Оглавление
АННОТАЦИЯ:
Не желая выходить замуж за нелюбимого, Анабель совершает безрасудный поступок ― она освобождает от оков опасного преступника, чтобы отправиться с ним под венец.
Но кто он, этот одинокий матёрый волк? Так ли он опасен? И что ждёт их в туманном будущем?
ГЛАВА 1.
1677 год.
Анабель стояла на могиле своих родителей Роджера и Розамунды Брейксторн, и боль души рвалась из её груди. Отчаяние, захлестнувшее всё нутро, выплеснулось наружу горькими слезами.
― У меня дурное предчувствие, отец. Мне кажется.., нет, я чувствую, что с Марлисом де Фонтеком меня ждёт только плохое. Всё самое-самое плохое... Мне кажется, что он принесёт мне беду...
Семнадцатилетняя баронесса была наивна, но не глупа, и прекрасно понимала намерения своего дядюшки ― Филиппа Элькастера, этого чёрствого человека, которому дела не было до своей единственной племянницы и её судьбы. Ну, конечно, ведь у него своя дочь... Ах, если бы не тот ужасный пожар, в котором погиб её отец! Если бы не вина дядюшки в том пожаре, он бы и пальцем не пошевелил ради неё, а поскорей бы отправил в какой-нибудь далёкий монастырь.
― Я не знаю, что мне делать, ― продолжала она изливать свою боль могильным плитам фамильного склепа. ― И идти мне некуда. Не у кого просить помощи. И никто не приютит. Я не люблю Марлиса. Нет, он довольно привлекательный и серьёзный человек. Возможно, добрый... Но я знаю, что никогда не смогу полюбить его. Есть в нём, что-то отталкивающее, что-то гадкое, низкое... ― Девушка поморщилась, представив, как этот навязанный ей будущий муженёк тянет к ней свои руки, целует... ― Нет. Не хочу! Как можно жить без любви? Это неправильно. Не с ним связана моя судьба. Вдобавок он старше меня на восемнадцать лет. А ещё я слышала от Боржемины, что её брат падок на женщин. Не пропускает ни одной юбки. Он такой же урод... Боже мой! ― Анабель в порыве закрыла лицо руками. ― Ну, почему все мужчины такие уроды? Ответь мне, отец. В вас нет ничего человеческого по отношению к нам, женщинам! Бедная... Бедная моя мамочка...
***
Выйдя из кареты, Анабель пошла по безлюдной улице, велев кучеру оставаться на месте и ждать её возвращения. Ночь медленно опускалась на Левингсток и звёзды становились всё ярче и ярче.
Девушка шла одна, без сопровождения, не думая о возможной опасности стать жертвой бесчестных разбойников и грабителей... таких же мерзких ублюдков, какие двенадцать лет назад напали на её мать. Они надругались над молодой женщиной и перерезали ей горло. Анабель шла погружённая в свои тяжёлые мысли и не заметила, как остановилась. Лишь почувствовала на себе чей-то взгляд. Пристальный. Жгучий.
Взгляд исходил с помоста. С жуткого места, на котором совершали казни и изощрённо наказывали преступников
Он ― смотрел на Неё. Она ― смотрела на Него. Глаза в глаза. Глаза в глаза. Он притягивал её к себе.
Заворожённая его взглядом, Анабель направилась к нему: безбоязненно, решительно.
Кто он ― этот человек у столба позора? Зачем она идёт туда? К Нему?
Наверное, потому, что он также несчастен от безысходности и колодок, которые сгибали его под своей тяжестью.
В отличие от него, Анабель шла прямо, с грацией аристократки, на ней не было физических оков, но навязанное замужество не давало ей порхать вольной бабочкой. Не давало разогнуться, как ему деревянные колодки, в которые были закованы его руки и шея.
Взошла на помост.
Он был совсем близко.
Он смотрел на неё.
Непонимающе. Молча.
Сдвинул брови. Поджал губы, опустил взгляд, словно пряча лицо за своими чёрными, как вороновое крыло, волнистыми волосами: не гоже находиться в таком унизительном положении при женщине. Тем более ― Ему.
Девушка пропала из его поля зрения. Мужчина лишь услышал её негромкий вскрик. Он чувствовал её спиной. Своей исполосованной розгами спиной, которая вдобавок ещё страшно ныла от согнутого положения.
― Какой ужас. За что Вас? ― тихо спросила Анабель.
Теперь она снова стояла перед ним, и его взгляд чёрных глаз невольно пал на её грудь. Которая трепетала. Волновалась. От безысходности. От неудобного положения. От мужчины. От преступника.
― А тебе есть дело? ― окатила неблагородная интонация...
...ПРЕСТУПНИКА...
Анабель дёрнула головой, поведя тёмной бровью.
― Вы проявляете ко мне невежество, не отвечая на невинный вопрос.
― А если мне нечего ответить миледи.
― Вы не похожи на преступника.
― Разве? ― усмехнулся молодой мужчина, готовый уже расхохотаться.
― Неужели Вы грозный, но благородный разбойник Робин Гуд?
Он всё же рассмеялся от её глупости.
― Нет, ― резко бросил незнакомец, ― я не Робин Гуд. Робин Гуд жил ещё в двенадцатом веке в Англии, а мы с Вами в семнадцатом в Вильгерии. Я ― никто.
― А имя у «никто» есть?
― Имя? Имя есть... Джеффрис.
― Где-то я его уже слышала. А Вы.., Джеффрис, не желаете узнать как меня зовут?
― Сгораю от любопытства, ― сыронизировал узник позорного столба. ― Только на помосте знакомиться ― плохая примета.
― Почему?
― Миледи не догадывается? Знакомство ― коротким будет, ― опять сыронизировал он, имея в виду, что помост ― место казни.
― Остроумно.
Девушка отвернулась, словно обидевшись. Отошла от него. Вновь пропала из его поля зрения.
Он злился. Внутри его всё кипело, бушевало.
― Моё имя Анабель Брейксторн, ― тихо прозвучал в тишине голос девушки. ― И завтра я выхожу замуж.
― Отчего же голос такой невесёлый? Не любишь счастливчика?
