Анна Бёрк собиралась провести зиму в гостях у сестры, однако в замке Баллиан тревожно и опасно. Пропадает красавица-циркачка, служанка доносит господину на хозяйку и гостью, муж сестры смотрит на Анну с греховным желанием. Ещё на самом верху башни есть запертая комната, куда всем запрещено заходить. Что или кто скрывается за дверью? Стоит ли рисковать жизнью, чтобы узнать тайну барона Баллиана?
Ночь неохотно отступала перед рассветом, когда с лязгом и грохотом цепей опустился мост, ворота открылись, и из замка выехал всадник на крепкой гнедой кобыле. Из-под его суконного плаща поблёскивала кольчуга, на поясе висел меч, за спиной – щит. Воин, не просто посыльный. Гнедая артачилась, не желая покидать тёплую конюшню, но человек натянул узду, покрепче сдавил коленями лошадиные бока, и кобыла подчинилась, покорно затрюхала вниз с холма по подмёрзшей дороге. Всадник позволил ей немного размяться, а после пришпорил, и гнедая припустила рысью, возмущённо всхрапывая. Стража закрыла за всадником ворота, но мост поднимать не стала.
Сверху, с донжона (1) замка Баллиан, следила за уезжающим женщина. Когда всадник скрылся в рощице, подступающей к дороге, наблюдательница не ушла, так и стояла, будто ожидая чего-то. Она зябко куталась в подбитый мехом тёмный плащ, из-под которого выглядывал подол чёрного траурного платья. Женщина была ещё молода, но осунувшееся лицо и тени под глазами добавляли ей добрый десяток лет. Верно, не выспалась. Где-то она потеряла покрывало, и пряди рыжих волос, почти красные в неверном свете зимнего утра, полоскал резкий ледяной ветер. Только эти выбившиеся из кос пряди и блеск глаз казались настоящими, не нарисованными углем на белёной стене. Над замком стояла тишина, лишь ветер низко свистел, иногда взвывая, словно злобная ведьма.
– Сестрица Анна! – донёсся тревожный девичий голос откуда-то снизу, с лестницы, скрытой в башне, и женщина на площадке встрепенулась. – Сестрица Анна, скажи, не едут ли наши братья?
– Нет, сестрица Энид, – ответила женщина, отрывая взор от дороги, к которой от ворот замка Баллиан вёл отвилок. – На дороге никого.
– Скорее бы! – воскликнула невидимая Энид.
– Молись, сестрица, – сурово сказала Анна, с некоторым раздражением глянув на люк в полу. – Молись, чтобы они успели раньше твоего супруга.
Короткий стон был ей ответом, а после загремели, удаляясь, шаги по промёрзшим деревянным ступеням: Энид спускалась вниз. Анна знала, что не пройдёт и получаса, как Энид явится снова.
Анна набросила на голову капюшон плаща, закуталась поплотнее и словно позабыла о сестре. Женщина вновь повернулась лицом к дороге, растворяясь в запахе снега и мокрого камня, в порывах пронизывающего ветра. Серые сумерки медленно переходили в такой же серый день, а она всё стояла и смотрела вдаль.
____________
(1) Донжон – главная башня замка. Замок мог начинаться как раз с одной-единственной башни, а позже вокруг вырастали господский дом, хозяйские пристройки, стены с воротными башнями, ров… В донжоне могли даже не жить, но в случае нападения он оставался последним рубежом защиты и убежищем для женщин и детей.
В начале зимы темнеет рано. Уже часам к четырём пополудни в замке Баллиан зажгли факелы, и молодой Лоркан на дозорной площадке привратной башни тихо ругался на пляшущее пламя. Свет факелов ослеплял наблюдателя, а темнота за границей света становилась ещё гуще, не позволяя разглядеть даже короткий мощёный отрезок пути от замка до большой дороги, соединяющей город Скарриф и многолюдный Эннис, столицу графства.
Впрочем, группу всадников, сопровождавших крытый возок и два или три фургона, Лоркан не мог не заметить. Вернее, раньше он увидел мечущиеся огоньки – пламя фонарей и факелов, а после уже разглядел чёрные силуэты на заснеженной дороге.
– Едут! Едут! – заорал стражник, почти распластавшись по парапету. Внизу, во дворе замка, поднялась суета, но Лоркану некогда было наблюдать за беготнёй слуг, он вновь обернулся к дороге, разглядывая приближающихся путников.
Накануне к барону прибыл гонец с сообщением, что его свояченица, вдовствующая баронесса Литрим, остановилась в Скаррифе на ночь, а к нынешнему вечеру её стоит ждать уже в Баллиане. Так что люди на дороге, должно быть, как раз баронесса со свитой, но пост оставлять никак нельзя: господин замка Баллиан суров, и провинившийся стражник может быть выпорот или даже изгнан. Потому молодой Лоркан очень внимательно следил за приближением поезда (2), не забывая поглядывать окрест, и пропустил саму встречу благородных господ.
Встреча же прошла… странно. Вроде бы всё по правилам, но что-то не так. Может, оттого, что Крейг Кавана, барон Баллиан, стоявший на ступенях господского дома, хмурился, глядя на въезжающих в ворота всадников? Жевал длинный ус, пальцы правой руки крепко вцепились в серебряный пояс с агатовыми бляхами, полосатыми, оранжевыми с серым. Левая рука барона захвачена была его супругой, прелестной Энид. И слово «прелестная» никто не использовал для лести, нет, Энид Кавана воистину была такова. Юность сама по себе исполнена очарования, а если добавить изящную фигурку, правильные черты лица и белую кожу, огромные синие глаза, алые губы, подобные бутону розы – разве можно остаться равнодушным? Барон женился на ней четвёртым браком; первая жена его скончалась родами, две прочих – из-за несчастных случайностей. Так и вышло, что Крейг Кавана был сильно старше жены, ценил её молодость и красоту и не скупился на наряды, Энид же не беспокоилась о деньгах и одевалась так, что указ о роскоши (3) не нарушала только чудом.
Вот и сейчас было на ней тёмно-зелёное платье-киртл (4) из плотной парчи, поверх – малиновое сюрко, отороченное куницей по вырезу и рукавам, и наряд этот нарочито подчёркивал округлившийся живот баронессы. Плащ она не стала запахивать, дабы побыстрее похвастать перед сестрой своей беременностью, а ещё – чтобы все видели тяжёлую связку ключей, подвешенную к поясу. Вообще в ожидании наследника дама сделалась капризной, то и дело плакала, и супруг с трудом выносил перепады её настроения. В иное время женщина была бы наказана, но не теперь, когда непраздна (5). Когда Энид попросила дозволения на приезд сестры, Крейг Кавана только порадовался: глядишь, развлечётся жена, перестанет дурить. Энид и в самом деле повеселела, заблестели синие глаза, улыбка то и дело цвела на алых губах. Пусть порадуется, заодно и барон познакомится с Анной. Прежде барон свояченицу не встречал: когда он брал за себя Энид, её сестра уже была замужем и на свадьбу прибыть не смогла.
Но сейчас барон усомнился в своём решении. Очень уж большая свита оказалась у Анны Бёрк; она что, собирается поселиться в замке до самых родов сестры? Десяток рыцарей – ладно, это понятно, хоть и придётся кормить лишние рты. Зимой оголодавшее быдло, бывает, выходит на большую дорогу пограбить, и охрана в пути необходима. Но четыре повозки?! Не гостинцы же привезла свояченица, да и личных вещей сколько может быть? Сундук, два… И полдюжины сервов, не считая возчиков. Что она задумала?
Небольшой возок со слюдяными окнами на дверцах, с фонарями, подвешенными к крюкам, остановился перед ступенями. Один из спутников дамы Литрим соскочил с коня и поспешил помочь госпоже выйти. Дверь открылась, и из тёмного, тёплого нутра возка появилась одетая в чёрное гостья. Опершись на руку охранника, выбралась на свет факелов, выпрямилась и расправила плечи, словно бабочка, выбравшаяся из кокона. Барон Баллиан позабыл о своём недовольстве. Он вообще обо всём позабыл, глядя на свояченицу. Если его жена была юна и прелестна, то зрелая красота её старшей сестры заставила сердце барона замереть, а после пуститься вскачь. Анна Бёрк прекрасно понимала всю силу своей красоты, и вдовство не мешало её тщеславию. Подбитый чёрной лисой бархатный плащ, в который баронесса закуталась, едва выбравшись из возка, не скрывал очертаний её тела, но взгляд невольно обращался к греховно прекрасному лицу. Синие, как и у Энид, глаза её сестры были бездонны и исполнены тайн; взор, казалось, обещал неземное блаженство тому, кто отважится погрузиться в их глубины. Полные губы изгибались в чуть насмешливой улыбке, и Крейгу Каване внезапно захотелось стереть эту улыбку, смять нежный розовый рот жадным поцелуем. Сорвать белый чепец-крузелер, скрывающий волосы – наверно, такие же рыжие кудри, как у Энид. Увидеть, как самоуверенное выражение на прекрасном лице сменяется покорностью и желанием, как туманится дерзкая синева глаз. Он уже почти видел тело Анны распростёртым под собой на меховом одеяле (6), почти слышал её сладкие стоны…
– Анна! Сестрица Анна! – радостное восклицание жены разбило непристойную грёзу, как ледяную корку на ведре с водой. – Наконец-то!
Гостья ответила Энид быстрой улыбкой, но тут же перевела взор на хозяина замка.
– Приветствую, дорогой зять! Рада, наконец, познакомиться, – пропела Анна, и голос её был сладок и тягуч, как стекающий с ложки мёд.
Крейгу Каване пришлось призвать всё самообладание, чтобы ответить должным образом.
– Добро пожаловать, дорогая сестра!
Барон шагнул вперёд, вежливо протянул руку, на которую и оперлась Анна. Перчатки она носила дорогие, из тончайшей кожи, и ограничилась лишь парой колец. Но баронесса Литрим не была бедна: золотая цепь поблёскивала под лисьим плащом, золотом же сверкал длинный пояс с подвешенным к нему парчовым кошелём. Служанка баронессы, незаметно выскользнувшая из повозки, с таким беспокойством прижимала к груди увязанный в плотную ткань ларец, что последний дурень бы понял, где лежат украшения госпожи. Впрочем, Крейг Кавана и сам был весьма состоятелен, и его больше взволновала красота гостьи, чем её очевидное богатство.
– Пойдёмте же, дамы, – поторопил он жену и свояченицу. – Энид не стоит мёрзнуть на ветру, к тому же и снег вот-вот пойдёт.
