Соловейка. Как ты стала (не) моей. Полина Рош

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ЧАСТЬ ВТОРАЯ
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33

АННОТАЦИЯ

Князь Остромысл порочно влюблён в свою юную воспитанницу Соловейку. И он уничтожит любого, кто встанет у него на пути. Его старший сын тоже страстно влюблён в Соловейку. Как выйти из этого треугольника? Убить наследника? Или позволить бандитам разграбить княжество, чтобы отвлечь князя?

   Чувственная драма о запретной любви в славянском антураже.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

Княжич Аяр сидел на заднем дворе и в свете костра прикладывал наконечники к стрелам. Внизу, у подножия холма, у самого берега Ольхи-реки в городище зажигали огни. Девушки пели песни и привязывали к яблокам верёвки, тёплый воздух мешался с дымом костров и острым запахом облепихи.

   Летние работы в полях и лесу были окончены, урожай собран, да любовно припасён. Потому все парни и девушки собрались прославить мать-природу и задобрить её перед долгой, трудной зимой. Даже дружинники из княжеского терема один за другим ускользнули за ворота.

   Аяр сердито насаживал наконечники, выполняя отцову волю, и сам себя пытался убедить, что поступает правильно. Днём он запретил сёстрам идти на хмельной праздник. Знал он, как иные мужи День плодородия отмечают. Похватают припасённые красные яблоки и давай их на шеи девам надевать, а потом – в кусты. Чтобы красная, как яблоко, последняя девичья и первая женская кровь удобрила землю, умилостивила Природу на будущий богатый урожай. Не для его сестёр такие развлечения!

   Им не позволил и сам не пошел, зорко смотря в оба глаза, за узкими оконцами девичьих светёлок. Одно мерцало дрожащим светом, тёмная фигура младшей сестрицы нет-нет, да промелькнёт, а второе же было глухо. Там тоже горела свеча, но сколько бы раз Аяр на неё не глянул, ни разу не видел, что б пламя колыхнулось, или тень скользнула перед окном. Слишком оно было безмятежно…

   Аяр отложил в сторону кипу стрел и прищурился. Больно уж это было не похоже на его сестрицу. Нахмурившись, он вдруг соскочил с деревянной чурки и бросился в терем через заднюю дверь. Напугал старушку ключницу, взлетел по узкой черной лестнице к девичьим покоям. Распахнул первую дверь: младшая сестра испуганно вскинула голову от рукоделия. Аяр ничего ей не сказал, притворил за собой дверцу и тут же схватился за ручку соседней.

   – Сбежала! – вскрикнул княжич, поняв, что вторая светёлка пуста, только свеча стояла на окне. На сквозняке огонёк, наконец, встрепенулся.

   Обманула его и сбежала! Недоглядел. Аяр бросился вниз по красной лестнице и через большое крыльцо выбежал во двор. Двое оставшихся в тереме дружинников высунулись из своих гридниц. Он бросил им, чтобы оставались в тереме и, если появится Соловейка, схватили её до его прихода. Дружинники улыбнулись, переглянулись, и ответили, что сделают, как велено.

   – Но вряд ли, княже, Соловейка придёт раньше, чем костры зальют.

   Аяр строго глянул на них, но говорить ничего не стал. Нужно было найти сестру во что бы то ни стало.

***

Высокие костры запускали искры в потемневшее вечернее небо. Ветер трепал разноцветные ленты на кругах, прикреплённых к высоким палкам. Девицы под песни то и дело подбегали к лентам, хватали их, танцевали хороводами. Юноши снимали с деревьев яблоки с верёвками и охотились на девиц, выхватывали их из хороводов за руки. Девицы звонко визжали, кто-то отбивался и убегал, парни их не догоняли, а снова змейкой вливались в девичий хоровод. Другие же позволяли накинуть на себя веревочку с яблоком и тогда пара, переплетя пальцы рук, уходила берегом реки в лес.

   Девушки с весёлой песней снова собралась под ленточным кругом. Парни покружились вокруг них, а потом Райнар, один из дружинников, бросился вперёд и вытянул из хоровода девицу с длинными, распущенными волосами под венком из рябиновых веток. Густые пряди тёмно-рыжими, медными всполохами обнимали её крепкую, пышнобёдрую фигурку.

   – Целуй, девица, в уста, чтобы рожь была густа! – вскрикнул парень, схватив её за талию, и тут же крепко поцеловал.

   Юркая девица толкнула парня в плечи и вывернулась из его рук, как белка.

   – А ну отстань! – весело вскрикнула она, захотела сбежать, но он схватил её за плечо, второй рукой накинул верёвку с яблоком на шею.

   – Теперь со мной пойдёшь! – сказал Райнар и обвил девушку огромными ручищами, зубами отхватив горькую рябиновую ягоду с её венка.

   Дыхание у него было хмельно-медовое, девушка поёрзала в его руках, а потом глянула через плечо и громко охнула. Тут же рука тяжело опустилась на плечо дружинника. Тот обернулся, девица взвизгнула и ухнула вниз, чтобы сбежать, но её быстро схватили за руку.

   – Братец… – испуганно пискнула девица, но вырвать ладонь не посмела.

   – Я тебе что велел, Соловейка? – грозно проговорил Аяр, одной рукой держа сестру, а второй дружинника. Тот пьяно улыбнулся и хлопнул его по плечу.

