороны в сторону. Нас таких четверо осталось, кто не опростоволосился – Соболевский, Шпак. Селецкий и я сама. Но то разве что из вредности природной.

   Уж сколько раз мне к горлу ком предательский подкатывал – и не упомнить. Зубы сжимала, дышала глубоко и терпела. Опозорюсь при всем честном народе, примутся болтать, что не выдюжит девка самоглупая учебы в Академии и не место ей тут. А то, что и молодцам не легче пришлось, до того и дела не будет никому. Так оно завсегда и случается.

   – Ага. Ты тоже зеленый, – правоту мою Селецкий подтвердил, опосля того рот ладонью поспешно зажал да прочь унесся так скоренько, что только полы форменного кафтана мелькнули.

   Задышала я глубже прежнего. Уж больно хотелось, чтобы вывернуло меня уже не на чужих глазах. То, что стошнит, – тут и гадать не надо было. Не щадил нас профессор Ясенский и самую малость.

   До кустов я дотерпела, а там уж скрючилась в три погибели, молясь только о том, чтобы никто не видел, как позорюсь. Вот только не слышат боги молитв темных.

   – Водички хочешь, панна Эльжбета? – сбоку от меня раздалось, и прокляла я все на свете.

   Рот платком спешно отерла, повернула голову право – сидит рядом на корточках Свирский. Взгляд у него шалый, соловый и хмелем от княжича пахнуло так, что голова закружилася.

   Вот не везет мне – как есть не везет.

   И откуда только натащили вина да пива прямиком в кампус?! Против правил же! А ректор к тому же запретил без разрешения от декана Академию покидать. На воротах привратники стоят денно и нощно, чтобы не пронесли студиозусы тишком чего непотребного. И ведь не сделают для принца поблажек. Не любят здесь его высочество, о чем мне на ухо уже Радомила нашептала. Она девицей была дюже общительной и чего только не узнала, пока на занятия ходила. Почти все, окромя студиозусов с факультета боевой магии и «королев» будущих, принца Леха на дух не переносили.

   А только хмельное все одно протащили!

   – Шел бы ты подобру-поздорову, – говорю я с намеком, но без надежды. Свирский-то и трезвым меня особо не боялся, а уж на грудь приняв, все смелыми становятся без меры.

   – Да нет, я лучше туточки посижу.

   Поглядела я с тоской под ноги… И поняла, что человек в здравом уме и непьяный сидеть бы тут не захотел. Мне и самой здесь сидеть уже не хотелось! Надобно было подниматься да к себе идти, в общежитие. На постель бы лечь и проспать до самого утра.

   – Ну сиди, коли так хочется, – говорю и поднимаюсь. С трудом ноженьки, а все ж таки держат. Чай не из шляхетных панночек, что одна малохольней другой. Уж переживу я занятия некромантские.

   Наверное.

   – Что… вот так и бросишь меня? Одного? В кустах? – вопрошает княжич, да жалобно.

   – Брошу, – говорю и фыркаю. – Хоть бы и сгинул ты тут.

   Только надеяться на то не приходилось.

   Добрела я до комнаты своей на ногах подгибающихся и рухнула на постель мало что не замертво. Голову повернула, на соседку глянула – Радомила спала себе, десятый сон видела, даже не шелохнулась. Умаялась, подикось, не меньше меня. И щеки эвона как ввалились, словно у покойницы. Как бы не забрал князь Воронецкий дочерь любимую из Академии. Какому родителю понравится, когда над кровинушкой его так измываются?

   А дерут с княжны-то три шкуры и уже к четвертой примериваются.

   Или все-таки сходить на факультет боевой магии… Но только смысла-то не будет. Забороть и своего-то декана мне не под силу, а уж что про чужого говорить?

   Жил-поживал принц Лех в Академии вольней, чем в отцовском дворце. Не дозволяли ему родители венценосные разгула да веселья пьяного, особливо матушка единственного наследника держала в великой строгости и глаз с него не спускала. Как бы ни строжились профессора, куда им до короля и королевы? Нет у магистров достопочтенных способов принца наследного урезонить.

