Повесть о невском драконе. Марина Маркелова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1. Неожиданное знакомство
• ГЛАВА 2. Полуночная гостья
• ГЛАВА 3. Первые ответы
• ГЛАВА 4. В поисках правды
• ГЛАВА 5. Тревожные перемены
• ГЛАВА 6. Спасти любой ценой
• ГЛАВА 7. Великий змей
• ГЛАВА 8. Поиски и решения
• ГЛАВА 9. Девушка со стальными волосами
• ГЛАВА 10. Что в памяти дракона?
• ГЛАВА 11. Старая знакомая и новые тревоги
• ГЛАВА 12. Чувства некстати
• ГЛАВА 13. Справедливости ради
• ГЛАВА 14. Фантом из особняка
• ГЛАВА 15. Призрачный вальс
• ГЛАВА 16. Стратегия на авось
• ГЛАВА 17. Вечный долг
• ГЛАВА 18. Вторая жизнь китайских львов
• ГЛАВА 19. Законы чувства
• ГЛАВА 20. Свободе навстречу
• ГЛАВА 21. Спасительная жертва
• ГЛАВА 22. Приговор Санкт – Петербурга
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Двести лет Прасковья следит за покоем дракона, что веками спит в водах Невы и не должен просыпаться.

   Все меняется в один момент. Пугающие сны - предзнаменования, преемник, посланный таинственным Духом Петербурга, давно забытые чувства, что даже сердце заставляют биться, и, ко всему прочему, кто-то старательно хочет уничтожить Прасковью. Что это - череда совпадений или этап неотвратимой судьбы? Выяснять времени нет, ведь дракон шевелится, его цепи разрушены и действительно важно лишь одно - спасти Санкт-Петербург. Любой ценой…

ГЛАВА 1. Неожиданное знакомство

Из всех живописных мест Санкт–Петербурга Прасковья больше всего любила берег Невы у Петропавловской крепости. Иногда она могла часами сидеть на камнях, прислонившись спиной к серому подножью старого бастиона. Перед девушкой играла стальными водами непредсказуемая и своенравная река, на противоположном берегу которой выстроились в ряд будто бы игрушечные здания. Прасковья знала каждый из них, и спроси у нее об истории любого, она бы легко и не задумываясь, а главное, не кривя душой, рассказала бы всю правду. Но никто не спрашивал.

   Здесь девушка чувствовала себя настолько спокойно, насколько могла, вот только о покое думать было рано, да и вряд ли бы она его заслужила, поэтому Прасковья довольно быстро отбрасывала свои фантазии.

   Сейчас она прикрыла глаза. Уснуть – не уснула, но сон, больше схожий с видением, не повременил явиться в ее сознании. За последние два месяца он повторялся уже в пятый раз, что настораживало девушку до этого вообще не видевшей снов. А его образы откровенно пугали.

   Прасковья наблюдала картину стихийного разрушения. Небесный свод едва удерживал тяжесть грузных грозовых туч и, казалось, вот-вот рухнет. Тьма, дым и туман забивали пространство, и только всполохи обезумевших молний на мгновения освещали руины, в которые превратились некогда прекрасные дворцы, особняки, храмы, соборы, дома. Нева бесновалась, как никогда. Почерневшие волны вскидывались и обрушивались на берег не слабее морских, рвались в город, сметая все и всех на своем пути. Крейсер "Аврора" река уже с остервенением сорвала с насиженного места, отшвырнула к Литейному мосту, где и пустила ко дну за считанные минуты. Фонтанка, Мойка, канал Грибоедова, Обводной канал – все они, подпитанные яростью и водами главной реки вышли из берегов и пустились в буйный разгул. Апокалипсис одного города, не иначе. И над всей этой страшной картиной завис гигантский черный силуэт змееподобного мифологического существа. Лишь глаза его, горящие янтарем, словно огромные фонари четко вырисовывались во мраке. И в тот момент, когда голова, размером с пятиэтажный дом, обернулась в сторону Прасковьи, глаза вспыхнули ярче от чувства, именуемого ненавистью. Девушка попятилась, но тут видение оборвалось.

   Она очнулась и еще несколько секунд сидела, справляясь с неприятным предчувствием. Перед ней все так же плескалась река и ничто не намекало на возможность увиденного кошмара. Люди рядом не обращали на Прасковью внимания: влюбленная парочка утопала в нежности друг к другу, две девушки чуть поодаль затеяли фотосессию на живописном фоне. У самой воды женщина с темными вьющимися волосами то смотрела задумчиво вдаль, то спешно что-то записывала в блокноте. А еще, почти напротив Прасковьи молодой человек рисовал стоя.

   По каждому из них она скользнула взглядом, задержавшись лишь на последнем. Что-то привлекло Прасковью в нем, но что – она поняла лишь погодя. Только тогда, когда художник сам посмотрел на нее. Пристально и точно настолько, что сомнения о случайном взгляде не могло даже зародиться. Молодой человек несколько секунд рассматривал девушку ничуть не смущаясь, но в то же время будто думая о чем-то стороннем, а затем принялся бегло рисовать.

   Прасковья поднялась и подошла к художнику, а тот был либо настолько занят творчеством, что не заметил ее приближения, либо просто не подал вида. Карандаш в его пальцах быстро скользил по бумаге, оставляя за собой графитные следы, путающиеся, пересекающиеся и складывающиеся в набросок. Прасковья никогда не умела рисовать, и это мастерство ее восхищало, но сейчас она поразилась иному.

   На белом полотне бумаги отчетливо была видна картина ее минувшего полусна: маленькая фигурка на берегу смотрела на разыгравшуюся стихию и ее последствия, а мифическое существо приобрело более четкий вид извивающегося в смертельной пляске дракона.

   Прасковья давно привыкла не удивляться, но сейчас действительно не поняла, как такое возможно. Заинтересованно и недоуменно она вгляделась в рисунок, не предавая значения тому, насколько странно это кажется со стороны. А молодой человек, между тем, перестал рисовать, обернулся к ней и, подметив живой интерес девушки, добродушно улыбнулся и спросил:

   – Нравится?

   Девушка перевела на него растерянный взгляд и, собираясь с мыслями, повнимательней рассмотрела этого странного для себя человека. На самом деле в нем не было ничего примечательного: волосы русые, слегка взлохмаченные ветром, глаза серо-голубые, немного впалые щеки и аккуратно выраженные скулы. Ростом он был на полторы головы выше Прасковьи, значит – среднего по мужским меркам. А смотрел он на нее с каким-то дружеским расположением и детской непосредственностью, хотя на застрявшего во взрослом теле ребенка совсем не походил. По крайней мере внешне.

   – Я думала, вы меня рисуете, – ответила Прасковья, опомнившись наконец.

   Вышло сухо, но не жестко, скорее бесчувственно. Обычный тон Прасковьи, когда она с кем–то разговаривала, хотя это случалось теперь почти никогда. Но молодой человек не предал этому значения.

   – Была такая мысль, – честно признался он.

   – И что вы во мне увидели?

   – Ну как, – не сразу нашелся с ответом художник, – симпатичную девушку с нетипичной внешностью и глубоким, задумчивым взглядом. Я таких не часто видел.

   Прасковья едва не нахмурились. Она никогда не считала, что обладала какой – то неординарной внешностью. Обычная голубоглазая, миниатюрная с одной, пожалуй, привлекательной особенностью – очень густыми светло-русыми волосами. Может, действительно, она слишком мало общалась с людьми, чтобы понимать, что это не так?

   – Удивлена, – по-прежнему ровно подметила она. – А можно спросить, чего такого нетипичного в моем образе?

   – Она не современная, – тут же ответил художник, не стесняясь. – Переодень вас в наряд другой эпохи и можно отыгрывать героев Достоевского, например. Или даже Пушкина. Внешне очень достоверно получится.

   Прасковья отвела взгляд, будто опасаясь этого человека и его возможности видеть сокрытое. Но пугать он ее не пугал, скорее тревожил.

   – Что же вы меня тогда какой – нибудь Сонечкой Мармеладовой не изобразили, а нарисовали это?

   Ей очень хотелось завершить разговор, пока неприятные открытия не обнажили себя, но сейчас это уже возможным не представлялось.

   – Сам не знаю, – пожал плечами художник, – вдохновение непостижимо. Взялся за карандаш и понял, что должен рисовать именно это. Странно как – то.

   – Да уж, любопытно, – Прасковья пробубнила под нос, – дракон в Санкт –Петербурге… С чего бы?

   И добавила:

   – Вас как зовут, оригинальный художник?

   – Максим, – довольно ответил тот, – можно, конечно же, просто Макс. А тебя?

   – Прасковья.

   – Ого, – едва не присвистнул ее новый знакомый, – интересное имя, редкое.

   – А я вообще создание интересное.

   Прасковья ответила не осознанно, слишком углубившись в свои размышления, и не сразу поняла, что почти начала заигрывать с художником, хотя это в ее планы совсем не входило. Не дав ему отозваться, она спешно указала уже более строго:

   – Закончи рисунок, Макс. Необычно получится. Покажешь потом.

   – Договорились, – подхватил он тут же, – а как я тебя найду? Поделись номером тогда.

   – У меня нет телефона, – покачала головой Прасковья, – встретимся на этом месте. Обычно вечерами я провожу время здесь.

   Недопонимание застыло на лице Макса, и вот это было как раз ожидаемо для Прасковьи. В современном мире, когда жизнь собрана в зеркальной коробочке с микросхемами внутри и ее приложениях, вообразить, что кто-то может жить без смартфона было почти нереально. Граничило с фантастикой.

   – Старомодно, – подметил Макс.

   – Как и мое имя, – отрезала Прасковья, – раньше же люди не только без мобильных, без простых телефонов жили. И ничего – находились, встречались. Было бы желание, и возможность появится.

   Она быстро кивнула напоследок.

   – До свидания, Макс. А вот прощаться не буду.

   – Пока.

    Он так и не нашел, что добавить к ее короткому прощанию и так и остался стоять, озадаченно глядя ей вслед.

   А Прасковья удалялась быстро и не оборачиваясь – итак чувствовала, что спину и затылок буравит взгляд случайного знакомого. Ее мучили сомнения, предчувствия, догадки... От этого букета голова, если бы могла, пошла бы кругом, но Прасковья изо всех сил старалась держаться в рамках жесткого самообладания.

   Она остановилась, когда отошла от Макса достаточно далеко, чтобы исчезнуть из его поля зрения, и осмотрелась. Художник, на счастье, ее преследовать не стал, а вот другие люди рядом были. Например, молодая семья с трех-четырехлетним малышом развлекалась тем, что бросала камешки в воду. Их Прасковья не интересовала, как и они ее. Девушка подошла к ним достаточно близко, настолько, что не заметить присутствие постороннего было невозможно, однако никто из семьи не отреагировал: мальчишка задорно смеялся и прыгал, как зайчик, мать его хвалила за удачный бросок, а отец с улыбкой отвел взгляд и уперся им прямо в Прасковью. И не заметил, посмотрел насквозь.

   Это в очередной раз подтвердило домыслы Прасковьи. Она прошла мимо семьи прямо к кромке берега, подумала с секунду и двинулась прямо в воду, не раздеваясь. В этом просто не было смысла – одежда не могла ни намокнуть, ни сковать движений. Прасковья шла все дальше и дальше, пока прохладные волны не коснулись подбородка, а затем, не задерживая дыхания, нырнула.

   Вода, как обычно, несла ее сама, не нужно было даже грести, Прасковья погружалась все глубже и глубже пока среди мути не проявилось дно Невы: заросшее илом и покрытое вековым слоем мусора. Если бы у людей была возможность все это поднять – работы для археологов и историков было бы непочатый край. Но Нева надежно хранила свои тайны, и Прасковья не собиралась их раскрывать. Она продолжила свое движение вдоль дна до тех пор, пока не добралась до желаемого и недоступного ни одному смертному.

   В мутной воде проявились очертания, настолько гигантские, что сразу было и не понять, что именно находилось под водой. Прасковья приблизилась еще немного и теперь поплыла вверх, едва не задевая причудливую скалу. Вот только это было нечто иным – живым порождением того мира, к которому принадлежала сама Прасковья. Она проплывала мимо чешуек размером с блюдо и костяных наростов, не тронутых речной грязью и растительностью, желтовато-белых клыков не менее трех метров в длину, а остановилась возле ноздрей, больше походивших на входы в небольшие пещеры.

   Дракон спал. Глаза его были закрыты, а дыхание поверхностно. Когтистые лапы покоились на речном дне, скованные гигантскими цепями. Длинное тело извивалось под стать Великой Китайской Стене и походило на подводный хребет. Прасковья дотронулась ладонью до огромной морды, и сколь несущественным казалось это прикосновение, дракон почувствовал и шумно выдохнул.

   – Тише, тише, – прошептала Прасковья и следующим своим движением села на самом кончик морды страшного зверя. – Нечего волноваться, незачем просыпаться.

   И запела негромко:

   – Спи дракон, спи крепко, сладко.

   Пусть тревожные нападки

   Растворятся в пустоте.

   Пусть приснятся тебе свечи

   С ровным пламенем в ночи.

   Спи дракон, и не ворчи.

   Пусть они покой подарят,

   Тот, что люди не познают,

   Хоть всю вечность промолись.

   Спи дракон, не шевелись.

   Чудовище не шелохнулось, однако Прасковья не могла не почувствовать, что он снова углубился в сон. А значит, она все сделала правильно. Ее тревоги оказались напрасны, а Макс… Здесь еще предстояло разобраться, что к чем у. А пока очевидным было одно – встреча их была более чем неслучайна.

ГЛАВА 2. Полуночная гостья

Если бы года два назад Максу кто-нибудь сказал, что он будет жить почти в самом центре северной столицы в собственной квартире, он счел бы этого человека если не шутником, то фантазером. В самом деле, с чего бы ему, коренному и даже потомственному москвичу, допускать подобное. Макс не имел ничего против Санкт-Петербурга, но переезжать сюда на постоянное место жительства уж точно не собирался. Но пути Господни недаром неисповедимы, и вот объявилось нежданное наследство, назрела очередная ссора с сестрой и, как итог, Макс оказался в Санкт-Петербурге в двухкомнатной квартире с видом на Петропавловскую крепость.

   Поначалу ему было непривычно и неуютно, но, видимо, Максу и Петербургу нужно было немного времени, чтобы, как супругам по воле родителей, привыкнуть друг к другу и притереться. Макс много гулял, узнавая город поближе, благо накопленный еще в Москве капитал пока позволял ему обходиться без поиска работы, а потому свободного времени у него было предостаточно. И так постепенно, день за днем, Петербург стал ему если не родным, то очень близким. Иногда даже Максу казалось, что он слышит голоса старых зданий – такие разные, но по-своему волшебные и неповторимые. Конечно, это было лишь игрой фантазии, свойственной творческому человеку, но Макс не противился ей, а Петербург взамен дарил ему вдохновение, о котором молодой художник даже помыслить не смел в Москве.

   А вот теперь случилось это неожиданное и очень странное знакомство. С девушками отношения у Макса всегда ладились. Еще с переходного возраста у него не было недостатка ни в добрых знакомых, ни в более серьезных отношениях, из которых, правда, ни одно не затянулось надолго. Он никогда об этом не беспокоился – на смену одной пассии довольно быстро приходила другая. В последние полгода он только не уделял этому вопросу внимания. Не до того ему было – переезд, адаптация, да и особого желания не возникало. Все душевное пространство Макса заполнил город, и острой необходимости в каком-то общении с противоположным полом у него не возникало.

   Пока, чисто случайно, Макс не заметил Прасковью. В разговоре с ней он не преувеличивал ни на мгновение – было в девушке что-то неповторимое и самобытное, что он мгновенно уловил своим художественным чутьем. Только почем у это первичное впечатление выразилось в совершенно непостижимом наброске апокалиптического жанра, понять пока не удавалось. Сама девушка тоже едва ли не переливалась таинственностью: вела разговор, как ни одна до этого, при этом чувствовалась в нем некоторая отвлеченность. Говорила об одном, а думала, будто, совсем о другом. Условия встречи обозначила тоже довольно странные – по ним выходило, что Макс должен был каждый вечер приходить на это место с готовым рисунком и ждать. А когда Прасковья ушла, он и вовсе приметил, что окружающие как-то странно на него косились и даже сторонились.

   Сейчас Макс удовлетворенно вздохнул. Он отличался высокой самокритикой и был склонен к перфекционизму, но итоговый вариант рисунка ему очень понравился. А когда окончательно понял, что больше добавить или исправить нечего, накатила усталость. Настало время отдыха, Макс потянулся, разминая мышцы, и с чувством выполненного долга и спокойной совести направился в душ.

   Стоя под мягкими струями в кабинке и с удовольствием растирая гель для душа по телу, он невзначай думал о том, что, пожалуй, придет в указанное Прасковьей время на место их знакомства. Никаких наивных надежд и мечтаний в помыслах у Макса не мелькало, а вот любопытство и предчувствие совсем непредсказуемых приключений было. В любом случае он ничего не терял.

