Оглавление
- АННОТАЦИЯ
- ЧАСТЬ. Цикл рассказов: ТВОРЧЕСКИЕ БУДНИ
- ГЛАВА. МЫ НУЖНЫ ДРУГ ДРУГУ
- ГЛАВА. МУЗА
- ГЛАВА. ДЕЛИКАТНОСТЬ ИЛИ ДЕЛИКАТЕС
- ГЛАВА. ТЫ МНЕ ДРУГ?
- ЧАСТЬ. Цикл: ВДОХНОВЕНИЕ
- ГЛАВА. ЧУДЕСА ЗДЕСЬ!
- ГЛАВА. КОГДА СНЕГ ПОЁТ
- ГЛАВА. ПОЕЗДКА В НОВЫЙ ГОД
- ГЛАВА. ПРОБУЖДЕНИЕ
- ГЛАВА. АПРЕЛЬСКИЕ ПЕРЕВЁРТЫШИ
- ЧАСТЬ. МАЙСКОЕ
- ГЛАВА. ПОЧЕМУ ЛУЖИ ОБИЖАЮТСЯ
- ГЛАВА. БОСИКОМ ПО ОБЛАКАМ
- ГЛАВА. МУЗЫКА ДОЖДЯ
- ЧАСТЬ. НАСТРОЕНИЕ — ОСЕНЬ
- ГЛАВА. НАСЛАЖДАЙСЯ СЕГОДНЯ
- ГЛАВА. МЕДИТИРУЮ
- ЧАСТЬ. ЦИКЛ: ГОРОД ДОРОГ
- ГЛАВА. СОСЕДИ ПО ПЛАНЕТЕ
- ГЛАВА. НЕБО НАД ГОРОДОМ
- ГЛАВА. БЛИЗНЯШКИ
- ГЛАВА. БЛИЗКИЕ ЛЮДИ
- ЧАСТЬ. ЭТА СЛАДКАЯ МЕСТЬ
- ГЛАВА. ДВОЕ И ДОЖДЬ
- ГЛАВА. ШЁЛ ПО УЛИЦЕ ЗОНТ
- ГЛАВА. ЧАЙНИК И НАЧАЛЬНИК
- ГЛАВА. ВОЛШЕБНЫЙ НАПИТОК
АННОТАЦИЯ
В цикле книг «Секреты литератора» собраны мысли, наблюдения, заметки, зарисовки, притчи, миниатюры, сказки.
— О чём?
— О вас. Обо мне. О Времени. О мире.
Возможно в одних Вы узнаете себя, своих знакомых, родных. Другие принесут удивительные открытия. Третьи подарят новые эмоции. Четвёртые буду полезны и даже необходимы. Пятые секреты отыщите сами. Главное, делайте это в удовольствие!
ЧАСТЬ. Цикл рассказов: ТВОРЧЕСКИЕ БУДНИ
ГЛАВА. МЫ НУЖНЫ ДРУГ ДРУГУ
Сегодня город не в настроении. Под стать февральская погода. Тончайший лёд украсил лужи. Грязь под ногами бурой кашей. Небо словно давно не мытые стёкла.
Маршрутка, поскрипывая и ворча, торопится из одного конца города в другой. Водитель предупредил, что многие остановки будут «по требованию», так как ему надо «уложиться в график».
Приятели — поэт и прозаик — подпрыгивают где-то на заднем сидении. Поэт ещё не пришёл в себя после простуды, поэтому хандрит и отмалчивается. Уткнулся в шерстяной сиреневый шарф, надышал там тёплую норку, прикрыл глаза — отгородился от всего мира. Всего? Ну, не всего. Крепкое плечо приятеля-прозаика поддерживает, словно каменная стена.
«Если что, — утешает себя поэт. — Отобьёмся».
От кого собирается отбиться поэт? Он грубости, невежества, хамства. От погоды, в которую остаётся только «достать чернил и плакать». В общем, от негатива. Разного. Противного и безобразного.
Не думайте, что поэт неврастеник. Просто настроение наше зависит от многих факторов. А тут и погода, и простуда, и незапланированная поездка. Навалилось много такого, что поэту нашему не по нраву. Понятно, есть слово «долг и обязательства», но «хочу и могу» звучат гораздо лучше. Что ещё остаётся бедняге, как терпеть эту поездку, погоду, визгливую маршрутку, неуравновешенного водителя, чужих пассажиров. Но есть и приятное. Всегда есть отдушина, если поискать. И эта отдушина — давний друг прозаик. Он надёжен и крепок. Но никто в этом мире не совершенен. И приятелю тоже не сладко. Прозаик углубился в переживания.
«Полоса чёрная, — мысленно сетует прозаик. — Полоса белая. Может у других так? А тут мчу вдоль серой полосы. В неизвестность. Не сворачивая. Вокруг стена! Стена непонимания, безнадёги, грусти. Даже на солнечный остров в океане сбежать не хочу. Но чего-то же я хочу? Чего? Дом свой хочу за городом! Чтоб шашлыки с друзьями по выходным. Домашняя наливка. Надо представить всё поярче! Вдруг полегчает?»
И прозаик представляет такую картину:
«Вечереет. Звук гитары разносится по округе щемяще, нежно. Эхом вторит ему соловей в роще. Как здорово сидеть на крылечке, вдыхая медовый запах фиалок! Какие мысли рождает время, проведённое наедине с природой. Вдали от городской суеты и спешки. От вечерней зари до предрассветного тумана слушаешь тишину и наблюдаешь, как размеренно, упорядоченно, безмятежно вокруг. И рождается в тебе гармония, единение со всем и всеми.
Приходит новый день. И какую бы не принёс погоду, можно забраться в увитую плющом беседку или усесться с ногами в плетёное кресло рядом с камином — и работать. Самозабвенно! Над великим и жизненно необходимым всему человечеству и кому-то единственному! Твоему. Особенному и родному.
Ну почему писателю для того, чтобы всё это осуществить, надо стать не писателем, а банкиром, депутатом, ювелиром, наркобароном и торговцем оружием, киллером на худой конец. Хотя, нет. Наркобароном и торговцем оружием — перебор. И киллером не хочу. Их во всех детективах, после того, как они выполнят заказ, непременно убирают. О чём это я? О чём? Это всё непредсказуемая погода. Но не только. Как снег на голову свалилось приглашение выступить в ДК. Пришлось планы поменять. Отложить важное. И что у меня за характер? Вроде твержу: «Учись отказывать!» Так нет. Еду. Им для «галочки» в плане. А мне? Трясись через весь город в битком набитой маршрутке кашляющих, обозлённых пассажиров.
А водитель вообще маньяк какой-то. Одному ногу зажал и давай давить … на газ!
Бабульке дверь не открыл. Не увидел, как она палкой ему машет. Не услышал, что по стеклу стучит?
Слепой и глухой водитель — это что-то новенькое! Надо запомнить.
В общем, не сошлись характерами водитель и пассажиры. Вот он и привередничает. «По требованию» орать надо. Попробовала одна орать. Так он её послал. Да ещё так далеко и … нецензурно. Если б я эту поездку в рассказе описывал, из речи водителя столько слов пришлось бы выкинуть».
Пока прозаик вздыхал да корил себя за слабохарактерность, поэт страдальчески морщился и клевал носом. Путь в ДК неблизкий. На окраину города.
«Как занять себя в дороге людям интеллигентным и воспитанным, — сквозь дрёму думал поэт. — Можно почитать интересную книгу. Но читать предстоит в ДК. Другу моему — прозу. Мне — стихи. Можно ещё покопаться в мобильнике? Поиграть в шахматы или балду? Но лучше поберечь зрение. Из-за «новых продвинутых технологий» скорость написания текстов хоть и увеличилась, но глаза от постоянного вглядывания в монитор побаливали. И спина тоже. Мне б кресло массажное! Хорошее кресло стоит дорого. Если рассудить мне многое не по карману. Поэт ведь здесь не профессия. Хобби.
Это в США и Великобритании писатели могут не только заниматься любимым делом, но и зарабатывать. Взять этот их список участников хит-парадов! Богатейшие литераторы мира: Стивен Кинг, Джоан Роулинг, Джеймс Паттерсон, Джефф Кинни, Джон Гришэм, Нора Робертс, Пола Хокинс, Э.Л. Джеймс, Рик Риордан, Сьюзен Коллинз, Джордж Мартин. Их там даже называют короли жанров — ужасов, детектива, фэнтези. Короли — в смысле: мастера и богачи.
А что? Писателям тоже хочется чувствовать себя людьми, а не компьютерной программой, которой есть, пить, спать не надо.
