Панна Эльжбета и проклятие лича. Карина Пьянкова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

У Эльжбеты с женихом ее, Юлиушем Свирским, и стерпелось, и как будто слюбливаться начало, а только все одно беда вокруг ходит. И семейство королевское на Эльжбету с Юлиушем обиду затаило, и личиха смерти желает, и подруга самолучшая вдруг дурить начала...

   Стоит ли удивляться, что в итоге на смерть прокляли Эльжбету Лихновскую?

   Так что надобно панне и жизнь свою спасти, и ворогам окорот дать и до свадьбы дожить. Дело тяжкое, а справиться нужно.

ГЛАВА 1

Матушка Юлека с первого взгляда невзлюбила. Вот едва переступил он порог дома нашего – так сразу же в немилость великую жених мой впал.

   Привезла, что называется, нареченного на зимние вакации, хотела родным представить и, особливо, матери родной. И еще поди пойми, что же так родительницу мою из себя вывело. Ведь едва глянула она на Свирского – и тут же разъярилась. Или все дело в титуле потерянном?

   – Кажется, меня тут не шибко любят, – пробормотал еле слышно Юлиуш, после первой встречи сразу недоброе почуяв.

   Вздохнула я тяжко. Да уж, неласково матушка нареченного моего приняла, с прохладцей.

   – Когда бы это теща зятя любила, – откликаюсь весело, пытаясь Юлека успокоить. А то как бы не убег после такого-то приема. – И будто впервой тебе.

   Вздыхает Свирский совсем уж горестно.

   – Зятем быть – точно впервой. Да и чего пани Лихновская так взъелась? Вот тетка твоя меня сразу приняла.

   Еще бы она не приняла. Сама выбрала – сама и приняла. Все честь по чести. Матушка же еще непонятно как со злости не лопнула: и помолвку-то провели, ее не спросивши, и титула-то больше у Юлека не было. Словом, пани Лихновская гневаться изволила, но на свой манер.

   До вакаций дотянули мы с нареченным не без труда. Под моим отчим кровом задержались, чтобы подальше от столицы побыть. Батюшка-то Юлека родной никак первенца в покое не оставлял, все рвался побеседовать по душам, а там уж в охапку – и домой. И вот из поместья князей Свирских жениха моего вряд ли бы выпустили.

   Вот только Юлиуш опосля батюшкиных выходок говорить с князем Свирским не собирался ни с глазу на глаз ни даже и при свидетелях. И прятался Юлек от батюшки по всем окрестным кустам – прятался умело и со знанием дела. Ясновельможный князь отпрыска не нашел ни разу, хотя изо всех сил старался.

   До меня, правда, добраться сумел пару раз, говорил этак через губу с невестой негодного сына, требовал, чтоб отступилась от нареченного. Да только от меня-то так просто желаемого не добиться. Я помолвку с Юлиушем разрывать уж точно не собиралась, и как бы ни ярился Вит Велиславович, чем бы ни грозил, только ухмылялась в ответ недобро.

   А как закончился первый семестр, так собрались мы с женихом и отправились в мой родной город. Надобно было представить матушке нареченного, а то не по-людски как-то выходило – и обручилась без нее, и даже жениха уже который месяц дочь единственная родительнице не показывала, будто прятала. Не приходилось сомневаться, осерчает пани Лихновская. Хотя она так и так осерчает – не князю ведь я обещана.

   – Тетка – это тетка, – хмыкаю и руки Юлековой касаюсь. – С ней все иначе. Но ты особливо не переживай, завтра уже поутру в столицу уезжаем.

   Вздохнул тяжко жених мой.

   – Ага. Завтра. А там батюшка мой. И Лех. Точней, мать его.

   Королева Стефания тоже Юлиуша из лап своих выпускать так легко не собиралась. Видать, решила, что раз уж боле Свирский-младший с батюшкой своим не заодно, то чего ж такого пана даровитого терять?

   Все намекала государыня, что мог бы жених мой сызнова шляхтичем стать, и не княжичем – цельным князем. Готов был монарх по наущению супруги оделить титулом Юлиуша, ежели снова тот верным другом наследника престола станет.

   Юлек предложения щедрого и самую малость не оценил и отказывался от милостей королевских каждый раз. Да только упорствовала королева Стефания.

   – Может, поженимся уже скоренько? – спросил жених меня с тоской в голосе.

   Вот уж чудо-чудное, мужчина – и сам по доброй воле о свадьбе заговаривает. Нет, случается и такое, однако, исключительно по любви великой или же от столь же великой дури. А Юлиуш Свирский точно не дурак и до беспамятства в меня не влюблен. Хотя и не обманула тетка – стерпелось у нас мгновенно да и слюбливаться мало-помалу стало.

   Ну а чего бы не слюбиться? Я чай не уродина и не дуреха, да и Свирский не оплошал – на лицо не дурен, прыткий да веселый опять же. И до того хитер!..

   – Думаешь, после свадьбы отступятся от тебя? – со смехом спрашиваю, а сама отказываться не спешу.

   Потому что… потому что ну и станет Юлек мужем мне? Будто тогда что-то изменится. Ну разве что мне со Свирским в одну постель ложиться придется. Но то не пугало ни капли. Пусть матушка и пыталась растить меня как ее саму растили, в строгости да неведении, и о делах супружеских ничего не говорила окромя ужастей всяких, зато уж тетка все поведала в подробностях.

   – Ну… попробовать-то всяко можно, – нареченный плечами пожимает. Рука загребущая мне на талию легла. Опомниться не успела, как уже к боку жениха прижимаюсь. – Глядишь, хотя бы призадумаются.

   Покачала я головой. А отодвигаться не спешила.

   – Нет уж, спервоначала диплом – а после свадьба. Я в Академию не за мужем ехала – за знаниями.

   Развел руками Юлиуш, рассмеялся.

   – Ну, что поделать, Элюшка. Мужья – дело такое. Внезапное.

   Стукнула я его по плечу, но вполсилы, без зла. Шуткует со мной нареченный, так то дело всяко обыкновенное. На то он и Юлиуш Свирский, чтобы зубоскалить. Я и попривыкла уже.

   Тут матушка в комнату вошла, глянула этак скорбно, с неодобрением, будто не свадьба меня ждет, а похороны. Навроде и тещей еще заделаться не успела, но зятя будущего не переносила всей душой своей.

   – Экий ты, Юлиуш Витович, скорый. Еще не муж, а уже руки распускаешь, – матушка молвит сурово и хмурится так, будто метлой поперек хребта хочет со двора жениха моего гнать.

   – И то верно, – слышу голос я уж больно знакомый.

   Входит вслед за родительницей моей в комнату князь Рынский. Рожа у него постная, и отвлечь от нее даже кафтан с богатым шитьем не мог. А шитье-то и правда роскошное, не в пример наряду нареченного моего. Юлек-то одевался нынче скромнехонько и не от бедности, как многим думалось. Могла я его одеть хоть в шелк и бархат, кабы пожелал, да и сам Свирский пахал как вол во время сева, так что без гроша в кармане не ходил. Магам и недоученным платят прилично. Вот только забавляло его из себя бедного строить.

   – Здрава будь, панна Эльжбета, – молвит жених мой бывший, на жениха нынешнего глядя неласково. А сам приосанивается так, чтобы серебряные нити на наряде его заиграли, на солнце заблестели.

   Шитье было загляденье, то ли занял денег ясновельможный князь, чтобы приодеться, то ли попросту кафтан одолжил. Сидела-то одежа на женихе моем беглом хуже не придумаешь.

   – И тебе не хворать, – молвлю я с прохладцей, а сама улыбаюсь гаже некуда.

   Оно ведь и понятно, что после свадьбы моей давешней неслучившейся здоровье князя Рынского всяко подводит и хворает он постоянно. Моя злость даром ни для кого не проходит, разве что вон Юлек устоял. Потому, поди, и нареченный теперича. Так он и покрепче прежнего женишка будет. А Рынский-то и был сдыхоть сдыхотью, а ныне и вовсе сдыхоть болезная – тощий что палка, бледный и кашляет через раз.

   – Гляжу, охолонула ты уже. Так что дурить уж перестань, разве же это подходящий для тебя муж?

   И князь ясновельможный с насмешкой на Юлиуша кивает.

   Тот же подмигнул мне украдкой. Ему и тут сплошное веселье. Ну и привела матушка моя другого жениха, так Юлеку и дела нет, только посмеивается – и все.

   – Это – подходящий, – киваю.

   А чего бы не подходящий? Чай не дурак, не трус и даже не подлец. Опять же силы магической в нем немерено.

   Матушка рядом вертится, в глаза мне заглядывает, причитает.

   – Что ж ты, Элюшка, привередничаешь? Ясновельможный князь прощения попросил! И еще и почет тебе оказал, замуж зовет! Хоть и подолом в Академии своей вертела.

   Переглянулись мы с нареченным. Свирский не меньше меня подивился, потому как вела я себя примерно. Ну, по крайне мере, дела любовные десятой дорогой обходила. А то что обрученная… Так это случайно вышло!

   Поглядела я на родительницу свою.

   Вот же неуемная-то! Уже десять раз ей было сказано что мной, что теткой Ганной – свадьба моя с Юлеком дело решеное, не можно мне о другом женихе даже и помышлять! Ан нет! Все никак не оставляют мать мою мечты о том, как бы тещей шляхтича заделаться.

   – Мне тот почет надобен как снег прошлогодний, – молвлю в ответ и хмурюсь ой как недобро. – Ты, князь, мать мою не слушай. Ничего тебе тут не светит. Иди своей дорогой, а то как бы хуже не стало.

   Видать, холодок в голосе моем Рынского до костей пронял, ажно вздрогнул он, а только отступиться вот так легко не пожелал. Что ж такого ему матушка моя наговорила? Ума не приложу.

   Подумалось, что Академию стоило еще вчера выезжать. Там всяко поспокойней, и женишку бывшему хода нет. Коли не лень, пусть у ворот отирается, то-то прочие студиозусы потешатся.

   – Покамест у алтаря обеты не сказаны, всегда надежда есть! – до последнего Рынский упирается, не замечая, как пятнами чахоточными пошел.

   Я даже подивилась, на такое глядючи. Нет, оно и понятно, что стряслось – сглазила я шляхтича надоедливого сызнова. И ведь сама того не заметила! Со зла вышло и только! И впрямь сильно осерчала.

   Принялся чесаться Рынский как пес шелудивый, едва не до крови кожу разодрал, а как понял, что творит – тут же за порог и вылетел

   – Экая ты гневливая, – Юлек посмеивается с одобрением. – Не девка – огонь.

   Матушка же за голову схватилась.

   – Что ж ты творишь такое! Я ночей не сплю, за счастье твое радею…

   Не стала я дожидаться, пока родительница расскажет в подробностях, как именно о счастье моем радеет. Сказала ей, мол, дела у меня, а сама нареченного за руку схватила и прочь понеслася. Юлиушу только следом поспешать и оставалось.

   – А напориста у тебя матушка, – усмехается Свирский, а по голосу слышно, хотел бы он пореже с тещей будущей дело иметь. – И батюшка, видать, крепок духом был.

   Смолчала я. Навроде как и много чего хотелось про материны обыкновения рассказать, а только вот придержала язык. Хватит и того, что Юлек родительницу и так навидался во всех видах.

   – Точно надо быстрей в Академию возвращаться, – только и вздыхаю.

   Сказано – сделано. В тот же вечер сундуки собрали и велели Янеку в возок с утра пораньше закладывать. Хватит. Уважила я уже мать родную, жениха ей показала, отчий кров повидала. А что не по нраву нареченный мой родительнице пришелся – так не моя печаль. Главное, мне Юлиуш годным показался. Ну и тетке.

   С утра поднялись раньше петухов, даже завтракать не стали (а ну как скажет пару ласковых матушка родная на дорожку?!), с собой снеди в путь прихватили и отправились. Тетка Ганна на прощанье платочком у порога помахала – и на том с домом родным я и распрощалась.

   – А что там с Квятковской? Сыскали ее, не знаешь? – спрашиваю я у жениха уже в возке.

   Это я от дел учебных отдыхала и знать ничего не желала, а Свирский-то носился как в зад шершнем укушенный – на почте появлялся едва не три раза на дню. Кажется, со всем королевством списывался.

   – Знать не знаю, ведать не ведаю, – вздохнул жених с расстройством великим. – И никто, похоже, не знает. Утекла Ядвига Радославовна, только ее и видели. Кржевский в великом расстройстве из-за того пребывает.

   Да уж представляла я. Ох как хотел Здимир Амброзиевич голову нового лича получить, а не вышло, убегла целительница, только и видели ее. И знания тайные, что профессор Кржевский за победу над личом тем передать обещал, мне теперича не достанутся. Экая жалость.

   – Беда, – отзываюсь. – Она же наверняка злобу затаила. И на нас с тобой в первую голову.

   Я от одной мысли о том холодела. Мы и первый-то раз от Ядвиги Радославовны едва ноги унесли, а она тогда и в полную силу не вошла. Ежели сызнова до нас доберется, тяжко, поди придется.

   – Ну, покамест о таком думать рано. А все ж таки из Академии не выходи лишний раз. Не шали в общем.

   Вот же ж! Заботится, будто я дите малое!

   – Тебе бы тоже за стенами посидеть, – хмыкаю. – Больно ты в город зачастил, друг любезный.

   Вздыхает Юлек, глаза закатывает.

   – Так работать мне надобно, Эля. Я ж теперь не княжич.

   Глянула я на жениха с сомнением. А то не предлагала я денег ему дать. Но ведь нет, не берет – и все тут.

   А меня все сомнения брали, что работу Свирский в городе ищет. Все ж таки столица. Соблазнов много, девок опять же немерено на любой вкус.

   – Или ты не столько о жизни моей печешься, сколько?.. – хитро сощурился Юлек и фразы не закончил.

   Вот же жук! Насквозь меня видит!

   Хотела было разозлиться я на жениха, а все не вышло.

   Дорога посередь зимы всегда тяжелей и скучней, чем летом али осенью – тут тебе и метели, и волки голодные вдоль дорог поживу ищут, а только с Юлиушем под боком все безопасней и веселей было. И о жизни беседы можно вести, и к занятиям грядущим готовиться. Свирский-то гуляка гулякой, а умом боги не обделили и учится получше многих. Мог и мне, первокурснице, что-то разъяснить. В некромантии жених мой, конечно, не разбирался вовсе, тут и сомнений не было, но общие законы магии знал на зубок и объяснял с охотой.

   Вот же ушлый он – все успевает, все по плечу.

   Днем мы ехали, ночами на дворах постоялых останавливались для ночлега. Пришла ночь последняя перед въездом в столицу, и почуяла я странное что-то, недоброе. Будто смотрит кто, глаз не сводит. И Юлек начал то и дело озираться, присматриваться, прислушиваться. Ничего не сказал, да только и без того понятно стало – не одной мне мерещится.

   До того мы с женихом на постоялых дворах по разным комнатам расходились. Пусть мы со Свирским оба не из стыдливых, а так оно всяко приличней. Тут же, не сговариваясь, одну попросили. Хозяин двора ухмыльнулся гадостно, но не проняло нас и самую малость. Не до того было. Чай колкие взгляды ножами не режут, а оборону в случае чего вдвоем держать сподручней.

   – Батюшка твой? Али, может, Квятковская? – вполголоса к жениху обратилась я, когда мы уже в комнату поднялись.

   Не пожимает плечами Юлиуш – передергивает.

   – Да бес его разберет, Эля, – отзывается, а сам дверь на засов запирает и идет ставни проверять. Ставни те на нашу удачу внутри комнаты стояли. Оно и понятно, на проезжем тракте дурных людей шляется великое множество, тут надобно иметь средства оборонить себя. – И то не сахар, и другое – не мед. Настороже нам с тобой нынче надо держаться, пока до Академии не доберемся.

   Покивала я. Прав был жених мой, тут кто угодно мог супротив нас дурное замыслить. Как бы и принц Лех на друга бывшего злость не затаил. И пусть сам наследник не семи пядей во лбу, только могли у него найтись и советники, умом не обделенные.

   Поглядела я, подумала, и принялась двери да окна заговаривать словами заветными, как спервоначала отец учил, а опосля него и тетка Ганна. Чай не наисильнейшие чары, а какая-никакая подмога, если беда приключится.

   – Отобьемся, – усмехается Свирский, за суетой моей наблюдая. – Не безрукие, не глупые, всяко управимся.

   Говорит навроде как и без колебаний, а сабельку от себя подальше убирать не спешит. Стало быть, подвоха ждет в любую минуту. А чутье на неприятности у Юлиуша многим на зависть, это я уже уяснить успела.

   Ужинать мы стали тем, что прикупили на предыдущем постоялом дворе, и даже из комнаты носа не показали. Береженых, как говорится, боги берегут, а небереженых бесы уносят.

   Легли спать, не раздеваясь, и то не от стыдливости вовсе, просто удирать, ежели что случится, в одеже всяко сподручней, чем в портках.

   – Ладно, Элюшка, – Юлек молвит и свечу тушит. – Утро вечера мудреней. Я чары сторожевые навесил. Если явится кто – в миг подорвемся.

   И подорвались.

   В час глухой, волчий, когда весь постоялый двор в безмолвии застыл, грохнул кто-то о дверь нашу. Я и безо всяких чар с постели подорвалась, глазами заморгала. Спервоначала даже не разобралась, что да как… А жених мой уже посреди комнаты с сабелькой застыл, магическим светляком тьму разгоняет.

   – Кто там? – шепотом у Свирского спрашиваю.

   Нареченный плечами пожимает, а сам глаз с двери не сводит, вздыбился как кот дворовый перед дракой.

   Снова о дверь чем-то грохнуло со все дури.

   Я подошла к Юлиушу, рядом с ним встала. Плечом к плечу всяко поспокойней.

   Покосился на меня княжич бывший, хмыкнул с одобрением.

   – Не боись, прорвемся, – рыжий мне говорит.

   И поверила я. Враль-то Свирский преизрядный, а мне голову дурить не стал бы. Ну… по крайней мере, верить в то хотелось. Как и в то, что сумеем мы ворогам достойный отпор дать.

   – Что ж не отворяете, детушки? – за дверью голос хриплый да скрипучий раздался.

   Я спервоначала даже и не поняла, кто же явился по души наши. А потом – как поняла!

   – Квятковская! – выдохнула я и вздрогнула.

   Все ж таки лич – он лич и есть, с тварью немертвой совладать посложней будет, чем с противником с сердцем бьющимся. Не забыла я еще как на капище Свирских Ядвига Радославовна едва нас с женихом в лепешку не размазала.

   Правда, по итогу-то размазало как раз ее… Но тут чистое везение.

   – Точно не откроем, – буркнул Юлиуш мрачно. – Я ее и живой-то не особо переносил, а уж мертвой…

   Открыть-то не откроем, а только надолго ли дверь личиху удержит? Чары мои долго, поди, не продержатся. И что будет, когда ворвется нежить? Уж всяко не здравия Ядвига Радославовна пожелать нам хочет.

   – Так она сама откроет! – отозвалась я, чуя беду неминучую.

   Но беда бедой, а заклятия смертоносные плести уже начала, дабы Квятковской мало точно не показалось.

   – Ну вот как откроет – там и разбираться станем, – и не подумал Юлек унывать. Ну, или же просто виду не показал. Оно и к лучшему.

