Купить

Меняю мужа на любимого. Алла Полански

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

Мне тридцать, и я уверена, что совсем не привлекательная, поэтому давно поставила на своей личной жизни жирный крест. Но вдруг появился красивый, синеглазый, самоуверенный парень – и устоявшееся, тихое существование летит ко всем чертям… Попытки напомнить себе, что он не просто на восемь лет младше, не просто протеже моего мужа, не увенчались успехом.

   Вся эта история похожа на бредовую фантазию. Бесполезно уверять себя, что можно задавить запретную любовь.

   Что это? Сон разума? Тогда лучше не просыпаться...

   

ГЛАВА 1

Лампочка на переговорном устройстве мигнула, и чуть искажённый техникой голос с придыханием сообщил:

   – Он!

   И совсем не от страха, а от тревожно-почтительного тона Светы, привычно раздражающего все семь лет, что мы работаем вместе, сжалось сердце. Внушительная стопка снимков сама выскользнула из рук.

   Секретарь боится «Ивана Грозного», что, впрочем, неудивительно: его боятся почти все. Если честно, все, кому по долгу службы или из каких-то иных соображений приходится общаться с великим режиссёром, известным продюсером Иваном Никоновым.

   Я нагнулась, неторопливо собрала фотографии, положила в ящик стола.

   От него всегда одни неприятности!

   По всем официальным документам мы до сих пор муж и жена, хотя по жизни виделись последний раз чёрт знает когда – несколько лет назад, на презентации, устроенной Академией кинобизнеса.

   Такое мероприятие никак нельзя пропустить! Читатели интересуются.

   Выбраковывая фотографии, ради интереса пересчитала кадры, на которых устроившийся на втором плане «любимый супруг» лобызает ручки и щёчки, обнимает, прижимает к себе молоденьких актрисулек. Противно! И безжалостно отправила в архив всю эту «лёгкую эротику».

   Нашумевшую историю нашего скоротечного брака давно сменили свежие сплетни киномира, и всё-таки как-то неудобно... ответственный редактор и фотограф-художник Мария Никонова помещает в журнале снимки этого...

   Дальше мне подумалось как-то уж совсем, ну очень неприлично… Про себя отметила, что у меня, похоже, психика не в порядке, но внешне лишь пожала плечами и сняла трубку:

   – Слушаю!

   Видимо, недовольный тем, что его заставили ждать, Иван прорычал:

   – Это я! – И поскольку я промолчала, ожидая скандала и по ходу дела быстро придумывая достойный ответ на предполагаемый хамский выпад, он подышал в трубку и сменил тон, сахарным режиссёрским голосом – режиссёры почти всегда плохие актёры, переигрывают – проворковал: – Привет, малыш! Как дела?

   – Хорошо.

   Какой смысл долго отвечать на обычный знак вежливости? Вот была бы потеха, вздумай я поделиться с ним своими проблемами и радостями!

   Соображая, чем вызван его почти заискивающий тон, мне захотелось улыбнуться, представив себе удивлённое блеяние в ответ на мои откровения.

   – Прекрасно, малыш! – констатировав сухой отклик, Иван слишком вкрадчиво проинформировал, что заставил меня тотчас внутренне сгруппироваться: – У меня к тебе просьба. Тут один мой знакомый, – он неопределённо хмыкнул, – просит, чтобы ты помогла его сыну. Понимаешь, мальчишка увлекается фотографией, но у него пока ничего не выходит.

   И, уже понимая, что сейчас он сбросит на мою голову какую-то проблему, я прошипела:

   – Чем?! – Но тут же отдёрнула себя: всё-таки, если отбросить его мотивации, Иван тогда оказался единственным кто хоть как-то заинтересовался мной, поддержал, скрасил мою никому не нужную жизнь. Потому совсем иначе, доброжелательно спросила: – Чем я могу помочь? – И сразу поняла, что вступительная часть, заранее отрепетированная, на тот случай, если мне возжелается слишком артачиться, окончена.

