Литейный проспект. Александр Панин

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1 - Не ждали
• ГЛАВА 2 - Для любви не названа цена
• ГЛАВА 3 - Разборки
• ГЛАВА 4 - Семейное соревнование
• ГЛАВА 5 – Встреча и мерседес
• ГЛАВА 6 - Пристанище
• ГЛАВА 7 - Перекройка
• ГЛАВА 8 - Под откос
• ГЛАВА 9 - Трудности переезда

АННОТАЦИЯ

Распределение в Ленинград. Армия. Тяжелое ранение. У жены открывается писательский талант. Медицинская практика. Жизнь на грани развала страны.

***

– На Литейном, прямо, прямо,

   Н. Агнивцев

ГЛАВА 1 - Не ждали

- Мы вроде заявок не давали, - с сомнением сказал начальник отдела кадров, смотря больше на Таню, скромно стоявшую за Сережкой. – Девушка, вы ко мне?

   - Нет, я вот с мужем.

   - С мужем, - задумчиво повторил начальник и снял телефонную трубку. – Анна Петровна, зайдите ко мне пожалуйста.

   Через час Сережка в легком обалдении говорил жене:

   - Вот видишь, Та́нюшка, как у нас пока удачно все складывается. Сейчас пойдем в общежитие, посмотрим комнату, а потом отправимся в центр, погуляем и заодно поищем квартиру.

   - Ну да, - отвечала скептически настроенная Таня. – С окладом в сто двадцать рублей, который тебе пообещали в КБ, особо не разбежишься. И надолго ли хватит нашей подушки безопасности?

   - Если мы шиковать не будем, то на несколько лет, - стал доказывать Сережка. – Но нам ведь надо всего год продержаться. Даже если ты не найдешь работу. Тем более, что я, скорее всего, на этот год перейду на казенный кошт.

   Таня горестно вздохнула.

   - Ничего, Та́нюшка, зато потом… И вообще, ты же в Ленинграде, как я и обещал. И будешь жить лучше многих. И это я тебе тоже обещаю. Радуйся, Та́нюшка!

   - Я радуюсь, - сказала Таня так печально, что Сережка внимательно посмотрел на подругу.

   - Да что с тобой? Тебя что-то гнетет?

   - Я тебе потом скажу, - уклонилась от ответа Таня. – Не буду же я распространяться здесь, в толпе народа.

   Дальнейшая прогулка превратилась для Сережки в сплошное мучение. Его подруга была чем-то озабочена и это сразу сказалось на Сережке. Ему уже было не до красот Невского проспекта. И, главное, он никак не мог понять, потому что не знал причин, вызвавших изменение настроения Тани. Одно он знал точно – всякая несущественная мелочь на веселую, живую Таню совершенно не влияет. Вот Сережка и мучился, пытаясь понять, что же такого произошло экстраординарного. Но так и не понял. А Таня молчала. У Сережки даже аппетит пропал, хотя ранее он хотел после прогулки по Невскому отужинать в каком-нибудь приличном ресторане.

   - Танюш, ты как насчет поужинать? – спросил он. – Не возиться же нам на кухне, хотя там она точно есть.

   - Что-то не хочется мне сидеть в ресторане, - призналась Таня. – Как и на кухне возиться. Давай возьмем сухпаем и поедим в комнате.

   - Я боялся тебе предложить то же самое, - обрадовался Сережка. – Думал, вдруг девушке хочется шампанского с фруктами, грома музы́ки и танцев. А тут я с колбасой и портвейном.

   - Да ну тебя, - хихикнула Таня. -–Вон гляди, как раз «Север». Давай возьмем торт. Только за кипятком все равно придется идти на кухню.

   - У меня есть походный кипятильник из проволочного сопротивления, - сказал Сережка.

   - Сережик, ты гений.

   - Я знаю, - скромно ответил Сережка.

   Ужин в маленькой комнатушке, выделенной в общежитии семье Бардиных, был не хуже, чем в ресторане. Ну, за исключением музыки и танцев. Было и шампанское и фрукты, купленные на якобы колхозном рынке. Мясные закуски, правда, были холодными, потому что здесь даже Сережкин кипятильник был бессилен. Но обошлось. Чай вскипятили в литровой банке из-под маринованных огурцов, которыми удачно закусывали коньяк. Ну, типа, кому шампанское, а кому коньяк. В общем, за ужином засиделись до одиннадцати часов и встали из-за стола слегка отяжелевшими и опьяневшими. Поэтому, по обоюдному согласию сразу легли, даже не убирая со стола.

   Койка была узкой, в отличие от домашней почти трехспальной. Но им хватило. Таня уютно пристроилась на Сережкином плече и тут Сережка спросил:

   - Танюш, ты ничего не хочешь мне сказать?

   - Может завтра? – неуверенно произнесла Таня.

   - А чего тянуть-то, - удивился Сережка. – Или ты не уверена, что мне понравится?

   - Да нет, это я так, - Таня повозилась, пристраивая голову, чтобы видеть собеседника.

   - Слушай, Сережа, мне вот все покоя не дает наше последнее приключение. Я уже неделю над этим думаю. Вот скажи мне, как на духу – почему ты стал меня защищать, рискуя жизнью. Меня ведь могли только изнасиловать, а вот тебя запросто могли и убить. Я понимаю, что ты меня любишь, но, Сережа, я же капризная, своенравная, неуравновешенная и все время попадаю сама и подставляю тебя в непростые ситуации. А тут еще и угроза смерти. Поверь, я знаю, что это такое. Так почему?

   Сережка непритворно вытаращился.

   - Счастье моё, ты думаешь, что говоришь? Да как ты только могла? Чтобы я тебя… Тебя! Бросил! Да я ради тебя!,.

   Таня приподнялась на локте. На щеках блестели дорожки слёз.

   - Сереженька! Я ни в коем случае в тебе не сомневалась. Я просто пытаюсь понять, что тобой двигало. Только ли любовь к красивой девушке или, прости, право самца на самку (Сережка фыркнул). А оно вон как.

   - Дура ты, Танька, - с досадой сказал Сережка. – А еще умная.

   - Дура, - согласилась Таня. – Но дура пытливая. Ты не обижайся пожалуйста, - Таня поцеловала его в подбородок.

   - Ну как на тебя можно обижаться, - Сережка никак не мог успокоиться. – Но тогда уж встречный вопрос. Вот за что ты меня любишь? – Сережка заторопился. – В том, что ты любишь я не сомневаюсь.

   - Я тебя просто люблю, мой Сережка, - сказала Таня, шмыгнув носом. -Не за что-то, - она прерывисто вздохнула. – Хотя и есть за что.

   После небольшой паузы, посвященной ласкам и поцелуям, Сережка сказал:

   - Послушай, Та́нюшка, а тебе не кажется, что у нас постоянно идет дискуссия на тему кто кого больше любит и по какой причине?

   - Ну да, - ответила Таня. – И скажу, что мне, например, такие разговоры очень нравятся. Особенно, когда ты говоришь, что меня любишь.

   - А разве недостаточно раз сказать, что любишь и больше не повторяться. Потому что, как, по-моему, так любовь, вернее, степень ее каждый день не меняется и может, скажем, с прежней интенсивностью продолжаться год, а то и больше. Вот через год и можно сказать, мол, я тебя люблю, но как-то немного меньше.

   - Да как ты можешь так рассуждать? – ужаснулась Таня. – Любовь – материя тонкая и может быть разрушена и неосторожным словом или движением. Поэтому подтверждать ее нужно ежедневно.

   - А тебе не надоест каждый день выслушивать, как я тебя люблю?

   - Мне не надоест, - заверила Таня. – Только, конечно, иногда надо менять слова и интонации. Подчеркиваю – иногда. А тебе разве неприятно слышать, что я тебя люблю?

   Сережка подумал и ответил, что да, приятно. Но с другой стороны, слова от частого употребления тускнеют и стираются. И может быть само чувство остается по-прежнему ярким и насыщенным, а вот слова, его обозначающие, становятся привычными и на них уже мало обращают внимание. Теперь задумалась Таня.

   - Знаешь, - сказала она наконец. – Давай подождем какое-то время. Скажем, год. И посмотрим, будут ли соответствовать слова чувству.

   - А как ты чувство измеришь? Теми же словами? Нет ведь объективного контроля.

   - Ну и ладно, - сказала Таня, целуя мужа. – Как говорят, если что непонятно – ложись спать.

   И на следующее утро начались трудовые будни. Сережка близко познакомился с «сепаратистом» конструкторского бюро – выделившемся из механического отдела начальником сектора автоматики.

   - Но я вроде как механик, - недоумевал Сережка.

   - Фигня, - энергично ответил начальник. – Мы сектор молодой и у нас всякие специалисты есть. А вот чистых автоматчиков нет. Так что пойдет и механик.

   Но сначала Сережку усадили в предбаннике перед проходной и наказали сидеть здесь пока компетентные органы не проверят его подноготную, начиная с роддома.

   - Потому что в анкете ты указал, что родился в Нижне-Амурской области, - сказал начальник. – А значит, вполне можешь быть японским шпионом. Шучу.

   И Сережка просидел целый день, поняв, что чувствуют заключенные. Вместе с ним сидели еще двое, одна из которых девушка. Оба местные после ЛИТМО. Они познакомились, и девушка искренне недоумевала, как выпускник Астраханского ВУЗа попал на столь престижное предприятие. Сережка только таинственно улыбался и говорил:

   - Места надо знать.

   После работы Тани дома не оказалось, а Сережка хотел похвастаться тем, что он уже автоматчик. Через час Тани еще не было, и Сережка начал тревожиться. Когда стало смеркаться, тревога выросла и оформилась. Вся беда была в том, что Сережка не знал, куда бежать, потому что у Тани было много путей. Тогда он отправился на автобусную остановку из города, от которой была видна еще и трамвайная остановка. Четверть часа стояния оказались просто невыносимыми, и Сережка стал ходить десять метров туда и десять метров обратно. Сначала он хотел негодную девчонку попросту отшлепать, но, по мере того, как вокруг темнело, мысли его стали приобретать все более трагичную окраску. Сережка в конце концов так себя накрутил, представляя свою нежную красавицу валяющуюся окровавленной на грязном асфальте, что готов был бежать к телефону и обзванивать милицию и больницы. О моргах он старался не думать.

   И тут со скрежетом затормозил пришедший из города трамвай и из передней двери второго вагона выбежала совершенно живая и не окровавленная Таня. Не заметив Сережку, она бросилась через улицу к общежитию. Мчащийся автомобиль затормозил с визгом шин по асфальту буквально в метре от нее и высунувшийся из кабины водитель обложил ее отборным матом. Таня, казалось, не обратила на него никакого внимания, стремясь к заветной цели.

   Сережка сначала растерялся и удивленно сказал: «Таня?», но через пару секунд заорал: «Таня!» и бросился следом. Улицу он перемахнул в момент. Хорошо, что машин не было. Впрочем, их наличие его бы не остановило.

   - Таня-а!

   Девушка остановилась как будто на что-то налетела, повернув к подбегающему Сережке немного испуганное лицо. А Сережка, подбежав, схватил ее в охапку.

   - Я заблудилась, Сережка, - пробормотала Таня ему в шею.

   Но Сережка не слушал ее. Он сжимал девушку в объятиях так, что та только попискивала и непрерывно повторял:

   - Танька! Танька! Танька!

   - Господи! – вырвалось у Тани. – Да ты плачешь, Сереженька. Не плачь, родной мой. Со мной ничего не случилось. Я просто заблудилась.

   Это событие, по сути, рядовое, так потрясло обоих, что Таня, если уходила из дома одна, старалась к Сережкиному возвращению с работы быть дома. А если надо было задержаться, она это специально оговаривала.

   С квартирой все разрешилось самым странным образом.

   - Сережа, - после этого сказала Таня. – Тебе не кажется, что Ленинград поворачивается к нам своей мистической стороной?

   - Может быть, может быть, - задумчиво ответил Сережка.

   А произошло все до банальности просто и в то же время загадочно. Во время своих блужданий по городу, как она сказала, с целью знакомства с ним, Таня встретила в Летнем саду пожилого мужчину. Пожилых мужчин, тем более такого интеллигентного вида, Таня совершенно не опасалась и поэтому немного пококетничала, когда тот обратился к ней, стоящей перед скульптурой Нереиды.

   - У меня такое ощущение, девушка, что вы послужили моделью скульптору.

   - Вы что же, считаете меня настолько древней? – Таня обмахнула щеки опахалом ресниц.

   - Ой, нет… - делано испугался мужчина. – Вы юны и прекрасны. Просто похожи… И я подумал…

   Таня повернулась, чтобы уйти.

   - О не уходите, - заторопился мужчина. – Постойте. Вы так похожи на мою дочь, какой она была, - мужчина отвернулся и Тане показалось, что на его щеке блеснула слеза.

   - Она умерла? – мягко спросила Таня.

   - О нет, - словно испугавшись, сказал мужчина, но тут же словно потух. – Но ей немного осталось. Вот хочу отвезти ее в Израиль. Может там…

   - Онкология, - догадалась Таня.

   Мужчина кивнул.

   - Четвертая стадия. Местные врачи не отказываются, но, мне сказали, что надежд нет. Простите, я не представился, - мужчина церемонно приподнял шляпу. – Яков Абрамович.

   - Таня, - Таня порозовела, потому что с ее платьицем реверанс явно не получался, не стоило и стараться.

   - Какое чу́дное имя.

   Таня порозовела гуще. И ей вдруг захотелось помочь. Не мужчине, хотя он интеллигент и в шляпе. Его дочери. Таня сама была такой дочерью и ей не светил Израиль, где, может быть, могли помочь. А вот Сережка, она уверена, не откажется. Особенно, если она попросит.

   - А вы знаете, Яков Абрамович, я знаю человека, который сможет помочь вашей дочери.

   Мужчина посмотрел на Таню недоверчиво.

   - Не верите? – Таней овладел не присущий ей азарт. – Два с половиной года назад мне давали три месяца жизни. У меня была четвертая стадия. Я готовилась умереть… - из уголка глаза выкатилась непроизвольная слезинка и Таня вытерла ее ладонью, - извините.

   Мужчина молчал, глядя на нее расширившимися глазами. Потом вроде как решился.

   - И что?

   - Прошло два с половиной года, и вы сравниваете меня с Нереидой.

   - Я слышал, - признался мужчина, - что бывают случаи самопроизвольного исцеления.

   - Может быть, - не стала спорить Таня. – Но я веду статистику и у меня уже пять подтвержденных случаев из пяти.

   - Но кто этот кудесник? – мужчина схватил Таню за руку. – Ой, извините, - и руку тут же убрал.

   - Мой возлюбленный, - сказала Таня и в голос ее скользнула нежность, - и муж.

   - Где он?! Едем к нему! – потом в голосе появилась неуверенность. – А он согласится?

   - Если я попрошу – согласится, - уверенно заявила Таня, вовсе такой уверенности не чувствуя.

   Сколько раз Сережка предостерегал ее от знакомств на улице и скоропалительных обещаний. Но Таня почему-то знала, что на этот раз она не промахнулась и надеялась донести это до Сережки. Вспомнив Сережку, Таня опять улыбнулась уголком губ.

   - Он сейчас на работе и будет где-то полшестого. Так что подъезжайте к этому времени. Запишите адрес. А я, извините, поеду, - Таня повернулась и удалилась быстрым шагом.

   Мужчина что-то пытался сказать ей вслед, но Таня не остановилась.

   Сережка вышел за двери КБ по звонку, создавая у работающего народа иллюзию того, что он мужественно сидит на месте в ожидании невесть чего. Он надеялся, что народ донесет эту иллюзию до начальства. Он вышел, предвкушая Таню, и вдруг заметил ее, стоящую рядом с проходной. Он привычно уже испугался, но тут же обругал себя паникером – Таня была цела и невредима и, судя по ее безмятежному лицу, ничего и не случилось.

   Оказывается, случилось.

   Волнуясь и краснея, Таня пересказала ему разговор в Летнем саду.

   - Та́нюшка, - укоризненно сказал Сережка. – Я же просил тебя не разговаривать с первым встречным, хоть он сто раз выглядит интеллигентом в шляпе. Да хоть и в очках. А тем более давать обещания и адрес. Тебя же некому защитить. А я далеко.

   - Но, Сережа! – умоляюще воскликнула Таня. – Я больше чем уверена, что на этот раз мой собеседник именно тот, за кого себя выдает и он говорил истинную правду. Чувство у меня такое.

   - Чувство у нее, - проворчал Сережка уже спокойнее. – Пойдем, посмотрим на твоего визави. Нет, ты иди сзади.

   Недалеко от центрального подъезда общежития стояла серая «Волга» и какой-то мужик, действительно в шляпе, стоя рядом, озабоченно крутил головой, вглядываясь в толпу народа, идущего от заводской проходной к остановкам автобуса и трамвая.

   - Это он, - шепнула сзади Таня.

   Сережка окинул внимательным взглядом и мужика, и пустую «Волгу», и, насколько можно, окрестности. Вроде ничего подозрительного он не заметил и сказал Тане:

   - Ну пойдем. Познакомишь нас. Но потом моментально домой.

   Таня сразу как-то ощетинилась.

   - Не пойду я домой, Сережа. Если надо будет ехать – я с тобой. И не уговаривай меня. Если что – надо быть вместе.

   Сережка посмотрел на нее как будто увидел новую Таню.

   Они подошли к стоящей машине. Мужик, увидев Таню, жутко обрадовался.

   - Я уж подумал, что никто не появится, а вы, Таня, меня просто успокаивали. Я ошибался. Простите меня. А это, надо полагать, и есть ваш целитель?

   - Ну я не целитель, - скромно сказал Сережка. – Просто иногда у меня получается помочь людям.

   - Но для целителя вы слишком молоды, - с сомнением сказал мужик.

   Сережка хотел ответить, что его способности не зависят от возраста, но тут вмешалась Таня:

   - Когда он меня вылечил, - сказала она, нахмурясь, - он вообще был еще мальчишкой.

   - Да, конечно, - повинился мужик. – Простите, пожалуйста. И давайте уже поедем.

   - Не торопитесь, - сказал Сережка и Таня, собиравшаяся что-то сказать, послушно замолкла. – Сначала давайте обговорим условия.

   - О, я понимаю, - заторопился мужик. – Гонорар…

   Сережка поднял руку.

   - Гонорар здесь совершенно не при чем. О нем и речи не идет. Мне необходимо знать, куда мы едем и начальные сведения о больной: возраст, диагноз, наличие инструментальных объективных данных.

   - Но зачем это вам? – растерялся мужик, да и Таня посмотрела удивленно.

