Когда небо молчит. Саша Ибер

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА I
• ГЛАВА II
• ГЛАВА III
• ГЛАВА IV
• ГЛАВА V
• ГЛАВА VI
• ГЛАВА VII
• ГЛАВА VIII
• ГЛАВА IX
• ГЛАВА X
• ГЛАВА XI
• ГЛАВА XII
• ГЛАВА XIII
• ГЛАВА XIV
• ГЛАВА XV
• ГЛАВА XVI
• ГЛАВА XVII
• ГЛАВА XVIII
• ГЛАВА XIX
• ГЛАВА XX
• ГЛАВА XXI
• ГЛАВА XXII

АННОТАЦИЯ

Он — единственный наследник титула, обширных земель и баснословного богатства. Она — такая же богатая наследница. Вот только он любит другую, а на ней женится, чтобы отомстить той, другой, которая ему отказала. И ни он, ни она не подозревают, что есть тут и третья сторона...

ГЛАВА I

Граф Нокрбатский умер внезапно, в один из пасмурно-серых осенних дней. Альвис только что вернулся с охоты, где ему удалось загнать большую пушистую лису, и приводил себя в порядок в своих покоях. Он думал о лисьем взгляде: даже когда она оказалась в окружении стаи лающих собак, без единой надежды выжить, он оставался непокорным и смелым. Она, казалось, смотрела прямо ему в глаза, и на какую-то долю секунды Альвис застыл, сжимая поводья рукой в перчатке.

   Тяжелая высокая дверь приотворилась, и в проеме показалась рыжая голова Глеса — мальчишки-слуги. Губы его были скорбно сжаты, обычно веселое, улыбающееся лицо выглядело сосредоточенно-серьезным.

   — Господин, — прошептал он. — Вам нужно спуститься.

   Альвису показалось, что в его голосе дрожал страх.

   — Зачем? Что-то случилось?

   — Ну… — Глес мотнул головой. — Там… старый господин… — Он поднял большие серые глаза, глянул умоляюще-жалостливо, повторил: — Вам нужно спуститься к госпоже графине.

   Альвис не стал его расспрашивать, просто молча кивнул. Дверь с тихим стуком закрылась. За занавешенным красными портьерами окном вдруг вспыхнула молния, расколола черное небо на несколько крупных осколков, на секунду выхватив из темноты старую сгорбленную яблоню, что росла у главного входа, загремел гром. Ветер зло затряс деревянные рамы, завыл утробно в водосточных трубах.

   Графиня Нокрбатская ждала у подножия лестницы. Альвис спускался, пытаясь не смотреть на нее. Она его раздражала. Ненастоящая, лицемерная, хитрая, он никогда искренне не любил ее, не считал своей матерью, и отношения между ними были более чем холодными.

   — Что произошло, мадам? — вежливо поинтересовался Альвис. Он постарался вложить в свой тон как можно больше безразличия и отстраненности.

   Графиня не посмотрела на него.

   — Ваш отец умер, — глухо произнесла она.

   Альвис не поверил своим ушам.

   — Что?.. Этого не может быть. — Рассмеялся натянуто: — Не городите ерунду, я видел его утром. И он был вполне здоров.

   Она наконец повернулась к нему. Из ее голубых глаз вдруг покатились крупные слезы.

   — Вы полагаете, что я стала бы шутить подобными вещами?.. Неужели вы настолько черствы?!

   Альвис сжал челюсти. Кажется, она говорит правду.

   — Утрите ваши слезы, все равно они фальшивые. Где он?

   Графиня без слов показала глазами в сторону графских покоев, и Альвис решительно двинулся к ним. Тяжелые шаги разносились тревожным эхом под высоким потолком замкового холла.

   Похороны назначили на следующий день. Весть о безвременной кончине графа Нокрбатского распространилась с молниеносной скоростью, и к замку начали стягиваться люди — простые жители. В народе графа любили. Он был большим меценатом и благотворителем, строил на свои деньги больницы и богадельни, раздавал землю бедноте и дарил деньги на постройки жилых домлв.

   Вот только в отношениях с собственным сыном он оставался сухим и безучастным. Воспитанием Альвиса занимались многочисленные няньки, гувернантки, учителя и прочие наставники, родительской любви он не знал. Впрочем, и сам не испытывал теплых сыновних чувств. Отца интересовали только его успехи в учебе. Изредка он вдруг появлялся с проверкой в том крыле замка, где жил Альвис, осматривал учебные кабинеты и книги, географические карты, словари, о чем-то говорил с преподавателями. И почти никогда не интересовался делами сына, лишь спрашивал отсраненно :

   — Вас все устраивает?

   Или:

   — Может быть, вам чего-то не хватает?

   Ребенком Альвис робел перед ним, боялся и боготворил, всеми силами пытался заслужить его одобрение, похвалу. И раз за разом, снова и снова пытался сделать что-то такое, что привлекло бы его внимание.

   Безуспешно. Он натыкался на стену безразличия.

   Со временем Альвис и сам становился все более равнодушным. А может быть, обманывал себя, притворяясь, чтобы спрятать ту детскую боль, что волком рвала душу на части, или хотя бы притупить ее. У него были родители, и одновременно не было их — и это наложило на него свой отпечаток.

   Отдать последние почести графу Нокрбатскому собралось не меньше сотни человек. Родственники, друзья, еще какие-то люди — многих из них Альвис не знал. Они перешептывались между собой, склоняя друг к другу головы, в жарком от сияния сотен свечей воздухе мягко колыхались плюмажные перья, искусные цветы на дамских шляпках, плыли шелковые, расшитые черным жемчугом веера и изящные траурные вуали. Шуршали пышные дамские юбки.

   Альвис не хотел спускаться к ним, хотя и понимал, что это попирает правила приличия. Он должен был находить подле матери, утешая в — он был уверен — фальшивом горе. Он должен был исполнять обязанности наследника фамильного титула и Нокрбатских земель.

   Должен был, но не хотел.

   Но время шло. Альвис нехотя поднялся с кровати, одернул черный сюртук и оглядел себя в высоком, от пола до потолка, зеркале. Вид, конечно, не из лучших: красные глаза, уставшее лицо. Он пригладил ладонью короткие темные пряди волос и грустно улыбнулся своему отражению. Сегодня он имел полное право плохо выглядеть.

   Длинный, ведущий к парадной лестнице коридор, качался перед глазами в непонятной туманной дымке. Стук подошв по каменному полу впечатывался в мозг. Альвис остановился на верхней ступеньке, обводя взглядом собравшихся. Кто-то заметил его, побежал быстрой цепочкой шепоток, и все повернулись к лестнице. Раздался шорох платьев — дамы присели в реверансах, мужчины почтительно склонили головы.

   Перед ними стоял новый повелитель земель Нокрбата, граф Альвис Виссар.

   Он кивнул в знак приветствия и стал медленно спускаться, крепко держась рукой за широкие перила. Ноги двигались будто с усилием. Не рухнуть бы сейчас, прямо под ноги всех этих высокочтимых господ! Высокий ворот рубашки вдруг стал невыносимо тесным, похожим на удавку, и на лбу выступила испарина.

   Вперед вышла графиня. Высокая, стройная, густые каштановые локоны туго стянуты в строгий пучок на затылке. Сегодня никаких вольностей, никаких кокетливо выбившихся прядей — она стала вдовой. Ни единого украшения, лишь на пальце блестело обручальное кольцо да на груди была приколота брошь из волос покойного.

   Она взяла Альвиса под локоть, и они молча направились к большой зале, где стоял гроб. Присутствующие с поклоном расступились перед ними. Графы Нокрбатские были самым родовитым семейством в Марилонской Империи и обладали огромными властью и богатством, сравнимыми разве что с императорскими.

   — Не слишком ли глубокий вырез вы себе позволили, — ядовито, но тихо заметил Альвис. — Сдается мне, вы на похоронах, а не одной из своих увеселительных прогулок. И что еще тяжелее, хоронят сегодня вашего супруга.

   Графиня едва слышно фыркнула, но не изменилась в лице.

   — Полагаю, не вам указывать мне, как выглядеть.

   — А кому же? — наигранно удивился Альвис, вскинул бровь: — Спешу вам сообщить, мадам, что отныне граф Нокрбатский — я. А значит, именно мне следует печься о репутации нашего рода, разве не так?

   — Репутация рода заботит вас не больше, чем жизнь вашего конюха, — язвительно парировала мать. — И прошу вас, давайте оставим препирательства на другой день.

   Альвис выпустил ее руку и подошел к гробу. Отец лежал, вдавливая затылком белую шелковую подушку, сложив на животе руки. Черты лица заострились, закрытые глаза ввалились, веки пожелтели. Альвис наклонился и коснулся губами холодного лба. Конечно, между ними не было теплых отношений, но все же он — пусть плохой, но отец.

   «Я обещаю, что буду достойным продолжателем нашего рода, — поклялся он без слов, не отводя взгляда от отцовского лица. — Я никогда не опозорю ни наш герб, ни нашу честь, ни наше гордое имя».

   Графиня стояла чуть позади. Она накинула на лицо траурную вуаль, на глазах маленькими бриллиантами сверкали слезы — конечно же, неискренние. Она шагнула вперед и положила покойному на грудь маленький букет свежих белых роз, скрипучих от росы. Всхлипнула, прижав к губам черный кружевной платок. Альвису вдруг захотелось ударить ее. Разве можно быть такой лицемерной?..

   Сквозь толпу пробрался учитель Альвиса и, склонившись к мертвому графу, что-то прошептал. Он преподавал лефидан — тайное искусство из страны Айгол, умение быть воином-невидимкой. Его незадолго до смерти выписал для сына лично граф. В переводе «лефидан» означало буквально «невидимка».

   Альвису это искусство пришлось по душе, и занятия по лефидан он стал предпочитать всем другим.

   Одетый в национальный костюм Айгол, учитель выделялся среди присутствующих. Насыщенно фиолетовый, расшитый шелковыми нитями и украшенный длинной бахромой и полыми стеклянными бусинами, что мелодично звякали при ходьбе, он резко контрастировал с траурными одеждами.

   — Он был великим человеком! — воскликнул мастер, воздев руки к потолку. — Великим и смелым, каких мало! Мир понес утрату! Граф был воином и победителем, смелым и несокрушимым! Он был из тех, кто никогда не подчиняется обстоятельствам, а храбро борется и бьется до конца!

   Его мягкий акцент придавал словам несколько иное звучание, непривычное для ухо марилонца. Мастер склонился перед Альвисом.

   — Ты лев. Ты берешь характер твоего бесстрашного и волевого отца.

   Из-под кустистых белых бровей глянули два синих глаза — два сияющих кусочка стылого северного льда. Альвис не ответил. Проницательность и острый ум учителя были хорошо известны ему, но понять его речь до конца он не мог. То ли тяжелая атмосфера смерти, царившая в замке, затмила разум, то ли он просто устал.

    Когда тяжелый лакированный гроб опускали могилу, с неба вдруг хлынул дождь — острый, ледяной. Альвис не шелохнулся. Он стоял на краю прямоугольной ямы, глядя, как мокрые комья земли тяжело падают на выпуклую заколоченную крышку. Усталость наваливалась тяжелым мешком. Графиня стояла рядом, прямая и сухая, как ствол умершего дерева, и только глаза ее сверкали в свете факелов двумя драгоценными камнями. Их неестественный блеск не скрывала даже густая вуаль. Альвис подумал, что она, конечно же, уже успела тайком выпить.

   То, что мать пьет, он знал давно, но не говорил об этом. Какая разница? Она шагнула вперед, поскользнулась на размокшей от внезапного дождя земле. Альвис успел подхватить ее за локоть.

   — Кажется, вам не нужно столько пить, — заметил он.

   Графиня промолчала. Могильщики с видимым усилием воздвигли над холмиком каменную плиту. Альвис на секунду прикрыл глаза, склонил голову в последнем поклоне. Деревья неистово шумели мокрой листвой, тяжелое черное небо давило на плечи.

   Альвис еще раз пообещал отцу стать достойным наследником, взял мать под руку, и они направились к кладбищенским воротам. Сзади потянулась траурная процессия.

   — Вы хотите что-то сказать мне о выпивке? — неожиданно спросила графиня.

   Альвис ответил не сразу. Ее голос звучал будто через вату, и он даже не сразу понял смысл сказанных ею слов.

   — Нет. Пейте на здоровье.

   — Мне порой кажется, что мы чужие друг другу люди. Я никогда не понимала вас. А вы меня.

   — Совершенно верно, мадам, вы ничуть не ошиблись. Я придерживаюсь того же мнения.

   Она резким движением откинула вуаль.

   — Знаете ли вы, граф, каково это — быть замужем за нелюбимым человеком?

   — Вас никто не гнал за него замуж, — разозлился Альвис. — К тому же, теперь вы свободны. И вполне можете сменить фамилию.

   Графиня хмыкнула, скривила красивые губы.

   — Нет уж.

   — Я недоумеваю, почему отец выбрал в супруги именно вас, — жестко припечатал Альвис. — Он ведь не был глупым.

   Она резко вскинула голову.

   — Вы бы не хотели, чтобы я была вашей матерью?

   Они поднялись по высокому полукружию крыльца к парадному входу. Им редко пользовались даже хозяева, предпочитая множество других ходов. Альвис остановился у высоких массивных дверей. Витые золотые ручки блестели каплями дождя.

   — Мне кажется, вы и без того ею никогда не были.

   Он бросил ее руку и стремительно вошел под высокие замковые своды.

ГЛАВА II

На следующий день опять бушевала гроза. В замке стояла гробовая тишина, даже слуги вели себя непривычно тихо. Альвис не выходил из своих покоев. Он слонялся из угла в угол, временами замирая у высокого стрельчатого окна. По толстому стеклу ползли змейками частые капли, и он следил за ними отсутствующим взглядом. В душе царила пустота. Ему казалось, что он никогда не любил отца; почему же так больно сейчас?

   Несколько раз в дверь стучался Глес, но Альвис каждый раз отправлял его прочь. Ему не хотелось выходить. Ему ничего не хотелось делать — только вглядываться в эту черную пропасть в собственной груди. Вглядываться со страхом, снова и снова задаваясь вопросом: как жить дальше? На него будто свалился неподъемный груз, и только теперь Альвис понял, как беззаботно жил прежде. Что теперь делать? С чего начинать новую жизнь? Он не знал. Пустота затягивала все мысли, растворяла в своей бездонной черноте. Мир стал зыбким, шатким, и Альвис боялся его. Неужели все, что было прежде, держалось на отце, на его несгибаемой воле, внутреннем стержне?

   Альвис глубоко втянул носом воздух и снова — в который раз! — попытался собраться с мыслями. Графа Нокрбатского больше нет. Взгляды всех подданных с ожиданием устремились на его единственного сына и наследника, и Альвис боялся — подвести, сделать что-то не так, сплоховать. Ему нужно было брать управление в свои руки, управление не только замком со всеми его обитателями, но и всех жителей графства Нокрбат. И он не знал, что делать с этой огромной ответственностью.

   Марседа… Он вдруг вспомнил о своей возлюбленной — и будто что-то тяжелое свалилось с плеч. Прекрасная, обожаемая Марседа! Конечно, им нужно увидеться. Сперва он решит дело с обручением и венчанием, а уж после — все остальное. Отец не одобрял отношения сына с девушкой ниже по статусу, но теперь никаких препятствий для брака не было.

   Марседа происходила из рода мелкопоместных дворян. Ни денег, ни власти у их семьи не было — только имя. Но с тех пор, как Альвис впервые увидел ее на охоте, он не мог думать ни о ком другом. Она привлекла его внимание своей искренностью, неподдельным добродушием и легкостью характера. Они случайно поравнялись, когда загоняли лисицу. Марседа крепко и уверенно сидела в седле, сжимая руками в перчатках поводья. Обогнав Альвиса, она перемахнула через поваленное дерево. И в нем вдруг взыграл азарт. Кто она, это девчонка, посмевшая обойти единственного наследника графа?

   Он пришпорил лошадь, и та пошла бешеным аллюром. Альвис видел только спину Марседы — идеально прямую, с чуть выпирающими лопатками. Черные волнистые волосы пружинили от галопа, рассыпаясь по изящным тонким плечам блестящим водопадом. Она ни разу не оглянулась, чем только подстегивала его азарт.

   Лисица забилась в ворох валежника, зло глядя на охотников и окруживших ее, остервенело лающих собак. Альвис резко натянул поводья и схватил висящее на спине ружье. Но, прицелившись, вдруг почувствовал на себе взгляд.

   Марседа умоляюще смотрела на него. Он грозным окриком осадил собак, и те послушно примолкли. В наступившей тишине было слышно только фырканье лисы и позвякивание упряжи. Лошадь Марседы нетерпеливо перебирала длинными стройными ногами, и та пыталась успокоить ее, поглаживая по мощной шее.

   — Может, не стоит ее убивать, господин? — наконец сказала Марседа и с жалостью глянула на загнанную лисицу.

   Альвис опустил ружье. Он готов был сделать все, что скажет прекрасная незнакомка.

   — Ваша воля, мадмуазель. — Он снял широкополую охотничью шляпу. — Но позвольте: кто вы?

   Она, казалось, смутилась, опустила глаза.

   — Я Марседа Шорнеди-Руад.

   Альвис склонил голову.

   — Весьма польщен знакомством с вами. Позвольте пригласить вас…

   Он не успел закончить: их наконец нагнали другие участники охоты.

   — Альвис! — запыхаясь, крикнул Язур Гнохт, лучший друг и всегдашний товарищ по охоте. Он потянулся к своему ружью. — Почему не травите?

   — Стой. — Альвис выставил обтянутую в кожаную перчатку ладонь. — Не спеши, Язур.

   Тот вскинул бровь и убрал ружье на место. Собаки, не понимая, что делать, сбились в кучу, улеглись на землю в ожидании команды.

   — Прекрасная дама не хочет крови, — едва слышно прокомментировал Язур. — Понятно, понятно.

   Альвис улыбался. Ему нравилась Марседа, нравилось находиться рядом с ней. Едва уловимо он слышал запах ее цветочных духов, шелест платья, видел вздымающуюся от частого дыхания грудь. Она рассеянно поглаживала лоснящуюся лошадиную шею, чуть улыбаясь уголками губ. Прекрасная. Восхитительная. Неповторимая.

   Лисица поняла, что преследовать ее больше не будут, улучила момент и прыгнула через подлесок. Мелькнул рыже-белый хвост.

   — Она свободна. Вы довольны, мадмуазель?

   Альвис прищурил глаза, глядя на Марседу. Ему хотелось поиграть с ней, пошутить, поддеть. Но она вдруг стала серьёзной. Кивнула.

   — Вполне. — И, собрав вожжи, пришпорила лошадь. Та рванулась с места, секунда — и всадница исчезла между деревьев.

   — Зачем охотиться, если собираешься отпустить добычу? — с недоумением спросил Язур. — Женщины! Они странные.

   — Кто она? — Альвис даже не услышал его реплику. — Ты знаешь ее?

   Друг усмехнулся по-доброму:

   — Покорила, да?

   — Кто она? — требовательно повторил Альвис.

   — Дочь барона Шорнеди. Средняя. Старшая ушла в монастырь примерно два года назад. Недавно родилась еще одна дочь… Барон в разочаровании! — Язур засмеялся. — Все никак не получается наследник.

   — Ты обязан привести ее на пикник. — Альвис развернул коня и пустил его рысцой вслед за Марседой. Свита двинулась за ними.

   — Какой пикник?

   — Который я устрою в ближайшую неделю.

   Язур с любопытством покосился на друга.

   — Она тебе не ровня, Альвис. Вряд ли твой отец одобрит подобный союз.

   — Плевать! — Альвис ликующе засмеялся. — Кажется, я влюбился!

   И, пришпорив коня, пустился галопом по залитой медовым солнечным светом поляне. Из-под копыт клубами полетела серая пыль. Он встал в стременах и сдернул с головы шляпу, размахивая ею точно стягом.

   — Ну, если не собираешься жениться, то почему бы и нет, — пожал плечами Язур ему вслед, хотя знал, что друг не слышит.

   На пикник он, как и обещал, пришел с Марседой. Она, казалось, стала еще прекраснее: густые волосы собраны в сетку на затылке, только несколько прядей кокетливо выбиваются, падая на лицо, белая кожа сияет изнутри, оттененная оливковым шелковым платьем с кружевом. Девушка присела в грациозном реверансе перед Альвисом, он склонил в ответ голову и, взяв ее облаченную в белую перчатку руку, поднес к губам. Она смущенно улыбнулась, отчего на щеках заиграл нежный румянец.

   — Позвольте еще раз представиться вам, мадмуазель. Альвис Виссар.

   — Что вы, кто же не знает вас, сударь, — тихо ответила она. — Единственный наследник графа Нокрбатского.

   Альвис положил ее руку себе на локоть.

   — Вам бы я хотел представиться отдельно.

   Весь пикник он не отходил от нее. Она поглотила все его внимание и мысли целиком и полностью. Он смотрел и не мог насмотреться в ее карие глаза, на игривые ямочки на щеках, лебединую шею с прекрасной родинкой. Он видел быстро-быстро пульсирующую синюю венку, и ему страстно, до боли хотелось прикоснуться к ней губами, вдохнуть аромат бархатистой молочной кожи, провести ладонью по плавным изгибам талии… Марседа была идеалом. Той, кого он, казалось, искал всегда и не находил — эльфийкой, феей, волшебницей. Она внезапно появилась в его жизни и внезапно полностью завладела душой и сердцем. Разве так может обычная девушка? Конечно, нет! Она околдовала, задурманила. И Альвису до безумия нравился этот сладкий дурман.

   Но, как и говорил Язур, отцу не понравились эти отношения. Когда Альвис пришел к нему в рабочий кабинет с просьбой дать благословение на обручение, тот сперва долго молчал, попыхивая своей черной лакированной трубкой, потом безразлично спросил:

   — Шорнеди? Знаю. Хорошее семейство, благочестивые дочери. — Он выпустил клуб горького серого дыма и холодно посмотрел сыну прямо в глаза. — Нет.

   Альвис остолбенел.

   — Почему?

   — Мадмуазель Шорнеди-Руад не подходит тебе.

   Альвис вопросительно уставился на отца, сжал кулаки в бессильном гневе.

   — Почему?! Разве в графстве вообще есть девушки, которые мне подходят? На ком вы предлагаете мне жениться, на императрице?

   — Начнем в того, что жениться тебе еще рано, — невозмутимо ответил отец и положил потухшую трубку в пепельницу. — А подходящие девушки есть. Которые гораздо выше по происхождению твоей Шорнеди. — Он тяжело поднялся из кожаного кресла, опираясь ладонями на столешницу. — Надеюсь, ты не сглупил? Не сделал девице предложение?

