Мой неласковый Монстр. Екатерина Ромеро

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 4.2
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ГЛАВА 35
• ГЛАВА 36
• ГЛАВА 37
• ГЛАВА 38
• ГЛАВА 39
• ГЛАВА 40
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

— Что вам от меня надо?

   — Ты товар и я буду тебя учить.

   — Чему учить? Чему?!

   — Как быть рабыней. Я тебя вышколю или…

   — Или что?

   — Или сломаю.

   У него нет имени и сочувствия. Этот опасный мужчина сделает меня своей рабыней, вывернет мою душу и покалечит сердце. Он сломает меня, откроет все грани порока, а я узнаю, что скрывает под маской Мой Неласковый Монстр.

   Осторожно!

   #похищение

   #девственница

   #разница в возрасте

   #больная любовь

ГЛАВА 1

— Не бойся, Еся. Просто иди.

   Сжимаю крепче рюкзак, доверху набитый книгами, и делаю шаг вперед. Вокруг непроглядная тьма, кое-где светят подбитые желтые фонари, отражаясь в лужах кривыми тенями. До общежития рукой подать, но этот город для меня новый. Я живу здесь только вторую неделю и еще плохо в нем ориентируюсь.

   Я поступила на филологический. Выбрала его потому, что люблю читать, хотя нет, не так. Я люблю только читать и ничего кроме. С книгами не скучно, и там я никогда не чувствую себя одинокой.

   Одиночество. Когда я впервые с этим столкнулась? В раннем детстве, хотя, как ни парадоксально, я единственный ребенок в семье и все внимание должно было быть мне. В идеальном, но не моем мире.

   У моей мамы шикарные светлые волосы и голубые глаза, красивая фигура. Я всегда хотела быть похожей на нее, но порой казалось, что меня удочерили. Я не была на нее похожа ни внешностью, ни характером, но все же, как любой ребенок, я очень любила мать в любом ее настроении.

   Мне было шесть, когда у мамы появился постоянный мужчина и она начала приводить его домой на ночь. Тогда же кое-что случилось, и меня стала забирать к себе бабушка, которая почти не общалась с собственной дочерью. Бабушка была учительницей и занималась со мной, приносила новые книги из библиотеки. Она же научила меня рано писать и читать, привила любовь к животным, музыке, литературе.

   В отличие от бабушки, мама хотела играть на сцене, а не со мной в куклы, потому я очень рано научилась читать и обычно развлекала себя сама. Как умела.

   Сначала у бабушки я оставалась на выходные, а после они сменялись неделями или даже месяцами. Мы были маленькой семьей: я, бабушка и мама, которая живет отдельно с Григорием.

   Я совсем не помню своего родного отца. Ни одной его фотографии никогда не было дома, мама воспитывала меня сама. До шести лет я была ее любимой доченькой, а потом появился Григорий, мой теперь уже отчим, и все поменялось.

   Я стала неинтересна маме, мешала, путалась у нее под ногами. Меня надо было регулярно кормить, и я хотела внимания. Григорий его тоже хотел, и после долгого одиночества новые отношения были для мамы в приоритете.

   Наверное, тогда что-то надломилось, и ощущение одиночества с тех пор осталось навсегда со мной. Мама хотела стать известной актрисой, но она работала на заводе за копейки, так как из-за незапланированной беременности мной была вынуждена оставить свою мечту. Я всегда старалась угодить маме, но мы были разными вселенными, обычно не пересекающимися на одном пути.

   Теперь я выросла и учусь в университете на бюджете уже почти два месяца, и мне все нравится. Думаю, бабушка гордилась бы мной, если бы была еще жива. Мама только не рада. Она даже не взяла трубку, когда я последний раз звонила ей.

   Бабушка завещала квартиру мне, и продать жилье без моего согласия мама не сможет. Мы поссорились из-за этого. Мама сказала, что я ей не дочь, хотя она так всегда говорит, когда злится.

   — Придурок!

   Меня едва не сбивает какой-то фургон. Да, я плохо ориентируюсь вечером, и у меня нет ночного зрения. По правде, это была идиотская идея – сидеть в университетской библиотеке допоздна, опаздывая на последний автобус.

   — Ой…

   — Осторожнее.

   — Простите.

   Черт, я едва не сбиваю с ног прохожего. Молодец, Еся, так держать! Кошкой тебе точно не быть, не вижу в этой темноте ничегошеньки.

   Конец октября, темнеет рано. На улице мерзко и сыро, а зонтик дома в тепле, в отличие от меня. И хотя переулок пустой, я буквально налетаю на кого-то и втараниваюсь носом в крепкую грудь.

   Сердце пропускает пару ударов, машинально делаю шаг назад. Поднимаю голову и вижу перед собой огромную тень.

   Это мужчина. Очень высокий, и я не вижу его лица. Совсем. На нем черное пальто или толстовка, на голове широкий капюшон.

   — Не боишься одна гулять по ночам?

   Хах, как в сказке, не помню, правда, какой.

   Его вопрос вводит в ступор, почему-то становится смешно.

   — Я не боюсь темноты. У меня, вообще-то, есть баллончик…

   Роюсь в своих бесконечных брелках, отыскивая прикрепленный баллончик, чтобы продемонстрировать незнакомцу. Не знаю, зачем так делаю, похоже, он беспокоится за меня, но, подняв голову, я вижу, что со мной рядом никого нет. Он исчез, и я даже не видела, в какую сторону мужчина ушел.

   Странно, но я и правда не боюсь темноты, потому что…

   — А-а-а!

   Кажется, словно под ногами сломался асфальт или я упала в какую-то яму. Я не успеваю дойти даже до конца улицы, потому что меня буквально отрывают от земли и затыкают рот какой-то мокрой вонючей тряпкой.

   Последнее, что запоминаю, — черные кожаные туфли и крепкие огромные руки, сжимающие меня обручем с такой силой, на которую нормальный человек просто не способен.

ГЛАВА 2

— Смотри, она просыпается.

   Я прихожу в себя от сильного покачивания. Какой-то шум, мужские голоса, и голова просто раскалывается. Не могу подняться и даже открыть глаза. Тело словно набили ватой, а после я ощущаю прикосновение к своей шее.

   Кажется, меня душат, хотя нет, он просто слушает мой пульс, приложив два пальца к артерии.

   Почему я решила, что это мужчина? Не знаю, от него пахнет мужским парфюмом. Шалфей, кедр, цитрус. Очень терпкий, холодный запах, чужой.

   Я не вижу его, ощущение такое, словно на глаза высыпали тонну песка. Я лежу на чем-то твердом и не могу пошевелиться. Неудобно. Руки туго стянуты за спиной. Ноги тоже. Но боли нет, дискомфорт скорее.

   Так странно, я никогда не боялась темноты, считая, что только в детских сказках кто-то может вылезти из мрака и забрать тебя, но я ошиблась. И баллончик мне не помог.

   Все случилось так быстро, что я даже не успела среагировать. Он подошел сзади и буквально сгреб меня своими сильными руками. Я даже не пикнула, хотя всегда думала, что в случае чего смогу дать отпор. Я просто растерялась.

   Бабушка всегда говорила не шататься вечерами на улице. Я и не шаталась, просто так вышло, много учебы, я засиделась в библиотеке, и… тот фургон.

   Он чуть меня не сбил, и он был серым. Как в фильмах про маньяков и похищение людей. Ужастики, глупые страшилки, чтобы напугать особо впечатлительных, и меня тоже, но это всего лишь фильмы, выдумка, фантазия, не более. Со мной такого не может случиться. Это же просто “я” и моя жизнь серая. Точно такая же, как тот фургон.

   Я не та, с кем может случиться что-то необычное или чрезвычайное. Нет, со мной, конечно же, не могло произойти ничего плохого.

   Кажется, только теперь я понимаю, что уже видела этот фургон. Возле универа пару месяцев назад, когда только начинала учебу, и неделю назад тоже. Он стоял возле бабушкиной квартиры.

   Еся, проснись! С силой щипаю себя за палец, но кошмар не заканчивается. Он еще даже не начинался.

   Распахиваю губы, чтобы глотнуть воздуха. Теперь уже пахнет бензином, и меня мутит от этого постоянного покачивания в дороге.

   — Кто вы…

   — Дыши.

   Глубокий низкий голос. Мужской, командный, бархатный.

   Не понимаю, что происходит. Кажется, мне помогают, и я делаю глубокий вдох. Зря.

   Вместо легкой прохлады я снова утыкаюсь носом в вонючую тряпку. Это был не бензин. Хлороформ, кажется. Перед глазами только склонившаяся надо мной смазанная тень, и я отключаюсь снова.

***

Распахиваю глаза, чтобы увидеть темноту. Черное везде, ни грамма света, или у меня что-то со зрением? Хочу встать, но тело не слушается. Сколько времени прошло, где я?

   Почему-то не могу пошевелить руками. В запястья врезается что-то холодное, как будто кандалы. При каждом движении они создают лязганье и неприятный скрип, а еще я понимаю, что лежу на животе. Как цыпленок, которого связали и просто бросили на что-то упругое.

   На чем я лежу? Кровать, матрас, мат? Я не знаю, здесь так темно, что я не вижу ровным счетом ничего, даже очертания двери. Здесь же должен быть выход, так?

   В голове все еще туман, но теперь я хотя бы могу связно мыслить.

   — Боже… что происходит?

   Лучше бы я молчала, потому что от малейшего звука начинает жутко першить в горле, словно я не пила несколько дней. Пытаюсь облизать губы, но они потрескались и стали таким сухими, что, кажется, вот-вот лопнут.

   Я хочу пить, жутко, ужасно, и, кажется, сейчас просто умру от жажды.

   — Воды. Я хочу пить.

   Я здесь одна, но все равно произношу это вслух. Говорят, что в критической ситуации человек плохо соображает. Все словно медленнее до него доходит, и, похоже, со мной как раз такой случай.

   Я еще не осознаю, пока не понимаю, хотя ростки ужаса уже проходят по позвоночнику. Меня похитили? Где я, что случилось? А может, я просто умерла, потому здесь так темно?

   Нет, мертвым не бывает больно. И страшно тоже, а значит, я и правда лежу связанная в каком-то темном помещении, где нет света, тепла и воды. Здесь нет ничего живого.

   Я не знаю, сколько проходит времени. Кажется, я еще раз проваливаюсь в пустоту, прежде чем окончательно прихожу в себя, и тогда меня накрывает паника. Это не страшный сон, потому что я никак не просыпаюсь, а после меня ослепляет свет. Такой яркий, от которого я сильно зажмурилась и, с трудом разлепив глаза, вижу тень в дверях.

   Очень высокая, явно мужской силуэт под два метра ростом, а после дверь со скрипом закрывается, и я остаюсь один на один с этой тенью.

***

— Нет, нет…

   Пытаюсь отползти назад, но он все равно подходит ко мне. Я совсем не вижу его в этой тьме. Только силуэт, очертания широких плеч, и могу оценить, насколько он высокий.

   — Ко мне.

   Он ловит меня, как мышонка, в этой темноте с ловкостью тигра. Быстро хватает за волосы и отрывает от пола. Одной рукой, удерживая практически на весу.

   — Не надо, нет! Не надо!

   Сама не понимаю, как оказываюсь вжата в холодную стену. Он стоит напротив, и я… я узнаю его голос. Не может быть.

   — Это вы? Человек в капюшоне. Вы меня похитили, что вам надо, что?!

   Он молчит, а меня с каждой секундой накрывает паника.

   — Вам нужны деньги, да? У меня есть бабушкина квартира, я продам ее, все отдам, отпустите!

   — Мне не нужны твои деньги.

   Вздрагиваю, когда чувствую, как он сильнее вжимает меня в стену, а после крупным бедром разводит мои ноги, задирая юбку вверх.

   Сначала к коленкам, а после выше, к бедрам и талии. Трещат мои колготки. Он с легкостью их порвал.

   — Не делайте! Умоляю, не надо…

   Меня охватывает липкий мерзкий ужас. Меня так еще никто не касался, и это должно было быть по любви, а не так.

   — Открой рот.

   Приказ, а я от страха не могу даже плакать.

   — Прошу…

   — Открой. Рот, – слышу его слегка хриплый голос у самого уха. Слушаюсь. Беспрекословно. Распахиваю губы, как немая рыбка. Чувствую, как он засунул мне два пальца в рот, провел ими по языку. Вытащил.

   Меня же словно заклинило, и я совсем не могу шевелиться. Замерла от страха, застыла в ужасе и могу только чувствовать. Его присутствие со мной в темноте, эту дикую энергетику, терпкий запах и спокойное дыхание похитителя. И еще ментол. Сигареты.

   Он не бьет… нет, он трогает меня, словно исследует. Сглатываю, когда чувствую, как он подошел еще ближе. Чувствую его крепкую руку на своем плече. Он меня держит как котенка, не давая сдвинуться с места, тогда как второй ладонью быстро отодвигает мои трусики в сторону и прикасается к промежности. Его пальцы теплые, крупные, влажные от моей слюны.

   Что он… он меня касается. Там. Сначала большие половые губы, а после малые, проводит по клитору, раздвигая пальцами мои сухие складочки.

   Никакой нежности или ласки. Он осматривает меня холодно, методично, умело, как врач.

   Дышать становится сложно, из горла вырывается умоляющий всхлип:

   — Не надо… прошу! Не надо-о!

   — Не скули, — звучит приказ. — Тебя уже трахали? Ноги шире. Еще.

   Его ментоловое дыхание опаляет шею. Сама не понимаю, как начинаю плакать. От слез все расплывается, и, как ни стараюсь, я не вижу его лица. Слышу только голос. Низкий, рокочущий, чуть хриплый.

   — Н… нет, боже, нет.

   — Врешь?

   — Нет, НЕТ!

   Трепыхаюсь, но он в миллион раз сильнее. Зажал меня, как мотылька, и не отпускает, и я прихожу в ужас, когда чувствую, как он начинает медленно проталкивать один палец в мою промежность.

   — Ай! Ай-ай!

   Больше от страха, чем от боли. Паникую, дрожу, придавлена его коленом.

   — Не дергайся. Тихо. Не шевелись.

   Замираю, застываю, как бабочка, посаженная на иглу, когда он вводит в меня палец. Не очень глубоко, нежно и медленно нажимает туда, куда я сама даже не рисковала не то что забираться, я даже не трогала себя там лишний раз.

   Это длится секунд пять, а после он прекращает эту пытку и вынимает из меня палец.

   — Ты девственница.

   От шока и унижения я только и могу, что глазеть на него. Он меня как скот какой-то проверяет, как товар, просто вещь!

