И был Вечер. Александр Панин

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1 - Встреча
• ГЛАВА 2 - Разбор полетов
• ГЛАВА 3 - Поворот
• ГЛАВА 4 - Первый блин
• ГЛАВА 5 - Кончается лето
• ГЛАВА 6 - Второй блин
• ГЛАВА 7 - Свадьба
• ГЛАВА 8 - Распределение номер один
• ГЛАВА 9 - Пятый курс и сопряженное с ним

АННОТАЦИЯ

Перенос сознания старика в себя же молодого назад на пятьдесят лет. Встреча со старой любовью, отягощенная трагедией.

***

И был Вечер…

   Через столетья кому-нибудь скажу, невольный вздох затая: пути расходились. Куда повернуть?

    Я выбрал тогда нехоженый путь.

    И этим решилась судьба моя.

    Роберт Фрост

   О, как пахнут волосы любимой,

   Как дрожит она, когда целует.

    Николай Гумилев

ПРОЛОГ

Сергей Петрович ожесточенно тер намыленной губкой тарелку, уже и так отмытую до скрипа. Размолвка с женой из-за какого-то неучтенного пустяка почему-то выбила его из колеи и в данный момент у него как раз наступала стадия обвинения самого себя. Ну а тарелка здесь просто под руку подвернулась.

   Жену он, несмотря на случающиеся нечастые ссоры, любил. Да и ссоры в основном случались на ровном месте. О них потом вспоминалось (если вспоминалось) с чувством легкого недоумения. С чего, мол. И что-то ему вдруг, без всякой связи с произошедшим, вспомнилось как, дай бог памяти, года этак пятьдесят четыре назад он, тогда еще девятнадцатилетний юнец, попал не от большого ума (а, проще говоря, сдуру) на вечер в педагогический институт.

   Бывший одноклассник, приятель по велосипедным экспедициям по окрестностям, который в этом институте обучался, устроил ему беспрепятственный проход через выставленный у входной двери пост, сказав, что по сравнению с вашим техническим вузом, где одни синие чулки, у нас не девочки, а сущая клумба. Сергей Петрович уже потом, будучи в армии и, тем более, на границе, не видел, чтобы так ревностно охраняли даже оружейный склад. На дверях стояли целых четыре бугая с красными повязками (типа, будущих педагогов), проводивших Сергея подозрительными взглядами. Сергей поежился и спросил приятеля:

   - Это кто? Юные друзья милиции?

   - Хуже, - ответил приятель. – Это друзья секретаря комитета комсомола.

   Сергей понятливо кивнул. И тут же окинул взглядом большой холл первого этажа. Широкая лестница со ступенями под мрамор, двусветный зал с лепниной по углам потолка.

   - Красиво живете, - сказал он с завистью, вспомнив суровую простоту интерьеров нового корпуса своего института.

   - Да уж, - горделиво сказал одноклассник Васька, хотя его факультет располагался в старом еще довоенном здании в центре города.

   Они были уже на середине лестницы, ведущей на второй этаж, когда Васька оглянулся.

   - Пойдем, Серега быстрее. Что-то эти товарищи подозрительно активизировались. Мы же вроде как сепаратисты. А это первый курс, и они хе-хе не в курсе.

   Лестница вывела их на второй этаж в еще один холл размером поменьше первого, но зато с двумя колоннами. Из холла в обе стороны уходили коридоры с дверями аудиторий. А прямо двустворчатая дверь вела в актовый зал. Народу в холле почти не было.

   - Пойдем, - заспешил Васька. – Сейчас начнут.

   - Погоди, - остановил его Сергей. – Куда бы куртку пристроить?

   Васька затормозил.

   - Да ладно. Не пальто ведь. Посидишь в ней.

   - Сопрею, - засомневался Сергей.

   - Снимешь и будешь держать в руках, - отмахнулся Васька. – Между прочим, гардероб на первом этаже. А там нас уже ждут.

   Актовый зал оказался полон. Васька с трудом отыскал два места в заднем ряду. Усевшись на скрипнувшее кресло, сказал с досадой:

   - Ничего не увидим и не услышим.

   - Да что ж там такого выдающегося? – попытался узнать Сергей, но Васька отвечать был не склонен.

   Тем более, что на, типа, сцену вышел, типа, конферансье.

   Концерт оказался неожиданно интересным и даже где-то смешным. По крайней мере, Сергей посмотрел его с удовольствием и даже местами похлопал.

   - А потом что в программе? – спросил он Ваську.

   - Традиционно, - пожал тот плечами. – Танцы. Останешься?

   - Нет, пожалуй. Ты же знаешь какой из меня танцор. Мне медведь не на ухо, а на ногу наступил. Перепутал наверно.

   Васька коротко хохотнул.

   - Как знаешь. Пойдем, провожу. Кстати, а как же девицы?

   Сергей задумался.

   - Девицы, говоришь. Давай ка мы это дело пока отложим. Вот в следующий раз… Ты же мне не откажешь?

   Теперь задумался Васька.

   - Теперь, ежели только на восьмое. Марта, я имею в виду.

   Народ, переговариваясь, потянулся из актового зала в холл. Курящие отправились на улицу. Растерянно засуетились охранники на входе – бог знает, кто может проникнуть на охраняемую территорию вместе с отбывшими срок курящими. Сергей с Васькой вышли из зала в числе последних.

   - Лед встанет – съездим? – спросил Васька.

   - До льда еще дожить надо, - солидно ответил Сергей. – Ладно, пока, пошел я.

   Он уже подошел к лестнице, когда сзади окликнули. Девичий голос:

   - Сережа? Сережа!

   Еще подумалось, меня же кроме Васьки здесь никто не знает. А у Васьки голос явно не девичий. Может и не меня вовсе. Он, не спеша, обернулся. У колонны стояла Танька. Точно Танька. Он узнал ее сразу, хоть она и изменилась. Ну правильно, почти три года прошло. Он вон тоже изменился. И сильно. Сергей даже растерялся. И только и смог сказать:

   - Привет, Тань. Извини, спешу.

   Повернулся и стал спускаться по лестнице…

   … Сергей Петрович очнулся от морока.

   - Вспомнится же. К чему бы это.

   Сергей Петрович домыл посуду, вздохнул и пошел просить прощения, толком даже не представляя, за что. Не любил он, когда жена дулась и отворачивалась. Но что-то все-таки в голове застряло. И Сергей Петрович даже догадывался что. Танька у него в голове застряла.

   С Танькой Сергей Петрович познакомился в девятом классе, будучи Сережкой и почти взрослым человеком в свои пятнадцать. Ну как познакомился. Он ее увидел. Девчонок в классе было ровно половина, но Танька выделялась, и Сережка, хоть и не сразу, ее все-таки приметил. Ее нельзя было не приметить. Она не была красавицей в прямом смысле: лоб был высоковат, еще более увеличенный зачесанными назад волосами; нос… ну, нос картину не слишком портил, зато были большущие синие глаза и пухлые губы. А вот фигура, осанка, гордый поворот головы и толстенная коса из абсолютно белых с золотом волос, украшенная черным бантом. В общем, она затмевала официально признанную первую красавицу класса по всем параметрам (так Сережке казалось). Олька даже не пыталась конкурировать, и Танька словно позволяла ей числить себя в подругах. Знакомство Сережки с Танькой было чисто визуальным – он впервые увидел ее первого сентября, пришедши в новую для него школу после переезда. Увидел и, типа, обалдел. Ольку он тоже увидел, но только отметил, что такая есть. А вот Танька…

   Не сказать, что Сережка влюбился с первого взгляда, он довольно трезво расценивал свои возможности и прекрасно понимал, что это дохлый номер, но любоваться-то он мог. Что и проделывал, когда думал, что никто не замечает. А потом вроде как привык, что в шаговой доступности существует такая уникальная красота и любовался только тогда, когда Таньку вызывали к доске. Там он мог смотреть на своего кумира во все глаза, и никто бы ему слова не сказал.

   Танька же его не замечала. То есть, вообще. Или просто делала вид, что не замечала. Можно только предположить, что ей наверно это было лестно. Потому что за два года Сережка (хотя специально не интересовался) не слышал, чтобы Таньку кто-то ангажировал. Даже из старшеклассников. А девчонке все-таки наверно хотелось, чтобы на нее обратили внимание. Даже такой невидный тип, как Сережка. Но она за два года их нахождения в одном классе ни разу с ним не заговорила, как, впрочем, и он с ней. Но Сережка не заговорил с Танькой из-за страшной робости, а Танька… Танька просто не заговорила, потому что ей это было не надо.

   Школа закончилась выпускным и больше Сережка в поселке не был и у Васьки, с которым иногда встречался, о судьбе одноклассников не расспрашивал. Прекрасно сработал принцип «с глаз долой – из сердца вон». А тут еще суета с вступительными, закончившаяся оглушительным провалом, потом поступление на завод, который, слава богу, оказался практически за забором. Повода ехать в поселок не стало вообще. Танька была забыта или вытеснена новыми обстоятельствами.

   И вдруг, нате вам.

   Девчонок в Сережкиной институтской группе было всего пять. Из этого невеликого количества только одна соответствовала Сережкиным понятиям о красоте. Ну и… Собственно, поэтому он и поддался на Васькины уговоры и посетил вечер в пединституте, где был в основном бабский контингент. Он же не знал, что там учится Танька. Как уже говорилось, тропинка была затоптата, как и память…

   Сергей Петрович с той поры довольно часто стал возвращаться к почти стертому в памяти эпизоду, который во время каждого возвращения стал обрастать вынимаемыми из дальних уголков памяти подробностями. Почему-то это всегда происходило во время мытья посуды. Наверно процесс располагал. Сергей Петрович смущался, вспоминая, но ничего не мог с собой поделать. Танькин голос, ее слова вызывали в памяти что-то давно и прочно забытое и Танькин облик выплывал, становясь объемнее и на лице этого облика появлялось лукавое выражение, так не свойственное прежней Таньке.

    И в точном соответствии с диалектическим принципом перехода количества в качество как-то раз (можно еще заменить на как-то вдруг) Сергея Петровича осенило. А ведь та неожиданная несостоявшаяся встреча очень похожа на эту, как ее… точку… Сергей Петрович пощелкал пальцами. Память, когда она нужна, почему-то норовит отказать. Альцгеймер наверно подкрадывается.

   Точку бифуркации. Вот оно, Сергей Петрович испытал облегчение близкое по ощущению к окончанию долгого подъема.

   То есть, говоря гражданским языком, если бы он тогда трусливо не сбежал, отделавшись ничего не значащим «приветом», его жизнь могла пойти по совершенно другому пути. Интересно, по какому. Не сказать, что Сергей Петрович был категорически недоволен уже сложившейся жизнью, но хотелось бы все-таки чего-нибудь, так сказать, более лучшего. И вот эта точка тогда сулила вариант. А он от него отказался. Сам. Хотя, конечно, может быть и нет, то есть, никаких вариантов она не сулила. Просто Таньке стало скучно, а тут бывший одноклассник пробегает. Хотя, постой. Она же в школе этого одноклассника в упор не видела и за два года ни разу не обратилась, а тут вдруг признала, хотя Сережка сильно изменился и совершенно не походил на того пацана (лицом ежели только) а ведь даже имя вспомнила. В общем, Сергей Петрович совсем запутался в предположениях и допущениях и благополучно забыл об этом. Тем более, что Альцгеймер был ему в помощь.

   И он пребывал в блаженном неведении довольно длительное время. Пока опять не поссорился с женой. И опять по совершенно пустяковому поводу.

   Сергей Петрович ожесточенно тер губкой тарелку, доводя ее до скрипа, когда в голову вдруг ворвалась мысль (следствие Альцгеймера, несомненно), а хорошо бы сейчас проверить насколько встреча с Танькой могла стать той самой точкой бифуркации. Причем проверить не просто так, а, скажем, со всеми последствиями. То есть, прожить жизнь, можно сказать, заново. Но… вот тут надо было сказать, но. Но тот пацан Сережка, который Сергей Петрович в юности, таки должен будет остаться Сережкой, однако, имея в голове всю информацию, весь жизненный опыт Сергея Петровича. Это как винчестер в компьютере со всем массивом информации. А вот оперативная память у Сережки должна быть своя.

   Сергей Петрович даже тарелку отложил, до того ему мысль понравилась. Он усмехнулся, господи, кому я ставлю условия. А потом, как всегда, пришла другая мысль, а где гарантия, что реципиент воспользуется имеемым массивом памяти. Ну лежит в дальнем уголке опыт последующих лет, и кто к нему обратится в нужный момент. Нет, так не пойдет. Меня молодого надо постоянно направлять. Иначе его может черт знает куда занести. То есть, старший товарищ, который знает жизнь (тут Сергей Петрович грустно усмехнулся) должен присутствовать, но не навязываться. И вообще интересно же будет посмотреть, что у него получится. И сравнить.

ГЛАВА 1 - Встреча

Народ, переговариваясь, потянулся из актового зала в холл. Курящие отправились на улицу. Растерянно засуетились охранники на входе – бог знает, кто может проникнуть на охраняемую территорию вместе с отбывшими срок курящими. Сережка с Васькой вышли в холл в числе последних.

   - Лед встанет – съездим? – спросил Васька.

   - До льда еще дожить надо, - солидно ответил Сережка. – Ладно, пока, пошел я.

   Он уже подошел к лестнице, когда сзади окликнули. Девичий голос:

   - Сережа? Сережа!

   Еще подумалось, меня же кроме Васьки здесь никто не знает. А у Васьки голос явно не девичий. Может и не меня вовсе. Он, не спеша, обернулся. У колонны стояла Танька. Точно Танька.

   - Вот оно, - подумал Сергей Петрович, а если точнее, Сергей, совершенно не удивившийся произошедшей метаморфозе, а может просто ничего не понявший. Вселение произошло быстро, бесшумно и как-то буднично.

   - Ну же, - сказал он сам себе и решительно взял управление в свои руки. Ненадолго, конечно же.

   Озадаченный настоящий Сергей ушел куда-то вглубь, даже не попытавшись сопротивляться. Это было странно, но думать пока на эту тему не хотелось.

   - Здравствуй, Таня, - сказал псевдо Сергей и наконец-то подошел.

   Он об этом моменте несколько лет думал и ждал от него всего-всего и всякого-всякого. Даже трудно сформулировать.

   Таня за прошедшие два с половиной года со времени выпускного стала еще тоньше и стройнее и смотрелась вообще сногсшибательно. Но с того места, где Сергей оглянулся. А вблизи стало видно, что лицо ее похудело, выделив скулы. И вообще вид у девушки был болезненный.

   Сергей Петрович, при всем своем жизненном опыте, даже заробел и, кстати, удивился почему такая девушка пребывает в одиночестве. О чем и сообщил. Таня как-то печально улыбнулась.

   - Да ну их всех. Ты-то как? Как здесь оказался?

   Сергей Петрович слегка был выбит из колеи. Надо же, Танька поддержала разговор, чего не бывало от века. И решил для себя, что, похоже, ему пора затаиться, что свое дело он уже сделал – вывел самого себя в девятнадцать лет на ту самую точку бифуркации. Сейчас Сергей должен и сам справиться. Но на всякий случай был настороже, чтобы вмешаться в любой момент.

   Таня, такое ощущение, долго молчала, что для девушки совершенно неприемлемо и даже вредно и теперь, словно спешила выговориться и нашла для этого подходящий объект, а Сергей смотрел на нее и помалкивал. Из дальних закоулков памяти выплывала и становилась реальной и даже осязаемой прежняя Таня, какой он ее помнил. Стройная как лучик и такая же светлая со своей полуулыбкой, приподнимавшей левый уголок губ и чуть сонным взглядом больших синих глаз. Таня, Таня.

   А Таня вдруг прервала свой монолог и посмотрела с подозрением.

   - Ты чего молчишь?

   Сергей спохватился, не хватало еще, чтобы кто-нибудь заметил, что он пялится как дурак на красивую девушку. Ну и ответил совершенно невпопад:

   - Да вот…

   Сергей Петрович мысленно поморщился.

   - Ты куда сейчас? – вдруг спросила Таня.

   - Домой, - ответил Сергей. – А что мне здесь делать, - и спохватился. Таня же…

   - Проводишь? – вдруг полуутвердительно спросила Таня.

   Сергей задержался с ответом на целую секунду. Таня жила если не у черта на куличках, то очень к нему рядом – возле старой школы, а это пара километров пешком плюс трамвай, плюс паром.

   - Конечно.

   Тем не менее, Таня секундную заминку уловила и опять печально улыбнулась:

   - Мне родители сняли однушку здесь рядом. В девятиэтажке на набережной.

   Сергей смутился и даже наверно, покраснел, а Таня просто сказала:

   - Идем.

   На улице она взяла Сергея под руку и тот от букета ощущений слегка поехал крышей. Он чувствовал Таню сквозь свою куртку и ее пальтишко. Таня была рядом. Она прижималась, теплая и волнующая. Длинные бело-золотые волосы шевелились от ветерка как живые. Ветерок был неласковый – декабрь все-таки.

   - Пойдем вдоль завода, - хрипло сказал Сергей. – Там не так дует.

   Таня молча кивнула и подняла воротник пальто.

   - Почему шапочку не носишь? – грубовато спросил Сергей.

   - Ах, Сережка, - все с той же печалью в голосе ответила Таня. – Мне уже все равно.

   Сергей не стал ее расспрашивать, но эти слова произвели в нем некоторый дискомфорт. Он глянул боковым зрением на смутно белеющее в неверном свете уличных фонарей тонкое лицо и поразился его выражению. Таня смотрела вперед совершенно пустым взором, уголки ее губ были слегка приопущены. И вдруг, без всякого перехода она спросила:

   - Сережка, ты ведь меня любил тогда? Еще в школе.