Хотя и такое уже придумали. Читал недавно, что взяли за основу «Анну Каренину» Льва Толстого. Компьютер изучил композицию, сюжет, персонажей, речь и много ещё чего. А после выдал около трёхсот страниц текста. Назвал это «Реальная любовь». Ну, в смысле «настоящая». И в печать! А теперь роман, сгенерированный искусственным разумом, вышел тиражом 10 тысяч экземпляров по цене 150 рублей. И не надо автору трепетать над каждой фразой. Переделывать сотни раз. Перечитывать и править. Всё — проблема решена. Зачем писатели, когда есть компьютер? И это в Санкт-Петербурге, где жители читающие, пишущие, думающие! Что говорить о глубинке?
Зато в Норвегии с Германией к нашему брату относятся с заботой и вниманием. В Норвегии государство выкупает 1 000 экземпляров каждой книги, чтобы распространить по библиотекам всех городов. Поэтому, выпустив книгу, писатели могут не думать о том, как заработать на жизнь, и продолжают творить дальше. Заодно издатели могут не волноваться, что произведение некоммерческое. За электронные книги там платят столько же, сколько за печатные!»
Поэт так размечтался, что произнёс:
— ДК — это вам не Дома литературы.
Прозаик прислушался и поддержал:
— А хорошо бы не только в Германии, но и у нас были такие. С залами для выступлений; кабинетами, где можно поработать; рестораном, в котором подают бразильский кофе.
— Да, — прошептал поэт. — А здесь шоу и взносы. Просил со сборником рассказов помочь, а «воз и ныне там». Побегал. Выпустил сам. Даже презентацию провёл. По библиотекам раздал. Друзьям подарил. И что! Один хлыщ обвинил меня в бахвальстве. А значения слов не понимает. Слов, которыми говорит. Я ему пояснять не стал, что бахвалятся те, кто ничего не делает.
— Знаю, о ком ты, — кивнул прозаик. — Стра-а-а-нный тип. Выкладывает периодически коллажи, где изображает руководство — императорами, генералиссимусами, президентами других планет. И представь, что удумал! Головы начальству отрезает и лепит к чужим телам.
— Лепит и ждёт, когда новый прогиб засчитают, — хмыкнул поэт. — Подхалим-сатирик! С одной стороны, руководству головы рубит в Adobe Photoshop. Вроде груши для битья использует. Мол, его не продвигают, так получите сполна. С другой вроде льстит. Не придерёшься! Сказал бы — оригинал. Если б не презирал таких. На лице улыбка. За спиной нож. Знаем. Проходили.
— Зачем писать, на встречи с читателями мотаться, в журналах печататься, книги выпускать, — пожал плечами прозаик. — Главное правильно согнуться и …
— … и этого хлыщ не умеет, — развёл руками поэт. — Картонную медальку ему так и не дали! Не за что. Поклоны бить тоже надо умеючи.
— Я пытался по личной инициативе мастер-классы при СП организовать, — признался прозаик. — Так знаешь, чем закончилось. Приходят поболтать и своё прочитать. А учиться. Обсуждать. Зачем? Они и так всё знают. И журнал не дали открыть … литературный. Не привык я к односторонним отношениям!
— Точно сказано, — встрепенулся поэт. — Односторонние. С лозунгом «против кого сегодня дружим?» Сборники планово выпускают. Как можно узнать поэта по одному стихотворению? Да ещё выкупи этот сборник. А чтоб электронный вариант сделать — не дождётесь! Вместо делового подхода одни обещания что-то изменить и для рядовых членов СП в том числе. Для рядовых когда-нибудь, после дождичка в четверг. А ещё интересуются: «Почему не ходите на собрания?» Хожу. Слушаю. Предлагаю. Наблюдаю. Руку поднимаю. Или не голосую. Но ни-че-го не меняю. Зато чувствую! Ощущаю себя мебелью.
Ушёл в другое СП. Там хоть почувствовал человеческое отношение. Презентации проводят в библиотеке, где каждому дают слово. Чтения возле памятника А.С. Пушкина, заодно общение с народом. Журналы, газеты, альманахи выпускают. Новых проектов много: «Номисма», Автография». Да всё и не перечислишь. Ценят каждого по делам. По работе — проделанной, а не по обещаниям.
— Зато я, — признался прозаик. — Вляпался недавно … в пиковую даму. С виду активная, позитивная, горит на работе. Кружок у неё прозы. Был. Решили мы его в журнал литературный превратить. Хотели дать возможность выступить писательской братии. Так самопровозглашённая редакторша настояла, что будет сама решать, кого публиковать. В итоге, вышли «розовые ля-ля-фа». Ни гражданской лирики, ни философской, ни художественной публицистики, эссе, эпиграмм. Попса и есть попса. Две ноты. Одиноко. Жду кого-то. У ворот. Я! В эдаком ключе весь журнал. А жаль. Задумка была хорошая.
Поэт похлопал приятеля по плечу.
— Была и прошла, — продолжил прозаик. — А то, что мы тоже люди, забывают. Хочется издаваться. Собираться по делу. Общаться в удовольствие. Нести в массы доброе, человечное, вечное. Работать вдумчиво. А тут спешка! Звонок в полночь. Завтра надо туда и туда. А подготовиться? Настроиться? В пути настроишься, подготовишься, обдумаешь. Ведь ехать на край света! Успеешь. И неважно, что «штормовое предупреждение» на мобильный прислали. Ехать надо. Надо ехать! В метель и пургу. В мороз и гололёд. В шквальный ветер и слякоть.
Поинтересуйтесь сначала, как я? Могу ли? Пригласите вежливо. А то Краеугольников с Бабуровым и Ковальчиковой на встречу ехать отказались. Кто может? Никто. Разве что Коконашвилькин ездит всюду и везде! Даже туда, куда не звали. И читает там:
— На пьедестал с трудом я встал.
От рифм устал.
Его уже от СП посылать боятся.
— Послать, куда подальше, его бы рады, — грустно пошутил поэт. — Да не идёт он.
Маршрутка хихикнула тормозами. Недовольно стала. Скрежетнули двери.
— Конечная, — сообщил водитель.
— Приехали, — хмыкнул прозаик. — Приехали во всех смыслах сразу.
— Пора, — кивнул поэт. — Пора выходить, а заодно пора что-то в нашей жизни менять.
Приятели переглянулись. Им ещё предстояло километра три добираться по грязи, слякоти, пронизывающем ветре в ДК.
… Преодолевая лабиринт улиц, где обветшалые домишки укрыты были от посторонних глаз покосившимися некрашеными заборами, герои наши тихо переговаривались.
— Не уважаем, — бормотал поэт, стараясь обходить грязевые придорожные ванны. — Мы себя…
— Зато других уважить рады, — произнёс прозаик.
— А кто, если не мы? — попытался ободрить приятель.
Через полчаса посёлок остался позади. Справа голое поле. Слева — посадка. Впереди дорога в рытвинах, коричневой жиже, местами глинистая, местами песчаная.
— Трудно нашему брату приходится, — жаловался поэт.
— Служить Музам всегда нелегко, — констатировал прозаик. — Особенно в нашем Отечестве, где хороший писатель чуть ли не пророк. При этом нищ и гол, как сокол.
— И какой негодяй удумал, что творческий человек должен быть голодным, сирым, убогим? — едко заметил поэт. — Писательство огромный труд, напряжение всех сил — физических и духовных. Если б не упорство, верность любимому делу, даже не знаю…
— Хорошую повесть, очерк, рассказ, роман не высидишь. Их выстрадать надо. В поте лица пахать! Встречаться с профессионалами. Узнать подноготную тех, о ком пишешь. Путешествовать, наблюдать, записывать. Изыскивать необходимый материал, «рыть» в справочниках, библиотеках, специальной литературе. Чтобы понять важное. Прочувствовать необходимое. Ощутить перипетии жизненного пути героя, испытать с ним беды и трудности, меняться вместе, радоваться и огорчаться. Тогда покажется правда жизни.
— Творчество колоссальная затрата сил, энергии, времени, — подтвердил поэт. — А мы тут. В грязи. Одни. На разбитой дороге. Идём. Куда? Зачем? Кому это надо?
Он обвёл рукой неприглядный пейзаж.
— Хотя бы машину прислали, — кивнул прозаик. — Как же далеко ещё шагать. Опять ноги промочу. Насморк подхвачу. И две недели будет рукопись ждать … вдохновения.
— Ну, и кому от этого лучше? — пожал плечами поэт. — Я только вылез из простуды. Упаси меня от повтора! Может, вернёмся?
— А люди? — растерянно спросил прозаик. — Встреча с читателями как же?
— Пообщаемся в другой раз, — предложил поэт. — Можно в скайпе, вк, телеграмм.
— Но ведь они ждут нас! — вскричал прозаик.
— Сколько? Трое, пятеро, семеро, — с сомнением в голосе произнёс поэт. — Кто придёт по такой погоде на встречу с писателями?
