Панки в Авалоне, или Рокенрол жив! Михаил Шабловский

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1. В отражении
• ГЛАВА 2. Столкновения
• ГЛАВА 3. Рок начинается
• ГЛАВА 4. Музыка и любовь
• ГЛАВА 5. Контракт
• ГЛАВА 6. Рок продолжается
• ГЛАВА 7. Большой концерт
• ГЛАВА 8. Дебош
• ГЛАВА 9. Наказания
• ГЛАВА 10. Бал
• ГЛАВА 11. Разрыв
• ГЛАВА 12. Тур
• ГЛАВА 13. Признание
• ГЛАВА 14. Гран-Концерт
• ГЛАВА 15. Исход
• ГЛАВА 16. Поединок
• ГЛАВА 17. Последний бой
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Ростокино - это не только исторический район Москвы. Ростокино - это таинственный Город в ином отражении реальности. Покровительствует ему волшебный остров Авалон, где всемогущая Владычица Леди Лайл царствует во славе и свято хранит установленный веками Порядок. И угораздило же юного московского рок-музыканта в панковской "косухе" и драных джинсах попасть именно в такой Город! Свободолюбивому бас-гитаристу не по душе, когда высокомерные авалонцы презирают людей. И ещё хуже, что обе расы угнетают несчастных трудящихся зверолюдов! Что же должен делать настоящий рокер? Конечно, играть музыку, бунтовать и... влюбляться! Кто первой откликнется на чары восходящей рок-звезды: симпатичная блондинка или рыжеволосая остроухая Кошечка-авалоночка? Смогут ли музыка и любовь "раскачать" этот Город? Или за настоящую свободу придётся по-настоящему воевать?

***

Рок-н-ролл мёртв, а я ещё нет,

   Рок-н-ролл мёртв, а я... ещё нет.

   Борис Гребенщиков

ПРОЛОГ

Городские крыши и ночь. Тёмно-синий пейзаж в желтоватом свете луны, остроконечное море крыш, тишина и звездопад. Город таинственен и глубок при взгляде с высоты. Кошачье время. Две лёгких тени скачут по карнизам. Их мяуканье почти не нарушает городского безмолвия.

   - Сестрица, сестрица! - голосок, как перезвон китайских колокольчиков. - Не торопись так! Я уже совсем запыхалась, а мне это не идёт...

   - Мы даже не на всех площадях побывали, а луна уже у горизонта! Это у тебя только город, младшенькая, а у меня ещё лес! - этот голос чуть более низок. Если бы он принадлежал женщине, то мужчины назвали бы его "волнующим". Но он принадлежит кошке. Лесной Кошке. Ночью все кошки серы, однако на самом деле Лесная Кошка черна, как смоль, как непроглядная осенняя тьма, только глаза светятся зелёными огнями, да редкий отблеск лунного света играет на гладкой шерсти. Её меньшая сестра не чёрная, но рыжая, пушистенькая и изящная, глаза - два ярко-синих фонарика.

   С крыши на крышу, с карниза на карниз, ещё площадь, ещё переулок, забор, решётка старого водостока...

   - Фу! - колокольчиковый голос. - Какой мерзкий, мокрый запах! Крысы! Сестра, внизу крысы! Опять вылезли из подземелий!

   - Вот видишь, не зря вышли! - ворчит Лесная Кошка. - Вперёд, сестра, вперёд! Дело есть дело!

   Стремительный полёт прямым вихрем вниз, когти, зубы, ловкость, удар за ударом, уворот и снова удар, укус, прыжок! Одна огромная остромордая тварь бьётся на мостовой в агонии, захлёбываясь кровью из разодранного горла, остальные с отвратительным писком разбегаются по щелям... Вернее будет сказать, по дырам в локоть шириной. Крысы Города крупны и опасны. Даже одна может представлять угрозу, а ведь иногда они сбиваются в стаи.

   В Городе много страхов. Крысы, наверно, наименее жуткий из них. По крайней мере, это существа из плоти и крови. Смелый горожанин вполне может отбиться от них. Иные страхи безымянны и неосязаемы. Бестелесные силуэты блуждают по узким переулкам, и свет редких фонарей мутнеет и гаснет. Невидимые копыта цокают по ночным улицам. Чёрные экипажи с наглухо занавешенными окнами останавливаются у домов и исчезают, растворяясь в ночной мгле... Жители Города навыкли жить среди пугающих диковин. Кроме того, они знают, что Владычица острова Авалон заботится о них, и послала своих Кошек охранять покой горожан по ночам.

   Лес, окружающий Город почти со всех сторон, тоже бывает опасен после заката. Да и днём людям там делать нечего. Лес густ и мрачен, огромные тёмные ели вздымают свои вершины выше городских башен, а под ними меньшие деревья вечно теснят и душат друг друга в дикой борьбе за свет и жизнь. Горожане не ходят в Лес. По узким, то и дело зарастающим тропкам в Город изредка пробираются торговые караваны с многочисленной хорошо вооружённой охраной, привозят товары из далёких земель. Караванщики нелюдимы и неразговорчивы, да они и не понимают языка, на котором говорят в Городе.

   Лесная Кошка, впрочем, не боится древесной нечисти. За хвостатыми ночными стражами стоит непреложная воля Владычицы Авалона, и косматые чудища опрометью кидаются с дорожек в лесную густель, едва завидев вдалеке яркий блеск кошачьих глаз.

   Старшая сестра торопливо зализывает лёгонькую ранку на плече - оцарапалась о крысиный коготь.

   - Не обязательно было меня закрывать так, - хмурится младшая. - Я не маленькая уже! И такая же ловкая, как и ты!

   Старшая, однако, не удостаивает сестру ответом, одним прыжком взлетает на острый гребень крыши и тихо шипит оттуда:

   - Всё! Чао, бамбино! Мне пора в Лес! Ещё две площади на тебе!

   И ускакивает в звёздную темень.

   Младшая, всё ещё ворча на сестру себе под нос, вскарабкивается на забор, прыгает на длинный балкон здания городских торговых рядов и кошачьей припрыжкой несётся по нему к площади Северных Ворот. Тут всё тихо. Едва светится тусклый фонарик над полосатой дощатой караулкой, в которой дремлет стражник.

   Городская Кошка сворачивает в тесный проулок, петляющий между высоких безоконных стен. Кратким путём проулок выводит её к северной оконечности приречной набережной. Здесь набережная расширяется у городской стены, заканчиваясь огромным полуразрушенным причалом, который никогда не использовался по назначению. Это крайняя точка её еженощного патрулирования. Здесь тоже спокойно. Едва колышется зеленоватый туман над смертельной неподвижной водой. Луна зашла за лесные вершины, но над осыпающейся кладкой причала горит фонарь, и влажные от речных испарений кирпичи словно сочатся неприятного цвета сукровицей. Это, впрочем, Городской Кошке не в диковинку. Иное привлекает её внимание. У стены дома напротив причала лежит молодой мужчина, и свет фонаря отражается и поблёскивает на металлических застёжках его очень странной одежды.

   Городская Кошка спрыгивает на уступчик и внимательно рассматривает лежащего.

   - Это кто? - неслышно шепчет она. - Это человек, конечно, но это не наш... Дышит... Живой. Ранен или пьян?

   Жители Города одеваются не слишком вычурно, и обычно носят рабочую или деловую одежду. Кто - широкие штаны, прочные блузы и кепи, кто - сюртуки, скромные шляпы или строгие цилиндры. Пышные платья и вышитые галунами яркие кафтаны - удел Авалонской знати. Парень у стены одет в довольно узкие брюки из тёмно-серой грубой ткани прошивкой наружу и какую-то кособокую чёрную кожаную куртку со множеством блестящих заклёпок и нашивок. Брюки его продраны словно бы нарочито во многих местах и заправлены в тяжёлые высокие ботинки со шнуровкой - в Городе такая бывает только на дамских.

   Кошка спрыгивает ещё уступчиком ниже. Неожиданно её изящная фигура меняет очертания и становится неуловимо похожей на миниатюрную девушку с острыми ушками. Хотя возможно, это просто игра света в ночных тенях...

   Она принюхивается и брезгливо морщит носик - от парня серьёзно разит алкоголем, правда, надо признать, качественным. Он мертвецки пьян.

   "Странно", - думает Городская Кошка, - "Ближайшая таверна "У Острова" далеко отсюда, на центральной набережной. В таком состоянии вряд ли он смог бы столько прошагать. К тому же "Остров" для знатных, а этот, конечно, не аристократ..."

   Она продолжает рассматривать его. Почему? Парень не слишком красив, к тому же он худощав, и для своей худобы чересчур высок. Только с некоторой натяжкой его можно было бы назвать симпатичным. И всё же что-то в его правильных бледных чертах лица и кудрявых тёмных волосах привлекает её. Она и сама не знает, что. Всё же она с некоторым усилием отрывает от него взгляд, запрыгивает обратно на стену и презрительно хмыкает: "Городской пьянчужка... Наверно, с ткацкой фабрики "Авалонский Богатырь". Украл экспериментальный костюм к годовщине воцарения... Что мне до него?"

   Она задумчиво скользит в ночи, прыгает с крыши на крышу, возвращаясь к маленькой башенке на западном краю Города, на верхнем этаже которой, под самой крышей, они с сестрой делят небольшую квартирку. Над вершинами Леса уже заметен слабенький синеватый отсвет зари.

   Однако в последней своей фразе Городская Кошка ошибается или лжёт сама себе. Несмотря на то, что впервые она увидала этого молодого человека в обстоятельствах не слишком приглядных, она уже не может выгнать его образ из своей памяти. К добру или к худу - вопрос другой.

ГЛАВА 1. В отражении

Контуры действительности расплывались. Очень легко думать о таких вещах, пока контуры вашей действительности на самом деле не начнут расплываться, а мир не потеряет твёрдые очертания, превратившись в набор символов. Бас-гитара тяжёлым крестом лежала поперёк груди. Значит, я всё-таки упал. Неясно, это была репетиция с выпивкой или пьянка с гитарами? Трудно быть музыкантом непризнанной рок-группы... Об этом я зачем говорю? Кому вообще нынче легко... Легко думать о контурах действительности. Труднее в ней жить.

   Хорошо было бы прийти в себя, подумал я и сделал небольшое усилие. Реальность неожиданным ударом резанула по глазам. Значит, я всё-таки существую. Когито и эрго. Теперь надо осознать, где и когда... И зачем. Однако, не слишком ли много философии для начала? Или магистранту филфака простительно?

   Где мы вообще начали выпивать? Кажется, ещё на улице. Пиво и пиво, пузырь, за ним пузырь... В это время, впрочем, мы вроде бы музыку играли. Ничего не помню. А ведь, похоже, уже утро вовсю. Эх, амнезия - бесплатный приз на дне каждой водочной бутылки... Завязывать надо. Зачем я вообще пил?

   Охая и кряхтя, я снова открыл глаза. И тут же закрыл. Весь этот свет завязать в узелок и отправить шахтёрам, чтобы не темно было давать стране угля. Мелкого, но много. А мне свет сейчас прямо вот совсем никак. Не нужен.

   В голову словно ввинчивались два здоровенных шурупа - один в лоб, второй в висок. Несмотря на это, я всё-таки сумел осознать, что окружающая действительность выглядит как-то не так, как должна бы. Это было плохо. Не хватало ещё галлюцинаций с похмелья. Почему напротив меня плавает какой-то зелёный туман? Почему я лежу на булыжной мостовой? Откуда здесь взялась высоченная кирпичная стена со средневековыми бойницами? Где я?

   Я ещё немного полежал, собираясь с силами. Было настолько худо, что даже перспектива белой горячки или потери пространственной ориентации не страшила меня и не вызывала никакого желания подняться и как следует оглядеться по сторонам. Хотелось только лежать и ждать, пока оно отойдёт. А ещё очень хотелось пить. Во рту настолько пересохло, что язык буквально царапал нёбо. Наконец желание попить (и сделать кое-что ещё) пересилило желание тупо лежать. Стеная, я приподнялся, спихнул с себя гитару и уселся у стены, обхватив ладонями свою несчастную голову. Это был первый шаг к подъёму. А вот второй меня заставили сделать со стороны:

   - Эй, ты, пьянь! А ну, встал! И пошёл отсюда!

   Я ещё раз открыл глаза и на сей раз заставил себя не закрывать их, превозмогая боль. Кто это пристаёт к несчастному похмельному человеку? Неужели менты?

   Но фигура, склонившаяся надо мною и тычущая меня в плечо и спину длинной рукоятью странного топора, поражала своей гротескностью. Высокие рыжие грязные сапоги, широкий ремень с огромной пряжкой, тускло блестящая металлическая безрукавка и каска, похожая на пожарную. Морда бородатая, красная и злобная. За ремень был заткнут длинный старинный пистоль. Ряженый какой-то, не иначе.

   - Ты что, реконструктор, что ль? Сейчас, посижу да уйду, отстань, - хрипло выговорил я. - Где я, в Измайлово, что ли? Метро работает уже?

   - Какой я тебе структор? Городская стража! Нажрался, так нечего по городу шататься! А ну, вали в свой квартал, музыкант долбаный, живо, пока я тебе шею не намылил!

   - Перестань меня тыкать, придурок! - обозлился я. Вообще-то я человек очень мирный, и никаких драк не люблю. Но в рок-клубах бывает всякое, с гопотой и хулиганьём иногда трудно договориться без кулаков, хотя, как правило, у меня получалось - я со всеми могу общий язык найти. Однако же меня похмельного, да ещё таким поведением, как у этого сумасшедшего любителя средневековых костюмов, было очень легко вывести из себя. Подумаешь, топор... В ответ на очередной тычок я схватил свой длиннющий тяжёлый бас за основание грифа, вскочил и от души огрел ряженого прямо по железному головному убору. За инструмент я не переживал - он был цельного дерева, старого крепкого производства, и выдерживал у меня и не такие переделки.

   Раздался практически колокольный "дзынн-нь!", эхом откликнулись струны баса, и реконструктор рухнул ниц, закатив глаза.

   Как я узнал позже, мне главным образом повезло. Вообще говоря, местные стражники были не так уж плохо натренированы. Этот просто не ожидал от меня такой прыти. Собственно, я и сам от себя её не ожидал. Похмелье чуть отступило под накатом адреналина. Деятель в каске слабо шевелился.

   - Ну что, живой? - довольно участливо спросил я, наклонившись над беднягой. - Зачем тыкал-то меня? Ещё и ругался... Вот и получил, извини уж.

   Тут я заметил, что шевелится ряженый не просто так, а тянет руку в перчатке к пистолету за поясом и мычит нечленораздельно что-то угрожающее.

   - Э, э! - я ногой отпихнул его руку в сторону. - А вот эта штука тебе сейчас ни к чему, ты малость контужен и не соображаешь ни хрена, ещё пальнёшь, в глаз кому попадёшь...

   Я вытянул пистолет из-за пояса "реконструктора", сунул его себе под "косуху" и ещё раз легонько ткнул противника ботинком:

   - Лежи смирно! Вот тебе телефон, вечером позвонишь, приедешь, пушку отдам твою историческую.

   Я вынул из кармана джинсов визитку нашей рок-группы и кинул "реконструктору" на бронированное пузо. Затем взял бас-гитару за лямку, закинул её через плечо и быстро ушёл, не оглядываясь.

   Несколько кварталов я прошагал, петляя по переулкам и дворикам. Я немного опасался, что мой поверженный оппонент вызовет настоящую полицию и устроит за мной погоню. А я, понимаешь ли, с остаточными явлениями алкогольного опьянения и действительно ему врезал. Поди докажи потом, что он первый начал меня лупить.

   Похмелье снова накатывало на меня, и я никак не мог осознать, что и город выглядит совершенно не похоже на Москву двадцать первого века, и люди все очень странно одеты, и под ногами не асфальт, а то булыжники, то и вовсе грязь. По-прежнему ужасающе хотелось пить. К счастью, в одном из дворов я наткнулся на водоразборную колонку с рычагом, мельком удивился ей, но поскольку был уже не в том состоянии, чтобы придавать значение даже таким мелочам, как стерильность питьевой воды, от души из неё напился. Потом, однако, выяснилось, что рисковал я не сильно - вода в городе была артезианской.

    В конце концов я решил, что достаточно оторвался от возможного преследования, и надо бы выйти на более-менее широкую улицу, найти какой-нибудь транспорт, а в идеале - метро. Я смутно предполагал, что накануне вечером алкоголь занёс меня в какой-то центральный район Москвы с исторической застройкой.

   Однако даже на относительно широкой улице (как я выяснил потом, это был Центральный проспект, ведущий от таверны "У Острова" к Западным Воротам) сильно лучше не стало. Да, по рельсам, проложенным посредине проезжей части, шли трамваи, но это были какие-то пугающе архаичные полуоткрытые сооружения с длиннющими контактными штангами на крышах, напоминающими тараканьи усы. Вместо автомобилей по мостовой двигались конные экипажи и ломовые телеги. Людей было довольно много, но одеты они были примерно как на фотографиях, запечатлевших неожиданные всплески деловой активности в крупных городах нашей страны на рубеже прошлого и позапрошлого веков. На улице не было ни высоких столбов городского освещения, ни асфальта, ни проводов, кроме трамвайных, ни единого современно выглядящего здания и ни единого рекламного биллборда. Последнее, помню, поразило меня больше всего. Откуда же, думаю, они узнают о новых выросших тарифах на мобильную связь? Или о "прекрасных" условиях на вечную ипотеку в гигантских монолитах, выстроенных на месте разрушенных заводов или на зарастающих бурьяном полях?

   Тут меня осенило, да так, что слегка отошедшая было голова снова заныла - телефон! Я выхватил из кармана гаджет и торопливо нажал на экран. И тут же вспомнил, что не заряжал его с позапозавчерашнего вечера, а последние крохи запаса аккумулятора извёл на пьяные звонки каким-то воображаемым подругам. Со злости на себя и на весь мир я чуть было не шваркнул ни в чём не повинный аппарат о булыжный тротуар, но всё-таки сдержался. Подумал, может выпрошу у кого провод в метро и заряжу в вагоне. У нас же как - мест для сидения убавляется, а разъёмов под зарядные устройства всё прибавляется. Очевидно, это самое важное в новых моделях вагонов - больше разъёмов. У кого-то уважаемого, видать, разъёмная фабрика в Китае простаивает.

   Куда же это накануне я умудрился загреметь? Я не хотел думать о худшем - хотя, конечно, был достаточно наслышан о случаях, когда люди приходили в себя в тысячах километров от дома после особо крупных пьянок. Неужели я оказался где-то в западных пределах области вокруг нашей северной столицы (окружавшая меня архитектура как будто намекала на это). Выборг что ли, или Псков?

   Попытки выяснить у прохожих, где здесь метро, электричка, или хотя бы самое простое - как называется город, ни к чему определённому не привели. Женщины в испуге смотрели на меня, как на заговорившую табуретку, и попросту убегали. Мужчины (все, кстати, мельче меня как минимум на полголовы) были крайне неприветливы, махали руками, мотали головами и торопились дальше по своим делам. Наиболее вежливые говорили со странным акцентом: "Отойдите, сударь!" или: "Иди-ка, братец, проспись!"

   А один, с моноклем и в цилиндре, поразительно похожий на буржуя с агитационного плаката, попросту ляпнул:

   - Пошёл прочь, мужик!

   - Какой я вам мужик, господин хороший?! - в отчаянии вскричал я.

   - А кто же ты? - со снисходительным удивлением спросил дядя в цилиндре.

   - Ну... Сударь, хотя бы! И почему сразу на "ты"? Я, кажется, с вами на брудершафт не пил!

   Услыхав иностранное слово, буржуй несколько смягчился и сказал, коснувшись кончиками пальцев полей своей высоченной шляпы:

   - В таком случае прошу извинить, сударь! Однако, смею сказать, вы пьяны-с! От вас некое амбре-с! Вы отойдите и подите проспитесь, мой друг!

   - Подумаешь, - пробурчал я, смутившись. - Ну употребил немного вчера, что такого. Просто соблаговолите хотя бы сообщить мне, в каком я городе?

   - В Ростокино, бедный пьяница, где же ещё? Других нет! - ответил буржуй и вполголоса добавил. - Вот же допился, несчастный! Сколько раз я говорил, что сухой закон нужен... Всем же на пользу пойдёт. А в Магистрате один ответ - доход от монополии, доход от монополии...

   - Позвольте, - сказал я, несколько приободренный услышанным. - Ростокино - это не город. Это район Москвы. Я сам живу в Ростокино!

   Вот только улиц таких у нас в Ростокино отродясь не было, подумал я. Разве что до революции... Я похолодел. Самые дикие подозрения начали закрадываться в разум. Темпоральный сдвиг... Временная петля... Но это не более, чем дурная фантастика или чистое умозрение, это физически невозможно! А кроме того: бронированные стражники, архитектура... Не то!

   - Послушайте, молодой человек! - сердито сказал буржуй. - Судя по вашему говору, вы похожи на джентльмена, так вот вам мой совет: образумьтесь, ступайте домой, выспитесь и ведите себя соответственно вашему положению! Мы в Ростокино, а в Ростокино джентльмен должен блюсти себя, иначе эти мужланы из рабочих кварталов будут насмехаться над нами! Им и так воли дали слишком много в последнее время! И выходной целый в неделю и даже увольняться самим разрешили с фабрик! Всякий страх теряют, Владельцев не уважают, чего доброго, возомнят себя людьми! Так и с авалонцами поссориться недолго! И то они уже косо на нас смотрят, мол, как вам Магистрат вместо Наместника устроили, так скрепы и устои подлюдишки ваши подрывать начали... Музыку слушают какую-то не ту, стихи читают...

   - Простите... Кем кто себя возомнит? - сильно насторожившись, переспросил я. Мои подозрения медленно начинали оформляться в подобие понимания. Самое странное - я ещё и начал ощущать, что когда-то - в неизведанные времена существования сознания, или помимо него, где-то во сне - я уже был в этом Ростокине. В именно таком Ростокине. Ощущение напоминало навязчивое дежавю, какую-то дурманную грёзу, но оно становилось всё более реальным. Я даже неожиданно наткнулся на остаток полузнания о том, что в этом странном Городе у меня есть дом.

   Господин в цилиндре, между тем, внимательно присмотрелся ко мне и вдруг опять перешёл на "ты":

   - А что это у тебя за спиной? Не гитара ли? Да ты что же - музыкант из опустившихся сквайров? С таким джентльменом я и разговаривать не стану, поди-ка прочь, нищеброд!

   Тут я уже озлился:

   - Сам ты пошёл куда подальше, буржуй недорезанный! Ишь ты, какой... уберменьш выискался плешивый!

   Действительно, даже под цилиндром был хорошо заметен сильный недостаток редких сивых волос на голове моего классово антагонистического собеседника, хотя дядька был вовсе не старый.

   Секунду или две человек с моноклем пристально смотрел на меня, и в его глазах узнавание сменялось страхом и яростью. Было очевидно, что он, как ни странно, отлично понял смысл моих слов. Он взмахнул тростью с изогнутой рукояткой (вот и ещё один избитый символ революционной агитации - поразительная точность попадания) и сбивчиво крикнул:

   - Да ты!.. Ты!.. Как ты смеешь! Предатель культуры! Панк! Анархист!

   А затем, сильно возвысив голос:

   - Стража! Стража!!!

   Я кинул на крикуна испепеляющий взгляд. Что, опять бегать? Я уже прекрасно понимал, что на его вопли сюда сейчас примчится взвод сослуживцев того "реконструктора", которого я оставил отдыхать на набережной. Хотя какой он, к свиньям, реконструктор. Стражник он, настоящий. Я только не понимал, как такое могло произойти. Как в дурной сказке какой-то. Взял и оказался в тридевятом царстве... С буржуями...

   Краткий момент я играл с мыслью врезать и этому ужасно раздражавшему меня субъекту бас-гитарой по рогам. Однако он всё-таки меня ничем не тыкал. А что до его социал-шовинистских взглядов, то ведь каждый имеет право на собственное мнение...

   И снова рванул петлять в переулки. На бегу я думал одну-единственную мысль: этот Город мне очень не нравится. И вытекавшую из неё вторую: как бы отсюда слинять и вернуться к нормальной действительности... С тарифами, ипотеками и уважаемыми владельцами разъёмных заводов. Только сильно ли она будет в итоге отличаться от этой? А может, это всё ещё продолжается похмельный сон? Многое объяснило бы...

   Неожиданно в стене подворотни, которой я убегал, приоткрылась низкая дверь. Из-за неё выглянул молодой длинноволосый парень примерно моего возраста и громким шёпотом крикнул:

   - Эй! Товарищ! Сюда, скорее!

   Слово "товарищ" на фоне происходящего прозвучало благовестом. Я приостановился. На секунду оглянулся: в светлом проёме подворотни был виден силуэт лысого буржуя, который отчаянно жестикулировал и что-то призывно орал. Издалека послышался до ужаса милицейский свисток. И тут же второй, но уже гораздо ближе. Я повернулся и юркнул в открытую дверь. Дверь тут же закрылась за мною. В помещении за нею было довольно темно. Я едва различал силуэт своего нежданного спасителя.

   - Вы меня спрячете? - неуверенно спросил я у него.

   - Нет... То есть не здесь, - тихо отвечал он. - Идёмте скорее, идёмте!

   Он схватил меня за руку тонкими, но сильными пальцами и потянул за собой. Мы прошли каким-то коротким, отхоже пахнущим коридором и оказались в крохотном дворике, над которым нависала широкая полосатая тканевая маркиза.

   - Это кабачок один, я тут пытался договориться о выступлении, - объяснял парень на ходу. - Я музыкант. Отказали. Вот я стоял там у ограды, курил... И слышал практически всю вашу беседу, прошу уж извинить. Идите за мной, да побыстрее - они сейчас найдут, где мы ушли из подворотни...

   Длинноволосый открыл низкую калитку в деревянном заборе, пропустил меня вперёд, закрыл за нами створку и запер задвижку изнутри, протянув руку через верх.

   - Бегом! - скомандовал он и потащил меня за собою лабиринтом узких переулков, над которыми почти смыкались вторые этажи зданий, каскадом задних дворов, заваленных обломками бочек и деревянных колёс, потом цепочкой тёмных проходов, низких арок, брошенных конюшен... Мой бас то и дело задевал за дверные косяки, какие-то неожиданные портьеры, высокие решётки оград...

   Мы перелезали через заборы, подлезали под огромные телеги, один раз даже пересекли заросшую травой железнодорожную колею. Короче говоря, уже через несколько минут я полностью потерял направление, и представления не имел, где север...

   Наконец мы оказались в глухом и сильно заросшем парке.

   - Вот скамейка, - указал мой спутник. - Посидим, отдохнём. Теперь нас точно не найдут. Это парк Воронники. Позапрошлый Наместник тут на деревьях ворон разводил... Народных кошек травить.

   - Народных кошек? - спрашивать, конечно, надо было не об этом, много о чём другом надо было спрашивать, но в голове царил полный хаос, и мозг сам собою тупо отреагировал на очередную непонятность.

   - Ну да, - буднично объяснил мой спаситель. - Кошки тогда были объявлены священными, благословлёнными самой Владычицей Авалона. Завести человеку своих собственных котят - кощунство... Велено было истребить.

   Вот это, думаю, логика.

   - А то, понимаешь ли, люди сами смогут, например, с крысами справляться, - добавил мой собеседник. - А это подрывает авторитет. Владычицыны Кошки нас от крыс и всех страхов берегут, вот. Нет, они и на самом деле берегут, без них совсем хана была бы. Но вот только теперь если у кого засилье крыс, то и не поймёшь, то ли Кошки халтурят, то ли это немилость Владычицы...