   Сергей смешался. Говорить об этом ему не хотелось. Особенно Тане, чей взгляд из пустого вдруг стал заинтересованным. Но он пересилил себя и все-таки сказал. Ведь другого такого случая могло больше и не представиться.

   - Я не любил тебя Таня, - и сам испугался того, что сказал.

   - Но как же… - в Танином голосе скользнуло разочарование и интерес во взгляде пропал.

   Таня вроде как даже немного отодвинулась, хотя по-прежнему держала Сергея под руку.

   - Я не любил тебя, Таня, - упрямо повторил Сергей. – Разве можно любить так же, как человека, свет далекой звезды или аромат цветущего луга. А ведь ты для меня была воплощением того и другого, - он рискнул взглянуть на спутницу.

   На бледных Таниных щеках заиграл румянец, и она прошептала совсем тихо:

   - Боже мой!

   Некоторое время шли молча. Потом Таня спросила и Сергею показалось, что голос ее дрогнул:

   - Ну а теперь, когда мы встретились?

   - Не знаю, - честно ответил Сергей. – Видишь ли, Таня, после школы я постарался о тебе забыть, потому что у меня пропала возможность вполне легально видеть тебя каждый день, - он усмехнулся. – Особенно когда тебя вызывали к доске. Я прекрасно понимал, что у меня нет ни малейшего шанса. Кто ты и, кто я. И мне это кажется удалось.

   Он взглянул на девушку и встретил ее такую знакомую полуулыбку.

   - Ну а сегодня… Для меня это стало огромной неожиданностью. Я словно снова встретился с далеким детством. Но ты ведь не прежняя девочка, которую я боготворил? Ведь верно?

   - Не знаю, - помедлив ответила Таня. – Теперь не знаю. Уж то, что я себя девочкой до сегодняшней встречи не чувствовала – это верно. А сегодня… - она повернулась к Сергею. – Ну вот мы и пришли.

   - Уже, - вырвалось у Сергея, и он смутился и поспешил добавить. – Я думал, ты дальше живешь.

   Таня опять печально улыбнулась и спросила, как Сергею показалось, робко, что на Таню совершенно не походило:

   - Может зайдешь?

   Состояние Сергея вполне можно было охарактеризовать словами «как обухом по голове», хотя он ни разу этим предметом по голове не получал, но предполагал, что это примерно то же самое. Сергей мельком глянул на Таню, не шутит ли она таким странным образом. В свете лампочки над подъездом он уловил что-то похожее на проблеск надежды в Таниных глазищах. Сергей мысленно махнул рукой и решился, но на всякий случай уточнил:

   - Шутишь, небось?

   Таня так энергично замотала головой, что длинные волосы ее взвихрились словно подхваченные ветром, хотя здесь, за домом было тихо.

   По лестнице поднимались молча. Таня шла впереди, не оглядываясь, и Сергей засмотрелся на ее ножки в туфельках.

   - Простынет ведь, - мелькнула несвоевременная мысль.

   Дверь Таниной квартиры оказалась на четвертом этаже. Сергей посмотрел на крест-накрест порезанный дерматин обивки и торчащие клочья ваты. Мысленно сказал:

   - М-да-а.

   - Да, - подтвердила его мысль Таня. – Зато дешево и, соответственно, сердито.

   - Вы чего, у алкаша квартиру сняли? – спросил Сергей.

   - Боюсь, что да? – ответила Таня. – Вообще-то этим мать занималась. Так что я не совсем в курсе. А что, это что-то меняет?

   - Нет, конечно, - ответил Сергей. – Просто хозяин может тебя доставать.

   - Уже достает, - сказала Таня. – Но ему недолго осталось, - и она отвернулась, копаясь в сумочке в поисках ключей.

   Сергей понял так, что Таня вскорости отсюда съезжает и вопросов задавать не стал.

   Прихожая была, пожалуй, больше чем Сергеева. И там можно было, не теснясь, разместить целых трех человек.

   - Раздевайся, - сказала Таня. – Куртку вот сюда. Туфли снимать не надо, у меня не прибрано.

   Однако сама туфельки сняла и достала из-под вешалки тапочки. Сергей почувствовал себя неудобно. Хозяйка, значит, в тапочках, а он будет топать в туфлях. Хотя…

   - Проходи на кухню, - извиняющимся тоном сказала Таня. – Я пока переоденусь. Квартира у меня однокомнатная. И чайник заодно поставь. Ничего, что я такая хозяйка?

   - Да ладно, - смутился Сергей. – Конечно, мне не трудно.

   В кухне был образцовый порядок. Сергей наполнил из-под крана чайник и поставил его на огонь, а сам сел на табурет и от нечего делать стал смотреть в темное окно. Окно выходило на набережную. Таня шебуршилась за стенкой и Сергей невольно прислушался, представив себе девушку снимающую платье. Он покраснел и выбросил непристойную мысль из головы. Таня в его представлении все еще являлась эталоном чистоты и незапятнанности. И даже думать в этом направлении Сергей посчитал неэтичным. И опять стал разглядывать темную набережную. Столбы со светильниками там уже поставили, но они еще не горели. И набережная была темной на фоне белеющей под взошедшей луной замерзшей Волги.

   Сзади раздался шорох. Сергей оглянулся и встал. В кухню вошла Таня. В коротком халатике с волосами, стянутыми в свободный пучок на затылке. Она была ужасно мила. Она была такой домашней и уютной. Сергей, который помнил Таньку постоянно затянутой в школьную форму, строгую и недоступную, с редкой полуулыбкой на пухлых губах, был сражен наповал.

   - Чего ты так смотришь? – с легкой тревогой в голосе спросила Таня, поправляя халатик на груди и запахивая полы, которые сильно не прикрывали точеные колени.

   Сергей помотал головой, не находя слов. Он последний и единственный раз видел Таню в «гражданском» на выпускном вечере, где она была в традиционном белом платье. А теперешний ее вид стал для него невиданным откровением. Ту, прежнюю Таню следовало обожать, причем издалека, а эту хотелось носить на руках, не ощущая тяжести.

   - Вот это была бы жена! – прорезалась несвоевременная мысль.

   Сергей мысль отогнал, но она появилась вновь и неизвестно до чего бы он еще додумался, но тут дал знать о себе закипевший чайник. И Сергей с облегчением отвлекся.

   Пока заваривался индийский чай «Три слона» (Сергей отметил, что Таню родители балуют, не на стипендию же она шикует), Таня расспрашивала об одноклассниках. Сергей о них ничего не знал, ну кроме Васьки, и так честно и ответил. Таня сказала, что тоже никого не видит кроме, пожалуй, Ольки. Но та уже замужем… Тут Таня посмотрела на Сергея значительно.

   - Никогда бы не подумал, - сказал Сергей, чувствуя себя лицемером.

   Чтобы проследить путь Ольки после окончания школы, не надо было быть семи пядей во лбу. Там и одной достаточно было. В смысле, пяди. А вот про других Сергей даже предположить не мог, кто-куда. Ну не было принято среди них делится своим видением перспектив.

   Потом Таня разлила чай.

   - Да уж, - подумал Сергей. – Это не грузинский.

   Он подумал, что сейчас допьет чай и, пожалуй, откланяется. Хоть и хочется еще посидеть. Придется ли вообще побыть с Таней. Ведь сегодняшняя встреча скорее всего простая ее прихоть. Может Таню ностальгия гложет. Видно же, что она чуть ли не через силу разговаривает. Словно в подтверждение его мыслей Таня вдруг опустила чашку, об которую грела ладони, со стуком поставив ее на стол, и посмотрела на Сергея, казалось, не видя его. Сергей с изумлением увидел, как Танины огромные глаза наполняются слезами. У него словно что-то оборвалось внутри от предчувствия.

   - А ведь я умираю, Сережка, - неожиданно сказала Таня ровным голосом и слезы, перелившись через нижнее веко, потекли по щекам.

   У Сергея словно сердце вдруг покрылось инеем. И кухня поплыла как в тумане. Он понимал, что надо что-то сказать, потому что поверил Тане сразу и безоговорочно. Ну не могла девчонка лгать так искусно. Или все-таки в Тане погибала великая актриса. Он молча смотрел на девушку и жалел ее так, что в горле пересохло. Таня же глядела на Сергея и словно бы не видела его. Словно она видела что-то за Сергеем и это что-то виделось ей одной.

   Сергей вдруг вспомнил как умирала его бабка, когда его совсем мелкого восьмилетнего пацана привела к ее постели мать. Он тогда запомнил бабкины глаза, смотрящие куда-то вдаль. И не видела она уже собравшихся вокруг родных. И вообще ничего из окружающего не видела. А если и видела, то что-то недоступное остальным. Выражение Таниных глаз было примерно таким.

   Неведомая сила подняла Сергея со стула. Он вдруг ясно понял, что любит эту строгую недоступную девчонку, что он ее всегда любил и все его попытки забыть лопнули и развеялись тут же, когда он ее опять увидел. А в свете услышанного его любовь стала приобретать какой-то болезненный оттенок. Сергей посмотрел на неподвижную Таню и решился, ужасаясь сам себе.

   Он решительно обошел стол, наклонился, подхватил Таню за спину и под коленки. Таня удивленно повернула голову и даже хотела что-то сказать, но не успела. Сергей поднял ее неожиданно легкую, подержал на руках, повернулся вокруг оси и сел на табуретку, усадив Таню на колени. Обнял ее крепко и стал целовать мокрые солёные щеки. В губы поцеловать ее он так и не решился.

   - У меня рак, - прошептала Таня. – Мне дали полгода. Дожить бы до весны…

   - Молчи, глупенькая, - сказал Сергей.

   В его голосе звучала уверенность, которой он не ощущал.

   - Бля, - подумал Сергей Петрович пребывая в дальнем уголке внутри памяти Сергея и стараясь, чтобы его мысли не нарушили настрой реципиента. – Бля, на такую бифуркацию мы никак не рассчитывали.

   Старый циник прекрасно понимал, что теперь придется ставить Сергея на старые привычные рельсы, что сделать после сегодняшнего будет весьма затруднительно. И он же первым заметил странное явление внутри Сергеева организма. Сергею сейчас было сильно не до этого, а вот Сергей Петрович осознал, но не идентифицировал. И остался в мучительных раздумьях о природе явления и чем это реципиенту грозит. Но реципиент в данный момент очень сильно переживал и его эмоции мешали сосредоточиться.

   А Сергей сжимал в объятиях такую желанную девочку, зримое и материальное воплощение своей мечты. Таня была такая теплая, такая уютная. Такая доверчивая. Она перестала плакать и слезы на щеках высохли. И Сергей наконец решился поцеловать ее пухлые губы, предмет зависти всех девчонок класса (как он думал), потому что такому нельзя не завидовать. И очень удивился, когда эти губы дрогнули и стали отвечать. А Таня завозилась, устраиваясь поудобнее и закрыла глаза.

   Сергей потерял счет времени. Он вообще о времени не думал. Он даже не думал о том, насколько это все временно, что над ними – над Таней и над ним кружит (пока кружит) мерзкая старуха в саване и с косой.

   Таня пошевелилась, и Сергей пришел в себя. Руки затекли и почти ничего не чувствовали. Спина тоже доверия не внушала. Тем не менее он встал, по-прежнему с Таней на руках и осторожно поставил ее на пол.

   Таня вроде как смутилась и вышла из кухни. Сергей понял, что он, пожалуй, зашел слишком далеко для обыкновенного одноклассника и решил, что надо наверно уходить, хотя и очень не хотелось. Нет, Сергей не рассчитывал на продолжение. Он об этом даже не думал. Он окинул взглядом кухню, словно запоминая место, где только что держал в объятиях и целовал (подумать только, целовал) предмет бесплодных мечтаний многих пацанов не только их класса, но и одиннадцатого, недоступную Таню. А если взять выпускной вечер и белое платье…

   Сергей вздохнул и пошел в прихожую, чтобы не испытывать тягостного прощания. Он нисколько не сомневался, что девчонка использовала его. И в то же время нисколько не сомневался, что Таня не лгала. Понятно, что ей хотелось сочувствия, сострадания, немного тепла и Сергей все это дал ей в полной мере (ну как он сам считал).

   - Уже уходишь? – спросила, выходя в прихожую, Таня.

   Глаза у нее были покрасневшие и Сергей отметил про себя:

   - Опять плакала.

   - Ухожу, - сказал он, набрасывая куртку. – Ты прости меня Таня, что я вот так… - Сергей замешкался у порога.

   Таня, от которой он ожидал простого «да ладно», неожиданно запротестовала. У нее даже румянец на щеках выступил:

   - Ну что ты, Сережка. Ты меня наоборот очень поддержал. И… спасибо тебе.

   - За что? – удивился Сергей.

   Таня слегка смутилась. Сергей за два года ни разу не видел, чтобы Таня смущалась.

   - Ты дал мне почувствовать, что меня любят.

   Теперь смутился Сергей. Он замялся у порога. Сказать наверно что-то было надо, но горло перехватило. И тут Таня себя показала. Вот чего-чего, а решительности ей было не занимать. Даже в ее положении. Она подошла, обняла Сергея и поцеловала.

   - Таня-а, - почти простонал Сергей и вывалился на площадку.

   Как он добрался до дома Сергей не запомнил. В голове стоял праздничный гул, смешанный в то же время с чувством острой жалости к своей, как он считал, несостоявшейся возлюбленной. В общем, Сергей был, мягко говоря, не в себе и мать, готовящаяся к урокам на кухне, это сразу заметила. А еще раньше это заметил Сергей Петрович, решивший, что ему, Сергею Петровичу, таких потрясений, пожалуй, многовато будет.

   И только дома, отказавшись от ужина, Сергей понял, что не договорился с Таней о новой встрече. Мало того, он не знал ее факультета, группы и расписания занятий. Искать девчонку он теперь мог только в здании института. Правда, у него был ориентир – девятиэтажка. Но которая из трех он не то что не запомнил, а просто как-то пропустил мимо сознания, потому что Таня…

   А Таня, проводив одноклассника, посмотрела в зеркало в прихожей и поправила волосы. Возбуждение стало спадать, и девушка с ужасом ожидала погружения в привычную депрессию, связанную со страхом смерти, но вопреки обыкновению, мерзкое погружение не приходило. И вовсе наоборот, Таня ощутила давно уже забытый (еще до диагноза) прилив сил. Зеркало бесстрастно отразило большие синие странно блестящие глаза, румянец на впалых щеках, пухлые порозовевшие губы.

   - Что это со мной? – с испугом спросила она у зеркала.

   Зеркало традиционно промолчало, но Таня и не рассчитывала, что оно заявит:

   - Ты прекрасна, спору нет…

   Однако сегодня зеркало показывало явно не то, что вчера. И это заставляло задуматься. И даже сопоставить. Вот Таня задумалась и сопоставила. И получилось у нее, что посещение одноклассника и последующий с ним контакт (Таня - это действие назвала контактом, чтобы скрыть от самой себя возникающую при этом знобкую дрожь) что-то изменил в ее состоянии. Она все-таки не девочка напомнила себе Таня (тут же добавив на всякий случай для непонятливых, что и не мальчик) и к тому же почти при смерти (последнее обстоятельство Таня вспомнила словно бы между делом, и оно как прежде было, не вызвало в душе и в теле соответствующего отклика), что должно вроде как налагать, но не налагало.

   И вообще, состояние смертельно больной Тани почему–то было очень далеко от предписываемого ей обстоятельствами. Таня даже удивилась немного, но отнесла все это на счет охватившей ее эйфории. Таня даже подумала удивленно, что может быть это любовь, но, поразмыслив, пришла к выводу, что такого в ее состоянии просто быть не может. Вот сейчас ей только и осталось, что увлекаться беспочвенными чувствами, когда тут такое. А вот что тут такого, Таня первое время даже вспомнить не могла, а когда все-таки вспомнила, то очень удивилась, мол, как она могла забыть. И, все еще удивляясь, сбросила халатик, надела ночную сорочку и нырнула под одеяло. Самое странное, что заснула она почти сразу и спала безмятежно, а под утро ей приснился сон.

   Во сне Таня в чем мать родила бродила по роскошной спальне с большой кроватью перед сидящим человеком, в лице которого просматривались черты Сережки. Таня ловила на себе его восхищенный взгляд и испытывала удовольствие близкое к оргазму. И в то же время жутко стеснялась. Все-таки одноклассник, хоть и бывший, черты же просматривались. Сон длился буквально несколько минут и оставил в памяти только ощущения стеснения и удовольствия. И как-то это совмещалось.

   В отличие от Тани к Сергею сон не шел. Какой уж тут сон. Он весь извелся, поворачиваясь с боку на бок, ходил на кухню пить воду, и мать, отрываясь от своих тетрадок, смотрела тревожно, но ни о чем не спрашивала. Матери, они чутко чувствуют, когда у детей физические недомогания, а когда душевные терзания. И вот тут главное уловить ту грань, когда необходимо вмешаться. Мать чувствовала, что до грани еще место есть. А Сергей все никак не мог успокоиться. Танька, Танька. Как же так. Она же почти стала моей, словно только для того, чтобы уйти. И на этот раз навсегда. Сергей клял судьбу, поманившую его несбыточным.

   Сергей Петрович с трудом дождался, пока реципиент отключится. Ему-то сон был не нужен, а вот когда клиент спит, тогда и можно подумать вволю, не тревожа пацана. А то примет за первые признаки шизофрении.

   - Хреново, - подумал Сергей Петрович. – Очень жалко Таньку. Но кто ж знал, что так сложится. Выходит, она поэтому и окликнула Серегу, чтобы, типа, попрощаться. Получается, знала она о его (тьфу ты, моем) к себе отношении. А еще получается, что она за это время никого не полюбила. Как и ее, впрочем. Таньку-то?