   - Ну местообитание и возраст – это, скорее, для статистики, - Таня понятливо кивнула. – А вот диагноз и результаты анализов для контроля лечения. Должен же я сравнить «до» и «после».

   - Разумно, - пробормотал мужик. – Ну ваше любопытство я могу удовлетворить прямо сейчас. Живем мы на Мойке, - он вымученно улыбнулся. – Недалеко была квартира Пушкина. К сожалению, не в нашем доме. Возраст пациентки – девятнадцать лет. Остальное в бумагах… я их не помню, но они есть.

   Сережка кивнул «едем» и посмотрел на Таню. Та отрицательно покачала головой, и Сережка вздохнул.

   Мужик засуетился и распахнул перед ними заднюю дверцу.

   Трехкомнатная квартира, похоже, являлась частью чего-то большего. Но давно. С тех пор она перестроилась, обжилась, но все равно казалась какой-то неполной, хотя и большой. Больная девчонка лежала в самой дальней комнате и просто терялась в огромной ее кубатуре.

   - Проходите, проходите, - суетился хозяин, снявший шляпу и пиджак и превратившийся в пожилого человека с совершенно неинтеллигентными манерами.

   Полной противоположностью ему была, похоже его супруга. Высокая и полная, но не тучная она и двигалась соответственно и больше помалкивала. А на Таню и Сережку косилась с большим подозрением. Звали ее неизвестно как, но хозяин называл ее Самойловной. Был в квартире еще один обитатель – абсолютно рыжий молодой человек. Но он вышел, поздоровался и тут же исчез. Хозяин даже не успел его представить.

   Больная девчонка выглядела очень плохо. По расхожим представлениям, краше в гроб кладут. И взгляд у нее не выражал ничего. Она смотрела мимо Сережки, мимо Тани, а уж наверно отец ввел ее в курс дела и в ее взгляде должна была надежда присутствовать. Хоть проблеск. Яков Абрамович (он представился) внес картонную папку с завязками.

   - Вот здесь все, - сказал он.

   - Тань, - Сережка кивнул на папку, и Таня тут же извлекла из сумочки свою толстую тетрадь.

   Она подняла глаза на Сережку. Сережка поднял глаза на Таню. И они одновременно опустили ресницы, словно связывая себя невидимой нитью. Сережка посмотрел на отрешенное личико больной девушки, на ее густейшие темно-медные волосы и решительно взял ее за запястья. Таня отметила время.

   Через четырнадцать минут она сказала:

   - Сережа, время.

   Сережка разорвал контакт, благодарно кивнув Тане, и посмотрел на больную. Девочка больной уже не выглядела. Она выглядела очень худенькой и очень усталой. Но в глазах уже зажегся огонек, мертвенно-бледные щеки порозовели, а на бесцветных губах заиграла слабая улыбка.

   - Вы кто? – прошелестела она.

   - Я старик, - сообщил Сережка. – А Танечка – старуха. Хоттабычи мы.

   Девочка тихо-тихо засмеялась и протянула Сережке невесомую ручку.

   - Лена.

   Но тут ворвались предусмотрительно удаленные родители и почти синхронно брякнулись на колени перед Сережкой.

   Сережка отбивался изо всех сил. Он был красноречив и категоричен. Ничего не помогало, пока не вмешалась молчавшая до этого Таня. Ее деловой и несколько холодноватый тон как-то сразу отрезвил и упорядочил.

   - Еще ничего не закончено, - сказала она. – Мы повторим сеанс, - она взглянула на мужа, и Сережка показал ей три пальца, - через три дня. За это время повторите анализы. Биопсию, конечно, не успеете, да и не надо. Машину за нами пришлите туда же в восемь вечера, - тут Таня улыбнулась. – Как раз успеем поужинать. И подскажите как отсюда доехать до нашего общежития. А то мы совсем не знаем Ленинграда.

   - Что вы, Танечка, - Яков Абрамович всплеснул руками. – Конечно, я вас отвезу.

   Прощание с взаимным расшаркиванием заняло еще минут пятнадцать.

   Оказавшись у себя в комнате, Таня обняла мужа.

   - Прости, Сережка, опять я втравила тебя в приключение.

   Однако раскаяния в ее голосе не слышалось.

   Действие, которое Таня назвала приключением, имело далеко идущие последствия. Первое, и может быть самое главное, они приобрели верную и на все готовую младшую подругу. Лена училась на втором курсе ленинградского университета, на филологическом и ей, благодаря Сережке, не пришлось даже год пропускать, потому что к первому сентября она была здорова. Лена не клялась в преданности, но, встречаясь, смотрела на Сережку таким обожающим взглядом, что Таня начала беспокоиться. Тем более, что девушка была красива. Таню успокаивало только одно – Сережка кроме нее никого не видел.

   Семейство Соколовских вообще считало себя в неоплатном долгу. Особенно после того как Сережка отказался от гонорара.

   Трехкомнатная квартира оказалась на четвертом этаже дома на Литейном. Яков Абрамович страшно извинялся, что этаж оказался таким высоким и, тем более, рядом с Большим Домом. Но Сережка его успокоил, заметив, что под фонарем, как правило, не ищут. Когда они зашли в квартиру, Таня с визгом повисла на шее у Сережки. И тут же уселась писать письмо родителям, чтобы похвастаться. Дело в том, что Таню, считая ее в дуэте главной, что вполне соответствовало действительности, пристроили методистом в городской отдел народного образования.

   - И не благодарите, - отмахнулся Яков Абрамович. – Это было слишком легко.

   Ну и кроме всего прочего Тане (ну не Сережке же) практически без очереди достался новенький «Жигули» - тройка. Можно сказать, даром, потому что переплата в пять тысяч – это даром.

   - Вот и плюс от соседства, - сказал Сережка после того как поносил по квартире на руках радостно визжащую Таню (как мало, однако, человеку надо для счастья). – Теперь машину можно спокойно оставлять на улице и гараж не нужен.

   После всех этих радостей Таня успела еще до первого сентября слетать в Астрахань и уволится. Когда Сережка провожал ее в Пулково, и они традиционно стояли, молча обнявшись, пока не пригласили на посадку, он думал, что подруга пробудет в Астрахани, как минимум, неделю. Ну надо же сходить по всем родителям и посетить всех подруг. И всем рассказать, как уютно она в Ленинграде устроилась. Ну, девчонка же. Однако телеграмма от Тани пришла уже через два дня. Не веря себе, Сережка схватил такси и рванул в аэропорт. А по дороге накрутил себя так, что, встретив жену, тут же принялся ощупывать ее на предмет выяснения, где болит.

   - Что ты меня лапаешь, Сережка? – смеясь, отбивалась Таня, а на недоуменный вопрос, мол, что же тогда так рано, ответила коротко. – Соскучилась.

   Примерно через неделю после приезда Тани Сережка, вернувшись после работы, застал на кухне Ленку. Они с Таней потребляли чай с вареньем и болтали. Сережка стал отцовским конкурентом по части потребления материных запасов варенья. Отец явно не справлялся, потому что мать варила варенье в ужасающих количествах. Таня прихватила с собой трехлитровку, но это почти не сказалось.

   Увидев Сережку, Ленка махнула ему ложечкой.

   - Привет, Хоттабыч! Уделишь мне несколько минут?

   - Жалуйся, - сказал Сережка, усаживаясь на диван в комнате, которую они числили гостиной.

   - Понимаешь, Сережик, - Ленка села верхом на стул напротив (Сережку она называла по-всякому, а вот Таню только Татьяной Александровной), - у нас в бурсе случилась эпидемия.

   Ленка лицом дала понять, что она не шутит и дела в бурсе серьезные.

   - Надеюсь, у вас не инфекция? – спросила примостившаяся рядом с Сережкой Таня.

   Ленка мотнула темно-медной гривой.

   - Не, у нас онкология.

   Таня вздрогнула и прижалась к Сережке, а тот обнял ее левой рукой за талию и притянул ближе.

   - Я же теперь у себя авторитет, - продолжала Ленка. – На меня в первые дни даже смотреть приходили. И теперь вдруг вспомнили. В общем, ко мне за три дня пришло три человека. Две девчонки и пацан. Девчонки с четвертого курса, а пацан с пятого. Я им ничего не обещала, - заторопилась Ленка, глядя предельно честными глазами. – Я только сказала, что поговорю с посредником. Сережик, ну ты можешь? Жалко же ребят.

   - Я могу, - медленно сказал Сережка. – Но, сама понимаешь, я не благотворитель, поэтому лечение у меня – платное. Но тарифа, как такового, нет и каждый платит сколько найдет нужным.

   - А как же я? – удивилась Ленка.

   - А ты особый случай, - сказал Сережка и больше ничего не добавил, а прижавшаяся к нему Таня сказала. – Особый, особый.

   В результате Сережку за три вечера выжали досуха и Таня, причитая, довезла его до дома и доволокла до лифта. Потом он уже сам по стенке добрел до дивана и тяжело рухнул.

   - Не нравятся мне такие методы лечения, - сказала Таня. – Ведь еще немного и ты сам себе не поможешь.

   - Ну у меня есть ты, - проскрипел Сережка. – Ты ведь всегда и время отметишь, и спасешь, и поможешь, и вообще я три тысячи заработал. И теперь нам вполне хватит на полгода.

   - Три тысячи, три тысячи, - сварливо проговорила Таня. – Зачем мне деньги при больном муже?

   - Ну, Танечка, - примирительно сказал Сережка. – Я же уйду в армию и меня не будет целый год. А квартиру ты что, будешь из своей зарплаты оплачивать? А машина ежели сломается? А есть-пить надо. А обувку новую справить. Ну ты же красивая девочка. В лохмотьях что ли будешь ходить?

   - Ну и похожу, - пробурчала Таня. – Тем более, что красивая. Хотя это ты придумал.

   - Ничего я не придумывал, - загорячился Сережка и даже приподнялся на диване отчего Таня всполошилась и бросилась его укладывать. – У любого спроси. Во. Звонок. Вот сейчас и спроси.

   В квартиру ворвалась Ленка и бросилась к лежащему Сережке.

   - Ну ты, Сереженька, волшебник. Прямо святой Иорген какой-то. Только честный.

   - Не мельтеши, - строго сказала Таня. – Сядь и доложи по порядку. И вот твой процент за посредничество.

   - Чего это? – удивилась Ленка. – Я же не за деньги.

   - А я за деньги, - значительно сказал Сережка. – У нас пока не коммунизм. И неизвестно, будет или нет. Бери, глупая девчонка. Всякий труд должен быть вознагражден.

   - Ладно, - сказала Ленка. – Еще и глупой назвал. Сколько? Ну ни хрена!

   В устах нежной рыжей девушки последнее словосочетание выглядело особенно пикантно.

   - Так вот, - сказала Ленка, когда разобрались с деньгами. – Бурса гудит. У нас же как в деревне, все всех знают. Не МГУ все-таки. Ну вот, значит, девчонкам все сочувствовали, а тут появляется такой Сережа и исцеляет неизлечимую болячку. Все эскулапы в трансе, девчонки рвутся отблагодарить, и я даже знаю, как, и поэтому пристают ко мне, потому что адреса не знают. Так что, Сереж, сказать? – и Ленка хитро улыбнулась.

   - Я тебе скажу, - пригрозила Таня. – Мигом патлы повыдергиваю.

   - Ой, Татьяна Александровна, - Ленка схватила себя за рыжий хвост. – Не надо патлы. Они мне дороги как память. И вообще это была шутка. Я знаю, что столько народу даже великий Сережа не потянет.

   - Откуда тебе знать? – повелась Таня.

   - Так у него вся энергия небось на тебя уходит, - прищурилась рыжая оторва.

   Таня хотела было вскипеть и действительно выдрать рыжие патлы, но потом подумала:

   - А ведь действительно, Сережка же кроме меня никого не замечает. Значит, права рыжая, - и она благожелательно улыбнулась Ленке.

   - Не ссорьтесь, деффки, - запоздало вякнул Сережка с дивана.

   Таня подсела к мужу и погладила его по щеке. Тот немедленно поцеловал ласкающую ладошку. Таня подметила какими глазами смотрела на него Ленка.

   - У тебя есть еще что-нибудь? – небрежно спросила Таня, не отнимая руки. – Или ты просто выразить восхищение зашла?

   - Да? – заинтересовался и Сережка.

   - Восхищение я выразила, - сказала Ленка. – Но у меня есть еще. Ко мне же не только излеченные подходили. У меня вообще создалось впечатление, что я тамошняя полуклиника. В общем, пользуясь этим, я заявила страждущим, что великий целитель пользует только тех, у кого болезнь в принципе неизлечима. И в дополнение к уже поименованному: гипертонию, сердечную недостаточность и церебральный паралич. Ну, может еще цирроз. С остальным к участковому. Я правильно поступила?

   - С одно стороны да, - сказала Таня, сделав знак Сережке. – А с другой, откуда у студентов перечисленные тобой недуги?

   - Э-э, Татьяна Александровна, - сказала Ленка. – Студенты не в вакууме живут. У них есть родители и прочие родственники. А у тех друзья. И вот им как раз эти болячки и присущи.

   - Ты не филолог, - сказал Сережка. – Ты управление медицинской статистики.

   - Думаешь? – озаботилась Ленка. – Может действительно перейти в мед? Папаня мне устроит.

   - Переходи, - пожала плечами Таня. – Тебе же в армию не идти.

   И как накликала.

   Сережка периодически заходил в общежитие, где оставался прописанным, чтобы посмотреть пришедшую на его имя почту. Ив конце сентября почту таки получил. Почта называлась «повестка», в коей предписывалось явиться, иначе… Жену Сережка решил пока не посвящать. Чего зря девушку расстраивать. А вдруг у него обнаружится какой-нибудь недуг, не позволяющий полноценно отдать долг. Хотя Сережка, имея Дар, обеспечил в первую очередь себе излечение от всех мыслимых недугов. Но надежда умерла, практически не родившись и Сережка вышел из стен теоретически солдатом.

   Робкий намек начальству ничего не дал – Сережка не был незаменимым специалистом. Строго говоря, он еще вообще специалистом не был. Идти с этим к Якову Абрамовичу почему-то не хотелось совсем, хотя Сережка не сомневался, что у того бы нашлись рычаги. Особенно если прознает Ленка. Пришлось ставить в известность жену, которая немедленно ударилась в слёзы.

   - Та́нюшка, но ведь войны нет, - попробовал уговаривать ее Сережка.

   - Глупый, - отозвалась шмыгающая носом Танюшка. – Кто здесь говорит о войне. Я тебя год не увижу.

   - Боишься, что забудешь? – попробовал пошутить Сережка.

   Вместо ответа Та́нюшка опять залилась слезами и Сережке пришлось носить ее на руках по всей квартире и говорить разные слова прежде чем она успокоилась.

   А вот Ленка, узнав, что кумир убывает на год, развила такую бурную деятельность, что ее пришлось тормозить. Ну еще бы, она, пользуясь неопределёнными рассказами Тани, решила применить к себе Сережкин Дар для изменения своей внешности. Сережка с Таней ее дружно отговаривали, ну красивая же девочка. Но та зеркалу и друзьям не верила. И вот теперь…

   В общем, в конце октября Сережка благополучно отбыл. На вокзале его провожала безутешная жена и не менее безутешная Ленка, которая даже получила возможность кумира на прощанье поцеловать. Отчего у нее едва не поехала крыша. Сережка с Таней так и простояли, обнявшись, до самой отправки. Таня что-то шептала ему в шею – Сережка не слушал. Он впитывал Танино тепло, Танину нежность, Танин аромат. Он впитывал Таню. И этого должно было хватить на целый год. Ощущая под ладонями вздрагивающее от беззвучных рыданий Танино тело, Сережка с тоской думал о пополнении запасов.

   Поезд пошел на юг. У сопровождающего Сережка узнал, что их довезут до Кишинева, а уж там… Что будет там сопровождающий не говорил. Но Сережка знал, что скажет, потому что дорога длинная, а ему будет скучно. В принципе он попал в неплохую компанию. Таких, как он, страдающих отсутствием военной кафедры, набралось на целых две секции. Было с кем и о чем поговорить. Впрочем, до вечера Сережка ни с кем и ни о чем не говорил, переживая и беспокоясь за жену. Он все время думал, что без него с ней обязательно что-нибудь случится и от невозможности помочь делалось ужасно тоскливо.

   А когда поезд добрался уже до Бологого, он вдруг вспомнил Вознесенского и его строки о том, что сердца забывчивых женщин не забудут… И это очень укрепляло после того как наше всё заявил, что сердцу девы нет закона.

   Он же не знал, что его радость, его счастье, его любовь – Танька плачет на кухне после рюмки коньяка из его запасов, а ей вторит, кто бы мог подумать, всегда веселая и словно бы удивленная, что ей удалось в буквальном смысле выбраться из могилы, Ленка, тоже хватившая рюмку. И Танька рассказывает подруге историю их с Сережкой любви, а Ленка заливается пуще прежнего.

   - Он пришел к нам в девятом классе. Он был совершенно невидный. Наверно самый невидный из всех пришедших. Если бы я тогда знала… Представляешь, еще четыре года счастья. А мнение окружающих мне уже тогда было абсолютно безразлично, - Танька налила себе еще рюмку, выпила ее, прислушалась к организму, удовлетворенно кивнула и занюхала рукавом.

   И только тогда налила подставленную Ленкой рюмку.

   - А дальше? – жадно спросила Ленка, которую уже начало развозить.

   - Ну Сережка рассказывал, что полюбил меня сразу, еще на линейке. Мне это было странно, потому что я, если чем и выделялась, то только ростом. А уж красотой… - Таня махнула рукой и посмотрела на бутылку.

   - Татьяна Александровна, но ты ведь очень красивая, - Ленка говорила медленно и веско.

   - Это все Сережка, - сказала Таня. – Так я продолжу.

   - Подожди. Так Сережка все-таки занимается пластикой? Что ж вы меня отговаривали?

   - Тебе-то это зачем? – удивилась Таня. – Ты и так красавица. А вот я была далеко не красавицей. Но Сережа мне потом сказал, что милее меня не видел. Наверно все-таки он мне льстил.

   А Ленка все никак не могла успокоиться. И что-то бормотала про себя, не прислушиваясь к тому, о чем говорила Таня.

   - Два года, - говорила Таня. – Два года он смотрел на меня, когда я выходила к доске. Я ощущала этот взгляд физически. В нем было неприкрытое восхищение и мне было невыразимо приятно. Но за два года мы не сказали друг другу ни слова. А после выпускного он пропал, и я его больше не видела до того самого вечера в пединституте. Ей-богу, это было прекраснейшее и мистическое явление. Вообще-то это потом я его так охарактеризовала. А так стою я в толпе и никому до меня нет дела, как, впрочем, и мне до них. Ну ты знаешь, как чувствует себя человек, у которого часики тикают.

