Оглавление
АННОТАЦИЯ
Он — младший сын разорившегося дворянина. Она — волшебное существо, что вместо удачи приносит беды.
Он — искал знания и древние клады, которые можно выгодно продать. Она — привыкала к человеческому обличью и хотела вернуться домой.
Он — вместо кладов нашел пепелище и спутницу. Она — надежду на спасение. Их свела вместе дорога. Куда же она приведет?
ГЛАВА 1
В стороне от тракта царила удивительная тишина. После скрипа колес, мычания волов, ржания коней, криков погонщиков, после суеты большой придорожной деревни — с визгом свиней, собачьим заполошным лаем, воплями детишек и трактирным гвалтом — узкая, заросшая травой лесная дорога умиротворяла.
Ровно до тех пор, пока повозка не перевалила холм и Хельмут не увидел деревеньку, в которую ехал.
То, что от нее осталось.
Спекшаяся земля, обгоревшие остатки стен, закопченные печные трубы. Черные скелеты деревьев. Несколько могильных холмиков у края леса. И никого живого. Ни людей, ни кошек, ни собак, ни даже воронья.
Тишина тут же перестала казаться умиротворяющей. Хельмут осадил запряженную в повозку пегую Заплатку, привстал, всматриваясь и вслушиваясь. Но ни глаза, ни уши, ни то смутное чутье, которое часто предупреждало его об опасности заранее, не подавали сигналов тревоги. Что бы ни сожгло эти дома, кто бы ни убил людей, угроза давно ушла.
И пепелище, если присмотреться, прибито дождем, а дождь был третьего дня. И Заплатка не беспокоится, стоит себе смирно, объедает листья с придорожных кустов.
— Н-но! — Хельмут хлестнул вожжами по крупу, и кобыла послушно двинулась вперед.
Тревожить пепелище не хотелось. Искать там что-то смысла не было: кто-то ведь похоронил погибших, значит, и все более-менее ценное было кому прибрать. Но хотелось понять, что произошло. К тому же возвращаться к тракту было поздно: еще немного, и предвечерние сумерки сменятся густой тьмой, а разъезжать в ночи без острой нужды совсем ни к чему. Хельмут надеялся найти ужин и ночлег у селян. Что ж, об ужине придется позаботиться самому, а ночлег… Пожалуй, под прикрытием не до конца сгоревших стен безопаснее, чем в лесу. Ночные хищники не придут на запах пожара, а тени мертвых… Покойников Хельмут не боялся.
Скоро в защищенном от ветра углу развалин пыхтела на костре густая похлебка, Заплатка щипала траву на опушке, в стороне от могил, а сам Хельмут задумчиво чесал в затылке. Он обошел все руины, облазил погреба — те, что не засыпало обломками и не повредило огнем — и ничего не мог понять. То есть картина вырисовывалась вполне ясная, но только по части «не»: на деревню никто не нападал. Не было никаких следов боя, драки, ни одного признака присутствия врагов, кем бы они ни были. Уж в таких делах Хельмут разбирался. Но вот оно пепелище, вот они разрушенные, выгоревшие дома, и вот они — могилы. Холмики разного размера, как будто здесь лежит семья от мала до велика. А судя по остаткам домов, проживало в деревне с полсотни живых душ, никак не меньше. И где остальные? Ушли — почему? Почему не смогли потушить пожар? И что это за пожар такой силищи, чтобы…
Магия?
Хельмут покачал головой. Что-то внезапное, неожиданное, от чего не успели спастись те несколько, но спаслись остальные. Но не магия. Магом Хельмут не был, но, случалось, ощущал ее проявления. Он не сумел бы описать это чувство — как будто зуд, напряжение, дрожание где-то на самой грани, то ли внутри, то ли вовне. Но чем сильнее творилась волшба, тем отчетливее оно проявлялось. Сейчас он не чувствовал ничего, а ведь слабой магией такой пожар не устроишь.
— Может, оно просто выветрилось, — буркнул он себе под нос. Махнул рукой, смиряясь с собственным недоумением, помешал похлебку и подкинул веток в костер. Пламя высветило закопченные камни отмостки и спекшуюся до состояния камня землю, угольную черноту стены, решетчатый бок повозки, которую Хельмут закатил сюда же, поближе. Опасности он не чувствовал, но все равно было не по себе. Не так, как бывает от предвидения близкой опасности, скорее, от осознания недавних смертей, от того, что обжитое место внезапно оказалось разрушено, сожжено и покинуто. И вонь пожарища, хоть и слабо после дождя, все-таки ощущалась. Может, не стоило здесь оставаться? Но теперь, по темноте, уже не переиграешь…
Поужинав, он пристроил котелок с остатками похлебки в повозке, и сам лег там же, завернувшись в одеяло. Думал, не заснет. Лежал, таращился в темное небо с редкими проблесками звезд, слушал шорохи леса и не заметил, как закрылись глаза и замелькали под веками смазанные, смутные, но вовсе не тревожные сны. Что-то солнечное и радостное, с блестящим на солнце прозрачным ручьем, цветущими деревьями, далеким звонким смехом. Чьи-то мягкие, ласковые руки осторожно касались его лица, перебирали волосы, трогали, порождая вполне определенные желания. Девичий шепот щекотал ухо: «Ты хороший, надежный, ты мне подойдешь». Только рассмотреть девушку не получалось, в глазах плясали рыжие солнечные зайчики. Но, с другой стороны, в такой ситуации разве смотреть нужно? Хельмут тянулся обнять незнакомку, приласкать в ответ, казалось, уже чувствовал гладкую кожу, мягкие сладкие губы, но тут проснулся.
Тучи за ночь окончательно разошлись, в глаза било солнце, и, конечно же, никакой незнакомки рядом не оказалось, только одеяло всё сбилось и перекрутилось. Но, на удивление, Хельмут прекрасно выспался и был полон сил.
Сел, потянулся, сладко зевнул. Повертел головой, разминая затекшую шею и плечи и заодно осматриваясь.
Костер, конечно же, за ночь прогорел. Заплатка паслась неподалеку. Тишина уже не казалась ни тревожной, ни мертвой, она была простой, обычной тишиной утреннего леса, с шелестом листвы, звонким пиликаньем синиц и треском соек, с фырканьем Заплатки, скрипом сухой ветки под ветром и далеким криком ястреба. И от всех вчерашних тревог остались только печаль о погибшей деревне и досада: все-таки Хельмут ехал сюда не просто так. Впрочем, можно было поискать выживших — почему нет? В той стороне, откуда он приехал — на Степном тракте, о пожаре не слышали, значит, надо ехать в другую сторону, к Болотному, и послушать, что говорят по трактирам там.
Он сходил к роднику, умылся, наполнил флягу свежей холодной водой, разжег костер — без спешки, спокойно, какой-то частью сознания все еще находясь во власти ночных грез. Вернулся к повозке за котелком — согреть остатки вчерашней похлебки.
Крышка от котелка валялась на земле, а сам он был пуст. Только несколько зерен разваренной ячменной крупы прилипли к стенкам.
— Это чьи еще проказы? — Хельмут внимательно осмотрел землю в поисках следов, но следопытом он не был, определить происхождение нескольких подозрительных пятен и царапин не мог, да и не помнил, точно ли их не было здесь вчера? — Заплатка, ты пошалила? Или наглый енот подобрался, пока я спал… Ладно, что мне лишний час? Сварю еще.
Так он и сделал: сварил каши, густой, чтобы в дороге не расплескалась, позавтракал, пристроил наполовину полный котелок в повозке так, чтобы не опрокинулся от тряски, запряг Заплатку и тронулся в путь.
И, не успел отъехать от пожарища и углубиться в прохладную лесную тень, как Заплатка фыркнула и остановилась.
Вдоль дороги — спасибо всем богам, что не поперек! — лежал вывороченный бурей ствол, толстый, корявый, заросший сизым мхом. А на нем, словно на лавочке, сидела, болтая босыми ногами, девушка. Заплатка потянулась к ней понюхать, фыркнула добродушно, словно узнала. Та погладила ее по носу, а сама откровенно рассматривала Хельмута. Или ему давала время рассмотреть себя?
Сказать по правде, девушка была не столько красивой, сколько интересной, и обтрепанная деревенская одежда ничуть не скрывала ее своеобразия. Сельские красотки ведь каковы? Пышные, румяные, крепкие. Таким что в поле трудиться с рассвета до заката, что рожать одного за другим — на всё сил хватит. А эта — худая, но не болезненно-худая, а тонкая и гибкая, и черты лица тонкие, такие чаще встретишь у благородной девушки. Две рыжие косы спускаются на грудь, в ярких зеленых глазах — любопытство, а вот обычной для селянок пугливой почтительности нет совсем.
Странная, в общем, девушка. Хельмут решил бы даже, что встретил какую-то лесную нечисть, если бы не обережная вышивка на платье.
— Ты что здесь делаешь одна? — спросил он. — Постой, ты не из сгоревшей ли деревни?
— Оттуда, — согласилась незнакомка. — А делаю… — она задумчиво огляделась и, будто только что заметив, подхватила со ствола рядом тощенький узелок. — Так, верно, тебя дожидаюсь, господин хороший. Мне надо в порт. Может, подскажешь, где отсюда ближайший? А может, — она прищурилась, ловко спрыгнула с бревна, подошла ближе, — и довезешь? Уж больно у тебя лошадь ласковая. Мы с ней подружимся.
— В порт? — Хельмут оглядел ее снова, пристальнее, подмечая детали, но ничего нового не углядел. — Зачем тебе в порт? Разве ты не хочешь своих отыскать? Семью, родных? Есть ведь у тебя кто-то? Или…
Он вспомнил о могильных холмиках. Но девушка не похожа была на ту, что похоронила всю семью.
— Я вот Освальда искал, знаешь такого? Освальд-моряк, мне сказали, он в вашей деревне жил.
По лицу девушки прошла тень. Заметная такая, нехорошая. Будто имя Освальда отзывалось в ней то ли болью, то ли печалью.
— Жил, да не живет теперь. Ты ведь был там, видел, что от него осталось.
— Так это он… — Хельмут замолчал: нужно было собраться с мыслями, уложить в голове, что поискам конец. — Видел, но ведь имен на могилах не было. Расскажешь, что случилось? И да, садись, — он махнул рукой на повозку. — Я думал поискать, куда уцелевшие перебрались, но теперь, получается, незачем. А если все равно, куда ехать, так почему и не в порт? Ближайший… — он задумался, — если на Степной тракт вернуться, то Кальгар, а если по Болотному на юг двинуться, тогда Майсен. И выбирать, я думаю, надо не тот, что ближе, а тот, что тебе подходит.
Конечно, если девица искала легкого заработка среди матросов, тогда… да нет, даже тогда была разница, потому что в Кальгар, в устье реки Кальгары, приходили баржи с зерном и лесом, шхуны рыбаков, там стояли на приколе легкие «чайки» береговой охраны, и, если Хельмут правильно понимал всю эту братию, портовые шлюхи были им особо без надобности: жены и подруги не так уж далеко, и разлука с ними недолгая. А вот в Майсен приходили тяжелые торговые корабли из-за моря, там была стоянка военных галер и галеонов, короче говоря, хватало тех, кто женского внимания и ласки не видит долгими месяцами.
