Оглавление
АННОТАЦИЯ
Странные дела творятся на севере.
Боги покинули Нотрад, а снежные чудища прячут сокровища от людей.
Среди запретных гор порой раздается детский плач.
Страшные сказки, рассказанные ночью под завывания вьюги – вовсе даже не сказки.
Вдова Хелмайн, что правит суровым северным краем, не любит гостей и не доверяет мужчинам.
Но Талгор, пришедший с юга, верит в добро, а его сердце полно надежды вернуть утраченную любовь.
ГЛАВА 1. Незваный гость
– Сокровищ не будет. Убирайся отсюда, пока цел, пес когана. И свору свою забери.
Хелмайн придержала норовистого коня и надменно вскинула голову. Светлые локоны покрывалом рассыпались поверх меховой накидки, заискрили на солнце.
Красивая.
Но дерзкая. Рот изогнут в насмешливой полуулыбке, голубые глаза замораживают льдом.
Именно такой Талгору она и запомнилась.
И эти волосы, которые мягким шелком падали ему на грудь. И вкус дерзких, сочных губ. И белизна нежной кожи под слоями одежды.
И то, как она, забывшись в порыве чувств, шептала его имя.
Злиться на нее не получалось.
Талгор зябко повел плечами под суконным плащом, оказавшимся слишком легким для здешних морозов, и, прищурившись, окинул взглядом бескрайние снежные просторы, за которыми виднелся бревенчатый частокол, скрывающий поселение северян.
– Холодно здесь у вас, кунна Хелмайн. Мои люди мерзнут. Может, пригласишь в дом, поговорим? И о сокровищах, и о планах когана.
Она презрительно фыркнула.
– Не считай меня дурой, Талгор Эйтри. Я прекрасно знаю, чего хочет коган, и уже давненько ждала от него посланцев. Когда он перестал получать сокровища с севера, то решил, что я прячу их под своей юбкой.
Взгляд Талгора опустился к ее ноге, продетой в стремя. Юбкой там и не пахло: стеганые штаны с кожаными нашивками на коленях, высокие меховые сапоги, которым не страшны сугробы. Легкий топорик, красноречиво пристегнутый к боку. За спиной – круглый щит.
Она готовилась к битве, а не к разговорам.
– И вот явился ты – чтобы отобрать у меня власть и засесть в Нотраде кунном. Только зря надеешься: придя с мечом, порог моего дома ты не переступишь.
Строптивая. Но даже это ее не портит. Если женщина правит диким северным краем, да еще взяла в руки оружие, глупо ожидать от нее покорности.
И… неинтересно?
Тем не менее, проливать кровь отчаянно не хотелось.
– Ты верно все поняла, кунна Хелмайн. В последнем обозе с данью из Нотрада коган не обнаружил так полюбившихся ему самоцветов, и это ему не понравилось. Поэтому он поручил мне приехать в Нотрад и поискать их получше.
На молочно-белых щеках вспыхнул гневный румянец.
– Самоцветов больше нет. Я отправила вам всё, что нашла в сундуках мужа после его смерти. Коган обвиняет меня в воровстве, не ведая, что именно Гридиг обкрадывал его годами.
Талгор невольно поморщился. Отчего-то даже сомнений не возникло, что она говорит правду. Гридига Талля, второго мужа Хелмайн, он видел всего раз, и уже тогда между ними не возникло взаимопонимания. Массивная стать и крупная косматая голова в сочетании с низким лбом и глубоко посаженными темными глазами придавали Гридигу сходство с диким кабаном, а ужасающая жестокость, причем не только по отношению к врагам, но и к собственным людям, лишь усиливала это впечатление.
Коган, впрочем, ценил кунна Талля за верность и крепкую руку, благодаря которой в северном куннате царил порядок, а нотрадцы безропотно пополняли объединенные войска.
Но главным образом – за бесценные сокровища снежных хексов, которые Гридиг неизменно поставлял в коганат в качестве ежегодной дани.
Смерть такого важного человека опечалила когана. Однако до поры он не трогал вдову Талля, пока та продолжала выполнять обязательства и присылать самоцветы.
Теперь же всё изменилось, а Талгору предстояло разобраться в причинах.
– Я верю тебе, кунна Хелмайн. Так может, расскажешь, куда подевались сокровища? Что, горы иссякли? Или снежные хексы разлюбили загадывать загадки?
Он понадеялся ослабить напряжение шуткой, но Хелмайн нервно повела бровью.
– Вы там, на юге, совсем повредились умом? Верите в детские сказки о хексах?
Талгор примирительно вскинул ладонь, промерзавшую даже в теплой кожаной перчатке.
– Ладно, давай начистоту: у когана всего два предположения. Первое – что ты оставляешь сокровища себе, обманывая коганат. В этом случае ты будешь строго наказана.
Она презрительно фыркнула, и ее конь, уловив настроение хозяйки, грозно встряхнул густой гривой.
– Второе – что ты попросту боишься торговаться с хексами. Если так, никто тебя не осудит, ведь все понимают, что правление куннатом слишком тяжелое бремя для женщины, и уж тем паче переговоры с чудовищами. И с этим я могу помочь.
– Помочь? И чем же? Вышвырнув меня пинком под зад, как старую псину, и усевшись на мое место?
Ну, старой ее точно не назовешь. Сколько ей сейчас? Двадцать пять или немногим больше?
А к собакам у нее, похоже, какие-то личные счеты.
– Никто тебя не гонит, Хелмайн. Ты можешь остаться в Нотраде.
– В качестве кого?
В прищуренных глазах вспыхнул обжигающий холод.
А ненормальное сердце Талгора дрогнуло и принялось таять, как льдинка на этом ярком северном солнце.
– В качестве верной подданной коганата. А если пожелаешь остаться кунной – то в качестве моей жены.
Голубые глаза изумленно распахнулись. Губы дрогнули, а стройное тело под мехами мелко затряслось – Хелмайн даже не попыталась скрыть смех за приступом внезапного кашля.
Это задело.
– Я не стану тебя притеснять, – поспешил заверить он. – Знаю, северяне тебя уважают, и тебе дорог Нотрад, так продолжай заниматься им как хозяйка. А переговоры с хексами, заботу о казне и оборону я возьму на себя.
Но она и слушать не стала: запрокинула голову и открыто расхохоталась.
Талгор, запрещая обиде завладеть разумом, терпеливо дождался, пока у Хелмайн пройдет охота веселиться.
– Я пережила двух мужей, Талгор Эйтри. Не боишься стать третьим из тех, кого я переживу? – наконец произнесла она, утирая выступившие слезы.
– Я пережил двух жен. – Он зачем-то подхватил эту болезненную для обоих игру. – Проверим, кто окажется удачливей на этот раз?
Напускное веселье с ее лица слетело в одно мгновение. Соблазнительный рот превратился в злую узкую полоску.
– Никогда. Ни один мужчина больше не будет иметь надо мной власти. Вы попадете в Нотрад только на остриях мечей северян, алчные псы когана.
В голубых глазах отразилось северное небо.
И глубокая, едва различимая печаль.
Талгор покачал головой.
– Я не хочу кровопролития. Северян осталась горстка, а у меня много людей. Вчетверо больше, чем у тебя. Неужели ты желаешь смерти своим людям, кунна Хелмайн?
Ее губы дрогнули. Она обернулась, обвела взглядом снежные холмы и горы, выступающие за поселением, сплошь покрытые лесом, и высокий земляной вал, у которого боевым порядком выстроились северяне.
И снова – глаза в глаза. На красивом лице появилась сосредоточенность – такая, какую Талгору не раз доводилось встречать на лицах воинов перед сражением.
– Не желаю. А потому предлагаю тебе поединок один на один. Кто из нас выживет, тот и войдет в Нотрад кунном.
Талгор ощутил неприятное жжение в груди.
– Но тебе не выиграть поединок против меня, Хелмайн. Ты умрешь.
Голубые глаза превратились в щелочки. Прекраснейшая из женщин, шесть лет назад укравшая и позабывшая возвратить его ущербное сердце, спрыгнула с коня и сняла с пояса топор.
– Вот и проверим, Талгор Эйтри.