— Придут, — ответил прозаик. — Вот увидишь. Мы нужны им! Нашим читателям. Как они нужны нам! Поверь. Я знаю.
ГЛАВА. МУЗА
… — По ходу своей деятельности нам частенько приходится бывать на различных литературных тусовках, — загадочно произнёс прозаик. — В каждой непременно есть … гид!
— Тот, который якобы всё обо всех знает. На каждого имеет своё мнение и досье, — подтвердил поэт.
***
Приятели сидели в библиотеке. Пили чай с заведующей и персоналом.
Ну, а перед этим привычно выступали перед читателями. Народ внимательно слушал.
После задавали вопросы:
— Когда начали писать?
— Как относитесь к критике?
— Откуда берёте вдохновение?
— Любимый писатель, книга, жанр?
— Где берёте сюжет?
— Где приобрести вашу книгу?
— Как стать популярным писателем?
Такие вопросы писатели слышат на каждой встрече с читателями.
Впрочем, были вопросы заковыристые:
— Много ли вы зарабатываете на книгах?
— Когда долго пишешь, страдаешь от мигреней или появляются мозоли на пальцах?
— А про нас напишете?
— Персонажи — это ваши знакомые или вымысел?
— К вам прилетала Муза? Как она выглядит?
Отвечая на такие вопросы, прозаик шутил.
Поэт был серьёзен и дотошен.
В конце встречи гости подписали книги.
Встреча получилась настолько душевной, что персонал библиотеки уговорил приятелей остаться ещё на чуть-чуть. Прозаик развёл руками. Поэт кивнул.
В кабинете заведующей быстро накрыли «сладкий стол». Весь свободный персонал расселся по кругу. Прозаик усмехнулся, отметив про себя, что стол для заседаний такой формы. Атмосфера в библиотеке была соответствующей. Никто не указывал, что и как делать. Пока заведующая заваривала чай, сотрудницы расставили посуду, принесли печенье, конфеты, нарезали лимон. И даже чай приготовили, учитывая предпочтения всех: от зелёного до чёрного байхового, от мате до каркаде.
Вначале говорили о книгах. Эта тема волновала всех! И библиотекарей, которые книги хранили, классифицировали, составляли библиографические справочники и каталоги, общались с читателями, консультировали их, помогали в выборе необходимой литературы.
Близка тема была и гостям. Востребованность тех или иных жанров, тематические предпочтения, кто герои нашего времени, какая ведётся работа с читателями, о книжных марафонах и свиданиях с книгой вслепую и многом другом.
Разговор получился интересным, хоть поначалу немного грустным.
— Цены на книги растут, — жаловалась заведующая. — Финансирование библиотек стоит на месте. Разве что авторы подарят экземпляры! Мы лучшее сразу помещаем на выставочный стенд «Литература родного края». Туда преподаватели заглядывают, старшеклассники, студенты-гуманитарии, коллеги наши посматривают с завистью. Вздыхают, как и где умудряемся доставать. Поясняю, что на встречах с писателями.
Прозаик с поэтом переглянулись. Их сборники стихов и рассказов уже красовались на стенде, подписанные, с наилучшими пожеланиями читателям.
— Классику берут постоянно, — перечислила одна из сотрудниц. — А ещё профессиональную, научную и научно-популярную, прикладную и справочную литературу.
— Разлетаются вмиг детективы, приключения, фантастика, фэнтези, мистика, женские романы, — улыбнулась вторая.
— Стихи тоже часто спрашивают, — смущенно сообщила третья
Поэт улыбнулся.
Прозаик слушал, кивал, делал выводы.
Как бывает с не очень знакомым людьми, разговор вращался вокруг общих тем.
Но ситуация изменилась, когда в дверь заглянула миловидная девушка и проинформировала:
— Без пятнадцати шесть.
— Читателей много? — спросила заведующая.
— Почти все разошлись, — ответила девушка. Было понятно, что ей хотелось быть не в зале, а тут, со всеми.
Заведующая призадумалась, затем попросила:
— Лидочка, подмени Ниночку. А в 18:00 закроешь.
Полненькая сорокапятилетняя Лидочка кивнула, но при этом вздохнула. С удовольствием она осталась бы, но слово заведующей — закон.
Ниночка просияла и скоренько уселась на место коллеги. С её приходом разговор переключился в иное русло. Ниночке было лет двадцать с хвостиком. На ней был тёмно-зелёный брючный костюм, белая блузка. Тёмные волосы стянуты в тугой хвост. Носить классические костюмы и строгие причёски, было в библиотеке принято. Заведующая считала библиотеку Храмом Знаний, поэтому «просила» сотрудниц соответствовать.
Прозаик догадался, что важен ей был не столько дресс-код, сколько воспитание чувства гордости за профессию, хоть и малооплачиваемую, но почётную.
— Профессии библиотекарь более четырёх с половиной тысяч лет, — пояснила заведующая. — Представители этой профессии начинали с писцов, а впоследствии становились учёными, писателями, философами. Они прикасались ежедневно к истории, культуре, знаниям, искусствам.
Коллеги кивали. Они всё понимали. Библиотечным дамам нравилось быть на высоте! А, может быть, они просто любили свою работу?
«За порогом библиотеки, — подумал прозаик. — Заведующая остаётся строгой, но справедливой. Продолжает носить элегантные костюмы, белоснежные блузки, высокие причёски. Это ей так идёт!
Лидочка, скорее всего, облачается в трикотажные юбки, удобные кофты, платья спокойных расцветок. Такие женщины любят детали, совпадения, полутона. И непременно во всём искать смысл! Их умиляют сумочки ягодных расцветок. Широкие накидки, клетчатые пончо, вязаные шали, вобравшие краски сентября! А в летнее время Лидочка шьёт (непременно шьёт сама или заказывает у знакомой портнихи) платья в горошек, блузы с рюшами, сарафаны в цветочек. И кудри подвязывает розовой или голубой атласной лентой. Лидочка предпочитает отдых на даче, где разводит цветы, варит варенье, мечтает вечерами о капитане Грее, парусах, далёких островах, куда её когда-нибудь позовут. Ждёт и надеется. Читает романтическую литературу, любит лирические стихотворения. Грустит, когда идёт дождь. Наверное, даже сама пишет стихи о любви.
Один день сменяет другой. А Лидочка всё надеется и ждёт. Скорее всего, ей комфортно в придуманном мире. Комфортно, безопасно, уютно. И никто больше не разобьёт ей сердце. Как было в далёкой юности.
Такие тихие девочки тоже влюбляются в 16 лет. Идеализирую своего героя. Страдают, осознав, насколько тот далёк от совершенства. Обвиняют его, себя. И дают слово: больше не ошибаться. И некому им объяснить, что трудности формируют характер. Поэтому такие вот «девочки» остаются в придуманном мире надолго. И даже в сорок пять ждут того, кто вызволит их из высокой башни. Башни без окон и дверей, куда они себя добровольно заточили.
А вот юная Ниночка в нерабочее время предпочитает рваные джинсы и пуловеры с глубоким вырезом. И роскошные длинные волосы не собирает в хвост, а позволяет им струиться по плечам. Скорее всего, у её приятеля есть байк.
Ниночке нравится мчать вдвоём по дороге в неизвестность. Она любит риск и смелых людей. Ей хочется всё попробовать, всё изведать.
А библиотека? Для неё это загадочный мир, который предстоит понять.
Или работа здесь — это пожелание дедушки профессора или бабушки учителя литературы. Их пугает, что единственная внучка ведёт себя по-мальчишески необузданно и своенравно.
Возможно, работа библиотекарем для Ниночки новая роль? В библиотеке она — пай-девочка. За пределами Храма Знаний — бесстрашный воин, исследователь.
Эх, хороши героини для нового рассказа! Дома обязательно запишу впечатления. И сюжет почти готов. А ведь здорово, что среди городской суеты есть место, где всё спокойно, важно и чинно. Размеренно и предсказуемо. Где ценят достойное поведение и королевские манеры. Надо будет сюда ещё прийти. Понаблюдать. Поработать. Сегодняшний день на удивление приятный и полезный для всех!
Прозаик был прав. Их приход обрадовал и читателей, и сотрудников библиотеки.
«Хорошо, что в обществе, где во главу угла ставят деньги, связи, чины, — рассудил прозаик. — Есть ещё те, кому интересно творчество и творческие люди».
Читатели — писатели — библиотекари. Всем было интересно со всеми. То ли день выдался удачным? То ли нашлось много общих точек соприкосновения? Но сегодня в библиотеке всем было комфортно, уютно, интересно.
Прозаик умел расположить к себе. Открывались ему даже самые закрытые люди. Поэт, когда дело касалось поэзии, был неподражаем! Приятели оставались собой. Не строили из себя гениев. Не кичились. Не манерничали. Вели себя просто и с достоинством, поэтому очаровали присутствующих до такой степени, что те не хотели отпускать их.
