Ромашки для некроманта. Милана Раскита

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Смерть я рано чуять начала. Дар ещё в детстве проснулся, когда я забралась в бурелом и там наткнулась на старые кости. Не испугалась нисколько, наоборот, даже интересно стало. А вот подружки с криками дунули прочь. Искали их потом с собаками, потому что крепко заблудились они в лесу тогда.

    Никто не знал, что со мной делать. Не водилось в округе нашей некромантов, некому было научить. А наука ведьминская, наследственная, от бабушки моей, тяжело мне давалась. Тоска, а не жизнь.

   Всё изменилось в один день, когда письмо пришло к нам из столицы на моё имя...

ГЛАВА 1

– Хозяева! – стукнули в калитку. – Есть кто дома?

   – Поди глянь, – велела мне бабушка.

   Травы она под решетом железным ворошила, приговаривая над ними волшбу ведьминскую, как всегда. Я ей в руки смотрела, и занимало меня одно. Живая, не сорванная ещё, трава – понятно, что такое, а вот срезанная да высушенная? Подвластна она мёртвой стихии или бабушкины заговоры меняют её?

   Стук повторился. Бабушка сдвинула платок со лба повыше и строго посмотрела на меня. Глаза у неё как два огненных озера. Совершенно нестерпимый взгляд, когда бабуля сердится. А сердилась она всегда, когда вынуждали её повторять уже сказанное.

   – Иду уже, иду, – крикнула я, чтобы не вздумали там без дозволения нашего во двор входить.

   Добром ведь не окончится! Если в доме живёт такая сильная ведьма, как моя бабушка, с улицы входить без приглашения – себе же лиха искать.

   Не распознают заклятья сторожевые, друг перед ними или недруг, разят без разбора. И только воля хозяйки способна их удержать! А для того хозяйка сама должна встать перед гостем, чтобы разглядеть его хорошенько и решение принять, впускать или пусть уже лучше по ту сторону тына останется. От греха.

   … Какие кони! Громадные, с блестящей чёрной шкурой, мощные, только что пламя из ноздрей не пышет. И всадники им под стать. Мощные воины с заговорённым оружием, недавно убившие кого-то – дар во мне встрепенулся, внятный отсвет чужой смерти в себя вбирая.

   – Ты ли Миро, чадо Заряны Ровеновы? – строго спросил у меня старший.

   Мама моя в родах умерла, в столице, куда ушла со двора против слова старшей ведьмы Гориславского нашего ковена. За любовью ушла, никого не послушала, да и сгинула, недолго ведь в городе. Осталось от неё нам лишь имя одно, а больше ничего. Одеяльце вот ещё, в котором бабуле моей меня привезли, и серебряное зеркальце.

   – Это я, почтенный, – ответила я на вопрос, а сердце в рёбра бухнуло.

   Неужели отец мой проведать решил, как дитя его, не пропало ли в забытом всеми Гориславье?! Я жадно смотрела, пытаясь выискать во всаднике хоть чёрточку сходства с тем ликом, что я по утрам в ведре с водой стоячей видела. Все говорили ведь, что в отца удалась я, не в мать непутёвую. Оттуда, мол, и дар по стихии смерти пришёл, отцовское наследие.

   Но ничего, хоть отдалённо со мною схожего, в лице гостя незваного не оказалось. И голос крови, всегда родню узнающий, молчал.

   – Возьми, – всадник вынул из-за пазухи треугольник из желтоватой почтовой бумаги, скреплённой печатью. – Тебе велено передать, из рук в руки. И проследить, как берёшь!

   Как заворожённая протянула я руку. А ведь с детства учили меня: у чужих, перехожих, людей не брать ничего! Даже хлеба и даже тогда, когда умираешь от голоду. Кто их знает, чужих, с какими силами они знаются и какую беду задумали.

   Но письмо легло мне в руку, и ничего не случилось. Ни пламени исподнего мира, ни молнии мира небесного. Всадник тронул коня, и спутник его повторил движение. Через мгновение обоих уже и след простыл.

   – Кто такие, чего им было надобно? – сурово спросила бабушка.

   – Не ведаю, не назвались они, ба. Смотри, письмо передали мне…

   – И ты взяла! – гневно осудила меня бабушка.

   – Он сказал – «велено проследить, как ты в руки берёшь», – вспомнила я.

   – Мало ли что велено! Кем велено? Почему велено? А если порча там какая-нибудь? Или проклятие?

   Правда в словах ведьмы старой была. Не так уж и часто появлялись у нас в Гориславье чужие, но почти всегда вместе с ними приходила какая-то беда. Вот и всадник-письмоноша успел кого-то жизни лишить допрежь того, как меня увидел. Не зверя, а человека…

   Я перевернула письмо. Скрепляла его печать на зелёном полупрозрачном сургуче: круг в треугольнике, сам треугольник в квадрате и поверх квадрата ещё один круг. Смерть в нём таилась, но не безрассудная, – должно было ей погубить того, кто без позволения адресата письмо вскроет. Серьёзный знак, решительно всем известный – знак столичной Академии Магических Искусств.

   Ведьмы гориславские академических не очень жаловали, а и те в долгу не оставались, именуя наших деревенскими бабками. Были времена, костры полыхали, сейчас мир у нас. Не сказать, чтобы крепкий, но хорош и такой.

   А рядом с печатью Академии стоял ещё оттиск ромашки. Стилизованный под герб. Это ж у кого из знати ромашки вместо какой-нибудь разъярённой зверюги или оружия?!

   – Цех зельеваров столичный, – подсказала бабушка.

   Лицо у неё стало строгим и собранным. Письмо ей не нравилось, я видела.

   – Открывай, раз уж тебе дадено. Порчи не вижу, равно как и проклятия.

   Я вскрыла письмо, и сургуч тут же поплыл зеленоватым туманом и рассеялся в воздухе.

   На желтоватом листе проступили тёмно-синие строчки.

   – Я, Любодар Бел, сын Любочада и Темниры, сим удостоверяю волю свою. Передать всё чаду бесхребетного сына моего Любомира, на семи ветрах без вести сгинувшего. Миро Бел наследует всё, нажитое мной и полученное в наследство, при условии, что пройдёт вступительные испытания в Академию Магии (пригласительный билет прилагается)…

   И дальше перечень шёл, что именно всё. Я даже до конца не дочитала, много узких строчек. А пригласительный в письмо вложен был. Выпал, когда бумагу до конца развернула. Но земли не коснулся, я успела подхватить.

   Печати внизу. Оттиски пальца, кровью скрепленные. Магия завещательного обряда. Оспорить подобное никак невозможно: лишь в твёрдом уме и в здравой памяти волшба подобная затевается.

   – Бабушка… – только и сказала я, в одной руке держа письмо, а в другой пригласительный в Академию. – Что это? Как это? Зачем?!

***

Ведьминский ковен Гориславья – один из старейших в мире. Мы храним знания и чтим память многих веков. Внешние бури всегда обходили нас стороной. Где-то за окоёмом шли войны: из-за короны, земель, сокровищ. Поднимались и рушились царства, исчезали и появлялись империи, одна королевская династия сменяла другую, менялись страны, народы, их наименования. А Гориславье оставалось Гориславьем.

   Заповедный край, где растворялась любая судьба из внешнего мира, без следа и без вести. Придти к нам мог любой. А вот вернуться обратно получалось не у каждого.

   Бабушка велела припрятать письмо в шкатулку резную, заговорённую. Пусть пока там полежит: вступительные испытания в Академию начнутся ещё не скоро. А допрежь того надо обсудить случившееся со Старшими матерями. Вот она сейчас пойдёт и судить будет, а я чтобы никуда не завеялась. Понадоблюсь если, позовут, и чтоб пришла!

   – Я поеду в Академию? – с надеждой спросила я у бабушки. – Пожалуйста!

   Что некроманту среди ведьм делать? Нечего же. А в Академии научат с даром справляться!

   – Решим, – сурово ответила бабушка.

   Взяла свою остроконечную шляпку из синего паучьего шёлка и пошла со двора.

   Со шляпкой, помню, было дело! Ведьмы в родстве с лесом и окружающим миром. И паук сам сплетёт тончайшую ткань из любви и почтения к лесной хозяйке. А на меня все пауки Гориславья чихать хотели. Те, что поядовитее, норовили ещё и цапнуть.

   – Мертвечиной тянет от тебя, – объясняла бабушка. – Не от тела, тело-то ты приучена в чистоте держать. Душу они видят твою, как всякая тварь бессловесная из леса колдовского. А в душе – дар некроманта, чужой, опасный, страшный, к смерти касательство самое прямое имеющий. Всё живое бежит от смерти. Кроме тех, кого Смерть призывает на службу себе.

   – Почему меня призвала? – спросила я в один день.

   – Дочь моя, а твоя матерь, от нашего корня, лесного, – со вздохом объясняла бабушка. – А кто отец твой, нам не ведомо, и живая вода на блюдце не открыла. Вот по нему наследие пришло к тебе. Не нашего ты рода, Мира. Не лесного!

   А теперь, с письмом, пришло имя. Любодар Бел – из гильдии столичных зельеваров. Сын его Любомир. И я. Мира Бела, получается. Ну, это если признают за мной, бастардом, право на имя отца моего.

   Но если зельевары они потомственные, то некроманты среди них откуда? Зельевары близки к ведьмам по природе своей. Всей и разницы, что они в столицах учились у профессоров магии различных, а мы от старших матерей да бабок секреты знаем.

    Ой, не просто всё, совсем не просто! Но на Любодара Бела я бы посмотрела. Крут дед, если подвинул распоряжением своим законных наследников!

   Я почему-то не ощущала, что он умер. Завещания пишут при жизни, а оглашают их после смерти, всё так. Но часть моей некромантской души, настроенная на восприятие мёртвого, не видела смерти, и всё тут.

    – Хозяева!– донеслось из-за калитки. – Есть кто живой?

   По голосу я узнала нашего командующего. Ну, ясно же, что страже понадобилось! Опять кого-то в лесу убили, а концов не видать.

   – Живых нету, дядько Хвостобой, – ответила я солидно. – А мёртвые случаются.

   Хвостобоем прозвали этого воина за то, что очень искусно обращался он с плёткой. Страшное оружие! В прошлом году залетело к нам сколько-то разбойничков, мирной жизни не пожелавших. Вот той плётки они в короткой драке со стражей нашей отведали, кое-кто так и сразу насмерть. А выжившие потом мёртвым собратьям крепко завидовали, я слышала.

   Гориславье не выдает на сторону никого, имперская стража нам не указ. Но суд вершим по справедливости. Пришёл с оружием, убивать да грабить, получи!

   А так-то именем дядя Хвостобой был – Бессон сын Белогостев, и прозвищем себя в глаза звать позволял не каждому. Мне вот можно было, но мы-то с ним хлебнули лиха на двоих, и всё через дар мой проклятый. Тошно даже вспомнить. В другой уже раз как-нибудь.

   – Тебя-то мне и надобно, Мира свет Забавишна! – сказал мне командующий. – Пойдём со мной.

   – А не могу со двора уходить, – повинилась я.

   – Почему же?

   – Бабушка не велела.

   – Вот те раз! Что натворила?

   – Ничего не натворила, почтенный. Но со двора идти не велено мне. А что стряслось? Снова труп?

   – Да если бы просто труп… – командующий огладил широкой ладонью затылок, пытаясь слово нужные разыскать и на язык сложить их.

   – Два трупа? – заинтересовалась я.

   – Побоище, – признался он. – Ты бы посмотрела. Сдаётся мне, без злого колдовства не обошлось.

   – Что, наших порубили? – встревожилась я.

   Когда убивают наших, всё Гориславье на дыбы вскидывается. Своих мы не бросаем, а и нельзя если отбить или спасти, тогда мстим. Так, чтобы охотничков с нами связываться поубавилось. И почтения к нам прибыло бы.

   – Не наших, Мирка. В том-то и дело. Чужие они, откуда явились – неведомо, нам не докладывали. И не от сторожевой волшбы полегли. Раны на телах их – от оружной руки, не от заповедных проклятий.

   Догадалась я, что Хвостобой от меня хочет. Чтобы пошла я с ним на ту поляну, посмотреть на убитых, и след взяла бы. Смерть, она яркая, как полыхающий костёр в ночи глухой. Далеко видать. Если дар есть, конечно же. Или умение. А всего лучше, и то и другое!

    – Надо бы бабушку дождаться, – всё же сказала я. – Не могу я против слова её идти!

   – Да, сурова Матерь Ровена, – усмехнулся воин, называя бабулю мою по титулу, которым по праву владела она в ковене Гориславья. – Сам с нею связываться не стал бы…

   – Но то, может, тебе поможет, что были у нас утром в гостях вершники, – поразмыслив, сказала я. – На громадных чёрных конях, двое. Один постарше, другой младше, и не только в званиях, а и по возрасту.

   – Откуда явились? – сразу заинтересовался командующий.

   – Про то не рассказали, а письмо передали. Письмо от главы гильдии зельеваров Любодара Бела.

   О содержании письма я решила умолчать. Мало того, что лично мне в руки письмо передано, так ещё и с пригласительным на вступительные испытания в Академию Магических Искусств. Не говоря уже о наследстве возможном.

   На наследство плевать, но Академия!

   О, как меня будоражила Академия. Возможность учиться. Разбираться в тонкостях и сложностях некромантского дела. Узнавать новое, не изведанное ранее. Учиться магии вне пределов моего дара. Это неправда, что если родилась некроманткой, то некроманткой и умрёшь! Вовсе нет. Просто некромантия даваться будет проще и легче, чем всё остальное, вот и всё.

   – Так вот и несло от них мертвечиной, – продолжила я рассказ, припоминая гостей сегодняшних. – Не от самих! Сами живыми были, я-то бы сразу поняла, если бы умертвия поднятые кнам поутру припожаловали.

   – Да уж, умертвия и я теперь завсегда отличу, – хмуро выговорил командующий.

   Видно вспомнилась ему та пещера прооклятая, где поднятых чужой злой волею мёртвяков как ветролётки по весне, было. Как мы выбрались оттуда живыми, по сей день не ведаю. Светозарный вывел. Известно ведь, лик его сияющий смотрит с небес одинаково на злых и добрых, праведных и неправедных. На некромантов, как оказалось, тоже смотрит.

   – Ну-ка, Мира, опиши мне этих вершников. И коней их, по возможности.

   Я что. Я и рада стараться. Хвостобой же и научил меня подмечать любую мелочь, обращать внимание на любую травинку. Некромантии обучать не мог, боевой магии тоже, ведь не отдала меня бабушка к нему в ученицы, а идти против слова одной из Старших Матерей ковена дураков в Гориславье не было. Но приёмы для памяти – мнемонические, как дядька Бессон сам называл их, и я первым делом, конечно же, запомнила мудрёное слово, – ничем навредить не могли.

   – Эх, в Академии учиться бы тебе, Мирка, – вздохнул командующий. – Умная ты девка, наблюдательная. А ума палата – дороже злата.

   – Может статься, в Академию как раз я и попаду, – не удержалась я и похвасталась. – В письме пригласительный был!

   Командующий лишь усмехнулся на это.

   – Что не так? – насторожилась я сразу. – Да говори же, всё равно ведь узнаю.

   – Узнаешь, – кивнул он. – Ещё как узнаешь. Девчонок в Академию не берут.

   – Как… не берут? – возмутилась я. – Почему!

   – Да вот так. Было время, когда-то брали. И все они к концу первого же курса оказались с пузом до самого носа. Потому что не учиться, а за женихами туда пошли. Всех отчислили к пням обомшелым, рожать да нянчиться с малышнёй, и с тех пор берут на обучение только мальчиков.

   – Да глупости какие! – закричала я. – Нужны мне эти женихи, дядька Хвостобой! Я учиться хочу!

   – Тих, надулась, будто жаба весной в полнолуние, – добродушно посмеялся командующий. – Сам я в той Академии не бывал, силён ли давний запрет насчёт обучения девочек искусствам магическим не ведаю.

   – А вдруг силён… – прошептала я, и слёзы сами собою закапали.

   Мало того, что некроманткой уродилась, что ведьминские науки не впрок мне. Так ещё и в Академию пройти не моги! И всё потому, что девочка. А в Гориславье старшие ведьмы учили мальчиков, если у тех дар к лесному чародейству проклёвывался!

   – Эй, выше нос! Ты же некромантка, а некроманты среди женщин очень редко встречаются. И то всё больше в легендах да балладах. Глядишь, может сделают для тебя исключение.

   Ощущение пришло резко, всплеском острой боли в голове. Я зашипела от неожиданности, потёрла висок. Оглянулась.

   Наше подворье. Старые хвойники, упиравшиеся макушками в самоё небо. Дом из лиственничного сруба, ещё прабабок бабушки моей помнивший. Старые яблони с урожаем, склонившим ветви почти до земли. Солнечный свет сквозь кроны деревьев – пятнами.

   И всё это в одно мгновение стало прошлым. Смерть, она такая. Вначале распадается и исчезает будущее. А потом уже начинает погибать тело.

   Впервые в жизни мне стало страшно. Не самой смерти, а перед смертью. Не могу лучше сказать! В точности такое чувство.

   – Дрёмыч! – окликнула я бабушкиного фамильяра, гревшего себе пузо в пятне солнечного света. – Ко мне сейчас же. Кис-кис!

   Веркот терпеть меня не мог. Ещё бы! Будь он поднятым скелетом, другое дело. Но бабушка приучила его к тому, что меня слушаться тоже надобно, особенно если хозяйки рядом нет. А меня научила приказывать, но добавила, что злоупотреблять властью не стоит, это чревато потерей доверия. Фамильяр же, потерявший доверие к людям, превращается в чудовище!

   Дрёмыч лениво поднялся и потрусил ко мне, подёргивая кончиком хвоста.

   Смерть и над ним нависла, но не так уверенно, как над нашим двором и домом. И она приближалась. Все мои чувства, – чувства некроманта! – криком кричали: «Спасайся! Беги!» Но не бросать же живое существо на погибель, если есть возможность сохранить ему жизнь.

   – Да быстрее, мохнатая ты тварь! – не выдержала я, подстёгивая кривые кошачьи лапы приказом.

   Не простит, да и плевать. Главное, живой останется.

   – Что случилось? – спросил командующий, с любопытством разглядывая животное.

   Веркоты скрытны, нелюдимы, признают над собой из всей семьи только одного кого-то, остальных лишь терпят. Чаще всего именно из веркотов получаются отличные фамильяры. Но вот мозгов у них, мягко говоря, немного. Это вам не злодавы с гончими из Стражи! Те и умны, и понятливы сверх меры, разве только разговору не научены.

   Я ухватила Дрёмыча за шкирятник и перекинула через тын, следом сама махнула, – открывать калитку показалось мне неумным делом. Пока круг замкнут, никакое зло прорваться не может. Ни снаружи, ни изнутри. А заговор на проём калитки плести – хлопотное дело. Обострённым чутьём некроманта я знала, что времени попросту не хватит. И тогда то, что падало на подворье, прорываясь с изнанки мира в нашу явь, вырвется сквозь незалатанную брешь и поглотит нас.

   «Верь своему чутью, – учила меня бабушка. – Какие бы нелепые вещи оно бы тебе ни подсказывало. Верь себе! Это важно и для ведьмы и для некроманта: доверять себе, своим чувствам, своему предвидению. Сначала сойди туда, куда поведёт тебя предзнание, а затем уже думай, почему туда и не проще ли было оставаться на месте. Таков дар! Если он отбирает у тебя что-то, так это не потому что», а «вопреки». Такова Предопределённость всего сущего в мире! Будешь противиться ей, потеряешь гораздо больше».

    Я ухватила веркота, уже наладившего лапы бежать обратно. И всего-то успела крикнуть «В лес! Быстрее!» А в следующее мгновение огонь снизошёл с неба по солнечному лучу и заполонил собою всё пространство внутри нашего тына. Ей-право, как будто сам Светозарный уронил Себя к нам в гости!

   Но за пределы тына не вырвалось ни искры. Права я была, что побоялась открывать калитку. Сожгло бы!

   – Твою мать! – выругался дядька Хвостобой.

   Огонь вытянулся столбом и на его макушке расцвёл лепестками пылающий цветок. Я лишь рот раскрыла. Ромашка! Такая же, как на письме, да не такая. Та была аптечная. А перед нами пылал запредельным жаром кровавый моргун, что расцветает лишь раз в столетие, предсказывая появлением своим какую-нибудь большую беду вроде войны или морового поветрия.

   Ушло пламя, осыпалось ворохом быстро тающих искр. И не стало ничего там, где бесновалось оно недавно. Лысое место. На сажень вниз, до самого камня, земля выгорела.

   Я всё смотрела и не могла осмыслить увиденное. Нет больше нашего с бабушкой дома. Как так-то?

   Веркот вытек у меня из рук и встал на лапы. Кажется, не мог поверить и он.

   – Да кому бы понадобилось? – беспомощно спросила я в пустоту, дышавшую бедой и грозой. – Да неужели из-за письма того окаянного?!

   – Вот что, Мирка, – решительно шагнул ко мне командующий. – Пошли-ка отсюда. К Старшим ковена пошли. Пусть придумают, что им дальше с такой волшбой страшной делать.

***

Я шла следом за Хвостобоем и пыталась собрать в кучку прыгающие мысли. Где же бабушка врага такого нашла, что не постеснялся – а главное, сумел! – ударить по нашему подворью? Всё ж Гориславье сейчас на дыбы взовьётся! Гаду не жить!

   Разве только что…

   … если он уже умер.

   Возможно, давно.

   – Дядько Бессон!

   – Ну.

   – Ты же на войне бывал!

   – Было дело.

   Империя тогда воевала с врагом откуда-то вовсе уж из-за окоёма, про таких мы здесь не слыхивали. И всё же откликнулись на призыв семьи императорской, пошли добровольцы. Не все вернулись. Кто на поле боя остался, кто в Империи.

   – А и некромантов видал? – продолжила я разговор.

   Где война, там и некроманты, известное же дело. С обеих сторон. Живых на убой стараются не посылать. Я читала хроники Заката – как Империя противостояла Закатным Островам. Армия на армию, магия против магии, мёртвые против мёртвых, да и живым хватало!

   – Видал. У одного в охране как раз и состоял…

   – А может некромант… ну… сам себя поднять?

   – Чего?

   – Ну вот убили его, а душа не ушла из мира, призраком здесь осталась. Можно ли тело тогда поднять и дальше быть?

   – Да кто же вас знает, порождений мрака, – фыркнул он. – Сам не видел, а байки такие слышал, ну так народ под огнём небесным чего только не наплетёт… Нашла, что спрашивать! – внезапно рассердился он. – Кота лучше подбери, еле лапы волочёт. Не гончая!

   Дрёмыч и вправду выглядел уставшим. Я опустилась перед ним на колени. Смотреть – боялась, вдруг увижу ту же мертвечину, что уничтожила наш дом. Что с ней делать, не ведаю же! Я приказала себе не киснуть. Некромант я или кто?!

   Но нет, ни одного мёртвого пятнышка не сидело в ауре Дрёмыча, никакой язвы не пузырилось вокруг тонкого тела, средоточия души. Жизни бабушкиного фамильяра ничего не угрожало.

   Но лапы у веркотов и впрямь не приспособлены к долгому бегу по лесу. Они – засадные хищники, не загонные.

   – Пойдёшь ко мне, господине Дрёмыч? – спросила я. – Или вот к дядьке Бессону на плечо, если к некроманту не хочется. Мы тебя к человеку твоему несём, одного не бросим.

   Веркот жил у бабушки, сколько себя помню. Фамильяры вообще долго живут, бывает, переходят потом по наследству. Если сами того желают, конечно же. Главное их назначение – оберегать от бед хозяина и домашних его. Они умны, сообразительны, независимы и в то же время привязчивы и преданы хозяину до смерти, владеют магией начального уровня. Уже не животные, ещё не люди. Закон о магозверях защищает их по всей Империи. Недобросовестного хозяина за жестокое обращение с фамильяром наказывают, помимо прочего, полным запретом заводить когда-либо ещё в будущем магическое животное. Запрет имперские маги ставят, не снимешь и не отвертишься. Ни одна звериная душа близко не подойдёт!