― Не люблю, ― тут же последовал ответ. ― О нём ходят дурные слухи. И... совсем не мил он сердцу моему. И предчувствие у меня... Предчувствие...
Она вернулась к узнику. Вновь стояла перед ним: хрупкая, нежная, подобно точёной статуэтке.
― И всё же, за что Вас приковали, за что били?
В складках её пышного тёмно-синего платья он разглядел висевший на поясе кинжал, ножны которого были замаскированы под украшение.
Этот кинжал его последняя надежда на спасение.
― До чего ж любопытная миледи. ― Джеффрис поднял на неё взгляд. Грустный. И невинный. ― Просто... ― облизнул пересохшие губы, придумывая очередную небылицу. Уж столько у него этих небылиц, так что одной больше, одной меньше, ― мой дядя ― инквизитор. Он... ненавидит моего отца, которого Бог знает, где носит, и... считает, что из-за него казнили мою мать... Царство ей Небесное. Вот и... вымещает злость на мне... Я очень похож на него. На отца. Одно лицо.
― И только? ― возмутилось доверчивое сердце юной наивной красавицы. ― Дети не должны отвечать за грехи родителей. Это несправедливо!
― Справедливо ― несправедливо... Чего уж..? ― наигранно вздохнул он. ― Завтра... голову отрубят...
― О, святые угодники!.. Нет! Это приказ Вашего дяди?
Глаза Анабель расширились от возмущения и ужаса, а узник опять тяжело и смиренно вздохнул, махнув закованной рукой:
― Пусть рубят. Надоело мне в башне тёмной сидеть... света белого не видеть... ― Поднял глаза в темнеющие небеса. ― За любую провинность ― розги. Или калёным железом. Любит на мне пытки испытывать. А однажды, ― Джеффрис вновь бросил на наивную деву невинный взгляд, ― на дыбе растянул, за то, что с девушкой познакомился... Так что пусть рубят...
Безысходность!
Безысходность!
Безысходность!
Рождает... Безрассудство...
В свете городских факелов блеснул холодный клинок.
― Ты что делаешь? ― выпалил Джеффрис.
― Освобождаю, не видишь! ― бросила Анабель, с усилием перерезая кинжалом толстые верёвки, которыми были скреплены колодки позорного столба.
Этого он и ждал. Но зачем-то пытался отговорить, ведь за ним следит караул:
― Это безрассудство!
― Я помогу тебе. Ты поможешь мне.
Ты ведь поможешь? ― настойчиво задала она вопрос, ткнув уже острием кинжала ему шею, и сообщила: ― Левая сторона готова, милорд.
― Ни один уважающий себя мужчина не посмеет отказать в помощи женщине.
― Вы правильно воспитаны, Джеффрис. Несмотря на свою горькую судьбу.
Ещё несколько мгновений, и последняя верёвка перерезана.
СВОБОДА.
Наконец, он мог разогнуться. Выпрямить спину. Что и сделал, рыча, как дикий лев.
Не успел опомниться.
Блеснул клинок ― перед самым его носом. И застыл, угрожая острием вонзиться в его горло.
Он смотрел в её глаза: Отчаянные. Испуганные. Безумные. Решительные.
Она смотрела в его адскую бездну. Хищную бездну матёрого волка.
Он стоял перед ней статный, красивый, мужественный. Но очень опасный. Очень. Очень. Очень...
...ОПАСНЫЙ...
― Ты ножик-то убери. А то порежешься. Кожа у тебя нежная... ― Джеффрис только хотел коснуться её руки, в которой она держала кинжал.
Но клинок блеснул и резко оказался у хрупкого запястья, угрожая перерезать благородные вены.
― Мне терять нечего, ― выпалила Анабель. ― Я убью себя, если ты меня тронешь. Я ведь знаю, что ты меня хочешь.
― Хочу, ― последовал мгновенный ответ. ― Очень.
Жрать. Спать. И пить. О бабе я сейчас думаю меньше всего.
Он дёрнул её за руку, потянув за собой.
― Мне больно! ― вскрикнула девушка. Но он окатил её огненным взглядом:
― Что ты орёшь, как свинья недорезанная. Хочешь быть повешенной ― за пособоничество преступнику?
― Что? Почему Вы позволяете себе говорить со мной в таком тоне? Вы показались мне благородным и очень несчастным...
― Миледи пожалела лукавого разбойника, благородство которого четвертовали калёной секирой! Я больше не... ― нарочно замолчал, не желая раскрывать о себе ничего. ― Идёмте, миледи. Вы ведь хотите, чтобы я Вам помог. Избежать. Замужества.
― Каким образом Вы будете мне помогать?
― Способ один... Замужество. Ведь я Вам понравился.
― Отнюдь, милорд!
― Отнекивайтесь сколь угодно. Чувство влюблённости столь возвышенно и столь редко, что лишь слепец не заметит его. И... Вам лучше отдать нож мне. Не подобают миледи мужские разборки. Я Вас не трону. Будьте покойны. Вы ― не в моём вкусе. Я люблю женщин помясистей. Но обвенчаться придётся с Вами, синим цыплёнком.
― Да Вы мерзкий грубиян! Отпустите меня немедленно! ― Вновь попыталась она вырваться из его хватки.
― Немедленно отпустите миледи! ― крикнул приближающийся на лошади караульный.
Анабель и глазом не успела моргнуть как её кинжал вонзился в горло человека в форме.
Шокированная убийством, девушка засеменила за широким быстрым шагом матёрого разбойника.
Прикрыла рот ладошкой от ужаса:
― Ты убил его!
― А что ты хотела? ― бросил Джеффрис в ответ, вытерев окровавленный клинок об одежду мертвеца. ― Чтобы он убил меня? Тогда зачем освобождала?
Его голос звучал как ни в чём не бывало. И это пугало юную баронессу ещё сильнее.
***
Анабель дрожала то ли от холода, то ли от страха, то ли от стресса... Она скованно прижималась к его груди. Он чувствовал её напряжение. В его нос проникали тонкие нотки запаха розы, исходившие от её тёмных волос.
Лошадь убитого караульного несла их в неведомую даль. Точнее, неведомая даль ― была для девушки, Джеффрис же отлично знал куда едет сейчас, и куда поедет потом.
