Октопус. Октавия Колотилина

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ЭПИЛОГ
• ЧАСТЬ добавочная: «А знаете ли вы...»

АННОТАЦИЯ

Рина Куравина с напарником погружаются у берегов Аляски на глубину восьмидесяти метров, надеясь открыть новые виды, и попадают в ловушку, расставленную… осьминогами. Учёные не ожидают, что сами станут объектом изучения. Кислорода совсем мало, для всплытия потребуется не один час, шансов на спасение почти нет. Осьминоги не видели раньше людей, но подозревают в них тех самых демонов, которые вылавливают и едят головоногих. Сможет ли Рина доказать, что люди — безобидные морские животные?

ГЛАВА 1

Существо сидело на отвесной скале и притворялось выступом: в точности повторяло её трещинки, пятна лишайника. Рина толкнулась ластами, тихонько подплыла ближе. Плавно, очень плавно занесла сачок.

   В последнюю секунду «выступ» прянул влево; на том месте, где он сидел, застыла чёрная клякса. Но нет, не проведёшь! Сачок уже летел навстречу беглецу.

   Попался!

   Рина сунула пальцы в сетку, схватила мягкий комочек — за голову, обязательно за голову, щупальца он может откинуть — и аккуратно выпростала, стараясь не повредить кожу. Она тонкая, как у человека на внутренней стороне губ, и такая же чувствительная.

   Осьминожек, размером с голубя, обхватил руку дайвера, клюв работал изо всех сил. Нет, малыш, тебе не прокусить кевларовый налокотник, сухой гидрокостюм плюс три слоя термобелья. Телескопический глаз смотрел с отчаянием смертника: поймали, вот-вот начнут рвать на куски и лакомиться диетическим мясом.

   Серый, в чёрных точках. Октопус вульгарис, осьминог обыкновенный; такого бы красавца да заспиртовать. Но в коллекции уже был экземпляр побольше, а сейчас время лезть в пещеру. Её обнаружили в прошлое погружение, ходы тянулись далеко в глубь горы, сведений же о них не нашлось никаких и нигде.

   Таскать за собой садок с добычей не хотелось. Рина разжала пальцы, тряхнула кистью. Осьминожка отлепился и, не веря своему счастью, завис в воде. Через полминуты дал струю из сифона, полетел прочь, словно реактивный самолёт. Он закидывал щупальца к самой голове, толкался ими, чуть ли не пел.

   Петь осьминоги не умеют, вообще звуков не издают, но слышат. У них под кожей есть органы, которые воспринимают вибрацию — статоцисты, мешочки, покрытые изнутри чувствительными волосками. И зачем слух, если ты немой?

   Хонер, напарник, уже спустился к заветной пещере и тыкал с трагическим видом в наручные часы: план погружения — это святое. Нарушь его, и останешься в Бездне навсегда.

   Рина глянула на компьютер в виде наручных часов — царь и бог подводника. Он говорит, когда подниматься и когда стоять. Решает, сколько тебе осталось наслаждаться голубым молчаливым простором вокруг.

   Глубина: семьдесят пять метров.

   Газовая смесь для дыхания: донный тримикс.

   Начало всплытия: через час пятьдесят минут.

   Чертовски мало времени! Особенно для обследования незнакомой пещеры. В заливе Аляска вообще плоховато с техническими погружениями, а глубоководный каньон здесь совсем не изучен. Шириной в полмили, длиной до пяти, с двух сторон он перегорожен естественными стенами. Между ними всё густо заросло разлапистой ламинарией.

   Кто может водиться тут? Чутьё подсказывало: в ближайший час коллекция беспозвоночных пополнится уникальным экземпляром, а то и несколькими. Что, если Рина откроет новый вид? Назовёт фамилией матери — Донская?

   Хватит мечтать!

   Догнав Хонера, Рина забила крюк с петлёй у входа в пещеру. Поплыла вглубь, разматывая катушку. Скрученная нейлоновая бечёвка — единственная надежда вернуться из тьмы. Заблудился в пещерах, пропустил время всплытия — считай, мертвец. Здесь уж никто не вытащит в случае чего: штатные спасатели с их устаревшим оборудованием не полезут на такую глубину, да ещё и под камни.

   Свет фонаря выхватывал по бокам бугристые стены, сложенные из мощных плит. Верхние наплывали на нижние, получалась многослойная юбка с рядами оборок. Полы устилал осадок, словно снег, по которому никто не ходил годами.

   Нет, не годами: веками. Тысячелетиями.

   Узкий коридор вывел в зал, его противоположную стену невозможно было рассмотреть. Ну и пещерка!

   Рина переключила налобный фонарь на дальний свет и успела заметить, как на полу между гигантских валунов что-то прошмыгнуло. Кто там?

   Она выставила раскрытую ладонь, потыкала ею вниз — сигнал Хонеру «погоди, спущусь» — и устремилась к далёкому полу.

   Что-то опять мелькнуло, взметая столбы осадка, причём оно не плавало, а перебегало по дну. Краб?

   Хонер показал «ок» и отплыл к дальней стене. В голубом ореоле от фонаря, с облаками пузырей над головой, увешанный баллонами, в круглом шлеме — чем не глубинное чудище? Или новогодняя ёлка, если смотреть на блестящие карабины, прицепленные буйки и катушки.

   Где же этот краб? Заметив справа очередной столб, Рина толкнулась ластами, черпанула сачком — однако тот оказался пуст. Подняла голову, отыскивая Хонера…

   Куда он подевался?!

   Только её фонарь резал тьму. Напарник заплыл в боковой коридор? Без «путеводной нити»? Нет, ни в жизнь он так не сделает. Беспечный подводник — мёртвый подводник, а Хонер всё-таки профессионал.

   Она жала и жала на кнопку браслета для подачи сигнала, однако ответной вибрации не ощущалось. Почему не реагирует? Без сознания?

   Что делать? Тут не крикнешь, не порасспрашиваешь прохожих: «Вы не видели парня в синих ластах?» Возможно, фонарь погас, а запасной не работает. Нельзя метаться, надо плавно двигаться по залу, пока напарник сам не объявится.

   Рина поплыла вверх, к входу, откуда тянулась бечева. Казалось, туннель стал ýже и бугров по стенам прибавилось. Конечно, на глубине восприятие частенько подводит. Если дышать обычным воздухом, в котором полно азота, можно словить «азоточку» — газовое опьянение. Но сейчас в лёгкие поступает особая смесь на основе гелия, тримикс, и наркоза быть не должно.

   Один из бугров сдвинулся? Или опять обман зрения? Рина протянула руку, чтобы пощупать его…

   Кругом поднялись чёрные клубы: чернила?! Подалась назад — и тут они! Срочно, срочно выплыть из зоны загрязнения.

   Но покинуть её не получалось. Рина гребла изо всех сил, а непроглядная туча не кончалась, она словно заполнила весь зал!

   Только не паниковать. Не хватало зацепиться шлангом за стену. Потребление смеси наверняка больше расчётного — вон как сердце колотится. Надо повисеть на месте, пока муть не рассеется.

   В бок ощутимо ткнули острым, толкнули ногу. Кто может атаковать здесь? Крупные рыбы не переносят чернил. Уж не Хонер ли нашёлся?

   При следующем толчке в плечо Рина схватила нападавшего: нечто длинное, упругое, оканчивается выпуклым ромбом с широкими плавниками. Скат? С чего ему жалить громадину-дайвера?

   Сердце прыгало, словно мячик для пинг-понга. Нельзя дышать так часто: если переберёшь тримикса, и судороги схватишь, и замёрзнешь, не говоря уже о том, что смесь закончится быстрее плана. Рина попыталась успокоиться.

   Однако тычки продолжались. Кто-то схватил сзади за баллоны и рванул, потом начали дёргать шланги, карабины.

   Чёрт, что это?! Одна протечка — и всё, прощай, мама!

   Рина замахала руками, отгоняя нападающих, перекувыркнулась. Щёлкнул клапан шлема — выдрали регулятор!

   Запасной баллон, почему автоматика не подключает? Его тоже нет?!

   Сбоку сильно стукнули по шлему, и Рина потеряла сознание.

***

12 дней спустя

   Сможешь ли убить того, кто тебе дорог?

   Посреди аквариума ярилось, закручивая кончики рук, моё личное сокровище.

   — Как долго тебя не было! — прощёлкал осьминог, припав к стенке.

   Кружочки присосок нарисовали на стекле лилию с восемью лепестками. В её сердцевине скрыт клюв, но не опасный — этот вид не вырабатывает яд.

   Лишь бы не заметил, что я собралась делать.

   Я откинула лючок на крышке аквариума, сунула левую руку внутрь. Присоски тут же припали к пальцам, легонько целуя, пробуя. На каждой присосочке столько же вкусовых рецепторов, как на кончике языка у человека; получается, у осьминога тысяча шестьсот маленьких любопытных язычков.

   В правой руке у меня спрятана пробирка. Пока он отвлёкся, добавила в воду три капли.

   — Так хочется есть, — смущённо пожаловался осьминог. — Ты ничего не принесла мне?

   — Ещё не поймали, — соврала я.

   Присоски щекотали, передавая мою ладонь по цепочке к скрытому под головой клюву. Он прощёлкал:

   — Прошу, отпусти, сам половлю. Почему ты заперла меня здесь?

   — Пока сиди. — Я нервно улыбнулась, стараясь не вспоминать вчерашний кошмар.

   Вспоминать нельзя, ведь собеседник чувствует эмоции по вкусу.

   Ладонь затащили к центру «лилии». Кривой клюв, как у попугая, нежно прикусил мой большой палец. Играясь, словно котёнок, осьминог начал спускаться к запястью, легонько сжимая кожу: и приятно, и страшно.

   Я влила ещё пару капель.

   — Что это?! — Он бросил мою руку, отпрянул.

   У дальней стенки аквариума громоздился «замок» — сооружение из камешков, старых башмаков, лейки от душа и конического ведёрка с противопожарного щита. Осьминог просочился в щель между предметами, выставил две руки наружу. Прощёлкал подозрительно:

   — Откуда противный сладковатый запах? Внутри нет, наверху — сильный.

   — Внешние фильтры забились, — сказала я как можно убедительней.

   Пока он поправлял своё строение, проверила, все ли трубы, ведущие в аквариум, заглушены.

   И твёрдой рукой смахнула слёзы.

ГЛАВА 2

12 суток до того

   Пришла в себя, лёжа на дне. Судя по пустоте за спиной и по бокам, жилет-компенсатор исчез вместе со снаряжением.

   Чем она дышит?! А, пони-баллон для аварийного всплытия, он же в кармане на бедре, трубка идёт под тканью.

   Плохо. Но могло уже и всё кончиться.

   Фонарь на шлеме не работал: разбит, как и камера. Однако сверху шёл слабый свет. Рина сняла лишние грузы с пояса, толкнулась ластами — хоть они на месте! — и поплыла туда.

   Вынырнула! Невозможно, откуда здесь воздух?.. Под потолком крохотной пещерки скопилось немного газа. На стенах светились чёрточки с палец — что это?

   Компьютер пропал, однако запасной, спрятанный под левой перчаткой, показывал глубину семьдесят девять метров. Рина ощупала шлем: вроде бы цел, клапана все рабочие, протечек нет. Отличная вещь: подвижно крепится к шее, позволяет поворачивать голову, встроена дыхательная маска, есть микрофон рации для связи с кораблём.

   Когда отец спросил, что подарить на окончание универа — поездку в Париж или гидрокостюм, Рина выбрала второе, пропуск в Бездну. С тех пор прошло двадцать два года, сменилась куча комплектов, но для погружения в ледяные воды Аляски Рина купила сухой, с подогревом и автоматическим переключением смесей.

   Он-то и спасает. Пока.

   Компьютер показывал, что на всплытие нужно полтора часа, если делать декомпрессионные остановки. А если без них — кровь закипит, ткани тела вспенятся пористым шоколадом. В пони-баллоне транспортная смесь, нитрокс — азот плюс кислород. Хватит минут на пятнадцать при экономии. Выберись даже на свободную воду — не поднимешься.

   Думать, думать. Соображать.

   Пещера с комнатушку, совсем не тот зал, где потерялся Хонер. Что за бурление позади, у стены? Рина нырнула, отследила серебристые шарики до дна: спарка двух газовых баллонов. Её вентиль выбило, переливчатый столб из пузырей струился вверх.

   Запорошенная илом куча под баллонами шевельнулась: человеческая фигура!

   Рина бросилась к Хонеру, перевернула лицом вверх. Глаза закрыты, но дышит — автоматика сработала. Живой!

   В его кармане пони-баллон был наполовину пуст, и стрелка манометра неуклонно ползла к нулю. Руки и ноги напарника слегка подёргивались: азотное опьянение, не перенёс перехода на нитрокс. Очень опасное состояние.

   Соображать. Думать, думать.

   Откуда взяться воздуху в пещере на глубине почти восемьдесят метров? Это может быть только донная смесь из их же баллонов. Там содержание азота меньше — если Хонер подышит ею, опьянение отпустит.

   Рина освободила напарника от бесполезных баллонов и грузов, потащила наверх. Выставив по плечи из воды, отстегнула ему шлем с маской. Затем сняла свой и осторожно вдохнула: вроде бы нормально, перед глазами не плывёт.

   Голова Хонера бессильно свесилась набок. Пружинки мокрых волос закрыли половину бледного лица, длинный нос заострился. Через пять минут напарник поморщился, чихнул и пробормотал по-французски:

   — Мадам, томатный и курицу. И закройте иллюминатор, нереально слепит!

   — Очнись, очнись! — трясла его Рина.

   Серые глаза разлепились — мутные, сонные. В пещере пахло водорослями, затхлостью. На сколько двоим хватит здесь воздуха? На два часа? На три?

   — Я летел над Амстердамом, прикинь? — сообщил Хонер по-английски. Он всегда говорил на старом сленге, от которого Рина долго отучала себя после университета. — Огни, небоскрёбы, все дела. Это мы где?

   — На глубине, не поверишь, — съязвила она. — Баллонов нет, у меня и жилет со всеми вещами пропал, и буйки, и рация. Куда ты делся?! Почему на кнопочку сигнального браслета не нажал, чтобы завибрировало?

   — Да я реально не успел. — Хонер пожал мускулистыми плечами. — Жижа чёрная кругом, потом вдарило что-то сзади, потом ещё. Сны чёткие, стюардесса наштукатуренная, у неё такие классные эти самые… И обломчик, ты меня трясёшь. Лучше б не будила. Куда плыть — крокодил знает, страхующей команды нет, спасатели не достанут. Мы с тобой конкретно вляпались. Капец. Всё из-за сволочи Шулера.

   Рина опустила глаза: на самом деле — из-за неё.

   Шулер был руководителем департамента исследований общественной организации «Красная панда». Он позвонил в апреле, предлагая ни много ни мало — место научного руководителя экспедиции!

   Звучало здорово. На самом деле американский магнат «Санрайз Петролеум» собирался установить вблизи берегов Аляски очередную нефтяную платформу. Для проекта провели исследование дна и заметили на глубине шестидесяти метров колоссального кальмара, который водится только в Антарктике, а здесь ещё не встречался.

   «Красная панда» прицепилась к этому факту на общественных слушаниях и выбила себе контракт на исследования. Нефтяники согласились оплатить экспедицию, лишь бы им не добавляли проблем.

   Как обычно, деньги ушли «на нужды организации». Разворовали. Но отчёт об исследованиях надо было представить, и вот Шулер звонит давней знакомой.

   Средств он дал в обрез. Зато на балансе «Красной панды» значилась новая прогулочная яхточка. Там разместили оборудование для погружений, одну из кают переделали в лабораторию, и места для пассажиров почти не осталось: Рина — морской биолог, Хонер — гидролог, плюс экипаж. Должны были участвовать ещё два океанолога от Шулера, но заболели в последнюю неделю. В итоге — ни команды поддержки, ни страхующих.

   И вот теперь некому нырять, некому искать пропавших дайверов. Не исчезни рация, сообщили бы хоть наверх, что живы…

   Хонер бессильно лёг на спину, разглядывая покрытый иглами сталагмитов потолок. Рина решила:

   — Бери мой пони-баллон, ищи выход. Приведёшь подмогу.

   — Чего это — я? — возмутился гидролог. От гелия в воздухе голос его звучал высоко, как у Микки Мауса.

   Впрочем, она пищала так же.

   — Ты меньше весишь, меньше нужно смеси.

   — Ништяк, я меньше вешу! Да ты в плечах такая же, по талии — тоньше, а рост тот же метр восемьдесят.

   — Зато я шире в бёдрах. И твоего снаряжения сохранилось больше, у меня и жилет пропал, и катушки.

   — Мои возьми.

   — Своими сам пользуйся.

   Они препирались, словно студенты на перерыве, которые решают, кому идти за кофе. На самом же деле у остающегося почти нет шансов выжить. Пока напарник поднимется, пока найдёт достаточно экипированных и обученных спасателей — кислород здесь кончится.

   — Раз ты тут, то и я тут, — упёрся Хонер. — Ещё хэ зэ, где из этой стрёмной душегубки выход.

   Рина снова надела шлем, но драгоценный пони-баллон не подключила: транспортную смесь надо поберечь. В былые времена занималась фридайвингом, могла и на десять минут задерживать дыхание, а теперь сил хватало только на шесть-семь.

   Без фонаря коридор придётся искать ощупью.

   Чёрточки с палец, которые светились на стенах, на поверку оказались губками, мягкими и пористыми. Конечно, сияют не они сами, а бактерии, живущие в их клетках. Но почему подселенцев так много? Значит, пищи здесь, планктона, — полно. А это странно для глубоководной пещеры. Возможно, их питают остатки добычи других существ, которые охотятся снаружи?

   Рина оторвала от свода губку покрупнее и принялась при её свете обследовать стены, пол. Но нигде и намёка на проход не было. Наконец пальцы провалились в щель сантиметров двадцать на десять, она уходила узким прямоугольным тоннелем. Пролезла рука по плечо, снаружи чувствовалось движение воды.

   Вернувшись, Рина рассказала о находке Хонеру. Тот поднял бровки:

   — Ништяк, а как мы вошли? Оба словили азоточку и протиснулись в эту задницу, как угри? Не заливай.

   — Других отверстий ни в стенах, ни в полу нет. Сам нырни.

   — Да чё, нырну.

   Он тоже вернулся ни с чем.

   Рина решила снова обследовать щель. Рядом с ней словно бугорок? Всё ведь здесь ощупала — не было его! Протянула руку, однако бугорок вдруг стал осьминогом величиной с кошку, юркнул в отверстие.

   — Осьминог! — отдышавшись, сообщила Хонеру. — И знаешь, когда на меня напали, кругом были чернила. Конечно, их мог и гигантский кальмар выпустить: очень уж много.

   — Походу, я тоже в чернилах заблудился. Перед тем как стукнуло. А прикинь, если твои осьминоги кучей собрались и ка-ак напрудили? Типа флешмоб у них?

   — Глупости, это одиночные животные, в стаи не сбиваются. — Она задумалась. — Хотя… У берегов Восточной Австралии биологи обнаружили песчаные домики, составленные кругом. И там жили осьминоги вида октопус тетрикус, представляешь? И от акул вместе защищались, и крабов добывали. Возможно, здесь такая же колония, и нас атаковали, приняв за хищников. Но как бы они сняли снаряжение, испортили твои баллоны? Затащили куда-то двух громадин, да ещё и вход завалили? Если я подобное заявлю Шулеру, он точно решит: подхватила азоточку.

   — Зачем ты вообще связалась с мутным типом? У тебя имя, десятки статей по гидробиологии. И в институте Скриппса тебя ценят, и в Национальном Управлении. Чего было браться за это… За это…

   — Хочешь сказать: за сомнительное мероприятие со смешным бюджетом?

   — Да. За это дерьмо.

   Рина вздохнула: на самом деле она преследовала свой давний интерес. Ещё три года назад при погружении в другом заливе побережья Аляски — Принс-Уильям — она обнаружила кое-что удивительное.

   Широкий каньон с гигантскими каменными столбами был полон остатков животных, многие из которых даже не описаны в справочниках. Там обнаружились десятки пёстрых раковин улиток-конусов неизвестного ранее вида, полосатая клешня краба, тоже неизученного.

