Оглавление
АННОТАЦИЯ
В СССР перестройка. Семья Тани и Сережки эмигрирует. Жизнь в поместье. В СССР переворот и на этот раз удачный. Возвращение.
***
Esquire
Для чего ты пришёл в этот мир, человек,
Если горек твой хлеб и недолог твой век
И дано тебе сделать немного…
(А. Городницкий)
ГЛАВА 1 - Поместье
Когда на перроне лондонского вокзала выгрузили кучу барахла, Сережка даже растерялся. Что делать дальше, он понятия не имел. Таня же, которая по идее знала дорогу, почему-то затравленно озиралась. И в это время к ним подошел совсем не изысканно одетый джентльмен. Ну, то есть, без фрака и цилиндра.
- У вас затруднения, сэр? – спросил он.
Сережка оглянулся. Да нет, вроде он сэр и есть.
- Ну да, - сказал он на английском, стараясь, чтобы он как можно меньше походил на русский. – У нас затруднения. И я буду вам очень благодарен, сэр, если вы поможете их решить.
Англичанин, сморщившись, прислушался к Сережкиному произношению и попросил сказать то же самое и помедленней. Сережка подумал, что это какой-то неправильный англичанин, если он английского не понимает, и решил пригласить к сотрудничеству романо-германского филолога. Ленка тут же подошла, и Сережка ввел ее в курс дела. Когда Ленка повернулась лицом к англичанину, тот заметно подтянулся и даже втянул живот, а после того, как Ленка небрежным жестом обвела груду чемоданов, успокоительно ей покивал и, схватив самый большой чемодан, предложил идти за собой.
Оказывается, и здесь была камера хранения. И не автоматическая, а с обычным человеком. Похоже, тоже с англичанином. Избавившись от груды барахла, Сережка почувствовал себя совсем свободным человеком. Видно, владелицы барахла тоже испытали облегчение. Посмотрев на почти счастливые их лица, Сережка оделил помощника десятифунтовой бумажкой отчего респектабельный поначалу англичанин повел себя странно, схватил бумажку и убежал, не оглянувшись. Сережка пожал плечами и двинулся за женщинами.
На стоянке такси они взяли две машины. Олька с Ленкой уселись в одну, остальные – в другую. Такси остановились возле входа в респектабельный на вид отель. Таня вдруг побледнела и прижалась к Сережке. Тот сразу все понял и сказал таксисту:
- Давай в другой, - имея в виду отель.
- Но, сэр, - попробовал возразить таксист.
- В другой, - непреклонно повторил Сережка и поднес к губам Танину руку.
Таксист пожал плечами и кортеж отправился дальше. Следующего отеля достигли минут через пять. Таксист оглянулся на Сережку, тот посмотрел на Таню, и та величественно кивнула. Сережка переадресовал кивок и полез наружу
Номера им достались на третьем этаже через коридор. Дети сразу обследовали оба номера и нашли, что родительский лучше, потому что он из двух комнат. Привыкшие дома к относительной свободе и еще не скованные рамками условностей, они сначала бегали через коридор из номера в номер, а когда мать это пресекла, стали носиться по коридору. Из дверей стали выглядывать озабоченные жильцы и, заметив красивую девицу (это была Олька), улыбались и грозили ей пальцем. Впрочем, улыбались не все и вскоре пришел торжественный как лорд портье и несчастных детишек разогнал, попеняв их родителям.
Сережка сказал, что знает способ, как утихомирить детей и позвонил в ресторан, заказав ужин в номер. Дети, конечно, утихомирились, а, наевшись, о беготне вообще не думали.
- Нам в Норвич, - сказала Таня, когда за столом собрался военный совет. – Туда есть железная дорога. Но лучше, конечно, купить машину.
- Жаль наличку тратить, - сказал Сережка. – Она нам еще пригодится. Танюшка, оформи карточку.
Таня беспомощно посмотрела на него.
- А как?
- Мы завтра с тобой в банк сходим, - успокоил ее Сережка.
- А я чем буду заниматься? – спросила Ленка. – Танька понятно. Она опять под стол залезет. А меня куда денете?
- Мы с тобой по-прежнему будем заниматься целительством, - успокоил ее Сережка. – Надо будет только изучить местное законодательство и завести полезные знакомства.
- Да бросьте вы, ребята, - сказала Таня. – Что у нас, денег не хватит? Хотели же жить тихо и не высовываться. А с вашим целительством. Опять прославитесь. На этот раз на всю Англию.
- Ага, - возмутился Сережка. – Предлагаешь мне посидеть на твоей шее? Может вон Ленке это и пристало, но я же все-таки мужик и просто обязан…
Но тут возмутилась Ленка.
- А меня что, в домохозяйки? Да я даже щи варить не умею.
- Постой, постой, - сказал Сережка. – Танюшка, ты же у нас русскоязычный автор? Так что, для местных издательств ты проблема, несмотря на громкое имя. А переводчик твой остался в Москве. Зато у нас под боком есть романо-германский филолог.
При этих словах и Таня, и Сережка – оба посмотрели на порозовевшую Ленку, до которой только-только стало доходить чего от нее хотят.
- Да вы что? – всполошилась она. – Какой из меня переводчик. Да и английский я знаю далеко не в совершенстве.
Однако Сережка не обратил на ее слова никакого внимания.
- Надо ее для начала погрузить в языковую среду. Чтобы прониклась.
- А где мы эту среду возьмем? – озаботилась Таня. – У нас же не дом, а рассадник русского языка.
- Подумаешь, - сказал Сережка. – Мы не только среду возьмем, но и четверг, и пятницу. Мы устроим нашего филолога в тамошний магазин, и я готов даже доплачивать хозяину. И вот в общении с покупателями Ленка и достигнет совершенства. Да, покупатели не Шекспиры, зато это здоровая народная речь. Ну и Танюшке придется изображать что-нибудь патриархально-посконное.