   А без волшебного помощника в колдовских делах навоешься, по себе знаю. Но фамильяр должен подойти сам. Силой не возьмёшь, хитростью не приручишь.

   Дрёмыч подумал, и решил всё же ехать на плече у Хвостобоя. И то, там куртка стёганая форменная, вцепится когтями, чтобы удержаться в дороге, а и до тела не достанет. У меня же рубаха полотняная. Не думала я ведь со двора никуда уходить!

   Мы уходили всё дальше и дальше от сожжённого дома, знакомыми до боли тропинками. Сколько раз я по ним бегала с поручениями бабушкиными и просто так, сама по себе! А теперь я уходила, оставляя за собой лысое место, и с предельной ясностью понимала, что если и вернусь однажды обратно, как прежде – уже не будет.

   Бессильная злость охватывала меня. Кому понадобилось?! Неужели всё из-за того письма разнесчастного? Как будто на испытания в Академию Магии возьмут не того, на кого пригласительный выписан! А что же ещё, кроме этого, могло пробудить такую злобу?

   – Наследство, – мгновенно ответил Хвостобой на вопрос, – что же ещё-то. В письме поди богатый дядюшка совестился?

   – Почему ты так думаешь? – поразилась я.

   – Сама посуди. Некромантка – в земле, где отродясь некромантов не бывало, растёшь безотцовщиной, мать родами сгинула, бабушка ростит. Бабушка непростая, одна из старших матерей ковена, а и с отцовской стороны, видать, всё люди непростые. И наследнички там – оторви да выброси.

   – Гильдия зельеварения столичная, – прошептала я, лицом белея.

   Я-то думала, нашёлся дед мой, с ним наверняка нашлись братья и сёстры двоюродные-троюродные, а может, и у отца ещё дети были. Но вместо дружной семьи получила я змеиное кубло шипящее. Которому дом спалить вместе с живыми, в нём сидящими, как нечего делать.

   – Да неужели много так, что родную кровь извести пожелали?!

   В голову не уместилось. Не дружишь с родичами, так и не дружи. Убивать зачем?

   – Сколь отписано на тебя, много ли, мало – знать не желаю, про то уж молчи, Мирка, – сказал Хвостобой, придерживая на плече веркота. – Целее будешь. Народ порой даже из-за ничтожной малости готов родичу своему ближнему глотку перервать. Мы потом знай трупы подбираем. Того удушили, этого – зарезали, здесь – сожгли, там – утопили или со скалы сбросили…

   – Тошно, – сказала я через время.

   – Некроманту и вдруг тошно стало? – усмехнулся он.

   Я остановилась.

   – Пойдём лучше снова в ту пещеру, дядько Бессон. К мертвякам. С ними проще было.

   – Ну-ка, сядь. Сядь, сядь. Расквасилась совсем, девка.

   А у меня и вправду в коленках дрогнуло. Позволила я себя к бревну упавшему подвести. Дрёмыч с плеча дядькиного соскочил, головой вдруг мне в руку ткнулся. Ишь, сочувствует, душа веркотья.

   – Проревись, проревись, – сочувственно выговорил Хвостобой. – Сейчас можно. Потом будет нельзя, а сейчас – пожалуйста.

   Сам он сел рядом со мной, хотел по голове потрепать, как делал, когда была я совсем маленькой. Но не решился, убрал руку. И то, не ребёнок я уже. Не ведьма и не обычная девушка, а некромант потомственный. И неважно, что даром своим не владею почти. Живое к мёртвому не тянется.

   – Не говори никому, – сказала я, утираясь.

   – Да на что бы понадобилось… – воин смотрел в сторону, уважая моё право рыдать в одиночестве.

   Слишком уж хорошо мы друг друга знали. Хвостобой не раз говорил бабушке, что голова у меня работает как надо и самое то подучиться некромантии и сыску, да к нему в Стражу идти. Трупы осматривать, след брать, убийства помогать расследовать. Я всё равно уже в деле, одну пещеру с мертвяками стоит только вспомнить. Бабушка кивала, но роняла всего лишь одно, неизменное: «Мала ещё».

   А как огород полоть вручную ей, потому как не все растения волшебные инструмент садовый любят, куда как взросла!

   Не отпустит она меня в Академию. Остались без двора, новый рядить надобно, а это значит, что спине некромантской найдётся работа! И хоть бы пару скелетов поднять разрешили бы! Я правда никогда ещё так не делала, но мысли вертелись: почему бы и нет. Мёртвым уже всё равно, их души давно ушли к Лунным Сёстрам за новым рождением. Но я чувствовала, что если заговорю о том перед ковеном, меня не поймут. Ведьмы далеки от некромантии. Смерть они чуют по-своему, по-ведьмински, и противостоять ей умеют. Но разговаривать с нею на равных не их дело.

   Дело некроманта.

   После той пещеры с мёртвыми Бессон Белогостев предлагал пригласить в Гориславье некроманта, поучить неразумную, меня то есть. Я духом воспряла, а ну как вдруг взаправду пригласят?! Но прошёл почти год, а некроманта-учителя не появилось у нас.

   Может, они нарочно. Бабушка и остальные старшие матери ковена. Не хотят, чтобы я училась и развивала свой дар. И хоть бы объяснили почему! Боятся? Их напугаешь. Отпускать не хотят? Так полно в Гориславье девочек, из которых выйдут со временем отличные ведьмы! Никакого нет недостатка в одарённых. Зачем меня-то приучать к тайному ведьминскому знанию. Не в коня же ведь корм.

   Вот отпустили бы в город учиться. Хоть бы и не в столицу, раз уж страшно туда, далеко и дорого. Но нет же. «Мала ещё!» А вот умела бы я даром пользоваться грамотно, как настоящий некромант. Наверное, сумела бы развернуть то пламя страшное обратно. Чтобы пославшему оно аукнулось, вплоть до головы, с плеч покатившейся, чтоб промеж глаз у него расцвёл тот цветок погибельный.

   Так я травила в себе обидушки, а смерть между тем подбиралась всё ближе. Хоронилась за деревьями, пригибалась, за кустами прячась, и текла потихоньку к нам всё ближе и ближе. За малым мы не пропали совсем! В трёх шагах встала смертная тень, и дар мой среагировал на неё резко, нестерпимым огнём, подпалившим меня изнутри.

   Позже я навсегда свяжу яростный пожар дара со смертельной угрозою, когда бить надо не рассуждая, сразу, на упреждение. Но в первый раз я промедлила.

   Всё покатилось вкривь и вкось, стремительно и неудержимо.

   Дрёмыч вскочил на лапы и зашипел, вздыбливая шерсть. Я увидела серебряное сияние, разливавшееся за деревьями – та самая мертвечина, что пролилась на наш дом перед тем, как вспыхнуть бешеным пламенем. А Хвостобой выхватил плеть, вспыхнувшую колдовской зеленью боевой магии и очертил ею в воздухе защитный круг.

   – Кто крадётся подобно ворам в ночи? – грозно рыкнул он, и голос его отдался по лесу гулким эхом. – А ну выходи!

   Смерть подалась назад, потекла в стороны, стараясь охватить нас отовсюду. Дрёмыч бешено шипел, но я велела сидеть ему смирно. Что он сделает? Против нас боевые маги. Ещё в прыжке сразят насмерть.

   Я прикрыла глаза, пытаясь через дар уловить врага. Всё-то казалось мне, что противостоят нам мёртвые. Живые, может, и есть, но со стороны присматривают. А не знали они, что некроманта встретили, вот что! Послали их истребить ненужного наследника, вот и пришли. Не сами же родственники явились сюда, нашли лихих людей по найму.

   И восторг с одной стороны – вот это приключение! И злоба с другой – дом наш зря спалили они. И сюда по наши души тоже зря пришли. Получат своё в полной мере.

   Бой вскипел вначале на расстоянии – магический. Бессон Белогостев по прозвищу Крысобой дело воинское хорошо знал!

   А я наконец сложила одно к другому. Мёртвые! От них будто нити тянулись к некроманту, им приказывавшему. По ним я негодяя обнаружила. И влила в них не только дар свой, но и леса нашего силу. Лес меня с детства знал, лес меня вырастил, как маму мою до меня, как и бабушку.

   Когда держишь в ладонях чью-то смерть, ощущение будто бьётся в руках чужое сердце, вырванное из груди. А и власть над нею полная, какой никогда не будет у ведьмы, зато в достатке всегда у некроманта.

   Я сжала пальцы. И приказала чужому сердцу не разжиматься.

   Тёплый толчок, изнутри и снаружи. Душа врага отошла.

   По лесу прошёл порыв ветра, как вздох облегчения. Смерти не стало. Совсем. Дядя Хвостобой опустил плеть, и она угасла, утратив колдовское свечение. Старый воин оглядывался с несколько ошарашенным видом. Мол, что, и всё уже, что ли? А где кровища?!

   Я села обратно на бревно, обняла ткнувшегося мне лбом в руку Дрёмыча.

   – Не трогай тут ничего, дядя Бессон, ладно? – сказала я. – Пусть… старшие матери ковена сами посмотрят.

   – Что с тобой? – пригляделся ко мне Хвостобой.

   – Живого убила, – объяснила я. – Тошнит.

   Он сел рядом со мной, положил руку на плечо, и как же я была благодарна за тепло его ладони, кто бы знал!

   – Ничего. В первый раз всегда тошно. Но ты в своём праве! На тебя напали, ты защищалась, Мирка. По праву силы ты победила. Любой закон будет на твоей стороне.

   – Угу, – я кивнула.

   Как будто мне станет легче от того, что закон на моей стороне! Я убила. Всё.

   Это как в омут нырять. Поначалу очень боишься, ведь никогда раньше не прыгала ещё. Не знаешь, как и что с тобой будет, выплывешь, не выплывешь. Потом придут и понимание и опыт. Я впервые перешагнула через барьер, убив человека. Да, плохого, да, желавшего смерти мне, да, в поединке. Но убила.

   – Вот я думаю что, – выговорил Хвостобой. – Пойдём да посмотрим, кто тут у нас оказался такой прыткий. Нельзя такие трупы без присмотра оставлять!

    Как я и чуяла с самого начала, лежали по кустам мертвяки, некромантской волей поднятые, числом четыре. Самое поганое число. Знак смерти, четырёхконечная звездочка. Её рисуют на крышке гроба, вместе с уложенной набок восьмёркой, знаком дороги в Вечность.

   Дрёмыч пушил хвост и шипел, но от наших ног не отходил. В любой непонятной ситуации всегда нужно держаться вместе. О том и бабушка говорила не раз, и сам Хвостобой не уставал напоминать. И пережитое в пещере с мертвяками просто таки кричало об этом же самом.

   Некромант лежал ничком, одна рука осталась под телом, вторая в предсмертной судороге сжимала в скрюченных пальцах траву. Тёмные волосы, обычная походная одежда, сумка через плечо.

   Я схватила Хвостобоя за руку. Он сразу отодвинул меня себе за спину. Боевой маг, он увидел тоже.

   Серебристое сияние некротической энергии, поднявшееся над телом – жуткий призрачный цветок на тонкой ножке. Такой же, как тот огненный моргун, спаливший мой дом, только мёртвый.

   – Занятно, – медленно выговорил Хвостобой. – И страшненько, я бы сказал.

   – Но знакомо, да? – тряским голосом выговорила я.

   Цветок потянулся было ко мне – как будто невидимый ветер нагнул его – но отпрянул. Живого он сожрал бы, поняла я. Но я – некромант, и мой дар оберёг меня. Посмертное

   – Пойдём отсюда, – нервно сказала я.

   – Магограмму сниму по всем правилам. Чтобы если всё это вдруг само по себе истлеет и исчезнет, было что предъявить следствию.

   – А как оно само по себе истлеет? – поразилась я.

   – Есть такие заклятия, сокрывающие след, – охотно пояснил Хвостобой. – Здесь-то лес у вас. С ведьмами! А дальше по реке города стоят, и вот там-то какого только лиха не водится. Всегда найдётся тот, кому захочется нарушить закон, да так, чтобы его ни за что не поймали…

   И он прав оказался. Истлело всё! Даже сильнейшие из ковена не заметили, пока я им подробно не показала, где мы стояли, где враги были. Ну и дом наш, само собой, обратно не вернулся. Лысое место, выжженное во всех сферах так, что даже трава прорастёт там ещё очень не скоро.

ГЛАВА 2

У поворота на Синескалье нас встречали.

   – Бабушка! – крикнула я, узнав среди строгих женщин в чёрных вельминских одеяниях знакомое лицо.

   Хвостобой придержал меня:

   – Погоди, Мирка. Подъедем ближе.

   – Ты чего? – возмутилась я.

   – Раз пошла такая пьянка с огнём и некромантией, глазам своим не верь, особенно когда зришь на расстоянии. Подъедем ближе, даром прощупай, те ли перед тобою стоят, кого ты за своих принимаешь.

   И не дал вперёд убежать. Но бабушка оказалась не поддельной, она обняла меня и долго от себя не отпускала. Я вбирала ток исходящей от неё силы и понимала, насколько бабуля моя сейчас зла. Что там зла! Она озверела. И стоящие рядом с нею недалеко от неё ушли.

   Мыслимое ли дело, дом ведьмы выжгли до лысого места! Внучку истребить хотели, пусть и была та внучка по рождению некромантом. Да не с простой какой-нибудь ведьмой так поступили, а с одной из старших матерей ковена.

   Синескалье – небольшой городок, расположенный в долине Синих, как вы понимаете, Скал. Камень здесь сплошь полупрозрачный и на просвет синевато-бледный. Почему и отчего такое случилось с обычным гранитом, никто не знает. Когда-то давно творилось здесь запредельная волшба. Но так давно, что память о ней не сохранилась совсем. Следы остались. А память ушла.

   На синих камнях растут самые обычные кусты и деревья, бегут обычные ручьи и небольшие речки. Но пещеры под поселением необыкновенные! Они пронизаны насквозь таинственным сиянием, там всегда светло даже самой чёрной ночью. Удивительное место, место живой силы, потому-то наш ковен и появился здесь изначально. А уже потом пришли сюда охотники и мастера.

   Я много раз бывала в Синих Скалах, но в Небесные Чертоги – замок-крепость ковена – вступила сегодня впервые.

   – Не бойся, – сказала мне бабушка, беря меня за руку. – Просто стой прямо и говори честно, от и до. Как сгорел наш дом. Что случилось потом. И не стесняйся того, что ты – некромант. Некромантия чужда нам, ведьмам, но она – обратная сторона нашей силы. Как Свету невозможно существовать без Тьмы и Сумрака, так и живое неразрывно связано с мёртвым. Не бойся, Мира! Мы не обидим тебя.

***

Я ожидала высоких стен и узких окон, мрачного потолка, какой всегда бывает в старинных замках. Но вместо стен здесь простиралось на все стороны света огромные пространство. Горы, снизу казавшиеся высокими, отсюда выглядели, как холмы, убегающие вниз, к далёкой, блестящей на солнце полосе Полуночного Моря. Я никогда не видела его раньше, лишь слышала, что есть в нашем мире ещё и такое…

   Потолком служило необъятное небо, пронзительно-синее, с невесомыми перьями когтеобразных облаков. Солнечный свет лился с него мягким сиянием. А всё-таки, защита какая-то была, иначе головы всем нам напекло бы враз. Мне так уж точно, ведь не было на мне ни плата узорчатого, положенного девушке вне стен родного дома, ни косынки какой рабочей. В чём выскочила за калитку, когда спасаться пришлось, в том и была.

   Стесняться – ещё не хватало, я – некромант, нам не положено! Да и ведьмы все вокруг, то есть, тоже женщины. Дядю Хвостобоя не считаем, он почти что родственник.

   Под ногами же стоял незыблемо синий камень, и если всматриваться в полупрозрачную глубину его, то многое высмотришь, из того особенно, чего никогда под Лунными Сёстрами не существовало. Какие-то тени, переменчивые, как облака на рассвете. И сила. Даже не так.

   Сила.

   Древняя мощь, живущая здесь всегда.

   Где-то глубоко под нею прятался отсвет родной мне стихии смерти. Как будто синий камень стоял на чьих-то костях, давным-давно истлевших от времени. Но докопаться до них я не смогу, даже если очень сильно того пожелаю. Размажет меня и в пепел развеет, стоит только попытаться! И это я тоже очень хорошо воспринимала сейчас.

    Мне, некроманту, ведьминский артефакт не доверял и настороже держался. Но я была слабее намного и не несла угрозы, а ещё за меня поручилась одна из старших матерей ковена, моя бабушка…

   Я рассказала всё. Как беду почувствовала, как Дрёмыча спасала. Кто в лесу нас встретил, зачем и почему. И как я убила человека. Врага, некроманта, обороняя себя и бабушкиного веркота с дядькою Хвостобоем, но – человека.

   А бабушка моя о письме поведала. Она его с собою принесла. Не сгорело письмо-то! Вот врагам не повезло.

   Старшие ведьмы ковена переглянулись между собою. Могу понять, очень уж история закрутилась нехорошая. Нападение дерзкое, как его без ответа оставить?

   И тут мне в голову явилась дерзкая мысль. Решать сейчас надобно, пока старшие все в сборе, и я перед ними стою. Когда ещё такой случай подвернётся мне?

   – А можно я в Академию поступать поеду, почтенные? – выпалила я. – Вам – наследство, мне – учёба.

   Бабушка подзатыльник мне отвесила:

   – Молчи, глупая! Незачем обещать то, что тебе пока что ещё не принадлежит, и будет ли принадлежать когда-либо даже Лунным Сёстрам не ведомо. Молчи!

   – Но я хочу учиться! – возмутилась я. – Я – некромант, вы же все знаете о том, почтенные матери. Не впрок мне наука ведьминская. А в Академии я смогу учиться! Пожалуйста, отпустите меня!

   – На таких условиях, – сказала одна из старших ведьм, – отпускать тебя – всё равно что в мешке топить в болоте. С большим камнем на шее! Гильдия зельеваров в обход основных наследников, не говоря уже об остальном, что господин Любочад имел в виду под словом «всё». Имущество. Дом, возможно, не один. Серебро и золото. Долговые расписки, запасы… За жизнь твою, Мира, дочь Забавы и внучка Матери Ровены, мы не дадим и половинки дохлой лягушки. Видела, что с домом твоим сталось? Какая охота за тобою пошла?

   – Но потому и пригласительный в Академию! – не сдавалась я. – В Академии-то наследники на меня не нападут.

   – Не нападут. Но только если нет среди них студентов в той же Академии. Или других магов, кто допущен туда. Здесь, в Гориславье, мы сможем защитить тебя, Мира, от наследников Любочада. В белом городе Амариге, в Академии, – никогда. Там не наша власть и не наша земля.

   – Но я хочу учиться! – выкрикнула я, и слёзы вскипели.

   Что мне Гориславье? Это ведьминский край, некромантов здесь нет.

   – Мы обсудим твои слова, – степенно сказала старшая ведьма. – И расскажем тебе о решении. Ступай, Мира. Ступай себе.

   – Бабушка!

   – Иди, – сказала бабушка мягко. – Иди, Мира. Тебе необходимо поесть и отдохнуть. А я… я за тебя, ты же знаешь.

   Я знала. Моя бабушка, при всей её суровости, самая лучшая из всех в мире. И как человек и как ведьма. Я обняла её. Она провела ладонью по моей голове и слегка оттолкнула:

   – Ступай же.

   – Если я вам не нужен, почтенные матери, то провожу девочку, – вызвался Хвостобой.

   – Проводи. И присмотри!

   Долгой лестницей мы спустились вниз, и я возмущалась, не умея остановиться:

   – Присмотри! Они сказали: присмотри! Как будто я сбегу и самоходом отправлюсь в Академию!

   – А скажешь, не думала о том? – прищурился на меня старый воин.

   – Без письма?

   – Значит, думала. Не осуждаю тебя. Тебе, некроманту, и вправду надо учиться. Слишком мало ты знаешь, ещё меньше умеешь, а дар есть дар. Накатит приливом, выплеснется наружу – мало не покажется никому. Пошли, накормить тебя велено! По правде если, и сам пожрать не откажусь. Пошли, пошли, не бычься. Колбаски, Мира. Копчёные. Или жареные. И рыбка хрустящая к пиву… То есть, тебе квас, мне пиво. Пошли!

   Хвостобой знал, на что переключить внимание. Я вдруг поняла, что отчаянно, зверски хочу есть, чтобы не сказать жрать. Шкворчащие на сковородке колбаски настолько явно встали перед внутренним взором, что в животе у меня предательски запело.

   – Истина в еде! – воздел палец Хвостобой. – Идём!

***

Я в задумчивости раскладывала по пустой тарелке рыбьи кости. Голова, к ней хребет. Плавники – спинной, хвостовой, брюшные. Жареные, они отлично хрустели на зубах, но я съела не все. Живот всё-таки не бездонная бочка! Теперь рёберные кости…

   Вот с ними я намучилась. Это в живой или даже зажаренной рыбе они держались как надо. На тарелке валились во все стороны. Хоть нитку бери и пришивай…

   – Значит, хочешь в Академию, – говорил Хвостобой, не выпуская из руки большую кружку пива. – Давай-ка я расскажу немного тебе о ней. Будешь слушать?

   – Спрашиваешь ещё! – отвечала я хмуро, у меня как раз сдвинулась с места очередная рёберная кость.

   – Вообще вся магия строится на праве силы. Кто смел, тот и съел. Кто кого поборет, тот того и порет… э-э-э…

   – Смешно, – сказала я. – Победитель лупит побеждённого ремнём. А зачем, если уже и так победил?

   – Да вот затем, что побеждённый защитить себя не может, – хмуро заявил Хвостобой. – Тебе нужно уметь защитить себя.

   – Я некромант.

   – А ты единственный некромант на свете?

   Не поспоришь. Я осторожно положила к рыбе ещё одну косточку.

   – Но есть же какие-то правила? – спросила я. – Как у вас в Страже? Лежачего не бить, не бить в спину…

   – У нас-то – да. А у тех, кого мы ловим, – не всегда. Преступник на то и преступник, что для него любые правила и законы ничтожны. Плюёт он на них, варнак заугольный. Не рыцарь он и не на турнире. А загнанная в угол крыса ни о чём уже не рассуждает, ей лишь бы прорваться и сбежать, желательно ещё при том выжить. Мирка, ты должна уметь постоять за себя!

   – Я буду драться, если на меня нападут!

   – Драться она будет… Если ты дождёшься, когда на тебя нападут, пропадёшь.

   Он отставил пиву и стремительно выбросил кулак в мою сторону. Я еле поспела голову отдёрнуть, не то полилась бы у меня из носу алая юшка!

   Испуг проколол меня острыми иголочками с головы до пяток: Хвостобой был серьёзен так, как никогда, даже в том лесу с некромантом, не бывал серьёзным. Следующий его удар завершился сплюснутым в его железных пальцах ухом.

   Больно! Но я не стала визжать, хоть и очень хотелось. Я – некромант. И ведьмина внучка! Я схватила, что под руку пришлось, и швырнула воину в лицо! Он отпустил меня.

   – Вот так оно и бывает, Мирка, – сказал Хвостобой, наблюдая, как я осторожно проверяю, на месте ли ещё моё ухо. – Я тебя с детства знаю и не враг тебе, а и то – скажи-ка, весело сейчас было тебе?

   Я лишь головой покачала, прижимая ладонь к пострадавшему уху.

   – В Академии придётся хуже. Там волшба добавится ко всему прочему. И то ещё знай, Мира. Девчонок на учёбу стараются не принимать, даже если приходят они на вступительные испытания.

   – Почему? – возмутилась я.

   – Да потому, что рожают они потом в разгар учёбы, – с досадой ответил Хвостобой. – Только поэтому.

   – Я не собираюсь рожать!

   – Ты думаешь, тебя спросят?

   Я молчала.

   – Полно найдётся тех, кто объяснит тебе, что твоё тело принадлежит кому угодно, только не тебе самой. А если ты ещё не сумеешь отбиться…

   Я снова потёрла ухо. Я знала, что быть слабой женщиной – не лучшая участь в нашем мире. Но рядом со мною не было слабых! В Гориславье ведьм уважали и, чего уж там, побаивались. А уж старших матерей из ковена и подавно.