– О, помедлите чуть, дорогой зять, – сверкнула улыбкой Анна. – Я проявила своеволие и привезла с собой циркачей. Простите мою дерзость, господин мой. Они всё равно ехали в столицу графства, и я подумала, что эти люди развлекут нас всех. Энид не помешает немножко посмеяться в такую хмурую пору. Я сама заплачу им, пусть это будет одним из моих подарков сестре. Прошу вас!
Так вот что за люди со свояченицей! Своевольна, однако, баронесса Литрим. Барон Баллиан и сам нахмурился было, не менее мрачного неба, но жена радостно пискнула и защебетала:
– Умоляю, супруг мой, дозвольте им выступить!
Энид молитвенно сложила ладони перед грудью, лукаво улыбаясь, и животик её показался будущему отцу особенно круглым и большим. А! Что эти циркачи съедят? Кашу да репу. Платить будет гостья, коль уж есть лишнее серебро, а развлечение из разряда дозволенных.
– Капитан Бойл!
Из толпы встречающих вынырнул капитан Баллиана, высокий крепкий мужчина лет тридцати.
– Господин?
– Пусть циркачей разместят в сарае, дадут дров и еды. Да чтоб не шлялись по двору попусту.
– Да, господин. Лично поставлю присмотреть кого понадёжнее, – коротко поклонился воин, и его льняные волосы, ниспадавшие из-под бобрового боннета (7), вспыхнули в свете факелов закатным золотом.
Барон Баллиан кивнул капитану с одобрением, отвернулся и тут же позабыл о циркачах. Всем его вниманием завладели беременная жена и красавица Анна Бёрк. Теперь, когда гостья находилась настолько близко, Крейг Кавана смог насладиться и ощущением её лёгких пальцев на руке, и головокружительным ароматом благовоний, и собственным манящим запахом женщины. Пока барон вёл дам в холл и выше, на второй этаж, он не раз порадовался, что надел свободную котту до колен (8), а не узкий дублет (9); только это позволило ему избежать неловкости. Проводив женщин до покоев баронессы Энид, он оставил их, дабы те могли подготовиться к ужину. Мясо будет готово уже часа через два, а Анне надо сменить дорожную одежду на нарядное платье.
Спускаясь в главный зал, где уже постелили на пол свежую солому и расставляли столы, Крейг Кавана решил, что совершенно не против, если свояченица и в самом деле задержится в замке Баллиан до родов Энид. Или, возможно, до лета.
А в замковом дворе в это время царила суета. Стража закрыла ворота и опускала решётку; цепи грохотали. Охранников дамы Бёрк разместили в казармах вместе с воинами барона Баллиана, слуги перенесли вещи гостьи в отведённую ей комнату, а конюхи позаботились о лошадях и повозках. На голубятню отправилась клетка с привезёнными баронессой Литрим птицами, а её личную служанку отвели к госпоже.
Циркачи же отогнали обе свои повозки к указанному им дальнему сараю, в который и завели распряжённых лошадок – той крепкой мохноногой породы, которая при всей неспешности и малом росте может вытянуть гружёную телегу из любой ямы. Пока мужчины обихаживали лошадей, женщины развели огонь в печурке, обмазанной глиной, и повесили над пламенем котёл с водой, бросив туда пару горстей сушёных грибов. Старшая циркачка ловко резала на деревянной доске кусок солёного сала, а младшая принесла ещё воды и промывала в миске ячмень. Кто знает, когда хозяева накормят бродяг, и накормят ли?
Впрочем, как оказалось, слуги замка Баллиан весьма рьяно и поспешно выполняли приказы своего господина. С кухни в самом деле прислали еду: голову сыра, несколько вяленых колбасок и хлеб. Повезло ещё, что хлеб пекли этим утром, и он был мягок и сладок; редко приходилось бродячей труппе лакомиться таким. Хлеб съели с грибной похлёбкой, сыр же и колбасы оставили про запас.
Но сразу после еды пришлось переодеваться, рассиживаться было некогда: когда господа отужинают, они захотят зрелища, тут-то и начнётся работа. В щели пробирался сквозняк, поэтому внутри сарая пришлось собрать из привезённых жердей и досок нечто вроде домика; стенами ему служили одеяла и полотнища плотной ткани, обычно бывшие задниками для сцены. Там-то циркачи по очереди и переоделись в яркие наряды. Рукава и полы их одежды украшали фестоны и медные бубенчики, а у танцовщицы Мэйв на платье и вовсе нашиты были медные пластинки и кусочки перламутра из раковин-беззубок. Мэйв всё лето собирала их в реках и по пути, сидя на облучке, обтачивала о кусок гранита. Теперь чёрный лиф её платья сверкал и переливался, как будто вышит был настоящими драгоценностями, а в смоляных волосах нежно светилась нить белых мраморных бус, которые подарил ей скульптор из Килкарна после нескольких проведённых вместе ночей. Верхняя алая юбка – вернее, юбки, ибо было их штук пять или шесть – была распашной и навязывалась поверх чёрных чулок, сшитых воедино и подвязанных к лифу.
Глава труппы Олифф бросил одобрительный взгляд на Мэйв, звезду его труппы (эта яркая девица не растеряется и ломаться не будет, если вдруг господин позовёт её в постель). Потом осмотрел всех прочих, подёргал наряды, поправил грим и прочёл вслух молитву Сущему, чтобы не позволил опозориться перед благородными рыцарями и прекрасными дамами. Прочие циркачи присоединились к этой искренней молитве – все, от гадалки до танцовщицы, от силача до фокусника.
Пока взволнованные циркачи готовились к выступлению, благородная гостья переодевалась к ужину в покоях прелестной хозяйки замка, Энид Каваны. Женщину, носившую наследника баронства, берегли и лелеяли, а потому сюда не было доступа промозглой сырости и ледяному ветру. В окна поместили рамы с частым свинцовым переплётом, в который мастера вставили настоящее стекло (10), а щели между оконным проёмом и рамой законопатили и залили растопленным воском. Холодные каменные стены закрыли деревянными панелями и завесили шерстяными гобеленами. В углах стояли жаровни с углем, а в небольшом камине жарко пылал огонь.
Уютно и тепло было в покоях Энид. Женщины быстро согрелись, сбросили плащи и Анна с любопытством осматривала комнаты сестры. Барон и в самом деле был щедр к жене. Помимо заботы о её здоровье, Крейг Кавана потратился и на вышитую ширму, и на серебряный кувшин с серебряными же бокалами. Одеяло на большой кровати сшито было из северной серой белки, а балдахин – из пурпурного бархата на алой шёлковой подкладке. Да и выглядела младшая из сестёр вполне здоровой.
Анну так и подмывало спросить у сестры: что же такое случилось, что Энид прислала ей заполошное путаное письмо с просьбой о помощи, но спешить было нельзя. Служанки – её и Энид – крутились в комнате, помогая гостье раздеться, доставая из дорожного сундука одежду («Нет-нет, синий киртл и чёрное бархатное сюрко с опушкой из белой ласки!») и поспешно подавая указанные наряды. Волосы дамы убрали под платок и лиловый парчовый эннен (11), закрепили на нём тончайшую шёлковую вуаль, и баронесса обрела вид царственный и надменный. Дюжина колец засверкала на её холёных пальцах, а на плечи легло золотое ожерелье с бирюзой и жемчугом.
Анна торопилась, желая остаться с сестрой наедине, и вскоре это, наконец, случилось. Одевшись к ужину и отослав служанок, дамы устроились в креслах с высокими спинками и витыми ножками. Энид с гордостью отметила, что сделаны они из дуба и привезены с юга.
– Что ж, я вижу, что супруг балует тебя, – Анна взяла с оловянного блюда ещё тёплый анисовый пряник, откусила кусочек и помолчала, наслаждаясь медовым вкусом. – Зачем же я тебе понадобилась, сестрица?
– Ах! – хозяйка замка всплеснула руками, и рукава её малинового сюрко колыхнулись мягкой волной. – Он балует меня, да, пока мной доволен. Не ожидала бы я ребёнка, не был бы он так добр со мной. Глаза подняла на другого мужчину – осталась без сладкого. Слово лишнее сказала – сиди в своих покоях до вечера. Даже ключи мне выдал только сегодня, перед твоим приездом, и то я его еле умолила, чтобы не позорил меня (12)! А эти его девки!
Энид схватила кубок с отваром из сушёных яблок на меду, сделала глоток и скривилась: слишком горячо. Анна пристально рассматривала обиженное личико младшей сестры. Может, и стоило бы напрямую сказать, что в таком поведении мужа виновна сама Энид? Не надо смотреть в глаза чужим мужчинам, не надо говорить с ними даже в присутствии мужа. Разве что отдать указания слугам, но ведь такое и не обеспокоило бы барона Баллиан! Нет, Анна отлично понимала, что именно раздражало Крейга Кавану. Энид и в девичестве, будучи младшей и любимой дочерью, позволяла себе лишнее: кокетничала с гостями и проезжими рыцарями, даже вассалам отца строила глазки. После искренне удивлялась, когда какой-нибудь обнадёженный её поведением сквайр смел просить её руки у отца, а после, когда отец умер от горячки, – у брата Итана. Про любовь юной дочери барона Данганнона к красивым платьям, сладостям и украшениям тоже знали все, и служитель Сущего не раз пенял ей на эти слабости.
Анна надеялась, что Энид изменится с замужеством, ведь супруг её известен всему графству как человек суровый. Увы, надежды Анны не оправдались. Что касается девок…
– Анна! – Энид посмотрела в лицо сестре, глаза её внезапно наполнились слезами. – Это всё неважно на самом деле. Я просто не знала, с чего начать. Я знаю, я плохая жена. Я должна быть покорна, я должна молчать, и я старалась, сестрица, клянусь! У меня плохо получается, но я старалась бы и дальше, если бы…
Энид задохнулась от волнения, а по спине гостьи пробежал холодок.
– Говори, милая, – мягко подтолкнула Анна.
– Я боюсь. Мой супруг, он… Я знаю, все мужчины берут в постель служанок или ещё кого, это обычно и так принято, но, сестра! Обычно эти женщины… – Энид сглотнула, – обычно эти женщины не пропадают бесследно.
________________
(2) Поезд – устар. ряд повозок, едущих друг за другом по одному пути. Например, санный поезд, свадебный поезд, поезд императрицы.
(3) Указ о роскоши – подобными указами многие короли пытались ограничить расточительность дворян, но дворяне (в первую очередь, дамы) ухитрялись обходить такие законы. Красота и статус – превыше всего!
(4) Киртл – платье, надевавшееся поверх нижней рубашки-камизы.
(5) Непраздна – беременна.
(6) Меховое одеяло – в Средневековье не было постельного белья. Одеяла делались из шерсти, домотканые (набитые шерстью или пухом), а кто побогаче, те пользовались выделанными шкурами.