   Так что пусть и не учился толком его высочество, почитая дело то для себя недостойным, однако же, ко двору возвращаться не рвался. Тянул лямку ни шатко ни валко, благо задания домашние за друга своего делали попеременно то княжич Свирский, то молодой князь Потоцкий. Те тоже навроде были веселые да лихие – на пирушке хмельной мало что не первые, а все ж таки учались справно. Уж как умудрялись – токмо богам одним известно и только. Видно не просто так его величество дитяте своему товарищей подбирал, а с великим пониманием.

   – Где Юлика бесы носят? – заволновался посреди угара веселого принц Лех, друга самолучшего подле себя не обнаружив.

   Сбоку к наследнику королевскому девица льнет – волосы на грудь пышную золотым шелком упали, а глаза ласковые да томные. На девицу ту ее товарки глядят зло. Им-то не так повезло, не нашлось места подле принца. Пришлось кем поскромней довольствоваться.

   Икнул княжич Сапега и молвил:

   – Навроде до ветру пошел. Но, кажись, заблудился по дороге.

   Тут за столом загоготали все. Вот токмо Свирского и в самом деле нет как нет. А без него пилось куда как хуже. Хотя бы потому что именно княжич рыжий попойку и организовал. Вино да пиво обеспечил самолично – трудна задача, да Юлиушу по силам.

   Как умудрился Юлек беспутный в Академию хмельное пронести да еще в обход всех чар и охраны – то ведомо было исключительно самому княжичу Свирскому. Чудо не иначе, куда там магии.

   – Долго он шляется, – вздохнул Лех да пригорюнился.

   Скучно без рыжего. Он и шутейку ввернет, и тост скажет. Веселый он, Юлек.

   Вспомнишь солнце – вот и лучик. Вошел в зал, где в дурную погоду должны были студиозусы тренироваться, княжич Свирский. Улыбка шире морды.

   – Со сглазом вернулся? – Марек спрашивает с пониманием да весельем. Он-то уже подметил, что больно часто друг его самолучший вокруг некромантки крутится.

   Прочие тоже уразумели, чего это Свирский пришел веселей, чем уходил.

   Расхохотался Юлек от всей души беспутной.

   – А вот таки и нет. На этот раз – без.

   Говорит – а сам гордый, будто орден из рук короля получил.

   Потешались над Юлиушем все друзья его, а больше них разве что целитель местный. Два сглаза подряд – да от одной и той же девки. Курам на смех. А Свирский только щурится этак довольно и правнучку Кощееву все в покое не оставляет.

   – Так ты не из-за девки-некромантки подзадержался? – воспрошает принц Лех недоуменно.

   А чего тогда взгляд такой шалый?

   – Ну навроде как из-за нее, – посмеивается Свирский и хитро так, довольно.

   Переглянулись друзья-товарищи.

   Вперил в рыжего взгляд недоуменный Марек:

   – И не сглазила?

   Верилось в то с великим трудом. Сглаз, как всем известно, от великой злости происходит. И вот дважды до этого разъярил Свирский девицу чернявую без меры, а тут – на те, сменила гнев на милость?

   – Да вроде как и нет, – пожимает плечами Юлиуш. – Может, понравился я ей все-таки.

   Вот языком мелет, а видно, что сам себе не верит. А друзья Юлековы тем паче только рукой могли махнуть. Понравился. Брякнет же такое! Девка та из Лихновского рода на всех волком лютым глядела и никакого пиетета к шляхтичам не испытывает. Поди в самого Кощея пошла.

   Поперешучивались студиозусы да за Юлекову удачу чарки подняли.

   Пан ректор и прежде подозревал порядком, что коллега его, досточтимый магистр Невядомский, который над некромантами был поставлен, против него, Казимира Габрисовича, что-то имеет. Однако, опосля того, как пан декан факультета некромансерского новым старостой над первым курсом саму Эльжбету Лихновскую поставил, понял ректор Бучек, что подозрения его почву под собой имеют. Да еще какую!

   А куда уже деваться-то? Не гнать же девку из старост токмо из-за фамилии? Грехов-то за ней покамест и не водится. Болтать начнут тут же! Никакого стеснения и пиетета перед ректорским званием не имея! Потому как нельзя в Академии предвзято относиться к девицам. А то, что она Кощею родня – о том студиозусы, поди, толком и не ведают. А если бы и прознали? Не сам же Кощей – и ладно.