   С этим решением он набросил домашний халат и вернулся в комнату. Повернулся, чтобы включить ночник, но вздрогнул от неожиданного грохота. Порыв сильного, прохладного ветра распахнул окно, старая, деревянная рама врезалась в стену, но стекло, к счастью, выдержало. Штора вскинулась и вздулась узорчатым парусом, отбросив в комнату причудливую тень.

   – Тьфу ты, – выдохнул Макс от неожиданности, – закрывать крепче надо.

   Он все – таки включил ночник и подумал, что было бы неплохо подышать свежим воздухом перед сном и послушать полуночный звон Петропавловского собора. Но едва Макс повернулся к окну, как тут же отшатнулся назад, задев при этом тумбочку и чуть не уронив на пол антикварный ночник. Испуг, переходящий в колотящий ужас, мгновенно завладел молодым человеком. Распахнув глаза настолько, насколько это было возможно, он смотрел перед собой, не понимая, где оказался – в реальном мире или каком-то ином, призрачном или даже дьявольском. Скорее второе, потому что наяву случившееся никак не могло быть.

   На подоконнике, свесив ноги в комнату, выпрямив спину и слегка склонив на бок голову, сидела Прасковья. Равнодушно – изучающее выражение застыло на ее лице. Ветер, еще проигрывающий занавеской, не трогал волос девушки, будто это не человек был, а восковая фигура, невесть откуда появившаяся в проеме рамы. Только ни куклы, ни тем более человека в окне седьмого этажа никак не могло появиться. Если только… Пол едва ли не ушел у Макса из–под ног, и чтобы не упасть он изо всех сил вцепился в край тумбы.

   "Со мной что-то случилось, – мелькнуло у него в голове, – я поскользнулся в душе, ударился головой, и это все мне видится, не иначе".

   – Ты меня видишь? – прозвучал негромкий вопрос, и пытливый взгляд еще острее вонзился в молодого мужчину.

   – Вижу, – ответил он, на силу справившись с онемевшим языком, а оттого заикаясь. – А что, не должен?

   Прасковья не ответила, хотя на лице ее мелькнуло сомнение. Она спрыгнула с подоконника и сделала навстречу Максу пару легких шагов.

   – А так?

   Немыслимое продолжилось. Девушка слегка расставила руки в стороны, и тут же вся одежда на ней, начиная с ветровки, а заканчивая нижним бельем, истончилась, просветлела и просто испарилась, открывая наготу женского тела. Макс задержал ошарашенный взгляд на изящной фигуре, но ответить сразу не смог – страх перебивал иные чувства.

   – Что ты видишь? – раздался очередной требовательный вопрос.

   – Ничего, – сам не зная как, выпалил Макс, – ты голая!

   – Верно.

   Она не стыдилась и не смущалась. В следующую секунду одежда вернулась на свое место: послойно распустилась на теле, словно цветы на стебле, а Прасковья как ни в чем ни бывало подошла к рабочем у столу Макса, застыла над стопками бумаги, разбросанными карандашами, ластиками и хаосом из всевозможных набросков, а затем бережно, словно это был листок рисовой бумаги, взяла рисунок, лежавший сверху. Она внимательно и долго рассматривала его, а потом плавно вернула на место, сказав при этом:

   – Точно… Даже очень.

   И только потом обратила внимание на Макса. Он все также стоял у тумбочки, бледный и холодный от страха, не чувствуя боли в скрюченных до побелевших костяшек пальцах.

   – Что…ты…такое? – на силу выдавил он, стараясь не выдавать дрожь в голосе.

   – Что? –качнула головой девушка. – Даже не знаю, как сказать.

   И, взглянув в открытое окно добавила спокойно:

   – Точно не ведьма, не вампир, не призрак и не демон какой-нибудь. Макс, – в ее голосе проскочила неожиданная мягкость, – тебе не надо меня бояться. Я пришла не за твоей жизнью или душой.

   Это были лишь слова, но Макса они немного успокоили. Скованность отступила, разжав тиски у горла, дышать стало проще и свободнее.

   – Серьезно? А зачем ? – Спросил он все же с осторожностью.

   – Я должна была проверить. Удостовериться.

   Прасковья сделала шаг к Максу, но остановилась, пытливо его разглядывая. Скудная ночная подсветка добавляла образу девушки мистического шарма. Если бы не современная одежда она бы походила не столько на ведьму, сколько на русалку из древнерусских сказок. Она очаровывала, но в то же время пугала до дрожи. Макс и сам не понимал, что он ощущает отчетливей – ужас или восхищение.

   – Ты думаешь, что я – видение? – продолжила Прасковья. – Или, как там сейчас правильнее, галлюцинация? Нет, Макс, ни то, ни другое. У тебя не сотрясение, ты ничего не принимал, и ты не умер. Это все реально.

   – Реально? – отозвался он эхом, то ли спрашивая, то ли повторяя.

   – Да, – кивнула девушка, – ты существуешь, я существую. Ты просто пока не можешь этого осознать.

   И, задумчиво глядя в сторону, в пустоту, добавила тише:

   – Ничего страшного, я тоже не сразу смогла.

   В голове у Макса поплыло. Он видел Прасковью, слышал ее, но как только вспоминал, как именно она оказалась в его квартире – чувства и мысли пускались в броуновское движение.

   – Уходи…пожалуйста, – измученно попросил он, не находя больше сил для попыток как-то логически сложить происходящее.

   – Уйду, конечно, – Прасковья будто попыталась в очередной раз его успокоить. – Действительно, наверное, не нужно было так, сразу. Когда уйду, ты отбрось мысль о том, что это невозможно. У тебя получится, вот увидишь, иначе тебя бы не выбрали. Как говорится, переспи с этой мыслью, а завтра…

   Прасковья снова посмотрела за окно и тут же, будто отзываясь, колокольный звон Петропавловского собора обозначил два часа ночи.

   – Вернее, уже сегодня, – исправилась девушка, – в шесть вечера встретимся на месте нашего знакомства.

   – Где? – Макс понял только то, что от отупел.

   – У Петропавловской крепости, возле Невских ворот – не раздражаясь на его несообразительность, пояснила Прасковья. – У тебя будет много вопросов – вот и объясню. Главное, приходи, повторю – ничего с тобой не случится. А не придешь, потом сложнее будет. Если тебя выбрали – уже не отступятся.

   "Кто выбрал? Зачем ? Почем у я?" – Это только малая часть вопросов, которые мгновенно вспыхнули в сознании Макса и заполонили собой все. Но даже одного из них сейчас он не мог и не смел задать.

   Прасковья именно такого и ожидала. Она выставила перед собой руку и задержала внимательный взгляд над расправленной ладонью. В сумраке комнаты видеть четко не удавалось, но все же Макс уловил движение, схожее с волнением испаряющейся зимней влаги на весеннем солнцепеке. Над ладонью девушки воздух будто бы уплотнился, заколебался и закружился, мгновение спустя невидимые до этого частицы слились, приобретая постепенно форму, а потом и вовсе превратились в недлинный кинжал с рукоятью в виде извивающегося дракона. Он просто завис над рукой Прасковьи, удерживаемый неведомой силой.

   Макс выдохнул, сраженный очередным чудом, хотя предпочел бы ничего такого не видеть никогда, а его гостья перехватила свободной рукой кинжал и положила его на стол рядом с рисунком.

   – Это тебе на память, – сказала она, – чтобы утром ты не подумал, что я тебе привиделась. До встречи, Макс.

   Прасковья вернулась к окну, легко вскочила на подоконник и, полуобернувшись, махнула Максу рукой. Никакого кокетства в этом жесте не было, скорее дань приличия и желание оставить после себя лучшее впечатление. А потом просто шагнула вниз.

   Не было ни удара, ни грохота, ни криков или воплей – ничего такого, что сообщило бы о падении тела с высоты. Макс еще несколько секунд стоял, завороженно глядя в пустое окно, а потом силы оставили его. Он просто осел на пол, сжал трясущимися руками голову, а понять смог лишь одно. Он предчувствовал приключения, но едва ли мог вообразить нечто подобное.

ГЛАВА 3. Первые ответы

Старый, отверженный, но не позабытый гимн золотистым перезвоном покатился над Невой. Не сосчитать, сколько раз Прасковья его слышала: намного больше, чем любой из смертных – однако он не переставал ее радовать. Красивая музыка, красивое звучание…, а смысл? Ей ли было о нем судить? В конце концов, могло статься и так, что этот "Боже царя храни" окажется последним в ее долгом существовании, а когда о таком размышляешь – о смысле не думаешь. Просто наслаждаешься.

   Прасковья сидела у самой воды, поджав ноги и обхватив колени руками. Она ждала, и просто знала, что не напрасно. Это ей подсказывало все: и внутренний голос, и интуиция, и просто уверенность в собственных домыслах.

   И он пришел, едва смолкли колокольные переливы. Прасковья даже не увидела, она спиной и затылком ощутила усиливающееся стороннее напряжение, будто приближался кто-то чрезвычайно взволнованный, и едва заметно улыбнулась своему маленькому триумфу. Затем раздалось тихое шуршание подошв по камням. Пауза: подошедший остановился за спиной девушки. И, наконец, не говоря ни слова, Макс быстро сел рядом и уставился в какую-то незначимую точку на реке, очевидно не зная, с чего начать разговор.

   – Ну, здравствуй, – промолвила Прасковья, прекрасно понимая, что это – ее задача. – Рада, что ты пришел.

   Он взволновался еще сильнее, и это уже бросилось в глаза. Макс не обернулся на нее, продолжая смотреть вдаль, но его напрягшийся профиль подтвердил его настроение. А еще, бледный, осунувшийся, Макс выглядел устало-болезненным. Видимо, ночь его так и осталась бессонной.

   – Извини, – добавила Прасковья, не скрывая истинного сожаления, – я слишком быстро на тебя все вылила. Думала, что так будет лучше. В свое время мне никто ничего не объяснял, вот и…

   – Я и сейчас мало что понимаю, – резко, но не грубо перебил Макс, – я вижу реку, город, дома, людей. Я их слышу, а они видят и слышат меня. Но и тебя я тоже вижу и слышу. И это тоже…

   Он достал из внутреннего кармана кинжал, завернутый в грубую ткань, сжал в кулаке на уровне глаз.

   – Я понимая, что все это происходит на самом деле и что я – не сумасшедший, – продолжил он тише, не сводя взгляда с резной рукояти, торчащей из складок мешковины и поблескивающей на солнце огненным золотом, – но как это возможно?

   – Ты за этим и пришел, – мирно ответила Прасковья. – Спрашивай. Расскажу, как есть, мне нет смысла тебе лгать.

   Макс как-то рассеянно фыркнул, борясь с тем, что он всегда считал абсурдом, а теперь должен был признать и, наконец, спросил:

   – Кто ты такая?

   – Прасковья, – ответила она сразу же, потому как давно подготовилась ко всем возможным вопросам. – Это мое настоящее имя, я его не меняла. Я родилась в Санкт-Петербурге двести двадцать лет назад.

   Макс шумно вздохнул, но не перебил, а Прасковья вспомнила те далекие времена. Правда, не без труда. Память у нее не подернулась пеленой, но вот то, что прорезалось отчетливо, она была бы рада вовсе забыть.

   – Мне было двадцать, когда я перестала быть человеком, – она решила надолго не затягивать паузу. – А кем я обратилась – не знаю до сих пор и никто не может мне объяснить. Я не человек, но и не дух или призрак. Я – нечто среднее, созданное лишь для того, чтобы усмирять дракона.

   – Дракона? – недоверчиво воскликнул Макс. – Какого еще дракона? Тут и такой есть?

   – Есть, – невозмутимо кивнула Прасковья. – И ты его нарисовал, потому что почувствовал. Именно поэтому я поняла, что ты избранный. Никто другой до этого бы не догадался с такой точностью.

   – А можно поподробнее, что это за дракон?

   – Опять же, я не знаю точно откуда и когда он взялся. Наверное, очень – очень давно драконы существовали и обитали везде. И были какие-то маги или волшебники или что-то еще подобное. Те, кто побеждал драконов. Вот именно это и произошло – этого дракона, как там говорится, запечатали под Невой. Он такой же, как и я – принадлежит одновременно к двум мирам. Но уже многие тысячелетия пребывает в призрачном. Он гигантский, просто огромный, спит на дне. И, так уж сложилось, сейчас вокруг его ложа стоит Санкт-Петербург. Люди дракона не видят, не ощущают, пока он не шевелится.

   – А когда шевелится?

   В голосе Макса теперь не слышалось подозрительности или недоверия. Прасковья посмотрела на своего собеседника. Макс больше не сверлил взглядом даль, а с вниманием заинтересованного ученика смотрел на девушку, стараясь не упустить ни малейшего ее слова. Светлые глаза его полнились вниманием, и Прасковья не смогла сразу отвести взгляд.

   – Тогда Нева поднимается, – сказала она загадочно. – Чем сильнее шевелится дракон – тем больше волнуется река. Все наводнения – результат этих движений. А если дракон проснется…

   Прасковья запнулась, вспоминая свой кошмар. Ей даже говорить об этом не хотелось, но избежать рассказа было никак нельзя.

   – Он скован, – тяжело произнесла она, – и усыплен, но ярость его велика. Кому понравится заключение? Если дракон проснется – он изрыгнет свою злобу на первое попавшееся, а это – Санкт-Петербург. Он уничтожит город, превратит его в руины и пепел, не пощадит ни одной живой души. И не исключено, что даже обретет плоть.

   – Это как? – не понял Макс.

   – Да точно так же, как и я сейчас, – пожала плечами Прасковья и заметив изумление на лице Макса, принялась объяснять. – Как человек, я утратила свое тело, но как дух могу воплотить из воздуха все, что захочу. Вернее, почти все. Живое мне неподвластно, я не божество. Все, что мне нужно для воплощения – это точно представлять, что именно мне нужно. Вот нож тому пример.

   – Волшебство какое-то, – ошарашенно пробубнил Макс, – только без палочек и заклинаний.

   – Возможно, у меня с волшебниками общие корни. Но как-то не пересекались, чтобы это выяснить.

   Прасковью даже позабавило это случайное предположение. Она вдруг представила себя в мантии и в остроконечной шляпе с заломленным кончиком, размахивающей волшебной палочкой, и чуть не рассмеялась, чего с ней тоже давненько не случалось. Видимо, на Макса это тоже произвело впечатление, потому как его взгляд потеплел и стал более нежным.

   – Если говорить по-научному – я преобразовываю материю силой своего разума. Желания точнее. – Смех смехом, а продолжать все же надо было. – За двести лет я это искусство освоила в совершенстве, мне даже задумываться не приходится. Мое тело – тоже результат такого воплощения. Если я захочу, я могу стать и рыбой, и собакой, и…да, на самом деле всем, кем захочу, хоть инопланетянином. Просто я не хочу.

   – А твоя внешность? – осторожно спросил Макс. – То есть, ты сильно изменила свою прежнюю, человеческую?

   – Совсем не меняла, – призналась Прасковья. – Ну, может прическу меняю и одежду в зависимости от эпохи. Согласись, было бы странно, если бы я ходила сейчас в чекистской кожанке, например.

   – Да тут все более, чем странно, – озадаченно почесал затылок Макс, – и, знаешь, если я сейчас попытаюсь во всем разобраться – наверное опять впаду в панику. Духи, драконы, бессмертие – фантастика какая-то. Как такое может быть?

   – Не думай о том как. Думай, что это просто так.

   Успокаивая и поддерживая Макса, Прасковья аккуратно дотронулась до его плеча. Отчего-то ей хотелось поддержать его, помочь справиться с цепочкой невероятных открытий, а еще с той ролью, о которой она еще даже не начинала говорить. Она вообще с первой минуты своего озарения недоумевала, почем у Макс? Он показался совсем неподходящим выбором – слишком жизнерадостным, наивным каким-то, честным и открытым. Как такой справится?

    Макс покосился на ее прикосновение и накрыл руку девушки своей.

   – Ты меня чувствуешь? – спросил он серьезно.

   – Чувствую, – слабо улыбнулась Прасковья. – Ты теплый.

   – А вот ты холодная.

   – Когда я во плоти, во мне все человеческие внутренние органы, – продолжились разъяснения. – Я, понимаешь, хоть и полупризрачна, а могу и даже должна учиться. Как я, по необходимости, буду взаимодействовать с людьми, если буду в том облике и так общаться, как это было двести лет назад? Да меня в психушку отправят. Правда, там я надолго не задержусь, но все-таки.

   Прасковья снова хихикнула. На самом деле в ее истории был похожий момент лет пятьдесят назад. Тогда она действительно оказалась в стенах заведения для психически нездоровых, но, дождавшись момента, вошла в призрачное состояние и с немалым удовольствием наблюдала за лицами и поведением медперсонала, когда они не нашли свою пациентку. Жестко это было, возможно, но надо же иногда как-то развлекаться.