Женщины аж заслушались. Потом Таня, разрывая очарование, сказала:
- Я, конечно, не Шекспир (это она так прибеднялась и все правильно поняли), но все-таки считаю, что обладаю бо́льшим словарным запасом, чем английское простонародье. поэтому наш филолог в сельской лавке может не набраться необходимых знаний.
- Я не думаю, что местные аристократы более развиты в языковом плане, - парировал Сережка.
Ленка послушала обоих и высказалась:
- А давайте вы пошлете меня сразу в Оксфорд.
Таня посмотрела на Сережку и сказала:
- А что?
Сережка отрицательно покачал головой.
- Зачем нам нужен этот академический снобизм. Нам нужен живой разговорный язык. Мы же не за чистоту произношения боремся, а за количество слов. Конечно, если она проштудирует словарь Вебстера, толку будет мало. А вот если она его проштудирует, одновременно общаясь с народом… Ладно, не хотите сельской лавки, пусть едет в Лондон и бродит по улицам, заходя в магазины. За полгода так насобачится, что сама станет писателем.
- Ну да, - подхватила Таня. – А я к этому времени напишу книгу и ей будет что переводить.
- Ага, - сказала Ленка. – Она, значит, книжку будет писать, пока я шляюсь по улицам. Вот пусть пишет сразу на английском.
- Ленка, ну ты ведь профессионал, а у меня за плечами только пединститут, - стала уговаривать ее Таня.
В общем, к знаменателю так и не пришли, решив отложить дискуссию до приезда в поместье. Когда уже Сережка, погрузившись на широченную кровать, дожидался задержавшуюся Таню и она, появившись в белой кипени пеньюара, заставила его задержать дыхание, Таня со своей фирменной полуулыбкой вдруг сказала:
- А зачем нам, собственно, переводить. Буду, как и прежде писать на русском и издаваться дома. Почту-то никто не отменял. Что там по этому поводу говорит Петрович?
- Петрович ничего не говорит. Сказал только, что дураком был. Вот и пойми его после этого.
А поутру дверь номера тихонько отворилась и в нее проникла Ленка в халате, который она тут же сбросила на пол, оставшись в одних трусиках. За окном брезжило, а в спальне, отгороженной от мира плотными шторами, царил полумрак. И тишина, нарушаемая, если вслушаться, легким дыханием. Ленка прокралась к кровати, определила в какой стороне лежит Таня и юркнула под одеяло. Таня заворочалась и открыла глаза.
- Ленка? Что-то случилось?
- Ничего, - успокоила ее Ленка. – Просто там неуютно и тоскливо. А тут хоть живые души есть.
- Это да, - сказала Таня и закрыла глаза.
Через полчаса очнулся Сережка. В комнате уже значительно посветлело. Сережка повернулся к Тане и увидел на подушке Ленкину голову.
- Эге-ж, - сказал он. – Рыжий-красный – человек опасный. Та́нюшка, вставайте. Да надо собираться, - и полез из-под одеяла.
После довольно суматошного часа Сережка с Таней оправились в банк оформлять карточку, чтобы потом проследовать в автосалон, на Ленку повесили сборы всех остальных. Олька, считая себя взрослой и ответственной, хотела отправиться с родителями, сказав, что процесс оформления карточки ей непременно надо знать, а уж тем более она просто обязана принять участие в покупке автомобиля. Сережка колебался, но Таня сказала «нет» и вопрос был закрыт.
Через три часа делегация вернулась. Да не просто так, а с помпой. Помпой был американский пикап с правым рулем марки Форд Бронко.
- Подержанный, - сказал Сережка. – Но почти новый. Продавец сказал, что ест много и при этом страшно извинялся. Но мы же люди богатые. Тань, скажи.
Таня важно кивнула.
- Вот. Поэтому нам расход топлива – тьфу. Тем более, что у нас пока и местных прав нет.
- А как же мы без прав поедем? – удивилась Ленка.
- Все учтено, - заявил Сережка. – Поедем тихо, ничего не нарушая. Нам, главное, до Норвича добраться. Не на каждом же шагу здесь пенты стоят (милиционеры – менты, полиционеры – пенты). Ну в случае чего дадим взятку. Только не надо бояться, что здесь не возьмут. Все зависит от размера взятки. Конечно, если ты предложишь стражнику, к примеру, один фунт, он тебя обольет презрением и потащит в тигулевку. А вот, если ты дашь ему сто – он задумается. И как только он задумается, тут же давай ему двести и спокойно езжай дальше.
- А они карточки принимают? – наивно спросила Таня.
- Та́нюшка, - укоризненно сказал Сережка. – Ну есть же банкоматы. Перед отъездом затаримся валютой.
- С этим понятно, - сказала Ленка. – А все мы в этом танке поместимся?
- Там двойной ряд сидений, - ответил Сережка. – Еще и место останется… Если утрамбовать.
- Тогда ладно. А когда едем?
- Да вот отобедаем и будем собираться. Не забывайте, что нам еще на вокзал надо. Надеюсь, в кузов все барахло войдет.
Женщины смущенно переглянулись.
Кстати, потом до Норвича доехали нормально. И зря женщины переживали. Всего раз встретился товарищ в форме, которого приняли за английского гаишника. Но он посмотрел на них довольно равнодушно и ожидаемых репрессий не применил. После этой знаковой встречи Сережка совсем распоясался и стал потихоньку увеличивать скорость, строго, правда, держась левой стороны.
Странно, но от Норвича, до которого тянулась почти федеральная трасса (как заметил Сергей Петрович), в сторону искомой деревни шла вовсе не разбитая тракторами грунтовка, а нормальная дорога. И даже с асфальтовым покрытием. Сережка так удивился, что спросил у Тани, уже здесь проезжавшей:
- Похоже, что там целый город.
- Да какой там город, - отмахнулась Таня. – Десять домов, один из которых лавка, а другой церковь.
- Да кто же в церковь ходит, - удивился Сережка. – При таком количестве народа.
- Не знаю, - ответила Таня рассеянно. – Я не ходила.