А если ей нужен корабль, так тоже надо сначала понять, куда.
— Майсен подойдет, — она кивнула и запрыгнула в повозку так быстро, что Хельмут даже обернуться не успел. — Только сначала мы не в болота полезем, а поедем в обход, вот здесь на развилке свернешь вправо, а дальше по косогору в низинку. Найдется у меня, чем тебе заплатить, господин хороший. Пещерка там одна… Самой мне туда боязно, а вот у тебя железяка на поясе не зря же болтается, да? Если парочки мертвяков не испугаешься, то будет тебе горсть старых монет. В деревне болтали, такие можно неплохо продать знающим людям.
Хельмут подстегнул Заплатку, и та неторопливо пошагала по узкой, заросшей ползучей травой лесной дороге.
— Что там за мертвяки? — спросил. — Насколько я знаю деревенский люд, непогребенными костями их не напугаешь.
— Только пока эти кости не встанут и не пойдут по окрестностям честных людей морочить. Говорят, там и такие водятся. Не знаю, сама не видела. Но дед Бурвольд ходил туда ворожить, а обратно вернулся… — она вздохнула. — Уж лучше б не возвращался. Трясется весь, голосит, будто вконец ума лишился, лохмы последние выдирает. Проклятое место, мол, нечего там делать.
Она умолкла, но почти тут же продолжила:
— А я так думаю. Если там что и было проклято, так давно уже выветрилось. Говорят, пещерка эта от старого разбойничьего схрона осталась. То ли порешили там всех стражники, то ли сами друг друга перерезали, кто их разберет.
— Если стражники, там никаких монет не осталось, уж поверь, — усмехнулся Хельмут. — Но я не прочь проверить.
— Вот и ладно. Бурвольд давно уже не в себе, даже кошек боится. Но деревенские ему почему-то верили. Да и Освальд твой… поддакивал, а его многие слушали. Была, видно, причина.
Хельмут задрал голову, но густые кроны надежно закрывали солнце, и определить время можно было разве что по начавшей пробиваться даже в тень жаре и желанию чего-нибудь сжевать.
— Развилка, косогор, низинка, — повторил он, сворачивая вправо на той самой развилке. — Ты лучше вот что скажи, мы у твоей пещерки когда будем? Если вашему Бурвольду не спьяну или от травок каких ужасы примерещились, то умнее подгадать так, чтобы оказаться там сегодня днем или завтра к утру, но не к ночи.
— Да скоро будем. Солнце к закату спуститься не успеет. Недалеко тут, если пути знать. А скажи-ка, зачем тебе вдруг Освальд понадобился? Сроду никто к нему из знатных не приезжал.
— Расспросить хотел, — это была правда, но не вся: всю открывать незнакомой странной девице было бы глупо. Она и так, вон, каким-то невероятным образом определила его происхождение и положение, хотя одет он как небогатый наемник, Заплатке до боевого коня — как деревенской халупе до замка, да и тележка подобает скорее странствующему торговцу, но никак не рыцарю. Подумал и добавил: — Он, я слышал, не раз за морем бывал. Видел всякое.
— И болтать об этом любил, — довольно мрачно заметила девица. Ей, видно, не понравилось сидеть позади, потому что она перебралась вперед и уселась рядом на лавку.
— Кто из моряков не любит поболтать? — пожал плечами Хельмут. — Только не каждому есть что рассказать по-настоящему интересного.
— А зачем тебе интересное? Тоже в моряки хочешь, или так, байки послушать?
— Послушать, — ответил коротко. Не объяснять же, что ищет любые зацепки к магическим тайникам, кладам и всяким диковинкам, которые можно продать за звонкую монету. Хотя бы, к слову сказать, и такие, как ее пещерка со старинными монетами и беспокойными умертвиями. Если она, конечно, не врет насчет клада, а то может ведь и такое быть, что вместо умертвий там ждут вполне себе живые разбойнички…
Девица вдруг фыркнула и рассмеялась. Смех у нее оказался заразительный, звонкий и рассыпчатый.
— У тебя такое лицо… краше в последний путь везут. О чем думаешь, господин хороший? Не думай, брось. Кто знает, может, и не напрасно ты забрался в эдакую глушь. Разных краев и морей я не видела, зато слушать умею. Освальд чего только не болтал, особенно спьяну. Так что его былей-небылиц и я тебе целый ворох расскажу, если попросишь. Вон! — вдруг вскрикнула она, нетерпеливо приподнимаясь. — Вон тот косогор. Вправо забирай. Добрались почти.
Лес сменился заросшей кустарником луговиной, и тут уж можно было посмотреть на солнце и прикинуть, сколько осталось до темноты. Да и низинка уже угадывалась за тем самым косогором. Выходило, что девица сказала верно: и впрямь, совсем недалеко. Если не ждут впереди никакие особенно коварные сюрпризы, до темноты он управится. Хоть с умертвиями, хоть с живыми. Вот только соваться в вероятный бой в дорожной одежде он, конечно же, не станет.
— Тпрууу, — осадил он Заплатку. Достал из мешка кольчугу, сверху надел плотную куртку, натянул перчатки. Девица смотрела с веселым любопытством.
— Вот теперь — поехали. А то мало ли, где там эти ваши мертвяки сидят, в пещере или в кустах на косогоре.
— И насколько оголодали? — фыркнула она. Потыкала пальцем в куртку: — Такое уж точно не прокусят.
— Вот и хорошо, — буркнул Хельмут.
ГЛАВА 2
«Рано». Это дурное слово Леста успела мысленно повторить уже раз десять. Само по себе помогало оно, конечно, плохо, но хотя бы удерживало от глупостей, которых роилось в голове видимо-невидимо. Вот и только что, если бы не это «рано», она бы не отдернула так быстро руку. Наоборот, еще до того, как он надел сверху куртку, прижалась бы покрепче всей ладонью, медленно провела по металлическим чешуйкам его кольчуги, прислушиваясь к ощущениям. А лучше — еще до кольчуги, в тот момент, когда он остался только в рубашке.
К новому человеку не привыкнешь так запросто. Много всякого нужно, чтобы рассмотреть, разгадать, расчувствовать как следует. И сейчас особенно сильно хотелось его касаться. Лучше бы, конечно, не в таком виде, хотя Леста вроде бы уже как следует освоилась и никаких трудностей со своим человечьим телом не испытывала. Но все-таки как хорошо было бы принюхаться, никуда не спеша, огладиться об этого парня с одного боку, потом с другого, может, даже почувствовать его ладонь на голове, там, где приятней всего, когда ласково теребят и почесывают.
Леста даже прижмурилась от удовольствия, представив. И тут же одернула себя. Если не случится никакой острой крайности, человечий облик для нее теперь станет единственным. Хотя бы до города, до порта или даже до корабля. С другой стороны, в человечьем-то, может, и не выйдет пробраться на корабль. Ну, значит, хотя бы до порта.
А тележка тем временем уже миновала макушку Лысого холма и теперь сползала по склону. Леста с удовольствием оглядела открывшуюся глазу знакомую низинку, по дну которой протекала мелкая речушка Колдунка, больше похожая на ручеек. Называли ее так по старой памяти. Вроде как обитал в этой низинке когда-то маг-чародей по имени Хуртан. Взялся неведомо откуда, обустроил под себя заброшенную охотничью хижину, жил себе потихоньку, местных сторонился, а те его побаивались и старались лишний раз близко не соваться. Только, видно, скучно здесь было магу одному. Вот и стал он привечать окрестных смельчаков, тех, у кого от одного слова «волшба» поджилки не тряслись. Одному топор заговорит, так, чтобы не слишком быстро тупился, другому в доспехи руну вставит, вроде как от нелепой смерти или удара в спину. А кому-то и вовсе — подскажет, под каким кустом в огороде жадный умерший папаша все нажитое зарыл. Вот после таких-то дел и повадились шастать к колдуну местные разбойники. А он их почему-то не отваживал, наоборот, как будто даже ходил с ними порой на промысел.
Старики вспоминали, что в незапамятные времена был на этом холме могильник, что-то вроде усыпальницы местного не то правителя, не то просто богача. Время могильник не пощадило. То Колдунка, что звалась тогда иначе и была бурной и опасной рекой, затопит, то еще какое бедствие случится, а только не осталось ничего. Холм себе и холм. Да вот только оказалось, что не совсем. Колдун своей могучей ворожбой, а может, и с помощью новых друзей-разбойников прокопал из хижины подземный ход прямиком в древний склеп. Разбойники там прятали награбленное добро, а сам он…
Всякое болтали. Что оказался он вовсе даже и не порядочным колдуном, а страшным некросом, что сосет из живых жизнь и поднимает мертвяков. А здешний холм, полный старых костей, притянул его в эти края аж из-за моря своей великой смертной силой. Еще болтали, что Хуртан — вовсе и не живой был, а восставший мертвец, что он только прикидывался человеком и честным людям голову морочил и глаза отводил. Как уж оно было на самом деле, никому теперь неведомо, да только верили, что в конце концов то ли Хуртан убил главаря шайки, то ли главарь — его, и такая при этом волшба творилась под землей, что холм с одного боку выгорел настолько, что до сих пор на нем трава не растет. Из разбойников, знавших правду, вроде как никто не выжил, но слава с тех пор у Лысого холма дурная. И место это считают порченым, предпочитая обходить стороной.
Все это и рассказала Леста парню с мечом, пока спускались к Колдунке, а потом шли низинкой к заросшему быльем остову старой охотничьей хижины.
— А недавно тут даже призрака видели.
Леста с трудом сдержала улыбку, вспомнив, как принесло сюда месяца два тому назад старого Грунда, пьяного в дым, и как он, вытаращив глаза и раззявив рот, орал дурниной, когда увидел ее. Одежду тогда Леста не надевала — а зачем, если вокруг одни птицы, ужи, лягушки да парочка беспокойных скелетов в самой глубине, которым девичья нагота без надобности. Кто же знал, что Грунда спьяну потянет на подвиги. Хорошо еще, что, проспавшись, Грунд помнил только прекрасную голую деву вроде как с волосами до пят, «такую го-о-олую», «такую мертвую», что «от жалости к эдакой загубленной красоте аж сердце зашлось». Видимо, от «сердца» Грунд, перестав голосить, рухнул как подкошенный мордой прямо в Колдунку, так что Лесте пришлось его оттаскивать на сухое, чтоб не захлебнулся сдуру. Пьяному-то только волю дай, он и в луже утопится, а ей зачем тут лишний труп? И без Грунда полный холм костей.
— Призрак? — парень насторожился, ладонь его непроизвольно легла на рукоять меча. — Давай-ка подробней. Он что-то делал, на кого-то напал? Как себя вел?
