Оглавление
- АННОТАЦИЯ
- ПРОЛОГ
- ГЛАВА 1
- ГЛАВА 2
- ГЛАВА 3
- ГЛАВА 4
- ГЛАВА 5
- ГЛАВА 6
- ГЛАВА 7
- ГЛАВА 8
- ГЛАВА 9
- ГЛАВА 10
- ГЛАВА 11
- ГЛАВА 12
- ЭПИЛОГ
- ГЛАВА Бонус 1. Ещё один волшебный мужчина
- ГЛАВА Бонус 2. И ещё один волшебный мужчина
- ГЛАВА Бонус 3. И ещё ^___^
АННОТАЦИЯ
— Чего задумалась? Влюбилась, что ли?
Таня смутилась, заулыбалась:
— Да ладно вам, тёть Лид, я ж замужем...
— Замужем то замужем, — крикнул молодой голос из другого угла комнаты, — а с каким красавцем её недавно Ленка видела...
Все заулыбались, Таня почувствовала себя под прицелом пятнадцати пар всевидящих глаз.
— Чего, Лен, правду, что ль, Нинка говорит? — тётя Лида, как самая старшая, всегда желала быть в курсе всего.
— Правду-правду! Гуляют такие себе, никого вокруг не видят! Ну ещё бы, такой красавец.
Девчонки захихикали, Таня смутилась.
— И правильно, Тань. Давно тебе пора любовника завести. Ты молодая, красивая, а твой вечно то напьётся, то вон с Алькой из главной конторы, то вообще, — она махнула рукой, замолчала.
Таня замерла:
— С какой Алькой?
Примечания автора:
95% СЛР, 5% волшебный мужчина, спасающий даму от угнетения бытом. Самостоятельная история любви со счастливым концом
ПРОЛОГ
Мы были непобедимы. Мы могли остановить любое войско, даже десятикратно превосходящее нас количеством, даже стократно. Может, и больше, но с большими силами мы не сталкивались, хотя я уверен, мы бы победили. Теперь уже не узнать.
Нас было двадцать шесть, рождённых с разницей в год, с каждым следующим всё сильнее, всё лучше. Старшие были несовершенными, но опытными, они помогали молодым оттачивать навыки управления своим телом и своей силой, меня учили все, я помню каждое слово, каждый урок.
Мы были несокрушимы в своей Цепи, каждый был звеном, ничего не стоящим в одиночку, но способным стать частью великой силы. Мы были... и вот нас нет.
Остался только я. Точнее, меня оставили. Наверное, как самого младшего, мне легче думать, что причиной было именно это. Они прикрывали наш побег, встали стеной между нами и нашими создателями, вросли в землю и образовали непроходимый Лабиринт, оставшись в нём навечно. Они не взяли меня с собой.
Мне приходится жить среди людей, хотя я не человек. Я до сих пор не знаю, что я такое, и мне не у кого об этом спросить. Единственное, что я знаю о себе абсолютно точно — я такой один, и это значит, что я ничего не стою, у меня не будет Цепи, а без Цепи я ничто.
Смысл жить я давно потерял, способ умереть так и не смог найти. Я был ничем, мне было никак.
А потом появилась она.
ГЛАВА 1
Полуосенний пасмурный вечер хмуро смотрел на людей, бегущих по грязным августовским улицам, смотрел свысока. Уставший за лето ветер лениво гнал вдоль набережной первые сухие листья пополам с мусором, озабоченные люди тащились домой, раздражённые после рабочего понедельника.
Таня шла домой, в большую, уже неделя как неубранную квартиру, шла быстро — дела не ждут! А дел много. Сначала прийти домой, разобрать две сумки с продуктами и разной необходимой мелочью, которую она прикупила по дороге домой, забрать детей из садика, потом приготовить ужин, накормить детей, выслушать все их насущные проблемы. Потом поругаться с мужем, если он, конечно, явится домой не позже одиннадцати, как вчера, когда прогулял с дружками почти весь аванс... Возможно, сегодня он прогуляет остатки, но это не так уж важно. Она уже привыкла рассчитывать только на свою зарплату, и давно не воспринимала всерьёз жалкие две купюры от Вити, протянутые с важным видом и словами: «На... Жратву купи, а не как всегда, дрянь всякую!»
