Вишнёвый пепел-1. Невеста огненного лорда. Елена Антошина

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1. ВЫЖИТЬ
• ГЛАВА 2. МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ
• ГЛАВА 3. НЕВОЗМОЖНОЕ
• ГЛАВА 4. ПОГРАНИЧНЫЙ ЛЕС
• ГЛАВА 5. ДВОРЕЦ ФЭН
• ГЛАВА 6. РАЗБИТАЯ СКАЗКА
• ГЛАВА 7. ВКУС МЕЧТЫ
• ГЛАВА 8. ВЗАМЕН
• ГЛАВА 9. МОТЫЛЕК
• ГЛАВА 10. РАЗНОЦВЕТНЫЕ ЖУРАВЛИКИ
• ГЛАВА 11. ЛУННЫЙ ДОЖДЬ
• ГЛАВА 12. ЛЕДЯНОЙ ЦВЕТОК
• ГЛАВА 13. ОГНЕННЫЙ ЦВЕТОК
• ГЛАВА 14. РИСУЯ СЕРДЦЕМ
• ГЛАВА 15. РАЗДЕЛИТЬ ТАЙНЫ
• ГЛАВА 16. ХРУПКОЕ ЧУДО
• ГЛАВА 17. ВЕРХОВНЫЙ ЛОРД ИЗВОЛИТ ВЕСЕЛИТЬСЯ
• ГЛАВА 18. ИСКУШЕНИЕ
• ГЛАВА 19. СЕРДЦЕ ФЭНРИА
• ГЛАВА 20. ВИШНЕВЫЙ ПЕПЕЛ
• ГЛАВА 21. ЯНТАРНОЕ СЕРДЦЕ
• ГЛАВА 22. НЕВЕСТА ВЕРХОВНОГО ЛОРДА
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

   Сокровенная мечта Ланэ неожиданно стала явью: Верховный лорд фениксов назвал ее своей невестой. Прощаясь с родным домом и прежней, полной лжи и страхов жизнью, она еще не знала, что не все сбывается так, как желает сердце...

   И того ли оно вообще желает?

   Верховный лорд молод, красив и горяч, вот только в смертельно опасных ситуациях раз за разом рядом с ней оказывается вовсе не он, а вместо брачной церемонии невесту ждут покушения, неприятие двора и соперницы.

   Готова ли ты, бескрылая принцесса с огненной душой, пройти через предназначенные тебе испытания, научиться доверять и раскрыть все свои тайны, чтобы наконец-то обрести настоящую себя?

   Готова ли услышать собственное сердце?

   # принцесса с горячим сердцем

   # замороженный (и в прямом смысле тоже) советник

   # лорд, пылкий и неудержимый

   # несколько пар с непростыми отношениями

   # немного интриг и приключений

   # традиционные тайны прошлого

   # фениксы, полеты, огненные вишни и прочая романтика

   # любовь, способная погасить пламя, растопить лед и спасти пусть и не мир, но чью-то жизнь

ПРОЛОГ

   Высоко в иссиня-черном небе вспыхивали, гасли и вновь зарождались багровые всполохи, словно там, в бесконечно далеком огромном зеркале, отражалась игра пламенных волн неспокойного ныне озера, чьи берега терялись в жарком мареве, а дно, по легендам, и вовсе находилось в мире ином.

   Низкая трава, рыжая, как пламя ночного костра, густым ковром устилала землю, и тянулись ввысь тонкие стволы и гибкие темно-красные ветви огненной вишни, что росла здесь вольготно, никому не мешая, образуя даже не сад – настоящий лес. Крупные алые цветы с подобными живому пламени лепестками распускались, непрестанно сменяя друг друга, круглый год, щедро наполняя Сердце Фэнриа пьянящим ароматом; он неспешно плыл над долиной, сухой, горячий, пряный, пропитывая одежду и кожу, намертво въедаясь в душу.

   Анхён глубоко вдохнул – и этот будоражащий запах, и благодатный жар, от которых вмиг закружилась голова и кольнуло что-то в груди, – шагнул ближе к краю огненной бездны и надел капюшон теплого, подбитого мехом плаща.

   Несмотря на дрожащий от зноя воздух – ему было холодно.

   Снова.

   Безумно, до крика, застывшего в горле куском льда.

   Как и всегда в подобные дни, непреодолимо тянуло к себе озеро, звало, шептало во сне и наяву, обещая согреть кровь в стеклянно-хрупких венах, заставить сердце биться быстрее... вновь подарить крылья.

   И все труднее и труднее было сопротивляться этому зову, все заманчивее казалось сделать последний шаг и...

   Сгореть.

   Тем, в чьей крови больше не бушевало истинное пламя, огненная бездна, именуемая озером Жизни, могла даровать лишь смерть.

   Но порой это виделось благом.

   Горячий воздух, не способный растопить сковавший изнутри лед. Скользкая трава, застилающая обрывистый берег. И всего одно движение.

   И стоило бы, наконец, решиться и сделать этот последний шаг, но...

   Ему по-прежнему не достает смелости.

   Никогда не доставало.

   Здесь, на берегу озера Жизни, давались клятвы верности и заключались брачные союзы. Сюда приходили те, кто жаждал вечного покоя...

   Когда-то – давным-давно – Анхён думал, что приведет сюда ту, с кем захочет разделить жизнь. Сейчас же искал в себе смелость достойно встретить смерть.

   Сердце сжалось, пропустило удар, замерзшие пальцы свело, до судороги, до боли. И он, резко выдохнув сквозь зубы – показалось, что взвился и тут же растаял рой мелких снежинок, – все же сделал этот шаг.

   Почти сделал.

   Ладонь, опустившаяся на плечо, была тяжелой и горячей, настолько, что холод отступил.

   Отступил и Анхён – от лижущих рыжую траву алых языков выплеснувшейся на высокий берег волны, запоздало вздрогнув от осознания, насколько близко оказался в этот раз от верной гибели, то ли радуясь, то ли сожалея, то ли...

   Так и не разобравшись в собственных чувствах, а потому привычно от них отмахнувшись, он обернулся.

   Немолодой мужчина, стоявший напротив, был высок, а болезненной его худобы не могли скрыть свободные светлые одежды, единственным украшением которых служила подвеска из белого нефрита на простом поясе. Длинные волосы, полностью седые, словно припорошенные снегом, заплетенные в несколько сложных кос, спускались почти до колен. Жилистые, мозолистые ладони с узловатыми пальцами покоились на посохе из темного дерева, на который старик нарочито тяжело опирался при ходьбе. Но глаза на смуглом, изрезанном морщинами лице по-прежнему горели негасимым огнем, а сейчас еще и праведным негодованием, о котором говорили и сведенные у переносицы седые кустистые брови, и сжатые в узкую полоску сухие губы.

   Анхён поежился, поправил распахнувшийся плащ и, подавив тоскливый вздох, поклонился – с почтением, от которого внутренности сводило ничуть не меньше, чем от холода.

   – Господин, я...

   – Ты обещал, что не сотворишь ничего непоправимого! – тихо, но грозно, с отголосками былой силы и власти, прервал его Шэнлай Чингун, прежний Верховный лорд Фэнриа – и достопочтенный дедушка лорда нынешнего. – И что же я вижу? Неужто слову советника больше нет веры?

   И тон, вызывающий желание пасть ниц и молить о пощаде, и соответствующий ему взгляд Анхён выдержал с честью.

   – Я обещал, что буду с Чинданом, пока он нуждается во мне, – уточнил он бесстрастно. – Ныне наш лорд крепко стоит на ногах, отлично управляется с делами и разбирается в интригах двора, а потому...

   – А потому ты решил сбежать, – вновь перебил его бывший лорд.

   Несмотря на немощный облик, он был ловок и силен, в чем Анхён имел несчастье лишний раз убедиться. Рука Чингуна обжигала, даже через тот лед, в который, по ощущениям, превратилось запястье советника. И хватка была поистине железной – попытайся Анхён вырваться, еще не известно, удалось бы. Впрочем, он и не пытался. И взгляд опустил, не от страха – страха перед этим человеком он не испытывал уже очень давно, – от нежелания спорить. И, готовясь к очередным нравоучениям, сцепил зубы, которые чудом пока что не отбивали зябкую дробь.

   Но бывший лорд все же смог его удивить.

   – Ты утратил смысл жизни, мой мальчик, – неожиданно мягко сказал старик – и крепче сжал пальцы, мозолистые вовсе не от упорных занятий каллиграфией.

   Чингун светился от переполнявшей его силы; пусть он и был немолод, но истинное пламя, бегущее в его венах, разгоралось ярче при простом приближении к озеру Жизни.

   Как и у всех, кто принадлежал к народу Фэнриа.

   Почти у всех.

   Когда-то Анхён был таким же. Когда-то столь давно, что уже и не помнил, каково это.

   Блаженное тепло, сменившее ощущение каленого железа, медленно растекалось по телу, изгоняя холод, и он позволил себе на мгновение прикрыть глаза, наслаждаясь редким в последнее время моментом... и решительно отступил, склонившись перед лордом, пусть и бывшим, но все еще сильным – не только, как оказалось, душевно и физически.

   Да, той силы пока что хватает, но ни к чему тратить ее впустую, на того, в чьем сердце давно уже кружит остывший пепел.

   Нельзя вновь зажечь то, что однажды сгорело дотла.

   Даже для возрождения из пепла должна сохраниться хотя бы крошечная искра...

   – Ты утратил смысл жизни, – как ни в чем не бывало повторил старик. – Но я дам тебе новый.

   Его рука нырнула в складки одежды, чтобы извлечь оттуда небольшой свиток, которому, судя по всему, было немало лет.

   Отчего-то Анхёну совершенно не хотелось брать его, но выбора не оставалось, и он, чуть склонив голову, протянул ладони.

   С тихим шелестом развернулся пропитанный особым составом шелк, и огненные отблески заиграли на бледном, тонком личике искусно нарисованной женщины, ослепительно красивой и нереальной, чью темноволосую голову украшал изящный венец с крупным алым камнем. Живописец, несомненно, обладал редким талантом: казалось, что в глубинах камня, переливаясь и маня, горит настоящее пламя.

   Но самым поразительным было не это, а строки, что тянулись под портретом. Символы древнего ри, витиеватые и не всегда ясные, никак не желали складываться во что-то понятное, но...

   Анхён все же понял.

   И о холоде позабыл, будто в его крови вместе с заемным теплом вновь заструилось истинное пламя.

   – Это... – он перевел потрясенный взгляд на бывшего лорда – и ничуть бы не удивился, если бы тот рассмеялся и признался, что попросту его разыграл.

   Но Чингун и не думал смеяться. Морщины на его лице стали резче, глаза – серьезнее, когда он, отрывисто кивнув, подтвердил:

   – Да. Это записи о последней из рода Жанлэй. Посмотри на дату, мой мальчик... к тому времени она считалась мертвой уже более трех лет. Наконец-то у нас есть след, который может привести к цели. Достойна ли оная стать новым смыслом твоей жизни?

   И Анхён, не найдя слов, преклонил колени – на сей раз с почтением настоящим, не наигранным, ибо какая цель может быть достойнее, чем возрождение Фэнриа?

   Если его жалкая жизнь послужит великой цели, она будет прожита не зря.

   Уходя – и унося за пазухой бесценный свиток, – он ни разу не обернулся.

   Старик же, резко сгорбившийся и словно постаревший на добрый десяток лет, долго глядел ему вослед, не замечая бегущих по щекам горячих слез.

***

Солнце неуклонно стремилось к зениту, щедро расплескивая по яркой синеве неба драгоценное золотое вино, что жаром стекало на землю. Казалось, именно оно наполняет озеро Жизни, сейчас безмятежно-спокойное, напитавшееся светом и оттого по-сытому благодушное. Огненная гладь лишь изредка мечтательно вздыхала, принимая очередной алый лепесток, чьи собратья кружились в воздухе, горячем, ароматном, заставляющем кровь бежать быстрее, а сердце – ждать чудес.

   Шэнлай Чиндан, Верховный лорд Фэнриа, усмехнулся, поймав себя на этой мысли. Чудес он давно не ждал, более того – не особо в них верил.

   Сложно верить во что-то – или кого-то, включая богов, – едва ли не с самого рождения постигая всю глубину и запутанность придворных интриг. Не ради пустой забавы – ради выживания. Своего и своих близких. Народа в целом.

   Сложно верить в кого-то, кроме себя – и еще одного человека, без которого Дан ныне не мыслил своей жизни, – когда изо дня в день удерживаешь страну на краю пропасти.

   Но именно сегодня верить хотелось. Ведь именно сегодня все должно измениться.

   Неподалеку цеплялось мощными корнями за обрывистый край берега дерево истинных искр, главная святыня Фэнриа. Его крона терялась в солнечной лазури, будто растворяясь в ней, и показалось вдруг, что цветов на ветвях стало больше.

   Скоро так и будет. А пока...

   На глазах Дана медленно раскрылся нежно-розовый бутон, заставив сердце радостно дрогнуть, приветствуя новую жизнь, – и тут же облетели лепестки соседнего, засохшего и пожелтевшего цветка. Они, неподвластные ветру, опустились на огненную гладь – и вспыхнули, став частью озера. Лорд склонил голову, прощаясь с тем, чья душа вернулась в родную стихию.

   Под деревом мелькнул алый всполох – и слился с красной корой, впитавшись в нее.

   Недреманные стражи бдели. А может, тоже ждали благих перемен.

   Дан – в который уже раз! – поправил золотые, как истинное пламя, одежды, легкие и летящие, будто рассветная дымка, бросил еще один нетерпеливый взгляд в небо...

   Солнце почти достигло наивысшей точки своего ежедневного пути, сияя ослепительной короной, словно напоминая всему сущему, что носит ее по праву создающего и оберегающего жизнь.

   Лорд прикрыл глаза, подставляя лицо горячим лучам. Жар – что солнечный, что огненный – не причинял ему ни малейшего неудобства. В его крови пылало иное пламя, и было оно куда ярче и жарче, нежели то, что можно найти в этом мире. По легендам, раньше оно хранило землю и небеса, но людская жадность и злоба погасила негасимое – и убила бессмертное. И теперь истинное, изначальное пламя текло вместе с кровью лишь в венах фениксов, огненного народа, когда-то обласканного богами и наделенного особым даром.

   Мало кто знал, что и это пламя медленно, но неотвратимо теряет силу...

   Потому лорд и решился на столь отчаянный шаг.

   Свадьба.

   То, чего он так долго избегал – и на что добровольно согласился, принося себя в жертву благополучию страны, как до него это сделал отец, а еще раньше – дед... и все его предки.

   Хён оказался прав, когда-то давно посмеявшись над наивным мальчишкой, уверенным, что все будет подчиняться его воле: желания Верховного лорда всегда были, есть и будут на втором месте после интересов страны.

   В этот полуденный час, на берегу заповедного озера Жизни, в долине, что не зря звалась Сердцем Фэнриа, Верховный лорд ожидал свою невесту, которая тут же – перед ликом дарующей жизнь и силы стихии, олицетворяющей всех богов разом, – станет его женой.

   Он не знал ее. Не видел ни лично, ни на портрете, хотя при желании мог бы его добыть. Но что бы это изменило? Дана не волновало, как она выглядит. Его сердце было свободно и полно огня, и он – несмотря на все насмешки сестер и молчаливое, но выразительное сомнение Хёна – твердо полагал, что этого хватит, чтобы прожить жизнь пусть не в любви, но в уважении.

   В любовь Дан тоже не верил. Хотя и читал хроники, в которых говорилось о временах древних и таинственных, когда изначальное пламя было всесильно, а у каждого феникса имелась истинная пара. И те пары не просто любили – жили друг другом. И давали жизнь сильным детям. Тогда слабых и вовсе не рождалось.

   Но когда то было? И куда делось притяжение, что должно вести предназначенных друг к другу, не дав сбиться с пути?

   Исчезло вместе с династией первых владык Фэнриа, в чьих жилах хранилось то самое, изначальное, ничем не разбавленное пламя – или же никогда не существовало?

   А вот в то, что старый правящий род был невероятно силен, Дан верил. И злился на допустивших его уничтожение. Но с тех пор утекло столько времени, что виновных к ответу при всем желании уже не призвать. Ходили слухи, что младшая дочь рода не погибла – но так слухами и оставались.

   До недавних пор.

   Скажи кто другой, что слухи оказались правдивы, и лорд ни за что бы не поверил; но Хёну он верил безоговорочно, а потому позволил искать. Позволил надежде разгореться в сердце, позволил мечтам захватить разум.

   И когда его советник – как, впрочем, и всегда – оные надежды оправдал, почувствовал себя невероятно счастливым.

   Ненадолго.

   Воспоминания накатили волной, вновь причиняя боль.

   В тот день лорд нашел Хёна на берегу озера Жизни. Он стоял опасно близко к обрывистому краю, словно раздумывая, а не шагнуть ли вперед, и Дан попросту оттащил этого безумца подальше.

   Он был... ледяным. И глаза, в которых раньше плескалась щедро разбавленная солнечным янтарем ночь, тоже казались кусочками навеки застывшего льда.

   «Хён...» – нахмурился Дан, но советник не дал ему опомниться.

   «Мой лорд, – будто на официальном приеме поклонился он. – Я выполнил поручение. Послание отцу девушки готово и ждет только твоего одобрения, но... Ты уверен, что стоит поступить именно так? Если кто-то догадается о том, что прячется за твоим решением...»

   Дан чуть заметно качнул головой и повернулся к озеру, то ли любуясь тем, как танцуют над ним вишневые лепестки, то ли пытаясь скрыть выражение своих глаз от внимательного взора советника.

   Когда схлынула первая эйфория, он и сам задал себе тот же вопрос, но ответа на него не нашел.

   «Это – наилучший выход, – отозвался лорд не слишком-то уверенно, по-прежнему созерцая огненные волны. – И единственный способ избежать споров, интриг и притязаний. И если ты меня поддержишь...»

   «Всегда и во всем, – без раздумий откликнулся Хён. – И я предлагаю не оповещать двор о твоих планах, а поставить их перед свершившимся фактом».

   Дан, чуть помедлив, кивнул.

   Жена лорда – совсем не то же самое, что невеста.

   Брачный обряд связывал две жизни в одно и позволял чувствовать и защищать своего партнера на расстоянии. Мало кто в здравом уме решится в открытую потягаться с тем, чью силу пришлось признать даже отъявленным его противникам.

   «Что мы можем предложить ее отцу?» – спросил Дан.

   Исходя из рассказов Хёна, этот человек и вовсе ничего не заслуживал, но... Если хочешь что-то получить, нужно что-то отдать взамен.

   «Части сокровищ Мирэ будет достаточно, – рассудил советник, и с ним невозможно было не согласиться – за малую толику редких драгоценностей, созданных древними мастерами огненного народа, многие отдали бы что угодно. В том числе, как ни прискорбно, и собственного ребенка. – Об остальном можно подумать позже. Я бы не стал заключать с ним союз. Полагаю, он этого и не ждет... Или ждет, но настаивать не осмелится. По крайней мере, не сразу. Пусть тешит себя надеждой, что это возможно».

   Фениксы никогда не заключали союзов с людьми, ни политических, ни военных...

   Брачные – бывало, и нередко, но это обстоятельство не могло заставить огненных поменять принципы и ввязаться в человеческие дрязги.

   «А потом?»

   «А потом будет поздно», – не слишком весело улыбнулся своим мыслям Хён, вновь устремив взгляд на озеро.

   Дан знал, о чем он подумал.

   Гнездо не бросает птенцов. Фэнриа не выдает тех, кто однажды ступил на ее земли.

   И не отпускает.

   До последнего не отпускает, даже если тебе невыносимо больно и очень хочется уйти.

   Дан резко выдохнул, вытягивая себя из неприятных воспоминаний о дне минувшем в день сегодняшний, свадебный, вновь посмотрел на небо, на озеро, усеянное тлеющими алыми лепестками, – и едва поборол желание броситься туда, окунуться с головой, чтобы унять нетерпеливую дрожь в теле и душе.

   Окунуться, раствориться в огненных потоках, почувствовать легкость, свободу от любых оков – и взвиться ввысь, стряхивая пламя с мощных крыльев, разрезая ими воздух, само небо... стремясь навстречу крылатой повозке, что вот-вот должна показаться над озером.

   Близость живого пламени кружила голову, будто крепкое вино, наполняя силой и уверенностью.

   Дан с шальной улыбкой смотрел на огненные волны.

   Совсем скоро он возьмет за руку ту, кто станет спасением его рода и народа фениксов в целом, и назовет ее своей.

   Озеро Жизни положит начало не только новой жизни, но и новой эпохе. И ничто не сможет этому помешать.

   Наконец долгожданный час настал: солнце застыло в зените.

   Горизонт же был чист.

   Невеста, сопровождаемая верным советником, опаздывала.

   Или...

   Резкая боль прошила грудь.

   – Хён!.. – вырвалось с остатками воздуха, и Дан, согнувшись, надрывно закашлялся. Еле отдышавшись, провел ладонью по губам, зачарованно посмотрел на окрасившиеся алым пальцы...

   Над лесом, что служил восточным рубежом Фэнриа, что-то беззвучно вспыхнуло – и яркой крылатой звездой рухнуло вниз.

   Вместе с надеждами, мечтами и планами Верховного лорда Шэнлая Чиндана, который, несмотря на свои убеждения, на бегу едва ли не впервые в жизни молился всем богам сразу, уповая на то, что кто-нибудь да откликнется...

   Лишь на них сейчас уповать и осталось.

ГЛАВА 1. ВЫЖИТЬ

   – Фениксы! Фениксы летят!

   Уже второй раз над столицей Инаэр разносились эти возгласы, полные восторга и, пожалуй, затаенного страха. Но теперь, с высоты, которую ощутимо набирала огненнокрылая повозка, оные слышались едва-едва, будто сквозь толщу воды... или облаков, что оказались так близко – протяни руку, зачерпнешь полную горсть.

   С тех пор, как Ланэ Чинэ, старшая из оставшихся во дворце Рассветного ветра принцесс, любимая дочь владыки, услышала их впервые, прошла всего пара дней, а мнилось – целая вечность.

   – Фениксы...

   – ...летят, – одними губами шепнула принцесса, невольно потирая отозвавшийся тупой болью палец.

   Тогда...

   ...она ждала, да. И все же оказалась не готова. Жаркий день, распахнутые настежь окна, потоки света, ароматы цветов, оседающие на языке нестерпимой сладостью... И восклицания, грубо нарушившие эту безмятежность.

   Игла, ловко расшивавшая шелк дивными узорами, глубоко вошла в нежную кожу, и на белом поле расцвели алые капли.

   Ланэ лизнула подушечку пальца, благо что в этой, огороженной расписными ширмами части покоев никого, кроме нее, не было, а значит, и причитать о неподобающем поведении никто не станет. С отвращением посмотрела на незаконченную вышивку, позволила ей скользнуть на пол...

   А за окном парили чудесные создания.