   Альвис мотнул головой. Отец удовлетворенно кивнул и продолжил:

   — Хочешь играть? Играй. Но на брак благословения я не дам.

   Альвис почувствовал, как в нем закипает клокочущий яростный гнев. Праведный, как ему казалось.

   — Я считаю, что ее происхождение не имеет значения! — воскликнул он. — Скажите, отец, разве это не так? Она станет моей женой, и тем самым… будет графиней Нокрбатской… — Он запнулся. — Какая разница?

   — Ты еще просто не дорос до понимания, Альвис, — тон графа стал пугающе ледяным, — какое большое, огромное значение имеет происхождение.

   — Мне все равно!

   — А мне нет, — твердо, не терпящим возражений тоном припечатал отец. — Поэтому благословения я не дам. И сразу говорю: не возвращайся к этой теме впредь, мое решение не поменяется. Точка.

   Несколько секунд они сверлили друг друга глазами, потом Альвис пулей вылетел из кабинета. Впервые в жизни у него возникли серьезные чувства! Впервые в жизни он решил сам проявить свою волю, отстоять свое желание, поступить по своему разумению! Но нет же, отец и тут уже все за него продумал — и так всю жизнь. Каким наукам он будет учиться, в какие страны ездить, во что одеваться, с кем дружить — все за него решал отец. И теперь хочет ему даже указывать, в кого влюбляться! Ну уж нет!

   Альвис метался по своим покоям из угла в угол, строя планы мести один за другим. Жениться вопреки воле! Сбежать и обвенчаться тайно! Уйти из замка, отказаться от титула, состояния, земель! Стать безродным нищим, просить подаяние и жить в лачуге, но все-таки быть с Марседой! Он был готов на все. Ему хотелось хоть раз в жизни пойти наперекор властному отцу. Интересно, что он сделает, если Альвис все равно женится на Марседе? Да какое вообще кто-либо имеет право приказывать ему?!

    — Любовь и брак — это разные вещи, — заметил Язур, когда Альвис пересказал ему разговор с отцом. — Ты можешь любить Марседу сколь угодно сильно и преданно, дорогой друг, но заключать морганатический брак не имеешь права. — Он развел руками и широко улыбнулся. — К сожалению, твоя личная жизнь — не личная, и даже не твоя. Только простолюдин может жениться по любви. Поэтому у всех высокочтимых господ, августейших особ, королей, императоров — у них всех есть фаворитки.

   — Я стану первым исключением, — упрямо ответил Альвис. — Мой союз будет заключен по любви.

   — Ах, какая подкупающая наивность, какое простодушие! — весело захохотал Язур. — Ты как ребенок, Альвис. Смирись, у тебя будет та жена, которую найдет или хотя бы одобрит твой отец. — Он поднял вверх указательный палец. — И скорее всего, ты ее не то, что не будешь любить, ты ее возненавидишь!

   И снова добродушно засмеялся, будто было, над чем.

   — Не неси ерунду, — Альвис невольно улыбнулся, поддаваясь его очарованию и непосредственности, — всегда есть первопроходец.

   — Не в твоем случае, — покачал головой друг. — Тут традиции и устои, чтимые веками. Ты не сможешь один им противостоять. Не пытайся. Кстати, ты посвящал Марседу в свои планы о свадьбе? Что она думает? Она вообще согласна?

   — Пока нет. Но она принимает мои ухаживания, а это уже о чем-то говорит.

   Через несколько дней Альвис принял решение: если возлюбленная ответит согласием, они обручатся несмотря ни на что. И он решил не тянуть. Приехал в имение Шорнеди и попросил аудиенции у барона. Тот явно не ожидал таких высоких гостей, да и о романе своей дочери, скорее всего, ничего не знал. С вытянувшимся от удивления лицом он проводил Альвиса в свой скромный рабочий кабинет, усадил в глубокое кожаное кресло и засуетился:

   — Может быть, чаю? Воды? Сейчас я кликну слугу!

   Он, прихрамывая, прошагал к двери и порывисто дернул витую чугунную ручку.

   — Нет, не стоит, — остановил его Альвис. Барон закрыл дверь и повернулся к нему. Высокий, худощавый, он выглядел больным. Между густых бровей пролегли глубокие морщины, тон кожи был слегка желтоватым, глаза ввалились.

   — Так чем могу быть полезен вам, Ваше Высокопревосходительство?

   Альвис ответил без обиняков, прямо в лоб:

   — Я хочу просить у вас руки вашей дочери.

   Барон несколько раз моргнул, облизнул пересохшие губы, спросил растерянно:

   — Которой из трех?

   — Наверное, не той, что только родилась, — засмеялся Альвис. — И не той, что ушла в монастырь.

   — Ах да, — поддержал его смех барон. Получилось натянуто. — Стало быть, вы хотите получить руку и сердце моей средней? Милой Марседы?

   — Стало быть, так, — кивнул Альвис.

   На лбу барона выступили крупные капли пота. Он выдернул из кармана белый, обшитый тесьмой носовой платок и зажал в кулаке.

   — Она уже давала вам согласие?

   — Нет. Сперва я пришел к вам.

   Руки барона подрагивали. То ли от волнения, то ли от болезни и старости. Он нервно постукивал ногой по полу, тонкие пальцы комкали платок.

   — Что ж, тогда, я полагаю, сперва вам нужно заручиться ее согласием…

   Альвис утвердительно качнул головой. Он был уверен, что Марседа ответит благосклонно — сам наследник графа Нокрбатского добивается ее расположения! Любая бы согласилась.

   Но Марседа, помолчав, ответила:

   — Мне нужно подумать. — И перевела взгляд на отца: — Можно уйти?

   Барон взглянул на Альвиса и развел руками.

   «Что ж, это ведь не отказ», — думал Альвис по пути обратно в замок. Наверное, она и не могла сразу сказать «да», она попросила время — как и подобает воспитанной девушке.

   Но отступать Альвис был не намерен, продолжал напористые ухаживания, приглашал Марседу на светские мероприятия и везде ее сопровождал. Вскоре по графству поползли слухи. Альвис ухмылялся про себя: ее стали называть «невестой наследника», и ему казалось, что теперь у нее просто не было выхода.

   Отец к разговору об обручении не возвращался, на прогулки сына с возлюбленной смотрел сквозь пальцы. Мать вообще не волновали его дела; она занималась благотворительностью и искусством, вечера проводила в своем гротескно-роскошном салоне в компании таких же бездельниц, разжевывая последние слухи и сплетни, выезжала на светские рауты и пикники. Отношения между ними были даже не холодными — их вообще не было. Утренний поклон перед завтраком, легкая непринужденная беседа за ужином — вот и все, что их связывало.

   Впрочем, Альвиса это уже давно не волновало, а теперь, полностью занятый своими чувствами, он и вовсе не обращал ни на кого внимания. Днем, после занятий, он выезжал на конную прогулку с Язуром, и все их разговоры непременно сводились к Марседе: Альвис мечтал о том дне, когда получит ее согласие, воображал, каким будет обручение и первый месяц супружеской жизни, строил грандиозные планы — фантазиям не было конца, и он искренне наслаждался ими.

   — Не торопи коней, друг, — со смехом осаживал его Язур. — Она еще ничего не сказала.

   — Скажет, — отмахивался Альвис. Он не мог представить, что что-то пойдет не так.

   Частенько он крутился у имения Шорнеди, пытаясь разглядеть в окнах силуэт любимой, оставлял цветы на крыльце и передавал коротенькие записочки через служанок. Его настолько захватила любовная эйфория, что он, поглощенный ею, не замечал ничего вокруг. Да и не хотел замечать.

   Марседа на записки не отвечала. Тогда он решился на боле весомый поступок — купил в ювелирной лавке золотую подвеску. Такой подарок был неуместным, обязывал дать ответ — и именно на это Альвис и рассчитывал. Мастер уложил покупку на подушечку в красивую бархатную коробку для украшений, ловкими движениями перевязал атласной лентой и протянул через прилавок.

   — Пожалуйста, господин.

   Альвис отсыпал золотых монет из своего кошелька и кинул сверху несколько серебряных. Мастер рассыпался в благодарностях, заулыбался:

   — Непременно ждем вас снова.

   Когда Альвис подъехал к имению, из дверей как раз выходила девушка-служанка в скромном сером платье и белом переднике. Из-под накрахмаленного чепчика выбивались пушистые рыжие кудри. Она поставила у ног пустую плетеную корзину и повернулась к дверям, выискивая в карманах ключ.

   Альвис спешился, снял шляпу и, легко взбежав по ступеням, коснулся ее плеча. Девушка вздрогнула и, резко развернувшись, вжалась спиной в дверь. На веснушчатом лице отразился испуг, и без того большие глаза стали огромными.

   — Простите, я напугал вас? — улыбнулся Альвис, щурясь от яркого полуденного солнца.

   — Нет, нет. — Она узнала его, быстрым движением заправила выбившийся локон и присела в реверансе. — Это вы меня простите, господин Виссар. Я просто не ожидала…

   — Ничего, — отмахнулся Альвис. — Вы не откажете мне в помощи? — Он стащил в руки перчатку и вынул из кармана коробку с подвеской. — Я хочу передать подарок мадмуазель Шорнеди-Руад.

   Она растерянно захлопала глазами.

   — Мадмуазель изволили уехать… в монастырь…

   — Ушла в монастырь? — изумился Альвис.

   Девушка быстро-быстро замотала головой.

   — Нет, нет… нет. Она уехала навестить мадмуазель Анжелику…

   — А-а, — с облегчением выдохнул Альвис, сунул коробку в хрупкую руку служанки и сжал тонкие пальцы. — Передайте ей это, когда она вернется.

   Девушка с удивлением глядела на дорогую коробку в своей ладони.

   — Х… хорошо, господин. Как скажете.

   Альвис стал спускаться по ступеням, остановился на последней и обернулся. Служанка все так же стояла, вжимаясь спиной в дверь, и ошеломленно-испуганно смотрела ему вслед. Альвис игриво подмигнул ей.

   — Передайте еще на словах: «Я не могу жить без тебя».

   Она поспешно закивала. Альвис отвязал поводья лошади от ограды цветочной клумбы, вскочил в седло и надел шляпу. Еще секунда — и он уже вовсю мчался по пыльной дороге, пригнувшись к лошадиной шее.

ГЛАВА III

Через неделю в замок прибежал мальчишка-посыльный. Запыханно дыша, он учтиво расшаркался перед Альвисом, протянул ему бархатную коробку и торжественно объявил:

   — От госпожи Шорнеди-Руад!

   Альвис взял коробку и махнул рукой, отпуская мальчишку. Тот сделал шаг назад, замешкался.

   — Ах, да. — Альвис выискал в кармане пару мелких монет и вложил их в протянутую потную ладошку. Мальчишка рассыпался в благодарностях, губы расплылись в улыбке. Он развернулся и проворно юркнул к выходу.

   К коробке была прикреплена скрученная в трубочку записка. Альвис развернул тонкую шуршащую бумагу, едва уловимо пахнущую знакомым цветочным парфюмом.

   «Прошу простить меня, мой милый друг Альвис, но я не могу принять столь дорогой дар от вас, что, несомненно, никак не повлияет на нашу дружбу и мое теплое и нежное отношение к вам», — было написано рукой Марседы. Он скомкал записку. Дружбу?.. Она с ним… просто дружит?.. После всех знаков внимания, признаний, объяснений и даже предложения руки и сердца?.. В душе вдруг вспыхнула ярость. Да как такое вообще возможно?! Каждая девица в этом графстве и мечтать не смела бы оказаться на ее месте! А она крутит носом! Разве сможет она найти более достойного мужа?!

   И вдруг в голову пришла пугающе простая мысль: ее сердце уже занято. Она любит другого. Кого же?.. Ярость заколыхалась снова. Альвис кинул скомканную записку в вычищенный камин и схватил с полки спички. Пламя жадно и быстро сожрало записку, оставив лишь невесомый силуэт из пепла. Тоненькой цепочкой вспыхнули и погасли искры, взвился дымок — и он рассыпался в прах.

   Кто он? Кому отдано сердце Марседы? Альвис сжал кулаки. Он вызовет его на дуэль и победит!

   Он взбежал по широкой, устланной ковром лестнице, стремительно прошагал по коридору и ворвался в свой салон. Язур сидел в бархатном кресле и читал толстую книгу. Он даже не поднял глаз на друга, только едва заметная ухмылка искривила уголок губ. Язур поднял вверх указательный палец, прося не отвлекать.

   — Да какого черта! — взвился Альвис и решительно вырвал книгу из его рук. — Мне нужно поговорить с тобой.

   Язур вскинул брови, сцепил пальцы замком на животе, спросил в присущем ему чуть насмешливом, ироничном тоне:

   — Дело, я так понимаю, не терпит отлагательств?

   Альвис бросил книгу на письменный стол, выдохнул и пригладил ладонью короткие черные волосы.

   — Я в замешательстве и ярости.

   — Марседа? — безошибочно догадался друг. — Что же на сей раз?..

   — Она вернула мой подарок.

   Альвис кинул Язуру коробку, которую держал в кулаке. Тот ловко поймал ее и, откинув крышечку, легонько присвистнул.

   — А чего ты ожидал? Что благовоспитанная девица из хорошей семьи возьмет твою цацку и рассыплется в благодарностях?

   Альвис недоуменно-растерянно посмотрел на него.

   — Ну да… наверно… — протянул он. — А как еще?

   — Если бы она не вернулся это, — Язур подцепил цепочку мизинцем и поднял, раскачивая перед глазами, — то знатно подмочила бы свою репутацию. Которая у нее, хочу тебе заметить, довольно безупречна.

   — Кто бы узнал об этом?! — снова пошел в разнос Альвис.

   Язур захохотал, подбросил цепочку вверх и поймал всей ладонью.

   — Все бы узнали, будь уверен.

   Золотая подвеска сверкала драгоценными камнями в лучах солнца, что мягким, медово-золотым светом струились в незашторенные стрельчатые окна и ложились пятнами на пушистый ворс ковра. Альвис зашагал туда-сюда, заложив руки за спину. Внутри клокотала обида пополам со злостью.

   — Никаких сплетен бы не было, — уверенно заявил он. — Ее и так называют моей невестой. Что удивительно в том, что жених дарит невесте подарки?

   — Альвис, ты иногда и правда как дитя. Ведь на самом деле ты ей не жених.

   — Она не ответила «нет».

   — Она не ответила и «да», — парировал Язур и положил подвеску обратно на атласную подушечку. — Будь терпеливее. У тебя получится завоевать ее сердце, только если ты будешь терпелив и последователен. На все нужно время. Не торопи события.

   Альвис не хотел соглашаться с ним. Его душа рвалась туда, к имению Шорнеди: лично спросить Марседу о причине отказа, посмотреть в ее умопомрачительно глубокие, серьезные глаза. Он был готов умолять, стоять на коленях; он был готов на все, лишь бы услышать то самое заветное «да».

   — Как ты думаешь… — начал он и запнулся, но тут же продолжил: — Как ты думаешь, возможно ли такое, что она любит другого?

   Язур пожал плечами.

   — В этом мире возможно все, друг мой. — И добавил: — Но не сдавайся. Надежда есть всегда.

   В голосе его не слышалось привычных иронии и насмешки — он был серьезен. Даже в глазах не плясали веселые искорки. В такие моменты его лицо менялось: он будто становился старше.

   Альвис выдохнул, рухнул в кресло напротив и откинулся на спинку.

   — Ты прав. Ты, как всегда, прав.

   Перед его глазами вновь встал образ Марседы: густые каштановые волосы, свободно спадающие на хрупкую прямую спину, изящные плечи и тонкая, словно выточенная рукой скульптора талия, аристократичный профиль и глубокие, серьезно-задумчивые, большие карие глаза. Когда ее прекрасных губ касалась улыбка, его сердце замирало, дрожа. Не было на свете улыбки прекрасней… Он ясно представил себе ее грациозную плывущую походку, мягкие движения, бархатный взгляд — и снова замер, будто она стояла сейчас здесь, перед ним. Даже спокойный, с легкой хрипотцой голос зазвучал в ушах.

   Марседа всегда говорила неспешно-размеренно, ее правильно поставленная речь стелилась невесомым гладким шелком, и Альвис обожал ее манеру говорить — никогда прежде он не слышал такой. Впрочем, все в ней было прекрасно. Он положил руку себе не грудь, ощущая кончиками пальцев биение сердца. Безнадежно влюбленного, страдающего и одновременно пылающего огнем — пораженного стрелой хохочущего Амура. Чувства захлестнули безумной волной, к лицу бросилась кровь. Он должен! Должен добиться ее расположения! Любыми путями, любыми средствами — иначе так и останется жить в безнадежной тоске и пустоте.

   Язур без слов наблюдал за другом, понимая все, что тот чувствует.

   — Дай ей время, — повторил он и поднялся из кресла, оправил свой черный камзол. — Давай лучше прогуляемся в деревню. Там сегодня ярмарка мастеров, может, присмотрю себе что-то.

   Образ Марседы растаял. Альвис вздохнул и, приподняв брови, посмотрел на Язура.

   — Что ж, будь по-твоему.

   Конюх вывел из конюшни двух черных жеребцов. Альвис, выхватив поводья, ловко вскочил в седло, Язур последовал его примеру, и они помчались по протоптанной через зеленую поляну дороге к невысоким холмам, за которыми лежала деревня графа Нокрбатского. Оттуда он получал дань, там сдавал в аренду крестьянам землю.

   Год назад Альвис приезжал туда почти каждый день — когда у него закрутился роман с одной местной красавицей, дочерью лучшего портного в графстве, Мартой. Эта разбитная, веселая девчонка с пышными золотистыми кудрями и озорным смехом совсем не была против небольших интрижек с графским отпрыском. Альвис пробирался к забору у фруктового сада, где она частенько работала, собирая сливы и персики, и пел птичьим голосом. Через минуту между толстых шершавых кольев показывалось ее румяное лицо. Серые глаза сверкали. Она ставила корзинку на траву и, заткнув подол простенького платья за пояс, ловко, точно кошка перебиралась через ограду и прыгала в его объятия, а он жадно припадал к ее манящим пурпурным губам. Марта была такой же сладкой, как персики из ее сада.

   — Ах, вы погубите меня, сударь, — шутливо хмурясь, шептала она, и он ощущал на щеке ее горячее дыхание. — Совсем погубите глупую деревенскую девчонку!

   — Я за этим сюда и пришел, — шептал в ответ Альвис, ловкими движениями распуская шнуровку ее корсета.

   Они уединялись в охотничьем домике в лесу.

   Роман закончился внезапно, с уходом лета. Деревья в саду желтели, роняли листву на мокрую поникшую траву, где чернели испорченные червивые яблоки. Под сливовым деревом одиноко стояла пустая корзина.

   Альвис прождал Марту больше двух часов. Небо затягивалось тучами. Сквозь вечерние сумерки он вглядывался в молчащий дом позади сада, в надежде, что в окнах мелькнет силуэт избранницы.

   Но она так и не пришла.

   На следующий день Альвис опять стоял у ее забора. Хмурые, акварельно-жидкие тучи плевались мелким дождем, чиркая невидимыми кистями по деревянному боку опрокинутой тачки в саду. Марта вышла на низенькое крылечко, кутаясь в шерстяной синий плащ, присела, чтобы завязать ботинок. Альвис тихонько свистнул. Ее плечи вздрогнули. Она повернула голову, из-под широкого капюшона выпали курчавые локоны.

   — Альвис, — одними губами сказала она, встала, запахнула полы плаща и поспешила к забору.

   — Я ждал тебя вчера, почему ты не вышла?

   Она отвела глаза и покачала головой.

   — Прости. Нам больше не стоит видеться. Мне кажется, отец что-то подозревает.

   — Ну и что с того? — наивно спросил Альвис.

   Ее взгляд стал жестким, губы сжались.

   — Тебе — ничего. Что он может тебе сделать? Вызвать на кулачный бой?

   — Вот именно.

   Она помолчала. Ветер трепал пушистые локоны.

   — Альвис, я… Прости. Но нет. Мы и так допустили слишком много. Не приходи больше, умоляю.

   И, не дожидаясь ответа, она развернулась и побежала обратно. Ветер трепал ситцевую юбку, плащ хлопал за спиной большими черными крыльями. Она схватила оставленную корзинку и, скользнув за калитку, растворилась в промозглом осеннем дожде.

   Альвис тосковал по Марте, по ее озорному смеху, лукавой улыбке, неутомимому веселому нраву. Снова и снова порывался вернуться к саду, потребовать подробных объяснений, но какая-то сила останавливала его. Он ездил в одиночестве верхом в охотничий домик и часами сидел там, глядя в окно на мокрый рыжий лес, на узкую тропинку, ведущую к небольшому деревянному крыльцу. В домике пахло пылью и сыростью, старые половицы скрипели под каждым шагом, ставни и рамы угрожающе тряслись от порывов ветра. Домик будто внезапно стал другим — пустым, затерянным посреди леса одиноким пристанищем. Со стен смотрели чучела животных, пылились ружья и высохшие букеты полевых цветов.

   Потом тоска понемногу начала сходить на нет. Альвис писал Марту на холсте, копируя известных художников — обнаженная богиня выходит на берег моря, кутаясь в белую пену и собственные волосы, взгляд выражает бесконечную печаль и отчаяние. Он выплескивал свою боль кистью. Но так и не закончил полотно. Картина, которую с неподдельным восхищением хвалил учитель живописи, оказалась в подвале, похороненная под ненужным хламом.

   — Жаль, — огорчился учитель, — выходило очень живо.

   Альвис критично скривил уголок губ.

   — Да?

   — Да, — кивнул учитель. — Помните, я говорил вам, что картина оживает, когда творец пишет собственные чувства? Так вот ваши были искренними. Боль всегда острее чувствуется, чем восхищение. И даже любовь.

   Он имел в виду другое полотно, портрет Марты, который Альвис создал немногим раньше: девушка с корзиной персиков и слив игриво накручивает на пальчик золотой локон, щеки готовы вот-вот брызнуть смехом. Картина сверкала, переливалась счастьем, окрыленной надеждой, яркими чувствами; другая без прикрас обнажала боль и душевные муки. Но любил ли он Марту? На этот вопрос Альвис ответить не мог. Она была его любовницей, отдушиной, драгоценным цветком — но было ли это чувство настоящим?

   Несколько раз Альвис брался за кисти и палитру, чтобы дописать пенную богиню, но ни разу не сделал ни единого мазка. Этого больше не требовалось — раны заживали.