***
Он дрался вполсилы, как будто для него это просто игра, а не смертный бой, а Хелмайн – всего лишь капризная девчонка, которую следует проучить.
Это должно было злить.
Но злости Хелмайн в себе не находила.
Она легко отразила удар меча, даже не ощутив отдачи. Если бы Талгор Эйтри так бился шесть лет назад, когда они сражались бок о бок против чудовищ, порожденных спятивших колдуном, то сейчас оба пили бы лунный эль в чертогах древних богов, а не топтали снег в Нотраде.
О, то был славный бой! Объединенные силы земель коганата разгромили погань, стеной прущую с востока, и вкус победы тогда пьянил похлеще вина. Мертвым воздали честь, выжившим – славу, и были дикие пляски у костров, и хмельная пирушка, и ясно-серые глаза светловолосого воина светились неприкрытым восторгом, и кровь кипела в жилах, и его руки были сильны, а губы так горячи… Это они породили в Хелмайн безумные мысли, а в сердце – безумные желания.
Нет, она ни о чем не жалела.
Но и вспоминать о той ночи теперь больно.
Она с размаху ударила топором, но Талгор уклонился, как верткая рыба. Ну ясно: намерен ее измотать, заставить сломаться. Обычная тактика для того, кто сам не хочет перетрудиться.
Вот только ему невдомек: Хелмайн и так уже сломана. Всю жизнь ее продавали, передавали из рук в руки, как вещь, использовали и в конце концов предавали.
Сначала родители, подкинувшие свое дитя к воротам приюта.
Затем настоятельницы, радостно продавшие ее первому, кто пожелал заплатить.
Потом первый муж, испугавшийся ее нечеловеческой крови.
За ним и второй, оказавшийся просто жестокой сволочью.
Теперь вот предал и коган, под знаменами которого она не раз рисковала жизнью. И, будто в насмешку, прислал сюда именно Талгора.
Талгор Эйтри – последний человек на свете, которого Хелмайн хотела бы убить.
Но выбора нет. Она ни за что не допустит, чтобы землю севера вновь орошали материнские слезы, а из глубины горных расщелин продолжал доноситься леденящий душу детский плач.
Талгор ошибался. Дело не в том, что горы оскудели, и не в том, что она боялась вести переговоры с хексами, хранителями севера.
Она сама отказалась от чудовищного торга.
Кто бы ни пришел в эту землю кунном, он рано или поздно разнюхает, чем промышлял Гридиг, и захочет того же. Ни один правитель не сможет устоять перед соблазном погрузить пальцы в драгоценные самоцветы, вобравшие в себя все цвета северного сияния.
А потому людям когана придется умереть.
И Талгору тоже.
Но, справедливые боги, почему именно он?
Она случайно поймала теплый, немного насмешливый взгляд ясных глаз – и пропустила удар. Вот если б сейчас не щадил, то пронзил бы живот, защищенный всего лишь кожаным доспехом.
И все бы закончилось.
Нельзя жалеть. Нельзя!
Сам виноват.
Мужчинам нужны только власть, богатство и женщины, готовые по первому зову упасть к их ногам. А то, какую цену приходится платить за все это – их не волнует.
Ей, Хелмайн, удалось невозможное! Почти три года после смерти Гридига она правила северным куннатом по чести и совести. Северяне впервые за долгое время ощутили себя под защитой, вздохнули свободно, без страха растили детей.
Удар меча пришелся в край щита, предплечье загудело. Неплохо, Талгор, но кого ты хочешь обмануть, делая вид, что дерешься взаправду? Нет, ты забавляешься, как с младенцем в учебном бою, не понимая, что ждет тебя очень скоро.
Хелмайн ни о чем не жалела. Только о том, что счастливых лет жизни было так мало. Древние боги, как же сладко стало дышать, когда Гридиг осчастливил ее своей смертью! Столько беспросветных лет унижений, побоев, насилия, ненависти, и всего-то три года свободы…
Ну где справедливость?
Горькая обида придала сил. Хелмайн обрушила топор на голову Талгора – и заледенела от ужаса. Но рука дрогнула в последний момент: лезвие топора отсекло лишь заплетенную в косичку светлую прядь, прежде чем Талгор увернулся.
Удивление в серых глазах.
И наконец-то в ней проснулась злость. Настоящая, от души.
А на что он надеялся? Что она так просто позволит себя убить, как жертвенную овцу? В конце концов Хелмайн тоже воин, и ей тоже может улыбнуться удача! Если Талгор падет от ее руки первым, тогда можно еще немного пожить.
Он ударил мечом плашмя по запястью, и топор вылетел из руки.
Как так?..
Моргнула, ошалев. Мгновенно оценила шансы: нет, уже не поднять, упал далеко. Стоит броситься за ним, и Талгор перерубит ей шею.
Уж лучше встретить смерть глаза в глаза.
Она вскинула голову, губы шевельнулись, беззвучно произнося заветные слова... Но Талгор, усмехнувшись, повел бровью, позволяя поднять топор.
Она медлила, не доверяя. Обманет? Подставит, как и все прочие до него?
Он понял. Отступил, завел меч себе за спину, склонил голову. Хелмайн метнулась к топору, подобрала замерзшими пальцами. Если он думает, что, проявив благородство, получит в ответ милосердие, то ошибается.
Каким бы ни был исход этой битвы, Талгор Эйтри уже проиграл.
– Ты устала, – произнес он с улыбкой, играючи отбив щитом лезвие топора. – Не хочешь отдохнуть?
– Отдохну в чертогах богов, – зло бросила она сквозь зубы, выискивая в нем незащищенное место. – Не играй со мной, Талгор. Уговор дороже денег: выживет лишь один.
– Пусть боги подождут. Выходи за меня, Хелмайн, – скалясь уже в открытую, дразнился он. – Мое сердце давно в твоих руках. Мы можем быть счастливы в Нотраде – оба. Клянусь, что никогда тебя не обижу.
Зря он это сказал.
Гридиг тоже много чего обещал. И в то же время ощупывал плотоядным взглядом ее, тогда еще юную, хрупкую, неспособную себя защитить. А потом – орал, избивал до крови, насиловал. Когда же надоела – пожелал избавиться от нее, отправляя раз за разом на битвы под знаменами когана.
Не знал он тогда, что эти битвы для нее были самыми светлыми днями в их мучительно долгой семейной жизни.
«Даже родить неспособна! Бесполезная потаскуха!»
Хелмайн злобно оскалилась, видя перед собой уже не смеющиеся серые глаза, а перекошенное от ненависти лицо покойного супруга.
Да как у него язык повернулся обвинить ее в блуде? Ее, которая за всю замужнюю жизнь ни единого взгляда на другого мужчину не бросила? А самому Гридигу при этом кто только не грел постель, пока она проливала кровь во славу коганата.
Рожать от такого выродка? Да лучше сдохнуть в муках!
Вот тогда-то она и решила отомстить. Раз назвал потаскухой – ею она и стала. Выбрала того, кто ей понравился, и провела с ним незабываемую ночь. И очень надеялась, что черная душа Гридига будет вечно терзаться в лабиринтах подземных чертогов от ее слов, услышанных перед смертью: «Кйонар – не твой сын».
Ложный выпад, ошибка противника – и вся ненависть Хелмайн превратилась в разящий удар. Осознание, острая жалость: сейчас останется без руки…
И мгновенная радость: не вышло. Вместо податливой плоти – тяжелый щит, и топор по основание увяз в древесине.
Что-то не так с ее чувствами. Она сожалеть должна, а не радоваться. Она вновь безоружна, а он, улыбаясь криво, уже поднял карающий меч.
«Хексы-хранители, вот мое последнее желание. Примите мою жертву, напейтесь моей крови, возьмите мою жизнь, и пусть бездушные ригги встанут на защиту северян…»
Меч просвистел над ухом, срезал прядь волос у виска Хелмайн. Талгор поймал ее на лету и довольно сверкнул зубами.
– В расчете. А ты проиграла, Хелмайн. Признай меня кунном и… выходи за меня.
Ненависть оглушила, ослепила, затмила разум. Хелмайн зарычала, выхватила нож, бросаясь на врага.
– Не убил – так умри сам!
