Поймать хамелеона. Юлия Цыпленкова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Жители мира, лишенного магии, могут только мечтать о волшебстве. Они не знают, что настоящие маги живут бок о бок с ними. Пограничники, розыскники, стражи Мари — полога, разделяющего миры. Их работа не допустить проникновения через грань тех, кто несет угрозу местным жителям. Но иногда предупредить вторжение не удается, и прорыв происходит.

   Олегу Котову и его напарнику Степану — магам из Петербургского отдела розыска придется с этим разобраться. Поймать хамелеона — теперь становится их задачей.

ГЛАВА 1

— Что с вами, Олег Иванович?

   Мужчина тридцати лет обернулся к собеседнику и ответил рассеянным взглядом.

   — Отчего вы вскинулись, голубчик? — вновь спросил второй мужчина, превышавший Олега Ивановича лет на десять-пятнадцать. — Сидели, говорили и вдруг такой пассаж. Уж не прострел ли у вас?

   Олег улыбнулся, но было заметно, что его мысли уже далеки от беседы, мирно протекавшей еще пару минут назад.

   — Нет, Федор Гаврилович, прострела у меня нет. Но я кое-что вспомнил сейчас. Знаете, бывает такое, будто кипятком обдаст? — второй мужчина кивнул с пониманием. — Простите меня великодушно, но я вынужден оставить вас. Дело не терпит отлагательств. Уж не обижайтесь на меня, Христа ради.

   Федор Гаврилович встал с небольшого удобного диванчика, на котором сидел, и со вздохом развел руками:

   — Не смею задерживать, раз уж дело не терпит отлагательств. Но завтра вечером жду! Непременно жду и никаких отказов я не приму, так и знайте. Иначе я расстроюсь.

   — Непременно, друг мой, — снова улыбнулся Олег, теперь более искренне. — Расстраивать вас я не намерен вовсе.

   — Тогда, стало быть, до завтра, — Федор Гаврилович протянул руку, и Олег пожал ее.

   — До завтра, — отступив, склонил он голову, прощаясь, а после развернулся и стремительно покинул кабинет доктора Ковальчука, с которым водил дружбу последние четыре года.

   Стремительно пройдя прихожую, Олег Иванович сбежал по лестнице, вышел на улицу и окинул ее взглядом, отыскивая свободного извозчика. После залихватски свистнул, и в его сторону устремилась пролетка.

   — Куда ехать, барин? — спросил извозчик — молодой еще мужчина с аккуратно подстриженной бородкой.

   — На Александринскую площадь, голубчик, — ответил Олег, усаживаясь, — к доходному дому Басина, и побыстрей.

   — Бусьделано, барин, — полуобернувшись, ощерился извозчик и причмокнул: — Пошла!

   Кобылка резво зацокала копытами, и Котов, закинув ногу на ногу, нетерпеливо забарабанил пальцами по колену. Если бы мог, он бы сделал так, чтобы лошадь промчала его до дома с невиданной скоростью. Однако это было невозможно, и Олег, прикусив губу, продолжал изнывать от нетерпения. И когда пролетка остановилась, выскочил из нее раньше, чем прозвучало:

   — Приехали, барин.

   Олег сунул в протянутую мозолистую ладонь плату и поспешил в свою квартиру. На входе в доходный дом его встретил услужливый швейцар.

   — С возвращением, Олег Иванович, — склонился он, едва квартирант вошел.

   — Да-да, — рассеянно кивнул Котов.

   Швейцар повернул голову ему вслед, и в глазах его отразилось удивление. Обычно этот квартирант ходил степенно, был приветлив. А порой, когда, должно быть, было хорошее нестроение, мог и дать монету с непременным:

   — Благодарю за службу, голубчик.

   И пусть швейцар работал на владельца доходного дома, но подобное было приятно. Впрочем… Да мало ли какие дела у тех, кто снимал квартиры у господина Басина, это швейцара не касалось. Хочется ему бежать, ну и пусть бежит, не хватать же его за руки, призывая к порядку. Чай, не разбойник и не вор. И мужчина отвернулся, но всё еще прислушивался к стремительному топоту, поднимавшемуся всё выше.

   Олег взбежал на четвертый этаж и, решив не дожидаться, когда ему откроют, достал ключ и открыл дверь в квартиру, которую снимал у господина Басина. Знакомые не понимали, отчего он решил переселиться в этот дом, построенный совсем недавно. Котов даже стал одним из первых его жильцов.

   — Олег Иванович, дружочек мой драгоценный, — говорила после переселения генеральша Солодовникова, — зачем вы переехали из вашей прежней квартиры, да еще и в этот ужасный дом? Совершенно безвкусное строение. И как господину Басину пришло на ум соорудить такое?

   — Ну что вы, дорогая моя Екатерина Спиридоновна, — с улыбкой отвечал Котов, — Николай Петрович — истинный талант. И дом мне его понравился за его оригинальность. Да и расположение его удобно. Совсем рядом Александринский театр, а вы же знаете, я заядлый театрал.

   — Его дом похож на какой-то огромный каменный терем, право слово, — отмахнулась Екатерина Спиридоновна.

   — И тем он очарователен, — возразил Олег.

   — Тут мы с вами совершенно расходимся.

   — На то мы и люди, а не какие-нибудь машины, чтобы видеть мир по-разному.

   — Ваша правда, батюшка. И каковы же там квартиры? Да и дорого, небось...

   — Раз теперь я живу там, стало быть, могу себе позволить. Что до квартир…

   Подобные диалоги происходили периодически с разными людьми. Кто-то до хрипоты спорил, кто-то, как генеральша Солодовникова, просто высказывал мнение, а кто-то и разделял симпатию Котова к новому творению господина Басина. Впрочем, именно это сейчас совершенно не волновало Олега.

   Он прошел мимо своего слуги Степана, выглянувшего из кухни, и поспешил в кабинет. Скинув сюртук на стул, стоявший по пути к книжному шкафу, Котов приблизился к последнему и вытащил свернутую карту. После расстелил ее на столе и, закрыв глаза, простер над ней руку.

   За спиной послышался тихий шорох — вошел слуга. Он приблизился и остановился рядом.

   — Почувствовал? — спросил Олег, не открыв глаз.

   — Очень слабо, — ответил Степан.

   — Это было не в Петербурге, — произнес Котов, и ладонь его прижалась к карте. — Здесь. — Он убрал руку: — Новгородская губерния. Точней не сказать. А раз это почувствовал и ты, несмотря на отдаленность, стало быть, Марь была разорвана, и в этом мире гость. Не зря меня тряхнуло.

   Он перевел взгляд на Степана. Тот вытер руки о передник, надетый на нем, и спросил:

   — Выезжаем?

   Олег отрицательно покачал головой:

   — Мы не можем покинуть Петербург. Псковская застава близко к прорыву, они разберутся. Там сильный маг, и подручных у него хватает, так что без нас справятся.

   Степан усмехнулся, явно не согласившись с доводами Котова.

   — Можно подумать, втрженец будет на месте сидеть и ждать их. Если прорыв, то он либо сильный, либо призвали.

   Олег свернул карту и унес обратно в шкаф. А когда вернулся, уселся на край стола и скрестил на груди руки.

   — Если тварь пойдет в нашу сторону, мы встретим, — сказал он. — Если же нет, то псковичи уже точно быстрей нас достанут и разберутся с ней.

   — Мы же розыскники…

   — Именно, — щелкнул пальцами Котов. — И пока нашей помощи не просили, мы остаемся там, куда нас определили. А это Петербург, и у нас имеется тут работа.

   Степан фыркнул и, взмахнув руками, произнес с патетикой:

   — Ну, разумеется! Кружок спиритистов! Неужто вторженец может сравниться с ними?

   Олег коротко вздохнул и слез со стола. Он с сочувствием посмотрел на своего напарника, которому из-за невысокой категории силы дара досталась роль подручного и слуги в их команде. По большей части он оставался в квартире, пока Олег вел положенную по их легенде жизнь. Общался с людьми, наносил визиты, сводил знакомства. А заодно занимался своей работой.

   Степан тоже проделывал нечто подобное, но в других кругах. И все-таки у него была роль слуги, и потому, пока не требовалась его помощь, оставался дома. Убирал, готовил и принимал депеши из Ведомства. А еще при нем не случилось ни одного происшествия. Конечно, ему хотелось движения, хотелось развеяться и стряхнуть пыль.

   — Ну хотя бы меня отпусти ненадолго, — взмолился Степан. — Я порталом до заставы, и обратно. Только узнаю, что к чему, и вернусь. Со спиритиками этими ты и сам разберешься. Тебе это на один зуб, даже я не нужен. Олег, пожалуйста.

   Котов склонил голову к плечу. Ему было не сложно отпустить напарника, но имелся протокол, а он запрещал покидать место службы, и перемещения без повода тоже запрещал. А перемещение скрыть невозможно... при проверке. Но когда еще будут проверять? Да и повод формально имелся. И Олег улыбнулся:

   — Хорошо. Можешь перейти к заставе. Жетон только не забудь. Скажешь, что я отправил выяснить, кто прорвался и нужна ли наша помощь.

   — Спасибо! — воскликнул Степан и покинул кабинет еще быстрей, чем в него вошел Котов.

   Последний хмыкнул, но тут же поспешил за напарником.

   — Степа, передник!

   — А черт, — выругался Степан, уже готовый войти в комнату, где прятался портал.

   Он сорвал с себя передник, взялся за ручку, и Олег напомнил:

   — Жетон!

   — Зануда, — фыркнул Степан, но взял себя в руки и, подобрав брошенный на пол передник, направился в свою комнату.

   Вскоре взору Олега Ивановича предстал молодой поджарый господин в дорогом костюме, какой слуге носить не полагалось. Но сейчас Степан и не был слугой. Он шел к коллегам по приказу старшего напарника, и потому мог себе позволить подобный вид.

   — Франт, — хмыкнул Котов, Степа остался выше насмешек.

   Он продемонстрировал жетон, говоривший о его принадлежности к Ведомству охраны межмирового порядка, из Петербуржского отдела поиска незаконно переместившихся лиц и существ. Впрочем, указание города всего лишь означало место несения службы. Разумеется, самого Отдела поиска здесь не было, только его служащие.

   — Сильно не задерживайся, — дал напарнику последние наставления Олег. — Ты знаешь, в Ведомстве быстро узнают, что маг третьей категории, приписанный к Санкт-Петербургу, находится не по месту службы. Если Полянский не подаст рапорт, где попросит помощи, твое пребывание на заставе можно оправдать лишь моим приказом. А без рапорта псковичей я могу отправить тебя только навести справки.

   — Да помню я, всё помню, — заверил Степан.

   Олег вздохнул и махнул рукой:

   — С Богом.

   — Скоро вернусь, — бросил на ходу напарник и наконец скрылся в портальной комнате.

   — Надеюсь, — буркнул ему вслед Олег и вернулся в кабинет.

   Он подошел к окну и некоторое время смотрел на улицу слепым взглядом. Мысли Котова продолжали кружиться вокруг прорыва. Степан был прав, раз это случилось, значит, пришелец силен. Или же он получил помощь с этой стороны. Правда, сделать это могли немногие.

   Мир был лишен магии. Это затрудняло многое для служащих Ведомства. Возможности были сильно ограничены, и уже тем, что обнажать свою сущность было строго запрещено. Но Котову хвастаться перед кем-то тем, кто он на самом деле, даже не приходило в голову. Да ему попросту бы не поверили! После подобного признания самое малое, что его ожидало, это прослыть чудаком. Худшее — отправиться в дом умалишенных. И пусть выбраться оттуда было несложно, но это был бы провал.

   Олег неспешно дошел до стола, уселся в кресло и выдвинул верхний ящик, на дне которого стояла маленькая шкатулка. Достав ее, мужчина откинул крышку и посмотрел на собственный жетон. После усмехнулся и, вновь захлопнув крышку, убрал шкатулку в стол и закрыл ящик.

   Олег облокотился на столешницу, подпер щеку кулаком и протяжно вздохнул. Их работа со Степаном была, по сути, довольно не обременительной. По улицам столицы Российской империи, как и во всем мире, не бегали монстры, маги-маньяки и нарушители межмировой границы, именуемой Марью за сходство со знойным маревом.

   Нет, в этом мире, конечно, имелись свои преступники, но все они были обычными людьми. А это уже являлось делом полиции, жандармов и прочих охранителей закона. Те же, за кем охотились служащие ведомства из другого мира, появлялись нечасто. По большей части, задачей было вовремя найти и предотвратить попытку призыва. А если уж прорыв состоялся, то разыскать пришельца, депортировать и передать Судебной службе, также работавшей в Ведомстве.

   Но это было делом розыскников. А имелись и иные службы. К примеру, та же «застава». Они принимали тех, кто прибывал в этот мир, проверяли их разрешения, их намерения. Бывало, что дальше закрытой зоны гости пройти не могли. Такая зона, невидимая простому человеческому глазу, была необходима, потому что попытки прорыва случались и под видом законного пребывания.

   К примеру, Олег слышал, что так пытаются скрыться преступники. Под видом путешественников получали разрешение, а когда появлялись на заставе, начиналась проверка. Скрыть свою личность было невозможно, а потому расчет мог быть только на попытку прорваться силой. Выбраться из закрытой зоны всё же проще, чем пытаться пройти Марь.

   Кому-то удавалось, и тогда в дело вступали группы розыска и перехвата, если маги с «заставы» не могли справиться сами, или же вторженец, убрав служащих, все-таки выходил в мир. Но на псковской заставе был сильный маг, и его помощники тоже обладали особенным даром. Тут прорывов не случалось ни разу за всё то время, что Котов работал в Петербурге. Попытки случались, а удачных не было ни одной.

   Потому он и сейчас был уверен, что их со Степаном помощь не понадобится. Группа перехвата псковичей сработает сама без привлечения чужой помощи. Впрочем, если вторженец не останется там, где вышел из Мари, то тогда могут привлечь и петербургскую группу. Правда, только в случае, если он отправится в их сторону. Если нет, то там действовать будут другие служащие.

   Не сказать, что Ведомство насадило своих людей на каждой версте. Миров было больше, чем два, и как бы велико оно ни было, но штат служащих все-таки имел свой предел. Имелись в «Ожерелье миров», как именовали структуру строения Вселенной, и иные миры, лишенные магии, но развитые технологически. С ними Ведомство работало открыто, и в портальных сидели местные жители, а не маги. Но они дальше своей реальности не уходили, чаще из-за необычной формы самих существ. Как бы передвигались по улицам здешних городов разумные моллюски? Вот то-то и оно. Так что «пограничники» и «розыскники» имелись во всех мирах, но распределялись на большие расстояния малыми группами. И потому самовольно перемещаться за пределы закрепленной территории было запрещено.

   Впрочем, имелись и одиночки. Их задачей было латать места прорывов. В редких случаях встречать гостей. И, в отличие от заставы, прибывали в их портальные залы по специальным пропускам, то есть уже проверенные и одобренные. По категории уровня силы Котов мог бы стать таким одиночкой, но та работа была совершенно скучной. Однако, опять же в отличие от заставы, что розыскники, что стражи Мари были более свободны и могли вести насыщенную жизнь, в рамках устава Ведомства, разумеется.

   — Ну ладно, — хлопнув ладонями по столу, встряхнулся Олег. — Надо бы и о деле подумать, пока иного нет.

   Однако мысли его вновь свернули на прорыв, и Котов нахмурился. Если вторженец получил помощь из этого мира, то кто бы это мог быть? Несмотря на отсутствие магии, кое в ком из местных она все-таки была. Ведьмы и колдуны не были сказкой, но данностью этой реальности они не являлись. И если в ком-то и имелась сила, то была она наследственной и если проявлялась, то слабо. А доставалась от таких же магов-иномирцев, какими были Олег и Степан.

   За свою очень долгую жизнь по меркам этого мира маги заводили интрижки, живые же люди. И вот от таких связей и рождались дети, в чьей крови могла быть магия. А еще были оккультисты, спиритисты и просто любители всего необычного и загадочного. С ними вполне могла связаться сущность из другого мира и научить, как помочь ей выйти. И если такой помощник имелся у нынешнего пришельца, то жил он тоже в Новгородской губернии, а значит, псковичи отыщут и его.

   — Нет, мы им вряд ли пригодимся, — прошептал Олег и все-таки заставил себя переключиться на собственное дело.

   Тем более он как раз сумел войти в кружок любителей вызывать духов. Вот это как раз и была его основная работа: не допустить установления связи с иномирными существами, которые зачастую выдавали себя за потусторонние сущности, то есть духов. По ту сторону они, конечно, были, но вовсе не духи.

   Об этих спиритистах ему рассказал доктор Ковальчук. Рассказал, как анекдот, и долго смеялся над легковерностью болванов, как он выразился. Котов поухмылялся, а после попросил ввести его в этот кружок.

   — Зачем вам это, друг мой?! — искренне изумился Федор Гаврилович. — Вы же в высшей степени разумный человек! Неужто и вы верите в эту чушь? И даже если верите, то я совершенно отказываюсь верить в ваше безумие! Я рассказал вам эту историю, чтобы позабавить, а вовсе не желал заинтересовать. Более того, узнал я об этом кружке от своего пациента, а его я пользую, знаете ли, по причине ипохондрии. Он уверен, что у него воспаление мозга, и я даже склонен с ним согласиться, но вовсе не потому, что он болен, а потому, что верит в призыв духов. И кстати, считает, что может общаться с ними как раз по причине поставленного им самому себе диагноза.

   — И все-таки мне любопытно, — улыбнулся Котов. — Прошу, не отказывайте мне, Федор Гаврилович, дорогой мой. Мне хочется развлечься. Вы же знаете, как я порой скучаю. А я расскажу вам больше о вашем пациенте. Возможно, это поможет вам в его лечении, и мы сообща отобьем у него охоту общаться с потусторонними силами. Ну и принесу свежий анекдот, — подмигнул Олег, и доктор рассмеялся и погрозил пальцем.

   — Умеете вы подобрать нужные слова! Ну хорошо, будь по-вашему. Но с вас непременно анекдот! Ну и помощь в лечении, разумеется, — он вновь рассмеялся, а Котов поднял руку в клятвенном жесте.

   А спустя неделю они вместе отправились на сеанс. Признаться, Котов был искренне изумлен. После того, как Ковальчук отзывался о людях, посещавший господина Смелова, такова была фамилия пациента-ипохондрика, Олег не ожидал, что доктор решится оказаться внутри этого маленького общества.

   — Дорогой друг, я вас безмерно уважаю, но моя профессиональная честь не позволит мне лечить пациента, основываясь на ваших советах. Уж лучше я сам погружусь в атмосферу его навязчивой идеи. К тому же мне самому стало любопытно. Ну и есть еще причина… — Федор Гаврилович выдержал паузу и продолжил: — Как иначе мне исполнить данное вам обещание? — Он хмыкнул: — Не могу же я сказать пациенту, как есть. Потому я напросился на сеанс и получил разрешение привести своего доброго знакомца, который интересуется миром духов. А дальше вы уж сами, сами. — Доктор поднял вверх руки: — А меня увольте. Безумствуйте в одиночестве.

   — Прекрасное решение, — склонил голову Котов. — А вы, друг мой, интриган, — закончил он с улыбкой.

   — Что есть, то есть, — самодовольно крякнул Ковальчук.

   Ни первое, ни второе, ни третье и даже ни пятое посещение не произвели на Олега впечатления. И он уже бы махнул рукой и вычеркнул из списка «Особое внимание» этот кружок спиритистов. Однако отметил, что Смелов определенные способности все-таки имеет. Он был медиумом, слабым, но всё же. А раз связь с тонким миром он сумел установить, то нельзя было исключать, что однажды в его сеансы вмешается нечто более материальное и опасное. Так что к спиритистам Котов продолжал ходить, хоть и безумно скучал во время своих визитов.

   Впрочем, члены этого кружка имели собственные связи с людьми, которые баловались «колдовством». Настоящих одаренных тоже надо было отметить, если такие и вправду имелись, и потому Олег продолжал не только посещать сеансы, но и сближаться с их участниками. Тем более некоторые из них намекали на некие чудеса, от которых господин Котов придет поначалу в замешательство, а после в неописуемый восторг. Непременно в восторг! И без сомнений — неописуемый.

   Но пока замешательство вызывал прорыв, только что произошедший, а восторга вызвать еще никто не удосужился. И потому Олег Иванович решил просто подождать. Хотя бы новостей от Степана.

ГЛАВА 2

— Барин, Михаил Алексеевич, нашли! — воскликнул седеющий мужчина в ливрее дворецкого, но тут же поправился: — Нашлись! Глафира Алексеевна нашлись!

   Молодой человек двадцати лет, порывисто поднявшись на ноги, бросился к дворецкому:

   — Где она? Где она, Осип?!

   — К себе поднялись, — ответил тот. — Вот только что и поднялись. Барышня в дом вошли, ни на кого не взглянули, только головой покачали и к лестнице направились…

   — Ах оставь, Осип, — в явном волнении отмахнулся Михаил и бросился прочь из гостиной, в которой провел последние несколько часов.

   Выглядел он дурно. Взъерошенный, с покрасневшими глазами, во вчерашней одежде, находившейся в некотором беспорядке, — всё это было следствием тревоги и бессонной ночи. Причиной тому было исчезновение единственной сестры помещика Воронецкого — Глашеньки, девицы восемнадцати лет от роду.

   Глафира Алексеевна ушла на прогулку еще около полудня вчерашнего дня. Она была девицей романтичной, склонной к грезам, и потому неспешные прогулки ее рядом с усадьбой были привычным делом. И хоть брат журил сестрицу за то, что выходит в одиночестве, но Глашенька целовала его в щеку и с улыбкой говорила:

   — Ну что ты, Мишенька, что со мной может случиться? Я ведь рядышком, кругом люди. Если что, услышат. Да и не случается у нас ничего, к чему хмуришь брови сердито?

   — Да как же мне не хмуриться, сестрица? — с укором отвечал Михаил. — Одни мы с тобой друг у друга. Случится что, как же мне быть без тебя? Да и неприлично девице в одиночестве бродить.

   — Я по своей земле брожу, братец, к соседям не захаживаю. Не сердись, голубчик, всё будет хорошо.

   И вот она вновь ушла. Но не вернулась ни через час, ни через два, ни даже к сумеркам. Занятый своим делами, Михаил Алексеевич не заметил отсутствия сестры, но когда начало вечереть, явилась горничная Прасковья — старшая внучка дворецкого Осипа. Вот она-то первой и произнесла это ужасное:

   — Барышня пропали.

   Воронецкий, пребывавший в своих мыслях, оторвался от бумаг и ответил горничной рассеянным взглядом. Так и не осознав ее слов, он переспросил:

   — Что ты сказала?

   — Барышня ушли гулять и не вернулись, — ответила девушка.

   Он еще с минуту смотрел на Прасковью и наконец отметил, как горничная мнет пальцами подол форменного платья, что румянец ее лихорадочен. Девушка была всерьез встревожена. Михаил нахмурился и поднялся на ноги.

   — Когда ушла Глафира Алексеевна? — спросил он, снимая со спинки стула свой сюртук.

   — К полудню дело было, — ответила девушка. — И к обеду не вернулись Глафира Алексеевна, и позже не пришли. Я уж обегала везде, где они гуляют, а нету барышни. Пропала! — визгливо закончила она, окончательно обнажив волнение.

   — Черт знает что, — выругался Михаил. — Отчего раньше не пришла? Почему сразу не доложила? К обеду барышни нет, а ты молчишь!

   Лицо Прасковьи скривилось в рыданиях, и она повалилась на колени:

   — Браните, барин, браните, виноватая я! Не доглядела! Да только вы ведь велели вас не тревожить, а я думала, вернутся Глафира Алексеевна, выдавать не хотела! Браните вы сестрицу за то, что они одни гулять изволят, а они огорчаются. Думала, вот вернутся, а вы и не узнаете. Мало ли замечтались барышня, загулялись…

   — Довольно! — устав слушать оправдания, гаркнул Михаил и устремился прочь из кабинета мимо рыдающей Прасковьи.

   Вскоре собрались все, кто работал в усадьбе, а к ночи позвали и крестьян из ближайшей деревни. Глашеньку искали еще при свете уходящего дня, после с фонарями. Сначала разбрелись по поместью, потом ушли за его границы.

   Михаил старался не прислушиваться к негромким шепоткам крестьян, потому что уже несколько раз уловил слова: пруд, утопла, лес, звери. Всё это и вправду могло случиться, и от предположений, какие он слышал, Воронецкий начинал закипать. И чем дольше длились поиски, тем громче становились голоса, и тем больше злился молодой барин.

   — Моя сестра жива! — не выдержав, рявкнул он. Люди затихли, и он добавил уже спокойней: — И мы ее найдем.

   — Если только в лес пошла и заблудилась… — неуверенно предположил кто-то.

   — Да что бы барышне в лесу-то делать? — усомнились в ответ.

   — Так ведь больше ей деваться и некуда.

   — Красивая барышня, вдруг… — женский голос осекся, и продолжить это предположение никто не решился.

   А вот Михаил остановился и обернулся. Будто огнем обожгли его слова крестьянки. Глаша и вправду была хороша собой. Стройная, нежная, как полевой цветок, неискушенная в мирских страстях. И хоть была склонна к мечтам, но нрав имела озорной. И черты лица ее были приятны и гармоничны. Светлые волосы были густы, голубые глаза чистыми и яркими.

   Кто-то из соседей уже не в первый раз намекали на желание породниться с Воронецкими. И хоть род их не был знатен, а предложения поступали и от семейств, какие могли оказать Глафире Алексеевне честь, но Михаил не спешил с положительным ответом. Причиной тому была сестрица.

   — Не спеши отдавать меня замуж, братец, — просила она. — Отдай тому, кто мне придется по сердцу. Есть у меня еще время, дай побыть в отчем доме.

   Михаил Алексеевич любил сестру, потому перечить не стал.

   — Будь по-твоему, душа моя, подыши еще немного полной грудью.

   И вот от этих вот воспоминаний Воронецкий сейчас и задохнулся. Что если украли? Бежать бы сама не стала, это Михаил знал точно. Глашенька любила брата не меньше, и скрывать бы от него своих мыслей не стала. А вот охотники на нее были. И в гости захаживали, и на званые вечера приглашали, и глаз не сводили. Ухаживали. Правда, приличий никто не нарушал, ожидали, когда Глафира Алексеевна откликнется. А она улыбалась, но близко к себе никого не подпускала. Неужто и вправду…

   Он оглядел людей, которые шли за ним, и спросил:

   — Чужой кто заезжал к нам?

   Люди переглянулись и отрицательно замотали головами.

   — Нет, барин, не видали.

   — Может, из соседей наших кто появлялся? — вновь спросил Воронецкий.

   Крестьяне переглянулись, но вновь отрицательно покачали головами.

   — Так ведь мы ж за дорогами не смотрим, Михаил Алексеевич, — ответили ему. — Ребятню спросить надо, эти без дела, бывает, бегают. Может, кого и приметили?

   И тут же откуда-то из-за спин взрослых послышался детский голос:

   — Нет, барин, никого чужого не видали, — вперед пропихнули мальчишку лет семи. Он отвесил поклон Михаилу и продолжил: — Своего только видели. Федот Афонин в лес ходил, на нас кулаком махал, оттого и запомнил.

   — Отчего махал? — рассеянно спросил Воронецкий.

   — Так это… — мальчишка замялся. — Убогий же, вот мы и того… дразнили.

   На затылок его обрушилась тяжелая длань, но кто именно из столпившихся крестьян наказал мальчишку за насмешки над блаженным, Михаил не заметил, да и не было ему это интересно.

   — Да мы ж не со зла! — услышал помещик, однако это уже скользнуло лишь по краю сознания.

   Михаил отвернулся. Он в раздумьях потер подбородок. Афонин был мужиком безобидным, насколько помнил Воронецкий. Мог козликом по улице проскакать, песню завести да дергаться под нее, как кукла на шарнирах, но вроде бы не буйствовал. Однако оставался он душевнобольным, оттого и ожидать можно было, чего угодно.

   А что если Глашенька и вправду в лес пошла, да там они и встретились? Мог ли убогий к барышне пристать, а то и сотворить непотребное? Мог. Мужик ведь зрелый. Это разум у него, что у дитя, а в остальном… кто знает.

   — До девок охоч? — ровно спросил Михаил, не обернувшись к своему сопровождению.

   — Кто, барин? — спросили его.

   — Афонин.

   — За бабами у бани подглядывал, я видал, — ответил всё тот же мальчишка.

   И Михаил гаркнул:

   — Сыскать мне его и в усадьбу приволочь! Пока не вернусь, чтоб под замком сидел!

   — Слушаюсь, Михаил Алексеевич, — ответил Осип и кому-то велел: — Идем искать блаженного.

   Остальные продолжили поиски Глашеньки. Бродили, пока не погас последний фонарь. Звали, заглядывали под кусты, но когда в сумраке приняли силуэт поваленной молодой березки за барышню в светлом платье, остановились.

   — Так толка не будет, — мрачно признал Михаил. — Продолжим, когда рассветет.

   На том и вернулись назад. К усадьбе Воронецкий подходил, мучимый отчаянной надеждой, что сестра вернулась и уже спит, свернувшись на диване в его кабинете. Иначе и быть не могло. Встревоженная отсутствием брата в позднюю пору, в свою спальню она бы не ушла, непременно осталась бы ждать его.

   Мысль о том, что о возвращении Глаши ему бы уже доложили, Михаил гнал, истово веря в нерасторопность и леность прислуги. Конечно, он сейчас войдет в дом и там услышит радостное известие! Тут же пойдет к сестрице и даже не станет ее бранить, ни за что не станет. Лишь бы была жива и невредима, а остальное — мелочи. Сама расскажет, где пропадала.

   Он взбежал по невысокой каменной лестнице, распахнул дверь и замер, готовый услышать радостное:

   — Барышня вернулись, — но...

   Но услышал он иное:

   — Не нашли, барин.

   — Не нашли, — произнес Воронецкий, посчитав, что Осип спрашивает о Глафире Алексеевне.

   — Мы уж его по всей деревне искали, дом его вдоль и поперек облазали, но нет лиходея, — продолжал дворецкий. — Мать его говорит, как днем ушел, так и не возвращался.

   — Кто? — посмотрев на него, нахмурился помещик.

   — Ну так Федотка Афонин, — пояснил Осип. — Вы изволили приказать сыскать блаженного. А нет его. Мать божится, днем в последний раз видела. Сидит старуха, плачет. Убогий, а всё ж кровиночка.

   — Не вернулся, стало быть, — сузил глаза Михаил. — Вели, как объявится, ко мне. Я из него душу вытрясу.

   — Слушаюсь, — поклонился дворецкий, и барин ушел в первую попавшуюся дверь.

   Это оказалась гостиная, но вряд ли Воронецкий заметил, куда он вошел. На ходу стянул сюртук и уронил его на пол, даже не подумав, что делает. После добрел до кресла, упал в него и, откинувшись на спинку, накрыл лицо руками. Теперь он и вовсе не сомневался, что исчезновения Глашеньки и убогого связаны.

   Воображение рисовало одну картину страшнее другой. Он видел растерзанную сестру, лежавшую на земле, а рядом ее мучителя, который пел одну из своих песен и плясал рядом, даже не отойдя от места злодейства…

   — Нет-нет, она живая, живая, — словно заклинание повторял несчастный брат. — Лишь бы живая…

   А потом ему чудились глаза Глаши, наполненные страхом и отвращением, а над ней скалящееся в ухмылке лицо Федотки. Михаил слышал крики и мольбы своей сестры, и сердце его сжималось от мысли, что он в этот момент был поглощен своими делами и не пришел на помощь.

   Застонав, Воронецкий оторвал руки от лица и огляделся, не зная, как выплеснуть свое горе и ярость. Рядом на столике стоял подсвечник, и Михаил, схватив его, с силой швырнул в противоположную стену.

   — Святый Боже! — вскрикнул Осип, едва увернувшись от тяжелого подсвечника.

   Михаил только сейчас заметил, что его дворецкий находится здесь и держит в руках подобранный с пола сюртук.

   — Осип, — помещик поднялся с кресла, — что ты?

   — П… простите, — с запинкой произнес дворецкий, всё еще пребывая в испуге, — я не желал вам мешать.

   — Я не видел тебя, — Михаил вновь сел и откинулся на спинку. — Не задело?

   — Нет, барин, — Осип уже справился с оторопью и поклонился. — Может, изволите чего, Михаил Алексеевич? У жены моей травка есть, от нее спокойно делается. Сказать, чтоб заварила?

   Воронецкий потер лицо ладонями и отрицательно покачал головой.

   — Нет, наливки мне принеси лучше. И пусть кофе сварят, вроде осталось еще…

   — Осталось, барин, — поклонился Осип. — А откушать?

   — Не хочу, — покривился Михаил. — Кусок в горло не полезет. Принеси, что велел.

   — Будет сделано, барин, — в очередной раз поклонился дворецкий и ушел.