Впереди появилось очертание католического каменного храма ― церковь святого Бенедикта.
Джеффрис спешился. На его поясе болталась шпага в ножнах. И прикреплённый к поясу же ― кинжал Анабель. Теперь девушка безоружна.
― Зачем Вы меня сюда привезли? ― спросила она, нырнув в его руки, которые он протянул, чтобы снять её с гнедой.
― Обвенчаться и поесть, ― последовал мгновенный ответ. ― Церковники не откажут в куске хлеба голодному жениху.
― Да какой из Вас жених? Вид, как у разбойника... ― устало поморщилась Анабель, следуя за его широким шагом. Девушка не представляла какой комплимент сделала своему странному знакомому. А вид у Джеффриса действительно был разбойничий: резкие жесты, грубость, злость ― всё смешалось; белая батистовая рубашка с широкими рукавами была покрыта на спине пятнами крови и изодрана в клочья от розги, на лице лёгкая небритость, волосы, еле касающиеся плеч, растрёпаны ветром и казались дерзкими не менее, чем глаза ― такие красивые, яростные и уставшие. ― Вы, правда, хотите на мне жениться?
― Откровенно говоря.., ― бросил он, остановившись, ― надевать на себя хомут в виде несмышлённой девчонки ― я не имею желания. Более того, узы брака для меня помеха. Но в то же время оставить в беде несчастную дурочку ― мне мешает совесть.
На лице Анабель мелькнула улыбка.
― О-о, да Вы хотите принести себя в жертву, господин-разбойник. Это благородно. И похвально. Дом-то у Вас хотя бы есть?
― Укрытие, ― последовал мгновенный ответ. ― Вряд ли это можно назвать домом... Но под дождём не промокнем.
― Отлично... ― убитым голосом произнесла баронесса.
***
Войдя в церковь, несчастные «влюблённые» опустились на колени перед священнослужителем, открывшим им дверь Дома Божия.
― Святой отец. Обвенчайте нас, молю! ― выдавливая из себя слёзы, выдала Анабель. Мы с Джеффрисом очень любим друг друга, но мой отец... против. Я богата, он беден. Посмотрите, что с ним сделали. Покажи спину.
― Не стоит, любовь моя, ― мягко ответил Джеффрис.
― Его секли розгами, ― продолжала лживые изливания Анабель, ― держали в кандалах, морили голодом и жаждой... хотели, чтобы он отказался от меня. Обвенчайте нас, тогда мой отец ничего не сможет ему сделать.
С этими словами девушка протянула священнику золотую брошь с бирюзой, которую отстегнула от своего красивого пышного платья.
― Обвенчайте, святой отец, ― попросил Джеффрис, держа «любимую» за руку. Ему заплатить было нечем. Его кольца, к сожалению, забрал себе палач.
― Воля соединённых Господом сильнее воли родительской.
ГЛАВА 2.
Серое туманное утро заставило Анабель содрогнуться и открыть глаза от дрёмы. Она снова сидела на гнедой лошади с затёкшим от одной позы, телом, которым прижималась к горячей груди своего случайного и опасного супруга.
Место, где они сейчас находились не было похоже ни на поместье, ни на пещеру, ни на шалаш, как она представляла. Её зелёным глазам открылся дом. Каменный. Двухэтажный с высоким крыльцом, обнесённый забором. Деревья ― клёны и ели, как высокие грозные стражи, скрывали его от посторонних глаз. Сад ― заброшенный ― теперь за ним ухаживала лишь сама природа, поливая его проливным дождём.
― Это и есть Ваше «укрытие»? ― спросила она, не скрывая удивления.
― Оно самое.
Уставшие и сонные они сползли с лошади, вернее, сползла она прямо в руки Джеффриса.
Девушка простонала:
― Боже, у меня всё тело затекло... Вообще-то я представляла, что мне придётся жить в холодной пещере, ― мягко улыбнулась она от неудобства, что такая наивная. ― Спать на соломе... И разводить костёр...
― Здесь прекрасный камин, Анабель. И мягкая постель. Идём. ― Джеффрис взял её за руку, уже негрубо, как на городской площади. ― Конечно, это не дворец, к которому ты привыкла, но вполне пригодное для жизни место. ― Он распахнул перед ней дверь ― деревянную и обитую железом. ― Об этом доме никто не знает. Появляюсь здесь я редко.
Мрачные ожидания девушки, к счастью, опять не оправдались ― внутри было довольно уютно, но холодно оттого, что здесь уже давно никто не жил. Много мебели, правда, роскошеством она не отличалась, а баронесса привыкла к красивому и помпезному барокко.
― Вы его купили? ― поинтересовалась Анабель, осматривая каменные тёмные стены, на одной из которых на деревянной панели были скрещены две шпаги. У другой действительно был камин, напротив него два тёмно-зелёных кресла с высокой спинкой. Джеффрис как раз находился у одного из них.
― Этот дом принадлежал одному моему очень хорошему и верному другу. Полтора года назад его не стало. Он завещал его мне.
― Я надеюсь, Вы его не убили? ― в голосе Анабель проблеснул сарказм.
Она повернулась к нему лицом. Они смотрели глаза в глаза. Глаза в глаза...
― Я не убиваю людей направо и налево. Я убиваю их лишь в трёх случаях. В первом, ― перечисляя, Джеффрис стал поднимать поочерёдно пальцы, ― если человек мне угрожает. Во втором, если человек меня предал. В третьем, если человек мне мешает в достижении цели. Заполучить этот дом ― не являлось моей целью ― никогда. Мой верный отдал душу Господу Богу по достижении преклонного возраста. А этот дом ― его благодарность мне за моё хорошее отношение к нему. Я удовлетворил Ваше любопытство, миледи?
― Удовлетворили. Отчасти. Я хочу знать о Вас больше, ибо отныне Ваша законная жена.
На красивом мужественном, но измождённом лице преступника мелькнуло некое лукавство:
― Вы должны знать обо мне ровно столько сколько положено знать жене... ― Принца.