   – Да оставь, княжич! Давай по чарке разольём, раз пришел. Ночь пьяна и молода!

   – Не для моей сестры, – отрезал Аяр, заводя её за спину.

   – Что ты заладил… – Райнар сбросил княжескую руку с себя и отступил на шаг. – Все знают, что она тебе только на словах сестра.

   Аяр потемнел лицом, Соловейка за спиной слегка тронула его за плечо: только б не подрались! Но дружинник не стал еще больше нарываться, расплылся в улыбке.

   – Зря ты такой ненастный в эту ночь, Аяр. Не будет тебе удачи в любви, – предсказал он и нырнул в девичий хоровод.

   Княжич тяжело вздохнул, а потом пошел прочь с гульбища и потянул за собой Соловейку. Она семенила следом, просила помедленнее, но внутри Аяра всё пылало от злости. Он сразу же нашел её медно-медовую макушку в толпе других девиц, и увидел, как Райнар протянул к ней руки. А ведь он знал, что она его сестра! Не даром они с босоногого детства вместе с игрушечными мечами бегали. Теперь вот Райнар вырос и давай девок хватать. Жгучая ярость будто выжигала Аяру глаза. Никто не смеет к Соловейке так прикасаться! Еще и яблоко это… Он вдруг остановился, Соловейка от неожиданности врезалась ему в спину. А потом подняла зелёные, как побеги молодых ёлочек, глаза с пушистыми рыжими ресницами, глянула ласково и примирительно. На круглой щечке заиграла задорная ямочка. Княжичу захотелось с разбегу прыгнуть в Ольху-реку, чтобы остудить жар, охвативший его. Он одним движением выхватил из-за голенища сапога нож и срезал верёвку.

   – Что ты делаешь… – сжимая яблоко в ладони и едва дыша проговорил Аяр, а про себя добавил: «что ты со мной делаешь?».

   Соловейка всё смотрела своими большими, зелёными глазами и шептала: «Прости, братец». В душе княжича разлилась нежность, как водой заливая костёр ярости. Он отвёл взгляд, чтобы не потеряться в глазах сестрицы еще сильнее, и вдруг услышал, как в городище одновременно грохнули десятки мужских голосов. Соловейка вздрогнула, испуганно обернулась. Аяр сразу же вытянулся, нахмурился, пожалев, что оружия никакого не взял. Только этот короткий нож был с ним. Княжич хотел уже броситься в терем за своим мечом и щитом, когда с гульбища до него как свет сигнальных костров донёсся крик:

   – Здрав буде, княже!

***

Соловейка встрепенулась испуганной птицей: вот и закончилась их вольница. Батюшка, князь Остромысл вернулся из дальнего и трудного похода. Теперь пуще прежнего за ними будут смотреть, и о праздниках можно позабыть. Соловейка вздохнула, глянув на брата. Аяр, кажется, думал о том же – вернулся отец, и теперь он будет сидеть в высоком тереме.

   – Ступай домой, – сказал княжич, а сам пошел вниз, к подножию холма, куда как наводнение, выливалась княжеская рать с факелами.

   Соловейка прикусила губу, на секунду задумавшись. Она обещала братцу, что более расстраивать его не будет. Но что худого, если она всего минуточку посмотрит на бравого князя-батюшку с дружинниками, порадуется его возвращению вместе со всеми? Среднего братца встретит, а потом встречу эту младшей сестрице Журавельке перескажет. Расскажет, как княжич Корьян соскочил со своего коня, ударил щитом в землю… Журавелька сразу покраснеет и замашет руками: «Замолчи, замолчи!». А как же тут смолчать… Сама она всё в тереме сидит, света белого из-за своего рукоделия не видит. Соловейка хитро улыбнулась и решила хоть одним глазком взглянуть на вернувшихся.

   Подождав, пока Аяр отойдёт на десяток шагов и скроется в вечернем сумраке, она поспешила за ним туда, где кричала, хохотала и бурлила людская толпа. Девицы с яркими лентами разбежались, отовсюду неслись мужские радостные вскрики: «возвратились, наконец-то!», «все наши воины вернулись!», «ну теперь точно пить, да гулять до утра! Наливай по чарке, братья!».

   – Это успеется еще, Райнар. Вижу, ты и без того слишком весел.

   Мощный голос князя прокатился по поляне. Соловейка замерла, спрятавшись за чужими спинами. Но отсюда ничего не видать! Скользнув в сторону, она прошла бочком по поляне и подобралась поближе, чтобы всех рассмотреть со стороны. Князь Остромысл по-молодецки соскочил с коня. Он был высокий и несокрушимый в своей сияющей заморской чешуёй кольчуги. Соловейка не часто его видела, и почему-то совсем не помнила, что он такой… могучий и… будто бы сияющий в свете костров. Не опуская головы, он окинул серьёзным взглядом толпу бравых дружинников в праздничных рубахах, и его черные кустистые брови хмуро сошлись над переносицей. Тогда перед отцовы очи встал старший сын.

   – С возвращением, батюшка.

   Княжич поклонился в пояс, в руке он всё так же держал красное яблоко с обрывком верёвки. Отец глянул на него и, пригладив черную, окладистую бороду.

   – Никак и ты, Аяр, решил земле-матери своё отдать?