   Его голос утратил медовую сладость. Иван перешёл к делу, и, услышав знакомый, свойственный ему командно-повелительный тон, я сосредоточилась, чтобы не пропустить возможный подвох. Всем известно, что мой бывший – или всё же пока нынешний – супруг – большой специалист перекидывать свои проблемы и неприятности на чужие плечи...

   А тем временем он уже сообщил:

   – Этот... – видимо, хотел, как и всегда, ввернуть непристойность, но, вот чудо, сдержался, интонацией демонстрируя, что удивляется человеческой глупости, и презрительно бросил: – В общем, он в восторге от того, что ты делаешь! – без пояснений, гаркнул: – Ты должна с ним встретиться! Для меня это важно!

   Стараясь быстрее окончить разговор, я сказала:

   – Ладно!

   Но стоило только это произнести, он строго предупредил:

   – Только не вздумай его отфутболить! – и ещё раз грозно напомнил: – Для меня это важно! – после чего опять в своей манере рявкнул: – Будь здорова, малыш! – И первым повесил трубку.

   

ГЛАВА 2

Мне исполнилось четырнадцать лет, когда беззаботная и счастливая девчачья жизнь в один день изменилась, превратилась в кошмар, в постоянную боль, в тоскливое одиночество. Родители уехали всего на один день с друзьями к озеру, а итоге погибли в автомобильной катастрофе «при невыясненных обстоятельствах», как писали газеты. Старший брат матери, дядя Фёдор, сделал тогда всё, что смог, отдал меня, свою племянницу, в недавно открытую при восстановленном не без папиного участия монастыре школу-интернат для девочек. Что ещё требовать от сухого, как выжженная степь, старого холостяка с причудами, который по убеждениям, а может быть, из-за врождённого косоглазия ненавидел женщин, презирал брак. Даже в самую страшную минуту он не нашёл ни одного слова утешения для уничтоженной горем девочки.

   Я одна боролась с отчаянием, не подпуская, не впуская никого в исколотую, израненную сладкими детскими воспоминаниями душу. Учителя и одноклассницы жалели меня, в первое время пытались развлечь, только я ещё не научилась отличать искреннее сочувствие от жалости к слабым, поэтому не захотела принять помощь, не смогла разделить с ними своё горе.

   Услышав вопрос, просто произнесённое кем-то вслух своё имя, я горько рыдала, и, по предписанию школьного врача, меня оставили в покое, даже на уроках не спрашивали.

   Тихо отсидев положенные по расписанию академические часы, я запиралась в своей спальне, забывая поесть, рассказывая и пересказывая маленькому деревянному распятию на стене и подушке о своём горе. А когда девочки уезжали домой на каникулы, оставалась в интернате: мне некуда было ехать. Дядя Фёдор сам всю жизнь прожил в маленькой квартирке в пригороде, хотя, будучи известным адвокатом, мог позволить себе более приличное жильё. Ни разу за два года не только в гости к себе не пригласил, но и даже проведать не приехал.

   А потом появился он:

   – Проезжал мимо, заехал...

   Иван Никонов был деловым партнёром моего отца. Они вместе делали советское кино: когда СССР приказал долго жить, не растерялись, за копейки выкупили у родной киностудии вмиг ставшее ненужным, ничейным оборудование и выпустили первый рекламный ролик.

   Это было странное время быстрого обогащения единиц и массового обнищания почти всей разлетевшейся на пятнадцать кусков страны, и, желая быстрее, дороже продать товар, ещё невзыскательные хозяева фирм щедро платили изготовителям нехитрой рекламы.

   Отец продал машину, участок земли за городом, на который мама четыре года собирала деньги с папиных гонораров, и семейную реликвию – старую, прошедшую дорогами войны кинокамеру, подарок учителя.