   Для Сергея Петровича это выглядело совершенно невероятным. В процессе размышлений он пришел к еще одному выводу, который его, мягко говоря, огорошил. Он вдруг подумал, что все, что он сегодня видел и ощущал, не более чем предсмертный бред (ну в том плане, как он оказался в теле самого себя, потому что раньше Сергей Петрович над этим как-то не задумывался, считая факт свершившимся), а сам он сейчас валяется на кухне с инсультом (ну, или с инфарктом, для разнообразия). Поэтому Сергей Петрович решил пока отложить воздействие на самого себя, во-первых, потому что надо же дать человеку прийти в себя после такого потрясения, а, во-вторых, надо же подождать пока не прояснится бред это или вовсе не он. Придет он в себя в больничке для бедных с добрыми докторами или же аналогопотам разберется кто тут у нас посмел посмертно бредить.

   Ситуация, надо сказать, не очень воодушевляла    и Сергей Петрович привычно смирился. А что еще оставалось.

   Утро принесло хоть какое-то облегчение.    По крайней мере, Сергей Петрович смог бы с уверенностью заявить (если бы мог заявлять), что его положение не есть бред горячечный, а вовсе даже нормальное переселение разума в свое же тело за много лет «до» (что описано в целой серии внушающих уважение своей правдивостью художественных произведений). Однако, реципиент был мрачен и на вопрос матери только отмахнулся. Мать не стала настаивать, видя, что сын не настроен.

   Сергей отправился в институт с твердым намерением поискать после занятий пристанище Тани. Он твердо решил не бросать в беде любимую девушку, потому что понял за время бессонной ночи, что он ее все-таки любит. Друзья к нему первое время приставали, пытаясь узнать, что же такое стряслось с всегда веселым и компанейским Серегой, но тот сохранял вид мрачный и неприступный. Ну, типа, Чайльд-Гарольд.

   Сергей Петрович знал, что стряслось с Серегой, но, по понятным причинам, не мог об этом рассказать. С одной стороны, он, конечно, Сергея осуждал, потому как, будучи старым и опытным, считал то, что реципиент собирался делать, никому не нужной блажью и не нужной в первую очередь самому реципиенту. Танька все равно умрет, а Сергей получит долго не заживающую душевную травму. А с другой стороны он самого себя за принятое решение очень уважал. И вот тут старость и опытность вступала в противоречие с молодостью и чувством любви и долга. И неизвестно еще что бы победило…

   Сергей, кстати, что-то уловил из мыслей старшего товарища. Что-то о непременной смерти Тани. Он, естественно, посчитал ее своей и с отвращением выбросил из головы. Причем, так выбросил, что чуть не отправил следом носителя этой мысли. Сергей Петрович отдышался (фигурально) и решил впредь быть много осторожнее.

   Три пары прошли. Студенты шумно собирались домой. Гришка, у которого пальто находилось внизу в гардеробе, помчался на первый этаж. Сергей свою куртку в гардероб не сдавал и отправился сразу на выход.

   - Постой! – крикнул Гришка от вешалки. – Меня-то подожди!

   - Нам сегодня не по пути, - по-прежнему мрачно ответил Сергей.

   Не до улыбок ему было.

   На улицу он вышел одним из первых, особо не приглядываясь к окружающим. Солнце светило сквозь легкий морозец с ветром. Погода была только для прогулок. Сергей пожалел, что оставил дома шапку вопреки просьбе матери и поднял воротник

   Танину квартиру он нашел довольно легко. Правда, пришлось побегать. Из трех девятиэтажек искомое обнаружилось только в третьей. Сергей помнил только четвертый этаж и порезанный крест-накрест дерматин обивки. Так что три раза подняться на четвертый этаж – это практически подвиг. Уверенность Сергея убывала с каждой девятиэтажкой и когда он все-таки нашел нужную квартиру, он минут пять сомневался прежде чем нажать на кнопку звонка. А когда нажал, тут же пожалел. И то, что на звонок по прошествии примерно десяти минут никто не отозвался, принесло почему-то большое облегчение. Сергей поймал себя на том, что он не хочет именно сейчас с Таней встречаться. Однако спускался он медленно, словно все еще на что-то надеясь. И домой шел тоже медленно, оглядываясь через каждые десять шагов.

   А дома опять впал в депрессию, кляня себя за то, что не дождался. Хотя Таня вполне могла уйти к родителям и ждать бы ее пришлось до завтра.

   Следующий день был практически точной копией предыдущего. Сергей точно так же был целый день мрачен, единственно, что к нему никто больше не приставал – привыкли вроде как. После занятий Сергей вышел в толпе студентов. Он не знал куда податься, вчерашняя неудачная попытка энтузиазма ему не прибавила, и перспектива стояния перед Таниной дверью не воодушевляла.

   И тут в веселый гвалт расходящихся студентов врезался звонкий девичий голос, разом этот гвалт перекрывший:

   - Сережка-а!

   Сергей резко вздернул голову, забегав глазами по толпе. Ему послышалось, что его зовет Таня. Ну, галлюцинация же. Но оказалось, что это не галлюцинация. Таня действительно бежала навстречу в распахнутом пальтишке и ее длинные волосы вились на ветру как белый флаг. Мелькнула мысль «капитуляция что ли?». Мелькнула и пропала.

   - Сережка-а!

   Не замедлив, она бросилась к Сергею и тот едва не упал, потому что Танька обхватила его за шею и, покрыв лицо мелкими быстрыми поцелуями, впилась в губы. Ошеломленный Сергей автоматически обнял девушку, ухватив краем глаза изумленные лица друзей, которые даже остановились, созерцая эту сцену. Кто бы мог подумать, что стеснительный Серега вдруг обзаведется такой девушкой. Сергей и сам мало что понимал, но руки и губы первыми объяснили ему, что Таня, которую он просто боготворил еще в школе, вот она – живая и теплая, и что тот вечер был не сном и не бредом горячечным.

   А Таня оторвалась от его губ, посмотрела в глаза, фыркнула и взяла Сергея под руку.

   - Пойдем, - сказала она, - и я тебе всё объясню. А то, чувствую, так и будешь стоять столбом.

   - Та́нюшка, - сказал Сергей слабым голосом. – Что ты вдруг так… - он не договорил.

   - Как ты меня назвал? – требовательно спросила Таня.

   - Та́нюшка. А что?

   - Вот так впредь и называй, - удовлетворенно вздохнула девушка. – Мне нравится, - и повлекла его прочь от собравшейся группы друзей, которые, надо думать, обсуждали неожиданное Танино явление.

   Сергей окончательно пришел в себя, когда они с Таней пересекли трамвайные пути и шли по направлению к улице Савушкина.

   - Мы куда? – осторожно спросил он у буквально тащившей его под руку Тани.

   Таня загадочно улыбнулась.

   - Ко мне.

   - А когда же ты начнешь объяснять?

   - А вот придем… - Таня прямо лучилась от плохо сдерживаемой радости.

   Губы у нее неудержимо расплывались в улыбке, а глаза просто сияли. Сергей терялся в догадках. Таня, которую он встретил на недавнем вечере, совершенно не походила на Таню сегодняшнюю. Сегодняшняя была моложе и ярче. И она очень походила на школьную Таньку, но без ее всегдашней отрешенности.

   Они практически пробежали мимо завода. Танин дом был совсем рядом, когда Сергей вдруг встал, как вкопанный.

   - Татьяна! Что ты меня тащишь, как телка на веревке? Объяснись или я дальше не пойду.

   Таня и не подумала обижаться. Она покладисто остановилась.

   - Ты имеешь право знать. Ты больше других имеешь право.

   - Не говори загадками.

   Таня опять улыбнулась. Она решительно не собиралась быть серьезной.

   - Помнишь, я сказала тебе, что умираю, что у меня рак в последней стадии?

   - Конечно помню. И не вижу повода для смеха. Тань, ты что так шутила? По меньшей мере странно.

   - Какие уж тут шутки. Мне было совсем не до шуток.

   Сергей вообще ничего не понимал. На них стали оглядываться редкие прохожие. Уж больно глупо выглядел молодой человек рядом с высокой красивой девушкой.

   - Пойдем, - сказала Таня. – Что тут осталось. А дома я тебе все как на духу. А то здесь холодно и дует.

   Сергей посмотрел на ее распахнутое пальтишко, на непокрытую голову, покачал головой и сказал:

   - Ладно. Идем.

   Таня опять подхватила его под руку и потащила, и Сергей больше не сопротивлялся. До Таниной квартиры они действительно дошли быстро. Дома Таня повесила пальто мимо вешалки и, небрежно сбросив туфли, прошла в комнату.

   - Иди сюда! – крикнула она. – Садись вот здесь и слушай. Недавно мы с тобой провели не самый лучший вечер. Но ты меня должен простить – все-таки умирающая девица не самый удачный собеседник.

   - Та́нюшка, - взмолился Сергей. – Хватит уже о грустном.

   - Это, так сказать, предисловие, - возразила Таня. – Я хочу плавно подвести тебя к событию совсем невероятному с житейской точки зрения, - Таня подумала. – Да, наверно, с любой точки зрения.

   Сергей был заинтригован до крайности. А Таня не могла усидеть на месте. Она вскочила с дивана, куда было присела, и буквально забегала по комнате. Энергия из нее так и хлестала. И она очень не походила на умирающую. Сергей вертел головой, не успевая отслеживать бегающую Таню, а та вдруг опять села и сказала:

   - В общем, так, Сережка. Тогда вечером я была человеком, которого приговорили к смерти и даже назначили сроки казни. Представляешь теперь мое состояние? И вдруг мне сообщают, что казнь отменяется, потому что я помилована. И как бы ты вел себя на моем месте?

   Сергей стал выглядеть, мягко говоря, предосудительно.

   - Это как это? И когда же ты говорила правду?

   Таня совершенно не обиделась. Наоборот, вопрос Сергея, похоже, даже доставил ей какое-то удовольствие. По крайней мере, она улыбнулась и сказала:

   - А я оба раза говорила истинную правду. И даже, - она хихикнула, - могу подтвердить это документально.

   Сергей заинтересовался.

   - Это как?

   - А я вот, совершенно случайно, - Таня хитро прищурилась, - свою медкарту увела. На смотри. Это документ, между прочим.

   - Ну, ни хрена себе! – подумал Сергей Петрович. – Так это же в корне меняет дело. Если, конечно, это правда. Танька-то здесь совершенно не при чем. А вот медицина где-то промашку дала. Или, когда приговорила Таньку, или, когда ее же реабилитировала.

   - А знаешь, кто сыграл в этом главную роль? – Таня сегодня решительно была настроена на сюрпризы.

   Сергей изобразил пристальное внимание.

   Танька выдержала эффектную паузу.

   - Ты!

ГЛАВА 2 - Разбор полетов

Сергей попытался что-то сказать, но в горле сипело и кроме этого никаких звуков у него не получалось. Надо сказать, что старый и опытный Сергей Петрович выглядел (виртуально, конечно) аналогичным образом. Таня смотрела с интересом (не на Сергея Петровича, естественно). Реакция Сергея ее очень занимала.

   Однако первым отреагировал Сергей Петрович. Ну вроде как старый и опытный. Хотя, если честно, его опыт на такие дела не распространялся.

   - Ну ничего себе, - подумал он (сказать-то не мог).

   А подумал он так, что носитель едва не решил, что сошел с ума.

   Но наконец-то обрел голос:

   - С чего ты взяла? – просипел он.

   - Все очень просто, - охотно поведала Таня. – На той неделе я проходила обследование и диагноз подтвердился. Именно тогда мне посулили целых полгода спокойной жизни с последующей красивой смертью. Ну, в их понимании, красивой. Хотя в последний месяц мне предполагалось помучиться. Вот. А сегодня у меня плановый осмотр и анализы. И вызывает меня мой врач и смотрит как на врага народа. Мне выражение его лица сразу стало непонятно. Он же врач. Он должен был смотреть сочувственно. А он как палач. Только без топора. Ну и говорит этак ядовито:

   - Что же вы, Татьяна Александровна, нам тут головы морочили?

   Я вообще-то считала, что умирающим все позволено и подумала:

   - Вот я его сейчас.

   Но только рот открыла, как «сочувствующий» врач заявил:

   - Нет у вас, Татьяна Александровна, никакой опухоли. Вернее, есть, но это, так сказать, остаточное явление. Рецессия.

   Так я с открытым ртом и осталась.

   Таня посмотрела на Сергея и спросила:

   - Ну и что мне надо было думать?

   - Да что угодно, - сказал Сергей. – Но, чтобы такое… Нет, Таня, я тебя не понимаю.

   - Хорошо, - сказала Таня. – Давай мыслить логически. Когда я тебя увидела на вечере, я так обрадовалась и мне почему-то захотелось попрощаться именно с тобой, - она слегка смутилась. - Не спрашивай, почему.

   Сергей, глядя на смутившуюся Таню, завороженно кивнул. Таня была не просто прелестна – она была замечательно прелестна. Таня уловила его взгляд и смутилась еще больше. Но все-таки справилась и продолжила:

   - Так вот… Ну Сережка, ну не смотри на меня так… Я ведь не расскажу и буду постоянно сбиваться.

   Сергей вздохнул и отвел глаза. Танин образ и так, как вбитый каленым железом, горел в памяти. Словно не было трех лет перерыва, когда он пытался ее забыть (и ведь почти забыл). Но школьница Танька всплыла в памяти вместо радостно-испуганной сегодняшней Таньки. Со своим, никому не понятным отстраненным взглядом и полуулыбкой. Танька, Танька. Словно совсем одна среди многих.

   - Сережка, ты меня слышишь? Сережка.

   - Да, - вздохнул Сергей, отвлекаясь и думая, как все-таки меняются люди за столь короткий срок.

   Таня посмотрела испытующе, но ничего не сказала, а секунду спустя, продолжила:

   - Ну вот. У себя дома, где чувствовала себя немного уверенней, я тебе все и рассказала. А ты, вместо того, чтобы скромно посочувствовать, вдруг обнял меня, словно решил напоследок попользоваться.

   Сергей посмотрел на нее чуть ли не с ужасом.

   - Ну не обижайся, Сережка. Это я первое время так подумала. Ну, секунды две. Наверно, от неожиданности. А потом мне стало вдруг так хорошо, что я и описать не могу. У меня просто таких слов не найдется. Мне стало спокойно, понимаешь. Мне уже давно не было спокойно. Я в твоих объятиях даже забыла про свою болячку. Представляешь? А. Вот вспомнила слово - «блаженство». Я испытала блаженство. Это не передать. И я хотела бы, чтобы это длилось вечно, - тут Таня посмотрела на Сергея немного растерянно. – Но потом это кончилось, и ты ушел. И, по-моему, даже чувствуя себя виноватым.

   Таня присела рядом, и Сергей ощутил нежное тепло ее бедра. Она взяла его за руку:

   - Ну Сережка…

   Сергей крепился изо всех сил. Пока Таня бегала по комнате, он еще как-то держал себя в руках, следил за ней с интересом и даже улавливал нить рассуждений. Но как только Таня села рядом, и он ощутил тепло ее тела, а уж тем более нежность ее тонких пальчиков, всему его терпежу пришел явный и бесповоротный крандец. И он вдруг захотел, чтобы это длилось всегда. Танино тепло и Танина нежность. Это было фантастикой. Такого Сергей уж точно никогда не ощущал. Чтобы Таня…

   Таня, видно, что-то почувствовала, потому что руку Сергея отпустила и встала. Сергей ощутил себя обиженным ребенком, лишенным материнского тепла и материнской ласки. Почему-то вдруг вспомнился тот вечер. Сергей ведь держал Таню в объятиях и даже целовал, но такого с ним не случилось. Словно перед ним стояла очень трудная, но осуществимая задача. И Таня была этой самой задачей. И касания ее, и поцелуи – все было освящено этой задачей. Зато потом, когда Таня поцеловала его на прощание…

   - Сереженька, - через затуманенное сознание прорвался Танин голос.

   Сергей очнулся, Таня смотрела нетерпеливо.

   - Я все-таки продолжу, - сказала она.

   Когда Таня описала свои ощущения после ухода Сергея, стало понятно, что, по крайней мере, какое-то воздействие на нее было оказано. Конечно, это не обязательно было воздействие Сергея, потому что Сергей твердо помнил принцип «после того, не значит вследствие того».

   Сергей Петрович мог бы дополнить Танин рассказ своими впечатлениями, почерпнутыми от непосредственного наблюдателя, происходящих в организме реципиента процессов. Но постеснялся. К тому же время было не его и его вмешательство вполне могло вызвать как у Сергея, так и у Татьяны совершенно нежелательные последствия. Тем более, что вообще-то дело развивалось по вполне приемлемому руслу и Татьяна была, по мнению Сергея Петровича, необыкновенно хороша. И даже, если ничего у них с реципиентом не сладится, дать шанс такой девочке вполне стоило.

   - Может в этом и состоит точка бифуркации, - немного отстраненно и где-то даже самоотверженно подумал Сергей Петрович.

   Сергей ушел от Тани в глубокой задумчивости. Ведь если Таня все говорит правильно, а ему не было смысла ей не верить, то это что ж получается… Сергей грандиозность содеянного пока не улавливал, зато улавливал Сергей Петрович и не знал ликовать ли по этому поводу или пока погодить. Ночью он еще поразмыслил, стараясь, чтобы Сергей хотя бы в сновидениях не прочувствовал его умственной деятельности, потому что он был поглощен своей Таней и вполне мог смешать несмешаемое и на это основе придумать ненужное.

   Особо Сергей Петрович задумался над тем, откуда мог взяться столь затейливый бонус, как способность излечивать болезни. Так как он в прежней жизни был инженером-механиком, то мистическая составляющая отпала сразу, потому что он по жизни мистику не признавал. А из материального ничего под определение не подходило. Но Сергей Петрович подумал, что время у него еще есть и он обязательно докопается до истины. А пока Дар, полученный Сергеем надо использовать. Где, надо будет подумать. На матери попробовать? Страшно.