   Меня крупно колотит, и я… я не вижу его лица. Чувствую только свое бешеное сердце, которое стучит уже где-то в горле. Потрясенная, я хочу высказать ему все, что думаю, но не могу проронить ни слова.

   Вздрагиваю, когда чувствую его прикосновение к щеке. Нет, не нежное, он словно меня оценивает, смотрит, как на зверька. Не знаю, с чего я это взяла, я просто чувствую его тяжелый взгляд на себе.

   — Ты дрожишь.

   — Мне оч… чень страшно.

   — Чего ты боишься?

   — Вас.

   — Хорошо, – сказал холодно и вышел. Захлопнулась тяжелая дверь, а я опустилась на этот мат, ноги меня совсем не держали.

   Все мои вопросы и мысли вылетели из головы. Я даже не спросила его, зачем я здесь и что ему от меня надо. Я была слишком потрясена его близостью, запахом и прикосновениями к телу.

   Это в него я врезалась, едва не угодив под машину. Он же был со мной рядом в фургоне и прикладывал мне ту вонючую тряпку ко рту. Это он пахнет шалфеем, кедром и апельсином. А еще сигаретами. С ментолом.

ГЛАВА 3

— Я хочу писать! Пожалуйста! Отвяжите руки! – ору в пустоту, сидя в абсолютной темноте на этом мате. Кажется, еще немного – и я окажусь в позорной луже. Страшно, больно, унизительно, а после дверь, наконец, отворяется, и я вижу Его.

   Высокий, большой, крепкий силуэт. Это точно он. Мой похититель. Я узнаю его по запаху ментола и уверенным, как у хищника, движениям.

   Мужчина подходит ко мне, приседает на корточки.

   Замираю, когда он приближается и касается моей шеи чем-то шершавым, с шумом вдыхает там, где у меня сейчас бешено пульсирует артерия.

   — Ты пахнешь ландышами.

   Я же широко распахиваю глаза, изо всех сил вглядываясь в его лицо. Боже… я ничего не вижу, хотя нет. Маска! Он в маске, я точно замечаю ее очертания, я не сошла с ума. Зачем он скрывается? Неужели он какой-то урод, господи.

   — Снимите вашу чертову маску!

   — Если я сниму маску, ты в меня влюбишься, зайчонок.

   Его голос, боже, какой он низкий, бархатный, пробирающий до костей! Ох, я бы многое сейчас отдала, чтобы увидеть его лицо и, наверное, убить его. Да, пожалуй, именно сейчас впервые в жизни я жажду крови. Его крови.

   — Я не зайчонок, у меня имя есть! Вы ненормальный. От… тпустите меня, меня будут искать!

   Вижу, как мужчина немного наклоняет голову, на его запястье на миг что-то сверкает. Часы, а после он проводит крупной рукой по моей щеке, отчего я почти перестаю дышать, потому что это была не рука. Нож. Он лезвием очертил линию на моей скуле, хотя боли я не почувствовала. Только холод.

   — Кто тебя будет искать, Есения? Бабушка в гробу или мать, которая от тебя давно отказалась?

   — Откуда вы…

   — Я знаю о тебе достаточно.

   Вот теперь мне становится действительно страшно, потому что я понимаю, что наша встреча не случайна. Он искал именно меня.

   — Ты чертов маньяк, больной извращенец, псих!

   — Мне нравится, как ты ругаешься. Продолжай дальше.

   Он поднимается и идет к двери, тогда как я понимаю, что это мой шанс, который я не могу не использовать.

   — Стойте! Извините! Я хочу в туалет! Пожалуйста, я сейчас описаюсь!

   Он останавливается и бросает со спины:

   — Ты обещаешь меня слушаться?

   — Что… да! Да, обещаю!

   Я бы и маму сейчас продать пообещала, лишь бы поскорее выбраться отсюда.

   Что-то шуршит, а после я слышу, как он вплотную подошел ко мне. Чувствую, как завязывает мне глаза.

   — Что это? Нет, не надо!

   — Или так, или будешь ходить под себя.

   — Хорошо, хорошо! Не трогайте!

   Щелчок, и я вижу, как загорается свет, но в этой повязке ни черта не видно. Бандит берет меня под руку и ведет куда-то, точно заключенную.

   Я только сейчас понимаю, что босая и ступаю по холодному полу.

   — Я сама… пожалуйста, я буду идти сама.

   — Не будешь.

   Черт, я и правда не могу идти сама. Он буквально меня тащит, потому что меня сильно шатает, словно в меня закачали какое-то ядреное спиртное. Нет, я не пила еще крепких напитков, пробовала только пиво, но, судя по моей походке, так ходят просто в стельку пьяные люди.

   — Что со мной? Я не могу нормально идти. Мне плохо.

   — Ты оказалась слабее. Здесь. Стой.

   — А-а!

   Одним махом Он сдирает с меня колготки вместе с трусами, а после я с ужасом слышу, как срезает мой свитер, майку, бюстгальтер.

   — Не трогайте, нет! Зачем?!

   — Ты будешь голая. Всегда. Делай свои дела здесь. У тебя минута. Снимешь повязку с глаз — пожалеешь.

   Хлопнула дверь, Он вышел, а я ошалело начала дергать руками в попытке освободиться, но ничего не вышло. Это похоже на наручники, и хоть у меня тонкие запястья, но снять я их все равно не могу.

   Боже, боже, боже… что делать? Я плохо ориентируюсь в пространстве, но желание не сходить под себя оказывается сильнее, и кое-как я все же справляю нужду. Вот так, голая, с завязанными глазами и скованными руками. Едва нажимаю на смыв, дверь распахивается, от страха я больно ударяюсь плечом о стену, на ощупь пячусь от него. Маленький слепой котенок.

   — Не подходите! Пожалуйста, не надо!

   — Ко мне, девочка.

   — Боже, нет… Что вам от меня надо?

   — Мне нужна ты.

   — Да кто вы такой? Кто?!

   — Я твой хозяин, – отвечает своим низким голосом, и помимо ужаса от его слов я улавливаю еще кое-что: у него легкий акцент. Арабский или… скорее, больше даже персидский. Я это знаю, потому что я будущий филолог. Я изучаю языки.

***

Это могло бы показаться шуткой, если бы не было реальностью. Липкой, мерзкой и пробирающей до костей. Медленно пячусь назад, хотя мои глаза все еще завязаны. Куда идти, как мне выбраться из этого логова зверя?

   — Стой на месте, не то упадешь.

   Игнорирую и тут же спотыкаюсь обо что-то, больно ударяюсь коленом. Он здесь. Стоит рядом со мной. Сволочь.

   — Ты должна меня слушать, или тебе всегда будет больно.

   — Я вас не знаю. Это точно ошибка! Я ничего плохого не сделала. Пожалуйста…

   Слышу шумное дыхание и свежесть ментола. Он подошел ближе, я невольно улавливаю его запах и, кажется, только сейчас осознаю, что я совершенно голая. Здесь включен свет. Он прекрасно меня видит.

   Всхлипываю, пытаюсь прикрыться, мне стыдно. Еще ни один мужчина не видел меня без одежды, и, пожалуй, такой беспомощной я еще никогда в жизни не была.

   Замираю, хочется превратиться в крошечную точку, а после чувствую его руки. Он с легкостью подхватывает меня. Легко, точно куколку.

    — А-а! Нет, не трогайте! Пусти! Пусти меня! – пищу, пытаюсь вырваться, царапнуть его, ну хоть что-то, но он безумно сильный, я ничего не могу. Совершенно. Чувствую только, как этот ублюдок сильнее прижал меня к себе. Так, что аж кости затрещали.

   — Если продолжишь орать, я зашью тебе рот и все равно сделаю то, что нужно.

   Нет, он не кричит, но от тона его низкого бархатистого голоса я вмиг затыкаюсь. Ничего более жуткого в жизни не слышала. Кто он такой? Садист, маньяк с хирургическим прошлым или просто псих?

   Вздрагиваю, когда ощущаю тепло. Он опустил меня в воду! Да, это точно она. Я лежу в ванне, полной пены, и он меня купает. Быстро намыливает мое тело и так же быстро смывает. Зачем? Может, перед тем, как разделать на куски.

   — Не надо… о боже! Не-ет!

   — Твой бог тебе не поможет.

   От шока я не улавливаю ни температуры воды, ни запаха мыла. Страх перебивает все. Чувствую себя индейкой, которую готовят к скорому ужину.

   — Дыши, зайчонок, не то снова потеряешь сознание.

   Сказала бы я ему, вот только мои зубы стучат от ужаса. Я его не вижу. Только слышу голос, ощущаю прикосновения. У него легкий акцент, он очень силен, и он точно курит. Это пока все, что я успеваю понять.

   Меня начинает колотить, особенно тогда когда, мужчина касается моих бедер и проводит ладонями по груди. Нет, он вообще меня не лапает, а именно купает, но от ощущения чужих рук на теле меня обдает холодом, и кажется, я вот-вот отключусь.

   — Почему именно я? За что?

   — Ты подошла по параметрам.

   — Каким параметрам?

   — Ты идеальная рабыня, девочка.

   Он выключает воду и закутывает меня в полотенце, подхватывает на руки и несет куда-то, укладывает обратно на мат. Здесь холодно, это либо подвал, либо закрытое помещение без окон.

   — Умоляю, есть же у вас сердце, отпустите!

   — Тебя никто не отпустит. Смирись. Лучше сделай это сама.

   — Нет! Не буду! Ты больной чертов псих! Ты… а!

   О да, я слегка потеряла связь с реальностью, потому что набрасываюсь на этого ублюдка с завязанными глазами, вот только он ловит меня в два счета, придавливает собой, как цыпленка, а после я получаю пощечину. Не сильную, но достаточную для того, чтобы я успокоилась и, ошарашенная, прекратила истерику. Меня никто не бил раньше. Никогда.

   — Успокоилась? А теперь слушай. — Он взял меня крупной рукой за скулы, а я только и могу, что дышать. Больше ничего. — Ты подчиняешься мне, или тебе будет очень больно.

   Замираю, я под ним голая совершенно, и кажется, будто кожа сейчас воспламенится от его взгляда. Этот ублюдок смотрит, я знаю, прямо сейчас. Наверное, он бы меня уже давно раздавил, как насекомое, но я чувствую, что он не наваливается на меня своим весом. Почему? Я не знаю.

   — Не дергайся.

   Он поднимается с меня, переворачивает меня на бок, а после что-то щелкает, и я чувствую свободу в руках.

   — Нет. Шевелиться нельзя. Нельзя, сказал!

   Жесткий хлопок по внутренней стороне бедра, и я перестаю пытаться содрать с глаз эту чертову повязку.

   Он как будто каменный! Ни жалости, ни сочувствия – вообще никаких эмоций в нем нет! Мои руки теперь свободны, и я чувствую, как он снимает с них наручники и касается ладонью моих запястий. Так нежно, на контрасте с тем, что он мне говорит, но длится это недолго, потому как дальше я ощущаю давление в руке. Больно, словно… словно он затянул жгут!

    — Что вы делаете?! Не надо!

   — Тихо. Еще раз дернешься — я вскрою тебе вену.

   Стискиваю зубы, чувствую иглу. То ли он что-то колет мне, то ли наоборот… он берет мою кровь! Вампир гребаный, он делает это прямо сейчас.

   — Больно. А-ай, мне больно!

   — Ты понятия не имеешь, что такое боль.

   Что-то щелкает, и я сразу чувствую облегчение. Он снял жгут, рука перестала неметь, и наконец-то этот псих вытащил из меня иглу.

   — Прижми.

   Сгибает мою руку в локте, и я слышу, как он поднимается, после чего выключается свет, и только тогда я с остервенением сдираю повязку, вглядываясь в темноту.

   — Я ничего плохого не сделала! Мне надо домой. Меня мама ждет.

   — Можешь забыть о своей прошлой жизни. Ты никогда в нее больше не вернешься.

   — Нет! Я не верю, не верю!

   — Теперь ты моя, и правило у нас только одно: ты мне подчиняешься и уважаешь, либо я тебя наказываю.

   — Что вам от меня надо? Зачем я вам? Я всего лишь студентка. У меня ничего нет, кроме бабушкиной квартиры.

   — Ты больше не студентка. Ты товар и будешь меня слушаться, а я буду тебя учить.

   Наконец мои глаза привыкли к темноте, и я вижу высокую тень у дверей. Он стоит полубоком ко мне. В капюшоне.

   — Чему учить? Чему?!

   — Как быть рабыней. Я тебя вышколю или…

   — Или что?

   — Или сломаю.

   Услышанное окатом ледяной воды проносится по венам, этого не может быть, не так, не со мной точно.

   — Я не ваш товар! Я не ваша рабыня!

   — Скоро ты будешь думать и говорить иначе.

   Он нажал на ручку двери, а мне стало страшно, что я снова останусь одна в этой темноте.

   — Стойте! Пожалуйста, скажите, как вас зовут?

   — Для тебя я Хозяин. Или Господин. Я даю тебе право выбора, как ты можешь меня называть, – пробасил своим низким голосом и вышел за дверь. Я услышала, как щелкнул замок. Мой похититель закрыл меня на ключ, я снова оказалась одна голая в этой кромешной тьме.

ГЛАВА 4

Я не помню себя до десяти лет. Так, только обрывками мелькает церковь. Мать часто туда ходила, и все, что я о ней помню, — размытый, нечеткий образ.

   Я не знаю своего происхождения и места, где родился. Вероятно, это было слишком неважным и быстро стерлось из памяти, сменившись чем-то иным.

   Мое самое раннее детское воспоминание — это кровь, грязь и тухлый отвратный запах, от которого хотелось содрать с себя кожу и провариться в спирту.

   Мне было десять, когда меня поймали на улице и затолкали в фургон, ударили с размаху по лицу и вкололи какую-то дрянь, после которой меня вырубило на несколько часов. Или дней, потому что, когда я пришел в себя в фургоне, там уже были другие дети. Много. Много детей.

   Было похоже, что мы пересекали границу, потому что совсем скоро я впервые услышал другой язык, много разных языков.

   Иврит, турецкий, русский и арабский. Тогда я не понимал ни одного из этих языков, но на них говорили другие дети, которых мы подбирали по пути. Маленькие, от четырех до двенадцати лет. Мальчики и девочки с разным цветом волос и глаз. Большинство из них спали, но некоторые просыпались и начинали скулить, ходили под себя, или их просто тошнило от страха.

   Мне тогда впервые показалось, что я попал в ад, но я ошибся. Это было чистилище, настоящий ад был впереди.

   Мы ехали шесть или семь суток с небольшими остановками и пересекли несколько границ. Я не знал, где мы находимся и куда нас везут. За рулем был водитель, рядом с ним охранник, а еще один в кузове.