   Ленка заторможено кивнула. Она уже перестала бормотать насчет пластики, ожидая, что Таня все равно расскажет.

   - А тут, смотрю, Сережка с Васькой идут. Ваську-то я знала, как облупленного- мы с ним знакомы с первого класса, а вот Сережку я узнала с трудом. И меня как толкнуло. Я живо вспомнила его восхищенный взгляд и мне опять захотелось напоследок его испытать. Я прекрасно понимала, что это нереально, я изменилась (в худшую сторону), он изменился (в лучшую), но остановиться уже не могла. И я окликнула его. Сережка остановился и стал осматриваться, и тогда я помахала ему. В его глазах мелькнуло сомнение, и я поняла, что восхищенный взгляд мне не светит, но отрабатывать назад было поздно. А потом он пошел меня провожать и все время посматривал с сомнением. Видать, изменилась я действительно сильно. И тогда я набралась смелости, хотя, казалось, терять мне было нечего и спросила любил ли он меня тогда, еще в школе. И когда Сережка честно ответил «нет», я чуть не упала от нахлынувшей вдруг тоски. Понимаешь, такое ощущение, что стоишь на помосте, на шее петля, а из-под тебя выбивают еще одну досточку.

   - Ой, Танька, - Ленка, не заметив, как назвала подругу, прижала ладошки к пылающим щекам.

   Таня словно не заметила реакции подруги.

   - А потом он уточнил свое «нет». И ты знаешь, мне не только досточку на эшафоте обратно вставили, но и петлю ослабили, и я наконец-то смогла нормально вздохнуть. Когда же пришли ко мне на квартиру, началась сплошная мистика. Но, опять же, это я потом поняла. А сначала я Сережке сказала, что умираю. Я – умираю. И меня тогда поразила его реакция. Я даже испугалась сначала. Мелькнула мысль, что он решил воспользоваться моим бедственным положением. Мелькнула и погасла. Он обнял меня так бережно… Я наверно только из детства такое помню. Мамины объятия… Его поцелуи были нежны как касание крыльев бабочки.

   Таня зажмурилась и из-под век выскользнули две слезинки.

   - И я отчетливо слышала его голос: «ты только живи, Танька, ты только живи», хотя потом Сережа меня уверял, что он молчал. А потом он ушел. И тут началось вообще необъяснимое. Понимаешь, я вдруг забыла, что я больна, что я вообще-то нахожусь при смерти. Мне вдруг стал интересен Сережка как мужчина и я покраснела наверно до самых пяток. А потом я заснула сном младенца. И вот я живу с тех пор. Понимаешь, я Танька Трунова – обычная девчонка из предместья, вдруг становлюсь возлюбленной лучшего парня в мире, переезжаю в Ленинград, в роскошную квартиру, обзавожусь машиной и у меня в подругах будет одна из красивейших девушек Ленинграда, - Таня подмигнула зардевшейся Ленке. – Я конечно еще в школе мечтала о принце, но никак не думала, что принца будут звать Сережкой.

   Таня взяла бутылку, с сомнением посмотрела на нее и подняла глаза на Ленку.

   - Хватит, Тань, - сказала та. – Сопьемся ведь. Вернется Сережка через год и застанет тут двух алкоголичек. Ты же обещала мне еще историю любви рассказать.

   - Расскажу, - пообещала Таня. – Только не сегодня.

   - Тогда я пойду, пожалуй.

   - Куда ты пойдешь, пьяная? Темно на дворе. Оставайся ночевать. Только домой позвони.

   И потекли для Тани дни без Сережки. Первое время она все делала автоматически по заведенному ранее порядку: вставала по будильнику; делала предписанную Сережкой зарядку (она вообще старалась придерживаться его рекомендаций); выпивала свой утренний кофе с бутербродом (два тостика с пластинкой сыра между ними) и шла на службу. В отделе, состоящем из нескольких женщин, на нее смотрели с пониманием (и откуда только прознали) и работой особо не грузили. Мужчины, на которых бы производила впечатление неординарная Танина внешность, отсутствовали и ей не надоедали. Казалось, что такая размеренная жизнь вполне Таню устраивает. По крайней мере, никаких желаний на ее лице не проявлялось.

   Однако через месяц Таня сорвалась. Она с трудом добрела после работы до дома, сжимая губы и слепо глядя перед собой, а дома, сбросив только туфли, упала на кровать и разрыдалась, измочив слезами покрывало и подушку. И сквозь всхлипы прорывалось только:

   - Сережка, Сережка. Я не могу без тебя.

   Сережка появился на следующий день, и Таня уверовала в свою колдовскую исключительность. Она вышла из здания ГорОНО в толпе женщин и не сразу заметила стоящего в стороне аккуратного солдатика. Зато он заметил ее и тихо позвал:

   - Та́нюшка.

   Это слово взорвало всегда спокойную Таню так, что шарахнулись в испуге народнообразовательные дамы. Таня уронила сумочку (между прочим, с зарплатой), завизжала столь пронзительно, что задребезжали стекла и бросилась на солдатика, обхватив его руками и ногами, для чего ей пришлось задрать практически до пояса узкую юбку. А целовала она его столь упоенно, что шедший по другой стороне улицы военный патруль, остановился и разинул рты.

   - Танька, моя Танька, - только и успевал вставлять Сережка между вихрем поцелуев.

   - Учитесь, салаги, - сказал мичман двум матросикам и патруль потопал дальше.

   На четвертый этаж Сережка внес Таню на руках. Он бы сейчас и двух Тань внес. Таня прижималась и рыдала от счастья. Даже не успев закрыть входную дверь, Таня принялась стаскивать с Сережки шинель.

   - Ну, Та́нюшка, - пытался втолковать ей Сережка. – Солдат пришел с фронта. Он грязен. Ему бы сполоснуться.

   Таня ничего не желала знать, попутно сбросив на пол пальто и расстегнув юбку. Когда они, путаясь от нетерпения в одежде, добрались до спальни, на Тане остался только лифчик, а на Сережке казенные бязевые кальсоны. Они рухнули на кровать, лифчик полетел в сторону, повиснув на бра, кальсоны отправились следом. Таня взвыла диким зверем, и они потерялись друг в друге.

   Сережка пришел в себя первым. Таня лежала рядом как мертвая. Гримаса наслаждения искажала прекрасное лицо и если бы не хриплое дыхание, вырывавшееся из сведенных губ…

   - Счастье мое, - позвал Сережка.

   Танины черты помягчели, и она с трудом подняла веки.

   - Ты, Сережка, варвар какой-то.

   - У меня давно не было Тани, - смущенно сказал Сережка

   - А если бы у тебя ее не было полгода? – поинтересовалась Таня и даже приподнялась на локте, повернувшись на бок.

   - Трудно сказать, - задумался Сережка. – А давай проверим. Вот приеду через полгода.

   - А раньше нельзя? – робко спросила Таня.

   - Боюсь, что нет, - ответил Сережка. – Я и этот-то отпуск получил совершенно неожиданно – вылечил жену начальника погранотряда. Ну, она мне и устроила.

   - Как же? – удивилась Таня. – Она же только жена.

   - О-о, - засмеялся Сережка. – После того, как я над ней поработал, они поменялись ролями.

   Сережка натянул кальсоны (Тане нравилось, когда он в них бродил по квартире) и отправился на кухню. И скоро оттуда донесся его возмущенный голос.

   - Татьяна, чем же ты питаешься? Ну как дитё, ей-богу! Как же тебя одну оставлять?

   - Сереженька, не надо меня оставлять одну. Я не могу одна. Мне для жизни обязательно ты нужен.

   Сережка затих на кухне. Потом вышел и молча стал одеваться.

   - Куда ты, Сережа, - Таня выскочила из-под одеяла, как была голая, с распущенными волосами похожая на необычайно красивую ведьму. – Я с тобой.

   - Куда ты со мной? Вот так и пойдешь? Ты посмотри, юбка порвана, пальто без пуговиц. Подожди меня. Я быстро. До Невского добегу – отоварюсь.

   - Чего тебе бегать? – резонно возразила Таня, в темпе одеваясь. – Сейчас на машине сгоняем.

   Сережка загрузил тачку так, что она стала цеплять брюхом асфальт. В гастрономе очень удивлялись. Дома Сережка забил холодильник всем скоропортящимся, а остальное сложил в угол. Тане было сделано строгое внушение, и она кивала, соглашаясь. Впрочем, Сережка посмотрел на нее с сомнением и вздохнул.

   - Та́нюшка, ты меня хоть немного любишь?

   Таня неприкрыто изумилась.

   - Как ты можешь, Сережа, такое спрашивать? Да я…

   Сережка не дал жене изложить все обстоятельства и свою концепцию и спросил:

   - Так почему же ты не хочешь меня дождаться и моришь себя голодом? Из этого я делаю вывод, что ты меня больше не любишь.

   Таня аж задохнулась и в ее глазах появились слезы. Танины слезы были для Сережки хуже острого ножа, но на этот раз он решил держаться.

   - Ты представь, что я на фронте, а вокруг война. И твоя задача, как жены, дождаться меня. А для этого надо питаться и стойко переносить тяготы мирной жизни. Вроде несложно, да?

   Таня завороженно кивнула.

   - Я постараюсь. Но, Сережа, когда тебя нет рядом, у меня совершенно теряется смысл жизни. Я даже не задаю себе вопроса зачем мне нужно то или иное действие – я его просто не делаю.

   - Таня, может быть возьмем домработницу, чтобы она тебе готовила. И вообще, когда дома есть живой человек…

   - Да не беспокойся, Сережа, я как-нибудь продержусь.

   - А о ком же мне беспокоиться, радость моя? – удивился Сережка.

   Оставшиеся четыре дня Сережкиного отпуска мелькнули и пропали. Бабы в отделе на следующий день после приезда Сережки удивлялись тому, как мгновенно похорошела их сослуживица. Хотя, казалось, куда ей было дальше хорошеть. Просто у нее глаза засветились и румянец на щеках появился. И из недоступной и даже надменной она стала доброй и приветливой.

   Поезд уходил вечером. Таня держалась за Сережку словно он был единственным человеком в этом мире. Да так наверно для нее и было. Рядом, обнимая обоих, стояла Ленка. Все трое молчали. Проходящие по перрону люди косились. Никто ж не думал, что бело-золотая и темно-медная вместе с русым близкие родственники. Наконец лязгнула сцепка и вагон тронулся.

   - Пойду я, девчонки, - сказал Сережка.

   Таня подняла залитое слезами лицо.

   - Помни, Сереженька, я люблю тебя!

ГЛАВА 2 - Для любви не названа цена

В конце лета Сережка получил телеграмму, подписанную Ленкой.

   - Если сможешь, приезжай. С Таней неладно.

   Сережка после своего незапланированного отпуска, который спонтанно произошел сразу после окончания курса молодого бойца, с трудом смог восстановить доверие более молодых товарищей. Командиру погранотряда, отчитывавшемуся на месте только перед своей женой, которую боготворил, было все, что ниже безразлично. Его попросили – он приказал, а вот Сережке потом пришлось отдуваться. И ведь не скажешь, что благодаря его усилиям, тридцатилетняя женщина, прочно стоявшая одной ногой в могиле, теперь похожа на двадцатилетнюю девочку, потому что тайны такого рода Сережка хранил свято. Поэтому приходилось зарабатывать авторитет другими способами. Тем более, что красивая жена командира отряда взяла себе за правило появляться на заставе, куда направили Сережку после прохождения КМБ. Тем более, что застава находилась в городе, где располагался штаб отряда, и обслуживала пункт пропуска. Ну, то есть, ехать там было всего ничего. На заставе, понятное дело, никто с женой командира ссориться не захотел. Ну, во-первых, жена командира, а во-вторых, женщина она была красивая и приятная в общении. Так что все офицеры, даже женатые, тотчас делали стойку. Ее муж во вверенные части наезжал редко, и супружница веселилась как хотела.

   Просьба предоставить ей Сережку для беседы сначала вызывала недоумение, потом стала вызывать многочисленные сплетни, а когда выяснилось, что они действительно беседуют – опять недоумение. Выяснилось, что Ирина Николаевна окончила Астраханский педагогический институт и у Сережки с ней появилась новая тема для разговоров. Благодаря жене, Сережка изучил подробности тамошнего учебного процесса и с легкостью поддерживал разговор. А когда выяснилось, что Сережкина жена оканчивала тот же ВУЗ и к тому же болела той же болезнью, то они себя почувствовали чуть ли не родственниками. Ирина Николаевна осторожно справилась у Сережки, надолго ли хватает его воздействия. Сережка задумался, высчитывая. Женщина напряженно ждала.

   - Жена у меня уже три с половиной года, как излечена, и рецидива вроде не замечено. Но я не могу про нее говорить с достаточной степенью уверенности, потому что контакты с ней (тут Сережка покраснел) происходят довольно часто, - Ирина Николаевна понятливо кивнула. – И еще одна девушка в Ленинграде со стажем почти в год. Там никаких последствий. В Астрахани было еще пять эпизодов. Но оттуда я, сами понимаете, сведений не имею. Поэтому от неустойчивого положения и вынужденных частых переездов статистика не наработана. Но вы, Ирина Николаевна, не беспокойтесь, я вам перед отъездом проведу профилактический сеанс, который всяко даст гарантию не меньше чем на год. И потом рекомендую проверяться не реже раза в год. Ну а ежели что, приезжайте, адрес мой вам известен.

   Между нечастыми посещениями супруги командира отряда Сережка тянул службу, как и все солдаты. Особенно неприятно было летом в жару торчать у шлагбаума, обозначающего границу, в парадной форме. Впрочем, Сережка сподобился так подежурить всего только три раза. Все-таки в пограничники брали в основном умных офицеров и их коллективный разум все же постиг секрет популярности рядового Бардина среди жены командира погранотряда. А что, Сережка не отказывался. Правда, связь с женой командира категорически отрицал. Но офицеры и не настаивали выводить их отношения на чистую воду, считая, и не без основания, что это личное дело рядового Бардина. Но эксплуатировать Сережку начали по полной программе, давая вместо платы разные мелкие послабления. Ну на какие были способны по службе тамошние лейтенанты.

   Сережку его привилегированное положение в казарме, на плацу и, собственно, в пункте пропуска никак не устраивало, потому что ему надо было содержать дом и жену. И хоть медицина в СССР была бесплатна, но ненавязчиво ознакомленный с экономикой капитализма во сне Сережка нашел-таки выход и пошел к замполиту. Замполит все-таки считался человеком широких взглядов, не зацикленным только на знании уставов.

   - Товарищ капитан, - начал Сережка. – Вы ведь замполит?

   - Ну да, - подтвердил удивленный капитан, не знавший на данный момент чем себя занять.

   - А значит вы вхожи в местные властные кабинеты, - констатировал Сережка.

   - Вхож, - не стал отрицать капитан.

   - Вот. И туда же вхожи главврачи всех больниц города.

   На этот раз капитан не стал ничего говорить. Он просто ждал продолжения. Ну Сережка и не стал ходить вокруг да около, как это принято у замполитов. Он объяснил, что главврачи не простые администраторы, а поневоле в курсе всех своих больных кроме совсем уж бесперспективных (как в плане финансовом, так и в плане «медицина бессильна»).

   - Как это в финансовом? – встрепенулся замполит (ну ему по штату положено).

   - Ах, бросьте, - отмахнулся Сережка. – Как будто вы не знаете.

   В общем, к концу беседы замполит был готов и проникся. А так как денег ему хотелось (а это был не грабеж, а вполне себе гуманитарная акция. Ну почти…), то уже через день Сережка был приглашен (приглашен!!!) для эксперимента в центральную городскую клинику (во масштаб). Сережка явился вполне легально. С замполитом. Правда, тот был по гражданке. Наверно не хотел светить форму. Сережке представили сильно потертого мужичка с лицом желтого цвета. Мужичка ради эксперимента переправили в отдельную комнату. Присутствовали двое в белых халатах.

   - Гиппократы хреновы, - мрачно подумал Сережка и потребовал последние результаты анализов.

   Белохалатники заворчали, виданое ли дело – шарлатан, а еще что-то требует. Сережке терять было особо нечего, а вот матерный словарный запас был у него богатым. Больной мужичок даже глаза открыл, а белохалатники засуетились. Замполит же посмотрел уважительно. Бумаги доставили в момент. Сережка бросил взгляд. Диагноз был записан большими буквами – цирроз печени. Сережка взялся за запястья больного, поручив замполиту следить за временем.

   Через пятнадцать минут желтизна у мужичка исчезла и Сережка сказал:

   - На сегодня всё. Обследуйте его тщательно. Мы с товарищем капитаном придем завтра. Может быть понадобится второй сеанс. Но это маловероятно.

   На обратном пути замполит спросил:

   - Но как?

   - А хрен его знает, - честно ответил Сережка. – Оно как-то само получается.

   К августу Сережка скопил тысячу. Замполит получил столько же и готов был Сережке ноги мыть и воду пить. На сколько ободрали благодарных родственников эти якобы врачи не хотелось и думать. Восемьсот рублей Сережка отправил жене, себе оставив двести. Возвращаться домой поездом ему как-то не хотелось. Отмазать Сережку от нарядов замполит наверно мог, но, видать посчитал, что Бардину и так слишком много внимания уделяется. И Сережка дежурил на пункте пропуска, парясь в парадной форме и в сапогах, разглядывая чистеньких иноземцев, которые, вот незадача, были и без сапог, и без формы. Среди них были и девушки, но вот они эстету Сережке совершенно не нравились, потому что он мысленно прикладывал их к эталону Таньке. И все они без исключения до эталона не дотягивали. Сережка даже подумал, что жить в Европе в таком окружении явно не фонтан. И начинал думать, как он вернется в Ленинград и как его встретит его любовь. Ну и естественно, проигрывал разные варианты встреч: тихая романтичная; громкая экспрессивная ну или что-то между ними. И везде присутствовала его Та́нюшка. Ее солнечная улыбка, ярко-синие большие глаза в опахалах ресниц, бело-золотая волна шелковых волос. А грудь, талия, бедра, ножки. Ее танцующая походка и обволакивающий голос.

   Сережка вздрагивал, но виденье не рассеивалось. Мало того, оно становилось реальным, и Сережка почти физически ощущал прохладу ее тонких рук и нежные лепестки губ. После такого виденья Сережка обычно старался позвонить домой и услышать пусть и далекий, но такой родной голос.

   - Та́нюшка, - шептал он. – Та́нюшка, - и когда выходил из будки на переговорном пункте, глаза его были мокрыми.

   И в такой вечер у него можно было попросить что угодно. Сережка был тих и светел как пустая бутылка.

