Чокнутая будущая. Тата Алатова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34

АННОТАЦИЯ

Знать свое будущее наперед — это хорошо или плохо? Мирослава Видящая, потомственная гадалка, всегда считала: предупрежден, значит — вооружен.

   Но что делать, если твое «завтра и навсегда» тебе категорически не нравится? Мужчина твоей судьбы совершенно не тот, ведет себя совершенно не так и, вообще, скользкий тип? Он смотрит на тебя, как на пустое место, а ты точно знаешь, что однажды…

   Однажды вы вывернете друг друга наизнанку.

   Или можно увильнуть от своей участи?

ГЛАВА 1

Мы встречаем свою судьбу на пути, который избираем, чтобы уйти от нее.

   Ж. Лафонтен

   О чем должна думать приличная девушка во время своего бракосочетания? Я думала — о будущем разводе.

   Бабушка говорила, что первый муж нужен для опыта, а второй — для души.

   Признаться честно, опытный образец попался мне не самой первой свежести.

   Полюбуйтесь только: спустя каких-то полчаса в ЗАГСе воротничок рубашки уже смялся, лицо покраснело, лысина задиристо блестела под ярким светом хрустальных люстр.

   И все же, все же Алеша еще был красив — немного поистрепался с годами, растеряв шевелюру и четкость линий, но сохранил добродушный нрав, синеву лукавых глаз и игривый настрой. Он был веселым и щедрым, любил вкусно поесть и долго поспать, а бабушка говорила, что те, у кого хороший аппетит, редко держат камень за пазухой.

   Я была его четвертой женой, он — моим первым мужем. Алеша уже перешагнул за пятидесятилетие, я недоверчиво и недовольно приглядывалась к мячившему впереди тридцатилетнему рубежу. Он любил шумные вечеринки и большие семейные сборища, я предпочитала тишину и одиночество.

   Наш будущий брак был обречен, ну и что?

   Не будешь же спорить с судьбой из-за таких мелочей: подумаешь, муж немного старый. Подумаешь, немного лысый. Подумаешь, очень легкомысленный.

   У каждого, как известно, свои недостатки.

   Карты высказались ясно: эта свадьба перевернет мою жизнь. Три великих аркана подряд: Колесо фортуны, Дьявол и Страшный суд.

   Необратимые перемены, которые принесут с собой порочную страсть на грани с зависимостью, воздаяние, освобождение; перемены, после которых я стану совсем другим человеком. Лучше, сильнее, мудрее. Вероятно. Или хуже, хитрее, злее. Кто знает.

   По мне, так авантюра весьма сомнительная, но бабушка бы сказала: под лежачий камень вода не течет. А я никогда не любила огорчать бабушку.

   И под монотонно-торжественный голос сотрудницы ЗАГСа я все повторяла про себя как заклинание: Колесо фортуны, Дьявол, Страшный суд.

   Гремучий коктейль, обещающий встряхнуть мою жизнь до основания.

   — Согласны ли вы, Мирослава Мироновна, взять в законные мужья Алексея Петровича?

   — Согласна.

   Все истории о любви заканчиваются свадьбой.

   Моя же ею только началась.

   Смешно, но поглазеть на то, как мы обмениваемся кольцами, пришли предыдущие жены Алеши.

   Он дружил с ними, представляете?

   К бывшим женам прилагались их текущие бойфренды, а также дети, братья и сестры — семья у моего мужа была многочисленная. Я немедленно утонула в ней — в надушенных объятиях, кольцах, которые цеплялись за волосы, щебетании, поздравлениях, цветах и улыбках.

   Со стороны невесты присутствовала только, собственно, невеста, но зато какая! Уж я постаралась придать себе как можно более заметный вид: вычурное белое платье облегало меня как перчатка, отчего приходилось семенить на огромных каблуках. Футуристически объемный волан на одном плече угрожающе топорщился.

   Пышная и короткая вуаль цеплялась набекрень, и в ней было столько стекляруса, что голова невольно клонилась набок.

   Мордовские корни наградили меня смуглой кожей и черными волосами. О, я была эпатажной и эффектной невестой, вертлявой куклой, которую передавали из рук в руки для очередного «совет да любовь». А это еще крики «горько» не начались!

   Вам случалось когда-нибудь перестать понимать, кто вы, где и зачем?

   Потеряться во времени и пространстве, утратить всякое представление о реальности, о себе и о людях вокруг?

   И — внезапно в этом потоке уютного бессознательного — натолкнуться на неожиданное препятствие.

   Из-за человека, который оказался передо мной, у меня случился стихийный приступ косоглазия. Он был двойственным, и от этого взгляд сам собой расфокусировался.

   Бабушка говорила, что начинка и тесто редко совпадают. Люди говорят так, а думают сяк. Двуличные, словом, твари, за то их и любить надобно с опаской да потихонечку, не со всей малахольности.

   Сейчас я вам опишу этого скользкого типа: представьте себе внешность рассеянного интеллигента с богемной небрежной небритостью. Облачите его в классический, чуть мешковатый костюм, мягким движением кисти добавьте добродушное выражение лица. А потом приплюсуйте этому слегка потертому плюшу острые лезвия, спрятанные за мягкими ворсинками.

   Тут к гадалке не ходи (хах, а чего ходить-то, если я и онлайн-приемы веду): мерзавец явно задумал что-то недоброе, иначе с чего бы ему устраивать этакую клоунаду.

   Я моргнула, сверх всякой меры раздраженная чужим коварством. И не лень ведь людям притворяться — по мне, так весьма утомительное занятие.

   Может, он шпион? Или мошенник? Или супермен?

   Улыбка, намертво приколоченная к моему лицу, поползла вниз. Дежурное «спасибо» застряло на губах. Голова закружилась.

   Бабушка учила слушать себя. Не отмахиваться от странных ощущений. И сейчас руки буквально онемели от желания достать колоду и изучить этого двойственного типа со всей тщательностью.

   — Кто вы? — будто со стороны услышала я свой тревожный и требовательный голос.

   Он настолько не подходил к свадебной суматохе, что вокруг немедленно стало тихо, на нас оглядывались.

   — Я? — двойственный тип улыбнулся с приветливостью настолько фальшивой, что меня передернуло. — Как это называется? Пожалуй, я ваш деверь.

   — Кто? — я моргнула длинными накладными ресницами, пытаясь осмыслить степень нашего родства.

   — Младший братишка мой, Тоха, — в Алешином голосе послышалось страдание, как будто у него зуб прихватило.

   Младший.

   Тоха.

   Ага.

   Я понимающе кивнула, мигом припомнив ту огромную пропасть моральных противоречий, которая лежала между братьями.

   Алеша был артистом, служил в драматическом театре, где долгие годы продвигался в амплуа героя-любовника.

   Нежная душа, одним словом, трепетный разум, романтический темперамент.

   А Антон…

   А Антон, простите, был у нас гробовщиком.

   Владельцем ритуального агентства на самом деле, но Алеша всегда говорил презрительно: «гробовщик», и при этом морщился, оттопыривал нижнюю губу, закатывал глаза и всячески терзался унизительностью такого родства.

   Особый драматизм этим отношениям придавал тот неловкий факт, что Антон был очень хорошо обеспечен, а Алеша… ну, не очень. И приходилось старшему брату время от времени припадать к кубышке младшего, наполненной ужасными гробовыми деньгами.

   Прижавшись щекой к рубашке свежезарегистрированного мужа, я вдыхала густой запах его туалетной воды и следила из-под ресниц за его младшим братом.

   Он продолжал меня беспокоить, как песок в туфлях, как слишком тесная юбка, как ресничка в глазу.

   Это значило, что мне срочно нужно было кое с кем посоветоваться.

   Если невеста на собственной свадьбе запирается в туалете, то фантазии на этот счет могут быть самыми разными. Мне, например, сразу представляется бедолага в пышной фате, пытающаяся впихнуть себя в окно, чтобы потом сбежать с сексуальным мотоциклистом.

   Поэтому я принялась отступать к выходу, туда, где на парковке ждала нас вереница украшенных лентами автомобилей.

   Как может невеста незаметно исчезнуть в разгар поздравлений, спросите вы?

   А запросто, отвечу я.

   Когда на сцену выходила Римма Викторовна, то незаметно мог исчезнуть даже грузовик. Армия слонов могла наступать с трубным ревом, а восторженная публика продолжала бы восхищенно взирать лишь на Римму Викторовну, и только на нее.

   Она, разумеется, опоздала и теперь приближалась к нам со скромным величием богини, спустившейся с небес.

   Первая жена моего мужа родилась примой. Она блистала на сцене уже тридцать лет, она блистала и в жизни, окажись Римма Викторовна на дне океана, то блистала бы и там. Она казалась сотканной из цветов и аплодисментов, и сердца всех вокруг начинали биться в такт цокоту ее каблуков.

   — Ненавижу, — прошелестел почти беззвучный шепот, и, оглянувшись, я увидела двух последующих Алешиных жен с совершенно одинаковыми напряженными взглядами. Ну, вы знаете этот взгляд, именно таким смотрят мыши на сытых кошек. Там читалась надежда, что в этот раз хищник пройдет мимо.

   Кто из них шелестел ненавистью, я не разобрала, но подозревала, что могли обе. В унисон, так сказать.

   — Алешенька, — торжественно и громогласно воскликнула Римма Викторовна, и я принялась отступать назад.

   Муж мой слабо трепыхнулся, вытянулся в струнку и замер, не моргая.

   За богиней следовали два красивых пажа, которые едва не сгибались под тяжестью корзины цветов.

   Я сделала еще шаг к служебному выходу, немного запуталась в пыльной портьере, сверкающий и скользкий мрамор под ногами сменился потертым ковролином, а простор зала — узким коридором.

   — Милая моя, — уборщица в синем халате посторонилась, пропуская меня вниз, ее метелка вскинулась, отдавая честь. — Вот кабы я сорок лет назад деру от своего Васьки дала, глядишь, и состоялась бы как личность!

   Хохотнув, я отсалютовала ей в ответ и выскочила в душноту июньского дня. Вся толчея и многолюдность осталась у центрального входа, а у черного пели птички и буйствовала сирень. Утопая шпильками в траве, я добралась до кособокой скамейки в густой тени, с трудом согнула себя в сидячее положение под хруст стекляруса и достала из кружевной сумочки единственную вещь, которую взяла сегодня с собой.

   У меня не было при себе ключей, мобильника, денег, карт или помады — все это просто не поместилось бы в крохотном клатче.

   Зато у меня была миниатюрная колода Таро — та самая, которую мы всегда брали с собой в путешествия. На море мы ездили поездом, и бабушка всенепременно покупала два нижних места, и дребезжали стаканы в подстаканниках, и неторопливо плыли березы за окном, и пахло горячим железом, пылью и пирожками, и бегали по вагону какие-то дети, а мы читали Жюля Верна и мечтали о приключениях.

   Колода была совсем потрепанной, на месте проплешин бабушка пририсовывала что-то свое. Так, у Шута вместо собаки появилась кошка, а Повешенный болтался на лиане, а не веревке.

   Я любила эту колоду той грустной любовью, с которой всегда прикасаешься к утраченному прошлому.

   Привычно уколовшись о глухую тоску, я согрела карты ладонями и вспомнила плюшевого Антона с лезвиями под шкуркой.

   Ну что, мил человек, давай посмотрим, отчего ты так меня царапаешь и беспокоишь.

   Король мечей — ну, кто бы сомневался. Решительный, расчетливый и хладнокровный циник, ха. Скажите что-нибудь новое.

   А дальше началась полная чертовщина.

   Колесо фортуны — снова. Дьявол — снова.

   Судьба и судьбоносная страсть.

   Предсказания, приведшие меня к замужеству.

   Я застыла, как громом пораженная. Вытянула новую карту осторожно, словно ядовитую змею.

   Ну, надо же!

   Тайные свидания и роман, скрытый от посторонних глаз.

   Измены — бац!

   Ссоры, разбитое сердце, бессонница, страдания.

   Мамочки, а что-нибудь хорошее этого беднягу вообще ждет впереди?

   Получите-распишитесь: Верховная жрица.

   Тут новая страшная мысль пронзила меня будто электрическим разрядом.

   А не я ли прохожу в жрицах?

   Не может же быть такого, чтобы карты так повторяли друг друга — и в моем раскладе, и в раскладе Антона.

   Медленно я вытащила ответ на этот вопрос: карта Влюбленные.

   Контрольный.

   В голову.

   — Плохие новости? — раздался мягкий голос над моей головой.

   — Отвратительные, — меланхолично согласилась я, разглядывая разложенные по скамейке карты.

ГЛАВА 2

Я не любила классических раскладов и строгих схем, поэтому карты были рассыпаны по скамейке несколько хаотично.

   Но в этом хаосе проступала очень ясная картина.

   И она мне категорически не нравилась.

   И беда была не в том, что, судя по всему, впереди меня ждала порочная, тайная и болезненная интрижка с младшим братом моего мужа.

   Не в том, что он был гробовщиком.

   Не в том, что я вышла замуж только полчаса назад.

   И не в том, что все это было сложно, аморально и явно грозило миллиардом проблем.

   Меня вовсе не пугал внезапно открывшийся портал прямиком внутрь турецкого сериала, где страсти кипят, а в финале все эпично умирают.

   В конце концов, жизнь нам дана для ошибок, страдашек и множества самых разных вещей, о которых мы начинаем жалеть сразу после того, как их совершили.

   Нет, нет, все это могло бы придать рутине некоторой перчинки. Ну, знаете, рыдать потом, заламывая руки, и втайне гордиться собой: ух, какая же я оторва! Ух, какая развратница!

   Но с чем невозможно было смириться — это с тем, что злющая судьба упорно подсовывала мне представителя Мечей. И не просто кого-то там, а целого короля.

   Вот что было самым отвратительным.

   Не в масть, сказала бы бабушка, заядлая картежница.

   Поймите меня правильно, я не делю мужчин на первый сорт и второй… Хотя ладно уж, немножко делю. Мои фавориты — добродушные эмоциональные Кубки, я даже вышла за одного из них замуж, видите, насколько они мне нравятся? Или полные огня жизнелюбы Жезлы. Но никак не трудолюбивые прижимистые Пентакли, и никогда, слышите, никогда-никогда не расчетливые интеллектуалы-Мечи.

   Ну, покажите мне хоть одну нормальную женщину, добровольно выбравшую бы холодного бизнесмена, чьи решения всегда подчинены разуму, а не чувствам?

   Но постойте, постойте — заволнуются сейчас впечатлительные дамочки, — а как же мистер Дарси и множество других книжных героев, черствых снаружи и трепетных внутри?

   Знаете что — мой им ответ, — я не какой-то там археолог или кладоискатель, чтобы раскапывать слои отстраненности в поисках истинного «я» мужчины.

   Мне подавай тех, кто будет вести себя приятно и мило, без всякого там… сарказма.

   Хуже нет людей, которые то и дело пытаются тебя уколоть — и все ради того, чтобы покрасоваться перед другими или самим собой. Или просто изобразить из себя человека, которого социальные условности не касаются. Он слишком исключительный, понимаете, чтобы вести себя вежливо.

   — Кхм. Кхм.

   Ах, да.

   Задумалась.

   Подняв глаза, я мрачно уставилась на стоявшего передо мной Антона. Ну разумеется! Кто еще мог последовать за чужой невестой в кусты, как не будущий прелюбодей? Вот гад, вы только подумайте! Обхаживать жену родного брата — это как-то совсем не по-людски. «Зенки твои бесстыжие», — вот что сказала бы такому бабуля, взяла бы метелку да и погнала его с крыльца. Но, разумеется, оставила бы открытой заднюю калитку. Потому что женщины нашей семьи не спорят с судьбой, а принимают ее дары с благодарностью.

   — Да? — недружелюбно отозвалась я, изо всех сил делая вид, что нет ничего более нормального для невесты, чем сидеть в гордом одиночестве на скамейке в кустах.

   — Мирослава Мироновна, у вас все в порядке? — осторожно спросил мой будущий соблазнитель.

   — А что это ты, Антошечка, мне «выкаешь», — немедленно и совершенно неожиданно для себя оскорбилась я, — а что это ты ко мне по отчеству? Мы же с тобой все-таки родственники, а не всякие там… официальные лица.

   — Ну, — философски отозвался он, — с Лехиными женами заранее не угадаешь. Попробовал бы я Римме Викторовне тыкнуть, страшно представить, какая участь меня бы настигла. Возможно, меня бы даже отлучили от дома, и где бы тогда богемная публика пыталась залезть в мои карманы?

   — Римма Викторовна — богиня, — задумчиво проговорила я, вспоминая сияние первой жены своего мужа, — после нее была тихоня, а потом — интеллектуалка. Интересно, какой супругой стану я?

   «Неверной», — немедленно шепнул мне внутренний голос, и я закатила глаза.

   Застыла, глядя на колоду в своих руках.

   Посмотреть, чем все закончится?

   Или оставить место для интриги?

   В голове самым навязчивым образом крутилась Анна Каренина, сигающая под поезд, и звучал монолог Катерины, луча света в темном царстве — «Отчего люди не летают! Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы?»

   И так себя жалко стало, такой трагичной, изломанной героиней я себе показалась, что крупные слезы обожгли глаза, а в носу защипало.

   — Мирослава? — неуверенно протянул Антон, явно испугавшись.

   Возможно, не каждая Алешина жена бегала в ЗАГСовские кусты порыдать, и он теперь просто не знал, что делать.

   — Ах, оставь меня, — всхлипнула я, восторженно ужасаясь своей постыдной и постылой участи. — Ах, за что мне все это!

   На его лице промелькнуло брезгливое усталое выражение, да и исчезло, уступив место фальшивому беспокойству.

   — Эти экзальтированные театралы, — пробормотал он с явным неодобрением. — Мирослава, давай вернемся к Лехе. Рано или поздно Римма Викторовна выпустит его из своих хищных когтей, и тогда он всенепременно заметит, что невеста-то дала деру.

   — Да, да, конечно, — согласилась я, с неохотой отпуская настигшие меня драматические фантазии. — Одну минуту.

   И я принялась осторожно собирать ветхие карты.

   — Это… какая-то свадебная традиция? — тут же спросил Антон.

   — Мордовская, — с готовностью подтвердила я. — У нас все невесты просто обязаны всплакнуть в кустах, иначе не видать нам семейного счастья, как своих ушей.

   — А, — глубокомысленно и с явным облегчением выдохнул Антон.

   Надо сказать, что он вовсе не торопился смотреть на меня с вожделением или хотя бы симпатией.

   Король Мечей, а вы что хотели.

   Не представляю, что должно с ним случиться, чтобы он воспылал к женщине вроде меня.

   Если Пентаклей привлекает богатство, то Мечей возбуждает выдающийся ум. У меня, конечно, есть школьное образование, все девять классов, но блестящим логиком я не уродилась, увы.

   Скорее, талантливым интуитом.

   — А ты-то что здесь делаешь? — спросила я, упаковывая колоду в крохотный клатч.

   — Позвонить вышел, — Антон помахал мобильником. — Ну что? Готова?

   И он джентельменски подставил локоть, чтобы я за него ухватилась.

   С готовностью повиснув на рукаве пиджака, я вышагнула из травы, пошатнулась на своих каблучищах, сжала пальцы покрепче, вдохнула терпкий и глубоко-дорогой запах парфюма.

   — А знаешь, — утопая взглядом в его неожиданно светлых глазах, заговорила я, не веря своим ушам, — есть еще одна мордовская традиция. Невесту надо выкрасть со свадьбы.

   Он заморгал, изображая неуверенность.

   Но я видела настороженное, веселое удивление, которое как бы прокралось на цыпочках на заднем фоне.

   — Кажется, это что-то кавказское, — усомнился в моих словах Антон.

   — Ну разумеется, — язвительно отозвалась я, — а я про что?

   Он угукнул, как любой среднестатический человек, который вроде что-то учил в школе, но не уверен. Никто на самом деле не помнил ни традиции, ни геолокацию мордвы. Скорее всего, этот народ обитает в Сибири, но, может, и на Кавказе.

   — Пойдем, — я потянула Антона в сторону роскошной черной тачки, которая должна была возглавить наш кортеж. Можно было не сомневаться, кому тут принадлежит самый дорогой автомобиль. — Я угощу тебя кофе.

   — Ты пытаешься поссорить меня с братом? — без всякого упрека, с искренним интересом спросил Антон, не двинувшись с места.

   Я остервенело захлопала ресницами, изображая из себя черт знает что.

   Кажется, притворство Антона передавалось воздушно-капельным.

   Его двойственность притягивала меня к себе, как притягивают ужасные вещи. Низкопробный хоррор с оторванными конечностями, например, жирная вредная еда, токсичные сплетни… ну, в этом роде.

   Все в этом человеке было неправильным. Порода Мечей прямолинейна, остра, разяща. Они не размениваются на лукавство, но Антон разменивался.