Но вернёмся к новенькой! Ниночка была смешлива, говорлива, любознательна. Даже поделилась историей из библиотечных будней.
— Вчера, — сказала Ниночка. — Посетительница попросила книгу «Как стать идеальной женщиной», а наш Мефодий Кириллович ответил, чтоб она посмотрела в разделе «Фантастика».
Хозяева и гости рассмеялись.
— Теперь мужчин сюда не заманишь, — вздохнула одна из дам. — У нас один мужчина библиотекарь. И тому скоро на пенсию.
— А раньше в библиотеках работали только мужчины! — сообщила Ниночка.
Приятели переглянулись.
— Раньше всё было по-другому, — глубокомысленно заметил поэт. — И библиотеки, и библиотекари, и книги, и те, кто их пишет.
— А не побаловаться ли нам кофейком с коньячком? — предложила вдруг заведующая. — Раз всё течёт и меняется. И рабочий день на исходе.
— Что ж, — кивнул прозаик. — Можно не только побаловаться, но и не разбавлять…
— Не разбавлять, — задумалась заведующая. — Коньячок кофейком? Можно.
Все снова засмеялись.
Сказано — сделано.
… Не удивительно, что вскоре разговор приобрёл некую расслабленность и откровенность. Библиотечные дамы завели «старую пластинку» об отсутствии в современном обществе романтики, вечной Любви, верности, рыцарства.
Мужчины приободрились. Начали заверять, что всё намного лучше, чем кажется. И добродушный прозаик решил порадовать дам историей из жизни. А так, как библиотечные дамы очень уж интересовались тайной жизнью литераторов …родного края, да и не только, пришлось приоткрыть завесу.
***
— По ходу своей деятельности нам частенько приходится бывать на различных литературных тусовках, — загадочно произнёс прозаик. — В каждой непременно есть гид!
— Тот, который якобы всё обо всех знает. На каждого имеет своё мнение и досье, — подтвердил поэт.
— Собираемся мы в кафе с поэтичным названием «Парнас», — продолжил прозаик. — Это на бульваре. Там ещё рядом театр. Заходит в кафе народ творческий, шумный, непредсказуемый. Зато чай и кофе там отменные.
— И сладости фирменные, — подтвердил поэт. — Приходите. Вам понравится.
Присутствующие закивали. Приглашение всех обрадовало. Ещё бы! Всегда интересно не только послушать, но и поприсутствовать.
— В тот раз собрались мы на встречу с заморским гостем, — сообщил прозаик. — Пьём чай. Слушаем писателя. Из наших, но уехавших. Теперь он как бы гость. Ему положен особый приём.
— Если б свой кто, — буркнул поэт. — Местный. Пришли бы. Но только себя показать и своё почитать. И чтоб временем не ограничивали. Да слушали, открыв рты. А слушать-то нечего. И сказать ничего нового не могут. Зато гонор показать. Амбиции! Это да. Это могут.
Прозаик укоризненно покачал головой, подумав: «Надо было всё же коньяк разбавлять. Хотя бы тем же кофе».
Хлебнув лишнего, поэт очень любил говорить правду. Всем без исключения. При этом в глаза! Поэтому, скорее, из предосторожности, прозаик шепнул заведующей:
— Приятелю моему хватит наливать. Нам ещё в литобъединение надо зайти. Рукописи новичков захватить. Для рецензий.
Заведующая предусмотрительно убрала коньяк в сторону, а на свободное место придвинула чайник с зелёным чаем. И разговор продолжился…
— Я по профессии — журналист. Писатель по призванию, — сообщил прозаик. — Не могу в стороне стоять, когда несправедливость. Наверное, воспитание такое, как сейчас говорят: «Родом из СССР». Да и в семье все так поступали. Сейчас время другое. В фаворе пробивные, наглые, амбициозные, предприимчивые, чёрствые. Понимаю порой, что не стоит лезть, а поделать ничего не могу.
Присутствующие закивали.
— Многим интеллигентным людям знакома такая ситуация, — согласился поэт. — Встречаешь подлеца. Говоришь себе: «Стой. Не лезь! Себе дороже», но…
— Не получается пройти мимо, — подтвердил прозаик. — Я пошёл в юности в журналистику, веря, что справедливости там добиться можно. Рассказы, повести, эссе стал писать одновременно с очерками, репортажами, статьями в газеты и журналы, интервью.
— Да, — согласился поэт. — Журналистика для писателя хорошая школа жизни.
— Поездки, знакомство с новыми людьми, профессионалами своего дела, — кивнул прозаик. — Интересные мнения, проекты. Необычные хобби. Увлечения. Находить всё это и показывать остальным очень важно. Мы так мало знаем друг о друге, об этом мире, его тайнах и загадках. Но вернёмся к нашей истории. В кафе зашёл я по двум причинам. О них рассказывать не стану. Не столь это важно. Мероприятие назначено было на 17:00. Я с утра набегался по неотложным делам. Даже подустал.
— Поэтому сразу плюхнулся на свободное место, — прибавил поэт. — От которого я с полчаса отгонял желающих. И заказал чай с лимоном. А ещё огромный кусок сливового пирога! Скажу вам по секрету, приятель мой ещё тот сладкоежка.
Библиотечные дамы закивали, зашептались. Прозаик насупился. Но заведующая произнесла:
— Это замечательно, когда у мужчин хороший аппетит!
Прозаик поблагодарил её взглядом. Заведующая поняла и просияла.
Поэт исподволь наблюдал за ними.
«Эти двое симпатизируют друг другу с нашего появления в библиотеке, — решил он. — Бывает, что вроде человек незнаком, но что-то родственное к нему чувствуешь сразу. И хорошо, если в дальнейшем он тебя не разочарует».
Поэт вздохнул и продолжил:
— Приятель мой с аппетитом вкушает пирог, поэтому слушает вполуха. Я рассматриваю посетителей. И тут подсаживается к нам … гид по литературным тусовкам и с места в карьер спрашивает: «Видите, того импозантного мужчину?»
«Не здрасьте вам, ни разрешите составить компанию, — мысленно досадую, вслух уточняю: — Который? Тут этих импозантных и самовлюблённых хоть пруд пруди».
«Э-э-э», — отвечает собеседница.
Я припоминаю, что часто вижу её на всевозможных мероприятиях. И постоянно при деле: обсуждает, фотографируется, просит автограф, сидит в первых рядах, машет знакомым, кивает не знакомым. В общем, энергичная дама. Выглядит эффектно!»
— Но не вызывающе, — буркнул прозаик и пояснил: — При таком хобби — коллекционирование людей — надо соблюдать осторожность. Чтоб заметили, но внимание не акцентировали.
— И вот это «э-э-э» вместо пояснений, — сообщил поэт. — Меня тогда так разозлило. «Деятели от литературы! — возмутился я. — Можно подумать, это «э-э-э» что-то объясняет».
Новая старая знакомая выжидает, и не увидев должной реакции, поясняет: «Казимир Берестов! Мужчина положительный. Поэт. А вот жена у него…»
«Что? — заинтересованно спрашиваю. — Жена не поэт? Или не положительная…»
«Да, как сказать, — интригует собеседница. — Я всегда думала, что с такими жёнами великими не становятся!»
Библиотечные дамы зашушукались. Интрига нарастала! А хитрый поэт умолк. Позволил слушателям додумывать самим. Но библиотечных дам не так просто было оставить в неведении. Ведь они библиотечные дамы! Взгляды их устремились на добродушного прозаика. Они даже привстали со стульев, наклонившись в его сторону.
Прозаик хмыкнул. Изображать из себя удава, гипнотизирующего добычу, не стал, но начал издалека:
— Заморский гость с речью выступил, стихи «дочитал». Ему похлопали. И вот н сцену вышел тот, на кого нам указали!
Гид по литературным тусовкам притихла.
Импозантный мужчина стал читать стихи. Очень, скажу вам, хорошие!
В зале тишина. Даже какая-то умиротворённость, расслабленность, мечтательность.
— Стихи хорошие, — подтвердил поэт и вздохнул: — Бывают среди нас, у кого стихи льются плавно и легко. Строки образны. Понятия символичны. Построение строф гармонично, размеренно. Такие сразу замечают необходимую деталь, находя ей место и…
— … вот уже пазл складывается в чудесную картину, — подытожил прозаик. — Найти, оформить должным образом и донести. Всё просто! И сложно.
— Как понятно и красиво вы говорите! — восхитилась Ниночка.
— Просто и сложно, — согласился поэт. — Но не всем дано! Черпать вдохновение можно во всём. Было бы желание, подходящий настрой, умение, знания, чувствование.