   Из носа вдруг капнуло кровью. Бывает со мной иногда, от перенапряжения. Я не успела утереться, капля на рыбий скелет попала. Совсем немного, но кровь зашипела, впитываясь в белую кость.

   И скелет зашевелился! Я смотрела как зачарованная. Из костей на тарелке поднялась самая настоящая рыба, только без плоти, сплошные кости. Плавники – жареные! И голова. Рыба зашевелилась, проплыла, как в водоёме, когда была ещё живой, направо, потом налево, после – зависла над тарелкой, как зависают в толще воды хищные щуки.

   – А всё-таки учиться тебе надо, Мирка, – только и сказал Хвостобой, наблюдая за костлявой рыбой. – Может, ковен что-нибудь придумает.

***

Для рыбы я сшила пёстрый чехол и набила его сухою соломой. Чёрные пуговки стали глазами, плавники я добыла сырые, не жареные. Как крепила к костяку – не спрашивайте, намучилась. Очень уж мне хотелось сделать их подвижными, равно как и хвост.

   Хвостобой принёс как-то кабаньи иклы и посоветовал рыбе в пасть вставить.

   – Зачем? – удивилась я.

   – А нападут на тебя, так ты направишь свою рыбёшку кому-нибудь в глаз, – объяснил он мне.

   Ну, вояка, что с него возьмёшь. Везде бардак, кругом враги.

   – Э нет, Мирка, – возразил он на мои слова. – Ты вроде как в Академию лыжи нацелила? Вот! Полезной рыбка твоя окажется, если сделаешь, как я тебе говорю. Сама увидишь!

   Ведьмам претит отнимать жизнь, они слишком глубоко связаны самой сутью своей с природой всего живого. Некромантия – умения совсем другого рода. Особенно боевая. Я задумывалась над словами дядьки Хвостобоя, но к себе примерять оказалось сложно. Как это, я – мертвечину пошлю убивать кого бы то ни было?..

   – Жизнь подпалит хвоста, куда ты денешься, – ответил старый воин на мои сомнения. – Поверь, Мирка, жить захочешь, всё сделаешь. А уж если найдётся тебе кого защищать, так и вовсе, можно сказать, вопрос снят.

   Я не спорила, хотя не очень-то верила.

   Бабушка почти всё время пропадала где-то, я её почти не видела. И ночевать не приходила она. А жила я на постоялом дворе, в отдельной светелке. Так-то вот, погорели – и ни кола, ни двора, и появятся ли когда, Светозарный знает. Знала бы она, чем я занимаюсь, запретила бы. Отобрала бы кости рыбьи да выкинула бы. Противно любой ведьме подобное, покой усопших нарушает. Даже если усопшая – рыба речная, давным-давно зажаренная в масле с луком и съеденная!

   А Хвостобой – ничего, обрадовался. Даже клыки вот принёс. И получилась у меня рыбка что надо!

   Длиной чуть больше ладони, прочной дерюжкой обтянута, клыки кабаньи вперёд торчат ещё на ладонь. Солому Хвостобой велел выбросить и заменить мешочками с песком, для пущей тяжести. А потом долго и упорно заставлял меня гонять несчастного кадавра в хвост и гриву, добиваясь полного послушания.

   В воздухе рыба плавала как в воде, с помощью плавников и хвоста, туда, куда я указывала. Дар мой её двигал, не замечая тяжести. А если не хотела я, чтобы рыба вокруг меня болталась, то пряталась она у меня в карман, лишь хвост оттуда свешивался.

   – Талантливая ты, Мирка, – говорил Хвостобой. – И впрямь, учиться тебе надобно.

   – Как думаешь, отпустят?

   – Не знаю. Ковен у нас, конечно, силён, и за Гориславье встанет стеной, а только… Ведьмы они! А ведьму я понимать не умею, хоть и прожил тут с ними всю свою жизнь.

   – А некромантов – понимаешь? – спрашивала я, и жадно слушала рассказы Хвостобоя о войне.

   По словам его выходило, что некроманты – славные ребята, и мужества им не занимать. А без их волшбы, мёртвых да кадавров поднимающей, ни одной войны бы Империи не выиграть. Да что выиграть, себя защитить! За нашими пределами живут яростные воины и умелые боевые маги, некромантией они пробавляются тоже.

   – Но, конечно, жаль, что родилась ты девчонкою, Мирка. Это вот самое главное препятствие во всей твоей жизни.

   – Ну, да, в Академию не возьмут, – расстраивалась я.

   – Да если бы только в Академию… Влюбишься, как мамка твоя влюбилась, и всё. Конец котёнку.

   Мама моя в родах умерла, и не спасли. Вот сколько ведьм в Гориславье, и сильных же, уважаемых, знающих дело своё хорошо. А не спасли. Роды приподнимают крышку гроба, так говаривали у нас старшие женщины, не только ведьмы. Не всегда удаётся захлопнуть ту крышку обратно. Только и остаётся что беременной просить милости у Лунных Сестёр. Может, сжалятся, соткут обратно надорванное умиранием тело, отпустят дальше ходить по земле под Их ликами.

   Я встряхнулась, отгоняя мурашки. Что ли мне смерть? Я – некромант!

   Тряпичная рыба высунула нос из сорняков. Кабаньи клыки торчали вперёд, смотрелось страшненько. Я подняла руку вверх и рыба скакнула снизу вверх, улеглась на моей ладони.

   Игрушка, конечно. Вроде кукол соломенных. Но в ней жила сила некроманта, каплей крови, добровольно отданной, запечатанная.

   Вот и думай, к худу или к добру.

***

Бабушка возникла перед нами бесшумно и внезапно, как полагается настоящей ведьме.

   – Пойдём со мной, Мира.

   – Куда? – спросила я, заталкивая рыбу в карман.

   – Наверх, в Небесные Чертоги! Старшие матери решили твою судьбу.

   – Я поеду учиться в Академию?! – я даже подпрыгнула от избытка чувств.

   Вот было бы хорошо! Но бабушка лишь сурово поджала тонкие губы:

   – В Небесных Чертогах узнаешь.

   – А… – я оглянулась на Хвостобоя.

   Воин лишь ладонь поднял. Мол, иди, раз уж зовут

   – Почтенный Бессон Белогостевич, иди с нами тоже, – сказала ему бабушка.

   Необычно и странно. Ведьмы редко зовут в Небесные Чертоги мужчин…

   Пока поднимались, я извелась вся. Что решили старшие матери? Я поеду в Академию? Или я останусь здесь, где нет у нас с бабушкой своего дома? Нам дадут участок, разрешат строить и будем строить, а куда деваться. Хорошо ещё, до наступления холодов несчастье стряслось. Есть время сруб выгнать, а уж внутри – как-нибудь, можно и в зиму возиться…

   Синий ровный камень под куполом вечернего неба. Я уже подзабыла, каково это, стоять на самой вершине ведьминского замка. Громадное, открытое всем ветрам пространство, и солнечный шар, по вечернему красный, и Лунные Сёстры, одна за другой, обе с полными ликами, изливающими в мир прозрачный жемчужный свет.

   – Мира, дочь Забавы, внучка Ровены, – начала одна из старших матерей. – Мы рассмотрели твоё предложение…

   – Мне учёбу, вам наследство?! – воскликнула я нетерпеливо.

   – Не перебивай старших, – одёрнула меня бабушка.

   Я её хорошо знала. Сразу поняла, что решение старших ей очень не нравится. Но почему?! Я же некромант, никогда мне не стать ведьмой, ни за что на свете!

   – Наследство почтенного Любочада представляет из себя интерес для Гориславья, – сказала другая старшая мать. – Гильдия зельеваров! Да в самом Амариге! И твой интерес, Мира, понятен. Ты – некромант, дар твой растёт и вскоре обрушится неукротимым валом выброса Силы, если не обучать тебя как следует. Ты отправишься в Академию!

   Я азартно взвизгнула – ура! – и тут же получила серьёзный подзатыльник от бабушки.

   – Молчи, злое семя! – зашипела она на меня. – Где почтение перед старшими?

   – Но девочке, пусть и некроманту прирождённому, очень сложно поступить в Академию. Почти невозможно. Не говоря уже о том, что в пути опасностей немало. И враги из числа подвинутых распоряжением Любочада наследников не дремлют. Решено: наложен будет на тебя образ-подобие с тем, чтобы выглядела ты мальчиком ровно год, после чего волшба сама собою рассеется. За год ты сумеешь поступить и прилежным учеником себя показать. А поможет тебе хорошо знакомый тебе воин, Бессон Белогостевич. Он охранит тебя вооружённой рукой, если вдруг нападут!

   Я возмущённо уставилась на Хвостобоя. Так он всё знал! Знал, потому что слова старших ведьм не стали для него чем-то удивительным. Он знал! И молчал. Ничего не говорил мне. А хотя… Рыбу мою игрушечную клыками вооружил и гонял меня, чтобы управлять ею умела…

   – Я по-прежнему против волшбы с образом подобия, – хмуро высказалась бабушка. – Да, девочкам вступительные в Академию всегда непросто давались. Но лучше в собственном облике явиться на экзамен, чем водить преподавателей за нос ещё год. Они там все – высшие маги. Неужели не раскусят?

   – Они не будут ждать подобных умений от подростка, – возразили ведьмы. – А мы… мы не можем рисковать.

   – Наследство вкусное? – не удержалась от резкой язвы в голосе бабушка.

   – Ты сама знаешь, матерь Ровена, что такое гильдия зельеваров в Амариге и зачем нужна Гориславью опора в светлом граде столичном, – отвечали ей. – Ещё и девочка-некромант от нас ученицей станет у магов Академии. Мы не можем отмахиваться от возможности, какая лишь раз в сотню лет выпадает и то по счастливой случайности: старый Любочад не знал, кто родился у Забавы, и посчитал, что непременно сын. В их роду первенцами всегда рождались только мальчики.

   Мне тут же стало любопытно, зачем Гориславью нужен Амариг. Вроде как ведьмы предпочитали вдали держаться от интриг вокруг престола золотокровного! А здесь вдруг рассудили иначе.

   Но мне горя было мало до того, чем живут взрослые. Главное, я поеду учиться! Я поеду в Академию! Я буду учиться, я стану лучшим некромантом Империи.

   Это ли не счастье?

   – Ступай с нами, Мира, – велели мне ведьмы. – Время для обряда сейчас удачное.

   – Ой, – только и сказала я, – так быстро?

   – Иди, – слегка подтолкнула меня бабушка. – Хочешь в Академию? Иди.

   И я пошла вместе со старшими ведьмами. Я не боялась. Вот ведь бабушка, отпустила меня с ними, значит, им доверяла?

   Это позже, много позже я узнаю, что доверия как раз ни капельки не было. А просто действительно ковен не оставил бабушке моей ни одной лазейки, куда ускользнуть было бы ей можно. Да и я ещё вряд ли послушалась бы.

   Академия!

   Возможность учиться в лучшем учебном заведении у лучших магов Империи вскипала во мне неудержимым огнём.

   А то, что придётся для того год целый жить под личиною мальчика, а потом объясняться, когда обман вскроется, я считала невысокою платой.

   Как же я ошибалась тогда, кто бы подсказал!

   Но обряд свершился без заминок и досадных случайностей. Из Небесных Чертогов спустился вниз Миро, сын Любомира, внук Любодара и правнук Любочада, наследник почтенных мастеров из гильдии зельеваров славного города Амарига.

***

Образ-подобие не меняет суть человека, но иллюзия, им создаваемая, возникает плотная и мощная. Все вокруг видят не то, кто ты есть на самом деле, даже если совершаешь поступки, противоречащие наложенному образу.

   – Ты – девочка, и придётся тебе несладко, – говорила бабушка. – Ты не стала мальчиком и в кустики тебе по-прежнему придётся присаживаться сидя, уж прости мне подобные подробности. Но это-то самое простое, если грамотно таиться: на расстоянии и в темноте никто не примет тебя за девчонку, заклятье, на тебя наложенное, поможет. Но ты можешь проболтаться…

   – Никогда в жизни! – заверила я.

   – Ты можешь допустить ошибку в разговоре.

   – Я уже привыкла, бабушка!

   Бабушка строго посмотрела на меня, а Дрёмыч, отиравшийся у её ноги, презрительно фыркнул. Гнилое болото и кости танцующие. Я сказала «привыкЛА». Я подумала «сказаЛА». Я подумаЛА! Да проклятье.

   А не так-то просто казаться быть мальчиком. Несмотря на иллюзию: когда смотрелась я в зеркало или вот хотя бы в ведро с водою, я видела вихрастого мальчишку, но в мыслях своих по-прежнему ощущала себя девочкой.

   И это, по словам старших матерей ковена, перебить не получится никаких обрядом и никаким заговором. Люди делятся на мужчин и женщин, животные делятся на самцов и самок, даже мотыльки и прочие букашки имеют всё ту же природу. И даже на небе живут Светозарный, Предвечный и Вечнотворящий, и супруги его, Лунные Сёстры, повелительницы снов и хозяйки потаённых троп между мирами.

   – Ты – девочка, принявшая на себя мужское образ-подобие, – сказала бабушка. – И никогда не забывай о том, как ты выглядишь, и о том, кто ты есть. И самая главная опасность для тебя таится в том, что ты можешь влюбиться.

   – Ещё не хватало! – возмутилась я.

   Я помнила, что любовь погубила маму. Любовь вообще одни неприятности доставляет, какую балладу ни возьми. Из-за неё накладывают на себя руки и развязывают войны. А дети растут потом без родительской ласки.

   – Я никогда… – но я не успела произнести вслух обещание, бабушка хлестнула меня по губам ладонью.

   Больно! Я ощутила во рту солоноватый вкус. А бабушка в гневе словно бы выше стала, чем была, и увидела я перед собою не только мать моей матери, вырастившую меня, заботившуюся обо мне, но и одну из старших матерей ковена, ведьму Ровену, перед которой сами собой расступались ведьмы помладше рангом. Ей и амаригский маг задумался бы бросить вызов!

   Слишком велик риск не совладать.

   – Не обещай того, что не сможешь выполнить, – сурово заявила она. – Ты – некромант, твоё слово имеет значение. Не бросайся клятвами! А пуще того, глупыми детскими обетами навроде «никогда и никого не буду любить». Не будет она, как же! Любовь – основа жизни, пусть даже и той, что со стихией Смерти накрепко связана.

   Я молчала. Не из упрямства, а признавая бабушкину правоту. Ладно, решила я, нельзя, так нельзя. Значит, я пока влюбляться не буду! Пока не пройду испытания, пока не сползёт с меня образ-подобие сам собою, через год после первого курса Академии.

   – Пока ещё поживёшь в Синескалье, – приговорила бабушка строго. – Времени до начала отборочных испытаний в Академию ещё достаточно. Обвыкайся с новым обличьем.

   Я уныло повесила голову.

   Видит небо, я радовалась, когда позволил мне ковен ехать в Амариг на обучение. Но как же нестерпимо ожидать отъезда! Скорей бы уже. Скорей!

   О врагах, спаливших наш с бабушкой родовой дом, – дом гориславской ведьмы, заговорённый и заклятый, защищённый от всего на свете вообще! – я уже позабыла.

***

В воздухе появились первые невесомые паутинки. Листья начали скручиваться и приобретать зеленовато-зеркальный оттенок, и ночи стояли уже холодными. Можно было неплохо замёрзнуть, если во сне сбросить с себя покрывало.

   Лето заканчивалось. А день отъезда всё не называли и не называли. Прямо спрашивать я не могла из упрямства и гордости. Велено было ждать, вот я и ждала. Докучать старшим досужими вопросами последнее дело. Осердятся, и тогда уже точно дороги в Амариг мне не видать!

   Доживу до следующего лета мальчиком, потом образ-подобие рассеется, и вся подготовка пойдёт насмарку.

   Хвостобой взялся учить меня драться.

   – Какой же ты парень, если не можешь засветить кулаком в глаз обидчику? А обижать тебя будут все, кому не лень, можешь не сомневаться. У девчонок сопли и слёзы всегда на первом месте, мальцу же излишнюю плаксивость не прощают. Тебе будет трудно. Но то помни, что ты не просто девчонка, а – некромант. Причём некромант не из последней ведьминской семьи Гориславья. Пошли со мной, покажу кой-чего, что повысит твои шансы в драке. Если клювом щёлкать не будешь.

   Ох, и сложной же наукой делился со мной дядька Хвостобой! Без скидки на пол и возраст. И командовал он мной как мальчиком, что, конечно, правильно было, раз на мне мужской образ-подобие, истинную мою сущность прячущий. Но поначалу диковато было слышать о себе непривычное:

   – Мирко! Упал-отжался, волчье семя! Двести раз! Что значит, не могу? А ты через не могу! А теперь бегом побежал!

   И свист хворостины за спиной. Хворостина – это неприятно, чтобы не сказать больно до искр из глаз. Ну, бегать-то я хорошо умела, это не отжиматься и не стоять в планке, причём без всякой магии, некромантской или нет.

    – В здоровом теле – здоровый дух, – поучал меня мой безжалостный наставник. – Даже если тело на взгляд маленькое, щуплое и хилое. Представь себе, Мирко, кто-то сочтёт тебя лёгкой добычей. Представил? А теперь думай о том, чтобы такое о тебе представление у врага стало последней ошибкой в его жизни. Не хвастайся напоказ, что умеешь, прячь свои силы и возможности как можно дольше. Пусть все думают, что ты слабак, и тебя соплёй перешибить можно. Но когда они к тебе полезут – а они полезут, не сомневайся! – дай им понять, чтобы шли мимо и прямиком в отхожую яму.

   К концу лета воинские тренировки с Хвостобоем перестали меня убивать. Я окрепла, хотя и раньше на слабость не слишком жаловалась. Я выучилась метать ножи и палки, а так же камни из пращи. Оказывается, пращей раньше я пользовалась по-девчачьи, то есть, до ужаса глупо. Добрый наставник обсмеял меня, а когда слёзы от обиды брызнули, сказал:

    – Учись на насмешку отвечать насмешкой, Мирко. Ножи выдёргивают из-за бранного слова лишь мелкие и глупые люди. Но если уж дошло до драки, бей в полную силу и не жалеючи.

   – Магию ведь можно в удар вложить, – говорила я, почёсывая своей игрушечной рыбке лоб.

   Поднятое умертвие, она всё же что-то чувствовала. Во всяком случае, на ласку откликалась почти так же, как бабушкин фамильяр, веркот Дрёмыч.

   – Магию? – усмехался мой наставник. – И тебе в ответный удар тоже ведь… вложат. Прямое столкновение лоб в лоб вряд ли ты выдержишь. А вот увернуться можно. И нет, это не повадки труса! Трус в бою спасает себя. А боец – бьётся! Знаешь, Мирко, какой бой самый правильный?

   – Какой? – с любопытством спрашивала я.

   – Тот, который ты не проиграл. Оно, конечно, в спину бить – удачу воинскую отпугивать, и никогда бы тебе того не делать. Но против тебя худое заугольные убийцы замыслили, у них о благородстве думать не принято. Не оставляй подранков! Уж если сошлись вы в смертельной схватке, выжить должен кто-то один. Желательно, ты.

   Вот так. Мечтала я об Академии, учиться и дар свой некромантский познавать, а выходило, что биться насмерть придётся. За свою свободу, и, может быть, за саму жизнь.

   – Оно бы тебе друга найти, – рассуждал Хвостобой. – Вдвоём против всего мира стоять легче. Оглядывайся на вступительных-то. Может, сложится у тебя с кем-нибудь дружба. Но помни…

   – Нельзя влюбляться, – подхватила я слова, что слышала ежедневно с утра до вечера и с вечера до утра.

   От бабушки, от старших матерей ковена, приходивших проверять, насколько полон наложенный на меня образ-подобие, не ослабли ли чары, не оскудела ли иллюзия, позволяющая спрятать в личине мальчика девочку.

   Мне порядком уже надоели все их предупреждения. Как будто я горела влюбляться вот прямо сейчас. Я учиться хотела! А любовь – это когда-нибудь потом. Когда выучусь. И уж конечно, не буду я такой дурой, чтобы беременеть от парня сразу же! Я – дочь и внучка гориславских ведьм. Знаю нужные травы. При них зачатие не наступит вовсе.

   Но что я, сама дитя нецелованное, понимала тогда в силе и неотвратимой неизбежности любви?

   Когда задыхаешься от нежности и скорби, понимая, что любимый скоро покинет тебя, тропою смерти или же по доброй воле. Когда остаётся тебе лишь одно утешение – родить ребёнка. Ему ребёнка, его ребёнка, в наследство и память, как высшую форму проявления любви между мужчиной и женщиной…

***

Ранним утром я проснулась от прикосновение мохнатой кошачьей лапки к лицу. Вскинулась в испуге, но увидела лишь бабушкиного фамильяра. Веркот, увидев, что я проснулась, сел, с достоинством оборачивая себя пушистым хвостом.

   Зверь, он не мог разговаривать по-человечески, но, будучи фамильяром, то есть, существом волшебным, далеко не всегда поступал так или иначе только лишь из баловства, присущего домашним любимцам.

   Разбудил – значит, так надо.

   – Что тебе, Дрёмыч: – спросила я полушёпотом. – Рано ещё!

   Веркот не пошевелился, жмурил на меня свои зелёные кошачьи гляделки. Меня вдруг кольнуло иглой нехорошего предчувствия.

   – С бабушкой что-то случилось? С хозяйкой твоей?!

   Веркот лишь мотнул тяжёлой головой.

   – Тогда что?

   Дрёмыч спрыгнул с постели и пошёл к двери, подняв трубой роскошный хвост. У порога он оглянулся, мол, ну ты где, идёшь?

   Я торопливо натянула штаны и рубаху прямо на ночную сорочку и побежала следом.

   Веркот провёл меня к окнам, выходящим во внутренний двор. Здесь всегда было пусто, а из синего камня под ногами не росло ни единого кустика. Да и откуда бы? Не булыжниками двор вымощен, а единой, цельной, плитой. Даже не плитой, сама скала уходила вниз единым монолитом. И там, в глубине, таился резерв магических сил невиданной мощи. По всем стихиям и изначальным силам. Не было только Смерти. То есть, была, но уж слишком глубоко, не пробиться.

   И то, в Синескалье гориславские ведьмы жили не одну сотню лет и не две.

   Из окна я увидела бабушку, со спины. Еле удержалась, чтобы не окликнуть. Потому что напротив бабушки и лицом ко мне стояла одна из старших матерей ковена, Матерь Желана.

   Сухая, прямая как палка, в чёрно-зелёном платье до полу, она была выше моей бабушки на добрую голову. Магия окутывала её с головы до ног подобно королевской матери. Старая ведьма опиралась на трость из алого дуба, и даже мне отсюда было видать слабое алое свечение, исходившее из линий текстуры дерева. Страшный противник, ведьма Желана! Пусть даже ей, как говорят, полтысячи лет, и выглядит она не юной девушкой и даже не зрелой женщиной.

   – Стоило мне отлучиться ненадолго, и затеяли вы здесь непотребство, – сухо выговаривала старая ведьма моей бабушке. – Кому в голову пришла несветлая мысль наложить мужскй образ-подобие на девочку? Да и не просто мысль, а – поступок. Вы взяли и – сделали! Не спросив у тех, кто умнее вас.

   Ой-йе… Похоже, плакала моя поездка в Академию!

   Я посмотрела на веркота, и Дрёмыч ответил таким же отчаянным взглядом. Неспокойно ему было. Переживал за хозяйку.

   – Я возражала, – холодно, с достоинством, отвечала бабушка.

   – Войти в гильдию зельеваров Амарига захотелось? – голос старой ведьмы дышал совсем не старческой силой.

   Молчание бабушки оформилось в осязаемую предгрозовую тьму. Не вру, мне даже показалось, что даже молниями запахло, пусть пока ещё и не проявленными. Сильна матерь Ровена! Ковен гориславских ведьм гордится ею недаром.

   Вот только ведьма Желана не дрогнула. Силы у неё было больше. А ещё и правоты. Ведь вправду со мною сотворили немыслимое. Никто ещё не прятал себя вот так, в образе человека другого пола!

