Невеста из холмов. Янка Лось

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1. Мир, где говорят цветами
• ГЛАВА 2. Брадан
• ГЛАВА 3. Среди людей
• ГЛАВА 4. Университет Дин Эйрин. Кровь и розы
• ГЛАВА5. Вы не ожидали инквизиции?
• ГЛАВА 6. Новые знакомства. Старые знакомства
• ГЛАВА 7. Только мертвые не лгут
• ГЛАВА 8. Испытание для двоих
• ГЛАВА 9. Пути законные и не очень
• ГЛАВА 10. Изнанка власти
• ГЛАВА 11. Крышка захлопывается
• ГЛАВА 12. Ночь Осеннего Равноденствия
• ГЛАВА 13. Книга в тайнике, а птичка в клетке
• ГЛАВА 14. Среди серых камней
• ГЛАВА 15. Разговоры и заговоры
• ГЛАВА 16. Тростник и камень
• ГЛАВА 17. Цена свободы
• ГЛАВА 18. Бродяги
• ГЛАВА 19. Когда сошлись дороги
• ГЛАВА 20. Время Самайна
• ГЛАВА 21. Умереть в Самайн
• ЭПИЛОГ. Весна пришла

АННОТАЦИЯ

Эшлин, девушка из легендарного народа Холмов, потеряла душу, а вместе с ней магию - ее унес в мир людей ее возлюбленный, ученик друида Брадан, и не вернулся. Ей приходиться отправиться Дорогой Ольхи искать его, но она не знает, что у людей прошло 400 лет, а ее народ люди считают чудовищами. Что ж, придется рыжему чудовищу доказать им, что она чудо. Или погибнуть. Но сдаваться Эшлин не умеет, зато умеет заводить друзей и ввязываться в приключения...

ПРОЛОГ

Он знал, что его сейчас убьют, как убили предыдущих четверых. Трудно сказать, как он понял, что их именно убили - его лицо было закрыто грубой тканью, а убийца действовал тихо. Даже его шаги по камням пещеры были нечеловечески легки.

   Просто дыхания вокруг становилось все меньше. На одно. На два. На три. На четыре. Дыхание сменялось особой тишиной - тишиной смерти.

   Убийца уже стоял рядом. Не только связанные руки мешали умереть … ну хотя бы в драке, как достойно мужчины. Еще что-то. Какое-то колдовство, темное, тяжелое, как грозовая туча, прижимало к камню, не давало подняться с колен, гнуло голову к груди. Он пел, тщетно пытаясь перебить это колдовство, но песня умирала на губах, не имея силы.

   Самой больной была мысль о девушке, к которой он больше не придет. Она подумает, что он обманул ее. Что нашел себе другую. Что забыл.

   У девушки были медно-рыжие волосы и озорные глаза. Он все еще пел и вспоминал ее лицо, когда его дыхание оборвалось и сменилось тишиной.

   Убийца бережно забрал что-то с его шеи только теперь.

   Снаружи, у входа в пещеру, на ветке ольхи с неуместной радостью и нежностью пела малиновка, мешая убийце сосредоточиться. Птичка-посланница влюбленных, птичка-проводница душ. Убийца поморщился - хватит уже этих знаков. Он, не особенно глядя, щелкнул пальцами - поток острого, режущего ветра полетел в маленькую певицу.

   Две ветки ольхи дрогнули и упали наземь, срезанные как ножом, посыпались мелкие шишки. Малиновка вспорхнула и улетела. Пусть ее.

   Песня самого убийцы полилась легко и победно, в ее звуках было торжество выигранного боя и неотвратимость камнепада. Он сделал то, что хотел.

ГЛАВА 1. Мир, где говорят цветами

Уходить из дома навсегда надо как можно незаметнее.

   Эшлин заколола медные волосы в высокую прическу, чтобы не теребить кончик привычной косы. Иначе это слишком выдавало бы ее тревогу, и мать заметила бы. Сегодня, в день совершеннолетия наследника, когда к семье Муин, рода Ежевики, прибудут гости, проще всего незаметно исчезнуть.

   Плетистая роза, стоило задуматься, больно уколола палец. Эшлин прижала его к губам, чтобы не вскрикнуть, привлекая внимание. Ей нужна была хотя бы четверть часа в тишине и одиночестве, чтобы понять, какую глупость она задумала, ужаснуться и … отправиться по намеченному пути дальше. Без сожалений. Как и положено взрослой, хоть и юной, ши.

   Павильон над рекой, который украшала к празднику Эшлин, был местом величественным и изящным одновременно. С одной его стороны виднелся обрыв и сто пятьдесят две розовые мраморные ступени к пристани, а с другой - пруд с красными и белыми водяными лилиями, отражавший небо. С крыши павильона Эшлин видела и сосновую рощу, и холмы вдалеке, и дорогу, которая в речной долине выглядела так нарочито, словно ребенок провел посреди картины жирную полосу ореховыми чернилами.

   Эшлин перевязала палец платком и продолжила оплетать крышу павильона стеблями плетистых роз. Роза оранжевая, как тревожное полнолуние - радость долгожданной встречи. Роза розовая, рассветная - начало чего-то нового, первый шаг дороги. Цветы имели смысл. Всегда. Цветы говорили, говорили и травы, и деревья.

   Будь Эшлин такой же, как другие ши, укол шипа затянулся бы раньше, чем она расправила очередной бутон. Затянулся бы, если бы не то, что она совершила год назад. Та глупость убивала ее, понемногу отнимая силы.

   “Если не выйдет все, что я задумала, то я хотя бы попыталась”, - упрямо вздохнула Эшлин про себя, вытаскивая из сплетения листьев очередной бутон, розовый, тугой, нежный. Он пах лимоном, тонкими сладостями, какие готовят на свадьбу, и речной водой одновременно. Если принюхаться - начинала приятно кружиться голова. Еще так пахло от матери. От ее волос, платьев и лент.

   Вырастить розы куда проще, чем сделать из них приличное украшение, расположив цветы не только верным рисунком, и с верным смыслом. Для Ройсин, матери Эшлин, сад был тем самым шедевром, который отличает мастера от профана, поэтому к приходу гостей в нем все должно было быть идеально. До идеала оставалось еще около трети круглой крыши. Хорошо, что правило приличий, которое запрещает тратить магические силы на то, что можно сделать и без них, уберегло Эшлин от очередных объяснений, почему она не может снова надеть свой Кристалл Души. Даже больше одиночества и бессилия ей за этот год надоело враньё близким.

   Признаться? Превратиться из “Эшлин-от-которой-одни-неприятности” в “Эшлин-от-которой-невиданные-и-неслыханные-неприятности”? Ну уж нет. Упрямство, присущее ши, юности и всему роду Ежевики убеждало Эшлин исправлять то, что она натворила, самостоятельно.

   Вот исправит - можно будет признаться. Или нет.

   Шорох быстрых ног по песку и блеск солнца в рыжих волосах ознаменовал появление героя этого дня, младшего брата Эшлин - Мэдью. Именинник несся большими прыжками по тропинке мимо павильона. Мэдью не отличался терпением, поэтому весь вчерашний день ныл, что торжество только отдаляет его от подарков и обретения Кристалла Души, а значит, от вожделенной взрослой жизни. Сейчас он был похож на пятнистого охотничьего пса, который прыгает вокруг и норовит уронить хозяина, посуду, только что украшенный стол, произвести в доме как можно больше разрушений, а после этого сесть в единственном свободном от осколков месте и высунуть язык, намекая, что это все вокруг криворукие растяпы, а он хороший мальчик.

   Эшлин прищурила один глаз и метко запустила брату в затылок розовым бутоном. Попала. Мэдью подпрыгнул и резко развернулся, задрав голову.

   – Эш! Только мое благородство, которое запрещает бить сестер…

   – Придержи громы и молнии, — усмехнулась девушка. — Будешь драться, уроню на церемонии твой Кристалл, и нарекут тебя в истории семьи Мэдью Грязная Душонка.

   - После того, как тебя - Эшлин Косые Руки.

   Она рассмеялась и сжала второй бутон так, что легкие розовые лепестки разлетелись в разные стороны. Запах цветов сделался нестерпимо резким, будто бы Эшлин окунулась в бочку розовой воды с головой. Мама неизбежно покривила бы нос и сказала: “Умеренность, дети. Умеренность - условие красоты”.

   - Куда ты так несешься, братишка?

   - Сейчас принесут оправу для Кристалла. Я хочу посмотреть.

   - Ты будешь ее носить, пока жив. Успеет надоесть, - фыркнула Эшлин и привычным движением сжала пальцы над грудью. Раньше там было изящное ожерелье, где в глубине серебряных листьев ежевики прятался камень. Ее Кристалл.

   - Да уж точно не потеряю! - рассмеялся Мэдью и ускакал в глубину сада, не в силах стоять на месте.

   Эшлин сжала кулак сильнее и зажмурилась. Нельзя желать провалиться сквозь землю юному дураку, который очень нужен, чтобы исправить содеянное. Нельзя. Даже если очень хочется.

   Она любила младшего колючей и нежной родственной любовью, как истинное дитя Ежевики. Ехидства в ее словах было больше, чем ласки, но это не мешало сестре и брату держаться друг друга всегда с того дня, когда Мэдью впервые пошел, придерживаясь за руку Эшлин. Мама говорила, что с возрастом сладость берет верх над шипами. Это называется мудрость.

   Когда последний бутон был вплетен, Эшлин перебралась с крыши на ветку стоявшей рядом сосны и по ней ловко, как белка, спустилась на землю. Ветки помогали ей, поддерживая, словно дружеские руки. Песок хрустнул под ногами, тяжелый и влажный. Утренний туман уже сполз с холмов в долину, но сад блестел от капель росы, будто только что вынырнул из воды, не успев отряхнуться. В ивовых ветвях у пруда трещали и ссорились две сороки, они взлетели над беседкой, а на тропу перед Эшлин, кружась, опускались белое и черное перья. Девушка покачала головой, представляя, какими бы они с братом были птицами, и побежала к дому. На песке почти не оставалось следов - походка ши была слишком легка. Пробежать по шелковой ленте, разложенной на песке, не сбив ее и не смяв, для Эшлин было не сложнее, чем заплести косу.

   Тяжелую дубовую дверь украшала кованая ручка, от которой по светлым доскам расползались во все стороны медные стебли ежевики с листьями, цветами и ягодами. Сразу за ней открывался просторный зал с камином, а южную стену заменяло огромное окно, открывавшее вид на сад и даже кусочек реки вдалеке. Эшлин тревожило странное чувство, в носу и горле пощипывало, будто она нанюхалась полыни или дыма. Раньше ей не приходилось особенно подмечать, как здесь красиво. Красота окружала ее всегда. О ней не стоило думать. Сейчас, когда дом мог навсегда остаться в прошлом, он становился важнее. Тонкая медная вязь, цветные стекла светильников, теплая краска настенных вышивок шелком, шерстью и лентами, складки занавесей, потолочный можжевеловый венок с белыми звездами бисерных цветов.

   - Сегодня к нам прибудут важные гости… - мать, сидевшая в глубине зала, могла бы этого и не говорить. Ее пальцы, старательно сплетающие в паттеран дубовые веточки, сообщали о том, что прибудет старший из рода. Эти маленькие букетики не увянут во время всего торжества, зато каждый гость, подойдя ко столу, поймет, где именно ему предстоит сесть. Да и представляться будет удобнее.

   Отец Эшлин, Каллен Винодел из семьи Муин, был истинным ши рода Ежевики - “тем, кто благословляет вино и хлеб, дом и сад”. Из его рук выходили вещи, наделенные красотой и силой - светильники, навевающие цветные добрые сны, поющие чаши, ларцы, открывающиеся лишь хозяину, ключи, прилетающие в руку. Он не повышал голос, был мягок с детьми, ласков со зверями и птицами, никогда не ел мяса. А еще на все праздники ши именно он творил вино и умел создать вино радости, вино светлой печали, вино поэзии и вино памяти.

   Это светлая ипостась Ежевики. Каллен Винодел воплощал ее в себе. Темная ипостась - дурман, изворотливость, коварство. Каллен радовался, что ни он, ни дети не знали искуса темной стороной, и не верил в мрачное предсказание над маленькой Эшлин. Судьбознатцы ошибаются тоже.

   Такие, как Каллен, чаще всего выбирали невесту в семье Куэрт, Яблони, рода Боярышника. Улыбчивые красавицы, славящиеся почти белым золотом волос и здоровой полнотелостью, мастерицы яблочного сидра, умели исцелять больных и раненых и лечить раны самой земли. Или в семье Ур, Вереска, рода Вяза, рождавшей хрупких быстрых танцовщиц, голубоглазых, с бубенцами в иссиня-черных косах, на запястьях и щиколотках, смешливых и отважных хранительниц тайн меда, пчел и пустошей. Но нет. Он полюбил ту, что полюбил. Высокую, строгую и гордую Ройсин, дочь семьи Ньин, Ясеня, из рода Березы, дочь филида - говорителя закона и повелителя гейсов. Филиды ши чаще всего происходили из семьи Ньин.

   Ройсин была безупречна. С ее прямой спиной, гладкой прической цвета теплой древесины, запахом розовой воды, которой она умывалась и ополаскивала волосы, и которую готовила сама. Она редко смеялась, редко выходила из себя, редко, но тепло и заслуженно хвалила детей, ничего не забывала и считала страх дурной привычкой.

   Были ли родители счастливы? Вино отцу удавалось всегда. Паттераны матери - тоже. Они не говорили о счастье. Они творили мир вокруг, и этот мир был красивым, теплым и счастливым.

   В составе паттерана нельзя ошибиться - иначе крупное оскорбление придется заглаживать годами. Основа его должна соответствовать положению гостя, оплетка - вежливости принимающей стороны. Можно добавить что-то свое, не от семьи, от себя, но это чуть излишняя искренность - выражение личного отношения.

   Дуб и вьюнок - старший в роду, ты украшаешь собой нашу жизнь.

   Лилия и земляника - мы раскрываем объятия юной невесте.

   Белая сирень и клевер - мы скучали по тебе, наследник рода.

   Легенды ши полнились сюжетами о паттеранах. О том, как предупредил о коварном враге героя спрятанный среди торжественного мирта аконит - “опасность”, как расстроил свадьбу развернутый вниз фиалковый - “отвергнутая любовь” - букетик в венке из омелы. А был бы развернут вверх - ничего бы не случилось, “отданная и разделенная любовь”.

   Эшлин наблюдала, как легкий вьюнок оплетает дубовые листья, подчиняясь почти незаметным движениям пальцев. Мать выждала немного и продолжила:

   - Я понимаю, что клятвы надо блюсти. Но старейшины не зря говорят, что есть случаи, когда разрешены послабления, если клятва приносит страдания твоей семье. Достань свой Кристалл, девочка. Я разрешаю.

   Эшлин вздрогнула, когда мать, отложив готовый паттеран на льняную скатерть, провела пальцем по черной обсидиановой шкатулке, стоявшей неподалеку, на возвышении. В такие на время клали Кристаллы тяжело провинившихся ши - обсидиан полностью перекрывал связь между Кристаллом и его хозяином. Ши мог сделать это и сам, добровольно беря наказание за известный ему проступок. Именно этот обычай помог Эшлин скрыть, что Кристалла у нее больше нет. Родители легко поверили, что упрямая и гордая дочь решила сама себя наказать за что-то, о чем не хочет рассказывать.

   Ненависть к необходимости врать помогала врать уверенно.

   - Нет. Это трусость, - нахмурилась Эшлин, сжимая кулаки. - Если ты дал клятву чего-то не делать, ты не сделаешь этого и перед лицом смерти. Иначе к чему такие обеты?

   - Есть важное для твоего клана, девочка, - мать подхватила две незабудки, веточку березы и стебель наперстянки, раздумывая, каким образом будет лучше их соединить.

   - Я справлюсь так, - легко выглядеть решительной, но сложно быть ею, когда внутри все сжимается, а слова, которые ты повторяешь, сливаются в одно, будто заклинание - мама, неоткрывайнеоткрывайнеоткрывай…

   Откроет - и увидит, что Кристалла нет. И что тогда?

   - Это опасно не только для тебя, но и для Мэдью, - голос матери стал звонче, наперстянка под ее руками хрустнула, теряя несколько цветков в нижней части.

   - Скажешь, что я не удержу Кристалл те мгновения, которые полагаются?

   Эшлин шагнула ближе к напольному подсвечнику и провела над ним несколько раз рукой, рассекая пламя. На светлой коже проступили алые полосы. Такие же бывают от холодного железа - огонь жжет ши слабее, железо сильнее.

   - Эшлин! - мать уронила недовязанный букетик и веточки разлетелись по полу. - Перестань же!

   - Не сомневайся во мне, мама. Хватит тех сомнений, которыми я сама себя связываю!

   Ройсин поджала губы и принялась собирать с полу ветки. Пожалуй, теперь она будет молчать до самой церемонии - чтобы не поссориться сильнее и подчеркнуть свое недовольство упрямством дочери. Одиночество жгло в носу и наливалось комом в горле. Оно пахло полынью и ветром в скалах.

   Маленькая ложь тянет за собой еще одну и еще. Хотелось просить прощения. Обнять маму - скупая на объятия сама, Ройсин никогда не отталкивала близких. Но никто не должен знать, что в обсидиановой шкатулке пусто.

   Кристалла души Эшлин из семьи Муин рода Ежевики нет в этом мире.

   Один дурной человек взял и сделал из него игрушку. И теперь девушка-ши хуже ребенка. Нет, хуже калеки - ребенок вырастает. А Эшлин вернет себе Кристалл или останется такой навсегда. Не владеющей своей магией. Почти лишенной ее. Пустоцветом.

   Эшлин не уходила. Она стояла, прислонившись спиной к двери, чувствуя резьбу сквозь тонкую ткань платья. Изгибы цветов и листьев впивались в кожу между лопаток. Мать делала вид, что в зале больше никого нет, и задумчиво вертела в руках ветку рябины. Явно думала, что к ней добавить, наверное, поссорилась с кем-то из будущих гостей.

   Паттеран — это всегда трудно. Ты говоришь от лица целого рода, что именно думаешь о госте. Каким он предстает в твоих глазах. Если бы мать не умела скрывать чувства глубоко внутри, Эшлин бы точно сегодня огребла букет чертополохов с терновой веткой в середине. Чем больше колючек, тем лучше.

   Обожженная над свечой рука ныла, напоминая о том, что только в балладах после ярких сцен сразу наступает пир победителей. В жизни герой еще долго залечивает раны и думает, как его угораздило сделать то, что он сделал. Матери даже не приходит сейчас в голову, что легкий ожог обычным огнем еще не пропал с кожи дочери. Такая безделица для ши.

   Эшлин продвигалась по праздничному дню, как по болоту, вязла, вытаскивала себя, пыталась что-то делать и снова утопала. Достаточно было лишь бросить взгляд на что-то привычное, родное и серьезно задуматься о том, что видит она это в последний раз. Сейчас ей стоило больших усилий не разглядывать комнату, подмечая каждую мелкую деталь, а подумать о том, что делать дальше. У нее был план. Надо проверить, что из будущих подарков брату поможет этот план осуществить. Осталось только сорок шагов до комнаты под крышей.

   Детские всегда располагались наверху. Эшлин любила это уединение от чужих взглядов, ощущение, что она в лесу, а рядом только ветви и птицы. Окна в этих двух комнатах, ее и брата, были круглые, с деревянными ставнями, которые закрывались лишь в середине зимы. Её комната выходила окном на восток и, прежде чем подняться над лесом, солнце первым делом заглядывало погладить девочку теплым лучом по щеке. Она выглядывала улыбнуться солнцу и послушать зябликов или синиц, прилетавших за семенами.

   Мэдью же свое окно путал с дверью, расшатал петли ставен и постоянно вытаптывал мох на западной стороне крыши, сваливая это на птиц. “Что же это за такая огромная птица в сапогах у нас завелась?” - вопрошали родители. Сегодня ему настрого запретили появляться у себя до Церемонии.

   Эшлин приоткрыла дверь к Мэдью. Необычно чистая комната, с разложенными у стены подарками, к каждому из которых прилагался паттеран с пожеланием. Магия не давала этим маленьким букетикам вянуть сутки-двое, иногда больше. Эшлин вспомнила, что люди в своем человеческом мире выцарапывают какие-то знаки на коже или глине. И как у них хватает терпения все их запомнить? Это же скучно, когда письмо настолько однозначно, что над ним и думать не надо!

   В комнате брата пахло хвоей от привязанного к дорожной сумке букета из сосновых веток пополам с вереском. Интересно, от кого? Такой паттеран был на грани между пожеланием вечно счастливой жизни и признанием в любви. Эшлин прикрыла дверь и принялась тщательно и без зазрения совести осматривать подарки. В конце концов, пока она не делала ничего запрещенного.

   Судя по ровным рядам вещей, Мэдью здесь честно не появлялся с раннего утра. Тонкие красные свечи, которые вспыхивают без огнива, дорожная сумка с десятком плотных карманов и медными застежками, набор обсидиановых метательных ножей с деревянными ручками, фонарь с коваными стенками и держателем для свечи в виде ежевичного цветка. Всё это вполне пригодится в дороге. Будто дарители знали, куда собирается именинник сразу после совершеннолетия.

   Девушка разглядывала фляжку-рог в кожаном футляре с резными листьями винограда, название которого было созвучно имени брата, когда из окна ввалилось что-то большое и тёмное. Точнее, большое и рыжеволосое.

   Вскрикнули они с Мэдью одновременно. От неожиданности Эшлин швырнула в брата рогом.

   - Эш! - Мэдью поймал подарок и теперь размахивал руками так рьяно, будто пытался взлететь. - Вот что ты здесь делаешь?

   - А ты что здесь делаешь? Одичал и почувствовал себя белкой, птица наша в сапогах? - Эшлин говорила с Мэдью, вслушиваясь в себя. Сердце все еще колотилось, но вернуть самообладание оказалось просто. Неужели чувства тоже уходят вслед за силами?

   - Если я разрешил тебе трогать мою душу, сестрица, это не значит, что можно трогать мои вещи!

   - Не бойся, я ничего не похитила, — ответила Эшлин уже совсем ровно, - нам некогда будет разбираться в этом после Церемонии. Успеем только прийти и взять нужное.

   - Зубы заговариваешь. Не думай, будто я не знаю про все эти женские штучки нашего рода. Ты меня магией не успокоишь и соглашаться не заставишь! Я хочу первым смотреть подарки, и чтоб их никто не трогал!

   Эшлин грустно улыбнулась. Мэдью забыл, что магии в ней сейчас нет ни капли. Разве что та, присущая большинству ши, которую зовут обаянием, но и она исчерпана до капли тревогой и ненавистью.

   - Братец, ты в любом случае не будешь первым. Сначала каждый подарок трогал мастер, который его делал, а потом тот, кто хотел его вручить. Это сейчас не главное. Ты же хотел стать героем, Мэдью. Вот и станешь. Совсем как те, которых воспевал бард Талиесин. Надо только потерпеть до конца Церемонии и не ссориться со мной из-за ерунды. Ты же не хочешь, чтобы наш план раскрыли?

   Отец выслушал бы ее. И где-то понял. Но все равно не позволил бы выполнить задуманное. Пошел бы к старейшинам, к филидам - ехидному и холодному Коэну, например, отцу Ройсин, близкому родичу. И что хорошего вышло бы? Да ничего. Беда и позор, вот что.

   Мэдью покивал, перестал возмущенно пыхтеть и любовно поглаживал бок резного футляра фляжки. Кажется, некто, оставивший паттеран из белых колокольчиков на удачу, угадал с подарком.

   - Я тебя прощу. Но если обо мне не поспешат слагать легенды, я не верну тебя домой, пока сама не напишешь песнь о самом молодом герое семьи Муин рода Ежевики и его глупой, хоть и старшей, сестре.

   - О сестре не обещаю. Ты действительно хочешь, чтобы через века все видели тебя моими глазами?

   - Если вычеркнешь из каждой строки свое любимое слово - да!

   Эшлин молча посмотрела брату в глаза. Во взгляде светилось то самое слово, произнесенное тысячу раз.

   - Молчание - знак согласия, - подытожил Мэдью, в глубине души понимая, что в случае с сестрой последнее слово, оставленное за ним, ничего не значит, - пусти меня, раз уж я здесь, хочу посмотреть все.

   Мэдью продолжал восторгаться кучей подарков, а Эшлин меж тем заметила, как полоса света от окна переместилась по стене к изголовью кровати. До полудня оставалось не так много. Ещё немного и слагать легенды можно будет о ней самой. Сагу об Эшлин, которая была в трёх местах одновременно и всё успела. Впрочем на такое не способен даже старейшина Ньин, великий Ясень.

   Спустившись в духе братца через окно и едва не свалившись под ноги тётушке Рианне, которая несла к костровищу медный праздничный котел для горячего вина, Эшлин отправилась к следующей вехе своего плана.

ГЛАВА 2. Брадан

Домик на краю, который звали гнездом, Эшлин выбрала для ритуала перехода не случайно. Никто из ши не пригласит гостей в дом просто так, праздники с весны по раннюю осень проходят под открытым небом, с огромными столами, кострами, танцами среди деревьев на траве или дощатом помосте, где девчонки из семьи Вереска так любят устраивать перепляс-поединок, отстукивая дробь босыми ногами под звук бубенцов на щиколотках. Дом - это сердце рода, туда чужим заходить не стоит без особого приглашения. Так что, едва обряд завершится и начнется веселье, под крышей здесь никого не найдешь. А в любом дальнем закоулке за кустом можно будет нарваться на пару важных персон, которые обсуждают смысл вплетенных хозяйкой в паттеран цветов, магические возможности внуков, сговор наследников.

   Эшлин на мгновение остановилась и втянула носом аромат дыма, пирогов с малиной и прохладного озёрного ветра. Вдоль длинного стола уже расставляли скамьи, а по светлым доскам прыгала маленькая пёстрая птица, постукивая клювом по сучкам, будто проверяя столешницу на прочность. Некогда смотреть. Этот день придется прожить быстрее, чем она обычно жила. Неужели люди так живут, быстро, не задумываясь о красивых мгновениях, не ощущая себя частью мира вокруг с его светом, цветом, вкусом, запахом?

   “Вот отправишься к ним и проверишь”, - проворчал внутренний голос и заставил Эшлин нырнуть в простую деревянную дверь домика над скалой.

   Это был маленький домик с соломенной крышей, одним окном и деревянным крыльцом, которое нависало над обрывом оврага. В овраге росли сосны и выходивший будто оказывался в гнезде среди их ветвей. Эшлин любила приходить сюда и сидеть на самом краю, болтая ногами в пустоте.

   Однажды они с Мэдью на спор спустились с крыльца в овраг, цепляясь за камни и корни, хорошенько ободрали руки и колени. Эшлин до сих пор считала, что выиграла она, потому что последний участок пути братец просто съехал на пузе и шлепнулся задом в ручей.

   В домике пахло сухим деревом и хвоей. Дверь скрипнула и захлопнулась за спиной девушки. Эшлин немедленно захотелось развернуться и выбежать вон. Не от страха, бояться было нечего, от острой печали утраченного.

   Память того, кто с детства привык заучивать огромные заклинания, сказания и баллады, цепко схватывает любые мелочи. Здесь Брадан сидел на сундуке и смеялся над тем, что она не умеет выцарапывать знаки на глине. Здесь он оставил свои сапоги, и в левый залезла мышь. Здесь он лежал на плетеном покрывале и, вглядываясь в связанный Эшлин простой паттеран, пытался угадать его смысл. Здесь он пил ежевичное вино, а она резко развернулась, после чего бордовые капли стекали даже с ушей. У обоих.

   Кровать, сундук с медным замком, две глиняные кружки на столе, лавка. Будто бы он вышел на мгновение.

   Брадан, ученик друида, человек. Он засел в памяти, будто заноза, каждое мгновение, проведенное с ним, каждое его слово. Если бы Эшлин заранее знала, как запоминаешь того, кто становится Хранителем Души, лучше бы сама разбила тогда свой Кристалл.

   Не думать, чтобы в горле не поднималась горечь, а взгляд не туманился. Сделать то, зачем пришла, и быстро уйти.

   Эшлин достала из кармана юбки уголь и встала на колени, расчерчивая пол знаками. На это вечером тоже не будет времени, а перепутать рисунок нельзя. Навсегда остаться между мирами лишь потому, что в глазах не вовремя блестели слезы - слишком глупая смерть для ши из рода Ежевики.