   Кажется, вечность цельную билась в дверь нашу личиха, уже и доски похрустывать этак многозначительно начали, а весь двор постоялый словно бы мертвым сном спит. Пусть и шуму Ядвига Радославовна подняла много, а никто то ли не проснулся, то ли выйти и глянуть, кто тут беспорядок чинит, не решился. Тут уж, как говорится, каждый сам за себя.

   И вдруг заржали лошади во дворе, по брусчатке копыта застучали, захлопали двери на дворе постоялом… а Квятковская буянить перестала.

   – Приехал, кажись, кто-то, – я бормочу и выдыхаю. Навроде как передышка.

   Этот «кто-то» словно бы личиху спугнул. Вот только бы спаситель нежданный пострашней Ядвиги Радославовны не оказался.

   Стою я плечом к плечу с женихом, не шевелюсь, жду, что дальше случится.

   – Лихновская! Свирский! – кличет нас кто-то.

   Выдохнул тут и рыжий с облечением.

   – Кажись, то Анислав Анзельмович нам навстречу выехал. И как удачно-то! – возликовал Юлек.

   И я тоже порадовалась, что декан факультета боевой магии на выручку явился. Ну, может, и не мыслил наставник почтенный о Ядвиге Радославовне и не рассчитывал, что спасать студиозуса своего от личихи придется, а только вышло все наилучшим образом.

   – Лихновская! Не дури, голос подай! – сызнова крикнул кто-то. И на этот раз уже не декан Круковский.

   Рассмеялся жених мой.

   – Ты гляди-ка, любит тебя твой декан. Как ни тяжек на подъем, а заради тебя стены Академии покинул.

   И правда, милость великую мне профессор Невядомский оказал. И как же вовремя!

   – Тут я, Тадеуш Патрикович! – крикнула я, но дверь покамест открывать не стала. Мало ли. Вдруг на самом деле это Квятковская голову дурит? Вот только выйдем в коридор – и все, нету больше ни Эльжбеты, ни Юлиуша.

   Снова шаги раздались. Подошли к нашей двери, и ведь не два человека! Там их толпа собралась!

   – А кто это с вами приехал, наставники почтенные? – спрашивает Свирский и тоже через дверь. Не спешит отворять.

   – Старшекурсников вывез поразмяться, чтобы жирок растрясли перед учебой, – Анислав Анзельмович отвечает весело. – Отворяй, прохвост. Нет тут боле никакой опасности. Или голос собственного декана не узнал?

   Узнать-то узнал, а все равно не без колебаний жених мой дверь отпирал.

   Вот только в коридоре стояли и правда два декана – Круковский и Невядомский да с дюжину молодцев с факультета боевой магии. У студиозусов морды веселые, наглые, так булыжника и просят, а пришлось улыбаться. Все ж таки на выручку явились.

   – Тетка твоя, панна Лихновская, нам отписала, попросила навстречу тебе выехать. Мало ли что, – со смешком Тадеуш Патрикович говорит.

   Улыбнулась я с облегчением. Стало быть отцова сестра о безопасности моей побеспокоилась. Теперь хотя бы подозрений меньше прежнего стало, с чего это профессора многомудрые посреди зимы на тракт выехали.

   – Благодарствую, пан декан, – молвлю с улыбкой. – Уж так вы кстати появились, что и не обсказать.

   Переглянулись наставники и покивали.

   Тадеуш Патрикович словно бы носом повел.

   – Ох как же мертвечиной несет! Ядвига Радославовна, поди, вас почтила?

   Кивнули мы с Юлиушем. Я же про себя недобрым словом личиху помянула, чтоб ее черви могильные сожрали.

   Нахмурился профессор Круковский, ажно передернуло его, стоило только о Квятковской речь завести. Уж больно нежить Анислав Анзельмович не любил, особливо такую вот, умную да хитрую.

   К примеру, Здимира Амброзиевича Юлеков декан десятой дорогой обходил, а если случайно с ним и сталкивался – сплевывал украдкой и прочь шел.

   – Думалось мне, унеслась уже прочь Квятковская, а заодно в щель какую забилась. Столько месяцев-то минуло. А, стало быть, тута она где-то обретается, тварина, – прогудел Анислав Анзельмович да за рукоять меча схватился.

   Подикось, появись перед ним личиха – тут же в мелкую капусту и порубал.

   Похлопал по плечу коллегу профессор Невядомский.

   – Не ярись ты так. Время придет – и до Квятковской доберемся. А пока… Поехали-ка прямо сейчас в Академию, студиозусы. Нечего бока отлеживать. Да и вряд ли к вам сон сейчас придет.

   Тут уж Тадеуш Патрикович в точку попал.

ГЛАВА 2

До Академии мы добрались уставшими вусмерть. Когда я из возка вышла, едва ноги передвигала. Жаловаться не стала – только зубы стиснула покрепче. А Свирский все одно словно невзначай под локоть подхватил. Как будто это ему надобно, а вовсе не мне.

   Захотелось ему спасибо сказать… Вот только не стала. Уж лучше, когда нужда появится, сама его поддержу.

   Как через ворота зачарованные прошли, так на душе разом и полегчало. В саму Академию теперича для Ядвиги Радославовны хода уже и нет. Ну, по крайней мере, так прочие наставники говорили. Вроде как сильно они для того расстарались, все чары усилили.

   Довели меня Тадеуш Патрикович вместе с женихом аккурат до общежития некромантского.

   – Ты отоспись как следует покамест, Эля. После праздников учеба начнется тяжелей прежнего, – тоном умудренного жизнью доки Юлиуш посоветовал.

   Вот всего-то на три года старше, а как обручились, все верх надо мной взять норовит – то советами обсыплет с головы до ног, то из рук моих сумку али меч заберет. Мол, девка ты, девке тяжести такие не след таскать. И ведь никак не урезонишь!

   Радка, на то вдосталь за последние месяцы налюбовавшись, посмеивалась, говорила, мол, заботится обо мне жених развеселый ажно с избытком. Наверное, так оно и есть. Вот только все одно странно это для меня оказалось, непривычно. Со мной так даже отец родной не носился. Ну, по крайней мере, не помню я такого.

   Дома что батюшка, что сестра его приучали, что раз уж родилась у Лихновских да еще и единственной наследницей, то слабины себе дозволить никак не можно. Сама справляйся. А тут нареченный со мной как с писаной торбой носится.

   Декан мой с Юлиушем дождались, пока я в общежитие не войду, до тех пор не уходили.

   Или все-таки могла Квятковская в кампус пробраться? Иначе с чего бы столько волнений?

   Поднялась я на пятый этаж в комнату к себе вошла и не раздеваясь на постель рухнула. Сил и крохи малой не осталось. Радомилы еще не было, хотя знала я, что на вакациях она из Академии не уезжала. Побоялась, как бы ни случилось дома чего… непредвиденного. К примеру, обручения, о коем подруженька моя была бы ни сном ни духом.

   Словом, когда время пришло о возвращении в дом родной думать после полугода учебы, пошла княжна Воронецкая к декану своему, взмолилась, попросила измыслить хоть какой-то предлог, чтобы только задержаться на все праздники в Академии.

   Так стала для семьи своей подруга моя ну совсем уж неуспевающей, хотя тому навряд ли подивились. А чего еще ожидать можно? Девка – и в боевые маги метит! Знамо дело, не по силам ей то, и не погнали прочь Радомилу разве что из милости великой и уважению к роду Воронецких. Вот из-за дури бабьей извечной надобно все вакации в трудах провести, чтобы совсем уж перед соучениками не позориться.

   На самом-то деле Радка на курсе была среди первых. Где силы не хватало – хитростью да верткостью брала. Наставники про княжну говорили с уважением, без устали поминая ее упорство и усердие.

   Сколько еще удастся Радомиле прятаться от батюшки родного, одни боги ведают...

   Из сил последних стянула я себя шубейку и сапожки, опосля того сморило меня.

   Проснулась же от того, что ходят рядом на цыпочка. На цыпочках-то на цыпочках, а слух у меня чуткий, лисий.

   Подруженька, стало быть, воротилась. А в комнате темным темно – ночь глубокая. Где ж это Радомилу носило в час неурочный-то?

   Подметила Радка, что я заворочалась, свечу зажгла.

   – Разбудила все ж таки! – с досадой головой покачала княжна. – Вот же спишь сторожко! Я ведь ходила тише мыши!

   Хмыкнула я только и спрашиваю:

   – Как ты тут без меня? Не заскучала?

   Рассмеялась Воронецкая так, что едва пополам не сложилась.

   – Заскучаешь тут, скажешь тоже! Тут половина всех некромантов осталась, что б ты знала. И не самая добрая половина.

   Поглядела я на подруженьку недоуменно. Потому как спокойно у нас всегда в общежитии было – ну чисто склеп на кладбище, ни лишнего шороха, ни лишнего звука.

   – И что с того? – спрашиваю я с подозрением.

   Закатила глаза Радомила, вздохнула тяжко.

   – Не поверишь – в загул пустились! Бессовестный и беспроглядный. Все общежитие без продыху гудело, едва только вакации начались!

   Попыталась я представить, каково это – некроманты в загуле. И как-то не представилось.

   – А потом, в самый Зимний солнцеворот, тот парень с четвертого курса, который Калета, потащился с друзьями на погост… С вином.

   Вот это уже представилось… Даже и в красках. И страшновато-то как-то стало.

   – И что потом случилось? – спрашиваю, а у самой голос дрогнул.

   Потому как Калета уже не первокурсник не оперившийся… Ему по силам покойника из могилы поднять! Даже ежели сам пьяный будет!

   – Ну… – протянула Радомила и вдругорядь вздохнула. – Словом, весело было, в кампусе, ой весело… Кто-то под окнами калядки только поет, гостинцы в ночь праздничную выпрашивая. Некроманты же пели, а нежить их – плясала. Да так бодро плясала, что целительницы даже визжать раздумали. Минут этак через десять.

   Нелегко нынче целителям приходится. Спервоначала декана пришлось менять посередь года учебного. Да если бы только тем дело ограничилось! Явились государевы люди, всех студиозусов на факультете принялись допрашивать со всей возможной суровостью.

   Кто-то даже болтал, мол, и с пристрастием допрашивали, но Юлиуш разузнал все самолично, говорит, мол, чушь полнейшая и глупость.

   А теперь еще и некроманты с нежитью. Пляшущей. Весело Академия живет, нескучно.

   – И что, даже наставники все это мракобесие не прекратили?

   Покачала головой княжна.

   – Да какое там! Они посмотреть явились, еще и в ладоши хлопали…

   Я ажно пожалела, что домой поехала. Это точно видеть надо было!

   – Не только твои чудили, в ночь праздничную да во хмелю каждый вытворял кто во что горазд, – посмеиваясь, Радка продолжала. – Но твоих переплюнуть ни у кого не вышло! Говорят, на праздники это дело обыкновенное. Каждый год так.

   Да уж, много чего еще предстоит мне узнать о факультете собственном, с тем не поспорить. То ли остаться на следующий год на зимние праздники в Академии? Собственными глазами гляну, что да как.

   Радомила же взялась за расспросы. Больно любопытственно княжне стало, как я в дом родной съездила.

   – И как там матушка твоя? Порадовал ее зять будущий?

   Вздохнула я уж до того тяжко, что, подикось, поняла все и без слов подруга.

   – Совсем не по сердцу?

   В доме родном было мне невесело, и даже вспоминать о том – невелика радость.

   – Как на врага глядела. Еще и Рынского не весть с чего притащила, мол, хочет он ко мне вдругорядь посвататься, – ответствую уныло и глаза закатываю. – Был бы на месте жениха моего не Свирский – утек бы после этакой встречи. Хотя я тут и в Свирском-то не уверена. Ему просто деваться всяко некуда, обручение-то у нас больно не простое вышло.

   Посмеивается Радка, потешается над моими жалобами. Ну да, чай не самое страшное в жизни – материнское недовольство. Особливо, если родительница власти надо мной не имеет.

   – Ну матерь твоя может хоть всю шляхту в дом притащить, за кого тебе выходить, все одно не ей решать.

   То верно… А только ведь сплошное расстройство.

   Мыслила я прежде, что покамест занятия не начались, будет в Академии тихо да мирно. А только нет! Шум такой стоял, что ни днем ни ночью покоя не было.

   Студиозусы с алхимического наварили каких-то составов хитрых и по ночам все небо такие вспышки огней расцвечивали, что куда там королевским фейерверкам хитрым! И днем грохот опять же – вроде как салюты!

   С утра до вечера и с вечера до утра кто-то в кампусе кутил. И никого наставники не пытались вразумить! Напротив! Кто из профессоров помоложе был, сам тишком со студиозусами веселился!

   Собственными глазами видала я, как Ясенский с нашими пятикурсниками вино хмельное распивал и песни пел. Песни были застольными и уж до того неприличными…

   Меня же Юлек к себе надумал затащить, да еще и вместе с Радомилой. Мол, чтобы уж ты, невестушка дорогая, вольницы в Академии от души отведала.

   Не так уж и хотелось мне проверять, что там да как на гуляниях факультета боевой магии. Тем более, девки на пирушках таких все больше про стыд всякий забывают и непотребства творят без разбора.

   А вот Радке как будто и по нраву приглашение пришлось.

   – Чего бы и не развеяться? Чай ты не полюбовница случайная – невеста старосты нареченная. Так что почет тебе будет и уважение. Если не выпьешь только лишку. Но ты девица с пониманием, да и Свирский, поди, приглядит, не даст делов наворотить.

   Успокаивала меня Воронецкая уж больно старательно, как будто ей что Юлиуш посулил, ежели согласия моего добьется. Ну, или же хотелось Радке на пирушку факультета своего поглядеть, но так, чтоб не совсем уж стыдно было. Стало быть, в моей компании.

   – Да пойду я, пойду, – проворчала я, когда убедилась – не отстанет от меня княжна, будет измором брать, пока не соглашусь.

   Одно мне покоя не давало – а ну-как принц Лех заявится? Вроде как должен он был и во дворец на праздники вернуться, чтобы народу показаться, опять же при дворе повертеться… А только Зимний солнцеворот-то минул, мог наследник престола в Академию и воротиться.

   Приоделись мы, словом, с Радомилой, прихорошились и в общежитие к боевым магам отправились. Юлиуш ажно у порога встретил, в щеку поцеловал – и не просто так, а напоказ, чтобы соученики его видели.

   – Ты особливо-то не гоношись, – фыркнула я, а отталкивать все ж таки не стала. – Я перед твоими дружками нежничать не собираюсь.

   На всякий случай сказала. Мало ли, что Юлеку в голову придет. Вдруг захочет соученикам показать, мол, приручил девку злую?

   – А будто мне то надобно, – Юлиуш отмахивается и под локоть меня подхватывает. – Пойдем уже, Леха попугаем. Ты уж посверкай на него глазами, Элюшка, как умеешь. А то всякую совесть потерял.

   Стало быть, воротился уже принц в кампус, недолго при родителях пробыл. Так наставлениями король с королевой отпрыска замучили? Или сызнова что-то принц Лех задумал? Если так, то беда…

   Это если человек умный, просчитать его можно и отпор дать. А дураки – что молния, поди разбери, куда ударит.

   А если не заради гульбы меня на пирушку жених зазвал, а чтобы с другом бывшим посчитаться помогла? Свирский, он такой, все у него наперед продумано.

   – И что нынче творит принц? – вполголоса спрашиваю, а сама на студиозусов, что вокруг толпятся, поглядываю. А они – на меня.

   Что поделать, не то чтобы любят меня на факультете боевой магии. Не могут простить и нычку с вином, на которую я наставников по осени навела, и то, что Юлиуша к рукам прибрала. Все до единого твердили, мол, после обручения со мной другим стал бывший княжич, попритих как будто, остепенился даже.

   Я-то так не думала. Навроде как прежним он остался – развеселым и шебутным. Ректор с его выходок белугой орал, а прижать к ногтю все никак не мог. Но… может, и правы были соученики Юлековы. По крайней мере, к другим девкам как будто и правда рук Свирский больше не тянул.

   На первом этаже общежития факультета боевой магии, в зале большой стояли накрытые щедро столы со снедью и вином… И вот как раз вина в себя уже многие успели влить в великом избытке. Несколько студиозусов выглядели так, будто вот-вот под стол сползут да там до утра и проваляются.

   А вот принц, что во главе стола место занял, все еще трезвость сохранял, и о том я даже и пожалеть успела. Мало ли что выкинет… Рядом с ним Сапега сидит, каждому слову наследника внимает, словно бы тот изрекает истины великие. Вроде бы и Марек Потоцкий тоже подле его высочества, вот только я подметила, что как будто не клеится нынче у князя молодого с другом венценосным. Вроде и не показывает того Потоцкий особливо, а мне видно – прохладца во взгляде шляхтича мелькает.

   Едва ступили мы с Юлиушем и Радкой в зал, как все до единого в сторону нашу повернулись. И наследник престола среди прочих.

   – Экие гостьи к нам заглянули! – воскликнул принц Лех и нас рукой поманил. Справа от него сидит девка рыжая, с другой – чернявая, обе страсть как размалеваны, волосья распустили… Словом, наставники таких бы на занятие не пустили – с порога поганой метлой погнали. – И невестушку Юлек привел, и даже подругу ее не забыл позвать. Хотя ты, княжна Воронецкая, свой-то факультет могла бы почтить и без особого приглашения.

   Поглядела я на принца пристально, не мигая, чисто змея, мышь увидавшая.

   Смолк его высочество, как будто даже призадумался о чем-то крепко.

   Помнила я, как они с Сапегой хитить меня пытались. Почти преуспели. Почти. Потому и не стала я больших бед наследнику престола чинить. Так, зелье особое в суп за обедом подлила как-то раз, чтобы прослабило наследника трона как следует. Не сама, конечно, то сделала, кто бы меня к тарелке принца подпустил? Юлека тоже втягивать не стала, к тому же он-то нынче подле королевского сына и не вертелся. Марека Потоцкого подговорила. Не сказать, чтоб согласился на пакость сию он тут же… однако, по глазам видела я, что с великой охотой он на принце отыгрался. Видать, и его уже допечь успел. Оно и неудивительно с характером таким.

   Радка принцу кивнула, но этак суховато, без почтения великого. Княжна Воронецкая по знатности королевский род как будто даже переплюнуть могла, а сам принц Лех уважения в прочих студиозусах не вызывал.

   Сели мы от его высочества поодаль. Вот только гляжу, вокруг нареченного моего народу едва не поболе собирается, чем вокруг самого наследника. И девки на Юлиуша все также глазами сверкают томными, пусть и на шляхтич он ныне, а только захотел бы – любую бы в укромный угол завел.

   Глянула я на панночек тех задумчиво и с прохладцей. Покамест жива я, хватит сил всех сглазить, кто на жениха моего посягает.

   Вот же ж жизнь пошла! На Рынского даже если кто и смотрел из панн с симпатией, так мне и дела не было, а с Юлиушем – иное. Этого отдавать никому не хочется.

   – А что же, Юлек, не остался ты в Академии на праздник? – одна из девиц не сказала даже, промурлыкала. Чай, меньше прочих жить хочет. – Дома-то тебя всяко не ждали.

   И ведь панночка та беленькая, золотой волос так и горит! Вырез у платья ну такой низкий, что перси едва из него не вываливаются. А персями девка зловредная обильна! На нее едва не все парни пялятся.

   Не то чтобы завидовала я когда чужой красе, но ведь ясное дело – манкая стервоза! Бросить-то меня жених не бросит, не получится у него то просто. Но даже если просто налево сходит…

   Покосилась я на Свирского, а он на девку белобрысую и не смотрел, хотя перси свои она ему разве что в лицо не совала.