   И ведь не зря Казимир Габрисович переживал да тревогой маялся, ой не зря. Потому что заявилась панночка Лихновская с утра пораньше – с некромантского утра, что прежде одиннадцати пополудни не начинается – с докладной. На Юлиуша Свирского. Мол, так и так, прошлым вечером повстречала она, Эльжбета Лихновская, студиозус курса первого некромантского факультета, посередь ночи студиозуса Юлиуша Свирского в состоянии дюже непотребном и хмелем от него разило нестерпимо.

   Прочтя сие, крепко магистр Бучек призадумался. Дело-то нешуточное – на принцева друга самолучшего жалоба пришла.

   Уже третий год пошел, как повесили наследника королевского на шею пана ректора, и с тех пор ни одного дня, почитай, для Академии не прошло в покое. Дебоширил его высочество знатно. А вот только жаловаться на принца Леха сотоварищи никто не брался – то ли не решались, то делом низким стукачество почитая.

   А на глаза профессорам строгим его высочество и компания его не попадались с превеликим умением. Магистр Бучек многажды пытался нарушителей бесстыжих на месте преступления изловить, да только не удавалось ни единого раза. Даже бутылок после попоек не находили. Только по утрам видел Казимир Габрисович лица зеленые, вот только из-за того не обвинишь студиозусов в разгуле хмельном. Отбрешутся. Встанет как всегда за всех княжич Юлиуш Свирский – и зубы заговорит. И не найти окорота на молодого шляхтича, не человек – гадюка под рогатиной, скользкая да увертливая.

   А тут на тебе – жалоба. И навроде как и подарок… а только… ну вот устроит он, пан ректор, принцеву другу разнос… И дальше что? А ну как осерчает его величество на почтенного мага за то, сотоварищу принца окорот дал…

   Почесал седую макушку магистр Бучек да решил переложить все с больной головы на здоровую. Чтобы тоже поболела.

   Выглянул ректор в приемную, поглядел на секретаря своего, что над бумагами корпел, и говорит:

   – А ты бы, Иржи, вызвал ко мне профессора Круковского. Да скоренько.

   Улыбался магистр Бучек ласково да благостно. Словом, сразу секретарь заподозрил неладное, но виду не подал, ибо был он зело многоопытным. Взялся исполнять приказание начальства.

   Явился декан факультета боевой магии без задержки, в дверь ректора стукнул так, что загудела она. Опосля сам вошел и гаркнул:

   – Доброго дня желаю!

   Подумал пан ректор с расстройством великим, что день-то никакой не добрый.

   – Накось, Анислав Анзельмович, погляди, что про птенцов своих самолучших пишут люди ответственные.

   Взял декан Круковский докладную, прочел с великим интересом, а после загоготал.

   – Эвона как! Поди не ведал Свирский, какую яму себе копает. Ну, будет ему наука впредь – с этой девкой никак не сладить.

   Зависть пана ректора душить начала. Он места себе найти не может – а Круковсвому и горя нет. Потешается от всей души.

   – И что делать думаешь? – спрашивает профессор Бучек с великим подозрением.

   Пожимает декан могучими плечами.

   – А что тут делать? Свирского вызову. Взыскание ему будет по все строгости. Ну и надобно сказать княжичу, кто на него нажаловался. У него с той некроманткой как будто заиграло что-то. Ну вот и сыпану перцу. Поглядим, чем обернется.

   Вздохнул пан ректор тяжко – голова у него заболела пуще прежнего. Вот узнает Свирский, кто в беде его повинен. А что дальше случится? Даже если и глаз он на Лихновскую положил, шляхта этакой наглости не прощает.

   – И чем обернется? – спрашивает ректор, чуя беду неминучую.

   Может, и не стоило Круковского звать. Тут как бы хуже не стало.

   – А не ведаю. Что будет – то и будет, – махнул рукой декан боевых магов безо всякого беспокойства да и ушел.

   Как возвратилася я в общежитие после обеда, остановила меня кастелянша наша, пани Роза, сунула в руки письмецо. Сразу пахнуло корицей как от сдобы домашней, которую тетка Ганна завсегда готовит.

   – На-ка, Элька. Тебе из дома прислали.

   Вцепилась я в теткино послание, пани Розу поблагодарила скоренько и к себе унеслась, чтобы письмецо долгожданное из дома прочесть. Нельзя же вечно ответа профессору Кржевскому не давать. Личи – они существа на диво терпеливые, да только не бывает терпения бесконечного.

   Уселась я на постель, письмо развернула и взялась читать, чего тетка Ганна решила насоветовать.