   Судя по толстому слою ила и останков, каньон когда-то кипел жизнью, причём совершенно уникальной. Но в восьмидесятых годах прошлого века в заливе Принс-Уильям сел на мель танкер «Эксон Валдис», направлявшийся в Калифорнию. Из него вылилось одиннадцать миллионов галлонов сырой нефти. Нефтяная эмульсия осела, погубив донных обитателей, экосистема до сих пор не восстановилась.

   Когда к Рине попали результаты предпроектного мониторинга «Санрайз Петролеум», сердце её радостно забилось: обнаружен такой же каньон, живой! Покрытый лесом широколистной арктической ламинарии, с каменными столбами и системой пещер.

   Могла ли она упустить эту возможность? Вдруг здесь живут десятки неизвестных науке видов?

   Чтобы провести исследование по всем правилам, надо выбивать грант, доказывать министерским крысам и спонсорам, насколько это необходимо. Потратить невероятное количество усилий и десяток лет. А в результате сама не сможешь погрузиться, не увидишь чудесный каньон.

   Ведь Рине уже сорок пять. Волосы она выбеливает, маскируя седину, стрижёт под бобрик. Что будет в следующем году? Не скрутит ли её окончательно артроз, навсегда захлопнув ворота в Бездну?

   «Теперь-то уж точно не скрутит, — саркастично усмехнулась Рина. — В Бездне как раз и останусь, вечно молодой».

   Ныряли по очереди, снова и снова обследуя стены. Хонер увидел сразу трёх осьминогов, те вполне слаженно действовали: пока один плавал перед носом человека, отвлекая внимание, двое других отступили в щель. После мерзавец выпустил чернила и скрылся.

   Мучила жажда: фляжки с пресной водой тоже исчезли. Катетер, встроенный в костюм, позволял писать, ничего не снимая, и теперь это оказалось минусом: у них не было для питья даже мочи. В ушах всё сильнее отдавалось «бом-бом-бом». Значит, в воздухе стало слишком много углекислого газа.

   — Прекрати, не ныряй больше, экономь дыхание, — распорядилась Рина.

   — И зачем бы мне его экономить? Чтобы дольше помучиться? — Писклявый голос звенел комариком — гидролог всё больше предавался отчаянию.

   Он был из семьи французских эмигрантов, которые в конце девяностых приехали работать в Сиэтл. У Рины та же история: ей исполнилось семь, когда родители перебрались из Москвы по приглашению фирмы.

   И «лягушатника», и «борщеедку» в колледже дразнили за акцент — потому, наверное, сдружились. После вместе увлеклись дайвингом. Но если Рину интересовал потрясающий мир, что ползал, прыгал, летал над рифами и под водной толщей, то Хонера влекла сама глубина. Безбрежная синяя свобода, ни стен, ни дна, лети в её объятия, будь ею!

   Теперь же вместо свободы — тесная пещерка. Обидно умирать так. А дома у Хонера пьёт препараты от невроза молодая жена, третья по счёту, скучает любимый кокер-спаниель с ушами до земли, пылится в гараже новенький байк…

   — Заткнись, — прервала Рина поток причитаний. — Меня тоже ждёт мать, старенькая, кредиты одна не выплатит. Смотри, бугров как будто больше? Они подбираются к нам?

ГЛАВА 3

У стен в воде раскрылись кляксы чернил, сразу с десяток, потом ещё круг, ближе. В коричневой мути исчезли собственные ноги, их захлестнула верёвка, стянула, не давая толкнуться ластами.

   — Шлем! — крикнула Рина Хонеру, надевая свой.

   Едва успела застегнуть — верёвка затащила под воду, локти тоже обмотало, уже и грудь с талией сдавили путы. Пони-баллон подключить не успела, под черепом оглушительно било «бом-бом-бом». Тёмная жижа кругом кипела, кто-то шнырял рядом, тыкался в ноги…

   Внезапно верёвки исчезли, с десяток кулаков толкнули в спину, и Рина всплыла.

   Воздух! Непослушными пальцами отстегнув шлем, она принялась дышать. Воздух был восхитительный, свежий, как ветер с гор весной. Как утреннее дуновение с запахом сосен и земляники, когда вылезаешь из душной палатки. Как в жаркий день — двухлитровая бутылка минералки, запотевшая, отвинчиваешь крышечку, а та «пых» — и дымок…

   Кто-то тряс её, ухватив за грудки. Да Хонер же!

   Рина лежала на плоском камне. Лежала! На каменной плите! И дышала. В рот сунули горлышко фляги, пресная вода смочила губы — сладкая, вкуснее фирменной «Маргариты» из элитного бара.

   Сделала несколько жадных глотков — и отстранилась: надо экономить.

   У края плиты тихонько плескала волна, а накрывал всё пространство матовый купол диаметром метра четыре. От вершины купола по стенам струились переливающиеся фиолетовым прожилки, ветвились, как на листе клёна. Крышу венчали четыре зеленоватых ромба. Снаружи проступали продолговатые звёздочки — скорее всего, те же светящиеся губки.

   Хонер сказал, что сам только очнулся здесь, рядом лежали две их фляги. Осьминоги перетащили добычу в новую клетку? Почему не съели? Что это за место?

   Плита выступала из каменной стены, дотянуться до которой мешал перламутровый купол. Рина встала, принялась ощупывать его: мягкий, склизкий. Вдоль всей поверхности тянулись прозрачные балки, сходились над головой. От одной легко удалось оторвать кусок; по куполу тут же прошла дрожь, он стал ниже и шире. Мощная волна захлестнула плиту.

   — Эй, прекрати! — запищал Хонер.

   Голоса их по-прежнему тонкие от гелия? Видимо, здесь не воздух, а всё тот же триникс из баллонов, но почему-то свежий.

   — Я поняла! — неожиданно для самой себя сказала Рина. — Это медуза.

   — Да ладно, какая медуза?!

   — Огромная.

   Надев шлем, заглянула под воду: купол погружался на локоть, от него расходились сотни тонких прозрачных канатов, на глубине метров пять они смыкались, словно корзинка. Конечно же — стрекательные щупальца! На каждом трепетали в потоках зелёные ленты, окутанные пузырьками; блескучие струйки текли вверх.

   — Кислород, — доложила Рина, стягивая шлем. — Водоросли на щупальцах медузы вырабатывают кислород, дополняя нашу смесь. Похоже, осьминоги собрали газ из баллонов сюда и придумали, как его регенерировать.

   — Осьминоги? — Хонер засмеялся короткими всхлипами, не поймёшь — может, и плачет. — Ты реально говоришь «осьминоги придумали»? Не-ет, Рина, мы оба лежим сейчас на дне первой огромной пещеры, дрыгаемся и ловим глюки. И глюки эти — дебильные! Хочется пить, я замёрз, и есть нечего. Про полёт над Амстердамом, походу, лучше.

   Рина в ответ выложила трёхэтажную конструкцию по-русски, которую можно было перевести как «молчи и думай». Зря, конечно, но стало легче.

   Она снова принялась нырять. Прозрачные щупальца отгораживали водный участок под куполом от остальной части пещеры. Сквозь них виднелись огни по стенам, раскинувшиеся правильной сеткой: на каждом полуметре по огоньку. Больших проходов, чтобы мог пролезть человек, и здесь не было. Но как-то ведь сюда протащили пленников?

   Значит, есть дверь.

   А дверь не могли сделать обычные животные. Неужели обитатели пещеры разумны? Идея не вызывала особого отторжения. В лабораторных условиях осьминоги запоминали, как пройти сложный лабиринт, отвинчивали крышки у банок, складывали кубики Лего. Эдакие шимпанзе, только подводные. Так почему им не эволюционировать во что-то более организованное? Осьминоги на океанском дне появились раньше, чем динозавры на суше — время развиться было.

   Однако неужели именно Рине удалось найти эту тайную цивилизацию? Никто не поверит. Взять бы образцы…

   Стоп — образцы?! О чём она думает? Восемьдесят метров до поверхности, два полупустых пони-баллона и замкнутая, словно орех, пещера.

   Но Рина его расколет.

   Она раз за разом оплывала по кругу водяную тюрьму. К одному из щупалец медузы оказалась привязана верёвочная клетка, внутри сидел осьминожка с ладонь — октопус вульгарис. Рина оторвала клетку, повлекла за собой — и тут заметила ещё две. В первой шевелила плавниками крупная сайка, в другой лежал комок водорослей.

   Рина выволокла все три находки на берег. Вода из них вытекла, рыбка забилась. Осьминожка высовывал через ячейки кончики щупалец, пытаясь освободиться.

   — И что за шняга? — без интереса спросил Хонер, лёжа на плите и слегка повернув голову.

   — Должно быть, наша еда.

   Он оживился, сел. Предложил:

   — Морепродукты — пополам, водоросли пустим на подушку. Ножи у нас отобрали, клетки зубами грызть будем?

   Рина покачала головой:

   — Думаю, это испытание. Знаешь, каким образом крыс или ворон проверяют, насколько они умные? Подсовывают им хитрые сосуды с пищей, которую надо достать. На каждой клетке сверху узлы. Что если их аккуратно развязать?

   Снимать перчатки сухого костюма — та ещё проблема: надо отстегнуть кольцо крепления, кроме неопреновой перчатки, освободиться от шерстяной. И рука сразу замерзает — вода всего шесть градусов, воздух ненамного теплее.

   Если на клетке с водорослью узел оказался простой, то над сайкой пришлось повозиться: пальцы едва гнулись, а навязали тут целое макраме. Ладонь у Рины полностью окоченела, и осьминожку она поручила Хонеру.

   Тот стонал, ругался, однако узлы распутал. Торжествующе схватив за голову извивающуюся добычу, спросил:

   — Ну, кто первый кусает?

   — Никто. — Рина пожала плечами. — Отпусти его.

   — Как это — отпусти?!

   — Нас проверяют, насколько мы опасны, — терпеливо объяснила она. — Жуй водоросли.

   — Капец. А рыбу тоже нельзя?

   — Нет. Запомни: мы травоядные, милые создания.

   — Ты-то?! Милая и травоядная?

   — Да. А ещё я никогда, ни при каких обстоятельствах не обижаю осьминогов.

   Хонер стоял, открыв рот и явно подбирая аргументы позабористее. Рина забрала у него животное, с любовью отпустила в воду. Следом отправила и сайку.

   На вкус водоросли оказались довольно мягкими, словно их отварили. Хонер, хоть и кривился, свою порцию уничтожил мгновенно. Отпущенные животные плавали по водному участку под куполом. Глупая сайка то и дело тыкалась мордочкой в какое-нибудь из щупалец и отдёргивала её: видно, те неприятно жалили. Осьминожек всего один раз обжёгся и прикрепился снизу к плите.

   Заглядывая в шлеме под воду, Рина замечала «работников»-осьминогов — от совсем небольших, с пончик в размахе щупалец, до метровых. Они носили на головах что-то вроде плетёных корзин, доставали из них мелкие кусочки рыбы и раскидывали под медузой. Её прозрачные канаты колыхались, подбирая корм.

   Рина ныряла и наблюдала за работниками из своей клетки. Первый раз те испугались, попрятались. После осмелели, перестали убегать. Конечно, между стрекательными щупальцами медузы легко протиснуться, через гидрокостюм их яд не пройдёт. Но открывать козыри Рина не спешила — пусть лучше осьминоги чувствуют себя в безопасности.

   Это был совершенно новый вид: на каждой руке по три ряда присосок вместо двух, и запястье оканчивается тремя пальцами. Ими осьминоги легко подбирали с пола мелкие предметы — рыбьи кости, чешуйки. Но как, ведь щупальца мягкие?

   Когда один работник кормил медузу, корзина с кусками рыбы развалилась. Он переплёл сосуд, поддерживая левой передней рукой и орудуя ещё парой — удивительная ловкость!

   Наверное, конец каждого пальца укрепляет изнутри хрящевая пластинка.

   Обычно осьминоги видят недалеко, на два с половиной метра. А работники старались оказаться подальше от медузы, стоило Рине двинуться от плиты к прутьям своей живой клетки — значит, различали человека метров за пять.

   И ещё: они щёлкали. Чем может щёлкать осьминог? Только клювом. В одиночестве работник звуков не издавал, но когда появлялся второй, щёлканье так и неслось. Рина специально ныряла без шлема, пытаясь разобраться в череде сигналов; однако уловить разницу между ними человеческое ухо не могло.

   В пещере действительно обнаружилась дверь: овальный кусок стены величиной с хоккейные ворота отходил в сторону, оставляя щель, куда и пробирались работники с корзинами. Висела дверь не на петлях, а на мясистой массе, напоминающей ногу улитки.

   Надо прорываться наружу.

   Но кто там, за дверью? В пещере, кроме работников, то и дело маячили «солдаты». Они были размером с овчарку, ходили по трое, друг за другом, и каждый держал двумя щупальцами ската, причём ската совершенно небывалого! В водах залива встречаются большой калифорнийский скат и длинноносый скат. Эти же ни на одного из них не походили: хвосты толстые и длинные, а тело узкое, почти без плавников — не животное, а лопатка для блинчиков.

   Рина с Хонером пробыли здесь уже больше суток. Наверху должны были начать спасательные работы, только кто найдёт потеряшек на такой глубине? Оставалось надеяться лишь на себя — или на чудо. Компьютеры показывали время всплытия около двенадцати часов: чем дольше ты под водой, тем длиннее остановки на декомпрессию.

   Теперь пони-баллоны не спасут, даже если выбраться из пещер.

   Доставать еду становилось всё сложнее. На этот раз комок водорослей поместили в «матрёшку» из трёх клеток, да ещё и насадили сверху актиний — хищных животных, похожих на лазоревые цветы. Стоило протянуть руку, и лепестки-отростки вцеплялись в неё мёртвой хваткой.

   Рина кружила возле головоломки, гребками ласт удерживая глубину. Без перчаток руки замёрзли, к тому же снова пришлось выныривать и набирать воздуха. Хотелось уже порвать медузье щупальце, вместе с ним унести «матрёшку» наверх и прополоть дурацкий огород.

   Но поступить так — значит выказать силу, агрессию, чего ни в коем случае нельзя делать.

   Внизу, на прозрачных прутьях живой клетки, качалось четыре полудохлых сайки. Рина собрала их, разделала пальцами на неровные куски и принялась кормить актиний. Каждая, получив свою долю, обхватывала её и сжималась в плотный комочек, переваривая.

   Когда все успокоились, Рина распутала простой узел, и внешняя клетка «матрёшки» раскрылась. Есть! Теперь вынуть содержимое…

   Движение воды сообщило: дверь открывается. Причём распахнулась та на всю ширину, чего ещё не бывало. Рина зажала под мышкой добычу и подплыла ближе к прутьям, пытаясь разглядеть сквозь них, кого принесло. Воздуха уже не хватало, пришлось использовать пони-баллон.

   В зал вошли восемь «солдат» со скатами, встали по бокам прохода по четверо в ряд, словно почётный караул. Мимо строя неспешно проплыл потрясающий экземпляр! Не меньше двух метров от кончиков щупалец до макушки, шипастый, словно коралл, тёмно-елового цвета, удлинённая голова — с подушку от софы.

   За ним следовал осьминог такого же размера, насыщенно-шоколадный.

   Оба опустились перед клеткой, каждый оказался чуть ниже Хонера. Начальники? Их жёлтые глаза были размером с теннисные мячики, они поворачивались и рассматривали Рину. Щелчки, раскатистые, весомые, ощущались даже сквозь шлем.

   Еловый заложил вторые спереди руки за спину и выдавал отдельные «фразы», а шоколадный отвечал целыми трелями. Он размахивал над головой сразу четырьмя конечностями, явно увлечённый своей речью, и то становился весь ярко-оранжевым, то играл голубыми и лиловыми красками. Волны цвета прокатывались от головы к кончикам щупалец, свивали невообразимые завитки, а то рассыпались правильными кругами и ромбами.

   Это было великолепно! Не в силах больше сдержать любопытство, Рина оставила клетку с водорослями, протиснулась между «прутьями».

   Солдат, стоявший ближе всех, попятился. Другой решил напасть и ткнул хвостом ската в лодыжку Рины, но заметил, что оружие не причинило человеку вреда, и распластался на полу, точно скопировав оттенок известняка и его неровности.

   Остальные же выпустили струи из сифонов и шмыгнули в проём. Еловый гигант замешкался, однако и он выскочил, угрожающе щёлкая.

   Остался только шоколадный. На несколько мгновений «начальник» побледнел, словно привидение, затем принял первоначальный цвет.

   Рина с восхищением рассматривала огромного осьминога. Каждое его щупальце было удивительно симметричным. Одно, широкое и мускулистое, спокойно удерживало массивную дверь, не давая ей захлопнуться. Бархатистая кожа покрывалась мелкими иголочками, потом расправлялась, дрожала, словно озёрная гладь под ветерком.

   Умбрелла, перепонка между руками, оказалась намного меньше, чем у октопус вульгарис. Глаза расставлены шире, выпуклости возле каждого из них — словно лоб, как у древнегреческого мыслителя. Вот бы заполучить такой экземпляр в коллекцию! Интересно, сколько формалина уйдёт на его сохранение?

   Рина протянула руку без перчатки; навстречу поднялся кончик щупальца с тремя пальцами. Он медленно прикоснулся к её ладони — и тут же отдёрнулся.

   Осьминог резко щёлкнул, словно в изумлении, и снова потянулся, ощупал маленькими присосочками кожу человека. Рука немела от холода, но ощущение чего-то небывалого, яркого, как фейерверк, словно согревало изнутри.

   Другое щупальце приклеилось к шлему, пытаясь дотронуться до лица. Рина улыбнулась — и немного отстранила голову. Осьминог, видимо, понял свою бестактность, убрал присоски от шлема. Золотистый глаз пытливо сузился, изогнул горизонтальный зрачок опрокинутым домиком.

   Однако дыхательной смеси уже порядком потрачено. Рина сильно толкнулась ластами, ушла наверх, легко преодолев сопротивление медузы.

ГЛАВА 4

Хонер на плите бессовестно дрых. Он отказывался нырять и распутывать головоломки, считая это занятием глупым и даже вредным: ещё неизвестно, как аукнутся задержки дыхания на глубине восьмидесяти метров. Растолкав напарника, Рина пересказала свои приключения. Не могла не добавить:

   — Осьминог потрясающий! Глаза такие… Знаешь, умные, в них интерес и светлая радость… и как будто глубоко запрятанная тоска. Представляешь, если сделать из него препарат в силиконе?

   — Э-э-э… — протянул Хонер и неожиданно сказал: — А я тебе не нравлюсь, нет?

   — Ты о чём? — опешила Рина. — Слушай. Мы же с тобой обсуждали: только рабочие отношения.

   — Слава богу.

   — Так вот. Мы открыли новый вид подотряда инсиррата, и мы назовём его… Назовём его «октопус сапиенс», «осьминог разумный».

   Хонер хмыкнул:

   — Октопус, реально? Как тот кругляшок у однобалонников, из которого шланги в разные стороны торчат и который за всё подряд цепляет?

   — Да чего ты, полезная штука. Помнишь, пятнадцать лет назад та девушка, Патрисия, дышала через твой октопус, и вы вместе поднимались? По крайней мере, один раз он спас жизнь.

   — А во все остальные разы — жутко мешал.

   — Это название отряда головоногих. Изучить бы октопусов поближе…

   — Больше ты ничего не хочешь? Пить, нормальной еды, грелку, выбраться на поверхность? Спать?

   — Спать хочу. Дожёвывай свои водоросли и давай ложись.

   На плите валялся матрац: Рина и Хонер связали все пустые сетки наподобие мешка и набили губками. Не то чтобы он получился особо мягкий, но лучше, чем голая скала; устроились на нём вместе, для тепла. Губки всё ещё светились, верхние совсем слабо.

   Хонер начал отпускать обычные шуточки вроде: «А не наделать ли нам водолазиков?» Она пихнула его локтем, чтобы заткнулся, и попыталась заснуть.

   Левое колено ужасно ныло. Много лет лечила сустав, думала, что уже избавилась от этой проблемы, но в холоде артроз снова обострился.

   Сволочной холод! Ничто Рина так не проклинала, как его. Эта медленная пытка, когда стужа пробирается внутрь, захватывает один рубеж за другим, и ты как будто становишься меньше, таешь, словно снеговик на ярком солнце, только ты — тёплый снеговик, а солнце ледяное.