— Хорошо вел. Примерно. Воспитанный, видно, — развеселилась Леста. — Может, скучно ему тут стало, в холме-то сидеть столько лет, вот и вылез. То есть, вылезла. Грунд говорил, то ли утопленница, то ли висельница. А может, и вовсе русалка, только без хвоста. Красавица, говорил, каких вовек не видал. — Она кинула быстрый взгляд на нахмуренное, сосредоточенное лицо парня и снова едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. — Но чтобы на красавицу посмотреть, придется ночи дожидаться. Может, ну ее, другую найдем, если сильно понадобится?
Она отвела в сторону разросшуюся плеть вьюнка и вошла в хижину, осторожно ступила на остатки старого пола. Доски здесь подгнили, но Леста знала, на какую шагнуть, чтобы не провалиться. А вот парня не мешало бы предупредить. Да только как, если уж она сказала, что сама сюда раньше заходить боялась? Ну ничего, вот и проверим, насколько этот парень с мечом привык ко всякому неожиданному. Пока справлялся неплохо. Ступал осторожно, пристально глядя под ноги.
— Смотри! — Леста перепрыгнула на надежную доску и оказалась у тяжелой деревянной крышки подпола.
— Стой! — скомандовал он, да так резко, что она замерла на месте, как была, приподнявшись на цыпочки. — Отойди. Осторожно. Я первым пойду. Не знаю, как насчет призраков и умертвий, а вот ловушки там могут быть.
— А ты, господин хороший, разве маг?
— Не маг, но кое-что умею. — Он дождался, пока она потихоньку отступит, поводил руками над крышкой и поднял ее рывком. Люк был из тех, что откидываются вбок на петлях, раздался душераздирающий ржавый скрип, и парень быстро отшагнул назад, как будто ждал, что ловушки начинаются сразу на входе.
Но никто не выпрыгнул на него из темноты лаза, ни умертвие, ни призрак, ни даже паршивец хорек, которого Леста про себя называла Куском — очень уж любил таскать из ее заначек самые лакомые куски — а в глаза исключительно Поганцем, Гадом и Паршивцем.
И хорошо, что не выпрыгнул, а то бы она еще не сдержалась, да зашипела на него по привычке. Вот была бы картина! Но, видно, не зря она в прошлый раз гоняла его по всему склепу, даже уцепила пару раз когтями за тощий зад — небось, отсиживается теперь в какой-нибудь укромной щелке. Ничего, вот уедет она отсюда, тогда весь холм его будет, вместе со всеми отнорками.
— Я спускаюсь, — сказал парень, — а ты, если не хочешь подождать здесь, иди не сразу следом, а чуть отстань. Мало ли…
Достал из поясной сумки крохотную масляную лампадку, самую обычную, не магическую, зажег и начал спускаться.
Вниз вели неровные земляные ступени, и здесь никаких «мало ли» не было, Леста знала точно. Только пустой погреб, единственным сомнительным украшением которого была рассохшаяся винная бочка. Именно там, за бочкой, пряталась дверь в подземный ход, но заметить ее вот так сразу, да еще в почти полной темноте, было сложно.
Парень осмотрел погреб, стоя на последней ступеньке, хмыкнул, спустился и пошел прямиком к бочке. Присел, заглянул под днище, зачем-то пошарил там рукой. Потом прошел вдоль стен, внимательно их разглядывая, хотя что он мог там высмотреть? Земля и земля. Угол за бочкой оставил напоследок, как будто ждал, что именно там обследование погреба и закончится. А вот дверь осмотрел не просто внимательно, а так, будто собрался пересчитать на ней каждую выбоинку и заусеницу, подсвечивая своей тусклой лампой, и, кажется, даже общупал. И только потом осторожно, медленно открыл.
Присвистнул:
— Разбойнички или нет, а строились с размахом! Такой ход не то что хижине, а и замку впору.
— Колдун знал, что делал, — согласилась Леста, с крайне заинтересованным видом подбираясь поближе. — Даже дом деревенского старосты, а он был самым богатым и добротным из всех, и наполовину этот ход не догнал бы.
Что и говорить, этот «подземный ход» и ходом назвать язык не поворачивался. Целый подземный тракт. Земляные стены укреплены частыми прочными балками, обложены тесаным камнем по низу, а сам «низ» — булыжниками поменьше и поглаже, чтобы ходить удобней было. Конечно, до того, что ждало впереди, этому ходу было так же далеко, как ей отсюда до родного острова, но все же оценить было что. Особенно на первый взгляд.
— Если бы там, — парень махнул назад, за спину, — был не глубокий темный погреб с узким лазом, я бы решил, что здесь повозками туда-сюда какую-нибудь контрабанду возили. Хотя, — покачал головой, — какая контрабанда вдали от границ? А все-таки интересно, зачем понадобился тайный ход, по которому войско колонной провести можно. Смотри-ка! — шагнул к стене, выдернул из металлического держателя факел. — Это будет получше моей тусклой лампы.
Факел вспыхнул сразу же, ярко и охотно, будто не проторчал здесь невесть сколько времени. И осветил ход в самом деле куда лучше. Парень загасил и убрал свою лампадку, постоял на месте, внимательно осматриваясь — он, казалось, уделил внимание каждому камню в стене и под ногами, каждой балке по стенам и над головой, — и двинулся вперед неторопливо, осторожно и словно бы даже вдумчиво. Мягким, неслышным шагом, то и дело останавливаясь и снова осматриваясь.
Ход, который Леста привыкла пробегать за несколько минут, теперь тянулся и тянулся, однообразный и скучный, и — она точно знала! — совершенно безопасный. Еще в самый первый раз, когда кралась здесь в привычном обличье, потому что в человечьем было бы слишком опасно бродить по незнакомым подземельям, да еще с такой дурной славой, обошла каждый уголок, проверила каждую щелочку, чтобы ненароком не попасть в ловушку. И уж за что-за что, а за нажитую с взрослением осторожность стоило, пожалуй, поблагодарить Освальда.
Тот и впрямь любил поболтать, вспомнить прежние деньки, когда еще совсем юным обормотом нанялся матросом на корабль заморского капитана. Уж так у него свербело в одном месте, так хотелось увидеть всякую небывальщину, что до местных капитанов ему дела не было. И ведь не прогадал. Капитан ему достался из самых бедовых и падких на приключения. Так что повидал Освальд на своем матросском, а потом и боцманском веку ой как немало.
Леста его болтовню всегда слушала внимательно, боялась даже слово упустить. Надеялась, что однажды он все-таки заговорит о своем последнем плаванье. Вот и наслушалась больше некуда. И про магические замки, и про пиратские острова, и про пещеры контрабандистов, и про ловушки всех размеров и мастей.
Впервые отважившись так надолго уйти из деревни в совсем незнакомое место, вынюхивала тут каждый закуток, но не обнаружила ни нажимных плит, ни готовых обрушиться на голову от любого неверного движения горшков с магическими горючими смесями, что могут вспыхнуть и в секунду испепелить десяток врагов. Но путь от хижины Хуртана к могильнику в холме оказался абсолютно чист и свободен. Если не считать одного хитрого рычажка неподалеку от входа в склеп, почти сливающегося с каменной кладкой на стене. Если не знать или не вынюхивать сознательно, как она, — ни за что не заметишь.
Рычажок опускал решетку, наглухо перекрывавшую вход в могильник, причем открыть ее теперь можно было только снаружи, потому что изнутри от такого же рычага остался только комок оплавленного металла.
Лесте очень не понравилась возможность замуроваться насмерть в чужом могильнике, и хотя решетка держалась наверху крепко и падать на голову не собиралась, все равно каждый раз становилось не по себе. А потом она нашла второй выход, на другую сторону холма. Правда, годился он только на самый крайний случай, но какая разница. Главное, что опасной решетки она с тех пор не боялась.
Впереди наконец замаячила дверь в склеп, и Леста подобралась: снаружи опасностей не было, но внутри они все-таки имелись. Начиная с нескольких замаскированных ям-колодцев с острыми кольями на дне и заканчивая скелетами в главном зале. Но если чутье ее не подвело, то парень с мечом сможет со всем этим разобраться и добраться до самого конца. Туда, где его ждет заслуженная награда. В конце трудного пути тебя всегда должна ждать награда. Неважно, какая именно, важнее знать, что ты ее обязательно получишь. Так говорил Освальд, и так считала сама Леста. Нет ничего хуже пути в никуда и ни за чем. Да и ведь не зря же она, в конце концов, так старательно собирала по всем углам и старым урнам с дарами остатки здешних ценностей, которые разбойникам, видно, показались не слишком-то ценными.
Но как же удачно ей подвернулся именно этот парень с мечом, а не какой-нибудь другой! Он ведь не случайно возил в своей телеге хлам, от которого едва заметно тянуло магией, да и к Освальду ехал не случайно. И могильником сразу заинтересовался. А ей и впрямь было чем расплатиться за будущую помощь, но только с тем, кто этой платы заслуживает. Что ж, значит, начинается самое интересное.
ГЛАВА 3
Подземный ход прошли спокойно, даже слишком спокойно. Кто другой, может, решил бы, что если и было здесь что-нибудь опасное, то давно сплыло — от времени ли развеялось, от чужой ворожбы сработало и разрядилось, да мало ли от чего еще. Но Хельмут с детства наслушался рассказов отца и его друзей, а после — и старшего брата: о тайных лазах, которые спокойно пропускали своих, но для чужих превращались в могилу, о ловушках магических и обычных, да и в их замке были такие вот ходы, древние, обустроенные еще пра-пра-прадедом, заклятые на кровь семьи. Случись осада, предательство, еще какая-нибудь беда из тех, от которых только бежать, и эти тайные пути стали бы спасением для хозяев замка и гибелью для их преследователей.
А потому с каждым спокойным шагом Хельмут все больше настораживался и сильнее ждал подвоха.
Но ни перед дверью в могильник — если за ней и в самом деле был могильник, конечно, — ни на самой двери, ни под ногами или над головой не обнаружилось неприятных сюрпризов. Скорее даже, обнаружился один приятный — дверь оказалась не заперта и открылась так легко, будто петли только вчера щедро смазали.
Хельм остановился на пороге, не спеша входить, окинул быстрым взглядом открывшееся пространство. Довольно тесное, кстати, и опять-таки напоминавшее обычный погреб — если бы не слишком ровные для погреба каменные стены и не широкая арка напротив, отделанная полированным камнем, больше подходящая для дворца, чем для подземелья. Охранные знаки на камнях давно стерлись, а где не стерлись, там были грубо, неровно сбиты. Вдоль стен стояли тяжелые сундуки, окованные потемневшей от времени бронзой, высокие, в рост человека глиняные кувшины, расписанные сверху донизу охранными знаками. Один из кувшинов кто-то уронил на каменный пол, по выпуклому боку змеилась широкая трещина, отколотое горлышко валялось рядом.
— Пустой, — заметил Хельмут. — Разбойнички, видно, решили, что в них вино, и очень разочаровались, когда вместо попойки пришлось удирать от зловредного духа. Хотя, если с ними был колдун…
Картина была довольно ясной, и он спокойно вошел в давным-давно разграбленную кладовую.