   «Здравствуй, дорогая моя племяннушка…»

   Читаю – и словно бы слышу теткин голос, мягкий да вкрадчивый. Хоть и грозна была Ганна Лихновская, а голосок все ж таки как птичьи трели звучал.

   «Рада я, что находишься ты в здравии добром и подруженьку по себе нашла...»

   Ну, как нашла? Скорее, подбросили мне княжну Воронецкую. Да я тому только рада. Хорошая она девка, честная да прямая. Не сварливая опять же и нос не дерет.

   «И что профессора твои тебя ценят – тоже славно...»

   Искала я в словах, родной рукой написанных, ответ на вопрос самый важный – что с приглашением в ученицы делать.

   «А только с профессором Кржевским связываться не смей!»

   Рубанула тетка Ганна с плеча, как всегда и делала. Мол, неча с личем дела иметь – на том и весь сказ. Ну раз таково тетушки любимой приказание – так и поступлю. Сама не разумею всего, значит, на мудрость старших надобно положиться.

   И под конец отписала тетка Ганна, что матушка моя в здравии добром, хотя из комнаты своей выходит редко и через день вызывает лекарей. Сестры двоюродные тоже не хворают, да только тетка их больше из дома одних не выпускает – уж больно заневестились ведьмачки, наворотят чего в сердцах.

   Читаю я, читаю… а так тоскливо на душе становится, что хоть волком вой. Эвона как – дома дела идут по-старому, как заведено. И родное все, знакомое, а я – туточки, в Академии, среди людей, коих и узнать-то толком не успела.

   Еще и староста!

   Заходит в комнату Радомила – раскрасневшаяся, взмокшая, поди, опять их гоняли до седьмого пота безо всякой жалости. На лицо мое соседушка поглядела и говорит:

   – Ты чего это пригорюнилась, Элька? Али стряслось что?

   Усмотрела в моих руках письмецо.

   – Или дома беда случилась?

   Ишь ты! Переживает за меня. Вроде мелочь – а на душе потеплело. Навроде и тоска, а есть у меня душа родная в Академии. И на том спасибо.

   – Сплюнь, дуреха! – говорю, а сама кидаюсь по дереву стучать. – Все в доме у меня хорошо. Просто… тоска.

   Махнула рукой Радомила.

   – А… ну это у нас от дури бабской случается. Ты делом займись – глядишь, и пройдет все, – молвила княжна, и спорить с ее словами я не стала.

   Вот засяду за учебники – и успокоюсь.

   Как время положенное настало, так и отправилась я на занятия. Как раз к профессору Кржевскому. Поди снова Здимир Амброзиевич спросит, пойду ли я к нему в ученицы. И ответ мой ему, поди, не слишком понравится.

   А заодно нужно будет посещаемость у соучеников проверить. Но этот труд невелик – всего-то тринадцать душ. Тут захочешь прогулять – спрятаться уже никак не выйдет. И все одно старостой быть несладко.

   Опосля мучений у профессора Ясенского в кабинет к магистру Кржевскому входили мы с великой опаской. Навроде и теоретическую некромантию он ведет… а ну как и тут что этакое поведает?

   Здимир Амброзиевич на нас еще смотрит подозрительно – с прищуром хитрым и не мигает. Хотя личу мигать и не потребно…

   – Вечера доброго, студиозусы, – молвит.

   Меня заприметил – и взглядом вперился. Ажно не по себе стало. И ведь надо сказать, что не пойду я к нему в ученики.

    Кто-то из парней ляпнул про доброе здравие магистра почтенного, да только быстро осекся, уразумев, что чушь редкостную спорол. Откуда ж здоровье у существа по сути своей мертвого? Магистр оговорку словно бы и не заметил.

   То ли пожалел нас профессор Кржевский, то ли в планах его ничего ужасного не имелось, а только поведал нам Здимир Амброзиевич о сложных фигурах магических да о потоках энергии мертвой, что под землей течет.

   – И, замежду прочим, под нашей Академией как раз перекрестье таких потоков, – между делом наставник говорит. – Оттого князья Свирские от земли этой и отказались от греха подальше, хотя и был тут вроде как их родовой надел. Да и капище ихнее тут где-то. Но только куда светлым магам – и с мертвой энергией совладать? Никак. Вот и отдали государю во время оно. А тот, голову поломал – и магам отжалел. Ну, те управу и нашли.