   – Ну в одном доме не ждали, в другом – ждали, – в ответ промолвил Юлиуш, от еды отрываясь. – Вон с тещей будущей познакомился. Все чин чином.

   Ох сколько в тот момент людей рядом подавились – кто куском, кто вином хмельным. Подикось, про тещу тут разговоров не ждали.

   – И опять же свадьбу обсудить надобно… – продолжает Юлек как ни в чем не бывало, а у самого глаза ну таким довольством посверкиваю! Любит он людей смущать, ой, любит.

   Тут один из старшекурсников со смехом спрашивает:

   – Так-таки и жениться собрался?

   А в голосе презрения три фунта и еще немного сверху.

   Вот говорит навроде как Свирскому, а глядит-то все больше на меня. На место, стало быть, пытается указать. Жених-то у меня пусть и бывший, а только все одно шляхтич. А я хоть трижды кровь Кощеева – купчиха.

   – А то ж, – отзывается Юлиуш и ухмыляется. – Уж такова невестушка, что со свадьбой тянуть – грех.

   Стервь белобрысая встрепенулась, губки алые разомкнула и молвит:

   – Ну да, когда за невестой такое приданое дают, на многое можно глаза закрыть.

   Вот словно ядом капать попыталась.

   – Ты спервоначала рот-то закрой, – отзываюсь я с улыбкой, – а то всякое случиться может.

   Глянула я на девицу взглядом долгим, тяжелым. Она ажно дрогнула спервоначала, а только тушеваться перед всеми друзьями-подружками зазорным посчитала, приосанилась.

   – Я из шляхты! Не тебе мне рот затыкать!

   Гляжу я на девку гонористую молча, гляжу, гляжу…

   А потом прочие на шляхтенку злотокосую принялись рассматривать и пересмеиваться.

   – Ох и гневливая ты у меня, Элюшка. Страсть какая гневливая, – с лаской в голосе жених мой говорит.

   Стервь белобрысая, меж тем, чесаться начала, да не где-нибудь – перси свои напоказ выставленные принялась ногтями драть. Чешет – и остановиться не может.

   – Сглазила ведь! – посмеивается кто-то вполголоса.

   Красавица, тем временем, до кровавых ссадин кожу разодрала. Как поняла то – с визгом подорвалась и прочь понеслась.

   Я вслед ухмыляюсь.

   – Ну, сглаз – дело такое. В себе не удержишь.

   Беда-то как раз была в том, что и в самом деле сейчас просто… не удержалась я. Обычно-то собственной волей проклинала, а вот теперича озлилась только – с того сглаз и случился.

   Главное, чтоб Юлиуш не прознал – возгордится свыше всякой меры, как пить дать. А ведь в Свирском уже и так самодовольство как будто через край хлещет.

   – Ох и смел ты, Юлек, – кто-то подле нас пробормотал, да так тихо, что еще поди разбери, кто язык распустил.

   Свирский, может, услышал, может, нет. По крайней мере, виду нареченный не подал.

   Не по нраву мне пришлась пирушка на чужом факультете. Что там у своих, у некромансеров я покамест и не ведала, но на факультете боевой магии можно было услышать только о том, что мужчины интересным считают. Коней да сабли обсуждали и все прочее оружие. О делах любовных тако же говорили… Ну, как любовных… Болтали на пьяную голову о том, в каком великом количестве девок перепортили. Послушать студиозусов, так едва ли не дюжину за раз по постели валяют. Словом, похвальба пустая и сразу понятно, что вранье.

   Панночки, которых на гульбище позвали, только похихикавали, болтовню глупую слушая, краснели да в глаза заглядывали, причем не просто так – с пониманием. Из студиозусов, что без шляхетного достоинства были, внимания разве что жених мой удостоился.

   Я и прежде не особливо хорошо к тем девкам сущеглупым относилась, а теперича и вовсе только дурное и думала. Не по дури и незнанию заявились, не из-за тоски сердечной – расчет корыстный ими двигал. Мол, ежели пленит шляхтича молодого прелестями и чарами женскими, так сразу и женится тот пан молодой.

   Радомила тако же по сторонам поглядывала с великим неодобрением, от совсем уж картин гадких отворачивалась. Не выдержала в итоге подруженька, взмолилась:

   – Элька, может, пойдем уже, а?

   Вот и я расхотела на пирушке оставаться. Конечно, ни ко мне, ни к Радомиле руки не потянут – и из-за Юлиуша, и из-за страха, а все одно не по сердцу было гуляние на факультете боевой магии.

   Да и соученики Свирского не то чтобы радовались гостьям незваным. Под моим взглядом у многих так и вовсе кусок в горло не лез. Словом, несладко гулякам тутошним пришлось.

   – Юлек, нам с Радомилой бы к себе вернуться, – вполголоса нареченному говорю.

   Тот плечами пожимает. Стало быть, только показаться со мной и хотел.

   – Ну, значится, вернетесь. Провожу вас.

   И тут вдруг отворились двери в залу. Повернулись все, глядят – на пороге Калета стоит, некромансер-староста, что меня в чем мать родила видел. О том событии зело прискорбном я Свирскому так и не обмолвилась. Мало ли.

   – Элька, чего это ты с чужим факультетом празднуешь? – с обидой Калета спрашивает. – К нам пошли. Некромантам с некромантами всяко лучше.

   Прикинула я про себя… и кивнула. Хоть узнаю, что там да как. Хотя чего это ради Леслав обо мне вспомнить надумал? Навроде не такие и дружные мы были.

   – А Радомиле с нами можно?

   Конечно, не факт еще, что самой подруженьке хотелось с одного гульбища на другое отправляться, но спросить-то надо было все одно. Вне занятий мы с княжной Воронецкой были неразлучны – и из-за дружбы крепкой, и из-за того, что безопасней так. Потому как мало ли чего от королевской семьи ожидать. К тому же, не имелось и малых сомнений – Квятковская князю Свирскому пособничала. Значит, червя-то вовсе и не она сотворила. И пусть ректор во всеуслышание вину на Ядвигу Радославовну возложил (а чего бы и нет? Так и так личиху изничтожить потребно), а только тому разве что совсем уж неосведомленные поверили.

   Словом, в Академии, конечно, куда как безопасней ведь Квятковской сюда не пробраться, а только рот разевать не след.

   – А чего бы и нет? – ответствует Калета и плечами пожимает. А у самого глаза заблестели довольно. – Княжна нам как родная.

   Переглягнулись мы с Радкой да из-за стола поднялись разом.

   – Ты можешь и не провожать, – говорю я жениху. – Калета за нами приглядит.

   Спорить со словами моими Свирский и не подумал. Он если и ревновал, то разве что по делу.

   – Я утром загляну, – на прощание жених сказал и в щеку меня клюнул.

   Про меня с Леславом Калетой лишнего Юлиуш не думал еще и потому, что некромансер на Радку заглядывался. Виду особливо не подавал, но оно и понятно – на княжну Воронецкую еще попробуй лапы наложи. А только мечты – дело такое, им еще попробуй крылья подруби.

   – Сильно сегодня разошлись? – Радомила спрашивает.

   Она девкой умной была, подметила, как на нее староста с четвертого курса посматривал. И помалкивала. Даже со мной словом не обмолвилась.

   – Да как сказать, – отзывается Калета, усмехается хитро. – Надо же, чтобы вакации эти запомнились как следует.

ГЛАВА 3

Что на некромантском факультете тоже гуляние шло, снаружи было никак не понять. Потому как тишина стояла окрест нашего общежития мертвая, что на кладбище. Я даже покосилась с недоверием на Калету – мол, чего только завирал-то? Спят, поди, все уже давно.

   Тот без слов все понял.

   – А мы в подвале столы накрыли, оттуда и не слыхать ничего. Ну и поменьше нас будет, так что влезаем с легкостью, – усмехается некромансер. – Но вы уж не беспокойтесь, прекрасные панны, уж точно не заскучаете.

   Не приходилось мне покамест видеть, как веселятся на нашем факультете. Слышать слышала, это да, однако же, надо и собственными глазами глянуть, что да как. Истории-то ходили знатные!

   Спустились мы в подвал, прошли по коридору далее, мимо мылен. Тут я и услышала, наконец, как будто… гул какой-то.

   Довел нас с Радкой студиозус Калета до дверки неприметной, толкнул ее, а после отступил, вперед пропуская. Переглянулись мы с княжной и внутрь вошли, пусть и не без опаски.

   А внутри-то гогот, музыка играет развеселая, стаканы звенят! Словом, и правда пирушка идет полным ходом!

   Огляделась я – почитай, весь факультет собрался. А в дальнем углу даже сам декан в компании профессора Ясенского устроился со всем возможным удобством. Студиозусы же будто и не глядели на наставников – пили, песни пели, словом, веселились как могли. Чай на другом факультете при наставниках бы постеснялись кутить.

   Покрутила я головой и ясно стало, что на праздник факультетский заявились едва ли не все до единого наставники факультета нашего. Кажись, только Здимира Амброзиевича не было, но оно-то как раз и ясно – личу тут точно делать нечего, среди живого веселья.

   – И… как такое вообще возможно-то? – шепотом спрашиваю я у Калеты и в сторону декана и Ясенского киваю.

   Леслав будто и не понял, чего я всполошилась.

   – Да запросто, – говорит легкомысленно староста четвертого курса. – Некромансеров завсегда мало, оттого мы и сплоченней факультетов прочих, и уж на пирушках точно не чинимся. Студиозус или наставник – все едино.

   Может, так и есть, а только все равно не по себе стало – как уж тут волю себе дать прямиком при самом профессоре Невядомском-то?! Да ведь и прочие профессора тут же… А ну как припомнят после что?! Нет, вести-то себя я неприлично не собиралась, но пирушка – дело такое, всякое случается.

   Радка рядом мнется онемелая. Тоже распереживалась.

   – Да не робейте вы так, панны, – посмеивается Калета. – Лучше уж за стол садитесь.

   Ну мы и сели тут же, где место для нас сыскалось.

   Гляжу по сторонам, а вокруг столов-то нежить вертится, напитки да яства разносит – да качественная такая! Спервоначала от живых людей и не отличить. Пара зомби посвежей в стороне и вовсе отплясывала всем на потеху.

   Посреди комнаты стоит сосна богато изукрашенная, а под ней упырь сидит в красном кафтане и с бородой накладной – нахохлился, надулся, по сторонам зыркает. Уж не знаю, кто его сюда притащил, однако же, уж до чего кровососу убраться хотелось, по морде его несчастной мог каждый понять.

   Тут повернулся декан в сторону мою, окликнул и за свой стол поманил.

   Ну и какое тут веселье-то? А идти нужно, все ж таки не кто-нибудь – профессор Невядомский самолично. От такого приглашения не отказываются.

   Радка следом за мной поднялась и к столу преподавательскому отправилась.

   – Ну, рад я, панна Эльжбета, что ты не только с боевыми магами время проводишь и про свой факультет не забываешь, – прогудел Тадеуш Патрикович и бороду окладистую погладил. – Садись уж. И ты, княжна Воронецкая, устраивайся поудобней. Гостьей нашей будешь.

   Покосилась я на Дариуша Симоновича. Точней глянула мельком на руку его левую. Долго у Ясенского рана на ладони заживала, тяжело. Вот и до сих пор багровый рубец виднеется.

   – Благодарствую, Тадеуш Патрикович, за гостеприимство, – молвит Радомила чинно, ну чисто на приеме королевской.

   Усмехается профессор Невядомский.

   – Да уж не стесняйся, раз уж так и так гостеприимством нашим пользуешься.

   Смутилась тут самую малость подруга моя. Потому как ведь и правда уже который месяц она у нас, некромансеров, живет, чиниться лишний раз навроде как и глупо. Мы ей родней ее соучеников будем.

   Хотел, подикось, пан декан у меня что-то спросить, а только вдруг загудела под ногами земля, задрожала. Полетели бутылки со столов на пол, закричали студиозусы… Словом, не до разговоров стало.

   Первым упырь из-под сосны утек. Кажется, только был тут – а вот уже и нет, словно ветром сдуло. Нежить, если уж соображает, то получше многих живых. Следом за упырем и все студиозусы вместе с наставниками на выход бросились. Да как-то… уж больно слаженно кинулись, будто не первый раз уже спешно приходится из общежития ноги уносить. Никого не потоптали, в толпе не затерли. Хотя какая уж тут толпа… Пять десятков студиозусов не наскрести.

   В первую голову младшие удирали, и мы с Радкой среди них. Глянула на бегу через плечо – последними наставники наши шли. Прикрывали, стало быть.

   Выбежали все на улицу, на общежитие глядим выжидающе издали, близко подходить не рискуем. Мало ли. Вдруг возьмет – и рухнет? Всякое случается, когда столько магов необученных собираются да еще и в одном месте. Еще и запустелое капище под кампусом – дело такое, много старой силы накопилось, а она ведь и пошалить может.

   – Это чего случилось-то, Тадеуш Патрикович? – Ясенский спрашивает с недоумением великим, а в голосе у него едва ли не паника звенит.

   Дышит декан наш тяжело, чай в его летах особливо не побегаешь, а тут вот пришлось. Не боевой он маг, профессор Невядомский, телом не больно-то и крепок.

   – Да кто бы знал… Но, подикось, опять к ректору придется идти… Или он сам к нам заявится…

   И мысль о том, что сызнова с начальством дело иметь надобно, декана ой как не порадовала.

   – Ежели только не во всей Академии нынче так, – со вздохом тяжелым обронил Калета. И слова его, подикось, и студиозусы, и наставники слышали.

   Тут уж побледнели разом все. И Невядомский мигом в сторону ректората и отправился. Следом за ним и Ясенский бросился без слова единого.

   А мы, студиозусы, так и остались поодаль от общежития стоять. Сверху еще и снежком присыпает. Словом, столько радости, что и лопатой не отмашешься, а деваться навроде как и некуда.

   И вот в чем беда главная – гул-то из-под земли все никак не прекращался. Сильней, впрочем, тоже не становился, уже хоть какая-то радость, пусть и невеликая.

   Если из кампуса всех выдворять возьмутся заради безопасности магов молодых, что тогда случится? Тут-то, за стенами высокими, зачарованными, не доберется до меня и Свирского Ядвига Радославовна… А если выйти придется?!

   Стоило только о женихе развеселом помыслить, как гляжу – бежит он со всех ног прямиком через сугробы. Хорошо еще, кафтан теплый накинул на себя.

   – Вспомнишь солнце – вот и лучик, – со смешком молвлю.

   Радка на меня покосилась.

   – Стало быть, вспоминаешь ты солнце частенько, – подруга отзывается и как будто с недовольством слабым.

   С тем и не поспорить…

   Подскочил ко мне Юлиуш, оглядел со всех ног.

   – Целая, стало быть, – говорит и выдыхает с облегчением.

   На то я плечами пожимаю.

   – А ты на что рассчитывал-то? Что сгину?

   Укоризна во взгляде шляхтича бывшего промелькнула, мол, горазда ты, Элька, ерунду пороть. Ну, что поделать, все еще не получалось до конца поверить, что и правда мила Свирскому, вот и молола порой всякое временами. Словно проверяла каждый раз.

   Навроде как глупость бабья, иначе и не скажешь, а окорот себе дать никак не могла. Хорошо еще у нареченного моего терпение словно море – берегов и не углядишь.

   – Вот что ж тебе все дурь в голову лезет? – Юлек вопрошает да глаза закатывает.

   Обсказала я вкратце, что да как у нас стряслось.

   – А что там у вас? Тоже трясло порядком? Или потише?

   Любопытственно стало, как там в другой части кампуса было.

   Свирский же ответил, что потряхивало и у них изрядно. С чего случилось то, покамест никто и не понял, но переполошились студиозусы знатно.

   – Да и на душе у меня, Эля, с этого неспокойно как-то стало. Будто гроза надвигается, – с тревогой Юлек обронил.

   Первым делом я на Квятковскую подумала, а после сама же от той мысли и отмахнулась. Даже если в силу полную уже вошла она – и то бы такой каши никак не заварила. Наверное.

   – Знатное у тебя, чутье, – обронила Радомила, что подле меня стояла да беседу нашу с женихом слушала. – А я вот не знаю, может, просто испужалась порядком, а, может, и дар о беде нашептывает.

   Ну, перетрухнули мы с княжной обе. Вот тебе и девки грозные. Хотя и не только мы одни, так что не так все и дурно. Хоть перед прочими некромансерами не опозорились.

   – А не Свирских ли наследство старое характер показывает? – тишком я у Юлека спрашиваю.

   Как будто всем известно, на чьих старых землях Академию построили. А все-таки лишний раз напоминать не след.

   – Да кто его разберет, – жених ответствует еще тише меня.

   Проторчать на морозе пришлось порядком. А бояться надоело быстро, уж больно топтаться посреди сугробов скучно оказалось… Словом, не выдержал Юлиуш, наклонился, скоренько снежок слепил и как залепит им Соболевскому в затылок. У меня ажно на душе потеплело. Не ладили мы с Лукашем, гадил он мне при каждой возможности. Ну и я в долгу не оставалось, вестимо.

   Соученик мой от снега отряхивается да головой вертит, понять пытается, кто ж его так знатно «осчастливил». А Юлек стоит, вроде как мне в глаза смотрит и вид у шляхтича бывшего ну до того невинный, что я бы тут же неладное заподозрила. Но я-то жениха своего уже как облупленного знала, а Соболевский толком дела со Свирским покамест не имел.

   Словом, не подумал на рыжего Лукаш Соболевский и слепленный на скорую руку свой снежок запустил в первого попавшегося студиозуса, пятикурсника, который прежде как будто заедался с Соболевским из-за ерунды.

   Снежком получив, развернулся пятикурсник скоренько, уже сам снаряд соорудил и в обидчика зашвырнул. Соболевский же, не будь дурак, присел. Словом, в безвинного снаряд прилетел. Стоит ли удивляться что и четверти часа не прошло, как такое побоище снежное началось – ни земли ни неба не видать. Носятся студиозусы, орут, что дурные, самые сообразительные и опытные еще и нежить заставили снежки кидать. Следом за молодью и наставники подключились. Ну а чем они хуже? Не скучать же в сторонке, пока веселье идет?

   Мы с Радкой тоже от прочих отставать не стали. Многим от нас досталось. Ну и мы получили с избытком. Гогот стоял такой, что даже гул, что из-под земли заглушили. Или он просто тише стал?

   Словом, когда декан с ректором явились, им тако же от щедрот прилетело. Благо еще никто из мужей умудренных не озлился опосля такого великого неуважения.

   – Вот же ж дурные! – посмеивается Тадеуш Патрикович и от снега отплевывается.

   Профессор Бучек так и вовсе едва не погребен оказался. То ли по умыслу злому так вышло, то ли случайно – а только на него снег ажно нескончаемым потоком обрушился.

   Понял Казимир Габрисович, что просто так побоище не остановится – как рявкнет во все горло:

   – Замирились быстро!

   Ну и застыли все, вытянулись во фрунт, глаза на пана ректора почтительно пучат.

   – Ну и что ты мне, Тадеуш Патрикович, затираешь, мол, в панике факультет твой? Чего-то паники-то я и не наблюдаю. А ты, Свирский, чего тут делаешь? Твоих, что ли рук дело?

   Многоопытный он пан – ректор Бучек, сразу спознал, кто тут за ниточки подергал. Оно и понятно, коли суета – стало быть, за ней всенепременно Юлиуш Свирский стоит. Потому как в природе это его – суету наводить.

   А Юлек – он Юлек и есть, глаза округлил, морда невинная аки у младенца новорожденного.