   Аяр вздрогнул, будто очнувшись. Он глянул на яблоко в своей руке и яростно отшвырнул его в траву. Княжич был такой же широкоплечий, но светло-русый, с тонким носом и ласковыми серыми глазами. Даже когда злился, его глаза не становились такими непроницаемыми и пугающими, как у отца. И сейчас батюшка глянул на него именно так: непроницаемо и пугающе. Страшно, должно быть, выдерживать такой взгляд… Соловейке захотелось оказаться рядом с братом, она подобралась к нему еще ближе. За спиной загоготали дружинники, а громче всех хмельной Райнар.

   – Аяр и девицу себе по сердцу подобрал, – вскрикнул он, вдруг схватил Соловейку за руку, как в хороводе, и вытолкнул вперёд.

   Она запнулась, выскочила перед толпой, упав в ноги сурового отца. Рябиновый венок слетел с головы, рыжие волосы разметались по спине. Соловейка замерла, вцепившись руками в траву, и не смела поднять головы.

   – Это еще кто? – прогрохотал над головой князь, и Соловейка сжалась еще сильнее. Она даже представлять не хотела, какое сейчас лицо было у братца Аяра, и от страха ничего не смогла ответить.

   – Да какая ж это девица, – неожиданно весело сказал кто-то сбоку, и девушка узнала по голосу среднего брата Корьяна. – Это ж Соловейка. Пришла батюшку встречать, от радости великой даже в ноги бросается.

   Соловейка повернула голову и в свете костров, да факелов увидела, как рядом с отцом встал высокий, стройный витязь, с такой же, как у родителя, черной гривой волос и бородой. Корьян всегда больше походил на отца, но в отличии от него, часто улыбался и смеялся. Он и сейчас улыбался.

   – Ну раз пришла, так и встречай, – сказал отец, но прежде, чем она успела подняться сама, кто-то схватил её за плечи и рывком поставил на ноги.

   Соловейка глянула на среднего брата, тот насмешливо вздёрнул на неё брови, а потом кивнул ей за спину. Девушка почувствовала, как на плечах сжались пальцы, а в макушку кто-то резко выдохнул. Она сразу же поняла, что это Аяр. «Почему же ты меня не слушаешь», – тихо прошептал он ей над самым ухом. Соловейке захотелось провалиться сквозь землю. Опустив голову, она больше не посмела ни на кого посмотреть, а потом зажмурилась, резко развернулась и побежала сквозь толпу вверх по холму, к терему.

   В спину ей снова долетел мужской гогот, но она слышала только строгий голос отца и тяжелый, будто разочарованный выдох брата. От него, или от быстрого бега так заходилось сердце, что едва удавалось дышать. Соловейка промчалась мимо дружинников у крыльца терема, взлетела по лестнице и наткнулась у самой своей светёлки на Журавельку. Она беспокойно стояла в коридоре, раздумывая, спуститься вниз, или нет. Соловейка, прижав ладони к груди, свободнее выдохнула. Как она испугалась! Будто вместо сестры тут сам отец оказался.

   – Что там за шум такой? – спросила сестрица.

   – Княже вернулся.

   Теперь и Журавелька разволновалась, сильно побледнела. Она глянула на сестру, а потом вернулась в свою светёлку, выглянула в окно. Ночь уже наступила и на склоне холма виднелись только оранжевые точки факелов, да тени людей.

   – Батюшка вернулся… и все с ним?

   Ааа… Соловейка догадалась, о ком сердечко сестрицы тревожится, конечно, она же сама хотела посмотреть на вернувшегося братца. Но взглянула на отца и обо всём забыла от страха. Немного покраснев, она рассказала, что и братец Корьян тоже возвернулся. Такой же, как всегда, чернявый, да горбоносый, посмеялся над ней…

   – Значит, такой же он, как и был… – мечтательно сказала Журавелька, глянув в окно, – пригожий и весёлый. И так же…

   Соловейка не расслышала, что сказала сестрица. Она увидела, как огоньки двинулись вверх по холму, к самому терему. Не иначе как отец с братьями! Подпрыгнув на месте, она испуганно вскрикнула, выскочила из чужой светёлки и бросилась в свою. Поменяв праздничную рубаху на ночную, забралась на постели под тяжелую шкуру и свернулась там калачиком. Зажмурившись, Соловейка попросила всех богов, каких только помнила, чтобы Аяр не нашёл её здесь хотя бы до утра. А к утру братец подобреет.

ГЛАВА 2

Вот уже несколько дней Соловейка коротала в одиночестве. Аяр пришёл такой злой, что от него лучину можно было зажигать. Он сердито гремел словами над сестрой, говорил, что теперь она будет в комнате своей сидеть, пока он не дозволит выйти. Соловейка не посмела ничего сказать, прячась под тяжёлой шкурой, служившей одеялом. Да он и не хотел её слушать, на неё смотреть. Запер комнату на засов снаружи и более глаза не казал.

   Соловейка ждала, что сердце брата оттает до заката, как то ни раз бывало. Но ни на следующий день, ни через день он не пришёл. Приходила только Малка – двенадцатилетняя кухонная девчонка, приносила еду.

   – Не дозволено с тобой говорить, барышня, – испуганно таращила глаза Малка и торопилась запереть за собой тяжёлый засов.

   К четвертой заре Соловейка совсем зачахла. Есть не хотелось, шептать в дверную щель извинения тоже. Никто её не слышал. Рукоделие надоело, слова в песни никак не складывались. Целыми днями и ночами она смотрела в окно – единственное дозволенное развлечение. После возвращения князя на заднем дворе постоянно кто-то толкался: то дружинники, то деревенские мужики с прошениями, то купцы с товарами.