   Соученики переглядываться начали, перешептываться. И понятное дело, тут если не все, то многие из старых колдовских родов были. Все-таки люди непростые. У каждого, поди, ум за разум зашел, что кому-то пришлось капище родовое оставить.

   А как закончилось занятие, подозвал меня магистр и спрашивает:

   – Так что же, панна Эльжбета, ответ дать готова?

   Хотелось мне зажмуриться, а только неможно трусихой себя показывать. Особливо перед профессором немертвым.

   Прямо в глаза личу глянула.

   – Не пойду я в ученики, Здимир Амброзиевич. Ты уж не серчай.

   Что там себе удумал профессор Кржевский, еще поди пойми. Не переменилось лицо мертвое.

   Только и спросил он меня:

   – А чего так?

   Пожимаю плечами и ответствую:

   – Тетка не велит.

   Хмыкнул лич.

   – Ну раз тетка не велит…

   И отпустил.

   Выскочила я в коридор, ног под собой не чуя. А прямо за дверьми меня уже Соболевский поджидает. Стоит, этак, подбоченясь, нос до неба задрал. Ох и гонористый… Шляхтич, поди. Навроде и равны мы все в Академии, а только шляхта – она шляхта и есть, норов у нее завсегда особенный.

   Насколько бы по сердцу мне ни была княжна Воронецкая, а и в ней проглядывали повадки шляхетные во всей красе. Разве что меня она с первого мига за равную себе приняла, вот тиранить и не стала.

   – Чего тебе? – спрашиваю недобро и взглядом прожигаю.

   Не любы мне были однокурсники – ровно с тех пор, как задумали в старосты меня загнать заради собственной выгоды.

   – Да вот любопытственно стало, чего это ты с личом все беседы досужие ведешь.

   Сказал – как яда налил. И ведь намекает Соболевский на что-то… Вот же змеиное семя!

   – Нечего тебе думать про чужие разговоры, – отзываюсь я с насмешкой. И тоже ядовитой. Не люблю в долгу оставаться. – Еще, глядишь, голова разболится.

   Обошла я соученика и на следующее занятие отправилась. Как раз у декана Невядомского.

   Вспомнила я, что в первый раз было… и взгрустнулось тут же.

   Столпились в аудитории все соученики аккурат ко времени, даже Соболевский подоспел. Стоят, мнутся, садиться не решаются. Вот я тоже на ногах осталась.

   Пришел пан декан без опоздания малейшего, секунда в секунду. Глянули мы на него – и обомлели все.

   Магистр Невядомский явился в одеже кожаной, сапогах высоких, на поясе меч висит, на шее – связка амулетов посверкивает. К подготовке отнесся Тадеуш Патрикович со всем возможным тщанием. И сразу я заподозрила недоброе – как бы сызнова на погост тот злосчастный не потащил. Будто прошлого раза не хватило!

   В руках у декана сумка тяжелая. Бросил он ее на стол ближайший и велел:

   – Разбирайте. Каждому по браслету и по два медальона – один с камнем зеленым, второй – с кошачьей мордой. И шибче!

   Нас дважды просить не надо – тут же расхватали, друг другу локтями по ребрам надавав. И мне досталось – никакого пиетета к полу моему соученики не имели. Навроде так и лучше.

   Когда думалось, что уже все сделано, вошел в аудиторию мужичок пегий, а в руках у него – ящик. Идет мужичок – пошатывается, тяжела его ноша, мечи тащит. И, кажись, опять же нам.

   Грохнул тот ящик оземь.

   – Оружие себе по руке берите. Плохонькие мечи, да лезвия все ж таки посеребренные.

   Неспокойней прежнего на душе моей стало, муторно. Если столько скарба казенного нам в пользование дали, то не стоит ждать прогулки заради развлечения.

   И мечи еще эти… В комнате мой собственный остался – вот он был по руке. А это что? Так, мусор один…

   Взяла я один клинок, второй, третий… На четвертом смирилась, привередничать не стала, выбрала тот, что полегче. Глядят на меня парни искоса, перемигиваются, пересмеиваются. Мол, куда только девка дурная руки к оружию тянет? Поди не знает, с какой стороны за меч браться.

   Хорошо еще декан слова не сказал, да и глядеть на меня лишнего разу не стал.