   … Прошло несколько дней. Дул пронизывающий северо-западный ветер. Было холодно. Февраль как-никак. Таня продолжала встречать Сергея после занятий. Оно, конечно, как таковой встречи первого дня уже не было. Типа, с объятиями и поцелуями. Таниного энтузиазма хватило только на один раз. Но Сергея и вариант без объятий вполне устраивал. Товарищи, тем не менее, продолжали удивляться. Сергей и сам не переставал удивляться. Таня хорошела с каждым днем, и товарищи от удивления перешли к зависти. А потом Таня как-то ненавязчиво предложила встречать ее после занятий возле института. И Сергей с радостью согласился. Он к этому времени был уже безнадежно увлечен Таней.

   Сергей ежился в своей модной курточке. Скамейка была чуть ли не ледяной и тоже комфорта не добавляла. Он попытался ходить, но так оказалось еще хуже. Сергей глубже засунул руки в карманы и подтянул молнию на куртке. Ждать оставалось совсем немного, если, конечно, у Тани было три пары. Сам-то Сергей удрал со своего последнего часа. О чем он на этот раз будет говорить с девушкой, Сергей не представлял. Ему просто хотелось опять ее увидеть, если уж появился такой повод. После того институтского вечера Сергей вспомнил все, что старался тщательно забыть. Может, конечно, если бы дело обошлось ни к чему не обязывающим разговором, он бы к памяти и не обращался. Но Таня пригласила его к себе. Можно представить, Таня, его, к себе. Да такое даже во сне не приснится.

   А потом наступило волшебство, отягощенное трагедией.

   - Сережа? – Таня делано удивилась, выйдя из дверей вместе со стайкой девчонок.

   Девчонки остановились, и Сергей почувствовал направленный в его строну интерес. К дальнейшему их разговору он не прислушивался, потому что Таня…

   На взгляд Сергея она выглядела просто божественно. Он даже забыл поздороваться и Тане пришлось окликать его вторично. Ей это понравилось (ну, женщина же). Прошлые разы они ходили вдоль завода – где было удобнее и ближе, а на этот раз пошли по набережной. Конец набережной еще не был перекрыт облицовочными бетонными плитами и идти надо было по песку. Таня в красивых новых сапожках предпочла идти по уже проложенному бордюру. Обычно она брала Сергея под руку и тот от нахлынувших ощущений едва не лишался сознания. Теперь же его ожидало испытание чрезвычайное – Таня шла по бордюру, держась за его руку. Сергей ощущал через перчатку ее тонкие пальчики и был буквально на седьмом небе. Жаль, что на траверзе семнадцатого корпуса облицовка была уже уложена и Таня сошла с бордюра. Однако руку свою отнимать не торопилась. Похоже, реакция Сергея ее забавляла.

   Сергей Петрович внутри Сергеевой черепушки злопыхательствовал, но злопыхательствовал осторожно, чтобы, не дай бог, реципиенту не навредить. Он вообще-то считал, что Сергею в его нынешнем обличье не к лицу так пресмыкаться перед Танькой (как бы хороша она не была), тем более им спасенной от смерти. Смелее надо быть. Танька, конечно, девица выдающихся кондиций, но и Сергей не пальцем деланый. Он собирался внушить это реципиенту во сне, а пока только оставалось подмечать его проколы и язвительно их комментировать. Мысленно, конечно.

   Сергей проводил Таню до ее дома. Она попрощалась, мило его поблагодарила и упорхнула. Сергей и не собирался к ней заходить, но то, что она его даже не пригласила, больно его самолюбие царапнуло. Танины окна выходили на сторону Волги и от подъезда были не видны и Сергею не на что было бесцельно романтически пялиться. И он выбрал лучшее – пошел домой. На Волге, по каналу, пробитому ледоколом, не спеша тащился здоровенный рефрижератор в сторону рыбкомбината. Тем не менее, Сергея он обогнал и вроде как ему приветственно погудел. Сергей мрачно усмехнулся. В отношениях с Таней перспектив он пока не видел, но одна только возможность ежедневно ее видеть внушала ему не надежды, нет, а какое-то чувство сопричастности что ли. Сопричастности к ее жизни.

   Он не знал, что как раз в этот момент Таня думает о нем. По большому счету Сережка ей нравился. Но нравился, скорее, как друг, как бывший одноклассник. Совершенно безотносительно того, что он сделал. А сделал он такое, что, следуя житейской логике, Таня просто обязана была его полюбить. Тем более, что Сережка был далеко не уродом, а если исходить из общепринятых критериев, вполне себе приличным молодым человеком. Правда, для своих лет выглядящем чересчур уж несерьезно. Таня считала себя эталоном серьезности и, мысленно прикладывая к себе Сережку, слегка морщилась. Подружкам по институту она ничего о нем не говорила, а те и не настаивали, оценив только внешность и догадываясь, что у Таньки относительно этого парня существует какая-то тайна. Это подогревало любопытство, но Танька молчала как сфинкс и была столь же загадочна.

   Таня прекрасно понимала, что расскажи она все подружкам, какую роль сыграл Сережка в ее спасении от смерти, их вердикт будет единодушен – дура ты, Танька, и какого черта ты медлишь. Человек, спасший тебя от смерти не Квазимодо какой-то и вполне достоин любви. Причем любви страстной и пылкой. А что поделать, если Таня, все это прекрасно сознавая, не могла этому соответствовать. Ну молчало ее сердце при взгляде на Сережку. И Таня считала, что она еще вполне могла дождаться настоящей любви. Как раз вот страстной и пылкой. Она же так молода и эффектна. А что Сережка… Ну любит он ее. Наверно. Хотя сам ни слова не сказал.

   Вот эта вот странная дружба-не дружба продолжалась весь март. Сережку, похоже, она совершенно не напрягала. Он по-прежнему встречал Таню возле института и провожал ее до дома, по-прежнему был молчалив, вернее, сам разговора никогда не начинал, но начатый Таней поддерживал охотно и был при этом красноречив и остроумен. Он по-прежнему смотрел на Таню с обожанием и ей сначала это нравилось, а потом стало надоедать (ну, действительно, к чему все эти взгляды, если они не подкреплены ни словом, ни действием).

   В общем, Сережкины методы (если это были методы) Таню стали откровенно доставать. Вот если бы на ее месте была обыкновенная девчонка из Таниных институтских подружек (она их считала обыкновенными девчонками), то она бы в этого парня беззастенчиво втюрилась по самые уши. И еще считала бы, что ей несказанно повезло. Вся беда была в том, что Таня не считала себя обыкновенной девчонкой. И вовсе не потому, что выросла в довольно обеспеченной, а по местным меркам, даже интеллигентной семье (мама главврач пусть и заштатной, но поликлиники, папа тоже не слесарь), а все потому, что мама, занимавшаяся Таниным воспитанием, чуть ли не с пеленок, внушала ей, что она особенная и не такая как все и что ей уготовано блестящее будущее. Пока, правда, мамины прогнозы не сбывались – захолустный педагогический ВУЗ областного масштаба не выращивал Ушинских и Песталоцци. Да и вообще Таня до болезни вела довольно рассеянный образ жизни.

   Таня под влиянием матери и книг вышла из школы девицей очень романтической с полным набором стереотипов такого рода девицам присущим. Там, принц, белый конь, непременная известность с приложением богатства, выраженного в дворце, роскошном автомобиле и, может быть, яхте (яхта непременным атрибутом не являлась).

   Институт Таню слегка пообтесал, выветрив из ее головы часть романтических бредней. Но вот за принца она держалась двумя руками. Ни к селу, ни к городу Таня вспомнила свою бывшую одноклассницу Тайку. Они не были подругами, скорее, конкурентками (не в смысле влияния на мальчиков, Таня была выше этого), но все отмечали Тайкин мужской склад ума и ее стремление любого человека и любое явление подвергать анализу. Таня тогда даже прислушивалась к ее мнению, доходящему до нее через Ольку, которая дружила со всеми кроме своих мальчишек. Но после школы Тайка исчезла, как исчезли и слухи о ней. А вот сейчас Таня вспомнила об этой ее особенности в том плане, что ей свои чувства меньше всего хотелось подвергать анализу.

   Но всяко получалось (с анализом или же без оного), что Сережка - это не тот человек, который совпадал с мамиными установками.

   - Принц Сережка, - фыркнула Таня.

   Сережка не отвечал ни одному из критериев. Ну, кроме роста. Сережкин рост ставил Таню в тупик. Как он мог из дохляка, которого Таня помнила (все-таки помнила) почти одномоментно вытянуться до метра восьмидесяти. Таня о росте принца как-то не задумывалась. Принц, он и есть принц. В остальном же Сережка был вихраст, порывист, а известность и богатство в его потенциале и не значились. Но он любил Таню, хотя и не говорил об этом. Но она-то знала точно. И потом, у него был Дар.

   Таня разрывалась на части. На несколько частей. Основной частью был Сережка и эта его односторонняя любовь, которая и в списках-то не значилась, то есть она как бы была, но, с другой стороны, ее как бы и не было. Опять же, спасение от смерти. Такое помнят всю жизнь. Но Таня была хоть и юной, но все-таки женщиной. А женская память, как позже скажет герой одного фильма, предмет темный и исследованию не подлежит. Правда, скажет он это о другом предмете, но в конце концов какая разница – вместилище-то одно. А то, что там болтают насчет сердца, так это болтовня и есть.

   Вот этого утверждения Таня и придерживалась, тем более, что при встрече с Сережкой сердце ее молчало. Вернее, оно не молчало, но билось ровно, а не замирало и не колотилось, как припадочное где-то в районе таза. Ну и какой тут вывод можно сделать? Во-во, именно такой. Таня его и сделала.

   Так что, где-то в начале апреля, тепло уже было, тополя распускались, лед на Волге сошел, Сережка сидел на привычной скамейке и не мерз. Время приближалось, и Сережка встал и прошелся взад-вперед, чтобы размяться. Таня вот-вот должна была выйти. Она и вышла, предваряемая стайкой девчонок. Но вышла не одна. С ней был какой-то высокий парень – Сережка его не знал. Оживленно с ним болтая (с парнем, а не с Сережкой), Таня взяла его под руку и удалилась в сторону трамвайной остановки (с Сережкой она никогда на трамвае не ездила). Она даже не взглянула в Сережкину сторону, и он остался стоять, как громом пораженный. Или, используя более свежее сравнение, как шпала в огороде. Только что рот не открыл. И тут как раз со страшным скрежетом на повороте подъехал трамвай, и Сережка проводил его растерянным взглядом. Трамвай увозил Таню, которую Сережка уже привык считать своей девушкой. Да что Сережка, его друзья тоже так считали и всячески одобрили.

   То, что случилось, Сережка осознал только к вечеру, пребывая все это время в тягостном недоумении.

   - Это как же прикажете понимать? – думал он. – Все эти разговоры и даже объятия, и даже поцелуи.

   Он сначала жутко разозлился на Таню и даже обозвал ее разными нехорошими словами. Но как раз перед сном устыдился и подумал, что она же женщина, а женщина и постоянство есть вещи несовместные. Однако это ему спокойствия не добавило, и он принялся винить самого себя. Мол, не привлек, не завладел вниманием и даже не очаровал. В общем, слово за слово (далее нецензурно) и Сережка обругал себя теми самыми словами, из которых наиболее парламентскими были олух, муфлон и балбес. После этого он успокоился и заснул.

   Сергей Петрович к этому набору слов мог бы добавить еще много из богатого русского фольклора, но ему реципиента было жалко, и он знал (ну, опыт же), что этот горшок уже не склеить. Это надо что-то такое, куда, похоже, даже спасение от смерти не входит.

   На следующий день Сережка поймал себя на том, что опять идет в сторону Таниного института. Сережка выругался и хотел уже повернуть обратно, но тут ему в голову пришло, что вчерашний Танин демарш устроен ею специально, чтобы его позлить и сподвигнуть на более решительные действия. Но вот какие действия Таня могла счесть решительными? Набить морду ее нынешнему спутнику? Вот будет смеху, если он ни сном, ни духом и влип в это дело совершенно случайно. Сережка представил, как будет потешаться Таня, и тут же этот вариант отбросил. Больше в голову ничего не приходило, и он решил просто дождаться Таню.

   Ну, дождался. Она вышла, как и вчера, в сопровождении того же парня и, ни на миллиметр не повернув головы, прошествовала к трамваю. Сережка совсем увял. Вечер он провел погруженный в черную меланхолию. Никто из семейных к нему не приставал, видя, что человек не в себе. Сергей Петрович всю ночь выводил Сережку из его состояния, транслируя ему позитивные сны и всячески стараясь отвлечь. И отвлек. На следующий день Сережка дал согласие друзьям, давно уже подбивавших его на вечеринку с ночевкой у знакомых девочек на другом конце города. Друзья обрадовались, а мать вдруг воспротивилась, и Сережка даже с ней слега поругался. Дело в том, что она уже была знакома с Таней и категорически возражала против всех остальных. Сережка не стал объяснять матери почему он так поступает и просто ушел.

   - Танька и здесь наследила, - раздраженно подумал Сережка и поехал с друзьями с твердым намерением развлечься и забыться.

   Между прочим, друзья, узнав его историю, очень эти намерения одобрили.

   Но контингент ему сразу не понравился. Девочки были сильно не ровня Тане. Даже раздраженному Сережке так показалось. Он еще подумал, что, если бы он был тих и благостен, они вообще показались бы деревенскими бабами. Но тут же себя одернул, вспомнив своих деревенских, которые могли как раз дать с десяток очков вперед этому контингенту.

   Однако водка была ядреной и после двух стаканов Сережка развеселился. И обстановка показалась ему довольно миленькой и девочки были вполне себе ничего. Празднество стало шумным, народ веселился до упаду, выпивка с закуской перемежались танцами, а потом все разбрелись. Дом словно нарочно был разгорожен на несколько маленьких комнаток-клетушек. Так что всем хватило. Сережка забрел в одно из таких помещений привлеченный странными звуками. Когда он присмотрелся, то увидел в падающем из приоткрытой двери тусклом свете, как один из его товарищей уже без штанов трудился над представительницей мединститута. Он задрал на ней юбку, спустил до колен трусы, поставив в нужную позу, и уже не обращал ни на что внимания. Клиент хихикал и постанывал. Увидев такую картину, пьяный Сережка тоже хихикнул, но его не услышали. Паре было не до этого.

   Оставшаяся без кавалера хозяйка дома приняла Сережкины ухаживания стойко, но без энтузиазма. То есть, целовалась она сносно и даже против расстегивания кофточки сильно не возражала. Зато задиранию юбки активно препятствовала. Наверно имела виды на замужество, а Сережка в рядах претендентов точно не числился. Разочарованный Сережка оставил хозяйку и отправился в большую комнату к столу, где что-то еще оставалось. Вскоре к нему присоединился один из его друзей тоже, видать потерпевший поражение на половом фронте.

   - Ну ты чо? – спросил он.

   Сережка ответил не менее содержательно:

   - А ты чо?

   На этом диалог был завершен и оба приступили к выпиванию и закусыванию, хотя, если честно, ни есть ни пить уже не хотелось. Но не пропадать же добру.

   В общем, они уехали первым же автобусом пьяные, невыспавшиеся и раздраженные. Кроме одного, который был весел. Наверно ему перепало не один раз.

   Мать с Сережкой после этого не разговаривала, и он ощутил, что виноват, хотя вины за собой никакой не чувствовал. А потом пришло почти физическое ощущение, что организм лишился чего-то чрезвычайно важного. И это даже Сергей Петрович понял. А еще он понял, что Сережка потерял Дар. И тут же у Сережки заболел живот, и он улегся на диван. Мать немедленно перестала дуться, но особо беспокоиться не начинала – живот у сына побаливал с детства. Но на следующий день Сережка, чувствуя в теле страшную слабость, не пошел в институт. А ближе к обеду, когда он, стоя в коридоре, раздумывал, куда в данный момент податься, в туалет или опять на диван, у него хлынула горлом кровь и он рухнул на пол без сознания.

   Очнулся Сережка в машине «Скорой помощи», которая, бодро завывая, мчалась по направлению к какой-то больнице. Рядом сидела бледная мать.

ГЛАВА 3 - Поворот

С момента якобы размолвки прошло два дня. И каждый раз после окончания занятий Таня, выходя из института, украдкой бросала взгляд на дальнюю скамейку, где обычно ее дожидался Сережка. И оба раза его там не было. Таня фыркала, надеясь, что это звучало презрительно, но, скорее для себя, потому что ее больше никто не слышал и, задрав подбородок, шла к трамваю. Было уже тепло, апрель все-таки и Таня приходила на учебу в платье, поймав себя сегодня на том, что, глядя в зеркало перед уходом, подумала вдруг, что Сережке она в платье бы наверно понравилась. Но тут же несвоевременную мысль оборвала.

   На третий день Таня хоть и бросила взгляд на скамейку, убедившись, что на ней никого нет, но уже не фыркала презрительно. Тот, кто ее знал, запросто мог подумать, что она Сережку из своей жизни вычеркнула. И ошиблись бы. Ничего она не вычеркивала, а вовсе даже наоборот. Таню, при взгляде на пустую скамейку, охватывало непонятное беспокойство, мешавшее ровному течению ее мыслей. Тот парень, который, не зная этого, явился причиной их размолвки с Сережкой, был просто приятным собеседником в отличие от Сережки, говорившего мало, и только смотревшего на нее так, что Таню порой бросало в дрожь и она подспудно, не признаваясь в этом самой себе, желала, чтобы это длилось всегда.