   И в один из вот таких вечеров его настигла Ирина Николаевна. Тоже желавший попользоваться представившемся случаем замполит вынужден был отступить, все-таки статус любимой жены командира отряда был намного выше, чем у замполита одной из многочисленных застав. Сережка лежал поверх одеяла (ему было можно) и мечтательно таращился в потолок. Та́нюшка виделась ему в легком белом платьице, волосы сияли и переливались на солнце… И тут в грёзы вломился голос дневального, который, умерив громкость, чуть ли не вкрадчиво просил рядового Бардина выйти наружу (Ирина Николаевна, как правило, в казарму не заходила).

   Ирина Николаевна ждала его на скамеечке места для курения, откуда тут же рассосались травившие байки дембеля (уезжать домой последними им очень не хотелось, а жена командира отряда могла устроить это, не напрягаясь. Она, правда, ни разу не устраивала, но ведь могла). Она была очень взволнована.

   - Сережа, - женщина даже встала. – Помоги, пожалуйста.

   Сережка в своем романтическом настроении готов был помочь кому угодно. Ну а уж тем более красивой женщине. Он прекрасно помнил свой внеплановый отпуск и, хотя приказ исходил от командира отряда, Сережка отлично сознавал чьих рук (вернее, не рук) это дело. Он даже не спросил, кому понадобилась его специфическая помощь. Ирина Николаевна сказала сама. Хотя, глядя на нее, можно было и догадаться. Но Сережка как-то был далек от этого.

   - Сереженька, - женщина неожиданно заплакала, и Сережка нахмурился – он не выносил женских слез (его Таня, к примеру, никогда не плакала от боли или обиды, а только от счастья или при разлуке). – Сереженька, он попал в больницу. У него инфаркт и врачи говорят, что обширный и… в общем, надежд мало, Сереженька.

   - Муж попал? – спросил Сережка, до сих пор пребывающий под магией общения с Таней.

   - Какой муж? – Ирина Николаевна даже плакать перестала. – Да что этому бугаю сделается.

   - А кто же тогда? – Сережка проявил полное непонимание, потому что он как раз и был счастливым мужем.

   Ирина Николаевна замялась. Сережка посмотрел на нее внимательно.

   - Ирина Николаевна, вы же знаете, что мне можно говорить абсолютно всё. Из меня даже при помощи детектора лжи ничего не вытащить. И женщина решилась.

   - Сереженька, это мой любовник, - и она опять заплакала.

   - М-да, - сказал Сережка. – Ну что ж. Дело-то житейское. Придется мне идти в самоволку. Я так понимаю, что вам не стоит светиться, выбивая мне увольнительную.

   Ирина Николаевна печально кивнула.

   - Тогда, значит так. Ждете меня через час на машине у дальнего угла. И найдите какую-нибудь гражданскую одежду. Только учтите, что командир в полтора раза шире меня.

   - За кого ты меня считаешь, Сережа? – обиделась Ирина Николаевна.

   - Я просто предупреждаю, - ровно сказал Сережка.

   Через час он лихорадочно переодевался на заднем сиденье «Жигулей».

   - Едем, - сказал Сережка, аккуратно складывая форму.

   Медсестра стояла насмерть у дверей реанимационной палаты. На шум прибежал дежурный врач. Вдвоем они стали теснить Ирину Николаевну. Она вырывалась и плакала. О Сережке, который тихо стоял у стенки, все забыли. И он потихоньку приоткрыл дверь и скользнул в палату. В палате лежали двое, и Сережка вначале растерялся, а потом усмехнулся и ухватил за запястья крайнего, предварительно взглянув на часы. Через четверть часа Сережка вывалился из палаты. В коридоре шла настоящая битва. К обороняющейся стороне присоединилась толстая санитарка и они с трудом сдерживали напор Ирины Николаевны. Все четверо обалдело уставились на Сережку. Сережка же по стенке побрел на выход.

   - Ирина, идемте, - прохрипел он.

   Ирина Николаевна, выглядевшая довольно неблаговидно, со все еще обалдевшим видом, догнала его шаркающего ногами вдоль стенки и взяла под руку. Они уже спустились на два марша, когда Сережка, немного придя в себя, сказал:

   - Все в порядке, Ирина Николаевна. Только там их было двое. Сами понимаете, выходить обратно и спрашивать который ваш не было резона, и я обслужил обоих. Послезавтра скажите мне о результатах, может быть понадобится корректировка.

   Женщина посмотрела на него внимательно, а потом прислонила к стене и, приподнявшись на носках, поцеловала в губы.

   - Спасибо, Сереженька, - прошептала она. – Я все для тебя сделаю.

   - Пустое, - пробормотал Сережка. – Я понимаю, любовь и все такое…

   Женщина вздохнула и, опять взяв его под руку, повлекла вниз.

   Через день Сережку опять вызвали из казармы. Он только что вернулся с наряда и устал как собака. Но дневальный сказал, что к нему пришла какая-то красивая женщина и Сережка, ругаясь про себя, опять стал натягивать сапоги. Это оказалась Ирина Николаевна. Женщина просто сияла и улыбка, как она ее не загоняла внутрь, все равно прорывалась. Сережка с опаской подумал, что вот заметит начальник заставы и донесет в верноподданническом угаре. Или не донесет?

   Ирина Николаевна схватила Сережку за руку и прижала к своей щеке. Сережка растерянно оглянулся – двое дембелей, курившие невдалеке, старательно таращились в другую сторону. Офицеров, слава богу, видно не было. Дело в том, что солдатам было наплевать на взаимоотношения их товарища с офицерской женой и они может быть только порадовались бы. А вот офицеры – дело другое. Им карьеру строить надо. Конечно и среди них попадаются странные люди с гипертрофированным понятием о чести и совести. Но как приятно открыть командиру глаза на предосудительное поведение его супруги с каким-то странным срочником.

   - Ирина, - сказал Сережка. – Ради бога, выражайте свои чувства не так открыто. Как я понял, у вас все хорошо. Вот и ладно.

   Ирина Николаевна тоже оглянулась, смутилась и, помедлив, спросила:

   - Сережа, почему ты мне помогаешь?

   Сережка очень удивился.

   - Ну как же… Вы же меня попросили.

   - Потому что я жена командира, или…

   Сережка посмотрел на собеседницу внимательно. Красивая ухоженная женщина. И странный блеск в глазах. Он сразу вспомнил Таню. У нее тоже появлялся в глазах такой блеск, который сразу исчезал, если Сережка говорил, что любит ее. А тут…

   - Понимаете, Ирина, - медленно сказал он. – Когда я брался вас исцелять, я действительно действовал по просьбе командира отряда и вы для меня были, в первую очередь, его женой. Но… но, исцелив вас, я автоматически принял на себя обязательство помогать вам по мере сил своим специфическим Даром. Ну, здесь получилось не совсем вам, но все-таки вам. Простите, если сумбурно получилось.

   Блеск в глазах женщины исчез. Она даже слегка отодвинулась. Совсем незаметно, но Сережка это почувствовал.

   Ёлки! - дошло до Сережки. – Так она, похоже, подумала, что я исцелил этого самца из любви к ней. Крандец тебе, Серега. Теперь поедешь домой в числе последних. И плакал ныне мой внеочередной отпуск. Вот же невезуха. А я-то хотел Танюшку еще раз до дембеля увидеть.

   Та́нюшку Сережка до дембеля все же увидел. Но увидел ее совсем по другому поводу.

   В наряд он загремел через сутки. Опять парадка, сапоги, фуражка. Август выдался жарким. Солнце, хоть и не такое высокое, как в июле, припекало немилосердно. Фуражка казалась раскаленной и пот из-под нее капал на затылок и стекал между лопаток. Калашниковский укорот давил на правое плечо, и рубашка в том месте конкретно отсырела. Сережка мужественно прел, поглядывая на циферблат и считая уже не часы, а минуты. Девчонкам-прапорщицам, сидящим в относительной тени, да еще и с вентилятором, было намного лучше и весь служивый народ им завидовал. Ну, кроме старшего, который по праву начальника, именно там и обретался. Он поглядывал на своих подчиненных, особенно на привилегированного Сережку, довольно снисходительно. Подчиненные, соответственно, бросали на него взоры далекие от благостных. Это немного отвлекало. Но тут со стороны Кишинева прибыл навороченный автобус «Мерседес», набитый иностранными туристами.

   С одной стороны, это, конечно, отвлекло, а с другой продлевало время нахождения в наряде до тех пор, пока эти чертовы туристы не кончатся. Тут вся надежда была на таможенников. Они могли, как затянуть процедуру проверки, так и прогнать ее как можно быстрее. Вообще-то с таможней они не ссорились, к тому же жара на тех тоже влияла не в лучшую сторону. Так что…

   Девчонки подтянулись и подновили макияж. Таможенники изобразили деловую активность и конвейер заработал. За полчаса пропустили примерно треть весело гомонящего иноземного народа. И тут к стойке таможни подошел типичный иностранный лохматый парень. Ну, типичнейший. В его небольшую клетчатую сумку таможенник только заглянул и нетерпеливо махнул рукой, мол, топай дальше. Старший пограничного наряда окинул его внимательным профессиональным взглядом и тоже отвернулся. Ну а так как старший имел стаж почти на год больше чем у Сережки, то тот, доверясь его профессионализму, тоже перестал обращать внимание на парня. Тем более, что он был не один, а в группе таких же лохматых и небрежно одетых парней и девушек.

   А вот девчонки-прапорщицы товарищем заинтересовались. Вернее, не им, а его документами. Одна из них, бегло прочитав его загранпаспорт, вдруг остановила взгляд, который мгновенно заострился. Она толкнула локтем подругу и что-то у нее спросила. Та тоже прочитала, и они обе одновременно подняли глаза на парня. Тот как-то сразу перестал улыбаться и лицо у него стало напряженным, а глаза сузились. Скопившаяся за ним очередь

   иностранцев загомонила громче, а один его даже слегка подтолкнул, на что тот резко обернулся, так что толкнувший испуганно отшатнулся.

   Старший наряда за девчонкиными спинами уже не стоял расслабленно. Он подобрался и шагнул вперед. Сережка, видя такое дело, но еще не въехав в ситуацию, предпочел все-таки держать оружие поближе (просто так, на всякий случай) и перекинул укорот со спины подмышку, собираясь убрать его, когда гроза минет. Но уж на грозу он никак не рассчитывал. Атмосфера, тем не менее, сгущалась. Девчонки, демонстрируя въедливость, что-то спрашивали у парня, тыча пальчиками в его паспорт. Тот отбрехивался, но не очень решительно и при этом бросал короткие взгляды по сторонам. Вот эти взгляды Сережке и не понравились, и он сделал всего полшага вперед и оказался как раз за спиной подозрительного товарища. Уж теперь любой бы понял, что дело нечисто и близится развязка. Но, что она будет такой, никто и предположить не мог. Голоса девчонок стали громче, старший наряда стал их обходить, оказываясь сбоку от, уже ясно, что нарушителя, очередь, уяснив, что оказалась в чем-то замешана, шарахнулась превращаясь в толпу, ограниченную металлическими поручнями.

   И тут парень как-то быстро наклонился и так же быстро выпрямился. И в руке его появился обшарпанный, но, тем не менее, револьвер системы Наган. Ну насколько Сережка, ни разу нагана не видевший, мог понимать. Парень направил наган на девчонок, которые дружно побелели и разинули рты. А какая еще реакция должна быть у безоружных девчонок. А вот старший наряда повел себя не лучшим образом. Он, хотя оружие и было направлено не на него, резко затормозил, побледнел и убрал руки от автомата. Вот тут, конечно, нарушитель свалял ваньку – ему надо было направлять револьвер на старшего, а не на девчонок. Потому и Сережка так остро среагировал. Потому как девчонки - они и есть девчонки.

   Переводчик стоял на предохранителе и надо было перевести его на одиночный и передернуть затвор. Сережка решил попросту. Автомат Калашникова – штука хорошая и надежная. Особенно, если ухватить его крепче за ствол. Но одновременно грохот, вспышка выстрела и удар в грудь. Визг девчонок и вопли очереди Сережка уже не слышал.

   Сознание вернулось как-то сразу, словно и не пропадало, а так, ненадолго отошло. Страшно болела грудь, губы ощущались, как сильно деревянные, язык распух и иссох до состояния спрессованного песка или опилок (можно было выбирать), глаза, когда Сережка пытался их повернуть, оставили в мозгу ощущение страшного скрипа. Но повернуть их надо было обязательно, потому что Сережка ощущал рядом живое существо, от которого исходило еле заметное и где-то даже робкое тепло.

   То, что он находился в больничной палате, он уже понял. А где же еще ему надо было находиться. Не валяться же на асфальте в пункте пропуска. Героическому пограничнику, схлопотавшему пулю во время выполнения служебных обязанностей. Свет в палате был, но он был пригашен. И правильно. Нечего было раздражать тяжело раненого. То, что Сережка ощущал себя раненым, было понятно. Когда он был без сознания, его Дар отключился, и тут вся надежда была на эскулапов. Вот такая у Сережки была особенность. И особенность эта его, в какой-то мере, спасла, потому что Дар включился, как только в организм попала пуля. И работал, пока Сережка не потерял сознание, а это произошло через несколько секунд. То есть, что-то он успел. А то, что успел, было законсервировано до той поры, когда хозяин организма придет в себя. И продолжит, конечно, с учетом того, что там наворотили эскулапы.

   Таким образом, быстренько проанализировав свое нынешнее состояние, Сережка пришел к выводу, что жить он будет и, может быть, даже неплохо. Заметив за собой наличие юмора, что указывало на улучшение состояния здоровья, Сережка решил, что пришла пора обратить внимание и на внешний фактор, то есть наличие рядом живого существа. Имея опыт лежания в больницах, Сережка предположил, что лежит он в реанимации, а рядом находится дежурная медсестра. Но что-то не сходилось. Невеликая он птица, чтобы обзаводиться персональной медсестрой. Сережка попытался посмотреть в сторону источника тепла. Глаза ворочались с трудом и изображение было мутным. А тут еще и со слухом ситуация была аналогичная. Уши, конечно, как глаза не ворочались, но слух был такой же мутный, как и взгляд. Но какие-то звуки все же просачивались, и Сережка сделал однозначный вывод – это не медсестра.

   А, сделав такой вывод, он задумался – кто же это. В городе он имел всего одну знакомую женского пола – Ирину Николаевну.

   - Да ладно, - усомнился Сережка. – Да никогда. Еще и утку выносить. Даже не смешно. Вот втихаря зарезать – это еще куда ни шло. А чтобы дежурить…

   Но тут Сережкин Дар довел свою работу до того, что пациент вдруг стал и видеть, и слышать. Еще не открывая глаз, Сережка услышал шепот. И когда до него дошел смысл, он перепугался до… (если бы на нем были штаны, они точно стали бы мокрыми). Сережка, трясясь от нетерпения, открыл глаза и сколько возможно скосил их (голова пока не поворачивалась). Виделось плохо, но контур женщины в белом он различил. Слова же и голос сомнения не оставили.

   - Матушка Богородица! Молю тебя, всеблагая, возьми мою никчемную жизнь, только пусть живет мой ненаглядный, мой единственный, мой любимый Сереженька.

   - Танька! – проскрипел Сережка и сам себя еле услышал, набрал воздуха сколько мог и заскрипел громче. – Танька, немедленно прекрати! Танька! Замолчи! Дура!

   Говоря это, Сережка ужаснулся. Как он мог вот так, Таню. И мысленно наложил на себя епитимью – носить Таню на руках, пока ей не надоест. И свозить ее… Куда бы ее свозить? Во, в Европу.

   А женщина все же расслышала Сережкин экспрессивный скрип, тихо ахнула и прямо с табурета, на котором сидела, упала на колени рядом с кроватью. Сережка расслышал отчетливый стук, прохладная ладошка коснулась его щеки и родной голос прошептал:

   - Сереженька.

   Сережка все-таки поднял руку, весящую не меньше центнера и, перекосившись от усилия, попытался коснуться Таниных волос.

   - Я отслужу, - проскрипел Сережка, пытаясь улыбнуться.

   - Молчи уж, служивый, - вздохнула Таня.

   И тут ворвалась медсестра и изгнала Таню, которая покладисто вышла чему-то улыбаясь.

   - Кто эта женщина? – спросила медсестра, готовя шприц и видя, что пациент уже бодро лупает глазами.

   - Жена, - коротко ответил Сережка.

   Он хотел ответить развернуто, мол, это моя любимая Та́нюшка, но понял, что за раз такое количество слов ему не потянуть – дыхания не хватит, а говорить в два, а то и в три приема не будет того эффекта.

   - С ней еще одна девчонка, - продолжила словоохотливая медсестра, всаживая в Сережку иглу. – Рыжая.

   Сережка улыбнулся.

   - Ленка. Ну да, у нее же сейчас каникулы. Эх, хорошо бы сейчас с ними уехать в Ленинград, - Сережка мечтательно вздохнул.

   - Болит где? – тревожно спросила медсестра.\

   - Нет уже, - Сережка улыбнулся ей, и медсестра вышла с мечтательным видом.

   А взамен нее в палату плавно втекло, оглядываясь, прелестное рыжее чудо.

   Сережкины щеки невольно разъехались в стороны.

   - Ба! – сказало чудо. – Да он улыбается. Значит, три дня прикидывался. Ой! – чудо зажало себе рот рукой.

   - Это что, - тут же просек ситуацию Сережка. – Я три дня пролежал в отключке?

   - Ну да, - Ленка, проболтавшись, уже не сочла нужным скрывать остальное. – Этот нехороший человек… Ну не годится девушке с почти университетским образованием выражаться матерно.

   Сережка понятливо кивнул, но попросил продолжить.

   - Так вот, этот нехороший человек, мало того, что, стреляя в упор, почти попал тебе в сердце (ну, почти), так пуля еще и застряла в позвоночнике и поэтому ноги у тебя ходить не будут, - тут Ленка подумала немного и сказала. – Ну, в ближайшее время.

   Сережка опять кивнул, мол, понял и попробовал шевельнуть ногой. Нога, ожидаемо не отреагировала. Попытка со второй ногой дала тот же результат. Его это, конечно, взволновало, но не очень. Сережка сильно надеялся на Дар. И поэтому задал самый для него важный на данный момент вопрос:

   - А где сейчас Танюша?

   Ленка ответила, по его мнению, недостаточно почтительно по отношению к старшей подруге:

   - Я ее отправила есть и спать. А то она уже на скелет похожа. И глаза красные, как у кролика. Ты знаешь, она все трое суток рядом с тобой просидела? – и Ленка добавила безжалостно. – И не спала и не ела.

   Сережке и после объявленных трех суток было не по себе, а уж то, что Та́нюшка не спала и не ела добило его окончательно.