По древнему мостику преодолели речку, похожую на широкий ручей. Деревья, росшие вдоль дороги, вроде как понизились. Наверно это были новые посадки. А впереди поднялись кроны натурального леса.
- Ну вот, - сказала Таня. – Это и есть та самая деревня Хемсби. А наша усадьба будет на пару километров левее.
- Однако, - задумчиво произнес Сережка. – Ну и глушь мы для себя выбрали. Впрочем, посмотрим.
Поместье открылось, когда они проехали деревню. Сережка с интересом рассматривал добротные каменные дома, стоявшие на большом расстоянии друг от друга, что совершенно не свойственно русским деревням. Поэтому и площадь, занимаемая деревней была несоизмерима. В отличие от нашей деревни, где власть и торговля тяготеют к центру, здесь магазин располагался на окраине. Ну а какого-то поселкового совета Сережка не увидел.
- А вот и наше поместье, - осторожно объявила Таня.
- Ё… - отреагировал Сережка.
Ленка высказалась конкретнее. Она сказала:
- Бля!
Таня растерялась. С одной стороны, муж вроде как одобрил. Правда, неопределенно, а вот подруге явно не понравилось. Впрочем, Ленка тут же Таню успокоила., сказав, что она выразилась так исключительно от неожиданности. Прятавшаяся на заднем сиденье мелочь разразилась торжествующими воплями. Правда, непонятно по какому поводу. Потом-то, конечно, выяснилось, что они радовались окончанию маршрута.
Бронко затормозил сразу за покосившимися воротами. Поездка была окончена. Таня, как хозяйка всего этого великолепия, первой вышла из машины. Сережка помедлил и тоже вышел. И огляделся.
Он, конечно, знал «практичность» своей жены – натуры творческой и увлекающейся, но на этот раз, вопреки всему, Таня показала себя женщиной практичной и даже прижимистой. Хотя, конечно, окрестные пейзажи, да и само поместье наводили на мысль, что без эмоций здесь не обошлось. Таня с понятным страхом ждала первых впечатлений.
Первое впечатление было довольно унылым. Наверно было виновато набежавшее на солнце облачко, сделавшее сочную зелень темной, обширный двор замусоренным, ставни нижнего этажа облупленными, а стекла второго этажа грязными. И тогда Сережка обнял свою ждущую вердикта подругу и сказал:
- Отлично, Танька. Ты знаешь, просто отлично.
Назвать сорокадвухлетнюю женщину полузабытым детским именем считалось высшей похвалой, и Таня не сдержала облегченного вздоха.
- Тебе правда нравится?
- Та́нюшка, мне нравится все, что ты делаешь.
Ближайший осмотр показал, что не все так идиллически. Двухэтажное старинное здание еще XIX века постройки было основательно запущено. Сережка удивился наглости бывшего хозяина, запросившего за развалину такую сумму. Буквально как за историческую реликвию. Словно здесь когда-то ночевала королева Виктория на пути из Лондона в Эдинбург (или наоборот). Правда, при ближайшем рассмотрении, развалюха оказалась довольно крепкой. Сережка принял деловой вид и прошелся по помещениям с блокнотом и карандашом. На него взирали уважительно, а Олька увязалась следом, временами подсказывая отцу что бы она хотела видеть в той или иной комнате. Правда, дамы, быстренько все осмотрев, уже поделили помещения, и Олькино мнение здесь в расчет не принималось. Самое большое помещение на первом этаже единогласно было признано столовой, которой оно, по всей видимости, и являлось при прежних владельцах. Помещение, оборудованное печью с плитой, ничем иным как кухней быть не могло. Остальная мелочь на первом этаже вызвала легкое недоумение и с ней решили разобраться позже. А вот второй этаж вызвал живейший интерес и даже дебаты. Таня мужественно отстояла спальню, а остальное ее интересовало мало. Ленка этим воспользовалась и себя уж точно не обидела.
Что смущало, в качестве приборов отопления в комнатах выступали камины. Сережка заявил, что всю эту английскую хренотень он решительно порушит, взамен поставив обычные печки. Иначе, мол, для отопления атмосферы никаких дров не напасешься. И тут же выразил сомнение, что в этом английском углу можно найти приличного печника. Таня удивилась, мол, а сам-то. Сережка подумал и признался, что не потянет. Таня удивилась второй раз – она привыкла к тому, что муж знает и умеет решительно все. Тогда Сережка показал, что кое-что он все-таки может. Он погрузил в Бронко сподвижников в лице Ленки и Ольки (сподвижника Таню он оставил в доме старшей и главной) и отправился для начала в деревню. Для начала в деревне был магазин, который был не только местным смешторгом, но и финансовым, культурным и информационным центром. Хозяином и продавцом была женщина и, пользуясь ею по очереди, они наняли стряпуху и горничную. На Олькин вопрос о школе она ответила, что самая близкая приличная школа есть в Норвиче, а в Грейт-Ярмуте школа неприличная хотя и ближе. Информация заслуживала поощрения и в кузов Бронко перекочевала значительная часть ассортимента магазина.
Разгрузившись в усадьбе (это не заняло много времени), Сережка предпринял вояж ажно до Норвича. Первым делом он посетил офис Ассоциации по лицензированию водителей, чтобы оформить права. Однако тамошние бюрократы Сережкины права не признали, а предложили пройти весь курс обучения вместе с практикой. Попытка решить вопрос деньгами не удалась, и Сережка поскучнел. Но жизнь тут же подбросила ему компенсацию. Дело в том, что они зашли в местный бар, где Сережка с горя потребовал кружку пенного. Глядя на него, Ленка сделала то же самое. Ольке взяли кока-колы сразу четыре бутылочки. На вопрос удивленного бармена, мол, куда столько, Олька нагло ответила, что она наперстками не пьет. И, действительно, сходу выдула две бутылочки и взялась за третью.
Пользуясь общей обалделостью бармена, Сережка стал его расспрашивать по интересующим его вопросам. И оказалось, что именно этот бар является центром ну не всего городка, конечно, но довольно большого его района. Ну а бармен является, соответственно, центром центра.