   – А куда мы собираемся, пан декан? – спрашивает Одынец с великим подозрением. И голос у него подрагивает.

   Вот навроде и дар слабый, зато соображает быстро. И жить точно хочет.

   – А на погост, ребятушки, снова сходим. Оглядимся. Проверим. Не как в тот раз выйдет, нонче мы с вами ко всему готовые.

   Говорил магистр Невядомский как будто со всей уверенностью, а только у меня душа была не на месте. Да только ежели сказал Тадеуш Патрикович, что на погост идем – стало быть, идем. Декану перечить – дело дурное.

ГЛАВА 9

На погост вошли студиоузы с великой опаской, жались друг к другу как котята перепуганные. Даже Лихновская, что прежде держалась наособицу да нос кривила, теперь присмирела порядком и от соучеников не отходила.

   «Ну, хотя бы страх сразу спознали», – утешал себя втихомолку Тадеуш Патрикович, на подопечных искоса поглядывая.

   Тут бы главное, чтобы страха не оказалось больше, чем нахрапистости. От дури щенячьей много чего наворотить можно. Да только и страх для мага, особливо для некроманта, – невеликий помощник.

   Тишина на кладбище стояла совсем уж мертвая, для погоста тихого совершенно неприличная. Могилы – они что? Последняя юдоль для тел бренных да для живых родичей память. А для прочих тварей, что землю коптят, – то неведомо. Так что птицы петь должны, насекомые – стрекотать…

   – Тихо как-то слишком, – вполголоса Лихновская говорит.

   Чует ведьмино семя.

   Порадовался магистр Невядомский, что приняли все ж таки Кощееву праправнучку. Справная некромантка выйдет, ежели по дороге не сломается. А могли и завернуть на пороге.

   – И то верно, – вторит девке Соболевский.

   Был бы он зверем – давно бы шерсть вздыбил да оскалился. Тоже дар сильней, чем у прочих. Лукаша Соболевского пан декан сразу заприметил, еще на зачислении.

   Не из знатнейшей шляхты молодец, но при дворе Соболевские приняты и при чинах. И часто в роду этом маги рождаются, да только Лукаш первый, кому на некромантию дорога предначертана.

   Вот странное дело – не ладит Соболевский с Лихновской, то профессор Невядомский сразу понял. Глядят друг на друга как волки лютые, разве что зубами не щелкают. А как опасность почуяли, так встали спиной к спине. И ведь, подикось, даже не поняли, как то вышло и почему.

   – Да не кипишуйте вы попусту, – ворчит Одынец.

   Этот, пока мертвяки из-под земли не полезут, ничего и не спознает. Пустая трата денег казенных… А все одно приняли. Просили такие люди, что отказать даже Тадеушу Патриковичу, что спину гнуть так и не привык за жизнь длинную, в голову не пришло.

   Зыркнула на соученика Лихновская глазами голубыми, выцветшими – тот Одынец язык разом и прикусил.

   «Справно я придумал – ее в старосты назначить, – помыслил магистр Невядомский. – Эта кого хочешь построит».

   А все ж таки тишина нехорошая, неправильная.

   Довел наставник студиозусов до центра кладбища. Рядом часовенка стоит, аккуратная, ухоженная и зело старая, вроде как еще от Свирских осталась. Пользуются ей, правда, нечасто, да и жрецы давненько не заглядывали. Непорядок. Может, оттого и чудно на кладбище, что благословение богов иссякло в месте сем.

   – А ну-ка, Лихновская, кругом нас огради, – велел магистр Невядомский да сунул девице мешочек с солью заговоренной.

   Ведьмы, которых в доме на старинный манер обучали, они завсегда круг ловчее других делают. Праправнучка Кощеева не подвела – управилась быстро и четырнадцать душ поместились со всем возможным удобством.

   – А от мертвяков разве же соль поможет? – спрашивает Соболевский с великим подозрением.

   Вот толковый молодец! Толковый!

   – Да не особенно, – усмехается в ответ Тадеуш Патрикович и заклинание молвит. – А вот так – поможет.

   Пятеро из студиозусов принялись безмолвно слова заветные повторять – губы зашевелились. Сразу видно, кто жить посильней прочих хочет. Ну и учиться – тоже.

   Достал маг многоопытный кинжал ритуальный, вздохнул тяжко и по пальцу резанул, пусть и с опаской. Помнил пан декан, что в раз прошлый стряслося.