   – Так вот, я училась все эти двести лет. Чем у-то больше, чем у-то меньше. Я знаю пять языков, биологию люблю, физику и химию понемногу. Ну и история, конечно, куда же без нее. Особенно Санкт-Петербурга с девятнадцатого века. Тридцать лет назад я даже экскурсии водила, но меня быстро "попросили". Умная была слишком. Но я опять отвлеклась, благодаря биологии, а особенно анатомии, я в совершенстве знаю строение человеческого тела и легко его воспроизвожу, когда обретаю плоть. Во мне, – Прасковья приложила руку к груди, – все есть. Даже кровь. Только вот сердце не бьется, легкие не дышат. Их работать заставляет жизнь, а, я уже говорила, живое я создавать не могу. Но что касается чувств – я чувствую. И вкусы, и запахи, и осязаю. Точно не знаю, почем у, но, думаю, это связано с тем, что я помню их из человеческой жизни и хочу, чтобы они у меня были. А когда создаю себя, наделяю всем желаемым. Вот боли, например, я не хочу. И у меня ее нет.

   – Удобно, ничего не скажешь, – Макс изумился в очередной раз. – Людям бы так.

   – Не все так идеально, – Прасковье не понравились его слова. – Я обречена на одиночество и на один единственный удел – следить за сном дракона. Знал бы ты, сколько раз за двести лет я мечтала снова стать человеком. Но это невозможно, пока мне не позволят.

   – Кто? Бог?

   – При чем тут Бог? – печально покачала головой Прасковья. – Нет, тут дело совершенно не в нем. ОН не позволит

   Она взмахнула рукой вдоль зримого горизонта. Широкий жест ее обхватил едва ли не весь центр города.

   – Город, – добавила она. – Санкт-Петербург… Петроград…Ленинград.

   – Дух? – осторожно переспросил Макс. – Дух Города?

   – Да, можно сказать и так. Я не видела его никогда, но он есть. Я его чувствую. И ты тоже. Да все его чувствуют, на самом деле. Это то, что называют атмосферой города. И, наверное, если так подумать, такие во всех городах есть. И все разные. Как и города.

   – Понимаю, о чем ты, – задумчиво потер подбородок Макс, – я – москвич. Там совсем другие ощущения.

   – Не знаю, я в Москве никогда не была, как там. Санкт-Петербург – город эпох. Они сменяют друг друга, но их следы, воспоминания, остаются. Они живут, несмотря на ход времени и, объединяясь, создают характер города. На словах это только ощущения, а на деле – они существуют. В призрачном мире. И ты можешь их увидеть.

   – Я?

   – Ты. Как увидел вчера меня.

   – Погоди, ты вчера была невидимой?! – едва не воскликнул Макс.

   – Ну конечно, – удивилась Прасковья. – Не во плоти же я летала. Тогда бы меня половина города увидела и переполох подняла. Да и сложно это очень.

   Макс замолчал на ненадолго. Он опустил голову, погрузив лицо в ладони, собираясь с непростыми мыслями.

   – И…почем у именно я? – наконец выдавил он. – Чем я такой особенный? Я даже не коренной петербуржец.

   – Тебя выбрал Дух Города. А почем у – этого уж я не знаю. Приглянулся ты ему чем -то. Почем у двести лет назад он выбрал меня – я тоже не знаю. У него своя логика. Но вот зачем – понимаю. Он нас свел, это точно. Ты видишь меня в призрачном мире, ты чувствуешь тоже, что и я. И участь у тебя та же, что и у меня. Ты мой преемник.

   – На посту смотрителя за драконом? – тихо и как-то потеряно подытожил Макс. – А если я откажусь?

   – Не выйдет, – обреченно пояснила Прасковья. – Нашего мнения он не спрашивает. Рано или поздно ты займешь мое место и, еще повезло, что я могу тебе помочь немного освоиться. Мне, повторюсь, такого не предоставили.

   – Ясно.

   Это прозвучало отрывисто, не грубо, но твердо. Так обычно останавливают разговор, потому, как и говорить больше не о чем . Макс поднялся одним быстрым движением, встал ровно, как на физкультурную позицию "ноги на ширине плеч", только руки сунул в карманы. Прасковья осталась сидеть и смотрела на него снизу вверх. За видимой сдержанной уверенностью в Максе читалось смятение и отчаяние – она это прекрасно знала и научилась распознавать безошибочно. Иначе и быть не могло. Она их когда-то не скрывала: металась, кричала, спрашивала в пустоту и слышала только тишину в ответ. А Макс по-мужски держался. И от этого ему было тяжелее.

   – Макс, – аккуратно, ласково позвала она, надеясь поддержать.

   Он опустил на нее тяжелый взгляд, и девушка поняла, что, действительно, сейчас пришло время молчать.

   – Я, пожалуй, пойду, – ответил он с благодарной горечью, – надо подумать. Разобраться. Спасибо за разъяснения.

   И, не прощаясь, он ушел той же дорогой, что Прасковья уходила вчера. Только теперь она смотрела мужчине вслед. И сожалела, даже сочувствовала. Странно, ей казалось, что за двести лет она столько всего повидала, что уже отвыкла от этих чувств. Заморозила из где-то там, где раньше билось, а теперь экспонатом замерло сердце. А вот оказалось, что нет, преемник разморозил. И что с этим делать, предстояло разобраться.

ГЛАВА 4. В поисках правды

Макс шел, опустив ослабевшие плечи, спрятав руки в карманы и почти не поднимая головы. Дороги он тоже не разбирал, но ноги сами несли его по привычным маршрутам. Первая попытка была отправиться домой, но стоило только Максу представить свою квартиру: замкнутость между стен и давление потолка – как тут же она из уютной обители для художника превратилась в серую нору, где не продохнуть и позволить неопределенности подчинить себя. Сейчас ему нужен был воздух, простор и относительный покой, чтобы разобраться со всеми теми открытиями, которые свалились на него, как лавина снега с покатой крыши.

   Мыслей оказалось слишком много. Они бесцеремонно наскакивали друг на друга, не дожидаясь своей очереди. Макс ощущал себя растерянным и подавляемым, зажатым в кольцо, а сил, чтобы сохранять здравомыслие и самообладание оставалось все меньше. Казалось вот-вот, и он сдастся.

   Он обошел красные стены Трубецкого бастиона, по Кронверкскому мосту пересек пролив и двинулся по набережной никуда не сворачивая. Дорога лежала прямо мимо черной решетки забора и павильонов зоопарка, сохранившего в названии третье имя города, и кирпичной подковы здания Музея артиллерии. Оно напоминало форд своими мощной несокрушимостью, сдержанностью и отсутствием декоративных башенок, балконов, арок, неуместных в военных строениях.

   Макс шел, особо не оглядываясь, подмечая детали все больше боковым зрением. Его обгоняли и двигались навстречу люди, по правую руку по проезжей части неслись автомобили. Но он обращал на все это внимание ровно настолько, чтобы не столкнуться с кем-нибудь ненароком и не сойти с тротуара. Слышал Макс только свои раздумья, поэтому немало удивился, когда уловил возле Музея артиллерии грохот пушечных орудий. Била целая канонада, но как будто вдалеке: приглушенно и нечетко. И в этом тяжелом звуке было столько силы, величия и торжества, что невозможно было не остановиться, не вслушаться и не ошутить, как замирает дыхание у горла от восторга и потрясения. Макс и остановился, обернулся к кирпичным стенам, ища дым, как указатель, откуда именно палили пушки. Задумался, по какому это могло быть поводу, ведь полдень уже миновал давно, да и палили множество пушек на все лады не со стены Петропавловской крепости, как вдруг подметил, что никто не разделил его интереса. Движение прохожих по тротуару не замедлилось, не остановилось, человеческий поток не изменил своего течения. А пушки внезапно замолчали, будто кто-то опустил один на них всех рубильник. Дыма тоже не было нигде, и Максу осталось только ошарашенно тряхнуть головой и продолжить свой путь.

   Он двинулся дальше, продолжая огибать заячий остров со стороны Кронверкского пролива, пока не миновал Иоанновский мост, заполненный посетителями Петропавловской крепости. Здесь он снова остановился, раздумывая, куда отправиться дальше. Настрой не отпускал на Петровскую набережную, где он любил иногда посидеть на каменных ступенях возле воды. Поэтому Макс выбрал Троицкий мост – от чего-то его больше тянуло именно туда.

   Мимо снова проезжали машины, иногда раздавался звон трамваев. Туристов и гостей северной столицы здесь было значительно меньше, но все же Макса не только обогнала, но и перегородила дорогу группа иностранцев, внешне похожих на корейцев. Протискиваться между ними Максу совсем не хотелось, поэтому он предпочел переждать рассказ гида о том, кто и когда построил Троицкий мост и какие мотивы им руководили. Встав чуть поодаль от группы, он облокотился на черное, незатейливое ограждение моста и всмотрелся в речную даль.

   Перед Максом растелились водные просторы – Нева здесь расширялась из-за впадения в нее Большой Невки. Впереди ее должен был пересекать другой мост – Литейный. Но сейчас Макс его не видел. Вместо этого, забирая на себя все внимание, навстречу ему горделиво и не спеша двигался большой парусник.

   Макс не разбирался в кораблях, но все равно определил, что это – не современное и даже не стилизованное судно. Слева от него, на Петровской набережной, стоял пришвартованный фрегат без поднятых парусов. История его уходила корнями к началу девятнадцатого века, а теперь в Петербурге его знали, как “Благодать” – смотровую площадку, музей морских узлов и ресторан с прекрасными видами. Но навстречу Максу резало килем водную гладь совсем другое судно – превосходящее “Благодать” по размерам, набравшее воздуха в плотные светлые паруса. Оно казалось живым, настоящим, пробившемся сквозь времена и явившемся навестить город императора – кораблестроителя.

   Макс смотрел, как корабль приближался, но не удивился даже тогда, когда вдруг понял, что такая громадина никак не могла пройти под Литейным мостом. В этот момент его отвлекли. Все те же гости северной столицы решили сфотографироваться с местным жителем и окружили Макса, чирикая что-то непонятное, но, похоже, дружелюбное, на своем языке. Он не стал сопротивляться, скромно улыбнулся в камеру телефона на селфи-палке, а когда туристы удалились, снова обернулся к реке. Никакого корабля, кроме “Благодати” там не уже было.

   Предположение о мираже проскочило слишком быстро, чтобы за него зацепиться. Макс только развернулся на девяносто градусов и пошел дальше.

   Спустившись с моста, он пересек несколько “зебр” и вышел к Мраморному дворцу, где задержался на пару минут, рассматривая памятник Александру III. Крепкий, плечистый император в скромном для правящей особы одеянии верхом на мощном коне больше походил на богатыря из русских сказок. Макс об этом только вскользь задумался. Больше интересовало его другое – постигнет ли воспаленный разум очередная галлюцинация?

   Ничего не произошло. Конь не соскочил с постамента, император не поднял саблю, не повернул головы к своему гостю. Поняв, что ожидания бесполезны, Макс двинулся вдоль Марсова поля, чтобы потом, выйти на Тройной мост с его черно-золотыми фонарями и оградами, с которых равнодушно взирали на прохожих лики херувимов, и направиться вдоль канала Грибоедова, огибая Спас на Крови в сторону Невского проспекта.

   Этот грандиозный храм не мог кому-нибудь не понравиться. Одни находили его копией московского Храма Василия Блаженного, другие, наоборот, защищали его индивидуальность. Макс не относился ни к тем , ни к другим. Он просто любовался храмом – памятником, любил тяжелые каменные столбы и растительные завитки его ограды. Европейские веяния и истинно русский дух удивительно сочетались в этом месте и притягивали к себе не хуже трагической мартовской истории конца девятнадцатого века.

   Макс обошел храм, на набережной канала Грибоедова остановился, глядя в неглубокие, но неспокойные воды канала, затем осмотрелся по сторонам. Людей здесь, как и возле любой достопримечательности Санкт-Петербурга было достаточно. В толпе туристов сновали разодетые по екатерининской моде актеры, уговаривая сфотографироваться на фоне живописного храма. Ничего необычного – Макс уже успел привыкнуть и не попадался на их заманчивые уловки, чего нельзя было сказать о многих других. Но один актер все же привлек его внимание.

   Он был одет совсем иначе – в темный мундир с двумя рядами золоченых пуговиц и красными вставками на манжетах. На голове у него был картуз в тон мундиру, а лицо украшали пышные усы, переходящие в густые бакенбарды. Несмотря на свой примечательный образ вниманием толпы актер не пользовался и не старался его привлечь. Спокойно и не торопясь, с идеально ровной, несгибаемой спиной он прошел к ограде канала положил на нее обе руки и тяжело вздохнул. Макс заметил это, потому что актер остановился совсем рядом, а затем понял, чей образ тот отыгрывал. Убитый на этом месте почти полтора века назад император стоял всего в нескольких шагах.

   И тут мороз пробежал по спине Макса, быстро и щекоча. Актер обернулся к нему и на несколько секунд задержал свой взгляд. Этого хватило, чтобы понять – бакенбарды с усами не накладные, мундир – не костюм, а в глазах неподдельная досада, печаль и тоска. Перед Максом стоял настоящий Александр II.

   Он ничего не сказал, посмотрел на Макса, словно ожидая чего-то, а затем развернулся и растворился в толпе – просто исчез, никем более не замечаемый.

   Максу показалось, что дыхание остановилось на несколько секунд, а не упал он лишь потому, что ноги не подкосились, а, наоборот, остолбенели. Пушечные залпы и фрегат на Неве оказались терпимыми, но появление реального исторического погибшего персонажа в непосредственной близи – для него это было уже слишком. Больше не останавливаясь и не оглядываясь, стараясь не думать вообще ни о чем , быстрым шагом Макс дошел до Невского проспекта, где сел в троллейбус и добрался до своего дома на заднем его сидении, не поднимая головы.

   По старой лестнице в парадной, что ломаной спиралью соединяла этажи, Макс едва ли не взлетел до своей квартиры, ключ в замок вставил на ощупь, а когда зашел, захлопнул дверь с таким чувством, будто за ним гнались преследователи. И, как и ожидалось, теснота комнат сдавила его в удушающих объятиях. Надеясь найти спасение, Макс, даже не сбросив ветровки, прошел в комнату к окну: тому самому, в которое вчера влетела Прасковья – и спешно распахнул его.

   Солнце уже садилось, небеса окрасились огненнорыжим. Словно раскалившаяся, игла Петропавловского собора острием своим тянулась к облакам, пытаясь усадить на них ангела, несущего крест. Эти бесконечные старания Макс наблюдал постоянно, но сейчас он боялся смотреть на стройную колокольню – вдруг опять привиделось бы что-то, от чего бежать на край света захотелось бы.

   Он вернулся в комнату и, не доходя до дивана, просто сел на пол, прислонившись к сидению спиной. Вытянул одну ногу, другую согнул в колене, и облокотившись на него, запустил пальцы в волосы. Что он мог поделать, как теперь стоило жить и чего ждать? Рокового отчаяния Макс не чувствовал, но смятение не отступало ни на миг.

   – Макс, – словно волшебная песня потянулся от окна негромкий зов.

   Он поднял взгляд и слабо улыбнулся. Прасковья сидела на подоконнике так же, как и вчера, только на симпатичном лице ее не было равнодушия. Совсем наоборот, Макс увидел участие.

   – Спасибо, что пришла, – сказал он устало без приветствия, но совсем не кривя душой.

   – Ты ждал меня? Окно открыл, – Прасковья спрыгнула на пол и подошла к Максу.

   Он смотрел на нее снизу вверх и не знал, что ответить. О чем другом говорить, он тоже не мог сообразить, а между тем понимал, что ему просто необходимо сейчас с ней пообщаться. Только с ней, с полудухом, единственной способной его понять и, быть может, помочь.

   Прасковья, на счастье, не стала настаивать на ответе. Она просто села рядом, точно так же, как Макс у Петропавловской крепости.

   – Прогулка не помогла? – задала она очередной вопрос.

   – Ты знаешь, что я гулял? – ответил тем же Макс. – Следила?

   – Нет, догадалась.

   – Сначала помогала, – честно признался он, – потом хуже сделала.

   – Видел кого-то?

   – Видел, – Макс слегка усмехнулся, понимая, что удивляться догадливости Прасковьи не стоит. – Корабль видел. Александра II видел. Пушки слышал.

   – Все?

   – А разве мало?

   – Мало.

   Прасковья покачала головой, а Макс с тоской подумал, сколько же тогда нормально или даже много.

   – Ты только одного духа видел, – тут же взялась объяснять она, – остальное – воспоминания. А Петербург помнит очень многое.

   – Объяснишь? – со вздохом попросил Макс. – Духи, воспоминания… Чего я еще не знаю?

   – Ну, смотри. Было событие – были очевидцы. Шло время, эти очевидцы приходили на место события и вспоминали о нем. Эти воспоминания скапливались в призрачном мире, я тебе о нем уже говорила. Когда их становилось слишком много – появлялся дух этих событий. И он уже управлял этими воспоминаниями и направлял их на людей. Не на очевидцев – тех уже давно не было, на других, новых. Они не могли помнить того, чего не видели, но могли чувствовать веяния этих событий. Это называют атмосферой места. Духи же живы, пока живет эта атмосфера, понимаешь. Люди, простые люди, не могут видеть ни духов, ни воспоминания – только чувствовать. А ты можешь.