   - Послушайте... товарищ, - умоляюще выговорил я. - Ради всего святого, объясните мне, где я, и что здесь происходит! Я вчера немножечко выпил... Просыпаюсь утром и не могу понять, куда меня занесло. Сразу какие-то дикие топорами тыкать начинают... Кругом бред какой-то. Это что за город?

   - Это город Ростокино, друг мой, - немного торжественно ответил длинноволосый. - Вы в Ростокине, и да смилуются Небеса над вашей душой.

   - Но что это значит? Ростокино - это район города Москвы, столицы России... Я в этом районе родился и вырос... Но в нём нет никаких владычиц, булыжных мостовых, стражников в железных касках, туманных рек, буржуев в моноклях...

   Тут я осёкся. Дело в том, что как всем известно, по территории Ростокина - московского Ростокина - протекает вторая по величине городская река - Яуза. Из-за канализационных и прочих стоков, сливающихся в неё, она не замерзает даже в сильные морозы. И туманы над ней иногда стоят соответствующие. А уж буржуев у нас с некоторых пор предостаточно, пусть они в основном и не носят моноклей. И между прочим, многие считают, что их и должно быть много, и это хорошо.

   - Я не стану убеждать вас в истинной реальности того или иного мира, - с лёгкой улыбкой сказал мой собеседник. - Боюсь, вам и без того придётся ощутить на себе, что это Ростокино очень, даже слишком реально. Да и кто из людей вообще может с окончательной истинностью утверждать существование кого-либо или чего либо, кроме себя самого? Но дело даже не в этом. У вас сейчас есть куда более насущные проблемы... Мы, кстати, на "вы"?

   - На "ты", конечно же, на "ты", - с готовностью откликнулся я.

   Чуть помедлив, протянул руку и назвал свой сценический псевдоним:

   - Курт Шерфер.

   - Я Рэд Рокенрол, Неизвестный Поэт, - сказал мой спаситель, отвечая на моё приветствие. Пожатие его было сухим и крепким. На странную фамилию я уже даже не смог отреагировать - абсурд окончательно одолел мой разум, он уже становился нормой.

   - Итак, во-первых, Курт, ты выглядишь малость того... уставшим. Вот, поправь-ка здоровье, - и Рэд вынул из кожаной окладки на поясе металлическую фляжку. - Бренди. Ну, и за знакомство заодно...

   Мы выпили. Это оказался среднего качества коньяк. Армянский три звёздочки, так, навскидку. Однако дело своё он делал. Мир сразу порозовел и приобрёл чёткость, словно в телевизоре настроили изображение. Я выдохнул. Закусить было нечем...

   - За Южными Воротами делают, - пояснил Рэд. - Там крестьяне, поля, фермы, а чуть подальше - виноградники. Пить, конечно, вредно, но тебе как лекарство...

   Я наконец мог как следует рассмотреть своего нового знакомого. Длинные прямые чёрные волосы обрамляли не слишком правильное, но открытое и честное лицо с тонкими чертами. Неизвестный Поэт носил очень короткие усы и бородку... либо это просто была недельная небритость. Ему, однако, шло. Кончики пальцев левой руки его были в твёрдых мозолях от гитарных струн. Значит, и вправду, музыкант. Как и я... Одет он был в узкие тонкие брюки, заправленные в высокие сапоги, и в чёрный жилет поверх свободной светлой блузы.

   - Теперь во-вторых, - степенно сказал Рэд, доставая из внутреннего кармана жилета бумагу и табак и принимаясь сворачивать папироску. - Тебе наверняка хотелось бы чего-нибудь покушать, где-то укрыться и привести себя в порядок, так? Внешность у тебя, кстати сказать, весьма приметная. Я по одному твоему одеянию готов поверить, что ты не из Города. Хотя тот господинчик, с которого ты цилиндр сбил, мог и ничего не запомнить со страху. Ты больше ни с кем не цеплялся с утра?

   Я со смесью стыда и гордости поведал об ушибленном мною стражнике на набережной и показал Рэду пистолет.

   - Это ты спрячь. Всегда может пригодиться, - сказал мой новый друг. - А что до побитого караульного... Твоё поведение и разговор выдают в тебе джентльмена, а рядовой стражник не посмеет в лицо обвинить благородного во лжи. Отопрёшься, да и всё. Так что в принципе нормально. За цилиндр в крайнем случае заплатишь виру, если тот тебя опознает-таки.

   Он закурил. Предложил папиросу и мне. Я покачал головой:

   - Не курю вообще, а с похмелья особенно. И никому не советую...

   Рэд хмыкнул, но убрал табак в карман.

   - А почему вы мне помогли? - немного смущённо спросил я. - У вас же могли быть неприятности с полицией... в смысле, со стражей.

   - Да я тоже вроде как из благородных, - усмехнулся Рэд. - Мой отец был нищим сквайром. Я всё-таки Рокенрол из рода Рокенролов. Так что я не особо рисковал. Но дело не только в этом. Я не терплю, когда с людьми обращаются, как со скотом. И я считаю рабочих и крестьян людьми. Всех, даже зверолюдов. И может быть, я даже считаю гнусным для индивидуума извлекать частную прибыль не из своего собственного труда...

   Однако на слове "зверолюдов" я маленько опешил и, не слыша следующих фраз Рэда, изумлённо вопросил:

   - Зверо-кого?!

   Неизвестный Поэт сбился, замолчал и недовольно посмотрел на меня.

   - Зверолюдов, - повторил он и сделал руками характерное движение, изобразив звериные ушки над своей головой. - Сам увидишь. И привыкнешь, если ты и вправду не из нашего Ростокина... Они такие же, как мы, что бы там ни пропагандировали авалонцы. Ты подожди перебивать. Такое предложение... Давай, будешь подыгрывать мне на бас-гитаре в кабаке. И поживёшь у меня. Свободная комнатка есть. А они нас кормить будут обоих. У тебя же бас-гитара не просто так через плечо висела? С басом круче гораздо. Бас и иные инструменты только у богатых есть. В тавернах типа "Острова" или "Наместника". Мы с тобой и чаевыми так гораздо больше соберём. Согласен?

   - Согласен, - торопливо сказал я, обернувшись и глянув на свой старый добрый бас, прислонённый грифом к спинке скамейки. - По крайней мере, на ближайшие дни, пока я разберусь, что происходит. Только мне надо будет песни твои выучить.

   - Это не проблема. Сейчас как раз пойдём ко мне, позавтракаем и позанимаемся, я тебе свои спою, ну и те чужие, что заказывают часто. Не переживай, мелодии у нас простые, это тебе не авалонские менестрельские.

   - Ох, - сказал я. - Ну и попал я, похоже! Разреши мне ещё коньячку, Рэдик, будь другом...

   - Чего разреши? - удивился Рэд.

   - Бренди дай выпить.

   - Вот так и говори нормально.

   - Нормально... - проворчал я, хлебнув из фляги и занюхав рукавом "косухи". - Куда уж нормальнее! С бренди твоим немного лучше стало, конечно, но всё равно как-то трудно полностью прийти в себя. Неизвестный Город, зверолюды, авалонцы какие-то...

   Неизвестный Поэт снова хмуро посмотрел на меня:

   - Авалонцы - это как раз не люди. Владычица, разумеется, из авалонцев. Они живут...

   Но тут у меня самого что-то щёлкнуло в голове, и я продолжил за него:

   - ...На острове Авалон. Они невероятно могущественны и берегут людей от Созданий Ночи, а за то требуют беспрекословного почитания, поклонения и служения. Покровительствуют Городу, учат и наставляют своих меньших родичей - людей...

   И оба мы в изумлении уставились друг на друга.

   - Ты уверен, что жил в каком-то другом Ростокине? - спросил Рэд.

   - Я не представляю, откуда это взялось в моей голове, - растерянно ответил я. - Такое чувство, что где-то читал, или приснилось. Или я сейчас сплю?

   - Или я - сплю, - усмехнулся Рэд. - Ну вот откуда нам точно знать? Неважно это. Подумай, и поймёшь. Ты завтракать хочешь? Кофе, бутер с колбасой? А то выпивка - плохой завтрак!

   Я хотел. И кофе, и колбасы.

   - Ну так пошли! - сказал Неизвестный Поэт.

   И мы пошли.

***

В общем, я временно поселился у Рэда Рокенрола из рода Рокенролов. Ибо деваться было более некуда. Никакой возможности вернуться в нормальную (а собственно, нормальную ли?) Москву у меня пока не было и не предвиделось. Я несколько раз беседовал с Рэдом о Городе, в котором оказался, и вообще, об окружающем мире, но то, что я от него слышал, совершенно не обнадёживало меня, и заставляло думать, что кто-то сошёл с ума - то ли я, то ли всё вокруг. Иногда мне даже казалось, что я вот-вот очнусь в палате какой-нибудь клиники на какой-нибудь тенистой улице и увижу над собою улыбающееся лицо толстой медсестры, которая сделает мне укольчик торазина или галоперидола. Иногда мне казалось, что это было бы к лучшему. А то я даже не мог понять, на каком языке мы разговариваем. Рокенрол на мой вопрос назвал язык "ростокинским, конечно", и добавил, что я, очевидно, его прекрасно знаю.

   Я повидал зверолюдов. Они жили в бедных кварталах, работали на самых чёрных работах на фабриках или в обслуге и часто посещали дешёвые кабаки, в том числе и наш "Три упыря", в котором выступали мы с Неизвестным Поэтом. В общем-то, ничего особенного, люди, как люди. Почти... Ну разве что у кого огромные ежиные иголки вместо волос и на спине, да нос чёрной пуговицей, у кого острые лисьи уши над рыжей шевелюрой, у кого меховой заячий хвост торчит из специального выреза на штанах... У кого длинная шерсть, у кого лапы вместо ног и коленки в обратную сторону... Сперва всё это рождало во мне тяжёлое ощущение уродства и некоторую брезгливость. Но потом я действительно привык. Тем более, что зверолюды, особенно те, что напоминали животных травоядных, были куда приветливее и мирнее большинства местных людей. И аплодировали нам куда более искренно. Рокенрол говорил, что зверолюдов вовсе не пускают во многие кабаки. А даже в тех, где пускают, музыканты отказываются перед ним выступать. Мол, люди играют только для людей. А своих настоящих певцов у них нет, музыке же их тоже учить всегда все отказывались. Их и писать-читать особо старались не учить, а то, мол, шибко умные будут. Даже и сам Неизвестный Поэт сначала-то взялся выступать перед зверолюдами не от великой толерантности, а от полного безденежья, ибо остальные кабаки уже были заняты более удачливыми и раскрученными музыкантами. Но потом, по его словам, он очень многое понял и ещё сильнее разуверился в правильности незыблемых Ростокинских городских порядков...

   - Они хорошие, - говорил Рэд, - А им ещё тяжелее, чем нам, приходится. Их все шпыняют. Самый задрипанный стражник или десятник на фабрике для них царь и бог. Люди ещё могут куда-то пожаловаться, в Магистрат, в суд... Мы с тобой и вовсе хоть нищие, а джентльмены, нас не трогают. А этих бедолаг никто и слушать не станет. Они же не люди... Убей зверолюда - отделаешься штрафом. Зверолюд убьёт человека - его выкинут в Лес на съедение чудищам. И будут слушать со стен его крики... Ещё и его собратьев из квартала для острастки сгонят послушать....

   Наши выступления, в общем, имели успех. Хотя, если людская половина трактирного зала была более заполненной народом, чем зверолюдская, то оттуда иногда были слышны выкрики наподобие: "Скучно!" или "Тоска! Авалонку давай!"

   Откровенно признаться, я мог понять некоторых наших слушателей. Все песни Неизвестного Поэта были о любви или о меланхолии. Или о меланхолической любви. Или о любовной меланхолии. И ритм их был соответствующий. Меланхоличный. Мне действительно было несложно им подыгрывать. Дело басиста телячье: "Тунц. Тунц. Тынц. Тунц... Тынц. Тынц. Тонц. Тунц..." И так далее. В общем, вместо творчества Неизвестного Поэта люди часто заказывали известные ростокинские песни, из которых самой популярной была "Девчонка-Авалонка". Там, конечно, "тунц-тунц" было не отделаться, но я довольно быстро подобрал подходящую бас-партию под простенькую весёлую мелодию, и песня шла на ура. Как сейчас помню, текст её повествовал о некоем разбитном джентльмене, на которого нежданно "запала" остроухая юная красотка из знатной авалонской семьи. Особенно мне запомнились строчки припева с довольно плохой рифмой:

   "Девчонка-авалонка,

   В постель сигает ловко..."

   А надо сказать, что хотя браки между авалонцами и людьми (в отличие от браков между мужчинами-зверолюдами и женщинами людей) официально не запрещались, такого рода отношения были чем-то практически совершенно немыслимым. Человеку, посягнувшему на честь авалонской девицы (абсолютным образом предполагалось, что наоборот и в принципе быть не может), грозили самые страшные кары, как от престола Авалона, так и от сородичей "осквернённой".

   Хотя слухи, конечно же, ходили всякие. По некоторым причинам, связанным главным образом с особенностями физического строения человеческих мужчин, авалонские дамы иногда всё-таки соблазнялись провести ночь в объятиях какого-нибудь пригожего широкоплечего оруженосца. Однако ничем хорошим для обоих такие встречи обычно не заканчивались. А сама песня была и вовсе запрещена особым указом Магистрата. За её исполнение можно было запросто схлопотать штраф. Но стража заглядывала в кабаки рабочих кварталов у городских стен очень редко. А платили за скабрезную песенку щедро...

   Так прошло около недели. Дни наши были довольно однообразны: поздний подъём, завтрак чем Бог послал из остатков вчерашнего ужина. Попытки привести себя в порядок, не всегда успешные, если накануне перебрали. Потом шли обедать в "Три упыря" и заодно договаривались о времени вечернего выступления с владельцем таверны, толстым, добродушным и прижимистым мейстером Тиннером. Сам он не платил нам ни копейки, но хотя бы кормил обедом и ужином. Потом мы обыкновенно возвращались в крохотный домик Рокенрола, зажатый между двумя точно такими же в сплошном однообразном ряду на узкой улочке неподалёку от ткацкой фабрики. Время до вечера мы проводили за репетициями новых песен Рэда или в праздности, валяясь в креслах, читая газеты или лениво трепясь о том, о сём. Кое-в-чём мы с Рэдом были схожи - предпочитали не совершать лишних телодвижений без особой надобности. Не увеличивать зазря энтропию Вселенной - какая бы она ни была... Я смотрел на ужасного качества чёрно-белые фотографии в газетных статьях и испытывал всевозрастающее чувство уныния: какие-то напыщенные хари с моноклями ("Собрание уважаемой Конгломерации Фабрикантов"), затянутые в корсеты страшненькие дамочки с вытянутыми физиономиями ("Выезд на городской бал старшей фрейлины Её Всемогущества Владычицы Авалона"), застывшие будто в испуге с вытаращенными глазами музыканты с вычурными электрогитарами, но во фраках ("Новая электросимфония номер двадцать пять уже на пластинках фирмы "Грин Мьюзик Энтерпрайзис").

   "Попса голимая", - как-то раз кратко высказался обо всей продукции "Грин Мьюзик" Рокенрол. - "Ересь заунывную тиражируют раз за разом. Ни ритма, ни смысла".

   Всё это производило на меня тяжёлое впечатление. Застрять в дурном сне какой-то непонятной эпохи... Хорошо ещё, что здесь уже додумались до водопровода, канализации и электричества. Мне даже не хотелось ничего больше узнавать про этот несчастный Город, не хотелось привыкать, хотелось, чтобы это как-нибудь закончилось - так же неожиданно, как началось. Мирок Ростокина производил, увы отталкивающее впечатление. Хотя, с другой стороны, намного ли лучше была Москва, да и вообще, вся моя эпоха? Разве я пошёл играть панк-рок не из чувства протеста против столь же буржуазного, сегрегированного и меркантильного мира нашего родного уже двадцать первого века?

   Конечно, в таком настроении я никогда был не прочь выпить. Рэд тоже оказался любителем понаблюдать восход луны сквозь дно стакана, как и положено нищему непризнанному поэту. Поэтому после выступлений мы подолгу засиживались в кабаке, а потом брели домой ночными улицами, распевая его наиболее весёлые, то есть, наименее мрачные песни. У меня потихоньку начинало возникать желание познакомить Рэда с песнями той рок-группы, в которой я играл в Москве, среди которых, кстати сказать, были и мои собственные. Но я как-то стеснялся, да и оборудования соответствующего не имелось. В Москве нашим стилем был тяжёлый панк-рок. Здесь же не было ни усилителей, ни электрогитары. Рэд играл на обычной, акустической, разумеется. В "Трёх упырях" я подключал бас через радиолу... Кроме того, конечно, потребовался бы барабанщик. А где его тут найти...

   Иногда Рэд спрашивал меня о жизни в том мире, откуда я вроде как явился. Кем я был, чем занимался. "Студентом", - говорил я. - "В университете учился. Через год уже магистром стал бы".

   "У нас тут тоже есть Университет", - безо всякой гордости отвечал Рэд. - "Но он только для богатых. Плата - как всё, что мы с тобой в "Упырях" лет за десять заработаем. Ты у себя был богатый?"

   "Нет", - отвечал я. - "Вовсе нет..."

   "Зато почти магистр!" - хвалил меня Рэд. - "Значит, имеешь понятие о взаимодействии с нематериальными планами бытия..."

   Толку-то от этого, думал я. Довзаимодействовался вон уже...

   Больше всего меня потрясала полная безнадёга в плане выбраться из Города и куда-нибудь уехать. Железная дорога, совмещённая с трамваем, существовала только внутри Города для обслуживания нескольких промышленных предприятий. Никаких шоссе из Города не вело. Ни самолётов, ни вертолётов, ни даже аэростатов здесь и в проектах не было. Владычица острова Авалон, правда, по уверениям Рэда умела летать, но представлялось крайне сомнительным, что она возьмёт меня под мышку и унесёт в какие-нибудь более благословенные края. Лошади, повозки, и даже вроде бы какие-то примитивные автомобили в Ростокине были, но...

ГЛАВА 2. Столкновения

- Куда ты собрался, это смешно слушать, - сказал мне Рэд, когда мы в очередной раз выпивали после относительно богато оплаченного выступления в "Трёх упырях". Опрокинув несколько стопок крепкого (после нескольких кружек пива), я опять начал ныть о том, что мне очень надо свалить из Ростокина и вернуться домой. Хоть пешком.

   - Куда ты собрался? - повторил мой друг. - Вокруг Города Зачарованный Лес на сотни или тысячи лиг. Через него только тяжелобронированные отряды могут пробиться, и то, желательно в сопровождении авалонцев. Там тако-о-ое водится, караванщики рассказывали, кто по-нашему мерекает. Кровь в жилах стынет. Если при встрече умрёшь от страха, то это, считай, колоссально повезло. Короче говоря, на лошади или на моторном экипаже - это разве что в крестьянские земли, несколько десятков лиг к югу, они тоже под защитой и владением Города и Авалона. А дальше всё, опять Лес...

   - А с другой стороны? - недоверчиво спросил я. - Там же река у вас. За реку тоже не попасть, что ли? Кораблей даже нет, лодок?

   - Это же не ручей, как у крестьян между полями текут. Это Росток-река, кислотные туманы... Её не переплывёшь, не перелетишь. Туда если редкая птичка залетит, то её сразу жалко. Пропала птичка...

   - А если эти самые туманы на город наползут? - с некоторым беспокойством спросил я. - Нас всех жалко не будет?

   - А оттуда ветер не дует никогда, - беспечно ответил Неизвестный Поэт.

   - А если подует?

   - Джаст ду ит, - пожал плечами Поэт.

   Немного подумав, он проворчал:

   - А если ты выйдешь на улицу, и тебя собьёт трамвай? Или снег башка упадёт? Можешь ли ты с абсолютной уверенностью контролировать неслучайность несчастья? Разумеется, нет. Ну и чего думать о том, на что ты всё равно никак не можешь повлиять? Подует, не подует...

   - Однако же это всё равно, что жить на вулкане!

   - Все так живут, понимаешь? Полностью и абсолютно все, будь то в Ростокине, или в иных землях, про которые ты говорил... Если они есть, что, впрочем, совершенно неважно в данном контексте. Лишь тонкая грань отделяет наше существование от неизмеримых водоворотов бессветного Хаоса...

   С лёгкой тревогой я посмотрел на батарею пустой посуды на столе. Сколько он уже выпил-то? А сколько, собственно говоря, выпил я? Неизмеримый хаос...

   - Есть ли хоть что-нибудь, - в отчаянии вопросил я. - Хоть что-нибудь за пределами этого несчастного Города? Какие-нибудь ещё города? Страны? О! А откуда эти самые караваны приходят?

   - Караваны приходят из Бредаской... Брандаской... Тьфу ты! Язык сломаешь с этими недружественными наречиями!.. Из Бренданской! - торжествующе выговорил Рэд наконец.

   - А у нас на Земле, между прочим, почти двести разных стран! - гордясь неизвестно чем, сообщил я.

   - Мда? И в скольких из них ты был? - саркастично спросил Неизвестный Поэт. - Все объехал? Ты рассказывал о каких-то летающих машинах - ты облетел на них весь свой мир?

   - Ну, нет, конечно, - немного смутился я. - Но я же ещё молод! Какие мои годы! И потом, в детстве меня возили на море... И теоретически да, я могу их объехать все!

   - Мог, - поправил меня Рэд. - Пока что ты застрял у нас в Ростокине. Если, конечно, ты вообще был где-либо ещё... Теории, к слову сказать, опасная штука. Вот смотри: теоретически у нас сколько угодно выпивки, потому что мы можем сколько угодно играть музыку за деньги, а практически - у меня последний полтинник в кармане.

   - В таком случае, - сказал я, поднимаясь со стула. - Пора отчаливать. Сколько можно квасить? Вредное дело...

   На подъёме меня немного пошатнуло, и тут в меня врезался какой-то низкорослый усатый типчик в приказчицком кафтане, спешивший то ли к барной стойке, то ли в отхожее место. Я едва удержался на ногах и сильно толкнул наш столик. Зазвенело разлетающееся по полу стекло пивных кружек.

   - Блин махновский! - довольно зло крикнул я. - Нельзя ли поосторожнее, милостивый государь?!

   Услыхав такое обращение, тип остановился и глаза его мгновенно налились кровью.

   - Ну ты! - рявкнул он. - Дылда с заклёпками! Башня авалонская! Ты чо кого назвал как! Бла-ародный, што ли?!

   - Такой же "блаародный", как ты! - резко ответил я. Типчик замолчал и непонимающе уставился на меня. Мне даже показалось, что он протрезвел от удивления.

   - Робяты, - громко и жалобно сказал усатик, обращаясь к своим собутыльникам, сидевшим за дальним столом, - Робяты, он же меня под монастырь подвести хотит! Он меня блаародным называет! Чтобы потом страже сказать, что я под блаародного подделывался, и его так назвал! Вот сволочь!

   Я отчаялся понять логику пьяного приказчика и его восприятие моей фразы.

   Между тем коллеги усатого угрожающе зашумели, поднимаясь из-за стола. В две секунды они надвинулись на нас с Рэдом. Мельком я заметил его побледневшее лицо.

   - Ну ты, столб фонарный, пойдём-ка выйдем, гад! - грозно сказал приказчик.

   Я почувствовал сильный прилив адреналина. В горле стало сухо.

   "Ну и толпа", - подумал я. Собратьев усатого было человек пять, все люди, все весьма плотные для местных. - "Изобьют, а здесь и больниц нормальных наверняка нет, для таких нищебродов, как мы, уж точно. Хоть бы Рэд не увязался, если что, хоть ухаживать за мной будет кому... Жаль, что не взял пистолет, а впрочем, наоборот - хорошо. Заряд всего один, а потом вообще порвут... Ну уж этому придурку усатому я разок-то успею вломить, пусть знает московский удар..."

   - Пойдём, - сказал я вслух, сильно стараясь, чтобы мой голос не дрожал. - Пойдём, если не боишься.

   И тут Рэд поднялся со стула, мягко отодвинул ближайшего из дружков приказчика и занял место у моего плеча.

   "Блин..." - успел подумать я, и тут же галдящая толпа пьяных агрессоров вынесла нас на улицу.

   - Ну чо, гад, - глядя на меня с ненавистью и поднимая кулаки, выговорил усатый. - Молись. Ща мы тебе устроим бла-ародную баньку, падла кудрявая. И дружка его долговолосого держите, братцы, не отпускайте! Щас мы им все печёнки через пасти выколотим! Месяц кровью блевать будете, падлы...

   Рэд, однако, и не пытался никуда убежать. Он всё так же молчал и был сильно бледен, но по-прежнему стоял со мною плечом к плечу. Я принял бойцовскую стойку, уж как умел. Прощай, Москва...

   Но тут вдруг хлопнула входная дверь таверны. Сперва я подумал было, что разнимать безобразную драку вышел хозяин, мейстер Тиннер. Но это был не он. И то сказать, зачем ему из-за нас проблемы с хулиганами, а потом, возможно, и с полицией, то есть стражей? Таких певцов, как мы, под каждым забором по пять рублей пучок. Нет это был не кабатчик... Спокойный хрипловатый голос уверенно проговорил, перекрывая галдёж хулиганья:

   - А ну-ка, торговцы, оставьте в покое наших музыкантов! Они вам ничего не сделали.

   Я глянул поверх голов. На широком крыльце заведения плотной группой стояли зверолюды. Много зверолюдов. Кулаки сжаты, большие тёмные глаза сверкают из-под мохнатых надбровий, шерсть (и иглы) дыбом. Впереди всех - довольно крупный (хотя всё равно мельче человека) ёж, рядом - лис с высоко торчащими над головой острыми ушами.

   - Кыш, мохнатые! - презрительно рявкнул усатый приказчик, едва повернув голову. - А не то мы сейчас с этими разделаемся, да за вас примемся, блохастое отродье! Поотрываем вам хвосты!

   Зверолюды заворчали и вроде бы отодвинулись к дверям, но ёж и лис спустились с крыльца, подошли и молча встали рядом с нами. И за ними вдруг подошли ещё двое. Потом ещё. И ещё. Зайцы, кролики, белки, лесные сони, хорьки... Им было сильно не по себе, от их топорщившейся шерсти немного пахло испугом, но они подходили и подходили. Они держались друг за друга, потому что им больше не за кого было держаться. И вскоре пятерых хулиганов окружил широкий полумесяц из тихо и несмело рычащих зверолюдов. Посредине полумесяца оказались мы с Рэдом.

   - Уходите, - сказал торговцам лис и оскалил крупные клыки. - Это наши музыканты. Никто не играет для нас, а они играют. Мы не дадим их обижать!

   - Э, э, ну вы, шерстолапые, вы что удумали, - хулиганы ещё хорохорились, но буквально на глазах теряли свой пьяный апломб - зверолюдов было многовато даже для пятерых. - Вы не смеете задевать людей, уроды хвостатые... Мы вас за это страже сдадим, они вам уши и рога пообрезают!

   Но тут уже пришёл в себя Рэд:

   - Давай, давай, торгаш дешёвый, зови-ка стражу! Или я сам позову, и посмотрим тогда, кто кому что пообрезает. Я - Рокенрол из рода Рокенролов, а тот, кого ты задел - это Курт Шерфер из рода... Шерферов! Ты действительно хочешь при стражниках ссориться с двумя джентльменами?!

   - Подумаешь, жентельмены нищие... - пробормотал усатый, но уже далеко без прежней наглости. - Всё равно! Эти не посмеют ударить человека! Им нельзя меня даже коснуться!..

   - Ничего страшного, - успокоил я торговца, зловеще улыбаясь, - Твою усатую морду я буду бить сам, а мои товарищи тебя только держать станут. Я джентльмен, значит, тебе не зазорно будет...