Но даже ненависть не сделала ее быстрее. Враг перехватил запястье, заломил за спину. Серые глаза наполнились тревогой, заглянули в глубину души.
– Что с тобой, Хелмайн?
– До смерти! – закричала она, исступленно вырываясь. – Бой был до смерти, и он не закончен, пока один из нас жив!
Свободной рукой ударила наотмашь, но он отклонился – на гладкой щеке всего лишь заалели царапины от ногтей. От удивления ослабил хватку; Хелмайн тут же вскинула руку с ножом, целясь в глаз.
Но ударить не смогла.
Закричала от внутренней боли, от бессилия, от малодушия, от ненависти к нему, к самой себе – и направила лезвие себе в горло.
ГЛАВА 2. Северные сказки
Невозможно красивая. Даже теперь, безвольно покоящаяся среди мехов на низком ложе, с бледным лицом и свежим синяком у виска, она казалась Талгору столь красивой, что у него защемило под сердцем.
Он не удержался, нежно провел пальцами по расслабленному лицу, потрогал разливающийся над скулой кровоподтек. Жаль, что пришлось так жестоко ее оглушить, но выхода не было: она словно обезумела, пытаясь себя убить.
Что это с ней? Мгновенное помешательство?
Она застонала, сонно заморгала длинными ресницами. А Талгор так и не смог заставить себя отдернуть руку от ее щеки. Склонился ниже. Вдохнул аромат нежной кожи – отчего-то казалось, что она пахнет летом посреди зимы, замерзшими на холодном ветру цветами.
– Как ты себя чувствуешь, Хелмайн?
Замерла. Уставилась на него с ужасом, будто увидела перед собой чудовище.
– Ты… ты… как ты посмел?!
Рванулась навстречу и, как пить дать, выцарапала бы глаза, не поймай Талгор ее руки. Перехватил оба запястья ладонью, прижал к подушке над головой. Хелмайн задышала глубоко и часто, словно испуганный зверек, а голубые глаза распахнулись столь широко, что так и тянуло нырнуть в них – и утонуть навсегда.
– Сдохни, подлая псина!
Стройные ноги, заботливо освобожденные от сапог, взметнулись ему на плечи. Рывок – и она точно свернула бы ему шею коленями, будь эта самая шея чуть послабее.
Пришлось отпустить ее руки, чтобы расцепить удушающий капкан. В голубых глазах вспыхнуло торжество – небось, уже возомнила, что одержала верх.
Жаль тебя разочаровывать, Хелмайн, но не сейчас.
Несколько быстрых движений, дюжина сдавленных проклятий – и Талгор надежно пристегнул ее руки ремнем к изголовью, а не в меру резвые ноги прижал к постели коленом.
– Не понимаю, Хелмайн. – Теперь он и сам слегка задыхался, склоняясь над ней. Вот же, довела. – Чего ты добиваешься? Если хотела меня убить – почему не убила? И почему тогда норовила убить себя?
Она расхохоталась, глядя прямо в лицо – обидно, зло.
А у самой слезы застыли в глазах.
– Не понимаешь? А как ты тогда собрался жениться на мне, если ты ничегошеньки не понимаешь в женщинах, Талгор Эйтри?
Его брови сами собой съехались к переносице.
– Разве я тебя чем-то обидел? Вспомни нашу последнюю встречу. Разве тебе со мной было плохо?
И он, снова не удержавшись, медленно провел пальцами по ее щеке. Приласкал шею, где бешено билась под кожей тонкая жилка. И чуть ниже – где в распахнутом вороте меховой безрукавки виднелся разлет хрупких ключиц.
Желание горячей волной ударило под дых.
А из ее груди вырвался глухой вибрирующий рык. Он с удивлением поймал ее ненавидящий взгляд.
– Убери от меня свои грязные лапы, паршивый пес.
Он вздохнул. Послушался. Убрал заодно и колено с ее бедер, отступил и сел на укрытый шкурами пол неподалеку от ложа.
– Ладно. Не хочешь за меня замуж – неволить не стану. Но нам все равно придется как-то существовать вместе. Я стану кунном по приказу когана, и это не обсуждается. Я подтвердил свое право на поединке, мои люди уже вошли в Горный вал, тебе ничего не остается, кроме как смириться.
И снова рычание. И сквозь зубы, словно плевок:
– Развяжи меня.
– Нет. Пока не поклянешься перед богами, что не станешь вредить себе.
– Себе? – переспросила с ехидцей. – А тебе?
Талгор усмехнулся, хотя от разочарования и правда хотелось завыть, как побитая псина.
– Мне вреди сколько угодно, если тебе от этого станет легче. Можешь даже убить, если выйдет.
Вот только сумеет ли?
Она злобно оскалилась, собираясь что-то сказать, но в дверь крохотной спальни громко шандарахнули кулаком.
– Талгор Эйтри! Люди желают говорить с тобой.
***
Интересные тут у них постройки. Еще зайдя за ворота, с бесчувственной Хелмайн на плече, Талгор не мог не заметить, что дома в Горном вале, главном поселении Нотрада, не стоят отдельно, окруженные дворами, как в других землях коганата, а лепятся друг к другу – стена к стене – вокруг общего двора.
Наверное, так проще сохранять в жилищах тепло и сообща готовить припасы.
Вот и здесь, в главном чертоге, покои кунны соседствуют и с кухней, и с кладовой, и с оружейной, а войти в спальню можно через узкие сени прямо из общего помещения – огромного, как торжественный зал во дворце у когана. Здесь, похоже, одновременно и общая трапезная, и кабинет для совещаний, и детские ясли, и место для празднований у северян.
Никакой личной жизни.
– Так что отныне я принимаю правление Нотрадом, – закончил Талгор свою короткую речь.
– Но кунна Хелмайн все еще жива, – раздался среди толпы неуверенный голос.
Талгор повернул голову и внимательно посмотрел на говорившего. А затем и на всех остальных северян, стараясь встретиться взглядом с каждым.
Даже с детьми, что жались друг к другу в углу, как цыплята, и настороженно пялились на него. Почти все – светловолосые, разного возраста, но одеты одинаково просто. Не различишь, который из них внук воеводы, а который сын Хелмайн и покойного Талля.
Сколько сейчас пацану? Должно быть, не больше пяти?
Ущербное сердце отчего-то пропустило удар.
Пять.
А что, если?..
Но который из них?
Один из мелких мальчишек, курносый и сероглазый, испуганно моргнул, и Талгор вспомнил, что от него ждут ответа.
– Жива, потому что я пощадил ее. А вы непременно желаете видеть ее мертвой?
– Нет, не желаем, – поспешил заверить седовласый мужик, назвавшийся воеводой Мелвом. – Она хорошо заботилась о Нотраде, и мы не хотим ее потерять.
– Вот и ладно. Мне она тоже больше по нраву живой.
Глаза воеводы – пытливые, недоверчивые – недобро сощурились.
– Что ты намерен с ней сделать?
Талгор на всякий случай вскинул ладони.
– Ничего дурного. Уговорить, но миром.
– Уговорить – на что? – продолжал допытываться седовласый.
Обманчиво спокойно.
Но глаза воеводы – выцветшие почти до прозрачности – так и пронизывали Талгора в попытке разгадать, что он из себя представляет.
– Она должна принять мое право на куннат.
– Ты одержал победу в поединке, так что условие выполнено. Мы признаем твою власть, Талгор Эйтри, раз того хочет коган. Но мы не допустим, чтобы кунне… чтобы нашей бывшей кунне Хелмайн причинили вред.
Похоже, привязан к ней, как отец родной. Вот и нашелся человек, который поведает о том, что здесь творится, и которого можно исподволь перетянуть на свою сторону.
Талгор обезоруживающе улыбнулся.
– И я этого не допущу. Воевода Мелв, я вижу, ты хороший человек. Мудрый. Мои люди замерзли и голодны, вели накормить их и разместить на постой. А мы с тобой покамест побеседуем с глазу на глаз.
И посмотрел выразительно.
«Только давай-ка без глупостей».
Воевода поймал его взгляд, сощурился и едва заметно кивнул.
«Обижаешь».