   – Потому что избранный, – подытожил Макс безрадостно.

   – Да, именно. И весьма странно, что ты видел так мало.

   – Не вглядывался, наверное. Не до того было.

   – Может быть. А может дело в том, что твоя восприимчивость еще не развилась. Время нужно. И помощь.

   Макс на миг представил это, насколько позволяли его знания истории. Все тот же Петербург – его фасады, набережные, парки, дворы. Все то, что он успел увидеть и узнать за полгода. И тут же скопление всех этих духов разных эпох с их воспоминаниями. Революционеры и декабристы, цари и “достоевские” нищие, измученные блокадники и рьяные гусары…

   – Помогай, – смиренно промолвил Макс, – для начала объясни, как мне их отличать? По внешнему виду – это, итак, понятно, а что делать с более современными…воспоминаниями?

   – Это, как раз, совсем не проблема, – обнадежила Прасковья, – все они: и духи, и воспоминания – сразу станут различимы, как только ты меня сменишь. Ты просто начнешь понимать кто и где без всяких подсказок.

   – И как мне с ними взаимодействовать?

   – Как захочешь. Воспоминания вообще существуют сами по себе. Этакие живые картинки. А духи…Они как люди, каждый со своим характером и настроением. С кем хочешь – общайся, с другими – нет. А ты для них…даже не знаю, как правильнее. Странный какой-то, отщепенец. Одни привечают, другие прогоняют. У каждого своя цель и своя работа.

   – Понятно, – с иронией подытожил Макс, – и с ними со всеми мне надо познакомиться, чтобы определить, с кем дружить, а с кем – нет. Хотя, если учесть, сколько тебе лет – у меня еще уйма времени!

   Он и не заметил, как в конце почти закричал. Эмоции и чувство обреченности подорвали его контроль над самим собой. Макс подумал о Петербурге – городе, который ему нравился так сильно, что он готов был начать называть его родным. А теперь выходило, что этот самый Петербург его приговорил ни за что ни про что, без объяснений, просто так к столетиям какой-то сказочной миссии.

   Рука Прасковьи легла на его плечо. В одежде Макс не почувствовал ее безжизненного холода, зато само прикосновение: легкое, но в то же время уверенное – ощутил отчетливо. Как и обнадеживающую поддержку. Оно оказалось красноречивее любых слов – Максу мгновенно сделалось спокойнее и легче. Поняв это, он удивился в душе. Не человек – потустороннее существо, которое даже само себя объяснить не могло, сейчас было для него важнее любого, даже самого лучшего психолога.

   – Макс, – ее голос как целебный бальзам охлаждал и успокаивал его изодранное сознание, – тебе нужно выспаться. Ты не спал больше суток. Так будет легче понять.

   – Хорошо бы, – отозвался он уже тише и совсем не надрывисто, – вот только сомневаюсь, что я смогу уснуть.

   – Сможешь, – тут же уверенно подхватила Прасковья, – я дракона усыпляю, неужто человека не смогу.

   Макс пораженно взглянул ей прямо в глаза. Они были большие, красивые, чистые, а взгляд лучился от заботы о ближнем. Ему вдруг стало очевидно, что совершенно не имеет значения, кто такая Прасковья – в эти глаза он мог бы, не отрываясь, смотреть хоть целую вечность.

   – А ты как же? – спросил он, понимая, что новая знакомая останется тут, когда он уснет, а дополнительной постели у него не было. Предлагать ей диван ему показалось невежливым.

   – А я не сплю уже двести лет, – спокойно ответила Прасковья. – Не за чем . Уйду, как только уснешь.

   Макс подумал, что не против, чтобы она осталась, но говорить об этом было бы еще более бестактным.

   – Ну, тогда давай попробуем. Мы же еще увидимся?

   – Конечно. Я же тебе еще ничего не показала и не помогла.

   “Как ты не права”, – пронеслось в голове у Макса, пока он поднимался с пола.

   Спальня находилась в соседней комнате. Раздеваться Макс не стал, разве что раздулся. Он присел на край кровати, а Прасковья подошла впритык, без всякого стеснения положила одну руку ему на плечо, а пальцами другой прикоснулась ко лбу Макса. Он снова смотрел на нее, не в силах отвести взгляд, а она, словно сирена северной столицы запела чарующе нежно:

   – Спи, мой добрый человек.

   Жаль, что короток твой век.

   Только ты не смей грустить!

   Мир волшебный посетить

   Сможешь ты во время сна

   Не один раз и не два.

   Спи, не бойся не страшись,

   Мне сквозь дрему улыбнись,

   Чтоб и я смогла понять,

   Как чудесно это – спать.

   Макс слушал, но смысл стремительно ускользал от него. Голос Прасковьи тек, словно патока, унося его за собой. Все дальше и дальше становилось лицо девушки, а когда песня закончилась и вовсе пропало в размытом мареве.

ГЛАВА 5. Тревожные перемены

Макс непременно упал, если бы Прасковья не подхватила расслабленное мужское тело. Он сидел, поэтому никаких усилий ей прикладывать не пришлось, но даже если бы стояла непростая задача переложить Макса, например, с пола на кровать, Прасковья справилась бы – напрягала она свои мысли и жлания, а не мышцы.

   Девушка сначала бережно уложила своего подопечного головой на подушку, затем и ноги его устроила на кровати, придав более удобную позу, чтобы те не затекали. Поразмыслив, решила, что накрывать Макса даже покрывалом не будет – все-таки на улице стоял, пусть и не жаркий, но август. Даже прохлада ночи сейчас походила на приятное тепло.

   Спать Макс, крепко, даже беспробудно, должен был до утра – часов до десяти точно, и в этом Прасковья оставалась абсолютно уверена. Все тонкости усыпления на определенное время она усвоила на отлично и по сей день применяла безукоризненно. Потому и мысли сейчас у нее, рассматривающей спящего мужчину, были совсем о другом.

   Прасковья не понимала, что с ней происходит. Пока это ее только интриговало, в полупризрачном сознании копошился скорее легкий азарт, нежели беспокойство или даже тревога.

   Она ведь давно перестала живо интересоваться людьми. Поначалу, когда не привыкла еще к своему новому воплощению, стремилась к ним, старалась быть ближе. Но со временем это желание становилось слабее, а человеческое, напротив, более чуждым. Прасковья теперь могла наблюдать людей со стороны и постепенно они стали для нее “прочитанной книгой”, а их чувства и желания, стремления и поступки – слишком предсказуемыми. Она не испытывала к ним антипатии, скорее остыла, потеряла тот самый живой интерес. Она даже переживать за них перестала. Уже за первые десять лет она видела столько смертей: случайных и преднамеренных, ожидаемых и внезапных, всех полов и возрастов – что жалеть и сочувствовать перестала. Законы человеческой жизни и их судьбы были установлены не ею, а значит и вмешиваться так или иначе в них Прасковья не имела права. И ее собственный пример это только подтверждал. И потом, она видела то, что оставалось после смерти. Это была не остывающая, а потом и разлагающаяся плоть, а иное: светлое, бесформенное, воздушное, уносящееся ввысь и тающее в волшебной неизвестности. Горе земное в эти моменты оставалось на земле, а за улетающие души хотелось только радоваться. Впрочем , и это Прасковья разучилась со временем, а когда видела, задавалась лишь одним вопросом: “Интересно, а моя душа где?”

   А вот теперь чувства возвращались. Как и откуда они вдруг выпустили свои корешки, Прасковья гадала, но точного ответа не находила. Понимала она лишь одно – это пробуждение абсолютно точно было связано с Максом, но с чего вдруг? Да, он был ее преемником и не таким как все остальные люди. Но причем тут ее беспокойства о его самочувствии и здравомыслии, желания помочь, поддержать, наставить. Какая-то нежная забота в конце концов? Можно было бы, конечно, отринуть это все, но Прасковья прекрасно осознавала, что, убегая от правды, только спотыкаешься и больнее разбиваешь себе колени. Нужно не отворачиваться от очевидного, а принимать его, а приняв уже разбираться. С последним пока получалось туго.

   Макс во сне ровно и спокойно дышал, и Прасковья даже мимолетно позавидовала. Он непременно видел хорошие сны, ей бы тоже хотелось. Да где уж там? Будучи полудухом она, при желании, могла и через закрытые глаза видеть. Не видела только потому, что сознательно вгоняла себя во тьму. А из тьмы вместо снов вырывались лишь кошмарные видения и то, лишь в последнее время.

   Прасковья наконец вышла из спальни в гостиную. Ей стоило улететь – так, наверное, было бы правильнее, но от чего-то не хотелось. Вместо этого она снова подошла к рабочем у столу Макса.

   Он не садился за работу после ее предыдущего визита – рисунок очнувшегося дракона лежал на том же месте, куда Прасковья его положила. На этот раз она его не взяла, лишь посмотрела сверху, задумавшись в очередной раз о его пугающей точности. Зато другие решилась аккуратно посмотреть. Макс рисовал бегло, но детально, схватывая самую суть натуры. Прасковья увидела и Казанский собор, и дом Зингера, и памятник Екатерине Великой в окружении исторических личностей той эпохи. Ничего примечательного на первый взгляд в рисунке не было, но императрица выглядела совсем не распутной дамой с манией величия, какой ее нередко определяли. Видение художника отобразило, скорее, сильную умную женщину, знающую себе цену, уверенную покровительницу достойных людей. Прасковья помнила, как воздвигали памятник, а вот саму Екатерину не застала, но то, как она воспринимала эту великую женщину, в очередной раз совпало с ощущениями Макса.

   А вот следующий рисунок заставил девушку вздрогнуть. Это был “Медный всадник” – величественный основатель Санкт – Петербурга, поднявший коня на дыбы над скалой. Ничего удивительного в выборе объекта для изображения не было – кто в Петербурге, не важно гость или горожанин, хоть раз не устремлялся к этому монументу? Но Макс не ограничился одним лишь памятником. Вдохновившись поэмой Пушкина или же иными источниками, он добавил вокруг скалы бушующую водную стихию – Неву, вышедшую из берегов две сотни лет назад. Подбрасываемые грозным ветром волны обступили каменную глыбу со всех сторон и будто стремились изо всех сил дотянуться и поглотить неприступный памятник. Но им это не удавалось. Суровый император – основатель неколебимо стоял на своем месте, и, выбросив руку вперед, будто дрессированному зверю напоминал реке, кто здесь хозяин и господин.

    Воспоминания очередной раз обрушились на Прасковью не хуже, чем стихия в тот роковой день на город. Чтобы не смять рисунок в порыве чувств, она спешно положила его на стол, быстро развернулась и бросилась к окну, перемахнула через подоконник и в полете устремилась прочь, в небо над ночным городом.

   Она полетела не прямо, а в высь, стремительно отдаляясь от земли, будто стремясь преодолеть границу облаков и вырваться в непроницаемую тьму космоса. Только это было невозможно – невидимая преграда была одной из немногих, что ограничивали способности полудуха. Однажды Прасковья уже затевала нечто подобное – давно, на самой заре своего существования. И тогда, как и теперь, город не отпустил ее. Несмотря на желания девушки, скорость ее полета постепенно уменьшалась, пока Прасковья и вовсе не остановилась, не в состоянии больше двигаться вверх. Она зависла над Петербургом на высоте двух – трех птичьих полетов и все, что могла, либо оставаться на месте, либо возвращаться.

   Петербург внизу не походил на город. Прасковьи смотрела скорее на гигантское темное бархатное полотно, на котором неведомый гениальный мастер вышил золотыми нитями разной толщины затейливый узор. Повсюду блистали и переливались не путаясь, а переплетаясь улицы, то тут, то там украшенные бусинами подсвеченных зданий. И все это великолепие окутывала легкая дымка желтого электрического света. Огромный, красивый город, который был для нее и темницей, и обителью, и домом. Город, подаривший Прасковье бессмертие ценой такой же вечной службы. И как перед повелителем, она трепетала перед ним.

   Это чувство несколько отрезвило и успокоило Прасковью. Она несколько минут еще висела в воздухе над Петербургом, а затем постепенно начала спускаться, вспоминая, как впервые поняла, что никогда не сможет оставить город, даже если захочет. Улететь ввысь она не смогла, и почти сразу же попробовала уехать прочь. И это тоже не помогло. Тогда Санкт – Петербург был меньше в разы. Кони, тянувшие за собой повозку, в которой и собиралась уехать Прасковья, как вкопанные встали, совсем немного не доехав до побережья Невской губы. Ни понукания кучера, ни его кнут не смогли сдвинуть животных с места, и только когда Прасковья спустилась на землю, они бросились вскачь, будто ошпаренные. Кучер так ничего и не понял, ведь тогда еще хранительница драконьего сна не умела творить себе плоть. Призраком она стояла и смотрела вслед уносящейся повозке и ощущала, какова она на вкус – обреченность.

   Многое минуло с тех пор, и ощущения изменились. Сейчас Прасковья спустилась до некогда самого высокого здания в Петербурге – к собору Петра и Павла, его подсвеченному шпилю, увенчанному ангелом, несущим крест над северной столицей.

   Девушка не стала добираться до земли, а остановилась тут же. Она села прямо под флюгером, у основания креста, свесила ноги с золотого шара и перед тем, как снова устремить взгляд на ночной город, снизу вверх оглядела ангела.

   – А ведь мы с тобой коллеги, как сейчас говорят, – обратилась она к флюгеру с легкой задумчивостью.

   – Ты находишь? – раздался рядом звонкий мужской голос.

   Прасковья если и удивилась, то только тому, что с ней заговорили, а не неожиданному появлению собеседника на сто двадцатиметровой высоте. Она плавно повернулась на голос. Совсем близко, упираясь ногами в перекладины для верхолазов и абсолютно спокойно сидел мужичок: невысокий, коренастый, с большими сильными руками. Он был лохматым, с неаккуратной, но чистой бородой, в простой рубашке и мешковатых штанах, поддерживаемых плетеным поясом. В руках он теребил длинную веревку.

   – Ты кто? – спокойно спросила Прасковья.

   – Тоже мне, хранительница, – усмехнулся мужичок, – почаще бы захаживала – знала бы.

   – Ну, то, что ты – дух, это очевидно, – подхватила тон разговора Прасковья. – Но странно. Обычно духи не слишком говорливы, и из них и слова не вытянешь. И дух чего? Я тебя раньше не встречала.

   – Я ж говорю, захаживала бы почаще, и видела бы, и общались. Ты ж за двести-то лет ни разу сюда не поднималась, а еще ангела своим, как его, коллегой, называешь.

   – А ты меня тогда откуда знаешь?

   – Полудуха-то как не знать, – пальцы мужичка ловко завязали на веревке узел, – это раз. Я высоко сижу, далеко гляжу – это два. А ты внизу-то частая гостья, каждодневная даже. Вот и наблюдаю.

   Прасковья постепенно начала понимать, в чем дело и образ кого взял дух на вершине собора. В памяти один за другим начали всплывать образы, которым она сама была очевидицей: толпы любопытных, возгласы и возня, сотни устремленных ввысь взглядов. Острие шпиля Петропавловского собора на фоне серого осеннего неба, а на нем маленькая, едва видимая глазу человеческая фигура.

   – Ты – дух ангела, – заключила она. – Образ Петра Телушкина.

   – Можно бы и так сказать, – равнодушно отозвался мужичок, – да не совсем. Вернее, не только. Ангел, конечно, это да. Какой же собор-то без ангела. И какая ж крепость без собора.

   Вот это было удивительно. Подавив в себе первое недоумение, Прасковья вдруг поняла, что, действительно, ни разу не встречала духа сердца Санкт-Петербурга. Воспоминания были и много. Даже сейчас, вперив взгляд в темноту она видела их: караулы гвардейцев в треуголках, заключенных в рубищах и кандалах, крестьян, надрывающихся под тяжестью бревен и камней, палачей “красного террора” в кожаных куртках и их обреченных жертв. Были и более приятные: праздничные залпы пушек и звон металла, который даже на высоте шпиля раздавался так, будто чеканили монеты совсем рядом. Воспоминания вставали одно за другим, то сменяясь, то накладываясь друг на друга, но хозяина их не было. Потому что он сидел рядом с Прасковьей.

   – Для меня честь встретить духа Петропавловской крепости, – честно призналась она. – Жаль только, что раньше этого не случилось.

   Мужичок обернулся в ее сторону и разочарованно покачал головой.

   – Чудная ты, полудух. Где ж мне еще быть-то, как не здесь? В этом образе аль в ином. Догадалась бы пораньше, да и познакомилась. Я б тебе помог. А то сколько ж мучилась, пока поняла да научилась.

   И добавил уже серьезнее:

   – Этому молодцу-то объясни да подскажи, куда бежать, когда помощь понадобится. Хороший он парень, жалко, если заплутает.