   Кажется, в этой комнатке до сих пор сохранился его запах … та ночь так же одуряюще пахла вереском, медовым закатом лета, зреющими яблоками. Сосны подбирались к берегу, оставляя небольшую полосу камня над самым обрывом. Внизу шумела вода, над головой - ветер в ветвях.

   Тогда они сидели у костра, далеко отсюда, так, чтобы быть незаметными ни из сада, ни из дома. У Брадана были светлые волосы, как у ши из семьи Березы, по-лисьи узкие голубые глаза и улыбка, от которой становилось щекотно. В тот вечер они молчали, изредка хором кашляя и смеясь, когда дым окутывал облаком. С этим человеком даже молчать было как-то уютно, будто он обнимал взглядом, не прикасаясь.

   Эшлин помнила, как, сильно закашлявшись, пригрозила, что спустит его со скалы в реку охладиться, если он не перестанет лезть в костер, вместо того чтобы спокойно сидеть возле него.

   Брадан пристально посмотрел на нее, в его глазах отражались переливы пламени.

   - Иногда я хочу стать огнем, но это невозможно. Поэтому просто стараюсь подружиться с саламандрами. Если дать им волю, они уничтожат все вокруг и умрут сами, но если осторожно … смотри, как они танцуют на дереве, - потом тихо добавил, - порой мне кажется, что они танцуют внутри меня.

   Вокруг застыла теплая, трескучая тишина, которую, казалось можно было сжать в ладонях. Вдруг в соснах за спиной ухнул филин. Эшлин вздрогнула и очнулась.

   - Если бы они плясали внутри, ты кричал бы от боли, - фыркнула она, - все живое превращается в уголь после их игры. Ей почему-то стало тревожно от взгляда Брадана.

   - Нет Эшлин. Это другое. Живое сгорает, если не подчинит саламандру себе и станет ее добычей. А когда впускаешь в себя ее силу, - он помедлил и прищурился, ловя внутри нужное ощущение, - мне кажется, в такие мгновения я мог бы стать подобным древним богам. Но почему то здесь с тобой это так легко.

   Он вдруг протянул руку и легко подхватил прядь ее выбившихся из прически волос, чтобы они не попали в пламя. Она застыла, пока Брадан пытался закрепить волосы за ухом, но непослушные кудри соскальзывали. Его рука так и замерла, почти касаясь ее щеки.

   Эшлин прислушивалась к себе, как могла бы слушать землю, дерево, реку - но по-новому. Снаружи обдавало жаром костра, а под кожей, в такт ударам сердца, становилось горячо, будто с руки Брадана и вправду срывались искры, и от этого колкого внутреннего жара лицо ее вспыхивало. Словно еще немного - и она задохнется от незнакомого чувства, заменяющего воздух.

   Она повернула голову и, прикоснувшись к ладони Брадана губами, наконец раскрыла их, выдыхая. Его ладонь пахла дымом, вереском и солнечным светом. Всякий, кто был в сосновом лесу вечером, после жаркого дня, знает, как пахнет солнце.

   Во взгляде Брадана удивительным образом смешались изумление и растерянность, будто он увидел живого духа огня. Было похоже, что никто в его жизни так к нему не прикасался, и он желает одновременно отдернуть руку и схватить ускользающее чудо. Лишь через три вдоха он вернулся в реальность и, будто падая со скалы, соскользнул с бревна, на котором они сидели, встал на колено и обнял Эшлин, одной рукой зарываясь в медные кудри, а другой притягивая ее к себе.

   В его руках Эшлин чувствовала, как гулко бьется его сердце, так близко, будто оказалось в ее груди вторым.

   Проклятые саламандры…

   Теперь она точно понимала, о чем говорил гость из другого мира. Маленькие огоньки с горячими лапками носились внутри друг за другом. Тепло, щекотно и ярко вспыхивая в неожиданных уголках тела, к которым Брадан, казалось бы, не прикасался.

   - Зачем держать… Я не упаду, - прошептала она. - Но очень хочется… знаешь, сосны так цепляются ветвями над обрывом и стоят вечно, даже в бурю. Как мы.

   Слушая её голос, Брадан сильнее прижимался щекой к её виску. Когда он заговорил, его голос был тихим, но полным странной силы, будто он чуть нараспев произносил заклинание.

   - Я хочу держать твое сердце так … вечность.

   Казалось, Эшлин в тот день разучилась дышать - так часто воздух замирал в груди, и голова от этого шла кругом. Прежде, чем ее накрыло осознанием, почему именно эти слова звучат дольше, чем Брадан их произносят и остаются рядом, как иней на траве в вечер Самайна. Это и правда заклинание. Она сначала продолжила слова, лишь потом осознав до конца, что сделала.

   - Пока горит огонь, льется вода, дует ветер и хранит твердость камень?

   - И пока глаза мои видят звезды, - закончил он, глядя ей в глаза и улыбаясь, как будто только что вспомнил строчку давно слышанной где-то и забытой песни. Значит, они клялись так же.

   Эшлин растерялась. Это было слишком неожиданно. Обычно эту клятву произносили торжественно, перед родителями и старейшинами в торжественно украшенном саду после заката с сотнями зажженных огней. Но кто знает, как это у людей?

   И разве что-то шло неправильно?

   Горящий огонь у них был.

   И звездное небо.

   И ветер в кронах деревьев.

   Огонь, небо и ветер точно видели и слышали и не такое.

   - До тех пор сердце Эшлин из рода Ежевики будет принадлежать тебе, а твое ей.

   По лицу Брадана снова пробежала тень растерянности - как будто он не ожидал ее последних слов. И это было странно - ведь слова клятвы не менялись веками.

   Но уже через мгновение Брадан, словно очнувшись, снова притянул ее к себе и осторожно поцеловал в губы. Эшлин ответила. Почему прикосновение к губам отзывалось во всем теле? Почему хотелось прижаться к Брадану так, чтобы граница между ними стерлась, как превращаются в одно цветы, перемешанные в паттеране?

   Когда она наконец вдохнула, то прошептала, стараясь скрыть смущение:

   - Мы точно запомнимся звездам. Не помню ни в историях, ни в сказках, чтобы кто-то делал это так быстро.

   Брадан отстранился с виноватым видом.

   - Я не должен был тебя целовать, пока... - кажется, его мысли в голове столкнулись, и он запнулся. Но он продолжал обнимать ее так, как будто она могла ускользнуть. - Эшлин, мне нужно вернуться и принести то, зачем я пришел сюда. Учитель меня ждет, а Луна не может замереть на небе, как бы я этого ни хотел.

   - Почему не должен? Разве клятву дают не затем, чтобы больше не думать, когда хочется стать ближе? Я не хочу, чтобы ты уходил. Даже просто за дверь.

   - Клятву? - он непонимающе нахмурился, но потом уверенно кивнул. - Я клянусь, что вернусь к тебе, что бы ни случилось, по ту сторону мира или по эту! И тогда я снова буду держать тебя за руки и не отпущу до конца времен.

   Нежно и пристально разглядывая ее раскрасневшееся от пламени костра лицо, Брадан снова попытался убрать непослушные медные пряди.

   - Погоди, - он отпустил ее на мгновение, чтобы достать из холщовой сумки затейливо украшенную медную фибулу. Хоть она и служила иным целям, и создавалась совсем для другого, но сейчас он легким движением руки подхватил ею мягкие кудри Эшлин, закрепляя на затылке. Только небольшой непослушный локон пушился у виска.

   Она провела ладонью по неожиданной заколке, ощущая металл и камень под пальцами. Тогда еще подумала, насколько душа у человека странная, совсем не похожа на Кристалл, надо будет рассмотреть, из чего она состоит. Ведь по изображению души можно разгадать многое. Хитрый. Не дал разглядеть. Впрочем, после клятвы у них будет много времени на то, чтобы разгадывать символы.

   Эшлин зажмурилась. Ей было страшно. Будто она шла на цыпочках над пропастью и знала, что теперь только в руках Брадана ее жизнь, и он, если что поймает - или нет. Но не останавливаться же сейчас. После клятвы под небом и перед огнем. Клятвы, разнесенной ветром по двум мирам - миру ши и миру людей.

   Она медленно сняла с шеи Кристалл в оправе из листьев ежевики и повесила Брадану на шею. Кристалл на мгновение засветился, и в нем отразилось напряженное лицо хозяйки. А может быть, это был просто отблеск костра. Она не знала, как это должно быть - ей не приходилось до того отдавать душу Хранителю. Хранитель ведь чаще всего один на всю жизнь. Бывало, конечно, что вдовы героев выходили замуж, что женились вдовцы - но обычно это было иное, они создавали союзы с друзьями детства. Не бьющиеся в груди саламандры - ровное и ласковое горение домашнего очага.

   - Моя душа теперь всегда с тобой... - прошептала она. Ей очень хотелось сказать "не разбей", но это звучало по-детски и глупо. Поэтому просто молча смотрела и тогда чувствовала, как по лицу катятся слезы.

   Интересно, а мама плакала, обмениваясь Кристаллами с отцом? Нет, наверно. Вот отец мог бы - от радости и волнения. Ши не считали проявления чувств недостойными. Это мама любила умеренность во всем.

   Брадан смотрел изумленно. Если бы Эшлин могла прочесть его мысли, то узнала бы, что он не ожидал такого подарка, но еще менее он ожидал слез встреченной им в лесу девушки, самой красивой из виденных им в жизни. Сейчас он мимоходом думал еще, как странно будет ему носить такое девичье и при этом явно очень дорогое, изумительной работы украшение. Лучше будет его надежно спрятать, а после возвращения отдать Эшлин обратно. Но не сейчас.

   Он протянул руку, вытирая ее щеку, как вытер бы свою, только бережнее.

   - Не огорчайся, пожалуйста. Ну что ты. Я вернусь сразу же после новолуния, - он коснулся кулона мокрыми от ее слез пальцами. - А это я буду хранить. Я не потеряю!

   А потом, еще до рассвета, ушел сквозь холм на свою сторону. Чтобы больше не вернуться.

   Символы на заколке были непонятными. Черточки. Словно детская рука пыталась изобразить елочку. Еще елочку, немного другую. И березку. Эшлин не смогла их понять.

   Она думала, что он придет на Осеннее Равноденствие. До него как раз оставалось немного, Врата открывались легко в этот теплый день благословения урожая, люди приходили к холмам и приносили яблоки, и морковь, и овсяные колосья, приводили овец и коз, несли на руках детей. Ши выходили навстречу, касались плодов, гладили мягкую шерсть животных и встрепанные волосы любопытно оглядывающихся детей, желая удачи и благополучия. Люди отдаривались хлебной закваской и свежим молоком, как заведено. Эшлин сама вызвалась выйти с матерью на благословение урожая в том году, хотя это было скучно - стоять, улыбаться, кивать головой. Зато неуправляемой магии хватало на простое и привычное. Только на это.

   - Старшая сестрица, дочь холма, прими сердце хлеба, коснись моего сына.

   - Младшая сестрица, дочь дымного очага, принимаю твой дар, будь благословенна ты, и твой сын, и твой дом.

   Одни и те же слова. Несколько часов. Старики в праздничных нарядах с корзинами яблок под вышитыми полотенцами - Ройсин коснулась сильно хромавшей седоволосой женщины, которую подростки вели под руки, и та выпрямилась, шагнула без боли, посмотрела изумленно, заговорила торопливые благодарности. Румяная счастливая невеста в венке - Эшлин благословила ее брак и пожелала сильного сына и красивой дочери. Мать с выводком шумных весёлых мальчишек. Вдовец с застенчивой дочкой, которая несла на руках ягненка. Разные. Пахнущие дымом, работой и хлебом. Праздничные. Не те.

   Брадан не пришел.

   Он не пришел и на Самайн - ночь охотничьего танца, когда ши выезжали верхом, с факелами в руках, в лучших одеждах со знаками рода и раскрашивали лица в родовые цвета. Люди всегда приходили посмотреть на творящуюся красоту. Эшлин искала взглядом Брадана так, что едва не сбила дважды сложные перестроения - “горная река” и “осенняя змея”, к счастью, ее спокойная рыжая лошадь помнила их лучше хозяйки.

   Брадан не пришел.

   Когда он не пришел и на Йоль, она перестала ждать. И рассказала брату. Немного. Не все. Не о клятве перед горящим огнем, нет. О том, что привела в холмы человека, последовавшего за ней случайно, и он унес ее Кристалл. И что об этом нельзя знать никому.

   - Давай найдем его и накажем, - воодушевился Мэдью. - Сами. Хотя не надо сразу думать о нем плохо, Эш. Может, его просто ограбили и убили?

   Эшлин подумала хорошо и шлепнула брата полотенцем.

   С того дня они ждали Церемонии. Когда Мэдью получит Кристалл. Так было легче - делить с кем-то тайну.

   Но невыносимо тяжело ждать последние часы. Перед тем, как все могло быть спасено или уничтожено окончательно.

   Эшлин поняла, что уже давно нарисовала все нужное и просто стоит на коленях и смотрит перед собой, как пушистые тени веток елозят по половицам. Снаружи поднимался ветер.

   Этот бесконечный день не терпел остановок. Уже скоро в саду появятся гости, под любопытными взглядами которых захочется исчезнуть, растаять. Впрочем, тающий снег, сначала превращается в грязную ледышку, полную ошметков земли и хвои, и только потом растекается весенней водой. А Эшлин самой себе уже напоминала ледышку, тонкую, сероватую, сквозь хрусткую пластинку которой видны прошлогодние травы.

   Девушка кое-как вытерла руки и выбежала на улицу, тут же столкнувшись с тетушкой Рианной, которая прибыла еще вчера, помогать с подготовкой праздника. На её ослепительно черном платье - тетушка любила роскошь - резко выделялся приколотый паттеран из веточек можжевельника. От его аромата снова едва не выступили слезы. Интересно, тетушка решила усилить этим оберегом свои магические способности или женское очарование?

   - Эшлин, дитя, что ты здесь делаешь? До завтрашнего дня здесь все будет оплетено тростником для старейшины, - тетушка произнесла последнее слово таким тоном, что стало понятно, для кого собирали можжевельник. Можжевельник - сила. Сила воина, сила красоты, сила домашнего очага, сила мага.

   - Здесь? - узелок с остатками трав и углем выскользнул из пальцев девушки, - И домик над скалой тоже?

   - Да, чтобы старейшине не досаждали те юнцы, которым не повезет вместе с именинником пойти к нему в обучение. Опять ты решила просидеть все веселье в дальнем углу сада, дитя? Одно дело, когда тяжкий гейс, который сложно выполнить, дается при рождении, но то, в чем ты сама себе поклялась…

   Эшлин старалась дышать глубоко размеренно, чтобы чувства не набегали одно на другое, как волны на берег. Она подняла узелок и посмотрела на него, одновременно пряча глаза и изображая смирение.

   - Так вышло, тетушка, я еще не до конца искупила свои ошибки. А за тростниковое плетение никто не войдет без приглашения, верно?

   - Да, Эшлин. Старейшина Гьетал не любит лишней суеты.

   Выражение лица тетушки Рианны стало злобно-мечтательным, будто мечтала она придушить всех, кто посмеет потревожить покой важного гостя. Она так же прищуривала вытянутые черные глаза, когда, гадая, произносила какую-нибудь пакость.

   Гадала тетушка хорошо. Эшлин поспешила дальше - пока та не поняла лишнего.

   Сто двадцать четыре шага к зеленому шатру со столом, который почти закончили накрывать. Чтобы решиться идти на испытание духа без Кристалла, нужно быть безумной. Эшлин считала шаги, блюда с кушаньями, птиц в ветвях - только бы отвлечься в те моменты, когда сердце стискивали тревога и боль. Если вокруг расставляют, выносят, укрепляют и украшают, гораздо проще держать себя в руках. Размеренная, спокойная устремлённость втягивает в себя и передается. Хочется подхватить общее дело и отгородиться им от навязчивых мыслей.

   Девушка взяла широкую доску с пышным хлебом - на закваске, полученной в дар от людей - и, принюхиваясь к аромату теплой корочки, понесла его к середине стола. До того, как в небе появятся звезды, ей придется изменить план. В любом случае открывать Врата в соседний мир под боком у старейшины - это глупость даже для Эшлин из рода Муин. Но другой способ только один, он опасный, непредсказуемый и…

   — Эшлин, ты не видела брата? — отец внимательно осматривал стол, в убранстве которого все должно было быть идеально. Неидеальная бабочка с алыми крыльями нагло садилась на край горшка с вареньем. Казалось, что расписанная маками глина расцвела по-настоящему. Щепотка неидеальности добавила красоты.

   — Да вот же он несется, — Эшлин кивнула в сторону дома, откуда Мэдью бегом спускался в долину. Полотнища полностью расстегнутых широких рукавов расшитой серебряными листьями накидки трепыхались на ветру. Брат напоминал большую зеленую цаплю. До полудня оставалось совсем немного. Мастер держал шкатулку с Кристаллом и ждал, пока соберется семья того, кто встречает совершеннолетие. Его Кристалл рос шесть тысяч дней, прежде чем соединиться с душой. Когда-то и Эшлин ждал такой же.

   — Ты готова? — сильные отцовские пальцы сжали запястье, больно прижимая к коже бронзовый тонкий браслет. Отец волновался. Обычной мягкой улыбки на его лице не было.

   — Да, отец.

   — Помни, если ты корень, рассчитывать надо не только силу, но и бессилие. Иначе весь ствол рухнет.

   — Помню, — эхом отозвалась Эшлин.

   - Ты ничего не хочешь мне рассказать?

   - Нет, отец. Просто волнение.

   Она вдохнула лишь, когда отец отпустил ее руку и пошел к Мэдью. Отец смутно о чем-то догадывался. Хорошо, что он отвлечен на Церемонию.

***

Старейшина Гьетал был обнажен по пояс. Его тело покрывали зеленые узоры, которые сплетались в круги, будто венки, что плели из ветвей и приносили домой на зимнее солнцестояние. Светлые волосы перехвачены серебряным венцом, который достался ему после изгнания Горта Проклятого. А ведь когда-то Гьетал и Горт были ближе, чем братья, рука об руку бились с фоморами, вместе бывали в мире людей и поверяли друг другу самые дерзкие свои мечты. Но это ушло в прошлое. Вспоминал ли он бывшего друга?

   Акме Муин — род Ежевики - собрался здесь весь. Вокруг мастера с дубовой шкатулкой стояли семеро из старшей семьи. У каждого рода много семей, как ветвей у ствола, ветвей, но главной считается старшая, та, что ближе к стволу, из которой выбирают старейшину. Эшлин зажмурилась на мгновение, представив, каким старейшиной будет ее брат. Тут-то все порядки и затрещат, потому что Мэдью лень будет их учить. Или суровый воин Гьетал выбьет из ученика дурь за пару лет?

   Солнце было таким ярким, что половине круга приходилось щуриться. Хороший знак. Отец вывел Мэдью на середину круга, вернулся на место, и Эшлин впервые увидела, как робеет ее брат. Ветер трепал рыжие вихры, и как бы мальчишка ни пытался заложить их за уши, все равно выкидывал вперед, на нос.

   Мастер протянул открытую шкатулку старейшине, чтобы тот взял в руки новый Кристалл и сухую веточку ежевики, срезанную в день рождения Мэдью.

   Старейшина улыбнулся. На фоне его руки Кристалл казался маленьким и хрупким. Через мгновение легкая улыбка коснулась напряженных лиц матери и отца. Как сосредоточиться на песне рода, изгнав из головы все иные мысли? Эшлин закрыла глаза, но вместо растущей травы перед внутренним взором снова возник человек, так занимавший ее мысли уже почти год. Она тряхнула головой, отгоняя видение, и перевела взгляд на старейшину.

   Хорошо, что он не мог прочитать ее мысли.

   Гьетал вышел в середину круга и воткнул веточку у ног будущего хозяина Кристалла. Потом поднялся и, протянув правую руку ладонью вниз, запел низким голосом - казалось, где-то вдалеке рокочет гром. Его Кристалл, а затем и обе ладони, наполнились мягким зеленым светом. Наверное, врагам очень страшно, когда Гьетал поет боевую песню, и так же вспыхивают узоры воина на его теле. Воину Дин Ши не нужна броня, она всегда с ним.

   Повинуясь силе Кристалла и голосу, из-под земли проклюнулся росток ежевики и потянулся к свету. Старейшина, не прекращая песни, передал Кристалл отцу и, едва тот коснулся его руки, отец подхватил песню. Сила рода Ежевики текла теперь сквозь обоих, помогая стеблю тянуться выше, разворачивать маленькие блестящие листья. Потом к хору присоединилась мать. Кустик у ног Мэдью разрастался, побеги сплетались, поддерживая друг друга, а в глубине уже появились маленькие белые бутоны.

   Эшлин завороженно наблюдала за этим и едва не пропустила момент, когда теплый Кристалл коснулся ее ладони. Она сжала пальцы и поняла, что ей безумно хочется, чтобы сейчас в руке оказался ее собственный Кристалл. Чужого душа не примет, как бы ни хотелось его заменить. Звездный паттеран, отражение неба в момент рождения, он у каждого свой, нельзя дать поносить судьбу … а жаль. Можно только обменяться, прорастая душой в душу. Один раз в жизни. Редко больше. Ши - однолюбы.

   Эшлин сделала шаг вперед. Мэдью встал на одно колено, склонил голову, и она запела, надевая брату Кристалл на шею. Почему-то - разве так должно быть? - ее руки стали неловкими, горячими и тяжелыми, она едва удерживала Кристалл, а едва проявившиеся белые бутоны, вместо того, чтобы раскрыться, опускали уже головки, готовясь увянуть.

   Эшлин попробовала петь громче, но голос ее будто застыл, не подчиняясь хозяйке, во рту пересохло, она поняла, что еще немного и не сможет продолжить песню, сорвавшись до жалобного хрипа или шепота. В глазах потемнело. Эшлин успела заметить метнувшуюся вперед мать, которая вовремя выхватила из ее рук Кристалл и надела на шею Мэдью, так громко продолжив песню, что слышно ее было, наверно, на другом берегу озера. Бутоны подняли головки и стали медленно раскрываться.

   Эшлин устало села на землю за спинами родных и уже не видела, как брат, впервые пользуясь направленной силой, превращает цветы в горсть ежевичных ягод.

   Она чувствовала, как пылают уши, и понимала, где просчиталась. Мягкая трава оплетала замерзшие пальцы. Эшлин не пыталась подняться, просто смотрела на серебристые блики озерной воды и слушала песню рода, в которой не было ее голоса. Эта песня звенела внутри, но от нее почему-то было пусто и больно, будто она проглотила жгучую ягоду.

   Те, кто раньше добровольно или в наказание лишал себя Кристалла, не теряли его в другом мире. Он все равно был рядом, оставляя хозяину легкий «детский» уровень сил. Песни Эшлин теперь были просто словами, пущенными по ветру. Остатки силы еще были с ней на прошлый Мабон. Уже к зимнему солнцестоянию их не стало вовсе. Может, она смогла бы мелочь - рой бабочек над цветами. Полет упавших листьев. Но и все.

   Слезы текли по лицу, но боль будто схватилась коркой инея. Надо было думать. Едва песня закончится, должны были начаться вопросы. И под взглядом старейшины Эшлин пришлось бы сказать правду. А потом с песни об Эшлин, опозоренной человеком, начинали бы клановые собрания следующие лет сто. Или пока кто-нибудь не натворит еще худшего.

   “Эшлин, дочь Каллена из рода Ежевики, пройдет особым путем, внеся опасность и разлад в свою семью и не обретя счастья в этом мире” - вот что сказали над ее колыбелью.

   Гости выпытывать семейные тайн перед другими семьями не будут. Значит, у них с Мэдью остается время лишь до окончания пира, пока все обсуждают светлое будущее достойного юноши и хвастаются собственными отпрысками. Как не провалиться сквозь землю от стыда, когда все повернутся? Как избежать взглядов родителей? Как унять головокружение и донести новый план до Мэдью?

   Эшлин не сразу заметила, что песня оборвалась, и она слышит лишь плеск волн и шум ветра.

   Первым к ней подбежал брат. Кристалл его все еще продолжал слегка мерцать мягким зеленым светом. Мать осталась в кругу. Отец что-то говорил старейшине, склонив голову и очень тихо, тревожно посматривая на Эшлин. Тревожно, не сердито - от этого было почему-то хуже.

   Мэдью грохнулся рядом на колено, тревожно хмурясь.

   — Это от этого? — выпалил он.

   — Да.

   — Хорошо. Тогда мы хоть знаем, в чем дело. Я испугался, что…

   — Не дождешься.

   — Но мы же…

   Эшлин обхватила пальцами запястье брата и почувствовала, насколько у нее холодные руки.

   — Да. И это надо сделать сейчас.

   — А…

   — Хочешь, чтобы все подвиги только после обеда?

   — Я не об этом, — фыркнул Мэдью, но щеки вспыхнули.

   — Скажи им, что проводишь меня в дом. Быстро.

   Он кивнул и бросился обратно в круг. В страсти к опасным выходкам брат и сестра Муин были абсолютно похожи.

   В домике уютно пахло деревом, солнечный свет, смешиваясь с цветом стола, полок и сундука становился медовым. Только угольные полосы на полу, напоминали о том, что сейчас должно здесь произойти. Эшлин, у которой все еще кружилась голова, сидела на кровати и рассказывала брату план.

   Мэдью рассчитывал, что после спасения сестры старейшина возьмет его в ученики с большим желанием. Эшлин не стала его разубеждать. Может, и так. Ши ценили отвагу и решимость. В любом случае сейчас Мэдью предстояло стать мостом между мирами, и лишнее беспокойство могло стоить жизни.

   Домик был выстроен вокруг ствола ольхи, которая соединяла в себе стихии огня, воды, земли и ветра, помогая открывать дорогу в другие миры. Мэдью сел у самого ствола, в кругу, который начертила Эшлин, и, прижав раскрытые ладони в шероховатому стволу дерева, закрыл глаза. Эшлин видела, как шевелятся его губы, но не слышала песни. Голос его уже звучал где-то не здесь, первым пробуя тропинку сквозь ткань между мирами.

   Угольный след на деревянном полу набирал силу, и черная полоса медленно превращалась в мерцающую зеленую, зарастая курчавым лесным мхом. Эшлин пыталась одним глазом следить за братом, другим поглядывая в окно на случай появления кого-то из старших. Даже голова заныла от этого косоглазия. Что она скажет отцу, матери или старейшине, Эшлин не придумала. Все варианты, приходившие в голову, были один хуже другого.

   Когда переплетение линий полностью покрылось мхом, Мэдью завершил песню и открыл глаза.

   — Я видел солнце над холмами и тропинку … и развалины замка. Не думал, что у них так красиво, Эш!

   — Еще насмотримся. Тебе хватит сил продолжить песню, летя со скалы? — отозвалась Эшлин, сминая в руке мягкую кисть покрывала.

   — Если сомневаешься, можешь тут одна посидеть, пока я один за твоим Кристаллом сбегаю! — фыркнул брат.

   — Идем. Если нас поймают здесь, мы потесним Горта Проклятого в стане опозоривших семью.

   Мэдью фыркнул, передернул плечами, будто от холода, и покосился в окно. Эшлин достала из сундука узелок с полезными в пути вещами, и брат с сестрой вышли к тропинке Врат.

   Они молча шли вдоль обрыва. Рядом, почти у плеча, покачивались верхушки растущих на дне оврага у ручья сосен. Эшлин чувствовала, как солнце нагревает волосы, видела, как качается в тонком венчике колокольчика толстый полосатый шмель. Блестящие осколки слюды в песке, запах смолы и вереска, ветер с привкусом озерной воды и золотисто-зеленые блики на одежде брата - все это хотелось собрать в котомку за спиной и унести в тот мир, где ей предстояло встретиться с прошлым ради будущего.

   Когда они с Мэдью остановились у обрыва, к самому краю которого там, внизу, подходила озерная вода, Эшлин все-таки оглянулась. Отсюда была видна лишь крыша домика и крона растущей из нее ольхи. Кто бы ответил, чего душа сейчас больше боится — не найти Брадана, ученика друида, или снова встретить его?

   Мэдью остановился на краю, в шаге от обрыва. Он влажного ветра щипало в носу. Эшлин взяла брата за руку и почувствовала, что дрожит - хорошо, что под платьем не видно. Старшим нельзя бояться.

   Пальцы Мэдью казались горячими. Он снова запел, отдавая Вратам силу ольхового дерева, чтобы выстроить ферн — мост между мирами. С каждым словом его песни перед скалой в воздухе проявлялся тот узор, что нарисовала Эшлин на полу домика, становился все ярче, пока не превратился в деревянные щиты с орнаментом из мха. Они возникали один за другим, обозначая верную тропу прямо в воздухе. Внизу волны озера бросались на скалу и откатывались прочь, обнажая похожие на кривые зубы прибрежные камни.