   Я проснулся быстрее всех, но не подавал виду, быстро поняв, что это сыграет со мной злую шутку. Я притворялся спящим, наверное, где-то видел такое в фильме, и, пожалуй, это меня спасло. Я бы не справился ни с одним из этих взрослых мужиков.

   Нас не кормили и не выводили в туалет, потому уже на вторые сутки в фургоне стоял просто отвратительный смрад от испражнений, но, кажется, это не волновало этих упырей.

   Они общались на языке, который был мне непонятен, и я чувствовал себя тупицей. Я ориентировался только по их интонации и еще увидел, что у охранника по имени Сулейман есть настоящий пистолет. Это усмирило меня, и я решил подождать еще немного до момента, пока смогу сбежать.

   К сожалению, другие дети не понимали этого. Они приходили в себя, начинали плакать. Тогда охранник из кузова колол им какую-то гадость в руку, от которой они закатывали глаза и отключались.

   Я до сих пор помню одну девочку, ей было лет восемь. Ее звали Сурия. У нее были голубые глаза и темные волосы.

   — Выпустите! Выпустите, выпустите!

   Я не знаю, что с ней было, вероятно, эта химия на нее не действовала, потому что Сурия все никак не могла угомониться. Она все время просилась к маме. Пищала, кричала, плакала.

   — Заткнись!

   — Помогите! Выпустите, откройте дверь! Мама, мамочка! МАМА!

   В какой-то момент девочка начала задыхаться, и я впервые увидел истерику. Она боялась и хотела выйти, барабанила по дверям.

   — Как ты меня уже достала! Кемаль, останови! — сказал Сулейман, сидящий впереди рядом с водителем.

   — Времени нет, мы и так не успеваем. Хамит будет недоволен, он срежет цену!

   — Останови, сказал! Покурим.

   Тогда они остановились среди ночи в какой-то безлюдной пустыне.

   Сулейман вышел из машины, вытащил Сурию из фургона и закрыл дверь. Как я ни старался, открыть ее не смог, а после я услышал приглушенные звуки. Это была Сурия. Она сначала пищала, потом кричала, а после просто начала выть.

   Водитель Кемаль и Анхар, который был в фургоне, вышли курить, но охранника с пистолетом я не видел.

   Минут через десять Сулейман вернул Сурию в фургон. В разорванной одежде и с разбитым носом, красными искусанными губами. Она и правда больше не истерила, а просто крупно дрожала и была вся в крови.

   — Кто-то еще хочет поплакать, детки? – пробасил Сулейман, потирая черную густую бороду и окидывая нас всех диким взглядом. Я его не понял, но мы все замолчали, точно перепуганные щенки. Я сцепил руки в кулаки от злости и осознания, что сбежать будет сложнее. Они сильнее меня, я слишком маленький и слабый. Я не смогу справиться ни с одним из них, и главное: они нас не ценили. Ну, не больше, чем товар. Тогда же понял, что такое товар. Товаром были я и все эти дети.

   Эти твари ехали через границы, ничего не боясь, и никто ни разу наш фургон не проверял. Уже позже я узнаю, что их проводили. Это все было договорено, они называли это “золотой дорогой”.

   Мы продолжили ехать, Сурия всю ночь тихо скулила. Утром я отдал ей свой кусок сухаря с водой, который нам выдали, но она не взяла. Охранники запретили к ней прикасаться и хоть как-то ей помогать. Сурия мелко подрагивала, я укрыл ее куском какой-то ткани, которую нашел в углу фургона.

   К полудню эта девочка притихла. Я подумал, она спит, и она правда уже спала. Мертвенным вечным сном. Сурия умерла. Под ней осталась огромная лужа крови. Это он с ней сделал. Этот шакал. Сулейман.

   Потом они долго ругались, Кемаль отчитывал Сулеймана, но в конечном итоге Сурию они оставили на обочине и просто продолжили путь. На дно фургона они бросили какую-то тряпку, чтобы прикрыть ею кровь.

   Я заплакал тогда от страха, меня стошнило от отвращения. Эти чувства еще не сдохли в то время, но довольно быстро от них не останется и следа.

   Тогда я был восприимчивым десятилетним ребенком, от которого впоследствии система не оставит ничего.

   Ни жалости, ни страха, ни даже брезгливости. Они затрут мне не только память, но и выкроят из меня то, что хотели видеть перед собой.

ГЛАВА 4.2

Мы должны были сдохнуть по пути, потому что ехали без остановки почти семь суток, но все же большинство из нас выжило. Мы были товаром, а у товара есть срок годности, потому нас подкармливали, давали воду, особенно после того, как четверо детей потеряли сознание, а у одного ребенка случился приступ эпилепсии.

   По приезде Анхар, Кемаль и Сулейман отвели нас в какой-то амбар и раздели, выстроили в ряд, словно животных. Распахнулась дверь, и в помещение вошел очень высокий мужчина в длинном светлом одеянии. У него были золотые браслеты на руках и блестящие часы, густая борода, черные глаза. На голове какой-то убор, названия которого я тогда не знал. Следом за ним вошли еще четыре человека. Позже я пойму, что это охрана.

   — Это все?

   От его голоса пробрало до костей. Он смотрел на всех нас сверху вниз, как на грязь. Его звали Шакир Аль-Фарих, он был моим хозяином.

   — Да, то есть минус один, — сказал Анхар.

   — Кто именно?

   — Турецкая девочка. Лет восемь-девять.

   — Причина?

   Они замялись, я увидел, как сглотнул Сулейман.

   — Хм, мой Господин, она истерила. Была бы проблема.

   — Сто палок. Аммар, разберись!

   — Что? Нет, прошу, я ничего не сделал! Господин!

   Охрана вывела Сулеймана, и вскоре я услышал его вопли, но мне не было его жаль. Я хотел, чтобы он сдох. Чтобы с ним сделали то же, что он сотворил с той девочкой Сурией.

   Шакир Аль-Фарих подошел к нам всем ближе. Он смотрел на нас, но ни к кому не прикасался. Вместо него это делал низкорослый и упитанный Хамит. Он осматривал нас как скот, как животных на рынке: тело, волосы, зубы, ногти.

   Когда очередь дошла до меня, я не дался и укусил Хамита за руку, вгрызся в этого жирдяя до костей. Он завопил и замахнулся на меня, я приготовился к удару, но его не последовало.

   — Нет! Не смей! – остановил его Шакир Аль-Фарих и сам обхватил мое лицо смуглой большой рукой.

   Он надавил на мои скулы, я зарычал, а Господин гортанно засмеялся, перебирая белые четки в руке.

   — Хорош, дьяволенок. Хорош! Смотри, какой: крепкий, здоровый, смазливый. Он будет племенным самцом. Волчонок дикий. Все при нем… все. А глазища какие! Его точно в разведение.

   А дальше Шакир Аль-Фарих показал пальцем на некоторых из нас. Стоящий рядом с ним Хамит молча качал головой, точно болванкой.

   — Остальных разобрать. Расчет у Ари. За порчу и промедление минус сорок процентов. Свободны.

   Тогда я, конечно, не понял смысла слова “разобрать”, как, впрочем, и всего, о чем они между собой говорили.

   Я стоял, прижавшись к стене, и старался слиться с ней тенью. Только спустя несколько месяцев, немного выучив язык, я понял, о чем они тогда говорили и что значило “разобрать”.

   Это было буквально вытащить все, что можно продать по частям: сердце, почки, печень, если повезет, костный мозг, некоторые кости, кровь и даже волосы. Отходов почти не было, и думаю, их даже никто не хоронил.

   В тот же вечер нас разделили на две группы. Те, которые “в разведение”, остались со мной в комнате. Нас вымыли и накормили, мы упали прямо на пол и отключились от адской усталости.

   Тех, которых “разобрать”, я больше ни разу не видел.

   Тогда я впервые столкнулся с живым дьяволом, тем, кто уничтожил мою прежнюю жизнь и меня самого впоследствии. Его звали Шакир Аль-Фарих.

ГЛАВА 5

Я нахожу на этом мате две небольшие бутылки воды, которые выпиваю до капли. В последней немного горький вкус, и я слишком поздно понимаю, что в ней что-то подмешано. Снотворное, судя по тому, насколько быстро я расслабляюсь и меня вырубает.

   Я просыпаюсь оттого, что мне холодно. Здесь нет никаких батарей, помещение похоже на подвал либо скорее большой гараж. Да, я определенно улавливаю отголоски запаха бензина.

   Благо мои руки не связаны, и это дает свободу. Первые трое суток решающие. Я видела это где-то по телевизору и должна спастись. Я все еще не лишена надежды.

   Шаг за шагом я обшариваю в этом помещении каждый угол. Действую на ощупь, потому что, как ни стараюсь, найти, где тут включается свет, не могу. То ли переключатель очень высоко, то ли просто замаскирован.

   Сколько сейчас времени, сколько вообще дней прошло? Я не знаю, но ощущение этой невесомости в темноте провоцирует только липкий страх. Еще я нахожу дверь. Моя маленькая победа, вот только она закрыта, и я добрый час колочу по ней со всей дури, пока окончательно не выбиваюсь из сил.

   Я голодная, у меня сильно урчит желудок, и кажется, Он хочет, чтобы я мучилась. А еще здесь кто-то есть. Я слышу шаги за дверью. Это Он, и Ему просто плевать на мои просьбы.

   — Помогите! Ну хоть кто-нибудь, прошу!

   Опускаюсь под дверь, голос охрип от криков. То ли меня никто не слышит, то ли просто делает вид.

   Я так сильно колотила эту дверь, что теперь почти не чувствую рук. Я устала, похоже, я и правда слишком слаба. Он тоже это подметил.

   Проходит несколько минут, а может, часов, не знаю. Здесь время тянется иначе, и я так хочу увидеть солнце. Я никогда даже не задумывалась о том, как это важно – просто видеть дневной свет, ходить, куда хочешь, быть свободной.

   Вздрагиваю, когда слышу тяжелые шаги по коридору, и быстро забиваюсь в один из углов этого помещения. Сажусь на мат. Он тоже холодный, а я голая. Совсем.

   Кажется, я даже дышать перестаю, когда распахивается дверь и входит Он. Призрак, Тень, мой Похититель.

   — Иди сюда, рабыня, – зовет, а я молчу, наивно думая, что Он не увидит меня в этой темноте. Но я ошибаюсь. Это я не вижу его лица, а он, похоже, прекрасно ориентируется.

   — Я слышу твое дыхание, так что рано притворяться мертвой. Ко мне!

   — Не трогайте меня, прошу…

   Это я сказала зря, потому как, замечая, что я не собираюсь подходить, Он сам идет ко мне. Жуткий ужас и кошмар, мой похититель, он как будто сама смерть.

   Мужчина подхватывает меня за руку и с легкостью поднимает, разворачивает к стене лицом. Он действует настолько ловко, что я даже пикнуть не успеваю. Чувствую только, как голой грудью и животом уперлась в холодную сталь.

   Соски моментально затвердели, по коже разлились мурашки, а еще я улавливаю его запах. Его руки пахнут ментолом и табаком, он только что курил.

   Распахиваю губы, хватаю воздух. Ощущаю его руки на своей шее. Что он делает, душит? Нет. Даже близко.

   Прислушиваюсь, замираю, чувствуя, как Он убрал волосы с моей спины, а теперь почему-то прощупывает мои позвонки, кожу чуть выше лопатки. Не больно, но достаточно для того, чтобы мои коленки тряслись от страха.

   — Что вы делаете?

   — Не двигайся.

   Точно расплющенная бабочка, я замедляю дыхание, слышу, как что-то шуршит, замираю. Я бы могла выворачиваться и орать, да вот только я не могу. Как застыла вся в его руках.

   Чувствую, как после Он прикладывает это “что-то” к моей лопатке, нажимает, а я вскрикиваю от острой простреливающей боли:

   — А-а-ай!

   Точно укол, только более неприятный.

   — Больно!

   — Я знаю.

   Отпускает меня, разворачиваюсь, едва стоя на ногах.

   — Что вы со мной сделали?

   — Я установил тебе кое-что. Если ты сбежишь, капсула разорвется. Яд проникнет в твою кровь, и ты умрешь от остановки сердца.

   — Что?!

   Это действует отрезвляюще, да вот только против меня. Мне больше не больно, но ощущение того, что меня семимильными шагами делают рабыней и подчиняют себе, будоражит, сметает последние крошки чувства самосохранения.

   — Снимите! Снимите это с меня!

   Царапаю спину, вот только ни черта не выходит.

   — Ты не вытащишь это сама, не старайся. Успокойся, зайчонок.

   Он нежно гладит меня по щеке, но мне страшно. Не знаю, как так получается, но я что есть сил кусаю его за руку, а после со всей дури толкаю этого дьявола в грудь и бегу к двери. Мне везет, дверь оказывается открытой, и я попадаю в совсем другое помещение. Коридор. Обычный коридор с качественным ремонтом – и здесь тепло!

   — А-а-а! Помогите!

   Теряюсь на секунду, жмурюсь от яркости люстры на потолке и бегу вперед, не разбирая дороги, пока в один миг свет не выключается. Становится снова темно.

   Останавливаюсь, слыша только свое безумное сердце. Боже, это какой-то кошмар, ужас, страшный сон, который начал сбываться.

   Затихаю, наивно думая, что сейчас Он включит свет и я увижу его лицо, но нет. Ничего нет, и стало очень тихо.

   Осторожно ступаю по полу босыми ногами, шаря по стене ладонями. Если буду идти тихонько, этот ублюдок меня не заметит. Я уже прошла больше двадцати шагов и скоро спасусь, я скоро…

   Он хватает меня сзади, точно хищник добычу. Ловит и с легкостью отрывает от земли.

   — А-а-а!

   — Не ори.

   — Помогите, помогите!

   Я трепыхаюсь как сумасшедшая в его руках, пока случайно не задеваю выключатель и не падаю на пол. Загорается свет, и я замираю, впервые видя Его.

   Господи, он точно не урод. Ни разу. Он высокий. Очень, и совсем не мальчик, мужчина – лет на десять старше меня.

   Крепкий, смуглый, с широким разворотом плеч, и на нем нет сейчас никакой маски.

   На нем черные джинсы и такая же рубашка, застегнутая на все пуговки. Он подтянутый и мускулистый, словно профессионально занимается каким-то спортом или борьбой, и его лицо… Я никогда таких мужчин не видела, я не знала, что такие существуют.

   Страшно. Бесстыже. Дьявольски красив. Идеальный, бесподобный, безупречный и телом, и лицом, точно гладиатор! Он красив, точно восточный принц, хотя скорее персидский дикий бог, варвар.

   — О боже… вы не урод.

   — Надеялась на другое?

   — Нет.