   Михаил так и не сомкнул глаз. Пару раз он проваливался в тяжелую дремоту, но длилась она не больше нескольких минут, и Воронецкий вскидывался. В первый раз ему пригрезилось, что скрипнули половицы, и в гостиную крадучись вошла Глашенька. Даже услышал, как она позвала: «Мишенька». Но, конечно, сестры не было.

   А во второй раз дремота навеяла крик Осипа: «Барин!» Михаил вскинул голову и опять никого не увидел. В доме царила угнетающая тишина, нарушаемая лишь громким тиканьем больших напольных часов, купленных еще, кажется, дедом Воронецких.

   — Когда же утро? — сердито вопросил Михаил и, покинув кресло, принялся мерить гостиную шагами.

   Он хотел возобновить поиски сразу же, как небо посветлеет, однако всё тот же Осип уговорил барина отдохнуть, отправились одни слуги. Солнечный свет разогнал мрак ночных подозрений, и надежда вернулась. Возможно, именно поэтому он позволил уговорить себя задержаться в доме. Впрочем, Михаил установил для себя срок, когда намеревался сам продолжить искать сестру. И он как раз подходил к концу, когда дворецкий принес добрую весть.

   Воронецкий взбежал по лестнице вверх и кинулся в комнаты сестры, желая удостовериться, что все страхи и переживания окончены, и пропажа и вправду вернулась под отчий кров.

   — Глаша! — вскрикнул Михаил, распахнув дверь, и замер, рассматривая сестру.

   Похоже, войдя, она уселась в первое же кресло и устремила взгляд перед собой. Внешний вид младшей Воронецкой был плачевным. Волосы пришли в великий беспорядок, и Михаил даже заметил кусочек еловой ветки с несколькими колючками, застрявший в развалившейся прическе. Платье было помято и хранило следы травяной зелени на коленях. Может, было где-то еще, но помещик этого сейчас не видел. Зато он увидел порванный рукав.

   Медленно, будто крадучись, Воронецкий приблизился к сестре и, присев на корточки, заглянул ей в лицо. Было оно бледным, и оттого ссадина на щеке смотрелась ярко-красной полосой. Ни синяков, ни чего-либо еще Михаил не заметил, только вот эта вот ссадина, которую можно было получить и продираясь сквозь густой кустарник.

   Помещик остановил взгляд на глазах сестры и внутренне поежился. Были они пусты и равнодушны. И сколько бы Михаил ни пытался поймать ответный взор Глашеньки, ему это так и не удалось. Она продолжала смотреть мимо и на появление брата никак не реагировала. Даже ничего не сказала. Губы младшей Воронецкой были плотно поджаты.

   Помещик взял ее за руки, ожидая уловить дрожь, но тонкие девичьи пальцы не подрагивали. Были они прохладны, но, пожалуй, и всё, что можно было сказать. На пожатие Глафира не ответила.

   — Глашенька, — негромко позвал Воронецкий, — сестрица.

   Она повернула голову и наконец взглянула на брата, однако этим и ограничилась.

   — Глаша, что с тобой произошло? — по-прежнему тихо снова спросил Михаил.

   Глафира поднялась на ноги и направилась в свою спальню. Помещик проводил ее взглядом, после тряхнул головой и повысил голос:

   — Глаша!

   Дверь за ее спиной закрылась. Воронецкий присел было на кресло, с которого только что встала его сестра, но тут же порывисто поднялся на ноги и устремился следом. Он распахнул дверь в спальню и сразу же увидел Глашеньку, стоявшую у окна. Теперь она хотя бы смотрела на улицу, а не в пространство.

   Михаил решительно подошел и встал рядом. Некоторое время поглядывал на сестру, но, в конце концов, развернулся к ней и спросил:

   — Где ты была?

   — Я устала, — ответила Глаша и подошла к кровати. Она улеглась и закрыла глаза: — Уйди, я хочу спать.

   — Тебя обидели? — прямо спросил ее брат. — На тебе нет лица…

   — Я хочу спать, — повторила младшая Воронецкая.

   Михаил подошел к кровати и уселся рядом.

   — Глашенька, — позвал он мягко, — я не стану тебя бранить. Прошу, откройся, душа моя, что с тобой случилось? Тебя кто-то обидел? Это убогий? Он что-то сделал с тобой? С… снасильничал?

   Девушка открыла глаза, посмотрела на брата и повторила, четко разделяя слова:

   — Ты ошибаешься, Миша, со мной всё хорошо. Я просто заблудилась и не могла найти дороги назад. Потом нашла и пришла. Я дома, волноваться не о чем. Теперь прошу оставить меня.

   — Глашенька…

   — Я хочу спать! — неожиданно зло выкрикнула младшая Воронецкая.

   Михаил поджал губы и встал на ноги. Он с минуту смотрел на сестру, но она вновь закрыла глаза и больше брата не замечала. Ощутив, что закипает, Воронецкий притопнул ногой, а после развернулся и вышел из комнат Глафиры.

   За дверью его ожидали дворецкий Осип и Прасковья. Они испытующе посмотрели на помещика, однако тот прошел мимо и направился к своим комнатам. И все-таки он остановился и развернулся на пятках туфель.

   — Ты, — указал он на горничную, — ступай к Глафире Алексеевне и глаз с нее не спускай. А ты, Осип, сыщи мне убогого.

   — Неужто… — охнув, дворецкий прикрыл рот кончиками пальцев.

   — Не знаю, — ответил хмурый Михаил. — Говорит, что просто заблудилась и не могла найти дороги к дому. Сыщи мне Афонина, Хочу говорить с ним.

   — Так, может, и вправду барышня заблудились? — начал Осип, но замолчал под суровым взглядом помещика. После склонил голову и произнес: — Найду, барин, из-под земли достану.

   — Исполняй, — кивнул Воронецкий и скрылся за дверью.

ГЛАВА 3

В усадьбе помещиков Воронецких царили уныние и растерянность. Прислуга переговаривалась шепотом, поддавшись подавленному настроению барина. Сам же Михаил Алексеевич ходил мрачным и раздраженным, срывая дурное расположение духа на тех, кто попадался под руку. А то замолкал и отвечал на доклады кивком, а мог и просто отмахнуться с хорошо приметной усталостью.

   Воронецкий измотал себя собственными жуткими фантазиями и подозрениями, но более всего переживаниями о своей единственной родной душе, о сестрице. Глафира Алексеевна стала вовсе на себя не похожей. Не улыбалась, не целовала поутру брата в щеку, желая доброго утра. Не ходила на свои возмутительные прогулки в одиночестве и с братом разговаривала так, будто они были чужими.

   И хоть прошло всего два дня с тех пор, как она вернулась после исчезновения, но жизнь в отчем доме уже казалось невыносимой. И хуже всего было то, что Глаша так и не желала говорить о произошедшем с ней. Это давало повод ее брату воображать картины одна ужасней другой, а младшая Воронецкая и не думала его успокаивать.

   Впрочем, не все попытки разговорить сестру сводились к допросу. Михаил старался хотя бы расшевелить Глашеньку, вызвать улыбку. Наверное, последнее было нужно больше ему самому, чтобы ощутить — ничего не переменилось между ними, и в доме вскоре воцарится прежний покой. А всё прочее… обойдется, непременно обойдется.

   — Дозвольте, Михаил Алексеевич.

   Воронецкий отложил книгу, которую пытался читать, чтобы отвлечься, но, кажется, дальше первого абзаца так и не продвинулся. Он посмотрел на Прасковью, топтавшуюся в двери, и кивнул, дозволяя войти. Однако тут же вовсе вскинулся, ожидая дурных новостей.

   — Что такое, Параша? — спросил помещик горничную. — Что с Глафирой Алексеевной?

   — Так знаете же, барин, — приблизившись, ответила девушка. — Я ж о том говорить и хотела.

   — Говори, — протяжно вздохнул Михаил. Он вновь взял книгу и устремил на раскрытую страницу невидящий взгляд. Слушать не хотелось, и без того было тяжко.

   — Уж больно переменились наша барышня, — чуть помявшись, заговорила Прасковья. — Уж простите за смелость, Михаил Алексеевич, не думайте, что я свое место забыла. Да только мы с Глафирой Алексеевной почти как подруги были. И доверялись они мне, и делились, что думают. Чего вам как брату и мужчине не скажут, со мной не смолчат. — Воронецкий бросил взгляд на горничную. Допустить, что простой девке его сестра доверяла больше, чем ему, родному брату, было сложно. Кажется, Прасковья поняла и поспешила пояснить: — Не всё девица может мужчине сказать, хоть он и родня ее единственная. Хоть простая, хоть благородная, а всё одно есть, что на сердце скрыть. Таким с сестрой поделишься, с подругами, а мужчине не откроешься. Это не стыдное, просто… — она замолчала, явно подыскивая слово.

   — Девичье? — с вялой улыбкой подсказал Михаил.

   — Как есть, барин, — кивнула горничная. — О чем думается, мечтается. Обиду какую разделить или радость. А подруг-то у нашей Глафиры Алексеевны и нет совсем, вот со мной, стало быть, и сдружились. А я потому и думала, что мне доверятся, расскажут, что с ними приключилось. Я и так, и этак…

   — И что же? — насторожился Воронецкий.

   — А ничего, — всплеснула руками Прасковья. — Совсем ничего. И будто не было меж нами доверия. Будто всегда я просто прислугой была. Поглядят холодно и скажут: «С чего бы мне перед горничной душу открывать?» Вот прям так. А еще несколько дней назад за руки брали, на ухо шептали, и смеялись мы вместе. Будто ушла одна барышня, а пришла другая.

   Я уж ночью под дверью их слушала. Думала, одна в темноте перед собой откроются. Заплачут, может, попричитают, я и узнаю, что на сердце барышни лежит. А нет. Тихо всё. Заглянула я осторожненько, а они спят себе, будто и худого не было ничего. Вот и думай, что с Глафирой Алексеевной делается?

   Михаил всё это знал. Он и сам приходил под дверь спальни и слушал. И тогда тоже была тишина. И вела с ним себя Глаша схоже. Будто чужой человек. Взгляд холодный, говорит не грубо, но и не приветливо. Чуть что: «Устала, братец, хочу одна побыть». Или же: «Книга больно интересная, Мишенька, хочу почитать».

   — Уж не подумайте дурного, барин, но кажется мне… — едва заговорив, горничная вновь замолчала, и Воронецкий поднял на нее выжидающий взгляд. Глубоко вдохнув, Прасковья выпалила: — Может, барышня того?

   — Чего того? — сухо вопросил помещик.

   — Ну… — Прасковья понизила голос, — умом тронулись. Уж не велеть ли доктора к ним позвать? А вдруг…

   — Что мелишь?! — с гневом воскликнул Михаил. — Место свое забыла? Так я напомню!

   — Так я ж душой за мою барышню…

   — Молчи! — гаркнул Воронецкий, выдохнул и велел: — Скажи деду, чтоб велел Метелицу седлать.

   — Как скажете, барин, — поклонилась Прасковья, но было заметно, что обиделась.

   Впрочем, обида горничной Михаила волновала мало. Внутренне он всё еще кипел. Это же надо! Умом, стало быть, Глашенька тронулась! Дура! Да за такие слова еще двадцать лет назад ее бы!.. Михаил криво усмехнулся. Он сам не знал уже крепостничества, потому что даже еще не родился. Его родители только обвенчались в 1861 году. А сыном Дарья Петровна Воронецкая забеременела на следующий год после отмены крепостного права. Так что родился Мишенька уже в ином мире, так сказать. И всё, что он знал о прежних порядках, было почерпнуто из рассказов отца и бабушки, женщины строгой и властной, да от самих дворовых и крестьян. Старшего поколения, конечно.

   Помещиками Воронецкие были из мелких. Владели всего одной деревенькой да сотней крепостных, но земли их захватывали и часть леса, и пахотные поля, и пастбище. И когда император, Александр Николаевич, объявил свой Манифест, старший Воронецкий, Алексей Игнатьевич, подумав, как жить дальше, объявил жене и матери:

   — Надо дело завести. Хотим жить хорошо, надо с купечеством сойтись.

   — Ты же дворянин, Алёша! — воззвала его матушка.

   — Времена меняются, маменька, будем и мы меняться. Не до спеси.

   Он и вправду сдружился с купцами и вложился в дело одного из них, став негласным компаньоном. Еще прикупил небольшую лавку и сдавал ее в аренду тем, кто желал там торговать. Местоположение было доходным. Дела Воронецких пошли и вовсе неплохо. Алексей Игнатьевич подумывал расширить свой торговый двор. Даже начал поглядывать с интересом на доходные дома. Впереди замаячили недурственные барыши, но…

   Алексей Игнатьевич тяжело заболел, а после и умер. Его супруга, мать Миши, уже к тому моменту несколько лет как скончалась в родах, когда на свет появилась Глашенька. Семейное счастье Воронецких было совсем недолгим. Может, потому Алексей и ушел с головой в дела и надорвался. Впрочем, был он деятельным человеком, да и болезнь, возможно, только ждала, когда тело ослабнет. Но так и вышло, что Миша и Глаша остались на попечение бабушки, Таисии Ардалионовны.

   Бабушка, в отличие от сына, не готова была развивать то, что начал Алексей. И возраст ее был немал, и не имелось необходимой сметки, да и дворянская гордость никуда не делась. Однако, хоть и не развивала, но оставила уже как есть то, что начал отец Михаила. Средств на безбедное существование и обучение внуков хватало, и то ладно.

   А потом умерла и бабушка, когда Мише исполнилось восемнадцать. Он еще помнил то, чему его поучал отец. И младший Воронецкий все-таки свел более тесное знакомство с компаньоном отца, который изредка наведывался в поместье почившего друга, как он говорил, чтобы позаботиться о сиротах.

   Таисия Ардалионовона относилась к таким визитам холодно, но своего неудовольствия не выказывала, потому что деньги от совместного предприятия продолжали исправно пополняли доход Воронецких, и они могли позволить себе вести достойную жизнь. Однако Афанасий Капитонович был человеком умным, потому отношение к себе видел и приезжать перестал. Вместо этого отправлял поверенного.

   А вот когда бабушка умерла, Миша отправился в гости сам. Был встречен компаньоном приветливо и даже постарался не заметить некоторого покровительственного отношения Афанасия Капитоновича. Понимал, что причиной тому его собственный возраст, а не пренебрежение мужика к дворянину.

   Это личное знакомство было необходимо, чтобы выучиться всему, что умел и знал отец. Не сказать, что младший Воронецкий мечтал о золотых горах, но хотел подготовить сестре богатое приданое, чтобы она могла выбирать сама, а не ожидать выгодного замужества. Они, конечно, не нуждались, но и богатыми не были. В общем, Михаил Алексеевич, пусть и не обладал хваткой и энергией отца, но был в высшей степени разумным молодым человеком, что и оценил его компаньон.

   — Коли захотите, Михаил Алексеевич, я вам такую невесту сыщу, что капитал свой в десять, а то и двадцать раз преумножите, — как-то говорил подвыпивший купец. — Вы ликом пригожий, чина дворянского, да еще и делом купеческим не брезгуете. Любое уважаемое семейство с вами будет радо породниться.

   — Учту, Афанасий Капитоныч, — улыбнулся тогда Михаил. — Но пока жениться не собираюсь. Сначала сестрице судьбу счастливую устрою, а там и думать о женитьбе станем. Пока не ищите.

   — Так мы и Глафире Алексеевне…

   — Сама выберет, — прервал компаньона Воронецкий, — я неволить не стану.

   — Воля ваша, но если что, только скажите. Уж такая барышня…

   И вот вся эта налаженная спокойная жизнь рухнула в одночасье. Что произошло во время той проклятой прогулки? Отчего сестрице все стали чужими в отчем доме? Как разговорить ее, как пробиться?!

   — Может, и вправду… — пробормотал Михаил, вспоминая слова Прасковьи, но тут же мотнул головой и оборвал сам себя: — Нет.

   — Михаил Алексеевич, Метелица готова.

   Воронецкий обернулся. Признаться, он уже не хотел кататься, но голову проветрить было необходимо, и Михаил кивнул:

   — Хорошо, Осип, иду.

   Он окончательно закрыл книгу и поднялся на ноги. После направился к двери, не удосужившись надеть жилет и сюртук. Погоды установились жаркие.

   — Барин, — Михаил уже прошел мимо Осипа, когда тот позвал его. Помещик обернулся, и дворецкий продолжил: — Уж не сочтите за наглость, Михаил Алексеевич. Не браните Парашу, не по злобе она, от тревоги всё. Глафиру Алексеевну, ей Богу, будто подменили. И не поймешь, то ли она в гостях, то ли мы все, и вы с нами.

   — Она в своем уме, — отчеканил Воронецкий и стремительно покинул гостиную, а после и дом.

   Метелица была чалой масти, за что и получила свое прозвище. Подарил ее Михаилу Афанасий Капитонович на девятнадцатый день рождения. Подарок произвел на помещика впечатление, и кобылка стала для него второй по значимости. Первой, разумеется, оставалась сестра, тут даже Метелице не стоило и тягаться с человеком.

   Рассеянно потрепав лошадь, Воронецкий вскочил в седло, вывел ее рысцой за ворота усадьбы, а вскоре подстегнул, и кобылка помчала своего седока по изумрудной зелени травы. А он просто отдался резвому бегу Метелицы и позволил нести себя так быстро, чтобы ветер выбил из головы всякие мысли и злость, вновь всколыхнувшуюся после слов дворецкого.

   Наконец бездумная гонка принесла желаемые плоды. Тяжесть, владевшая им последние три дня, если считать и день, когда сестра пропала, исчезла с души. На смену ей пришла некоторая легкость, и Михаил пустил кобылу шагом. Вот теперь можно было подумать без раздражения, что же делать дальше.

   Метелица вышла на берег пруда, и Воронецкий натянул поводья. После спешился и направился к берегу. Там он накинул повод на обломок сука, торчавший из ствола березы, и уселся рядом. Потом и вовсе улегся, закрыл глаза и прислушался к звукам, окружавшим его. К шепоту листвы на деревьях, к шороху травы, когда по ней бежал ветер. И тихому плеску водной ряби о берег. И жужжанию шмеля, и к чириканью невидимой пичуги. Всё это помогало измученной переживаниями душе плыть по неспешным волнам творившегося в эту минуту бытия.

   Михаил глубоко вздохнул и накрыл рукой лицо, прячась от солнца, светившего сквозь сомкнутые веки. Постепенно мысли Воронецкого вернулись в прежнюю колею, но уже без надрыва. Он снова думал о словах Осипа и Прасковьи и находил в них смысл. Верить в безумие сестры не хотелось, но ведь с ней и вправду происходило неладное. Не изменится человек без повода, а повод был! Значит, и душевное здоровье Глашеньки пошатнулось. И раз уж она не хочет открыться людям, которым всегда доверяла, так может, будет откровенна с чужим человеком? С доктором.

   И если она найдет в себе силы поделиться с доктором, то он же и поможет вернуть добрую милую сестрицу. Но к местным докторам идти не хотелось. Даже если врач не расскажет кому-то по секрету, то его прислуга может проболтаться. Значит, надо ехать туда, где про Воронецких никто не знает, и где лучшие доктора — в столицу. В Петербург.

   Да и Глаше, должно быть, тяжко здесь. Может, оттого и закрылась в себе, отгородилась от всех. Из дома совсем выходить перестала. Душно ей под отчим кровом, тайна собственная давит. Тогда и поездке рада будет. А там, глядишь, и доктор не понадобится, сама оттает вдали от поместья.

   А мысль-то хороша! И Михаил почувствовал, что на душе стало не только спокойно, но и легче. Настроение заметно улучшилось, и Воронецкий улыбнулся.

   — Как хорошо, когда человеку радостно, — услышал он незнакомый мужской голос и порывисто сел.

   Рядом стоял мужчина лет сорока. Светловолосый, с глазами желтовато-зеленого цвета. Нет, вроде бы и зеленые были глаза, но у зрачка цвет переходил в желтоватый. И когда незнакомец на миг повернулся к солнцу, глаза и вовсе стали желтыми.

   — Доброго дня, милостивый государь, — приподнял шляпу мужчина. — Разрешите представиться: Полянский Алексей Дмитриевич. Великодушно прошу простить, что нарушил ваше уединение, но я, знаете ли, заблудился. Вот такая штуковина вышла, — он как-то совсем по-детски наивно улыбнулся и развел руками. — Не возражаете?

   Михаил указал на место рядом с собой.

   — Извольте, — а после представился сам: — Местный помещик Воронецкий Михаил Алексеевич.

   — Так мы с вами почти тезки, — ответил господин Полянский и рассмеялся собственной шутке, но вдруг заметно смутился: — Простите, я бываю нелеп, и, к сожалению, часто. Но каков уж есть, — и опять на его губах играла эта открытая улыбка ребенка, совсем неподходящая мужчине его возраста.

   — Ну что вы, — улыбнулся в ответ Михаил, — шутка и вправду вышла забавной, не стоит возводить на себя напраслину.

   Шутка его вовсе не позабавила, но Миша был воспитанным молодым человеком. Да и обижать Полянского не хотелось, он мог оказаться вполне приличным человеком, просто… слегка нелепым. И эта нелепость отражалась и в его одежде. Вроде бы строгий костюм темно-зеленого цвета, а галстук ярко-оранжевый и шляпа голубая. И трость старая сбитая, но явно недешевая… была, когда ее покупали. Набалдашником ей служило змеиное тело. Хвост в несколько витков оплетал древко, а верхняя часть туловища и голова загибались в виде ручки. Алексей Дмитриевич был довольно яркой персоной, но совершенно не имевшей вкуса.

   — Благодарю, — собеседник Михаила приподнял шляпу, после снял ее и обмахнулся. — Однако жарко сегодня.

   — Да, — согласился помещик, — погоды стоят нынче знойные.

   Они немного помолчали. Михаил попросту не был готов вести светские беседы со случайным знакомцем, а тот, в свою очередь, не знал, что еще сказать.

   — А я вот приехал к моим друзьям, у них дача, знаете ли, и весьма недурственная. Мне она очень понравилась. Они снимают ее у помещиков Долгохватовых. Сами Долгохватовы в Новгород перебрались, а дом вот сдают на лето. Знаете ведь, как бывшим помещикам приходится теперь.

   — Непросто, тут вы правы, — согласился Воронецкий. — Только как же это вы в такую даль забрели?

   — Неужто далеко? — захлопал ресницами Полянский, и Михаил кивнул, подтверждая. — Вот незадача. Да вроде и шел не то что бы долго, а, выходит, далеко… И как же мне назад добраться?

   — Через лес намного ближе будет, — ответил Воронецкий, — но вы уж лучше больше туда не ходите. Не ровен час, забредете еще куда-нибудь. Да и опасно через лес. У нас и волки, и медведи водятся. Не дай Бог, нападут. Или же в чужой капкан угодите. Только как же вас угораздило, уж простите мое любопытство.

   Алексей Дмитриевич легкомысленно отмахнулся и рассмеялся.

   — Меня, Михаил Алексеевич, на приключения часто тянет, знаете ли. Найду их там, где другой пройдет без происшествий. А всё моя рассеянность. Так бывает, в театр иду себе, иду, а на всю дорогу одна-единственная лужа, так в нее и наступлю. И брюки оболью, и в туфли зачерпну. Какой уж тут театр? Или же остановлюсь на минуту, засмотрюсь на что-то. Назад, знаете ли, шаг сделаю вроде, и не замечу, как на мостовую выйду. А там экипаж… Ох, — он вновь махнул рукой. — Так что зря вы меня утешаете, нелепый и есть. Вот и сегодня. Вышел прогуляться, уж больно мне места очаровательными показались. А там и в лес зашел. Подумалось, а вдруг гриб найду? Найду и принесу показать, мол, смотрите, грибы собирать мастак. Вот анекдот будет! Шел себе и шел, тростью траву раздвигал. И гриба нет, и сам заблудился. Вот уж истинно анекдот! — воскликнул Полянский и рассмеялся в этот раз громко и заливисто.

   Михаил, внимательно слушавший, усмехнулся и покачал головой.

   — Вы, верно, в городе живете?

   — Всю свою жизнь, — отсмеявшись, ответил Алексей Дмитриевич.

   — Не время еще грибам, — пояснил Воронецкий. — Рано искать пошли.

   — А вы ходите по грибы? — живо заинтересовался его собеседник.

   Помещик отрицательно покачал головой.

   — Нет, я не хожу. Охочусь, у пруда в детстве посидеть любил с удочкой. Сейчас как-то подзабылось это увлечение, дела всё больше времени занимают. А за грибами не хожу. Дед мой любил пройтись с дворовым, бабушка сказывала. Отцу уж не до забав было, а теперь и мне время пришло о семье заботиться.

   — Вы женаты? — полюбопытствовал Полянский. — Должно быть, женаты. Раз уж о семье пришло время заботиться. Наверное, супруга ваша красавица. И, должно быть, дитя свое уже на руки взяли?

   Михаил вновь усмехнулся и покачал головой.

   — Нет, жены у меня нет.

   — А как же тогда? — изумился Полянский. — Хотя, постойте. Это я истолковал ваши слова неверно. Должно быть, вы имели в виду бабушку, раз упомянули ее, и родителей, коли батюшка уже не может заниматься делами.

   Воронецкий вздохнул и опустил взгляд в траву. Увидел небольшой камешек, подобрал его и, размахнувшись, закинул в пруд. С минуту полюбовавшись на круги, расходившиеся там, куда упал камень, он вновь посмотрел на собеседника.

   — И вновь вы ошиблись. Мои родители умерли, и бабушка тоже.

   — Ох, — Алексей Дмитриевич растерянно моргнул, а после сжал плечо помещика: — Простите меня, ради Бога, простите, Алесей Михайлович…

   — Михаил Алексеевич, — поправил его Воронецкий, и собеседник окончательно стушевался:

   — Да что же такое, — пробормотал он. — Сегодня я вовсе сам себя превзошел. То-то вы были неприветливы поначалу. Должно быть, такие как я часто досаждают вам.

   — Что вы хотите сказать? — не понял Михаил.

   — Да чего уж тут, — вздохнул Полянский. — Такие вот незваные гости, которые выходят из леса.

   — Вы первый, — заверил Михаил и добавил: — Простите, я не хотел сказать, что вы мне досадили. И простите великодушно, если я показался вам неприветливым. Попросту растерялся. Ваше появление было неожиданным, только и всего.

   — Выходит, другие незваные гости объявляют о визите прежде, чем выйти из леса? — весело улыбнулся Алексей Дмитриевич, перестав расстраиваться.

   — Вы первый, — усмехнулся Воронецкий, — это я и имел в виду, когда сказал прежде. У нас тут только свои ходят.

   — Вот как, — то ли спросил, то ли просто отметил собеседник, но взгляд его на мгновение стал задумчивым. — Стало быть, чужих не было.

   — Не было, — подтвердил молодой человек.

   Полянский вновь встряхнулся и щелкнул пальцами:

   — И это хорошо! Хорошо, когда никто незваный не вторгается. А то ведь как бывает, явится такой и давай хозяев расстраивать, имена их путать, пугать, когда они от дел праведных в уединении отдыхают.

   Он рассмеялся. Михаил моргнул, пытаясь понять, что хочет сказать собеседник, но осознал, что тот имеет в виду свое появление, и хмыкнул.

   — Ну что вы, Алексей Дмитриевич, вы меня вовсе не расстроили. Напротив, даже скрасили досуг.

   — Так о ком же вы заботитесь, раз родные ваши почили, а жены и детишек нет? — вернулся незваный гость к прежнему разговору.

   — О сестре, — с рассеянной улыбкой ответил Михаил. — Мы с ней вдвоем остались. Родней Глашеньки у меня никого нет. Вот о ней и забочусь.

   — Дитя еще совсем?

   — Девица на выданье. Между нами разницы всего два года. Устрою ее счастье, после и о своем подумаю.

   Полянский деловито покивал, а после спросил:

   — В добром ли здравии Глафира Алексеевна?

   Михаил, смотревший на пруд, порывисто обернулся и впился в собеседника пытливым взглядом.

   — Что такое? — опешил тот. — Отчего вы так странно смотрите на меня.

   Воронецкий выдавил улыбку:

   — Простите, — и нашелся, чем скрыть свою подозрительность: — Вы назвали мою сестру по имени.

   — Назвал, — развел руками Полянский, вдруг выдохнул и хмыкнул: — Вот ведь. Вы, должно быть, не заметили, что назвали сестру по имени, пока говорили. Глашенька. Стало быть, Глафира. А сестрица вам родная, выходит, Алексеевна. Только и всего.

   — Да, признаться, не заметил, — усмехнулся Михаил и отвернулся, чтобы скрыть оставшуюся напряженность.

   Однако быстро расслабился. И вправду, чего это он вспылил? Вопрос самый обычный, который задают из вежливости. И все-таки укол подозрительности на миг опять ощутил. Что если этот Полянский виновен в состоянии Глаши? Что если он вышел не случайно, и узнать пытается, какова сейчас его жертва, не сказала ль чего-нибудь, не помянула его?

   — Глафира Алексеевна здорова, благодарю, — все-таки ответил Воронецкий. — Сегодня вот просила отвезти ее за новой шляпкой, — это уже вырвалось само собой. Но говорить о том, что сестра не здорова, совершенно не хотелось, имел ли незваный гость к этому отношение или нет.

   — Ох уж эти дамы, — весело рассмеялся Алексей Дмитриевич, — что юные, что зрелые. Им то шляпку, то заколку. А если уж платье новое, так к нему всё разом! Но, — он поднял вверх указательный палец, — лишь бы были счастливы. И в добром здравии, разумеется. Не люблю, когда кто-то болеет. Даже когда мой слуга — Николашка, простывает, и то расстраиваюсь. Сам ему врача зову. Не дело это, когда человек в горячке мечется. Или еще чего. А ваши слуги здоровы?

   — Здоровы все.

   — И я вот вроде и здоров, а взял и заблудился, — со смешком ответил Полянский. — Вроде в своем уме, а вечно что-нибудь этакое сотворю. А у вас таких нет? Кто сотворит что-нибудь этакое? Возьмет и заблудится, к примеру, или вовсе уйдет, никому ничего не сказав?

   Михаил поднялся на ноги и машинальным движением отряхнулся. Продолжать разговор ему окончательно расхотелось. И новый знакомый начал всё больше казаться подозрительным. Вроде и ничего такого не сказал, а вроде и вопросы странные задает. Впрочем, так Воронецкому казалось из-за Глаши, но может, и не казалось.

   — Нет, ничего такого, — ответил он с улыбкой. — Все мои люди знают лес, никто не блуждал. А сестрице и вовсе там делать нечего. Идемте, я велю заложить коляску. Вас отвезут до поместья Долгохватовых, иначе умаетесь, пока доберетесь.

   — Благодарю! — жарко воскликнул Полянский. — И воды! Ужасно хочется пить!

   — Разумеется, — кивнул помещик и, сняв повод Метелицы с сучка, первым направился прочь от озера. Новый знакомый последовал за ним.

   Он пристроился рядом и некоторое время поглядывал на лошадь Воронецкого, наконец, причмокнул и произнес:

   — Примечательная у вас кобыла. Сразу видно, что выносливая. Наверное, замечательно на этакой красавице гнать в галопе.

   Михаил немного оттаял, и улыбка его вышла искренней.

   — Благодарю. У Метелицы и вправду резвые ноги.

   — Метелица? — переспросил Полянский и умилился: — Какая прелесть!

   Пока они дошли до усадьбы, разговор и вовсе стал необременительным. Новый знакомец теперь заливался соловьем, рассказывая о «знакомых лошадях». На самом деле знакомыми ему были владельцы, но о них Алексей Дмитриевич сказал едва ли пару слов, а вот об их скакунах…

   — Вы любите лошадей, — улыбнулся Михаил.

   — Обожаю! — жарко заверил собеседник. — Обожаю и преклоняюсь перед их красотой. Восхитительные животные.

   — Отчего не заведете?

   — Ой что вы! — замахал руками Полянский. — Я и в седле-то не удержусь. К тому же хорошая лошадь и денег стоит хороших, а я небогат. Да и содержать ее мне негде. Я, знаете ли, квартиру снимаю. Это вам тут хорошо, можно и верхом выехать. Для вашей Метелицы поместье — истинный рай. — Он рассеянно улыбнулся и вздохнул. — Нет уж, буду любить их, стоя на земле. Хотя и я тут умудряюсь… но вы это уже знаете, — и мужчина опять повеселел.

   Признаться, наблюдая за новым знакомым, Михаилу подумалось, что энергии в нем столько, что можно было и не предлагать коляски. Спровадить побыстрей, и дело с концом. А Алексей Дмитриевич не только дойдет до своих друзей, но даже может еще пару раз заблудиться и не почувствовать усталости.

   Хмыкнув своим мыслям, Воронецкий шагнул на нахоженную дорогу и объявил:

   — Почти пришли. Может, желаете перекусить?