   И вот на шестой день, когда было так рано, что роса едва-едва легла на траву, Соловейка увидела, как кто-то из терема пошел вниз к подножию княжеского холма. Это был мужчина, он шел в истончившейся темноте как белый дух в одной ночной рубахе, штанах и сапогах, несмотря на студеное, осеннее утро. И только когда пропели петухи, человек вернулся назад. В мокрой, прилипшей к широким плечам рубахе, с мокрыми волосами возвращался он к княжескому терему. Да это же князь, с удивлением поняла Соловейка. Неужели он в такое холодное утро ходит на Ольху купаться?

   Следующую ночь она не спала, чтобы не пропустить, как батюшка снова выйдет из терема до петухов. Все в той же, простой льняной белой рубахе князь Остромысл пошел на реку, а потом вернулся, зачесывая рукой назад мокрые чёрные волосы.

   Неужто и в самом деле купается? Соловейка поверить не могла. Она знала, в это время вода такая холодная, что стягивает грудь крученой веревкой, только успевай воздух глотать, чтобы водяница на дно не утянула. Это какой же князь-батюшка сильный, что ни водяного, ни холода не боится. И захотелось ей поглядеть своими глазами, как могучий Остромысл с русалками да водяными в студеной воде борется. Будто это была сказка старой нянюшки. Если она утром уйдет, а до петухов вернется по чёрной лестнице, никто и не заметит…

   Вечером с кружкой молока и куском хлеба снова пришла Малка. Соловейка её схватила за руку и спросила, не подобрел ли братец Аяр?

   Малка задумалась, а потом кивнула – наверное, да. Княжич Аяр добрый и сейчас совсем не сердитый, всё с младшими братьями разговоры ведёт.

   – Как думаешь, может, можно мне тогда выйти во двор, хоть глоточек воздуха сделать, не то я здесь зачахну, заболею и умру…

   Малка испуганно замотала головой, тонкие косички запрыгали по плечам. Ей велели только молоко отнести и сразу же назад, даже словечком обмолвиться с Соловейкой не дозволяли.

   – А ты просто не закрывай засов на ночь? Меня никто не увидит, я до утра обязательно вернусь. А за то я тебе дам бусики, – сказала она и покачала перед лицом девочки бусами из красных, круглых, как ягоды, камней.

   Малка как завороженная посмотрела на украшение, а потом с сомнением на Соловейку. Тогда та взяла ладошку девочки и вложила в неё бусы.

   – Не бойся, никто не узнает. Я только на крылечко выйду, и сразу же вернусь. Ты потом придешь и меня закроешь.

   Соловейка закрыла кулачок девочки, и та окончательно решилась. Коротко кивнув, она забрала пустую чашку и быстро ушла. Лязгающего звука засова Соловейка так и не услышала.

   Уснуть никак не получалось. Соловейка едва могла усидеть на месте, заплетала и расплетала толстую, длинную косу. Она то подходила к окну, то прислушивалась к затихающему терему. Последней по коридору прошлась старуха-ключница, гремя своей огромной связкой. Никто на открытый засов комнаты внимания не обратил. Соловейка сидела у окна и ждала, когда в утренней серости снова появится дюжая фигура отца. И он действительно прошел через задний двор мимо факела за частокол. Соловейка схватила приготовленные ботиночки, прижала их к груди, чтобы не топать по лестнице, и осторожно выскользнула в коридор. Сердце так оглушительно колотило в груди, будто хотело весь терем перебудить. Соловейка босиком сбежала вниз, тихонечко отворила дверь и оказалась на улице.

   Там было еще почти темно. Холод сразу же схватил её за руки и плечи, скользнул под рубашку. Ледяная, пожухлая трава как собачья пасть колко хватала за ноги. Соловейка, выдыхая холодные облачка, добежала до частокола. Как быстро без неё наступила осень. Казалось, вот-вот и снег пойдёт. Тоненькая рубашка совсем не грела, как бы Соловейка не растирала руки ладонями. Может, вернуться назад, в густо натопленный терем, каждым бревном отдающий своё тепло? И зачем кому-то уходить из тёплой постели в такое неприглядное, серое и холодное утро. Ну теперь уж точно понятно – невозможно в такой холод купаться. Может, вернуться домой?..

   Но дорога так легко спускалась по холму, ноги сами несли Соловейку вниз, где Ольха поворачивала в диких зарослях ивняка и облепихи. Было очень тихо, даже птицы еще не пели, только ветер едва слышно пролетал через раскидистые кусты, да где-то вдалеке слышался плеск воды. Неужто и правда?

   Удивлённая Соловейка забыла о холоде, забралась в самую гущу колючей облепихи, она обнимала её длинными ветками. Вздрагивая, девушка пробралась поближе к воде и, отогнув осыпанную желтыми ягодами ветку, глянула вперёд. Там, на самой середине Ольхи, широко загребая воду, плыл князь Остромысл. Соловейка изумлённо хлопнула себя ладонями по щекам – невероятно! Но тут рыхлая земля, смешанная с песком, поползла из-под ног. Ветки вцепились иголками в щеки Соловейки, но не смогли удержать. Вместе с землёй она скатилась с высокого, крутого берега, оставляя клочки рубахи на ветках, и с визгом рухнула в обжигающую ледяную воду. Она будто разорвала судорогой ноги, схватила за горло и утянула вниз на бездонную глубину, не позволив вскрикнуть хотя бы раз.