   Он улыбается. Обворожительно красиво. Его идеальные губы растягиваются в белоснежной усмешке.

   У него немного смуглая кожа, очень темные, практически черные глаза, окутанные длинными густыми ресницами. Прямые брови и черные как смоль, блестящие волосы. Массивные симметричные черты лица, прямой нос, крупный подбородок, скульптурные скулы, большой рот, пухлые губы и шрам. Огромный кривой шрам, рассекающий его правую бровь и всю скулу почти до самого подбородка.

   — Насмотрелась? А теперь иди сюда.

   Он делает шаг вперед, загоняя меня в угол, как мышку, а после открывается дверь, и я вижу еще одного мужчину.

   Совершенно другой, противоположно карикатурный, престарелый мужик с проплешинами. Низкий и пухлый, точно пончик. Он переглядывается с моим черноглазым похитителем и делает шаг вперед. Ко мне. Я вижу, как его глаза вспыхивают похотью при виде обнаженной меня.

   — Позвольте мне с ней разобраться.

   — Нет, нет! Прошу, заклинаю, не надо, не надо, не надо….

   Я не знаю, что происходит, но меня пробирает липкий ужас от одной только мысли, что этот старик прикоснется ко мне.

   Я все еще голая, обнажена, и я… я умру, если он меня тронет. Сама не понимаю, как подползаю к ногам Шрама и ухватываюсь за него, я за него прячусь.

   Он смотрит на меня сверху вниз. Клянусь, его глаза стали черными, как сама ночь. Жестокий взгляд, дикий, цепляющий.

   — Ты хочешь, чтобы тебя наказал Рокс? Или я? Выбирай.

ГЛАВА 6

Отползаю назад, но в этом нет толку. Тот низкий пончик делает шаг ко мне, а я головой мотаю. Я вижу, как Шрам злится. На меня.

   — Кто тебя накажет, зайчонок? Выбирай!

   Молчу. Словно между двух огней, и не понимаю, как такой красивый внешне мужчина может быть настолько безобразным монстром внутри.

   — Рокс!

   — Нет! Вы, пожалуйста, лучше вы!

   Со всей силы хватаюсь за ноги Шрама, после чего он с легкостью отрывает меня от пола, подхватив на руки.

   Нет, я больше не ору, напротив, даже пошевелиться боюсь, будучи в его руках. Шрам заносит меня обратно в это помещение, и да, это гараж, я не ошиблась.

   Включается тусклый свет, маски сняты, но не думаю, что все, ведь я его совсем не знаю. Почему я выбрала, чтобы меня наказал Шрам, я тоже не знаю.

   — Что вы будете со мной делать?

   — Наказывать.

   — Как… как именно?

   — Я буду тебя пороть.

   Он молча меня опускает на мат, я забиваюсь в самый угол. Не шевелюсь, вижу только, как мой похититель подошел к шкафу, что-то достал из коробки, и, когда я понимаю, что именно он достал, меня пронзает волной ужаса.

   Кнут. Черный, огромный, как змея, длинный кожаный кнут. Шрам наматывает его себе на большую руку и переводит взгляд на меня.

   — Ко мне.

   Не шевелюсь. Я не сошла с ума, пытаюсь слиться со стеной, но тщетно. Глупая попытка, зря, потому что Он злится.

   — Ты глухая или тупая?! Если я отдаю приказ, ты должна выполнять его. Беспрекословно. Ко мне, я сказал!

   — Я не буду вам подчиняться, чертов маньяк! Не буду!

   Шрам замолкает, а после я слышу, как что-то едва слышно щелкает, а после вскрикиваю от дикой боли в руке. Он ударил меня хлыстом по ладони!

   — А-а-ай! Нет, не надо!

   — Ты наказана.

   Поднимаюсь, вжимаюсь в стену, но Он подходит ближе и подхватывает меня одной рукой. Садится на стул, перекатывает меня через колено, позорно наклоняя вниз головой.

   — Ай, пусти!

   Удар по попе. Второй, третий, четвертый, пятый, шестой. Он бьет кнутом сильно, до мяса, кажется, до крови, выбивая из меня жуткие крики.

   — Прекратите, мне больно-о!

   Дергаюсь, но он держит меня намертво просто за шею. Силен, как сам дьявол, не могу даже дернуться в него руках.

   — Ты наказана. Ты поняла за что?

   — Да, поняла! Прости, прости, ну пожалуйста!

   — “Прости, хозяин”. Повтори. Ну же!

   Удар снова по тому же месту. Больно, слезы капают на пол.

   — Хватит ныть, ты уже не ребенок! Только не говори мне, что я в тебе ошибся. Какая же ты слабая! Я сказал, хватит рыдать!

   — Прости, хозяин. Прости, ХОЗЯИН!

   Он останавливается, а я до боли прикусываю губу. Кажется, его бесят мои слезы, но ничего не могу с собой поделать. Всхлипы то и дело вырываются из груди. Меня никто никогда не бил, меня ругали, но не наказывали. Так.

   Чувствую, как Он положил большую ладонь мне на попу. Начал массировать, растирать разгоряченную кожу. Стало лучше. Намного.

   — Ты поняла, что должна быть послушной девочкой?

   — Д… да. Да, – заикаясь, произношу я. Кажется, еще немного – и я задохнусь от истерики, но он больше меня не наказывает, а отпускает. Плюхаюсь на пол, сажусь на колени. Не могу встать, дышу быстро, тяжело. Как мне понять этого зверя?

   Он поднимается, кладет кнут на место, а после подходит ко мне. Высокий, крепкий, большой, до страшного красивый.

   — Покажи уважение хозяину, девочка.

   — Что?

   — Первое и единственное правило. Покажи. Уважение. Хозяину.

   — Я не понимаю. Чего вы хотите?!

   Я и правда не понимаю, а после Он протягивает ладонь, касаясь ею моих губ. Тыльной стороной. Он… он хочет, чтобы я поцеловала его руку!

   Как нечто низшее, как рабыня.

   — Быстрее. Или выпороть тебя снова?

   — Нет, умоляю!

   Беру его смуглую большую ладонь. Нежно целую, ощущая какой-то трепет внутри. Чувствую, как он погладил меня по голове. Так ласково, а у меня слезы сразу по щекам побежали. И хочется сдохнуть от этой ласки.

   — Умница. Несложно, правда? Перестань скулить, малышка, не то я накачаю тебя транквилизаторами, и ты снова будешь лежать послушно, как овощ.

   Это действует на меня, и истерить я прекращаю, а после Он поднимается и уходит, закрыв дверь на ключ.

   Я же не могу встать с колен. Все тело горит, меня крепко колотит, и моя бедная попа, кажется, теперь вся будет в жутких шрамах.

   За свою жизнь я никогда никого не ненавидела, даже свою мать, которая не обращала на меня внимания, но теперь я понимаю, что это за чувство.

   Я отчаянно и безумно сильно ненавижу ЕГО, этого красивого дьявола с огромным уродливым шрамом, проходящим через все его лицо.

   Кто он такой и что он собирается дальше со мной делать, я не знаю, но Шрам здесь не один, я уже отчетливо это понимаю. И, пожалуй, даже несмотря на боль, я благодарна, что Шрам не дал коснуться меня тому второму мужику. Хочу лишь верить, что он это сделал потому, что я попросила. Он дал мне выбрать, и я выбрала Его.

   Я залезаю обратно на мат и лежу так несколько часов подряд, жалея себя и просто не имея возможности подняться от боли.

   На лопатке нащупываю небольшой бугорок размером с зернышко. Он совсем не болит, но и вытащить его из себя, как ни стараюсь, у меня не получается.

   Шрам не врал. Во мне теперь яд, и если я сбегу, то он сделает так, что яд остановит мне сердце.

   Смотря в пустоту, вытираю слезы. Если раскисну, сдамся, то умру, я отчетливо это понимаю, а потому я должна бороться. Добро всегда побеждать зло. А Он зло в худшем его проявлении.

   Я все еще не знаю имени своего похитителя, но про себя называю его “Мой неласковый Монстр”.

ГЛАВА 7

Мне кажется, я проспала до самого утра, хотя здесь нет часов и я не могу ориентироваться в этой темноте. Я не понимаю, сколько сейчас времени и даже какой сейчас день.

   Я прихожу в себя от адского голода, порой он может пробудить лучше всякого будильника. Ощущение такое, что я не ела как минимум дня три.

   Вожу ладонями по мату в этой темноте, пока не нахожу бутылку с водой. Осушаю ее до дна, все равно чувствуя голод.

   Я хочу есть. Хотя бы что-то. Мне кажется, если я не позавтракаю, то просто умру, мой организм перестанет работать.

   Я все еще голая, тогда как здесь сыро и холодно. Провожу руками по обнаженной коже, чувствуя мурашки. Я всегда мерзну, а здесь я мерзну просто постоянно, потому, походив несколько минут по своей клетке и не найдя выхода, я просто забираюсь обратно на мат и обхватываю колени руками.

   Когда дверь открывается, я замираю, видя в ней высокую тень. Это Он. Мой Монстр. Я улавливаю его запах, от которого немного кружится голова. Кедр и сигареты с ментолом.

   — Ко мне.

   Его голос пробирает, а я как завороженная жмусь в углу и даже не шевелюсь. Смотрю только на высокую фигуру в темноте, не в силах вымолвить ни слова. Я помню нашу прошлую встречу. И его кнут. Попа до сих пор болит.

   — Ты глухая? Я сказал, ко мне!

   — Включите свет. Прошу. Я ничего не вижу. А-ай!

   Ладони опаляет огнем, как от удара, но ведь Монстр стоит в трех метрах от меня... как? А после ярко вспыхивает свет, и лучше бы я этого не просила.

   Мой дикий персидский бог стоит предо мной. До ужаса прекрасен внешне, до страшного ужасен внутри. В этот момент я уже жалею, что сорвала с него маску. Мне и правда было бы проще, если бы я не видела его лица.

   Так я хотя бы не знала, как выглядит зло, потому что, мать его, он просто идеален. Настолько красив, что мне становится страшно. Нельзя Монстру быть таким красивым, обворожительным и притягательным. Это неправильно.

   Сегодня Он в белом, на контрасте с его смуглой, бронзовой кожей. Светлые джинсы и белая рубашка, застегнутая на все пуговицы. Она облепляет его атлетичное тело, широкий разворот плеч, подчеркивает выступающие мышцы.

   Его черные как смоль волосы уложены назад, взгляд тяжелый, серьезный, страшный, а сами глаза прекрасные. Мне больно смотреть на него. Господи, да кто же он такой?

   Монстр держит в руках черный кожаный кнут, и это им он меня сейчас полоснул по ладони. Больно, но крови нет, только небольшая красная полоса.

   Монстр делает шаг ко мне, и на миг я поднимаю взгляд на него, замечаю этот жуткий шрам, проходящий по правой половине его лица, и не выдерживаю. Закрываю лицо ладонями, я не могу смотреть на него. У меня на это просто не хватает духу.

   — На меня глаза. На меня!

   — Нет… нет, пожалуйста!

   Очередной удар по ладоням, и на этот раз я реагирую быстро. Убираю руки и поднимаю голову, чтобы встретиться с его тяжелым, жестоким взглядом. Нет, это не человек, это точно Монстр.

   В нем нет не то что намека на жалость, я вообще сомневаюсь, что он чувствует хотя бы что-то! Как какой-то робот, холодная каменная машина без чувств.

   — Ко мне.

   Мгновенно поднимаюсь и подхожу к нему. Удары хлыстом очень болезненные, а он владеет им, как сам дьявол.

   Становлюсь напротив мужчины. Какой же он высокий, я ему едва до груди достаю. Стараюсь хоть как-то закрыться руками. Я не хочу, чтобы он смотрел на меня. Мне страшно от его пробирающего дикого взгляда.

   — Не прикрывайся. Я видел уже тебя всю. На колени.

   Чувствуя вселенскую дрожь, медленно опускаюсь на пол перед ним. Я не знаю, как себя вести, я его не понимаю. Монстр обращается со мной, как с собачкой, отдавая четкие приказы, точно команды.

   —Умоляю, отпустите. Я никому ничего не скажу!

   Чувствую, как он нежно провел большим пальцем по моей щеке, а после облизал его большим языком.

   — Твои сладкие слезы тебе не помогут. Подчиняйся, или будет больно – помнишь правило? Любое нарушение приведет к наказанию.

   — А не… ай! – пытаюсь возразить, но Монстр замахивается кнутом так резко, что я даже среагировать не успеваю. На этот раз он ударил по ногам. По икрам, и да, если он и бог, то самый злой из всех возможных.

   — Я не давал тебе права голоса, зайчонок.

   — Я не зайчонок! Я Есения! У меня есть имя.

   Сжимаю руки в кулаки, вот только это играет против меня, так как уже в следующий миг Монстр обхватывает кнутом меня за шею и буквально отрывает от земли, всматриваясь в глаза.

   — Тебя больше нет. И имени твоего тоже. Отныне ты моя рабыня и будешь отзываться на ту кличку, которую я тебе дам. У нас очень мало времени, девочка, потому давай потренируемся.

   Шрам отпускает меня, я грузом падаю на пол. Он берет стул и садится напротив, широко расставив крепкие ноги, кладет кнут себе на бедро.

   — Я приказываю — ты выполняешь. За каждую заминку или протест последует наказание.

   До меня едва успевает дойти, что он хочет, прежде чем я получаю новый удар по икрам. Боже… он садист.

   — А-а-ай!

   — Сидеть.

   Я плюхаюсь на пол, растирая красную кожу. Еще немного, и он бы вспорол ее до мяса.

   — Стоять.

   Подрываюсь на ноги.

   — Умница. На колени.

   Делаю, что говорит.

   — Хорошо. Теперь встань на четвереньки, прогни спину и выпяти задницу.

   — Что?!

   — Делай. Выполнять!

   На этот раз этот персидский дьявол взмахнул хлыстом, рассекая воздух, и я поняла, что он не играет. Если я не буду слушаться, от меня останется одно только мокрое пятно.

   — Умница. Несложно, правда? Ко мне.

   Подхожу к нему и опускаюсь рядом на колени. Все тело болит от ударов хлыстом, и меня бьет крупная дрожь начинающейся истерики.

   Монстр берет меня за руку и проводит смуглыми пальцами по красной коже, растирая ее.

   — Ты плачешь. Почему?

   Он издевается? Вовсе нет, этот робот и правда, кажется, не понимает, что со мной.

   Я распахиваю губы, а звука нет. Я ошарашена и сбита с толку, все еще помню боль от хлыста.

   — Ты можешь ответить.

   Нежно гладит меня по голове крупной ладонью, вот только эта ласка провоцирует слезы.

   — Я истекаю кровью.

   — Где? Покажи мне.