Распоряжение отдал одним быстрым жестом – молодому воину, похожему на него как две капли воды.
Сын, должно быть. Надо запомнить.
– Ко мне пойдем, – сухо бросил воевода и толкнул одну из боковых дверей.
А с другой стороны – так и удобно. Все всегда под рукой, только крикни.
Дверь захлопнулась, и они очутились в крохотной темной клетушке, насквозь пропахшей терпким куревом. Деревянный стол да пара лавок. Просто и ничего лишнего – как и всё на севере.
И это край, который на весь коганат славится богатствами из волшебных гор? Да в одном одеянии когана драгоценных самоцветов из Нотрада больше, чем здесь насчитается самих северян.
Воевода Мелв сноровисто зажег светцы, сел на лавку, разлил по глиняным кружкам питье из кувшина и взгромоздил локти на стол.
– Говори.
Талгор хмыкнул. Сел напротив, наугад взял одну из кружек, хлебнул.
Хмель и мед. Неплохо. Если даже и яд, порченой крови он вряд ли повредит.
Но Мелв, пытливо проследив за ним взглядом, крякнул одобрительно, взял другую кружку и шумно отпил.
– Хорошо тут у вас, – издалека начал Талгор. – Уютно.
Седовласый воевода скривился.
– Давай сразу к делу. Чем кунна Хелмайн не угодила когану?
Талгор с такой же прямотой посмотрел старику в лицо.
– Всё ты прекрасно понял. Пока здесь правил кунн Гридиг Талль, сокровища с севера щедро текли в казну коганата. Это нравилось когану. Однако после смерти Талля поток стал иссякать. А в последнем обозе не нашлось ни единого камушка.
Воевода пытливо прищурился.
– И ты знаешь, где покойный кунн Талль брал сокровища?
– У снежных хексов, разумеется. Так что изменилось? Почему они расхотели делиться с людьми?
– Делиться? – фыркнул Мелв. – Что ты вообще знаешь о хексах, кунн Эйтри, пришедший к нам с юга?
Больше, чем ты думаешь, дотошный северянин.
Но вслух Талгор произнес то, что знает каждый ребенок в коганате.
– Снежными хексами называют семерых хранителей Нотрада. Когда боги покинули это место, то оставили их вместо себя сторожить сокровища северных гор. Захочешь увидеть хранителей – не найдешь, ведь они не любят показывать себя людям. Пройдешь мимо и подумаешь: вот просто снежный сугроб. Но если оглянешься – увидишь, что сугроб вдруг ожил, и вздымается над тобой, будто снежный тролль, и щерится распахнутой пастью… Так?
Мелв усмехнулся, подкрутил длинный ус.
– Да, именно так мы и сказываем детям на ночь, чтобы не бегали в лес в одиночку. Ну, а дальше?
Талгор размял плечи и хлебнул еще медовухи.
Неплохое варево, если учесть, что пчел здесь, на севере, с незапамятных времен не водилось. Должно быть, для местных жителей это и есть настоящие сокровища: мед, хлеб, свежие овощи, зелень.
– А если хекс все же явит себя, то пожелает загадать тебе три загадки. Отгадаешь все три – щедро одарит тебя самоцветами, сколько унести сможешь. Отгадаешь две – поглумится, но отпустит живым. Одну – отпустит тоже, но велит подарить ему взамен человеческое дитя. А если ни одной – превратит тебя в каменный столб, и навечно останешься там, среди северных гор, немым памятником собственной глупости. Так?
Воевода ухмыльнулся, но как-то невесело, и с сожалением заглянул в свою кружку. Отодвинул, оставив нетронутой.
– И ты правда думаешь, что с приходом к власти кунна Гридига северяне резко поумнели? Или загадки хексов вдруг стали такими простыми, что они каждому встречному отсыпали полные мешки сокровищ?
– Не знаю. – Талгор подался вперед. – Расскажи мне правдивую сказку, воевода Мелв.
Тот задумчиво потеребил седую бороду.
– А о риггах ты что-нибудь слышал?
Талгор вздрогнул, ощутив неприятный холод у сердца.
– Риггами называют тех самых несчастных, которых хранители превращают в каменные глыбы. Говорят, иногда, по желанию хексов, они оживают и служат им, безропотно исполняя приказы.
– Ты бывал прежде на севере, кунн Эйтри?
И воевода вновь вперил в него прищуренный взгляд.
Лгать прямо в глаза не хотелось, а потому Талгор ответил уклончиво.
– Ты о том, приходилось ли мне видеть каменные столпы в предгорьях? Да, мы их видели по пути в Нотрад. Но к чему твой вопрос? Хочешь сказать, что всё это выдумки?
– Не всё. Только загадки загадывать хексам ни к чему. Да и не такие уж они дураки, чтобы за просто так раздаривать сокровища.
Талгор сложил на столешнице руки, всем видом изображая внимание.
– Северяне – проклятый народ. – Мелв ожесточенно хлопнул по столешнице тяжелой ладонью. – Из года в год нас становилось все меньше. А все потому, что мы продавали снежным тварям собственных детей.
– Продавали?
В груди неприятно похолодело, а старый шрам у самого сердца напомнил о себе беспокоящим зудом.
– Именно так. Кто жаждал разбогатеть, брал свое дитя, чаще всего новорожденное, к которому еще не успел привыкнуть, или безнадежно больное, и тайком, будто вор, шел туда, в запретные горы. Призывал хексов, и твари с радостью забирали ребенка, заплатив самоцветами по его весу.
Талгор сглотнул.
– Но что же за люди совершали такое?
– Люди, у которых нет сердца. Именно такими считают нас снежные хексы. Бессердечными, жадными до сокровищ, готовыми даже продать родное дитя, лишь бы остаток жизни прожить в роскоши и богатстве. К счастью, в прежние времена таких находилось немного. И они всегда потом уезжали с севера, потому что смотреть в глаза бывшим соседям было совестно.
– А кунн Талль…
– А Гридиг сделал это повинностью всех северян. Каждого третьего ребенка, родившегося в семье, указом кунна Талля надлежало продать снежным хексам. Десятину от сокровищ он дозволял оставлять в семье, остальное – забирал для коганата, не обделяя и себя.
У Талгора перед глазами потемнело. Пытаясь нащупать на столе кружку с медовухой, он понял, что у него заледенели пальцы.
– И нотрадцы… подчинились?
– Кто подчинился, а кто не совсем. Женщины не желали больше рожать. Появлялись у пары двое детей – и хватит. И тогда Гридиг осерчал, изменил свой указ и велел продавать каждого второго.
Он промолчал, покрутив в руках полупустую кружку.
– Когда же семьи стали ограничиваться первенцами, Гридиг озверел еще больше и задумался о новом указе...
– Я понял, – хрипло прервал его Талгор. – Скажи мне, что снежные хексы делают с человеческими детьми?
Мелв помрачнел еще больше.
– Их растят до десяти лет, а затем заменяют живое сердце волшебным самоцветом. Ригги – это и есть наши дети. Уже не подростки, но еще не взрослые. Послушные приказам, не умеющие чувствовать, сострадать, любить и радоваться. Вроде живые, но без души. Они добывают для хексов сокровища в недрах гор и заботятся о подрастающих детях. Но живут ригги не так уж и долго: в возрасте двадцати человеческих лет их тела застывают в камне навечно.
Талгора затошнило. Выпитый сладкий хмель встал поперек горла.
Память – та еще затейница. Живешь себе и веришь, что когда-то тебе просто приснился страшный сон, но потом вдруг сталкиваешься с кошмаром нос к носу, и обмануть себя, как прежде, уже не получается.
– И… зачем это им?
– Ищут спасителя. Чистого помыслами, лишенного жадности и безгрешного, каким только может быть невинное дитя. Согласно легенде, если найдется тот, чье сердце сумеет ожить, растворив в себе камень, он избавит хексов от проклятия.
Талгор заставил себя улыбнуться.
– Выходит, что бессмертные хранители севера тоже прокляты?
Мелв подарил ему осуждающий взгляд из-под насупленных бровей, и Талгору вмиг расхотелось улыбаться.