   Однажды, поздней весной, он отправился в деревню, чтобы распорядиться отгрузкой хлопка на продажу. Графство Нокрбат активно торговало не только с соседними графствами в Марилонской Империи, но и с дальними странами — экспортировали кофе, чай, хлопок, бобы и табак. Треть из этого выращивали крестьяне, тем самым выплачивая дань. Кроме того, на вывоз шли золото, серебро и драгоценные камни, что добывались на многочисленных штольнях. За счет богатых природных ресурсов и плодородных земель графство было одним из состоятельных в Империи — поговаривали даже, что граф Нокрбатский богаче самой императрицы.

   Отгрузкой хлопка в торговый караван Альвис руководил не впервые — отец частенько поручал ему разные задания, чтобы тот учился управлять немаленьким графством и его ресурсами. Конь неторопливо вышагивал по широкой оживленной улице. В воздухе уже чувствовалось лето — его жаркое дыхание опаляло кожу, сверкало в зелени листвы яркими бликами. Южный бархатный ветер ласково касался щек своими невидимыми, мягкими пальцами. Альвис раскачивался в седле, одной рукой удерживая вожжи, а другую заложив за борт сюртука. Конь фыркал, тряс головой, норовя перейти на рысцу — нетерпеливый, ретивый нрав не выдерживал спокойного шага — но Альвис осаживал его, похлопывая по мощной мускулистой шее.

   Навстречу двигалась свадебная процессия, и Альвис посторонился. Люди в открытых экипажах громко пели и веселились, в воздухе мелькали пестрые шелковые ленты и яркие цветы. Молодожены ехали в середине колонны. Когда их богато украшенный экипаж поравнялся с Альвисом, невеста подняла голову. Лицо закрывала невесомая белая вуаль, но он мгновенно узнал ее: Марта. Внутри больно кольнуло. Ее серые глаза сверкнули сквозь вуаль двумя турмалинами. Долгую-долгую секунду они смотрели друг на друга, пока экипаж катился мимо, подпрыгивая на кочках и громыхая колесами. Жених повернулся и, держа кубок в одной руке, другой обхватил новобрачную за шею. Он ничего не замечал, довольный, точно боров — отхватил себе такую красавицу. Марта не отвела взгляд. Еще секунда — и экипаж проехал. Марта суетливо обернулась, ухватившись рукой в атласной перчатке за дверцу. Еще какое-то время Альвис смотрел ей вслед, потом резко, с гиканьем пришпорил коня и помчался прочь.

   В сердце снова всколыхнулась забытая боль. Так вот почему она не захотела больше видеться. Вот почему бросила его. Наверное, она никогда не любила его по-настоящему — просто играла, забавлялась с его чувствами, его душой и сердцем. Хищная кошка.

   После отгрузки хлопка он направился в охотничий домик. На поляне уже вовсю цвели полевые цветы. Альвис выхватил из ножен шпагу и с яростью прошелся по ним острием. Пестрые головки подпрыгнули, упали в траву, но шпага вновь со свистом обрушилась на них. Он хлестнул еще несколько раз, резким движением вогнал шпагу обратно и, взлетев по ступеням, толкнул низкую деревянную дверь.

   Что он искал тут? Альвис и сам не мог сказать. Он прошелся по тесной прихожей к подножию лестницы. С бревенчатых стен безмолвно взирали старые потрескавшиеся портреты, осыпались мертвым прахом цветы в вазах, которые когда-то они собирали вместе с Мартой на лесной поляне. Альвис оперся локтями на широкие, отполированные временем перила и глубоко втянул носом спертый воздух. Надо успокоиться. Надо забыть. Марте не место в его сердце — в конце концов, она простая крестьянка… Они бы никогда не смогли быть вместе.

   Он вернулся на крыльцо. Солнце лежало на траве медовыми пятнами. Конь спокойно пощипывал изумрудную траву, позвякивая удилами. Альвис подошел, обнял его за шею.

   — Видишь, как, Берилл, — обратился он к нему будто к другу, — любовь не всегда бывает правильной… Порой она губит.

   Конь фыркнул, покосился на хозяина и, словно понимая его слова, заржал. Испуганно затрещали в паутине листвы птицы. Альвис невесело усмехнулся и вставил ногу в стремя.

   — Поехали домой.

ГЛАВА IV

В конце лета Альвис сделал Марседе повторное предложение руки и сердца. Та хмурилась, без слов глядя на него, нервно комкала в тонких пальцах батистовый кружевной платок. Альвис вдруг подумал, насколько они разные с Мартой; первая – веселая, открытая, благодушно-простая хохотушка, вторая — серьезная и молчаливая, с отстраненным, но вдумчивым взглядом. Голос Марты звучал живо, похожий на перезвон бубенчиков и птичье щебетанье. Марседа говорила тихо, но уверенно, в ее голосе чувствовалась сталь. Марта была блондинкой с длинными, курчаво-пушистыми волосами, Марседа — брюнеткой. Марта покоряла своей проворностью и быстрыми ловкими движениями, Марседа же двигалась утонченно-изящно, с присущей благородным девушкам плавностью и грациозной непринужденностью.

   Марседу Альвис любил по-настоящему. Марта была его пылкой страстью, его безумием и ураганом порой противоречивых чувств. Она в одну минуту заставляла то пылать от гнева, то утопать в нежности, то становиться холодным и равнодушным. Любовь к Марседе отличалась спокойствием. И сейчас, оглядываясь назад, Альвис понимал, что Марта была забавой, Марседа стала настоящей дамой сердца — такой, каким посвящают оды и сонеты, у балкона которых страдают ночами напролет и из-за которых бьются на дуэлях.

   Марседа, шурша юбками, присела на краешек стула.

   — Сударь, я еще не готова дать ответ, — будто нехотя призналась она. — Я прошу дать мне время, прошу не давить на меня.

   — Что вы, моя дорогая! — воскликнул Альвис. — Я не хочу смущать вас или каким-то иным образом доставлять вам неудобство… Я слишком дорожу вами и вашей дружбой. Но… — Он глянул прямо ей в глаза. — Я просто хочу, чтобы вы не лишали меня надежды на вашу благосклонность…

   Она молчала. В воздухе повисло напряжение, и Альвис внутренним чутьем понимал: она не хочет давать согласие, но и отказать не решается. Возможно, родители склоняют ее к браку с ним — все-таки он был более, чем выгодной и завидной партией.

   — Я бы хотел, чтобы вы были искренни, Марседа, — проговорил он. — Чтобы вы приняли решение сами, даже если оно… м-м… будет неутешительным для меня.

   Она опустила голову, встала и прошагала к окну. Ковер приглушал звук шагов. Альвис смотрел на ее прямую спину. Каштановые волосы спадали до пояса, заколотые элегантным гребнем с драгоценными камнями, касались кончиками пышного турнюра ярко-синего платья. Атлас играл переливами в дневном свете.

   — Альвис, я не хотела бы вас расстраивать, — чуть слышно сказала она, — вы тоже дороги мне. Я не хочу терять вас.

   Его сердце дрогнуло. Конечно, она любит его, как он мог сомневаться?..

   — Тогда я готов ждать, — нежно шепнул он. — Сколько пожелаете. Я готов ждать, Марседа.

   Она повернулась. Ее лицо снова стало отстраненно бесстрастным.

   — Благодарю вас.

   Альвис ни единым намеком не напомнил ей про отвергнутый подарок. Он помнил слова Язура: нужно быть терпеливым, благородным, не давить на нее, дать время подумать. И хотя внутри кипели чувства, внешне он старался оставаться спокойным.

   Каждый день он ждал записки из имения Шорнеди, но посыльный не спешил стучаться в его дверь.

   А потом пришла беда. Несколько дней Альвис не покидал своих покоев, не в силах поддерживать какое-либо общение, и всеми делами заправляла Изабелла. Альвис все думал и думал, гоняя мысли по кругу: почему, как получилось, что отец покинул этот мир так неожиданно? Как теперь жить? С чего начинать новую жизнь, уже в качестве полноправного хозяина графства, с какой стороны подступиться к делам и управлению? Все взгляды были устремлены на него — единственного наследника, а он прятался в своих покоях. Хорошо хоть оправдание было — траур. Но любой траур когда-нибудь заканчивается.

   Впервые Альвис спустился к ужину спустя неделю после похорон. Изабелла, одетая в черное муслиновое платье, сидела во главе стола. На груди красовалась бриллиантовая брошь, браслет из того же гарнитура украшал тонкое запястье. По правую руку от нее сидел Язур. Они что-то бурно обсуждали, когда в дверях появился Альвис, и его появление заставило обоих резко замолкнуть, только эхо их голосов глухо отозвалось несколько раз под высокими сводами трапезной.

   — Что же вы, — Альвис небрежно махнул рукой и криво улыбнулся, — продолжайте. Не посмею помешать вашему веселью. Даже могу удалиться, если сие потребуется.

   Язур вскочил так резко, что стул чуть было не опрокинулся.

   — Альвис, я так рад, что ты чувствуешь себя лучше! — с какой-то неестественной, натянутой улыбкой провозгласил он. — Мы ждали тебя.

   — Ты плохой актер, друг мой, — саркастично ответил Альвис и, приблизившись к длинному, заставленному яствами столу, тяжело опустился на отодвинутый дворецким стул. — Но, пожалуй, все же отужинаю в вашей компании. Если вы, конечно, не против.

   Изабелла глядела на него с плохо скрываемым раздражением, что не ускользнуло от его внимания.

   — Что у вас с лицом, мадам Виссар? — сощурился он и деланно спокойно встряхнул белую салфетку, заправил уголок за воротник, — не рады видеть собственного сына?

   — Отнюдь, — ответила она. — Я ждала, когда вы придете в себя, чтобы обсудить дела.

   Дворецкий подошел к столу, держа на серебряном подносе большую фарфоровую супницу, и снял крышку. Ноздри защекотал аппетитный аромат баранины.

   — Однако, я голоден, как волк, — заметил Альвис, наблюдая, как в тарелку опускается половник наваристого, густого супа. — Пожалуй, сперва поем.

   Он ел нарочито медленно, краем глаза наблюдая за матерью. Она раздражала его не меньше, чем он ее. Наконец он положил ложку, жестом подозвал дворецкого и обратился к Изабелле:

   — Какие дела, мадам, вы хотели обсудить со мной? Крайне интересно знать. Особенно если учесть, что никаких ваших дел в этом замке… нет, в этом графстве нет.

   Он специально сделал ударение на слове «ваших». Изабелла вспыхнула, на щеках проступил неяркий румянец, но она не подала виду, что злится.

   — Полагаю, я буду вашей помощницей, пока вы не разберетесь в управлении достаточно хорошо.

   Дворецкий налил в изящный витиеватый бокал красное вино, служанка поднесла блюдо с запеченной уткой. Альвис взял нож, будто ненароком сверкнув лезвием. Язур напряженно наблюдал за каждым движением друга.

   — Откуда вам знать, как устроено управление? Вас никогда не интересовало ничего, кроме цацек и денег.

   Альвису хотелось побольнее уколоть ее, задеть. И он знал, что его слова попадают в цель — видел это и наслаждался, хотя выглядела Изабелла совершенно равнодушной. Но от него не могли укрыться эмоции, едва заметной тенью пробегающие по её лицу.

   — Я разберусь без вашей помощи. — Альвис вонзил вилку в утиное бедро. — А вас попрошу не лезть ни в какие дела. Вы недостаточно умны для этого.

   Ее плечи дрогнули, но и на этот раз она сдержалась.

   — Позвольте поинтересоваться, кто, по-вашему, управлял всем, пока вы, дражайший сударь, валялись в своих покоях, как старое пальто в чулане?

   — Хм… Дайте подумать. Наверное, дела настолько хорошо отлажены, что могли неделю продержаться без твердой руки?

   Альвис дерзко уставился прямо ей в глаза. Язур медленно, шумно выдохнул и, чуть прикрыв глаза и выставив вперед ладонь, сказал:

   — Я призываю всех к спокойствию. Вы распалились. Это неделя получилась очень уж тяжелой.

   — О, прошу тебя, друг мой, не усложняй, — перебил его Альвис. — Наши отношения всегда были такими. Просто теперь мы вдруг столкнулись друг с другом нос к носу и вынуждены говорить открыто. — Он перевел взгляд на Изабеллу. — Я вам, моя милая матушка, хотел сообщить вот что: я женюсь. На мадмуазель Шорнеди-Руад. И если вы вздумаете препятствовать этому, знайте: отправитесь в темницу. Уж поверьте.

   Изабелла вскочила, кинула на тарелку скомканную салфетку. Ноздри ее раздулись, губы дрожали.

   — Да как ты смеешь… — начала она и задохнулась от гнева.

   Альвис захохотал:

   — Смею! Еще как смею!

   — Мелкий негодник, — сквозь зубы прошипела она. — Ты у меня еще попляшешь!

   Она вышла из-за стола и, часто стуча каблучками, ринулась к дверям. Мелькнул подол бордового бархатного платья, обдав Альвиса ароматом дорогих духов.

   — Конечно, конечно, — крикнул он ей вслед, — всенепременно!

   Некоторое время за столом царила тишина. Язур рассеянно перебирал приборы, крутил в пальцах бокал. Грани сверкали в жарком сиянии десятков свечей. Из полутьмы трапезной, больше похожей на зал для приемов, смотрели со стен многочисленные портреты предков рода Виссар, графов и графинь Нокрбатских.

   — Марседа ведь еще не согласилась, — наконец напомнил Язур.

   — Это дело времени. Впрочем, не это сейчас важно. — Альвис откинулся на спинку обитого парчой стула. — Мне нужно избавить Изабеллу от желания лезть в дела. Она и правда слишком глупа для этого. Возомнила себя великой… — усмехнулся. — Пусть радуется, что вообще живет в этом замке. И имеет права хотя бы графини-консорт.

   — Теперь — вдовствующей графини, — поправил Язур. — А, если ты забыл, вдовствующая графиня имеет полное право на половину наследства. Если супруг не оставил завещания. — И добавил со значением: — А он не оставил.

   — Я перепишу законы, — уверенно ответил Альвис.

   Язур засмеялся в присущей ему ироничной манере.

   — Знал бы ты, как это тяжело и долго. Нужно, чтобы твои поправки приняли все. Вся управляющая Палата. Понятное дело, что ты теперь главный, но это ведь не просто вседозволенность и распущенность. Это — большая отвественность. И перед каждым решением ты должен крепко обдумать…

   — Не учи меня, — нахмурился Альвис и вдруг вскинул голову: — Ты уверен, что отец не оставил завещания?

   Язур недоуменно качнул головой, пожал плечами.

   — Не уверен.

   — Откуда вообще эта информация об отсутствии завещания?

   — Так сказала мадам Виссар.

   Они несколько секунд молча смотрели друг на друга, потом Альвис, не поворачиваясь, жестом подозвал к себе дворецкого и, когда тот склонился над ним, сказал:

   — Милейший, будьте любезны, распорядитесь вызвать нотариуса почившего графа.

   — Всенепременно, господин, — кивнул тот и, прошагав к двери, исчез за ее высокими створками.

   Нотариус приехал следующим утром, скинул тяжелый шерстяной плащ и, зябко поежившись, стал подниматься по лестнице. В руке он нес увесистую кожаную папку с бумагами. Одежда болталась на худощавой, будто высушенной фигуре, белые чулки морщились на икрах.

   Он два раза постучал в дверь кабинета костяшками пальцев и тихонько приотворил. Альвис встал из глубокого кресла и шагнул навстречу.

   — Господин граф, — почтительно склонился нотариус, — я прибыл по вашему требованию.

   — Проходите, — жестом пригласил его Альвис, и нотариус, чуть хромая, прошел к столу, положил папку на массивную дубовую столешницу.

   — Я хотел явиться к вам раньше, но ждал распоряжения. — Он с видимым усилием опустился на стул и пододвинул папку Альвису. — Здесь все дела его сиятельства, которые я вел. Да будет мир праху его.

   Альвис положил ладонь на обложку.

   — Я непременно просмотрю их, господин нотариус, но сейчас меня интересует только одно: завещание.

   — Завещание?

   — Да. Оно существует?

   Нотариус утвердительно качнул головой.

   — Конечно же. Прикажете найти?

   Альвис откинулся на спинку и кресла и махнул рукой. Нотариус откинул обложку папки и принялся перебирать бумаги длинными узловатыми пальцами. Несколько раз он тяжело, громко закашлялся, вынужденный прекратить поиск.

   — Видите, господин граф, — как бы между делом проговорил он, — я стал совсем стар. Видимо, скоро тоже туда. На покой.

   — Почему же вы не уйдете на пенсию? — без интереса спросил Альвис.

   — Дела не отпускают, — пояснил нотариус и вытянул из стопки бумаги лист. — Вот оно. Составлено полгода назад.

   Альвис протянул через стол руку и требовательно сказал:

   — Дайте.

   «Я, Генрих Виссар, великий граф Нокрбатский, будучи в полном уме и твердой памяти, желая при жизни моей к спокойствию моему и супруги моей Изабеллы Марии Виссар, графини Нокрбатской, и сына нашего, учредить и постановить о всяком имуществе моем, включая наследный титул графа земель Нокрбата…»

   Альвис недовольно поморщился, перескочил глазами несколько строчек, выискивая нужное. Длинный, составленный юридическим языком текст давил на него. Ага, вот.

   «По смерти моей передаю право владения родовым замком, землями и титулом вышеупомянутому сыну моему Альвису Виссару, а по смерти его, если графиня Нокрбатская не скончается раньше, передаю все владения и права ей».

   Альвис задумчиво откинулся в кресле. Странное завещание, более чем странное. Зачем нужно было вообще упоминать Изабеллу? Да еще и таким странным образом. Понятно же, что он не умрет раньше.

   Нотариус угадал его вопрос.

   — Законы Марилонской Империи не предусматривают только одного наследника, — объяснил он. — Прежде уже возникали… кхм… неудобные ситуации, когда наследство захватывали незаконно. В императорской семье…

   — Но я могу и сам написать завещание, — перебил его Альвис. — Почему у нас такие странные законы? И почему я не могу переписать их хотя бы для своего графства?

   — Как это — почему? — неподдельно изумился нотариус. — Потому что мы находимся в подданстве Марилонской Империи. Вы, конечно, можете управлять вашими угодьями как пожелаете, вы в своем праве, но не можете отклоняться от общего курса. Иначе в чем смысл? Графство тогда станет отдельной страной.

   — Хорошая идея, — засмеялся Альвис. — Почему бы не отделиться? Я тогда буду не просто граф, я буду король!

   Нотариус внезапно испугался, несколько раз обернулся по сторонам, облизал губы. Старческие глаза его, опутанные сеткой морщин, засверкали.

   — Что вы такое говорите, ваше высокопревосходительство, — зашептал он. — Это же заговор. Мятеж! Никогда не говорите о таком вслух, даже если что-то замышляете. И у стен есть уши.

   Да-а, видимо, многого Альвис не знает — и к делам и правда не подготовлен, как и говорила Изабелла. Он удивленно-недоверчиво глядел на старика.

   — Но ведь когда-то Нокрбат добровольно вошел в состав Марилона.

   Нотариус кивнул.

   — Совершенно так. Но одно дело — войти, другое — выйти. Первое легче и проще. Да и не будет это лучше для графства — отделиться. Мы потому и собрались в единую империю, вместе мы непобедимы. А когда были порознь, постоянные войны разоряли земли… Мы ведь подчиняемся Марилону в обмен на защиту и помощь. Порой, замечу, существенную помощь.

   Альвис аккуратно скрутил в трубочку отцовское завещание, достал из ящика стола воск и печать с фамильным гербом. Нотариус, наблюдая за ним, одобрительно кивнул.

   — Запечатайте. Только потом верните мне. У меня оно будет сохраннее.

   — Выходит, все графства и герцогства Марилона когда-то присоединились добровольно? — продолжил тему Альвис.

   — Абсолютно. И Саргамант, и Этинейское герцогство, и Нокрбат. Мы не присоединились даже, мы объединились. И приняли решение защищать друг друга и помогать.

   — Тогда почему же добровольный выход — мятеж?

   — Потому что Марилонская Империя существует не первое столетие. Мы уже прочно связаны все вместе. А почему вас, собственно, так интересует эта тема?

   — Меня интересует история графства, — нехотя ответил Альвис. — Почему-то я плохо ее знаю, хотя изучал. Знаете, что? — Он встал и оперся ладонями о столешницу. — Вы согласны поступить ко мне на службу? И быть моим советником и помощником?

   Нотариус, кряхтя, тоже поднялся.

   — С радостью, ваше превосходительство. Готов вести ваши юридические дела. А по надобности и моим возможностям — не только их.

   Изабелла, услышав от Альвиса о завещании, презрительно фыркнула.

   — Во-первых, мой дорогой, я знала, что оно есть, во-вторых, даже и не думала претендовать на титул. Вы же знаете, как трудно женщине полноправно его носить… Да и не нужны мне ваши владения.

   — С трудом верю, мадам, — сощурился Альвис. — Не вы ли недавно рвались разделить со мной обязанности?

   — О, боги, — рассмеялась Изабелла и, сложив вышитый мелким розовым жемчугом веер, встала с кушетки. — Еще раз повторю: мне не нужна власть. Муж оставил мне достойное содержание, я всю жизнь могу жить и ни о чем не думать. Зачем мне лезть в эти распри?

   Альвис с ехидством усмехнулся.

   — Вы и так всю жизнь живете и ни о чем не думаете.

   Лицо графини дрогнуло, в глазах на мгновение сверкнула ярость.

   — Как у вас хватает наглости… — начала она, но Альвис оборвал ее.

   — Потрудитесь объяснить, сударыня, — твердо, со стальными нотками в голосе спросил он, — почему вы утверждали, что завещания нет?

   — Я этого не утверждала! — взвизгнула она, вскочила на ноги, резко раскрыла веер и принялась обмахиваться. — Я вообще ничего не знала о делах графа! Никогда не заходила в его кабинет! Он и не рассказывал ничего! Я предположила!

   — Слишком много предполагаете! — почти выкрикнул он. — Прошу вас, мадам, впредь не пытайтесь соваться в дела, о которых ничего не знаете!

   Она ходила туда-сюда, вцепившись в веер так, что побелели костяшки пальцев, а другую положив на затянутую в корсет талию. Шлейф роскошного бархатного платья мягкими складками волочился по блестящему паркету, из-под пышного подола быстро-быстро мелькали круглые носки изящных сафьяновых туфелек. Альвис вдруг подумал: зачем девушки покупают дорогую красивую обувь, если по правилам приличия могут показать только ее носки? Он вспомнил Марту. Крестьянки не стеснялись показывать свои лодыжки и даже колени — сколько раз он видел на ярмарке девиц с заткнутыми за пояс подолами. Знатные же дамы могли позволить себе разве что открытые плечи — для вечерних нарядов, и декольте — но исключительно для того, чтобы подчеркнуть подвеску или колье. Впрочем, и корсеты простолюдинки носили поверх платья, тогда как благородные девицы предпочитали прятать его под одеждой.