   Кивает, я осматриваю себя, но крови нет. Ничего, ни капельки. Только бледные розовые полосы — следы от ударов.

   — Мне больно.

   — Тебе больно?

   Неужели он удивлен? Да, мой ответ его и правда удивляет.

   — Д… да.

   — Да, хозяин. Повтори, малыш.

   — Да, хозяин.

   Этот дьявол коротко усмехается. Мой Монстр доволен, он так нежно гладит меня по щеке, а я только вздрагиваю, ожидая следующего удара.

   У меня стойкое ощущение, что сейчас Он играет со мной, как кот с мышкой, и, похоже, совсем скоро эту мышку к чертям сожрут.

ГЛАВА 8

Я не давал к себе прикасаться, огрызался и был упрямым. Порой меня это спасало, но чаще играло против, потому что я был слабым щенком против каждого из них.

   Нас поселили в большом доме с решетками на окнах, и мы не могли никуда выходить без сопровождения.

   Первые две недели я ни с кем не говорил, потому что не понимал языка, но потом ко мне привели Ази, и он общался со мной. Да, через слово, но все же я его понимал, даже несмотря на его дикий, ужасный акцент.

   Ази начал меня обучать арабскому, и вскоре я говорил и все понимал даже получше него самого, я начал осваиваться в “Аду”.

   Больше всего на свете я обожал бесить охранников. Они становились красными от злости, как индюки, но не могли меня убить. Это было запрещено моим Господином, так как мы все стоили больших денег, и я стоил.

   Я быстро это понял, ведь меня не пустили на “разбор”, нет. Меня оставили “в разведение”, хотя в десять лет я мало понимал, что это значит.

   Я пытался сбежать. Дважды. И дважды меня ловили и избивали до полусмерти. Они лупили меня ногами и палками по чему угодно, но только не по лицу. Шакир Аль-Фарих запрещал меня уродовать своим шакалам, так что да, мое смазливое лицо не раз спасало мою шкуру. Поначалу.

   Обычно меня называли щенком, цыганом или “черноглазым”, и это всех устраивало. Мы все были для них щенками, девочки были сучками, и каждую ночь я мечтал, что вырасту и зарежу здесь каждого охранника, и особенно своего Господина. Его, кстати, я видел очень редко. Шакир Аль-Фарих был слишком занят, чтобы опускаться на наш уровень, так что по большому счету с нами нянчился Хамит, который ненавидел здесь всех и каждого, и особенно меня.

   Когда я лежал полуживой после очередного избиения, Хамит не выдержал. Он был моим личным демоном, которого приставил ко мне сам Господин. И этот хромой низкорослик упивался своей властью надо мной, точно я был ценной вазой, которую ему следовало оберегать. И он не любил эту вазу, впрочем, я отвечал ему тем же.

   Хамит присел рядом со мной и показал мне фотографию. На ней была моя мать. Тогда я еще помнил ее, как и свою прошлую жизнь.

   — Если продолжишь бунтовать и не слушаться, мы украдем твою маму, сделаем из нее шлюху, а после забьем камнями. Она умрет страшной смертью, мальчик. Будешь послушным — вскоре получишь свободу.

   На меня десятилетнего это подействовало. Я успокоился и начал осваиваться в этом совершенно новом и чужом для меня мире. Здесь было все другое, начиная с языка и заканчивая запахами. Единственное, что осталось у меня от прошлой жизни, — мое имя, которое я никогда никому не говорил, боясь, что они отнимут то последнее, что у меня есть.

***

Я искал подходящую девушку для роли рабыни больше года, перебрав тысячи вариантов. Она должна была быть идеальной славянкой с темными волосами и светлой кожей. Без изъянов и болезней, ведь Шакир Аль-Фарих всегда покупал именно таких.

   Для себя лично он выбирал исключительно молодых, неопытных, покорных и обязательно девственниц.

   Если девушка была обученная и вышколенная, цена на нее возрастала в разы, но я взял ее совсем не для денег. В каком-то смысле эта девочка была моим проходным ключом, моим пропуском, если так можно выразиться.

   Мне нужна была идеальная девушка. Юная и в то же время уже не ребенок, который бы сломался за сутки. Я нашел Есю случайно, когда вернулся из Каира домой к Данте. В последнее время я бывал у него максимум дважды в год.

   Она шла по улице с книгой в руках. Длинные темные волосы развевал ветер, светлая кожа, худенькая фигура, несуразные старомодные туфли. Эта девушка носила какую-то мешковатую одежду и смотрела вниз, шла неуверенно, словно боясь осуждения.

   Уже через сутки я знал о ней все и, проследив еще месяц, сделал свой выбор, не согласовав его с Данте. Он упорно хотел одобрить рабыню сам, но медлить я не стал.

   Есения. Я встретил ее осенью, потому про себя называл ее “осенняя девочка”. Она оказалась именно такой, какая мне и нужна.

   Юная и неискушенная, с кукольным красивым лицом, усеянным веснушками, темными волосами и хрупкой фигурой без изъянов. У нее были неплохие анализы, и главное – она была невинной во всех смыслах.

   Мне нужна была девственница не только физически. Девушка должна была быть невинной в голове, и Есения была именно такой.

   И я начал с ней работать. У меня было очень мало времени.

ГЛАВА 9

Как ни странно, мальчики ломались быстрее. Всегда. Девочки были терпеливее и смекалистее, они умели приспосабливаться и, если не истерили, чаще всего выживали.

   Она должна была быть сильнее, ведь ей уже восемнадцать, но девочка оказалась слабой, пугливой и робкой. То ли от еще не прошедшего шока, то ли от недавно вводимых препаратов рабыня медленно соображала, что я от нее хочу.

   Девочка плохо отходила от укола. У нее упало давление, потому мне пришлось первые сутки сидеть с ней, и да, я не хотел, чтобы она умерла. Я не хотел искать другую рабыню.

   У Есении прекрасные данные, с которыми она могла бы стать как минимум женой какого-нибудь принца, но она этим не пользовалась, как и своей красотой.

   Девушка дрожала и боялась даже посмотреть на меня, прикрываясь бледными небольшими ладонями. Она была невышколенной и тряслась от одного только моего вида, протестовала и плакала, она меня совсем не слушалась.

   К счастью, кнут привел ее в чувство, и я увидел первые ростки покорности. Рабыня должна меня слушать, не то умрет в первые же минуты пребывания на аукционе, и все пойдет насмарку. Все мои старания и больше десяти лет подготовки.

   Почему я не сделал этого раньше? Потому что я был необученным поломанным щенком, который первый год зализывал раны, а после только и делал, что становился сильнее.

   Я носил маску первое время. Для нее. Чтобы рабыня видела во мне хозяина, привыкала к образу, а не к личности. Не к моей внешности, а к приказам, но она сорвала маску с меня. Ее взгляд надо было видеть. Удивленный, обескураженный, восхищенный – так, кажется, они это называют.

   Впрочем, они все так реагируют на меня. Я привык уже, и ничего, кроме злости, это у меня не вызывает. Надо было Хамиту стараться с клинком сильнее. Он хотел меня изуродовать, да не вышло.

   Шрам только ожесточил мою внешность и никогда мне не мешал. Наоборот. По какой-то причине самки от него тащились, а я не мог смотреть в свое отражение. У меня и сейчас нет дома зеркал, впрочем, как и самого дома.

***

Монстр вышел, хлопнула дверь, я снова оказалась в темноте. Голодная, дрожащая от этого адского холода. Пожалуй, я бы поцеловала этому гаду руку за яблоко или сникерс, хотя мне кажется, он это делает специально.

   Изводит меня, ломает, корежит. И мой чертов мозг сдается. Он прогибается, и я не исключаю, что скоро буду выпрашивать у Монстра стаканчик горячего чая, стоя на коленях. Он может. Он делает это прямо сейчас: вылепливает из меня рабыню и начинает именно с головы.

   Я не знаю, как Шрам это делает, но клянусь, это работает. Я чувствую, как все мои системы в организме мобилизовались, и, как ни странно, несмотря на голод, ужас, холод и шок, я еще никогда в жизни не ощущала себя настолько живой!

   Наверное, так и бывает перед смертью. Не надышишься, не наглядишься, и от этого одиночества, кажется, я скоро начну выть.

   Я хочу увидеть Монстра, и нет, я не сошла с ума. Просто сидеть голой в темноте не сильно-то и радует, и, если честно, я боюсь сойти с ума в этом гараже. Да, определенно, это пугает меня не меньше, чем следующая встреча с Монстром.

   Когда снова загорается свет, я даже рада. И я ненавижу себя за это. Мои нервы трещат по швам, раскачиваются, точно качели. Я радуюсь, видя своего похитителя. Искренне. Он такой красивый. Боже. Хотя бы так. Зло всегда идеально по натуре.

   Монстр держит поднос в руках, подходит ко мне, ставит его на пол. Тут рис с мясом, овощи, хлеб, парующий кофе.

   У меня тут же собирается слюна, но я не дергаюсь. У него кнут за поясом, и, похоже, это просто проверка. Очередная его гребаная игра.

   Дьявол садится на стул, берет блюдо, посыпает что-то огненно-красное на рис, перемешивает и начинает есть. Просто. Руками. Как варвар. Приборы явно созданы не для него.

   То, как он ест, — это отдельная картина. Я даже не шевелюсь, меня током пробирает. Так нельзя, проклятый демон. Шрам даже ест восхитительно красиво, аппетитно, вызывающе. Его руки можно сфотографировать и поставить в музее. В золотой рамке. Идеальный. Клянусь, он зло во плоти.

   На миг бросает взгляд на меня, вытирает руки салфеткой. И чуткие прекрасные губы. Облизывается, как кот.

   — Ты голодная?

   Я аж рот распахиваю. Я не ела дня три минимум! Он просто издевается, хотя… нет. Этот ублюдок меня тупо проверяет.

   — Да, хозяин, – отвечаю тихо, но внятно. Зло довольно ответом. Кладет кнут на крепкое бедро. Коротко кивает:

   — Ко мне, рабыня. Ну же, иди сюда.

   Сказать легко, да сложно сделать. Точно по минному полю, осторожно подхожу к нему. Опускаюсь на колени. От запаха еды кружится голова.

   Вижу, как Монстр разламывает еще горячее мясо, снимает его с кости и разбирает на волокна. После кладет небольшой кусочек себе на руку и протягивает мне. Как котенку. Как гребаному коту!

   — Ешь.

   Я бы хотела его послать, но уж больно голодная. Тяну к нему ладонь, но Шрам коротко качает головой:

   — Нет, сегодня ты будешь есть с руки хозяина. Или не будешь есть совсем.

   — Хорошо. Пожалуйста, хозяин.

   Глотая унижение вместе со слезами, тянусь к его руке и осторожно забираю еду с ладони.

   Мясо приготовлено шикарно, оно просто тает во рту. Боже, я такая голодная, что глотаю его, даже не прожевывая, а после закашливаюсь.

   — А-а! Вы… вы меня отравили!

   Кажется, будто я сейчас задохнусь, слезы тут же выступили из глаз, а этот дьявол только смеется, обнажая свои острые белоснежные клыки.

   — Какая ты нежная. Это просто перец.

   Дает мне воду, и я тут же осушаю бутылку до дна. Внутри все жжет, тут красного перца больше, чем риса. Господи, это огненно, как он это ест?!

   Вытираю слезы и вздрагиваю, когда Шрам гладит меня по голове. Ласково, настолько нежно, что я начинаю дрожать от этих контрастов в нем.

   — Не спеши. Ешь медленно. Привыкай к острой пище. Это ощущения. Вот так. Умница.

   Монстр меня кормит. Я съедаю почти все с его руки. Как собачка, как ручной щенок, а после я замечаю, как манжет его плотно застегнутой рубашки натянулся. Я вижу его широкое запястье, на котором несколько грубых полос. Это точно шрамы, словно следы от наручников или скорее… широких кандалов.

   Это же определенно так больно! Как он меня ни лупил тем кнутом, никаких шрамов у меня не осталось.

   Я не знаю, как так выходит, но я касаюсь его запястья пальцами.

   — О боже… вам больно?

   Поднос летит на пол, Монстр вскакивает, точно я его ударила. В его черных глазах какой-то ад, и он словно теряет этот контроль бесчувственного робота. Всего на секунду. Впервые.

   — Не трогай! НИКОГДА меня первая не трогай!

   — Зачем вы делаете со мной это, зачем весь этот ад?

   — Ты не знаешь, что такое ад.

   — А вы знаете?

   — Знаю. Ты бы там и дня не вынесла, – Басит, и я вижу, как Шрам быстро одергивает рубашку и касается ладонями запястий по очереди. А после и шеи.

   — Что с вами?

   — Ничего.

ГЛАВА 10

Мы были похожи на птенцов, которых выращивали на убой. Такие себе бройлеры, которых надо было немного откормить, чтобы потом выгодно продать. Потому какая-то еда, одежда и место для сна у меня всегда были.

   Довольно скоро я понял, зачем они все это делают. Это был просто бизнес. Нас начали продавать, а точнее, сдавать в аренду на ночь. Как игрушек.

   В доме с нами жили несколько женщин и охранников, а еще приходили так называемые “гости”, которые выбирали одного из нас и возвращали утром.

   Чаще всего выбирали девочек, но иногда были и мальчики, и я наивно думал, что до меня очередь никогда не дойдет.

   Я не знаю, почему мне так везло, но уже позже пойму, что меня берегли и специально никогда не показывали гостям, веля скрыться в комнате. И не потому, что меня очень любил Господин Шакир Аль-Фарих, просто было еще рано.

   Я был ребенком, да, чуть выше остальных, физически сильнее, но все же я был не сформирован как мужчина. Они хотели выжать из меня по максимуму, потому ждали, пока я подрасту.

   Рядом с моей была лежанка Пьера. Он был из какой-то далекой страны, и мы общались с ним преимущественно жестами, иногда делились едой. Пьер был на два года младше, у него были яркие голубые глаза, светлые волосы и очень белая кожа. Он отличался от меня, но все же я считал его другом.

   Еще был Пес. Красивая черная овчарка, которую я прикормил с улицы сухарями. Она тоже была моим другом, но я не был ее хозяином. Я был ее товарищем, братом – кем угодно, но не хозяином. Меня уже тогда воротило от одного лишь этого слова.

   До двенадцати лет я все время учился с Ази и практически не выходил на улицу. Только вечером, пока охранники курили кальян, мог выскользнуть, чтобы покормить Пса. У него не было имени, впрочем, как и у меня, но это не мешало мне считать Пса роднее всех, кто был в моем окружении.

   Однажды ночью я проснулся от хриплого дыхания рядом. Распахнув глаза, я увидел сидящего напротив Сулеймана. Да, этот жирдяй выжил после ста палок, у него оказалась крепкая спина.

