Оглавление
АННОТАЦИЯ
Комета несётся к Земле, угрожая уничтожить всё живое. Студентка химического факультета Наталья оказывается в подземном бункере «Новая Надежда», где выжившие делятся на две группы: спонсоров, оплативших себе место, и студентов, выполняющих всю черновую работу — своеобразных «рабочих лошадок» для строительства нового будущего. Бунт, борьба за власть и неожиданные чувства к мажору, представителю тех самых богачей, которых она раньше ненавидела, переворачивают её жизнь с ног на голову, заставляя героиню пересмотреть свои взгляды на жизнь, любовь и будущее человечества. Сможет ли «Новая Надежда» оправдать своё название?
ГЛАВА 1
Будильник выдернул меня из очередного кошмара. В последнее время я уже не просыпаюсь с криками в холодном поту — просто открываю глаза, и некоторое время безучастно пялюсь в серый потолок, пока сердце не перестанет колотиться, и я снова не смогу нормально дышать.
Одно и то же, с разными вариациями, из ночи в ночь, из месяца в месяц.
Я стою, опираясь на косяк кухонной двери, и с улыбкой наблюдаю за своей семьей. Мама испекла на завтрак блинчики, они благоухают на всю квартиру, как и клубничное варенье, сверкающее глянцевыми боками крупных ягод, издалека похожих на свежие. Мой младший брат Игорь сидит с краю, с удовольствием жует свернутый в конверт блинчик, не особо торопясь в школу. Папа улыбается, украдкой поглядывает на огромные часы, висящие над столом. Он их недавно повесил, сказал, что постоянно опаздывает на работу, а так перед глазами — безжалостное к маминой кухне напоминание.
Цвета во сне яркие, можно сказать, нереальные, как и звуки, запахи, ощущения. Все помноженное на десять: слишком ослепительный свет утреннего солнца, бьющего в окно, слишком громкое тиканье часов, слишком сильный запах клубники, и слишком я счастлива и безмятежна, находясь в кругу своей семьи.
Краем глаза замечаю в окне движение. Мы живем на пятнадцатом, и весь город, как на ладони. Перевожу взгляд и цепенею. На наш дом издалека несется огненная лавина, сметающая все на своем пути… Или цунами стометровой высоты… Или ударная волна, ломающая многоэтажки, как картонные коробки… Или еще десятки разнообразных бедствий, которые только может вообразить мой изобретательный мозг. А я стою в дверях, застывшая как истукан, не в силах выдавить ни слова. Не могу ни предупредить, ни помешать…
Ничего не могу.
Хуже всего неизвестность. Не знать, живы мои родные или погибли в одно мгновение, как и миллионы людей на Земле. Мальцева заверяет, что многие выжили, по крайней мере, в бункере есть доступ к спутникам, и те шлют данные. И будут слать еще много лет, пока не выйдут из строя приборы.
Сердце, наконец, успокаивается. Я встаю, ежась от прохлады. Во всех комнатах поддерживают одинаковую температуру — восемнадцать градусов. Кто решил, что она самая комфортная для жизни? Не знаю, как остальные, я — постоянно мерзну. Беру полотенце, зубную щетку, пасту и отправляюсь в конец коридора к общей душевой. Для таких, как мы, безбилетников, не предусмотрены удобства в личных апартаментах. Хорошо хоть эти самые апартаменты отдельные, пусть всего три на три метра. Не представляю, как бы я жила в одной комнате еще с кем-то. И так постоянно бужу соседей криками.
Стены в жилом секторе тонкие, из облегченного гипсокартона, мебель из пластика, как почти все остальное. Одежда — серые комбинезоны, одинаковые для всех безбилетников, с порядковым номером на груди. Иногда мне кажется, что мы в тюрьме.
Сегодня, как и весь предыдущий месяц, я прикреплена к кухне. Стою на раздаче. Не пыльная работенка, совсем не то, что мыть полы или работать в грибных или овощных павильонах. Хорошо, что девушек туда подряжают только на время сбора урожая, в остальное время там трудятся парни.
— Привет.
— Привет, — ответила Настя. Она уже надела белый халат, фартук, чепец и перчатки. — Поторопись, через десять минут начинаем.
Я кивнула, сдернула с вешалки форму и пошла переодеваться. Анастасия Трушина — моя лучшая подруга. Мы единственные, кто здесь оказался из химического факультета МГУ, единственные, кого отобрали из сотен студентов. Остальным не повезло, или повезло, с какой стороны посмотреть.
В одно мгновение из умниц, красавиц, надежды и опоры университета, обласканных почестями, похвалами, десятками грамот и медалей на международных конкурсах и олимпиадах, мы превратились в кухарок, поломоек, фермеров.
В бункере нет никого старше двадцати двух, из обслуги, само собой, безбилетников. Среди мажоров, как мы их называем, можно встретить и шестидесяти, и семидесяти летних. Всем хочется жить, даже старичкам. Я слышала, что у одного из спонсоров вообще рак третьей стадии, но он купил билет, чтобы протянуть свое существование еще на пару лет. А мог бы отдать билет одному из многочисленных внуков. Но у миллиардеров эгоизм — основная черта характера, самопожертвование им не свойственно.
Нас же выбирали как племенной скот — последний курс престижного вуза, высокий IQ, продуктивное, скорее полезное в будущем образование, крепкое здоровье… только в зубы не заглядывали, хотя, может, и заглянули — полные медицинские карты у них были.
— Двойную запеканку со сметаной, чашку кофе и круассан. И побыстрее, девушка. — Знакомый голос прозвучал как всегда высокомерно и нагло, словно я официантка на побегушках, а он властитель мира. Я подняла голову — на меня через прилавок смотрел Максим Северинов.
Специально обошел Настю, Катю, стоящих ближе к входу. Месяц работаю на раздаче, и месяц этот мажорчик берет еду только у меня. Я положила два кусочка запеканки, обильно полила сметаной и поставила тарелку на его поднос. Потянулась за круассаном.
— Сметану отдельно, — парень брезгливо взял блюдо и швырнул на прилавок. Тарелка чуть не съехала на разложенные внизу контейнеры с едой, я успела перехватить ее в последний момент. Справа в мою сторону прилетел сочувственный взгляд от Насти.
Это было уже не первый и даже не второй каприз мажорчика. За месяц их набралось достаточно. То яичница суховата — можно подумать, я ее жарила, то суп слишком горячий — трудно подождать пять минут, пока остынет, то салат несоленый — а солонки на столах зачем стоят?
Я молча взяла еще одну тарелку, положила два куска запеканки, зачерпнула половником сметану, наполнила ею розетку для повидла, поставила рядом. Кофеварка как раз закончила варить кофе.
— Можешь же, если захочешь, — соизволил произнести Максим, забирая поднос.
Подошедший со спины Иван хлопнул дружбана по плечу:
— Учишь прислугу? — оскалился он, — молодец. Пусть знают, на кого они будут работать в будущем.
Две девушки с силиконовыми бюстами и гладкими, словно кукольными лицами, идущие мимо с уже полными подносами, манерно захихикали.
— Ах, да, — Максим повернулся, — я хотел капучино, а не экспрессо.
С мерзкой ухмылочкой он протянул чашку. На моем лице не отразилось ни грамма эмоций. Молча взяла чашку, стараясь не касаться пальцами его пальцев, отставила в сторону. Сама потом выпью. Включила нужную программу на кофеварке.
Весь прошлый месяц он пил экспрессо. Помню, даже ругался по этому поводу, что я сделала не двойной, какой он пьет постоянно, а одинарный. Раньше я огрызалась, что не обладаю телепатией, и у него есть язык, чтобы озвучить заранее, как делают все нормальные люди. Потом поняла, что бесполезно. Он как капризная кинодива каждый раз меняет предпочтения, и я мозг сломаю, пытаясь угадать, с какой ноги он сегодня встал.
Лучше молча делать и не влезать в перепалки, потому что, казалось, он только этого и ждет.
Макс поставил чашку с высокой пенкой на поднос и отошел. Иван, оттирающийся у моего прилавка, решил добавить:
— Ну как, нравится обслуживать? — я не ответила, — а могла бы не работать, как мы. Развлекаться, тусить, бухать.
— Да я бы свихнулась от такого времяпровождения, — решила все-таки высказаться. Достали. Сначала один, потом другой. — У меня мозг, в отличие от твоего, не триединый.
Иван растерялся. Пару секунд он хлопал глазами, понимая, что его оскорбили, но не понимая, как.
— Триединый, значит, рептильный, — к нам опять подошел Максим, — такой у рептилии. Примитивный. Я салфетки забыл.
Умный какой. И смотрит насмешливо, словно попал сюда не по билетику, оплаченному родителями, а по отбору, как мы. Спрашивается, зачем вернулся? Салфетницы стоят на каждом столе.
— Ты что несешь, девка?! — Иван озверел мгновенно, — да ты знаешь, кто я?!
Одно и то же постоянно. Даже скучно. Он что, до сих пор не понял, что никто? Мы все никто, и я, и он. И те, кто попал сюда бесплатно, и те, кто заплатил миллиарды. Потому что там наверху нет ничего, и не с чем сравнивать.
Максим потянул товарища к столам, где их ждали кукольные девицы.
— Оставь, — произнес равнодушно, — что взять с пролетария? Девушка живет в прошлом веке, мечтает свергнуть богатых, раздать все бедным, от каждого по способностям, каждому по потребностям и так далее… забывая, что мир давно изменился.