   По крайней мере, никто у нас, в Гориславье. Раз обряд есть, и обряд рабочий, то, разумеется, к нему могли прибегать или у нас раньше или где-нибудь ещё в Империи, за пределами наших гор…

   – Внучка моя – некромант, про то ты сама знаешь, матерь Желана, – хмуро отвечала бабушка. – Мы ей здесь ума не дадим, то давно уже ясно всем. Ей нужно учиться. Нужен наставник-некромант. Амаригская Академия Магии, при всей моей нелюбви к городским колдунам, кажется мне лучшим выходом. Там научат справляться с тяжёлым и опасным даром. Мы же здесь, в Гориславье, далеки от стихии Смерти. Мы – ведьмы. Мы ведаем Жизнью.

   Я затаила дыхание. Кажется, в Академию я всё-таки поеду!

   – Жизнью вы ведаете, – сварливо выговорила Желана. – Светоазрный, отвернись с ведовства вашего на ночную сторону!

   В голосе её звучала не злоба, а разочарование. Такое глубокое и полное, что у меня аж в затылке засвербело от обиды за бабушку, а мёртвая рыбка высунула из кармана пасть с костяными клыками, как бы спрашивая у меня: можно мне взять и разорвать на части эту старую грымзу прямо сейчас?

   Я погладила тупой нос. Сиди, где сидишь. Не тебе тягаться со старшей матерью всех ведьм Гориславья…

   – Подслушивать нехорошо, – сказала Желана тем же тоном, что и до того.

   Я вздрогнула, осознав, что обращаются ко мне. Ещё сильнее не по себе стало, когда увидела я, как смотрит старшая ведьма прямо мне в глаза, будто точно знает, где именно я сижу и откуда подсматриваю!

   А впрочем, уж она-то легко могла знать. При её силе и опыте.

   – Спускайся вниз, Миро, и держи ответ, если и вправду хочешь поехать в Амариг.

   Вблизи ведьма Желана показалась мне ещё страшнее и опаснее. Но она не улыбнулась мне, чего я невольно ожидала, и это вселило некоторую надежду.

   Такие личности, как матерь Желана, улыбаются либо котятам и малышам, либо врагам. В обоих случаях улыбка не сулит ничего хорошего. Либо ты существо милое, но не слишком разумное, а потому разговаривать с тобой не о чем. Либо враг, а тогда и подавно незачем с тобою разговаривать. С врагами не говорят.

   Бабушка хотела положить ладонь мне на плечо, чтобы поддержать и ободрить, но напоролась на взгляд старшей ведьмы как на острие клинка.

   – Не обижайте бабушку, – хмуро сказала я, уловив тональность их немого разговора.

   – Ровена обидела себя сама, – ответили мне. – Говори за себя.

   Я облизнула внезапно высохшие губы. Держать ответ оказалось не так-то просто. Ведьминская сила бушевала вокруг меня, дрогнешь хотя бы на немного, согнёт в колечко да так, что не разогнёшься потом до самой смерти.

   – Я – некромант, – сказала я. – Я хочу учиться в Академии!

   – Тебе придётся непросто на выбранном тобой пути.

   – Я выбираю свой путь в полном сознании и твёрдой памяти, – решительно заявила я.

   Вбитая в меня за лето привычка не говорить о себе в женском или мужском роде работала. Язык сам избегал слов, которые могли чётко указать на то, кто я, девушка или парень.

   – Насколько хорошо ты чувствуешь стихию смерти, Миро?

   Ведьма Желана тоже старалась не определять мой пол чётко. Возможно, так действовал наложенный на меня образ-подобие…

   Я показала рыбку. Посадила её себе на ладонь, протянула вперёд, но так, чтобы успеть отдёрнуть руку, если вдруг что. Необъяснимым образом я чувствовала ответственность за свою игрушку. Как будто не мёртвые кости под тряпичной обёрткой каплею крови и даром моими поднятые к подобию жизни всюду за мною следовали. Будто фамильяр пришёл ко мне, что ли. Не такой, как веркот Дрёмыч, но уж и не простая игрушка.

   – Занятно, – выговорила старшая ведьма, рассматривая моё создание.

   Она не прикоснулась к рыбке. Даже руки за спину убрала, чтобы ненароком не протянуть их. Чуяла ли Желана смерть, застывшую внутри тряпичного тела? Похоже, что да. Не так, как некромант, но уж и не так, как любая из знакомых мне ведьм Гориславья.

   – Большая редкость, уже оформленный дар, – сказала наконец Желана, жестом показывая мне, что рыбку можно прятать. – Но понимаешь ли ты, Миро, что с тобою рядом уже не детская забава юного некроманта?

   – Понимаю, матерь Желана, – тихо ответила я. – Не понимаю разве только, что нас связало…

   – В Рыбке твоей поселилась нерождённая душа, – объяснили мне, и я обернулась на бабушку.

   Та прижала ладонь к лицу с выражением искреннего испуга. Бабушка? Боится?! Неужели меня?

   – А поскольку все встречи в нашем мире не случайны, то тебе предстоит помочь этой душе родиться, – в голосе Желаны прорезалась печаль. – Какой она войдёт в наш мир, зависит теперь только от тебя. Напоишь злобой – получишь умертвие. Сумеешь наделить способностью любить, будет друг тебе и фамильяр по стихии смерти. Что ж. Пожалуй, правду я услышала от тебя. Тебе надо учиться…

   Возраст – это не столько морщины или всеподавляющая властность, сколько чёткое знание того, что поступаешь так, как должно. Не как лучше и не как правильно. А так, как должна. Я о том слышала не один раз и не два, а вот увидеть довелось впервые только сейчас.

   Она ведь очень хотела оставить меня в Гориславье, Желана. Развеять наведённый образ-подобие, приструнить ковен, на наследство деда моего – гильдию зельеваров – разлетевшийся.

    А теперь благословляла меня на учёбу.

   Что ещё она рассмотрела в моей Рыбке, насквозь видеть умевшая?

   – Жизнь и Смерть, – сказала старая ведьма, – две стороны единого целого, Миро. Они – части Вечности, равноправные между собой. Некромантам подвластны владения Лунных Сестёр, хозяек сна, будущих рождений и ночи. Дар твой выдернул из непроявленного новую душу прежде отмеренного ей срока. Теперь ты в ответе. Примерно как за фамильяра.

   – Рыбка – теперь мой фамильяр? – спросила я, пытаясь понять сказанное.

   – Больше, чем фамильяр, – покачала головой ведьма Желана. – Но всё же меньше, чем ребёнок. Пока ещё. Потому и отпускаю. Слишком много тебе дано, Миро. Ты ещё, по малости своих лет, не понимаешь, как много. Может, уразумеешь после, а может, и никогда. Путь твой тернист и усеян камнями. И сужается он до размеров тропинки горной, по краю скалы идущей. Шаг влево – пропасть, шаг вправо – монолитная скала. Если пройдёшь и не сорвёшься, то будешь долго жить.

   – Великим некромантом? – не утерпела я. – Я стану великим некромантом?

   Бабушка дёрнулась было отвесить мне подзатыльник, и я знала за что: перебила старейшую ведьму Гориславья. Но решительно невозможно же было молчать!

   Желана не позволила бабушке меня огреть. Короткий скупой жест, а сколько вложено в него властной силы! И вот уже не самая последняя ведьма гориславского ковена встаёт по струнке, как… Как ученица. Или дочь?

   Я задумалась. Неужели?!..

   Желана лишь усмехнулась. Она видела все мои мысли, вне всяких сомнений. Но ни подтверждать их, ни опровергать не стала. Гадай сама.

   – Некромантия – лишь часть общей магии, – сказала наконец Желана. – Ты можешь добиться величия в одной стихии из всех возможных, но не интереснее ли вобрать в себя все? Пройти на следующий уровень посвящения. Всего их три, знаешь ли. И на каждом – свои испытания. Но единственно верным является лишь одно.

   – Что? – манера Желаны замолкать на середине разговора раздражала.

   Ведь если не поторопить её вопросами, она же будет молчать до утра.

   – Высшие маги-универсалы владеют всеми уровнями волшбы. От ведьминской науки до некромантии. И здесь не бывает лишним ни одно знание и ни одно умение. А вот стремление стать великим кем-то там помешать может. Не будь великим, Миро. Будь собой.

   Я хотела возразить, но ведьма Желана подняла ладонь, и из меня будто весь воздух вытравило. Не сумела ни словечка выдавить, только и смотрела, как Желана уходит.

   – За дерзость твою положить бы на тебя заклятье немоты дней так на десять, – сердито выговорила бабушка. – Но раз уж сама Желана не стала, то не след и мне. Однако помни: не все в мире такие добрые, как мы. Хватает и других одарённых на свете!

***

Cборы были недолгими. Ехал со мною верный Хвостобой, а больше никто. Ведьмы привязаны к земле, на которой родились, здесь их корни, их сила. Бабушка и рада была бы проводить меня в Амариг, но не могла.

   Каково-то ей будет здесь, без дома, без всего, что сама нажила да в наследство от старших получила?

   Ведьмы не бросают своих, всё так. Но погорелец остаётся погорельцем. Из всего, что дорого сердцу, остался у бабушки один лишь веркот Дрёмыч. И я ещё, но я уезжаю…

   Я не выдержала, бросилась к бабушке, прижалась к ней. Слёзы хлынули. И если бы она сказала мне прямо сейчас: «Останься!», никуда бы я не поехала!

   Бабушка обняла меня и так стояла. Молча, не говоря ни слова.

   – Бабушка…

   – Поезжай за своей судьбой, Миро, – сказала она, называя меня мужским именем и признавая тем самым наложенный на меня образ-подобие. – Но помни – здесь, в Гориславье, любят тебя и ждут. Всегда.

   – Пора, – тихо сказал Хвостобой.

   – Ступай, Миро. Долгие проводы – лишние слёзы. Ступай уже. Благословение Светозарного и Лунных Сестёр с тобою.

   Когда наши кони начали спуск по синей тропе вниз, к дороге, идущей из Гориславья в имперские земли, я оглядывалась чаще, чем успевала вдохнуть. Бабушка стояла на месте, сложив руки на груди. Она не уходила. Смотрела мне вслед, и я чувствовала её взгляд как тёплый ветер, согревающий душу.

   И грустно, и тревожно, и вместе с тем – я еду! Еду в Амариг, поступать в Академию. Сбылась моя мечта.

   Письмо от деда с пригласительным и рекомендациями – в нагрудном кармане. Рыбка – на плече. Рядом друг и наставник, один из лучших воинов Гориславья.

   Я не пропаду!

ГЛАВА 3

Мы ехали навстречу осени. Гориславье ещё цвело, но по мере того, как продвигались мы на полночь, спускаясь с гор в сторону Светлых Пустошей, листва деревьев теряла тёмную зелень, окрашиваясь в серебро и звонкую зеркальную синеву небес.

   Как-то раз дорога повернула вдоль скалы и вышла на край громадного обрыва. Мне показалось, будто плещется глубоко внизу невиданных размеров озеро, пронзительно голубое, как небо над головою. Порыв ветра прошёл по нему, поворачивая листья изнаночной стороной, и наваждение исчезло. Всего лишь обширная, не заселённая людьми долина…

   – Амариг от нас находится далеко, – рассказывал Хвостобой. – Сейчас мы спускаемся к Светловодной, это пограничная река, за нею заканчивается наше Гориславье. Дальше идёт степь, на много дней пути. Тракт рассекает её прямо, но дорога непростая. Колодцев мало, дворов постоялых считай что и вовсе нет.

   – Почему так? – спрашивала я. – Разве степь – неблагодатное место и в ней нет жизни?

   – Жизнь-то есть… Воды мало! Без воды жить непросто.

   – Но между Амаригом и Гориславьем разве нет никакого сообщения? – продолжала допытываться я. – Вроде как мы – в Империи! Не бунтуем. Нас не за что наказывать, с нами незачем воевать.

   – Всё так, – кивал Хвостобой. – Есть и другая дорога, даже несколько.

   – Тогда почему мы выбрали не их?

   – Неужели не помнишь ничего, Миро?

   Я растерялась. Что я должна была помнить?

   – Куриная память! – рассердился мой наставник и спутник. – Дом-то твой что, за просто так сожгли?

   Я вздрогнула. Лысое, выженное до каменного основания место в нашем лесу, вспомнилось мне так чётко и полно, как будто я подошла к нему прямо сейчас и вниз заглянула. Ладонь невольно потёрла куртку на груди. Там, в потайном кармане, хранилось письмо от деда и приглашение на вступительный отбор в Академию. Хвостобой решил, что храниться всё это должно у меня. Мне поступать, я и беречь должна. А потеряю – так, значит, потеряю. Не судьба мне тогда учиться.

   – Уверен, враги будут нас ждать на удобных, многолюдных дорогах, Миро. В толпе убить исподтишка да тут же и скрыться безнаказанно – легче лёгкого.

   – Убить… – прошептала я одними губами.

   В Синескалье, у бабушки под рукою, за защитными заклятиями, хранившими наши горы от любого зла, я совсем забыла о тех, кто жизни лишить хотел меня, всё из-за наследства, мне завещанного в обход законных наследников.

   А ведь тот, кто убийц подсылал ко мне, родня мне по отцу. Родная кровь. И вот такое.

   – А что, дядько Хвостобой, видал ты такое, чтобы брат на брата удавку готовил?

   – Да сколько угодно, – отмахнулся он. – Природу человеческую не изменишь.

   – Почему же мне слышать не доводилось?

   – Ковен ваш малым числом живёт, да у всех в нём сила немеряная у каждой. Нечего делить. А простой люд, он по всякому детей воспитывает. Бывает и так, что в гордыне да жадности невмерной. У тебя родня как раз из таких.

   – А ты отца моего знал? – спрашивала я. – Я же в него некромант! Не в бабушку ведь и не в маму.

   – Не знал, Миро, – покаянно отвечал мне Хвостобой. – Матушка твоя в Амариге нашла его себе на беду. Успела, правда, в Гориславье вернуться прежде, чем родами сгинуть. А не искали тебя амаригские совсем. Даже не ведаю, как тайна матушки твоей вскрыться могла. И ведь в уме даже не держали, что родился не сын!

   – Ты ведь не бросишь меня в Амариге? – помолчав, спросила я.

   Хвостобой ответил не сразу.

   – В Академии с тобой вместе поселиться не дадут, – ответил он наконец. – Там уже придётся тебе справляться в одиночку.

   Мне страшно, подумала вдруг я. Не того, что не знаю, как мне в одиночку справляться. А вообще страшно.

   Я не раз и не два видела себя в мыслях в Академии. Я знала: я пройду испытание, я буду там. А вот учителя и друга Хвостобоя рядом с собой моё внутреннее зрение не показывало.

   Но, может быть, он в самом Амариге найдёт для себя и жильё и работу? Хорошему воину везде рады. Да и друзья остались у него ещё с той войны, сам ведь рассказывал!

***

Несколько дней мы ехали высоким берегом Светловодной. Огромная река, она с незапамятных времён разделяла Гориславье и Светлые Пустоши. Наш берег поднимался отвесными скалами, противоположный представлял из себя плоскую равнину, уходящую до самого окоёма.

   Я впервые видела громадное пространство, не стеснённое ничем. Ни одной горы, ни одного высокого дерева, сплошная степь. Низкий берег порос не привычным рогозом, а длинным тростником с фиолетовыми метёлками вместо плотных коричневых цилиндров, по осени исторгающих из себя белый пух с семенами. Ветер носил их по горным склонам, где прибьёт, там и приживётся. Если сможет.

   У тростника семена падали вниз, как у овса. Никакого пуха.

   Впрочем, куда больше тростника на нижнем берегу, меня занимала переправа. Никакого моста я не видела впереди! А дорога через Пустоши – вот она, уже напротив нас.

   Странная дорога, если честно. Сколько мы уже идём вдоль реки, а дорога как будто стоит на месте…

   – Не всякий попадает в Амариг, кто туда добраться хочет, – заметил мой интерес Хвостобой. – Если нет в тебе хоть какого-нибудь дара, на эту дорогу ты не выйдешь, потеряешься на переправе.

   – Я – некромант, – вздёрнула я голову.

   Рыбка тут же подсунулась мне под руку, как доказательство того, что есть у меня дар, незачем на переправе теряться мне.

   – И это хорошо, – кивнул мне наставник.

   Больше он ничего не сказал, а я остереглась расспрашивать. Этой дорогой он ходил и знал её хорошо. Так что его тревожило?

   Я смотрела сверху вниз, и мне не нравилось тоже. Не то, чтобы я смерть чуяла, но было что-то… А бабушка всегда внушала мне, что предчувствиям и ощущениям надо верить, ведьма ты, некромант или простушка, ни капли волшебства в себе не имеющая. Мир вокруг мы воспринимаем не только глазами. Но доверяемся почему-то одному лишь зрению и привыкаем так жить. Предчувствия же происходят из других потоков информации, отличных от зрения. Их надо слушать и воспринимать! Иначе упустишь что-то, что будет стоить тебе – и не одной только тебе! – жизни.

   Дорога огибала крутую скалу, за которой обнаружился небольшой грот с водопадиком. Прозрачная ледяная вода собиралась в рукотворную каменную чашу, а из неё уже уходила вниз, сквозь гранитный жёлоб под полотно дороги, и вырывалась на свободу уже глубоко внизу.

   Мы остановились, умыться и напиться. Я решила не понятно с чего, что чаша неглубокая, но рука сразу не достала дна. Зато холодом обожгло по самое плечо!

   – Не балуйся, – строго велел мне Хвостобой, и снова замолчал.

   Что тревожило его. А что не давало покоя мне?

   – Послушай, – сказала я. – Может быть, мы проедем мимо переправы? Мне не нравится тракт через Светлые Пустоши. Смотрю на него сверху, и не по себе мне.

   – На других дорогах тебя ждут убийцы, Миро, – сказал Хвостобой.

   – Ты так в этом уверен?

   – Уверен. Не хотел пугать тебя, потому и не говорил. Но в Синескалье я без дела не сидел.

   – Угу, меня гонял! – припомнила я наши тренировки.

   – Людей слушал – он не поддержал мой шутливый тон. – Всякое… говорили. Здесь граница, Миро. Светловодная уже не внутри Гориславья течёт. Другой край, другой мир. Вот этот берег – ещё родная тебе земля, а тот – уже нет. Если есть в тебе толика ведьминского – а всё-таки ты дочь и внучка сильных колдуний Гориславья! – то подпитки магической от родных гор будет ей не хватать.

    Я задумалась над словами наставника. Ведь действительно. Не зря же ведьмы учили меня общим основам, как они говорили. Некромантии меня в Гориславье никто не мог научить, а вот в целом обращаться с простой магией – да. Общий животворящий поток Силы разделялся на изначальные Свет, Тьму и Сумрак, а после триады выших сил шёл квадрат стихийных – Огонь, Вода, Земля и Воздух. Жизнь и Смерть вбирали в себя всё, но оставались друг для друга зеркалом.

   Стихия любой ведьмы – Жизнь, любого некроманта – Смерть, но это две стороны единого целого, перетекающие друг в друга, соединённые друг с другом, не способные существовать по отдельности. Смерть была одним из проявлений Жизни. Жизнь так же была одним из проявлений Смерти.

   Вот на этих словах ведьмы Желаны у меня обычно закипали мозги. Хотя она указывала на Рыбку: мёртвые кости, обшитые тряпичным телом, но внутри этого создания поселилась живая душа. Когда-нибудь она родится зверем или человеком, обретёт живое тело. Что здесь может быть неясного, непонятного или не доступного к осмыслению?

   И всё же я не могла уложить в себе этот урок. Я хорошо чувствовала мёртвые кости, я даже могла заставить их ожить, как получилось с Рыбкой. Но – нерождённая душа, вселившаяся в моё творение?

   – Не по силёнкам Дар, – так высказалась тогда ведьма Желана. – И боязно за тебя, и в то же время… Мы рождаем детей не за тем, чтобы держать их при себе на привязи всю их жизнь.

    У водопадика росла горная лоза, единственное растение в наших краях, окрашивающее осенью свои листья в пурпурный, а не в зеркально-синий. Из молодых побегов, гибких и тонких, я сплела небольшой кармашек. Спрятала в него немного холодной, влажной земли, закрыла наглухо, оставалось только продеть шнурок.

   Бабушка учила меня делать обереги – младенцам от ранней смерти. Раз уж ты некромант прирождённый и стихия Смерти подвластна тебе с детства, то должно получиться хорошо. И они вправду помогали. Ни один из слабеньких и хворых детей, получивших от бабушки мои поделки, не умер. Хотя, казалось бы, душа еле держится в теле, дохнёт зима, и всё.

   Но оберег вещь – особенная. Она лучше всего помогает тем, кто в неё верит. Чем больше веры, тем лучше защита.

    – Взять с собой в Академию частичку родной земли? – спросил у меня Хвостобой. – Попробуй, конечно. Но, Миро, почему, как ты думаешь, твоя бабушка или любая другая из ведьм ковена не дала тебе ничего подобного?

   – Они считают, что я только лишь некромант, – ответила я.

   – Не думаю. Иначе вообще не учили бы ничему.

   Это правда. Бабушка и другие ведьмы побаивались моего дара, но не гнали меня. Для Ведающих Жизнь странно было бы отказываться от ребёнка, любого ребёнка, всё так. Но моё детство закончилось…

   – Гориславье с Амаригской Академией не очень дружит, – сказала я. – Может, поэтому. Чтобы маги амаригские не решили, что ведьмы наши подглядывать за ними собрались.

   – Сдаётся мне, другая причина причина была, – ответил Хвостобой.

   – Я не стану выбрасывать, – предупредила я, продевая сквозь кармашек шнурок.

   Завязала плотный узел, надела на через голову и спрятала под одеждой. Рыбка подплыла поближе, шевеля плавниками. Страшенная морда у неё получилась, клыки ещё эти, вперёд торчащие. Я погладила её пальцем по тупому носу и ощутила отклик, полный немого обожания. Нерождённая душа, говорите? А чувствует, как живая.

   Как котёнок, то есть. Или щенок. Или – тут сильнее? Я надеялась, что Академия даст мне ответы.

   – Там, внизу, будет постоялый двор, – сказал Хвостобой. – На нём сходится несколько дорог, и не все из них ведут в Гориславье, некоторые лишь краем касаются и идут дальше мимо, возвращаются обратно на низкий берег Светловодной. Лишнего там не болтай. Чужие всё люди, перехожие. Не для чего им рассказывать, кто ты и куда идёшь, а спросят если, уходи от ответов. Имя назвать можешь своё – Миро. С дядюшкой говори, едешь, а куда – про то Светозарный знает, у него спрашивайте.

   – Врать учишь, дядько Хвостобой? – спросила я.

   – Беречься от ненужных бед, – возразил он. – Открытым можно быть лишь со своими, а с чужими знай ухо держи востро. Не обкрадут, так наведут порчу. Иным трудно жить, если не сделали они чего-нибудь плохо. Причём желательно тому, кто не сумеет ответить!

   – Ты же учил меня драться, – заявила я. – Дам в глаз!

   – А ты скажи ещё, что драться умеешь! – хмыкнул в усы мой наставник.

   – Ты же учил меня! – рассердилась я. – Забыл?

   – А не в коня корм наука, Миро, – посмеялся он. – Ты же не знаешь, каково это, когда тебя убивать идут.

   – Да отчего не знаю-то? – спросила я хмуро. – Знаю.

   Разом мелькнуло перед взором внутренним всё, что привело меня на дорогу в Амарги.

   Сгинувший дом, где я выросла. Некромант с умертвиями, по душу мою пришедший. Я ведь убила его. Сама правда не очень поняла как, но убила. Говорить мне, будто не знаю я, каково это, когда убивают, – глупость дядька Хвостобой сказать изволил.

   – Не проверяй меня, – угадала я его мысли. – Ты – мой друг и наставник, почти как отец мне. Я не смогу бить в полную силу, жалеть тебя стану. Не научишь ты меня убивать. Враг для того нужен, да такой, как тот, в лесу. Чтобы жалости к нему никакой не проявилось.