   – Ты про Макса? – изумилась Прасковья. – Ты и его знаешь?

   – А что ж мне его не знать. Такой же, шастает тут то и дело.

   – Скажу, – на Прасковью внезапно накатила печаль при мысли о Максе и его дальнейшей судьбе, – только сначала сама попробую, что смогу. Пока еще тут.

   Ее чувства, видимо, не укрылись от духа. Мужичок задумчиво поджал губы, завязал еще несколько узлов, думая о чем-то, и только потом спросил:

   – Ты будто бы не хочешь уходить.

   – С чего ты решил? – недовольно поморщилась Прасковья. – Я и сама не знаю, чего хочу.

   – И это тоже не тайна, – продолжил мужичок. – Те, что были до тебя, вот эти знали. Освободиться хотели, и смотрели на дракона сквозь пальцы. Поэтому и не задерживались надолго. Они ведь тоже могли из воздуха творить, но и не творили, и даже не учились этому. А ты… Ты любишь Петербург, потому и бдишь. Как ты дракона никто не успокаивал. И тело себе никто не творил. Может ты и хочешь освободиться, но город боишься оставить. И от человеческого до сих пор откреститься не можешь.

   Прасковья промолчала, не зная, что ответить на это. Ведь прав был дух – она запуталась в своих желаниях. Одно из них он только не упомянул – как бы она ни хотела освободиться, никому другому она подобной участи не желала.

   – На самом деле, какая разница, чего я хочу, – промолвила она, наконец. – Раз прислали Макса, значит, ни сегодня – завтра меня освободят. А по поводу человека…Даже если ты и прав, что толку? Духи людьми не становятся.

   – Что среди болот город дворцов встанет, тоже никто не верил, – загадочно промолвил мужичок. – И что дракон в Неве спит мало кто вообразит. А он там. Кстати, о драконе. Река сегодня странно себя вела, не наблюдала?

   Прасковья пристыженно покачала головой. Она так погрязла в раздумьях о своей грядущей судьбе и о преемнике, что совсем забыла о том, для чего вообще существовала. А ведь раньше такого не случалось. Ни в суровые революционные времена, ни в страшные блокадные, ни в мирные, когда ухитрялась жить среди людей: никогда она не забывала о ежедневных визитах к спящему дракону.

   – Сейчас август, – ответила она духу, – в это время он спит обычно крепко, не ворочается.

   – Все бывает в первый раз, – будто напомнил ей собеседник, – мне вот показалось что-то странное. Проверь, это ведь в конце концов твое дело.

   Прасковья не стала отнекивается – она лентяйкой никогда не была, да и смысл лениться, когда твое время почти никогда не заканчивается. Не прощаясь, она поднялась, шагнула в воздух и устремилась к реке, оставив духа в образе кровельщика в полном одиночестве.

   Нева не волновалась, не бушевала, но недавний собеседник был прав: что-то незримое, но осязаемое пронизывало темную воду. Красоты сияющих в ночи дворцов и разведенных, будто в молитве вскинувших к небесам руки, мостов, не спасали от тревожных ощущений. Оставалось только проведать дракона, что Прасковья и поспешила сделать.

   Мифическое чудовище спало крепко и спокойно. Девушка совершила свой обыкновенный обзор гигантской морды и не нашла ни единого повода для беспокойства.

   Но сейчас цепей не было. Прасковья остановилась, не доверяя увиденному. Но у нее не могло быть проблем со зрением, да и невозможно было не заметить звеньев более чем в человеческий рост.

   Прасковья оцепенела, не веря увиденному и не понимая, как такое возможно. Затем, немного опомнившись, она устремилась вниз, прямо к согнутым лапам дракона и его животу, и с ужасом обнаружила цепи там – разбитые, порванные, бесполезные.

   Прасковья не знала, как вернее поступить. Сохранность цепей никогда не была ее заботой, да и предположить, что с ними впервые за тысячелетия что-то может случиться, она не могла. Дракон спал, тех слабых движений, на какие он был способен во сне, не хватило бы даже на то, чтобы слегка ослабить цепи, не то, чтобы их разорвать и сбросить.

   Оставаться на месте она точно не имела права. Как только могла быстро, Прасковья всплыла на поверхность и выскочила на берег, где снова остановилась, путаясь в ворохе мыслей и догадок.

   Ей нужен был совет или даже помощь. Но кто бы мог помочь с магией настолько древней, что и концов ее было не видать? Взгляд девушки устремился к петропавловскому ангелу. Там был тот, кто предложил совсем недавно подмогу и был, пожалуй, самым древним духом в Петербурге. Если кто и мог хотя бы подсказать, то только он.

   Прасковья решительно направилась вперед, но внезапно сильный и даже сокрушительный удар неведомой силы врезался ей в спину. Случилось невероятное: девушка, будучи в призрачном облике, потеряла равновесие и упала. Перед глазами поплыло, а в невидимом теле не обнаружилось сил даже чтобы подняться. Не успела Прасковья хоть немного опомниться и разобраться, как еще один энергетический удар обрушился на этот раз в голову. Резкая, пронизывающая боль: то самое чувство, которое хранительница сна дракона не ощущала и не могла ощущать с момента обращения – парализовала ее, заставила скорчиться и едва ли не взвыть. Что или кто нанес удары – осталось только гадать. На иное Прасковья оказалась не способна.

ГЛАВА 6. Спасти любой ценой

Когда Макс проснулся, старые бабушкины часы на стене показывали десять часов утра. Погода на улице выдалась солнечная, и теплые лучи без преград проникали через незашторенное окно. Один такой луч и разбудил Макса, когда полоской лег ему на глаза. Молодой художник поморщился, перевернулся на бок, но заснуть больше не смог, а потому чуть погодя сел в кровати и осмотрелся по сторонам.

   Чувствовал себя Макс подобно выпивохе, знатно погулявшем накануне, разве что голова у него не трещала, и стакан воды не воспринимался как самое великое благо во вселенной. Он плохо что помнил, а потому еще и просидел какое-то время, пытаясь воссоздать в памяти события минувшего дня. Постепенно ему это удалось, но на моменте колыбельной Прасковьи воспоминания оборвались и даже сны Максу вспомнить не удалось.

   Он вылез из постели, с удовольствием отметив, что спал одетым. Представлять, что Прасковья его раздевала было неловко, в отношениях с девушками Макс предпочитал это делать самостоятельно. Затем, сунув ноги в домашние шлепанцы, он отправился на утренние процедуры, которые отлично помогли: в сознание вернулись свежесть и ясность, и даже чувство голода дало о себе знать. Макс почувствовал себя человеком: живым и с потребностями – а не задавленной безысходностью тенью себя самого. Сон, вызванный Прасковьей, его если не излечил, то явно приободрил, и не признавать это было бы глупой неблагодарностью.

   При мысли о Прасковье Макс задумался, где она сейчас, и понял, что был бы не против увидеть ее рядом. Призрачную или во плоти – не важно. Как-то вдруг все эти потусторонние странности перестали быть шокирующими, воспринимать их стало проще и понятнее. Видимо, сон под ее колыбельные не просто успокаивал, а действительно лечил.

   – Интересно, я так тоже смогу? – спросил Макс у своего отражения в зеркале, конечно, не ожидая ответа.

   Вместо этого из коридора раздался стук, такой тихий и слабый, что поначалу Макс решил, что либо ослышался, либо соседи решили вбить в стену гвоздь. Но стук повторился, и своей настойчивостью теперь привлек больше внимания. Макс вышел в коридор, пытаясь разобраться, откуда тот мог исходить. Когда звук раздался в третий раз, стало очевидно, что это кто-то обозначает свое присутствие, не умея при этом пользоваться дверным звонком.

   Макс повернул замок входной двери, но цепочку скидывать не поспешил, не испытывая особого желания оказаться лицом к лицу со странным гостем. Он дернул дверь на себя и тут же замер в испуганном изумлении. В образовавшейся широкой щели он увидел лицо Прасковьи.

   Девушка, привлекавшая его помимо всего прочего аккуратной, нежной внешностью, сейчас походила на несчастную, измученную смертельным заболеванием. Бледная почти до прозрачности, изможденная она едва стояла, опираясь на стену лестничной клетки прямо под дверью квартиры Макса. И, похоже, ей это стоило немалых усилий.

   Он резко скинул цепочку, распахнул дверь, девушка сделала неуверенный шаг, но пошатнулась и завалилась вперед прямо на него. Макс успел выставить руки, чтобы подхватить Прасковью, но вместо этого его пальцы проникли сквозь одежду и кожу девушки и уперлись во что-то упругое и неприятно холодное. Он словно увяз в ее теле, но удержать все же смог.

   – Помоги, – раздался слабый голос Прасковьи.

   Через ошарашенные чувства Макс сумел различить, что ее губы не двигались.

   – Что случилось? – встревоженно воскликнул он. – Что с тобой?

   – Напали, – выдавила Прасковья, безуспешно пытаясь встать самостоятельно. – Не знаю кто. И зачем тоже. Энергией ударили, я еле контролирую себя. Расслаблюсь…и растворюсь.

   Она смогла немного отстраниться, и Макс с ужасом увидел дыру в ее груди, а сквозь нее площадку лестничной клетки. Дыра была ровная, с гладкими краями, совсем не похожая на изображения из фильмов ужасов, когда людей что-то пробивает насквозь. Но пугала, пожалуй, еще больше. Несмотря на это Макс неосознанно подхватил Прасковью на руки, стараясь не думать о том, как ему это удалось, ногой пнул дверь, чтобы та закрылась и поспешил в спальню, уложить подругу на кровать.

   Это, пожалуй, была первая мысль о возможной помощи. Надо оно полудуху или нет – в голову как-то не попало. Второй, мимолетной, был вызов скорой помощи, но Макс сразу же осознал, насколько это глупо и даже бредово. Едва ли фельдшеры знали, как штопать дыры насквозь в призрачных телах, да и видеть они Прасковью не могли.

   Смятение от неизвестности сменилось почти паникой. Макс глубоко вдохнул и выдохнул, держа себя в руках. Прасковья лежала, наполовину утопая в матрасе, морщась от усилий, которые прилагала, чтобы хоть как-то удержать частички своего потустороннего тела и не раствориться в воздухе. О никакой материализации речи не шло, Макс вообще не понял, как и зачем она стучалась, если могла просто пройти сквозь дверь. Видимо, для этого сил требовалось больше, чем на стук.

   – Макс, – очередной ментальный возглас потряс сознание, – мне нужна энергия духов. Пока шла до тебя – ни одного не встретила. Макс, помоги, я долго не продержусь.

   Духи… Максу пора было привыкать, что без них он, видимо, уже не сможет. Только где ему было их взять именно сейчас? Первым в памяти всплыл убитый император, но он был слишком далеко. Пока бы Макс до него добрался – Прасковьи бы не стало. И потом едва ли духи могли далеко уходить от своих мест, а Спас Покрова на Крови находился отнюдь не в двух шагах.

   В следующем порыве Макс бросился было к открытому окну, но у подоконника замер, осознав всю тщетность задуманного. До кого бы он мог докричаться? До духов крыш? Если такие и существовали, то явно не здесь, ведь его окна выходили на оживленную улицу, а не на малоэтажные строения. И, опять же, едва ли они оставили бы свою вотчину. Поэтому если бы кто и явился на крики Макса, так это бригада психиатрической помощи по его душу. А то и с полицейским сопровождением. Эта компания Прасковье тоже бы не помогла.

   Нужно было искать рядом. Макс бегло осмотрел свою квартиру. Он здесь жил всего полгода и почти ничего после переезда не менял. Так, избавился только от старья такого рода, что уже на ладан дышало. Правда, такого было немного. Бабушка, от которой он и получил в наследство квартиру, была из тех старушек, что не склонялись к скоплению барахла, а наоборот, старались от него избавиться. И за состоянием своего жилья следила трепетно: в квартире был сделан недорогой, аккуратный ремонт. Иными словами, ничего, что могло бы навеять хоть какую-то фантазию о временах, оставивших свой след в квартире, не было. Да и Макс раньше здесь не был ни разу, чтобы что-то помнить. Образ бабушки он нарисовал себе сначала в воображении, а затем на бумаге, опираясь лишь на скудные рассказы матери и немногочисленные старые фотографии.

   И все же Макс напряг все свое творческое воображение, пытаясь пробудить хоть что-то. Ведь он ни разу не внаблюдал фрегатов, идущих под полными парусами. А вчера вот увидел. Может, и теперь бы сработало нечто похожее – сначала воспоминание, затем и дух, пробуждающий его? Нет…Современная обстановка все сбивала напрочь, и Макс понял, что в очередной раз потерял драгоценные минуты.

   Он метнулся в спальню. Прасковья лежала в прежней позе, видимая и как будто не более прозрачная, что немного приободрило Макса.

   – Держись, – сказал он громко, четко и уверенно, – я что-нибудь придумаю. Главное, не сдавайся.

   Девушка не шевельнулась, но Макс и не ждал, понимая, что малейшее движение сейчас может Прасковью погубить. Ему срочно нужно было что-то придумать, но что, если самое реальное – дух его дома, оказалось бесполезным?

   Тут, сквозь пелену замешательства Макса током тряхнула догадка. Дом! Не квартира, а дом! Старый, начала двадцатого века, именно дом повидал слишком многое, чтобы не накопить воспоминаний и не обзавестись собственным духом.

   Макс едва ли не выскочил из квартиры, не подумав о том, что дверь за ним может захлопнуться, чего, к счастью, не произошло. Лифтов в доме не было. Лестничные пролеты почти перпендикулярно упирались в площадки, образуя между собой пустое пространство, огражденное узорчатыми перилами. Макс уперся в ближайшие руками, посмотрел вниз на пол парадной. И начал вспоминать и фантазировать.

   Что он мог помнить? Ничего, кроме кадров художественных и документальных фильмов, картинок из книг и собственного воображения. Его дом был старым, но едва ли в советское время его быт разительно отличался от других домов в других городах, в той же Москве. Макс представлял все, что мог: как люди ходили по этим лестницам, какие разговоры вели. Как въезжали в квартиры и покидали их навсегда, как играли свадьбы и провожали в последний путь ушедших из жизни. Правдиво ли было его воображение – сейчас не имело значения, Макс не научный труд писал. Главное, чтобы оно было “живым”.

   Не за спиной, но рядом хлопнула дверь. Женский, приглушенный голос, напомнил не забыть про занятия по музыке. Детский тоненький пообещал. Макс обернулся. Прямо перед ним, на пороге соседской квартиры, стояла девочка лет десяти. Длинные и густые волосы ее были скручены в “баранки” и закреплены белыми бантами. Оделась она в коричневое платье, белые гольфы и такой же белоснежный, накрахмаленный передник, а в правой руке держала кожаный портфель с большим цупферным замком. Девочка выждала минуту, озорно улыбнулась, проскочила мимо Макса, не замечая его, уселась бочком на перила и, ловко поймав равновесие, съехала вниз.

   Снова хлопнула дверь, но с другой стороны. На этот раз немолодая женщина в домашнем цветастом халате прошаркала к квартире девочки и нажала на круглый, черный звонок:

   – Николаевна, соли дашь? – крикнула она, не дожидаясь, пока откроют и ничуть не озаботившись присутствием Макса.

   Дальше было больше. Внизу лестничного пролета, на площадке у большого окна, прямо на широком подоконнике откуда ни возьмись, появились трое молодых парней. Один старательно перебирал струны желтой гитары, подбирая нужный мотив, а двое других пели, плохо, но зато с душой. Песню Макс не узнал, но понял, что она о чем-то добром и дружественном.

   Компания не успела исчезнуть, как мимо них, поднимаясь, прошел мужчина средних лет в военной шинели. Он двигался не спеша, устало, а когда поднял взгляд, Макс увидел глаза человека, лишившегося всего на этом свете. Только смотрел военный не на Макса, а сквозь него. И растворился в воздухе, так и не поднявшись.

   – Что тебе нужно, человек?! – раздался неожиданный, требовательный вопрос прямо возле.

   Макс резко обернулся. Всего в паре шагов стояла женщина средних лет в домашней блузке, неаккуратно заправленной в самую простую юбку блекло-синего цвета. Мощные, натруженные руки она скрестила на груди, и поза эта выдавала скорее раздраженное нетерпение, чем замкнутость. Ее лицо, может, когда-то и было красивым, но с годами покрылось морщинами и немного отекло, кожа огрубела и покраснела местами. Пряди бесцветных волос выбились из прически в виде пучка на затылке. Небольшие глаза сделались еще меньше из-за подозрительного прищура, а бледные губы сжались в одну прямую линию. Но, несмотря на не самый опрятный вид, женщина эта Макса не отталкивала. Наоборот, он ощутил неосознанное уважение и даже восхищение. Ведь перед ним стоял образ по-настоящему сильной женщины, труженицы и хозяйки, привыкшей делать, а не кричать о своих достижениях.