   Раньше принцесса видела фениксов лишь на тонкой работы коврах да в старинных свитках, что не способны оказались в полной мере передать все великолепие и совершенство огненных птиц.

   Они пылали. Алое и золотое, словно лепестки роз в расплавленном золоте. Словно пламя свечи одинокой зимней ночью, волшебное и манящее...

   И всколыхнулось, пробудилось в груди что-то странное, горячее, требующее совсем уж невероятного: вскочить на подоконник и шагнуть навстречу тем, кто не знал оков условностей, кто мог расправить крылья и ощутить, что такое настоящая свобода.

   Отец запретил Ланэ покидать покои, вернее, настойчиво пожелал, чтобы она проявила благоразумие и не опозорилась перед дорогими гостями. Но благоразумие категорически не уживалось с волнением, змеей свернувшимся в груди, обвившим сердце тугими кольцами. Она должна, нет, обязана взглянуть на тех, кого так ждала. Кто представлялся ей ныне единственным шансом на нормальную жизнь.

   Да и просто на жизнь.

   Шагать из окна она, конечно, не станет, а двери...

   Двери охранялись.

   Ускользнуть от служанок всегда было нелегко, а сейчас еще сложнее стало. И разумнее остаться в покоях, как и велено, но...

   Что-то внутри разгоралось все сильнее, требовало действий.

   Разве это преступление – посмотреть, какая судьба ей уготована?

   И одна из служанок была послана за водой, ибо кувшин опустел, а принцесса изнывала от жажды; второй досталось раздобыть золотых ниток, что тоже как-то внезапно закончились; ну а третья отправилась за фруктами, от которых Ланэ недавно отказалась, но могла же ведь она передумать?

   Любимая дочь владыки своевольна и капризна, и то известно не только во дворце, но и, пожалуй, за его пределами.

   Когда за последней служанкой закрылась дверь, принцесса медлить не стала и вскоре оказалась в саду. Всего-то и нужно, что обогнуть башню и украдкой взглянуть на площадь... Или уже поздно и лучше пробраться в тронный зал? Если осторожно, то никто и не заметит...

   Задумавшись, Ланэ не сразу увидела младшую сестру, бегущую по дорожке к башне.

   От площади бегущую.

   Как она там оказалась?!

   Насколько Ланэ знала, сегодня не только ей – всем девушкам запретили покидать свои покои.

   Хотя чего ждать от Вилэй, никаких правил не признающей?

   – Что ты здесь делаешь?

   Резкий окрик вырвался сам собой; Вилэй вздрогнула и подняла глаза. Мелькнуло в них нечто, не оставившее ни малейшего сомнения: будь у младшей принцессы возможность, непременно кинула бы в старшую чем-нибудь тяжелым. И ничуть о том не пожалела бы.

   Вилэй редко смотрела на сестру иначе. Так уж получилось, и не сказать, что в том не было вины Ланэ.

   – Дышу свежим воздухом, – чуть склонила голову набок младшая сестра. – Вернее, дышала, пока он был действительно свеж.

   Свежим воздух в саду был лишь по сравнению с той же площадью, коя сейчас, вероятно, и вовсе на огромную жаровню похожа. Но Ланэ не сомневалась, что Вилэй имеет в виду совершенно иное...

   Ее любовь к тяжелым благовониям. И не докажешь ведь, что не по собственному желанию денно и нощно курятся оные в ее покоях, но по предписанию лекаря, убедившего владыку в великой пользе этого действа для хрупкого здоровья любимой его дочери.

   Однако Ланэ упорно казалось, что здоровье ее становится лишь хуже.

   – Разве отец не приказал тебе и носа из своих покоев не показывать? – раздраженно спросила она, шагнув ближе и цепко схватив сестру за руку. Отчего-то сегодня слова младшей задевали особенно сильно, да и головная боль на улице лишь усилилась, что, вкупе с измотавшим волнением, тоже не прибавило принцессе хорошего настроения. – Совсем страх потеряла, неблагодарная?

   – Зато в тебе страхов с избытком, – не смолчала Вилэй, сверкнув синими глазами. – Думаешь, никто не знает, отчего всех девиц, кроме тебя, взаперти держат?

   Ланэ почувствовала, что кожа ее, обычно белая, как озерные лилии, пошла некрасивыми алыми пятнами, и то недоброе, что ворочалось в груди, не давая покоя, полыхнуло вдруг, словно заняв на миг тело принцессы; с силой, которой никогда-то в себе не ощущала, она оттолкнула сестру, и та, не устояв, упала на траву.

   Рядом с выскользнувшим из рукава свитком.

   Недоброе вновь ожило, будто само по себе завладело свитком. Вилэй же, взвившись на ноги, выхватила его и, придерживая юбки, бросилась прочь.

   Ланэ и не поняла, как на земле оказалась. Только что стояла твердо на ногах, свиток этот злосчастный – и зачем он ей вообще понадобился? – держала, и вот уже...

   Лежит. И расползаются на белом шелке буро-зеленые пятна, потому как трава в обители владыки сочна и свежа даже в засуху...

   Подниматься совершенно не хотелось – помимо сока, трава щедро делилась прохладой, и лежать на ней, вот так, запросто, раскинув руки, оказалось невероятно приятно, – но пришлось. Заголосили, подбегая, спохватившиеся служанки... как не затоптали? Окружили, заохали, причитая над испорченным нарядом, и ощупать пытались, проверяя, не повредила ли чего драгоценная принцесса.

   Драгоценная принцесса поморщилась и трогать себя не позволила. И без того тошно было...

   Шанс свой она упустила. Теперь не выскользнуть. Да и нужно ли?

   Все уже решено. Ничего уже не изменить.

   Только и оставалось, что вернуться, и, в сопровождении недовольных, но тщательно то недовольство скрывающих служанок, Ланэ направилась к себе. И заметила, как одна из девиц попятилась, попытавшись отстать...

   – Стоять, – велела принцесса, без труда разгадав ее замысел.

   Как есть отцу о Вилэй доложит. Она, конечно, приказ нарушила, да еще и не впервые, но...

   Сама Ланэ ничуть не лучше.

   Злость уже остыла – никогда, вопреки убеждениям окружающих, злиться долго и всерьез она не умела, но убеждение то поддерживала охотно, дабы лишний раз не задевали, – а на холодную голову виделось все иначе.

   Несмотря на далекие от теплых отношения, доносить на младшую не хотелось. В конце концов, она единственная из сестер, кто узнал ее тайну... И сохранила ведь, хотя это до сих пор и вызывало немалое удивление.

   А что до слов ее...

   Ее-то отец фениксам точно не отдаст. Никому пока не отдаст. Мала еще, и старшие принцессы во дворце, опять же, непристроены.

   Владыка традиции чтит и поступаться ими не станет.

   – Госпожа, я... – залепетала та, что явно была подослана отцом. Ланэ ее давно подозревала.

   Остальных, впрочем, тоже.

   Доверять нельзя никому. Так учила матушка, пока была жива, и принцесса ее науку усвоила крепко.

   – Ты мне нужна. Все вы, – перебила жалкие оправдания Ланэ, сверля растерянную девицу тем взглядом, который, по уверениям сестриц, был тяжел и неприятен. И сама ту тяжесть превосходно почувствовала, отозвалась оная болью в затылке, разлилась по вискам горячим воском.

   А может, то вина шпилек, коими украсили прическу безо всякой меры?

   Едва войдя в покои, Ланэ от шпилек избавилась. И всем служанкам дело нашла, не забыв одарить каждую тем самым взглядом и приказать, чтоб о случившемся молчали.

   Она скоро покинет дворец, но все еще наделена какой-никакой, но властью. И за то время, что осталось ей провести в отчем доме, сумеет испортить ослушницам жизнь.

   Девицы услышали. Прониклись. И вроде присмирели, чем принцессу, конечно, не обманули, но...

   Она сделала все, что могла. А как уж сложится дальше... ее вины в том не будет.

   Белоснежные одежды оказались безнадежно испорчены, да и на коже кое-где виднелись зеленые пятна. Пришлось посетить купальню и переодеться, а после, вновь устроившись у окна, заняться обычно любимой, но сейчас просто-таки ненавистной вышивкой, от которой к вечеру на пальцах принцессы не осталось живого места, ибо все ее мысли занимал вовсе не узор и удачный подбор цветов...

   Если бы не Вилэй!..

   Тогда – что?

   Смогла бы Ланэ незамеченной пробраться на площадь? Или же все закончилось бы отцовским гневом, который привел бы к плачевным для нее последствиям?

   И вообще, отважилась бы сделать хоть шаг?

   Вилэй вот отважилась.

   Она ничего не боялась.

   Не боялась быть собой даже перед владыкой. Как и его самого.

   И судьбы своей, похоже, тоже.

   Это бесстрашие, доступное далеко не всем, восхищало – и злило неимоверно.

   И оттого сестрицу, вроде бы тихую, но своенравную, Ланэ не слишком-то любила. И – себе-то можно признаться! – завидовала...

   Да, завидовала. Младшей и нелюбимой дочери владыки, на которую он не обращал внимания. Ланэ искренне считала это благом, ведь ей самой приходилось постоянно быть на глазах отца, боясь ошибиться, выдать себя, раскрыв свою неидеальность.

   До Вилэй же отцу не было дела, а значит, она могла жить как ей вздумается.

   Никто не следил за каждым ее шагом, не требовал от нее быть безупречной. Иногда Ланэ невольно думала, что не прочь оказаться на ее месте, и злилась. На себя, конечно, и на нее тоже.

   Тому, кто вечно находится в спасительной тени, не нужны никакие маски. А под взором владыки, подобным обжигающим лучам солнца, без маски выжить невозможно. Особенно если под внешним доспехом из холодности, равнодушия и присущих избалованным принцессам капризов до сих пор скрывается маленькая испуганная девочка, отчаянно не желающая повторить судьбу матери.

   Та тоже была любима и обласкана солнцеподобным вниманием. Оттого и сгорела дотла.

   Еще Ланэ завидовала тому, что Вилэй было кому доверять. Служанка, что выросла с ней, оказалась ей бесконечно предана и не поддавалась самым щедрым посулам. Ланэ же не знала, сколько служанок верны именно ей, а сколько докладывают владыке о каждом ее шаге, но подозревала, что больше половины девушек – если не все – при первой же возможности покинут свою госпожу, которая, несмотря на титул, была всего лишь пленницей дворца Рассветного ветра.

   Все они были здесь всего лишь пленницами. Заложницами воли владыки, который мог распорядиться жизнями дочерей, как посчитает нужным, не спрашивая на то их дозволения.

   Но Ланэ не желала более с этим мириться. И не намеревалась упускать шанс все изменить.

   Сбежать.

   Вырваться отсюда, стать свободной.

   Насколько это вообще возможно.

   Просто – выжить.

   «Ты должна выжить, – часто шептала ей мать, когда думала, что ее никто не слышит. – Выжить любой ценой».

   Ценой Ланэ стала она сама. Маска недалекой, взбалмошной и капризной принцессы почти намертво срослась с нею, и порой Ланэ не понимала, настоящая ли она или же продолжает играть чужую роль.

   Повзрослев, принцесса решила, что обязана вырваться из дворца. Единственным способом, доступным дочерям владыки, было замужество, и тут-то начинались сложности...

   Как ни старался владыка, сколько наложниц ни заводил, но наследника не получил. Зато у него было много дочерей. Пожалуй, слишком много. Но также было и много людей, с которыми он желал наладить или же укрепить связи – или добиться от них чего-то нужного. И принцессы стали разменными монетами в заключаемых отцом сделках. Ланэ прекрасно понимала, что ей не удастся избежать этой участи, и старалась изо всех сил, надеясь, что к своей любимице владыка не будет слишком жесток, а если очень повезет – выдаст ее замуж за пределы Инаэр. Туда, где царят иные нравы, где она наконец-то сможет стать собой.

   Впервые узнать, какая она на самом деле.

   Ланэ мечтала – и прекрасно понимала, что те мечты несбыточны, – о Фэнриа.

   Именно об Огненной долине больше всего рассказывала матушка, и рассказы эти совершенно очаровали принцессу, заставляя сердце биться чаще... и робко, поражаясь собственной невероятной смелости, верить в то, что все возможно.

   Слишком уж непохожи они были на то, что творилось во дворце Рассветного ветра. Да и в целом в Инаэр.

   Издавна правителям и прочим благородным мужам дозволялось иметь и жену, и наложниц, до желаний и чувств которых никому не было никакого дела. Ланэ не знала, что и как происходит в иных семьях, но положение женщин в ее собственной не радовало и напрочь убивало веру в чудо.

   Хотя со стороны все и выглядело более чем прилично.

   Владыка никого не выделял, и что жена его, что наложницы статус и права имели одинаковые.

   Гулять по женской части дворца и по саду, специально для них посаженному, в коем охраны, мнилось порой, было куда больше деревьев.

   Наряды менять да украшения, на кои владыка не скупился, и что с того, что никто тех нарядов да драгоценностей не увидит?

   Музицировать вот еще. Танцевать и петь, услаждая взор и слух единственного зрителя и слушателя.

   Вышивать.

   Исчезнуть, ежели вдруг неугодной владыке станет.

   У фениксов все было иначе.

   Матушка сказывала, что лишь единожды связывают они себя брачными узами – и пару свою берегут пуще собственной жизни.

   Любят.

   Уважают.

   Владыка и слов-то таких не знал.

   Даже Верховному лорду фениксов положена всего лишь одна жена. И никаких наложниц. Никакой борьбы, никаких опасностей. Леди Фэнриа действительно может считаться госпожой, а не бесправной рабыней.

   И когда сумасшедшая, совершенно невозможная мечта принцессы почти стала реальностью, она... растерялась.

   Поначалу она сама себе не верила; все казалось, что это всего-навсего сон, который вот-вот развеется утренним туманом. Но время шло, и Ланэ осознала, что это правда, что она действительно отправится в Фэнриа, что скоро все ее желания сбудутся...

   Ланэ по-прежнему желала этого. Сейчас – так сильно, как никогда прежде. И все же... Волновалась.

   Каким он окажется, хозяин Огненной долины? Найдут ли они общий язык? Понравится ли она ему? А он ей?

   Последняя мысль была лишней и неправильной. Ни о каких симпатиях в ее положении не стоило и помышлять. Главное – добиться своего. Остальное... Милостью богов и предков, как-нибудь да обойдется.

   Лишь бы все прошло, как и должно. Лишь бы никто не передумал. Лишь бы отец не счел более достойной другую дочь.

   Змея в груди, которая, похоже, прочно там обосновалась, шевельнулась, туже свила свои кольца, и сердце тягуче заныло.

   Принцесса прикусила губу, до боли, почти до крови, запрещая себе раскисать.

   До мечты рукой подать.

   Две седмицы назад до Ланэ – стараниями кого-то из сестер, не иначе, – донесли, что владыка раздумывает о замене. Тогда принцесса по-настоящему испугалась. До слез и некрасивой истерики, в которой вылились переживания и напряжение, что не отпускало ее все это время. Благо что свидетелей было мало, и Ланэ быстро удалось взять себя в руки.

   План сестриц провалился.

   Владыка, к счастью, этого не видел, но на осторожные расспросы кроткой и послушной дочери, коей Ланэ в совершенстве умела притворяться, обещал, что не передумает. Да и с чего бы?

   Надо набраться терпения и подождать.

   Вряд ли лорд лично явился за своей невестой...

   Как бы ни разнились обычаи Инаэр и Фэнриа, во многом они были схожи. Во владении отца зачастую случалось, что жених и невеста впервые виделись лишь после брачного обряда. Вдруг и у фениксов заведено так же? Ведь если бы лорда действительно волновало, на ком именно жениться, он бы познакомился с ней еще до прибытия посланников...

ГЛАВА 2. МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ

   Последующая пара дней прошла для Ланэ как в тумане. Ее выпускали из покоев лишь в купальню – в сопровождении служанок, которые, подтверждая подозрения, из вполне милых девушек превратились в настоящих надсмотрщиц, строго следящих за каждым ее вздохом, взглядом... Могли бы – и в мысли бы залезли, но, к счастью, даже придворные шаманы на то не способны.

   В мыслях принцессы бродило такое, что смущало ее саму, и поделиться ими она бы ни с кем ни за что не пожелала бы.

   День отбытия в новый дом для Ланэ начался до рассвета, когда в окна все еще робко заглядывала круглобокая, слегка побледневшая луна.

   Почти весь день она провела в храме, по древней и совершенно глупой, как она – втайне ото всех, разумеется, – считала, традиции испрашивая благословения у богов, равнодушно взирающих на принцессу каменными глазницами. Давно уже не являлись боги людям, словно забыв дорогу с чистых Небес на грешную землю. А может, и правда забыли. К чему им чужие горести и заботы, когда наверняка и своих хватает? В богов Ланэ не то чтобы не верила... Скорее, она не верила в их милость и в молитвах особо не усердствовала, больше размышляя о будущем и то и дело проваливаясь в воспоминания.

   Ни завтрака, ни ужина невесте не полагалось; по возвращении из храма ее сразу же отправили в купальню. К лучшему: от волнения мутило, и мысли о еде вызывали лишь отвращение. В купальне было жарко, от ароматных масел, притирок и благовоний быстро разболелась голова, и без того тяжелая после бессонной ночи и дня, проведенного в храме, окуренном священными травами, резкими, приторными.

   Змея в груди уже не ворочалась, а двигалась беспрестанно, и бедное сердце то заходилось в стремительном беге, то замирало испуганной птахой. Отчаянно не хватало воздуха, и Ланэ боялась лишиться чувств. Не сейчас, не тогда, когда она вот-вот вырвется из душных стен! Кто знает, захотят ли фениксы везти своему господину столь слабую, легко поддающуюся недостойным эмоциям жену?

   И принцесса заставляла себя дышать глубоко и размеренно, крепко сжимая ладони, болью отгоняя подступающую дурноту.

   На свадебные одежды отец не поскупился. Лазурный шелк нижнего платья льнул к коже, окутывая уютной прохладой, верхнее же, щедро расшитое алой и золотой нитью, жемчугом и драгоценными каменьями, было настоящим произведением искусства. Весьма тяжелым и неудобным, надо признать, как и прическа, от которой голова разболелась еще сильнее.

   Но отражение в зеркале – огромном, чистом, привезенным в дар владыке из-за моря, – порадовало.

   Ланэ была необыкновенно хороша. Невысокая, хрупкая, как и все девы рода Чинэ, сейчас она казалась выше и величественнее; бледная кожа словно светилась изнутри, а глаза...

   Глаза!

   Спохватившись, принцесса бросилась к заветному сундучку, стоявшему на столике у изголовья кровати.

   Как она могла забыть про зелье?!

   Все эти дни не вспоминала!

   Если бы отец узнал, то пришел бы в ярость.

   Это было главным секретом и самым слабым местом Ланэ. Ярко-синий цвет глаз, коим славился род владыки Инаэр, отчего-то ей не достался, и, если бы не потрясающая схожесть с отцом в чертах лица, пожалуй, впору бы заподозрить, что она и вовсе не его дочь.

   Проблему – во избежание слухов – владыка решил просто. Каждый день принцесса пользовалась каплями, едкими, причиняющими боль, но придающими глазам нужный цвет.

   Сейчас небесная синева заметно потускнела, и пробивалось сквозь нее нечто странное, чего Ланэ, никогда-то ранее о зелье не забывавшая, слегка испугалась. Мелькнула мысль, что неплохо было бы проверить, каков же истинный цвет ее глаз, да угасла.

   Не время. Да и к чему? Она из рода Чинэ, и никто во всем мире не должен в этом усомниться.

   Зелье жгло сильнее, чем обычно, и принцесса волновалась, что от него и от выступивших слез глаза покраснеют, но обошлось – всего несколько ударов сердца, и во взор, по-прежнему ясный, пусть и уставший, вернулась привычная синева.

   Отец должен был позаботиться и об этом. Наверняка в ее вещах найдется немалый запас зелья... Но, повинуясь внезапному порыву, Ланэ спрятала пару пузырьков в потайной карман.

   Лишним всяко не будет.

   Теперь она была готова.

   Однако, когда двери распахнулись и в покои вошли служанки, змея в груди вновь ожила, до боли сжав сердце и почти лишив дыхания.

   Дорогу по бесконечным коридорам дворца принцесса не запомнила. Да и что можно разглядеть под плотной вышитой тканью, которую накинули ей на голову, скрывая волосы и лицо?

   Наконец путь завершился. Шагнув в сияющий алым – закатный огонь охватил добрую половину неба – проем, Ланэ оказалась на широком крыльце.

   Мир сквозь тяжелый покров воспринимался нечетко, нереально. Размытые силуэты, смазанные движения...

   Принцессе удалось незаметно откинуть ткань, чтобы взглянуть на отца – в последний, возможно, раз.

   Владыка стоял чуть поодаль; жаркий ветер играл с его припорошенными сединой волосами и расшитыми золотой нитью белыми одеждами, а голос, сильный и властный, звенел над площадью, и, наверное, не осталось ни единого человека, чье сердце не тронула бы речь отца, прощавшегося со своей дочерью.

   В самом ли деле он жалел, что еще одно дитя покидает отчий кров?

   Вряд ли.

   Синие глаза владыки были равнодушны и холодны, словно лед. И льдом же, только темным, непроглядным, как глухая ночь – или глубокая полынья, – казались глаза стоявшего рядом с ним мужчины. Он был высок и худощав, и черные его одежды контрастировали с одеждами владыки. Темные, неровно подстриженные волосы, в которых тонкими прядями серебрился иней, спускались ниже плеч, подчеркивая резкие черты лица и бледность кожи. За его спиной стояли двое мужчин, огненно-рыжих, в ярких одеждах. В их глазах пылало пламя...

   Очередной порыв ветра вернул ткань на место, но Ланэ было довольно и того, что уже удалось разглядеть.

   Фениксы... Вот они какие. Те двое, словно из огня сотканные, так точно... А третий? Холодный, как зимняя ночь... Служанки шептались, что прилетели лишь две огненные птицы, и одна из них принесла на своей спине всадника. Кто же он? Обычный человек – или слишком важная персона, не желавшая утруждать крылья в дальней дороге?

   Очень хотелось взглянуть на него еще раз, но Ланэ держалась. Никто не заметил вольности, что она себе позволила, но везение не длится вечно. Она почти жена лорда Огненной долины и должна вести себя соответственно. И уж точно не имеет никакого права рассматривать посторонних мужчин... Ведь он же не может быть самим лордом! Слишком... неправильный он для феникса.

   Ланэ не сумела бы объяснить эту странность. Она просто чувствовала ее и, признаться, немного боялась.

   На какой-то предательский миг подумалось: а так ли безупречна ее мечта?

   Что ждет ее там, в незнакомой стране, среди незнакомых людей? Да и не люди они...

   Фениксы.

   Неизвестный, пугающий народ, о котором Ланэ лишь слышала сказки да читала в старинных свитках. Как они отнесутся к той, в чьих жилах не бежит огонь, к той, за чьей спиной никогда не распахнутся крылья?

