Один шанс на двоих. Анастасия Никитина

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1. Улыбка безумной жрицы
• ГЛАВА 2. Медная надежда
• ГЛАВА 3. Древний храм
• ГЛАВА 4. Гнев и гордыня
• ГЛАВА 5. Две грани бытия
• ГЛАВА 6. Мать и сын
• ГЛАВА 7. Милосердие фараона
• ГЛАВА 8. Когда наступит «потом»
• ГЛАВА 9. Ночная прогулка
• ГЛАВА 10. Умный раб
• ГЛАВА 11. Две просьбы
• ГЛАВА 12. Змея и змеи
• ГЛАВА 13. Время «потом»
• ГЛАВА 14. Последние приготовления
• ГЛАВА 15. Жрица и шарлатан
• ГЛАВА 16. Правда божественная и человеческая
• ГЛАВА 17. Те, кто стоит у истоков тревог
• ГЛАВА 18. Цели и средства
• ГЛАВА 19
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Она может всё и немного больше. Но наступает момент, когда даже этого оказывается недостаточно. И лишь один шанс, призрачный и неверный, отделяет её от вечного забвения.

   Он – грозный номарх, наделённый в своей вотчине неограниченной властью, но главную битву уже проиграли его предки, а ему остаётся лишь справляться с последствиями. Как потомку склонившихся царей выжить и спасти свой народ, когда каждый шаг грозит смертью, а взгляд – доносом? И стоит ли в такой момент доверять жрице полузабытой богини, слишком мудрой для молодой девушки и слишком красивой для скромной жреческой туники? Но ведь сердцу не прикажешь, даже если это сердце опального номарха.

   Здесь не будет шуток, забавных ситуаций и победного шествия героев по севшим в лужу врагам. Эта история могла бы случиться в тени величественных храмов и дворцов древнего Египта, если бы его жестокие боги иногда позволяли себе человеческие слабости, а люди находили в своих сердцах божественные силы. Но в первую очередь это история о любви, которая сметает любые преграды и творит невозможное.

ГЛАВА 1. Улыбка безумной жрицы

– Это невозможно! – молодой номарх отшвырнул свиток, который читал, и в сердцах ударил кулаком по подлокотнику резного стула. – Это совершенно невозможно!

   Писец, который принёс вызвавший неудовольствие господина папирус, поспешно ткнулся лбом в полированные плиты пола.

   – Половина! Даже если мы выгребем всё до донышка, не оставив ничего на посев, наберётся только половина!

   Номарх прикрыл глаза ладонью.

   От окна отделилась высокая статная женщина. Уже не молодая, но всё ещё красивая, она привычным жестом оправила тонкую ткань туники и, неслышно ступая, направилась к возвышению, где сидел раздосадованный молодой мужчина. По пути она легко толкнула ногой перепуганного писца и указала на выход. С плохо скрытым облегчением старик, позабыв про свои писчие принадлежности, пятясь, выскочил из комнаты.

   – Всё не так плохо, сын мой, – мягко проговорила она.

   – Куда уж хуже, матушка, – молодой номарх поднял голову. – Посмотри в окно. Великий Нил подарил людям невиданный разлив, но отступать не спешит. Ещё неделю назад на поля должны были выйти сеятели, но вместо тучных полей – вода… В воде не сеют и жнут, матушка…

   – Но вода рано или поздно уйдёт, а поля станут тучными как никогда, – возразила женщина, – и всходы…

   – Не успеют вызреть! – перебил номарх, позабыв о сыновней почтительности. – Как уже было в прошлом году. И в позапрошлом… Людям нечего будет есть.

   – Фараон Усефаис, да будет он жив, цел и здоров, не оставит нас своей милостью…

   – Фараон? – красиво очерченные губы молодого номарха искривила горькая улыбка. – Вон лежит милость твоего фараона!

   Он дёрнул подбородком в сторону валяющегося на полу свитка и снова отвернулся. Женщина прикрыла рот ладонью и испуганно огляделась:

   – Нет, Нахт, ты так не думаешь. В тебе говорит гнев. Злой дух шепчет тебе крамольные слова, но ты так не думаешь.

   – Думаю, матушка, думаю! Я готов кричать об этом на всех перекрёстках! «Милость» фараона убивает мой народ!

   – Тихо! – она стремительно пересекла комнату и, резко откинув завесу, выглянула наружу. А вернувшись, заговорила тише вечернего ветерка. – Молчи, сын мой… Гневом ты погубишь и себя, и свой народ быстрее, чем это сделает голод. И у стен есть уши, а у окон глаза.

   – Это тоже относится к «милостям» фараона, матушка? – покачал головой молодой номарх, но голос всё-таки понизил. – Я не могу говорить громко в собственном дворце. Не могу дать зерна своему народу. За это я должен благодарить?

   – Ты не властен над разливом великого Нила. Фараон Усефаис не может этого не знать. Он уже давал нам зерно.

   – Давал. И мы расплатились за него полновесными таланами золота. Или ты забыла, куда пропали твои драгоценные уборы?

   – Не забыла. Но голод не пришёл в дома Пер-Уаджет. Этого мне достаточно. Ты расскажешь фараону…

   – Рассказал. Уже рассказал, в прошлом году, – молодой номарх прикрыл глаза, избегая смотреть на мать, и словно через силу продолжил. – В этом мы должны привезти налоги сразу за два года. Тогда Усефаис не услышал меня. Что будет сейчас?

   Мужчина тяжело повёл плечами, вопреки традиции укрытыми широкой туникой. В городе говорили, что молодой номарх дал богам какой-то обет и потому одевается именно так. И лишь немногие, в том числе и его мать, знали правду.

   Женщина положила узкую ладонь на плечо сына:

   – Шрамы украшают мужчину.

   – Не эти, матушка, – покачал головой тот и сбросил её руку. – Не эти.

   В просторной комнате, стены которой до самого потолка были покрыты богатой резьбой, повисла гнетущая тишина. И мать, и сын понимали, что близится катастрофа. Но если он уже готовился принять последствия, то она всё ещё продолжала на что-то надеяться.

   – Боги-покровители не оставят нас, – тихо проговорила она.

   – Боги?! – лицо молодого номарха исказилось от гнева. – Где они, твои боги?! Они не слышат нас! А их жрецы жаждут только золота и почестей. Они вскоре снова придут. Хочешь остаться и послушать? Хотя зачем, я и сам скажу, что им нужно. Новые статуи, новые жертвы и ещё больше золота! И никого не интересует, чем я буду кормить работников в каменоломнях и где возьму это золото!

   – Не богохульствуй, сын мой. Ты разгневаешь богов! – отшатнулась женщина.

   – Разгневаю?! Оглянись вокруг! Боги уже прокляли нас! – выплюнул молодой мужчина и с тихим свистом выдохнул воздух сквозь стиснутые зубы. – Оставь меня. Мне надо подумать.

   – Нахт…

   – Оставь меня, – повторил он, добавив в голос металла.

   Царственная Мерес-Анх не посмела спорить с сыном: слишком хорошо знала и этот взгляд, и этот тон. Когда отец Нахта говорил таким тоном, с плеч летели головы. А если эти древние стены слышали его при деде – горели города. И даром что те времена остались в прошлом – кровь не водица. Женщина низко поклонилась и, не поворачиваясь спиной к возвышению, покинула комнату.

   А молодой номарх уже не думал о матери. Им овладело чёрное отчаяние. Крик о проклятье богов озвучил гнев, но вырвался он из самой глубины души. Не так давно Нахт надел венец правителя. И несчастья почти сразу посыпались на его голову. Невиданные разливы Нила уходили поздно, а приходили рано. Зерно не успевало вызреть, а то, что успевало – гнило на корню. В сети рыбаков попадалось больше мусора, чем рыбы, а дичь ушла из опасных районов далеко на запад. А на юге жестокий фараон, предки которого не так давно уже прошлись огнём и мечом по этой земле, ждал подати и никакие оправдания слышать не желал.

   – И какой безумец напророчил мне счастливую и долгую жизнь при рождении, – прошептал молодой номарх, покачав головой. – Всё счастье в моей жизни закончилось в тот момент, когда я надел этот венец.

   Он снова тяжело повёл плечами и, поднявшись, подошёл к окну. Дворец стоял на возвышенности, и древняя столица Нижнего Египта Пер-Уаджет лежала перед ним как на блюде. Над узкими, словно целиком вытесанными в камне улочками висел мерный гул. Суетились и куда-то двигались люди, выглядевшие как трудолюбивые скарабеи. А молодому номарху казалось, что он чувствует на себе их взгляды.

   Разумеется, это было не так. Кто бы решился пялиться на белокаменный дворец господина, даже если бы и сумел разглядеть стройную фигуру в одном из многочисленных окон. Так, разве что бросить один короткий опасливый, но полный надежды взгляд и снова браться за работу. Молодой номарх знал, с кем все эти безликие суетливые жучки связывают свои надежды: с богами и с ним, с благородным Нахтом, господином северного нома Нечеруи. А вот ему самому надеяться было не на кого.

   Тихий шорох занавеси привлёк внимание мужчины, и он обернулся. У входа, склонившись почти до пола, стоял молодой раб и ждал, пока хозяин соизволит обратить на него внимание.

   – Что тебе? – холодно спросил Нахт.

   – К тебе пришли жрецы, господин, – ещё ниже склонился раб.

   – Зови, – тяжело вздохнул номарх. – По одному!

   – Как будет угодно господину, – отозвался раб, скрываясь за занавесью входа.

   Нахт позволил себе короткий усталый взгляд в окно и, придав лицу холодное невозмутимое выражение, вернулся на возвышение. Люди не должны были знать, что происходит с их господином. Даже жрецы. У номарха нет права на слабость.

   Следующие несколько часов слились в однообразную муть, как тяжёлый туман над бесконечными водами дарующего жизнь Нила. Старые и молодые лица, сверкающие от драгоценных масел и покрытые ритуальными татуировками головы, разноцветные хламиды и расшитые пояса. Жрецы были разными. Но номарх не ошибся – желали они все одного и того же: дай. С непроницаемым лицом он выслушивал очередной рассказ о гневе богов, отличающийся от предыдущего лишь размером подношений да наглостью рассказчика, едва заметно кивал и ронял:

   – Я подумаю.

   Эта короткая фраза стала его щитом и его покровом, за которым прятались гнев и презрение. Никого из этих людей, считавших себя едва не двойниками великих богов, не интересовали ни беды их народа, ни заботы номарха. И если бы исполнение их желаний хотя бы помогало… Но нет же. Богатые жертвы уносились в небо дымом ритуальных костров, бесследно уходили в мутные воды могучего Нила, осыпались невесомым пеплом на резных алтарях, и… И ничего.

   «Боги забыли о нас, раз терпят таких служителей, – думал молодой номарх, глядя, как пятится к двери очередной жрец, предложивший ему ни много ни мало, а построить новый храм в честь Собека. Якобы великий бог-крокодил, повелитель бесконечного Нила, дарует им тогда свою благосклонность, и радость вернётся в Пер-Уаджет на веки вечные.

   Нахт едва не рассмеялся старику в лицо в ответ на такое предложение. Да уж… Если бы фараону донесли, что в северном номе, второй год не доплачивающем налоги, вздумали строить новый храм, он бы принёс сюда «радость» лично. Только отлилась бы она кровавыми слезами всем, от последнего раба до самого номарха.

   Сухо кивнув, он отпустил безумца и мысленно пересчитал побывавших у него жрецов.

   «Похоже, на сегодня всё», – подумал он. Но тут занавесь, прикрывающая вход, шевельнулась снова.

   Всё тот же раб согнул спину в поклоне и заученно проговорил:

   – К тебе пришла жрица могучей Уаджет, господин.

   Нахт удивился, хотя на его лице не дрогнул ни один мускул. Жрицы Уаджет, некогда почитаемой, а ныне почти забытой покровительницы Нижнего Египта, были, пожалуй, единственными, кто не баловал молодого номарха своим вниманием.

   «Я думал, их уже и не осталось», – мысленно покачал головой он и, наткнувшись взглядом на застывшего раба, спохватился:

   – Зови.