Этот хамил более тонко, но все равно недостаточно, чтобы я разозлилась.
— Ты прав, Макс, — фыркнул Иван, — ее место у прилавка. Было и будет в будущем.
Идите, идите. Вас уже заждались. Вон какие взгляды бросают.
Иван, в отличие от Северинова, представлял собой особый вид мажоров — хамоватых и невежественных, проще говоря, быдло. Простоватая физиономия, не отягощенная интеллектом, грубая речь, частые ругательства и постоянное «ты знаешь, кто я?» больше смешили, чем пугали.
Только золотые часы на его руке чего стоили. Или огромная платиновая цепь на шее… Иван даже вуз не смог закончить, решил, что незачем. Его элементарно было вогнать в недоумение, стоило лишь сказать что-нибудь специфическое, на английском или латыни. Да что говорить, даже словно «триединый» оказалось ему не знакомым.
Особого интереса к себе от него не чувствовала. Цеплялся Иван ко мне скорее по привычке, или из-за внимания Северинова ко мне. Несколько раз он предлагал жить с ним, обещал избавить от обязательной работы. Я отказывалась. Он злился, но все равно не переставал доставать. Хорошо еще, что руки не распускал. В бункере поддерживался строгий порядок. Работали камеры, охранники стояли на этажах и в общественных комнатах. Пресекались драки, воровство, насилие. Думаю, руководителям бункера самим не нужно, чтобы в их маленьком мирке на расстоянии километра под землей вспыхнул бунт или погром.
Во-первых, оборудование хрупкое, каждое если не в единственном, то точно небольшом экземпляре, повредив что-то, они рискуют остаться без необходимого, во-вторых, нас, так сказать, безбилетников, было в разы больше, и если мы взбунтуем, то мало покажется всем.
Билет для мажоров стоил гигантские деньги, то ли десять миллиардов рублей, то ли двадцать. Нас же, выпускников лучших вузов России, привезли бесплатно, как строителей светлого будущего после апокалипсиса. Будущего для мажоров, само собой. Только вот вряд ли я, выйдя отсюда, буду кому-то подчиняться.
Хотя… неизвестно, сколько здесь придется куковать, и что там, наверху.
Как я уже сказала, выбирали по мозгам, здоровью, полу. Потому что, как ни крути, между двумя равнозначными кандидатами предпочтение отдавалось девушкам. В бункере их было заметно больше, почти в три раза. Не трудно догадаться, почему. Кроме строительства этого самого будущего, нам в обязанность вменялось еще и рожать.
И хорошо, что девушек много. По крайней мере, недостатка в развлечениях у мажорчиков не было. Я не осуждала студенток, решившихся переселиться в их роскошные апартаменты. Каждый выживает, как может. Наша соседка Аня, которая начала встречаться с Вадимом Красницким, сыном бывшего владельца нескольких нефтеперерабатывающих заводов, рассказала, что у того, например, берлога занимает три комнаты. Мебель из натурального дерева, а не как у нас из пластика, украшения, картины, статуэтки, огромный гардероб вместо пары комбинезонов, выданных нам, и так далее… А главное — в панорамные импровизированные окна вставлены проекторы, показывающие то луг, то лес, то морской берег. Да, окно в моей коморке не помешало бы. Я его хотела даже больше, чем двуспальную кровать или отдельную душевую кабину.
Когда я спросила, почему она согласилась на предложение Красницкого, Аня ответила — влюбилась, да и регулярный секс для здоровья полезен. Одной фразой повергнув меня в недоумение.
Глупых среди нас не было, у всех студентов IQ около ста пятидесяти — ста восьмидесяти, плюс-минус. Но влюбиться в одного из этих напыщенных болванов, которые умели лишь тратить папины деньги, хвастаться машинами, шмотками, гаджетами — было выше моего понимания. Да с ним и поговорить не о чем! Уверена, если мажорчик и закончил вуз, то платил за каждый зачет и экзамен.
— Ты просто еще маленькая, — улыбнувшись, Аня погладила меня по плечу, — и многого не понимаешь.
Все я понимаю. Мне девятнадцать, а не десять. Да — я младше всех студентов, да — я перескочила два года в школе, в третьем и седьмом классе, и поступала в МГУ в пятнадцать, но это не делает из меня наивную дуру. Проблема в другом. Я всегда была домашним ребенком. Слушалась родителей, по вечерам сидела дома, усиленно училась, не ходила в клубы, на вечеринки, устраиваемые студентами. Да и не тянуло меня туда. Впервые начала встречаться с парнем лишь на четвертом курсе, и то, из-за того, что пора, а не из-за особого желания.
Как ни странно, Настя поддержала Аню. Характер у моей подруги был более покладистым и кротким. Ее воспитывала бабушка, родители погибли, когда она еще была маленькой. А последние полгода до катастрофы Настя и вовсе жила одна — бабушка находилась в хосписе.
— У меня уже все отболело, — грустно улыбалась она, когда я спрашивала у нее, почему она такая спокойная.
Мне казалось, что должно быть наоборот. Трудная жизнь, сиротство превращают в замкнутого и сурового человека, но в нашей паре жёстче выглядела я, хоть и выросла в полной любящей семье.
Аня не оставила работу, хоть и ее убрали из расписания. Помогала нам и на кухне, и в теплицах, и с мытьем коридоров.
Расписание менялось каждый месяц. Десяток девушек и парней, живущих в одном блоке, перебрасывали с места на место. Женскому полу доставалась сугубо «бабская» работа. Стирка, глажка, готовка, мытье полов, словно у нас не хватает мозгов на более сложные задачи.
Вот, к примеру, Павел уже полгода работает за пультом термоядерной мини-электростанции, а Дмитрий занят рекомбинаторами кислорода и водорода. Я тоже могла бы этим заниматься, ведь я химик и отлично разбираюсь в расщеплении отработанного воздуха и восстановлении элементов в нужных пропорциях. Я могла бы культивировать продукты, или смешивать удобрения, или создавать лекарства — нас постоянно пичкают витаминами, которые мы не дополучаем, живя под землей. И еще масса других «или».
Но руководители бункера словно издеваются — приучают девушек к примитивной жизни в каменном веке. Зачем тогда отбирали отличников? Взяли бы самых крепких, умеющих и коня на скаку, и в горящую избу…
Даже наша небогатая по меркам Москвы семья могла себе позволить робота для уборки. Дома я никогда не мыла ни полы, ни посуду — всем занимался он. Повара у нас не было, он стоил гораздо дороже из-за высокоточных пальцев-манипуляторов. Да и мама отказывалась его покупать. Говорила, что готовить лучше ее все равно никто не сможет. И была абсолютно права — соседи иногда угощали нас пирогами, которые пек их «Мультиповар», мамины были гораздо вкуснее.
Ни за что не поверю, что руководители бункера не захватили с собой андроидов. В последние года их производили сотнями тысяч в год, как и виртуальные смартфоны. Значит, зажали.
— Нет, — не соглашалась со мной Настя, когда я бурчала по поводу мытья полов в бесконечных коридорах жилого сектора. — Скорее придерживают их для выхода на поверхность. Руководители правы — работа, особенно руками, избавляет от многих ненужных мыслей. Да и что бы мы все делали, если бы не она? Сидели в своих комнатах и пялились в потолок? А так — у каждого есть занятие, все при деле. А от физической усталости лучше спится…
А ведь на права. С этой стороны я проблему не рассматривала. Просто я по-прежнему еще жила в прошлом, там, где светит солнце и растет трава, где жизнь течет спокойно и счастливо, где родители с братом сидят на кухне и едят блинчики с вареньем.
ГЛАВА 2
Мое будущее до катастрофы казалось ясным и понятным. Я знала, чем буду заниматься, где работать. До конца пятого курса оставался семестр. Красный диплом был почти на руках. Заявка в аспирантуру принята. Приглашение из Массачусетского института на стажировку висело на почте, как и грант от Химико-технологического университета на продолжение исследований. Мой дипломный проект «Создание репродуцируемых биоразрушающих форм» получил признание и отличный старт для будущей карьеры.
Я часто учувствовала в российских и международных олимпиадах по химии от МГУ, поэтому не удивилась, когда в конце первого семестра меня снова пригласили на собеседование. Такие встречи проходили регулярно: «Хотели бы Вы остаться за рубежом?», «Не поступало ли Вам приглашения на стажировку?», «Обязуетесь вернуться в Россию?» и так далее.
Бред, я не собиралась никуда уезжать, хоть родители и сказали: «Мы поддержим тебя в любом выборе».
Когда я вошла в кабинет, там уже находились студенты из химического факультета. Я быстро пересчитала — тридцать. Они что, все едут на олимпиаду? Не многовато? Личных собеседований в этот раз не было, нам раздали стопку листов с вопросами и попросили пройти тест на IQ. Странно, почему не на планшетах, как обычно?
Тест был на время. Я села за первую парту и сразу же встретилась глазами с такой же недоумевающей Настей Трушиной, расположившейся рядом. Мы немного знали друг друга, в прошлом году были вместе на Всероссийской олимпиаде, учились на одном факультете, только я — на химика-технолога, а она — на токсиколога.
После теста нас отпустили, даже не сказав результаты. Но если из тридцати студентов в бункере оказались лишь мы с Настей, он был очевиден.