   Ленка посмотрела на него сочувственно.

   - Ты за Таньку не беспокойся. Она отъестся и отоспится. Она сегодня вышла такая счастливая, словно ей вторую жизнь дали…

   Ленка вдруг замолчала и посмотрела на Сережку.

   - … а может оно так и есть.

   В обед явился пост. В полном составе. Ну, за исключением Сережки, конечно. Пацаны смущенно жались к дверям, девчонки были смелее. Но, тем не менее, стеснялись решительной Ленки, которая вообще-то запросто могла и главврача в краску вогнать. Но теперь-то она вела себя очень мирно и лояльно. Она даже встала с табуретки и отошла к окну.

   - Ты это, Серега, не обижайся, - пробубнил старший поста. – На моей памяти это первый такой случай. Растерялись мы, - и он опустил голову.

   - Не сказал, растерялся я, - подумал Сережка. – Хотя вот девчонки вели себя выше всяких похвал. Да и Виталька тоже.

   Сережка мужественно улыбнулся. Сказал:

   - Чего уж там, - вызвав у стоящей у окна Ленки неадекватную реакцию, которую та постаралась дезавуировать.

   Девчонки поднесли Сережке цветы и, обмирая, поцеловали героя в небритую щеку. Потом, слава богу, появилась медсестра с объявлением об окончании визита, потому что раненому пора обедать. Скудный обед Сережка проглотил моментально. У него уже работала правая рука. Но вредная Ленка все равно кормила его с ложечки, будучи при этом значительной и серьезной. Хотя Сережка мог бы поклясться, что она с трудом сдерживает смех.

   - Лен, - спросил он. – А что, больше ничего нет?

   Сосущая пустота в желудке после так называемого «обеда» давала о себе знать.

   - Нет, - развела руками вредная Ленка, а потом, видать, в качестве дополнения, спросила:

   - Сережка, ты способен воспринимать информацию о Тане? А то я тебе телеграмму посылала, но ты, видать, ее не получил.

   - А что с ней? – перепугался Сережка, чувствуя, как тяжело забухало сердце.

   - С ней ничего, - успокоила его Ленка. – Но вот примерно с полмесяца назад прицепился к ней один тип. Буквально проходу не дает. Ловит после работы, идет до дома. Он знает, где она живет, знает ее телефон. В общем, знает о ней практически все.

   - А что этому типу надо? – спросил Сережка, не успокаиваясь. – И почему она не обратится в милицию?

   - В том-то и дело, - ответила Ленка, посматривая на Сережку с беспокойством, - что она обращалась, но менты отстали, как только узнали, что этот тип является офицером КГБ и к тому же сыном первого секретаря какого-то райкома. Я еще толком не выяснила, но обязательно узнаю.

   - Не надо, - сказал Сережка и посмотрел на девушку так, что той захотелось немедленно его поцеловать. – Не хватало еще и тебе в это впутываться. Но ты не ответила на первый вопрос.

   - Танька не говорит, а я сама могу только догадываться. В общем, как бы это выразиться попристойней, он склоняет ее к сожительству.

   - Что?! – Сережку аж подбросило на койке. – Мою Таньку?! Он что, хочет ее тупо трахнуть?!

   - Сереженька, ты успокойся, - Ленка сама перепугалась. – Это только мои предположения.

   - Хороши предположения, - Сережка весь дрожал. – А как она сама?

   - Вот мне надо было с этого начинать, Сережа, - Ленка достала платок и промокнула глаза. – Тане очень нужна поддержка. Я, конечно, стараюсь, но что я… Я уже и своих мальчишек просила, но они как узнали, так сразу стали отказываться. Ты представляешь? Даже ради меня.

   На лице Ленки было написано такое искреннее недоумение, что Сережка невольно улыбнулся.

   - Вот и тебе смешно, - обиделась Ленка. – Неужели я…

   - Ты очень красива, Ленка, - серьезно сказал Сережка. – И я твоих мальчишек, честно говоря, не понимаю. Может быть, они не верят, что ты просишь всерьез?

   - Да я чуть ли не в открытую предлагала замуж, - едва не плакала Ленка.

   - Ну, я бы не устоял, - сказал Сережка.

   Плачущей Ленки еще ему не хватало. Если и она раскиснет… У Сережки уже созрел план и надо было его обдумать. И для его осуществления ему нужны были его веселые и уверенные в себе девчонки.

   - Правда? – совсем по-детски обрадовалась Ленка.

   - Правда-правда. Да я бы за тебя даже на убийство мог пойти.

   - На убийство? – Ленка резко посерьезнела и осторожно спросила. – А за Таню?

   - Всех, кто на нее только косо посмотрит. Кстати, она сегодня придет? А, если придет, то, когда?

   - Придет, не беспокойся, - Ленка, похоже всерьез приняла Сережкину мысль об убийстве. – В семь часов у нас, типа, пересменка. Должна же она поужинать. Сереж, только не говори Тане, что я тут тебе наболтала. Я с ней не делилась, и она мне ничего не рассказывала.

   - Не скажу, - успокоил ее Сережка.

   Ближе к вечеру пришел начальник заставы с замполитом. Начальник заставы был торжественен и немногословен. Он поблагодарил Сережку за мужественное несение службы, за смелость и находчивость. Выразил надежду, что советские пограничники будут брать пример с пограничника Бардина. Самое хорошее начальник приберег напоследок. Он сказал, что направил в управление наградной лист на орден красной звезды и что, скорее всего, Сережку спишут по ранению еще до окончания срока службы. Все это время Сережка лежал в положении «смирно», потому что по-другому лежать просто не мог.

   Все время, пока начальник говорил речь, замполит пялился на Ленку, которая демонстративно отошла к окну с садящимся за ним солнцем. Легкое Ленкино платьице просвечивало насквозь. Сережка тогда впервые заметил, что девчонка без лифчика и посочувствовал замполиту.

   Таня пришла даже раньше, чем в семь. Сережка с болью заметил, как она похудела. Выделились скулы над впалыми щеками, глаза, зажегшись лихорадочным блеском, стали еще больше, ключицы торчали просто вызывающе. Она наклонилась поцеловать Сережку и тот, уже уверенно поднимая руку, на этот раз все же коснулся потускневших волос.

   - Та́нюшка, - прошептал Сережка.

   У Тани дрогнули губы, но она сдержалась и только бросила быстрый взгляд на Ленку. Та отрицательно помотала головой.

   В восьмом часу Ленка собралась уходить. Они пошептались с Таней у окна, поглядывая на Сережку. Тот не прислушивался. Но потом сказал:

   - Лен, задержись. Значит так, девчонки. Лен, у тебя же занятия с первого сентября. Поэтому ты улетаешь тридцатого августа. И не спорь. Я теперь быстро поправлюсь. И мы, как только меня комиссуют, а начальник заставы твердо пообещал, что после ранения я дослуживать не буду, вылетаем с Танюшкой. Любимая, как у тебя с работой?

   - Я уволилась, Сережа, - тихо сказала Таня, держа Сережку за руку.

   - Ну и ладно, - сказал Сережка. – Отдохнешь. А то вон какая худенькая.

   Таня вымученно улыбнулась. Ленка бросила быстрый взгляд на Сережку.

   - Леночка, узнай, пожалуйста, у отца, мне как раненому на границе и орденоносцу какие-нибудь льготы положены? Остальное я сам сделаю. И в военкомате, и на работе. И еще, девочки, мне наверно придется какое-то время поизображать тяжелораненого. Вы уж образ поддержите и не хихикайте. Особенно вон та – рыжая. У меня всё. Та́нюшка, я чувствую у тебя в сумке что-то съедобное. Ты со мной поделишься? А то тут в больнице, видать, соратники этого супостата окопались и хотят отомстить, уморив меня голодом.

   Таня улыбнулась, но твердым голосом произнесла:

   - Только после ужина.

   А Ленка хихикнула и смылась.

   Выждав минут пятнадцать, Сережка попросил Таню открыть дверь. Убедившись, что Ленка не подслушивает, Сережка решился.

   - Милая, ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил он.

   Таня закусила губу и отрицательно покачала головой.

   - Зря, Та́нюшка, - сказал Сережка. – Это о чем хорошем ты можешь со мной не делиться, а о плохом сообщать просто обязана. Иначе, как я смогу послужить тебе защитой.

   - От чего? – спросила Таня.

   - Да от чего угодно. Не забывай, что твой муж почти волшебник. Не знаю почему, это необъяснимо, но я являюсь повелителем жизни и смерти.

   Сережка постарался смягчить сказанное и улыбнулся. Он не ждал немедленной исповеди, зная Таню, как человека упрямого со своими понятиями о любви и чести. Но Таня вдруг всхлипнула и сжала его руку.

   - Прости меня, Сережа, но я совсем запуталась.

   В голове у Сережки метнулся сразу целый ворох мыслей. Конечно же, в Таниной верности он ни на йоту не усомнился. Не тот человек была его жена. Это с близкими ей людьми она была доброй и приветливой, а с мужем так еще ласковой и нежной. С посторонними же снисходительно-самоуверенной и бескомпромиссной, а с непонравившимися высокомерной и презрительной. В чем же могла провиниться перед ним его девочка, его чудо, его драгоценность.

   Из последующего Таниного рассказа Сережка выяснил одно – его Таню грубо развели, представив ранение Сережки как акт мести за Танину несговорчивость, состоящую в категорическом отказе, сопровождаемом площадной бранью (а Сережка прекрасно знал способности девочки из предместья), от предложения переспать. И, главное, эта сволочь еще и удивилась, мол, а что тут такого. Другие-то соглашаются, а чем ты лучше.

   - Вот и иди к другим, - посоветовала Таня и удалилась.

   - Пожалеешь! – крикнули ей вслед.

   Пожалела она уже через день, получив телеграмму.

   - Понимаешь, Сережка, я все для тебя могу сделать. Но не могу я переступить через себя. Я же клялась…

   - Та́нюшка, помоги мне сесть. Нет, не надо меня ворочать. Я сам. Ты просто подушку подложи под спину.

   Сережка подтянулся на руках, волоча ноги.

   - Нервы плохо срастаются, - посетовал он. – Очень это меня держит. А теперь нагнись ко мне, счастье мое.

   Таня, недоумевая, наклонилась и Сережка, компенсируя себя за многомесячные бдения без любимой, обнял ее худенькие плечи и приник к нежным губам. Через несколько минут Тане стало тяжело сидеть согнутой, но Сережка все не отпускал, и она наконец поняла, что он вливает в нее свою силу. Таня попыталась выпрямиться, но Сережка не отпускал.

   - Сережа, - взмолилась Таня. – отпусти. Ты и так слабый. Ну зачем ты на меня расходуешься?

   - Молчи, Танька, - ответил Сережка. – Ты должна быть красивой и сильной. Тебе придется везти инвалида.

   Таня фыркнула.

   - Видали мы таких инвалидов. Ты еще и меня понесешь.

   - Но об этом же никто не знает, - таинственно сказал Сережка. – Так что, для всех я – инвалид. А все знать будете только ты и Ленка. Но Ленка улетит раньше. Так что…

   Наступило тридцатое августа и Ленка улетела. Прощание вышло – не прощание, а сплошное расстройство. Рыжая ревела, не скрываясь. Медсестра заглянула было на нехарактерные звуки, но все поняла и скрылась. Ленка упала Сережке на грудь (ему уже было можно) и, так сказать, оросила ее слезами. Сережка поверх ее головы беспомощно посмотрел на Таню, и та ему ответила многозначительным взглядом, мол, терпи. И Сережка терпел, хотя, надо сказать, ощущения были приятными. Он, тихонько касаясь, гладил темно-медные мягкие волосы, которые Ленка отращивала по примеру старшей подруги, и бормотал:

   - Ну, Леночка, Леночка, Леночка, - а та еще пуще заливалась.

   Потом как-то сразу затихла, подняла к Сережке залитое слезами лицо, поцеловала его долгим поцелуем и встала. И ушла Ленка. И как-то пустовато стало. И оба это почувствовали – и Сережка и Таня.

   Потом Таня сидела рядом с койкой. Тонкое лицо ее было отрешенным. Сережка, полуприкрыв глаза, держал ее за руку, медленно перебирая тонкие пальчики, и ощущал себя на верху блаженства. И потому что Таня была рядом, и потому что ничего не болело, и потому что в конце концов он думал только о приятном и о том какая прекрасная жизнь у них будет потом. А потому что в ближайшие несколько лет Сережка не собирался разлучаться с любимой, предполагая, что все беды случаются именно от этого. Он забыл старое правило – после того, не значит вследствие того.

   Таню, порывавшуюся остаться на ночь, он прогнал в гостиницу, сказав, что у него скоро кончатся силы для ее коррекции и пора бы ей самой озаботиться, то есть нормально есть и спать. Все ее беспокойство закончилось и надо опять входить в колею.

   - Но как же… - растерянно начала Таня.

   - Я. Сказал. Все. Беспокойство, - раздельно, словно утверждая, произнес Сережка.

   И Таня ушла, глядя немного растерянно. И, естественно, тут же приснилась ночью – красивая и обольстительная. Поэтому, когда она примчалась утром, Сережка приник к ее губам словно к животворящему роднику и Таня с радостью послужила этим родником. А потом Сережка пытался ходить. Таня перепугалась, когда он откинул одеяло. Исхудавшие ноги походили на палки с опухшими суставами.

   - Да, - покивал Сережка. – Болезнь никого не красит. Помоги пожалуйста.

   Таня с готовностью подставила плечико. Сережка с сомнением посмотрел на торчащие ключицы и предупредил:

   - Та́нюшка, я все еще тяжелый.

   - Выдержу, - уверенно ответила Таня.

   Она бы сейчас и не такое выдержала. Ее Сережка пошел. Сам.

   Таня испытывала к своему Сережке не просто любовь, а нечто похожее на обожание пополам с восхищением. Все эти красавцы – атлеты, спортивные образцы и признанные актеры проходили мимо ее внимания, не задерживаясь. Таня никогда в жизни не видела юных князей, но была абсолютно уверена, что ее Сережка по изяществу их вполне превосходит. Когда она шла с ним по улице, прижавшись к боку, она свысока и даже с жалостью посматривала на других женщин, твердо уверенная в том, что Сережка их просто не замечает.

   Сережка, в свою очередь, однозначно считал Таню лучшей девушкой в мире и очень удивился бы, приведи кто-нибудь аргумент против. Он даже как-то сказал ей, что ложится с ней в постель, как с произведением высокого искусства. Он хотел этим ей польстить, но Таня обиделась и сказала, что она не из мрамора, что и немедленно доказала. Поэтому Сережка готов был за свою Таню в огонь и в воду и даже, не задумываясь, пошел бы на смерть. Так что муки адовы за загубленную жизнь Таниного обидчика его совершенно не пугали. Но он, конечно, Тане об этом не сказал. Он хорошо знал свою подругу, которой ничего не стоило догадаться по малейшему намеку. Вон, как Ленке.

   Сережка, которому надоело валяться и изображать больного, решительно пошел на поправку, чем весьма удивил главного врача и весь медицинский персонал городской больницы. На него приходили смотреть, и Сережка предлагал даже назначить цену, чтобы поправить финансовые дела. Таня стояла у окна и хихикала.

   Прослышав, что Сережка уже почти в форме, явился командир отряда с заветной коробочкой. Сережка в больничной пижаме выглядел совершенно не героически. Тем не менее, его сфотографировали и лицо его попало на первые страницы и удивленная страна узнала, что комсомолец Сергей Бардин был тяжело ранен в схватке с нарушителем границы и, соответственно, был награжден боевым орденом. Командир отряда сказал прочувствованную речь и прикрепил на пижаму Красную Звезду. Таня у окна сразу посерьезнела.

   А потом, через неделю, пока дорвавшиеся медики изучали феномен героя, штаб отряда подготовил приказ, по которому героя списали вчистую по ранению, хотя обалдевший главврач утверждал, что Сережку хоть сейчас в строй. Слава богу, что ему не поверили. Таня взяла билеты на самолет Кишинев – Ленинград и оповестила Ленку о своем прибытии. Сережку выписали из больницы, и он вселился в Танин номер в гостинице, а так как никакого афродизиака им не требовалось, то они сутки вообще не выходили из номера. После чего Сережке пришлось заняться исцелением Таниных синяков и потертостей, и своих царапин, и укусов. Они потом для интереса взвесились и оказалось, что Сережка похудел почти на два килограмма, а Таня наоборот на полкило поправилась.

   - Феномен, - сказал Сережка. – Или Танюшка у нас вампир.

   - Если и вампир, - рассуждала Таня, бродя по номеру в чем мать родила, - то куда делись полтора килограмма.

   - Я и говорю – феномен, - сказал Сережка, следя за ней алчным взглядом. – Какая ты все-таки, Танька, невозможно красивая.

   - Я стараюсь, - скромно ответила Таня.

ГЛАВА 3 - Разборки

Сергей Петрович наконец-то получил возможность спокойно разобраться в происходящем и сравнить свою прежнюю жизнь на этом этапе с нынешней Сережкиной. Ну и, соответственно, отметить достижения и промахи. Причем, что интересно, достижения он приписывал Сережке, а промахи относил на свой счет. Очень, знаете ли, самокритично. Свои рассуждения и выкладки, которые вынужден был складировать в и так переполненной памяти, потому что возможности записать свои умствования у него не было, Сергей Петрович начал, когда Сережке оставалось два дня до вылета и они с Таней пытались, но безуспешно наверстать упущенное за девять месяцев. Сережка был худ, но неутомим, а Таня волшебно прекрасна, несмотря на прогрессирующую нечесанность и наличие большого количества синяков. Впрочем, синяки Сережка поутру ликвидировал. Он изобрел новый метод применения Дара в совокупности с поцелуем поврежденного места. Тане метод очень понравился, а так как наибольшая концентрация синяков приходилась на груди и попу, то она с удовольствием подставляла эти места под излечение. Это Сергея Петровича очень отвлекало. Правда, Сережка справлялся довольно быстро, сам потом удивляясь этому.

   Сергей Петрович с удовольствием отметил, что «точка бифуркации», как он теперь называл Таню, свое предназначение выполнила и даже перевыполнила. Сережка (пока, правда, непрочно) обосновался в Ленинграде и, благодаря Тане, обрел там массу друзей и даже покровителей. Способность свою к исцелению он демонстрировал всего несколько раз и больших денег не нажил, зато получил красивую и преданную подругу. То есть в этом плане, если сравнить с вариантом Сергея Петровича, Сережка однозначно устроился лучше. да и жизнь у него была интереснее и разнообразнее. Если же сравнивать армейские службы, то опять прослеживалось преимущество Сережки. Оно, конечно, тяжелое ранение считать преимуществом было бы в корне неверно, но зато служба на настоящей границе была не в пример ярче, чем прозябание на берегу Японского моря (хотя, надо сказать, были и там свои прелести). А уж приезд Тани мог превратить в праздник самое тяжелое ранение.