   На краю площади – на краю скалы, на чьей вершине и вырос дворец Рассветного ветра, в чьем теле выдолбили тысячу высоких ступеней, – стояла повозка. И не простая – крылатая. Захотелось сдернуть покров и убедиться, что крылья и в самом деле есть! Широкие, чуть подрагивающие, будто в предвкушении полета, с сияющими жарким солнечным золотом перьями.

   Не повозка – настоящее чудо!

   Пугающее чудо.

   Впервые Ланэ осознала, что путь в новый дом предстоит по воздуху. Выше площади, выше той башни, на крыше которой она однажды по собственной глупости оказалась и едва с нее не упала, на всю жизнь запомнив сковавший тело ужас.

   Позволительно ли невесте крылатого лорда испытывать подобный страх?

   И в этот миг, миг слабости и отчаяния, нестерпимо захотелось броситься в ноги к отцу, умоляя оставить ее здесь, позволить жить прежней жизнью, не требующей от нее никаких усилий, решений и тревог...

   Холодный взгляд владыки отрезвил.

   Нет!

   К прежней жизни возврата нет – и не будет.

   Все, что было, осталось в прошлом; сердце сжимало что-то тяжелое, странное, и хотелось то ли смеяться, то ли плакать.

   Новая жизнь зависит только от нее. И начинать ее со страхов – непростительная глупость, за которую придется немало заплатить.

   Она справится. Непременно справится.

   В крылатую повозку Ланэ входила на подгибающихся ногах, но с гордо поднятой головой, и если кто и заметил ее дрожь, то лишь странный посланник в черном, который помогал ей. Но он не проронил ни слова и даже взгляда косого на принцессу не бросил, за что та испытала неподдельную благодарность.

   Следом неприметной тенью попыталась прошмыгнуть служанка, одна из тех, что – Ланэ знала точно – о каждом ее шаге докладывают владыке.

   От мысли, что и там, в далекой стране, в другой жизни, за ней будут подглядывать, стало дурно.

   По тем же традициям невесте, покинувшей старый дом, следовало хранить молчание до того момента, как она переступит порог нового, дабы на нее снизошло благословение богов; Ланэ лишь подалась вперед, преграждая служанке путь и жестами давая понять, что ей лучше остаться.

   Но наглая девица, явно чуя силу за владыкой, а не за его дочерью, и не думала сдаваться:

   – Простите, госпожа, но это приказ владыки, ради вашего же блага!

   Везти с собой в Фэнриа шпиона отца представлялось принцессе благом весьма сомнительным, но устроить некрасивый скандал у всех на глазах она просто не могла себе позволить. Владыка все верно рассчитал: он не стал спорить, когда Ланэ отказалась от сопровождения, и здесь и сейчас она оказалась бессильна. В груди вновь зажгло, и воздух показался раскаленным, и...

   Ничего-то она с этим сделать не может!

   Пришлось покориться очередной воле отца; а ведь принцесса наивно полагала, что он больше над нею не властен...

   Мягко закрылась дверца, оставляя по ту сторону гул толпы и немилосердно палящее, пусть и закатное, солнце.

   Ланэ несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, успокаиваясь и смиряясь с поражением, и заставила себя осмотреться.

   Внутри повозка мало чем отличалась от обычных, разве что здесь было немного просторнее, да окна чуть больше. Они оказались завешаны тканью, но не плотной, призванной оградить невесту от чужих нескромных взоров, а легкой, невесомой, полупрозрачной, сквозь которую при желании можно разглядеть все, что творилось снаружи. Вот только желания не было. Едва почувствовав движение повозки, Ланэ помимо воли закрыла глаза и вцепилась в сиденье, до боли закусив нижнюю губу.

   Невзирая на все увещевания, избавиться от застарелого страха не вышло.

   Проклятая змея – впору заподозрить, что самая настоящая! – вновь сдавила грудь, и перед накрепко сомкнутыми веками распустились багровые цветы...

   – Не бойтесь, моя госпожа, – коснулся ее тихий голос, в котором едва уловимо звенели льдинки, вырывая из омута паники. – Наши экипажи надежны, вам ничто не угрожает.

   Осознание, что она здесь не одна – не считая, разумеется, служанки, умело, до поры до времени, притворявшейся тенью, – ударило раскаленной плетью, и Ланэ резко распахнула глаза.

   Напротив, чуть подавшись вперед и с тревогой всматриваясь в ее лицо, сидел тот самый странный посланник. Он протянул было руку, чтобы коснуться ее плеча, но, опомнившись, отдернул ладонь.

   Щеки Ланэ медленно заливал мучительный жар.

   Он видел!

   Он все-таки видел, как ее трясло от страха. Видел, как она слаба...

   Может ли жена лорда быть слабой?

   Не прикажет ли этот феникс сейчас поворачивать назад?

   Да, лицо принцессы по-прежнему скрывал покров, но она была твердо уверена: ее страх не остался незамеченным.

   – Многие с непривычки пугаются первого полета, – на бледных губах феникса мелькнуло подобие улыбки. – Не стоит этого стесняться, моя госпожа.

   Ланэ словно зачарованно кивнула... И поняла, что все это время не дышала.

   Вздохнула жадно, неприлично шумно, и вновь покраснела под понимающим взглядом слишком темных глаз.

   В их черной глубине не было и намека на искры пламени, что жило в крови каждого феникса, и отблески яркого свадебного фонарика бесследно тонули в ней.

   Впрочем, этот феникс мало походил на фениксов, каковыми их описывали в книгах. Да и на своих товарищей он ничуть не был похож.

   Как-то все в нем было... слишком.

   Слишком высокий, слишком худощавый, слишком бледный, будто бескровный, тогда как остальные посланники могли похвастаться более мощным телосложением и золотисто-смуглой кожей.

   Темные волосы с заметными серебряными прядями – в противовес огненным шевелюрам разных оттенков других посланников.

   И глаза, да...

   Глядя в них – даже сквозь покров, – Ланэ словно падала в черную бездну.

   Другое дело, что глядеть в них и вовсе не стоило, и принцесса спешно отвернулась, ругая себя за очередную оплошность.

   Сколько ошибок она уже допустила? О скольких из них станет известно лорду?

   Ох, не так она представляла себе первые шаги в новую жизнь, совсем не так!..

   И насколько нова эта жизнь? Да, она вырвалась из дворца. Но вскоре окажется в другом... И в чем же был смысл?

   Мама говорила что-то о свободе.

   Разве может быть свободной та, что рождена в неволе?

   А ведь настоящая свобода – вот она, стоит лишь открыть окно...

   Избегая смотреть на посланника, Ланэ потянулась к прикрывавшей оконце ткани, но не успела ее коснуться, как почувствовала на своей руке чужие пальцы, тонкие, но сильные.

   Служанка смерила резко обернувшуюся принцессу неодобрительным взглядом и все же разжала пальцы, наверняка оставив синяки.

   «Традиции», – почти беззвучно шевельнулись губы девицы, и Ланэ кое-как взяла себя в руки, невзирая на жгучее желание выкинуть служанку из повозки.

   Традиции. Приличия. Гнет, который лежит на ее плечах с рождения – и который, похоже, никогда не удастся сбросить.

   Повозка плавно, но все равно неожиданно нырнула вниз, и Ланэ, вновь вцепившись в сиденье, закусила губу до крови. Но хотя бы крик удалось сдержать.

   Служанка же вскрикнула за двоих.

   – Полегче! – хлопнув ладонью по стенке, громко сказал посланник, и полет выровнялся...

   Вернее, снижение.

   Неужели они прилетели? Так быстро?

   Принцесса все же выглянула в окно, но ни кольца гор, окружавших Огненную долину, ни самой долины, ни тем более дворца лорда там не было и в помине.

   Лишь широкая, озаряемая огненными крыльями дорога в обрамлении темных, тянущихся вдоль нее деревьев, и сгущающиеся сумерки.

   – По нашим традициям невеста должна прибыть к жениху ровно в полдень, – пояснил посланник, когда Ланэ, отпрянув от окна, повернулась к нему. – По вашим – невеста должна покинуть свой дом на закате. О нарушении ваших традиций владыка слушать не захотел.

   Как похоже на отца...

   Традиции Инаэр посланник, видимо, знал превосходно, потому как не ждал от нее вопросов.

   – Часть пути мы преодолеем по земле, – сказал он, и принцесса кивнула, соглашаясь. А что еще ей оставалось?

   Служанка, чье имя упорно ускользало из памяти, явно считала иначе, но ограничилась лишь сердитым сопением и осуждающими взглядами, которые не действовали ни на Ланэ, ни тем более на посланника.

   Принцесса думала, что они проведут в дороге всю ночь, но ошиблась. Она не успела устать, как повозка остановилась. Посланник вышел, а спустя пару мгновений помог выйти и невесте своего лорда.

   Огненные крылья погасли – и исчезли, превратив повозку в самую обычную.

   Вокруг тягучим, пряным вином разливалась тьма, совершенно особенная, мягкая, бархатистая, звенящая; она окутала уютным коконом, позволяя успокоиться, вдохнуть полной грудью. Стена деревьев казалась еще темнее – и ближе. Свежий ветер, развеявший беспрестанную духоту, играл с листвой, и из ее шелеста складывалась диковинная мелодия, которую хотелось слушать вечно. Под ногами расстилался травяной ковер, чем дальше от узкой дороги, тем гуще и сочнее; то тут то там белели в нем круглые блюдца цветов, источая сильный, но нежный аромат. Среди деревьев мелькали зеленоватые светлячки, а над головой раскинулось бездонное темно-синее небо, полное крупных звезд.

   Очарованная моментом, Ланэ не сразу пришла в себя, почувствовав прикосновение к руке, и горько усмехнулась: служанка не давала своей госпоже ни единого шанса позабыть о приличиях.

   Посланник же терпеливо ждал возле невысокой ограды, за которой почти растворялся в сумерках небольшой дом. Крошечные фонарики над резным крыльцом освещали лишь ступеньки и дверь, что гостеприимно распахнулась, приглашая запоздавших путников к очагу.

   – Я заранее нашел место, где вы могли бы отдохнуть, – поклонился посланник, указывая на дом. – Утром мы продолжим путь.

   Прежде чем войти, принцесса огляделась. Фениксы – правильные, огненные, – видимо, успели обернуться еще до приземления повозки и теперь неподкупными стражами застыли у крыльца. Больше здесь никого не было. А внутри – были. Женщина средних лет, полноватая и добродушная, сопроводила ее из одной комнаты – просторной и светлой – в другую, поменьше и поуютнее, со скрытым ширмой ложем, скромным, но манящим, и круглым столиком, заставленным блюдами, простыми, но пахнущими так, что наконец-то Ланэ осознала, насколько голодна.

   – Это нарушение традиций, госпожа! – воскликнула тенью следовавшая за ней служанка, когда принцесса с облегчением сбросила надоевший покров и шагнула к столу. – Вы не можете...

   – Вон! – выдохнула Ланэ, указывая на дверь – и без малейших сожалений нарушая еще одну традицию.

   В конце концов, они уже не во дворце. Здесь нет отца, которому эта блюстительница нравов может нажаловаться. А что касается богов и их благословения... Вряд ли им есть хоть какое-то дело до того, прибудет ли невеста к жениху полной жизни – или же полуживой из-за голода и недосыпа.

   – Но как же!.. – заспорила было служанка, не спеша выполнять приказ, но под холодным взглядом осеклась и, попятившись, все же покинула комнату.

   Оставшись одна, принцесса пошатнулась. Короткая стычка отняла последние силы.

   Постояв немного с закрытыми глазами, Ланэ окончательно – и с легким сердцем – распростилась с опостылившими традициями и, присев на мягкую подушку, съела все до крошки.

   Сытость лишь усилила усталость, которой на поверку накопилось немало.

   Служанка вернулась с пропитанными «целебными» благовониями палочками, которые хотела зажечь, но была решительно выдворена за дверь. От одного только воспоминания об удушливом аромате стало плохо, и принцесса вновь – с превеликим удовольствием – отринула обычаи и правила дворца Рассветного ветра, предписывающие неукоснительно следовать воле владыки.

   Здесь и сейчас Ланэ была свободна. Пусть всего на короткий миг, но каким же упоительным он казался!

   Об уходе служанки принцесса все же пожалела, попытавшись самостоятельно справиться с платьем; пальцы от усталости ослабли и бессильно скользили по хитрым застежкам. Хозяйка дома заглянула к гостье вовремя, когда она уже почти плакала от собственной беспомощности. Добрая женщина быстро и сноровисто помогла совершенно размякшей принцессе снять верхнее платье, посокрушалась, что та отказалась вытащить из волос тяжелые заколки – потратить полдня на их возвращение на место было бы непозволительной роскошью, – и сопроводила за ширму, где Ланэ, привычно устроив голову на жесткой подушке, чтобы не повредить прическу, то ли мгновенно уснула, то ли вовсе чувств лишилась.

   Проснулась она сама. Полежала еще немного, наслаждаясь тишиной и покоем, иллюзией свободы, но все же встала. Первым делом закапала в глаза зелье – вот и пригодилось припрятанное. Переждала неприятные ощущения, аккуратно вытерла набежавшие слезы, выглянула из комнаты – и наткнулась на одного из фениксов, который стоял возле двери, то ли охраняя невесту своего лорда, то ли сторожа ее. Дверь Ланэ захлопнула быстро, но почти сразу раздался тихий стук – пришла вчерашняя женщина. Она, сопровождаемая невысокой, похожей на нее девушкой, принесла воду и принадлежности для умывания, а еще – завтрак, и вскоре принцесса, сытая, посвежевшая и одетая, покинула гостеприимный дом.

   Солнце сияло ярко и жарко; лес, накануне казавшийся мрачным, выглядел светлым и приветливым. Вместо живых огоньков с ветки на ветку перелетали шумные птахи, а трава звенела от стрекота затаившихся в ней сверчков.

   Повозка стояла там же, где ее оставили ночью, и вновь трепетала огненными крыльями. Рядом скучали фениксы в полном составе. Увидев принцессу, стражи отошли подальше, явно готовясь к обращению, а посланник открыл дверцу, вызвав в душе Ланэ волну досады и протеста. Ей так хотелось посмотреть, как обычные с виду люди становятся волшебными птицами! Но пришлось подчиниться. Ничего, – утешала себя принцесса, – еще будет возможность вдоволь насмотреться...

   Словно из ниоткуда вынырнула служанка, о которой Ланэ беспечно успела позабыть, и попыталась вслед за госпожой сесть в повозку. И как бы ни прятала она глаза, взгляд принцесса перехватить сумела. И от того взгляда, как от хлесткой пощечины, загорелись сначала щеки, а потом и в груди, уже знакомо и тяжело, почти лишая дыхания.

   Сколько же там было обещания сделать новую ее жизнь подобной старой!

   В отчаянии Ланэ подалась вперед – то ли захлопнуть дверцу, то ли вытолкать наглую девицу прочь, – но путь служанке преградили и без участия ее госпожи.

   – Отныне благо леди – забота ее мужа, нашего лорда. Ты же вольна сама распоряжаться своей судьбой, – раздался тихий голос, и нестерпимый жар чудесным образом отступил, словно под натиском зимней стужи, позволив принцессе сделать судорожный вдох.

   Служанка тоже отступила. Ланэ успела заметить выражение полного непонимания на кукольном лице и приземлившийся в ее ладони увесистый, сыто звякнувший мешочек, после чего дверца захлопнулась, отрезая принцессу от несостоявшейся надзирательницы.

   Ланэ бессильно откинулась на спинку сиденья, еще не веря, что избежала навязанной владыкой компании и той жизни, что готовил ей отец в чужой стране.

   Теперь он не сможет ее достать.

   По крайней мере, не так легко.

   Посланник сел напротив, еще более холодный и молчаливый, чем накануне, словно не спал вовсе – принцесса не посмела выразить благодарность, предпочтя сделать вид, что чтит свои традиции, – и повозка тронулась, а набрав скорость, мягко оторвалась от земли.

   На сей раз Ланэ была готова, и все равно сердце ухнуло вниз – и подскочило к самому горлу. Но она мужественно перетерпела и, едва почувствовав себя лучше, приникла к окну, отодвинув и занавеску, и изрядно надоевший покров, – и пропала.

   Там летели облака.

   Бескрайнее небо, свежий ветер, и земли отсюда совсем не видно, и можно представить, что ее нет, как нет запретов, условностей и сомнений.

   И Ланэ смотрела – глазами и душой, задыхаясь от восторга, забыв обо всех своих страхах, прошлых и настоящих.

   Небо и правда было повсюду, и высота больше не пугала.

   Вокруг расстилалась нежно-жемчужная дымка, мягкая на вид, невозможно манящая.

   Свобода...

   Вот она. Осмелишься ли протянуть руку и взять столько, сколько сможешь?

   Если бы только принцесса была одна!..

   Повозка летела ровно и уверенно, по бокам, чуть приотстав, следовали фениксы, солнце золотило облака, взбитые свежим ветром в сливочную, густую пену.

   Здесь, между небом и землей, дышалось на удивление легко.

   И хотелось, чтобы этот полет длился вечно...

   Или хотя бы навсегда остался в памяти. Без всяких сожалений.

   Ланэ все же решилась. Бросила взгляд на посланника, который как будто задремал, осторожно вытянула руку наружу... и потерялась в пронзительном крике.

   Он прошил насквозь и тело и разум, лишил чувств и мыслей; все завертелось, закружилось в безумном стремительном танце, что-то больно ударило в бок, в ушах – помимо крика, перешедшего в хриплый клекот, – засвистел ветер.

   А впереди – вверху? – крутились вихри грязно-серого тумана, охваченного багровыми языками пламени.

   Небо горело.

   Все было точно во сне, медленно, тягуче, невозможно, будто и не с ней.

   Тело стало неповоротливым и одновременно странно легким, словно перышко, и принцесса толком не понимала, падает она на далекую землю или же воспаряет к еще более далеким небесам.

   Страха не было.

   Вообще ничего не было, кроме поющего в ушах ветра, выбивающего дыхание.

   Сотканные из плотного тумана облака оседали слезами на щеках и горечью невысказанных сожалений на сердце, сжавшимся в крошечный, переставший биться комочек.

   Влажная пелена скрыла огненных птиц и повозку, мерцало лишь что-то сквозь нее, алое, тревожное, а потом мир заслонили два черных крыла, и они же обняли Ланэ, обернулись вокруг нее надежным коконом, гасящим ветер, крики и боль, тесно, крепко, не вырваться, не вдохнуть...

   Рывок стал неожиданностью, вернув принцессе угасающее сознание.

   Ее обдало жаром – и падение превратилось в полет, плавный и размеренный.

   Но не успела Ланэ осознать происходящее, как жар сменился обжигающим холодом. Как-то сразу, внезапно, без перехода, и вновь рывок, и вновь свист ветра и рев пламени... Где-то там, вдали, высоко-высоко.

   И глаза вновь слезятся, и, широко распахнутые, все равно ничего-то не видят.

   Вокруг только тьма. Наконец-то проснувшийся страх.

   И холод.

   Он же был первым, что Ланэ почувствовала, придя в себя.

   Было тихо. Спокойно. Никаких криков. И ветра не ощущалось. Как и падения.

   Ланэ лежала. Лежала на чем-то ледяном и неподвижном. Долго-долго, пытаясь понять, жива ли она, и учась заново дышать. Это простое и привычное действие оказалось слишком сложным, и приходилось заставлять себя сделать вдох, а затем и выдох. Снова и снова. Снова и...

   И ледяной камень под нею дрогнул. Едва ощутимо. И ухо, прижатое к нему, уловило что-то...

   Ланэ притихла, затаив с трудом налаженное дыхание, обратившись в слух. И вновь камень шевельнулся, а в его глубине что-то стукнуло...

   Словно... сердце.

   Принцесса дернулась в сторону; камень оказался не особо широким, невысоким, и она почти не ушиблась. Глаза, все еще полные слез, выхватили из полумрака нечто большое и неподвижное...

   Не камень вовсе. Все это время Ланэ лежала на странном фениксе, в котором не было огня.

   Сейчас вообще ни капли не осталось, словно он вместе с кровью покинул израненное тело.

   Принцесса подтянулась ближе, вглядываясь в пугающе белое лицо. Решившись, коснулась кончиками пальцев лба...

   Руку обожгло знакомым холодом.

   Если бы не удары сердца, пусть и слабые, она бы подумала, что посланник лорда Фэнриа мертв.

   Но он был жив.

   Пока что жив.

   Ланэ растерянно прикусила губу. Она росла во дворце, словно редкий цветок, ограждаемый от обыденной суеты и потрясений, и понятия не имела, как действовать в таких вот случаях. И прочитанные тайком книги тоже не могли помочь... Если там и было что-то полезное, то вытеснилось из памяти паникой и чувством беспомощности. Принцессе казалось, что оно ей прекрасно знакомо, ибо не раз испытывала его во дворце, но... То, что накрыло ее сейчас, было иным. Глубоким, страшным. Безысходным.

   Крупная дрожь сотрясла тело, горло сжало, и во рту разлился металлический привкус...

   Это отрезвило.

   Ланэ закрыла глаза, обхватила себя за плечи и, сделав несколько размеренных вдохов и выдохов, вновь посмотрела на неприветливый мир, где маска капризной истеричной принцессы приведет не к спасению, а к гибели. Отерла кровь с прокушенной губы, подползла еще ближе к недвижимому посланнику, приложила дрожащие пальцы к его шее...

   Жилка билась. Слабо, но упрямо. Кожа же была ледяной. Как такое возможно? Впрочем, сейчас это не имело значения.

   Он должен выжить. Иначе не выживет и она.

   Глаза привыкли к полумраку – странно, ведь еще не было и полудня, – и вышло оглядеться как следует. Со всех сторон возвышались крепкие мшистые деревья, и корни их, переплетаясь, вздымались над травами, устилавшими крохотную полянку. Тут и там валялись сломанные ветки...

   Ими сломанные.

   Вернее, им.

   Тело противно ныло, но серьезных повреждений Ланэ не обнаружила. Лишь несколько царапин и синяков, которые пульсировали тупой болью. Платье и то не особо пострадало.

   Посланник же... Анхён, – всплыло в памяти имя, названное отцом, – был изранен так, что смотреть страшно. Весь удар он принял на себя, защищая ее...

   Невесту своего лорда.

   Это был его долг, и любой воин владыки поступил бы так же, но...

   Правда ли любой?

   В последнее время Ланэ очень сильно в этом сомневалась.

   Раны выглядели пугающе, но вроде бы особой опасности не представляли. Некоторые удалось перетянуть разорванным на полоски покровом – ткань была плотной, но упрямство и острые на сломе ветки все же победили, невзирая на саднящие руки. Больше принцесса ничего не могла сделать... Разве что согреть этого неправильного феникса.

   Благо веток было много. Даже слишком.