   — Разве женщина может рассорить братьев? — спросила я с придурковатой наивностью. — Кто я? Четвертая жена. Кто ты? Единственный младший брат. Ответ очевиден, не так ли?

   Он покачал головой — с показной растерянностью и внутренней насмешкой, но я уже видела, как хочется ему уколоть Алешу побольнее.

   Ах, родственные отношения! Между вековыми врагами не бывает столько подковерного яда, как среди близких людей.

   — Прости, — Антон все-таки не был человеком импульсивных поступков, он обязан был просчитывать все наперед, иначе какие из него Мечи, — я провожу тебя к брату.

   Мы уже шагали, шагали как миленькие, — я короткими шагами, ну а Антон подстраивался. Он был примерно моего роста, вернее, роста меня и каблуков, такой типаж незаметного человечка, но как обманчив, как фальшив был мой король.

   Я уже присвоила его себе, уловили? То есть пять минут назад передо мной стоял чужой человек, который всенепременно вот-вот начнет сбивать меня с пути истинного.

   Но он не начинал, не сбивал, понятия не имел, что я буду хоть что-то значить для него однажды.

   И я, преисполненная веры в непоколебимость судьбы, проявляла активность сама — и, стало быть, меняла наши жизни здесь и сейчас.

   Что есть будущее, как не результат наших сегодняшних поступков?

   Осознав это, вдруг увидев, что я добровольно несусь навстречу гробовщику Антону, неискреннему, ненужному мне мужчине, я так резко отшатнулась, отскочила, сорвала ладонь с его локтя, что едва не упала.

   В светлых изменчивых глазах, может, серых, а, может, синих, проступило недоумение.

   — Да боже ж ты мой, — в сердцах вскричала я, — да что же это такое!

   Возможно, я выглядела сейчас сумасшедшей — подумаешь, многие такой меня и считали. Чокнутая Славка, звали меня одноклассники. Чокнутая Мира, говорили про меня соседи.

   Девушка, у которой на свадьбе не было ни одной подруги, — какой еще она могла быть?

   Девушка с колодой Таро вместо мобильника — разве могла быть нормальной?

   Девушка, вышедшая замуж за человека, который уже развелся три раза, — ну и где тут адекватность?

   Девушка, которая почти сыграла в поддавки с нежеланной судьбой.

   Но я уже осознала все свои ошибки.

   И больше их не повторю.

   И я поторопилась, как могла, на своих ходулях — обратно в ЗАГС, обратно к мужу, к его женам, детям, другим гостям и друзьям.

   В безопасность чужих рук и голосов, смеха и улыбок.

   В то, что должно было быть моей новой жизнью, отныне и присно.

   Но, как оказалось, «во веки веков» — очень короткий период.

   Потому что ровно через три дня я стояла на пороге конторы Антона с цветами в руках.

   Кровавыми красными розами, если вам интересно. Мне казалось, их шипы впиваются прямо в мое быстро бьющееся сердце.

   Что я там делала? Вы не поверите.

ГЛАВА 3

Вторую жену Алеши, тихоню, звали Лизой. Она была из тех белобрысых светлокожих особ, которые без макияжа похожи на бледную моль. Рядом друг с другом мы выглядели как негатив и позитив.

   Лиза была совершенно скучной: неинтересная внешность, неинтересная профессия. Бухгалтер или вроде того.

   Совершенно непонятно, чем же она зацепила Алешу, — уж он-то любил все яркое и неординарное.

   И тем удивительнее, что она пришла к нам наутро после свадьбы — в восемь утра, можете себе представить. Я хочу сказать, что в такое неурочное время можно прибежать только к соседям с криком «пожар», а вовсе не вваливаться в дом новобрачных.

   Алеша еще сладко спал, утомленный затянувшимся застольем, танцами, а более всего — шампанским, которое прошлой ночью лилось рекой.

   Кто из вас сейчас подумал, что его вывела из строя бурная свадебная ночь, тот объявляется безудержным оптимистом. Возможно, о жениховской пылкой страсти могли поведать первые жены, я же — лишь о громогласном храпе.

   У меня болела голова — шампанское, знаете ли, орудие массового поражения. У меня болело сердце: не каждому приходится начинать семейную жизнь в ожидании неминуемого краха. У меня болели ноги: каблуки — инквизиторская приблуда.

   И, разумеется, я вовсе не ждала гостей в такую рань, а просто пыталась выжить, вливая в себя литры апельсинового сока.

   Нет такой беды, которую бы не отогнал витамин С, любила говорить моя бабушка.

   Поэтому явление Лизы — бледной Лизы, вот как я ее окрестила, бабушка любила русскую классику, а я любила бабушку, — стало для меня полной неожиданностью.

   — Доброе утро? — неуверенно пробормотала я, открывая ей дверь.

   У Алеши была невозможно пролетарская двухкомнатная хрущевка, тесная и неудобная, и я понятия не имела, как в ней жить вообще.

   Мой новый муж любил этот курятник, потому что отсюда до театра было рукой подать.

   Я любила свой дом в частном секторе, почти загород, зато двадцать соток, розы и гортензии.

   Разумеется, как люди современные, мы пришли к компромиссу: я обещала жить в этом курятнике лишь половину недели, с субботы по вторник, а Алеша, кажется, очень радовался тому, что четыре ночи в неделю будет проводить свободным мужчиной. Кто знает, может, мы открыли секрет счастливой семейной жизни, да только карты предсказывали совсем другое развитие событий.

   Впрочем, я еще надеялась избежать предсказанного.

   Будущее — это ведь не что-то, высеченное в граните, неотвратимое и безжалостное.

   Мы меняем его каждую секунду, каждым своим поступком или решением.

   — Доброе утро, — согласилась со мной бледная Лиза и просочилась в квартиру, вручив мне ужасный масляный торт в безвкусных розочках.

    — Бессонница? — тонко намекнула я, вложив в свои интонации весь сарказм, на который только была способна в это время суток.

   — Ну что ты, я отлично выспалась, — хмуро отозвалась Лиза.

   Мне оставалось только пригласить ее на микроскопическую кухоньку, где двое уже казались толпой.

   — Хороший кофе в шкафчике у окна, — подсказала моя предшественница. — Тот, что на столе, — он специально для гостей.

   Мой муж еще и скряга?

   Вот сюрприз: прикидывался-то приличным человеком, а сам на булавках, то есть зернах, экономит!

   С молчаливым неодобрением я потянулась к шкафчику у окна. Широкие рукава атласного кимоно цеплялись за многочисленные фарфоровые статуэтки и завядшие букеты. Посреди крохотной кухни стояло ведро, наполненное цветами, — на этой неделе в театре случилась премьера. Алеша играл дядю Ваню и был так хорош, что цитаты из Чехова мигом вошли в моду в немногочисленных чатах заядлых театралов. Я состояла в каждом из этих чатов, муж рьяно одобрял, когда женщины им восхищались. В мои обязанностях числились пылкие хвалебные комментарии и сердечки под каждым фото.

   — Что он сказал про меня? — вдруг требовательно и нервно спросила бледная Лиза.

   Я стояла к ней спиной, пристально наблюдая за кофе в турке.

   Это настоящее проклятие: стоило не то чтобы отвернуться, а просто моргнуть, как он немедленно извергался, как взбесившийся вулкан, и горячие темные бурные потоки заливали плиту. Кофейное бедствие могло коснуться даже стен и полов, по части заляпывания всего вокруг у меня был превеликий талант.

   Ударить в грязь (вернее, в кофейную лужу) лицом при бледной Лизе не хотелось особенно, и я не сразу сообразила, что она меня о чем-то спрашивает.

   Что Алеша сказал про нее?

   Всего лишь «понятия не имею, зачем я на этой женщине женился. Она мне даже никогда не нравилась». Это было необычно, ведь Алеша всегда охотно очаровывался. Он любил любовь, эти волнение и трепет, придававшие его глазам особый блеск, о котором так восторженно писали потом поклонницы.

   — Алеша высоко ценит твои выдающиеся достоинства, — ответила я убежденно. Женщина, женившая на себе мужчину, которому даже не нравилась, безусловно способна на многое.

   — Ну, при чем тут этот болван, — воскликнула Лиза. — Я говорю об Антоне!

   Тут я так удивилась, что повернулась к ней, — она казалось сердитой и смущенной одновременно.

   С таким лицом не говорят о… как это? О деверях.

   С таким лицом выпытывают интимные подробности о жизни бывших.

   С таким лицом могла бы говорить об Антоне я — ведь это мне предстоит с ним грехопасть.

   У Лизы не было ни одной очевидной причины делать такое лицо.

   А неочевидные подсказывали, что мне довелось стать частью той еще семейки. Извращенцы!

   И в эту минуту зашипело сбитое кофейной лавой пламя в конфорке.

   Ну конечно!

   Разве могло быть по-другому?

   Кофе проклевывался, рос и созревал исключительно для того, чтобы однажды вырваться на свободу из узкого горлышка турки и понестись вскачь, свободным и неукротимым.

   — Ах, какая неприятность, — в сердцах воскликнула я.

   Бабушка пребольно била меня по губам за любое мало-мальски серьезное ругательство, и порой я выражалась странно для посторонних.

   Лиза даже не пошевелилась.

   По какой-то причине у нее отсутствовал безусловный инстинкт каждой женщины, который подбрасывал нас на месте в поисках тряпки каждый раз, когда где-то что-то проливалась или крошилось.

   Она продолжала сидеть на месте, втиснутая в узкое пространство между холодильником и столом, и сверлила меня взглядом.

   — Ну так что? — поторопила она меня.

   — Что — что? — раздраженно протирая плиту, переспросила я. — Почему Антон вообще должен был мне что-то сказать? Я его даже не знаю.

   — Вы разговаривали вчера за ЗАГСом, в кустах.

   А ты, моль настырная, значит, подглядывала?

   — Я бы не назвала это разговором. Просто несколько фраз ни о чем. При чем тут ты?

   — Значит, ты должна поговорить с ним обо мне.

   — Я? Должна? — это было так изумительно-нагло, что слов приличных не находилось, а с неприличными я не дружила. — С чего это?

   — Как новая жена Алеши.

   — Лиза, я ничего не понимаю, — призналась я и поставила на огонь новую турку с кофе.

   — Разве тебе никто ничего не сказал?

   — Чего — ничего?

   У этой дамочки была поразительная способность невнятно излагать свои мысли.

   Тут на кухне появился и сам Алеша — в шелковой молочно-белой пижаме, подчеркивающей его искусственный идеальный загар, художественно взъерошенный и сверкающий белозубой улыбкой, особой его гордостью.

   — Лизонька, душа моя, — нежно пропел он, целомудренно клюнул бывшую жену в щеку, меня — в плечо, а потом пристроился за столом, красиво выгнув бровь. — Ты пришла подготовить Мирославу к разговору с Антоном? Послушай, детонька, — это уже, кажется, относилось ко мне, — всегда помни, что у этого засранца болезненное самолюбие и гора комплексов. Поэтому даже не думай насмехаться над тем, что он зарабатывает на жизнь, закапывая людей, — и он улыбнулся с высокомерием человека, который посвятил себя великому искусству.

   — Давайте сначала, — предложила я миролюбиво, любуясь его жизнерадостным самодовольством.

   Удивительное это зрелище — люди, которые в полном восторге от себя. На них можно смотреть бесконечно, как на горы или на море. Мне все время хотелось прикасаться к Алеше, как к редкому чуду.

   — Ты не рассказал ей, — обвиняюще обратилась к нему Лиза. — Почему ты не рассказал ей?

   — Потому что это ваши женские дела, — отмахнулся Алеша.

   — Воспитание детей — женские дела? А ты не имеешь никакого отношения к тому, на какие деньги растет твоя дочь?

   — Бытовуха способна погубить во мне артиста!

   Кажется, намечался крупный семейный скандал.

   Я остро затосковала по бабушкиному дому, в котором было так тихо, что оглушительно тикали ходики, и даже попятилась к двери в надежде раствориться в пространстве.

   Тшшшш — зашипел убегающий кофе.

   Ну что за утро?

   — Мирослава, — Алеша нетерпеливо переставил турку на соседнюю конфорку, отчего стало еще хуже, выключил газ и усадил меня к себе на колени, поскольку других табуреток на кухоньке не было. — Оставь ты это.

   — Но я хочу кофе.

   — Речь идет о деньгах, — пояснила Лиза.

   — Для нашей дочери Арины, — добавил Алеша, и мне показалось, что он сделал некую заминку. Будто вспоминал имя девочки.

   У Алеши было двое детей: девятилетняя Арина, нажитая вместе с Лизой, и двадцатилетний Олег — плод любви с богической Риммой Викторовной.

   При чем тут его брат, я по-прежнему не понимала.

   — Он платит на них алименты, — рассеянно обронил мой муж, как будто речь шла о сущем пустяке, безделице.

   — Антон? — уточнила я недоверчиво. — С какой стати?

   — Я тоже не понимаю, с какой стати Олег получает столько же, сколько и Арина. Он ведь уже взрослый! — оживилась Лиза.

   — Почему твой брат платит алименты на твоих детей? — повторила я, не отвлекаясь на нее.

   — Ну потому что у него есть на это средства, — терпеливо пояснил Алеша тоном человека, которому приходилось объяснять очевидное.

   — Ах вот как, — пробормотала я озадаченно. — А ты что?

   — А что я?

   — Ну что ты делаешь взамен для Антона?

   — Я? — поразился Алеша.

   Кажется, наш разговор зашел в тупик.

   — Значит, твой брат Антон — это Скрудж, который уже встретил всех духов Рождества и стал самым щедрым человеком в мире?

   — Тоже мне, щедрость — она же ничего не стоит. Тоха не сдирает с себя последнюю рубаху, а просто смахивает крохи с барского стола.

   — Конечно, такой пустяк, стоит ли об этом говорить, — безропотно согласилась я.

   Я никогда, слышите, никогда не спорю с людьми.

   Бабушка говорила, что дурака не переспорить, а умного жаль портить. И какой смысл сотрясать воздух?

   Но я могла бы, могла бы возразить Алеше сейчас — если бы во мне было чуть больше решимости и чуть меньше нежности к его мальчишескому обаянию. Ах, какой красноречивой и убедительной я могла бы быть.

   Я бы рассказала, например, как растет ребенок, у которого в целом мире одна только бабушка. Бывали у нас периоды, когда мы питались одной картошкой с замороженными кабачками. Овощное пюре на завтрак, обед и ужин, а также ботинки, которые стали малы еще прошлой весной, а тебе в них хромать до зимы.

   Но Алеша парил над этим миром без тяжести забот на плечах и вряд ли мог понять терзания людей, чьи родственники не закрывали твои счета.

   И эта легкость вызывала во мне зависть и желание воспарить тоже.

   Ведь наверное можно жить, не переживая из-за денежных проблем.

   То есть я так думаю. Ни разу не пробовала.

   — В самые ближайшие дни тебе надо обсудить с Антоном финансы, — быстро сказала Лиза и чуть-чуть покраснела. Второй раз — при упоминании этого имени. — Мне жизненно необходимо повысить алименты на двадцать процентов.

   — А мне нужна беговая дорожка, — с капризной задумчивостью протянул Алеша. — Актер моего уровня должен быть в безупречной форме.

   — Мне надо обсудить с Антоном финансы? — повторила я, все еще не понимая.

   — Ну разумеется, — кивнула Лиза. — Этими вопросами всегда занимались Алешины жены.

   — А… — я встала и выпила остатки несбежавшего кофе прямо из турки.

   Так алкоголики припадают к бутылке в минуты замешательства.

   Я собиралась избегать Антона всеми способами, а не тащиться к нему, чтобы просить денег для своего мужа и его детей.

   Более унизительной позиции и не представить себе.

   Но ведь Алеша — тонкая душевная организация — не мог заниматься такими низменными делами.

   Он любимец Мельпомены, а не какой-то там торгаш.

   — А ты сама не можешь обсудить свои алименты? — спросила я у Лизы.

   — А он со мной не разговаривает, — она вновь вспыхнула, пронзительно-алым загадочным заревом.

   — Лиза обокрала Тоху, — засмеялся Алеша с таким благожелательным видом, будто речь шла о невинной шалости.

   — Неправда, — возразила та оскорбленно.

   — А вот и правда.

   — Я только попыталась его обокрасть, — досадливо поправилась Лиза. — Меня поймали за руку и выгнали взашей. Я работала на Антона какое-то время.

   — И он продолжает тебе платить?

   — Не мне, а своей племяннице!

   Что же, эта семейка оказалась не извращенцами.

   Нормальные такие жулики и эгоисты.

   Самые обычные люди.

ГЛАВА 4

Идея купить цветы посетила меня глухой ночью.

   Алеша уже спал, а я крутилась как уж на сковородке, представляя себе завтрашний день.

   Как можно прийти к мужчине, чтобы просить денег?

   В ночных грезах мечталось о том, как я гордо откажусь от всего одним небрежным взмахом руки. Ах, оставьте, — сказала бы я Антону, — я в состоянии сама позаботиться о своей семье, — после чего ушла бы с прямой спиной в закат. А он бы смотрел восхищенно мне вслед, и в душе его зарождалось бы нечто трогательное, нежное, хрупкое…

   Разумеется, я бы надрывалась потом на пяти работах, выбивалась из сил, чтобы в один прекрасный день Антон бы меня застал на стройке с лопатой в руках и ужаснулся тем испытаниям, которые я так мужественно и стойко преодолевала. Он бы бросился ко мне, подхватил на руки (тут я непременно обязана была лишиться чувств от голода и изнеможения), укрыл своим пальто и осыпал бы всеми милостями мира…

   Серия корейской дорамы про чеболя и пастушку, которую я с таким упоением показывала самой себе, вот-вот грозила пролиться сладкими восторженными слезами, когда Алеша всхрапнул как-то особо неприятно, я подпрыгнула, возвращаясь к реальности, села в кровати — и тут увидела себя завтрашнюю: в невинном платье с рюшечками и букетом в руках.

   Подходящее платье, лиричное, сиреневое, с кружевными воланами у меня было.

   А вот букет предстояло добыть.

   Как вы думаете, какие цветы больше всего подходят явлению бедной родственницы?

   Я растерянно стояла в магазине уже почти полчаса и никак не могла отыскать ответ на этот вопрос.

   Очевидно, нужно было еще учитывать специфику бизнеса моего визави: ничего трагичного, вроде белых калл, традиционного, вроде красных гвоздик, и торжественного, вроде алых роз.

   Словом, никакого намека на похороны.

   Букет должен быть жизнерадостным, как щеночек, виляющий хвостиком.

   Чтобы Антон, увидев меня, сразу понял: к нему пожаловала вовсе не меркантильная расчетливая зануда по каким-то там денежным делам, а посол доброй воли, радеющая исключительно о благе семьи.

   Послица.

   Нет, не спрашивайте меня, почему было так важно произвести милое впечатление. Я все еще не собиралась иметь ничего общего с моим деверем.

   Но…

   На самый всякий случай (так говорит заядлый курильщик, отвыкающий от сигарет и ныкающий за подклад рюкзака последнюю пачку) — так вот, на самый всякий случай стоило презентовать себя получше.

   Вдруг судьба окажется упрямее меня?

   В моем кармане лежал список аргументов от бледной Лизы: пять причин, почему ей требовалось повышение алиментов, а старшему сыну Олегу — понижение. Спойлер: потому что он уже взрослый, в основном. Мои неуклюжие предположения о том, что студенты тоже люди и нуждаются в еде, не нашли у Лизы никакого отклика.

   Обидно, в общем, получилось — у божественно прекрасной примы Риммы Викторовны и обаятельного Алеши родился весьма неказистый сын. Это я истинно вам говорю, без всякого оценочного суждения.

   Факт есть факт: мальчик Олег, второкурсник экономического факультета, был круглощеким колобком, которому в любой романтической истории досталась бы роль комедийного друга, не более того.

   И теперь мне предстояло вырвать у него кусок хлеба и отдать его младшей сестре.

   Оу, я же теперь злая мачеха — осенило меня. Оу, возможно, вместо цветов мне стоило припасти наливное яблочко.

   Но я купила очаровательный букетик из крокусов и ярких фрезий.

   Наверное, в похоронном бюро редко встретишь человека столь же одухотворенно-восторженного, как я.

   Стоит только начать придуриваться — так сложно остановиться.

   По крайней мере, строгие клерки провожали меня осуждающими взглядами — буйные черные кудри, яркая розовая помада, воздушное платьице, пестрый букетик.

   То ли просительница, а то ли видение.

   — Мирослава? — Антон рывком открыл дверь, явно намереваясь куда-то мчаться и что-то решать, и резко притормозил.

   — Привет, — и я неловко протянула ему фрезии и крокусы.

   Антон ужасно удивился.

   Мужчинам по какой-то причине редко дарят цветы. Не знаю, почему так вышло, но вот мой вам совет: хотите поставить мужчину в тупик — вручите ему букетик.