   Я прекрасно его помнил, так же как и ту девочку, Сурию. У Сулеймана была расстегнута ширинка, и он с остервенением дергал свой отвратный стручок маслянистой рукой, смотря на меня голодным похотливым взглядом.

   — Иди сюда, цыганенок!

   Он навалился на меня, больно придавив собой, и тогда я схватил заточенный кусок металла, который всегда был при мне, и вонзил Сулейману в брюхо со всей дури.

   Я помню, что по рукам потекла его теплая кровь и я едва сбросил эту свинью с себя. Загорелся свет, на звуки пришли другие охранники, запищали дети. Я один только не кричал. Я смотрел на свои руки. Они были все крови. Так я впервые убил человека.

   Сулейман сдох на месте, я распорол ему пузо настолько сильно, что у него вывалились внутренности. Помню, что девочки сильно плакали, они этого испугались, но мне не было страшно. Сулейман первым ко мне полез, я защищался.

   Охранники поняли, что это я сделал, скрутили меня и повели в самую дальнюю комнату дома.

   Там не было окон и даже пола как такового. Просто коробка с металлическим покрытием, чтобы было легче его отмывать.

   Тогда они отлупили меня вдвоем, сломали мне руку, а утром пришел Хамит. Конечно же, он тоже понимал, почему я это сделал, но нападение на охранника было запрещено. Я нарушил это правило – ха, да я плевать на него хотел! На все их гребаные правила.

   Тогда Хамит приказал этим двоим держать меня, достал большой клинок с золотой рукояткой и порезал мне лицо.

   Это было сделано специально. Намеренно, для того чтобы я больше не был таким смазливым и не отвлекал своей рожей охранников от их службы. Чтобы на меня так не глазели, чтобы я никого не привлекал раньше времени и ублюдки охранники не пытались меня изнасиловать снова.

   Метод и правда сработал. Меня начали шарахаться, так как мое лицо было обезображено, и первые две недели я не мог ничего есть, потому что через шрам тупо вываливалась еда. Я ослаб, я даже ходить не мог тогда и чувствовал себя овощем.

   Эта сука Хамит распорол клинком мою бровь и всю мою щеку. Рану зашили только тогда, когда у меня началась лихорадка и я буквально подыхал от воспаления.

   Тогда же по-тихому привели старого врача, и он штопал порез. Наживо. К сожалению, я был слишком диким и напуганным, чтобы выдержать такое без наркоза, потому один охранник фиксировал меня за горло, а еще двое держали руки и ноги, пока мне накладывали швы.

   Я пищал и плакал, меня трясло от адской боли, отвращения и их жестокости.

   Во мне сломалось тогда все: сострадание, жалость, мораль. Я чувствовал себя загнанным зверем, а не ребенком, а эти взрослые казались мне демонами.

   Я понял, что я и правда для них всего лишь товар. И они могут делать с товаром все, что взбредет им в голову.

   После “процедуры” меня облили холодной водой, и я перестал рыдать. Я пришел в себя и больше не плакал, а наоборот, тихо озлобился на них всех, я их ненавидел.

   После этого мое лицо и шея постоянно были в крови, рана заживала долго, и я до сих пор помню этот противный металлический привкус.

   Я тогда пытался заглушить его очень острой едой со специями. Да, было больно, но зато это обеззараживало рану и отвлекало меня от ощущения крови во рту.

   Тогда же я поклялся себе, что когда-то убью каждого из них. Каждого.

ГЛАВА 11

Я его не понимаю. Стараюсь и каждый раз упираюсь в бетонную просто стену. Монстр мне напоминает шкатулку со ста замками, и пока я не вскрою последний – не узнаю его. Ни целей, ни боли, ни хотя бы того, почему он творит это именно со мной.

   Между нами полумрак, холодный воздух и биение моего сердца. Я поглядываю на Монстра – и клянусь, не понимаю, что с ним такое. Он выглядит спокойным, расслабленным даже, вот только я знаю, что Шрам и сейчас носит невидимую маску. Один раз я ее уже пошатнула, когда коснулась его руки, и хочу сделать это снова. Я не верю, у меня в голове не укладывается, что можно быть настолько… Монстром.

   — Вы часто говорите про ад, будто хорошо знаете его. И где же этот ад находится, по-вашему? Как выглядит это место? Что там растет?

   Он реагирует. Пожалуй, это единственная тема, на которую Монстр хоть как-то идет на диалог. Притом без кнута, что меня очень даже радует.

   — Там ничего не растет, там вода дороже золота, а если ходить без обуви, можно остаться без ног.

   Это не прозвучало пафосно или как-то зловеще, чтобы меня напугать. Монстр при этом смотрел в одну точку, не отводя взгляда, и клянусь, я поняла, что он в этот момент вспоминал что-то. Он не выдумывал, а описывал конкретное место.

   Замолкаю. Ничего, кроме арабской пустыни, мне на ум не приходит. Но это же так далеко. Монстр явно не из моей страны, он даже ест не так, как я привыкла.

   Как он попал сюда, неужели я не первая его рабыня? Сколько жертв у него было до меня, сколько душ он уже загубил?

   — У вас акцент. Из какой вы страны? Откуда вы родом?

   — Я не знаю.

   — Все знают.

   — А я нет.

   — Кто ваши родители? Где они, вы это знаете?

   Давлю на жалость, ну свою семью он хотя бы должен любить, так почему…

   — Заткнись!

   — У вас есть братья, сестры? Ну хоть кто-то, кого вы любите!

   — Закрой на хрен рот!

   И что-то едкое добавил на арабском, чего я не поняла. Могу поклясться, это было ругательство.

   Снова стена, закрылся мгновенно, а я бешусь. Я так его в жизни не раскачаю на разговор, он просто непробиваемый.

   — Похоже, вы и правда родом из ада. И в том аду вы потеряли свою душу, а сердце превратили в камень! – выпаливаю и тут же жалею, потому что Он берется за хлыст, а я отползаю назад, забиваюсь в угол помещения.

   — Простите, я не хотела! Простите, пожалуйста, не надо!

   Закрываю лицо руками. Мне кажется, моя психика сейчас треснет. Вздрагиваю, когда Монстр приседает напротив меня на корточки. Близко, он загнал меня, как зверь.

   — Посмотри на меня, рабыня. Глаза. На. Меня! – повторяет жестко, и думаю, это последняя моя поблажка на сегодня. Медленно опускаю руки и встречаюсь с ним взглядом. Этот черноглазый персидский варвар мог бы показаться мне самым красивым мужчиной на свете, если бы я до чертиков его не боялась.

   В этот момент я понимаю, что должна поступить как рабыня, не то мне просто конец.

   Молча беру его руку и прикладываю к губам. Целую, едва хватая воздух. Монстр усмехается, его лицо озаряет белоснежная улыбка.

   — Лиса. Ты маленькая хитрая лисичка. Так у вас говорят?

   — Прошу, не делайте мне больно!

   — Почему ты так боишься боли?

   — Все боятся.

   На это Монстр качает головой и снова делает это! Мимолетно, едва уловимо, но он опять касается запястий руками, словно зачем-то проверяет их.

   — Ты должна мне подчиняться, не то я буду тебя наказывать, понимаешь меня?

   — Да.

   — Иди сюда.

   Он подхватывает меня на руки и несет к мату. Я чувствую, что мое тело просто окаменело от ужаса, и ничего не могу с этим поделать. Как натянутая пружина, вся в его власти.

   Монстр укладывает меня на живот. Я замираю от предвкушения новой боли и наказания. Что он будет делать со мной, что…

   — Пожалуйста, не надо!

   — Не двигайся.

   Не шевелюсь, а после чувствую, как Монстр проводит крупными руками по моей шее. Нежно, но у меня такое ощущение, будто меня касается тигр, который может в любой момент выпустить когти.

   — У тебя очень нежная кожа и красивое тело. Слушайся меня, роза, и я не буду больше тебя портить.

   Закрываю глаза. Вздрагиваю, когда ощущаю запах мази. Монстр наносит мне ее на ягодицы, втирает крупными ладонями. Я знаю, что там у меня остались отметины от кнута. Зачем он мне помогает? Я не понимаю.

   При этом его прикосновения совсем не болезненные, а умелые, ласкающие. Либо от голода у меня плохо работает мозг и я не соображаю, каково мне на самом деле. Чувствую только, что плачу. Слезы горошинами катятся по щекам. Это безысходность.

   — Не плачь.

   — Я хочу домой… я просто хочу домой!

   Никак не могу успокоиться. Страх одолевает, а будущее настолько туманно, что мне даже страшно туда смотреть.

   — Ты никогда не вернешься домой, Есения. Забудь о своей прошлой жизни. Покорись.

   Всхлипываю, когда Монстр наклоняется ко мне. У меня от этого все тело прошибает током.

   — Ну же, будь сильной!

   Я крепко зажмуриваюсь, боясь удара, но Монстр целует меня куда-то в область чуть ниже мочки уха, намеренно задевая ее большим языком.

   И это даже не поцелуй, а какая-то ласка, поощрение. Он, словно пес, ткнулся мне в шею носом, задел меня, подбодрил. Не знаю даже, как это описать, но мне кажется, так делают больше животные, а не люди.

   Когда я, ошарашенная, открываю глаза, Монстра уже нет рядом. Хлопнула дверь, он молча вышел.

   Поднимаюсь и вытираю слезы. От шока мне даже плакать перехотелось. Что это сейчас было? Я не могу понять, зачем Он это сделал. Зачем меня поцеловал? ТАК.

   А еще я узнаю его имя. Спустя пару минут я слышу, как Шрам общается с тем жирдяем Роксом в коридоре.

   Я не улавливаю смысла их разговора. Кажется, этот дьявол отдает приказы, а после охранник обращается к нему. Так я узнаю, что у моего бездушного похитителя вполне себе человеческое имя. Красивое имя, как и он сам.

   Арман. Так зовут моего неласкового Монстра.

***

Мне было тринадцать, когда я уже полностью освоился в Аду, хотя эта страна не так называлась. Я хорошо владел языком, прекрасно ориентировался в местных обычаях, хотя сам не был даже человеком по их представлению. Я был рабом.

   Меня часто называли волчонком, вероятно, за длинные черные волосы, которые были жесткими, густыми и очень быстро у меня отрастали.

   После того случая с Сулейманом Хамит приказал никого ко мне не пускать, пока я не “успокоюсь”. Так что я мог передохнуть, будучи закрытым в той темной металлической скорлупе без окон.

   Там было прохладно и тихо, я чувствовал себя заключенным на курорте, и, пожалуй, я был рад этому.

   Там я был один, сам с собой, и не вздрагивал от каждого шороха, боясь, что кто-то еще решит напасть на меня. Я любил одиночество и до сих пор его люблю. И тишину, и мрак тоже, так что, пожалуй, вместо наказания Хамит устроил мне отпуск, сам того не предполагая.

   Я совсем не боялся остаться без дневного света и отлично ориентировался в темноте, ловя небольшим куском стекла крошечные лучи из коридора.

   Я мог так есть, читать и даже чертить что-то на стенах, повторяя уроки арабского от Ази.

   Не могу сказать, что любил эти занятия, но я прекрасно понимал, что, чтобы победить врага, я должен хотя бы понимать его язык, потому я учил арабский при каждом удобном случае. Меньше Ази обучал меня английскому, русскому и турецкому, но все же какие-то азы и словарный запас у меня тогда уже тоже были.

   По правде, я бы мог удавиться в той комнатке без света, но я не сделал этого потому, что тогда меня еще держало желание снова увидеть мать. Хамит обещал, что это обязательно случится, как только я стану, как он говорил, “ручным”, и я начал стараться.

   Я не только стал нормально общаться с ним, выполнять команды и быть послушным, но и помогал другим новоприбывшим, которые первые недели точно так же, как и я когда-то, шарахались от каждой тени.

   Мне помогал Пес. Он был моим братом и часто утыкался мне мокрым носом в ладони, когда я позволял себе раскисать. Пес меня поддерживал. Я любил его и часто отдавал ему свой ужин. Лишь бы Пес не покидал меня в Аду.

   Я хотел добиться от Хамита возможности увидеть мать, хотя бы позвонить ей, но он тянул время, и однажды я не выдержал.

   Я проследил за Хамитом, нашел место, где он хранит документы, и ночью залез в его кабинет, с легкостью пройдя мимо спящей охраны.

   Я искал хотя бы что-то, что было связано со мной. И я нашел! Там были данные обо мне и то самое фото моей матери, записи о ней, выписки с больницы.

   Инфаркт. Моя мать умерла три года назад. Практически сразу после моего похищения. Я заплакал тогда, потому что все это время я верил и надеялся зря. Хамит пользовался моей детской наивностью и шантажировал тем, что никогда не могло бы случиться. Это была просто его игра со мной, в которую я верил, и все, ради чего я старался, осыпалось прахом. У меня уже давно не было ни дома, ни матери. Я был один. Как волчонок, которым они меня называли, и эта ниточка надежды, которая держала меня все это время, оборвалась. Очень быстро и легко. Я тогда понял, что надежды просто нет. Я никогда не вернусь обратно.

   Вне себя от злости я поджег кабинет Хамита, уничтожил и разбил там все, что мог. Все, до чего был способен дотянуться, но меня заметили. ОН меня поймал.

   Помню, как вошла охрана и меня вытащили на улицу. Хамит был уже там. Из окон его кабинета вылетали языки пламени, трещало стекло, кто-то уже побежал по воду.

   Их было четверо, я был один. Загнанный маленький зверь.

   —Эй, волчонок! Иди погладь своего братика! – сказал тогда Хамит и пнул ногой отрезанную голову моего Пса. Я сцепил кулаки, от слез у меня все расплывалось перед глазами. Тогда я еще умел плакать, скоро они выбьют из меня и это.

ГЛАВА 12

Проходит еще одна ночь моего заточения, моей темноты. Как я успеваю понять, Монстр здесь не один. Кроме него тут еще двое охранников, которые сменяются посуточно. Один здоровый шкаф Рокс, второй Тони. Они перекидываются буквально парой фраз, иногда я слышу их голоса за дверью.

   Они же меня кормят, точнее, просто заносят еду и уходят, не ответив ни на один мой вопрос. Они все в сговоре. Все против меня.

   Один раз я пыталась разговорить Тони, он кажется мне более спокойным и дружелюбным, но он молчит и, буркнув что-то типа “не велено”, уходит из моей камеры пыток.

   Второго, который Рокс, цеплять я не хочу, потому что мне не нравится, как он смотрит на меня: голодно, жадно, сально даже как-то, мне противно. Рокс видел тогда меня голой. Черт, да он и сейчас это может делать в любой момент.