(7) Боннет – мягкий головной убор без полей. Во второй половине XV века он был высоким, с каркасом, который позволял поддержать его прямым.
(8) Котта – европейская средневековая туникообразная верхняя одежда с узкими рукавами. Котту надевали на камизу, поверх можно было носить сюрко. Мужская котта могла быть относительно короткой (до колена), но чем длиннее, тем выше статус. Женская котта обязательно закрывала ноги.
(9) Дублет – одежда вроде куртки, которая плотно сидела на теле. Первые дублеты были до середины бедра, позже они стали укорачиваться, и в моду вошли сшивные шоссы (взамен раздельным шоссам-чулкам) и дублет соединялся с ними рядом завязок, доходя ниже паховой впадины.
(10) Настоящее стекло – это очень дорого, а застеклить весь замок – разорение. Чаще в рамы вставляли тонкие пластинки слюды, а черни довольно было и бычьего пузыря.
(11) Эннен – дамский конусообразный головной убор. Очень высокие, с закреплённой вуалью. Они могли быть и из двух конусов – двурогие.
(12) Чтобы не позорил – связка с ключами висела на поясе у хозяйки замка/дома. Это и указание на статус, и реальная необходимость. Кладовые не были доступны кому попало. Отсутствие ключей у хозяйки – знак наказания или того, что муж ей не доверяет.
Тяжёлый звон колокола разлетелся по господскому дому и вырвался во двор. По этому сигналу стража поспешила закрыть ворота, решётку опустили, и на надвратной башне остались двое дозорных. Свободные же от обязанностей воины торопились в холл, где собиралось прочее население Баллиана. Широкие двери в общий зал были открыты, но покуда никто не смел заходить внутрь, лишь заглядывали, сглатывая слюну. Крейг Кавана не желал ударить в грязь лицом перед свояченицей, оттого поварня (13) расстаралась, как могла; Энид три дня выдавала старшей поварихе дорогие пряности и приправы. Бессчётно разных блюд жарилось, варилось и пеклось к пиру, и по велению господина готовились они с запасом. Теперь же, когда блюда эти занимали свои места на столах, пиршественная зала манила всех обитателей замка.
На высоком столе (14) красовался на блюде жареный кабанчик, исходил ароматами имбиря и гвоздики айвовый пирог на меду, и уже несли к столу миски фаршированных перепелов и жареных угрей.
Все готовы были занять свои места, ждали только хозяина замка. Ожидание не затянулось: вскоре наверху лестницы появился Крейг Кавана, на руки которого опирались жена и свояченица. Барон выглядел внушительно: широкоплечий, с крепкими руками и сильными ногами, обтянутыми красными чулками. Зелёный бархатный котарди (16) плотно облегал грудь, на которой ярко блестела баронская золотая цепь; фетровая калотта (17) была украшена тремя павлиньими перьями, скреплёнными жемчужной брошью. Воистину богатый владетель! Обширный живот придавал Крейгу Каване в глазах случайного наблюдателя добродушный вид и странно гармонировал с округлым животиком беременной супруги. Что до дам, которых барон вёл ужинать, то они так разоделись, что напоминали диковинных ярких бабочек. Такую красоту можно увидеть разве что при дворе доброго короля Рордана, шептались в толпе слуг.
Хозяин замка прошествовал мимо собравшихся; дамы плыли лебедями, словно не замечая никого вокруг. За бароном последовал капитан Бойл, прочие рыцари и оруженосцы, потянулись воины и слуги согласно положению их при баронском дворе. При рассадке случилась лишь одна заминка на высоком столе: Кертис Бойл едва не столкнулся с гостьей, которую барон Баллиан посадил по правую руку от себя. По левую руку от Каваны сидела его жена, далее – Ортис, служитель Сущего. Верно, капитан, занимавший прежде место справа от господина, не сообразил, что вдовствующая баронесса Литрим куда выше по статусу, но быстро поправился, поклонился даме и занял следующее кресло. Дальше расположились рыцари баронства – тоже в креслах. Да, господин Баллиана был так богат, что за высоким столом все сидели в креслах с высокими спинками и точёными круглыми ножками!
Едва все расселись, как поднялся со своего места служитель Ортис, молодой мужчина с бритой головой и длинным постным лицом, одетый в рясу из тонкой белой шерсти, подаренную благочестивой госпожой Энид. Ортиса любили: молитвы он не затягивал, хоть и не допускал неприличной поспешности. Сейчас он прочёл «Благодарение», и, пока выпевал священные слова, каменное лицо его совершенно изменилось, стало живым и прекрасным в молитвенном рвении. Он поднял прежде опущенный долу взгляд, и оказалось, что глаза его тёмно-карие, в опушке длинных ресниц. Не будь Ортис священником, сколько дам пало бы перед этим вдохновенным взором! Голос служителя, бархатный и низкий, проникал во все уголки залы, напоминая всякому, что надо быть благодарным за еду Сущему и господину этого замка. Закончив молитву, Ортис опустился в своё кресло, натянул на мёрзнущую лысину голубой шаперон (18) и словно бы потух, снова стал незаметным.
Без лишних слов Крейг Кавана, владетель Баллиана, достал кинжал и разрезал хлеб, и люди его с радостью последовали примеру господина. Пир начался с кабанчика, возлежавшего в окружении печёных яблок на блюде перед хозяином замка. Кавана ловко разделывал его, отделяя куски, и слуги разносили их воинам. После блюдо с остатками унесли и пришёл черёд дичи, рыбы, пирогов и прочих даров Сущего. На столах для слуг всё было, конечно, проще: каша, жареная свинина да печёная репа. А вот Анна Бёрк насладилась и рыбным пирогом из лосося с изюмом, яблоками и грушами, выложенным поверх корки терносливом (19), и айвовым пирогом с пряностями и мёдом, и перепёлками, фаршированными яйцами и грибами, и варёными в меду твёрдыми ароматными грушами. Только и успевала Анна, что пробовать новое блюдо и хвалить его, ибо мастерство поварихи Баллиана было несомненно.
Утолив же первый голод, баронесса Литрим обратила внимание на соседа справа, капитана Бойла. Трудно было не заметить его, хоть Кертис Бойл не обладал особенной миловидностью. Чеканные черты его лица, хоть и правильные, были слишком жестки для того, чтобы назвать их красивыми, да ещё и длинный бледный шрам пересекал висок, уходя под льняные волосы. Вот волосы были хороши. Крупными кольцами завивались они, шёлково блестели, и Анне захотелось прикоснуться к этим светлым кудрям и проверить, так ли они мягки, как кажется. Ощущалась в рыцаре некая притягательная сила. Правду говорят, что женщине без мужчины никак нельзя, подумала баронесса. За три года вдовства ни одного мужчину не подпустила она к себе, ни разу не дала даже повода для неприличных мыслей. Ведь сейчас она была сама себе хозяйка, опекунша собственного сына, и не было над ней господина, кроме короля Рордана. Оттого и отвергала Анна Бёрк подарки, отвергала влюблённых в неё рыцарей, не желая подчиниться новому мужу. Почему же сейчас дрогнули пальцы и потеплело в животе, почему, глядя на чётко очерченные губы Кертиса, захотелось попробовать, как он целует? Нежно, как бабочка садится на цветок, или как безжалостный победитель, забирая всё, что пожелает?
Мысленно одёрнув себя, баронесса обратилась к капитану:
– Я отняла ваше место, сэр Бойл.
Её извиняющаяся улыбка могла очаровать даже придорожный камень, и Кертис Бойл оказался не холоднее камня.
– Сэр Кертис, если соизволите. Ваша милость может занять любое место, лишь бы неподалёку от моего. Тогда я смогу любоваться прекраснейшим цветком нашего королевства.
– Вы мне льстите, – тёмные ресницы женщины распахнулись, как крылья бабочки, и капитан рвано вдохнул воздух, в котором уже чувствовались вкрадчивые благовония Анны. – Давно вы служите в замке Баллиан?
– Четвёртый год пошёл, – вежливо ответил Кертис.
Баронесса Литрим тонко усмехнулась: забавное совпадение. Четвёртый год, как она вдовствует. Жаль, что капитан Бойл принёс клятву Крейгу Каване, а не ей или её покойному мужу.
– Семья ваша живёт здесь же, в замке?
Анна не рискнула спросить напрямую, женат ли собеседник; ни к чему показывать свой интерес так явно. Заметил ли этот интерес Кертис, было неясно.
– Увы, я одинок, госпожа. Родители мои умерли, когда я был ещё пажом при дворе доброго короля Рордана, а женой Сущий пока не одарил.
Не женат? Интерес Анны ещё возрос. Конечно, безземельный рыцарь без титула – не пара вдовствующей баронессе, но ведь она и не собиралась замуж, и даже звать сэра Кертиса в постель не собиралась. А вот развлечься: очаровать, ослепить красотой и умом, вскружить голову – почему нет? Раз нет жены, она никого не обидит своей игрой. Анна уже предвкушала приятную беседу, исполненную намёков и кокетства, но хозяин дома совершенно не желал делить внимание гостьи с кем-то ещё.
– Нашему сэру Бойлу бабы неинтересны! – громогласно заявил барон во всеуслышание, не заметив, как чуть поморщилась его супруга Энид. – При королевском дворе на него многие поглядывали, но он так и не женился.
– Брать жену при королевском дворе? – криво усмехнулся капитан. – Обойдусь, господин. Благородную девицу за меня не отдадут, а прочие свободные дамы либо нехороши собой, либо гулящие.
– А чаще всего и то, и другое! – подхватил с хохотом Крейг Кавана, подкрутил ус и сменил тему: – А попробуйте, дорогая сестра, вот этот песочный пирог на меду. Повариха добавила в него колотые орехи, нарезанные фиги и финики, сдобрила корицей, гвоздикой и мускатным орехом.
– О! – Анна попробовала и оценила: пирог оказался рассыпчатым и нежным одновременно. – Великолепно! Могу я попросить рецепт?
– Конечно, дорогая Анна, для вас – что угодно, лишь бы вас порадовать.
Баронесса улыбнулась зятю. Смущала её угодливость Крейга, а сальные взгляды вызывали неприязнь, но ради Энид можно было потерпеть. Хотя бы границ барон не переступал, и то ладно.
– Надеюсь, я не останусь в долгу, мои циркачи порадуют вас, – Анна приложилась к кубку с виноградным вином. – Мэр Скаррифа хвалил их.
– И то верно! Пусть расплачиваются за еду и ночлег. Эй, позовите циркачей, пусть развлекут нас!