– Можешь зубоскалить сколько хочешь, южанин. Но так говорят предания наших предков. Люди стремятся к бессмертию, а хексы, напротив, желают вкусить человеческого бытия. А потому северяне веками приносили им жертву в День жатвы. Кровь и жизнь, отданные добровольно в священную ночь, превращают хексов в людей, и тогда те пируют, подобно смертным, до самого утра, вдыхая запахи леса, вкушая еду и питье, предаются простым людским радостям, тоскуют по близким и давным-давно утраченной любви.
Талгор скрипнул зубами, удерживая ругательство на языке.
– Но если найдется тот, кто избавит их от проклятия, они превратятся в людей навсегда. Вот и ищут спасителя…
– …среди купленных детей, – мрачно докончил Талгор. – Отнимая сердца и заменяя их камнем.
Мелв ссутулил могучие плечи и вновь потянулся к кружке.
– Я правильно понимаю, что Хелмайн, возглавив куннат, отменила закон Гридига Талля?
– Смекаешь. Отменила. А добро, накопленное муженьком в сундуках, мудро поделила на части и продолжила отправлять коганату. Вот только всему рано или поздно наступает конец.
– Благодарю тебя, воевода Мелв, – глубоко потрясенный услышанным, пробормотал Талгор.
– За что? – хмыкнул тот. – За сказки?
– За сказки. И за то, что не дал в обиду Хелмайн.
– Это что, это мы завсегда, – засмущался воевода. – А теперь ты мне скажи, кунн Эйтри. Что ты собираешься со всем этим делать?
– Уж точно не младенцами торговать. – Его передернуло. – Доложить когану все же придется, но хочу сперва разобраться. Как я понял, три года назад вы перестали отдавать хексам детей. Как хранители приняли это?
Старый воевода отвел глаза и потер переносицу.
– Кунна Хелмайн ходила к ним. И сумела договориться.
– О чем?
– Лучше спроси у нее сам. – Воевода решительно поднялся. – Позовем?
– Погоди, – Талгор тоже встал и придержал воеводу за плечо. – Там, за воротами… Я хотел решить дело миром. Предложил Хелмайн выйти за меня и остаться кунной. Но она пожелала поединка. А когда я ее пощадил, захотела себя убить. Я вижу, ты близок к ней, так скажи: что ее гложет?
Воевода сдвинул к переносице седые кустистые брови, пожевал задумчиво губы.
– Позволишь мне сперва поговорить с ней наедине?
– Говори, – вздохнул Талгор и стыдливо отвел глаза. – Только…
– Только – что?
– Мне пришлось ее связать. – И он бросил виноватый взгляд на Мелва. – Для ее же безопасности. Клянусь, я не сделал ничего плохого. А синяк на ее виске…
– Я понял, – оборвал его Мелв, и глаза его вновь сделались колючими, острыми.
Холодными глазами убийцы.
– Прошу, не давай ей свободы, пока она не поклянется, что не станет себя убивать. Если с ней что-то случится…
– Не случится, – сухо обронил старик и вышел прочь.
ГЛАВА 3. Третий муж
Хелмайн не сдавалась. В кровь растерла запястья, пытаясь освободиться, прокусила губу, сдерживая гневные слезы, но продолжала бороться с ремнями.
Живой она не дастся. Нет, больше никаких унижений, никаких издевательств.
Никаких мужчин.
Зря она не убила проклятого Эйтри, когда имела возможность. Пожалела? Вот дура!
А теперь придется самой отправляться в чертоги богов. Желание озвучено, осталось лишь напоить священную землю хексов своей кровью…
Скрипнула дверь, и Хелмайн замерла. Но тут же вскрикнула от радости: в полумраке спальни замаячила косматая голова воеводы.
– Мелв! Какое счастье, что это ты! Освободи меня, быстро!
Но он неуверенно потоптался у порога, а затем затворил за собой дверь. Подошел ближе, словно сомневался, однако вместо того чтобы исполнить приказ, опустился на край кровати.
Кряхтя, вытянул ногу и потер больное колено.
– Сперва поговорим, девочка.
Хелмайн изумленно вскинула брови. Она не ослышалась? Столько лет она считала этого человека родным, едва ли не отцом! И теперь что – очередное предательство?
– С новым кунном мы уже потолковали малость. Он кажется мне толковым парнишкой, а уж в людях я вроде как разбираюсь.
– Развяжи меня, – цепенея от злости, повторила Хелмайн.
Мелв покосился на нее виновато.
– Он сказал, ты хотела убить себя. Это правда?
– Не твое дело! – не сдержалась она, сорвалась на крик. – И нет, я не выжила из ума! Я пытаюсь всех вас спасти!
– И я догадываюсь, что ты задумала. Решила отдать хексам кровь и жизнь, чтобы те наслали риггов расправиться с людьми когана. Но мы не примем спасение такой ценой. Тут все взрослые люди и способны за себя постоять. А ты нужна сыну, девочка.
Хелмайн гневно скрипнула зубами.
Это удар ниже пояса!
– Я не допущу, чтобы ты убила себя. И тут мы с твоим Эйтри достигли согласия.
– Он не мой! – яростно зарычала Хелмайн. – А ты… ты… ты меня предал!
– Помолчи, глупая, – рассердился Мелв. – Ты больше не кунна и не можешь мне приказывать. А теперь послушай того, кто пожил на этом свете подольше твоего: исполни желание этого парнишки.
– Что?! – Она задохнулась. Все тело свело судорогой, и она едва сдержалась, чтобы не лягнуть бестолкового старика голой пяткой. – А ты знаешь, чего он желает? Ему мало отобрать у меня власть, он хочет отобрать у меня и свободу!
– Всего лишь жениться. Не все мужчины такие, как Гридиг, Хелмайн.
Она в тихой ярости забилась в путах.
– Прекрати, девка! – рявкнул на нее Мелв и сверкнул глазами. – Ведешь себя, как дитя глупое. А ведь четверть века за плечами, должна быть мудрее! Дай ему, что он хочет, от тебя не убудет. Пережила Гридига – переживешь и этого. А то может, и самой понравится, недурен ведь парень, – и старик, снежный ком ему в глотку, лукаво подмигнул!
– Не понравится, – зарычала Хелмайн.
– И что с того? – нахмурился Мелв. – Он имеет к тебе интерес. Вспомни о том, что ты женщина. А всякая женщина способна вертеть мужчиной так, как ей надо.
– Да с какой радости мне сдалось им вертеть?
– А с такой! Этот парень близок к когану, раз уж ему доверяют настолько, что прислали на север за сокровищами. Я рассказал ему, откуда их брал Гридиг, и что ты все это прекратила.
– Ты… ты… – Хелмайн не могла поверить.
Нет, это какой-то страшный сон.
– Я, я, – сурово кивнул Мелв. – Он не из тех, кто станет торговать детьми. Во всяком случае, не сразу. Выходи за него, и как можно скорее. Улыбайся, будь послушна и ласкова. Войди к нему в доверие. Он расслабится, размякнет, отошлет отсюда своих людей, и с ним станет проще сладить. А потом…
– Что? Что потом? – И Хелмайн вновь яростно рванулась.
– А потом посмотрим, – стушевался Мелв. – Либо он будет за нас и придумает, как уладить дело с коганом. Либо ты скормишь его хексам.
И он выразительно посмотрел на нее.
Хелмайн внезапно затихла.
А ведь старик прав. Зачем эта жертва прямо сейчас, если можно сделать вид, что покоряется воле когана, а затем и в самом деле отдать Талгора хексам. Тем паче, что День жатвы неумолимо приближается. И можно в этот раз не поить алтарь своей кровью…
Людей Эйтри отошлет, когда почувствует себя в безопасности. Ведь должен же он понимать, что кормить лишние рты тут попросту нечем. Но южане не скоро доберутся до когана, а потом он будет какое-то время ожидать новой дани.
Парочку-другую воинов Талгор при себе все же оставит, если не дурак, но с парочкой северяне справятся без труда.
А потом… а потом она снова что-нибудь придумает.
Зато останется живой.
Хотя бы на время.
– Ладно, – выдохнула она обреченно. – Я попробую.
Мелв недоверчиво вскинул бровь.
– Я же сказала – попробую! – раздраженно рявкнула она. – Так развяжешь?