   Чувствуя за собой поддержку грозно ворчащей толпы зверолюдов, я выпрямился во весь рост и шагнул вперёд:

   - Ну!!

   Усатый ещё сохранял какую-то готовность к драке, но более благоразумные друзья обняли его за плечи и потащили прочь. Он вроде бы отбрыкивался и рвался ко мне, но как-то нехотя и неэффективно. Выкрикивая запоздалые угрозы и бормоча проклятия по адресу "шерстяных ублюдков" и "спутавшихся с грязными тварями блаародных", торговцы удалились.

   Хочу кстати ещё заметить, что из людей-посетителей таверны на улицу не вышел ни один. Ни хулиганов поддержать, ни нас отбивать. Можно делать из этого любые выводы, какие читателю будет угодно.

   Я с облегчением выдохнул. Адреналин медленно растворялся в крови, оставляя невольную дрожь в конечностях. Лучшая битва, как говорится, несостоявшаяся... Повернувшись к нашим нежданным помощникам, я с изумлением увидел, как они, потупившись, отходят от нас с Рэдом подальше.

   - Ребят, вы куда? - спросил я. - Я вам спасибо хотел сказать...

   - Простите нас, сэр Рэд и сэр Курт... Мы не знали, что вы благородные... - тихо проговорил ёж. - Мы бы к вам так близко не подходили. Нам же нельзя к благородным близко подходить... Извините...

   - Да вы что! - воскликнул я. - Если бы вы близко не подошли, как бы вы нас спасли от этих придурков? Я вам руки хотел пожать! Или лапы...

   Ох, а что, если они на "лапы" обижаются?! Это же, наверно, всё равно, что сказать "морда"... Я смешался:

   - Это вы меня извините! Я недавно в вашем Ростокине, не привык ещё... Не то, чтобы вы выглядели как-то не так, я не это хотел сказать... Ох! В общем, спасибо, парни!

   И я с таким пылом кинулся пожимать руки (выглядящие, кстати, всё-таки больше похоже на руки, чем на лапы) нашим спасителям, что они чуть было не бросились от меня врассыпную. И немудрено: благородные джентльмены, пожимающие руки зверолюдам - это было, похоже, впервые в истории Ростокина. Однако мы с Рэдом очень желали хоть как-то отдать долг благодарности. И кое-как уговорили зверолюдов вернуться в кабак вместе с нами. "В нас, как видите, не так уж легко опознать благородных", - сказал им Рэд. - "Так что никто ничего не узнает".

   Поняв искренность наших намерений, зверолюды окружили нас целой аурой восхищения и заботы, хотя сперва, конечно, немного дичились. И неизвестно даже, кому было труднее: им, привыкшим к постоянному третированию со стороны любых людей; мне, кто никогда так близко не общался с подобными созданиями и даже представить себе раньше такого не мог; или Рэду, которому всю жизнь внушали, что зверолюды суть низшие существа.

   Как обычно, положение здорово спасли водка и пиво. В дело пошёл и последний полтинничек Рокенрола, и какая-то мелочь из моих карманов, и всё, что вскладчину наскребли наши новые знакомые. Надрались мы с ними будь здоров. Совместные круговые тосты быстро снесли все социальные барьеры и предрассудки. Зверолюды были невероятно довольны тем, что выпивают с настоящими музыкантами, по их мнению, чуть ли не со звёздами. Кроме того, им, конечно, очень льстило, что благородные общаются с ними на равных, как с людьми. А впрочем, грешно так говорить: они и вправду были ничем не хуже нас, даже лучше во многом. Да и вообще, со всеми нужно общаться, как с людьми. Гораздо меньше злобы и ненависти в мире будет. Но это философия.

   А наш вечер шёл просто отлично. Мы перезнакомились со всеми зверолюдами, хотя большинство имён я сразу перезабыл. Проще всего оказалось с ежом и лисом, которых звали, соответственно, Ёж и Лис. Я даже, грешным делом, начал допытываться, нету ли у них каких-нибудь знакомых незамужних симпатичных ушастых зверолюдочек. Это, конечно, был предел пьянства. Рэд смотрел на меня с изумлением и некоторой тревогой. Ёж и Лис, впрочем, отшучивались. И всё же в ту ночь мне стало чуть менее одиноко в этом городе. Я решил, что увидел своё место в нём.

   Чтобы стало более понятно произошедшее в дальнейшем, осмелюсь напомнить, что и до стычки с хулиганами мы с Рэдом уже были прилично поддавши. То есть можно представить себе примерно наше состояние к полуночи.

   Когда наконец двое помощников мейстера Тиннера (сам он давно уже ушёл спать в свои комнаты над трактирной конюшней) принялись откровенно выгонять нас и гасить огни в шандалах, выяснилось, что часть наших друзей проживает не при ткацкой фабрике, возле которой стоял домик Рэда, а совсем в другой стороне - у гидроэлектростанции на юге города. Многие из ребят работали там, Лис и Ёж в том числе.

   Я и сам потом не понимал, как вышло так, что я отправился провожать их один, без Рокенрола, вольно закинув за спину бас, обнимаясь с новыми товарищами и вовсю распевая с ними хором - вы не поверите - "Девчонку-Авалонку". Со стороны зверолюдов, кстати, это было ново, смело и нагло - мы очень легко могли нарваться на патруль стражи. Рокенрол тоже так и не смог вспомнить, как он оставил меня и ушёл домой со второй половиной компании зверолюдов. Товарищей наших обвинять в невнимательности и вовсе нельзя было - они и представления не имели, где мы Рэдом живём.

   И уж конечно абсолютно никто из нашего развесёлого сборища не имел ни малейшего шанса заметить, что и за стычкой с торговцами, и за дальнейшей пьянкой наблюдали две пары внимательных глаз - сперва сквозь щели трактирного забора, потом через мутноватые стёкла бокового окна. Две пары глаз: зелёные и синие. Это были очень-очень красивые глаза, особенно когда их обладательницы находились в некошачьем обличье...

   Но в тот момент я и не подозревал, что уже стал объектом пристального внимания двух Кошек, а также объектом очень нездорового интереса со стороны их всевластной хозяйки. И не знал, что и меня, и Рокенрола в этой ночи преследуют лёгкие и ловкие, изящные и бесшумные тени. Не знал, что властители этого мирка уже озаботились моей судьбой, и что скоро завращаются безжалостные колёса чудовищной машины принуждения - то есть, государства. Местного государства, которому нужно было принять меня в себя, перемолоть и поставить на единственное подходящее место, чтобы моё нежданное появление не нарушило здешних порядков, освящённых веками традиций угнетения слабых сильными...

   Когда я тепло распрощался со зверолюдами, переобнимавшись буквально со всеми, то внезапно обнаружил себя в гордом одиночестве посреди абсолютно незнакомой площади, тускло освещённой парой фонарей и зеленоватым свечением от речного ядовитого тумана. Нет, надо было отдать новым друзьям должное - они многократно сами предлагали проводить меня, куда скажу, но я лишь беспечно отмахивался. А теперь что?

   От тёмной громады электростанции, толстым драконом оседлавшей реку у самой городской стены, доносилось тихое умиротворяющее пыхтение и посвистывание пара - работала теплоцентраль. Я поднял глаза и попытался сориентироваться по звёздам:

   "Куда-то надо идти... Наверно, домой. Курс - два пальца левее Алголя... Перпендикулярно рукояти ковша Большой Медведицы..."

   Хотя, конечно, ни единого знакомого созвездия я разглядеть не мог. Однако ноги сами понесли меня вдоль по улице. Это включился знакомый многим записным алконавтам "автопилот", но я, конечно, об этом не думал, а думал совсем о другом. Я думал о том, что здесь, в этом странном Городе, оказывается, есть с кем дружить. И есть кому играть песни. И даже есть, кому играть песни более серьёзные, чем у Неизвестного Поэта.

   "Нет, надо будет всё-таки обязательно сыграть ребятам наши, панковские", - думал я. - "Они поймут, это как раз для такого дела музыка. Не вечно же им жить в подчинении! Надо сопротивляться! В нашей музыке будет дух сопротивления..."

   Занимаясь столь крамольным вольнодумством, я шагал и шагал, не отдавая себе отчёта в том, что иду вполне целеустремлённо, хотя и не знаю, куда.

   "Ребята и самом деле хорошие, добрые", - мои мысли перешли непосредственно на представителей будущего "пролетарского сопротивления". - "И совсем не страшные, подумаешь, колючки в полметра... Или уши выше меня. В Москве в метро такие ли дровосеки попадаются бородатые в штанишках в обтяжку и лоферах - куда страшнее, как по мне. Интересно, а у их девчонок тоже ушки такие? А мех везде, или нет?.. Вот бы познакомиться, наверно я мог бы произвести впечатление, всё-таки бас-гитарист. Как там Рокенрол сказал - Шерфер из рода Шерферов? Ха-ха-ха... Вот это уж шутка так шутка, знали бы в Москве! Панкер Курт - джентльмен! А девчонки, да-а-а... Пора бы познакомиться с кем-то. Без женского общества мне долго нельзя. Эх, хорошо ещё, что с этой дурой Ирэн успел там расстаться, а то сейчас тосковал бы, как влюблённый дурак..."

   Размышляя о девчонках-зверолюдочках и искренне надеясь, что они не целиком меховые, я совершенно не замечал, как уверенно иду будто бы знакомой дорогой, пересекаю трамвайную линию Центрального проспекта, сворачиваю на улицу Камнерезов, петляю по переулкам, прохожу в узкую арку небольшого двора, приближаюсь к одному из отдельных входов в приземистый длинный двухэтажный дом, сую руку под низкое деревянное крылечко, нахожу большой металлический ключ с деревянной биркой, вытаскиваю его, отпираю толстую дубовую дверь, не зажигая света в прихожей, поднимаюсь по слегка поскрипывающей лесенке с вычурными перилами, вхожу в свою гостиную-дробь-спальню, безошибочно нащупываю левой рукой выключатель на стене и засвечиваю неяркую лампочку под потолком.

   "Что-то не то", - несколько удивлённо подумал я, вертя в руках ключ. - "Где это я, собственно?"

   Бедный мой пьяный мозг, путаясь в двух потоках сознания, никак не мог сообразить, что же тут не так. Вот кое-как заправленная постель на широком диване, знакомый узор на покрывале - моя постель, очевидно. Вот стол перед ближним окном, заваленный моими бумагами, начатыми и неоконченными рассказами и песнями, недочитанными книгами. Вот кресло, сидя в котором я пью чай, пиво, водку или бренди в зависимости от настроения. В шкафу висит моя старенькая зимняя одежда - тёплый кафтан и меховая шапка южнокрестьянской выделки. Напротив шкафа, между окнами, стоит радиола с большим динамиком, над ней висит крупная фотография в рамке, вырезанная из газеты - какой-то длинноволосый красавчик... В голове у меня слегка щёлкнуло, и я вспомнил, что это известный бренданский певец и музыкант Пелвис Рокисон, впервые широко использовавший в своих песнях ритм, аккорды и сочетания, которые после его безвременной и очень подозрительной кончины в двадцать семь лет назовут "роковыми". На дальней стене ещё одно фото - лысый старик с огромной бородищей. А это Ксарм Левин, автор книги "Деньги" и трактата о том, что Авалон должен перераспределить власть от Наместников к народу, если не хочет, чтобы народ, особенно в лице своих наиболее угнетённых представителей, сделал это за него. Левин был жестоко казнён последним Наместником за вольнодумство и подстрекательство к мятежу примерно лет сорок тому назад. Но именно после его казни Наместник был смещён Владычицей Авалона и заменён на Магистрат и олдерменов. Олдерменов выбирали взрослые граждане Ростокина, прошедшие строжайший имущественный и сословный ценз. Олдермены выбирали Магистрат и самого Бургомистра из своей среды. Одновременно рабочим на фабриках дали один утверждённый выходной в неделю и разрешили самим выбирать место работы по своему усмотрению, даже зверолюдам. Ростокино было объявлено самым свободным городом мира. Смотрите, мол, кивали авалонцы, даже в Брендании нет конкретного официального выходного для рабочих! Тот факт, что вместо этого в Брендании давным-давно уже была установлена строго фиксированная норма продолжительности рабочего дня и рабочей недели, никого вроде как не интересовал...

   "Откуда я всё это знаю?!" - в смятении подумал я. - "Это что со мной? Белая горячка, что ли?"

   Я аккуратно прислонил бас-гитару к радиоле и прошёлся по комнате, осторожно трогая мебель и вещи. Да, мне здесь всё знакомо, все ощущения, даже все запахи. Как такое может быть, ведь моя комната где-то далеко отсюда, в Москве, чем-то похожая на эту, тоже с портретами знаменитостей, с беспорядком на столе и диване, с большим музыкальным центром вместо радиолы, но в целом, конечно же, совсем не такая. А эта... как будто из полузабытого сна. Ну что ж! Полупьяному сознанию было легче примириться с очередной загадкой. Если это моя комната, решил я, то я буду в ней спать! Вот так-то. Я расшнуровал ботинки и оставил их у двери, повесил "косуху" в шкаф, присел на постель и только было собрался стянуть джинсы, как вдруг осознал, что в комнате я не один.

   Что интересно, у меня не возникло даже и тени мысли о том, что это вернулся настоящий хозяин дома, куда я столь пьяно и бесцеремонно вторгся. Нет, моё сознание уже очевидно считало этот дом своим собственным. Так оно, в общем-то и было.

   Я резко повернулся и увидел перед собою юную девушку весьма изящных и миниатюрных форм, затянутую в короткое узкое чёрное платьишко. Её светленькое курносенькое синеглазое личико совершенно не портили остроконечные уши, сильно торчащие вверх из-под густых прямых прядей ярко-бронзовых волос.

   - О! - выговорил я слегка заплетающимся языком. - Прекрасная дама, вы откуда? Вы не зверолюдочка, часом? У вас какие-то ушки такие островатые... Вам очень идёт.

   Честно говоря, сие прекрасное явление не озадачило меня, а напротив, парадоксальным образом, сильно успокоило. Вроде бы мне всё стало ясно: эта странно знакомая комната, куда я столь непонятным образом попал, была, конечно же, сном, похмельным глюком. И то сказать: можно ли себе представить, что в любом мире - том, или этом - ко мне, нищему студенту-панку далеко не самой звёздной наружности, в комнату ночью через окно будут наяву пролезать смазливые дамочки в чёрненьких платьицах? Мою уверенность в понимании происходящего только усиливало то, что по двум очень заметным признакам дамочка под платьем была как минимум топлесс, и что её взгляд очевидно притягивали мои рассупоненные штаны.

   Эротические сны меня никогда не мучили. То есть, я хочу сказать, я ими наслаждался. И раз это сон, то можно и не стесняться ничего.

   - Скажи, как тебя зовут, прелестное видение, - сказал я пьяным, нарочито низким и рокочущим голосом. - И иди ко мне скорее, не будем зря терять времени, а то я опять, чего доброго, проснусь. Мне никак не хочется тебя терять, раз уж я тебя увидел...

   Забегая очень-очень далеко вперёд, могу сказать, что всего значения последней своей фразы я тогда и представить себе не мог.

   Мой чаемый "глюк", однако же, повёл себя несколько нехарактерно для эротической грёзы.

   - А ну перестань на меня пялиться, наглец и алкаш! - колокольчиково-звонким, красивым, но очень злым голосом рявкнула красавица. - Как ты смеешь так разговаривать со мною?! Я - Тисса, Городская Кошка, посланница самой Владычицы Авалона! И немедленно... застегнись! Распутник!

   Последнее слово, однако же, было произнесено ею чуть-чуть другим тоном. При иных обстоятельствах в нём можно было бы усмотреть мельчайший оттенок не только презрения, но и какого-то подозрительного восхищения.

   - Это я-то "распутник"? - пробормотал я. - Как будто это я лазаю по чужим квартирам без лифчика...

   Если бы я был полноценным ростокинцем, я, конечно, прекрасно знал бы, насколько сильны и опасны Кошки, прислужницы самой Владычицы. Для меня было бы немыслимым говорить с нею в таком тоне и даже просто прямо смотреть на неё. Но я не был полноценным ростокинцем. Я был панком, я был пьян, и я решил, что моя грёза просто играет со мной.

   - Ух, как! - воскликнул я и вскочил с дивана - хорошо ещё, что джинсы не сползли. - Кошка - это здорово! Это как зверолюдочка, я же угадал!

   В два стремительных шага я оказался вплотную к девушке и попытался заключить её в свои жаркие объятия и крепко поцеловать тонкие малиновые губки.

   Сверкнула ярко-синяя вспышка, и меня отшвырнуло обратно на диван. С удивлением я посмотрел на свои ладони - они совершенно онемели. Боли не было, но и пошевелить даже пальцем руки я не мог. Какая-то странная эротическая грёза... Для особо извращённых, что ли?

   - Держи свои ручищи при себе, хулиган! - прикрикнула девушка-кошка, выпрямляясь во весь рост и принимая торжественную позу с протянутой ко мне раскрытой рукой. - Сиди-ка на месте и слушай внимательно! Я пришла к тебе по повелению Леди Лайл, Владычицы острова Авалон и повелительницы смертного мира! Ты - Курт Шерфер, из рок-группы "Пастор Шлак", восемь, девятьсот семьдесят девять, пятьсот пять, ноль четыре, пятьдесят пять? Отвечай!

   С изумлением я понял, что почти совершенно протрезвел. А этот странный глюк, который, кстати сказать, действительно всё более походил на алкогольный делириум, и не думал исчезать. К счастью, мой сильно сбитый с толку разум всё-таки смог отыскать рациональное зерно в потоке безумия. Ну конечно же - цифры, которые назвала сердитая красотка. Это был контактный телефон нашей московской рок-группы. Он был указан на той самой визитке, которую я кинул на панцирь поражённого мною стражника. Как и наше название. С налётом сортирной антиклерикальности...

   Суть происходящего становилась чуть более ясной. Владычица... Прислужницы... Стража... Значит, полицейский не потерял и не выкинул картонку, как я предполагал, а добросовестно отдал её своему непосредственному руководству, а те заподозрили во всём этом что-то неладное, и дело дошло до самых их верхов... Я ещё более протрезвел, и у меня начала болеть голова.

   - Да! - с вызовом сказал я, тряся ладонями и тщетно пытаясь восстановить в них кровообращение. - Я - Курт Шерфер, бас-гитарист из самой Москвы! И я протестую против вашего насилия!..

   - Какого ещё насилия, - прошипела Городская Кошка, пригнувшись, оскалив белые зубки и на секунду потеряв свой представительный вид. - Ты же сам меня лапал, как разбойник!

   - Я не подданый этой вашей Леди-лайки, кто бы она ни была! - гневно продолжил я, будто бы не обратив внимания на Кошкино обвинение. Ведь тут она была в общем-то права... - Я требую встречи с официальными представителями власти и помощи в возвращении в свою страну!

   - Каком ещё возвращении?! - презрительно сказала Кошка, снова выпрямляясь в полный рост. - В какую ещё страну?! Оглянись, глупый смертный. Ты сидишь в своём доме, ты живёшь в своём Ростокине, ты говоришь на ростокинском языке. Перестань нести чепуху.

   После коротенькой паузы она загадочно добавила чуть более мягким тоном:

   - Кто единожды попал в Ростокино, навсегда в Ростокино... Слушай меня внимательно, о смертный, ибо я пришла объявить тебе повеление Владычицы Авалона!..

   - И кстати, не смей коверкать её имя и перестань, в конце концов, пялиться туда, куда ты пялишься! - снова сбилась с пафосного настроя Кошка. - Мои глаза находятся выше!

   - Королям на котиков смотреть не возбраняется, - буркнул я.

   - С чего это ты король?! - вознегодовала Кошка. - Ты и на сквайра-то едва тянешь, нищий музыкант!

   - Я - мужчина, - с некоторым вызовом произнёс я. - И соответственно, раз уж это мой дом, то в нём я вполне себе король!

   - Да просто невозможно иметь с тобой дело! - девушка по имени Тисса возмущённо топнула маленькой босой ножкой по моему потёртому ковру. - Эта поговорка, если уж на то пошло, имеет совершенно обратный смысл! Хватит! Сквайр Курт! Слушай моё послание! Леди Лайл, Владычица острова Авалон и покровительница смертных земель, моими устами шлёт тебе повеление завтра же с рассветом посетить обитель высокочтимого и умудрённого отшельника и прорицателя Дагена Ростокинского, дабы он указал тебе путь и дал духовные наставления в твоих исканиях! Понял? Наставления! Вот тебе и помощь! Владычица милостива... Даже к таким хамам и наглецам, как ты, грубый юнец и мужлан!

   - Так юнец или мужлан? - не понял я.

   - Юный мужлан!

   - Вы на себя-то посмотрите! - сказал я. - Вам восемнадцать-то есть вообще? Бегает тут босиком... Девчонка-авалонка...

   - Да ты!.. Ты... - Городская Кошка аж задохнулась от негодования. - Какое твоё дело, в чём я... Наглец! Ох, если б не повеление Владычицы, я порвала бы тебя в клочки, панк ты эдакий!

   - Знаете, что, Тисса, - хладнокровно сказал я. Имело смысл успокоить эту буйную посланницу, а то ещё шваркнет опять своей молнией. Шокер у неё за пояском, что ли...

   - Что?! - сердито откликнулась Кошка.

   - Я согласен выполнить ваше указание. Но не потому, что признаю власть этой самой Леди Лайл. А исключительно ради ваших прекрасных... кхм... глаз.

   - О-о-о-о, Владычица, дай мне терпения! - буквально взвыла Кошка. - Я больше не могу! Я удаляюсь, хам и нахал Курт! Только попробуй не явиться завтра к отшельнику! Развалины трактира за Южными воротами! Будь там, а не то... А впрочем, знаешь что? Не приходи! Нарушишь волю Леди Лайл, и я испрошу у неё милости лично тебя загрызть! Придушить! Зацарапать!

   Выкрикнув эти угрозы, девушка отскочила к приоткрытому окну и вдруг действительно обернулась симпатичной рыженькой кошечкой.

   - И между прочим! - промяукала она почти человеческим голоском. - Знай, несчастный смертный, что уже сто и пятьдесят лет я состою на службе у Владычицы! Мальчишка!

   Выпустив эту парфянскую стрелу, ещё раз оскалив блестящие маленькие клыки и зашипев на меня на прощание, Кошка выскользнула наружу и исчезла в городской полутьме.

   Мда, подумал я, сжимая ладонями отчаянно болевшие виски. Вот так, наверно, и приходят к избранным бедолагам таинственные явления во сне и вышние послания. Час от часу не легче...

   Я встал, выдвинул ящик стола и столь же безошибочно, как выключатель несколько минут назад, нашарил там картонную коробочку с порошками от мигрени. Спустился вниз, в крохотную кухоньку, запил горькое лекарство водой из-под крана, вернулся, выключил свет и завалился обратно на диван. Хотелось спать, и удивляться стало окончательно лень.

   "Большей нахалки и хамки в жизни не встречал" - совершенно искренне думал я, стягивая с себя, наконец, джинсы и укрываясь одеялом. - "Дурында столетняя!"

   И всё-таки я не мог не признаться сам себе, что вечно юная кошкодевчонка в гневе выглядела до ужаса привлекательно. Хотя это имело мало значения. Видал я и попривлекательнее.

   Заснул я с мыслями о своей московской длинноногой Ирэн. Однако приснился мне почему-то Рэд Рокенрол. Он стоял, почтительно склонив голову, перед точной копией моей сумасшедшей визитёрши. А та усердно вещала ему что-то, высоко воздев правую руку над красивой головой. Какая только дичь ни привидится, думал я прямо во сне. Откуда мне было знать, что сон и явь в человеческом сознании имеют крайне зыбкие границы...

ГЛАВА 3. Рок начинается

Тут я, пожалуй, должен буду сделать пару-тройку кратких отступлений, чтобы читателю стала более понятна логика всего произошедшего в дальнейшем. Я вынужден буду описывать события, при которых не присутствовал лично. Я узнавал о них с чужих слов, кое-что додумывал, но, поверьте, художественного вымысла в моём повествовании будет очень немного. При всей его кажущейся невероятности. Полагаю, читателю уже ясно, что мирок Ростокина мог выглядеть абсурдно с нашей точки зрения. Однако в безумии этого мира был свой метод. Свой жестокий метод. Есть таковое и у мира нашего. И безумие, и метод.

   Итак, в первую очередь следует сообщить, что ударенный моим басом стражник, которого, кстати сказать, звали Жеан, действительно сохранил мою визитку и передал её своему десятнику. При этом утрату пистолета он, однако, скрыл, спешно купив за свой счёт на рынке точно такой же. Благо, штамповали их на местной фабрике. Жеан предпочёл бы, конечно, скрыть и всю встречу со мной целиком, но дело было в том, что насчёт такого рода непонятных событий, а также неясных артефактов не ростокинского и не бренданского происхождения у городской стражи имелись строжайшие указания. О таком было положено докладывать на самый верх, и Жеан побоялся нарушить служебную инструкцию. Он, впрочем, выдумал какую-то дикую историю, будто бы он доблестно меня преследовал, пока я не метнул в него эту самую колдовскую картонку с таинственными письменами, сразив его таким образом на месте, но отнюдь не уничтожив его боевой дух. Придя в себя, Жеан смело схватил мою визитку, помолившись Владычице, обезвредил её и отнёс командованию.

   Моя история умалчивает о том, получил ли Жеан какую-либо награду за свою несомненную доблесть.

   Десятник передал визитку лейтенанту, а тот уже пошёл к самому начальнику городской стражи капитану Исайе Исаеву. Исаев, будучи высокопоставленным и хорошо образованным офицером, сразу понял, чем это дело пахнет, и ему хотелось как можно быстрее умыть руки. Кроме всего прочего, у него не было никакого желания впутывать своих людей в поиски какого-то залётного чародея, потенциально крайне опасного - меня, то есть. Он быстро передал эстафету в высшие инстанции, покрутив рукоять телефонного аппарата и потребовав у барышни в трубке соединить его с Представительством острова Авалон при Магистрате. Через четверть часа у казарм городской стражи остановил резвого коня авалонский воин в узорчатом блестящем доспехе. Ещё через четверть часа в особой тайной комнате Представительства сама Владычица Леди Лайл уже крутила в прекрасных белых руках маленький картонный квадратик. Наверно, никогда ещё название "Пастор Шлак" не попадалось на глаза персонам столь влиятельным. И скорее всего, никогда больше не попадётся, что, полагаю, к лучшему.

   Владычица сидела в резном кресле морёного дуба, подобрав длиннющие подолы платья и накидки. Рядом с нею, облокотившись на спинку кресла, стоял рослый темноволосый красавец средних лет с испанской бородкой, одетый в шитый золотом камзол. Это был Бургомистр Ростокина и, по совместительству, любовник Владычицы, кавалер Перадор.

   - Вы можете разобрать эти странные письмена, Лайл? - с интересом спросил кавалер. - Что за странное слово вот это: "пэ-а-эн-кэ"...

   - Это слово "панк", Ангус, - нетерпеливо отвечала Владычица. - Если бы ты получше знал жизнь своих горожан, то слышал бы, что и в Ростокине его употребляют, правда, чуть в ином смысле. Что-то вроде: "отребье", "человеческий мусор". Бренданское такое словечко. А вот там, откуда явился этот пресловутый "чародей", избивший твоего стражника, это такой отвратительный музыкальный стиль. Для потехи пьяной толпы молодых оборванцев... И вот чтобы пьяная толпа молодых оборванцев, которых у нас, кстати сказать, много, не явилась под действием песен подобных исполнителей в твой дворец на Центральном проспекте, и не потребовала удовлетворить их низменные прихоти, пришельца надо срочно найти и...