   А вот собрать их оказалось задачей нелегкой. Изнеженное, и без того пострадавшее тело требовало покоя, но жестокая его хозяйка упрямо бродила по полянке, раз за разом склоняясь и стаскивая ветки ближе к своему неудачливому спутнику. Разжечь костер получилось не сразу. Ланэ лишь читала о том, как это можно сделать, но сама до сего мига и не помышляла, что придется эти знания использовать. Клочок сухого мха, пара тонких палочек, стертые до крови ладони... и в конце концов родившаяся крохотная искра, обернувшаяся веселым пламенем, которое охотно перекинулось на ветки.

   От усталости или боли показалось, что слетела она не с палочек, а с пальцев – и что поначалу и вовсе была лишь каплей крови...

   Ладони принцесса перетянула безжалостно оторванной от нижнего платья полоской ткани.

   А огонь меж тем с завидным аппетитом хрустел ветками, набирая силу.

   Запоздало мелькнула мысль, что эдак можно и весь лес спалить... И сгинула. Нет, Ланэ не позволит. Она будет следить. И за огнем, и за посланником, который, почуяв живительное тепло, сам потянулся к нему, едва не угодив в костер.

   Пришлось держать. Заодно и с другой стороны прикрыла, только вот сама чуть не заледенела.

   На холод, пробирающий до костей, отозвалось что-то в груди. Что-то жаркое, отчаянное, от чего перехватило дыхание, а ладони сделались горячими – и как повязки не вспыхнули. Этот жар посланник тоже впитал, жадно, словно пустынный песок – воду.

   Пылал костер. Пылала, как в лихорадке, принцесса.

   И меж этих двух огней медленно, неохотно отогревался, оживал неправильный феникс, который сам должен был пылать жарче и ярче любого пламени.

ГЛАВА 3. НЕВОЗМОЖНОЕ

   Говорят, что фениксы способны возрождаться.

   Верно говорят.

   Вот только сначала нужно сгореть дотла.

   До пепла.

   И если сил много, а стремление жить велико, то искра души вновь разгорится, вспыхнет, даруя жизнь.

   И вновь побежит по венам огненная кровь, и распахнутся за плечами мощные крылья, покоряя небо.

   Огонь – спасение.

   Огонь – жизнь.

   И он же – смерть.

   Если сил не хватит, если не разгорится искра, то пепел останется пеплом. Пустым и безжизненным, лишенным огня.

   Обреченным на холод – и медленную гибель.

   Легко ошибиться.

   Легко не рассчитать.

   Оттого и шагают фениксы в полное пламени озеро, не дожидаясь истощения, чтобы напитаться родной стихией, наполниться силами, что она столь щедро дарует.

   Однажды Анхён не успел.

   Находясь на грани истощения, рассыпался пеплом... Да так и не вспыхнул вновь.

   Иногда он жалел, что не умер. Что упрямое тело цеплялось за жизнь, тогда как душа заледенела.

   Отныне по его венам струилась зимняя стужа, а сердце с каждым днем стучало все медленнее и неохотнее, и неизбежно приближался тот миг, когда оно остановится, закованное в панцирь вечного льда.

   Порой, особенно ночами, наполненными холодной болью, он торопил время. И каждый раз наутро корил себя за слабость, недостойную советника.

   В разговоре с бывшим лордом он сказал, что лорд нынешний в нем больше не нуждается. Он и сам в это искренне верил, но оказалось, что сделал не все, и просто не имел права уйти. Не имел права оставить Чиндана одного. Его власть все еще была шаткой, несмотря на внешнее спокойствие и благолепие. Что-то зрело в Фэнриа. Что-то недоброе. И Анхён хотел разобраться с этим.

   Но сначала – доставить лорду его невесту.

   Путешествие в Инаэр далось Анхёну нелегко. Дан предлагал воспользоваться повозкой, но остатки гордости не позволили согласиться. Хорош советник Верховного лорда, явившийся, словно изнеженная девица, за невестой в предназначенном ей экипаже!

   Но своих крыльев у Анхёна больше не было; крылья же верных стражей Чиндана обжигали. С одной стороны, это немного согрело, с другой же – истощило и без того невеликие силы.

   Дворец Рассветного ветра, выросший на скале, с высоты птичьего полета казался сказочно-прекрасным, да и приземление не заставило разочароваться. Здесь было жарко, почти как близ озера Жизни: в Инаэр давно уже не шли дожди, а солнце палило безжалостно с самого утра, – и стражи почувствовали себя как дома. Анхёну же пришлось собрать остатки сил, расправить плечи и постараться, чтобы его состояние не выдали ни походка, ни взгляд.

   Посланники миновали половину площади на пути к широкой лестнице, охраняемой бдительными стражниками, когда порыв ветра, жаркого, наполненного непривычными ароматами, швырнул что-то под ноги. Наклонившись, Анхён поднял с земли портрет молодого мужчины, явно нарисованный придворным живописцем со всем тщанием.

   Судя по приписке в самом уголке, сделанной изящным почерком, то был герой последней войны инаэрцев с лесным народом. В руки советнику попал не просто портрет – историческая реликвия. Кто же столь небрежно с ценностями обращается?

   Ответ не заставил себя ждать, выскользнув словно из ниоткуда. Темноволосый, взъерошенный, в облаке нежно-голубых одежд ответ.

   – Отдайте, господин! – не терпящим возражений тоном потребовал он, вернее, она, сверкая синими глазищами в пол-лица и протягивая дрожащую руку.

   Пожалуй, только это и выдавало волнение девушки, смело заступившей дорогу фениксам, которых, по слухам, в человеческих землях откровенно боялись.

   Анхён невольно улыбнулся.

   – Любопытное увлечение для юной девушки, – заметил он, не спеша возвращать требуемое. И посмотрел на нее внимательнее, отмечая каждую черточку. Неужели это и есть невеста лорда? Но о ней отзывались совсем иначе, эта же и вовсе дикой казалась. Было в ней что-то еще, что-то знакомое и тревожащее, словно он уже видел ее однажды.

   Или не ее, а кого-то очень, очень на нее похожего.

   Не только внешне.

   – Вас что-то не устраивает? – поджала она губы, которые тоже заметно подрагивали.

   Крошечный, но храбрый птенец.

   – Что вы, – усмехнулся Анхён, поймав нужную мысль, но решив обдумать ее позже, в более подходящей обстановке. – Весьма похвально интересоваться историей, пусть и не столь уж древней.

   Он отдал ей свиток, и пташка, прижав его к груди, словно редкую драгоценность, метнулась прочь.

   Зазвенели, заплакали флейты, распахнулись двери, и на крыльцо, окруженный придворными, ступил владыка Инаэр собственной персоной.

   Актал Чинэ, несмотря на возраст и серебро в некогда черных волосах, сохранил гордую осанку и величие, что лишь подчеркивали белоснежные, расшитые золотом одежды. Наверняка тяжелые – и душные, особенно в такую жару.

   Жара Анхёну нравилась. Он с удовольствием остался бы на площади, подняв лицо к раскаленным небесам, но не позволил себе даже замедлить шаг.

   Владыка ждал. И судьба Фэнриа все еще находилась в его руках.

   Приветственные речи, к счастью, не затянулись. Владыка счел, что посланники утомились в дороге, и торжественный прием – и важный разговор – откладывался на вечер, чему Анхён откровенно обрадовался. Ему срочно требовался отдых – и время, чтобы привести себя в порядок, ибо во дворец Рассветного ветра советник Верховного лорда Фэнриа явился, сверкая глазами, полными льда, что заметил только в отведенных ему покоях. Благо восстанавливающий эликсир захватил – и немедленно им воспользовался. Горечь несусветная, да и для здоровья не слишком полезно, но грызущий изнутри холод почти сразу исчез, а пугающий лед во взоре растаял. Ненадолго, но хотя бы так. Анхён и без того выделялся среди своих сородичей, ни к чему привлекать еще больше внимания – и порождать нелепые слухи, которых вокруг него и в Фэнриа всегда хватало.

   До вечера он успел как следует отдохнуть – и кое-что разведать.

   Дворцовые стражи не зря ели свой хлеб, однако люди слишком мало знали о фениксах.

   И об огне, что живет везде и всюду – алым лепестком свечи в наполненных полумраком покоях, тлеющим угольком в храмовой курильнице, разноцветным бликом ажурного фонарика в увитой плющом беседке.

   Зал, в который проводили посланников для торжественного ужина, поражал размерами и убранством. Полуденным солнцем сияло в ярком освещении золото, мягко переливалось серебро, драгоценные камни диковинными цветами распускались на стенах, резных колоннах и по полу из жемчужного мрамора. Столы – и центральный, предназначенный для владыки, и боковые, для его самых доверенных советников и дорогих гостей, – были застелены тончайшими скатертями с изумительной вышивкой и заставлены редкими яствами.

   Журчала музыка, ненавязчивая и нежная, порхали хрупкие, невесомые, словно бабочки, танцовщицы в разноцветных летящих нарядах, подобно цветочному вину лилась непринужденная беседа.

   К вину Анхён не притрагивался, лишь поднося полную чашу к губам во время очередной здравицы в честь владыки, Верховного лорда и обеих стран. Ему нужна была ясная голова, а сладкая легкость напитка могла оказаться обманчивой. Актал тоже не увлекался, и после завершения пира и владыка, и советник, встретившись в светлой, уютной комнате, изучали друг друга совершенно трезвыми взглядами. На круглом низком столике исходили паром две чашки с крепким травяным настоем, горячим и бодрящим, и от него Анхён не отказался, с наслаждением грея ладони и чувствуя, как с каждым глотком разливается по телу блаженное тепло.

   Обещанные сокровища Актал принял охотно, выразил свое безмерное уважение Верховному лорду, осведомился о его здоровье и состоянии дел в Фэнриа. Об ином союзе, кроме брачного, как и полагал советник, речи пока не заходило, но, судя по алчному блеску глаз и некоторым обмолвкам, в перспективе владыка явно рассчитывал на большее.

   Разочаровывать его Анхён, разумеется, не стал. Всему свое время.

   Имелась у него и другая тема для разговора.

   Он уже знал, что встретил на площади младшую дочь владыки. Чтобы подтвердить – или же опровергнуть – догадку, Анхёну требовалось еще раз увидеть ее. Но владыка на невинную просьбу отреагировал слишком нервно и, сославшись на поздний час, отказал.

   А на следующее утро девушки во дворце уже не оказалось...

   И это лишь укрепило подозрения.

   В любом случае, Чиндан обо всем узнает. И решит, что делать дальше. Советник же больше ничего не мог сделать, по крайней мере, здесь и сейчас: огонь отзывался охотно, благо умений и опыта Анхёну хватало, – и столь же охотно забирал его силы, которых оставалось не слишком много. Как и времени, чтобы их восстановить.

   Вылетать пришлось на закате, следуя традициям Инаэр, нарушать которые владыка тоже отказался – из-за гнева богов, что не удавалось унять.

   Боги и правда гневались – чем еще объяснить постигшие страну беды? – вот только Анхён сомневался, что причина крылась в попрании каких-либо традиций. Владыка, внешне благородный и должный внушать трепет и уважение, вызывал недоумение и брезгливость. Было в нем что-то отталкивающее, гнилое. И оставалось лишь надеяться, что принцесса совершенно на него не похожа.

   Настаивать на своем Анхён не стал, благо что заранее озаботился поиском подходящего для принцессы ночлега.

   Традиции, безусловно, важны, но как же они порой осложняли жизнь!

   Свадебные обычаи Инаэр он изучил уже давно и прекрасно помнил, что предстояло пережить невесте на пути к новому дому. И совершенно точно знал, что Дан не обрадуется, если вместо цветущей девушки ему привезут замученную бледную тень.

   А именно на нее принцесса и походила.

   Познакомиться до отъезда не получилось, а подглядывать Анхён посчитал недопустимым, и впервые Ланэ Чинэ он увидел, когда она ступила на залитое закатным солнцем крыльцо. Облаченная в тяжелые лазурные, расшитые алыми узорами и щедро украшенные золотом и жемчугами одежды, с плотным, скрывающим волосы и лицо покровом на голове, она шла плавно, мягко и бесшумно, словно была бестелесным призраком. Тихая, бессловесная, стояла она перед владыкой, пока тот произносил прощальную речь, предназначенную не ей.

   Ветер, пряный и жаркий, расшалившись, всего на миг откинул покров, и Анхён увидел огромные синие глаза, устремленные на владыку с отчаянной надеждой, которой тот не заметил.

   Советнику же стало не по себе. И когда он помогал принцессе сесть в повозку, явно ее напугавшую. И когда та пыталась не пустить служанку, что и не подумала послушаться. И когда повозка взмыла в небо, а принцесса вцепилась в сиденье до побелевших пальцев, но не проронила ни слова, ни звука.

   Все, что он мог, – уверить ее в полной безопасности. И сделать вид, что погрузился в дрему.

   Принцесса явно находилась в смятении. И оттого, что в повозке с ней оказался незнакомый мужчина – в Инаэр так не принято, немыслимо, неприлично, но, несмотря на надежность крылатых экипажей, оставить невесту лорда в одиночестве было бы слишком опрометчиво, – и оттого, что этот незнакомец видел ее страх, естественный, в общем-то, и понятный, но почему-то непозволительный для нее самой.

   Даже закралось подозрение: а ту ли девушку он везет лорду?

   И Анхён исподволь наблюдал за ней. И чем дольше смотрел, тем яснее понимал, что не ошибся.

   Она оживала. Медленно, но верно разгоралась искорка, коей там, на площади дворца, не ощущалось.

   Страх и сомнения, переполнявшие принцессу, отступали, теснимые любопытством. И оно почти победило, но вмешалась девица, больше похожая на надзирательницу, чем на скромную служанку.

   Гостиный двор на западной границе Инаэр был маленьким и опрятным, а его хозяйка – женщиной отзывчивой и понятливой. И если накануне Анхён еще сомневался, то сейчас с облегчением убедился, что не напрасно выбрал для ночлега именно его. Как и было оговорено, других постояльцев здесь не оказалось, и все внимание хозяйки досталось принцессе, которая, судя по всему, едва держалась на ногах. И когда женщина с улыбкой сообщила, что девушка поужинала, советник успокоился окончательно.

   Разумная, не помешанная на традициях жена должна прийтись Чиндану по сердцу.

   Ночью Анхён не спал. Холод вновь подобрался слишком близко, вынудив принять еще одну дозу эликсира, чтобы не испугать принцессу. Из-за этого разболелась голова, а сон исчез, и Анхён в очередной раз проверил и двор, и окрестности, убедившись в полной безопасности невесты лорда, а потом почти до рассвета просидел на крыше, как безрассудный мальчишка, считая разноцветных светляков и звезды, которые здесь были другими. Более холодными и мелкими, чужими и неприветливыми.

   А принцессе они понравились.

   Хотя много ли надо девчонке, никогда не покидавшей дворца?

   Наутро принцесса казалась иной. Она больше не напоминала готовую истаять тень, шла увереннее, дышала ровнее. До того момента, как увидела свою служанку.

   И Анхён не отказал себе в родившемся еще в воздухе желании потерять наглую девицу.

   Денег, что он ей дал, хватит на достойную жизнь где бы то ни было. Если она не глупа, то не упустит этот шанс и к владыке не вернется.

   Принцесса же ожила.

   Она больше не боялась. И любопытства не сдерживала. И походила сейчас на маленький огонек, яркий, но пока слишком беззащитный, не знающий, как пылать в полную силу, как не погаснуть.

   Дан научит. И защитит. И наконец-то станет настоящим правителем, не нуждающимся в опеке своего советника.

   И, поглощенный новой жизнью, возможно, отпустит того, кого уже давно стоило отпустить, оставить в жизни старой.

   Привычная горечь накатила внезапно, заныла где-то под сердцем давней раной.

   Заглушила чувство опасности, которой Анхён не ждал, и та обрушилась жаркой удушливой волной, выбив из легких воздух, бросив в глаза пригоршню тьмы.

   И драгоценные мгновения были упущены.

   Пронзительно закричали стражи. Повозку тряхнуло, качнуло... Перевернуло.

   Полыхнуло. Ослепительно, громко, беспощадно.

   Вскрикнула, сжавшись в углу, принцесса, закрыла лицо руками.

   Дрожал воздух, вспыхивая тревожными искрами. Еще немного – и разлетится брызгами праздничного фейерверка.

   И Анхён понял, что медлить больше нельзя.

   Выбить дверцу. Вытолкнуть оцепеневшую принцессу. Прыгнуть следом.

   Бросаясь от одной погибели к другой, он надеялся, что хотя бы один из крылатых собратьев придет на помощь, подхватит их, не позволит упасть, но...

   Они кричали и метались, словно безумные.

   Где-то там, высоко, объятые странным пламенем, как и повозка, которая билась раненой птицей... и все же вспыхнула, раскрылась жаркими лепестками, как сказочный огненный бутон.

   Время растянулось. Застыло каплей вишневой смолы, тягучей, духмяной.

   Принцесса, похожая на диковинный цветок в своем ярком платье, летела вниз.

   Невеста лорда, которую он, его советник и друг, клялся защитить любой ценой.

   На месте куска льда, что отныне заменял ему сердце, словно взорвалось что-то, и по венам хлынул огонь, опаляя жаром и болью.

   Тело выгнулось, натянулось, будто струна, вот-вот готовая лопнуть, до звона, до хруста.

   И взметнулось за спиной... тяжелое. Горячее.

   Подхватило воздух, рвануло вперед... Вниз.

   За ней.

   К ней.

   Огонь порождал боль. Боль порождала огонь.

   И время-смола, набрякшей каплей зависшее на кромке бытия, растворилось в этом огне, вновь потекло легко и стремительно.

   Принцессу он догнал. Обхватил крепко-крепко, прижал к себе обеими руками, и крылья, от которых успел уже отвыкнуть, заломили, силясь удержать двойную ношу.

   Взмах.

   Еще один.

   Не думать, как такое вообще возможно, только не сейчас, не смотреть вниз, не смотреть вверх...

   Просто ловить потоки воздуха.

   Просто снижаться.

   Плавно.

   Это же легко...

   Было когда-то.

   Боль вспыхнула вновь, опалив жаром, что в тот же миг сменился привычным уже холодом.

   Он волной прошел от макушки до пят, лишая крылья сил, и воздух, покорившийся было, завертел свою добычу, швырнул вниз, туда, где неприступными частыми пиками чернели верхушки деревьев...

   Анхён только и успел, что перевернуться, обхватив принцессу слабеющими, тающими крыльями.

   Очередная ледяная волна скрутила тело и, теряя сознание, он отчаянно надеялся, что сможет смягчить падение, что принцесса не пострадает, что...

   Дальше был лишь холод – и тьма.

   И боль.

   Она вгрызалась в плоть с упорством оголодавшего хищника, и справиться с ней оказалось непросто.

   Особенно с той, что перемалывала крылья.

   Крыльев не было, и Анхён прекрасно это знал, даже безумном беспамятстве, но... боль – была. Она ломала перо за пером, косточку за косточкой, и это казалось мучительнее всего.

   Он лежал, стиснув кулаки и зубы, и боролся – сам с собой.

   Обычно восстановление у фениксов шло легко и почти безболезненно.

   У нормальных фениксов. Когда хватало внутреннего огня, чтобы затянуть раны.

   Если же огня не хватало, тело выжигало само себя, пытаясь добыть то, чего в нем больше не было.

   С этим Анхён научился справляться, иначе бы давным-давно погиб. Но сейчас...

   Не получалось.

   А потом – из ниоткуда, среди бесконечных холода и тьмы – появился огонь.

   Он просто был. Внутри. Снаружи.

   Внутри – мало, но он упрямо обволакивал раны, латал самые опасные, пусть и слишком медленно, болезненно. Снаружи его было больше, и он радостно обнял ладонь. Пальцы разжались – чтобы зарыться в горячий пепел, глубже, еще глубже, позволяя пламени просачиваться в кровь, к сердцу, которое, чуя живое тепло, стучало все сильнее и требовательнее.

   Огонь был.

   Огонь жег.

   И, когда огня вдруг стало слишком много, его отобрали.

   Анхён пытался вернуть, но...

   Не сумел.

   Да уже и не хотелось.

   Вместо боли накатила слабость. Жар сменился непривычным, но таким желанным теплом.

   И его окончательно поглотила беспросветная тьма.

   В ней не было ни запахов, ни звуков, ни мыслей, ни чувств. Блаженное состояние небытия, которое длилось и длилось, пока тьма не начала редеть, возвращая сознание в реальность. Но чем больше прояснялось в голове – и перед глазами – тем нереальнее она казалась.

   Первым пришло понимание, что он жив. Тело, правда, ощущалось слабым и будто чужим, но ничего не болело. Разве что в бок впивалось что-то... Камни? Корни?

   Лежать на голой земле вообще не слишком-то удобно.

   Почти на голой.

   Ладонь скользнула не по ней, а по ткани. Плотной на ощупь, с чем-то, царапнувшим кожу. Вышивка?

   Мрак перед глазами окончательно развеялся, и Анхён забыл, как дышать.

   Рядом с ним, зябко обхватив себя руками, спала принцесса. И накидки, которой инаэрцы зачем-то закрывали лица своих невест, на ней не было. Анхён не понимал, для чего это нужно, но чужие обычаи есть чужие обычаи, спорить с ними не имеет никакого смысла, а порой и чревато серьезным конфликтом.

   Наверное, в Фэнриа тоже были обычаи, кажущиеся чужеземцам странными и ненужными.

   Совсем как эти глупые мысли, которые ошалевшими бабочками порхали в ставшей пустой и звонкой голове.

   Впервые он видел лицо принцессы. Тонкое, изящное, с нежно-белой, словно лепестки лилий, кожей и губами цвета спелой вишни. Длинные, угольно-черные ресницы бросали на бледные щеки густую тень, темные брови вразлет хмурились... Видимо, принцессе снилось что-то не слишком приятное.

   Анхён потянулся к ней, желая разгладить тревожную складочку меж бровей, изгнать дурные сны, и опомнился лишь в самый последний момент, к счастью, не коснувшись ее.

   Что он делает?

   Верно, головой при падении сильно ударился.

   Как только и вовсе не расшиб.

   Но главное – принцесса жива и, кажется, невредима. Он выполнил свой долг... И выполнит вновь, доставив ее к лорду. А потом и разобравшись, что же произошло с повозкой и сопровождением.

   Случайностью тут и не пахло.

   Не падают случайно крылатые экипажи.

   Не теряют разум случайно огненные стражи, отобранные и обученные лордом.

   И невесты этого самого лорда случайно не оказываются на грани гибели.

   Если бы он не сумел призвать крылья...

   Как? Как ему удалось совершить невозможное? И, главное, как он выжил?..

   Вероятно, где-то там, на донышке его души, еще плескалось немного сил, что помогли в момент отчаяния. Но после должен был наступить мощнейший откат. Как Анхён его пережил?

   Он помнил холод, голодным снежным волком вгрызавшийся в тело. Ледяную пустоту на месте сердца, которое уже и не билось толком. И страх, что принцесса останется одна, что лорд не дождется свою невесту, что все окажется зря...

   Жар, холод и боль.

   А потом...