   Занавесь сдвинулась легко, словно её приподнял шаловливый порыв ветра. Жрица, будто бы не коснувшись расшитой ткани даже кончиком пальца, бесшумно вошла в комнату. Нахт чуть наклонил голову к плечу, невольно залюбовавшись. Она была красива. Туника из простого небелёного полотна подчёркивала все изгибы стройного девичьего тела. Грубый верёвочный пояс перехватывал тонкую талию. Густые волосы лежали на голове тяжёлым венцом. Маленькие босые ножки неслышно ступали по полированным плитам так, что казалось, что она не идёт, а плывёт над полом. И было в ней что-то такое, что намертво приковало к невесомой фигурке взгляд молодого номарха, хотя он не раз встречал и более красивых женщин, а до недавнего времени и не только встречал.

   Жрица поклонилось так низко, как это предписывалось традицией, но у Нахта все равно появилось необъяснимое ощущение, что кланяться здесь должен он. Это странное чувство разгневало молодого номарха. По крайней мере, в его собственном дворце всё ещё не было никого, перед кем он должен был бы гнуть спину.

   Гнев помог ему сначала отвести взгляд от узкого, словно выточенного искусным скульптором лица, а потом и окончательно справиться с наваждением.

   – Чего ты хочешь, жрица? – холодно спросил он, глядя поверх её плеча.

   – У меня нет своих желаний, мой господин, – спокойно и даже как-то отрешённо отозвалась девушка. – Моими устами говорит могущественная Уаджет, дарующая жизнь и щит красная кобра.

   Это было Нахту знакомо. Каждый третий, если не второй жрец приписывал свои желания богам.

   – И чего хочет от меня твоя богиня? – скрывая презрение, спросил он.

   – Пока ничего, – едва заметно пожала плечами жрица.

   – А потом? – наученный горьким опытом, Нахт не собирался расслабляться. От него всегда что-то хотели. Исключений не было.

   – Это будет зависеть от того, что у тебя есть. Расскажешь, господин?

   От такой наглости Нахт даже на мгновенье опешил. Нет, наглели многие, но они, по крайней мере, не выказывали свою наглость так прямолинейно.

   – Не слишком ли ты полагаешься на покровительство своей богини, жрица? Или ты позабыла, с кем говоришь?

   – Без воли великой Уаджет с моей головы не упадёт даже волос. Или ты позабыл, кто хранил северные номы на протяжении тысячелетий?

   «Что ж… Эта, по крайней мере, искренне верит», – подумал Нахт, окидывая жрицу проницательным взглядом и отмечая, что ни на её лице, ни в глазах нет даже искры страха или опасений.

   – Для такой могущественной богини, без сомнения, не составит труда узнать, что у меня есть, не так ли?

   – Если она захочет, – совершенно спокойно согласилась девушка.

   «Ах, как удобно. Может, захочет, а может, не захочет…» – усмехнулся про себя мужчина.

   – Но пока не захотела, – Нахт с трудом скрыл веселье за холодным тоном. – Так зачем же ты пришла?

   – Посмотреть на тебя, мой господин, – не замедлила с ответом жрица.

   – Ты всё-таки забываешься, жрица, – процедил номарх, и в его голосе зазвучали раскаты приближающейся грозы.

   – Разве это не природное желание для каждого подданного – видеть своего господина, – как ни в чём не бывало отозвалась девушка, откровенно рассматривая его.

   – Возможно, – вынужден был согласиться Нахт. – Но до тех пор, пока оно не высказывается столь нагло. Я номарх этого нома, а не диковина в зверинце, жрица. Вспомни об этом и опомнись, пока я не проверил, так ли благосклонна к тебе твоя богиня, как ты думаешь.

   – Как тебе будет угодно, мой господин.

   Девушка поклонилась, но он готов был поклясться, что она улыбнулась. Хотя это было просто невозможно. Совершенно невозможно!

   – Говори, что хотела, или уходи прямо сейчас, – приказал он, отгоняя новое странное наваждение.

   – Мне нечего сказать тебе, мой господин. Но если ты захочешь что-то сказать мне, то всегда можешь за мной послать, – поклонилась девушка и попятилась к выходу.

   – И как же тебя зовут? – сам себе удивляясь, спросил Нахт. – Если я вдруг захочу за тобой послать.

   – Для могущественного номарха, без сомнения, не составит труда узнать моё имя, – не поднимая глаз от пола, отозвалась жрица.

   Нахт на мгновенье потерял дар речи, а когда совладал с непослушными губами, жрицы в комнате уже не было. Только расшитая цветными нитками драгоценная занавесь колебалась, словно ею вновь вздумал поиграть шаловливый порыв ветра.

   Молодой номарх встал, не совсем понимая, что собирается делать, и сбежал с возвышения. Но когда его пальцы ощутили жесткие стежки вышивки, он опомнился и, так и не откинув ткань, вернулся обратно.

   – Безумна… Она безумна, только и всего, – прошептал он. – Но какая у неё улыбка…

ГЛАВА 2. Медная надежда

Два дня воспоминания о безумной жрице нарушали покой молодого номарха в самые неподходящие моменты. То ему казалось, что он заметил её стройную фигурку в тунике из небеленого полотна среди матушкиных рабынь. То спутал с ней подругу своей сестры. А то и вовсе её странная улыбка, возможно, лишь померещившаяся ему во время короткой встречи, не давала уснуть. Тогда в полумраке спальни он слышал несуществующие шорохи и невесомые шаги.

   Однажды, окончательно потерявшись между сном и явью, Нахт даже поднялся и бросил уголёк в медный светильник. Но комната была пуста. Ни убийц, ни тем более безымянной жрицы полузабытой богини. Никто не таился за занавесями и не пытался поспешно прыгнуть в окно. И всё же мужчина готов был поклясться, что ещё несколько мгновений назад рядом кто-то был.

   «Надеюсь, её безумие не заразно», – недовольный собственным беспокойством, проворчал мужчина, снова укладываясь в постель. Но светильник всё же тушить не стал.

   Проснулся с больной головой и смутными воспоминаниями о странных пугающих снах. Даже Мерес-Анх заметила его состояние, когда принесла традиционную утреннюю чашу с горячим травяным отваром. Обычно в такие минуты они говорили о всякой ерунде, не касаясь ни серьёзных, ни тревожных тем, за это их Нахт и ценил. Но сегодня материнское сердце не позволило женщине смолчать.

   – Сын мой, боги вернули тебя в земной мир, пробудив ото сна, но я не вижу на твоём лице ни печати покоя, ни радости нового дня. Что тебя гнетёт? Случилось что-то, о чём я не знаю?

   – Ты ошибаешься, матушка, – покачал головой Нахт. Он не стыдился выказывать матери сыновнюю любовь и доверял ей, но и делиться такими эфемерными переживаниями не считал нужным. – Просто плохо спал.

   – И что же похитило твой сон? – не унималась женщина.

   – Разве у меня мало причин для бессонницы? – слегка сдвинул брови он.

   – Они были и вчера. Но это не мешало тебе отдыхать.

   – Но сегодня срок, назначенный фараоном, стал на один день короче.

   – Как и вчера.

   – И что?

   – Одинокие ночи всегда беспокойны, сын мой.

   – Зато безопасны, – Нахт предпочёл проигнорировать намёк.

   – И что же может сделать могучему воину слабая женщина? – слегка улыбнулась Мерес-Анх и, посерьёзнев, продолжила. – Ты перестал посещать своих наложниц, не смотришь в сторону…

   – Тебе прекрасно известна причина, матушка, – с предостережением в голосе перебил Нахт.

   Но, как и он чуть раньше, женщина не пожелала понимать намёки.

   – Известна. Но рано или поздно тебе придётся переступить через неё. Ному нужен наследник. Твой наследник, а не выскочка, назначенный фараоном, да будут дни его бесконечны и счастливы.

   – Матушка, если я сейчас начну думать о наследнике вместо налогов, то упомянутый тобой выскочка появится в Пер-Уаджет гораздо раньше, чем тебе бы хотелось.

   – О наследнике всегда не лишне подумать. Это твой долг – обеспечить преемственность поколений, передать власть своему потомку, как некогда это сделал твой отец, а перед ним отец твоего отца и…

   – Довольно, матушка, – потерял терпение Нахт. Этот разговор повторялся с регулярностью, достойной лучшего применения, и заканчивался всегда одинаково: ссорой. – О какой власти ты говоришь? Она ушла в Верхний Египет вместе с родовым скипетром, тысячами рабов и нашей свободой. Усефаис может назначить нового номарха в любой момент. Просто потому, что ему так захотелось. Или потому, что в столицу опять не доставят в полном объёме положенные подати. И ему безразлично, есть у меня наследник или нет, и сколько столетий мои предки считали эту землю своей!

   – Тише, тише…

   Мерес-Анх испуганно сжимала резные подлокотники, на её искусно подведённых глазах показались слёзы, но Нахт больше не хотел молчать. Что пробило брешь в доспехах его самоконтроля, бессонная ночь, предстоящая катастрофа с налогами или просто долго копившееся раздражение, наконец, порвалось наружу, не знал даже он сам. Но был полон решимости высказаться до конца.

   – Ты знаешь, я бы склонился. Да, склонился сам, без чужого клинка у горла. Просто потому, что понимаю – Египту нужен единый правитель. Свары и склоки разоряли наши номы, стоили бездну золота и многие тысячи жизней. Но Усефаис, как и его предки, не пришёл сюда, как добрый господин и рачительный хозяин. Он ведёт себя как разбойник в захваченном городе: забрать всё, вычерпать до донышка и увезти, а что там выжившим останется – неважно. Такой правитель иссушает наши земли быстрее, чем все междоусобицы вместе взятые. Если так пойдёт и дальше, то если не мне, то моему сыну точно не понадобится наследник, потому что ему нечего будет наследовать!

   Нахт готов был говорить ещё долго, выплёскивая в лицо матери всю накипевшую боль и горечь, но вдруг из-за скрывавшей оконный проём занавеси упал тяжёлый медный светильник. Несколько секунд и мать, и сын, забыв, как дышать, следили, как он катится по каменным плитам пола, подскакивая на стыках и громко звякая.

   Молодой номарх опомнился первым. Вскочив так резко, что стул отлетел назад, он сорвал со стены один из развешанных там клинков и бросился к окну. Бесценная ткань жалобно затрещала, когда он рванул её в сторону, одновременно замахиваясь коротким изогнутым мечом. Но проём был пуст. Забыв о достоинстве номарха, Нахт почти по пояс высунулся в окно, пытаясь осмотреть всё и сразу. Но двор далеко внизу пустовал, а на выступающую крышу забраться было и вовсе невозможно. Не говоря уже о том, что подняться без верёвки по покрытой мелкой резьбой стене сумела бы разве что кошка, но и то не точно.

   В какой-то момент ему показалось, что среди каменных лепестков резьбы мелькнула тёмная тень этой самой верёвки. Но стоило ему сморгнуть, как он понял, что обманулся игрой света.

   Зато из комнаты слабым голосом позвала мать:

   – Сын мой, достойный жрец Ахтой пришёл и готов помолиться за твоё благополучие.

   Бросив последний взгляд на стену и убедившись, что двор всё так же пуст, Нахт неохотно обернулся.

   «Отрыжка Сета… Совсем забыл о нём!» – запоздало похолодел мужчина, осознав, какой опасности только что избежал.

   Слишком подобострастный и ласковый жрец Хора прибыл в Пер-Уаджет по велению самого Усефаиса, а тот отдал этот приказ явно не из беспокойства о духовном благополучии молодого номарха.

   «Само провидение его столкнуло, – подумал молодой номарх, пропуская мимо ушей витиеватое приветствие жреца и краем глаза рассматривая медную ножку укатившегося под матушкин стул светильника. – Или божественная воля. Кто ты, мой спаситель? Кто ещё помнит о моей несчастной земле?»

   Ответа, конечно же, не последовало. Не считать же за ответ вычурную здравицу фараону, которую как раз выплетал языком толстый жрец. Впрочем, Нахт ответа и не ждал. В той безвыходной яме, где он барахтался последние полгода, уже одна мысль, что, возможно, где-то кто-то играет на его стороне, сверкала ярким солнечным лучом.