   Ивану продавать было нечего, все знали, что заработанные деньги он на рестораны и подарки возлюбленным тратит. Но у него был талант, патологическая трудоспособность, масса идей, и папа, зарегистрировав общество с ограниченной ответственностью, из всех оставшихся без работы режиссёров выбрал его, по взаимной договорённости определил партнёру тридцать процентов прибыли.

   Через время, насмотревшись, как это делается в Америке, бизнесмены стали требовать «наворотов и прибамбасов», только отца это уже, к сожалению, не касалось, и сама я была тогда несчастной шестнадцатилетней девочкой Машкой, одиноко слоняющейся за монастырским забором.

   Меня совсем не обрадовал приезд дяди Вани, хотя девчонки, просто визжа от зависти, поведали, что информацией о нём, о его головокружительных проектах, скандальном разводе и бурных интрижках пестреют все местные газеты.

   Почти три месяца он по субботам приезжал в интернат.

   Программа не отличалась разнообразием: симпатичная недорогая вещичка в подарок, обед в ближайшем ресторане, прогулка по живописным окрестностям.

   Стояла зима, и мне было очень холодно медленно идти рядом с дядей Ваней по дорожке интернатского сада, сидеть в ресторане, вымученно улыбаться стеклянному окуляру камеры заиндевевшими губами.

   Сначала я постеснялась спросить, почему его друг-оператор, приехавший, как меня проинформировали, «за компанию», всё время снимает на камеру, требует, чтобы я выбежала навстречу к воротам, закричала: «Здравствуй дядя Ваня». Потом, через полчаса после того, как мы встретились и поздоровались, повернула голову и улыбнулась, перед камерой развернула привезённый подарок, громко поблагодарила за приезд. Я не выдержала и всё-таки спросила, и Иван объяснил, что хочет показать маленький фильм друзьям моих родителей.

   В школе эта тема была запрещена, при мне даже слова «мама» и «папа» из текстов в учебниках старались не произносить, но он не жалел, не сочувствовал, орал:

   – Соберись! Оператор ждёт! – жёстко прерывая потоки слёз, приказывал: – Улыбнись! – безразлично глядя в страдающие девичьи глаза, хорошо поставленным голосом говорил о моём отце, о маме, и я не забыла, перестала бояться своего горя.

   Странно, но именно эта жестокая терапия вывела меня из болевого шока, и, заполняя документы для получения паспорта, я вдруг до мельчайших подробностей вспомнила тот тёплый летний день.

   Папа читал газету за завтраком, потом поцеловал меня и весело сказал:

   – До завтра, Машенька!

   А мама улыбнулась, посмотрела на себя в большое зеркало в гостиной, покружилась в новом синем сарафане, и её юбка стала похожа на нарядный зонтик:

   – Не скучай, Машенька!

   Так уж повелось! Родители называли меня полным именем, как было записано в свидетельстве о рождении, редко, только когда хотели показать, что недовольны какой-то шалостью или плохой оценкой в школе. Мама и папа звали Машенькой, Машуткой, Машулей.

   В июле на традиционное торжественное богослужение, посвящённое дню иконы, давшей наименование монастырю, и приуроченный к этому дню усреднённый праздник совершеннолетия воспитанниц школы, съехались не только родители, но и бабушки, дедушки, братья, сёстры и другие родственники всех получающих от игуменьи паспорта девчонок. Лишь я никого не ждала. Давно, когда была маленькой, родители несколько раз возили меня на машине в большой колхоз на севере области и один раз – самолётом и автобусом в далёкую маленькую деревушку. Там безвыездно жили дедушки, бабушки – добрые, но, в общем-то, совсем чужие мне люди, и, получая от них письма, я отвечала: «У меня всё хорошо» – вежливо отказывалась от приглашения в гости.

   Дядю Фёдора тоже приглашать не стала и искренне обрадовалась приезду Ивана, который произнёс заранее отрепетированный, высокопарный спич о новом статусе девушек, привлекая всеобщее внимание, преподнёс первый в моей жизни фотоаппарат.