   - Скажите только слово, милая Лайл, и вся стража и гвардия Ростокина к вашим услугам, - молодцевато выпрямился Перадор. - Найдём моментально!

   - Ангус, я была бы тебе очень признательна, если бы ты перестал называть меня "милой" и использовал перед моим именем титул! - вроде бы мягко, но с лёгкой ноткой стали в голосе сказала Владычица. - То, что я с тобой сплю, вовсе не даёт тебе абсолютно никакого права на фамильярность... Любезный консорт...

   Перадор мгновенно скис. Смиренно склонив голову, он чуть отошёл от кресла и тихо выговорил:

   - Прошу меня извинить, прекрасная Леди Лайл. Я забылся.

   Владычица рассеянно кивнула и продолжила, по-прежнему вертя в руках визитку:

   - Курт Шерфер... Это не его настоящее имя там, но настоящее имя здесь. В Великом Храме обителей много, и я иногда забываю, как тонка бывает грань... Беда прямо с этими взаимопроникновениями! Дыры тут и там... То платяные шкафы, то кроличьи норы, а теперь, похоже, ещё и бездонные водочные бутылки. Не уследишь за всеми, кто чересчур хорошо настроен слышать резонанс эфирных струн! Один, другой, третий, а то целые корабельные экипажи или Норфолкские полки! Помнишь, четверть века назад, одну уже принесло откуда-то?

   - Конечно, - отозвался Перадор. - Очень хорошо помню. Мэри Поппер, нынче жена старого Грина. Но с ней же вроде никаких проблем не было...

   - Да уж какие проблемы, - усмехнулась Владычица. - Прилетела на своей парасольке, осмотрелась и быстро устроилась гувернанткой в самый богатый дом Города. Хлоп, да и выскочила замуж за старшего сына! Вот и все дела, нашла своё место, молодец. Но с этим Шерфером, боюсь, могут быть колоссальные проблемы. Он тебе не Поппер. Он идейный.

   - Идейный? - переспросил кавалер. - Это что, как тот старый маразматик Левин? Но его же давным-давно казнили, и поделом... Какие могут быть проблемы с идеями?

   - Да... - задумчиво проговорила Леди Лайл. - Твой предшественник мог сломать Левину позвоночник, но не в его силах было истребить левинские идеи. Да и ни в чьих. Поэтому слушай меня внимательно: ни стражу, ни гвардию мы задействовать не будем. Они поднимут суматоху, приволокут в своём рвении кучу народа в участки, и завтра же о пришельце будет знать всё Ростокино. Тут нужно действовать без шума и пыли. Шерфером займутся Кошки. Я лично дам им задание. Скоро мы всё будем знать об этом возмутителе спокойствия и потрясателе скрепов и устоев... И поверь мне, я уже догадываюсь, как можно будет обратить его буйный музыкальный протест нам на пользу...

   - Я склоняюсь перед вашей мудростью, - Перадор опустился на одно колено и поцеловал руку Владычицы, лежащую на подлокотнике кресла. - И перед вашей неземной красотой...

   Леди Лайл томно улыбнулась:

   - Ладно уж... Иди сюда, мой преданный!..

   И она откинула подол платья, под которым не было никакого белья, и слегка раздвинула стройные ноги.

***

Вот так и вышло, что обе Кошки ночами и при свете дня неустанно вынюхивали всё странное и непонятное и высматривали не по-ростокински одетых людей. Мы же с Рэдом не слишком таились, да и с чего бы? Через несколько дней на счету Кошек были с десяток крыс, пара-тройка развеянных ими призрачных Теней и полные сведения о том, где мы с Неизвестным Поэтом живём, где играем песни и сколько пива выпиваем за вечер.

   В высокой башне замка на острове Авалон Кошки докладывали своей Хозяйке об успехах в поиске.

   - Он действительно выглядит совсем не как ростокинец, - говорила Лесная Кошка. - Одет в клёпаную кожу и драные штаны. Разговаривает, впрочем, как мы, и знает все бренданские слова...

   - Это меня не удивляет, - нетерпеливо перебила её Владычица. - Я неплохо знаю мир, откуда он к нам свалился...

   - Мне очень жаль, госпожа, что я не сообщила вам об этом Курте сразу поутру в тот же день, - виновато вставила Городская Кошка. - Я же видела его на набережной, но не придала значения...

   - Ничего страшного, - снисходительно успокоила её Леди Лайл. - Стража отработала оперативно. Впредь, однако, будь внимательнее... Так вы говорили, он уже спутался с каким-то поэтом?

   - Да, - быстро ответила Городская Кошка. - Он живёт у одного музыканта из обнищавших сквайров. Фамилия, кажется, Рокенрол.

   - Рокенролы, Рокенролы... - нахмурилась Владычица, вспоминая. - Да-да, знаю. Владели землями на юге, сплошные холмы с камнями. Когда успешные землевладельцы укрупнялись, эти не сумели удержаться за своё поместье, продали и переехали в Город, как и многие другие. Лишить бы всю эту нищету титулов, да нельзя - тоже, понимаете ли, устои подорвёт. И обозлит их окончательно... А что же, Рокенрол его у себя из благотворительных побуждений поселил? Ему и самому наверно, кушать нечего...

   - Нет, они играют песни в кабаке "Три упыря", - ответила Городская Кошка. - У Рокенрола гитара, а у Курта Шерфера бас-гитара. Владелец их кормит, а посетители дают мелочь за исполнение. Они поют для зверолюдов, кстати.

   - Ясно, - поджала губы Владычица. - Эгалитэ, фратэрнитэ и интернационализм! Вот оно, начинается...

   - Простите, что вы сказали, госпожа?

   - Ничего особенного. Продолжайте.

   - Они много пьют алкоголя, - осуждающим тоном сообщила Лесная Кошка. - Но их песни вовсе не такие уж буйные и крамольные, как вы говорили. Там всё больше про любовь-морковь...

   - Потому что это наверняка не песни Курта и даже не их совместные, а песни слюнтяя Рокенрола. Дальше.

   - Простите, госпожа, но они ещё поют "Девчонку-Авалонку", - смущённо сказала Городская Кошка.

   - Ну и что? - пожала плечами Владычица. - Кто её нынче только не поёт. Как там? "В постель сигает ловко?.." Вы у меня стесняшки, что ли? Не знаете, зачем сигают в постель? Вроде не девочки давно. Эта песенка - далеко не самая опасная. В общем, всё ясно, мои кошечки. Бас-гитариста Курта надо срочно приручать, пока он окончательно не заделался своим среди зверолюдов и прочего маргинального сброда.

   - Какого-какого сброда? - переспросили Кошки хором.

   - Неважно! - отрезала Леди Лайл. - Главное, что сквайр Шерфер, который всегда был здесь, теперь другой новый человек, который может быть опасен для Города и Порядка. Такой вот ростокинский парадокс. Впрочем, кто попал в Ростокино, навсегда в Ростокино. И мне, как защитнице Порядка, Владычице, которой доверен мир сей, придётся решить эту маленькую проблему. Вот что нам нужно будет сделать, Кошки мои. Ты, Тисса, завтрашней ночью явишься к Шерферу, как видение свыше, а ты, Лесса, точно так же одновременно явишься к Рокенролу. Обоим передадите моё высочайшее повеление: на рассвете прийти на поклон и за духовным наставлением к отшельнику Дагену Ростокинскому. Вы же его помните, так? Вечно валяется с книгой в руках в старой пивной бочке у развалин трактира на Южной дороге. Якобы пошёл путём философа после того, как мой драгоценный Перадор поместье у него чуть не отсудил. К Дагену я приду сама. У него передо мной должок... Я научу его, что делать с теми двумя.

***

В ночь после приснопамятной встречи со мной, Городская Кошка летела по крышам домой в свой чердачок, буквально не чуя ног. Она вся так и кипела от негодования, синие глаза её сверкали, и смутные Тени испуганно шарахались с её пути.

   Заскочив в окно под крышей старой башенки, она вернула себе человеческий (а точнее будет сказать, авалонский) облик и принялась торопливо переодеваться, гневно бормоча себе под нос: "Нет, такого наглого типа... Никогда в жизни... Кем он себя только возомнил?!.. Ух, во имя Владычицы, я б его..."

   Через пару минут в то же самое окошко влетела её черношёрстая сестра и тоже обернулась курносой симпатичной тоненькой девушкой. Сёстры были похожи друг на друга, как две капли воды, как две куколки из одной коробки, различаясь только цветом волос и глаз - старшая была черноволоса и зеленоглаза.

   - Ух ты, сестрица, ты чего это такая красная вся? - с удивлением спросила старшая.

   - Ничего! - раздражённо отвечала меньшая. - И вовсе я не красная!..

   - В зеркало посмотри, об тебя спички можно зажигать, не чиркая! - хихикнула Лесса.

   Городская Кошка глянула в сторону трельяжа, увидела, что её сестра совершенно права, нахмурилась и отвернулась:

   - Ну и что? Подумаешь! Это всё он, этот нахал, хам, наглец, грубиян, мужлан, панк, подрыватель устоев! Какой он... тип! Курт Шерфер!

   - Ты негодуешь, или восторгаешься, я не пойму? - невинным голоском спросила Тиссу сестра.

   - Негодую, конечно, я просто в диком гневе!

   - Тогда скажи своему голосу, чтобы перестал звучать восторженно, - засмеялась Лесса.

   - Что ты такое несёшь, сестрица?! - возмутилась Городская Кошка. - Неужели ты хоть на минуту можешь допустить, чтобы я... чтобы мне... Да вообще! Как он посмел!..

   - Скажи лучше, "как он смел", - сказала Лесная Кошка. - В той стычке в "Упырях" он вёл себя вполне достойно и храбро, тебе не кажется? Он настоящий джентльмен, и я не очень понимаю, почему Хозяйка его так опасается...

   - Его не парализовал мой силоудар, - невпопад продолжила младшая сестра, кидая в раскрытый гардероб смятое чёрное платье и доставая купальный халатик. - Он, видно, не совсем такой, как обычные люди. И неудивительно, он же не отсюда...

   - Ай-ай-ай, сестрёнка, ты вообще себя слышишь? Он тебе нра-а-авится!

   - Даже не смей так говорить! - закричала на сестру Тисса. - Он грубый неотёсанный мужлан и больше ничего! Всё! Я пошла в душ! Сегодня твоя очередь стелить постель, займись делом и перестань говорить ерунду!

   - Бежишь смывать с себя прикосновения "мужлана"? - снова хихикнув, спросила Лесса.

   Тисса бросила на сестру испепеляющий взгляд, хлопнула дверкой ванной комнаты, и вскоре за стеной зашумела горячая вода. Лесса, всё ещё ухмыляясь, стащила с себя такое же, как у сестры, чёрное платье, накинула драную тишотку и принялась раскладывать диван. Затем она тоже залезла под душ, и через несколько минут обе сестры уже лежали на разных сторонах постели, свернувшись в клубочки, под одним не слишком широким, зато тёплым одеялом.

   - А как у тебя с Рокенролом прошло, кстати? - сонно спросила младшая, прикрыв глаза.

   - Да ничего особенного, - тихонько пожала плечами старшая. - Он понимал, кто я. Поприветствовал, как положено, почтительно выслушал, поклонился, и я удалилась.

   - Ты знаешь, сестрица, всё-таки, пожалуй, ты права, - с тяжёлым вздохом сказала младшая.

   - В чём?! - насторожилась старшая.

   - Этот Курт хотя и хам, но действительно храбр. Пусть сперва он не знал, с кем имеет дело, но он ведь не потерял своего нахальства даже после моего силоудара... И ты не поверишь, он назвал Хозяйку "Леди-лайкой".

   Меньшая сестра непроизвольно хихикнула.

   - Храбр или безрассуден, - проворчала старшая.

   "Ох, как бы я не оказалась права кое в чём ещё..." - озабоченно подумала она. - "Вот это уж точно будет колоссальной проблемой..."

   Ростокинская ночь не слишком тёплая. Каждая из сестёр старается поплотнее закутаться в одеяло и тянет его на себя. Но поскольку они абсолютно равны по физической силе, дело заканчивается тем, что они плотно прижимаются друг к другу спинами. В таком положении они и засыпают.

***

Как ни странно, наутро после драки, пьянки со зверолюдами и встречи с Городской Кошкой я проснулся с куда меньшим похмельем, чем можно было ожидать. Однако состояние всё равно было так себе, и некоторое время я даже не замечал, что автоматически совершаю стандартную утреннюю рутину в доме, о существовании которого до прошедшей ночи даже не подозревал.

   Я застелил диван, спустился вниз, умылся и привёл себя в порядок в маленькой ванной комнатке с кафельными стенами. Перешёл в кухню, сварил себе кофе на плитке, присел за столик у окошка, и тут только осознал, что делал всё это так, как будто жил здесь всю жизнь, тогда как на самом деле никогда тут не был. Сознание опять заметалось в раздвоенном потоке. Я сплю? Галлюцинирую? Или наоборот? Здесь всё абсолютно реально и, что самое главное, привычно. Быть может, Москва, интернет, смартфоны, Университет - это и есть сон?

   Всё, сказал я сам себе, хватит. Откладываем решение этих вопросов до лучших времён. Я понимал, что просто бегу от малоприятных размышлений, но, с другой стороны, не было ли это к лучшему? У меня теперь здесь есть свой дом, и мне, по крайней мере, не нужно больше стеснять Рокенрола. Я даже не хотел рыться в бумагах и искать какие-то документы, которые подтвердили бы, что этот дом - действительно мой, ибо и так отчётливо помнил гербовый свиток прав владения с печатью Магистрата, на котором внизу стояло "Курт Шерфер, эсквайр" готическим шрифтом, а рядом - моя личная подпись. Будем жить, короче говоря, а дальше жизнь подскажет.

   Кстати, о жизни. Что там эта сумасшедшая дурочка с ушками вещала о необходимости визита к какому-то отшельнику? Какой-нибудь седобородый старец, наверно, наподобие Ксарма Левина. Может, он и вправду учёный мудрец, знающий что-нибудь о переходах между мирами или об изменениях сознания? Пожалуй, и вправду стоит его посетить, только сперва надо отыскать Рокенрола и посоветоваться с ним. Рассвет всё равно давно уже закончился, да и хрен с ним.

   Я допил кофе, закинул на плечо бас, чтобы не возвращаться домой перед вечерним выступлением (смотрите-ка, я уже говорю "домой", ха), и отправился через Город к домику Рэда. Я приблизительно знал, как его найти от Центрального проспекта, а уж Центральный проспект от моего нового-старого дома было найти и вовсе несложно, он был не так далеко.

   Однако Рэда дома не оказалось. Я долго стучал в дверь, потом отпер замок запасным ключом, который хозяин одолжил мне, и вошёл, полагая, что Неизвестный Поэт дрыхнет с бодуна в своей комнате и не слышит. Однако его нигде не было. По некоторым признакам можно было понять, впрочем, что он ночевал дома. Даже чайник был тёплым. Я решил, что Рокенрол ушёл в "Три упыря", возможно, рассчитывая найти там меня. Хотя вообще говоря, до обеда, когда мы обычно туда являлись, было ещё далеко. Я тоже направился было в таверну, но по дороге передумал и свернул к Южным воротам.

   "Схожу сперва посмотрю на этого отшельника", - подумал я. - "Если толку от него не будет, то чтобы потом круги по городу не наматывать".

   За пределами окружённой стенами городской части Ростокина мне бывать ещё не приходилось.

   От возвышенности, на которой располагались городские стены, плавно опускалась зелёная и довольно ухоженная долина, ограниченная далеко справа тёмной стеной Леса, а слева тусклыми водами ядовитой Росток-реки. Можно было, кстати, воочию убедиться в том, что Рокенрол, говоря о ветре, который никогда не дует из-за реки, был прав: ядовитый туман над рекой словно невидимой стеной был отделён от Города и сельских угодий. Ни единое облачко нигде ни разу не пересекало будто прочерченную по линейке границу.

   Ближе к стенам простирались цветочные луга, стояло несколько небольших ферм, кое-где паслись коровы и овцы. Дальше начинались рощи и перелески, между ними текли маленькие речушки и ручьи, за рощами виднелись сельскохозяйственные угодья с засеянными полями и пышными садами. Я, впрочем, знал, что большая часть обрабатываемых земель принадлежит нескольким крупным помещикам, и почти все крестьяне, живущие в стоящих там деревнях, в поте лица круглый год трудятся на хозяев, едва-едва находя время и силы вспахать свои крохотные арендованные наделы, чтобы не умереть с голоду.

    На дороге, уходящей к южному горизонту, было довольно оживлённое движение. К воротам одна за одной катили подводы с агропромышленной продукцией. Навстречу им двигались пустые, либо гружёные городскими, в том числе импортными товарами. Пешком шли рабочие с инструментами на плечах, крестьянки с корзинами, иногда на лихих конях проезжали всадники в гвардейской форме. Протарахтел маленький открытый автомобиль, или, как их называл Рокенрол, "моторный экипаж". В тени стен по специально устроенным тропкам праздно прогуливались представители более привилегированных классов: мужчины в сюртуках и цилиндрах либо в богато вышитых кафтанах, женщины в роскошных шляпках и пышных светлых платьях. Я даже заметил одного-двух авалонцев. Эти в своих вычурных доспехах блестели на солнце, как жуки-бронзовки в муравейнике. Авалонцы вели себя ужасно надменно, и все, включая богатых дамочек, уступали им дорогу.

   Я поскорее зашагал прочь, пока у меня самого не вышло с ними стычки. Даже на дистанции их наглое поведение меня невероятно раздражало.

   Развалины старого трактира обнаружились очень легко за небольшим холмиком у ближайшего поворота дороги. К ним через редкие заросли шиповника вела полузаросшая тропинка. Повернув за куст, я едва не врезался в спину Рокенрола.

   - О! - сказал я. - Рэд! С добрым утром! А я тебя везде ищу! Что ты тут делаешь?

   Рокенрол испуганно обернулся. Лицо его выглядело встревоженным:

   - Курт! А ты что тут делаешь?

   - Мне, как бы это тебе точнее сказать, было видение... Или явление... Или я не знаю, что, - довольно сбивчиво отвечал я. - Вчера ночью я пришёл домой... То есть, я хочу сказать, нашёл свой дом... Или не свой...

   - Постой, - затряс головой Рокенрол. - У тебя всё ещё похмелье, что ли? Ты заговариваешься, мне кажется. Я ничего не понимаю...

   - Да я и сам не понимаю, - с досадой сказал я. Собравшись с мыслями, я всё-таки более или менее связно изложил Рэду всё, что произошло со мною с тех пор, как мы расстались. Я только утаил, что хамски облапал мою ночную гостью. Зачем, думаю, ему про это знать.

   - Что ты на всё это скажешь? - спросил я своего друга, закончив рассказ.

   - Скажу, что теперь я всё понимаю, - довольно мрачно ответил Рэд. - Единственно, что я не понимаю, это как я раньше не знал, что неподалеку от меня живёт басист.

   - Да я не жил здесь никогда!

   - Но это же твой дом?

   - Мой.

   - Ну и?!

   - А, ладно, - сдался я. - Проехали. Пусть жил. Пусть у меня была амнезия после очередной пьянки и странный сон про какую-то Москву. Но в итоге, ты-то что тут делаешь?

   - Да ко мне, понимаешь ли, тоже Кошка ночью приходила. Другая Кошка, Лесса. Тоже с посланием от самой Владычицы Авалона. Послание было такое же - явиться на рассвете к отшельнику Дагену Ростокинскому. Ох, Курт, не нравится мне всё это. Почему мы привлекли внимание Владычицы? Смертным лучше держаться от неё подальше.

   - Не дрейфь, - сказал я. - Прорвёмся. Подумаешь, отшельник... А почему, кстати, ты не явился сюда на рассвете?

   - Я проспал, - смутился Рокенрол. - Мы же пили вчера... А ты почему не явился сюда на рассвете?

   - А я забил, - беспечно ответил я. - Пошли.

   Пологим склоном мы спустились к живописным серым руинам, поросшим вьюнком и плющом. Трактир, видать, был покинут и разрушен очень давно. От крыши не осталось и следа, только кое-где валялись редкие обломки красноватой черепицы. Стены осыпались так, что едва можно было угадать, где располагались проёмы окон и дверей. Впрочем, один угол был покрыт чем-то вроде дощатого навеса. Возле бывшего широкого каменного крыльца валялась полуразбитая бочка весьма внушительных размеров. Из бочки торчали ноги в широких штанах и грубых ботинках. При нашем приближении ноги зашевелились, согнулись, и на свет показался весь отшельник, мудрец и прорицатель Даген Ростокинский целиком. Противу моего ожидания, это оказался вовсе не седовласый строгий старикан, а светловолосый и чуть полноватый парень едва ли не моложе меня, с простым, открытым и добрым лицом, одетый, помимо брюк и ботинок, только в просторный длинный жилет с большим количеством карманов. Из одного кармана высовывались деревянные барабанные палочки. В руках он держал книгу, из названия которой я сумел прочитать лишь часть: "Полифонические наложения литавр..."

   - Это вот что же - и есть ваш древний оракул? - вполголоса спросил я Рокенрола. - С такой-то рязанской ряхой?

   - Да, да, это он, - так же тихо и немного раздражённо ответил Неизвестный Поэт. - Кто тебе сказал, что он древний?..

   - Ага-а! - нараспев протянул оракул. - Вот вы и явились, дети вавилонские, то есть, авалонские! В гордыни погряз Вавилон... тьфу, Авалон. Тяжела длань его над Городом...

   - На себя посмотри, - неожиданно сказал ему Рокенрол. - Не ты ли два года назад пресмыкался перед Авалоном, когда этот подлец Перадор имение твоего покойного отца - мир его праху - у тебя едва не отобрал?

   "Ты что же, его знаешь?!" - в изумлении прошипел я Рэду на ухо.

   "Знаю", - тихо шепнул мне в ответ Рокенрол. - "В школе вместе учились, потом дорожки разошлись..."

   Отшельник меж тем, нимало не смутившись, всё тем же торжественным и певучим тоном проповедника сообщил нам:

   - Время - что вода под мостом. Я с тех пор отошёл от мира, живу в уединении, покое. Мне от мира ничего не нужно. Максимум, что вы можете для меня сделать - не застите мне солнца...

   - А как насчёт по пиву за знакомство? - спросил я.

   - Мне две полторашки, - мгновенно отреагировал оракул. - В розлив продают в новом трактире чуть дальше по дороге. Проследите за хозяином, чтобы долил, когда пена отстоится, ибо прорицаю - сам он этого не сделает...

   И он протянул нам две больших полуторных деревянных кружки и горсть мелочи.

   Мы с Рэдом, не чинясь, сходили за пивом, взяли и себе по большой кружке, принесли, уселись, чокнулись все втроём, выпили. Рэд на правах общего знакомого представил меня прорицателю:

   - Курт Шерфер, эсквайр.

   Я добавил:

   - Можно просто Курт.

   - Даген Ростокинский, философ и отшельник, - ответил прорицатель. - Можно, конечно, просто Даген. Только вот Даг - не надо. А ты, Рэдик, неправильно своего друга представляешь. Надо было не "Курт Шерфер, эсквайр", а "Курт Шерфер, басист".

   - А откуда ты знаешь, что я басист? - удивлённо спросил я.

   - Я всё знаю, я оракул, - невозмутимо ответствовал Даген. - Я знаю, кто вы, я знаю, зачем вы пришли, и я знаю, что делать дальше.

   Рэд прошептал мне на ухо: "Курт, ты балбес. Ты же сам бас-гитару с собой притащил, вон она на виду стоит, прислонённая к бочке!"

   Вслух он сказал:

   - Нас к тебе Владычица направила устами Кошек. За духовными наставлениями.

   - Могу и наставить, - пожал плечами Даген. - Только на самом деле вы здесь совсем для другого.

   - Для чего? - мирно спросил я. Выпитое пиво, окончательно погасив похмелье, настраивало меня на благодушный лад. - Мне вообще говоря, думалось, может, ты знаешь что-то о переходах сознания между планами реальности...

   - Немного знаю, - ответил оракул. - Но поверь мне, пока что твой самый прямой жизненный путь лежит в другой плоскости. Понимаете ли вы, для чего мы сегодня здесь собрались?

   - Нет... - ответили мы с Рэдом в один голос.

   - Мы будем играть рок! - торжественно объявил нам Даген. - Сегодня родится панк-рок-группа, которая потрясёт Ростокино!

   Опять забегая далеко вперёд, сообщу, что бедный прорицатель даже не представлял себе, насколько он окажется прав.

   - Рок? - удивлённо переспросил Рэд. - Но у нас нет ни электрогитары, ни усилителя. И барабанщика, то бишь ударника, у нас нет. И что такое "панк"?

   - Ударником буду я, - сказал Даген. - Я неплохо научился за два года, как от мира отошёл. Установка со всеми полагающимся барабанами и медными тарелками у меня есть. Электрогитару найдём - я знаю, где. Пока обойдёмся твоей акустической. А что такое "панк", нам сейчас расскажет Курт. Так ведь, бывший басист "Пастор Шлака"?

   - Конечно! - с жаром сказал я, даже не заметив, что Даген употребил название моей московской группы, которого, вообще говоря, знать был не должен. - Я уже давно хотел показать тебе, Рэд, пару наших песенок... То есть, песен, которые я сам сочинил. Давно...

   Я решил сразу уж присвоить себе всё наследие "Пастор Шлака", даже то, коего не был автором. Кто, думаю, здесь сможет до меня докопаться? А если вся московская жизнь всего лишь плод моего собственного воображения, то я точно имею на песни все права...

   - Панк-рок, - начал я, - Это такой не то чтобы самый экстремальный, но несколько маргинальный и очень энергичный вариант рок-музыки...

   - Попроще можно? - перебил меня Рокенрол.

   - Ну... - я замялся. Трудно объяснять очевидные вещи. - Это когда рок простой, понятный, жёсткий и... ну, это самое, энергичный! Ритм должен быть несложный, мощный и прямой, заводящий толпу...

   - Например, берёшь вот так на басу, - я сделал характерное движение, изображающее игру на гитаре. - И начинаешь так: дун-дун-дун...

   - Вон твой бас стоит - прервал меня Даген. - Бери и играй, чего ты руками зря машешь.

   - Так здесь и подключиться не к чему, - опешил я. - Мы же на улице...

   - Обижаешь, - сказал Даген, залезая в своё огромное деревянное обиталище и принимаясь, как фокусник из шляпы, вытаскивать из него один барабан за другим. - Ты что же, думаешь, у меня тут в бочке и электричества нет?

   Он выкинул наружу переноску-удлинитель на три розетки:

   - Вот, пожалуйста! У меня и телефон есть. Я пока что соберу ударную установку и позвоню кое-куда насчёт электрогитары, а вы дойдите-ка до дороги, поймайте ломовое такси и сгоняйте к Курту за радиолой, бас воткнуть. Мою радиолу мы потом под гитару используем...

   - Это что же, - обескураженно спросил я. - Мне вот так радиолу из дома сюда вытащить? Она же не моя... то есть моя, но она же дорогая, наверно... А если дождь пойдёт?

   - Не переживай, сегодня дождя не будет, даю прогноз. А на ночь ко мне затащим, поместится. Ты панк или не панк?

   - Ну панк...

   - Ну и чего ты так прицепился к своей радиоле, забыл, что панки не уважают собственность?

   - То частная собственность, - пробурчал я. - А то личная. Разбираться надо!

   - Ничего, это всё к лучшему. Это для группы, - успокоил меня Даген. - Давайте езжайте! Вот деньги...

   Короче говоря, мы с Рокенролом съездили в город на ломовой телеге и приволокли к развалинам мою радиолу. По дороге я спросил Неизвестного Поэта:

   - Кто он хоть такой-то, Даген этот?