   Изабелла рухнула обратно на кушетку и, глубоко втянув носом воздух, прикрыла глаза.

   — Оставьте меня в покое, — неожиданно ровным, бесстрастным голосом попросила она.

   Альвис отвесил ей поклон.

   — Всенепременно. Я буду считать, что мы обо всем договорились.

   На следующий день он созвал собрание советников, хотя траур еще не кончился, и, представив завещание, официально принял титул правителя Нокрбатских земель. Положив руку на священную книгу, он громко и четко произносил слова клятвы. Под потолком зала собраний витало многоголосое эхо.

   — Обещаю и клянусь в том, что хочу и должен править строго, но справедливо. Верно и нелицемерно служить подданным Нокрбата и всей Марилонской Империи, не щадя живота своего до последней капли крови. Все принадлежащие, узаконенные и впредь узаконяемые земли защищать и оберегать по разумению, силе и возможности. Обещаю и клянусь…

   Слов в клятве было много, но ни единого раза он не запнулся и не осекся. Когда было произнесено последнее слово, советники в едином порыве опустились на колена, приложив ладони к сердцу и склонив головы. В зале на некоторое время воцарилась тишина, потом раздался хор голосов:

   — Обещаем и клянемся служить верой и правдой, судить строго, но справедливо, не допуская ни единой мысли об отступничестве и предательстве, и все к высокому Его Превосходительства графа земель Нокрбатских, силе и власти принадлежащие права и имущества предостерегать и оборонять, и при том по крайней мере стараться спосшествовать все, что к Его Превосходительству верной службе и пользе во всяких случаях касаться может. О ущербе же Его Превосходительства интереса, вреде и убытке не только благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допускать…

   Альвис стоял с высоко поднятой головой. По правую руку его стояла Изабелла — прямая, точно шест проглотила, с непроницаемым лицом и плотно сжатыми губами. Обтянутые черными шелковыми перчатками руки чинно лежали на складках траурного платья. Зачем она надела его? Лицемерка. Могла бы прийти разряженная, как на бал — это куда больше отражало бы ее истинные настроения.

   — Знаете, сударыня, — тихо сказал он, чуть склонив к ней голову, — если бы вы были по-настоящему искренней и честной, у нас были бы прекрасные отношения.

   — Какая глубокая мысль, — язвительно ответила она, не поворачивая головы.

   — Вы были бы моей главной советницей.

   — Увольте, сударь.

   Наконец клятва была окончена. Советники поднялись, и Альвис жестом пригласил всех занять свои места. Сам сел по главе стола и сложил перед собой руки.

   — Итак, господа, с чего мне стоит начать свое правление?

   И вдруг в голову пришла простая, но четкая мысль: беспечная юность кончилась. Отныне и навсегда все эти высокочтимые господа будут видеть в нем правителя, ждать его решения по любым вопросам. Сердце дрогнуло, но он тут же отбросил эти мысли. Не сейчас. У него еще будет время подумать.

   — Полагаю, с изучения арендных смет и экспорта, — ответил один из советников. — Сейчас там наблюдается некоторый беспорядок. А также с прошений. — Он раскрыл лежащую перед ним папку и отобрал внушительную стопку бумаг. — Вот, пожалуйста. Все они поступили во время траура.

   — Прошу, зачтите.

   Советник вытащил из кармана пенсне в изящной золотой оправе и приложил к переносице, вчитался в текст.

   — Лесное хозяйство просит денег на уборку валежника и расширение территорий. — Он отложил первый лист, взял другой. — Надсмотрщик фруктовых садов сообщает с прискорбием, что яблони слишком рано дали цвет и испрашивает разрешение на пересадку их в теплицы, так как боится заморозков. Ткацкие фабрики имеют небольшой простой ввиду неисправности девяти станков… так-так-так… очень мелко… — Он наклонился к листу и оттянул пальцем уголок глаза. — Мастерицы приступили к ручной работе, но это будет медленно, нежели на станках…

   Альвис жестом прервал его.

   — Пока достаточно. Какими финансами мы располагаем? Можем ли удовлетворить прошения?

   — Вполне, ваше превосходительство, — отозвался казначей с другой стороны стола. — В скором времени ожидается пополнение казны за счет продажи кружева и вина.

   Альвис в раздумьях побарабанил по столу пальцами.

   — Прошу вас представить мне полный финансовый отчет.

   — Будет сделано.

   — Дальше… Умер главный судья графства, ведомство имеет проблемы с выбором нового человека на сию должность. Просят вас посодействовать.

   Альвис обвел взглядом советников.

   — Кто из вас может этим заняться?

   Совет длился больше двух часов. Альвис чувствовал усталость — от количества новой информации болела голова, но он старался не подавать вида. Когда в высокие, занавешенные тяжелыми бархатными портьерами окна заглянуло грузное закатное солнце, он предложил окончить собрание и отдал приказание дворецкому накрывать ужин. Изабелла поднялась со стула, оправляя складки на платье.

   — Спешу вас поздравить, — без тени сарказма или ехидства сказала она, когда советники покинули зал. — Вы великолепно справились.

   — Благодарю, матушка, — ответил он и, открыв дверь, пропустил ее вперед. — Только я не понял значения вашего присутствия.

   — Ах, не начинайте, — отмахнулась она, но поспешила объяснить: — Я всегда присутствовала на советах при вашем отце. Это традиция… — Они зашагали по тускло освещенному коридору. — Прежде графини принимали такое же участие в правлении, как и графы.

   Альвис искоса поглядел на нее. Может, не так уж она и лицемерна? Может, они просто плохо друг друга знают? Все-таки отец выбрал ее в качестве супруги, а это чего-то да стоило. Собственные мысли удивляли его. Он всегда корил Изабеллу за ее холодность и равнодушие, упрекал в черствости, даже избегал называть ее матерью, предпочитая обращение по имени, и вдруг, будто в один момент, его отношение к ней стало меняться. Наверное, не стоит враждовать — пусть и плохонький, но мир все-таки лучше.

ГЛАВА V

В день окончания траура Альвис в окружении советников приехал на семейное кладбище. Уже чувствовалось приближение зимы: морозный воздух колол лицо тонкими иглами, на умершей желтой траве лежал иней, черная земля покрылась едва заметным слоем льда. Солнце играло бликами в голых ветвях деревьев.

   Изабелла оделась в теплый, отороченный дорогим мехом плащ с широким капюшоном. Могила уже была засыпана цветами. Альвис положил сверху букет перевязанных лентой желтых роз. Изабелла выбралась из золоченой кареты, опираясь на руку лакея, оправила плащ и, придерживая рукой пышные юбки, подошла к холмику. В ее руках были хризантемы — символ глубокой скорби. Она нагнулась и осторожно положила букет поверх других цветов. Альвис почтительно подставил ей локоть, и она с благодарностью оперлась на него.

   — Что бы вы ни думали, я и правда скорблю, — едва слышно сказала она. Изо рта маленькими облачками вырывался пар. — Мы долго прожили вместе и много, через что прошли.

   Альвис молчал. Советники по одному подходили к надгробию, клали цветы и венки, и, постояв, удалялись. С серого свинцового неба посыпались мелкие, похожие на крупу, колючие снежинки.

   — Я вам верю, — наконец ответил Альвис. — И очень надеюсь, что мы с вами будем жить с согласии, мадам.

   — Я тоже на это надеюсь. — Изабелла зябко повела плечами и поплотнее запахнула полы плаща. — Морозно. Если позволите, я удалюсь в карету. Хочется отогреться.

   Альвис кивнул и жестом подозвал Глеса. Тот проворно подскочил и замер в поклоне. Оттопыренные уши его побагровели от холода, обычно усыпанные веснушками щеки стали пунцовыми.

   — Подайте графине согревающий напиток в карету, — распорядился Альвис. — И велите отпускать советников. И правда холодно.

   Изабелла без слов поблагодарила его взглядом и, опершись на подставленную слугой руку, направилась к экипажу. Лакей услужливо распахнул дверцу и откинул ступеньку.

   Снежная крупа быстро покрыла землю рваным белым покрывалом. Альвис снял простую, украшенную скромной пряжкой треуголку и молча стоял у надгробия, глядя на высеченное на камне имя. В темных волосах и на ресницах блестели искорки снега, мороз все глубже пробирался под кожу, обхватывая тело изнутри своими ледяными щупальцами. Под хмурым небом разошлось воронье — черные птицы с громким карканьем кружили над кладбищем, садились на могильные плиты. Одна нагло приземлилась у ног Альвиса, зыркнула глянцевым черным глазом. Альвис опустился на колено и провел замерзшими пальцами по имени на надгробии, потом встал и быстрым шагом пошел прочь, вскочил в седло и перехватил у Глеса вожжи. Ворона возмущенно заорала вслед.

   — Может, лучше в карете, господин? — несмело предложил Глес. — Зябко.

   Альвис мотнул головой, натянул на лицо черную повязку и пришпорил коня. Тот сорвался с места. Копыта выбивали вверх снег вперемешку с комьями мерзлой глины. В душе было пусто, как тогда, в день похорон. Встречный ветер больно хлестал по лицу, и Альвис щурился. В голове не было совсем никаких мыслей — хотелось просто побыстрее оказаться дома, у камина, выпить чашку горячего чая. Только сейчас он признался себе в той боли, что чувствовал со дня смерти отца; он убегал от нее, прятался среди повседневных и новых забот, силой гнал мысли прочь, заставляя себя не думать. Ему казалось, что, взгляни он этой боли в лицо, станет еще больнее.

   Но получилось наоборот. Горечь никуда не ушла, просто к ней присоединилась тихая, похожая на раннюю осень теплая грусть, которая и принесла то долгожданное облегчение. Альвис понял, что значит отпустить умершего — и он отпустил. В душе наконец наступил покой.

   На вечер был назначен траурный ужин — последняя из отдаваемых усопшему почестей. Альвис написал Марседе короткую записку-приглашение и, свернув и запечатав графской печатью, отправил с посыльным. На ужине могли присутствовать только родственники и близкие друзья, и писал записку с умыслом и намеком.

   Марседа приехала. Альвис видел из окна, как подъехал экипаж, как лакей распахнул дверцу и подставил плечо. Из кареты протянулась обтянутая короткой, до запястья, гипюровой перчаткой рука, затем показалась женская треуголка, украшенная длинными фазаньими перьями, с поднятой вверх крупной черной вуалью. Марседа ступила на откинутую ступеньку, придерживая пальцами пышные юбки, спустилась на мощеную брусчаткой дорожку и пошла к парадному входу. Альвис поспешил к лестнице, на ходу застегивая верхние пуговицы рубашки и жилет.

   — Глес! — на ходу громко выкрикнул он. — Подай сюртук живо!

   Слуга выскочил словно из ниоткуда, точно только того и ждал, почти на ходу накинул на Альвиса заготовленный заранее траурный сюртук. Альвис широким шагом преодолел коридор и стал спускаться по устланным дорогим ковром ступеням. Дворецкий как раз чинно отворял высокую, тяжелую дверную створку. Марседа преодолела последние ступени крыльца и пошла к дверям. Дворецкий склонился в поклоне, после принял от нее маленький изящный ридикюль и помог снять пальто.

   — Добро пожаловать, мадмуазель Шорнеди-Руад! — просиял улыбкой Альвис. — Надеюсь, вы хорошо добрались?

   Марседа ответила коротким кивком, сняла треуголку и тоже отдала дворецкому, взамен забрав обратно ридикюль.

   — Благодарю, сударь, без происшествий.

   — Прошу, — Альвис жестом показал дорогу.

   Он привел ее в маленькую гостиную, где гости ожидали, пока в трапезной накроют ужин. На низких лакированных столиках сверкали многочисленными гранями элегантные бокалы, стояли кувшины с соками, блестели капельками воды нарезанные свежие фрукты. Гостиную наполнял тихий гул голосов, шуршание платьев, сияние свечей и запахи духов.

   После ужина он пригласил ее прогуляться по зимнему саду. Мягкий крупный снег с тихим стуком сыпался на высокую стеклянную крышу, а внутри щебетали канарейки и цвели розы. Где-то в густых лианах горели уютным желтым светом фонари. Оранжереей занималась Изабелла, цветы были ее страстью. Многие редкие сорта роз по ее заказу привозили из дальних стран.

   Они молча шли мимо пышных кустов, не глядя друг на друга. Альвис краем глаза видел ее прекрасный профиль. Сердце стучало громче обычного, отдаваясь эхом в ушах.

   — Марседа, я… — начал он и запнулся, но тут же начал снова: — Я не хочу давить на вас, торопить с ответом, но… — Он остановился и, придержав ее за локоть, развернул к себе. — Но я устал ждать. Скажите уже хоть что-то определенное.

   Она молчала.

   — У нас нет никаких препятствий, — продолжил Альвис. — Мы могли бы обручиться прямо сейчас, объявить всем.

   Ее ресницы затрепетали, губы искривила грустная усмешка.

   — Ваше превосходительство, — почти прошептала она. — Ваше предложение — огромная честь для меня, и я горжусь, что получила его от вас. Но… простите, но нет.

   Последнее предложение она сказала быстро, будто боясь передумать. Альвису показалось, что он ослышался, переспросил:

   — Что?..

   — Я вынуждена ответить отказом. — Она наконец подняла на него свои бархатные глаза.

   — Но почему?!

   — Умоляю вас, не заставляйте меня объяснять! Я боюсь, у меня не хватит на это сил.

   — Ваше сердце уже занято? — догадался Альвис.

   Марседа коротко кивнула и мягко высвободила локоть из его ладони.

   — Я приняла ваше приглашение на ужин, чтобы сказать об этом. Я не хотела писать… — Она присела в глубоком реверансе, склонив голову. — Теперь прошу отпустить меня.

   И, не дожидаясь ответа, развернулась и быстро зашагала к выходу. Двое садовников, работавших в оранжерее, склонились в почтительных поклонах и замерли, пока она не прошла мимо. Стук каблучков затих в вестибюле за дверью.

   Альвис пошел было за следом, но остановился. Нет. Марседа сказала «нет». Что может быть яснее слова «нет»? Он застыл, словно громом пораженный, внезапно ошарашенный пониманием. Почему?.. Она любит другого! Но кто, какой мужчина в этом графстве может стать лучшим женихом? Колыхнулась злость, но тут же утихла, и ее место заняло отчаяние. Стоит ли пытаться еще?

   «Сердцу не прикажешь», — ответил внутренний голос.

   «Мне действительно мучительно отказывать вам, сударь, — написала на следующий день Марседа. — Но и согласиться я не могу — это будет не честно, а я не желаю вам жизни с супругой, которая ни капли вас не любит. Да и наши сословия достаточно разнятся, и наш брак стал бы мезальянсом, что не может хорошо отразиться ни на моей, ни, тем более, на вашей репутации. Но я очень надеюсь, что наша дружба продолжится и дальше, ибо я очень ею дорожу».

   Альвис бросил записку на стол и опустился на стул, запустив пальцы в волосы. Дружить. Она хочет дружить и правда думает, что у него получится относиться к ней, как к другу. Боги, какой абсурд! Ссылается на сословия, будто это имеет какое-то значение — да брак с любой девушкой, кроме императрицы, стал бы для Альвиса мезальянсом! Любой довод против брака казался ему пустым звуком — потому что сердце сгорало от страстных чувств, которые не находили выхода, терзали душу каленым железом. Он стиснул зубы, комкая в пальцах тонкую белую бумагу. Ноздри щекотал запах духов Марседы, и от этого внутри с новой силой колыхнулась отчаянная злость, затопила до самых краев. Его титул — его проклятие. Его любовь — яд, который уничтожит любую, к которой он прикоснется. Он не может жениться по велению сердца — ему должны подобрать подходящую по статусу супругу. Интересно, отец успел присмотреть кандидатуру перед смертью?

   И вдруг пришла злая, колючая мысль: если Марседа отказала, он женится на другой. Специально. В отместку. Чтобы она не считала, что у него на ней свет клином… Пусть думает, что он ее никогда не любил — так, играл со скуки, словно с куклой. Пусть ей тоже будет больно.

   Альвис спустился в холл, прошагал по крытой галерее, соединяющей два крыла замка. Вышколенные лакеи с непроницаемыми лицами распахнули двери, ведущие в салон Изабеллы — там она проводила большую часть времени. Альвис откинул шифоновую портьеру, шагнул внутрь, в мягкое золотое сияние свечей в настенных канделябрах, почти неуловимые ароматы цветов и парфюма. Изабелла сидела за массивным бюро и писала что-то в альбом.

   — Позволите, графиня? — осведомился Альвис.

   Она обернулась.

   — Конечно. Подождите пару минут, мне нужно закончить.

   Альвис устроился на обитой бархатом кушетке, закинул ногу на ногу. Скрип пера и шуршание бумаги успокаивали мысли. Он рассматривал витиеватую абстрактную мозаику на стене, картины в шикарных золоченых рамах — пейзажи, натюрморты, сцены из Марилонской мифологии. Салон был обставлен дорого и со вкусом: тяжелый блестящий бархат портьер, нежный воздушный шелк настенных драпировок, мягкие кушетки на витых ножках и множество уютных пуфиков, кофейный дубовый столик и громоздкая, расписанная экзотическими цветами ширма из дорогого розового дерева. Изабелла любила окружать себя роскошью и знала в ней толк.

   Она наконец встала, кинув перо в чернильницу, и устало потянулась, потом согнула исписанный лист конвертом, запечатала сургучом.

   — Теперь я полностью в вашем полном распоряжении, — она чуть улыбнулась уголками губ. — Что привело вас в мою обитель?

   Альвис ответил на улыбку.

   — Привел вопрос. Не ведомо ли вам, искал ли отец, мир праху его, кого-либо мне в жены? Подбирал кандидатуру? Может, кто-то был на примете?

   — Я не особенно вдавалась в его дела. — Изабелла дернула за колокольчик для вызова слуги и, когда тот вырос на пороге, велела: — Принесите черный кофе.

   Альвис разочарованно глядел на мать.

   — То есть, вы ничего не знаете?

   — Почему же? — пожала та плечами. — Знаю. Но разве вы не собрались соединить свою судьбу с… этой… как же ее… — Она пощелкала пальцами. — Мадмуазель Шорнеди-Руад.

   — Нет, — после недолгого молчания отрезал Альвис. — Она сама сказала, что не ровня мне и наш брак невозможен. Так вот, мне нужна ровня. — Он задумался на мгновение и уверенно добавил: — Да, именно ровня.

   Изабелла присела рядом, аккуратно придерживая юбки пышного бордового платья с высоким, украшенным жемчужной россыпью воротником.

   — Граф говорил мне… — задумчиво начала она, умолкла, заговорила снова: — Да, у него была на примете девушка, но он достаточно мало успел узнать о ней.

   — Кто же она? — живо воскликнул Альвис.

   — Дочь герцога Этинейского, мадмуазель Даная. Он, кажется, даже велел привезти ее портрет.

   — И? Его привезли?

   Изабелла кивнула, в глазах блеснули слезы.

   — Но он не успел посмотреть на него… Ах, граф!.. Почему он ушел так внезапно и так рано?.. — Она всхлипнула, вынула из скрытого кармана носовой платочек. — Я совсем не была готова…

   — Не сейчас, матушка, — несколько грубо оборвал ее Альвис. — Мы достаточно скорбели. Я хочу взглянуть на портрет.

   Как раз явился слуга, неся на ладони натертый до блеска серебряный поднос с кофейником и чашками. Изабелла уголком платка отерла мелкие слезинки и глухо обратилась к нему:

   — Любезный, велите найти портрет госпожи Данаи Этинейской.

   Слуга кивнул. Через полчаса портрет уже стоял на мольберте в салоне, а Альвис и Изабелла с интересом разглядывали его. С полотна смотрела молоденькая блондинка с замысловато уложенными волосами. Она сидела вполоборота на стуле с высокой спинкой, чинно сложив руки на коленях, фиолетово-белое платье с открытыми плечами выгодно оттеняло нежность белой, будто молочной кожи. На изящной шее блестела скромная нитка жемчуга, прическу украшали белые и красные розы. Девушка была хрупкой, изысканной, точеной — словно драгоценный камень. Альвис с удивлением разглядывал благородно-красивые черты лица: чуть заостренный подбородок, высокий лоб, изогнутой формы губы, тонкий прямой нос и большие серо-голубые глаза.

   — Если она даст согласие, свадьба прямо завтра, — наконец объявил он, не отводя взгляда от полотна.

   Изабелла мягко рассмеялась.

   — Экий вы прыткий. — И поддразнила: — Так понравилась? Лучше вашей Шорнеди-Руад?

   Альвис поморщился:

   — Не вспоминайте о ней более в моем присутствии.

   — Как скажете. Значит, вам предполагаемая невеста по душе. Тогда дело за малым: продолжить переговоры о предложении руки и сердца.

   — Мне нужно написать ее отцу, герцогу Этинейскому?

   Изабелла цокнула языком и покачала головой.

   — Она круглая сирота. Писать нужно ее попечителю. Он же ее учитель. Я думаю, вы сможете найти переписку у графа… Вы не разбирали еще его бумаги?

   — Не успел. — Альвис направился к дверям, остановился и обернулся на пороге. — Распорядитесь перенести портрет в мои покои.

   Он поднялся по лестнице, свернул в узкий коридор и отворил неприметную дверь, что пряталась за драпировкой. Отцовский кабинет встретил молчанием. Он, казалось, устало взирал на Альвиса высоченными, под потолок шкафами, заполненными бесчисленными папками, массивным письменным столом и кожаным креслом, пером в засохшей чернильнице, увесистым канделябром под потолком и маленькими подсвечниками на столе рядом со стопкой чистой бумаги. Отсюда граф управлял графством, здесь проводил больше всего времени. Альвис нерешительно прошагал по дорогому ковру, прислушиваясь к звуку собственных шагов. Нарушать эту тишину казалось кощунством и неуважением к памяти усопшего.

   Наконец он опустился в кресло, невольно вздрогнув от холодного касания, придвинулся поближе к столу и огляделся. Итак, где может храниться личная переписка? Альвис выдвинул ящик стола, перебрал пальцами кипу листов. Указы, сметы, отчеты… не то. В следующем ящике обнаружился внушительный запас чернил и бумаги. Третий оказался пуст, и только в четвертом лежали, перевязанные бечевкой, вскрытые письма.