Она вздохнула, запрокинула голову и попыталась отвлечься от тяжких дум... Серое небо не приютило взгляд, он скользнул вниз, на далёкий горизонт, к мутному предгрозовому морю, к маленьким рыбацким кораблям. Тяжёлые волны мерно накатывали на пустой пляж, катилась, подпрыгивая на ветру, забытая кем-то детская шляпка.
Обычно она шла с работы дворами, экономя время, но иногда, после особенно напряжённого дня, делала небольшой крюк, чтобы пройти по набережной. Солёный бриз, ласковый закат, нежный шёпот тёплого прибоя всегда успокаивали её, настраивали на философский лад, заставляли большие проблемы скорчиться до размеров досадной неприятности, легко разрешимой и почти не влияющей на настроение... Но сегодня она почти пожалела, что не срезала дорогу. Тоскливое небо нависало над тоскливым морем, тоскливая худая собака тоскливо поглядывала на прохожих, лёжа под лавкой, и иногда жмурилась, когда сидящий на лавке парень почёсывал ей за ухом.
Он всегда был здесь. Таня заметила его ещё несколько месяцев назад, когда только начала ходить этой дорогой. Молодой парень в потёртой кожаной куртке и брюках от какой-то формы, то ли заправщик, то ли охранник. Он сидел на одной и той же лавочке, почти всегда в одной и той же одежде и всегда смотрел вдаль — туда, за горизонт, где солнце ещё не село, где возможно что-то изменить в ещё не завершившемся дне...
Она всегда обращала на него внимание, удивляло всегда одно и то же — бездонная, безнадёжная грусть. Молодой, пышущий здоровьем, симпатичный парень, без татуировок, без шрамов, без кольца — откуда в нём столько грусти? Откуда берётся эта смертная тоска, что давит его плечи, пригибает голову? Откуда в глазах обречённость вольного зверя, посаженного на цепь и вынужденного умирать, не принимая еду из миски?
Он оторвал взгляд от моря, посмотрел на доходягу-пса, тянущего к нему морду, почесал ему шею, улыбнувшись еле заметной, непонятной улыбкой... Было в этой улыбке что-то неуловимо чуждое всему окружающему пейзажу, всему хмурому портовому городу. Наверное, так мог бы улыбнуться изнурённый Сизиф, заметив муравья, изо всех сил помогающего ему катить неподъёмный камень.
Пёс лизнул ему руку и лёг, со вздохом положив голову на землю, парень поднял глаза и буквально столкнулся с задумчивым взглядом Тани. Она смутилась, опустила глаза. И тут обшарпанный пакет, доживающий вторую неделю, решил распрощаться с мятежным миром, и наконец лопнул, оставив в руке Тани свою верхнюю часть, похожую на букву «О» с ушами из ручек. Она криво усмехнулась несвоевременному чувству юмора, бросившись собирать раскатившиеся по плитке набережной продукты. Хмурые нервные люди брезгливо переступали катящиеся помидоры, какой-то малец подбуцнул большую головку капусты, указал на Таню пальцем напыщенной мамаше, захихикал, но тут же осёкся, побелел и рванул прочь так, как будто у неё за спиной стояло привидение. Она резко обернулась и уткнулась взглядом в грудь того самого грустного парня. Он держал в руке ударенную пыльную капусту, растерянно глядя на неё и как бы раздумывая, что с ней дальше делать. Таня быстро развернула обезглавленный пакет и подставила парню, он с облегчением опустил туда капусту, смущённо улыбнулся и присел собирать поцарапанную картошку и полураздавленные помидоры. Таня шустро подставляла пакет, буквально за полминуты все овощи, кроме безнадёжно раздавленных, были собраны, уложены и подняты в... нет, не подняты.
На Танину руку, уже комкающую верх раненого пакета, легла широкая загорелая ладонь.