Это имя ошеломило девушку, она сдвинула брови:
― Вы ― Принц? ― вырвалось из её уст. Ведь баронесса слышала о нём и его тёмных делишках. ― Тот самый Принц, который похитил младшего сына барона Голтрейна, когда тот ехал в поместье к своему отцу, и стребовал за него выкуп. Вы убили всех, кто его сопровождал в дороге ― ни в чём не повинных людей ― ради денег. И это не единичный случай.
― Да. У Принца ни чести, ни совести, ― нарочито вздохнул. ― Это ужасно. Но кто без греха, пусть первым бросит в меня камень.
Джеффрис растопил камин. Выпрямился.
Анабель наблюдала за ним, не сводя глаз. И даже заволновалась за его спину. Благо, нянюшка обучила её готовить целебные мази, и даже готовить кое-какие блюда, очень-очень простые, на случай «страшной войны», дабы её «любимому цветочку» не пропасть в одиночестве. Так что муженька подлечит и накормит, на удивление, чем-то съедобным.
― Почему Вы взяли себе столь высокотитульное прозвище? ― спросила девушка.
― Ну не Холопом же мне зваться?
― Вы далеки по своей утончённости от холопа. Но на принца Вы тоже не похожи ― манеры не те. Ни один аристократ не позволит себе обозвать женщину «синим цыплёнком». Кстати, Ваш дядюшка-инквизитор сейчас, наверное, рвёт и мечет в поисках нерадивого племянника...
― Слава нашему Господу Богу, что хотя бы дядюшки-инквизитора у меня нет. Рвёт и мечет сейчас кое-кто другой.
― Кто?
Джеффрис улыбнулся хитро и лукаво.
― Ваш жених.
― И мой дядя тоже, ― прибавила девушка. ― Давайте не будем про них, а то мне сразу стало тоскливо. И захотелось спать.
― Поспать Вам бы не помешало. У Вас очень уставший вид, Анабель. Здесь Вы можете жить безбоязненно. Смущать своим присутствием я Вас не буду.
― Вы хотите жить с супругой в разных домах? ― в её голосе прозвучало некое возмущение.
Он приблизился к ней, лукавая улыбка, прищуренный взгляд прожёг её нутро.
― Всё зависит от Вас.., мы можем жить и... в одной постели.
― Я к этому не готова. Плотская любовь неотделима от духовной. Но если Вы меня троните ― я себя убью. Даже не сомневайтесь.
― Я не собираюсь Вас трогать. Не до такой степени ― Урод. Я должен переодеться и уехать по делам.
Отошёл от неё, направляясь к дубовой лестнице.
― Вы вернётесь? ― её вопрос заставил его развернуться.
― Чёткого ответа я дать не могу. Меня могут снова поймать и казнить на месте. В погребе большой запас еды и вина. Женского платья нет. Наверху две спальни ― выбирайте любую.
― Сюда точно никто не придёт?
― Я же сказал ― нет. Будьте покойны.
― Джеффрис, ― окликнула его.
― Что?
Анабель ничего не нашла сказать, как:
― Храни Вас Бог.
― Он всегда меня хранит.
***
В чаще леса, куда, казалось, не ступала нога человека, до Джеффриса, скрывающегося за деревьями доносились голоса его сотоварищей. Четверо сидели, кто на пне, кто на спиленном стволе дерева, кто просто на корточках, а пятый ― светловолосый мужчина тридцати шести лет расхаживался, словно не находя себе места, мышцы его лица были напряжены, мысли перебирали все «за» и «против».
― Решать нужно что-то, ― выдал он.
― Что решать, Томас? ― спросил сидящий на пне человек в кожаном жилете. ― Без Принца мы ничего не можем решать. Он главарь.
― Значит, нужен новый главарь! ― повысил голос светловолосый. ― Я всегда был его правой рукой. Вам ли не знать?
― Да, знаем... ― подтвердил одноглазый, по лицу которого тянулся длинный шрам.
― Он мне доверял, как самому себе, ― продолжал Томас. ― Потому что именно ― я ― протянул ему руку помощи, когда он полумёртвый, окровавленный, в ранах от стрел рухнул к моим ногам со словами: «помоги». Мы такие дела с ним творили. Шесть лет, бок о бок мы все были рядом с ним. Мы запомним его как самого смелого и удалого. Поэтому, после его смерти, место главного ― занимаю ― я. Это его слова. Последняя воля нашего Джеффриса. Покой душе его.
― Нет, может, вы с ним о чём-то и договаривались... ― вновь бросил человек в кожаном жилете. ― Только, что это ты Принца раньше времени хоронишь? Иль знаешь, чего мы не знаем?
― Принц сегодня казнён.
― Ты уверен? ― спросил Джеффрис, появившись из-за деревьев, и все пятеро его товарищей обернулись на него.
― Не может быть! ― обронил Томас.
― Отчего же? Торопишься занять моё место? ― Джеффрис вышел из тени и швырнул к ногам Томаса мешок с золотыми монетами. Золото высыпалось на землю. ― Сию красоту, любезный мой, я обнаружил в твоём доме.
― Ну, а в чём дело? ― смутился Томас и хохотнул как ни в чём не бывало. ― У тебя тоже золотишка полно. Больше нашего имеешь...
― Золотые слова. ― Джеффрис приблизился к Томасу и на раскрытой ладони сунул ему в нос доказательство «поцелуя Иуды». ― Глянь.., а вензель-то на печати, которым был запаян мешок ― короля Альфреда. Именно Он родимый обещал мешок золотых тому, кто найдёт или выдаст местоположение Принца. ― Сжал печать в кулаке. ― Ты сказал правду, Том, ты, действительно, спас меня от смерти. Поэтому... Прости...
Блеснул клинок, и алая кровь брызнула на зелёную траву. Томас, хрипя и держась рукой за перерезанное горло, рухнул на землю. А Принц повернулся к остальным, наведя на них окровавленную шпагу.
― Может, кто-то ещё из вас хочет сдать меня королю?
ГЛАВА 3.
О как Джеффрис был прав, когда обмолвился Анабель, что «рвёт и мечет сейчас кое-кто другой», имея в виду на самом деле короля Альфреда из династии Теалиге, а не её жениха. Впрочем, сам жених ― Марлис де Фонтек приходился кузеном монаршествующему Альфреду.