Свет факела метнулся по стенам, выхватил кусок гладкого, красивого пола за аркой.
— От духа? — переспросила девица. Что интересно, без паники, зато с откровенным любопытством.
— Здесь была сокровищница, а это, — Хельмут постучал по боку ближайшего кувшина, — охрана. Такой кувшин, если бы он был цел и запечатан, стоит целое состояние. Но вот они, стоят себе, распечатанные, а тут, — он, уже особо не опасаясь, откинул крышку ближайшего сундука, конечно же, пустого, — давно всё разграблено. Дураки были эти разбойнички. Не знаю, что они нашли в сундуках, но самое ценное упустили.
— А ты, господин хороший, видно, не в первый раз в таком месте?
— Второй, — усмехнулся Хельмут. — Есть у нас такое же захоронение неподалеку. В центральном зале древний вождь лежит с дружиной, а вокруг такие же кладовки. Для казны, оружия, трофеев, пленниц…
— Зачем же казну и оружие в землю зарывать?
— Так ведь раньше верили, что все это в загробной жизни пригодится.
Говорил, а сам думал — вот здесь как раз самое место для ловушек. И по кладовым, и в самом могильнике. И тех, что могли придумать разбойники с магом, и древних. Хельмут и в самом деле только однажды до сегодняшнего дня был в подобном захоронении, но слышал и даже читал о них немало. Эпоха древних дружин, как называли те времена летописцы, оставила после себя много сокровищ, но добыть их было непросто. А грабителей могил хватало и тогда.
Одна ловушка точно должна была прикрывать вход в сокровищницу из центрального зала. Вопрос только, какая? В захоронении рядом с их замком это была яма с кольями, замаскированная сверху уходящей из-под ног плитой. Если здесь такая же — достаточно перепрыгнуть порог. Или не сам порог, а одну из плит рядом, и поди еще угадай, какую именно. А если нет?
— Думаешь, здесь не безопасно? — спросила вдруг девица, и Хельмут только сейчас осознал, что разглядывала она все это время почему-то не кладовку с остатками былых сокровищ, а его самого. — Еще духи? Или что-то другое?
— Ловушка, — сказал он. — Все эти боковые кладовки для сокровищ только на первый взгляд открыты, ни двери, ни даже какой завалящей решетки. Древние ставили ловушки от воров, без магии, но хитро. В том могильнике, о котором я знаю, это были ямы. Будешь прощупывать путь перед собой осторожно — все будет устойчиво, а встанешь на плиту обеими ногами, и она провалится под тобой. И еще вопрос, что хуже, колья внизу или просто яма, из которой никак не выбраться.
— Колья. Бррр. — Девица поморщилась, зябко повела плечами, будто в красках представила себе эти самые колья вместе с нанизавшейся на них жертвой. — А если как-нибудь перепрыгнуть? Или, может… — она обвела взглядом кладовку. — Перекинуть мостик? Сундуков подходящих здесь прорва, осталось только порубить их на доски. Справится с этим твой красивый меч?
— Зачем на доски? Да и меч тут не нужен, — и Хельмут с размаху пнул ближайший сундук ногой. По ребру, а то, если бы пнул по доскам, как знать, не остались бы только бесполезные щепки. А так — даже если дерево готово рассыпаться в труху, есть скрепляющая его металлическая оковка.
— Так тоже можно, — довольно протянула девица. — Даже быстрее будет.
Хельмут отломал сундучную стенку, постучал по ней и сам удивился. Наверное, была все-таки какая-то магия, раз за века дерево не источили жуки и не съела плесень. Бросил деревянный, усиленный металлом щит на пол, попрыгал на нем.
— Смотри, держит. Значит, говоришь, мостик?
Камни до арки в этой кладовочке, длинный, вровень с полом брус порога и широкая плита по ту сторону. «Мостика» хватило впритык, но все-таки хватило. Хельмут пробежал к безопасному месту, крутанулся, осматриваясь, и, даже не успев осознать толком, что увидел, перебросил факел девице:
— Держи!
Потому что ему сейчас нужны будут обе руки. И на этот раз точно — меч.
Центральный зал был в точности таким, как Хельмут ожидал: каменный помост, на котором лежал древний вождь в давно проржавевшем доспехе и с давно пришедшим в негодность мечом, несколько помостов пониже, для его приближенных, ниши в стенах — для жен, арки, в точности как та, что осталась у них за спиной, а за арками наверняка другие кладовые, тоже разграбленные. Ничего неожиданного. За единственным исключением — вокруг помостов бродили, покачиваясь, два скелета. Потемневшие от времени, но вполне целые, а главное — уверенно сжимающие в костлявых ладонях длинные и даже ничуть не ржавые мечи.
Девица, уже успевшая перебежать «мостик», замерла позади, осторожно высунулась из-за плеча и восторженно выдала громким шепотом:
— Ух ты! Ничего себе! Это что же? Правда мертвяки? Настоящие?
— Настоящие, вон, лежат спокойно, — буркнул Хельм. Что за странная, в самом деле? Так и тянет сказать: «они-то настоящие, а ты кто?», потому что любая деревенская девица уже улепетывала бы впереди собственного визга. Но сказал он другое: — Хотел бы я знать, зачем тому колдуну понадобился такой дозор…
Он не договорил. Потому что насчет «дозора» явно угадал: мертвяки остановились, дружно повернули к нему головы с пустыми глазницами, подняли мечи и зашагали навстречу. Да не в лоб, а умело охватывая в клещи.
— Отойди назад, — бросил он. — Попадешь под меч — мало не покажется.
А сам, не особо надеясь, что странная девица послушается (а еще, чего уж там, не желая держать ее за спиной и не контролировать!), рванулся вперед. Проскочил между скелетами, увернувшись от одного меча и отбив косой удар второго. Мечи загудели, столкнувшись, Хельмут отскочил почти вплотную к помосту с останками вождя, развернулся — теперь скелеты оказались между ним и девицей, свет факела бил в глаза, отбрасывал пляшущие тени. Не очень хорошо, зато спина в безопасности. Если, конечно, мертвяк с помоста внезапно не встанет.
Удар у скелета был сильный. Будь у Хельмута меч попроще — и сломать мог бы. Попасть под такой удар… нет уж, лучше не надо! А вот двигались мертвяки не сказать, чтобы очень уж быстро и ловко.
Хельмут ушел вбок, теперь один скелет был перед ним, но их разделял помост пониже, из тех, на которых спали вечным сном то ли приближенные, то ли воины вождя. Второй же размахивал мечом на самом краю зрения, и ему, чтобы приблизиться, нужно было обойти другой такой же небольшой помост.
— Ну, давай, — пробормотал Хельм, — иди ближе, ты ведь хочешь меня достать?
Скелет, будто и вправду повелся на подначку, подковылял к помосту вплотную и ткнул мечом, как копьем — прямо перед собой. Попасть таким образом в Хельма можно было, только если бы он замер и изобразил из себя тренировочный манекен или попросту чучело. Но, конечно же, так подставляться он не собирался, а отпрыгнул в сторону, тут же перескочил через помост и рубанул сбоку-сзади по шейным позвонкам.
Череп, стуча и подпрыгивая, покатился по полу, а безголовый мертвяк повернулся к Хельмуту и ткнул мечом снова. Теперь, правда, не очень точно, но второй подобрался тем временем достаточно близко — и Хельм, ругнувшись, перепрыгнул обратно и побежал вокруг высокого помоста с вождем, обеспечивая себе дистанцию. И, чего уж, несколько лишних секунд подумать. О мертвяках, которые продолжали махать оружием, окончательно лишившись головы, ему слышать не доводилось. По всем рассказам, книгам и легендам, после отрубания черепа скелет должен был или замереть на месте, или осыпаться на пол грудой костей.
Отбежал за помост, а там — заскочил наверх, ухитрившись не задеть ни покойника, ни даже его истлевшие одежды, осмотрелся. Девица так и замерла у входа с факелом. Светила, не мешала, под ногами не путалась, а если что — ей было куда удрать. Безголовый ощупывал костлявыми пальцами помост, как будто пытался схватить Хельмута за ногу, вот только слегка не угадал с тем, где эту самую ногу искать. Второй же почему-то повернул в другую сторону, будто пытаясь окружить нарушителя покоя гробницы. Хельм хмыкнул про себя, перепрыгнул на один из низких помостов — так, чтобы оказаться позади пока еще целого мертвяка, а от безголового быть прикрытым помостом вождя. Получилось громко, но скелет на звук не среагировал, и Хельм, пробежав по помосту за ним следом, рубанул теперь по руке с мечом.
На этот раз эффект был, что называется, сокрушительным.
Пальцы остались крепко сжатыми на рукояти, а остальной костяк рассыпался на отдельные кости и тут же, на глазах, превратился в прах.
— Так, значит, все дело в мече, — Хельм ударил по сжимавшим рукоять желтым фалангам, ногой отпихнул меч подальше, и тут из-за помоста показался безголовый. Больше он не пытался насадить Хельмута на свой меч, словно рябчика на вертел, а рассекал воздух быстрыми взмахами крест-накрест, и выглядело это весьма угрожающе.
Но один — не двое, особенно когда уже нашел уязвимое место. Пришлось снова попрыгать по помостам и побегать вокруг, используя преимущество в скорости и ловкости, подобраться сзади и поддеть клинком костяную руку у самой рукояти меча.
А потом — полюбоваться, как и этот мертвяк превращается в прах.
— И даже не запыхался, — как показалось, с удовлетворением протянула девица, неожиданно оказавшаяся совсем рядом. Присела у одной из кучек костяной трухи, с любопытством ее разглядывая. Спросила задумчиво: — Сколько же лет они здесь бродили? Так странно. Даже жаль немного. Хотя… если их и впрямь поднял некромант, то теперь наконец могут упокоиться с миром. — Она приподняла факел, глядя на Хельма снизу вверх. — А что это за мечи у них такие странные были? Знаешь?
— Мечи точно не простые, да ведь я не маг. Даже не знаю, не опасно ли брать их в руки. Говорят, в таких могильниках находили всякое оружие. Бывало и такое, которое сделает из любого тюфяка великого воина, но при этом пожрет его душу — так, что не воин машет мечом, а меч воином. Может, эти как раз такие, кто знает? Я бы не хотел стать живым придатком к куску железа. Надо завернуть их во что-нибудь, а при случае показать магу. Стоят они в любом случае недешево.
— Значит, уже не зря пришли, — кивнула девица, поднимаясь. — А этого в центре ты успел разглядеть? — она вроде бы и с опаской, но без заметного страха направилась к центральному помосту. — Видно, важный господин был, раз ему тут такое почетное одиночество устроили.
— Военный вождь, — ответил Хельмут. — Если с нынешними временами сравнить, не меньше графа, а то и герцог. Если бы могильник не разграбили до нас, тут бы сокровищ хватило, чтобы и тебе, и мне до старости безбедно жить. Но давай проверим, вдруг на нашу долю что-нибудь все-таки осталось.