   После повернул голову и, прищурившись от яркого солнечного света, посмотрел на Полянского, отыскивая затаенные помыслы. Михаил даже ожидал, что тот тут же согласиться и попробует напроситься в дом, если хозяин усадит его на веранде. Быть может, попросит познакомить с сестрой, если она — истинная цель его появления.

   Однако Алексей Дмитриевич прижал ладонь к груди и, склонив голову, ответил:

   — Сердечнейше благодарю, дорогой Михаил Алексеевич, за вашу доброту и великодушие, но, пожалуй, откажусь. Мои друзья, зная меня, должно быть, уже изволновались. Не стану томить их и дальше. Раз уж вы были столь добры ко мне и позволяете воспользоваться вашей коляской, то уж лучше поспешу обратно. Там и отобедаю. Но от воды не откажусь, жажда измучила, право слово.

   — Да, разумеется, Алексей Дмитриевич, я помню об этом вашем желании. Вскоре вы утолите жажду, не извольте беспокоиться.

   — О, — взмахнул рукой Полянский, — я вовсе не беспокоюсь, всего лишь ответил на ваш вопрос.

   Вскоре они подошли к раскрытым воротам, ведущим к небольшому особняку, где жили Воронецкие, и Михаил вдруг подумал, что слишком беспечен, и надо приказать запирать ворота. Если Полянский и не имеет отношения к тому, что произошло с Глашей, то ведь может появиться и виновник… если таковой имелся

   — Запрягай коляску, — велел помещик своему конюху, который вышел навстречу. — И Петра позови.

   — Будет сделано, барин, — поклонился конюх и увел Метелицу.

   — Осип! — крикнул Михаил. И когда дворецкий спустился по ступеням и становился рядом с хозяином и его гостем, велел: — Вели принести воды Алексею Дмитриевичу. И мне тоже.

   — На стол накрывать прикажете? — уточнил Осип, покосившись на гостя Воронецкого.

   — Нет, позже, — ответил помещик. — Алексей Дмитриевич сейчас уезжает.

   — Как скажете, Михаил Алексеевич, — склонил голову дворецкий и отправился исполнять приказ хозяина.

   Воронецкий обернулся к гостю и увидел, что тот обводит взглядом дом. Взор Михаила метнулся к окнам комнаты сестры, но ее не было видно, и молодой человек немного расслабился.

   — У вас прелестный дом, — закончив наконец осмотр, развернулся к нему Полянский. — И следов увядания не видно. Похоже, нужды у вас нет, несмотря на перемены.

   — Этим переменам уже двадцать лет, — ответил Михаил. — У нас было время не позволить нашему состоянию прийти в упадок. Мой отец был весьма энергичным человеком. Он посчитал, что благополучие семьи важнее дворянской спеси, и сошелся с купцами. У нас есть дело.

   — О-о, — то ли с восторгом, то ли с изумлением протянул собеседник. — Это же замечательно! — все-таки это был восторг. — Это очень правильно! Нынче и князья доходные дома строят, что уж мелким дворянам нос задирать, коли брюхо пустует… простите мой грубый слог.

   — Нет, вы всё верно сказали, — улыбнулся Михаил.

   — А то ведь в банк бегут, к ростовщикам. Земли, дома закладывают, перезакладывают. Будто деньги на них сами с неба упадут. Жить красиво любят, а замарать руки честным делом, так увольте, — Полянский всплеснул руками. После сжал плечо Воронецкого: — А вы молодец, раз дело продолжаете. Не зря, стало быть, ваш батюшка старался. Оттого и живете в отчем доме, и прислуги у вас хватает. Храни вас Бог, Михаил Алексеевич, и сестрицу вашу.

   — Благодарю, — чуть более сдержано улыбнулся помещик.

   В эту минуту вынесли воду, а вскоре кучер подъехал на коляске. И когда новый знакомец забирался на сиденье, Михаил, глядя на Петра, приложил к губам палец, велев молчать. Тот с пониманием кивнул. Уже отъезжая, Полянский привстал, обернулся, и, махнув рукой, снова выкрикнул:

   — Храни вас Бог!

   Михаил склонил голову и пробормотал:

   — Вот и посмотрим, с каких вы дач явились, любезный Алексей Дмитриевич.

   Он еще пару минут смотрел вслед уезжающей коляске, а после развернулся и решительно направился в дом. Решение, принятое на прогулке, укоренилось еще больше. Ему и самому теперь стало душно в поместье. Нет-нет, надо забрать Глашеньку и уехать подальше отсюда. Хотя бы на месяц.

   — Сейчас поговорю с Глашей, после напишу Афанасию Капитонычу и в Петербург, — прошептал Михаил, поднимаясь по лестнице.

   К сестре он вошел без стука. Она сидела у окна с книгой в руках, и на звук шагов подняла голову.

   — Что это за господин с тобой был? — спросила Глафира, и Миша понял, что она все-таки видела. Впрочем, сестра сидела у окна, так что немудрено.

   — Он тебе знаком? — спросил Воронецкий, и Глаша чуть приподняла брови:

   — Нет, — ответила она. — Откуда бы мне его знать?

   — Вдруг… — Михаил неопределенно повел рукой. Затем уселся на подоконник и объявил: — Мы уезжаем, Глашенька. Я принял это решение, и твои возражения слушать не желаю.

   Она закрыла книгу и спросила:

   — Куда же?

   — В Петербург. Мне надо туда по делу, — почти не солгал Воронецкий, — а тебя я одну не оставлю. Так что собирайся, душа моя, уедем завтра поутру. Имеешь, что возразить?

   — Вовсе нет, — мотнула головой Глаша. На губах ее вдруг появилась улыбка, и девушка сжала руку брата: — Я очень хочу в Петербург. Едем, Мишенька, непременно едем. Я и сама хотела просить о том же, когда вернешься, да ты раньше меня сказал. Поедем, голубчик.

   — Слава Богу, — улыбнулся Михаил и вдруг ощутил облегчение.

ГЛАВА 4

Шел десятый час вечера. За окном было светло, и даже солнце еще не скрылось за горизонтом. Пора белых ночей, так что всё было закономерно. Когда-то, когда только получил назначение в этот город, Олег Иванович чувствовал себя неуютно. Даже с закрытыми шторами он помнил, что за ними светло, и уснуть удавалось с трудом. Крутился с боку на бок, тихо бранился, а потом, измотав себя недовольством, погружался в дремоту.

   Однако привык он быстро, а после и вовсе перестал замечать, даже радовался, что день становится настолько длинным. А вот когда белые ночи заканчивались, чернота за окном навевала легкое уныние, потому что как-то сразу чувствовалось, что осень уже не за горами.

   Но пока окончание светлой поры еще было нескоро, и за окном продолжался день, несмотря на время. Олег, вальяжно откинувшись в кресле, закинул ногу на ногу и продолжил слушать разглагольствования собеседника.

   — Вот я по вашему взгляду, Олег Иванович, вижу, что скептически настроены. А, тем не менее, колдовство существует, и я это знаю точно. Вы ходите на сеансы к господину Смелову, видите, что творит Яков Павлович, но отчего-то не желаете слушать о том, что есть силы более могущественные даже чем наш дорогой медиум.

   — Отчего же? — лениво улыбнулся Котов. — Я вас слушаю и весьма внимательно. Что до могущественных сил, то тут я и вовсе не спорю. Господь всемогущ, и есть множество свидетельств чудес, которые Он творил. Что же до той дамы, о которой вы говорите, то пока это только слова. А рассказать и я могу немало.

   — То есть вы хотите сказать, что я лгун?! — вознегодовал полный мужчина в клетчатом костюме, сидевший напротив.

   — Марк Карлович, что же вы такой обидчивый и порывистый, голубчик мой? — покачал головой Олег. — Я вовсе не желал вас обидеть, как и подвергать сомнению ваши утверждения. Однако признайте, вы бы и сами были настроены скептически, если бы некто рассказывал вам нечто невообразимое, но уверял, что всё это тайна, и он не имеет права не то, что знакомить, но даже назвать имя дамы, которую он именует колдуньей. Вы бы поверили на слово? И уж тем более поспешили бы проникнуться рассказами? Я, дорогой мой, привык верить глазам, а не словам. Но это, в свою очередь, не означает, что вам не доверяю. Однако же не поставить под сомнения ваши откровения не могу.

   — Ну хорошо! — воскликнул явно уязвленный господин. — Я испрошу у нее дозволения и познакомлю вас. И тогда вы сами увидите и проникнетесь ее могуществом.

   — Это было бы любезностью с вашей стороны, Марк Карлович, — вновь улыбнулся Котов. — Вы знаете, я люблю всё таинственное и необъяснимое. Иначе бы меня не было на сеансах Якова Павловича.

   — И потому я вам и открылся, — ворчливо ответил господин в клетчатом. — Ждите и будьте готовы изумляться.

   — Жду с нетерпением, — заверил собеседника Олег. После достал брегет и, откинув крышку, констатировал: — Однако уже поздно. Благодарю за гостеприимство и беседу, я вынужден откланяться.

   Он поднялся на ноги, и Марк Карлович поднялся следом. Он был всё еще возмущен недоверием Котова, потому удерживать или сожалеть, что тот уходит, не стал даже ради приличия, а Олег и не подумал обижаться. Он хотел уйти уже последние полчаса, но продолжал слушать, не столько из вежливости, сколько ради того, чтобы подловить собеседника и вынудить его свести знакомца по спиритическим сеансам с некой колдуньей, о которой взахлеб рассказывал господин Маклин

   Был потомком обрусевших шотландцев, перебравшихся в Российскую империю под конец правления Екатерины Великой. Марк Карлович был флотским офицером в отставке, и на склоне лет вдруг ударился в мистицизм. А началось это увлечение с изучения шотландских легенд. Как сказал сам господин Маклин, хотел приблизиться к своим корням.

   Далее Марк Карлович стал изучать более пристально русские сказки и легенды, даже пытался написать роман «что-нибудь эдакое». Однако осознал, что фантазия его скудна, и решил пополнить ее «случаями из жизни». Так и вошел в кружок любителей мистики, думая, что бросит их посещать, как только наберется вдохновения и материала.

   Но вот шел уже шестой год, как Марк Карлович начал посещать салоны и собрания, где имели место мистические сеансы, и всё не считал, что готов взяться за свою книгу. Уверял, что непременно ее напишет, даже делился каким-то сюжетом, однако продолжал откладывать писательство и не спешил расстаться с миром таинственного.

   Маклин мог лгать себе сколько угодно, а вот Котов на его счет не обманывался. Книга продолжала оставаться предлогом для знакомых и близких Марка Карловича, чтобы не сочли его чудаком или безумцем. Скорей всего, его считали и тем и другим, но доморощенному мистику хватало и его отговорки. Зато это служило поводом посещать места, куда влекла его душевная склонность, но уж точно не поиск сюжета.

   Однако причуды знакомца по сеансам спиритизма Котова волновали мало, а вот люди, которых он посещал, очень даже. Впрочем, сойтись Олег успел еще не со всеми, да и толку пока было мало. Он уже посещал «провидца», к которому его водила вдова унтер-офицера Мышкина (тоже посетительница сеансов медиума Смелова), но тот оказался самым заурядным шарлатаном.

   Сей находчивый господин, услышав, что к нему намереваются кого-то привести, узнавал прежде его имя, велел ожидать призыва и использовал это время, чтобы навести справки о новом посетителе. И лишь после этого одобрял визит. Разумеется, когда впечатлительный гость слышал то, что обрушивал на него «ясновидящий», он преисполнялся доверия.

   Когда унтер-офицерша Мышкина сообщила, что Котову нужно дождаться особого дня, когда «провидец» будет готов его принять, Олег Иванович полюбопытствовал:

   — Отчего нужен этот особый день?

   — Ну что вы, — с покровительственной интонацией произнесла Мышкина, — это же тонкий процесс. Проникать в прошлое и будущее — это отнимает столько сил, просто ужас. Господин Ясноглазов должен подготовиться, напитаться энергией. Так всегда с новым человеком. Это когда он на вас настроиться, тогда уже можно и без подготовки. А поначалу только так, — и она покивала для весомости своих слов.

   Однако господин провидец собрать точных сведений о Котове не смог, только слухи. Впрочем, иного и быть не могло. Кто такой на самом деле Олег Иванович Котов, не знал никто, да и знать не мог. Всё, что он получил при перемещении, — это имя, фамилию и отчество, еще чин дворянина. Остальное было на выбор. Точная легенда не требовалась.

   Единственное, что Олег говорил, когда спрашивали, откуда он родом:

   — Из калужских помещиков.

   А дальше, если попадались люди, знавшие кого-то в Калужской губернии, он называл местность, сильно отдаленную от той, где жили знакомцы собеседника. Впрочем, на случай, имена особо известные в той или иной части данной губернии, Олег запомнил, чтобы было что ответить. Но в такую ситуацию, когда было необходимо предъявить эти свои знания, он не попадал еще ни разу.

   Вообще он числился разночинцем, который то ли жил на ренту, то ли имел какие-то акции, то ли получил богатое наследство. Когда ему задавали вопросы подобного рода, Котов отмахивался:

   — Деньги — это такая пошлость, что и говорить о них не стоит.

   А то, что он не только не уроженец Калужской губернии, но даже этого мира, понять было невозможно. Хотя с миром-то всё понято, такого и в голову никому не приходило, но хотя бы даже иностранца в нем тоже был не опознать. Ни акцента, ни незнания устоев и законов — ничего этого не было.

   Даже путешественники получали знание языка при перемещении, а уж служащие и подавно. Портал вкладывал им не просто знание языка, он подстраивал сознание под новую реальность, а вместе с этим давал и понимание нового мира. А частности можно было узнать уже по прибытии на место. Так что из портального зала выходил истинный уроженец мест, где ему предстояло жить и работать.

   В общем, провидец Ясноглазов только и смог сказать, откуда Олег прибыл в Петербург, кем является сейчас, и что в средствах не стеснен.

   — Браво! — воскликнула Мышкина. — Вы, как и всегда, были точны!

   — Впечатляет, — вежливо произнес Котов. — Ну а что же вы скажете о моей семье? Меня, знаете ли, волнует мой младший брат.

   Ясноглазов некоторое время таращился на стеклянный шар, стоявший перед ним, после выдохнул и объявил:

   — Не вижу. Прошу меня простить, вчера я проводил сеанс во дворце князя Голицына и растратил много сил. Его сиятельству требовалась моя помощь в некоем государственном деле, — добавил он и таинственно замолчал.

   Мышкина, услышав это, прижала ладонь к груди и произнесла с придыханием:

   — О-о, разумеется, ваш дар необходим государству. Что же вы не сказали, мы бы не стали вас тревожить. Столько сил! Милый вы наш, вы должны, нет, обязаны! Обязаны беречь себя во имя блага империи!

   — Да, приносим наши извинения, что явились не ко времени, — склонил голову Олег. — Отдыхайте.

   Ясноглазов откинулся на спинку кресла, накрыл лицо ладонью и кивнул, явно окончательно «обессилив». Котов скрыл усмешку и покинул «провидца» без сожаления. Дара в нем не было ни капли, а как он работал, Степан узнал еще до визита. Так что Олег был только рад, что клоунада не затянулась. А вскоре распрощался и с Мышкиной, уже изрядно утомившей его.

   Теперь вот его ожидал визит к колдунье, а уж насколько она колдунья, еще только предстояло узнать. И, оказавшись на улице, Олег передернул плечами, стряхивая с себя очередную липкую паутину чужих восторгов, и неспешно направился к дому.

   Брать извозчика не хотелось, хоть они еще и ездили, было желание пройтись по городу, тем более и идти было не особо далеко. Котов вдохнул полной грудью и улыбнулся прекрасной погоде, лету и затихающей суете столицы.

   — Хорошо, — прошептал Олег.

   Сейчас не хотелось думать хоть о чем-то. О петербургских мистиках уж тем более. Этой братии хватало с лихвой. Всегда появлялось что-то, с чем приходилось разбираться, точнее, исследовать. Гораздо реже появлялось настоящее дело, когда требовалось применять свой дар.

   Олег вдруг хмыкнул. А что, было бы забавно, если бы он вдруг обнажил свои способности. Вот тогда бы «мистики» заполыхали бы восторгом с удесятеренной силой. Но, конечно же, никаких сеансов Котов устраивать не намеревался. Это было строжайше запрещено правилами. За нарушение можно было не только места лишиться…

   Котов вновь усмехнулся, и мысли сами собой свернули к недавнему происшествию, к прорыву. Степан в тот день вернулся ближе к вечеру, но какой-то важной информации не принес. Псковичи выясняли, что прорыв произошел в Старорусском уезде Новгородской губернии, после отправились туда, а Степа был вынужден вернуться в петербургскую квартиру в доходном доме Басина.

   — Разбираются пока, — сказал он. — Но уже понятно, что не успеют.

   — Это если вторженец поспешит убраться. Он все-таки не через портал шел, надо понять, что к чему, чтобы не выделяться и не выдать себя, возразил Олег. — К тому же это может быть тварь, которая просто провалилась в прореху в Мари, тогда и вовсе забьется в какую-нибудь щель и будет прятаться, пока за ней не придут. Хорошо б было так.

   — Угу, — промычал Степан, но было сразу понятно, он желает иного.

   На следующий день он снова хотел отправиться на «заставу», но Олег остановил. Смысла в этом не было. По регламенту они сделали то, что полагалось. Связались с коллегами, которые находятся ближе к месту прорыва, узнали, нужна ли им помощь. Дальше стоило ждать или оповещения от псковичей, или депеши из ведомства. Частые перемещения без официальной причины не приветствовались.

   — Ты слишком правильный, — выразил свое недовольство Степан.

   — Такова наша служба, — пожал плечами Олег. — Не вижу повода лезть на рожон даже ради развлечения своего напарника.

   — Это не развлечение! — возмутился Стёпа.

   — Тогда и правил нарушать незачем, — ответил Котов и на ворчания напарника внимания не обращал.

   Прошло уже несколько дней, а псковичи молчали. Значит, Олег был прав, и они справились сами. А Степе просто нужен отдых. Надо будет отправить запрос в ведомство. Пусть покинет этот мир и развлечется в иной обстановке. Сам же Котов никуда уезжать не хотел. Быть может, покинуть ненадолго Петербург был не против, но не мир. Ему здесь нравилось. И работа нравилась, и жизнь, которую вел, тоже нравилась. Да и круг лиц, окружавших его, чудаками не заканчивался. К примеру, доктор Ковальчук и генеральша Солодовникова, ему нравились. В общем, усталости, как напарник, он не ощущал.

   За этими мыслями Олег подошел к Александринской площади. Здесь остановился ненадолго и посмотрел на здание театра. Пожалуй, надо будет выбраться на представление… Да, определенно надо посмотреть, что нынче дают и сходить. После коротко вздохнул и направился домой.

   Поднялся по лестнице, позвонил в квартиру, и дверь моментально распахнулась, будто Степан только и ждал, когда напарник соизволит объявиться. Глаза его лихорадочно блестели, и было понятно, что мужчина находится в возбужденном состоянии. Олег поджал губы. Взбудоражить Степу могло только одно…

   — Что-то случилось? — тем не менее, спокойно спросил он, закрыв за собой дверь.

   — Где ты ходишь?! — сердито зашипел Степан. — У нас гости.

   — Кто? — спросил Котов.

   — Я, Олег Иванович, — послышался смутно знакомый голос.

   Котов обернулся и воззрился на мужчину сорока лет. Он был невысок, но подтянут и аристократичен. Одет со вкусом, элегантно. Светлые волосы его были зачесаны назад, и в желтовато-зеленых глазах читался ум. Да, этого человека Олег знал. Он был первым, с кем Котов встретился, прибыв в этот мир.

   — Алексей Дмитриевич, — улыбнулся Олег. — Рад видеть вас в добром здравии. Примите комплимент, за последние двадцать лет вы ничуть не изменились.

   — А вы, голубчик, заметно повзрослели, — улыбнулся в ответ Полянский. — Но не будем расшаркиваться, перейдем к делу. Оно у меня есть.

   Олег, уже успевший приблизиться к гостю, указал на кабинет:

   — Прошу. — О чем пойдет речь, он уже примерно догадывался, оставалось дождаться подтверждения. Да и горящие глаза Степана говорили больше любых слов.

   Полянский прошел к дивану, уселся на него, и закинул ногу на ногу. Степа устроился на стуле и не сводил с визитера взгляда полного обожания. Котов был более сдержан. Он разместился за столом, сложил на него руки и посмотрел на главу псковской «заставы».

   — Я слушаю вас, Алексей Дмитриевич.

   — Благодарю, — кивнул тот и заговорил: — Итак, мы нашли место вторжения. Марь уже залатали, новых проникновений не будет. Это из хороших новостей. Дальше плохие.

   — Плохие? — с плохо срываемым азартом спросил Степан, и Олег понял, что Полянский о деле с ним не говорил, явно предпочтя не повторять дважды. Да и старшим в их паре все-таки был он, Олег.

   — Да, — кивнул Алексей Дмитриевич. — Так вот, вторженец, разумеется, нас ждать не стал. Он движется, и движется в вашу сторону.

   — В Петербург? — уточнил Котов.

   — Да, в Петербург. За ним еще остается энергетический след, так и определили. Но он уже очень слаб, тварь почти ассимилировалась.

   — Так быстро? — изумился Степан.

   — Да, и это вторая плохая новость. Это хамелеон.

   — Черт, — выругался Олег, и Степан присвистнул.

   — Верно, новость не из приятных. Но по порядку о том, что я узнал. След вывел меня к поместью Воронецких. Брат и сестра, оба молоды, даже юны. Михаил Алексеевич точно чист, я говорил с ним. Однако он что-то знает, и это что-то касается его сестры. Он был напряжен, когда разговор заходил о ней, нервничал. Особенно когда я спросил о здоровье. Думаю, с Глафирой Алексеевной, таково ее имя, что-то произошло, когда она пропадала. — Он обвел взглядом собеседников, внимательно слушавших его. — Это узнали мои люди у крестьян в деревне. За три дня до моего появления барышня ушла прогуляться и не вернулась даже к ночи. Ее искали, но девушка не отозвалась. А утром пришла сама. Прислуга из усадьбы проговорилась, что Глафира Алексеевна сильно изменилась. Говорят, будто в лес ушла одна барышня, а пришла другая. Кстати, пропала она не одна, еще исчез блаженный. Его тело мы нашли в лесу, тело имело характерный вид жертвы поглотителя. По части знаний блаженный не подходит, а твари надо затеряться среди людей и выжить. А вот Глафира Алексеевна… Она сильно переменилась, — со значением закончил Полянский.

   — Вы ее осмотрели? — спросил Олег, и гость вздохнул.

   — К сожалению, нет. Ее брат в дом меня не пригласил. Он из вежливости предлагал отобедать, но я отказался. Полагаю, что стол бы накрыли где-нибудь на веранде. Он желал от меня избавиться, я это чувствовал, так что к сестре бы ни за что не подпустил. А у меня на тот момент не было оснований настаивать. Энергия хамелеона у дома тяжело, но читалась, однако это еще не было доказательством. А вот потом мне рассказали об ее исчезновении. Тогда я вернулся, но хозяев уже не было. Воронецкие поехали в Петербург на следующее утро после нашей встречи с Михаилом.

   Мой ли визит их подтолкнул или еще что, но брат оставил распоряжения, написал компаньону и увез сестрицу. Отсюда я делаю вывод, что хамелеон, то есть Воронецкая Глафира Алексеевна, направляется в столицу. Знаний барышни твари должно было хватить с лихвой, чтобы выбрать дальнейший путь существование.

   Возможно, он надеется затеряться в Петербурге и отправиться куда-то дальше, возможно, что-то еще. Но факт остается фактом. Исходя из времени, которое им нужно на дорогу, брат и сестра прибудут не сегодня, так завтра. Теперь это ваша зона контроля и ваша работа.

   — Хм…

   Олег поднялся из-за стола, заложил руки за спину и прошелся по кабинету. Он остановился у окна и произнес, глядя на улицу:

   — Хамелеона нет силы прорвать Марь. У него должен быть помощник на этой стороне.

   — Им могла быть только Глаша Воронецкая, если исходить из особенностей этого существа, — ответил Полянский. — Однако ее брат не произвел впечатления человека, который бы увлекался мистикой. Он прагматичен и полон здравомыслия. К тому же, у призвавшего должен быть дар, а Михаил — обычный человек. Стало быть, и сестра его такая же, они одной крови.

   — Не обязательно, — заговорил Степан. — Дар мог быть унаследован одним из потомков.

   — Но увлечения мистицизмом не скрыть, — парировал Алексей Дмитриевич. — Тем более девушке, тем более в деревне. Может, и кидала туфельку за порог, и в зеркальце жениха выглядывала, но чтобы связаться с хамелеоном этого недостаточно.

   — Да, это по части людей вроде моих мистиков, — поддержал Котов. — И всё же не объясняет, кто призвал хамелеона. Он мог поглотить и блаженного, и барышню, принять ее облик и явиться в дом Воронецких, но если там нет никого с даром, то где же призвавший?

   — Резонно, — кивнул Полянский. — Если он остался в тени, мы найдем его. Тогда на Глафиру могли и натравить, а цель, ради чего это сделали, находится здесь, в Петербурге. Всё несколько запутано, но нам предстоит в этом разобраться. Всем нам.

   — Будем разбираться, — улыбнулся Котов, а Степан жарко поддержал:

   — Да!

   — Будем держать друг друга в курсе о ходе расследования, — произнес Полянский, поднявшись с дивана. — Надеюсь, всё разрешится быстро и без ненужных жертв. Всё же хамелеон… Н-да.

   Олег, провожая гостя, первым прошел к выходу из кабинета

   — Вы в Ведомство доклад отправили? — спросил он.

   — Да, доклад я отправил, — кивнул Алексей Дмитриевич, — они ответили, что дают нам свободу действий. Если нам понадобится помощь, ее отправят. Я сказал, что пока помощи не требуется.

   — Попытаемся справиться своими силами, — улыбнулся Олег, пока он не видел повода в этом сомневаться. Всего доброго.

   — Всего доброго, коллеги, — чуть склонил голову Полянский и шагнул в портальную комнату.

   Котов обернулся и первое, что увидел, это шальную улыбку Степана. Он был счастлив до изнеможения.

   — Наконец-то настоящая работа! — возвестил последний и потер ладони.

   Олег вздохнул и покачал головой. Они опять разошлись во мнении. Котов бы предпочел ходить по салонам и слушать шарлатанов, потому что хамелеон был намного, намного хуже. И если они остановят его еще на Глафире Воронецкой — это будет очень большая удача.

ГЛАВА 5

Петербург встретил Воронецких многоголосьем улиц и серым небом. Сегодня день выдался хмурым, и мелкая морось то начиналась внезапно, то так также внезапно заканчивалась. И все-таки это не мешало ловить жадным взглядом всё, мимо чего они проезжали. Столица!

   К своему стыду, Михаил, несмотря на то, жил всего в нескольких днях пути, не был в Петербурге ни разу. Что уж говорить о Глаше! Впрочем, ничего ни удивительного, ни постыдного тут не было. Ни в университет, ни в военное училище Миша никогда не стремился, даже не задумывался об этом. Да и жаждой путешествий не болел, как и многие дворяне, особенно помещики.

   Образование он получил не блестящее, но и не худшее. Еще отец нанял маленькому Мише гувернера — престарелого немца, который обучил мальчика арифметике, немецкому языку и немного латыни, которую знал тоже немного. Французский язык младший Воронецкий учил с гувернанткой Глаши и вместе с сестрой. А родному языку и истории детей обучал строгий с виду, но добрейший на самом деле Сергей Романович.

   Что до географии, то тут роль учителя взяла на себя бабушка. И если Сергей Романович только казался строгим, то бабушка могла и за розгу взяться, если внуки не отвечали на ее вопросы. Впрочем, обучение с ней происходило своеобразно. Старшая помещица Воронецкая указывала статьи из энциклопедии, а после, держа в руках книгу, слушала, как дети запомнили прочитанный материал.

   Она же учила и музыке. И если Глашеньке музицирование давалось легко, то Миша этот предмет ненавидел всей душой, потому что, как говорится, медведь не просто наступил ему на ухо, а оттоптал от всей своей медвежьей души. В общем, ни слуха, ни чувства ритма, ни даже музыкальной памяти у мальчика не было. И бабушка наконец сжалилась.

   А вот с танцами дело обстояло немного лучше. Этому детей учила гувернантка Глафиры, а младшие Воронецкие составляли друг другу пару. За неимением того, о чем было сказано выше, Миша научился танцевать под счет. И если сестрица плыла в вальсе, то ее братец сопел, пыхтел и старательно считал. Даже закусывал кончик языка от усердия. Но от этой привычки его быстро отучили бабушка и ее розга, которой та постукивала по ноге, наблюдая за детьми.

   Ну а после смерти бабушки у Михаила Алексеевича появился новый учитель — Афанасий Капитонович, и учился у него дворянин Воронецкий уже иной дисциплине, коммерции. И это дело шло у него, может, и не бойко, но весьма недурно. Деловитости отца у Миши не было, но сметка имелась. Так что компаньон хвалил молодого человека и обещал, что в будущем тот сможет воротить такими делами, что нынешние будут казаться детскими шалостями. Воронецкий улыбался, слушая, ему и вправду было приятно.

   Наверное, потому, что купец в некотором роде восполнял отеческую заботу, которой отроку когда-то не хватало. Алексей Игнатьевич был сначала занят делами, после и вовсе умер, а гувернер и учитель не дали того, в чем нуждался подрастающий юноша. А Афанасий Капитонович был каким-то душевно большим и основательным, и Миша ощутил то самое, в чем нуждался.

   И в свою очередь пытался дать нечто подобное и сестре — быть ей не только братом, но и где-то немного отцом. Должно быть, потому и считал, что прежде надо было устроить счастье Глаши, а потом уже думать о себе. Но теперь речь шла об ее здоровье, и надо было сначала вернуть прежнюю Глафиру, ну а потом опять говорить о ее счастье.

   — Миша.

   Воронецкий вынырнул из своих размышлений и посмотрел на сестру. Она несколько ожила за время дороги. Прежней не стала, да и взгляд леденел, когда брат вновь пытался узнать, что с ней произошло, и Михаил пока оставил эту тему. И Глашенька опять немного оживилась. А сейчас она показалась ему взволнованной.

   Воронецкий накрыл руку сестрицы ладонью и спросил с улыбкой:

   — Что, душа моя?

   — Мишенька, прошу тебя, давай назовемся супругами. И фамилию возьмем иную.

   Михаил опешил. Он с минуту смотрел на сестру, и она повторила:

   — Прошу тебя.

   — Но это же дурно, Глаша, мы единокровные…

   — Так я ведь не в церковь тебя прошу пойти, Мишенька, — ответила она. — Никто здесь не знает, кто мы на самом деле.

   — Но зачем?! — воскликнул Воронецкий, однако заставил себя успокоиться и заговорил мягко, словно уговаривая малое дитя: — Глашенька, мы похожи. К тому же всякое бывает, можем ведь встретить и кого-то знакомого. Какие разговоры пойдут тогда в нашем уезде, даже представить страшно. Нас же ни в один приличный дом не примут, а о супружестве…

   Он замолчал, потому что сестра смотрела на него с нескрываемым раздражением, будто это не она, а ее брат говорил глупости.

   — Миша, мы похожи, но не близнецы, — парировала Глаша. — Достаточно сказать тому, кто заметит эту схожесть, что мы приходимся родней друг другу, но дальние, однако родовые черты схожи. Тут не о чем говорить.

   — Но если знакомые…

   — Для знакомых мы те, кто мы есть.

   — А если тебе встретится тот, кто придется по душе?! — вновь воскликнул Миша. — Что если и он полюбит тебя? Но он ведь будет считать, что ты замужем. И за кем?! За… — Воронецкий кашлянул и понизил голос, — за родным братом. Это же какой-то кошмар!

   — Стало быть, он будет счастлив узнать потом, что я свободна, — отмахнулась Глафира Алексеевна. — И даже если тебе кто-то придется по душе, всё будет то же самое. Для знакомых мы брат и сестра Воронецкие. В гостинице же пусть будем какими-нибудь Сорокиными. Ты, быть может, учитель гимназии, а я твоя супруга. И в Петербург приехали издалека, ну, к примеру, Тамбова.

   — И что бы в Петербурге понадобилось учителю гимназии из Тамбова? — проворчал Михаил.

   — Ну хотя бы нового места. Решили перебраться в столицу, только и всего. Быть может, это мой каприз. А может быть, и чье-то предложение. Прошу тебя, — она вновь сжала брату руку, — я не хочу, чтобы мы назывались своими именами.

   Воронецкий прищурился:

   — Ты чего-то опасаешься? Или кого-то?

   Взгляд Глашеньки уже знакомо стал колючим, и она ответила вопросом на вопрос:

   — А отчего бы вам, Михаил Алексеевич, ни откликнуться на просьбу своей сестры? Вы ведь вроде любите ее, как говорите, не так ли? Так почему бы просто ни сделать той невинной малости, о какой она просит вас?