Какой-то мальчишка выскочил из-за стола, повинуясь жесту управляющего, важного одышливого толстячка, выбежал из зала и вернулся спустя недолгое время. Видно, циркачи ожидали поблизости, когда их позовут. Первым вошёл хозяин труппы в просторной хламиде из ярких разноцветных лоскутов, кланяясь благородным господам и дамам. Он бережно держал кроту (20) с потемневшим от времени корпусом, а следом замковый слуга нёс табурет для музыканта. За хозяином шла почтенного возраста гадалка в чёрном одеянии, расшитом звёздами и таинственными знаками. Следом силач с подчёркнутой небрежностью волок большой щит, сколоченный из досок. Чёрные чулки-шоссы и красная камиза (21) плотно обтягивали его тело, под ними бугрились мышцы; среди служанок послышались одобрительные перешёптывания. А после и мужчины одобрительно загомонили: в вихре алых юбок, в сверкании фальшивых драгоценностей влетела хорошенькая Мэйв. После неё появление ещё двух членов труппы осталось почти незамеченным.
– Не знаю, насколько они хороши, – сально хохотнул барон Баллиан, склонившись к уху свояченицы, – но мне вы подарком уже угодили.
– Я рада, – Анна тонко усмехнулась. Конечно, она хотела развлечь в первую очередь сестру, но задобрить Крейга Кавану тоже не помешает. А какой мужчина (особенно, когда его жена беременна) откажется от яркой и безотказной девицы в своей постели?
Циркачи быстро расположились напротив высокого стола и начали выступление. Их старший, Олифф, пробежал палочками по струнам кроты, прислушиваясь, как звук откликается от стен, и завёл тихую, таинственную мелодию. Ему вторил рокотанием бойран (22), внезапно появившийся в руках гадалки; танцовщица Мэйв принялась ритмично хлопать в ладоши, и в такт хлопкам вкрадчиво, нежно запели посеребрённые бубенцы на её запястьях.
Перед установленным щитом встал цирковой чародей. Большая медная бляха с листом клевера на его груди подтверждала, что церковь Сущего убедилась в слабости и безвредности его чар. Такая же бляха, кстати, была и у гадалки поверх её чёрной мантии. Без номерного «клевера» и церковного свидетельства ни один чародей не смог бы не то что выступать в цирке – спокойно жить хоть в большом городе, хоть в самой глухой деревушке.
Чародей поклонился и поднял на вытянутых руках серый мешок: из простой мешковины, размером локоть на локоть. Вытряхнул его, вывернул наизнанку, показав грубые швы, а после вывернул ещё раз, тряхнул – и из мешка вылетел голубь. Зрители ахнули, позабыв даже про красотку-танцовщицу. И зал захватила магия. Из ниоткуда в воздухе появлялись вьющиеся ленты – из света и шёлка, фонтаны искр, языки пламени. Летали настоящие голуби и мифические птицы и бабочки, и невозможно было отличить настоящее от иллюзорного. Пустой глиняный кувшин, принесённый с кухни, до краёв наполнился пивом, которое с наслаждением выпили за столом для слуг. Хорошенькую замковую служанку попросили убедиться, что кувшин опустел, но, когда девушка засунула руку поглубже, то обнаружила там платок. Обычный белый платок, совершенно сухой. Потянула его из кувшина – и оказалось, что к платку привязан ещё один, красный, а к тому – голубой, и служанка тянула, тянула, тянула, а платки не заканчивались, и вскоре у ног чародея оказалась целая груда разноцветного шёлка… и вдруг разом исчезла. А в руках циркача вместо кувшина распускались две розы, алая и белая, совсем как настоящие. Бутоны разворачивались на глазах, и вскоре сильный розовый аромат наполнил пиршественную залу.
Чародей подошёл к высокому столу, с почтительным поклоном попросил благородных дам принять цветы в дар. Прежде, конечно, служитель Ортис осенил их знаком Сущего; будь в волшебных розах хоть какое-то зло, цветы рассыпались бы в прах. Они оказались безопасными, и циркач, низко поклонившись, подал розы барону Баллиану. Тот вручил супруге белую, а свояченице – алую.
– Цветы простоят неделю, радуя взоры милостивых дам и доброго господина, – сообщил чародей, отступая, а его место на импровизированной сцене заняли прекрасная Мэйв и очень похожий на неё Малоун. Чёрная туника акробата была, как и у сестры, расшита кусочками перламутра и начищенными медными пластинками, и костюмы сверкали в свете факелов, как будто то были настоящие драгоценности. Кожаные браслеты с бубенцами акробаты надели на запястья и лодыжки, и каждое их движение сопровождалось нежным звоном. Брат и сестра улыбнулись друг другу и, повинуясь внезапному раскату бойрана, вдруг бросились друг другу навстречу, словно столкнулись и сделали сальто назад. Потом вновь сошлись, сцепились руками и Малоун ловко поднял сестру над собой, перевернув её вверх ногами. Юбки Мэйв упали, открывая взорам зрителей крепкие стройные ноги, обтянутые чёрными чулками. Ничего лишнего никто не увидел, но священник Ортис поморщился. Как служитель Сущего, он почитал скромность главной добродетелью женщины.
Весёлая музыка кроты и бойрана зажигала кровь, бубенцы звенели не умолкая, а Мэйв с Малоуном ни мгновения не оставались на месте: ходили колесом, прыгали и кувыркались, и всё это легко, изящно, с приплясом. Их сила и гибкость позволяли им выделывать такие пируэты, на какие, казалось, не способно человеческое тело. На нижних столах давно уже восторженно хлопали в ладоши, и циркачи улыбались до ушей, когда закончили свой невероятный танец. Они поклонились господам, и Малоун ушёл за щит.
Мэйв же осталась и подошла к щиту вплотную, окликнула вполголоса: «Дейрдре!» Гадалка подошла, зачем-то завязала ей глаза и вернулась к своему бойрану. Теперь только он звучал в зале: Олифф отложил кроту и встал напротив щита. Распахнул хламиду, и на отворотах обнаружились кармашки с метательными ножами, рукояти которых были выкрашены в красный цвет; такие же красные ленты были привязаны к кольцам в навершиях рукоятей
– Руки! – рявкнул Олифф, и Мэйв раскинула руки в стороны, прижимаясь к щиту. Коротко пропели бубенцы на её браслетах, а бойран гадалки смолк. Призывная улыбка расцвела на девичьем лице, словно Мэйв распахнула объятия для возлюбленного, а в следующий миг тяжёлый нож вонзился в дерево совсем рядом с левой её кистью. Девушка не вздрогнула: бубенчики даже не звякнули в тишине, охватившей залу. Красная рукоять ножа была подобна ране на фоне грубых досок, и алая лента струилась, как кровь. Зрители ахнули, а Крейг Кавана облизнул пересохшие губы. Второй нож влетел в щит рядом с правой кистью Мэйв. Третий и четвёртый – над локтями, следующие два – возле талии, едва не зацепив алую оборку. Анна Бёрк искоса поглядывала на зятя, откровенно вожделеющего девчонку. Может быть, его разгорающемуся желанию способствовал риск, которому подвергалась Мэйв. Каждый нож, вонзившийся рядом с циркачкой, возбуждал барона всё сильнее, и к концу выступления Кавана дышал уже тяжело и быстро.
Но вот Олифф расстался со всеми ножами, Мэйв отошла от щита, снимая повязку, но её силуэт, оставленный ножами, всё ещё краснел на досках. В зале взревели, и девушка, смеясь, раскланивалась вместе с Олиффом. Она помогла старшему собрать ножи, а из-за щита под взоры зрителей уже выходил силач с кувалдой в руках. С лёгкостью мужчина повращал кувалду правой рукой, левой, а после принялся перекидывать из одной руки в другую, подбрасывая высоко в воздух, подражая жонглёру. Даже опытные воины одобрительно кивали могучему простолюдину. Четверо слуг внесли в залу два камня, тяжёлых даже на вид, соединённых железной перекладиной.
– Кто желает попытаться поднять камни? – зазывно восклицала красавица-циркачка. – Убедитесь, что наш Сифра – небывалый силач!
Конечно, рыцари и оруженосцы не стали бы и пытаться: то было ниже их достоинства. Но нашлась парочка крепких мужиков, попытавших счастья. Увы, оба едва смогли оторвать камни от пола. А улыбающийся до ушей Сифра смог куда больше; он поднял камни над головой и, быстро перехватывая перекладину, заставил камни кружиться, как прежде кувалду. Служанки были покорены, даже старшая повариха медленно облизнулась, разглядывая силача, как соблазнительную медовую сладость.
Сифра опустил камни на пол с грохотом, а после вновь поднял и потащил прочь из залы. Место его у щита занял жонглёр, показавший настоящее мастерство с мячами, кольцами и горящими факелами. Но всё это было лишь прелюдией, подготовкой к главному зрелищу. Наконец, настало время. На площадку перед щитом снова вышла Мэйв.
________________
(13) Поварня – кухня.
(14) Высокий стол – стол, за которым сидел хозяин замка, его семья, знатные гости и священник. Чаще всего располагался на помосте.
(15) Поссет – напиток из молока, створоженного вином или пивом, с пряностями.
(16) Котарди – развитие котты. Узкая, облегающая фигуру удлинённая куртка (обычно до колена) с застёжками по центру переда и низко расположенным поясом.
(17) Калотта – круглая шапка.
(18) Шаперон – головной убор. Вначале представлял собой капюшон с длинным шлыком (колпаком) и пелериной, затем превратился в пышное и достаточно дорогое сооружение, напоминающее тюрбан, дополнительно украшавшийся фестонами.
(19) Тернослив – гибрид тёрна и домашней сливы. Рецепт рыбного пирога, в котором он используется, взят из сборника XIV века «The Forme of Cury» («Способы приготовления еды»).
(20) Крота – старинный струнный инструмент, имевший хождение в VI—XVIII веках; изначально щипковый, с XI—XII веков смычковый. Крота была распространена в XI—XVI вв. в Ирландии и Уэльсе.
(21) Камиза – нижняя рубашка, женская от щиколоток до пола или даже длиннее, мужская, естественно, короче.
(22) Бойран – ирландский бубен. В письменных источниках упоминается с конца XV – начала XVI веков.
Циркачка стояла, опустив голову, скрыв лицо за завесой чёрных кудрей. Руки её были опущены, ножки в остроносых пуленах (23) скрещены под ворохом алых юбок. Олифф нежно коснулся смычком струн кроты, и тихая мелодия поплыла по зале. Руки Мэйв шевельнулись. Едва заметный трепет охватил кисти, вызывая звон бубенцов; девушка медленно поднимала руки всё выше, бубенцы пели, а крота вторила им всё громче. Незаметно присоединилась флейта, которую достал откуда-то Малоун, зашелестел бойран в руках гадалки Дейрдре, а фокусник повесил через плечо небольшой барабан и начал отбивать чёткий, жёсткий ритм. И в тот же миг из почти полной неподвижности Мэйв воспряла, вскинула голову. Кудри взметнулись, как под ветром, и гибкие руки взметнулись над головой. Мелкими шагами танцовщица пошла по кругу, качая бёдрами, поводя плечами так, что грудь колыхалась под облегающим лифом.