   – Сегодня я бы хотел поговорить с тобой о гневе, мой благородный господин, – пропел жрец, получив разрешение сесть на низкую скамью. – Гнев дарован нам богами. Ты знал об этом, благословенный Нахт?

   – Всё, что есть у людей, даровано им богами, – опустив уголки губ в походящей случаю постной гримасе, Нахт насторожился. Ахтой не мог услышать его неосторожные слова, он пришёл позже. Даже в длинный коридор, ведущий в комнату, он ступил, когда медный светильник уже выбил тревожную дробь по плитам пола. А вдруг всё же?..

   – Ты прав, мой господин. Злаки и звери, счастье и горе, любовь и гнев – всё мы получили из рук великих богов. Но люди в своём скудоумии часто используют эти дары на печаль богам, а не к их удовольствию. И мой долг наставить любого заплутавшего на верный путь к светозарному посмертию, – второй раз покосившись на перевёрнутый стул номарха, проговорил Ахтой.

   «Слышал? Нет? Хотя вряд ли. Если бы он услышал, то сюда бы не дошёл. Что ему до моего посмертия, когда есть что донести своему настоящему господину? Или решил выяснить подробности? Хотя какие ещё подробности?» – гадая, к чему ведёт хитрец, Нахт кивнул.

   Не дождавшись более развёрнутого ответа, Ахтой уже открыто посмотрел на беспорядок и продолжил:

   – Что же пробудило твой гнев сегодня, мой господин? Поделись со скромным служителем милосердного Хора, и с его помощью я сумею утешить тебя.

   «Скромный… – фыркнул про себя Нахт, скользнув взглядом по дорогой крашеной ткани жреческой туники и расшитому драгоценными каменьями поясу. – Если это называется скромность, то скромнее, пожалуй, только фараон».

   Разумеется, на лице молодого номарха эти насмешливо-презрительные мысли никак не отразились. Он только безразлично махнул рукой:

   – Всего лишь мелкие неурядицы и нерадивые слуги, достойный Ахтой. Мой утренний отвар оказался слишком горьким, только и всего.

   – Да… Нерадивые слуги – бич любого господина. Открою тебе тайну, мой благородный господин. Даже великий фараон Усефаис, да будут его дни бесконечны и наполнены изобилием и здравием, порой гневается на слуг.

   – Фараон Усефаис, да живёт он во все времена, снисходителен и добр. Ещё мудрейший и вечно живущий Тот говорил, что лишь негодные слуги не ценят добрых хозяев, – отозвался молодой номарх.

   – Ты считаешь, что фараон, да будет он благополучен, слишком добр, мой господин? – как собака, почуявшая дичь, подобрался толстяк. Даже про льстивые эпитеты забыл.

   Нахт внутренне усмехнулся: «Какая грубая работа, достойный жрец».

   – Признаюсь тебе, благой Ахтой… Но пусть это останется в стенах этой комнаты…

   – Да-да… – подался вперёд толстяк.

   – Я всегда поражался мудрости великого Усефаиса, да живёт он вечно, и лелею надежду однажды хотя бы приблизиться к его умению вызывать в людях любовь и благоговение. Хотя, конечно, это мечта недостижима.

   «Вот так. И понимай, как хочешь!» – хмыкнул молодой номарх, из-под прикрытых ресниц наблюдая, как разочарованно расслабился тучный жрец.

   Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Убедившись, что никакой крамолой в комнате и не пахнет, Ахтой потерял интерес к разговору. Высказав ещё несколько пышных, но бессмысленных истин, он намекнул, что в храме Хора маловато рабов, и попросил отпустить его, сославшись на предстоящие ритуалы.

   Разумеется, Нахт охотно пошёл ему навстречу. Даже опасно охотно, хотя постарался этого не показать.

   – Каждая душа достояна вашего внимания, благой Ахтой, – кивнул он. – Я уступаю другим счастье слышать ваши мудрые речи.

   Жрец с заметным трудом сдавил своё необъятное брюхо в поклоне и вышел вон. Нахт несколько минут сидел молча, вслушиваясь в затихающие тяжёлые шаги. «Словно две большие жабы скачут: шляп-шляп…» – невольно подумал он. Когда звуки окончательно стихли, он не поленился пересечь комнату и убедиться, что коридор снова пуст. И лишь потом поднял помятый медный светильник.

   – Зря ты дразнишь жреца, сын мой, – покачала головой Мерес-Анх. – Он глаза и уши фараона, да будет он благополучен во веки веков.

   – Я знаю, мама, – отмахнулся Нахт, рассматривая вмятины и царапины на светильнике. Они исказили чеканный рисунок, и разобрать, что когда-то было изображено на полированной меди, не представлялось возможным. То тут, то там просматривались невнятные фрагменты, не более. Какая-то девушка в жреческом уборе простирала к кому-то руки. С другой стороны ещё одна, но ту вообще было невозможно опознать: богиня или тоже жрица? Видимо, именно этой стороной светильник ударился при падении, смяв и стесав рисунок. Сохранилось только лицо, и то его цепляла глубокая царапина, так что казалось, будто девушка улыбается. Что, разумеется, было невозможно. Никому не пришло бы в голову изобразить улыбающуюся жрицу и уж тем более богиню.

   – Откуда у нас этот светильник? – задумчиво спросил Нахт, рассматривая длинные ножки в виде угрожающе развернувших капюшоны кобр.

   – Светильник? – переспросила Мерес-Анх.

   – Да, светильник! – с долей нетерпения подтвердил молодой номарх. – Я не помню такого.

   – Поставил кто-то из слуг, – пожала плечами женщина. Она явно не разделяла интереса сына к испорченной вещи.

   – Почему именно туда? Светильник в окне. Зачем?

   – Может, нерасторопный раб уронил, испортил и, опасаясь возмездия, спрятал за занавесью. Рабы не стыдятся лжи.

   – Уронил? Откуда? – не успокаивался Нахт. Он и сам не мог объяснить, почему, но не в состоянии был просто отбросить испорченную вещь и забыть о ней. – Здесь такого точно не было.

   – Ты помнишь все светильники дворца?

   – Нет, – вынужден был признать молодой номарх. – Но то, что их никогда не ставят в окна, помню точно.

   – Думаешь, кто-то подавал из окна сигналы? – напряглась Мерес-Анх. – Но кому? С той стороны лишь воды Нила. Там никто не бывает, кроме рыбаков.

   – Сигналы? – невнимательно переспросил Нахт. – Да, возможно…

   Но что-то подсказывало ему, что этот ответ, хоть и напрашивающийся, неверен. И потом… Пусть кто-то принёс сюда этот светильник и обменивался вспыхивающими огоньками с кем-то на реке. Но кто сбросил его с окна? Он слишком устойчивый, чтобы рухнуть просто так. И слишком тяжёлый, чтобы упасть под порывом ветра. Которого, кстати, и близко не было.

   «Или я ищу намёки там, где их нет? Пытаюсь разгадать несуществующую загадку? И матушка права: просто какой-то раб испортил дорогую вещь и спрятал уже такой. А упал светильник… Да хоть потому, что одна из ножек согнута. И всё это просто случайность», – задумался молодой номарх. Его пальцы стиснули медную змейку так сильно, словно это была та самая тростинка, что могла удержать его над тёмной бездной отчаяния. Он не хотел, чтобы всё это происшествие объяснялось так легко. Впервые в жизни молодой номарх всей душой отказывался от простого и понятного решения в пользу призрачной и почти невесомой надежды.

ГЛАВА 3. Древний храм

Когда Нахт вынырнул из бесплодных размышлений, Менес-Анх в комнате уже не было. Где-то в глубине души он почувствовал облегчение. Выслушивать логичные, но такие нежеланные доводы матушки именно сейчас не хотелось до дрожи.

   Он взялся за согнутую почти у основания ножку светильника и, напрягая мышцы, вернул ей первоначальную форму. Вопреки его опасениям, металл не лопнул, а медная кобра ещё и сверкнула глазами, словно поблагодарила. Отогнав сомнения в собственном здравомыслии, молодой номарх решил считать это добрым знаком.

   Бережно стерев остатки сажи с внутренней стенки светильника, он отнёс его в свою спальню. Небрежно сдвинув в сторону немногочисленные статуэтки богов из драгоценного сандала и яшмы, установил светильник в изголовье кровати и громко позвал слуг.

   – Не трогать под страхом смерти! – приказал он, едва они явились, и для уверенности ещё ладонь положил на свою новую святыню. – Любой из вас лишится руки, прикоснувшись к нему.

   С глубокими поклонами слуги заверили своего господина, что приняли его желание. Но Нахт заметил несколько быстрых удивлённых взглядов, которыми обменялись самые старые и доверенные.

   «Ну, правильно… – подумал он, жестом отпустив людей. – Двое, а то и трое прямо отсюда отправятся к матушке с доносом, что молодой господин опять чудит».

   В глубине души он понимал недоумение слуг. То молодой номарх вдруг забывает о привычных схенти и начинает прятать тело под жреческой туникой. То теперь установил какую-то мятую безделушку среди святынь. Как тут верным слугам не обеспокоиться его благоразумием и здравием? Хорошо хоть слуги и правда верные, служившие ещё его отцу, и пойдут именно к матушке, а не к соглядатаям фараона. Да и болтать не станут даже без дополнительных предупреждений. Но злила эта ситуация до закушенных губ и сжатых кулаков.

   Вынужденный слишком рано принять венец господина нома, молодой номарх никогда в полной мере не чувствовал себя властителем в собственном дворце. Сначала от его имени правила мать. Потом пытались править советники. Этим Нахт быстро объяснил их ошибки, и они покорились даже где-то охотно. Сильный господин – процветающая земля. Но вот земля процветать категорически отказывалась. То наводнение, то засуха, то саранча, то ещё какая-то беда рушили все попытки молодого номарха возродить в своей вотчине если не счастье, то хотя бы стабильность.

   Простой люд всё так же смотрел на молодого господина с надеждой и благоговением. А вот среди приближённых, советников и дальних родственников всё чаще мелькали взгляды горькие и обвиняющие. Пока ещё их трусливо прятали в тёмных углах и под опущенными ресницами. Пока ещё о том, что боги отвернулись от молодого номарха и ставленник фараона станет лучшим правителем для нома, лишь думали, и то с опаской.

   Но Нахт не был ни слепцом, ни глупцом и прекрасно понимал, что недалёк тот час, когда мысли и шепотки превратятся в громкие возгласы, а возможно, и кинжал в ночном полумраке спальни.

   «Но я до этого не доживу, – криво улыбнулся собственным мыслям мужчина. – Фараон казнит меня раньше».

   Он слегка передвинул медный светильник и вышел из спальни. Его ждали советники. Повседневные дела нома, торговые споры и судебные решения с него никто не снимал, и пока он жив, должен ими заниматься.

   Лишь поздним вечером, когда древние улицы Пер-Уаджет укутала тёмным влажным покрывалом мрачная Небтет, молодой номарх вновь остался наедине со своими мыслями. Он не пошёл в покои сестры Мернеит, где звенел девичий смех и звучала музыка. Отказал и матери, когда та позвала его насладиться ночной прохладой в саду. А вместо комнат наложниц, как втайне надеялась Мерес-Анх, отправился к себе в спальню.

   Здесь уже зажгли жаровни, и к потолку струился ароматный дым драгоценных благовоний. На блюде дожидались взгляда господина свежие фрукты. Тускло сверкал серебряными боками бесценный бокал с терпким молодым вином. Но всё это не привлекало молодого номарха. Опустившись на ложе, он вновь взял в руки простой мятый светильник.

   Медные змеи сверкали глазами, как живые, когда он поворачивал безделушку, кончиками пальцев обводя черты рисунка и грубые царапины.

   – Кто тебя толкнул? – едва слышно прошептал Нахт. – Кто помог мне?

   Случайный блик огня вдруг зацепил глубокую царапину и словно растёкся по линиям, подсвечивая профиль то ли жрицы, то ли богини, и ослепляя молодого номарха. На глаза навернулись невольные слёзы, размывая грани и углы, и сквозь чеканку вдруг проступило совсем другое лицо – живое и тоже улыбающееся – лицо безумной жрицы Уаджет.