   – Мне нужна твоя сила, – без долгих предисловий выпалил Макс, – или энергия. Что там у вас, у духов, есть. Прасковья погибает, ей нужна твоя помощь.

   – Прасковья? – подозрительно переспросила Дух дома. – Я должна ее знать?

   – Вы все ее знаете! – сердясь на уходящие секунды процедил Макс. – Она – хранительница сна дракона! И сейчас она погибает, а помочь ей могут только духи! А ты – ближайшая и, наверное, единственная, до кого я могу хоть как-то достучаться!

   – А почему сам не поможешь? – интонация женщины изменилась на более заинтересованную. – Ты ведь и сам не лыком шит, раз воспоминания, как живые, видишь и духов можешь вызывать.

   – Потому что я – человек, как ты сама заметила! Я врачевать неосязаемое не умею!

   – Идем, – строго произнесла Дух дома, развязала руки и махнула, зовя Макса за собой. – Где она?

   Макс указал на свою квартиру. Эта большая женщина не шагнула, а проплыла по воздуху к двери и, как и подобало бестелесному, просто просочилась внутрь. Максу, поспешившему за ней, дверь пришлось открывать. Поэтому женщину он застал уже у постели, на которой продолжала мучиться Прасковья.

   – Полудух! – позвала Дух дома.

   Прасковья не шевельнулась, не открыла глаз, но голос ее все же прозвучал.

   – Спасибо, что пришла!

   – Кто с тобой это сделал, полудух? – голос женщины отдавал металлом и, казалось, еще немного, и им сваи можно было бы начать заколачивать.

   – Кабы знать, – голос Прасковьи, наоборот, был очень слабым, выдавленным.

   – Человек! – внезапно громко и серьезно обратилась женщина к Максу. – Ты молодец, что додумался позвать меня. Здесь новорожденные духи не справятся, а мне уж более века. Силенок хватит. А ты иди, человек! Нечего тебе тут сейчас делать. Отвлекать будешь.

   Макс едва не подавился от такого заявления.

   – Как я ее тут оставлю?! – возмутился он. – И это, вообще, моя квартира, как-то!

   Духу дома, видимо, были не свойственны человеческие интересы.

   – Хочешь ей помочь – иди! – жестко пояснила женщина. – И квартиры здесь все мои. Иди, и не возвращайся раньше четырех. Здесь работы много.

   Она отвернулась к Прасковье, отчетливо дав понять, что все беседы закончились. А Максу ничего не осталось, как подчиниться. Он быстро натянул на себя первую попавшуюся сносную уличную одежду, благо летом с этим сложностей не было, сунул ноги в кроссовки, подцепил ключи и телефон и вышел вон, захлопнув за собой дверь.

   Он негодовал и даже злился за то, что его выставили, хотя умом понимал, что все это будет сродни сложной операции, на которой места посторонним нет. Что делать, если он оказался этим посторонним? Но, возможно, все его негативные эмоции зависели лишь от одного – он волновался и боялся за Прасковью? Если так, то ему просто необходимо было отвлечь внимание, иначе до четырех часов в здравом рассудке, не натворив глупостей, Макс бы не дотянул.

   – Все будет хорошо, – попытался он убедить сам себя, когда вышел на улицу, достал телефон и набрал номер, который и не думал, что наберет в ближайшее время.

ГЛАВА 7. Великий змей

Тина Аверина всегда знала, чего она хотела и умела это и получать, даже если желаемое требовало терпения и жертв. Макс это понял еще в художественной школе, где, собственно, и познакомился с девушкой. Как и то, что она, действительно, Тина, а не Алевтина, как ее назвали родители, и не Аля, как они же ее ласково величали. Такая девушка просто не могла зваться иначе, а Макс никогда бы не попал в список ее приоритетов.

   Осознав это, он никогда не переживал из-за их неопределенных отношений, а со временем даже научился получать от них одну пользу и удовольствие. Тина была его подругой – не лучшей, но достаточно отзывчивой. По началу они отдыхали в одной и той же компании, у них нашлись общие интересы, которые они не уставали обсуждать: часто споря, но никогда не ругаясь, умея принимать точки зрения друг друга. Тина была достаточно умна, чтобы не потерять интересного собеседника и в то же время не дарить ему напрасных надежд. Макс тоже глупостью не отличался, а потому и смекнул, что терять все удовольствие вовсе не обязательно, а можно вполне обойтись и его частью.

   Вскоре к разговорам присоединилась и постель – без ярких душевных потрясений, обязательств и ревности. Им даже сговариваться об этом не пришлось – все, итак, было понятно. Простой приятельский секс без обид, если бы он не случился. У Макса появлялись другие девушки, и в отношениях он не изменял, но когда расставался, то знал, что всегда может набрать Тине, услышать ее приятный озорной голосок, который, скорее всего, ответит “Да”.

   Тина же упрямо шла к своей цели, не растрачивая себя на влюбленности. И потому она однажды сообщила Максу о своем поступлении в Санкт-петербургский университет на исторический факультет. Позвала с собой, напомнив о его талантах художника, но тогда Макс и помыслить о чем-то подобном не мог. Да и не хотел. Расстались они тепло, с обещаниями созваниваться и переписываться время от времени.

   Спустя несколько месяцев после отъезда Тины Макс узнал, что она удачно поступила, устроилась помощницей известного реставратора и живет с ним душа в душу в качестве гражданской жены. Получила то, что хотела, по крайней мере, о чем ему было известно. И, чтобы не ломать семейную идиллию, даже не сообщил о своем переезде в Петербург.

   Теперь же Макс набрал номер Тины не особо надеясь даже на приятельский разговор – она могла и обидеться на долгое молчание. Но вместо упреков услышал радостный звенящий голос и почти требование немедленно приехать к ней в гости.

   – Ты с ума сошел!? – ласково возмущалась Тина в трубку. – Мы столько не виделись, а ты мне какое-то кафе предлагаешь. Приезжай немедленно и слышать ничего не хочу. Тряхнем стариной.

   Какую она там нашла у себя “старину” Макс даже вообразить не мог – едва ли красавица Тина могла допустить даже малейшую возможность запустить себя. Жила она вместе со своим реставратором со всеми удобствами недалеко от центра, в расселенной и отремонтированной коммуналке бывшего доходного дома. Когда Макс зашел в парадную, то едва не присвистнул от открывшейся взору красоты: лепнины, колонны, витражные огромные окна с широкими подоконниками. Ну и бдительный взгляд и вопрос охранника, куда же без этого. А было и еще одно чувство. Дом Тины оказался еще старше дома Макса, а значит и помнил больше. Мысль о том, что вот-вот могут появиться воспоминания или даже дух этого места, заставила Макса снова подумать о Прасковье и о том, что с ней сейчас происходит что-то необъяснимое. А именно от этого он сейчас и убегал, а потому, чтобы не дожидаться видений, Макс быстро поднялся на второй этаж и позвонил в дверь Тины.

   Она открыла почти сразу же: красивая, стройная, сдержанная в своих эмоциях. Ничуть не изменившаяся с их последней встречи.

   – Макс, – радостно промолвила она, играючи растягивая его имя, – вот и ты. Сколько же мы с тобой не общались? Проходи, скорее.

   Квартира Тины отвечала всем предчувствиям Макса: огромная, многокомнатная, обставленная дорогой антикварной или смоделированной под старину мебелью. Под высокими потолками висели хрустальные люстры, а под ногами лежали дорогие ковры. При этом ощущения загроможденности не возникало.

   Старая подруга проводила Макса в гостиную, усадила за обеденный стол, на котором уже ждал фарфоровый чайник в компании с изящной кружкой и хрустальной конфетницей, доверху наполненной домашним печеньем.

   Отказываться от угощения Макс не стал – переживал он или нет, голод давал уже о себе знать.

   – Полгода, – запричитала Тина после недолгой вступительной беседы. – Целых полгода ты в Петербурге и ничего не сказал. Надо бы прогнать тебя за такое, но я слишком тебя люблю.

   Макс скупо улыбнулся, прекрасно понимая, что с настоящей любовью чувства Тины не имеют ничего общего. Да и сказано это было слишком непринужденно, чтобы быть чем -то серьезным.

   – Я тоже тебя люблю, – ответил он схожим тоном, – именно поэтому и не объявлялся. Не уверен, что это бы понравилось твоему реставратору.

   – Сергею, – мягко поправила Тина, – и твои опасения были абсолютно напрасны. Я скучала…иногда.

   Она сидела напротив, забросив ногу на ногу, от чего полы домашнего халата немного распахнулись, открывая взгляду острое колено и ровную длинную ногу. Ходила Тина по дому босиком, и ее ступня еще больше волновала воображение и память Макса. Тина облокотилась на столешницу, подперла ладонью подбородок и устремила взгляд полный нетерпения на своего гостя. Макс прекрасно знал его, как и то, что только несчастный импотент остался бы к нему равнодушным. А таковым Макс никогда не был.

   – Не говори мне, что позвонил, только чтобы поболтать о прошлом, – лукаво улыбнулась его собеседница.

   – Как сказать, – честно признался Макс. – Мне кажется, Сергей, все же, будет не в восторге, если узнает о наших “дружеских” отношениях. Мне бы этого не хотелось.

   – Макс, – устало потянула Тина, – уж тебе ли не знать, что я не рискую тем, чем дорожу. Я Сережу добивалась, пусть недолго, но все же. И ты думаешь, я бы стала испытывать удачу ради даже отменного, но только секса?

   Она рассмеялась и продолжила:

   – Во-первых, Сережа уехал загород по работе, а это значит, что раньше завтрашнего утра его ждать бессмысленно. А во-вторых, даже если вдруг он и приедет, играть в голого любовника в шкафу или на простыне из окна не придется. Сережа – человек мудрый, старше нас вдвое, переживший два брака. И прекрасно понимает, что никто меня не интересует, так, как он. И меня он ценит не только как молодую, красивую, образованную спутницу. Я ему и жена, и помощник, и компаньон, а иногда и подсказчик. Поэтому, Макс, он не станет устраивать истерик, даже если застанет тебя здесь без штанов.

   Тина поднялась грациозно, как кошка после потягивания, приблизилась к Максу и поцеловала его, мягко и не торопясь, позволяя страсти оживиться.

   – Спальня – комната направо, душ – из коридора налево, полотенце висит – пояснила она, когда оторвалась от его губ.

   И плавно удалилась в направлении как раз спальни. Макс тоже решил не затягивать и пошел в душ, который на самом деле оказался просторным совмещенным санузлом с ванной на ножках и большой душевой кабиной.

   Влечение, возникшее в его теле, затмило собой беспокойство о Прасковье, Макс торопливо обдал тело, в котором все сильнее подавала голос истома, теплой водой, обтерся полотенцем и, не видя смысла одеваться, повязал его себе на бедра и в таком виде зашел в спальню. Тина ждала его в постели, тоже предусмотрено избавившись от лишней одежды.

   Стройное, крепкое обнаженное женское тело моментально пробудило плотское желание, сторонние мысли, если они и были, замолчали, сжавшись в комочки. Осталось только страсть: лихая, пьянящая, не терпящая отвлечения. Природное возобладало над человеческим, и отбросив в сторону уже ненужное полотенце, Макс решительно шагнул к Тине.

   Время свое не взяло, друзья – любовники не растеряли молодого пыла и не забыли, как друг друга ублажать. Но все же, когда Макс уже лежал на спине, переводя дух, Тина пробежала пальцами по его груди и задумчиво промолвила:

   – С тобой что-то не так. Ты, конечно, как всегда на высоте, но какой-то…другой, что ли.

   – Какой – другой? – пробубнил в ответ Макс. – Такой же, ничего не изменилось.

   – Как сказать, – Тина покачала головой, – со стороны всегда виднее. Я бы предположила, что у тебя кто-то есть, и ты чувствуешь вину за наши отношения, но, зная тебя… Ты никогда бы не пришел ко мне, будь у тебя кто-то. Или я ошибаюсь?

   – Не ошибаешься, – резко ответил Макс, от чего девушка изумленно изогнула бровь, а оттого поспешил исправиться, – видимо, ты просто отвыкла. Или спутала меня с кем-то.

   Тина молча поджала губы, затем села на постели, свесили ноги и потянулась за халатом. Макс оглядел ее ровную обнаженную спину, затем протянул руку и ласково провел пальцами вдоль позвоночника подруги, зная, что она так любит. Но Тина только дернула плечами, сбрасывая его прикосновение.

   – Тина, извини, – раскаянно промолвил Макс. – Мне не стоило так говорить. Я же понимаю, что я у тебя не единственный, но я не имел в виду, что у …

   – Кузорев, лучше помолчи, – оборвала его Тина, – а то еще больше наговоришь. Учись выражаться, я тебе это еще в художке говорила.

   – Слова не мой конек, ты же знаешь.

   – Знаю, – примирительно вздохнула Тина, – твой конек – рисунок. Но с тобой точно что-то произошло, уж понимай, как хочешь.

   – Может и так, – задумался Макс, – но объяснить не проси. Не смогу. А смогу, так за психа примешь и в дурку отправишь.

   Тина, заинтересовавшись, обернулась к Максу.

   – Даже так. Ну, хорошо, расспрашивать не буду. Помочь чем-нибудь могу?

   Макс покосился на подругу. Чем она могла помочь ему, уж точно бы не пригодилось. Разве что…

   – Тин, ты ведь у нас историк, – уточнил он.

   – Двигаюсь в этом направлении, – кивнула девушка.

   – А мне не диплом твой нужен, а знания. Помню, ты всегда любила историческую литературу поизучать. Мифы, сказания, легенды разные тоже.

   Тина нетерпеливо кивнула, а Макс продолжил:

   – Про Питер, скорее всего, тоже что-то знаешь.

   – Что-то, – недовольно поморщилась девушка, – ты меня сегодня точно обидишь. Не что-то, а многое. Как жить в городе, не зная его историю и особенностей? Всем, конечно, похвастаться не могу, но не мало – уж точно. Что тебе нужно конкретно?

   – Дракон, – пояснил Макс уверенно. – Дракон, что спит под Невой.

   Тина замерла, вперив глубокий взгляд в своего друга. Тот не понял, как это расценить, но уточнять не стал, ожидая, пока девушка сама не скажет хоть что-нибудь. Наконец высокий лоб Тины поморщился от легкого напряженного удивления, и она спросила:

   – Дракон? Это что-то новое. Драконы, в Питере, конечно, есть, и не так, чтобы мало, но невский!? Да еще чтобы спал? Такого я не слышала. Откуда ты это взял?

   – Не бери в голову, – покачал Макс головой, выбираясь из кровати, так как пора уже было и собираться. – Так, вообразилось, вот и решил спросить, вдруг что-то такое есть.

   – Змей есть, – задумчиво ответила Тина, выуживая что-то из памяти. – Помню, читала где-то. Но это – змей, и спит он не под Невой, а под Сенатской площадью.

   Макс заинтересованно оглянулся на Тину, ожидая продолжения, и она не повременила утолить его любопытство.

   – Смотри, есть такая легенда, правда ее и не каждый петербуржец знает, что Петербург – это город Великого змея. Обычно ведь считают, что город котов. Ну, так вот. Говорят, когда убивают змею, ее душу поглощает другая змея. Санкт-Петербург стоит на болотах, тут змей всегда водилось много. Во времена строительства их убивали несчетно, и души убиенных змеюк поглотила одна. Гигантская. Само собой, город этот змей не любит и всячески хочет его уничтожить. Но ему не позволяют. Чтобы запечатать змея, над землей поставили грозный и тяжелый памятник – всем известного Медного всадника, хотя он и из бронзы. Считается, что памятник не выпустит змея. А когда тот пытается выбраться – в городе случаются наводнения.

   – С чего, – не дослушав критично подметил Макс, – змей же под землей, а не под водой.

   – Люди некоторые верят, – пожала плечами Тина, – я ж не говорю, что это так. По мне, так это вымысел, который может и имеет какую-то основу, но точно не гигантскую гадину под бронзовой глыбой. И вот, значит, еще что. Считается, что этот смысл запечатлен в памятнике – конь задними копытами придавил змею. А еще, что во время наводнений Медный всадник прогуливается по городу, поэтому змей и начинает волноваться. Это конечно, какой-то пушкинский полет фантазии, но, повторюсь, есть чудаки, которые верят.

   И развела руками.

   – Вот, наверное, и все. Помогла?

   – Возможно, – отозвался Макс, – пока не пойму. В любом случае спасибо.

   – Да всегда пожалуйста. Было бы за что благодарить.

   Тина, наконец, встала с постели и вышла из комнаты. Макс же, оглядев вскользь богатое убранство спальни, вздохнул. Если близость с Тиной его и отвлекла, то ненадолго, и, разглядывая всю эту красоту он подумал о своей небольшой квартире и о Прасковье, с которой сейчас неизвестно что. В очередной раз совесть кольнула где-то под сердцем, но бежать домой было еще рано. Дух дома явно сказала, что возвращаться раньше четырех не стоило, а часы показывали только час с небольшим.