Сейчас, вспоминая прошлое, я только удивляюсь своей наивности. За два месяца до того, как меня забрали, исчез интернет и мобильная связь. Осталось лишь архаичное антенное телевидение. В новостях сообщали, что проблема в солнечном ветре и, следовательно — авариях в работе спутников. Скоро все починят. Потом, уже здесь, я узнала, что все развитые страны обсудили проблему и решили не ввергать население в панику, закрыть границы, отрезать от информации, отключив все на свете.
Комета уже была видна невооруженным взглядом, даже без телескопа. Со всех каналов нас заверяли, что она пройдет мимо, показывали прогнозы, расчеты ученых, астрономов. Никто особо в них не разбирался, да и как можно рассмотреть, если чертежи и схемы показывали на экране пару секунд.
Большинство людей верило, а куда деваться? Теперь-то я понимаю, как это было глупо. Сложить два плюс два: яркая комета в небе, тишина в эфире, отключенный интернет, закрытые границы. Но лучше надеяться, чем последние месяцы жить в панике, безвластии и анархии.
А так, какая-никакая видимость порядка.
Тот день, когда меня забрали, я хорошо помню. Он навечно отпечатался в памяти, как глубокий след башмака, оставленный в жидком бетоне. Я приехала в МГУ утром, десятого января. Стоял ясный солнечный морозный день. Мне позвонили из деканата и пригласили на консультацию по всероссийской олимпиаде по химии, которая должна будет состояться на следующей неделе.
С Настей мы столкнулись в дверях секретариата.
— Ты тоже едешь? — улыбнулась она. Я кивнула и хотела ответить, но мне не дала Маргарита Семеновна, замдекана химического факультета.
Казалось, она караулила нас за дверью. И как только увидела, бросилась наперехват.
— Пойдемте, за вами прислали машину, — спустя время я вспомнила, какое бледное у нее было лицо, и странно сипел голос. — Консультация будет проходить в Подмосковье, в Лесовином, закрытом военном санатории. Вечером вас привезут обратно.
— Родители будут волноваться, — всполошилась я. Утром я сказала маме, что к обеду буду дома. — Можно позвонить?
Проводные телефоны остались лишь в кабинетах ректора и деканов.
— Я сама позвоню, — заверила она, торопливо выталкивая нас из кабинета. — Машина ожидает.
В фургоне с затемненными стеклами уже сидело восемь парней и девушек. С нами оказалось десять. Мы разговорились. Катя и Аня учились на биофаке Химико-технологического имени Менделеева, Дмитрий и Павел были из физико-технического. Еще один из Академии народного хозяйства и три девушки из Сеченки — Зоя, Лиза и Маша. У меня даже мысль мелькнула — что за олимпиада такая, по всем предметам сразу?
Ехали мы долго. Если санаторий и был в Подмосковье, то на самом краю. Нас завели в здание, действительно выглядевшее как лечебное учреждение. Стены и пол были облицованы светлым, почти белым кафелем. Воздух пах хлоркой и чем-то сладковатым, лекарственным. В центре огромного зала, под гигантской позолоченной люстрой блестел медный бювет. Рядом стояли мягкие кушетки, столики с брошюрами о правильном питании и здоровом образе жизни. На стенах висели рекламные плакаты о предлагаемых тут процедурах: массажи, грязевые ванны, ингаляции. Только полное отсутствие людей, кроме двух мужчин в строгих серых костюмах, присутствовавших с нами, заставляло сердце тревожно сжиматься. Оглядеться не дали — сразу же повели к лифту. Только он поехал не вверх, а вниз. И ехал примерно полчаса.
Нас вывели, посадили еще в один. И там полчаса. При входе каждому раздали что-то типа визитки с номером. На моей было напечатано шестьсот тридцать пять.
Мы уже не то чтобы нервничали, а были в панике. Спрашивали мужчин куда мы спускаемся, но они отвечали лишь: «Успокойтесь, все в порядке. Так надо».
Нас завели в огромный зал. Высоченный потолок растворялся в рассеянном свете сотен светильников, а ширина зала была сравнима с шириной футбольного поля – глазами я охватила лишь небольшую его часть, теряясь в бесконечности серо-бетонных стен и лестниц. Стены были облицованы гладкими плитами из какого-то светлого, сверхпрочного материала. На возвышении в центре стояла трибуна с несколькими микрофонами и огромным экраном сейчас черным и пустым. Мы подошли ближе и встали с краю. У трибуны толпились люди, на первый взгляд, несколько сотен человек. Возможно, и больше. Все молодые, по виду — студенты последних курсов. Не трудно догадаться, что происходит что-то странное, что нас привезли не на консультацию и даже не на очередное собеседование.
Отовсюду слышались испуганные вопросы, крики:
— Где мы? Что происходит?
Павел обвел пристальным взглядом потолки, стены и произнес:
— Мы на глубине около километра. Стальные конструкции, сверхпрочный бетон новой модификации. Это бункер. На случай ядерной войны или другой катастрофы.
К нашему разговору подключилась Маша, геолог по специальности.
— Если ты прав, то это самое безопасное место в мире. Центр Евразийской плиты, она отличается от всех литосферных плит планеты самой толстой континентальной корой и высокой стабильностью. При землетрясениях и…
— Ну, началось, — закатила глаза Лиза, ее подруга, — теперь это надолго.
Маша обиженно засопела. Мне же стало стыдно за свою недогадливость.
— Точно, — произнесла я, — нас круто обманули, и весь мир с нами заодно. Комета не пролетит мимо. Стоило догадаться.
Я пока не понимала всего масштаба грядущего. Ни одной мысли не допускала, что не вернусь домой, к родителям и брату. Может быть, нас привезли на экскурсию или протестировать объект? Может быть, им нужны наши знания? Настроить, отремонтировать, подготовить… В новостях по телевизору заверяли, что комета приблизится на минимальное расстояние к Земле не раньше, чем через месяц.
Вдруг загудел динамик, и голос, усиленный многократно, произнес:
— Молодые люди, спокойствие. — Мы перевели взгляд на трибуну. Там стояли четыре человека, три мужчины и одна женщина. Один из мужчин, известный политик, в последнее время часто мелькавший по телевидению, держал в руке микрофон. — Вам повезло. Вы редкостные счастливчики, — начал он говорить праздничным, деланно веселым тоном. — Лучшие из лучших, молодые, сильные, здоровые. Учащиеся самых престижных вузов России, ваш IQ запредельный. Вы — основа будущей цивилизации.
— Не понял… — злой голос Павла рядом. — Я на такое не подписывался.
Мужчина продолжал:
— В какой-то мере России улыбнулась удача. По расчетам ученых, комета упадет в Тихий океан у берегов Чили. Но все равно, эта гадина считается, если не убийцей планет, то убийцей цивилизаций точно. Погибнет все живое, растения, животные, разрушится земная кора, на многие месяцы планета погрузится во тьму. Вы не глупые и сами можете предугадать последствия.
Зал поглотила тишина. Год назад, когда интернет взорвался фотографиями летящей к нам кометы, мы с одногруппниками развлекались тем, что рассчитывали примерный эффект от падения ее на землю. Все посмеялись и решили, что лучше умереть мгновенно от ударной волны или цунами, а не медленно и неотвратимо угасать от пепла, пыли, вечной темноты, которая обязательно накроет землю.
— Убежище построено как полностью изолированная капсула, самодостаточная, защищенная от радиации, высоких температур. Она может плавать в лаве, и ничего с ней не случится. По крайней мере, меня так уверили… — мужчина вполне искренне рассмеялся и произнес, обернувшись к стоящему рядом мужчине: — если хотите технических подробностей, обращайтесь к академику Вячеславу Ивановичу Борцеву, он руководил строительством.
— А как же наши родные? — крикнул голос из-под трибун. Я очнулась от оцепенения и тоже подняла руку.
— Вы последние, — микрофон взяла какая-то женщина, отодвинув в сторону политика, — больше никто не спустится. Люки сейчас заваривают.
Возмущенные крики стали громче. Кто-то истерично заорал: «Выпустите меня отсюда!» — а затем: «Прочь! Не трогайте!» Шум, последовавший за криками, известил о драке.
— Вы должны радоваться, — в громком голосе женщины зазвучал металл, — Вы будете строить новый мир. Вы будете жить… В отличие от других.
Радоваться почему-то не получалось.
— Они специально нас похитили втихаря, чтобы мы не взбрыкнули. Иначе половина студентов никуда бы не поехала, — сделала вывод Настя.
Я огляделась, сдерживая нарастающую панику. Студенты орали: дайте позвонить родителям, отпустите и прочее. Орала и я. Охранники с оружием, похожим на полицейские парализаторы, согнали нас в кучу, распределили по номерам, заставили спуститься вниз в огромных прозрачных лифтах. И заперли их на ночь, сказав напоследок, чтобы мы выбрали жилье сами.
Центральный коридор был длинным и широким. Вправо и влево от него отходили ответвления, пять в одну сторону, пять в другую. В каждом из них было по два блока на десять человек.
— Итого двести человек на этаже, — быстро подсчитала Настя.
— Нет, чуть больше, — добавил Дмитрий, — смотри, в торце коридора еще два. Итого двести двадцать.
Студенты, толпившиеся в коридоре, потихоньку начали расходиться по комнатам.