   — Лехины жены становятся все затейливее, — пробормотал Антон себе под нос, сунул цветы подмышку и отступил обратно. — Прошу, — широким жестом пригласил он.

   У него был строгий, даже безликий кабинет в духе чиновника среднего пошиба. Шоурум с гробами выглядел куда презентабельнее этой комнатушки, чьи окна выходили на кирпичную стену.

   — Я без предупреждения, — произнесла я, разочарованно оглядываясь по сторонам, — забежала на минутку по-родственному.

   Кабинет казался таким же фальшивым, как и его хозяин.

   Будто просто прикидывался чем-то незаметным, но стоит поскрябать по дешевым панелям, так можно обнаружить редкие породы дерева.

   Едва удержавшись от того, чтобы начать простукивать стены, я пристроилась на скромный стул с кожзамовым сиденьем и уставилась на Антона.

   Записка с аргументами Лизы прожигала дыру в кармане.

   — Сколько? — спросил Антон, даже не прикидываясь радушным хозяином.

   — Спасибо, — прощебетала я, — что предложил. От кофе, пожалуй, я не откажусь. И хорошо бы с конфеткой.

   — С конфеткой, — повторил Антон снова несколько обескураженно. — Ну конечно же.

   И принялся кому-то звонить, требуя напитки.

   Букет так и торчал в его подмышке, но отчего-то это не было смешно.

   Это было, если хотите, устрашающе.

   Как будто хищник вздумал прикидываться травоядным, но зубы у него уже нетерпеливо пощелкивали.

   — Гольфы забыла, — перестав терзать интерком, небрежно заметил он.

   Тут пришла моя очередь удивляться:

   — А?

   — Милое платьице, цветы, кудряшки, конфетки. Еще бы гольфы — и образ Лолиты-переростка был бы более полным.

   Лолита-переросток!

   Стало так обидно, что на несколько минут я почти забыла о своем возрасте — полновесный тридцатник на носу.

   Все дело в том, что я слишком чернявая. Блондинки выглядят легковеснее, им больше сходит с рук.

   Будь мои кудряшки золотистыми, а глаза голубыми — ему бы и в голову не пришло рассуждать о всяких дурацких гольфах. Он бы просто любовался персиками моих губ и озерами моих глаз.

   Что и говорить: вечно приходится делать лимонад из лимонов, и хоть бы раз получилось малиновое варенье, например.

   — Теперь ты будешь надо мной глумиться, потому что я нахожусь в постыдном и унизительном положении попрошайки? — уныло уточнила я, разглядывая бесполезные кружева моего подола.

   Он хмыкнул и уселся на стол, небрежно бросив цветы на документы.

   — Удивительно, но ты первая из Лехиных жен, кто заговорил о стыде. Прежние все больше напирали на то, сколько я ему должен.

   — А ты должен? Я бы тоже напирала, но не знаю, о чем именно мы сейчас говорим.

   В кабинет вошел грузный мужик в синем рабочем комбинезоне и грохнул на стол огромные кружки с кофе.

   Некоторое время мы все завороженно смотрели, как раскачивается кипяток, гадая, выплеснется он наружу или обойдется.

   Обошлось.

   Мужик вздохнул с явным сожалением и так же молча вышел.

   — Кто это? — спросила я ошарашенно. — Он же не копает у тебя могилы, в перерывах исполняя обязанности секретарши?

   Антон перегнулся через стол, открыл верхний ящик, достал оттуда наполовину съеденную шоколадку и протянул мне.

   — Конфет нет, прости, — сказал он с улыбкой. — А Мишка… ну, он просто сотрудник, не думай слишком много.

   Я вздохнула.

   Вот зачем этот человек улыбается, когда прекрасно видно, что ему вовсе не хочется этого делать?

   — Не думать я могу, — согласилась я, — это гораздо приятнее, чем думать.

   — Какое счастливое умение, — заметил Антон иронично.

   Шоколад был горьким и пористым, безо всяких приятных добавок вроде орехов или пусть даже изюма.

   Люди, которые покупают такой шоколад, вряд ли умеют по-настоящему радоваться жизни, я давно это заметила. Зато твердо стоят на ногах и точно знают, чего хотят.

   И нет, я не гадаю по шоколадкам, хотя могла бы.

   — Значит, Леха перестал рассказывать всем девицам подряд, что был мне вместо родителей, что целую юность потратил на такого сложного подростка, как я? — задумчиво спросил Антон. — Не доедал, не досыпал, а поставил младшего брата на ноги?

   — Серьезно? — это было неожиданно.

   Алеша не казался человеком, который способен недоедать и недосыпать.

   — Это он последние пятнадцать лет такой… сибаритствующий, — проницательно объяснил Антон, не спуская с меня глаз. — А до того был вполне себе и матерью мне, и отцом… Так сколько там хочет Лиза?

   Я сомнамбулически протянула ему записку с аргументами.

   Шоколад был горьким, а кофе — сладким. Неправильное сочетание наоборот.

   Антон тоже был неправильным наоборот: пока все люди пытались казаться лучше, чем они были, он пытался казаться — хуже.

   Зачем?

   — Все понятно, — деловито проговорил Антон и сунул записку в карман. — Теперь поговорим о тебе, Мирослава. Какой у тебя доход? Ты планируешь детей? Сколько?

   —- Пятерых, — ответила я без промедления. — Трех девочек и двух мальчиков. Правда, не от Алеши, от другого мужа.

   — Какого — другого? — не понял он.

   — Второго другого, — объяснила я. — Алеша мой тестовый муж, я вышла за него замуж для опыта. По любви я собираюсь выскочить потом за нового мужчину, может, даже за тебя, жизнь ведь такая вся внезапная.

   Тут он закашлялся и кашлял так долго, что я успела выдуть добрую половину огромнейшей кружки кофе.

   — Любопытно, — наконец обронил Антон. — А Леха знает о твоих планах?

   — Я ему наверняка что-то такое говорила. Почти уверена, но это не точно. В любом случае, вряд ли я приду к тебе за алиментами на моих пятерых детей, так что смело вычеркивай меня из списка людей, на которых надо настраивать автоплатежи. Мой бизнес в последнее время процветает.

   — И что же это за бизнес? — спросил Антон, уже почти вернувшийся к первоначальной невозмутимости.

   — Потомственная гадалка Мирослава Видящая, — представилась я скороговоркой, — расклады на судьбу, любовь и деньги. Онлайн и офлайн. Скидка десять процентов на каждый пятый расклад. Составление натальных карт и астрологические прогнозы.

   Выдохшись, я снова сделала глоток кофе.

   — Что? — после долгой, какой-то звенящей паузы спросил Антон. — Это вообще законно?

   — В приложении «Мой налог» мой вид деятельности указан как «прочее».

   Он снова надолго замолчал, переваривая услышанное.

   Возможно, на полном серьезе прикидывал, что указано в моей медицинской справке.

   — Карты, — осенило Антона внезапно, — скамейка, ЗАГС!

   — Бинго, шайба, бито, гол! — в тон ему воскликнула я и, кажется, снова пошатнула душевное равновесие собеседника. Требовалось как-то компенсировать нанесенный ущерб.

   — Хочешь шаурмы? — предложила я голосом человека, предлагающего звезду с неба.

   — А у тебя что, с собой? — осторожно спросил он, вроде бы готовый почти ко всему.

   Да, огорченно подумала я, принести с собой еду было бы куда практичнее крокусов.

   — С собой ничего нет, — преувеличенно бодро прощебетала я, — зато я знаю место, где подают отличную шаурму, — совсем рядом.

   — Совсем рядом здесь только блошиный рынок, кладбище и горстка старых развалюх, которые давно пора снести.

   — Точно, — закивала я, — и отличная шаурма.

   Он некоторое время задумчиво пил свой кофе, словно бы решая про себя какую-то мегасложную задачу.

   Терпеть не могу, когда люди так поступают.

   Ты говоришь о самой простой вещи в мире — о еде, а они в ответ хмурят брови с таким видом, как будто собираются запускать ракету в космос и никак не могут решить, с какой стороны присобачить для нее стартер.

   Я неодобрительно таращилась на него всю эту длинную неловкую паузу.

   Вот бы роста ему повыше, брови погуще, подбородок порешительнее. Тут, конечно, придется допиливать напильником: первым делом изменить прическу, сделать ее покороче. Слишком много волос для слишком ранней седины.

   — Не нравлюсь? — вдруг спросил он. — Ты смотришь на меня, как придирчивая буфетчица на осетрину второй свежести.

   — Какой у тебя рост? — уточнила я озабоченно.

   — Я ниже брата на восемь сантиметров, — огрызнулся Антон с нежданной свирепостью. — Моложе на пятнадцать лет. И уж точно не награжден никакими талантами. Еще какие-то вопросы?

   — Полно, — охотно откликнулась я.

   Меня так восхитила его резкость, что и словами не передать.

   Наконец-то хоть что-то настоящее, правдивое, искреннее.

   — Я так тебя понимаю, — воскликнула я и, повинуясь порыву, схватила его за руку. — Алеша так ярко сияет, что порой я дышать забываю, когда на него смотрю.

   — Что, — отрывисто спросил Антон, — по-твоему, ты сейчас делаешь?

   Должно быть, непонимание отразилось на моем лице, потому что он выразительно опустил взгляд, указывая на наши руки.

   Это ведь очень социально, правильно?

   Вот человек вываливает на тебя свои детские комплексы, а ты — ангельская душа — демонстрируешь, что разделяешь его чувства.

   — Приходишь с цветами и кудряшками, зовешь на обед, распиваешь тут кофе, хлопаешь ресницами… Мирослава, ты хочешь поссорить меня с братом?

   Взревели тромбоны, и мальчики-пажи, сбиваясь с ног, выкатили к моим хрустальным туфелькам алые ковровые дорожки.

   На правую ступить — правду сказать. Про карты и наше грядущее прелюбодеяние.

   На левую ступить — промолчать и выставить себя бестолковой кокеткой.

   Что, Мирослава, выберешь ты?

ГЛАВА 5

— Мирослава, ты хочешь поссорить меня с братом?

   Я несколько секунд молчала, суматошно отыскивая ответ на этот вопрос.

   Разумеется, нет — вот что прозвучало бы логично в столь щекотливой ситуации, — как ты мог такое подумать.

   Но однажды может настать день, когда я стану той самой Еленой, рассорившей несколько царств.

   Получается, что мой правильный ответ был бы враньем. А честный — неправильным. Ох ты ж ползучий порей, экая неприятная дилемма!

   Поэтому я взмолилась:

   — Подожди минуточку, — и торопливо закопошилась в сумочке, висящей через плечо. Она была небольшой, из мягкой кожи, но почему-то у меня никак не получалось достать шелковый мешочек с картами.

   — Ты серьезно? — спросил Антон со смесью раздражения и любопытства.

   — Это быстро, — пояснила я и наконец ощутила надежное тепло колоды в руках.

   Сразу стало спокойнее, так верующие находят поддержку в четках.

   Многие мои коллеги любят рассуждать о том, как войти в практику, как открыть энергетический поток, как настроиться на диалог с картами.

   Я такой ерундой никогда не занималась. Мои колоды всегда отзывались мгновенно, и охотно, и вели себя невероятно общительно.

   — Хочешь сказать, что это не просто бизнес? — хмуро уточнил Антон. — Что ты веришь… в раскрашенные картинки?

   Я ответила не сразу — закрыв глаза, перебирала карты, вылавливая ту, которая даст мне полезный совет сейчас.

   И вот оно, легкое покалывание в кончиках пальцев, и вот она, нужная мне карта.

   Я посмотрела вниз.

   Перевернутый паж мечей.

   Еще не король, стоявший сейчас передо мной с самым хмурым видом, еще не рыцарь, всего лишь паж.

   Не болтай слишком много — вот к чему призывала сейчас эта карта. Держи свои секреты при себе.

   — И что теперь? — насмешливо спросил Антон.

   — Мне пора, — благочинно сообщила я, вставая на ноги.

   — Молоко на плите убегает?

   — Вдруг вспомнила, что у меня медовый месяц.

   К чести Антона, он не стал язвить в своего старшего брата. Никаких шуток о том, что с таким престарелым мужем немудрено забыть про послесвадебные удовольствия.

   А только спросил довольно равнодушно:

   — А как же моя шаурма?

   — Угостишь меня в следующий раз, — рассеянно ответила я, отступая к двери.

   «Не болтай», — очень сложное для меня действие.

   Проще было сбежать, нежели заткнуть фонтан моего красноречия.

   — Новая работа улучшит ваше финансовое положение, но изрядно пошатнет ваше психическое равновесие…

   Моя постоянная клиентка, София, внимала серьезно и напряженно.

   Я любила людей вроде нее — беспокойных и мнительных, сомневающихся в собственных решениях.

   Я сама была такой.

   Под красным бархатом на рабочем предсказательном столике лежал билет, который лишил меня сна и покоя.

   Воспользоваться им?

   Не воспользоваться?

   В этот раз я не спешила советоваться с картами, поскольку не готова была ни к «да», ни к «нет».

   С одной стороны, если я не пойду на этот концерт — то когда еще увижу свою мать?

   С другой — хочу ли я ее видеть хоть когда-нибудь?

   — Особенно будьте осторожны со своим начальником, человек он мстительный и обидчивый…

   Я говорила, не задумываясь, следуя за картами, их положением и комбинациями. Это было привычным и приятным занятием. Во время работы я обычно отключалась от всех своих дел, погружаясь в чужие события и эмоции.

   Но конверт лежал под бархатом.

   И как будто призывал меня тонким мультяшным голосом: посмотри на меня, посмотри! Воспользуйся мной, воспользуйся! Я был создан для того, чтобы мою контрольную полосу оторвали безжалостно и быстро, а не для того, чтобы состариться безо всякого толка под красным бархатом.

   — Мирослава, — позвала София, явно испугавшись моего молчания. — Говорите, как есть, не щадите меня!

   Ах да.

   Я снова взглянула на расклад.

   Сплошь младшие арканы — суета сует.

   Люди все время ждут каких-то потрясающих перемен. Чтобы жизнь стала вдруг захватывающей и необыкновенной. Но правда в том, что большинство наших дней протекают скучно и обыденно, а предсказывать что-то надо.

   Обычно это было легко, но сегодня я с большим нетерпением ждала, когда София уже уйдет, к счастью, после нее клиентов не намечалось.

   В открытые окна нетерпеливо заглядывал ласковый летний ветер, подгоняя меня скорее выйти гулять. «Подожди еще немного, милый», — беззвучно попросила я его и вернулась к многострадальной Софии.

   — О, а тут у нас приятный сюрприз, — прочирикала я и ласково улыбнулась.

   Еще десять минут — и клиентка наконец ушла в глубокой задумчивости, а я с большим облегчением закрыла за ней калитку.

   Все.

   Хватит с меня сегодня разговоров.

   Тут я, признаюсь вам с некой неловкостью, испуганно оглянулась.

   Не вылетел ли за мной злополучный билет?

   И зачем я его только купила?

   В саду буйствовали пионы, гнали бутоны розы, отцветали тюльпаны.

   Секатор и садовые перчатки ждали меня на деревянном верстаке, и работы в саду были отличным способом выкинуть из головы всякие глупости.

   Бабушка всегда говорила: «Займи чем-нибудь руки, и тогда мозг сам отвалится». Все мои беды, говорила она, от того, что я слишком много думаю.

   Но секатор не успел отсечь всякие мрачности — у меня зазвонил телефон.

   Кто говорит? Муж! Откуда? Я сама за него вышла.

   Боже, иногда я так удивлялась своему новому семейному статусу, что замирала, глядя на экран.

   Алеша? Какой Алеша?

   Наша семейная жизнь четко делилась на те дни, которые я жила вместе с ним в центре, и на те, когда я возвращалась в свой дом на окраине и напрочь забывала про Алешу.

   — Да, дорогой? — спросила я, сообразив, что к чему.

   — Милая, — сказал он быстро.

   Фоном слышалась невнятная многоголосица, наверное, Алеша был в театре.

   Помимо занятости в спектаклях, он также вел еще несколько актерских курсов, как для студентов, так и для ищущих себя взрослых. Собственно, на этих курсах мы и познакомились. Но я пошла туда вовсе не для того, чтобы раскрепоститься или что-то такое, а следуя за своим кумиром.

   Ну что вы на меня так смотрите.

   Я была одной из тех дурочек, что без памяти очаровалась сценическим образом Алеши. Частое явление, между прочим. Где бы он еще нашел себе столько жен.

   — Слушай, — деловым голосом неумелого руководителя заговорил мой муж. Так он говорил всегда, когда пытался убедить меня, что не умеет пользоваться стиралкой, а глажка — не мужское вообще занятие. Получалось у него с переменным успехом. — Ты не могла бы дойти до Тохи, тебе же там рядом совсем?

   — До похоронного бюро? — уныло уточнила я, хотя и так было понятно, что до него, родимого.

   Мы не виделись с моим будущим прегрешением несколько недель, и, надо сказать, за это время я почти убедила себя, что карты преувеличили масштаб трагедии.

   — Ну да, — Алешин голос стал совсем-совсем деловым. Чисто директор гастронома, диктующий распоряжения своему завхозу. — Попроси его прислать в театр гроб, да поприличнее.

   — Ой, — испугалась я, — кто-то умер?

   — Котик, — теперь в моем мобильнике журчала снисходительность, — даже если бы да, разве мы сами бы упаковывали? На это есть специально обученные Тохины мастера. Нам для постановки, само собой.

   Я вспомнила сухонькую старушку, отвечающую за реквизит. Глазками хлоп-хлоп, ножками в круглогодичных валенках — топ-топ. Очаровательное интеллигентное создание, подчинившее себе весь театр. Артисты колотили для нее бутафорскую мебель, а постановщики раскрашивали задники.

   Она находилась в системной оппозиции с художником, вечно пьяным детиной, чей талант был погублен завистниками.

   — Почему я? — в моем голосе была обреченность.

   Можно было отказать Алеше, запросто.

   Но старушке в валенках? Да что же, у меня сердца нету?

   — А меня Тоха уже послал, — с некоторой гордостью сообщил Алеша. — Сказал, что гроб — это солидное дорогое изделие, которое мы обязательно испортим. И вообще. Кто захочет в нем лежать после театральных?

   — И я призвана его переубедить? Как? — кротко спросила я, не представляя себе хоть каких-то внятных аргументов.

   Что делают нормальные женщины, когда пытаются добиться чего-то от чужих мужчин?

   Надо чирикать и декольте — вот и все, что приходило на ум.

   — Ну котик, — Алеша добавил сахара в голос, — ты у меня бываешь такой надоедливой. Утоми его.

   Ах ты трухлявый пенек.

   Да я самая ненадоедливая женщина в мире.

   Я так ловко лавирую между двумя домами, что нередко сама по себе скучаю!

   — А я схожу с тобой на концерт, — подлил елея Алеша, — в качестве моральной поддержки.

   Что же, мой муж знал, чем меня подкупить.

   — Ну, я попробую… но не знаю…

   — Люблю тебя, — и в трубке раздались радостные гудки.

   Понятия не имею, как они это делают, но я вам клянусь: эти коварные гудки то и дело меняют свои интонации.

   По утрам они тянутся сонно, по выходным — лениво, а сейчас они практически отбивали задорное «хо-хо».

   Я с сожалением посмотрела на секатор, раздумывая, не взять ли его с собой в качестве запасного довода.

   Ну вдруг я надоедаю людям не так эффективно, как мой муж считает.

   Вдруг Алеша переоценил мои таланты.

   А потом тяжело вздохнула и пошла переодеваться.

   Нужно же было соответствовать традиционному образу попрошайки.

   И в этот раз строгие менеджеры похоронного агентства взирали на меня с осуждением.

   Цокали каблуки по черному граниту.

   Красный — это мой цвет.

   Он идет жгучим брюнеткам сам по себе, а еще я всегда представляла себя в этом платье Кармен, а она была той еще оторвой, слышали об этом? Особенно легко было вообразить себя знойной испанской красоткой, которую убивает ревнивый любовник, сейчас. Алеша бы бросился ко мне, умоляя и угрожая, а я бы гордо швырнула ему кольцо. И он бы зарезал меня, конечно, красиво зарезал, и я бы долго и страстно истекала кровью на руках у Антона, и шумела бы вокруг толпа, и ревели бы быки…

   — Мирослава?

   Ах да.

   Я застыла в коридоре, невидящим взглядом уставившись в стену, да так и не дошла до кабинета Антона. Зато он вышел меня искать — наверное, строгие менеджеры наябедничали, что опять пришла та яркая тетка, и снова с цветами. Правда, на этот раз в волосах.

   Ну где вы видели Кармен без алой розы в черных локонах? У меня был малиновый пион, который так и норовил отвалиться, но я его прибила намертво. Зря, что ли, срезала, ибо розы пока не созрели.

   — Привет, — прочирикала я, отгоняя видения о моей трагической смерти, и выпятила грудь вперед. — Красный — очень раздражающий цвет, верно?