   Вдохнуть. Выдохнуть. Нельзя коснуться одной ногой тропы, что уходит в другой мир, оставаясь другой на земле этого. Брат продолжал петь, поэтому вместо слов трижды сжал руку сестры, отсчитывая мгновения до прыжка. По третьему счету они подпрыгнули и приземлились на первый щит.

   Эшлин старалась не смотреть вниз, только вперед. К счастью, щит не качался, будто лежал на твердой земле. Но когда они с Мэдью ступили на шестой щит, тот задрожал, а воздух вокруг сгустился и так сдавил путешественников, будто они пытались протиснуться сквозь колодец, набитый песком.

   Впереди темнело дождевое густое облако. Ударом в спину обоих втолкнуло прямо в его середину и они пролетели сквозь влажный туман, пахнущий мхом, деревом и болотом.

   Когда Эшлин открыла глаза, так и не отпустив руки брата, они уже стояли на песчаной тропе, а густой туман клубился со всех сторон, открывая лишь около двадцати шагов впереди и столько же позади. По обеим сторонам тропы, сквозь серую дымку и сумерки, иногда проглядывали очертания людей, холмов, леса, поля, реки или замка. Они были зыбкими и сменялись между собой, как тени, что приходят в беспокойном сне.

   Что-то было не так. Туман должен был отпустить, но он все так же сдавливал, толкая вперед по тропе. Было тяжело дышать и стоять на месте. За спиной то блекли, то снова проявлялись очертания скалы, с которой они шагнули. Впереди то открывалась часть дороги, то снова исчезала в густом тумане. Все пространство между мирами взбудораженно дышало, и Эшлин почувствовала себя соринкой, попавшей в нос великана, который вот-вот чихнет.

   Мэдью стоял, наклонив голову вперед, и сопротивлялся изо всех сил, пытаясь сделать несколько шагов назад, туда, откуда они пришли. Эшлин он тянул за собой.

   — Надо вернуться, мы тут задохнемся!

   — Нет, поздно уже, — с трудом выдохнула Эшлин.

   — Поздно будет, когда нас размажет так, что уши найдут в будущем, а зад истлеет в прошлом!

   — Не знаю, что это, но пока не размазало.

   — Идем назад, позовем старейшину, он поможет, а то и я здесь Кристалл потеряю!

   — Испугался?

   — Просто у меня голова есть … и у старейшины … а у тебя…

   В этот момент поднялся вихрь, и Эшлин не смогла удержать брата за руку. Их разнесло в стороны, она лишь видела, как вспыхнул зеленым его Кристалл у выхода к скале. Ее же тянуло вперед, в самую гущу тумана.

   — Я позову… - успела она расслышать голос брата, прежде чем пахнущий дымом и прелой землей туман окутал ее целиком. Уши наполнились низким гулом, мир вокруг дрожал, и сквозь эту дрожь, которая отзывалась во всем теле, Эшлин вдруг услышала свой голос. Он пел песню, что строит мост между мирами. Только она могла поклясться, что летит сквозь пространство кувырком, не открывая рта.

   А потом сознание окончательно ее покинуло.

ГЛАВА 3. Среди людей

Щеку царапнуло. Это было хорошо. Значит, она точно жива.

   Эшлин открыла глаза и увидела, что лежит среди замшелых камней. Пахло дымом и сыростью. Небо было затянуто серым, но кое-где проглядывали голубые прорехи. Над лицом поднимался на стебле лиловый полевой колокольчик, который так трепало ветром, что казалось - он вот-вот зазвенит.

   Обычный выход из Врат был совсем в другом месте, неподалеку от замка с серыми башнями, в сосновом лесу. Куда же ее выкинуло? С такими мшистыми камнями это место могло оказаться далекой от людей окраиной мира, где обитают чудовищные фоморы. Воины Дин Ши в вечной Зеленой войне теснят их к морям, отвоевывая скалистую голую землю, где потом поднимутся цветы, травы и леса.

   Эшлин повернулась на бок и осмотрелась. Она лежала на склоне. Это было странное место, похожее на чашу, поросшую травой. Сердце забилось чуть медленнее. Фоморские скалы это определенно не напоминало. Уже неплохо.

   На дне “чаши” стояли пять высоких камней, а со склона спускались каменные ступени, сильно подпорченные временем. В кругу камней собрались люди — четверо по краям и один в середине. Эшлин не слышала слов, но почувствовала, что именно они пытаются звать, и сердце ее стиснул страх. Это место дышало огнем. Оно легко могло превратить искру внутреннего пламени в бушующий поток.

   “Люди такие мастера понастроить каменных стен вместо того, чтобы держаться подальше от опасных мест. Но они наши младшие братья. Часто неразумные, меньше знающие и умеющие младшие братья. Видишь человека в беде - вмешайся”, - так говорил отец.

   Вот-вот здесь вспыхнет пять живых факелов, что за убийственная глупость — с этими мыслями, еще не осознав, что вновь чувствует мир и магию в нем, Эшлин поспешила по переломанным ступеням вниз, норовя скатиться туда кубарем. Голова кружилась.

   Подбежав ближе, она резко замерла. Люди стояли с закрытыми глазами, а над их поднятыми кверху ладонями поднималось легкое золотисто-рыжее сияние. Фигурой же в середине был … Брадан.

   Он почему-то повзрослел за неполный год, пока они не виделись, но его лицо по-прежнему будто отражало пламя того костра, у которого Эшлин отдала ему душу. То же восторженное, как у малыша, изумление от красоты и силы огненных духов. Наверное, он уже увидел их танец там, куда был обращен его разум.

   Но как он мог здесь оказаться? Ему не нужны ритуалы, чтобы вернуться. Или он не хотел возвращаться? Он обманул ее?

   Эшлин стояла в трех шагах от него и чувствовала, как все крепче сжимаются кулаки. Она напоминала себе тонкий лист, который раздирают надвое. Одна ее часть хотела высказать все, что за год темной тиной опустилось на дно души. Другая так же отчаянно желала прижаться и, коснувшись носом плеча, почувствовать запах его волос, сладковатую горечь вереска и солнечной сосновой смолы.

   Вдруг по лицу Брадана пробежала судорога боли. Он еще не понял, что саламандры уже начали пожирать его изнутри, что он ими больше не управляет. Эшлин чувствовала боль этого человека, как свою. В груди распускался огненный цветок, и было трудно расправить легкие для песни. Перебить поток, что из недр земли стремится войти в человека, неспособного его принять. Фигуры в круге стояли неподвижно, этот ритуал нельзя прервать изнутри, когда ты уже стал его частью, пусть даже искры уже целуют одежду. Песня воды была слишком тяжелой и медленной, облака мало напоены водой,

   Эшлин поняла, что не успеет сделать все тихо и правильно, и решилась на некрасивый, опасный, зато действенный шаг. Она резко бросилась в середину круга и с размаху толкнула Брадана, чтобы разорвать огненные нити заклинания. Так они вместе и полетели на мшистую землю.

   Шурша по камням и прогоняя огненные силы, в те глубины, откуда они поднялись, пошел дождь. Он быстро наполнял сложенные древними умельцами каменные желоба, в которых когда-то горел жертвенный огонь.

   Едва Эшлин сбила Брадана, остальные тоже попадали, как подкошенные. Фигура была разорвана.

   Девушка пыталась прийти в себя и понять, где земля, где небо, но понимала лишь, что в носу щиплет от обиды и пыли. На шее Брадана даже не было ее Кристалла. Украл бы для дела, но просто … чтобы положить в сундук и забыть. Как же так?

   Виновник ее злоключений тем временем медленно открыл глаза. Кажется, он пока плохо понимал, что избавило его от духов огня, которые должны были терзать тело. Потом недовольно оглядел, словно незнакомую, растрепанную девицу, сбившую его с ног и помешавшую ритуалу. Удивленно покосился на ручейки воды, что охлаждали и несли облегчение. Встряхнул головой. Вернулся взглядом к девушке.

   Эшлин чихнула, и несколько прядей выбились из-под фибулы, служившей ей заколкой.

   — Зачем ты это сделала, девица? — наконец спросил Брадан.

   — Чтобы от тебя пепел не остался, — ответила она обиженно, — или ты так грезишь саламандрами, что и сгореть не жалко?

   — Откуда ты знаешь, что делать? Кто тебя научил? И кто тебе разрешил вмешиваться, в конце концов! — приходя в себя, он явно начинал злиться.

   — Даже мой брат знает, что в местах, где огонь земли подходит близко к поверхности и его силу много лет брали, подтягивая источник все ближе, нельзя делать огненные ритуалы! Здесь и в грозу прятаться нельзя. И даже свечу зажигать! И мне не нужно разрешение Брадана, ученика друида, чтобы спасать его глупую голову.

   — Я не знаю, о ком ты говоришь, девица. Но никто из учеников, пока не прошёл Три Урока, не может участвовать в ритуалах, и тем более мешать им, рассказывая всякие глупости про свечи. А уж новеньким вообще здесь не место. Разве тебе разрешали покидать Дин Эйрин?

   Раздражённо произнося все это, Брадан с трудом поднимался с земли, поправляя одежды и пояс. Теперь он осознал, что его спутники лежат на земле, и некоторые из них едва шевелятся, приходя в себя. Сам еще двигаясь нетвердо, он подошёл и склонился над одним из них, затем перешёл к следующему. Эшлин видела, как он достал из поясного мешочка какую-то склянку, вдохнул сам и сунул под нос лежащему юноше, тот застонал, приходя в себя. Брадан оглянулся и поймал ее взгляд.

   — Помоги мне, девица, раз уж оказалась здесь и едва не натворила беды, а теперь любопытствуешь. Как тебя зовут?

   — Эшлин. Удар о камень унес твою память? — она подошла ближе, помогая приподнять голову следующего ученика над лужей, в которой тот очутился. — Не помнишь не только кто я, но и кто ты? Если ты укоряешь меня за ливень, то сложно рассчитывать силы, когда по твоей вине я год прожила без них!

   Брадан поморщился от приступа боли, потер висок.

   — Эшлин. Для будущего мага ты слишком много болтаешь, и притом глупости. Не рассчитывай, что я помню всех, кто поступил только вчера. Даже девиц, пусть вас и немного. Хотя сейчас я тебя уже вряд ли забуду. Из-за тебя придётся все делать сначала...

   Рядом с учеником, приходящим в себя, Брадан осел на землю. Боль и усталость явно догнали его, овладевая телом и сознанием. Возмущение Эшлин копилось и рвалось наружу, как вновь обретенная магия.

   — Поступила я на эту землю не вчера, а сегодня. И не только поступила, а изрядно потопталась. Какой олух вам вообще сказал, что делать? Эти ваши друиды? Если тебе не хватает сил, то сначала пусть в каменные круги наберется вода, а потом … вам надо не зажигать свой огонь, надо звать тот, подземный. Но в центре должна быть жертва. И она сгорит!

   Подошли остальные ученики, которым явно досталось меньше, столпились вокруг учителя, удивленно поглядывая на девушку.

   Брадан смотрел куда-то в сторону:

   -... течет вода, горит огонь... Нам нужно возвращаться. Надеюсь, что вы, дева Эшлин, найдете дорогу туда, откуда пришли. Если не найдете, просто спросите постоялый двор Университета. Вам покажут.

   Он тяжело поднялся, опираясь на руки учеников, и направился к выходу из каменного лабиринта.

   Эшлин стояла посреди камней. С рукавов капала вода. Волосы растрепались. Глаза блестели от обиды и растерянности.

   — Мне из-за тебя теперь возвращаться некуда, — прошептала она. Но вереница магов, поднимавшихся вверх по склону, ее уже не слышала.

***

До длинного каменного дома на дороге, где останавливались путники, Эшлин добралась сама. Теперь она сидела в углу, раздражая круглолицую хозяйку тем, что так и не выбрала еды. Мелкая собачонка убежала от нее к столу, за которым помощники Брадана Беспамятного, делясь впечатлениями о неудавшемся ритуале, поедали гуся. Гусь так пах, что даже дух кислой капусты не мог перебить этого одуряюще сочного аромата. Если бы можно было нанюхаться гусем до сытости! Даже собачке положили в миску крылышко.

   - Может, пригласить девушку к столу? - шепнул один из молодых магов другому.

   - Ты слышал, как она говорила с магистром? Мне кажется, это его метресса.

   - А он с ней, как с чужой.

   - Потому что поссорились. Ну и они же не наедине. Ты ее пригласишь, а он в тебя молнию кинет…

   Мир людей Эшлин категорически не нравился. Это приключение казалось таким героическим, пока она его придумывала. В реальности оно обернулось мокрым платьем, безумным разговором, голодом и одиночеством. Единственное, чему можно было порадоваться, — ее душа где-то в этом мире, и близко. Иначе бы силы не вернулись. Но где? Привлекать к себе внимание магически ей не хотелось, еще выгонят за ворота, здесь хотя бы от очага тепло, и платье потихоньку сохнет.

   Вдруг Брадан, опираясь рукой о стену, появился в проеме, ведущем в гостевые комнаты. Час назад ученики отнесли его туда, обессиленного, и помешали Эшлин войти, сославшись на то, что магистру дурно и он сам решит, хочет ли видеть девицу, когда очнется.

   Он оглядел трапезную и, увидев Эшлин, шевельнул губами, по которым отчетливо читалось ее имя. После чего, движением руки приглашая следовать за собой, повернулся и исчез в темном коридоре.

   Эшлин предположила: он осознал, что ему спасли жизнь, и совесть наконец заела, поэтому с трепетным предвкушением поспешила к нему. Неужели скоро Кристалл привычно займет место на ее шее и все приключения закончатся? Ее провожали удивленными взглядами гусееды. Никто из спасенных даже спасибо не сказал. О кусочке гуся и говорить нечего. Впрочем, ей не придется пробираться с боем к своему Кристаллу. Сил осталось немного, а дождь вызывать трудно.

   Брадан дождался ее в проеме полуоткрытой двери, впустил в комнату и плотно запер дверь. В комнате жарко горел камин, бросая блики на смятую постель. Пахло деревом и острыми, пряными специями. На столе стояли почти нетронутые тарелки, судя по запаху, с тушеным мясом и овощами, на деревянной доске пышный хлеб ломтями и мисочка давленого масла. Брадан посмотрел на нее очень внимательно, потом внезапно подвинул стул ближе к камину:

   — Садись, ешь!

   Сам он взял только кружку с чем-то темным и пряным, подойдя к огню почти вплотную.

   Эшлин решила сначала покончить с едой, а трудный разговор начинать потом. Она села, взяла тонкую можжевеловую ложку и лишь боролась с желанием проглотить миску целиком, так быстро, как только возможно, помогая себе руками и хлебом. Было вкусно, но рядом с Браданом снова начинало что-то горчить внутри. Она чувствовала себя неловкой и злой. Но гордо отказываться от еды было бы глупостью.

   — Это все, что ты хотел мне сказать? - все-таки спросила Эшлин между ложками рагу, обмакнув хлеб в масло. Она понимала, что если будет молчать, то подавится от злости.

   — Я должен сказать тебе спасибо. Чем больше я думаю, тем лучше понимаю, что мы совершили ошибку. Это ты вызвала ливень? Кто тебя учил? И откуда ты знаешь об источнике огня?

   — Чувствую. А еще ты сам рассказывал, как друиды ищут такие источники и ставят камни. Это ваше знание. Ты забыл?

   Брадан выглядел … нет, кажется, он был искренне изумлен.

   — Я об этом слышал, но точно не рассказывал, тем более ученикам, которые еще и недели не проучились! Это старинное знание, непроверенное.

   Он посмотрел на нее пристально, долго, не отрываясь. И даже зажег свечу в подсвечнике на столе. Уютно затрещал фитиль.

   — Нет. Ты никогда не была на моих занятиях, дева Эшлин. У нас слишком мало девиц в университете. И я не смог бы забыть твое лицо!

   — На занятиях? - тут удивилась уже сама Эшлин. — Да зачем? Я знаю столько же сколько ты, а кое в чем и больше тебя, Брадан. Ты жил в нашем саду, что-то рисовал в своих глиняных табличках, а потом назвал меня Хранительницей Души и обещал, что вернешься, только отдашь своему учителю то, что обещал.

   Брадан слушал сначала ошеломленно а потом все спокойнее и печальнее. Неожиданно он подошел совсем близко, опустился, присев прямо рядом с ее коленями, и легко накрыл ладонью ее руку. Глядя снизу вверх ей в глаза, сказал очень тихо:

   — Ты ошиблась, дева Эшлин. Мое имя Брендон. Я не тот человек, который украл твое сердце и целомудрие. Я никогда не встречал тебя раньше. И поверь, встретив, не позабыл бы. Здесь нет твоего жениха. Прости.

   Эшлин едва удержалась от того, чтобы прикоснуться к нему. Хотя сама не знала, чего ей больше хочется, погладить или оттолкнуть. К счастью, первое, чему учили ши, — сдержанность, а уж особенно это касалось детей Ройсин. Что бы ни раздирало тебя внутри, если хочется убивать - умерь свой пыл. Она словно ощутила легкую руку матери на плече.

   — Какое цело… - она мотнула головой, не договорив, — ты клялся, что будешь держать в руках мое сердце, пока твои глаза видят звезды. Здесь никого нет, чтобы лгать перед ними, если ты сожалеешь о сказанном тогда. Неужели год так велик для человека, что он забывает важное в своей жизни? Зачем ты забрал мою душу, если не хотел? Или слышал, что если влюбить в себя деву из ши, а самому остаться с каменным сердцем, она станет тебе слугой? Так вот - это глупая сказка!

   Брендон улыбнулся, хотя глаза его были печальны. Почти напевая, он проговорил:

   — В ладонях сердце твое бьется ... пока огонь горит, течет вода, стоит скала и ветер не смолкает, глаза мои блестят от света звезд... Эшлин, девочка, этой песне больше лет, чем нашему миру. Не один бард пронзил этими словами сердца красавиц. Но если тот юноша был так глуп, что передумал и сбежал до свадьбы, забудь его! Или ты уже хорошо его забыла сама, раз приняла меня за него?

   На ее лице отразилась мучительная попытка справиться с чувствами. Вместе с ощущением пустоты внутри зародилась обида, такая горькая, будто Эшлин разжевала стебель полыни.

   - Не до свадьбы. После, - ответ получился глухим. Она сжала руку в кулак, так, что ногти впились в ладонь, и все-таки сдержала слезы.

   — Брадан … можешь называть себя любым именем, можешь говорить, что не знаешь меня, можешь забыть навсегда, как вошел в холм, как жил в моем саду. Но отдай мне душу. Это не просто кристалл в оправе … если ты тогда случайно вспомнил песню, а не хотел стать Хранителем Души - верни ее. Тебе не за что так меня ненавидеть, чтобы хоронить заживо!

   Потом она резко дернулась и вытащила из прически фибулу так, что на ней остались несколько медно-рыжих волосков, и бросила ее ему на колени

   — И подарок свой забери, что бы он для тебя ни значил.

   Брадан-Брендон подхватил заколку, вставая. Сейчас его голос наполнился звоном металла:

   — Дева Эшлин, та, кто назвала своим мужем первого, кто спел красивую песню, и забыла его лицо! Ты обвиняешь меня, Брендона Бирна, второго магистра университета Дин Эйрин, имя которого и сейчас, и год назад знали все на этих землях — обвиняешь меня во лжи, клятвопреступлении и ... в чем ещё? Воровстве! Похищении души! Надо же выдумать такое!

   Он осекся, ощупывая пальцами заколку, и наконец посмотрел на неё. В полном молчании он разглядывал затейливый узор, как диковину. Затем подошёл ближе к огню и стал поворачивать, подставляя медные изгибы свету пламени.

   Эшлин уже была готова высказать ему все, что думает о людях, их клятвах, их обычаях, а еще о том, что понимает Горта Проклятого, который считал их низшими тварями, только и годными, что в жертву для ритуалов. Но, рассматривая того, с кем говорила в неясных огненных бликах, она поняла, что человек этот удивительно похож на Брадана, но выглядит гораздо старше. Словно перед ней был его старший брат. И одет совсем по-другому … до этого было некогда разбирать, что именно кажется странным в облике беглого Хранителя Души.

   Неужели она могла ошибиться и существуют на свете два одинаковых человека разного возраста? Разве братья могут быть похожи настолько, если они не близнецы? Но как тогда найти Брадана и вернуть душу?

   Она принялась переплетать волосы, чтобы занять руки, и меньше хотелось кричать. Это путешествие все больше напоминало тупик.

   — Скажи мне, второй магистр Брендон Бирн, что случилось с друидами? Почему их камни расколоты и повалены, ни одного из них не найти? Где мне искать того, кто был учеником Катбада из Ульстера?

   Брендон, несколько помедлив, отдал ей заколку. Чувствовалось, что он заставляет себя выпустить её из рук.

   — Негоже бросаться тем, что сам Катбад, похоже, и ковал. Эшлин, тот человек пошутил над тобой. Учеников Катбада из Ульстера, как и его самого, ты сможешь найти только в могиле. И ту вряд ли отыщешь. За без малого четыреста лет все забыли о ней.

   Тут ему пришла еще одна мысль, взгляд стал сочувственным:

   - Эшлин, ты … ждешь от него ребенка? Ты убежала от родителей, чтобы не опозорить их? Послушай, я … я найду тебе пристанище, не надо бояться.

   Эшлин посмотрела изумленно. Как ребенок может быть позором? Ребенок - радость, благословение семьи. Если он рожден незамужней ши, то это счастье в ее родительской семье. Как все странно.

   - Нет. Конечно, нет.

   Она смотрела на него растерянно и непонимающе. Будто бы он только что сказал ей, что рана смертельна, а жить ей осталось до рассвета. Сейчас сдержать слезы стало вовсе невозможно.

    — Я была здесь и видела друидов, их камни … и замок там, выше по ручью, его всегда было видно с холма. Ты шутишь надо мной?

   — Да нет же, девочка. Конечно, его видно с холма. Фундамент совсем зарос, восточная стена с остатками ворот ещё стоит. Но за пару лет крестьяне растащат на изгороди и ее.

   — Я должна найти Кристалл. Он не разбился, раз я все еще жива, он рядом. Мир слышит мои песни. Как один год мог превратиться в четыреста … если я вернусь домой, то там тоже пройдет так много лет?

   Брендон слушал её с тем терпеливым и вежливым выражением лица, с которым внимают детскому лепету или речам умалишенных. Но потом он бросил взгляд в пламя и резко спросил.

   — Кто ты, Эшлин, девица, вызывающая дождь?

   Она вздохнула, выпустив из пальцев косу. Представляться после всего произошедшего было как-то странно.

   — Эшлин из семьи Муин рода Ежевики племени Дин Ши.

   Брендон остолбенел. Он смотрел на неё, и его лицо ничего не выражало. Как будто он ждал исхода внутренней битвы изумления с недоверием.

   Наконец он произнёс почти шепотом.

   — Разве ши существуют на самом деле?

   — Мы почти перестали приходить в этот мир после того, что устроил Горт Проклятый … но я все равно однажды пробралась. И за мной на обратном пути увязался Брадан. Так все случилось.

   — Ты — ши. Как в это можно поверить? Почему я должен в это поверить? — произносимые слова значили одно, а взгляд, в котором мешались восторг и особый радостный страх, говорил, что он уже поверил в это, в древнюю легенду, сидящую у его камина перед опустевшей миской.

   Брендон шагнул к ней ближе и протянул руку так, как будто хотел коснуться её волос, но рука замерла в воздухе.

   — Значит, эту фибулу действительно выковал Катбад. Или его ученик? И сбежал, обманув ши и украв у нее нечто важное?

   Эшлин нахмурилась, готовясь увернуться от прикосновения. Она до последнего надеялась, что Брадан узнает ее, с ним что-то случилось, он не сбежал. Но теперь в голове вертелась невозможная череда событий.

   Было очень холодно, не так, как от сильного ветра. Холод шел не снаружи, а изнутри.

    — Брадан оставил мне эту вещь, которую я показала тебе. Я думала, она тоже важна для людей. Он должен был скоро вернуться и с Кристаллом мог легко пройти сквозь ворота холма. Но это моя душа … ей нельзя быть со мною в разных мирах, — Эшлин удалось взять себя в руки и она горько улыбнулась, — Горт Проклятый много сделал, чтоб люди боялись нас. А ты, вижу, не боишься.

   Она пристально посмотрела на тяжелый деревянный стул с резными ножками, в глазах ее блеснуло пламя очага. Потом протянула руку ладонью вверх и запела. Раздался легкий треск, и сухое покрытое лаком дерево начало обрастать зелеными сосновыми побегами. В комнате сильно запахло хвоей.

   Пропев куплет, Эшлин замолчала. Сил было не так много, чтоб тратить их на ерунду. Она показала то, что хотела.

   Брендон дёрнулся всем телом от неожиданности, но уже через мгновение рухнул на колени перед ожившим стулом. Он завороженно осматривал побеги, потом, затаив дыхание, протянул руку и едва коснулся изумрудных иголок. Как только упругая, шелковистая хвоя проскользнула между его пальцев, оставляя капельки смолы, Брендон очнулся и вскочил. Он явно сдерживался, чтобы не закричать, поэтому прорычал:

   — Убери это немедленно!

   Эшлин не ожидала такого и сама испуганно отскочила, со стуком роняя свой стул к стене, вытянула перед собой руки, видимо, готовясь отражать удар магией

   — Не могу. Он вернул свою суть. Жаль, что с людьми так не получается.

   Брендон несколько секунд что-то напряженно обдумывал. Затем, не говоря ни слова, решительным шагом вышел за дверь и захлопнул ее за собой. Эшлин показалось, что в коридоре метнулась какая-то тень и исчезла - словно там стоял человек. Но света было мало, а Брендон стремителен.

   Его не было с полминуты. Когда он вернулся, в его руке покачивался массивный, поблескивающий в сумраке комнаты топор. Закрыв и заперев дверь, он встретился взглядом с Эшлин. Выражение его лица было трудно прочитать, когда он двинулся ей навстречу.

   Эшлин оценила расстояние до окна, но поняла, что через стол не перепрыгнет. Что такого совершила она, чтобы ее убить? Она не могла припомнить ни одного нарушенного закона, впрочем, у людей могли быть ей неизвестные … или это враг Брадана, скрывшийся под его личиной?

    — Не подходи! — она пыталась осознать, что будет лучше: призвать огонь из камина или попробовать напустить туман? И опасалась, что от усталости и страха после удара тут же упадет в обморок. Или вместо удара.

   Брендон поморщился и просто прошел мимо нее, с размаху вонзая топор в гущу побегов. Через три минуты обломки растерзанного стула, потрескивая сочной смолистой хвоей, горели в камине, окуривая все вокруг волной едкого дыма, а магистр сгребал ладонями с пола мелкие щепки, отправляя их в огонь.

   Наконец он прервал молчание:

   — Тебя не должно здесь быть! Ши не существует. А если существует... Ты знаешь, что люди сделают с "тварью из холмов"?! С отродьем демонов?

   Эшлин все еще смотрела на горящие обломки. Потом тихо сползла по стенке и почувствовала, как по щекам катятся слезы. Живой стул ей было почему-то куда жальче себя.

   — Не знаю я никакого демона ... мой предок и старейшина Гьетал — воин и бард семьи Муин... и … я не могу уйти, пока моя душа здесь. Убери железо. Мне страшно.

   Брендон пнул ногой топорище, и топор, царапая грязные доски пола, улетел под кровать.

   — Если ты хочешь найти свою душу, что бы это ни было, и уйти живой, никто не должен узнать, кто ты на самом деле! Если ты хочешь, чтобы я помог тебе - тем более.

   — Я правда не могу вернуться без Кристалла, для этого надо найти, куда Брадан, ученик Катбада спрятал его. А я не знаю, где искать друидов, которых нет, и не умею быть человеком.

   Брадан смотрел на нее с тяжелым, мрачным сочувствием, которое давило могильной плитой. Он, в отличие от нее, знал, что такое четыреста лет в мире людей — слишком многое может быть утрачено безвозвратно, память, люди, замки, страны, народы...

   Но он все же заставил себя тепло улыбнуться.

   — Ты ведь не умрешь без своего Кристалла до утра, правда, Эшлин? Значит, сейчас нужно лечь спать. Люди часто начинают идти сквозь свои беды и горести именно с этого. А утром даже ульстерские топи покажутся не такими бездонными

   —Не умру. Здесь я его чувствую. И мне легче, чем дома. Скажи, за что людям меня ненавидеть? Неужели и спустя четыреста лет...— она произнесла это и голос дрогнул, — за дела Горта Проклятого? Ты больше не гонишь меня?