— Если мы хотим заселиться вместе, — произнес Павел, — нужно поторопиться занять целый блок. Нас же десять?
Мы выбрали дальний сектор и заселились в комнаты с шестисот двадцать шестой по шестисот тридцать пятую. Я вошла в крошечное помещение три на три метра и безучастно огляделась. Кровать, шкаф, стол, стул — все в единственном экземпляре. Серые голые стены и одна светодиодная лампочка на потолке. Меня охватила странная апатия. Я понимала, что произойдет: бункер, комета, апокалипсис, смерть всего живого на планете. Но сердце болело лишь из-за одного — я больше никогда не увижу родных.
Меня охватило чувство безысходности. Хотелось кричать, рыдать, браниться. Не сдержавшись, я выскочила наружу, в коридор, пробежала его до входа и наткнулась на таких же, как я, студентов, не желающих сидеть взаперти. Несколько парней и девушек колотили по металлической двери, кто кулаком, кто ногой, умоляя их выпустить.
Снаружи не доносилось ни звука.
Мы простояли там до глубокой ночи, ободрав ладони в кровь и сорвав голос. Никто не отозвался, никто не открыл дверь и не отправил нас домой. Никто не помог.
Я едва добралась обратно. Сил не было, ноги заплетались, ладони горели огнем. Открыла дверь в свою комнату и только тогда заметила висевшую на уровне глаз небольшую консоль с экраном диагональю около десяти дюймов. На мониторе мигал значок входящего сообщения.
Это был устав бункера — две страницы правил и инструкций. Вверху красовалась эмблема «Новая Надежда» – стилизованное изображение восходящего солнца над зеленым холмом. Я быстро прочитала его по диагонали. Основные пункты были стандартными: запрет на воровство, драки, нанесение телесных повреждений, употребление алкоголя и наркотиков в общественных местах, нарушение правил внутреннего распорядка. Но были и специфические, такие как: обязательное посещение ежемесячных собраний, соблюдение тишины после 23:00, строгий запрет на самостоятельное использование оборудования бункера, немедленное сообщение администрации о любых неполадках, сбоях в работе систем жизнеобеспечения и технического оборудования. Были и пункты о личной гигиене, правилах обращения с роботами-помощниками, использовании душевых, столовой, прачечных. В самом конце значилось: «Несоблюдение данных правил влечёт за собой соответствующее наказание, вплоть до пожизненного карцера».
Не найдя ничего, чтобы меня смутило, я приложила указательный палец к экрану, подписывая документ. К чему угрозы? Я и дома не воровала, не дралась и не оскорбляла людей.
Следующую неделю я плохо помнила. Наверное, нас пичкали успокоительными и снотворным. Или в воде, или в еде был растворен мелатонин или более серьезные препараты. Я почти все время спала, а когда просыпалась, звенело в ушах, голова была словно набита ватой. Шатаясь, как запойный алкаш, держась за стену, я брела в туалет, что-то ела, пила, говорила.
Новый мир вырисовывался тускло и размыто, словно я смотрела через грязное стекло. Узкие коридоры, крошечная душевая кабинка, один на весь сектор умывальник. Убогая комнатка с цифрой шестьсот тридцать пять на двери. Такой же номер был выбит на груди комбинезонов, висевших в шкафу.
Примерно через десять дней мы все проснулись от толчка. Я свалилась с кровати — она сильно накренилась. Рюкзак, тетради, карандаши – все, что было со мной, когда нас забрали, разлетелось по полу. Бункер затрясло, погасло освещение, где-то в глубине раздался ужасный скрежет, словно гигантские тиски сминают металл, как тонкую жесть.
Это она? Комета? И здесь нас обманули. Она упала не через месяц, а гораздо раньше.
Мысли с трудом ворочались в голове, словно запутались в густом, вязком сиропе. Я встала, с трудом держа равновесие, наощупь отыскала ручку двери, открыла ее и вышла в коридор. Он был слабо, но освещен. То ли аварийка включилась, то ли заработали резервные аккумуляторы.
Из своих комнат начали выходить, а точнее выползать, студенты. Я узнала Настю, Павла, Аню, Катю… Воздух был наполнен глухими стонами и испуганными криками:
— Что случилось? Комета? Она упала?.. Это конец?..
Вот таким я и запомнила день, когда умерла наша цивилизация: темный, перекошенный набок коридор с белеющими лицами молодых девчонок и парней, искаженных ужасом и пониманием — да, это конец.Через день освещение восстановили. Впервые на полную мощность включилась термоядерная станция, бункер выровнялся. Остался наклон, не более десяти градусов по вертикали. Он особо не доставлял никаких проблем, и мы быстро к нему привыкли. А потом нас всех вызвали наверх, в общий зал. В нем находилось гораздо больше народу, чем в первый день.
Голова уже не вела себя, как чужая. Значит, сделала вывод я, нам перестали давать транквилизаторы. На трибуну вышла давешняя женщина.
— Спешу вас обрадовать — мы удачно пережили толчок, — заулыбалась она. — Кора плиты чуть сдвинулась, но вулканы, к счастью, минули нашу капсулу. Немногочисленные внешние повреждения уже отремонтировали.
Молчание было ей ответом.
— Вам не о чем беспокоиться, — женщина перевела взгляд на группу студентов, стоявших вместе справа. Слева находилась разношерстная толпа — разряженные как на парад девицы, парни, дети разных возрастов, пожилые и не очень хорошо одетые мужчины и женщины. — Звонить уже некому, — добавила она цинично, — на поверхности мало кто выжил. А если кто-то хочет еще наружу, то вот вам кадры со спутника.
Она щелкнула пультом, и на огромном экране разверзся ад. Горело все, что могло и не могло гореть. Текла лава, водоемы шипели и испарялись, гигантские разломы зияли кроваво-красными ранами. Я опустила голову, не в силах держать ее прямо. Слезы потекли по щекам. Горло сжалось так, что я некоторое время не могла дышать.
— А теперь к насущному, — женщина кашлянула, — в России было построено два подобных бункера. Один здесь, в Подмосковье, другой в восточной части, за Уралом. Каждый рассчитан в среднем на тысячу человек. Наш мы назвали «Новой надеждой». — Я сморщила нос — банально до зубовного скрежета. — Вы же понимаете, что без огромных денежных вливаний такой объект построить невозможно, — она сделала паузу, — поэтому в бункере находятся люди, спонсировавшие строительство, — женщина перевела взгляд налево и коротко кивнула в сторону разодетых странных индивидуумов. — Студенты попали сюда бесплатно, поэтому на них ложатся все хозяйственные работы. У каждого есть планшет, подключенный к общей сети. Раз в месяц на него будет приходить расписание. Тех, кто будет отлынивать, ждет наказание. И поверьте, никакой демократии здесь не предусмотрено. Меня зовут Вероника Сергеевна Мальцева, я руковожу «Новой надеждой». Все ясно?
Отовсюду послышался нестройный гул.
— Есть вопросы?
— Сколько мы здесь будем находиться? — донесся голос мужчины из левой части зала. — Когда можно будет выйти на поверхность?
— Как говорят наши ученые, первый выход не ранее, чем через год, — ответила Вероника Сергеевна, — кроме ядерной зимы, опасность представляют проснувшиеся вулканы. Они некоторое время будут выбрасывать в атмосферу пепел и газы, и пока неизвестно, насколько изменится ее состав, можно ли будет сразу дышать или жить на поверхности. Так что запасайтесь терпением, Вадим Вадимович, — улыбнулась она.
После ужасающих картинок, показанных со спутника, навалилась вторая волна депрессии. Многие оказались на койках в медицинском центре. Я была в их числе. Нас заставляли пить таблетки, чем-то кололи, я опять плохо соображала и много спала. В палату приходил психолог и нудно уговаривал смириться с происходящим, найти положительные стороны в ситуации, озвучивая банальщину: «Что нас не убивает — делает сильнее», «Выживает тот, у кого есть воля к жизни», «Мы должны принять боль и сжечь ее, как топливо, для нашего путешествия в будущее»… и так далее.
Шоковое состояние долго не отпускало, даже после того, как меня выписали. Внутри образовалась пустота, которую необходимо было наполнить. Но чем? Ни близких, ни друзей, ни любимой работы, ни учебы… ничего и никого. Я погрузилась в оцепенение. Жила даже не сегодняшним днем, а текущей секундой, ни единой мысли не допуская о прошлом — как там родители, брат, друзья, не думая о будущем — страшно до жути. Спала, дышала, ела, бездумно, как робот.
Тогда я и сблизилась с Настей и остальными. Мы все — я, Настя, Катя, Павел, Дмитрий, Мария и другие попутчики из фургона жили в одном блоке. Мы держались вместе, вместе ходили на работу, смотрели видео в общей комнате, играли в шахматы. Вечерами разговаривали о науке, своих исследованиях, достижениях, спорили. И эти споры на время вытаскивали из беспросветной мути.
Катя доказывала, что даже массовые извержения вулканов не смогут глобально повлиять на состав воздуха.
— Гораздо страшнее разрушение озонового слоя, — вставил Дмитрий. — Представь, сколько метана и углерода выплеснулось в атмосферу.
— И он со временем восстановится, — убеждала наша оптимистка.
— Ну да, сам через миллион лет, — парировал тот, — на поверхности жить нельзя. И быстро он не восстановится, так как нет биосферы — растения-то погибли. Кто будет его восстанавливать?