   – Да что вы говоришь такое, Казимир Габрисович? Зачем поклеп на меня возводишь? Не делал я ничего!

   Махнул рукой ректор. Бесполезное это дело – с Юлеком спорить, все одно отболтается. Да и сейчас-то навроде как ничего дурного жених мой и не наворотил. Веселье дурное сейчас только на пользу.

   Прочел профессор Бучек пару заклинаний разведывательных запустил, даже самолично в общежитие вошел, чтоб лично все разведать. Вернулся обратно задумчивым, растерянным даже.

   – Как будто уже и стихать начало, Тадеуш Патрикович, – декану нашему глава Академии говорит. – И здание целехонько, ни трещенки. Можно студиозусов в общежитие запускать без опаски.

   Стал профессор Невядомский у ректора выспрашивать, что ж такое стряслось, да только вот в чем беда – Бучек-то знал не больше него. Заверил пан ректор, что будут разбираться с великим тщанием, комиссию создадут специальную.

   Это все как будто и хорошо, а только на душе все одно неспокойно.

   – Хочешь, с вами останусь на ночь? – Юлек вполголоса предлагает.

   По лицу его вижу – тревожится. Не рад он тому, что придется одну меня бросать там, где странное что-то творилось.

   – Ну, или же к нам в общежитие пойдем. У нас погудело чуть, а только ничего особливо серьезного не случилось.

   Вздыхаю я тяжко. Навроде как и поспокойней было бы с Юлиушем. Он пусть еще и не доучился, а все ж таки и умел, и умен. Вот только…

   – Я ж не отмоюсь после такого-то, – бормочу я и глаза опускаю.

   Пусть и жених с невестой мы, а только коли проведем вместе ночь, болтать примутся такое, что и словами не описать. Только-только убедились, что не в тягости я. И то не все.

   – С каких пор ты молвы бояться начала? – со смешком нареченный спрашивает.

   Пожимаю я плечами в ответ на то.

   – Элькина правда, – решительно Радомила вмешивается. – Не след, чтоб о девице такое говорили. Ректор все ж таки пан с пониманием и ответственностью. Если сказал, что можно в общежитие зайти, так оно и есть. Да и мы панны вроде как неизнеженные, в случае чего постоять за себя сумеем.

   С грехом пополам удалось уговорить Свирского уйти к себе, но сколько сил и времени пришлось потратить – и не обсказать.

   Глядим мы княжичу бывшему с подругой в след, и вздыхает Радка с расстройством.

   – Завидую я теперича, Элька, – говорит Радомила, понурившись, – что рыжий тебе достался. Вон и веселый, и умный, и за словом в карман не полезет… Еще и заботится. Чем не жених? А что без титула – так и вовсе ерунда. Такой любого шляхтича за пояс заткнет.

   Что ответить на то, я не ведала. Ведь и правда во всем, почитай, у нас с Юлеком был склад да лад. А тут как будто скрала я у княжны жениха. Хорошо еще, сама себе Радка и ответила.

   – Хотя кто его знает, каким бы Свирский со мной был? Меня-то он не любит. А к тебе вон сердцем прикипел.

   Щеки у меня запылали. Не знала я, любит Юлиуш или нет. Он про то и словом не обмолвился. И что пригожа говорил, и что умна, а вот про любовь не сказал.

   – Давай спать уже пойдем, – говорю и Воронецкую в общежитие утягиваю.

   Явилась поутру самолично княгиня Свирская в Академию, дабы с сыном мятежным повидаться, покамест, занятия еще не начались. А то ж Юлиуш – он же теперича как лис, за которым собаки злые гонятся, под любой корягой норовит от родичей схорониться. Будут занятия – отговорится занятиями и не выйдет к матери родной и за тысячу злотых.

   Вот и приехала княгиня Алиция тишком, никого не предупреждая, да прямиком в общежитию к сыну и отправилась. На вакациях рано Юлиуш никогда не вставал, так что рассчитывала пани ясновельможная прямо в постели отпрыска изловить. Тут уж деваться ему будет некуда.

   И вышло точно так, как того княгиня Свирская и желала – в общежитие она вошла беспрепятственно (а кто ж дорогу-то осмелится заступить?), комнату сына сыскала быстро, дверь отворило тихо.

   Глядит – спят два молодца на постелях что сурки. На одной постели – Юлиуш, на другой – Марек Потоцкий. Знала уже княгиня, что не отступился Марек от сына ее, когда князь Свирский в гневе старшего отпрыска из рода изгнал. Но знать одно, а видеть своими глазами все ж таки другое. Все также не разлей вода.

   «Вот и славно. Добрые друзья – они всякому нужны», – усмехнулась княгиня удовлетворенно.

   – Юленька, утро уж наступило, вставать пора.

   Уж на что спал завсегда Юлиуш крепко, а стоило только матери голос подать – завсегда подрывался. Вот и сейчас на постели подскочил, глазами ошалело хлопает – что сова на свет попавшая.

   – И даже не поздороваешься с матушкой? – Алиция Свирская любопытствует и руки этак на груди складывает с намеком.

   Нахохлился Юлек, насупился.

   – Так ты мне навроде как и не мать уже, – ответствует.

   Подошла княгиня к сыну любимому и как наградит его оплеухой. Тот ажно ахнул.

   – Что вы там с отцом наворотили – мне дела нет. Ты мне дитё! Вот и веди себя соответственно.

   Вздохнул Юлиуш тяжко, безнадежно. Понял, поди, что в роду он там или нет, а от матери так легко не сбежать.

   – Ты чего удумал, бестолочь?! Хотел планы отцовские порушить, это я еще понять могу. Но с купчихой обручиться?! В уме ли ты?! Зачем тебе девка та далась-то? Других путей не нашел, что ли?!

   Глядит на сына старшего княгиня и дивится – зарумянился Юлек, потупился. Как будто засмущался, да только нет у паршивца этакого стыда, о том Алиция Свирская получше прочих знала.

   – Ты Эльку не трогай, мама, – Юлиуш просит и в глаза родительнице смотрит по-особенному.

   Тут у княгини ажно внутри екнуло. Потому что…

   Да нет. Быть такого не могло. Юлек как в возраст вошел, так девок портил исправно, любил он этого дело. А раз по постели поваляв, о тех девках и не думал. Весь в батюшку родного пошел. Как будто.

   Вит Свирский, что до женитьбы, что после ни одной юбки не пропускал. Ярилась на то княгиня Алиция, а только ничего тут и не поделать. Не найти ей управы на супружника. Нет женщинам большой воли над мужьями.

    А тут вот сын чего-то чудит. Ну обручился бы – дело одно, подикось, удумал что хитрое. А чего ж мнется теперича?

   – Ты не влюбился ли часом? В купчиху эту свою? – голосом дрогнувшим княгиня спрашивает.

   Покраснел Юлек пуще прежнего.

   – Люблю я ее, мама, – говорит и вдруг как улыбнется. От улыбки той у Алиции Яновны сердце защемило – до того ясная и светлая она была.

   Покачала головой пани ясновельможная, не зная, то ли радоваться, то ли горевать. Если уж о любви речь зашла, стало быть, крепко в Юлиуша некромантка вцепилась, так легко и не стряхнуть теперича. Сам сын и не позволит

   – Ой дурной… – со вздохом молвила княгиня. – У тебя ж девок всегда было как звезд на небе. Так чего за эту надумал держаться?

   Сидит Юлек на постели, глазищами зелеными так и светит.

   – Другая она. Я ж Эльку в первый же день заприметил. Не жеманится, смелая, боевая, в глаза никому не заглядывает… И собой хороша… Глаз не отвести.

   Слушает сына княгиня Алиция, слушает, а потом вздыхает.

   – Так Радомила Воронецкая вроде тоже такова! Чего от нее-то вздумал нос воротить?!

   А Юлиуш только головой мотнул, и взгляд этакий непримиримый.

   – Элька лучше!

   И вот хоть кол на голове теши!

   С сыном побеседовав, отправилась спервоначала княгиня к декану Круковскому с надеждой слабой, что хоть он подскажет как с Юлеком быть. И так уже сколько времени упустила, все думала, муж сам порешает. Порешал он, как же. Второго сына, Вацлава, начал в наследники готовить. А от Вацека… не так уж много толка. Любила всех детей своих княгиня Свирского, а только и цену им знала получше многих иных.

   – Ничего уж тут не поделать, Алиция Яновна, – молвил этак безнадежно Анислав Анзельмович, гостью ясновельможную выслушав. – Поверь моему слову, этих двоих никак не развести – завсегда вместе. Разве что на занятия ходят порознь. В остальное же время ну чисто голубь с голубкой на одной ветке.

   «Все ж таки в меня сын старший пошел не только статью...» – совсем уж закручинилась княгиня.

   Князь Свирский-то был что медведь, а вот жену за себя взял тонкую что тростинка. И первенец все больше на матушку походил. Ко всему прочему на беду свою Алиция Яновна однолюбкой была. Один раз Виту Свирскому сердце отдала – и все, уже и не выпутаться, хотя князь-то изменял ей направо и налево. Думала она, что уж в делах любовных Юлек на отца похож, а тут на тебе – по девке худородной сохнет и никого более видеть подле себя и не желает.

   Словом, беда.

   – А коли откупиться? – обронила княгиня, о последнем средстве вспомнив.

   Тут сказал Анислав Анзельмович, какое за купчихой дают приданое, и поняла Свирская, что нет у нее таких денег, чтобы Эльжбета Лихновская согласилась помолвку разорвать.

   – Ну, хоть на невестку схожу гляну. Будущую, – пробормотала княгиня и с деканам сына распрощалась.

   Дело уже к полудню шло, а как будто в общежитии некромантском только-только просыпаться начали. Или восставать. Уж больно некромансеры обучающиеся на покойников из могил выбравшихся походили. Княгиня от студиозусов сонных ажно шарахалась, до того страшны оказались.

   Поднялась она на пятый этаж, постучала в нужную дверь. Открыла девка с волосами черными как вороново крыло, глаза заспанные щурит.

   – А ты кто? – спрашивает недобро.

   «Вот, стало быть, какова она, Эльжбета Лихновская».

   – А я Юлекова мать, – Алиция Яновна ответствует и усмехается.

ГЛАВА 4

Что передо мной Юлекова мать стоит, я поняла еще до того, как она на вопрос мой ответила. Потому как одно ж лицо! Разве что черты поплавней, а так и скулы те же острые, и глаза что трава по весне зеленые. Сразу видно, не в отца жених мой пошел – в мать.

   А я непричесанная, заспанная… Ужас какой!

   Юлиуш-то с моей родительницей знакомился в виде приличном. А вот я… ой позорище.

   – Здравствуй, княгиня, – говорю, а у самой голос подрагивает.

   Хотя… чего это я? Как будто никто сюда Свирскую и не звал. Сама заявилась и без приглашения притом! Вот пусть она-то и смущается. И вообще, по закону нынче жениху моему она даже и не мать!

   Словом, выпрямилась я, приосанилась и спрашиваю:

   – И чего ж тебе надобно?

   Улыбнулась княгиня ясновельможная. И ведь улыбка у нее ну точь-в-точь Юлекова! Верней, у Юлека улыбка материнская. Мне от того только хуже: подикось, любимый сын у матери, радость и надежда, и тут на те – махнул хвостом, на купчихе жениться надумал да еще и из рода сбежал. Как бы мне опосля такого княгиня в волосы не вцепилась.

   – Да вот глянуть на тебя захотелось, панна Эльжбета, – молвит мать Юлиуша, а я понимаю, что даже как величать-то ее не знаю. Не говорили мы с женихом о семье его. – В комнату-то пустишь или тут беседовать станем?

   Вздохнула я и посторонилась, гостью незваную в комнату впуская.

   Ах как жалко-то, что Радомила унеслась куда-то с утра пораньше. Чай при подруге-то не так страшно было бы. А уж как сильно княгиню Свирскую я боялась! Словами не передать!

   Нет, она, конечно, не убьет меня… Не убьет же?! Но все ж таки нареченного моя мать… Понравиться ей хотелось. Вот глупость лютая, а хотелось.

   – Говорят, невеста ты богатая, – усмехается шляхтенка да запросто на табурет усаживается.

   Точно в нее Юлек. Тот тоже везде как дома был, ни на что разрешение ему не требовалось.

   – Да уж не бедствую, – говорю и морщусь украдкой.

   Вот завсегда со мной разговор с денег моих начинают. Оно и понятно – ум, душа там или что еще ничего не значат, завсегда важней, что у девки не в душе, а за душой.

   – Ну хоть тут Юлиуш не прогадал, – молвит княгиня и вздыхает тяжело. – Меня кстати Алицией Яновной зовут. Как поженитесь, то и мамой зови смело.

   У меня ажно глаз дернулся от слов тех. Не думала, не гадала, что так разговор хвостом вдруг вильнет. Стало быть… не гневается на меня Юлекова матерь, что ли?

   – И чего ж ты, невеста богатая, вдруг на княжича Свирского позарилась? Ты ж, говорят, девка с разумением, не могла не понять, что так просто за шляхтича замуж не выйти. Потоцкий был бы по тебе, он бедный, взял бы за себя тут же. А Юлек мой – дело иное.

   Ухмыльнулась я криво и говорю как есть:

   – Тетка меня за Юлиуша сосватала. Сказала, справный молодец – и умом вышел, и статью, и даром колдовским. Одна беда – княжич. Но это, как оказалось, дело поправимое.

   Смотрит на меня княгиня Свирская, вглядывается.

   – Ишь ты. И правда справный молодец Юлек мой. Купили, стало быть, для наследницы мужа задешево. Он тебе хоть по сердцу-то?

   Тут чую, щеки у меня запылали. И сил смотреть в глаза Алиции Яновне никаких нет. Потому что… по сердцу! Но о том я даже жениху покамест не говорила! Ладим мы, то всякому понятно, почти и не разлучаемся, с утра до вечера вдвоем, а только ни Юлиуш со мной о любви не обмолвился, ни я сама ему ни единого слова о том не сказала.

   А тут заявилась княгиня Свирская и в самую душу норовит заглянуть. Ажно злость с того берет!

   Вдруг слышу – смеяться Юлекова мать начала.

   Вскидываюсь возмущенно. Потешаться, что ли, надо мной взялась?!

   – Ну хоть с этим слава богам, – словно бы с облегчением княгиня молвит. И вроде как даже улыбается. – Не такую жену я сыну любимому хотела, ох не такую... Но раз уж так все обернулось... Но вот что там супружник мой еще учудит, я знать не знаю, ведь не ведаю. Но скажу только, что легко не будет. Не боишься?

   Тут уж не выдержала я, в голос расхохоталась, вот только радости в том смехе не было и на грош. А кто бы веселился, на жертвенном камне полежав и от лича побегав?

   – Да муж твой, Алиция Яновна, меня уж убить пытался, хотя и чужими руками, – с ядом в голосе шляхтенке я сказала. – Бояться-то уже поздно. Пуганая.

   Как услышала княгиня Свирская о том, как супружник ее со мной обошелся, так в лице переменилась. Уж так она глазами зло сверкнула, что впору было испужаться. И вряд ли мне.

   На свой счет я особливо не обольщалась, не из-за меня вовсе княгиня гневаться изволила, за сына переживает. Потому как не дело у своего дитяти невесту убивать, не по-людски это.

   – Так вот чего еще Юлек так гоношится-то… – бормочет мать моего нареченного. – Оно понятно, такого он никому не простит, даже и отцу родному. Что же, как боги рядили, пусть так и будет.

   Потом снова в меня княгина Свирская взглядом вперилась.

   – Вот греху уцепиться не за что! – Алиция Яновна с досадой говорит. – Тощая, ни рожи, ни кожи… Признавайся, приворожила Юлека, что ли?

   У меня ажно глаз дернулся от слов тех, хотя и понятно было, не всерьез княгиня про приворот заговорила. Да и не верю я, что не было на княжиче амулетов от чар любовных.

   Молчу озадаченно, как ответить не ведая, а Юлекова мать рукой только махнула этак безнадежно.

   – Так или иначе, сыну моему ты чем-то глянулась, и его уж никак не переубедить. А ты, панна Эльжбета, уж не робей, ежели что.

   Княгиня ушла, а я осталась голову ломать, это благословили меня так на свадьбу или же нет…

   Радомила уже никак не меньше пары часов по заснеженному кампусу бродила, глядела по сторонам бездумно, а сама в руке письмецо комкала. Соизволил родитель почтенный дочери все ж таки отписать. Любимой дочери замежду прочим. Вот только любовь отцовская – это одно, а планы князя Воронецкого – совсем уж другое.

   Уж больно хотелось Радомилиному батюшке с трона род Ягелло подвинуть и собственное чадо туда усадить. Не Радку, конечно, кто ж станет бабу правительницей делать? Брата ее старшего. Словом, дочь князь любит, а только готов ей расплатиться за исполнение желаний своих.

   «Вот Юлек – везучий черт! И вывернулся! И род себе новый сильный нашел, пусть и не шляхетный! И даже c Элькой у него вроде как ладится! Мне бы так...»

   А только отец родной Радомиле отписал, что хочет ее со вторым сыном князя Свирского обручить. Чего бы нет, в самом деле? Спервоначала-то, конечно, два князя знатно полаялись, когда о Юлековой выходке известно стало. Уж в чем только друг друга не обвиняли… Сама Радомила того, конечно, не видала – младший брат все в письме описал в красках да лицах.

   Думалось даже, больше в жизни словом князья ясновельможные не перемолвятся, врагами до гробовой доски станут, а только погневались-погневались – и снова сошлись. Чай короля ненавидели поболе, чем друг друга.

   И что теперь княжне Воронецкой делать-то? Юлиуш Свирский – еще куда ни шло. Не шибко его Радомила любила, что поделать, но был он на лицо не дурен, смекалист опять же, своей головой думал, а не родительской. А братья младшие Юлеку и в подметки не годились, те еще дуболомы.

   Словом, закручинилась княжна. А что поделать? Супротив отцовского слова и не пойдешь… Разве что измыслить, как бы в Академии подоле остаться.

   Тут слышит Радомила, окликает ее кто по имени.

   Обернулась княжна, глянула, кто явился, а сама вдруг и разулыбалась. А как – и сама не поняла.

   Вот навроде и учеба после вакаций начаться покамест не успела, а только голова у ректора Бучека уже заболела преизрядно. Что-то все ж таки зашевелилось под Академией заворочалась. И вроде вышло по итогу на пшик, а только без причины-то земля дрожать не начала бы. Помучился Казимир Габрисович, помаялся тревогой – и сделал то, чего обычно избегал как мог. К личу самолично ректор отправился.

   Ох как же не любил он профессора Кржевского… Словами то было не описать. А как иначе-то к нежити относиться? Зловредная тварь, зело коварная, выставить бы из Академии – и всего делов. Вот только никак не можно, потому как нерушимый договор был в стародавние времена заключен промеж королем тогдашним и Здимиром Амброзиевич. Ну и ректор, конечно, тоже отметился… Куда ж без него-то? И по договору тому лич убежище в Академии получил, а сам обязался магов молодых премудростям колдовским учить, знания свои передавать. Каждый новый государь и каждый новый ректор на себя тяжесть того договора принимали. И до тех пор, покамест не станет Кржевский вредить Академии и обитателям ее, а заодно не бросит исполнять обязанности наставнические, из кампуса его и не выставить никак.

   «Может, хоть сейчас польза от него будет...» – повздыхал тихо пан ректор, через лесок темный топая.