Кто-то скажет, что в ограблении могил мало чести, и в другой ситуации Хельмут бы с этим согласился. Но древние могильники — дело иное. Слишком много в них магических артефактов и ловушек, и оставлять их нетронутыми — большой риск. Никто не знает, как, когда и при каких условиях древняя магия может сработать. Зато уж если сработает — никакой гарантии, что стены могильника послужат ей надежной преградой. Всякие бывали случаи. Не то что рядом расположенные замки и деревни, а целые графства и герцогства оказывались поражены злыми чарами. И еще при деде нынешнего короля вышел указ, что все найденные могильники подлежат осмотру и запечатыванию, а любой, кто сумеет добыть отмеченную неизвестной древней магией вещь, должен сдать ее королевскому магу вместе с описанием места, где взял. За вознаграждение, само собой, и награда будет щедрой. Другое дело, что не все верили в щедрость короля, а многие еще и не хотели выпускать из рук то, что могло, при удаче, принести могущество. А потому указ хоть и был всем известен, но не всеми исполнялся.
Хельмут и сам бы трижды подумал, расставаться ли с такой добычей, если бы смыслил в магии хотя бы вполовину так же хорошо, как в драках. Но именно потому, что воспитывали его как воина, он знал, насколько опасна самоуверенность и скольких погубило даже самое лучшее оружие, которым не умели пользоваться. Так что этим мечам была дорога к королевскому магу, и никак иначе. А вот если здесь найдется что-нибудь еще, хотя бы та самая горсть старинных монет, о которых говорила девица…
Первым делом он обошел все помосты и осмотрел покойников. Девица держалась рядом, ловко светила факелом и ничуть не боялась. Как будто она в день по десять раз проверяла, сохранились ли кинжалы и кошельки на поясах у древних мумий, застежки на их истлевших плащах и перстни на пальцах!
Застежки, кстати, как раз сохранились, в отличие от кошельков и кинжалов. Недорогие, частью бронзовые, а частью и вовсе железные либо деревянные, для воров и разбойников они не представляли никакой ценности, а вот Хельмут аккуратно собрал их, завернул в тряпицу и спрятал: в них тоже могла быть какая-то магия. Наверняка была, судя по отменной их сохранности.
Больше среди захоронений ничего ценного не нашлось, и Хельмут задумался, стоит ли осматривать оставшиеся кладовки — учитывая, что на входе в них тоже наверняка есть ловушки, а новых мостков сделать не из чего, только если те туда-сюда таскать.
ГЛАВА 4
Леста отступила на несколько шагов к нужному пролету и задумалась: парень так явственно сомневался, стоит ли осматриваться дальше, что ей даже слов не требовалось, чтобы это понять. И, стоило признать, была в этих сомнениях вполне здоровая осторожность, которая говорила в его пользу: попусту рисковать головой не станет, в драку первым не полезет и несколько раз подумает, прежде чем сделать. Совсем неплохо для попутчика, с которым ты собираешься в безопасности добраться до нужного места. Да что там неплохо, очень даже хорошо, и попутчик, похоже, нашелся самый что ни на есть надежный и подходящий. Да только вот беда, Леста не придумала заранее, что будет делать, если приведенный в склеп искатель ценностей вдруг остановится на полпути. Ей даже в голову не приходило, что такое может случиться.
Но и самой его подначивать было бы слишком рискованно: она, кажется, и так все делала неправильно, нарушала какие-то неписаные законы поведения деревенской девчонки в страшном склепе, потому что все время ловила на себе то изумленные, то подозрительные взгляды.
И все-таки, как бы ни хотелось ей избавиться от ненужных сложностей, Леста совсем не была готова шарахаться от каждой тени, верещать от вида скелетов, которых видела до этого множество раз, или заниматься еще какой-нибудь странной девчачьей ерундой, которую, видно, ждал от нее будущий спутник и защитник. Так что подтолкнуть его следовало как-то незаметно, исподволь. Еще бы быстро придумать, как!
И будто назло, ни одного стоящего способа в голову не приходило, потому что мешало как следует собраться с мыслями кое-что странное. Пугающий, пробирающий колким морозом ручеек мурашек между лопатками все никак не иссякал, и Леста незаметно повела плечами, пытаясь избавиться от неприятного ощущения.
Она до сих пор так и не поняла, что произошло.
Как только парень выхватил свой меч и принял на него первый удар, как только лязгнуло металлом о металл, Леста будто очутилась и здесь, и не здесь одновременно. Она видела мягкие, уверенные движения, видела сосредоточенное лицо, и в то же время видела совсем другое: залитую слепящим солнцем круглую песчаную площадку, фигуру, с ног до головы закованную в доспехи, тяжелый черный меч в ее руках, в котором будто таяло солнце. И другую фигуру, в золотых доспехах, и другой меч, занесенный в яростном замахе для смертельного удара. Первый скелет рассыпался в прах, и в тот же миг в солнечном дне золотой рыцарь обрушил всю свою мощь на соперника. Белое лезвие столкнулось с черным и вдруг треснуло. Леста едва не вскрикнула от непонятного ужаса, дернулась вперед, чуть не выронив факел, и с трудом перевела дыхание, пережидая неожиданный приступ тошноты.
Она все еще была в склепе, а парень как раз ловко уворачивался от второго скелета. Пока он с ним разбирался, Леста успела прийти в себя и даже немного успокоиться, вот только ледяной ручеек до сих пор тек по спине, хотелось забиться в тихий темный угол, свернуться там клубком и немного переждать, или выбраться поскорее на солнце. Откуда-то она знала, что солнце, которое видит каждый день, совсем не похоже на то, другое, раскалявшее песок на круглой площадке. Другое солнце. И в то же время как будто то самое, что светит над их головами, невидимое из темноты склепа, даже сейчас. Или это не солнце другое, а она сама? От одной мысли об этом становилось еще беспокойнее. Леста поспешно сделала еще один шаг назад. И едва не полетела на пол, наступив на что-то мягкое и живое. Раздался пронзительный писк, Леста от неожиданности вскрикнула и от нее же едва не перекинулась, в последний момент чудом сдержавшись. Зато, не успев как следует сориентироваться в пространстве в этом глупом неуклюжем теле, со всей дури вписалась спиной в каменный проем, вскрикнула уже от боли и рухнула прямо на заветный сундук, все-таки выронив факел. И заорала, не стерпев, во весь голос:
— Паразит! Да чтоб тебя крабы драли!
Гадкий Кусок, конечно же, уже удрал и растаял в тенях, только его и видели, но наверняка услышал! Ей бы хоть капельку времени, уж она бы отыскала его и так взгрела… Хотя… противному хорьку ведь и невдомек, что вместо очередной гадости на этот раз он принес ей самую настоящую удачу.
Как парень оказался рядом, она не заметила, пока тот не поднял ее на ноги с чудом, не иначе, уцелевшего сундука. И только собралась вежливо поблагодарить, как услышала откровенно насмешливое:
— «Крабы драли» — это сильно. Цела?
— Да что мне сделается, — легкомысленно отмахнулась Леста. — Подумаешь, какой-то зловредный хорь, дурной косяк и проклятущий сундук.
Хотя об косяк она приложилась, конечно, крепко. Да и сундуку далеко до перины. Растопырил свои углы и ребра, даже упасть на него нормально нельзя — весь побьешься. Болела спина, тянуло бок, и Леста, не спеша отцепляться от надежного, устойчивого спутника, осторожно повела плечами — убедиться, правда ли с ней все так хорошо, как хотелось бы верить.
— Цела, — она уверенно тряхнула косами и отцепилась. — В синяках буду с ног до головы, а так — в порядке.
— А ты удачливая, — сказал он. — Твое счастье, что в проходе ловушки не оказалось. Давай посмотрим, не завалялось ли в этом сундуке чего полезного.
И он, зачем-то не убирая правую руку далеко от меча, левой откинул крышку. Неужто боялся, что оттуда выскочит что-нибудь такое же зловредное, как Кусок, или опасное, как скелеты? Или ждал нападения откуда-то еще?
Внутрь сундука Леста не смотрела — что она там не видела? Даже отступила слегка — почему бы нет, она ведь тоже может опасаться чего-нибудь выскакивающего. А вот за реакцией парня следила внимательно. Обидно было бы упустить что-то яркое и важное.
Раньше в сундуке был идеальный порядок, пока Леста не смешала все в большую привлекательную кучу сокровищ, чтобы не вызывать лишних подозрений у будущего спутника. Аккуратными столбиками, точно по размерам подогнанные друг к другу, она складывала монеты, по углам расставляла три блестящих кувшина с красивым рисунком по пузатому туловищу. В свободном углу одна на другой лежали непонятные бляшки, похожие не то на странные пряжки от ремней, не то на какие-то эмблемы. А в самом центре, на плоском металлическом блюде с красивой чеканкой, были аккуратно разложены всякие симпатичные блестяшки. Были бы тут понятные серьги-кольца-брошки или бусы, Леста взяла бы себе хоть немного, но не было ничего похожего на девичьи украшения, так что все, что лежало сейчас на самом дне ее узелка — это несколько оттертых до яркости монет, таких же, как в сундуке, одна увесистая блестяшка и самое главное сокровище, которое Леста не променяла бы на весь этот сундук с добром.
Свет факела заплясал на бликующем металле, отбросил отсвет на лицо парня. Тот не спешил запускать руки в богатую добычу. Только смотрел, и лицо его было… странным. Непонятным. Леста поняла бы простую, много раз виденную жадность, ту, которая рисует на лицах ясно, как на трактирной вывеске: «И это все мое! Вот свезло так свезло!» — поняла бы и, пожалуй, предпочла бы от такого спутника так или иначе избавиться, пока тот не избавился от нее — быстро и просто, единственным ударом меча. Поняла бы растерянность, когда ждал найти горсточку истертых, потемневших от собственной древности монет сомнительной ценности, а нашел вот это сверкающее и блестящее сокровище. Леста и сама, бывало, чувствовала себя крайне растерянной, глядя на эту кучу: что с ней делать, она не представляла, зато ясно понимала, как опасно владеть таким богатством и как-то выдать себя. Поняла бы восторг от находки, предвкушение, о каком рассказывал Освальд: «Продадим добычу и ка-ак гульнем! Уж так гульнем, весь порт ходуном ходить станет».
Но ничего такого, понятного, в лице парня она не увидела. Тот рассматривал содержимое сундука с какой-то отстраненной задумчивостью, в которой чудилась не то боль, не то горечь, а может, давняя и сложная забота. Даже жаль стало, что никак не заглянуть в его голову, не подслушать мысли, только угадывать, как там и что.
И вдруг он встряхнулся, будто сбрасывая наваждение. Захлопнул крышку. Выпрямился и сказал:
— Что ж, девушка, если тебе нужно было приданое, теперь ты очень даже богатая невеста. А если здесь найдется еще парочка таких же сундуков, так тебе, пожалуй, и графские дочки позавидуют.