- Это я удачно зашел, - сказал Сережка, заказав по этому поводу еще кружку.
Ленке он напиваться не рекомендовал, сказав, что должен же кто-то вести машину обратно. Ленка обиделась, а Олька сказала:
- Подумаешь, я поведу. Вы мне все равно крепче кока-колы ничего пить не разрешаете.
На Ольку изумленно посмотрели родитель, Ленка и бармен.
- Нет, а что, - осторожно сказал бармен. – Сколько девушке лет?
- Четырнадцать, - сердито ответил Сережка.
- Не может быть, - изумился бармен. – Я думал ей не меньше шестнадцати.
Олька торжествующе показала отцу язык.
- Если дорожные полицейские не попадутся, - рассудительно заметил бармен. – То запросто возможно.
- Если не попадутся, то и я могу, - резонно заметил Сережка и в доказательство выпил сразу полкружки.
- А куда вам? – поинтересовался бармен.
- В Хемсби, - проинформировал его Сережка.
- В Хемсби, - обрадовался бармен. – На той дороге точно никого не будет.
А потом разговор коснулся нравов тамошних обитателей, и Сережка пожаловался, что не смог найти среди тамошних мужиков специалистов по ремонту для приведения в божеский вид своего поместья. Бармен, не отвечая Сережке, крикнул:
- Эй, Джой, подойди!
Из-за дальнего столика поднялся здоровенный рыжебородый детина.
- Ого! Малютка Джой, - сказала Олька, продемонстрировав знание легенд о Робин Гуде.
Однако Джой оказался не просто «малюткой», а тем самым человеком, который и был нужен. И к тому же очень удачным оказалось то, что на данный момент у его команды не было работы. Так что Джой чуть не засиял как лампочка, услышав даже не предложение, а только предположение. Однако они с Сережкой быстро сговорились, что Джой посетит поместье с дружественным визитом не позже чем завтра. Ну и заодно оценит объем работ, выслушав пожелания хозяев.
Сережка хотел задать показавшему себя с неожиданной стороны бармену вопрос, касающийся своего целительского дара, но в последний момент передумал. Все-таки исцеление дело довольно интимное и выносить сведения на публику как-то не хотелось. Поэтому они отбыли, все-таки посадив Ольку за руль. Не без дебатов, конечно. но Олька показала себя отличным водителем. Уверенным и хладнокровным. Она с гордостью рассказала об этом матери, и Сережка получил нагоняй.
На следующий день ближе к полудню приехал Джой с двумя серьезными товарищами. Сережка познакомил его с женой, как с главным заказчиком. Таня выглядела натуральной хозяйкой, была одета соответственно и очень энергична. Рыжий Джой был покорен сходу и только кивал и записывал. Записывали и двое его товарищей. Сережка влез только один раз, попросив исключить камины. Джой, видать, по инерции, кивнул.
Через час Джой с товарищами уехал, и Сережка осторожно поинтересовался у Тани, что она ему там наговорила и справятся ли товарищи с работой до Нового года. А ответила почему-то Ленка.
- Мы вообще-то здесь собираемся жить, поэтому дом должен быть приспособлен для жизни, а не для временного пребывания. А ты бы лучше озаботился топливом для печки и инструментарием для уборки, а то приходили тетки из деревни, а у нас ничего нет.
- Полон дом баб, - ворчал Сережка. – А я должен швабры покупать.
Но ворчал он про себя, потому что вслух назвать Таню бабой было чревато. Да он и сам понимал, что его Таня далеко не баба. Впрочем, как и остальные бабы.
- До чего же все-таки удобен пикап, - думал Сережка, забрасывая в кузов швабры, веники, тряпки, ведра и прочий инвентарь.
Местный смешторг на этот счет располагал богатым ассортиментом и его владелица, которая продавец, радостно суетилась, помогая Сережке с погрузкой.
- А насчет топлива вы не беспокойтесь, говорила она. – Муж завтра как раз едет в Грейт-Ярмут. А грузовик у него побольше вашего пикапа будет. Так он на всю деревню угля привезет. А вторым рейсом и дров.
Сережка поблагодарил добрую женщину и побыстрее уехал, пока она ему еще чего-нибудь не навязала.
Джой приехал на следующий день уже один и привез многостраничную калькуляцию. Сережка поразился, как много, однако можно успеть за неполные сутки. Было учтено все, включая фурнитуру, гвозди и шурупы. Причем, не килограммами, а штуками. Ну и в конце стояла сумма. Сумма была не впечатляющей. Сережка, взглянув на нее, спросил Джоя:
- А работу вы учли?
- А как же? – удивился тот. – Вот и сумма обозначена.
- Ничего себе, - подумал Сережка. – Да я за сеанс иногда больше получаю. Хотя, конечно…
В общем, он пошел к Тане так как на данный момент платила она. И показал ей калькуляцию.
- Сережка, чего ты ко мне с этим ходишь? – возмутилась Таня. – Что, сам не можешь разобраться?
- Но деньги-то твои, - сказал Сережка, уже понимая, что сейчас схлопочет.
И точно. Таня была вне себя.
- Ты никак не можешь запомнить, что это не мои деньги. Это наши деньги.
- Но… - Сережка не хотел так просто сдаваться.
- И никаких «но». Еще раз подойдешь, ей-богу поколочу.
Таня была великолепна в своем возмущении. Случившаяся тут же Олька сказала, хихикая:
- Ма-ам, а ты дай ему по шее, - и тут же получила по попе.
Бригада Джоя состояла из пяти человек. Они взялись за дело с таким энтузиазмом, что стало реально страшно. Дело в том, что Сережка, не трогая суммы за работу, которую они сами себе назначили, чтобы, значит, не обижать, оговорил премиальные за окончание работ в срок. Срок они сами назначили. А вот, когда узнали про премиальные, и начался тот самый энтузиазм.