   Минута прошла, другая…

   – Почему ничего не случилось? – первой всполошилась Лихновская. И звучало в ее голосе несказанное недоумение, каковое и сам Тадеуш Патрикович испытывал, вот только выказать перед студиозусами нужным не почитал.

   «Да что за бесовщина?!» – мыслил про себя некромансер многоопытный.

   В прошлый раз все пошло дюже странно… Да только в этот – всяко странней! Жертва ведь была дадена – на то ответ должен прийти. А его нет как нет! На могилах ни камешка не шевельнулось. И тишина все такая же вокруг – совсем мертвая, нехорошая.

   – Может… того? – Шпак спрашивает. – Воротимся уже? А то тоскливо как-то тут. И комары…

   Фыркнула Эльжбета Лихновская.

   – Нет комаров. Никаких, – молвила угрюмо девка, по сторонам зыркая. – А быть должны в великом избытке.

   То-то и оно, что гнуси кровососущей нынче самое время явиться на поживу.

   – Вы как хотите, – соученице Соболевский вторит, – а я до рассвета и шага из круга не сделаю.

   Обвел Тадеуш Патрикович подопечных взглядом суровым.

   – Кому головы своей не жаль – геть из круга. Только опосля того не жальтесь.

   Поворчали студиозусы да тихо так. А границу круга так никто и не решился переступить.

   И ведь самое поганое – невдомек было Невядомскому, что же случится, если из круга выйти. Может, и ничего. А может… Проверять всяко не хотелось.

   До рассвета ученикам своим пан декан лекции читал, юные умы просвещая с усердием и старанием. Ну и байками те лекции пересыпал щедро, чтобы не заснули в конец. А когда солнце поднялось, так и разошлись.

   Беспокойно ночь проходила у князя Потоцкого да княжича Свирского. Подскакивали то и дело, к окну подходили, снова на постель ложились. А сон все не шел – нет как нет.

   Не утерпел в итоге Марек и друга спрашивает:

   – Ты чего это мечешься?

   Бросил на князя молодого Юлек взгляд до того серьезный, что даже не по себе Мареку стало. Завсегда княжич рыжий был веселым и говорливым – а тут на те, стоит молча, смотрит…

   – А ты чего? – говорит Свирский и плечами зябко передергивает.

   Неспокойная была ночь… Навроде и тихо, а все ж таки неправильно, муторно. Ни собака не забрешет, ни птица не заголосит.

   – А вот не знаю, – вздыхает Марек, лоб потирая.

   Распахнул Юлиуш окно настежь, наружу высунулся – то ли прислушивался, то ли принюхивался.

   – Дурное что-то, – после раздумий недолгих молвил княжич Свирский. – Будто перед грозой, дышать тяжело… А молния все не бьет и не бьет.

   Смолчал Марек Потоцкий. Лучше ведь и не скажешь.

   – Спать давай. Без нас всяко разберутся, – прошептал князь молодой и улегся поудобней.

   Вот только до рассвета глаз сомкнуть не удалось.

   Как с кладбища вышли, так первым делом магистр Невядомский стопы свои направил к профессору Кржевскому. Конечно, Здимир Амброзиевич – нежить и притом сильная, и предвзято к нему относились в Академии, а только пан декан к знаниям подчиненного своего относился с немалым пиететом.

   Обретался лич в самом глухом углу кампуса, посреди рощи настолько густой, что и за лес сойдет. Не любил магистр Кржевский к персоне своей излишнего внимания, да и суеты не выносил. Мертвец – он мертвец и есть.

   Стоял домишко махонький прямо посреди деревьев. Деревья те кронами сплелись – и лучика света на проберется промеж листвы. Тяжко нежити в белый день, вот и скрывается как может от светила.

   Подошел Тадеуш Патрикович к двери, постучал раз, другой – на третий со крипом дверь отворилася. Стоит на пороге магистр Кржевский, щурится хитро.

   – А я все думаю, когда же многоуважаемое начальство ко мне явится.

   Острый язык был у Здимира Амброзиевича, зайца на бегу обреет.

   – Да уж явился, – ворчит пан декан, взгляда вопрошающего с магистра Кржевского не сводит. – А чего ж ты нонешней ночью на погост не явился? Али не почуял?

   Пожал плечами лич, упрекам не вняв.