Леста вдруг вообразила себя юной графиней, сытой, отчего-то толстой и ужасно наглой, восседающей на сундуках с сокровищами. Вокруг нее суетились слуги с лакомствами и толпились желающие подружиться, а под дверями караулила толпа женихов, жаждущих добраться не столько до ее роскошного толстого тела и вожделенной руки, а до сундуков. Вообразила так ярко, что, не сдержавшись, фыркнула: вот еще глупости какие — было бы о чем тут мечтать и к чему стремиться! Парню с мечом, конечно, неоткуда было знать, что ее совсем не волнуют ни приданое, ни сокровища, ни, тем более, зависть каких-то глупых графских дочек.
— Неужто ты уже забыл наш уговор, господин хороший? — спросила Леста, разглядывая ставшего слишком уж задумчивым, точнее, откровенно погрустневшим, спутника.
— Как раз уговор-то я и помню, — ответил парень. — Горсть старых монет. И, если уж честно, вот эти монеты, — кивнул он на сундук, — да еще два зачарованных меча — вполне неплохая цена за двух неуклюжих мертвяков.
— За мертвяков — может быть, — не стала спорить Леста. — Но нам еще и до порта ехать. Довези меня в целости и забирай это добро с чистой совестью. Хотя… — она покусала губу, неожиданно подумав, что кое-что в дороге ей все-таки может понадобиться. — Немного наверняка придется потратить на пути. Мы ведь поедем в город. А я… — она, чувствуя непонятную растерянность, оглядела себя.
Вещи Леста незаметно стащила из сундука Ренады давным-давно. Та еще была задачка — вздумалось бы Ренаде или Освальду проснуться среди ночи и обнаружить у себя в спальне незнакомую голую девицу — крику было бы на всю деревню, и вряд ли Лесте удалось бы уйти невредимой. Потом пару поношенных юбок — с самого дна, куда Ренада и заглядывала-то в лучшем случае один раз в год, летом, когда перетряхивала и перестирывала все свое добро, — одну тонкую рубаху и старую, кое-где побитую молью теплую жилетку Леста на цыпочках перетащила в комнату Гнески и Ланса. Дети в середине ночи обычно спали крепко, особенно после правильных песен Лесты. Помурчишь на ухо сначала Гнеске — тихо, тепло и переливчато, потом Лансу — утробно и раскатисто, и спать будут до самого рассвета крепко и сладко.
Горло неожиданно сдавило, Леста торопливо сглотнула, поморгала, стараясь прогнать подкатившие слезы, и тряхнула головой, злясь на глупую память, которая то и дело подсовывала больное и горькое, что все равно никак уже не исправишь.
— Я, сам видишь, не очень-то готова к дороге. Выскочила, в чем была. Поможешь мне купить приличную одежду? А еще нам нужна будет еда, ночлег, да мало ли что еще? Всегда ведь лучше спать под крышей, а не в тележке под голым небом?
— Не всегда, — парень неожиданно ехидно усмехнулся. — Вот и видно, что путешествовать тебе не приходилось. В холод или дождь, конечно, захочется под крышу, но летом я всегда выберу свою тележку, а не голодных трактирных клопов.
Леста передернулась: клопы, блохи и еще какая-нибудь мелкая кровососущая гадость было самым распоследним, с чем ей хотелось бы столкнуться. А парень, повеселев, сказал вдруг:
— И переставай уже меня «господином хорошим» честить. Неловко может получиться, если услышит, кто не надо, и задумается, о чем не нужно. Я Хельмут. Можно — Хельм.
— Хельм так Хельм. А меня Селестой зовут. Но тебе и на Лесту откликнусь. — И подумала с усмешкой: главное, чтобы не Пирогом — так её по глупости с котеночьего возраста звали в семье Освальда — а то ка-ак поцарапаю.
— Ладно, Леста, — кивнул Хельм, — давай посмотрим, нет ли где здесь еще такого сундука, а после надо будет сходить к повозке за мешками. Переложить это все, вынести и спрятать среди вещей так, чтобы никто случайно не обнаружил.
Осматривался он осторожно, тщательно, а Леста, наблюдая издали, сидела на безопасном сундуке — вроде как чтобы не путаться под ногами.
Осмотр оставшихся комнат затянулся надолго, но в конце концов выяснилось, что ничего ценного в могильнике больше нет. Она, конечно, пока Хельмут был занят, могла бы и сама сходить к тележке и вернуться обратно, да еще и несколько раз успела бы обернуться, но предлагать не стала — зачем понапрасну давать повод для всяких подозрительных мыслей.
Если уж честно, нафантазировать про нее постороннему человеку можно было столько всего разного, что другой на месте Хельмута запросто принял бы ее хоть за разбойницу, хоть за подосланную кем-нибудь для отвода глаз пособницу бандитов, и наверняка бы остерегался опасных неожиданностей, а может, и спиной опасался бы поворачиваться. Хотя… кто их разберет этих странствующих рыцарей-дворян. Небось, им девчонки деревенской опасаться — несмываемый позор, кто узнает — на смех поднимет.
В любом случае она не спросила, а он не предложил. Вот и получилось, что за мешками они отправились, когда солнце уже уверенно ползло к закату. А когда загрузили все добро в повозку, уже и вовсе начало смеркаться. С другой стороны, может, так и лучше — меньше любопытных глаз, хотя какие здесь теперь глаза, чьи… Леста вздохнула и потерла давно бурчавший с голодухи живот. И тут Хельм спросил:
— Скажи-ка, ты не испугаешься заночевать в этом погребе? Думается мне, там будет поспокойнее, чем устраивать лагерь в лесу на ночь глядя. А еще недурно было бы поесть. Можно тебе доверить сварить похлебку на костре?
— Доверить—то, конечно, можно, — усмехнулась Леста. — Но на твоем месте я бы так рисковать не стала. Останешься и без продуктов, и без ужина. А погреба чего бояться — мертвяки снизу не наползут, нечему там больше наползать, а здесь, — она пожала плечами, — хоть крыша над головой имеется.
— Надо же, а я думал, что любая деревенская девчонка шутя управится с такой задачей, — подначил он, вроде бы смеясь, но взгляд стал вдруг неприятно цепким, пристальным, почти таким, каким он смотрел на мертвяков в кургане. Ненадолго, но Леста успела заметить. А после махнул рукой на тележку и сказал: — Поройся там, одеяла от крупы уж точно должна отличить. Я займусь ужином, а ты сообрази, как нам разместиться на ночь.
И, не дожидаясь ответа, принялся ломать и стаскивать в кучу сухие ветки — а их здесь хватало.
Что там надо было соображать, Леста не поняла. В обычной постели ведь главное что? Более-менее надежный угол, сухой и относительно теплый. А в походной постели? То же самое, или что-то другое? Вчера, например, Хельмут просто спал в телеге, без всяких особых предосторожностей. А у погреба и так есть стены и крыша. На взгляд Лесты — вполне надежное укрытие. Особенно если лечь у стены, чтобы со спины не подкрался даже Кусок. А чтобы ни с какой стороны не поддувало, замотаться в одеяло. Благо, одеялами Хельмут запасся основательно. Пожалуй, и нескольких попутчиков запросто мог бы подобрать.
Когда Леста вышла из хижины, Хельмут уже успел развести костер и подвесить над огнем котелок, и в нем уже даже кипела похлебка и вкусно пахла кашей, салом и луком. Леста глубоко и расслабленно вдохнула влажный от близкой воды ночной воздух. Что бы ни случилось дальше, на ближайшее будущее она все-таки нашла себе подходящего человека.
ГЛАВА 5
«Селеста», — в который раз мысленно повторил Хельм. Имя крутилось в голове и не уходило, да и с чего бы ему уходить, когда сама Леста крутилась рядом? Сначала таскала в погреб одеяла, потом отошла к ручью, поплескалась там — Хельм не оглядывался, но почему-то очень ясно представлял, как она заходит в воду, подобрав юбку до колен, а то и выше, как плескает водой в лицо, и хотелось обернуться и посмотреть. И он ворошил прогоревшие ветки в костре и подкидывал новые, мешал похлебку, а в голове так и крутился вопрос: кто же она, Селеста?
Не называют такими именами деревенских девчонок. Это имя благородной дамы, и то не всякой, очень уж похоже на иноземное.
А еще деревенские девчонки суеверны. Даже если найдется среди них оторва, что не боится мертвяков и не испугается полезть в захоронение в надежде на добычу, при виде ходячих скелетов уж самое малое — начнет молитвы светлым богам бормотать и обережные знаки творить.
Ну а выросшую в деревне девушку, которая не умеет на костре ужин приготовить, Хельм даже и представить себе не мог. Не бывает таких. Нонсенс, как говаривал старый Крейг, учивший еще отца, а после и всех без исключения его отпрысков — в меру их желания, потому как считал, что знаний достойны в равной степени и мальчишки, и девочки, но только если сами хотят учиться. А не хотят — вольному воля, пусть остаются дурнями.
А потом Селеста подсела к костру, уставилась на огонь. Теплые блики плясали на ее лице, на рыжих волосах, и вся она казалась спокойной и даже умиротворенной, как будто сидела у очага в родном доме, а не у походного костра в диких местах, омраченных прошлым злым колдовством, да еще и с незнакомым мужчиной. Ей, конечно, нечего было опасаться рядом с Хельмом, но сама-то она как могла это знать?
— Спрашивай, — она вдруг обернулась, перехватывая его взгляд. — Я чувствую, как тебя аж распирает от вопросов. Только давай меняться. Вопрос на вопрос. Идет?
Распирало его, если уж разобраться, скорее от общего любопытства, чем от чего-то конкретного, потому что «Кто ты такая?» — это, конечно же, не тот вопрос, который имеет смысл задавать. Особенно с такой интересной договоренностью — ответ на ответ. Как опять же говаривал Крейг — и не просто так, а с очень даже наглядными доказательствами, — почти на любой вопрос можно, не солгав, ответить так, что поди найди в том ответе хоть что-то истинно важное или полезное. Но попытаться стоило, да и не отказываться же от такого щедрого предложения? Ответы, любые, многое говорят о том, кто отвечает.
— Идет, — сказал он. И все-таки начал с вопроса в лоб, от которого не ждал никакого толкового ответа: — Ты кто?
— Почему мне кажется, что ответы «Селеста» или «девушка» не подойдут? — она фыркнула, взглянула с заметным лукавством и отвернулась к костру, с нарочитой тщательностью расправила юбку и обхватила колени обеими руками. — Ладно. Чтобы ты так сильно не мучился, скажу как есть. Я приемная дочь того самого Освальда, к которому ты ехал. Приволок он меня сюда из-за моря, когда я была совсем еще… — она запнулась, — малявкой. Говорил, так уж вышло. Видно, жаль было бросить. Так что в порт меня несет не просто так. Здесь меня теперь ничего не держит, а попробовать вернуться… домой — хочется. Устроит тебя такой ответ?
— Устроит, — согласился Хельм, хотя, по чести, от такого ответа сразу же захотелось задать еще с десяток вопросов. Что ж, у него будет такая возможность — Леста сама предложила. — Теперь, значит, твоя очередь?
— Моя, — она оживилась, снова обернулась. — О чем ты думал, там, в склепе, когда смотрел в сундук? Я еще ни у кого не видела такого взгляда.