   Он снова растерялся, не зная, напрашиваюсь ли я на комплимент или чего вообще от него ожидаю. Вряд ли ему пришло в голову, что я просто начала надоедать ему прям с порога.

   — Тебе идет, — вежливо сообщил Антон. — А гроб я не дам, так Лехе и скажи.

   — Так и скажу, — заверила я преданно, широко улыбнулась, искренне надеясь, что пронзительная кровавая помада не осталась на зубах. — Отличный вечер для стейка с кровью и терпкого красного вина, правда? Полагаю, испанского. Ты танцуешь фламенко?

   Не знаю, что с этим человеком, честно вам скажу.

   Может, последствия сотрясения или родовой травмы?

   Он то и дело застывал, подолгу глядя на меня.

   Как двоечник на сложную задачу по физике.

   — Никакого вина, — наконец объявил Антон. — Я же обещал, — тут он тонко улыбнулся, выбрасывая в воздух невидимую, но легко читаемую табличку «сарказм». Это было хорошо. Не люблю людей, которые язвят незаметно. — Я же обещал угостить тебя шаурмой.

   Ах вот к чему эта табличка. Ничего он не обещал, я сама предложила.

   Может, муж мой и прав.

   И я специалист по надоеданию.

   Топ-менеджер.

   — Экономишь на свежей родственнице? Могу тебя понять. Вкладываться в Алешиных жен мало смысла — уж больно шустро мы сменяемся. Ладно, пиво и шаурма — это не мясо и вино, конечно, но что поделать. Гроб-то нужно как-то выклянчить.

   — Как? — ровно с моими кроткими интонациями задал Антон тот же вопрос, который я задавала Алеше раньше.

   — Пиявочным методом, — глубокомысленно ответила я. — Пойдем, я по дороге расскажу. Тебе не понравится.

ГЛАВА 6

— Мирослава, — спросил Антон, когда мы длинным непарадным коридором шли к служебному выходу, — а ты вообще часто собираешься здесь появляться?

   Я шла перед ним и…

   Я вот сейчас скажу, как я шла, а вы сочтете меня легкомысленной девицей. Возможно, уже сочли. Бабушка говорила, что людей хлебом не корми, а дай посудачить.

   Что ж, судачьте на здоровье: я шла прямо перед Антоном, плавно покачивая бедрами.

   Не то чтобы у меня были какие-то выдающиеся бедра, и я спешила поделиться ими с миром.

   И не то чтобы я боролась за свою профессиональную честь — сказали карты, что быть роковой страсти, так извольте, милый Антоша, соблазняйте меня быстрее.

   Просто в этом платье невозможно ходить просто так. Оно не для этого было предназначено, понимаете?

   Назвался груздем, полезай в кузов, и всякое такое.

   Что там спросил Антон? Как часто я собираюсь появляться в его похоронном бюро?

   Вообще не собираюсь. Но к чему человека так сильно радовать, вдруг у него сердце слабое?

   — Каждый день, а что? — рассеянно отозвалась я, размышляя, не слишком ли широкая амплитуда у моего покачивания или пора уже вспомнить про девичью гордость.

   — Мирослава, пойми меня правильно, — в его голосе явно прорезались маета и страдания. — Ты, безусловно, радуешь взгляд, но у нас тут как бы… дресс-код. Это же юдоль печали, храм скорби, место, где яркие цвета не приветствуются в принципе, а уж красный — тем более.

   От возмущения я сбилась с шага и так резко обернулась, что мы едва не стукнулись лбами. Антон отскочил назад с прытью, явственно доказывающей — ему и раньше доводилось оскорблять женщин в их лучших чувствах.

   Платье мое тут пришлось не ко двору! Карменовское! Он что, издевается?

   — Разве люди все еще приходят за гробами сами? Я думала, их у похоронных агентов по каталогу выбирают.

   — Всякое бывает. У нас тут гуляет история о том, как одна девица вообще забралась в гроб, чтобы лично проверить, удобно ли в нем будет ее усопшей бабушке. Правда, это давно было.

   — Да не так уж и давно, — возразила я отстраненно, — восемь лет в октябре будет.

   — А? — тут он снова завис, уставившись на меня с видом папуаса, впервые увидевшего фонарик.

   — Я поняла тебя, Антон, — смиренно проговорила я, для пущего эффекта опуская глаза долу, — только черный, только хардкор.

   У него была строгая белая рубашка, темный узкий галстук, старомодный костюм. Гробовщик при исполнении.

   — Спасибо, — проговорил он с чувством и спросил осторожно: — а про каждый день ты же пошутила, да?

   — Я? Да у меня вообще нет чувства юмора. Я все смешное с детства ненавижу, — и сама же поморщилась от девчоночьей обиды, злой струной зазвеневшей в моем голосе.

   В ушах громыхнул смех в зале, а ноздри защекотал запах успокоительных капель бабушки.

   — А я с детства ненавижу халву, — совершенно неожиданно и очень серьезно ответил Антон. — Она к зубам липнет.

   — Спасибо, что поделился, — важно кивнула я и все-таки продолжила свой путь дальше.

   Влево. Вправо. Влево. Вправо.

   Гамлет Иванович, бог шаурмы нашего рынка, встретил меня распростертыми объятиями.

   — Славушка, девочка, — бархатно замироточил он, — красавица моя жгучая, ягодка моя сладкая, ласточка моя вороная, проголодалась, милая?

   Я охотно расцеловала его в обе щеки.

   Здесь, в пропахшей луком и пряностями кафешке, прошла половина моего детства. Бабушка оставляла меня с Гамлетом Ивановичем, когда ей требовалось отлучиться по делам, я ревела над его сладостями, когда меня дразнили в школе, и с ним же мы проводили бабушку в последний путь, намертво сцепившись ладонями.

   У них был какой-то невозможный куртуазный роман: он угощал ее виноградом, а бабушка его — помидорами со своего огорода. По утрам они подолгу пили кофе из крохотных чашечек и курили длинные ароматные сигареты, по воскресеньям он приходил к нам на пироги.

   — Это, стало быть, — тут Гамлет Иванович сграбастал Антона в могучие объятия, — твой муж?

   Он дулся на меня целую неделю из-за того, что я не позвала его на бракосочетание с Алешей. Напрасно я убеждала его, что это тестовая свадьба, первая, не стоит преувеличивать ее значимость. В итоге я клятвенно пообещала, что в следующий раз Гамлет Иванович обязательно станет моим посаженным отцом, на том мы и примирились, выпив домашнего терпкого вина и закусив его мандаринами.

   — Его брат, — Антон, не готовый к столь радушному приему, ужом вывернулся из южного гостеприимства и огляделся.

   — Ну, тоже хорошо, — пророкотал Гамлет Иванович, чмокнул меня в макушку и скрылся за ширмой, спеша побыстрее накормить свою ягодку и ласточку.

   Кафешка была пластиково-дешевая, зато чистая и очень яркая. Гамлет Иванович был космополитом, и позолоченные статуэтки будды соседствовали с индийскими слонами, дагестанские ковры конкурировали за внимание с армянскими пейзажами.

   — Любопытно, — пробормотал Антон и неуклюже опустился в кресло, утонув в подушках. — А где меню?

   — На улице, — пояснила я, — на вывеске. Шаурма, шашлык, пиво — так там написано.

   Я фигурно изогнулась на своем стуле, мимолетно проверив, не потеряла ли пион по дороге сюда. В кафешке были только два работяги, погрузившихся в политические споры под пиво, и официантка подмигнула мне, не отвлекаясь от сериала в своем телефоне.

   — А вот, — я указала на большой и, увы, неумело нарисованный портрет, который некоторые недоброжелатели даже именовали мазней, — изволь познакомиться. Моя бабуля.

   Антон внимательно посмотрел на изображение смуглой женщины со смахивающим на баклажан носом и такими густыми бровями, что казалось, будто они вот-вот захватят мир. Гамлет Иванович сотворил сие произведение антиискусства в приступе тоски, и я очень уважала это стихийное проявление чувств.

   — А где дедуля? — спросил Антон.

   — Почил до моего рождения. В нашей семье первые мужья долго не задерживаются. Кто в могилу, а кто в бега. Поэтому мы их подолгу при себе не держим. Из милосердия.

   — И какой срок ты отмерила Лехе? Как карты лягут?

   А это, милый, может зависеть от тебя, едва не ляпнула я.

   Но перевернутый паж мечей советовал держать язык за зубами, и приходилось то и дело одергивать себя.

   — Как карты лягут, — легко согласилась я.

   Пришел Гамлет Иванович с фруктами и кофе.

   — Брат супруга нашей Славушки — мой брат, — торжественно провозгласил он.

   Антон, кажется, новому члену семьи не слишком обрадовался и ответил неуверенной фальшивой вымученной улыбкой. Гамлет Иванович посмотрел на него огорченно, но не стал настаивать на дальнейших братаниях и снова скрылся за японской ширмой.

   — Это твой родственник? — спросил Антон.

   О, да. Нас, мордву, от армян просто не отличить. Один народ!

   — Сосед. Я живу на улочке за рынком, тут семь минут на каблуках.

   — Серьезно? И Леха согласился переехать в такую глушь?

   — Неа. Я живу то там, то сям.

   — Очень мудро с твоей стороны принимать Леху порционно. В больших дозировках он крайне утомителен.

   — Дело не в Алеше, — объяснила я, жмурясь от сладости инжира. — Просто я до беспамятства люблю наш с бабушкой дом. Там у меня сад. Не представляю, как можно все бросить и уехать в квартиру. А Алеше от меня неудобно добираться до театра.

   — Потому что Его Величество слишком ленив, чтобы получить права и сесть за руль.

   — Он невозможно талантлив, разве это не чудо?

   — Чудо, что все его женщины с готовностью бросаются решать все его проблемы. Ты примчалась ко мне, потому что Лешеньке понадобился гроб, разве это нормально?

   — Зависть плохое чувство, черное, — я сгладила резкость мягкой улыбкой. — Они ставят Вия, как там обойтись без гроба, вот скажи мне?

   Антон был равнодушен и к моим резкостям, и к улыбкам. Он пил кофе, глазел на бабушкин портрет, и было совершенно непонятно, что у него за мысли бродят в голове.

   Ужасно неприятно, что нет никаких подсказок. Только представьте, как было бы удобно всем жить, если бы наши мысли выскакивали всплывающими строчками над бровями.

   — Так он еще и летать будет? Точно не дам, расколошматят к чертям.

   — А что, ты собирался его продать после того, как спектакль уйдет из репертуара? Возможно, даже с наценкой: гроб, который выступал в театре! Разумеется, быть похороненным в нем должно быть дороже.

   — Мирослава, если Лехе понадобился гроб, то пусть он его покупает. Так и быть, я сделаю по-братски скидку в десять процентов.

   — Какая щедрость! — я преувеличенно восторженно округлила глаза. — Лично Алеше гроб, к счастью, пока без надобности. Это дань искусству, понимаешь?

   — Понимаю. Но гроб не дам.

   Я загрустила.

   Наш разговор, кажется, совершенно не желал складываться.

   — Мезевок аш тият, — вздохнула я и перевела с мокшанского, пока Антон не решил, что я перешла на тарологические проклятия. — Что же, тут ничего не поделаешь. На нет и суда нет. Как хочешь, милый Антоша, а я-то в тебя так верила! И Алеше всегда говорила, как сильно повезло ему с братом.

   Тут он перевел взгляд с портрета на меня и рассмеялся.

   — Ну Мирослава, — сказал он с укоризной, — даже моя племянница Арина куда ловчее манипулирует людьми. А ей всего девять лет!

   — Да, — согласилась я охотно, — с манипуляциями у меня выходит не очень. Особенно не очень — с тобой. Учитывая все, что между нами будет.

   — Что между нами будет? — кисло спросил он. — Это опять про твои гадательные глупости?

   — А вот не скажу. А вот и не глупости! Впрочем, тебе еще предстоит смириться со мной и твоей судьбой.

   — Боже мой, — он явно пришел в раздражение, но, к счастью, тут появился Гамлет Иванович и принялся расставлять тарелки.

   Я сглотнула.

   Конечно, был шашлык, разве можно иначе.

   Были рулетики из баклажанов, ека с зеленью и сыром и разноцветные шарики пхали, которые я обожала.

   Гамлет Иванович бестрепетно достал из шкафчика бутылку своего вина и рюмки, после чего сел за наш столик.

   — Ну, за знакомство, — провозгласил он.

   — Я за рулем, — прохладно отозвался Антон.

   — А я нет, — оживилась я.

   Гамлет Иванович разлил нам в две смешные пузатые рюмки, почему-то он не любил винных бокалов.

   И мы выслушали длинный витиеватый тост о том, что человек без семьи — это виноград без лозы.

   Я жадно бросала взгляды на еду и ерзала.

   Антон сидел неподвижно. Может, Гамлет Иванович своей витиеватостью вогнал его в анабиоз, вполне вероятно.

   Бабушка всегда говорила решительно: «ну, будет», а он ей отвечал: «не дождешься».

   После чего они, наконец, чокались.

   Я прерывать разглагольствования о виноградных лозах не решалась.

   К счастью, все рано или поздно заканчивается, и даже этот тост подошел к завершению. Мы выпили и взялись за приборы.

   — Это очень вкусно, — строго сказала я Антону, — ешь.

   — Но где шаурма?

   — Будет, — пообещал Гамлет Иванович. — Я тебе с собой заверну.

   — Гамлет Иванович человек творческий, — пожала я плечами, — он по заказу не готовит. Здесь никогда не знаешь, чем тебя накормят.

   — Как можешь ты так говорить, девочка, — разволновался он. — Все приготовлю, что захочешь! Хочет брат твоего мужа шаурмы — будет ему шаурма! Что ты мне огорчаешь гостя!

   — Нет-нет, — сказал Антон поспешно, — я просто не ожидал такого роскошного обеда.

   — Это разве роскошь! — закричал Гамлет Иванович почти сердито. — Ты просто не был на обедах моей матушки! Пять видов еки, долма, хоровац, манты с тыквой! Ты никогда не ел досыта, если никогда не садился за стол моей матушки!

   Я с аппетитом лопала шашлык, закусывая лавашом с пхали, раскаты этого голоса звучали для меня как самая лучшая музыка в мире.

   Чайковский с Моцартом заплакали бы, если бы узнали, как мало они стоят по сравнению с этим голосом.

   — А как она Славку любила, — продолжал Гамлет Иванович, — наряжала ее, как куклу.

   — Моя бабушка не умела ни шить, ни вязать, — закивала я, — но бабушка Ануш из любого махра была способна сшить платье, а из любого клочка шерсти связать шарф. Она и меня всему научила. Это платье я сшила собственными руками.

   — Очень выразительное, — вежливо похвалил Антон.

   Да, я выросла со стариками в мире теплых пирогов, советов на все случаи жизни и обильных объятий.

   В этом мире было очень много любви, еды и сказок.

   — К слову о матушках, — тут Гамлет Иванович посмотрел на меня со значением. — Ты афиши-то видела? Весь рынок ими обклеен.

   — Видела и даже купила билеты. У моей мамы гастроли в нашем городе, — это я поведала Антону, который внешне не проявлял ни малейшего интереса, но вдруг он втайне сгорал от любопытства.

   — Гастроли? — повторил он безучастно. — Ты поэтому в Леху влюбилась? Потому что сама из театральной семьи?

   — Моя мама комик, — это прозвучало так едко и отравлено, что Гамлет Иванович тут же нахмурился. — Стендапер! Женщина у микрофона, которая свою семью превратила в тему для шуток. У бабушки каждый раз сердце прихватывало, когда она слушала ее выступления. Ну, можешь себе представить…

   Тут я вскочила на ноги, изображая вилкой микрофон, подперла бок одной рукой и затараторила:

   — Привет, привет, меня зовут Мария Милованова, и я самая старая в нашем проекте. Но надо мной никто не шутит по этому поводу, потому что у меня мать — ведьма. Действительно ведьма, с помелом и котлом. Она смотрит на карты и говорит: э, мил человек, да тебе нужны деньги. Серьезно? Похлопайте те, кому не нужны деньги. Вам? Прям не нужны? Выйдите вон из зала. И я все время спрашиваю ее: мам, что же ты не увидела в этих своих картах, что я залечу на первом свидании? К такому надо было начинать готовить меня заранее. Ну, я не знаю. Тренироваться на бананах надевать по три презерватива. У каждого свои фобии. Кто-то боится девочек, вылезающих из колодца. Я боюсь девочек, вылезающих из меня.

   — Мирослава, перестань баловаться, — велел Гамлет Иванович печально. — Другой матери у тебя все равно не будет, люби такую, какая есть!

   — Полюби меня такой, — пропела я, — полюби меня такой, какая я есть! Эх, хорошее у вас вино вышло, крепенькое.

   Он крякнул и снова ушел — наверняка за печеньем и кофе.

   А я, притомившись, упала на стул напротив Антона.

   — Я собираюсь на ее выступление, — сообщила я, поправляя пион и возвращаясь к образу роковой красотки. — Не думаю, что смогу подойти к ней, чтобы поздороваться, но даже кошке разрешено смотреть на короля. Алеша обещал пойти со мной в качестве группы поддержки, если я раздобуду ему гроб.

   — А вот и жалостливая история, — резюмировал Антон. — Это уже манипуляция уровня моего племянника «Олег», которому двадцать.

   — И почему ты все меряешь в племянниках?

   — Потому что им тоже все время что-то от меня нужно.

   — Да фу, — обиделась я, — да тоже мне! Сколько там стоит твой гроб? Сделаю мужу подарок.

   Я тут же себе представила, как все артисты театра рукоплещут мне, как меценату и покровителю муз. Кто знает, возможно, они даже повесят мой портрет в фойе и подпишут «человек, без которого постановка Вия бы не удалась»… Вдруг таким незатейливым образом я смогу стать самой лучшей и заботливой женой Алеши. И даже блеск и богичность Риммы Викторовны немножко пооблезут.

   — Я подарю тебе его, — проинформировал меня Антон, — если ты окажешь мне одну небольшую ответную услугу.

   Я захохотала.

   — Не убивай меня, Иванушка, я тебе еще пригожусь! Поди туда, не знаю куда. Милый мой Антошечка, да мы же прямиком оказались в сказке. Ну, рассказывай быстрее, какой подвиг я должна совершить, чтобы получить свою награду?

ГЛАВА 7

Антон молчал так долго и загадочно, что за это время я придумала ровно три вещи, о которых он мог меня попросить.

   Во-первых, пион из моих волос, чтобы засушить его, а потом долгие годы вспоминать этот обед со слезами ностальгии на глазах.

   Во-вторых, поцелуй. Разве мужчине не полагается пытаться поцеловать девушку при любой возможности? Они же охотники, а мы неприступные крепости. Ну, теоретически.

   В-третьих, никогда больше не появляться в его конторе — даже в темных одеждах. Не подумайте, что я уж очень мнительная, но порой мне кажется, что я его нервирую. Совершенно непонятно, почему, кстати.

   Тут только я сообразила, что ничего не знаю о его личной жизни, кроме того, что он платит Алешины алименты и на нашей свадьбе был без жены.

   А вдруг он с кем-то встречается?

   Или живет?

   Не то чтобы меня сильно смутил бы подобный расклад — ах, оставьте, я ведь и сама замужем.

   Но вдруг Антон никаких женщин, кроме бывших жен своего старшего брата, и не видел.

   Вдруг он понятия не имеет, что с нами делать.

   Или, наоборот, страшный бабник.

   Рука сама собой потянулась к сумочке, к колоде, чтобы посмотреть, как там на личном фронте у этого гражданина, как вдруг мое запястье перехватили цепкие пальцы.

   Натурально, как в корейской дораме!

   Не хватало лишь того, чтобы из-за ширмы вынырнул знойный красавчик и схватил бы меня за другую руку.

   А я бы стояла между ними, хлопая глазками.

   Какая прекрасная была бы сцена в декорациях взбесившегося балагана, коим являлся интерьер кафешки Гамлета Ивановича.

   — Прости, — неожиданно мягко произнес Антон и разжал пальцы, — мне вдруг показалось, что ты сейчас достанешь карты.

   — С чего бы это? — изумилась я с пылом воришки, застигнутого прямо на месте преступления.

   — Никогда не гадай на меня, — проговорил он все так же мягко, почти нежно, но это была та самая двуличность, которая поразила меня с первого взгляда. Лезвия под плюшем.

   — А? — я попыталась сосредоточиться. — Почему?

   — Потому что у тебя слишком богатая фантазия, ни к чему ее подстегивать. Мирослава, у меня один брат, а вот жен у него — много. Ни к чему нам лишние сложности, правда?

   Божечки, что от вытворял своим голосом.

   У его голоса был обволакивающий аромат капучино, когда ты следуешь за кофе и корицей, утратив смысл и осторожность. Я невольно покачнулась Антону навстречу и только секундой позже осознала, что именно он мне сейчас заявил.