   От неожиданности Нахт отшатнулся, выронив светильник, и тишину спальни разорвал дробный звон меди по камню. Занавесь у входа слегка шевельнулась. То ли насторожился ночной слуга, ожидая зова господина, то ли испугался какой-нибудь любопытный соглядатай. Но сейчас это интересовало молодого номарха меньше всего. Подобрав светильник, он повертел его в руках, но странное видение больше не повторялось.

   – Что это, если не знак? – сказал себе Нахт, возвращая безделушку на место. – А если и нет, ночная прохлада всё равно пойдёт мне на пользу.

   Мужчина решительно поднялся и скользнул взглядом по комнате. На глаза попалась резная шкатулка из сандала. Приподняв крышку, он убедился, что она доверху наполнена мелкими крупицами одного из самых ценных благовоний, и с удовлетворением хмыкнул:

   – То, что надо.

   Так, держа в одной руке шкатулку, а в другой короткий изогнутый клинок, он и вышел из спальни. Воин в конце коридора если и удивился, то ничем этого не показал. Разве что вытянулся посильнее при виде господина. Впрочем, сам господин этого не заметил. Его разумом владели совсем другие мысли.

   Быстрым шагом он двигался по пустынным коридорам. Редкие слуги и рабы сгибались в низких поклонах, но в спину никто не смотрел: мало ли куда идёт господин в своём дворце. Нахт внутренне усмехнулся. Он не сомневался, что если бы они знали, куда направляется хозяин, то смотрели бы вслед с куда большим интересом. А кое-кто бы и в покои Мерес-Анх не постеснялся сбегать.

   Матушка никогда не одобряла полутайные вылазки сына в город, считая, что он подвергает себя ненужной опасности. Но Нахт думал, что у него куда больше шансов получить кинжал под ребро в переходах собственного дворца, чем на узких улочках Пер-Уаджет. Богов много. Жрецов у них ещё больше. И простая жреческая туника не заинтересует ни убийцу, ни ночного грабителя. Вот богатый пояс вельможи – другое дело. Но его-то Нахт с собой и не брал.

   Едва заметно улыбаясь, он углубился в сад, огибая ярко освещённые места и стараясь держаться в тени. Предстоящая прогулка радовала. Вдруг неведомый доброжелатель действительно подал ему знак, и в храме Уаджет его ждёт ещё толика надежды? «А даже если и нет, – говорил себе молодой номарх, за много лет привыкнув, что его надежды крайне редко оправдываются, – то мне всё равно пойдёт на пользу. Хоть ненадолго стряхнуть с плеч ношу владетеля, выдохнуть спёртый воздух дворца, пропитанный смрадом горечи и страха. Что может быть лучше? Что лучше я могу себе позволить?»

   И даже самому себе Нахт не признавался, что его ведёт ещё и возможность вновь увидеть безумную жрицу, которая так и не покинула ни его мысли, ни сны.

   Подойдя к дальней стене сада, молодой номарх вытащил несколько плоских камней кладки, открывая довольно просторную нишу. На свет, если вечерний полумрак можно было так назвать, появились верёвка и неприметная плетёная торба. Зато расшитый каменьями драгоценный пояс, венец номарха и его чеканные серебряные браслеты отправились на их место. Убедившись, что ничего не забыл, мужчина осторожно вернул камни на место.

   Быстро перепоясавшись верёвкой и скрыв клинок под тканью туники, Нахт перекинул через плечо ременную петлю торбы и окинул коротким взглядом стену, вспоминая, где удобнее перебираться. Когда-то эта ограда была облицована полированным мрамором. Но сейчас плиты кое-где осыпались, обнажая грубую кладку, чем и пользовался время от времени номарх, когда совсем уж уставал от душных переходов дворца и его тягостной атмосферы.

   Вскоре земля под дворцовой стеной влажно чавкнула, обрисовав узкие ступни молодого номарха. Он тихо ругнулся, ощутив под пяткой острый камушек. Всё-таки его ноги были больше привычны к гладким камням дворцовых комнат и полированным перекрытиям боевой ладьи, чем к уличному сору. Но такая мелочь не смогла его смутить, и под призрачным светом молодой луны на улицы Пер-Уаджет шагнул ещё один жрец. Конечно, достаточно было присмотреться, чтобы понять, что к касте жрецов молодой человек вряд ли имеет какое-либо отношение. Слишком гордый поворот головы и чистая кожа, слишком прямой взгляд и крепкие руки с рельефными мышцами. Но кто даст себе труд присматриваться к обычному жрецу?

   Храм Уаджет всё ещё оставался самым большим храмом города. Многие века по его ступеням каждый день поднимались сотни корзин с богатыми подношениями. Десятки жриц обмахивали прекрасные статуи от пыли и мошкары драгоценными опахалами из страусовых перьев. И множество людей несли и несли свои беды и радости под капюшон могущественной богини-кобры – покровительницы всего Нижнего Египта.

   Но те времена закончились ещё до рождения Нахта, когда великий фараон-завоеватель Нармер приказал снять с постамента главную статую богини из драгоценной красной яшмы и доставить в свою столицу. Могучий воин и гениальный полководец питал слабость к знаковым вещам и реликвиям.

   Глыба, на которой некогда покоились кольца великой змеи, до сих пор пустовала. А вместе с ней и сам храм. Редкие светильники не могли разогнать мрак в закутках между колоннами. В воздухе стлался аромат сырости и запустения. И даже жрицы не встречали редкого гостя, хотя храмы не спали никогда.

   Ступив под древние своды, Нахт внезапно почувствовал приступ почти забытой детской робости. Казалось, что кобры со стен смотрят недовольно, а то и гневно на жалкого человечка, нарушившего их покой.

   «А ведь Уаджет – покровительница Нижнего Египта… Покровительница моего города, который даже назван в её честь, – невольно подумал он. – Может, я и правда проклят богами? Проклят ею? Ведь именно я если не допустил, то никак не исправил такое непочтительное и недостойное положение…» По коже продрал озноб. Ему явно были не рады. Он чувствовала это и кожей, и душой. Захотелось отступить, уйти под такое же тёмное, но зато расцвеченное звёздами небо и больше никогда не возвращаться.

   Скрипнув зубами, мужчина отогнал позорное наваждение и пошёл вперёд. Первые несколько шагов дались ему сложно. Он словно пытался идти против сильного ветра. Даже дышать было тяжело, будто он втягивал в грудь не воздух, а воду. Но стоило преодолеть колонный зал при входе, как тягостное чувство прошло. Лёгкий сквозняк принёс откуда-то аромат винограда и звуки то ли музыки, то ли бегущего по камням ручейка.

   Молодой номарх расправил плечи и огляделся:

   – Есть тут кто-нибудь?

   С минуту ничего не происходило, а потом из-за колонны вышла древняя старуха, сгорбленная настолько, что её туника обметала пыльные плиты перед ней.

   – Я принёс подношение могучей Уаджет, – с разочарованием, удивившим его самого, сказал Нахт.

   – Там, – прошамкала старуха, указав на один из бесчисленных проходов между колоннами, и отвернулась.

   На взгляд Нахта, он ничем не отличался от прочих. И уж тем более боковой коридор не мог вести в главное святилище, куда полагалось приносить дорогие дары. Но, повинуясь какому-то внутреннему чутью, он предпочёл послушаться единственную советчицу.

   В узком переходе царила тьма, а пол ощутимо уходил вниз. Молодому номарху пришлось придерживаться рукой за стену, чтобы понимать, что он всё ещё в коридоре, а не угодил в какую-нибудь пещеру или вообще в царство мрачного Анубиса.

   Под пальцами чувствовались резьба и длинные ленты иероглифов. Возможно, он и смог бы прочесть их наощупь, но останавливаться ради этого не стал. За очередным поворотом коридора показался отблеск тёплого оранжевого света, приглушённый занавесью.

   «Ну, хотя бы тут кто-то есть», – выдохнул Нахт.

   Хоть он и не признавался себе в этом, но непроницаемая тьма давила на душу. Так и казалось, что рядом вот-вот вспыхнут огоньки глаз какого-нибудь чудовища, а то и самой богини-кобры, разгневанной его многолетним пренебрежением или поздним вторжением.

   Нахт ускорил шаг и вошёл в комнату за занавесью. Прямо напротив входа на высоком постаменте стояла большая статуя Уаджет. Скульптор изобразил богиню-кобру в момент броска, и её каменный капюшон рисовал на стенах причудливую тень, а глаза сверкали потусторонним могуществом.

   «Почему Нармер не забрал и её? – удивился Нахт, не задумываясь преклонив колени перед постаментом. – Она… Она, как живая».

   Он сунул руку в торбу, намереваясь положить шкатулку с благовониями в чашу для подношений, и тут откуда-то сбоку раздался звонкий девичий голос:

   – Здравствуй, мой господин. Ты всё-таки решил, что у тебя есть для великой Уаджет?

ГЛАВА 4. Гнев и гордыня

Нахт вздрогнул и поднял голову. Безумная жрица стояла на ступенях постамента и внимательно смотрела сверху вниз на коленопреклонённого номарха. Забыв о дарах и вопросах, мужчина поспешно поднялся на ноги. Девушка молча наблюдала за этим, и лишь когда он окончательно выпрямился, поклонилась сама.

   «Откуда она взялась? Пряталась где-то за постаментом? В тени статуи? – гадал Нахт. – Получается, что я стоял на коленях не только перед Уаджет, но и перед ней. Мои предки убивали и за меньшее!»

   Но ни убивать, ни гневаться на прекрасную жрицу почему-то не хотелось. Тем более что она всё-таки поклонилась, хоть запоздало, но низко, так, как полагалось традициями и уважением. Однако вопиющая медлительность девушки требовала хоть какой-то реакции.

   – Ты не торопилась приветствовать своего номарха, – холодно проговорил Нахт. – Но я спишу это на твои невнимательность и удивление и прощу.

   – Благодарю, мой великодушный господин, – жрица снова низко поклонилась.

   Нахту показалось, что на её губах вновь мелькнула знакомая улыбка, но он отогнал это глупое наваждение. Только безумец рискнёт улыбаться в такой ситуации.

   «А разве она не безумна? – мелькнуло в его голове. Но он сам себе и ответил. – Не настолько».

   Правда, при взгляде на девушку в этом возникали сомнения. Вместо того чтобы разжигать курильницы и призывать на голову молодого номарха милости своей богини, она смотрела на него с лёгким любопытством и словно чего-то ждала.

   «Ах, да, – вспомнил Нахт. – Она же спросила про дары».

   – Я принёс дар для твоей богини, жрица, – проговорил он, доставая шкатулку. Драгоценное полированное дерево тускло блеснуло в колеблющемся свете жаровен.

   – Могучая Уаджет и твоя богиня, мой щедрый господин, – отозвалась девушка, даже не взглянув на дорогой подарок. – Она защищает каждого, кто приходит к ней. А взамен… Взамен она желает лишь того же.

   Нахт почувствовал себя глупо, стоя посреди храма и сжимая в руках явно ненужную жрице шкатулку. Словно нерадивый раб, доставивший господину совсем не то, что было велено. Чувство было незнакомым и неприятным, и молодой номарх рассердился.

   – Ты опять забываешься, жрица!

   – Чем же я прогневала тебя, мой господин? – кротко спросила девушка.

   – Ты… Ты хулишь сейчас не только меня своим неуважением или невежеством, но и великую богиню. Разве могущественной Уаджет может понадобиться помощь смертных? А твои слова прозвучали сейчас именно так.

   – Мои слова прозвучали так, как должны были, добрый господин, – жрица покачала головой и отступила на шаг в тень. – Не моя вина, что ты не пожелал услышать.

   – Твой язык будет стоить тебе головы! А слова – жизни! – с гневом выплюнул молодой мужчина, осознав, что ему только что сказали.

   Но жрицы на постаменте уже не было. Она словно истаяла, отступая и сливаясь с тенями. Только в глубоком полумраке ещё виднелось светлое пятно её туники. Однако говорить ей это не мешало.

   – Берегись, мой господин. Как бы гневные слова не стоили жизни тебе.