   — Даже так? — приподнял брови Воронецкий. — На вы, да еще в третьем лице? — После вновь прищурился и тихо хмыкнул: — Хорошо, сестрица, я сделаю, как ты просишь, хоть не понимаю и не желаю этого. Однако же ты ответишь мне любезностью на любезность. Я и без того выписываю вокруг тебя всяческие коленца, попляши и ты под мою дудочку.

   — Чего ты хочешь? — сухо спросила Глаша.

   — Я хочу, чтобы ты поговорила с доктором, которого я найду, — ответил Михаил. — Ты сильно переменилась. Я хочу, чтобы тебя осмотрел врач. И если что-то сдерживает тебя, возможно, с ним тебе будет легче разговориться и наконец вернуться в свое прежнее состояние.

   Воронецкая на миг поджала губы. Было видно, что с ее языка готова сорваться новая дерзость, и брат напомнил:

   — Мы называемся супругами, ты соглашаешься на визиты к доктору. Я же в свою очередь перестаю терзать тебя расспросами, пока ни будешь сама к ним готова.

   —Будь по-твоему, — все-таки согласилась девушка. — Я готова посетить доктора. — Она чуть помолчала и выпалила: — Я не сумасшедшая!

   — Но тебя что-то угнетает, и это очевидно, — парировал Михаил.

   — Стало быть, ты исполнишь, о чем я прошу, — уже утвердительно произнесла она, и Воронецкий кивнул:

   — Исполню. А ты подготовь объяснение причины столь возмутительному «супружеству», если эта история всплывет наружу.

   Они немного помолчали, и первой вновь заговорила Глаша.

   — Так как мы назовемся?

   — Если уж менять фамилию, то вовсе уйдем от птичьей, — чуть ворчливо ответил брат. — Будем Светлины какие-нибудь. Я — Максим Аркадьевич, а ты…

   — Софья Павловна, — опередила его сестрица.

   — Давно придумала? — усмехнулся Михаил. Она кивнула, и Воронецкий, вновь усмехнувшись, покачал головой. — Ну, стало быть, Соня.

   — Стало быть, — ответила Глаша и впервые улыбнулась знакомой задорной улыбкой. — Люблю тебя, братец.

   — И я тебя, сестрица, — снова проворчал Михаил.

   Возможно, в просьбе сестры и имелся некий смысл. Он ведь и сам готов был увезти ее именно потому, что подозревал наличие того, кто был причастен к ее исчезновению. Даже Полянского заподозрил. Впрочем, он и сейчас не пришел к окончательному выводу в отношении случайного знакомого.

   Куда они едут, Воронецкий от прислуги не скрывал, в этом и смысла не было, потому что отправились в Петербург брат и сестра на собственном экипаже, которым правил их кучер. Еще и Афанасию Капитонычу Михаил написал, что отбывает на некоторое время в столицу. Наверное, надо было ехать на дилижансе или поезде и не называть конечной цели путешествия…

   Хотя компаньону Воронецкий доверял. Да и гостиницу, куда они направлялись, похвалил когда-то именно Афанасий Капитонович. «Старым фениксом», который располагался на Александринской площади, владел его знакомец — купец Иванов. Не близкий, но отзывался о нем компаньон Михаила хорошо. Он и сам останавливался в «Фениксе», когда наезжал в Петербург. Туда же направлялись и Воронецкие,

   Столицы ни брат, ни сестра, ни тем более их кучер не знали. Потому сейчас на козлах рядом с Петром сидел юркий отрок, который согласился показать дорогу за некоторое вознаграждение. И после того разговора, который произошел только что между родственниками, Михаил радовался, что решил ехать в закрытом экипаже, иначе бы их подслушали. Хотя, наверное, в ином случае Глаша завела бы эту беседу еще в дороге, а не держала выдумку в себе до последнего.

   В эту минуту карета остановилась, после качнулась, затем второй раз, но уже в другую сторону. Похоже, сначала на землю спрыгнул паренек, затем слез кучер. Это догадка тут же подтвердилась, потому что Петр открыл дверцу и сообщил:

   — Добрались, барин.

   Михаил первым выбрался из кареты, после подал руку сестре, и когда она вышла, сам уместил ее ладонь на сгибе своего локтя.

   — Отнеси багаж в гостиницу, — велел Воронецкий, — оставь там и уезжай в поместье.

   Петр заметно удивился.

   — Так вам же карета будет нужна, — ответил он. — Если думаете, что города не знаю, так я пройдусь, запомню улицы. Чего на наемных деньги тратить?

   — Наемные мне дешевле обойдутся, чем содержание лошади и тебя вместе с ней, — ответил Михаил. — Вернешься через месяц за нами. Думаю, за это время управимся.

   — А если раньше управитесь?

   — На поезде вернемся, — отмахнулся Воронецкий. Он полез во внутренний карман и достал кошелек, после вынул из него несколько ассигнаций и протянул кучеру: — Вот, держи, голубчик. Это тебе на обратную дорогу, что останется, будет на дорогу до Петербурга через месяц. Не прогуляй, смотри.

   — Как можно, Михаил Алексеевич, — возмутился кучер, но блеск в его глазах, появившийся при виде денег, заметно померк. Петр расстроился.

   — Смотри мне! — потряс пальцем Воронецкий, и кучер, прежде истово ударив себя в грудь, после перекрестился:

   — Вот вам крест, барин, не подведу.

   — Я тебе верю, — кивнул Михаил. — А теперь бери багаж и неси в гостиницу, только вот что… — он чуть помолчал и продолжил, — не называй нашей фамилии. Барин и всё, понял?

   — Понял, барин, — кивнул Петр.

   Однако ничего нести ему не пришлось, потому что из дверей гостиницы выскочил лакей. Он поклонился и взялся за один из саквояжей. Петр сгрузил ему остальные вещи, затем поклонился Воронецким и забрался на козлы.

   — Счастливо оставаться, барин! — воскликнул он.

   — Скатертью дорога, голубчик, — махнул ему Михаил, и они с Глашенькой направились следом за лакеем. За оставшимся вещами уже спешил следующий.

   Вскоре «супруги Светлины» поднимались за служащим гостиницы в снятый ими номер. Пришлось сэкономить, чтобы не нарушить выдуманную историю про частного учителя с супругой, хотя по средствам им были комнаты и получше.

   — Внизу у нас ресторан, — говорил им служащий. — Там кухня на любой вкус. Хотите французская, хотите русская. Господа артисты и прочая богема любят зайти сюда закусить. Театр-то вон он, рядышком совсем. Если захотите сходить, очень рекомендую. Слышно там хорошо даже на галерке, и представления разные.

   — Благодарим, — ответил Миша, но вышло несколько сухо. Ему всё еще было не по себе от того, что назвал женой родную сестру. Служащий, кажется, этого не заметил, потому что продолжал рассказывать, что находится рядом со «Старым фениксом».

   А вот Глаша не расстраивалась, она даже с интересом слушала их проводника и кивала, запоминая всё, что он говорил. Девушка с явным интересом рассматривала обстановку холла, увешанного картинами, лестницу, а после и коридор, пол которого был застелен ковром, скрывшего звук шагов. И пока служащий открывал дверь, младшая Воронецкая подошла к картине, висевшей на стене.

   — Г.. голубушка, — едва не позвав сестру ее настоящим именем, произнес Михаил, — Соня, не отходи.

   — Конечно, Максимушка, — отозвалась она и улыбнулась.

   Вышло у нее это столь естественно, будто Миша всегда носил именно это имя, и он ощутил новый виток раздражения.

   — Прошу, — произнес служащий. Он первым вошел в номер и повел рукой: — В вашем распоряжении две комнаты. К сожалению, ванной комнаты у вас нет, но есть умывальный столик и отхожее место, простите. Воду приносят утром и вечером, а также по вашему требованию. Кроме того, — в улыбке его вдруг появилась толика превосходства, — освещение электрическое. Если вы пожелаете, то при гостинице есть парикмахерская, также имеется прачечная. Горничная является утром, чтобы забрать грязное платье и белье. Получите вы обратно всё чистое и выглаженное на утро следующего дня. Про ресторан я уже имел честь вам доложить, там вы сможете позавтракать, пообедать и отужинать. Но если пожелаете, то еду вам доставят в номер. К сожалению, для вашего номера это входит в отдельную стоимость.

   — Постельное белье? — строго спросил Михаил.

   — Меняем еженедельно, — тут же отозвался служащий. — Если понадобится раньше, то…

   — Отдельная плата, — догадавшись, усмехнулся Воронецкий.

   — Истинно так, милостивый государь, — с достоинством ответил мужчина.

   — Наш багаж?

   — Уже поднимают, не извольте беспокоиться, — заверил его служащий.

   Вскоре Воронецкие остались в одиночестве и с багажом, который и вправду принесли, едва служащий договорил.

   — Кажется, обслуживание недурственное, — произнес себе под нос Михаил и обернулся к сестре, но не обнаружил ее там, где она была минуту назад.

   Нашлась Глашенька у окна. Михаил приблизился и посмотрел туда же, куда глядела сестра. Из-за махины Александринского театра был приметен парк, посреди которого возвышался памятник.

   — Я хочу туда прогуляться и посмотреть, — сказала Глаша. — Ужас, как всё любопытно. Сходим, Мишенька?

   Она посмотрела на брата, и тот спросил с ответной улыбкой:

   — Неужто не устала с дороги?

   — Сидеть устала, пройтись хочется. Идем, дружочек.

   Она взяла брата за руку и потянула к двери, тот позволил сдвинуть себя с места, но всё же заметил:

   — Недурно бы нашу одежду достать, а там и прогуляться.

   — Вернемся и достанем, и горничную позовем, чтобы забрала и погладила. А сейчас ноги разомнем, осмотримся, а там и в ресторан. Что скажешь, Мишенька?

   — Бог с тобой, душа моя, идем, — окончательно согласился Воронецкий, и они покинули номер, а после и гостиницу.

   Уже на улице, Глашенька сама взяла Мишу под руку, и они направились в сторону парка, где стоял памятник, который они приметили. И пока шли мимо театра, младшая Воронецкая не сводила с него взгляда.

   — Ах, Мишенька, — шепнула она, пользуясь тем, что их не слышат, — какое всё большое и красивое. И теснота такая, дом на доме. Не то что у нас в поместье. Пруд, лес и поля… благодать. Душе покойно, а тут вон экипажи колесами грохочут, люди шумят.

   — Это с непривычки, дорогая, — улыбнулся Михаил. — Скоро привыкнем.

   — Ох, какой дом красивый! — чуть повысив голос, воскликнула девушка, едва они миновали театр.

   На другой стороне от них стоял дом, напоминавший большой терем с резными наличниками, только был он каменный, в пять этажей.

   — Чудесный дом, верно, Ми… милый? — воровато оглядевшись, поправилась Глашенька.

   — Да, примечательный, — согласился Михаил, рассматривая здание, привлекшее внимание сестры. После огляделся и, заметив невысокого полноватого господина, стоявшего в явном ожидании кого-то, обратился к нему: — Милостивый государь, великодушно простите за назойливость.

   Господин обернулся, и на губах его появилась вежливая улыбка. Он приподнял шляпу, здороваясь:

   — Доброго дня, милостивый государь, чем могу быть полезен?

   — Простите за любопытство, но что это за дом? — спросил Воронецкий. — Уж больно от других домов отличается.

   Господин посмотрел в указанном направлении и хмыкнул:

   — Как верно вы заметили, господин… — он выжидающе посмотрел на Михаила, и тот представился:

   — Светлин Максим Аркадьевич. А это моя супруга, — он указал на Глашеньку, — Софья Павловна. А вы?

   — Доктор Ковальчук, — с достоинством представился господин, — Федор Гаврилович, психотерапевт. Лечу души и сознание, и еще некоторые болезни. А сейчас жду своего доброго знакомца. Он как раз живет здесь, — он указал взглядом на резной дом. — Так вот, любезный Максим Аркадьевич, это доходный дом господина Басина. Знакомец мой от него в восторге, а я считаю, как вы верно отметили, это здание совершенно тут неуместно. Оно портит весь ансамбль господина Росси.

   — Ну что же вы так несправедливы, Федор Гаврилович, — возмутилась Глашенька. — Дом совершенно чудесен. Я единого мнения с вашим знакомцем.

   — Разумеется, Софья Павловна, — поклонился доктор Ковальчук. — Моему приятелю будет приятно узнать, что кто-то с ним согласен. А вот, кстати, и он. Олег Иванович! — повысил голос новый знакомец Воронецких. — Я уже жду вас, голубчик!

   — Спешу, Федор Гаврилович, — отозвался его знакомец, уже пройдя половину пути.

   — Оставим вас, — склонил голову Михаил. — Благодарю за пояснения.

   — Приятно было познакомиться, господин Светлин, — поклонился в ответ Ковальчук.

   Воронецкие направились к входу в парк, а доктор обернулся к подошедшему приятелю

   — Вот вам и готовый анекдот, друг мой, — весело улыбнулся Федор Гаврилович. — У вас нашелся единомышленник, точнее, единомышленница. Даме пришелся по душе ваш дом.

   — Он чудесен, — важно согласился Котов и посмотрел вслед собеседникам доктора. — Кто эти молодые люди?

   — Супруги Светлины, — пояснил Ковальчук.

   — Понятно, — кивнул Олег.

   В эту минуту юная супруга обернулась, и Котов негромко хмыкнул:

   — А госпожа Светлина премиленькая.

   — И замужняя, друг мой, — наставительно произнес Федор Гаврилович. — А молодые мужья, знаете ли, весьма горячи.

   — Я на чужих женщин не претендую, вы знаете, — с укором ответил Олег. — Просто отметил. Идемте?

   — Разумеется, иначе зачем я здесь вас жду? — улыбнулся доктор.

   И мужчины отправились по своему делу.

ГЛАВА 6

— Сан Саныч! Голубчик вы наш, как же отрадно вас видеть!

   Федор Гаврилович раскинул руки и шагнул к высокому нескладному мужчине в костюме мышиного цвета. Он и сам походил на грызуна заостренными мелкими чертами лица. И маленькие его глаза темно-карего цвета, и русые волосы — всё это еще больше увеличивало аналогию. И если бы кто-то решил отнестись к Александру Александровичу Рыкину с пренебрежением или неприязнью, то был бы совершенно неправ. Впрочем, подобное было бы господину Рыкину только на руку.

   Он обожал свою малоприметную внешность, и одеваться тоже старался неброско. Сетовал только на рост. Александру Александровичу хотелось бы быть ниже, и, говоря это, он вовсе не кривил душой. Господин Рыкин служил в сыскном отделе петербургской полиции и был вольнонаемным сыщиком. Работу свою любил всей душой и старался во всем походить на своего кумира — начальника сыскного отдела Ивана Дмитриевича Путилина.

   — Это такой ум, такой актерский талант! — восклицал Сан Саныч с нескрываемым восторгом. — Кабы мне хоть половину всего этого, я бы отдал в ответ половину своей жизни Ивану Дмитриевичу. Такой гений должен жить долго.

   — Ну-ну, друг мой, — отвечал ему Котов, слушая их с Ковальчуком приятеля. — Господин Путилин вне всякого сомнения хорош, но ведь и вы не хуже.

   — Хуже, Олег Иванович, хуже, — отмахивался Рыкин. — Мне далеко до Ивана Дмитриевича. Но я не завидую, нет-нет, даже не вздумайте допустить этой мысли, но отдаю должное. Господин Путилин — это тот случай, когда о человеке говорят, что он на своем месте. Когда десять лет назад я пришел в сыскной отдел, то быстро проникся уважением к нему. С тех пор учусь у него непрестанно.

   Рыкин не кривил душой и не преуменьшал своих способностей намеренно, ожидая, чтобы друзья успокоили его и похвалили. В этом нужды Александр Александрович не испытывал. И всё же был излишне самокритичен. Он и сам обладал аналитическим умом, умел ухватить мелочи, которые упускали другие, а еще мог разговорить, кажется, даже камень, если ему это было необходимо. Да и сеть своих агентов имел, которые исправно ему служили за определенную плату, разумеется.

   Впрочем, не все. Были и те, кто приносил Рыкину сведения из благодарности за его участие и помощь. К примеру, некая горничная, имени которой и места службы Сан Саныч никогда не раскрывал, как и дела, которое их свело. Просто как-то упомянул вскользь и не больше. Что касалось его агентов, сыщик был крайне щепетилен. А если и мог кому-то открыть их, то только своему кумиру — господину Путилину. Но друзья никогда не задавали ему таких вопросов. К чему? Так что Александр Александрович и сам обладал талантами, которыми умело пользовался в своих расследованиях.

   И именно по роду его занятий Олег и сошелся с этим человеком лет пять назад, он же познакомил с Рыкиным и Федора Гавриловича, создав тем самым небольшую компанию, не без умысла, разумеется. Сидя за игрой в карты доктор и сыщик начинали делиться историями из своей практики. Или же из практики коллег. А Котов слушал и отмечал, что может его заинтересовать уже по роду его собственной деятельности.

   Конечно, можно было бы расспрашивать Сан Саныча и напрямую о преступлениях, которые казались тому странными, но тогда ведь пришлось бы объяснять, откуда этот интерес. Любопытством можно было отговориться, но не каждый же раз. Если Ковальчук на подобное не обратил бы внимания, то Рыкин мог сделать для себя некие выводы. Не о личности своего приятеля, но наблюдать бы начал.

   Впрочем, однажды, когда мужчины несколько перебрали коньяка во время своих посиделок, Олег объявил, что хотел бы написать что-нибудь эдакое о сыске вообще и об Александре Александровиче в частности. Рыкин отмахнулся и ответил, что о нем писать нечего, а вот о сыске было бы недурно.

   — А что? Это хорошая идея, Олег Иванович! — воскликнул Ковальчук, слушавший их. — Быть может, вы даже превзойдете Эдгара По! — и он весело рассмеялся своей шутке.

   — Почему нет? — улыбнулся Сан Саныч. — У нас такие случаи бывают, что и господин По не придумает.

   — Стало быть, стоит попробовать, — поднял свой стакан с коньяком Котов.

   — А наш дорогой Сан Саныч поможет и подскажет, — отсалютовал своим стаканом Федор Гаврилович, сверкая хмельным лукавым взором.

   — Чем смогу, — подвел итог сыщик и тоже поднял стакан.

   Олег даже начал писать. Он вовсе не имел желания удариться в писательство, но так у него появился предлог не только слушать и задавать вопросы, но даже появляться на месте преступления. Или же посещать покойницкую, куда увозили тело, чтобы убедиться — никакой иномирец касательства к делу не имеет. А убедившись в этом, больше под руку не лез. Но для порядка спрашивал, как продвигается дело.

   В отличие от господина Маклина, который только грозился написать книгу, лишь бы это оправдывало его хождения по сеансам медиумов, колдунов и ясновидцев, Олег, напротив, писал, чтобы Рыкин подпускал его к делам, которые казались необычными. Именно такая договоренность возникла между ними в тот вечер, когда друзья провозгласили его местным Эдгаром По.

   Свои наброски Котов предъявлял друзьям, когда они встречались. Те благосклонно слушали, кивали и даже просили не задерживать продолжения истории.

   — А вы, друг мой, имеете преотменнейшую фантазию! — восклицал Ковальчук. — Надо ж как вы примечательно пишите. И как вам такое в голову приходит? Уж не знаю, примут ли такое издатели, а я в восторге.

   — Совершенно с вами согласен, — кивал Сан Саныч. — Только бы поживее расписать, а так весьма недурно.

   Олег кивал, принимая и похвалу, и критику, но скромно умалчивал, что в его рассказах нет ни слова вымысла. Он просто записывал знакомые ему случаи из периода обучения, а также из собственного опыта. Те, какие были из опыта, оказывались написаны более обстоятельно и с некоторыми эмоциями. А вот те преступления, с которыми его знакомили в академии при Ведомстве, оставались кратким пересказом. Правда, Котов менял место действия на мир, в котором сам нес службу, но в остальном пользовался известными ему фактами, чтобы выдать их за собственную фантазию.

   А как иначе? Котов предпочитал быть последовательным. Сказал, стало быть, надо сделать. Это добавляло доверия, и для дела была польза. Как уже было сказано, ради материала для будущих рассказов, Рыкин помогал пройти в морг и на место преступления. А уже там Олег имел честь познакомиться и с самим господином Путилиным.

   Знакомство их, конечно, было шапочным, да и особого довольства Иван Дмитриевич не выказывал, если заставал приятеля Сан Саныча там, где ему нечего было делать. Однако рассказы как-то попросил почитать, и Олег лишний раз поздравил себя с тем, что к делу отнесся ответственно. И если начальник сыскного отдела хотел его проверить, то Котов проверку прошел.

   Он и вправду сует нос туда, куда не просят, не из пустого любопытства, а по необходимости. Да и сведения от него никуда не утекали, и в расследовании не мешался, не лез со своими идеями, всего лишь делал для себя пометки. В общем, одобрения от Путилина Олег не получил, но и запрета тоже не последовало. Но ответственность на Александра Александровича за его друга была возложена.

   Зная это, Котов старался Рыкина не подводить. Да это было попросту невозможно. Пусть никому это даже в голову не приходило, но Олегом руководила профессиональная честь. Он как никто понимал работу сыскного отдела уже потому, что они были коллегами. Впрочем, даже не будь Котов розыскником, он не являлся ни тщеславным человеком, ни болтуном. И где-то хвастаться некой дружбой с сыскным отделом не намеревался.

   Впрочем, он уже несколько месяцев не заглядывал к Александру Александровичу. А тот не давал о себе знать, то ли занятый своими расследованиями, то ли не видя ничего, что могло бы заинтересовать Котова. Впрочем, и сам Олег был занят. Теперь повод появился, а чтобы визит не выглядел нарочито, Олег Иванович намекнул Федору Гавриловичу, что они давно не навещали их общего приятеля.

   — Да уж, пора бы и отдохнуть, — расплылся в улыбке господин доктор. — А в компании вас да Сан Саныча с души неизменно слетает весь налет тягот и забот. Когда же мы пойдем?

   — Я уведомлю нашего дорого сыщика, а после вам отвечу, — заверил его Котов.

   — Буду ждать! Ради такого дела, я даже отменю прием, если он у меня будет назначен.

   Этот разговор состоялся на следующий день после появления Полянского. Тогда же Котов отправил Степана к Рыкину с запиской, а вечером от Александра Александровича пришла телеграмма, что он ожидает гостей к обеду через два дня, о чем был оповещен и Ковальчук.

   И вот сегодня они отправились к сыщику. Ради этого визита Федор Гаврилович и ожидал Котова, стоя недалеко от его дома, где и развлекся беседой с молодой супружеской четой, со Светлиными, кажется. Да, точно, с четой Светлиных.

   Впрочем, о случайных знакомцах Ковальчука Олег как раз и не думал, у него было иное важное дело, ради которого он и затеял этот визит.

   — И я безмерно рад видеть вас, Сан Саныч, — с улыбкой пожал руку сыщику Котов, когда Федор Гаврилович отступил от их общего приятеля.

   — Признаться, и я вам рад, господа, — ответил Рыкин. — Давно мы не собирались, а между тем у меня есть новости. Да попросту хочется отдохнуть душой в приятной компании. Проходите, господа, стол накрыт и ждет нас. Сегодня моя Ксения расстаралась, услышав, что я жду гостей.

   Ксения — дородная краснощекая и словоохотливая женщина с веселым нравом, вела хозяйство в небольшой квартире сыщика. Она же готовила и выгуливала пса Барбоску, не имевшего какой-то определенной породы, но имевшего черты, схожие сразу с десятком пород. И это было еще одной забавой трех приятелей — отыскивать родственников Барбоски по его внешнему виду. Не в самом деле, разумеется, а в предположениях. Пес не обижался и с радостью торчал у стола, зная, что хозяин и его друзья непременно набьют и без того сытое собачье брюхо. В общем, Котов и Ковальчук были в этом доме желанными гостями, как для людей, так и для собаки.

   Когда мужчины вошли в столовую, Барбоска уже сидел на своем излюбленном месте и, завиляв хвостом при виде гостей, приветствовал их громогласным:

   — Ваф.

   — Барбоска! И вам мое почтение, уважаемый пес, — широко улыбнулся Федор Гаврилович.

   Он подошел к Барбоске и потрепал его по голове. Тот принял ласку с одобрением и радостью, но…

   — Даже зада не приподнял, — укорил его Ковальчук, и пес ответил весомым:

   — Ваф, — а после демонстративно сглотнул.

   — И где твоя совесть, собака? — усевшись на стул, вопросил доктор.

   — А нет у него совести, — объявил хозяин Барбоски. — Третьего дня стащил со стола кулебяку и потребил в одиночестве. Мне осталось только на крошки любоваться. Ксения спрашивает, как мне понравилась кулебяка, а я ей отвечаю, чтобы спросила у своего любимчика, раз уж разбаловала.

   — И что же Ксения? — с улыбкой спросил Олег.

   — Подвергла наглую морду экзекуции, — хмыкнул Сан Саныч. — Отходила веником. Обещала, что Барбоска всё осознал и больше непотребства не допустит.

   — И что Барбоска? — живо заинтересовался Ковальчук. — Держит слово?

   — Угу, — промычал Рыкин. — Колбасу в зубах он держит крепче, чем слово. Вчера вот уже опять воровал, но я обещал его не выдавать Ксении. Да и что толку? Она его сначала веником, а потом в нос целует и сует что-нибудь, пока думает, что я не вижу. Но оставим лохматого негодяя и его покровительницу с веником. Угощайтесь, друзья мои, милости прошу.

   После обеда, во время которого особо не разговаривали, приятели перебрались в гостиную, где уже был подготовлен стол для игры в карты, и стоял поднос, на котором красовались коньяк и три стакана. Начиналась та часть визита, ради которой они и встречались… кроме Котова, у того был собственный мотив. Но удовольствия от игры в карты и беседы под стаканчик коньяка Олег получал не меньше, чем доктор и сыщик.

   — Так что же у вас за новости, Сан Саныч? — спросил Котов, когда они расселись.

   Рыкин наполнил стаканы из четырехгранного графина, первым сделал глоток и причмокнул:

   — Хорош, — после подождал, когда приятели последуют его примеру и ответил: — Иван Дмитриевич вернулся на службу. Слава Богу, здоровье ему это позволило.

   — Правда? — приподнял брови Олег. — Добрая весть. За здоровье господина Путилина, — и он отсалютовал стаканом, мужчины тост поддержали. — И когда же он вернулся?

   — Еще в марте, — ответил Сан Саныч. — Я безмерно был рад увидеть его.

   — Он же с восьмидесятого года отсутствовал вроде? — задумавшись, спросил Котов.

   — Именно так, — кивнул сыщик. — Я периодически справлялся о его здоровье, вы знаете. Даже отчаялся уже, что Иван Дмитриевич преодолеет недуг, но это же наш Путилин! Он может всё, — лицо Сан Саныча осветилось улыбкой. — Не обижайтесь, господа, но я вновь хочу выпить за начальника петербургского сыска.

   — Какие обиды! — воскликнул Федор Гаврилович. — С превеликим удовольствием! За хороших людей, хоть весь графин до дна, — он рассмеялся, и приятели вновь выпили.

   Отставив стакан, хозяин дома взял колоду карт. Приятели, пользуясь своим уединением, уже давно выбрали себе игру, в которую в светских салонах обычно не играли — в «Дурачка». Эту игру знали многие, но пренебрегали, считая грубой и простой.

   Но в доме сыщика именно ей отдавали предпочтение. Кичиться мужчинам было не перед кем, а игра им нравилась. К тому же они никогда не делали ставок, играли просто в удовольствие под приятную беседу, время от времени попивая коньяк. Обычно графина хватало на весь вечер, однако иногда брались и за второй, но такое случалось нечасто. Разговор и без того тек легко и необременительно.

   — А как ваши рассказы, Олег Иванович? — полюбопытствовал Рыкин, раздав карты.

   — К сожалению, за то время, что мы не виделись, написал лишь один, его и принес. Не хватает вдохновения, — ответил Котов. — Нахожусь в поиске сюжета.

   — Что вы, Сан Саныч, голубчик! — весело воскликнул Федор Гаврилович. — Наш дорогой друг нынче ходит по салонам мистиков! — Он рассмеялся, но вдруг замолчал и хлопнул себя ладонью по лбу: — Олег Иванович, так вы вдохновения у них ищите?! Вам разонравилось писать о преступлениях?

   Мужчины разыграли карты, и хозяин дома поднял взгляд на молодого гостя.

   — Вы решили сменить сюжет? — спросил сыщик. — Желаете написать что-нибудь этакое? Вроде «Вия» господина Гоголя? Или же вроде «Утопленника» господина Пушкина? Помнится, это стихотворение произвело на меня сильное впечатление, впрочем, как и «Вий».

   Александр Александрович прочистил горло и продекламировал:

   Прибежали в избу дети

   Второпях зовут отца:

   «Тятя! тятя! наши сети

   Притащили мертвеца».

   «Врите, врите, бесенята, —

   Заворчал на них отец; —

   Ох, уж эти мне робята!

   Будет вам ужо мертвец!»

   — Браво! — почти одновременно произнесли Котов и Ковальчук.

   — Только на «бис» не просите, — усмехнулся сыщик. — Я это стихотворение помню лишь местами. Да и запомнил-то потому, что как раз тогда случай был: рыбаки вытянули из залива труп купца Малыхина. Вот как в этом стихотворении: «Безобразно труп ужасный посинел и весь распух». Может, потому и впечатление было сильным, так как тогда-то стихотворение и прочитал впервые. Вот и сложились реальность с вымыслом. Так что же, Олег Иванович, — он вернулся к своему вопросу: — Более не желаете писать о преступлениях?

   — Напротив, — ответил Котов, — о них писать желаю, как и прежде. Но вот подумалось мне, а отчего бы не добавить мистицизма? Впрочем, с мистицизмом проще, а вот с преступлением никак не определюсь. Хочется чего-нибудь этакого, знаете ли, загадочного. У вас случайно ничего загадочного не происходило?

   Рыкин ненадолго задумался, после пожал плечами и ответил:

   — Нет, всё прозаично и понятно. Постойте, — он хмыкнул и прищурился, — так вы пришли поэтому? Вспомнили обо мне, чтобы расспросить о преступлениях?

   Олег взял из колоды недостающие карты, посмотрел в них и сделал ход. После перевел взгляд на хозяина дома и укоризненно покачал головой.

   — Вовсе нет. Я даже не задавал вам вопросов, просто уж к слову пришлось. Да, не скрою, хотел воспользоваться случаем, раз уж мы собрались. Но придумал я встретиться по той причине, что начал скучать по нашему маленькому обществу. С Федором Гавриловичем мы хоть не особо часто, но встречаемся, а вас поймать сложно. И если бы меня интересовал только сюжет, то я бы непременно встретился с вами и задал свои вопросы, а не сговаривался со всеми вами, чтобы собраться.

   — Ну будет вам, Олег Иванович, будет, — Сан Саныч примирительно улыбнулся, — я вовсе не желал вас задеть или обидеть. Даже не укорял, просто пошутил, а вышло неудачно. Не сердитесь, батенька, лучше выпьем за ваше вдохновение.

   — Вот это доброе дело! — воскликнул жизнерадостный доктор Ковальчук. — За вдохновение Олега Ивановича!

   Рыкин поднял свой стакан и отсалютовал им. Котов поднял свой, выпил и улыбнулся:

   — Я не обиделся, Сан Саныч, не думайте. Просто стало немного неприятно, но уже прошло. Однако, раз уж зашел разговор, то я буду признателен, если вы расскажете, когда у вас произойдет что-нибудь необычное и загадочное.

   — Я помню, к чему вы имеете интерес, — подмигнул сыщик. — Но за всё время ничего такого не было, и я не оповещал вас. Но если вдруг, то непременно расскажу, а может и покажу.

   — Это будет любезностью с вашей стороны, — вновь улыбнулся Олег.

   — Но с вас непременно новый рассказ, а лучше роман, раз уж вы хотите с мистикой. Непременно роман! — ответная улыбка Александра Александровича была широкой.

   — Поддерживаю! — воскликнул Федор Гаврилович. — Если с мистикой, да преступление… м-м, это должно быть примечательно.

   — А что же мистики? — спросил сыщик. — Что любопытного углядели у них?

   Олег хмыкнул, вспоминая людей, с которыми успел пообщаться, но вдруг хохотнул в полный голос.

   — Меня обещали свести с настоящей колдуньей, — сообщил он. — Но очень тайной. Такой тайной, что даже имени ее не произносят. — Его собеседники рассмеялись, и Котов продолжил: — А еще меня водили к провидцу. Сей хитрый негодяй велит потенциальному гостю ждать нужного дня, а сам в это время собирает сведения, которые после и обрушивает в тот самый день.

   — Какой день? — живо заинтересовался Ковальчук, и ответил ему Рыкин:

   — Нужный! Разве же неясно? Когда соберет сведения! — он вновь расхохотался и произнес, утерев набежавшие слезы: — Каков пройдоха!