Альфред был невысокого роста и с кровожадным сердцем в свою мать рыжеволосую интриганку и любительницу изощрённых игрищ. Вот и сынок взойдя на трон был не прочь порезвиться, устроив охоту на двух своих братьев по отцу ― таких же претендентов на королевский престол, как на диких лесных зверей.
― Почему Принца не сторожили должным образом? ― Его синие глаза отдавали холодными искрами. ― Почему караул не был расставлен у помоста? Почему колодки столба позора были скреплены простой верёвкой, а не цепями с булатным замком?
― Виноваты, Ваше Величество, не уследили. Помилуйте. Мы поймаем его...
― Зачем его ловить, когда уже сегодня он должен был болтаться на виселице. Так отправляйтесь на неё Вы. Всех виновных повесить. Тотчас.
Герцог де Фонтек, ― Альфред обратился к высокому шатену с аккуратной тёмной бородкой, ― я поручаю Вам найти эту собаку, прозвавшего себя Принц, и казнить на месте. Я хочу увидеть его истерзанный труп собственными глазами. Шесть лет он чинит произвол, шесть лет мы за ним охотимся, и когда его настигаем, он выскальзывает, как рыба из рук. О чём это говорит?
― Говорит о том, что у Принца имеются сторонники, Ваше Величество, которые ему помогают, ― уверенно предположил герцог.
― Графиня Геассурийская. Когда-то она была его возлюбленной. Возможно, Принц до сих пор с ней тайно видится.
― Ваше Величество желает, чтобы мы установили за ней слежку.
― Возможно, графиня ещё и его осведомитель. Кому как ни ей знать от мужа и подруг, кто, куда и зачем едет?
― А ещё, Ваше Величество, нужно устроить Принцу похищение с последующей облавой на него. Я должен поговорить с Его Сиятельством, чтобы он нарочно завёл при супруге разговор о том, что к ним едет, например, племянник по такой-то дороге. Самого графа Принц не похитит, он может его только ограбить, и не дай Бог, убить. Его супругу Принц уже похищал, и если графиня, действительно, его осведомительница, она ему о племяннике сообщит.
― Чем это поможет?
― Вместо племянника в карете буду находиться я.
― Нет. Я не могу Вами рисковать, де Фонтек. Принц сразу догадается об облаве и заколет Вас шпагой. Посадите в карету кого-нибудь другого. Де Фонтек, ― снова обратился Альфред приказным тоном, ― ищите его слабые места. Ищите места, где он бывает. Ищите людей, которые его знают. Притом достаточно хорошо. Как Вы, например.
― Я поймаю его, Ваше Величество. Клянусь, Принц будет убит. Я лично привезу Вам его мёртвое тело. Тем более, у меня личные счёты с этим человеком, который взял в плен мою невесту.
Герцог откланялся.
***
Анабель прогуливалась по своему новому дому терзаемая страшной болью любопытства и сдерживая его тяжёлыми оковами воспитания ― не могла она позволить себе рыться в чужих вещах. Ну, а как жить в доме, не зная что в нём? В одной из комнат она обнаружила парочку мужских париков ― это Джеффрис маскировался, когда выезжал в Левингсток, чтобы узнать городские новости из жизни знати, которые ему позволяли спланировать дальнейшее похищение или ограбление.
Села на краешек кресла с высокой спинкой, сложив руки на коленях. Посмотрела на огонь в камине. Танцующие языки пламени, словно сошли с его чёрных лукавых глаз. Поленья трещали...
― К чёрту воспитание. ― Вскочила она с кресла. ― Я должна знать о нём хоть что-то. Хоть самую малость. Только свою, а не ту, что он мне наплетёт.
Поднявшись на второй этаж, первым делом Анабель открыла секретер ― в одном из ящиков лежали карты, но карты и чертежи её не интересовали, это Джеффрису они нужны были для «работы». В другом ящике находились какие-то свитки. Развернула один. Не то. Развернула другой. Не то. Развернула третий. Не то. Развернула четвёртый...
― О Господи... ― вырвалось из её уст. Четвёртым свитком оказалось письмо, в котором говорилось о королевском Указе и ещё о портрете короля Ферранда с тремя своими сыновьями, и о месте, где этот портрет спрятан, что не составило труда решительной Анабель его найти.
***
― Вы позволили себе рыться в моих вещах. ― Джеффрис перевёл холодный взгляд с портрета короля Ферранда с тремя принцами: Армандом, Эдгардом и Альфредом на встретившую его реверансом баронессу.
Девушка посмотрела на него невинными глазами.
― Мне очень стыдно, но да. Простите, Ваше Высочество. Однако мои действия имеют оправдание ― я Ваша жена, Вы мой муж. Имею право. Может, во мне ревности полно.
― В Вас полно не ревности, а женского любопытства, ― возмутился Джеффрис. ― Вы посмели сунуть свой нос туда, куда не следовало его совать. А вот я, следуя супружескому праву, в следующий раз пороюсь в Ваших, ибо бескрайне ревнив. Благодарю за подсказку.
Анабель улыбнулась:
― Да всех вещей-то ― одно платье, и то на мне.
― В одном платье всю жизнь не ходят. ― Он снял с головы широкополую шляпу и кинул её на кресло. ― Кстати, я привёз Вам несколько платьев, а также кружева, ленты, фестоны, нитки и иголки. И ещё Матиту, она будет помогать Вам по хозяйству.
― Вы очень любезны, ― на её лице появилась улыбка.
Равно, как и у Принца, но еле заметная, льстило ему внимание юной баронессы, которая поедала его восхищённым взглядом; ещё бы, сегодня Джеффрис выглядел не грязным, избитым и измождённым узником, которого освободили от колодок, а прекрасным разбойником, благородство и загадочность которого бурно лились через край.