   – Ты смеешь… мне… угрожать? – задохнулся от ярости молодой номарх. В жилах вскипела гордая кровь многих поколений благородных предков, могущественных властителей Нижнего Египта: никто не смел говорить с ним так! Он отшвырнул шкатулку и обнажил клинок. Бросился вперёд, но светлая туника жрицы исчезла, а голос звучал уже совсем с другой стороны.

   – Нет, мой господин. Всего лишь остерегаю.

   Нахт обернулся. В глубокой тени между колоннами виднелось светлое пятно. Он бросился туда, а жрица продолжала тем же спокойным, почти мёртвым голосом.

   – Ты пришёл к священным кольцам великой богини-кобры и посмел обнажить клинок. Ты принёс дар, но он лежит на полу. Разве может могущественная Уаджет принять то, что для тебя, смертного, не стоит и пыли под ногами? А я всего лишь сказала правду. Так кто из нас должен опасаться за свою жизнь?

   Перед глазами молодого номарха заколебалась алая пелена. Он метался вокруг постамента, почти обезумев. Дважды он поднимал меч и дважды рассекал лишь воздух. А на третий всем телом ударился в стену, пытаясь поймать ускользающую буквально из-под пальцев жрицу. Только ощутив боль в груди и жжение в ссаженных костяшках, он осознал, что уже давно не слышит голос девушки, а вокруг постамента погасли все светильники, укутав огромную статую плотным покрывалом тьмы.

   С шипением выдохнув сквозь стиснутые зубы, Нахт огляделся. На полу валялись открытая шкатулка из драгоценного дерева и перевёрнутая жаровня. Удушливо пахло тлеющими благовоньями, на которые высыпались угли. Мужчина поморщился: аромат был слишком тяжёлым и густым, чтобы быть приятным.

   – Какая гадость…

   Серебряным колокольчиком звякнул короткий смешок, и всё снова стихло.

   – Где ты? – Нахт рывком развернулся. – Куда ты подевалась?! Выходи! Я не трону тебя.

   Ему никто не ответил. Вслушиваясь в тишину и избегая приближаться к густым клубам ароматного дыма, мужчина обошёл комнату. Другого выхода, кроме того, через который он вошёл, не было. Отбросив занавесь, Нахт вышел в коридор. Сейчас тут уже не было такой тьмы, как раньше. Кто-то зажёг редкие светильники, разогнав мрак по углам. Пробежав узкий переход, Нахт, к собственному удивлению, почти сразу выскочил в колонный зал храма.

   «Отрыжка Сета! Мне казалось, что поворотов было больше!» – выдохнул он, озираясь.

   В храме было пусто. Даже старуха-жрица куда-то делась.

   «Может быть, я пропустил в потёмках какой-то коридор», – подумал Нахт, постояв с минуту, но так никого и не дождавшись.

   Он решил вернуться в комнату со статуей, где встретил сегодня безумную жрицу, и…

   И не нашёл вход. Напрасно молодой номарх заглядывал за каждую колонну. Напрасно касался холодного шершавого камня. Коридор исчез, словно его никогда и не было.

   Чувствуя, как от бесполезных метаний и напряжённых попыток что-то рассмотреть в полумраке начинает кружиться голова, Нахт остановился.

   «Я схожу с ума? Жрица – чародейка и посмеялась надо мной? Или я и правда прогневал Уаджет, и это она больше не желает меня видеть у своих колец?!» – в висках медными молоточками застучала кровь.

   Усилием воли, подавив зарождающуюся панику, молодой номарх заставил себя расправить плечи. Высокие толстые двери главного входа всё так же стояли нараспашку, словно приглашая нежеланного гостя убираться на все четыре стороны.

   – Я вернусь! – неизвестно кому пообещал Нахт. – Завтра, когда будет светло, и когда всё обдумаю.

   Тихий смешок, огладивший ухо серебряным перезвоном, его почти не удивил.

ГЛАВА 5. Две грани бытия

Нахт вернулся во дворец тем же путём, каким вышел. Если его отсутствие кто-то и заметил, то ничем этого не показал. Остаток ночи забрал беспокойный сон.

   А утром сонные улочки древней столицы всколыхнула новость: номарх отправился к богам. Рослые воины древками копий подгоняли зазевавшихся прохожих. Давно не виданные жителями богато украшенные носилки правителя несли шестеро чёрных как ночь лоснящихся от драгоценных масел рабов. За ними вопреки обыкновению собственными ногами шли несколько десятков приближённых к правителю вельмож. А завершали процессию слуги с плетёными корзинами и коробами.

   «Теперь станет полегче!» – лёгким ветерком пронеслась по городу надежда, разглаживая нахмуренные брови и размыкая в улыбки плотно сжатые губы.

   – Богатые дары в храм принёс. И не кому-нибудь, а самой могущественной Уаджет! – рассказывала одна женщина другой, раз за разом окуная полотно в воды канала и даже не глядя на результат. – Я сама видела. Корзин видимо-невидимо. Долго по улицам шли! А ещё дольше в старый храм заносили. Теперь станет полегче…

   – А господа-то наши, господа... – шептал горшечник топчущему влажную глину соседу. – Топали ножками, как простой люд – дохнуть боялись. Вот где дедова кровь проснулась!

   – Да что б ты понимал, – отзывался тот, зло вдавливая ноги в податливое месиво. – Ждал господин наш. Ждал и присматривался. Оттого и молчал до поры до времени. Говорят, сама Уаджет-кобра ему такой совет дала. Змеи, они мудрые – затаятся в траве и ужалят, когда и думать о них не будешь. Так и благословенный Нахт таился. Поглядывал, кто ему верный слуга, а кому на колу место. Насмотрелся, слава великой Уаджет. Теперь станет полегче.

   Подрагивающими пальцами сжимал стенки чаши с крепким нубийским вином сборщик податей, хмуро глядя на жену:

   – Оставил нас, как ослов, у ступеней. Даже не взглянул на верных слуг – в храм пошёл. И кто только насоветовал?..

   – Зато посмотрел, как народец живёт, – пожала плечами красавица, оправляя серебряный браслет на запястье. – И на тебя больше гневаться не будет – сам видел, что взять с бездельников нечего. Теперь станет полегче.

   Никто не знал, что делал в храме почти забытой Уаджет молодой номарх. Но каждый, даже тот, кто не желал ему ничего хорошего, верил, что это неспроста и точно к лучшему.

   А к вечеру, точно и боги согласились с жителями древней столицы, номадины у мерных столпов объявили, что вода пошла на убыль – разлив закончился.

   Пожалуй, единственным, кто не испытывал в тот вечер душевного подъёма, был сам молодой номарх. С недоумением и раздражением вспоминал он минуты, проведённые под сводами храма, и не понимал, как к ним относиться.

   Появилось это странное чувство с первым же шагом под древние своды: Нахт не узнал святилище. Куда только подевались тишина и пыль. Да, главный постамент в святилище пустовал, как и раньше. Но чаши для подношений стояли у каждой статуи, и даров в них хватало. Жрицы, пусть и с простыми опахалами из пальмовых листьев, а не с драгоценными страусовыми перьями, заботились о чистоте и притоке свежего воздуха, а углы и закутки между колоннами заливал оранжевый свет многочисленных светильников и ароматных жаровен.

   Недоумевая всё сильнее и пропуская мимо ушей здравицы и приветствия жриц, Нахт обошёл огромное помещение по периметру, но так и не нашёл ни одного бокового коридора или укромного закутка. Лишь узкий проход за главным постаментом, ведущий во внутренние помещения храма вроде кладовых и комнат, где жили жрицы, посвятившие себя служению Уаджет.

   «Где же я вчера был? Может, это был сон?» – задумался он, на мгновенье засомневавшись в собственном здравомыслии. Но ссаженные о храмовую стену костяшки всё ещё саднили, недвусмысленно подсказывая, что сны – это нечто другое.

   – Оставьте меня одного, – подняв голову и обнаружив, что все, кто был в храме, более или менее явно пялятся в его сторону, приказал молодой номарх. – Я буду говорить с великой Уаджет.

   – Он будет говорить с могущественной коброй… Он будет говорить с Уаджет, – смешиваясь с ароматным дымом благовоний, к потолку полетели шепотки. Нахт молча ждал. Не прошло и пары минут, как святилище опустело, а высокие двери главного входа закрылись, отрезав его от мира. Как, впрочем, и меньшие створки за постаментом.

   Убедившись, что остался один, Нахт опустился на колени перед пустующим постаментом.

   – Я обдумал слова твоей жрицы, могущественная госпожа, – медленно и тихо проговорил он. – Всё, что у меня есть, это я сам. Ты примешь меня, великая кобра, покровительница моих предков?

   – Благословенная Уаджет принимает всех, кто приходит к ней с открытым сердцем, мой господин.

   Нахт резко обернулся и почти с удовлетворением увидел в простенке между колоннами ту самую безумную жрицу. То, что её стройную фигуру обнимал полумраком узкий проход вместо глухой стены, мужчину почти не удивило.

   – Ты так и не сказала, как тебя зовут, почтенная жрица, – проговорил он, поднимаясь на ноги.

   Девушка чуть заметно прищурилась, и в её глазах мелькнула хитринка.

   – Так могущественный номарх…

   – …Не может узнать то, что великая кобра не пожелает ему открыть, – спокойно закончил Нахт. – Всё верно, почтенная жрица.

   – Меня зовут…– она на секунду запнулась, словно решала, стоит ли говорить, но всё же продолжила. – Меня зовут Икем-Джет, мой господин.

   – Икем-Джет… – он покатал звуки на языке, словно пробовал на вкус. – Щит кобры. Сильное имя. Тебя посвятили могущественной Уаджет с рождения?

   – Нет, мой господин. Но я с рождения неразрывно связана с ней.

   – Я снова перестал понимать тебя, Икем-Джет.

   – А разве тебе это нужно, мой господин?

   – В этих стенах не мне решать, что нужно, а что нет, – покачал головой молодой мужчина. – Но я бы хотел понять.

   – Попробуй, – кивнула девушка, и лицо её посуровело. – Оглядись вокруг. Что ты видишь?

   – Храм… Дары и подношения. Дым курильниц, – с долей недоумения принялся перечислять Нахт. Раздражение, взметнувшееся было в груди тёмным облаком, он подавил усилием воли: хватит, прошлой ночью уже поддался гневу.

   – Ты видишь внимание, почтение, любовь и доверие… – эхом подтвердила жрица. – Но всё это лишь внешнее. Это просьбы, надежды, требования… А вот что за ними стоит!

   Она повела рукой, и словно чёрный ветер пронёсся под сводами древнего храма, разбросал по плечам тёмные волосы девушки, рванул тунику, марая светлое полотно потёками грязи и засохшей крови. Погасли многочисленные светильники. Аромат благовоний сменился смрадом сырости. Потускнели под слоем пыли и копоти яркие письмена и фрески на стенах. А дары в чашах для подношений осыпались чёрным зловонным прахом.

   Нахт задохнулся, невольно отступив, но жрица ещё не закончила. Сбрасывая с плеч мягкий плащ полумрака, она шагнула в круг света, отчерченный немногочисленными светильниками, оставшимися гореть вокруг пустующего постамента.

   – Ничего. Ничего не стоит за этим, номарх. Пустота. У них в руках: «дай!», а в душе гнев, зависть и злоба. Они не помнят, что по делам награда. Тебе же знакомо это, мой мудрый господин?

   Последние слова она произнесла спокойно, даже слегка насмешливо, и Нахт встрепенулся. Словно очнувшись ото сна, он повёл ладонями по глазам в попытке стереть мутную сонную пелену. А когда опустил руки, то понял, что храм стал таким же, как и раньше: тихим, пустым, но совсем не заброшенным. А напротив стоит жрица Икем-Джет, аккуратная, чистая и спокойная. Разве что немного безумная, ибо кто, как не безумец, станет улыбаться, глядя прямо в глаза своему господину?

   Икем-Джет почтительно поклонилась и глубоким чистым голосом, так не похожим на гневный рокот, звучавший минуту назад, произнесла:

   – Глаза могущественной Уаджет радуются, когда видят тебя в стенах этого храма, мой благой господин, да будут дни твои многочисленны и обильны. Что ты ищешь у её священных колец сегодня?