Анна смотрела не столько на танцующую девушку, сколько на своих соседей по столу. У Крейга Каваны пересохло во рту, и он жадно приник к серебряному кубку. Энид старалась не смотреть на супруга, слушая тихую речь священника, подчёркнуто опустившего глаза. Рыцарь Бойл… Анне понравилось, как он смотрел на циркачку. Открыто любовался и, наверно, не отказался бы провести с девчонкой ночь-другую, но не было в Кертисе того животного сладострастия, которым светилось лицо барона.
Мэйв кружилась, прогибалась в талии назад так, что волосы касались соломы на полу. Руки её танцевали, казалось, по собственной воле, метались, манили. Она подпрыгивала, ножки взлетали в вихре ткани, били одна о другую; их было вроде бы и видно – но были то ножки в чёрных чулках или тени плясали в складках ткани? Звенели бубенчики на браслетах, сладко пела крота, и в такт барабану бились сердца зрителей. Вызывающе вращая бёдрами, девушка двинулась к высокому столу, отбивая каждый шаг, и алый вихрь её юбок распускался, как бутон розы. Мэйв прогнулась назад, и, не выпрямляясь, закружилась под нарастающий рокот барабана и бойрана, под неумолчный звон бубенцов – и упала на колени перед бароном, вытянув руки назад, склонившись так, что затылок коснулся пола. Стан изогнулся словно для того, чтобы Крейг Кавана мог невозбранно рассматривать небольшую, но высокую грудь Мэйв. Чёрный лиф так обтягивал её, что видны были горошины сосков. Барон шумно выдохнул, допил вино и бросил монету. Серебро упало точнёхонько между грудей, и Мэйв ловко подхватила плату, выпрямилась, сверкая белыми зубами в лукавой улыбке. Кожа её блестела от пота.
Видя довольство хозяина, зрители хлопали так, что стены замка дрогнули. Дождавшись, когда станет потише, Крейг Кавана заявил:
– Утром сенешаль выдаст вам плату, вдвое от того, что уже заплатила баронесса Литрим. Девушку пусть проводят в мои покои, станцует ещё… только для меня.
Энид Кавана побледнела и опустила глаза, и Анна заметила, как служитель Ортис утешающе коснулся руки молодой госпожи. Та улыбнулась через силу, а вот Мэйв заулыбалась совершенно искренне. Видно, не впервой ей танцевать в господских опочивальнях. Лицо же рыцаря Кертиса не выражало ничего, окаменело в мгновение ока. Анна так и не поняла, мелькнуло ли на нём брезгливое выражение, или ей показалось.
Циркачи унесли свои вещи и были допущены за стол для работников. Посреди залы остались только глава, игравший на кроте приятные мелодии, и гадалка, раскинувшая на полу чёрный плат. Желающие погадать подходили к ней, и старая Дейрдре бросала на плат костяные руны, желтоватые от времени. Тихо задавались вопросы, тихо звучали ответы. Даже несколько воинов подошли к старухе; ответами они, верно, были довольны, потому что гадалке перепали от них медяки. Ни Анна, ни Энид не стали спускаться с помоста, поскольку благородным дамам не к лицу обращаться к гадалке в присутствии посторонних. Позже.
Ужин меж тем закончился, и барон Баллиан встал из-за стола. За ним поднялись родственницы, вассалы и прочие гости, поспешно вскочили слуги. Крейг Кавана коротко поклонился присутствующим, получил ответные поклоны и направился к выходу, словно позабыв о жене. Проходя мимо циркачей, махнул в их сторону и чернокудрая Мэйв догадливо порхнула к господину. Кавана сгрёб её за талию и почти выволок из зала; шаги его всё ускорялись, и Анна успела увидеть, как перед лестницей барон забросил девушку на плечо, вызвав заливистый смех.
Баронесса Литрим перевела взгляд на сестру. Энид улыбалась. Лицо её было безмятежно. Опираясь на руку служителя Ортиса, хозяйка замка Баллиан медленно спустилась с помоста и пошла к себе. Анна последовала за нею.
В покоях Энид Каваны было тепло, даже жарко, так что дамы избавились не только от плащей, но и от сюрко, благо священник не стал заходить, отговорился службой в замковом храме. Анна любовалась сестрой, её чуть пополневшей фигурой и округлившимся животиком. Энид улыбалась так искренне, словно нанесённая мужем обида водой стекла с неё, не оставив следа. Лёгкий румянец играл на нежных щёчках хозяйки Баллиана, когда она прощебетала:
– Сестрица, а не хочешь ли узнать, что нам скажут руны?
– Отчего нет, вели позвать, – согласилась Анна.
– Бригид, сбегай за гадалкой!
Служанка, похожая на тощую кобылу женщина средних лет, не сразу выполнила приказ госпожи, замялась, переводя взгляд с неё на гостью. Анна недоумевающе выгнула бровь, и Энид вспыхнула, гневно воскликнула:
– Иди же! Я не одна, сестра со своей девушкой тут, ничего со мной не случится.
– Да, госпожа, – опустив глаза, процедила женщина и вышла.
– Что это, Энид? Почему она… – Анна прищёлкнула пальцами, не находя слов от возмущения.
– Супруг приставил ко мне Бригид, – отчеканила юная хозяйка замка, – чтобы со мной и с ребёнком ничего не случилось. В особенности, чтобы никакой мужчина не нанёс мне оскорбления. Она и спит со мной.
– Что?! Как можно к благородной даме приставлять соглядатая?
Анна Бёрк испытала настоящий гнев. Как бы ни была легкомысленна её сестра, честь свою она бы не уронила. Терпеть рядом доносчицу было невозможно.
– Ничего, – Энид перебирала связку ключей на поясе. – Может, рожу наследника и Крейг помягчает.
– Такие только суровее становятся, – со знанием дела возразила старшая сестра. Лицо её словно осунулось. – Потом и ключи заберёт, и выходить из своих покоев будешь только в храм, да и то пару раз за год.
– А я только в храм и выхожу, – горько усмехнулась младшая. – Только на исповеди остаюсь без присмотра этой…
– Сегодня выгонишь, – улыбнулась Анна. – Или… Лучше заставим её побегать, а мы пока пошепчемся. А спать пусть на полу ложится, терпеть не могу служанок в своей постели!
Дверь открылась без стука, впуская Бригид и старую гадалку, почтительно поклонившуюся обеим дамам.
– Скажи, добрая женщина, – прощебетала Энид, и ладонь её легла на живот, – что мне сулит будущее? Легки ли будут роды?
Та умильно глянула на беременную, подошла и расстелила плат на спешно подставленном служанкой столике. Потом старуха сняла с пояса мешочек, потрясла его, развязала тесёмку и протянула Энид.
– Вытяните три руны, госпожа, и выложите на стол. Только не глядите!
Энид так и сделала. Зажмурилась, возбуждённо порылась в мешочке, вытащила и бросила перед собой три костяные пластинки. Распахнула глаза и жадно уставилась на стол.
– Ну, что? – поторопила она.
Гадалка перевернула пластины пустой стороной вниз и замерла, глядя на них, словно слушала голос судьбы. Анна заметила, как чуть дрогнули пальцы старухи, но… она старуха. Возможно, руки её болят от непогоды.
– Госпожа родит сына! – проскрипела старая женщина. – Роды будут не слишком тяжёлыми, и госпожа будет жить долго.
Энид захлопала в ладоши, засмеялась от облегчения.
– А ты, сестрица? Будешь гадать?
– Пожалуй. Только, Энид… Можно, я спрошу без тебя?
– О! Кажется, кто-то влюблён? Неужели ты решила снова выйти замуж? Нет? Хорошо, спрашивай, но потом непременно расскажи мне!
– Непременно, – пообещала Анна.
– Тогда я буду готовиться ко сну. Бригид, расчеши мне волосы!
Энид устроилась в кресле у камина, а служанка принялась расплетать косы госпожи. Анна же тихо задала вопрос:
– Не стоило ли мне остаться в моём доме, не ездить к сестре?
Гадалка вернула руны в мешочек, потрясла его и протянула баронессе. Та, не глядя, взяла первые попавшиеся три пластинки и выложила на платок. Старуха помрачнела, разглядывая их.
– И вот что! Не вздумай лгать, как солгала моей сестре! – прошипела Анна. Гадалка отшатнулась, но быстро наклонилась поближе, горячо зашептала.
– Я не лгала госпоже! Сказала не всё, но ей не всё и стоит знать. Госпожа ждёт ребёнка, а ну как испугается и скинет?
– Скажи мне, а я уж решу, – велела благородная дама.
– Это… Это и у вас, госпожа, есть. Вам обещана великая радость, долгая радость – и страх. И рядом с вами, и с юной госпожой, стоит смерть. Сама я боюсь такое толковать, а небеса молчат, словно ещё не решено ничего.
Анна помолчала, разглядывая пожелтевшие от времени костяшки на чёрном платке. Все знают, старые руны – самые мудрые. Пожалуй, гадалка права, что не стала беспокоить беременную. Баронесса порылась в кошеле, достала серебряную марку.
– Возьми и помалкивай, – сказала она просто, без явной угрозы, но что-то своё услышала старуха и дрогнула, принимая монету, сгребла платок с костяшками и, часто кланяясь, попятилась к двери.
– Да будет Сущий благосклонен к милостивым дамам! – проскрипела она и ушла, сбежала даже. Бригид поспешила закрыть за ней дверь и задвинуть засов.
Тут-то Энид и начала исполнять задуманное.
– Что-то меня знобит, как бы не застудилась. Бригид! Сходи на поварню, пусть смешают мне поссет.
– А как же ваши волосы, госпожа?
– Потом закончишь. Или нет! Анна, пусть твоя служанка поможет мне с волосами.
– Конечно, дорогая. Карех, ты слышала, помоги её милости.
Карех, невысокая зеленоглазая девица, молча скользнула к креслу Энид и взялась за гребень.
– Госпожа Энид! Как я доверю вас чужой служанке? – запротестовала Бригид, и костистое лицо её ещё больше напомнило Анне лошадиную морду. – Пусть эта и сходит!
– Какая непослушная у тебя прислуга, сестрица, – бросила Анна, поднимаясь. – Может, меня пошлёшь, девушка?