— Есть океаны, планктон…
— Океаны вскипели, вся жизнь погибла. Пока она расселится, пока произведет нужное количество кислорода…
— Значит, некоторое время будем ходить в респираторах или жить под землей.
— Превратимся в кротов, — закончил Павел.
— Да хоть бы и в кротов! — воскликнула Катя, — главное — сохранить разумную жизнь. Знаешь, сколько в бункере хранилищ? Он — Ноев ковчег, помноженный на миллион. Там есть все — семена, бактерии, личинки, наборы клеток!..
Я не вступала в их споры. Катя была биологом, она сразу, как только разрешили, записалась на экскурсию по хранилищам с другими студентами. Я не ходила с ними — лежала в медцентре, ела горстями транквилизаторы и ничем не интересовалась.
— Засадим поверхность земли растениями, — не унималась она, — не везде же магматические поля, кое-где осталась и почва… По данным спутника активировалось лишь Тихоокеанское кольцо и Средиземноморский пояс. Евразия осталась почти целой. Есть видимые деформации от сейсмических волн, но они не существенны…
— Началось… — закатил глаза Павел.
Мы спрятали улыбки. Когда Катя начинает говорить подобным тоном, это надолго… Она старалась быть в курсе всех новостей, первой бежала в информационный центр, когда раз в неделю приходили данные со спутников.
— Жаль, что сейчас на фото одно и то же — свинцовые тучи, пыль, пепел. Поверхности не видно. Но через полгода они осядут…
— И что? — насмешливо произнес Павел. — Надеешься обнаружить после длинной ядерной зимы зеленые леса и траву?
Друзья его поддержали смешками. Катя надулась.
— Семена могли выжить в грунте, — пробурчала она, — а если нет — мы посадим.
— Нас всего несколько тысяч, — парировала Маша, — представь, сколько лет мы будем сажать эти самые растения по всей Евразии.
— Рассадить можно и за сутки, — произнесла я робко. Друзья ошеломленно на меня уставились. — Мой дипломный проект был на эту тему. Репликанты с внутренней самовосстанавливающейся матрицей. Проблема была лишь в самоликвидации. Я надеялась исправить ошибку уже в аспирантуре, но…
— Расскажи! — воскликнула Катя.
— Все в курсе, что ДНК любого живого объекта, будь то растение или животное, — это как программа для компьютера? Алгоритм, набор команд, сценарий развития — рождение, жизнь, смерть. Любую программу можно перепрограммировать, исправить, доработать. — Друзья покивали. — Я собиралась запрограммировать биодеструкторы пластика, такие как Pestalotiopsis microspora или Ideonella sakaiensis. Изменить ДНК грибка, чтобы он сам себя дублировал, а когда закончит работу — аннигилировался. Теоретически, грибок должен был расти в геометрической прогрессии и через день выселения на поверхность океана покрыть его тонким слоем. Уничтожить пластик и, выполнив свою миссию, самоликвидироваться. С этим и была недоработка.
— То есть, ты сможешь запрограммировать так, например, тот же планктон?
— В теории, да, — ответила я. — На самом деле, неизвестно, что получится. Практических опытов под открытым небом я, само собой, не ставила, лишь в лабораториях. А сжигать колонию в пробирке проще, чем миллионы квадратных километров грибка на Земле, — я улыбнулась.
— Все равно, это прорыв! — подпрыгнула Катя. — Скажем Вячеславу Ивановичу, пусть оборудует тебе кабинет, продолжишь исследования. Есть у нас еще химики? — она обернулась.
— Вроде еще в соседнем боксе выпускники из Казанского и Томского есть.
За месяц ко мне так никто и не подошел. Значит, пока не нужны им модификаторы планктона и грибов. То ли нас обманули, и нам никогда не выйти на поверхность, то ли в ближайшие годы важнее чистые полы, а не восстановление биосферы Земли.
ГЛАВА 3
Завтрак подошел к концу. Последние студенты покинули столовую. Лишь один столик оставался занят. За ним сидели Северинов, Иван и две девушки в нарядных коротких платьях. Зачем так наряжаться на простой завтрак? Словно на вечеринку собрались.
Мы с Настей переглянулись. Она улыбнулась, поняв по моему лицу, как мне неприятно к ним приближаться. Взяла поднос и направилась к столику.
— Разрешите убрать посуду, — произнесла она сухо.
— Разрешаю, — махнул рукой Иван, словно дает высочайшее соизволение. Девицы захихикали.
Уголок губ Северинова дёрнулся в презрительной усмешке, мгновенно исчезнувшей. Казалось, что он насмехается над своими друзьями. Зачем же он терпит их, если они ему так неприятны?
Я принялась убирать контейнеры с едой, отправляя одни в холодильники, другие — на переработку в измельчитель. Далее, думаю, из отходов делали компост или что-то подобное. Вдруг к стойке подошел Северинов.
— Собери поднос с двумя запеканками, круассанами, вареньем. И налей в термос чай, — приказной тон неприятно задел.
Он бы еще позже подошел, когда я закончила убирать. Захотелось сделать наоборот, налить в термос кофе или вообще сказать, что запеканки кончились. Но я лишь холодно поинтересовалась:
— Зачем?
Это нам, студентам, не разрешали уносить еду в комнаты, на спонсоров это требование не распространялось.
— Хочу подать своей девушке завтрак в постель, — подмигнул мне он.
Если его девушка ждет в апартаментах, то почему он любезничает с этими двумя куколками, ожидающими у входа в столовую вместе с Иваном?
Я молча собрала требуемое. Протянула поднос, случайно коснувшись его пальцев.
— Заигрываешь? — ухмыльнулся Северинов. Физиономия расплылась в двусмысленной усмешке.
— Мечтай, — привычно отмахнулась я.
И уже отворачиваясь, увидела, как в его глазах мелькнуло что-то странное, то ли тоска, то ли беспомощность. Мелькнуло и исчезло. Наверное, показалось. Четверка мажоров наконец удалилась. Настя собрала последнюю посуду, мы вместе загрузили ее в посудомоечную машину.
Теперь позавтракать можно и нам. Я задумчиво взяла остывший экспрессо, от которого отказался Северинов. Улыбнулась и вылила его в раковину. Не такая я уж и побирушка, чтобы доедать за мажорами. В еде нас пока никто не ограничивал. Значило ли это, что руководители все же надеются на то, что мы выйдем на поверхность через пару лет? Или мешков с кофе заготовлено огромное количество?
Сделала себе капучино, взяла пару круассанов и сунула их подогреться в микроволновку. Пара часов есть, чтобы передохнуть, пока моется посуда, пока мультиповар варит борщи и супы. В кухню нам поставили двух роботов. Вынуждено. Руководители бункера правильно посчитали, что миллионы рецептов, прописанных в программе андроида, не чета знаниям двадцатидвухлетних девиц, которые в своем большинстве ни разу в жизни яичницу не готовили.
На людях были — напитки, смешивание соков из концентратов, оформление столов, блюд, фруктовых корзинок. Пусть даже из фруктов оставались лишь яблоки, сливы и виноград. Новый урожай еще не вырос. Апельсинам, персикам, яблокам и грушам для вызревания требовалось гораздо больше времени, чем, например, картошке и капусте, поэтому овощей в меню было больше, чем фруктов.
Сады — мое любимое место в бункере. Если бы было можно, я бы работала там постоянно. В нескольких десятках комнат с двухметровым слоем субстрата поддерживались определенная температура, освещение, влажность. В одних климат был средиземноморским, кроме апельсиновых деревьев, там росли оливки, финики и инжир, в других — сухой континентальный для яблок, груш, слив. Жаль, что я не застала цветение, деревья высадили уже взрослыми, и за полгода до нашего прибытия.
Но на сбор урожая обязательно напрошусь.
В кухне работает тридцать девушек. И у каждой свой фронт. Мы с Настей и Катей не только стоим на раздаче, нам также вменяется в обязанности загрузить, выгрузить и высушить посуду, красиво сервировать прилавок, заменить скатерти, обновить на столах приборы, солонки и перечницы.
В общем, работы немало. А там еще Северинов прикатит. Опять будет доставать: то суп горячий, то не того объема тарелка, то пятно на скатерти. Хуже всего, когда он приходит с какой-нибудь девицей, висящей на его руке. Они воркуют, обжимаются, целуются прямо перед раздачей, словно пришли в столовую не завтракать или обедать, а есть друг друга. Сама не понимаю, почему это меня бесит особенно сильно.
Впервые я увидела Максима Северинова в конце второго курса, весной две тысячи пятьдесят пятого года. По крайней мере, я так помнила. Правда, тогда я не знала ни его имени, ни знаменитой фамилии.
Шла с последней лекции домой и решила срезать путь через стоянку. Вдруг услышала визг тормозов — темно-зеленый кабриолет с откинутым верхом лихо притормозил рядом. Для прохладной и мокрой весенней погоды, которая сейчас стояла в Москве, это выглядело сущим выпендрежом. Внутри машины сидел симпатичный темноволосый парень, явно старше меня.
— Запрыгивай, подвезу, — это было даже не предложение, а бескомпромиссная уверенность, что я соглашусь. — Говори адрес.
«Ну и наглость», — подумала я. Лицо парня было смутно знакомым. Где-то я его видела… В коридорах универа или в столовой? Не важно — не из моего факультета, точно.