***

Князь Остромысл наслаждался ледяной водой, пробирающей до самых костей. Потом он набирал воздуха в грудь и позволял реке себя утопить. Вода смыкалась над головой, глубина обнимала, как продажная невлюблённая девка. И когда в лёгких уже начинало жечь, князь отталкивался от дна, делал три широких взмаха, и выскакивал над водой живой. Родная река на родной земле прибавляла сил. Остромысл врезался в неё грудью, вслушиваясь в утреннюю тишину.

   Но тут что-то зашуршало, а потом и завизжало. Князь резко повернул голову и с удивлением увидел, как с правого обрывистого берега из кустов кто-то в белом с воплем вывалился. Кого еще принесла нелёгкая сюда в такой ранний час?! Кто это решил подсмотреть за ним, да не удержался? Несколько раз взмахнув руками, шпион скрылся под водой.

   Нырнув, князь увидел, как белый мешок медленно опускается на дно и даже не пытается всплыть. Неужто утопленник решил отдать себя воде с камнем на шее? А чего тогда кричал? Сделав несколько гребков, он подплыл к телу в белом, легко схватил его и всплыл. На поверхности вокруг них по воде, как кровь, разошлись длинные рыжие пряди. Да это ж девица в одной рубахе! Бледная, с закрытыми глазами, она и в самом деле была будто мёртвая.

   Князь подплыл к берегу, подхватил девицу на руки и вышел из воды. Длинные волосы облепили его плечи и тяжелым прядями свисали к самым коленям. Положив утопленницу на песок, Остромысл оглядел её и вдруг удивлённо замер. Да какая же это утопленница, это ж Соловейка. Сбежала из-под замка и бросилась в воду? Утренний холод не смог перебить яркого раздражения. Нахмурившись, он смотрел на глупую, посиневшую девицу, а потом перевернул её на бок и хлопнул меж лопаток. Она закашлялась, задрожала и открыла глаза. А! Не до конца утопла, значит.

   –– Это кто ж тебе велел сюда прийти? Неужто Аяр? –– строго спросил князь.

   Взрослая уже, а в реку лезет, как босоногий несмышлёныш. И когда в его доме успела такая девица вырасти? Крутые бёдра, округлая грудь под мокрой, прилипшей рубахой. Вода стекала с волос и бороды князя, разбиваясь о девичьи плечи. Она едва откашлялась и теперь смотрела на него так, будто он был водяным: изумлённо и испуганно.

   – И что же делать с тобой? Бросить в воду, раз такая охота сюда привела, иль поставить перед Аяровы очи?

   – Только не к Аяру, – вскрикнула Соловейка, испугавшись еще больше. – Лучше в омут!

   Остромысл хмыкнул, встал на ноги и девушку поднял. Но стоять она не могла, тут же повалилась на землю. Тогда князь подхватил её на руки и пошел вверх к терему. Соловейка сжалась и закрыла лицо ладонями. Упрямая девица не желает никого слушать. Так-то старший сын её воспитывает? Только балует и лелеет?

   Князь вошел в терем, прошел через общую светёлку и вошел в комнату старших сыновей. Саданул ногой в лавку, на которой спал Аяр. Оба княжича сразу же скатились с лавок, повскакивали и уставились на отца.

   – Кто мне сможет это объяснить? – прогрохотал отец на весь дом и бросил Соловейку на тёплую Аярову постель.

   Она взвизгнула и тут же зарылась в его шкуру-одеяло. Дружинники повыскакивали из гридницы и столпились в коридоре вместе с перепуганными дворовыми девками. Они все побросали свои миски, да горшки на кухне и явились на крик.

   – Дозволь знать, Аяр, почему я твою сестрицу из реки вылавливать должен?

   – Что случилось? – спросил Аяр, глянув на неё, а потом на отца.

   – Это ты мне расскажи. Али не ты должен был за ней следить? Или теперь я должен следить за всем и утопленниц вылавливать из реки?

   – Утопленниц? – опять спросил Аяр и побледнел. – Что ты делала на реке, Соловейка? Как ты там оказалась?

   – Ты ей что велел?

   Отец возвышался над сыновьями, как гора, готовая обрушиться на непокорные головы. Аяр пораженно смотрел то на него, то на Соловейку и это сердило князя еще больше: что он как дурак вертит головой? Остромысл угрожающе надвинулся на старшего сына, с его лавки послышался плач. Младшие братья тоже проснулись и столпились у входа, но говорить вперёд отца никто не смел.

   – Слишком много спишь, княжич Аяр. Экая у вас тут вольница. Эта девка решила, что и брат ей не указ и отец не указ. Никто не указ! Я тебя тут на правление оставлял, а ты только пестуешь, да балуешь! Как она там оказалась из-под замка-то? Ты сжалился? Отвечай!

   – Нет, не я.

   – А кто?! – повысил голос князь. – Кто решил, что теперь сам тут всё решает?

   – Это я сама… сама убежала, – прорыдала с лавки Соловейка.