— Думал…
А о чем он думал? Так сразу и не вспомнишь, потому что еще не отошел от боя, все-таки не каждый день приходится скрещивать мечи с живыми мертвецами, и был задним числом испуган от внезапного падения Лесты — нет, ну в самом деле, а если бы там все-таки была яма, да с кольями, да еще и ядовитыми?! Тогда он точно не сумел бы ее спасти, а мысль, что по твоему недосмотру погибла девушка, которая тебе доверилась, а значит, ты за нее в ответе, ничуть не добавляет радости.
— В голове у меня была в тот момент изрядная путаница, — он почесал в затылке, будто это нехитрое действо могло освежить память. И, вот уж чудо из чудес, память и в самом деле подбросила картинку: внутренность сундука с горой сокровищ, а там уж и вспоминать не нужно стало, потому что та же самая мысль тут же возникла снова.
Мысль о том, что этих сокровищ слишком много. Что в такую находку трудно поверить. И что этот клад, целый сундук, а вовсе не пригоршня, как обещала Леста, древних монет и не только монет, мог бы решить пусть не все его проблемы, но хотя бы половину самых срочных.
— Я думал о приданом, — медленно сказал он. — У меня три сестры, и старшей из них уже пора искать мужа. Вот только от былого богатства рода остались голые стены да сквозняки в них. Хотя, — усмехнулся он, — Миранда говорит, что в этом есть и преимущества: по крайней мере, она будет уверена, что жених испытывает чувства к ней самой, а не к отцовскому кошельку. И еще, кажется, была мысль о том, что кургану в наших землях повезло меньше: его разграбили дочиста еще в древние времена. Только ловушки и остались.
Хельмут лукавил — немного, не врал, но недоговаривал; потому, наверное, и свернул так резко с приданого на ловушки. Не хотел углубляться в неприятную тему. На самом деле в словах Мири было слишком много горечи и яда, чтобы принимать их за чистую монету. Кому нужна бесприданница? Хотя сам Хельм думал, что сестренку задела не внезапно свалившаяся на семью бедность, а то, как быстро Редживильс отказался от уже почти назначенной свадьбы. Правда, Хельм ничуть этому не удивился: в Отто Редживильсе ему всегда чудилось что-то не вовсе уж гнилое, но гнилостно-скользкое, и он совсем не хотел сестре такого мужа. Хотя и отец, и Ганнет отмахивались от его слов, а мать и младшие сестренки и вовсе души не чаяли в будущем зяте. До той самой минуты, когда он заявил, что ему жаль, о да, разумеется, жаль, но нищая невеста — не то, что нужно его роду.
Тот разговор едва не закончился дуэлью. Ганнет — Хельму хватило единственного яростного взгляда, чтобы уступить старшему брату — уже шагнул вперед, стиснув рукоять меча, но тут, опираясь ладонями о стол, тяжело поднялся отец. И уронил так же тяжело, будто ему и вовсе рта открывать не хотелось:
— Запрещаю. Не позорься, Ганнет. Предавший свое слово не заслуживает благородной дуэли. Дуэль — схватка равных честью, а господин Редживильс свою честь оценил в золоте, как товар.
И даже это «господин» прозвучало как плевок: с той интонацией, с которой обращаются к торгашам или ростовщикам, но никак не к аристократам.
Редживильс тогда уехал, и никто его не провожал, кроме конюха, с ухмылкой следившего, как гость сам заседлывает своего коня. Но перед лицом внезапного осознания величины свалившихся на голову проблем это послужило весьма скромным утешением.
— Значит, теперь ты сможешь? Дать им приданое? — Леста неожиданно обрадовалась, оживилась, порывисто развернулась, подалась ближе. Блики костра вдруг ярко отразились в насыщенной зелени ее глаз, делая эту самую зелень какой-то потусторонне-колдовской, сияющей. — Одной? Или сразу троим? Или, может, починить свой дом? Он большой? Очень?
— Очень, — Хельм, моргнув, сбросил мгновенный морок, помешал загустевшую похлебку и, подумав, снял котелок с огня. — Настоится немного, и можно ужинать. Очень большой. Чтобы как следует привести его в порядок, понадобится очень много золота. Еще мой прадед счел «все эти ремонты и перестройки» пустыми тратами, и с тех пор наш замок только ветшает и потихоньку разрушается. Не настолько, на самом деле, чтобы в нем нельзя было жить, так что ремонт вполне может подождать еще лет сто. А там, глядишь, проще станет снести его и построить вместо древнего замка обычный просторный и теплый дом. Кто знает? Так что нет, я не буду тратить деньги на мертвые камни. Живым людям они нужнее.
Он не стал отдельно отвечать о приданом — из глупого, возможно, суеверия, боясь спугнуть удачу. Вместо этого спросил:
— А твой дом? Вот доберемся мы до порта — и что дальше? Ты знаешь, куда нужно плыть? Тебя кто-нибудь ждет дома?
— Я не знаю, — она погрустнела, подложила в костер сухую ветку и задумчиво смотрела, как жадно и голодно обгладывает ее пламя. — Мне нужно к полуострову Хьендесваль. Знаешь, где это? Кажется, очень-очень далеко. А оттуда… — она нахмурилась, будто припоминая. Продолжила уверенней: — На юго-восток к острову Торсен. Освальд говорил… большие корабли там не ходят. Но можно перебраться на рыбацкой шхуне.
Хельмут покачал головой. Он никогда прежде не слышал ни о полуострове Хьендесваль, ни об острове Торсен, но он и кораблями и морями никогда не интересовался особо, так что его неведение — не показатель. А вот то, что Леста собралась плыть практически в никуда, ему не нравилось. Очень сильно не нравилось. Красивая молодая девушка — на корабле? Сначала на одном, а потом еще и на другом? Если с первого ей повезет сойти свободной и невредимой…
Но разубеждать ее сейчас Хельм не мог: он ей никто, всего лишь попутчик. Может, позже, когда он поймет, к каким доводам Леста не окажется глуха. Поэтому он оборвал разговор, кивнув на котелок:
— Наш ужин, должно быть, уже готов. Тебе нужны миска и ложка? У меня найдутся запасные.
— Давай, — кивнула она. А когда Хельмут разлил по мискам похлебку, попросила: — Расскажи мне о своем доме. Какой он? Вот чтобы закрыть глаза — и увидеть. Я еще никогда не видела о-о-очень больших домов.
— Ты, наверное, и не очень больших не видела. Или приходилось выезжать в город?
— Один раз, — не слишком уверенно ответила она. — На осеннюю ярмарку. Но это было давно.
— На ярмарку, — повторил Хельмут. — Значит, твоя семья останавливалась в какой-нибудь недорогой гостинице на самой окраине, ну а ты была еще ребенком, и какие-то несчастные два этажа показались тебе… даже не знаю, чем они могли показаться девочке, которая до тех пор не видала ничего, кроме деревенских домишек? Ну а теперь попробуй представить, что та гостиница — как сторожка у въезда в замок. Там живет специальный человек, который только и должен, что смотреть, кто появляется на дороге, докладывать вовремя, если гости нежеланные или опасные, открывать или закрывать ворота.
А открыть их или закрыть не так просто: ворота сбиты из толстенных дубовых плах и окованы железными полосами, а за ними есть еще решетка, которую можно опустить перед врагами. В старые времена можно было еще и мост поднять, и тогда враги оказались бы перед широким и глубоким рвом. Но сейчас мост давно врос в землю, а ров без должной расчистки утратил не меньше половины былой глубины. Да и воды в нем давно нет. Зато его склоны заросли дикой малиной, и вся детвора замка, от поварят до наследника, обдирает там лицо и руки в охоте за ягодой. Слаще малины я нигде не ел.
Он зачерпнул похлебки, а Леста задумчиво сказала:
— Почему врос? Враги закончились?
— Давно, — кивнул Хельм. — Вернее, нет, не так. Давно закончились те враги, которые открыто нападали на замки своих соседей, чтобы захватить их земли и богатства. С тех пор как окрепла королевская власть, надежные ворота и высокие стены замков стали всего лишь свидетельством древности. Ну а враги… теперь они приезжают к тебе в гости, притворяясь лучшими друзьями, и не всегда удается вовремя распознать, кто есть кто.
Какое-то время они ели молча, но Леста, видно, всерьез хотела представить, какой он — о-очень большой дом. И, вопрос за вопросом, вытянула у Хельма описание каменных стен с башнями и зубцами, с площадками, на которых в былые времена стояли тяжелые баллисты, и бойницами для лучников; Хельм даже вспомнил, как наяву, выщербленную лестницу надвратной башни, со сколотой почти наполовину пятой ступенькой и щербинами от боевого оружия на стенах. И замковый двор он ей описал, когда-то вымощенный ровными плитами песчаника, а теперь — заросший ползучей низкой травой, и давно пустующую казарму, в которой теперь хранили запас дров, овса и сена, потому что старый сенной сарай еще дед разобрал на дрова; и конюшню, что могла вместить до полусотни коней, но сейчас служила приютом всего для троих — отцовского старого Лакомки, доживавшего на покое свой век, вороного красавца Орлана, которого Ганнет воспитывал для себя, как боевого рыцарского коня, и вот этой вот клячи, годной только в запряжку, — кивнул он в сторону пасущейся Заплатки. И сам замок описал, от подвалов, в которых запросто можно наткнуться на чьи-нибудь древние кости — на самом деле чаще крысиные, но страшилок о нем Хельм в детстве наслушался столько, что все пересказывать — ночей не напасешься. И до самой крыши, на которой все больше старой красной черепицы меняли на деревянные заплатки, но зато медный флюгер на главной башне помнил те древние времена, когда на месте нынешнего крепкого королевства было с пару десятков мелких, и все то и дело ходили друг на друга войной…
Леста умела слушать. Подперев рукой щеку, она то с задумчивым прищуром, то с заметным любопытством смотрела в ночную темноту так, будто и впрямь видела старый замок глазами Хельма. И не просто видела, а старалась рассмотреть во всех подробностях.
Наверное, она бы слушала и дальше, но вставать собирались на рассвете, а время было уже позднее. Так что Леста поднялась, сполоснула в реке их миски, и пошли спать.
В погребе стояла особенная, глухая тишина, не такая, как наверху, полная ночных звуков, плеска воды и шороха ветра, а стылая и мертвая. И в этой тишине Хельм живо припомнил собственные опасения насчет Лесты и нехитрую проверку: как она застелит для них постели, вместе или врозь? Если бы застелила вместе, Хельм нашел бы повод остаться наверху. Но нет, она устроила лежанки у стены, неподалеку одна от другой, но не вплотную. Хельм занял ту, что ближе к выходу — Леста не стала спорить. Завернулась в свое одеяло и заснула, кажется, сразу же. Хельм какое-то время вслушивался в ее дыхание, тихое и мягкое, и сам не заметил, как уснул.
Разбудило его истошное ржание Заплатки.