Чистый, побритый, с выспавшейся лукавостью в глазах. Красивый, высокий, стройный, изящный, статный и сильный. И этот мужчина ― её. По Закону, по праву ― Её. Девушка чуть не задохнулась от неверия в собственное счастье сбывшейся мечты и перевела дух, на мгновение посмотрев в сторону окна. Потом вновь её зелёные глаза прилипли к нему, к... да, его по праву можно называть Чёрный принц. Эдуард Вудстокский был прозван так по цвету своих доспехов, а Эдгард мог бы иметь это прозвище по цвету своей одежды: сапоги, порты, дублет, ремень с серебряной пряжкой, наручи, в которых были спрятаны метательные ножи, перчатки, короткий плащ на одном плече, шляпа, поля которой с левой стороны были прикреплены к тулье, украшены серебряной брошью с ониксом и чёрным страусиным пером. Всё гармонировало с его чёрными, как вороновое крыло, волосами, глазами и конём, который стоял во дворе на привязи. Может, не нужно столько чёрного, но ему идёт.
Девушка не знала, что принц осознанно избрал для себя этот цвет, будучи по эту сторону Закона. Он похоронил свою жизнь, мечты, любовь... Похоронил он... Похоронили его... Есть только месть, жажда золота, жестокость...
Анабель приблизилась к мужу и её ладошка робко погладила его по груди скрытой под дублетом.
― Не сердитесь, Ваше Высочество. Давайте лучше поговорим... о том... что тогда произошло на самом деле? Я слышала историю.., ― нарочно осеклась, потом продолжила, ― но я в неё не верю и никогда не верила.
Он провёл рукой по её нежной щеке, глядя в её источающие свет глаза, но молчал.
― Эдгард...
― Нет, ― сказал так, словно отразил удар шпагой, ― никогда более не называйте меня этим именем. Ибо наследный принц Эдгард рискует оказаться на плахе раньше, чем бесчестный Принц Джеффрис на виселице.
В порыве Анабель обняла его, прижимаясь щекой к его груди и крепко прижимая руками его израненную розгами спину даже не думая, что ему больно:
― Так страшно... ― взволнованно прошептала она. ― Страшно представить, что в тот вечер я могла не поехать в город, а остаться дома и покорно ждать участи замужества с нелюбимым человеком... В то утро я стояла бы с Марлисом де Фонтеком у Алтаря, а Вы в это время... ― Анабель замолчала, опустив окончание фразы «находились в петле или головой на плахе» и прижалась к Эдгарду ещё сильнее. ― О как я благодарна судьбе! Как я благодарна своему сердцу, которое так почувствовало Вас... и спасло.
Девушка отстранилась, снова глядя в его чёрную бездну глаз, в которой сейчас не плясали лукавые огоньки, сейчас в них таилась печаль, боль... много боли...
― Да, Ваше сердце помогло мне избежать смерти. Очередной...
ГЛАВА 4.
Шесть лет назад.
Выпад.
Эдгард парировал атаку, и на секунду отвлёкся. Альфред, воспользовавшись моментом, скользнул по нему шпагой, оставив чуть выше пояса кровавую полосу.
― Прости, ― с сарказмом извинился рыжеволосый парень семнадцати лет. ― Я не хотел. А может, и хотел ― проучить лучшего фехтовальщика королевского двора. Одно из правил фехтования ― нельзя отвлекаться.
― Ты меня ранил, ― возмутился девятнадцатилетний брюнет.
― Не преувеличивай, Эдгард. Это всего лишь лёгкая царапина. Зато теперь ты будешь внимательнее... ― Альфред оборвал фразу, парировав финт старшего брата.
― Что не поделили? ― в этот момент раздался властный голос королевы.
― Ничего, Ваше Величество, ― ответил Альфред на правах её родного сына. ― Это всего лишь забава.
Эдгард убрал свою шпагу в ножны. У Арманда она давно уже висела на поясе. Сам он до прихода величественной мачехи отдыхал в тени на одном из стульев с подлокотниками в стиле барокко ― зародившимся в Италии в середине ⅩⅤⅠ века, и бурно распространившимся по всему миру, охватывая и превращая в роскошь всё: архитектуру, мебель, одежду, живопись... Между стульев стоял столик белёный круглый с резной и украшенной лепниной ножкой. На нём три бокала и графин с водой. Тут же на заднем дворе присутствовали слуги-друзья королевских сыновей, на лицах у всех была довольная веселая улыбка, которая переросла в серьёзность в присутствии государыни. Более того Мелисса любила придумывать изощрённые пытки для предателей и игры для преступников под предлогом «что им за зря томиться, а Моему Величеству скучать?», поэтому у многих перед тридцативосьмилетней государыней таился в душе страх.
Как мать ― она была очень требовательна к воспитанию принцев и юной принцессы Анны, не разрешала нянькам, гувернёрам и учителям делать им какие-либо поблажки и ласкать. Разумеется, детям и их воспитателям данный запрет королевы был сложен, ведь чувства никуда не денешь, воспитателям хотелось детей приласкать, а детям хотелось, чтобы их приласкали. В детстве венценосных отца и мать они видели за редким часом, и ни как батюшку с матушкой, а как короля и королеву. И только так.
― Эдгард, ― Мелисса мягко обратилась к пасынку, ― Нам стал известен будущий наследник короны Вильгерии. ― Она сделала паузу. ― Это ты.
На красивом белом лице государыни с редкими веснушками заиграла лисья улыбка, как отражение огненно-рыжих волос, которые были забраны в высокую причёску увенчанной диадемой с изумрудами подстать подвескам на платье с глубоким декольте. Она нарочно сообщила это при свидетелях, а ещё добавила, что коронация Эдгарда случится нескоро, ведь Ферранд умирать ещё не собирается.
― Я безмерно польщён милостью короля, ― Эдгард не был удивлён, ведь кто-то да должен занять трон следующим. Но, правда, всегда надеялся, что это всё-таки будет кто-то из братьев, потому как его личные желания тянулись к иному. ― Но... почему Его Величество сам мне об этом не сказал?
― Его Величество недомогает. И сегодня ему нужен покой. Завтра у тебя состоится с ним аудиенция. ― Взгляд зелёных глаз скользнул с лица брюнета на его торс. ― Рану следует обработать и закрыть, иначе страна лишится будущего правителя.
― Благодарю за заботу, Ваше Величество.