   Остромысл сорвал с неё шкуру, чтобы все её лучше расслышали. Девица с трудом встала на ноги, прикрывая лицо ладонями. Из коридора послышался громкий всхлип. Князь хмуро обернулся и увидел среди толпы дружинников и сыновей дворовую облезлую девчонку с дорогими бусами на шее. Она рыдала, тряслась и не сводила взгляда с Соловейки. Князь развернулся и вытянул девчонку на середину комнаты. Та завыла еще громче, размазывая слёзы по щекам. Соловейка испуганно на неё посмотрела и замотала головой. Остромыслу больше никаких доказательств не нужно было.

   – Пока ты спал, за твоей спиной тут подло сговорились! Говори, как всё было! – встряхнул он рыдающую Малку.

   Та сразу же повалилась князю в ноги, прикрыв голову руками, и запричитала, что только засов отперла, только засов и ничего больше.

   – Вот подлое племя! Подговорила дуру дворовую как ночная разбойница. А та и рада стараться!

   – Это не она! Это я сама её попросила! Дала ей бусы, чтобы она засов отперла! Хотела хоть глоточек воздуха вдохнуть.

   – Так, значит, это твоя вина? – князь в упор посмотрел на Соловейку, больше не обращая внимания на ползающую внизу девчонку. А потом взглянул на ошарашенного Аяра и ткнул пальцем уже в его сторону: – И твоя! Смотришь на всё сквозь пальцы, а они творят, что хотят. Сегодня дура за бусы засов светёлки открыла, а завтра за сундук ворота в терем?!.. Эту я поднял со дна реки, а завтра где будешь ловить такую стрекозу? Она обманула дворовую дуру, думаешь, с тобой будет по-другому? Ну, раз не слушает братку, послушает палку!

   Князь свирепо посмотрел и на Соловейку, и на Малку, и на Аяра, а потом дёрнул рукой в сторону младшего сына Хлына и потребовал принести розги. В горнице старших сыновей их давным-давно уже не бывало, да и младших почти не пороли, но для острастки держали прутья в углу.

   – Отец…

   Аяр хотел что-то сказать и даже подался вперёд, но тут уже вернулся Хлын. Домашние за спиной князя ахнули, Малка от страха даже реветь перестала, только беззвучно тряслась. Отец выхватил у младшего сына прут, и без замаха саданул девчонке по спине. Та взвизгнула, повалившись на грудь, прикрыла зад руками, но князь больше не думал её бить.

   – Пошла вон с глаз моих, чтоб я тебя в тереме больше не видел!

   Девчонка подобрала юбку и удрала мимо замерших княжичей. Отец окинул их всех строгим взглядом, а потом глянул на старшего и передал прут ему.

   – Я тебе что говорил? И за смерть ты в ответе и за жизнь. Придётся тебе перестать пестовать, и начать свою дуру воспитывать, – жестко сказал он. – Или это сделаю я.

   Все знали, у Аяра рука лёгкая и справедливая, он уже очень давно не находил повода пороть младших. И отец знал: его любили и без порки слушались, да вот не все. Какая-то девчонка обвела его вокруг пальца и теперь стоит, хлопает ресницами. Доколе княжич будет в дураках ходить, будто он и не сын Остромыслов?! Аяр, сжимая в кулаке прут, смотрел то на него, то на Соловейку, будто не мог поверить в то, что происходит. Она, не переставая, ревела и тоже мотала головой туда-сюда. У князя закончилось терпение, он резко выхватил прут.

   – Отец, я сам готов! – будто очнувшись, крикнул Аяр, и взволнованно шагнул к Соловейке. Уж не защищать ли он её надумал? Ну что за дурак вырос!

   – Ни к чему ты не готов! – окрикнул его отец и махнул рукой, чтобы тот отошел к стене.

   Этой же рукой Остромысл развернул Соловейку и грудью толкнул её на Аярову лавку. Она молча легла, вцепившись руками и зубами в шкуру. Под мокрой рубашкой выделялся круглый, пышный зад девицы, так что задирать её отцу было без надобности, он и так не промахнётся. Аяр стоял в нескольких шагах и, насупившись, тяжело дышал. Отцу его вздохи были безразличны. Он замахнулся и опустил первый удар в полсилы на подставленные ягодицы. Девчонка вздрогнула и приглушенно вскрикнула. Заёрзала на месте, но шкуру из рук не выпустила, не прикрылась. Остромысл опустил второй удар и сразу же третий, на который она громко взвизгнула, не сдержалась и сильнее прежнего зарыдала.

   Аяр судорожно вдохнул, но отец в упор посмотрел на него, не выпуская прута из руки. Сын сразу же всё понял – когда-то отец сказал, что теперь он ответственный за жизнь, которую спас, и с ней будет всё делить. Это он, как ребёнок наивный, не досмотрел. Княжич стянул через голову рубаху, развернулся спиной к отцу, поставил руки на стену и опустил голову.

   Ну, может, и не такой уж он дурак. Остромысл широко замахнулся и саданул Аяра по спине. Тот покачнулся, на коже проступила кровавая роса. Второй удар, третий, княжич цеплялся руками за брёвна, но ничего не говорил, за него и за себя на лавке рыдала Соловейка. Отец разделил десять ударов между ними и, опустив седьмой на сыновью спину, остановился.

   – Будет впредь наука во все глаза смотреть, и проверять, кому доверяешь, – строго сказал отец.

   Безмолвный Корьян стоял сбоку и не мог взгляда отвести от окровавленной спины брата. Швырнув прут под ноги старшим сыновьям, Остромысл быстро вышел, растолкав на пороге младших.