   Хвостобой долго молчал, потом выговорил:

   – Смотрю я на тебя, Миро, и всё никак понять тебя не получается мне. То ты как ребёнок, то мудрости в тебе больше, чем в ином взрослом. Понятно, ведьмы – старшие твои, и мать, и бабушка, и прочие предки, чьи имена во тьму веков уходят. А только среди ведьминских детей твоего возраста тоже в основном всё дети ведь.

   – Я не только ведьминского корня, я ещё и некромант, – напомнила я. – И дом мой спалили враги. Не думай, что я забыла! Гада того найти бы. А и есть где искать – среди наследников деда моего!

   – Вот здесь опыта у тебя маловато, Миро. Наследники, конечно, выиграют от смерти твоей, но, возможно, есть тот, кому станет легче жить, если все наследники к Лунным Сёстрам отправятся…

   – Но тогда наследие выморочным станет, – удивилась я. – Отойдёт оно тогда городу. Разве не так?

   – Может, не приобретении наследства дело, – пожал плечами Хвостобой.

   – Но в чём же?

   Я вправду не понимала. Пожелать убить ради наследства – это, хоть и с трудом, в голове моей уместилось. В самом деле, никто не знал и ведать не ведал, что растёт где-то в Гориславье ещё ребёнок с полным правом наследования. И на него передают завещанием всё то, что привыкли считать своим по праву рождения. Как бы я сама отнеслась, если бы явилась к нам с бабушкой ещё одна дочь моей матери?

   Убивать, не разобравшись сходу, что за человек, всё равно не стала бы ни за что. Как знать, может, мы бы поладили. Родная кровь есть родная кровь. Одинокому сироте в мире жить непросто.

   – Месть, – сказал Хвостобой, и лицо его в миг один стало суровым. – Надо кому-то вовсе под корень семью извести. И прилетает тогда за дела одного – всему роду.

   Я замерла, обливаясь ледяным потом. Про родовые проклятия мы в Гориславье немало слышали. Ковен занимался их снятием. Путешествовали ведьмы в другие города Империи, куда призывали их именно для этого. Не за даром, конечно, плата была достаточно высока.

   Но – то проклясть. А здесь убийцу выслать, да ещё некроманта…

   – О даре твоём не знали они, – сказал Хвостобой. – А ведьминская сила уравновешивается силой некроманта. Несколько враки, я бы сказал. Сильная ведьма способна на многое. От соприкосновения со стихией Смерти, каковая есть суть дара любого некроманта, ведьма исчезнуть не может. В таком поединке всё решают опыт и резерв.

   – Но я победила…

   – Ошибка выжившего. От тебя настолько не ждали встречного вала смертоносной стихии, что всё получилось. Миро, враги бывают очень опасными!

   Сказал тоже! Вода – мокрая, солнце – тёплое, а ночь – тёмная. И листья по осени принимают зеркальный синий цвет в оттенок неба…

   – Все враги опасны, потому они и враги, – сказала я всё же.

   – Это так. Но не считай себя сильнее всех, Миро. Как только ты решишь, что нет тебе равных по силе и умениям, ровно в тот же миг ты погибнешь, хотя тело ещё может какое-то время безбедно существовать!

   Я кивала, соглашалась, и в то же время не могла понять до конца, что в словах наставника за правда. Если я сильнее, это означает, что я сильнее, разве не так?

   Весь день мы ехали по дороге, плавно спускавшейся вниз. Горы уходили за спину, и берег становился всё ниже и ниже, и вот уже стал виден вдалеке мост через Светловодную. А дорога на Амариг пропала из виду, её загородила плотная стена из деревьев, полоскавших длинные ветви в речной воде.

   Я бездумно смотрела за узкими стреловидными листьями, бегущими по течению словно лодочки. Если их несло зеркальной стороной вверх, то в них отражалось небо с кудрявыми барашками облаков. Моя Рыбка смирно сидела в кармане моей рубахи с мужскими оберегами вместо женских.

   Вскоре мы встретимся с людьми, которых всегда бывает немало на перепутье. Сработает ли образ-подобие или же во мне сходу разгадают девчонку?

***

Город, выросший у переправы, назывался Розстанью. Всё потому, что сходились здесь дороги со всех окраин Империи и снова разбегались кто куда. Сейчас прямой путь на Амариг мало кому нравился, предпочитали идти вкруговую, через полуденные поселения, от них поворачивали на восход и уже оттуда – на полночь, к самому стольному граду. Всё потому, что на том пути легче найти было пропитание и воду. Да и не дикий край, а люди жили и жили хорошо, не давая в обиду лихим разбойникам ни себя, ни гостей, через их владения идущих.

   В Пустошах-то лихо быстро найдётся: ни воды, ни крыши над головою, а дорога – на добрый десяток дней, если не больше…

   Розстань сверху, с гориславского тракта, казалась игрушечною. Видны были дороги, входившие (или исходившие, как посмотреть!) из города в разные стороны. А и путников на них куда как больше было!

   – Что, в Гориславье не ездят из Розстани? – спросила я у наставника.

   – Ездят, но мало, – последовал ответ.

   – А что же так-то? Ведь дорога хорошая.

   – Хорошая, да и заклята хорошо. К нам, как в Амариг, не каждый попасть может, кто того хочет.

   – А как же мы-то Гориславье покинули?!

   – А мы из гор на тракт вышли. Вот если бы обратно двигались…

   Я обдумала услышанное, и мне не понравилось то, что я надумала.

   – Так что же, обратно я вернуться не смогу?

   – Если со злом вернёшься, то и не сможешь.

   Я снова задумалась. Какое зло я решилась бы принести родной земле? Я не ведала. Страшно было даже подумать о таком!

   – А всё в жизни бывает, Миро. Люди меняются.

   – Но уж не настолько!

   Наставник долго молчал, глядя перед собой, туда, где вливалась наша дорога в городские ворота, по случаю светлого времени широко распахнутые.

   – Бывает по-всякому, – сказал он наконец. – Жизнь, Миро, она не простая. И в ней, как на долгой ниве, всё встречается. И боль, и радость, и счастье. И предательство.

   Когда ты много говоришь, то ты в плену у людей. А когда говорят они, то в плену у тебя они. Так не раз втолковывала мне бабушка, приучая к молчанию при посторонних. Правду говоря, посторонних я мало видала. Ведьмы живут обособленно, им тяжело выносить толпу.

   А ещё бабушка говорила, что люди сами выдают себя. Надо лишь только не самой глухарём на току разливаться, а слушать, да не просто слушать, а внимать со всем тщанием. Но бабушкину науку я и не вспоминала до поры.

   Трудно увидеть чужое в том, что давно сроднилось с тобою. Ещё труднее понимать, когда не под злым колдовством, а доброю волей творит человек то либо иное зло. Впрочем, всё это ждало меня впереди.

   А пока, спускаясь по гориславскому тракту к дорожному городу Розстани, я не ведала ещё, что покидаю насовсем своё детство. Беспечно, без ума, ничего не беря с собой про запас.

   Закат заливал улицы города багровым огнём так, что казалось, будто по дорогам, реке и крышам домов текут волны багровой, тягучей крови.

***

Постоялый двор Розстани оказался безумно большим. Больше всего Синескалья! Так мне, по крайней мере, показалось с непривычки. А народу здесь было, наверное, больше, чем во всём Гориславье! В той его части, которую знала я, разумеется.

   Наставник бывал здесь не в первый раз, уверенно провёл меня на дальний двор. Здесь можно было остановиться в гостевом домике на две комнаты, устроить лошадей в небольшой конюшне.

   – Далеко со двора не уходи, – велел мне Хвостобой. – Потеряешься! Розстань ты не знаешь, заплутаешь на улицах, а люди здесь… Перехожие, в общем-то, люди. Зла от них не жди, стража бдит. Но и добра тоже. Поесть тебе принесут. Я к вечеру вернусь, засветло, раньше не жди.

   Я осталась одна. Внимательно обошла маленький дворик – а здорово хозяин придумал, многие ведь гости любят уединение. Так спокойнее! И за жизнь, и за кошельки. Со двора можно было выйти на общую веранду и пойти вдоль череды таких же одинаковых домиков. А вот конюшня общей была на восемь дворов. И там уже торчал незнакомый парень, на голову меня выше и шире в плечах.

   Вряд ли конюх, слишком молод. Я прищурилась, призывая во взгляд магию истинного взора, как учила меня бабушка. Мальчишка, высокий и крепкий. Младше меня на пару лет, а выглядит старше. Бывает.

   – Ты кто? – бесцеремонно спросил он у меня.

   – Гориславские мы, – мирно ответила я.

   Рассказывать подробности я, наученная и бабушкой и наставником, не собиралась. Но поведать, откуда, беда небольшая.

   – А, вонючие дикие горцы, – посмеялся он.

   Очень мне не понравились оба определения. Во-первых, пахло от меня травами, потому что в дороге себя не забывала. Во-вторых, кто ещё тут дикий, вопрос. Я ведь не собиралась лаять ни дом мальчишки, ни место, где он родился. Так почему же он сходу облил помоями словесными наше Гориславье?! Как-то это невежливо. Не достойно разумного человека.

   – Ты-то сам что, розами пахнешь? – хмуро спросила я. – Или девичьей водой приворотной?

    Тут он раздулся и стал шире, нос задрал до потолка:

   – Я – Сокол сын Светолада из благорождённых детей Белозера! Здесь проездом; в Амаригскую Академию на вступительный экзамен еду.

   О Белозере я слышала. Лежит оно в полуночных лесах, половину года льдом покрытое от того, что половину того года Светозарный и вовсе на него не смотрит, Лунные Сёстры лишь по небу ходят друг за дружкой.

   Понятно, с чего этот Сокол такой белокожий. В полуночных землях кто живёт, все такие. Холодно там, говорят, и даже летом снег лежит, бывает. Полумрак в конюшне и не видать, какого цвета глаза. Алые, говорят о полуночных людях, глаза у них и в темноте светятся. Про темноту видно уже, что наврали добрые рассказчики. А про цвет?

   – А тебя как называют люди?

   – Миро Зарянич, – сказала я, немного подумав.

   Собеседник мой назвал себя, значит, и мне следовало. Один у нас с ним путь, оказывается. Но обрадовалась я тому, что обрела попутчика, слишком рано.

   – Зарянич, – покатился от хохота мальчишка, мне сразу тон его голоса не понравился. – Забавишнич! Это по матери. А что отца не называешь своего? Что, не ведаешь, от кого рождён?

   – Тебе что за печаль? – спросила я.

   – Как с благорождённым разговариваешь, мужик?

   А, ну да. Не буду же я говорить, что ведьмы и ведьмаки – сословие отдельное, вне уложений и правил о происхождении. И мужик может выучиться у нас в Синескалье, и благорождённый, да хоть принц золотой крови! В миру он может пользоваться своим положением, может не пользоваться, прятаться за сущность ведьминскую. А у нас в Гориславье на происхождение не смотрят, если ты в какой-либо ковен входишь.

   – Вон та стенка тебе мужик, – сказала я.

   Я думала, белозерский что-то ещё скажет, возможно, обидное. Но он вдруг подскочил ко мне и ударил кулаком в зубы. Если бы не наука Хвостобоя, плевалась бы я сейчас кровью! А так извернулась, упала на одно колено, да и дёрнула обидчика за ноги.

   Грохнулся он – любо-дорого. Аж звон пошёл.

   Рыбка высунулась у меня из-за пазухи, всплыла и на плече устроилась. Сокол поднимался уже, бешено ругаясь всеми чёрными словами, какие на языке нашёл, а тут замер на половине движения, и глаза у него выпучились.

   – Что смотришь, курица щипанная? – с чувством полного превосходства выговорила я, поглаживая Рыбку по носу. – Надо что-то ещё объяснять или хватит с тебя?

   Сокол этот и вылетел впереди собственного визга:

   – Некромант! Некромант!

   Дурак.

   За внутренним двориком обнаружилась лестница, уходящая вниз, к череде таких же гостевых домов. И то, берег Светловодной здесь высок, отчего бы не устроиться!

   Но меня толкнуло вдруг очень знакомым, хотя изрядно подзабытым чувством. Оно теребило и теребило, не давало покоя, и я не понимала почему.

   Река глубоко внизу. Уходящие к ней переходы и лестницы. Вдалеке, на закат, широкая полоса набережной, речные корабли стоят. Отсюда, с такой высоты, они кажутся маленькими лодочками. Но если я верно оцениваю расстояние, вблизи их размеры не покажутся никчёмными.

   Почему мне чудится, будто всё вокруг – мёртвое?

   Я – некромант. Я чувствую смерть, множество смертей, это моя родная стихия, к ней у меня самое большое сродство. Но почему? Люди в гостевых дворах все живы.

   – Там некромант! – надрывался за моей спиной голос белозёрского. – Некромант!

   – Уймись, Соколко, – отвечали ему. – Некроманты тоже люди. Надеюсь, ты его не разозлил?

   Белозерский заткнулся очень уж красноречиво. Спутник его сделал верный вывод:

   – Безголовый. Поди к нему и повинись. Может быть, не сдерёт с тебя шкуру до самых костей. А хоть бы и содрал! Поделом дураку наука. Станешь скелетом, зубами стучать будешь – клац-клац! Зато до ветру не понадобится больше, нечем будет потому что.

   Я тихонько посмеялась в кулачок. Хорошо быть некромантом, оказывается. Тебя боятся.

   – Не… не… не хочу в скелет!

   Я отступила в тень, и они прошли мимо меня, не заметив. Мальчишка Сокол что-то почуял, дёрнулся, но старший выдал ему подзатыльник и велел шевелиться живее, стянутое со стола старших пиво давно уже заждалось.

   Значит, в старшем магии практически нет, а вот у младшего чутьё, он ведь взглянул почти точно туда, где я стояла.

   И из них двоих ощущение мёртвого исходило от старшего.

   Странная загадка. Я подняла голову к ясному небу. Светозарный, вразуми! Понимаю, что стихия моя – Смерть, а покровители – Лунные Сёстры, но ведь и некроманты тоже дети твои, иначе зачем бы они рождались в мирах Ямрала. Как и ведьмы. Как простецы и вообще всё живое.

   Солнечный свет облил меня нестерпимой яркостью, я поспешно зажмурилась, а когда раскрыла глаза, пятном ожога встал передо мной цветок полевой ромашки. Да не той, что всё лето цветёт под деревьями. А больше похоже было на огонь, спаливший наш с бабушкой дом. Огонь тот оставил после себя след, кровавый моргун на ножке. Он рассеялся в клубах дыма, но мне вовек его уже не забыть.

   Стало азартно и страшно одновременно. Убийца где-то здесь, и злая волшба за ним не задержится.

   Думала я, из-за наследства такой сыр-бор с убийствами, но Хвостобой заронил в меня сомнение. Месть, она лучше объясняет происходящее. Если надо кому-то, чтобы род отца моего пресёкся, то никакой выгоды он здесь не ищет и найти не может. Ещё и судить могут судом королевским, да и приговорят в петле болтаться, на центральной площади, с оглашением приговора за что.

   Слишком уж против закона оно, убивать из-за угла, без вызова на поединок. На подобное тот идёт, кому терять уже нечего, и остаётся лишь довершить задуманное. Что будет после, мстители не думают.

   Дед мой, завещание на меня написавший, кому-то могущественному хвост оторвал. Может, поэтому в живых его нет сейчас.

   Огненная ромашка – напоминание хорошее. Благодарю Тебя, Дарующий жизнь!

***

Белая ромашка – матрейя – используется в лекарском деле широко. Она снимает воспаление, успокаивает, заживляет раны, отваром из её серединок промывают волосы для укрепления и приятного запаха. Ромашка с красными лепестками – уже иное. В подлунный мир корнями уходит она, накапливает в себе тёмную силу, для приворота используется или чтобы порчу навести.

   У нас в Гориславье слишком сильна стихия Жизни, и красный моргун почти не встретишь, даже если днём пойдёшь искать с волшебным огнём-безутайкой, что скрытое и потерянное находить помогает. Здесь же, в Розстани, красных цветов было немало. Росли по обочинам, как сорняки. И то, место проходное, кто только здесь не бывает, и с самыми разными намерениями, не всегда добрыми.

   Я чуяла смерть, разлитую в мире. Старую, давно избытую – кто-то когда-то кого-то не полюбил, и дело закончилось поножовщиной со смертельным исходом. И новую, только входящую в настоящее из будущего.

   Но что должно случиться? Ведь всё вокруг спокойно!

   Никогда ясновидение не было моей сильной стороной. Зато смерть как распад вокруг всего живого, я хорошо воспринимала.

   Сначала у человека или животного умирает будущее. Тело ещё живёт, не подозревая, что оно обречено. Но будущее мертво. Бесповоротно. Приговор вынесен, лунная дорога открыта. А дальше уже может быть что угодно. Неожиданная болезнь, падение на ровном месте – с переломом шеи! А то и вовсе приляжет человек отдохнуть и больше не проснётся. Без видимых причин. Сам по себе.

   Ведьмы умеют видеть отмершее, если дадут себе труда всмотреться. Обычно когда на лечение зовут, потому что лучшей лекарки, чем ведьма, не сыскать у нас в Гориславье.

   Я же просто знаю.

   Безо всяких усилий. Просто так. Как вот другие видят, что небо – синее, снег – белый, а яма впереди – обширна и заполнена жидкой грязью до самых краёв.

   Пространство умирает так же, как и любое другое существо. Оно ведь тоже живое и несёт в себе плетение стихий и сил изначальных.

   Кто одарён, тот почует напряжение и поспешит уйти из умирающего места. Кто одарён и обучен, попытается вылечить. А кто посередине, с сильным даром, но без академической выучки, может и с ума сойти от напряжения, с которым не может совладать в силу своего невежества.

   Хвостобоя найти надобно!

   И уговорить его уйти из Розстани.

   Может, смерть на город как раз мы навели? На меня же охота открыта, не на другого кого!

   Думай, Миро, думай. Косичку заплету.

   Голос Хвостобоя раздался в моей памяти настолько внятно и ясно, что я оглянулась: показалось, за спиной у меня наставник мой стоит. Но там ничего не было. Ничего, кроме…

   Ощущение смерти стало сильнее. Меня тянуло, будто магнитную стрелку на север, с почти неодолимой силою. Я встряхнула головой, выбрасывая вон ненужные страхи. Я – некромант. Мне ли бояться родной стихии!

   Улица за улицей, уровень за уровнем. Как-то безлюдно вокруг, а ведь Розстань – перевалочный город. В него приезжают и уезжают безостановочно и ночью и днём.

   Ощущение смерти стало сильнее.

   Я уже спустилась почти в самый низ. Здесь начиналась узкая набережная с рыбацкими лодками. Вниз по течению Светловодной она расширялась и прирастала серьёзными кораблями, ну а здесь едва-едва двое взрослых широкоплечих мужчин смогли бы разойтись.

   И вот за каменной лестницей кто-то огромный и сильный деловито душил мальчишку. Тот ещё отбрыкивался, пытаясь ударить ногой или рукой, ничего не получалось. Я внезапно узнала боевой клинок, выбитый из мальчишеской руки и валявшийся сейчас на камнях: да белозерского же, того, кто при виде рыбке моей верещал, как подорванный, про некроманта!

   Дальше я уже не рассуждала. Сокол этот был мне никто, а всё же я с ним разговаривала и даже успела подраться. По какому праву его сейчас убивают?!

   Вот когда пригодилось ведьминское умение приманивать предметы на расстоянии! Клинок прыгнул мне в руку, разворот кисти, чтобы не получить остриём или лезвием, и вот уже оружие у меня. Недолго думая, я напала на убийцу, да промахнулась. Успел он почуять меня за спиной, отпустил белозёрского, что тот по стене вниз сполз и глаза под лоб закатил. Я под лопатку метила, угодила в плечо.

   Страшный воин развернулся – а надо сказать, аура у него вся смертью перетянута оказалась, крест-накрест, как удушающие силки на угодившем в ловушке звере.

   Алая ромашка приколота была к вороту. Живой цветок, недавно срезанный. А лицо оказалось знакомым. Таким знакомым, что я обомлела и какое-то время с места сдвинуться не могла. Спас недодушенный белозерский: с воплем подкатился под коленки убийце. А то катилась бы моя голова по парапету да в реку!

   – Ловки сопляки, – недобро усмехнулся враг.

   Хвостобой. Мой наставник. Тот, кому я доверяла, кто учил меня драться, кто был со мной всё время… Но, судя по его ауре, по тому, как несло от него смертью, он… умер. И теперь он враг, хуже того, убийца.

   А красная ромашка у него на одежде… Видит Светозарный, я поняла и это! Перед сражением, которое он проиграл, Хвостобой сорвал цветок и закрепил его на своей одежде. Как предупреждение мне.

   Он ведь помнил тот моргун, что расцвёл над нашим с бабушкой моей доме. Помнила я . И Хвостобой знал, что я помню. Знак, предупреждение, последняя воля оберечь и спасти воспитанника…

   Любовь и злость полыхнули во мне безудержным чёрным огнём. Любовь к тому, кто как отец мне был и даже больше. Ненависть к тому, кто с такою жестокостью убил моего наставника.

   И на всё про всё хватило двух ударов сердца.

   Как можно убить человека так, чтобы он сохранил подобие воли и магические умения оказались при нём? Я не знаю. Но ловкости у Хвостобоя поубавилось. И в реку в итоге отправился он. Вместе с ножом белозерского Сокола.

   Я упёрлась кулаком в камень набережной. Из вспоротого плеча сочилась тягучими каплями кровь. Боли я пока не чувствовала, хотя и знала, что она скоро придёт, и мало мне не покажется.

   – Дай перетяну, господин некромант, – сказал надо мною голос Сокола.

   Я удивилась тому, что он ещё здесь, никуда не сбежал. А он уже оторвал рукав от своей рубашки, и я позволила ему перетянуть мне рану. Не таким уж глубоким порез оказался, повезло. Так-то мёртвый без руки оставить меня собирался. И оставил бы, будь я менее расторопной.

   Рыбка высунула нос у меня из-за пазухи, медленно всплыла к уху. Белозёрский дёрнулся, вытаращил на неё глаза, но вопить не стал. Рыбка моя некромантская его больше не пугала так, как раньше.

   – Что случилось? – спросила я и прикрикнула, когда он замешкался: – Рассказывай!

   Рассказал мальчишка мало. Наставник его пил пиво с друзьями, кого в Розстани встретил, Хвостобой тоже там был и тоже пил. Сокол с братом подсматривали и подслушивали. Ведь разговор шёл о былых сражениях, через которые веселящиеся прошли вместе. Давние знакомцы, вот в чём дело. Хвостобой знал если не всех собравшихся, то половину уж точно, а они знали его. Или о нём слышали.

   Столы едальные во дворе стояли, по сухой и тёплой погоде. Любой мог придти и присоединиться, придти и поодаль сесть, или же мимо пройти. Ни забора, ни сторожей.

   Когда тот маг объявился, никто не понял. А только с ним никто справиться не смог. Один Хвостобой держался долго, но под конец и он не совладал. Брат пихнул Сокола – беги, весть принесёшь. На лодку и по воде, известно ведь, что магия подчинения воды не любит. (Откуда известно, про то не поняла).

   Брат тоже там полёг. А Сокол… не добежал.

   – Благо тебе, господин некромант, что вмешался, – закончил свои речи мальчик, и горло потёр ладонью.

   Сипел он, что надо, хоть и мог разговаривать. Синяки на шеё останутся, я уже видела.

   Смерть, что я вокруг ощущала, как будто сгустилась навроде грозовой тучи. Молнии ещё не били из неё, но дело ведь времени. Которого у нас, считай, что не осталось.

   – Ищут нас, – сказала я. – Чуешь? По воде, говоришь, уйти можно? Пошли.

   – Ты же некромант, – упавшим голос выговорил белозерский. – Неужели не совладаешь?

   – Мести хочешь? – он кивнул. – Да ведь и мне хочется! Но сам подумай, этот гад взрослых воинов убил, да не просто так убил – под свою волю подвёл. Тела их живы остались, а вот разум захвачен оказался, если и вовсе не погашен полностью. Что мы-то с тобой сделаем? Мне тоже вёсен не так уж много. Дар есть – знаний и опыта мало.