   Потом было тепло. Оно мягко обволокло его, наполнило до краев, вытесняя убийственный холод. Оно заставило сердце биться.

   Оно было живым и желанным...

   И сейчас его крохи все еще тлели возле сердца, позволяя свободно дышать. Думать. Жить.

   Осторожно, чтобы не разбудить девушку, Анхён поднялся на ноги – и понял, что же послужило им лежанкой. Верхнее платье свадебного одеяния принцессы. А еще ощутил, что падение все же не прошло даром. Внутренний огонь был слишком слаб и не справился с травмами в полной мере. Но без него Анхён не смог бы встать. А возможно, и выжить.

   Раны были перевязаны. В полосках ткани, пропитавшихся кровью, угадывалось нечто знакомое...

   Анхён недоверчиво усмехнулся. Нежная, капризная – по слухам – принцесса пожертвовала собственным одеянием...

   И разожгла костер.

   Он прогорел не до конца, и тепло охотно льнуло к протянутым ладоням.

   Вот что за огонь пылал извне. Он-то и раздул крохи внутреннего пламени.

   Каким-то чудом.

   Слишком много чудес случилось сегодня.

   Слишком много невозможного.

   И, пожалуй, самым невозможным была эта девушка, что не только выжила сама – но и спасла его.

ГЛАВА 4. ПОГРАНИЧНЫЙ ЛЕС

   Золотистый свет был повсюду.

   И шептали что-то беззвучно губы.

   Мертвенно-бледные губы на мертвенно-бледном лице...

   Ланэ вздрогнула, отшатнулась с криком... и проснулась.

   Не было ни странного света, ни женщины, что ее испугала. Лишь сердце билось часто-часто, словно еще не вырвалось из кошмара, который таял, терял краски с каждым мигом.

   Кошмарный сон плавно сменялся кошмаром наяву.

   Над головой сплетались черные, безлистные ветви, пряча грязно-серое небо. Оно, тяжелое, темное, стекало на землю – и смешивалось с поднимающимся туманом, вязким, влажным, неприятным.

   Память просыпалась неохотно. И уж лучше бы она спала и дальше!

   Храм. Прощание с отцом. Крылатая повозка. Золотые облака...

   Падение.

   И упрямо не приходящий в себя феникс.

   Ланэ повернула голову – и наткнулась на острый, внимательный взгляд.

   Феникс все же очнулся. И сидел напротив, не сводя с нее глаз.

   И были они подобны кусочкам льда, светлые, прозрачные почти, ледяные.

   Там, во дворце, показалось, что его глаза темные, словно самая непроглядная ночь...

   Должно быть, и вправду показалось. Чего только не бывает, когда волнение затмевает разум.

   Вот как сейчас.

   Спохватившись, Ланэ поспешно встала... Вернее, попыталась, но занемевшее тело не слушалось, и пришлось повозиться даже для того, чтобы сесть. Благо этот неправильный феникс отвернулся, не желая смущать ее еще больше. Хотя куда уж?

   И в самом страшном сне принцессе не могло присниться, что кто-то увидит ее такой... Заспанной, растрепанной, перепачканной землей и чужой кровью, в одном нижнем платье.

   Без привычной внешней маски, помогающей не потерять маску внутреннюю.

   В лицо словно кипятком плеснули, так горячо стало щекам. Закусив губу, Ланэ все же поднялась – тело будто тысяча иголок пронзила! – и, подхватив с земли верхнее платье, накинула на озябшие плечи. Как только удалось его снять? Она не помнила. Заколки вот вытащила... Но голова разболелась так, что о красоте принцесса уже не думала. Да и что от той красоты осталось-то, после безумного падения с небес? Хвала всем богам, она хотя бы жива.

   И он жив. Чудом, не иначе. Когда принцесса сидела рядом с недвижимым фениксом, который и не дышал толком, ей казалось, что он обречен. Она старалась гнать эти мысли, но они неизменно возвращались, и тогда Ланэ подбрасывала ветки в костер – и придвигалась все ближе, забыв о приличиях и прочей, совершенно не важной на тот момент ерунде. И не заметила, как уснула, хотя и дала себе слово не смыкать глаз.

   – Как вы, моя госпожа? – не поворачиваясь, спросил посланник.

   – Жива, – выдохнула принцесса. Собственный голос показался незнакомым, хриплым и глухим.

   Болело все. Ныло, тупо и непрерывно, словно тело превратилось в сплошной синяк. Хотелось спать – короткий сон ничуть не освежил, напротив, будто выпил последние силы, – и плакать. Долго, надрывно, забившись в укромный уголок, чтобы никто не услышал, не увидел, не узнал.

   Но могло быть намного хуже. И она терпела, как давным-давно привыкла, не давая воли своим слабостям и страхам, даже сейчас.

   Особенно сейчас.

   – Спасибо.

   Феникс все же повернулся, посмотрел ей прямо в глаза, и Ланэ с трудом удержалась от того, чтобы отвести взгляд.

   – За что? – спросила осторожно, невольно сделав шаг назад.

   – За то, что я тоже жив, – усмехнулся он и, заметив перевязанные ладони, нахмурился: – Вы ранены?

   Принцесса лишь мотнула головой, хотя кожу все еще пекло и саднило, и подавила завистливый вздох.

   Феникс, недавно истекавший кровью, выглядел сейчас намного лучше нее, при падении почти не пострадавшей. Видимо, правда говорят, что огненные птицы если и не бессмертны, то очень живучи. Ланэ такое точно не пережила бы.

   – Где мы? – спросила она, осознав, что слишком уж долго разглядывает странно притихшего посланника, и все же опустив глаза.

   – Пограничный лес, – отозвался тот. – Не волнуйтесь, моя госпожа, он безопасен.

   «Как и крылатые экипажи?» – чуть не сорвалось с языка, но принцесса успела его прикусить.

   Что случилось с экипажем и по чьей вине, можно выяснить и позже. Когда они выберутся отсюда.

   Если выберутся.

   Возможно, Ланэ была излишне наивна, но не настолько, чтобы поверить, будто темный лес с густеющим на глазах туманом совершенно безобиден.

***

Будить принцессу Анхён не спешил, опасаясь срыва. Накануне она держала себя в руках, но кто поручится, что с лихвой не восполнит это сейчас? Ставить на место нервных девиц, водившихся при дворе с избытком, советник умел, но, во-первых, это была не какая-нибудь девица, а невеста Дана, а во-вторых, находились они не во дворце и в обстоятельствах, при которых не каждый мужчина сохранит ясность ума и спокойствие сердца.

   Она проснулась сама – и ни единой жалобы он не услышал, хотя девушка выглядела испуганной и изможденной, да еще эти повязки на ладонях...

   Но смотрела она твердо и уверенно, и под внимательным взглядом синих глаз в порванных, запачканных кровью одеждах Анхёну стало неуютно, и понимание, что вряд ли в этом мраке принцесса видит так же хорошо, как и он, не слишком утешало.

   К счастью, долго его не разглядывали, переключившись на далеко не живописные окрестности.

   – Где мы? – поежившись, спросила принцесса.

   – Пограничный лес. Не волнуйтесь, моя госпожа, он безопасен, – отозвался советник, не уточнив, впрочем, что безопасен он лишь для тех, кто с рождения наделен крыльями, остальным же не стоило рассчитывать на дружелюбие местной живности... и неживности.

   Но раньше времени пугать принцессу не хотелось. Может, все обойдется и им удастся благополучно пройти самый сложный участок, а там...

   Дозорные заметят.

   Распустившийся над лесом огненный цветок невозможно не увидеть. Сюда должны были направить поисковые отряды. Нужно только продержаться до встречи с ними.

   Жаль, амулет сгорел.

   Анхён привычно провел ладонью по груди и поморщился, наткнувшись сначала на почти заживший ожог, а потом и на его виновника – оплавленный кругляш, мало похожий на подходящее советнику лорда украшение.

   Откровенно говоря, он и раньше был кривоватым и в целом неказистым, и приходилось его прятать, чтобы не вызывать неуместное любопытство.

   У самого Верховного лорда был точно такой же.

   Чиндан сделал их собственными руками, чем очень гордился, и утверждал, что амулеты связаны и их владельцы никогда не потеряются и поймут, когда другу нужна помощь. Случая проверить его слова все не представлялось, и вот...

   Уже не представится. Что толку от оплавленного куска металла?

   Амулет, пусть и испорченный, и бесполезный, Анхён аккуратно заправил под одежду и извлек из прилаженных к поясу ножен кинжал из особым образом закаленной стали, который сейчас казался куда надежнее.

   Принцесса, бросив на него короткий взгляд из-под ресниц, нахмурилась, присела и почти вслепую нашарила на затянутой туманом земле одну из заколок, что еще недавно украшали ее прическу. Длинная, опасно заостренная шпилька могла бы сойти за оружие – при условии, что девушка умеет оным пользоваться.

   Не пугать ее заранее не вышло, но оно и к лучшему. Осторожность лишней не бывает.

   Только бы сама ненароком не поранилась.

   Но ранить ни себя, ни кого-либо еще принцесса не собиралась: скрутив длинные волосы в тугой пучок на затылке, закрепила его подобранной шпилькой.

   Теперь хотя бы за ветви цепляться не будут.

   А вот в том, что за них не уцепятся сами ветви, Анхён был уже не так уверен...

***

Лес действительно был странным.

   Они попали сюда до полудня, но уже тогда здесь властвовал зябкий сумрак; сейчас же к нему добавился туман, и стало еще темнее, холоднее – и страшнее.

   Посланник сказал, что нужно идти, и Ланэ послушно последовала за ним, без сожалений – словно жертву местному божеству – оставив тяжелые украшения под приютившим их деревом.

   Сизый туман мешался с мраком, и принцесса почти ничего не видела – только шагавшего впереди феникса. Она старалась не отставать и не слушать шорохи, что раздавались по сторонам, а порой и сверху. Стоило лишь на миг об этом задуматься – и из бесформенного марева выступали рогатые, когтистые и клыкастые существа, следящие за путниками голодными глазами. И раз за разом убеждать себя в их нереальности было ох как непросто.

   А этот запах...

   Резкий, навязчивый, приторно-сладкий, он напрочь забивал все иные запахи, и притерпеться к нему не получалось.

   Ланэ будто очутилась во сне, мрачном, таинственном, словно жуткая сказка, рассказанная нянькой на ночь.

   Когда-то давно принцесса любила их слушать. И представлять себя там, за пределами дворца, в сердце приключений...

   Тогда она не подозревала, что выдуманные приключения не имеют ничего общего с настоящими – и что далеко не всем суждено быть героями.

   Невольно дернувшись от особо громкого шороха, прозвучавшего возле самого уха, Ланэ споткнулась обо что-то, скрытое туманным мраком, но упасть ей не дали.

   – Осторожно, тут корни переплелись слишком тесно, – запоздало предупредил посланник, выпуская ее локоть из крепкой, но бережной хватки.

   Для принцессы здесь не существовало ни корней, ни, собственно, деревьев. Лишь грязная дымка, что клубилась вокруг, дыша влажной затхлостью и тревогой.

   А вот феникс таких неудобств не испытывал.

   – Наше зрение острее, – подтвердил он ее догадки. – Тропа узкая, извилистая. Вы не пройдете. Если только...

   – Я согласна на все, чтобы выбраться отсюда! – опрометчиво заверила Ланэ – и в следующий миг земля, кажущаяся ненадежной и зыбкой, все же ушла у нее из-под ног.

   Туман заглушил невольный вскрик, руки взметнулись в попытке удержать равновесие... И безотчетно вцепились в плечи феникса, который продолжил шагать, словно не чувствуя веса своей возмущенной ноши.

   – Что вы делаете?! – выдохнула принцесса, осознав, что произошло. – Немедленно поставьте меня на землю!

   – Вы уверены в своем желании, моя госпожа? – бесстрастно вопросил посланник, резко подавшись в сторону и развернувшись так, что нечто, метнувшееся из непроглядного мрака, лишь обдало их волной удушливо-сладкого запаха. Потом феникс отшатнулся, пнул что-то, с противным верещанием укатившееся в зловеще прошуршавшие – а после громко, аппетитно захрустевшие – кусты, и посмотрел принцессе в глаза, словно и правда сомневаясь в ответе.

   – Нет, – все же признала Ланэ, прячась от внимательного взгляда – и пряча проклятое смущение – за опущенными ресницами. – Уже нет.

   Понадеявшись, что предательски заалевшие щеки феникс разглядеть не успел, она уткнулась лбом в его плечо, для надежности крепче обхватив за шею. Если разожмет руки, она не упадет. Не то чтобы принцесса подозревала посланника лорда в подобном коварстве, но и полагаться лишь на его сознательность не собиралась.

   А вот на порядочность положиться придется.

   То, что случилось в этом проклятом лесу, должно здесь же и остаться. Навеки.

***

Однажды, давным-давно, устав от жестких правил и посчитав себя достаточно взрослым, Анхён сбежал на границу, наивно полагая, что уж здесь-то жизнь сразу станет другой. Она и стала, да настолько, что поначалу хотелось позорно вернуться домой – как того наверняка от него ожидали. Лишь врожденное упрямство и привычка молча сжимать зубы и идти – а то и ползти – вперед, невзирая на боль, страх и неуверенность, помогли юному фениксу не ударить в грязь лицом, порадовав злопыхателей, и измениться самому. Стать сильнее, умнее, спокойнее. И в итоге занять свое место, как бы то кое-кому ни претило.

   Тогда – казалось, с тех пор минуло не полтора десятка, а добрая сотня лет, – Анхён знал здесь каждую тропку, каждое дерево и мог передвигаться с закрытыми глазами. Сейчас же все было иным. Там, где раньше стелились надежные тропы, ныне крепостными стенами высились заросли ядовитого кустарника, что, помнится, вел себя гораздо приличнее и не тянул к проходящим мимо длинные гибкие ветви-плети. Или тянул не настолько нагло, будто не опасаясь отпора.

   Но направление советник по-прежнему чуял. Необъяснимым, странным образом, словно под сердцем туго натягивалась путеводная нить – не спутаешь, не собьешься. «Чутье пограничника», – посмеивались старшие товарищи, когда он обнаружил такую способность и решил поделиться внезапным открытием. Оно развивалось здесь почти у каждого. У кого не развивалось, тот надолго в лесу не задерживался.

   Да и чувство, что в тумане прячутся сотни голодных глаз, тоже было прежним. Только, пожалуй, тогда оно воспринималось не столь тревожным.

   Возможно, потому, что отвечать приходилось лишь за себя.

   Поначалу тропа была относительно широкой и ровной, а туман не слишком густым. Но с каждым шагом все неуловимо менялось: постепенно наливался чернильной тьмой туман, сужалась дорога, дальше, насколько советник мог разглядеть, и вовсе исчезая – корни деревьев переплетались над ней в тесных объятиях, некоторые и не перешагнуть, только поднырнуть.

   Будь Анхён один, и не заметил бы этих препятствий, но...

   Он не был.

   И едва успел подхватить принцессу, которая, слава Спящему, не увидела юркнувшую в сторону зубастую чешуйчатую тварь, явно разочарованную несостоявшейся встречей.

   Оставалось лишь одно. Недопустимое, неприличное, но единственное, что могло сохранить невесте лорда жизнь.

   Анхён ожидал более яркой реакции – и вновь порадовался, что у Фэнриа будет разумная леди.

   Принцесса оказалась легкой, почти невесомой. Словно пойманная птица, что дрожала и мечтала взмыть в небо. Увы, крыльев у нее не было, а на земле стало слишком опасно.

   И дело не только в том, что дороги она не видела.

   Туман пришел раньше срока.

   А вместе с ним лес наводнило то, что без его защиты не смело высунуться из глубоких темных нор.

   Наверное, решение нести принцессу было не самым лучшим, руки оказались заняты и отбиться, напади кто действительно опасный, будет сложнее, но...

   Она могла наступить на логово змеешипа. Споткнуться о беспрестанно шевелящиеся, сплетающиеся и расплетающиеся лжекорни деревьев и угодить в заботливо разрытую ими ловушку. Не заметить тонкие, но прочные нити паутины, с которыми кинжал вряд ли справится. Скорее уж приползет привлеченный натяжением нитей хозяин...

   Анхён же шел быстро, вовремя замечая и привычно обходя ловушки.

   Чутье подсказывало, что дозорная полоса все ближе.

   Удивительно, но робкое тепло в груди не угасало, отгоняя стылый холод, что клубился вокруг, и идти было несложно. И взгляд то и дело скользил с окружающей не особо дружелюбной природы на нежный румянец, окрасивший лилейную кожу, на трепетавшие ресницы, а слух невольно улавливал не шорохи, а тихое дыхание и неровный стук сердца.

   И отчего-то тепла становилось больше, как и сил.

   А внимания – намного меньше.

   Едва не угодив в любовно выплетенное кружево паутины, неожиданно широкое, от края до края резко раздавшейся тропы, Анхён помянул про себя всех обитателей подземья... И лицом к лицу – вернее, к морде – столкнулся с одним из них.

   Оно стояло всего в нескольких шагах, по ту сторону смертоносного кружева. Раздутое матово-черное тело размером с годовалого теленка, вытянутая безухая и безносая голова с мощными челюстями, четыре пары длинных, обманчиво тонких лап, способных пробить доспехи, и гибкий, как хлыст, хвост с ядовитым наконечником.

   Советник замер, даже дышать перестал, не сводя взгляда с твари, которая тоже изучала его множеством алых глаз, похожих на гроздь ярких осенних ягод.

   – Что... – шевельнулась было принцесса, но Анхён лишь крепче прижал ее к себе, призывая к молчанию.

   Он без колебаний вступил бы в схватку, но девушка...

   Онжи предпочитали беспомощную добычу.

   И редко охотились в одиночку.

   Значит, где-то поблизости бродит еще пара красавцев, и действовать нужно быстро, пока они не явились на огонек.

   – Сейчас я отпущу вас, моя госпожа, – почти касаясь губами ее уха, едва слышно прошептал Анхён. – Очень медленно отойдите на пять шагов вперед и на столько же вправо. Там будет дерево. Встаньте за ним. Только не оборачивайтесь и не выглядывайте. И храните молчание. Обещайте!

   Принцесса безропотно кивнула, и он осторожно поставил ее на ноги. Поймал взгляд расширенных от страха глаз, а в них и свое отражение, бледное, растрепанное, и, ободряюще улыбнувшись, шагнул так, чтобы закрыть ее собой.

   Сверкнуло лезвие кинжала, замерцало, и заметивший было легкие шаги и заволновавшийся онжи вернул все внимание Анхёну, крепче сжавшему рукоять.

   Что ж, настало время выяснить, сколько в нынешнем советнике осталось от бывшего пограничника... и чего он по-настоящему стоит за пределами дворца.

***

Ни одна страшная сказка не обходилась без монстров.

   Эта тоже не обошлась.

   Из-за все густеющего, осязаемого, оседающего на губах противной горечью тумана Ланэ почти ничего не видела, но то ли чудище подкралось слишком близко, то ли туман предпочитал с ним не связываться, обтекая, как строптивая река – мощный валун... Неведомого монстра – дикую помесь огромного паука с бешеным волком – принцесса разглядела лучше, чем желала бы, еще до того, как оказалась на земле.

   Ланэ затопило таким ужасом, что дыхание давалось с трудом, не только шаги; но она упрямо переставляла ноги, стараясь не торопиться и не упасть, запутавшись в подоле платья или в невидимых ей корнях, наверняка выползших на тропу.

   Шаг. Второй.

   Пятый.

   Столько же направо.

   И вот оно, дерево. Широкое, надежное, с узловатым, шершавым стволом, за которым личная стража владыки в полном составе укроется.

   Принцесса прислонилась взмокшей спиной к прохладной коре, судорожно перевела дыхание.

   Позади царила тишина.

   Нехорошая, вязкая, заполненная тем же страхом и тошнотворным сладковатым запахом.

   Нестерпимо хотелось выглянуть из-за укрытия, посмотреть, что происходит, но...

   Феникс запретил.

   Время тянулось, ничего не происходило.

   Жив ли он там вообще?

   Ланэ сползла по стволу на землю, прикусив костяшки пальцев правой руки – и только это заглушило невольный вскрик, когда запястья левой коснулось что-то горячее, невесомо-легкое.

   Поначалу принцесса приняла это за бабочку. Яркая, с пламенеющими крыльями, она сидела недвижимо, все еще обжигая кожу, но Ланэ и не пыталась ее прогнать. Смотрела, словно зачарованная, и понимала, что никакая это не бабочка...

   Скорее птица.

   Птенец?

   Меньше ее кулака, с крохотными перышками, что переливались всеми оттенками алого и золотого, с глазами-бусинками цвета расплавленного янтаря и забавным хохолком, похожим на язычок свечного пламени, на макушке.

   Забыв обо всем, принцесса потянулась к нему свободной рукой.

   Волшебное существо сидело, нахохлившись, разок махнуло крылышками, рассыпая вокруг золотистые искры – ох, жжется! – но улетать не спешило. Кончики пальцев щекотно закололо, непривычно, но не больно, и Ланэ, осмелев, провела по мягкой спинке уже всей ладонью, завороженная живым огоньком – и собственной смелостью.

   Огонек заверещал, громко, отчаянно, вдребезги разбивая неестественную тишину, – и словно взорвался солнечной пылью, чувствительно опалив ладони.

   Принцесса вздрогнула, подняла голову – и все же вскрикнула, разглядев в тумане стремительно и абсолютно бесшумно приближающуюся россыпь красных глаз.

***

В лесу Чиндан последнее время бывал нечасто. Будучи наследником, ему пришлось отслужить на границе несколько месяцев, которыми он пресытился по горло на всю жизнь.

   Традиция, несомненно нужная и важная, соблюдалась лишь формально: жизнью будущего лорда всерьез рисковать никто не собирался, и все самое интересное неизменно проходило мимо него. На долю Дана выпадали скучные дежурства да патрулирование участков, где даже насекомых давным-давно извели, дабы они не покусились на драгоценную кровушку особы правящего рода.

   Да и сейчас мало что поменялось. Да, он стал Верховным лордом, но в итоге получил еще больше ненужной заботы – и охраны. И тропы, по которым ступал прибывший с проверкой Верховный лорд Фэнриа, были удивительно ровными, кусты, их обрамляющие, – примерно неподвижными, а туман... А вот тумана Дан не видел, ни зеленым юнцом, жаждущим запретных приключений, ни тем более сейчас, обладая столь высоким статусом.

   Но все же настал тот день, когда ни традиции, ни статус не смогли его остановить.

   Где-то там, в сердце Гиблого леса, ждали помощи Хён и девушка, которая должна была стать женой Дана.

   Он свято верил, что они еще живы. Просто запрещал себе думать об ином исходе.

   Это же Хён. Он умный, сильный и везучий. Он не мог умереть!

   К тому же с ним два верных стража, которые не предадут, не подведут.

   И Дан не подведет и не предаст. Не в этой жизни.