— Я помогу.
Она впервые услышала его голос. Мягкий, бархатный, совсем не соответствующий медведистой фигуре.
— Нет, спасибо, я сама.
— Я помогу, правда, — удивлённо ответил он, разжал её пальцы, приподнял оба пакета...
Вот здесь она всегда злорадно ухмылялась. Мужики, пыжащиеся своей мужественностью, всегда очень уважительно смеривали её взглядом, после того как приподнимали те баулы, что она таскает каждый день.
...Злорадная ухмылка сползла сама собой, оставив растерянное непонимающее лицо. В его взгляде не было уважения. Или удивления, или хоть сочувствия на крайний случай. Он смотрел на неё, как на идиотку. Так ей показалось в первый момент. Нет, не как на идиотку. Как на человека, который купил ботинки, взял их в руки и пошёл босиком. Как на больную. — Вы собираетесь это нести? Сами?
— Да...
Он дёрнул щекой, прищурился:
— Вы издеваетесь?
«Да, над собой. Каждый день, много лет.»
Она опустила глаза на сумку, попыталась подсчитать килограммы. Итак: вода, два литра, консервы, семь штук, пара кило картошки, капуста вытянула на полтора, ещё фарш, помидоры, масло-майонез-рыба-кофе...
«Ну, внушительно. КМС по тяжёлой атлетике можно давать смело. А если ещё вторую сумку посчитать, то и мастера спорта.»
Он как будто прочитал её мысли, нервно хмыкнул, подхватил сумки и пошёл по улице:
— Я помогу.
«Такой спокойный голос. Интересно, он хоть когда-нибудь выходит из себя?»
Таня шагала рядом с ним, с наслаждением разминая запястья, растирая красные пальцы... Как давно она себя так не чувствовала — слабая женщина при сильном мужчине. Она отвыкла от этого ощущения не так давно, всего каких-то пару лет назад, но оно всё равно казалось каким-то далёким и ненастоящим. Как будто кто-то сейчас скажет: «Снято!», с неё снимут костюм женщины и оставят тем, чем она является на самом деле. Картинка поплыла, жгучие злые слёзы обиды навернулись на глаза.
Давно она не плакала, ой как давно. С тех пор как поняла, что это бесполезно. Те же пару лет назад.
Парень встревожено посмотрел на неё, остановился:
— Что-то не так? Вам плохо?
Она отвернулась, стерла рукавом с лица две холодные слезы:
— Всё в порядке. Не беспокойтесь, правда, в порядке. Спасибо Вам за помощь, но дальше я, наверное, сама. Мы почти пришли.
— Да ладно, я до квартиры донесу, Вы на каком этаже живёте?
— На седьмом, — ляпнула она, спохватилась, — в смысле, на первом. Я сама донесу, вот мой дом.
Он окинул взглядом обшарпанную панельную многоэтажку, с сомнением посмотрел на разломанную дверь подъезда:
— Лифт, подозреваю, не работает.
«Угадал.»
— Но вы мне об этом, конечно, не скажете.
«Тоже угадал.»
— Так что я, пожалуй, провожу вас до вашего «седьмого-в-смысле-первого», хорошо?
— Не очень, — съязвила она, — Вы просто не представляете, что мне муж устроит, если...
— Муж?!? — парень задохнулся от возмущения, — у вас есть муж?! И он позволяет вам таскать... вот это?!
Она стояла, опустив глаза, сцепив пальцы. Потом поняла, что он смотрит на её руки, и поспешно спрятала их в карманы. Кольца на ней не было, с такой работой кольца носить нельзя — мало того, что привлекают внимание к далеко не нежным рукам, так ещё и после работы пальцы отекают, и тогда кольцо хоть резаком снимай.
Парень взял её за рукава, вытащил руки из карманов, внимательно посмотрел на неё, когда от его прикосновения она дёрнулась, как будто собралась отбиваться.
Так дёргаются от шага в их сторону собаки, которых очень часто и сильно били.
Он отпустил её руки, медленно поднял пакеты:
— Извините. Извините, что лезу не в своё дело. Но до порога я вас всё-таки провожу.