― Эта забота о Вильгерии, а не о тебе, Эдгард.
На эти слова в чёрных глазах принца вспыхнуло лукавство, которое не выносила венценосная мачеха.
― Я запрещаю подобные забавы. Ринцель, ― обратилась Мелисса к своему советнику, ― заберите у них шпаги.
После этих слов королева резко развернулсь и ушла, а принцы остались без оружия.
― Твоя матушка меня всё-таки когда-нибудь придушит, ― бросил Эдгард Альфреду, глядя вслед мачехе.
― Не сомневайся. Ведь ты увёл трон из-под носа её сына. Правда, править тебе придётся лет та-ак, ― прищурившись, протянул младший из братьев, ― через тридцать... Ужас. Ужас. ― А потом заговорщицки предложил: ― Не хочешь ускорить? Я бы ускорил смертушку...
Сильный удар в грудь не дал ему договорить «...короля». В глазах Эдгарда забушевало адское пламя ― как вообще можно предлагать такие вещи!
― Это переход в рукопашную? ― хохотнул Альфред, шутя сжимая перед собой кулаки. Только Эдгард резко изловчился схватить его за запястье и вывернуть руку.
― Слушайте, прекращайте, ― Арманд ― самый скромный, самый тихий и самый старший из братьев, попытался уладить создавшийся конфликт, пусть и на уровне Шутки. ― Хотите я вам стихи почитаю? Или похвастаюсь портретом невесты? Мне отец показал. Будущие родственники прислали. Хотите?
― Хотим, ― резко бросил Альфред.
― Понравилась? ― с интересом спросил Эдгард.
Арманд пожал плечами, вставая со стула:
― На портрете ― внешние черты... А что на самом деле скрывается за ними? Узнаю совсем скоро, ― смутился принц с красивыми каштановыми волосами.
Ему было уже за двадцать, а принцессе Марии-Софии, чей портрет выслали, было всего шестнадцать лет. Монаршествующие короли Вильгерии и Бронталя договорились о помолвке между детьми, когда Марии-Софии было всего два года от роду, вот и ждал Арманд, когда невеста подрастёт. На юношей дева произвела неизгладимое впечатление нежной лилии, подстать меланхоличному Арманду ― герцогу Тирцхарскому. Светлые кудрявые волосы девушки были убраны в модную причёску декорированную цветами, локоны обрамляли худощавое лицо с утончёнными чертами, бледность кожи, губы бантиком, в ушах серьги с топазами, платье нежно-голубого цвета в стиле барокко с ниспадающим на плечи кружевным воротником с фестонами.
Альфред, близко стоя у портрета и всматриваясь в большие ясные глаза принцессы, иронично прочёл отрывок из сонета Франческо Петрарки, сопровождая слова пафосными жестами:
― Нам этот лик прекрасный говорит,
Что на Земле ― небес она жилица,
Тех лучших мест, где плотью дух не скрыт,
И что такой портрет не мог родиться,
Когда художник с неземных орбит
Сошёл сюда ― на смертных жен дивиться.
Прелестное дитя... Слушай, а у неё ноги не кривые? ― Альфред бросил хитрый взгляд на Арманда.
― А хоть и кривые, всё равно в темноте ночью не видно, а днём под юбками, ― хохотнул Эдгард.
― Я вот тоже посмеюсь над вашими кривоножками, ― с наигранной обидчивостью пообещал Арманд. ― Хотя кривые ноги.., Эдгард прав, ни днём, ни ночью не видно, а вот... растительность на лице... Поговаривают, что девицы в Шернассе имеют волосатость даже над верхней губой... Интересно, кому из вас двоих сия «богиня красоты» достанется?..
― С чего это кому-то из нас с Альфредом должна достаться принцесса Шернасская? ― в голосе Эдгарда прозвучали ноты возмущения.
― Ну, мы все птицы подневольные. Мало ли что королю в голову взбредёт...
― Ну да, ― согласился Альфред, ― А то Его Величество возьми да и изъяви волю выдать за графа Хадерлайна леди Анжелину Торфераль.
Эдгард переменился в лице , услышав имя возлюбленной, с которой его так жестоко разлучили. А у Альфреда вдруг родились стихи:
― Граф увёз девицу в графство
И хранит её, как паству,
А девица слёзы льёт
И любимого зовёт,
А любимый... ― Приблизился к Эдгарду и по-братски закинув руку ему на плечо, испытывающе спросил: ― А что же сделает любимый?
Эдгард посмотрев на него, промолчал, и лишь со вздохом отвернулся к окну. А Альфред продолжил:
― А любимый помнит, любит,
Любовь-мерзавка... сердца губит... ― закончил и поморщился: ― Это ужасно, ужасно...
Но ни леди Торфераль, ни Эдгард даже не подозревали, что судьба вновь сведёт их через несколько лет, и в то время Эдгард уже будет не престолонаследник, а матёрый преступник, требующий выкуп за Её Сиятельство.
― Ты рану-то обработай, ― напомнил Альфред и добавил с сарказмом: ― А то мало ли...
― А не пошёл бы ты, ― сухо бросил Эдгард и шагнул мимо него.
― Куда? ― со смехом спросил Альфред, уже глядя брату в спину.
Эдгард развернулся, положив руку на золочёную ручку двери.
― К своей Mademoiselle Françoise, ― ответил он по-французски, но сарказмом на сарказм и толкнув дверь, вышел из комнаты Арманда.
Когда Эдгард удалился, Арманд предложил Альфреду сыграть партию в шахматы. Но тот вежливо отказался:
― В другой раз. Сейчас я, пожалуй, воспользуюсь советом нашего брата и наведаюсь к голубке сизой Франсуазе де ла Нуаресьон. Позанимаюсь...
― Французским?
Альфред бросил на Арманда смешливый взгляд:
― Да, ― кивнул он, ― «французским», назовём это так. ― Юноша рассмеялся, задержавшись в дверях, ― Мария-София, наверное, сейчас также лицезреет твой портрет и с кумушками-подружками обсуждает... како-й у тебя...
Полетевшая в него бархатная думочка с золотой окантовкой не дала ему договорить. Подушка ударилсь в дверь, которую Альфред со смехом успел закрыть.