— Это как хороший день, — улыбнулся прозаик. — Он складывается из мгновений. Солнечный луч, постучавший утром в окно. Не опоздавшая маршрутка. Водитель, поднимающий всем настроение, шутками и вежливым обхождением. «Остановок «тута» и «тама» нет», — говорит он. И пассажиры начинают усиленно вспоминать названия улиц и площадей города, в котором живут с рождения. И вспоминают! И удивляются! Каких только названий не придумали: Ветка, улица Баренца, Бирюзова, Шекспира, Маяковского, Куприна. И ничего, что великий английский драматург здесь никогда не был. Его любят, знают, цитируют!
За столом зашумели. Стали переглядываться. История с улицами задела за живое. Прозаик дал время слушателям всё обдумать хорошенько.
Поэт выждал немного и буркнул:
— Жаль, не все такие романтики!
Поэт терпеть не мог тех, кто бессовестно пользуется дарами, предназначенными не им.
Слушатели насторожились. Притихли. Все ждали пояснений.
— Только представьте, — сообщил поэт. — Стоило заморскому гостю выступить, выскочила издатель. Дама. Из местных. Назвалась: «Издательский дом Эва». И началось! Мы такие, мы крутые, приходите, «издадим всё и всех за ваши же «денюжки». Проиллюстрируем. «Распиарим». Кто заказывает банкет, тот и танцует».
Дама так вопила и жестикулировала, что внимание присутствующих, пусть и ненадолго, было приковано к ней.
— Приковано! Хорошее слово, — хмыкнул прозаик.
Поэт кивнул и продолжил:
— Дама-издатель нам сразу не понравилась. Мы с недоумением взглянули на гида. Она махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху, и процедила: «Так. Не стоит внимания. Ничего особенного. Шапочное знакомство». Было понятно, что-то у них когда-то не сложилось…
— Пока мой друг наблюдал за потугами издателя, — загадочно проговорил прозаик: — Меня занимало другое. Вот я и решил уточнить у дамы-гида: «С какими жёнами становятся великими?»
«Со знающими себе цену, неотразимыми, состоятельными, состоявшимися, — перечисляет дама, не моргнув глазом. И прибавляет: — Спутницами жизни».
Я почувствовал, что до моего вопроса обо мне были лучшего мнения. Но это ничего не меняло. Любопытство взяло верх. «Рассказывайте, — предложил я. — Не томите».
«Я людей насквозь вижу, — сообщила дама. — Казимир Берестов — истинный поэт! Его признавали со студенческих лет. Печатали не только в факультетских изданиях, но и в городских газетах и журналах. Сокурсницы мечтали стать его Музами. Так поначалу и было»
«Одной из сокурсниц были вы?» — сообразил я.
«Не скрою, — приосанилась она. — Мы даже встречались. Недолго». Собеседница вздохнула и продолжила: «С этой он познакомился случайно. Шёл с поэтического квартирника. В переулке на него напали. Трое. Старший вытащил нож. А наш поэт спрашивает: «Мне выбирать? Кошелёк или жизнь?» Те оторопели. Тут она навстречу. Невзрачная, простенькая, ни-ка-кая, в общем! Но не растерялась. Не убежала. Попыталась урезонить хулиганьё!
Куда там! Двое накинулись на Казимира. Один обернулся к ней. Любой бы перепугался, но только не эта! Даже на помощь звать не стала. Замахнулась сумкой и говорит: «Не подходи!»
Бандит сжал кулаки: «Вали отсюдова!»
Но та просит: «Парня отпустите. Нельзя так! Трое на одного».
«Заткнись», — взревел верзила, подскочил к ней и замахнулся.
Девушка сжалась. Зажмурилась. Но не отступила.
Казимир рассвирепел и от мирных переговоров приступил к военным действиям.
Берестов с виду денди. По гороскопу Телец, а этих лучше не дразнить.
Казимир взревел и так наподдал двоим, что те за минуту оказались на земле. Причём в разных сторонах друг от друга.
Один, выронив нож, потирал скулу. Второй держался за живот.
Казимир помчал к девушке и вовремя! Руку нападавшего перехватил. Честь дамы защитил».
В голосе дамы смешались такое сожаление, разочарование и восхищение, что я насторожился.
«Сокурсник мой человек неординарный, — процедила дама. — Одни считали его странным. Другие гениальным. Мне он нравился».
«В девятнадцать лет живёшь чувствами, а не разумом», — поддержал я разговор.
«Казимиру мало было их раскидать. Ему надо было воспитательную работу провести! Этот чудак такую тираду выдал, что хулиганы решили ретироваться. А один даже проорал из-за угла: «Совсем того. Лечись…»
«Чего?! — взревел Казик. — Догоню, прибью. Полетят клочки по закоулочкам».
Театр!
Парни покрутили у виска и сбежала от греха подальше. А наш романтик отправился незнакомку провожать.
Шли рядом. Разговаривали. После распрощались у подъезда. Да! Имя у новой знакомой оказалось подходящее — Маруся Синичкина».
Пока дама рассказывала, я пытался понять: откуда такая осведомлённость?»
— Точно, — слушатели стали переглядываться. — Откуда?
— И как вы всё замечаете? — удивилась Лидочка, успевшая посетителей выпроводить, дверь закрыть и вернуться, чтобы продолжить слушать увлекательную историю.
— Профессия наша такая, — похвастал поэт, многозначительно взглянув на приятеля.
Тот пожал плечами:
— Могу предположить, что нападение было спланировано заранее. Даже кем, понятно.
— Однокурсница хотела вернуть бывшего! — догадалась Ниночка. — Вот стерва! Они же могли покалечить Казимира и девушку…
— На что не пойдёшь ради любви, — посочувствовала Лидочка.
— Любви? — удивилась заведующая. — Сомневаюсь. Эгоизм. Хитрость. Коварство. Придумала такое! Точно подговорила старшего брата. Или очередного ухажёра. Ещё бы! Вцепилась в мальчишку — талантливого, интеллигентного, с будущим.
— Теперь можно только гадать, — согласился поэт, мысленно сетуя, как это не сообразил он тогда, что нападение подстроено: — Наверное, вместо той девушки должна была выбежать бывшая? Всех спасти. Помирить? Или позволить Казимиру защитить себя?
— Вариантов развития сюжета много, — согласился прозаик. — Говорить даме, что догадался обо всём, я не стал. Но по поводу имени незнакомки поспорил: «Хорошее имя. Птичье-невеличье».
— Выходит, — прыснула Ниночка. — Как в пословице! Не рой другому яму. Эта бывшая попалась в капкан, расставленный для Казимира. Пряталась, наверное, злилась, наблюдала. А тут Синичкина Маруся! Какой неожиданный поворот, ха-ха-ха…
Дверь в кабинет заведующей приоткрылась.
Дамы подскочили от неожиданности.
Только заведующая осталась невозмутимой и представила гостям вошедшего:
— Это Мефодий Кириллович. Старейший сотрудник библиотеки.
— Ну, не настолько старейший, — вежливо поправил тот и укорил: — Дамы, как же так? Иду. Свет в окошке. Что за посиделки?
— У вас же выходной, — напомнила Ниночка.
— Это кто так решил, — пожаловался библиотекарь. — Супруга с дочерьми меня так загрузили, что…
— Вы сбежали, — усмехнулась заведующая. — Присаживайтесь. Знакомьтесь с нашими дорогими гостями.
«Надо же, как напоминает внешне Чарльза Диккенса со старинной фотографии, — подумал поэт. — Интересная тогда была эпоха! В Великобритании правила королева Виктория. Сколько открытий, реформ, великих людей! Телеграф, телефон, железная дорога, отмена рабства. Труды Чарльза Дарвина!»
Пока поэт предавался воспоминания о великих событиях истории, все перезнакомились. Кто по второму кругу. Кто по новой.
Мефодий Кириллович оказался дамским угодником. И даже немного приревновал библиотечных дам к гостям. Но его быстро успокоили. Гости — это праздник. Тот, который раз в году. А он, Мефодий Кириллович, величина постоянная. С ним советуются. Его уважают.
Отдав должное новоприбывшему, компания вернулась к прерванному разговору.
— Знакомство Казимира и Маруси имело продолжение, — предположила заведующая.
Приятели кивнули.
— Вот бывшая отчебучила, — прыснула Ниночка. — Вместо отомстить, познакомила своего парня с другой.
— Это вы о чём? — не понял Мефодий Кириллович.
Ему вкратце пересказали, что пропустил он из-за выходного.
Библиотекарь внимательно слушал. Кивал, вздыхал и вынес вердикт:
— О женщины, вам имя вероломство!
Дамы обиделись.
Мужчины хмыкнули.
— Ну, Мефодий Кириллович, — покачала головой Лидочка. — Не переносите семейные неурядицы на всех. То, что домашним требуется ваша помощь, говорит о том, что вас ценят. И вероломство не причём. Некоторые мужчины…
Лидочка обиженно смолкла.