   — Вот уж истинно, — усмехнулся Олег. — Я подловил его. Он рассказывал мне сплетни обо мне, будто высмотрел это в своем хрустальном шаре. А я спросил о том, о чем в сплетнях нет ни слова. И знаете что?

   — Что?

   — Он тут же «обессилел» и сказал, что был у князя Голицына, открывал ему грядущее на благо империи! А самое забавное в том, что Голицыных в тот момент в Петербурге не было!

   Гостиная вздрогнула от дружного хохота, даже Барбоска гавкнул, будто поддерживая людей. Александр Александрович провел рукой по глазам, стирая вновь набежавшие слезы.

   — Ну пройдоха, ох и пройдоха! — воскликнул он и зашелся в новом приступе смеха.

   Вечер обещал быть веселым и приятным, а главное, Олег теперь был уверен, если хамелеон проявится, Сан Саныч непременно расскажет.

ГЛАВА 7

Молодая пара неспешно шагала по Большому проспекту, что протянулся по Васильевскому острову. И хоть держались они степенно, особенно молодой человек, но было сразу понятно, что они гости в Петербурге, и им не особо привычен вид большого города. Особенно часто озиралась по сторонам дама.

   Была она прелестна и уже не в первый раз вслед паре бросал взгляд то пожилой господин с тростью, то парень в картузе и красной косоворотке, поверх которой был надет жилет, и уже из его нагрудного кармана свешивалась серебряная цепь от карманных часов. А еще обернулся мужчина, одетый как франт. Он даже приставил к глазу монокль, рассматривая барышню. Однако в это мгновение обернулся спутник девушки, заметил франта и нахмурился. После этого столичный хлыщ вздернул подбородок и продолжил путь.

   Впрочем, и сам спутник юной прелестницы был недурен собой, и это явно отметила дама, сидевшая в коляске. Она обернулась вслед паре, с минуту смотрела на них, а после вздохнула и просияла в улыбке, потому что к коляске спешил другой молодой человек, и нес он букет цветов.

   Однако ни кавалер, ни его дама, привлекшие внимание кое-кого из обитателей Васильевского острова, не замечали чужих взглядов, они и сами никого не разглядывали. Разве что девушка время от времени склонялась к своему спутнику и говорила негромко:

   — Мишенька, смотри, какая прелесть.

   Михаил кивал, но почти не смотрел на то, что ему показывала сестра. Они шли уже более часа, и Воронецкий начинал уставать. Большой город с его жизнью всё же выматывал. Еще эта жара, разогнавшая дождливую серость уже на следующий день после их приезда, да и влажность… Да уж, в родном уезде дышалось вольготней.

   — Восьмая линия, — констатировал молодой помещик, заметив указатель. — Нам туда.

   — Хорошо, дружочек, — кивнула Глашенька.

   Михаилу не нравилась ее податливость. Он интуитивно чувствовал, что сестра задумала пакость. Нет, не что-нибудь этакое… гадкое. Но уже сейчас казалось, что из его затеи ничего не выйдет.

   — Дом двадцать один, — первой произнесла младшая Воронецкая. — Кажется, мы пришли, Максим Аркадьевич.

   В этот раз она не шептала, а говорила громко, потому и назвала выдуманное имя. Воронецкий вздохнул и остановился. Он развернулся к сестре.

   — Душа моя, я все-таки настоятельно прошу не таиться перед доктором, — произнес он негромко.

   — Я ведь обещала, — Глаша ответила укоризненным взором.

   — Ты понимаешь, что я имею в виду, — строго сказал брат. — Мы должны назвать себя…

   — Нет, — оборвала его сестрица.

   — Но тогда ты ведь и правды ему не откроешь! — возмутился Михаил.

   Глашенька передернула плечами и заглянула брату в глаза. Взор ее показался Воронецкому холодным и даже надменным. И тон, какими были сказаны следующие слова, выдали скрытое раздражение.

   — Я вовсе не понимаю, зачем мне туда идти. Ты же видишь, мне уже лучше. Я стала прежней, как ты и хотел.

   — Не стала, — с ответным раздражением произнес Михаил. — Я вижу, что ты продолжаешь таиться, и всё твое веселье такое же фальшивое, как и обещание быть с доктором откровенной, раз уж мне ты по-прежнему не желаешь открыться.

   — Мне не в чем открываться, — отчеканила Глафира и развернулась к парадному входу в доходный дом господ Гедике, где находился кабинет доктора Ковальчука.

   Впрочем, тут же была и его квартира, одна из комнат которой была отдана под кабинет. Воронецкому говорили, что к нему можно попасть по черной лестнице, и Миша так и собирался поступить, но сестрица уже открывала парадную дверь.

   Выбрал Федора Гавриловича молодой помещик по той причине, что уже точно знал, кто он, да и успел свести случайное знакомство, так что искать еще кого-то не было надобности. О докторе Ковальчуке говорили, что он не лечит душевнобольных, но пользует людей, имевших какие-то навязчивые идеи. Да и практика его была более обширна.

   Хирургией не занимался, но был неплохой диагност, а потому мог назначить верное лечение или же рекомендовать именно того врача, который лучше всего мог помочь пациенту. Однако более всего любил слушать тех, кому требовалось исцеление души и разума, как он выражался. Ну а иначе был психотерапевтом, хотя сам он предпочитал научным терминам высокий слог, но суть от этого не менялась.

   — Софья! — повысил голос Воронецкий, все-таки продолжив игру сестры, хоть и намеревался быть откровенным с доктором.

   Однако это могло повлечь за собой молчание Глашеньки, и тогда совместное проживание вновь превратится в пытку.

   — Выдать ее замуж, и делу конец, — сердито пробормотал Михаил себе под нос и устремился следом за младшей Воронецкой.

   Вскоре они стояли перед дверью, табличка на которой гласила, что тут проживает «Доктор Ковальчук Ф.Г.». Сестра посмотрела на Мишу непроницаемым взглядом, и тот, ответив тем же, протянул руку к шнурку колокольчика.

   — Доброго дня, господа, — приветствовала их горничная средних лет.

   Одета она была в строгое серое платье, поверх которого был надет белоснежный накрахмаленный передник.

   — Добрый день, — поздоровался Михаил. — Мы бы хотели видеть господина доктора.

   — У вас назначено? — спросила горничная.

   — Нет, мы пришли в первый раз.

   — Оттого и с парадной лестницы, — понимающе кивнула женщина. — Пациенты приходят с черного хода, чтобы другие жильцы их не видели.

   — Так мы можем войти? — чуть раздраженно спросил Михаил.

   — Простите, — горничная посторонилась, однако по взгляду было видно, что в своем поведении она не раскаивается, даже смотрела на Воронецких, будто они какие-нибудь бедные родственники и пришли выпрашивать корку хлеба. — Подождите здесь, я доложу Федору Гавриловичу, если он свободен.

   И когда она отошла, Михаил фыркнул:

   — Какая неприятная особа. Даже не спросила, о ком доложить. Еще и в прихожей оставила, — Глаша пожала плечами. Ей, похоже, было всё равно.

   Вскоре горничная вернулась и важно произнесла:

   — Доктор вас ожидает, пройдемте.

   Воронецкий прожег ей спину взглядом, даже открыл рот, что высказать свое негодование, но все-таки сдержался, решив, что не пристало дворянину браниться с прислугой. Лучше уж выскажется Ковальчуку, на том немного и успокоился.

   Из-за прикрытой двери, мимо которой проходили брат и сестра, донеслись отзвуки женских голосов. После что-то произнес ребенок, и женщины негромко рассмеялись. Похоже, это было семейство Ковальчука, но никто из них к гостям не вышел. Впрочем, это-то было понятно. Это был не визит вежливости.

   — Прошу, — горничная открыла дверь кабинета.

   Федор Гаврилович поднялся навстречу пациентам, и глаза его округлились, посетителей он узнал.

   — Господа Светлины? — все-таки уточнил он. — Как неожиданно вас увидеть здесь, у меня. Прошу, проходите. — И добавил, опомнившись: — Доброго дня.

   — Доброго дня, Федор Гаврилович, — ответил Михаил. — Да, это мы, и у нас до вас есть дело… по вашей части.

   — Как любопытно, — пробормотал Ковальчук и вернулся за стол.

   Он дождался, когда посетители усядутся на небольшой диван на позолоченных ножках. Посмотрел, как господин Светлин взял супругу за руку, и отметил, что та осталась к этому равнодушной. На губах Софьи Павловны играла легкая полуулыбка, но глаза смотрели настороженно. Федор Гаврилович готов был поклясться, что прочел в ее взоре предупреждение, что-то вроде: «Даже не вздумайте лезть мне в голову, голубчик». И в этом предупреждении не было мольбы, скорее ощущалась воинственность.

   — Хм, — хмыкнул доктор, отметив всё это, и перевел взор на молодого супруга: — Так что же привело вас ко мне, Максим Аркадьевич? Я ведь не ошибся, произнося ваше имя? Простите, людей я вижу не мало, мог и допустить оплошность.

   — Нет, Федор Гаврилович, у вас отличная память, — рассеянно улыбнулся Михаил. Он ненадолго замолчал, подбирая слова, а Ковальчук торопить не стал. Он продолжал наблюдать. Вдруг Светлин встрепенулся и произнес: — Хочу отметить грубость вашей горничной. Это же возмутительно! — Воронецкий даже выдохнул с облегчением, что может скрыть свое внутреннее состояние за негодованием.

   — А… — несколько опешил Федор Гаврилович. — Простите великодушно, но что сотворила моя горничная? На нее никто прежде не жаловался…

   — Она была груба с нами, — передернул плечами Воронецкий. — Не спросила наших имен, чтобы доложить, оставила в прихожей. И смотрела так, будто мы… будто мы на жизнь пришли просить, право слово! К тому же выговаривала нам, откуда приходят ваши пациенты, чтобы не сталкиваться с вашими соседями, и всё это проделывала, выдерживая нас на лестнице! То есть, если бы вышел ваш сосед, он бы не только увидел нас, но и узнал, что мы пришли к вам, как к психотерапевту! Уму непостижимо! Я вовсе не ожидал такого отношение в доме образованного человека. И где? В столице империи!

   — Успокойтесь, Максим Аркадьевич, — поднял руки Ковальчук, — прошу вас, успокойтесь! Я понимаю ваше негодование и непременно сделаю Татьяне внушение. Простите великодушно еще раз за то, что вам пришлось пережить. И заверяю, более такого не повторится, если вы решите прийти ко мне еще раз. Более вас никто не оскорбит: ни словом, ни взглядом, ни поведением. Это и вправду было невежливо и возмутительно.

   — Благодарю, — буркнул Михаил. Он покосился на сестру.

   Глаша головы не повернула. Она продолжала смотреть на доктора с этой своей полуулыбкой. Она вдруг напомнила брату куклу, большую красивую куклу, которую посадили на диван, да так и оставили. И теперь она находится тут, вроде и похожая на живого человека, но лишь внешне. Воронецкий зябко повел плечами.

   После поджал губы, решаясь, и заговорил:

   — Федор Гаврилович, изначально я хотел бы быть с вами откровенным и кое-что открыть…

   Договорить он не успел, потому что Глашенька вдруг ожила. Она порывисто обернулась, впилась взглядом в лицо брата и с силой сжала его руку.

   — Максим, — произнесла она, — ты хочешь нарушить обещание? Ты ведь помнишь, почему я согласилась прийти сюда?

   Лицо Воронецкого мучительно скривилось, и он тихо сказал, глядя на сестру:

   — Я прошу тебя.

   — Как и я тебя, — также тихо ответила она.

   Ковальчук переводил взгляд с «мужа» на «жену», но продолжал хранить молчание. Пока он увидел, что между супругами есть некое недопонимание. И если господин Светлин готов говорить, то Софья Павловна закрыта в броню.

   — Хорошо, — наконец ответил Михаил и добавил: — Я надеюсь, что ты сама откроешься господину доктору.

   — Прошу прощения, — заговорил Ковальчук. — Возможно, я смогу облегчить всем начало беседы. Скажите, то, что привело вас ко мне, касается вашего супружества?

   — Нет, — ответил Воронецкий.

   — То есть в семье у вас всё ладно? — чуть приподнял брови в удивлении Федор Гаврилович.

   — И да, и нет, — вздохнул Михаил. — Пациент — моя… жена, — помещик покосился на сестру, вновь ощущая раздражение, что вынужден выдавать себя за того, кем не является. — Видите ли, некоторое время назад с ней произошло некое происшествие, которое переменило ее. Мне она отказывается говорить, и я подумал, что вам, как доктору, ей будет легче открыться, и это принесет облегчение. В первую очередь ей самой, а после и мне.

   — М-м, — промычал Федор Гаврилович. Он сплел пальцы и посмотрел на Глашеньку. Она больше не улыбалась, но, кажется, именно после этих слов «супруга» смогла расслабиться и казалась более спокойной и уверенной. — Но раз пациент — Софья Павловна, то я буду вынужден просить вас, Максим Аркадьевич, удалиться. Уж не сочтите за оскорбление, но раз уж вы ожидаете доверительной беседы между мной и вашей супругой, а при вас, как вы говорите, Софья Павловна открываться не желает, то нам стоит остаться с ней наедине. Я прикажу проводить вас в гостиную и угостить чаем или кофе. А может, вы желаете перекусить? К тому же вы можете почитать свежую прессу.

   Михаил кивнул, принимая слова доктора. Было понятно, что он не может остаться при разговоре Ковальчука и его сестры, но продолжать общение с горничной не хотелось. Воронецкий понимал, что может вспылить, если она опять поведет себя недопустимо. Лучше уж освежить голову.

   Он снова пожал сестре руку и поднялся на ноги.

   — Благодарю, — чуть склонил голову Миша, — но лучше уж я подожду Соню на улице. Если ваш разговор затянется, то я, с вашего позволения, вернусь и буду ждать в гостиной, как вы и предлагали.

   — Да, разумеется, Максим Аркадьевич, — мягко улыбнулся Федор Гаврилович. — Я провожу вас. Вы желаете выйти, как вошли или же по черной лестнице?

   — По черной лестнице, — ответил Воронецкий без лишних раздумий.

   Когда доктор Ковальчук вернулся, его пациентка стояла у окна, обняв себя за плечи. Она смотрела на улицу и, кажется, не услышала шагов за спиной, потому что не обернулась. Федор Гаврилович уселся на диван, стараясь и дальше не шуметь, чтобы понаблюдать за госпожой Светлиной в одиночестве.

   — Мне нечего вам рассказать, — вдруг произнесла она, не обернувшись. — Максим придумал себе, будто я переменилась, но он ошибается. Со мной всё хорошо.

   — Ваш супруг сказал, пока мы шли к дверям, что с вами произошло, — ответил доктор, и Глашенька обернулась. — Максим Аркадьевич помянул, что вы пропадали почти на сутки, а по возвращении были не в себе. Он также сказал, что прежде вы были склонны к мечтательности, но оставались легкого веселого нрава, однако после стали холодны с ним и прочими знакомыми. По приезду в Петербург вроде бы ожили, но ваш супруг уверен, что что-то продолжает вас угнетать, и вы попросту разыгрываете доброе расположение духа.

   — Мой… — Глаша запнулась, но после уверенно продолжила: — Моему супругу это только кажется.

   — Вы и сейчас нервничаете, Софья Павловна, — мягко улыбнулся Федор Гаврилович. — Не стоит, голубушка. — Он встал с дивана, приблизился к девушке и протянул к ней руку. — Ну же, Софья Павловна, не опасайтесь меня, дурного я не сделаю, — подбодрил Ковальчук.

   Глашенька, поколебавшись, все-таки вложила в его руку свою ладонь, и доктор накрыл ее второй ладонью. Воронецкая вдруг вздохнула и подняла взгляд на собеседника. Он снова улыбнулся.

   — Прошу.

   Девушка позволила отвести ее к дивану, села, и Ковальчук устроился рядом, так и не выпустив ее руки. Он поглаживал Глашу по тыльной стороне ладони и ждал, когда она успокоится.

   — Вы можете мне довериться, Софья Павловна, — наконец сказал Федор Гаврилович. — Ничего из того, что вы мне откроете, не покинет этих стен. Если вы не желаете, то и ваш муж ничего не узнает. Но вам нужна моя помощь, я вижу. А я могу помочь, поверьте мне.

   Глашенька отвернулась и вновь вздохнула.

   — Это всё чепуха, право слово, — сказала она.

   — Порой даже потерянная пуговица способна испортить настроение, — заметил Ковальчук. — Вроде чепуха, а без настроения можно кому-то нагрубить, а этот кто-то затаит зло, после и вовсе сделает гадость в ответ. Да такую, что жизнь испортит. Видите, кажется, пустяковина, какая-то пуговица, а последствия ужасны. Это я к чему вам говорю, голубушка? А к тому, что важна даже чепуха. Позвольте мне узнать, что вас угнетает.

   Воронецкая прикусила губу. Глаза ее вдруг лихорадочно загорелись, и девушка выпалила:

   — Я изменила Максиму. Это дурно, я знаю. Можете думать обо мне, что хотите, но я сама казню себя.

   — То есть, — осторожно начал Федор Гаврилович, — ваше исчезновение…

   Глашенька освободилась от руки доктора, поднялась на ноги и вернулась к окну. Тут выдохнула и заговорила уверенно и даже с готовностью:

   — Да, именно так. Был молодой человек, который ухаживал за мной. Он говорил мне красивые слова, и я поверила. Максим ведь сказал вам, что я склонна к мечтательности, вот она-то меня и подвела. Я сбежала от мужа к тому молодому человеку и… и поддалась искушению. А утром ужаснулась и вернулась домой. Да и мой любовник обмолвился, что вскоре женится.

   — Вы всё еще увлечены тем молодым человеком? — спросил Ковальчук, не спуская взгляда со спины пациентки.

   Она пожала плечами.

   — Не знаю. Он казался милым, был нежен и слова говорил… А утром я была разочарована, да еще и чувство стыда перед мужем. Разумеется, после возвращения мне было совестно посмотреть Максиму в глаза. Вот и весь секрет. — Она наконец обернулась и вопросила, глядя в глаза доктору: — И как же мне довериться ему, Федор Гаврилович, я ведь не где-то в лесу заплутала, а предалась греху, пала. Даже если и простит, то не забудет. Пусть остается как есть, а однажды всё забудется, и я стану прежней. — Еще чуть помолчав, Глаша добавила: — И вы обещали не рассказывать. Он не должен узнать, о чем я вам говорила.

   — И не узнает, я ведь вам уже это сказал, — улыбка Федора Гавриловича была по-прежнему мягкой. — Присаживайтесь, голубушка.

   Воронецкая решительно тряхнула головой:

   — Нет. Я вам рассказала, и мне стало легче. Теперь хочу идти к мужу.

   — Софья Павловна…

   — Федор Гаврилович, не удерживайте меня. Я хочу к Максиму и пойду к нему. Более мне добавить нечего.

   — Ну… — Ковальчук на миг поджал губы, — хорошо. Идемте, я вас провожу.

   — Я могу и сама…

   — Ну что вы, — Ковальчук покачал головой, — как можно. Вы дама, и я, как воспитанный мужчина, должен вас проводить. Не спорьте, голубушка.

   — Да, конечно, — девушка улыбнулась и первой направилась к двери.

   Федор Гаврилович последовал за ней, и взгляд его был задумчив. Доктор не поверил своей пациентке. Он ясно видел, что она выдумала всю эту историю, лишь бы поскорей покинуть его кабинет. А если и не выдумала, то не сказала всей правды. А раз так, то и обратно не придет… сама.

   И когда они спустились вниз и, оглядевшись, направились к господину Светлину, который стоял неподалеку, привалившись плечом к фонарю, Федор Гаврилович произнес с милой улыбкой:

   — Что ж, Софья Павловна, буду ожидать вас завтра в пять часов после полудни.

   — К чему это?! — изумилась Глашенька. — Я ведь была с вами откровенна.

   Михаил посмотрел на сестру и вновь перевел взгляд на доктора.

   — Однако это всё вас угнетает, а, стало быть, нам есть еще, о чем поговорить. Так что я буду вас ожидать, — и он посмотрел на господина Светлина.

   Тот понял, что весь этот диалог был для него, и кивнул:

   — Соня придет, Федор Гаврилович. Сколько мы вам должны за визит?

   — Пустое, — отмахнулся Ковальчук. — Пока платить не за что. Приводите супругу завтра, непременно приводите. Вы правы, моя помощь Софье Павловне необходима, и я могу ее оказать.

   — Сердечно благодарю, — поклонился Воронецкий и задержал на психотерапевте пытливый взгляд, но тот лишь склонил голову в ответ.

   После поклонился Глаше и направился прочь. Уже скрывшись за дверью, Ковальчук потер руки:

   — Любопытный случай. Но я расколю этот орешек, непременно расколю!

ГЛАВА 8

Вечер был уже поздним, и можно было бы лечь спать, но Олег Иванович не спешил. Он сидел в своем кабинете и постукивал кончиками пальцев по поверхности стола. Рядом лежала начатая рукопись, как обычно, в доказательство писательской работе. Однако мысли Котова были далеки и от писательства, и от его приятелей.

   Воронецкие исчезли, как и хамелеон, что, впрочем, было логично. Если вторженец поглотил Глафиру Алексеевну, то найти его можно было, только найдя и ее. Впрочем, он мог добраться и до Михаила Алексеевича, и тогда в Петербург прибыл в одиночестве, но имея уже три личины, а вместе с ними и их знания, образ мыслей и черты характера. Одним словом всё, что некогда было братом и сестрой Воронецкими, а также Федотом Афониным.

   Хотя… Воронецкие же выехали на своем экипаже, а значит, до Петербурга их должно быть трое. Да и тела не мог также бросить, как блаженного. Того хамелеон поглотил в лесу и оставил там. А Воронецкие и кучер — дело другое. Если бы взялся и за Михаила, то кучер увидел, что хозяев стало меньше на одного. Еще и в дороге они были, вокруг люди…

   Тогда либо кучера мог поглотить, а после Воронецкого, или же вовсе не трогал ни того, ни другого. Если первый вариант, то в Петербург он добрался вообще в одиночестве, а если второе…

   — Или его цель не Петербург… — пробормотал Олег и мотнул головой. — Надо прочистить голову.

   Котов направился к окну, раскрыл его и вдохнул полной грудью. Взор его остановился на памятнике Екатерине Великой, воздвигнутом ее правнуком — императором Александром II. Императрица смотрела в сторону Невского проспекта, и Олег мог видеть государыню со спины. Впрочем, Олег Иванович видел памятник множество раз, даже любил иногда посидеть на скамеечке в Екатерининском парке.

   Он много раз смотрел и на государыню, и на фигуры видных деятелей ее эпохи: Потемкин, Румянцев-Задунайский, Суворов, Державин, Бецкой и Дашкова. И даже был в этом парке через пару дней после торжественного открытия памятника. На сами торжества не попал, был занят иным делом, а вот через пару дней, когда намеревался посетить Александринский театр, подошел и рассмотрел.

   — Как приятно изобразил государыню господин Микешин, — услышал тогда Котов и обернулся к двум мужчинам, стоявшим у него за плечом. — Величественна, но не надменна, с легкой полуулыбкой. Да, чудесно.

   Олег мысленно согласился с говорившим господином, ему памятник тоже пришелся по вкусу. Но в данный момент Екатерина Алексеевна мало его интересовала, хоть взгляд и остановился на бронзовой монаршей спине. Котов постарался вообще ни о чем сейчас не думать, чтобы дать себе отдых. Однако разум не желал передышки, и старший розыскник петербургского отдела Ведомства из иного мира вернулся к хамелеону.

   Он еще раз вспомнил, что знал об этих сущностях. Они, как оборотни и перевертыши, обладали даром перемены облика, но перевоплощались по иному принципу. Тот же оборотень изначально обладал двумя ликами. Две половины одной сущности, и третьей быть уже не могло.

   С перевертышами было иное дело. Изначально они были людьми, но могли принимать обличье любого существа, которое увидели хотя бы раз. Однако если не хотели привлечь внимание к себе, то исходили из роста. К примеру, слоненком стать могли, а взрослый слон размером со слоненка выглядел бы уже странно, как и какой-нибудь огромный хомяк.

   В этом мире перевертышей знали, но путали их с оборотнями из-за смены лика. Правда, и первые, и вторые были лишь существами из сказок, но это вовсе не означало, что сказки появились на пустом месте. Многоликие тоже проникали в чужие реальности. Когда на законных основаниях, и тогда они вели себя так, как предписывали правила, а когда и незаконно. И в этом случае не обременяли себя условностями.

   А вот хамелеоны отличались от этих двух видов существенно. И в первую очередь тем, что могли получить не только чужой облик, но и знания, память и прочее, что помогало им слиться с новым сообществом, да так, что родные жертвы не сумеют отличить подделку от оригинала. Если, конечно, хамелеон этого желал.

   Впрочем, хамелеоны получили такое именование только в этом мире. В иных их называли поглотителями. Именно такова была суть превращения. Хамелеон поглощал саму сущность жертвы. Это формировало не только ложный облик, но и привычки, особенности, даже образ мышления. И, благодаря энергетической основе живого существа, скрывал свой собственный энергетический след, что сейчас и играло против служащих ведомства. Они уже не могли ни почувствовать его, ни отследить.

   А их хамелеон уже успел поглотить, по крайней мере, двоих, а может и больше, сказать с точностью было невозможно. Так что, даже живя с ним бок о бок, Олег смог бы его вычислить лишь по косвенным признакам. Пока была только одна примета — перемена в поведении младшей Воронецкой, но под ее ли еще обликом вторженец?

   Впрочем, след хамелеон все-таки мог оставить, однако это было худшим, что могло произойти. Этот след — тела, имевшие специфический вид. Причиной, по которой хамелеон стал бы выстилать свой путь мертвецами, могла быть разной. Шел к какой-то цели, потому менял обличья. Или же ему сложно был существовать в среде, в которой он оказался, и тогда местные жители становились чем-то вроде защитного костюма, ресурс которого расходовался довольно быстро.

   — Лишь бы обошлось, — прошептал Олег и обернулся на звук скрипнувшей двери.

   Это был Степан. Он прошел к креслу, упал в него и шумно выдохнул. По внешнему виду было заметно, что напарник вымотан и явно недоволен. Котов прошел к столу, уселся на его край и спросил:

   — Ну что?

   — Ничего, — буркнул Степан.

   Он сейчас был поглощен своей работой. Поначалу радовался, что может побегать по городу, но за несколько дней бесплодных поисков уже не казался столь жизнерадостным. Энтузиазма у Стёпы заметно убавилось. Впрочем, он не рыл землю, так сказать. У него, как и у обычных сыщиков, были собственные агенты. Сеть, которую раскинул напарник Олега, покрывала весь Петербург и его окраины.

   И если Котов был вхож в дворянские собрания, в салоны и дома, да и знакомства водил с людьми образованными, то Степан вращался в иных кругах. От официантов и коридорных в гостиницах до карманников и легкодоступных девок. Так напарники поделили сферы, исходя из роли каждого из них.

   — Все гостиницы прошерстил? Меблированные комнаты, новые жильцы доходных домов?

   — Еще не все, — поморщился Стёпа. — Ты же понимаешь, что их много. Но все, где могут остановиться благородные господа. Я сомневаюсь, что Воронецкие поселятся среди отребья, но и оттуда тоже жду вестей.

   — Но они могли и сменить имя, — заметил Олег.

   — Мы об этом уже говорили, я учел, — ответил Степан. — За прошедшие дни в Петербург въехали несколько пар подходящего возраста. Среди них брата с сестрой нет. Есть кузены, остальные супруги. На своей карете приехали всего трое, остальные дилижансом или поездом. И никого из Новгородской губернии. Такие есть, но либо по возрасту не подходят, либо одиночка, либо несколько, но мужчины. Например, третьего дня из Новгорода приехали три купца.

   — Компании исключаем, — отмахнулся Котов. — Возраст — не показатель, да и пол. Если пара, то возраст нам известен, если одиночка, то он может быть каким угодно. Присмотрись к одиночкам. Не исключено, что хамелеон избавился от Михаила и кучера.

   — Угу, — промычал его напарник. — По парам, если говорить по приметам, то подходят постояльцы «Феникса», как их описал Полянский. Но там супруги, и приехали они на наемном экипаже. Может, до Петербурга добирались и на поезде, а тут уже взяли извозчика. Мне сказали, что видели, как Светлин расплачивался. Говорят, мол, за вещами вышли, кучер их сгрузил, деньги взял и уехал. Не кланялся, как своим господам, по имени не обращался. Просто «барин» и «счастливо оставаться».

   — Светлин? — переспросил Олег и хмыкнул: — Я их видел. Пока Федор Гаврилович меня ждал, они обратились к нему с вопросом о нашем доме. Приятная внешне пара, особенно госпожа Светлина. А что там Полянский говорил о Михаиле?

   — Молодой человек двадцати лет, наружности привлекательной. Волосы светлые, глаза светло-голубые, ясные. Нос прямой, подбородок округлый, без растительности на лице…

   — Эта примета ненадежна, растительность отрастить недолго, а наклеить еще быстрее. Остальное не изменить. Если попадутся на глаза, надо будет приглядеться повнимательней. Что еще?

   — Вежлив, сдержан, умеет скрывать чувства. А, еще рост и фигура. Рост чуть выше среднего, строен. Вроде всё. Никаких родинок и шрамов не описывал.

   — Откуда они приехали? — спросил Олег, задумчиво глядя перед собой.

   — Из Суздаля, — ответил Степан. — Он хочет найти место учителя в богатом семействе. Номер взяли дешевый, в ресторане тоже выбирают блюда недорогие. Похоже, в средствах, если и не стеснены, то имеют их ограниченный запас. Номер сняли на месяц.

   — Меблированные комнаты было бы дешевле, наверное.

   — Может и так. Но Воронецкие могут себе позволить номер и побольше, и на дольше. А эти явно экономят. Опять же приехали не на своей карете. И супруги. Единственное, что роднит их с искомыми персонами — это возраст и внешность супруга. Про барышню мы знаем только со слов прислуги и крестьян. И то, что она, как сказали, красавица.

   — И это тоже роднит, — усмехнулся Котов. — Светлина хороша собой. Но красавиц и блондинов много.

   — Угу, — снова промычал Степан и произнес мечтательно: — Ах коли бы он проявился…

   И в этот момент в квартиру позвонились. Напарники обменялись удивленными взглядами, и Стёпа пошел открывать. А вскоре вернулся в сопровождении гостя. Котов встал со стола и направился навстречу:

   — Сан Саныч, доброго вечера… — тут же оценил мрачный вид приятеля и настороженно спросил: — Что-то случилось?

   Рыкин прошел пожал руку хозяину квартиры, затем опустился в кресло и потер пальцами переносицу.

   — Вы ведь жаждали чего-нибудь этакого, Олег Иванович, верно? Так вот оно и случилось. Из Мойки выловили тело… Признаться, я такое видел впервые. Это истинно мумия, Олег Иванович. Но вот что странно, еще вчера это был мужчина, не страдавший даже худобой. А сегодня это иссохшая мумия. Совершенно непонятно, что может превратить человека в такое всего за сутки.

   Котов бросил взгляд на Степана, застывшего в дверях. Тот широко улыбнулся, похоже, его желание была услышано. А вот Олег не обрадовался совершенно. Он нахмурился и потер подбородок. Стало быть, начал поглощать… и не скрыл труп. Выходит, занимать место жертвы он не намерен. Тогда выходит… питается? Плохо, очень и очень плохо.

   — Я могу взглянуть на тело, Сан Саныч?

   — Да я, в общем-то, ради этого к вам и зашел. Мне подумалось, что вы сейчас общаетесь с мистиками, может, что-нибудь вам придет на ум. Или же сумеете у них узнать нечто, что укажет на разгадку. Это чертовщина в чистом виде! — сердито воскликнул сыщик и буркнул: — Простите.

   — Ну что вы, Сан Саныч, — отмахнулся Котов, — какие тут извинения. Тело уже увезли? В покойницкую Обуховской больницы, я полагаю?

   — Да, вы совершенно правы, — кивнул Рыкин. — Тело там.

   — Мы сможем пройти туда сейчас?

   — Да, разумеется. Я же сказал, что пришел за вами, стало быть, сможем.

   — Дайте мне пару минут, — произнес Котов. — Чего-нибудь желаете, пока я одеваюсь?

   — Если только рюмку водки, — ответил Александр Александрович. — После такого зрелища хочется выпить.

   — Степан, — проходя мимо напарника, сказал Олег. — Принеси водки нашему гостю. И закусить что-нибудь быстрое.

   — Слушаюсь, Олег Иваныч, — поклонился Стёпа и удалился исполнять распоряжение.

   Когда Котов вышел из своей комнаты, Александр Александрович уже показался из двери его кабинета. Он сунул в рот кружок соленого огурца и вытер руки носовым платком. После промокнул рот, выдохнул, кажется, даже с удовлетворением и, убрав платок поднял взгляд на Олега.