   Альвис вытащил их и, положив на стол, принялся искать нужное. Нашлось оно не сразу, и было единственным. Он жадно вчитался в строки.

   «Уважаемый граф, спешу уведомить Вас, что наследница Этинейская, мадмуазель Даная Ашвари, дает свое согласие на Ваше предложение и почитает его честью для себя. Мы бы желали как можно скорее видеть Вас и наследника Нокрбатского у себя в замке, чтобы провести обручение и обсудить детали. С уважением, наставник и попечитель мадмуазель Данаи, ваш преданный слуга, Доркас Витторн».

   Альвис засмеялся в голос. Как интересно получается: у него уже есть невеста! Невероятная красавица из герцогства Этинейского! А он даже не знал об этом!

   Внизу письма стояла дата: за неделю до смерти отца. Альвис воодушевленно взялся за перо, чтобы написать ответ, макнул заточенный кончик в чернила. но растерялся. А что писать? Оповестить о смерти графа? Непременно, а дальше что?

   На бумагу упала капля чернил. Альвис чертыхнулся, смахнул лист со стола и взял другой, но через мгновение бросил перо обратно в чернильницу. Встал, прошелся по кабинету. Потертый паркет жалобно скрипел под подошвами сапог. Альвис вернулся в кресло и снова взялся за перо.

   «Сообщаю Вам прискорбную новость о безвременной кончине Его Сиятельства графа Нокрбатского, господина Генриха Виссара. Я, Альвис Виссар, вступил в права наследования, и желаю продолжить переговоры о помолвке и обручении».

   Ну вот. Марседа однозначно будет кусать локти, когда увидит будущую графиню. Пожалеет, что не дала согласие, но будет уже поздно. Альвис решительно запечатал письмо.

   Ответ пришел спустя полторы недели.

   Альвис уже собирался спать, когда Глес принес письмо на одном подносе с ежевечерней чашкой ягодного чая. Доркас Витторн писал, что сожалеет и что это огромная потеря не только для семьи Виссар, но и для всей Марилонской Империи. «Мадмуазель Даная не переменила своего решения и готова принять Вас и графиню Нокрбатскую в своем родовом замке». Сердце Альвиса подпрыгнуло и громко заколотилось. Ну вот и все, дело с помолвкой улажено. Он выбрался из мягкой пуховой постели и прошелся по покоям. Мраморные плиты, там, где их не покрывал ковер, приятно холодили босые ступни.

   И вдруг неприятным ледяным порывом ворвалась мысль: а стоит ли заключать этот брак? Он ведь не по любви, а из мести. Никто не будет счастлив в этом союзе, ни красавица Даная Этинейская, ни он сам… Альвис встал перед своим портретом двухгодичной давности, поглядел в нарисованные глаза. Стоит признаться самому себе: на самом деле у него нет даже интереса к мадмуазель Данае. Ни малейшего. Ему нужна ревность Марседы. Готов ли он вызвать ее такой ценой?

   — Сволочь, — сказал он себе нарисованному, развернулся и подошел к ночному столику, где Глес поставил чай. Пар пахнул лесными ягодами и медом; несколько неспешных глотков — и мысли успокоились. Альвис прижмурился от удовольствия, смакуя на языке ягодный вкус.

   А много ли вообще браков заключаются по любви? Он глотнул еще чай, ощущая приятное тепло. Нет, не много. Даже среди простолюдинов. Интересно, а какие цели преследовал союз Марты и кто был его инициатором? Возможно, ее отец… Альвису вдруг до боли захотелось увидеть бывшую подругу, провести ладонью по ее пушистым волосам, прижать к себе, обняв за тонкую талию. Услышать озорной смех и игривый шепот.

   Он уже не любил. Но порой скучал.

   Утром он передал новости о помолвке Изабелле и велел слугам готовиться к поездке в герцогство Этинейское.

ГЛАВА VI

   Перед самым днем отъезда Альвиса вдруг охватило отчаяние. Все казалось ненужным, пустым, пресным. Изабелла же, наоборот, пребывала в приподнятом настроении: подгоняла слуг, чтобы «проворнее шевелились», придирчиво подбирала наряды и головные уборы, драгоценности, аксессуары.

   — Хочу выглядеть, как императрица, — блестя глазами, пояснила она. — Чтобы опекун был поражен сим великолепием и не выказал ни единого сомнения, стоит ли отдавать наследницу за тебя замуж.

   — Тогда не вам нужно выглядеть, как императрица, а мне, как император, — невесело усмехнулся Альвис.

   Изабелла расхохоталась, легонько стукнула его по плечу сложенным веером.

   — И то правда. Отправляйтесь выбирать одежду. Немедленно!

   — К слову, вы и так выглядите куда роскошнее императрицы, — отвесил комплимент Альвис перед тем, как уйти. — Она наверняка вам вовсю завидует.

   И это было правдой: графы Нокрбатские были богаче и, возможно, влиятельнее императорского двора. В свете ходили слухи, что сей факт вызывает огромное неудовольствие императрицы Луизы.

   Выбирать наряды ему не хотелось, и он направился по узкому коридору к заднему выходу, что вел в маленький внутренний дворик. Оттуда можно было пройти к конюшням. По пути встретился Язур. Друг хотел было что-то сказать, но Альвис отмахнулся от него:

   — Не сейчас. Потом. — И, не останавливаясь, прошагал мимо.

   — Я еду в герцогство Этинейское? — в спину спросил Язур.

   — Непременно.

   Альвис свернул на невысокую узкую лестницу. Невыносимо хотелось покинуть своды замка, глотнуть свежего воздуха. Он оттянул пальцами воротник. Душно. В сердце, в самом его центре, откуда-то появилось крохотное зернышко горечи. А правильно ли он все делает, верное ли решение принял? Что бы сделал отец? Альвис потянул за увесистое кольцо низкую, обитую стальными полосками дверь. В лицо ударил холодный ветер, яркий свет заставил сощуриться. Весь дворик был сплошь покрыт ковром из нетронутого белоснежного снега. Альвис накинул капюшон и ступил в объятья зимы.

   Его непреодолимо влекло в охотничий домик в лесу, где они с Мартой прежде любили уединяться — хотелось вновь оказаться в месте, где был когда-то так беспечно, по-юношески искренне счастлив. Конюх вывел из стойла черного коня, с почтительным поклоном передал Альвису вожжи, и тот, перехватив их, ловко вскочил в седло. Морозный ветер хлестнул по щекам. Конь, почувствовав шпоры, сорвался с места в стремительный галоп. Они преодолели длинную подъездную аллею, с обеих сторон обсаженную кипарисами, пронеслись мимо массивных кованых ворот и вырвались в поле. На горизонте черной щеткой стоял хвойный лес. Конь вскинул голову и заржал, счастливый, что оказался в этой стихийной, неистово-дикой свободе, среди ветров и снегов.

   — Эге-ге-гей! — тоже закричал Альвис и встал в стременах.

   Они помчались к лесу. Конь разбрасывал копытами снег, громко фыркал от удовольствия, быстро перебирал мощными мускулистыми ногами. Короткая лощеная шерсть блестела черным шелком. Плащ Альвиса хлопал за спиной подобно большим черным крыльям. Одной рукой он сжимал вожжи, другой придерживал треуголку и, щурясь, глядел вдаль. У леса он чуть осадил коня, и тот перешел на спокойную рысцу.

   Хорошо знакомую тропинку занесло снегом, но Альвис без труда нашел ее. Наконец среди шершавых стволов выступил бревенчатый домик с квадратными окошками. Черепичная крыша была укрыта белой шапкой, на стеклах блестели ледяные узоры. Альвис спешился, привязал коня к молоденькой сосне и по заледеневшим ступеням поднялся на крыльцо. Доски тихо поскрипывали под подошвами, хрустели тонким слоем синеватого льда. Он уже собирался толкнуть низкую дверь, как вдруг услышал сзади удивленное:

   — Альвис?..

   Он обернулся и увидел Марту. Она изумленно взирала на него, кутаясь в серый, отороченный лисьим мехом плащ. Глаза блестели от мороза, нос и щеки раскраснелись.

   «Это не просто так», — подумал Альвис, а вслух нарочито спокойно, хотя в душе что-то дрогнуло, сказал:

   — Марта. — Снял треуголку и склонил голову. — Весьма рад встрече.

   — Что ты тут делаешь? — спросила она и сделала вперед несколько неуверенных шагов.

   Он молчал некоторое время. С дыханием в воздух вырывались маленькие облачка пара, позвякивала лошадиная упряжь, стонали протяжно спящие сосны.

   — Я соскучился… по тебе, Марта, — наконец сказал он.

   — А я по тебе, — одними губами прошептала она и начала сбивчиво, в спешке глотая окончания, объяснять: — Я иногда прихожу сюда, когда есть время. Просто сижу. Вспоминаю. Вдыхаю те самые запахи… Мне не хватает тебя, Альвис. Я слишком, слишком часто думаю о тебе, я… я… не знаю, что со мной происходит. Понимаешь?..

   Он кивнул и вместо ответа протянул к ней руку ладонью вверх. Она легко взбежала по ступеням и упала в его объятия, прижалась щекой к плечу.

   — Как же я скучала…

   Альвис, не поворачиваясь, толкнул дверь, и та послушно отворилась. Маленькая прихожая, слева — каменная беленая печка. Справа — низкая деревянная лесенка, отполированная десятками ног. Со стен все так же смотрят чучела животных, под ними стоят укрытые пледами плетеные кресла. У подножия лестницы лежит, раскинув лапы, лисья шкура.

   Он увлек за собой Марту в этот интимный, загадочный полумрак и захлопнул дверь, отделив их от всего остального мира. Она покорно шла следом. Альвис скинул с ее головы капюшон, нащупал в пучке на ее затылке шпильку и вытащил. Волосы рассыпались по плечам мягким золотом. Он притянул Марту к себе и склонился к ее губам. Она, казалось, только этого и ждала: с тихим стоном подалась вперед всем телом, обхватила руками за шею. Альвис дернул за шнурок плаща на ее шее, и тот мягко, с тихим шелестом скользнул на дощатый пол.

   — Ты любишь меня? — требовательно спросил он. — Говори, любишь?

   — Люблю, — прямо в губы шепнула она.

   Альвис скинул свой плащ. Следом полетел на пол черный, расшитый золотыми нитями на обшлагах сюртук. Марта проворными движениями пальцев расстегнула на нем черный же камзол, и он остался только в белой кружевной рубашке. В домике было холодно, но Альвис, охваченный страстью, не чувствовал этого. Даже совесть, обычно громко говорившая в нем, молчала, не в силах побороть кипучий огонь.

   Он подхватил Марту на руки и легко, тремя шагами взобрался по лестнице. Под скатом крыши стояла узкая деревянная кровать, на выцветшем от солнца покрывале лежали сухие стебли забытых цветов. Альвис поставил Марту и нетерпеливо, одним движением смел их на пол.

   После они долго молча лежали рядом. Альвис все пытался и никак не мог осмыслить свой поступок: почему, зачем? Разве можно так слепо поддаваться сиюминутным желаниям? Идти, точно животное, на поводу у собственной похоти? Голова Марты покоилась на его плече, и он бездумно перебирал пальцами пряди ее волос, глядя в потолок. Она замужем, он почти обручен. Зачем они сделали это?   Марта перевернулась на спину и сладко-лениво, точно кошка, потянулась.

   — Только сейчас поняла, что тут холодно. — Она обхватила себя за плечи обеими руками.

   Альвис повернул голову.

   — Марта, ты ведь замужем… — начал он.

   Она усмехнулась:

   — Уже вдова. Муженек… — Она запнулась. — Слишком много пил. Теперь я свободна. И живу в своем доме.

   — Который достался от него? — Альвис приподнялся на локте, игриво поддел ее: — А не ты ли подлила яду супругу в чай?

   Ее лицо стало непроницаемым.

   — Может, и я. Все одно: он на том свете, надеюсь, в аду, а я тут. И я рада, что избавилась от этого… – Она стиснула зубы, выкинула вперед руку, повернув вверх локтем. — Видишь?

   От запястья до самого предплечья тянулся длинный рваный шрам. Альвис ошеломленно присвистнул. Марта, блестя глазами, убрала руку и села, закинув густую копну волос вперед. На обнаженной спине багровели несколько толстых полос.

   — Это тоже. Это все он сделал.

   — За что?

   Марта горько усмехнулась, повернула голову, глядя на него из-за плеча.

   — Думаешь, ему нужен был повод?.. Таким, как он, повод не нужен. — Она упала обратно на кровать. — Почти каждый вечер приползал домой вдребезги. За редким исключением. И давай хвататься за кочергу… за плеть… Право сильного, как говорится. Только лицо не трогал, говорил, что сильно оно красивое, жалко портить.

   — Боги, какой урод! — в сердцах воскликнул Альвис. Он взял руку Марты в свою и осторожно, едва касаясь, провел кончиками пальцев по длинному рубцу. Ему хотелось исцелить ее раны.

   — После того, как он убил нерожденного ребенка во мне, я не стала больше терпеть, — продолжила Марта, — ушла. В отчий дом. Рассказала все, как есть. Только отец не понял… Сказал, что такова доля женская и вернул меня обратно. Тогда я муженька и отравила.

   — Что? — изумился Альвис. — Так ты все-таки?..

   — А что? — зло вскинулась Марта. — Терпеть нужно было и дальше? Он бы одним днем меня убил… Я у свекрови нашла яд. Сама виновата, что так в открытую хранила. Я мужу в вино подмешала. — Она помолчала, усмехнулась горько. — Я бы и свекровь отравила, эту старую дрянь. Это она, она все ему нашептывала, какая я плохая. Про тебя… про нас.

   — Откуда она узнала? — опять изумился Альвис.

   Марта закатила глаза и вдруг расхохоталась — весело, звонко, как в прежние времена.

   — Боги, Альвис, о нас, наверное, знали все! Все до единого в этом графстве! Плохие мы с тобой конспираторы!

   Он тоже засмеялся. Марта резко замолчала, повернула голову на подушке. Неяркий свет отражался в ее глазах, золотил пышную копну волос.

   — Муж дико бесился из-за тебя, знаешь. — Она прикусила губу. — Но что он мог поделать? Вот и вымещал злобу на мне. Только вот не на ту нарвался. — Она скривилась и проговорила, явно передразнивая: — Что, тебе было лучше в постели с твоим родовитым любовником? Он, наверное, ого-го? Не то, что я, простой смертный?

   Они помолчали, думая каждый о своем.

   — Давай затопим печь? — предложил Альвис. — Холодно.

   Она кивнула. Он быстро накинул рубашку, камзол и брюки, спустился вниз. У печки уже лежали сухие поленья. Марта шла за ним, ступая босыми ногами по холодному полу и кутаясь в одеяло. Она устроилась в кресле и без слов наблюдала, как он возится у раскрытой печной дверцы: выгребает совком старый слежавшийся пепел, укладывает пирамидкой дрова. Он отыскал на маленькой кухоньке спички, чиркнул, поднес дрожащее в ладонях пламя к дровам. Огонь занялся не сразу. Альвис выругался сквозь зубы, подложил под поленья скомканный лист пергамента.

   Наконец по шершавой коре побежали цепочкой веселые искорки, и тут же большим острым языком вырвалось оранжевое пламя, ухватив Альвиса за кружевной рукав. Он зашипел, отдернул руку и прихлопнул огонь ладонью. Поленья затрещали, загудели. Альвис осторожно прикрыл дверцу, оставив щелку для воздуха, и повернулся. Марта с нежной улыбкой глядела на него.

   — Что? — спросил он.

   — Нет… ничего, — ответила она. — Просто скучала по тебе. По твоим движениям. Голосу. Твоему присутствию в моей жизни.

   Он прошагал к ней, подхватил на руки и, сев в кресло, посадил ее себе на колени. Она накинула ему на плечи одеяло. Альвис гладил ее спину пальцами, легкими поцелуями покрывал подставленную щеку. Нужно бы сказать ей правду о наследнице Этинейской. Но разрушать эту тихую идиллию, это теплое уединение посреди заснеженного леса так не хотелось... В полутьме он разглядывал ее красивый профиль: курносый носик, изогнутые, как лук Амура, губы. Ему было просто хорошо.

    Но он все же решился:

   — Марта, я хочу быть честным с тобой.

   Она повернула голову. Глаза сверкали подобно двум алмазам.

   — Да?..

   — Завтра я… — Он глубоко втянул начавший прогреваться воздух и на одном дыхании выпалил: — Завтра я еду в герцогство Этинейское, чтобы обручиться с наследницей.

   Она не ответила, снова повернула лицо к огню. Тишина, казалось, обрушилась волной, заложила уши. Альвис напряженно ждал ее реакции, которой все не было. Марта даже не шевелилась. Пламя играло на ее лице рыжими всполохами, плясало в глазах.

   — Пойми, — снова заговорил он, — я не могу по-другому. Мы…

   — Не можем быть вместе, — продолжила за него она. — Думаешь, я не знаю? — Усмехнулась горько: — Альвис, мне больно это слышать, потому что я правда люблю тебя, но если бы ты предложил стать твоей женой, я бы отказалась. Мы не ровня, я понимаю это, и наш союз никому из нас не принес бы счастья.

   Он потерся носом о ее щеку.

   — Прости меня. Прости, моя красавица.

   — Ах, оставь это, — отмахнулась Марта и умолкла.

   Альвис обнял ее крепче, перебирая пальцами кудрявые локоны. Дом потихоньку наполнялся теплом, а в маленькие окна заглядывала зима, рисуя морозом на стеклах замысловатые узоры, крутила поземкой и сыпалась с неба мягким пушистым снегом. Альвис понимал: они с Мартой, возможно, последний раз проводят время вместе, здесь, в тихом уютном уединении. Какой станет его жизнь после свадьбы? Изменится ли так же резко, как изменилась после смерти отца?

   — Мы больше никогда не увидимся, — повторила она его мысль. Сказала тихо, отчаянно-обреченно. В голосе дрожали готовые вот-вот пролиться слезы.

   Альвис прижал ее к себе, успокаивая. Внутри маленьким червячком шевелилось чувство вины. Не нужно было опять сближаться с ней, давать ложную надежду… Да что ж он за человек такой? Любит одну, встречается с другой, жениться собирается вообще на третьей! Альвис не понимал себя. Никогда прежде он не позволил бы себе так поступать; что же случилось с ним сейчас? Боль, причиненная Марседой, что-то поменяла в нем.

   Марта уперлась лбом в его плечо.

   — Я не буду приходить сюда больше, чтобы не встретить тебя случайно. Хочу тебя забыть. — Она подняла голову и, взяв в ладони его лицо, посмотрела в глаза. — Слышишь? Хочу забыть тебя навсегда. Тебя, мужчину, разбившего мне сердце. Моего первого мужчину.

   Она сжала губы. Альвис с сожалением глядел на нее, не зная, что сказать. Все слова казались неуместными.

   — Я никого не любила в своей жизни так, как тебя, — снова заговорила она. — Каждый день жизни с моим проклятым мужем я вспоминала о тебе, о наших встречах. Я его ненавидела всей душой.

   — Ты сможешь простить меня когда-нибудь? — тихо спросил Альвис. — Поверь, моя милая, меньше всего на свете я хотел причинить тебе боль.

   — Я верю, — выдохнула она.

   Уже смеркалось, когда они вышли из домика. Конь нетерпеливо перебирал длинными нервными ногами, и Альвис потрепал его по гриве, погладил по блестящей шее.

   — Замерз?

   Тот громко заржал. С широкой еловой лапы над его головой обрушился снег, упал на черное кожаное седло. Альвис стряхнул его и посмотрел на Марту.

   — Я довезу тебя до деревни.

   Она кивнула.

   — Только до околицы. Не хочу, чтобы нас видели вместе накануне твоего обручения.

   Они ехали молча. Когда деревья расступились и показались первые дома, Альвис притормозил коня, спешился и помог Марте спуститься. Прижал ее к себе на короткое мгновение и снова вскочил в седло, поднес руку в перчатке к треуголке. Марта кивнула. Он развернул коня и стегнул его вожжами.

   Вот и все.

   Когда Альвис обернулся, уже будучи далеко от деревни, закутанная в теплый плащ фигурка Марты так и стояла на околице. Неподвижно, точно немое изваяние. С неба сыпался частый крупный снег. Солнце протянуло над спящим лесом свои последние, багрово-красные лучи, высвечивая острые еловые верхушки.

   Ранним утром ко входу подъехала длинная вереница экипажей. Слуги суетились, выносили багаж, покрывали лошадей попонами. Изабелла, уже собранная и причесанная, вихрем носилась по замку, быстро-быстро стуча каблучками по каменному полу. Альвис нехотя выбрался из постели, прошел в ванную и умылся из медного таза остывшей водой, пригладил ладонями волосы. Куда-то подевалась зубная щетка. Альвис поискал ее глазами. Взял другую.

   Потом вернулся в покои и, прошагав к двери, приоткрыл ее. Тут же откуда-то взялся Язур — веселый, как всегда, и, кажется, слегка пьяный. Он поприветствовал Альвиса и без разрешения шагнул мимо него внутрь. В высокие окна заглядывало ясное морозное солнце, блестело лучами в обледенелых ветвях деревьев. Вдали, окутанный туманной дымкой, стоял еловый лес, на горизонте, в деревне, вился белый дымок из печных труб.

   — Доброе утро! Почему главный герой сего торжества, — Язур оглядел друга с ног до головы, — все еще в таком виде?

   Альвис стоял перед ним в белых рубашке и штанах, в которых спал. Он поморщился.

   — Сейчас буду собираться. Полагаю, без меня никто никуда не поедет.

   Язур засмеялся, плюхнулся на кушетку и вальяжно откинулся на спинку, закинув ногу на ногу.

   — Это точно, друг мой, это точно.

   Он кликнул слугу, велел подать вина. Вбежал запыхавшийся, взъерошенный Глес, неся на вытянутых руках отглаженный костюм. Порывисто поклонился и приступил было к одеванию, но Язур жестом отпустил его.

   — Я сам помогу господину графу.

   Глес бесшумно ретировался. Альвис стянул через голову ночную рубашку и продел голову в подставленную другом. Ткань еще хранила тепло утюга. Язур ловкими движениями расправил пышные кружева на рукавах и взял штаны.

   — Кажется, мне интереснее поскорее увидеть твою будущую жену, чем тебе.

   — Почему ты так решил?

   Язур застегнул пуговицы. В дверях появился слуга с подносом, на котором стояли графин и два бокала на тонких ножках, с поклоном поставил на столик и, пятясь, удалился. Альвис надел расшитый золотыми нитями камзол. Парча мягко переливалась бликом в утреннем свете.