   – Сами поляжем, – Сокол всё понимал.

   – Пошли, лодку возьмём! Чужая – нехорошо – а что же делать-то. Вернёмся потом, отыщем хозяина.

   Да никогда мы его не отыщем, подумалось мне. Потому что вряд ли вернёмся. Что вернёмся, нам бы выжить!

   Стихия Смерти Воде не противна. А вот злое волшебство неведомого убийцы, как оказалось, да. Лодка уносила нас по течению, а вслед нам летела вражья бешеная злоба от того, что добыча упущена. Точнёхонько по пословице: видит око да зуб неймёт!

   Обычным, не волшебным, глазом уходящую от Розстани лодку увидеть вполне возможно. Даже понять, что в ней именно мы. А вот достать, чтобы уж наверняка…

   Странное ограничение. Вот, ты – могущественный маг, непревзойдённый боец. А стихия Воды для тебя преграда. Как же так?

   Я нутром ведьминским чувствовала, что был здесь какой-то смысл, важный и серьёзный. Но мне не хватало знаний понять его!

***

Про вёсла вспомнил Сокол. И то, он на Белом озере вырос, не как я, в горном лесу, где речки узки и извилисты, многие из них перепрыгнуть можно. И только глупец захочет пойти на лодке по бурным перекатам бегущего с ледяных вершин бешеного потока.

   Светловодная здесь теряла яростный горный напор, русло её широко раскинулось. Так, что противоположный берег углядеть, прямо скажем, не очень просто. Да ещё в закатном тумане, который сам по себе искажал расстояние.

   Я вспомнила о дороге на Амариг. Какой я видела её с высоты, когда к реке мы с наставником выбрались. Белозёрский согласился, что именно на тот берег нам и надо. Затрёт наш след быстрая вода, смоет его, унесёт далеко, к никогда никем из нас двоих не виданному морю. Может, убийца не догонит нас.

   По крайней мере, не догонит до того, как мы придём в Амариг, столицу Ямрала, белый град, сияющий над мирами Империи.

   Сокол, оказывается, тоже в Академию поступать ехал. И приглашение было у него с собой… как и у меня… Мудрые наставники у нас с ним оказались. Понимали, что в дорогое случится может всякое.

   Я встряхнула головой, отгоняя память о Хвостобое. Сокол рассказал, что перед последней схваткой тот сорвал цветок ромашки и продел в петлицу ворота. Враг дал ему такую возможность, уважая таинство поединка.

   Я обхватила себя за плечи ладонями, стиснула зубы, чтобы не разреветься по-девчоночьи. Парню не должно плакать, пусть даже близкий человек выкупил его жизнь своей.

   Понимал ли Хвостобой, что я могу и не разобраться в предупреждении? В конце концов, красный цветок это всего лишь красный цветок. Но другого выбора враг ему не предоставил.

   А я… Я буду жить! Я выживу, я дойду до Амарига, мальчишку этого доведу тоже. Мы выучимся, станем сильными магами и отыщем мерзавца, вобьём ему в глотку нашу боль и отчаяние и слёзы, что держать приходится под веками изо всех сил. Я заплачу потом. Когда попутчик мой заснёт крепко и не будет видеть непростительной некроманту и воину слабости.

ГЛАВА 4

Утро занялось холодным и ветреным. Я спустилась к воде, раздвигая плотные стебли тростника с начавшими уже формироваться бочонками цветоносов, умылась. Светловодная лежала передо мною широкой лентою. Волны гуляли по ней, локтя в три высотою, не меньше. Лик Светозарного глядел сквозь серые облака круглой монетою. К дождю…

   Рука болела. Я смотала с неё перевязку, вывернула голову, разглядывая рану. Удар сошёлся вскользь, а и того хватило. Будет безобразный шрам, потому что шить некому, сама не смогу, мальчишке белозерскому не доверю.

   Из стихии Воды волшбу сплести и положить на рану, как бабушка учила. Получалось по-всякому, в основном, на себе же. В лесу жить без ссадин да царапин, иногда глубоких, не получается, даже если ты злой некромант, дитя ведьмы, внучка ведьмы же.

   Розстань осталась за излучиной реки, отсюда городской набережной было не видать. Шли наверх, против течения, корабли, тянули за собою баржи. И обратно тоже шли,

   Ощущение смерти пропало.

    Если мой враг такой могущественный – а судя по тому, что он творил вчера, силы ему не занимать – почему он отпустил нас? Вода водой, но если он хотел убить, то уж постараться мог бы по-всякому. Значит, убивать ему пока не нужно?

   То есть, если бы мы замешкались, прыгая в лодку, нам пришла бы смерть, но раз сбежали – то пускай?

   А если не смерть, что тогда врагу нужно?

   Нехорошо вспомнился веркот Дрёмыч. Как он, поймав мышь или птицу, начинал с добычей играться. То отпустит, то снова лапой придавит. Пока не натешится, не сожрёт. А были ли такие, что умудрялись сбежать от бабушкиного фамильяра? Честное слово, я не помнила. Может, были.

   Нехорошо ощущать себя добычей хищника, которой позволили на время убежать. Неприятно как-то. И ведь с магией человек на короткой ноге, вон что творит! Одного дара тут мало, необходимо ещё и обучение. Где-то и у кого-то же он учился. Может, в Академии даже.

    – Вот ты где, господин некромант, – раздался за спиной голос белозёрского. – Я уж думал, ушёл.

   Встрёпанный, взъерошенный, в светлых волосах запутались какие-то веточки. Глаза не сонные, смотрят цепко.

   – Я из Гориславья, – сказала я. – Зови меня Миро.

   Образ-подобие следовало поддерживать. Девочке-сироте живётся в мире сложнее, чем парню. Без защиты, без покровительства – и врага не надобно, пропаду и так.

   – С Белоозера я, – ответил мой невольный попутчик. – Ты тоже… Тоже зови меня просто Соколом.

   Вот и познакомились снова. Теперь думать следовало, как рыбы наловить. И что делать дальше.

   То есть, что – понятно, идти в Амариг, поступать в Академию.

   Весь вопрос в том, как проделать это так, чтобы враг не поймал нас.

***

Вначале мы решили что-нибудь поесть. «Что-нибудь» – разумеется, рыбу, потому что сизых лягушек рассматривать в качестве еды Сокол отказался напрочь. А зря, они питательные!

   – Ты – некромант, ты и ешь, – сердито заявил мой невольный попутчик. – Нечистая еда, нехорошая!

   – Чем же она нечиста? – удивлялась я. – Да и не всё ли равно тебе? Не поешь – ноги ослабнут от голода, вот тогда уже точно ни в какой Амариг не дойдёшь.

   – Нет!

   – Ладно, нет, так нет. Тогда думай, как поймать рыбу без сети. И без удочки.

   – Чего тут думать, – недовольно проворчал Сокол. – Нужен острый кол, почти копьё. Где тут нормальное дерево?

    Деревьев по низкому, заболоченному, берегу Светловодной росло мало, и все кривые да косые. А нож у нас на двоих остался всего один, мой.

   Сокол ворчал, что это ковыряльник, а не нож, что им только ногти чистить. Да, с его клинком, под воду ушедшим вместе с мёртвым, нечего и сравнивать. Но уж что есть.

   – Радуйся, что хотя бы такой, – угрюмо буркнула я.

   Подумала, не отвесить ли ему подзатыльник. За брюзжание, почти что старческое. Потом передумала. Парень младше меня, но в плечах крепче, и его с детства учили воинскому делу, видно же. Неизвестно, кто тут кому подзатыльник отвесит.

   Если он мне, то потеряю я весь свой некромантский авторитет!

   К древку нож привязать я не дала, отобрала клинок. Плохая задумка. Соскользнёт, и, считай, потеряли. А вот конец кола обработать так, чтобы тот острым стал, это удалось только к полудню, когда тучи слегка разошлись, открывая полосу синего неба.

   Дождь, хоть и собирался всё утро, не пошёл.

   Рыбу мы нашли в небольшой заводи. У белозёрского ловко получалось острожить добычу, не то, что у меня. У нас речки быстрые, озёра глубокие, там с сетью надобно, с удочкой...

   Две сухих деревяшки, искорка магии, вот и костёр. На углях испекли рыбу, и я позаботилась о том, чтобы дым по низу стелился и между кустов развеивался. Вдруг заметит кто-нибудь со стороны реки!

   – Думаешь, нас ищут? – спросил Сокол, вытирая о траву руки.

   – А ты думаешь, убийца про нас забыл, – подковырнула его я. – Нет, друг мой. Он где-то здесь. Пока – на той стороне реки. Придумает, как перебраться, возьмётся за старое. Уходить надо, не медлить.

   Сокол молчал какое-то время, думал.

   – Внизу по течению поселения есть. На том берегу… лодку возьмём…

   – А и не по пути это к Амаригу, – ответила я. – Дорогу мы сверху видели, вверх подниматься надобно. Не выйдет на лодке. На лодке – только вниз… Да и на что людям два оборванца?

   – Ты некромант.

   – А ты?

   – Я – воин! – мгновенно взвился парень.

   – Ага, воин… С тем старшие не справились, а ты надеешься совладать?

   – В Белоозеро вернуться можно, – хмуро сказал он. – Ты… жизнь мне спас, господин некромант. Слово за тебя скажу. Примут у нас.

   Белоозеро. Дивная земля на полночь отсюда, снежная и вьюжная. Я о ней совсем мало слышала. Хвостобой про битвы всё рассказывал, а про земли, где ему до войны побывать довелось, лишь тогда, когда просили.

   Я вздохнула, ощущая, как медленно давит в груди. Всё произошло так быстро, так страшно. Ещё вчера я разговаривала с наставником, а сегодня тело его река несёт, с воткнувшимся в него ножом.

   Слишком страшное чувство, и снова проклятые слёзы под веками. На мне – мужской образ-подобие, нельзя мне плакать по-девчоночьи! Я сердито ущипнула себя за руку, зло, с подвывертом. Синяк останется. Но помогло, слёзы отступили.

   – Что-то мне кажется, Сокол, будто не хочется тебе возвращаться на Белоозеро, – сказала я. – Не просто так ты ушёл оттуда.

   – Не просто так. Я… в Академию… поступать… – голос у него сорвался, и я старательно отвернулась.

   Негоже на чужую слабость пялиться.

   – И я в Академию, – сказала я. – Вот и пошли туда напрямую, белозёрский. Именно этого от нас сейчас не ждут. Смотри, мы ушли на лодке. На такой лодке против течения не выгрести. Значит, в низовье искать будут. А мы вверх пойдём. Там дорога на Амариг. Когда-то через наше Гориславье шли торговые караваны. С тех пор осталась дорога, широкая, с деревьями по обочинам. Сверху её хорошо было видно.

   Правда, как мы одолеем её. Без еды, с одним ножом. Я прикрыла глаза, пытаясь провидеть будущее – ведьминское умение, бабушка учила, в ковене показывали тоже. Некромантам не дано предвидение, но не зря всё же была я и ведьминского корня тоже!

   И чувство снизошло ко мне. Я есть. Я есть в прошлом, я есть в настоящем. И – я есть в будущем. Оно не мертво для меня. И для белозёрского Сокола тоже живо.

   Вот почему я не чувствовала с собой на будущем пути в Амариг Хвостобоя! У него не было будущего, и я улавливала это, но гнала от себя нехорошие мысли. Если не думать о плохом, то оно никогда не случится, ведь так же?

   Мы пошли вдоль берега. Я отломала от дерева ещё одну длинную ветвь. Получился посох. Сокол опирался на вытесанное копьё, ставя его тупым концом вниз.

   – Зачем тебе в Академию, некромант? – полюбопытствовал он через время.

   – Учиться, – я удивилась вопросу. – Академия именно для того и существует, чтобы в ней учили и учились. На место учителя претендовать я никак не могла, значит, только в ученики, другого варианта нет.

   – Зачем некроманту учиться?

   – Смешной ты, белозёрский. Ты что думаешь, родился некромантом и уже всё-всё-всё знаешь?

   – Ну-у-у…

   Судя по лицу, именно так он и думал. Глупыш.

   – Нет. Надо учиться. Гориславье – ведьминский край, там некрономикону не учат.

   Так мы шли, пробираясь по заболоченному берегу, то далеко отходя от самой реки, то возвращаясь обратно. А то приходилось и обратно поворачивать, когда упирались в совсем уже непролазную топь.

   Рыбка сидела на моём плече и слабо шевелила хвостом. Что она видела глазами-бусинами? Как воспринимала мир? Я терялась в догадках, но в одном могла быть уверена: в полной и абсолютной преданности мне.

   – Что это за существо такое? – набрался храбрости спросить мой спутник.

   – Душа, которой ещё только предстоит родиться, – честно ответила я. – Может быть, она будет моим ребёнком, может – внуком или правнуком, а может и вовсе уйдёт в какую-то другую семью вообще…

   – Зачем… – вырвалось у него, но рот Сокол захлопнул быстро.

   Побаивался он меня всё же. Хотя своё отношение к некромантии заметно пересмотрел. Пересмотришь тут, когда тебя от верной смерти внезапно спасают, а потом и вовсе оказываются не псоглавцем, а обычным человеком… Что же белозёрские друг друга некромантами так пугают? Кто-то из проводников стихии Смерти обидел их когда-то? Но я не стала задавать вопрос. Вряд ли Сокол на них ответы знает.

   – Случайно получилось, – объяснила я про Рыбку. – Неожиданно так. А Старшая мать ковена гориславского сказала, что я теперь в ответе. И объяснила мне всё, что ты только что услышал. Про душу.

   Зря я болтаю, подумалось мне. Но молчать оказалось невероятно тяжело. Когда молчишь, начинаешь думать. А когда думаешь, становится страшно.

   Есть кто-то, кто хочет убить меня. И он не считается ни с чем. Он убивает и убивает, просто так, потому что может. Как противостоять ему?

   Я надеялась, что в Академии мне помогут. Научат. Смогу я тогда поквитаться с обидчиком! Получит он сполна и за наш с бабушкой дом, и за наставника Хвостобоя, и за всех остальных, кого он убил в Розстани и кого за мной тогда в лес послал на смерть верную. Спрошу за всё!

   – Миро! – идущий впереди Сокол вдруг споткнулся, замер, я налетела на него и мы оба едва не завалились в илистую грязь. – Смотри!

   Река прибила к тростнику труп.

***

Почему я не почуяла мёртвого раньше? Не знаю. Но теперь я отчётливо воспринимала стихию смерти, как некую тёмную ауру – в противовес ауре живого человека, хоть вот того же Сокола.

   Тело никак не походило на обычного мёртвого. Я хочу сказать, что бывала я на похоронах, и не раз. Не всегда бабушкины умения перебарывали болезнь. И уход к Лунным Сёстрам по старости тоже никто ещё не отменял. Те мёртвые были спокойны. Всего лишь тела, из которых ушли души на перерождение. Да, стихия Смерти присутствовала и у них, но в привычном мне, почти домашнем виде.

   Здесь же…

   – Стой, – Сокол наткнулся на мою руку и возмутился было, но я добавила строго: – Не подходи.

   – Там мой клинок!

   Да, клинок торчал из-под лопатки умершего. Характерная, запомнившаяся мне в бою, рукоять с тонким алым рисунком, гравированным на торце. Вчера я просто запомнила, не всматриваясь и не разбирая деталей, сейчас видела очень хорошо.

   В сознание вдруг вломилось, чьё тело лежит передо мною!

   Коленки внезапно ослабли. А тёмная аура над мёртвым сделалась гуще.

   – Не подходи, – севшим голосом повторила я. – Сам не видишь, что ли?

   – Я тебе не некромант! – огрызнулся белозёрский. – Трупяков не боюсь!

   – Я зато некромант, – с нажимом выговорила я. – Не подходи, умрёшь тоже! А может, даже хуже, чем умрёшь. Забыл, кому мёртвый проиграл поединок?

   По телу пробежала серебряная искра. Потом другая. Потом их стало много, очень много, и они собрались в веретенообразное серебряное облако, сиянием своим напоминавшее лунный свет полуночи.

   – Что это? Зачем это? Это ты делаешь, Миро? Прекрати!

   У Сокола волосы встали дыбом, а на лице отразился неподдельный ужас. Многие боятся смерти и её проявлений, ещё больше людей боятся магии стихии Смерти. Но я чуяла, что сияющее серебро не несло вреда. И всё же приближаться к нему не следовало.

   – Молчи, – приказала я своему спутнику, и, видно, прозвучало в моём голосе нечто этакое, что парень сразу захлопнул рот и замолчал.

   Но перехватил острый кол поудобнее, и я оценила его стойку: за лето наставник научил меня немного разбираться в воинском искусстве. Белозёрского поди учили едва ли не с горшка. Не зря же в первую нашу встречу назвал он себя благорождённым! Северная аристократия не бросает детей на произвол судьбы. Будь ты хоть трижды бастард, а учиться бою обязан. По праву рождения!

   Серебряное сияние собралось в призрачную фигуру моего наставника. Каждая складка одежды, каждая морщинка на лице его знакома мне была ло слёз. И точно, ком под горло подкатил. Если слово скажу, разрыдаюсь, наверное.

   – Добро тебе, Миро, – сказал призрак.

   – Да ты же мёртвый! – не выдержал Сокол.

   – Не до конца, как видишь, – Хвостобой отвесил ему ироничный полупоклон. – Иногда можно задержаться между мирами. Когда долг до конца не исполнен. Я клятву дал довести Миро до Амарига; клятву я исполню.

   – Ты-то сам некромант, получаешься, – всё же выговорила я, и губы запрыгали. – И в Академии учился, да?

   – Нет, я – обычный имперский вояка, – усмехнулся Хвостобой. – Так… нахватался всякого на войне. Силе без разницы, по какой Стихии ты её пускаешь. Берёшь триединый поток, расщепляешь его и… Ладно, то наука не про вас, сопли на ножках. Вам в Амариг идти надобно через Седые Пустоши. На дорогу я выведу вас… Отвяжи меня от места смерти, Миро! У тебя сильный врождённый дар по стихии Смерти, ты сможешь.

   Я лишь головой мотала. Не умела я призраков от места упокоения их тела отвязывать! Не было таких у нас в Гориславье!

   – Я знаю формулу. Я тебе подскажу.

   – С чего мы верить тебе должны? – снова выступил Сокол, пока я заталкивала обратно внутрь злые слёзы. – Не ты ли душил меня?

   – Враг, – сказал Хвостобой печально, – больше менталист, чем некромант. Нет у него власти над душами нерождённых и умерших. Живых воле своей подчинить он способен, а вот со стихией Смерти не особенно дружит. Иначе стояли бы вы оба сейчас передо мною!

   – Кто он такой? – спросила я, вытирая мокрый нос рукавом.

   Да наплевать уже! Сокол на призрака смотрит, не на меня. А больше вокруг никого нет.

   – Не назвался, – Хвостобой слегка развёл полупрозрачными ладонями. – Но предполагаю, что тоже имперский, и тоже военный, и, по выговору, амаригский.

   – Прекрасно, – фыркнул Сокол. – А мы как раз в Амариг собрались! Прямо к вражине в пасть, так, что ли?

   – Я лично в Академию иду, учиться, – заявила я. – А ты можешь чесать обратно на своё Белое Озеро! На верёвке никто не тянет.

   – Не ссорьтесь, – велел нам призрак Хвостобоя, и мы умолкли.

   Привыкли ведь подчиняться слову старшего, а старшим здесь из нас двоих был именно мой наставник. Хотя по уложению старшей должна быть я, как некромант. И по возрасту – над Соколом. Но об этом я узнала гораздо позже, а пока я радовалась, что мой наставник с нами.

   Взрослый. Старший. Тот, кто обережёт нас от беды по дороге, добрым словом, умным советом, да просто присутствием рядом, пусть и в призрачном виде.

   Остановить скачущие в разные стороны мысли и строго спросить с себя самой о происходящем я в те страшные мгновения не смогла.

   Одно дело, слушать о деяниях некромантов в прошлом. Об их подвигах на войне, прокатившейся через все миры Ямрала. Об их могуществе и их судьбе. Совсем другое, столкнуться наяву. Как бы ни учили тебя, как бы ни предостерегали с детства, а не всегда в привычном распознать сумеешь необычное. В особенности же, угрожающее.

   – Нож заберу, – сказала я. – Позволишь?

   – Забирай…

   Вынуть клинок получилось не сразу, слишком глубоко он вошёл. Била я тогда на совесть, с перепугу и в полном отчаянии. Но если местом смерти здешний берег стал, значит, в реке наставник мой был ещё жив? И умер не сразу. Чувствовал он что-нибудь, будучи раздавлен менталистской магией подчинения, глушащей волю и разум? Или враг отпустил его, чтобы по нему самому не ударило последней агонией умирающего? Без толку гадать. О менталистике я знала ещё меньше, чем о некромантии. На уровне «есть на свете ещё и такое искусство магическое».

   Может, в Академии научат?

   Нож я отдала Соколу. Он буркнул «благодарю», тщательно вытер рукавом и отправил в пустые ножны, к поясу прицепленные.

   – А теперь, Миро, должно тебе поднять это тело, – сказал мне призрак Хвостобоя.

   – Что?! – мне показалось, я ослышалась.

   Как – поднять? Как мертвяка какого-нибудь, чтобы был вроде вьючного вола?!

   – Ты ведь сам понимаешь и так, Миро, – печально сказал Хвостобой. – Дорога до Амарига от берега Светловодной пешим шагом занимает добрый десяток дней. Вы не выживете – без воды, без хоть какой-нибудь еды. На двоих тащить запасы будет сложно. А мёртвым всё равно. Они много поднять могут. Поднимай моё тело, Миро. Я – хозяин ему. Я даю согласие.

   Вот здесь я уже не сумела сдержать слёз. Они градом хлынули по щекам, и уже не заботило, что обо мне подумает Сокол. Ещё незнакомое тело я как-нибудь подняла бы для такой! Вражье – тоже, возможно. Но друга? Учителя и наставника, того, кто с детства мне вместо отца был?!

   – Я не знаю, как это делается! – ухватилась я за единственно возможную лазейку.

   И пусть я умру на дороге в Амариг. Но только без этого! Без такого надругательства над телом Хвостобоя. Я не вынесу, не переживу, не могу. Ни за что на свете, как Светозарный свят!

   – Я подскажу…

   – Да ты откуда знаешь? – не выдержала я. – И почему врал всем нашим в Гориславье, что в Академии не учился?

   – Я не учился в Академии, Миро. Я учился на войне. Ходил под началом одного некроманта… А там так: или ты, или тебя. Господин Лещина учил нас простым приёмам. Чтобы мы на него поменьше надеялись, чтобы наоборот, подмогой были, а не дурнями, которых спасать каждые два удара сердца надобно.

   От правоты сказанных слов щемило в груди, да так, что становилось трудно дышать.

   – А поди сюда, Миро, – хмуро выговорил вдруг Сокол.

   – С чего вдруг? – взъерошилась я.

   – Не в обиду вам, господин призрак, – дерзко заявил белозёрский. – Я Миро пару слов сказать хочу без ваших ушей!

   – Был бы я жив, получил бы ты леща полновесного, сопля зелёная, – неласково сказал Хвостобой.

   – А не дотянешься! – хмуро заявил ему Сокол. – Теперь-то.

   Прощать железную хватку хвостобоевых пальцев на собственном горле белозёрский не собирался.

   – Твоя правда, не дотянусь. Ну, иди, Миро, иди, чего встал. Иди, послушай, что тебе скажут.

   – Прости, – всё же сказала я.

   – Иди!

   Я пошла за Соколом. Глаз на спине и затылке у него не оказалось, и потому я тщательно вытерла лицо подолом рубахи. Не видать ему моих слёз, пусть не надеется! Даже следов от них не увидит.

   – Ну? – спросила я, когда выбрались мы на сухой взгорок и тростник скрыл полностью лунное свечение.

   Сокол развернулся ко мне, руку упёр в бок. Во второй руке держал кол, остриём вниз. Мне не понравилось, как он стоял. Что я буду делать, если злой белозёрский полезет в драку?

   – Прав ты был, Миро. Плохой ты некромант.