Он не оборачиваясь пошёл во двор дома, она, опустив голову, за ним.
— Этот подъезд.
Он открыл дверь, остановился. Через пять секунд она поняла, что дверь открыли для неё. Страшно смутилась, пробежала вперёд. Он закрыл дверь, смерил ироничным взглядом кривую надпись: «Не работает» на дверях лифта. С бумажки уже успел вылинять фломастер, с полгода висит, не меньше.
Они поднялись на седьмой этаж, Таня зазвенела ключами, осторожно заглянула в приоткрытую дверь, незаметно перевела дух — пусто. Обернулась. Он обвиняюще смотрел на неё. На обманщицу.
«Значит, не так уж и незаметно.»
Она взяла один пакет, поставила в прихожей. Там рядом с аккуратной обувной полкой, на которой была ровненько расставлена её и детей обувь, валялись стоптанные мужнины тапки — он уходит на работу на полчаса позже, ей же ещё детей отводить... Она почувствовала спиной взгляд грустного парня.
«Он это видит.»
Стало неудобно, вроде как она плохая хозяйка, беспорядок в доме. Таня подобрала тапки, поставила на полку.
— Неужели вы настолько его любите, что всё это терпите? — Он стоял грустный и задумчивый, недоумевающий. Вопрос был почти риторическим, всё равно что спрашивать у человека с ботинками в руках, почему он ходит босиком.
Она приняла второй пакет, разогнула спину, тяжело посмотрела на него. Опустила глаза, молча постояла.
«Люблю?»
Наконец, вздохнула, посмотрела на обувную полку.
— У меня двое детей, трёх и пяти лет... У меня хорошая квартира в центре города. Мой муж неплохо зарабатывает, свекровь помогает с детьми и по дому. Я счастливый человек.
Последнюю фразу она произнесла как могла уверенно, но вышел скорее вопрос к себе, чем утверждение. Он заметил. Улыбнулся грустно-грустно, покачал головой:
— Вы хоть сами в это верите?
Она сделала каменное лицо:
— Спасибо вам за помощь, не смею вас больше задерживать, у вас наверное куча дел. До свидания.
Дверь закрылась. Таня защелкнула замок, не выдержала и прильнула к глазку.
— Дел? Да, дел куча... — сказал он дверному глазку. — Пёс ждёт, он такой. Он, пока не стемнеет — моё самое главное дело.
По подъезду прошелестели пружинистые шаги, далеко внизу хлопнула разломанная дверь. Таня сползла по холодной двери, обхватила колени, уставившись мокрым немигающим взглядом перед собой.
«Люблю?... Люблю?!»
ГЛАВА 2
Только что наточенный нож мерно хрустел по отмытой и очищенной капусте, горка тонких кусочков медленно росла, изредка подмываемая атаками со стороны Ваньки. Таня убрала со лба волосы тыльной стороной ладони, высыпала капусту в закипающую кастрюлю. С громким топаньем прибежал Ванька, окинул опытным взглядом столы и печку, отдышался.
— Мам, мы скоро есть будем?
— Скоро, солнышко, почти готово, — Таня вытерла руки, потрепала сына по голове, — накрывай!
Ванька вприпрыжку понёсся за тарелками, на столе быстро стали появляться приборы. Она помешала борщ, с удовольствием посмотрела на сына — весь в неё. В свои неполные пять лет энергии в нём было на целый взвод, он обладал потрясающим талантом создавать проблемы, гибким умом, позволяющим из них выкручиваться, недетской смелостью и феноменальной памятью.