   Возвращаться во дворец он не стал – оттуда попробуй вырвись без долгих объяснений, причитаний министров и медлительного сопровождения, – полетел прямиком к лесу. Но все же лезть в незнакомые дебри в одиночку не рискнул – и Хёна не спасет, и сам пропадет.

   Облюбовав полянку возле лесной границы, лорд приземлился, вернулся в человеческое обличье – и едва не наткнулся на пару острых копий, выставленных в его сторону бдительными пограничниками. Благо печать Огня – массивный перстень с кроваво-красным рубином – стражи признали быстро и оружие убрали.

   Выглядели они озадаченными – еще бы, сам Верховный лорд явился, внезапно, в гордом одиночестве да в золотых парадных одеждах, кои впору на свадьбу надевать, – но еще больше их удивили расспросы о распустившемся над лесом огненном цветке.

   Никто ничего не видел и не слышал.

   Никто ничего не почувствовал.

   Но помочь лорду в его поисках пограничники не отказались.

   Медальон, в момент взрыва обжегший грудь, меленько подрагивал, указывая направление. Лес был тих и спокоен, словно самый обычный. Шелестели на ветру ветви, шуршала под ногами трава... Под ногами торопящегося Дана, разумеется, шуршала, пограничники ступали мягко и бесшумно, а при необходимости – с помощью особых плащей – могли слиться с природой, будто их здесь и не было.

   Пожалуй, для общей благостности картины не хватало лишь заливистого щебета птиц, коих в лесу никогда не водилось.

   Но тревога в душе Дана все нарастала. Ему упорно казалось, что они ходят кругами.

   Или не казалось?

   Вот этот камень он уже определенно не впервые видит!

   И ту сломанную ветку.

   Вспыхнув – во всех смыслах, едва успел горячие искры в ладонях зажать, – Дан отмахнулся от переполошившихся пограничников и пошел напрямую, ломясь сквозь кусты, как дикий зверь, почуявший добычу.

   Что-то на миг облепило тело, затянуло лицо, забивая нос и рот, и...

   Лопнула, зеркальными осколками разлетелась иллюзия, открывая совсем иной лес.

   Настоящий.

   Такой, о каком лорд только слышал – и никогда не видел.

   Деревья в этом лесу были высоки, узловаты и черны, кусты подозрительно подвижны, а меж ними тек густой темный туман.

   Судя по изумленным возгласам и приглушенным ругательствам, для пограничников новая реальность тоже стала неожиданностью.

   Да что за демонщина здесь творится?!

   Медальон потяжелел, нагрелся – и резко, до боли в шее натянув кожаный шнурок, рванулся вперед.

   Туда, где, разрывая неестественно-вязкую тишину, раздался пронзительный девичий крик.

***

Онжи прыгнул внезапно и так быстро, что, не знай Анхён их повадок, уже лежал бы, располовиненный ударом гибкого хвоста-копья.

   Паутина, что разделяла феникса и онжи, подарила советнику несколько бесценных мгновений. Она разлетелась клочьями, и от белесых нитей тоже пришлось уворачиваться – их яд, попав на кожу, мгновенно обездвиживал жертву.

   Анхён проскользнул под почти доставшими его передними лапами и приподнявшимся, грозно раздувшимся брюхом, полоснув по нему кинжалом. Из раны засочилась густая, темная, совсем как туман, слизь. Тошнотворно-приторный запах усилился, до рези в глазах и скрутивших желудок спазмов. Онжи скакнул назад, широко разевая пасть в беззвучном крике.

   Атакуя, колдовская тварь, порождение колдовского же тумана, поглощала все звуки вокруг. Анхён не слышал ни собственных шагов, ни дыхания, ни сердцебиения. Мерзкая, неестественная тишина давила, вызывая панику, словно у повстречавшего онжи новичка. Помнится, в первый раз Анхён что-то кричал, отчаянно желая услышать свой голос, убедиться, что не оглох, хоть и знал, с чем имеет дело.

   К счастью, сейчас он не был новичком. Ужас, что внушали эти твари, удалось перебороть пусть и не сразу, но все же намного легче, чем когда-то, вернув способность думать и действовать быстро и четко.

   Прыжок. Перекат. Взмах кинжалом. И на толстой шее ядовито дымится глубокая рана.

   Уйти из-под мельтешащих лап ошалевшего от боли онжи. Перерубить одну из них. Со второго раза, потому как они только на вид тонки и беззащитны, едва не лишившись головы – хвост бил беспорядочно, сильно, взрывая землю и сшибая нерасторопные ветви кустарника.

   Еще один бросок. Еще одна темная резаная рана.

   И клинок, на всю длину вогнанный в основание черепа.

   Безмолвный вопль сотряс мир, и громоздкая туша упала замертво, чуть не погребя под собой Анхёна. Он откатился в сторону, задыхаясь, не веря, что все закончилось...

   Оно и не закончилось.

   Тишина взорвалась – коротким, полным страха криком, который резанул по ушам до боли, заставив колдовство осыпаться песчаным крошевом, а феникса – прийти в себя.

   Принцесса!

   Анхён видел ее – она стояла, прижавшись к дереву, а к ней быстро ползла еще одна тварь, чуть мельче, но куда отвратительнее предыдущей.

   Уже рванувшись к девушке, он понял, что не успевает.

   Онжи был ближе.

   Во тьме ослепительно вспыхнул огонек, высветив оскаленную морду, и, разлетевшись алыми брызгами, исчез, словно впитавшись в нее. В тот же миг тварь оцепенела, и уродливые вертикальные наросты на ее лбу разомкнулись, открывая огромный багровый глаз, окаймленный гроздьями более мелких, – самое уязвимое место онжи, которое они являли крайне редко, лишь чувствуя себя в полной безопасности.

   Или отведав истинного пламени.

   Верный кинжал просвистел в воздухе и вонзился точно в цель. Тварь конвульсивно дернулась, взбрыкнула, начала заваливаться на бок, и туман, ставший еще гуще и непрогляднее, вмиг ее поглотил.

   Анхён резко выдохнул, покачнулся от внезапно накатившей слабости... и едва устоял на ногах, когда к нему прильнуло что-то невысокое, легкое, отчаянно всхлипывающее и дрожащее.

   Кто-то.

   И нужно было бы расцепить судорожно сомкнувшиеся на окровавленной рубашке тонкие пальцы, шагнуть назад, спросить, все ли в порядке, но...

   Он знал, что не в порядке. Ни с ней. Ни с ним.

   Настолько не в порядке, что руки словно сами собой метнулись вверх, обвили хрупкие плечи, притянули тяжело дышащую девушку ближе.

   Она была живой и теплой, и холод, почуявший слабину и попытавшийся вновь увлечь советника в привычное мерзлое болото, отпрянул, затаился.

   Анхён чувствовал ее дрожь как свою собственную. А может, и в самом деле дрожал – от ледяного дыхания смерти, что чудом их не задело, от слабости из-за кровоточащих ран, от осознания, что лес стал еще опаснее, а пройти предстоит немало, и стоило бы продолжить путь прямо сейчас...

   Но прямо сейчас было слишком хорошо и, как ни странно, безопасно, и рушить эту иллюзию, которой и без того отмерен малый срок, отчаянно не хотелось.

   И, похоже, не только ему.

   Сколько они так простояли?

   Анхён не смог бы вспомнить. Очнулся, лишь когда затрещали-застонали ломаемые кусты, зашипел, теснимый истинным пламенем, туман, а лес вздрогнул, взорвался ярким светом и гулом голосов.

   Наконец-то их нашли.

ГЛАВА 5. ДВОРЕЦ ФЭН

   Ланэ трясло. Голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота, и все происходящее казалось дурным сном, от которого невозможно очнуться.

   Вязкий туман, алые гроздья глаз и чудовищная оскаленная пасть, вырывающееся из груди сердце и жгучие слезы, теплые руки на озябших плечах и ощущение безопасности... вспышка света, нарастающий гомон и снова – безнадежный холод и страх.

   Оглушенная, растерянная, Ланэ щурилась от света факелов, после туманной тьмы казавшегося слишком ярким, ранящим.

   И людей в длинных, почти сливающихся с лесом плащах было слишком много.

   Они прорвались сквозь высокие заросли колючего кустарника, шумные, вооруженные, и сердце вновь болезненно сжалось.

   Совершенно безотчетно принцесса нырнула за спину посланнику. Там было так хорошо и спокойно...

   Надежно.

   Но нападать новоприбывшие не спешили, как и феникс – обороняться. Напротив, выдохнул с немалым облегчением, расслабился, а заполонившие тропу воины согнулись в почтительном поклоне...

   – Плащ, – протянул руку посланник и получил требуемое.

   Он обернулся и накинул принцессе на плечи тяжелую ткань, пахнущую чем-то горьким, резким, но это можно было и потерпеть, главное, она скрыла от чужих любопытных взоров рваные, испачканные в грязи и крови свадебные одежды, растрепанные волосы, бледное лицо, заплаканные глаза и искусанные губы.

   Теперь никто не увидит невесту лорда жалкой и беспомощной. И не узнает, что именно такой она себя и ощущает...

   Неподалеку вновь раздался треск кустов, и на тропе стало еще теснее.

   – Мой лорд! – произнес кто-то, и воины расступились, давая дорогу мужчине, торопливо шагавшему к посланнику и боязливо жмущейся к нему Ланэ.

   – Хён! – едва приблизившись, встревоженно воскликнул он. – Ты... вы целы?!

   – Я в порядке, мой лорд. Мы в порядке, – чуть склонился израненный феникс, и Ланэ крепче стиснула полы плаща, почувствовав на себе пристальный взгляд.

   Шэнлай Чиндан. Верховный лорд Фэнриа.

   Он был высок и статен, а еще – просто ослепительно красив. Тонкие, благородные черты лица, вытянутые к вискам глаза, большие, сияющие, необыкновенного цвета спелой вишни – казалось, в них то и дело вспыхивают огненные искры, словно отражение горящего в душе истинного пламени. Изящные кисти рук, длинные пальцы, на указательном правой переливается алыми всполохами заключенный в массивный перстень крупный камень. Черные волосы блестящей шелковой волной свободно спадают на широкие плечи, оттеняя темно-золотые одежды странного кроя. Узкие рукава, шнуровка на груди короткой туники, перехваченной вышитым поясом, свободная длинная накидка без рукавов и завязок, узкие же брюки, заправленные в высокие сапоги. Непривычно... И красиво. Посланники были одеты иначе. Дань уважения владыке и принцессе, навсегда покидающей родные земли.

   Сердце застучало сильнее, когда лорд улыбнулся, мягко, легко, и от этой улыбки словно светлее стало, а ужас, сдавивший грудь, мешающий дышать, все же разжал стальную хватку.

   – Ланэ-шэ? – позвал Чиндан, протягивая руку.

   И принцесса сама не поняла, как, очарованная сияющей улыбкой и глубоким, бархатным голосом, шагнула вперед, вложила свою дрожащую ладонь в крепкую ладонь лорда...

   Летела на свет, как глупый мотылек, и ничего-то не могла с этим поделать.

   Или же просто не хотела?

   Нужно отдать лорду должное: под капюшон он заглянуть не пытался. Осторожно, примериваясь к ее неуверенным шагам, последовал к свежепроложенной сквозь кусты тропе, а когда Ланэ неловко, несмотря на поддержку, оступилась и едва не упала, подхватил ее на руки, легко, как пушинку, и понес дальше.

   Принцессу опалило жаром, всю, от макушки до пят, и мысли загудели в больной голове растревоженным пчелиным роем. Разве же так дозволено? Это же совершенно неприлично! Сейчас же нет никакой опасности, дорога видна, и она может идти, и...

   Он ее жених. А она слишком измучена и слаба. И что плохого, если он позаботится о ней?

   Это шепнул ей сам лорд, словно почувствовав, как сжалась, напряглась она в его руках.

   И Ланэ согласилась, позволив себе расслабиться.

   Она подумает об этом потом, когда отступит усталость и страх, когда все будет позади.

   А пока...

   Пока была дорога, едва ее не усыпившая, и обычный, лишенный крыльев экипаж, стоявший на просторной поляне. Ланэ осторожно усадили на мягкое сиденье, накрыли теплым покрывалом, и экипаж тронулся, мерно покачиваясь, словно баюкая измотанную, опустошенную принцессу, которая, больше не в силах противиться неслышной колыбельной, незаметно для себя все же провалилась в целительный сон.

***

Дану казалось, что в лесу они пробыли недолго, но солнце уже утонуло за туманной линией горизонта, а потемневший бархат неба расшили крупными алмазами звезд.

   Капитан пограничников отдал в полное распоряжение лорда служебный экипаж, и Дан устроил там принцессу и едва дышащего, но привычно держащегося Хёна. Прежде чем сесть рядом и приказать заключенному в особый амулет огненному духу отправляться во дворец, лорд велел пограничникам продолжать поиски двух так и не найденных стражей и обломков повозки и пообещал, что обязательно сюда вернется, чтобы разобраться в произошедшем. И клятву о неразглашении взять не забыл. Если слухи дойдут до министров раньше, чем он успеет хоть что-то предпринять, все наверняка окажется загублено на корню, как не раз уже бывало.

   Экипаж мерно катился по земле – Дан запретил духу подниматься в воздух. Принцесса и без того настрадалась, да и особые тропы делали путь безопасным и коротким. А самих путников – незаметными. Кто обратит внимание на старую повозку без опознавательных знаков, пусть она и направлялась во дворец? Таковые редкостью не являлись.

   Дан все еще надеялся сохранить приезд принцессы в тайне, и экипаж, въехав со стороны старого, полузаброшенного сада, остановился у нежилой северной башни, что, по слухам, давно облюбовали злобные призраки. Было темно – фонари здесь не зажигали, хотя они и тянулись вдоль дорожек, подобно диковинным цветам. Строго говоря, фениксам фонари ни к чему, но с ними было гораздо удобнее и уютнее. Мало кому из дворцовых обитателей, изнеженных и балованных, хотелось постоянно напрягать глаза. По той же причине оные обитатели предпочитали для прогулок другие, более ухоженные и приятные уголки сада.

   Лорд вышел первым, внимательно осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, помог выбраться Хёну, а затем подхватил на руки принцессу, которая лишь глубоко вздохнула, но не проснулась.

   Неприметная дверца в каменной стене отворилась, а потом и закрылась без скрипа. Ступени старой винтовой лестницы на поверку тоже были гораздо крепче, чем на вид. В узком коридоре, скрывавшемся за еще одной потайной дверцей, царила затхлая тьма, и тут-то как раз и пришлось напрячь и глаза, и ловкость, чтобы не растревожить певучие доски пола и чей-нибудь не в меру острый слух.

   Потайной путь в собственные покои Дан, к счастью, обнаружил – а потом и обустроил с наибольшим удобством – еще желторотым птенцом и с тех пор пользовался им множество раз, даже став Верховным лордом, которому вроде как не по статусу подобные вольности.

   Верховному лорду, как выяснилось, вообще никакие вольности не положены.

   Еще одна дверь отворилась уже в покоях, вернее, в крошечной комнатке, что раньше служила нишей для сундуков, а ныне, завешанная бесценной – в самом что ни на есть прямом смысле слова – картиной известного художника, надежно хранила доверенную ей тайну.

   На картину и слуги, и особо отчаянные, не боящиеся побеспокоить Верховного лорда в его спальне министры не смели даже дышать, не то что трогать, что всегда немало веселило ее хозяина.

   В этой-то комнатке Хён и лишился сознания. Молча и почти бесшумно.

   Обернувшийся на тихий шорох Дан словно в одном из своих кошмаров оказался: упрямец Хён лежал навзничь, запрокинув голову и закрыв глаза, белее снега и холоднее льда, и, кажется, не дышал.

***

С пологой, открытой всем ветрам и лунному свету крыши северной башни Фэнриа казалась полной тлеющих огоньков чашей, той, что покоится в каменных ладонях Спящего бога. Скалы, уютно окутанные сотканной из тьмы и тумана шалью, вполне походили на эти сильные, надежные руки, испокон веков оберегающие хрупкую драгоценность от всех невзгод внешнего мира.

   По крайней мере, дворец Фэн неизменно стоял на страже покоя и безопасности крылатого народа.

   Огни сияли, словно отражение нарядного неба, сливались в причудливые созвездия, и пальцы так и тянулись за кистью, чтобы запечатлеть дивный узор.

   Увы, но ни бумаги, ни кисти у Рэна сейчас не было, и он жадно разглядывал мерцающие огоньки, стараясь запомнить не только неповторимый рисунок, но и рождающиеся в душе чувства, которые, пожалуй, не мог подарить и свободный полет.

   Чистый холст и тонкая кисть чуть позже непременно разделят с ним это волшебство.

   Когда и разум, и душа преисполнились величия ночи, Рэн обратил взор на дворцовый сад, утопавший во тьме. И во всполохах живых светлячков, что еще стояли перед глазами, увидел нечто неправильное, не вписывающееся в благостную картину, пока существующую лишь в его воображении.

   По заброшенной дороге медленно катился экипаж, сливаясь с тенями и ночными шорохами.

   Рэн досадливо поморщился и, вместо того чтобы привычно перемахнуть через низкое резное ограждение, направился к наружной лестнице, чьи ступени больше походили на воткнутые в произвольном порядке короткие тонкие шесты. Человек, пожалуй, вряд ли удержится, а фениксу и к истинной ипостаси обращаться не нужно, ребенок играючи справится.

   Слишком уж тут оживленно сегодня. Заметят еще – а не заметить вспышки призванной силы невозможно... Объясняй потом, что он забыл ночью на заброшенной башне. И не то чтобы Рэн не сумел бы объяснить, просто не хотел.

   Он любил это место. Обычно здесь тихо и спокойно, а что до нелепых слухов... Большинство из них Рэн с удовольствием создал сам, от души развлекаясь и заодно отваживая от заповедной башни назойливых придворных.

   Он шкодливо улыбнулся, мягко спрыгнул на землю, словно не заметив последний десяток ступеней, и натянул на голову капюшон длинного плаща, что достался ему на память о проведенном в пограничном лесу времени. Верный помощник в полной опасностей чаще пригодился и во дворце, равно как умение бесшумно ходить и тонко чувствовать момент, когда нужно затаиться.

   Под защиту разлапистого клена Рэн шагнул за пару мгновений до того, как повозка остановилась у башни – и за миг до того, как чьи-то ладони закрыли ему глаза, а нежный голос промурлыкал в самое ухо: «Дан, ну наконец-то!»

   Достоинства плаща не исчерпывались искусной маскировкой. Еще он был большим и с легкостью укрыл двоих, пусть тот второй, вернее, вторая, и не слишком-то того желала.

   Пока из экипажа не вышел Верховный лорд собственной персоной.

   Тэми – Рэн узнал бы ее из тысячи, всегда и везде, в любое время дня и ночи, по одному лишь дыханию – притихла, смирившись с невольными объятиями, но ощутимо напряглась. Особенно когда лорд вынес что-то завернутое в плащ... Кого-то. Судя по безвольно повисшей руке и выглянувшей из-под ткани изящной тонкой кисти, то была девушка.

   Отворилась неприметная дверца башни, и лорд со своей ношей исчез в темном проеме. Следом скользнул Анхён – ну кто бы сомневался, куда же Дан без верного советника! – и створка закрылась за ними, вновь надежно слившись с кладкой.

   Тэми ожила. Шумно вздохнула, завозилась, отталкивая Рэна, и он скрепя сердце разжал руки, отступил, пусть и хотелось притянуть ее ближе, прижать к себе крепко-крепко... не отпускать. Никогда.

   – Это ты... Твои шутки! – зло выпалила Тэми, обернувшись и разглядев того, кого столь беспечно приняла за Чиндана, и, не дав ему возможности оправдаться, опрометью бросилась прочь.

   Словно прекрасная лесная дева, сотканная из лунного света и мечтаний, что темными ночами танцует на укромных полянах и ступает нехожеными тропами, не тревожа ни трав, ни деревьев...

   Лишь сердца тех, кому не посчастливилось с ней столкнуться.

   Шэнлай Чинрэн, младший брат Верховного лорда Фэнриа, прерывисто выдохнул, прижав ладонь к груди.

   Ни о звездах, ни о чистом холсте он уже не думал...

***

Эти два часа показались Дану бесконечными.

   В смежных покоях, под присмотром одной из самых доверенных служанок, спала принцесса. Те покои заранее подготовили для нее – как для жены лорда, – и переигрывать все не было ни времени, ни смысла. Ночную суматоху обязательно кто-нибудь да заметит, и тогда проблемы не заставят себя ждать, потому Дан нарушил приличия – и от души надеялся, что принцесса простит его. В Инаэр, как он знал, с этим было очень строго, но что ему еще оставалось?

   В полдень Дан отведет принцессу к озеру Жизни, и во дворец они вернутся как супружеская пара, благословленная и навеки связанная истинным пламенем.

   Никто не посмеет оспорить их союз. Никто не посмеет причинить вред жене Верховного лорда.

   И тогда...

   Дан потер пульсирующие болью виски, вновь – в который уже раз! – бросил взгляд на закрытые двери своей спальни. Почти сразу створки бесшумно разомкнулись, пропуская седовласого мужчину, согбенного и худого настолько, что было удивительно, как он несет неизменную плотно набитую торбу, которую никогда и никому не доверял.

   Помощников у Цана Ожана не было. Злые языки утверждали, что из-за скверного характера, мешавшего талантливому лекарю передать свой опыт молодому поколению. Лекарь же насмешливо заявлял, что изнеженное поколение и не достойно того, чтобы тратить на него силы, время и слова.

   Мало кто знал, что один ученик у неприветливого лекаря все же имелся...

   – Как он? – с тревогой спросил Дан, и Цан Ожан так скорбно поджал губы, что у лорда на миг потемнело в глазах.

   – Жив чудом, – неодобрительно качнул головой лекарь, и Дан с нескрываемым облегчением выдохнул. – Но я не знаю, сколько оно еще продлится.

   Раздраженно передернув плечами и не обращая более внимания на лорда, лекарь Цан вышел прочь.

   Это был не первый их разговор о Хёне. И, скорее всего, не последний...

   Цан Ожан ругался, грозился больше не приходить, обзывал и упрямого пациента, и самого лорда, но – был единственным, кто не отказался от Хёна, кто столь же упрямо искал древние рецепты, собирал редкие травы и готовил сложные снадобья, чтобы огонек жизни в слабеющем теле окончательно не угас.

   Если бы кое-кто ценил это, как ценит Дан, и берег себя!

   Но на сей раз Хён оказался на краю жизни и смерти потому, что ему пришлось спасать не только себя, и в этом была вина Дана. Вместо того чтобы все взваливать на его плечи, мог бы и сам забрать свою невесту, сам защитить ее, сам...

   А мог ли бы?

   В последнее время Дану все чаще казалось, что сам он ни на что не способен – лишь трусливо прятаться за спину Хёна.

   Иногда он понимал, почему тот хочет уйти. Понимал – но не мог отпустить.

   Не сейчас.

   Не так.

   В спальне раздался глухой удар, и едва не выбивший двери Дан обнаружил Хёна на полу.