   – Серьёзное заявление, – кивнула я. – Почему так думаешь?

   – Тварь междумирная языком тебе уши заклеила, ты и рад!

   – Это наставник мой и учитель, – угрюмо заявила я, – он жизнь отдал за то, чтобы предупредить меня! Ромашку красную у ворота видал у него? Вот. Чего ты лаешься на него? С какого ляду?

   – С такого, что кровь ему нужна твоя! Без крови трупяк не поднять.

   – В некромантии мало что без крови делается, – блеснула я познаниями. – И что с того? Жратву через Седые Пустоши на своём горбу потащишь?

   – А хотя бы на своём! – запальчиво выговорил Сокол. – С нечистью знаться – за лихом гнаться.

   – Боишься, – понимающе выговорила я. – Бывает.

   – Я не позволю тебе поднимать труп, – хмуро заявил Сокол.

   – Ах, не позволишь! – разозлилась я. – Да я и спрашивать тебя не стану!

   – Продуешь поединок – спрашивать не сможешь.

   Он не шутил. Встал в боевую стойку, и кол не отбросил, несмотря на то, что у меня при себе такого оружия не было. А встал – и будто увеличился вдвое. Иллюзия? Что он там про Академию говорил, что учиться хочет? А про свою одарённость ничего не рассказал, между прочим. Это я на радостях выболтала, кто я и что я, разве что имя подлинное не назвала да про образ-подобие умолчала, и то, как понимаю, волею ведьм нашего ковена, подвязавшего мне секрет этот ниткой к уху.

   А ведь придётся драться всерьёз, поняла я. Белозёрский не шутил. Он на самом деле вознамерился навязать мне свою волю! Не спущу ему!

   Но смогу ли я отстоять свою свободу в первой драке, совсем не дружеской?

   – Теперь ты, – велел Сокол.

   – Что? – не поняла.

   – Своё условие ставь, вот что. Точно, с диких гор спустился, правил не знаешь! Что я делать должен, если ты вдруг меня побьёшь.

   – Какой смелый! – восхитилась я.

   – Ты не победишь, – самоуверенно заявил белозёрский. – Ты не воин Снежной Полуночи и вообще дикий горец. Поэтому можешь болтать, что угодно! Всё равно мне выполнять не придётся.

   Ах ты ж мелкий говнюк, подумалось мне словами Хвостобоя! Но упоминание Снежной Полуночи насторожило меня. Что-то такое наставник рассказывал однажды. Про боевые братства Империи, куда попасть ой как не просто, про то, что бойцов они не по праву рождения набирают, а по проявленным во время начального обучения талантам… Надо быть осторожнее, вдруг Соколик наш ловко прячет свои умения и на самом деле не тот, кем притворяется?

   Прихвастнуть он не прочь, не без того, но – до какого предела?

   – Если ты проиграешь, – медленно сказала я, – ты защитишь меня, если окажешься прав. Если, как ты думаешь, призрак наставника моего против меня на самом деле умышляет.

   – Дикий горец из дикого края, даже условие человеческое для боя выдумать не можешь, – покачал головой Сокол. – Мне же тогда придётся пойти с тобой, треснувший ты кувшин!

   Треснувшим кувшином называли тех, у кого сумасшествия явного не наблюдалось, но голова принимала порой причудливые и странные решения. Кувшин треснул – разум в прореху истекает, и вскоре того и гляди выльется весь.

   – Если сможешь на расстоянии помочь, я не буду против, – ответила я.

   Да, я не хотела оставаться одна! Призраки между мирами застряли, они не живы и не мертвы, Лунные Сёстры их не приняли, мир живых тело им вернуть не в состоянии. Идти по дороге десять дней в одиночку я не хотела. В компании поднятого мною самой мёртвого и его призрака легко можно с ума свернуть не на ту дорожку! Сходить с ума я не хотела.

   Но как ещё оставить белозёрского при себе? Только одолев его в честной схватке!

   Мы сошлись, и мне пришлось невесело. Я забыла о ране на плече! А рана, конечно же, ничего не забыла, и Сокол мгновенно понял, что я берегу руку, после чего старался бить именно так, чтобы я подставлялась под удар именно там, где больнее всего.

   Я поняла, что в конюшне тогда повезло мне неимоверно. Сокол в принципе не собирался драться, я напала первой. Сейчас же он был собран, угрюм и страшен. Боевая техника Метельной Полуночи? Или как он там её назвал… Снежной, вот.

   Хочешь ослепить меня болью из-за удара по ране? На! Я упала на одно колено – ведь и впрямь вышло безумно больно, слёзы сами брызнули! Сокол бросился вперёд – добивать. И вот тут-то я метнулась ему под ноги точно так же, как тогда, в конюшне. Миг, и я уселась ему на грудь, придавила к влажной земле. Рыбка кружилась у меня над головой, с любопытством рассматривая сверху двоих дураков, перемазанных грязью с головы до ног.

   – А вот что будет, если я сейчас сожму и проверну? – спросила я, поднося скрюченные пальцы к шее поверженного.

   Стихия Смерти вихрем завернулась вокруг меня, реагируя на внезапный испуг Сокола. Если не признает он поражения, ведь и вправду убью. Не потому, что хочется. А потому, что удержать наследную силу не сумею! Я на грани уже, сдавайся, что же ты, ну!

   – Твоя взяла, Миро, -выдохнул он с трудом, настолько нестерпимым осознание поражения было для него. – По слову твоему… да будет.

   Я поднялась. Протянула ему руку. Здоровую.

   Сокол подумал ещё немного, поганец, и руку принял.

   – Я не имею к тебе зла, – сказала я ему. – Но и неволить не хочу тоже. Хочешь уходить – уходи, мне не нужны рабы.

   Он молчал, смотрел на меня и молчал, кусая губы. На скуле наливался великолепный синяк. У меня под глазом болело тоже, а из носа текла юшка, отменно противная на вкус.

   – Не пойду никуда, – угрюмо ответил он. – Не брошу!

   Вот так и отправились мы в путь на Амариг: я, белозёрский парень Сокол, мертвяк, моей кровью и словом моим поднятый и призрак наставника моего, в дневном свете почти не видимый.

***

Из тростника мы выбрались на твёрдую землю, поросшую низким кустарником и гибкой лозой. Здесь можно было идти, не проваливаясь в ил по колено. Из лозы Хвостобой велел наплести кувшинов, мы с белозёрским сделали два. Ничего, путь до дороги займёт пару дней, ещё сделаете, сказал нам призрак.

   Ему-то что. Он уже не устаёт, ему без разницы. А нам…

   Я промыла рану чистой водой из Светловодной, пошептав над нею по бабушкиной науке. Рана не тревожила меня заражением, но она болела. Болели и нос, и разбитые губы.

   Я никогда не думала, что жить в мужском мире – это порой так больно! И плакать нельзя. Нельзя и всё тут, Сокол смотрит. Ведь если он догадается, что на самом деле я девчонка, слетит с меня образ-подобие, не пройду тогда в Академию!

   – Смотрю на тебя, Миро, и думаю, что ведьмак ты больше, чем некромант, – сказал белозёрский, когда и его я заставила умыться заговорённой водою.

   – Скажи ещё, что это плохо, – угрюмо посоветовала я ему.

   – Не плохо, – ещё бы, болеть у него на лице меньше стало! – Но странно.

   – А и ничего странного. Гориславье – ведьминский край, бабушка моя – ведьма. И мама ведьма. И вся родня дальняя тоже.

   – Что, в семье не без урода оказалось? – хохотнул Сокол, и едва успел назад отдёрнуться от моего кулака, оказавшегося у него под носом.

   – Не смей моих лаять, – зло выговорила я. – Не то подеремся снова, и уж силу тогда сдерживать я не стану.

   – Уймись, бешеный! Никого я не лаял. У нас всегда так говорят, когда среди посвящённых одной стихии урождается вдруг проводник другой.

   – То у вас, – я не собиралась отступать. – Будешь «у вас», тогда и говори, как у вас.

   – Эй, – подал голос призрак Хвостобоя, – унялись оба, веркоты драные! У вас впереди дорога не из лёгких. Учитесь норов обуздывать, пригодится.

   Так что драки по второму кругу не случилось. И хорошо. У меня после первой губы и нос ещё не зажили.

***

Кувшины с водою мертвяк нёс. Над каждым из них я шептала, заговаривая воду на долгую дорогу, лозу вместе с Соколом стихией Воздуха оплетали, я показывала ему как надо, чтобы не пролилось из кувшина наружу ни капли.

   Это не секретное умение, делиться им можно. А сродство к магии у Сокола было, и запоминал он, что и как делать, хорошо. Пальцы разве что не такими гибкими были, как надобно, и не по природному увечью. Он, как все мальчики, всё с оружием тренировался, шить – умел, хоть и не любил, ну а уж вышивку какую сделать – тут уже всё. Не мужское, в его понимании, занятие.

   Смешные они там, на своём Белом Озере! Мужское, женское… Если ты маг или вот хотя бы воин, то и сам уметь любую работу должен. Не всегда старшие женщины рода с тобою будут рядом, не всегда и не у всех лада любимая бывает. И кто тогда оберег сплетёт, если не ты сам? Без оберега же в бою и проиграть недолго.

   Особенно если врага жизнь нанесёт серьёзного, как того некроманта в Розстани!

   Синие сумерки плыли над миром. Поднимался дым от костерка, где готовили мы выловленную только что рыбу: нанизали её, выпотрошенную, грядиной на прутья и поворачивали, чтобы пропеклось с обеих сторон как следует. Пахло седыми травами, почему-то шалфеем и серебряником, хоть их я окрест и не видела. Мертвяк сидел неподвижно, обратив пустой взгляд куда-то вдаль. Я к нему уже немного привыкла, хотя внутри продолжало царапать до крови.

   Сам же Хвостобой, точнее, призрак его, в сумерках стал ярче. То же лицо, те же руки и голос такой же, закрой глаза, не отличишь от живого. Но чутьё некроманта всё равно сбивало весь настрой. И мёртвого я хорошо ощущала, и некротическую энергию призрака.

   – Похлеще оберега существуют помощники, – говорил наставник, и сквозь него весь остальной мир просвечивался – насквозь! – Артефакты резерва. Создать их очень сложно, у вас не то, что мозгов, силы не достанет пока что. Вот выучитесь в Академии, тогда займётесь.

   – А ты умел их делать? – спросил хмуро Сокол.

   Не принял он нашего решения. По-прежнему считал, что зря связались мы с мёртвыми. Воду как-нибудь и сами пронесли бы, всю дорогу до Амарига! А тут пришлось… соседствовать. И задавать вопросы, когда совсем уже невмоготу становилось от любопытства.

   – Я видел, как артефакты резерва готовил некромант, у которого ходил я под началом почти всю войну, – отвечал Хвостобой. – Некромант наш, господин Лещина. Он говорил, если своей силы не хватает, то можно взять чужую.

   – Убить? – сморщил нос Сокол.

   – Победить в честной схватке, – качая головой, отвечал мой наставник. – Чем сложнее даётся победа, тем сильнее артефакт.

   – Не думаю, что все такие артефакты делаются подобным образом, – сказала я, и невольно прикоснулась пальцами к больным губам. – В таком бою ведь можно и проиграть!

   – Можно, – не стал спорить призрак. – Есть и другие способы. Наверняка, они есть. Просто иных я в работе не видал. А этому научить смогу, пожалуй.

   – Если мы врага какого-нибудь по дороге встретим? – спросила я, и обмерла от страха.

   Тот, что за мною охотился… Кто дом наш спалил, кто непотребство с убийствами учинил в Розстани… О да, в артефакт его запихать – как раз по нему награда будет!

***

Третий день мы шли вверх по течению Светловодной. Как по мне, дорога на Амариг должна была уже показаться! Я помнила, какой видела её с высоты, когда спускались мы с гор к тракту, вдоль реки идущему.

   Прямая, как стрела, по обочинам, обеим-двум – раскидистые деревья. И если в горах уже властвовала осень, а верхушки тростника украсили тугие синие венчики созревших семян, то вдоль дороги амаригской деревья стояли по-летнему зелёные. То ли такой сорт, не сбрасывающий листву на зиму. То ли путь и впрямь зачарован.

   «Не всякий, кто хочет попасть в Амариг, приходит к нему» О том в Гориславье у нас говорили, подразумевая, что много хочешь да мало получишь. Торговля-то то светлым градом всяко велась, и нешуточная. Просто путь через Седые Пустоши именно открывался не каждому.

   Не заплутали ли мы часом?Понятно, река с места сдвинуться не могла, бурелома да чащобы лесной на этом берегу нет. Но откуда крепнет во мне прочное ощущение того, что водит нас, не подпускает к дороге защитная магия амаригская. Не из-за мёртвых ли?

   Тварь междумирная, так сказал о наставнике моём Сокол. Если тварь, что ж до сих пор клыки свои не оказала? Твари, они к живым тянутся за кровью, за магической силою, которыми поживиться в момент смерти можно. Глупы они. Те же животные, только магического толка.

    А если не тварь, но и не Хвостобой, с детства меня знающий?

   Ответ на такой вопрос напрашивался страшный. И думать о нём я себе запретила. Потом подумаю. Не сейчас.

***

Запечённая над костром рыба начала надоедать. Но другой еды не предвиделось. Птицы здесь водились мелкие, толку с них никакого. Крупные уже улетели зимовать в полуденные земли.

   Сокол выразил опасение насчёт степных волков. Мол, где степь, там и волки.

   – А что они в степи жрут? – спросила я.

   – Копытных каких-нибудь, – пожал он плечами.

   – Копытные бы к обеду не помешали…

   – Да? А разделать сможешь? Хотя у вас в горах там берекозы всякие…

   – Берай-козы, – поправила я. – Есть такие… От них молоко берём, а мясо у них невкусное. В уксусе вымачивать надобно. С луковицами леп-травы и перцем. Вот так поставишь под гнёт на ночь, а наутро – в печь. К обеду-то протомится.

   Я потянула носом, вспомнив вкус и запах мяса так, будто только что его ела.

   – И наливку, – подхватил разговор Сокол. – На снежной винной ягоде оранжевого урожая…

   – И печёное земляное яблоко, – добавила я. – М-м-м. Язык проглотишь, пальцами закусишь!

   – А, да замолчи уже! – с досадой махнул рукою Сокол. – Слюни бегут.

   Как я его понимала!

   Мы носили к месту ночлега хворост, пока совсем уже не стало темно. Плечо болело, но рану я осматривала – воспаления не случилось, гноя не было. Шло заживление. Медленно оно шло, несмотря на то, что делала я всё точно по науке бабушкиной. Клинок, скорее всего, оказался отравленным. Не собственно ядом, иначе уже лежала бы носом в землю.

   А через магию. Стихией Смерти тот клинок прострочен был проклятием для надёжности закреплён. Благо мне, что родилась я в ведьминском крае! И двойное благо, что гориславские ведьмы не отослали меня прочь, а в любви растили, заботе и учении. От бабушки я слышала, что были недовольные. Что, мол, некроманту, среди ведьм делать-то. А слово последнее сказала старшая матерь, ведьма Желана.

   «Нашего корня Мира, дочь Заряны, внучка Ровены. Ровену – вот, все вы перед собою видите. Заряну тоже не позабыли. Что сродство у девочки к другой стихии, нежели наша, значит, Лунные Сёстры урядили так. Наделённого даром – учить надобно. Иначе сглупу да от невежества большое зло сотворить может…»

   Вот они и учили, как могли. Их наука рану мою заживляла сейчас.

   А что бывает, когда врагу бой проигрываешь, мертвяк наглядно показывал сейчас, и я старалась лишний раз на него не оглядываться. Тоже ведь… наука.

   Наставника жаль было. До слёз. Но плакать нельзя, я помнила.

   – Что глаза на мокром месте? – подсунулся Сокол.

   Глазастый! Мне вдруг захотелось ударить его, настолько силён оказался гнев, поднявшийся откуда-то изнутри. Но я сдержала себя. Бить не думая – глупое дело. Обратно отскочит – не встанешь…

   – А ты-то что по своим не скорбишь? – спросила я сердито, вытирая глаза рукавом рубахи.

   Сейчас можно было, раз уж заметили.

   – Я… – Сокол отвернулся и смолк почти сразу же.

   Я тоже в другую сторону смотреть стала. Чего уж тут не понять!

   – Доберёмся до гада, – яростно пообещал мой спутник.

   – Доберёшься, – сказал ему с усмешкой призрак Хвостобоя. – А дальше что? Два щенка против матёрого волка. Нет уж, парень, вначале выучиться придётся. А это года три, не меньше. Может, пять. Смотря чему учиться будешь.

   – Боевой магии, конечно же!

   – Боевой магии ты и в имперской армии набраться можешь. Академия для тех, кто головой думает.

   – А удобно ты устроился, – злобно высказался Сокол. – В глаз тебе не засветить, кулак насквозь пройдёт.

   – Рыбу жуёшь? – недобро сказал призрак. – Вот и жуй.

   Призраки не могут питаться обычной пищей. Питает их изначальный импульс некротической энергии, в момент смерти выходящей из тела. Обычно связывает эту силу долг, который умерший не может просто так оставить. И душа его застревает между мирами: ни нашим, ни вашим.

   Контроля над предметами у призрака нет. Взять камень и бросить его он не может, пальцы насквозь проходят. С оружием то же самое. И потому Хвостобой велел мне с мертвяка всё снять и самой нести. Тяжело, сказал. Но это – твоё наследие, Миро. Я так решил.

   Как же я мало знала о призраках! В книгах ведьминских о них мало встречалось. Несколько заговоров было, какие у постели умирающего от болезни тяжёлой читать следовало. Чтобы душа сразу уходила на Лунную Дорогу, не застревала в посмертии. Но у бабушки в практике такой болезни среди жаждущих исцеления не встречалось. Я не помнила, во всяком случае.

   Может, вправду не было, а может, меня не звали, считали, что присутствие некроманта лишь хуже сделает.

   Странное у меня положение сейчас. Рыбка – душа ещё не рождённая. Хвостобой – душа не ушедшая. Обе не удел, обоим плохо, хоть пути и природа у них разные.

   Хвостобоя Рыбка, кстати, избегала. И тела его мёртвого, и самого призрака. Держалась поодаль, а то и вовсе мне под одежду лезла. Не нравилось ей что-то. А что именно – разве же она расскажет…

   Чуть позже Сокол озвучил сомнения, показавшиеся мне ненапрасными. Белозёрский не знал, что я девочка, и потому меня нисколько не стеснялся. Зато мне достало заботы! Образ-подобие хранил меня, но всё же старалась я отойти и встать так, чтобы между нами тростник или иное какое препятствие находились бы. Благо волшбе ведьминской, хоть о лунных днях беспокоиться не следовало. Вернутся они через год, и даже на здоровье моём женском столь долгое их отсутствие не скажется. Но практиковать подобное, безусловно, слишком часто не следовало. Во всяком случае, пока детей не родишь в достаточном для себя количестве!

   А вот смотреть на спутника моего было выше моих сил, я всегда отворачивалась.

   – Слышь, гориславский, чего ты такой стеснительный, как девица какая-нибудь, – смеялся надо мною Сокол.

   – Не твоё дело, – огрызалась я. – Положено так.

   Пусть думает, что обычай горский. Всё равно Сокол наших гор не знает, не слышал о том, как у нас люди живут, и в глаза не видал даже раньше. Байки, может, слышал какие-нибудь. И всё.

   – На положено бревно заложено, – хохотал он. – А и то, кожа у тебя слишком белая, глаза чересчур большие. На девку похож больше, чем на парня. Что, хоронишься потому, что боишься – замуж возьму?

   В лицо мне бросило жаром. Как у белозёрского язык не сохнет, произносить такое?! Кажется, опять драться придётся…

   – А в рыло? – хмуро осведомилась я, оправляя одежду. – Думай, что несёшь, рыба снулая!

   – Бешеный! – отвечал на мои слова Сокол. – А девка-то хоть была у тебя? Мужчина ты или мальчик ещё?

   – А сам-то? – ничего другого в голову не пришло, только вопрос перебить своим вопросом.

   Я растерялась, о таком с девушками всё же не говорят. А что было делать, ведь пряталась я под мужским подобием, значит, соответствовать следовало. Вот о чём предупреждала меня бабушка! О том, что нелегко будет девочке в мужском мире. Что выдать себя – недалеко ходить. Сейчас же, по дороге в Амариг, когда совсем одна я осталась без защиты и покровителей, – призрак наставника не в счёт, что он может-то! – пуще всего беречься следовало.

   Что Сокол сделает, если прознает, что я девушка?

   – А я первый спросил! – заявил он, и я вынырнула из нехороших своих мыслей.

   – За дурной спрос дают в любопытный нос, слыхал? Плевать мне на твоих девок, белозёрский. И ты о моих не спрашивай.

   Порыв ветра прошёлся по тростнику, волной, зашумело, загудело вокруг. И стихло. Зябко, неуютно вокруг стало. Полоска умирающей зари светила багрово и тревожно.

   – Пошли обратно, – хмуро сказала я.

   – Пошли… А как ты думаешь, чего он не воняет?

   – Ты о чём?

   – Мёртвые, они на третий уже день смердеть начинают, если на погребальном костре их не сжечь или в землю не опустить, у кого как принято. А твой не воняет. Почему?

   Я почесала в затылке. А и правда, почему?

   – Он ещё в воде провалялся всю ночь, – вспомнил Сокол. – А как подошли мы к нему, так ни запаха, ни мух красных. И даже угрицы не объели, а уж они-то всё жрут, что ни дай.

   – Не знаю, – честно призналась я. – Но прав ты, это странно.

   – Ты что, впервые в жизни мертвеца поднял, некромант? – удивился Сокол.

   – Да вот представь себе, да. Я зачем в Академию иду? Учиться!

   – Ой, дурак, – покачал головой Сокол, – ой, и дубина же ты стоеросовая, Миро! Прекращай в голову есть, заставь её думать! Почему запаха нет? Ни запаха, ни разложения. Травами ты не пользовался, я видел! Так почему?

   – Хороший вопрос, – медленно выговорила я. – И ответа у меня нет.

   – Ума у тебя нет, Миро. Как у всех горцев. А ещё некромант.

   – Хватит, – сухо велела ему я. – Разберусь.

   – Ага, разберётся он, – фыркнул Сокол. – Осину найди подходящую и колышек вытеши. Заговор ещё над нею пошепчи какой-нибудь ведьминский, раз уж бабушка научила. Не лишнее будет.

   Вот здесь обидные его слова показались мне всё же верными. Страх не давал мне покоя, даже не страх, а напряжённая тревожность, какой со мной ещё не случалось в жизни. Что-то происходило вокруг. Что-то неприятное. Повлиять на него или избежать я не могла.

   Значит, следовало подготовиться.

   Кол я вытесала в лунном свете. Обе Сестры как раз уже выбирались на небо, пока ещё с неполным ликом обе, но света они уже давали достаточно. Наставник мой в их сиянии мерцал почти так же. Как и Рыбка.

   Две души, застрявшие между мирами, но такие разные, так не похожие друг на друга! Рыбка излучала в мир любопытство и безмятежность. От Хвостобоя веяло могильным холодом. Надо думать!

   Вот, лишился ты тела, проиграв поединок сильному врагу. Вот, твоё собственное тело шагает тут же, нагруженное поклажей, как вьючное животное. Станешь жизни радоваться при таких обстоятельствах? Я судила по себе: я бы не смогла.

   Даже если бы держал меня неисполненный долг перед воспитанником.

   – На что тебе палка, Миро? – спросил у меня призрак, наблюдая, как я остриё выглаживаю.

   – Коленка болит, задело её тогда в драке, – я глазом не моргнула, хоть и соврала лишь самую малость. – Вот, опора мне будет в дороге.

   – Опора – это хорошо, – задумчиво выговорил наставник и отдалился от меня.

   Серебряная мерцающая фигура, сквозь которую напросвет весь мир видно. Днём призрак выцветал до почти полной прозрачности, ночью видно его было хорошо.

   Бросать камни и палки он не мог, пальцы проходили сквозь них, не встречая сопротивления. Но как насчёт боевой магии?