Женщины и девушка на период ремонта ютились в одной из комнат, мужики по теплому времени жили в палатке. Олька раза два просилась на жительство, на что ее братец сурово отвечал:
- Не бабское это дело.
Это потом похолодало и пошли дожди и та же Олька в прозрачном плащике с капюшоном, тепло одетая заботливой Ленкой (мама как всегда витала в эмпиреях) приходила ко входу в палатку и злорадствовала. На этот раз братец ей не ответил, потому что приходилось крепко сжимать челюсти, чтобы зубы не стучали. Зато, когда Олька пришла на следующий день, картина резко поменялась и братец, лежа в трусах поверх спального мешка, сказал радушно:
- А, Олька. Заходи, погреешься.
К непривычному для коллектива местному Рождеству бригада Джоя работу закончила, о чем сам бригадир почтительно доложил хозяйке. Хозяйку для получения доклада пришлось извлекать из-под стола, где она уютно устроилась, игнорируя сам стол. Джой был смущен, Таня, как очень красивая женщина и джентльвумен, не смущалась. Она прошлась по комнатам, сказала «очень хорошо» и удалилась. Опять под стол. Все остальное сделал Сережка.
Ремонтники удалились на своем видавшем виды грузовичке, как говорится, усталые, но довольные, потому что им было на что праздновать Рождество. Сережка не поскупился. Потом он пошел в столовую, уселся ядом с лежащей под столом Таней.
- А мы, Та́нюшка, будем праздновать?
- Мне все равно, - сказала Таня, отрываясь от рукописи. – У меня с 69 года сплошной праздник за исключением твоего года в армии. Для детей, если только и для Ленки.
- Чего это вы меня отдельно считаете? – спросила появившаяся как всегда вовремя Ленка. – Да еще и к детям приравняли. Я так-то постарше буду.
- Видите ли, Елена Яковлевна, Таня просто посчитала, что у вас местное Рождество лишним праздником уж точно не будет и в силу возраста и в силу того, что праздников в жизни уж точно мало.
- Эх, Сергей Петрович, - сказала Ленка. – Глупый вы, Сергей Петрович. И как такая умная женщина как Татьяна с вами живет – ума не приложу. У меня праздничный стаж конечно будет поменьше, но, однако с 72 года тоже немало времени прошло.
Тут Ленка повернулась и вышла, лицо имея какое-то отрешенное.
- Чего это она? – спросил Сережка, ни к кому не обращаясь конкретно.
Спросил словно бы вслед, однако Таня, по-прежнему лежа под столом, сочла необходимым ответить.
- Ты все-таки Сережка, непроходимый тупица и ничего вокруг не видишь.
- Как это не вижу? – обиделся Сережка. – Я тебя отлично вижу. А больше мне ничего и не надо.
- Не льсти, - сказала Таня, улыбнувшись. – Я все это прекрасно знаю и где-то даже одобряю. Но звание тупицы это с тебя не снимает. Неужели ты не видишь, что Ленка в тебя влюблена по уши?
- Как так? – растерялся Сережка. – И ты все время молчала? – укорил он жену.
- А что я должна была сделать? – удивилась Таня.
- Как что? Да просто изгнать ее. Раньше, помню, ты не была такой терпимой и устраивала мне сцены даже за взгляд, брошенный на другую девчонку.
- Ну-у, - слегка смутилась Таня. – Я была молода и, соответственно, глупа.
- А сейчас, значит…
- Опыт приходит с годами, - уклончиво ответила Таня.
Сережка новым взглядом посмотрел на жену. Таня изменилась. Конечно, изменения в ней происходили давно, но они шли так медленно, что были практически незаметны глазу. Таня по-прежнему была очень красивой. Для своих сорока двух она выглядела, пожалуй, максимум, на двадцать пять. Высокая, стройная, с прекрасной фигурой, с чистой гладкой кожей, с блестящими бело-золотыми волосами она являла собой идеал молодой женщины. Вот только глаза – зеркало души уже не вспыхивали синим пламенем, когда она смотрела на своего Сережку, а были обычными синими глазами. В отличие от той яркой, порывистой, импульсивной Таньки, нынешняя была просто яркой. Сережка даже крамольно подумал, что может быть зря он оберегал свою любимую от многих превратностей жизни и не они формировали ее характер, как, к примеру, Ленкин. Таня последние два десятилетия просуществовала в почти тепличных условиях. Она стала знаменита и богата, занимаясь любимым делом, и не сталкивалась с изнанкой этого мира. А если и сталкивалась, то проявляла почти полную беспомощность, выходя из положения скорее на инстинктах, чем сознательно.
Сережка присмотрелся к жене и не нашел в ней той божественной искры, отличавшей его Таню.
- Чего ты на меня так смотришь, Сережа? – слегка обеспокоилась Таня. – Я что-то не так сказала?
- Почему же? Ты сказала все так. Ты стала очень рациональной, Таня.
Таня на взгляд совершенно не обиделась. Она по-прежнему была спокойна и доброжелательна. Разговор вообще-то получался странным, Сережка в нем выступал в роли нападающего, только Танина сторона не отвечала контратаками и была ровна, необидчива и приветлива. Сережку это раздражало. А раздражение в споре не лучший советчик. К тому же Сережка поймал себя на том, что раздражается против Тани. Против ТАНИ. Что бы она ни говорила, что бы ни делала – она всегда остается Таней. Так что же с ними случилось в момент, когда они, казалось бы, достигли высшей точки того к чему стремились (ну, может быть, не самой высшей, но достаточно высокой).
Сережка внимательно вгляделся в глаза жены (та даже обеспокоилась и внимательно оглядела себя, ища огрехи в одежде) и обнаружил там мелькнувшую на мгновение (только на мгновение) добрую усмешку. Сережка сразу успокоился.
- Танька, - сказал он. – Пошли побродим.
Таня удивленно вскинула брови, но промолчала. Она подошла к Сережке и взяла его под руку (как всегда) и прижалась (как раньше). И Сережка как-то моментально ощутил, что его Та́нюшка снова с ним. Что вот она – родная и близкая.