   «Отстань от меня», — вот что это означало.

   Я обещала ему стать пиявкой, а он избегал этой участи изо всех сил.

   — На кого мне раскладывать карты, а на кого нет — не твое дело, — с надменностью снежной королевы процедила я. — Ступай, Антошенька, с богом, не смею тебя больше задерживать. И чахни дальше над своими гробами.

   Он покачал головой, демонстрируя огорчение моей вспыльчивостью, дружелюбно улыбнулся с потрясающей фальшью, кивнул на прощание и молча вышел.

   А я налила себе вина в пузатую рюмку и опрокинула ее в себя.

   Не гадать на него!

   Фантазия у меня богатая!

   Брат у него один!

   Ну и в чем он, собственно, не прав?

   Гадко признавать, но что было, то было: я опять вывалилась за рамки социальных приличий.

   Каждый раз одно и то же.

   В чем я была мастерицей — так это в умении грызть себя за все на свете.

   Сорняки с такой скоростью погибали от моих рук, что вместе с ними едва не пала смертью храбрых и петрушка.

   Он просил не гадать на него!

   Да за кого он вообще меня принимает?

   Что я ему там сказала?

   Ступай с богом?

   Чахни дальше над гробами?

   Да он решил, что я пафосная истеричка, и правильно сделал.

   Да сколько раз я обещала бабушке вести себя, как нормальная девочка.

   Не получалось в школе, не получается и сейчас.

   Рано или поздно люди пугаются и сбегают.

   И Алеша сбежит.

   И я снова останусь одна — наедине с изящно прорисованными фигурами, единственными моими собеседниками в последние годы.

   И где я прокололась?

   Это из-за пиона?

   Виляния?

   Не надо было включать снежную королеву, как будто мне есть дело до того, что он обо мне думает!

   И когда я уже была готова слопать себя с потрохами, позвонил Алеша.

   — Милая, спасибо, что уговорила Тоху, — весело сказал он. — Гроб доставили десять минут назад. Давай сходим куда-нибудь поужинать? Надень что-то красивое, ладно?

   — Ладно, — печально согласилась я и поплелась переодеваться.

   Это случилось, когда я уже открыла калитку соседки тети Нади и притормозила по ту сторону ограды, дослушивая ее рассуждения о преимуществах грунтовых томатов перед тепличными.

   Прямо напротив моего дома остановился роскошный автомобиль, и из него вышла мама собственной персоной.

   Здрасте-пожалуйста!

   Я машинально юркнула обратно за калитку и спряталась в густой тени сирени, подглядывая между прутьями ограды.

   — Батюшки, — близоруко щурясь, охнула тетя Надя, — уж не Машка ли явилась, душа пропащая?

   — Никого нет дома, — зашептала я зловеще.

   Тетя Надя с какой-то особой старческой жалостью посмотрела на меня и решительно двинула к моей матери, которая не спешила отходить от машины, а просто стояла и курила, прислонившись бедром к капоту.

   Она была стройная, коротко стриженая, невероятно стильная.

   Спорим, моя мама никогда не попадала впросак, и ей никто никогда не говорил «Маша, ни к чему нам лишние сложности, правда?»

   — Маруся, — закричала тетя Надя, бодро ковыляя по неширокой двухполоске, отделяющей ее забор от моего, — приехала! А дома-то никого и нету!

   Мама, явно не ожидавшая такого громкого приветствия, крупно вздрогнула и обернулась.

   — Здрасть, теть Надь, — пробормотала она немного растерянно. — А Мирослава-то?

   — А Славка наша замуж выскочила и — фьють! Укатила с чемоданами в город к мужу.

   — Бросила дом? — нахмурилась мама.

   Обалдеть, вот это упрек!

   Что же я, по ее мнению, привязана была к этим стенам?

   Между прочим, я ей писала о свадьбе, но у нее был чес по городам нашей родины, и в гастрольном пылу она не нашла времени приехать на торжество. Зато прислала цветы, это правда. Только на неделю позже, чем следовало.

   И что-то тогда ее не интересовало, где я буду жить после замужества.

   — Так дело-то молодое, — ответила тетя Надя.

   — Ладно, — мама затушила сигарету, — я потом ей позвоню.

   Звони, звони. Не думаю, что кто-то возьмет трубку.

   У меня, может, медовый месяц на Бали.

   Очень дорогой международный роуминг, так я ей и напишу.

   Разговаривать с мамой словами через рот было тяжело — уж больно она была язвительна, остра на язык и как будто все время искала, на что нанизать новую шутку.

   Приходилось держать язык за зубами и рассказывать о себе как можно меньше, чтобы потом не услышать вольную интерпретацию моих злоключений из ютуба.

   Ветки сирени царапали мне шею, но я не спешила выходить из-под их защиты.

   Налетели в мой мир гуси-лебеди, и самое время было молить: яблоня, матушка, спрячь меня. Сирень, то есть, но какая разница, главное, чтобы в печь лезть не пришлось.

   Тетя Надя многословно прощалась, мама нетерпеливо слушала ее, уже заведя машину и норовя побыстрее поднять окно.

   Я отвернулась, чтобы не видеть, как она, наконец, уезжает.

   Тетя Надя, ругаясь себе под нос, вернулась ко мне.

   — Ну и трусиха ты, Славка, — припечатала она. — Чего в кустах прячешься? Вышла бы да отчихвостила кукушку, тебе-то чего стесняться.

   — Это не трусость, а принципиальность, — возразила я, с максимальным достоинством выбираясь из сирени. — Зачем чихвостить тех, кто тебе почти посторонний. Вот что ее вдруг принесло, теть Надь?

   — Эх, Славушка, — соседка почесала меня за ухом, как глупого щенка. — Люди ведь бестолковые, все как один. И ты у меня бестолковка — живешь не пойми как, на два дома. А мужик ведь, он скотина такая, ему ласка нужна.

   — Всем ласка нужна, — согласилась я отрешенно и пошла себе, не прощаясь. Солнцем палимая, ветром гонимая.

   Возвращаться домой не хотелось — родные пенаты казались оскверненными этим неприятным визитом.

   Я хотела, пожалуй, к Алеше.

   Он был теплым и веселым, всегда умел поднять настроение, а обниматься с ним было невыразимо приятно.

   У меня не оказалось при себе ни телефона, ни денег — я ведь выскочила к соседке на полчаса, а не собиралась в путешествие.

   Так что я просто шла по знакомой с детства дороге, засунув руки в карманы стареньких шорт и загребая пыль потрепанными вьетнамками. На голове у меня красовалась (хах, нет, не могла она никого украсить) смешная панамка в цветочек, а майка, скажем честно, знавала и лучшие времена.

   Сколько времени мне понадобится, чтобы дойти до центра пешком?

   Час-полтора?

   Долгие прогулки способствуют душевному равновесию и здоровому цвету лица.

   Можно было зайти по пути на рынок и стрельнуть у Гамлета Ивановича денег на троллейбус, но разговаривать с ним было лень.

   Это было бы надолго.

   Поэтому я шагала и шагала, улочки с частными домишками, утопающими в зелени, остались позади. Рынок я обошла стороной, то и дело уворачиваясь от детворы на велосипедах. Солнце опускалось все ниже, припекая все сильнее.

   Хорошо, что я была смуглой и никогда не обгорала, легко переносила жару и привыкла много времени проводить на свежем воздухе.

   Дальше дорога вела через кладбище, которое служило нам и местом для прогулок, и зоной отдыха.

   Оно было старым и вот уже несколько лет закрытым, теперь хоронили на поле через дорогу, а тут росли сосны, старенькие кресты чередовались с шикарными памятниками, и мне нравилось бродить между чужих могил, представляя себе, какими были эти люди на изображениях.

   Но сейчас я целеустремленно миновала и кладбище, выбралась на трассу, мельком взглянула на суетное новое поле, где традиционно толпились легковушки и газели, стояли автобусы, продавались искусственные цветы. Вариантов не было, следовало пилить по обочине, а потом прокрасться ненавязчиво мимо похоронного бюро, куда я, конечно же, больше ни ногой, и добраться, наконец, до человеческих тротуаров.

   Когда ты идешь по обочине трассы, это, конечно, вызывает у проезжающих мимо недоумение. К счастью, я была одета скорее как бродяжка, чем барышня легкого поведения, поэтому никаких пошлых предложений мне не прилетало. Но и подвозить никто не торопился, кто меня знает, вдруг я блохастая. Так, сигналили время от времени насмешливо, да и все.

   Поэтому когда огромный черный автомобиль вдруг внезапно заскрежетал тормозами, я не сразу на это отреагировала. Просто попыталась обойти внезапно появившееся на обочине препятствие и очень удивилась, услышав свое имя.

   — Мирослава?

   Ах, да. Это я.

ГЛАВА 8

Первая жена моего мужа, богическая Римма Викторовна, смотрела на меня поверх изящных солнцезащитных очков.

   Она сидела на заднем сиденье дорогого автомобиля и была похожа на Катрин Денев.

   Каждая женщина этого мира знает, что стоит в бигудях и шлепках выйти вынести мусор, как ты встретишь примерно всех.

   Вот и я себя ощутила этой теткой в бигудях и с мусорным пакетом в руках.

   Шла Слава по шоссе и выглядела бродяжкой.

   — Мирослава, — проговорила Римма Викторовна с легкой, точно выверенной обеспокоенностью, и мне сразу захотелось начать аплодировать.

   Я была на ее спектаклях много раз, покупала билеты на первый ряд и пыталась поймать неуловимое обаяние этой женщины. То самое, от которого зал то рыдал, то смеялся, а то забывал дышать. Мой брак с Алешей, казалось, делал меня ближе к примадонне. Ронял и на меня крохотный отблеск ее славы и таланта, ведь мы преломили одного мужчину.

   — Что случилось? У тебя какая-то беда? Почему ты на обочине?

   — Ничего не случилось. Я просто иду к Алеше в город.

   — К Алеше в город, — повторила она едва насмешливо. — Как Ломоносов? Садись-ка ты, милая, в машину, я тебя отвезу.

   За рулем ее автомобиля сидел незнакомый молодой мужчина — приветливая улыбка, расчетливый взгляд. Я мигом вообразила, что это жиголо, вынужденный спать с немолодой примадонной, чтобы накормить голодающих младших братьев. Разумеется, в глубине души он ее ненавидел и мечтал придушить.

   Что же победит? Оскорбленность униженного или страх перед убийством?

   Я обошла машину и плюхнулась на заднее сиденье.

   — Спасибо, Римма Викторовна, — вежливо поблагодарила я, внутренне трепеща и от воображаемой опасности, которая ей грозила, и от сияния, которое от нее исходило.

   — Не чужие ведь люди, милочка, — великодушно отмахнулась она. — К тому же, нельзя, чтобы ты болталась по улицам в таком виде. Алеша известный в нашем городе человек, а ты, некоторым образом, его визитная карточка.

   — Я — кто? — оторопела я. Визитка? Вы тоже это слышали, или меня слишком припекло солнышком прямо через панамку? — Ой, а Армани-то я дома забыла вместе с кольцами от Тиффани и сумочками Луи Виттон. Алеша ведь меня так и осыпает драгоценностями с утра до ночи, только успевай подставлять карманы.

   — Ну не стоит так остро реагировать, — ласково укорила меня Римма Викторовна, — я ведь на твоей стороне. Таролог — это так свежо. В театре столько разговоров было о том, какую экзотическую жену заполучил Алеша.

   — Экзотики во мне полные штаны, — легко согласилась я.

   Прямо сейчас во мне боролись две субличности: одной хотелось пререкаться, а другой — пасть ниц перед богиней.

   — Люди готовы поверить во что угодно, когда их припечет. Но, милая, ты не думала устроиться на нормальную работу?

   — Иногда мне хочется стать звездочетом, — поделилась я, — смотреть на небо в подзорную трубу и носить остроконечный колпак.

   Губы Риммы Викторовны дрогнули в усталой улыбке.

   — Забавно, — проговорила она сухо.

   — А что вы-то делаете в наших краях? — спросила я лишь для того, чтобы отвлечь ее от моей персоны.

   — В ваших краях? — повторила она. — Когда ты собираешься переехать к мужу окончательно? Идея жить на два дома — это курам на смех. Алеша не из тех мужчин, кого можно оставлять без пригляда.

   — Почему? — энергично захлопала ресницами я.

   Почему, почему. Потому! Две из трех жен ушли от Алеши из-за его измен, и только Римма Викторовна — от любви к режиссеру.

   Муж объяснял, что все дело в театральной среде. Хранить верность у них там вроде как неприлично даже. А еще он клялся, что со мной никогда так не поступит, потому что я единственная, и до меня он не знал истинной любви. Вот артист, не зря у него столько поклонниц.

   Но ведь и я была его поклонницей тоже, поэтому слушать это было так сладко, так остро! И страстно хотелось поверить в то, что бабник-рецидивист изменится ради меня — его истинной любви.

   Я ведь и правда единственная в этом мире, другой такой Мирославы больше нет нигде, хоть сколько ищите.

   Алеша со своими романтическими метаниями вызывал у меня жгучую нежность. Нелегко быть изменником, думается мне. Тебе нужно все время что-то врать и сочинять, а потом помнить, что соврал и сочинил. И вечно испытывать беспокойство и фоновую вину — а вдруг поймают, придется оправдываться, слезы, ссоры, драмы.

   Нет, изменять — нелегкий труд, и мне бы не хотелось взваливать на себя такую хлопотную ношу. Но ведь Колесо фортуны, Дьявол, Влюбленные, Луна — нелегко перебить такой расклад. Жрица и Король мечей. Не та парочка, о которой будут писать поэты, но та, о которой захочется позлословить.

   Изменники никогда не бывают положительными персонажами.

   На них всегда лежит груз всеобщего порицания.

   — Мирослава, — Римма Викторовна потянулась и взяла меня за руку.

   Опустив глаза, я смотрела на ее кожу. Крохотные веснушки пигментных пятен уже пробивались на свет, но все еще, все еще, ее рука не была рукой пожилой женщины. Яркий лак, тяжелые кольца, увлажненная кожа.

   Зрелость в самом расцвете.

   — Мирослава, я желаю вам с Алешей только добра. Он уже не настолько молод, чтобы жениться снова. Ты должна приложить все усилия, чтобы выстроить прочный брак…

   — Куда мы едем? — перебила я ее резко, потому что в эту минуту автомобиль съехал с трассы прямо к указателю «Ритуальное агентство».

   — Это ненадолго, — ответила Римма Викторовна. — Мне надо сказать Антону всего пару слов.

   — Зачем? — едва не взвыла я. — Зачем вам говорить что-то младшему брату своего первого мужа? Вы развелись с Алешей миллион лет назад!

   — Это касается Олега, — растерялась она.

   Еще бы! Когда на нее в последний раз выли?

   В отчаянии я вообразила себе, как выпрыгиваю из машины прямо на ходу и убегаю в джунгли, истошно вопя.

   Я ведь обещала себе.

   Не подходить к похоронному бюро.

   Никогда.

   Ни за что.

   Так что я опять здесь делаю?

   Колесо фортуны уже раскрутилось и теперь набирало скорость вращения, сминая все мои робкие попытки избежать предначертанного.

   — Я подожду вас в машине, — сказала я быстро.

   — Мирослава, — раздраженно процедила Римма Викторовна, — ну проявите хоть какие-то зачатки воспитания. Неужели так сложно зайти поздороваться?

   Чума на оба ваши дома.

   Я устала с ней спорить, я с ней спорила всю дорогу, обороняясь от бесконечных ползучих нравоучений.

   Поэтому запал иссяк.

   На меня снизошла тихая покорность судьбе.

   И я выползла вслед за Риммой Викторовной из автомобиля, в распаренное лето, сразу прильнувшее ко мне своим зноем.

   Она шла передо мной, а я плелась за ней по знакомому торжеству шоурума, и у строгих менеджеров при виде меня снова сводило зубы. С дресс-кодом я опять промахнулась, но была ли в этом моя вина?

   С нас можно было писать картину «богиня и бродяга».

   Римма Викторовна уверенно свернула в хитросплетения узких коридоров и без стука толкнула дверь в казенный кабинет Антона.

   Он сидел за компьютером, погрузившись в какие-то расчеты, и при виде примадонны на крохотное мгновение поморщился, прежде чем расплыться в широкой неискренней улыбке.

   Я вышла из-за ее спины, лихо сдвинув панамку на затылок.

   — Мирослава, — в один длинный выдох Антон уместил многое: удивление, смирение, иронию и возмущение.

   В этой «Мирославе» было столько оттенков и нюансов, что внутри меня что-то вздрогнуло и отозвалось жаром.

   Так не приветствуют посторонних людей.

   И так не приветствуют родственников.

   — Подобрала ее на обочине, — прощебетала Римма Викторовна, становясь оживленной и веселой, выкручивая все свое обаяние на максимум.

   Она процокала каблуками и звонко расцеловала Антона в обе щеки.

   Я ничем таким заниматься не собиралась и просто вскарабкалась на подоконник, подальше от них, опустив взгляд на потрепанные шлепки.

   Ноги были поцарапанными после борьбы с побегами хмеля, нагло проникшими на мой огород через соседский забор.

   — Она шла пешком к Алеше в город, — в интонациях Риммы Викторовны было предложение повеселиться вместе из-за столь нелепого времяпровождения.

   Антон молчал, и мне было интересно, каким было его лицо.

   Но я не смотрела.

   — Чай, кофе? — наконец вежливо и безлико произнес он.

   — Кофе, пожалуйста.

   — Мирослава?

   Я вздрогнула.

   Сегодня мне казалось, что мое имя на его губах — это как звук щелкающего курка.

   — Мне ничего не нужно, — пробормотала я, не поднимая глаз.

   — Ты шла пешком по такой жаре. Неужели не хочешь пить?

   В горле моем немедленно пересохло.

   Я кивнула — едва-едва, не уверенная в том, что киваю в реальности, а не в своем воображении.

   Что со мной такое? Судьба стучалась мне в сердце, вызывая ощущение свободного падения.

   — Володь, — это, очевидно, в интерком, — принеси нам два кофе и бутылку холодной воды, пожалуйста… Римма Викторовна, что-то случилось?

   — Случилось, — в ее голосе зазвенела светлая печаль. — Олег разбил машину вчера вечером. Но он ни в чем не виноват, в него въехали.

   — Он цел?

   — Он-то да.

   А машина, очевидно, нет.

   Олег — сын Алеши и Риммы Викторовны, студент.

   В какой еще семье мать помчится с такими новостями не к отцу ребенка, а к его дяде?

   — Понятно, — голос Антона снова стал безликим. — Хорошо, что цел.

   В кабинете воцарилось неловкое молчание.

   Римма Викторовна была актрисой, а не сценаристом, она не умела заполнять паузы, но умела наполнять их смыслом.

   Это была очень напряженная, звенящая пауза.

   Ненавижу такие.

   Кажется, что можно сгореть от неловкости.

   Каждый из них понимал свою роль. Она просительница (недавно дважды ею была я, так себе удовольствие). А он вечный должник своего брата, раздающий долги его детям. Это, кажется, не вызывало у Антона ни малейшего сопротивления или сожаления. Это не вызывало в нем ничего, он привык.

   — Экзотическая, — громко сказала я, не в состоянии больше находиться внутри этой ужасной паузы. — Антоша, ты знаешь, что я самая экзотическая жена твоего брата? В театре только и разговор об этом было! А ты ходишь в театр, Антон?

   Откинувшись назад, панамкой к окну, я посмотрела наконец на него — прямо в глаза.

   В них плескалось облегчение.

   Видимо, Антон тоже не любил напряженных пауз.

   — Богиня, тихоня, интеллектуалка, — негромко сказал он с легкой улыбкой не на лице, а где-то на дне своих глаз. Повторил определения первых трех жен Алеши и вспомнил мой вопрос — интересно, какой женой стану я. — Вот и ответ. Я редко бываю в театре, Мирослава.

   — И очень зря, — включилась Римма Викторовна, мало что понявшая, но поймавшая за хвост тему для легкой болтовни. — Театр — это настоящее чудо, доступное каждому. Антон, ты ведь еще не был на Алешиной премьере, правда? Он так глубок в образе дяди Вани, столько новых оттенков придал этой роли!

   — Я не разбираюсь в таких вещах, — отмахнулся Антон.

   — Боже, — она рассмеялась хорошо поставленным грудным смехом. — Я же не на лекцию по астрофизике тебя приглашаю. Не надо ни в чем разбираться, надо чувствовать! Мирослава, ну возьми хоть ты над ним шефство, ты же стараешься не пропускать Алешины спектакли.

   — Шефство? — повторила я, не двигаясь и не отводя глаз от Антона. — А что взамен? Вы дадите мне звездочку жены-отличницы?

   Зашел тот же самый мужик в рабочем комбинезоне, то ли могилокопатель, а то ли офис-менеджер, принес кофе и достал бутылку воды из кармана.