   – Я… – медленно подбирая слова, начал Нахт. – Я пришёл, чтобы узнать, что я могу сделать для могущественной Уаджет, достойная Икем-Джет.

   Под древними сводами повисла тишина, как тисками сжавшая сердце молодого номарха.

   – Ты покривил душой, мой господин. У тебя есть просьбы и желания, – мягко сказала девушка, приближаясь почти вплотную. – Но и не солгал…

   Бесшумно ступая, Икем-Джет обошла молодого мужчину по кругу. Она держалась так близко, что Нахт слышал её дыхание за спиной. Но он не посмел обернуться ей вслед.

   – Ты просишь, но ты готов платить, – продолжала жрица, совсем скрывшись из виду. – Ты уже заплатил…

   Нахт почувствовал, как на его плечо легла тёплая рука. Задержавшись на месте лишь на мгновенье, она скользнула по лопатке, а потом ниже, к пояснице. Удушливая волна стыда накрыла молодого номарха с головой и алой пеленой заслонила мир: «Она знает! Великие боги! Какой позор!»

   – Будь спокоен, мой господин, – тихий голос жрицы вернул его разум в храм, и он понял, что девушка стоит перед ним в нескольких шагах, склонившись в низком поклоне. – Твои тревоги у священных колец великой богини-кобры. Жрицы будут денно и нощно молиться об их благополучном разрешении.

   – Кто ты? – не сдержался Нахт, его душу рвали на части смутные сомнения и совсем уж невероятные подозрения. Он потянулся вперёд, словно хотел пропустить между пальцами небеленое полотно её туники и убедиться в его реальности.

   – Кто ты, жрица? – нетерпеливо повторил мужчина, вглядываясь в тёмные глаза девушки.

   – Я всего лишь Икем-Джет, мой добрый господин, – поклонилась та, пряча взгляд за густыми тёмными ресницами.

   – Но только что… Это всё… – скользнув взглядом по стенам и колоннам, Нахт повёл головой, не зная, как обозначить посетившие его видения смрадного запустения.

   – Это храм великой и могущественной Уаджет, мой благой господин.

   Понимая, что прямого ответа ему не получить, Нахт не стал настаивать. Порой, чтобы не выставить себя слабым дураком, стоило отступать, а не рваться в атаку. Это молодой номарх за время своего правления уже успел усвоить, а последние события здесь, в храме, лишь напомнили ему эту простую истину.

   Он чуть заметно усмехнулся, словно предоставляя жрице самой решать, оценил он шутку или поблагодарил за напоминание, и сказал:

   – Буду рад видеть тебя в стенах своего дома, достойная Икем-Джет.

   – Благодарю, мой добрый господин. Я воспользуюсь твоим приглашением. Видеть своего господина рад каждый достойный подданный на этой земле.

   Слова жрицы прозвучали немного двусмысленно, но Нахт отогнал это дурное наваждение, списав его на необычность ситуации в целом. Нет, он знал, что многие жрецы могут черпать силу у благоволящих им богов и творить совсем уж невероятные для глаза смертного вещи. Но столкнуться с этим лицом к лицу оказался не готов.

   Уходить, несмотря на все треволнения и неожиданности, почему-то не хотелось, но и причины, чтобы остаться, Нахт не нашёл. Поэтому, лёгким кивком попрощавшись с девушкой, он вышел наружу к ожидавшей его свите. Мимолётно удивился, что не заметил, как открывали тяжёлые каменные двери храма, но на фоне прочих чудес это уже не показалось ему достойным внимания, и он, жестом приказав нести дары в храм, сел в носилки.

   Перед мысленным взором всё ещё мелькали показанные жрицей картины и звучал её то мягкий и глубокий, как спокойная вода, а то резкий и грубый, как ревущий водопад, голос. И Нахт колебался, пытаясь решить, действительно ли он нашёл покровительницу, или оттолкнул от себя единственную высшую сущность, что проявила к нему интерес, и окончательно обрёк на погибель если не весь народ нома, то себя самого так уж точно.

   К вечеру, обгоняя друг друга, во дворец номарха прибежали сразу два гонца. Первый сообщил своему господину, что вода пошла на убыль и невиданный, грозивший голодом разлив великого Нила наконец закончился. А второй… А второму порадовать молодого номарха оказалось нечем. Отряд воинов, который Нахт послал в набег на посёлки добытчиков драгоценной бирюзы, возвращался ни с чем. В убогих хижинах не нашлось не только ценностей, но и самих жителей. Спасаясь от каких-то напастей, они, бросив свои рудники, ушли на запад. И преследовать их по давно остывшему следу среди каменистых холмов было делом совершенно безнадёжным. Последняя надежда расплатиться с жестоким фараоном Усефаисом рухнула в небытие.

   Вот и стоял молодой номарх у окна своего дворца, пытаясь рассмотреть сквозь непроницаемое покрывало Небтет далёкий храм Уаджет. Он не знал, сегодня его предстоящую казнь отменили или всё-таки окончательно утвердили.

ГЛАВА 6. Мать и сын

Утром царственная Мерес-Анх восстала ото сна в добром расположении духа. Она не видела сына со вчерашнего дня, но у неё были и свои слуги, которые не замедлили принести своей госпоже добрые вести: великий разлив закончился. Едва допив поднесённое рабыней снадобье от злых чар, женщина, не стыдясь своей наготы, подошла к окну.

   Вода отступала. Это было видно невооружённым взглядом. Ещё вчера ровная и туманная гладь сегодня показала госпоже белого дворца тёмные полосы межи, а кое-где даже бурые от жирного ила клочки земли.

   «Голода не будет! – вздох облечения сорвался с губ помимо воли. – Боги помнят о нас. Они укроют от бед и моего сына. Как может быть иначе?»

   Едва слышным шёпотом Мерес-Анх вознесла жаркую благодарную молитву Собеку, богу-крокодилу великого Нила. А потом, стянув с запястья медный браслет, поманила служанку.

   – Беги в храм Уаджет, да будет она благословенна в солнечной ладье Ра, – приказала Мерес-Анх, вложив украшение в ладонь девушке, – и отдай его жрицам. Пусть просят великую кобру за нашего господина и повелителя.

   – Да, моя госпожа, – низко поклонилась та и, пятясь, покинула спальню хозяйки.

   Мерес-Анх с удовлетворением кивнула. О том, какому божеству отправился поклониться её сын, ей доложили ещё вчера. Узнав об этом, женщина, мягко говоря, была недовольна. Мало того, что Нахт остановил свой взгляд на полузабытой богине, жрицы которой не имели никакого веса ни здесь, в Пер-Уаджет, ни в столице фараона. Мало того, что он не просто послал в храм дары, а отправился с ними сам, дав понять многочисленным жрецам, кому отдаёт предпочтение, и наверняка обидев тем самым влиятельных последователей и Хора, и Собека. Так он ещё и не пригласил мать сопроводить его в храм! Не говоря уже о том, чтобы посоветоваться с ней перед тем, как вообще туда идти.

   Но когда прибежал слуга и рассказал, что номадины объявили о завершении разлива, Мерес-Анх содрогнулась. Для неё добрая весть стала знаком, что сын всё сделал правильно, избрав Уаджет и не рискуя, что его дары затеряются в потоке подношений у других, более почитаемых богов.

   Женщина улыбнулась. Не раз и не два она думала, что её сын вырос слишком честным и прямолинейным для тяжёлого венца номархов Пер-Уаджет. Но вчера поняла, что кровь предков проявила себя, подсказав её Нахту расчётливое и верное решение. И это наполняло сердце матери радостью слаще, чем песни искусных арфистов и угодливые речи жрецов: её мальчик превращался в настоящего правителя.

   Конечно, это сопровождалось и другими, куда менее приятными изменениями. Настоящий правитель не будет прислушиваться к мнению женщины, будь она хоть трижды его мать.

   «Но это поправимо, – усмехнулась Мерес-Анх про себя. – Его отец тоже думал, что не прислушивается к моему мнению. Хотя, скорее, он считал, что у меня его вообще нет и быть не может. И, тем не менее, многие знали, кому надо поклониться, чтобы заручиться благосклонностью грозного номарха. Но то был муж, а сына я знаю лучше. И сыновнюю почтительность я ему привить сумела...»

   Она прикусила губу, поймав своё отражение в полированном медном зеркале, и подала знак служанкам:

   – Одеваться!

   Вокруг, подавая тунику и украшения, засуетились девушки.

   «Как мало их осталось, – покачала головой женщина, выбирая браслеты. – Недостойно мало!»

   На словах поддерживая, она так до конца и не простила сыну решение трёхлетней давности, когда он расплатился с фараоном за зерно для голодных ртов семейными сокровищами. И до сих пор гневно поджимала губы, заглядывая в свой ларец с остатками былой роскоши. Как она тогда ни старалась вложить сыну в голову, что людишки ещё народятся, а серебро и золото им никто не вернёт, Нахт проявил поистине семейное упрямство.

   В пылу спора Мерес-Анх даже сослалась на своего покойного мужа, хотя обычно избегала таких напоминаний, подспудно опасаясь, что, вспомнив про славу своего отца, сын вспомнит и то, куда и как отправилась его чрезмерно властолюбивая мать. Конечно же, это случилось не без помощи самой Мерес-Анх, но всё же. Однако и это не помогло.

   И вот теперь такое зрелое, хитрое, а главное, результативное решение. Когда даже те, кто ещё вчера исподтишка шептал проклятья в спину молодому номарху, сегодня превозносят его как любимца богов. Как же. Столько жрецов молились, и ничего. А стоило Нахту преклонить колена в храме, и пожалуйста – великий Нил отступил.

   Мерес-Анх прекрасно понимала, что это могло быть ответом на совсем другие молитвы и жертвы или вообще совпадением, просто вода должна была отступить именно тогда, и сделала бы это вне зависимости от того, пришёл в храм Уаджет молодой номарх или нет. Но важно не это, а то, что думают люди. А люди превозносили своего ещё вчера нелюбимого господина.

   «Справедливости ради стоит заметить, что нелюбимого в основном среди вельмож и родни, – проворчала про себя женщина, сообразив, куда занесло её мысли. – Чернь как раз в Нахте души не чает из-за его сумасбродств. Но что значит мнение черни? Они будут любить того, кого им покажут жрецы. И так же охотно разорвут его в клочки по их указке. А вот жрецы... Жрецы теперь не посмеют... И, может быть... Может быть, даже Нахт сумеет вытащить из них то, чего недостаёт для отправки податей фараону. Надо будет подсказать ему эту мысль».

   Приняв решение, Мерес-Анх оглянулась в поисках чаши с травяным отваром, который сын каждое утро пил в её обществе. Но ту ещё не принесли.

   – Сколько можно копаться?! – женщина нетерпеливо оттолкнула служанку, расправлявшую складки на её тунике. – По вашей вине наш господин вынужден ждать! Поторопитесь!

   Гневные слова и суровый взгляд возымели закономерное действие. Слуги зашевелились вдвое быстрее, и несколько минут спустя Мерес-Анх уже величаво шла по коридору, направляясь к сыну. Следом семенила служанка с подносом, на котором стояла чаша, исходящая ароматным паром.

   «Я могла бы легко отравить его, – внезапно подумала женщина, принимая из рук девушки поднос у входа в покои номарха. – И никто бы ничего не заподозрил. Во всём обвили бы рабов. Или хоть её...»

   Она бросила на служанку внимательный взгляд и знаком приказала откинуть завесу в проёме.

   Конечно, царственная Мерес-Анх не собиралась убивать сына – единственную свою опору в этом жестоком мире и залог благополучной жизни.

   К её неудовольствию Нахт не только уже не спал, но и успел обложиться целой кипой свитков с какими-то скучными списками и картами. Мерес-Анх даже на мгновенье испугалась, что её сейчас выставят вон в не самых уважительных выражениях, как поступил бы её муж, вздумай она потревожить его за работой. Но сын не муж. Он встретил мать усталой улыбкой и сразу же отложил свои свитки.

   Мерес-Анх перевела дух: «Меньше надо вспоминать этого... Тогда и не будет всякая блажь в голову бить».