– Бригид! Ты и верно обнаглела, – Энид гневно ударила кулачком по подлокотнику кресла. – Девушка не здешняя, заплутает, поссет остынет… Не перечь и ступай!
Едва за пронырой закрылась дверь, как Анна поспешила сесть подле сестры.
– Пока она ходит, рассказывай. О Карех не тревожься, она будет молчать. Я выкупила её на постоялом дворе; хозяин дурно обращался с нею. Когда она попыталась пожаловаться владетелю тех земель, хозяин перехватил её и отрезал язык.
Энид ахнула и повернула голову, глядя в лицо девушке. Та улыбнулась, не разжимая губ, показала гребень и деликатно развернула юную баронессу, а после гребень заскользил по светло-рыжим волосам, волнистым после кос.
– Говори же, сестрица! – поторопила Анна.
– Что ж… Главное я уже сказала. Крейг берёт в постель любую, какая приглянется. Конечно, благородных дам – только по согласию, а вот простолюдинок даже не спрашивает. Жёны и дочери проезжих торговцев, путницы, одинокие и идущие с обозами, бродячие певицы и актёрки. Те, кого не будут искать, за кого некому заступиться. Какой торговец станет защищать жену от благородного господина? От неё не убудет, а господин может и серебром заплатить. Простолюдинки после того часто пропадают. Вечером поднялась в господские покои, а утром никто не видел. Не только те, которых он берёт силой, но и те, кто шёл с охотой. Если первым может быть стыдно, то вторым-то зачем прятаться? Крейг каждый раз говорит, что ушла с рассветом, но…
– Понимаю. Одна, две, больше?
– Дюжина с начала лета, – тихо сказала Энид. Глаза её были сухи, в них плясало отражение пламени.
Анна охнула. На случайность не спишешь.
– А ещё… За кладбищенской оградой (24) появляются ничейные могилы, сестра. И я как-то заметила, что день спустя у Финбара, доверенного слуги моего мужа, на руках были лопнувшие мозоли. Копал, может, и он, но он не рискнул бы… Я боюсь, Анна!
– Ш-ш-ш! Тише, – успокаивающе зажурчал голос старшей сестры. – Потерпи. Ты говорила, твой муж вскоре уедет, тогда и поговорим, подумаем, что делать.
Хлопнула о стену дверь, раскрытая едва не пинком, и Бригид ворвалась в покои госпожи, подозрительно оглядываясь.
– Тебя не учили стучать? – надменно спросила гостья, даже не оглянувшись.
– Простите, ваша милость, – процедила нахальная служанка. – Руки заняты подносом.
– Так что стоишь? Позаботься о своей госпоже!
Бригид повиновалась.
Циркачам заплатили обещанное. Уже к рассвету их разбудили и велели собирать вещички; они и были готовы к отъезду, мешало отсутствие Мэйв. Без танцовщицы они отказывались уезжать. Сенешаль Уорд гневался и думал уже позвать стражу, чтобы бродяг гнали взашей, но шуму не дал случиться кстати явившийся служитель Ортис. «Вашу девицу, – сказал священник, – задержал господин на несколько дней. Поезжайте в лесную сторожку, подождите её там. Уорд, велено отдать им этот бочонок эля, чтоб не было обиды, и дозволено собирать хворост в лесу подле сторожки». Сенешаль побурчал, но не стал возражать. Принесённый кем-то из воинов бочонок погрузили в повозку, выслушали, как добраться до сторожки. Служитель Ортис даже начертил путь на куске берёзовой коры. Труппа успокоилась, глава Олифф поблагодарил священника со всем почтением, и циркачи быстро и незаметно покинули замок.
А спустя пару дней уехал и барон Баллиан. Старший сын барона Килкаллена из Дромбоя собирался жениться в середине зимы и напоследок созвал друзей и соседей на холостяцкий пир. А Крейг Кавана дружил с Ултаном Килкалленом и никак не мог остаться дома. Конечно, жену он с собой брать не стал, да Энид и не рвалась. Разве порядочной женщине место на таких праздниках? Охота – ещё куда ни шло, но разнузданная гулянка, на которой рекой льются вино и пиво, хохочут пьяные полураздетые девки, благородные господа бьют друг другу морды похлеще деревенского быдла… О, нет, Энид охотно осталась дома, со старшей сестрой. Барон Баллиан же уезжал с лёгкой душой, уже предвкушая возвращение, ведь здесь его будет ждать не только жена, но и прекрасная свояченица. Погуляет барон у благородного Ултана, помнёт бока деревенским девкам, а после можно будет уделить всё внимание Анне Бёрк.
Энид с сестрой вышли проводить Крейга Кавану. Кутаясь в плащи на меху, накинув капюшоны поверх чепцов-крузеллеров, дамы стояли на крыльце, и барон залюбовался ими, едва не позабыв одну важную вещь. Хорошо, вовремя вспомнил!
– Жена моя!
– Да, мой господин, – Энид улыбалась пунцовыми после горячего поссета губами.
– Наверху донжона, в конце галереи, есть запертая комната. Возьми ключ, но не смей открывать и даже заглядывать туда! Я велел слуге протапливать её. Печь топится снаружи, но не дай небеса, случится пожар или разобьются стёкла в окнах. Если такое случится, только тогда можешь отпереть дверь. Ты поняла?
– Да, господин муж мой, – Энид приняла небольшой железный ключ, поклонилась барону. – Я исполню твоё повеление.
– Энид! Как бы любопытно тебе не было, не смей даже заглядывать! Я узнаю, поверь, и слишком любопытная женщина будет наказана, – сурово заявил Крейг Кавана.
– Обещаю и клянусь! – воскликнула юная баронесса.
– Что ж, веди себя хорошо. Когда я вернусь, будет тебе подарок.
Барон Баллиан поцеловал в лоб жену, раскланялся со свояченицей и велел:
– Отправляйтесь в дом, ни к чему мёрзнуть тут. Я, пожалуй, даже в возке поеду, не верхом. Ардал, забери Серого, поведёшь в поводу!
Дамы удалились в тепло, а Крейг Кавана забрался в возок, задёрнул занавески на окнах, чтобы дуло поменьше. Стукнул по стене, и кучер с коротким выкриком: «Н-н-но!» тронул лошадей с места. Рыцари и воины, сопровождавшие барона, пустили коней следом за господином.
Половина воинов осталась охранять замок, но Баллиан стал очень-очень тихим и показался совсем опустевшим, когда кавалькада скрылась за холмами.
________________
(23) Пулены – мягкие кожаные башмаки без каблуков и часто без твёрдой подошвы, с заострёнными носами.
(24) За кладбищенской оградой – в неосвящённой земле хоронили актёров, самоубийц и т.п.
Поздний рассвет разбудил циркачей, устроившихся в хижине лесника. Понятно, лесник там не жил, лишь останавливался в непогоду, если не успевал добраться до дома. Оттого места было мало, осевшие брёвна подгнили, и очажок был – одно название. Но лучше уж так, чем несколько дней провести под открытым небом, хоть бы и в повозках.
Поев хлеба с сыром, мужчины собрали хвороста, и все занялись мелкими, но необходимыми делами, которые не слишком-то удобно было выполнять в дороге. Старуха Дейрдре шила, Малоун соскребал старую краску со своих булав, Сифра чинил кожаные башмаки. Олифф же сел с Фланном сыграть партию-другую в кости. Игра затянулась, и никто не заметил, что время подошло к полудню. Первой опомнилась старуха. И прежде случалось, что Мэйв оставалась у какого-нибудь владетеля погостить. Иной раз остальной труппе дозволяли передохнуть в замке, иногда – просили пожаловать на выход, и тогда приходилось становиться поодаль лагерем или на постой в ближайшую деревеньку. Но до сих пор Мэйв всегда возвращалась наутро, от силы через пару дней: помятая, весёлая, звеня медью, а то и серебром; в этот же раз её отсутствие затянулось на четыре дня.
– Олифф, а чтой-то Мэйв задерживается? – осторожно заговорила гадалка. Глава труппы был неплохим мужиком, но в недобрый час соваться ему под руку никто бы не посоветовал. Сейчас он был сыт, согрет, оттого лишь чуть нахмурился.
– Ну, видать, понравилась барону-то. Две рыжих у него есть, вот чёрненькую захотелось, – хохотнул силач Сифра. Малоун, брат Мэйв, поморщился. Конечно, радости немного, когда твоя сестра валяется по чужим постелям, но что ж поделать, такая судьба у любой актёрки или циркачки, что покрасивее. Лет тридцать назад Дейрдре тоже, бывало…
– Может, Малоун сходит потихоньку, узнает, что там и как? – не унималась она. – Мы отправимся далее, а Мэйв догонит потом? Или Малоун её сюда проводит, чтоб не заплутала.
– Да на кой? – фыркнул Олифф. – Вернётся девка, первый раз, что ли? А ну как Малоуна хозяин заметит? Не больно он нашего брата жалует.
– Верно говоришь, только…
Старуха и сама не понимала, что её беспокоит. Хотелось отчего-то ехать прямо сейчас, бросив всё. Глупость какая! И слов не находилось, чтобы убеждать товарищей, да и себе Дейрдре не могла объяснить этот тревожный холодок, то и дело пробегающий по спине. Прочие же циркачи дружно решили, что сегодня уже нет смысла куда-то трогаться. Даже если бы Мэйв вернулась до сумерек, они всё равно никуда бы не успели. Пока запрягут лошадей, пока выберутся по заснеженному лесу на большую дорогу, можно будет уже становиться на ночёвку. К тому же тяжёлые низкие тучи обещали снегопад, а никому не хотелось оказаться ночью в метель вдали от человеческого жилья.
– Ладно! – Олифф подвёл черту под обсуждением. – Дейрдре, готовь похлёбку, Малоун тебе поможет. Сифра, Фланн, сходите-ка ещё за хворостом. Лишним не будет, ночь длинная, а лачуга эта продувается всеми ветрами.
Циркачи привычно послушались, и вскоре похлёбка с вяленой колбасой уже исходила паром над очагом, лошади под навесом хрупали овсом, бережно отмеренным Олиффом, а в углу хижины выросла горка хвороста. Хворост тихо потрескивал, размораживаясь; к ночи высохнет, и бродяги будут не только под крышей, но и в тепле. Поели знатно. Похлёбки хватило всем, даже с добавкой, а к ней Дейрдре нарезала небольшими ломтями серый ноздреватый хлеб, полученный в замке. Ловкий Фланн ухитрился стащить или выпросить на замковой кухне морковь, и сейчас каждому досталось по штучке. Одну Фланн оставил и для Мэйв. На возражения вечно голодного Сифры заявил: «Может, в замке её и кормят пирожными, а может, и вовсе ничего не дадут поесть, кто ж знает?»