   В глухом углу лич засел, туда без нужды никто и не заходит, настоящая чаща посреди кампуса. И деревья едва не до неба.

   Под сапогами Казимира Габрисовича снежок задорно похрустывал, а магу почтенному все чудилось – то кости человечьи ломаются. Недобрые предчувствия появились у пана ректора…

   Как до личева жилища глава Академии магической дошел, сразу в дверь стучать не стал. Выждал спервоначала, с духом собрался. А Кржевский словно караулил уже гостя незваного, открыл тут же.

   – Здравия тебе желаю, пан ректор, – лич скрипит и на профессора Бучека глазами желтыми неживыми смотрит. – Зачем пожаловал?

   И поди пойми, то ли добром, то ли худом встретил начальника Здимир Амброзиевич.

   – Да вот о ночном переполохе побеседовать с тобой хотел. Сам знаешь, чего стряслось.

   Покивал лич, мол, знает он обо всем. Еще бы ему не знать-то. Поди, каждое колебание магии Кржевский чуял.

   – Заходи, Казимир Габрисович, заходи. Не через порог же дела такие обсуждать, – некромант немертвый молвит.

   Ох как не хотелось-то пану ректору в логово нежити ступать… А только слабость показывать тоже не след. В конце концов, Невядомский как будто ходит к подчиненному неживому и нередко. Так как же профессор Бучек испужаться может?!

   Может, и подметил лич, что неспокойно на душе у ректора, а только виду не подал. А неспокойно и правда было. Кто бы мог, не дрогнув, за нежитью по темному дому пройти, где все могилой пропахло?

   – Сам знаешь, Казимир Габрисович, – вполголоса лич вещает, – стоит Академия на земле старой, сильной… Свирские – дело одно, так ведь и сами Свирские не на пустое место пришли. А тут вона что пошло – умертвие силы великой сотворили. После того еще и лич новый зародился. Возмущения магические в кампусе начались нынче. И надобно разобраться, это прежние дела аукаются али что новое началось.

   Пан ректор печенкой своей многострадальной почуял, что как раз новое что-то началось.

   – Глянул бы ты взглядом многоопытным, Здимир Амброзиевич, – на горло гордости ректор наступил. А ведь как не хотелось-то в должниках у нежити ходить. Это и с живыми-то часто добром не заканчивается, а о мертвых и говорить нечего.

   – Эвона как… Глянуть, говоришь, – пробормотал лич этак со значением. – Так ведь, пан ректор, не мое то дело – за безопасностью в Академии следить. Для этого другие люди под твоим начало трудятся. Чего ж к ним не пошел за подмогой?

   «Вот уже торговаться начал… Похлеще Лихновской тетки!» – посетовал на судьбу свою тяжкую Казимир Габрисович про себя и приосанился. Чтобы не забыл лич клятый, что ни с кем-нибудь там дело имеет, а с цельным ректором.

   А все равно придется чем-то за помощь Кржевского расплачиваться!

   – Ну так ведь не справляются, Здимир Амброзиевич, – молвит пан ректор с недовольством. – Подмога потребна и чем скорей, тем лучше. Уж не откажи, сделай милость. Чай за столько-то лет тебе Академия как родная стала.

   Усмехается тихо лич. Оно и понятно, родной для него разве что могила может быть. Навряд ли у нежити привязанность к миру живых хоть когда-то появится. С другой стороны, любит профессор Кржевский, чтобы покой его окружал, а нынче какой уж покой-то? Никакого.

   – А сдал ты, пан ректор, порядком сдал. Не знаешь, чем меня прельстить, – уже откровенно нежить насмешничает. – И договоры заключать не умеешь.

   Почуял силу, вот и издевается.

   И ну такая злость профессора Бучека обуяла, что словами не высказать.

   – А ты бы норов не ко времени не показывал, – говорит глава Академии недобро. – Может, выставить тебя из кампуса я и не могу, а вот чащу эту вырубить и домишко твой снести – вполне. Хочешь на погост переехать? Глядишь, тебе там дольше глянется.

   Рассмеялся скрипуче лич. Кажись, не проняло его.

   – Мелковата месть, Казимир Габрисович, – потешается нежить над начальством своим.

   С тем, конечно, не поспорить. От мага многоуважаемого ждешь чего-то погрозней. Только вот чем прижать-то того, кто и без того мертв?

   – Что поделать, – отзывается на то профессор Бучек с расстройством. – Может, после еще что измыслю. Хочешь со мной всерьез поссориться?

   Помолчал Здимир Амброзиевич, словно бы раздумывал он.

   – Вона какие разговоры ты нынче начал вести, пан ректор, – в итоге лич произнес. – Что ж, ты тут глава, тебе и карты в руки. А ты-то сам готов со мной поссориться, а? Всякое бывает… Ректоры меняются. Я уже на своем веку немало их перевидал. Ты не последним будешь, уж поверь.

   Понял тут профессор Бучек, что не удастся ему сторговаться с личом. Да и пустил Кржевский начальника в дом свой, чтобы поиздеваться не иначе.

   – Стало быть, не станешь помогать? – Казимир Габрисович спрашивает.

   И ведь в самом деле нашла в этот раз коса на камень. С Невядомским было бы куда как проще управиться, надумай он против ректора пройти.

   – Тебе и не подумаю. Расплатиться со мной тебе нечем. Напугать – такое же нечем. Да и за Академию я особливо не радею. Сам майся, пан ректор, а меня не тревожь почем зря.

   Так и ушел профессор Бучек несолоно хлебавши, про себя честя лича треклятого.

   «И только чего ж Кржевский так заупрямился? Навроде как нет у твари немертвой причин упираться. Неужто кто-то другой нежить прикормил? Вот только кто?»

   А как воротился к себе пан ректор, явился к нему Тадеуш Патрикович с видом разнесчастным. И говорит он:

   – Думается мне, пан ректор, кто-то ритуалы темные тишком творить начал. Проверил я поутру уровень некроэнергии – так она подскочила ажно выше часовой башни. Оттого и трясло ночью. Кто-то задумал злодейство в Академии.

   Подуспокоившись малость после беседы с Юлековой матерью, отправилась я в столовую. Как раз время к обеду подошло. Иду через лесок по дорожке, гляжу стоит Радомила под сосенкой – и не одна, с Калетой навроде как. Только с каких пор эти двое беседы досужие ведут?! Как будто не о чем им разговаривать.

   Поглядела я на подругу, поглядела – и прочь пошла, не оборачиваясь. Что бы там ни случилось промеж княжной и Калетой, пока Радомила мне ничего не сказала, ничего и не было. А все ж таки любопытственно стало, это так Леслав осмелел или подруженька моя решила до простолюдина снизойти?

   Студиозусов с боевой магии в столовой не было ни единого. Хотела я спервоначала богов за то возблагодарить, но в итоге возблагодарила вино, кое вчера Юлековы соученики пили в количестве немереном. Жениха моего тако же не видать было. Хотя он особливо и не пил.

   Этот-то куда утек?

   Юлиуш полопать горазд, трапез не пропускает. Или опосля беседы с матерью родной решил под кроватью схорониться от греха подальше?

   Некромансеры в столовой нашлись, вот только всего-то пара человек. И один из них – Соболевский. Вот что ж не везет-то мне так?! Неужто кого поприятней не нашлось?!

   Пошла я тишком в угол дальний, чтобы с Лукашем уж точно рядом не оказаться. При нем же кусок в горло не полезет!

   Ох как же мне не по сердцу соученик седой был. И он сам меня не жаловал. А ведь мы с ним на курсе самыми сильными и умелыми оказались, оттого на всех занятиях практических наставники меня с Соболевским в пару и ставили.

   Тут слышу – окликают меня.

   Поворачиваюсь – то профессор Ясенский со мной заговорить надумал.

   – Здравия желаю, Дариуш Симонович, – говорю, а сама на наставника гляжу пристально.

   Бес его разберет, что понадобилось профессору Ясенскому от меня сейчас. Занятия-то еще и не начались, стало быть, и дел у него к студиозусам не имелось. Наверное.

   – И тебе не хворать, Лихновская, – маг говорит и рядом присаживается будто так и надо. – А чего это ты так рано в Академию вернулась? Или дома приняли с женихом неласково?

   И какое было дело наставнику моему до того, как моего жениха приняли? Или просто досужее любопытство замучило? Нет, нам, конечно, с Юлеком все кому не лень кости перемывают (и ленивых чего-то никак не находится), и профессора исключением уж точно не стали, но хотя бы они скрывали то как могли.

   А теперь вдруг профессор Ясенский в лоб спрашивает практически! Как будто и не в его манере.

   Тут меня словно бесы за язык потянули:

   – Это ты сам знать хочешь, Дариуш Симонович, или кто-то спросить велел?

   Вот, наверное, не стоило такое говорить… Не стоило! А все одно забавно было глядеть, как профессор Ясенский на мгновение в лице переменился. Не так часто удается над наставниками поизмываться, грех возможность из рук выпускать, раз уж в точку попала.

   Разглядываю я наставника, разглядываю… А ведь есть на что посмотреть – к примеру, сапоги на Дариуше Симоновиче новые, сафьяновые, такие декан не каждый день носит, больно уж дорогая обувка. Да и несколько амулетов новых на пане Ясенском появились тоже не из дешевых.

   Возможно, что и просто подработку себе какую сыскал профессор, жалованье в Академии достойное, а все ж таки не пороскошествуешь. Вот только не так и часто для некромансера в столице работа сыщется. Наш брат процветает в местах поглуше, где и погосты побеспокойней, и люди посмелей, не гнушаются к магам смерти за подмогой обращаться. Тут-то все больше народец брезгливый, страшит некромантия люд тутошний.

   И все-таки где-то куш профессор Ясенский отхватил.

   – А ты больно языката, панна Лихновская, – пробормотал после заминки профессор Ясенский да поморщился. – Ты смотри, длинный язык до добра еще никого не доводил.

   Улыбнулась я и кивнула, с Дариушем Симоновичем соглашаясь.

   – Твоя правда, – отзываюсь, – длинный язык до добра не доводит. Особливо, если распускать его не по делу.

   Отошел пан профессор от стола моего так быстро, будто пятки ему прижгло. Значит, и в самом деле кому-то дело есть до того, как Юлиуша Свирского в моем доме приняли. Для того Ясенского и заслали. А случаем не Дариуш Симонович ли червя тогда сотворил? Навроде как был он магом обстоятельным и талантами не обделенным, возможно, что и по силам ему настолько большое и сильное умертвие соорудить.

   Кабы знать наверняка…

   Тут гляжу, входит в столовую жених мой едва не вприпрыжку, и уж до того довольный, что страх берет. Юлекова радость многим аукается, то я уже уяснила накрепко.

   Рядом с женихом моим и Потоцкий. Князю обнищавшему тяжко приходится, между двух огней он – и друга самолучшего навроде бросать не желает, и от принца ему деваться как будто и некуда. Но пока его высочество почивать изволит, Марек за Юлеком как нитка за иголкой следует. И все к моему столу.

   – Гляжу, как будто профессор Ясенский к тебе разговор имел, – говорит нареченный между делом и на лавку рядом со мной усаживается с видом до крайности довольным.

   Кивнула и преспокойно есть продолжаю, а Юлек и не торопит. Он вообще на диво терпеливый парень, спокойный даже. Вроде как мечется, суетится – но это все больше для виду шум создает.

   – Про него много чего болтают, – молвит Марек между делом и взгляд с меня на жениха моего переводит. – Про Ясенского. Поговаривают, он в последнее время частенько принялся в город выходить. Ну и еще много каких слухов ходит в великом избытке.

   Поглядела я на князя Потоцкого даже с уважением. От рыжего, подикось, ума поднабрался, вот и начал слушать да подмечать.

   – В город, стало быть, выходит, – протянул этак со значением Свирский и на меня искоса взгляд бросил. Мол, поняла ты, Элька, да?

   А как тут не понять-то?

   Были у меня мыслишки, к кому же так часто Дариуш Симонович выходит. Но опять же – не докажешь. А если и докажешь, ничего то и не даст.

ГЛАВА 5

Вернулась я к себе не одна – Свирский с Потоцким до общежития довели. Не заради безопасности моей – просто языками почесать друзья хотели, уж больно беседа между нами хорошо шла.

   Марек навроде как не такой говорливый как друг его развеселый, а только и он за компанию оказался словоохотлив. И опять же ко мне князь Потоцкий теперича относился с теплотой. Подикось, потому как со Свирским мы обручились. Невеста сотоварища – это все-таки не случайная девка.

   Надо сказать, говорил Марек Потоцкий вещи все больше дельные. Стоящий шляхтич, пусть и похуже Юлиуша, а тоже жених завидный. Даром, что бедный как мышь храмовая. Да и характер вроде не поганый, не то что у принца Леха. Хороших друзей государь с государыней для сына единственного сыскали, тут не поспоришь. Жаль разве что самого сына воспитать толком не сумели.

   Идем себе, никого не трогаем – и тут видим как в общежитие некромантское Радка с Калетой заходят едва не рука об руку. Немало я в столовой времени провела, а эти двое так и не разошлись?! Вот же удивительное дело.

   – Ох не нравится мне все это, – бормочет вполголоса Марек и головой качает с неодобрением. – Чего это вдруг Воронецкая – да с простолюдином щебетать надумала? Как будто не в ее это обычаях, к княжне ведь на кривой козе не подъедешь!

   Это да, к себе близко кого попало Радомила не подпускала. Как будто прежде не подпускала. И что теперь переменилось-то? Чего вдруг нос драть перестала?

   – Ты б с подружкой поговрила б, Эля, – жених ко мне обратился и неспокойным взгляд его был. – Больно близко она к тебе. Через нее подобраться можно. Да и странное это – Радка как будто хвост перед парнем распустила. А Калета ведь даже и не шляхетного достоинства. Мне бы до такого и дела не было, ну так я и не княжна Воронецкая.

   Хотела было я сказать, что Леслав-то так и так недалече, живем в одном общежитии, дела старост нас опять же нередко вместе сводят да и частенько о том о сем говорила я с Калетой. Свойский он был парень, приятный даже. По крайней мере, на первый взгляд.

   – Может, присушили Воронецкую? – между делом Марек Потоцкий говорит.

   Мысль, может быть, и дельная, вот только чары приворотные я бы никак не пропустила. Но не втюрилась же княжна ясновельможная в простолюдина?

   – Присушили или нет, а хорошо бы присмотреть за Радомилой. Чай не чужая она. А ну как влипнет в неприятности? – Юлиуш другу вторит.

   На том и порешили.

   Вошла я в комнату, а там уж Радомила засела с книжкой какой-то и улыбка на лице подружки и моей уж до того умильная, что и не описать. Гляжу я на книжку – кажись, такие матушка моя на досуге читает. И опосля сильная дурь на нее находит!

   – И что ж ты такая довольная, Радка? – напрямик спрашиваю. Ну а чего вокруг да около ходить? У нас с княжной друг от друга секретов слово бы и не водилось. Прежде. – И чего тебе с Калетой вздумалось говорить?

   Вскинулась тут княжна Воронецкая, глянула с недоумением великим.

   – А чего это ты выспрашивать взялась? – спрашивает подруга с настороженностью, коя вроде бы ей была несвойственна.

   Чем это Радка без меня все эти дни в Академии занималась-то? Одна-одинешенька посреди некромансеров! И все пола мужеского! А кое-какие даже для чести девичьей опасны!

   – Так ведь беспокоюсь за тебя, – говорю в ответ спокойно и в Радомилу пристально вглядываюсь, приметы ищу – а какие приметы и чего и сама покамест не ведаю.

   Передернула княжна Воронецкая плечами точеными, фыркнула с насмешкой.

   – А чего за меня беспокоиться-то? Я и сама за себя порадеть могу. И разве ж есть что дурное в том, что я с прочими студиозусами разговариваю?

   И ведь если не вдумываться, то и нет тут ничего дурного, вот только не просто так с Леславом-то Радка беседовала, не как с прочими молодыми магами.

   – А князь Воронецкий-то с тобой согласится? – спрашиваю я и тут же вздыхаю.

   Не послушает подруга, ой не послушает. По глазам видно. Закусится со мной – и вся недолга.

   – Ну вот Свирский-то с тобой связался, а ты ему тоже как будто не ровня, – с ехидцей подметила княжна.

   Глянула я на подруженьку с укоризной. Вот и чего она ссориться со мной вздумала? Я пусть и не из шляхты, вот только богата и наследие за мной колдовское, а Леслав Калета – голь перекатная. Да и жених мой из рода утек только так, а у самой Радки то не выйдет.

   – Так ты не Юлек, а я не Калета, – напомнила я и рукой махнула. Не мне Радомилу на ум наставлять, да и рогом она уперлась опять же.

   На том разговор и закончился. Да уж, стоило отлучиться всего-то на пару недель – и дела странные начались, недобрые. И как будто не мое это дело – в жизнь княжны Воронецкой лезть, а только надобно бы разобраться, что там с Калетой на самом деле.

   А сейчас вон сопит изредка Радомила недовольно, разозлилась на меня.

   Я же по обычаю своему за письмо засела. Ежели что-то недоброе да странное, всенепременно надобно c теткой посоветоваться. С Юлиушем – тоже, но Юлиуш – это одно, больно молод он, хотя и смекалист многим на зависть. А за теткой опыт стоит и мудрость родовая.

   Посидела я подумала, поглядела на подруженьку недовольную и потопала в общую гостиную. Была на каждом этаже этакая комнатка, чтобы студиозусы вместе собирались и о делах своих балакали. Как пан декан говорил – для факультетского духа. Если дух какой-то в нас завелся, то всяко не факультетский, но кое-кто и правда заради бесед досужих в общей гостиной и в самом деле штаны просиживал.

   К примеру, Соболевский.

   Вот он-то был мне и надобен.

   Уж не ведаю, что да как там у Лукаша дома складывалось, а только на вакации он Академии не покинул. То мне в этот раз было на руку. Хоть Соболевского я на дух не переносила, но был он самый глазастый среди соучеников. И много чего прознать успел.

   Дверь открываю, в гостиную выхожу – и вот он, Лукаш, на диване расположился еще и с книжкой. Книжка на радость всем наставникам нашим – по темным ритуалам. Продвинутым. Стало быть, не прохлаждается студиозус – к знаниям приобщается. Надобно бы и мне пример взять, а то так, глядишь, обойдет меня Соболевский на занятиях! Ему только шанс дай – и все, только пыль будешь глотать!

   Поднял Лукаш глаза от книги, вздохнул тяжко и молвит:

   – Лихновская. Чего приперлась?

   С Соболевским легко никогда не бывало, но я, стоит сказать, ему жизнь тоже особливо не облегчало. Пусть страдает, гад!

   – Да вот погутарить с тобой захотелось, – отвечаю и рядом с соучеником усаживаюсь.

   Тот покосился на меня нервно и отодвинулся. Как будто на всякий случай.

   – И с каких пор это мы с тобой беседы ведем запросто?

   Пожимаю плечами. Тоже мне, крепость неприступная.

   – Да не кочевряжься ты уже. Чай не чужие люди.

   Улыбаюсь я ну до того довольно, что у самой аж лицо болит.

   – Расскажи-ка мне, друг дорогой, о том, что тут без меня подруженька моя дорогая творила. И про Калету заодно чего-нибудь интересного поведай.

   Глядит на меня Соболевский задумчиво, в глазах удивление. Ну, не поднимает он, подикось, как у меня наглости хватило к нему с вопросами явиться. А вот хватило! Я и не такое могу, когда надобно. Придется – так и бесу поулыбаюсь, чай личико не треснет.