- Любимая, - сказал Сережка тихо.
Ему показалось, что он произнес это про себя, но Таня едва слышно ахнула и потянулась к нему губами и он благоговейно принял их. А потом легко вскинул Таню на руки, и она приникла к нему, положив голову на плечо, и Сережка почувствовал, как стремительно намокает и становится горячей в том месте рубашка.
Сережка брел по заброшенному полю, которое 38 акров, куда глаза глядят, не чувствуя тяжести любимой женщины. Таня притихла и даже всхлипывать перестала. И им было так хорошо вдвоем.
ГЛАВА 2 - Сергей Петрович промахнулся
Сергей Петрович жутко нервничал. У Сережки голова гудела, как наверно гудел в свое время Царь-колокол. Таня методом проб и ошибок нашла радикальный способ лечения, потому что Сережкин Дар на возбужденного Сергея Петровича не действовал. Таня просто прижимала голову Сережки к своей груди и Сергей Петрович сразу утихомиривался. Ощущение Таниной груди действовало на него гипнотически.
А чего он, собственно, нервничал? Дело в том, что приближалось 19 августа – знаковая дата в истории СССР. И Сергей Петрович, хотя и знал, чем это все должно закончиться, все равно страшно переживал. Он наверно был единственным, кто знал, чем все закончится (если считать, что перенос сознания случается довольно редко и вот как раз в это время сознание Сергея Петровича было единственным сподобившимся). Сергей Петрович, хоть и считал, что Таня с ее талантом все-таки не властелин умов и не инженер человеческих душ просто потому, что у нее оставалось слишком мало времени, чтобы достучаться до сознания критической массы народа, которая, собственно, и сделала возможным случившийся контрреволюционный переворот, но все-таки лелеял надежду пусть и очень незначительную, и практически копеечную. И по мере приближения к порогу он понимал, что и в обществе, и в верхах ничего не изменилось. Правда, тут еще оторванность от страны сыграла роль. Оно, конечно, события в СССР привлекали средства массовой информации со всего мира, и английская пресса тут не была исключением. Поэтому Сергей Петрович чуть ли не каждый день гонял Сережку в Грейт-Ярмут, до которого было ближе чем до Норвича, за всеми возможными газетами.
Сережке и самому было интересно чем закончится попытка воздействия на умы соотечественников со стороны Тани. Но при этом, если Сергей Петрович имел в виду слабую надежду, то Сережка изо всех сил желал Таниной победы – уж больно неприглядно выглядели с подачи Сергея Петровича, девяностые годы, последовавшие за развалом СССР. Так ить, мало того, неприглядными выглядели и все последующие. Уйдя от социализма, развалившаяся Империя покатилась назад по временной шкале (а говорят, что путешествие во времени невозможно), успешно преодолевая так и не состоявшийся капитализм. А самые «передовые» товарищи уже вовсю присматривались к феодализму. Особенно их душу грело крепостное право. Так что у Сережки был резон желать победы жене. Еще и потому, что их отношения с Таней выходили на новый уровень.
А все после той сцены, когда Таня, так сказать, открыла Сережке глаза на Ленкино поведение. Причем показала, не называя это прямо, что симпатии ее на Ленкино стороне. Сережка получил мощный удар по своей безусловной вере с той стороны, с которой меньше всего ожидал, и, если быть точным, вообще не ожидал. Он считал свою жену крепостью, которая никогда и никому не сдается. И вдруг эта крепость добровольно открывает ворота. Ну, это Сережка так посчитал. Потом-то они вдвоем разобрались, кто тут и почему открыл ворота. И крепость, впустив внутрь Сережку, опустила дополнительно стальную решетку и гарнизон полез на стены.
Но вот эта неувязка с женой показала Сережке то, что он видел, но не хотел замечать. А видел он, что его отношения с Таней очень сильно изменились. И в какую сторону они изменились – непонятно. Сам Сережка считал себя консерватором. То есть, по его мнению, любовь к жене вечна, непреходяща и неизменяема. А Таня, соглашаясь с первыми двумя пунктами, против третьего восставала. И Сережке очень трудно было привыкнуть к новой Тане, которая у него всегда ассоциировалась со словом «любовь». Таня и любовь. Любовь и Таня. они обе были яркими, празднично-солнечными, страстными. Сережка даже не всегда мог соответствовать и все время поражался Таниной энергии, скрытой до времени под маской холодности и надменности. Создавалось впечатление, что именно любовь высвободила эту энергию, или же они высвободились одновременно. В любом случае крайним оказывался Сережка. А Таня на все вопросы, мол, как же так, отвечала кратко:
- Люблю, - и улыбалась.
И вот теперь, спустя два десятка лет Сережка понял, что любовь оказывается бывает не только яркой и солнечной, но и светлой, и теплой, не только страстной, но и уютной, домашней. И все это Таня. Таня во многих ипостасях. Плавно изменяющаяся со временем и возрастом. Да, Сережка добился того, что его возлюбленная практически не старела. Но она взрослела. Вот такой вот парадокс. И любовь ее тоже взрослела.
Сережка так был потрясен этим открытием, что почти не замечал страданий в своей голове Сергея Петровича. А на дворе стояла уже середина августа 1991 года.
Сергей Петрович изнывал. Несмотря на продвинутые коммуникации, когда новость с одного конца Земли становится доступной уже через половину суток, он все равно считал это время потерянным. Он хотел находиться в гуще событий, в толпе народа, на улицах и площадях. Ну или хотя бы перед телевизором. В поместье телевизора не было. Прямо средневековье какое-то. с Сережкой говорить на этот счет было бесполезно. У Сережки на данный момент были совершенно другие проблемы. Они с Таней заново открывали друг друга и события в далеком Союзе были для них только фоном. Да, фоном нестабильным, со вспышками и молниями и даже с грохотом, эхо которого долетало до них через газеты, но все-таки фоном. И страдания Сергея Петровича Сережка больше воспринимал как досадную головную боль, от которой, кстати, есть такое чудное лекарство – Танина грудь.