   В глубине его широко распахнутых глаз, словно затянутых тонкой корочкой льда, плясали слабые огненные всполохи; бледные губы шевельнулись, и лорд скорее прочел по ним, нежели услышал: «Они знают...»

***

Покои были роскошны. Здесь и отдельная купальня имелась, пусть и небольшая, но очень уютная, выложенная розоватым камнем, шелковистым и теплым на ощупь, с выдолбленной прямо в полу круглой чашей, которая, как по волшебству, наполнялась горячей водой, что текла по выступающей из стены изогнутой трубке. В нишах горели свечи с тонким, приятным ароматом; на полках стояли бесчисленные баночки с мылом, разномастными отварами, бальзамами, лежали мягкие мешочки с душистыми травами...

   Но мысли принцессы были далеки от восторженных.

   Она проснулась до рассвета, с криком, трепетавшим на искусанных в кровь губах, и долгое время не могла прийти в себя, ничего не видя, жадно хватая ртом воздух. Только что ее окружал туман, черный, плотный, ледяной. Цеплялись за одежду когтистые ветви-пальцы, обвивали ноги гибкие корни, и шли по пятам чудища, сверкая багровыми глазами... И только крошечный огонек, порхавший по ее руке, словно бабочка, не давал сойти с ума от страха, даже когда туман превратился в озеро, из глубин которого медленно всплывала мертвенно-бледная женщина, протягивая что-то на раскрытых ладонях...

   Не сразу удалось осознать, что все было лишь во сне.

   Почти все.

   Увы, но и лес, и туман принцессе не приснились. Как и падение с небес...

   Свадебные одежды были безнадежно испорчены.

   Как, собственно, сама свадьба – и первое впечатление.

   Ланэ мечтала предстать перед Верховным лордом полной достоинства, красивой и цветущей, чтобы он восхитился, едва на нее взглянув, а вышло, что он увидел жалкую, перепачканную девицу в изорванном платье.

   Уж лучше бы ей и вправду было разбиться, чем пережить такой позор!

   А что, если он передумает и вернет ее домой? К отцу, который наверняка придет в ярость и во всем обвинит ее и только ее, к прежней жизни в тягостном страхе... И хорошо если к прежней.

   На руку даже отвергнутой женихом принцессы найдется немало претендентов, а охваченный гневом владыка охотно отдаст ее тому, кто первым успеет к нему подольститься.

   И Ланэ почти не сомневалась, кто именно это будет.

   Липкий оценивающий взгляд, хищная улыбка. Презрительно-снисходительное «слишком дорогой цветочек», не услышанное отцом.

   Содрогнувшись, принцесса обхватила себя за плечи. Нет. Домой она не вернется. По крайней мере, живой.

   Как-то раз мама сказала, что смерть – не самое страшное, что может случиться. И теперь Ланэ наконец-то осознала, что же она имела в виду.

   – Госпожа, позвольте...

   Почувствовав прикосновения чужих рук, принцесса вновь вздрогнула – и словно очнулась. Погрузившись в невеселые мысли о будущем, которое, возможно, для нее и вовсе не настанет, она позабыла о стайке облаченных в простые синие платья девушек, что окружили ее, сноровисто избавляя от когда-то роскошного наряда.

   Ланэ позволила им это. Покорно опустилась в наполненную горячей, исходящей ароматами трав водой чашу и прикрыла глаза, стараясь сдержать слезы.

   Она не станет плакать. Ни перед служанками, ни перед Верховным лордом. И если он решит отослать ее... Не станет.

   Отец ненавидел слезы. И наложниц, которые смели плакать при нем, строго наказывал. И дочерей нередко – тоже. Женщина всегда должна быть приветлива и мила. Даже проявляя капризную свою натуру... Так вещали жрецы. Так считал владыка. И не только он.

   Если она будет достаточно милой, позволят ли ей остаться?

   Милой и красивой. Непременно.

   Травяные мешочки мягко скользили по телу, чудесным образом смывая боль и усталость, ароматы цветов ненавязчиво успокаивали, и после омовения Ланэ почувствовала себя значительно лучше – и увереннее. В глазах, что странно, уже почти не осталось яркой синевы; пришлось, улучив момент, воспользоваться каплями, и принцесса в очередной раз порадовалась, что прихватила заветный пузырек с собой.

   Ее вещи все еще не доставили, и когда Ланэ сообщили, что Верховный лорд желает видеть свою невесту, она запаниковала...

   Напрасно. Шэнлай Чиндан оказался внимательным и предусмотрительным.

   Платье, в которое принцессе помогли облачиться, хоть и было довольно странным, невероятно ей шло, подчеркивая нежность кожи, посвежевшей после поистине чудесных травяных настоев, и глубокий цвет глаз.

   В зеркале отражалась прекрасная, как едва распустившийся бутон, девушка, от которой ни один мужчина в здравом уме не откажется.

   Этот полет... то, что случилось... вывели Ланэ из равновесия. Слишком рано она собралась сдаваться.

   Нет. Ни за что. Она обещала и матери, и себе, что добьется если не счастья, то права жить без страха. И если для этого придется через кого-то перешагнуть – она это сделает. Не задумываясь. Как нередко происходило в дворцовом гареме, где среди нежных шелков, ярких цветов и изысканных ароматов порой творилось такое, что ни одному воину наверняка не снилось.

   Но Ланэ выжила там. А значит, выживет и здесь.

   Заныло левое плечо, вроде и несильно, но неприятно. С болью, терзавшей тело по пробуждении, справились сладко-горький отвар и омовение. Средства у фениксов были поистине чудесные, от синяков и царапин и следов не осталось. А вот плечо отчего-то тянуло. Ланэ потерла его, украдкой, оглядевшись, чтобы излишне заботливые девицы не устроили ей еще одно лечебное купание, встретилась взглядом со своим отражением – и невольно вздрогнула.

   Да, принцессе оно, безусловно, нравилось, но...

   В Инаэр подобных нарядов не носили. Слишком легкая, тонкая ткань облегала тело, струилась шелковым водопадом, и наличие нижнего платья – тоже непривычного, еще более тонкого, практически невесомого, отделанного, помимо искусной вышивки, кружевом – не особо спасало.

   Верхнее платье закрывало руки всего лишь до локтя, а дальше, почти до кончиков пальцев, изящными складками спускалась ажурная паутинка, которая больше привлекала нескромные взгляды, нежели защищала от них.

   И ключицы беззащитно выглядывали из округлого выреза, лишенного и намека на воротник. По его краю шла искусная вышивка, которая, вольно или невольно, приковывала внимание.

   А на спине вырез был треугольным и обнажал и лопатки, и впадину позвоночника, что вовсе бы смотрелось бесстыдно, если бы не густое переплетение кружевных листьев и цветов, умело расшитых крохотными сияющими камешками. Из-за этого Ланэ не решилась забирать все волосы наверх, велев служанкам оставить часть свободно спускаться, скрывая красивый, но излишне откровенный вид.

   Принцесса поначалу отказалась надевать это платье и почти сочла подобное предложение за оскорбление, но девушки препроводили ее к окну – огромному, от потолка до пола, от стены до стены, с прозрачными, будто воздух, стеклами, – и Ланэ убедилась, что никто над ней не издевался.

   Во дворце Рассветного ветра был чудесный сад. Прекрасный, ухоженный, благоухающий, несмотря на проблемы, что принесла с собой засуха, со всевозможными цветами, деревьями, птицами... Но с тем, что предстало перед глазами принцессы сейчас, знакомое с детства великолепие не шло ни в какое сравнение.

   Зеленое море, сочное, сверкающее на солнце, словно россыпь изумрудов, расстилалось насколько хватало глаз, точно и не сад, а самый настоящий лес, и вились-петляли выложенные разноцветными камешками тропки меж дивных – многие из них принцесса видела впервые – деревьев, что привлекали то необычной листвой, то крупными полураскрывшимися бутонами. А вдоль тропок тянулись к небу яркие сказочные цветы, и порхали над ними бабочки, с чьих крыльев осыпалась золотистая пыльца...

   Захотелось распахнуть створки окна, чтобы вдохнуть полной грудью воздух, напоенный незнакомыми ароматами, чтобы стать частью всего этого... настоящего, манящего!

   Ланэ все же удалось взять себя в руки, немного отступить от окна – и увидеть то, что ей хотели показать. По дорожкам сада неспешно прогуливались несколько девушек, облаченных в платья куда более откровенные, нежели то, что смутило Ланэ. То теперь казалось верхом целомудрия, и принцесса смирилась.

   Если здесь так принято, что ж... Она будет играть по новым правилам. И постарается сделать это достойно.

   Из отведенных ей покоев Ланэ вышла с гордо поднятой головой, не думая ни о платье, ни о том, какой впервые предстала перед Верховным лордом. Она была принцессой – по крови и воспитанию, – и именно принцессу должен сейчас увидеть ее жених. То, что было, осталось в прошлом.

   Она шла просторными, полными воздуха и света коридорами, и казалось, что тело обнимает не шелк, а прохладная вода. Отражая золото солнечных лучей, ткань мерцала, переливалась, и Ланэ с каждым шагом все больше успокаивалась, возвращая уверенность в собственных силах.

   В сияющую залу вошла не испуганная девочка, а настоящая принцесса.

   Будущая Верховная леди Фэнриа, гордая, прекрасная, совершенная.

   Очередная маска, с которой отныне придется сродниться...

ГЛАВА 6. РАЗБИТАЯ СКАЗКА

   Сквозь огромные, распахнутые настежь окна в Хрустальную залу потоками лился солнечный свет, преломляясь, отражаясь в гранях прозрачных колонн, золотя светлые стены и оживляя старинные картины, придавая им глубину, словно то были двери в иные миры. Вместе со светом залу наполнял свежий, напоенный ароматами пионов и жасмина ветерок – и пение птиц, легкое, мелодичное, приятное слуху.

   Сейчас Дан, ночью страстно желавший разнести дворец по камешку, не испытывал ни капли волнения. Спокойно сидел на троне, откинувшись на спинку, оглядывал кучку явно предвкушающих развлечение чиновников, которые внезапно попросили лорда созвать совет, – и тоже предвкушал.

   «Они знают», – повторил Хён, едва придя в себя.

   Министры. Эти плешивые павлины действительно узнали о том, когда, как и с кем вернулся во дворец Дан, – и решили поставить его в неловкое положение, обманом заманив принцессу на совет.

   Но они не знали – и знать не могли, – что и в этот раз их усилия пропали втуне.

   Все фениксы связаны с огнем тесными узами. Но лишь немногие одарены особой его любовью.

   Личные покои придворных надежно защищены от чужого вмешательства, потому заговорщики и обсуждали свои замыслы столь свободно и безбоязненно, вот только эта защита – не помеха для высших жрецов Спящего бога, что почти никогда не покидают храм.

   Хён должен был стать одним из них.

   И даже сейчас, потеряв силу, сохранил кое-что из прежних своих способностей.

   Например, быть глазами и ушами пламени.

   На тонкой грани между жизнью и смертью у несостоявшегося жреца это получалось само собой, без малейших усилий с его стороны.

   «Хорошо», – задумчиво сказал Хён, когда впечатленный рассказом Дан, огненным вихрем пометавшись по спальне и перебрав множество нелестных эпитетов в адрес собственных подданных, выдохся.

   «Что же тут хорошего?!» – не понял лорд, нервно сжимая и разжимая кулаки и представляя, как упоительно было бы сомкнуть пальцы на кое-чьих шеях.

   «Пока ничего, – согласился советник, – но будет. Тайная свадьба не добавила бы тебе симпатий. Традиции много значат... И мы их соблюдем».

   Соблюдут. Еще как соблюдут.

   И перво-наперво Дан познакомит свою невесту со своими верными соратниками, денно и нощно радеющими за благополучие Фэнриа и лично ее правителя.

   Как положено познакомит, а не как оные соратники себе намечтали.

   Придется отложить свадьбу и глаз с принцессы не спускать, но выбора им не оставили.

   Да, прежние планы пошли прахом, но Хён не был бы Хёном, если бы тут же не нашел выход.

   Сыграть на опережение.

   Задержать тех, кто должен был привести принцессу в залу, – и позаботиться о том, чтобы она предстала перед будущими подданными во всем своем великолепии.

   Наряд по совету Хёна позаимствовали у Сан. Сестрицы во дворце не было, но Дан не сомневался, что она не пожалела бы всех своих платьев ради прекрасной возможности насолить министрам. Ну и ради самой принцессы, разумеется. Кто бы, кроме зарвавшихся старых чинуш, пожелал ни в чем не повинной девушке показаться перед злорадствующей толпой в рваной и грязной одежде?

   И не простой девушке. Невесте Верховного лорда.

   Невеста... Ее Дан не рассмотрел, но какая в сущности разница, если самое главное в ней вовсе не внешность? Что же касается их отношений... Прежде всего она – женщина, а с женщинами лорд обращаться умел. Умел им нравиться, умел сглаживать острые углы и добиваться своего. И ничуть не сомневался, что и в этот раз сложностей не будет.

   Время шло. Доклад, что мог бы потерпеть еще хоть месяц, хоть два, сменялся точно таким же докладом, чиновники начинали заметно нервничать, украдкой бросать взгляды друг на друга и на резные двери... которые наконец-то распахнулись, и присутствующие тотчас замолчали и затаили дыхание.

   И Дан – тоже.

   Девушка, ступившая под своды Хрустальной залы, была невероятной.

   Тонкая, изящная, гибкая, она не шла – плыла над полом. И ткань платья, слишком скромного для последней дворцовой моды – на том настоял Хён, и Дан смирился, – казалась волнами, что обнимали ее, подчеркивая нежность белой кожи, блеск ярко-синих огромных глаз, мягкость пухлых губ, похожих на лепестки пиона, нестерпимо манящих...

   От одного только взгляда на нее пошла кругом голова, а сердце забилось так, что стало больно. И душно. И отчаянно захотелось оказаться на берегу озера, и отнюдь не огненного.

   А уж когда Дан шагнул ей навстречу и, как и положено, подал руку, чтобы проводить к приготовленному для нее месту, его обожгло легким прикосновением ее пальцев.

   Огонь отозвался. И желал вырваться наружу прямо сейчас, невзирая на сопротивление своего хозяина, словно лорд не имел над ним никакой власти.

   Дан плохо помнил, как довел принцессу до места, как помог ей сесть, как, повернувшись к замершим чиновникам, представлял свою невесту...

   Пришел в себя, лишь опустившись на трон и сжав горящими ладонями прохладные подлокотники, которые жалобно заскрипели, но выдержали, и звук этот отрезвил, разогнал пелену дурмана, что затянула разум и взор.

   Дан резко выдохнул, окончательно избавляясь от наваждения.

   Он давно уже не безголовый мальчишка, которому простительны подобные мысли и желания! Что на него нашло? Принцесса, безусловно, красива, но... Мало ли красивых женщин его окружает? Нужно держать себя в руках, чтобы не попасть под очарование... чтобы...

   Но, пожалуй, было слишком поздно, ибо, несмотря на все уговоры и убеждения, в его душе уже зародилась буря, которую стоило огромного труда обуздать.

   Неужели это и есть тот самый зов истинной крови?

   В древних свитках говорилось, что подобное тянется к подобному, что кровь не обмануть. Значит, вот так оно и происходит?

   Но вечером все было иначе. Хотя, признаться, Дан почти не смотрел на нее – да и при всем желании не смог бы рассмотреть как следует из-за скрывающего ее с головы до пят плаща.

   Тогда лорд, помнится, был благодарен Хёну за то, что спас его невесту от чужих жадных взглядов, сейчас же испытал глухое раздражение, природу которого и сам не мог понять.

   Нет, так не пойдет! Может, то и было естественным, но туманило голову, мешая мыслить здраво, и нужно взять себя в руки и вернуться в реальность, где, помимо самой желанной девушки на свете, были еще и недовольные министры.

   На них-то Дан с величайшим трудом и сосредоточился. Испытанный прием не подвел: отпустило его сразу. Сложно думать о высоком при виде кислых лиц и глаз, в которых нет-нет да мелькнет недобрый огонек. Отчего-то они свято верили, что Дан ничего не замечает... возможно, оттого, что прежний лорд за один только косой взгляд мог подвергнуть любого из чиновников опале, нынешний же, по всеобщему мнению, которое не осталось для Дана тайной, был излишне терпим и мягок.

   На самом же деле ему было противно трогать это застоявшееся болото. При одной мысли, сколько грязи поднимется со дна, мутило. Отец обладал крутым нравом и действовал жестко, порой жестоко, но к чему это привело в итоге? Фальши и тайн вокруг стало только больше. А вот тех, кто не боялся сказать правду, при том не предавая лорда... Под конец жизни отец впал в какое-то безумие и окончательно перестал различать, где враги, а где друзья. Много голов полетело. Светлых, умных голов, отсутствие которых сейчас ощущалось особенно остро. Хорошо еще, Хёна удалось отстоять. Тот пытался образумить прежнего лорда, с присущей ему прямотой и честностью, и с последней аудиенции едва не отправился в круг наказаний. Тогда Дан впервые на него накричал. И впервые по-настоящему осознал, насколько не готов – и боится – его потерять.

   Сейчас Дану вновь хотелось кричать и ругаться, хотя он отлично понимал, что вины Хёна тут нет.

   Кто же знал, что, пожелав укрепить положение своего рода и защитить страну, лорд обретет не только невесту, но и еще одну слабость?

   И он старался не смотреть на нее, надеясь, что никто не заметил, какие чувства она в нем пробудила.

   Мало было ее происхождения, о котором никто не должен узнать как можно дольше...

   К такому лорд оказался совершенно не готов и теперь не знал, что делать. И за мучительными размышлениями, которым здесь и сейчас было не место и не время, чуть не пропустил еще одну проблему.

   В отсутствие Хёна проблемы всегда множились слишком быстро.

   Министры пришли в себя и дружно выступили против решения лорда наконец-то выполнить их давнее пожелание и жениться.

   Вернее, как раз против женитьбы они не возражали. Их не устраивала кандидатура невесты. Они ничуть не стеснялись обсуждать это при ней, пусть и на принятом для официальных заседаний старом ри, который принцесса вряд ли понимала, но явно чувствовала неладное.

   Совсем страх потеряли.

   Это Дан им и сообщил, резко поднявшись с трона, и тот, массивный, тяжелый, скрипя ножками отъехал назад. Министры же – не иначе как от растерянности – дружно склонились, но от своего мнения не отказались.

   – Мой лорд! – слаженным хором, от которого зазвенело в ушах и что-то словно лопнуло в голове, возопили они. – Подумайте еще!

   Лорд подумал. А потом подумал снова. И в нескольких резких выражениях поведал миру о результатах нелегких своих размышлений. Тоже на старом ри, чтобы не смущать невесту богатыми языковыми познаниями.

***

Ланэ привыкла к вниманию. За каждым ее шагом, каждым жестом, каждой улыбкой и взмахом ресниц во дворце Рассветного ветра следили пристальней, чем за здоровьем владыки. Она привыкла к восторженным взглядам и завистливым шепоткам, привыкла несмотря ни на что идти вперед с гордо поднятой головой. И сейчас ей как никогда прежде понадобилось это умение. Она всей кожей ощущала разлившееся в зале напряжение, недоумение, недоверие. Чужие взгляды скользили по ней, и не чувствовалось в них ни теплоты, ни понимания, ни принятия.

   Мечты с реальностью вновь разошлись. В ее фантазиях она входила во дворец Фэн полноправной хозяйкой, обласканной любовью своих подданных; на деле же...

   Какой же наивной она была! Кто примет чужачку, да еще человека, женщину, не наделенную ни крыльями, ни даром? На что она надеялась, отчего у нее и мысли не возникло, что она будет здесь лишней, нежеланной?

   Принцесса растерялась. Слишком уж явственно ощутила неприязнь, что окутала ее душным коконом. Неожиданно закружилась голова, и ноги ослабли настолько, что Ланэ с ужасом осознала: сделать следующий шаг не сможет. Не в одиночку.

   В одиночку и не пришлось. Словно в тумане увидела она высокого темноволосого мужчину, что подал ей руку, которую она с немалым облегчением приняла. Нет, не повисла, как хотелось, а лишь невесомо, как и требовали приличия, коснулась ладони, сухой и горячей. Жар мгновенно поднялся по холодным от волнения пальцам, а вслед за тем окутал тело мягким теплом, от которого стало легче дышать и идти. И принцесса сделала еще один шаг. А потом еще один – и опустилась в кресло, которое хоть и не спрятало от чужих недобрых взглядов, но позволило расслабиться и почувствовать себя увереннее. Особенно когда доведший ее до места мужчина обернулся к замершим в напряженном молчании чиновникам, вольно или невольно закрыв ее собою, и заговорил...

   Ланэ перевела дыхание и запоздало смутилась. Значит, это и есть Шэнлэй Чиндан, Верховный лорд Фэнриа? Она ведь уже видела его, а сейчас не узнала... В глазах словно плыло все, то ли от вновь накатившей усталости, то ли от переживаний, которых оказалось неожиданно много.

   Нет, принцесса понимала, что просто не будет, но... Слишком уж остро восприняла эти сложности, которые еще и начаться-то толком не успели!

   Нужно собраться. Иначе ее заживо съедят, и косточек не оставив. Похоже, здешний двор мало чем отличается от двора Инаэр...

   Все же справившись с собой, Ланэ незаметно осмотрелась... и вздрогнула.

   В зале творилось что-то неладное. Стоило лорду завершить речь, в которой он представлял принцессу как свою невесту и будущую леди Фэнриа, как чиновники, до того хранившие напряженное молчание, зашумели, словно лес под натиском шквального ветра. А после – один за другим – принялись доказывать лорду, насколько он неправ в выборе невесты, ничуть не стесняясь присутствия оной.

   На старом ри, языке, который она, пусть и не в совершенстве, но все же знала.

   – Не делайте ошибки, о которой придется пожалеть, – одним из последних вкрадчиво высказался седовласый, но отнюдь не старый мужчина с забавной витой серьгой в ухе.

   – Она пустышка! – вторил ему чернобородый чиновник с абсолютно лысой головой.

   Ланэ вздрогнула, будто ее наотмашь ударили. Смысла этого обвинения она не понимала – возможно, просто неправильно перевела? – но звучало... Обидно. И тревожно.

   Что это значит? И чем ей грозит? И что...

   Додумать она не успела. Лорд поднялся, и трон, неподъемный на вид, с неприятным скрежетом отъехал назад.

   – Совсем страх потеряли! – пророкотал Шэнлай Чиндан, и в зале словно потемнело.

   Или то у Ланэ в глазах вновь помутилось – от ощущения резкой, тяжелой силы, что сгустилась вокруг, грозя вот-вот вспыхнуть?

   – Мой лорд! – грянуло под сводами, и принцесса увидела, как низко склонились чиновники, только что смешавшие ее с грязью. – Подумайте еще!