   Соловейка ревела, прикусив пальцы. Боль от порки никак не могла перебить отчаяния и обиды за Аяра. Брат пострадал ни за что. Отец так сильно его выпорол лишь потому, что она ослушалась и сбежала. Лучше б он все десять ударов ей всыпал! Аяр несколько раз неглубоко вдохнул и осел на пол, накинув рубаху на плечи, чтобы та впитала в себя кровь. Соловейка не сдержалась, кинулась к брату, уткнулась лицом в его колени. Она плакала и всё просила, чтобы он её простил, что она не хотела, чтобы всё так вышло, она не хотела, чтобы его наказали, она не могла…

   Аяр мягко положил ладонь ей на затылок.

   – Я так испугался, – сказал он негромко.

   Соловейка подняла голову, увидела воспаленные, красные глаза брата и до крови прокушенную губу. Внутри неё всё задрожало от жалости и стыда.

   – Я больше никогда, никогда-никогда от тебя не убегу, – прорыдала она и снова уткнулась ему в колени.

ГЛАВА 3

Аяру было тринадцать зим, когда отец впервые взял его с собой в поход. Степняки напали на соседское княжество, желая проложить себе дорогу прямиком к Остромыслову терему в Ольхове. Тогда князь собрал свою дружину и решил погнать их назад. Но когда они пришли, оказалось, сосед со степняками слились, как подколодники, решили предательством заманить князя в ловушку. Верная дружина всегда была рядом, Остромысла не оставила. Они пожгли стоянку степняков вместе с теремом лиходейного соседа. Отец приказал добить всё подлое семя, разбежавшееся по светёлкам.

   Забор тогда уже горел, едкий дым забивал нос, и против воли заставлял течь слёзы. Аяр отбился от дядьки-воеводы, заскочил в черную, закопченную кухню. Здесь всё уже порушили, горшки побили, княжич ступал по черепкам, выставив перед собой меч, как вдруг что-то зашуршало и закашляло. Сквозь стелящийся дым и слезящиеся глаза трудно было что-то разглядеть, Аяр испуганно развернулся и врезался лезвием плашмя в домового. Черный, лохматый, он выскочил из-за печки и потянул за собой такого же чумазого, но поменьше. Маленький не смог убежать, закашлялся, свалился и разревелся. Первый бросился к нему, потянул за руки, за ноги, за косы, и Аяр понял, что это две девчонки. Перемазанные сажей и слезами, но в богатых, расшитых рубашонках. Верно, в печи их спрятали. Они ревели, как два телёнка, и смотрели на него такими же телячьими глазами. Княжичу нужно было развернуть меч и остриём оборвать вой сначала одной, потом другой, но он замер и не мог двинуться.

   А меж тем двор горел великим, в самое небо, огнём. Крыша на той стороне здания скрипела и стонала. Зажав лицо локтём, чтобы не дышать, Аяр огляделся: надо было что-то решать. Прямо сейчас! Пол нагрелся так, что даже через сапоги дышал жаром, чужие девчонки у печки теперь всё больше надрывно кашляли. Меч в руке княжича задрожал. Он с лязгом отправил его в ножны, а потом схватил девок за шиворот и поволок прочь. Кухонный угол терема занялся огнём, дверь подёрнулась чёрным, Аяр саданул в неё ногой и оказался во дворе. Там уж дядька-воевода Ульв налетел на него. От страха, что потерял княжича в суете, начал браниться, толкнул в плечи за забор, сказал уходить немедля. Аяр потянул за собой и девчонок, но воевода его остановил.

   – Это ты кого притащил, княжич? Не князевых ли девок?!

   Аяр дёрнул плечом, сердито посмотрев на дядьку. Он понимал, что ослушался батюшку, да и сам смалодушничал. Но что ж теперь делать, не бросать же их по одной в огонь? В этот момент рухнула крыша, разбросав кучу искр. Ульв, прикрывшись рукой от волны жара, хмуро посмотрел на разыгравшийся пожар, а потом на девчонок. Ничего более он не стал говорить, прогнал княжича от двора к реке. Аяр подхватил мелкую девку на спину, как таскал самого младшего брата, старшую потянул за руку и побежал под горку от огня и дыма так быстро, как мог.

   Девчонка цеплялась за его ладонь, бежала следом, но не удержалась. Споткнулась и скатилась кувырком в дикий шиповник. Когда княжич её из кустов достал, она вся была поцарапанная, а красные ягоды застряли в рыжих волосах, как капли крови. Реветь она перестала, только носом шмыгала и хватала чистый, без дыма, воздух.

   – Аяр? – прогремел сверху князь-батюшка Остромысл.

   Девчонка с шиповником в волосах снова залезла в кусты, младшая так и сидела на траве, несмышлёная настолько, что не боялась грозного княжеского меча. Аяр сглотнул страх и смело поднял взгляд на отца. Он был весь черный, дымный, с черными глазами, черной густой бородой и кустистыми бровями, смотрел сверху, как туча с неба. Казалось, вокруг него темнело, как перед грозой.

   – Тебе что велено было?

   – Это же просто девчата, та лохматая совсем как Горд… они бы сгорели, отец.

   – Поэтому прежде этого ты должен был их убить.

   Аяр вдохнул и не смог выдохнуть, в упор смотря на отца. Он точно знал, что не хотел, чтобы девочки сгорели. Но что делать, если князь сам попытается их зарубить? Тот сердито смотрел на них, на сына, на рассеянную по всему двору дружину.