   Нечто похожее у нее было еще в школе, когда она училась в девятом классе и Олькин, типа, друг притащил как-то своего приятеля. И тот вдруг предложил дружить и даже провожал после школы, неся ее портфель. Они даже целовались несколько раз украдкой. Но после его выпускного он уехал поступать и, видать, поступил, потому что Таня его больше не видела и как-то быстро забыла. А вот Сережка почему-то не забывался. Нет, Таня, конечно, была ему по гроб благодарна. За избавление от смерти положено помнить до конца дней. Но Сережка никогда об этом не напоминал. Он только смотрел на Таню глупо и восторженно.

   Через неделю Таня наконец поняла, что ей очень не хватает этих взглядов, этого голоса, имени Та́нюшка, не хватает Сережки. И вообще она поняла, что влюбилась. причем влюбилась капитально и даже где-то болезненно. Это было неожиданно как мощный, удар, всколыхнувший саму Танину суть и доведший ее до слез. Мало того, заставивший действовать.

   - Ты чего это, мать? -–немного кокетничая, спросила сама себя Таня. – Подумала бы.

   - Да пошла ты… - исчерпывающе ответила Таня внутреннему голосу.

   Была пятница, когда она пошла к Сережкиному институту с твердым намерением Сережку дождаться и выяснить наконец в чем она перед ним виновата (ну кроме тех прогулок с однокурсником). Ну не может же быть, чтобы не виновата. Расписание и месторасположение аудиторий она знала и, сбежав с последней пары, уселась дежурить на бортике, слава богу, неработающего фонтана у главного корпуса.

   Звонок, возвестивший конец занятий, застал Таню, взведенной как боевая пружина. Она приготовила массу слов для всех вариантов, по которым могли пойти переговоры. Нетерпение ее было так велико, что она вскочила и стала ходить взад-вперед, ежесекундно бросая взгляды на выход. И наконец из него потекла река студентов и где-то в середине мелькнули лица Сережкиной группы. Но самого его видно не было. У Тани упало сердце и быстро-быстро заколотилось где-то там, в животе. Она огляделась еще раз, догнала Гришку, живущего, как она знала в соседнем с Сережкой доме и тронула его за рукав. Гришка оглянулся и сбился с ноги.

   - Таня?!

   Таня, почему-то запинаясь, спросила, где Сережка.

   - А его уже неделю нет, - охотно пояснил Гришка. – Болеет наверно.

   - Как болеет? – ужаснулась Таня. – И вы не знаете?

   - Так придет – расскажет, - довольно беспечно сказал Гришка. – А если тебе так интересно, поди спроси сама.

   Таня смешалась.

   - Так я адреса не знаю.

   - Да тут совсем рядом. Пойдем, покажу.

   Оказалось, действительно рядом. Последний лестничный марш на третий этаж дался Тане очень нелегко. В горле пересохло, ноги стали хуже ватных, а все слова, которые она заготовила, как-то разом вылетели из головы. Дверь открыла высокая худая девица, на Сережку совершенно не похожая.

   - Младшая сестра, - вспомнила Таня.

   - Здравствуйте. А Сережу можно? – спросила она подобострастно, и сама себе не понравилась.

   - Нет Сережи, - ответила девица мрачно и собралась закрыть дверь.

   Таня была девушкой романтичного склада, о чем никто даже и не догадывался, и с очень богатым воображением. Поэтому слова Сережкиной сестры прозвучали для нее аккордами траурного марша. Таня побелела, хотя румянца на ней и так не было, и немо открыла рот. Девица, видно, заинтересовавшись таким явлением, притормозила с дверью, и Таня наконец спросила, пугаясь услышать ответ:

   - А где он?

   Но аккорды стихли, когда девица ответила:

   - В больнице.

   Бедная Таня испытала такое облегчение, что чуть не упала на ослабевших ногах и следующий вопрос задала уже более твердым голосом:

   - А что с ним?

   Сережкиной сестре, похоже, высокая красивая девушка понравилась, и она решила поделиться подробностями.

   - Внутреннее кровотечение, - сообщила она. – Его без сознания увезли. Он теперь в реанимации.

   Таня вообще перестала что-либо понимать. У Сережки же Дар. Он же может любую болячку… И она тому яркий пример. Ну почему же он со своей не справился? Впрочем, об этом можно подумать потом.

   - А в какой он больнице?

   Девица вроде прониклась к ней доверием, потому что сказала доброжелательно:

   - На Парбычевом бугре.

   Таня кивнула и заторопилась.

   - Я не могла бы оставить у вас свой портфель?

   Девица согласно кивнула и протянула руку.

   Никогда в жизни Таня так не бегала. На высоких каблуках бежать было очень неспособно. Но Таня старалась. А когда добежала до улицы Савушкина, увидела поворачивающий слева от стадиона зеленый огонек такси. У Тани был целый рубль, и она посчитала что его хватит. О том, на что ехать обратно, Таня не подумала и подняла руку.

   Шофер попался разговорчивый, но Таня беседу не поддержала, у нее в голове засели два слова «кровотечение» и «реанимация», а внутри словно все заледенело. Шофер посмотрел на бледную как смерть красивую девушку и умолк.

   В приемном покое, куда она ворвалась бледная, взлохмаченная, с глазищами на пол лица, напугав ко всему привычную медсестру, ей сказали, что вообще-то посетителей уже не принимают, но, если она уговорит лечащего… Таня не собиралась никого уговаривать. Она проигнорировала вопль «куда?!» и по широкой лестнице взлетела на второй этаж, где располагалась хирургия. Ей в приемном покое объяснили, что Бардина сегодня перевели в общую палату.

   Сережка брел по коридору от туалета, куда он первый раз ходил самостоятельно. Рейс оказался неожиданно трудным и приходилось держаться за стенку. Крови в него залили наверно литра полтора, но кровопотеря все равно сказывалась. Мысли в голове бродили самые невеселые. Лечащий врач сказала, что консервативное лечение штука длительная, но это все-таки лучше, чем в таком возрасте лишиться трех четвертей желудка.

   Сергей Петрович был абсолютно согласен с лечащим врачом, тем более, что Сережкин Дар исчез и он подозревал, что всему виной сам Сережка, отключивший его принудительно, сам того не сознавая, когда посчитал, что с Танькой у него все кончено.

   Сережка на мгновение отвлекся от сугубо медицинских мыслей и перед глазами сразу встала Таня, какой он ее видел в последний раз. В легком плащике с волосами, собранными в низкий хвост. Она смеялась, идя рядом с высоким парнем и совсем не обратила внимание на дальнюю скамейку. Сережка скрипнул зубами, поднял глаза и тут же увидел бежавшую навстречу по коридору Таню.

   Всегда аккуратная и чистенькая Таня сейчас больше всего походила на огородное пугало. А за ней, отстав на десяток шагов, бежала, хватаясь за сердце, толстая тетка в белом халате. Зрелище было совсем уж нереальным, но Сережки было не до таких тонкостей. Он попытался держаться за стенку, но ничего из этого не вышло, и Сережка медленно сполз по ней на пол. Таня, вскрикнув, бросилась вперед и упала рядом на колени. Ее короткое платьице задралось до опасного предела, обнажая длинные ноги. Зрелище было довольно пикантное и крайне эротичное, но Сережка смотрел только на Танино лицо. Большеглазое и с кривящимися пухлыми губами. Лицо, которое снилось ему еженощно и которое он любил до дрожи. Таня, Таня. Зачем сейчас-то?

   Сережка представил, как он выглядит со стороны в застиранной больничной полосатой пижаме тощий, бледный и чуть не взвыл. И тут Таня, та самая Таня из снов, обхватила его голову и прижала к своей груди. Ничего не понимающий Сережка, ощутив ее упругое тепло, чуть не умер, и на этот раз - окончательно. А Таня наклонила к нему залитое слезами лицо и прошептала:

   - Сереженька, я люблю тебя!

   Это был удар. Такое мало кто мог выдержать. Однако, Сережке он придал силы настолько, что он перестал упираться руками в пол, чтобы окончательно не свалиться и, обмирая от священного ужаса, попытался обнять прильнувшую Таню. Но тут вмешались злые потусторонние силы. Добежавшая толстая тетка ухватила Таню поперек туловища и стала ее оттаскивать, а две медсестры, контролируемые лечащей докторшей Светланой Александровной, схватили Сережку под руки и вздернули на ноги. Дверь в палату была рядом и, когда его втаскивали внутрь, удерживаемая толстой теткой, захлебнувшаяся плачем Таня крикнула:

   - Я его невеста!

   Сережка рванулся было, но силы были слишком неравны. Медсестры повалили его на койку, благо она была рядом с входом, и Светлана Александровна с размаху вонзила ему иглу шприца прямо сквозь пижаму.

   Обитатели палаты, даже самые тяжелые, как один приподнялись на койках, чтобы посмотреть организованный Сережкой спектакль.

   - Та́нюшка, - пролепетал он напоследок и отключился.

   Плачущую Таню толстая тетка увела вниз. Все ходячие вышли в коридор и сочувствовали, а две особо чувствительных женщины шмыгали носами. Одна же, самая юная, сказала завистливо:

   - Вот это любовь.

   На нее посмотрели сочувственно.

   - Что же ты, девка, - сказала плачущей Тане тетка, ведя ее в умывальник. – Он же еще не оклемался и слаб как младенец.

   - Я должна была это ему сказать, - всхлипнула Таня. – Мы поссорились, и он шесть дней не приходил. А оказалось… - она опять заплакала.

   - Не плачь, девка, поправится твой суженый, - тетка умыла Таню и вытерла ей лицо своей косынкой. – Ты приходи завтра. Я своей сменщице скажу – она тебя сразу после завтрака пустит.

   - Спасибо, - пробормотала Таня и, достав кошелек, обнаружила там целую одну копейку. – Простите, не могли бы вы одолжить мне пять копеек на два трамвая. Я обязательно отдам завтра.

   - Пойдем, - сказала тетка. – У меня сумка в дежурке. Отдашь сменщице. Скажешь, для тети Тани.

   - Я тоже Таня, - почему-то обрадовалась Таня.

   В полупустом вагоне, стоя на задней площадке, Таня ехала опустошенная и подавленная. Слезы кончились, в груди зияла огромная пустота. Сережка выглядел отвратительно. Куда делся его Дар – неизвестно. И он вряд ли понял то, что Таня ему сказала. Сережка был зримо болен, худ и какой-то серый. Тане даже показалось, что он ее не слышал и к ее чувству любви прибавилась острая жалость. Таня, не сходя с места, дала себе страшную клятву сделать так, чтобы Сережка опять стал прежним Сережкой. Чего бы ей это не стоило. Отдельно к клятве Таня прибавила, что сделает это безотносительно к своему излечению.

   Дома она сдернула дискредитированное платье и оглядела себя в зеркале. Выглядела Таня как запойная потаскуха: опухшая, со щелочками вместо больших глаз и искривленными пухлыми губами – предметом зависти девчонок и практичного интереса мальчишек (ну, Таня так думала). правда ниже подбородка все было нормально. И даже больше чем нормально. Потрясающая Танина фигура никуда не делась.

   - Что он во мне нашел? – в который раз спросила себя Таня, озирая свою физиономию. – Впрочем, мне еще представится случай узнать.

   Таня твердо решила приехать завтра пораньше, предполагая, что завтрак в больнице ранний. А посему спать улеглась при наступлении сумерек. Есть совершенно не хотелось и она только выпила чаю.

   От вколотого злобной докторшей снотворного Сережка очнулся часов в пять утра. Палата разноголосо храпела. Сережка настороженно прислушался к организму. Организм почему-то вел себя безупречно. А ведь еще вчера вечером он показал себя не с лучшей стороны. И если бы не Таня.

   - Постой, постой, - подумал Сережка. – Причем здесь Таня. То, что она мне снилась еще ничего не значит. Она мне каждую ночь снится.

   Но потом он стал вспоминать. И признание в любви, которое даже в горячечном бреду не могло привидеться, и ее крик «я его невеста!», заставивший Сережку жарко покраснеть и затравленно оглянуться, хотя кричала Таня вроде как вчера, а вспомнил он сегодня, и, наконец, Танина грудь. Сережка ощутил ее упругую нежность через платье и лифчик и покраснел второй раз, но оглядываться уже не стал.

   Сережка встал и вышел в коридор. Коридор был пустынен. Постовой медсестры не было видно. Наверно спала в процедурной. Есть хотелось неимоверно, и Сережка отнес этот факт к новому состоянию своего организма. До завтрака было еще два с половиной часа. Как счастливый обладатель титула выздоравливающего, Сережка был обречен на манную кашу, которую в местном пищеблоке варить не умели. А родители придут только часов в десять. Но их так запугали, что они, похоже, ничего не принесут. Таня! А Тане-то с чего идти?

   Сережка прошел по длинному коридору взад-вперед и посмотрел на часы. Прошло ровно десять минут. Желудок спазмировал и угрожал съесть все вокруг. Сережка прикинул, что, если он пройдет по коридору туда-обратно шесть раз – как раз пройдет час. А там еще час и завтрак. И Сережка отправился в путь. Однако уже через десять метров поймал себя на том, что ускоряет шаги.

   - Э-э, нет, - сказал он сам себе. – Так дело не пойдет.

   И тешил ходить по всему коридору. То есть мимо центральной лестницы в левое крыло и обратно. Пока он размышлял и высчитывал, прошло еще десять минут.

   - Эге-ж, - обрадовался Сережка. – Пройду один раз – вот тебе и шесть часов утра.

   Проходя коридор третий раз, Сережка увлекся. Даже желудок, словно осознав, перестал требовать свое. Тапочки, будучи на несколько размеров больше, постоянно слетали и Сережка вынужденно не поднимал ноги, волоча их по полу. Наверно этот звук и разбудил спящую медсестру. Она высунулась из процедурной, пребывая не в самом лучшем виде, и увидела удаляющегося по коридору Сережку.

   - Больной! –окликнула она его. – Вы куда?

   - Туда, - Сережка остановился и указал направление. – Только я здоровый, - и отправился дальше.

   Медсестра подумала, посмотрела на часы. Ну, действительно, ходит человек, ни на что не жалуется. Медсестра еще подумала и скрылась за дверью процедурной. А Сережка дошел до торцевого окна и посмотрел на улицу. На улице было хорошо. Конец апреля, раннее утро. Сережка сделал поворот кругом и отправился обратно.

   В десять минут восьмого он сделал последний поворот у окна и решил, что аппетит он нагулял достаточный и теперь надо завершить прогулку водными процедурами, то есть умыться. Палата небось уже очнулась и он никому не помешает. А потом решил дойти до лестницы вниз, чтобы, значит, достойно завершить прогулку. До лестницы он дошел и, уже поворачивая, бросил взгляд вниз, в холл. А там на скамеечке сидела Таня.

   У Сережки немедленно упало куда-то сердце, ослабли ноги, и он ощутил себя жутко больным. Но бежать и прятаться уже было нельзя, потому что Таня подняла голову и взгляды их встретились.

   Юная девушка Танька выглядела как картинка из глянцевого журнала: тщательно расчесанные на прямой пробор бело-золотые волосы; платьице, сидящее как вторая кожа; синие глазища, в которых хотелось немедленно утонуть и длинные ноги с тонкими лодыжками. И все это великолепие поднялось со скамейки навстречу спускающейся по лестнице линялой пижаме, висящей как на заборе на худом лохматом парне, ступающем под Таниным взглядом по ступеням как по минному полю.

   Они встретились у начала лестницы. Таня открыла было рот, но Сережка успел первым и, преодолев перехваченное горло, произнес:

   - Та́нюшка. Любимая.

   Глаза у Тани стали занимать все лицо и трубный глас (который слышала только она) возвестил, что вот он, ее принц. а в следующий момент Таню накрыло и она судорожно вцепилась в пижаму своего принца, чтобы не упасть. Волна невыразимого счастья прокатилась по ее телу, и Таня только через несколько секунд поняла, что Сережка держит ее, обняв за талию.

   у Сергея Петровича защипало в несуществующих глазах.

   Таню впервые в жизни назвали любимой. Она ждала этого девятнадцать лет. Ну ладно, отнимем детство – десять. Но не меньше. Хоть бы один какой… Конечно, о том, кто сорвал, так сказать, Танькин бутон речи не шло. Уж он-то всяко о любви не то что не говорил, но даже не думал. Может быть еще и поэтому Таня окликнула Сережку, который просто пробегал мимо. Вряд ли затем, чтобы поностальгировать с одноклассником. Васька вон, два года мимо бегал. А ведь десять лет был одноклассником. Значит Таня хотела хоть напоследок услышать слово «любимая». Уж она-то знала, как Сережка на нее смотрел целых два года. И когда Сережка этого не сказал, Таня даже растерялась, но потом поняла, что он взамен даровал ей жизнь. И тогда Таню подхватило и понесло…

   Ровно в десять, когда пришли родители с сестрой, Таня с Сережкой сидели перед главным корпусом на скамеечке и держались за руки. Сережка перебирал Танины тонкие пальчики, а обладательница этих пальчиков смотрела куда-то вдаль и можно было держать пари, что она ничего там не видела. Таня даже не шевелилась, чтобы, не дай бог, не расплескать переполнявшее ее счастье. Она добилась своего – она была любима и любящий ее человек сидел рядом в мятой, линялой больничной пижаме. Но Таня откуда-то совершенно точно знала, что этот человек – принц. Откуда она это знала – Таня не интересовалась подробностями. Знала и все. С того самого вечера в институте Таня перестала удивляться случающемуся с ней. Но никто не мог ее упрекнуть в том, что она бездумно плывет по течению. Достаточно вспомнить то, что Таня вспоминать не любила, что привело ее к размолвке с Сережкой. Таня посчитала это отклонением от генеральной линии, к которой она благополучно вернулась. Она осторожно высвободила ладошку из ласкающих пальцев, хотя ей было неимоверно приятно, и решительно ухватила Сережку за руку чуть выше локтя. Это показалось ей страшно интимным, и Таня даже вздрогнула от удовольствия. Сережка поискал куда деть свободную руку. До Тани было далеко, и он решил довольствоваться имеемым контактом, а свободную руку положил на колено. Так их и застали пришедшие родители и сестра.