   Кстати, о Тане, этой «точке бифуркации». Сергей Петрович, стараясь быть беспристрастным, отметил, что Танька со времени выпускного вечера очень изменилась. От прежней Таньки остались только рост и потрясающая фигура. Ну, может быть, еще независимый характер (но это для посторонних). То, во что превратилась Танька сейчас, можно было назвать только красивым словом «метаморфоза». Танька стала ослепительной красавицей и Сергей Петрович, несмотря на всю его беспристрастность, отметил, что большая заслуга в этом принадлежит именно ему. Ведь это с его появлением в Сережке прорезался целительский Дар, который заодно влиял и на внешность исцеляемого. И потом, великолепная Танька как-то заикнулась о потерянных для нее днях учебы, когда она не знала Сережку. Конечно, можно отнести это на слабость красивой девушки (должна же у нее быть какая-то слабость).

   Но Танька все равно оставалась для Сергея Петровича загадкой. Вот Сережка принял ее безоговорочно, а старый циник хотел все-таки докопаться до корней. Вот, хоть тресни, но не верил он в такую всеобъемлющую, безусловную любовь. Тем более, со стороны женщины. Тем более, со стороны Таньки, которая еще в школе отличалась холодностью айсберга. Причем, айсберга массивного, которому для того, чтобы он растаял, требуется огромное количество тепла и длительное время. А уж чтобы все это воспламенить… А Танькина любовь была именно горением. Горением ярким и нескончаемым.

   С Сережкой все было ясно. Видя перед собой такое совершенство и имея пылкий романтический характер, попадание было стопроцентным. Да и по большому счету трудно было бы отыскать пару, где партнеры так подходили друг другу. И физически, и морально. Вот это на данный момент и составляло основную заботу Сергея Петровича. В его планах, если уж на то пошло, было сохранить эту любовь, такую красивую и яркую, на всю жизнь. А для этого надо непременно разгадать Танькину тайну.

   В этом смысле Сергей Петрович очень одобрял мелькнувшую у Сережки мысль о ликвидации человека доведшего Таньку до нервного срыва. А то, что Танька нервно сорвалась, донесла Сережке все понимающая Ленка. По крайней мере, мысль Таньки о самоубийстве она уловила четко. Отчего Сережка и взбеленился и даже неосторожно намекнул Ленке о своих планах. Между прочим, внешне красивая, трепетная Ленка внутри была жуткой экстремисткой.

   В общем, тут наслаивалось столько всего, что Сергей Петрович путался и порой забывал о своей основной цели, которую он себе поставил, свернув с наезженной дороги на точке бифуркации.

   Приехав в Ленинград, Сережка осмотрелся. И первым же делом занялся обустройством Тани. Так как жена ушла с работы, что Сережка полностью одобрил, то он становился единственным кормильцем, поильцем, одевальцем и обувальцем. А единственным источником дохода на данный момент у него была бы прежняя работа. Сережка имел законные три месяца после армии, но все равно пошел на работу, потому что встретившая их в аэропорту Ленка ничего по части целительства предложить не могла. Студент, сказала она, нынче пошел здоровый. А ведь еще денег требовала дорогая квартира. Сережка, конечно, когда еще вселялись, излечил владелицу от гипертонии и та, умилившись, скостила плату. Но не сильно. Хорошо, что деньги еще были. Но уже немного.

   Но тут Таня за утренним кофе заявила:

   - Сережа, ты как-то заикнулся, что из меня может получиться неплохой писатель.

   Сережка воззрился на жену недоуменно. Ее утренний вид: непричесанной, без макияжа, но свежей, ясноглазой, в полупрозрачном пеньюаре непременно на голое тело смущал и завораживал. Поэтому Сережка не сразу вспомнил свое обещание сделать из возлюбленной великого писателя.

   Полюбовавшись Сережкиным ошарашенным лицом, Таня продолжила:

   - А еще ты говорил, что у тебя для меня есть масса сюжетов, - помолчала и продолжила. – Сочинения в классе я писала лучше всех, мне об этом Галина Антоновна говорила. К тому же у меня профильное образование.

   Сережка, налюбовавшись внешним Таниным видом, наконец пришел в себя и стал въезжать в тему. Да, действительно, он предлагал Тане стать писателем, но предлагал это из сугубо меркантильных соображений – ему хотелось, чтобы возлюбленная работала дома – он все время за нее боялся. Впрочем, и сейчас… Мужик, правда, преследовавший Таню, со времени их возвращения на горизонте не появлялся, и Таня стала успокаиваться. Но Сережка все равно желал, чтобы жена оставалась дома. А писательская работа для этого подходила просто идеально. При условии, что Таня ею увлечется. А у нас тех сюжетов… Сергей Петрович осторожно внедрял в Сережкино сознание неизвестную публике тематику попаданцев, альтернативную историю и фэнтези. Так что Сережка сведениями был переполнен.

   - Я помню, - сказал он. – Давай на эту тему поговорим вечером, потому что мне надо бежать.

   Сережка не без проблем устроился на старое место и народ приходил глазеть на героя, чем вызывал неудовольствие начальства.

   - Я тебя отвезу, - сказала Таня и сдернула пеньюар, чтобы переодеться.

   Это было с ее стороны несколько опрометчиво, потому что потом ни она, ни Сережка толком не оделись, а машину пришлось гнать на максимальной скорости. Но оба были довольны.

   - Это что-то потрясающее, - сказал Сережка.

   - Ага, - поддакнула будущий великий писатель.

   Вечером, держа жену на коленях, потому что считалось, что это самая удобная поза для ведения деловых разговоров, Сережка нарисовал Тане перспективы, которые, естественно, выглядели блестяще, имея в виду безусловный Танин талант и всепокоряющую внешность, долженствующую приводить в священный трепет главных редакторов. А потом он раскрыл перед ней несколько сюжетов с частностями и деталями. Таня впечатлилась настолько, что забегала по гостиной, причитая:

   - Вот это да! Вот это здорово!

   Пеньюар развевался, обнажая длинные ноги до самой талии. Сережка, разинув рот, наблюдал за этой картиной. Набегавшись, Таня решила начать писать немедленно и Сережка с трудом ее отговорил, сказав, что писать нечем и не на чем. Тогда Таня уселась составлять перечень необходимых инструментов и принадлежностей. В числе первых Сережка потребовал внести пишущую машинку, но Таня воспротивилась. Она сказала, что машинку внесет только в третью очередь, потому что настоящий писатель должен писать, а не печатать и первой внесла ручку. Причем, ручку не простую, а Паркер. Сережка тут же с ней согласился, потому что, действительно, не пристало великому писателю писать ручкой «Союз». Потом Таня записала бумагу. Бумага была необходимым элементом для творчества и по поводу ее долго спорили пока Сережка не уговорил подругу воспользоваться общими тетрадями на 96 листов и писать на одной стороне листа, оставив вторую для замечаний редактора.

   - Какого еще редактора? – попыталась возмутиться Таня.

   - Редактор – это профессионал, который придает тексту законченность, - сказал Сережка. – Ты же творец и можешь в азарте пропустить или исказить и тут на помощь приходит вдумчивый первый читатель он же редактор.

   - Но у меня нет знакомых редакторов, - растерянно сообщила Таня.

   - А Ленка? Ты забыла Ленку. Третий курс филологического. Я думаю, она с радостью согласится.

   Ну и после всего вписали машинку. Таня хотела непременно электрическую.

   - Машинка-то зачем? – не понял Сережка. – Ты же писать будешь ручкой.

   - Эх ты. А еще муж великой писательницы, - Таня ликовала. – Редакции же принимают рукописи только напечатанными.

   На следующий же день Таня, не откладывая дело в долгий ящик, сразу после того, как отвезла Сережку, отправилась по магазинам на предмет приобретения аксессуаров для нелегкого писательского труда. В выходные они с Сережкой наметили поход в Публичную библиотеку. Сережка, вернувшись с работы, застал жену в полном расстройстве. Она накупила всего необходимого, но вот главных инструментов писателя – ручки «Паркер» и электрической пишущей машинки нигде не нашла. Таня, собравшаяся уже вечером засесть за роман, чуть не плакала и Сережке для начала пришлось ее успокаивать. Получив заверения в том, что один вечер или несколько страниц текста совершенно не влияют на величие, а более того, после целования рук и губ Таня успокоилась, глаза ее заблестели и ужин прошел в предвкушении.

   - Та́нюшка, - сказал ночью отдышавшийся Сережка. – Может включим в перечень повестей и романов эротику. Ты могла бы просто списывать с натуры.

   - Отдышался? – спросила Та́нюшка. – Тогда продолжим.

   Больше Сережка с такими опрометчивыми заявлениями не выступал.

   После завтрака заехали за Ленкой, которая из вечернего разговора с Таней по телефону ничего не поняла и потребовала личной встречи. Яков Абрамович спросил Сережку не скажется ли их затея на Елениной успеваемости, на что Сережка ответил, что Елену собираются использовать исключительно по специальности и это будет для нее хорошей практикой.

   - Не сомневайся, папан, - сказала Ленка, и они уехали.

   По дороге Сережка, доверив жене вождение, объяснил Ленке в чем будет состоять ее роль в будущем процессе. Поняв, что от нее требуется, Ленка завизжала так, что шарахнулись участники движения, а потом бросилась душить великого писателя в объятиях. Тогда Сережка сам сел за водителя, предоставив девчонкам возможность взаимно душиться на заднем сиденье.

   В Публичной библиотеке Ленка, решив, что она в процессе чуть ли не главная, попыталась взять на себя направление, так сказать, главного удара. Но Сережка тут же сказал, что направление должно принадлежать творцу, а Ленке отводится хоть и крайне нужная, но вспомогательная роль. Сережкин авторитет был непререкаем и Ленка даже не подумала возражать, а творец поцеловала Сережку, несмотря на нерасполагающую библиотечную обстановку.

   Отъехали они из библиотеки после часа копания в каталогах в твердом убеждении, что такие жанры как попаданцы обоего пола, боевики, фэнтези (как обычное, так и городское) и женский любовный роман, сопряженный с магией, а также магия в чистом виде отсутствуют вообще и можно в принципе браться за любое направление. Радикальная Ленка по молодости предложила браться сразу за все. У Творца загорелись глаза, а вот Сережка, прошедший школу жизни и даже на ней раненый, был осторожнее, так как страдал здравомыслием. Диспут был продолжен в ресторане, потому что из великих писателей, как правило, великие кулинары не получаются. Хотя наверно бывают исключения.

   Победил Сережка. И потому, что обладал здравомыслием, и потому, что девчонки были в него влюблены. Таня – явно, а Ленка – тайно. Закончив трапезу и диспут, где победила концепция попаданства, правда, куда должен попасть попаданец так и не решили. а когда уже вставали из-за стола, вспомнили, что их надежда и будущая опора не имеет инструмента для реализации задуманного. То есть ручки «Паркер» и пишущей машинки с электроприводом.

   - У отца есть, - задумчиво сказала Ленка, и Сережка понял, что ее никто не остановит.

   - Лен, - сказал он. – Красть нехорошо.

   - Я заимообразно, - уточнила Ленка.

   - Та́нюшка, - обратился Сережка к жене. – Давай купим тебе любую ручку, и ты уже начнешь. А «Паркер» и машинку я тебе куплю в чем и торжественно клянусь.

   Таня, скрепя сердце, согласилась, но пригрозила, мол, смотри у меня, слово дадено.

   Вечером Тане организовали рабочее место в гостиной, при этом Сережка сказал, что надо озаботиться письменным столом и был горячо поддержан великим писателем. Потом Сережка писателя поцеловал и, ступая бесшумно, скрылся на кухню. Следом тоже стараясь идти бесшумно, удалилась Ленка, которой не терпелось, и она хотела начать редактирование после первой же страницы текста. Она потому и ночевать осталась, чтобы с утра приступить. Каждые полчаса они выглядывали из кухни – Таня сидела за столом с настольной лампой и, изредка отрываясь и грызя кончик ручки, опять склонялась над тетрадью. Сережка умилился, точно так же Таня грызла кончик ручки, когда училась в школе. Господи, это было так давно. Дай бог памяти – восемь лет назад. Сережка ужасался вслух и Ленка смотрела вопросительно.

   - Понимаешь, Ленок, это было восемь лет назад. Таня и тогда грызла кончик ручки, когда писала сочинения. А я был мелкий и невидный, и смотрел на нее украдкой, и не мог наглядеться, - у Сережки даже глаза заблестели подозрительно.

   - Ты был мелким и невидным? – недоверчиво спросила Ленка.

   Сережка подтверждающе кивнул.

   - Поэтому Таня на меня внимания и не обращала.

   - Ну и глупая, - решительно сказала Ленка. – Не разглядела. Хотя, конечно, чтобы разглядеть, надо было обратить внимание. Это ж какой-то заколдованный круг получается. Хотя я бы разглядела, - добавила она гордо.

   - Тебе тогда лет двенадцать было, - усмехнулся Сережка. – Пятый класс. Хотя ты тогда наверно уже была красивой девочкой. И на тебя скорее всего заглядывались.

   - Черта лысого, - ответила красивая девочка Ленка. – Я тогда была похожа на пугало воронье и меня боялись все мальчишки в классе. Я стала более-менее симпатичной только к концу десятого класса. А вот такой, какая я сейчас, сделал меня ты.

   - Об чем дискуссия? – спросила, неожиданно появившись в дверях, великий писатель.

   В руках она держала общую тетрадь, заложив пальцем страницу.

   - Ты что, уже столько написала? – обмирая, спросила редактор Ленка.

   - Не дам, - заявила Таня, прижимая тетрадь к груди. – Первым читателем у меня значится Сережка. Не беспокойся, Лена, он не редактор, от него только общее впечатление, - Таня протянула Сережке тетрадь нерешительно и с трепетом.

   Сережка прочно уселся на табуретку, допил одним глотком остывший чай и раскрыл тетрадь.

   Таня писала так, словно ее долго сдерживали и талант только и ждал момента, чтобы вырваться. В общем, мелким, но разборчивым Таниным почерком было исписано двенадцать страниц.

   - Посмотрим, - подумал исполненный скепсиса Сережка. – Ну не может красивейшая женщина обладать еще одним талантом.

   Но неожиданно он увлекся повествованием и пару мест даже прочитал дважды. Когда же он дочитал до конца и понял, что это уже конец, им овладела совершенно детская обида, мол, как же так, а дальше… Сережка поднял взгляд на все так же стоящую перед ним Таню и прочел в ее глазах и нетерпение, и надежду, и доверие, и всепоглощающую любовь. Сережка обнял доверчиво прильнувшую жену, поцеловал дрогнувшие губы и сказал больше для Ленки:

   - Да ты у меня еще и писатель.

   А на ушко шепнул:

   - Великолепно, любовь моя, только… - он помедлил и почувствовал, как сжалась Таня, - когда же будет продолжение?

   Роман на десять авторских листов Таня написала за месяц. Сережка жену видел только за письменным столом. Он приходил с работы – она сидела (ужина, естественно, не было). Он ложился спать в пустую постель – она сидела (Сережка ждал ее пока не засыпал). Утром, подскакивая по будильнику, Сережка заставал Таню уже за письменным столом и завтрак готовил себе сам. Он удивлялся, когда она спит и спит ли, и когда она ест. Но Таня выглядела здоровой и только глаза приобрели лихорадочный блеск. За месяц он купил ей в комиссионке роскошный немецкий письменный стол с двумя рядами ящиков и с двойной крышкой. На столе можно было в футбол играть, так он был велик. Таня поблагодарила очень бегло – Сережка даже обалдел слегка, но отнес это к Таниной увлеченности. Потом через уже появившихся знакомых он раздобыл «Паркер-премьер». Таня набросилась на него (на «Паркер») как коршун на цыпленка, и Сережка удостоился поцелуя. Ну а, когда он приволок пишущую машинку «Роботрон» (подержанную), то удостоился целых двух поцелуев и Сережка стал понимать, что как это ни прискорбно, но Таня уже как бы не его Таня.

   У Тани все значимое происходило как-то сразу, рывком. Наступил вечер. Она стучала на своем «Роботроне», перепечатывая роман и предвкушая, что вот сейчас допечатает страницу и возьмется за продолжение второго романа, который ждет ее на странице, заложенной ручкой. Напольные часы в гостиной пробили семь, и Таня вдруг осознала, что она одна в пустой квартире и, когда умолк стрекот машинки и перестали бить часы, в квартире наступила тишина. А ведь Сережка приходил всегда в шесть. А потом возился на кухне, готовя ужин, а предварительно целовал ее, а она отмахивалась, потому что эти его поцелуи ее отвлекали. На кухне. Таня прошла на кухню. Там было пусто. Еще не тревожась, Таня заглянула в столовую и в спальню. Результат был одинаков.

   - Сережа, - тихо позвала она, уже зная, что никто не ответит. – Сережа!

   В пустой квартире не было даже эха. Таня побежала в прихожую к телефону.

   - Яков Абрамович, добрый вечер. Лену можно.

   - Добрый вечер, Танечка. Ну конечно.

   Ленкин голос был сух и деловит, но Таня не обратила на это внимания.

   - Слушаю, Таня. Ты что, уже закончила книгу?

   - Нет, - удивилась Таня. – Я сейчас не об этом. Ты не знаешь, где Сережа?

   - Странно, что об этом спрашивает его жена, - Таня уловила в Ленкином голосе каплю яда.

   Таня растерялась и замерла с трубкой в руках. Сережи нет, Ленка что-то знает, но не хочет говорить. Ее вдруг словно озарило – Сережа ушел и в этом виновата только она - Таня. Сережа ушел из-за нее. Он сколько раз пытался до нее достучаться. А она… Писательница. Таня словно выплюнула это слово. Сережа-а.

   Тут Таня вспомнила, что держит в руках трубку и хотела уже положить ее, как до нее будто издалека донеслось:

   - Танька! Танька!

   Она подняла трубку к уху.

   - Ты что, правда не знаешь?

   - Нет. А что я должна знать?

   - Уехал твой Сережка. Я его вечером проводила.

   - И что он сказал? Ленка, не молчи. Он что-то сказал?

   - Ты что, Танька, совсем крышей поехала? Да он тебе все рассказал, пока собирался. Я ведь тоже у вас была и все слышала. А ты даже в прихожую проводить его не вышла.

   - Я!? Не вышла!? – Таня шлепнулась на пол, не попав, по стоящей рядом банкетке.