   — Если я выгоню тебя, думается, ты попадешь в еще большую беду, а этого я тебе не желаю. Горта ... хм, - он подавил смешок. - Горта я знаю только одного, и он тяжелый, непростой человек, но не настолько, чтобы заслужить прозвище «Проклятый». И не настолько древний! Эшлин, пойми, люди ненавидят то, чего боятся и не понимают. Ты можешь творить настоящее волшебство, и это сводит с ума.

   Слова про ум заставили ее опустить взгляд и поежиться.

   — Если я пойму, что случилось с проходом в холмах, то уйду, когда найду свою душу, и больше тебя не потревожу. Мне ничего не надо от людей

   Брендон кивнул, но скорее, чтобы успокоить её, чем действительно поверив, что это возможно. Он поднял опрокинутый стул, оставшийся единственным, придвинул его к камину и сел, уставившись в огонь.

   — Спать ты будешь здесь, у меня. Сейчас друг за другом летние ярмарки, спешат продать и купить к Равноденствию, и свободных комнат, даже лавок, тут не найти. А потом мы вернёмся в Университет и поищем в старых книгах. Может быть, кто-то что-то и записал о том твоём друиде.

   — На глиняных табличках? Он тогда говорил, что учитель не любит, когда пишут, но ему нравится, что можно оставить что-то, не тратя долгое время, чтобы запомнить … что-то, что может потом взять незнакомый и с ним поговорить. Глупость это. И память делает хуже.

   — Нет, таких старых книг мы не найдём. Пергамент хранит все, что нам нужно. Глупость или нет, но только в глупых по твоему мнению записях может остаться хоть какой-то след твоего друида.

   Эшлин приходила в себя, понимая, что вроде бы топором ее сейчас убивать не будут:

   — Ты любишь огонь, совсем как он. Или все люди любят его?

   — Иногда я хочу стать огнём, но это невозможно. Поэтому просто стараюсь подружиться с саламандрами, - он сам улыбнулся своей шутке, - а люди и боятся огня, и нуждаются в нем.

   Услышав это, Эшлин снова задержала дыхание и схватилась за стену, чтобы не упасть. Голова кружилась. Это слишком жестоко в один день - терять надежду, обретать ее и терять вновь, а потом... Побери тебя вечность, Брадан. Впрочем, она это уже сделала

   — Это слова тоже из древней песни?

   — Нет, это то, о чем я всегда думаю, глядя на огонь.

   — Значит, разные люди думают одни и те же мысли … запомню это, - пробормотала Эшлин едва слышно, вздохнула и снова закрепила волосы фибулой, рассыпаясь, они успели ей надоесть.

   Потом осмотрела имевшуюся здесь кровать и вздохнула. Кажется, если не в своей кровати, то спала она только в лесу. Придется привыкать к этим странным, лишенным уюта человеческим жилищам, где многовато камня, и даже дерево в окно не заглядывает. Задумавшись, Эшлин развязывала шнуровку платья. Иногда, когда ей хотелось обдумать что-то, мир вокруг пропадал, вот и сейчас она будто не видела того, что происходило рядом. Перед мысленным взором были только утерянный Кристалл и светлые волосы Брадана, чуть рыжеющие в бликах пламени.

   Брендон слегка удивленно глянул на Эшлин, которая совершенно пренебрегла привычной для местных жителей девичьей стыдливостью, легко оставшись в вышитой зеленой рубашке, но потом заставил себя отвернуться, сосредоточенно помешал угли в камине и потянулся за плащом. Ничего не оставалось, как расстелить его на полу у камина, повозиться, вытаскивая из-под него оставшиеся от стула щепки и аккуратно улечься, стараясь не думать о том, как наутро его спина и плечи будут помнить эти жесткие доски... Окончательное решение он волевым усилием заставил себя отложить до утра, потому что происходящее было слишком похоже на сон, чтобы всерьез об этом говорить.

   Эшлин спала беспокойно. Во сне старейшина Гьетал говорил ей о том, что он желает стать Хранителем Кристалла Эшлин и проклянет ее еще хуже, если она не отыщет потерянное. Брадан, который стал Брендоном, пил с ней вино и рассказывал, что люди не могут творить магию без топора. А потом она поскользнулась и поняла, что летит с высоты. И тогда закричала, зная, что без магических сил обязательно разобьется… Но откуда в доме взялась скала?

   В душную полутьму комнаты ее выбросил резкий рывок чужих рук, сильно сжимавших плечи. Брендон пытался поймать ее ошалевший со сна взгляд и шипел сквозь зубы: "Молчи! Только тихо!". Отпустив ее плечи, он подошел к двери, осторожно выглянул в пустой коридор, после чего с некоторым облегчением вернулся к ней.

   — Еще не хватало, чтобы сюда сбежались все, кто решит, что я творю злодейство с невинной девушкой под покровом ночи... — только сейчас он позволил себе посмотреть на нее с сочувствием, маскируя его шутливым тоном. — Какие драконы снились тебе, красавица?

   Эшлин передернула плечами, которые еще чувствовали прикосновение. Крепко же он сжал ее - будто вправду поймал падавшую. Впрочем, даже если бы она упала с этой кровати - точно бы не убилась.

    — По разговорам о древностях и экзаменах там, внизу, они могли бы подумать, что меня решили выгнать из учеников, а я сопротивляюсь. А кто такие драконы? Мне снился ты с топором и старейшина Гьетал … без топора. Кто из вас страшнее? Я еще не поняла. Потом я упала.

   Она снова привычно сжала пустую руку над грудью, ловя в кулак Кристалл, которого не было.

   Брендон недоуменно моргнул, не в силах ответить на вопрос, кто страшнее - он или неизвестный ему старейшина без топора, а еще радоваться ему, что рыжая девушка из страшных сказок не пытается рассмотреть его в нижней рубашке или огорчаться. Решил радоваться - видимо, произвел благообразное впечатление, и девица видит в нем в первую очередь не мужчину, а старшего. Почти отца.

   — Ты никогда не читала рыцарских романов, Эшлин? Ах да. Драконы ... это такие существа, похожие на огнедышащих саламандр размером с замковую башню. А рыцари, люди-воины, спасают от этих тварей прекрасных дев.

   Она звонко рассмеялась и села на кровати, распуская волосы, чтобы пересобрать растрепавшееся.

   — Значит, когда ты смотришь на огонь, то хочешь стать драконом, чтобы о тебе писали на дощечках, а потом читали? Читать — это смотреть на то, что нацарапано на доске, и произносить слова? Брадан так делал, но мне было скучно пробовать. Я и так все могу запомнить.

   Брендон опешил от такой лавины слов, как будто не требующих ответа, невольно любуясь рассыпавшейся медью мягких волос - от золота через медь и до красного дерева, все оттенки рыжего. От ее веселья, такого неожиданного сразу вслед за ночными страхами, стало очень тепло, а наивная болтовня этой странной девушки щекотала любопытство Брендона так же, как ее локоны щекотали его руку, лежащую на одеяле. Но от ехидства он не удержался:

   — Конечно, ты можешь запомнить все на свете! Кроме лица своего жениха!

   Эшлин фыркнула, снова тряхнув головой.

   — Я же не думала, что бывают такие одинаковые люди. Впрочем, сейчас вижу, что ты выглядишь так, будто бы Брадан прожил еще столько же лет, сколько ему было, и стал старейшиной. У тебя много учеников, Брендон Магистр?

   — Пожалуй, несколько больше, чем мне бы хотелось. Но что поделать, если у некоторых бесталанных отроков слишком состоятельные семьи, чтобы Великий Магистр их упустил?

   — Это сложно. Но у нас тоже бывало по-разному. У моего брата ветер в голове, а старейшина взял его в ученики. Мэдью считает, это потому, что в нем сокрыт великий талант, а я думаю - чтобы заявить другим родам, что род Муин прощен, и деяния Горта Проклятого больше не ложатся тенью на нас. Быть учителем та еще судьба - я бы не смогла, пожалуй. Если кто-то дурак, мне сложно молчать об этом, — она снова рассмеялась и вдруг накрыла его руку своей, — а если бы я была твоей ученицей, чему бы ты меня научил?

   От прикосновения ее руки Брендона как будто омыло волной нагретого прибрежными песчаными дюнами ветра. Ароматы белого клевера и можжевельника, звук соленого моря, бьющегося о белые скалы, были так реальны, что казалось будто привкус соли остался на языке. Он смотрел в лицо Эшлин и тонул в этих ощущениях, но не мог позволить себе закрыть глаза, потерять связь с реальностью.

   Брендон заговорил в ответ лишь чтобы вернуть ускользающее внимание:

   — Читать и писать. Остальное ты сама умеешь лучше меня.

   — Значит, я сама могла бы тебя чему-то научить? — она по-птичьи чуть склонила голову к плечу и внимательно следила за выражением лица Брендона, улавливая знакомые черты. — Пока мы не найдём мой Кристалл.

   — Мы? Ты хочешь, чтобы я пошел искать с тобой украшение, которое ты потеряла в лесу четыреста лет назад?!

   — Не я потеряла, а … — она хотела сказать «ты», но вовремя поправилась, — ученик друида.

   — Ммм ... итак, давным-давно некий похожий на меня ученик друида потерял подарок своей невесты. И эта невеста очень злится. - Брендон широко улыбнулся, - Что ж, чем это хуже тех легенд, которые мы изучили вдоль и поперек, чтобы найти хоть что-то стоящее из старинного наследия магов? По крайней мере, ты точно знаешь, как выглядела пропажа. И ты утверждаешь, что эта вещь не сломана и не уничтожена?

   — Я опишу тебе. Кристалл чем-то похожий на хрусталь, но не такой прозрачный. В нем иногда словно дымка, видны под каменной стенкой маленькие искры, иногда они меняют цвет, если хозяин Кристалла … если с ним происходит что-то очень важное. Очень хорошее или очень плохое. Смотреть в Кристалл - как смотреть на небо, оно ведь разное в разное время. Мой был в оправе из веток цветущей ежевики. В медной, потому что железо обжигает. Такой где-то, — она раздвинула большой и указательный палец, показывая размер. — но лучше бы он был с башню или с этого вашего дракона.

   Брендон подошел к камину и попытался поджечь пару небольших веток от почти прогоревших за ночь углей. Хотя нужды в горящем очаге не было никакой. Просто огонь помогает ясности мысли.

   — Как ты думаешь, девочка? Для чего твой ... Брадан мог использовать Кристалл среди людей? Творить чудеса?

   — Не знаю, — честно ответила Эшлин.

   Брендон покачал головой, не отрывая взгляд от тлеющих веток, как будто спорил сам с собой.

   — Сколько же тебе лет, если все это случилось так давно?

   — Я не знаю, почему давно ... время не вода, чтобы вот так случайно утечь. Брадан ушел год назад. И я тогда уже двадцать раз встречала весну.

   Брендон решительно встал и подошёл к кровати. Он говорил нарочито медленно и веско, как объясняют важное или дают клятву:

   — Эшлин, я не верю всему, что ты говоришь, потому что это невозможно. Но я притворюсь, что верю тебе, потому что видел, что ты можешь. И ещё потому, что не сомневаюсь: останься ты одна, большой беды не избежать. Даже сказки в нашем мире нужно рассказывать осторожно. Ты пойдёшь со мной как моя ученица. И я поручусь за тебя перед Великим Магистром, ректором Галлахером. Если ты дашь обещание слушаться меня во всем, то... Я не обещаю, что смогу помочь тебе, но хотя бы сделаю все, чтобы с тобой не случилось дурного.

   — Слушаться во всем? Что же … во всем, что касается моего обучения. Обещаю, — она хитро улыбнулась. В любом договоре стоит оставлять за собой частичку свободы.

ГЛАВА 4. Университет Дин Эйрин. Кровь и розы

Город людей напомнил Эшлин о том, как выглядит большая часть ее мира. Та, что принадлежала фоморам. Люди, подобно этому жестокому народу, любили камень, даже реку одевая в каменные одежды. Если бы Дин Ши не отвоевывали себе шаг за шагом место, мир оставался бы таким лысым: из воды, камней и песка. Серое, серо-голубое, черное, белое.

   Дома людей напоминали изъеденные морской водой и ветрами скалы с узкими пещерами дверей и окон. Под ногами кое-где тоже встречались камни, целые дороги камней, но когда приходилось сворачивать на более узкие улочки, их сменяли доски, местами утопающие в грязи. Вопрос о том, кто придумал жить такой кучей, когда вокруг огромные поля и леса, Эшлин приберегла на потом.

   В фоморских скалах гнездились ястребы-ягнятники, серые с бурыми, цвета засохшей крови, крыльями, умными желтыми глазами, опасные охотники фоморов. А еще говорливые горные галки-чоу, иссиня-черные, быстрые и хитрые, всегда предупреждающие ягнятников, а с ними и фоморов, о чужом. По горным узким витым тропам бродили короткорогие тары с жесткой медной шерстью, а порой тенью пролетал снежный барс, сияющий яркой белизной и убивающий мгновенно. Эшлин не могла отделаться от мысли, что среди людей так же - большинство их сбиваются в шумные стайки чоу, меньшинство в семьи упрямых неторопливых таров, и в глубине каменных поворотов за своими и чужими следят желтые глаза ягнятников и прищуренные зеленые - барсов. Хищник присматривает за владением.

   Эшлин и Брендон шли вдоль каменной стены, из-за которой выглядывали острые верхушки башен, пока не подошли к воротам. Здесь не стояли стражники - для того чтобы они открылись, понадобилось лишь легкое прикосновение Брендона. Он чуть толкнул тяжелые створки пальцами, изображая, что раскрывает их, и, повинуясь его движению, створки ворот стали медленно и послушно раздвигаться. Эшлин успела рассмотреть, покрывшиеся кое-где зеленью медные пластины с картинами из жизни. Здесь были люди в плащах, лошади, деревья и странные звери с очень лохматой головой и высунутыми языками. Наверное, если бы у фоморов были собаки, они бы выглядели примерно так.

   Студенты всю дорогу обсуждали неудачный ритуал и восторженно делились своими страданиями. Брат так же хвастался царапинами, чтобы быть похожим на воина, у которого узор на теле скрывает многие шрамы.

   Брендон же успел немного рассказать о магическом университете Дин Эйрин и, судя по его словам, запрещено там было все, кроме дыхания. А судя по поведению студентов - только то, что заметил наставник. Это давало надежду. Строже матери Эшлин наставник попросту не мог быть.

***

За воротами университет оказался не одним домом, а городом в городе, гораздо опрятнее и зеленее, чем тот, снаружи. Высокие тонкие башни со шпилями и величественные серые стены, украшенные объемными узорами и фигурами, угловатые двухэтажные домики, утопающие в раскидистых кустах гортензий. Мощные дубы и ясени, круглые и длинные цветочные клумбы, которые сплетались в замысловатый, но бессмысленный для Эшлин узор. Флигели, полностью увитые плющом и диким виноградом. Ряды кустарников, напоминающие шарики и пирамидки, а чуть дальше заросший тростником пруд, который странно, но красиво смотрелся среди ухоженной и подстриженной зелени.

   Эшлин совсем потерялась среди серых зданий, высотой с дерево и даже выше. Брендону пришлось окликнуть ее, застывшую на песчаной дорожке перед высокой тонкой башней, к которой вел десяток ступеней.

   “Интересно, облака не цепляются за этот шпиль?” — думала она и едва не столкнулась лбом со спешившим ей навстречу студентом. В черных и серых мантиях студенты казались ей одинаковыми. Юноша заулыбался и раскланялся.

   Из ближайшего дома вышел бородатый человек в довольно кокетливой шляпе с фазаньим пером. Он опирался на трость с витиеватой серебряной рукоятью и приветственно махнул Брендону рукой.

   — Приветствую! Не ожидал, что так рано вернешься. Я слышал, Брендон, ты отправлялся за древностями, но той, что стоит рядом, вряд ли исполнилась сотня лет? — хохотнул он, подмигнув девушке.

   — Ты прав, Риан. Ей около четырех сотен.

   Старик улыбнулся, принимая его речь за шутку. Говорить правду так, что в нее никто не поверит - либо искусство, либо несчастье.

   — Это означает, что…

   — Эшлин — моя ученица, Риан, — оборвал его домыслы Брэндон. Девушка почувствовала волны его негодования, которые плескались под вежливой маской.

   — Лучше бы ты женился, друг мой. Поверь мне, даже алхимики в своих изысканиях понимают, что одному совершенствовать тело и душу сложно, из одной меди золота не создашь.

   — То-то я вижу перед собой женатого алхимика Риана Доэрти. Только с супругой он меня познакомить забыл.

   — Я совершил в твоем возрасте ошибку. А теперь… Кому я нужен, кроме ученого совета?!

   Эшлин наблюдала за тем, как чуть краснеют щеки Брэндона, как он сжимает руку в кулак и выдыхает, прежде чем ответить.

   “Странно, неужели собеседник не замечает? Сам виноват … пожалуй, за жену меня было бы проще выдавать, чем за ученицу. Но то, что он так похож на Брадана, совсем не значит, что обязан исполнять его обеты. Просто тебе хотелось бы этого, хотя бы понарошку”, — отругала себя Эшлин и отвернулась к пышным соцветиям гортензии. Розовые, белые, голубые, бледно-желтые пушистые лепестки. Тут любили цветы.

   — Позволь, Риан, мы все же пойдем, — ответил Брэндон как можно вежливее, — дорога утомила нас, да и ритуал прошел не так, как я рассчитывал. Это надо обдумать, прежде чем докладывать Великому Магистру Галлахеру.

   — Я бы позволил, но судьба принесла тебя к нашим воротам так вовремя, что грех этим не воспользоваться. Сейчас начнется вступительное испытание, и мне нужен помощник. Там один герцогский сынок, от которого, я чую, будет беда.

   Брендон помрачнел и оглянулся на Эшлин.

   — Я должен поселить ученицу в женскую коллегию.

   — Это недолго, сегодня прекрасная погода, и дева подождет в библиотечном саду среди красоты и тишины. А нам никак нельзя совершить ошибку.

   — Хочешь свалить решение на меня?

   — Люблю, когда важные вопросы не зависят от глупости одного человека.

   — Считаешь, что общая глупость больше похожа на правду?

   — Можно сказать и так.

   — Я провожу девушку в сад и приду.

   Риан кивнул и, опираясь на трость, не спеша зашагал в сторону высокого здания с круглыми башенками по краям и резными деревянными дверьми.

   Сад во внутреннем дворе библиотеки, которая оказалась прямоугольным довольно высоким домом со стрельчатыми окнами и полукруглой аркой посередине, был похож на лабиринт. Стены из кустарника и низких стриженых деревьев огораживали небольшие комнатки, каждая из которых скрывала свой небольшой секрет, а дорожки были выложены гладким желтоватым камнем. Брендон попросил Эшлин никуда отсюда не выходить и быстро скрылся за зеленой стеной. Среди цветов и листвы девушка почувствовала себя гораздо уютнее. Тем более, что пока никто не нарушал ее покой.

   Эшлин прошла мимо затейливых зеленых фигур и каменного грота, в глубине которого прятался источник воды. Прозрачная вода стекала прямо по стене в глубокую чашу, на дне которой были начертаны неизвестные знаки. Девушке понравились увитые клематисом деревянные качели. Здесь можно было устроиться прямо под водопадом крупных лиловых цветов, похожих на звезды. Нагретое дерево пахло смолой и летом, а над цветочной клумбой напротив танцевала стайка бабочек. Эшлин остановилась здесь, села и стала внимательно разглядывать цветы, удивляясь тому, как по-дурацки звучат их сочетания. Белые лилии говорят о счастливом союзе и ожидании ребенка, ирисы — о готовности защищаться и воинственном настрое хозяина, настурция напоминает, что хозяин клумбы недавно одержал в чем-то победу, мелкие гвоздики — пожелание счастья в пути и приглашение забрать одну как талисман на дорожку, а маргаритки — о том, что важно сохранять в себе свет в трудные времена. Попробуй составь из этого фразу. Будто университетский садовник совсем не думал о том, что он хочет сказать.

   Эшлин еще не знала, что новые неприятности вот-вот свалятся ей в прямом смысле на голову.

***

В это время магистр Брендон Бирн оказался в затруднительном положении. Его голову занимали мысли, далекие от испытания. А от решения при этом зависело многое.

   Испытание магических сил - не экзамен, его нельзя подделать, в нем нельзя подсказать. Каждый, кого обучают магическим искусствам, получает огромную силу и потому даже очень богатые и родовитые юноши, если их дар вызывает у совета магистров беспокойство, могут получить отказ. Великий магистр, правда, терпеть не мог объясняться с родителями таких бездарей. Впрочем, куда хуже было, когда талант присутствовал, но развивать его было опасно.

   Испытуемый - Фарлей Горманстон, чаще кратко называемый за спиной “этот герцогский сынок” поправлял кружевные манжеты и слушал Риана вполуха, будто бы все, кто был в комнате, — горожане на приеме у бургомистра. В роли бургомистра выступал, конечно же, он, будущий герцог и без малого великий маг. Наблюдая за тонкими, высокомерно поджатыми губами и ровными локонами юноши, ниспадавшими на шелковую куртку с золотой тесьмой, достойную королевского плеча, Брендон понял, чего опасался его коллега. Иногда за такими юнцами к воротам университета приходят вооруженные отряды, озадаченные отказом в обучении и желающие свою озадаченность выразить самым простыми способами. И тогда лучше, если нет одного виноватого, которому возжелали бы отомстить лично.

   Комната была по-старинному простой. Это здание досталось университету в наследство от самых первых лет его существования. Две лавки для наблюдателей, столик зельевара и деревянный лежак с защитными знаками, вырезанными по остову и ножкам. Резьба по дереву куда долговечнее любой росписи. По краям лежака были вырезаны углубления для ладоней, а на уровне плеч и лодыжек приделаны ремни, которыми плотно охватывали тело испытуемого. Путешествие в глубины разума — штука опасная, и тот, кто подвергался ему, не должен был навредить себе и другим.

   Риан закончил лекцию о правилах этого путешествия - как следовать тропе, проложенной мудрыми, как по глупости не убиться, как вернуться, после чего протянул юноше кубок с зельем, ослабляющим защиту. У каждого человека от природы есть это свойство, и оно сильно, иначе люди могли бы слышать мысли друг друга. У тех же, в ком есть магический дар, защита еще сильнее. Чтобы заставить испытуемого увидеть нужный сон, придется от нее на время избавиться.

   Наследник древнего и благородного рода Горманстон осушил бокал так, будто вкушал так себе вино, небрежно, как слуге, протянул его Риану и лег. Брендон, подойдя пристегнуть его, нарочито сильно стиснул плечи и лодыжки, затянув ремни как можно крепче. Чем больше высокомерие, тем большая пустота обнаруживалась под ним. Такие люди раздражали магистра Бирна. “Если бы мы владели той магией, что доступна ши”, — мысленно усмехнулся он, — “но в мире нет совершенства. Поэтому придется сейчас сесть рядом с этим индюком, вложить ладонь в деревянное углубление и всю дорогу питать своими силами его путешествие в глубь разума. Если, конечно, разум у него имеется”. Магия — тяжелый труд. Не все, кто переступает порог университета, готовы это принять.

   Брендон вспомнил, как сестра Фарлея, высоченная широкоплечая Эпона, нимало не путавшая достоинство с высокомерием, проходила испытание. Какие разные дети порой растут в одной семье.

   Риан устроился с другой стороны лежака и также опустил руку в углубление для ладони. Кожу покалывало, рука чувствовала тепло, будто дерево было нагрето солнцем. Брендон чувствовал, как в самом его теле начинает распространяться тепло, от сердца, бежать по сосудам к рукам и ногам. Сердце забилось быстрее. Риан вздохнул и повел испытуемого по пути сна.

   — Ты открываешь глаза и видишь, как темнота впереди сгущается, становится ярче, а потом из нее проявляется дверь, обычная, деревянная, готовая открыться от первого прикосновения…

   Глаза Фарлея Горманстона под закрытыми веками пришли в движение. Надежно пристегнутая правая рука сжала пальцы, будто касаясь дверной ручки. На лице отразилась брезгливая гримаса, когда герцогский сынок услышал в свой адрес «ты». Пусть привыкает. Здесь все равны.

   Брендон закрыл глаза, чтобы погрузиться вслед за испытуемым в сновидение, и оказался в узком каменном коридоре, освещенном факелами. Пахло гарью и сыростью. Перед юношей была дверь, крупная, с кованой ручкой в виде драконьей пасти. Он не сомневаясь ни секунды, ухмыльнувшись, дернул ее на себя и оказался в каменном зале замка. Зал казался заброшенным, оплывшие свечи в люстрах, полутьма, только серебристый свет из узких стрельчатых окон. Снаружи, судя по всему, была лунная ночь.

   Юноша принялся осматривать все вокруг, переворачивая подсвечники, вытаскивая ящики столов, с грохотом перебирая фигурки и сундучки на каминной полке, заглядывая в чаши на столе. Он деловито искал ключ, зная, видимо, от домашнего учителя, что это испытание можно пройти быстро. Не дожидаясь опасностей и подсказок. Но плох тот преподаватель, который дает простые задания. Кто-то, смотревший со стороны, заметил бы, как под закрытыми веками быстро двигаются глаза Брендона. Он уже придумал, чем развлечь высокородного гордеца.

   Испытуемый застыл и прислушался. Этот звук пока был очень тихим, скорее ощущение нарастающего гула, который заставляет сердце сжиматься от страха. Живущие в горах знают его хорошо. Иногда его называют «песнь земли». По каменным плитам пола пролегла узкая трещина, стол зашатался, сбрасывая чаши, свечи и тарелки. Брендон чувствовал, как покалывает кончики пальцев от напряжения. Жаль, что устроить землетрясение в реальном мире не под силу и двум сотням магов. А может, не жаль.

   Фарлей утратил свой лоск и заметался в клубах пыли, отскакивая от трещин и тяжелых предметов, иногда перекатываясь по полу. Наконец, он закончил борьбу со стихией, забившись под все еще казавшийся крепким стол, и наблюдал, как пятиярусная кованая люстра, стремится вниз, обрывая цепи толщиной с две руки. На какое-то время все вокруг потонуло в грохоте.

   Когда новый всплеск пыли осел, в серебристой лунной дорожке, ближе к дверям, лежал ключ, оторвавшийся при ударе от нижнего яруса подсвечников.

   Брендон вздохнул. В этом испытании еще никто из будущих студентов ни разу не поднял головы к потолку. Все ищут под ногами.

   Страх и злость боролись внутри, искажая гримасой тонкое лицо аристократа. В такой момент и проявляется образ магической силы. Он принимает вид какого-нибудь существа, что ярче всего отражает природу дара. Мышонок. Конь. Горлица. Лев. Ласка. Пес. У Эпоны Горманстон, помнится, вышел неожиданный бык, и она похлопала его по шее ласково и уверенно. Ждать недолго. Что же ты медлишь? Брендон, не открывая глаз, сжал правую руку в кулак.

   К спасительному ключу по полу потянулась трещина, обещая похоронить его в глубинах земли. А вместе с ним и надежду на поступление. Испытуемый знал, что сновидение не может его убить, а вот покалечить надолго может, поэтому все еще боялся вылезать из укрытия под град падавших с потолка и стен камней, картин, старинного оружия. Гул нарастал. И вдруг двери, разлетелись в мелкие щепки.

   Огненный дракон влетел в зал, добавляя к разрушениям сотни мелких искр. Фарлей закричал, наблюдая, как на кончиках его пальцев вспыхнули огоньки, а потом пламенем охватило руки до локтя. Дракон, его внутренняя магическая сила, оставшись без управления, метался под потолком, как голубь в ловушке птицелова.

   — Ши тебя побери! — прошипел вслух Брендон и усилием воли разорвал связь с испытуемым, выбрасывая того из сна на поверхность. Юноша дергался, натягивая ремни, и выл, пока ему не влили в рот успокоительный настой.

   Пока помощник пытался привести в себя подарочек от герцога, Брендон, потирая виски, медленно подошел к ближайшей скамье и сел. Риан выжидающе смотрел на него, уже понимая, что коллега скажет.

   — Его нельзя учить. В нем много силы и мало контроля, более того, мало желания контроля. Если он снова прикоснется к внутреннему источнику, то со временем сойдет с ума.

   — С ума сойду я, — вздохнул Риан, — объяснять это его отцу.