   Позже, много позже, просматривая старые газеты в домашней библиотеке – он собирает всё, что о нём писали, – я увидела себя на фото. Прочтя материал, узнала, что эти его посещения были частью хорошо продуманной рекламной кампании: «Иван Грозный с христианским милосердием посещает бедную сироту – дочь своего погибшего друга».

   Слава Богу, что это случилось потом, потому что тогда, в шестнадцать, меня бы это просто убило.

   

ГЛАВА 3

Он исчез почти на полтора года, а я вдруг увидела облака в небе, лунную дорожку на глади озера. Не стала общительнее – почувствовала, что ещё жива. Наверное, потому, что теперь была не одна, у меня был фотоаппарат.

   Всё время и карманные деньги, поступающие от дяди, уходили на плёнки, проявку, печать снимков. Я фотографировала всё, что видела: людей, животных, цветы и деревья, – была так занята, что кое-как сдала аттестацию и просто переползла в одиннадцатый класс, а во время последних, перед выпускными экзаменами, коротких весенних каникул снова приехал Иван.

   Поблизости опять снимали фильм, и он, презрительно кривя полные, красивые губы, показывал мне актёров без грима, картонные декорации, кино с изнанки, хвастливо рассказывал о своих планах, о своём новом «Мерседесе» и старинном гарнитуре в новом доме.

   У каждого возраста свой отсчёт прожитых лет. Девочке Маше дядя Ваня казался пожилым, если не старым, и она не могла сказать, что тоскует, просто иногда вспоминала взрослого человека, единственного, который ею интересовался.

   В восемнадцать я увидела, что в свои тридцать пять лет он высок, строен, привлекателен. Отнюдь не избалованная мужским обществом: девушки-одноклассницы, женщины-преподаватели, несколько лысых бородатых стариков учителей, – я влюбилась.

   В день рождения Иван подарил мне золотое кольцо с рубином, повёз праздновать в ресторан. Явно выпив лишнего, в такси по дороге обратно в интернат он начал ко мне приставать, но получил пощечину, за что обозвал идиоткой и пропал ещё на три месяца, однако напоминая о себе коротенькими записками и поздравительными открытками к праздникам.

   Интернат для девочек, пропитанный мечтами и разговорами о любви, многозначительный взгляд учительницы, вручающей пятый или шестой конверт с кинокамерой в золотом веночке над обратным адресом, – всё это было там необычно, пафосно. Я чувствовала, как растёт уважение, замешанное на откровенной зависти, и не заметила, как сама поверила, что эти письма не просто так, что они что-то значат.

   И когда Иван снова приехал, целый день ухаживал по всем правилам этикета, подарил цветы, повёз меня на премьеру своего фильма, а потом на обратном пути долго и нежно целовал мои руки, я просто млела от счастья.

   На торжественном молебне, завершившемся вручением аттестатов зрелости, и потом в ресторане, где подальше от монахинь родители устроили праздник для выпускниц, Иван в чёрном смокинге и белой, продуманно-небрежно расстёгнутой на две пуговки, чтобы продемонстрировать, привезённый из Парижа шейный платок, рубахе был красивее, желанней всех кавалеров-мальчишек.

   Весь вечер он не отходил от меня, легко, впрочем, не всегда попадая в такт, вёл в танце, после чего прямо на освещённой луной дорожке перед входом в ресторан, ловко опустившись на одно колено – ну просто Кларк Гейбл в фильме «Унесенные ветром» – сделал мне предложение.

   Я согласилась, решила, что это любовь. Замирая, ждала поцелуя, но его мокрые губы и пахнущий никотином язык стали первым большим разочарованием в моей любовной практике.

   Неожиданно приехавший дядя Фёдор долго объяснял, что семейная жизнь это:

   – ...Ну, ты понимаешь... и вообще...