   — Вы готовы, друг мой? — спросил его Котов.

   — Только вас и жду, — хмыкнул Рыкин.

   — Как вы, Сан Саныч? — заботливо спросил его Олег, пока они направлялись к двери.

   — Ваша водка творит чудеса, от души немного отлегло, — уже более весело ответил сыщик.

   — Тогда поспешим, — улыбнулся Котов. — Вы на извозчике?

   — Да, — кивнул Александр Александрович, — поймал, когда направлялся к вам.

   — Замечательно, — вновь улыбнулся Олег, и до выхода из дома мужчины замолчали.

   Извозчик — мужик лет пятидесяти, одетый опрятно и с ухоженной бородой, широко зевнул, когда его пассажиры вышли на улицу. Зева он не прикрыл, но на это никто не обратил внимания. И когда мужчины уселись в коляску, только обернулся и спросил хрипловатым баском:

   — Куда ехать, барин?

   — Вези к Обуховской больнице, голубчик, — ответил ему Рыкин.

   — Слушаюсь, — произнес извозчик, и его лошадка зацокала копытами.

   Они проехали мимо театра, повернули к Музыкальному собранию, и взгляд Котова уперся в двери «Старого феникса». Тут же вспомнилось хорошенькое личико госпожи Светлиной, а после в голове прозвучали слова Степана, перечислявшего всё, что узнал о семейной чете из Суздаля. Взор Олега скользнул по окнам, и он пожал плечами.

   Могли ли Воронецкие сменить своего кучера и экипаж на частного извозчика? Наверное, могли, но зачем? Скрыть свой след? Но они уже его оставили, когда не стали скрывать куда едут. То есть след не прятали, если бы, конечно, не свернули куда-то по дороге. Но они не свернули, потому что сейчас Олег ехал смотреть на труп, оставленный хамелеоном… Хотя спешить с выводами не надо, лучше прежде увидеть.

   Однако по описанию уже можно сказать, кто сотворил из здорового человека мумию. Хамелеон именно так иссушивал тело при поглощении энергии. Скорей всего это все-таки он, а значит, Воронецкие доехали. Но где они?

   — Где нашли тело? — спросил Котов.

   Коляска уже катила по Театральной улице, куда свернула сразу от «Феникса» и Музыкального общества.

   — Недалеко от дворца Строгоновых, — ответил Рыкин. — И знаете что? — Олег посмотрел на него. — Тело еще не было ни окостеневшим, ни даже остывшим. Да, вода охладила его, но я бы сказал, что его только сбросили и сразу нашли.

   — А кто нашел? — нахмурился Котов.

   — Да какой-то мужик, — пожал плечами Сан Саныч. — Он с удочкой на набережной сидел. Закричал вдруг: «Мертвец! Мертвец!» Люди подбежали, увидели и вытащили. Нас вызвали. А мужик исчез. Может, испугался, а может, с полицией не захотел связываться. Кто его знает.

   Они чуть помолчали. Олег потер подбородок. Мог быть это сам хамелеон? Но зачем бы ему самому указывать на то, что сделал? Личина мужика Афонина у него имеется. Кстати, мог и не уйти никуда, просто сменить лицо, и вот он в толпе и смотрит дальше. Но для чего?! Да и как он это сделал? Выпил, скинул и позвал, раз тело даже не охладело?

   Котов вдруг усмехнулся. Этак он каждого петербуржца будет подозревать. Мужик и вправду мог сбежать, уже хотя бы потому, что это работник какой-нибудь лавки. И если бы узнал хозяин, что он ушел, мог и работы лишиться. Да, скорей всего так и было. Надо по-прежнему не спешить с выводами. Собрать сведений, потом обдумать.

   Важней другое, раз сыскари сумели уловить, что тело совсем свежее, значит, и в реку его скинули где-то неподалеку. То есть хамелеон находится где-то там?.. Хотя и от того же «Феникса» это минутах в сорока пешего хода. Да, в общем-то, направление может быть в любую сторону и на любое расстояние. Если хамелеон понимает, что его будут искать, то охотиться мог подальше от своего логова. Но если он не ожидает, что здесь есть служащие Ведомства, то мог напасть и там, где живет.

   Котов коротко вздохнул. Нет, это блуждание в лабиринте, нужно остановиться, как уже неоднократно думал. Тем более есть кое-что, на что Сан Саныч мог пролить свет, а Олегу оставалось непонятно.

   — Как вы узнали личность покойного? — спросил он, когда коляска переехала на другой берег Фонтанки.

   Рыкин усмехнулся.

   — Это, как говорится, нарочно не придумаешь. Сей господин — немец, Альберт Румпф. Его жена и брат вчера обратились в участок, объявили о его исчезновении. Они показали его фотокарточку, описали, в чем одет. Брат немца — Якоб, выпроводив невестку, признался, что Альберт увлекся балериной из кордебалета и некоторое время тайно ухаживал за ней. И вроде как она ответила ему взаимностью. Румпф посещал ее уже дважды, но исправно к вечеру возвращался домой. Должен был отправиться на свидание и в этот раз, но не вернулся, и родственники отправились на поиски. Имя балерины Якоб назвал. Адреса он не знал, да и невестка не отпускала от себя.

   В общем, зная имя, отыскать адрес было несложно. Туда отправился городовой. Он рассказал, что пропажа всё еще находилась у своей любовницы. «Во хмелю и любви», — так выразился городовой.

   — Поэт, — хмыкнул Котов.

   — Верно подмечено, — усмехнулся Сан Саныч. — Но это он сказал уже сегодня. А вчера объявил, что господин Румпф уехал в Гатчину по коммерческому делу. Мол, так сказала балерина. Вчера же Альберт сунул городовому деньги и уговорил передать родственникам то, что я вам только что сказал. Сам обещался вскорости быть дома. А сегодня выловили труп.

   По одежде и особой примете — родинке под глазом, опознали Альберта Румпфа. Городовой и опознал первым, он оказался на месте, где выловили покойного. Так и сказал: «Это ж Румпф!» После, когда прибыл сыскной отдел, пытался отмолчаться, но на него указали в толпе, кто услышал его слова.

   Вот тут-то он и покаялся, мол, грешен, взял деньги и соврал. Но господин Румпф божился, что вскорости будет дома. И что такого? Ну отдохнул мужик, душу отвел. Говорит, вы его жены не видели, я б тоже сбежал. Как понимаете, тут и описание внешности покойного. А был этот человек полным. Вчера полный, а сегодня мумия. И скажите, батенька, что не бесовщина.

   — А с балериной говорили уже? Где она живет?

   В это мгновение коляска остановилась. Извозчик обернулся и объявил:

   — Приехали, господа хорошие, больница.

ГЛАВА 9

Покойницкая Обуховской больницы представляла собой небольшое сырое, а оттого душное помещение. Котов уже бывал в этом месте несколько раз, потому шел уверенно, не морщась от запахов, царивших там, а были они весьма неприятными.

   — Не терплю этого места, — передернув плечами, прошептал Александр Александрович. — Неужто нельзя сделать покойницкую больше и светлей?

   Олег машинально кивнул. Устроено и вправду было дурно. Из освещения только свечи, места мало, еще и тела на столах, занимавших и без того скудное пространство. Но это было частью работы, что петербургского сыска, что иномирного, а потому мужчины более никак своих чувств не проявили. Бывало и похуже.

   Перед входом в покойницкую стоял санитар — уже давно немолодой, но еще крепкий мужчина. Звали его, насколько помнил Котов, Сидор Найденов. Он курил папиросу, курил в явной задумчивости и не сразу заметил подошедших мужчин.

   — Доброй ночи, Сидор, — поздоровался с ним Олег.

   — Доброй, ваше благородие, — отвечая, мужчина выпустил струю дыма из носа, став похожим на усатого дракона.

   Санитар бросил окурок на пол, придавил его каблуком сапога и отпихнул в сторону. После посмотрел и махнул рукой.

   — Всё одно убираться, — проворчал он.

   — Стеценко уже прибыл? — спросил его Рыкин.

   — Да, — кивнул Сидор, — там уже.

   — Еще не вскрыл? — спросил Котов.

   — А черт его знает, — пожал плечами санитар и тут же перекрестился.

   Александр Александрович хмыкнул и первым вошел в покойницкую. До Олега донеслось его фырканье. Да, запах лучше не стал.

   — Доброе ночи, Петр Назарович, — поздоровался с полицейским доктором Рыкин.

   Мужчина, стоявший у прозекторского стола, повернул голову и кивнул.

   — И вам доброй ночи, Сан Саныч. Кто это с вами?

   — Это я, Петр Назарович, здравствуйте, — отозвался Котов и вышел из-за спины долговязого Рыкина.

   Стеценко Олег знал, тоже шапочно, встречались в этой же покойницкой несколько раз, да и не только в этой. Перт Назарович не одобрял любопытного носа знакомца Александра Александровича и скрывать этого не собирался. Он и сейчас окинул Котова неприязненным взглядом.

   — Даже не удивлен, — сухо произнес полицейский доктор. — Здравствуйте, Олег Иванович. И что вас всё несет в покойницкие? Вам бы в театр или в цирк, всё веселее, чем на покойников пялиться. И не говорите мне про ваши рассказы, всё это чушь. Другие писатели на покойников смотреть не бегают.

   — Я по вас тоже скучал, любезный Петр Назарович, — усмехнулся Олег. — Будем считать, что я и так в театре, анатомическом. К тому же меня пригласили.

   Стеценко перевел взгляд на Рыкина, и тот кивнул, подтверждая. Однако что-то объяснять и заискивать перед доктором он не намеревался. Не его это было дело, зачем сыщик привел кого-то к телу. Раз привел, стало быть, надо. И он произнес строго, не допуская ничьих возражений:

   — Олег Иванович, подойдите к покойному, посмотрите. Возможно, увидите что-то примечательное.

   — Так может, господин Котов и вскрывать станет? — не пряча раздражения, вопросил Стеценко. — Может, он лучше меня справится с этим делом?

   — Я не претендую, Петр Назарович, — поднял руки Олег. — Это ваша вотчина, я здесь по иной причине. Но, не обессудьте, я все-таки посмотрю на тело.

   — Да ради Бога, — отмахнулся доктор. — Что же это я вам мешать стану? Это же ваше дело — мешать. А я подожду, пока вы наглядитесь вдосталь.

   Котов приблизился к столу, но смотрел пока на Стеценко. На губах его появилась едва приметная улыбка.

   — Ну, будет вам, Петр Назарович, — примирительно произнес Олег. — Я много времени у вас не отниму, обещаю.

   — Любуйтесь, — широким жестом пригласил доктор и отступил от стола, открыв покойника взгляду Рыкина.

   Тот покривился и постарался встать так, чтобы не видеть, но тут кто-то схватил его за полу сюртука, и сыщик охнул от неожиданности. Он опустил взгляд и перекрестился. Пола зацепилась за свесившуюся руку другого покойника, лежавшего на столе у стены. Был это старый и тщедушный мужчина со всклокоченными волосами и бородой. Под глазом мертвеца чернел синяк. Старик был голым, но тело его оказалось еще нетронутым.

   — Это бродяга, — послышался голос санитара, заглянувшего в покойницкую послушать, как бранится Стеценко. — Недавно привезли. Обмыли вот, а то смердел жутко. Родных нет, так что завтра студентам отдадут, будут изучать.

   — Он вроде свежий, — заметил Рыкин.

   — Так не от разложения же смердел, а от жизни своей, — ответил ему Сидор. — Говорю ж, бродяга.

   Олег их не слушал, он смотрел на Альберта Румпфа. Выглядел он и вправду жутко. Тело высохло настолько, что теперь это был скелет, обтянутый кожей. Но не это делало его по-настоящему пугающим. Мертвец казался порождением ночного кошмара.

   Под бледной кожей была четко видна сетка сосудов и вены. Казалось, кожа обтянула не только кости, но и всё, что находилось под усохшей плотью. Руки покойника были вытянуты вдоль тела, но пальцы скрючены, будто сведены судорогой.

   Однако самым ужасным было лицо. Губы совершенно не скрывали челюсти, и казалось, что Румпф скалится, но в злобе или в адском веселье, угадать было невозможно. А еще глаза… Вот уж поистине мороз бежал по коже при взгляде на них, потому что веки будто скукожились над глазными яблоками, и они почти выкатились из глазниц.

   Да, тут было от чего не только передернуть плечами, но и перекреститься. Но самым мерзким было то, что последняя надежда, пусть и слабая, однако теплившая, не сбылась. Такое мог проделать только хамелеон.

   — Проклятье, — тихо выругался Котов, распрямляясь.

   — И что же вы углядели, Олег Иванович? — ехидно полюбопытствовал Стеценко.

   — Человеку такого не сотворить, — честно ответил Олег.

   — Я же говорю — бесовщина, — отозвался Рыкин.

   — Всё это чушь и фантазерство, — отмахнулся Петр Назарович. — Подозреваю, что ему под кожу ввели какой-то раствор, который и сделал это. Любая бесовщина — это дело рук человека. Вот вам мое первое заключение. А вы, Сан Саныч, сыщик, вот и ищите того химика, кто этот раствор создал. Иного объяснения тут нет и быть не может.

   — Мы будем искать, — прохладно ответил Рыкин, — а вы лучше внутрь тела загляните, может, еще какое заключение дадите.

   — Даже не сомневайтесь, — заверил Стеценко. — Как только посторонние покинут покойницкую, так и вскрою, и загляну, и заключение дам полное.

   — Всего хорошего, Петр Назарович, — поклонился Котов и первым направился на выход.

   — И вам, Олег Иванович, — бесстрастно ответил полицейский доктор.

   Александр Александрович просто поклонился и последовал за приятелем. Однако уйти они не успели, потому что в дверном проеме показался господин Путилин. То ли необычная смерть, то ли подданство покойника, но скорее всего все-таки первое, привели начальника петербургского сыска в Обуховскую больницу в поздний час.

   Взгляд Путилина остановился на Котове, и тот расцвел приветливой улыбкой.

   — Доброй ночи, Иван Дмитриевич. Рад видеть вас в добром здравии.

   — Доброй ночи, Олег Иванович, — ответил Путилин. — А вы всё по покойницким ходите на трупы полюбоваться. Впрочем, подобная смерть не могла остаться без вашего внимания. Слухи или…

   — Это я обратился к Олегу Ивановичу, — Рыкин встал рядом с Котовым. Своему начальнику и кумиру он не собирался лгать. — Дело в том, что смерть необычна, даже попахивает чертовщиной, а Олег Иванович сейчас бывает в мистических обществах. Собирает материал для новой книги, и мне подумалось, возможно, он сумеет раздобыть сведения, которые могут быть полезны.

   — Я бы искал среди ученых, — донесся из-за спин Котова и Рыкина голос Петра Назаровича.

   Александр Александрович обернулся и ответил уже иным тоном:

   — А кто сказал, что среди мистиков и сатанистов не может быть ученых?

   Путилин с минуту смотрел в задумчивости на Котова, после хмыкнул и кивнул:

   — Может, и так. Если вы раздобудете что-то полезное, мы будем вам признательны. Раз уж мы вас к нашим трупам подпускаем, то отплатите добром за добро, побудьте нашим агентом, Олег Иванович.

   — Почту за честь, — с улыбкой заверил его Котов. — Мне это будет даже интересно.

   Иван Дмитриевич посторонился, пропуская своего подчиненного и его приятеля. А когда они уже прошли мимо, Путилин вдруг спросил:

   — Вас не мутит, Олег Иванович? Уж больно вы спокойны после вида этого покойника.

   Котов обернулся и пожал плечами:

   — Это не первый труп, который я вижу, Иван Дмитриевич. Да, мурашки, признаться, по спине побежали, но у вас попадаются мертвецы и похуже. А этот не пахнет, не разлагается, и страшных ран нет. Просто жуткий.

   — Для человека с воображением вы довольно взвешены, — отметил начальник сыска, после приподнял шляпу, прощаясь, и вошел наконец в покойницкую, а Котов и Рыкин поспешили ее покинуть.

   Уже на улице они почти слаженно вдохнули свежий ночной воздух, также дружно выдохнули и хмыкнули, отметив произошедшее. Их извозчик уже давно уехал, а нового поймать сейчас было уже невозможно. А если где-то и ездили припозднившиеся наемные экипажи, то не возле Обуховской больницы.

   — Прогуляемся? — предложил Сан Саныч.

   — Иного выхода у нас и нет, — развел руками Котов. — Заодно проветримся. И от этого запаха, и от впечатлений, — он передернул плечами. — Крайне неприятное зрелище.

   — Верно подмечено, — согласился сыщик. — Я даже старался на него не смотреть. Это лицо, бр-р, — и его тоже передернуло.

   Мужчины покинули территорию больницы и неспешно побрели по набережной реки Фонтанки в обратную сторону. Идти им было, не сказать, что бы уж очень далеко, но и не близко. Впрочем, Олег ничего не имел против прогулки, и даже был рад, что можно отвлечься разговором. Да, на ту же тему, но на разных языках. И если Рыкин будет строить предположения, то Котов просто фантазировать ему в поддержку. В любом случае, это позволит пока не гонять свои соображения по лабиринту домыслов.

   — Однако хорошо, что мосты более не разводятся на Фонтанке, — произнес Сан Саныч. Похоже, и он готов был просто отвлечься. — Иначе бы мы с вами побегали в поисках переправы.

   Котов кивнул, и мужчины негромко рассмеялись. Олег, подняв взгляд к небу, вновь вдохнул полной грудью и произнес:

   — Хорошо. Признаться, когда-то не выносил белых ночей, а теперь не представляю, как может быть иначе.

   — Вы стали истинным петербуржцем, друг мой, — улыбнулся сыщик. — А я родился здесь, вырос, живу и сделаю свой последний вздох тоже в этом городе. Я люблю его всей душой и, признаться, не желаю менять ни на что иное. В нем свой дух. В каждом городе есть своя душа, конечно же, но мне близок дух петербургский.

   — Да, и мне полюбился этот город, — искренне ответил Олег. — Если однажды мне придется с ним расстаться, я буду сожалеть.

   — Не расставайтесь, — улыбка Рыкина стала шире. — Надо быть там, где вам хорошо.

   Котов усмехнулся. Он заложил руки за спину и ответил:

   — Вы знаете, Сан Саныч, не от нас зависят обстоятельства, а они складываются не всегда так, как нам бы хотелось. Но пока я здесь и никуда уезжать не собираюсь.

   — Пусть так и останется, — ответил Рыкин. — Мне было бы жаль расставаться с вами, хоть мы и видимся нечасто. В нашем маленьком обществе, сложившемся благодаря вам, уютно и хорошо именно в таком составе. Убери одного из вас с Федором Гавриловичем, и будет ощущаться пустота. Я с вами обоими душой отдыхаю.

   — Совершенно с вами согласен, — кивнул Котов. — Не представляю наш кружок без смеха Федора Гавриловича, и без ваших гостеприимства и чувства юмора.

   — И без ваших рассказов, дорогой мой Олег Иванович, — ответил сыщик. — Надо не затягивать со следующей встречей.

   — Согласен, — улыбнулся Олег.

   Они прошли еще немного, и Александр Александрович все-таки вернулся к недавнему происшествию.

   — И что же вы думаете, друг мой? Обо всем этом?

   Котов не спешил ответить. Настаивать на сверхъестественных причинах смерти Румпфа он не собирался, даже если приятель и ожидал услышать нечто этакое.

   — Гипотеза Петра Назаровича показалась мне разумной, — наконец ответил он. — Кто знает, возможно, кому-то и удалось составить такой раствор. И если вы найдете этого гения…

   — То его мало только повесить, — с раздражением прервал Олега сыщик. — Это же надо такое придумать! И если это так, то тело Румпфа может быть и опытом. Тогда могут быть и другие подопытные. Этого нам еще не хватало, — и он передернул плечами.

   — Да уж, — согласился Котов, — не хотелось бы.

   — Не то слово, — ворчливо произнес Сан Саныч. — Но вы всё равно присмотритесь к вашим мистикам. Я по-прежнему утверждаю, что это может быть и по их части.

   — Разумеется, я ведь обещал, — ответил Олег. — Но если это преступление не имеет к ним отношения, то не могут ли быть в этом замешаны какие-нибудь террористы? Сейчас развелось великое множество безумцев. В погоне за своими идеями они совершенно перестают ценить человеческую жизнь.

   — И не говорите, — вздохнул Рыкин. — Все эти доморощенные революционеры — настоящий бич нашего времени, и плодятся, как грибы после дождя, право слово. Они готовы ввергнуть страну в хаос, пытаясь сделать ее лучше. Грезят о счастье народа, но даже не думают о последствиях того разрушительного упадка, который может возникнуть после. Вот скажите, Олег Иванович, — неожиданно разгорячился Александр Александрович, — кто из них имеет хоть малейшее представление об управлении страной? Они ведь даже между собой не могут договориться, как это надо делать! И что? Вот они исполнят свою мечту и свергнут самодержавие, а дальше что? Будут биться лбами, выясняя, как правильно жить? И что же мужик, перед которым они все дружно готовы пасть на колени? Что будет делать он, пока «радетели» наконец договорятся друг с другом? Ведь не найдя точек соприкосновения, они будут бороться между собой, но уже за власть. Что они оставляют мужику? Уничтожение страны? Гражданскую войну? И такого-то народного счастья они хотят? Хотя, — сыщик понизил голос, — спесь с высшей аристократии я бы сбил. Эти порой безумно раздражают, когда с ними сталкиваешься.

   — Совершенно с вами согласен, — улыбнулся Олег и пожал приятелю плечо, успокаивая. — Я бы революционеров все-таки исключать не стал, но сам к ним не пойду, об этом не просите. Мне ближе мои мистики.

   — Ох, — вздохнул Сан Саныч и махнул рукой.

   Они уже прошли половину пути до Александринской площади, но разойтись должны были немногим раньше, каждый к себе домой. Котов нахмурился, вспоминая, о чем они говорили еще до Обуховской больницы, и хмыкнул.

   — А вы, друг мой, так ведь еще и не ответили на вопрос о балерине, — произнес Олег. — С ней поговорили?

   — Да, должны были поговорить, — ответил Рыкин, — но я не знаю, что она рассказала. Видите ли, мы разошлись. Тело повезли в покойницкую, господин Антонов отправился к балерине, а я к вам. Так что узнаю только днем. Если вам любопытно, то расскажу.

   — Был бы вам весьма признателен, — склонил голову Котов. — Где она живет?

   — У нее квартира на Большой Подьяческой…

   — В Мариинском танцует? — полюбопытствовал Олег.

   — Да, — кивнул Сан Саныч. — А Румпф с женой и братом остановились в Гранд-Отеле на Малой Морской.

   Олег задумался, но огласить свои соображения не успел, потому что Рыкин произнес это первым:

   — Если Румпф все-таки отправился к родным, то проезжать или проходить он должен был через Мойку, по Синему мосту. Если тело сбросили там, то течением могло отнести к Зеленому, где он и был замечен. Но ведь нужно было время, чтобы сотворить с ним всё это. И тогда самым логичным было бы провести операцию… процедуру, простите, даже не знаю, как это назвать, в квартире балерины. А потом вывезти тело и скинуть в Мойку. Или же его перехватили на выходе от нее. Н-да, прежде нужно узнать, что сказала любовница Румпфа, иначе догадок можно построить превеликое множество.

   Котов усмехнулся.

   — Тогда операция была проведена после посещения балерины городовым, — заметил Олег. — Он не только общался, но и получил деньги от покойного.

   Сан Саныч задержал на собеседнике задумчивый взгляд, а после произнес:

   — Или городовой так и не сказал всей правды. Ни за что не поверю, что можно было довести живого человека до такого состояния менее чем за сутки. Тогда, возможно, с Румпфом он не разговаривал, а деньги получил от балерины или еще кого-то, кто был в ее квартире. Да, надо будет заняться связями этой танцовщицы. Ну и допросить городового, разумеется, уже с пристрастием. Надо же! — неожиданно воскликнул сыщик. — Я даже не заметил, как мы дошли!

   Котов огляделся и негромко рассмеялся.

   — И вправду. За интересной беседой да с хорошим собеседником и дорога короче, — сказал он сыщику. — Сан Саныч, дорогой мой, благодарю сердечно за то, что познакомили меня с таким примечательным случаем, и буду ждать от вас новостей. В свою очередь постараюсь узнать что-нибудь для вас полезное.

   — Непременно, Олег Иванович, непременно. Тем более вы в наших общих рассуждениях наталкиваете меня на дельные мысли. Доброй ночи, голубчик.

   — Доброй ночи, — склонил голову Котов, и мужчины разошлись каждый в свою сторону.

   Оставшись в одиночестве, Олег прибавил шаг. Он потер подбородок, и мысли, сорвавшись с привязи, помчались своим путем, отличным от того, каким только что прошли их хозяин и его приятель. Да, Котов обдумывал всё, что узнал за сегодняшний вечер.

   Итак, хамелеон поймал немца где-то между Большой Подьяческой и рекой Мойкой. Но более вероятно, что на выходе от любовницы Румпфа. И тогда как это произошло? Живет в соседней квартире? В доме напротив? Ну не сидел же он под домом балерины! Румпф явно случайная жертва.

   Стало быть, поймал, выпил и скинул тело в Мойку. А до мойки надо было дотащить. Это был даже не поздний вечер, и людей на улице хватало. Тогда как это сделать, чтобы не привлечь к себе внимания? Поймать, поглотить, доставить к реке…

   Олег остановился, ощутив беспокойство. Его взгляд скользнул по темным окнам театрального училища. Поймал, поглотил, доставил, сбросил…

   — Извозчик, — шепнул Котов.

   Да! Именно! Это мог быть извозчик. Румпф остановил его, сел в экипаж и уже не вышел. Хамелеон скинул тело с моста, когда проезжал по нему.

   — Но если это была пролетка, то…

   То надо было прежде завезти Румпфа в какое-нибудь тихое место. Подсесть к нему или же выманить, а после поглотить. До реки довезти труп легче. И все-таки людей было немало еще на улице, может, кто и заметил что-то. Можно будет самому пройтись, или Степан через своих агентов соберет сведения.

   Но хамелеон отчаянный, право слово. Хотя чего ему бояться? Петербургский сыск ему не страшен, а межмировой еще должен его найти. Но и он не знает, есть ли в Петербурге кто-то из Ведомства, и как выглядят…

   — Стоп, — остановил себя Олег и вновь поднял взгляд.

   В этот раз он остановился напротив дверей «Старого феникса», однако этого не осознал и попытался ухватить мелькнувшую мысль.

   — Это столица, — прошептал Котов.

   В Новгороде, может, ведомства и не быть, а в столице должны быть служащие. В каждой столице по миру есть кто-то из Ведомства, а дальше зависит от размеров страны. Чем территория больше, тем больше представителей Ведомства. Сеть раскинута на определенные расстояния, чтобы проникновение чувствовали из нескольких точек. И это не секрет. Значит, вторженец понимает, что в Петербурге кто-то есть, но не знает кто.

   — И Румпфа он не прятал… — в задумчивости произнес Котов. — Почему?

   Он наконец заметил гостиницу. Взгляд опять прошелся по окнам, перед внутренним взором появилась чета Светлиных, когда они отходили от Федора Гавриловича, а потом юная супруга обернулась. И по приметам похожи…

   — Надо к ним все-таки присмотреться, — буркнул себе под нос Олег и застыл, сраженный очередной мыслью. — Приглядеться… — повторил он и шлепнул себя ладонью по лбу. — Приглядеться!

   Что если хамелеон не просто выпил Румпфа и скинул его так, чтобы он был быстро обнаружен? Что если намеренно сделал это, чтобы приглядеться к тем, кто окажется у тела? Что если он пытается узнать, кто действительно представляет для него угрозу?

   — Проверял, — в сердцах махнул рукой Котов. — Он проверял!

   — Милостивый государь, вы хотели чего-нибудь?

   Неожиданно раздавшийся рядом голос заставил Олега вздрогнуть. Он повернул голову и увидел, что дверь гостиницы открыта, а перед ним стоит один из служащих.

   — Нет, голубчик, — рассеянно произнес розыскник. — Я задумался и рассуждал вслух, не думал, что у меня в такой час могут быть слушатели.

   — Простите, — служащий склонил голову. — Не желал вам мешать. Просто вы остановились рядом с гостиницей и вроде бы бранились.

   — Нет-нет, к гостинице у меня претензий нет, — ответил Олег. — Доброй ночи.

   — Доброй ночи, — ответил служащий, но еще с минуту смотрел вслед странному незнакомцу. А когда тот скрылся за дальним углом театра, пожал плечами, после почесал в затылке и проворчал: — Ходят тут всякие, думают. Ночью спать надо, а не ходить и думать. Тьфу.

   Выразив так свое недовольство, мужчина зевнул и вернулся в «Старый феникс».

ГЛАВА 10

Жара спала, и погода стала более привычной для жителей столицы. Солнце светило, но то щедро заливало улицы и широкие проспекты, то пряталось за облаками, скользившими по небу. Ветер усилился и стал прохладным. Однако намеков на дождь не было, и это радовало.

   В Екатерининском парке на скамейке сидела девушка с прелестным лицом ангела. А когда солнце вновь выглядывало из-за облаков, солнечные лучи падали на светловолосую головку, и тогда казалось, что вокруг нее светится едва приметный ореол. Большие голубые глаза смотрели открытым чистым взглядом, впрочем, без любопытства, скорей отрешенно. И скажите, что не ангел!

   На девушку поглядывали, но подойти и затеять разговор, не будучи представленными, были неприлично. А сама она не спешила обратиться к кому-то с вопросом или с просьбой о помощи. Похоже, прелестный ангел просто наслаждался прогулкой и отдыхом, не нуждаясь в чьем-либо обществе.

   Время от времени девушка поднимала взор на бронзовую императрицу, некоторое время смотрела на нее, думая о чем-то своем, после вздыхала и снова устремляла взор в сторону Невского проспекта. Иногда смотрела и на театр, едва приметно пожимала плечами и отворачивалась. Возможно, она кого-то ожидала, но этот кто-то всё никак не появлялся, и очаровательное создание оставалась на прежнем месте.

   Неожиданно перед скамейкой остановился молодой мужчина. Одет он был элегантно и со вкусом. Костюм удачно подчеркивал широкоплечую фигуру, а трость в руке, скрытой под белой перчаткой, придавала мужчине некой импозантности. Да, определенно, он был хорош. И не только в одежде и стати, но и черты породистого лица дышали благородством.

   — Госпожа Светлина? — спросил мужчина, и девушка подняла на него удивленный взгляд.

   — Мы разве знакомы? — спросила она.

   Мужчина приподнял шляпу, и ветер тут же поворошил каштановые волосы.

   — Нет, мы не были представлены друг другу, — с улыбкой ответил незнакомец, — но уже виделись. Если помните, какое-то время назад вы обращались к моему доброму другу и спрашивали про дом господина Басина. Когда я вышел, вы с супругом отошли, и мы не успели познакомиться.

   Девушка на миг нахмурилась, то ли вспоминая, то ли недовольная тем, что к ней подошел незнакомый человек, однако вскоре улыбнулась и ответила:

   — Да, разумеется. Вы живете в этом очаровательном доме.

   — Верно, — ответил незнакомец. — Позвольте представиться, раз уж мне выдалась возможность вновь увидеть вас. Котов Олег Иванович. Могу я узнать ваше имя?

   — Вы разве его не знаете? — взгляд ее стал испытующим, и брови Олега приподнялись в удивлении.

   — Откуда же мне его знать? Федор Гаврилович тогда только и сказал, что вы с супругом — господа Светлины.

   Глаша немного расслабилась, улыбка ее стала менее натянутой. И все-таки в глазах всё еще ясно читался вопрос, которого Котов не понимал. Впрочем, юная госпожа Светлина могла просто не понимать причины, по которой он подошел. А причина была проста, Олег хотел наконец познакомиться с парой, которая вызывала некоторые подозрения. И когда решил пройти через парк, даже не поверил своим глазам, когда увидел здесь госпожу Светлину, еще и в одиночестве.

   Но, разумеется, он не собирался ничего этого пояснять, а просто стоял и ждал, когда собеседница назовет свое имя.

   — Софья Павловна, — наконец произнесла она и поспешила добавить: — А моего супруга зовут — Максим Аркадьевич.

   — Безмерно рад знакомству, — Олег снова приподнял шляпу и поклонился. — Позволите ли присесть?

   Девушка поджала губы. Она чуть поерзала, явно испытывая неловкость.

   — Удобно ли это?

   — О, — Котов присел на другой край скамейки, так и не дождавшись позволения, потому оставил между ними приличное расстояние, — не волнуйтесь. Я не намеревался предлагать вам или говорить чего-то неприличного. Мне просто захотелось познакомиться, вот и всё.

   Должно быть, успокоенная тем, что новый знакомый оставил между ними расстояние, девушка все-таки улыбнулась ему и ни гнать, ни сбегать сама не стала.