   - Даген из рода Дагенов, - пожал плечами Рокенрол. - У него поместье на юге. Такая фазенда небольшая соток на полста с трёхэтажным замком. И деревенька рядом. А повсюду - земли кавалера Перадора, нашего Бургомистра.

   - Кавалера Перадора?! - переспросил я.

   - Да, Ангуса Перадора. А что? Я же тебе говорил, там всего пара десятков помещиков почти весь Юг держат под собой. Он один из них. Их поместья постепенно укрупнились лет сто-сто пятьдесят тому назад, большую часть остальных дворян выжили да разорили. Моих предков, к слову сказать, тоже. Естественный процесс...

   Действительно, подумал я, всё совершенно естественно. Консолидирование капитала. И кавалер Перадор, крупный помещик. Чего я, собственно, ещё мог ожидать от этого мирка? Не удивительно и совершенно не смешно...

   - Мои-то предки жили на самом юге, почти у границы леса, на каменистых холмах, - продолжал между тем Рэд. - Отсюда и моя фамилия, кстати. Это от бренданского "роке", то есть "камень", "скала". У нас вообще много заимствований из бренданского. Владычица же сюда Авалон от Брендании перенесла. Цивилизацию в Ростокине наводить. Поэтому мы с ними и торгуем. А поместье Дагенов поближе к городским стенам было. Ну так вот, Перадор подкупил судейских, чтобы Дагенские земли отхватить, когда отец нашего Дагена скончался. Но сын прилюдно пал на колени перед Владычицей и умолил её о помощи. А Перадор у неё на коротком поводке, говорят, он частый гость в её опочивальне. По той или иной причине Леди Лайл смилостивилась и велела Перадору отозвать иск.

   - А у вас тут никому не кажется, что Владычица эта самая больно много на себя берёт? - с некоторой злостью спросил я. - Поддерживает меркантильные порядки, продажные суды, социал-шовинизм, власть богачей... Кошек обычных велела перебить... Кто вообще дал ей право здесь распоряжаться?

   - Потише! - испугался Рокенрол. - Возница услышит, чего доброго. Даже если кому и кажется, то что сделаешь? Леди Лайл обладает неземным, потусторонним могуществом. Ей и её авалонцам под силу Город с землёй сравнять. Кроме того, они всё-таки защищают нас от Созданий Ночи. Теней, Невидимых Тварей, лесаков...

   - Лесаков?

   - Лесных чудовищ. Из тех, что обладают плотью, по крайней мере. Я видел одного такого, как-то в Город привозили, на площади показывали. Мёртвого, конечно. Огромный такой гад, весь из всклокоченной шерсти, зубов, рогов и когтей. Чуть не взвод гвардейцев перегрыз, не помогли и мушкеты. Только авалонский воин и смог с ним справиться.

   - Всё равно, - пробормотал я. - Неправедная у вас власть какая-то.

   - Сама власть говорит, что вполне даже праведная, - усмехнулся Рокенрол. - Газеты все ей славу поют. И многие, особенно те, у кого деньжата или собственность есть, верят.

   Когда мы вернулись, Даген уже собрал свою барабанную установку и вовсю разминался. Звуки брейк-бита далеко разносились по долинке. Я привинтил к радиоле снятые при перевозке деревянные ножки, установил её возле розеток и подключил бас. Рокенрол достал из чехла свою гитару.

   - Ну что? - спросил он. - С чего начнём?

   - Начнём с того, - ответил Даген, вылезая из-за барабанов, - Что сходим ещё за пивом.

   Это предложение не нашло возражений.

   Пополнив запасы и хорошенько хлебнув, мы вернулись к обсуждению программы репетиции.

   - Для начала попробуем сыграть что-то из твоих песен, - сказал Даген Рокенролу, сдувая пену со второй кружки. - Вы же их уже знаете. До панка и прочего мы ещё успеем добраться, когда немного сыграемся. Задай мне ритм, Рэд, а я подстроюсь. Ты, Курт, вступай с любого квадрата.

   - Хорошо, - отвечал Рокенрол. - Тогда вот эту, мою любимую.

   Он поставил пиво на траву и начал играть на гитаре достаточно спокойный, если не сказать - унылый ритм песни, которую мы исполняли чаще всего. Называлась она "Я потерял", и речь в ней шла, конечно, о несчастной любви. Примерно так:

   "Я потерял тебя,

   Среди шумного дня.

   Я и сам не заметил,

   Как ты ушла от меня..."

   И так далее. Некоторое время Даген пытался соответствовать ритму и настроению песни, но он всё время срывался на что-то более... хм, энергичное. Я, в свою очередь, никак не мог совместить свою старую партию с игрой Дагена. Да и вообще, с ритмичным и заводным боем ударных песня никак не вязалась. Ощущался какой-то когнитивный диссонанс. После двух куплетов мы с Дагеном увяли и замолкли. Рокенрол по инерции перешёл к припеву, но понял, что мы не играем, и тоже замолчал.

   - Что? - спросил он, поднимая кружку и отхлёбывая пиво. - Что случилось?

   - Да так, - сказал Даген, - Ничего. Давай мы к этой песне ещё вернёмся. Пока попробуем что-нибудь другое.

   - Ладно, - сказал Рокенрол. - Давай вот эту. "Мы - цветы" называется.

   Песня была чуть более быстрой, и у нас что-то начало получаться. Припев и вовсе можно было назвать действительно "энергичным":

   "Мы молоды и сильны,

   Мы рождены для любви,

   Мы - цветы жи-и-изни..."

   Неожиданно я понял, что чувствую себя так хорошо, как давно не чувствовал. То ли пиво было тому виной, то ли свежий воздух солнечного нежаркого дня за городом? Конечно, и то, и то, но более того - я вдруг понял, что нахожусь на своём месте. Я играю музыку, рок-музыку, в конце концов! Рокот барабанов и баса разносился над полями. Рокенрол хороший друг, и Даген отличный парень, вместе мы горы свернём и встряхнём по-хорошему этот славный город Ростокино!

   Так, а вот это уже точно говорит пиво...

   Меж тем, несмотря на то, что "Мы - цветы" удалось сыграть до конца, было ясно, что, во-первых, нам надо ещё прилично порепетировать, чтобы избавиться от ошибок, а во-вторых, "панковскими" такого рода произведения, конечно, называть было нельзя.

   Однако же мы, раздухарившись, прогнали песенку ещё разок, и на сей раз вышло ровнее и даже как-то громче. Я заметил, что с дальнего склона, за которым стоял новый трактир, за нами наблюдает и слушает наши экзерсисы небольшая группка зверолюдов и людей в рабочей одежде. Правда, стояли они там недолго и вскоре ушли - видно, закончился обеденный перерыв.

   Мы тоже присели подкрепиться пивом и нашедшимися в бочке Дагена сухарями.

   - А что, - оживлённо сказал Рокенрол. - Мне прям нравится, как у нас получается. Это же если в "Трёх упырях" так играть, народ будет на ушах стоять от восторга. Монет нарубим...

   - Как мы в "Трёх упырях" играть будем, там ударной установки нет, - охладил его пыл Даген. - А эту на ломовых такси туда-сюда возить - мы по деньгам никогда не отобьёмся. К тому же, при всей возможной нашей будущей популярности, там посетители уж больно небогатые. Больше, чем на жалкое пиво и обеды, мы там никогда не заработаем.

   - А как же быть? - спросил я. - В дорогие трактиры нас, наверно, просто так и не пустят играть...

   - Дорогие трактиры заняты, - сказал Рокенрол. - Где авалонскими менестрелями, где этими электросимфонистами паршивыми.

   - Некоторые вообще ангажированы "Грин Мьюзик" на месяцы вперёд под их лейбловые ансамбли, - добавил Даген. - Я уж молчу про концертные залы и мьюзик-холлы. А нам, вообще говоря, нужны именно концерты.

   - И что же мы станем делать? - повторил я. - Как добиться, чтобы о нас узнали? В Москве тоже с этим была вечная проблема...

   Рокенрол неодобрительно покосился на меня поверх пивной кружки, но Даген успокаивающе сказал:

   - Ну, это не Москва твоя воображаемая, это Ростокино. Масштаб помельче, я оракул, я знаю. Так что кое-какие мысли есть. Видели тех ребят, что глазели на нас с холма? Это уже хорошо. Готовая аудитория. Нам надо будет сыграть здесь что-то вроде "вольного сейшна", будто мы и репетируем, и для них играем одновременно. Исподволь так. Только делать это надо будет вечером, желательно в день перед недельным выходным, чтобы больше народу было свободно от работы. И до того ежедневно репетировать вот в это же примерно время, чтобы нас слышали. А вам придётся ещё и по-прежнему играть в "Трёх упырях", не только, чтобы кушать было чего, но и для того, чтобы распространять сведения о группе. Нам срочно нужно будет придумать название. А после того, как нас увидят на сейшне, о нас заговорят. И кстати, я постараюсь сделать так, чтобы нас услышали и увидели кое-какие нужные люди. Ну что, продолжим?

ГЛАВА 4. Музыка и любовь

И мы продолжили. И назавтра, и через день тоже. Хотя насчёт слов Дагена я, грешным делом, подумал тогда, что наш новоиспечённый ударник просто рисуется перед нами. Мол, вот я какой, богатый дворянин со связями, изображающий из себя бездомного философа. И барабаны у меня есть, и гитару мне по звонку подвезут, и нужных людей я знаю... Половину всего этого я считал безобидным хвастовством. Не так-то просто раскрутить рок-группу, особенно там, где ещё и не все знают, что такое "рок".

   Однако электрогитару нам действительно привезли на следующий же день после первой репетиции. С дороги послышалось тарахтение двухтактного двигателя, и через минуту от маленького моторного экипажа к нам спешил неразговорчивый курьер-зверолюд с небольшим продолговатым кофром в руках. На кофре выделялась яркая цветная наклейка с лейблом "GM". Внутри лежала аккуратная электрогитара с цельнодеревянной декой тускло-красного цвета и крупными медными колками.

   - Местное производство, - мельком глянув на инструмент, определил Даген. - Жаль. Сэкономили, паршивцы. Я думал, настоящую бренданскую привезут. Ну да не будем смотреть дарёному коню сами знаете, куда. Держи, Рэдик, играй на здоровье, это в счёт нашего будущего успеха.

   Песни наши зазвучали громче, однако пока ещё нельзя было сказать, что из них напропалую пёрла энергия, да простится мне, панку, это грубоватое выражение. Мы с грехом пополам освоили "Я потерял" и более или менее неплохо играли "Мы - цветы". Кроме того, мы репетировали остальные песни Рокенрола, включая "Возьмёмся, милая, за руки", "Рождение" и "Как хорошо жить".

   Мы с Рэдом, конечно, продолжали по вечерам играть в "Трёх упырях", питаться-то действительно как-то надо было. Однако, честно говоря, мне после электрических репетиций уже было совсем скучно играть вялую акустику со слащавыми, на мой взгляд, текстами. Из наших выступлений, в общем, несколько пропал огонёк, и это заметили даже наши друзья и поклонники зверолюды. Денег стало поменьше, и мы перестали сильно выпивать, тем более, что каждый день надо было быть более или менее собранными на репетициях. Хотя пивом мы пробавлялись постоянно. Мы сообщили зверолюдам о вновь образованной рок-группе, у которой, кстати сказать, пока так и не было названия, и о предстоящем сейшне. Зверолюды обещали прийти все, кто будет не на смене, и ещё друзей-подружек привести. Это радовало. Я и сам начал волей-неволей ожидать следующего предвыходного с нетерпением, как праздника или переломного дня.

   Если читателю интересно узнать, откуда Даген достал электрогитару, и почему был столь сведущ в моих делах и уверен в будущих успехах, то тут всё объясняется очень просто. Леди Лайл, Владычица острова Авалон, действительно явилась к нему в ночь перед нашим визитом. Именно она рассказала ему о нас, именно она упомянула "Пастор Шлак" и Москву, и Даген, конечно, оказался достаточно образован, чтобы её понять. Она же пообещала ему небольшое содействие в раскрутке группы. Она послала Тиссу, Городскую Кошку, к коммерческому директору компании "Грин Мьюзик", некоему Сину Поппер-Грину, и велела обеспечить нас гитарой, а потом, когда мы достаточно порепетируем, отслушать нашу игру.

   Однако мы с Рэдом, разумеется, тогда обо всём этом и не подозревали. Мы спокойно попивали пиво и играли музыку.

   - Может, всё-таки нам уже пора что-нибудь более панковское забабахать? - спросил я как-то раз у Рокенрола и Дагена во время очередного перерыва между прогонами песен на репетиции.

   - Я давно уже думаю, что мы готовы, - пожал плечами Даген и туманно добавил. - Уж если играть рок, то надо играть рок!

   - А то что мы играем, мои песни, то есть? - удивлённо приподнял брови Рэд. - Они что же, недостаточно "роковые"?

   - Ну, - сказал я, - Не то, чтобы недостаточно, но понимаешь ли, какая штука - панк-рок, помимо большей забойности в музыке, характеризуется достаточно глубоким социальным подтекстом в лирике, а у нас...

   - Курт, ты можешь нормально по-ростокински разговаривать?! - перебил меня Рэд.

   - Я говорю, что ты и сам прекрасно видишь, какой бардак у вас тут в городе творится, и что есть куча нерешённых проблем типа бедности, нетерпимости, эксплуатации и коррупции...

   - Ты прямо словами Ксарма Левина говоришь, - усмехнулся Рокенрол. - Да, я всё это вижу, и ещё сверх того, власть Авалона и богатеев народу поперёк горла стоит, но мы-то музыканты, мы занимаемся творчеством...

   - Так творчество вполне может противостоять всей этой дряни! Вот если ты всё это видишь, то как ты можешь петь людям песни наподобие твоей "Как хорошо жить"?

   А в песне, надо сказать, речь шла о радостях беспечного бытия. Слова там были примерно такие:

   "Яркое солнце дарит нам радость,

   Всюду улыбки, цветенье кругом..."

   И дальше в таком же духе.

   - Где ты видел всюду улыбки в Ростокине? - сказал я. - Зверолюдам, да и людской бедноте явно не до улыбок. А ведь это почти всё население Ростокина, наши, можно сказать, братья и товарищи...

   - Ну и что, ты мне предлагаешь петь, как всё плохо? Да такие унылые песни кто слушать станет? - спросил Рокенрол.

   - Кто сказал, что это должно быть уныло? - отвечал я. - Давай-ка я тебе одну песенку покажу. Правда, на бренданском, но у вас тут, я гляжу, почти все понимают...

   И я обучил Рокенрола и Дагена "Анархии". Прямой и простой ритмический рисунок одной из песен-прародительниц всего панк-рок-жанра им очень понравился. Когда я разъяснил суть текста, они и вовсе пришли в восторг. Там, если помните, поётся от лица некоего хулигански настроенного индивидуума, который желает устроить в королевстве анархию, ибо текущий шовинистско-меркантильный порядок его очень не устраивает, и мечты о будущем в виде огромного списка покупок тоже. При этом на характер текущих порядков в целом лишь намекается, но впрямую никто не обвиняется.

   - А играется вот так, - говорил я, демонстрируя простую, но живенькую и довольно быструю бас-партию.

   И они подхватили. После нескольких проб дело пошло. Я подстроил радиолу, к которой была подключена рокенролова гитара, перегрузив вход. И над руинами старого трактира впервые в Ростокино разнёсся довольно мощный рев почти что настоящего панк-рока! Когда отгремели басы и ударные, Рокенрол с горящими глазами воскликнул:

   - Ух ты, вот это энергия, я так и не чувствовал себя никогда! Как будто горы могу свернуть или забороть авалонца! Но, по-моему, это как-то слишком. Публика не оценит.

   И он потянулся к кружке с пивом.

   - Ты думаешь? - сказал я. - А мне кажется, нашим с тобой мохнатым друзьям эта песня придётся очень по нраву!

   - Чего спорить? - вмешался Даген. - Послезавтра сыграем её на сейшне, да и посмотрим на реакцию слушателей.

   - Уже послезавтра?! - поразились мы с Рокенролом.

   - Совсем мозги пивом залили, - сокрушённо сказал Даген. - Сегодня срединный день, значит, послезавтра что?..

***

День Х настал. Он был не слишком солнечный, но, к счастью, дождя предсказано не было, как заявил Даген с важным видом. Мы все с утра были немного на взводе, хотя ударник наш неустанно повторял: "Смотрите на это просто, как на очередную репетицию, ни в коем случае не надо вести себя искусственно!" При этом сам позволил себе только одну маленькую кружку пива. Что было, как вы понимаете, совершенно нетипично. Глядя на него, мы тоже ограничились парой стаканов на брата. Просто, чтобы руки не дрожали.

   Хорошо ещё, что мы успели-таки придумать группе название. Намучились мы с ним изрядно, спорили долго. В первый же день, как мы озаботились этим делом, я даже не успел ещё ничего предложить, как Даген скосил на меня предупреждающий взгляд и сказал:

   - "Пастор Шлак" не годится! Шлака у нас в Ростокино, может, и полно, но пасторов нет, и никто не знает, кто это...

   Я открыл было рот, чтобы сказать, что прекрасно это понимаю, и хочу предложить иное, но Даген снова опередил меня:

   - И "Секс-пистолеты" тоже! Не потому, что у нас вот этого самого нет, ты не думай. В Ростокино секс есть вовсю, но называют его более старомодно, не по-брендански.

   - Да и вообще, - подумав, добавил он, - Ни одно название из твоего воображаемого мира не годится. Нам нужно своё, подходящее...

   После этого попытки мозгового штурма не прекращались всю неделю.

   - "Свалка жизни"! - говорил я.

   - Длинновато и коряво, - отвечал Рокенрол и предлагал: - Давайте: "Авалом", с "эм" на конце!

   - Нет, - морщился Даген. - На какого-то пророка похоже...

   Постепенно предложения пошли одно другого дичее: "Рэдволюция", "Перекрас", "Металлоремонт"...

   - "Тонкий ход!" - неожиданно выкрикивал Рокенрол.

   - А теперь на рыцаря похоже... - говорил я.

   - В жизни не слышал про такого рыцаря, - поразился Рокенрол, но название всё равно было забраковано.

   В конце концов мы утомились, и поток названий совершенно иссяк. Однако решать что-то надо было, и притом срочно. За день до сейшна я робко предложил: "Может быть, просто "Пистолеты"?

   Название не вызвало особого энтузиазма, но и спорить ребятам уже явно было лень. Даген, однако, сказал:

   - Плагиат же всё равно... Давайте хоть укоротим до "Пистоны".

   - Тогда уж надо ещё короче, - усмехнулся я. - Зачем нам множественное число? Пусть будет просто "Пистон"!

   - А что, - задумчиво сказал Рокенрол. - Грубовато, конечно, зато коротко, резко и ёмко. Вставим, мол, пистон...

   - Грубовато, это точно, - согласился я. - Как раз по-панковски.

   Тем же вечером в "Трёх упырях" мы с Рэдом уже озвучивали новое наименование рок-ансамбля нашим будущим фанатам. "Пистон" действительно стало названием официальным, его помещали на плакаты, обложки грампластинок и прочее. Но в народе нас, конечно, всё равно "размножили":

   "У меня есть новая запись "Пистонов", пойдём, послушаем?"

   "Я был вчера на концерте "Пистонов".

   "Слыхал, что вчера "Пистоны" в кабаке учудили?!"

   И тому подобное.

    Так "Пистоны" и вошли в историю Города.

   Но вернёмся к дню сейшна. Настраивать инструменты и радиолы, проводить, так сказать, "саундчек" мы начали уже после обеда. Примерно к этому времени пришли и расположились поодаль на травяных склонах несколько зверолюдских парочек с ткацкой фабрики и с электростанции - видимо, те, кто был не на смене в день. Они, правда, усиленно делали вид, что не обращают на нас особенного внимания, а просто устраивают пикник.

   Около трёх на полянку съехал моторный экипаж, за рулевыми рычагами которого сидел некий очень молодой деятель в сюртучке, безупречном галстучке и лакированных туфлях. Несмотря на то, что деятель управлял экипажем сам, на запятках всё равно стояли два лакея с буквами "GM" на ливреях.

   Деятель ловко соскочил с подножки экипажа и грациозно подал руку сидевшей рядом с ним юной даме. Несмотря на то, что дама была одета в достаточно длинное и плотное платье и ботиночки, а яркие бронзовые волосы её были убраны под изящную тёмную шляпку с вуалью, я легко узнал в ней свою ночную гостью - Тиссу, Городскую Кошку. Приобняв девушку за талию, господинчик в сюртуке повёл её к двум лёгким складным креслицам, которые споро вытащили из багажника экипажа лакеи.

   Странное чувство кольнуло меня. Казалось бы, какое мне дело? И всё-таки я с неудовольствием подумал: "Мне, значит, лапать её нельзя, а этому фазану расфуфыренному можно?" Кошка, впрочем, выглядела довольно мрачно. Ни на меня, ни на своего спутника она старалась не смотреть. А тот, едва усевшись, придвинулся поближе и принялся вещать ей что-то на ушко. Кошка то и дело морщила вздёрнутый носик, но почему-то не отодвигалась.

   Меж тем слушателей становилось всё больше. На холмике у нового трактира устроилась целая компания с небольшой пивной бочкой, снабжённой краником. Подошли ещё зверолюды с фабрик - закончилась смена. Солнце за облаками склонилось к закату.

   - Эй! - крикнул мне Даген. - Ты о чём задумался? Мы начинаем, а то стемнеет!

   Начали мы с того, что заиграли ритм "Я потерял", стараясь не ошибаться и внимательно слушая партии друг друга. Я выкинул из головы мысли о всяких там девчонках-авалонках и отдался музыкальному труду, тщательно следя за тем, чтобы не путаться в нотах, ровно ставить пальцы на лады, при этом не торопиться, но и не медлить. На настоящем концерте всё это, конечно, должно быть доведено до полного автоматизма, думал я. Работы ещё много...

   Песня вызвала большое оживление среди знакомых с нею в акустическом варианте зверолюдов. Остальные слушатели тоже зашевелились, хотя и не сказать, чтобы с особенно великим энтузиазмом. Тисса была мрачна по-прежнему. Зато сюртучный господин просто сиял.

   - Видишь того типа рядом с Владычицыной Кошкой? - тихо спросил меня Рокенрол, когда мы закончили песню. - Знаешь, кто это?

   - Понятия не имею, - ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал совершенно безучастно. - Кто?

   - Это Син Поппер-Грин, сынуля старого Грина, одного из богатейших Владельцев собственности в Ростокине. Грин среди прочего владеет и компанией "Грин Мьюзик". Это именно они с каких-то щедрот предоставили нам вот эту самую гитару. Син в "ГМ" - коммерческий директор. Он решает все вопросы с музыкантами, в том числе с новыми. Он здесь неспроста, и это, наверно, хорошо...

   "Богатей и бизнесмен", - с горечью подумал я. - "С другой стороны, чего я, собственно, хотел? Неудивительно, что она с таким, как он. Но как изображала из себя недотрогу! Все они там лицемеры и ханжи, иначе, видать, и не бывает!"

   Я отвернулся к Дагеновой бочке, поднял с травы кружку с пивом и разом выхлебал половину. Жить стало лучше и веселее.

   - Ну что, давайте что-нибудь порезвее, парни?! - крикнул я и начал бас-партию "Мы - цветы". Товарищи-рокеры тряхнули длинноволосыми головами и вступили вслед за мной. Ритм был более быстрый, чем у "Потерял", я чувствовал, что немного сбиваюсь, но это пока имело мало значения. Главное было - не делать пауз и не давать пропасть волне рок-энергии, шедшей от совместного рёва гитары, баса и ударных. Это было поближе к панку, как мы его понимали и лабали в Москве. Мне стало совсем хорошо. Моя печаль, если она и была, быстро растворялась в музыке.

   Некоторые из "наших" зверолюдов вдруг поднялись со своих мест и начали приплясывать под заводной ритм. Среди них были и девушки. Я засмотрелся на них. Юбки у них оказались не слишком длинными. Большинство танцевало на мягких шерстистых лапах... Но у некоторых ножки были совсем как человеческие, разве что с коготками... И не так много меха на мордочках, то есть тьфу, личиках... И под низко расстёгнутыми блузочками...

   Неизвестно, куда могли бы привести меня, опьянённого пивом и роком, эти не вполне пристойные наблюдения, тем более, что зверолюдочки довольно игриво поглядывали на нас, но тут я заметил, что на меня пристально, не отрываясь, смотрит ещё и танцующая рядом с ними невысокая сероглазая девушка-человек. Я и раньше выделял среди небольшой толпы наших слушателей её яркие солнечного цвета волосы, которые будто светились в пасмурном дне. Она пришла вместе со зверолюдами, и "пикниковала" с ними на одной скатерти. То есть, не брезговала. Это было редкостью для ростокинки и тоже очень мне понравилось.

   Уже позже я имел возможность хорошо узнать, что среди недостатков учётчицы ткацкой фабрики "Авалонский Богатырь" Энн Симпли нетерпимости действительно не водилось. Зато водились другие, возможно более неприятные для близких ей людей...

   Она была чуть-чуть полненькая, но при этом во всех правильных местах. Довольно стройные ножки её, обутые в простые полотняные туфельки, ловко притопывали по траве. Обнаружив, что я перехватил её взгляд, она хитро улыбнулась и тут же отвернулась, теперь поглядывая на меня искоса через плечо лишь в подходящие моменты танца. Когда песня закончилась, она тут же смешалась с группкой своих подружек-зверолюдочек, будто бы демонстративно не обращая на меня внимания.

   Она делала всё чётко по древним женским канонам завлечения мужчин.

   Но я тогда не мог этого понять.

   К тому же нелегко, очень нелегко, практически невозможно не слишком трезвому молодому парню с рычащей бас-гитарой в руках противостоять зову плоти и гормонов.

   Я не прекращал поглядывать в её сторону во время всего сейшна. Но она теперь словно нарочно избегала моего взгляда. Моя манера исполнения ещё несколько просела, что быстро заметил Даген. Несколько раз он гневно посмотрел на меня, а в перерыве между песнями, когда мы подкреплялись пивом, прошипел:

   - Курт, ты чего лажаешь? Ты на что отвлекаешься?

   - Там девушка, - ничтоже сумняшеся сказал я ему и махнул рукой в сторону зрителей. - Она мне нравится. Вон, смотри, блондиночка такая...

   - Брось, - резко ответил Даген. - Отыграем, тогда можешь хоть за всеми девками Ростокина бегать. Ты понимаешь, что сейчас очень важно сосредоточиться? Нас же Поппер-Грин слушает, и ему, похоже, нравится! Он сияет, как медный таз, и ногой в такт притопывает. Даром, что подруга его вся надутая сидит... Рэд, ты у нас фронтмэн, ну-ка скажи нашему басисту, чтобы сосредоточился!

   - Действительно, - оторвался от кружки с пивом Рокенрол. - Давайте как следует сыграем. Нам одну "Анархию" осталось, надо сделать ровно. Сина я тоже вижу, уж не знаю, как он сюда попал, но понравиться ему надо! Даже простое расположение "Грин Мьюзик" легко может открыть нам двери концертного зала, я уж молчу про контракт...

   - Ладно, - пробурчал я. - Понял, исправлюсь.

   И я исправился. Перестав ловить взгляд блондинистой симпатяшки, я решил выразить своё притяжение к ней через музыку. В общем, с "Анархией" мы дали жару. Бас-гитара в моих руках рокотала ровно и громко, не выбиваясь из ритма, делая верные акценты. Рокенрол орал текст, как настоящий панк - мощно и с хорошей злостью. А Даген действительно за два года сделал из себя отличного ударника.