***

Библиотечный сад в это время тоже был далек от благостной тишины, что обычно в нем царила.

   В кроне ясеня над головой Эшлин послышалось шуршание, оно угрожающе усилилось, усилилось еще. Девушка отвлеклась от клумбы и вскочила - удачно, потому что аккуратно в край настурций с веток сверзился юноша, состоящий, кажется, весь из кружев и локонов, словно сам был цветком, неудачно и не до конца превращенным в человека.

   - Здравствуйте, - сообщил он бойко, но шепеляво, поскольку выплевывал землю. - вы, наверно, новенькая? Я бы запомнил такие волосы. Кстати, я не задел вас?

   - Нет, только клумбу. Но это поправимо, и ее все равно стоит пересобрать, -

   Эшлин протянула ему руку, и юноша встал. Его лицо сквозь пыль выражало радостное удивление.

   - А вы сильная. И как будто веселая.

   Он поклонился с изяществом танцора, не особенно переживая из-за обвисших пыльных кружев.

   - Граф Эдвард Персиваль Дарси-Баллиоль к вашим услугам. Да-да, я из тех самых Баллиолей, младшая ветвь, через старую леди Розамунду.

   Он оценил степень вежливого непонимания на лице Эшлин и рассмеялся:

   - А вы, наверно, издалека? Ах, да-да, вы новенькая с необычайным талантом, вас привез магистр Бирн! Кто-то говорил, что вы вызывали дождь…

   - Я издалека. Я Эшлин, - кажется, нужно было что-то объяснить.

   Граф Эдвард-Перси-вот-это-все рассмеялся снова:

   - Очаровательно. Просто Эшлин? У вас нет фамилий … семейных имен? И не принято давать прозвища?

   - Прозвища дают события, а не кто-то, - это Эшлин знала твердо. А моя семья … считайте, что она прозвана Ежевикой.

   - Вы только не думайте, я не смеюсь, это же мило - Эшлин Ежевика! Мою кормилицу зовут Лизелотта Смола, у нее очень смуглая кожа, и это намного проще запомнить, чем Лизелотта Фишер или там Бейкер. А моего друга … вот он, кстати.

   Из-за колючей живой изгороди, щедро оплетенной вьюнком, - “не доверяй показному смирению”, так перевела бы это послание Эшлин, - появился второй юноша, высокий и широкий, как ставший на задние ноги годовалый бычок, и примерно с таким же веселым изумлением на большелобом лице.

   - Эдвард, ты упал, - сообщил он, как будто это нуждалось в словах. - Зато с девушкой познакомился. Красавица, - он рассмотрел Эшлин с ног до головы.

   - Это и есть мой друг, как вы могли понять, - вмешался Эдвард. - Он Аодан, Аодан Брегон. Старинное имя, слышали?

   “Огонь. Судья”, - мысленно перевела девушка. Ей нравились значения. Имена, как и цветы, должны были нести значения. Вот имена Эдварда при всем своем звонком и пестром многословии значения для нее не несли. Она назвала бы его Кэйлин - “щенок”. Или Тиджернак - “дитя лорда”. Тогда имя было бы им, а он - именем.

   - А это Эшлин Ежевика, и она издалека, - продолжал Эдвард-Кэйлин-Тиджернак, - как ты мог заметить. Зато особый талант. Это ее сам магистр Бирн привез!

   - Ну и ничего, я тоже из маленького города, - пробасил Аодан. - Если кто будет обижать, позови меня. А если девчонки станут задаваться … ну, в смысле леди - иди подружись с теми, кто не будет, да и все.

   - Преувеличиваешь, дружище. У нас, Эшлин Ежевика, тут нечто вроде равноправия золотого века. Лев лежит рядом с ягненком, деревенский парень учится вместе с принцессой, примерно так.

   Эшлин не очень хорошо понимала, о чем ей говорят, но улыбалась - оба юноши выглядели милыми. Не слишком умными, возможно, но милыми.

   - А что ты делал на ясене? - все же спросила она. - Ты смотрел на птиц? Или делал оберег от гадюки?

   - Нет-нет! Ой, про оберег от гадюки я еще спрошу, я такого не слышал. Видишь ли…

   На Эшлин обрушился сверкающий водопад слов, из которого выяснилось, что некий профессор Тао из “той самой империи Мин за морем, откуда чай и фарфор везут” крайне жестоко и ужасно высмеял Эдварда, и теперь тот хочет … нет, не отомстить, конечно же, просто пошутить. Для этого было припасено ведро воды, и оставалось водрузить его над дверью беседки, где означенный профессор погружался в некое состояние сна с открытыми глазами и выходил всегда освеженный. По плану Эдварда и Аодана ведро должно было опрокинуться на профессора Тао, освежив его с ног до головы. Чистой водой, конечно же, ничего худшего!

   - Просто Аодан тяжелее меня. Я лез по ясеню на беседку, пока без ведра. Но что-то накренилось. Поэтому хорошо, что без ведра.

   - Давайте я залезу, - Эшлин оценила ясень и беседку. - С ведром. Это, конечно, если у вас можно так шутить над старшими. Я еще не знаю ваших обычаев.

   - Нужно, - сказали оба юноши. - А если что, мы скажем, что это мы придумали. Неужели влезешь?

***

Брендону не удалось быстро вырваться из цепких объятий ученого совета. Риан хотел разделить на всех ответственность за отказ герцогу Горманстону в магическом будущем его сыночка. Рядом так нетерпеливо, будто его за дверьми ждал десяток непредсказуемых ши, постукивал сапогом по полу ближайший друг Брендона — Финнавар Дойл. Он последний месяц не вылезал из северной башни, колдуя над своим, как его успели прозвать, «гробом вечности». Профессор Дойл мечтал создать артефакт, способный заставить человека вспомнить всю жизнь, начиная с рождения. Риан ворчал, что Финнавар сейчас-то не может запомнить расписание, куда ему вспоминать что-то из младенчества. Только Брендон понимал его тягу к созданию вещи, способной обмануть время. В ремесле проще: создал шедевр, одобренный мастерами, и сам стал мастером. В магической науке сложнее — создай то-не-знаю-что, докажи коллегам, что оно важно, может быть, войдешь в историю.

   На испытание Фарлея Горманстона, судя по взъерошенным волосам и блестящему взгляду, профессора Дойла вытащили прямо из «гроба». Странно, что он только хмурился, но все еще не рассказал Брендону о том, что его так волнует. Неужели получилось?

   Однако посторонние беседы были отложены в сторону. Целитель все еще приводил Фарлея в чувство, а перед рядами скамеек вышел ректор Горт Галлахер. Он всегда носил наглухо застегнутую черную мантию и терпеть не мог украшений. Даже положенную по рангу для торжественных случаев цепь с подвеской надевал только во время визитов сюда посланцев короля. Он умел двигаться практически бесшумно и статью напоминал аристократа, хоть никто и не слышал, чтобы ректор Галлахер хвастался титулами или родней. Впрочем, это не помешало ему стать одним из королевских советников.

   — Господа. До меня донеслось, что вы не можете прийти к согласию, относительно юноши, который прибыл сегодня утром.

   — Почему же, — поднялся со скамьи Риан — испытание пришлось прервать, и это дурной знак, ректор Галлахер.

   — Вы суеверны, друг мой? — Горт Галлахер бросил взгляд на все еще бледного и бессознательного герцогского сына, — Разве предчувствия — не плод вашего воображения? Или мастер алхимии вдруг стал мастером предсказаний?

   Риан обиженно запыхтел, однако перечить ректору — верный способ потерять почетное и хлебное место.

   — Магистр Бирн может рассказать, что видел, когда наблюдал за испытуемым. Мы храним магические знания от тех, кто не готов их постичь. И мы обязаны говорить правду, сколь бы родовитый отпрыск почтенного семейства ни явился перед нами!

   По лицу ректора Галлахера проскользнула тень. В этот момент оно показалось хищным. Есть люди, что в черном похожи на галку или ворону. Ректор же напоминал более крупную птицу, которая наблюдает за вами свысока, выжидая время для удара клювом.

   — Что ж, магистр Бирн. Вы тоже уверены, что наследник семьи Горманстон, которого вы экзаменовали, не способен обучаться магическим искусствам?

   Брендона раздражал этот чуть насмешливый тон. Зачем он спрашивает мнение прилюдно, если сам уже все решил? Иногда казалось, что ректор нарочно указывает некоторым преподавателям их место, чтобы потешить самолюбие. Или не казалось.

   — Господин ректор, я провел испытание по всем правилам и видел, как в момент душевного напряжения силы юноши вырвались на волю и едва не сожгли его. У него есть врожденный дар, он силен, но достался человеку, который не сможет им управлять. Слабому. Трусливому. Лишенному силы воли.

   Последние слова Брендон выговаривал медленно, припечатывая герцогского сына, насколько было возможно, не касаясь базарных ругательств. Он знал, что сражение проиграно, сейчас деньги и политика победят здравый смысл, и опасный студент, очнувшись, отправится поселяться в мужскую коллегию. И все-таки не мог молчать. Пока язык не отрезали вместе с головой.

   — Что же, магистр Бирн, вы всегда отличались требовательностью к силе духа. Возможно, излишней. Если всякий, входящий в эти стены, будет безупречным, чему вы сможете его научить?

   Брендон чувствовал себя студентом, которого желают оставить на пересдачу:

   — Как пользоваться своей безупречностью, создавая нечто полезное для науки и королевства.

   Горт Галлахер усмехнулся, окинул взглядом подуставших от этой сцены коллег и наконец выдал окончательное решение.

   — Этот юноша будет вызовом для нашего мастерства. И нам хватит силы духа, для его обучения. Чтобы мои слова не звучали призывом к невозможному, я попрошу отнести будущего студента в мой дом. Прежде, чем он начнет постигать науки, я сам подготовлю его. На этом мне придется вас покинуть, есть весьма срочное дело.

   Он кивком разрешил Брендону сесть, насладился выражениями лиц присутствующих и вышел из комнаты.

   — Вот ведь… — начал Финнавар, когда помощник вывел из комнаты все еще плохо стоящего на ногах герцогского сына.

   — Неприятность, — подсказал Риан, промакивая лоб платком. Ему сделалось жарко.

   — Брендон, может быть нам сразу поджечь университет, не дожидаясь, пока этот высокородный гусь его разнесет? — проворчал создатель «гроба вечности».

   — Не разнесет. Но нам от этого не легче. Мне тоже надо бы…

    — Постой, я должен тебе рассказать, а лучше показать! — Финнавар неуклюже всплеснул руками.

   — Ты полежал в своем гробу? — оживился Риан.

   — Нет. То есть да. Не в этом дело. Приходите ко мне сегодня, оба. Это то, что невозможно просто так узнать и молчать - с этим надо что-то делать. Ты будешь потрясен, как я.

   — Так идем, покажешь. Мне только надо поселить ученицу, которая давно ждет меня в библиотечном саду.

   — Отлично. Заходите сразу после. Это … трудная история. Не для одной головы.

   Профессор Дойл подскочил и унесся прочь, будто за ним гнались. Видимо, подготавливать зрелище. Брендон кивнул алхимику Риану на прощанье и отправился искать Эшлин, надеясь, что она все еще там, где он ее оставил. Но его надежде было не суждено сбыться.

   Когда Брендон уже намерился вернуться в библиотечный сад за оставленной там «ученицей» ее привели к нему саму. Эшлин сопровождал сухонький цепкий мужчина в шляпе, похожей на ведро — комендант студенческой коллегии.

   — Господин магистр. Эта девица утверждает, что прибыла с вами. Она приняла участие в непристойном деянии, вместе с двумя студентами, кои уже отправились получить наказание. Учитывая, что девицам порка не полагается, то прошу вашего решения о ней.

   Брендон заморгал. Непристойное деяние Эшлин и двух студентов представилось его воображению так, что хотелось трясти головой и умываться холодным.

   Эшлин поглядывала на паукообразного человека и задумчиво теребила тесьму на рукаве платья. Она уже пробовала по дороге объяснить коменданту, в чем он не прав. Выходило только хуже. Возможно, Брендон поймет, что это полное недоразумение.

    — Мы какого-то старичка водой облили. Но ведром его не задело, это неправда, - произнесла она, предвосхищая расспрос о происшествии. - Наверно, это было нехорошо, потому что он старший.

   У Брендона было такое выражение лица, как будто водой облили его самого. Но подчеркнуто доброжелательный голос выдавал в нем терпеливого наставника, привыкшего к всяческому озорству, за которым неизбежно следует жестокая расплата.

   — Так какой же опыт вы хотели провести над ... господин комендант, какой именно преподаватель оказался жертвой их любознательности?

   — Судя по признаниям юнцов, это была непристойная шалость, придуманная ими двумя - а девицу они лишь втянули, пользуясь ее наивностью. Они прикрепили ведро к дверям беседки и дождались, пока господин профессор Тао выйдет из ежедневного уединения. Хвала небесам, в ведре была вода, и мантия профессора лишь намокла, а не запачкана.

   Эшлин вздохнула.

   — Два моих новых знакомых сообщили, что этот человек укрепляет силу духа, когда сидит в уединении в беседке. Но судя по тому, как он обошелся с палкой из изгороди и какими словами он отозвался о нас, силы его духу пока не хватает.

   Глаза Брендона чуть сощурились, голос стал нарочито добродушнее, но от его тона повеяло холодом, как из гранитной пещеры в жаркий летний день:

   — Таким образом, вы проводили опыт, изучая меру силы духа?! Что ж, господин комендант, я полагаю, что лучший опыт — испытание на себе. Поэтому после наказания провинившиеся должны будут провести целый день в уединении. А для этой девы я найду место для укрепления духа у себя в погребе.

   — Благодарю вас, магистр! — отозвался комендант, радостно избавляясь от неудобной девицы и поспешно удаляясь. Как поступать с обалдуями мужского пола он знал, а женщины ставили его в неудобное положение. А вдруг заплачет? Или упадет в обморок? Возможно, поэтому он следил за мужской коллегией да так и не женился.

   Эшлин виновато молчала, мысленно составляя покаянный букет. Цветы туда подбирались трудно ... кажется, способность попадать в неприятности она за собой сохранила и в этом мире.

    — Надеюсь, что насчет погреба ты пошутил? - виновато улыбнулась она.

   — Тебе придётся спуститься в погреб. И как можно скорее найти там вяленое мясо, репу и морковь, пока мы не умерли с голоду. А если ты продолжишь привлекать к себе внимание, то из погреба я тебя и вправду не выпущу. Твои таланты могут наделать здесь много шума.

   — Что ж, если у тебя в доме есть очаг, то мы точно с голода не умрем. Я видела в саду душистые травы. Сад можно считать твоим? Я не пользовалась никакими талантами, а эти юноши свалились мне на голову. Мы познакомились, они милые, но странные. Скажи мне, кто такой король?

   — В твоих руках в этом саду, кажется, вырастет то, чего там отродясь не водилось. Поверь мне, если кто-то здесь посмотрит на тебя хорошенько, тебе будет не спрятать всего, что ты умеешь. И тогда ни я, ни король тебя не спасут. Король — властитель всех и вся, правит и повелевает жизнями и смертями подданных. Разве в твоих землях нет верховного владыки?

   Эшлин нахмурилась:

    — Нет. Каждым родом управляет старейшина. А если надо решить то, что важно для всех, собирают совет старейшин. Только Горт Проклятый хотел стать выше старейшин. Но это слишком большая сила для одного. Она разрушает душу. Разве нет? А что во мне такого необычного? Я больше не буду возвращать суть вещам из дерева и попробую во всем быть как люди. Уже попробовала. У меня получилось.

   — Король выше, чем старейшина, в некоем смысле он старейшина старейшин, и не нам с тобой рассуждать о его душе. Лучше подумай о своей и о том, что... — Брендон внезапно оборвал шутливый тон, поколебался несколько мгновений и продолжил тихо и веско, — о том, что ты можешь потерять и жизнь, и душу из-за своего колдовства! Ты умеешь делать то, что не под силу никому из самых знающих. И ничто так не пугает, как большая неведомая сила. Даже если ты можешь погасить огонь одним взглядом и выпить реку, я бы не желал тебе попасть в руки тех, кто охотится на ведьм с настоящей страстью. Она звонко рассмеялась, услышав предостережение Брендона.

    — Выпить реку никто не может … разве что кому-то из фоморов придет в голову изменить ее русло, растревожив землю и скалы. Они так делали. А душу я, как ты помнишь, уже потеряла. Это, правда, страшно, но…

   - Давай-ка я покажу тебе университет, - вздохнул Брендон, - чтобы ты знала, где здесь что. Потом отведу в женскую коллегию и навещу друга.

   Они шли вперед, между высокими длинными домами, похожими на скалы, и маленькими, утопающими в зелени домиками. Город-университет был красив, менее гармоничен, чем выстроили бы ши, более пестр, но красив, и Брендон гордился им, как гордятся тем, во что вложили много своего сердца. Эшлин окружали цвета, запахи, люди, впечатления, так что их избыток едва давал сосредоточиться на разговоре, а каждый цветник или живая изгородь заставляли остановиться. Пожалуй, она за всю жизнь столько нового не видела, как за последние два дня.

   Вдруг ши остановилась и, нахмурившись, принюхалась. Перед ней был роскошный розарий из чайных и белых роз, которые скрывали от любопытных взглядов стену одноэтажного домика с покрытой мхом крышей.

   — Странно, в саду пахло цветами, землей и деревом. А здесь, у домов, пахнет кровью. У окон цветы, опять странное сочетание … ты знаешь, что самые яркие розы распускаются на крови сердца? Но это не их поливали... такое чувство противное. Здесь всегда так?

   — В человеческом жилье всегда дурно пахнет по сравнению с цветником, но оставить тебя ночевать в саду я не могу. А в этом доме живет мой друг, к которому я... — Брендон решительно преодолел две ступени, и его рука, сжатая в кулак, чтобы постучать, без всяких усилий проскользила по распахнувшейся двери.

   Эшлин пошла за ним, так поспешно, что, споткнувшись о ступеньку, ткнулась в плечо Брендона носом.

   — Подожди! Там ... там что-то дурное, - она почувствовала, как холодеют руки. Ее пальцы снова сжались над грудью, пытаясь поймать несуществующий Кристалл. Что-то пряталось в глубине этого дома, в темноте за дверью. Знакомое. Тревожное. Больное.

   … Когда нашли Уну, такая же больная тревога была в сердце. Только кровью от нее не пахло…

   Брендон вошел в комнату и остановился. В зеленоватой полутьме, которой витражи только добавляли цвета, она казалась неожиданно зловещей, как никогда раньше. Комната была похожа на университетскую кладовую, в которую сбросили странные глиняные сосуды, инструменты, деревянные конструкции, склянки и карты. Даже на гладком каменном полу виднелись следы каких-то рисунков. У камина валялась раскрытая огромная книга. Столкнуть такой том с стола можно было лишь в пылу борьбы. Чуть дальше лежал лицом вниз хозяин комнаты. Каменные плиты пола были густо усыпаны осколками стекла. Эти же осколки усеивали тело. Кое-где по жилету и рубашке расползались темные пятна, а в бороздках между камнями застыли ручейки крови. Это они пахли.

   Брендон бросился вперед, под его сапогами хрустело стекло. Эшлин так и застыла в дверном проеме. На противоположной стене, над распростертым телом, возвышалась деревянная рама. В ней уже не было зеркала. На стене сразу за рамой красовался круглый темный след, словно от огня. Быстрого и жестокого огня.

   Эшлин сама не узнала свой голос, когда хрипло произнесла:

   — Ты его не вернешь.

   Смерть пахла кровью и пустотой. Посеченный осколками зеркала Финнавар Дойл уже отправился добывать знания о вечности из первых рук. Но Брендон упрямо продолжал пытаться привести в чувство безвозвратно мертвого человека.

ГЛАВА5. Вы не ожидали инквизиции?

Инквизицию чаще всего вызывают лишь тогда, когда торопиться уже некуда. Поэтому магистр Эремон и его ученик Ласар неспешно вошли в ворота и направились к таверне. На лице ученика отражалось страдание. Он оправдывал свое имя - “пламенный” - и пламенно желал приступить к делу немедленно.

   Университету повезло. Король благоволил ему, и особенно его ректору, так что при срочном известии о загадочном гибели профессора Дойла инквизитора отправили незамедлительно, причем одного из самых опытных. Университету повезло дважды - магистр-инквизитор Эремон с учеником как раз заканчивали записи по уже расследованному делу о таинственном призраке, взявшемся преследовать юную сироту. Сирота оказалась богатой наследницей, призрак - весьма омерзительным приятелем ее не менее омерзительного опекуна, решившим взять ее в жены силой, маскарад его мог напугать только робкую девочку, и в целом история кончилась неплохо. Злодеи вскоре отправятся куда им положено, дальнейшей судьбой девушки решила заняться принцесса Маргарет лично, магистр Эремон научил Ласара писать лаконично и в очередной раз напомнил свою любимую мудрость: “Злого колдовства в мире намного меньше, чем просто зла”.

   На дорогу они потратили меньше суток. Это было немного. Поэтому теперь можно было приниматься за расследование с неспешностью, любимой Эремоном. Например, подкрепить свои силы хорошим обедом.

   Таверна «Королевский лосось» процветала. Здесь, бывало, оплачивали обеды на месяц вперед студенты побогаче, перебивались хлебом и пивом с острой капустой студенты победнее, закатывали пирушки, мрачно прихлебывали темный эль, когда дела не ладились, и степенно обедали холостые преподаватели, у которых не было средств на собственную кухарку. Брендон Бирн тоже частенько появлялся здесь, потому что с трудом мог представить себе женщину, которая бы постоянно жила в его доме. Он был не готов на такое даже за ежедневный горячий обед.

   Магистр-инквизитор Эремон вошел в таверну, не привлекая внимания, уселся за стол у окна и похлопал рукой по столешнице, приглашая ученика последовать его примеру. Ученик, как щенок гончей, не мог заставить себя спокойно сидеть на месте. Если учитель был крупным мужчиной, под свободными одеждами которого угадывалась хорошо тренированное тело, то ученик был долговязым, жилистым, длинноносым. Можно было предположить, что с годами, утратив суетливость, он станет похож на почтенного инквизитора. Сейчас же он, угрюмо опустив взгляд в пол, выражал всем собой молчаливый протест.

   — Друг мой, — улыбнулся Эремон так, что в уголках глаз проявились лукавые морщинки, — советую тебе взять хорошего вина с пряностями и седло барашка. Здесь его готовят с мятой, душицей, розмарином, чабрецом и чесноком так, что будешь вспоминать об этом обеде, пока нас снова сюда не позовут. Начнешь умолять судьбу, чтобы здесь еще кого-нибудь убили.

   Ласар поднял на учителя полный страдания взгляд. Тот лишь ухмылялся в аккуратную круглую бороду. Он с таким вкусом выговаривал название каждой пряности, что под конец даже подбежавшая служанка готова была проглотить язык.

   — Прости, не подумал о том, что тем, кто тревожно относится к расследованию смерти, лучше с мясом пока погодить. Что ж, запеченная с сыром репа тебе точно поперек горла не встанет, — он повернулся к служанке и улыбнулся ей так тепло, будто встретил любимую племянницу, — Мы добирались сюда издалека и хотели бы отдохнуть перед важнейшим делом. Пусть нам в этом помогут седло барашка, печеная репа с сыром и морковью, подайте к ней моченой брусники, кувшин доброго вина и ваш знаменитый на все королевство яблочный пирог.

   Служанка кивнула и бросилась со всех ног на кухню. Она сразу узнала на простых дорожных плащах гостей герб королевской инквизиции.

   Людей в таверне было немного, в разных углах — две компании студентов уютно шептались над кружками с пивом. У одной посреди стола стояло блюдо с куриными костями, у другой — сырные лепешки. Ближе к дверям кухни сидел мрачный преподаватель с хорошенькой огненно-рыжей девушкой и что-то ей вполголоса говорил. Она отвечала ему коротко и звонко. С виду крестьяночка, но красота особенная - возможно, незаконная дочь дворянина. Такие мелочи полезно отмечать.

   Эремон снял плащ, повесил его на вбитый в стену гвоздь и, чувствуя полное удовлетворение от ароматов дыма, мяса на вертеле, вина и хлеба, стал сильнее прислушиваться к разговорам. Не поймешь, чем дышит место, если запрешься в мрачном каменном мешке и будешь по очереди вызывать на допрос. Страх - плохой союзник. А в болтовне за столом люди вываливают куда больше полезного, чем под пыткой.

   - А профессор Тао ему и говорит - студент Баллиоль, вы двигаетесь с грацией императорской наложницы, где вы растеряли мужскую энергию? - Говорят, у профессора Аль-Хорезми жена по ночам превращается в птицу и летает под нашими окнами. - К тебе еще, скажи, прилетала! - Представляете, девушки собираются на крыше своей коллегии в одних рубашках, и если залезть там на дерево… - Смотрите, а магистр Бирн опять со своей метрессой… - Тише ты! Давайте еще курицу закажем, угощаю!

   В это самое время Брендон пытался придать мыслям хотя бы долю стройного течения. Невозможно полностью подчинить себе все чувства. Даже если ты преподаешь магию в университете и многое знаешь о силе духа.

   Эшлин понимала это и восхищалась тем, как он держался. Она помнила, каким он был там, в комнате, измазанный в крови, пытавшийся с глухим воем заставить очнуться того, чья душа уже точно отлетела далеко. Сейчас же, спустя вечер, ночь и утро, лишь блестевшие глаза, застывшее выражение лица и внутренняя злость напоминали о том, что магистр Бирн потерял друга. Брендон мечтал пережить неизбежный допрос Эшлин инквизитором, забиться в дальний угол комнаты с графином бренди, закрыть дверь на ключ и пить, пока острая боль внутри станет хоть немного тупее.

   Вчера он даже не поселил Эшлин к другим девушкам-студенткам - бешеная круговерть вокруг тела Финнавара не отпускала долго и закончилась за полночь. Тогда он понял, что Эшлин не ушла и тихо сидит рядом. Она согрела ему вина с медом, он дал ей одеяло. Молча. Сам он не ложился.

   Утром Брендон понял важное. Они с Эшлин оказались свидетелями, нашедшими тело. Читай — главными подозреваемыми, что для Эшлин было смертельно опасно. Да, инквизиторы пока будут приглядываться, искать следы преступления, возможно, докажут, что страстный исследователь Дойл пострадал от собственного научного пыла. Но все время, пока они здесь, над Эшлин нависает опасность.

   Сейчас Эшлин сидела, обхватив руками кружку с отваром шиповника и старалась не смотреть очень уж явно на вошедших в таверну мужчин. Впрочем, они пока мало интересовались делом, а заказали много еды и отдыхали с дороги. Эшлин вздохнула и принялась разглядывать рисунок полос на деревянных досках стола.

   — Идем отсюда. Хочется провести некоторое время спокойно, — сказал Брендон, хмуро наблюдая за новыми гостями.

   — Почему ты так опасаешься? Ведь мы ничего не знаем. Значит, нам не страшно обвинение.

   Брендон на мгновение прикрыл глаза.

   — Видишь ли. Если нет неоспоримых доказательств, легко могут обвинить того, кто был подозрительнее всего.

   Они поднялись и вышли из таверны. Эшлин повернулась лицом к солнцу и довольно зажмурилась, подставляя кожу его теплу.

   — А если я поклянусь?

   — Нет такой клятвы, которая заставила бы тебя говорить правду и только правду. А значит, для них всегда остается возможность, что мы — те, кого они ищут. Только я пока сам не могу понять, что там произошло.

   Брендон шел так быстро, что девушка едва поспевала. Внутренние тоска и беспокойство гнали его вперед. И чувство вины - а приди он раньше, а не поведи он Эшлин по университету? Он выплескивал невысказанную злость на себя и убийцу в шаги. Ноги несли его к библиотечному саду, в лабиринте которого всегда было самое тихое место университета. Когда юный граф Баллиоль не падал с ясеня, конечно.

   — У людей все странно. Зачем им говорить со мной, если не нужна правда? Ведь так можно просто сочинить то, что я им сказала.

   — Им нужна правда. Но они не умеют читать мысли, Эшлин. И если они узнают правду о тебе … сейчас ты деревенская неграмотная девушка, которая не могла бы одолеть ученого мага, даже если б захотела. А будешь иномирным чудовищем, способным полмира поставить вверх дном.

   — Если бы могла - то именно поставила бы, постучала рукой по дну и нашла наконец в этом старом ведре Кристалл.

    — Не пробыла в нашем мире и недели, а уже называет его старым ведром!