Хельмут вылетел из подвала наверх, будто и вправду на крыльях. С мечом наизготовку и с уверенностью, что вот они, те самые неприятности, которых подспудно ждал еще с прошлой ночи.
Заплатка совершенно нехарактерным для нее манером пятилась, подкидывая круп и взбрыкивая, и убежать ей мешала абсолютнейшая случайность: каким-то образом она оказалась почти прижата к стене хижины. А путь на свободу перекрывало то самое, от чего смирная лошадка всхрапывала, скалилась и, похоже, собиралась подороже продать свою пегую шкуру.
Призраки.
С десяток, а то и с два слабо светящихся в ночной тьме призрачных фигур, которые самым что ни на есть дурацким образом, медленно и печально, словно примороженные, толклись возле повозки. Тянули к ней руки, шарили в воздухе призрачными ладонями, не переступая, однако, некую невидимую черту. Причем Хельм не понимал, что их сдерживало: он, конечно, нанес на тележку обережные знаки, собираясь в путь, но, если верить описанию, работать та защита должна была совсем не так. Не задерживать нечисть, а отбрасывать прочь, а самую назойливую и вовсе испепелять на месте.
Он так засмотрелся на это странное призрачное топтание, что почему-то совершенно не заметил Лесту, пока она не шагнула к нему из теней у выхода из хижины и не обхватила мягко за запястье. Шепнула:
— Меч не поможет. Постой тут.
Она бесшумно сбежала с развалившегося крыльца и почти сразу оказалась рядом с Заплаткой. Обхватила обеими руками за шею, и, если Хельм верно разглядел в темноте, которую слегка рассеивал только бледно-молочный свет новорожденной луны да такое же бледно-белое мерцание от призрачных фигур, зашептала ей что-то на ухо, успокаивающе поглаживая. Заплатка прядала ушами, негромко всхрапывая, топталась на свободном от призраков пятачке, все еще нервничая, но явно больше не сходила с ума и не порывалась убежать.
А Леста, отпустив кобылу, вдруг шагнула прямо в толпу белесых мороков. Хельм едва не ринулся следом, хотя отчетливо вспомнил ее «постой тут», сказанное с ненормальной для деревенской девчонки уверенностью. Она что, возомнила себя способной справиться с кучей призраков? Но те странным образом казались не опасными, и Хельм помедлил немного, крепко стиснув рукоять меча, в полной готовности рвануться на выручку.
Белесый сонм колыхнулся, взволновался, как волны потустороннего, призрачного моря, и вдруг отхлынул от повозки, будто повинуясь уверенному голосу.
— Кыш! Кыш! Ишь, чего удумали! Откуда только принесло вас столько. Каким ветром надуло? Пошли прочь, сказала. Прочь отсюда!
Призрачные фигуры прямо на глазах прозрачнели, сливались с остовами дальних деревьев и ближними проплешинами редкой травы, таяли, оседая длинными сероватыми лентами тумана. Когда Хельм, проморгавшись от влажной взвеси, напомнившей вдруг выпавший моросящий дождь, как следует огляделся, ничто больше не напоминало о призраках. Небо было чистым, с яркими точками звезд и узким ослепительно-серебряным полумесяцем, который четко отражался в воде. Всхрапнула Заплатка, а к Хельму подошла Леста с пушистой, горьковато-пряной веткой полыни в руках. Протянула почти торжественно:
— Держи. Все-таки дед Бурвольд не совсем спятил, правду говорил. Таким слабеньким призракам свежая ядрёная полынь почти как святое слово! Видал, как разметались? И след простыл.
Хельм покачал головой и вдруг нервно рассмеялся:
— А ты была хороша! «Кыш, кыш!» Как кур гоняла.
— Ну а как с ними еще? «Нижайше прошу проследовать отсюда к чертям подальше»? Они бы скорее удивились, чем испугались. — Леста фыркнула. — Давай-ка, может, и сюда полыни накидаем? А то мало ли кого еще притянет до рассвета на эти… — она заглянула в повозку. — Дары мертвецов.
— Хорошая задумка, — согласился Хельм. И все-таки не выдержал, добавил: — «Как с ними», не знаю, зато уверен, что у любой девчонки из наших земель было бы не «с ними», а «от них». С визгом. Хотелось бы мне понять, почему ты такая храбрая.
— Может, потому что я не из ваших земель? — Она обернулась. — Зачем бояться того, кто слабее и никак тебе не навредит? Я же сначала понаблюдала за ними. Присмотрелась. Они даже такую буйную лошадь не тронули, хотя она поначалу пыталась им помешать, пока толпа побольше не набралась. Те скелеты внизу были гораздо страшнее. Вот под их мечи я бы точно без тебя не сунулась.
Понаблюдала. Присмотрелась. Сделала абсолютно правильные выводы, хотя даже Хельму не было с самого начала очевидно, что эти призраки слабы и безопасны. А после выводов — еще и про полынь так кстати вспомнила и хладнокровно, словно кур по двору, разогнала всю эту потустороннюю стаю. И считает это… нормальным? Естественным для девушки? Странно, очень странно Освальд воспитал свою приемную дочь. Хотя, нельзя не признать, в таком воспитании есть свои плюсы.
Но говорить все это вслух Хельм не стал. Вместе с Лестой закидал повозку веточками полыни, несколько веточек засунул под ремни перевязи, а одну и ладонями растер. Горько-острый полынный запах бодрил, но до рассвета оставалось не меньше двух часов, и он сказал:
— Пойдем досыпать.
ГЛАВА 6
Этой ночью Леста так и не сомкнула больше глаз. Грызло беспокойство — если вдруг из ниоткуда притопала целая толпа призраков, то кто знает, что еще может притянуться на повозку Хельма. Точнее, на добро из могильника. Почему не притягивалось раньше, она и так знала: Хуртан, кем бы он ни был на самом деле, обычным чародеем или некромантом, свои владения защищать умел. Выжженные на стенах охранные символы работали до сих пор — в них ощущалась магия. Не от людей, не от животных, а, видно, от всякой нечисти. Да и сам могильник, возможно, еще в древней древности был кем-нибудь прикрыт и защищен, иначе, пожалуй, местные не сказки бы про него рассказывали, а съехали подобру-поздорову куда глаза глядят. Хельм прав — наскочи на такую толпу привидений не только какая-нибудь девчонка, а и любой деревенский молодой оболтус, или даже кто постарше, крику было бы до небес. Если уж пьяный Грунд и старый, опытный во всякой ворожбе Бурвольд от одной голой девицы, подозрительных звуков и эха так перепугались, значит, ничего страшнее раньше не видели.
Леста поворочалась еще с боку на бок, плюнула и поднялась. Бесшумно выбралась из погреба, чутко прислушиваясь к ровному дыханию Хельмута. Что бы ему ни снилось, оно не было ни страшным, ни тревожным. И то хорошо. Надо же хоть кому-то спокойно выспаться.
У самой хижины дремала Заплатка. Лесте эта старенькая неказистая лошадка понравилась с первого мига знакомства: она не ржала попусту, не пыталась распустить копыта и зубы, когда прошлой ночью незнакомая кошка хозяйничала в вещах ее хозяина и нагло опустошала заготовленный на утро котелок с кашей. Только с любопытством косила глазом, будто знала, что от Лесты, даже в кошачьем виде, ничего плохого ждать не стоит, так только, мелких безобразий вроде потерянного завтрака. Да и позже, когда Леста дождалась будущего спутника в стороне от деревни на поваленном дереве уже в человечьем виде, Заплатка ее не сторонилась. Спокойно дала потрепать себя по морде, а потом и пошептать на ухо. Может, даже узнала? Лошади умеют видеть больше, чем думают люди.
Но сейчас кобыла беспокоилась не меньше нее. Тревожно фыркала, жалась поближе к стене хижины, будто ее одновременно пугали и хозяйская повозка, и выжженный склон холма.
— Не бойся, — прошептала Леста. — Сейчас все хорошо. Они не придут. А если придут, мы их снова прогоним.
Заплатка — Вот же тоже наградили какие-то дурни имечком! Это, пожалуй, еще хуже, чем Пирог! — доверчиво потянулась к ней.
— Я никуда не уйду. Подожду здесь с тобой рассвета, хорошо? Жаль, правильную песенку спеть тебе не могу — нельзя мне больше перекидываться. Теперь до самого корабля придется петь только по-человечьи. Хотя… может, и сработает как надо. Я раньше так не делала. Теперь стоит попробовать. Как думаешь, твой хозяин любит песенки на ночь? Если сложу ему колыбельную, он не огреет меня копытом?
Заплатка всхрапнула, будто возражая, и Леста фыркнула. Потрепала ее по морде.
— Да знаю я, что даже сгоряча не огреет. Чувствую.
И вот так, за дурацким разговором, в обнимку с лошадью, стало будто полегче. Беспокойство никуда не делось, просто до поры до времени свернулось клубком в укромном уголке и чуть присмирело. Но по-настоящему радовало, что эта тревога, тянущая и сосущая, не шла ни в какое сравнение с тем вымораживающим ужасом, который Леста пережила в самую страшную ночь своей жизни. Она, как могла, старалась не вспоминать ту проклятую полночь, но как не вспоминать, если так и встает перед глазами то полное, румяное лицо Ренады, то нахмуренная, смурная физиономия Освальда.
И ладно бы одно это, двоих старших Леста бы как-нибудь пережила. Но что делать, если до сих пор в ушах звенит голос Гнески? Да так и видится она, тоненькая, маленькая, испуганная. И слышится это ее надрывное «Пирог! Пиро-о-оженька!» с крыльца.
На деревню в тот вечер наползали со всех сторон грозовые тучи, а Гнеска, боявшаяся грозы больше любых кошмаров, даже под первыми проблесками молний пыталась дозваться запропастившуюся куда-то кошку, пока отец не загнал ее в дом. Кто же знал, что ту ночь никто из них не переживет.
Леста поначалу даже глаза закрыть спокойно не могла. Что в человечьем виде, что в кошачьем. Стоило только опустить веки, как сразу вырастало под ними ослепительно-рыжее пламя до небес. Раньше Леста огня не боялась. Наоборот, старалась держаться поближе и к открытым кострам, и к жаркой растопленной печи. Щурилась, глядя на ласковые языки и прислушиваясь к уютному потрескиванию. А цвет огня и вовсе казался ей родным — рыжий, отливающий золотом. Будто хвост огромного, размером с дом, а то и с целый мир кота. Не зря же и ее саму называли огненно-рыжей. В такие тихие, пропитанные огнем минуты, Леста думала о доме. О маме и отце — какими они были? Такими же рыжими, как она? Или это отдельный дар? Только ей?
Потом же огонь напугал. Когда Хельмут на пепелище развел костер, Леста убралась подальше, приглядывалась издали. И только когда прогорели последние ветви, а пламя спряталось под золой, она рискнула подойти. Осторожно обнюхала серую пыль с едва теплящимися красными угольками, походила вокруг, прислушиваясь и приглядываясь. И что странно — хоть и опасалась все еще, но ничего подобного тому, что пережила в проклятую ночь, даже отголоска того всепоглощающего