   Очень непривычная для Ростокина песня произвела на наших слушателей несколько неравномерное, но в целом скорее хорошее, даже отличное впечатление. Да, один или два человека постарше просто ушли. Ещё двое-трое людей хмурились - видно, понимали текст и не одобряли. Но зверолюды и подавляющее большинство прочих ликовали и восторгались, окружив нас плотным танцующим кольцом. И даже Син Поппер-Грин притопывал уже обеими ногами, одобрительно наклонившись вперёд в своём кресле. Толпа до того завелась, что не перестала скакать и по окончании песни, дружно крича: "Браво! Бис! Бис! Давай ещё раз! Даёшь!"

   Мы, вспотевшие и разгорячённые, слегка хлебнули пива и грохнули "Анархию" повторно. Это был всеобщий экстаз. Зверолюды рычали, люди свистели, многие уже орали припев вместе с нами: "А-а-ай, уон-на би-и анарки-и-и!!!"

   И только одна лишь Тисса, Городская Кошка, сидела в своём креслице среди всего этого рок-безумия, как недвижное изваяние. Красивенькое тонкое лицо её было бледно, синие глаза смотрели сквозь нас.

   Но я её давно перестал замечать. Я не сводил глаз с хорошенькой блондинки, которая тоже больше не прятала от меня свой восхищённый взгляд.

   Потом и люди, и зверолюды жали нам руки и горячо благодарили за выступление. Дарили нам пиво и в кружках, и в бочонках. Спрашивали, где и когда нас можно услышать вновь. Спрашивали, нет ли у нас ещё песен, наподобие "Анархии". Даген с важным видом заявил, что скоро все наши песни будут наподобие "Анархии". Рокенрол посмотрел на него удивлённо, но я с энтузиазмом подтвердил, сообщив, что пусть Ростокино готовится - группа "Пистон" будет и дальше играть громко и весело. Панковских песен, сказал я, у нас много.

   Зрители начали потихоньку расходиться, собирая свои пикниковые корзинки, шумно обсуждая сейшн, то и дело запевая отрывки и припевы из песен, особенно "Анархии". Мы отключили оборудование.

   - Мда, - задумчиво сказал Рокенрол. - "Анархия" эта и впрямь хорошо пошла. И играть её приятно, и людям нравится. Теперь я понимаю и чувствую до конца, что это такое - тяжёлый рок. Не ожидал от самого себя, что я это скажу, но вот бы нам всё в таком стиле играть. Да только у меня таких песен нет, и негде их взять...

   - А вот это как раз не проблема, Рэд, - откликнулся я. - Мы твои переделаем, я же знаю, как. Главное, что ты согласен играть настоящий панк. Кроме того, у меня есть пара-тройка моих собственных песен. Они из моего "воображаемого" мира. Они как раз такие, как надо.

   Тут к нам подошёл Син Поппер-Грин.

   - Ребята, - не здороваясь, произнёс он снисходительным тоном, - Очень неплохо. Особенно в конце. Я видел, как вы умеете завести толпу. Хотя первые песни больше в духе нашей компании, но и в этой - как её там - "Анархии" есть определённый шарм.

   - Это песня такая, - пожал плечами я. - У нас скоро ещё подобные будут. Извольте, приходите слушать.

   Мне не слишком хотелось быть любезным с этим молодым буржуйчиком, но я помнил, что от него может зависеть наше будущее.

   - Я слишком занятой человек, увы, - с деланным огорчением сообщил нам Син.

   У нас вытянулись лица. Я уже хотел было от накатившего разочарования и расстройства дать этому щеголю пинка и заорать: "Ну и пошёл тогда нахрен отсюда, конь авалонский!"

   Но Син, и не подозревая о грозящей ему с моей стороны беде, спокойно продолжил:

   - Поэтому я сделаю вам предложение прямо сейчас. Чего тянуть? Я прекрасно вижу талант, когда он передо мной! Приезжайте-ка завтра к одиннадцати в офис "Грин Мьюзик". Знаете, где? Отлично. Я думаю, наша компания вполне готова предложить вам контракт.

   И с этими словами, не дожидаясь нашего ответа, он развернулся, взял под руку Городскую Кошку и повёл её к своему экипажу, в который лакеи уже загрузили складные кресла.

   Мы в изумлении переглянулись, не имея слов. Дар речи первым обрёл Рокенрол:

   - Ого! Контракт с "Грин Мьюзик"! Вот так сразу?! Ну и дела!

   - Ничего, ничего! - довольным тоном приободрил его Даген. - Я же прорицал, что у нас будет успех! Оракул я, или кто? Всё идет верным путём!

   - Вероятно, новизна простого, но забойного стиля "панк" повлияла на решение этого напыщенного фанфарона, - рассудительно сказал я.

   - И всё-таки мне не перестаёт казаться, будто тут что-то не так, - задумчиво отвечал Рокенрол. - Даген, это же твоя работа? Ты как-то залучил Поппер-Грина на сейшн?

   - Не то, чтобы я сам это сделал, я с ним лично не знаком, - сказал Даген. - Небесные сферы оказали нам благоволение, зачем нам допытываться о его причинах? Главное, он был здесь. Ему понравилось - и это уже точно наша общая заслуга. Теперь нам предлагают контракт. Так не будем же кочевряжиться.

   Мы с Рокенролом пожали плечами. На этом, не успев начаться, и закончилось наше обсуждение причин столь великой щедрости Поппер-Грина и его конторы. Мы пребывали в плену эйфории. Нам действительно не хотелось доискиваться, почему Син решил так облагодетельствовать нас. О реальной подоплёке событий мы узнали гораздо позже. Впрочем, боюсь, что даже если бы мы знали обо всём ещё тогда, это вряд ли что-то изменило.

   Кроме того, меня терзало нетерпение. Я хотел успеть подойти к группе зверолюдочек, среди которых была понравившаяся мне светлокудрая девица, прежде, чем она вместе с подружками покинет полянку. Всё это время я то и дело поглядывал в их сторону, но они, к счастью, пока ещё были на месте. Девушки болтали, смеялись и собирались очень медленно. Я торопливо засунул бас в чехол, распрощался с товарищами, договорившись встретиться завтра в десять у дома Рокенрола, и пошёл к девичьему сборищу, на ходу соображая, как бы половчее убедить блондиночку отойти в сторонку, чтобы поговорить с ней наедине и не подвергнуться хихиканьям и насмешкам от её юных товарок.

   Однако она сама вышла мне навстречу, причём настолько спокойно и уверенно, что её подружки даже не обратили на это особого внимания

   - Здравствуйте! - смело сказала она. - Вы очень хорошо играли музыку. Я такую никогда не слышала. Как это называется?

   - Это панк-рок, - смущённо и удивлённо ответил я. - Если вы ещё не знаете, наша группа называется "Пистон". Я - бас-гитарист. Здравствуйте. Меня зовут Курт, а вас?

   - Энн, - просто сказал она. - Энн Симпли.

   Чуть потупившись, она добавила:

   - Можно Аней. Энн - это очень по-брендански, но вы же знаете, так принято.

   - Могу ли я, - запинаясь, сказал я. - Могу ли я просить разрешения проводить вас до дома... Аня?

   - Почему бы и нет? - хитренько прищурившись, ответила девушка. - Вы - джентльмен, мне с вами не страшно. А я - дочь начальника цеха, вам не стыдно со мной будет...

   Это была первая ложь, которую я услышал от Энн, но далеко не последняя. На самом деле она была простой учётчицей, дочерью прачки и рядового стражника. Энн, если ей это было нужно, лгала быстро, легко, и совершенно не задумываясь о последствиях. Когда буквально через три дня я указал ей на то, что она представилась мне не той, кем была на самом деле, она лишь засмеялась, как будто я удачно пошутил, и поцеловала меня в губы. Правда, на тот момент мы уже спали вместе. То есть я всё равно уже сошёлся с простолюдинкой и стало вроде как неважно.

   Однако в тот вечер я, конечно, не подозревал об Анечкиных странностях. Я всецело полагал, что нашёл настоящее сокровище. Девушка оказалась смешливой, умненькой и довольно образованной. Её нельзя было назвать писаной красавицей, но со своими пышными волосами и пухленькими губками она была очень симпатичная. Я был в счастливом ударе. Мы чуть ли не до полуночи гуляли и разговаривали о моде и музыке (и мне очень помогли мои псевдовоспоминания о Пелвисе Рокисоне), о природе, о ростокинских достопримечательностях. Я честно и сразу признался девушке, что происхожу вроде как не от мира сего, хотя про Москву в подробностях, конечно, я излагать не стал. Но она лишь посмеялась, решив тогда, что я просто хочу произвести на неё впечатление и сочиняю небылицы. Кстати сказать, она до самого конца так и не поверила, что я не из Ростокина. В её достаточно прагматичную картину мира такое просто не укладывалось. Ну и надо сказать, что в некотором смысле я действительно хотел произвести на неё впечатление.

   Я рассказывал ей о группе и о наших надеждах на будущее. Разумеется, я похвастался тем, что "Грин Мьюзик" уже фактически предложила нам контракт.

   Не то, чтобы Энн Симпли рассматривала меня исключительно с меркантильной точки зрения. Нет, полагаю я ей действительно нравился, как мужчина. Верным признаком этого было то, что она не отказывалась от физического контакта, и сама то и дело задевала меня то плечиком, то крутым бедром.

   А с другой стороны, кто может точно понять этих странных созданий - женщин?

   Потом мы долго целовались у крохотного палисадника. "Я завтра на смене", - шептала Энн. - "Но ты приходи сюда к шести. Придёшь?"

   "Конечно", - смутно шептал я в ответ, не отрываясь от её мягких губ и чувствуя всем телом волнующие изгибы её фигуры. - "Но я и сейчас никуда не ухожу..."

   Забывшись под воздействием страсти и сильной тесноты в джинсах, я сунул руку за отворот Аниной блузочки и под лифчик, в чудесную выпуклую теплоту...

   Девушка легонько оттолкнула меня, отстранилась и ускочила за низкую калитку. "Завтра!" - шепнула она, сверкнув серыми глазами. - "Завтра... И послезавтра... Не торопись..."

   И она упорхнула в дом, одарив меня на прощанье хитро-зазывной улыбкой.

   Домой я не шагал, а буквально летел на крыльях любви, простите панку избитую фразу.

   Наутро я проснулся с ощущением счастья. Вот и ещё одно побитое, в том числе молью, выражение. Тем не менее, оно было очень точным, как и полагается всякому трюизму. Жизнь, похоже, начала поворачиваться ко мне светлой стороной. Ростокино неожиданно стало для меня городом, полным добрых надежд. Я успешно играю рок-музыку, нашей группе уже предложили контракт, а понравившаяся мне девушка явно отвечает взаимностью. Буквально всё виделось мне в розовом цвете, и будущее представало прекрасной картиной. Напившись кофе, я закинул на плечо бас и лёгкой походкой зашагал к домику Рокенрола. Одна только крохотная заноза нарушала мою почти абсолютную гармонию с миром: воспоминание о бледном застывшем личике Городской Кошки, напряжённо и недвижно сидевшей в неудобном креслице посреди всеобщего веселья и разгула на сейшне. И мне почему-то никак не удавалось полностью от этого воспоминания отделаться...

   Даген и Рокенрол уже ждали меня, сидя и покуривая папироски на лавочке перед домом.

   - Ага! - весело крикнул наш прорицатель. - А вот и он, герой-любовник! Ну как?

   И он хитро подмигнул мне.

   - Что - как? - с достоинством отвечал я. - Всё нормально. Проводил до дома, договорился о встрече.

   Оба мои приятеля захихикали. Я нахмурился:

   - Хватит скалиться, чего смешного-то?

   - Да так, - ухмыльнулся Даген. - Просто мы тут с Рэдом поспорили на полтинник, придёшь ты со следами помады на лице, или нет.

   - Серьёзно? - саркастично спросил я. - Вам больше заняться нечем?

   - Не переживай, мы оба проиграли, - весело сообщил Даген. - У тебя помада на шее...

   Вот как! Я слегка покраснел. Хоть тресни, я не мог вспомнить, когда это Энн целовала мне шею. Впрочем, тут же приободрился я, раз так было, значит, я ей действительно очень нравлюсь.

   - Ладно, наблюдательные мои, - сказал я. - Не пора ли нам отправляться в "Грин Мьюзик"? Полагаю, нас ждут великие дела...

   Я оставил бас-гитару в прихожей Рокенрола, чтобы зря не таскать тяжесть, и мы двинулись к улице Наместников, где, по словам моих друзей, располагался офис музыкальной компании. Пару остановок мы проехали на трамвае по Центральному проспекту, запрыгнув и спрыгнув на ходу.

   Подойдя к трёхэтажному каменному зданию, украшенному зелёными флагами с логотипом "GM", мы остановились.

   - Блин махновский, - сказал Рокенрол. - Я чего-то мандражирую. Директорчик Син серьёзно предложил вчера всё это? Про контракт? Нам не приснилось?

   - Ништяк, - отрезал Даген. - Всё было, как было. Я точно помню. К одиннадцати было велено прийти. А сейчас без пяти.

   - Я тоже чего-то волнуюсь, - признался я.

   - Экие вы панки боязливые! - пожурил нас Даген. - Ну да ладно, я знаю, как делу помочь.

   И с этими словами он вытащил из внутреннего кармана плоскую фляжку:

   - Ну-ка, по глоточку бренди для храбрости!

   - Вот это дело! - оживились мы с Рокенролом. - Дагенчик, ты просто сверхразум!

   - Оракул! - строго поднял палец Даген.

   Мы по очереди как следует отхлебнули из фляжки, отдышались, одёрнули куртки и жилеты и поднялись ко входу в здание "ГМ".

ГЛАВА 5. Контракт

Тревожились мы, однако, напрасно. Поппер-Грин не обманул нас. Мы и вправду были желанными гостями. Хорошенькая белокурая секретарша, едва услышав, кто мы такие, вскочила, засуетилась, сняла со стены здоровенный ключ и отвела нас в большую роскошно обставленную комнату с камином.

   - Это переговорная, - прощебетала она. - Располагайтесь, господа музыканты, я сейчас же приглашу к вам мейстеров Грина и Поппер-Грина...

   Она убежала за хозяевами. Мы осмотрелись.

   - Ничего себе, шикарно живут, - сказал я, проводя рукой по полированной поверхности длинного резного стола красного дерева, обставленного глубокими креслами с высокими спинками. Мои тяжёлые ботинки утопали в мягком ворсе узорчатого ковра. Над облицованным мрамором камином висело громадное чистое зеркало с двумя позолоченными канделябрами по сторонам. Широкие окна были занавешены тончайшим красиво вышитым тюлем и бархатными шторами. У стены стоял вычурный столик, на нём - великолепная батареея бутылок элитных сортов виски и бренди с яркими этикетками.

   Я вспомнил, как Лис и Ёж рассказывали о рабочих казармах, где живёт большинство тех, кто трудится на фабриках. Как там тесно, грязно, холодно зимой и жарко летом. Как трудно выбить отдельную комнатку даже для женатых. Как хозяева заставляют рабочих покупать все продукты втридорога в особых лавках при казармах в счёт будущей зарплаты. Как штрафуют за малейшее нарушение строгих распорядков, за выход за пределы фабрики без разрешения... Как иногда приходится голодать и отдавать последнее тем, у кого есть дети...

   А здесь, значит, золотые канделябры. Бренди внутри вскипело и слегка ударило в голову. Я рывком выдвинул из-за стола кресло, уселся в него и вольно закинул ноги в грязных ботинках на стол.

   - Что?! - сказал я изумлённо воззрившимся на меня Дагену и Рокенролу. - Что уставились? Я - панк! А если вон то нахрен никому не нужное зеркало продать, то можно будет неделю кормить всех зверолюдских детей... Я по буржуйским правилам вести себя не собираюсь. Хотите - так пресмыкайтесь сами.

   Даген хмыкнул, поставил рядом со мною другое кресло и устроился в нём с ногами в позе прорицательской медитации. Рокенрол же скромно уселся прямо на стол. Мы снова пустили по кругу флягу с бренди, не касаясь хозяйских запасов.

   В таком виде нас и застали Владелец компании Эбигейл Грин и её коммерческий директор Син Эбигейлович Поппер-Грин, вошедшие в сопровождении секретарши с бумагами в руках.

   Секретарша непроизвольно ойкнула. Эбигейл, невысокий седой старик в строгом чёрном кафтане, грозно нахмурил брови. Син слегка склонил напомаженную голову и снисходительно произнёс, обращаясь к нам, как к расшалившимся карапузам:

   - Господа, господа! Не соблаговолите ли вы вести себя прилично и занять более подобающие вам места?

   - Соблаговолим, - спокойно проговорил Даген. - Мы и так занимаем вполне подходящие места. Заходите, чего встали, как не родные? У вас к нам вроде как есть предложение - мы внимательно слушаем.

   Он демонстративно убрал в карман фляжку с бренди и развёл руками:

   - Видите? Очень внимательно.

   - Хорошо! - с напускным равнодушием сказал Поппер-Грин. - Пусть так!

   - Син! - повернулся к нему старик. - Это наглое хамьё и есть твоя "отличная идея"?!

   - Папа, папа! - успокаивающе поднял ладони Син. - Мы же обсуждали...

   Он отвёл отца в сторону и что-то убедительно зашептал ему на ухо. Я навострил уши, но до меня долетали лишь обрывки фраз: "...Пусть эпатируют на здоровье..." "Это как раз нам..." "Реакция слушателей..." "Отличные деньги..." "Поверь, они вполне готовы... и так даже для нас лучше..."

   Наконец Грин-старший махнул рукой и повернулся к нам:

   - Что ж, господа, несмотря на то, что ваши манеры оставляют желать лучшего, мой сын о вас достаточно высокого мнения, и я готов обсудить с вами условия контракта. Если вы серьёзно настроены, конечно. Для начала позвольте официально поприветствовать вас от имени звукозаписывающей компании "Грин Мьюзик Энтерпрайзис". Меня зовут Эбигейл Грин, я Владелец. С моим сыном вы, я полагаю, уже знакомы. Он и будет заниматься вами в дальнейшем.

   - Здрасьте!.. - хором сказали мы.

   - Я - Курт, басист, - добавил я.

   - Рокенрол, Неизвестный Поэт, гитара и вокал, - наклонил голову Рэд.

   - Даген из рода Дагенов, ударные, - тряхнул волосами наш барабанщик.

   Син, увидев, что мы во всяком случае достаточно вежливы, чтобы более или менее формально представиться, одарил всех лучезарной улыбкой и широко развёл руками, будто показывая, какое сокровище он нашёл для компании.

   - Летти, детка, - обратился он к секретарше, - Давай сюда бумаги и иди к себе. Когда понадобишься, я тебя вызову.

   - Хорошо, мейстер Поппер-Грин, - пискнула секретарша, сделала ему глазки и удалилась.

   "Однако", - подумал я. - "Детка" ни разу не младше его, а может даже и лет на пять постарше..."

   Грины пододвинули себе кресла и уселись напротив нас.

   - Кого вы уполномочиваете говорить от имени всего ансамбля? - спросил нас Эбигейл.

   - Меня, наверно, - пожал плечами Даген.

   Мы с Рокенролом согласно кивнули. И то сказать, у нашего оракула деловой хватки наверняка было побольше, чем у нас с Поэтом.

   - Отлично! - сказал Грин-старший. - Вот два экземпляра контракта - можете прочесть. Но я вам сразу скажу, что контракт вполне типовой и никаких скрытых нюансов в нём нет. Всем начинающим ансамблям мы предлагаем примерно одинаковые условия. Единовременные выплаты за выпуск грамзаписей. Проценты от продаж пластинок и проценты от продаж билетов на концерты с вашим участием. Кроме того, мы предоставляем вам студийное время, площадки для выступлений, берём на себя техническое обеспечение, а главное, рекламу. От вас - запись альбома и хорошая игра на концертах. Кроме того, вы обязуетесь не выпускать самостоятельно своих записей в продажу, как некоторые отщепенцы, и не давать "левых" концертов. В таком случае мы расторгнем контракт...

   - И если начнёте беспробудно пьянствовать в студии или на площадках - тоже, - добавил Поппер-Грин, слегка принюхавшись.

   "Некоторыми отщепенцами" Эбигейл называл несколько электросимфонических групп, которые издавали свою музыку сами, минуя "ГМ". Их конкуренцию с компанией ни в коем случае нельзя было назвать успешной, но какой-то процентик рынка они всё-таки отщипывали, чем сильно раздражали руководство конторы.

   Мы склонились над напечатанными на пишущей машинке листками контракта. Действительно, ничего особенного. Скрытых уловок не обнаруживалось. Всё было так, как сказал Грин. Нам полагалась премиальная сумма в пятьсот талеров при выпуске нового сингла и в полторы тысячи при выпуске альбома. Также нам причитались довольно приличные десять процентов от продаж грампластинок и такая же часть от продаж концертных билетов.

   Для лучшего понимания ситуации могу сообщить читателю, что стандартная кружка пива в недорогом кабаке стоила четверть талера. Дальнейшие прикидки сделать несложно.

   - Мы хотим иметь совещательный голос при установке цен на билеты, - спокойно сказал Даген, ознакомившись с контрактом. - И мы также хотим иметь пятнадцать процентов от продаж билетов. Наша музыка - новинка в Ростокино, и я думаю, мы можем претендовать на такие условия. При этом билеты на пять процентов от вместительности каждой площадки мы хотим распространять самостоятельно. За счёт нашей части прибыли, разумеется.

   "Это для наших зверолюдов и бедноты", - тихо шепнул нам Даген, наклонив голову. - "За копейки будем раздавать, или безвозмездно, то есть даром".

   Грин-старший, однако, решил, что мы, напротив, хотим как-то навариваться на билетах, продавать их дороже с автографами или чем-то в этом роде. Он ухмыльнулся:

   - Это уменьшит только ваши выплаты от нас, господа музыканты. Нам, разумеется всё равно, так что мы не против. Извольте. Процент с грампластинок вас устраивает?

   - Вполне, - безразлично сказал Даген.

   Меня лично устраивало вообще всё. Играть рок, выступать с больших сцен, записывать альбомы, да ещё и деньги за это получать? Даёшь! Кроме того, одна премия за выпуск сингла примерно равнялась тому, что мы с Рокенролом могли заработать в "Трёх упырях" за год. Однако я изо всех сил строил индейски бесстрастную физиономию.

   - Син, мальчик мой, вызови Виолетту, пусть перепечатает контракт с этими изменениями, - попросил старший Грин, черкая карандашом по листкам. - И пусть пригласит нашего фотографа, запечатлеем исторический момент для прессы.

   Син подошёл к камину и подёргал за шнурок звонка вызова прислуги.

   - Ещё хочу сказать, господа, что мы, возможно, будем предлагать вам выступления на мероприятиях частного характера... - рассеянно проговорил Эбигейл, откидываясь в кресле. - Они, конечно, будут оплачиваться отдельно. Между нами, это могут быть очень хорошие деньги, сравнимые с премией за сингл, а может, и больше. Зависит от наших клиентов.

   - Играть на буржуйских свадьбах? - усмехнулся я. - На потеху расфранченной публики?

   - Несмотря на ваши странности, мейстер Курт, вы производите впечатление умного человека, - невозмутимо сказал Грин-старший. - Так вот, одна-две таких "потехи", и вы сможете купить себе моторный экипаж. Несколько месяцев работы - и у вас будет небольшая фазенда на юге. Неужели бы вам не хотелось этого?

   Я промолчал. Отчасти потому, что мне лень было ввязываться в спор, а отчасти потому, что на меня уже начал действовать тот самый яд, ради которого Владычица и затеяла операцию по вовлечению нас в местный музыкальный бизнес. Я просто представил себе на минуту, как классно будет прокатить Энн Симпли в моём собственном моторном экипаже... Привезти её в мой собственный загородный дом, ввести в роскошную спальню с огромной кроватью и бархатными занавесками...

   Конечно, я никогда не считал, что играю музыку за деньги. И даже никогда вроде бы не хотел играть за деньги. Я полагал, что занимаюсь искусством, творчеством. Разве можно продавать порывы своей души? Творить на продажу казалось мне пошлым ремесленничеством. Но когда эти самые деньги, и притом довольно большие, нежданно-негаданно оказались вот так близко, буквально протяни руку, всё до странного изменилось. Мысли наподобие: "разве не должен каждый труд быть оплачен?" не давали мне покоя.

   В переговорную впорхнула секретарша и забрала у Сина листки контракта:

   - Сию минуту перепечатаю, мейстер Поппер-Грин. Что-нибудь ещё?

   - Да, Летти. Пригласи к нам фотографа снизу и принеси бутылку шампанского со льда. И пять фужеров.

   - Две! - вдруг громко сказал Даген.

   - Что - две? - опешив, переспросил Син.

   - Две бутылки. Точнее, даже три. А то этим вашим шипучим буржуйским пойлом хрен напьёшься, - объяснил наш ударник.

   - Хорошо, Летти, неси три, - раздражённо сказал Син. - Я надеюсь, мейстер Даген, вы не заставите нас всех пожалеть о сегодняшних договорённостях.

   - Не волнуйтесь, мейстер Поппер-Грин, - спокойно ответил Даген. - Вы совершаете выгодную покупку, уверяю вас.

   Пока секретарша бегала с поручениями, мы с Гринами обсудили некоторые организационные вопросы, вроде адреса студии, наличия там оборудования и всех деталей ударной установки. Репетировать там мы могли через день по вечерам. В остальное время мы были предоставлены самим себе.

   - Только по кабакам без нашего ведома больше зря не играйте, - сказал Грин-старший. - Вам теперь неуместно. Если вдруг денег не будет хватать - всякое бывает, дело молодое - то обратитесь к Сину, он устроит вам выступление в "Острове" или в другом приличном месте. Однако же, надеюсь, вам, как музыкантам, не нужно напоминать, что лучше оттачивать своё мастерство игры на инструменте, чем шататься без дела.

   - Тогда нам неплохо бы иметь больше времени для репетиций, - неожиданно сказал Рокенрол, до того предпочитавший помалкивать. - Мы бы лучше в студии оттачивали, чем вблизи от трактиров.

   - Да хоть ночуйте там, - рассмеялся Син. - Места много, студия занимает весь этаж дома. Если другие группы не играют, то можете репетировать, сколько угодно. Через день - это просто ваше официальное время, когда точно никто не займёт вместо вас.

   Секретарша вернулась с шампанским, фужерами и перепечатанным контрактом. Фотограф принёс аппарат и установил его на треноге. Рокенрол слез со стола, мы с Дагеном поднялись с кресел.

   - Подпишем, - буднично сказал Син. - А потом ещё раз позируем для фотографа с перьями в руках.

   Под "перьями" коммерческий директор подразумевал перьевые авторучки с логотипом "GM", которые лежали на подносе рядом с бумагами.

   Грин-старший первым поставил свою витиеватую подпись на обеих экземплярах: "Э. Грин". За ним мелко подмахнул его сын: "Син П-Г".

   Мы расписались без изысков: "Шерфер", "Рокенрол", "Даген".

   - Ну а теперь, господин фотограф, прошу вас... - махнул рукой Поппер-Грин. - Виолетта, разлей вино... Ребята, давайте вот так, в одну руку фужер, в другую перо... Так, чтобы были видны буквы "ГМ"... Смотрим в камеру...

   Но в самый ответственный момент Даген подмигнул нам с Рокенролом, и мы скорчили дикие рожи и издали отчаянный панковский вопль. Секретарша от испуга взвизгнула и выронила бутылку (к счастью, пустую). Фотограф, не ожидавший такого оборота событий, дёрнулся и надавил кнопку магниевой вспышки.

   - Ну, господа "Пистоны"! - возмущённо выдавил из себя Грин-старший, отряхивая с кафтана шампанское, выплеснувшееся из моего фужера - честное слово, случайно. - Что это за фигли-мигли?! Это уже переходит всякие границы! Ваше поведение...