— Спасибо, сама дойду, — развернулась и пошла дальше, удобнее перехватывая рюкзак.
Машина с ревом умчалась со стоянки, обдав меня пылью и вонью горячей резины.
«Сумасшедший», — подумала я и выкинула парня из головы.
Потом я несколько раз его видела то там, то сям. Всегда — модно и дорого одетого, среди толпы таких же разряженных студентов.
Мажор, сделала вывод я. Для меня это слово всегда звучало постыдным клеймом. Символ недалекого человека, не способного самостоятельно поступить в вуз, учиться без хвостов и денег, самому найти работу, добиться успеха в жизни.
Сколько их было в МГУ, не счесть! И профессии выбирали соответствующие, громко звучащие — экономисты, адвокаты, IT-шники.
Где-то через год, на третьем курсе он подошел ко мне снова. Я обедала в столовой, пролистывая доклад, который должна была презентовать на следующей лекции. Как вдруг на тетрадь упала тень. Рядом остановился парень. Лицо было смутно знакомым. Точно! Это он подкатывал ко мне на парковке. Я вопросительно приподняла бровь, ожидая объяснений.
— Сегодня у меня днюха, — произнес парень скучающим тоном. — Забегай к семи в «Окулус».
Это был ночной клуб, расположенный напротив универа. Даже такой ботаник, как я, знала об этом пафосном месте. Когда оставалась на вечерние семинары, музыка гремела так, что заглушала голос преподавателя, а разноцветные огни освещали весь квартал, отражаясь на экранах рабочих планшетов.
Сказал и сразу же направился к двери, даже не услышав моего ответа, точнее отказа.
— Поздравляю, — пробормотала я ему в спину, — но у меня дела.
С какой стати он меня приглашает? Я не знаю, как его зовут, на каком факультете учится, не состою в клубе его почитателей, и мажором меня назвать трудно — мама терапевт в поликлинике, папа — инженер-строитель. Может быть, он пригласил весь курс?
Ко мне подошла Лера, одногруппница. Села напротив и постучала по столешнице костяшками пальцев, привлекая внимание. Я со вздохом подняла голову.
— Что хотел Макс?
Макс? Ну хоть имя узнала.
— Сказал, что сегодня у него днюха, — я пожала плечами, — приглашает всех в «Окулус». А ты откуда его знаешь, он же не из нашего факультета?
— Ну ты деревня! Его все знают. Это же Максим Северинов, сын Дениса Северинова, владельца «Севбиофарма». Да они производят половину лекарств в стране.
— Почему же он не учится на химика? Если отец занимается медициной?
— Да какая разница, — отмахнулась Лера, — можно подумать, он будет когда-нибудь смешивать реактивы в колбах. Это мы для него будем их смешивать. Макс учится на экономическом факультете…
Я посмотрела на часы. Обед заканчивался, а я еще не проработала план доклада.
— Слушай, Лер, извини. Мне нужно готовиться.
— А, — она скривилась, — не надоело, зубрилка ты наша?
Я отмахнулась, вопрос был риторическим.
Девушка отошла, но тут же вернулась.
— Так он точно приглашал всех?
Я непонимающе подняла голову. Мыслями я уже выбирала ростовую добавку для культивирования.
— Вроде, — ответила неуверенно.
Лера весело подмигнула и выскочила из столовой.
Потом я узнала, что Северинов действительно снял весь «Окулус» на вечер. Все два этажа. В них набилось почти сотня народу. Не весь институт, конечно, но полфакультета уместилось точно.
Лариса на следующий день прожужжала все уши, так радовалась, что попала в клуб. Села рядом за одну парту со мной на лекции и не давала покоя полтора часа.
— Сначала не хотели впускать, я уж думала, ты меня кинула, — рассказывала она, — но потом я назвала твое имя, и меня пустили. Зря не пошла, было клево… Хоть увидела бы, как богачи гуляют…
На меня в тот день вылилась тонна ненужной информации. Ели отцепилась.
На четвертом курсе я решила, что мне пора начать с кем-нибудь встречаться. Выбрала Костю, студента из параллельной группы. Однажды мы ездили вдвоем на московскую олимпиаду по химии. Он оказался интересным собеседником и очень умным парнем. Костя пригласил сходить на выставку в Менделеевку, я согласилась. Потом в Дарвиновский музей, потом в кино…
В общем, встречаться мне понравилось. Свидания были редкими, свободное время я, по-прежнему, отдавала учебе, но чтобы немного развеяться — самое то. Да и девчонок на время заткнула рты, а то — ботан, заучка, книжный червь… Познакомила Костю с родителями. Папа сказал — хороший парень, вежливый, интеллигентный, спокойный.
— Очень похож на тебя, — добавила мама.
— Это же хорошо? — я вопросительно уставилась ей в глаза. Что-то в ее тоне мне не понравилось.
Мама выразительно пожала плечами:
— Не очень.
Тогда я отмахнулась. Решила, что сама буду выбирать, кто мне подходит, а кто нет. Костик меня не раздражал, не лез часто с поцелуями, всегда со мной соглашался, был тихим и скромным. Не то что…этот, мажор.
Северинов поджидал меня в коридоре. Я вышла после практики и задержалась у подоконника, чтобы навести порядок в рюкзаке.
— Бросай своего тюфяка, — вдруг заявил он, приблизившись вплотную. — Начинай встречаться со мной. Я лучше.
От неожиданности у меня вытянулось лицо. Я этого… Макса, вроде, видела два раза мельком, я его не знаю от слова совсем. Он богатый мальчик, учится на платном, что о многом говорит. В конце концов, у меня есть парень. Была еще куча причин, но сказала лишь короткое:
— Нет.
Развернулась, закинула рюкзак на плечо и направилась по коридору в сторону выхода. Северинов остался у подоконника. Не стал догонять и уговаривать. Правильно, потому что, однажды приняв решение, я его не меняю.
Странный индивид закончил вуз, и больше я его не видела. Правда, однажды осенью, в начале пятого курса, пришлось косвенно столкнуться.
Стоял октябрь, целый день моросил дождь. Мы с Костей после лекций под одним зонтом шли к остановке автобуса, и вдруг мимо нас, прямо по луже проехал черный внедорожник и окатил водой с ног до головы. Пока я отряхивалась, пытаясь привести одежду в порядок, Костя побежал за машиной, ругая водителя, взывая к его совести. Странно, но джип остановился, сдал назад, стекло опустилось, и в его проеме показалась знакомая надменная рожа. Северинов, собственной персоной.
— Ты что-то хотел? — произнес он, глядя на моего парня, как на щенка, тявкающего под ногами. Костя смутился.
— Лужа, — начал он мямлить, — Вы проехали и не заметили…
— Теперь заметил, и что? — мажор смотрел на Костю прямо, не мигая, но почему-то мне казалось, что его глаза и внимание направлены на меня. И по луже он проехал, стараясь окатить именно меня, мой парень пострадал за компанию.
— Да так… — растерялся Костя перед его наглостью.
«Какой же мерзкий тип», — подумала я, хватая Костика за руку и таща за собой к остановке. Конечно, Костя тоже не показал себя в лучшем свете. Смутился, голос дрожал как у первоклашки перед суровым дяденькой. Я рассталась с ним через месяц, и он так же мямлил, спрашивая «Почему?», ведь все у нас, по его мнению, было хорошо.
Уже здесь, в бункере, мы столкнулись с Севериновым спустя месяц после катастрофы.
Удивительно, что вообще встретились. Апартаменты мажоров занимали целых семь этажей, безбилетников — три. Это при том, что нас, студентов, было более чем в два раза больше. У богачей были свои тренажерные залы, сауны, игровые комнаты, зимние сады. Им даже не нужно было спускаться в общую столовую; по звонку еду на лифте доставляла одна из девушек, прикрепленных к кухне. Столовая находилась как раз между их и нашими этажами.
Но через месяц вместе с нами начали вкушать пищу и спонсоры. Наверное, и им бывает скучно. Или решили развлечься за наш счет — ведь спускались в основном молодые парни и девушки. Те, кто постарше, по-прежнему, ели у себя. Причем это нам, студентам, давали расписание, какие блоки когда завтракают и обедают, чтобы не было столпотворения, богачи могли посещать столовую когда угодно и занимать столики хоть на полдня.
Я тогда еще не работала на раздаче, мы с Настей и остальными девчонками убирали первый урожай овощей в теплицах. Уставшие, замотанные, взяли еду и сели за столик рядом с Димкой и Катей. Меня только два дня назад выпустили из медцентра, в крови еще гуляли транквилизаторы, которыми нас безбожно пичкали. Руки тряслись, голова кружилась, и почти всю работу за меня делали Настя, Аня и Катя. У меня хватало сил прийти в теплицу, сесть где-нибудь в уголке и ждать, пока перестанет тошнить.
Вдруг я почувствовала, как кто-то буравит спину. Даже между лопатками закололо. Я обернулась, мазнула взглядом по залу. Худощавый темноволосый парень со знакомым лицом смотрел на меня. «Не в комбинезоне», — единственное, что я отметила. Значит, мажор. На лице парня отражалось потрясение, казалось, у него сейчас вывалятся глаза от шока.
Я пожала плечами и вернулась к супу. А через минуту кто-то тронул меня за плечо.
— Наташа, я безумно рад, что ты здесь. — Голос парня был взволнованным и радостным, — я надеялся, что тебя возьмут. Ты большая умница.