18 августа перестали помогать даже Таины груди. Не сказать, что они изменились буквально за несколько дней в худшую сторону. По крайней мере Сережка по-прежнему испытывал чувство благоговения, касаясь их щекой. Чего не скажешь о Сергее Петровиче, который этого чувства оказался лишен. Испытанное средство перестало на него действовать, и Сережка не знал куда деться от разламывающей голову боли. Мало того, он уже начал мечтать, чтобы этот чертов путч поскорей бы начинался и поскорее бы заканчивался. Чем он там должен был закончиться? Сменой формаций? Ну так менялись бы побыстрее. Хорошо, что он не сказал это вслух – Сергей Петрович очень болезненно относился к смене формаций. А на вопрос Сережки:
- Что же вы в свое время не протестовали? – ответил раздраженно.
- Дураками были.
- То есть сейчас ты поумнел? – уточнил Сережка.
Ответом ему было угрюмое молчание.
Сергей Петрович замолчал надолго. Сережка даже подумал, что своей репликой срезал постояльца и тот теперь переосмысливает свое нынешнее поведение. Поэтому вечер прошел спокойно. Ну, относительно спокойно. Потому что повздорили дети и мелкий Сережка попытался поколотить старшую сестру. Олька так удивилась, что первое время даже не оказывала сопротивления. Ну а уж потом… Пришлось их растаскивать по углам и мирить. А повод-то был, как казалось, пустяшный – Сережка стоял за приобщение к семье мамы Лены, Олька была категорически против. Олька по достижении четырнадцати очень с мамой сблизилась и считала на полном серьезе, что ее мама лучшая на свете и защищала ее от всего, что, по ее понятиям, ей может угрожать. Она даже отцу, которого обожала, ставила в вину, что он недостаточно маму любит. Олька вообще была каким-то нетипичным подростком в переходном возрасте. У нее все мысли были не о себе, а о своей семье. И даже вредный брат Сережка пользовался ее благосклонностью. Но, конечно, бывали инциденты…
Так вот, вечер, несмотря на небольшую неровность, прошел спокойно. А среди ночи Сережку разбудил Сергей Петрович, начав ему интенсивно пилить мозг, требуя тут же ехать в Грейт-Ярмут, где было телевидение. Сережка, который после замирения враждующих сторон, еще с час обсуждал с Таней создавшуюся проблему пока оба, окончательно запыхавшись, не выпали в осадок, вяло отбивался и все норовил заснуть. И хотя все это происходило в полной тишине, встревожилась и проснулась Таня. однако Сергей Петрович на зрительные, тактильные и другие ощущения, исходящие от голой Тани, не реагировал и требовал свое.
- Чего он? – сонно спросила Таня, прижимаясь к мужу.
Сережка объяснил ей в макушку, что этот псих ненормальный требует от него ни больше, ни меньше, как встать среди ночи и тащиться в Грейт-Ярмут. И только для того, чтобы не пропустить балет.
- Вот здесь я не понял, - признался Сережка. – Откуда в переломный момент истории возник балет?
- Дурында! – мягко объяснил ему Сергей Петрович. – Лебединое озеро по телевидению означает путч, как его потом обозвали. А у Лондона с Москвой три часа разницы. Пока доедешь – начнется.
- Чего мне смотреть на этого оборзевшего Ельцмана? – попытался было отмазаться Сережка.
Сергей Петрович несколько сбавил напор.
- А вдруг, - сказал он. – Может же кто-то из имеющих мозги прочитать Танину книгу.
Сережка скосил глаз на пристроившуюся под боком теплую уютную жену и стал осторожно выбираться из-под одеяла. Теплая уютная жена тут же открыла глаза и совершенно не сонным голосом поинтересовалась:
- Куда это вы, сударь, намылились среди ночи?
- Да вот, - сказал Сережка, сочтя, что предыдущих объяснений должно быть достаточно.
Оказалось, что нет, и Таня потребовала объяснить, какого черта ему вдруг приспичило ехать. Сережка, помявшись, ответил словами Сергея Петровича, что, мол, а вдруг. Услышав такое, Таня решительно стала выбираться из-под одеяла. Ну да, ей же не надо было никого тревожить.
- Та́нюшка, - попытался остановить ее Сережка. – Ты-то куда?
- Щаз, - ответил великий писатель и ревнитель русского языка, - я тебя и отпустила одного.
В дороге Сережка был вынужден рулить одной рукой, потому что к левому боку привалилась тут же заснувшая Таня. причем она так уютно и тихо дышала, что Сережка на полном серьезе подумывал остановиться и придаться Морфею. И только недреманый Сергей Петрович постоянно твердил:
- Не садись на пенек. Не ешь пирожок.
- Вспомнил ведь, гад.
Приехав под утро в городишко Грейт-Ярмут, Сережка снял номер с телевизором, и они с Таней завалились спать. Сергей Петрович при виде такого безобразия чуть не вышел из себя, вернее, из Сережки и завел было свою обычную шарманку, но Сережка это дело пресек, сказав, что иначе напьется пьян и тогда подселенец ничего не увидит и не услышит. Угроза была серьезной и Сергей Петрович затих.
Продержался он в таком состоянии часа два. Телевизор что-то там себе бормотал. Но Сергей Петрович ничего не видел и не слышал, потому что Сережка дрых без задних ног. Потом он все-таки Сережку разбудил и тот, пощелкав пультом (очень удобно и даже Таню не разбудил), удостоверился, что в новостях ничего нет и заметил раздраженно:
- Рано еще небось, - но, снизойдя к настоятельной просьбе, подождал еще полчаса.
И безрезультатно.