   — У девочки интересное чувство юмора, правда? — Римма Викторовна не обратила на него никакого внимания, она снова приглашала Антона стать соучастником — объединиться против меня.

   Они такие взрослые, а я такая экзотическая дикарка без зачатков хоть какого-то воспитания.

   Антон встал, взял бутылку воды со стола, подошел ко мне, протянул ее мне.

   — Красивая панамка, — заметил он нейтрально.

   Я взяла бутылку очень аккуратно, чтобы не прикоснуться к нему и кончиками пальцев. Открутила крышку. Сделала большой глоток.

   Оказывается, я умирала от жажды.

   Как это я не поняла раньше?

   — Спасибо, — это было и за панамку, и за воду, за все сразу.

   — Где ты так ободралась?

   — А я говорила Мирославе, что Алешина жена просто обязана следить за своим внешним видом, — вздохнула Римма Викторовна.

   И в этот момент мы с Антоном переглянулись — так переглядываются школьники, которых отчитывает надоедливый учитель.

   А потом он вернулся за свой стол, к кофе, к богине.

   А я осталась на подоконнике.

   Ободранная, но довольная.

   — Значит, решено, — заявила Римма Викторовна, — я закажу для вас пригласительные на субботу.

   — Удивительно, — буркнула я, — такой взрослый мальчик, а тетушка до сих пор выбирает ему друзей. Римма Викторовна, вы не думали, что Антон не нуждается в компаньонке, и наверняка у него сто тысяч девушек, которых он может пригласить с собой?

   Она была уже готова разразиться длинной отповедью, но Антон опередил ее.

   — А что говорят на этот счет карты? — спросил он, подвинувшись так, чтобы видеть меня.

   — А ты же просил не раскладывать их на тебя.

   — И ты послушалась?

   Такой долгий взгляд, как будто мы брели только вдвоем по горной бесконечной дороге.

   Я могла бы сказать: делать мне нечего, кроме как гадать на тебя.

   У меня куча дел.

   Я вообще про тебя не думала.

   Я могла бы просто пожать плечами.

   Могла бы ляпнуть что-то внезапное.

   Но я сказала:

   — Ты попросил — и я послушалась.

   Римма Викторовна смотрела на нас непонимающе и на всякий случай осуждающе.

   Ее просто не было с нами на безлюдной горной дороге, и откуда было понять, о чем идет речь.

   — Мирослава, почему ты воспринимаешь в штыки все, что я говорю? — спросила она. — Зачем обороняться, если на тебя никто не нападает?

   И мне стало стыдно.

   Действительно, без дураков.

   Мы были женщинами, которых в разное время любил Алеша. Меня в настоящем, ее в прошлом.

   Но может быть, она до сих пор была той самой, которая раз и навсегда разбила ему сердце.

   Может, той самой, единственной, была она, а не я.

   — Простите, — ответила я искренне. — После бабушкиной смерти я слишком долго жила одна и забыла, что семья — это те, кто все время лезут без спроса в твои дела. Конечно, я схожу с Антоном в театр, если вы этого хотите.

   И разумеется, он разберется с машиной ее сына, купит новую или отремонтирует старую. Все для того, чтобы Алеша был доволен, а Римма Викторовна продолжала сиять. Для этого же мы, их зрители, и предназначены?

   Она вдруг рассмеялась, вполне по-человечески, а не театрально.

   — И ты меня прости. Я действительно то и дело воспитываю Алешиных жен, потому что до сих пор не могу до конца отпустить его. Он был моей юностью, понимаешь?

   — Простите, дамы, — вмешался Антон, — но я-то не собираюсь ни в какой театр. Тратить три часа на страдания чеховских персонажей? Увольте.

   Римма Викторовна бросила на него короткий взгляд и повернулась ко мне.

   — Когда я вышла замуж за Алешу, — ни с того ни с сего пустилась она в воспоминания, — мы жили в той же крохотной квартирке, где и ты сейчас. Я, Алеша, наш сын и колючий подросток, младший брат моего мужа. Когда Антон сломал ногу, я приносила ему еду и таскала его тетрадки в школу для проверки. Когда он болел воспалением легких, я варила ему куриный бульон! Перед нами частенько вставал выбор: купить ботинки нашему ребенку или куртку Антону, фрукты или школьную форму. А вместо благодарности мы слышали только подростковые претензии: я не просил, мне не надо, обойдусь!

   Антон пил кофе и слушал ее с видом человека, который внезапно оглох.

   — И теперь этот подросток не может потратить трех часов, чтобы разделить триумф своего старшего брата, который делился с ним всем, что у него было, — с горечью заключила Римма Викторовна и поднялась, величественная королева. — Спасибо за кофе, Антоша. Как всегда, я была очень рада тебя видеть.

   Браво.

   Бис.

   Я молча спрыгнула с подоконника, вспоминая, где я уже видела эту сцену — в комедии или трагедии.

   — До свидания, Римма Викторовна, — ровно сказал Антон, — Мирослава, увидимся с тобой в субботу.

   Я размашисто поклонилась, сдернув с головы панамку.

   — Слушаюсь и повинуюсь! — гаркнула с исполнительностью крепостного крестьянина.

   Римма Викторовна утомленно прикрыла глаза.

   У Антона дернулось правое веко.

ГЛАВА 9

Ткань была сложная — с бархатом всегда так, — и я ползала по полу, разрезая ее по выкройке.

   Выкройка тоже была сложная — простых путей мы не любим, — и я в который раз с благодарностью вспоминала бабушку Ануш, научившую меня шить себе наряды.

   Алеша скорбел над планом завтрашнего урока по актерскому мастерству, вздыхал и маялся. Он был непревзойденным мастером импровизаций, а вот теория ему давалась тяжело.

   — Милый, — тихо позвала я, орудуя ножницами, — а где ваши с Антоном родители?

   — На Верхневолжском, — ответил он, явно обрадовавшись поводу отложить свой план занятия.

   Мою бабушку похоронили на том же кладбище, но география не была ответом на мой вопрос.

   — От чего они умерли? — уточнила я.

   — На даче замкнуло проводку, мы с Тохой тогда в городе остались. Не очень я жалую все эти дачи и огороды, брр.

   Понятно теперь, почему его было не заманить в мой частный дом.

   Думал ли Алеша, скрипя старыми половицами, о том, когда в моей развалюхе в последний раз меняли электрику?

   — Что это ты вдруг? — спросил он.

   — Не знаю, — я отложила ножницы и села, разглядывая мужа.

   Какой же красивый.

   Его брату не досталось ни красоты, ни обаяния.

   Наверное, обидно.

   Если бы у меня была старшая сестра куда симпатичнее меня — любила бы я ее или ненавидела? Стала бы хорошей героиней или плохой?

   — Твоя Римма шпыняет Антона в хвост и гриву, — сказала я, — не жалко тебе брата?

   — А, история про то, как она варила ему бульоны и таскала тетрадки, — развеселился Алеша. — Что тут скажешь? Римме изрядно досталось от него, когда мы были женаты. Только представь — мы молоды, бедны, полны амбиций, у нас грудной ребенок. А Тоха то из дома сбежит, то школу начнет прогуливать, то приведет целую ораву какой-то шантрапы из подворотни… Я работал на трех работах, а Римма воевала одна и с маленьким Олегом, который то и дело болел, и с бунтующим Тохой. Бегала его искать, выслушивала претензии учителей, однажды к нам даже пришел инспектор по делам несовершеннолетних, чем довел ее до полного изнеможения. В один прекрасный день она просто сломалась — тихо ушла, не взяв с собой даже сына. Потом оказалось, что плюсом легла затянувшаяся послеродовая депрессия, и первые два месяца она просто спала, вырвавшись из нашего дурдома. Явлинский, режиссер, из-за которого она меня бросила, приходил мне даже морду бить — мол, как это было можно довести женщину до такого состояния. Но Тоха его спустил с лестницы. Я запил, а он перепугался до чертиков, нянчился и со мной, и с Олегом. Думаю, он до сих пор чувствует себя виноватым из-за того, что разрушил наш брак. Тогда-то он и взялся за ум, я постепенно вернулся в строй, Римма выспалась и забрала Олега… но ко мне уже не вернулась.

   — Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по своему, — процитировала я задумчиво. — Не затянулась епитимья-то?

   — Тоха уже взрослый и может за себя постоять… если захочет, — пожал плечами Алеша довольно беззаботно.

   Он вообще рассказывал эту древнюю историю без надрыва, с улыбкой даже. Так говорят об отболевшем. Отговорила роща золотая, ну, вы понимаете, — светлая грусть об ушедшем, не более того.

   Я спросила себя: долго бы смогла продержаться в Алешиных женах, прилагайся к нему злобный младший братец, или бы сбежала, теряя тапки, еще быстрее, чем Римма? У меня ведь даже не было гантелей на ногах в виде ребенка.

   Мои размышления прервал длинный звонок в дверь, Алеша поплелся открывать, а я вернулась к своему голубому бархату.

   — Арина? — раздался его удивленный, но в то же время ласковый голос.

   Алеша любил свою дочь, но порой она была настоящей мелкой злодейкой, и приходилось включать актерские способности, изображая родительскую доброжелательность.

   Бум! Бум! Это стукнулись о стену ее кроссовки, которая девчонка явно энергично стряхнула со своих лап. Экспрессией детонька пошла в папеньку. Вот-вот начнет декламировать: «недаром нас не взяли на Парнас», обычную распевку Алеши. Или как там это у актеров называется, когда они калибруют тембр своего голоса.

   — Я с этой женщиной больше жить не буду, — провозгласило дитятко и в ту же минуту появилось на пороге.

   Не сказать, что из коридора в зал пролегал длинный путь.

   Увидев меня, Арина явно растерялась. Кажется, она успела забыть, что любвеобильный папенька снова женился.

   — С какой женщиной? — не понял Алеша.

   — С твоей бывшей женой, вот с какой!

   — Ты говоришь о маме?

   Девица молчала и пыхтела.

   Я продолжала щелкать ножницами, опустив голову.

   Кажется, пора было домой. Семейные разборки — не мой конек.

   Я со своей-то матерью не знала, что делать, куда мне было возиться с чужими детьми.

   — Что случилось? — растерялся Алеша. — Вы поссорились?

   Ее маменька — тихоня бледная Лиза, бухгалтерша, которая попыталась обокрасть Антона, — мне тоже не сильно-то нравилась. Эта женщина отправила меня выторговывать для нее алименты! Но это же не значило, что я теперь должна воспитывать ее девятилетнюю дочь?

   — Мы расстались навсегда, — сообщила Арина.

   В ее голосе звучало столько пафоса, что сразу было понятно: Алеша переборщил, таская дочь на репетиции.

   Я бы туда вообще людей, которым не исполнилось двадцать, не пускала. Русская классика способна до основания разрушить неокрепшую психику.

   Впрочем, Алеша в минуты душевного волнения вообще переходил на греческие хоралы. Вот и сейчас его голос сорвался в неведомые дали.

   — Что ты говоришь, дочь моя?

   — Что буду жить здесь! Что это такое? — и Арина подняла кусок голубого бархата.

   — Бальное платье, — неохотно объяснила я.

   Мне захотелось отобрать у нее лоскут, как будто мы были в одной песочнице с ограниченным количеством пластмассовых лопаток.

   — Ты что, собралась на бал?

   — Пока нет. Но когда начнется бал, у меня будет платье.

   Арина замолчала, обдумывая услышанное.

   Потом тряхнула белобрысыми волосами.

   — Мне надо учить уроки, я пойду в свою комнату, — и потопала в нашу спальню.

   Ну да, больше-то ей идти было некуда.

   Значит, нам с Алешей оставался неудобный диван в проходном зале.

   Ох, почему меня бабушка не научила любить богатых мужчин?

   Алеша принялся искать мобильник, а потом отправился на кухню выяснять ситуацию у своей жены номер два.

   Жена номер четыре, то есть я, принялась аккуратно собирать ткань.

   Бежать, немедленно.

   В глушь, в Саратов.

   Карету мне, карету!

   Я уложила свое будущее платье в рюкзак, на цыпочках прокралась в коридор и нацепила шлепки.

   Сквозь неплотно закрытую дверь доносилось Алешино:

   — Что значит — невыносима? Это твоя дочь!

   Подобно татю в ночи, я торопливо обшаривала карманы мужа в поисках мелочи на автобус. Я ведь выскочила из дома даже без телефона, а отправляться в очередной пеший вояж не хотелось. Кто знает, который из бесконечных новоявленных родственников подкараулит меня на трассе в этот раз.

   Наконец, обнаружив смятый полтинник, я выскользнула на лестничную площадку.

   Свободна!

   Свободна!

   Дайте мне швабру, и я улечу на ней прочь.

   Телефон звонил и звонил.

   Просыпаться не хотелось — было то славное утренне-ленивое время, когда солнце уже пробилось сквозь занавески, но его лучи еще не достигли моей кровати.

   Телефон звонил.

   Из открытого окна пели птички — блаженство.

   Еще бы кто-нибудь выключил этот неприятный звук.

   Наконец, я нащупала телефон и ответила, не глядя.

   — Да?

   — Мирослава, — нетерпеливый женский голос, — Арина забыла спортивную форму. Ее надо привезти в школу к третьему уроку.

   — Какой затейливый спам, — сонно удивилась я.

   — Мирослава, уже девять утра. Ты еще спишь, что ли?

   — Кто это?

   На секунду в трубке воцарилось молчание, потом женский голос перешел на раздраженное шипение.

   — Мирослава, это Лиза, жена Алеши.

   — Да нет же, его жена — это я.

   — Ты издеваешься? Просто отвези эту чертову форму!

   Ах, да. Тихоня-воровка.

   Падчерица.

   Злая мачеха.

   У меня есть муж.

   Как все запутано.

   — Не могу форму, — пробормотала я, переворачиваясь на другой бок, — у меня сегодня полная запись. Да и вообще… ненавижу все школьное. Я там была белой вороной, понимаешь?

   — Понимаю, — насмешливо фыркнула Лиза. — В это как раз легко поверить. Но тебе придется преодолеть свои детские комплексы.

   — С чего бы это мне их преодолевать? Я что, похожа на преодолеватора? Ну знаешь, такая супер-дева, которая достает из кармана бластер и уничтожает всех своих противников, так ты меня видишь? Типа, я несу возмездие во имя луны?

   — Ты несешь чушь!

   — Это спорный вопрос…

   — Ты отвезешь форму или нет?

   — Нет.

   Кажется, такой ответ не был прописан в Лизиных скриптах, и она зависла.

   — В каком это смысле? — не поняла она.

   — В таком, что пока я сплю. А потом буду пить кофе и слушать подкаст про удобрения для роз. А потом спасать человеческие судьбы, раздавая мудрые и полезные советы за умеренную плату. По средам, кстати, скидка для первичных клиентов.

   — Ах так, — протянула Лиза презрительно. Кажется, она только что внесла меня в список смертельных врагов. Никогда прежде мне не удавалось попасть в такой список еще до того, как я встала с постели. — Ну-ну. Я все поняла. Извини, что побеспокоила.

   Яд втекал мне в ухо прямо из мобильника.

   Я могла бы стать тенью отца Гамлета.

   — Сразу надо было позвонить Антону, вместо того чтобы тратить на тебя свое время!

   И она отключилась.

   Вот-вот.

   Звоните сразу Антону.

   Официальный мальчик для битья у вас он.

   День прошел в привычной рутине: расклады, клиенты, сад.

   Время от времени звонил Алеша и слезно умолял вернуться домой. Требовал. Обижался. Напоминал, что долг жены — быть рядом с мужем. И учить с его дочерью уроки.

   — Мне вечером в театр, — бушевал он. — Куда я дену ребенка?

   — Посади ее в суфлерскую будку, — сердобольно советовала я.

   Он бросал трубку и снова звонил, и к вечеру я просто выключила телефон.

   Великое Алешино обаяние меркло перед неудобным диваном и уроками.

   Посмотрите на меня. Я похожа на человека, который любит делать уроки? Да я даже свои собственные не делала!

   Учеба — не моя стезя. Мы, Миловановы, славимся не академическими достижениями.

   Мобильник я включила только в субботу, вспомнив, что обещала сводить Антона в театр.

   Если, конечно, это обязательство еще было актуально. Возможно, Алеша уже вычеркнул мое имя из официального реестра своих жен.

   Как знать, может он успел даже подать на развод, проклял меня в веках и посыпал порог солью.

   Я бы на его месте так и сделала — жена декабриста из меня явно не вышла.

   Вдруг я попаду в книгу Гиннесса из-за самого короткого брака в мировой истории?

   Пропущенных было, к слову, не так чтобы много.

   Набравшись мужества, я набрала номер Алеши. Как легко было отключить телефон и как беспокойно — слушать сейчас гудки.

   Мучителен час расплаты.

   — Привет, — у Алеши был обычный веселый голос, — я вроде как соскучился. Дождись меня сегодня после спектакля, ладно? Вместе поедем домой.

   Я растерянно заморгала.

   Так мы еще женаты? Он на меня не сердится?

   — А Арина? — спросила робко.

   — Ее Тоха к себе забрал, — радостно сообщил Алеша. — Он же только ее мать не выносит, а племянницу любит.

   Боже мой.

   Да мой муж был еще большим увиливателем, чем я!

   Он так ловко увиливал от своих отцовских обязанностей, что составил бы идеальную пару моей матери.

   Говорят, что дочери выбирают мужчин, похожих на отца. Я, видимо, перепутала гендеры.

   Впрочем, что я знала о родном папеньке? Только то, что он капитан дальнего плавания, покоряющий рыжевато-красные просторы планеты Марс.

   — Значит, Антон сегодня с Ариной, и наш театр отменяется? — приободрилась я.

   — Понятия не имею. Позвони ему сама.

   — У меня вроде даже нет его номера.

   — Запиши немедленно! Как ты выживешь, если не начнешь звонить Тохе в любой непонятной ситуации? — засмеялся Алеша.

   У него было превосходное настроение.

   Сатир.

   Антон ответил на звонок официально-вежливым тоном:

   — Добрый день.

   — Это Мирослава.

   — Ми-рос-ла-ва, — повторил он нараспев, расщекотав меня под ребрами.

   Я вдруг поняла, что перестала дышать.

   Молчала.

   Глядела на муху, ползущую по подоконнику.

   Прошел дождь, и теперь листья деревьев сверкали на солнце.

   — Давай поужинаем перед театром? Только не в этой твоей шашлычной… В пять в «Рахманинове», удобно? Тебя забрать, или ты сама доберешься?

   Я слушала его и ничего не понимала.

   Какой еще ужин.

   Какой еще «Рахманинов».

   Ресторан располагался напротив театра, спектакль начинался в семь.

   О чем можно ужинать два часа?

   Сколько раз за это время можно грехопасть? А с прелюдией? А без?

   Он уже начал меня соблазнять или просто проголодался?

   Почему ресторан «Рахманинов» открыли перед драматическим театром, а не музыкальным?

   — Мирослава?

   — Я.

   — Так ты поужинаешь со мной?

   Ах ты искуситель коварный!

   — Ладно, — пролепетала я, взволнованная, как стрекоза под стеклом, — я сама приеду.

   Ой-ой-ой-ой.

   Я заметалась по комнате, стремительно соображая, что же делать.

   Никакого красного, это точно. Кто же бежит навстречу собственному греху, размахивая флагом «возьми меня скорее»?

   Кажется, Антон просил меня соблюдать какой-то дресс-код.

   Черный.

   Да, я должна быть мрачной и неприступной, иначе все становилось чересчур очевидным.

   Да и щекотки под ребрами все-таки недостаточно, чтобы…

   Чтобы — что?

   Это всего лишь ужин, а не вакханалия!

   Все люди ужинают.

   Некоторые даже в ресторанах.

   У меня было два черных платья, и ни одно из них не подходило для сегодняшнего Антона.

   Одно простенькое, траурное, в нем я ходила на похороны старушек по соседству.

   Второе — маленькое черное платье, которое, как известно, должно быть в гардеробе каждой девушки. Ни разу его не надевала, уж очень оно откровенное.

   Отчаявшись, я решила прибегнуть к крайним мерам — бабушкиному комоду.

   У нее точно было платье в стиле «Шапокляк» — черное с белым воланом по низу и белым отложным воротничком. Жарковато для лета, но надежнее брони не придумать, а я точно нуждалась в доспехах, раз уж самый обычный разговор по телефону вызвал во мне настоящую бурю.

   Да ты с ума сошла, Мирослава.

   Антон уже ждал меня за столиком.

   Я прибыла в семнадцать-ноль-ноль строго по расписанию.

   Шла к нему, проклиная узкий длинный подол и тупоносые лакированные туфли, скользящие по гладкому полу.

   Без косметики, зато с ридикюлем и волосами, забранными в старомодный пучок.

   Благопристойная, благонравная, старомодная и добропорядочная Мирослава.

   Бабушка бы долго смеялась, увидев меня сейчас.