Я нахмурилась, пытаясь вспомнить, где я его видела. Он знает, как меня зовут, значит, мы знакомы. Где же мы встречались? В универе? На олимпиадах?
— Ты меня не узнала? — голос парня дрогнул, выражение лица мгновенно изменилось, став надменным и высокомерным. Глаза похолодели.
— А должна? — вырвалось раньше, чем я сообразила.
Это он, тот самый Максим Северинов, великий экономист, сын олигарха Северинова, который периодически появлялся на моем горизонте в МГУ. Ну да, как же без него… Денег у родителей завались, смогли обеспечить сыночку и себе безоблачное будущее. А мои родители, брат… Охватившая злость была такой сильной, что даже мозги прочистились.
Узнала, но переигрывать было уже поздно. Северинов резко развернулся и стремительно вышел из столовой, бросая зажатую в руках салфетку прямо на пол. Настя, вздохнув, наклонилась и подняла ее.
— Это кто? — выдернул меня из задумчивости Дмитрий.
— Виделись пару раз в универе, — ответила равнодушно, — зовут Максим Северинов, наследник «Севбиофарма». Точнее, того, что от него осталось.
— Знаю я его, — отозвалась Настя, — а на счет пару раз ты погорячилась.
Я недоуменно перевела взгляд на подругу.
— Да он постоянно ошивался у нашего деканата, — объяснила она, хихикнув, — все кого-то высматривал. Теперь понимаю, кого.
Я отмахнулась. Что за бред. Не помню, чтобы он часто попадался мне на пути. Да, однажды хотел подвезти, еще раз пригласил на день рождения, и был странный безумный разговор по поводу встречаться. Ах да! Еще окатил водой из лужи. Вот это, несомненно, классическое ухаживание.
С другой стороны, я четыре года не замечала парней и не только в универе. Да и Костя смеялся, рассказывал, что пытался пригласить меня на свидание еще на третьем курсе, а я то ли не поняла, то ли не услышала.
Какая теперь разница?
Вот с того самого момента, когда я не узнала Северинова, он и начал меня доставать. Это стало настоящим кошмаром. Я мою полы в коридоре – он обязательно пройдет мимо, ещё и постоит на мокром, оставляя следы своих дорогих туфель. Если я занимаюсь стиркой и глажкой в прачечной, Северинов «забывает» сдать белье, приносит его, когда я уже заправила машины и включила их, хотя расписание сдачи белья для всех одинаковое. Стою в очереди в столовую – он подойдет и встанет прямо передо мной, начинает демонстративно обжиматься с очередной девицей, при этом громко отпуская комплименты ее фигуре, красоте и уму, словно издеваясь. Но самые изощренные выпады начались с того момента, как я стала работать на раздаче. У меня часто мелькала мысль — не он ли подговорил руководство меня сюда направить? Чтобы иметь возможность каждый день надо мной измываться.
Его постоянное присутствие в моей жизни — настоящий кошмар. И я снова и снова спрашиваю себя: зачем он это делает? Почему не оставит меня в покое?
Однажды я сорвалась. Настроение было ни к черту, очередной кошмар, тяжелая работа с прачечной, глаза на мокром месте… И тут он со своими шуточками. Мы случайно оказались в лифте вдвоем. Сглупила — решила пару этажей проехать и наткнулась на Северинова.
— Привет.
— Добрый день, — выдавила я мрачно, смотря в сторону. Макс хмыкнул и встал у двери.
Лифт остановился на моем, пятнадцатом этаже.
— Позволь пройти, — я шагнула вперед, но Северинов даже не пошевелился. Наоборот, повернулся ко мне лицом, полностью перегораживая выход.
— Проходи, — нагло ухмыльнулся он, нажимая кнопку паузы.
Пройти никак не получалось. Только если ползком, согнувшись в три погибели, или протиснуться вплотную к его телу. И то и другое меня не устраивало.
Он стоял весь такой надменный, внушительный, пышущий здоровьем, в дорогих стильных шмотках, властитель мира, не меньше. И я вдруг ощутила свою никчемность, бессилие, постыдную робость перед ним. Он царь, а я… бедная нищенка.
Это меня так разозлило, что я вспыхнула, как сверхновая.
— Что ты ко мне привязался?! Что я тебе сделала?! — заорала вдруг, изо всех сил ударив его по груди кулаком. Конечно, Северинов даже не пошатнулся, но усмешка слетела с его лица мгновенно. — Я тебя не знаю! Мы виделись всего пару раз в универе. — На этих словах его лицо странно искривилось. — Хочешь, чтобы я спала с тобой?
— Мне есть с кем спать, — буркнул он глухо. — В этом смысле ты меня не интересуешь.
— Тогда что?!
Видимо, Северинов и сам не придумал ответ на этот вопрос. Он молча пожал плечами и чуть посторонился. Немного, но мне хватило. Проходя мимо, я чуть зацепила его плечом, и сама удивилась дрожжи, охватившей меня при касании.
Больше напрямую Северинов меня не провоцировал. Если говорил гадости, то словно в сторону, так, чтобы я слышала, а прямо — только по делу, равнодушным официальным тоном. Прятаться от вездесущего мажора можно было лишь в садах и теплицах. Но там я проработала всего месяц. А потом меня поставили на раздачу, и начался новый виток издевательств.
— Он влюблен, — сделала вывод Настя. У нее опыт в любовных делах был куда больше моего; она встречалась с парнями целых три раза. А с последним отношения длились аж два года.
— Ты считаешь, что шпынять, язвить, унижать — это такая форма ухаживаний? — поинтересовалась я со смешком, — а проехать по луже и окатить грязной водой — вообще признание в чувствах?
Настя улыбнулась.
— А может, он не знает, как по-другому обратить на себя внимание? Ты же в упор никого не замечаешь. Вон и Паша не отводит от тебя глаз. У него лицо светлеет, когда он тебя видит. Вчера пригласил к себе посмотреть фильм, а ты что? «Спать хочу, лучше займусь доработкой диплома…» — передразнила она меня.
Я нравлюсь Павлу? Не замечала. Мы старались держаться рядом, вся наша десятка, приехавшая сюда в одном фургоне. Мы сроднились, стали почти одной семьей. Если между кем-то из нас и вспыхнет любовь… А потом влюбленные разойдутся? Не будет, как у меня с Костей, когда я смущалась и отводила глаза каждый раз, когда виделась с ним на лекциях? Не хотелось бы терять дружбу из-за такого пустяка, как любовь.
ГЛАВА 4
Среди нас не было гуманитариев: ни музыкантов, ни художников, ни юристов, ни учителей. Если в бункере они и были, то лишь среди мажоров. Студентов отбирали сугубо с нужными профессиями — химиков, физиков, врачей, биологов и так далее. Мне повезло трижды: я девушка, у меня крепкое здоровье, и я химик.
Профессию я выбрала в глубоком детстве. Даже помню, когда. Мы с мамой отправились по магазинам собирать меня в школу, во второй класс. Требовалось купить форму, спортивный костюм, тетради, ручки. И вдруг, за ровными рядами одинаковых темно-синих жакетов, я увидела нереально красивое платье. Яркое, с желто-зелеными листьями и красными вишенками между ними. Я влюбилась мгновенно и потянула маму к нему.
— Ну, пожалуйста, — канючила беспрерывно.
Платье меня просто загипнотизировало. Сейчас бы я никогда не надела подобную расцветку, но тогда, в семь лет, оно казалось самым прекрасным на свете.
Мама сняла платье с плечиков, прочитала состав и скривилась.
— Эх, стопроцентный полиэстер.
— А что это, полиэстер? — сразу же спросила я.
У меня как раз в то время была пора «почемучек». Я спрашивала обо всем на свете: почему трава зеленая, а земля черная, почему луна то круглая, то серповидная, почему я иногда зеваю, чихаю, кашляю… почему хочется есть, пить, спать и еще миллион почему, умных и не очень.
Мама ответила, что полиэстер — это химический материал, производимый из нефти. О нефти я слышала по телевизору, да и папа о ней много говорил.
— Ну как же! — воскликнула я, — как из черной жижи, добываемой из земли, получают такую красоту?
Мама улыбнулась и пояснила, что из нефти добывают исходные вещества, которые затем превращаются в длинные цепочки молекул, из которых и сотканы эти блестящие нити.
И уже дома я узнала о полиэстере более подробно. Лекцию проводил папа. Начал он с того, что полиэстер — это полиэфирное волокно, получаемое путем поликонденсации дикарбоновых кислот и диолов. Но увидев мое непонимание, рассмеялся и начал сначала, более простым языком:
— Проще говоря, это длинные молекулярные цепочки, сплетенные в прочные нити. Сначала получают мономеры, потом их полимеризуют, превращая в волокна. Это синтез, создание нового из самых обычных веществ. Различные добавки придают материалу прочность, эластичность, цвет. Вот поэтому это платье и такое яркое, цвета долго не выцветают, и оно почти не мнется.
Мне было безумно интересно, я слушала, раскрыв рот. С того самого дня я и люблю химию.
Родители всегда все подробно объясняли, так, чтобы у нас с братом не оставалось белых пятен. Даже самые сложные вещи вроде астрономии или физики простым понятным языком. Не отмахивались, не говорили: «Станешь старше и сама прочитаешь». Наверное, это у меня от них — добираться до сути, исследовать, вникать, докапываться. Я никогда не ложилась спать, пока не сделаю домашку. Никогда не оставляла недописанную контрольную и не уходила из лаборатории, пока не закончу эксперимент.