   Тетрадь с начатым романом так и осталась лежать заложенная ручкой. Таня забыла выключить пишущую машинку, пошла в спальню, упала одетой поверх одеяла и заплакала.

   Утром опухшая и нечёсаная она прошла на кухню и поставила на огонь чайник. В холодильнике нашелся десяток яиц, масло, колбаса и молоко. Таня смотрела, не понимая. Потом до нее дошло, что это Сережка по вечерам покупал. Она приготовила себе яичницу, кофе. Есть не хотелось и пришлось себя преодолевать. Таня вспомнила как муж в шутку ее «откармливал» и опять заплакала. Сережка-а!

   Ленка с утра не позвонила и после занятий не зашла. Таня провела весь день одна и даже в магазин не вышла. Что она теперь без своего Сережки. На нижней полке холодильника Таня обнаружила кастрюльку с супчиком. Она опять заплакала. Она плакала теперь по малейшему поводу, а часто и вовсе без повода. Хотя, как без повода – Сережка же ее бросил. Он же ей что-то говорил, предупреждал. Может называл причины. И ведь к Ленке не ушел. А ведь она красивая и его любит. Любит! Сережку все любят. И он может уйти к кому угодно. Таня зарыдала так отчаянно, что снизу постучали.

   - Прохлопала свое счастье, дура! Великой захотелось стать! Какая ты великая без Сережки! Дура!

   Эту ночь Таня провела очень бурно. В отличие от предыдущей, когда она была достаточно пассивна. Одна из двух больших подушек, выбранная, так сказать, в качестве ответчика, была избита так, что из нее лез пух, измочена слезами, хоть выжимай и сброшена на пол. Таня взялась за вторую подушку, но тут ее сморил сон, и она заснула опять одетой поверх одеяла.

   Состояние утром было равносильно тяжелому похмелью. Таня, правда, никогда его не испытывала, но слышала от знающих людей, что да, это именно так и выглядит. Пройдя в ванную, Таня посмотрела на себя в зеркало, хотя сначала этого делать не хотела. Из зеркала на нее взглянула законченная мегера со спутанными волосами, опухшим лицом и совершенно заплывшими глазами с натуральными синяками под ними. Таня с отвращением посмотрела на свое отражение и подумала, что Сережка правильно сделал, что ушел – как можно любить такое страшилище. Умывание ничего во внешнем облике не изменило и Таня, волоча босые ноги (тапочки она обуть забыла), отправилась в спальню.

   Однако, проходя мимо двери в кухню, она услышала звук льющейся воды.

   - Я еще и воду забыла закрыть, - вяло подумала она. – Маразм в такие годы…

   Стоящий спиной у мойки Сережка обернулся на мягкий грохот. В дверях неопрятной грудой лежала его Танька.

   Таня очнулась как бы наполовину. Тело просигнализировало, что оно лежит. Словно сквозь вату до нее донесся смутно знакомый голос, перед глазами плавала серая муть. Попытка поднять руку не увенчалась успехом. Почему-то болело левое плечо. Внезапно, как током ее пронзила мысль – Сережка. Таня вскрикнула, вернее, попыталась это сделать и потеряла сознание по-настоящему. Второй раз она и очнулась по-настоящему, и увидела над собой встревоженное родное лицо.

   - Та́нюшка, любимая, как ты себя чувствуешь?

   И тут Таньку прорвало. Все, что копилось эти дни и ночи, вырвалось наружу. Обезумевшая Танька обхватила склонившегося над ней Сережку, стиснув его с неженской силой и разрыдалась, содрогаясь в конвульсиях. Сквозь рыдания прорывались отдельные с трудом разбираемые слова:

   - Прости дуру, Сережка!.. Не бросай меня, Сережка!.. Я люблю тебя, Сережка!..

   Сережка сначала опешил, потом легко поднял похудевшую подругу, прижал к себе и отправился в путешествие по квартире, попутно отвечая на бессвязные Танькины речи. Рубашка его слева промокла, но Сережка этого не замечал – на его руках плакала любимая женщина и он прилагал все усилия, чтобы ее успокоить.

   - Правда? – наивно спросила Таня и слезы на ее ресницах блеснули росой на солнце.

   - Клянусь! – торжественно ответил Сережка и поцеловал соленые щеки и губы.

   Танина робкая улыбка была ему заслуженной наградой.

   Таньку захлестнула безудержная радость. Ее Сережка снова рядом. Она вымолит у него прощение, она уговорит его не бросать ее. Ведь она любит… по-настоящему любит.

   Таня не знала, что и Сережка не знал за что ее нужно прощать. Он понятия не имел, что собирался ее бросить. А любил он ее, пожалуй, даже сильнее. Хотя кто их мерил эти чувства.

   Они до самого обеда наслаждались друг другом. Сережка нежной, ласковой, трепетной Таней. Таня мужественным, добрым, все знающим Сережкой. Они не могли друг на друга наглядеться. Счастье переполняло их. Любое касание Таниной обнаженной кожи доставляло Сережке неизъяснимое наслаждение. А Таню, когда она касалась Сережки, словно электрический разряд пробивал, уходя по позвоночнику, и внизу живота делалось сладостно и Таня пыталась подавить стон.

   В обед Сережка что-то там приготовил, решительно отстранив жену, которая, впрочем, недолго сопротивлялась. Что он там приготовил, она не вникала, она следила за процессом. Ей нравились Сережкины словно выверенные движения. А потом Сережка стал ее «откармливать».

   - Какая ты у меня худенькая.

   Он подчеркнул слово «у меня» и Таня опять чуть не расплакалась. Сережка священнодействовал. Он повязал ей салфетку и завязал волосы в хвост. После каждой ложки супа он промокал ей салфеткой уголки губ. Таня смотрела на него большими глазами и послушно открывала рот. А когда суп закончился, Сережка сказал «умница» и поцеловал ее в нос. После этого Таня была готова съесть всю кастрюлю.

   После обеда, устроившись к Сережки на коленях, она робко спросила:

   - Сережа, а где ты был?

   Сережка очень удивился.

   - Танюш, я же тебе все рассказал перед отъездом. Ты что, не помнишь?

   - Не помню, - покаянно ответила Таня. – Вообще ни слова.

   - В Москве я был, - сказал Сережка. – Надо было начальнику отдела в минсудпром пояснительную отвезти. Мы ее как раз перед этим закончили. Я там быстро разобрался. Даже успел по магазинам пробежаться. А что это тебя так волнует? Ты ж вроде отнеслась совершенно спокойно.

   - Да так, ничего, - сказала Таня, а у самой с души свалился огромный камень, который она сама туда и взгромоздила.

   - А можно я спрошу? – чуть помедлил Сережка. – Почему ты упала в обморок? И что за вид у тебя был?

   - Все очень просто, - нашлась Таня. – Это как раз из-за того, что я ничего не помню из слов, которые ты мне говорил перед отъездом.

   Удивленный Сережка пытался чуть отстраниться, но Таня вцепилась в него и не пустила и тогда он сказал:

   - Так ты что же, подумала, что я…

   - Именно это я и подумала, - перебила его Таня. – Именно это. Ты просто не представляешь, как мне было больно.

   - Почему не представляю, - медленно сказал Сережка. – Очень даже представляю. Мне бы наверно тоже было больно.

   - Как хорошо, - сказала Таня и прижалась теснее. – Как хорошо, что все так кончилось. Потому что мы чуть не потеряли друг друга.

   Сережка посмотрел на нее внимательно и сказал:

   - Я тебе потеряюсь, негодная девчонка. Я тебе так потеряюсь.

   - Бить будете? – плаксиво спросила Таня.

   - Непременно, - пообещал Сережка, целуя с готовностью раскрывшиеся губы.

   И уже поздним вечером, когда обнаженная Таня, сидя перед трюмо, расчесывала на ночь волосы, а Сережка, чуть ли не облизываясь, следил с кровати за ее движениями, полными запредельной прелести, он вдруг встрепенулся и сказал:

   - Та́нюшка, встань пожалуйста, - а на недоуменный Танин взгляд пояснил. – Так надо.

   Таня пожала плечиками и встала. Сережка несколько секунд восхищенно смотрел, а потом вдруг выпрыгнул из-под одеяла и умчался в гостиную. Таня проводила его заинтересованным взглядом. Хлопнули дверцы тумбочки, и Сережка вернулся с фотоаппаратом.

   - Поднимись, пожалуйста на носочки и подними руки. Отверни лицо и наклони голову. Вот так.

   Сережка забегал вокруг и даже ползал по полу. Щелчки затвора звучали пулеметной очередью.

   - Все, - сказал он. – Пленка кончилась, - положил аппарат и нырнул под одеяло.

   - А что это было? – спросила Таня, когда согрелась и настроилась поговорить.

   - Понимаешь, Та́нюшка, - начал Сережка, глядя в потолок, и положил руку на внутреннюю поверхность Таниного бедра.

   Таня вздрогнула и едва не упустила нить разговора.

   - Так вот, пока я ждал начальника, который отлучился, забежал я в местные кулуары, называемые курилкой. А надо тебе сказать, что в курилке всегда интересно. Не в смысле покурить, а в смысле пообщаться. И был там один парень из… да ладно, тебе это ничего не скажет. И этот парень на днях вернулся из командировки в Испанию. А, надо сказать, что советские там блюдо очень экзотическое, ими хвастаются и всем показывают. И этот товарищ пользовался на полную катушку. И случайно познакомился с творчеством совсем еще пацана, но уже художника Луиса Ройо. Ну и, пользуясь случаем и статусом, отщелкал десяток работ. Он как раз любопытным в курилке показывал. Ну и я из-за спин поинтересовался. Карточки, конечно, не высшего качества, но кое-что я разглядел. И знаешь, кого я на них разглядел?

   Сережка мастерски продлил паузу. Таня даже нетерпеливо завозилась, одновременно сделав так, что Сережкина рука на ее бедре словно сама собой поднялась выше и коснулась сокровенного. Таня замерла, со всхлипом переводя дыхание, но все-таки спросила:

   - И кого же?

   - Тебя, - сказал Сережка и убрал руку.

   Таня очень удивилась. И неизвестно чему больше: тому ли, что она оказалась на картине неизвестного художника Ройо; тому ли, что Сережка не стал ее ласкать. Впрочем, Сережка тут же положил ей руку на низ живота и опять коснулся сокровенного. Так что Таня в этом плане успокоилась, не считая обычной в таких случаях реакции. И удивление осталось только по поводу фотографии.

   Решив отблагодарить Сережку, Таня спросила:

   - А почему ты так решил?

   - Таня, - сказал Сережка серьезно. – когда я попросил тебя встать на носочки и поднять руки, ты стала один в один похожа на увиденный мною рисунок. Ты словно собралась взлететь, не отрываясь от земли. Ты такая тоненькая и хрупкая и в то же время в тебе чувствуется потаенная сила. В плавных линиях тела, в гладких бедрах, в высокой груди идеальной формы, в бело-золотой гриве волос. Там, правда, волосы спутанные и темные. Но все остальное-то сходится. Вот завтра пленку проявим и посмотрим.

   Впрочем, Таня особого интереса не проявила. Ну и что, что какой-то художник изобразил красивую женщину, близкую к Сережкиному идеалу. Таня прекрасно знала, что является именно Сережкиным идеалом и то, что она является идеалом еще кого-то, конечно, льстило, но Тане совсем не хотелось известности. После случившегося Таня лишний раз убедилась, что ей вполне достаточно известности среди собственного мужа. Вот что касается ее известности, как автора… Таня задумалась, но думала недолго. Ее подхватила и понесла нахлынувшая волна наслаждения.

   Таня проснулась, когда Сережка бродил по квартире, собираясь на работу. Во всем теле ощущалась необычайная легкость. Она вспомнила вчерашний вечер и ночь и слегка покраснела.

   - Господи, какая я все-таки порочная, - подумала Таня и это почему-то не вызвало у нее чувства стыда.

   - Сережа! – крикнула она, не вылезая из-под одеяла. – А завтрак у нас есть?

   - Проснулась, негодница, - сказал Сережка, входя в спальню. – Нет у нас завтрака. Я все проспал. Кстати, из-за тебя. Поэтому возьму машину?

   - Конечно, бери. Чего спрашиваешь? Я все равно дальше гастронома сегодня не пойду.

   Проводить мужа в прихожую Таня вышла, не надевая пеньюара.

   - Я, пожалуй, не пойду на работу, - сказал Сережка, целуя ее.

   - Иди, иди, - Таня подтолкнула его в спину. – Что за манеры – приставать к беззащитной женщине.

   Ей вдруг овладела беспричинная веселость. Ну, казалось бы, беспричинная. На самом деле Таня прекрасно сознавала, что своим хорошим настроением она обязана мужу и стечению обстоятельств. Очень приятно было знать и не только знать, но и ощущать, что тебя любят и не просто любят, а очень любят, причем, любят и страстно и нежно, и… Таня не находила определения и неожиданно обиделась на себя, как на писателя со скудным словарным запасом. Ей захотелось тут же засесть за новый роман, в котором, как в зеркале отразить свою теперешнюю жизнь и свое теперешнее состояние. Однако Таня вспомнила вчерашние Сережкины слова «какая ты у меня худенькая» и, улыбнувшись, отправилась на кухню. Она прекрасно осознавала, что жизнь в лице Сережки предоставит ей новые возможности для ее романа.

   Таня и не подозревала, что за ее передвижениями по квартире внимательно следят из окна дома, напротив. Цейсовский бинокль предоставлял следящему прекрасные возможности для изучения малейших изгибов великолепного тела, о которых даже Сережка мог не знать, охватывая взглядом всю картину. Если только ладонями. Впрочем, на кухне Таня надела передник, скрыв от наблюдателя самые интересные для него подробности. Зато видом Тани сзади он мог любоваться пока она возилась у плиты. И этот вид буквально сводил его с ума. Он готов был бежать в ее квартиру, зная, что Таня сейчас одна. А еще он предполагал, что она, зная его в лицо, ни за что не впустит. Тем более, что в двери есть глазок, а если он его закроет, то впустить может только совершеннейшая дура. И, кстати, мужа Таниного он тоже побаивался сам не зная почему. Вот побаивался и все. Страх был какой-то иррациональный. Он знал, что тот был пограничником, тяжело ранен на посту, но болезненным не выглядел. К тому же он был на хорошем счету в Комитете и это тоже надо было учитывать.

   Еще в квартире часто появлялась высокая красивая девчонка с волосами цвета темной меди. Она была Таниной ровесницей с виду и состояла студенткой университета. Ничем особенным она не отличалась, и наблюдатель сразу списал ее со счетов.

   Примерно через час мужчина был вознагражден за свое долготерпение. Судьба вроде как предоставляла ему шанс. Дело в том, что его через десять дней отправляли в командировку на восток и противиться воле начальника управления у него не было причин. Отец бы наверно мог постараться отменить командировку через горком, но обращаться к отцу причин тоже не было. Тем более он решил именно сейчас провернуть дело с Таней, надеясь, что последствия, если они и будут, за это время позабудутся.

   А Таня, не зная об открытой на нее охоте, мелькнула в окне гостиной уже одетой и через пятнадцать минут вышла из подъезда в короткой шубке и кокетливой меховой шапочке. На улице был явный минус, да еще с ветром, а Таня дала Сережке слово, что будет одеваться по погоде и обязательно закрывать голову. Правда, от пухового платка ей удалось отбиться. Таня очень себе нравилась в толстых черных колготках и высоких сапожках. Помахивая большой хозяйственной сумкой, она отправилась на Невский в Елисеевский, хотя можно было зайти в гастроном поближе.

   Таня не шла, Таня шествовала. Сережка научил ее модельной походке и ее высокая статная фигура, держащаяся очень прямо, резко выделялась среди суетливо мельтешащей толпы граждан. Ее почтительно обходили, и Таня улыбалась краешком губ. Наблюдатель загляделся на то, как гармонично двигаются длинные ноги, неся великолепное тело, которое даже скрытое одеждой, оставляло впечатление невозможной прелести. Именно в это мгновение все сомнения наблюдателя пропали, и он во что бы то ни стало решил именно сейчас овладеть этим телом.

   Он не спеша вышел на проспект и последовал за Таней. Он догадывался, куда она направляется и решил подождать ее на углу Невского. Таня задерживалась, и мужчина стал замерзать. И, мало того, стоя на самом проходном углу он засветился в глазах очень многих прохожих. Это сейчас они равнодушно идут мимо, а, когда понадобится, сразу вспомнят. Но мужчина уже об этом не думал, нетерпение его было так велико, что все приобретенные навыки отошли на задний план. И, тем не менее, объект он чуть не пропустил, заметив Таню уже метрах в пятидесяти. Он медленно отвернулся. Это он еще помнил, что резкие движения привлекают внимание. А вот за углом он почти побежал, надеясь достичь Таниного подъезда до того, как она повернет. Это ему удалось, и он остановился перед лифтом, тяжело дыша. Теперь можно было не торопиться.

   Таня, звякнув ключами, открыла входную дверь и вошла в прихожую. Но закрыть дверь уже не успела – какой-то человек с такой силой врезался в дверь, что Таня, сбитая с ног, пролетела до противоположной стены (а это метра четыре) и, ударившись головой, почти потеряла сознание. Но быстро пришла в себя, когда ее подхватили и потащили, на ходу сдирая шубку, (шапочку она потеряла еще в прихожей).

   Таня была в панике, она подумала, что на нее напал квартирный грабитель и что ее сейчас убьют, но, когда этот грабитель стал стаскивать с нее колготки, Таня поняла, что у того совсем другие намерения и, по крайней мере сейчас, ее убивать никто не будет. И ее вдруг охватил дикий ужас от того, что должно было случиться. Таня завизжала так, что насильник отшатнулся и стала бешено сопротивляться. Насильник, видать, никак не ожидал от тоненькой, с виду хрупкой девушки, такой яростной вспышки. Он выпустил ее руки, и Таня с силой замолотила кулачками по чему придется, не чувствуя боли в сбитых суставах. Лягаться мешали спущенные до колен колготки. А вот уклониться Таня не смогла. Удар пришелся в скулу, и Таня поплыла. Сознание не отключилось, но она воспринимала звуки, как сквозь слой ваты, видела словно в тумане, а руки и ноги вообще отказывались шевелиться.

   Пользуясь Таниной относительной неподвижностью, насильник вынул из кармана маленькую бутылочку и накапал из нее на носовой платок, который прижал к Таниному лицу. Таня вздрогнула и расслабилась. Насильник взглянул на часы. Время было обеденное. Мужчина усмехнулся и тут зазвонил телефон. Звук долетал и сюда, в гостиную и мужчина уже хотел бежать, чтобы нажать на рычаг, но потом подумал, что позвонят и перестанут, когда поймут, что никого нет дома.