   Родители, увидев неделю назад отбывшего на скорой в бессознательном состоянии сына рядом с красивой блондинкой, с которой он явно находился в близких отношениях, были в шоке. Первой опомнилась сестра. И по молодости лет и потому, что считала себя с блондинкой уже хорошей знакомой.

   - Привет, - сказала она. – Когда за портфелем зайдешь?

   Оба, и брат и блондинка воззрились непонимающе и спросили почти одновременно:

   - За каким портфелем?

   - Ой! – вспомнила Таня. – Я у вас портфель оставила, чтобы не таскаться с ним по больницам, - и ответила сестре. – Я завтра с утра заберу. Надо будет все-таки в институт зайти.

   Сережка тем временем встал и Таня, как пришитая, тоже поднялась, по-прежнему держа его за руку.

   - Мам, пап, - сказал Сережка. – Это Таня.

   - Здрасьте, - произнесла Таня с непохожей на нее робостью.

   - Мы с Таней учились вместе два года, - продолжал Сережка, не давая родителям опомниться, - поэтому знаем друг друга хорошо.

   В этом месте молчащая, опустив глаза, Таня улыбнулась краешком губ.

   - А теперь она студентка третьего курса, - Сережка перевел дух и посмотрел на молчащую Таню, словно спрашивая разрешения. – А не далее, как сегодня я ей сделал предложение.

   Отца смутить было трудно, но все-таки он был слегка удивлен. Мать – женщина впечатлительная, даже рот приоткрыла. Отец нашелся первым. Он посмотрел на запунцовевшую Таню и спросил:

   - А она согласилась?

   Сережка выдержал паузу, давая Тане возможность высказаться. Все замерли в ожидании.

   - Согласилась, - тихо сказала Таня и, отвернувшись, уткнулась лбом в Сережкино плечо.

   В общем, через час родители ушли с одной стороны, обрадованные выздоровлением сына, а с другой, обрадованные не менее нежданным обретением потенциальной невестки. На пути к трамваю они сошлись на том, что невестка уж больно хороша. А дочь, которой уж очень понравилась Таня своим отношением к брату, их в этом дополнительно убедила.

   А Сережка с Таней пропустили и обед, и все сидели на скамейке, а когда надоедало сидеть, гуляли по территории, периодически целуясь и при этом совершенно не обращая внимания на окружающих. Когда они целовались в очередной раз, Таня вдруг подумала, что она ведь могла полюбить Сережку еще в девятом классе и ей вдруг стало так тоскливо, что она заплакала, и Сережка перепугался и принялся ее утешать и гладить по шелковым волосам, и по плечикам. А Таня, принимая его ласки, плакала все горше. Ей казалось, что, если бы тогда, четыре года назад Сережка сказал бы ей «любимая», она пошла бы за ним на край света. Когда она, всхлипывая, сказала ему об этом, Сережка только грустно усмехнулся. Он не стал говорить любимой, что если бы тогда он сморозил такое, то Таня над ним бы даже смеяться не стала.

   - Та́нюшка, - сказал он. – У истории нет сослагательного наклонения.

   - Есть, -–возмутился Сергей Петрович. - Есть.

   И хорошо, что Сережка этих слов не слышал. А то бы точно свихнулся.

   Сережка проводил любимую до ворот, когда уже стало смеркаться и Таня в легком платьице стала зябнуть. Она не хотела уходить и пришлось ее почти прогонять. Наконец Таня смирилась и, поцеловав его на прощанье, побежала к трамваю, пообещав завтра явиться с утра.

   - У меня завтра с утра разборки с докторами! – крикнул ей вслед Сережка. – Приходи после института.

   Таня ехала в трамвае опять на задней площадке. Садиться ей не хотелось, хотя вагон был полупустым. Таня обмирала от прихлынувшего счастья. Она все еще была там, со своим возлюбленным. Его прикосновения и поцелуи сводил Таню с ума, и она за день так привыкла к состоянию легкой сумасшедшинки, что просто не представляла, как она проведет без Сережки целую ночь и потом еще полдня. Из этого состояния Таню вывели довольно грубо, когда на вокзале ее одиночество нарушили четверо пьяных субъектов (ну, воскресенье же).

   - Гляньте, - сказал один. – Какая клевая чувиха. Слышь, чувиха, пойдем с нами. Не обидим.

   Таня посмотрела на него дико и побежала на переднюю площадку. Вагон со скрежетом поворачивал и до Таниной остановки оставалось метров триста.

   - Ты куда, сучонка! – крикнул другой. – А ну стой! – и он, покачиваясь и хватаясь за спинки сидений, направился за Таней.

   Таня в ужасе задергала дверь.

   - Не тронь девчонку, паразит! – какая-то толстая тетка решительно встала, преградив дорогу пьяному, и тот, примирительно что-т пробормотав, пошел обратно.

   - С-спасибо, - дрожащим голосом пробормотала Таня и выскочила в открывшуюся дверь.

   Все очарование было разрушено. Дрожа от пережитого страха и от вечерней прохлады, девушка дождалась другого трамвая, проехала пару остановок и пошла дворами, все еще пугливо оглядываясь. Она шла и говорила сама себе, что Сережка, вернувшись, никуда ее одну не отпустит и как это будет здорово ходить в любое время, да даже в темноте, прижимаясь к своему любимому. Таня так отчетливо представила, что ее Сережка идет рядом, что на мгновение даже поверила в это и ей опять стало хорошо.

   Дома Таня, не переодеваясь, прошла на кухню и поставила на огонь чайник. Есть совершенно не хотелось.

   - Боже мой, - Таня заходила по маленькой кухоньке из угла в угол.

   Ей вдруг представилось, что она не окликнула Сережку тогда, на вечере, и он прошел мимо. Тане стало реально плохо. Она посмотрела на висящий на стене отрывной календарь. Конец апреля. Она бы уже умерла, так и не вкусив… (Тане понравилось слово «вкусив»). Своей первой и настоящей… Таня нисколько не сомневалась, что ее любовь действительно настоящая, потому что, когда она думала о своем избраннике, у нее дрожали губы. Конечно, у знающих людей это показателем настоящести не считается, но Таня готова была поклясться (причем, за себя и за Сережку), что их чувство не только взаимно, но и вечно.

   Ехидный внутренний голос тут же поинтересовался:

   - Ты что ж, собираешься жить вечно?

   Но Таня ему достойно ответила:

   - Я умру, но любовь наша останется жить в наших детях и, может быть, во внуках.

   Звучало немного пафосно, но что-то подсказывало Тане, что звучало верно.

   Заварив чай, Таня подумала, что есть по-прежнему не хочется, хотя последний раз ела в ранний завтрак. Потом она без перехода подумала, что ведь может и похудеть, а вдруг Сережке это не понравится. Таня побежала в прихожую и посмотрела на себя в зеркало. Ну и, понятное дело, сама себе не понравилась. Таня нашла свои щеки слишком впалыми, а нос заострившимся. Почему она решила, что Сережка должен любить девушек с ямочками на щеках, осталось ее тайной. Таня достала из холодильника все, что там было и, отделив половину, съела, запив кружкой чая.

   Отяжелев после ужина, Таня отправилась на диван, чтобы спокойно помечтать о Сережке, но, усевшись, обнаружила, что еще не переоделась.

   Пробегая обратно в комнату в трусиках и в лифчике, Таня задержалась у зеркала. В зеркале она помещалась только до пояса. Таня всмотрелась и опять себе не понравилась. Опять возник вопрос: «что он во мне нашел?». Таня подошла к делу со всей тщательностью и сняла лифчик. Груди ей не понравились категорически. Таня всегда была невысокого мнения о своих грудях, а теперь она вообще их рассматривала с якобы мужской точки зрения. Груди у Тани были хоть и второго размера, но сильно отличающиеся от таких же у подруг. Они были широкими у основания, почти идеально полусферическими и с темно-розовыми вишенками сосков. Вот основаниями своими они в стандартный лифчик и не вмещались. И Таня по этому поводу очень страдала.

   И потом, шея была явно не лебединая. Шее положено быть длинной (ну, или высокой), а у Тани она была совсем обычной. Ну хоть, слава богу, талия не подвела. Талия была Таниной гордостью, и она всегда носила одежду с поясом, чтобы эту гордость подчеркнуть. Подруги неприкрыто завидовали. Таня поднялась на цыпочки, и талия попала в кадр. Полюбовавшись, Таня принесла из кухни маленькую скамеечку, взгромоздилась на нее и решительно спустила трусики до колен.

   Вот бедра ей понравились. Не широкие, но и не узкие и прекрасно контрастирующие с талией. И нету этих западинок у бедренных суставов. Таня повернулась в профиль. Попа ее тоже порадовала. Не плоская, не вислая и в меру выпуклая. Ну а по ногам… Таня не сомневалась, что по части ног она любому сто очков вперед даст.

   Дальше Таня наклонилась вперед, чтобы разглядеть в золотистом треугольнике плотно сжатые половые губки. И вдруг горячая краска стыда залила ее щеки. Таня резко выпрямилась, едва не свалившись со скамеечки. Как она могла забыть, как могла.

   - Боже мой, хороша же у Сережки возлюбленная. И что же теперь делать?

   Таня заметалась по комнате и едва не упала, совсем забыв о спущенных трусах.

   - Господи, - причитала она. – Сделай так, чтобы Сережка не заметил, что я не девушка.

   А ехидный внутренний голос подсказал:

   - Обязательно заметит. Обязательно. Мужики, они такие.

   - Что же мне делать? – вопросила Таня в пространство.

   - Что делать. Что делать, - внутренний голос был категоричен. – Правду сказать.

   - Но он же меня разлюбит, - заплакала Таня. – Скажет, зачем мне этот проходной двор.

   - Дура ты, Танька, - посуровел внутренний голос. – Если вы действительно друг друга любите, то это такая мелочь, о которой и говорить не стоит. И почему у тебя вдруг возникла мысль о траханьи. Как будто это главное. Да твой любимый до тебя лишний раз дотронутся боится и смотрит как на икону. А ты…

   - Да это я так, - стала оправдываться Таня. – Ведь любовь же не бывает без этого самого. Иначе это не любовь. А то, что я люблю – это вне сомнения. Мне стоит только вспомнить Сережку, и я уже дрожу и таю. И готова отдать ему всю себя. А тут… - и Таня снова заплакала.

   Сережка валялся на кровати и думал о Тане. О своей Та́нюшке. О своей любимой, о своей невесте. Палата засыпала. Пришла дежурная медсестра и выключила свет. В темноте думалось еще лучше. Та́нюшка казалась ему девушкой практически идеальной. Понятное дело, что влюбленные не замечают мелких изъянов на предметах своей любви. Мало того, говорят, что иногда даже крупных не замечают. Но это наверно уже легенды. А Та́нюшка таких изъянов вообще не имела. Это Танька, критически осматривая себя в зеркале, находила их массу. Сережка как-то робко подумал (оглянувшись даже в темноте), что Танюшка без одежды еще красивее. Для Сережки, который ни разу не прикоснулся даже к обнаженным Таниным рукам выше запястья, это была мысль равноценная святотатству. Сидящая рядом на кровати воображаемая Таня шутливо погрозила ему пальцем. Сережка покраснел и огляделся в темноте. И в это время заметил, как с другой стороны тихо присела на койку совсем юная Танька в белом школьном фартучке.

   Критически взглянув на Сережку, она перевела взгляд на себя же с другой стороны. И взгляд ее был вопросительным. И тогда Таня, что в белом платье, взяла за руку Сережку и глаза ее полыхнули синим. Школьница Танька улыбнулась и растаяла.

   - Господи, - подумал Сережка и посмотрел с надеждой на свою Та́нюшку, и та ему успокоительно покивала.

   И Сережка, предполагавший всю ночь думать о Тане, неожиданно заснул.

   С утра, как он Тане и обещал, начались разборки с врачами. Сначала он предъявил себя лечащему врачу и, нагло заявив, что абсолютно здоров, потребовал выписки. Обалдевшая Светлана Александровна на слово Сережке не поверила и назначила обследование. Заранее отказавшийся от завтрака Сережка покорно отправился на рентген, потом сдал все причитающиеся анализы. А затем пошел в ординаторскую и сказал:

   - Светлана Александровна, давайте я напишу заявление, что отказываюсь от лечения, чтобы у вас не было неприятностей.

   Врач растрогалась, но не подала вида.

   - Подождите, больной, что еще покажут рентген и анализы.

   К обеду стало понятно, что и рентген, и анализы показали Сережкину правоту. Увидев результаты, лечащий врач побледнела и только повторяла:

   - Как же так? Ну как же так?

   Сережка только руками разводил, мол, а хрен его знает. Феномен. А сам думал, что вот сейчас у Тани кончается последняя пара и, максимум, через час ее можно ждать.

   - Хорошо, - сказала наконец лечащий врач. – Завтра я вас выпишу, - потом помедлила и, смущаясь, попросила. – А заявление вы мне все-таки напишите.

   - Хоть десять заявлений, - обрадовался Сережка и убежал.

   Надо было успеть на обед, потому что есть хотелось из-за пропущенного завтрака так, что на урчание желудка оборачивались проходившие по коридору. Но процесс обеда пришлось скомкать, потому что Сережке вдруг привиделась сбежавшая с последней пары Таня. Котлету он заглотил в рекордное время и, распугивая больных, запрыгал по лестнице через две ступеньки, с трудом сдерживаясь, чтобы не съехать по перилам. Он выскочил из центрального входа и его занесло на повороте. И тут от ворот действительно показалась Таня в белом платье.

   Таня была ослепительна. Не в смысле красоты неописуемой, а в смысле ослепительности. Сережка на полном ходу встал как вкопанный и уставился на это явление, как баран, впервые увидевший новые ворота. Высокое солнце слегка съехало к западу и било Тане сверху в спину, а ветер, порывами налетая спереди, вздымал длинные девчонкины волосы и подол легкого платьица. Таня придерживала подол левой рукой, а волосы правой. Тело ее просвечивало сквозь платье, глазищи сияли синим и все вместе это выглядело настолько фантастическим, что затормозивший Сережка приоткрыл рот. И он был такой не один.

   Таня увидела его, выбежавшего из-за угла, и протянула руки, оставив и подол, и волосы во власти ветра. Ветер тут же воспользовался предоставленными возможностями – подол взлетел, обнажая великолепные бедра до самых белых трусиков, а волосы образовали ореол вокруг головы, и Таня стала похожа на шаловливую фею из сказки. Сережка, ощущая, что совершает осквернение святыни и обмирая при этом, подхватил Таню на руки и платье сразу улеглось и волосы свободно потекли на спину. Таня охотно взвизгнула и, встав за углом на асфальт, обняла Сережку за шею тонкими сильными руками, прижавшись всем телом. Они немедленно поцеловались. Танины губы были горячи и упруги. С трудом оторвавшись от них, да и то потому, что не хватило воздуха, Сережка прошептал в шелковые волосы, пахнущие далеким запахом лаванды:

   - Танюшка! Радость моя, счастье моё, любовь моя!

   А Таня тихонько дышала ему в шею, и Сережка почувствовал, как горячей и влажной становится на плече его пижама.

   - Танюшка, - всполошился Сережка. – Ты почему плачешь, родная?

   - От счастья, - всхлипнула Таня. – Скажи, Сережа, ты меня любишь?

   - Конечно люблю. А почему ты спрашиваешь?

   - Просто мне хочется слышать это как можно чаще.

   - Люблю, - сказал Сережка. – Люблю мою милую, мою доверчивую, мою нежную Таньку.

   И Таня опять заплакала.

   Мать, которая навещала сына незадолго перед Таней, на следующий день принесла ему «гражданскую» одежду. Сережка тепло распрощался с лечащим врачом, с соседями по палате и отбыл, заранее предвкушая встречу с любимой. Он предполагал встретить ее возле института.

   Таня выбежала из институтских дверей одной из первых.

   - Таня! – крикнул Сережка и на его крик оглянулось сразу несколько девчонок.

   Но Таня, конечно, затмевала всех. И не только внешне. Она вскрикнула, уронила портфель и бросилась к Сережке. Сережка раскрыл объятия, и Таня в своем легком платьице с белым плащом волос влетела в них, ни на секунду не задержавшись. Сережка беззвучно ахнул, ощутив в руках родное теплое тело. Они не сказали друг другу ни слова, пока не нацеловались до полного умопомрачения.

   Танька-Та́нюшка, - наконец сказал Сережка, глядя в бездонные глаза, в которых опять копились слезы. -–Ну почему ты опять плачешь, любимая?

   - Я не могу, - Таня виновато шмыгнула носом. -–Оно как-то само.

   Сергей Петрович, глядя на Таньку глазами Сергея, чуть сам не прослезился, а, вспомнив Таньку трехлетней давности, подумал:

   - Ну кто бы мог тогда подумать, глядя на эту мечтательницу… - мысль он не закончил, потому что на смену пришла другая и Сережка вдруг замер на мгновение и словно через силу пробормотал:

    Ведь отрадней пения птиц,

    Благородней ангельских труб

    Нам дрожание милых ресниц

    И улыбка любимых губ.

   Таня удивленно посмотрела на него.

   - Откуда это?

   - Из головы, - усмехнулся Сережка. – Можно я поцелую твои ресницы?

   - Нет! – испугалась Таня. – Целовать глаза – это к разлуке. Лучше губы.