Проснулись к обеду. Сергей Петрович посредством Сережки прилип к телевизору. В Москве, конечно, шли митинги и шествия. Но никаким балетом и не пахло. Сережка стал подозревать, что Сергей Петрович перепутал даты из-за старческого маразма. Сергей Петрович обиделся и умолк. Пользуясь его молчанием, Сережка с Таней сходили пообедать. Вернувшись, они узнали, что за их отсутствие ничего выдающегося не случилось.
- Но как же так? – растерялся Сергей Петрович. – Ведь я же отлично помню. 19 августа.
Прождали до вечера. Потом Сережка мысленно обругал своего подселенца. Возразить тому было нечего и уже в сгущающихся сумерках Сережка повел свой танк домой. Сергей Петрович еще что-то бухтел, но машину вести не мешал. Таня тоже что-то бормотала и вот к ней Сережка прислушался. Оказывается, она вспоминала, что же такого понаписала в той своей книге, действием которой Сергей Петрович пытался объяснить отсутствие балета.
А дома их встретили обрадовавшиеся дети и находящаяся на грани истерики Ленка. Действительно, смылись ночью, ничего никому не сказав. Сергею Петровичу (хоть он и был главным вдохновителем, но материально отсутствовал) ничего не было. А досталось Сережке, потому что Таня изящно на него все свалила. Правда, потом она его утешала в постели, и Сережка частично пришел в себя. А так как для полноценного наказания было уже слишком поздно, то решили перенести на завтра. Кто решил? Да Ленка же и решила. И она действительно могла устроить разборки, учитывая ее деятельную натуру, но рано утром заговорило радио (у них было радио). Кто его включил, так и не узнали, да не очень и хотели. Единственный, кого не подозревали был Сергей Петрович. Но дело не в этом. Лондонский диктор, захлебываясь и не веря самому себе, сообщил, что в Москве путч. Это было покруче убийства Кеннеди.
- Ага! – завопил Сергей Петрович так, что Сережка присел. – Я же говорил!
А из приемника перевозбужденный диктор частил, захлебываясь словами:
- Сегодня в 6 часов по Гринвичу в Советском Союзе произошел государственный переворот…
А потом пошло такое, что Сережка не знал, верить проклятым буржуинам, которым традиционно веры нет, или вовсе не верить. Оказалось, что законно избранный президент Горбачёв, мирно отдыхавший на южном берегу Крыма, низложен и к власти пришел, так называемый, Комитет по чрезвычайному положению в составе… Далее перечислялись члены комитета с должностями. Сергей Петрович встречал каждую фамилию скептическим хмыканьем. Особенно выразительно он хмыкнул при произнесении фамилии вице-президента. Он даже добавил непечатное определение, но совсем тихо, словно опасался, что его услышит стоящая рядом Таня. зато упомянутые в конце списка генералы Вареников и Лебедь вызвали у него всплеск энтузиазма. Сережка поинтересовался, чем знамениты упомянутые генералы и Сергей Петрович ответил, что может быть теперь комитет займется делом. Каким делом, он не сказал, как и диктор, который обнадежил радиослушателей обещанием держать их в курсе, и заткнулся.
Сережке совсем жизни не стало. С одной стороны, требующий новых подробностей подселенец, с другой стороны жена, непрерывно интересующаяся «ну как там?». И понять можно обоих. Понять-то можно, но как их удовлетворить. И совсем съехавший с катушек Сережка собрал всю семью (причем возражений ни от кого не последовало) и поехал в местный центр цивилизации – Норвич. Там вам и телевидение, и газеты и людская молва, которая, как правило, все лучше знает.
Оказалось, что молва на этот раз не в курсе. Мало кого интересовали странные события, случившиеся в далекой России. Тем более, что они никак не влияли на патриархальный быт британской глубинки. Так что дикторы ВВС старались напрасно. У них самым заинтересованным слушателем и зрителем был как раз представитель той самой загадочной России. Если честно, Сережка ничего не понимал в творящемся. Сергей Петрович, внимательно вслушивающийся и всматривающийся сказал только, что все пошло не так, как прежде и дальше только виртуально отмахивался, пообещав потом, когда все закончится, объяснить подробнее. Вот и оставалось слушать пулеметную трескотню местных дикторов, практически ничего не понимая (так как очень быстро). Видеоряд был немногим лучше. Видать, операторы старались успеть охватить как можно больше, поэтому кадры были рваные, налезающие один на другой, что в совокупности со скороговоркой тележурналистов превращалось в практически невоспринимаемую мешанину. Однако, как потом выяснилось, Сергей Петрович сходу уловил основную суть случившегося и потом только находил подтверждение своим догадкам.
А суть состояла в том, что в отличие от случившегося в истории Сергея Петровича, нынешний КЧП вовсе не выглядел дешевой опереткой. Наверно сказалось введение в состав двух генералов вместо сельского деятеля и одного из членов ЦК. Кто-то умный рассудил, что бывший крестьянин человек слишком мирный, а членов ЦК и так слишком много. В общем, МВД, КГБ и армия спелись сразу и еще неизвестно кто в этом квартете солировал.
К вечеру газеты как прорвало. Да и телевидение не отставало. То ли журналисты подсуетились, то ли события ускорили бег. Президент СССР тихо сидел у себя на даче вместе с продвинутой женой и не чирикал. Его даже арестовывать не стали, только охрану предупредили, что ежели что, то пусть особо не церемонятся. Охрана радостно сказала: «есть!». В комитете стали подозревать что «ежели что» охрана и сама может устроить. Поэтому ее предупредили еще раз.
Специальные группы КГБшников, поддержанные каждая не меньше чем взводом армейцев хватали выявляемых и засветившихся дерьмократов. Первым под раздачу попал Ельцман с камарильей.
- Пристрелить гада! – узнав об этом, бушевал Сергей Петрович, потом вдруг затих и после длительной паузы выдал. – Слышь, Серега, а поехали в Москву.
Сережка сначала даже не осознал всю бредовость предложения и только через полминуты примерно спросил:
- А на хрена? Что мы там делать будем?
- Ну-у, - протянул Сергей Петрович, и Сережка понял, что «подселенец» и сам толком не знает «на хрена».