Интересно же, как из двух элементов получить третий, совершенно иной. Смешивать разные составы, менять их плотность, текстуру, свойства. Все в нашем мире состоит из химических элементов: и органика, и неорганика. И если мы сможем ими управлять, мы станем богами.
В последнее время исследования по ДНК существенно продвинулись. С согласия родителей можно было вмешаться в эмбрион зародыша и изменить его: убрать наследственные заболевания, поменять пол, цвет волос и так далее. Химия и биология шли рука об руку. На обоих факультетах были почти одинаковые специальности. Меня даже иногда отправляли не только на олимпиады по химии, но и по биологии, где я также была в призерах.
Но поступила я все же на химический. Наверное, платье повлияло…
Полгода мне потребовалось, чтобы смириться с жизнью под землей. Таблетки помогли, друзья, работа или сама осознала, что назад дороги нет? Сжилась с этой мыслью, сроднилась, привыкла существовать без окон, свежего воздуха, неба над головой.
Как там говорил Этингер: «Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить»? Я приняла. Человек — странное существо, привыкает ко всему. Может быть, Катя права, и человечество выживет, даже превратившись в кротов?
Павел приносил нам свежие новости. Он вошел в основную группу инженеров, обслуживающих мини-электростанцию, а панель ее управления находилась рядом с командным пунктом на первом этаже. Так вот, многие страны построили бункеры, подобные нашему. Некоторые, в том числе Америка, отправили шаттлы на орбиту, надеясь отсидеться там. Павел сказал, что это самый плохой вариант. Максимум год, потом начнутся проблемы со здоровьем из-за гравитации, солнечной радиации. Да и большой вес шаттлы взять не могут: ни технику, ни запасы еды, воды… Так что подземный бункер — лучшее решение.
— Термоядерка работает сейчас на четверть мощности, — объяснял он, — и обеспечивает весь бункер электроэнергией. Вы не представляете, сколько ноу-хау задействовано! — его глаза горели азартом, — При полной мощности включатся двигатели, которые могут вынести бункер на поверхность. Прорыть туннель в километр, хоть через базальт и гранит!
Я неверующе покачала головой. Это же сотни тысяч тонн. Даже если предположить, что внутренние стены жилых секторов из облегченного гипсокартона, все, что можно сделать — сделано из пластика, то внешние стены, оборудование, теплицы, сады, хранилища, да еще тьма всего, чего мы не видели и не знаем. Сколько это все весит! Плюс, у каждой из семей мажоров был собственный отдел в бункере, выполняющий функцию сокровищницы. Тоже изолированная капсула, мини-бункер, так сказать. Стоила она столько же, сколько и билетик для спонсора.
Само собой, как же в новом мире и без сокровищ?
Всего в убежище сейчас находилось ровно тысяча человек. Около ста — администрация, охранники, врачи, команда из академиков и профессоров, разработавших бункер, знающих о нем все, каждый винтик и проводок. Меньше трех сотен — мажоры, оплатившие билеты в светлое будущее. Из них около двухсот — маленькие дети, пожилые мужчины и женщины. Остальные — девушки и юноши в возрасте от шестнадцати до тридцати лет. Нас же, безбилетников, было шестьсот тридцать пять человек. Номер, который я носила на груди был последним.
Сначала мажорчики пытались установить свои правила, но их быстро приструнили. После первой же драки Мальцева заперла и студентов, и богачей в карцере, посадив на хлеб и воду. Сказала, что правила одинаковые для всех. Прежде всего — порядок, тишина и благоразумие.
— Мы все в одной лодке, господа, — отчеканила Вероника Сергеевна, — и студенты, и спонсоры. И если мы эту лодку развалим, плыть будет не на чем.
После этого задираться перестали. Сократилось даже количество пошлых намеков, которых вначале было предостаточно: «потереть спинку в апартаментах», «прибраться в спальне», «заплачу за колыбельную на ночь». Смешно. Чем заплатишь? Бумажками государств, которые прекратили существование? Да чем бы ни было, хоть золотом и бриллиантами, никто не соглашался.
А за хватание и выкручивание рук, подножки, приставания, драки и тому подобное — штраф, работа в теплицах, а в особо тяжелых случаях — карцер. Камеры были развешены повсюду, даже в жилых коридорах. Ни одно движение не оставалось незамеченным.
Парни и девушки жили вместе, разделения по полу не было. Смысл? На десять комнат и, соответственно, десять человек одного блока был один туалет и одна душевая кабина. Поэтому, если была возможность, мы мылись после работы в кухонном блоке, а парни — в душевых парников или ферм. Девушкам вкололи гормональный контрацептив, рассчитанный на полгода. Через полгода пообещали сделать еще один.
— Младенцы пока не нужны, — объяснили это так.
Можно подумать, нам они нужны
ГЛАВА 5
Аня пригласила на день рождения. Ее парень решил устроить для своей девушки грандиозную вечеринку и позвал чуть ли не сотню народу — половину мажоров, половину студентов. Наверное, чтобы не обидеть ни тех, ни других. Дипломат, черт его подери, из МГИМО.
Мы поздравили Аню еще утром на работе. На праздник же я идти не хотела. На эти надменные рожи я насмотрелась в столовой. Но наша десятка была сплоченной командой, и Настя сказала: «Идем вместе». Оставался вопрос — что подарить. Студентов привезли сюда без вещей, с собой были лишь надетая на нас одежда, ученический портфель, сумка или рюкзак. В моем, например, кроме тетрадей, учебников, методички, карандашей и ручек, находились лишь кошелек, половина «Сникерса» и гигиеническая помада. Негусто. Даже мобильника не было, связь в последние месяцы не работала, телефон я оставляла дома. Жаль. Сейчас бы хоть фотографии посмотрела.
В общем, решили испечь торт. Огромный, четырехъярусный. Время было, как и доступ к разнообразным рецептам, закаченным в «Мультиповар». Стол накрыли в холле двенадцатого этажа. Какими бы большими ни были апартаменты Красницкого, всех они вместить не могли. Аня провела нас по оранжерее, показала кинотеатр, тренажерный зал, комнаты отдыха. Мы прошлись по длинному коридору, стены которого были увешаны картинами в дорогих рамах. Двенадцать этаж производил впечатление роскошного отеля, а не части бункера. Лишь отсутствие естественных окон напоминало о том, что мы под землей. Все это так резко контрастировало с серостью и убогостью на нижних этажах, что я опять разозлилась. Мелькнула мысль, что если бы все обитатели бункера жили среди подобной красоты, то и депрессий было бы меньше. В просторном холле стояли удобные диваны из мягкой замши, разбросаны пуфы, на столиках – вазы со свежими цветами. Даже воздух здесь пах иначе – не стерильностью и химией, как у нас, а какими-то тонкими, едва уловимыми ароматами дорогого парфюма, как в бутике.
— Располагайтесь, где хотите, — улыбалась она, — мажоры всегда опаздывают, так что сейчас общие залы в вашем распоряжении.
Выглядела она прекрасно. В серебристом вечернем платье, с макияжем, длинными серьгами в виде грозди сверкающих камней. Словно и не студентка-безбилетница, а настоящая богачка. Лишь улыбка оставалась ее — открытая и добрая.
Как в нее можно не влюбиться? Вот и Красницкий не устоял.
— Вадим хочет перемешать молодежь, — Аня подмигнула, — за полгода мажоры так и не сблизились со студентами. Все держатся особняком, и мы, и они. Дим прекрасно понимает, что прежней жизни уже нет, и то, что спонсоры держатся за свои сокровища — смешно и нелепо. Ничего, через годик-два не будет ни мажоров, ни безбилетников. Будет общая сплоченная «Новая надежда».
— Блажен, кто верует, — пробормотал Павел в сторону.
Я тоже не особо верила в оптимистичный прогноз Ани и ее парня. Даже если мы выйдем на поверхность через год, два, пять лет, то обнаружим голые камни, пустоту и холод. Как выживать в этом жутком враждебном мире? А вот богачи придут в него с начальным капиталом. И старт получат немалый.
Зазвучала музыка, на потолке замигали разноцветные лампочки, встроенные в люстры. Атмосфера сразу стала праздничной. Я увидела парочку роботов-помощников, разносивших подносы с напитками. Значит, здесь, на уровнях мажоров, разрешают иметь роботов? Ну конечно! Кто же будет убираться в апартаментах, гладить одежду? Не сами же. Слуг здесь не было. Студенты мыли полы только в общих помещениях, в личных комнатах каждый убирался сам.
— Привет, — к нам подошел Иван с бокалами в обеих руках и очаровательной улыбочкой на лице. Я сразу почувствовала себя некомфортно — от него всегда веяло чем-то неприятным.
— Наточка, прекрасно выглядишь, — протянул он мне один из бокалов. — Только немного зажата. Тебе просто необходимо расслабиться.
Я осторожно взяла напиток. Хотела отказаться — подозревала неладное, — но передумала: сегодняшний день Аня и Вадим провозгласили как день равенства и братства, значит, подыграю.
Аня предупредила, что спиртного на вечеринке не будет, только безалкогольное шампанское, напитки и соки, но в шипучке, которую мне дал Иван, явно