   Проснулась от дрожи. Хонер сидел на четвереньках у самого берега, опустив голову в шлеме к воде. Выпрямившись и сняв его, сообщил:

   — Походу, опять большой октопус пришёл. Стоит под медузой, на плиту нашу смотрит.

   Рина вскочила, сама взглянула через окошко шлема: так и есть, двухметровый розовый осьминог. Один из приходивших «начальников» — или другой? Она готова была отдать половину своей коллекции, только бы не лезть сейчас в ледяную воду. Но почему этот октопус решил навестить пленников? Что ему надо?

   Снова нырнула на пони-баллоне, оставив левую руку без перчатки.

   Посетитель был один. За ним лежало нечто вроде клумбы — размером с кровать, и всё из тонких жёлтых ростков, которые плотно прилегали друг к другу. Губка, только не светящаяся?

   После спанья на матрасе из «лампочек» у Рины сияли швы на гидрокостюме, она чувствовала себя рекламным щитом. Однако октопусу, похоже, иллюминация понравилась: стоило приблизиться, он воздел над головой четыре руки, будто говоря: «Ах!», и потянулся к швам.

   Рина позволила потрогать их, затем поймала щупальце, погладила нежную кожу. Она была на ощупь словно крем-брюле и меняла цвета от прикосновений, а присоски то пощипывали ладонь, то щекотали, отлепляясь. Но кожа уже заиндевела, почти потеряла чувствительность. С каждым погружением холод подступал быстрее.

   Октопус попятился, поднял губку на четырёх руках, обернул вокруг Рины. Она не успела испугаться, как поняла: эта штука греет! Жёлтые ростки легко сминались, словно синтепон, а внутри бродили горячие струйки.

   Рука оттаивала, и сквозь гидрокостюм постепенно просачивалось тепло. Рина прикрыла глаза: блаженство! Завернуться прямо здесь и спать.

   По шлему легонько постучали; октопус стал охровым. Он поглядывал как бы исподлобья, опустив голову. Протянул щупальце, которое бережно держало нечто чёрное и продолговатое, похожее на жирную гусеницу.

   Что это? Еда? Вроде бы уже договорились: пленники — травоядные. Рина с интересом взяла животное: извивается, словно морская пиявка. Октопус настойчиво подталкивал пальцы Рины с подарком к её голове, а другими щупальцами приподнимал край своей мантии, тыкал под него.

   Чего он хочет?

   Скользкая пиявка вырвалась, куда-то сразу пропала. Рина хлопнула по карману, где был пони-баллон: сколько уже смеси потратила? И повлекла губку наверх, отогревать Хонера.

***

11 дней спустя

   Осьминог в аквариуме, словно шарик ртути, просочился из-под стены замка наружу. Пожаловался:

   — Мои руки немеют. Душно, и сладковатый запах, он повсюду!

   — Уже промываю внешний фильтр, — заверила я и принялась для вида крутить переключатель компрессора.

   — Знаешь… — Осьминог мечтательно вздохнул, взметнув струёй из сифона песок со дна. — Когда впервые дотронулся до твоей ладони, сразу понял, что ты дама. Удивительно, но ваша кожа часто пахнет, как у озарённых!

   — Мы с тобой выделяем одни и те же гормоны: дофамин — когда радуемся, адреналин — когда злимся, окситоцин — когда хотим доверия и любви.

   Я опустила правую руку в воду, и присоски тут же прильнули, начали играть с пальцами. Вдруг осьминог отпрянул, вспыхнул алым:

   — У тебя на коже этот сладковатый запах!

   Чёрт! Я выдернула руку, обдав брызгами свой белый халат. Сказала примирительно:

   — Тебе показалось. Лучше приберись в замке, наверняка там гниют остатки пищи.

   — Вот ещё! У меня идеальная чистота.

   Он принялся сердито натирать блестящую лейку от душа.

   Тем временем очередные три капли упали в воду.

***

11 дней до этого

   Доставить огромную губку на плиту оказалось делом нелёгким: она бестолково трепыхалась в струях, как фата невесты, и тормозила движение. Хонер помог вытащить «одеяло» из воды и сразу разлёгся на нём, раскидав ноги.

   — Ништяк, грелка! Почему одна? Сказала бы, две тащи, и побольше.

   — Ну ты и наглый, я еле доплыла с этим. Где спасибо?

   — А ещё скажи — пусть гонят нашу рацию. Капитану наверху сто пудов надоело нас ждать, он точно свинтил.

   Рина скрипнула зубами: по договору, при форс-мажоре команда должна ожидать дайверов не меньше трёх суток, вызвав спасателей. Но филиппинцы довольно свободно относятся к своим обязательствам, могут и раньше уйти.

   Связь планировали через военную систему на гидроакустике: рация Рины посылает звуковые сигналы к буйку, тот отправляет сообщение в рубку капитана. Никель-кадмиевый аккумулятор позволял рации работать четыре дня, найти бы её, так и координаты можно передать…

   — Дерьмо! Ай! — вскрикнул Хонер, хватаясь за ухо. — Ай-й!..

   — Что случилось? — Рина кинулась к гидрологу.

   — Дрянь какая-то… В ухо мне заползла, кусается там… Я оглох!..

   Он вскочил, принялся прыгать на одной ноге, пытаясь вытрясти что-то из уха. Рина схватила его за плечи: в слуховом проходе торчал чёрный изгибающийся хвост.

   Та пиявка, что совал ей октопус! Вот же гад. Тварь заползла в губку, притаилась, а теперь укусила Хонера! Вытащить бы, да пинцета нет.

   Рина пыталась ухватить скользкий хвост ногтями, уговаривая Хонера не дёргаться, когда услышала шлепки сзади. В недоумении оглянулась…

   На плиту выползло двое работников. Конечно, в этом не было ничего удивительного: осьминоги выходят иногда на сушу, после отлива перемещаются от лужи к луже и ловят застрявшую там рыбу. Они набирают воду под мантию, зажимают её края, как застёжку, и могут так дышать часа два.

   Удивительно было то, что каждый работник держал по створке устрицы величиной с большую тарелку. Прикрываясь раковинами, как щитами, гости тихонько перещёлкивались.

   — Сам ты рыба безводная! — внезапно крикнул Хонер.

   Что? Уж не спятил ли гидролог окончательно? Выглядел он сердитым, раздосадованным, однако никак не сумасшедшим. Снова принялся огрызаться:

   — Да плевать, верите вы в демонов или нет. Рацию отдавайте!

   Осьминоги топтались у края плиты, их щелчки едва можно было различить на воздухе. Рина повернулась к напарнику:

   — Ты понимаешь, о чём они говорят?

   Хонер удивился:

   — А ты реально не слышишь? Вон тот, поменьше, предлагает подруге сбежать, потому что демоны могут их съесть. Девчонка ему возражает: «Демонов не существует. Учитель рассказывал. Это ламантины, они заблудились. Они едят траву».

   — Девчонка? Как ты их различаешь?

   — Да ясно, как: по голосам. У девчонки он девчоночий, а парень басит… Или нет? Походу, он щёлкает, но кажется, как будто басит.

   Рина догадалась:

   — Пиявка! Пиявка у тебя в ухе — переговорное устройство.

   — Да ладно? Та чёрная дрянь, которая меня укусила?

   Осьминоги снова заговорили, и Хонер перевёл:

   — Ниетта отправляет мудрость прямо в голову. Ниетту дают самым глупым ученикам, чтобы понимали слова учителя. С ниеттой нельзя врать: учитель сразу узнает. Вы демоны-уналаши?

   — Спроси, кто такие демоны.

   Хонер задал вопрос по-французски, однако октопусы поняли, и «девчонка» ответила, а он принялся переводить:

   — Уналаши живут наверху, где нельзя дышать. У них всего четыре руки, одна длинная, прямая, как рог нарвала, острый крюк на конце. Этой рукой уналаш бьёт жертву, протыкает, потом сжирает её. Они ненасытны, могут съесть огромный косяк рыбы и останутся голодными. Коварные, не знают ни жалости, ни сострадания. Любят крабов и жемчуг, не выносят музыки. — Гидролог задумался: — Рука с крюком?

   — Гарпун, багор, — коротко пояснила Рина. — Почему эти двое пришли сюда?

   Снова раздались щелчки, абсолютно одинаковые. И как только Хонер понимает разницу между голосами, как улавливает смысл?

   — Мы очень храбрые, не боимся. Вы красивые. Жалко, если убьют. Великий Учитель проверит, ламантины или уналаши. Он скажет, как быть. Он идёт!

   Октопусы забеспокоились, соскользнули в воду. Выставив перед собой раковины, протиснулись между щупалец медузы. Подплыли к двери, но, увидев, что та начала открываться, побросали свои «щиты» и шмыгнули к дальней стене, скрылись в укромной щели.

   Хонер, морщась и поглаживая больное ухо, спросил:

   — Как эти морепродукты собираются нас убивать? Скатами опять потыкают?

   — Не будь идиотом. Они же как-то догадались регенерировать кислород в смеси. Что им стоит убрать водоросли и оставить нас задыхаться?

ГЛАВА 5

Рина с тревогой наблюдала через окошко шлема, как в распахнувшуюся дверь входят шестеро солдат. Каждый нёс копьё в полтора метра, словно скрученное из светлых и тёмных стеблей, — бивень нарвала. Пересказала увиденное Хонеру, тот свёл вместе брови:

   — Я им оставлю, тварям! — Он пнул губку, которая отлетела и спружинила от прозрачной стенки. — Давай, ныряем. Пока дверь открыта, расшвыряем этих с копьями — да наружу.

   — Нет, стой! — Рина выставила ладонь. — Что за дверью, ты знаешь? Лабиринт, другая запертая пещера, где ещё больше солдат? У них точно не хватит сил пробить твой гидрокостюм? — Она сцепила руки в замок, постаралась говорить убедительнее: — Хонер, нельзя проявлять агрессию. Если нас сочтут неопасными — возможно, выведут из пещер и согласятся вернуть снаряжение. Тем двоим работникам мы кажемся красивыми… Почему они пришли, как думаешь? Ведь раньше боялись, под купол не лезли.

   — Обнаглели?

   — Нет. Сработала наша практика — притворяться травоядными. И дальше надо притворяться. Даже намёка не должно быть, что мы похожи на их «уналашей».

   Двое солдат, будто портье, копьями раздвинули щупальца медузы, остальные проскользнули в образовавшийся проход и устремились вверх, к плите. За ними плыл большой коричневый октопус.

   Рина шепнула Хонеру:

   — Молчи. Не показывай пока, что понимаешь их. Эти не знают про пиявку — она вроде как потерялась.

   — Лады… Погодь, так ведь первая сладкая парочка уже с нами говорила?

   — Работники на глаза начальству попадаться не захотели. Скорее всего, они прокрались к нам тайно, посмотреть поближе диковинных животных…

   Рина сказала это — и осеклась: а если туристы-экстремалы не сами пришли? Если их специально подослали, чтобы дать пленникам ложные сведения о представлениях октопусов насчёт демонов? Уналаши любят жемчуг и крабов, не любят музыку. Но вдруг всё наоборот?..

   Она схватилась за голову. Пожалуй, не стоит приписывать октопусам способность к многоходовкам, слишком это сложно для моллюсков. Или нет?..

   Солдаты распределились вокруг плиты, выставив из воды копья и по одному глазу. Те торчали над поверхностью, будто пузырьки — настороженные, опасные пузырьки.

   На плиту выкарабкался коричневый «начальник». В неродной среде он сплющился, расплылся и казался шоколадным мороженым, которое в жаркий день уронили на асфальт: голова блестящей горкой и ручейки-щупальца. Две его руки обнимали по кожаной сумке размером с дамскую, из углов каждой торчали мягкие загнутые рога.

   Рина пригляделась к двум гребням, венчающим сумку: «русалочий кошелёк»! Такие яйцевые капсулы откладывает большой калифорнийский скат. Люди часто находили их в приливной волне и считали, что это морской чёрт расплатился с русалкой за услуги. Золото хвостатая взяла, а кошелёк выкинула.

   Конечно же, просто легенда. Внутри подобной капсулы драгоценностей никогда и не ночевало — если только не считать драгоценностью крошечного скатика.

   Октопус подтолкнул вперёд одну из сумок. Рина наклонилась, взяла… и тут что-то тяпнуло её за палец! Под невольно вырвавшееся: «Дьявол!» сумка шлёпнулась о плиту. Из «кошелька» выбрался краб размером с бургер и боком пополз прочь.

   Его надо ловить? Или, наоборот, не надо? Можно ли доверять «туристам»? Пока она размышляла, краб сбежал; в воде его теперь точно не поймаешь.

   Начальник громко щёлкнул, солдаты дружно отозвались. Он уже протягивал второй яйцеклад.

   Что там ещё за сюрпризы?

   Рина с опаской взяла тяжёленький подарок, оттянула его кожаный карман…

   Внутри оказался жемчуг. Правильные шарики с ноготь, отливающие перламутром в неярком свете губок.

   Хонер сунулся посмотреть — и глаза его округлились. Сейчас скажет про то, сколько можно выручить за подобную красоту, а ведь октопусы понимают его слова…

   Рина с размаху отшвырнула «кошелёк», угодив по голове одному из солдат. Вода забурлила, поднялся переполох. На плиту со всех сторон надвинулись копья, одно едва не проткнуло Рине подошву бота.

   Они с Хонером отскочили, прижались к мягкой стене медузы. Похоже, подарки всё же надо было принять…

   Шоколадный махал щупальцами над головой и быстро стрекотал.

   — Успокаивает своих, — шепнул Хонер. — Говорит, животные не нападали, а сами испугались краба.

   Солдаты убрали копья, принялись выбрасывать в воздух струйки воды: выставляли сифоны над поверхностью и стреляли фонтанчиками до самого потолка.

   — Смеются, — пояснил гидролог.

   Как Хонер понимает эмоции осьминогов?..

   Начальник щёлкал пуще прежнего, наводя порядок. Когда солдаты затихли, он протянул Рине щупальце: в бескостных пальцах извивалась ещё одна пиявка.

   Позволить ей забраться в укромное место и укусить? Рина поёжилась. Неизвестно, что это за дрянь, какую заразу может занести… Но всё-таки надо налаживать контакт.

   Поборов дрожь, она взяла скользкое существо и посадила себе в левое ухо. Холодная мерзкая тварь закопошилась, протискиваясь в слуховой проход. Рина стиснула зубы, борясь с искушением выдрать её и раздавить.

   Укус…

   Левая половина головы онемела, челюсть не чувствовалась, как от укола дантиста. Кто-то разглагольствовал рядом, голос был приятный, мужской:

   — …И ещё ниетта создаёт информационное поле, посылает сигналы прямо в мозг носителю, причём носитель сам расшифровывает информацию в понятные для него звуковые образы. Кхм-кхм, я зря это вам, конечно, рассказываю. Итак, приступим. Еда? Водоросли? Вы хотите вкусные водоросли?

   Рина оглядывалась, пытаясь понять, кто говорит. Слова будто не звучали, а сами рождались под черепной коробкой. Вглянула на шоколадного октопуса: тот смотрел искоса, повернув к ней правый глаз, и щёлкал.

   Щелчки были понятны! Причём один врывался в сознание длинной фразой, а целая тирада могла перевестись как «Эх!». Начальник продолжал:

   — Водоросли. Вкусные водоросли. Подними ласты вверх и получишь еду.

   Рина рассмеялась и сказала по-английски:

   — У нас руки, как и у вас. Только две, а не восемь.

   Октопус щёлкнул удивлённо:

   — Вы умеете считать до восьми?

   Его интонации казались теперь понятными; даже мимика, игра цветов обрели оттенки смысла.

   Рина подтвердила:

   — И не только до восьми. Эта пиявка-переводчик, откуда вы такую взяли?

   — Выращиваем, дар Древних, — с опаской ответил октопус. — Ниетта у вас уже внутри, а червя, который её переносит, я могу убрать. Позвольте ваш слуховой орган?

   Рина наклонилась, и холодные мелкие пальчики ловко выдернули из уха противное существо.

   — Спасибо, — поблагодарила она, выпрямляясь. — Я — Екатерина Куравина, можно Рина. Это Хонер Таффанель. Верните наши вещи и выведите из пещер, чем быстрее, тем лучше. Каждый час на счету.

   — Погодите-погодите! — Октопус вскинул сразу четыре руки, он то пунцовел, то зеленел. — Кто вы? Вы обладаете развитой речью, умеете считать, знаете о единицах времени, имена у вас сложные. Я вживлял ниетту муренам, другим существам. Дельфины называют некоторые предметы, выполняют команды. Дикие осьминоги понимают разницу между большими и малыми числами, осваивают простейшие предложения. Но у вас я вижу совершенно особенный интеллект. Вы — животные? Или демоны?

   Кажется, туристы обмолвились, что враньё с таким переводчиком очень легко раскусить? Рина ответила как можно деликатнее:

   — Мы — люди. Мы произошли от животных, но обитаем в поселениях на суше.

   — Поселения?! Дома выращиваете?

   — Строим. Из камней.

   — Изумительно! Я всегда говорил: суша полна необъяснимых явлений и поразительных существ!

   Октопус покраснел, подался ближе, рассматривая пленников, словно в первый раз. От возбуждения он, видно, задохнулся, нырнул — и снова вылез на плиту, потупился, словно в поклоне:

   — Извините, не представился: Фьют Найирел ор Мэюна Равелли, Луч Познания города Шелест.

   Рина уточнила:

   — А другие города есть?

   — Другие? Какие — другие? По преданиям, раньше у озарённых была Империя, которую за год не оплывёшь на самом быстром кальмаре. Ещё полвека назад в трёх ночных переходах от нас располагалась Метрополия, но её постигла ужасная кара за блуд и неуважение к Течениям. Теперь там Серая Пустошь, опасно даже для кальмаров. У вас много поселений?

   Неужели на дне океана развилась цивилизация, независимая от человеческой? Почему же она теперь в упадке, всего один город остался? Второй стоял неподалёку, исчез не так давно…

   Рину вдруг поразила догадка: мёртвый каньон в заливе Принс-Уильям! Именно крушение танкера погубило Метрополию октопусов. Что они сделают, если узнают: виновниками смерти их родственников были люди? Чем не демоны, уничтожающие всё живое?

   Надо бы поменьше распространяться о человеческих технологиях.

   Рина обернулась к Хонеру, приложила палец к губам: только бы он чего-нибудь не ляпнул.

   Фьют же сыпал вопросами:

   — Кого вы модифицируете? Сухопутных животных? А как же камбалы для связи? У вас есть сухопутные камбалы?

   Рина ответила, пытаясь не наговорить лишнего:

   — Мы общаемся друг с другом на расстоянии при помощи изделий из камней и железа. Одно такое вы у нас отобрали, можно его вернуть?

   Фьют сузил телескопический глаз, словно прищурился:

   — Пожалуй, пока — нет. Нужно ещё кое-что проверить. Хотите увидеть великолепие Шелеста?

   Судя по перекошенной физиономии Хонера, он явно собрался сказать: «Мы хотим пить, есть и домой! Морепродукт протухший!» Но Рина вовремя зажала гидрологу рот и ответила:

   — Мечтаем об этом.

   Она в самом деле мечтала: подумать только, подводная цивилизация! Основанная на биотехнологиях, древняя и никем до сего дня не открытая. Не о городе ли октопусов писал Платон, когда рассказывал об Атлантиде? Не отсюда ли идут легенды моряков про русалок, подводного царя, спрута, что утаскивает корабли?

   Сколько здесь обитает неописанных животных и растений? Используют ли октопусы генную инженерию? Или изменяют дикие организмы селекцией?

   Если бы удалось вернуться! Рина добьётся крупномасштабного исследования, на такое спонсоры быстро найдутся. А лучше всего — собрать хоть какие-то образцы, доказательства. Как жалко, что разбиты камеры на шлемах!

   Работники пригнали салатовую ковровую дорожку метра три длиной: спереди и сзади она сужалась, а тонкие края ходили волнами, удерживая существо на плаву. Планария, плоский червь!

   Рина не сразу поверила, что бывают такие огромные. Даже сидя на нём и чувствуя, как перекатываются упругие жгуты мышц, не верила. Она не переставала разглядывать чешую из длинных пластинок, которые заходили одна за другую. Возле узкого конца «дорожки» чёрные глаза-пуговки поворачивались на тонких стебельках. Под ними раздувались жаберные щели — значит, это не плоский червь, те дышат через кожу. Кто тогда? Разрезать бы и посмотреть…

   Рина мысленно дала себе по рукам: не стоит выказывать такие намерения. Она милая ламантина. Ничего больше.