   - Вы покупаете нас такими, какие мы есть, - спокойно сказал старому дельцу Даген. - Если товар на взгляд нехорош - не обессудьте! Но монеты и купюры, которые принесёт вам контракт с "Пистоном", будут выглядеть ничем не хуже других, это я вам точно могу сказать...

   - Фотограф, уничтожьте негатив, - злобно глядя на нас, приказал Грин.

   - Папа, да ты что?! - на сей раз Син даже не стал отводить отца в сторону. - За это фото нам газеты знаешь, сколько отвалят? Разговоры-то о "Пистоне" и их сейшне уже пошли... Всем интересно, каковы они. И этот эпатаж - отличная реклама, пойми! Как раз то, чего ждёт подогретая слухами публика.

   - Вы очень практичные люди, друзья мои, - с неподдельным уважением поклонился нам, панкам, молодой бизнесмен. - Я уверен, мы с вами сделаем отличные деньги...

   Когда мы уже вышли из офиса "ГМ" и шагали по улице Наместников к трамвайной остановке с оставшимися невредимыми бутылками шампанского в руках, нас неожиданно нагнал посыльный в форменной ливрее и вручил каждому по купюре в сотню талеров. "От мейстера Грина", - сказал посыльный. - "Распишитесь вот здесь... Он велел на словах передать, что это в счёт будущих гонораров, чтобы господа музыканты уже могли прекратить выступать в кабаках".

   - Мог бы и без вычёта из своего кармана подъёмные выдать, старый сквалыга, - проворчал Даген, но деньги взял. Нам всем они были очень кстати. Я вообще давно замечаю, что деньги всегда кстати...

   Мы забрали гитары и отправились репетировать к дагеновской бочке, но играли вяло. Мы были возбуждены и никак не могли толком успокоиться и прийти в себя. Требовалось время, чтобы привыкнуть к нашему новому статусу профессиональных рокеров. Шампанское, которое мы выдули из горла, немного помогло, но даже Даген был рассеян и играл мимо.

   В половине шестого я распрощался с товарищами, купил букет тюльпанов у городских ворот, начав тратить гриновские деньги, и пошёл к домику Симпли.

   Некоторое время я болтался поодаль, терзаемый страшными мыслями о том, что девушка меня обманула, что я ей вовсе не нравлюсь, или вообще, что всё произошедшее между нами было сном.

   Но в пять минут седьмого Энни в лёгком платье и довольно изящной накидке на плечах выпорхнула из-за калитки и подбежала ко мне. На моём лице, видно, отразилось такое радостное и нелепое облегчение, что она начала смеяться ещё издалека. Напрочь забыв про цветы в руке, я сразу полез обниматься. Энн не отстранилась, напротив, сама подтянулась, ухватившись за плотные рукава моей кожаной куртки, и чмокнула меня в губы, оставив малиновый вкус помады.

   - Тюльпаны ты ещё кому-то нёс? - с хитрой улыбкой спросила она.

   Я спохватился и с великими извинениями поспешно протянул ей букет.

   - Пойдём! - сказала Энн и потянула меня за руку. - Погуляем за стенами, пока ещё светло. Там все знатные гуляют, и даже авалонцы иногда, знаешь? Они так ярко и красиво одеваются...

   - Знаю, - ответил я. - Я видал. Но, может быть, ты лучше хочешь пойти в ресторанчик? У меня есть, что отметить. Мы сегодня подписали контракт с "Грин Мьюзик"! Представляешь? Скоро мы будем играть концерты и запишем настоящий альбом!

   - Ух ты!! - восторг Энн был вполне искренним, хотя возможно, она в тот момент была рада не столько за меня, сколько за себя - мол, не ошиблась в выборе парня. - Здорово и классно! Конечно-конечно, я хочу в ресторан с тобой! Расскажи мне скорее всё-всё! Как был одет мейстер Син Поппер-Грин? Красиво у них там в офисе? Видел ты кого-нибудь из электросимфонистов знаменитых? Хотя подожди! От тебя шампанским пахнет, негодник. Я тоже хочу! На соседней улице есть кафешка "Уютный уголок", пошли туда. Ты мне купишь фужерчик в честь такого события!

   - Ну уж нет! - сказал я. - Я хочу, чтобы у тебя было всё самое лучшее! Поэтому мы не в "Уголок" пойдём, а поедем на Центральный проспект, в "Наместника"! И я куплю нам не по фужеру, а бутылку, две, или сколько захочешь! Рокер я, или нет?!

   Откровенно признаться, сперва я хотел совсем уж шикануть и предложить Энн поехать в "У Острова", но всё-таки побоялся. Это был богатейший трактир Ростокина. Я слыхал о его ценах и клиентуре. Нас туда запросто могли и вовсе не пустить, хоть я и был вроде как из благородных. И я вполне мог оставить там все подъёмные мейстера Грина за один визит. Хотя о последнем я тогда не очень беспокоился.

   - Но Центральный проспект далеко, я устану... - запротестовала девушка.

   - О! - сказал я. - Не беспокойся, я никогда не позволю устать твоим милым ножкам! Такси!

   И я замахал рукой ближайшему извозчику.

   Пока мы ехали в пролётке, Энн радостно прижималась ко мне и чуть ли не мурлыкала. Я же ужасно гордился собой. Мчаться по городу в быстрой коляске, обнимать красивую девушку, иметь деньги и легко их тратить, играть рок-музыку... "Вот это жизнь!" - думал я. - "Я живу настоящей жизнью!"

   Все ростокинские беды и неустроенности вылетели у меня из головы. Яд продолжал отлично действовать...

   Надо, однако, признать, что тот вечер всё-таки долго вспоминался мне, как один из лучших в моей жизни. Мы действительно очень мило провели время в "Наместнике". Энн выпила шампанского, раскраснелась, скинула накидку и выглядела красавицей. Её голые плечи отчаянно меня волновали. Я рассказал ей про подписание контракта и очень насмешил нашей выходкой при фотографировании. "Обязательно куплю завтра "Вестник" на проходной", - сказала она. - "Подружкам буду показывать!" Я лишь пожал плечами и ухмыльнулся - почему бы и нет, на то и расчёт был...

   Когда мы вышли из ресторана, уже стемнело, и зажглись редкие оранжевые огни фонарей. Гремели ярко освещённые трамваи. Двигались конные и моторные экипажи.

   Мы медленно пошли по проспекту.

   - Мне не хочется возвращаться домой, - прошептала Энн, прижимаясь к моей грубой кожаной куртке. Она снова зябко закуталась в накидку. - Не хочется от тебя уходить.

   Я снял "косуху" и накинул её на плечи девушке. Она благодарно улыбнулась, приостановилась и мы надолго застыли в глубоком нежном поцелуе.

   - Я тоже не хочу уходить от тебя, - тихо произнёс я, оторвавшись наконец от сладких губ. - Но не будут ли твои родители волноваться?

   Энн на минутку задумалась.

   - Знаешь, что? - сказала она. - Давай зайдём на городской Почтамт, тут недалеко. Там есть общественные телефоны. Если ты дашь мне четвертачок, я позвоню домой и скажу, что задержусь у подружки. А она, если что, меня потом прикроет - я её уже прикрывала так раньше.

   На самом деле Энн позвонила не домой, а той самой подружке - дочери квартального управдома. Потом она напропалую врала в трубку, выдумывая каких-то других несуществующих подруг и рабочие вечеринки и прося собеседницу зайти к ней домой и успокоить родителей. Однако поскольку это враньё совершалось, так сказать, в мою пользу, я молча и безучастно стоял рядом с аппаратом.

   На выходе из Почтамта Энн снова зябко поёжилась и сказала:

   - Мне холодно...

   - Ты хочешь домой? - удивился я.

   - Нет... - только и ответила девушка и внимательно посмотрела на меня блестящим взглядом серых глаз.

   - Может... поедем ко мне? - несмело предложил я. - У меня тепло, посидим, музыку послушаем...

   Тут я вспомнил, что радиола моя, вообще-то, осталась у Дагена. Но озвучивать я этого не стал, потому что Энн спросила, хитро прищурившись:

   - А у тебя шампанское ещё есть?

   Дальше объяснять было не нужно. Мы забежали в магазин и купили ещё две бутылки. Снова поймали такси. И через полчаса я уже вёл девушку за руку по тёмной лесенке в свою комнату. Одну бутылку я откупорить успел, но очень быстро фужеры оказались отставлены в сторону, и мы отчаянно целовались, сидя на диване. Мои руки возились с застёжками её платья. Она давно расстегнула на мне рубашку.

   Потом и платье, и рубашка, и джинсы куда-то исчезли, я не помнил, куда. Утром я нашёл их в разных углах комнаты. Сложно застёгнутый лифчик Энни сняла сама, пробормотав: "Долой эти верёвки..." И когда она сняла его, я буквально ослеп... Я давно не был с женщиной... Я и забыл, насколько они красивые.

   - Иди ко мне, кудряш... - грудным голосом произнесла Энн, выпрямляясь и протягивая руки, и я не заставил просить себя дважды.

   Потом был жар, и холод, и горячий огонь между нами, влажная бешеная сладость и тихий вскрик девушки.

   Потом истома. Я закрыл глаза.

   Энни быстро встала и ненадолго убежала в ванную комнатку.

   Потом она вернулась и молча легла рядом, вся мягкая и податливая. Я зарылся лицом в её золотые локоны и тихо сказал: "Прости..." Но не успел я выговорить это короткое слово, как вдруг почувствовал, что она повернулась ко мне, и её язычок уже играет с моим. Я снова ощутил радостное нарастающее напряжение... Не умея сдержаться, я стиснул девушку в крепких объятиях и коснулся её бёдер. И на сей раз она стонала совсем-совсем не от боли...

   И так было почти до утра.

   Энн завладела мною, как Римская империя отдалённой провинцией - легко, быстро и без боя. Одна ночь - и я не представлял жизни без неё. При этом не следует думать, что двадцатилетняя Симпли была какой-то особо развращённой девицей или озабоченной юной нимфоманкой. Сексуальная революция, а вернее будет сказать "эволюция", шла в Ростокине уже довольно давно с молчаливого попустительства самой Владычицы, вовсе не чуждой этих мирских радостей. Интимная близость до брака всё ещё не считалась полной нормой, но и не слишком порицалась. Энн была здоровой молодой женщиной, и я точно так же сильно привлекал её, как она привлекала меня. Наша тяга друг к другу была вполне естественной, и нас обоих не сдерживали никакие общественные традиции и нормы.

   Родителями же своими Энн, будучи единственным и поздним ребёнком, на самом деле вертела, как хотела. К тому же добрый пожилой отец её довольно серьёзно выпивал, и большую часть времени вообще не имел представления, чем занимается дочь. А своей неграмотной матери Энн наплела с три короба, представив меня богатым кавалером, служащим в магистратском отделе музыкальной культуры. Так что та была даже очень рада, что у дочери появился знатный поклонник, вроде бы готовый на ней жениться. И конечно ей было всё равно, что юная Энни уже вовсю с ним спит.

   Однако вернёмся к нашей музыкальной карьере. На следующее утро все пять газет Ростокина вышли с аршинными заголовками: "Новый рок-ансамбль разгромил офис компании звукозаписи", "Пистоны" буянят на подписании контракта", "Дебош в "Грин Мьюзик", и тому подобными.

   Везде было наше дикое фото на весь разворот.

   - Ну и рожа у этого Поппер-Гринчика вышла! - хихикал Даген. - Глаза вытаращены, как у карася!

   Журналисты более консервативных газет, разумеется, называли нас панками (в отрицательном смысле), анархистами (тоже в отрицательном) и подрывателями устоев. Однако молодёжный "Ростокинский Вестник" был куда более сдержан, как и предназначавшийся для бедноты разбитной "Весёлый Листок". В этих изданиях говорилось о "новой волне" и "свежем разнообразии в застоявшемся мире популярной музыки". Хотя и тут попадались эпитеты наподобие "хулиганов в заклёпках" или "эпатирующих оборванцев". Что было немного странно, поскольку в клёпаной коже и драных джинсах из нас троих ходил только я. Рокенрол и Даген, однако же, приняли вызов и привели свои костюмы к примерно единому стилю, живописно продрав старые брюки и навешав на жилеты куски дверных цепочек, большие бренданские булавки и другие металлические блестяшки.

   Прозвучало также краткое официальное сообщение о заключении контракта по Ростокинскому радио.

   В общем, рекламы было хоть отбавляй, и приехавший проведать нас через несколько дней в студии Син Поппер-Грин самодовольно потирал налосьоненные руки, пока мы аристократично подкреплялись сухим красненьким:

   - Ребята, всё идёт просто отлично! О вас знают, о вас говорят, вас ждут! И это после одного сейшна! Возьмите-ка вот, это не в счёт будущего, это из того, что газетчики заплатили нам за фото. Чтобы вы потом не ляпнули, что мы бесплатно без вашего разрешения опубликовали. Не скажете? Договорились!

   И он протянул нам по десятке. Почти что ежевечерние визиты в ресторанчики с Энни уже прилично опустошили мой карман, и деньги опять оказались очень кстати...

   - Надо ковать железо, пока горячо! - говорил между тем Син. - В ближайший же предвыходной мы вставляем вас на сборный концерт-фестиваль молодых электросимфонистов! Готовьте сет на три песни. Очень желательно, чтобы кроме "Анархии" этой вашей было ещё что-нибудь энергичное.

   - А где будет фестиваль? - спросил Рокенрол.

   - В мьюзик-холле рядом с конторой, на Наместников.

   - Скажите, мейстер Син, - вежливо продолжил Рокенрол. - Вас, вообще говоря, не смущает текст "Анархии"? Или, скажем, тамошнюю публику он не смутит? Мьюзик-холл - не поляна у трактира...

   Мы с Дагеном в изумлении уставились на нашего фронтмэна. Не для того ли мы и затевали группу? Разве мы не хотели встряхнуть эти холлы и концертные залы, полные франтов и богатеев?

   Но Рэд знал, что делал. Он получил ровно тот ответ, которого ожидал.

   - Бросьте! - засмеялся Син. - Кто нынче слушает тексты, да ещё на бренданском! Вы произведёте фурор одной музыкой... К тому же, поверьте, туда придут слушать не столько электросимфонистов, сколько вас. Наверняка как минимум наполовину будет чисто ваша аудитория. Так что играйте, готовьтесь, репетируйте, много не пейте!

   С этими словами он покровительственно потрепал Рокенрола по плечу и удалился.

   - Парни! - повернулся к нам Поэт. - Надо будет дать там жару! Пусть поймут, что мы - настоящие! Помимо "Анархии", я хочу сыграть что-то из твоего панк-репертуара, Курт! Научи нас!

   Но я покачал головой:

   - Для первого публичного концерта мы лучше переделаем что-то из твоих песен, они уже знакомы публике. Например, чуть более жёстко сыграем "Мы-цветы" и перепишем текст и музыку от "Возьмёмся за руки". Предлагаю назвать её "Руки прочь". Как там у тебя?

   Рокенрол пропел:

   "Возьмёмся за руки, друзья,

   Мы здесь, чтобы жи-ить..."

   - Ага, - сказал я. - А мы теперь напишем кое-что другое. Дай-ка листок бумаги и перо...

   Через несколько минут я продемонстрировал товарищам новый текст. Звучал он примерно так:

   Руки про-очь от меня,

   Я только са-ам для себя,

   Я не хочу быть как вы.

   Мне не нужна ваша грязь!

   Я взял бас и начал играть прямой быстрый ритм по старым нотам от "Возьмёмся за руки". Даген прыгнул за барабаны и подхватил, добавляя брейки в подходящих местах. Рокенрол попробовал петь мой текст, сбился, начал снова, через две-три попытки приноровился и принялся одновременно подбирать гитарный чёс.

   К вечеру, спустя несколько споров и три бутылки вина, песня была готова. Мы сыграли её целиком, сами собою восхитились и отправились в "Три упыря" сообщить нашим зверолюдам о предстоящем концерте.

   - Надо будет хоть десяток билетов из этого Поппера выколотить для ребят, - сказал я. - А то им тоскливо без нас...

   В "Упырях" мы по-прежнему бывали довольно часто, со зверолюдами общались, как и раньше (Даген, к счастью, тоже оказался почти полностью лишён обычных ростокинских предрассудков), но песен там больше не играли по понятным причинам. Зверолюды, впрочем, и не просили нас играть (видно, не насмеливались), но им явно очень хотелось нас услышать...

   - Только напиваться не будем! - заранее предупредил я друзей. - Мне ещё Энн с работы встречать.

   - Братву на красульки променял? - ухмыльнулся Рокенрол.

   - Это моя девушка, - возмутился я. - Перестань говорить о ней в таком тоне! И если уж на то пошло, у неё "красульки" будь здоров, так что ваши нетрезвые рожи да, променял и легко...

   К следующему предвыходному мы тщательно отрепетировали "Мы - цветы" в утяжелённом варианте, новую "Руки прочь" и, конечно, "Анархию". Мы вытребовали у Поппер-Грина пятнадцать билетов, и тот привёз их в студию, напомнив нам, что стоимость будет вычтена из нашего гонорара. Билеты мы отдали Ежу и Лису, чтобы они распространили их по своему усмотрению. Официально один билет на "Фестиваль молодёжной электросимфонической музыки" стоил три талера, и далеко не каждый зверолюд, да и человек тоже, мог вообще себе позволить поход на такое мероприятие. Мы, разумеется, не хотели брать с них ни копейки, но ребята собрали скромную и трогательную десятку, которую прямо-таки всучили нам, буквально сунули в карманы. Тогда мы накупили на эту десятку выпивки и напоили всю компанию. Кроме того, мы заявили организаторам концерта, что Лис и Ёж являются нашими рабочими сцены и должны будут иметь доступ за сцену и в гримёрную комнату. Мы хотели их отблагодарить хоть так. Точно так же под видом нашей "менеджерши" я обеспечил доступ в гримёрку для Энн.

   В день концерта, правда, мне оказалось не до неё. Мы носились туда-сюда с гитарами и проводами, Рокенрол повсюду разыскивал листки с текстами, которые на всякий случай подготовил, но куда-то затерял, Даген требовал новые барабанные палочки и бутылку портвейна для укрепления боевого духа, а у меня, как назло, оборвалась нижняя струна на басу, и я перенатягивал новый комплект, срочно доставленный из "Грин Мьюзик". Энн одиноко сидела на кривоногом стуле в углу гримёрки и выглядела несколько надутой и обиженной. Тогда я встал, взял её за руку, поцеловал и отвёл в служебную ложу, предназначавшуюся для сотрудников "Грин Мьюзик". Там уже сидело несколько дамочек, наверняка таких же подружек музыкантов из других групп.

   - Здесь тебе будет спокойнее, Анечка, - сказал я, усаживая девушку в удобное кресло. - Если кто-то будет что-то спрашивать, называй мою фамилию и фамилию мейстера Поппер-Грина. А мне надо работать, прости пожалуйста. Я приду сюда сразу после выступления.

   - Я понимаю, - улыбнулась Энн, целуя меня в щёку. - Иди и покажи им всем. Ни пуха!

   Поскольку мы были новичками, "Пистон" отнюдь не являлся хедлайнером мероприятия. Напротив, мы должны были выступать первыми. Главной же группой концерта был электросимфонический квартет под названием "Золотая клипса" или что-то в этом духе. Ребята в одноцветных малиновых сюртуках с огромными бренданскими электрогитарами на широких вышитых лямках поглядывали на нас высокомерно и презрительно. Они играли свою сложную музыку уже год, и мы были для них выскочками и слишком много на себя берущими недоучками. Даген, выпив портвейна, то и дело показывал им язык, когда думал, что они не смотрели. Чем больше он выпивал, тем чаще ему казалось, что они не смотрели, и в итоге дело чуть не дошло до драки, но вовремя прибежавший в гримёрку Поппер-Грин пригрозил, что выставит с фестиваля обе группы, и Даген вынужден был помириться с четвёркой. Помирившись, он так расчувствовался, что вознамерился со всеми переобниматься и выпить на брудершафт, но, к счастью, в этот момент нам объявили, что мы выходим на сцену через пять минут, сразу после вступительной речи конферансье.

   Тут Рокенрола ни с того ни с сего обуял страх сцены. "Это вам не в кабаке лабать..." - бормотал он. - "Там публика... Много людей. Я пою плохо... Репетировали мы мало..."

   По крайней мере, претензий к самому материалу наш певец не предъявил, и то хорошо, подумал я. Несколько протрезвевший и встревоженный таким малодушием Даген рявкнул на фронтмэна:

   - Рэдик! А ну прекрати ныть! Ты Поэт или кто? Ты панк или кто? Ну-ка, давай-ка, выпей противомандражной микстурки!

   И он буквально влил в него почти треть бутылки портвейна, хорошо я успел перехватить, чтобы и мне хоть немного досталось, потому что по чести сказать, и у меня поджилки малость тряслись.

   И мы все трое кое-как вывалились на сцену вслед за словами конферансье:

   - "Грин Мьюзик" представляет вам электро-рок-ансамбль "Пистон"!!! Поприветствуем!

ГЛАВА 6. Рок продолжается

Слегка диковатым взором я обвёл зрительный зал. За яркими электрическими софитами его было не слишком хорошо видно (и это к лучшему), но можно было разглядеть, что он полон, хотя и не переполнен. Что бы там ни говорил Син, я как-то не заметил "нашей" публики. Ближе к сцене за огромным количеством столиков сидели ростокинцы побогаче, господа в смокингах и дамы в вечерних платьях, вероятно, торговцы и мелкие фабриканты с семействами. Где-то сбоку даже мелькнули яркий кафтан и блестящая тиара какой-то авалонской парочки. Вокруг их столика было приличное пустое пространство. Дальше в партере сидела публика попроще, но и среди них явно было очень мало ребят "из-за станка". Только на галёрке кое-где можно было заметить потрёпанные кепки и ситцевые косынки рабочей молодёжи. Там было шумно, народ почему-то волновался, похоже, происходил какой-то скандальчик.

   Тут из-за занавеса вынырнул Ёж и зашептал что-то на ухо Дагену. Увидав на сцене зверолюда, заволновался было уже весь зал, но Ёж ускочил обратно также быстро, как выскочил. Даген приподнялся над барабанами и сказал что-то Рокенролу, я не мог услышать, что.

   На лице нашего фронтмэна появилось гневное выражение. Он шагнул к микрофону и заговорил в него, даже не подстроив стойку под свой рост, из-за чего ему пришлось наклониться и постоянно поправлять лямку сползающей с плеча гитары:

   - Прежде, чем мы начнём, я от имени группы "Пистон" требую пропустить в зрительный зал пришедших слушать нас зверолюдов! Немедленно!

   Куда только подевался страх сцены, подумал я. Однако на не слишком трезвого меня тоже накатила волна гнева. Так вот, что за шум был на галёрке! У нас совершенно вылетело из головы, что наших ребят могут не пустить в мьюзик-холл, даже несмотря на наличие билетов. Мы так привыкли к зверолюдам, что напрочь забыли про своеобычную ростокинскую сегрегацию.

   Я схватил второй микрофон, вытянул стойку под себя и рявкнул в рубчатый кругляш:

   - Уважаемые организаторы! Убедительная просьба пустить в зал всех пришедших зверолюдов! У них есть билеты, вы не имеете права им отказывать! Иначе мы не станем играть!

   - Да! - выкрикнул в микрофон Рокенрол. - Это же оголтелый расизм!

   Микрофон жутко взвыл, перегруженный, звукооператор за пультом поспешно кинулся убавлять громкость, в зале опять зашумели, на галёрке замелькали поднятые кулаки и дубинки стражников, нанятых в качестве секьюрити. Дело тихонько запахло керосином, но тут из высокой ложи (не той, где сидела Энн, а из противоположной) поднялся Син Поппер-Грин и визгливо крикнул, кое-как перекрывая общий шум:

   - Ладно, ладно! Охрана! Пропустите там всех...

   Я глянул в его сторону и снова заметил рядом с ним бледное и прекрасное личико Городской Кошки, недвижно сидевшей в глубоком бархатном кресле. Кошка сделала быстрое движение синими глазами, и мне почудилось, что мгновение назад она пристально смотрела на меня.

   Опять меня кольнуло какое-то непонятное чувство. Слева в ложе сидит Энни, справа Тисса, а посредине я в лучах софитов с бас-гитарой наперевес.

   Ну и что?

   Между тем толпа зверолюдов с довольным гомоном хлынула из дверей на дальний балкон. Их было явно гораздо больше, чем мы раздали билетов. Видно, с ними пришли всякие друзья и провожающие и на общем энтузиазме, особенно после наших протестов, решили тоже прорваться на концерт. Они расселись в проходах и встали к парапету балкона. Люди в зале, особенно те, что что были получше одеты, недовольно заоглядывались и заворчали. Авалонец со своей дамочкой отодвинулись от столика, похоже, намереваясь покинуть зал. Мы, однако, только приветствовали такой оборот дела. И даже Син счёл за лучшее ничего не командовать охране. Рокенрол проорал в микрофон:

   - Вот так-то правильнее! Привет, Ростокино-о-о!!! Вас приветствует панк-ансамбль "Пистон"!!! Сегодня мы играем для вас на этом прекрасном фестивале... И первая песня, новая, но со старыми дырками... "Руки прочь", ранее известная как "Возьмёмся за руки"! Теперь мы играем её на целых трёх аккордах!

   На галёрке взвыли от восторга. В нижнем зале слышался ропот, кое-кто свистел. Я перехватил поудобнее бас и плотнее сжал медиатор вспотевшими пальцами. Ну, поехали!

   Даген отсчитал палочками темп.

   И грохнул рок.

   Я изо всех сил старался не ошибаться, но всё-таки один-два удара по ноте пропустил. Впрочем, это было почти не заметно и не важно. Мощный поток гитарного звука, поддерживаемый чётким ударным битом, рвался со сцены. Рокенрол орал в микрофон, ритмично покачивая гитарой и встряхивая длинными волосами:

   - Я не хочу быть как вы!!! Мне не нужна ваша грязь!!!

   Во-о-оу!! Меня захватила энергия песни, я вливал в неё свою басовую линию, размахивая длинным грифом и притопывая в такт ногой в тяжёлом ботинке.

   Галёрка прыгала и скакала под дикую, зажигающую музыку. В нижнем зале некоторые тоже начали раскачиваться в ритме бита. Однако другие хмурились и отворачивались, главным образом вылощенные франты и их роскошно одетые спутницы.

   Песня закончилась. Я выдохнул и почувствовал, что уже весь мокрый.

   - Даген! - громко шепнул я нашему ударнику, прикрыв ладонью микрофон. - Свистни там Ежу с Лисом, чтобы пивка притащили, я оставлял кружку на столе!

   В зале творилось нечто невообразимое. Кто-то громко аплодировал нам, галёрка и вовсе скандировала, прихлопывая руками над головой: "Пи-сто-ны!!! Пи-сто-ны!!!" Но изрядная часть слушателей из нижнего зала вопила и свистела. Слышалось: "Панки!" "Хулиганьё!" "Примитив!" "Это не музыка!"

   И всё же трудно сказать, чего в этом шуме было больше: негодования или восторга. А может, это было что-то новое и общее.

   Возле подножия ударной установки, как по волшебству, появилась початая кружка с пивом. Я выхлебал половину оставшегося в ней и передал Рокенролу.

   - Что, лишенцы, взвыли? - крикнул тот в микрофон, жадно допив из кружки. - Не доросли до настоящего рока?! Вот эта песенка больше подойдёт для вас! Примитивы! Играем "Мы - цветы"!