Если ему что-то обещали и не выполняли, Ванька никогда не напоминал дважды, а выжидал нужного момента, когда обещаний накапливалось немало, и выдвигал ультиматум — вы, (родители) столько раз забывшие свои обещания (тут он скрупулёзно перечислял все до единого случаи, иногда цитируя старших дословно), или сделаете так, как я хочу, или я ОБИЖУСЬ! Требовал он вещи немаленькие, от поездки в столичный зоопарк до похода к директору садика с жалобой на воспитательницу, отобравшую у мальчика ЕГО кроссворд на тихий час и не вернувшую. После первой такой заявки Витя устроил шумный скандал и ничего, конечно же, малыш не получил, хоть Таня и пыталась смягчить обстановку. И вот тогда Ванька ОБИДЕЛСЯ. Таня не могла вспоминать это время без содрогания. Она никогда не думала, что четырёхлетний человек на такое способен.
Сын начал просто тихо игнорировать всех в доме, кроме сестры. Ни с кем не разговаривал, ничего ни у кого не просил, даже не смотрел ни на кого прямо. На все попытки разговорить (Таня) и наказать (Витя) реагировал одинаково — молча смотрел исподлобья и сжимал кулаки, а когда всё заканчивалось, отворачивался и уходил. Старался никому не попадаться на глаза, ел отдельно, если что-то болело, молча терпел. Когда однажды заболело так, что терпеть он уже не мог, взял мамин записник, нашёл номер больницы и сам вызвал себе скорую. Приехавшему врачу сам объяснил, что и как у него болит, в то время как врач таращился на офигевших родителей — красную от стыда Таню и белого от злости Витю. А Ванька серьёзно выслушал советы врача, нацарапал на газете названия лекарств, поблагодарил и проводил врача. Потом был очередной скандал между сыном и отцом, постепенно превратившийся в скандал между мужем и женой, после которого на следующий же день Татьяна собрала свои личные сбережения, взяла отгул и повезла сына в зоопарк.
После того случая она старалась никогда не обещать того, что не могла выполнить, а если и обещала что-то, то железно делала. Иначе нельзя.
Борщ закипел, Таня с сыном сели есть, маленькая Маринка отказалась. Лохматый кот Бармалей, наевшись, важно восседал на табуретке за столом, изображая члена семьи. Вити не было.
Таня в сотый раз за вечер бросила взгляд на часы — семь тридцать пять. Он должен был прийти домой два часа назад. Об остатках аванса, скорее всего, можно забыть... Да ладно, не это важно. Важно то, что если он придёт недостаточно поздно и недостаточно пьяным, чтобы сразу уснуть, будет скандал. Её передёрнуло от этой мысли.
— Мам? Что случилось? — Ванька не по-детски внимательно смотрел ей в глаза.
— Ничего, — она отвернулась, — ничего страшного, ешь.
— Мам... Ты переживаешь за папу, да?
Она отвернулась, кивнула:
— Да.
— Не переживай, он придёт! Поест и сразу ляжет спать, правда.
По его лицу было видно, что он и сам в это не верит, но Таня через силу улыбнулась, выдавила:
— Да. Да, конечно, так и будет. Ляжет спать...
Не лёг.
Витя, принесённый домой сердобольными друзьями и сваленный на пороге, с этого самого порога и начал. Он обвинял весь мир во всех смертных грехах, матерился на двух языках и обещал удавить всех членов семьи до единого.
Таня еле успела закрыть Ваньку с Маринкой в детской, сама стояла бледная, как смерть, не решаясь подойти к ползающему по полу мужу. Если бы он был в состоянии подняться, то возможно просто нервным срывом она бы в тот вечер не отделалась. Наконец, уставший от попыток встать на ноги и собственных воплей, Витя позволил жене доволочь его до кровати, раздеть, разуть и соблаговолил уснуть.
Таня, проторчав на кухне полчаса, умылась и пошла спать в детскую. На сочувственные взгляды Ваньки ободряюще улыбнулась, потрепала его по голове. Маринка уже лежала в кровати, скорее всего Ванечка уложил. Таня с благодарностью посмотрела на сына, на глаза навернулись слёзы. Она вскинула голову — нельзя плакать при детях. Они нормальная счастливая семья. Точка.