   — Потому что я уже готов, а ты еще нет, — засмеялся Язур.

   — Может, тебе не стоит пить с утра? — безразлично спросил Альвис и накинул сюртук, оправил шикарные, вышитые гладью обшлаги.

   — О, боги, друг мой, не читай мне проповеди, прошу тебя, — захохотал Язур. — В кои-то веки происходит что-то интересное, а ты пытаешься запретить мне подогреть интерес.

   Оставались только ботинки.

   — Костюм, я полагаю, выбирала Изабелла? — спросил Альвис, окидывая себя взглядом в зеркале. — Это чувствуется.

   — Совершенно так. — Язур взял бокал со столика и неспеша, со вкусом пригубил, прикрыв глаза. — А тебе не нравится?

   — Почему же, очень даже неплохо.

   Завтрак по распоряжению графини подали в малой трапезной. Вовсю трещал камин, горели свечи. Пахло смолой и деревом. Неожиданно проснулся волчий аппетит, и Альвис охотно проглотил все, что подавали: яйца с поджаренной говядиной и кус-кусом, тонкие, лоснящиеся жиром полоски бекона, легкий салат из зимних овощей, несколько ломтиков фруктов, запил ароматным ягодным чаем. Изабелла тоже уплетала за обе щеки, шутила и смеялась. Потом вдруг посерьезнела.

   — Я так счастлива, — тихо но отчетливо сказала она, глядя на Альвиса. — Счастлива за тебя, сын. Ты выбрал в жены достойную девушку.

   Язур за завтраком продолжал наливаться вином, хотя Альвис и пытался несколько раз осадить его. Тот только отмахивался и подставлял бокал для новой порции. В итоге до кареты он добрался с трудом, опираясь на плечо слуги: раскачивался, спотыкался, несколько раз оступился и чуть было не полетел в снег, что ночью сплошь припорошил землю. Едва только он оказался на сиденье, как тут же задрых, пристроив голову на мягкой спинке. Изабелла недовольно фыркнула:

   — Свинья! — И направилась к другой карете.

   Лакей услужливо распахнул дверцу, развернул ступеньку и помог ей взобраться. Она села, оправила юбки и поманила за собой Альвиса.

   — Думаю, вы не поедете в одной карете с этим пьяным животным?

   Слуги выстроились длинным рядом на полукруглом замковом крыльце, чтобы проводить господ. Альвис, проваливаясь в снег, подошел к карете Изабеллы, запрыгнул внутрь, и лакей захлопнул дверцу. Они оказались в мягкой полутьме. Слышалось ржание лошадей, скрип рессор, веселые громкие голоса кучеров. Щелкнул кнут, и карета двинулась с места. Впереди лежал долгий путь.

   Несколько раз они останавливались в путевых замках, иногда — в постоялых дворах. Весть о путешествии графа Нокрбатского в герцогство Этинейское разнеслась быстро, и всюду их уже ожидали. Альвис старался ни о чем не думать, пуская все на самотек. Чего уже метаться? Он принял решение просить руки наследницы, и теперь не мог отступить от своего решения, чтобы не опозорить честь девушки. Он едет к ней. А там — будь что будет.

   Язур вовсю веселился, играл в карты на деньги, спуская немаленькие суммы, кутил, наливался вином. Альвис больше не трогал его. Он не замечал, что сердце леденеет, становится черствым. Его сковывало безразличие ко всему и вся. Снова и снова он вспоминал Марседу, ее решительное, твердое «нет», а потом — Марту, их последнюю встречу. И если раньше при мысли о ней душу затапливала нежность, то сейчас он оставался равнодушным. Две девушки, которые имели для него значение, оказались недоступны. Он едет к третьей, которую видел только на портрете и к которой не испытывает ровно ничего.

   Однажды утром, когда они были примерно на середине пути, Альвиса разбудили громкие голоса. Кто-то бурно спорил за стеной. Альвис недовольно зажмурился, ругнулся сквозь зубы и перевернулся на другой бок. Они заночевали на небольшом постоялом дворе на опушке леса. Зачем с утра затевать скандалы, не могли подождать, пока все проснутся?

    «Нужно будет сказать хозяину, что у него тонкие стены», — подумал Альвис и вдруг узнал голос Изабеллы.

   — Да как у тебя хватает наглости?! — закричала она. — Не ожидала от тебя! Боги, Язур!

   Язур что-то неразборчиво пробурчал. Раздались шаги, звон стекла.

   — Прекрати уже, наконец, пить! — взвизгнула Изабелла. — Ты пропил и проиграл уже все деньги, куда тебя так несет?!

   — Я на радостях, — сказал Язур.

   Некоторое время за стеной стояла тишина.

   — О-о-о-о, как же ты мне надоел!

   Послышались быстрые шаги, заскрипела дверь, потом щелкнул замок. Альвис удивленно приподнялся на локте. Изабелла никогда близко не общалась с Язуром, почему вдруг сейчас взялась его отчитывать за пьянку? Да и не свойственно ей подобное поведение — она всегда была отстраненно-холодной.

   — Изабелла, я не маленький мальчик, — заговорил за стенкой Язур. — И не нуждаюсь в твоих наставлениях.

   — Ну конечно, — язвительно протянула графиня. — Только если ты не перестанешь пить, мы приедем в герцогство как голодранцы! С пустым карманом.

   — Не приедем, — уверенно парировал Язур. — Твой покойный муженек достаточно оставил тебе денег. Так ты ссудишь мне какую-то сумму или нет?

   — Так. Все, — решительно сказала Изабелла. — Пойдем, будешь приводить себя в порядок. Я не дам тебе ни гроша, если ты будешь продолжать в том же духе, ты понял? Что скажет Альвис?

   Язур засмеялся.

   — Он последние два дня ходит как в воду опущенный… видно, не радует его эта поездка. Так что он, скорее всего, ничего не заметит. Кстати, тебе не кажется, что он не хочет жениться?

   Изабелла издала нервный смешок.

   — Кажется. Но мне все равно. Он женится на этой девице в любом случае.

   Они вышли из комнаты, продолжая разговаривать, но слов было уже не разобрать. Хлопнула дверь, шаги затихли где-то в коридоре. Альвис лежал на спине и озадаченно смотрел в потолок. Что за странный диалог он только что услышал?

   К завтраку они спустились как ни в чем не бывало. Язур был трезв, опрятен и обходителен, Изабелла выглядела усталой.

   До герцогства Этинейского оставался один день пути.

ГЛАВА VII

На подъезде к герцогскому замку к веренице карет добавились вооруженные всадники. Альвис смотрел через заледеневшее окно, как они разбиваются на пары и становятся по одному с каждой стороны экипажа. Ярко светило послеполуденное солнце, отражаясь в узорах на стеклах, играло веселыми искорками в высоких сугробах, что насыпало за ночь. Лошади по колено проваливались в снег, и на некоторых участках пути кучерам приходилось вести их под уздцы.

   — Зачем нам охрана? — спросила Изабелла и недовольно покосилась на храпящего Язура. Тот опять напился.

   — Это дань вежливости. Значит, нас ждут.

   Альвис задернул шторку. Карету окутала мягкая полутьма. Тускло мерцал подвешенный к потолку за цепь стеклянный фонарь.

   Остаток пути они проделали в молчании. Язур перевернулся на другой бок, приоткрыл глаза и что-то пробормотал, но ни Изабелла, ни Альвис не обратили на него внимания.

   — Вы бы осадили вашего друга, сударь, – уже на подъезде к замку сказала Изабелла. – Действительно, сколько можно пить?

   Альвис с интересом посмотрел на нее, хотел было спросить о случайно подслушанном разговоре, но что-то удержало его. Сказал лишь деланно безразлично:

   – Почему вас так это волнует?

   Изабелла раздраженно повела плечом.

   – Как мы сейчас войдем в замок? С пьяным Язуром?

   – Мы оставим его тут, в карете, – ответил Альвис.

   Кортеж свернул на широкую, обсаженную елками аллею. Вдали виднелись замковые башни. Альвис снова отдернул штору. Они проезжали мимо пустых, занесенных снегом клумб с сухими стеблями умерших цветов, мимо молчащих мраморных фонтанов с великолепными скульптурами. Показалось сплошь покрытое синеватым льдом небольшое озерцо с перекинутым через него деревянным мостиком. На берегу стояли несколько круглых каменных ротонд.

   Аллея была расчищена, и лошади побежали резвее. Вскоре они преодолели деревянный помост через широкий ров, проехали под высокой аркой с поднятой катарактой и оказались в большом, мощеном плитами и булыжником дворе. Тут их тоже встречали: не меньше пятидесяти слуг выстроились по обеим сторонам дороги. Карета мягко катилась между ними, склоняющими в низких поклонах.

   — Вот это прием, — протянула Изабелла. — Не хуже, чем у императрицы! Наверное, Этинейские очень богаты.

   Альвису показалось, что в ее тоне мелькнула зависть.

   — А вы бывали на приемах у императрицы? — с интересом спросил он.

   — Бывала. — Изабелла помолчала, потом добавила: — Вы же знаете, что я была фрейлиной Ее Величества. Когда она была еще принцессой.

   В ее тоне мелькнула то ли злость, то ли раздражение.

   Наконец перед ними каменной громадой вырос замок. Карета остановилась. Лакей спрыгнул с подножки, подбежал к дверце и, распахнув ее, разложил ступеньки. Изабелла сощурилась от потока яркого света, накинула широкий капюшон. Альвис поднялся, чувствуя, как занемели ноги от долгого сидения, вышел. Снег захрустел под подошвами сапог.

   — Этого пьяницу не трогайте, — распорядилась Изабелла, кивком указывая на спящего Язура. — Пусть проспится.

   Тот даже не пошевелился. Альвис помог матери спуститься, и они под руку зашагали к высокому полукруглому крыльцу. Изабелла разглядывала замок. Несколько высоких башен со стрельчатыми окнами, украшенными разноцветным витражным стеклом, острые шпили, громадная каменная стена и массивные, украшенные лепниной и росписью двери главного входа. На ступенях крыльца по стойке смирно стояли прямые, как шесты, гвардейцы с непроницаемыми, будто каменными лицами,

   Их встретил опекун наследницы Этинейской, господин Доркас Витторн. Он оказался глубоким стариком: стоял, тяжело опираясь на трость, сплошь седая голова тряслась. Лицо прорезали глубокие морщины, среди которых сияли два на удивление ясных глаза. Когда Альвис и Изабелла вошли в тонущий в полумраке холл, он зашаркал навстречу, подволакивая негнущуюся ногу. Поклонился. Альвис ответил на поклон, Изабелла присела в реверансе.

   — Добро пожаловать, — прокряхтел Витторн. — Мы рады вашему приезду.

   Чинно подплыл дворецкий, такой же седой, помог Изабелле скинуть шубу, принял из рук Альвиса отороченную мехом треуголку и снова растворился в полутьме.

   — Полагаю, вам нужно отдохнуть с дороги. А вечером мы устроим прием в вашу честь.

   В отведенных ему покоях Альвис буквально провалился в глубокий сон. Ему снилась Марседа. Она зачем-то пришла в охотничий домик в лесу, разожгла печь, кутаясь в шерстяной плед. Альвис хотел что-то спросить у нее, но она мягко положила пальцы ему на губы. Он взял ее руку за запястье, но она вдруг превратилась в туман. Альвис хватал пустоту. Образ Марседы растаял, а на его месте появилась Даная Этинейская и саркастично захохотала. Она кружилась по комнате и смеялась, смеялась, смеялась, ее дорогое платье громко шуршало и переливалось золотой вышивкой. А в окна с другой стороны смотрела Марседа.

   Его разбудил Язур. Помятое лицо и всклокоченные волосы красноречиво говорили о том, как плохо он себя чувствует.

   — Почему вы бросили меня мерзнуть в карете? — возмущенно спросил он.

   — Меньше пить надо, — сонно пробормотал Альвис. — Который час?

   — Почти вечер.

   Альвис сел на кровати, потянулся и взял маленький серебряный колокольчик. На звон тут же явился Глес, помог одеться и привести себя в порядок. Язур недовольно-хмуро наблюдал за ними.

   — Хотя бы сюртук смени, — бросил ему Альвис. — Скоро прием.

   — Я не пойду.

   — Пойдешь. Я назначаю тебя моим камергером.

   — Еще не хватало.

   — Не препирайся.

   — Я просто ужасно себя чувствую! — возмущенно пожаловался Язур. — Альвис, какой от меня там прок? Просто сидеть и молчать?

   — Просто сиди и молчи.

   Альвис снова вспомнил о подслушанном разговоре, и внутри шевельнулось что-то неприятное. Почему Язур решил просить деньги у Изабеллы? И почему Изабелла ни разу не обмолвилась об этом? Они оба вообще ведут себя так, будто ничего не было — холодно, но вежливо, держась на расстоянии друг от друга.

   У зала приемов их снова встретил Доркас Витторн. Раскланявшись, он пригласил их пройти. Альвис разглядывал огромные портеры на стенах, шикарные гобелены и драпировки, внушительные полотна именитых художников. Дворецкий усадил его на один из массивных деревянных стульев с высокой спинкой и, как только он устроился, отошел на несколько шагов назад и громко объявил:

   — Мадмуазель Даная Ашвари, наследница герцога Этинейского!

   Под потолком прокатилось эхо. Двери раскрылись, и на пороге появилась высокая белокурая девушка в голубом платье. Она изящно присела в реверансе, и шагнула через порог, придерживая рукой пышный подол.

   Альвис встал, склонил голову. Даная неспешно подплыла к нему, посмотрела прямо в глаза и протянула руку — хрупкую, с тонким запястьем, обтянутую белой кружевной перчаткой. Альвис подставил ладонь и невольно замер, глядя на нее. На обнаженной молочно-белой шее быстро-быстро пульсировала синяя венка, выдавая волнение, но смотрела она уверенно и прямо. Уголки губ дрогнули в легкой улыбке, и на щеках появились ямочки.

   — Рада встрече с вами, господин Виссар.

   — И я рад встрече с вами, сударыня.

   Он склонился к ее руке и коснулся поцелуем пальцев. Те едва заметно дрогнули, и через мгновение выскользнули из его ладони. Альвис поднял глаза. Сердце ухнуло и застучало. Даная была невероятно, потрясающе, сногсшибательно красива — как дочь мифического бога, и портрет не передавал и сотой доли ее истинной красоты. Изящно, но просто уложенные кудрявые волосы мягко отливали золотом в свете многочисленных свечей. Пышное платье было украшено воздушной паутинкой ручной вышивки и дорогим кружевом, подол расшит мелкими драгоценными камнями. На груди лежала скромная подвеска из жемчуга, уши украшали такие же серьги.

   — Прошу садиться, — сказала она.

   Подплыл дворецкий, и она вложила руку в его протянутую ладонь. Они обошли длинный стол, и Даная мягко опустилась на отодвинутый стул. Альвис не сводил с нее взгляда. Он был поражен и околдован. Слова не шли с языка, хотя он знал, что по правилам должен сейчас сделать предложение руки и сердца. В зале повисла неловкая тишина. Язур сидел, пялясь в свою тарелку, Изабелла комкала в руках шелковый платок, напряженно взирала на сына. А Альвис стоял, точно замороженный, и никак не мог прийти в себя. Даная не смотрела на него: она сидела прямо, вскинув подбородок, и молча ждала.

   Изабелла выразительно кашлянула, и Альвис наконец сбросил с себя оцепенение, шагнул вперед.

   — Мадмуазель Ашвари, я прошу вас стать моей женой.

   Слова прозвучали твердо и ясно, голос не дрогнул. Даная подняла глаза, и Альвис снова поразился решительности и уверенности ее взгляда.

   — Я согласна, — ответила она.

   Изабелла с облегчением выдохнула и поднялась со своего места.

   — Благословляю ваш союз, дети мои, — пропела она с улыбкой.

   Доркас тоже встал — тяжело, всей рукой опираясь на подлокотник. Взял бокал и поднял вверх. Сверкнули тонкие грани.

   — Наконец я дожил до этого дня, — проскрипел он. В глубоких глазах сверкали слезы. — Моей радости, и одновременно печали нет предела. Мне придется доверить вас, моя дорогая воспитанница, другому мужчине, и я надеюсь, что ваш союз станет твердым и крепким как сталь.

   Даная склонила голову.

   — Благодарю вас, дядюшка.

   Альвис все смотрел и смотрел на нее, пока на ее щеках не заиграл растерянно-смущенный румянец. Она делала вид, что не замечает его взгляда — как и подобает приличной девушке, но Альвис просто не мог отвести глаз. Даная Ашвари захватила его, вскружила голову, заставила сердце стучать как бешеное. Разгоряченная кровь билась в венах, и он никак не мог остановить ее бег.

   После ужина Доркас Витторн пригласил Альвиса и Язура в курительную комнату. Язур за все время не проронил ни слова, но предложение принял. Когда дверь за ними закрылась, Доркас жестом указал на два массивных кожаных кресла. На низком столике стоял овальный серебряный поднос, а на нем лежали две изогнутые лакированные трубки. Доркас прошаркал по паркету к столу, закурил, пустив голубоватый дымок. Альвис сел в кресло.

   — Полагаю, нам следует обсудить все детали бракосочетания, — сказал Витторн, наблюдая, как лакеи одну за другой зажигают свечи в канделябрах.

   — Полагаю, что да, — согласился Альвис.

   — Вы же понимаете, — продолжил старик, — что не просто берете в жены мадмуазель Ашвари, вы получаете ее титул и ее владения. То есть, становитесь герцогом Этинейским. Женщины ведь не могут полноправно носить титул. Но, — он поднял свои не по-стариковски ясные глаза, — вы также должны понимать, что никогда не будете в полном праве. Титул и земли все равно остаются за мадмуазель Ашвари. А от нее перейдут к ее сыну. Как только он родится.

   Альвис кивнул. В душе волнами плескалось непонятное чувство: то ли печаль, то ли горечь и разочарование. Даная оказалась краше, чем он мог себе представить, но забыть Марседу он не сможет — Альвис чувствовал это. Слишком сильной была любовь. И ему казалось, что он обманывает Данаю, лжет, лицемерит, чтобы получить ее наследство. От этой мысли охватывал жгучий стыд.

   — Я не собирался претендовать на титул, — сквозь зубы, будто его в чем-то обвинили, выпалил он. — Я здесь не за этим.

   Доркас медленно кивнул и пыхнул трубкой. Язур тоже потянулся к подносу, взял щипцами уголек из пепельницы.

   — Я не сомневался, что ваши намерения благородны, сударь.

   Некоторое время все трое молчали. Язур неловко тянул дым и выпускал через ноздри. Взгляд растерянно перебегал с предмета на предмет — он будто не хотел слушать разговор, но был вынужден это делать.

   — Кем вам приходится мадмуазель Ашвари? — неожиданно для себя спросил Альвис.

   Доркас чуть помедлил с ответом.

   — Племянницей. Она дочь моей единокровной сестры, что почила с миром десять лет тому назад. Как и ее супруг. Кроме Данаи у меня больше никого нет. Боги не дали мне своих детей… Госпожа Витторн покинула этот мир, рождая на свет дочь. Которая тоже не прожила долго.

   — Сочувствую вашей… вашим потерям, — тихо сказал Альвис.

   Доркас глубоко втянул носом воздух, так, что тонкие ноздри затрепетали.

   — Это было в прошлом. Раны затянулись. Но благодарю вас, сударь.

   Они обсудили предстоящую свадьбу. Решили, что состояться она должна два раза: сперва в родовом замке герцогов Этинейских, потом — в графстве Нокрбат. Приготовления должны начаться следующим же утром.

   Изабелла решила принять в них деятельное участие. Язур слонялся по замку без дела, наблюдая за происходящим. Альвис заперся в своих покоях. На душе было неспокойно. Что-то неправильное чувствовалось во всем происходящем: он готовится заключить брак с девушкой, которую не любит. Пресная, тоскливо-нудная горечь никак не хотела покидать его. Он часами стоял у окна, глядя на заметенную снегом подъездную аллею. Деревья молча тянулись к небу своими голыми ветвями, холодное зимнее солнце устало пробивалось сквозь свинцово-тяжелые тучи. Ветер неохотно шевелил их, отодвигал в сторону, и тогда на девственно-белый снег падали золотистые лучи, искрилась тонкая корка льда.

   Каждое утро старый садовник чистил аллею большой лопатой, притаптывал-утрамбовывал снег. Время от времени показывались лакеи, служанки — молоденькие девчонки в серых платьях и больших белых передниках, с перекрещенными лямками на спинах. Они с веселым щебетаньем бегали к погребам, таская оттуда увесистые корзины и мешки.

   Несколько девушек вытащили на снег ковер и принялись бодро его чистить щетками, смеясь и переговариваясь друг с другом. Откуда-то появился юноша-слуга. Он нес на плечах два завязанных мешка. Увидев девушек, он сбросил их под ноги прямо на снег и что-то весело прокричал. Девушки захохотали, кто-то слепил снежок и запустил в юношу. Тот деланно сердито нахмурился, стряхнул со штанов снег.

   — Ах вы!.. — услышал Альвис его голос, приглушенный толстым стеклом и рамой. — Безобразницы!.. Да я вас сейчас!..

   Он стянул с обеих рук большие варежки, бросил на мешки и, нагнувшись, зачерпнул полные пригоршни снега. Крепкий большой снежок полетел в служанок, те с визгом и хохотом бросились врассыпную. Юноша побежал в их сторону, ухватил одну из девушек сзади за талию и поднял, но тут же опрокинул и принялся закапывать в снег. Девушка визжала, кричала, смеялась, барахталась, пытаясь увернуться. Наконец ей удалось вырваться, она обеими руками подхватила юбки и бросилась прочь. Юноша шутливо погрозил ей вслед кулаком, и тут ему в плечо с другой стороны прилетел еще один снежок.

   — За Катрин! — звонко прокричала другая девушка.

   Юноша тоже метнул в нее снежок, но она успела пригнуться.

      Альвис задернул портьеру. Как бы ему хотелось вот так же беззаботно веселиться, просто позабыв обо всем, что тяготит душу! Освободиться от этих оков, снова вернуться в беззаботно-беспечную юность! Веселые голоса девушек все еще были слышны. Альвис накинул сюртук и вышел в узкий, освещенный жаровнями коридор. Следовало бы сходить к портному, чтобы тот снял мерки для свадебного костюма. Еще вчера нужно было это сделать, но Альвис все медлил, будто мог таким образом отложить свадебное торжество. Душу все еще точил червь сомнения, хотя решение и было давным-давно принято.