— Мужчины, женщины, — пожала плечами Ниночка. — Все хороши.
— Такая взрослая мысль, — поддел Мефодий Кириллович.
— Как вас дома терпят? — вспылила Ниночка, но тут же смягчилась: — Бука вы эдакий!
— Хорошо хоть не бяка, — проворчал Мефодий Кириллович.
«Единственный библиотекарь привык, что всё внимание здесь и дома достаётся ему», — поэт хитро прищурился.
— И всё же, — голос заведующей звучал почти грозно. — Могу я дослушать историю?
Подчинённые притихли.
Прозаик благодарно кивнул и продолжил:
— Вы только вслушайтесь: Казимир Берестов! Звучит? — вопрошала дама-гид. — А Маруся Синичкина вовсе не поэтично. Спорить о фамилиях и псевдонимах не хотелось. Рассказчица продолжила:
«Эта самая Маруся влюбилась в Казимира сразу. Намертво. Ходила на все выступления. Поддерживала все задумки. Помогала в организации вечеров и встреч, оформлении публикаций. Даже стала первой, кому Казимир читал новое!»
Прозаик усмехнулся: «В тот раз увидел я в действии выражение: «скрипеть зубами».
— Она ревновала? — спросила Ниночка. — Неужели заносчивые и высокомерные способны на такое?
— О, — вырвалось у поэта. — Ещё как способны! Ревновать, завидовать, строить козни!
— А что им ещё остаётся? — пожала плечами заведующая. — Создавать они не умеют, получать удовольствие от любимого дела тоже, дарить любовь не способны. Вот и рушат всё вокруг и чужие судьбы.
Присутствующие закивали.
— Можно спросить? — произнесла Лидочка. — Почему так всегда, мужчина спасает даму — и влюбляется страстно.
— Не всегда, — поправил прозаик. — В романах и кино. В жизни можно остаться друзьями. Можно поблагодарить и разойтись. А после вспоминать тот случай. К тому же, в нашей истории они спасали друг друга. Подружились тоже не сразу. Уж поверьте.
Ниночка даже запрыгала на стуле:
— Расскажите, что дальше! Хорошо, что вариантов много. Так даже интереснее. А то в некоторых мелодрамах… Их мама смотрит! Всё так предсказуемо. Я всегда угадываю! А мама обижается. Говорит: «Не мешай смотреть».
Лидочка вздохнула. Сериалы она любила. Смотрела все. Но любимых было немного.
Поэт тихонько толкнул прозаика локтем, продолжай, а то домой сегодня не попадём.
Тот спохватился и сказал:
— Гид поведала, что Казимир и Маруся дружили долго. Сокурсники посмеивались. Ждали, когда ему наскучит. Но так и не дождались. Узнав историю Маруси, Казимир стал опекать её. Жила она с бабушкой с пяти лет. Школу окончила и поступила на …
Прозаик сделал паузу. Взглянул на слушателей.
— Надо угадать? — обрадовалась Ниночка. — Учителя?
— Библиотекаря, — сказала заведующая. — Я права?
Рассказчик кивнул и улыбнулся.
— Опять же всех тонкостей не знаю, — продолжил он. — Могу предположить. На бабушкину пенсию жить непросто. Скорее всего, Маруся работала в библиотеке и училась заочно. В библиотеку пристроила её бабушкина подруга. Заведующая…
Все притихли. Даже стали переглядываться.
«Ищут Марусю, — подумал поэт. — Умеет мой приятель рассказывать!»
— Из слов гида, — сказал прозаик. — Узнал я, что случилось дальше…
«Появился на курсе новичок, — поведала она. — С гонором, со связями, но бездарный. Стали его продвигать. Печатать. Хвалить. Оценки «дарить».
Казимира отодвинули. Но даже не это! У нашего Берестова оказалось завышенное чувство справедливости.
Мы смолчали.
Казимир высказал новичку в глаза, что думает о его творчестве. Тот обозлился. Берестову бы остановиться, но «инстинкт самосохранения не сработал».
Гера Туманский, так звали нового лидера, вскипел. Пожаловался папе — сотруднику министерства культуры. И всё. Казимира «стёрли».
Рассказчик смолк. За столом притихли.
— У каждого в жизни хоть раз, но была такая ситуация, — резко подтвердил поэт, — когда вас пытаются стереть: из своей жизни, с лица земли, из определённого круга общения, из коллектива, просто потому что. Это неприятно. Это больно. Это глупо. Это ужасно, когда у «стирателей» это получается.
— «Стирают», значит, вы мешаете кому-то или чему-то, — мрачно подтвердил Мефодий Кириллович и перечислил: — Карьере, третий лишний, слишком умный, режет правду-матку в глаза.
— Причин много, — согласился поэт.
Лидочка понурила голову. Когда-то в юности с ней поступили похожим образом.
Заведующая нахмурилась. Она была сильной женщиной и не позволила бы обижать ни себя, ни других. Но её тоже пытались…
— Главное, не пасть духом, — прошептал прозаик. — Выстоять. Собраться. И начать сначала. Хотя, какое там! Поводы бывают довольно дурацкие. Просто ты кому-то «не глянулся», «косо посмотрел», место под солнцем не уступил, ляпнул лишнее.
— Ужасно, когда «стирают», — нахмурилась Лидочка. — Но быть «стирателем» подло, гадко, не по-человечьи!
Прозаик вздохнул. Взглянул на собеседников. Поэт кивнул, мол, продолжай.
— Порядочный человек не станет кричать на всех углах и бить себя в грудь: «Как вы правы! Я такой, сякой, нехороший, вру и подличаю раз в неделю. Иногда чаще. Не специально. А так. В силу характера», — тихо произнёс рассказчик. — Или: «Вы неправы. Я хороший!» Объяснять, что такое «стёрли» дальше не надо?
— А что с Казимиром стало? — заволновалась Ниночка. — Он выдержал?
Сказала это девушка, скорее, чтоб успокоить себя.
— Мне тоже было интересно, — произнёс рассказчик. — Дама-гид пояснила, что филфак Берестов окончил с отличием, но ложку дёгтя один из преподавателей (желавший подвинуть ректора факультета) ему добавил.
Самое неприятное, что говорила дама об этом, словно делом это было привычным. Ну, растоптали и что? Сколько таких растоптанных повсюду.
— Я тогда тоже обратил внимание, — подтвердил поэт. — Вот же равнодушие какое! Сплетни разносит с таким пылом, жаром. О человеческой судьбе говорит привычно и холодно.
— Дальше — больше, — нахмурился прозаик. — Казимира везде встречали «показным равнодушием». Не печатали. Не упоминали. Когда он приносил стихи, горько вздыхали, вполголоса поясняя: «Вы же понимаете, молодой человек. Мы бы с удовольствие, но всё равно «надавят сверху» и…».
Казимир понимал, как могут «сверху давить и ломать». И сломался сам. Сначала запил. А после и вовсе перестал сочинять!
— Творческий кризис у парня случился, — уточнил поэт. — Тут и без этого настроение никак не настраивается. А такое! Не знаю, как поступил бы…
— Позвонил бы, — напомнил прозаик. — Мне.
— Хорошо, когда есть друзья, — вздохнул Мефодий Кириллович. — Моих приятелей разнесло по всему свету. Один на Севере. Другой в Крыму. Третий …
Дамы шикнули. Библиотекарь умолк.
— Казалось, у Казимира было столько друзей, поклонниц, — сообщил прозаик. — Показалось. Поддержала парня только Маруся. Не просто вступилась, помогла, стала бороться за него, …
— … за правду, — с вызовом проговорил поэт. — За любовь!
Библиотечные дамы приободрились, воспрянули.
— Прямо тост получился», — буркнул Мефодий Кириллович. Ему было неприятно, что внимание обращено на других … мужчин.
Поэт сначала нахмурился, после скорчил такую гримасу, что библиотекарь притих надолго.
— На сцене выступали новые литераторы, «заморские гости», издатели, руководство СП и прочее, прочее, — перечислил прозаик. — Внезапно дама-гид процедила: «Дерьма везде хватает. И здесь навалом. Это с виду все такие прилизанные, напомаженные. А копнуть…»
Мне на минуту даже показалось, что гид по литературным тусовкам «в глубине души» нормальный человек.
И тут за нашими спинами кто-то горько произнёс: «Семь лет борьбы, потраченных сил, испорченных нервов, упущенных возможностей».
Я оглянулся. За нами сидели женщины — постарше и молодая. Сходство с Казимиром было разительным! Рядом примостились ребятишки. Близнецы! Им было лет пять. Улыбчивая девчушка. Подвижный мальчик. Он часто вскакивал и бежал к мужчине с густыми усами. Тот стоял возле дверей, изредка выходил покурить на крыльцо.