   Какие стихии подвластны привидению? Те же самые, по которым он принял посвящение при жизни? Смерть ослабляет их или, наоборот, при определённых условиях, способна усилить?

   Как же мало я знала! Как же раздирало меня на части от ярости на собственное невежество! Мёртвый и вправду не издавал никакого запаха, а вот те, что в пещерах нам с Хвостобоем тогда встретились, пахли. Очень сильно. Бальзамирующим составом.

   Характерный такой вкус, лекарственный, с эхом стабилизирующей магии. Я тогда подумала, что их почивший в бездне времён некромант каким-то особенным образом обработал, ныне утраченным. Что они за столько лет не истлели нисколько.

   Недавно мне казалось, что сам факт поднятия трупа отодвигает разложение, и да, запах всё же был, очень слабый, но почти такой, как в пещере. Слабый-слабый совсем. Но похожий на тот.

   И опять не хватало умений и знаний, чтобы разобраться! Снова чувства свои определить я не могла. Я боялась мёртвого? Пожалуй, да. Я уже не воспринимала его как учителя. Вьючное животное, даже ниже, чем животное. А вот призрак странным образом успокаивал. Его поддержка и верный совет стоили многого.

   Но почему же мне настолько не по себе? Всё же хорошо? Мы идём в Амариг, дорога скоро покажется…

   Я лежала на земле, вытянув к остывающим углям озябшие ноги и никак не могда согреться для того, чтобы нормально заснуть. Спать – хотелось, очень. Но не получалось почему-то. Я закрыла глаза, принуждая себя лежать неподвижно. И как назло, то здесь зачешется, то там! То в носу засвербит, то в горле запершит. Я терпела.

   Почему-то мне казалось правильным лежать сейчас без движения.

   Пошевелюсь – собью себя с мысли. Потом заново думать придётся. И что-то из того, что уже в голове уложилось по полочкам, исчезнет из памяти навсегда.

   Так почему же мёртвый не пахнет разложением?

   Сквозь веки пробился серебряный свет. Призрак стоял рядом, совсем рядом…

   – Спишь, Миро? – тихим шёпотом окликнул меня он.

   Бесполезно притворяться. Стихия Смерти даёт истинный взор всем, переход совершившим. Неумершие и призраки не могут лгать, но и чужую ложь насквозь видят. Я читала об этом в мудрых книгах из книжного собрания нашего ковена. Мало там было о некромантах и подвластных им сущностях, но что-то всё ж таки было.

   – Нет, – я раскрыла глаза, приподнялась на локте. – Не сплю.

   – А и знак у меня для тебя есть, – заговорщическим голосом сообщил Хвостобой, неуловимым образом став похожим на себя прежнего.

   Даже свет, с лица его струившийся, изменился, стал не таким холодным и серебряным.

   – Какой знак? – не поняла я.

   – Поутру проснёшься, увидишь.

   – Сказал тоже, – недовольно выговорила я. – Я же теперь не засну!

   – Заснёшь, Миро. Усталость возьмёт своё; заснёшь.

   И тут меня вдруг со страшною силой потянуло в сон, хотя ударом сердца назад ни в одном глазу же не было.

   Снилась мне битва. В каких-то подземельях, где горели багровые факелы, да не живым огнём, а магическим, я сражалась с каким-то бесформенным чёрным облаком. Плевало оно в меня проклятиями и чёрными молниями, а я отражала их и отражала, бесконечно. Ни конца не было той битве ни края. И помощи ждать было не от кого и неоткуда.

   А потом будто опустилась чёрная лапа на моё плечо, сдавила… Я в захват, как Хвостобой учил, да и ринула оземь со всей дури, аж у самой по телу звон пошёл…

   И тут же в глаза ворвался синий утренний свет.

   – Бешеный! – сказал мне Сокол, держась за запястье. – Чего во сне орал?

   – Я? – я потёрла лицо ладонями.

   – Ну, а то кто ещё! Не я же.

   Небо уже утратило черноту ночи, но синева ещё не разгорелась в новый день. Похоже, и солнце покамест ещё не встало. Так, полоса света за тростниками, там, где река поворачивала на восход…

   – Сон дурной приснился, – объяснила я, поднимаясь на локте, а потом и на колено.

   И замерла, не довершив движения. Сокол, когда будил меня, а потом летел, на приём взятый, проехался по кусту с очень знакомыми резными листьями.

   Именно здесь висел поздним вечером призрак Хвостобоя.

   Я смотрела, не в силах шевельнуться от дикого ужаса. Кажется, и волосы даже дыбьём встали, приподнимая головной плат, завязанный по-мужски.

   – Чего ты там увидел, заполошный? – насмешливо поинтересовался Сокол, и сам тоже посмотрел.

   Ромашка. Красная. Будь она обычной, цветы не казались бы в неверном утреннем свете такими тёмными.

   Я их видела по пути, встречались. Обычный, в общем-то, цветок, сорный, хоть и красивый, и к волшбе его приспособить вполне себе можно. Растёт там, где стихия Смерти силу набрала, как все знают. Почему в Розстани его не любили, а он всё равно рос.

   А вчера стоял над ним призрак моего наставника. И что-то о знаке толковал. Слова подзабылись, но послание чётким было, не допускающим иного толкования.

   Мой друг и наставник, гориславский воин-маг Хвостобой всё ещё рядом. Душа его рядом со мною и хранит меня по-прежнему, уж как получается.

   – Эй! – Сокол пощёлкал перед глазами моими пальцами. – Отомри, горец!

   Я поднялась на ноги, оглянулась. Мёртвый сидел в обычной позе, зад на пятках, ладони на коленях. Стояли подле него кувшины с водою. Призрак серебрился у его правого плеча, но – спиною к нам, словно видеть нас не хотел.

   А может, боялся. Боялся на нас взглянуть, чтобы… Чтобы что?

   Мысль, мне показавшаяся, тотчас обратно юркнула. Нельзя было слишком громко думать её.

   Я палец к губам приложила, знак давая Соколу: молчи. Он понятливым оказался, не стал языком шлёпать. Я села обратно, вынула нож и остриём на земле нацарапала:

   «Ты прав»

   И снова я порадовалась тому, что не дураком мой спутник оказался. Лицо у него вытянулось, но и в глазах хищный огонёк блеснул. Загордился собой, что прав оказался, но и страшно ему стало, а вместе со страхом проявилась и готовность к драке.

   «Подождём»

   – Да чего ждать-то! – не вытерпел он.

   – У Светловодной погоды, – огрызнулась я, поискала взглядом кол осиновый, с заговором моим, на него наложенным, и не нашла его сразу. – Давай палками помашем, разомнёмся с утра.

   Теперь призрак смотрел на нас, и не было в прозрачном лице его прежнего света. Я бы решила, что мне приснилось, но красный цветок был слишком уж серьёзным знаком, чтобы от него отмахиваться.

   Так что кол в руке моей оказался, как тренировочное орудие. А вздумала бы я искать его, точно понял бы враг, что догадалась я обо всём.

   Ох, и силён же враг оказался! А я-то, я как не сообразила! Хвостобой, может, и мог бы запомнить, как некромант, под чьим началом ходил он в войну, но в точности передать мне формулу – ни за что. Некромантов учат. Жёстко учат, и всё – при Академии. Простому бойцу невозможно уловить чужое знание. И ещё невозможнее передать его другим так, чтобы оно сработало.

   Так что кровь была моя. А Слово – вражье! Мёртвый двигался с нами не по моей воле. И трупный дух от него не исходил потому, что умелый некромант не прибегает к длительной процедуре бальзамирования, хватает ему собственного резерва на заморозку разложения!

   Менталист власть над разумом и волей жертвы имеет, а менталист-некромант – и над изошедшими из тел душами тоже. Я про такую волшбу никогда не слышала, но что же теперь кричать «не верю», если перед глазами моими она вершится по чужой злой воле?

   «Прости», – мысленно повинилась я, да и послала кол как копьё в грудь мёртвому.

   Боль моя, скорбь по погибшему, ненависть к врагу, посмевшему подчинить себе моего учителя и в посмертии, всё смешалось вместе в резком и мощном выбросе силы. Кол вонзился в мёртвое тело и пригвоздил его к земле, а потом ещё вниз прошёл, чтобы уж – наверняка. Задёргались руки и ноги, раскрылся рот в немом крике.

   Вопля мы не услышали. Мы восприняли его телом, как удар беззвучного грома.

   – Догадался, проклятый, – голосом Хвостобоя сказал призрак, внезапно оказываясь прямо перед нами.

   На шаг и вытянутую руку. Очень близко. Так, что кожа начала ссыхаться от исходящей из серебристого сияния силы.

   – Что тебе нужно? – спросила я тряским голосом. – Что ты пристал к нам, окаянный? Мы тебя – трогали?! Мы о тебе и вовсе не знали! Изыди туда, откуда явился! Прах к праху!

   Единственное некромантское заклинание, которое я хорошо знала, – серый прах, им упокаивали мёртвых. Прочла в какой-то книге, в какой – уже забыла. Им и ведьмы пользоваться умели, если вставала в том нужда. Бывали и в Гориславье несчастливые вёсны, когда мертвецы из-под земли выкапывались или же из пепла себя собирали, становились пепельниками, смерть несущими.

   – Молод ты ещё, Миро. И глуп. Не подействует на меня «серый прах». А вот выслушаешь если, может, сам уйду.

   – Не уйдёшь, – сказала я зло. – Не просто так уйдёшь, а душу наставника моего отпустишь. Ты отпустишь его!

   Ответом мне был ужасающий хохот:

   – Никак на поединок вызываешь, ведьмачонок?

   Я промолчала. Разговаривать с мерзавцем, ещё не хватало! Краем глаза я видела Сокола. Он потихоньку перемещался в сторону. Не за спину мне, уже хорошо…

   – Боишься? – неверно истолковал моё молчание враг. – Правильно делаешь. Но сейчас тебя убивать смысла нет. Слаба твоя сила, не возросла ещё до нужного уровня. Хочешь узнать, зачем ты мне нужен? Я правду говорил об артефактах резерва. Если заполнять их силой опровергнутого в бою соперника, они дают огромный запас И служат долго.

   – Сам проиграть не боишься? – всё же спросила я.

   – А, тут ещё одна есть деталь, – посмеялся маг. – Можно усилить своё умение, если дать Клятву или Обет. Например, «истинный взор» усиляют обетом всегда говорить правду и отвечать на любые вопросы только правдой. Это довольно тяжёлый обет. Но и усиление даёт кратное. Вот и я решил однажды, что буду создавать артефакты резерва только из энергии души поверженных в бою мною лично. Вы оба слабы сейчас и мне покамест не интересны. Но у вас есть потенциал для роста! Ступайте в Академию, учитесь, растите над собой. А потом к вам приду я.

   И снова смех, раздирающий, казалось, само пространство. Услышанное не умещалось в моей голове. Кем надо быть, чтобы дать такую клятву?!

   Похоже, не имеет враг никакого отношения к наследству главы гильдии зельеваров амаригских. У него свой интерес, и обозначил он его предельно чётко.

   Не просто моя смерть.

   Но и посмертие тоже. До полного разрушения души в итоге!

   Надо убить. Этого… человеком язык назвать не поворачивался… непременно надо убить! Он творит зло, и сам не понимает, какое оно, его зло, страшное. Позорит некромантию самим своим существованием! Неудивительно, что люди боятся нас после того, как посмотрят вблизи на такого!

   Рыбка восприняла мою ярость как свою собственную. Она вдруг ринулась вперёд, воткнула кабаньи иклы в призрачное сияние.

   – Стой, – крикнула я, но опоздала.

   Рыбка упала наземь и осталась лежать без движения. Мне показалось даже, будто её глаза бусинки померкли, подёрнулись неживою плёнкой, как бывает у добытой из реки и оставленной на морозе настоящей рыбы.

   – Хочешь меня убить, – понимающе засмеялся враг. – Правильно хочешь! Учись, Миро. Хорошо учись! Может быть, у тебя получится меня напоследок оцарапать.

   Огненная молния прошила призрак наискось, от плеча до паха! Громыхнуло так, что заложило уши, и резко запахло озоном. Хотя на бледном рассветном небе не было ни одного облачка.

   Призрак распался, затем собрался снова. С другим уже оттенком, что ли. С тем, с каким про знак говорил мне, зависая над красной ромашкой…

   – Хвостобой… – выговорила я тряским голосом, в слезах захлёбываясь. – Дядька Хвостобой!

   А он уже не мог говорить. Молния лишила его последних сил, но и душу освободила от рабства вражьего. Я видела. Всем своим некромантским даром я видела, что душа моего наставника очистилась, привязи больше нет.

   Хвостобой кивнул мне, печально и строго. И развеялся лёгкой, едва заметной в дневном свете дымкой. Миг, исчезла и она.

   Лёгкий, тёплый толчок. Душа отошла к новому рождению.

   – Сокол! – вскрикнула я, обнаружив, что мой попутчик стоит на одном колене и тяжело дышит.

   А если его разум под контроль взяли, пока я на уходящий призрак смотрела?!

   Но нет, парень просто обжёг пальцы. Сильно, до изъязвления кожи. Я взяла его руку в ладони, дохнула, как учила меня бабушка, зашептала заговор. С ожогами первая помощь решает всё! Чем раньше окажешь её, тем быстрее пройдёт заживление.

   – Что ты? – спросила я. – Как ты это?

   – Я… у меня сродство… сродство к стихии Огня… Я не думал… что получится. У старших… смотрел, а сам пока ещё никогда…

   Ему было больно, зверски больно, но он губы в кровь искусал и терпел.

   – Сейчас легче станет, – пообещала я ему.

   Ветерок подул от тростников, от пригвождённого осиновым колом к земле трупа. И сразу же ударило в нос жуткое зловоние!

   Надо было похоронить, по совести. Погребальный костёр сложить, из того же тростника хотя бы. Но я не могла заставить себя даже смотреть в ту сторону.

   Тела мёртвых сжигают затем, чтобы душе было легче пройти по Звёздному Мосту к Лунным Сёстрам для нового рождения. Но душа наставника, освобождённая от рабства огнём Сокола, уже ушла.

   А тело – это всего лишь только тело. Осквернённое чужой враждебной волшбой к тому же.

   – Смотри! – воскликнул вдруг Сокол.

   Я обернулась.

   Перед нами из полуденного марева сгущалась широкая дорогая с огромными деревьями по краям. Деревья стояли мощно и непоколебимо, толстые стволы не смогли бы обхватить человек десять, пожалуй. Если бы взялись за руки и встали бы кольцом. Кроны деревьев смыкались высоко над головою гигантской аркой.

   Очень похоже на портал, как их рисуют в книгах.

   Или на ловушку портального типа. Но не было сил задумываться об опасностях, что поджидали нас впереди! Довольно было за спиною злобного мага, возжелавшего поработить наши души.

   – Медлить нельзя, Соколко, – сказала я. – Промедлим – пропадём, исчезнет дорога!

   – Те же ощущения, – согласился он.

   Мы собрали все наши нехитрые пожитки, настолько быстро, насколько смогли. И, прежде чем ступить первый шаг на полотно зачарованной дороги, ведущей к Амаригу и к нашему спасению, взялись за руки.

ГЛАВА 5

Дуракам счастье, не раз говаривала моя бабушка. К тому, что если человек не знает, что он творит, когда дёргает смерть за усы, то на первый раз отделывается лишь испугом.

   Мы шли по ровной, выложенной желтоватым камнем, дороге, не оглядываясь и до тех пор, пока закат не окрасил небо в глубокий пурпурный цвет. Я не считала, сколько деревьев осталось позади. Много.

   Но когда мы не сговариваясь рухнули под стволом одного из них, я улышала слабый плеск и журчание. Параллельно дороги текла сквозь вездесущий тростник небольшая быстрая речка…

   А ведь мы не подумали о воде совсем! Мы вступили под арку прохода вообще не задумываясь о том, как не умереть на долгом пути к Амаригу.

   … Я мыла руки, лицо, голову, вода была отменно холодной, но я не могла остановиться. Казалось, будто всё тело облито липкой смердящей жидкостью, и она всё не смывается и не смывается и не смывается. Я пыталась, но никак не могла уложить в памяти утренние события. Слишком уж они для меня оказались страшными.

   Когда меня немного отпустила, я услышала из тростников тихое кваканье.

   – Лягушки!

   – И чему ты радуешься, малохольный? – хмуро поинтересовался у меня Сокол.

   Заговоры помогли. Пятна ожогов с его кисти уже сходили. Другое дело, что пока совсем кожа не заживёт, боец из моего спутника неважный.

   Если придётся драться на пределе сил, зная, что за спиной уже край, и остаётся только продать свою жизнь подороже, он будет драться. Но пока руку ему следовало поберечь.

   – Лягушки это еда, – сказала я. – Или тебе жрать не хочется?

   – Спрашиваешь!

   – Ну тогда я за лягушками. Костёр разжечь сможешь?

   – Смогу.

   Маг Огня. Будущий. То-то у него всегда получалось добыть огонь для костра так быстро! Искру пускал, понятно же. А я-то думала, деревяшки тёр. Хитрец! Молчал о своей способности, и только тогда. Когда наступил уже край, проявил её. Надо бы и мне молчать о своих возможностях. То, о чём Сокол не знает, ему не повредит.

   Но мы с ним только что пережили смертельный бой. А впереди у нас дорога, совсем не лёгкая. И как же тогда не доверять друг другу?

   Ответа у меня не было. Как-нибудь. Таиться и обманывать в любом случае будет непросто. Мне бы образ-подобие уберечь! Не выдать себя, что я девчонка. А остальное уже как-нибудь!

   Лягушки с голодухи показались нам отменно вкусными. Я как чувствовала, собрала их десятка два. Мы съели всех.

   А кувшины пришлось бросить. Вода в них протухла и смердела дохлятиной. Я отшептала её и вылила на земли, подальше от дерева, чтобы не отравить ему корни. На противоположной стороне дороги, где не было воды.

   Сами кувшины отчистить не удалось. Я попыталась было и отступилась. Пришлось зашвырнуть подальше в седую степь, и там они канули бесследно в высоких, колосящихся по осеннему времени травах.

   Кажется, мы у реки немного задержимся. Надо сплести новые кувшины. Хотя бы два. Укрепить их магией. Набрать воды. И двигаться дальше.

   Жёлтый камень Дороги слегка пружинил под ногой. Я приложила к ней ладони и уловила ток всех стихий и изначальных сил, сначала по одной, а потом уже общее плетение, где каждому элементу отводилось строго своё место и в то же время они образовывали единое целое.

   Мне показалось даже, будто Дорога живая. Не то, чтобы была у неё душа, как у бедной моей Рыбки, до сих пор отсиживающейся в кармане. Но что-то близкое к тому.

   Я коснулась пальцем Рыбкиного носа, погладила его. Не смогла бросить, подобрала первым же делом, и какое-то время думала, что она умерла и никогда больше не оживёт, останется чучелом, набитой соломой игрушкой. Но у реки Рыбка ожила, зашевелилась, высунула нос и смотрела, как я ловлю лягушек.

   Вот и сейчас она выскользнула из кармана и зависла над дорогой, слабо шевеля плавниками. Пуговицы-бусинки, заменяющие ей глаза, снова обрели прежнюю живую черноту.

   – А? – спросила я у неё. – Нравится?

   Но Рыбка молчала. Как бы она мне ответила. Я подставила ей ладонь и ушла к дереву, в корнях которого мы с Соколом устроили себе ночлег.

   Мы проспали всю ночь глубоким сном без сновидений. Сказались общая усталость и потрясение от встречи с врагом. Там бы нам конец и настал, будь Дорога доступной для всех, кто хочет вступить на неё.

   Но она выбирала сама. Не зря же водила, как заговорённые ведьмами тропинки в гориславском лесу, не подпускала к себе зло. А как только мы отшвырнули врага, проявилась сразу же.

   Такое умение запредельное! На расстоянии контролировать разум призрака и его мёртвое тело! Это высшая некромантия, такому учатся не один год, и у хороших учителей. А на что променял? Какое-то гнилое существование, жить от боя до боя, а в промежутках между сражениями выращивать себе соперников. Ведь однажды кто-нибудь его убьёт!

   Я очень надеялась на то, что убить врага смогу именно я! Отомщу ему и за наш с бабушкой дом, и за наставника Хвостобоя, и за собственные боль, страх и ужас.

   И вообще, благо будет, если мир избавится от этакого чудовища. Артефакты из душ побеждённых, каково?

***

Утро принесло неприятные неожиданности: ушла река. Вчера была, сегодня – как будто и не было её. Там, где стоял тростник с рыбой и лягушками теперь простиралась седая степь, такая же, как и с другой стороны.

   – Не нравится мне всё это, – выразил общее настроение Сокол.

   – Это волшебная дорога, – сказала я. – Зачарованная. О ней у нас слухи ходят один другого краше…

   – Вернёмся? – деловито спросил мой попутчик.

   Я вспомнила труп, так и оставшийся лежать в начале пути. Пронзённый колом насквозь, пришпиленный им к земле. Мёртвые глаза, глядящие в зенин, – странно, вроде бы не смотреть старалась, а вот, почему-то запомнила страшный взгляд вникуда, белёсыми мёртвыми зрачками.

   Рыбка вдруг щипнула меня за ухо.

   – Ай, – махнула я на неё рукой. – Больно же!

   Но крови не было, а Рыбка снова ткнулась в меня.

   – Что тебе?

   Но я уже и сама видела. Путь обратно перехватил густой желтоватый туман. Он не приближался, но и не развеивался, стоял неодолимо и мощно. Я ощутила сосредоточенные в нём стихии – Вода и Воздух. И – одна из триады высших. Сумрак.

   – Мне кажется, или внутрь нам лучше не попадать? – спросила я задумчиво.

   И тут же сама себе ответила:

   – Не кажется. Пойдём, Сокол.

   Хоть вода в кувшинах не пропала. Осталась свежей. Другой вопрос, что кувшинов было у нас не пять, а два, и объёмом меньше прежних. Уж сколько успели вчера сплести. Усталость не позволила сделать как надо.

   Я-то думала, мы утром продолжим, и в путь соберёмся уже на следующий день. Но у Дороги, как видно, оказалось своё мнение относительно наших планов.

   Мы собрали вещи, и пошли. Туман катился следом, не приближаясь. Я считала плиты, которыми была выложена Дорога, их всегда оставалось до границы тумана ровно десять, не больше, но и ведь и не меньше…

   В полдень у меня окончательно оборвался башмак.

   Я выдернула у него шнурки, примотала ими подошву к босой ноге. Может, ещё сколько-то прослужит. Успею я ноги в кровь сбить! Неизвестно, сколько нам идти придётся, следовало поберечь себя.

   Но когда я распрямилась и оглянулась, туман съел две плиты из того десятка. Теперь он отстоял от нас на восемь плит, а не на десять…

   – Слушай, Сокол, – сказала я. – Что-нибудь в том тумане чуешь?

   – Нет, – дёрнул он плечом. – А с чего ты взял, Миро, будто в нём что-то есть?

   – А ты прислушайся. Принюхайся и присмотрись. Огнём владеешь, а там Вода и Воздух. И, кажется мне, ещё и сумрак…

   – О второй молнии думаешь, Миро? – усмехнулся Сокол.

   – И о том тоже, – призналась я. – Страшное умение! Годится против любой нечисти. Ведь сразил ты ею призрак, сумел.

   – Случайно получилось.

   – Таишь умения свои, – напрямую спросила я.

   – Как будто ты мне всё рассказываешь!

   Я помолчала, признавая справедливость обвинения.

   – А я, может, не могу – всё, – ответила я наконец. – Есть то, что тебе лучше бы не знать.

   Например, что я девочка, под мужской образ-подобие спрятавшаяся. Не призналась сразу, а теперь это стало попросту невозможным. Да и признаваться мне в чём был резон? В Академию не возьмут, раз уж так они предвзяты к девушкам. А мне учиться надо! У меня страшный враг объявился, и он имеет в виду не только тело путами связать, но и душу забрать в посмертное служение. До тех пор, пока в моей душе совсем энергии не останется. А тогда что? Умрёт душа или на части рассыплется?

   Но говорили ведь, будто