   У Антона тоже промелькнуло на лице веселье, но он быстро опустил глаза.

   — Говори, — разрешила я, аккуратно опускаясь на стул напротив него, — все, что ты сейчас подумал.

   — Всего лишь спросил себя, почему ты приходишь в похоронное бюро, одетая как для ресторана, и в ресторан — одетая как для похоронного бюро, — осторожно проговорил он.

   — Это зависит не от того, куда я иду, а от того, зачем я иду, — объяснила я. — Ладно уж, переставай ходить вокруг да около и обрушь на мою голову весь гнев, который у тебя накопился. Скажи мне, какая я ужасная эгоистка, обругай, за то, что сбежала и оставила тебя разбираться с этой малявкой, Ариной. Почему, спроси меня, я не выполняю свои обязанности злой мачехи, а перекладываю эту головную боль на тебя? Почему думаю о себе, а не о тебе? Почему веду себя так инфантильно и безответственно? Разве я для того выходила замуж, чтобы теперь игнорировать все семейные проблемы?

   Ох ты ж репейные колючки!

   Клянусь, я и не думала ни о чем таком, оно все вдруг вырвалось на свободу совершенно внезапно.

   И вдруг оказалось, что все дни с выключенным телефоном это самоедство тлело где-то в глубине моего подсознания, чтобы сейчас обрушиться на Антона.

   Я замолчала, глубоко пораженная масштабами рефлексии.

   А Антон… его глаза становились все более квадратными с каждым моим словом, а на лице проступало… недоверие, что ли?

   А потом он вдруг улыбнулся, и я снова разучилась дышать.

   Нет, в нем не было легендарной ослепительности старшего брата, но это была изумительно искренняя и открытая улыбка, без фальши и двойного дна, без натянутости и искусственности.

   Улыбка, которая не превратила его в неземного красавца, чудес не бывает, но заставила напрочь забыть о несовершенствах и неправильностях его лица.

   И тут он отчебучил вот что: медленно встал, сделал шаг ко мне и целомудренно прикоснулся прохладными губами к моей щеке.

   Меня как будто хлестанули по лицу крапивой.

   Онемев, я заторможено наблюдала, как он возвращается на свое место.

   Такой церемонный, такой плавный.

   — Что это было? — потрясенно спросила я.

   Антон все еще улыбался.

   — Не знаю, — сказал он. — Благодарность? Я уж и не помню, кто и когда задумывался в последний раз о моих удобствах и задумывался ли вообще?

   — Перестань прибедняться, — взмолилась я, схватилась за вилку, выронила ее, и она запрыгала по полу, звеня. — Так я чувствую себя еще хуже.

   Он наклонился и поднял вилку. У него были густые волосы с легкой проседью, а Алеша начал лысеть, а не седеть. Любопытно.

   — В любом случае, — заметил он, убирая вилку подальше от остальных приборов, чтобы отдать ее позже официанту, — очень мило с твоей стороны обругать саму себя,

   Мирослава. Свежо.

   А можно специально для него выпустить специальный закон, который запрещал бы Антону произносить мое имя? Он словно перекатывал его во рту, как карамельку.

   От этого на языке появлялась тягучая сладость.

   — Беда в том, — сказала я, — что я совершенно не чувствую в себе порывов исправляться к лучшему. Мне не хочется становиться удобнее, даже для того, чтобы упростить жизнь своему мужу или его брату.

   Он кивнул.

   — Я завидую тебе, — проговорил Антон спокойно. — Быть неудобным куда проще, чем удобным.

   Это было бы смешно, серьезно.

   Но почему-то получилось очень грустно.

   — Все дело в любви и нелюбви, — авторитетно сообщила я, открывая меню. — Ты, очевидно, любишь брата и племянников, поэтому всегда спешишь на помощь, как Чип и Дейл. Я, очевидно, люблю тишину и покой, поэтому предпочитаю свой дом. Алеша, очевидно, больше всего любит увиливать, поэтому он научился ловко прикидываться беспомощным. Каждая придворная карта в этом раскладе занимает свое место. Ты, как король Мечей, из нас самый ответственный.

   К нам подскочил официант — идеальная выправка, профессиональная улыбка.

   — Мне, пожалуйста, борщ, — я захлопнула меню, так и не прочитав, что там написано, — с пампушками и салом. И рюмку водки, пожалуйста.

   Антон, изучавший меню с таким вниманием, будто там раскрывались все тайны вселенной, закашлялся.

   — Стейк из говядины, — выдавил он из себя, — с овощами-гриль. И эспрессо, пожалуйста.

   Официант принял у него поднятую с пола вилку и умчался.

   — Король мечей? — тут же спросил Антон. — И что это значит?

   — Что далека дорога твоя, далека, дика и пустынна, — мне не хотелось углубляться в эту тему, и я поспешила свернуть в другую сторону: — Так что, Арина пока живет у тебя? Куда ты ее пристроил на этот вечер?

   — Отправил с Лизой в аквапарк. Арина — славная девочка, но не может же она вечно не разговаривать с матерью, так что я надеюсь, что все закончится семейным примирением. Перед аквапарком, знаешь ли, ни один ребенок не устоит.

   Славная девочка?

   Ну, если вы предпочитаете огнедышащих драконов вместо котиков.

   — Так для чего этот ужин, Антон?

   — Вряд ли я способен переварить три часа искусства на голодный желудок, — хмыкнул он. — А раз уж ты так удачно вписалась в легион жен, которые перебрасывают на меня проблемы вашего ненаглядного Алеши, то добро пожаловать в семью, Мирослава.

   И он отсалютовал мне стаканом с водой.

   Прозвучало обидно. Если он на меня все-таки злился за то, что я ушла с радаров, то зачем надо было целовать меня в щеку?

   Если не злился, то зачем было нас всех равнять под одну гребенку?

   Как будто мы, жены, были друг другу клонами.

   Хотелось завопить, что я не такая, как все они. Они — манипуляторки и эгоистки, а я вольный дух, свободный от скучных обязательств, но правда в том, что я была точно такой же.

   Женщина, которая приходила к Антону с просьбами. Пусть они и не касались лично меня, но все же, все же.

   А с другой стороны — он сам себе верблюд. Взвалил на себя чужую поклажу, плюется, но тащит. Еще и гордится, наверное, собой — ах, я такой благородный. Нет, милый мой, ты обычный вьючный верблюд.

   А ведь еще с другой стороны — кто-то должен тащить. Нам всем выгодно, чтобы Антон оставался верблюдом.

   — Думай, что хочешь, — вяло произнесла я, закружившись во всех этих концах света. Стрелка моего внутреннего компаса вертелась как бешеная, накручивая разные неприятные мысли. — В конце концов, совершенно не важно, какой ты меня видишь. Наше будущее так или иначе предопределено.

   — И какое оно? — скептически уточнил он.

   — Кто читает книгу с конца?

   — Ты, Мирослава.

   И снова карамелька растаяла на языке.

   Остро-сладкая барбариска.

   Вернулся официант с подносом еды.

   Я молча наблюдала за тем, как ловко он расставляет тарелки.

   — Ты же не веришь в мои предсказания, — затопив карамельку водкой, напомнила я.

   — Зато ты в них прям уверена. Это пугает, знаешь.

   — Знаю, — согласилась я, — сама напугана.

   Он сидел, откинувшись на стуле и не прикасаясь к еде. Кофе остывал, забытый.

   А вот мой борщ был очень вкусным — в меру горячим, наваристым, острым.

   Только есть его под таким пристальным взглядом было неловко.

   — Почему-то, — сказал Антон, — я никогда раньше не видел, чтобы женщины заказывали в ресторанах суп.

   — Это потому что, наверное, обычно ты водишь женщин по ресторанам на свидания, — сообразила я. — А на свиданиях вечно заказывают что-то вычурное, карпаччо там или креветок, или стейк…

   И замолчала, опустив глаза в его тарелку.

   Ну что я несу.

   Прозвучало так, будто я думала, что он пригласил меня на свидание?

   Как намеренная провокация?

   Как флирт?

   Да нет, не прозвучало.

   Ведь я выглядела человеком, который шел себе спокойно прямиком из прошлого и на минутку заскочил перекусить борща после долгого пути сквозь века.

   Шапокляки не флиртуют.

   И опять — выразительное молчание и пронзительный взгляд.

   Ветер раздувал его пиратские паруса, а треуголка сползла на одно ухо.

   Из потрепанного мужчины в мешковатом костюме Антон на глазах оборачивался романтическим персонажем.

   Вот дает.

   Просто оборотень какой-то.

   — Гадание по выбору блюд? — насмешливо обронил он, пытаясь сгладить мою неуместность.

   Ради этого Антон даже взялся за приборы.

   Руки у него были красивыми, с тонкими запястьями и длинными пальцами.

   — А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб? Я, милый мой, на чем попало не гадаю. С тобой говорит мой жизненный опыт. Я была, чтобы ты знал, на трех настоящих свиданиях и еще помню, как там и что происходит.

   — Целых три настоящих свидания, — с непередаваемой интонацией протянул он.

   В этой композиции основным аккордом выступала ирония, в базовых нотах числился легчайший аромат растерянности, в послевкусии слышалась растроганность.

   — Невероятно богатая личная жизнь, — закивала я, — три свидания с тремя разными мужчинами. На повторное почему-то никто не отваживался.

   — Может, все дело в том, что ты и тогда раскладывала карты?

   Теперь это был сарказм без примесей.

   Я фыркнула.

   — Хорошо, что Леха на тебе женился, — ни к селу ни к городу брякнул Антон.

   — Это еще почему? — насторожилась я.

   — Все прежние жены страдали от его легкомысленности, старались обеспечить ему комфорт, пока не выбивались из сил. Лехе нужна нянька, а не жена. Женщина, которая решала бы его проблемы, а не создавала новые. Ты не похожа на такую женщину, Мирослава. Кажется, впервые в жизни он выбрал ту, кто еще более летящий, чем он. Настала пора ему пожинать плоды, — злорадно пояснил Антон.

   Помрачнев, я меланхолично жевала пампушку.

   Смейся, смейся, скоро тебе будет не до смеха — будешь пылать, охваченный запретной страстью, бедняга. Тогда-то я на тебя и посмотрю.

ГЛАВА 10

В театре меня хорошо знали, я ходила сюда два года, как на работу: исключительно на те спектакли, в которых блистал Алеша. Шила себе вычурные наряды, крутила сложные прически, приносила цветы.

   Все вокруг понимали, ради кого все это, и все вокруг беззлобно подтрунивали над преданной поклонницей, которая никогда не проявляла инициативу.

   Средних лет гардеробщица, принимая мое пальто, суетливо шептала советы «да пригласи его куда-нибудь, только Сашки берегись, ууу, стерва».

   Саша — жена-интеллектуалка под номером три — была единственной, кто не подарил Алеше ребенка. Все ее время отнимала карьера и слежка за мужем: преследовала его как адская гончая, вынюхивая любовниц.

   Я никогда не собиралась становиться одной из них, карты четко показывали, что мне предстоит быть женой. Торопиться было некуда, впереди меня ждала долгая жизнь, и оставалось только смиренно дождаться того момента, когда нервы у Алеши лопнут, и он, доведенный ревностью Саши до предела, порвет удила и вырвется на свободу.

   Кого выберет мужчина, сбегая от властной жены?

   Робкую преданную поклонницу.

   Меня.

   Жить без жены Алеша не умел и не собирался учиться.

   Ему нравился статус занятого мужчины, это обеспечивало и защиту от рьяных фанаток, и домашний уют, и решение бытовых проблем.

   С уютом у меня было все хорошо, я любила готовить, уборка меня успокаивала, и, приезжая к нему на несколько дней, я забивала холодильник пирогами, супами и котлетами, безжалостно выметая пыль из всех углов и отглаживая его рубашки.

   А вот за решение бытовых проблем я получила жирную двойку.

   Над этим еще следовало поработать, но дети меня пугали, а бывшие жены — фрустрировали. Я никак не могла понять, кто из нас лучше, а кто хуже, и эти бесполезные попытки сравнения выводили меня из душевного равновесия.

   Никто не лучше, никто не хуже, мы все просто разные — говорил здравый смысл.

   Но перелюбленно-недолюбленная девочка внутри меня капризно кричала, что хочет быть самой-самой.

   Такие глупости бороздили просторы моей головы, когда мы входили с Антоном в театр, знакомое до каждой трещинки фойе встречало нас зеркальным блеском огромных люстр, мрамор отражал и преломлял яркий свет, и торжественность потертого бархата смешивалась с запахом пирожков из буфета.

   Билетерша окинула Антона веселым любопытным взглядом. Завтра весь театр будет судачить о том, что я пришла с незнакомым мужчиной, и пока еще эти слухи дойдут до Алеши, пока еще он противопоставит им свое родство с Антоном, — к тому времени я уже буду заклеймена и осуждена.

   Под этим любопытным взглядом я демонстративно подхватила Антона под локоть. Он, кажется, не удивился, возможно, считал, что в театре так принято — нельзя перемещаться по этому гладкому полу на каблуках без посторонней помощи.

   Старомодное шапокляковское платье отражалось в многочисленных зеркалах и смотрелось здесь так уместно, как будто для этого вечера и шилось. Я была хороша в этой черно-белой гамме, женщина из прошлого века, с возрастом, который терялся среди зеркал.

   И Антон преображался среди мрамора, хрусталя и бархата, становясь моим рыцарем, молчаливым спутником, надежной твердостью под ладонью.

   Театр всегда пробуждал во мне разнообразные фантазии, это было место, где творилось волшебство, и я с удовольствием оставляла за порогом реальность. В те мгновения, когда я поднималась по широким ступенькам в зал, мое сердце всякий раз преисполнялось необъяснимым волнением и ожиданием.

   И впервые в жизни я пришла сюда не одна. Впервые опиралась на кого-то. Впервые подстраивалась под другие, более размашистые шаги — и Антон тоже подстраивался под мелкие мои. Опустив глаза, я смотрела, как двигаются наши ноги, мои туфли, его туфли, символизм совместного восхождения завораживал.

   — Какой у тебя размер? — спросила я, нарушив довольно долгое молчание.

   — Размер чего?

   — Размер обуви.

   Он негромко засмеялся.

   — Мы часто задаем такой вопрос близким усопших. Не всегда они сами приносят ботинки, в которых человек будет лежать в гробу, часто этим занимаются мои менеджеры. И вот этот выбор… Бывают, знаешь, специальные с тонкой подошвой. Кто-то, наоборот, хочет самые дорогие, самые крепкие. Удобные и теплые. Дешевые. Красивые. Мне всегда интересно, что же выберут родственники. Это многое говорит о покойном и о том, как к нему относились.

   — Я выбрала красивые, — ответила я, — самые красивые бабушкины туфли. Темно-бордовые, лакированные, на квадратном каблуке и с узкими носами. Наверное, самые неудобные. Что это говорит о ней и обо мне?

   — Что ты все еще помнишь эти туфли во всех подробностях, Мирослава.

   Я промолчала, думая о том, что их с Алешей родители, наверное, слишком обгорели, чтобы выбирать им одежду и обувь.

   — Ты стал гробовщиком из-за денег? — спросила я, когда мы уже сели на наши места. Римма Викторовна расстаралась, и мы находились в самом центре зала.

   Со мной часто здоровались — нас, заядлых театралов, было не так чтобы много, и мы все шапочно перезнакомились между собой.

   Я машинально кивала и улыбалась.

   — Ну, это очень стабильный доход, — спокойно подтвердил Антон, — люди всегда будут умирать. Люди всегда будут хоронить. Гробовщики всегда будут зарабатывать больше, чем акушеры. Значит ли это, что смерть дороже жизни?

   Это был слишком сложный разговор для театральной субботы, и я попыталась выскользнуть из него, как мокрая рыба из рук рыбака.

   — Любовь дороже смерти, потому что свадьба дороже похорон, — проговорила я чересчур беззаботно. — Ты поэтому все еще не женат? Весь доход уходит на брачные затеи Алеши и их последствия? Наш ресторан ведь тоже ты оплачивал?

   — Какая разница, Мирослава?

   — Такая, что кто оплачивает свадьбу — тот получает и невесту, — ляпнула я, не задумавшись ни на секунду.

   Это было грубой шуткой, на самом деле. Попыткой насмешки над фразой «кто девушку ужинает, тот ее и танцует». Я так не думала, разумеется, я была современной женщиной, которая никому ничего не должна.

   Но прозвучало как прозвучало.

   Откровенным предложением.

   Мы застыли, уставившись друг на друга. Я на Антона с ужасом, а он на меня совершенно непроницаемо. Маска. Человек-статуя.

   Очередной позорный позор в духе Мирославы. Вот почему у меня не было друзей в школе.

   — Давай сделаем вид, что ты ничего не говорила, — ровно произнес Антон, — мне не нравятся такие двусмысленности. Я повторюсь: жен у Лехи много, а брат у меня один.

   — Прости, — я торопливо отвела глаза, сгорая от стыда.

   — Я был влюблен в Римму, — признался он совершенно неожиданно. — В те времена, когда мы еще жили вместе, и я был подростком. Первая любовь школьника, которая едва не довела меня до ручки.

   — Поэтому ты им с Алешей житья не давал? — я была так благодарна, что он не отстранился от меня сейчас, а бросил спасительную соломинку для дальнейшей беседы, что мигом почувствовала себя лучше.

   — Наверное. Сложно принять то, что ты можешь быть абсолютном мудаком. Хотелось бы списать все на взбесившиеся гормоны, но правда в том, что я был абсолютным мудаком.

   — Римма Викторовна богиня. Любой бы в нее влюбился. Она знает об этом?

   — Понимает ли женщина, что в нее влюблен подросток? Не думаю, что такое можно скрыть. А вот Леха, думаю, до сих пор не в курсе. Римме хватило великодушия не выдавать меня с потрохами.

   Тут прозвучал третий звонок, погас свет, и занавес пополз в стороны.

   Нянька. Астров.

   Бесконечные разговоры о смысле и бессмыслице: «Да и сама по себе жизнь скучна, глупа, грязна... Затягивает эта жизнь. Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки; а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя, становишься чудаком. Неизбежная участь…»

   Я бы хотела, чтобы Алеша играл именно Астрова, но ему важно было быть главным героем.

   Однажды наступит время, когда он все же перестанет им быть. Репертуар Алеши становился характернее с каждым годом. Как переживет это мой муж? И хочу ли я быть рядом в это время?

   — Какая скука, — заметил Антон после окончания спектакля. — Я едва не заснул. О чем все это? Для чего?

   Но я была не в том настроении, чтобы бросаться на защиту Чехова.

   Наш предыдущий разговор расстроил меня, очень расстроил.

   Все оказалось куда сложнее, чем я думала, глядя на расклад.

   Колесо фортуны, Дьявол, Влюбленные, Луна — судьба, которая уже тащит тебя вперед. Искушение и грех. Выбор и страсть. Обманы и тайные встречи.

   Я не хотела такого для себя.

   Я не хотела такого для Антона.

   Это значило, что пора было перестать заигрывать с будущим, перестать заигрывать с Антоном, я не собиралась, но само собой получалось. Значило, что пора прятаться, городить заборы и забыть об этом раскладе раз и навсегда.

   Мы ехали в такси с усталым, но довольным Алешей — после «Дяди Вани» он всегда чувствовал себя выжатым как лимон. Эта пьеса съедала его, но и питала тоже.

   После нее всегда требовалось время, чтобы восстановить силы.

   — Лиза ужасно зла на тебя, — сказал он сонно.

   — А ты?

   — А я просто хочу, чтобы все мои близкие ладили между собой. Но, кажется, это недостижимая мечта.

   Я поцеловала его в висок. Алешина голова тяжело лежала у меня на плече, наши руки переплелись.

   Наверное, ему не стоило на мне жениться.

   Я его обманула — прикинулась более хорошим человеком, чем была на самом деле.

   Но кто из вас бросит в меня сейчас камень?

   В четверг мы с Алешей отправились на концерт моей матери.

   Я не слушала ее монологи уже несколько лет, и оказалось, что за это время мы с бабушкой перестали быть основной темой ее шуток.

   Раньше она несла околесицу примерно в таком духе: «моя дочь… ну, она мокша, и она колдует. Я родила бабу Ягу, если вы понимаете. Когда другие родители хвастаются достижениями своих детей, ну, кто-то там в университет поступил, кто-то на работу устроился, я говорю: ну, моя все еще не в психушке. Отличный результат».

   Все изменилось: теперь у моей матери появился бойфренд с тремя детьми, и она рассказывала про них. Но рассказывала совсем не так, как про нас с бабушкой. Аккуратнее. Мягче. Без привычной безжалостной резкости.

   Возможно, этого бойфренда она действительно не хотела расстраивать.

   От этого ее стендап стал более беззубым, наверное, это были прощальные гастроли — мама постарела, выдохлась, потеряла стервозность. Зал пустовал наполовину, люди скучали, смех раздавался куда реже, чем раньше.

   Грустное зрелище.