   Не поняла, но твёрдо пообещала не подписывать никакие бумаги без его ведома. Как же сейчас я была благодарна дяде и за то, что сразу очень тщательно оформил брачный контракт, оговорив мои проценты с капитала фирмы, и за то, что не поленился, долго объяснял мне, тогда ещё восемнадцатилетней девчонке, права совладелицы.

   «Бедная сирота» оказалась не такой уж бедной: именно мне принадлежал по закону основной пакет акций студии, однако, если бы не предусмотрительность старого адвоката, восемь лет назад пришлось бы туго.

   Первая брачная ночь стала моим вторым большим разочарованием в любовной практике, затем последовали третье, четвёртое...

   Избалованный женским вниманием Иван был из тех мужчин, которые в постели думают только о своих удовольствиях, и, выслушивая его постоянные претензии, я смирилась, считала, что во всём виновата сама, долго рыдала, застав его в постели с какой-то актрисулей.

   Не я, а он устроил скандал, орал о моей неопытности, полной неосведомлённости, обвинял во фригидности и неумении идти навстречу пожеланиям мужа. Две недели во всех подробностях, от которых меня мутило, рассказывал, как ведут себя соискательницы на роль в его фильмах.

   Я вымолила для себя отдельную спальню на первом этаже, и муж практически перестал разговаривать со мной, брать с собой на приёмы и презентации. Единственное, что у меня осталось, – это фотография.

   Целыми днями я бродила по улицам и паркам, по вечерам тихо сидела в библиотеке, просматривая старые газеты и журналы: книг у него было мало, только те, где писали о нём и его фильмах. И много думала, думала… А однажды поняла, что совсем не этот самовлюблённый, самоуверенный красавец-мужчина фотоаппарат заставил в руки взять, научил меня тогда отвлекаться от страшных мыслей... Не он вовсе. Просто время пошло, и я повзрослела, гены заиграли…

   Спустя время пришло ещё одно озарение – я не люблю, никогда не любила мужа...

   Стараясь вырваться из тисков тоскливого существования, мне отчаянно хотелось начать жизнь сначала. Я строила планы побега из опостылевшего дома, собиралась снять для себя квартиру, но супруг каждый раз, уточнив, что у меня нет образования, ехидно улыбаясь, сообщал о вакансиях горничных и сиделок.

   Сразу после пышной свадьбы Иван стал прозрачно намекать на то, что не поскупился, пригласил, кажется, всех «делающих кино» в городе:

   – Только для того, чтобы доставить тебе удовольствие, дорогая! – и потом всё время бурчал: – Твоё платье с презентации... Женское бельё подорожало... Эти туфли, которые я купил тебе... – и, кажется, сто раз: – Расходы на твоё бесполезное увлечение фотографией превосходят мои финансовые возможности!

   На всякого мудреца довольно простоты! Иван так привык упрекать меня за расточительность, что однажды во время банкета, посвящённого новой работе студии, на которую не мог прийти без своей законной супруги, заметив в моих руках фотоаппарат, вынес семейные разборки на всеобщее обсуждение.

   Это был «господин Случай»! Штатный фотограф престижного журнала попал в аварию, не приехал, и присутствовавший на презентации редактор предложил мне показать свои снимки.

   Эта работа понравилась, и я приняла решение, впервые потребовала малую часть принадлежащих мне по закону денег.

   Купила офис, сумела переманить высокими гонорарами двух известных журналистов и хорошего редактора, и сегодня, через восемь лет, у меня был свой журнал, который нравился публике. С первого дня я предоставила свободу сотрудникам в их профессиональных вопросах, не лезла в литературную часть, но фотографии были только мои.

   Иван как ни в чём не бывало явился на праздник, устроенный по случаю выхода первого номера журнала. Он с гордостью обнимал меня перед камерами и даже сказал несколько напутственных слов, а когда мы остались наедине, без возражений принял информацию, что за фотостудией оборудована маленькая квартирка, где я собираюсь жить.