– Он развяжет, – буркнул Мелв, поднимаясь. – Не дело это, новому кунну с первого дня перечить. Но ты, девочка, не бойся: я всегда рядом. Если вздумает тебя обидеть, сам его порешу.
Хелмайн молча закатила глаза.
Хорошо воеводе на словах геройствовать. Не ему ведь замуж выходить. Не ему терпеть над собой мужика, снова делить с кем-то постель.
Не к добру вспомнился Гридиг, и ее передернуло.
Мелв воспринял ее молчание как согласие и тихо вышел из спальни. Не успела Хелмайн как следует отдышаться и собрать волю в кулак, как дверь снова скрипнула, и в комнату, пригнувшись, ввалился Талгор.
Хелмайн до боли прикусила губу.
– Воевода сказал, что ты передумала.
– Передумала. – Голос прозвучал сипло, безжизненно. – Развяжи меня наконец. Или тебе доставляет удовольствие глумиться над связанной женщиной?
Серые глаза недоверчиво сощурились.
– Сперва поклянись, что не причинишь себе вред.
– Клянусь богами, что не стану причинять себе вред.
Но лицо Талгора все еще не выражало доверия.
Красивое лицо, чтоб ему треснуть.
– Поклянись жизнью сына.
От такой наглости Хелмайн опять задохнулась и резко дернула путы. Губы Эйтри дрогнули, он шагнул ближе, протянул руку к изголовью. Замер.
– Поклянись.
– Клянусь жизнью сына, что не стану вредить себе. Прекрати уже это издевательство и освободи меня.
– Ладно, – облегченно выдохнул он и ослабил ремень.
Хелмайн села на постели, потерла саднящие запястья. А Талгор опустился на медвежью шкуру у ложа.
– Позвать лекаря?
Она взглянула на него исподлобья. Лицо Талгора выглядело виноватым – видно даже в скудном свете зажженных лучин. Надо же, какой сердобольный.
– Обойдусь. – И она пониже натянула рукава. – Давай к делу. Ты предлагал свадьбу. Когда хочешь?
– Когда будешь готова. И если будешь, – сухо ответил он. – Я уже говорил, что не собираюсь тебя неволить.
Она прищурилась, оценивающе оглядев его сверху вниз.
– За тобой переговоры с хексами, коган, казна и оборона, верно? Остальное остается за мной?
– Если захочешь быть при мне кунной – да. И буду признателен, если расскажешь, что тут у вас к чему. Я не слишком хорошо знаком с обычаями севера. Не хочется… навредить по незнанию.
И почему же тебя, такого неосведомленного, прислали править Нотрадом?
Но Хелмайн сдержала язвительные речи на языке. Встала с постели, и Талгор поднялся вслед за ней.
– Прежде чем жениться, ты должен кое-что узнать обо мне.
Она скинула с плеч безрукавку. Потом – теплую стеганку. Уловила легкое удивление в серых глазах – и в нее словно злой дух вселился. Улыбнулась насмешливо; неторопливо, откровенно дразнясь, вытащила из штанов ремень – те соскользнули вниз, задержавшись на бедрах.
Талгор сглотнул, не сводя с ее рук ошалелого взгляда. Его щеки медленно розовели, как у сгорающего от похоти подростка. Хелмайн могла бы побиться об заклад, что и уши его под светлой гривой полыхают багрянцем.
Она так же медленно вытащила из-под штанов край нательной рубашки. Задрала, обнажая живот.
– Я не смогу родить тебе детей.
Торжествуя и ничуть не скрывая этого, она следила за его лицом. Ясные глаза расширились, застыли на одной точке – там, где внизу ее живота виднелся уродливый шрам. Кровь отхлынула от щек Талгора, уступив место мертвенной бледности. Губы, слишком красивые и чувственные для мужчины, дернулись, приоткрылись. Сомкнулись снова.
Он с трудом поднял взгляд, в котором читалось сочувствие.
– Мне очень жаль, Хелмайн.
– И что? – продолжала она откровенно насмехаться. – Все еще хочешь взять меня в жены?
– Все еще хочу, – эхом отозвался он. – И ты… тоже должна кое-что знать обо мне. Я не проживу долго. Так что, если согласишься за меня выйти, вскоре станешь трижды вдовой.
Теперь уже Хелмайн сглотнула. Натянутая улыбка сползла с ее лица.
– Что за чушь ты несешь?
Зато он улыбнулся. Криво, как-то по-детски виновато.
– Ладно, неважно. Может, еще успею пригодиться. Так что же? – И он тряхнул лохматой головой. – Пойдем пировать?
***
Она не прекращала его удивлять. С ней что-то творилось, бесспорно, но Талгор никак не мог понять, что. То убить его хочет, то жалеет в последний момент. То собралась лишать себя жизни, то вдруг передумала. Он ведь не совсем дурак и быстро понял, что отчего-то стал ей противен, хотя шесть лет назад она сама целовала его, как безумная, и льнула в объятия, и отдавалась ему, как в последний раз, и просила еще…
И он полюбил ее уже тогда. Или нет: пожалуй, чуть раньше, когда увидел в бою – с горящими глазами и этой отчаянной улыбкой, похожей на волчий оскал. И до сих пор проклятое сердце ныло, когда глаза останавливались на этих губах, на белой шее, на тонких, изящных пальцах.
А она огорошила его снова. То рычала, чтобы и думать о женитьбе не смел, то сама пожелала назваться женой, и свадьбу велела отпраздновать прямо сегодня.
Что за дела?
И правда, Талгор мало что понимал в женщинах.
А ведь нужно разобраться. И убедить Хелмайн, что он на ее стороне. Что в самом деле хочет помочь.
И возможно, даже способен.
Вот только услышит ли? Если не доверяет нисколько…
А у него мало времени. И воевода Мелв, сам того не ведая, сегодня подтвердил его догадки.
Талгор уже прожил гораздо дольше отмеренного ему срока. И сердце все чаще ощущалось в груди тяжелым, холодным куском мертвого камня.
Пир длился долго. Хелмайн хохотала, плясала и веселилась, как в ту самую, не к добру помянутую ночь, но тогда она была искренней, а сейчас в ней чувствовался надрыв, пугающий близким безумием.
Талгор послушно улыбался. Принимал здравицы. Знакомился и балагурил с северянами. Ел – и не чувствовал вкуса еды. Пил – и никак не мог захмелеть.
На Хелмайн – отчаянно красивую, смеющуюся, с горячечным румянцем на щеках и с этими ужасными следами от ремней на запястьях – страшно было смотреть.
И лучше не думать о том шраме на ее животе. Бедняжка. Как же ее угораздило? Он знал, что Гридиг Талль, это чудовище, отправлял ее в военные походы во главе северного войска. И доставалось ей немало, но такое… Это слишком жестоко для женщины.
Впрочем, он все равно не смог бы стать отцом.
Наверное.
Он то и дело поглядывал в сторону дальнего угла, где у печки устроили пиршество дети. В главном чертоге при Хелмайн жили те, кто потерял одного или двух родителей, здесь они воспитывались сообща, но и всем прочим захаживать в дом кунны не возбранялось. Хелмайн тоже частенько смотрела на детей, и Талгор жадно следил за ней в эти мгновения: на ком из них задержит взгляд дольше? Но, кажется, Хелмайн не делала различий между детьми. И все, как нарочно, звали ее мамой-кунной.
Имя ее сына он выведал задолго до приезда: Кйонар. Но как узнать, который из них? И в самом ли деле его отец – чудовище Гридиг?
Шесть лет назад Хелмайн еще не была в тягости.
Сердце вновь забилось быстрее, и Талгор ущипнул себя, избавляясь от напрасных надежд. Лучше не думать об этом.
Хелмайн, сидевшая рядом, рассмеялась чьей-то шутке и неожиданно схватила Талгора за ворот, побуждая подняться.
– Замерз, говоришь? Так мы его разморозим!
Ее лицо оказалось так близко, что он успел разглядеть синие прожилки в голубых радужках. И крохотный шрам под скулой. И то, как призывно разомкнулись ее губы, еще влажные от вина.