   Но меня начало трясти от другого. Быть объектом ее юмора казалось невыносимым, но вдруг выяснилось, что еще более невыносимо — перестать иметь значение в ее жизни.

   Алеша увел меня из зала до окончания выступления и весь вечер гладил по спине, пока я давилась слезами, уткнувшись носом в подушку.

   На следующий день мама звонила мне несколько раз, но я не брала трубку.

   Не знаю, когда мы увидимся в следующий раз или когда сможем поговорить.

   Но точно не сейчас.

   Июль прошел спокойно. В театре начались каникулы, и Алеша даже прожил неделю со мной в бабушкином доме. Правда, спать предпочитал на открытой веранде — жара позволяла.

   От солнца я стала еще более черной, а от многочасовых работ в саду — еще более худой.

   В начале августа мне предстояло суровое испытание — день рождения Алеши, что значило: все его бывшие жены соберутся за одним столом. И Антон наверняка.

   Антона видеть не хотелось даже сильнее, чем остальных.

   Нет, не так. Мне хотелось. Но я запрещала себе хотеть.

   Я была чемпионом по убеганию от проблем и твердо намеревалась придерживаться этой тактики и дальше.

   Поэтому, прикинув так и эдак, я позвонила Алеше и сиплым голосом сообщила, что простыла и посетить торжество никак не могу.

   Вирусов мой муж боялся как огня, к тому же ему предстояли гастроли — и таким образом мне был засчитан прогул по уважительной причине. Я заказала Алеше новый костюм — дорогой и модный — и оформила доставку. И на этом сочла свой супружеский долг исполненным.

   Спустя час в мою дверь постучали. Я открыла с легкой душой — наверняка кто-то из соседей, обычное дело, — а увидела на пороге Антона.

   Несмотря на раскаленное солнце, он был в пиджаке и галстуке. В руках держал пакет из аптеки и авоську с апельсинами.

   Ах, Алеша, Алеша, как некстати была твоя забота! Досадливое проявление внимания за чужой счет. За счет Антона, как обычно, как всегда.

   — Фу! — закричала я вместо «здрасти». — Немедленно уходи, у меня супер-заразный грипп.

   — А выглядишь ты здоровой, — возразил он спокойно.

   — Я притворяюсь. Чтобы не испугать тебя своим болезненным видом.

   Тут Антон принюхался.

   — Что это за запах, Мирослава?

   — Лекарственные настойки, — быстро сказала я.

   — Это же… — пробормотал Антон и просочился внутрь.

   Я бессильно смотрела, как он разувается.

   Что мне было делать?

   — Проходи на кухню, — вздохнула страдальчески. — Я гоню самогон, и мне нельзя отвлекаться от процесса.

   — Что ты делаешь? — не поверил он.

ГЛАВА 11

— Самогон. Это такая деревенская валюта. Одинокой женщине сложно содержать такой большой огород, а соседские мужики на многое способны за бутылку этого пойла. Рецепт бабушки Ануш, пробирает до печенок.

   — Ты не одинокая женщина, — напомнил Антон.

   Он перебирал носками цветные половики, ступая аккуратно, как будто по тонкому льду.

   На кухне запах стал резче, даже открытые окна не помогали.

   — Не представляю себе Алешу, копающего картошку или окучивающего землю, — фыркнула я. — Садись сюда, ешь малину. Налить тебе холодного молока? Хочешь окрошки? У меня очень вкусный хлебный квас.

   — Все хочу, и молоко, и малину, и окрошку. Я еще не обедал. Так почему ты прикидываешься больной? Так не хочется идти вечером на день рождения?

   — Слишком много жен, — кивнула я, ныряя в холодильник. — И у каждой ко мне собственный счет. Римма уверена, что я не подхожу Алеше. Лиза сердится, что я не помогла с Ариной. Саша думает, что Алеша ушел от нее из-за меня.

   — Не имеет значения, как они к тебе относятся. Просто надень что-то красивое и улыбайся.

   — Не хочу, — я налила в тарелку ледяного кваса, зависла в поисках горчицы. — Так что не выдавай меня, пожалуйста. И почему ты вообще здесь появился? Не мог отказать брату?

   — Мне было недалеко. И несложно.

   Не глядя на него, я расставляла посуду, подавала приборы.

   Ему недалеко и несложно, а мне — неудобно и неловко от этого визита вежливости, от витаминов и апельсинов. Антон на моей кухне казался чем-то совершенно неприличным, как будто сидел тут голышом, томно обмахиваясь фиговым листом.

   За последние недели я мысленно вела с ним бесконечные диалоги, задавая вопросы и придумывая ответы. Я как бы сочинила себе этого человека с нуля таким, на что моей фантазии хватило. Вряд ли образ настоящего Антона и вымышленного сильно совпадали, и что с этим делать — я понятия не имела. Только избегать его всеми силами, но как избегать собственного гостя? Будет странно, если я сейчас запрусь в подвале, правда?

   — Предлагаешь мне обмануть брата? И ради чего? — поинтересовался Антон.

   «Какая разница, когда начинать его обманывать», — на этот раз я успела удержать очередную бестактность на кончике языка. Не лопухнулась. Хотя бы не сразу.

   — А какая тебе выгода, если ты скажешь правду: твоя жена — симулянтка? Алеша только огорчится, в его идеальном мире все его женщины дружат друг с другом.

   — Я просто не люблю вранья на пустом месте.

   — Ну, я та еще врушка.

   — Еще бы — с твоей-то профессией.

   Я едва не уронила кружку молока от возмущения, но справилась, аккуратно поставила ее на стол.

   — Сейчас вернусь, — произнесла холодно.

   Стуча пятками, понеслась в зал, где принимала клиентов. Схватила первую попавшуюся колоду, кажется, потрепанного Уэйта, вернулась на кухню.

   — Даже не вздумай, — рассердился Антон, когда я плюхнулась на стул напротив него и достала карты.

   — Ешь молча, — распорядилась я, — и слушай молча.

   Он с великим сожалением отодвинул от себя окрошку. Проводил ее голодным и несчастным взглядом, вскинул на меня злые глаза.

   Демонстративный, упрямый.

   Вся фальшивая плюшевость сползла в эту минуту, он больше не выглядел как уставший помятый чиновник, клинки-мечи ощетинились острыми лезвиями.

   — Мирослава, я терпеть не могу всю эту эзотерику, — ух, сколько нервов звенело в его голосе.

   Кажется, на полном серьезе я его бесила сейчас.

   — Ничего, потерпишь. Я тебя в свой дом не звала и не просила оскорблять мою профессию.

   Я надеялась, что он встанет и уйдет.

   И никогда не вернется.

   Но он только скрестил руки на груди, неприязненно прищурившись.

   — Ты просил не гадать на тебя, и я уважала твое желание, — карты летели из моих рук, рубашкой вверх, картинками вниз, — но ты обвинил меня в мошенничестве. В том, что я обманываю своих клиентов. Стоит ли мне это терпеть или перевернуть расклад?

   — И что ты надеешься там увидеть? — криво усмехнулся он.

   — Твою личную жизнь, разумеется. Что еще мне смотреть?

   — Вперед, если тебе так хочется мне что-то там доказать.

   — Не хочется. Но ты вывел меня из…

   Я начала переворачивать карты и замолчала.

   Пятерка мечей — подлость, ссоры, предательства.

   Перевернутая королева пентаклей — жадная и алчная особа с пунктиком на контроле. Сюда же пятерка пентаклей — общая беда, одиночество вдвоем, любовь для бедных.

   Башня — крах. Десятка мечей — крах и страдания. Драма. Драма. Драма.

   Ох ты же милый мой, что за несчастливую и злосчастную любовь ты для себя выбрал?

   Десятка жезлов — ноша, которую невозможно тяжело нести, но и не бросить никак.

   И ни одной масти кубков, отвечающей за чувства. Сплошь обязательства и упреки.

   — Прости, — пролепетала я, судорожно собирая карты, — ты прав. Твоя личная жизнь — совершенно не мое дело. Почему наши встречи всегда заканчиваются тем, что я извиняюсь?

   Его взгляд был тяжелым, таким тяжелым, что мне снова захотелось в подвал.

   Потом Антон резко отвернулся.

   Я собрала колоду и засунула ее в карман старенького сарафана.

   — Ешь, — попросила жалобно, — окрошка согреется и станет невкусной.

   Пахло самогоном. Капало им же.

   У Антона на щеке было три крохотных родинки.

   У Алеши – точеные черты лица, он напоминал то стареющего Алена Делона, то кого-то еще французского, изысканного.

   Антон казался похожим на шведа, а может, на чеха. Простоватый. Ничего выдающегося вроде бы, но я смотрела — и не могла насмотреться.

   Как странно.

   Это потому, что я знаю наши отношения наперед, или наши отношения сложатся такими, потому что я про них знаю?

   Можно ли впечатлиться человеком авансом?

   Наш мозг — суровая штука. От него и не таких вывертов приходится ожидать.

   Антон взял ложку и молча вернулся к окрошке.

   Он ел с видом грузчика, которому все равно, что закинуть себе в рот. Как будто он так устал от тяжелой работы, что был не в состоянии получить удовольствие.

   — Все пройдет, — тихо сказала я, — а хорошая еда всегда утешит. Хочешь, я соберу для тебя ежевики? Она у меня сладкая.

   — Не говори со мной так, будто я смертельно болен, — угрюмо попросил он.

   — Прости.

   — И перестань извиняться. Я понимаю, что сам тебя спровоцировал.

   — Я с ранних лет слышу, что обманщица. Мне пора бы научиться не принимать все это близко к сердцу.

   Тут он легко улыбнулся, оттаивая, и я заулыбалась тоже.

   Непроизвольно.

   Как глупое зеркало.

   — Мне бы хотелось, — сказал Антон, — чтобы ты надела очередное неожиданное платье и затмила всех на сегодняшней вечеринке. Я никогда не могу угадать, какой ты мне встретишься в следующий раз. Сейчас, в сарафане и с косичкой, ты похожа на девочку.

   — Девочку-самогонщицу, — хихикнула я. — Хорошо. Ладно.

   — Правда пойдешь? — отчего-то удивился он.

   — Пойду, раз тебе этого хочется.

   Его улыбка никуда не исчезла — но глаза стали серьезными. Настороженными.

   Что?

   Опять?

   Я снова сделала что-то не то?

   Почему с людьми так сложно? Никогда не знаешь, как правильно и неправильно.

   Ты вроде как ведешь себя вежливо и прилично, а получаешь вот такие взгляды, будто начала тикать.

   Внимание! Это Мирослава! И она вот-вот взорвется. Хорошо бы вам лечь на пол и прикрыть голову руками.

   — Я не знаю, что ты там увидела и что себе вообразила, раз стала такой предупредительной, — фальшиво-беззаботно сказал Антон, — но со мной все просто отлично.

   — Конечно.

   Обязательно когда-нибудь будет.

   Не очень скоро. Потому что поверх перевернутой дамы пентаклей танком пройдусь и я.

   Бедный Антон. Его ждут по-настоящему тяжелые времена. Куда там будничным пятеркам и десяткам. У нас-то сплошь великие арканы.

   Нынешние токсичные со всех сторон отношения покажутся ему детской забавой.

   И так мне снова нас стало жалко, его больше, себя меньше, что я едва не заревела.

   Торопливо вскочила, отвернулась к самогонному аппарату, следя за капельками дистиллята.

   Поправила без всякого смысла термометр.

   — Это уже вторая перегонка. Продукт получится чистым, как слеза. Потом я буду настаивать его на орешках и ягодах. Хочешь попробовать? У меня огромные запасы выпивки.

   — Я за рулем.

   — Заберешь с собой. Подожди, я принесу.

   — Оставь. В следующий раз приеду на такси, здесь все равно с парковками туго.

   — Не приезжай, — вырвалось у меня. — Не надо.

   — Мирослава, — я услышала, что он отодвинул стул.

   Поднялся, наверное. Не собирается же он подойти ко мне ближе?

   Обнять со спины, обжечь дыханием мое ухо.

   Волоски на руках встали дыбом.

   Позвоночник сковало холодом.

   Я торопливо обернулась.

   Антон подошел к раковине и принялся мыть пустую тарелку.

   — Ты не слишком-то гостеприимна, — беззлобно заметил он. — Как можно так бессовестно давать от ворот поворот родственнику?

   — Разве я похожа на человека, который любит родню? — переводя дыхание, буркнула я.

   Получилось враждебно.

   Антон поставил тарелку на сушилку.

   — По крайней мере, ты была достаточно добра, чтобы накормить голодного родственника. Было очень вкусно, спасибо, — сама вежливость, вы только посмотрите на него.

   Осталось только забраться на табурет и провозгласить «спасибо нашим поварам за то, что вкусно варят нам».

   — Это просто я надышалась парами алкоголя и потеряла бдительность… Ты приведешь ее на Алешин день рождения?

   Он сразу понял, о ком я. Но сделал вид, что нет.

   — Кого? — спросил равнодушно.

   — Ту женщину, которая истрепала тебе все нервы.

   — Понятия не имею, о ком ты говоришь.

   — Ну разумеется, имеешь.

   Антон закинул в рот ягоду малину.

   — Что же, спасибо за обед. Я, пожалуй, поеду.

   — Почему ты не знакомишь ее с братом?

   В меня как будто бес вселился.

   В самом деле.

   Он-то навещает Алешиных жен, когда ему вздумается.

   А сам, а сам!

   — Потому что не терплю конкуренции, — отрезал Антон, направляясь в коридор.

   Я последовала за ним.

   — Ты думаешь, что она увидит Алешу и решит, что выбрала не того брата?

   — Не хотелось бы выяснять это опытным путем.

   — У тебя детские комплексы или что?

   — Мирослава, — он был вынужден остановиться, чтобы обуться.

   Я крутилась рядом, заглядывая ему в лицо. Он крутился, чтобы не дать мне такой возможности.

   Странная возня между тапочками и ботинками, если хотите знать.

   Запах самогонки.

   Вкус карамельки во рту от моего имени на его губах.

   Туалетная вода древесно-кожаного семейства.

   Плотная ткань его лацканов под моими ладонями.

   Поймала.

   Загнала в угол.

   Смотрела близко-близко, глаза в глаза.

   Такие… очень светлого серого цвета с темными прожилками.

   — Мирослава, — он смиренно стоял, не двигался. Губы иронично кривились. Мимические морщинки, будто живые, все время складывались в новый рисунок. — Я же знаю, какое произвожу впечатление, и какое — Леха.

   — Будет женщина, которая выберет тебя, а не Леху, —прошептала едва слышно.

   Он зажмурился, как от вспышки.

   Я отступила.

   Дышать было больно.

   — У меня только один вопрос, — с трудом выговорила я, возвращаясь в ту реальность, в которой я убегала от неприятностей, а не неслась им навстречу со скоростью взбесившегося паровоза. — Как объяснить мое внезапное выздоровление Алеше?

   Антон засмеялся, по-прежнему не открывая глаз.

   — Ты же врушка, соври что-нибудь.

   Как же мне хотелось поцеловать его в эту минуту, вы бы только знали.

   Но бабушка меня воспитывала иначе.

   Для разнообразия я сказала Алеше правду.

   Что испугалась всех его бывших.

   — Дурочка, — развеселился он, — ты моя любимая девочка, что ты вообразила себе! Но я рад, что ты здорова, и рад, что ты приедешь. Кстати, ты помнишь, что это костюмированная вечеринка? Придумаешь, что надеть?

   Алеша питал слабость к маскарадам и переодеваниям.

   — Придумаю. И зря ты гонял Антона ко мне с апельсинами.

   — Вы поругались? Я его еле уговорил проведать тебя.

   — Просто ты достал его своими женами.

   Еле уговорил?

   Ах, что вы говорите.

   Значит, напрасно мне тут Антон заливал про родственные связи.

   Он все понимал куда больше, чем показывал.

   Я завершила перегонку, аккуратно помыла самогонный аппарат и убрала его в кладовку.

   Слопала миску малины, к которой почти не прикоснулся Антон.

   Воображала себе, какие на вкус его губы.

   Мое воображение кружило меня в будоражащем вальсе.

   Наташа Ростова, собирающаяся на первый бал, не меньше.

   Засуетившись, я бросилась в бабушкину комнату, где стояли бесконечные тома русской классики.

   Моя бабушка не умела ни шить, ни готовить, зато запойно читала.

   Бабушка Ануш не прочла в своей жизни ни одной толстой книжки, зато умела все на свете.

   Две идеальные старушки, которые превратили меня в чокнутую девицу.

   Листая тома «Войны и мира», я спросила себя: почему бы просто не погуглить? Но это было совсем не то!

   Вот: «Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в восемь часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее с самого утра были устремлены на то, чтоб они все: она, мама, Соня – были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых шелковых чехлах, с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque».

   Дымковое платье на розовых чехлах с розанами в корсаже?

   Нет, тут нужна тяжелая артиллерия.

   Я помчалась снова на кухню, схватилась за телефон.

   — Роза Наумовна, милая моя, мне очень нужно платье Наташи Ростовой! Ну вы же ставили хоть когда-то «Войну и мир»?

   Костюмерша Алешиного театра только крякнула, заслышав такое.

   — Мирослава, голубушка, но это вам в оперный надо.

   — Да не знаю я никого в оперном, а у Алеши сегодня день рождения!

   — Ах ты батюшки, ну что за фантазии! Подождите, я вам перезвоню.

   В ожидании звонка я трижды намылила себя, оттирая запах самогона, въевшийся под кожу. И выскочила из душа как ошпаренная, заслышав трель телефона.

   — Мирослава, мчите в оперный, вас там ждут. И быстрее, у них представление вечером, не до вас станет, — деловито сообщила Роза Наумовна.

   Я рассыпалась в благодарностях, уже заказывая такси из приложения.

   В оперном меня действительно ждала круглая барышня, сама похожая на диву.

   Она схватила меня в охапку и потащила в пыльное закулисье, где топорщились парча и перья, воздушным облаком висели пачки балерин, пахло затхлостью и искусством.

   — Имейте в виду, — тараторила она, — что «Ростова» уже семь лет в архиве, я вообще не уверена, что реквизит еще моль не сожрала. Будете пахнуть нафталином, тут ничего не поделать. Предупредили бы заранее, я бы хоть проветрила платье. А «Иоланта» вам не подойдет, тоже красивое? И такая трогательная… Осторожно, шпаги из «Бержерака»… Я, к слову, видела вашего мужа в «Дяде Ване». Ну почему он не взялся за Астрова?

   — Вот, — подхватила я, восторженно глазея по сторонам, — и я ему говорила. Из Алеши получился бы потрясающий Астров, на пике безнадежной страсти и страданий.

   — Сюда, — мы пробрались сквозь ворох цыганских юбок и наконец добрались до стойки с чехлами. — Ростова, Ростова, первый бал, первый бал, — бормотала моя дива, перебирая чехлы. — Даже не знаю, что делать с грудью. У Богичевой-то грудь, на нее же кроилось. А у вас что?

   — Затянем как-нибудь? — спросила я с робкой надеждой. — Велико — не мало.

   — Вы и правда чем-то похожи на Наташу, одна фактура. Вот оно.

   Она осторожно извлекла из чехла розовый шелк в белой дымке.

   Частенько театральные наряды шились абы из чего, издалека все равно не видно, лишь бы блестело. Но это платье было что надо платье.

   С розанами в корсаже, чин по чину.

   Я завизжала, разогнав по углам пыль.

   Дива рассмеялась и увлекла меня в гримерку.

   Затягивать и сооружать a la grecque, что бы это ни значило.

   Алеша отмечал день рождения с размахом.

   Он вообще любил всякие праздники, шампанское и восхваления.

   Очень жалел, что скоморохи вышли из моды.

   Я прибыла с легким опозданием — платье все-таки пришлось подгонять в груди, вариант запихать в лифчик носки я сочла оскорбительным. Хотелось верить, что сырая поспешная наметка продержится до конца вечера.

   Туфли у меня были свои — светлые лодочки почти без каблуков. Украшения — бабушкины, она была еще той кокеткой.

   На голове косы с локонами.

   Сложно сказать, выглядела я красивой или нелепой.

   Нелепо-красивой? Красиво-нелепой?

   Кого волнуют эти условности, если настроение было похожим на пузырьки шампанского.

   Толкнув двери ресторана, я не сразу решилась зайти в зал, а потом рассмеялась, увидев мужа.

   Он был в сюртуке, не совсем по эпохе, но вполне подходяще. Что-то среднее между Петром Первым и Алешей Корсаком. Кажется, что-то из Фонвизина, а может и Островского.

   На его фоне я не казалась такой уж дурочкой.

   Большая часть гостей не стала себя утруждать — костюмы и вечерние платья, без всякой театральщины.

   Антон стоял в углу в той же одежде, что и приезжал ко мне днем.

   На его локте висела жена номер три, интеллектуалка Саша, что-то энергично вещавшая. Он слушал ее с пресным видом.