   Было довольно душно: сверху её и Хонера накрыли медузой поменьше с широкими зелёными полосками, как у арбуза. Люди едва умещались под этим куполом. Фьют уверял, что в медузу вживлены водоросли новой модификации, они лучше вырабатывают кислород, и скоро дышать станет легче. Хвастался:

   — Данную микроводоросль вывел мой старший ученик, Сиэртон. Лиаса, тоже из моих старших, придумала, как транспортировать конструкцию.

   Щелчки из воды были еле слышны, но голос в голове раздавался вполне ясно. Так работает их переводчик? Отличная вещь.

   Октопус сел впереди «дорожки», просунул щупальца в две из трёх полукруглых щелей, повозился там — и планария выскользнула через открытую нараспашку дверь в огромную пещеру со сводчатым потолком. Пол и стены покрывали солдаты, которые даже не прятались. Шестеро из них, словно эскорт, окружили «ковёр-самолёт» с начальником и пленниками, молчаливыми тенями поплыли рядом.

   Снаружи мелькали огни, вздымались небоскрёбами обточенные каменные столбы. Походная медуза была прозрачней, чем большая. Рина приникла к промежутку между зелёных полос. Ладонь нечаянно проткнула плотный кисель, ушла в ледяную воду, ощутила мощные встречные струи. Стоило втянуть руку, стенка сомкнулась.

   — Не делайте так, лопнет! — предупредил Фьют.

   Похоже, он управлял планарией: та облетала закрученные башни, уворачивалась от встречных «дорожек». Другие черви были поуже, на них сидели октопусы по двое и по трое.

   На холоде колено разнылось с новой силой — эх, и почему не догадались захватить греющую губку? Ужасно хотелось пить, в обеих флягах оставалась лишь пара глотков, которые нужно сберечь на самый крайний случай. Может, здесь удастся добыть воду? Пьют ли осьминоги?

   Рина точно знала: не пьют. Однако должны же у них быть склады с едой или что-то подобное? Вдруг там найдётся что-нибудь сочное?

   Город оказался не меньше Сиэтла. Где в нём искать рацию? Куда её могли затащить?

   Каменные столбы пестрели круглыми входами пещер. Каждый вход обрамляли в несколько рядов актинии всевозможных оттенков, а по стенам вились спиралями ряды двустворчатых моллюсков с раскрытыми раковинами. Над пещерками росли кораллы, сплетаясь в изящные балкончики. На них, словно флаги, трепетали полоски водорослей.

   Будто идёшь по дворцу шейха, где даже колонны в богатых коврах.

   И везде сновали октопусы — больше всего небольших, с ладошку, или совсем крох-мальков. Изредка попадался на глаза работник, который доставал из сумки кусочки рыбы и разбрасывал, а стайка младших ловила угощение.

   Рина объясняла, чем млекопитающие отличаются от моллюсков. Но тут прервалась и спросила:

   — Фьют, почему все кругом маленькие? Где такие, как ты?

   — Как я? — не понял октопус. — Лучей всего восемь: Луч Защиты, Пастухов, Познания, Порядка, Искусства, Лесов, Богатства и Луч Традиций. Надо всеми Старейший. Но Старейшего ныне нет, ушёл.

   Он глубоко задумался над чем-то, прикрыв один глаз, а вторым отслеживал движение планарии. Рина хотела уточнить вопрос, как вдруг Хонер постучал по плечу, указывая вверх: между вершинами башен реяло светящееся полотно, растянувшись метров на двадцать, вроде сачка, открытое спереди. Словно надули длинный-предлинный воздушный пузырь, да ещё и фосфоресцирующий синим и зелёным. На нём проявлялись малиновые узоры, держались несколько мгновений, таяли.

   Приглядевшись, Рина увидела осьминожек, которые водили щупальцами по пузырю, от каждого касания вспыхивал сияющий след.

   — Огнетелки! — догадалась она. — Маленькие животные, живущие бок о бок, как стежки в шарфе. Никогда не видела настолько огромной колонии!

   Фьют откликнулся:

   — Луч Порядка с учениками вырастили две дюжины таких специально к фестивалю Светло-Летней Трески.

   Разговаривая с Фьютом, Рина выяснила, что понятия «день» и «ночь» знакомы октопусам. Но время на глубине определяют не по солнцу, а по суточным циклам миграции морских обитателей.

   — Символы Южного Течения — тоже работа Луча Порядка. — Фьют кивнул на фрактал из ракушек, который украшал коралловую арку. — Почти на месте. Вот и Длинная площадь, тут сегодня концерт.

   Башни расступились, открылась аллея шириной с футбольное поле, а длину невозможно было различить в сонме светящихся пузырей. Над площадью живыми гирляндами парили огнетелки, у дна расположился лабиринт из пирамидальных песочных домиков.

   Планария подлетела к центру, где кувыркалось больше всего работников и солдат. Они что, танцуют?..

ГЛАВА 6

Нарастал визгливый звук, как будто кошка скребёт когтями по зеркалу, только в десятки раз громче. Вскоре к нему добавились ритмичные постукивания, щелчки. Может, это и есть их музыка?

   Рина наклонилась к Хонеру, прошептала:

   — Смотри не зажимай уши!

   Гидролог морщился. От скрежета сводило скулы, хотелось самой заорать погромче. Однако танцующим «музыка» явно нравилась, те двигались в такт.

   Дело в том, что осьминоги не слышат звуков выше тысячи герц, они не различили бы писк комара или верхние ноты сопрано. Людям же подобный скрип страшен с древних времён. Он напоминает крики наземных хищников, ведь пума и леопард «разговаривают» в том же звуковом диапазоне от двух тысяч герц. Поэтому наше подсознание командует бежать и прятаться, когда рядом водят железом по стеклу.

   А кто водил здесь?

   Октопусы сходились в квадраты, звёзды, вновь рассыпались поодиночке и кувыркались. Сквозь мельтешение трудно было разглядеть восьмиугольный помост, на котором сидело под сотню солдат. Они держали крупные раковины морского гребешка, словно крышки от кастрюль, корябали по ним острыми камнями, стучали, цокали клювами.

   Планария больше не снижалась, зависла позади танцующих. Рина заметила, что Фьют вынул руки из жаберных щелей червя и сузил глаз, внимательно наблюдая за пленниками.

   Сотня вредных кошек, кажется, решила проскрести себе туннель в зазеркалье. Рина старалась не кривиться: если при помощи ниетты ей стали понятны перемены цветов Фьюта, может, есть и обратный эффект? Вдруг он теперь различает человеческую мимику?

   Октопус тыкнул щупальцем в Хонера:

   — Почему у него из глаз течёт вода?

   — Люди могут плакать от грусти, от счастья, — пояснила Рина, памятуя о том, что враньё сразу различат. — Очень уж у вас музыка душевная, проникает до самого сердца.

   Похоже, объяснение понравилось: настороженные иголки на коже Фьюта разгладились. Через пару минут какофония наконец-то кончилась; Хонер застонал.

   — Это от счастья? — предположил октопус.

   — Да, — честно ответила Рина, выдыхая.

   Танцующие и не думали расходиться. Вместо этого они поплыли к планарии с медузой, собираясь вокруг плотным шаром. Ближайший к Рине мелкий осьминожка продел щупальце под свою мантию, высунул кончики из сифона и махал ими. Другие октопусы тут же подхватили жест, и вскоре со всех сторон изгибались сотни червячков.

   — Я вам подразнюсь! — Фьют погрозил толпе свёрнутым в тугую спираль «кулаком».

   Червячки убрались, но ненадолго — стоящие впереди озорники уплывали, им на смену теснились новые, которые высовывали из сифонов уже по два щупальца. Рина спросила в замешательстве:

   — Почему я не понимаю, о чём они щёлкают?

   — Слава Течениям, что не понимаете! — откликнулся Фьют, не переставая грозить четырьмя «кулаками». — Им не вживили ниетты. Хотя следовало бы! У-у, неслухи!

   Толпа вдруг расступилась. К медузе спешил малиновый октопус, размером только немного уступающий Фьюту. Уцепившись присосками за планарию, он начал сердито щёлкать. Голос казался женским, высоким, с истеричными нотками:

   — Луч Познания, как вы могли? У вас есть разум — приводить на фестиваль уналашей?!

   Фьют стал небесно-голубым и небрежно ответил:

   — Миэлта, дорогая, это не демоны, а всего лишь родственники ламантин. Они с большим чувством прослушали гимн Южного Течения и, заметь, не лопнули, вопия и терзая себя когтями. Хватит волноваться. Уйми лучше своих учеников, они не понимают слов.

   — Я? Я должна их унять?! Да тут все Льюита! Своих я держу подальше от зубастых монстров. И мои, заметьте, не гибнут по двое за сутки, обмотавшись суперновыми водорослями.

   Она выставила щупальце, обвиняюще тыкала пальцем, поджав остальные. Фьют побагровел, покрылся колючками и стал похож на шипастый шарик из фитнес-зала. Видя, что конфликт обостряется, Рина вмешалась:

   — Вы правы, Миэлта. Приводить на праздник, где много детей, двух неизвестных животных, которые, возможно, опасны — зачем это делать? Мужчины! Думают не тем местом.

   — Одной рукой они думают! — живо откликнулась Миэлта. Осьминожиха немного успокоилась, приобрела любезно-лазоревый цвет и подобралась вплотную к медузе. — Вы правда кормите детёнышей собственной кровью?

   — Молоком, — поправила Рина. — Оно специально для того и вырабатывается. А у вас очень красивый город. Огнетелки удивительные, и чудесные фракталы из раковин.

   — О, вы ещё не видели центральную композицию! — Миэлта расцвела оранжевыми солнышками.

   Манометр пони-баллона показывал, что смеси осталось меньше половины. И переключаться на неё, а потом снова на тот невообразимый коктейль из гелия и кислорода, который Фьют сотворил под медузой, не очень-то полезно.

   Однако благосклонность осьминожихи могла помочь выбраться из плена; придётся рискнуть.

   Рина надела шлем, отлепила край купола от планарии и пролезла в щель. Локоть тут же приобняло щупальце Миэлты и повлекло по проходу сквозь толпу. Вслед неслись раскатистые щелчки Фьюта:

   — Что вы делаете, Луч Порядка?! Верните животное на место! Оно опасно, я ещё не закончил проверку! Миэлта!

   Внизу проплывали пирамидальные домики, из них выскакивали осьминожки с раковинами-подносами, на которых громоздились клешни, куски рыбы, цветные ромбики, кружочки. Продавцы кидались к Миэлте, протягивая товар, но, заметив человека, улепётывали.

   Когда домики кончились, впереди стала видна необъятная клумба. Дно покрывали узоры из жёлтых и салатовых актиний, они вздымали лепестки под набегающими струями, и по площади пробегали золотые волны. Над актиниями недвижимо возвышались красные рога с тысячами отростков — те самые горгонарии.

   Осьминожиха не умолкала, расхваливая своих учеников и подчёркивая, что нельзя перекармливать питомцев.

   Посередине клумбы пролегала аллея, вдоль которой возвышались статуи октопусов метра по три высотой. Голову каждой украшали круглые шапки-медузы. Внутри шапок резвились золотые рыбки — но ведь они живут в пресной воде!

   Жажда с новой силой сжала горло. Голос из-под маски и шлема вряд ли слышен, поэтому Рина подплыла к «аквариуму» и принялась тыкать в него.

   — Нимбы? — переспросила Миэлта. — Вас заинтересовали нимбы с кислой водой? Эти нельзя трогать, они священны. Я попрошу учеников принести запасной.

   После молчаливых, но настойчивых просьб повернули обратно к планарии. Следом двое работников тащили шарик, откуда убрали золотых рыбок. Рина торжествовала: вот Хонер обрадуется, что удалось добыть пресную воду! Скорее бы хлебнуть…

   Толпа вокруг клетки с «уналашем» не стала меньше, но перед Миэлтой расступались. Возле самой медузы вились трое торговцев, протягивали Фьюту подносы…

   И тут Рина с ужасом заметила: гидролог что-то уплетает!

   С упавшим сердцем она забралась под купол, стянула шлем. Пахло вкусно, как будто копчёной сёмгой. Хонер без зазрения совести отрывал зубами куски от красной палочки. Протянул одну, дескать — будешь?

   Фьют наблюдал за человеком искоса, с хитринкой. Подсунул под медузу ещё парочку «деликатесов».

   — Из чего это сделано? — хрипло спросила Рина.

   — Из рыбы, — веско ответил октопус.

   Его щелчок прозвучал как приговор: получается, люди всё время врали и притворялись. Они — хищники, а никак не морские коровы.

   Среди окруживших планарию осьминогов уже никто не дразнился, у многих солдат мелькали копья. Хонер склонился к уху Рины и прошептал:

   — Большой крокодилистый приходил, орал на этого. Думали, я не понимаю, и спорили: убить нас теперь или чуть погодя, когда «завершится исследование». Вроде договорились на потом. Но хэ зэ.

   Погано. Ужасно поганое положение! Один приказ октопуса солдатам — и те перевернут медузу, проткнут копьями гидрокостюмы. Как же выкрутиться?..

   Фьют был меланхолически бледным. Щёлкнул, констатируя факт:

   — Вы едите рыбу.

   Рина решила защищаться до последнего:

   — Мой друг не знал, что это из рыбы! — Она откусила кусочек палочки, пожевала. Мясо было немного солёным и таяло на языке, словно тушёный палтус. — На вкус почти как водоросли.

   — Ничуть не похоже, — возразил Фьют. — Треска, обработанная желудочным соком морской звезды.

   Хонер схватился за горло; его явно тошнило. Рина картинно обняла гидролога:

   — Видите — ему плохо! Вы решили нас отравить своей рыбой?!

   Фьют глядел с подозрением. Раздулся, потом выпустил воду с громким «Пуфф!», так что край мантии заходил волнами. Прощёлкал:

   — Льюит говорит, ты охотилась на одного из его учеников. Там, в Привратных Покоях. У тебя было вот это.

   Он нырнул задним щупальцем в толпу, отобрал нечто длинное у солдата, обвинительно кинул перед медузой.

   Сачок.

   Рина закусила губу: она ведь действительно пыталась поймать «краба», когда только вплыли в злополучный пещерный зал. Врать нельзя.

   Значит, придётся говорить правду. Вздохнула:

   — Я учёный, специалист по морским беспозвоночным. Животных собираю, да, но не для еды, а для коллекции, всего пару экземпляров одного вида…

   — Коллекция? — Фьют стал возбуждённо-оранжевым. — Поехали!

   Небрежными взмахами он заставил солдат расступиться. Планария всколыхнула боковые плавники, понеслась через длиннющую площадь к приземистой и широкой скале со множеством круглых окон. Они располагались в четыре этажа, через окна свободно скользили мелкие осьминоги, держа по устрице или по две. На вопрос «Что это?» октопус ответил:

   — Устрицы запоминают нужные сведения, откладывают слоями на раковине. Чтобы дольше сохранить информацию, надо переписывать в кристалл.

   Пока он объяснял, Рина через известковую трубочку пила воду из «нимба». Вода была чуть кислой и казалась потрясающе вкусной; словно ручеёк в пустыне, она лилась в горло и тут же, кажется, впитывалась. Трубочку торговцы сделали из полипа, снаружи она оплыла, будто свеча.

   Хонер еле дождался своей очереди, жадно припал к питью и замычал от наслаждения. Октопус пообещал, что скоро принесут ещё нимб, так что воду можно было не экономить. С гордостью сообщил:

   — Вот и наш музей.

   Перед входом-аркой пришлось слезть с планарии, пойти по колено в воде; купол медузы плыл вместе с людьми. От движения и холода сустав снова принялся ныть, но Рина не обращала на него внимания. Музей? У осьминогов? Неужели?!

   — Моё любимое место. — На коже Фьюта бродили лиловые узоры; казалось, он ностальгически улыбается. — Смотрите, здесь и ваши предки есть.

   Они вошли в круглую пещеру, по размеру не уступающую центральному залу Национального музея естественной истории в Вашингтоне. Посередине стояла прозрачная прямоугольная глыба, в ней разевала трёхметровую пасть тёмно-коричневая акула — судя по короткому закруглённому рылу, Тихоокеанская полярная, но настолько огромных особей людям ещё не встречалось.

   Вдоль стен тянулись ряды экспонатов: глубоководные зубастые рыбы-удильщики, длиннющая мурена с застывшей ненавистью в маленьких глазках. Ухватив передними лапками ракушку, выставил усатую мордочку калан — морская выдра.

   Когда зашли за акулу, Рина ахнула: не может этого быть! В другой глыбе шестиметровая самка стеллеровой коровы качала на ластах детёныша — совсем так, как держит младенца человеческая мать. Когда-то моряки принимали морских коров за русалок; но сказки сказками, а есть людям хотелось. На животных охотились без ограничений, и к концу восемнадцатого века их истребили.

   Тем удивительнее было увидеть здесь настолько хорошо сохранившийся экспонат. В музеях мира есть кости стеллеровых коров, куски кожи. Но тело целиком? Невероятно! Рядом с самкой в отдельном куске янтаря изогнулся второй детёныш, подращённый.

   — Каким способом вы их консервируете? — рискнула спросить Рина. — Окраска, объём — всё как у настоящих!

   — Смола, — охотно принялся объяснять Фьют. — Её выделяют из водорослей, для закрепления добавляют секрет морского ежа. Лучше всего, если объект в начале обработки жив — натуральнее получается.

   Рина оживилась:

   — А мы не так делаем. Если нужно мумию, немного разрезаем в паху… — Она наметила ребром ладони линию между ног Хонера. — Вытаскиваем внутренности. После вводим специальный состав, чтобы хорошенько пропитал тело…

   — Эй, на мне-то чего показываешь? — прошипел гидролог.

   — Не мешай. Ещё лучше пластинировать: погружаем в ацетон, тот замещает все жидкости организма. И меняем ацетон на силикон. Препарат получается гибким, упругим.

   — О, и потрогать можно? — Фьют очень заинтересовался, придвинулся ближе, следил за руками Рины.

   Она села на любимого конька. Увлёкшись, рассказала о своей работе в музее Вашингтонского университета, сколько там экспонатов и как их добывали в экспедициях. Октопус, похоже, был очарован: вздыхал с завистью, уточнял, какие виды акул водятся в тропических морях. Кажется, они совсем забыли о времени…

   Рину настойчиво пихали в бок. Она недовольно глянула на Хонера и проследила, куда он указывал.

   У дальнего угла зала стоял в прозрачном кубе водолаз. Старинный двенадцатиболтовый костюм, неуклюжий медный шлем, идущий от него шланг явно отпилен. Глаза выпучены, рот открыт в крике. Его залили смолой заживо?!. Или он сначала утонул?.. Кто знает. Многие ходившие в Бездну не вернулись. Но вот чтобы так, вечно служить учебным пособием для осьминогов…

ГЛАВА 7

Пока они разглядывали водолаза, сзади неслышно подкрался ещё один октопус. Он казался ростом с Фьюта, только намного тоньше и прозрачней, сквозь мантию проглядывали синие внутренние органы. Пришелец качался рядом, словно призрак, и вдруг защёлкал — тихо, сухо. Прошёлся вокруг медузы, указал по очереди на людей.

   — Чего он хочет? — с нехорошим чувством спросила Рина.

   — Это Уважаемый Смотритель, — замявшись, ответил Фьют. — Говорит, таких, как вы, в коллекции как раз недостаёт. Предлагаю вам сами выбрать, кого увековечат. — Он булькнул, словно тактично кашлянул. — Мне кажется, твой приятель не обладает особым интеллектом, не решил ни одной головоломки.

   Рина с ужасом взглянула на Хонера. Гидролог дёрнул кадыком, пожал плечами:

   — Да мне фиолетово. Хоть один из нас всплывёт, и то профит. Давай, Рин. Расскажешь Сандре, что я остался на дне, но её всё равно люблю.

   Сердце подскочило и забилось, словно пытаясь выпрыгнуть из горла. Отдать напарника упырю восьмирукому? Позволить живьём залить смолой? Ну нет.

   Рина сузила глаза, повернулась к осьминогам.

   — Наши жизни ценны одинаково. Вы не смеете делать из человека препарат!