Целовалась она умело. Сладко, с чувством. Самым краешком сознания Талгор понимал, что все это – игра для чужих глаз, но устоять не сумел: погрузил пальцы в россыпь шелковистых волос на затылке и притянул Хелмайн ближе, нагло углубляя поцелуй. И казалось ему, что все ее ледяные иглы разом растаяли, превратившись в теплое облако, и осталась лишь нежность, спрятанная глубоко под броней, и он пил любовь с ее губ, и пьянел с каждым глотком, как не сумел опьянеть даже от самой крепкой медовухи.
Взыгравшая от страстных поцелуев похоть достигла предела, затмила рассудок… но Хелмайн резко отпрянула, схватила Талгора руку и, заливисто хохоча, под оглушительные вопли гостей потащила в спальню.
Хлопнула дверь, отсекая их от шумной пирушки. Он замер у входа, глядя на свою третью жену и мгновенно трезвея.
Чего угодно он ожидал от нее: резкой перемены от горячечного веселья до ледяного презрения, деловитых торгов за власть, даже удара кулаком в нос – чтобы и помыслить не смел о брачном ложе, но не того, что она грубо толкнет его в грудь, прижимая к стене, и примется с остервенением сдирать с него рубаху.
ГЛАВА 4. Явь и сны
За долгие годы жизни Хелмайн выучила урок: боишься чего-то – не поддавайся страху, а нападай первой. Даже сам Гридиг под конец жизни стал ее побаиваться: после рождения сына она настолько озверела, что бросалась волком на любую попытку к ней приблизиться.
Сейчас, выходя замуж в третий раз, она вновь ощутила страх. Тот самый животный страх перед тем, кто сильнее, быстрее, у кого больше власти и кто запросто может причинить боль в угоду своим желаниям.
Инстинкт выживания заглушил этот страх, и Хелмайн, как прежде, бросилась в бой. Она больше не жертва, она не позволит пользоваться собой, как бесправной вещью. Теперь она и сама умеет быть хищником, и она сейчас на охоте, и горе Талгору, если думает, что получил в постель безвольное податливое тело для собственных утех.
На краю сознания мелькнуло полустертое воспоминание: с ним было хорошо. Не больно. И в ту далекую ночь именно он подчинился, и разрешил ей вытворять с собой такое, чего Гридиг и в собственном кошмаре не допустил бы.
Да она и сама тогда открыла в себе темную сторону.
После той ночи Хелмайн наконец осознала, что именно она – хозяйка своей судьбы. И будет ею впредь: в Нотраде, в собственном доме, и в постели тоже.
Не дав Талгору опомниться, она рывком задрала на нем рубашку – да так, что плотная ткань жалобно треснула. Он не противился; разгоряченный поцелуем, глазел на нее, словно голодный пес на кость, и даже руки поднял, помогая себя раздеть.
Но когда пальцы случайно коснулись его пылающей кожи – отдернула, будто молнией их прострелило. Оступилась. Стоило всего на миг потерять боевой задор, и всё как-то смешалось, осыпалось, рухнуло.
Талгор Эйтри все так же красив, как и пять лет назад. Сильное жилистое тело сделалось еще крепче, и грудь тверже, и плечи вон раздались. Шрамов прибавилось. Смотреть на него… невозможно!
И не понять, то ли убить его хочется, то ли любить.
Да и сам… Дышит тяжело, как в горячке, и чуть пар над ним не вьется в прохладе нетопленой спальни, и кажется, его потряхивает, словно там, изнутри, бьется в ребра каменный молот.
А Хелмайн вдруг ощутила себя жалкой и никчемной. И отчего-то расхотелось брать его штурмом, а вздумалось вместо того уткнуться лбом ему в плечо и расплакаться навзрыд.
Ну вот еще! Никто никогда не увидит ее слез.
Она зарычала глухо в ответ собственным мыслям, тряхнула головой и резким движением сдернула с себя верхнее платье. А затем вцепилась в эти широкие плечи ногтями – да чтоб побольнее, и вновь потянулась к губам – но не целовать, а кусать, как волчица играет с волком.
Какое-то время он молча терпел измывательства над собой, а затем улучил момент и сгреб ее в охапку. Прижал к себе и сбивчиво зашептал куда-то в макушку:
– Хелмайн, милая… Все хорошо. Я не враг тебе. Просто дыши.
И она выдохнула. И вздохнула снова. И задышала глубоко, жадно, отравляя собственный разум одуряющим запахом его кожи: что-то жаркое, летнее, как нагретый солнцем камень у берега соленого моря.
Спиной ощутила тепло его ладони. Волосы шевелились от прерывистого дыхания, пока он шептал слова, которые разобрать было сложно.
И не нужно.
Его губы отыскали висок – то место, где уже вовсю красовался пунцовый синяк. Хелмайн невольно сжалась в предчувствии боли, но поцелуй получился столь нежным, что вновь захотелось расплакаться.
– Не нужно, милая. Не сражайся со мной, ты не на поле битвы. Делай лишь то, чего тебе хочется.
– Мне хочется… спать! – выдохнула мстительно ему под ключицу. – Сил моих больше нет.
– Тогда ложись и засыпай, – пробормотал он, проведя кончиком носа по ее щеке. Хотя сейчас, притиснутая к его горячему телу, Хелмайн явственно ощущала: спать ему вовсе не хотелось. – Я согласен сторожить твой сон.
И он подхватил ее на руки – сильный, как скала! – и перенес на ложе. Разул осторожно, как маленькую, укрыл стеганым одеялом. Помедлив, лег рядом. Хелмайн оцепенела, ощутив чужое тело под боком, но Талгор просто обнял ее, переложив ее голову себе на плечо.
И принялся гладить – как гладит, баюкая, мать свое дитя.
Хелмайн, сама того не желая, постепенно расслабилась в этих объятиях.
– Я искал тебя после той битвы, – прозвучал над головой его тихий голос. – Думал – сбежала, потому что не понравился, но потом узнал, что ты замужем. За Гридигом Таллем. Сперва опечалился. Потом решил вызвать его на поединок, чтобы убить.
Хелмайн поерзала, пытаясь устроиться поуютней. Жарко с ним, даже печки не надо.
– Что ж не вызвал? – спросила будто бы между прочим.
Он кашлянул – ей показалось, виновато.
– Коган прознал о том. И велел отправляться на запад, чтобы я сперва изловил там василиска, наводившего ужас на жителей и вытеснявшего их с плодородных земель к синим топям. Поговаривали, что гребень той твари обладает чудодейственной силой, дающей невиданное долголетие. Мне надлежало добыть этот гребень, и лишь после того я получил бы право на поединок.
Хелмайн лениво хмыкнула. Дураком коган не был. Допустить, чтобы самоуверенный выскочка вот так запросто убил курицу, несущую золотые яйца, из-за женщины, он, разумеется, не мог. Вот и сплавил молодого, горячего парня туда, откуда прочие не возвращались.
– Полагаю, что гребень ты не добыл.
Талгор смущенно засопел ей в макушку.
– Да по-дурацки как-то вышло. Думал, запрыгну ящеру на шею, в глаз клинок, да и дело с концом. А оказалось, глаз у поганца много, а сам живучий да изворотливый, что твой угорь. Как рванул вместе со мной по подлеску – попробуй удержись, а на хвосте у него крючья. – И Талгор, запнувшись, потер нижние ребра. Хелмайн скосила глаза – там, на боку, виднелся рваный, уродливый шрам. – В общем, василиска я одолел, да только и он меня… почти. Парни сказали, что пока меня там среди болот отыскали, тварь успела утопнуть в трясине. Так что с гребнем не вышло.
Хелмайн вздохнула. Ну хоть живой остался.
– А потом… Я еще оклематься до конца не успел, как пришли вести из Нотрада: ты родила Гридигу сына. Коган заверил, что ты счастлива с мужем, что живешь в почете и купаешься в роскоши. А я… что я мог тебе предложить? Ни кола, ни двора. Разве что меч, походные шатры и орава головорезов под боком.
Хелмайн сцепила зубы, чтобы вновь не начать кусаться.
Вечно у этих мужиков находятся какие-то отговорки.
– А что же ты предложил тем двум женам, которыми похвалялся сегодня?