   «И вот теперь, за много лет, что мы знакомы, Иван впервые снизошёл до просьбы... – подумала я, оторвавшись от воспоминаний, представила себе подростка с наглыми глазами и пожала плечами. – Посмотрим, что за мальчик...»

   Через час Света доложила:

   – Мария Александровна, звонит Игорь Барсов.

   – Кто это может быть? – судорожно перебирая в голове имена, взяла трубку.

   – Здравствуйте, Мария Александровна! – пророкотал приятный баритон.

   – Здравствуйте!

   Я напрягла память, уверенная, что уже где-то слышала эту фамилию, и уже пожалела, что взяла трубку. Нужно было, чтобы секретарь сначала выяснила, кто он. В это время на другом конце провода с нажимом произнесли:

   – Уважаемый Иван Никонов сказал, что я могу позвонить прямо сейчас! Когда вы сможете меня принять?

   – По какому вопросу? – машинально спросив, тотчас сообразила: «Ничего себе мальчик! Хитрая сволочь этот Иван! Знает же... поэтому и сказал «мальчик»... – И раздражённо повела головой, услышав:

   – Я занимаюсь фотографией и хотел бы…

   – Через десять минут у меня совещание! – перебила «мальчика» и снизила тон, извиняясь: – Прошу прощения, но и после обеда я договорилась смотреть натуру…

   Я надеялась, что он поймёт, ну хотя бы даст мне время подготовиться к встрече, но «мальчик» резко сообщил:

   – Я бы хотел поехать с вами! – и, предупреждая, пообещал: – Я не буду мешать.

   Не придумав, как отказать, я недовольно буркнула:

   – Ладно! – надеясь, что разговор окончен, открыла рот, чтобы произнести: «До двух!» – но он не собирался прощаться, поинтересовался:

   – Где вы обедаете? – и, не дождавшись ответа, предложил: – Мы могли бы пообедать в … – Он назвал дорогой ресторан в двух шагах от моего офиса. – Вы расскажете мне, что собираетесь смотреть, тогда я меньше буду мешать во время съёмки.

   Я готова была завизжать от возмущения: это чёрт знает что! Но Иван просил...

   – В час десять! – прошипев в ответ, зло бросила трубку.

   

***

Совещание закончилось без десяти час.

   Заскочив в квартиру, я быстро расчесала волосы, затянула их в тугой узел на макушке, привычно отвернувшись от большого зеркала, в прихожей: смотреть не на что! Серый брючный костюм и бледно-серая блузка почти мужского покроя, никаких украшений, туфли на низком каблуке... Маленькая серая мышка...

   Хотя мама говорила, что я к себе несправедлива: длинные чёрные волосы, отпущенные на волю, ложатся тугими локонами на узкие плечи, зелёные глаза подглядывают из чёрных ресниц, изящный греческий нос, резко очерченные довольно крупные губы… Но, увы, всего метр пятьдесят пять! Просто мелочь по современным стандартам!

   Всё это в сочетании с крепкой фигуркой, наделённой всеми выпуклостями и вогнутостями, присущими женщине, вполне могло бы привлечь не одного поклонника, но я – эти чёртовы девичьи школы – стеснялась мужчин и, помня свои «большие разочарования», грубо отгоняла каждого, кто хотел выйти за грань деловых отношений.

   Мир кино – одна большая деревня. То, о чём ещё не написали профессиональные сплетники-репортёры, поведает, чтобы развлечь гостей, хозяйка на званом ужине, а уж то, что осталось за рамками всеобщего обсуждения, оговорят дамы за чашечкой кофе, а мужчины, которые сплетничают не меньше женщин, – за стаканом виски, бренди или вульгарной водки.

   Да и кому охота связываться со скандалистом Иваном Грозным?

   Дежурная шутка: «Иван! Твоя жена неприступна, как Брестская крепость!» – продержалась рекордный срок – почти полгода.






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

129,00 руб Купить