   Кулаки её сжались, взгляд тёмно-синих глаз сжёг бы любого на месте. Начальник отступил, принялся втолковывать что-то Уважаемому Смотрителю, то и дело указывая на старинного водолаза. «Призрак» возмущённо щёлкал, хватал собеседника присосками, наотмашь хлестал щупальцами по голове. Фьют тоже отчаянно жестикулировал, отдирая от себя противника.

   Через десять минут осьминоги сплелись в тугой клубок из алых и прозрачных щупалец.

   — Походу, они дерутся? — Хонер поднял бровку.

   — Не видишь — научный диспут, — отозвалась Рина.

   Из клубка вдруг выпутался Уважаемый Смотритель. Он вытянулся стрункой, надменный и ехидный. Выпустил клуб чернил, таких же бесцветных, как сам, и уплыл, дав струю из сифона.

   Фьют забулькал — закашлялся. Щёлкнул еле слышно:

   — Пойдёмте отсюда…

   Чернила осьминогов токсичны для них самих и в закрытом помещении способны убить.

   На улице Фьют долго не мог отдышаться. Рина просунула руку под медузу, погладила голой ладонью его атласное щупальце. Сказала искренне:

   — Спасибо, что заступился. Послушай… Ты не мог бы вернуть нам отобранные вещи? Хотя бы устройство из камней и железа, рацию. Нам надо как можно скорее связаться со своими, сказать, что живы.

   — Вещи у Льюита, Луча Защиты. — Фьют прятал глаза, отворачивался. — Мне бы не хотелось к нему идти, да ещё и с вами.

   — Ясен пень, чё ты идти не хочешь! — взорвался Хонер. Рина попыталась заткнуть приятеля, но тот после происшествия в музее был невменяем: отмахивается лапищей, кудряшки растрёпаны, бровки сведены. — Он же приказал тебе замочить нас по-быстрому — чё, нет?

   Фьют взглянул тяжело, исподлобья. Гидролог не успел и пикнуть, как сквозь медузу просунулось щупальце, скользнуло к его шее, потом — к уху.

   Хонер отшатнулся, едва не разорвав хрупкий купол; Рина еле успела перехватить друга. Перед его носом безвольно висела пиявка, зажатая тремя бескостными пальцами. Они убрались, а октопус бросил:

   — Льюит не может мне приказывать. Все Лучи равны. Был бы Старейший — рассудил нас.

   Похоже, Фьюта мучили сомнения насчёт природы пленников. Он был расстроен ссорой с Уважаемым, не решался выступить против зелёного начальника. Самое простое для него сейчас — признать людей демонами, а затем отдать солдатам приказ на уничтожение.

   Но Рина уже кое-что поняла про октопусов: для них важен непосредственный контакт, прикосновения. Щупальца обладают собственным непостижимым сознанием и могут принимать решения в обход основного разума.

   Она принялась играть с ближайшей рукой октопуса, скользить вдоль неё к мягким пальцам, перебирать присоски. Та отвечала, тихонько пробовала на вкус кожу человека, обвивала ладонь. Рина ласково спросила:

   — Это ты принёс мне греющую губку?

   — Да… — вздохнул Фьют. Игра ему нравилась, из мрачно-серого он постепенно переходил к бежевому.

   — А почему ты был розовый? Такое настроение?

   Октопус ответил не сразу, в смущении потёр себя между глаз.

   — Как только я дотронулся до тебя — понял, что ты страдаешь, тебе холодно и страшно. Всю ночь думал, как помочь, сидел в библиотеке, перебирал кристаллы Древних. Там есть один труд, про дальние путешествия на Север. Для обогрева кальмаров использовали мельчайших существ…

   — Экзотермические бактерии.

   — Откуда ты знаешь?! Поразительный интеллект! Так вот, я выделил эти бактерии из… э-э… не важно… и поместил в губку. Кстати, вы не замёрзли? Я могу послать за ней.

   — Хорошо бы. — Колено не прекращало болеть. Рина улыбнулась, слегка хлопнула по шоколадному щупальцу. — Так ты не считаешь нас демонами?

   Фьют выдохнул струю через сифон:

   — Придумки для юнцов. Нет ни уналашей, ни подкроватных шуаг, ни кыыров, которые неслышными воплями приваживают акул. Мы многого не знаем, особенно о животных поверхности, и тем более — суши. Но демоны? Глупость. Мне иногда кажется, что и Течения — всего лишь движение воды…

   Он замер, поводя глазами вокруг, причём каждый двигался независимо. Пробормотал: «На всякий случай», скрестил щупальца попарно над головой и восемь раз повернулся против часовой стрелки. После сказал весело:

   — Поехали к Льюиту!

   Рина усмехнулась про себя: сработало.

   Четверо работников притащили жёлтую губку и застелили планарию, теперь ноги утопали словно в мягчайшем ковре с высоким ворсом, да ещё и горячем. Колено у Рины прогрелось, прошло. От тепла неимоверно захотелось спать, и под мерные покачивания она прикорнула на плече у Хонера.

***

Вдоль башен-скал вились мощные стволы ламинарии. Над верхними этажами стволы начинали ветвиться, выпускали широкие листья, длинные, словно полотнища, — они и закрывали город от посторонних глаз. В переплетение зелёных занавесей не смели соваться акулы и крупные рыбы, зато там сновали стайки мальков, сайки, красные окуни. Октопусы-пастухи перегоняли с одного края леса на другой косяки жирных сельдей, отпугивая скатами хищников.

   В самой высокой башне располагалась резиденция Луча Защиты. Она торчала над лесом, словно маяк, только маяк тёмный — любое свечение здесь привлекало акул. У единственного широкого окна сидела пара охранников с копьями наизготовку.

   Рина всматривалась мимо них, в тёмное колыхание безбрежных зарослей. Что мешает сбежать? Шепнула Хонеру:

   — Нас вывели из города.

   Гидролог запустил руку в кудряшки, подёргал и фыркнул:

   — Толку-то? Смеси у нас минут на десять, а ты глянь на комп — четырнадцать часов подниматься.

   Да, воздуха мало даже для одного: слишком долго они просидели на дне. Надежда только на рацию: сообщить координаты, чтобы спасатели спустились и забрали. Если, конечно, найдутся такие спасатели. И если октопусы раньше не прибьют нежеланных гостей.

   Фьют никак не мог наговориться с Миэлтой, которая пристала по дороге и вовсю кокетничала с ним на планарии. Осьминожиха всё время прихорашивалась, чистила присоски, при этом становилась похожей на фонтан: каждое щупальце закручивалось и тёрлось о соседние, кругляши выскакивали вверх и уходили под мантию, так что казалось, это кипит апельсиновый компот.

   Она сыпала комплиментами: какой Луч Познания храбрый, раз решился отпустить вооружённых учеников и сидит один так близко от чудовищ. Какую необычную клетку он изобрёл. Заметила, что сегодня он выглядит бледным и нельзя же всё время мотаться между лабораторией и библиотекой, надо и спать когда-то.

   Миэлта то приобретала неприступно-льдистую окраску, то делалась жеманно-лиловой. При этом поглаживала собеседника по кистям щупалец, часто соприкасалась с ним присосками.

   Фьюту, видимо, было приятно такое внимание, он сидел весь розовый. Когда вошли в башню и забрались на плиту-лифт, он поддерживал Миэлту «под локоток». О «чудовищах» Луч Познания, кажется, совсем забыл. Медуза стояла на другом краю плиты, и Рина не могла докричаться, чтобы поднимались помедленнее: башня вздымалась на десятки метров, был риск подхватить декомпрессионную болезнь.

   Пришлось подныривать под медузу, расшевеливать сладкую парочку. Фьют быстро понял, в чём проблема, и остановил подъём. А Миэлта долго ещё делала вид, что крайне испугана «внезапной атакой животного», и сейчас перед высоким кабинетом Луч Познания успокаивал даму.

   Неожиданно сбоку, словно из ничего, возник большой еловый октопус. Охранники тут же вскочили, вытянули вдоль тел оружие. Начальник ехидно прощёлкал:

   — Ваше Высоколобие, что вы тянете свои коротенькие ручки к прекрасной актинии? Она же их откусит по умбреллу.

   Рина удивлённым взглядом окинула самцов-осьминогов: у обоих конечности были абсолютно равной длины. Еловый галантно приподнял щупальце дамы, коснулся её запястья лбом, после по-хозяйски отодвинул Миэлту себе за спину. Приподнялся над Фьютом.

   — Вы, дорогой друг, закончили свои изыскания? Как я понимаю, в Палатах Науки не нашлось крепких мужчин, чтобы прикончить уналашей, и вы притащили демонов нам? Что ж, рад помочь.

   По незаметному знаку Рину с Хонером окружили десятка два солдат. Откуда они появились?! Секунду назад зал был просторен и пуст, если не считать просителей.

   Фьют широко замахал щупальцами, словно подавая знак «отмена»:

   — Нет, погодите, это не демоны, я выяснил…

   Льюит ещё больше приосанился:

   — Кто тогда? Ламантины не охотятся. И не едят рыбу.

   Конечно же, ему сообщили о выходке Хонера.

   — Я скажу вам, кто. — Фьют толкнулся от пола, оказавшись лоб ко лбу с еловым. — Каланы. Точнее, произошедшие от этих выдр социальные животные, которые научились манипулировать предметами, строить поселения, подобные нашему городу…

   — Бред! — фыркнул Льюит, взметнув струёй из сифона осадок с пола. — Города, подобного Шелесту, нет и быть не может. Тем более у каких-то выдр. Зачем пришёл?

   — Ваши ученики забрали у каланов их вещи, которые необходимы для выживания в непривычных условиях. Вы не могли бы…

   — Это мои трофеи, — отрезал Льюит. — Ещё что надо?

   — Но хоть несколько отдадите? — Фьют глянул на Рину — та отчаянно чертила пальцами в воздухе рацию. — Нам бы небольшую коробочку с длинным тонким хвостом.

   — Которая каждый час начинает петь?

   — Да…

   — Нет. — Льюит дал пренебрежительный залп через сифон. — Думаешь, коробочка удлиняет руки? Не, не надейся.

   Рина с Хонером мелкими шажками подтаскивали медузу к спорящим. Солдаты мешали, наставляли копья. Вот разорвут тонкий купол, и ничего уже не спасёт. Однако на полтора метра придвинуться удалось. Рина крикнула изо всех сил:

   — Пожалуйста! Мы не заберём, только послушаем, как она поёт!

   Трое больших октопусов уставились на людей с таким недоумением, будто заговорили камни. Вмешалась Миэлта:

   — Льюит, душа моя, мне тоже интересно, как поёт коробочка.

   Тот приобнял осьминожиху, булькнул:

   — Ладно, раз уж тебе хочется.

   И повернулся к дверям. Они беззвучно отошли в сторону, открылась комната, все стены которой были облеплены цветными ракушками. Посредине возвышался гладко обтёсанный камень, словно наковальня. Трон? Сидевшие вокруг него солдаты подскочили и вытянулись.

   Рина жадно обозревала гору в ближайшем углу: спарка баллонов, вентили сорваны, манометры валяются отдельно. Регуляторы с кольцами карабинов, два водолазных ножа. На комке трубок лежала рация.

   У входа росла раковина гребешка размером с тарелку. Льюит провёл щупальцем между её раскрытых створок, изрёк:

   — Девять тридцать две. Вот-вот начнёт.

   Донёсся приглушённый водой сигнал.

   Действовать надо было быстро. Рина выскользнула из-под медузы, схватила провод от рации, воткнула в разъём своего шлема: микрофон встроенный, лишь бы работал! И услышала размытый помехами скрипучий голос механика:

   — Приём. Рина! Хонер! Приём. Отзовитесь!

   — Кузьмич, мы… Мы живы, — сбиваясь от волнения, сообщила она. — Пиши координаты…

   Но тут провод потянули прочь. Рина ухватилась за него, не давая вырвать из разъёма. Однако щупальца Льюита уже отцепили его от рации, и голос Кузьмича на громкой связи стал едва слышен через толщу воды:

   — Рина! Где вы, Рина?!

   Её облепили щупальца, выволокли из кабинета. Что-то толкалось в бока, кололось повсюду, со всех сторон неслись щелчки.

ГЛАВА 8

Рина не сразу поняла, что сидит на полу, а от строя солдат её отгораживает Фьют, распластавшись морской звездой. «Нос к носу» с ним висел Льюит, так же зонтиком растянув перепонки, весь багрово-красный, и орал:

   — Идиот, мурена тебя возьми! Пустой полип! Они вызовут армию уналашей, и те сожрут весь город. Сюда давай эту мразь!

   — Не смей их трогать, — тихо, но веско отвечал Фьют. — Сам ты полип. Думаешь, я не вижу, что у вас происходит с Миэлтой? Вы решили оставить Шелест сразу без двух Лучей. В то самое время, когда ушёл Старейший.

   Кажется, довод подействовал: Льюит свернул свой «зонтик», стал на пол. Поголубел и досадливо махнул солдатам; те отступили. Кашлянул:

   — Да ты же сам за ней угрём увивался, не так? Но тебе не булькнет, коротковат вышел.

   Его оттеснила в сторону Миэлта, начала заискивать:

   — Фьют. Раз уж ты сам обо всём догадался, мы хотели… Тебя попросить…

   — Нет! — Луч Познания обернул все руки вокруг себя юбкой и стал похож на небольшую летающую тарелку. Произнёс раздельно и твёрдо: — Я, Фьют Найирел ор Мэюна Равелли, отказываюсь быть учителем потомства Миэлты Вайаны ор Зоира Туоник и Льюита Найирела ор Теора Дианобис.

   Никто не щёлкал больше. В полной тишине Фьют указал Рине лезть обратно под купол и спокойно вывел «подопечных» из башни — ни один солдат этому не препятствовал.

   Итак, ни добыть рацию, ни сообщить координаты не удалось. Но хотя бы корабль никуда не уйдёт, ведь Кузьмич слышал голос Рины.

   Интересно, каким образом Фьют умудрился унять гнев елового начальника? Что-то между ними произошло. Надо понять, что именно: возможно, это ключ к освобождению.

   Фьют всё время оставался меланхолически бледным. Рина осторожно заметила:

   — Льюит и Миэлта тебя о чём-то просили? Почему ты не согласился быть учителем для них?

   Октопус запунцовел, возле глаз показались чёрные полосы — отвлекающая окраска, такую осьминоги приобретают перед нападением. Сердится? Помахав щупальцем над головой, как будто разгонял что-то неприятное, ответил:

   — Когда двое уходят в Тайные Пещеры, появляются дети. Десяток-полтора мелких, очень любопытных созданий, которые лезут в самые опасные места. Учитель носится подстреленным тунцом, переживает за каждого. И ужасно обидно, когда малыши гибнут. Приходит к тебе кто-нибудь из старших с бездыханным тельцем, держишь его и не знаешь, куда спрятаться от вины. Хотя три раза втолковывал именно этому дурачку, чтобы не ел огнетелок.

   Он посерел, вздохнул:

   — Говорят, не стоит жалеть глупцов, их забирают себе Течения, оставляя лишь достойных. Из первой кладки, что была мне поручена, до четырёх лет дожили шестеро. Это считается неплохим результатом. Но остальные девять… — Он замолчал и отвёл глаза.

   — А почему же родители за ними не следят?..

   Рина задала вопрос — и тут же почувствовала, насколько он бестактен. У осьминогов самец гибнет после периода спаривания. Мать же несколько месяцев оберегает яйца, при этом ничего не ест и умирает от истощения, когда потомство вылупляется.

   Дикие осьминоги сами познают мир вокруг. А за юными октопусами присматривает учитель. Он и ухаживает, и даёт знания, и социализирует.

   — В последней кладке у меня восьмидесятипроцентная выживаемость, — с гордостью сообщил Фьют. — Потому-то Льюит с Миэлтой и зазывают в учителя. Но снова переживать это всё…

   Рина протянула руку под медузий кисель, нашла щупальце и погладила его. Фьют в ответ тихонько прильнул мелкими присосками к пальцам, отлепился и приник снова. Спросил тепло:

   — Ты мне сочувствуешь? Хорошие вы животные. Ласковые. Вот Льюит настаивает, что надо вас усыплять, что вы опасны для города. Но, по-моему, всё это глупости и суеверия. — Он замолчал. И вдруг решился: — Давайте, я вас выведу за лес — и плывите. Не будет Льюит особо сердиться, у него гронф вот-вот начнётся, а другого учителя им с Миэлтой всё равно не найти.

   Рина усмехнулась про себя: пожалел-таки забредших «каланов». Готов даже выступить в неприятной роли няньки для детей соперника, лишь бы помочь питомцам. Но надо уговорить октопуса на кое-что большее. Терпеливо объяснила:

   — Мы не можем просто всплыть. Баллоны, из которых мы дышим, почти пусты, а надо обязательно делать долгие остановки — иначе живыми до поверхности не доберёмся. Под высоким давлением в крови растворяется больше газа. Чем выше всплываешь, тем меньший столб воды на тебя давит. Газ выделяется внутри тела. Если всплывать слишком быстро, в крови появляются пузырики, закупоривают сосуды.

   Фьют соскочил с висящей над тротуаром планарии. Заложил назад боковые руки, принялся носиться туда-сюда по дну перед медузой: похоже, он был не на шутку взволнован. Щёлкал:

   — Значит, вы обречены? Но это неправильно! Такие разумные и чуткие существа не должны погибать из-за глупых пузырьков. Знаешь, что? — Он замер. — Я попрошу пастухов. Или нет, кого-нибудь из разведчиков. Те далеко уходят от города, почему бы им и на поверхность не подняться?

   Через полчаса прибыли на полукруглую площадь, которая была чем-то средним между конюшней и космопортом. Над головой пролетали гигантские тени, Рина не сразу поняла, что это. Но, когда рассмотрела толстую красно-белую ракету пяти метров длиной, не могла сдержать восхищённый вздох.

   Ракета играла серебристыми боками, по обеим сторонам от её носа мерно взмахивали гладкие треугольные крылья. За округлым телом протянулись десять трёхметровых щупалец, каждое толщиной с торс человека. Щупальца величественно выгнулись, толкнули воду — и ракета исчезла между башен.

   — Архитеутис! — восхищённо выдохнула Рина. — Гигантский кальмар, они здесь всё-таки обитают!

   — Ништяк, ну и махина! — Хонер пригнулся, провожая взглядом очередную ракету. — Ты видела глазищи? С колесо моего байка!

   — Похоже, их тут хорошо кормят.

   У дна висели ещё три кальмара. Вокруг них суетились осьминоги, совали между щупалец треску, тёрли гигантов пористыми губками. К одному из архитеутисов, с коралловыми полосками по телу, и подплыла планария.

   Со спины кальмара тут же соскользнул осьминог чуть меньше Фьюта. Весь он был как будто изломанный, корявый, с неровными по толщине руками. Рина пригляделась и заметила множество рубцов: похоже, этого доходягу много раз грызли и калечили. Если осьминог теряет конечность, через полгода у него отрастает новая, но след остаётся.

   Изломанный отсалютовал Фьюту щупальцем:

   — Приветствую, сэр! Давненько вас не было. Притащили вкусняшек Барракуде? Он теперь стал балованный, тюленей не принимает. И медуз тоже.

   Фьют слегка склонил голову.

   — Капос, хотел просить тебя об услуге…

   Он принялся втолковывать задачу, одной рукой водя по кругу, а другими указывая наверх.

   Изломанный побледнел неровно, словно его красил пьяный маляр. Замахал перед собой щупальцами.

   — Так высоко? Ещё выше?.. Не-е, не пойду. Сэр, вы чего? Там же аллосы! Не знаете за аллосов? Страшнее нет. Пузо — как десяток Барракуд, плавниками воду в пену бьют. Щупальца хлеще, чем у громадной медузы, сверху до самого дна, ни мелкой сайки не пропустят, ни косатки, и не вырвешься от них. Аллос увидел — кранты тебе!

   Рина всё не могла налюбоваться гигантским полосатым животным. Оно было спокойным, как вол, позволяло осьминогам лазить сверху и под пузом, проникать через широкую щель в мантийную полость. Бочкообразное тело было куда шире, чем у известных архитеутисов, плавники — больше, а пара ловчих щупалец не превосходила по длине остальные восемь рук.