В теле Талгора, рядом с которым она успела угреться, закаменели все мышцы.
– Одна была еще до тебя. Давно. Совсем еще девчонка тогда, да и я тоже… – Он неопределенно взмахнул рукой. – Двое сирот. Мы поселились в деревушке, в горах. Но пожить толком и не успели: деревушку решили занять кочевники. Мы отбивались. – Он помолчал, но Хелмайн и так стало все ясно. – Я выжил, а она нет.
Что ж, это бывает.
– А вторая?
Он вздохнул.
– После того случая с несостоявшимся поединком коган вздумал меня женить, чтоб дурь из головы выбить. Присмотрел мне дочь кунна с тех самых западных земель.
А вот теперь захотелось не только кусаться, но и разбить ему в кровь лицо. Вместо этого она сжала кулаки, вонзив ногти в собственные ладони.
Да что это с ней сегодня, в конце-то концов?
– Кунн тот стар уже был, а народ меня там почитал как героя.
– Из-за василиска?
– Из-за него. А коган и рад: уж прикидывал, как поставить меня во главе кунната на западе. Через родство и вовсе всё складно выходило.
Хелмайн беспощадно поерзала у него под боком, попутно убедившись, что Талгору по-прежнему не до сна, и с мстительным злорадством услышала над ухом сдавленный выдох.
Если б еще у самой не разливалось между бедер предательское тепло…
– Так что там со второй женой стало? Снова кочевники?
Брякнула – и прикусила язык. И в мыслях не было глумиться над такими вещами, боги свидетели, оно само вылетело!
– Нет. Она не сумела… – И долгая заминка, будто он мучительно подбирал слова. – Не сумела разродиться.
– Уфф, – вырвалось у обескураженной Хелмайн. – Мне жаль.
– Да, – сухо отозвался он. – Мне тоже.
Она помолчала, раздумывая о том, что и Талгора, к его-то годам, уже потрепало изрядно.
Невольно коснулась ладонью собственного шрама на животе.
И правда, жаль, что у них обоих все вышло как-то нескладно.
– Почему ты сказал, что жить тебе осталось недолго?
На этот раз молчание затянулось. Хелмайн уж было забеспокоилась, что Талгор таки умудрился уснуть, но он все же ответил:
– Сердце шалит. Ну да боги с ним. Лучше ты теперь расскажи.
Насторожилась.
– О чем?
– Да о чем угодно. О своих двух мужьях. И о том, как жилось тебе тут, на севере. И откуда ты вообще взялась тут, такая…
Она подняла голову и посмотрела ему в глаза, кажущиеся темными озерами при тусклом свете лучины.
– Какая?
– Красивая. Но зубастая. – И он выразительно потер подпухшую губу.
Хелмайн сморщила нос. И ничуточки его не жалко.
Ничуточки!
Сам виноват. Явился, женился.
– Не хочу говорить об этом.
– Ладно. Тогда расскажи об уговоре с хексами.
Хелмайн застыла. Ах вот как! Притворился тут добреньким, расслабил, разжалобил, чтобы бдительность усыпить, а теперь решил, что пришла пора секреты выведывать?
Едва зубами не заскрежетала от злости. Отодвинулась, скинув с себя слишком наглую руку.
– Я устала и спать хочу. Дела обсудим завтра.
***
Талгор долго не мог уснуть. Чужая земля – здесь даже дышится иначе, чужой дом, чужая постель. Удобная, непривычно мягкая, но чужая. Да что там постель! Разве уснешь тут, когда рядом лежит женщина, которую хочешь до судорог в мышцах. Но взять не можешь, потому что…
Он и сам не мог себе ответить, почему. Просто понял: не надо. Хелмайн не в себе сегодня, и он сделал бы только хуже. На короткое время показалось, что так правильно, и она перестала видеть в нем врага, вот и стройное тело постепенно расслабилось в его объятиях. От ее дыхания, щекочущего плечо, сердце сбивалось с ритма.
Но потом он сам все и испортил, не к добру вспомнив о хексах.
Хелмайн вновь превратилась в ледяную колючку. Что-то тревожит ее, он чувствовал это своим ущербным сердцем. Но что? Как выяснить, как разбить стену отчуждения между ними?
Одно он знал наверняка: хексы не могли просто так отказаться от человеческих детей. А значит, Хелмайн предложила им что-то такое же для них ценное.
Больше крови и жертв?
Тогда северяне боялись бы ее, а они за нее – горой.
Тогда что?
Он размышлял так долго под сперва сердитое, а затем тихое и размеренное сопение Хелмайн, что голова разболелась от мыслей. И бок затек, но шевельнуться Талгор боялся: вдруг разбудит? А ей и впрямь не мешает отдохнуть. Если она весь куннат ежедневно тянет на себе.
Кажется, он сомкнул тяжелые веки всего на мгновение.
…Красота возвышающихся до неба гор захватывает дух. С одной стороны каменные склоны покрывают изумрудные ковры мягкого мха, с другой их защищает нетронутый лес. Кроны деревьев шатрами нависают над семерыми людьми, что продвигаются отрядом к ущелью. Некоторые из охотников опасливо озираются вокруг.
– Ты уверен, Глор, что нам под силу тягаться с богами?
– Их здесь нет! – самоуверенно отзывается тот, кто едет первым. – Зато есть горы, полные сокровищ, которые никто не стережёт. Мы не станем ждать от богов подачки, возьмем сами столько, сколько сможем унести!
И открывается им пещера, полная самоцветов невиданной красоты. И смеется тот, кого называли Глором, и погружает он руки до локтей в россыпь драгоценных камней.
– Я же говорил! Вот они – пресловутые сокровища богов! Они лежали здесь и ждали, пока мы их заберем!
И люди принимаются лихорадочно набивать самоцветами походные сумки. Навьючивают лошадей так, что у тех подгибаются ноги.
– Придется идти пешком, иначе спины лошадей просто сломаются под нашим весом, – сокрушенно говорит один из людей.
– Ничего, Вир, вскоре вернемся снова. Отныне не существует преград для наших желаний!
Но вдруг земля принимается ходить ходуном, грохот поглощает дерзкие слова. И расступаются горы, являя взору людскому предвечных богов.
– Вы явились в нашу обитель, смертные, не принесли нам даров и смеете говорить о желаниях? – молвил без гнева бог жизни, прекрасный лицом. – Что ж, дерзость достойна награды. Загадывайте любые три, и будут исполнены.
И отступают в благоговейном страхе шестеро смертных, но храбрый Глор снова выходит вперед.
– Желаем быть богаче самих богов!
И говорит бог земли, укоризненно качая головой:
– Что ж, теперь сокровища этих гор принадлежат вам – до конца ваших дней.
Но слышит подвох в словах древнего бога хитрый Глор и вскидывает голову с горящим взглядом.
– Жизнь человеческая коротка. Вот наше второе желание: хотим жить вечно, как сами боги!
И усмехнулся бог смерти, стоявший рядом с братьями.
– Что ж, будет исполнено. Не потревожу вас, отныне живите подобно бессмертным.
И вновь чует неладное Глор, и щурит глаза.
– Но сюда могут явиться другие и отнять у нас то, что имеем. Хотим, чтобы никто из людей больше не сумел подобраться к этим горам!
– Будет исполнено, – согласно кивнул бог неба.
И простер руки над головами семерых смельчаков, и разверзлись над ними небеса. И повалил густой снег, превращая прекрасные плодородные земли в бескрайнюю снежную пустыню, сквозь которую не смог бы пробраться ни один путник.
Ликует Глор, получив все, что пожелал, но бог жизни заговаривает снова:
– Обитель наша осквернена, и мы покидаем это место. Теперь вы равны богам, сокровища ваши, вам и стеречь эти горы во веки веков.
– Но постойте, – хмурится Глор. – Мы не собираемся оставаться здесь навсегда. У нас есть дома, жены и дети, мы хотим вернуться к ним!
– Вы не вспомнили о них, когда произносили желания, – усмехается бог земли. – Людям дарована способность любить и чувствовать, но зачем вам сердца, в которых нет места любви, а из чувств только жадность?
И вынимает он сердца у семерых, возжелавших стать равными