«Нервничает, — подумал я. — Но почему?»
«Это Берестовы, — пояснила гид. — Мать Казимира и сестра. Отец возле дверей. Переживает. Курит. Внук рвётся к деду. Непоседа! Добрыней звать. А девочку — Вера. Премиленькие ребятишки у Казимира! А всё-таки эта Маруся Синичкина ему не пара. Это всё из жалости».
— Странная дама, — задумчиво произнесла Ниночка. — То ловушки на своего парня расставляет. То любовь жалостью называет.
Заведующая с интересом взглянула на молодую сотрудницу. Не ожидала, что непоседа Ниночка способна сочувствовать и мыслить столь рассудительно.
Прозаик произнёс:
— Сборник стихов «Трудная любовь», — донеслось со сцены. — Я посвятил моей птичке-синичке. Жене. Подруге. Музе!»
Я даже не заметил, что Берестов снова выступает.
— Он читал, а мы … завидовал, — признался поэт. — Кто по-белому. Вот, мол, какой мужчина! Такие нежные, удивительные строки посвятил единственной.
Но были и те, которых снедала «чёрная зависть». Представительница «Издательского дома Эва» кусала губы. Наверное, чтоб не рычать?
Прозаик вдруг таинственно сообщил:
— Представляете, на глазах дамы-гида были слёзы!
— Но почему? — вскрикнули Ниночка с Лидочкой.
— Однако! — удивился Мефодий Кириллович.
Заведующая молчала.
— Причина? — задумался прозаик. — Не знаю, о чём лила она слёзы. Отомстить у неё не получилось. Даже наоборот. Благодаря ей Казимир и Маруся встретились! Вот ведь как бывает. Поддержать в трудную минуту Казимира сокурсница не захотела. Испугалась? Возможно.
— Пока Казимир был герой, ей было с ним по пути, — прошептала Ниночка. — Стал аутсайдером. Она отвернулась от него. Так ей и надо!
— И теперь удел её — гид по литературным персонажам, — пошутил поэт. — А не прекрасная Муза!
— Может быть, причина была другой? — прозаик не искал лёгких путей. И другим бы этого не позволил: — Красивые стихи написал Берестов. Музыкальные, ритмичные, берущие за Душу! Возможно, те строки пробудили в ней нечто спрятанное глубоко и надёжно? Возможно…
Она плакала. Присутствующие аплодировал, стоя. Мы тоже встали.
«Вот и награда! — с гордостью проговорила женщина постарше. — Признание людей многого стоит. Слава Богу! Выстоял наш Казимир. Они с Машенькой победили».
«Но чего им это стоило, — горько прошептала сестра Казимира. — Каких унижений, сражений, выдержки, самообладания, мужества. О! Лучше промолчать. Мария такая умница! Поддержала мужа, помогла. Не зря говорят: в горе и в радости вместе. И теперь Казимир добился признания, наград, успеха».
— Как романтично! — вскричала Ниночка. — Ой, простите. Я перебила.
— Люблю истории с хорошим концом, — призналась Лидочка. — А то в жизни иногда всё так сложно.
— Чуть позже мы узнали некоторые подробности, — сказал поэт. — Гера Туманский — полная посредственность. Известным поэтом так и не стал. Папа пристроил его в издательский бизнес. И жену подыскал соответствующую. Богатую, со связями, с амбициями.
Издательский дом «Эва» — совместный бизнес Геры и Эвелины. Он там и книги свои штампует. А после пытается всучить всем и каждому. Но никто не берёт. А те, кто берут «из вежливости» — не читают.
Эва «делает деньги». Не на Гере. На календариках, рекламных листовках, методичках, открытках, блокнотиках, других сувенирах.
В тот день Туманский был вроде в командировке! На самом деле, бухал на даче. Злился на Берестовых. Завидовал!
— А Берстов? Как он справился? — поинтересовалась Лидочка.
— После козней да интриг Тумановых, Берестов долго сочинять не мог, — ответил прозаик. — И только после рождения близнецов начал писать стихи. Детские. Жене посвящал стихи. Лирические. Но в основном, работал в стол. Не хотел никуда отсылать. И общаться ни с кем не хотел. Ни с коллегами. Ни с издателями. Тогда Маруся отправила его стихи на конкурс! Престижный, европейский. И сразу первое место! Публикация. Гонорар.
И пошло, поехало! Берестов воспрянул духом. Стал издаваться, участвовать в международных литературных конкурсах. Теперь его часто приглашают на музыкально-литературные фестивали. Стихи с удовольствием печатают в литературных журналах всего мира!
А ведь поначалу, из-за Туманских, Казимира игнорировали. Ему было обидно, больно, грустно. Он не жаловался, не упрашивал, а выдержал. Смог! Победил.
— А какая она, — восторженно прошептала Ниночка. — Маруся?
Прозаик мечтательно вздохнул:
— Какая Маруся? Муза поэта. Его птичка-синичка. Как бы вам описать её? Хрупкая. Строгий костюм, кружевная блузка, туфельки-лодочки. Роскошные каштановые волосы! И тоненькая такая белоснежная прядь. Она не портила Марию Берестову. Даже наоборот. Белоснежная прядка напоминала, что не бывает лёгких путей. Такая вот деталь. Если высоким слогом, эта белоснежная прядка в волосах жены, матери, подруги — словно символ трудной и красивой любви, лебединой верности, стойкости, упорства.
Дамы дружно вздохнули. Гостям было пора уходить.
Все распрощались. В дверях поэт неожиданно сказал:
— А ведь началось у них всё из жалости. Так считает бывшая Казимира.
— Из жалости?! — изумилась Ниночка.
Дверь за гостями закрылась.
***
… Приятели шли по вечернему городу, освещённому фонарями. Шли неторопливо. Разговаривали.
— Из жалости? — задумчиво говорил прозаик. — На что можно пойти «из жалости». Как далеко зайти? От чего отказаться? Чем пожертвовать? И разве любить — это не заботиться, жалеть, оберегать. Из жалости? Не знаю. Казимиру и Марии Берестовым, наверное, виднее, где жалость, а где подлинные чувства.
Поэт не ответил.
***
… А в библиотеке дамы никак не могли разойтись по домам.
— Молодец Маруся, — восхищалась Ниночка. — За любовь надо бороться!
— Почему всегда бороться? — сетовала Лидочка. — Почему нельзя любить просто так. Взаимно.
— Красивая история, — сказала заведующая. — История трудной Любви, лебединой верности, стойкости, упорства.
— Может, не ждать? — с сомнением произнесла Лидочка. — Действовать? Самой позвонить? А вдруг снова ошибусь?
— Ошибёшься, — весело сообщила Ниночка. — Исправишься.
Заведующая кивнула и сказала:
— Хороший день. Удивительные гости. Замечательная история. Надо создать при библиотеке литературный кружок!
— И пригласить наших гостей ещё выступить! — обрадовалась Ниночка.
На том и постановили.
***
… Гости шли по бульвару. Аромат цветущих вишен был сладок и прян.
— А знаешь, какой был взгляд у Маруси, когда муж признавался ей в любви? — сказал прозаик. — Признавался при всех! В стихах. С гордостью, уважением, нежностью.
Поэт с любопытством ждал продолжения. Тогда он не догадался взглянуть на Музу. Все сосредоточены были на Поэте.
— В глазах её было… — прозаик смутился. — А-а-а, не буду говорить, что! Наверное, ради таких моментов настоящего безграничного счастья мы и живём.
ГЛАВА. ДЕЛИКАТНОСТЬ ИЛИ ДЕЛИКАТЕС
Новый год на пороге. Прозаик и поэт привычно встретились в литературном кафе «Парнас». Поздоровались. Кивнули знакомым, сидевшим за столиками. Сняли пальто и головные уборы.
… Публичные люди знают, как важно первое впечатление. И сегодня прозаик выбрал для себя одежду в стиле старого доброго английского ретро. В стиле интеллектуального мужского шика, джентльменских манер, нераскрытых тайн, утончённой интриги.
Скажу вам по секрету, добродушному прозаику всегда нравился герой Артура Конан Дойла — знаменитый сыщик Шерлок Холмс. Его смелость, решительность, рационализм, дедукция и скептицизм.
«Встречают по одёжке, провожают по уму» — частенько говорил прозаик. Его приятель кивал. Оба считали, что в человека важно всё: и форма, и содержание.
Поэтому на сегодняшнюю встречу прозаик облачился в пальто из добротного ирландского шерстяного твида, щеголеватый клетчатый костюм-тройку и…
О головном уборе нашего героя поговорим отдельно! Знаменитое кепи Шерлока Холмса в викторианскую эпоху называлось deerstalker hat — «шапка охотника за оленями». Это был популярный головной убор аристократов всех мастей, выезжавших в заповедные леса поохотиться. Со временем охотничью кепку стали носить представители среднего класса — врачи, юристы, сыщики.