   Так странно, только сейчас мне кажется, что я проснулась от глубокого тяжелого сна. И все чувства обострились, натянулись нервы до предела. И я так жалею, что не ценила главное: холодную, пусть и не любящую, но все же маму, мой дом, учебу. Даже простые вещи, будь то дневной свет, свобода или даже обычные носки.

   Мне холодно. Здесь все холодное, и порой мне кажется, что я попала в какой-то новый круг ада, который Монстр создал лично для меня. Арман. Его так зовут. Красивое имя красивого дьявола.

   Темнота. Проклятая темнота вокруг меня. Все время! Она везде, и я жду своего Монстра, потому что тогда включится свет. Я его увижу, смогу снова ощутить себя живой, а не просто мертвой куколкой в клетке.

   Паук. О да, наконец-то я поняла, кого мне напоминает Монстр. Некий тарантул, который захватил меня и окутывает теперь в свою паутину. И я уже парализована его ядом.

   К сожалению, у меня нет шансов, и, кажется, меня никто не спасет. А найдет ли? Я не знаю. К своему ужасу, я не уверена, что мама меня вообще ищет. Более того, я не знаю даже, заметила ли она, что я пропала.

   Иногда я ору в этой темноте. Я боюсь ее так же, как и Монстра, но мне никто не отвечает. Он делает это специально, я уверена. Чтобы я прогнулась, покорилась ему и, наверное, немного сошла с ума. Стала ручной. Такой, какой Он хочет меня видеть.

   Боже, как же многое зависит от солнца, но я нахожу выход: без часов время кажется каким-то резиновым, потому я не придумываю ничего лучше, чем тупо отстукивать ритм пальцами. Так я хотя бы примерно ориентируюсь, сколько часов я в Аду. Четыре, может, пять дней. Первые сутки я вообще не помню. У Паука был ужасный яд, я приходила в себя после него долго.

   За все это время у меня появилось больше вопросов, нежели ответов. Шрам сказал, что я его рабыня, а еще я точно понимаю, что его кнут больно бьет. До ссадин, до крови, и стоит этому дьяволу приложить чуть больше силы, он с легкостью может вспороть мне кожу до кости.

   Иногда я говорю сама с собой. Обещаю больше не плакать и быть сильной. Раньше я любила уединение и посидеть с книгой в тихом месте, но только не теперь, когда я, как псих-одиночка, сижу в четырех стенах, ни с кем не общаюсь и не вижу ничего, кроме темноты.

   Черт возьми, я боюсь, что не выдержу, и, наверное, я все же начала сходить с ума, потому что я очень жду Его. Своего Монстра. Хотя бы на минуту. Увидеть его, услышать, понять, что еще не конец. Для меня, по крайней мере.

   Арман, где ты? Ты тоже в Аду? В своем или нашем общем? Я так хочу увидеть тебя, поговорить с тобой и даже поесть с твоих рук. Я скучаю по тебе, потому что за все эти дни ты единственный, кто вообще здесь разговаривал со мной, пусть и как с рабыней.

   — Ко мне.

   Я зажмуриваюсь от яркого света и пулей подрываюсь с мата. Какой-то дикий инстинкт самосохранения все еще работает, но, быстро опомнившись, я подхожу к нему.

   Мой Монстр пришел, на его правой руке намотан кнут. Это для меня. Точно.

   Становлюсь напротив, стараясь как можно быстрее адаптироваться к яркому свету. Шрам выглядит собранным и спокойным, а я кошусь на приоткрытую дверь.

   — Ты хорошо себя вела?

   — Да, то есть… да, хозяин.

   Вздрагиваю, когда Монстр берет меня за шею, всматриваясь в мои глаза. Наверное, я ужасно выгляжу. Хорошо, что здесь нет никаких зеркал.

   — Почему ты дрожишь?

   — Мне холодно здесь.

   Пожимаю плечами, вижу при свете, что мои ладони практически белые. Я сильно замерзла и плохо чувствую пальцы.

   — Пожалуйста, позвольте мне выйти подышать! Я очень хочу на свежий воздух.

   Преодолевая страх, тянусь к его ладони, но вовремя себя одергиваю. В прошлый раз Монстру это очень не понравилось. Он не любит прикосновений, тогда как...

   — Если будешь послушной девочкой, я подумаю над этим.

   Начинаю плакать. От его непробиваемости, жестокости, холода. Да что ж такое? Я не думала, что настолько труслива и слаба, но сила не в этом.

   — Я послушная! Я послушная, прошу, Арман…

   Он резко меня отпускает, когда слышит свое имя. Кнут в его руке аж трещит, а мне страшно. Я все еще помню, как он бьет. С силой, наотмашь просто.

   — Где ты услышала мое имя?

   — Рокс. За дверью.

   — Ясно.

   Поджимает свои идеальные губы, и Шрам его при этом кажется просто зловещим.

   — Арман, вы же тоже человек, пожалуй…

   — Заткнись! — обрывает резко, закрылся максимально, клянусь, я прямо ощущаю эти его иголки в воздухе. Никому и ни для кого никогда не открывается. Кактус, не иначе, какой-то дикий ёж, дикобраз скорее.

   — Не смей называть меня по имени, рабыня. Никогда! Поняла?! Я хозяин для тебя, твой господин, уяснила?

   — Да. Да, хозяин. Я больше никогда, честно! Прошу, только не надо.

   Вздрагиваю, когда Монстр поднимает руку и вытирает ею мои слезы. Так нежно, что я начинаю плакать сильнее. Мне хочется, чтобы меня пожалели, пусть даже это будет мой мучитель.

   — Что с тобой, зайчонок?

   — Мне страшно.

   — Чего ты боишься?

   Закрываю глаза. Я не могу.

   — Не знаю.

   — Знаешь, скажи. Почему ты закрыла глаза, девочка? Посмотри на меня.

   — Я не могу!

   — Можешь. Давай, надо смотреть своим страхам в лицо.

   Предавая саму себя, я открываю глаза, поднимаю голову, видя его довольный взгляд. А глаза у Армана просто невероятные – темные, как глубокое черное море, как океан.

   — Тебя кормят, тебя никто не трогает. Так чего ты боишься?

   — Вас.

   — Что во мне тебя пугает больше всего, рабыня?

   Мельком на него смотрю. Передо мной высокий черноглазый дьявол с кнутом в руке. Хороший вопрос, но я не знаю, как на него ответить так, чтобы не остаться потом без головы.

   — Ваш шрам. И… ваши руки, – говорю честно. Я не умею врать. В детстве бабушка сделала от этого прививку, однажды сильно ударив по губам за ложь. Я поправила оценку в дневнике и подпись. Я была тогда в первом классе, и после такого наказания желание мухлевать и обманывать пропало напрочь.

   Монстр слушает. Внимательно. Молча, не отрывая от меня тяжелого взгляда. Я думаю, он сейчас взбесится, но он лишь коротко кивает. Так, будто понимает. Впервые понимает меня.

   — Хорошо. Это хорошо, девочка. Уважение всегда начинается со страха, но ты не покоришься мне, пока будешь бояться. Иди сюда. Ближе.

   Не слушаться я не рискую. Подхожу к Монстру и становлюсь напротив него. Трепещет каждая клетка в теле, все равно что подойти к зверю.

   Смотрю в его черные глаза. Безумно красивые, и он весь как будто вылит из бронзы. Гладиатор, мой персидский бог.

   Я не знаю, как мне себя вести, но инстинкты самосохранения говорят мне о спокойствии.

   — Можно проявить уважение к хозяину? – спрашиваю робко, и Арман, то есть хозяин, коротко кивает:

   — Да.

   Осторожно беру его за руку и целую. Нежно, легко, ощущая запах ментола. У Монстра крупные руки, да, там есть шрамы, но клянусь, они его не портят. И шрамы эти очень давние, порой мне кажется, что он с ними родился.

   Прикрываю глаза, отпускаю его руку, а после чувствую, как Монстр нежно привлекает меня к себе.

   — Какая главная цель рабыни?

   — Я не знаю.

   — Угодить хозяину.

    — Я угодила вам?

   — Да. Кто ты, девочка?

   Игра, проверка, не пройду – и будет больно. Мы оба это знаем.

   — Я ваша рабыня.

   — Хорошо. Кто я?

   — Вы мой хозяин.

   — Умница. Моя послушная осенняя девочка. Малышка, не трясись так. Слушайся, и делать больно я тебе больше не буду.

   — А что вы будете делать со мной?

   — То же, что и сейчас. Я буду продолжать тебя учить.

   Монстр нежно гладит меня по скуле, я распахиваю глаза, а после замираю, когда он наклоняется и целует меня в губы. Нежно и грубо, ласково и жестко одновременно. Очень умело, как-то правильно, приятно и просто запредельно. Чувствую, как он проталкивает язык мне в рот, осторожно касается им моего, дразнит, манит и завлекает, опускает в какой-то дикий грех.

   Клянусь, я не знаю, что он делает и как у него это получается, но я чувствую его власть над своим телом. Тотальную просто.

   Арман обхватывает меня сильнее и прижимает к себе. Все, что могу, — подчиниться, затрепетать, потеряться, впервые чувствуя его тело так близко к своему, его сильные большие руки, запах ментола. Еще я ощущаю животом его твердую как камень эрекцию, от которой мое тело становится каким-то чужим, словно сделанным из ваты. По правде, мне страшно смотреть вниз. Это меня пугает.

   Мои познания в сексе — это какие-то сцены из фильмов, и, собственно, все. Я этим не особо интересовалась, а попытки добыть заветный оргазм всегда заканчивались слезами.

   Монстр меня целует, а я словно умираю и оживаю одновременно. Он боль, он власть, он мой хозяин, и я ничего не могу с этим сделать. У меня даже мысли не возникает хотя бы попытаться его оттолкнуть, чтобы это прекратилось, нет.

   Напротив, у меня от этого поцелуя подгибаются ноги, начинает кружиться голова и сильно-сильно тянет между ног.

   Арман. Как бы я хотела назвать его по имени, но мне нельзя. Рабыня не может.

   Чувствую, как Монстр касается крупными руками моих голых грудей, сжимает их, задевает пальцами соски, цепляет их, но мне не больно, а так приятно, как еще никогда в жизни не было. Распахиваю губы, сглатываю, видя, как после Монстр обхватывает меня за талию и пахом толкается в меня, заставляя ощутить свою каменную эрекцию еще сильнее.

   Внизу живота от этого что-то приятно обволакивается, мне резко становится жарко, кажется, мои щеки покраснели, я это чувствую. В груди бешено колотится сердце, и очень хочется, чтобы Монстр и дальше касался меня. Вот так, как сейчас, даже если мне станет больно. Все равно.

   Эффект от его прикосновений сродни тяжелому наркотику. Он бьет в самое сердце, лишает воли, оставляя только бессловесное подчинение. Хозяину.

   — Вот так, малышка. Ты идеальна.

   Монстр покусывает мои губы своими белыми зубами, а я молчу. Ошарашенная, не знающая, как реагировать. Разве рабынь целуют? Я думала, что нет.

   Когда Шрам отстраняется, я стою и даже не двигаюсь. Молча хлопаю ресницами и после прихожу в шок, когда этот дьявол просовывает крупную ладонь мне между ног и проводит ею по моим складочкам, трогает там, а после довольно кивает.

   С ужасом понимаю, что я там мокрая стала. От того этого поцелуя, от Хозяина, и это, пожалуй, самый ужасный момент за все это время. Это миг моего падения, и клянусь, мне хочется провалиться куда-то поглубже от стыда.

   — Так-то лучше, девочка.

   — Извините, я…

   — Ты хочешь меня. Рабыня и должна хотеть своего хозяина. Всегда. Все нормально, зайчонок. Мы на верном пути, – усмехается довольный и уходит, закрывается дверь, а я громко вскрикиваю, проклиная себя за слабость.

   ЧТО он со мной сделал, что мне дал, что вколол?! Так не бывает, так нельзя, это неправильно!

   Хуже того, даже сейчас, отходя от наркотика, все мое тело дрожит и трепещет, тянет низ живота.

   С ужасом понимаю, что я возбудились от Монстра. Это был мой первый в жизни поцелуй, и он мне безумно понравился.

ГЛАВА 13

Я читала книги о любви. Чистой и нежной, взаимной и искренней, где мужчина добрый, заботливый и защищает девушку. Мой же Монстр не такой. Он словно зеркальное отражение “хорошего”.

   Арман плохой, и, кажется, он действительно самый жестокий человек в мире, хотя… Монстр соткан из противоречий. У него черное сердце, но он меня кормил из рук и смазывал мои раны мазью. В нем тьма, но в то же время в прошлый раз Монстр меня поцеловал вовсе не как рабыню, а просто как девушку.

   Клянусь, я это почувствовала, и хуже всего то, что вот эти игры в подчинение работают. Я уже ощущаю себя Его. С каждой секундой все больше, и я хочу быть Его, принадлежать Ему и даже покоряться. Лишь бы снова увидеть своего прекрасного персидского бога с кожаным кнутом в руках.

   Я в аду, и здесь так холодно, что я дрожу, не переставая. Эта ночь особенно длинная, и, кажется, ударили морозы, потому что, когда включался свет, я видела иней на металлических балках моей темницы.

   — Арман, где ты? Пожалуйста, приди!

   Здесь никого нет, хотя мне кажется, словно мой Монстр живет в этой темноте. Он и есть его величество Мрак, и зову его. Думаю громко, но на деле только шепотом. Чтобы никто не услышал, и он тоже. Ведь Монстра нельзя называть по имени, а мне так хочется. Хотя бы раз.

   Я что-то никак не могу согреться и просыпаюсь оттого, что меня душит кашель. Адски болит горло, и слезятся глаза. Лихорадка, точно морское чудище, подбиралась долго и незаметно, но все же окутала меня своими щупальцами и погрузила в воду. И я не могу вынырнуть, как ни стараюсь, вода такая тяжелая и холодная, боже, она ледяная.

   А потом мне становится тепло. Кажется, мой организм играет со мной в игры или я довольно быстро скатываюсь в простуду. Теперь мне жарко, и ощущение такое, будто я не в сыром холодном подвале осенью, а в какой-то растопленной бане.

   Да, я всегда была слабой. Часто болела, и тогда бабушка отпаивала меня малиновым вареньем, вот только теперь нет ничего. Ни бабушки, ни тепла, ни варенья. Есть только жестокий Монстр, который сделал меня своей рабыней, а дальше… у меня нет вариантов. Какая-то пропасть, и что делают с рабынями – я могу только догадываться, копаясь в своих самых страшных фантазиях в этой темноте.