   У черного хода он столкнулся с теми самыми девушками-служанками. Разрумянившиеся, с растрепанными, выбивающимися из-под накрахмаленных белых чепцов волосами, они втаскивали в холл свернутый ковер. Увидев Альвиса, все, как по команде, присели в реверансах и замерли. Альвис прошел мимо, поднялся по узкой каменной лестнице в кабинет портного. Служанки о чем-то зашептались за спиной.

   Вот уж кому повезло иметь возможность заключать браки по любви — простолюдинам. В крестьянской среде даже смотрели сквозь пальцы на добрачные романы, говорили: «Мука — не тесто, пока не перемесится, девица — не невеста, пока не перебесится». Ведь главное в супруге совсем не честь, а хорошее здоровье и трудолюбие. Альвис вдруг почувствовал укол зависти. Почему чем благороднее кровь, тем строже правила? И почему эти правила устанавливаются даже для любви? Кто их вообще придумал?

   Интересно, а что думает по этому поводу Даная?

   Альвис постучал костяшками пальцев в дверь мастерской.

   — Да-да, прошу вас, — раздался голос, и он толкнул тяжелую деревянную створку.

   По глазам ударил льющийся из окна яркий свет, и на мгновение Альвис зажмурился. Портной, вынув из зажатых губ булавки, учтиво поклонился и тут же вернулся к одетому в сюртук манекену.

   — Добрый день, сударь. Полагаю, вы за костюмом?

   — Совершенно так, — кивнул Альвис.

   — Прошу подождать минуту.

   Небольшая комната была заставлена разномастными манекенами, напольными вешалками с одеждой, повсюду лежали порновские инструменты — ножницы, линейки, иглы и нитки. На столе высокими стопками лежала ткань, а поверх — ворохи лент, кружев и тесьмы. У большого, во всю солнечную ширь окна стояли в роскошных вечерних платьях две дамы без лиц, причудливо изогнув неживые руки. На одной был надет напудренный парик, другая осталась лысой.

   — Какую ткань предпочитает Ваше Сиятельство? — осведомился портной, умелыми движениями простегивая по краю обшлага тесьму. — Парча, шелк, муслин? Может быть, бархат?

   — Бархат подойдет, — ответил Альвис. Ему было все равно. Он кивком указал на сюртук, у которого кружил портной. — Сшейте что-то подобное.

   — А камзол и штаны? Чем отделать? У меня есть множество великолепных пуговиц.

    Он прошагал к высокому, упирающемуся в потолок шкафу, отодвинул дверцу. Внутри оказалось бесчисленное множество выдвижных ящичков, наполненных самой разнообразной фурнитурой.

   Альвис разглядывал пуговицы, когда в дверь постучали. На пороге возникла Даная. За ее плечом маячила невысокая девушка-служанка. Не заметив Альвиса, она обратилась к портному:

   — Я передумала насчет кружев, — сказала она, и Альвис замер от звука ее голоса. — Я хочу кремовые. Те, помните, что я сперва выбрала?

   — Лаканское кружево, если не ошибаюсь? — спросил портной.

   — Да. И еще банты из шелковых лент, тоже кремовые. Можно ли сейчас организовать примерку? — Даная обернулась к служанке. — Катрин, возьми платье и неси в примерочную. Я хочу…

   И тут ее взгляд упал на Альвиса. Она оцепенела, будто испугавшись, смущенно опустила ресницы. Альвис кивнул в знак приветствия. На ее красивых губах заиграла улыбка.

   — Простите, сударь, я не знала, что вы здесь.

   — И вы меня простите, сударыня.

   Он понял, что опять пялится на нее во все глаза. Стушевался, прошагал к двери, обернулся на пороге.

   — Оставлю вас… Вернусь чуть позже.

   Портной кивнул. Служанка кинулась вперед, стуча каблучками, взяла из его рук пышный ворох шелковой ткани и направилась к примерочной. Альвис беззвучно прикрыл дверь. Взъерошил волосы. Сердце опять билось где-то в висках. Даная Ашвари волновала его, но это нельзя было назвать влюбленностью. Он робел перед ней, как и любой мужчина перед бесспорно красивой девушкой.

   Бал в честь обручения должен был состояться завтра. Альвис направился обратно в свои покои. После бала им с Данаей будет позволено общаться, конечно же, под присмотром служанки-наперсницы, гулять вместе, беседовать — чтобы узнать друг друга лучше. Он подумал об этом, и вдруг испугался. О чем с ней говорить? Голова закружилась, и Альвис остановился на ступенях лестницы, опираясь на широкие полированные перила. Кто бы знал, что он будет так волноваться перед свадьбой — как девица! Он нервно хохотнул. Может, все-таки влюбился?..

ГЛАВА VIII

   На балу Даная блистала красотой. Все внимание было направлено на нее, и она, казалось, вовсю этим наслаждалась. Альвис не сводил с нее взгляд, чем вызывал доброжелательные перешептывания и улыбки, спрятанные за веерами. Они сидели друг напротив друга за маленьким круглым столиком — как было положено по этикету, на небольшом расстоянии. Даная надела роскошное розовое платье, богато отделанное дорогим кружевом, в волосах перламутровыми капельками светились жемчужины. Лилась музыка, танцы следовали один за другим, но они не танцевали — первый вальс должен был состояться на свадьбе.

   Наконец музыка стихла. Доркас Витторн встал, опираясь на трость, вышел на середину зала, прочистил горло. Альвис покосился на Данаю. Та сидела прямо, сложив руки перед собой.

   — Уважаемые, дорогие гости, — громко сказал Доркас. — Мы с моей любимой воспитанницей, госпожой Данаей Ашвари, наследницей Этинейской, с радостью объявляем помолвку. Позвольте представить вам жениха, господина Альвиса Виссара, графа Нокрбатского!

   Альвис поднялся. Ноги будто стали ватными. Доркас подошел к Данае, и она вложила руку в его протянутую ладонь. Альвис встал с другой стороны, и они вернулись в центр зала. Доркас соединил их руки. Альвис вздрогнул, когда пальцы Данаи коснулись его, вскинул глаза. Она мягко улыбалась.

   — Я благословляю вас, — проговорил Доркас и сделал шаг назад.

   Гости зааплодировали. Подошла Изабелла, неся перед собой бархатную красную подушечку с уложенной на нее драгоценной диадемой. Камни сверкали всеми цветами радуги. Графиня присела в реверансе, потом шагнула к Данае.

   — Благословляю вас! — так же громко провозгласила она.

   Лакей принял из ее рук подушечку, а Изабелла взяла диадему и надела на Данаю.

   Снова раздались аплодисменты.

   — Я так рада, — прошептала Изабелла. На глазах ее сверкали слезы. — Желаю вам счастья, согласия, любви. Внуков дождусь — стану самой счастливой!

   Подскочил Глес с маленькой ювелирной коробочкой на ладони, и Альвис надел на тонкий нежный пальчик Данаи фамильное кольцо. На этом процедура помолвки считалась совершенной. Теперь пути назад не было — если они не хотели на корню разрушить свои репутации.

   Свадьбу Альвис помнил плохо. Жрец все читал и читал молитвы, возносил к богам какие-то просьбы, разжигал в алтаре священный огонь. Тот вился острыми желтыми языками, бурлил, бился о толстые каменные стенки, будто пытаясь вырваться на волю. В огромном храмовом зале беспрестанно витало эхо, высокий потолок терялся во мраке. Альвис отсутствующим взглядом смотрел прямо перед собой, на каменные барельефы и мощные колонны, разглядывал большие мраморные плиты под ногами. Изабелла и Язур подносили какие-то дары к алтарю, клали на ступени: яства, драгоценности, пышные цветы, о чем-то молились у огня. Доркас преклонил колено, отставив в сторону трость.

   Потом жрец оказался прямо перед ними, говорил что-то, но Альвис никак не мог уловить смысл его слов. Он взял из рук прислужника большое кипенно-белое полотно, скрутил в жгут и обвязал Альвису запястье правой руки, то же самое проделал с Данаей и повел их вокруг алтаря. Реальность казалась смазанной, качалась и крошилась на отдельные фрагменты. Альвис выхватывал взглядом какие-то незначительные мелочи: кольцо на руке невесты, круглые носы ее белых туфель, ненавязчивый аромат духов, шуршание платья. Он не знал, сколько кругов они сделали, но, казалось, хождение будет продолжаться вечность.

   Изабелла зажгла от священного огня толстую свечу и отдала Альвису. Ее нужно было принести к брачному ложу и поставить в изголовье. Он бездумно смотрел на моргающее, потрескивающее пламя, на расплавленный воск, и вдруг понял: он женился. Эта мысль была такой ясной и простой, что он чуть было не рассмеялся во все горло. Он женился. Женился… Чувства путались, перемешивались друг с другом.

   Прямо перед ним возник Язур. Он то ли поздравлял, то ли давал какие-то наставления, развернул Альвиса за плечи и подтолкнул к выходу. Гости расступились, и они с Данаей медленно пошли по образовавшемуся коридору. Звук шагов громом отдавался в ушах, отражался эхом под храмовыми сводами. Перед глазами словно в тумане плыли незнакомые лица, высокие дамские прически, украшенные перьями, цветами, драгоценностями. На сгибе локтя Альвис чувствовал руку Данаи. Покосился на нее. Она шла рядом, вскинув подбородок и выпрямив спину, опущенные ресницы трепетали.

   На крыльце их осыпали лепестками цветов. Дорога к экипажу была устлана широкой ковровой дорожкой. Альвис на ватных ногах спустился по ступеням. Огонек свечи трепетал на ветру. Погода стояла ясная и безветренная. Щебетали зимние птицы в голых кронах деревьев, и их веселые голоса далеко разносились в звонком, морозно-колком воздухе. Кто-то из слуг накинул на Данаю синюю, отороченную коротким белым мехом шубку.

   Альвис глубоко втянул носом холодный воздух. Гости поздравляли их, откуда-то звучала флейта, удары в бубен, несколько человек танцевали прямо у подножия крыльца. Снег летел из-под их ног сверкающими фонтанами. Взвился в небо салют, громко хлопнул и распался на сотни цветных огоньков. Следом — еще и еще. Альвис поморщился. Какофония звуков оглушала, мешала привести в порядок и без того перепутанные мысли.

   — Ну что ж, — сказал он, когда они оказались в карете, — теперь мы связаны… узами…

   — Да, — одними губами ответила Даная и добавила: — Вы счастливы?    

   Альвис пристально посмотрел на нее.

   — А вы? Вы вообще хотели этот брак?

   Она опустила глаза, отвернулась к окну. Щелкнул хлыст, лошади заржали и карета тронулась с месте. Они ехали в тишине, нарушаемой только скрипом рессор и снега под колесами. Изредка раздавался понукающий выкрик кучера.

   — Я хотела. Да, — наконец ответила Даная, не глядя на Альвиса.

   Он промолчал. Сказать ей правду о Марседе?.. Он стушевался на мгновение. Нет, наверное, не стоит.

   — Наш брак не по любви, мадмуазель, а по расчету. Вы ведь понимаете это?

   — Да.

   Снова тишина. Карета проехала мимо озера, и копыта лошадей громко застучали по деревянному настилу ведущего к замку моста. Издалека слышался грохот поднимаемой катаракты.

   — Я не хочу вас обнадеживать, мадмуазель, — заговорил Альвис. Голос его звучал твердо. — И не могу обещать вам близких, теплых отношений.

   Она вскинула голову.

   — Я этого и не жду, сударь.

   У ворот замка слуги раздавали угощения простолюдинам. Не меньше трех десятков детей плясали у стоящего прямо на снегу мешка с конфетами и печеньем. Стояли длинным рядом несколько длинных узких столов с пирогами, печеным мясом и овощами, сверкал в чашках желтый густой мед с орехами и изюмом, исходило паром овальное фаянсовое блюдо, наполненное тушеной фасолью и артишоками — традиционным свадебным угощением. Дородная, румяная служанка накладывала его небольшими порциями по тарелкам и раздавала желающим. В плетеной корзине лежали круги белого пышного хлеба. У другого конца стола стоял с деревянными бочками слуга и черпаком с длинной ручкой разливал по глиняным стаканам вино и фруктовые соки.

   Свадебное пиршество длилось до поздней ночи. Альвис чувствовал давящую усталость, болела голова. Упасть бы сейчас и уснуть… Каким же долгим оказался этот день! Он подозвал к себе Глеса и шепнул, чтобы тот приказал приготовить настой от головной боли. Мальчишка кивнул и исчез. Даная тоже выглядела усталой, хотя старалась не подавать виду. Язур куда-то задевался, и только Изабелла вовсю веселилась. Глаза ее пьяно сверкали, щеки разрумянились.

   Перед тем, как новобрачные отправились в свои покои, их еще раз осыпали цветочными лепестками. В глазах зарябило. Альвис под руку вывел Данаю из пиршественного зала, они поднялись по лестнице, неслышно ступая по мягкому ковру с длинным ворсом. Никто из них не сказал ни слова. Позади шел Глес — нес горящую свечу, вставленную в медный подсвечник с ручкой. У порога покоев он передал ее Альвису и поклонился.

   — Доброй ночи, господин. — Повернулся к Данае и повторил поклон: — Доброй ночи, госпожа.

   Лакеи затворили за ними двойные, украшенные золотой лепниной двери. Даная растерянно оглянулась, будто оказалась тут впервые в жизни, стянула белые шелковые перчатки и бросила на кофейный столик. Альвис с облегчением развязал галстук на шее, скинул сюртук и, подойдя к столику, взял графин с водой и жестом предложил Данае. Та отрицательно качнула головой, опустилась на край застеленной свежим бельем кровати и как-то с опаской покосилась на подушки.

   — Я не трону вас, сударыня, не волнуйтесь. — Альвис залпом выпил стакан воды. — Если желаете, я могу даже покинуть вас.

   Она сжала губы и будто с мольбой глянула на него.

   — Нет. Зачем пересуды?..

   — Ваша правда. — Он сел на кушетку. — Значит, я буду ночевать тут, на этом ложе.

   Даная некоторое время молча смотрела на него, потом встала и демонстративно задернула тканевый навес из полупрозрачной органзы на балдахине. Альвис усмехнулся. Она спряталась за широкой деревянной ширмой. Он смотрел на подол ее платья через просвет внизу, но изящные каблучки белых туфель.

   — Помогите мне, — через некоторое время требовательно, не терпящим возражений тоном сказала она.

   Альвис, поколебавшись, встал, обогнул ширму. Даная уже скинула лиф, и теперь стояла в одном корсете. Свет свечи играл отблесками на тонкой шее, подчеркивая выступающие ключицы и лопатки. Она повернулась к нему спиной и приказала:

   — Расшнуруйте корсет.

   Пока он сражался с тонким шелковым шнурком, Даная вытягивала шпильки и заколки из прически, и волосы локонами поочередно падали на плечи. Потом развязала тесемки юбки. Та мягко соскользнула к ее ногам ворохом ткани, открывая фижму из дорого дамаска. Даная рванула широкую шелковую ленту, и фижма, упав, сложилась обручем на ковре. Альвис как раз закончил со шнуровкой.

   — Благодарю вас, — холодно сказала Даная.

   Расшнурованный корсет тоже полетел на пол, туфельки были отброшены в сторону. Она оставалась в льняной нательной рубашке и подвязанных выше колен чулках. Альвис невольно залюбовался плавными изгибами ее тела, царственной осанкой, молочно-белой кожей.

   Она обернулась через плечо и с ног до головы окинула его ледяным взглядом.

   — Что стоите, сударь? Вы хотели ночевать на кушетке. Так идите же! Желаю вам спокойных снов.

   С этими словами она, бесшумно ступая, направилась к кровати и нырнула за занавески, с головой залезла под одеяло. Альвис послушно вернулся к кушетке, опустился на мягкое сиденье. Положил на ручку маленькую подушку с кисточками, лег. В изголовье супружеской кровати мерцала свеча, и он неотрывно смотрел на ее пламя. Альвис и сам не мог сказать, почему так поступил, почему оставил жену спать в одиночестве в брачную ночь. Этот поступок казался ему и правильным, и неправильным одновременно.

   Сон никак не шел. Альвис больше часа ворочался с боку на бок, встал, скинул камзол. Даная не шевелилась. И только когда забрезжил тусклый зимний рассвет, он провалился в темную бездну без сновидений.

***

   Предстояла еще одна свадьба — в графстве Нокрбатском. Слуги собирали сундуки, конюхи чистили лошадей и выводили по очереди из стойла. Те фыркали, били копытами, готовые вот-вот сорваться с места. Их четверками запрягали в кареты.

   Молодожены не сказали друг другу ни слова после брачной ночи. Утром неподдельно счастливая Изабелла встретила их обоих у дверей покоев ослепительной улыбкой, преподнесла невестке фамильное ожерелье.

   — Я надеюсь, все прошло хорошо, — с хитрым прищуром проговорила она, и Даная зарделась румянцем, взяла из ее рук бархатный футляр с откинутой крышкой.

   — Спасибо, ваше сиятельство, я признательна вам за столь ценный подарок.

   — Оно передается по женской линии, — сказала Изабелла. — Теперь ваша очередь носить эту красоту. Вы — законная графиня Нокрбатская.

   Она взяла ожерелье, положила себе на ладони и, мгновение полюбовавшись яркими переливами драгоценный камней, надела на Данаю.

   В середине дня вереница карет выехала их ворот замка. Альвис и Даная все так же молчали, не глядя друг на друга. Ему хотелось объясниться с ней, рассказать всю правду, но что-то не давало это сделать — язык будто сковали железом. Он чувствовал себя виноватым, но не мог понять, в чем.

   На одной из остановок к ним присоединилась Изабелла. Довольная, она уселась на обитое расшитым атласом сиденье и сказала:

   — Альвис, вам ведь еще нужно съездить к императрице. Нужно сделать это сразу после второго празднования…

   Альвис кивнул.

   — Непременно, сударыня.

   Изабелла повернулась к Данае:

   — Не желаете прогуляться? Погода очень хороша, — она указала вытянутой рукой на засыпанную снегом полянку перед лесом. Кое-где виднелись остатки некогда стоявшей тут усадьбы: несколько разбитых мраморных колонн лежали в снегу, уцелевшие стояли немыми истуканами, упираясь капителями в пустое зимнее небо, часть опаленной огнем стены с очертанием большого окна, полуразрушенная ротонда с невысокими белыми балясинами. Между руин были протоптаны дорожки. Видно, кто-то часто гулял здесь.

   — Грустное место, — заметил Альвис. — Кто жил здесь?

   Изабелла пожала плечами.

   — Понятия не имею.

   Сопровождающие гости вылезали из своих экипажей на прогулку, разминая затекшие спины и щурясь от света. Альвис заметил Язура: тот, одетый в длинный плащ и простую треуголку, играл в снежки с двумя девушками. Даная схватила свою шляпку.

   — Конечно, я хочу прогуляться! — воскликнула она. — Только боги знают, как я устала сидеть тут, почти что взаперти!

   Она уставилась на Альвиса: то ли зло, то ли осуждающе. В больших глазах полыхал огонь. Тот, не дожидаясь лакея, спрыгнул с кареты, разложил подножку и подал супруге руку.

   — Извольте, госпожа.

   Даная вскинула подбородок, отчего перья на шляпе мягко заколыхались. Свою треуголку — простую, украшенную только серебряной пряжкой — Альвис положил себе на сгиб локтя.

   Они прошли мимо веселящегося Язура, свернули к остаткам фундамента усадьбы. Изабелла перехватила у Альвиса руку Данаи, и они ускорили шаг, говоря о чем-то своем. Альвис отстал. Наверное, им нужно побеседовать между собой, как говорится, о женском. На долю секунды он поймал взгляд Язура: напряженный, ждущий чего-то, немного будто испуганный. Альвис улыбнулся другу.

   Даная и Изабелла ушли уже достаточно далеко. Альвис пошел быстрее. Лес начал расступаться перед ним, и он зашагал между скованных тонким льдом мощных стволов деревьев, по щиколотку проваливаясь в снег. Изабеллы и Данаи нигде не было. Он остановился, позвал несколько раз, но никто не ответил. Его вдруг охватил страх — тянущий, холодящий нутро, и он почти побежал по снегу, продираясь через подлесок. Плащ цеплялся за ветки, но Альвис не замечал этого.

   Откуда-то из глубины леса раздался короткий сдавленный вскрик. Альвис остановился, пытаясь сквозь сбившееся дыхание и бешеный стук сердца определить направление. Он был уверен, что ему не послышалось. За спиной вдруг появился раскрасневшийся Язур и без слов показал пальцем куда-то в чащу.

   — Ты тоже это слышал?

   Язур кивнул. Они побежали между стволов, вышли на небольшую прогалину. С правой стороны виднелся глубокий овраг. На отвесном обрыве стояли молоденькие сосенки, их корни дыбились из земли подобно застывшим змеям. Альвис попытался отдышаться, одновременно оглядываясь вокруг.

   — Ты видел, куда они пошли? — спросил он и, повернувшись к Язуру, неожиданно наткнулся на шпагу. Друг крепко сжимал в обнаженной ладони рукоять, вытянув руку, кожаная перчатка валялась на снегу у его ног.

   — Прости, — беззвучно, одними губами сказал он.

   Альвис удивленно взирал на него. Он что, спятил? Или это такая нелепая шутка? Язур взмахнул шпагой, и лезвие дважды со свистом рассекло морозный воздух.

   — Ты… — начал Альвис, но Язур перебил его.

   — Защищайся, — коротко бросил он.

   Альвис выхватил шпагу, едва успел отразить удар. Они дрались ожесточенно, как два давних врага. Две фигуры в темных плащах стремительно скользили по снегу, клинки сверкали сталью в редких лучах солнца, что проникали между густых сосновых деревьев. И с каждым новым выпадом Альвис понимал: Язур не шутит, этот бой не на жизнь, а на смерть. Но почему?..

   Удары звучали как ритуал, замыкающий прямые ответы на каждое движение. Альвис с силой сжал зубы. Страстный танец стали длился несколько бесконечных минут. Язур отбил очередную атаку, быстро, как гюрза, кинулся вперед, взмахнул шпагой. Альвис вскрикнул и зажал плечо ладонью. Между пальцев потекли тонкие струйки крови. На несколько мгновений они остановились. Язур будто с сожалением смотрел на друга, потом снова вскинул шпагу. Альвис перекинул рукоять в другую руку.

   — Зачем? — сквозь зубы, злоспросил он. — Чтобы что?..

   Альвис сделал несколько коротких, но быстрых выпадов, сумел легко ранить Язура в грудь и предплечье. Но тот не желал сдаваться. Они снова закружили по поляне, оставляя за собой кровавый след. Драка становилась все ожесточеннее. Тяжелое напряженное дыхание отдавалось громом в ушах.