Стемнело, и в самом деле пошёл снег. С каждой минутой ветер, казалось, завывал всё громче, всё заунывнее, зло бился в ставни и охапками осыпался под стенами. Сифра ныл и ныл, как ему тоскливо, и как хорошо сейчас Мэйв – в тёплой постели, с мясом и вином на столе… Глава плюнул и велел силачу достать из повозки бочонок эля. Это был уже второй: накануне приезжал человек из замка, сообщил, что Мэйв задержится ещё на денёк, и выдал эль от щедрот барона Баллиана. Сифра радостно выскочил из хижины и вскоре вернулся: весь в снегу, зато с вожделенным элем. Крышку сбили, и вот уже по кругу пошла первая чаша.
Мужчины вскоре развеселились. Похохатывая, вспоминали красавицу-хозяйку замка Баллиан и её ещё более прекрасную сестру, пересыпая речи солёными шуточками. Старая Дейрдре досадливо морщилась, а после зачерпнула себе эля в кружку и отошла в сторону, ближе к огню. Не нравилось ей, что так задержалась Мэйв, не нравился и барон. Будь на то воля Дейрдре, труппа уехала бы наутро после выступления, но никто старуху не спрашивал. А и спросили бы, так всё одно не послушали, и первая возмутилась бы Мэйв. Как же, такая возможность получить кошель с серебром, колечко или бусы!
Старуха молча пила эль и смотрела в огонь, но даже пламя не затягивало в свои глубины, не успокаивало. Чем дальше, тем паршивее становилось на душе, тем больше щемило сердце. С тяжёлым вздохом гадалка скинула с плеч серый шерстяной платок, расстелила на полу подле очага. Руны в кожаном мешочке шептали, торопили, и Дейрдре поспешно развязала шнурок. Быстро, так, чтобы пальцы не успели узнать начертания, вытащила три пластинки и бросила их в деревянный стаканчик. Потрясла, не глядя выложила на платок и зажмурилась, внезапно холодея сердцем. А после опустила взгляд – и встретилась со своей судьбой. Три перевёрнутых руны.
Перевёрнутая Наутиз. Ошибка. Неверно выбранный путь. Если только свернул на него, ещё можно что-то исправить, но Дейрдре знала – всем своим существом знала, что уже поздно сворачивать, и на неверном пути поджидает перевёрнутая Райдо. Неприятности в пути, срыв планов… Да, они задержались поблизости от замка Баллиан, но не в простой задержке крылась угроза. Иначе не лежала бы третьей перевёрнутая руна Альгиз. Смерть. Можно было закрыть глаза на реальность, придумать безопасное толкование, но смысл? Нет, нельзя было оставаться в этой клятой хижине, надо было ехать, пусть в ночь, в метель. Одним долгим глотком старуха допила эль, сгребла руны в мешочек и обернулась к притихшим мужчинам. Тех незаметно сморило: постарались тепло и эль. Покряхтывая от боли в суставах, Дейрдре кое-как поднялась на ноги. Её и саму клонило в сон, но спать было нельзя, нельзя!
– Олифф! Просыпайся, болван, смерть свою проспишь! – прохрипела перепуганная гадалка. – Малоун, Сифра, Фланн! Вставайте же!
Два шага до спящих показались Дейрдре долгими, как зимняя ночь. Старуха склонилась к Фланну, оказавшемуся ближе всех, наклонилась, тряхнула за плечо. Вернее, попыталась: рука почему-то отказывалась слушаться, и голова закружилась. Фланн перекатился на другой бок и захрапел, а колени старой Дейрдре словно обратились в песок и не держали больше женщину. Она медленно опустилась на деревянный пол, бессмысленно глядя на бочонок с элем. А ведь они и половины не выпили. Не похоже, что их отравили, но сонное зелье там наверняка есть. Зачем? Мысли переливались в голове медленно-медленно. Сущий, спаси глупых детей твоих! И Мэйв тоже… Сон властно закрыл глаза старой гадалки, и последнее, что она запомнила – тихий треск огня в очаге и мощный храп фокусника Фланна.
Мэйв же никто не видел и в замке Баллиан. Два дня назад, когда барон уехал, циркачка стала заботой капитана Бойла. Сразу после отъезда господина капитан велел выпроводить Мэйв, чтоб не задержалась и не стащила чего, но никто знать не знал, куда она подевалась. Время меж тем близилось к полудню. Поспрошав слуг и не услышав внятных ответов, Кертис Бойл лично отправился к воротам. Стража скучала в тёплой караулке, лишь на дозорной башне мёрз какой-то бедолага; кто именно, капитан разглядывать не стал, сразу нырнул в караулку. Стражники подскочили, заметались, но ядрёный запах эля никуда не денешь.
– Что, скоты, расслабились?! Закутались, как бабы, а перегаром несёт, ровно из трактира. Службу забыли?! – зверем Кертис не был, но острастку выпивохам дать стоило. – Может, на мороз вас всех, чтоб эль зазря не переводили?
Дружное «Виноват, господин!» заставило вздрогнуть стены караулки. С недовольной рожей Кертис обвёл воинов суровым взором.
– Ладно уж, сидите пока в тепле. Но ещё раз поймаю здесь с элем – пощады не ждите. Кто-то видел, как эта циркачка Мэйв уходила?
– Не… не видал… не знаю… – вразнобой ответили капитану.
– Так. Ниул! Замени-ка дозорного, пусть сюда топает.
– Да, господин! – тощий Ниул, закутанный в овчинный плащ поверх кожаного доспеха, бросился исполнять приказ. В караулку ворвался ледяной порыв ветра, хлопнула дверь.
Вскоре явился красноносый дозорный, скинул шлем и рукавицы и принялся растирать уши.
– Циркачку видал сегодня? – сразу спросил Кертис.
– Не, – замотал головой парень. – Должно, с его милостью уехала. Он ныне не верхом, в возке был, а мерина его слуга вёл. Видать, не один он в возке-то был, ночи не хватило. А может, подарком повёз, напоследок развлечься жениху-то.
Кто-то из воинов хохотнул, а капитан ненадолго задумался. Потом пожал плечами.
– Если вдруг окажется, что она ещё здесь – не выпускайте. Раз сразу не ушла, шлындает тут – значит, обыскать надо будет, как бы не стянула чего. И нечего зубы скалить, сами трогать не смейте, пошлите за мной, а я кого из кухонных баб возьму. А то защупаете так, что на своих ногах уйти не сможет. Поняли, оглоеды?!
Под смешки и сальные шуточки Кертис Бойл покинул караулку и поспешил в господский дом, прикрывая лицо рукавицей. Что ж за холод такой, как в ледяном аду! Надо попросить у госпожи Энид дозволения выдать сегодня дополнительно горячего молока для тех, кто стоит в карауле. Эль, может, и вкуснее, но согревает он ненадолго, а после молока по всему телу идёт ровное тепло. Надо, надо попросить.
А госпожа замка Баллиан в это время показывала свои владения старшей сестре. Сегодня, после отъезда барона, Анна Бёрк словно расцвела. Сменила строгое чёрное сюрко на васильково-синее, под цвет глаз, а киртл под него надела зелёный, как весенняя трава. Её младшая сестра нарядилась в пурпур и синеву, и от обеих дам было глаз не оторвать, так хороши они были. Плащи из белой тонкой шерсти указывали на их благородство, эннены с шёлковыми вуалями заставляли казаться выше и стройнее, а на нежных лицах играл лёгкий румянец. Любой, кто видел в этот день сестёр, думал, что Крейг Кавана не ценит того, что имеет, раз берёт в постель гулящих девок!
Мысли эти никто, конечно, вслух не высказывал, да и, если подумать, Анна Бёрк барону Баллиану приходилась свояченицей, роднёй то есть, и за лишнее слово или намёк можно было и языка лишиться. Дамы же и вовсе не думали об уехавшем хозяине замка. Слишком давно они не виделись, слишком многое хотелось обсудить. Энид Кавана показывала сестре швейную мастерскую, кухню и кладовые, мыльню и постирочную, и Анна, на правах старшей, делилась своим опытом. Как-никак, уже четвёртый год вдовствующая баронесса Литрим управляла не только замком, но и землями своего маленького сына. Богатства Литрима прирастали, хоть дама Бёрк и позволяла себе новые драгоценности и дорогие ткани. За счёт чего? А вот этими секретами и делилась Анна с сестрой, хоть и с оглядкой: к благородным дамам словно прилипла служанка Бригид, и Энид отчего-то не гнала её.
Анна со свойственной мудростью не стала спрашивать сестру ни о чём, но, когда поднялись они в крытую галерею, опоясывающую донжон на третьем этаже, пожаловалась, что замёрзла. Энид тут же велела служанке сбегать на кухню и принести горячего вина с пряностями. Бригид растерялась. Может, и переложила бы она приказ на кого другого, но в башне сейчас прислуги не было, поскольку зимой тут не топили. О том и Энид рассказала, пока служанка поспешно топала вниз по лестнице.
– В здешних кладовых сейчас так холодно, что ни моль, ни прочие мелкие твари не выживают, ткани не попортят. А от мышей мы кошек держим, – весело говорила юная дама, прислушиваясь к удаляющимся шагам. – Летом на галерее шьют, а сейчас света мало, нет смысла тратить дрова. Прясть можно и по домам, при лучине.
– А это что? Зачем там топят? – Анна указала на печь в другом конце галереи, у закрытой двери. Чуть поодаль высилась поленница, и выглядела она недавно сложенной; печь же недавно топили: запах дыма всё ещё витал в галерее. Ветер должен был уже унести его и выстудить печь, но, подойдя, дамы почувствовали идущее от камней тепло.
– Не знаю, – Энид закусила губу. – Я спрашивала, мне сказали, что его милость велел топить три раза на дню, а зачем – неизвестно. И нижнюю печь тоже топят. Там соляриум (25)… был раньше, а сейчас даже не знаю.
– Так давай взглянем! Хозяйка ты или нет?
– Муж запретил, помнишь? – вздохнула юная госпожа замка Баллиан. – Ключ-то у меня есть, но он накажет, если я туда зайду.
– А мы не скажем! – загорелась Анна. – Я уж точно не скажу, сестрица. Чуешь, аромат какой-то сладкий от двери идёт? Любопытно же!
– Ты-то не скажешь, а вот Бригид…
Анна поморщилась.
– Ладно, Сущий с ним, с твоим соляриумом. Раз уж о церкви вспомнили, отчего бы доброе дело не сделать? После осталось много хлебных тарелок (26), может, в деревню свезём и раздадим тем, у кого дети? А они пусть молятся за твоё здоровье да за благополучные роды.
– Это ты хорошо придумала! – заулыбалась Энид. – Пойдём вниз скорее.