   Сережка опять прикоснулся к Таниным губам, унимая каждый раз одолевавшую его дрожь и сказал виновато:

   - Танюшка, мне завтра предстоят испытания моего, так сказать, Дара. Так что вечером я буду поздно.

   - Я с тобой, - решительно заявила Таня.

   - Тебе это должно быть неприятно, - поморщился Сережка. – Там все непросто.

   - Ничего, - довольно самоуверенно ответила Таня. – Выдержу. Пошли лучше быстрее домой. Я жутко соскучилась, - и прижала к себе Сережкин локоть.

   Сережка сразу перестал видеть дорогу. Он упивался Таниным теплом, Таниным ароматом, ощущением тугого Таниного тела. Впрочем, Таня в качестве лидера была немногим лучше и пара шла по сложной кривой, то и дело натыкаясь то на росшие вдоль тротуара кусты, то на стену длинного здания завода. При этом каждые метров пятьдесят они останавливались, чтобы поцеловаться. Таня, игнорируя прохожих, обнимала Сережку за шею и поднимающийся подол платьишка демонстрировал всем лучшие в мире ножки почти на всю их длину. Игнорируемые прохожие это ценили и оглядывались.

   Сделав по дороге десяток перерывов, они все-таки дошли до Таниной квартиры.

   - Во сколько тебе завтра? – спросила Таня, высунув голову из комнаты где переодевалась.

   - Меня будут ждать в восемь вечера, - ответил Сережка.

   - И мы там надолго?

   - Думаю, что за час я управлюсь. Да дорога. Правда, тут недалеко. Минут пятнадцать.

   Таня появилась в дверях минут через десять.

   - Я готова.

   На ней были брючки в обтяжку и клетчатая рубашка с короткими рукавами. Сережка вскочил, чувствуя, как зачастило сердце. Таня была безбожно хороша.

   - Тань, - сказал он хрипло. – Я ведь домой собрался. А потом хотел зайти к тебе часов в пять.

   - Я с тобой, - безапелляционно заявила Таня. – Хочу тебя у матери отпросить, чтобы ты пожил у меня.

   Сережка не нашелся, что ответить. Ему, конечно, очень этого хотелось, но мать…

   - Вот и ладно, - удовлетворенно сказала Таня. – Надеюсь, твою невесту обедом накормят.

   - Таня!

   - Тогда идем, - Таня закрыла дверь и поскакала по ступенькам как первоклассница, а Сережка шел сзади и восхищался Таниной грацией.

   Мать очень обрадовалась Таниному приходу. Казалось бы – пара встреч, а она будущую невестку просто обожала. Впрочем, Таню нельзя было не обожать. Она бы наверно, если бы, конечно, захотела, то заставила обожать себя даже первого секретаря обкома. Просто она не хотела. Ей вполне достаточно было одного обожателя.

   Естественно, Таню накормили и она, похлопав себя по плоскому животу, заявила:

   - Теперь можно и не ужинать. Теть Маш, а у меня к вам просьба.

   - Излагай, - благодушно сказала мать.

   - Теть Маш, а вы можете отпустить Сережу пожить у меня. А то мне одной страшно. А с матерью я утрясу.

   Вот это просьба. Мать задумалась. Женщина она была довольно консервативного склада. К тому же всю жизнь провела в деревне. Ну, кроме института и нескольких лет в Астрахани. Оно, конечно, Татьяна – девка справная и влюблена без памяти что видно даже невооруженным глазом. Но до свадьбы… Опять же, что будущая свекровь скажет.

   - Таня, а как же мать?

   - Теть Маш, за мать не беспокойтесь. Не скажу, что я среди нее в большом авторитете, но уж Сережка точно в нем.

   - Сережка-то там каким боком? Она ж его ни разу не видела.

   - Я рассказала, - потупилась Таня.

   Она не стала распространяться, что рассказала это так, что перепуганная мать была согласна на все. Она прижимала к себе дочь и бормотала:

   - Танечка. Танюша.

   А тут еще сестра вмешалась, которая права голоса не имела, но совещательный-то у нее был.

   - Мам, это же Таня.

   То есть, Таня была сама по себе аргумент.

   - Хорошо, - чувствовалось, что через силу, сказала мать. – Но учтите, что я этого не одобряю. Вот поженитесь и тогда…

   - Мам, - возмутился Сережка. – Ты что же, считаешь, что мы с Та́нюшкой можем не пожениться?

   - На этот вопрос, - ответила мать, - я смогу тебе дать ответ только тогда, когда вы распишетесь. Вы еще очень молоды и жизни не знаете. А в жизни все может случиться.

   На улице Таня сразу взяла Сережку за руку.

   - Это чтобы не убежал? -–попытался пошутить он.

   Не говорить же Тане, что ему жутко приятно ощущение в руке ее прохладной ладошки. А Таня вдруг отвернулась и шмыгнула носом. И проговорила каким-то чужим напряженным голосом, так, что у Сережки мороз по коже продрал:

   - Я не могу без тебя Сережка. Днем в институте еще так-сяк. Днем я на людях. А вот ночью совсем одна и хоть волком вой. Представляешь вой в моем исполнении?

   - Но, Таня, почему?

   - Люблю, - коротко ответила Таня. – И ничего не могу с собой поделать.

   Ужин Таня приготовила совсем легкий.

   - С намеком, - сказала она.

   Сережка покраснел и постарался на Таню, одетую в короткий халатик, не смотреть. Уж больно она выглядела непохожей на школьную Таньку и, хотя почти не изменилась физически, казалась все-таки очень взрослой.

   Когда же стали готовиться ко сну, и Таня начала застилать свой разложенный диван-кровать, Сережка, наблюдавший все это, помялся и спросил:

   - А раскладушка у тебя есть?

   Таня уронила подушку и у нее даже руки покраснели. Не поворачиваясь, она спросила:

   - Сережка, ты что-то знаешь? – и голос ее дрогнул.

   - А что я должен знать? – спросил Сережка, думая, что она о раскладушке?

   Таня, все еще стоя спиной, чувствуется, через силу, пробормотала:

   - Ну, что я не девушка.

   - А кто же? – Сережка ничего не понял, потому что сочетание Тани, постели и Таниных слов устроили такой сумбур в голове, что тут бы и искушенный человек наверно бы сходу не понял.

   А у Сережки мелькнула шальная мысль, что Таня не та, за кого себя выдает и все это время она искусно маскировалась. Ну, шальная же. А вот Сергей Петрович понял сразу. Опыт. Но ничем себя не проявил. А Сережкину мысль понял, как совершенно дурацкую и только виртуально головой покачал. И резюме выдал, типа, ну и что.

   А Таня на Сережкин дурацкий вопрос не нашла что ответить, а только покраснела пуще. А Сережка понял, что сморозил глупость и лихорадочно искал ответ на свой же вопрос, совсем забыв при этом, что Таня стелет постель для двоих. И когда понял, что ответа он не найдет, а его девушка мучительно замерла и не знает, что ответить, что-то опять подняло его с места, как в прошлый раз, когда Таня призналась, что умирает и, хотя ситуация была далеко не равноценной, Сережка обнял вздрогнувшую Таню и шепотом спросил:

   - Ну и что?

   Таня расплакалась и, сгорая от стыда, все ему рассказала. И стало ей вдруг легко-легко.

   - Прости меня, Сережка. Прости, что не дождалась.

   Сережка обнимал облегченно плачущую Таню и уже знал, что ему надо сделать – сделать так, чтобы не стыдилась его любимая девочка. А для этого… Он осторожно потянул с ее плечиков халатик, чувствуя себя при этом законченным сластолюбцем, как они изображались в книгах. И хорошо, что Таня пошла ему навстречу и даже испуганно примолкла. Она-то наверно, как раз о сластолюбце и подумала.

   Голенькая Таня была чудесна. Все те недостатки, которые ей виделись, оказались в глазах влюбленного Сережки неоспоримыми достоинствами. Таня прикрылась ладошками и Сережка, благоговейно опустившись перед ней на колени, отвел ее руку и поцеловал пушистый золотистый треугольник.

   - Сережка, - опять заплакала Таня. – Сережка.

   Он подхватил ее совершенно невесомую, на мгновение прижал к себе и опустил на постель. Сережка был юн и зелен, а его подруга, хоть и якобы женщина, была совершенно не искушена, потому как откуда опыт у практически бессознательной девицы.

   Утром Сережка, ощутив и увидев лежащую в его объятиях девушку, был исполнен почти ужаса.

   - Как же так-то, - подумал он. – Она же у нас в классе была «снежной королевой». А я…

   Он совершенно забыл про физические ощущения. На губах, на руках, да и на всем теле была Таня и ничего кроме Тани. Танька - Та́нюшка. А Таня свернулась калачиком, прижавшись спиной к его груди и животу. в комнате царила утренняя прохлада, вливавшаяся в открытое окно от близкой реки. Сережка посмотрел на часы, которые забыл снять. Семь часов. Времени было навалом. Расправив скомканную простынку, он укрыл Таню. тут, конечно, более уместно было бы одеяло, но Сережка не знал где оно лежит. Пока же, пользуясь случаем, решил исподтишка изучить свою спящую богиню, сам пугаясь своей смелости. Впрочем, Таня так свернулась, что взору открывалась только попка, да согнутая спина с выступающими позвонками. К тому же часть спины была скрыта массой спутанных волос. Так что Сережка практически ничего и не увидел, но это его нисколько не расстроило.

   Он осторожно сполз с дивана, не побеспокоив спящую, прихватил одежонку и отправился в ванную. После освежающего холодного душа, натянув одежонку на мокрое тело, Сережка заглянул в комнату и, убедившись, что любимая спит, отправился на кухню. Танин холодильник изобилием его не побаловал. Сережка подумал немного и решил Таню обездолить, потому что есть хотелось просто зверски, а на обратном пути из института они чего-нибудь купят (Сережка с гордостью подумал о совместном хозяйстве). Когда закипел чайник, он пошел будить невесту. Невеста разбудилась с большим трудом. А, разбудившись, она обхватила Сережку за шею, притянула к себе, чмокнула в ухо и отправилась голой в ванную, размахивая халатиком. Сережка впал в восторженный столбняк. А Таня, закрыв за собой дверь, вдруг опять ее открыла, высунулась почти по пояс, розовые соски вздрогнули.

   - Я люблю тебя, Сережка, - сказала она и скрылась за дверью.

ГЛАВА 4 - Первый блин

Времени до назначенных восьми вечера было еще часа четыре. Ну, если отнять еще час на дорогу и поиски дома, то три. Таня усадила Сережку на стул у себя в комнате, развязала черный бант, стягивающий волосы, позволив им свободно литься на спину, уселась к Сережке на колени, обняла его и, положив голову на плечо и вздохнув, стала неподвижна. Таня была живая, теплая и она так уютно дышала в шею, что Сережка совсем не чувствовал ее тяжести. Он шептал ей на ушко:

   - Люблю, счастье мое, - и гладил по волосам.

   Расчувствовавшаяся Таня тихо плакала на плече и Сережке было горячо от ее слез.

   Они вышли за полчаса до назначенного времени, потому что минут десять распрямляли Сережку, который до этого три часа просидел с Таней на коленях.

   - Что же ты, - попеняла ему Таня. – Сказать не мог.

   Сережка только глупо улыбался.

   Потом сушили промокшую Сережкину рубашку.

   - Ревушка, - сказал Сережка и теперь уже Таня глупо улыбалась.

   Они вышли в сумерки и Таня, держа Сережку под руку так, что он чувствовал не локоть ее руки, а почти всю девушку от плеча до колена, старалась идти в ногу. Они вообще-то оба старались, чтобы не разрывать контакта, и часто сбивались, и Таня опять подстраивалась, тихо смеясь.

   Записанный у Сережки дом оказался несколько дальше и им пришлось прибавить. Но все равно они опоздали на пять минут и, запыхавшись, постучали в калитку (дом был частный). Залаяла собака. Судя по голосу, не из мелких. Таня вздрогнула и прижалась к Сережке.

   - Ужасно боюсь собак, - призналась она.

   Сережка не успел ответить, дверь в дом распахнулась, высветив яркий прямоугольник, и в нем обрисовалась, судя по голосу, молодая женщина.

   - Иду! – крикнула она. – Ник! Тихо! Заходите, - она распахнула калитку. На собаку внимания не обращайте. Она привязана.

   Но Таня все равно пряталась за Сережку, держа его за пояс.

   В сенях было светло, но Сережка, чувствуя себя неловко, все равно задел пустое ведро, которое покатилось, загрохотав. Идущая сзади Таня вздрогнула так, что Сережка это почувствовал и ему стало неловко, но не перед хозяйкой, а перед Таней. Из сеней они сразу попали в большую комнату и здесь Сережа понял, что дом богатый по тяжелой резной мебели явно не астраханской мебельной фабрики и по огромному ковру на полу.

   - Сюда пожалуйста, - сказала молодая женщина и открыла одну из трех выходивших в комнату дверей.

   Сразу запахло лекарствами, причем так интенсивно, как не пахло даже в Сережкиной палате, где он имел счастье находиться. Таня даже закашлялась, и Сережка шепотом посоветовал ей остаться в большой комнате. Девушка согласно кивнула. Хозяйка посторонилась, и Сережка вошел. Комната, куда он вошел, была небольшой – метров пятнадцать. Одну треть площади занимала большая кровать, на которой лежал мужчина. Вернее, скелет мужчины. Правда, обтянутый кожей. Хорошо, что скелет был по шею прикрыт покрывалом и был виден только череп, лежащий на подушке. Запавшие глаза были прикрыты ссохшимися веками, а абсолютно голый череп поблескивал.

   - Он под наркотиками и ничего не слышит, - сообщила хозяйка.

   Сережка только теперь разглядел ее в полумраке, потому что свет в комнате был пригашен. Хозяйка была молодой, лет двадцати пяти, красивой брюнеткой ростом немного пониже Тани и не такая изящная. Она всхлипнула и с надеждой спросила:

   - Вы ему поможете? Сказали, что осталось не больше недели.

   Сережке стало не по себе. Он, конечно, практиковался на матери, которой его лечение очень помогло. Причем объективный контроль это отразил в полной мере. И еще у него было недоказанное утверждение его Тани.

   - Я постараюсь, - сказал он. – Но, сами понимаете, гарантий никаких.

   - Я понимаю, - сказала женщина и заплакала.

   - Мне нужна его рука, - сказал Сережка, стараясь, чтобы это звучало как можно уверенней и не так двусмысленно.

   Держа двумя ладонями эту так называемую руку и стараясь подавить рвотные позывы, Сережка просидел пятнадцать минут. Он может быть просидел бы и дольше, но вдруг почувствовал головокружение и понял, что сейчас свалится. Он попытался подняться со стула, слепо шаря вокруг руками. Хозяйка ахнула и в дверь ворвалась Таня. Хорошо, что Сережка не увидел ее распахнутых в ужасе глаз. Он только ощутил ее тонкие руки и облегченно просипел:

   - Та́нюшка.

   Таня вытащила его в большую комнату, усадила на диван, села рядом и взяла его руки в свои. Через пять минут Сережка пришел в себя, смог видеть и говорить.

   - На сегодня, пожалуй, сеанс окончен, - сказал он. - Если восстановлюсь, то завтра в это же время. Ну а если нет… то… послезавтра.

   Хозяйка поспешно кивнула.

   - Может вас отвезти? – предложила она.

   - Спасибо, - за Сережку ответила Таня. – Мы тут недалеко живем.

   - Простите, как вас зовут? – спросил совсем уже пришедший в себя Сережка у хозяйки.

   - Роза.

   - Тут дело такое, Роза. Если больной захочет есть, значит лечение помогло. Так вот лучшая пища для него сейчас – некрепкий куриный бульон. Твердой пищи не давать ни в коем случае. А мы, пожалуй, пойдем. Нам еще до дома добираться.

   Хозяйка проводила их за калитку и вдруг низко поклонилась.

   - Спасибо вам большое. Я чувствую, больше того, я знаю, что ваше лечение поможет.

   - Это хорошо, что вы так уверены.

   Когда они уже дошли до бульвара и до дома было рукой подать, молчавший всю дорогу Сережка, старавшийся идти прямо и не очень висеть на хрупкой Тане, вдруг сказал:

   - Спасибо тебе, моя красавица. Если бы не ты…

   - Что ты все красавица, да красавица. Ты прекрасно знаешь, что я далеко не красавица.

   - Красавица, - упрямо сказал Сережка. – Ты, Та́нюшка, себя просто со стороны не видишь. Есть в тебе какая-то божья искра и, когда она начинает светиться в твоих глазах, ты становишься самой красивой в мире. а когда нет, просто красивой. А вот, если эту искру раздуть, ты вообще превратишься в Татьяну Прекрасную.

   - Да ну тебя, - польщенно сказала Таня и прижалась теснее.

   В Таниной квартирке Сережка, ожесточенно намыливая руки, крикнул из ванной.

   - Тань, а у нас поесть-то найдется? Или опять к матери бежать? А то я после лечения чего-то оголодал.

   - Сейчас переоденусь! – крикнула Таня, - и на стол накрою. У меня еды полный холодильник. Заранее готовилась. Как знала, - похвасталась она.

   … Они встретились на углу ограды Сережкиного института. Решетка там давно была сломана, и Сережка перепрыгнул бетонное основание навстречу бегущей Тане. У Сережки сердце зашлось при виде возлюбленной. Таня выглядела как на картинке. Длинные волосы вились на ветру, платьице льнуло к стройным бедрам, пухлые губы открывали ряд белоснежных зубов, чуть впалые щеки горели легким румянцем. И вообще, она вся была такая красивая, что Сережка за мгновение до того, как они припали друг к другу, подумал – стоит ли менять Тане внешность. И так Тане и сказал после поцелуя.