   Язур, казалось, не уставал. Он нападал и нападал, и одну из атак отбить не получилось. Перед глазами вспыхнули ослепляющие разноцветные звезды, резкая боль ударила по лицу, и Альвис почувствовал, как по шее струится кровь. Он прижал ко лбу и глазам ладонь и сдавленно вскрикнул; в следующую секунду Язур с силой толкнул его назад. Альвис упал в овраг. Язур спрыгнул за ним и занес шпагу, но Альвис успел откатиться, и удар пришелся по земле. Он поднялся, цепляясь за выступающие корни сосен, отер с глаз кровь и снова вскинул шпагу, но Язур выбил ее у него из рук.

   Короткое мгновение они смотрели друг другу в глаза. Альвис понимал: Язур убьет его. Защищаться нечем, да и сил нет: нестерпимая боль пульсировала в висках, изливалась бордовой кровью на одежду, впитываясь грязно-бурыми пятнами. Он прикрыл веки. Жаль только, что он никогда не узнает мотивов этого поступка…

   Язур взмахнул шпагой, приставил острие к его шее. Звуки стали приглушенными, далекими, слышались будто через слой ваты. Стремительно подступала зияющая чернота. Последнее, что Альвис почувствовал: как подгибаются ноги и он падает лицом в рыхлый снег.

   …Сквозь плотно закрытые веки струился яркий свет. Альвис пожмурился, попытался приоткрыть глаза, но попытка не увенчалась успехом. Боль — резкая, нестерпимая — прошивала все тело, жгла каленым железом. Левая сторона лица горела огнем. Откуда-то доносились голоса, и Альвис пытался прислушиваться, но разобрать слова не получалось. Что с ним случилось? Он ничего не помнил…

   Окоченевшие пальцы тоже не слушались.

   — Он живой? — вдруг громко спросил кто-то прямо над ним.

   — Видимо, да, — ответил другой голос.

   — Боги… Кто это сделал?

   Уже знакомая чернота вновь стремительно подступала. До того, как она полностью поглотила его, Альвис успел почувствовать, как чьи-то руки подняли его, куда-то понесли. Невыносимая боль прокатилась дурной волной по телу, и он застонал сквозь стиснутые зубы.

   Перед тем, как провалиться в небытие, услышал тот же голос:

   — Точно живой.

   …Он лежал на кровати. Где-то рядом потрескивала печь, явно ощущалось ее мягкое, рассеянное, такое приятное тепло. Скрипели под чьими-то шагами половицы. Альвис повернул голову в сторону звука, снова попытался открыть глаза, но веки оказались неподъемно-тяжелыми. И тут над ним тенью мелькнула женская рука.

   — Я позабочусь о тебе.

   Альвис разлепил спекшиеся губы.

   — Да, — с трудом выдавил он.

   — Ты меня слышишь? Понимаешь?

   — Да.

   Эти два коротких слова отняли все силы, и он провалился в сон. Именно уснул, а не потерял сознание, как прежде. Но даже там, в этой спасительной мгле, он чувствовал боль. Мелькали смутные образы: вот две женские фигуры удаляются в сторону леса, вот Язур размахивает шпагой среди заснеженных деревьев. Вереница экипажей катится в сторону Нокрбата, но там нет графа Нокрбатского…

   Молнией пронзила мысль: где Даная? Куда Изабелла увела ее? Чей вскрик он слышал из чащи леса? Ищут ли их?.. Где он?.. Воспоминания, до этого отсутствовавшие, навалились разом, начали стремительно раскручиваться, мелькая друг за другом страшными картинками.

   Альвис вынырнул из сна, завозился на постели. Женские руки, те же самые, прижали его к кровати.

   — Тихо! Тихо…

   — Где я?

   — В моем доме.

   — Кто вы?

   — Я Фрида. Фрида Маро.

   — Вы видели Данаю? Где вы меня нашли?

   Фрида помолчала.

   — В овраге в лесу. Вы были один. При смерти. Потеряли много крови. Наши ребята принесли вас сюда.

   — Куда?

   — Сюда… в нашу общину. Нашу… м-м… деревню.

   Альвис почему-то испугался, вжался в подушку. Странно: эти незнакомцы спасли ему жизнь, а он боится их.

   — Кто вы такие?

   — Ну… — засмеялась Фрида. — Обычно нас называют отребьем. Отбросами. Если говорить проще, мы те, кто по тем или иным причинам не может жить в обществе… в нормальном обществе…

   — Вы… разбойники? — догадался Альвис.

   — Ну что вы, конечно, нет, — засмеялась Фрида.

   Альвис, наконец, смог приподнять веки. Перед глазами стояла мутная пелена, сквозь которую он смог разглядеть очертания женского силуэта. На лоб мягко легла ее ладонь, потом — прохладная влажная ткань.

   — У вас еще есть лихорадка.

   — Лихорадка?.. Сколько дней я…

   — Почти месяц. Я не чаяла надежды, признаться. Вы сильно горели, большая потеря крови, да еще и лежали долго в снегу. Но боги решили оставить вам жизнь. Видимо, зачем-то вы нужно здесь, в этом мире.

   Она встала. По дощатому полу застучали каблучки. Альвис явственно слышал легкий запах лаванды и мяты, а еще — чего-то лекарского, каких-то снадобий, мазей, настоек. Горящих поленьев и смолы. Маленькая комнатка была наполнена уютным теплом. В углу стояло укрытое пледом кресло-качалка, на небольшом комоде – несколько высоких белых ваз с узкими горлышками. На стенах висели простенькие натюрморты, а под низким потолком — старая, почерневшая местами от времени люстра-канделябр с потухшими огарками белых свечей. На столе стояла большая масляная лампа, мигала приветливым желтым огоньком, отбрасывая вокруг себя колеблющийся круг света.

   Альвис поднял руки, посмотрел на них, повернул другой стороной, будто видел впервые. Загрубевшая, облезшая кожа на пальцах свидетельствовала об обморожении. Левую сторону лица неприятно саднило, стягивало. Альвис осторожно прикоснулся к щеке и ощутил кончиками пальцев грубый шрам. Фрида обернулась, взяла со стола ручное зеркальце и протянула ему. Оттуда на него глянул мертвец, и Альвис в испуге отдернул руку, но поднял вновь. Ввалившиеся глаза, впалые небритые щеки, всклокоченные отросшие волосы. Зрачки лихорадочно блестели, как у больного чумой или оспой. Бледные губы растрескались и кровоточили. А через всю щеку, от виска до подбородка, тянулся воспаленный, уродливый бордовый рубец, чуть оттягивая внешний уголок глаза.

   — Я каждый день смазываю рану специальной притиркой, — сказала Фрида. — Уже почти зажило, но… шрам, скорее всего, останется на всю жизнь.

   Язур… Язур хотел убить его… Но почему? Зачем? Внезапно Альвис рассвирепел, взвыл, точно зверь, швырнул зеркальце в стену. Оно разлетелось фонтаном сверкающих брызг. Предательство! Заговор! Умышленная попытка убийства! Язур! Человек, которому Альвис доверял, как себе, хотел убить его — и убил! Бросил подыхать в лесу! Наверное, он не понял, что Альвис еще жив — иначе добил бы решительным ударом шпаги. Или все-таки дрогнула рука?.. Пожалел?.. Не смог стать убийцей?..

   — Я убью его! Зарежу, как собаку! Пристрелю! — закричал он и задохнулся.

   Шов на плече разошелся, на нем выступили алые капли. Альвис ухватился на рану, взвыл еще громче, выгибаясь на постели. Фрида в панике бросилась к нему, прижала к матрасу обеими руками.

   — Тише! Что вы! Дайте ранам зажить!

   — Убери руки! Убери! — Он схватил ее за запястья и попытался оторвать от себя. Фрида оказалась на удивление сильной. Она буквально вдавила его в матрас.

   — Успокойся, — рявкнула она. — Я не для того зашивала твои раны, чтобы ты сейчас все испортил и свел мои труды на нет! Успокойся, говорю тебе!

   Альвис затих. Она пробуравила его тяжелым взглядом, взяла со стола стеклянный стакан с прозрачной жидкостью и поднесла к его губам.

   — Это поможет тебе уснуть. Сон лечит. Пей.

   Ее голос был твердым. Альвис повиновался, выпил все до капли и закрыл глаза. Лучше бы он умер. Гнев ушел, и его место заняла глубокая тоска, апатия, безразличие. Зачем ему жить в мире, где самые близкие люди предают? Ему повезло выжить, а вот Даная… что он сделали с Данаей? Кто участвовал в этом заговоре? Перед глазами снова возникла картина: две женские фигуры в пышных платьях идут в сторону черной лесной чащи...

ГЛАВА IX

Через неделю Альвис уже мог вставать, хотя раны, нанесенные Язуром, оказались глубокими и заживали тяжело. Он выходил на низенькое, в одну ступеньку деревянное крылечко и сидел в плетеном кресле, укутавшись в мягкий вязаный плед, как старик. Была ранняя весна, снег таял, звенели на протоптанных узких дорожках весёлые, чистые ручейки. Альвис подолгу смотрел на их стремительный бег, погруженный в собственные горькие мысли.

   Деревня представляла собой скопление бревенчатых домиков и хижин прямо посреди леса. Здесь нашли свою обитель увечные, калеки, воры, беглые каторжники, рабы — все те, кому не нашлось места в приличном обществе. Отбросы, как сказала Фрида. Был даже какой-то монах-ученый, которого, как говорили, чуть не сожгли на костре, объявив богохульником и вероотступником. За что, Альвис не знал, да и видел этого монаха всего один раз — когда он зашел к Фриде за какой-то мазью.

   Силы все никак не желали возвращаться, и Альвис почти постоянно чувствовал тяжелую, давящую усталость. Фрида ухаживала за ним, готовила еду на маленькой каменной печке, меняла постель, убирала и мыла свой домик, и он был бесконечно ей благодарен.

   — Сейчас сделаю тебе настойку из трав, — приговаривала она, наливая в старый, со сколами по краю чайник колодезную воду. — Она поможет воспрянуть духом. А то все на привидение похож.

   — Фрида, почему ты это делаешь? — спросил однажды Альвис.

   — Делаю что?

   — Выхаживаешь меня, лечишь. Ты ведь даже не знаешь, кто я такой.

   — А кто ты такой? — засмеялась Фрида, засыпая в кастрюльку сухие травы из полотняного мешочка. — Человек в первую очередь. Что, прикажешь бросить умирать? Над тобой и так вон, — она кивком указала на его шрамы, — как поиздевались.

   — А может, я заслужил это? — после недолгого молчания сказал Альвис. — Откуда тебе знать? Может, я последний негодяй и подлец, каких мало.

   Фрида снова засмеялась, взяла прихваткой закипевший чайник.

   — Поверь мне, я умею отличать подлецов. Прямо вот сразу, посмотрела и поняла — сволочь. Насмотрелась в своей жизни на них, теперь чутьем отличаю.

   — Фрида, а почему ты… как ты здесь оказалась? — задал Альвис вопрос, давно жгущий ему язык.

   Фрида ответила не сразу. Она залила травы бурлящей водой, накрыла крышкой и обмотала кастрюлю большим полотенцем. По домику поплыл пряно-медовый аромат. За маленьким окном беспрерывно щебетали, цвенькали разными голосами птахи, радуясь долгожданной весне, а с высокого, по-весеннему бездонного неба улыбалось яркое солнце.

   — Катилась, катилась, и докатилась, — наконец сказала она. — Сюда докатилась. Больше нигде мне нет места.

   У ее губ образовалась жесткая складка, между нахмуренных бровей пролегла едва заметная морщинка. Она тряхнула копной рыжих курчавых волос, перекинула их на спину и ловкими, быстрыми движениями скрутила на затылке. Заколола гребнем. Ее осанка, манера говорить и держать себя выдавали благородное происхождение.

   Она повернулась к Альвису и задрала рукав. Глаза ее жестко блестели. На сгибе локтя было выжжено клеймо в виде виноградной лозы, заключенной в круг — символ греха, которым клеймили падших женщин.

   — Мой муж, — сквозь зубы процедила она и опустила рукав. — Он меня продавал. Разным… развратникам. За большие деньги, между прочим. Потом об этом узнали в городе, посадили меня в повозку и возили по улицам. — Припечатала: — Голой. В меня бросали мусор… объедки. Камни.

   — Боги! — поразился Альвис. — Но ведь ты ни в чем не виновата!

   — Поди им это объясни! — жестко сказала Фрида. — Кого еще обвинять? Мое тело продавалось, значит, и вина моя. Мне даже сказать ничего не дали, просто заткнули рот. Ты когда-нибудь видел, как возят по городу проституток?

   Альвис покачал головой.

   — Впереди идут два человека и бьют в бубны, — продолжила Фрида. — Чтобы все обращали внимание. И не забывали что-нибудь кинуть. В повозке стоит клетка, в которой сидит девушка. Потом эту клетку вместе с ней трижды погружают в воду. Желательно, погрязнее. А потом проститутку изгоняют из города. Без одежды. Я… — Она закусила губу. — Я просто шла, пока не набрела на эту деревню. До этого я слышала о таких местах, где собираются неугодные… Но никогда не думала, что сама окажусь среди них. А ведь мой муж — уважаемый человек, меценат, благотворитель. Кто бы знал, какой ад и разврат творится за дверьми его дома!

   Альвис молчал. Что тут скажешь? Фрида осторожно взяла кастрюлю, подняла крышку. Повалил густой белый пар. Она длинным черпаком налила настой в стакан и протянула Альвису.

   — Ты не хочешь отомстить? — полюбопытствовал он, с благодарностью принимая от нее питье.

   Фрида мотнула головой.

   — Нет. Да и возможности у меня нет. Как я вернусь в свой город? Меня там опять закидают объедками. И еще раз провезут в клетке по всем улицам. Или вообще убьют.

   Они долго молчали. Альвис допил травяную настойку, вернул стакан Фриде. Та уже чистила овощи, чтобы приготовить еду: достала из-под стола большую плетеную корзину с луком и морковью. Маленький нож сверкал лезвием в ее ловких тонких пальцах. Альвис смотрел на него, невольно вспоминая поединок с Язуром. Тот никогда не владел шпагой лучше Альвиса, почему же смог победить? И почему не убил, ушел? Он будто снова услышал свист рассекаемого острием воздуха, хруст наста под подошвами сапог, скрип старых заснеженных сосен.

   Снова и снова возвращалась мысль: почему Язур это сделал? И ответ приходил только один. Заговор. Кто-то хотел отобрать наследство, власть, а для этого нужно было убрать Альвиса. А право на наследство имели только два человека: Даная и Изабелла.

   Изабелла…

   Альвис вздрогнул, будто его коснулся поток ледяного воздуха. Изабелла?.. Неужели родная мать пожелала убить его? Это не укладывалось в голове. Альвис вертел эту мысль и так, и сяк; она была похожа на громоздкий тяжелый кирпич. Он ведь никогда не знал ее. Не знал, чего хочет и на что способна. Он вспомнил случайно подслушанный разговор в гостинице по пути в герцогство Этинейское. Язур просил у нее денег. Они говорили так, будто между ними есть какие-то отношения, более близкие, чем можно было подумать. Изабелла поручила Язуру убить сына?.. А куда они дели Данаю?

   В дверь негромко постучали. Фрида отложила нож, встала. На пороге стоял тот самый монах-ученый. Широко улыбаясь, он вручил Фриде большую холщовую сумку с раздутыми боками.

   — Пшено, — пояснил он. — В благодарность за мази.

   Фрида взяла сумку, задвинула под стол.

   — Спасибо. Очень пригодится.

   Монах посмотрел на Альвиса.

   — Как себя чувствует твой подопечный?

   — Выздоравливает.

   Альвис кивнул в знак приветствия.

   — Себастьян Скаллагрим, — представился монах и изящно поклонился. — Бывший монах и действующий ученый, достижения которого не признаются.

   — Альвис Виссар, граф Нокрбатский.

   Фрида удивленно воззрилась на него. Открыла рот, чтобы что-то сказать, но Себастьян опередил ее:

   — Позволите осмотреть ваши рубцы? — Он подошел к постели, присел на краешек и добавил со значением: — Меня отлучили от храма именно за рвение к врачеванию. Знаете, такое… жрецы считают, что только боги могут решать, кому жить, а кому умереть. А я наоборот.

   Ему было будто абсолютно все равно, что сказал Альвис. Он сел рядом, внимательно осмотрел его лицо, ощупал шрамы, потом жестом попросил поднять рубашку и легонько коснулся пальцами длинного рваного рубца на плече. Надавил. Выступили две маленькие капли крови.

   Альвис скривился, но не издал ни звука.

   — Еще больно? — осведомился Себастьян.

   — Немного, — выдохнул Альвис.

   Больно было сильно.

   Монах выудил из кармана две маленькие склянки, вынул пробки и поочередно понюхал.

   — Вчера как раз составил новую рецептуру. Должно ускорить заживление. — Он набрал на палец немного голубоватой мази и аккуратно размазал по всей длине рубца. — Несколько часов кряду перебирал возможный состав.

   Снадобье приятно холодило и слегка покалывало кожу. Себастьян отдал склянку Альвису с наказом мазать два раза в день: после пробуждения и перед сном.

   — Себастьян тебя и вылечил, — сказала Фрида с улыбкой. — Можно сказать, вырвал прямо из лап смерти. Если бы не его снадобья, я не знаю…

   — Наши жрецы удивительно безграмотны, — перебил ее Себастьян. Тон его был уничижающе презрительным. — Настроили храмов Замуна, собирают там больных, но, по сути, ничего не делают, чтобы им помочь. Водой поят разве что, и только. — Он развел руками, закатил глаза. — А раны! Вы знаете, что они делают с ранами?! Варвары! Прижигают! Железом! Или заливают кипящее масло! Я много раз, бесчисленное количество раз говорил им, что так будет хуже, что ране нужен открытый воздух! Но они не слушали… Они считают, что горячее железо или масло как бы запечатывает рану, не дает проникнуть туда болезнетворным организмам, но ведь это полнейшая чушь!

   Он помолчал, потом, будто нехотя, продолжил:

   — Жрецы отвергали мои исследования, мои наработки. Смеялись. Как будто Замун был бы против врачевания. Ведь он бог исцеления и благости! — Себастьян покачал головой. — Они ничем не лучше горных дикарей. Это совершенно точно! А потом они вообще объявили меня вероотступником, можете себе представить?! Но настоящие вероотступники они сами, и никто иной! Потому что Замун не просто так даровал нам, людям, возможность помогать в исцелении, вложил умы в наши головы.

   Альвис согласно кивал. Он никогда не задумывался о том, что говорил Себастьян — недуги не часто одолевали его, а уж в храм Замуна он не попадал ни разу в жизни. Фрида вернулась к чистке овощей, поставила на очаг большую сковороду.

   — Я едва спасся, — снова заговорил Себастьян, вздохнул: — Они уже подготовили для меня очищающий костер, сложили поленья, солому. Спички принесли. Явились ко мне в келью всей когортой… Но я выпрыгнул в окно! — с гордостью закончил он, хлопнул себя по коленям и встал. — Пойду. Засиделся у вас.

   — Подождите, — сказал Альвис и, поколебавшись, спросил: — Вы можете убрать этот шрам?

   Он показал на свое лицо. Себастьян задумался и, наклонившись, еще раз внимательно осмотрел рубец. Пробормотал неуверенно:

   — Не знаю. Не знаю… я могу попробовать. Но не даю гарантии.

   — Пожалуйста.

   — Я не волшебник. — Он повернулся к Фриде: — Спасибо за прием, за приятную беседу, но пора идти.

   Фрида проводила его двери и вернулась к шкворчящей сковороде. Альвис бездумно следил, как она режет на деревянной доске лук, жарит его. Ноздри щекотал приятный запах, но аппетита все еще не было. Альвис сел на кровати, спустил ноги на пол и нашарил мягкие тапочки, прошаркал к столу. Странно: рана в плече, а боль отдает почему-то в ногах. Он осторожно налил воды из глиняного кувшина, отпил глоток и облизнул растрескавшиеся, пересохшие губы.

   Воду Фрида каждый день приносила из колодца, цепляя на коромысло два деревянных ведра. Сверкающие брызги взлетали фонтанчиками, когда она шла по тропинке к дому, плюхались на дорожку и застывали рваными мокрыми пятнами. Фрида отворяла низкую дверь, заносила ведра в тамбурок и ставила в дальнем углу. Обычно два ведра хватало на весь день, но иногда они оказывались пустыми и раньше.

   Альвис допил воду, заглянул в кувшин.

   — Я принесу еще ведро из колодца.

   — Сможешь? — забеспокоилась Фрида. — Ты еще не совсем оправился. Шов может лопнуть.

   — Смогу, — заверил скорее себя, чем ее Альвис.

   Ему хотелось как-то помочь. Он взял в тамбуре ведро, накинул потертый старый полушубок, что висел на вбитом в стену гвозде, сунул ноги в стоптанные безразмерные башмаки. По-весеннему чистый, сладкий воздух шелком полился в легкие. Альвис постоял на крыльце, с наслаждением вдыхая его, потом спустился и зашагал по узкой тропинке. Колодец находился на другой стороне улицы, чуть поодаль от крайнего домика.

   Надо же, он никогда и предположить бы не смог, что в его графстве вот так в лесу, как звери, живут-прячутся люди. Когда он вернется в замок, обязательно освободит их всех; и в первую очередь Фриду и Себастьяна. Они не заслужили участи парий и изгоев.

   Вот только когда он вернется?.. И как?

   Мысли снова завертелись по кругу. Изабелла поручила Язуру убить его. Два самых близких человека вступили в заговор против него. Какие отношения их связывают? Судя по тому, как бесцеремонно Язур просил у Изабеллы денег, довольно близкие. Возможно, они любовники. Что они сказали народу по поводу исчезновения графа Нокрбатского? Объявили умершим? Если так, то вся власть должна перейти Данае… если она еще жива, конечно. А от Данаи — Изабелле. И так как первая — сирота, второй доставалась власть еще и над герцогством Этинейским.

   Картинка складывалась. Вот только верить в нее не хотелось.

   Альвис прицепил ручку ведра к массивной металлической цепи, взялся за ворот. Тот проворачивался с трудом, скрипел всеми частями своего тела, и Альвису приходилось прикладывать усилия. Надо бы смазать этот тугой механизм, тогда добывать воду станет значительно легче.

***

Даная ничком лежала на кровати, глядя в потолок заплаканными глазами. Осмыслить произошедшее никак не получалось.