   – Ты ополоумела, что ли, Лихновская? С чего б мне с тобой откровенничать? – Лукаш вопрошает, а у самого как будто щека подергивается.

   Усмехаюсь я на слова те.

   – А кто у нас на факультете поглазастей тебя сыщется? Почитай, что и нет таких.

   Отодвигается еще чуток от меня Соболевский, щурится этак с подозрением.

   – Теперича еще и льстить взялась. Не верю я тебе и на грош единый, ведьма.

   Оно-то и понятно, что не верит. Мы друг над другом какие только шутки не проворачивали, одна другой злей. Однажды даже Юлек решил вмешаться в свару нашу, подумалось ему, перегнул Соболевский. А я не позволила. Наша это драка – Лукаша и моя. И нечего туда лезть жениху моему. Тоже мне, защитничек выискался. Чай и сама я в силах за себя постоять, коли нужда есть.

   – А Калете-то веришь? – с ехидцей спрашиваю.

   Это поважней прочего для меня было. Я-то про Леслава Калету особливо ничего прежде и не вызнавала. Чего ради-то? Не на моем курсе, вел себя, кажись, прилично, получше многих, да и в дела друг друга мы не лезли.

   Вот только все это было до того, как с Радкой у них что-то заиграло.

   – Чего ты про Калету все речь заводишь? – поддался любопытству собственному соученик мой.

   Уж как не улыбнулась с торжеством, сама не пойму. Имелась у Соболевского одна слабость точно как у жениха моего – любопытен соученик был. Правда, Свирский-то еще мог как-то себя в узде держать, а вот Соболевский еще не настолько хитер как будто.

   – Да вот есть причины… Кажется мне, больно непрост он. Мутит воду, – крючок я закидываю с осторожностью. А сама поднимаюсь на ноги и к двери иду.

   Если сильно подергать, как бы не сорвалась рыбка. Если же на крючок Лукаш не попался, то и нечего время тянуть. Да и в мыльню опять же захотелось страсть как. Точней, не в мыльню, а туда, где подруги не было. Хотелось малость без нее побыть, раз уж не заладилось у нас.

   Выхожу из гостиной я и едва не врезаюсь в Шпака и Одынца. И как-то вышло, что…

   Дверь я за собой аккуратно так прикрываю и на соучеников наступаю. Ведь подслушивали, гады!

   – И кто ж у нас уши греет? – молвлю недобро.

   Переглянулись парни, с лица спали, Одынец как будто телом своим обильным заколыхался. Подикось, улыбка моя до печенок проняла соучеников. Ну и слава Кощеева недобрая за мной тянется.

   – Да ничего такого, Эльжбета! – Шпак отбрехиваться начал. – Просто тоже вот в гостиную шли… И передумали. Ты не думай, не подслушивали мы.

   И ведь заливают… Ой заливают. Я ж сразу поняла, что парочка эта к двери буквально прильнула!

   – Кому опосля того докладываем? – продолжаю я давить на Шпака с Одынцом. – Ну-ка, рассказывайте, а то ведь вы меня знаете…

   Сглаз на соучеников я уже не наводила, их на второй месяц уже не пронимало. Так что начала просто бессовестно пользоваться властью старосты.

   – Эль, может, миром разойдемся? – Шпак спрашивает и ведь до того жалостливо, что хоть слезу пускай!

   Вот только я-то не из сердобольных, мне до часовой башни страдания соучеников.

   – Не будет промеж нами мира, ежели сейчас обо всем не расскажете.

   Глядел на меня Одынец, глядел, а после как рявкнет:

   – Да чего пристала?! Думаешь, раз староста – так верх над нами можешь взять?!

   Вот именно так я и думала. Сами меня старостой поставили, думали, что только обязанности свалили, так ведь с ними еще и ой какие права пришли!

   Хмыкнула я едко и отвечаю:

   – Ага. Но если что… Хотите всем понарассказываю, кто тут у нас под дверями повадился уши греть?

   Один бы раз такое было – вроде бы и ничего, а только Одынец со Шпаком и прежде вон шныряли под дверями. Прежде я только косилась на то с подозрением, а теперь чего бы и не прижать? Сами напросились. Да и вроде как ко времени все пришлось.

   – А чем докажешь? – Одынец ухмыляется нагло этак. Мол, что я им сделаю? Ой наивные...

   Я плечами пожала. Тоже мне задача непосильная.

   – Как будто надобно мне что-то доказывать. Сказать достаточно. А дальше уже разбирайтесь сами.

   Соглядатаев-то никто не любит, тут если темную не устроят, то уж разговаривать могут перестать вовсе. А нас, некромансеров, и так не сказать, чтобы слишком сильно жалуют, а если уж и свои начнут гнать в три шеи, то, вообще, хоть караул кричи.

   – А ты нас тут не стращай! – Шпак вперед выступает да грозно так грудь выпячивает.

   Я тоже вот… грудь выпятила, прищурилась недобро.

   – Кто вас стращает? Сообщаю. Сейчас вернусь к Соболевскому…

   Вот он пусть и стращает соучеников больно любопытных, Лукаш умеет то получше прочих. Ох уж, подикось, разгневается седой, что за ним кто-то следить повадился. И пусть потом с ним объясняются и доказывают, что да как.

   – Тебя из Академии отчислят! – просипел Одынец и глазами зло сверкнул.

   Был бы не таким пухлым, я бы, может, даже бы поволновалась. Чуток. А так только курам на смех, честное слово. И телом не силен, и в магии меня послабей будет. Нашел кого пугать.

   Но как же задергались, посмотреть любо-дорого! И правильно задергались. Соболевский уж точно как вломит, так вломит, мало не покажется. Это даже не я, Лукаш за дело берется сразу, без раздумий и экивоков. Только с чего бы Климек вдруг про мое отчисление говорить вздумал? Он все ж таки не полный идиот, стало быть, какие-то причины имеются…

   Неужто эти два поганца доносят кому-то из начальства Академии? Декану? Али сразу ректору?

   Разобраться бы, а то мало ли что да как. Навроде ни Невядомский, ни Бучек мне не враги, вот только перемениться это может во мгновение ока. Люди же – они частенько как флюгер. Ветер подует – настроение тут же и переменится.

   Но ежели на меня соученики доносят… избавляться надобно скоренько от таких соучеников. Или же верх над ними брать.

   – И с чего бы? Из-за того, что два наушника на меня донесут? Так я первый студиозус на курсе, меня еще попробуй выпри из Академии, – протянула я и на Одынца со Шпаком сызнова наступать начала.

   Тут отворяется дверь и выходит в коридор Соболевский подбоченясь.

   Сразу подумалось, что и он, подикось, под дверью вдосталь постоял, подслушивал. Уж больно морда у соученика хитрая оказалась.

   – Кто тут первый студиозус на курсе еще разобраться надо, – Лукаш говорит насмешливо. – На экзаменах-то мы равные были.

   Я во рту ажно горечь ощутила от слов тех. Потому как не соврал ведь, изверг этакий! Как жилы ни рвала, сколько в библиотеке над книгами древними ни просиживала, а ни в чем обойти седого так и не вышло! Ажно зло с того брало! Столько сил потратила – и все без толку!

   И вроде как обращается ко мне, а смотрит на Шпака с Одынцом. Недобро так смотрит, как бы морду не начал бить прямо сейчас.

   Ну вот. Хотела просто пригрозить этим двоим, а вышло вдруг по слову моему. И не сказать бы, что обрадовалась я. Потому как теперича-то стращать наушников этих нечем – кара вон она, сама явилась! Как от них правды добиться? Надобно же мне как-то про Радку и Калету вызнать.

   – Так кому докладываете-то, скудоумные? – допрос продолжил Соболевский, рукава многозначительно закатывая.

   Значит, бить решил и всерьез. Это он могёт. Драчливый что бес. Магию-то супротив товарищей по учебе применять не можно, за такое из Академии только так выпрут. Сглазы – те не в счет, тут случай особый. А если вот кулаками морду подрихтовать – ничего навроде преступного и нет. Разве что мало кому в голову приходит драку устраивать, все ж таки маги чаще телом хилые да слабые, только заклинания их выручают. Если это не факультет боевой магии, вестимо.

   А Соболевский вот хоть и тощий что жердь, а сильный и злющий. Чисто кот дворовый.

   – Ты их только совсем уж не укатай, – вздохнула я тяжко, сообразив, что более ничего тут не решаю. Девке в мужскую драку влезать – только портить. Тут и самой можно огрести как нечего делать. – А то мне докладные до начала учебного года писать неохота.

   Ухмыляется Соболевский криво – словно бы оскалился.

   – А это уже, Лихновская, не от меня зависит, – молвит Лукаш и к соученикам поворачивается. – Ну так что? Говорить будем или мне убеждать надобно?

   Спервоначала-то и Одынец, и Шпак думали еще, что раз уж их двое, не так уж и страшен Лукаш. Ну, что поделать, и четверти часа на прошло, как ясно им стало – ошибались. А я опасаться Соболевского начала больше прежнего.

   – Да декану мы докладываем! Декану! – простонал по итогу Климек на полу лежа и дыша хрипло. – Отвяжись, изверг! Это же все токмо заради общей безопасности!

   Поглядела я на этих «пострадавших», на Соболевского, который готов был и еще от щедрот прописать двум деканским помощникам.

   – Стало быть, вон оно что! – ажно руками всплеснул Лукаш, ухмыляясь. – Лихновская, ты это слышала? Говорят, мол, следили они за общее благо радеют. Ну как, что там с твоим благом?

   Ну, раз уж так все пошло… Пусть даже никогда я заодно с Соболевским не была и закусывались мы с ним из-за любой мелочи, а только вот в этот раз выгодней оказалось с ним заодно выступить.

   – Не чую я что-то своего блага, – отзываюсь едко и на седого кошусь. – А ты?

   Прикрыл глаза Лукаш, словно бы прислушивался к чему-то.

   – А вот и я не чую! Так что ой сколько вам придется объяснять!

   Спустя полчаса разговора с глазу на глаз все ж таки раскололись Шпак с Одынцом. Ну, как расколись. Они-то в итоге принялись уверять нас, что, мол, они сугубо по дружбе и по большому секрету поведали мне и Соболевскому про деканскую задумку, вот только все мы понимали что к чему.

   Беспокоился, оказывается, Тадеуш Патрикович, что на факультете его твориться непотребства всяческие будут. Настолько беспокоился, что пару студиозусов под крыло взял при условии, что станут они его глазами и ушами. А эти двое и рады. Дар-то у них и в самом деле от рождения некромантский имелся, да вот только в чем беда – зело слабый, тут могли бы и с порога Академии завернуть.

   Вот Невядомский эту парочку на поводок и подцепил – без него-то им не удержаться в Академии. А мажеская стезя – она попочетней многих других будет, грех упускать.

   – Но мы за студиозусами не особливо присматриваем, – с тоской в голосе признание свое Одынец закончил и вздохнул тяжко. – К студиозусам особого интереса у Тадеуша Патриковича и не имеется. Ну разве что за тобой, Лихновская, велел приглядывать при случае. Все ж таки кровь Кощеева – это вам не шутки, мало ли что выкинешь. Но разве что вполглаза.

   Хмыкнул Соболевский с пониманием.

   – Стало быть, все больше за наставниками следите? – в лоб он спрашивает.

   Кивнули два горе-наушника.

   – Думается мне, подозревает декан, будто кто-то из подчиненных его воду мутит, – пробормотал Шпак и поежился. – А некромансеры – народ такой, не мелочится. Опять же Здимир Амброзиевич тута.

   Не удержалась я – рассмеялась. Нашел Тадеуш Патрикович себе помощничков всем на зависть.

   – Ой, уморили. А то лич от вас не ускользнет!

   Глянули на меня эти два наушника незадачливых с обидой и расстройством.

   – Да нам как будто декан и не велел за каждым след в след ходить. Так, на занятиях в оба глаза смотреть, опять же следить, чтобы профессора в неположенное время вокруг общежития не разгуливали, ну и не болтали почем зря со студиозусами, – Климек разъясняет, а сам уже пятнами идет. Нелегко признаваться было. – Вы бы это… не болтали о наших делах. Осерчает ведь Тадеуш Патрикович, что выдали мы себя. Попереть с факультета может.

   Не то чтобы так уж сильно жалела я соучеников своих. Да ни капли не жалела! А только раскрытый соглядатай под боком всяко лучше, чем кто-то новый. Лукаш, похоже, также думал, потому как, когда я сказала соученикам, что не выдам их, Соболевский молча кивнул и противоречить не стал.

   – И на каждом курсе свои шпионы есть? – спросил только седой.

   Я тоже подозревала, что так и должно быть. Два первокурсника всяко за всем факультетом не углядят. Можно было вообразить, что это именно мне такой почет оказали, оттого и соглядатаи – мои соученики, вот только в то не верилось ни капли. Мне-то всего семнадцать годков, не доросла еще, чтоб декана стращать.

   – Не знаю, – пожал плечами Шпак, хмурясь. – Думаю, на каждом. Вот только нам друг про друга и не сказывают.

   Оно и понятно.

   – Ну, раз уж мы договорились, – молвлю, – давайте-ка выкладывайте все до конца. Только начистоту. А то Соболевский вас снова побьет.

   Глянул на меня Лукаш недовольно – смолчал, не стал спорить. И то хлеб.

   – А начинайте с того, чего там Радка мутит нынче. И про Калету!

   Закатил седой глаза так, что еще поди пойми, как не выпали.

   Оказалось, вокруг Воронецкой начал староста с четвертого курса вертеться аккурат опосля моего отъезда. Он и раньше-то на Радку поглядывал изредка, а то и заглядывался, я это подмечала. Но вроде как не лез – не по сверчку шесток был, то всякий бы понял.

   – Мы сперва на то даже и внимания не обратили, – Шпак говорит. – Ну, какое нам дело-то? Даже если решил закрутить Калета с княжной – ни я, ни Климек к тому никаким боком непричастны. Да и декану то навроде как неинтересно.

   Излияния те Соболевский так же как и я слушал, но не слишком внимательно. Радкины шашни его мало беспокоили.

   – А вот мне сразу стало интересно, – признался в любопытстве своем Одынец. Я и прежде не сомневалась, что сплетник он еще тот, а тут убедиться пришлось. – Ну вот и начал вполглаза приглядывать, прислушиваться… Уж не знаю, что да как, а только стала Воронецкая до Калеты словно бы… снисходить. Беседовать они начали украдкой, переглядываться то и дело. Подчас и прогуливаться вдвоем в местах побезлюдней. И навроде как чего такого – влюбились парень с девушкой. А все ж таки странно.

   В том и дело, что странно. Могло ли такое приключиться с Радомилой? Радка гордая, со шляхетным гонором, до мужчин падкой никогда не была, а на простолюдинов глядела свысока. Ну как же – княжна ясновельможная, познатней короля будет.

   Что ж творится-то? Неужто замыслила что Радка? С чего тогда со мной не поделилась? Или не верит больше?

ГЛАВА 6

Несколько дней и себя я изводила волнениями да переживаниями и жениха заодно. Мы же с ним теперича как нитка с иголкой были, почитай, неразлучные, так что все мои метания мимо Юлека не прошли. Он меня каждый раз и успокаивал, то и дело вздыхая, на дурость мою сетуя.

   Когда беспокойство отступало, добрым словом поминала я тетку Ганну за то, что такого жениха мне выбрала. Долготерпением Юлиуш Свирский отличался всем на зависть. Подикось, теперь король с королевой локти кусали – знатного сотоварища принц Лех потерял. Второго такого еще попробуй сыщи.

   Вот и в этот раз в библиотеку со мной нареченный отправился, а когда понял, что сызнова изводить я себя начала, за стеллаж завел, где библиотекарю нас невидно было.

   – Не переживай уж так сильно, Эля, сдюжим, – обнял меня Юлек, в макушку дунул. Ну я и выдохнула как будто с облегчением. – И я сам пошукаю чего. Вдруг чего найду?

   «Вдруг». Этот – уж точно найдет, если что на самом деле есть.

   – Что-то ты больно услужлив, – от шпильки я не удержалась.

   Понимающе ухмыльнулся мне нареченный.

   – Ну а как не услужить невестушке-то? – спрашивает до того ласково, что сердце ёкнуло. Но виду я не подала.

   Вот уж точно лис хитрый, все-то он меня улещивает.

   Слушаю я жениха, а саму усталость обуяла, да такая, что и шевелиться не хочется.

   – И с чего бы декану наушников себе подыскивать? Может, ты мне скажешь? – спросила я все больше от расстройства, на ответ особливо не рассчитывая. Оно и так понятно, что подозревает неладно на факультете своем Тадеуш Патрикович, оттого и засуетился.

   Погладил меня Свирский по голове.

   – А и скажу, – молвит в ответ. – Не доверяет он подчиненным своим. И ведь не зря. Червя же тогда кто-то создал. Не Квятковская то была, Ядвига Радославовна под рукой моего батюшки ходила, да и личом себя оборотить не так сложно как здоровенное умертвие создать, а после им вертеть как куклой. Кто-то на факультете некромансерском на руку нечист.

   Оно словно бы и верно было, а только завербовал-то пан декан Одынца со Шпаком еще на вступительных испытаниях. О черве тогда и речи не было. Да и том, что королева Стефания самолично в Академию явится, тоже как будто никто не догадывался.

   – Так умен он, профессор Невядомкий, – и ухом не повел Юлек как будто все наперед ведал, что в голове моей творится. – Подикось, слухи о том, что Радомила Воронецкая в Академию поступать надумала, уже давненько ходили. А любому ясно, если княжна явится – король с королевой это просто так не оставят. Или же раньше что-то такое случалось, из-за чего Тадеуш Патрикович настороже был.

   Вздохнула я, на Юлека оперлась устало. Чую, словно бы силы меня оставили.

   – Ты чего это, Элька, размякла? – Юлиуш спрашивает, а сам на пояс мне руки положил, поддерживает, стало быть.

   А мне и самой неведомо. Просто как будто умаялась сильно.

   – Да вот устала я чего-то за последние дни, – отзываюсь. – Радка опять же чудит все и чудит. Вымоталась я.

   Не ответил на то Юлиуш, только чуяла я, смотрит он на меня да пристально так, будто подметить важное что пытается.

   Помолчал Свирский, помолчал, а потом вдруг и говорит:

   – Пойдем-ка, Эля, пану Стржельчику тебя покажем. Чего-то не нравишься ты мне в последние дни. Пусть целитель глазом многоопытным глянет.

   Поглядела я на жениха с недоумением великим. О чем он вообще речь надумал-то вести?

   – И чем же не нравлюсь?

   Вздохнул Свирский с расстройством.

   – Как будто нездорова ты чего-то. Идем в лазарет.

   Как по мне, так глупость какая-то на ум нареченному пришла, но с Юлиушем спорить – себе дороже. Проще уж сразу согласиться, а после разбираться. Так что к целителям я с женихом отправилась, пусть и ворчала всю дорогу, что, дескать, ерундой нареченный мой страдает.

   Вот только поводил надо мной руками пан Стржельчик, повглядывался в меня, а после того белей снега стал.

   Я от того даже переживать начала малость, хотя нервы-то мои покрепче корабельных канатов будут.

   – Экая напасть случилась, – пробормотал в итоге Стрежельчик и принялся вертеть меня как куклу из стороны в сторону. – Устаешь ты, подикось, панна Лихновская в последние дни?

   С тем я спорить не стала. Порядком вымоталась. А кто бы не вымотался опосля всех потрясений?

   – Кажись, прокляли тебя.