   И ещё он просвечивал: изнутри проступали, как в театре теней, очертания осьминогов, кругляши присосок на стенках. Похоже, этот вид октопусы вывели специально, чтобы рассекать толщу воды и покорять большие пространства.

   Угнать бы такой корабль… Но как? Где у него румпель?

   — А года два назад, — продолжал рассказывать Капос, — пропал наш Саёрик. Кальмар-то вернулся, а пилота и нет. Стал я подниматься к поверхности, разыскивать. И рёв стоит в вышних слоях — страсть! После кишочки стали попадаться. Среди них-то и Саёрика печень была. Я его вкус хорошо знаю, сколько под одной мантией тряслись, уж мне-то не спутать. Поймал пилота аллос, сожрал, а внутреннее всё выбросил…

   — Прекрати! — оборвал его Фьют, бледнея. — Так не повезёшь?

   — Сэр, — Капос прижал пару щупалец между глаз, — я всё что хошь за ради вас. К акуле в зубы, к мурене в логово. Но аллосы…

   — Аа-а, хватит.

   Фьют с досадой повернулся в сторону пленников и сплёл три руки перед собой. Ещё одной он стучал себя по лбу. Произнёс раздражённо:

   — Что же мне с вами делать?

   — Сэр, вы к Саину идите, — посоветовал сзади Капос. — Это Барракуда у нас балованный, а у Саина кальмар всё употребит, только дай, и тюленей тож.

   Неужели их скормят архитеутису?.. Рина поймала задумчивый взгляд Фьюта и нахмурилась. Октопус потупился, достал из сумки небольшую камбалу, принялся водить по ней сразу двумя щупальцами. Раздался тонкий, едва слышный писк, по спине рыбы забегали чёткие разноцветные символы.

   — Во у них ВатсАпчик, — кивнул Хонер. — Я таких рыбин и у других видел, осьминоги по ним чатятся.

   — Скорее всего, устройство связи на звуковых волнах, — решила Рина. — Как им только удалось вывести пищащий вид камбалы?

   — Да, классный телефон. Главное — не съесть его, когда приятель фотку из ресторана пришлёт.

   Результатами переговоров Фьют остался недоволен, покрылся длинными выростами-паппилами, словно дикобраз. Бросив в сумку камбалу, прощёлкал:

   — Никто толком не знает, что там, у поверхности, но все боятся. Суеверия окутали наш народ, как чёрный мох покрывает растение, а после медленно душит. И паразита не победить. Разве что…

   Он задумался, круги вокруг глаз набухли, появились тёмные полосы. Вдохнул глубоко… И сказал:

   — Разве только рубить мох под самое основание, не жалея зелёных покровов. Страхи растут из неведения. Освети тёмные углы — и чудовища уйдут. Хорошо же: я сам поднимусь к поверхности и отвезу вас.

   «Иногда, — подумала с горечью Рина, — лучше не лезть в тёмные углы и не раздражать чудовищ светом». Но отговаривать октопуса, конечно же, не стала — наоборот, горячо поддержала его решение. Спросила:

   — А ты умеешь управлять кальмаром?

   Фьют фыркнул:

   — В юности три года был в разведке. Барракуду мне товарищ подарил, когда уходил в Тайные Пещеры… С другим моим товарищем. Просили позаботиться об их потомстве. Кальмары тем, кто идёт в Пещеры, больше не нужны, как ты понимаешь. Я тоже на Барракуде много не плавал — от мальков куда денешься? Да он покладистый, понятливый, хоть и не очень быстрый.

   К путешествию готовились ещё около часа. Осьминоги, которых Рина обозвала «работниками» и «солдатами», на самом деле были учениками Фьюта из разных кладок. Они носили внутрь кальмара тубусы, каждый чуть меньше пони-баллона — модифицированные полипы с припасами. Медузу поменяли на свежую, откормленную. К её куполу изнутри крепились пузырчатые подушечки — интересно, зачем?

   Компас, редукторы, несколько шлангов, пара манометров — вот и всё, что удалось вернуть из снаряжения. Остальное хранилось у Льюита, к которому Луч Познания даже соваться больше не захотел. Пропали и рация, и ножи, и жилеты-компенсаторы; особенно было жалко камеру и глубоководные компьютеры.

   Те два «туриста», которые первые не побоялись подойти к людям, тоже были тут, Хонер признал их по голосам. Девочка подскочила, зачастила:

   — Вы всё-таки не демоны, здорово, здорово! Мы с братом так рады, так рады!

   Осьминожка оттолкнулась от дна и закружилась, по тонким ручкам бегали лиловые искорки. Она даже не подозревала, что сорвала учителю всю проверку.

   Нет, всё-таки октопусы не способны к многоходовкам.

   Рина забрала себе пару тубусов и с удовольствием жевала рыбные палочки: раз уж люди теперь — родственники каланов, значит, можно. Солёное сочное мясо приятно падало в желудок.

   — Треш, их же морская звезда переваривала! — кривился поначалу Хонер.

   Однако, провожая глазами куски, присоединился к обеду и быстро умял половину тубуса; пришлось просить ещё. Кисловатую воду из нимба-аквариума пили по очереди через трубочку.

   — Мой комп выдаёт шестнадцать часов декомпрессии, — сообщил Хонер.

   — Мой — так же, — откликнулась Рина.

   — Мы вообще провисим столько в стрёмном кальмаре?

   — У него нулевая плавучесть, может останавливаться в толще воды на любое время. А есть его никто не ест: мясо пропитано хлоридом аммония, пахнет неприятно.

   Хонер принялся доказывать: «Он сам нас съест, либо задохнёмся». Рина отбивалась.

ГЛАВА 9

Фьюта окружили ученики, заполнили чуть не половину площади. Пятеро малышей расселись на его руке, как на качелях. Трое взрослых, став мрачно-серыми, недвижно стояли рядом — парень и две девушки. Пол октопусов можно было различить так же, как у осьминога Дофлейна: самцы поджимали третье справа щупальце, а самки держали его свободно.

   Самая крупная попросила:

   — Учитель, не покидайте нас! У поверхности жуткие аллосы — вдруг вы не вернётесь?

   Фьют потрепал её по голове, отчего ученица прикрыла глаза, пошла персиковыми завитками. Сказал ободряюще:

   — Вернусь, Лиаса. Всё это пастушьи сказки, не существует никаких аллосов. И уналашей, и прочих придумок. Верить можно лишь тому, что научно доказано, помнишь?

   — Да, учитель.

   — А если не вернусь — поддерживайте младших, наставляйте, покажите секреты мастерства.

   Сзади троицы неловко переминался молодой октопус, вытянутый и щуплый. Рина подумала, что померещилось, и снова пересчитала его конечности: девять! Левая передняя рука разделялась на пару более тонких, в два ряда присосок и в один.

   Паренёк последним из взрослых подошёл к Фьюту прощаться, склонился ниже остальных. Защёлкал быстро, пламенно:

   — Учитель! Позвольте мне повести кальмара вместо вас. Моя жизнь ничтожна, вы же…

   — Нет. — Фьют принялся бегать своими кончиками щупалец по его, соприкасаясь с учеником присосками. — Сиэртон, ты очень ценен, мой мальчик, и твой талант ещё вырастет. А для путешествия к поверхности слишком неопытен: я сам не знаю, с чем придётся столкнуться.

   Когда медузу поместили внутрь кальмара и тот взлетел над городом, Рина спросила:

   — Отчего у одного парня было девять рук?

   Фьют вёл свой живой корабль, поглаживая его внутренности, понукая шлепками. Октопус глядел поверх треугольных плавников: изнутри стенки были полностью прозрачны, как шпионское зеркало. Кальмар плыл хвостом вперёд, помогая себе щупальцами, собирал их и с силой отталкивался. Когда надо было уйти от столкновения с планариями, включал форсаж — выбрасывал мощную струю через воронку. Медузу при этом приходилось придерживать, чтобы не снесло потоком назад, к выходу.

   — Сиэртон? — не оборачиваясь, щёлкнул Фьют. — Он вылупился с уродством. Такие, у которых рука надвое разделена, появляются редко, и никто не хочет брать над ними опеку: считается, что подобный малёк принесёт несчастья и даже смерть учителю. Обычно выродки быстро погибают, ведь им не показывают, где еда, как уберечься от зубов рыб.

   Барракуда проходил сквозь широкую пещеру. Впереди взметнулась муть, встали наплывы гигантского сталагмита. Фьют хлопнул по левой стенке, и кальмар повернул влево.

   — Моим первым ученикам, потомкам Тианы и Роента, был год, когда в кладке, которую поручили Льюиту, обнаружился выродок. Я решил, что малыш ни в чём не виноват. Знаете, не пожалел ни разу: Сиэртон очень старательный, способный. Это он придумал, как быстро пополнять вам кислород. — Октопус указал на пузырчатые подушечки под полосатым куполом. — Им и света не надо, питаются от медузы и выбрасывают пузырьки.

   Первую десятиминутную остановку сделали на глубине шестидесяти метров. Компьютер скрывался под перчаткой Рины, когда Фьют заметил его — живо заинтересовался. Он ощупывал гаджет, спрашивал, что за существо и чем питается. Восклицал:

   — Не может этого быть! Из песка и железа вы делаете предметы, которые принимают за вас решения? Невозможно.

   Однако поднимались по программе, которую рассчитал компьютер. Давалось это сложно, особенно длинные остановки. Изнутри кальмара пробивался свет, на огонёк спешили стайки любопытных рыбок. Барракуда с удовольствием хватал их ловчими щупальцами; Фьюту приходилось сдерживать охотничий пыл корабля, чтобы висеть на нужной глубине.

   Один раз слишком близко подплыла акула — и еле удрала от присосок. У кальмара они были с острым костяным кольцом, так что на шкуре хищницы остались кружочки.

   Спали по очереди. От скуки октопус на пару с Хонером жевали рыбные палочки. Ладно, у осьминогов метаболизм в четыре раза быстрее человеческого, им надо постоянно есть. Но гидролог?..

   — Эй, прекрати уничтожать припасы, Фьюту ещё возвращаться! — возмутилась Рина.

   — Чего там возвращаться, — отмахнулся пилот кальмара. — Я остановок уже не буду делать, тихонько опущусь — и дома. Лучше ещё расскажи про птиц, как же они плавают в безводном?

   Октопусу хотелось узнать всё и сразу. Рина старалась не затрагивать тему людских технологий: если Фьют заподозрит неладное, ему ничего не стоит повернуть свой корабль обратно. На середине лекции о размножении копытных Барракуда забеспокоился, принялся рывками ходить туда-сюда, попытался уйти на дно.

   Пилот гладил кальмара всеми руками, шептал успокоительные слова.

   — В чём дело? — Рина напряглась.

   Они выстаивали последние два часа на восьми метрах. Хонер спал, свернувшись рядом, и время от времени принимался тонко причитать по-французски.

   — Северо-восточное течение несёт неприятный запах, — сообщил Фьют, не переставая поглаживать кальмара. — Вони слишком много, она заполонила всё. Барракуда волнуется, хочет на дно, где безопасно.

   — Мы не можем пока всплыть, — терпеливо объяснила Рина. — Компьютер считает с запасом, но нужно ещё не меньше шести часов декомпрессии. Выше — две остановки.

   Фьют продолжал бороться с животным. Через полчаса выудил из тубуса известковую трубку — как для питья, но потолще и подлиннее, приставил один конец к стенке, а к другому прислонил глаз. На вопрос, что это, ответил:

   — Помогает видеть дальше, внутри особые, чуть выпуклые медузы.

   Понятно: октопусы используют живые линзы для своей «подзорной трубы». Интересное изобретение, но вряд ли будет работать на воздухе: медузы засохнут.

   Ничего толком не разглядев, Фьют взял маленькую губку, размял, чтобы светилась поярче. Придерживаясь за стенки присосками, высунулся из-под мантии, запустил огонёк влево.

   Тот ушёл, разгоняя тьму. Что за пятно в десяти метрах? Вторая губка высветила тёмное облако, которое ползло с северо-востока, ширилось. Фьют принялся кидать губки во все стороны; подобные облака обнаружились и снизу.

   — Что это? — напряглась Рина.

   — Я хотел спросить у тебя. Может, рыбы мечут икру? Но пахнет совсем не икрой. И не чернилами. — Фьют стал бугристым, по нему тревожно бегали жёлтые ромбы. — Кажется, в древних кристаллах ничего не было о подобном явлении.

   — Бери правее, может, уйдём от него.

   Пилот погнал кальмара прочь, однако проплыли они не много: чёрная дрянь была и тут. Рина привстала:

   — Не дай ей попасть внутрь!

   Кальмар прекратил гонять воду через сифон, края мантии сомкнулись.

   Собственное сердце билось слишком часто, нельзя так много дышать — пузырчатые подушечки и так уже плохо справлялись. Ещё и Хонер проснулся, поднялся:

   — Чё происходит?

   — Тихо! — Рина попыталась взять себя в руки, успокоила гидролога: — Ложись обратно, дыши аккуратно. — И скомандовала: — Давай, Фьют, всплываем.

   — Наверху тоже идёт тьма.

   Действительно: на восьми метрах уже должно быть светло. Компьютер показывал два часа дня, но толщу воды не пронзали солнечные лучи, стоял серый сумрак.

   — Кислорода реально нет! — Хонер сел и скрючился, схватившись за горло.

   Фьют потрогал пузырчатые подушечки.

   — Регенераторы перестали работать. Очень грязная вода, они чувствительны…

   — Всплывай! — рявкнула Рина. — Но только не резко, по метру в минуту.

   Они с Хонером подключили пони-баллоны, хотя те и были почти пусты. С Барракудой происходило неладное: кальмар вздрагивал, вскидывал без толку щупальца, вертелся то влево, то вправо, медуза моталась туда-сюда по салону — вдруг лопнет?..

   Фьюту болтанка не мешала — он прилепился присосками к стенам и уговаривал своего «коня», даже кричал на него, хлестал щупальцами. Кальмар перевернулся хвостом кверху — и прянул туда, в чёрное облако. Вокруг сжалась тьма; компьютер показывал: глубина шесть метров… Пять… Три. Два.

   Поверхность!

   Сквозь прозрачный бок кальмара резануло солнце. Рина зажмурилась, Фьют заскрежетал: его чуткие глаза никогда ещё не подвергались такому испытанию.

   Проморгавшись, Рина сбросила шлем с бесполезной уже маской: пони-баллон пуст. Хонер тоже избавился от своего, уставился наружу. Волны перекатывались, бликовали, однако казались ненормального цвета… или зрение ещё не восстановилось? Километрах в трёх виднелся берег, ледники перемежались покрытыми тёмным лесом горами.

   Фьют справился с непривычным светом, только руками всё ещё прикрывал оба глаза. Он гладил стены своего корабля, стучал по ним, дёргал за бахромки, свисающие с потолка, но кальмар оставался недвижим.

   В отчаянии Фьют сжал щупальцами голову. Повернулся к людям.

   — Барракуда мёртв. Я не могу понять, что его убило, никаких повреждений!

   Чёрные кляксы испятнали снаружи тело кальмара. Оно начало терять прозрачность, словно запотевающее стекло. На поверхности воды собралась безобразная масляная корка, волны сбивали её морщинами, и на гребнях пузырилась коричневая пена. Всё видимое пространство залива было темнее, чем обычно, кое-где на нём растекались неровные радуги.

   — Нефть. — Голос Рины был хриплым, чужим. — Похоже, серьёзный разлив, настоящее бедствие. Значит, та чёрная масса, через которую мы проплывали, — эмульсия. Барракуда задохнулся в ней. И ты задохнёшься, Фьют. Смотри не суйся наружу.

   — Что ещё за нефть? — Октопус побледнел, казался крайне обескураженным. — Но мне надо назад, как же не соваться?..

   Он вздымал край мантии, гоняя воду часто и с натугой — видимо, сказывалось загрязнение. А за бортом — чистый яд.

   Рина вдруг чётко осознала: Фьют обречён. Наружу ему нельзя, в мёртвом кальмаре же октопус быстро погибнет. Жалко…

   С другой стороны, это просто моллюск. И он уже выполнил свою функцию: доставил людей к поверхности. Теперь бы выбраться и понять, где корабль.

   В ушах стучало «бом-бом-бом»: углекислота накопилась в воздухе. Хонер валялся с закрытыми глазами. Кислород близко, близко! Надо разорвать медузу и стенку кальмара. Ножей нет, но вполне реально сделать это пальцами, одетыми в неопрен.

   Правда, тогда последняя чистая вода выльется и Фьют захлебнётся в чёрной жиже. Получается, Рина убьёт его…

   Всё равно моллюск нежилец. Сколько их гибнет прямо сейчас, в нефтяном пятне? Завтра тысячи морских обитателей выкинет на берег масляная волна. Одним больше…

   Рина сделала усилие, поднялась… И отключилась.

ГЛАВА 10

Она пришла в себя от того, что кто-то бил по щекам мокрым полотенцем. Оказалось, это щупальце Фьюта, который просунул его внутрь медузы и громко щёлкал за куполом:

   — Эй! Эй! Тебе лучше?

   Откуда-то поддувал свежий ветерок, живительный, морской! Рина с трудом подняла глаза: в потолке торчало два рифлёных шланга. Другие их концы выходили через медузу и стенку кальмара наружу.

   Надо же, моллюск, — а догадался сделать вентиляцию.

   Рина еле повернулась, затылок ломило. Октопус уже приводил в чувство Хонера; тот ругался и вяло пытался отбиться.

   Вместе со свежим воздухом внутрь проникла специфическая вонь, напоминающая одновременно кровь и бензин. Знакомый запах: Рина за годы мониторинга загрязнённых акваторий очень хорошо его изучила. Всё же постаралась дышать глубже.

   Голубовато-бледный Фьют приникал глазом к «подзорной трубе», возбуждённо бил руками вокруг. Сообщил в ужасе и восторге:

   — Там аллос! Всё, всё совпадает с описанием Капоса: длинное брюхо, высокие бока, башня из трёх этажей и рог на ней, на роге — лоскут цветной водоросли. Вы представляете? Они существуют! О не-е-ет…

   Должно быть, так стонал Дарвин, попав в Эдемский сад и видя перед собой то самое дерево и говорящего змея. Рина и без подзорной трубы видела моторную яхту с двумя палубами: «Илона». После полугода ремонта, оформления бумаг, пробных погружений свой корабль ни с одним не спутаешь.

   До яхты было всего ничего, полтора километра. Но как их проплыть? Очень уж трудное было погружение, дайверы теперь в луже утонут, не то что в бурном заливе.

   — Надо уходить, пока его щупальца нас не зацепили, — рассуждал октопус. — У кальмара есть ручной режим, только нырнуть уже не получится. Попробуем скользить вбок у поверхности…

   — Глянь, «Илона», — подал слабый голос Хонер. — Поплыли…

   Он снова закрыл глаза, откинулся на губку.

   Рина, преодолевая дурноту, решительно заявила:

   — Фьют. Нам нужно к яхте. — И ткнула пальцем в покачивающуюся на волнах «Илону».

   — К алласу?.. — От страха и непонимания тот стал чуть не прозрачным. — Нет, нет, скорее бежим, а то он нас заметит…

   — Это наш корабль. — Рина села и поморщилась от резкой боли в висках. — Если возможно — плывём туда.

   Фьют выдохнул воду толчками — так человек произносит в растерянности «Па-па-пам». Прощёлкал тихонько:

   — Аллосы — ваши корабли?..

   — Да, — устало подтвердила Рина. — Конкретно тот — мой, и нам с Хонером необходимо на него попасть.

   Октопус отпрянул, вжался в стену кальмара.

   — Аллосы пожирают всё кругом… Как и демоны. Корабли уналашей!

   Фьют покрылся жёлтой сеточкой, которая ходила по всему телу, словно кто-то переключал на экране схемы железнодорожных путей. Послышались тихие щелчки; казалось, он дрожит от жуткого открытия, смысл которого ещё только начал проявляться:

   — Так вы вовсе не каланы?.. Вы… Вы уналаши? На самом деле?.. А я-то… Я-то, получается, дурак. Старый пустой полип. Вы провели меня, да? Но как? Ведь с ниеттой невозможно врать!

   Он сверлил глазом «демонов», зрачок стал тонкой горизонтальной чёрточкой.

   — Я тебе и не врала. — Рина дёрнула плечом. — Ты сам себя обманул.