   – Да вот непонятно, что бы стряслось, кабы я самолично отправился. Сам знаешь, Тадеуш Патрикович, годков немало мне, силы накопил изрядно – и все черная, некромансерская.

   Покачал головой декан Невядомский, правоту лича признавая. Пусть и не хотелось.

   Ох дурно было на кладбище ночью. Тут только катализатора не хватало, чтобы началось бес знает что. А Кржевский бы за катализатор тот сошел за милую душу.

   Или не сошел. Тут уж и не понять – не случилось же ничего. По крайней мере, видимого.

   – Шел ты ко мне неспешно, не запыхался. Стало быть, все целые, – усмехнулся криво лич. – Так и чего ты трагедии на моем пороге разыгрываешь?

   Ох как захотелось пану декану разораться, да во все горло. Да вот не стал. Толку-то? Уж не сочувствия же он от лича древнего ждал? Там ведь души не осталось давно – одна только жажда знаний.

   – А чего это ты, Здимир Амброзиевич, с Лихновской все беседы разводишь? – тему сменил пан декан.

   Хмыкнул профессор Кржевский с неодобрением.

   – Донесли уже, стало быть. Ох какие нынче студиозусы-то словоохотливые пошли. В ученики хотел Лихновскую взять. Хорошего она рода, сам понимаешь.

   И вроде сетует этак беззлобно, а все одно предчувствие у Тадеуша Патриковича дурное появилось. Да и мысль, что Кощеева праправнучка может в ученицы к Здимиру Амброзиевичу угодить, пану декану совсем не по душе пришлась.

   – Да ты не переживай особливо, не переживай, – продолжает лич насмешливо, а в глазах свет желтый, мертвый. – Отказалась девка. Думала-думала – и отказалась.

   Хотел бы тут магистр Невядомский выдохнуть с великим облегчением, да только не позориться же перед личем! Такое и с человеком-то не след делать, а уж с нежитью и подавно.

   Да и что там Лихновская – тут и без нее делов в избытке.

   – Так что мыслишь-то про ночное происшествие, Здимир Амброзиевич? Не могло быть, чтоб не имелось у тебя никаких мыслей.

   Прикрыл глаза магистр Кржевский, призадумался крепко.

   – Да вот есть у меня кое-какие идейки… Да все слабовато – сплошь измышления. Будто бы все магические потоки натянули до предела самого. Тронешь – и лопнут тут же. И потом силу из них словно бы выкачала. Зачем – мне то неведомо. А что после случится… кто знает? Уж вряд ли что доброе. А причина в чем – и не спрашивай. Не всеведущий я.

   Может, и знал лич что-то большее, а вот рассказывать не спешил. Или просто цену себе набивает. Со Здимиром Амброзиевичем наверняка никогда и не сказать. Коварное он существо, а все ж таки знает, как рядом с живыми оставаться.

   – Ладно, пойду я, – молвит пан декан без охоты. – Но если надумаешь чего – ты уж поделись, сделай милость.

   Кивнул Кржевский.

   – А как иначе? Не изволь беспокоиться, Тадеуш Патрикович. За мной дело не станет.

   «Хотелось бы верить в то...»

   Явились на занятия Юлиуш Свирский с Мареком Потоцким серые, умаянные. Ну так всю ночь не спали – оно и неудивительно.

   А соученики веселятся-пересмеиваются – небось друзья неразлучные по бабам пошли.

   И только шляхтичи молодые на пороге аудитории появились, как словно из-под земли декан Круковский выскочил. Брови у него нахмуренные, глаза молнии мечут.

   – Свир-р-р-ский! – говорит да грозно так.

   Глянул на него княжич взглядом несчастным и молвит:

   – Анислав Анзельмович, а давайте попозже поговорим?

   Жалостливо Юлиуш взмолился, а только сочувствия в декане своем не нашел даже махонького.

   – Опять пил?! – декан Круковский грохочет.

   Прострелила голову княжича боль нестерпимая. Да и Марек рядом мучался.

   – Как стеклышко! – ответствует Свирский с возмущением праведным. – Вон и дыхнуть могу!

   Принюхался Анислав Анзельмович. И верно, не пахнет вином от студиозусов проштрафившихся. А только все одно – накосорезили где-то паршивцы.

   – На тебя вон докладную написали! – продолжил гудеть пан декан да бумажкой принялся перед носом Свирского