   Надо же... У них есть силы сопротивляться воле лорда? Возможно, они просто привычные, а вот Ланэ... Пусть гнев был направлен не на нее, но давил так, что она боялась потерять сознание, а этого нельзя было допустить, никак нельзя! Она не должна казаться слабой, иначе проиграет без боя.

   Как ни странно, отрезвила вернувшаяся боль в плече, о которой принцесса почти позабыла.

   Нащупав пальцами правой руки особую точку на запястье левой, Ланэ принялась легко надавливать на нее, с облегчением отмечая, что дурнота отступает.

   А лорд меж тем, судя по всему, подумал. И высказался столь замысловато, что на месте чиновников Ланэ никогда в жизни больше ему подобного не предложила бы!

   Принцессам Инаэр полагалось быть красивыми и послушными куклами – по крайней мере, именно так старался воспитать их отец, – и не полагалось знать древние языки, на одном из которых и соизволил выразиться Верховный лорд Фэнриа; ей пришлось приложить все усилия, дабы удержать невозмутимое выражение лица и ни в коем случае не покраснеть.

   Не то чтобы она поняла все дословно, но самую суть уловила. А вот чиновники, не испытывая проблем с пониманием, и покраснели, и побелели, но не сдались.

   – В ней есть искра, – спокойно промолвил стоявший чуть в стороне пожилой мужчина, худой и седовласый, заботливо придерживая плотно набитую торбу из грубой ткани. Подобные были в ходу у лекарей и в Инаэр. – Она может разгореться...

   – А может и не разгореться, – перебил его чернобородый. – Мой лорд, вы не вправе рисковать. Вы...

   – Не вправе? – переспросил лорд. Вроде бы негромко, спокойно, но по спине скользнул неприятный холодок, и, судя по тому, какая тишина повисла в зале, не только у Ланэ. – И с каких это пор члены совета решают, что именно входит в мои права, а что – нет?

   Теперь его голос звучал твердо, отрывисто... Зло?

   И чиновники, мгновение назад преисполненные осознанием собственного величия, как подкошенные рухнули ниц перед тем, кого окружила почти осязаемая аура власти, горячая, подавляющая, лишающая воли и дыхания.

   На этот раз ее ощутили все. И, как ни странно, повторная вспышка гнева лорда, более яркая и тяжелая, далась Ланэ намного легче.

   Владыка бы от зависти позеленел, подумалось вдруг. Он так не мог, хотя, безусловно, очень бы того желал.

   – Прошу, мой лорд, усмирите гнев, – прошелестел чиновник с серьгой. – Мы не имели в виду ничего дурного... Но традиции... Будущее Фэнриа...

   – Традиции предписывают вам выбрать жену, которая гарантированно подарит стране сильного наследника, – поддакнул, не смея, однако, подняться и посмотреть на лорда, второй чиновник. – И ваш отец, и дед, и прадед безукоризненно следовали заветам предков, оттого Фэнриа и процветает до сих пор, оттого вы и сильны, как никто в этом мире, и мы смиренно молим вас проявить снисхождение и прислушаться к нашим словам. Мой лорд, вопрос вашего брака касается не только вас, но и всего вашего народа...

   Идеальное лицо Чиндана исказила страдальческая гримаса. Всего лишь на миг, но Ланэ заметила. И поняла, что слова чиновника попали в цель.

   Сколько бы власти ни было у лорда, сколь бы сильным тот ни считался, традиции всегда будут сильнее.

   И по этим традициям ей, похоже, все же придется отправиться домой.

   Вполне возможно, и так бы пришлось, но шанс остаться все же был, теперь же...

   В груди запекло, стало тесно. Дыхание перехватило, и руки задрожали. Неужели сейчас все ее надежды окончательно рухнут, неужели...

   – Хорошо.

   Одно-единственное слово лорда, короткое и тяжелое, – и сказка, до сих пор казавшаяся нереальной и хрупкой, все же разлетелась мелким острым крошевом, что болезненно впилось в сердце.

   До чего же наивной она была!

   Поверила в то, чего нет и быть не может.

   Какое-то время Ланэ пыталась просто дышать, слыша лишь шум крови в ушах и сдерживая злые слезы. Привычное в общем-то занятие, коим в родном дворце она овладела в совершенстве – и к коему надеялась больше не прибегать.

   – Если вы настаиваете на соблюдении традиций, так тому и быть, – выдержав эффектную паузу, продолжил Чиндан. – Все же помнят одну старую, но, несомненно, добрую традицию выбора достойнейшей жены? Почему бы нам не обратиться именно к ней? Приведите девушек, которые соответствуют вашим представлениям о будущей Верховной леди, и они присоединятся к отбору.

   – Но это!.. – возмутился было, оторвав голову от пола, чиновник с серьгой, но, опомнившись, вновь уткнулся туда.

   – Это – одна из традиций моего рода, о которых вы тут ратовали, и я иду вам навстречу, учитывая ваши вкусы и мнение, – усмехнулся лорд. – Значит, так и поступим. Представьте ваших кандидаток завтра к обеду. И встаньте уже, – словно только что спохватившись, позволил он.

   – Мой лорд, но мы... – Поднявшись, чиновники переглянулись, явно смущенные.

   – Ни за что не поверю, что у вас нет на примете пары-тройки дев, каждая из которых достойна назваться моей женой, – прищурился Чиндан и, судя по замешательству, его замечание попало в цель.

   Дальше принцесса, заледенев и телом и душой, не слушала.

   Пара-тройка дев... Красивых, сильных, желающих заполучить лорда в мужья во что бы то ни стало.

   Что она, не знакомая с местными обычаями и легко рискующая попасть в неловкое, а то и опасное положение чужестранка, сможет им противопоставить?

   Ланэ крепче сжала кулаки, не позволив ни единой тени эмоций скользнуть не то что по лицу – во взгляде. Этому она научилась едва ли не раньше, чем толком говорить. А потому сидела сейчас, потупив взор, как и полагалось всеми писаными и неписаными обычаями, и улыбалась.

   Красивая кукла, не более. Без собственных чувств и желаний, послушная чужой воле.

   Как же принцесса надеялась, что, вырвавшись из дома, никогда больше не ощутит себя ею!

   Как же она ошибалась...

ГЛАВА 7. ВКУС МЕЧТЫ

   Издали храм казался куском скалы, выросшей ровно посреди озера. От берега, высокого и обрывистого, тянулся подвесной мост без перил, и грубо обработанные доски, не слишком-то плотно прилегающие друг к другу, угрожающе поскрипывали и покачивались под ногами, словно испытывая решимость того, кто пришел на поклон к Спящему богу.

   Рассвет еще не наступил, лишь алела перечеркнувшая небо с запада на восток узкая полоска. Истаявшая до прозрачности луна стыдливо прикрывалась одиноким облаком, а звезды напоследок любовались своим отражением в спокойных водах озера, в глубинах которого величаво плыли мерцающие хвостатые силуэты.

   Анхён не вздрогнул, не сбился с шага, когда длинное гибкое тело выпрыгнуло из воды, описало красивую дугу, обдав советника призрачным сиянием и освежающей капелью, и бесшумно нырнуло обратно.

   Хэйфо – огненные рыбки-привратники, ничуть не боящиеся воды, – опасности не представляли. Для тех, кто не пытался вторгнуться в их владения, разумеется.

   Когда Анхён ступил на длинную каменную лестницу, что начиналась сразу же от моста и вела к массивным дверям в виде огромных сомкнутых ладоней, створки медленно разошлись, выпуская на верхнюю широкую площадку облаченную в темно-красный плащ женщину.

   На каждой ступени стояли толстые свечи, чье пламя не было подвластно ни ветру, ни дождю, ни злому умыслу. Свечи горели – и не сгорали. По крайней мере, на памяти Анхёна их ни разу не меняли.

   Женщина ждала неурочного гостя, не нарушая хрупкой предрассветной тишины, наполненной шепотом огня, плеском воды и дыханием советника, что с каждой пройденной ступенью становилось все тяжелее.

   Он все же переоценил свои силы.

   Нужно было выпить больше того чудесного эликсира, припрятанного на крайние случаи и потребляемого в строжайшей тайне от лекаря Цана. Но бледно-бирюзовая жидкость уже плескалась на самом донышке, и Анхён решил сэкономить, оставив глоток для следующего раза.

   С такой-то жизнью непременно пригодится.

   Действовало снадобье верно, но слишком медленно, еще в какой-то момент и хуже стало, но оно того, несомненно, стоило.

   Только вот кое-кто придерживался иного мнения, и Анхён невольно поморщился, вспомнив недавний разговор.

   «Зачем ты встал? – переполошился окопавшийся за заваленным бумагами столом Дан. – И куда собрался в таком состоянии, да еще ночью?!»

   Новый план они обсудили не единожды, и участие в нем Анхёна изначально не предусматривалось. Видимо, лорд решил, что в это время его советник будет беззаботно отлеживаться в мягкой постели.

   Какой же Дан наивный.

   «Решать нашу проблему, – отозвался Анхён, стараясь держаться ровно и надеясь, что предательская бледность уже не заметна. – Вернее, проблемы...»

   «У нас она не одна?» – обреченно уточнил лорд, откладывая бумаги.

   «Во дворце Рассветного ветра есть девушка, в чьей крови горит тот же огонь, что и в крови Сина, – не стал тянуть советник. – Что-то там не чисто, мой лорд. Сердцем чую».

   Огонь пылал в крови всех созданий богов, даже в обычных людях. Какая-то толика, крохотная искра, что позволяла им жить, чувствовать, быть частью этого мира. Пожалуй, лишь фениксы могли видеть – вернее, ощущать – его в других.

   И сейчас Анхён был твердо уверен: огонь, что теплился в младшей дочери владыки Инаэр, подобен огню, что бежал по венам мужа Сан, сестры Верховного лорда. Двенадцать лет назад Син трагически потерял не только себя, но и свою семью. Родителей и младшую сестру.

   «И ты хочешь...»

   «Попросить помощи у храма. Нужно разузнать наверняка, а потом решать, как действовать».

   «И я очень надеюсь, что Син пробудет в блаженном неведении до тех пор, пока все не станет предельно ясно», – нахмурился Дан.

   «От меня он точно ничего не узнает», – заверил Анхён, прекрасно понимая опасения лорда.

   Син слишком порывист и несдержан, словно и не человек, а чистокровный феникс. И врать, как и хитрить, и в малом совершенно не умеет. Собственно, за то Дан его и ценит.

   А Сан ради любимого голыми руками и вовсе целую страну перевернет...

   Ей тоже лучше пока ничего не знать, лорд понимал это не хуже советника.

   Вдруг Анхёну всего лишь показалось?

   Он не тот, каким был когда-то. И пусть его чутье ни разу не подводило, но...

   Все однажды случается впервые.

   – И не чаяла уже свидеться, Анхён-шэ. Что ж, проходи, коли все же пришел.

   Голос, глубокий и насмешливый, с едва уловимой ноткой грусти, разогнал мысли, вернул в реальность, где ступени как-то уж слишком быстро и незаметно закончились...

   Осталось всего две – до широкой площадки и женщины, в чьих глазах отражалось пламя свечей и сам неурочный гость.

   Анхён с искренним почтением склонился перед той, что когда-то заменила ему мать. Стоя на пару ступеней выше, она не сравнялась с ним ростом, а роскошный плащ из тяжелого бархата, расшитый драгоценным алым жемчугом, не скрывал болезненной хрупкости ее тела.

   Предрассветный сумрак, разбавленный золотистым мерцанием свечей, больше прятал, чем позволял разглядеть, и Анхёну показалось, что с их последней встречи настоятельница ничуть не изменилась. Но когда они, минуя узкие темные коридоры и гулкие залы с высокими потолками, оказались в уютной, ярко освещенной комнатке, он понял, что ошибся.

   Эссиль осунулась. В ее черных волосах, и в полумраке отливавших алым, появились серебряные прядки, а в уголках глаз и губ притаились морщинки. Но вот глаза остались прежними, ясными, полными истинного пламени, да и губы улыбались тепло, как раньше.

   Строгая настоятельница исчезла, уступив место усталой, немолодой уже женщине, что разливала сейчас горячий чай по тонкостенным чашкам, на белоснежных пузатых боках которых пламенели цветки огненной вишни. Ее же аромат – сладкий, пьянящий – пропитал воздух, согревая душу, как чашка – ладони.

   Заваривать нежные алые лепестки, в полной мере сохраняя их вкус и целебные свойства, умела только Эссиль.

   Смотреть так, что Анхён вновь чувствовал себя безрассудным юнцом, – тоже.

   И слушать. Внимательно, не перебивая, давая выговориться – и понимая гораздо больше, чем понимал он сам.

   Под плащом, который она небрежно скинула у порога, было платье, серое и свободное, с алой вышивкой по краю длинного подола, прикрывающих ладони рукавов и высокого воротника. По-домашнему простая Эссиль казалась мягкой и слабой, но это впечатление было обманчивым. При желании она становилась твердой, как закаленный в истинном пламени клинок, и сильной, как не ведающая преград стихия. И только она могла сейчас помочь.

   Именно здесь, в стенах храма Спящего бога, жили те, кто в совершенстве владел дарами истинного пламени. Здесь взращивали шпионов, телохранителей, жрецов, оберегающих тайны огня и способных обратить их себе – и другим – на благо, а порой и на погибель.

   Анхён тоже мог стать одним из них, но... судьба сложилась иначе.

   Недаром говорят, что перед ней бессильны даже боги.

   – Хорошо, – кивнула Эссиль, когда он изложил свою просьбу, и подлила в его чашку чай, что ничуть не остыл. – Я знаю, кто отлично справится с этим, не беспокойся, дитя.

   Анхён лишь чудом не вздрогнул. Так настоятельница звала своих подопечных, но он давно не имел на это права. Услышать давно забытое обращение из уст Эссиль оказалось неожиданно... и приятно.

   Ему было тепло и спокойно. И уходить совершенно не хотелось, но...

   Как бы ни относилась настоятельница к бывшему послушнику, отныне ему, лишенному прежних сил, места в храме не было.

   За окнами разгорался рассвет. Отчего-то здесь он был особенным. Распускался медленно и неторопливо, подобно бутону пиона, давая в полной мере насладиться нежнейшими переливами красок, отражался в озере, играл на грубых стенах, что внезапно вспыхивали всеми цветами радуги.

   Издали храм, обласканный просыпающимся солнцем, походил на диковинный драгоценный камень. Им хотелось любоваться вечно.

   Но еще больше хотелось остаться здесь.

   Жгучее, ноющее в самой глубине сердца, давно уже позабытое желание, воскрешенное заботой Эссиль и звонким смехом послушников, коими наполнились коридоры и залы.

   Желание, мгновенно переродившееся в глухую тоску.

   Потому Анхён избегал возвращения. И Эссиль, всегда все понимающая и принимающая, не упрекала его за это.

   – Что тебя волнует, дитя? – спросила она, когда до выхода осталось несколько шагов, а он все собирался с силами, чтобы озвучить еще одну просьбу.

   И Анхён решился.

   В просторном коридоре, заставленном чашами с негасимым огнем, было пусто и тихо, и слова советника услышала только Эссиль. Да еще пламя, которое слышало все секреты этого мира и само выбирало, какие из них хранить, а какими делиться.

   Анхён верил, что его тайна таковой и останется. Пусть она и нарушала правила дворца, но что до тех правил огню, обладающему собственным мерилом добра и зла?

   Одаренным высшего уровня ход во дворец заказан. Это закон.

   Но...

   Сколькими правилами Анхён уже пренебрег?

   К тому же из каждого правила всегда есть исключения.

   Он сам должен был стать жрецом, но остаться во дворце.

   Сейчас же речь шла не о личной блажи, а о безопасности той, от кого зависит будущее Фэнриа. И пламя, а вслед за ним и Эссиль, согласились ему помочь.

   Она постояла немного с закрытыми глазами, словно советуясь со Спящим богом, и поманила Анхёна за собой. Одно из многочисленных ответвлений главного коридора, изрядно попетляв, привело во внутренний двор храма. Большую его часть занимала вода. Озеро, заключенное в каменное кольцо, все еще играло свежими красками нового утра, будто, не успев натешиться, вобрало их в себя без остатка, чтобы любоваться сколько душе угодно.

   Хэйфо любили рассветы. Пожалуй, этих рыб стоило бы назвать не огненными, а рассветными.

   Вдоль берега тоже были расставлены свечи, маленькие и большие, толстые и тонкие, обычные восковые и цветные, над которыми трепетали яркие язычки. А еще здесь были розы всех оттенков пламени. Сильные стебли вырастали прямо из камня, а пышности цветов, их насыщенности и аромату – сладкому, почти осязаемому – могли бы позавидовать все дворцовые сады.

   Эссиль бродила по двору, превращенному в дикий, полный странного очарования сад, подолгу замирая у некоторых свечей, прислушиваясь к едва уловимому треску фитилей. Анхён терпеливо следовал за ней, храня молчание. Он не торопил время, радуясь каждому проведенному здесь мигу, вспорхнувшему над поверхностью радужному хэйфо, цветочному запаху, что наверняка пропитает одежду и волосы...

   Настоятельница остановилась возле тонкой разноцветной свечи. Пламя над ней словно состояло из ярких нитей, тесно переплетшихся меж собой.

   – Дитя, это дело как раз для тебя, – промолвила Эссиль ласково, проведя ладонью над беспокойным огоньком, и, обернувшись, требовательно посмотрела на Анхёна.

   И он вновь повторил свою просьбу, глядя на огонек, что колыхался в такт его словам, то почти затухая, то вспыхивая с новой силой.

   Кому-то это могло бы показаться странным и глупым, но только не советнику. В каждой свече, что находилась здесь, в самом сердце храма, горело не простое пламя. То была огненная суть послушников, готовящихся перейти на новую – высшую – ступень и навсегда посвятить свою жизнь служению Спящему богу.

   До посвящения Анхёна оставалось всего несколько дней, когда...

   Пламя вспыхнуло, спалив мрачные воспоминания, и в его шелесте советник ясно расслышал: «Я все сделаю, братец».

   На обратном пути Анхён поймал себя на том, что улыбается.

   Может, напрасно он отчаянно избегал возвращения сюда?

   Он всегда был чужим в своей настоящей семье и по привычке считал, что стал таковым и для той семьи, что обрел в храме; но сегодня оказалось, что здесь он, несмотря ни на что, остался своим.

   – Возьми, – уже на площадке перед спуском сказала Эссиль, протянув Анхёну длинный сверток.

   Не прикасаясь к нему, не откидывая тонкую белую ткань, советник знал, что там, и пальцы задрожали, а в горле встал горький ком. И все же он безропотно принял то, что давным-давно оставил в храме – вместе со всей своей прежней жизнью, искренне полагая, что возврата к ней отныне нет и не будет.

   Низко поклонившись Эссиль, Анхён начал спускаться, прижимая к груди внезапный дар.

   – Тебя всегда здесь ждут, дитя, – едва слышно донеслось до него, когда ступени закончились, а ощущение нереальности – еще нет. – Возвращайся. Что бы ни случилось – просто возвращайся.

   Ступив на скрипучие доски моста, Анхён не выдержал, обернулся.

   Перед входом в храм, как и на самой лестнице, никого не было. Лишь насмешливо потрескивало бледное в солнечных лучах пламя свечей да плескались в прозрачных водах озера выпившие рассвет хэйфо...

***

Дан стоял у распахнутого настежь окна, прикрыв глаза, стараясь дышать размеренно и глубоко в попытке усмирить огонь, что упрямо рвался наружу, дабы спалить здесь всё... и всех.

   В этот момент лорд как никогда понимал отца.

   В окружении старых безумцев недолго и самому обезуметь!

   Огонь не понимал, почему ему не дают воли. Он не понимал, к чему вся эта ложь. Не понимал, зачем ждать чего-то, когда можно уже сейчас получить желаемое. И стоило огромного труда обуздать его.

   Себя.

   Хён сказал, что ни в коем случае нельзя показать им, насколько Ланэ важна, и умом Дан осознавал его правоту, но вот сердце...

   Сердце горело. И это пламя разливалось внутри, сжигая его в пепел.

   И надо бы задобрить огонь, дав ему волю. В небе, где нет ни министров, ни искушений.

   Правда, здесь их тоже уже не было – министры разбежались подобно тараканам, искушение... то есть принцессу сопроводил в покои доверенный слуга, – но небо звало и манило, обещая если не забвение, то отдых.

   Лорд почти решился, поправ все писаные и неписаные правила, шагнуть в объятия лазурной выси прямо из окна, когда в пустом коридоре раздался цокот каблучков и звонкое:

   – Дан!

   Она спешила к нему, обласканная солнечным светом, сама похожая на свет – воздушная, легкая, с длинными, отливающими чистым золотом волосами, в платье, словно сотканном из облаков. Невесомых, прозрачных, больше открывающих, нежели скрывающих.

   Окнай Тэми.

   Первая красавица двора и, по мнению многих, всей Фэнриа.

   Старшая дочь министра финансов.

   Какое-то время назад тот всерьез считал, что брак между нею и Верховным лордом – дело решенное. Возможно, до сих пор считает. По крайней мере, в том, что Тэми будет на отборе, сомнений не возникало.

   Древний род, сильная кровь. Такую Верховную леди примут беспрекословно. Все, кроме самого лорда.

   Сегодня девица Окнай казалась ему особенно раздражающей, но прыгать при ней из окна было бы ниже его достоинства.

   Она подплыла ближе, сияя улыбкой, что не единожды воспевалась в стихах – отменно отвратительных, на вкус лорда, – и проворковала, чуть прищурив темно-янтарные очи:

   – Наконец-то я тебя поймала!

   – Наконец-то, – мрачно подтвердил Дан. – А то я уже извелся, размышляя: осмелишься ли ты посмотреть мне в глаза после содеянного? Признаться, я полагал, что боги отмерили тебе чуть больше совести...

   – О чем ты? – хлопнула длинными ресницами Тэми, недоуменно нахмурив темные брови.

   – О том, – шагнув вперед и заставив ее попятиться, прошипел лорд, – что мне не нужна жена, докладывающая папеньке о каждом моем шаге.

   Тэми всегда вспыхивала легко, как иссушенная летним солнцем трава. Скулы мгновенно заалели, во взгляде зажегся огонь – как и в сжавшихся в кулаки ладонях.

   – Я не... – тем не менее попыталась отрицать очевидное она, попятившись еще немного. И плотно сжала губы, будто опасаясь, что вместо оправданий с них сорвутся недостойные добродетельной дочери древнего рода слова. А пламя в ее глазах разгоралось все ярче и ярче, яростно и непримиримо.

   – Ты – да, – не сдавался Дан, чувствуя какое-то болезненное удовольствие от происходящего – и глубоко в душе ненавидя себя за это.

   Тэми поступила некрасиво, но разбираться следовало не с ней – что взять с бестолковой девчонки? – а с ее не в меру резвым отцом.

   Ничего, и до него черед обязательно дойдет.

   Увлекшись этой мыслью, Дан пропустил момент, когда все изменилось. Вот только что перед ним стоял достойный, не собирающийся сдаваться противник – и вот уже оный превратился