   – Город ещё спит, а ты уже трудишься, сын мой, – с кроткой улыбкой произнесла она.

   – Город давно проснулся, матушка. Выгляни в окно: люди выполняют предначертанное им богами с упорством священных скарабеев. Недостойно господину уступать им в этом благом деянии.

   Разумеется, любоваться суетой черни Мерес-Анх и не подумала. Вместо этого якобы смущённо опустила глаза в пол:

   – Я помешала тебе? Мне уйти?

   – Ну что ты, матушка, – покачал головой Нахт, принимая чашу с отваром. – Я уже закончил.

   По его лицу прокатилась какая-то тень, словно отголосок неприятных воспоминаний, но на мать молодой номарх взглянул приветливо и, пригубив отвар, сел на своё обычное место у окна. Мерес-Анх отогнала смутное беспокойство и села напротив. Повинуясь её знаку, поджидавшая у входа служанка выскочила в коридор, и через минуту рабы уже накрывали на стол.

   Пока они расставляли блюда и чаши, женщина рассматривала сына. Он выглядел усталым и немного отрешённым. Словно мыслями витал где-то далеко отсюда.

   – Могущественная Уаджет услышала твои молитвы, сын мой. Нил отступает, – закинула первый камушек Мерес-Анх. – Жаль, что мне не хватило ума отправиться к ней.

   – Да... Отступает... – эхом отозвался молодой номарх и, словно спохватившись, добавил. – Голода не будет.

   – Великая богиня-кобра всегда была благосклонна к правителям Пер-Уаджет. По твоему слову она...

   – Только по своему желанию, матушка, – перебил Нахт, смягчив суровые слова тёплым взглядом. – Я не просил – она решила, что пришла пора. По крайней мере, я так думаю.

   – А люди думают по-другому, – возразила женщина. – И не стоит их разочаровывать. Они только-только выпустили из своих сердец страх. Посеяв сомнения в покровительстве богини, ты возродишь его снова.

   – И не собирался, матушка, – уголки губ молодого номарха дрогнули, чуть приподнявшись. – Тем более что тут нет большой ошибки. Великая кобра услышала чаяния моего сердца. Ей не нужны слова.

   – Конечно, ты прав, сын мой, – согласилась Мерес-Анх.

   Решение сына вполне соответствовало её желаниям. Сказал-не сказал, какая разница. Главное, что всё получилось так, как надо. Красочными подробностями дополнит молва. И чем меньше люди знают, тем лучше дополнят. А меньше знать было просто невозможно. Даже самой Мерес-Анх не удалось выяснить, чем её сын занимался за закрытыми дверями древнего храма битых два часа, пока его свита прела под полуденным солнцем. Она уже приоткрыла рот, чтобы расспросить об этом Нахта, но тот вдруг задал вопрос сам, совершенно сбив её с толку резкой сменой темы.

   – Как здоровье моей сестры Мернеит?

   – Мернеит? Эм-м... Порхала, как бабочка, когда я видела её в последний раз, – отозвалась женщина, лихорадочно гадая, чем вызван этот внезапный интерес.

   – Это хорошо... – задумчиво кивнул Нахт. – Она уже взрослая.

   «Он решил выдать сестру замуж!» – осенило Мерес-Анх, и по телу прокатилась дрожь.

   Вовсе не возможное замужество дочери напугало и разгневало женщину. Выйти замуж за того, на кого укажет отец или брат – судьба любой принцессы. Так в своё время поступили и с самой царственной Мерес-Анх. Разве что посвящённые богам жрицы имели чуть больше воли в таком вопросе. А вот то, что сын не посоветовался с ней, принимая такое решение, встревожило женщину не на шутку.

   – Кого же ты выбрал в супруги своей сестре, сын мой? – с трудом сдержав раздражение, спросила она.

   – В супруги? – молодой номарх на мгновенье прикрыл глаза, словно обдумывая вопрос. – Нет. Супруга я ей пока не выбрал. Хотя ты права. Подумай об этом. Я плохо знаю нынешних правителей северных номов. Впрочем, южные тоже подойдут.

   – Как пожелаешь, сын мой, – Мерес-Анх опустила голову в знак покорности, но сделала это лишь для того, чтобы скрыть облегчение, которое не сумела подавить, хотя определённые сомнения ещё оставались. – Прости, что перебила твою мысль. Ты спросил о Мернеит...

   – Да, Мернеит. Я хочу, чтобы она уехала в наш западный дворец. Тот, что у границы. Да и тебе лучше бы её сопровождать.

   – Но зачем?! – второй раз за утро похолодела Мерес-Анх.

   – Ближе к границе климат полезнее для здоровья, – горько улыбнулся молодой номарх, бросив короткий взгляд в сторону входа.

   – Ты отсылаешь нас?! – не сдержалась женщина. – За что?!

   – Матушка... – устало прикрыл ладонью покрасневшие от недосыпа глаза Нахт. – Ты так любишь громкие слова...

   – Сын мой, во имя богов, ответь мне! – Мерес-Анх соскользнула со стула и, упав на колени, обняла ноги сына. – Чем мы прогневали тебя?

   – Матушка! – с плохо скрытым удивлением Нахт взял её за предплечья и заставил подняться на ноги. – О каком гневе ты говоришь? Сырой воздух с реки может плохо отразиться на здоровье молодой девушки.

   «Да она здоровее купеческого осла!» – чуть было не выкрикнула женщина, но вовремя прикусила язык, скрывая ярость под прикрытыми ресницами.

   – Да и тебе лучше бы...

   – О сын мой, зачем ты лишаешь меня последнего счастья в жизни – видеть тебя? – прозрачная слеза скатилась по округлой щеке Мерес-Анх. – Сначала боги забрали у меня твоего отца, теперь ты больше не желаешь видеть меня...

   – Я не говорил ничего подобного, – возразил Нахт с плохо скрытым раздражением. – Прекрати!

   Плач вместо того, чтобы смягчить, только разгневал молодого номарха. Женщина упала в кресло, закрыв лицо руками. Но скрывала она не слёзы, а злость. Причём, как ни странно, на саму себя: «Боги отобрали у меня разум, когда я решила заплакать! Знала же, что его отец не выносил слёз! Однажды даже прогнал от себя любимую наложницу за это. Удачно я тогда подсунула ей луковой кашицы...»

   Приятное воспоминание о давней победе слегка приободрило испуганную женщину.

   – Прости, сын мой, – покаянно проговорила она, сквозь неплотно сжатые пальцы она следила за реакцией сына на свои слова. – Одна мысль о расставании с тобой отняла у меня разум. Но если такого твоё желание...

   – Это не моё желание, матушка! – рыкнул Нахт, потеряв терпение, но, быстро взяв себя в руки, вновь понизил голос. – Нил отступает, но прошлогодний урожай его воды уже унесли. Нам нечем платить подати фараону. Мои воины возвращаются из похода без добычи, а народу едва хватит зерна на посев.

   – Так пусть не сеют! – вырвалось у Мерес-Анх.

   – И что они тогда будут есть? – с едва заметной грустной улыбкой покачал головой Нахт. – Нет, матушка. Это плохое решение. Кроме того, даже если я забуду о долге господина заботиться о своём народе, этого всё равно не хватит, чтобы заплатить фараону. Я понимаю, как встретит меня Усефаис, когда я принесу ему такие вести вместо золота и зерна, – молодой мужчина тяжело повёл плечами, словно у него вдруг разболелась спина. – И я хочу, чтобы в такой момент вы оказались подальше от его гнева. Буря пройдёт. Мернеит выйдет замуж, а ты спокойно будешь жить в западном дворце. А если нет – граница рядом. Боги помогут вам.

   – Что ты такое говоришь, сын мой?! Боги помогут и тебе. Они уже усмирили разлив.

   – Они помогли моему народу. Если великая Уаджет решила выполнить только одно моё желание, то пусть им будет именно это. Голода не будет, матушка.

   Женщина была готова выцарапать собственному сыну глаза. И только понимание, что этим она не сумеет вернуть ему разум, удержало её от того, чтобы дать волю ярости. Народу его помогли! Да пропади он пропадом, этот народ, если ради него она, Мерес-Анх, дочь, жена и мать номархов должна лишиться кровью заслуженного положения, как уже лишилась своих драгоценностей.

   Но Мерес-Анх недаром с самого рождения вдыхала воздух мраморных дворцов. Она никак не показала клокочущую в её груди ярость. Напротив, женщина мягко улыбнулась и накрыла пальцы молодого номарха своими.

   – Прости, сын мой. Я всего лишь слабая женщина. Я не умею владеть собой, как могучие воины. Я лишь прошу тебя, позволь мне остаться с тобой, сколько дозволят боги. Мернеит уедет в западный дворец сегодня же. А я... Позволь мне остаться хотя бы до тех пор, пока твоя ладья не покинет пристань. А потом, если таково твоё желание, я отправлюсь следом за дочерью.

   – Хорошо, матушка. Так тому и быть, – устало кивнул Нахт.

   – А потом, когда боги вернут тебя домой целого и невредимого, мы вернёмся тоже, – добавила Мерес-Анх, погладив сына по руке.

   – Может, боги и не одарили тебя силой, но они дали тебе непоколебимую веру в твоих защитников, матушка. Как жаль, что именно мне придётся разочаровать тебя...

   – Ты никогда не разочаруешь меня, сын мой, – Мерес-Анх встала и, секунду поколебавшись, обняла устало сгорбившегося сына, как в детстве, прижав его голову к своей груди.

   На этот раз она не ошиблась. Молодой номарх не оттолкнул её руки и ненадолго застыл, позволив ей эту ласку, а может, даже и наслаждаясь ею. Но прошла минута-другая, и он повёл плечами, давая понять, что мгновенье близости закончилось. Мерес-Анх тут же отступила.

   – Мне надо работать, матушка, – проговорил Нахт, тоже поднимаясь на ноги.

   – Да, сын мой – это твой долг, – поклонилась Мерес-Анх. – Я буду молиться за тебя.

   Нахт кивнул и вернулся к своим свиткам. Женщина не стала задерживаться. Ей было о чём подумать. Что там ещё будет у фараона, неизвестно, а вот пошатнувшееся влияние надо восстанавливать. Ей ли не знать, как быстро мать, ещё вчера любимая и почитаемая, может оказаться в опале у сына. Горячая кровь северных номархов вспыхивала от самого малого уголька. И эти угольки надо было тушить ещё искрами. Покойная мать её покойного мужа в своё время не успела и подарила Мерес-Анх лишних несколько лет единоличного влияния на владетеля Пер-Уаджет. Повторять её ошибки женщина не желала.

ГЛАВА 7. Милосердие фараона

Пока Мерес-Анх металась по своим покоям на женской половине, пугая слуг и рабов, Нахт медленно и внимательно просматривал доставленные писцами свитки. Он делал это не в первый раз, уже едва не наизусть зная всё, что там написано. И всё же, смиряя нетерпение, продолжал всматриваться в аккуратные цепочки иероглифов, словно надеялся вдруг обнаружить там что-то новое.

   Лишь поздним вечером с гневным разочарованным возгласом он одним движением руки смёл их на пол вместе с писчими принадлежностями и вощёными табличками для пометок. Там не было одного единственного, что надеялся найти молодой номарх – выхода.

   Он мог выгрести у людей всё до последнего зёрнышка, но несколько лет неурожаев иссушили кладовые всех, от богатого купца до последнего горшечника. И эти крохи не смогли бы утолить голод фараона.

   Он мог бы растоптать гордость благородного номарха, чьи предки правили всем Нижним Египтом, и обратиться за помощью к жрецам, навсегда отметив себя позорным клеймом попрошайки. Но жрецы всё равно бы не дали ему столько, сколько нужно. «А некоторые и ничего не дали бы, – с горечью уточнил сам для себя молодой правитель. – Они привыкли брать, а не отдавать. Наверное, даже боги вынуждены выпрашивать у этих скупцов предназначенные им жертвы».

   Осознав, как далеко зашёл в своём гневе и что позволяет себе думать, Нахт тяжело повёл плечами, отгоняя крамольные и еретические мысли. Не ему, тому, кто стоит у входа в мрачное царство Анубиса, разбрасываться такими обвинениями.