   Мне тяжело дышать, я бы хотела содрать с себя кожу, настолько мне жарко, но хуже другое – темнота. Я не знаю, что случается этой ночью, но, кажется, моя нервная система посылает разум к чертям, потому что мне кажется, будто воздух вот-вот закончится и я здесь просто задохнусь. Эти стены попадают, как карты в колоде, и раздавят меня, и тогда я больше никогда не увижу солнечного света.

   — Арман. Арма-ан!

   Кто-то подошел ко мне. Я не вижу кто, все расплывается. Только Тень в темноте. Большая и страшная тень, с которой я не могу больше сражаться.

   Паника поглотила меня. Кажется, у меня что-то спрашивают, кто-то касается моих рук, шеи, а я не способна сопротивляться, и, похоже, я нарушаю правило Монстра, судорожно произнося его имя в темноте.

***

Кажется, психологи называют это “паническая атака”. Когда ощущение такое, будто твое сердце вот-вот остановится и ты умрешь. Когда от ужаса сковывает все тело и ты не то что двигаться не можешь, ты даже соображаешь с большим трудом.

   Взбесившийся адреналин пульсирует по телу, и ты просто стараешься выжить, точно маленький пещерный человек, встретившийся с допотопным тигром.

   Я чувствую себя куколкой, которую кто-то подхватил на руки и прижал к себе. Я же настолько ослабла и замерзла, что не могу сопротивляться.

   Я хочу закричать, но получается только писк, а после я вдыхаю ЕГО запах ментола и успокаиваюсь, понимая, что это Монстр несет меня на руках. Он пришел, наверное, услышал, как я звала его по имени.

   Сейчас накажет, да, точно. Изобьет своим любимыми кнутом до смерти, хотя от этого состояния я уже не так далека. Мне страшно. Воздуха мало. Один раз со мной такое случалось в застрявшем лифте, я тогда потеряла сознание, так вот сейчас все то же самое, только, кажется, в стократном размере.

   Темнота. Я ее никогда не боялась до этого момента, а сейчас уже не знаю, что меня пугает больше: мрак или Монстр, который несет меня куда-то в этом мраке.

   Кажется, я что-то говорю. Какой-то бессвязный бред в лихорадке, возможно, я даже ругаюсь, но ничего не могу с собой поделать, а после я замолкаю, слыша биение сердца.

   Гулкое, размеренное, прямо у меня под ухом. Боже, это ведь его сердце! И оно бьется, стучит. У Монстра тоже есть сердце, оказывается, есть. И я затихаю, просто чтобы послушать его. Оно действует на мою нервную систему точно успокоительное, а еще мой хозяин такой теплый, что я просто прикрываю глаза и прижимаюсь носом к его груди, обхватываю руками его шею, мгновенно согреваясь.

   Скрипит дверь, Монстр поднимается по лестнице со мной на руках, а после заносит в какую-то комнату. Еще довольно пасмурно, недавно рассвело, но солнца нет, мрачно. Я чувствую, как он опускает меня на что-то твердое, а после нараспашку открывает окно.

   Я разлепляю сухие губы и вдыхаю свежий воздух впервые за столько дней. Да, похоже, так и выглядит последний вдох умирающего.

   Я вижу его высокую тень в этом полумраке. Монстр что-то достает, что-то шуршит, пищит. Что он делает. Новые пытки, мучить будет? Ох, он меряет мне температуру электронным градусником. Зачем? Зачем это все? Так глупо.

   Я задыхаюсь. С каждой секундой все больше. Чувствую, как Арман меня чем-то укрыл, я впервые за все время ощущаю мягкий текстиль, вот только мое тело почему-то продолжает дрожать.

   О да, я хочу к нему на руки. К своему хозяину, как бы страшно ни было это признавать. Рядом с Монстром лучше, теплее, и я услышу его сердце. Жесткое сердце моего Монстра.

   Мое сердце, кстати, тоже стучит как бешеное. Где-то в ушах, и еще болит в груди. Неужели все так закончится? Пожалуй, паника – худшее, что может случиться с рабыней.

   Его голос. Прекрасный, низкий, бархатный. Мой хозяин стоит рядом со мной. Близко, кажется, он даже наклонился. А где же его кнут? Будет наказывать? Я надеюсь, что умру до этого момента.

   — Эй, ты меня слышишь? Еся, посмотри на меня!

   Кажется, Монстр впервые назвал меня по имени. Зачем? Наверное, потому, что я доживаю последние секунды.

   — Арман, я ум… мираю.

   — Нет. Это истерика. Успокойся, малышка. Просто дыши.

   Я всегда думала, что истерика — это когда ты орешь и рыдаешь, но оказывается, она может быть вот такой. Тихой и жуткой, похожей на саму смерть.

   Я затихаю и устало прикрываю глаза. Кажется, я вымоталась эмоционально и простудилась, но даже несмотря на свою дикую лихорадку я запоминаю, что Монстр сидит со мной рядом и держит меня за руку.

   Ну… или я держу его за руку, я не помню. Мы молчим в этом полумраке, я дышу свежим воздухом из открытого нараспашку окна, а еще я нарушаю правило.

   Я точно называла своего Монстра по имени, но почему-то он не наказал меня за это, и я не знаю почему. Меня никто не бил этим проклятым кнутом. Я просто грелась под теплым одеялом, периодически проваливаясь в болезненную дремоту и вдыхая запах ментола. Монстр был рядом со мной. Все время.

ГЛАВА 14

Она пахнет ландышами. Впервые я увидел эти цветы под домом Данте. До этого я даже не знал об их существовании, впрочем, как и о моей рабыне еще несколько месяцев назад.

   Она адаптируется. В целом даже быстрее, чем я думал. Лишенная всех благ, девочка стала послушной, вот только я вовремя заметил, что немного перегнул с кнутом и она начала меня бояться.

   Ее страх мне не нужен, потому что никому на аукционе не сдалась забитая рабыня, нет. Это так не работает. Девушка должна быть спокойной и уверенной, покорной – да, но не забитой, не сломленной. Игры в жертву Шакир Аль-Фарих тоже практикует, вот только для Еси это будет слишком быстрая игра. Сломать ее не сложнее, чем один раз щелкнуть пальцами.

   Она должна понравиться. Выделиться среди десятков, может, даже сотен других девушек, и она сделает это. Почему я так в этом уверен? Потому что я знаю вкусы этого ублюдка, его привычки и пристрастия. Шакир Аль-Фарих любит именно таких, как эта девочка, и если Еся будет обученной и все сделает правильно, то я достигну своей цели, к которой шел больше десяти лет.

   Еся сладкая на вкус. Как малина, которую я тоже впервые попробовал у Данте. По правде, тот поцелуй не входил в мои планы, я просто хотел убедиться в том, что Еся подчиняется мне, и да, все шло строго по плану. Она смышленая, мягкая и покорная, ей хватило пары воспитаний с кнутом, чтобы девочка уловила основные правила поведения с хозяином.

   Ее тело идеально, оно создано для подчинения. Нет, не мне, но все же пока что эта осенняя девочка моя рабыня, и я должен с ней работать, не сбиваясь с пути.

   В эту ночь Рокс заболел, а Тони не вышел на замену, за что будет уволен. Я был с ней наедине и не спал. Еся тоже не спала. Я слышал, как она зовет меня, и знал, что входить до утра нельзя. Так нельзя делать, пока она не покорилась, ведь эта чертовка намеренно звала меня по имени, она бунтовала.

   Я вошел к ней, когда резко ее крики прекратились. Она лежала на полу рядом с матом. Бледная, холодная, полуживая. Рабыня была горячей, как песок в пустыне, и она бредила, когда звала меня по имени. Это не было специально, она не бунтовала, она, блядь, замерзала там.

   Это немного не входило в мои планы, и, кажется, я просчитался в температуре ее содержания. Она оказалась слишком слабой, вообще не закаленной, словно какой-то тепличный нежный ландыш. Это было странно, потому что я мог неделями находиться в таких же условиях и никогда не болел.

   А она заболела, и еще рабыня почему-то так плакала, просилась на воздух. Она звала меня по имени и пыталась “прогнать” темноту. Девочка страдала от клаустрофобии и горела от температуры. Еся кашляла, как будто задыхалась, и ее всю просто трясло. Истерика, нервный срыв. Она бы не дотянула до утра, и это было бы стопроцентной моей ошибкой.

   Я взял девочку на руки и поднялся с ней наверх. В свою комнату. Этот ландыш нельзя было держать в гараже. Она слишком слаба даже для этого.

   Я сидел с ней всю ночь, пока ее лихорадило, и злился. На себя, потому что выбрал такую хилую самку. Я напоил девочку лекарствами и сбил ей температуру, открыл окно, и только тогда она успокоилась, но руку мою не отпустила.

   Рабыня держала ее до самого утра, а я смотрел на ее бледное лицо, раскрасневшееся от температуры, пухлые губы, веснушки на щеках и шоколадные волосы. Ее ресницы беспокойно трепетали, и она в бреду повторяла мое имя.

***

— Арман, почему ты не отвечаешь на звонки?

   — Я занят, Данте.

   — Рабыня подготовлена?

   — Почти.

   — Как это “почти”? Она или вышколенная, или нет. Сынок, ты сам знаешь, что второго шанса не будет. У нас считаные дни, и только не говори мне, что что-то пошло не по плану.

   Сжимаю телефон в руке. Злюсь. Не люблю, когда влезают в мои дела, даже если это Данте.

   — Все по плану. Рабыня заболела, я потерял пару дней, но уже все в порядке.

   — Если бы ты послушал меня и мы выбрали мою кандидатку, этих проблем бы не было! Кто она такая? Ты так и не прислал мне ее резюме.

   — Восемнадцать лет, славянка. Остальное детали. У меня все под контролем.

   Стискиваю зубы. Я не знаю, почему не отправил анкету рабыни Данте до сих пор. Я просто не хотел этого.

   Слышу молчание трубке. Данте не тупит, не-ет, он слишком умен и просто думает, что и как мне ответить.

   — Арман, я надеюсь, ты помнишь, зачем мы это делаем?

   Прикрываю глаза, а там кровь с кандалами. О да, еще бы. Машинально отодвигаю манжет рубашки. На обеих руках. Теперь здесь только шрамы.

***

За устроенный пожар и уничтоженные документы эта сука Хамит убил моего Пса. Просто отрезал ему голову и бросил мне под ноги. По правде, этот ублюдок хотел сделать то же самое и со мной, но кто-то донес Шакир Аль-Фариху об этом, и тот запретил меня казнить. Я все еще был ценен, хотя и не понимал, зачем я им нужен, будучи уже так сильно изуродованным.

   — Когда-нибудь я убью тебя, свинья. Я вас всех уничтожу!

   — Ага, да-да! Ты слабый, никчемный раб, мальчишка! Бесправное существо, грязь у меня под ногами! За что только Господин тебя кормит, не ясно. Я бы с радостью вырвал твое сердце и разобрал, как цыпленка, гаденыш!

   — Ты жалкий хромой урод, который издевается над детьми из-за своей неполноценности. Ты просто маленький, как гном, Хамит! Потому тебе женщины не дают добровольно. Они предпочтут поцеловать мерзкого, отвратительного слизняка, чем тебя!

   Я сказал это на чистом арабском, глядя ему в глаза, и Хамит, конечно же, понял, о чем я.

   Он был хромым и низкорослым и, видимо, сильно комплексовал по этому поводу. Я к тому моменту уже был по росту на голову выше него, и Хамита это здорово задевало.

   — На цепь его. Посадите ублюдка на цепь!!! – заверещал, а я засмеялся во весь рот, хоть улыбка теперь давалась мне с трудом. Паскудно зашитая рана с грубым шрамом тогда натягивалась до предела, и мне было больно, но я все равно смеялся, потому что понял одну вещь: Хамит может меня лупить, резать, да хоть камнями в меня бросать, но потом ему же придется меня лечить. На самом деле Хамит не смеет меня убить, не то сам тут же лишится головы, и он отлично это понимал.

   Аммар тогда откуда-то притащил тяжелую цепь и забил ее в стену моей любимой холодной скорлупы без окон. Я давно считал ее личной комнатой, своими “хоромами”, если так можно было сказать, потому что уж больно часто я там проводил время. Сам с собой. В одиночестве.

   Охранники тогда прикрепили к цепи металлический ошейник. Там же были кандалы. Когда они меня заковывали впервые, мне казалось, что я сдохну. Я рвался как животное, до крови, до самого мяса раздирал себе кожу от негодования. Хамит же был доволен и светился от счастья.

   Он понял, что больше всего доставляет мне боль: сидеть на цепи, как псу. Он тогда презрительно называл меня “щенком” или “ глупым волчонком”. Хамит дразнил меня, потешался и швырял в меня косточки от фиников. Я же был слишком слаб, чтобы разорвать эти цепи, и, как ни старался, ни черта у меня не выходило.

   Первый раз я просидел на цепи трое суток. Потом Хамит будет частенько этим забавляться, а я буду смеяться ему в лицо, не показывая больше слабости. Еще я буду расти, а он будет стареть и видеть, насколько жалким и ничтожным становится против меня.

   Мой голубоглазый друг Пьер. Он часто приходил и подкармливал меня, когда я был “на курорте” после очередной стычки с Хамитом. Мы к тому моменту уже могли разговаривать, этот мальчик тоже учил язык.

   Однажды я сидел на цепи после того, как довел Хамита до истерики тем, что укусил его. Ха, я вгрызся ему в ногу, на которую он хромал, вырвав добротный кусок мяса. Это было забавно, но сидел я тогда прикованным целую неделю.

   Я ждал Пьера, но он не пришел. Его выбрал один из клиентов на ночь. На следующее утро я узнал, что Пьеру попался жестокий тиран, после которого он умер под утро. Так я лишился своего последнего друга в Аду.

   Я рвался тогда на той цепи так сильно, что у меня потекла кровь по шее, груди и спине. Металлические кандалы слишком сильно разодрали кожу.

   Я не чувствовал рук от боли, мне казалось, что я рыдаю кровавыми слезами по другу. Да, я дал слабину, ведь я понял, что теперь остался в Аду один на один с Ними. Их было больше, и они меня сломают. Это только вопрос времени.

   Утром охранники меня отвязали и вынесли в амбар, где был скот. Они ругались, что я испачкал пол и Хамит теперь их накажет. Они были недовольны этим, потому что раньше я настолько сильно не “украшал” кровью свою любимую скорлупу и паинькой сидел на привязи.

   Я не знаю, как тогда выжил, ведь я не помнил ни одной молитвы и никто мне не помог. Я ел то же, что давали животным, а на третий день в хлеву я нашел крошечные клетки с перепелами. Я поймал одну птицу, оторвал ей голову и сожрал сырой. Думаю, я тогда был больше