   Макс наклонился, поднял полотенце с пола и снова им обернулся – сейчас мысль о собственной наготе его смущала. Пошел в душ, но в коридоре снова столкнулся с Тиной, уже там побывавшей.

   – Слушай, а ты будешь скучать, если мы больше никогда не увидимся? – неожиданно сам для себя спросил он.

   – Странный вопрос, – уклончиво отозвалась Тина. – С чего мы больше не увидимся? Ты помирать, что ли собрался?

   – Нет, – коротко бросил Макс и закрыл за собой дверь ванной комнаты.

   После душа они еще около полутора часов спокойно беседовали за столом в гостиной за чаем с пирожными, которые Тина принесла из холодильника. Макс окунулся в старую приятную атмосферу общения двух людей со схожими интересами, как в минувшие времена, и даже поймал себя на мысли, что и без постели можно было обойтись. Простой душевный разговор оказался даже приятнее и действеннее физической близости.

   Но и это недолго хранило свой эффект после того, как Макс покинул дом Тины. Почти сразу же мысли о Прасковье вернулись, но теперь к беспокойству прибавилась еще и совесть. Как-то не по себе сделалось Максу от осознания, что он отвлекся от бед одной женщины в объятиях другой. И, надеясь, развеять это ощущение, поспешил домой, не оглядываясь и не останавливаясь. Встречаться сейчас с какими бы-то ни было духами казалось невыносимым.

   Но оказавшись возле своей парадной, Макс не поспешил зайти и подняться. Время еще не вышло. Мимолетно он подумал о том, чтобы нарушить установленные рамки, в конце концов, это был его дом и его квартира. Но остановился, трезво расценив, что в этом случае он нарушит не человеческие условности, а правила потусторонних сил, более сложные и глубокие. Вполне могло случиться и так, что расплачиваться бы пришлось непосильной ношей, а рисковать он не слишком любил. Поэтому Макс развернулся и пошел обратно: по Биржевому мосту над Малой Невой, мимо северной Ростральной колонны, которая Максу не слишком нравилась, а потому он даже взгляда на ней не остановил. Затем он миновал Биржу с мифическими божествами над входом и желтые стены Зоологического музея. Пройдя их он повернул за угол, дошел до голубой Кунсткамеры – музея антропологии, название которого по сей день нагоняло дрожь на не самых просвещенных, и дальше до скромного фасада дворца Петра II. Здесь Макс перешел дорогу и остановился на Университетском причале, возле памятника раскрытой книги, но вглядываясь вдаль, через реку, туда, где над водами цвета серого металла поднял согнутые копыта конь Медного всадника.

   Он казался отсюда маленьким и несущественным, особенно по сравнению с громадой Исаакиевского собора чуть позади. Но Макс прекрасно знал, насколько обманчиво это ощущение, и стоит только оказаться ближе, как сразу ощутишь все величие этой скульптуры. Вкладывал ли создатель в памятник мистическую тайну или нет – этого Макс наверняка не знал, но то, что энергетика в нем сокрыта была мощная – не сомневался. Он это чувствовал и тогда, когда рисовал первого Императора, и даже теперь, стоя в отдалении. И не удивительно, что фантазия людей наделяла Медного всадника сверхъестественным.

   Макс постоял так недолго, разбираясь в своих домыслах, а затем направился обратно, той же дорогой, уже точно – домой.

   Все случившееся: и вызов духа, и беспокойство за Прасковью, и свидание с Тиной, и поход к Медному всаднику его измотали настолько, что Макс почти ничего не чувствовал и ни о чем не размышлял глубоко. Удостоверившись, что обозначенные четыре часа дня минули, он поднялся к своей квартире, вставил ключ в замок, повернул, но толкнуть дверь не поспешил. На него ледяной волной накатил страх – вдруг Прасковьи там нет. Вдруг он войдет в спальню и увидит пустую, будто бы нетронутую кровать, ведь едва ли призрачное тело могло оставить хоть какие-то следы. И в комнатах ее не найдет? Что тогда?

   Этот приступ пришлось подавить, ведь стоя и трясясь ничего уж точно узнать и понять не получилось бы. Макс бегло огляделся, допуская, что рядом могла стоять Дух дома, но никого не было. И тогда он толкнул дверь.

   Первое, что он почувствовал, оказался запах жареного, но не горелого, тянущегося с кухни. А затем ему навстречу вышла Прасковья. Остановилась и будто собралась что-то сказать. Но не успела. Он решительно и бездумно шагнул к ней, сгреб в охапку и крепко прижал к себе, как самое дорогое, что только чудом не потерял.

ГЛАВА 8. Поиски и решения

Прасковья не ожидала такого пыла. То немногое время, что прошло с момента ее исцеления до появления Макса в дверях, она думала о том, как он поведет себя и что скажет. Вариантов было несколько, но ни один не оправдался. Макс просто взял и обнял ее, да так крепко, что умей она дышать, непременно испытала бы с этим проблемы.

   Растерянность оказалась кратковременной, и почти сразу же девушке сделалось на удивление уютно в этих объятиях. Прасковья ощутила силу и защиту, которых не чувствовала никогда, и отрываться от груди Макса совсем не хотелось.

   – Живая, – раздался сверху тихий, с выдохом счастливого облегчения мужской голос.

   – Можно и так сказать, – ответила девушка и все же отстранилась.

   Макс смотрел на нее, и сложно было определить, какие чувства в этот момент испытывал. Прасковья угадала только радость. Искреннюю, которую и захочешь – не поделаешь. Это открытие сбило девушку с толку. В очередной раз за эту пару минут ей сделалось непривычно приятно, в то время как должно было бы быть все равно.

   Не приняв своих чувств, она отступила, и промолвила:

   – Я, как ты выразился, жива, только благодаря тебе, Макс. Спасибо.

   – Не стоит, – Макс устало опустился на табурет, – за такие вещи не благодарят. Я бы только не отказался от подробностей, что вообще произошло, и что с тобой эта тетка сделала, что ты такая, будто не умирала несколько часов назад.

   Его внезапно отвердевший тон ввел Прасковью в недоумение.

   – Для начала запомни, – строго, как учительница, ответила она на это, – что не нужно обращаться к духам пренебрежительно. Относиться к ним ты можешь как угодно, но общаться с ними надо вежливо. Иначе и обидеться могут, а это ничего хорошего не приносит.

   Вряд ли Духу дома понравится эта “тетка”. Они чаще всего принимают образ самых сильных воспоминаний или выбирают сам, если есть из чего выбирать. И могут измениться в любой момент.

   А сейчас иди за стол. Не знаю, где ты был, но поесть я тебе приготовила.

   Макс замер, и прищурившись, словно сомневаясь в своем слухе, переспросил:

   – Я что не сделал?

   – Не позавтракал, – спокойно повторила Прасковья. – Или все-таки успел?

   – Не успел. Но ты считаешь, что сейчас это уместно?

   – А почему нет? Я же не отказываюсь рассказывать, просто предлагаю тебе это сделать за трапезой. Да, это уже не завтрак, а скорее поздний обед или ранний ужин, но сути-то это не меняет.

   Макс, явно озадаченный, не сводил с Прасковьи пристального взгляда, которым, наверное, пытался нащупать подвох в ее словах.

   – А откуда у нас еда? Ты приготовила?

   – Да. Яичницу с сосисками пожарила, кофе сварила, бутерброд с сыром сделала. Что в холодильнике нашла. Не самый обильный ужин, но, чтобы голод утолить, хватит.

   – Постой, – Макс взмахнул рукой в непонимающим жесте, – ты – полудух, которая еще утром еле-еле держалась, сейчас приготовила мне пость? Или нам?

   – Тебе. Именно так, – Прасковья уже порядком устала от этого выяснения, – может уйдем уже из коридора, а то пока мы здесь обсуждаем, все остынет.

   Тут уж Макс никаких уточнений не потребовал, но по-прежнему обескураженный последовал на просторную кухню.

   Здесь хватало места и для плиты, и для холодильника, и для кухонного и обеденного стола со стульями, и даже посудомоечной машины. При этом осталось достаточно места для свободных движений, таких, чтобы при каждом повороте не набивать синяки на боках об углы мебели. Макс опустился на один из стульев, а Прасковья, спешно начала накрывать незаурядный ужин.

   – Я готовить всегда умела, – говорила она увлеченно между делом, – еще когда…хранительницей не была. Моя мать была кухаркой и достаточно умелой, и меня обучила. Тогда, конечно, еда немного отличалось, но азы-то я знаю хорошо. А за двести лет уж поняла, и как плиты включаются, и как миксеры работают. Рецепты тоже при желании найти можно и в книгах, и в интернете. Поэтому вот.

   Прасковья поставила перед Макcом тарелку с аккуратной, ровной глазуньей и вторую с тремя толстыми бутербродами: белым хлебом, на котором еще не остыл расплавленный в духовке сыр.

   – Я есть не буду, – прочитав во взгляде Макса вопрос, продолжила она и села напротив, – мне не нужно. Хотя я могу. И даже вкус почувствую, но только тот, который знаю. Помню из человеческой жизни. А яичницу с сосисками, честно, я не пробовала. Солила щепоткой, надеюсь, не прогадала.

   – Очень вкусно, – кивнул Макс, отправив себе в рот небольшой кусочек.

   – Отлично, – это, действительно, обрадовало Прасковью, и она тут же продолжила тему, – но не ем я не только поэтому. У меня же не организм, а просто очень точная картинка. Я могу и прожевать, и проглотить даже, а дальше все, пища не переварится. А так как я в последнее время нахожусь в призрачном виде, сам понимаешь – это не самое приятное зрелище.

   – Да уж, – Макс закончил жевать и перед тем, как продолжить трапезу, уточнил, – а сейчас ты в каком? Никак не могу пока научиться определять. Утром было понятно, но утром тебе явно было не хорошо.

   Прасковья вспомнила свое состояние после нападения неведомой силы. Она умирала, если можно было бы так выразиться. По крайней мере, ощущения были схожими.

   – Я в призрачном, – ответила она быстро, – для плотского мне еще сил не хватает. Могу только частично, но это не очень красиво выглядит.

   – А мне интересно, – неожиданно подхватил Макс, – да и полезно тоже. Кто знает, что меня ждет, после того как я твой пост приму.

   «Уже не известно, примешь ли», – вскользь подумала Прасковья, но вслух не сказала. Вместо того она оперлась на стол, представив перед Максом всю руку от локтя до кончиков пальцев.

   – Ну смотри, коль хочешь.

   Она напрягла свое воображение. В последний раз материализация проходила так медленно, наверное, около полутора сотни лет назад, когда Прасковья только овладевала этим мастерством. Постепенно, фрагмент за фрагментом она представляла свою руку, и на глазах Макса зазмеились каналы сосудов и артерий, разрослись, словно ветки дерева, белые кости, чуть погодя покрывшиеся основанием для мышц. Пучки волокон принялись распускаться, как красные астры, чтобы потом сплестись между собой, создавая мускулы предплечья, но тут Макс, пораженно наблюдавший за всем этим действием, едва ли не с открытым ртом, воскликнул:

   – Так, все, хватит. Я, пожалуй, погорячился с желанием натурализма.

   Прасковье эта просьба оказалась в радость. Даже часть тела ей сейчас давалась нелегко. Она расслабилась, отпустила мысленный контроль, и тут же созданная материальная картинка рассыпалась и исчезла, как пиксели на экране монитора.

   – Я сейчас, скажем так, не совсем здорова, – принялась она объяснять. – Люди это называют периодом восстановления. Вот и мне он необходим. Дух дома подлатала меня, но энергию мне еще нужно подкопить, чтобы вернуться в свою прежнюю форму. В ней я, как ты знаешь, материализуюсь на раз-два и даже быстрее, и не задумываясь.

   Макс, между тем, закончил с яичницей и с видом довольным, но озабоченным, отставил тарелку. Он снова старался не подавать вида, что переживает, и Прасковья не могла этого не замечать. Он почти не смотрел на нее, слушал, но вместе с тем явно думал еще о чем-то.

   – И как она тебя латала? – спросил он. – Не ниткой же невидимой зашивала?

   – Нет, конечно.

   Прасковья задумалась, подбирая более понятные объяснения своему недавнему состоянию и последующему излечению. Воспоминания о первом были неприятными: страх и растерянность после разорванных цепей дракона. Потом неожиданная, сводящая боль в спине и груди – чувство, которого никак не могло быть. У людей так поврежденное тело давало знать о своей беде. А ее беда была смерти подобна, немного до этого не дотянула, вот глубины подсознания и вспомнили, какого это. Как во сне, давнем, но кошмарном настолько, что о нем нельзя забыть, Прасковья снова пережила это пугающее ощущение на грани, когда изо всех сил не хочешь делать шаг в неизвестность, за черту, а тебя усердно подталкивают в спину. Она не была готова ни тогда, ни теперь. Только тогда ей помогли другие, а теперь спас Макс.

   – Дух этого дома, на самом деле, не просто сильный – продолжила Прасковья, отвлекаясь от раздумий, – а очень. С этим повезло. Сила духов в их энергетическом запасе, а он, как понимаешь, получается из того, насколько сильны воспоминания о том или ином месте. Обычно духи такой силы появляются в музеях, дворцах, у памятников.

   Мне сожгли часть жизненно важной энергии, восполнить которую я сама едва ли смогла бы. А Дух дома, без видимого ущерба для себя, поделилась своей. Если совсем грубо выражаться – залепила ею дыру в моей груди.

   – Ну, а кто тебя такой «прелестью» одарил?

   Макс нахмурился, и Прасковье показалось, что знай она и скажи правду, ее друг и подопечный сделал бы все возможное, чтобы воздать преступнику по заслугам. Вид, по крайней мере, у него стал весьма суровым и решительным.

   – Я не знаю, – честно призналась девушка. – Не видела, на меня напали со спины. Уверена только, что это не какой-либо дух. Даже тем, кто меня не очень любит, это бессмысленно. Если со мной что-то случится страшное, вместе с городом под ударом окажутся и они. Нет, это не духи. Тот, кто напал на меня, и цепи дракону разрушил. Не может быть, чтобы это не было связано.

   – А вот про цепи ты не упоминала, – в голосе Макса проскочило уже не беспокойство, а тревога. – Выходит, что этого монстра сдерживает теперь только твоя колыбельная? И он действительно в любой момент может восстать?

   – Да, – кивнула Прасковья, понимая, что таить свои опасения просто бессмысленно. – Спит он крепко, но проверять нужно постоянно. По крайней мере, пока не найдем ответ, как восстановить цепи, или того, кто их разрушил. Или еще какой-то выход…

   Она и не заметила, как чувства ответственности и безысходности дали о себе знать. Прасковья отвернулась от Макса, но тут же почувствовала, как ее руку, покоящуюся на столе, что-то накрыло – теплое, мягкое и обнадеживающее. Это была ладонь Макса, но перед тем, чтобы снова взглянуть на него, Прасковья вскользь задумалась. Почувствовать тепло кожи живого человека, давление прикосновения она могла только по памяти, но сейчас то она на Макса даже не смотрела.

   Однако от этого простого, но прежде незнакомого ощущения Прасковье стало легче. Она была не одна, не брошена на произвол судьбы. Макс утром спас ее и бросать не собирался, даже перед лицом катастрофы.

   – Справимся, – подтвердил он ее мысли и ласково, успокаивающе погладил большим пальцем по призрачной коже.

   Это оказалось приятно. Прасковья зачарованно проследила за этим движением, не понимая, как такое возможно. Макс был единственным, кто не только видел ее без плоти, но и мог дотрагиваться без ее на то воли. Но почему она чувствовала то, чего никогда не знала, будучи человеком?

   – Ты говорила, что за двести лет познала всякое, – продолжал между тем Макс, и в голосе его звучала уверенность, – неужели не найдешь ответа?

   – Что значат двести лет по сравнению с тысячелетиями? – Прасковья покачала головой, но теперь она больше рассуждала, чем отрицала. – Даже дух города не настолько стар, чтобы знать точно, как и кто заточил дракона.

   – Да даже если бы и знал, – Макс недовольно поморщился, – много он тебе помогает? Только делает, а зачем – не разъясняет. Сами разбирайтесь. Загадочник. Давай пойдем от элементарного – если не духи, кто еще? Маги, чудовища, призраки…

   – Чудовища?

   Девушка немало удивилась и забыв о былой растерянности, устремила на Макса внимательный взгляд. Ее собеседник глаз и не опускал.

   – Не удивлюсь, что здесь и такие есть, – без напускного равнодушия подтвердил он. – Мне тут рассказали, что под Сенатской змей гигантский лежит, а Медный всадник его сторожит. А еще перед наводнениями с пьедестала сходит. После всего того, что я узнал, и в такое поверишь.

   – Это какой же знаток тебе такое рассказал?

   – Знакомая, – Макс ответил, немного изумившись возмущенному тону вопроса девушки. – Старая и добрая подруга, я бы даже сказал.

   При упоминании какой-то «подруги», Прасковьей овладело очередное неведанное ранее чувство: сильное, горячее, разъедающее. Она представила другую женщину рядом с Максом и тут же негодование, протест, возмущение и даже гнев заставили ее едва ли не возненавидеть эту совсем неизвестную «подругу».