   Вот тут уж я растерялась. Верить в такое мне и в голову не пришло. А то бы не почуяла я на себе чужих чар. Быть такого не может.

   Да только Юлек чего-то спорить со словами пана целителя и не подумал. И, если вдуматься, жених меня в лазарет и отвел.

   – Ошибся ты, пан Стржельчик, – говорю, а саму уж сомнения гложат. – Не можно такому быть. Я бы знала. Лихновская я али не Лихновская?!

   Подходит ко мне нареченный, за плечи приобнимает и произносит этак мрачно:

   – Я узнал, Эля. Тебя ведь и правда прокляли. И неплохо так, от всей души.

   Поглядела я на жениха с великой растерянностью. Нет, он, конечно, даром сильным обладает да еще каким! Сама в этом не единожды убеждалась. Но с чего бы вдруг он заметил на мне чужие чары, а я ни сном ни духом?

   – Да быть такого не может, – говорю я вполголоса, а все ж таки целителю дело свое делать не мешаю. Ну на всякий случай.

   А вдруг… прав пан Стржельчик?

   Тогда кто же меня так проклясть умудрился, что я того даже и не спознала? Подикось, зело могущественный маг зла мне пожелал. И случилось то недавно, не в доме родном, иначе бы тетка тут же заприметила.

   – Может, панна, может, – целитель вздыхает. – Прав твой жених, проклятье лежит на тебе и сильное к тому же.

   Пригорюнилась я, распереживалась… И хоть и не верила в такое, а только пану Стржельчику работать не мешала. Хуже он мне всяко не сделает, маг он толковый, а лучше… словом, посмотрим.

   И надо будет тетке всенепременно отписать. Как бы все ни обернулось в итоге.

   – Ты, панна, особливо не переживай. Я все сделаю по совести и со старанием, – целитель меня заверил, ну я и поступила, как велели. Сидела на топчанчике и не переживала, только поглядывала на пана Стржельчика изредка.

   Юлиуш поодаль расположился, у окна, взгляда настороженного, тяжелого с меня не сводит.

   Часа два вокруг меня пан Стржельчик ходил, пыхтел, хмурился все больше и больше, а после повернулся к Свирскому и говорит:

   – Сходил бы ты, студиозус, за Тадеушем Патриковичем. А лучше бы и Казимира Габрисовича разом позвал.

   Вот тут и поняла я, что дело-то и правда худо обернулось. Умаялся целитель, ажно взопрел весь, вот только, видать, не больно-то у него и вышло помочь с моей бедой.

   – Неужто, не выходит у тебя? – поразился Юлиуш, как будто собственным ушам не веря. – Ты же среди целителей один из самых искусных!

   Гляжу я, переживает жених, волнуется за меня. И вроде как тревожно, а на душе все равно тепло, что дорога ему.

   – Вот не хватает моего искусства нынче, студиозус. Этого проклятья мне не снять. Давай. Беги давай.

   И побег Юлек со все ног. Только и видели его.

   – Дело-то дурное, панна, – вздыхает пан Стржельчик и глядит на меня словно бы даже виновато. – Тянет из тебя проклятие силу жизненную. Оттого умаянная. И непонятно, насколько тебя хватит.

   Что тут сказать, не порадовал меня целитель ни капли. Пригорюнилась я, понурилась. На тот свет-то не хотелось. К тому же, одно дело – в схватке сойтись, когда ворогу хотя бы в глаза можно глянуть, а тут другое – буду помирать медленно, даже не зная, кто повинен в том.

   – И что ж теперь? – молвлю потеряно и все кажется, сейчас усмехнется пан Стржельчик, скажет, что только пошутил.

   Скоренько явились декан мой с ректором, оба перепуганные как будто. Тут же рассматривать меня начали с ног до головы, ощупывать словно куклу. А я и слова проронить не могла.

   – Да уж, студиозус Лихновская, умеешь ты в беду попасть, так чтоб с размахом, – сетует декан Невядомский, который все надо мной заклинания читая. – Даже никак не разобраться, что с тобой!

   Выдохнул Юлек со злостью и беспомощностью, глядит на меня, глаз не отводит.

   – И как же так-то? – спрашивает он у наставников. – Надобно Элю выручить как-то! Не оставите же вы все вот так!

   Поглядел недовольно на студиозуса пан ректор.

   – Конечно же, не оставим! А то ведь Лихновские со свету сживут! Все разом! А мне то всяко не надо! Да и позор какой – в моей Академии студиозуса смертельным проклятьем наградили!

   Вот и сказано слово – проклятье-то на мне смертельное. Какой же бес какой с судьбой моей поворожил!

   В общежитие я шла на ногах подламывающих, сил словно совсем и не осталось. И не в проклятии дело было, просто обрушились на плечи вести дурные тяжестью неподъемной – к земле пригибают.

   – Ты бы не изводила себя так, Эля, – приговаривал Юлиуш ласково. – Сдюжим мы, справимся. Чай не первый целитель на всем белом свете пан Стржельчик. Найдем кого и посильней него.

   Хорошие слова, правильные, надеяться на лучшее помогают.

   – Надобно тетке отписать, – пробормотала я и на плечо Юлеково оперлась.

   Нареченный закивал.

   – Конечно, надобно. Ганне Симоновне в первую голову нужно обо всем поведать. Она-то помудрей многих профессоров будет. Без нее никак не обойтись.

   И ведь говорит, изверг, до того мягко да проникновенно, как с дитем малым. И смех и грех. Вроде бы злюсь даже из-за того, а на душе все ж таки теплеет.

   – Но кто ж меня проклял-то? – бормочу под нос, на ответ от Свирского особливо не надеясь.

   Фыркнул тихо Юлек.

   – Да вот много кто тебя проклясть хотел бы, Эля. Ты ж у нас девушка не самая мирная. Кто только на тебя зла не затаил.

   Ну, тут как бы и не поспоришь. Много кому я на хвост наступила. Вот только все, с кем ссорилась я, вряд ли были настолько сильны, чтобы на меня проклятие наложить да еще и тишком. Тут кто-то помогущественней должен в дело вступить.

   – Неужто Квятковская через защитные чары Академии дотянулась? – молвлю, а у самой сомнения великие.

   Потому как оберегали кампус со всем возможным тщанием, столько щитов магических вокруг наставлено было, что и муха не пролетит. А тут тебе не муха – цельное проклятие.

   – Не знаю, – жених отозвался с уверенностью полной. – Но если она – выдюжим. Даже не сомневайся.

   Когда до комнаты моей набрели, Радка там была, над учебниками чахла. На меня она только взгляд мимоходом бросила, мол, не до того ей.

   – Ну здравствуй, Радомила, – к подруге моей Свирский обратился и на том все.

   О размолвке нашей он знал и влезать промеж меня и княжны Воронецкой не спешил. Оно, подикось, и к лучшему. Нечего парню посередь двух девок влезать. Без него разберемся куда как быстрей. А даже если и не разберемся, это опять же только между нами и останется.

   – И тебе не хворать, Свирский, – ответствовала княжна, правда, особой радости в голосе ее я не различила. Она и от учебников глаза подняла с великой неохотою. Будто одолжение сделала.

   На меня глянула княжна разве что мельком и словно бы даже ничего странного и не заметила. Значит, и объясняться с подругой нынче не придется. Вот и хорошо.

   Распрощался со мной Юлиуш, и осталась я нос к носу с Радкой.

   Без Юлека гаже прежнего стало, а только и пожаловаться-то некому, пришлось зубы сжать и по примеру Радомилы за учебу засесть. Проклятье там или нет, а поблажки никто не даст. Коли не померла, будь уж так добра – к занятиям приготовься как следует, со всем возможным тщанием.

   Как раз в первый день занятие у декана будет, а Тадеуш Патрикович он не помилует – спросит по всей строгости, а уж лености пан декан никому не спускает.

   Покуда занималась я, то и дело на подруженьку поглядывала, а только все без толку – она только губы недовольно поджимала.

   Думала я, думала, а потом и сказала:

   – Не нравится что – иди к кастелянше. Пусть в свободную комнату тебя отселит. Благо тут их пруд пруди.

   Смолчала Радка, ни словом, ни взглядом мне не ответила. Только страницы быстрей принялась переворачивать. Ну хоть не оглохла – и то хорошо. Но проклятия она на мне так и не углядела. Стало быть, Юлиуш Свирский посильней подруженьки моей будет в колдовских делах.

   Засели Тадеуш Патрикович с Казимиром Габрисович в кабинете, о делах своих зело долго разговаривали. И прежде всего прочего панна Лихновская у них на языке была.

   – Ежели не убережем девку, тетка ее, пани Радзиевская не спустит, на нас всяко отыграется, а, может, и на всей Академии разом, – декан Невядомский предрек.

   Сказал, а сам вздохнул тяжко так, безнадежно. Ведь не факт, что спасти неркомантку выйдет.

   Покивал ректор Бучек, пригорюнился. Уж больно не хотелось ему с Кощеевой кровью воевать. А только если не переменится ничего, придется что-то супротив Ганны Симоновны измышлять. Эта ведьма уж всяко не помилует, ежели помрет племяннушка ее любимая.

   – Хорошо бы спервоначала понять хотя бы, чье проклятье на панну Эльжбету легло, – ректор вполголоса отзывается. – Сами чары уж больно мудреные, так запросто и не распутать.

   В том-то беда и была. Закручинился пан декан, мысленно с одной из лучших на факультете своем прощаясь.

   – Ведать не ведаю, кто ж так расстарался, – беспомощностью признал Тадеуш Патрикович. – Может, то Квятковская руку приложила. Но что-то уж больно искусно для нее. В своем деле она умела, а вот в некромантии вряд ли что-то смыслила.

   О том и пан ректор думал.

   – А кто ж тогда супротив Лихновской дурное задумал-то?

   Проклятье там или нет, а на занятия отправилась я как ни в чем не бывало, соученикам даже вида не подала. А они и не заприметили на мне чужого злого колдовства. Даже Соболевский – и тот пропустил. А уж как кичился умениями своими! Ведь словами не описать!

   Ночь я вроде бы и спала, а только словно и бы и не отдохнула даже малость. То ли из-за переживаний, то ли проклятье силы так тянуло, еще поди пойми. Хотя все соученики мои были худыми да бледными, так что немудрено, что промеж них я и не выделялась даже самую малость.

   Спервоначала отправилась на занятие к Дариушу Симоновичу. Ясенский до того радостным да бодрым был, что ажно тошно. Ну не можно некромантам так сиять!

   Метался наставник взад-вперед у доски, схемы чертил, опосля того на телах мертвых всякое показывал… Да с таким удовольствием и в таких подробностях, что не все до конца занятия утерпели. Пара соучеников из аудитории сломя голову вылетела, рты закрывая.

   А на ногах у профессора Ясенского сапоги сафьяновой кожи и с серебряными подковками, и уж так задорно те подковки по полу выстукивают. Я-то купеческого сословия, такое в жизни не упущу. И как будто цвет-то неброский, а только такую обувку себе и ректор вряд ли позволит.

   С чего бы вдруг Ясенский так расщедрился? Подозрительно сие…

   Подле меня в самом начале занятия Соболевский уселся как ни в чем не бывало. Покосилась я на соученика и смолчала. Ну, сел и сел. Значит, так ему надобно.

   Прочие соученики поглядели этак озадаченно, ничегошеньки не понимая. Разве что Шпак и Одынец не удивились и самую малость. Они-то уже решили, будто мы с седым заодно. Ну… Даже нельзя сказать, что так уж сильно ошибались декановы соглядатаи. Покамест на одной стороне мы с Соболевским были.

   – Ты токмо глянь, как Ясенский расфуфырился, – шепнул мне украдкой Лукаш с ехидцей. – Уже практически и не скрывает богатства. Тут даже бы и слепой догадался, что высокие покровители за скромным ментором стоят.

   К примеру, коронованные.

   Думалось мне, что мог бы, подикось, Дариуш Симонович по осени Свирского проклясть то ли по приказу королевскому, то ли по собственному почину, чтоб перед покровителями выслужиться. Сил бы всяко хватило и умений колдовских тако же. Этот маг был из самолучших, то даже и пан декан признавал с долей гордости, ведь сам когда-то Ясенского и взрастил на факультете своем как деревце малое. А опосля того «малое деревце» корни пустило в родной Академии. И тому как будто профессор Невядомский тако же был рад. До поры до времени.

   Интересно, а пан декан уже Дариуша Симоновича подозревает в делишках темных? Или великой прозорливостью глава факультета моего не отличается? Вот многими умениями меня боги одарили, а только читать мысли чужие я так и не умела. А ведь так хотелось! Без того поди пойми, Тадеуш Патрикович настолько недогадливый или, напротив, все уже прознал и наблюдает за чужими происками.

   – Тут особо глазастых как бы не водится, – произнесла я тихо в ответ, взгляда пристального с профессора Ясенского не спуская. Уж до того пристально я на наставника глядела, что он ажно плечами передергивать стал.

   Если это именно Дариуш Симонович Юлиуша убить пытался… Уж я прослежу, чтоб раскаялся он. Если выживу.

   Не мог ли Ясенский и на меня чары наложить? Он-то был тут, в Академии, под самым боком. Дотянулся бы чарами.

   – А чего это от тебя словно могилой несет, Лихновская? – внезапно соученик у меня спрашивает.

   От вопроса этого я ажно вздрогнула. Кажись, и этот тоже почуял.

   – Ты что, накануне на кладбище заглядывал? – спрашиваю будто невзначай.

   Частенько у нас такое бывало, что некромансеров к погосту тянуло. Не было в том ничего особенного.

   – Заглядывать-то заглядывал… Вот только, кажись, дело-то не в этом!

   Фыркнула я только и профессора слушать продолжила. Еще ничего не хватало, про себя посторонним такие вещи рассказывать!

   – В этом, в этом. Ерунду городить взялся, Соболевский.

   Глянул на меня соученик этак задумчиво, со значением. Словом, вряд ли поверил он мне, да только все одно успокоился. И правильно. Какое ему дело до меня?

   Ответа от тетки на письмо свое я так и не получила. Сама она принеслась уже через два дня, будто лошадей гнала и днем и ночью безо всякого милосердия. И видать сильно отцова сестра всполошилася, потому как дочек своих в этот раз она дома оставила.

   Я даже встретить сродственницу не смогла, не стала она у ворот всех церемоний дожидаться, сразу напрямки через сугробы к общежитию нашему кинулась. Так на пороге комнаты моей вся в снегу и объявилась.

   – Что ж ты, Элька, на этот раз учудила-то? – спрашивает тетка Ганна у меня.

   Тут Радка от учебников глаза подняла, на сродственницу мою с растерянностью глянула. Ну вот да, Радомиле-то я про беду свою и словом не обмолвилась. Да и вообще, после разговора о Калете разладилось промеж нами.

   Тетка прохладцу тут же заметила, нахмурилась малость, а потом и говорит:

   – Собирайся. Пойдем спервоначала прогуляемся. Погода-то какая благодатная!

   Погода стояла нынче морозная, вьюжило преизрядно. Тут и собаку-то на улицу не выгонишь, но только поднялась я, шубку накинула, платок повязала – и вслед за теткой на улицу пошла, слова против не сказала.

   – Эх ты, горюшко мое, – вполголоса тетка Ганна причитала, меня под руку ведя. – Ты бы хоть обо мне, старой, подумала. Случись что, как перед батюшкой твоим ответ на том свете буду держать?

   Поглядела я на сродственницу насмешливо. Скажет тоже, «старая». Статная, лицом молодая, в волосах черней смоли ни единого седого волоска.

   – Так говоришь, будто я волей своей на себя беду и навлекла, – вполголоса ворчу. – Мне-то думалось, никому меня так просто не проклясть. И так ведь я еще и спознала, когда случилось то!

   Пожалуй, то сильней всего меня и расстраивало. Меня убивать взялись, а я ничего не поняла! И ведь я не просто девка-некроманта, я Кощеева праправнучка! У меня темная магия в крови течет!

   И все одно не помогло.

   – Может, и не навлекла. А только проворонила врага – и в том твоя вина. Пойдем-ка к Тадеушу Патриковичу спервоначала. Там тебя осмотрю как следует, без чужих глаз.

   Нахмурилась я, слова тетушки любимой услышав. Стало быть, верит она Невядомскому. А чего к Здимиру Амброзиевичу не пожелала отправиться? У него-то всяко спокойней да тише.

   Выспрашивать что да как я не стала, спорить с теткой Ганной мне было не с руки.

   Время было еще для некромансеров зело раннее, так что обретался пан декан у себя в преподавательском общежитии, в деканат даже и не думал идти. Оно и верно. Чего ради подрываться-то ни свет ни заря? Чай студиозусы в такое время всяко не нагрянут.

   Нас Тадеуш Патрикович встретил в байковом халате и с нечесаной бородой. Увидел тетку мою, всполошился, вглубь комнат своих метнулся. Прихорашиваться, по ходу, отправился. Вечно тетка Ганна панов в краску вгоняет, прихорашиваться заставляет.

   Сродственница моя только посмеивалась. Не было ей никакого дела до того, как декан мой выглядит. В любом случае не по нему была тетка Ганна. Да и не видала я покамест кого-то, кто был по ней. Мужья покойные – те и по давно тетушке в подметки не годились.

   Через несколько минут едва ль не бегом прибежал обратно декан Невядомский. Одет он был честь по чести – в штаны да кафтан самолучший, на ногах сапоги сафьяновые. Подешевле тех, что нынче Ясенский носил, но приличные.

   А борода все также дыбом и стояла.

   – Здравствуй, Ганна Симоновна! Знал, что вскорости ты в Академию явишься, да не чаял, что так быстро!

   Гляжу на главу факультета моего – навроде и малость побаивается он тетки моей, но притом и впечатление на нее произвести хочет.

   – А как тут не поспешать, когда этакая напасть с любимой племяннушкой случилась? – говорит отцова сестра со всей возможной строгостью, а сама этак исподлобья на Невядомского глядит. – Я-то Эльку отпускала в Академию, потому как тут навроде как место безопасное. А что в итоге? Не углядел ты за подопечной, Тадеуш Патрикович. Ответ надобно за такое держать.

   От слов тех пуще прежнего смутился профессор Невядомский, лицом потемнел.

   – Твоя правда, пани, мой недосмотр – мне и ответ держать. И пану ректору тако же.

   Вот настоящий некромант! Один на дно идти не желает, пана Бучека следом за собой тянет, пусть и не без причины.

   – С Казимиром Габрисовичем я тоже побеседую по душам, – тетка моя заверила с мрачностью великой. – Не изволь беспокоиться. А теперича поведай, что вы уже разузнать-то успели. Или ждали, покуда я приеду, а только после ворога искать?

   Крякнул пан декан смущенно и рассказ свой начал.

ГЛАВА 7

Выслушала тетка профессора Невядомского внимательно, ни словом не перебила, только глаз с него не сводила. И от этого взгляда пристального Тадеушу Патриковичу все неуютней становилось. Пытался он то скрыть, а все ж таки не мог. Отцова сестра профессора моего насквозь видела, до самого донышка.

   Оказалось, Невядомский с ректором головы изрядно поломали над тем, как меня из беды выручить, да только покамест ни до чего дельного так и не додумались. Вот только сродственницу мою усилия профессоров мало тронули. Оно и понятно: какой толк в суете этой, если помочь все равно не сумели?

   Как закончил декан рассказывать, спросила тетка моя напрямик:

   – Думаешь ты, гляжу, что ворог в Академии нынче скрывается? Верно я мыслю, Тадеуш Патрикович?