   После сверхмощной "Руки прочь" композиция "Мы - цветы" показалась мне спокойной, как журчание ручья. Тем более, что Рокенрол сильно убавил перегрузку с электрогитары. И всё-таки она была куда тяжелее, чем всё, что слышали в этом мьюзик-холле до тех пор. Несколько зрителей покинуло зал. Авалонка в сверкающем платье тоже встала и ушла через боковой выход. Её спутник пошёл за нею, но приостановился у двери и некоторое время постоял там, пристально глядя на нас. Потом он резко отвернулся, взмахнув прицепленной к поясу шпагой в богато украшенных ножнах, и вышел вон.

   Тем не менее, как я заметил, большинство даже из тех, кто громче всех орал "Примитив!" и "Панки!" осталось на своих местах и, похоже, заказало ещё выпивки на столики. Зверолюды на галёрке отрывались вовсю. Поблёскивали переходящие по кругу бутылочки. Стражники тщетно пытались навести там порядок и отобрать принесённое спиртное, но зверолюды, включая зверолюдочек, пассивно и активно сопротивлялись. То и дело водоворотиками возникали мелкие потасовки. Тем не менее, я разглядел, что и туда официанты подносят пиво поднос за подносом.

   "Пистоны!!! Пистоны!!! Пи-сто-ны!!!" - разносилось над залом.

   - Да здравствует славный город Ростокино! - закричал Рокенрол, окончив песню. В ответ раздался рёв и свист.

   - Да здравствует свободное Ростокино! - повторил он. - Да здравствуют наши верные друзья! И да сгинут все те, кто мешает им нас слушать!!!

   Намёк был более, чем понятен. Зверолюды орали: "Даёшь!!!" и размахивали пивными кружками. Прежде, чем все остальные успели опомниться, Рокенрол ударил по струнам электрогитары, снова далеко выкрутив перегруз. Он начал играть вступление к "Анархии". Я тоже немного повернул рукоятку на усилителе, выдал что-то вроде краткого соло, сплясав пальцами на нижней струне и начал бас-партию. Даген вступил с ритмичным буханьем бочки и грохотом рабочего барабана. И понеслось.

   "А-а-ай вон-на би-и анарки-и!!!"

   На галёрке царил полнейший угар. Зверолюды подпевали, выли, прыгали с поднятыми высоко над головой сжатыми кулаками. Даже в нижнем зале люди вовсю притопывали в такт и качали головами. Я выскочил к самой рампе, встал вполоборота спиной к Рокенролу и нарочито демонстрировал зрителям свою игру на басу. Динамики ревели и грохотали. Реакция зала, особенно верхней галереи, наполняла меня ощущением счастья и безграничной, беспредельной щедрости. Хотелось подарить всего себя, всё своё творчество без остатка этим людям и зверолюдам.

   Прогремел последний акоррд, медленно и прерывисто заглохли усиленные электричеством струны.

   Зал взвыл и взорвался аплодисментами. Галёрка бесновалась: "Пистоны-Анархия! Пистоны-Анархия! Бис! Бис!!! Даёшь ещё!!!"

   - До скорого, Ростокино! - выкрикнул в микрофон Рокенрол. - Спасибо! Мы уходим, но мы вернёмся! Спасибо!!!

   Я скрутил громкость на бас-гитаре, выдернул шнур из усилителя, поклонился залу, чуть задержав взгляд сначала на Энни, которая махала мне рукой с балкончика ложи, потом - не удержавшись - на Городской Кошке. С удивлением я обнаружил, что она искренно аплодирует нам, и что глаза её странно горят, хотя на меня и не смотрят... Или стараются не смотреть.

   "Панк-рок растопил-таки эту высокомерную ледышку", - думал я, проскальзывая за занавес. Я и сам был красен, разгорячён и весь мокр от пота. Примерно так же выглядели и Даген с Рокенролом. Мы были невероятно возбуждены и сразу послали Лиса и Ежа ещё за пивом на всех пятерых. На сцену прошла следующая за нами группа электросимфонистов и начала подключаться к аппаратуре. Я слышал голос конферансье, неразборчиво объявлявший их выход. Я хотел было сбегать в ложу за Энни, но вдруг понял, что что-то не так. Зал не утихал после нашего ухода со сцены. Зал гудел, как страшный осиный улей, раздавались свистки и выкрики, слышные даже за сценой: "Куда?! Ещё! Ещё "Пистонов"! Долой этих! Долой симфонистов! Даёшь рок!"

   Конферансье что-то долго бубнил в микрофон умиротворяющим голосом, и зал вроде бы постепенно успокоился. Мы прошли в гримёрку, слыша за собой приглушённые стенами и портьерами мягкие гитарные аккорды - группа начала играть электросимфоническую композицию. Ритм её, кстати сказать, явно склонялся к пелвисорокисоновским традициям. "Фактически это, конечно, тоже рок", - подумал я. - "Им бы немного жёсткости, и получилось бы что-то заводное". Пока что это была трудная заунывь из терменвокса, гитар и перкуссии.

   - Парни, - сказал я. - Подождите меня пару минут, я за Аней сбегаю.

   Но не успел я выйти из гримёрки, как зал вновь начал волноваться. В комнату опять стали прорываться свист и требовательные вопли. Вбежали Лис и Ёж с пятью полуторными кружками в руках.

   - В зале бунт! - довольными голосами наперебой закричали они, не забывая прихлебывать пиво. - Полный галдёж и бардак! Галёрка требует вас обратно! Внизу спорят и орут друг на друга и на симфонистов!

   Мы застыли, не зная, радоваться или пугаться. Музыканты "Золотой клипсы" смотрели на нас волками из своего угла. В гримёрку влетел Син Поппер-Грин. Он был бледен.

   - Ребята... - запинаясь, проговорил он, - Зрители немного шумят. Прошу вас, выйдите к ним, а то как бы холл не разнесли. Стражников мало, к тому же часть уже разбежалась... Выйдите, скажите, что сыграете ещё раз после всех... Я решу вопрос... Мы вам дополнительно заплатим.

   Я взял у Лиса кружку, разом выпил половину, решительно отстранил с дороги Сина и двинулся к сцене. За мною широко шагали Даген с Рокенролом.

   Когда мы вышли на сцену, беснующийся зал притих. "Да", - с беспокойством подумал я. - "Как бы и вправду погрома не вышло. Вот она - сила масс, когда ими овладевает идея..."

   Я взял микрофон у перепуганного вокалиста электросимфонщиков.

   - Друзья! - произнёс я, тщательно следя за модуляциями своего голоса, чтобы он звучал непринуждённо, но в то же время убедительно. - Большое спасибо, что вы так цените нас. Мы рады играть для вас. Но мы просим вас не обижать и наших коллег. Отдохните пока под их музыку. Прошу вас. А мы выйдем ещё раз и сыграем в конце фестиваля, так что не расходитесь!

   Зал разразился восторженными криками: "Ура!!! Даёшь!!! "Пистоны!!!"

   Я вернул микрофон вокалисту, и мы с Рокенролом сделали жест руками, будто представляя зрителям группу - я так и не запомнил её названия.

   Потом мы вернулись в гримёрку, и я наконец-то забрал Энн из ложи, где ей уже становилось немного неуютно.

   - Ого! - восторженно пищала девушка, пока я вёл её вниз. - Ваше выступление так понравилось всем! Даже авалонцы слушали вначале! Такой шум и успех!

   - А тебе-то понравилось? - спросил я.

   - Конечно! Так здорово, ритмично!

   - А новая песня тебе как?

   - Какая новая? - недоумённо хлопнула глазками Энни.

   - Та, которую мы играли первой, - пояснил я, сдерживаясь. - Ты же ещё не слышала её ни разу в таком виде. Как тебе новые слова?

   - Да я слова не очень люблю в песнях слушать, - пожала плечами Энн. - Я музыку слушаю. К тому же я на тебя смотрела всё время. Ты такой классный с гитарой!

   Она потянула меня за рукав, и когда я наклонился, сладко поцеловала в губы. Дешёвый комплимент, поцелуй, запах её простеньких, но приятных духов... Что ж, пусть невнимательна к моему творчеству! Зато ласковая...

   - Вы теперь настоящие звёзды! - заявила нам Энн, когда я привёл её в гримёрку.

   - Да уж, - вздохнул Рокенрол, наклоняя к губам кружку с пивом. - Весь мир у нас в руках...

   - Позвольте! - воскликнул Даген, поднимая с пола бутылку из-под портвейна и встряхивая её, будто надеясь отыскать в ней что-то покрепче пива. - Но не за этим ли мы сюда пришли? Разве не за славой и успехом? Вы что - не рады?

   - Мы рады, - ответил я за нас с Рэдом. - Точнее, это закономерно. Мы поэты и музыканты, великие панк-рокеры...

   Не знаю уж, сколько в моей фразе было сарказма, а сколько гордости.

   - Однако придётся ради популярности торчать здесь весь фестиваль, с этими тягомотными симфонистами, - сказал Рокенрол. - Обещали же ещё сыграть...

   Хедлайнеры из "Золотой клипсы" снова мрачно посмотрели на нас, но смолчали.

   Мы вышли на сцену после них. Зал уже нетерпеливо волновался, особенно шумела галёрка. Бедным малиновопиджачникам едва дали доиграть сет. При виде нас зал взорвался приветственными воплями. И всё же радость зрителей не была всеобщей. Часть расфранченной публики встала из-за столиков и ушла. Не то, чтобы совсем демонстративно. Основная программа фестиваля закончилась, а наш панк-рок их интересовал постольку-поскольку. И Городской Кошки в ложе я больше не увидел.

   Для оставшихся мы отыграли на ура. Снова спели "Руки прочь" ко всеобщему восторгу и угару. Нас опять не хотели отпускать со сцены. Орали, свистели и топали так, что мы снова подключили выдернутые было из усилителей гитары и сыграли "Анархию". Зверолюды наверху прыгали, скакали и тянулись к нам, едва не падая через парапет. Рокенрол чуть не охрип, пока орал припев. Я тоже слегка обезумел. Мой бас под ударами медиатора по струнам ревел так, что звукорежиссёр приглушил его, опасаясь за динамики. Потом мы кое-как ушли со сцены, провожаемые истошными воплями толпы: "Пи-сто-ны!!! Пи-сто-ны!!! Ещё!!! Ещё!!! Браво!!! Даёшь панк!!! Даёшь анархию!!! Ещё!!!"

   В гримёрке нас ждал Син Поппер-Грин. Он тоже был здорово перевозбуждён и разгорячён, его напомаженная чёлка вся растрепалась:

   - Ребята! Ребята! Это успех! Это успех!

   Он никак не мог остановиться.

   - Великолепно! Просто великолепно! Я был прав, ах, как я был прав! Я не ошибся, что бы там ни говорил отец! Ребята! С завтрашнего дня заседаем в студию и начинаем записывать альбом! Мы продадим рекордный тираж! Первый сингл надо выпустить как можно скорее, вот эту новую "Руки прочь". Текст, конечно, у вас там своеобразный... Мягко скажем... Но я чувствую реакцию публики! Это надо сделать! А я начну организовывать вам сольный концерт. Мы ангажируем большой зал Консерватории...

   Окончательно протрезвевший Даген прервал Поппер-Гриновские восторги:

   - Хочу напомнить вам, мейстер Cин, что у нас по контракту есть право обсуждать с вами цену на билеты, раз это будет сольник.

   - Конечно! Конечно! - поднял ладони Син. - Мы пригласим вас на совещание и всё решим кол-ле-ги-ально! А теперь идёмте, я выведу вас через подвал и здание "ГМ", иначе на выходе толпа вас на сувениры растащит. Вы, тем более, с девушкой...

   Он кинул взгляд на Энн, и взгляд этот был чуть более масляный, чем мне того хотелось бы.

***

Первый вкус славы, как ни странно, не вскружил нам головы. Это пришло немного позже. Пока что мы серьёзно взялись за работу над альбомом. К сожалению, выпивать мы не перестали. На следующий же день после фестиваля мы отметили успех со зверолюдами в "Трёх упырях". Я не то, чтобы упился в зюзю, но был здорово пьян, и даже не смог уделить Энни полагающегося внимания ночью, хотя она тоже прилично выпила. Надо было, кстати сказать, отдать девушке должное: она всё-таки терпела меня во всех видах не один месяц. Ночевала она у меня почти постоянно. Скорее всего она боялась надолго выпускать меня из виду: опасалась, что бас-гитариста "звёздной" группы вместо неё охмурит какая-нибудь поклонница, в которых, кстати сказать, недостатка не было. В моём случае присутствие Энн действительно держало экзальтированных девиц на расстоянии, а вот Рокенрол пару раз спутывался с какими-то юными любительницами музыкальных новинок, но ничего серьёзного из этого не вышло, что было, наверно, к лучшему. Даген, по той или иной причине, оставался стоек, как индеец.

   Вообще, нельзя было сказать, что нам проходу не давали фанаты, стоило выйти на улицу или зайти в кабак. Зверолюды по природе были существами достаточно деликатными и восторгались нами на расстоянии. А из людей о нас пока ещё знали далеко не все.

   Энн купила (за мой счёт) высокие ботиночки и кожаный жакетик, навесила на него каких-то блёсток и нежданно стала законодательницей новой девчачьей моды. Очень многие из бедной молодёжи стали одеваться похоже на нас. Первыми, ещё до Энн, были Ёж и Лис, ободравшие рукава у своих курток и украсившие их цепями от сливных бачков.

   Я, однако, стал замечать разницу между грязными и пропахшими чесноком и дешёвым фритюрным маслом "Тремя упырями" и ресторанами в центре Города, куда я часто водил Энн. Я ещё не воротил нос от "Упырей" и уж тем более от зверолюдов, но всё чаще и чаще проскакивали мыслишки о роскошных квартирах с видом на центр и фазендах у южных ручьёв...

   За фестиваль нам заплатили сто пятьдесят талеров на троих и ещё по двадцатке сверху за повторный выход. И эти деньги тоже пришлись очень кстати. "Подъёмная" сотня от Грина ещё не то, чтобы совсем истощилась, но у меня уже была близка к тому. Наши наниматели, впрочем, совершенно не остались внакладе: основную прибыль принесли даже не столько билеты, сколько продажи спиртного и закусок, ведь мьюзик-холл был собственностью "ГМ". Кроме того, Поппер-Грин опять удачно продал газетам и даже журналам наши фото со сцены. А я даже не заметил, что нас фотографировали... На сей раз за фотографии мы не получили ни копейки - всё, что мы делали на сцене, тоже принадлежало "ГМ".

   Всю следующую неделю мы усердно трудились в студии, записывая ритм-секцию (то есть бас и ударные) для "Руки прочь", "Мы - цветы" и "Анархии". Мы и не подозревали о том, что наше творчество, оказывается, уже обсуждается на самом, так сказать, верху. О нас снова вспомнила Владычица острова Авалон и самоназначенная повелительница смертных Леди Лайл.

   Тут я опять буду вынужден сделать маленькое отступление от собственного повествования, но это тоже необходимо для лучшего понимания дальнейших событий.

***

В своём высоком покое на верхнем этаже Авалонского замка Владычица стояла у вычурного столика тонкой работы и с омерзением смотрела в многогранный хрустальный шар, покоящийся в установленном на столе треножнике. В шаре тонко и отчётливо была видна ярко освещённая софитами сцена мьюзик-холла и беснующаяся на ней группа "Пистон". Мощный звук гитар и барабанов наполнял покой.

   - Да-а, - задумчиво и презрительно протянула Леди Лайл. - Это практически настоящий "панк". Я видела, я помню. Это совсем не то, что я желала бы увидеть ещё раз... Но всё равно спасибо за вести, дорогой граф.

   Стоящий поодаль от неё в почтительной позе авалонец (это был тот самый, что ушёл с фестиваля, не став нас слушать до конца) ещё ниже наклонил голову:

   - Не стоит благодарности, миледи Владычица. Граф Элаприн всегда рад служить вам...

   Надо сказать, что у авалонцев в кого ни ткни, обязательно попадёшь в графа, маркиза или ещё во что похуже - сказывалась излишняя древность каждого представителя этой несчастной полубессмертной расы.

   - Расскажите ещё об этом, с позволения сказать, "фестивале", граф, - устало вздохнула Леди Лайл. - Наверняка это было отвратительное зрелище, и мне жаль заставлять вас вспоминать его, но нам важно знать, что конкретно происходит.

   Интерес Владычицы был ясен: она начала понимать, что моё интегрирование в бессердечный механизм ростокинского общества пошло не так гладко, как ей того хотелось бы.

   - Вы себе просто не представляете, насколько дико это выглядело, - начал граф Элаприн. - Куда более дико, чем это обычно бывает у смертных. Мы с супругой полагали, что послушаем их обычный детский утренник, неуклюжий, но забавный, с этими их электрогитарами и прочим. Но когда появились "панки"... Едва выйдя на сцену, они потребовали пустить в мьюзик-холл зверолюдов! Зверолюдов! В более или менее приличное помещение! И это после того, как мы столетиями внушали людям, как гнусны зверолюды... Чтобы им лучше была понятна разница между ними самими и нами... О, эти люди! Вечно всё портят, как у вас только хватает на них терпения! Простите, Владычица, я отвлёкся. Так вот, вбежали эти вонючие зверолюды, куда больше, чем могла вместить галерея, и устраивали там наверху драки и дебоши, толкались со стражей и подумать только, пили своё! А эти на сцене, под гнусный шум, который они называют "рок-музыкой", поощряли такое поведение! Вы слышите текст? "Руки прочь, я не хочу быть как вы, мне не нужна ваша грязь..." Я полагаю, они намекают на то, что в Ростокине всё неправильно устроено, и подстрекают молодёжь не слушаться освящённых веками порядков. Не хотят мол, быть как раньше, сравнивают традиции с грязью... Я не мог дольше оставаться, у меня не было сил там пребывать, поэтому на кристалле нет остального...

   Элаприн вынул из кармана и подбросил на ладони миниатюрную копию хрустального шара, в котором крутилось изображение с "Пистоном".

   - Но я слыхал, - добавил он. - что их песня "Анархия", которую этот самый Курт приволок в Ростокино извне, ещё хуже. Там такое антипорядочное хулиганство... Ох, высокочтимая Владычица, всё это началось с того старого безумца Ксарма Левина. Дикие идеи проникли в разум людей, и они возомнили о себе невесть что. Раньше же мы поступали с ними проще. Может быть, прикажете воинам схватить этого Курта и распять или сжечь на ратушной площади в назидание непослушной черни?

   - Мой дорогой граф, - немного раздражённо сказала Леди Лайл. - Как ни жаль мне лишать вас удовольствия, но нынче мы такое делать точно не будем. Во-первых, вы что, забыли? Я отнюдь не жестока, я блага и милостива. Левину переломал кости Наместник, не я. А во-вторых, чем более жестокой будет казнь сквайра Шерфера, тем сильнее идеи, которых он придерживается и которые он исповедует, закрепятся в сознании масс. Неужели вы не понимаете, Элаприн? "Всё это", как вы выражаетесь, началось вовсе не с одного бородатого философа. Новые идеи, идеи свободолюбия и независимости от разумно правящих сил, взрастали в людях издавна. Это естественное следствие их деградантской смертной природы. Ксарм Левин был лишь проводником этих идей. Они будут взрастать и дальше. И если мы не хотим быть погребёнными под этими идеями, то мы должны не убивать их носителей, а возглавить попытки претворения идей в реальность. Или направить их в нужное нам русло. Дурак Наместник убил Ксарма вместо того, чтобы сделать его своим советником и дать людям иллюзию перемен. Я же далеко не столь глупа.

   - А что если Ксарм Левин не согласился бы стать советником? - спросил граф. - Для человека он был вполне достаточно умён, чтобы различить иллюзию...

   - Этого никогда не произошло бы, - высокомерно ответила Леди Лайл. - Все люди могут быть куплены, нужно лишь знать цену - и не обязательно в их денежных фантиках. Все люди предпочитают сладкую и удобную иллюзию горькой и жестокой реальности. Нам нужно будет лишь немного потерпеть этот самый "панк". Скоро он у нас станет белым и пушистым. Пусть зверосущества и люди побесятся пока что. Это ненадолго. Идите, граф, вы свободны. Ещё раз спасибо за новости.

   Элаприн низко поклонился и вышел. Леди Лайл мановением руки погасила хрустальный шар и в задумчивости подошла к высокому стрельчатому окну, изящно ступая узкими босыми ступнями по мягкому ковру, искусно выделанному из ярких разноцветных шкур неведомых зверей. Вдалеке и внизу сквозь зеленоватый фосфоресцирующий туман можно было разглядеть крохотное, будто игрушечное Ростокино и лоскутики возделанных земель, опускающиеся к югу.

   "Глупец граф, как ни странно, может оказаться в чём-то прав", - тихо проговорила сама себе Владычица. - "Люди нынче пошли странные, а этот Курт и вовсе происходит из самого сумасшедшего отражения реальности. Что, если он действительно окажется излишне "идейным"? Нельзя допускать и тени риска. Я привела к Порядку Бренданию, я приведу и Ростокино. Мне придётся следить за Куртом самой. Пожалуй, я даже хочу с ним лично пообщаться..."

***

Через неделю первый сингл "Руки прочь" с будущего альбома "Пистона" был полностью готов и записан на мастер-диск. Копия сразу же была отправлена в тираж. К выходному дню грампластинка вышла в продажу. Весь первый тираж смели с полок буквально за несколько часов. Покупали рабочие, рыночные торговцы, мелкие клерки, даже стражники. Зверолюды экономили на самом необходимом, брали один диск на цех и носили единственную потрёпанную радиолу по родному квартальчику из дома в дом, чтобы все могли послушать "своих" музыкантов.

   Покупали и знатные. Кто-то посылал в музыкальный магазин слуг, а кто-то шёл сам и высокомерно требовал "ту новую музыку, что в газетах прописывали". Всем были интересны "те парни, что поют для зверолюдов". О нас говорили с любовью. О нас говорили с ненавистью.

   Наш первый диск нежданно для нас самих и для наших издателей стал символом пока ещё неясных перемен, которые будто бы замаячили перед Городом. Иные страшились таких перспектив. Иные же в кои-то веки глянули в будущее с робкой надеждой.

   Равнодушным не был никто, кроме, пожалуй, Энн, для которой всё шло своим чередом, а самый смысл наших песен её мало интересовал. Ей нравилось, что под них можно приплясывать - и достаточно. К счастью, поначалу таких, как она, было очень мало. К сожалению, потом таких стало большинство. Но обо всём в свой черёд.

   Полученная премия в пятьсот талеров привела нас в состояние лёгкой эйфории. Мы отдали полсотни Ежу и Лису за всю их помощь, остальные поделили поровну. Позже стороной мы узнали, что Ёж и Лис не оставили деньги себе, а разделили между более нуждающимися зверолюдскими семьями. Единственное, что они сделали сами - это приобрели ещё одну старую разбитую радиолу и нашу грамзапись из второго тиража. Тиражей, кстати сказать, было несколько, и с продаж каждого мы в итоге получали весьма немаленькие проценты. Денег стало много. Даген бросил свою бочку и переехал в приличную квартирку неподалёку от Центрального проспекта. Энн тоже потихоньку начала заговаривать о том, что моё жилище, мол, немного тесновато, и вообще она всю жизнь мечтала иметь собственный будуар. В конце концов я снял для нас большие апартаменты рядом со студией. Энн заполонила их дорогими шмотками, фирменной бренданской косметикой, всякими прочими женскими штучками, но сам я ночевал там всё реже. Я проводил время со своей девушкой, а затем уходил в студию и оставался в ней допоздна, выпивая и играя музыку с Дагеном или Рокенролом. Очень часто я и засыпал там на кожаных диванах в одной или другой лаунж-зоне. Энн ругала меня за это, но как-то не очень искренно и ровно до того, как я в извинение покупал ей что-нибудь новое из одежды или парфюмерии. Она уволилась с фабрики (об этом, впрочем, я попросил её сам) и проводила дни в прогулках по торговым галереям, салонам красоты и кафе.

   Несмотря на обрушившееся на нас материальное благополучие, и не просто благополучие, а даже роскошь, мне почему-то было не по себе. Вроде бы я делал что-то не так, но я никак не мог понять, в чём дело.

   Мы совсем редко стали появляться в "Трёх упырях" и почти перестали общаться со зверолюдами, исключая Ежа и Лиса, которые были вхожи в студию, как наши технические работники. Я оправдывался перед собой тем, что работа над альбомом нынче стала более напряжённой, и у нас совершенно нет времени.

   Альбом между тем действительно продвигался, мы записали мастер-версии "Мы - цветы" и "Анархии". Кроме того, мы переделали ещё одну песню Рокенрола, ранее называвшуюся "Рождение". Теперь она звалась "Убийца". Слова, насколько помню, там были такие:

   Ты родился на свет,

   Лишь для того, чтобы сдохнуть!

   Это мерзкий мир -

   Он лишь убийца людей!

   Ещё одну песню мы сочинили полностью заново и назвали её "Отходы". Первый куплет звучал так:

   Общество бросает нас,

   Отвергает прочь.

   Мы для него отходы,

   Отходы мы и есть!

   Рокенрол несколько раз напоминал мне, что я обещал научить группу своим собственным песням. Но мною постоянно овладевало непонятное стеснение. Да и ростокинские реалии всё-таки отличались от московских, и я боялся был непонятым. Всё же одну песню я решился спеть на репетиции. Называлась она "Ещё раз", и я очень гордился незамысловатой, но ритмичной и запоминающейся бас-партией, которую я в своё время удачно перелицевал из композиции одной крайне малоизвестной американской рок-группы: "Тун-тудУн-тудудУн, тудУдун-тун-тун..."

   Ещё раз всё повторим,

   Построим общество угроз.

   Ещё раз мы зададим

   Нерешаемый вопрос.

   Ещё раз тотальный контроль,

   И с каждым кругом всё сильней.

   Горе тому, кто не играет роль,

   Или не справился с ней.

   И припев:

   Вновь находим, вновь теряем,

   В муках кровью истекаем,

   Те же кнопки нажимаем,

   И ещё раз повторяем.

   Больших трудов мне стоило объяснить Дагену и Рокенролу, что такое "тотальный контроль". Они никак не могли взять в толк, как это: следить за каждым шагом и каждым словом практически каждого человека. Как такое вообще возможно, говорили они и поднимали меня на смех. А мне, знающему что такое уличные видеокамеры, система распознавания лиц, фактически доступные извне микрофоны всех смарт-гаджетов, хранение информации об электронной переписке и всё такое прочее, было отнюдь не до смеха. Кое-как я сумел-таки разъяснить им смысл слов песни, приведя в пример волшебные шары или зеркала, через которые всякие могучие чародеи могут якобы наблюдать за происходящим в отдалённых местностях.

   - Интересно, - задумчиво сказал Рокенрол. - А что, если Леди Лайл...

   - Ну и что, если Леди Лайл?! - до странного раздражённо оборвал его Даген. - Она здесь практически всемогуща, ты собираешься что-то с этим сделать?

   - Мы собираемся спеть об этом, как видите! - положил я конец начинающемуся спору, а про себя подумал: - "А не так уж здешние реалии и отличаются, если вдуматься..."

   И всё-таки этого материала было маловато для альбома и сольного концерта. Даже после того, как мы немного перекроили текст "Мы - цветы".

   "Смотри, как бы девки без маек на сцену не полезли под это дело", - засмеялся Даген. - "Нам-то с Рэдом что, а вот тебе Аня по шее надаёт!"

   Вскоре "Грин Мьюзик" ангажировала под нас главный зал Ростокинской Консерватории на Южной набережной. Сольный концерт должен был состояться уже через две недели, и Син пригласил нас на очередную планёрку в "ГМ", где среди прочего должны были обсуждаться и цены на билеты.

   В той же переговорной, где мы подписывали контракт, вокруг полированного стола сидели старый