   — Вы кого-то ожидаете? — спросил Олег. — Должно быть, супруга?

   — Да, — ответила Глашенька, — он вскоре должен подойти… я так думаю.

   — Вот как? — чуть приподнял брови Котов. — Максим Аркадьевич отправился по делу, а вы решили подождать его на улице?

   — Вы угадали, Олег Иванович, — сказала девушка, — всё так.

   — Вы остановились в «Фениксе», — утвердительно произнес Олег и приподнял руку: — Даже не думайте, что я слежу за вами. Попросту больше тут жить негде. В мой дом вы не заселялись и не знали, что он из доходных домов. Раз обратились к Федору Гавриловичу с вопросом, стало быть, вы приезжие. А раз приезжие и не снимали квартиры у господина Басина, значит, остановились в «Фениксе». Только и всего.

   — И верно, всё просто и объяснимо, — ответила Глаша и вдруг рассмеялась. Смех ее был негромким и приятным. Успокоившись, она заговорила: — Простите, Олег Иванович, наверное, я кажусь вам странной. Но это всего лишь ошеломление. Я не ожидала, что ко мне кто-то подойдет.

   Котов улыбнулся и прижал ладонь к груди:

   — Простите меня, Софья Павловна, я просто не удержался, когда узнал вас. Признаться, мне польстило, что вам понравился этот дом, — он кивнул на свое жилище, хорошо приметное за деревьями.

   — Отчего же? — удивилась она. — Дом ведь вправду хорош. Он очарователен.

   — И я того же мнения, потому и поселился в нем одним из первых, — заверил ее Олег. — Но знали бы вы, сколько мне приходится выслушивать от знакомых по его поводу. Задумку господина Басина понимают и принимают не все. А между тем он не только владелец, но и архитектор. Именно по его проекту и строили этот дом. Так что этот каменный теремок был создан с душой.

   — Правда? — Глаша распахнула глаза в изумлении. И этот в чем-то наивный чистый взгляд понравился Олегу. Он искренно улыбнулся и кивнул. — Какая прелесть! Теперь мне этот дом нравится еще больше прежнего.

   — Благодарю, — поклонился Котов. — Максим Аркадьевич придерживается того же мнения, что и вы?

   Его собеседница вздохнула. Ее взгляд в очередной раз скользнул в сторону Невского проспекта, затем переместился к театру, и Олег понял, что она не знает, с какой стороны появится супруг.

   — К сожалению, Максим более склонен согласиться с нашими с вами противниками, — произнесла Глаша. — Он отметил, что дом примечателен, но ему бы выбрать иное место, чтобы не цеплять взора своим несоответствием другим строениям. — Она чуть склонилась в сторону собеседника и заговорщически произнесла: — Но мы-то с вами знаем правду, ему тут самое место.

   — Верно, — важно кивнул Котов, и они рассмеялись.

   Беседа строилась легче, чем предполагал Олег. Он ожидал, что Софья Павловна попытается избежать его общества, или же будет скована и станет отвечать неохотно. И поначалу она вроде бы повела себя именно так, но вот госпожа Светлина уже шутит и смеется. Что ж, недурно. И… очаровательно.

   И все-таки она может оказаться Воронецкой Глафирой Алексеевной, а никакой не Светлиной Софьей Павловной. И тогда он сейчас сидит и очаровывается хамелеоном, который всего лишь пользуется чертами характера милейшего создания, которое поглотил…

   От этой мысли Олега передернуло. Представить ангела, сидевшего перед ним, в том виде, в каком он увидел Альберта Румпфа, было отвратительно. Она не могла лежать оскаленным иссохшим трупом где-то в лесу под кустом и пялиться в небо остекленевшими выпученными глазными яблоками. Ужасно!

   — Что с вами, Олег Иванович?

   Он вскинул взгляд на собеседницу и заставил себя расслабиться. После улыбнулся и ответил:

   — Простите, Софья Павловна, что-то сегодня прохладно, не находите?

   — Да, — она обняла себя руками за плечи. — Прошлые дни были приятней.

   Котов поднялся со скамейки и снял сюртук.

   — Не сочтите за наглость, но не терплю, когда женщина чувствует нужду, хоть в еде, хоть в тепле, хоть в заботе о ней.

   — Но вы ведь сами озябли, — возразила она.

   — Это был минутный порыв, сейчас мне уже хорошо, — отмахнулся Олег. — Позволите?

   Глаша чуть поколебалась, но все-таки кивнула, и новый знакомый накинул свой сюртук ей на плечи. Девушка натянула его полы плотней и улыбнулась:

   — Благодарю.

   Хамелеон не любит холода, отметил про себя Котов. Сейчас холодно не было, всего лишь прохладно, а она укуталась. Впрочем, тому может быть множество причин. Пока это ничего не доказывает. Он вернулся на свое место.

   — А я ведь тоже приезжий, — произнес Олег непринужденно.

   — Правда? Откуда же вы приехали? И давно? — живо откликнулась на продолжение беседы девушка.

   Котов на миг задумался. Если он прав и вторженец пытался использовать тело Румпфа как приманку для розыскников, то сейчас он продолжает проверять. Если, конечно, проследил за Сан Санычем. Но Рыкин ведь не один, кто был на набережной Мойки. Были и другие. За всеми не усмотришь, когда ты один. Тогда ему стоило следить за телом, то есть смотреть, кто прибудет в покойницкую. Кроме него, Котова, все остальные либо работают в больнице, либо в полиции. Так что уверенности в личности розыскника у хамелеона по-прежнему нет.

   — Я родом из Калужской губернии, — ответил Олег. — В Петербург приехал десять лет назад и с тех пор живу здесь. Полюбил этот город всем сердцем и не намереваюсь его оставлять. А вы с супругом?

   — Мы из Суздаля, — сказала Глаша. — Максим хочет найти здесь место преподавателя в каком-нибудь знатном или же в коммерсантском семействе.

   — Где хорошо платят, — с пониманием улыбнулся Котов. — Тогда я, возможно, могу вам помочь. Видите ли, я вхож во многие дома Петербурга, общаюсь с людьми из разных кругов. Если вы с Максимом Аркадьевичем пожелаете, то я могу похлопотать.

   — Это было бы любезно с вашей стороны, — улыбнулась собеседница, но в этот раз улыбка вышла несколько натянутой.

   — Только будут нужны рекомендательные письма, — добавил Котов, внимательно наблюдая за девушкой. — Но раз Максим Аркадьевич решился приехать в Петербург в поиске места, стало быть, ему есть, что предъявить нанимателю.

   — Разумеется, — ответила она и отвернулась. — Что-то Максим задерживается.

   — Я расстроил вас? — с участием спросил Олег, поняв, что она желает избежать продолжения разговора, по крайней мере, на эту тему.

   Глаша обернулась и изобразила недоумение, после пожала плечиком.

   — Вовсе нет. Почему вы так решили, Олег Иванович?

   Теперь плечами пожал Котов.

   — Должно быть, показалось, — ответил он. — Но вы стали разговаривать с меньшей охотой. Мне подумалось, что вам не хочется, чтобы Максим Аркадьевич нашел здесь место.

   Глаша вновь расслабилась и ответила очаровательной улыбкой, а после произнесла:

   — Вы совершенно правы, Олег Иванович. Мне бы хотелось вернуться в Суздаль. Да, Петербург хорош, но я люблю мой город. Там всё близкое сердцу, родное.

   — Понимаю, — кивнул Котов. — Вы попросту не привыкли к новому месту. Пока живете в гостинице и оторваны от привычной жизни, вам хочется вернуться назад. Тогда я забираю свое предложение. Впрочем, если вы передумаете, то я всегда к вашим услугам и…

   Договорить он не успел. К ним стремительно направлялся господин Светлин. Он ожег супругу гневным взглядом и остановил его на ее собеседнике. Олег с интересом посмотрел на Максима Аркадьевича, мысленно сопоставляя то, что видел, с описанием Полянского. Сходство и вправду было, разве что у Максима на щеке сейчас был хорошо приметен порез, возможно, полученный во время бритья не более двух дней назад. Но если не считать его, то лицо и вправду чистое без особых примет.

   — Что здесь происходит? — сердито спросил Михаил. — Милостивый государь, что вам нужно от моей супруги?

   — Максим, — заговорила Глаша, привлекая его внимание, — господин Котов наш сосед, и в нашей беседе вовсе не было предосудительного…

   Брат стремительно обернулся к ней, и взор его сверкнул негодованием.

   — А в твоем исчезновении?! Я обегал, кажется, весь Петербург, разыскивая тебя. Почему ты не дождалась меня, когда вышла от доктора?

   Девушка поднялась на ноги и устремила на брата взгляд полный вызова.

   — Возможно, потому что тебя нигде не было? Что же ты предлагаешь мне стоять в одиночестве на улице у фонарного столба? И за кого бы меня приняли?

   — А за кого тебя принять, когда ты уходишь одна, а после знакомишься с мужчиной и проводишь время с ним в беседе? И что это на тебе?!

   Котов поспешно встал. Он переводил всё это время взгляд с одного супруга на другого, и чем больше смотрел, тем больше они казались ему схожими между собой. Глазами, цветом волос, даже той манерой, в которой сейчас бранились. Но сейчас уже помянули его, и надо было вмешаться.

   — Максим Аркадьевич, ради Бога, не браните супругу! — воскликнул Олег. Тот посмотрел на незнакомца и прежде, чем успел ответить, Котов продолжил: — Мы с вами знакомы в некотором роде. Если помните, вы подходили к моему знакомцу, доктору Ковальчуку, и спрашивали о доме господина Басина. Так вот я тот самый его приятель, который там живет. И когда я вышел, вы направились в парк. А сегодня, проходя здесь, я увидел Софью Павловну и подошел поблагодарить за ее симпатию дому. Не думайте дурного, я знал, что она дама замужняя, и никаких сомнительных намерений не имел. Вы же видели, мы и сидели по разным краям скамейки.

   — Но на ней ваш сюртук, — сухо ответил Михаил.

   — Да, разумеется, — не стал спорить об очевидном Олег. — Сегодня прохладный ветер, и я заметил, что Софья Павловна озябла, потому и предложил ей свой сюртук. Это жест вежливости, а не ухаживания.

   — И я приняла, потому что ты не оставил мне выбора, — заговорила девушка. — Ключ от нашего номера у тебя, и я не могла войти туда, потому осталась здесь и ждала. Тебя долго не было, а я легко одета.

   — Ключ можно попросить у управляющего, тебе бы открыли, — ответил ей брат. — А то, что долго не было, так это лишь потому, что я искал тебя, дорогая моя с… Соня. — После обернулся к Олегу и вопросил: — Откуда вам известны наши имена? Вам сказал доктор Ковальчук?

   И вновь вмешалась Глаша.

   — Оставь, пожалуйста, этот тон и не нападай на Олега Ивановича. Я представила нас, когда мы разговорились. И зачем ты вообще ушел? Не ушел бы, не пришлось бы меня искать. Да и к чему эти поиски, когда мне деться некуда, кроме этой гостиницы?

   — Должно быть, нашел, чем себя занять, пока ты была у врача? — язвительно спросил Миша в ответ.

   — Софья Павловна не здорова? — спросил Котов, и «супруги» одновременно обернулись к нему. — Простите, если сую нос не в свое дело, — извинился Олег.

   — Да, милостивый государь, — заносчиво ответил Воронецкий, — вы верно отметили. Это не ваше дело. Но если вам так интересно, то, — он окинул Котова взглядом и ответил с толикой ехидства: — Моя жена в тягости.

   — Тогда уж и вовсе дурно так отчаянно бранить беременную женщину, — укоризненно покачал головой Олег, а затем поклонился и улыбнулся: — Примите мои поздравления, Софья Павловна. И вы, Максим Аркадьевич.

   — Благодарим, — с прежним раздражением ответил господин Светлин. — А теперь простите нас, мы вас покинем. Моей жене надо согреться, раз она замерзла, и это в ее-то положении! — с излишней патетикой воскликнул Михаил.

   Он сам взялся за сюртук, всё еще находившийся на плечах сестры, и Глаша… сжала полы пальцами. Михаил попытался забрать предмет чужого гардероба, сестра не отдала. Он дернул еще раз, чуть сильней, и младшая Воронецкая и вовсе сжала кулаки. Олег со стороны с интересом наблюдал за этим молчаливым бунтом девушки и багровеющим от злости молодым мужчиной.

   — С-Соня, — прошипел наконец Михаил, — отдай сюртук.

   И она разжала пальцы. Брат, дернув с силой, отшатнулся, когда сюртук слетел с плеч Глаши. Может и вовсе бы оступился и упал, но Котов шагнул к нему и удержал за локоть.

   — Благодарю, — буркнул Воронецкий и сунул Олегу его сюртук. — Держите. — Затем взглянул на Глашу и велел: — Идем.

   — Благодарю за приятную беседу, Олег Иванович, — улыбнулась Котову девушка. — И за вашу заботу тоже благодарю.

   Олег некоторое время смотрел вслед Светлиным. Затем сорвался с места и поспешил за ними. А догнав, пристроился рядом и заговорил:

   — Простите мою назойливость, но я, помимо всего прочего, стал причиной вашей размолвки. Мне хотелось бы загладить свою вину.

   Михаил одарил его тяжелым взглядом и отрицательно качнул головой:

   — Не стоит переживаний, милостивый государь, мы не в ссоре. Просто исчезновение мой жены меня испугало, оттого я и веду себя столь вызывающе. Это вы извините. Однако прошу более к ней не подходить, если меня не будет рядом.

   — Но я же и хочу принести извинения вам обоим, — улыбнулся Котов. Сдаваться он не собирался. — Позвольте пригласить вас сегодня в театр. У меня абонемент на ложу, и места у вас уже есть. Сегодня дают «Сердце не камень» по пьесе господина Островского. Играть будет бесподобная Савина. Восхитительная актриса. Прошу, примите мое приглашение.

   Глаза Глаши опять распахнулись, и на брата устремился тот самый наивный открытый взгляд, очаровавший Котова. Она взяла Михаила за руку и заглянула ему в глаза. Брат ответил ей поджатыми губами и непроницаемым взором, но вскоре покривился и ответил ворчливо:

   — Ну хорошо. Если вам так угодно, господин Котов, то мы примем ваше приглашение. В каком часу начинается спектакль, и в каком театре будут его давать.

   — В Александринском, — улыбка Олега стала чуть шире. — Это было еще одной причиной, почему я выбрал дом господина Басина. А начало в шесть часов вечера. Я буду ждать вас у входа.

   Михаил кивнул и поклонился:

   — Теперь мы все-таки оставим вас. До скорой встречи, господин Котов.

   — До скорой встречи, господин Светлин, Софья Павловна, — Олег поклонился и отошел с их пути.

   И когда супруги удалились, он проводил их задумчивым взглядом и покачал головой. После, переменив свои прежние намерения, направился к своему дому. Поднялся в квартиру, и когда Степан открыл ему дверь и посмотрел удивленным взглядом, Котов, войдя в квартиру, произнес:

   — Они не супруги, супруги так себя не ведут, даже когда ссорятся. И они похожи друг на друга. С первого взгляда не видно, но они забылись, пока бранились, и их родство сразу бросилось в глаза.

   — О ком ты? — потер подбородок напарник.

   — О Светлиных, — ответил Олег и наконец прошел из прихожей дальше в квартиру. — Вечером я иду с ними в театр.

   Стёпа присвистнул и поспешил за ним.

   — Как тебе удалось? Еще чуть больше часа назад ты о них знал не больше моего.

   — Просто надо уметь оказаться в нужном месте в нужное время, — подмигнул Олег и усмехнулся.

ГЛАВА 11

— Как же жаль, что мы не взяли моего гарнитура с голубыми аметистами, который ты подарил мне на прошлые именины.

   Глашенька повернулась боком перед зеркалом, после другим, снова передом и вздохнула.

   — Разве же это наряд для выхода в свет?

   — Когда я предлагал тебе взять платья для выхода, ты мне сказала, что тебе всё это без надобности, — ответил Михаил.

   Он сидел на подоконнике, скрестив на груди руки, и смотрел на сестру, толком не понимая, что чувствует в этот момент. Дневная злость уже улеглась. Впрочем, была она вызвана испугом, когда он не нашел сестры там, где она должна была находиться. Даже, кажется, нагрубил Федору Гавриловичу. Да и за ту сцену, что они с Глашей устроили в парке, было невозможно стыдно. Это было ужасно. Да они же чуть не подрались, будто малые дети!

   Да, размолвки случались между братом и сестрой и раньше. Особенно в детстве, когда Миша в отсутствие отца почитал себя обязанным держать сестрицу в узде. Возможно, был порой чересчур усерден, потому что Глашенька начинала вот точно также защищаться и вредничать. Правда, в детстве они в таком случае и вправду могли немного подраться, пока не объявлялась бабушка, и тогда внуков дергали за уши для острастки, и чтобы не роняли дворянской чести.

   В юности брат с сестрой уже не дрались, но поспорить могли, и тогда вредничали оба. А когда они остались одни, отношения как-то совсем переменились. Михаил даже не мог вспомнить, когда они ругались так, чтобы повысили голос друг на друга. А чтоб так, как днем при свидетелях, такого и вовсе не было.

   Но Воронецкий и вправду переволновался. Когда узнал, что сестры уже нет у Ковальчука, почувствовал, как щеки обожгло огнем. Одна, в совершенно незнакомом городе, еще и не в себе! К тому же юна и хороша собой, чем не добыча для какого-нибудь проходимца?

   А потом он увидел ее в парке с Котовым, сидела и мило беседовала, вовсе не думая ни о волнениях брата, ни о том, кто вообще этот господин, который подсел к ней с нелепым разговором о доме. А этот Олег Иванович Мише не нравился. Зачем он им навязался? Зачем задавал вопросы? Что хотел выведать?

   — Тебе не приходило в голову, что Ковальчук рассказал ему о тебе? — спросил Михаил, когда они с сестрой вернулись в номер.

   — Я сразу подумала об этом, — ответила девушка. — Но он был искренен, когда спрашивал мое имя. Нет, Мишенька, он о нас не знает.

   — Я в этом не уверен, — отчеканил Воронецкий. — И я требую, чтобы ты более с ним не общалась.

   — Но как же такое возможно, братец, если мы встречаемся с ним сегодня вечером? — удивилась Глаша.

   — Вот при мне и разговаривай, — ответил Миша. — Но чтобы более никаких встреч наедине.

   — Мишенька, парк был полон людей, разве же ты не заметил? Впрочем, зрители тебе нисколько не помешали опозорить нас скандалом, — девушка фыркнула и отвернулась. Она тоже негодовала.

   — Будто ты вела себя иначе, — заносчиво ответил Воронецкий. — Еще и в этот проклятый сюртук вцепилась, будто с тебя снимали последнюю одежду. Что это вообще такое?! Какая благородная девица будет вести себя так, да еще на людях!

   Она обернулась и ответила не менее заносчиво:

   — А вам не приходило в голову, Михаил Алексеевич, что я тоже была сердита на вас? И это я хочу вопросить вас, драгоценный вы мой, отчего я не нашла вас там, где вы должны были меня дожидаться? Зачем вы оставили меня в одиночестве? И знаешь ли, Миша, — она сменила тон с надменного на едкий, — сидеть в парке на лавочке и стоять у фонаря — вовсе не одно и то же. Я посчитала для себя невозможным остаться там и ждать, когда ты объявишься.

   — Так вернулась бы к доктору!

   — Я пошла туда, где мы не могли ни разойтись, ни потеряться — к гостинице, — парировала Глаша. — А что до Федора Гавриловича, то я изрядно успела с ним наговориться. Насколько ты помнишь, идея отвести меня к доктору для душевнобольных, была твоей. А мне общение с ним не приносит никакого удовольствия, но я делаю это потому, что ты считаешь меня сумасшедшей! — голос ее зазвенел, и Глаша отвернулась.

   До Михаила донесся отчетливый всхлип. Он растерялся, однако тут же обрадовался, потому что собиралась плакать его сестрица впервые после того, что произошло с ней в лесу. Воронецкий даже успел подумать, что визиты к психотерапевту все-таки начали приносить свои плоды, когда сестрица опять обернулась, и он увидел, что глаза ее сухи.

   — Где ты так долго был? — ровно спросила его Глаша, будто и не было этой вспышки минуту назад.

   — Я прогулялся, — с толикой вызова ответил ей брат. — Приметил кондитерскую и даже намеревался отвести тебя туда после того, как ты выйдешь от доктора. Однако теперь я не имею желания тебя баловать.

   — Не дитя, переживу, — ответила сестра и на том разговор сошел на нет.

   Разговорились они снова ближе к вечеру, когда начались сборы в театр, до этого времени обменивались лишь короткими репликами. Михаил брал с собой фрак, о посещении театра они говорили. Впрочем, предполагал это развлечение сам Воронецкий, Глаша только пожала плечами. Ей в тот момент хотелось быстрей уехать, всё остальное, похоже, значения не имело. И это уже он сам велел Прасковье подготовить и что-нибудь нарядное.

   О драгоценностях Михаил не думал, было не до того. Сама горничная о тонкостях посещения театров, званых вечеров и благородных собраний представления имела слабые, потому положила шкатулку, в которой лежала какая-то мелочь. И до этой минуты Глаша ни о чем не сожалела. А теперь, поглядите на нее, прихорашивается, о гарнитуре решила посокрушаться.

   — Уж часом не приглянулся ли тебе господин Котов? — полюбопытствовал Воронецкий.

   — Ах оставь, Мишенька, — отмахнулась девушка, — о чем ты толкуешь? Мы ведь в театр идем, а туда принято надевать украшения. Я выгляжу совсем бедно.

   — Ты выглядишь очаровательно, — ответил ей брат. — Твоя юность — твой бриллиант. А чтобы увешаться камнями, надо было не глядеть на меня волком, а подумать, о чем я говорил.

   Глаша вновь фыркнула, еще раз повернулась перед зеркалом, вздохнула и махнула рукой.

   — Я собралась, Мишенька, не пора ли выходить?

   — Можешь повертеться еще минут десять, а после пойдем, — усмехнулся Михаил, а затем все-таки добавил строго: — Помни, кем ты вынудила нас назваться. Не вздумай вести себя вольно, не желаю, чтобы из-за выдумок сестры меня подняли на смех по той причине, что жена флиртует с мужчиной перед моим носом. Я еще не женат, и становиться посмешищем наперед не желаю.

   Глаша всплеснула руками:

   — Мишенька, голубчик, да как ты можешь говорить такое? Когда это я вела себя вольно?

   — А хоть и сегодня в парке, — едко ответил Воронецкий, и его сестра ответила не менее едко:

   — А не стоило меня бросать одну посреди улицы.

   — Я не бросал! — возмутился Михаил, и Глаша парировала:

   — Я не вела себя вольно, — и отвернулась опять к зеркалу.

   Ее брат открыл было рот, чтобы ответить, но махнул рукой и отвернулся к окну. Он некоторое время слушал шуршание ткани у зеркала, после послышался негромкий перестук каблучков, и Глашенька взяла его за руку.

   — Мишенька, не сердись, и я не стану сердиться. Сегодня у нас хороший вечер, не будем браниться. Лучше пойдем, господин Котов уже, должно быть, ждет нас. Мы и так сегодня уже себя опозорили, и того хватит. Не станем показывать себя полными невеждами.

   Михаил обернулся, некоторое время смотрел на сестру и вдруг усмехнулся:

   — Не припомню, когда тебя заботило мнение кавалера.

   — Так ведь Олег Иваныч не кавалер, — улыбнулась девушка. — Он всего лишь наш сосед, а мы супруги.

   — Каждый раз коробит, когда слышу это, — фыркнул Воронецкий и встал с подоконника. — Но ты права, дурно мы себя сегодня уже показали, хотя и он повел себя невежливо, подойдя к тебе. Не будем усугублять. Идем.

   Глашенька кивнула, мазнула еще раз по зеркалу взглядом и вздохнула.

   — Душа моя, ты прелестно выглядишь, перестань придумывать, — улыбнулся брат. Он поцеловал сестрицу в щеку и мягко подтолкнул к двери.

   Олег уже стоял у театра. Он вышел к углу с той стороны, с которого был виден «Старый феникс», и застыл в ожидании. Однако мысли его сейчас были не о Светлиных, точнее не только о них. Когда Котов спустился, швейцар передал ему послание от Александра Александровича, которое принес посыльный аккурат в тот момент, когда Олег уже спускался вниз по лестнице.

   А до этого принесли послание от Марка Карловича. Его Котов прочитать успел, в отличие от записки Рыкина. Господин Маклин уведомлял, что таинственная колдунья готова встретиться с ним, и ему надо быть готовым завтра к четырем часам после полудня, когда за ним заедут. «Спуститесь вниз и ждите. И умоляю, Олег Иванович, не подведите меня Бога ради. Я поручился за вас, как за человека заслуживающего доверия».

   — Однако сегодня щедрый день, — усмехнулся Котов, прочитав послание.

   — Новости? — спросил Степан, отложив в сторону книгу.

   — Завтра меня отвезут к неведомой колдунье, — ответил Олег. — Посмотрим, что за птица и отчего эта таинственность.

   — Нам бы сейчас на хамелеоне сосредоточиться, — заметил Стёпа. — Если появятся новые жертвы, а мы так и не продвинемся в расследовании, Петербург наводнят группы из Ведомства. А нам после могут и категорию понизить. Тебе-то не страшно, ты и без того от седьмой всего на ступень ниже. А вот мне на вторую сползать не хочется, куда я тогда пойду? Бумаги перекладывать и рассылать резолюции начальства?

   — Прикажешь по мистическим салонам разослать уведомления, мол, приношу глубочайшие извинения, господа мистики, но мне пока не до вас, есть дичь пожирнее? Вторженцы приходят и уходят, а служба остается. К тому же, если я не ошибаюсь, то Воронецкие живут от нас в минуте пешего хода, а стало быть, и хамелеон у нас под носом.

   — Хоть бы так, — вздохнул Степан. Он снова взял книгу, открыл ее, но вновь захлопнул и произнес: — Олег, мне покоя не дают твои слова, что он мог убийством Румпфа нас выманивать. Не попытается ли он нанести удар первым?

   Котов, сидевший в кресле напротив, закинул ногу на ногу и отрицательно покачал головой:

   — Нет, он не для того, хочет знать, как мы выглядим. Если я прав, и это была проверка, то он будет всеми силами избегать возможности своего обнаружения. И если я опять же прав, и Светлины — это Воронецкие, то он будет вести себя так, как вела бы себя Глафира Алексеевна, чтобы не разгадали подделки ни брат, ни мы.

   — И всё же?

   — Чтобы сюда прибыли каратели из Ведомства? Если он убьет хоть одного из нас, его из-под земли достанут и уберут без разбирательств. Хотя ему и без того уже живым не уйти. Три жизни на его совести, а может, и больше. Это мы пока знаем только о троих. Однако я больше переживал за Сан Саныча, но, подумав, пришел к выводу, что никого из наших знакомых он не тронет.

   — Почему? — подался вперед напарник.

   Олег усмехнулся и заложил руки за голову:

   — Уж ты бы мог и сам догадаться. Энергетика, Стёпушка, энергетика! Облик-то он примет, а что с энергетической основой сущности делать? Он только после поглощения даст знакомый нам фон, но после скопленная энергия смешается с уже поглощенными ранее жизнями и изменится. Если бы мы знали прежде тех, кого он выпил, то его личины были бы нам известны. Так что маской Сан Саныча он мог бы прикрыться сразу после поглощения и только один раз, дальше я бы увидел. А стало быть, никого из наших знакомых он не тронет, и от нас будет бегать десятой дорогой. Но если встретится, то будет вести себя так, чтобы мы даже не заподозрили подмены. И еще знаешь что?

   — Что? — спросил Степан.

   — Я не хочу, чтобы Светлины оказались Воронецкими. Софья Павловна слишком хороша, чтобы быть поглощенной хамелеоном, — и он рывком поднялся с кресла, испытав прилив раздражения.

   — Ого, — хмыкнул напарник. — Неужто дамочка понравилась?

   — Она хороша, но не для меня в любом случае. Если она Софья, то у нее есть муж. А если Глафира, то под ее личиной скрывается хамелеон. Так что очаровываться я не буду. И не вздумай подтрунивать, обижусь, — добавил Котов и вышел из гостиной.

   И вот он ждал подозреваемых, чтобы провести с ними приятный вечер, точнее создать его видимость, а на самом деле — продолжить изучать. Еще и записка от Рыкина… Что же он написал? Должно быть, о балерине, всё же на следующий день после убийства Румпфа они так и не увиделись.

   — Что же он написал?.. — прошептал свой вопрос Олег и все-таки полез в карман, но в это мгновение из двери гостиницы вышли Светлины, и руку он опустил, оставив письмо на более позднее время.

   Взгляд Котова, скользнув по главе семейства, остановился на его прекрасной половине. Софья Павловна была хороша, да, восхитительно хороша. И пусть платье ее было скромней, чем полагалось для выезда в театр, и украшений на ней было мало, но это было столь малым недостатком, что за очарованием юной дамы даже не было заметно. Впрочем, как человек, который родился в иных устоях и местные правила принявший по роду службы и необходимости, Олег не был ярым поборником этикета и его рекомендаций.

   Зато он умел оценивать людей не по тому, как они были одеты, а по их качествам. Разумеется, он не знал еще этих самых качеств господ Светлиных, но был в силах оценить, что видели его глаза. А они видели белокурую изящную молодую женщину с невероятными голубыми глазами, напоминавшими своей чистой хрустальный родник. А еще он видел милый румянец на щеках, и губы, цветом схожими с нежно-розовым лепестком благоухающей розы. И сама она была похожа на едва начавший распускаться цветок. Стройный стан, плавная походка, сейчас скромно потупленный взгляд… Не женщина, а греза, рожденная предутренним сном. Мечта…

   Олег отвернулся и тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Он даже сердито нахмурился, раздраженный тем впечатлением, которое на него произвела госпожа Светлина. Что это, в конце концов, такое?! Перед ним либо замужняя женщина, либо хамелеон — вторженец и убийца, а вся эта прелесть всего лишь маска, надетая поверх совсем иного существа.

   Медленно выдохнув, Котов ощутил согласие с собой и обернулся. Светлины были уже совсем рядом. Теперь розыскник смотрел только на главу семейства. Он безмятежно улыбнулся и поклонился, приветствуя новых знакомцев.

   — Максим Аркадьевич, Софья Павловна, безмерно рад вас видеть. Еще более рад, что вы не передумали.

   — Доброго вечера, господин Котов, — поклонился в ответ Михаил.

   — Доброго вечера, Олег Иванович, — мило улыбнулась Глаша.

   Не целовать ей руки Котов решил по двум причинам. Во-первых, лобызать хамелеона не хотелось. Во-вторых, если перед ним была Софья Павловна, то поцелуев не желал ее супруг. Он и сейчас, хоть был спокоен и вежлив, но смотрел прохладно и с толикой вызова.

   — Прошу, — указал на вход в театр Олег. — Представление скоро начнется.

   Публики сегодня было немного. Не было вереницы экипажей, не толпилось простонародье. И причина тому была проста, это была не премьера. Спектакль был поставлен впервые на этой сцене еще три с половиной года назад на бенефис актера Федора Бурдина, и Олег ее не пропустил.

   Ходил пару раз и после, но сегодня посещать театр не намеревался. Это решение родилось спонтанно и лишь с одной целью — сойтись со Светлиными. А что дают попросту увидел на афишной тумбе. И абонемент пригодился, который Олег приобрел на весь сезон больше для поддержания легенды о своей страсти к театру. Впрочем, театр он действительно любил, только посещал его не часто. Служба занимала время, и не всегда оно совпадало со спектаклями.

   Ложа Котова находилась на втором ярусе ближе к сцене. Ему это расположение нравилось, и когда брал, то исходил из своих предпочтений, а не престижа. Иногда к Олегу присоединялся кто-то из его знакомых, иногда приходил Степан, переодевшись из слуги в господина. А порой старший розыскник приходил в одиночестве, когда желал развлечься и отвлечься. Или же попросту видел на афише, что на спектакль заявлен состав актеров, которых он любил.

   А сегодня вот привел Светлиных… или Воронецких, это еще предстояло выяснить. Но это требовало времени, а сейчас они поднялись по лестнице, которая на супругов не произвела особого впечатления, и Котов сделал вывод, что видеть подобную отделку им не впервой. Пусть вычурности в ней не было, но изящество радовало глаз. Однако в глазах Максима и Софьи мелькнуло лишь мимолетное любопытство, которое быстро угасло.

   А после они вошли в ложу, и воздух сразу заполнился приглушенным гулом голосов зрителей, какофонией звуков, несшейся из оркестровой ямы, где музыканты настраивали свои инструменты. И обоняния коснулся тот непередаваемый аромат смеси запахов, какой наполняет, наверное, залы во всех театрах мира. Олег вдохнул и как-то разом расслабился, будто вошел в собственный дом. Напряжение, сковавшее его при виде Светлиных, отступило окончательно.