   А это была Ленка, и она точно знала, что Таня сейчас дома. Поэтому всполошилась и поймала такси.

   Насильник тем временем, приступил к священнодействию, ради которого все это и затеял. Телефон затих и ему никто не мешал. Он извлек складной нож и для начала разрезал колготки, спустив их до сапожек. Потом пришла очередь свитерка с надетой под него маечкой. Лифчика Таня не носила, и открывшиеся взору словно очерченные циркулем полушария грудей с темно-розовыми клюковками сосков привели насильника в неистовство.

   Он схватился за голову, с трудом сдерживаясь.

   - Ну зачем этому плебею (он посчитал Сережку плебеем, патриций хренов) такое богатство.

   Таня лежала смирно и только тяжело дышала, отчего груди ее слегка вздрагивали. Насильник, весь дрожа, разрезал белые трусики, отведя обрывки в стороны. Танино лоно было гладким как у маленькой девочки, половые губки крепко сжаты так, что щель между ними едва просматривалась.

   Белое гладкое Танино тело словно светилось в местах, не скрытых обрывками одежды. Насильник не смог скрыть возгласа восхищения. Ленка в это время поднималась, прыгая через ступеньку. На площадке она отдышалась и только протянула руку к кнопке звонка, как заметила, что дверь неплотно прилегает к косяку. Ленка была девицей смелой и где-то даже безбашенной, но, в то же время умной и осторожной. Она знала, что такое приоткрытая дверь при молчащем телефоне. В сумке нашелся баллон лака «Прелесть». Ленка читала, что он действует на злодея не хуже слезоточивого газа. Она осторожно приоткрыла дверь, держа баллончик наготове. Стараниями Сережки петли даже не скрипнули.

   Прихожая была пуста. На полу валялась Танина шубка. Ленка удвоила осторожность. Неслышно, на носочках она прокралась до поворота, откуда открывался вид на столовую и дверь в кухню. В столовой было пусто. За открытой кухонной дверью тоже движения не отмечалось. Ленка решилась пересечь столовую, скрываясь за мебелью и присела. Двигаться стало неудобно и когда она добралась до раскрытой двери в гостиную, она увидела лежащую на софе Таню в клочьях одежды и стоящего над ней мужика, который как раз стаскивал штаны. Ленку поразил не сам факт стаскивания штанов, а волосатые ноги мужика. И только потом она обратила внимание на неподвижно лежащую полуобнаженную Таню с похабно раздвинутыми ногами. Таня спала. Ленка только теперь обратила внимание и беспомощно оглянулась в поисках чего-нибудь, заменяющего оружие.

   Насильник взялся за Танины вялые ноги и, аккуратно согнув в коленях, развел их в стороны, открыв Танино женское средоточие.

   - Ну вот, - сказал он сам себе и принялся расстегивать ширинку.

   Однако, высвободив стоящий колом инструмент, он понял, что, во-первых, брюки заляпает, а во-вторых, того удовольствия не получит.

   На этой стадии его и застала Ленка, которой вдруг вспомнился эпизод из фильма, где главным оружием женщины служила сковородка с ручкой. Память услужливо подсказала ей, что у Тани такая была. Тяжелая чугунная с длинной деревянной ручкой. И с вафельным рисунком на донышке. И Ленка, выпрямившись во весь рост, но все-таки на носочках, направилась на кухню. Отличная сковородка обнаружилась на плите. Ленка примерила ее по руке.

   - Да, подумала она. – Если попаду – будет мужику суприз.

   Когда она, тяжело вооруженная, вошла в гостиную, мужик, уже без штанов, стоя на полу на коленях, пристраивался к Тане и уже направил инструмент, держа его двумя руками. Ленка была еще девушкой и очень удивилась такому размеру. Что не помешало ей сделать четыре длинных шага и размахнуться. Мужик, видать, что-то услышал, потому что повернул голову и удар пришелся не на затылок, а на лоб. Мужику это, правда, не сильно помогло. Звук был такой, словно ударили по дереву. Мужик рухнул на паркет и инструмент его, так удививший Ленку, скукожился до приемлемых размеров. Ленка не была спортсменкой, не занималась ни теннисом, ни фехтованием и удар у нее был чисто девчачий. Но, видать, для чугунной сковородки было без разницы.

   Когда мужик повернул голову, Ленку осенило – это же тот самый тип, который преследовал Таньку и про которого она рассказывала раненому Сережке. А Сережка…

   - Надо срочно позвонить, - подумала Ленка. – У Таньки должен быть номер телефона.

   Она помчалась в прихожую, где видела Танину сумочку. Телефон был в записной книжке записан на «С» - Сережка. Ленка была девушкой умной, а папа ее был известным адвокатом, поэтому в милицию она звонить и не подумала. А позвонила Сережке. Сережку искали минут пять. Ленка нетерпеливо притопывала у телефона. Тем временем, начал шевелиться мужик. То ли сковородка была недостаточно тяжела, то ли голова крепка, ну и плюс наверно отсутствие мозгов.

   Когда в трубке раздался Сережкин голос, Ленка жутко обрадовалась. У нее появилась и окрепла уверенность в том, что все будет хорошо. Она, торопясь и запинаясь, изложила ситуацию. Сережка молчал целую минуту. Ленка не видела, а только предполагала его реакцию. Потом он сказал:

   - Лен, я могу тебя только попросить. Если ты уйдешь – я пойму. Если нет, то сделай следующее: найди в кармане мужика или где-то рядом пузырек, скорее всего, с хлороформом, накапай на тряпку и дай ему подышать. Проще – закрой рот и нос. Это будет гораздо действенней сковородки. Потом укрой Таню, запри дверь. На звонки не отвечай и никому не открывай. Я скоро буду.

   Ленка исполнила все в точности. Тяжело шевелящийся мужик получил порцию хрен знает чего и затих. Ленка с трудом подавила желание еще раз отоварить его сковородкой. Таня спала тяжело, вскрикивала, голова ее металась по софе, волосы сбились. На левой скуле налился здоровый синяк. Ленка опять взяла сковородку, примерилась, но потом вспомнила, что Таню надо укрыть и пошла за покрывалом.

   Сережка появился через двадцать минут. Ленка знала, где он работает и была поражена – все-таки не через деревню ехал, а через город, а там движение.

   Сережка первым делом бросился к жене. Таня тяжело дышала и что-то бормотала. Сережка сорвал с себя куртку и бросил ее на пол. За ней последовали свитер и рубашка. Потом он завернул на Тане покрывало до пояса и, приподняв, прижал к себе. Через пару минут Таня успокоилась и, пробормотав:

   - Сережа, - затихла.

   Сережка опять прикрыл ее покрывалом и осторожно перенес в спальню. Он задернул штору, создав в спальне полумрак, и вышел. В гостиной он обнял Ленку и крепко поцеловал ее в губы.

   - Спасибо тебе, Леночка. Я твой вечный должник.

   Ленка хотела сказать, что не хочет его видеть в роли должника, а вот… но не сказала. Подумала, что это уж слишком.

   - Так, - сказал Сережка, обращаясь скорее к себе. – И что нам делать с этим супостатом?

   - Давай его убьем, - кровожадно сказала Ленка, посчитав, что вопрос относится и к ней. – Я готова. Тем более, что мне много не дадут. Аффект и все такое… Да еще папа адвокат.

   - Нет, Леночка, - сказал Сережка. – Мы его оставим в живых. Пока, - добавил он, заметив, что Ленка хочет что-то сказать. Я думаю, что его сейчас ушлют куда подальше. А мы пока постараемся сделать так, чтобы у его начальства появился повод. Ментов, конечно, к этому делу не допустят… Кстати, а почему не допустят? – Сережка ненадолго задумался. – В общем, сделаем так…

   Вечером, когда стемнело, а темнело зимой в Ленинграде рано, и народ пришел с работы, несостоявшийся насильник был спущен по лестнице (по ней, как правило, никто не ходил, даже на второй этаж поднимались на лифте). Его предварительно напоили Сережкиным коньяком через воронку и щедро побрызгали на одежду.

   - Хороший коньяк, - пожалел Сережка.

   Ленка нервно хихикнула.

   Потом его расположили в конце короткой лестницы в подвал (подвал был на замке), постаравшись создать иллюзия нечаянного падения. Пустую бутылку, предварительно стерев отпечатки и нанеся новые, Сережка положил у лестницы. Ленка в это время стояла на стреме.

   Покончив с устройством картины горького пьяницы, Сережка сказал:

   - А сейчас я тебя отвезу. И не спорь. Кстати, и сковородку выброшу. В Мойку.

   Ленка понурилась.

   - И запомни, ты приезжала после университета проведать подругу. И нашла ее в обмороке. Запомнила?

   Ленка послушно кивала.

   Через полчаса Сережка вернулся. Бросив взгляд на лестницу в подвал, он увидел, что насильник по-прежнему там.

   - Ч-черт! – подумал он. – Придется, видать самому. А я так на соседей рассчитывал.

   Из квартиры он позвонил в милицию.

   - Тут у нас в подъезде какой-то мужик валяется. Похоже, что сильно пьяный. По крайней мере, запах от него как из бутылки. Вы предлагаете мне его на четвертый этаж тащить? Запишите адрес. Литейный проспект…

   Сережка в сердцах бросил трубку.

   - Сережа, - в дверях маячила похожая на привидение фигура в покрывале.

   - Та́нюшка, - бросился к ней Сережка. – Зачем ты вышла?

   - Голова, - пожаловалась Таня. – Болит.

   - Иди ко мне, милая. Сейчас пройдет. Ты ужинать будешь?

   - Сережа, ты так говоришь, словно ничего не случилось.

   - Случилось, конечно. Но, Та́нюшка, это же не повод отказываться от ужина. Тем более, что ты у меня такая худенькая.

   Таня слабо улыбнулась и пожаловалась:

   - Сережа, он меня трогал, а потом я ничего не помню. Это так противно.

   Сережка сжал зубы \и подумал, что это дерьмо получит по полной. Сначала он хотел сделать его просто овощем и пусть живет и радует родителей, которые его воспитали. А после Таниных слов решил, что овощ – это слишком гуманно.

   - Ленка все видела, - сказал он после паузы. – Он ничего не успел сделать. Только одежду порезал. Ленка его сковородкой…

   Таня оглянулась.

   - А где Ленка-то?

   - Я ее домой отвез. Я посчитал, что нам с тобой надо остаться вдвоем. Я не прав?

   - Что ты. Прав, конечно. пойду сменю покрывало на что-нибудь домашнее.

   От ужина Таня все-таки отказалась. Только чаю выпила. И Сережка ее понял. Все-таки сильнейший стресс даже без физического ущерба даром не проходит. Особенно не нравился Сережке Танин испуганный взгляд. К сожалению, его Дар целителя действовал в основном на физические параметры организма, а вот на духовную сферу он повлиять не мог. Если только косвенно. Оставалось надеяться только на время и, как ни странно, на любовь. Таня всегда была очень чувствительна к ее проявлениям, а теперь она их просто жаждала. Она, конечно, этого не говорила, но понять мог бы и непроходимый дуб.

   Поэтому после так называемого ужина Сережка наполнил старинную ванну теплой водой с шапкой пены, уложил туда жену и долго выглаживал ее ладонями, не прибегая к губке, чтобы Таня полнее почувствовала родные руки. И потом, не вытирая, согнал с нее воду ребром ладони и, завернув в махровую простыню, отнес в спальню.

   - Сереженька, - шепнула Таня, высунувшись из простыни, - я люблю тебя.

   Спать она предпочла обнаженной и ночную рубашку категорически отвергла. Сережка еще целый час убирал со стола, мыл посуду, рассказывал двум милиционерам свою версию происшедшего и, когда пришел в спальню, где горел ночник, Таня еще не спала и встретила его нетерпеливым возгласом. Сережка вообще-то думал, что она спит, вошел тихонько и от Таниного возгласа даже вздрогнул. Но быстро пришел в себя и улегся на семейное ложе. Таня тут же подползла к нему, но не прижалась как обычно, а шепотом спросила:

   - Сережа, а тебе не противно вот так… со мной?

   - Вот ты, Танька, вроде как умная, - грубовато ответил Сережка. – А на самом деле глу-упенькая.

   Таня, не смотря на только что полученный титул, счастливо вздохнула и заняла свое привычное место на плече. Минут десять она лежала тихо и Сережка, расслабленным родным теплом и запахом волос, стал задремывать, как вдруг Таня нерешительным прерывающимся шепотом спросила:

   - Сережа, а ты можешь поцеловать меня… там? – и затихла сама напуганная своей просьбой.

   С Сережки дрема вмиг слетела. Ничего экстраординарного в Таниной просьбе не было – он неоднократно целовал ее именно там. Но на этот раз это походило на какой-то тест, который должен поднять Танину самооценку на прежнюю высоту.

   Таня вздрогнула, напряглась, задышала тяжело и вдруг закричала громко и протяжно:

   - Сережка-а! – прижав к себе Сережкину голову.

   Утром Сережка наставлял жену.

   - Придется немного пожить на положении осажденной крепости. Поэтому из дома не выходить, на звонки не отвечать. И по телефону и в дверь. Ленке я дам запасные ключи, так что она, если придет, то откроет сама. Шторы задернуть и вообще стараться у окон не маячить. Продуктов я куплю сам. Все, я побежал. Не печалься, счастье мое – это ненадолго.

   Проследить за передвижением насильника оказалось проще простого – его младшая сестра училась в университете на четвертом курсе и красивой Ленке ничего не стоило завербовать пацанов из ее окружения. Сережка только сокрушенно качал головой, когда Ленка презрительно о них отзывалась. Отзывалась-то презрительно, а вот сведения поставляла исправно.

   Как и предполагали, начальство насильника ментовское расследование относительно своего сотрудника мягко попросило прикрыть, а сотрудника, чтобы глаза не мозолил, сослали в Сибирь.

   - Я с тобой, - заявила Ленка, следя за Сережкиными сборами.

   - Стоит ли? – засомневался Сережка.

   Громких акций не предвиделось, но тащить с собой девчонку…

   - Имею право, - настаивала Ленка.

   Против этого возразить было трудно. Ленка действительно играла в драме ключевую роль засадного полка.

   Таня сидела молча и в спор не ввязывалась. Ей отводилась роль поставщика алиби и она, в отличие от Ленки, за своих очень боялась.

   - Ладно, - решился Сережка. – Идем. Но меня слушаться беспрекословно.

   Он поцеловал жену, на секунду прижав ее к себе. Таня всхлипнула. Сережка опустил голову и быстро вышел.

   В машине было не очень тепло, но, хотя бы не дуло. Предновогодняя ночь обещала быть действительно предновогодней.

   - Вон он, - встрепенулась Ленка.

   Из дальнего подъезда вышел высокий парень в добротной дубленке и направился в их сторону.

   - Здоров, - оценила Ленка. – А ты уверен?

   - Вот заодно и проверим, - ответил Сережка.

   Они, не спеша, пошли парню навстречу. Ленка держала Сережку за правую руку. Когда они поравнялись с парнем, Ленка сказала «ой!» и наклонилась. Парень повернул голову, и Сережка встретился с ним глазами.

   - А ведь он все забыл и готов повторить, - понял Сережка. – Он не даст Тане жизни, а может быть и Ленке, если она ему опять подвернется.

   Священной ярости не было, как и злобы. Но Сережка вспомнил Танины больные глаза и растерянную, испуганную Ленку и в душе ворохнулось что-то древнее, темное и Сережка прошептал неслышно:

   - Сдохни, сволочь!

   И они разошлись.

   Ленка принесла известия через три дня. Новый год они встретили в самом узком кругу – втроем. Настроение у всех было сильно не праздничное. Однако елка, шампанское и апельсины наличествовали и надо было соответствовать. Сережка, мягко говоря, надрался. Таня смотрела укоризненно, Ленка – понимающе. В час он ушел спать. Девчонки еще посидели. Но их хватило на полчаса, а потом и они разбрелись.

   Под утро Сережка проснулся. Таня лежала отдельно облаченная в ночную рубашку. Осуждала, значит.

   - Эх, - тихо-тихо прошептал Сережка. – Никто меня не любит, - и он потер кулаком сухие глаза.

   Таня, помедлив совсем немного и спя изо всех сил, передвинулась на прежнее место и даже сделала движение, чтобы снять рубашку.

   - Не надо, - шепнул Сережка. – Осуждай уж до конца.

   Таня хихикнула, обдав его шею теплым дыханьем, и поцеловала в ухо.

   - Я все равно тебя люблю.

   - Я знаю, - сказал Сережка. – Только поэтому и терплю.

   Третьего января Ленка явилась после обеде к проходной и вызвала Сережку. Сережка выбежал встрепанный, увидел шагающую взад-вперед девушку и бросился к ней.

   - В общем, так, - сказала Ленка и голос ее дрогнул (как потом выяснилось, от нетерпения). – Последние сведения. У клиента случился обширный инфаркт и надежда на выздоровление слабая. Считай, что ее практически нет. А ты, Сережка, оказывается не только жизнь можешь подарить. Тане говорить?

   - Пока не надо, - подумав, сказал Сережка. – Я просто сниму осадное положение. А в открытую… Она все-таки гуманитарий.

   - Я тоже гуманитарий, - заявила Ленка. – И что?

   - Ты? – удивился Сережка. – Да более безжалостной особы я в жизни не видел.

   - Мало же ты видел в жизни, - заметила Ленка и оба невесело посмеялись.

   - Уф! – сказал Сергей Петрович. – Нет, все-таки лучше жить в какой-нибудь глухой провинции, - подумал и добавил. – У моря.

ГЛАВА 4 - Семейное соревнование

Танину небольшую повесть, которая разрослась до пятнадцати авторских листов, удалось пристроить только в конце семьдесят четвертого года, когда даже автор потерял надежду, называя себя бездарем, графоманом и посыпая голову пеплом. Ленка, с чьей собственно подачи, повесть и разрослась в роман, потому что она не довольствовалась отведенной ей ролью редактора-корректора и постоянно вмешивалась в процесс, висела на отце, требуя немедленно применить все свои связи. Сережка же, называя автора самым красивым графоманом мира, ни на ком не висел. Он, не афишируя, применял свои связи. А они у него за год появились.

   Начинал-то он с малого – с исцеления трех студентов Ленкиного университета. Это, не считая самой Ленки. Вот с них и пошло. Права была Ленка. Осознав себя полностью здоровыми, эти молодые люди не ударились на радостях в беспробудное пьянство, хотя повод был прекрасный. Они разнесли весть о чудесном лекаре по родственникам и друзьям. При этом, старались быть максимально осторожными. Потому что Ленка, будучи девушкой не только красивой, но и коварной, предупредила, что с них иначе снимут наговор. Тут любой осторожным станет. А еще Ленка предупредила, чтобы