   — Скажешь, что новое? Так менее обидно?

   — Неважно, — встрепенувшийся было от мрачного оцепенения Брендон снова поник. — Вот что. Ты дашь мне студенческую клятву. Ты же обещала во всем меня слушаться.

   — Во всем, что касается учебы.

   — Так и клятва будет не брачная, а университетская. Это магический контракт на обучение, который завершится, когда я признаю, что передал тебе все знания, которые хотел. И смогу быть твоим представителем в официальных случаях, как это полагается для сирот.

   — Я не сирота и не желаю об этом лгать!

   — И не лги. Скажешь инквизиторам «моих родителей нет в этом мире».

   — Хорошо. Ты решил, что клятва в гуще этих цветов будет крепкой? — удивилась Эшлин, подмечая вокруг себя разноцветные кивающие головки. Розоватые, рыжие, желтые, белые, пурпурные соцветия показывали языки магистру и его будущей подопечной. Будто дразнились.

   — Цветы? Какая разница? — ворчливо заметил Брендон, оглядываясь на полукруглую ступенчатую клумбу.

   — Кусающий змей - это насмешка сильного. Когда понимаешь, что тебе покровительствует кто-то важный, или хочешь ответить «нет» свысока. Не подходи ко мне, а то получишь, как-то так.

   — Не знал. У нас эти цветы зовут “львиным зевом”. Но вполне подходит. У нас не так много времени, пока инквизиция наслаждается обедом.

   — Если бы я заказала столько еды, то и до завтра бы не справилась.

   Брендон усмехнулся, представив, как Эшлин проваливает экзамен на инквизитора, который заключается в поедании бараньего жаркого. Впрочем, это были досужие шутки, про магистра Эремона он слышал много баек совсем другого свойства. И предпочел бы, чтобы сейчас сюда прислали менее искушенного в расследованиях и въедливого человека.

   — Протяни руки ладонями вверх. Я не знаю, как ты будешь использовать то, что я тебе дам, не умея писать, но традиция есть традиция. Как зовут твоего отца?

   — Каллен.

   — Я магистр Брендон Бирн, беру в ученики Эшлин, дочь Каллена, чтобы передать ей основы магической науки и наставить в постижении внутренней магической силы, которая дана ей судьбой. Клянешься ли ты, Эшлин, дочь Каллена, постигать науки с прилежностью, слушать наставника, соблюдать правила университета Дин Эйрин и законы королевства, где он расположен?

   — Клянусь, — ответила Эшлин и увидела, какое удивление отразилось на лице Брендона, когда по аккуратно вложенному ей в протянутые руки перу проскользнула синеватая искорка. Оно разом избавилось от потертостей и стало выглядеть так, будто его только что выдернули из гусиного крыла.

   — Что это?

   — Клятва. Мои слова и здесь сохранили свою силу. Хоть и не такую большую. Оно вернуло свою суть. Видимо, в просторах твоей сумки обтрепалось.

   — И без меня никому ни в чем не клянись!

   — Хватит с меня клятв. Только не пропадай. Я почти привыкла быть Эшлин, от которой ушел жених. Не хотелось бы становиться Эшлин, от которой сбежал учитель.

   — Все в твоих руках, — мрачно хмыкнул Брендон — Идем обратно, пока не пошли слухи, что я увожу студенток в библиотечные кущи для подлого грехопадения.

***

В это время инквизиторам уже принесли мясо и горшочек репы в желтой сырной шапке. Магистр Эремон брал сочные куски мяса за косточку, макал в подливу и, запивая глотком вина, улыбался все шире.

   Ласар смотрел на репу так, будто она была магом-убийцей. Он не мог понять, как учитель может сохранять аппетит, когда они даже с ректором не поговорили, не говоря уже о первом допросе. Учитель же расправлялся с барашком и, поймав служанку, намекнул ей, что пирог тоже стоит принести. Без него стол смотрится сиротливо.

   Девушка отчего-то побледнела и бросилась на кухню. Ласар подумал не отравить ли их решили, чтобы отвадить от университетских тайн, но вскоре девица появилась с пирогом. Тоненький хрусткий слой теста был тарелкой с бортиками, а на ней возвышался целый холм яблочной начинки, сочной, ароматной, с корицей и тонкими, нежными кляксами карамели. Такого даже учитель не ожидал, судя по тому, как восхищенно он цокнул языком.

   Университетская кухня надолго сохранила позорную тайну этого пирога. Кухарка распереживалась, узнав, что пожаловали инквизиторы, она недавно купила склянку запрещенного приворотного зелья и опасалась наказания. Так что просто забыла положить тесто и выложила на противень одну начинку, восхитительную, но и только. Пришлось пришлепнуть листом теста сверху уже почти готовую, допекать так, переворачивать на блюдо и быстро лить карамель сверху, чтобы превратить небрежность в небрежность красивую. И говорить, что так и задумано. Теперь она, замирая от ужаса, косилась на инквизиторов из-за двери кухни. Магистр как раз отправил в рот второй кусок пирога и довольно облизнул пальцы. Мало кто из тех, кому довелось побывать на допросе, испытывал такую блаженную теплую слабость во всем теле, как эта женщина, осознавшая, что гостям понравилось.

   - А нам можно такой же яблочный? Совершенно особенный, - восхитилась компания студентов.

   Яблочный пирог “Растяпа” становился “тем самым особенным”. Так бывает.

   Разговор инквизиторы предпочли провести в комнате для вступительных испытаний. Возможно, им понравились столик для зельевара и лежанка с ремнями. Впрочем, обстановка там была действительно подходящая для непродолжительных бесед о пороках и добродетелях.

   Когда Брендон и Эшлин вошли, магистр Эремон уже расположился на стуле у лежанки, а Ласар, получивший строжайший наказ молчать, слушать, не перебивать и писать, потеснил склянки с зельями, устроившись с пером и чернильницей за столом. Девушка с интересом осматривала каменные стены, уходящие вверх, защитные знаки, начертанные на лежанке, и ряды деревянных скамеек. Брендон был погружен в собственные мысли и только напряженная борьба с горьким комом в горле не давала ему сорваться. Магистры не плачут.

   — Проходите, что же вы медлите? — старший инквизитор улыбался, и «гусиные лапки» в уголках глаз делали его лицо хитрым добродушной деревенской хитростью.

   — Будьте осторожнее, здесь есть сильно заряженные артефакты, - отозвался Брендон, тенью следуя за Эшлин.

   — Я учился в этих стенах, наверняка, вы знаете это, магистр Бирн. И хорошо помню, как видел на этом самом ложе чудесный сон про собаку.

   “Только безумный назовет чудесным то, что видишь при испытании”, — подумал про себя Брендон, — “интересно, как быстро этот Эремон нашел ключ от комнаты и выбрался? К нему пришла собака … сильный дар, полностью подчиненный хозяину с юности. Опасный противник”.

   — Садитесь, — Эремон указал на ближайшую к нему скамью в первом ряду, — с магистром Бирном мы знакомы, а вы, полагаю, дева Эшлин?

   — Да, — ответила девушка.

   Эремон смотрел на них и видел, что эти двое явно что-то скрывают. Вряд ли они убийцы, хотя как знать. Но простушка с рыжей косой в старомодном платье, какое могло ей достаться от прабабки, чем-то его удивляла. Чутье старого инквизитора советовало к ней присмотреться. Слишком прямым и смелым для простолюдинки был ее взгляд. Слишком ловкими для недавней студентки были движения — обычно начинающие маги робеют среди артефактов и зелий. А еще, она почему то время от времени сжимала руку в кулак над грудью. Будто поправляла несуществующий воротник или ловила невидимую подвеску. Привычки могут многое сказать о человеке.

   — Давайте начнем с вас, чтобы вы, дорогая моя, не спрятались за слова старшего в нерушимом молчании. Расскажите, почему вы с ним вошли в дом погибшего. Что вы там увидели?

   Эшлин уже восемь раз выслушала советы о том, что говорить. Важно не выдать себя. Важно рассказать все, что могло бы навести инквизиторов на след настоящего убийцы. Не врать. Не тонуть в словах.

   — Там чувствовалось что-то дурное. И дверь оказалась открыта. Мы зашли и увидели кровь и блестящие стекла. Мне показалось, что на задней стенке зеркала, на деревянных досках, остался выжженный темный след. Просто круглый.

   — Что вы делали дальше, дорогая моя? Жуткое зрелище для девицы, верно?

   — Смерть пугает. Даже если видел ее до того не раз.

   — Вы в этой комнате не были раньше? Что-то в ней вас удивило?

   — Не была. Там все было разбросано, будто после драки. И вот странное дело, господин магистр - зачем мужчине в доме такое огромное зеркало? У него ни жены, ни дочери.

   Магистр Эремон рассмеялся:

   — Верно подмечено, девочка.

   Ласар торопливо скрипел пером, записывая каждое слово. Его горло раздувалось, как у готовой запеть майской лягушки, - хотел что-то спросить.

   Брендон вздохнул и все же вмешался.

   — Финнавар любил эксперименты. Зеркала хорошо помогают работать с пространством и светом.

   Инквизитор покачал головой:

   — Мы дойдем с вами до этого разговора, магистр Бирн. Я хочу еще послушать девочку.

   — Разве вы не достаточно услышали? Она недавно появилась в стенах университета. Она издалека, совсем неграмотна и с трудом понимает, что вы у нее спрашиваете.

   — Разве? А мне показалась вполне смышленой. Грамотность и ум - разные вещи, — он прищурился, вглядываясь в цветочную вышивку по лифу платья Эшлин, где ветки ежевики сплетались с листьями ясеня. Он смотрел как исследователь, не как заинтересованный мужчина. Эшлин покраснела и закусила губу, чтобы не ответить им обоим нечто грубое.

   — И все же, — продолжил инквизитор, — что еще тебе бросилось в глаза, девочка? В этой комнате? Вспомню, что ты уже сказала. Кровь. Следы драки. Зеркало. Странный запах.

   Ласар что-то булькнул горлом, Эремон чуть покосился на него.

   - И правда, а чем именно пахло, ты не вспомнишь?

   — Пахло, как после грозы. Но только ста… но здесь нет того, кому подчинилась бы молния. А еще там что-то искали. Тот, кто пришел. Хозяин комнаты, даже что-то потеряв, не будет сбрасывать вещи на пол.

   — Молния, значит. А что ты хотела сказать, но смолчала, девочка? Не бойся, говори, как есть.

   Эшлин обругала себя и прикрыла глаза, придумывая отговорку. Только старейшина мог бы сотворить такое заклинание. Старший воин Дин Ши. А погибший явно был человеком, и ши здесь, кроме нее, быть не может.

    — Только старое зеркало не само разбилось. Вот что я хотела сказать. Запах и след на досках вместе - это значит, шаровая молния. Я видела такую однажды дома. Она прошла сквозь стену.

   Магистр Эремон нахмурился. Его ученик замер на мгновение, примериваясь, как записать новые сведения.

   — Вот и настало ваше время, магистр Бирн. Мне интересно знать, что ученый муж скажет о нежданном визите шаровой молнии в дом мага в день, когда не было грозы. Или девочка не права?

   Брендон до того, казалось совсем оцепеневший, встряхнул головой и постарался вернуться мысленно в ту самую комнату. Если бы найти средство отделять мысли от чувств… Но горечь снова подступала к горлу. И тут он почувствовал, как его холодные пальцы накрывает теплая ладонь. “Видимо у этих ши вовсе нет представления о приличиях”, — возмутился он, но руки не убрал. Так и вправду было почему-то спокойнее.

   — Я видел выжженное темное пятно на досках, верно. Девушка, вероятно, права. Но что до остального … чтобы бросаться вот так молниями, магу нужен достаточно сильный амулет, который заряжали несколько дней. Признаюсь, обычный порох здесь куда удобнее. Но если бы в комнате стреляли из аркебузы - это было бы слышно на другом конце города. Не думаю, что Финн… что профессор Дойл что-то испытывал в жилой комнате, опасные артефакты он не стал бы выносить из башни. Подобные предметы создаются и хранятся только под защитой прочных стен, укрепленных магическим щитом. Иначе бы алхимики давно отправили нас в путешествие к небесам, — он грустно усмехнулся и продолжил: — Финн что-то писал незадолго до смерти. Его пальцы были перепачканы чернилами, а в руке остался обрывок бумаги.

   Магистр Эремон дернул носом, будто принюхивался, достал из кармана плоский каштан и принялся гонять его туда-сюда между пальцами. Он знал, что привычка вертеть что-то в руках во время умственного напряжения дурная, но тот, кто не проявляет снисходительность к своим маленьким слабостям, однажды сорвется и ослабеет до крупных проступков.

   — Когда мы осматривали тело, то никаких бумаг не нашли, магистр Бирн. Как же так вышло? — голос его был таким же участливым и успокаивающим, как журчание ручья, но каштан кувыркался между пальцами все быстрее.

   — Покаюсь, я не сразу вспомнил, что обрывок остался у меня в руке, а потом в сумке. Финн стал моим соседом по коллегии и другом с самого поступления. Увидеть то, что мы застали, было для меня слишком… — Брендон так и не подобрал слово. — Вот.

   Он достал из поясной сумки и положил на стол обрывок в половину листа с бурыми пятнами по краю.

   Магистр Эремон внимательно вглядывался в ряды косых и прямых черточек. его ученик тоже приподнялся над зельеварскими склянками, чтобы лучше увидеть.

   — Он отмечал дни до какого-то события? — удивленно спросил старший инквизитор.

    — Нет, — тут же ответил Брендон — Это огам. Древний язык друидов. Финн не изучал его и уж точно не умел на нем писать. Все его знания об огаме укладывались в краткий курс истории магических учений. Во времена друидов пользовались такими знаками, но записывали что-то редко и на восковых табличках, стилусом. Или на пергаменте. Как вам известно, их традиции почти утрачены, и в Дин Эйрин друидов нет и не может быть.

   — Возможно ли, что он перерисовал что-то с более древней надписи и спешил поделиться этим с другими господами из магической Коллегии? — спросил Эремон. — Ты что-то хочешь, девочка?

   Эшлин тревожно ерзала на скамье. Ей очень хотелось сказать Брендону, где она видела такие знаки, но при инквизиторах было нельзя. Брендон понял, что еще немного тревоги за возможные слова рыжей ши, сказанные из лучших побуждений, - и он сойдет с ума. Пришлось брать дело в свои руки.

   — Девушка желает выйти отсюда, магистр Эремон, но стесняется попросить у вас разрешения.

   Эремон взглянул на беспокойную девицу и улыбнулся.

   — Что ж, пока у меня не осталось к ней вопросов, и я не стану удерживать. А вы, как вижу, разбираетесь в огаме?

   — Я могу попробовать прочитать. Но придется повозиться, я не владею этим языком в совершенстве.

   — Тогда завтра мы встретимся с вами в библиотеке, где точно никто не помешает вашей работе. А то еще немного - и пойдет слух, что я пытаю девиц, не пуская их до ветру.

   Эшлин возмущенно фыркнула, но теперь уже Брендон крепко сжал ее руку, поклонился инквизитору и быстро вышел из комнаты, утаскивая ученицу за собой. Она хотела было возмутиться, но увидела, что Брендон еле держится, решила промолчать.

    — Идем. Сейчас уже так поздно, что никто не возьмется поселить тебя в женскую коллегию. Придется провести еще одну ночь под моей крышей.

   — Надеюсь здесь у тебя нет топора? — улыбнулась Эшлин.

   — Нет. И я жалею об этом, — отозвался Брендон, медленно направляясь к дому.

   Эшлин какое-то время молчала, но эта мысль слишком беспокоила ее. Брендон зажег фонарь от факела, горевшего на стене, и тот покачивался в его руке, освещая маленький кусочек дорожки. Пока беседовали с инквизитором, успело стемнеть. Университет погрузился в тишину, только от мужской коллегии изредка доносились счастливые вопли, а в «Королевском лососе» пели хором балладу.

   — Я все думаю ... вдруг профессор Дойл нашел что-то о Брадане. Такие же знаки он чертил на своих табличках, которые захватил в наш мир.

   Брендон резко остановился и повернулся к ней. Подсвеченное снизу фонарем его лицо приобрело странное выражение.

   — Убить человека из-за чьих-то записок четырехсотлетней давности? Глупость. Я не могу и представить, кто мог хотеть Финну зла, но полагаю, что скоро мы узнаем намного более простое объяснение. Но думать об этом мы не станем. До завтра.

   Он собирался уступить свою кровать ши и наконец приложиться к успокоительной бутылке. Не думать. Жаль, что не существует заклинание, убивающее мысли.

ГЛАВА 6. Новые знакомства. Старые знакомства.

Утром почти не сомкнувший глаз Брендон отвел девушку к коллегии, проследил, чтобы ее внесли в списки и отправился на собрание у ректора.

   - Смотрите, девицы - новенькая идет! - нарочито громкий шепот раздался откуда-то сверху. - Какое милое платье, взгляните, моя госпожа - словно из сундука прабабушки нашей скотницы!

   Эшлин не знала, почему платье из сундука, где хранятся старинные вещи семьи, чем-то плохо - напротив, в ее роду это было бы большой честью, и даже полюбоваться теми расшитыми платьями Ройсин, что достались ей от матери ее матери, дозволялось не всегда. Но голосок звучал зло. Как серебряный колокольчик с чуть заметной фальшью - звон с привизгом.

   - Помолчи, Эния. Если бы ты открывала рот только для песен, ты больше нравилась бы юношам и меньше злилась, - другой голос.

   - Ты просто завидуешь мне, Кхира-простушка!

   - Я просто сейчас пролью краску, Эния-злыдня!

   - Новенькая, иди к нам! - третий голос, разом перекрывший остальных. - Эния, помолчи, будь добра.

   Эшлин подняла голову. Девушки в одних белых рубашках и с распущенными волосами сидели на плоской крыше коллегии. Самая хорошенькая и заносчивая на подушке, в соломенной шляпе без середины, ее длинные волосы цвета каштановой древесины были разложены по полям шляпы. Еще две девушки смазывали их сладко пахнущим даже издали густым настоем. Четвертая, высокая и крупная, с некрасивым длинным и резким лицом, подошла к краю, глядя на Эшлин.

   - Поднимешься? Лестница с другой стороны.

   Это ее голос привык приказывать.

   Эшлин не понадобилась лестница. Увитый диким виноградом резной угол домика сам по себе был лестницей. Она забралась наверх, не оборвав ни одной гибкой ветви, и лишь у самой крыши приняла руку высокой - просто потому, что на дружеский жест отвечают дружеским. Как и наоборот.

   - Ничего себе, - восхитилась девушка. Эшлин макушкой лишь чуть возвышалась над ее плечом. - Ты прямо белка. Я Эпона Горманстон. Вон там, под шляпой, Эния Магуайр, моя компаньонка.

   Эния чуть поморщилась на солнце, а Эшлин просто не поняла слово.

   - Справа от нее Кхира Смола из замка Баллиоль, - загорелая кудрявая девчонка помахала Эшлин и улыбнулась. - А слева Мавис Десмонд. Она была ученицей профессора Дойла - его убили, ты знаешь.

   - Мы зовем ее Овечкой, - заметила Эния, - потому что она как овечка. Увидишь еще.

   Полноватая девушка с косой смотрела вниз, но все же быстро поймала взгляд Эшлин и снова продолжила смазывать волосы Энии красноватым настоем.

   - Она стесняется, - пояснила Эпона. - Привыкнет. Садись, новенькая, скажи, как называть тебя, и раздели с нами угощение.

   - Мавис пекла сконы и варенье - она печет его в горшочке, а не варит, как все, и выходит ароматнее - пояснила Кхира. - Мавис готовит вкуснее, чем в “Королевском лососе”.

   Мавис чуть-чуть улыбнулась и продолжала свое занятие. Эшлин села на горку сложенных подушек - перед ними на вышитом полотенце стояло блюдо с горкой порезанных уже на четверти толстых лепешек-сконов, горшочек варенья, из которого пахло яблоками, сливами и клюквой, кувшин с чем-то прохладным.

   - Оранжад, - заметила Кхира ее взгляд. - Тут есть теплица с настоящими апельсиновыми деревьями, видела? Покажу потом. Ну так как тебя звать?

   Эшлин глубоко вздохнула. Нужно было сказать о себе правду, не говоря о себе правды.

   - Меня зовут Эшлин, прозвище моей семьи Ежевика. Я приехала издалека, место, где мы живем, далеко от больших поселений, и его название не будет вам знакомо. Я раньше никогда не видела столько людей сразу.

   Кхира кивнула:

   - Мы уж так и подумали - что ты из деревни. Ничего, моя матушка тоже. Родители твои живы? Братья, сестры? Может, жених там ждет?

   Она засмеялась. Эшлин хотела ответить и поняла, что на глаза наворачиваются слезы. Увидит ли она еще родителей? А брата? А Брадан стал Брендоном и…

   - Захочет - расскажет, - заметила Эпона.

   Кхира бросила свое занятие, подсела к Эшлин и обняла за плечи.

   - Прости, я всегда много болтаю.

   - А жениха и нового найти можно, - голосок Энии прозвенел колокольчиком в очередной раз. - Говорят, тебя, Ежевичка, уже видели гуляющей в саду с чужим женихом. С Эдвардом Баллиолем. Губа у тебя не дура, он целый граф, родня королю и сговорен с моей госпожой… ай, чертова Овца!

   Рука Мавис вроде как дрогнула, и щедрая полоса красного настоя оказалась на тонкой белой рубашке Энии.

   - Извини, - почти прошептала она.

   - А чем вы ее мажете и зачем? - спросила Эшлин, и вдруг ком из горла ушел, и ей стало легко. Кхира налила ей оранжада - холодного кисло-сладкого очень свежего питья. Скон оказался вкусный и пышный.

   - Красим. На этой крыше удобно красить волосы - солнце хорошо падает, - пояснила Эпона. - Я не крашу. Мне нравится просто сидеть.

   Кхира вернулась и в несколько движений нанесла весь настой на волосы обиженной Энии. Та подняла голову, жмурясь на солнце.

   - Это красное вино, еще хенна, такие листья, нас научила Феруза аль-Хорезми, жена профессора медицины. Еще свежее яйцо, оливковое масло и немного меда. Получается очень красивый оттенок на солнце. У тебя тоже красивые волосы. Научишь ухаживать?

   Она тряхнула своими кудряшками, жесткими и непослушными даже на вид.

   - Научу, - улыбнулась Эшлин.

   - А насчет Эдварда, - усмехнулась Эпона, - если у него появится другая невеста, я с ней на радостях посестрюсь. И подарок им на свадьбу сделаю. Так что не переживай за меня, Эния.

***

В это время Брендон входил в зал, где уже стоял тревожный гул преподавательских голосов. Взбудораженные трагедией маги университета ждали ректора, бурно обсуждая события. Его тут же приметил Риан и махнул рукой, предлагая занять место на скамье рядом. Кафедра в глубине зала пока пустовала. Лучи солнца тянулись сквозь витражи такими ровными цветными полосами, что казалось, будто кто-то натянул под потолком ленты.

   — Друг мой! Вам бы сейчас отвара пустырника и спокойный вечер за книгой, — вздохнул Риан, постукивая тростью по полу.

   — Помилуйте, если после вчерашнего я хоть что-нибудь выпью, то взорвусь, как зелье первокурсника, — проворчал Брендон, садясь рядом.

   — Инквизиторы неторопливы, но я верю, что Эремон вытрясет здесь душу из каждого, но найдет виновного, — Риан осторожно прикоснулся к плечу. Старый алхимик не слишком умел утешать, подтрунивать ему было привычнее. Но сейчас он был как никогда серьезен.

   — Я сам вытрясу душу из каждого, — отозвался Брендон. Его глаза отражали желание начать с ближайших соседей по скамье.

   — Надеюсь, что все души в ближайшее время останутся при хозяевах. В такие моменты я жалею, что легенда о воскрешающем философском камне лишь легенда. Алхимики чаще травятся, чем продлевают жизнь.

   — Пока что ты один из старожилов университета. Пропитался ядами так, что на тебя не действует даже собственный?

   Риан улыбнулся, опершись на трость обеими руками.

   — Рад слышать, что духом ты явно пал не так низко, как я боялся. Сегодня…

   Он не успел договорить. Тяжелая входная дверь грохнула и по центральному проходу широким шагом пронесся Горт Галлахер. Его лицо было хмурым, а в руках он держал какой-то свиток.

   — Господа, — начал он, едва долетев до кафедры — наш Университет — это не просто стены, а братство. И вчера, кто-то вероломно вторгся в наш приют разума и совершил ужасное деяние. Финнавар Дойл был одним из умнейших и сильнейших магов из тех, кого я знаю. Его изобретения — это настоящее волшебство, многим облегчающее жизнь. Вчера в Университет прибыли инквизиторы, чтобы помочь нам узнать того, кто виновен в смерти Финнавара Дойла. Я прошу оказывать им всяческое содействие и отвечать на все вопросы, даже те, что покажутся вам странными. Это не диспут и соревнование в остроумии, которое мы так любим, а расследование, где самая мелкая деталь, может стать ниточкой к правде. Мы еще очень мало знаем о произошедшем, но есть то, что я не могу от вас утаить. Это может быть опасно для всех, без исключения.

   И тут ректор сказал такое, что Брендон почувствовал, как сердце пропустило удар.

***

Эшлин этого не слышала, так что спокойно ела скон и рассматривала девушек.

   Эпоне мысленно дорисовывалось в руку копье. Дева-воительница. Рябина и вереск - вот был бы ее паттеран. Маленький кружевной Эдвард рядом с ней казался забавным. Хотя … как знать.

   Кхире пошли бы ключи на поясе. Ее паттеран - ольха и бессмертник. Семья и покровительство. Хранительница очага.

   Энии … ее имя означало “поющая ши”. Ей подошли бы мелькающие серебряные ленты танцовщицы-меж-мирами из семьи Саил, Ивы, рода Березы. Гибкие, подлунные, опасные. Ива открывает дорогу мертвым в мир живых…

   Эшлин тряхнула головой. И мысленно дорисовала паттеран Энии - ивовая ветвь и жасмин, красота-из-тени.

   А Мавис … она никак не могла толком рассмотреть Мавис. Полнотелость всегда считалась женской наполненностью, благословением - признанные красавицы семьи Куэрт, Яблони, могли бы похвастаться вот этой налитой крепостью яблока или свежего хлеба. Полнотелость Мавис была другой. И мышиный цвет ее косы. И взгляд. Она пряталась в своем теле, в своем бесцветье, в своем молчании.

   Эния подсела ближе к угощению, поднесла Эпоне оранжад, налила себе, ловкая даже в огромной шляпе. Запела:

   Энни пела, зерно меля,

   И разбудила она короля,

   Слугам король вопрос задает:

   “Что за птичка так дивно поет?”

   “Это Энни поет во дворе

   Слаще, чем соловей на заре”.

   Король слугу за певицей шлет:

   “Пусть же она быстрее идет”.

   Пела Эния вправду не хуже птицы. Эшлин слушала перипетии объяснения остроумной служанки с королем и не могла отделаться от предчувствия. В предчувствии была открытая дверь меж мирами, и песня для того, кто назвал себя самым главным - король, да? - и …

   Поет она песню, поет она две -

   Затанцевали и щепки в траве,

   Поет она три, четыре и пять -

   Весь двор королевский пошел танцевать.

   Поет она шесть, поет она семь -

   Король с ней танцует на зависть всем.

   Ее повернул он к себе лицом

   И одарил золотым кольцом.

   Ныне Энни обручена,

   Королевой станет она.

   Ныне Энни обручена -

   Так чудесно пела она.

   Эния оборвала последний повтор, выслушала похвалы, засмеялась, убежала смывать краску - Кхира и Мавис потянулись за ней помочь. Эшлин хотелось посидеть еще, глядя на солнце - оранжевое, тревожное.

   - Тебя допрашивал магистр Эремон? - спросила Эпона, так и сидевшая рядом. - Он умнейший из инквизиторов нашего времени, знаешь?

   - Допрашивал. Нет, я ничего о нем не знаю. У нас не бывало инквизиторов.

   - Если ты правда жила в глуши, неудивительно. В такие маленькие затерянные деревни они едут, только если к ним приходят слух о возможном самосуде над ведьмой или колдуном. Над необученным магом, в общем.

   Эшлин поежилась:

   - Это как?

   - Значит, у вас не бывало. И хорошо. Среди таких обвиненных собственными соседями девять из десяти - не маги вообще. Просто люди с дурной славой. Или жертвы чужой зависти. Ну, еще один - правда маг. Долг инквизиции в таком случае - самосуд предотвратить, дело расследовать самим, рассудить по справедливости. Если маг невиновен или даже виновен, но совершил зло по недомыслию, потому что собственной магией плохо владеет, - его привозят сюда учиться. Я сначала подумала, что ты из таких.