Поэт не желал отступать от принятых в литературной тусовке правил, но и придерживаться их буквально не собирался. Он выглядел не так, как все, но так, как ему нравилось. С утра поэту «не творилось», поэтому он хандрил. Это сказалось на его внутреннем и внешнем содержании.
Прозаик даже встревожился, встретив приятеля у входа на «Парнас» (так называлось кафе).
Выглядел поэт отстранённо, мрачно и загадочно. Настроению нашего героя соответствовала одежда. Как соответствовала? Пугающе. Чуть не до пола пальто с серебряными пуговицами. Цвет? Гм, как бы так поэтично сказать. Вот! Цвет «дна самой тёмной и глубокой пропасти в горах».
Если прозаик ценил добротность и практичность. Поэт предпочёл удобство и …вызов! А именно — свитер в крупную вязку, кожаные штаны, высокие ботинки на фиолетовых шнурках. Фетровую шляпу оттенял длинный в крупную вязку шарф цвета маренго.
Приятели уселись за столик у окна. Таких столиков у панорамных окон было пять. Один оказался свободен.
Прозаик достал из кармана трубку, но курить не стал. Повертел в руках и положил на стол. Трубка, скорее, была символом аналитического ума, холодной рассудительности, цепкой наблюдательности, изрядной доли здравомыслия. А ещё того, что сложностей много, но все они решаемы.
— Задачка ровно на одну трубку! — добродушно шутил прозаик. Окружающие восхищённо замирали.
… Не успели приятели начать разговор, подошла молоденькая официантка.
— Добрый день, — произнесла она. — Вам, как обычно?
Прозаик кивнул.
Поэт посмотрел в окно и пробормотал:
— Укрыл туман усталый город серебром…
И что-то застрочил на салфетке.
— Давненько вас не было, — сказала официантка, кокетливо поглядывая на поэта.
Тот поднял голову, приосанился и заявил:
— Творил…
— Теперь без сил, — подыграл приятелю прозаик. — Нам бы покрепче да погорячей.
— Изумрудного чайку, — решил уточнить поэт. — Да с ликёром кофейку?
Девушка хихикнула и кивнула.
Поэт измерил официантку долгим взглядом.
Та помедлила и заявила:
— Скоро праздники. У нас полным ходом заказывают столики на 31-е.
Прозаик хитро прищурился. Намёк он понял.
— Будем, — кивнул поэт.
— Значит, — просияла официантка. — Столик вам оставить?
— Всенепременно, — подтвердил прозаик.
Словоохотливая девушка помчалась выполнять заказ, задорно цокая каблучками по плиточному полу.
— Постарались, — заметил прозаик. — Пол, как во дворце.
— Керамика, — уточнил поэт. — Не паркет. Но красиво. И ножки у неё такие …музыкальные. Цок-цок-цок. Ловка!
Прозаик пожал плечами. Оглядел зал. Поморщился и пробурчал:
— Посетителей что-то многовато.
Поэт кивнул.
… Народ в кафе приходил разный. По большей части амбициозный, а потому вели себя бесцеремонно — непредсказуемо, азартно, вызывающе.
В залах было шумно от словесных баталий, едких острот, дерзких ораторских выступлений, запальчивых дискуссий, жарких обсуждений «за глаза» и «в глаза».
Посетители ярко жестикулировали, кокетливо щурились, чванливо расправляли плечи и говорили… Говорили обо всём и ни о чём!
Такова уж атмосфера кафе «Парнас» — мира искусства. Там соперничали всевозможные чувства: наивность и притворство, искренность и коварство, гордость и предубеждение, честолюбие и высокомерие. Тут всё было игрой. И все носили маски. Каждый свою. Но маски эти были не постоянным атрибутом образа. Их меняли часто. Так уж заведено у людей, чьи профессии связаны с литературой, музыкой, театром, журналистикой, кино. А в кафе «Парнас» собирались именно такие люди.
Праздничные гирлянды весело подмигивали всем. Без исключения! Они создавали предновогоднее настроение. Обещали чудеса. Народ общался и «согревался» напитками покрепче. Шутил не в тему и хохотал до упаду. Завидовал чужой славе и критиковал мастеров. Выставлял себя напоказ и воровал идеи. Разочаровывался и влюблялся. Сплетничал, посвящая других в чужие секреты. Тихо творил, наблюдая за происходящим. Не умолкая, говорил и рьяно жестикулировал.
Кто-то предпочитал компанию. Некто искал уединения. Те, ЖАдно ЖДАЛИ новых знакомств и ощущений. Эти просто всё замечали. Как тот солидный господин с пышными усами, внешне напоминавший Марка Твена. Он задумчиво глядел в окно. Наверное, зарождался в великом уме замысел нового романа.
А за тем столиком черноволосый смуглый мужчина средних лет, потягивая мате, изучал толстенный литературный альманах. На столе лежала целая пачка литературных журналов и газетных статей, разных по содержанию и толщине. Можно было предположить, что мужчина — литературный редактор. Слишком вдумчиво читал он материал. И даже делал заметки красным маркером на страницах.
Неподалёку налегали на коньяк трое деятелей культуры, чередуя приличные тосты с неприличными анекдотами.
Возле дамы-вамп собрались поклонники. Дама читала! Что-то из своего. Раннего! Читала, закатив глаза, пуская сигаретный дым с ментолом.
— Ас-с-спириновые облака. В твоей руке моя рука, — выводила она, уносясь мыслями к маленькому острову с одинокой пальмой. — Хромая скамейка в парке. Даже в пургу мне душно и жарко. Чернильная лента в моих волосах. Прозрачная слеза в чужих теперь глазах.
Поклонники аплодировали.
— Откуда в неё умещается столько стихов? — пробормотал поэт.
— Дамочка без дна, вот и стихов в ней бездна, — пошутил прозаик.
Между тем дама жеманилась и читала, читала, читала.
Кофейная публика требовала ещё! На бис.
— Что за массовый гипноз? — дивился поэт. — Слова необъяснимые, непонятные, не сочетаемые. Может, поэтому притягательны? Поэтесса распиаренная. Слушатели внимают, хоть и не понимают. Просто не хотят показать, что «не в теме». А смысл? Зачем смысл, когда такое представление! Знакомые незнакомые лица. Взять хотя бы Краеугольникова. Надутый, как индюк. И стихи читает так же. Подумать только: недавно провозгласил себя непревзойденным новатором в области большой литературы. Что под этим подразумевается, Краеугольников не объясняет. Новатор и всё! Без комментариев.
Поэт вздохнул. Взглянул на прозаика. Тот хмыкнул: вижу. Чего уж там!
В данную минуту литератор с большой буквы ловко управлялся с планшетом и текилой.
— По-другому ему не пишется, — проговорил прозаик. — Раньше перо, чернильница и … вдохновение. Сейчас виртуальная сеть, соль, текила, лимон…
— Лайм, — уточнил поэт. — Всё, что требуется таким вот краеугольниковым для написания очередного шедеврального продукта.
— Жуть, — поморщился прозаик.
— Он в поэзию из рекламщиков пришёл. Хорошо, что не наоборот, — сообщил поэт. — Представляешь, у него, что ни строчка, то слоган!
— Не представляю, — отрезал прозаик. — Из поэтов в рекламщики тоже не представляю. «Поэзия — музыка Души», — писал Вольтер. Музыка Души, а не игра в рифмы!
— Самовлюблённая посредственность и поэзия несовместимы, — пробурчал приятель. — Только послушай этот краеугольниковский слоган: «Суши? Не гляди, а кушай!» А вот ещё: «Отмороженный бройлер — без гормонов и стероидов».
— Хватит, — взмолился прозаик. — Пощади! Этот Краеугольников недавно сборник стихов презентовал. Я послушал…
— … и чуть в обморок не упал, — предположил поэт.
— Не угадал, — обиженно заявил прозаик. — Я наслушался и депресснул. И до конца творческого вечера не досидел. Тихо так вышел. Но Краеугольников всё равно узрел и обиделся. Теперь не здоровается. Отворачивается при встрече!
— Знакомая ситуация, — сказал поэт. — Это ещё что! Ковальчикова эпиграммы строчит на тех, кто на неё косо смотрит. А Бабуров за басни принялся. Рифмы нет. Ударения ставит, как ему заблагорассудится. И слова! Что с ними вытворяет, слушать невмочь. Недавно пригласили на литературный кружок, так он там декламировал: «Летним утром какадуха шлягер пел мне прямо в ухо». Или вот ещё: «Привередливый мусью дарит дамам монпансью». А это из сборника приятеля его Коконашвилькина: «Я давно не ерундю. Так чудю, что всех затмю».
— Видел я