Маринка была бледненькая и с блестящими дорожками на щеках. Татьяна обняла ребёнка и легла рядом, она всегда чувствовала себя виноватой перед ней. На детство Маринки пришлись не самые счастливые времена их семьи — Витя начал пить, пошли проблемы с деньгами, Таня сама тянула детей, работу и дом, на простое общение с ребёнком времени катастрофически не хватало. Может быть поэтому в свои три года Марина ещё очень плохо разговаривает, стеснительная, не общительная, замкнутая... Когда Таня хватилась, забегала по врачам — было уже поздно. Все психологи сходились на том, что девочка сообразительна, развита нормально, когда придёт время — заговорит без проблем. А пока — создавайте благоприятные условия для развития личности, меньше стрессов, больше общения... Таня в лепёшку расшибалась, но параметр «меньше стрессов» от неё не зависел.
Она отвернулась к стене — слёзы опять накатывали, — и попыталась представить что-нибудь приятное, чтобы расслабиться и уснуть. Перед глазами рассыпался золотистый песок, зашумел прибой, потянуло лёгким тёплым бризом, пахнущим водорослями и йодом... Потом чья-то горячая рука взяла её ладонь, и она услышала вопрос, который задавала себе сама уже больше года: «Неужели ты настолько его любишь, что всё это терпишь?». Но этого она уже не помнила, она крепко спала, в то время как Ванька тихо-тихо закрывал дверь комнаты изнутри.
ГЛАВА 3
Сегодня она снова шла по набережной, уже без сумок, но с неподъёмной горой на плечах — каждый скандал действовал на неё так же, как цунами на прибрежные городки. Она потом несколько недель отстраивала себя заново из ничего, восстанавливая стальной панцирь жизнелюбия. Сегодня спешить было некуда, Витя с утра в командировке до следующего четверга, дети в садике до пяти, а их отпустили на полчаса раньше в связи с приездом какого-то высокого начальства, так что часик воли ей обеспечен. Таня шла медленно, погода прекрасная, солнце греет достаточно сильно для конца лета, она жмурилась и наслаждалась самим процессом прогулки неспеша. И вдруг поймала себя на том, что ищет глазами вчерашнего парня, но его любимая лавочка почему-то пуста. Она расстроилась, но тут же встряхнулась — с какой это стати он меня волнует? Самый обычный, ничем не примечательный... Хотя — нечего душой кривить — ничего он не обычный, это видно сразу. Обычный не станет помогать серенькой домохозяйке нести домой сумки. И говорить о высоких материях, и обращаться на «вы»... Нет, он определённо не нормальный, не такой как все.
За этими мыслями она сама не заметила, как села на его лавочку и так же, как он вчера, уставилась в горизонт. Море шелестело внизу яркое, синее, такое чистое-чистое, что она пожалела, что у неё с собой нет купальника; в воде отражались толстые ленивые облака, ветер пах водорослями и чем-то неуловимо курортным, на что люди, живущие возле моря, обычно не обращают внимания. А зря. Она прикрыла глаза, расслабила спину и сбросила босоножки, пощупав пальцами ног горячий асфальт...
— К вам можно?
Таня вздрогнула. Открыла глаза. После того, как она сидела так долго зажмурившись, всё имело нереальный синеватый оттенок. Возле лавочки стоял тот самый парень. Татьяне стало неудобно — расселась тут, коровушка, человек на свою любимую лавочку сесть не может, разрешения спрашивает. Она отвела взгляд, быстро отодвинулась на самый краешек, сказала:
— Конечно! Это же ваша лавочка.
— Ничего она не моя, я её не приватизировал, — он улыбнулся, сел. — Лавка общественная, кто хочет, тот сидит. А я её люблю за то, что к морю ближе всех. А если прихожу и она занята, без проблем сажусь на другую.
Он улыбался. Таня им залюбовалась — молодой, здоровый, глаза карие-карие, бархатные, с удивительными полосочками, разводами от зрачка, как прожилки тёмного камня в более светлом и прозрачном... Лицо не то чтобы красивое — обычное, но правильное, без излишеств, мужественное. И улыбался он ТАК! Удивительно, всем лицом, всем телом, казалось, когда он улыбается — улыбается вся улица, небо, море, сам воздух вокруг светится и излучает тепло.