   Эшлин покачала головой. Реалии этого мира пугали ее. Родной был проще.

   - Тебе нравятся инквизиторы, Эпона?

   - Я бы хотела быть одним из них. Одной из них. Но в этом-то и дело - туда не берут женщин. Иногда бывают исключения, очень редкие, особым королевским указом.

   Эпона говорила вдохновенно и сейчас была очень красивой.

   У ши женщины-воительницы тоже были редки. Филиды говорили, что жизнь либо отбирается, либо создается, и та женщина, что убивает, не сможет выносить дитя. Детей в семьях ши и без того было немного, поэтому такой судьбы боялись. Но среди героев битв на холодных и острых фоморских скалах помнили Рианнон Бесстрашную из семьи Льис, Рябины, и Маруну Змеиную Шкуру из семьи Руш, Бузины, и Ниссу Острый Шип из семьи Страф, Терновника. Не менее двенадцати Эшлин перечислила бы легко, в их подвиги они играли с братом. Как Рианнон бросилась со скалы в пропасть вместе с предводителем фоморов, связав его с собой зачарованной сетью. Как ушла из дома Маруна мстить за брата-близнеца Майла, одетая в его одежду и доспех. Двенадцать фоморов убивали великого бойца Майла, шесть из них пали в том бою от его руки, пятерых отыскала его сестра, чтобы сложить их каменные сердца к ручью, чья вода навек покраснела от крови Майла. Шестой же убил Маруну, но волосы убитой превратились в двенадцать ядовитых змей, прокусивших каменную кожу фомора, и он не ушел далеко. А Нисса Острый Шип сама сковала себе копье, разившее без промаха и пробивающее камень, и, убив этим копьем сына вождя фоморов, бросилась на копье сама, потому что любила того, кого вынуждена была убить.

   “Есть гордость и честь в том, чтобы сражаться с врагом, и печь хлеб, и качать дитя, и растить деревья, и строить дома”, - говорила мать. - “Нет ненужного пути, нет пути без гордости и чести. Есть твой путь и не твой”.

   - Я думаю, ты тоже станешь таким исключением.

   - Надеюсь, ты наделена предвидением хоть на толику. В любом случае спасибо, - Эпона улыбнулась.

   - А что такое компаньонка?

   - Ты не знаешь? Ах, да… да. Это значит “спутница”. Нечто выше, чем служанка, но ниже, чем я сама. Я очень знатного рода, ты поняла, наверно. Но здесь, в университете, это неважно.

   - Знатный - это древний? Или прославленный делами?

   Эпона засмеялась:

   - Ты попала в точку. Древний. И долженствующий прославиться делами. Но вторым нередко пренебрегают и пытаются выезжать на славных деяниях предков, если вообще не легендах о них, - она вздохнула. - Видишь, как у нас - род древний, земли и богатства большие, но уже давно ничем не знамениты, кроме близости к королевской семье. Надежда на моего брата, Фарлея - что он станет известным магом, королевским советником.

   - А ты? - удивилась Эшлин. - Ты не станешь?

   - Я стану магом в основном для того, чтобы обуздать дар и не сделать случайно дурного. Но главное - я удачно выйду замуж, и мы породнимся с Баллиолями. Странно, - она с любопытством посмотрела на Эшлин, - это, наверно, потому, что ты такая неискушенная - не обижайся - и издалека. Мне очень легко с тобой говорить о том, о чем я не говорю ни с кем. Или такая у тебя магия?

   Эшлин хотела было ответить, но над ними произошла небольшая катастрофа, до боли повторявшая уже недавно бывшую - ветка вяза повыше пришла в движение, и с нее по стволу, цепляясь за сучья, на крышу то ли спрыгнул, то ли сполз Эдвард Баллиоль, чьи локоны залихватски украсились листьями и немного корой. Поднимавшиеся обратно на крышу Эния с Кхирой завизжали одинаково дружно и скрестили руки на груди одинаковым, как в танце, движением.

   Эпона всего лишь встала во весь свой внушительный рост и констатировала:

   - Подглядывал.

   И лишь тогда Эшлин вспомнила, что люди как-то очень щепетильно относятся к обнаженному телу. Так щепетильно, что даже нижние одежды порой считают чем-то недопустимым. Это рассказывал отец. Что-то о человеческой красавице, жене злого старейшины, которая по приказу мужа ехала через город верхом, одетая лишь в собственные распущенные волосы. И горожане поклялись не смотреть на нее, чтобы красавица избежала позора.

   Для ши эта история была непонятна без объяснений и не очень понятна после объяснений. Почему, если муж приказал жене сделать нечто позорное, его род не заступился за нее? Как муж вообще может приказать жене, ведь он не старший по отношению к ней, жена старейшины равна самому старейшине, их души - одно? И наконец, что позорного в обнаженном теле женщины необычайной красоты?

   Конечно, одежды не снимают полностью для прогулки, это чудачество. Обнаженное тело - таинство или необходимость. Таинство ритуала, любовного ложа, исцеления, рождения, благословения четырех стихий. Необходимость каждодневного купания или обливания.

   А нижняя одежда - просто одежда.

   - Никоим образом, - возмутился Эдварда. - Я хотел первым рассказать вам потрясающие новости. Эния, я не смотрю. Кхира, мы детьми купались вместе. Эпона…

   - Переживу, - Эпона не прикрывалась и не считала это нужным. - Если ты хотел что-то рассказать, то мог сделать это сразу, а не висеть, как пьяная ворона. Говори.

   Эшлин засмеялась. Кхира обиженно пробурчала что-то в духе “мало ли кто что детьми делал, мальчиком он без штанов бегал, это ж не повод”. Эния откинула мокрые волосы и укуталась ими, став еще красивее.

   - Ну ладно. Считайте, что я не слышал про ворону и потому не обиделся. Девицы! Я услышал такое! Знаете, кто убил профессора Дойла? В университет пробрались ши! Настоящие ши!

   Хорошо, что Эшлин уже доела - могла бы и подавиться. С лестницы высунулась Мавис уже в платье поверх рубашки, видимо, услышала голос Эдварда. Заморгала и отвела взгляд.

   - Почему ши? - удивилась Кхира. - Ты же помнишь, как матушка говорит - ши приходят в Самайн, они воруют детей и красивых женщин, а мужчин убивают и по частям развешивают по деревьям. Но тут никто никого не развешивал. И сейчас не Самайн.

   Мавис смотрела куда-то вниз еще тщательнее. Эшлин пыталась хоть что-то понять:

   - Зачем они это делают? Почему детей? Это … ну глупость какая-то.

   Однажды они с Мэдью принесли домой потерявшегося человеческого ребенка - был Имболк, Врата открылись. Малыш замерз и плакал. Ройсин усадила маленького найденыша ближе к огню, дала ему медовых леденцов и горячего яблочного сока, Каллен сделал подвеску с колокольчиками, чтобы малыш тянулся ручками, но самым первым делом сообщили старейшине и филидам. Дитя вернули с рук на руки перепуганным родителям в тот же день, благословив семью, а Мэдью и Эшлин похвалили за то, что они не бросили его, но поругали за то, что не пошли по следам и не вернули сразу. “Птенца верни в гнездо, лисенка в нору, человека к дыму и хлебу”, - объясняла Ройсин. - “Каждому свое место”. А потом улыбнулась и добавила: “Теперь у людей будет одним песнетворцем больше. Он ел наш мед, он будет петь, как птица, и пересыпать слова, как орехи в ладони”.

   - А ректор считает по-другому. И он, уж прости, знает больше, чем Лизелотта! - Эдвард заглушил изумление Эшлин. - Он говорит, что ши притихают только зимой, потому что спят в холмах, а если кого из них разбудить, так это страшно, как шатуна встретить. А сейчас они готовятся к Дикой Охоте и совершают разные ужасные вещи. До Самайна не так и долго.

   - Если это правда, - проговорила Эпона, - хорошо, что здесь инквизиция. Ши - хищники. Возвращаются по кровавому следу.

   - Да откуда вы это взяли? - перекричала Эшлин. - У меня дома про ши говорили только хорошее. Какие дети, зачем им чужие дети, они своих рожают. Какие женщины, зачем??? Ну бывали дети смешанной крови, но…

   Она испытала невероятное желание зажать себе рот обеими руками, потому что теперь все смотрели на нее.

   - Эшлин, - Мавис так и смотрела вниз. - Мою маму украли ши прямо со свадьбы. Дикая Охота. И потом родилась я. Вот. Мама … она не врет.

   У Эшлин родилось около ста вопросов разом, на Мавис закрыла себе рот рукой и убежала.

   - Сказать по правде, - тихо заметила Эния, - мама-то может и врать. Мало ли кому она приглянулась. Но Овечка в это крепко верит. Пойду успокаивать, моя очередь.

   - Наша Эния больше похожа на дочку ши, чем Мавис, это-то правда, - добавила Кхира. - Только мама Овечки не врет. Многие помнят ту свадьбу лорда Десмонда, на которую напала Дикая Охота. И, когда Агнес Десмонд вернулась, ее волосы были совсем белые, и она не помнила свое имя. Лорд Десмонд признал Мавис, но - сама понимаешь, Эшлин…

   Эшлин ничего не понимала. Все говорили так уверенно. Говорили то, чего быть не могло. И продолжали говорить.

   Про украденных детей. Про убитых ради забавы. Про вмороженных в лед и развешанных по деревьям. Про сожженные дома. Про кровавые полосы на лицах ши.

   Ши???

   - Давайте сворачивать, - распорядилась Эпона. - Эшлин такого раньше не слышала, а вы вон все подробности вывалили - одна другой хуже. Баллиоль уже зеленый весь.

   Эдвард энергично запротестовал. И понесся рассказывать, как дурацкий комендант даже не выслушал их с Аоданом, объяснявших, что воды на профессора Тао вылилось всего полведра, значит, и порка должна быть половинной. За полведра-то. За полведра!

   - Эдвард Полведра, да замолчи уже! - воскликнула Кхира. - Где новенькая наша?

   Так граф Баллиоль стал Эдвардом Полведра.

***

Эшлин ушла с крыши легко и тихо - так, как пришла.

   Она брела по тропинке от коллегии к библиотеке и не заметила, как свернула в сторону. Многие дома людей казались ей одинаковыми, и среди них она легко могла заблудиться. По крайней мере мужскую коллегию от женской можно было отличить по цветам. Возле женской цвели гортензии, а возле мужской тянулся вдоль фасада шиповник. Наверное с намеком на то, что вылезать ночью в окна себе дороже.

   Вспоминать то, чего она наслушалась, не хотелось. Не вспоминать было невозможно.

   Она очнулась, когда почувствовала на себе внимательный взгляд, подняла голову и окаменела. На другой стороне ручья с красной водой, который, извиваясь, стремился от источника к озерцу в глубине парка, стоял бывший старейшина рода Ежевики.

   Горт Проклятый смотрел на нее и знакомым жестом сжимал в ладони висящий на шее Кристалл. Эшлин забыла, как дышать, только хватала воздух приоткрытым ртом, как выброшенный на берег карась.

   Горт наклонился и сорвал с клумбы два цветка. Вербейник и кошачья лапка. «Подойди ко мне по доброй воле. Иначе пожалеешь». Кажется, истории Эшлин-от-которой-одни-неприятности скоро придет конец. И совсем не тот, на который ши рассчитывала. Бежать бесполезно.

   Эшлин зажмурилась, выдохнула, открыла глаза и шагнула навстречу проклятому родственнику прямо в ручей.

ГЛАВА 7. Только мертвые не лгут

Эшлин шла к ректорскому дому и смотрела, как в нелепые для аккуратного университетского сада заросли тростника заплывает утка. Ей очень не хотелось встретить сейчас Брендона. Ей очень хотелось, чтобы он спас ее от того, что ожидает за дверью. Она была уверена, что как только дверь захлопнется, Горт убьет ее и спрячет тело куда подальше, но шла за ним, как привязанная. Потому что слишком хорошо знала, на что способен старейшина Дин Ши. Наверное, так чувствует себя тот, кто следует за палачом к месту казни.

   Правда, все еще оставалась призрачная возможность, что ши без Кристалла не будет Горту интересна. Ну вдруг? Надежда казалась сомнительной, но другой не было.

   Когда дверь за ее спиной захлопнулась, Эшлин оказалась в неожиданно светлой и почти пустой комнате. Стол у окна, тяжелый резной стул, камин с парой кресел напротив, книжная полка из темного дерева, огромный кованый сундук у стены - и все. Горт, похожий на хищную птицу, молча смотрел на девушку несколько мгновений, и вдруг лицо его озарила улыбка настолько теплая, что Эшлин испугалась окончательно.

   — Сложно представить, как я рад видеть тебя здесь, дитя Ежевики. В этом мире так тяжело чувствовать себя единственным, кто слышит его дыхание.

   В следующий момент они одинаковым жестом потянулись правой рукой к груди. Только Горт сжал в ладони чуть светящийся синим Кристалл в оправе из серебряных листьев плюща, а пальцы Эшлин сомкнулись в пустоте. Его Кристалл мерцал, выдавая беспокойство. Но что это? Изумление или все же тщательно скрываемая ярость? На этот вопрос не было ответа.

   — Надеюсь, ты оказалась здесь добровольно, а не стала еще одной жертвой вероломства Гьетала? — Горт указал на одно из кресел у камина, предлагая сесть. Его голос был заботливым. Как у отца.

   — О чем ты? Старейшина Гьетал справедлив и добр! — Эшлин подошла к камину и вздрогнула, когда увидела, как легко вспыхнул в нем огонь от одного прикосновения. Отблески пламени делали черты лица Горта острыми. Он все еще улыбался, но глаза его оставались холодными.

   — Об этом позже. В любом случае, твои ноги промокли, их надо согреть. Эшлин, дочь Каллена, верно? Пока я кое-что тебе расскажу. Ты ведь слышала лишь о том, что мое сердце - как фоморская скала, а душа темнее торфяной топи?

   Эшлин нерешительно застыла у кресла, будто оно могло пленить ее, но ответила впрямую. Здесь не спасла бы любезность.

   — Я слышала о смерти Уны из рода Березы. Она обвинила тебя на совете старейшин, а через день ее Кристалл был разбит.

   Горт поднял кочергу и подоткнул поленья подальше от решетки.

   — Садись, Эшлин. Если ты боишься, что я убью тебя, то мне не составит труда это сделать, даже если ты зависнешь в воздухе. А говорить лучше сидя и в тепле.

   Он говорил быстро, и в его голосе Эшлин чудился тревожный шелест осиновой листвы. В осиновой роще легко подкрасться, шорох шагов не слышен за мягким трепетом. В большом разговоре легко спрятать правду, она будет лишь еще одной парой слов.

   Как поверить, что Горт, имя которого успело стать ругательством, стоит здесь. И до него можно дотронуться рукой. И говорит с ней вместо того, чтобы убивать. Это все равно, что встретить поющую скалу на берегу фоморского моря.

   Горт уселся в кресло напротив, но смотрел он не на Эшлин, а в огонь. Наверное, научился этой страсти к саламандрам от людей. Время от времени он поигрывал током воздуха, направляя к огню легкий сквознячок. Пламя от этого дрожало, то притухая, то снова показываясь из-за поленьев. Что ж, перед Эшлин ему незачем было скрывать свои возможности.

   — Уна. — поток воздуха получился таким мощным, что огонь разгорелся еще сильнее. — Гьетал обещал обменяться с ней Кристаллами на середину лета. Наша история на троих о любви и предательстве, достойная баллады, но я не бард. Мне досталась судьба жить в изгнании и дарить людям крупицы наших знаний. Они так любопытны … но мало знают о своем мире и почти ничего о других. Я не надеюсь, что ты поверишь мне, — горькая нотка слышалась в таком же ровном, высокомерном тоне, — но здесь как старейшина Университета, который теперь можно назвать моим родом, я хочу защитить тебя. Как память о доме, которая так глубоко укоренилась, что выкорчевать ее невозможно.

   — Защитить? Поэтому ты сказал, что человека по имени Финнавар Дойл убили ши?! Но нас здесь всего двое. И я его не убивала. — Эшлин понимала что боится, а когда она боялась, то ее пробирала злость.Один из рода прекрасен и нежен, как цветок, а другой уродился колючим. Исколешься, пока обломаешь…

   — А ты дерзкая, дочь Ежевики, — усмехнулся Горт. — Но если здесь оказалась ты, что помешает прибыть еще кому-то? Врата были закрыты, но почему … эта тайна не поддалась мне и за четыреста лет. Лучше я скажу невероятную ложь, чем инквизиторы начнут рьяно проверять всех в Университете и вытрясут из кого-нибудь душу вместе с признанием. Меня им не раскрыть. А о тебе я не знал. И даже предположить не мог.

   - Ты слышал, что говорят здесь о ши? Какие-то ужасы!

   - Объясню, но в другой раз. Сейчас не время и этого разговора.

   Горт тяжело вздохнул и опустил голову, разглядывая сапоги, к которым прилипли листья из сада. Его черные волосы из-за седины выглядели темно-серыми, будто кто-то почистил очаг и выбросил на снег ведро сажи. Эшлин поняла, что мучило ее все это время. В этой полупустой комнате нет живого. Ни венка, ни паттерана, ни раскрытой книги, ни брошенной на стул накидки. Идеальный порядок.

   — Ты ведь ученица магистра Бирна?

   — Да, — Эшлин очень хотелось забраться в кресло с ногами и обхватить руками колени, но так с опасными родственниками не разговаривают.

   — Проследи, чтобы он не увлекался идеями Дойла. Эта давняя глупость довела до беды. Не хочу чтобы тоже самое случилось с Брендоном Бирном, иначе здесь останутся преподавать лишь старики и пустозвоны.

   — Но ты же сказал, что Дойла убил ши!

   — Его убил бред, который он нес в последнее время. Каждый, кто посмел посягнуть на тайны времени, сходит с ума рано или поздно.

   — Но не сам же он…

   — Ох, девочка, — Горт откинулся на спинку кресла, и пальцы его поглаживали подлокотник, будто трепали по холке собаку, — бывает, что люди видят в зеркале чудовище и не понимают, что это результат их игры с реальностью, У кого-то это происходит из-за магии, у кого-то из-за браги. Любопытные, рисковые и очень хрупкие существа.

   — Но почему ты не сказал инквизиторам, что он мог сам убить себя?

   — Это слишком непохоже на правду, чтобы они поверили. А если бы и поверили … Университет для меня теперь все равно, что род, я говорил. А ты знаешь, что если некая правда так вредна для чести, что лучше не поднимать ее на поверхность, то она осядет гнилым пятном на душе старейшины. Так поступил со мной Гьетал.

   Эшлин нахмурилась.

   — Он тебя оболгал? Зачем?

   — Чтобы оправдать дочь старейшины рода Березы, ту, которая была ему близка. И скрыть то, как Уна отомстила мне за отказ разделить с ней летнюю ночь.

   — Это все из-за … любви? Уна любила тебя, а не его?

   — Да, красота может скрывать яд, любовь обращаться ненавистью. Вспомни, как цветет волчья ягода. Я не хотел быть с ней и предать таким образом друга - она оклеветала меня на совете. Кто убил ее - мне неведомо. Может, она и сама это сделала, запутавшись окончательно.

   — А еще говорили, что это я в этом мире никому не принесу счастья.

   — Девочка, судьба - это не приговор, а направление. Уна сделала то, что сделала, и принесла раздор и обман, но ты можешь выбрать другую дорогу. И я готов помочь тебе в этом как старший. Но я до сих пор так и не узнал, что привело тебя к людям.

   — Здесь пропал мой Кристалл, — честно ответила Эшлин.

   Лицо Горта вытянулось от непритворного удивления.

   — Как?

   — Довольно глупо. А теперь здесь прошло четыреста лет, и я не могу его найти. Его забрал один друид…

   Горту понадобилось несколько мгновений, чтобы побороть чувства и снова обрести дар речи. Слова его были чуть глуше обычного.

   — У нас большая библиотека, дитя. Хорошо, что ты попала в Университет, такие артефакты, как душа ши, не пропадают бесследно. А магистр Бирн поможет тебе … надеюсь, он не знает о том, кто ты?

   Эшлин смотрела ему в глаза, и ей становилось трудно дышать, будто плющ обвивает, стискивая со всех сторон.

   — Нет.

   А не так уж и сложно оказалось соврать старейшине после года домашней лжи. Как говорится, начнешь плести паутину, очнешься пауком. В каждом из нас есть темное зерно, которое может прорасти, как грибница в стволе дерева. Смотришь, оно еще зеленое с виду, а нутро уже рыхлое, гнилое. Но лучше быть паучихой, чем увидеть Брендана в крови под осколками зеркала. Если все же Горту верить нельзя.

   Что из того, о чем говорит Горт Проклятый, правда? Об этом бесполезно спрашивать человеческие книги. Придется самой решать - верить или нет. И от этого голова напоминала изнутри заросли малины, по которым с топотом несется медведь.

***

А в это время магистр Эремон со своим учеником не спеша двигался к леднику, где оставили тело погибшего преподавателя. Слуга, который указывал инквизиторам дорогу, трещал без умолку, будто кто-то сообщил ему, что за каждую университетскую сплетню заплатят золотом. Уже перед самой дверью провожатый остановился и, выдержав паузу, заявил, что покойный еще при жизни любил полежать в гробу, но зачем - лучше спросить у господ, они тут все странные.

   Когда пахнуло холодом и пока еще легким запахом смерти, слуга резко замолчал, передал магистру Эремону фонарь и откланялся. Что ж, суеверия - безмерно живучая штука. Даже там, где, казалось бы, полно ученых людей. Весь опыт старого инквизитора говорил, что бояться надо живых, а не мертвых. Если только ты не полаялся с некромантом на кладбище. Правда, с Эремоном случалось и такое. Пострадал в основном некромант.

   Магистр Эремон не любил, когда магию обращали во зло. Он вообще зло не жаловал.

   Каменный полукруглый свод был совсем близко, подними руку с фонарем — и заденешь потолок. У дальней стены, среди бочек и ледяных глыб, от которых распространялся мертвенное голубое свечение, стоял продолговатый ящик. Маги пользовались артефактом, который не давал льду таять, что бы там снаружи ни происходило. Его регулярно заряжали проштрафившиеся студенты.

   Эремон подошел к ящику и поставил фонарь на ближайшую бочку. Здесь, пожалуй, хватило бы света для осмотра, но покойника этот лед делал откровенно синим. Финнавар Дойл, лишенный одежды, лежал на ровном ряду прямоугольных ледяных глыб, укрытый белым льняным покрывалом, под которыми угадывались очертания тела.

   — Что ж, мой друг, — сказал Эремон, обращаясь к ученику, — так как безвозвратно испортить беседу с покойным сложно, я вновь готов услышать твой голос. Скажи мне, бросив свежий взгляд на тело, как и отчего умер этот человек.

   Ласар шумно выдохнул и сделав широкий шаг, откинул в сторону покрывало. Сейчас он не спешил - смерть требовала тишины и уважения, этому инквизиторов учили сразу. “Будь со смертью вежлив, и она откроет свои тайны,” - это изречение было выбито над дверью “зала мертвых”, где учили постигать причину смерти. В этом искусстве Ласар был намного лучше, чем в допросном.

   Эремон видел, как шевелятся губы ученика, произносящего неслышно начальную формулу: “Прости меня, ушедший, я тревожу твой покой не ради праздного любопытства, не ради преступного воровства, не ради пустой похвальбы, но ради справедливого рассуждения”. Хорошие слова, чтобы настроиться.

   Руки Ласара легли на тело, чуть повернули его. За брезгливость учеников выгоняли как неспособных вести расследования. Ласар не был брезглив.

   - Пятна смерти еще исчезают при надавливании пальцами … через сорок дыханий возвращаются … значит, профессор Дойл мертв более двух часов, но менее четырнадцати, ближе к четырнадцати. Но при этом они крупны и ярки, значит, смерть его была весьма быстрой, почти мгновенной. Так … древесный глаз … губы сухи … окоченение согнуло руки и ноги … я позволил бы сказать, что во времени смерти нам ни словом не солгали.

   Эремон кивнул одобрительно.

   - Лицо хранит выражение ажитации, больше гнева, нежели страха. Он с кем-то ссорился или узнал нечто неприемлемое. Следов драки же нет. Множество порезов недлинных, притом глубоких … они кровоточили обильно и недолго … нанесены едва ли не одновременно со смертью, точнее, чуть до нее. В некоторых из них осколки зеркала … часть ран не кровоточила - они были нанесены мертвому … зеркало как бы оползало из рамы на упавшего. На груди чуть правее сердца багрово-черное пятно ожога, крупное, шириной более моей ладони, вокруг него ломаные алые линии. На спине … да, еще одно багровое пятно, еще шире, и это не пятно смерти. Должен ли я взять ланцет и провести более глубокий осмотр, раскрыв тело?

   Эремон покачал головой:

   - Просто скажи свой вывод, и я перепроверю его.

   - Финнавар Дойл убит молнией, прошедшей тело не сверху вниз, как было в деле молочницы Катрионы, а спереди назад.

   - Но Катриону убила бушевавшая в тот день гроза. Не оговори соседи ее невестку - нас с тобой там и не случилось бы. А вот профессора Дойла убило нечто другое. Кстати, ты совершенно прав. Осмотр был прямо-таки хорош.

   Ласар просиял.

   - Поэтому дальше поупражняешься в допросном деле. Нет смысла учиться тому, в чем и без того хорош. А допросы понадобятся. Нам здесь будут лгать, Ласар. И лгать умело.

   Торжественное выступление ректора на собрании магистра Эремона неприятно удивило. Когда взволнованные жители деревни падают в ноги и клянутся, что сами видели, как на Билли-пьяницу сбросил кирпич гремлин, это можно понять - тем более если свидетели пили вместе с покойным. Но если почтенный человек, глава Университета, сваливает вину на легендарных тварей, дело начинает пахнуть, как забытый на солнцепеке кусок мяса. Для инквизитора это означало — помощи от ректора не жди, а сопротивляться расследованию в этих стенах будет каждый камень. Впрочем, камни легко раскалывать, в отличие от людей. В них нет уверенности в собственной правоте, только прочность, подаренная природой. А уверенность может самого слабого человека, сделать сильным. Как магическая энергия, которая наполняет предмет, превращая его из безделушки в артефакт.

   - А если и вправду ши? - в голове Ласара был не ужас, а восторженный интерес.

   - Я не верю в ши. И тебе не советую. Увижу своими глазами - что ж, я готов изменить свое мнение, раз уж появились новые знания. Но знания, а не сказки.

   - Но разве вы не слышали, как ши воруют детей, и красивых девиц, и страшно убивают на Самайн тех, кто попался на пути Дикой Охоты?

   - Слышал, поверь, во всех подробностях. И нигде не видел доказательств. Дети любопытны, проворны и беззащитны. Они теряются, падают в заброшенные колодцы, тонут в реках, становятся жертвами похитителей и перекупщиков - а виноваты, разумеется, ши. Красивые девушки находят себе знатных покровителей и забывают о женихах из крестьян или горожан. Или попадают в руки тех же перекупщиков, оказываясь в веселых домах и на кораблях, идущих на Восток, где ценятся светлые волосы и белая кожа. А виноваты снова ши. Разбойники малюют себе узоры на лицах, чтобы быть страшнее, а узнать их стало труднее, и держат в страхе простых людей. По этим ши плачет королевское правосудие, каторга и веревка, Ласар. Самое просто объяснение всегда самое верное.

   - Значит?

   - Значит, поговорим с Мавис Десмонд, ученицей покойного Дойла. Может, она знает, за что могли убить ее учителя. Или убила его сама. Ты видел ее? В ней пополам страха и ярости.

   Даже беглый взгляд на Мавис, тихую, серую и весьма мрачную девицу, действительно наводил на тревожные мысли. Эремон решил, что за этой точно стоит понаблюдать со стороны. Не отвлекаясь на слова. Поэтому решил использовать ретивого ученика, как таран. Даже если Ласар не сломает ворота этой крепости, уже в том, как они затрещат, окажется ответ на несколько очень важных вопросов.

   Устроившись на скамье у ручья, магистр достал пирожок с капустой, припрятанный с завтрака на такой трудный случай, откусил поджаристый кусочек и начал издалека. Угощать ученика было, как всегда, бесполезно.

   — Друг мой, ты отлично справился, беседуя с мертвым, теперь снова попробуем потренироваться на живых.