   Он мог бы привезти фараону драгоценной бирюзы вместо зерна и тучных стад. Вряд ли даже самая богатая добыча из одного набега могла бы покрыть всё. Но бирюза была настолько редкой и ценной, что Уфесаис наверняка был бы снисходительнее, подарив номарху если не прощение, то хотя бы отсрочку. Но боги и тут посмеялись над его планами и увели маленький народец рудокопов прочь. Может быть, они нашли новое месторождение, может, бежали от какой-то напасти. Нахт этого не знал, но ему было безразлично. Ему всё равно уже не хватало времени ни на поиски сбежавших, ни на какой-нибудь другой, ещё более рискованный набег.

   Чтобы расплатиться с фараоном, он мог бы отдать всё, что есть у него. Всё же номарх даже покорённого северного нома оставался далеко не самым бедным человеком среди встречающих рассветы в земном мире. Но номарх, выгребающий из собственного дворца резные стулья и древние статуи и пересчитывающий чаши и светильники... Какое позорное зрелище. Не говоря уже о том, что если бы его не казнил фараон, оскорбившись таким своеобразным налогом, то убили бы собственные родственники.

   «Это сейчас они решаются лишь злобно посматривать в спину. Тем более после той милости, которую оказала мне и моему народу могущественная Уаджет. А номарх, которому не на что сесть в своём дворце, это уже не номарх, это... – Нахт затруднился подобрать достаточно уничижительный эпитет и, тряхнув головой, подошёл к окну. – Это воплощение позора!»

   Нахт считал, что о позоре знает всё или почти всё, и добавлять себе знаний такого рода не желал даже ценой жизни.

   «Хотя... – его губы искривила горькая улыбка. – Позорная казнь по велению господина Южного Египта, которая меня ждёт, добавит новые штрихи к этой гадкой фреске. Мои предки отвернутся от меня в загробной жизни, если, конечно, у меня будет хотя бы медная монетка, чтобы заплатить за вход. И если Усефаис вообще не лишит меня её, бросив моё тело крокодилам вместо того, чтобы отдать жрецам мёртвого города, – от такого предположения мужчину бросило в холодный пот. – Нет! Нет! Даже Усефаис не настолько жесток!»

   Но собственные аргументы не показались молодому номарху убедительными. Он уже встречался с милосердием богоравного фараона Верхнего и Нижнего Египта Усефаиса. Его кожа помнила о нём всегда, а рваные позорные шрамы начинали саднить всякий раз, когда Нахт вспоминал о блистательной столице у истоков великого Нила.

   О его позоре в номе никто не знал, кроме матери и двух старых доверенных слуг, которых боги уже увели в загробную жизнь. Но Нахту было довольно того, что знает он сам, чтобы позорные шрамы отзывались несуществующей болью и, казалось, начинали проступать сквозь плотную ткань туник. Их он с некоторых пор носил не снимая и даже спать ложился одетым, чтобы уберечься от случайного любопытного взгляда. Хотя постель молодого номарха вот уже почти год оставалась холодной и одинокой. А память упрямо хранила каждую мельчайшую подробность того дня, когда в его душе зародился этот тлеющий кошмар, как будто и без этих деталей он не был достаточно жутким.

   А ведь тогда ему была оказана милость. Явлено милосердие. Так, как его понимал богоравный фараон Усефаис.

   Против собственной воли Нахт соскользнул в воспоминания, вновь переживая минуты, расколовшие его жизнь на «до» и «после».

   В душе молодого номарха из Пер-Уаджет не было спокойствия, когда он шёл между резными колоннам в тронном зале властителя двух Египтов. Но и страха он не испытывал. Ему хватало мужества, а может, наивности шагать с высоко поднятой головой. Ведь он сделал всё, что мог. И не его вина, что боги отвернулись от северных номов, вместо богатых урожаев и скота оставив лишь гниль и едва живые от голода тени.

   Прежде чем идти сюда, он зашёл в храм Уаджет, построенный по велению ещё деда ныне правящего фараона. Кто, как не покровительница северных номов и его собственной столицы, могла придать ему мужества и немного удачи? Но великая богиня-кобра отвернулась от его даров. Стоило Нахту только поднять глаза на статую из драгоценной красной яшмы, которую увёз из Нижнего Египта воинственный Нармер, как порыв ветра загасил все светильники вокруг, погрузив священные кольца великой змеи в тоскливый полумрак. Нахт сердцем почувствовал, что это недоброе предзнаменование, но ещё даже не догадывался, насколько оно недоброе.

   Усефаис выслушал его с непроницаемым лицом. Без сомнения, ему уже донесли, что Нахт не привёз и половины того, что было положено. Но закон требовал, чтобы молодой номарх сам, своими устами озвучил это в присутствии десятков жрецов и советников из свиты фараона.

   Тогда Нахт считал это унизительным. Теперь же, стоило только вспомнить об этом, как губы искажала горькая улыбка: что такое унижение, ему показали несколько позже.

   – Твое нерадение моими делами и обязательствами, которые приняли ещё твои предки, разгневало меня, Нахт, – холодным ровным тоном, роняя слова, словно капли воды на горячий песок, проговорил Усефаис. – Ты молод и неопытен, но я прощаю тебе это и подожду до будущего года. На этот раз...

   У мужчины отлегло от сердца: права была матушка, богоравный фараон суров, но и справедливость ему не чужда. Пусть Нахт предпочёл бы другие формулировки, но какая разница, если в целом всё сложилось хорошо.

   Увы, оказалось, что фараон ещё не закончил. Он не спешил отпускать молодого номарха, глядя на него немигающим взглядом змеи.

   – Однако твоя нерадивость не может остаться без наказания. Двадцать плетей – плата за моё разочарование, Нахт. Надеюсь, это поможет тебе впредь прилагать больше стараний, – он едва заметно повёл бровью, подавая знак воинам. – Увести.

   В первую секунду Нахт застыл, просто не понимая, а точнее, не позволяя себе понять, что именно ему сказано. Нет, формально любой в этом зале – раб фараона, и тот властен отдать какой угодно приказ. Но бросить под плети вельможу, наследника древнего рода властителей Нижнего Египта? И за что? За то, что не сумел воспротивиться воле богов? А кто на его месте сумел бы?!

   Всё это не укладывалось в голове молодого номарха. У него перехватило дыхание, накрывая удушливой волной ярости. «Меня? Под плети? Как нерадивого раба?! Не будет этого!» – гневный возглас ухнул куда-то в грудь вместо того, чтобы сорваться с губ, не сумев преодолеть спазм в горле. Но пальцы сжались сами собой, словно пытаясь нащупать отсутствующий клинок.

   Возможно, ещё несколько мгновений, и Нахт бросился бы на копья воинов, окружавших фараона, с голыми руками. Возможно, даже сумел бы убить одного или двух – он недаром слыл умелым и могущественным воином. И его история закончилась бы прямо там, в огромном зале у ног фараона Усефаиса.

   Но эти мгновенья молодому номарху никто не дал. Удавка захлестнулась на горле, лишая воздуха, а чёрные лапищи грозных нубийских воинов сжали плечи словно тисками и потащили прочь из тронного зала.

   – Достойно, – теряя сознание от удушья, услышал Нахт холодный голос фараона. Но осознать, что имел в виду Усефаис, он уже не успел, погрузившись в тёмную пучину беспамятства.

   Его отлили водой, вернули в мир живых привязанным к длинной скамье в тёмном, пропитанном смрадом гнилой крови помещении. Со свистом рассекала воздух тяжёлая плеть, но Нахт почти не чувствовал боли. Что ему до рвущейся кожи, когда сейчас рвалась на части его душа.

   Смешно, но когда экзекуция закончилась, палач помог ему подняться:

   – Что я могу сделать для тебя, мой господин?

   Это было нормально. Даже получив наказание от фараона, для этого человека Нахт всё ещё оставался господином. Но молодому номарху было не до таких тонких нюансов.

   – Сделать? – хриплым, как после долгого молчания, голосом выплюнул он. – Ты уже сделал всё, что мог!

   Откуда взялась жреческая туника на его плечах, Нахт не помнил. Но плотное полотно скрыло раны, оставленные плетью. Игнорируя нарастающую боль, мужчина покинул дворец фараона и вернулся на свою ладью.

   К вечеру вереница лодок из далёкого северного нома покинула блистательную столицу фараона Усефаиса. А Нахт... Нахт так и не снял тунику и гнал от себя прочь любого, кто осмеливался приблизиться, будь то старый слуга или ещё вчера любимая наложница. Уже одна мысль о том, чтобы показать кому-то такие раны, наполняла его горьким удушливым стыдом.

   К середине плавания сырой воздух Нила сделал свое чёрное дело. Необработанные раны воспалились, и с лихорадкой не сумел справиться даже сильный организм молодого крепкого мужчины. Но и в полубреду он продолжал гнать прочь всех и каждого, принимая лишь воду для питья и не позволяя к себе прикасаться.

   Слуги и воины терлись в догадках. Одни говорили, что их господин подвергся в столице нападению и теперь не готов доверять никому. Другие – что его прокляла и околдовала сильная чародейка. Но правды не знал никто, и это было единственным, что удерживало молодого номарха от настоящего помешательства.

   Он доверился только матери. Да и то не по своей воле. Прогнать её, как гнал рабов, у него уже попросту не хватило сил. Лихорадку потушили целебными отварами, раны заросли под действием мазей. И молодой номарх стал таким же, как и прежде. Ну, почти таким же. В его глазах поселилась горькая мудрость, а с губ пропала улыбка. Но ни родня, ни советники, ни подданные так и не заметили разницы. Да и кому придет в голову слишком пристально рассматривать своего господина? Так и лишиться этой самой головы можно.

   Отличия, конечно, были. Но внезапную любовь молодого господина к закрытым жреческим туникам и то, что он вдруг позабыл дорогу на женскую половину дворца к наложницам, списали на неведомый обет. Боги со всеми их достоинствами и недостатками были неотъемлемой и вполне реальной частью жизни египтян. Никого не касается, что потребовали они от молодого номарха для своего удовольствия. Не поразили болезнью или ранней смертью, уже хорошо.

   Нахта это устраивало настолько, насколько это вообще возможно в такой ситуации. Лгать он не любил, да и не умел. А при одной мысли, что кто-то увидит позорные отметины на его коже, удушливый стыд перехватывал горло пылающей рукой. Нет, лучше уж мнимый обет. Ещё бы царственная Мерес-Анх не напоминала так часто о необходимости обзавестись наследником... Тем более что когда стало понятно, что и в этом году ему нечего будет привезти фараону, Нахт вообще отказался думать о таких вещах. Всё равно до нового разлива великого Нила ему не дожить. Либо фараон казнит его за нерадивость, либо он сам умрёт от стыда и унижения под новым наказанием. Особенно учитывая то, что Усефаис славился своим умением находить самые болезненные кары для тех, кто осмеливался его прогневать.

ГЛАВА 8. Когда наступит «потом»

Не отдавая отчёта в своих действиях, Нахт вглядывался во тьму за окном, пытаясь рассмотреть далёкий храм богини-кобры. Где-то там, скрытая ночным туманом и толстыми древними стенами, находилась её безумная жрица Икем-Джет. Девушка, которую молодой номарх так и не сумел выбросить из головы, несмотря на все свои тревоги и мрачные ожидания.

   Она тревожила его. Напоминала о себе колючей занозой в самых неподходящих ситуациях и всплывала в памяти в наиболее неудачные моменты. Где-то в свите мелькала жреческая туника, а Нахт помимо своей воли начинал искать глазами её, забывая о важных свитках, требующих его внимания. Шумела вода в искусственном ручье посреди сада, а молодому номарху мерещился её голос.

   У него возникали десятки вопросов, на которые явно сверх всякой меры одарённая благосклонностью своей богини жрица наверняка знала ответ, но задавать их было некому.

   Он колебался. То почти убеждал себя, что слова жрицы относились совсем не к его изуродованной по приказу фараона спине, а её пальцы совершенно случайно огладили самые глубокие шрамы. А то, напротив, решал, что всё это было прямым указанием на его позор, позор властителя, которого низвергли до уровня жалкого раба.

   И как ещё посмотрит великая