― ...ууум! Дурачина, ― донеслось за дверью.
― Топай-топай давай!.. к Франсуазе!
На следующий день.
Эдгард вошёл в покои короля и как положено в приветствии преклонил колено. Встал, но подойти не смел, лишь спросил о его здоровье:
― Как Вы себя чувствуете, Ваше Величество?
Король Ферранд лежал в постели и сильно недомогал. За кроватью с пурпурным балдахином были парчёвые портьеры, за которыми находились королевские слуги, готовые в любую секунду помочь королю умыться, одеться... Но сейчас их там не было, а был Тот, кто велел им покинуть помещение.
Лицо сорокадвухлетнего монарха было болезненно бледным и исхудавшим. Мужчину мучили страшные боли, от которых он стонал днями и ночами. Но теперь, когда в покоях появился сын, он собрался с силой.
― Сегодня лучше, ― ответил Ферранд и сразу же перешёл к делу. Король желал говорить с сыном по-отцовски, насколько это было допустимо. ― Подойди ближе.
И когда Эдгард повиновался, продолжил:
― Как ты знаешь, Закон Вильгерии предусматривает назначение престолонаследника монаршей воле. Несмотря на то, что Арманд ― первенец, он разочаровывает меня своей мягкотелостью и нерешительностью. После свадьбы с Марией-Софией отправлю в Тирцхар с глаз долой. Может, там он себя проявит с должной стороны.
Эдгард слушал отца-правителя очень внимательно.
― Воля Наша, чтобы ты унаследовал престол.
― Бесконечно благодарен, Вам, Ваше Величество, за милость и доверие мне королевства, ― с этими словами принц вновь преклонил колено перед государем, и посмел возразить: ― Но...
― Но?
Стальная интонация короля обдала, словно ушат ледяной воды.
― Но мне более интересна военная служба. И...
― Государственные дела не менее интересны, чем военные, ― отрезал король. ― Нет на свете монарха-мужчины, который не был бы воином.
― Вы правы, Ваше Величество. Но я всё равно отрекусь, когда придёт время.
― В пользу кого? ― сперва с ухмылкой поинтересовался король. ― Арманда? Мягкотелого наивного котёнка, которого обведут вокруг пальца и отправят на плаху? Альфреда? От правления которого головы полетят направо и налево. Дурной из него выйдет правитель, потому что весь в свою мать.
― Прошу прощения, Ваше Величество, но я не думаю, что из Альфреда выйдет дурной правитель. Да, возможно, при его правлении летели бы головы направо и налево, но не у всех подряд, иначе тогда головы не будет у страны. Что касается Арманда, то, мне известно, что он против смертной казни. Что ж, при возможном его правлении казнь будет полностью отменена, что признаком мягкотелости назвать никак нельзя.
― Что ты ещё не думаешь?
― Не думаю о необходимости быть в королевской резиденции. Я уже давно совершеннолетен. Войска Эдуарда Таллийского приближаются к границам Вильгерии. Мой государь, я прошу Вас отправить меня на границу...
― Исключено.
Эдгард лишь вздохнул, глупо было надеяться на положительный ответ. Его взгляд мазнул по парчёвой портьере ― показалось, что она колыхнулась.
― Туда я как раз собираюсь отправить Альфреда. А что касается твоего отречения от престола, то знай, что Нами составлено завещание, оно хранится у камергера. И в этом завещании написано: «Ежели сын Наш Эдгард посмеет отречься от престола, который завещали ему Мы, да будет заточён в монастырь вместе с семьёй: супругой и детьми, если таковые к тому времени будут».
Эдгард от услышанной безысходности совсем оторопел. Но делать нечего. Лишь только подчиниться.
― Ваша воля, Ваше Величество, ― смиренно произнёс принц, вновь преклонив колено.
― Так бы сразу, ― вновь окатил холодный и властный голос государя. ― Торжественное наречение состоится по традиции в Новый год. Теперь оставь меня. Мне нужно отдохнуть.
― Да, Ваше Величество, ― Эдгард в четвёртый раз преклонил колено и вышел из королевских покоев, даже не заметив отсутствие лакеев. Хотя они должны быть здесь, и были несколько минут назад, распахивая перед Его Высочеством двери.
«Торжественное наречение в Новый год... Сейчас лето, июль...» ― с этими мыслями он сделал несколько шагов. Всего несколько шагов разделяли его с комнатой государя, в которой послышался крик.
Принц тотчас же возвратился.
― Ваше Величество?
Но в ответ ему тишина.
Престолонаследник сразу обеспокоился и бросился к королевскому ложу с балдахином, по дороге окидывая покои цепляющим взглядом. Казалось, здесь всё по прежнему: замершие фрески, позолоченная лепнина, на окнах тяжёлые портьеры, канделябры с десятками свечей, но сейчас они не дарили свой мягкий свет, свет дарил день. Парчёвая же портьера в чьей-то спешке была отогнута... Слуг нет, лакеев нет, даже камергера лорда Кэмпберди нет. Есть только Эдгард и король. Чем он мог защитить своего короля? Только собственной силой, ценой жизни и тем, что попадётся под руку. Шпаги при нём, естественно, не было... и не потому, что королева запретила, а потому, что не принято принцам ходить дома вооружёнными. Более того, дворец не просто дом, а королевская резиденция.
― Ваше Величество? ― вновь спросил Эдгард, и вновь в ответ тишина.
Настораживающая, удушливая тишина... И...
― Государь!.. ― юноша ринулся к отцу, на лице которого была смятая от рук убийцы подушка, схватил её, и именно в этот момент в покои вошли королева, её советник, фрейлина и лакеи.
― Эдгард! ― вскрикнула Мелисса сходу, расширив глаза. Картина перед глазами свидетелей была нелицеприятная: в постели мёртвый правитель с раскинутыми при борьбе руками и его «убийца» с возбуждённым от ужаса и страха взглядом и подушкой в руках. ― Ферранд? ― Для проверки обратилась королева, посмотрев на мёртвого супруга, а потом вновь перевела ужасающий взгляд на пасынка. О сколько ужаса было в её зелёных глазах, сколько