Дамы спустились на первый этаж донжона и как раз у подножия лестницы встретились с недовольной Бригид, несущей поднос с кувшином и парой деревянных кубков. Недовольство служанки Анна и Энид не соизволили заметить, зато горячий пряный напиток выпили с наслаждением. А после юная хозяйка замка велела поварихе собирать остатки хлеба и каши. «Милостыню раздам, кому победнее, а они за нас помолятся», – бросила она, и добрая женщина тут же велела девкам принести из кладовой корзины. «Сейчас, госпожа, сейчас всё соберём», – улыбалась щербатым ртом повариха. И в самом деле, не прошло и часа, как у крыльца господского дома остановился возок госпожи Анны. После того, как сёстры расположились со всем удобством, в возок и на крышу загрузили корзины со съестным, на козлы рядом с кучером забралась закутанная в плащ и шерстяной платок Бригид, и кучер легко шлёпнул лошадей вожжами. Возок покачнулся, трогаясь; дамы отправились в деревню у подножия холма. Вслед за возком потянулись верховые воины: хоть и не воевало баронство ныне, а охрана благородным дамам нужна
Небо в этот день затянуло ровной светло-серой пеленой, а солнце было таким бледным, что соломенный его свет едва позволял угадать, где именно светило находится. Анне казалось, что утро так и не закончилось, а ведь вскоре уже и завечереет. Со скукой смотрела баронесса Литрим в слюдяное окошко, да и что любопытного можно было увидеть на засыпанной снегом равнине, кроме редких холмов и леса вдали? Разве что кладбище, мимо которого проезжал возок, привлекло ненадолго внимание Анны.
– Вот же! – негромко произнесла она. – Работнички у тебя, Энид, те ещё.
– Что такое?
– Да кого-то хоронили – видишь, вон могила свежая. Глина ещё видна из-под снега. Закопать-то закопали, а лопату да лом не убрали, к сторожке прислонили. Как бы не украли! Или у тебя чернь так богата, что железом разбрасывается?
– Хоронили? – Энид побледнела. – Забудь.
– Да сколько можно?! – воскликнула Анна, но тут же понизила голос. – Хорошо. До вечера забуду, а там вместе заночуем и поговорим.
– Бригид услышит, она чутко спит.
– Сегодня будет спать крепко, – жёстко усмехнулась молодая вдова. – До утра не проснётся, хоть ты её с лестницы урони.
Энид мечтательно улыбнулась: представила, как Бригид кубарем катится вниз по ступеням, ломая кости, от галереи – и до самого крыльца донжона. Хорошо бы и шею сломала!
– Я подожду, сестрица, – пообещала Энид. – Я подожду.
________________
(25) Соляриум – изначально в Древнем Риме это было место на крыше дома, где хозяева принимали солнечные ванны. Позже название разошлось по Европе. Так стали называть комнаты с большими окнами, очень светлые, расположенные высоко на башнях. Хозяйка замка занималась там рукоделием вместе со служанками, хозяин мог устроить свой рабочий кабинет, также в соляриуме могли устроить аналог оранжереи.
(26) Хлебная тарелка – дворяне хлеб почти не ели. С круглой буханки, выпеченной на поду, без формы, снималась «крышка», и донышко использовалось вместо личной тарелки. На донышко накладывалось рагу, жареное мясо и прочее, и прочее. Остатки такой тарелки, пропитанные мясным соком и соусами, отдавались нищим.
Ввечеру дамы мыли волосы. Кухонные слуги принесли пару бадеек, нанесли горячей и холодной воды, и личные служанки занялись волосами своих хозяек. Анна вновь отметила разницу в поведении прислуги. Карех бережно наносила пахнущее розами мыло и тщательно промывала волосы госпожи, похожие на поток красного шёлка, в то время как Бригид была небрежна с кудрями Энид. Так и без волос оставит! Впрочем, не ей, гостье, следует наказывать слуг замка Баллиан; зато Анна может сделать кое-что ещё. В сундучке, откуда Карех достала мыло и гребни, лежали несколько незаметных флакончиков. Один из них и пойдёт сегодня в дело.
Когда волосы были вымыты, прополосканы отваром ромашки и умащены особыми маслами, сёстры устроились у камина. Слуги поспешно уносили бадейки и вёдра, а Карех и Бригид взялись за гребни. Дамы наслаждались теплом и тем невыразимым ощущением чистоты, которое так редко доводится испытать в холодную пору. Гребни равномерно скользили по головам, по волосам, пламя в камине пылало, тихо потрескивали дрова. Голова юной хозяйки замка склонилась, но Анна не собиралась спать в эту ночь.
– Энид, дорогая, – внезапно сказала она. – Я совсем позабыла, я же взяла с собой кроту!
– О! Ты всё ещё играешь? Я помню, как чудесно ты играла и пела в отцовском замке! – Энид оживилась, потёрла глаза.
– Если хочешь, я спою для тебя сегодня.
– Да, ох, да!
– Карех, ты слышала. Принеси кроту.
Немая девушка поклонилась и тихо исчезла. Бригид же не сумела удержаться и упрекнула гостью:
– Не дело это, госпожа! Это пущай актёрки поют да бренчат…
– Молчать! – голос Анны Бёрк был холоднее ветра за окном. – Или мне потребовать, чтобы тебя наказали? С каких пор служанка указывает благородной даме, что ей делать? Право, Энид, тебе стоит просить супруга, чтобы этой хамке отрезали язык. Вон, посмотри на Карех: тиха, послушна, и помнит своё место.
Анна слукавила. Она никогда не обижала свою служанку, а наказания в замке Литрим били прислугу по кошельку, а не по спине. Но цели своей баронесса добилась: на Бригид её слова произвели заметное впечатление. Когда Карех вернулась с ящиком, в котором на бархатной подушке покоилась крота, служанка не сказала ни слова.
– Не хочешь ли попить чего-нибудь тёплого, сестрица Анна?
– Пожалуй, – согласилась гостья.
– Бригид! – повысила голос Энид, но служанка с неуловимым самодовольством заявила:
– Сейчас принесут, госпожа, я уж расстаралась. Прямо горячего, с поварни!
– Вот как? – Анна оглядела наглую женщину с головы до ног. – И что именно нам принесут?
– Ну как же, поссет, кажинный вечер пьёте.
Анна усмехнулась.
– Ты ошиблась. Услужливость – это хорошо, вижу, что стараешься. Но угадывать ты пока не научилась. Я не пью поссет перед тем, как петь. Только тёплое молоко, без всяких добавок.
– А я хочу молока с мёдом! – поддержала сестру Энид. – Ну!
Увы, присланная с поварни девка как раз успела и уже стучалась в дверь. Оставив на столе поднос с поссетом и чашками, девушка шмыгнула обратно, пока растерявшаяся Бригид соображала, что делать.
– Что ты стоишь? – возмутилась хозяйка. – Положи уже гребень и беги на кухню! Пусть подогреют молока, для меня положат мёд, для сестрицы ничего не надо добавлять. Живее, глупая!
Бригид со всех ног бросилась из комнаты. Едва за ней закрылась дверь, расслабленно сидевшая Анна вмиг подхватилась, кинулась к сундучку, выхватила бутылочку из мутного стекла. Отсчитала в сосуд с поссетом дюжину капель и убрала бутылочку обратно.
– Карех, – мягко сказала Анна, усаживаясь обратно в кресло, – это не яд, просто для хорошего сна. Сейчас вернётся эта… любопытная, и я предложу вам поссет, чтобы не пропал, а то остывает уже. Прошу, выпей и иди спать.
– Лучше я предложу, – возразила Энид. – От меня Бригид подвоха не ждёт, думает, я совсем дура. Не бойся, девушка, Анна тебя не обидела бы.
Карех хихикнула и взялась за гребень. Быстро разобрала волосы госпожи, оставив их досыхать, а после подставила табурет с кротой на нём. Замычала тихонько, руки её запорхали. Она то указывала на длинный резной ларь у стены, то на кроту, то показывала, что спит, подложив ладони под щёку и закрыв глаза.
– Что? Хочешь послушать перед сном? – тихо засмеялась Анна. – Хорошо. Постели себе что-нибудь.
Карех успела принести из покоев Анны свой тюфяк и серый плед и устроить постель на ларе, прежде, чем вернулась Бригид с молоком. Молоко было выпито, и Энид Кавана милостиво предложила служанкам выпить поссет, пока не остыл и не прокис. Карех заулыбалась, блестя глазами, поклонилась дамам, подошла к столу, на котором стоял сосуд и чашки. Бригид оттолкнула её, ворча, что негоже всяким пришлым трогать господское серебро, налила напиток сама. Себя, разумеется, не обидела: наполнила чашку до краёв. Карех приняла свою чашку, быстро выпила и шмыгнула к стене, уселась на постель, в каком-то детском предвкушении глядя на Анну, взявшуюся, наконец, за кроту.
Анна коснулась струн тонкими сильными пальцами.
– Была зима, мела метель… – голос у женщины оказался звучным, низким. Пока она пела негромко, почти говорила, словно вспоминая былое.
Карех притихла на лежанке, а Бригид принялась водить гребнем по кудрям своей госпожи, и гребень бежал куда мягче и плавнее, чем прежде.
– Она стелила мне постель, и я её не отпустил, – мечтательно выпевала Анна.
Чарующая музыка заполнила покои Энид, а слушатели, кажется, дышать старались потише. Герой песни провёл ночь со служанкой на постоялом дворе, утром уехал, а после не мог забыть и вернулся за нею – но не нашёл. Служанку выгнали ночью в метель, и никто её больше не видел. Когда песня закончилась, на глазах девушек блестели слёзы. Впрочем, зелье Анны уже начинало действовать: Карех тихонько позёвывала, прикрывая рот ладонью, а Бригид едва водила гребнем.
– Бригид, взбей постель покуда, – велела хозяйка. – А ты, сестрица, не утомляй себя. Ещё пара песен – и будем ложиться, хорошо?
– Конечно, дорогая. Я пока так сыграю…
Анна взялась за смычок и заиграла мелодию печальную и светлую. Бригид возилась с периной на хозяйской кровати, а Карех прилегла, укрылась пледом и через несколько минут уже заснула. Анна запела простенькую детскую песенку о том, что лето закончилось, о падающих листьях и подступающих холодах, о том, что зимний сон окутывает леса и поля… Бригид тяжело упала на кровать.
– Наконец-то, – выдохнула Энид.
– Не спеши, – усмехнулась Анна. – Ты же не хочешь, чтобы кто-то увидел нас этой ночью?
– Конечно,
Вы прочитали ознакомительный фрагмент. Если вам понравилось, вы можете приобрести книгу.