   Щупальца похлопали кругом, схватили две ракушки и принялись судорожно карябать одна об другую. Рина скривилась от мерзкого звука, напомнила:

   — Ваша музыка нам не страшна, ты же видел.

   Фьют бросил «инструменты», слабо произнёс:

   — Да, точно… Теперь вы меня… съедите?

   Он потихоньку пробирался мимо медузы к голове кальмара. Приоткроет задраенную щель — и сиганёт прямиком в яд. Рина подняла ладони.

   — Погоди. Есть тебя никто не собирается, не волнуйся так. Просто прокатишь нас до корабля, до алласа, и…

   — И вы меня убьёте. — Фьют глянул через заляпанную стенку наружу, на жирную плёнку. — Ну и дрянная здесь вода! А я-то думал, что легко вернусь… Течения сурово наказывают за глупость.

   Он поник: жалел, должно быть, что связался с демонами. Рина не знала, как теперь убедить октопуса помочь ещё раз. И вдруг у неё в голове сложилась картина происходящего. Заговорила быстро, с жаром:

   — Послушай. Нефти много, она будет опускаться на дно, уже опускается. Помнишь, что случилось с вашим городом в соседнем заливе?

   — С Метрополией?..

   — Да. Она погибла от загрязнения, там тоже был разлив. Я ныряла в тех местах и видела голые скалы с побуревшими водорослями, пустые раковины, толстый слой тёмного ила на уступах и в пещерах. И Шелест скоро накроет нефтью, понимаешь? Октопусам лучше уходить отсюда, уходить как можно быстрее. Вряд ли у вас больше суток — эмульсию ещё и течение разносит.

   — Что?! — Фьют в панике зашарил по бокам кальмара, словно пытаясь протереть иллюминаторы. — Погоди… Мы не можем уйти из города! Куда? Как?..

   Рина тяжело посмотрела на него.

   — Если хотите выжить, уходить придётся. Чёрный осадок ляжет удушающим покрывалом, ляжет на годы. В домах не спрятаться, не переждать. Кроме того, растворённые фенолы: вода станет отравленной, и рыба накапливает яд. Здесь вам нельзя оставаться.

   — Вот мурена! Но как мне предупредить их?! — Фьют ударил в стены. — Придётся вплавь…

   И решительно качнулся к выходу, но Рина поднырнула рукой под медузу и схватила щупальце:

   — Стой! Тебе не доплыть, задохнёшься ещё быстрее Барракуды!

   Он выскользнул из пальцев, начал раздвигать проход… Вдруг замер, уронил руки. Осознал, что демоница права?

   Рина убеждала:

   — Погоди, сгинешь без толку. Можно связаться с твоими, у Льюита ведь осталась рация.

   Фьют развернулся — весь бледный, с пробегающими по коже тенями сомнений. Рина выдохнула:

   — Надо добраться до яхты, там есть переговорное устройство. Громкая связь включается автоматически, если в сторожевой башне возле рации кто-то дежурит, услышит нас. Меня твои соплеменники не станут слушать, но ты-то сможешь их убедить?

   — Смогу, — с недоверием щёлкнул октопус. — Действительно есть шанс поговорить, ты не лжёшь?

   Как же заставить его верить? Рина прижала ладонь к груди:

   — Рация должна работать, заряда хватает на три дня. Если поднимемся в рубку, ты поговоришь со своими.

    Жемчужный глаз сверлил «демоницу», зрачок вытянулся в ниточку. Вскинув голову, Фьют спросил:

   — Скажи-ка, с чего бы хозяевам аллосов помогать нам? Или это ловушка? Предлагаешь мне самому лезть в ваше логово. В качестве еды я тебя не интересую — зачем тогда?

   — Для коллекции, — процедила Рина. Она хотела сказать «для коллекции идиотов, которые сидят и рассуждают, вместо того чтобы действовать», но сдержалась: не стоит сейчас обижать ни Фьюта, ни Хонера. — Долго будешь сомневаться? Задохнёшься скоро!

   — И откуда она взялась, эта нефть? — прощёлкал октопус затравленно, чуть слышно. — Природная катастрофа?

   Не имело смысла выкручиваться. Рина ответила:

   — Нет. Это люди сделали.

   — Уналаши, — прошептал он, накрыв голову руками. — Те, кто уничтожает всё живое. А я-то не верил сказкам, цеплялся за науку…

   — Проведёшь кальмара к яхте, да или нет?

   Похоже, Фьют решился — стал сурово-серого цвета, обронил:

   — Плыть по поверхности Барракуда сможет, но медленно.

   Он вгрызся в то место, где тулово кальмара переходило в голову, отодрал полоску мяса и сунул в прореху сразу шесть рук — должно быть, дёргал за какие-то нервы. Щупальца снаружи встопорщились лепестками ромашки, затем опали, вскинулись снова. Делая механические движения, словно робот, мёртвый кальмар толчками поплыл задом наперёд, развернулся и начал галсами подходить к яхте.

   Сильно качало. Рина хваталась за губку, держала Хонера, чтобы не проткнул купол. Гидролог то открывал глаза, то снова отключался. Фьют всё время сверлил их одним глазом, будто ждал, что демоны вот-вот накинутся. Спросил осторожно:

   — Скажи… Кыыры, которые неслышными воплями приваживают акул — получается, тоже есть?

   — Понятия не имею, кто это, — отозвалась Рина.

   — А подкроватные шуаги?

   — У нас в скаутском лагере были. Один меня даже за лодыжку схватил в темноте, я потом до конца смены спать боялась.

   — Поразительно! Неужели мир совсем не такой, как говорят нам кристаллы Древних?..

   Он растёкся по полу кальмара, словно новое понимание реальности наступило на него и размазало.

   С борта корабля их приближение обнаружили, когда преодолеть осталось метров двести: на палубе стояли оба матроса, одетые в коричневые куртки, размахивали руками.

   Люди указывали на огромного обитателя глубин, выплывшего вдруг на поверхность. Сквозь его отливающую металлом кожу не были видны пассажиры, и матросы вполне могли решить, что коварный кракен пришёл по их душу.

   Как бы чем потяжелее не ударили.

   Барракуда заплыл с кормы, прилепился к ней присосками, выставил голову и верхнюю часть туловища над водой. С корабля нацелился гарпун — острый, полутораметровый.

   Рина крикнула:

   — Нужно, чтобы они скорее заметили меня и Хонера!

   — Тогда держитесь, — предупредил Фьют, не отрываясь от управления.

   Кальмар перецепил щупальца влево по корме — и кувыркнулся брюхом кверху. Рина шлёпнулась в мягкий кисель купола, по рёбрам саданула голова Хонера, который завопил: «Маман!»

   Они барахтались, выпутываясь из шлангов. В это время Фьют распахнул мантию своего транспорта, словно длинный люк, и тут же шмыгнул за медузу, в хвостовую часть. Рина раздвинула руками купол, пролезла в люк и вынырнула над кальмаром, сразу продрогнув на ветру. Хонер карабкался рядом, больно пинаясь.

   Свежий воздух пьянил, запах нефти снаружи ощущался меньше. Слепили блеском волны, качало. Рина не могла понять, где яхта. Сверху шлёпнулся спасательный круг, обдав брызгами.

   Рядом со стенкой кальмара обнаружилась железная лесенка. Смуглые матросы свешивались с перил в немом изумлении — это если опустить нецензурные выражения: ругались они по-английски, хотя оба были филиппинцами. Неслось бухтение механика Кузьмича:

   — Ну и тварюка, етить! Да как вы в брюхе-то у неё оказались?! Да вы живые-то? Ну дела!

   Хонера подхватили за подмышки, вытащили на палубу. Рина сама зацепилась за лесенку-трап, но подтянуться сил не было. Кузьмич свесился, чтобы ухватить, однако она не спешила вылезать. Надев шлем, снова скользнула внутрь кальмара.

   Фьют прятался в хвостовой части, за ошмётками медузы, где ещё осталась чистая вода. Смотрел с отчаянием, не решаясь вылезти к уналашам; длинный зрачок пульсировал, то занимал всю радужку, то сжимался в линию. Похоже, сейчас в октопусе боролись два существа: Луч Познания стремился помочь озарённым, а дикий морской обитатель желал оказаться подальше от чуждого корабля.

   Так и останется со своим мёртвым «конём», и сгинет.

   Вытащить бы Барракуду целиком, но чем? На «Илоне» нет подъёмного крана, как на рыболовецких сейнерах. Да и многотонная туша перевернёт корабль.

   Рина крикнула, надеясь, что будет слышно через шлем:

   — Фьют, не бойся, никто тебя не тронет! Надо предупредить твоих, помнишь? Счёт на часы идёт. Хватайся за меня!

   Наконец он решился: раздулся, набирая побольше воды под мантию, как фридайвер перед глубоким нырком. Обвил щупальцами протянутую ногу, цепляясь за стенки кальмара, и полез вверх. Рина напрягла все силы, чтобы подняться на первую ступеньку. Перед глазами закружилось, и она шлёпнулась обратно.

   В люк протолкнули спасательный круг на верёвке, Рина влезла в него. Когда их с Фьютом подняли на палубу, Кузьмич бросил тянуть трос и схватился за гарпун:

   — У, дьявол, задушил совсем девчонку! Огромный чёрт!

   — Нет, не бей его, это со мной! — закричала Рина.

   Собственный голос внутри шлема оглушал, но вряд ли механик услышал. Она перехватила оружие, затем выпуталась из щупалец. Кузьмич всё не успокаивался:

   — Гляди, убёгнет! Эк громадина, я таковских не видал. Ну-ка, дай между глаз приложу, так и дёргаться перестанет, етить.

   Рина сняла шлем, скомандовала:

   — Хватит! Брось гарпун!

   Фьют не понимал механика, но вполне сообразил, что с ним собрались делать, и сжался, скрестив над головой две руки присосками кверху. Прощёлкал жалобно:

   — Ты обещала! Обещала, что не убьёшь сразу, позволишь дать сигнал…

   Луч Познания выглядел теперь комком слизи — жалкий, расплющенный. Щупальца бесцельно изгибались в разные стороны, силясь оторвать тяжёлую голову от палубы. Зрачок стал тонкой бечёвкой: похоже, октопус не мог понять, где находится и как тут перемещаться. Беспомощный, среди врагов, ни уползти, ни отбиться он не мог — и всё равно думал о долге.

ГЛАВА 11

Рина отбросила-таки гарпун, Кузьмичу втолковала, что осьминога трогать не надо. Ей помогли вылезти из гидрокостюма; сразу пробрал холод. Матросы понесли Хонера в каюту. Капитан, тоже из филиппинцев, стоял рядом и высказывал всё накопившееся о «сумасшедших учёных, которые нарушают договорённости». Оказывается, береговая охрана уже сутки требует, чтобы «Илона» покинула загрязнённую акваторию, сумма штрафа с каждой минутой растёт.

   — Погодите ещё полчаса, не отплывайте, — попросила Рина, кутаясь в Кузьмичёву телогрейку. — Я заплачу штраф. И киньте буёк для связи с рацией.

   Капитан знал: спорить с ней бесполезно. Резко развернувшись, утопал за буйком.

   Она склонилась, похлопала по комку, растёкшемуся на лакированных досках; тот дёргал щупальцами, но подняться не мог. Позвала:

   — Фьют, соберись! Нам нужно в рубку. Сможешь пойти за мной?

   — Ох… — щёлкнуло в ответ. — Свет слепит… Давит… Твёрдо, сухо, колюче! Я хочу обратно.

   — Нельзя тебе обратно: за бортом нефть. Ты должен предупредить своих в Шелесте. Ну?

   — Шагу не ступить, какое всё острое… Безводное, жжёт…

   Рина тоже еле двигалась. После погружения кружилась голова, ноги не слушались. Сама только на одном упрямстве шла к двери в рубку и звала Фьюта. Тот полз, провожаемый удивлёнными возгласами Кузьмича:

   — Сам идёт! Во чудо! Ты его в трюм давай, на лёд, потом разделаю. На камбузе места мало, в холодильник не влезет.

   — Мы не будем его есть, хватит об этом! — твёрдо сказала Рина — больше даже для Фьюта, чем для механика.

   На просторной корме помещались компрессор, баллоны с воздухом и прочее снаряжение для дайвинга. Однако рубку из-за этого проектировщики урезали до предела, в ней остались только рулевая стойка с приборами, кресло и топчанчик у стены. Зато тут было тепло. Рина, придержав дверь для Фьюта, закрыла её на ключ: ещё ввалится кто, помешает переговорам.

   Села в кресло капитана, на дорогую кожу. Оно настолько мягко, удобно обняло, согрело, что Рина чуть не отрубилась. Встряхнувшись, взяла микрофон и принялась вызывать Шелест. Лишь бы аккумулятор в рации ещё не сел!

   — Приём! Приём! — охрипшим голосом орала Рина. — Есть там кто?

   Динамик передавал не только помехи: доносилось бульканье, возня. На том конце наверняка дежурит солдат, а то и не один.

   Вдруг вокруг микрофона обернулось щупальце.

   — Человеку не ответят, — сказал Фьют. — Позволь мне.

   Он сидел на подлокотнике кресла, свесив половину рук до пола, и разглядывал правым глазом незнакомое устройство связи. Где октопус нашёл силы на то, чтобы оторвать своё студенистое тело от палубы? Откуда взялись решимость и отвага посреди места, которое не походило ни на одно другое из его подводной жизни? Громко защёлкал:

   — Я, Луч Познания Фьют Найирел ор Мэюна Равелли, хочу слышать Луча Защиты Льюита Найирела ор Теора Дианобис…

   Он повторил своё желание несколько раз, прежде чем с того конца раздались ответные щелчки. Рина не понимала, что именно говорят ему сородичи: видимо, ниетта по радиосвязи не действовала.

   Голосу, который раздавался из аппарата людей, не верили. Фьют отвечал на различные вопросы, то называя число тайных хранилищ реликвий, то рассказывая о цвете снисхождения учителя Найирела. Наконец, допрос октопусу надоел, и он заорал:

   — Льюит, мурена оторви твои руки! Я это, я, и сижу я на аллосе, который на самом деле кальмар людей. А люди — это уналаши, ты был прав. Но с ними можно договориться, что я и сделал. Шелесту грозит гибель, чёрная смерть опускается с поверхности, уводи озарённых.

   Судя по фейерверку красок на коже Фьюта, он очень волновался, но обстоятельно пересказал свои приключения. После прислушался и ответил:

   — Да. Да, именно. Нет. И правильно не веришь, пошли разведчиков, только в чёрное облако пусть не суются, кальмары этого не переносят. Быстрей уже, течение не успеет смениться на Восточное, как город накроет! Мало времени, объявляй эвакуацию.

   Пока он убеждал сородичей, Рина пыталась рассчитать, как скоро масляное пятно расползётся на весь залив. Судя по скупой информации, просочившейся в интернет, авария произошла на буровой скважине при первом пуске. Трубу снесло у самого основания, и тысячи тонн сырой нефти вылились не только у поверхности, но и в толще воды. И, главное, аварию ещё не устранили, скважина продолжает фонтанировать.

   Данных катастрофически не хватало, на официальных каналах вообще не говорили о разливе, а проект платформы «Санрайз Петролеум» засекречен. Если ориентироваться на карты течений, загрязнение должно было за день-два заполонить всю здешнюю акваторию. Но в основной, Аляскинский залив его вынесет частями и в течение нескольких недель.

   Рина пересказала свои соображения Фьюту, тот передал их родичам и добавил:

   — Это мне сообщили люди. Не знаю, насколько стоит им верить. Мне придётся заплатить определённую цену за возможность говорить с тобой. Я не вернусь, городу потребуется новый Луч Познания.

   Выслушав ответные щелчки, прижал передние руки между глаз и склонился, словно его могли видеть.

   — Посмертный Орден Золотого Краба — большая честь для меня. Благодарю, Льюит. Убереги наш народ, молю тебя.

   На том конце всё затихло — видимо, Луч Защиты умчался раздавать приказы об эвакуации.

   Фьют убрал щупальце с микрофона, низко опустил мясистый нос-дыню. На его коже вспыхивали то алые, то синие узоры. Наконец, сказал:

   — Ты поступила благородно, Рина: сдержала своё обещание. Спасибо. Теперь я в полной твоей власти. Не буду и отбиваться. Только одно условие: позволь мне заснуть от недостатка дыхания, прежде чем начнёшь. Я плохо переношу боль. Учти это, пожалуйста.

   — Ты сейчас о чём? — Рина недоумённо подняла бровь.

   Октопус явно начал нервничать, ёрзал на подлокотнике. Вскинувшись, произнёс:

   — Вы заманили меня на свой аллос. Заманили с определёнными целями. Мы сохраняем экспонаты в смоле, вы делаете надрез, выскабливаете внутренности и погружаете в жгучие вещества. Думаю, именно эта процедура мне предстоит. Я, конечно, польщён возможностью представлять расу озарённых в вашем музее. Но не хотелось бы чувствовать все стадии подготовки. Думаю, я оказал вам немало услуг и могу просить о снисхождении. Если, конечно, вы способны на снисхождение и благодарность…

   Пока говорил, Фьют всё больше терялся, водил глазами в разные стороны: явно не был уверен, что уналаши не станут делать из него препарат заживо. Сполз на пол, подальше от демоницы, и поднял голову, насколько смог.

   Комок слизи, придавленный воздушным столбом, а полон достоинства. Каков стержень! Чтобы спасти своих, не побоялся вылезти в чуждую среду, обречь себя на неизвестную и, скорее всего, мучительную смерть. Знает ли она человека, который вот так отважно вступил бы за людоедом в его замок? Сам забрался на стол для разделки — только бы уберечь от гибели родных? Рина усмехнулась, заталкивая глубже непрошеную жалость:

   — Это ты решил из-за моих слов?..

   В кальмаре октопус спрашивал: «Для чего я вам?» Она тогда ответила: «Для коллекции». Похоже, её сарказм поняли буквально. Фьют стал бугристым, с красивым оливковым оттенком, яркими чёрными полосами вдоль глаз. Спросил озабоченно:

   — Надеюсь, цвет при вашем способе сохраняется? И сделайте так, чтобы я стоял в подобающей позе, а не валялся, словно червь. Трубки какие-нибудь вставьте…

   Она хотела сказать «никогда и ни за что», но запнулась, рассматривая гордо застывшего октопуса: на самом деле, великолепный экземпляр! Крупный, мускулистый, с бархатистой кожей, совсем не повреждённый. Японский музей Океанологии заплатил бы не меньше ста тысяч долларов за такой экспонат.

   Можно избавиться от кредитов, купить новые компьютеры, рацию.

   И мозг, должно быть, более развитый, чем у многих жителей Шелеста. Очень интересно было бы провести вскрытие и первой изучить строение октопус сапиенс, таксономизировать новый вид осьминогов, вписать его название во все каталоги.

   Рина начала обдумывать, как это сделать, не повреждая кожу: вывернуть наизнанку через мантийную щель, пара надрезов — тут и все органы откроются, только изучай…

   И мысленно дала себе по рукам: нельзя так с Фьютом.

   Однако ведь он и сам не против послужить науке, пусть и чужой. «Трубки какие-нибудь вставьте», — значит, готов быть отличным экспонатом. Не зря же он подобное предлагал и людям в музее Шелеста, предлагал как неплохой способ сохраниться в веках…

   Рина потрясла головой, избавляясь от сладенького голоска, который пытался усыпить её совесть. Фьют вызволил их из пещер, доставил на яхту, преодолев свой страх. Откачал, когда потеряли сознание.

   Хотя… это всего лишь моллюск…

   — Я не собираюсь делать чучело из разумного существа, — сказала она вслух, чтобы поставить точку.

   Октопус резко побледнел и тихонько прощёлкал:

   — Не собираешься? Значит…

   Он метнулся мимо кресла, со всего маха стукнулся о дверь, потом обвил ручку щупальцем и принялся отчаянно дёргать, но так и не догадался повернуть торчащий в замке ключ. После неудачи с дверью заскочил на пульт управления и распластался морской звездой по окну — видимо, глаза его плохо видели на воздухе и не заметили стекла.

   Рина наблюдала за попытками Фьюта сбежать и не могла преодолеть сжавшее грудь чувство неловкости: это её так испугался величественный Луч Познания?..