   - Какая ты красивая, Та́нюшка.

   - Может хватит лести, - отозвалась Таня, беря его под руку.

   - Ты все еще, глупенькая, считаешь себя некрасивой? – сказал Сережка и, почувствовав свой назидательный тон, умолк.

   Таня посмотрела весело.

   - А кто же я по-твоему? Нет, мне, конечно, приятно слышать твое мнение, но, если быть объективным…

   - Вот придем, посмотришь в зеркало, - перебил ее Сережка. – И вообще, милая, что ты все время комплексуешь? Надо сказать себе – я красивая, я гораздо красивей (вот кто сейчас в вашей среде эталон женской красоты – вот ее) и все. Та́нюшка, ты самая красивая девушка в мире.

   - Да ну тебя, - отмахнулась Таня. – Опять ты за свое. Пошли лучше скорее домой, - она с таинственным видом оглянулась по сторонам и повернула к Сережке хитрое лицо.

   - Пошли, - Сережка улыбнулся. – Только сначала зайдем в гастроном, потому что утром мы все съели. И еще не забудь, что у меня сегодня сеанс и, если дома ничего не будет, я съем тебя.

   - Не ешь меня, - жалобно протянула Таня. – Я тебе пригожусь.

   В те времена в магазинах еще что-то было, и Сережка нагрузил прихваченную с собой авоську до отказа. Пришлось даже отдать Тане тетради и, скособочившись, тащить авоську до дома. Хорошо, что было недалеко.

   - Сережка, - объявила Таня. – Давай, я поужинаю до. Иначе я тебя не дотащу.

   Сережка смутился.

   - Танюшка, да не надо меня тащить. Сам дойду.

   - Дойдешь, дойдешь, - зловеще сказала Таня.

   Сережка посмотрел на нее и ему вдруг захотелось поцеловать эту проказницу.

   - Танька, - сказал он вдруг охрипшим голосом. – Ну-ка подойди.

   Таня, что-то почувствовав, робко подошла. Сережка подтянул ее к себе и поцеловал, ощутив кратковременную вспышку восторга, а потом сказал:

   - Не ходи со мной сегодня. Ну просто на всякий случай. Не нравится мне эта частная застройка.

   - Я не могу с тобой не пойти, - тут же заявила Таня. – Ты мой любимый и я просто обязана…

   - Брось ты эти старорежимные замашки. Тоже мне – жена декабриста. И ты не жена и я не декабрист. А вот то, что я должен тебя беречь, это в любые времена считалось нормальным.

   Так что Сережка ушел один, строго-настрого запретив Тане выходить из дома. Таня очень обиделась и, заявив, что она с ним больше не разговаривает, отвернулась. Сережка улыбнулся и поцеловал ее, отвернувшуюся, в щечку. Обиженная Таня фыркнула.

   Выждав, пока Сережка, по ее мнению, перейдет бульвар, Таня двинулась следом. Адрес она знала и дорогу помнила хорошо. Район был новый, но эта улица относилась к старой застройке и, соответственно, плохо освещена, не замощена и вид имела довольно мрачный. Пока не зашло солнце это была обычная, привычная Тане еще по поселку, улица. Правда, прятаться на ней было негде, и она отпустила Сережку подальше, чтобы тот, если вдруг оглянется, то не узнает. Опытный филер Таня даже оделась под пацана, упрятав массу волос под кепку. Кепка стала выглядеть странно, но с этим пришлось смириться.

   Идти действительно было недалеко, и Сережка добрался до места даже раньше назначенного срока. Он остановился в нерешительности и оглянулся. По другой стороне улицы шел какой-то расхлябанный пацан в странно сидящей кепке. Сережка мазнул по нему взглядом и отвернулся. И тут как раз лязгнула щеколда и знакомая женщина буквально втащила его во двор. Поэтому он не видел, как давешний пацан, перешел улицу и двинулся в обратном направлении, а миновав знакомую калитку, посмотрел на нее, словно запоминая и уселся на скамейку у соседних ворот.

   Женщина, втащившая Сережку во двор, выглядела совсем не так как вчера. Она словно лучилась радостью и выглядела необыкновенно красивой.

   - Я так понял по вашему виду, Роза, что все хорошо? – сказал Сережка.

   Брюнетка счастливо улыбнулась.

   - Все из-за вас, Сергей. Все из-за вас.

   Сережка подумал, что хорошо, что Таня этого не слышит. А то могла бы сделать неожиданные выводы.

   А тем временем Роза чуть ли не вприпрыжку проводила его в комнату больного. Сережка, когда еще только увидел Розу, сразу подумал, что его лечение удалось, и у него словно камень с души свалился. Сережка расправил плечи и подготовил соответствующую речь. Мол, было трудно, но я смог. Однако действительность превзошла его самые смелые ожидания – больной сидел на кровати подпертый подложенными подушками и скелетом совсем не выглядел. Он был невероятно худ, но это был живой человек.

   - Здравствуйте, Сергей, - сказал он хрипло. – Прошу простить, но голос еще не восстановился. Скажите мне, Сергей, вы маг, волшебник или этот… чародей?

   Сережка смешался. К такому вопросу он был не готов.

   - А. В конце-то концов, что бы я не ляпнул, он примет на веру. Доказательств-то никаких.

   - Я экстрасенс, - заявил он. – Шаровая молния, взрыв и вот результат, - он картинно развел руками.

    Больной и стоящая рядом Роза слушали его, разинув рты.

   - И вообще, - сказал Сережка. – Давайте не будем отвлекаться. Прошу вашу руку.

   На этот раз сеанс продолжался минут десять и Сережка, едва почувствовав приближающуюся слабость, тут же его прекратил.

   - Теперь через неделю, - сказал он. – Закрепим результат. Роза, можно вас на минутку? Поправляйтесь, - сказал он больному.

   Выйдя с Розой в большую комнату, которую она называла гостиной, Сережка минут пять вываливал на бедную женщину свои скромные познания в диетологии. Они по большей части принадлежали Тане, проведшей работу среди женского контингента пединститута. Кто же разбирается в диетах лучше женщин. Тем более, в таком возрасте. Роза бросилась записывать, и Сережка подумал, что на всякий случай надо будет все эти диеты систематизировать и записать. Потом Сережка попрощался, напомнив, что через неделю в это же время. А когда он выходил из комнаты, Роза, краснея и запинаясь, сунула ему небольшой газетный сверток, прошептав:

   - Это вам.

   Сережка воззрился недоуменно.

   - Лечение же до конца не доведено. Об окончании можно будет говорить только через неделю.

   Но женщина смотрела так умоляюще, что Сережка, поворчав, взял, чтобы ее не обижать и сунул в карман.

   Роза проводила его до калитки и крепко поцеловала на прощание. Обалдевший Сережка вывалился на улицу ярко-красным. И хорошо, что уже стало темнеть. Ибо когда он проходил мимо соседнего дома, с лавки рядом с воротами поднялся высокий паренек. Сережка еще отметил, что сидящая на нем этаким кумполом кепка точь-в-точь его собственная.

   - Сережа, - вдруг сказал паренек и сдернул кепку.

   - Таня! – ахнул Сережка. – Как ты здесь? Я же велел тебе сидеть дома.

   Таня, а это была она, покаянно опустила голову.

   - Господи! Та́нюшка! Ну что с тобой делать? За ногу к батарее привязывать? Здесь же сплошная шпана. Если бы ты хоть со мной была. А то одна.

   Сережка обнял девушку за талию и та, поняв, что ругать ее не будут, тут же защебетала.

   - Сережа, как ты себя сегодня чувствуешь? Ты сегодня быстрее. А что с пациентом?

   Сережка не успевал отвечать и постоянно сбивался, чувствуя теплое Танино бедро. Честно говоря, это тепло расслабляло его словно он перебрал с временем сеанса. Чтобы прекратить эту пытку (как же, отойди от Тани, и пытка прекратится, так ведь и нет), Сережка сказал:

   - Тань, пойдем быстрей. Очень есть хочется.

   - Ты так съешь больше своего гонорара, - сказала Таня шутливо.

   - Вот кстати, - вспомнил Сережка. – Мне тут что-то дали, только я не рассмотрел. Неудобно, знаешь ли, было. Но пачечка, если это пачечка, совсем хилая.

   - Надеюсь, на пакет пельменей хватит, - сыронизировала Таня. – Надо заканчивать с этой врачебной практикой. Только время отнимает и силы, - она посмотрела игриво.

   - Та́нюшка. Эх, Та́нюшка.

   Когда они пришли домой, Таня сразу оправилась на кухню собирать на стол, а лекарь Сережка пошел в ванную отмывать руки, бросив на стол бумажный сверток.

   - Тань, посмотри и посчитай. У тебя это лучше получится.

   Когда он вернулся, Таня сидела и смотрела на лежащую на столе банковскую упаковку. Глаза у нее были большие и испуганные.

   - Ты чего, Та́нюшка? – Сережку обеспокоило состояние Тани, а не деньги, лежащие на столе.

   - Я? – очнулась Таня. – Сережка, что это такое? – она ткнула пальчиком в лежащие деньги. - Сережка, мне страшно.

   - Та́нюшка, - Сережка подошел, поцеловал девушку в макушку и только потом обратил внимание на лежащую пачку.

   На столе лежала банковская упаковка сотенных купюр. На перекрещивающей ее бандероли было написано 10000. Вид у Сережки стал такой же как у подруги. Только, может быть, страха в глазах было меньше.

   - Таня, - высказал он единственную мысль, пришедшую в голову. – По-моему, здесь на пакет пельменей точно хватит.

   Таня нервно засмеялась и почему-то посмотрела на темное окно, выходившее на Волгу. Сережка плюхнулся на табурет рядом с подругой и сжал ее руку. Вернее, это она сжала. Впрочем, неважно.

   - Сережка, - спросила Таня жалобно. – Что нам теперь делать?

   - Тут кто-то говорил, - сказал Сережка и тоже посмотрел в окно, - что надо заканчивать с этой врачебной практикой.

   Таня только вздохнула и на всякий случай прижалась к Сережке. А тот воспринял это как поддержку и уже более уверенно сказал:

   - Нет, а что? Нормальная цена за жизнь. Только, милая, через неделю у меня, похоже, последний сеанс и я тебя очень прошу, переночуй у моих.

   Таня дернулась возмущенно, но Сережка взял ее за плечи, повернул к себе и сказал:

   - Та́нюшка, я тебя очень люблю и очень прошу, потому что, если с тобой что случится – я не переживу.

   - Ладно, - подумав, ответила Таня. – Но ты там тоже не конфликтуй.

   Сказав, что он, в отличие от некоторых, свою подругу слушается беспрекословно, Сережка предложил подумать, что делать с такими деньжищами. Таня довольно робко заявила, что она больше сотни никогда в глаза не видела и что с такой суммой делать просто не представляет. И вообще, эти деньги не ее, а Сережки.

   - Та́нюшка, - возразил Сережка. – Это не мои деньги. Это – наши деньги. Так что у тебя отвертеться не выйдет. Ну ладно, сегодня не получилось, может завтра получится. И вообще, я есть хочу.

   Таня, мысли которой получили новое направление, ахнув, вскочила и уже через полчаса лекарь удовлетворенно поглаживал набитый живот.

   - Теперь бы поспать, - сообщил он и вопросительно посмотрел на подругу.

   - Я тебе посплю, - пообещала она.

   Таня слово сдержала, и Сережка смог заснуть только через три часа. Причем сама она заснула раньше, потому что вела себя еще более темпераментно, чем С́ережка и тот даже позавидовал выдержке соседей, из которых ни один не явился стучать в дверь и требовать немедленно прекратить.

   - Ну и ладно, - подумал Сережка, накрывая себя и голую Таню одеялом.

   Подруга немедленно подлезла ему под бок и, счастливо вздохнув, успокоилась.

   И тут наступило время Сергея Петровича, который нетерпеливо ждал, пока реципиент заснет, чтобы начать капать ему на мозги.

   Если говорить о любви, так сказать, плотской, как части болезни под общим названием «любовь», то безусловно Таня была здесь лидером, фантазером и первопроходцем. И вовсе не потому, что была человеком искушенным. Ее опыт в повествовании уже рассматривался и признан был никаким. Просто у человека был талант и призвание. Они с Сережкой (а он во всем следовал своей возлюбленной) сливались воедино, представляя из себя этакого двухголового, четверорукого, четвероногого монстра. Причем сразу после момента проникновения, когда Таня чувствовала возлюбленного внутри себя, ее переклинивало и она все свои действия направляла на получение собственного наслаждения, мало заботясь о том, что чувствует Сережка, который действовал как раз наоборот, стараясь, чтобы подруга получила максимум возможного.

   Зато после того, как Сережка достигал пика, и Таня заканчивала процесс победным воплем, роли менялись. Монстр распадался на двух участников, мокрых от любовного пота, и тут Таня, словно вспомнив, что Сережка тоже причастен, набрасывалась на него расслабленного и дышащего через раз. Как она в тот момент любила. Как любила! Танины тонкие нежные ручки вполне могли соперничать силой и жесткостью со стальными обручами. Она вжималась в своего любимого, словно собиралась составить с ним одно целое. Ее упругие груди расплющивались почти в блин, а соски оставляли в теле Сережки глубокие вмятины. И при этом она неистово шептала заклинание из трех слов, многократно повторяющихся в различных вариациях:

   - Я люблю тебя!

   Никто и не мог подозревать в немного сонной Тане такой необузданности. Да она и сама в себе такого не подозревала. Она и свою любовь сначала выражала очень осторожно, хотя внутри у нее уже все пылало. Она словно боялась своей любви. И только когда Сережка бросился к ней, сломя голову, как в омут, Таня дала волю своей страсти, совсем забыв про свою «снежную» суть.

   У Сергея Петровича по части капания на мозги уже была обширная практика. Он удостоверился, что он сам у себя молодого в мозгах навсегда, что он там, в том времени благополучно склеил ласты и жена, достойно упаковав его в сосновый ящик, захоронила в каменистой почве. Интересно, выполнила ли она его просьбу не тратиться. Сережку он начал наставлять на путь истинный сразу после того, как Таня поправилась и стала выглядеть еще лучше. Ее мнение о Сережке, как обладателе специфического Дара, Сергей Петрович целиком поддерживал, относя это обладание, как бонус к его переселению. Скептицизм Сережки он преодолел за несколько сеансов психотерапии, как он называл свое воздействие. На данный момент он обосновал явление Тани, как точки бифуркации и Сережка стал смотреть на свою спутницу с еще большим почтением. Раньше-то он смотрел на нее, как на девушку, в которую влюблен. Это, правда, сопровождалось немым обожанием, портившим Сергею Петровичу всю картину. А теперь еще красивая девушка приобрела дополнительный статус физического явления, и Сережка стал ее побаиваться.

   Таня, правда, о том, что она точка с заковыристым названием, не знала. Ну ей об этом и не говорили, опасаясь последствий.

   Когда Сережка, так сказать, получил гонорар, доказав, что он может не только невесту вылечить, с которой все было не совсем ясно (может исцеляющий импульс сформировала Сережкина любовь, встретив Танин ответ). Зато в последнем случае никакой любовью и не пахло, а наиболее подходящий объект – Роза, видать, была давно и прочно ангажирована.

   Получив такое количество денег, и Сережка и Таня были поражены. Да какое там поражены – они были просто ошарашены. У них не возникло даже вопроса, откуда у пациента такие деньги. Они даже не подумали, что следом могут прийти люди в форме и все кончится застенком. И естественно, ни о каких тратах речь пока не шла, хотя Таня, как женщина, уже начала подумывать и грузить Сережку всякими глупостями в виде золота и бриллиантов. Сергей Петрович, который прожил жизнь по-всякому, как говорят в народе, то пусто, то густо, решил, что уж на этот раз… Он знал, что капитализм с его спецификой в Союзе неизбежен и решил подготовиться к его приходу со всем тщанием. Тем более, что реципиент сходу заработал необходимый стартовый капитал.

   Перед Сергеем Петровичем сразу встала задача – как сохранить и приумножить. Насколько он знал, в его распоряжении было два способа накопления. Первый состоял в скупке валюты и регулировался Уголовным кодексом. второй был ему знаком мало, потому что Сергей Петрович недвижимостью не занимался. Да и не продавали в Союзе недвижимость (частные дома вроде как продавали), потому что шел, напоминаем, 1969 год. Правда, насколько он помнил, когда наступил развал всего, можно было накупить этой недвижимости… Но потом пришлось бы ждать третьего тысячелетия, чтобы она начала расти в цене.

   - Нет, - сказал себе Сергей Петрович. – Нам такое дело не покатит. Нам надо много и быстро. А значит, до Павловской реформы будем копить рубли, а потом плавно перейдем на доллары. Ну а пока Сережке ничего говорить не буду, а еще подумаю.

   Утром любовники традиционно (уже традиционно) проспали. Будильника, понятное дело, никто не слышал. Сережка проснулся первым. И не потому, что долг призвал, а потому, что вечером выпил слишком много чаю. Ну и заодно уж принял душ, так как санузел был совмещенный. Выйдя оттуда, он обнаружил у дверей приплясывающую подругу, которая держалась за низ живота и моментально юркнула в дверь, едва та открылась. Посмотрев на часы, и обнаружив, что они все равно опоздают, даже если будут всю дорогу бежать, Сережка пожал плечами и отправился на кухню.

   После вчерашнего сеанса еды в доме опять осталось только на завтрак, и Сережка подумал, что каждый раз бегать по магазинам – только время терять и что хорошо бы, чтобы за тебя это делали другие. А другие – это общепит. Студенческая столовая отпала сразу. Он был там один раз и ему хватило на всю оставшуюся жизнь. Из аналогичных заведений на весь большой район имелось два кафе. Одно из них, самое близкорасположенное по качеству продукции было конечно