   Максим Аркадьевич помог супруге сесть, и глаза ее восторженно распахнулись.

   — Какое же великолепие! — приглушенно воскликнула она. После обвела взглядом зал, и глаза, кажется, стали еще больше. — А это ложа государя? — понизив голос, с благоговением спросила девушка.

   Она указала веером на большую царскую ложу, укрытую пунцовыми драпировками. Опознать ее было несложно по богатой золоченой отделке и подобию короны, венчавшей ложу сверху. Там находиться мог только император.

   — Истинно так, — чуть склонив голову, ответил Олег. — Это большая царская ложа. Там государь бывает по официальному поводу, к примеру, когда является на премьеру с семьей и свитой. Но сегодня не премьера, и если Его Величество если и приедет, то сидеть он будет в малой ложе. Она с нашей стороны но находится, рядом со сценой.

   — Ах как бы я хотела увидеть государя! — прижав ладони к груди, простодушно воскликнула Софья Павловна.

   — Соня, потише, — одернул ее супруг.

   — Позвольте мне немного познакомить вас с театром, в который я имел честь вас пригласить, — улыбнулся Котов.

   — Да, было бы любопытно послушать, — ответил Максим Аркадьевич, прежде бросив взгляд на супругу. Возможно, он рассудил, что во время рассказа она будет более сдержана, а после и вовсе умерит свой восторг.

   — Извольте, — вновь склонил голову Олег. — Итак, театр в его нынешнем виде был построен господином Росси пятьдесят один год назад по указу государя Николая Павловича. И Александринским он назван в честь супруги императора — императрицы Александры Федоровны. Но… — он выдержал паузу, а после негромко рассмеялся собственной театральщине. — Этот театр гораздо старше, более того, это первый российский театр, учрежденный еще государыней Елизаветой Петровной. До нынешнего каменного здания здесь стояло деревянное строение. Однако господин Росси воздвигнул, не побоюсь этого слова, шедевр. Акустика здесь отменная, и до зрителей долетает даже шепот актеров.

   Кстати сказать, изначально обивка кресел и драпировка царской ложи была голубого цвета, и плафон был иным, его делали по эскизу Антонио Квиги. Говорят, это был небосвод, где в облаках парили Юпитер, Марс, Нептун и Аполлон. Но, к сожалению, масленые лампы совершенно закоптили его и стены. И во время ремонта двадцать лет назад заменили и плафон, и обивку, и драпировку. Она стала пунцовой.

   Мне сказывали, что Николай Павлович в благодарность за прекрасную работу подарил Росси одну из лож в пожизненное пользование. Однако господин архитектор, желая поправить свое положение, начал продавать в ложу билеты, и произошел курьезный случай. В одной ложе оказались люди разного сословия.

   — Каков скандал, — покачал головой господин Светлин.

   — Вы правы, Максим Аркадьевич, — улыбнулся Котов. — Скандал и вправду был. Дело дошло до государя. Император был оскорблен тем, как обошелся с его подарком господин Росси, и забрал его. Но, возвращаясь к плафону, обратите на него внимание, — молодые люди подняли глаза к потолку. — Видите, в розетках написаны имена? Это именитые русские драматурги. Что до освещения, то масленые лампы сменили газовые. Это произошло тогда же, когда сменили плафон и обивку, а с прошлого года в театр провели электричество. Вот такая маленькая история.

   На самом деле историй у этого театра много, легенд и вымысла еще больше. А как иначе? Творческие люди склонны к фантазерству, а человеческий разум раздувает их и вовсе до немыслимых размеров. Однако всё это уже пустое, но если захотите, то поделюсь и сплетнями, они мне также известны, но после. А сейчас начинается представление. Давайте им насладимся, пьеса недурна, а госпожа Савина и вовсе превосходна. Она играет Веру Филипповну.

   — Мы в предвкушении, Олег Иванович, — улыбнулась госпожа Светлина.

   — Да, — согласился с ней супруг. — Надеюсь, наши ожидания оправдаются.

   — Даже не сомневайтесь, — заверил их Котов, и разговоры на время прекратились…

ГЛАВА 12

Сегодня Олег проснулся позже обычного. Он открыл глаза, потянулся и посмотрел на часы, висевшие на стене перед кроватью. Была уже половина одиннадцатого утра. Котов присвистнул и сел, а после и вовсе хохотнул. Вот уж разоспался! Но настроение было превосходным, и пенять себе дальше на долгий сон он не стал.

   Встав с постели, Олег подошел к окну и, посмотрев на Екатерининский парк, улыбнулся, впрочем, не отдав себе в этом отчета. Перед внутренним взором предстала светловолосая совсем еще юная женщина с голубыми глазами.

   — Да что ж такое… — проворчал Котов, тряхнул головой, но как и вчера на себя не рассердился. Если уж и вправду хороша, то отчего бы и не полюбоваться, хотя бы издалека?

   Вчерашний вечер был восхитителен! Признаться, Олег в какой-то момент больше исподволь наблюдал за непосредственной Софьей Павловной, чем за действием, происходившим на сцене. И вовсе не потому, что спектакль был ему знаком. Попросту искренность чувств госпожи Светлиной была неприкрытой и завораживающей.

   Ее супруг постепенно тоже увлекся представлением, но был всё же сдержанным, а вот Софья Павловна оказалась более раскованной. И это постепенно перетянуло внимание Олега. Один раз Максим даже одернул ее, когда супруга, нарушая правила, захлопала в ладоши, но вскоре махнул рукой.

   — Ах, Олег Иванович, как же я вам благодарна за ваше приглашение! — воскликнул она в антракте. — Мне безумно нравится, и пьеса, и актеры…

   — Соня, — строго остановил ее муж, а затем произнес, обращаясь к Котову: — И вправду пьеса хороша. Благодарим вас, Олег Иванович.

   Из ложи они так и не вышли, чтобы не оставлять Софью Павловну в антракте в одиночестве. А после спектакля господин Светлин неожиданно пригласил Котова зайти с ними в ресторан «Феникса», он еще работал. Вот там пустая светская болтовня начала меняться, и Олег понял, для чего Максим пригласил его задержаться в их компании. Он занимался тем же, чем и Котов, — пытался побольше узнать о новом знакомом, чтобы окончательно составить о нем мнение.

   Впрочем, у Олега хватало заготовленных рассказов о себе, которыми он обычно пользовался. И не только о том, откуда приехал, но и короткие истории о детстве, юности, отрочестве и родных. Сплошная выдумка, но переданная с уверенностью и необходимыми эмоциями, что превращало ее в правду.

   А потом настал его черед, и вот тогда Котов задал свой главный вопрос:

   — Простите великодушно, если мой вопрос покажется вам грубым или неуместным, но я лишь оглашаю то, что успел заметить.

   — Спрашивайте, — едва приметно улыбнулся Максим Аркадьевич.

   — Вы и Софья Павловна кажетесь мне удивительно схожими внешне. Я, конечно, слышал, что супруги со временем становятся похожи друг на друга, но вашему браку не так много времени. В чем загадка? Вы родственники?

   Светлины переглянулись, и глава семьи ответил:

   — Да, вы верно отметили, мы одного рода, но из разных ветвей, и родство наше дальнее, иначе бы нас не обвенчали. Однако родовые черты оставались сильны в каждом поколении, так что мы и вправду несколько похожи. К тому же знакомы с детства и много времени проводили вместе. После подросли и… понимаете сами, — Максим опустил взгляд и коротко вздохнул. — Сердцу, как говорится…

   Котов согласно покивал и произнес:

   — Теперь мне понятно ваше поведение днем в парке. Я еще подумал, что супруги так не бранятся, скорее подобное возможно между теми, кто провел вместе детство и привык к подобным сценам при выяснении отношений.

   — Да уж, — Светлин теперь и вовсе отвел взгляд, а щеки его супруги окрасились пунцовым цветом. — Простите нас за то, чему стали свидетелем. Это было и вправду… по-детски.

   — О, — отмахнулся Олег, — это было даже мило. На мое мнение о вашей семье это нисколько не сказалось.

   — И какого же вы о нас мнения? — с явным любопытством спросила Софья Павловна.

   — Что вы приятные люди, общение с которыми мне доставляет удовольствие, — с улыбкой ответил ей Котов.

   Признаться, после этого разговора Олегу стало как-то легче дышать. И остаток вечера прошел довольно весело, и расставались они уже добрыми знакомцами.

   — Могу ли я вновь встретиться с вами и пригласить куда-нибудь? — спросил он господина Светлина при прощании.

   — Если пригласить, то можете, — ответил тот, и Котов сделал вывод, что сходиться с ним близко Максим Аркадьевич не намеревается, и встречаться вновь будет только по определенному поводу, но последнее трудностей не вызывало, и поводов розыскник мог найти уйму.

   Так что и ложился спать, и проснулся Олег в добром расположении духа.

   — Наконец-то вы изволили проснуться, господин Лежебока, — Степан вошел в комнату напарника, не утруждая себя стуком.

   Вчера его не было дома, когда Котов вернулся, а появился, когда старший напарник уже засыпал, так что они еще не обсуждали того, что узнал каждый из них за вечер прошедшего дня.

   — А ты уже на ногах, — усмехнулся Олег в ответ.

   — Так мы ж не баре, чтоб разлеживаться на перинах, — широко улыбнулся Степан. Похоже, и его настроение было приподнятым. — Это вы, господин хороший, бока наминаете, а нам, простому люду, еще вам щи сварить надо да поле вспахать.

   — Уж ты-то знатный пахарь, — хмыкнул Котов. — Есть новости?

   — Не особо, — пожал плечами Степан.

   — Тогда оставь меня в одиночестве, будь добр. Скоро я оденусь и выйду.

   — Как скажете, барин, — напарник согнулся в шутовском поклоне и вышел из комнаты.

   Олег фыркнул ему вслед и занялся собой. Когда он вышел на кухню, где они со Степаном обычно ели, если не было гостей и не перед кем было разыгрывать комедию, напарник уже сидел за столом с газетой. Со стороны Олега стоял горячий завтрак. Благодарно кивнув, он уселся за стол.

   — Рассказывай, — велел Олег, приступая к утренней трапезе.

   — Твои новости будут поинтересней, — отодвинув газету, заметил Степан.

   — Но я пока ем, — справедливо заметил Котов. — Так что начинай первым. Куда уходил вечером?

   — Собирал урожай, — ответил он со смешком, — а ты еще говоришь, что я не пахарь. Самый натуральный пахарь и есть.

   — И что урожай?

   — А, — напарник махнул рукой. — Ничего особо ценного. Часть купцов, приехавших ранее, уже завершили свои дела и разъезжаются. Пары с каретами ничего подозрительного не творили. Одни и вовсе переехали к родственникам, так что их можно вычеркивать. У Воронецких в Петербурге родни нет. Кто-то был в столице проездом и тоже уже отбыли. Так что если наш хамелеон и прятался под чьей-то личиной из них, то он теперь окончательно ее сменил. Кстати, по описанной тобой внешности Румпфа, еще никого не было замечено. В общем-то, это и всё, что я собрал за вчерашний вечер.

   — Отчего тогда сияешь? — полюбопытствовал Олег.

   — А это уже мое лично дело, — задрал нос Степан, и Котов усмехнулся:

   — Симпатичное дело?

   — Премиленькое, — вновь широко улыбнулся напарник. — А раз ты можешь есть и задавать вопросы, то можешь и рассказывать. Как прошел твой вечер?

   Олег не ответил сразу. Он еще некоторое время в молчании продолжал завтрак, и настроение начало постепенно портиться. Ему отчаянно не хотелось рассказывать, потому что Котов знал, что ответит напарник.

   — Отчего молчишь? — полюбопытствовал Степан. — Прелестная Софья сковала уста?

   Котов одарил его пронзительным взглядом, после демонстративно взял чашку с остывающим кофе.

   — Позволишь прежде все-таки доесть? — спросил в ответ Олег.

   — Сколько угодно, лишь бы не лопнул, — подняв руки, усмехнулся Стёпа. — Я смиренно жду.

   Котов задержал на нем взгляд, и напарник также демонстративно вновь открыл газету. Завтрак продолжился в тишине, нарушенной лишь задумчивым:

   — Н-да-а, — издаваемым Степаном. А еще: — Ну надо же…

   — Не уймешься? — сухо спросил Олег.

   Напарник сдвинул газету и ответил удивленным взглядом, но в тоне его, когда ответил:

   — В чем дело? Я читаю прессу, — послышалась нескрываемая фальшь, не позволившая Котову усомниться в том, что Стёпа издевается.

   В ответ на это, Олег решил прежде убрать за собой, и был вознагражден фырканьем Степана.

   — Ну всё, всё! — воскликнул напарник. — Я уже наказан и признаю это. Больше не буду читать газет и высказывать мнения вслух, когда ты занят издевательством над моей трепетной душой. Можешь даже больше никогда не мыть посуды, только начни рассказывать наконец!

   Котов взял полотенце и обернулся, продолжая вытирать руки.

   — Ты был услышан, посуда теперь всегда твоя, — легко согласился Олег.

   — Это низко, подло и бесчеловечно использовать слабость человека, чтобы заставить его работать. Ты и так чаще по гостиным сиживаешь, чем берешь тряпку в руки, — возмутился Степан. — Я и готовлю, и убираю, и посуду мою, только что стирает прачка.

   Олег вернулся за стол, уселся и подпер щеку кулаком:

   — Так мне рассказывать или пожалеть тебя?

   — Рассказывай, — смилостивился Стёпа. — Жалости, как и совести, от тебя всё одно не дождешься.

   Котов усмехнулся, после откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки.

   — Вечер вышел приятным, — сказал он. — После театра меня пригласили в ресторан. Светлин желал разобраться, что я за птица. А я разбирался, в каких высях летают они с супругой. Они действительно состоят в родстве и не скрывают этого. В родстве дальнем, но схожесть объяснили тем, что в их семьях сильная наследственность. Еще рассказали, что общались с детства, что объясняет выходку Софьи с моим сюртуком. И то, как Максим продолжал сдергивать его. В общем, я склонен признать, что они и вправду супруги Светлины из Суздаля.

   Степан поджал губы и некоторое время в молчании не сводил взгляда со старшего напарника. Котов и без слов понимал, о чем он думает.

   — Они вели себя естественно, — сказал Олег и отвернулся.

   — Отправь меня в Суздаль, — произнес Стёпа, и Котов вновь посмотрел на него, но уже с удивлением. — Мы оба понимаем, что сейчас ты предвзят. Тебе понравилась дамочка, и кажется, очень понравилась, раз даже подозрение, что она — это и есть хамелеон, вынуждает тебя пойти на поводу собственных желаний. А желаешь ты, чтобы она хамелеоном не была.

   Так отправь меня в Суздаль, чтобы я через несколько дней тебе в точности сказал, супруги ли твои Светлины, и Светлины ли они вообще. Ведь могут и скрывать свою настоящую фамилию, если, к примеру, степень их родства ближе, чем они уверяют, и это вынудило бежать из родного города и искать счастливой доли в столице.

   Может такое быть? Вполне, согласись. Кузены или троюродные брат с сестрой. Это уже запрет церкви и порицается людьми. Можно поступить еще проще и вызвать Полянского. Если Максим — это Михаил, то Алексей Дмитриевич его опознает. Даже странно, отчего мы уже не сделали этого, как только заподозрили Светлиных.

   Котов поднялся со стула. Он отошел к окну, заложил за спину руки и перекатился с пятки на носок. Раздражение, вновь всколыхнувшееся, Олег задавил. Слова Степана были справедливы, и он заранее знал, что скажет напарник, даже был согласен с ним. Только по непонятной дури, ибо это была именно дурь, опасная и недопустимая, он готов позволить хамелеону и далее творить свои дела, лишь бы не допустить, что настоящего ангелочка с голубыми глазами уже не существует. Да, Стёпа был во всем прав, а он, Олег, ведет себя глупо и непрофессионально.

   — Вызывай Полянского, — наконец произнес Котов. — Пусть посмотрит на нашего Максима Аркадьевича. Действительно что-то мы сглупили. Должно быть, эти бесконечные вялые брожения по мистикам и прочим шарлатанам совсем расслабили. Слишком давно ничего серьезного не происходило.

   — Да, по-моему, еще ни разу ничего серьезного не было за те пятнадцать лет, что я здесь, — усмехнулся Степан и поднялся из-за стола.

   — Я на десять лет дольше, было пару раз, когда пришлось побегать с напарником, который был до тебя, — ответил Олег и обернулся.

   — А при мне ни разу. Ну что, я пошел вызывать?

   — Иди, — кивнул Котов.

   Для вызова не требовалось перехода через портал, для этого имелась связь, установленная по иному принципу, чем человеческий телеграф или телефон. Может, Стёпа и был готов воспользоваться порталом, чтобы забежать ненадолго к коллегам, однако сейчас настаивать на этом не стал, понимая, что вызов Полянского на опознание не тот повод, по которому стоило переходить на заставу.

   Вскоре он вернулся и застал Олега на прежнем месте у окна. Он так и стоял, заложив руки за спину, и смотрел на улицу. О чем думал напарник, Степан разгадать не смог. Он уселся за стол, с минуту помолчал, а после открыл рот, намереваясь задать вопрос, но Котов опередил его.

   — Что сказал Полянский?

   — Прибудет через полчаса, — ответил Стёпа. Он чуть помялся и все-таки спросил: — Тебя так сильно волнует эта Софья Павловна?

   От окна донеслась усмешка, и Олег обернулся. Он прошел к столу, уселся напротив напарника и ответил:

   — Меня волнует, что я повел себя непрофессионально. Вот что удручает по-настоящему.

   — Коррекцию пройти недолго…

   — Я не настолько расслабился, — рассеянно улыбнулся Котов. — Стало быть, через полчаса? — Степан кивнул. — Хорошо. Сейчас напишу записку, чтобы вызвать Светлина на улицу, а Полянский посмотрит на него, пока мы будем разговаривать. Надеюсь, они не отправятся за это время ни на прогулку, ни к врачу, которого посещают.

   — Они посещают врача?

   — Да, — ответил Олег. — Вчера, когда Максим Аркадьевич налетел на супругу, он укорял ее в том, что, выйдя от врача, она не дождалась его. На мой вопрос о здоровье Софьи, Светлин ответил, что она в тягости. Он обманул, это я и так видел, госпожа Светлина не беременна. Однако врач и вправду был, потому что Максим не сдерживал себя, он был искренне взволнован. Может, еще и потому я так легко поверил их объяснениям родства и поведения.

   — Но они и вправду могут быть супругами. Пусть не Светлиными, но в остальном могли сказать правду, — заметил Степан, кажется, решив поддержать напарника и друга.

   — Это мы узнаем, когда объявится Алексей Дмитриевич, — улыбнулся Олег. — Если они не Воронецкие, то остальное уже не имеет значения, ни их фамилия, ни степень родства, ни даже женаты они или нет. Мы попросту оставим их в покое, как отработанную версию.

   — Верно, — улыбнулся Стёпа и пожал Котову руку, лежавшую на столе.

   — Пойду напишу записку, — произнес Олег и поднялся из-за стола.

   Напарник проводил его взглядом, после усмехнулся и махнул рукой:

   — Романтик.

   Спустя полчаса, как и обещал, из портальной комнаты вышел Полянский. Он заглянул в кабинет, но никого там не обнаружил и направился в гостиную, где и застал обоих розыскников за игрой в карты.

   — Очаровательно, — хмыкнул гость. — Так вот как нынче ведется розыск.

   Служащие петербургского отдела дружно повернули головы. Олег отложил карты и первым поднялся со стула. Степан расплылся в улыбке и приветственно махнул рукой.

   — Доброго дня, Алексей Дмитриевич, — склонил голову Котов. — Рады снова видеть вас.

   — Доброго дня, Олег Иванович, — ответил Полянский и пожал старшему розыскнику руку. — Однако вы беспечны, даже не заметили моего появления.

   — Наш портал имеет только внутреннюю направляющую, — сказал Котов и указал на кресло. — Вы же помните, мы прибыли в этот мир через вашу заставу. К тому же мы ожидали вас и открыли проход заранее. А вот за то, что не услышали оповещения о вашем прибытии, великодушно нас простите. Игра — это лишь способ занять время, мы рассуждали.

   — Да, это бывает удобно, занять себя чем-нибудь и порассуждать, — согласился Полянский. — Стало быть, вы нашли Воронецких?

   — Возможно, — уклончиво ответил Олег. — С нами по соседству, в гостинице, поселилась молодая пара. Супруги Светлины, Максим Аркадьевич и Софья Павловна. Они утверждают, что приехали из Суздаля. Приехали на наемном экипаже, а не на собственном, что показали служащие гостиницы, принимавшие их багаж. Они видели, как Светлин расплатился с извозчиком. Однако по приметам, которые вы передали нам, Максим Аркадьевич удивительно похож на Михаила Алексеевича.

   — И инициалы схожи, — заметил гость. — М и А.

   — Схожи не только инициалы, — усмехнулся Степан, — но и супруги между собой.

   — Да, — кивнул Котов. — Они утверждают, что находятся в дальнем родстве, но наследственность оказалась сильной. Может, это и так, а может, нас водят за нос, и мы имеем дело с родными братом и сестрой, которые назвались супругами. Но нам этого без вас в точности не узнать. Вы единственный, кто не только видел, но и общался с Михаилом Воронецким. Потому сейчас мы выйдем с вами на улицу, и я вызову Светлина запиской. Пока мы будем разговаривать, вы сможете рассмотреть его, а после скажете, справедливы ли наши подозрения.

   — Я вас понял, — улыбнулся Алексей Дмитриевич. — Если господ Светлиных не окажется на месте, я задержусь у вас до вечера. Сегодня мы непременно разгадаем сию шараду.

   — Благодарю, — улыбнулся в ответ Олег. — Тогда не станем откладывать опознание.

   Полянский поднялся с кресла, поправил одежду и кивнул:

   — Извольте, я готов.

   Степан не пожелал оставаться в одиночестве в квартире и последовал за старшим напарником и главой псковской «заставы». Но как только они вышли за дверь, слуга Котова немного отстал от своего хозяина и его гостя. А в том, что гость выходил из дома, не войдя в него прежде, проблемы не было, потому что…

   — Меня здесь нет, — проходя мимо швейцара, произнес Полянский.

   Тот моргнул и склонился перед Котовым:

   — Доброго денечка, Олег Иванович.

   — Доброго дня, голубчик, — кивнул ему в ответ квартирант.

   — Всё двери сторожишь, Матвеич? — подмигнул швейцару Степан.

   — Ступай, балабол, ступай, — отмахнулся Матвеич. — Только б зубы скалить.

   Мужчины вышли на улицу и направились к гостинице. Полянский подставил ладонь под мелкую морось и покачал головой:

   — А у нас там солнышко светит.

   — И у нас скоро появится, — ответил Степан. — К вечеру небо расчистится.

   — Завтра и температура опять поднимется, — заметил Олег. — До следующего дождя недели две.

   Алексей Дмитриевич прислушался к себе и согласно кивнул:

   — Да, будет жарко.

   Олег, подняв руку, выставил ее стопором перед Полянским. Тот посмотрел на него, и Котов объяснил:

   — Здание театра скрывает нас от взора постояльцев гостиницы. Если сделаем еще пару шагов, то станем им видны. Подождите немного, будьте любезны, Степан даст вам знак, когда выйти из укрытия. Пока я продолжу путь один и вызову Светлина.

   — Да, разумеется, — пожал плечами Алексей Дмитриевич. — Не думаю, что меня бы сразу увидели и опознали, но и вправду постараемся избежать недоразумений и проявим осторожность. Ступайте, Олег Иванович, я жду.

   — Стёпа, — позвал Котов, и его напарник зашагал следом за ним, но остановился так, чтобы видеть и вход в гостиницу, и Полянского.

   Котов неспешно направился к «Старому фениксу». Он остановился лишь раз, чтобы пропустить экипаж, ехавший с Театральной улицы, а после продолжил путь.

ГЛАВА 13

У дверей гостиницы розыскник коротко вздохнул и шагнул в прохладное нутро вестибюля. Навстречу посетителю направился управляющий.

   — Мое почтение, милостивый государь, — склонил он голову, — чем мы можем быть вам полезны? Или же вы направляетесь в ресторан?

   — Добрый день, — едва приметно улыбнулся Олег. — Будьте любезны передать записку господину Светлину. И скажите…

   — Прошу прощения, милостивый государь, — остановил его управляющий, — но господа Светлины съехали.

   — Как съехали? — опешил Олег. — Когда?!

   — Пару часов назад, — ответил его собеседник. — Расплатились по счету и уехали.

   — Они не говорили, что намереваются делать дальше?

   — Нет. Прошу прощения, — управляющий поклонился и направился к стойке, куда как раз приблизился невысокий полный мужчина с красным лицом и пышными рыжими усами. Однако до него служащий «Феникса» так и не дошел. Поклонившись уже краснолицему господину, он снова вернулся к Котову, который так и смотрел ему вслед растерянным взглядом. — Еще раз прошу прощения, вы Олег Иванович? Господин Котов?

   — Точно так, — кивнул Олег и стряхнул с себя оторопь.

   — Господин Светлин просил вам передать, если вы появитесь, искреннюю благодарность за приятно проведенное время, а также извинения, что они с супругой не смогут исполнить обещания и вновь принять ваше приглашение.

   — Это всё?

   — Да, милостивый государь, более ничего передавать господин Светлин не велел. Прошу прощения, меня ожидают.

   Управляющий вернулся к постояльцу, и когда Котов пробормотал:

   — Да-да, конечно, — уже не услышал.

   Олег тихо чертыхнулся и покинул гостиницу. Он в задумчивости прошел мимо округлившего глаза Степана, и тот поспешил следом. Полянский чуть приподнял брови, обозначив удивление.

   — Они съехали сегодня утром, — ответил на невысказанный вопрос сразу обоим спутникам Котов. — Оставили для меня устное послание. Поблагодарили на приятный вечер и извинились, что не смогут принять следующего приглашения, как обещали. По-моему, они сбежали. Только я не пойму, почему. Даже если они Воронецкие, могли и дальше водить меня за нос. Даже если Софья — это хамелеон.

   — Значит, что-то напугало их, — ответил Алексей Дмитриевич. — Или хамелеон понял, кем вы являетесь, или же что-то в вашей вчерашней беседе их насторожило.

   — Или, если они и вправду Светлины, кто-то, кого они опасаются, вышел на их след. Ну или подумали, что ты, возможно, сыщик. Еще и про их родство спрашивал, — произнес Степан.

   — А может, и нет никакой особой причины, попросту они посчитали, что визит в Петербург окончен, — заметил Полянский. — Тут может быть, что угодно. Но раз пока моя помощь вам не нужна, я возвращаюсь назад. Когда найдете ваших Светлиных или кого-то похожего на Михаила Воронецкого, призывайте на опознание.

   — Разумеется, — склонил голову Олег. — Простите, что оторвали вас впустую.

   — Ерунда, — отмахнулся Алексей Дмитриевич, — заодно прогулялся немного. Давно не было в Петербурге, хоть мельком взглянул на него. — Мужчины направились обратно к парадному, и Полянский продолжал: — У меня с этим городом связаны приятные воспоминания. Когда-нибудь, когда представится возможность, я расскажу, если пожелаете.

   — Даже потребуем! — заверил Степан с улыбкой. — Алексей Дмитриевич, а когда вы прибыли сюда?

   Полянский усмехнулся, поднял лицо к серому небу и вдохнул влажный воздух полной грудью. После шумно выдохнул и ответил:

   — Еще при Александре Павловиче. Как раз в тот день государь победно въезжал в Париж. Славное было время, доложу я вам, господа. Вся империя торжествовала, когда пришли вести, я был тому свидетелем. Знаете, что грустно в нашей службе? — неожиданно спросил Алексей Дмитриевич. — Эпохи проходят, меняются цари, стареют и умирают те, с кем поднимал чарку, а мы продолжаем изображать жителей этого мира и существуем рядом с теми, кто однажды станут для нас воспоминанием. Грустно, господа, грустно.

   Мужчины замолчали. Они как раз дошли до двери и намеревались войти, но остановились, слушая Полянского. Мимо них проехала пролетка. Она остановилась невдалеке, и Олег перевел рассеянный взгляд на мужчину, который расплачивался с извозчиком. Котов уже было отвернулся, но вновь повернул голову, осознав, кого увидел.

   — Федор Гаврилович? — с толикой удивления спросил он самого себя.

   — Да, Ковальчук, — произнес рядом Степан.

   — Ваш знакомец? — спросил Полянский, и Олег кивнул.

   — Должно быть, он ко мне. Прошу прощения, Алексей Дмитриевич, я оставлю вас, — Котов поклонился и направился к приятелю.

   Он уже не видел, как за дверью дома исчезли его напарник и их гость. Экипаж в эту минуту отъехал, и Олег изобразил приветливую улыбку, но она тут же сменилась недоумением, потому что Ковальчук направлялся вовсе не к нему. Он шел в сторону гостинцы.

   — Федор Гаврилович! — окликнул доктора Котов.

   Тот обернулся, и Олегу почудилась на лице добродушного знакомца досада. Однако он все-таки остановился и улыбнулся, впрочем, и улыбка вышла натянутой.

   — Мой дорогой друг, — приблизившись, произнес Котов, — куда вы направляетесь? Когда я увидел вас, то думал, что вы приехали ко мне.

   — Простите великодушно, Олег Иванович, — улыбка исчезла, и розыскник увидел, что его приятель озабочен. — Я и вправду не к вам. Видите ли, странная какая штука приключилась. В «Фениксе» живет моя пациентка, интересный случай, доложу я вам. Но сегодня ее супруг прислал мне письмо, где благодарил за помощь. Написал, что его жене стало лучше, и они более не появятся.

   — Вот как, — неопределенно произнес Котов и спросил машинально: — Они не оплатили ваши услуги?

   — Напротив, рассчитались полностью за те несколько дней, что посещали меня. Даже больше, чем было нужно. Но я не по тому иду к ним. Дело в том, что этой даме нужна моя помощь по-прежнему. Мы не продвинулись с ней ни на шаг. Каждый прием новая история, и всё вранье. Ее душа явно не спокойна, но что является тому причиной… — Ковальчук развел руками.

   Олег впился в приятеля острым взглядом, однако тут же приподнял уголки губ в улыбке, чтобы скрыть свой интерес под обычным любопытством.

   — И что же? Даже супруг не рассказывал, что с ней приключилось?

   — В том-то и дело, что ему это неизвестно, — вновь развел руками Федор Гаврилович. — Супруг этой дамы только рассказал, что она исчезала ненадолго, а когда вернулась, поведение ее стало несколько странным. Сама она то говорит об увлечении другим мужчиной, то о ссоре с мужем, а то и вовсе сказала, что это у него любовница, и она сбежала, узнав об этом. У этой семьи есть некая тайна. И если супруг готов говорить, то его жена открываться не намерена. А это вызов, понимаете?! — почти сердито воскликнул он. — А теперь они говорят, что в моих услугах больше не нуждаются. Но я не намерен сдаваться и желаю донести свою точку зрения. В конце концов, кто из нас доктор?

   — Подождите минуту, Федор Гаврилович, — остановил его Котов. — Уж не о господах ли Светлиных вы говорите?

   Ковальчук приоткрыл рот, явно опешив, после выдохнул и осторожно спросил:

   — Отчего вы думаете, что я говорю о Светлиных?

   — Во-первых, не далее как вчера, Максим Аркадьевич отчитывал супругу, что он не нашел ее у доктора. Теперь я склонен думать, что говорили они о вас. И вот почему, это и будет, во-вторых. Я только что сам заходил в «Феникс» чтобы пригласить их на прогулку, но мне сказали, что господа Светлины съехали еще пару часов назад.

   — А вы-то как с ними познакомились? — изумился Ковальчук, так выдав, что Котов угадал имя пациентки.

   — Да как же, друг мой? — удивился в ответ Олег. — Вы сами указали на них и сказали, что этим людям понравился мой дом. А вчера, когда направлялся через парк, я увидел Софью Павловну и подошел засвидетельствовать ей свое почтение и поблагодарить за ее мнение. Вы сами знаете, сколько людей готовы спорить о доме Басина. Потом пришел ее муж, и они поссорились. А так как вышло, что часть его недовольства досталась мне, я пригласил семейную чету в театр. Так что вчера мы с ними, как мне казалось, сошлись, а сегодня такой вот пассаж.

   — Н-да-а, — протянул Ковальчук. — Однако! Ну раз их нет и в гостинице, то мне придется принять поражение. Как же это неприятно, — пробормотал он. — Стало быть, возвращаюсь домой, вскоре должен прийти другой мой пациент. Но после, — Федор Гаврилович посмотрел на Котова, — вы мне непременно расскажете про их поведение, особливо Софьи Павловны.

   — Это не составит мне труда, — улыбнулся Олег. — Не смею задерживать.

   В квартиру он вошел, чеканя шаг, уже зная, что сделает дальше.