   Отчаявшись, он прижался к карте Тихого океана, которая лежала на приступочке между окном и рулевой панелью. Замаскировался: точь-в-точь повторил изломанную береговую линию Аляскинского залива, длинный ряд жёлтых пятен — Алеутские острова. Карта была с рельефом дна, и кожа осьминога показала в объёме длинную впадину Алеутского жёлоба, чешую подводных плато и шипики гор.

   — Фьют? — осторожно позвала Рина. — Говорю же, не собираюсь резать и выскабливать. Чего ты боишься?

   Он не отвечал, только увеличил резкость изображения.

   — Знаешь первое правило подводника? Не паникуй. В чужой среде надо думать, думать трезво и спокойно. Нельзя полагаться на инстинкты — они подведут, обязательно. Вот ты замаскировался. Но не учёл, что воздух куда прозрачнее воды. Я вижу тебя, Фьют.

   Чёткости ещё прибавилось, на карте уже легко читалось «Тихий». При этом щупальца прижались к рулевой панели и отлично воспроизводили текстуру дерева. Пожалуй, не заметь Рина раньше, где лежит октопус, у него были бы все шансы.

   — И так вижу.

   Наконец Фьют сдавленно объяснил:

   — Эксперименты. Если вы меня сюда привели не для коллекции — значит, для опытов. А я боюсь боли…

   Рине стало ужасно стыдно, что её считают чудовищем. Маньяком каким-то, который не помнит добра и способен издеваться над интеллигентным и самоотверженным октопусом.

   Она прокашлялась, отчего острова стали ещё объёмнее. Начала деликатно:

   — Послушай, Фьют. Я совсем не собираюсь держать тебя в плену или причинять страдания.

   — Ты позволишь мне уйти? — с надеждой и недоверием спросил тот. — Выпустишь отсюда?

   — В любую минуту. Но я сильно подозреваю, что, как только приоткрою дверь, ты тут же сиганёшь за борт. А там нефть, она для тебя крайне токсична. Если пообещаешь вести себя как разумное существо и подождать, когда мы выйдем из зоны загрязнения…

   — Обещаю! — с жаром отозвался октопус. — Выпусти только, выпусти!

   — Не врёшь? — Рина оценивающе наклонила голову. — Не собираешься кончать жизнь самоубийством? Слушай, меня ж потом совесть замучает.

   — Совесть? Что это за понятие?

   Рина усмехнулась:

   — Я спать спокойно не смогу, если ты после всего с моей яхты прыгнешь в чёрные помои и скопытишься.

   — Не сможешь спать от переживаний?.. У нас считают, такое происходит только с озарёнными. Неужели у людей это тоже есть? Невероятно!

   Повисло неловкое молчание.

   — Ох, — едва слышно булькнул Фьют. — Я весь сухой, и подышать бы…

   Рина скрепя сердце открыла дверь. Он спокойно переполз через порог, но вдруг с поразительной скоростью метнулся к дальнему концу кормы, где спускался в воду трап.

   — Нет! — закричала Рина, уже понимая, что не успевает остановить самоубийцу.

   Который тенью от чайки нёсся по палубе. Передвигала ноги изо всех сил, те не слушались. Вот Фьют проскочил мимо стояка со снаряжением, вот уже у борта, секунда — и сиганёт в чёрную жижу.

   Глаза застилало красным. Не получается быстрее.

ГЛАВА 12

Неожиданно на ногу плюхнулось нечто скользкое и тяжёлое. Рина взглянула: русалочий кошелёк!

   — Захватил из Барракуды, когда сюда поднимались, — объяснил Фьют, бодро размахивая щупальцем. — Тут устрицы с записями. Если мне не удастся выжить, передай их озарённым, хорошо?

   — Будешь устраивать подобные штуки — точно не удастся, — процедила Рина.

   Она потрясла головой и на секунду зажмурилась: показалось. Октопус и не собирался прыгать в нефть, просто побежал за дневником. А она уже чего только не подумала!

   С кормы лестница вела вниз, к просторной кают-компании. По левую руку здесь стояли угловой диван и стол, где обычно обедала команда. Через проход от дивана плескался аквариум на шестьсот литров — наследие олигарха, бывшего владельца «Илоны».

   Аквариум занимал много места в салоне, и при ремонте от него хотели избавиться. Но оказалось, избавляться нельзя: яхта была спроектирована так, что если убрать полтонны воды с левого борта плюс оборудование, корабль перекосит. И осталась причуда олигарха загромождать и без того небольшую кают-компанию.

   Зато это было отличное место для содержания опытных образцов. За стеклом колыхали плавниками степенные алутерусы, уникальные экземпляры с рифа под гавайским островом Куре — лимонные, словно изрисованные голубыми линиями; губки вытянуты вперёд, будто рыбка просит поцелуя. Аквариум закрывала герметичная крышка, в которой имелся люк для подачи корма.

   Рина нажала кнопку сбоку на крышке, та поехала вверх по направляющим штырям. Тут в салон притопал Кузьмич, тащивший нечто в сетке; он с гордостью вывалил это на стол. Что за шевелящиеся куски плоти?..

   Щупальце длиной в метр от гигантского кальмара! И ещё — глаз, грубо вырезанный, с лоскутами кожи. Механик шуточно поклонился:

   — Нате вам, Екатерина Батьковна. Есть спрута нельзя, мясо вонючее, но, вишь, для науки я вам постаралси. Больше-то капитан не дал отчекрыжить: говорит, не положено в загрязнённой зоне брать, заловят надзорщики.

   — Спасибо огромное, Кузьмич! — от души поблагодарила Рина.

   Настроение скакнуло на самый верх по шкале эмоциональных тонов: архитеутис неизвестного вида — прекрасный экспонат! Надо скорее его в формалин. Где бы ещё сил на это набраться?

   Глаз размером с тарелку не помутнел, сохранял почти осмысленное выражение. Щупальце слабо извивалось; Фьют глядел на него с ужасом. Потянулся, погладил, словно хотел успокоить. Тихие щелчки дребезжали от осознания реальности:

   — Вы кромсаете Барракуду живьём.

   — Это рефлекторные движения, — возразила Рина.

   Её слегка подташнивало — скорее всего, последствия сложного погружения.

   Фьюту было приказано забираться внутрь аквариума, но он не реагировал — уронил голову и бессильно раскинул руки. Хорошо, помог Кузьмич — вместе подняли «добычу». Октопус был не тяжелее мешка картошки, но мешок не настолько скользкий и не цепляется присосками за всё кругом; всё-таки запихнули под крышку.

   Подстроив температуру и водообмен в аквариуме под нового обитателя, Рина рухнула на диван. Надо бы спуститься к своей каюте… Мгновенно накрыл сон.

***

Разбудили голоса: возле аквариума оживлённо спорили Хонер, Кузьмич и дядя капитана, Пабло. Дядя всегда повязывал на голову полотенце — и в жару, и в дождь. Рина и отличала его по этому полотенцу; так-то оба филиппинца были круглолицыми, с приплюснутыми носами. Пабло ещё носил жидкую бородёнку, словно у подбородка приклеили драный кошачий хвост.

   Матрос размахивал руками, причмокивал и клялся всеми родственниками по-английски. Кузьмич плохо знал язык, поэтому Хонер переводил ему на русский:

   — Осиминог — отлишный нашивика. Клюёт акюла, тюнец, поперёк шупалец режь, оно дольше живой, дёргает тюда-сюда, луше акюла хватай.

   Неужели гидролог забыл, что Фьют его тоже понимает?! Октопус стоял на дне, красный, в зелёных пятнах. Он поводил глазами, держа в поле зрения сразу всех врагов, и, похоже, готовился дорого продать свою жизнь.

   Ему некуда было спрятаться, некуда бежать: окружили, пальцами тычут, по стеклу стучат. Вот сейчас как не удержится, как выпустит чернила с испугу — а они токсичны, придётся полностью менять воду. И где её возьмёшь? Из зоны загрязнения наверняка не вышли, пресная же не годится.

   Эти мысли пулемётной очередью простучали в голове. Что делать? Главное — не напугать октопуса ещё больше. Пока что его разум держит инстинкты под контролем, но если он даст слабину…

   Рина плавно встала, постаралась как можно аккуратнее подойти к аквариуму. Неслись шутки насчёт «лучше с рисом или с картошкой?» Сквозь гогот проступили полные отчаяния щелчки:

   — Что вам нужно? Уходите. Меня нельзя есть, я должен попасть домой. Меня ждут!

   Похоже, Фьют был на грани. И как Рина не подумала, что ему требуется убежище? Между стеклянных стен некуда было спрятаться: мелкие цветные камешки на песчаном дне и «затонувший» фрегат, в котором умещались лишь рыбки.

   Завидев Рину, октопус подался вперёд.

   — Почему они скалят зубы? Ты обещала отпустить, помнишь?

   Пабло особенно разошёлся, показывая, каких он лапу-лапу вытаскивал на осьминога. По плечу филиппинца хлопнула тяжёлая рука — Рина была на голову выше. Проскрежетала:

   — А теперь расходимся. Медленно, без резких движений, все шаг назад. Ну?

   Матрос нервно заулыбался:

   — А-а-а, мам? Окей, окей, мам, уходим, мам.

   «Мам» — у филиппинцев значит «мадмуазель» или «мадам». Пабло бочком протиснулся к выходу на корму, за ним отправился Кузьмич. Связываться с Риной никто не хотел: все знали, что любые оскорбления в свой адрес она пропускает мимо ушей, а за какой-нибудь пустяк готова снять скальп.

   — Наша королева слизней изволит гневаться, — подмигнул Хонер, но, встретив хмурый взгляд, прыснул и захромал к диванчику. Лёг и задрал ноги повыше — всё ещё не мог отойти от погружения.

   Рине тоже было несладко, но она держалась. Фьют стоял выпрямившись, насколько позволял метровый в высоту аквариум, и напряжённо следил за ней. Заметил:

   — Тебя боятся. Ты — главная?

   — Не совсем. Главный на судне капитан, я только решаю, куда и зачем плыть. — Она поморщилась, предвидя скандал насчёт выплаты штрафа. — Всё в порядке?

   Октопус пошарил руками в песке, будто стесняясь сказать. Вытолкнув струю воды через сифон, признался:

   — Жарко, с трудом дышу. И… Я не могу тут находиться. Эти топают кругом, смотрят. Страшно. Отпусти меня, прошу.

   — Тебя никто не держит, — отрубила она. — Иди, ныряй в нефть.

   Нытьё надо пресекать, вне зависимости от того, кто ноет — человек или глубинный моллюск. Рина проверила работу аэратора, фильтров, включила всё на полную. Температура в норме для октопусов, восемь градусов. Тропическим алутерусам, правда, холодновато… Кстати, где уникальные экземпляры? На дне лежал лишь обглоданный жёлтый хвостик.

   — Ты сожрал моих рыб?! — Она была в ярости.

   — А, чего там есть, — досадливо махнул щупальцем Фьют. — Кости одни. Да ещё сырые, не приготовишь, морских звёзд нет. И они слишком быстро кончились. Эх, потонули запасы вместе с Барракудой…

   Пожалуй, он-то потерял намного больше; не стоит особо кричать. Голод пробудился и у Рины, в желудке засосало.

   От салона деревянная переборка отделяла камбуз с электроплитой, холодильником и кухонными шкафчиками. Здесь всё сияло чистотой: Кузьмич по совместительству был коком, а о том, за что он отвечает, можно не беспокоиться. Механизмы корабля у него работали, как швейцарские часы, русский механик каждый винтик чуть не облизывал.

   Сколько бы капитан ни жаловался, дескать, «мало смазки в подшипниках», «проверка масла должна чаще проводиться» — было понятно, что он попросту недолюбливает Кузьмича и хочет поставить на эту должность очередного дядю-тестя-племянника. Но Рина отбрыкивалась от такой перспективы изо всех сил: филиппинцы разбираются в технике, как трепанги — в самолётах, погубят «Илону».

   Она предпочитала на обед цельнозерновую кашу и стейк из органической индейки. Однако после того, как три дня жуёшь водоросли и объедки со стола морской звезды, есть хочется неимоверно. Поэтому выгребла из холодильника банку ветчины, чёрствые булочки с кунжутом, соорудила бургер. Взяв его в зубы, порылась в морозилке, достала селёдку покрупнее и потащила к аквариуму. Фьют мгновенно расцвёл нежно-охровым узором:

   — Ты принесла мне еду? Спасибо, спасибо, умираю от голода!

   Но, едва коснувшись рыбьей головы, тут же отдёрнул щупальце и позеленел:

   — С ней что-то не так!

   — Ну, мороженая, где сейчас я тебе свежей наловлю?

   Фьют обиженно отплыл в дальний угол и проворчал:

   — Это несъедобно.

   Он горестно поник, должно быть, размышляя о своём безрадостном положении. Сделался меланхолически-фиолетовым и добавил:

   — Но, думаю, мне здесь не грозит голодная смерть: вы гораздо раньше используете меня в пищу, или, как задумали те мужские особи, для наживки. Хоть бы Льюит не сплоховал, вывел народ из-под чёрной смерти. Надеюсь, Лиаса и Сиэртон всех младших соберут, никого не потеряют по дороге.

   Октопус завязал узлом сзади две боковые руки и принялся метаться туда-сюда по аквариуму, ворча:

   — Наверняка никто не прихватит экспонаты из музея. Такая коллекция! И кристаллы из библиотеки… Нет, им бы личные вещи вынести, кальмары много не потянут. Всё, всё погибло, тысячелетняя фонотека, записи Древних! Да и куда это переносить? Как самим найти убежище?

   Оттолкнувшись от дна, он припал к стеклу присосками.

   — Послушай, нельзя ли снова с ними связаться? Прошу тебя!

   Рина сложила руки на груди:

   — Рация берёт до двух километров, а мы уже прилично отошли от Шелеста. Только если ваши двигались в ту же сторону и находятся где-то под нами…

   — Умоляю!

   — Ладно, давай попробуем.

   Автоматическая крышка поехала вверх; Фьют с готовностью перетёк через стекло наружу и шмякнулся на серую плитку пола. Рина поднималась к носу корабля, держась за перила: качало прилично. С палубы уже была видна Столовая гора маленького островка, который отмечал выход из залива. По обе стороны от острова стояли длинные рыболовецкие траулеры, лавировали вёрткие сейнеры. Волны играли синим. Сколько хватало глаз — ни следа нефти.

   Попросив Кузьмича кинуть буй для связи, Рина провела Фьюта в рубку. Но дверь закрывать не стала: очень уж октопус разволновался, снова очутившись в маленьком помещении.

   Капитан Мигель Тан всегда начисто брился, носил белую рубашку, брюки со стрелками и резиновые шлёпанцы на носки. Он был крайне недоволен, что снова пришлось бросать якорь, но ещё больше — осьминогом в своём кресле. Пытаясь всё же изображать улыбку, заметил:

   — Мисс Куравина, морская вода может навредить дорогой коже. Спасатели, вызванные в связи с вашим исчезновением, работали тридцать восемь часов, страховка не покрыла все затраты. И не забудьте про штраф.

   На Рину мистеру Тану приходилось смотреть снизу вверх, и одно это обстоятельство, кажется, смертельно унижало его. И, конечно же, его унижала обязанность слушаться женщины: филиппинки крайне зависимы от мужей, они покладисты, рожают не меньше семи детишек и лишний раз не раскрывают рта. Поэтому женщина, которая отдаёт приказы — просто ядовитая виверна.

   Рина не считала, что обязана любезничать с персоналом. Бросив: «Понятно, про штраф помню», выпроводила капитана и взялась за микрофон.

   На этот раз рация тотчас ответила пулемётной очередью щелчков. Фьют, то покрываясь яркими полосками, то бледнея, закричал:

   — Миэлта, дорогая! Погоди, слишком быстро. Льюита давно нет? Кто ушёл вместе с ним вперёд? Ты караулишь первую партию, а кальмары отправились за остальными в город? Сколько ещё ходок им предстоит, вы успеете вывезти всех?

   В ответ посыпалось сбивчивое щёлканье. Фьют несколько минут слушал, всё плотнее вжимаясь в кресло, потом уставился на Рину полным тревоги глазом:

   — Кальмаров хватило только на четверть населения. И невозможно выйти из залива: аллосы растянули щупальца от поверхности до мёртвой воды.

   — Что за мёртвая вода?

   — Она мёртвая. Нельзя дышать, всё гибнет.

   Рина напряглась в недоумении. Из-за двери вышел Хонер — да он подслушивал! Кашлянув, спросил:

   — Чё, Рин, не в теме? Не кипишуй, я уже просёк. Тут на глубине ста метров скачок солёности, штука такая, как бетонный пол разделяет этажи, она разделяет слои воды. Ниже вода бедна кислородом и с верхней не перемешивается. Если октопусы заплывут туда — реально задохнутся. А до «пола» сети шарят, податься беднягам некуда.

   Оказывается, Хонеру тоже не наплевать на судьбу разумных осьминогов: притворялся, что спит, а сам прислушивался! Рина улыбнулась, спросила:

   — И как мы поступим? Я, конечно, позвоню Шулеру, пусть поднимает народ, стучится к властям. Вообще не понимаю, почему до сих пор не разогнали рыбаков: из залива может идти рыба, наглотавшаяся фенолов, люди потравятся. Траулеров тут не будет через пару дней. Но время, время! Пока не выберут сети, октопусы в ловушке.

   Фьют глядел то на одного человека, то на другого. Он сжимал микрофон сразу тремя руками, как последний свой мостик к родному племени. Прощёлкал:

   — Миэлта говорит, без кальмаров сложно обороняться от хищников, семнадцать малюток уже потеряли, из старших двое погибли от нападения косатки. Если бы удалось найти убежище!

   Рина открыла на экране судового компьютера карту глубин:

   — Смотри, в семидесяти милях отсюда на юго-восток, за островом Кадьяк, есть подводная гора. Судя по фоткам дайверов, в скале приличные трещины; октопусам в самый раз прятаться.

   — Как озарённым добраться туда?! На пути щупальца аллосов!

   Фьют стал тёмно-серым и совершенно поник. Хонер нагнулся, принялся водить пальцем по экрану:

    — Чё покажу. Суда перегораживают выход из залива. Но это же миль десять длится, не больше. А твой кальмар, брателло, и двадцать миль в час делал. Закупорьтесь в своих глазастиках, ныряйте сквозь пол, пройдёте под ним часик — и всплывайте выше ста метров. Потом дуйте к Рининой скале, и классно всё будет.

   Октопус не понял, пришлось переводить:

   — Вы можете закрыться в кальмарах, не дышать мёртвой водой? Поднырните под сети, идите десять миль на юго-восток, дальше можно подниматься к слою воды с нормальным содержанием кислорода. — Рина стукнула Хонера по спине: — Молодец, здорово придумал!

   — А поцеловать? — Тот подставил губы, но получил только тычок в плечо.

   Когда Фьют разобрался, где здесь юго-восток и сколько миль в часовом переходе кальмара, он принялся втолковывать план Миэлте. Судя по истерическим залпам щелчков, та считала предприятие слишком рискованным, не соглашалась. В конце концов, рация заглохла — похоже, аккумулятор окончательно сел.

   Фьют чуть весь не обернулся вокруг микрофона, взывал:

   — Ответь! Миэлта! Подожди!

   Рина погладила октопуса по мягким шипикам на голове и, дёрнув щекой, сказала:

   — Всё, кончилась наша связь. Надеюсь, они поняли, как нырять.

   Микрофон вернулся на место. Фьют сполз на пол, направился к двери.

   — Погоди, ты куда? — позвала Рина.

   Тот замер, вскинув свою длинную голову:

   — Я должен быть с озарёнными, раз Льюита нет. Я нужен им. В новых водах понадобятся знания, советы, решения. Остальные Лучи слишком юны, ученики одни погибнут. Ведь ваш корабль уже вышел из чёрного пятна?

   — Да. — Рина неуверенно покусала губы. — Но если на поверхности ничего нет, это ещё не показатель, эмульсия может распространяться быстрее…

   Вмешался Хонер, принялся объяснять: по берегам залива Аляска много ледников, с них текут реки. Летом талой воды столько, что она разбавляет верхний слой океана. Этот распреснённый слой тянется до глубины пятидесяти метров, а осьминоги крайне чувствительны к солёности. Скорее всего, без своего кальмара октопус и не вынесет такого погружения.

   Но Фьют был непреклонен:

   — Я должен попробовать. Благодарю вас за всё, прощайте!