   — Но, магистр… — Ласар аж подпрыгнул от такого вступления, но тут же приземлился обратно на скамью, так как Эремон бесцеремонно дернул его за плащ.

   — Не перебивай. Когда мы вернемся, придется тебе выучить труд Марка Аврелия. Пусть в такие моменты, когда хочется бежать впереди мысли и старших, в голове всплывает мудрость стоиков. Как я уже сказал, нам предстоит беседа с девицей Десмонд. Я хочу, чтобы ее провел ты.

   Брови Ласара изобразили какой-то замысловатый танец, но он уже давно знал, что прежде, чем ему дадут хоть крупицу воли, придется выслушать кучу советов.

   — Ты найдешь девицу сам и попросишь ее прийти в «Лосося». Убедишь, а не призовешь силой. Я хочу узнать, что она скажет участливому товарищу, а не суровому представителю закона. Каждую минуту этого разговора помни одно — возможно, именно она спровадила своего учителя к вечному покою на леднике. Такие тихони часто таят внутри магию, которая им слабо подчиняется, но в момент страха, скорби или ярости вырывается наружу, и всплеск этот убивает. Иногда целые деревни.

   — Тогда она попытается меня убить? — нахмурился и приосанился одновременно Ласар.

   — Учись чувствовать того, с кем говоришь. Не стоит пугать подозреваемого до смерти. Особенно до своей.

   Выслушав то, что ему полагалось сделать, ученик инквизитора оставил учителя наслаждаться пирожком в одиночестве и направился к женской коллегии, искренне надеясь, что входить туда и искать девицу Десмонд не придется. Ему повезло. Девушка явно шла с алхимии — в руках у нее был закопченный котелок, в волосах, криво заплетенных, застряла соломинка.

   — Позволите отвлечь вас?

   Мавис вздрогнула и крепче вцепилась в котелок, словно решила закрыться им. Внимание незнакомца ей явно не нравилось.

   — Так отвлекли уже, чего ж.

   Прозвучало не слишком приветливо. Ласар подумал, что зря считал в детстве, что труднее всего разговорить тетю Мэйбл. Тетушка, прозванная в его семье горгульей, была по сравнению с этой девицей общительной милашкой.

   — Торопитесь?

   — Куда мне торопиться? Сейчас каждый к учителю идет. А кто дело профессора продолжит, я пока не знаю.

   — Тогда, может быть, вы расскажете, чем он занимался? А то все, что я до этого слышал - слишком мудреные слова. Мы с магистром Эремоном хотели бы поговорить с вами в «Королевском лососе» за кружкой чего-нибудь теплого.

   Мавис шумно вздохнула, звякнув котелком, продолжая смотреть не на Ласара, а куда-то над левым его плечом. Видимо, она оценивала неизбежность допроса и смирялась с его необходимостью.

   — Можно, я положу это? С алхимическим добром шутки плохи.

   — Когда я учился, эти котлы запрещали даже выносить из учебного зала. Я подожду. Мне важно найти убийцу, вам ведь тоже? — Ласар добавил своему голосу юношеской горячности и простодушия. Может быть, признав в нем недалекого, равного себе … и тут его будто оса ужалила. С чего вдруг он решил, что Мавис глуповатая? Из-за того, как она говорит? Глуп тот, кто считает, что медведь неуклюжий увалень. Он просто ни разу не убегал от медведя.

   Девушка переступила с ноги на ногу, потрепывая свободной рукой передник грубого льна. Очень ценная вещь для алхимика, который не хочет однажды выйти из аудитории в одежде с художественными дырками.

   — Мне бы сначала знать, останусь ли я здесь. Меня профессор Дойл взял против слова ректора. Ну я так думаю.

   — Чем же вы не понравились Горту Галлахеру?

   — Нахрен его послала, — тихо ответила Мавис.

   И тут Ласар чуть не прикусил язык от удивления.

   — Вот вы сейчас с таким же лицом стоите, как он стоял, — в голосе Мавис впервые с начала разговора появилась живая нота. Она даже чуть улыбнулась - или показалось.

   — И вы все равно остались здесь?

   Мавис вздохнула, принимая полную невозможность избавиться от разговора пока этот инквизитор не выспросит все. Возможно, при свидетелях она бы молчала. Но наедине отвечала, хоть и нехотя.

   — Он нас с профессором из сна забирал. Испытание, помните? Там что-то случилось, и мы в пещере заблудились. Я же тогда не знала, что он не сон и не морок, а ректор. Когда он пришел, мне сказал, что у меня сил нет, я должна перестать ключ искать и возвращаться - сама не знаю, что нашло. “Нахрен”, - говорю, - “пошел”. И вдруг стены вокруг затряслись, камни стали падать, и ключ мне прямо в руки с потолка упал. А профессор Дойл почему-то в обмороке оказался, его потом долго в себя приводили. Я, когда проснулась, думала, что меня точно не возьмут. Вот… котелок надо положить. Подождите.

   Мавис, не дожидаясь ответа, проскользнула в двери женской коллегии. Ласар остался между пышных соцветий гортензии. Девушка была странная. То боялась, то шла напролом там, где обычному человеку было бы боязно. Но пока он не знал, что разжигало в толстушке этот огонь. К ней легко было относиться свысока, издалека она казалась рыхлой и робкой, но стоило вслушаться в разговор внимательнее - чувствовалось что-то еще. Внутренний огонек, слабый, мерцающий, и мечтающий стать пожаром.

   Вернулась Мавис уже без соломинки в волосах и едва заметно прихорошившись и причесавшись. Видимо, даже разговор с инквизитором в понимании девушки был важным светским событием.

   Ласар привык, что его должность сглаживает некоторые правила приличия. Можно было привести девицу в таверну, проговорить с ней весь вечер и не желать при этом на ней жениться.

   Впрочем, дойти до таверны они не успели. Над крышей «Лосося» поднимался дым, а магистр Эремон шагал навстречу, доедая кусок пирога. Интересно, если случится конец света, он также будет шагать в вечность, на ходу заканчивая ужин?

   — Рад видеть вас, но небу было угодно изменить наши планы, — Эремон склонил голову, здороваясь с Мавис и улыбался, будто сообщал добрую весть, — два юных оболтуса решили провести алхимический опыт с пивом и не рассчитали свои силы.

    — Господин магистр, теперь «Королевский Лосось» переименуют в «Паленый»?

   — Из-за одного стола вряд ли. Но что же мы так невежливо заставляем нашу собеседницу ждать! Надо отправиться туда, где будет удобнее всего говорить о деле. Например … где профессор Дойл обучал тебя, девочка?

   Мавис продолжала смотреть на дым, из черного становящийся белым. Судьба «Лосося» похоже заботила ее больше собственной. Потом отозвалась ровным тихим голосом.

   — Это не здесь, а там. За часовой башней. Где кладбище.

   Она махнула в ту сторону, где было зелено от густых древесных крон, и виднелся забор из острых чугунных пик.

   — Чудесно! Идемте! — отозвался Эремон. В его голосе бурлила энергия. На памяти Ласара ни один человек еще не отправлялся на кладбище в таком приподнятом настроении.

   Магистр пропустил их вперед и шел на расстоянии, как тетушка, что сопровождает невесту в прогулке с женихом по саду. Мавис опустила взгляд так низко, будто хотела найти что-то потерянное в траве. Не только ее волосы были стянуты в тугой узел на затылке. Сама душа ее казалась туго стянутой каким-то запретом. Но от себя не спрячешься даже в самом себе.

   Впереди, за решеткой и жестоко подстриженными кустами жимолости, которые сами могли служить забором, виднелось здание, похожее на конюшню, к которой пристроили верх от замковой башни.

   — Что это? — удивился Ласар скорее себе под нос, но Мавис услышала и ответила.

   — Фамильный склеп Дойлов. В нем то, над чем работал профессор. Он говорил, что ради магической науки его предки отдали бы не только покой, но и свои кости.

   — То, что вы делали, было опасно? — Ласар остановился, осматривая монументальное сооружение снаружи.

   Мавис мрачно и неопределенно пожала плечами.

   Серые камни, узкие окна с витражами. Деревянные ворота такой величины, что в склеп можно было бы вкатить стенобитное орудие. В основании несущейся ввысь иглы со множеством выбитых на камнях защитных символов стоял грубый прямоугольник с окнами-бойницами.

   — Построено так, будто Дойлы собирались после смерти держать здесь оборону.

   — Усыпальницу строил Гвион Дойл. Он всю жизнь строил крепости. Учитель жалел, что нельзя поговорить с этим предком … но что тот унес в могилу, я забыла.

   Мавис ответила и снова застыла. У нее было удивительное умение настороженно замирать всякий раз, когда становилось непонятно, что дальше будет. Замирать и ждать, чем ответит ей мир на новый шаг.

   — Надеюсь, он не обидится за наше вторжение. Мы ведь хотим наказать убийцу его потомка.

   — Да кто его знает, — глухо отозвалась Мавис и достала из кармана передника ключ.

   Ласар оглянулся и заметил, что его учитель внимательно осматривает дорожку к усыпальнице и надгробные камни в отдалении. Что ж, магистр Эремон не из тех, кто заблудится на кладбище.

   Внутри усыпальницы было на удивление сухо и тепло. Мавис зажгла светильник у ворот и привычным движением поднесла огонь к правой стене, потом к левой. По цепочке зажглись еще двадцать светильников, десять с одной стороны, десять с другой. Слева от входа возвышались каменные надгробия. На каждом красовался барельеф, изображавший покойного. По бокам птицы, львы, башни замков, раскрытые книги, рыцари со штандартами. Видимо, летопись деяний очередного представителя рода Дойл.

   Эремон нагнал Мавис и ученика, сразу же решив ближе познакомиться с предками убитого. Ласар же пошел вслед за Мавис к правой стене. Там гробница была всего одна, с прямоугольной крышкой и без барельефа. А по бокам каменного гроба шла роспись защитными знаками, какие он помнил по ложу сна в комнате испытаний. Напротив гробницы стояли деревянные стол, два стула и этажерка с книгами. Ласар пробежался взглядом — это были трактаты о времени и памяти. Судя по стремянке рядом с гробницей, в нее регулярно забирались.

   Мавис какое-то время молча стояла у стола, на который поставила светильник, потом сказала:

   — Смотрите. Тут все и было.

   — И что ваш учитель делал в этом… — Ласар едва не сказал «гробу» — сооружении?

   — Изучал память души. Хотел вспомнить то, что забыл. С детства.

   — И вспомнил?

   — Да. Обещал, что я сегодня сама увижу. Но теперь, где бы он ни был, я туда не тороплюсь.

   Ласар пригляделся к крышке сооружения. Гробница, вытесанная из камня, изнутри имела деревянный «футляр», на досках были выжжены те же защитные знаки, что и снаружи. А крышка оказалась не сплошной, с несколькими узкими отверстиями, чтобы человек, находившийся внутри, мог дышать. На крышке было изображено дерево с огромной кроной и корнями, которые поднимались вверх, по бокам сливаясь с ветвями. Некоторые его корни оказались отверстиями в камне.

   — Жаль, что ваш учитель не изобрел способ допросить его после смерти.

   — Этого никто не может, кроме шарлатанов с ярмарки, — Мавис шумно выдохнула, плохо скрывая обиду, - записи его почитайте. Он там все говорил.

   Она достала с полки пачку листов. На верхнем аккуратно, но слишком кругло для ученого человека, которые обычно любили похвастаться каллиграфией, значилось «Ковчег памяти».

   Один вывод Ласар уже мог предъявить учителю. Финнавар Дойл что-то вспомнил. И кого-то это напугало. Страх убивает также часто, как и ненависть.

ГЛАВА 8. Испытание для двоих

Уже несколько дней Эшлин просто жила. О расследовании она ничего не знала - кажется, инквизиторы говорили с Мавис, но та привычно молчала. Брендона Эшлин почти не видела. Цветочных часов в Дин Эйрин не было, и время отмерялось лишь гулким боем колокола самой высокой из башен. Колокол напоминал, когда вставать утром, когда спешить в аудитории на занятия, лекции диспуты - много новых слов для Эшлин - когда обедать, когда свободное время. Дни катились друг за другом, похожие, округлые, как камешки с горы. Эшлин привыкала к человеческому миру.

   Она жила в комнате одна. Эпона с Энией, Кхира с Мавис. Одиноко ей не было. Их крыло немногочисленной в целом женской коллегии жило дружно, и даже злоязычие Энии и странности Мавис не мешали этому - тем более что Эния обычно вскоре извинялась и пару дней вела себя ласково, как кошка профессора аль-Хорезми, а Мавис молчаливо готовила на всех и заботилась обо всех.

   Профессор Риан Доэрти вел занятия по алхимии, был въедлив и весел, отпускал колкие шутки и рассаживал студентов на охапках соломы вокруг себя, а не на лавках, утверждая, что возвышенное седалище - родитель неразумной гордости. Высокомерный Фарлей Горманстон и красавица Эния морщились ужасно, зато Эпона Горманстон и граф Баллиоль садились в соломенное гнездо с улыбкой - Эдвард Полведра еще и нагребал себе удобную охапку так деловито, словно и впрямь гнездился.

   Эшлин училась понимать людей.

   Профессор Асаф Ильгиз Аль-Хорезми вел занятия по медицине. Для свежепоступивших они не были обязательными, студенты должны были сначала пройти так называемый тривиум - алхимия, символистика и магическое сплетение слов, и только после перейти к квадривиуму - медицина, астрология, магия музыки и ритуалистика. Но профессор Аль-Хорезми никого не выгонял и позволял слушать. Высокий, очень красивый человек в белых одеждах, он мог бы заклинать змей своим голосом и взглядом. На его занятиях царила тишина - никто не шептался, не ерзал, не чинил перо. Позволяла себе некое бесчинство лишь пушистая белая кошка Сахаб. Она шествовала вдоль рядов, касаясь хвостом понравившихся ей студентов и запрыгивала на стол. Порой на занятия приходила закутанная в шелковую темно-синюю накидку до самых глаз Феруза, жена профессора, - тогда кошка спала у нее на коленях.

   Занятия профессор вел не только в аудитории, он порой собирал студентов и шел с ними к больному - в городе была лечебница, построенная под его руководством. Там он разрешал помогать себе в работе у постели больного и был особенно строг и взыскателен, хотя изысканно вежлив, с теми из студентов, кто казался ему талантливее. Кхира вздыхала - она талантлива не была, а оказаться в лучах внимания красавца профессора хотела.

   Эшлин пару раз сподобилась строгой похвалы Аль-Хорезми “Ты хорошо чувствуешь травы, дитя мое, несмотря на поспешность и неуважительность в обращении с ними. Создавать настой - это не курицу ощипывать к ужину, это творение и таинство”. Так могла бы сказать Ройсин.

   Астролога, профессора Тао, они втроем с Аоданом и Эдвардом Полведра, на всякий случай избегали. Но однажды на рассвете Кхира шепнула рано проснувшейся Эшлин “пойдем, что покажу” и потянула за собой в сторону мужской коллегии.

   На открытой, плоской, как ладонь, утоптанной площадке в рассветных лучах сухонький профессор Тао в запашной рубашке и широких штанах танцевал, как журавль по весне. Он стучал себя по голове длинными тонкими пальцами, прижимал к груди согнутое колено, широко разводил руки и стрелял из невидимого лука в одну сторону, потом в другую. Потом встал на руки.

   Ахнула восхищенно то ли Кхира, то ли Эшлин, то ли обе сразу.

   - Юные особы, - сказал профессор Тао все так же вниз головой. Седые волосы, аккуратно сколотые в узел длинной шпилькой, даже не пытались взлохматиться. - Юные особы, вы наблюдаете за мной время горения маленькой свечи. Подойдите сюда и присоединитесь, раз испытываете столь похвальный интерес. Обе, прошу вас.

   После часа журавлиных танцев профессор отпустил их, коротко похвалив - возможно, это была похвала:

   - Дева Кхира двигается, как мальчик-драчун, и может совершенствоваться в этом направлении. Дева Эшлин - как ручей в камнях, и может совершенствоваться в этом направлении. Жду вас здесь завтра в это же время.

   - Ничего себе, - чуть ли не присвистнула Кхира, - а мне говорили, неуклюжая. Я один раз горшок жаркого на угли своротила, вот матушка-то кричала. Извините, профессор Тао.

   - Неуклюжесть - суеверие и непонимание сути движения, - пояснил профессор. - Встаньте ко мне спиной, юная особа, и не позволяйте страху войти в ваш средний даньтянь - тот, что ровно в середине тела. О даньтянях я расскажу вам в свой черед.

   Он обхватил Кхиру со спины, резко притянув к себе, что-то хрустнуло, Кхира вскрикнула - не как от боли, как от неожиданности.

   - В сущности, вот и все. Некая небольшая неправильность в вашем теле исправлена. Вас могло из-за нее кренить влево. Смените всю обувь, ваша стоптана неправильно. Ходите пока босиком. До завтра.

   - Профессор, извините меня за тот раз, - все же попросила Эшлин, иначе было бы неправильно. - Шутка вышла глупая и невежливая.

   Профессор прислушался к чему-то и ответил:

   - Мудрый сказал: “Те, кто не может простить других, ломают мост, по которому должны пройти они сами”. Извинения приняты, дева Эшлин.

   Эшлин случалось танцевать весь праздник напролет, долго ехать верхом, плавать в быстрой реке и примерять руку к бронзовому мечу. Но после занятия с профессором Тао у нее болело все тело вообще.

   Конечно же, они с Кхирой пошли еще.

   Однажды ей приснился дурной сон - в нем дрожали и осыпались камни, прямо на нее, а за ползущей стеной из камней стоял круг из пяти фигур, в этом круге убивали Брендона, Эшлин знала это, но не могла прорваться сквозь камни. Ее разбудила Эпона:

   - Ты кричишь во сне. Эшлин, приходили от магистра Бирна. Сегодня твое испытание.

***

Эшлин в третий раз собирала волосы, но прическа рассыпалась. Тяжелые рыжие пряди выскальзывали из плена можжевеловых шпилек. Глупо проходить испытание, после того, как уже принесла клятву и начала учиться, но есть правила, которые даже Брендону не обойти.

   На него по-прежнему было больно смотреть. Смерть человека, которого они нашли, вытянула из него слишком много душевных сил. Эшлин узнавала этот холодный блеск в глазах, резкие движения и готовность вспыхнуть от любого слова. Такими порой возвращались с дальних скал после сражения с фоморами воины Дин Ши.

   Дав себе слово обязательно раздобыть ленту, чтобы не тратить на прическу пол-утра - да у той же Энии попросить, у нее множество лент и красивых заколок - Эшлин выбежала из коллегии, когда солнце уже заглянуло ей в окно, а соседки ушли на занятия.

   В зале испытаний собрались четверо преподавателей. Двое просто слонялись туда-сюда, беседовали о ценах на бумагу, о погодных приметах - после жаркого лета ожидалась холодная зима - и явно скучали. Испытание неграмотной, пусть бойкой, деревенской девочки — нудная обязанность, но куда денешься. С Брендоном сейчас говорил его друг-алхимик. Он хмурился и сжимал сосновую палочку, которой помешивал настой, слишком сильно. Обычно этот человек улыбался, оставляя у глаз и рта лучи морщинок, Эшлин запомнила.

    — Друг мой, ваше состояние духа опасно для ведения по сну. Вы должны понимать это…

   — Девушку поведу я, Риан. Это не подлежит обсуждению, — Брендон следил за тем, как Доэрти готовит у стола напиток внутреннего видения. — Не надо столько лунного корня, иначе мы уснем вечным сном.

   — Я готовлю это зелье двадцать лет, и еще никого не спровадил к предкам, — обиделся профессор Доэрти. - Ты лучше представь, какие чудовища могут всплыть из твоего сознания, особенно после того, что ректор…

   — Риан, при всем уважении к великому магистру Галлахеру, его речь о ши — это какой-то политический ход, а не правда. Мы с вами точно знаем, что никаких ши не существует! — слова Брендона звонким эхом отразились от потолка. Он поднял взгляд и, наконец увидев Эшлин, на мгновение замер.

   — Вот и ученица пришла, — вмешался Риан, — давай-ка я ее проведу и не будешь переживать, что придется пить мое зелье на похмельную голову. Тебя ведь это беспокоит, друг мой?

   Лицо Брендона пошло красными пятнами. Он бы предпочел, чтобы на его способ скорбеть по другу в приличном обществе не намекали.

   Эшлин подошла к столу со склянками. Ей было интересно, схватится ли профессор алхимии за топор, если во сне узнает, кто она, и больно ли во сне умирать, если что.

   — Риан, я прошу избежать пустого спора. Нас ждут.

   Доэрти не привык сдаваться, имея чисто преподавательское умение объяснять одно и тоже восемью разными способами. Брендон слушал увещевания старика о том, что ему «лучше сейчас побыть в покое», упрямо сжимал челюсти, казалось, сдерживая рычание, и позволил себе только пару раз повторить краткое «я сам», поглядывая время от времени на ученицу. Эшлин читала в его взгляде сумрачную уверенность.

   Наконец их оставили вдвоём.

   Второй ментор был бы желательным, но не обязательным, поэтому все присутствующие мышами разбежались по своим углам от непривычно сурового магистра Бирна, оставив его наедине «с этой девицей». В конце концов, они могли всласть посплетничать о причине опеки молодого магистра над деревенской красоткой.

   Эшлин вслед за Брендоном выпила зелье, похожее по вкусу на отвар шиповника, в который переложили меда. Еще немного, и челюсти точно прилипли бы одна к другой. Почему, когда волнуешься, в голову лезут глупости?

   — Ложись сюда, — тихо сказал Брендон, плохо скрывая сильное волнение.

   Эшлин окинула взглядом ложе и осторожно легла. Гладкое хорошо выделанное дерево будто звенело, насколько было заряжено магией, но неопасной, защитной. От этого немного кружилась голова.

    — А ремни эти обязательно привязывать? Когда я не могу двигаться, мне страшно.

   Брендон задумался на несколько мгновений. Облик магической силы и способность ею управлять никогда не зависел ни от того, юноша или девушка проходят испытание, ни от их физической силы или даже характера. От внутренней сути, которую не знает никто. Магическая сила течёт в жилах способных к этому людей весьма прихотливым образом, рождая самых разных чудовищ.

   Но он помнил то волшебство, которое собственноручно разрубил в щепки. А ремни — разве ремни удержат четырехсотлетний дуб, взметнувшийся сквозь толщу каменных стен, если вдруг Эшлин решит вернуть жизнь ложу для испытаний?

   — Если боишься, что я убегу, просто возьми меня за руку, — улыбнулась ши. Она тоже не была спокойна. — Это же сон, который никто не увидит, кроме нас? Надеюсь, что в нем не будет драконов...

   Брендон как будто ещё больше насупился и посерьезнел. Судя по его взгляду на неё, он всячески разделял эту надежду.

   Он подошёл ближе, помогая девушке лечь. Его рука не удержалась и осторожно поправила пряди, выбившиеся из наспех заплетенной толстой косы.

   Эшлин повернулась. Так вышло, что она потерлась щекой о его ладонь.

   — Идти через Врата было страшнее, жаль, что нельзя петь, — шепнула она и закрыла глаза.

   Брендон сел рядом и, как будто выдохнув перед тем, как нырнуть в омут, взял её за руку в нарочито будничном, привычном движении, начиная в своей голове годами изученный путь. Даже голос его казался равнодушным, скучающим, когда он произносил знакомые слова.

   Путь - сквозь огонь,

   Путь - под водой,

   Путь - над землей,

   Путь - на ветру.

   Путь - во сне.

   Сон - в пути.

   Ключ - во сне.

   Путь - к ключу.

   Эшлин почувствовала, как проваливается куда-то, даже дух захватило, как на зимней горке. Чувство падения исчезло так же быстро, как появилось - она открыла глаза в наведенном сне и увидела дверь. Большая, деревянная, с затейливым растительным узором, дверь источала смолистый дух, теплый и успокаивающий. Судя по цвету и толщине, она была из лиственницы.

   Эшлин оглянулась, но в темном пространстве, освещенном факелами, никого не было. Она открыла дверь и вошла.

   Комната чем-то напомнила ей дом. Только в ней почему-то оказалось очень много лишних вещей, валяющихся, как попало. Как в комнате мертвого Дойла. Эшлин вспомнила это, но страха все еще не было.

   Голос Брендона незаметно вел Эшлин вперед, создавая ажурный скелет окружающего ее мира, обрастающий плотью ее собственных мыслей и воспоминаний. Его голос настолько стал частью ее самой, что девушка уже не понимала, откуда знает, что ей нужно найти ключ. Просто войти и зачем-то найти совершенно неизвестный и ненужный ей ключ, который вдруг стал настолько важен, как бывает важной победа в битве на палках для мальчишки семи лет отроду.

   Эшлин попробовала сосредоточиться. Когда что-то ищешь, важно вспомнить, где ты это потерял, где видел в последний раз, если только это не унес у тебя кто-то другой … так, нет, переживать о Кристалле совсем не время. Она двинулась вдоль стены, приподнимая вазы, заглядывая за шкаф, перебирая мелочи на столе, оглядывая стены - вдруг кто-то повесил на крючок связку этих ключей и забыл. Это было похоже не на серьезное испытание, а на детскую игру.

   Но пока ключа нигде не было - ни в валявшейся на полу шкатулке, ни в вазе с оранжевым букетом физалиса. Интересно, кто в этой комнате победил в долгой битве? И главное, с кем. Судя по разгрому, эта битва проходила прямо тут.

   Брендон с изумлением оглядывал комнату, которая была не похожа ни на одно из видений, с которыми он сталкивался раньше. Прихотливо извивающиеся выпуклые линии, украшавшие стены, незаметно перетекали в рисунок дубовой коры на стволах деревьев. Солнечные лучи, проникавшие сквозь узкие просветы между ними, превращали в комнату в клетку с сотканным из изящных ветвей потолком. Яркий и пыльный солнечный свет ещё больше подчёркивал ощущение хаоса, покрытого патиной заброшенности. Следы разрушений настолько вросли в пол и подернулись пыльной плёнкой, что казались нарочитыми.

   Эшлин растерянно крутилась по комнате, потом удивленно замерла. Дверь, в которую она вошла, была теперь заперта, на ней не было ни ручки, ни выемки, только толстенное, гладкое дерево, вроде вымоченной в морской воде лиственницы - прочнее стали. Из него делали корабли ши, способные выдержать удар о скалы. Хотя нет … ровно в середине двери все же была выемка, форму которой Эшлин узнала - только это была не скважина, а место для Кристалла. Которого здесь не было и быть не могло.

   Эшлин нахмурилась сосредоточенно и застыла, обдумывая, что делать дальше. И вдруг запела. Ее песня сначала звучала тихо, едва слышно, а потом, будто рванулась со всех сторон, впитывая в себя другие звуки - шелест листьев, скрип половиц, свист ветра, грохот камней и плеск морских волн о камни. По выемке, где не было Кристалла, проскочила зеленая вспышка.

   По стене рядом с дверью из ниоткуда поползли ежевичные ветви, сплетаясь все гуще и гуще - в живую колючую арку. Кусок стены, оплетенный колючими ветвями, бледнел, пока под аркой, усыпанной белыми ежевичными цветами, не открылся неожиданный выход. В неясном свете факела, закрепленного у стены, виднелся серый камень и дорога, уходящая вдаль, куда-то ... в скалу? Эшлин замолчала и, глубоко вдохнув, шагнула вперед.

   После запаха нагретого солнцем дерева в нос ударил сырой и острый дух плесени, кварца и ледяной воды подземных источников. Подошвы ее кожаных башмачков хорошо чувствовали грубо вырубленные плиты под ногами. Чадящее, но такое уютное пламя факела удалялось, оставшись за спиной, а сумрачный каменный коридор вел и вел по спирали влево и как будто вниз. Эшлин слышала шуршание своих шагов, но больше ни звука - подземелье было таким глухим, что даже эхо не хотело жить здесь.

   Чтоб тебе сгинуть в глубине камня - было частым проклятьем. Ройсин строго запрещала детям даже произносить его, слишком оно считалось жестоким. Сейчас оно всплыло в памяти. Только вот Эшлин по доброй воле шла по каменному полу в темную молчаливую глушь, а за ней тянулась по стене длинноногая ее тень. Ши в камне становятся бессильными, они не слышат мир сквозь кости земли. Поэтому тех, кто попадал в фоморский плен, держали в таких вот каменных мешках, как этот.

   Эшлин уже стали чудиться звуки чужих шагов, шепот, стук. Она несколько