   Вздохнул пан профессор, руками развел с видом до крайности беспомощности.

   – Как будто так оно и есть, Ганна Симоновна, – молвил Невядомский и вздохнул покаянно. – И больно умен изверг оказался, следы знатно запутал. Поди еще дознайся, кто. Ни я, ни профессор Бучек вот так с наскока не сдюжили.

   Прикусила тетка губу с досады, глазами сверкает так, что едва ль не искры летят во все стороны. Под взглядом сродственницы моей декан ажно ежиться начал.

   – Ворога изловить – дело, конечно, зело важное, а только спервоначала надобно мне племянницу спасти, чары снять. А уж кто у вас проказит, вы бы с паном ректором разобрались без меня! Не мне за порядком в Академии приглядывать!

   Чую озлилась тетка моя сильно, ярость в ней клокочет и удерживает она еее из последних сил.

   – Да мы уж постараемся злодея найти и изловить, Ганна Симоновна, ты не сомневайся, – пан декан говорит. – Но вот как без того снять чары с панны Эльжбеты – то нам не ведомо. И я, и ректор над этим головы ломаем, а ответа покамест так и не нашли.

   Покосилась на меня тетка.

   – Ты бы, Элька, вышла на улицу, – сродственница моя говорит. – Воздухом свежим подыши. Всяко полезное дело.

   У меня ажно глаза на лоб полезли опосля слов тех.

   – Тетушка, там же холод лютый! Ты куда меня гонишь-то?!

   Махнула рукой тетка Ганна.

   – Ну, тогда хотя б в коридор выйди, нечего тебе уши тут греть. Не для тебя разговор будет.

   Подрастерялась я изрядно.

   Как это не для меня? Как будто именно меня тут убивают! И я даже послушать не могу?! Встала я столбом, на сродственницу мою с обидой гляжу.

   – А ну на выход! – тетка шикнула. Не терпела она пререканий. – Взялась мне тут глазами сверкать!

   Пришлось выходить. Отцова сестра – она баба ой какая грозная. С нее станется меня и силком вытолкать, если слушать не стану…

   И вот топчусь я в коридоре, вздыхаю украдкой, что делать – ведать не ведаю. Мимо меня наставники проходят один за другим, поглядывают искоса, но заговаривать никто не спешит.

   Гляжу, профессор Ясенский из-за угла вынырнул, глянул на меня растерянно.

   – Лихновская, что ж ты тут делаешь-то? – спрашивает наставник мой с недоумением.

   Поглядела я на профессора с подозрением и отвечаю как есть:

   – Тетку жду.

   Тайны в том особой и не было.

   Покосился Дариуш Симонович на дверь, рядом с которой я маялась.

   – А что, тетка твоя у декана нашего? – наставник спрашивает, а сам как-то уж больно пристально глядит на меня.

   И чего только высматривать взялся?

   – Чего-то больно бледна ты, – обронил профессор Ясенский и словно с растерянностью. – К целителю бы сходила. Мало ли…

   Нет, то, что приметил Ясенский на мне чары злые – тут дивиться как будто и нечему. Но чего ради он меня к целителю отправлять надумал? Неужто беспокоиться взялся? Если он короля человек, то неужто монаршее семейство гнев на милость сменило?

   Вроде как не было для того причин.

   – Схожу, Дариуш Симонович. Благодарствую за заботу, – обронила я и более ничего говорить не стала.

   А профессор Ясенский дальше пошел, лишнего взгляда на меня не удостоил.

   Tетка вышла спустя полчаса, за которые я совсем уж известись успела. Нет ничего хуже ожидания, оно словно жилы вытягивает. Поглядела я на лицо сродственницы своей – а этого лица на ней как будто и нет опосля разговоров с деканом.

   – Тут для разговора не место, – даже слова сказать мне тетка Ганна не дала.

   А куда идти – так и вовсе непонятно. В комнате-то Радка. Подикось, до вечера там и просидит. При ней нынче свободно не побеседуешь. И что тогда делать-то?

   – Прогуляемся. Чай насмерть не замерзнем, – отцова сестра отрезала да глазами сверкнула. – Не такая уж и стужа стоит.

   Вот так сказала, что спорить я не осмелилась, хотя мороз вряд ли унялся. Суровая нынче зима взялась – и мело знатно, и мороз часто стоял трескучий.

   Но куда деваться мне? Осталось только платок поплотней повязать и молиться, чтобы словоохотливость тетку мою ныне не обуяла и не околела я прежде, чем проклятье с ног свалит.

   И вот идем мы по дорожкам, снежок под ногами похрустывает задорно, солнце заходящее глаза слепит, холод под подол забирается, в ноги как волк оголодавший вцепился. Надобно было юбку потяжелей да потеплей надеть, ой надобно было.

   – Дурно, Элька, дурно все. Ладно бы эти дураки бородатые с проклятьем не совладали, – плечами тут тетка Ганна передернула недовольно. – Чай тут на казенных харчах удаль да умения подрастеряли порядком. Но я на тебя глянула – тоже запуталась. Как будто нынче таким манером никто и не колдует. Больно чудно все и странно.

   Тут уж я совсем сникла. Неужто сгинуть придется во цвете лет?! Да еще и девкой незамужней! Почему-то последнее особенно обидным показалось. Я ж еще даже Юлеку плешь проесть не успела на правах законной супружницы – и сразу в гроб ложиться?!

   – И ничего поделать уже не можно? – спрашиваю, а у самой ну такая тоска, что хоть в петлю лезь.

   Хмыкнула тетка на слова мои едко.

   – Еще как можно. Найду способ! А не я, так сыщутся и те, кто поумней да посметливей. Еще чего не хватало – наследницу рода потерять! Мы пусть и не из шляхты, а только, если вдуматься как следует, то и повыше них стоим. Как-никак старый колдовской род!

   Вот только что с того толку-то, ежели помру?!

   Да и к тому же навроде как не подрастеряли мастерства своего ни декан мой, ни уж тем паче ректор. Они как будто, напротив, маги матерые, с пониманием, пусть и говорит тетка Ганна, что не пошла им на пользу мирная жизнь.

   Словом, как тут надеяться еще на что-то?

   – Чего у тебя там с Радкой клеиться перестало? – внезапно тетка Ганна спрашивает.

   Вот уж не ожидала я, что про это надумает сродственница ни с того ни с его речь завести. Какое могло быть дело теперича до моей дружбы с княжной Воронецкой, ежели я вот-вот на тот свет попаду?

   – Да как будто с парнем она связалась, который всяко не по ней. А когда я речь про то завела, Радка озлилась сильно. С тех пор толком и не разговариваем.

   Тут я душой и в малости не покривила. Опосля того разговора мы разве что десятком слов обменялись. Как будто дулась на меня Радомила, что принялась ее про Калету расспрашивать. А ведь я не от любопытства досужего тот разговор завела! Беспокоилась!

   – И что же за парень появился, который не по княжне Воронецкой-то? – продолжает тетка меня расспрашивать.

   Выдыхаю я недовольно.

   – Да некромансер безродный с четвертого курса, – говорю недовольно. – Вроде говорят, в учебе хорош, а только не из самолучших. И чего только дурь в голову ее пришла?

   Вздохнула тетка, покачала головой.

   – Да уж, и с чего бы самой княжне Воронецкой только понадобился этакий кавалер? – отцова сестра говорит. – Уж она бы на кого попало не польстилась бы… Или отцу досадить хочет?

   Хмыкнула я тихо и поежилась. Уж больно сильный ветер дул, да все с севера. Даже шуба на собольем меху, в кою закуталась я, от холода защитить не могла.

   – Сомневаюсь. Отцом своим она дюже недовольна, то правда, вот только держится-то как дочь послушная, норова не времени не показывает. Не показывала то есть. Так с чего бы сейчас переменилась?

   Снова тетка Ганна смолчала, будто обдумывая что-то свое.

   – Надобно разобраться, что да как с Калетой этим.

   Вздохнула я тихонько и про недавнюю встречу с профессором Ясенским поведала. Он ведь как будто присоветовал мне сегодня.

   – Мутный твой Дариуш Симонович, ой мутный… – сказала отцова сестра с расстройством. – Надобно было еще по осени приглядеться к прохвосту этому. То, что короля он человек, в том я и не сомневаюсь. И некромант он умелый, в том тако же сомнений нет. Червя сделать ему было наверняка по силам. А вот проклятие твое… Вряд ли то ему по плечу.

   Едва отвел занятия свои профессор Ясенский, как собрался, приоделся и в город отправился. Коллеги только вслед посмеивались, мол, Дариуш Симонович женихаться начал, присмотрел какую-то панну помилей да поласковей, вот при каждом удобном случае и удирает из Академии.

   Ясенский ни да не говорил, ни нет, все больше помалкивал, улыбался со значением – и только. Пусть прочие маги сами придумают, что им больше нравится. Собственным выдумкам всяко легче верить, чем чужой правде.

   Да и правду ту Дариуш Симонович собирался оставить при себе до гробовой доски.

   Отправился он не куда-нибудь, а в самолучшую столичную корчму. Как в зал вошел – с подавальщицей парой слов перемолвился да наверх поднялся. Там комнатки имелись, которые много как использовали. Кто с полюбовницей уединялся, кто девок продажных туда водил, да не дешевых, а тех, что разодеты получше иных княжон.

   А кто-то ради встреч тайных с людьми уважаемыми являлся.

   И вот профессор Ясенский к последним относился. И считался Дариуш Симонович соглядатаем настолько важным, что его связной поджидал в любое время дня и ночи. От одной мысли об этом преисполнялся некромансер самодовольства. Конечно, почет такой ему оказали опосля того, как принц Лех в Академии учиться начал.

   Поднялся пан профессор по лестнице, вошел в комнатку заветную. Поприветствовал связного, тот его взглядом холодным, рыбьим смерил и молвит:

   – Что же стряслось такого, Дариуш Симонович? Уж сегодня я тебя точно увидеть тут не ожидал.

   Встряхнулся Ясенский, с одежды снег смахнул и ответствует:

   – Да вот такое дело… Эльжбету Лихновскую прокляли. На смерть. И проклятье какое-то больно хитрое, заковыристое. Думается, такое и профессору Невядомскому не снять. Тетка Лихновской в Академию сызнова нагрянула.

   Нахмурился связной, вести выслушав. Не порадовали его слова профессора Ясенского.

   – Экое дело прелюбопытное. А что же, удалось вызнать, кто супротив Лихновской зло задумал?

   Покачал головой Дариуш Симонович.

   – Никто того не ведает. Ни декан, ни ректор, ни сама Лихновская. И даже тетке ее и то невдомек, кто племянницу любимую проклясть осмелился.

   О собственной неосведомленности пан Ясенский говорил, из последних сил скрывая накатившее смущение. Высокие покровители Дариуша Симоновича ценили как раз за то, что все он умудрялся разведать, от и до. Ну и за дарование некромансерское, не без того. А тут эвона как – вопрос на вопросе и ответа на них не сыскалось.

   – Что же, – протянул связной и хмыкнул насмешливо, – не изволь беспокоиться. Все, кому следует, передам. Иди себе с миром.

   Ясенский и пошел. Спервоначала в общем зале посидел, пару чарок употребил к великому своему удовольствию. Когда хмель в голову дарил, поднялся профессор на ноги, к выходу двинулся.

   Надобно было извозчика нанять, чтобы домчаться до Академии в мгновение ока.

   «Только спервоначала до ветру бы сходить», – подумалось магу.

   С тем и двинулся за корчму, намереваясь там и облегчиться. Ну а чего далеко ходить-то?

   Вот только едва взялся за ремень Дариуш Симонович, как на голову его обрушился удар силы великой. И перед глазами у Ясенского потемнело.

   Поутру поднялся в Академии переполох великий – ментора-некромансера доставили. Без дыхания и любых иных признаков жизни. Заради такого события ажно Тадеуша Патриковича подняли с постели спозаранку. Невядомский спервоначала даже и не сообразил, что к чему, только ругаться принялся страшно из-за того, что разбудили его не ко времени.

   А когда посыльный от ректора некроманту все ж таки объяснил, какая беда приключилась, подорвался Тадеуш Патрикович и едва в исподнем из комнат своих не выбежал. Остановил все тот же посыльный, напомнил, что деканское достоинство ронять не можно.

   Оделся Невядомский честь по чести, породу расчесал и пошел на тело смотреть.

   Сам надеялся тихомолком, что ошибка тут и вовсе Ясенский не помер. Вот только в покойницкой лежал и в самом деле Дариуш Симонович, коий еще прошлым днем был жив и здоров.

   Тело осмотрел декан с превеликой тщательностью. Надобно в первую голову было узнать, как подчиненного его на тот свет спровадили. Оказалось, череп Ясенскому проломили. Навроде как тать на имущество мага позарился. Кошель увели, а вот пряжку дорогую с ремня не срезали, да и пару колец на руках пропустили, да и сапоги оставили. А за сапоги те, мало что не новые, много бы деньжат отсыпали.

   «Не грабитель. Грабитель бы так не оплошал», – помыслил профессор Невядомский.

   И вот это заставляло порядком призадуматься.

   Решил декан труп подчиненного своего допросить тут же, да только толку в том не было. Не видел Ясенский душегуба своего.

   – Вот же ж холера! – некромансер выругался. – Как же все не ко времени.

   С утра пораньше, часов эта в одиннадцать постучали в дверь комнаты моей. Долго так стучали, обстоятельно, чтобы уж точно проснулась. Захотелось мне тоже постучать. По лбу этому дятлу.

   С постели поднялась, халат на себя накинула и пошла открывать.

   А на пороге Соболевский стоит, смотрит странно.

   – Ты чего приперся-то? – спрашиваю недобро. Ничего хорошего от соученика ждать не приходилось, особливо в такую рань.

   Сразу не вмазала я сугубо потому, что с Лукаша станется и в ответ ударить. Он не из тех был, кто к девкам со снисходительностью относится.

   – Да вот новости тебе, староста, принес, – молвит ядовито Соболевский. – Тут такое дело… Ясенского убили.

   Я от таких новостей не охнула, конечно, однако глаза едва на лоб не полезли.

   Спервоначала даже подумалось, что шутит так соученик. Ну а что? Вполне в некромансерском духе было бы. Вот только стоял передо мной Соболевский – и морда его была серьезной как камень могильный.

   – Как такое случиться-то могло? – спрашиваю я сдавленно, а у самой голова кругом идет. – И где убили-то? Неужто в Академии?

   Хмыкнул Лукаш. Тоже, видать, упомнил, что Ясенский-то магом был умелым, сметливым, если что – отпор бы дал. А тут эвона как…

   – Голову ему проломили где-то в городе, – говорит мрачно. – Сзади подошли и камнем – шарах. Подикось, даже пискнуть не успел. И никакая магия не помогла.

   Я ажно дара речи опосля слов Лукаша лишилась. Чтобы маг даровитый – и вот так нелепо смерть свою встретил?! Позор-то какой!

   – Гляжу, не знала ты ничего? – Соболевский с подозрением спрашивает.

   Смотрю я на соученика, головой качаю. Кажись клонит к чему-то парень.

   – Мне-то откуда знать о том?

   Да и как будто желала я Дариуша Симоновича в гроб отправить. Мне он особливо и не мешал. Вот только как будто иначе Лукашу моему думалось.

   – Декан-то покойника допросил уже?

   Почему-то ни на мгновение не засомневалась, что Соболевскому о том уж всяко известно. Не тех для себя пан декан соглядатаев нашел. Или же как раз тех. Лукашем Соболевским особливо не повертишь и на поводок не посадишь. Норов больно крут.

   – Ну, в покойницкую он зашел, побыл там с полчаса и вышел с лицом черней ночи.

   Похоже, вызнать ничего не удалось…

   – Дурно, стало быть, – молвлю тихо. – Беда тогда. Больно все как-то продумано.

   Хотя если убили Ясенского в городе… Не в Академии. Вот только черепушку проломили – все больше на татя смахивает. Чай, маги бы до такого не опустились. Да и королевские люди, подикось, должны были поумней действовать.

   Впрочем, умно ли, неумно – итог один, нет как нет более на свете Дариуша Симоновича. Знать, бы, кто так расстарался и чем это в итоге дело обернется.

   – Ладно, – рукой махнул Соболевский. – Пойду я уже. Дел куча.

   У меня вот тоже дел имелось в избытке. Хотя бы с расписанием разобраться. Ясенский у нас вел занятия едва ли не каждый день… И кто теперь на его место встанет?

   Голова у пана ректора разболелась еще с самого утра. Спервоначала он и не понял, с чего такая напасть приключилась. А потом про смерть Ясенского доложили, и стало ясно Казимиру Габрисовичу – он просто беду загодя почуял.

   Вызвал глава Академии к себе декана Невядомского, допрашивал и так, и этак, а дельного ничего не вызнал. Потому как и сам Тадеуш Патрикович был не при делах.

   – И кому голова Ясенского вдруг понадобилась? – со вздохом ректор спрашивает. – Может, государь к тому руку приложил?

   Обменялись взглядами понимающими Казимир Габрисович с Тадеушем Патриковичем. Дотумкали они уже, кто за молодым некромансером стоял.

   – Может, проштрафился он, – плечами пожал Невядомский, впрочем, говорил он без должной уверенности. – А может, Лихновские подсуетились. В конце концов, на зятя их будущего руку подняли, могли и не простить.

   В то, что кровь Кощеева на тот свет Ясенского спровадила, ректор особо не верил. Потрепать могли, а убивать бы всяко не стали. Чего ради с королем закусываться? В конце концов, покушались на Свирского, когда он еще с Эльжбетой не обручился. Да и поздновато как-то спохватились для этакой мести.

   – Может… – вот так сразу спорить ректор не стал. – А может, и нет. Надобно пошукать, порасспрашивать, что да как. Шум зазря поднимать не след. Может, в самом деле просто ограбить пытались Ясенского.

   Тут Невядомский головой мотнул.

   – Это точно нет. Уж больно много добра проворонили. Чай, земля под убивцем горела – дело черное сделал, схватил для виду, что под руку попалось и был таков. Мужик это был, молодой да сильный, пан ректор. Об остальном ничего дельного не скажу. Покойник убивца своего в глаза не видал.

   Сыскать вот так запросто замену пану Ясенскому, разумеется, не вышло. Попробуй, найди толкового некроманта, если каждый год выпускается их хорошо, если десяток. Наша бесова дюжина еще считалась исключением. По итогу магов смерти вечно не хватало, нарасхват они были. И пусть служба в Академии считалась делом почетным, а все ж таки для наставников рядовых было оно не настолько и хлебным, чтоб заради него от прочих заработков отказываться.

   По итогу у нас столько времени свободного образовалось… что некоторые студиозусы даже не стали особо горевать из-за гибели Дариуша Симоновича. Хотя о чем это я? Никто особливо расстраиваться не стал. Почему? Да просто для некромансеров ничего этакого в смерти чужой и не было. Ну, помер человек и помер. Все там будем. Стало чуток некроэнергии поболе в мире. А что рановато помер – ну так, видать, судьба у Ясенского такая.

   Разве что декан Невядомский да тетка моя вниманием особого гибель Дариуша Симоновича удостоили. Ну и я заодно.

   Потому как было в этой смерти для нас что-то странное, необъяснимое.

   Ну еще и Юлиуш забеспокоился, за письма засел, в город принялся выходить… Правда, от последнего я его отговорить решила скоренько. Ясенского вон уже приголубили, едва только за порог Академии вышел. А ну как и жениха моего на тот свет спровадят? А мне Юлиуш за последние недели