   Впрочем, благоразумие вернулось довольно скоро. «Макс – человек, – напомнила Прасковья сама себе с упреком, – это нормально, что у него есть друзья и подруги. Даже если эти подруги нечто большее. Наоборот, они должны быть, он же не монах или евнух. А ты ведешь себя глупо».

   – Твоя подруга, видимо, больше моего знает, – несмотря на это зло фыркнула она, – странно, что с такими знаниями не ее, а тебя в хранители выбрали.

   Макс отодвинул тарелку, сложил руки и несколько более внимательно оглядел собеседницу.

   – Ты что, ревнуешь? – спросил он в итоге. – Очень похоже.

   – С чего мне ревновать? – почти воскликнула Прасковья, не понимая, что этим выдает себя. – Я понятия не имею, что это такое. Не довелось, знаешь ли.

   – Чего не довелось? – продолжил допрос Макс. – Хочешь сказать, что у тебя отношений не было

   – Не было, представь себе. Тогда, знаешь ли в постель не прыгали после первой встречи – нравы другими были. Да и толпы за мной не бегали. Мне работать нужно было, чтобы жить, а не романы крутить да глазки строить.

   Макс молчал, а Прасковья изо всех сил старалась справиться с возмущенным клекотом в груди.

   – И вообще мы отвлеклись, – наконец у нее получилось вернуться к теме, в разы важнее, чем любовно-романтические отношения, – чудовищ в Санкт-Петербурге нет, по крайней мере живых и в этом мире. Змей, про которого тебе знакомая рассказывала, плод фантазии человеческой. Сам посуди, там ветки метро проходят, в свое время все копали-перекапывали. Уж если бы под землей и покоился гигантский змей, его непременно бы нашли. И потом, памятник его запечатывает…Ну-ну, памятник был поставлен намного позже постройки Санкт-Петербурга, кто же охранял змея все это время и что мешало ему тогда уничтожить город, который стал причиной гибели тысяч его собратьев? Нет, это все сказки. А Медный всадник действительно иногда скачет по городу, только это не памятник, а его дух. И некоторые, особо чувствительные к потустороннему миру, могли его даже увидеть. Тот же самый Александр Сергеевич. Я с ним не сталкивалась, но не удивлюсь, что он, как раз из таких.

   Прасковья остановила поток своих объяснений, предоставив Максу возможность осмыслить их. Он не спешил, на собеседницу не смотрел, только по пустой тарелке водил задумчиво вилкой. Прервал эту паузу его мобильный телефон. Похожий на трель, короткий звонок разбил тишину комнаты, Макс поднес экран к глазам и пояснил вслух:

   – Грозу обещают, даже, возможно, ураган. Предупреждение прислали.

   Как по сигналу Прасковья обернулась к окну и замерла. Стройная светлая колокольня Петропавловского собора с горящим от солнечного света шпилем четко вырисовывалась на фоне надвигающихся темных туч, от которых за версты веяло опасностью. Это чувство девушке было известно слишком хорошо, и ни разу еще оно ее не подводило.

   – Это не гроза, – промолвила она, – вернее, не просто гроза. Это дракон, он беспокоится. Нужно срочно его успокаивать, иначе никакие МЧС не помогут.

   Прасковья подскочила к подоконнику, но вовремя остановилась, вспомнив, что еще слишком немощна для полетов. Падение, конечно, ее бы не убило, но приятного в этом все равно виделось мало. Хотя, можно было просто спрыгнуть…

   – Я с тобой, – послышался за спиной оклик Макса.

   – Куда?

   – Ну как куда? – Ее преемник удивился очевидному. – К дракону. И вообще больше ты одна ходить не будешь.

   – Ты серьезно? – изумилась Прасковья. – И как ты меня защитишь от того, кто энергетическими ударами бьет?

   – Не знаю, – равнодушно ответил Макс. – Мы вообще мало что знаем, но делать-то что-то надо. А сейчас надо успокаивать дракона. Так пошли успокаивать, пока Армагеддон местный не наступил.

ГЛАВА 9. Девушка со стальными волосами

Грозовые тучи сгущались, наливались чернотой, и иногда даже можно было поймать взглядом быстрые кривые молний, выпрыгивающие из их чрева. Но ветра пока не было, как и дождя, люди по-прежнему заполняли улицы, лишь только поглядывая в небеса и спеша дальше по своим делам. Но Макс никуда не спешил. Он снова сидел на месте, уже ставшим привычным, и глубоко задумавшись смотрел прямо в темно-седые волны Невы.

   Он думало Прасковье. Всего десять минут назад ее голова скрылась под водой, и никто, кроме Макса этого не видел. Девушка постепенно приходила в себя, но все же оставалась пока слишком слабой, чтобы использовать все свои возможности. Захлебнуться она, конечно же, не смогла бы, и в том, что Прасковья сможет успокоить разволновавшегося во сне дракона Макс не сомневался. Его тревожил неведомый враг, прячущийся неизвестно где. Кто знает, быть может он сейчас засел под водой и готовился нанести по девушке очередной удар, на этот раз запросто смертельный. А он, Макс, помощник и даже защитник, не сможет ничего сделать. Потому что всего лишь человек.

   – Не надо переживать, ей ничего не угрожает, – неожиданно промолвил кто-то рядом.

   Голос был женским: низким, но не хриплым, звучным и притягательным. Еще в нем слышалась сила и жесткость, отдающая холодцом. Макс обернулся и на миг оцепенел.

   Ни в одной из своих самых смелых фантазий, и тем более наяву, он не видел таких женщин. Высокая, стройная, словно точеная, но совсем не худая, а скорее крепкая она стояла в паре шагов, держа осанку непреклонной особы. Большие серые глаза ее смотрели на Макса высокомерно, но, в то же время, не принижая его. Женщина была красива, как модель с обложки дорогого журнала. Гладкая, с легким румянцем кожа, припухлые губы, высокие скулы, черные ресницы и, главное, длинные, густые вьющиеся волосы глубокого серебряного цвета. Такие могли быть только у пожилых или переживших глубокий страх. Но женщине сложно было дать больше тридцати, и на жертву испуга она тоже никак не походила.

   – С кем имею честь? – спросил Макс, придя в себя. – Я еще не научился распознавать, кто тут дух чего с первого взгляда, так что прошу простить.

   – Зато ты научился различать духов и людей, – благосклонно ответила на это женщина.

   Она грациозно присела рядом, но вместо того, чтобы смотреть на собеседника повернула восторженный взгляд к реке.

   – Сам-то как думаешь?

   – Думаю, что не знаю, – сказал Макс порывисто. – Предположил бы, что Дух Петропавловской крепости, но с трудом представляю, воспоминания о ком или о чем могли воплотить такой облик.

   Женщина тихонько засмеялась на это предположение, а Макс про себя выругался. Может, он и был бы не прочь пообщаться с такой потрясающей женщиной, будь она человеком, а не духом. И не в тот момент, когда искренне сердце ныло из-за тревоги за другую.

   – Да, к крепости я отношения не имею, – промолвила женщина, успокоив свой смех, – ну или почти. Там другой дух обитает, и на землю он почти не спускается, любит сверху наблюдать. Еще предположения?

   – Дух города, – бросил Макс, не слишком веря в собственный домысел.

   – И снова нет, но на этот раз ближе.

   Женщина обернулась к Максу, и в ее серых глазах отразилась вековая мудрость и глубина, которую ни в одних человеческих не встретишь. У Макса даже дыхание перехватило от ощущения собственной ничтожности перед ней. Не просто чьи-то воспоминания воплотились сейчас перед ним, а нечто иное, намного более сильное, мощное и даже древнее. Но что, он даже предположить не смел. А что смог, так это выдавить:

   – Кто ты?

   – Нева, – прозвучал короткий ответ. – Так меня называют здесь и теперь.

   На миг Макс забыл обо всем на свете. В голове, как верхушка карточного домика, никак не могло установиться, с кем рядом он сейчас сидит. Обыкновенные духи… С ними ему уже легче было смириться. Но тут было нечто не просто потустороннее, а сродни божественному. И все это происходило наяву.

   Но женщина, похоже, ничуть не смутилась и не возвеличилась. Наблюдая за реакцией Макса, она только криво усмехнулась.

   – Да, я – Дух Невы, что тут странного. У любого водоема есть свои духи, представь себе. А здесь – моя вотчина. Именно поэтому я знаю, где сейчас Прасковья, что она делает и что ей ничего не угрожает. Вот тебе и нечего волноваться.

   «Серьезно?»… Где-то вдали в небесных хлябях громыхнуло, напоминая о причинах нежданной непогоды. Макс напрягся, но понял, что пренебрегать общением с такой важной персоной нельзя. Как бы сильно его не трясло изнутри.

   – Это ж сколько тебе лет? – как мог спокойнее спросил он. – И сколько всего ты знаешь.

   – Много, – честно и не возмущаясь ответила собеседница, – не одна тысяча. Такую историю своих берегов могу рассказать, что любой профессор за голову схватится.

   – А почему Прасковья мне о тебе ничего не говорила? Простых духов я видел, общался даже. Про призраков немного наслышан. Но вот про духов природы… Я бы предположил сказку, если бы не это все.

   Макс развел руками, объясняя этим жестом события последних дней. А женщина ровно ответила:

   – Потому что я ей не являлась. Прасковья – хороший хранитель, получше некоторых предыдущих. Ничего против нее не имею. Но и ничего интересного для себя я в ней не нахожу. А смысл общаться с тем, кто тебе скучен?

   – А я, значит, интересен? Чем же, можно узнать? Я ведь еще даже не хранитель.

   – Вот этим-то и интересен!

   Нева снова усмехнулась, но по-доброму, даже тепло, что совсем не сочеталось с ее холодным обликом. Но, несмотря на это, Максу захотелось услышать продолжение.

   – До Прасковьи у города было четыре хранителя, – не заставила себя ждать Дух реки. – Она, к слову, самый старожил. Так вот, ни один из них не общался со своим предшественником. Являлся лишь однажды, на мгновение, чтобы передать обязанности и тут же исчезал. Ты такой – впервые. Почему так? Я не знаю и вот это интересно. Но и не только поэтому.

   Нева небрежно фыркнула и продолжила:

   – Прасковья, хоть и хорошо успокаивает дракона, сама по себе какая-то слабая, дряблая. Жалеет всех подряд. По началу, уж точно. Сейчас, вроде, пожестче к людям стала, хотя я в этом все- таки не уверена. Дракона жалеет. Тебя жалеет, переживает даже. Ни один до нее о своем последователе не беспокоился, кстати. Им, наоборот, поскорее бы пост передать было. А Прасковья волнуется о твоей участи.

   – Да ладно, – засомневался Макс, за что сразу же получил недовольный взгляд.

   – Я знаю, что говорю, – сурово повысила голос Нева, – мои воды все чувствуют и знают, а Прасковья в них каждый день заходит! Так что, оставь свои сомнения для бесед с другими! И слушай. Я не люблю таких, как она. Они мне не понятны. А тебя я еще не знаю настолько хорошо. В любое другое время я бы еще подумала, разговаривать или нет, но сейчас ситуация другая. Время не терпит.

   И, словно подтверждая ее слова, по тучам прокатился очередной раскат. Макс бегло оглянулся. Вокруг не было ни души. Видимо, горожане все же сочли, что лучше спрятаться от греха подальше. Макс и Нева остались совсем одни.

   – Мне около четырех тысяч лет, – продолжила Нева после того, как раскат стих. – Я знаю столько, что, если расскажу, у тебя волосы дыбом встанут. И, как можно догадаться, с таким опытом мне совсем не по нраву, когда кто-то управляет моими водами.

   – Дракон? – догадался Макс, но женщина только покачала головой.

   – Дракон тут ни причем. Он жертва. Древняя, могущественная, но жертва. Я говорю о том, кто его запер. И кто хочет пробудить теперь.

   Тут волосы у Макса действительно едва не шевельнулись и, не сдержавшись, он воскликнул:

   – Так ты знаешь, кто это?

   – Немного, – ответила на это Нева. – Встречались, но не общались. У нас с ним взаимная неприязнь. Но расскажу, что знаю. Драконы, Максим, жили давным-давно по всей земле. Ну как, по земле. Жили-то они в своем мире, в том самом, из которого духи приходят, но касаемым с землей. Они – создания природы, ее посыльные, способные управлять стихиями и погодой. Люди знали о них, где-то считали божествами, а где-то боялись до ненависти. Здесь, на моих берегах было именно так. Люди, которые могли взаимодействовать с потусторонним миром, были всегда. И они отчаянно искали способы уничтожить драконов. Или хотя бы подавить. Сейчас их назвали бы магами или волшебниками, модно так. А тогда были колдуны, ведуны, знахари, шаманы. Один из них оказался достаточно сильным, чтобы заковать дракона в моих водах и усыпить его. Как ты думаешь, понравилось ли это дракону, который, к тому же был грозовым? Разумеется, нет. Ярость и обида в нем живут до сих пор. И если проснется, он и изольет ее. Город ему не нужен, он в его заточении не виноват, но, как говорится, попадет под горячую руку. И мне жаль Петербург. Конечно, когда-нибудь и он канет в лету, но не сейчас. Рановато. Но ты уже понял, что не только из-за жалости я хочу помочь вам. Тот, кто заковал дракона, существует по сей день. Не скажу, что он – жив. Нет, как человек он давно умер. Но он и не призрак – призраки рано или поздно уходят, да и к земному миру более отстраненно относятся, нежели он. Тем более не дух. Он нечто непонятное, сочетающее в себе все это, скрепленное и измененное благодаря магии. И это он сломал цепи, которые некогда сотворил. Это он напал на Прасковью и заглушил ее для всех духов, пока она нуждалась в помощи. Зачем ему это надо – я не знаю. По силам мы примерно равны, поэтому сам он не может управлять моими водами. А я, в свою очередь, не могу причинить ему вред, пока он на земле. На самом деле, пока он не сломал цепи, я его и не воспринимала, как угрозу. Виделись мы крайне редко, он все больше вдали от вод скрывался. Поэтому и не поняла сразу, что он цепи рушит. А сейчас уже ничего поделать не могу. Он даже Прасковью ждал на берегу, в воде я бы смогла его остановить.

   – Так что, Максим, – продолжила Нева, выждав некоторую паузу, необходимую ее собеседнику для того, чтобы собраться с мыслями, – надеюсь на вас, хранители. Вы защищаете город, а город слишком тесно связан с рекой, так что мы на одной стороне. Будет нужна помощь – помогу, чем смогу. Но пока и моя надежда только на вас. Усмирить дракона – мне не по силам. Больше бы порадовалась, если бы он исчез из моих вод. Как и куда – не важно. Сможете – будет замечательно.

   – И как же мы это сможем?

   В голове у Макса снова заметался калейдоскоп образов. Прозрачные призраки, отрешенные духи, зубастые драконы, люди, маги и волшебники с посохами и остроконечными шляпами, шаманы в масках и с бубнами, волхвы в просторных рубахах – все эти стереотипы сменяли один другой, оставляя в полном неведении о реально существующем. Рассказ Невы прозвучал как сказка, и так оно бы и было, если бы не множественные «но», которым Макс уже и счет потерял.

   – Больше, чем кажется, – продолжила рассказчица. – Он не может нанести тебе вред – у него нет тела. И создавать его, подобно Прасковье он не умеет. Она этому училась, а он свои умения иначе применял. На самом деле, большинство его сил уходило, чтобы поддерживать себя в этом мире. Сейчас он потратился на цепи и на нападение на Прасковью, значит, где-то восстанавливает свои ресурсы. Но сдается мне, что на достигнутом он не остановится. Поэтому у вас есть время на поиски. Ты Макс – не сможешь ему причинить вред, а вот у Прасковьи возможностей больше.

   – Здорово, и как же нам его искать?

   – Думайте, не все же мне за вас решать, – развела руками Нева и наконец поднялась, вгляделась в хмурое небо.

   Дождь как-будто передумал начинаться. Тучи истончились и даже, кое-где, можно было поймать острые лучи солнца, просачивающиеся сквозь бреши.

   – Дракон успокоился, – подытожила задумчиво Нева, – Прасковья скоро вернется. Пойду и я. Помни, Максим, все, что я рассказала и действуй. В конце концов, не зря вас двое. Город ничего не решает просто так.

   Макс только рот открыл, чтобы хотя бы прощаться, но не успел. Не спеша и грациозно, Дух реки зашла воду, не оборачиваясь к нему, зашла по пояс и внезапно исчезла – разлетелась водяной пылью, будто и не было ее. Этому уже Макс не удивлялся. Отметил только мысленно, что духов умом непонять, и тут же переключился на загадочного врага. Нева дала знания, и теперь предстояло понять, как с ними поступить и не потерять драгоценного времени.

ГЛАВА 10. Что в памяти дракона?...

Прасковья не знала, чего ждать от Невы. Погружаться в ее волны и плыть к