   – И что же ты планируешь делать?

   Княжич не ожидал такого вопроса и удивлённо посмотрел на отца. Он? Что планирует делать он? Он не подумал, он вообще ни о чём не думал, кроме того, что не хотел убивать. Растерянно оглядевшись, княжич так и не смог ничего придумать. Куда же их еще девать…

   – С собой на наш двор возьмём?.. – неуверенно спросил он.

   – Думаешь, их лучше нашим свиньям скормить?

   Аяр вздрогнул и возмущенно, громко крикнул: «Нет!». Отцовский двор представлялся княжичу богатым и большим, там можно было бы приютить двух маленьких девочек. Пусть гусей пасут, да с куриц дань берут.

   – Ну раз из отцовских указов вырос, будешь теперь сам и за смерть отвечать и за жизнь. Считай, что ты за свой стол садишь, от своего куска ломти отрываешь.

   Отец развернулся и оставил Аяра на поляне с двумя маленькими девочками. Тому снова пришлось тащить упирающуюся девчонку из зарослей. Колючие ветки царапали его руки и щеки, такие же царапины оставались на носу лохматой девчонки, но княжич всё равно её вытащил, посадил рядом с сестрой. Теперь они с ним будут.

   В своём тереме отец всем дворовым запретил касаться чужих детей, всё возложив на старшего сына. Аяр отвёл им крохотную каморку при кухне, там всегда было тепло, и какая-нибудь кухонная баба нет-нет да оставляла что-нибудь съестное, хотя чаще княжич и впрямь делил свой хлеб на троих. Девочек он отмыл и переодел в прохудившиеся, кое-как заштопанные свои рубахи. Старшая Соловейка, маленькая, плотненькая, рыжая и конопатая девчонка с тёмными бровями и ресницами и впрямь была похожа на юркую птицу. Она оказалась чуть старше братца Горда – для неё минула восьмая весна. Младшая – худая и тонконогая Журавелька, темноволосая, беленькая, как сметана, осталась сиротой всего на шестую осень.

   Обе они много плакали, ползали на заднем дворе, путаясь под ногами и совсем не хотели слушать княжича, бегали по двору, когда отец их мог увидеть и осерчать. Иной раз Аяр в отчаянии думал: ну что, поколотить их что ли? И единственной, кто мог дать совет, как быть и не побоялся разгневать князя Остромысла, была матушка.

   В те дни она уже отяжелела, не могла ходить на заснеженный двор, а всё больше лежала горнице. Там она подозвала старшего сына рукой к ложу, он поклонился, упёрся лбом в материнскую ладонь.

   – Не печалься, мой славный княжич, мой Аярушка. Сердце у тебя доброе, ласковое. Оно тебя будет вести, не бойся его, слушай…

   После того разговора он грустный, но успокоенный, спускался из материной светёлки вниз и услышал из кухни девчачьи голоса. Там старшая сестрица схватила младшую, как котёнка, и уселась сверху: «Разве тут нам хуже? Разве тут нас обижают, как у батюшки? Нас больше никто не обижает. Да и куда ж бежать-то, дура ты, Журавелька!».

   Через две ночи княгиня-матушка, еле-еле разродившись четвёртым сыном, умерла. Потом тётки говорили, что вся банька с родильным ложем была залита водой и кровью, будто безумный, могучий поток хлынул, принеся младенца и забрав его мать.

   Зима тогда наступила ранняя и лютая, терем замело снегом по самые окна. Князь ходил смурной, на сыновей у него глаза не смотрели. Все тогда притихли, только беспокойный младенец кричал и днём, и ночью на руках нянек и кормилицы. Как-то раз ночная нянюшка задремала, не заметив, как огонь свечи облизал крылья сухой, берестяной птицы-игрушки. Она за один сонный нянькин вздох вспыхнула. Журавелька, бродившая по двору в ночной тишине, увидела в окне прыгающие сполохи, и сразу же узнала их. Заголосила от страха, всех переполошила.

   Потом Остромысл долго гнал палкой нерадивую няньку босой до самой Ольхи, пока дружинники тушили княжеские палаты. О младенце вспомнили лишь к утру. Куда он подевался из пылающей комнаты, которую таки успели потушить? Где он теперь был? Остальные няньки, боясь голоса подать и головы поднять на взбешенного князя, молча, как мыши, рыскали по терему. Как на зло, Хлына было не слышно, и все боялись, что он угорел в том пожаре. Нашел его Аяр, ввалившись в крошечную коморку пригретых сирот. Соловейка через тряпицу дала младенцу пососать вымоченного в молоке хлеба – так делала их дворовая девка, понёсшая от её отца. Двухмесячный Хлын кряхтел, но упорно сосал и наконец не орал.

   С тех пор Соловейка и Журавелька получали свой кусок хлеба не тайком за печкой. Остромысл сам выдал им по ложке и отвёл место среди кухонной челяди. Соловейку приставили к Хлыну глазастой и поворотливой наседкой. Первые шаги младший княжич сделал, держась за её палец, а побежал – оторвавшись от подола её рубахи за яркой лентой в руках Аяра.

   Совсем скоро младшие братья тоже привыкли к чужим девочкам и игр своих без них не представляли. Соловейка стала весёлая, смешливая, улыбалась так, что на щечке её появлялась ямочка. Задумчивая Журавелька долгими вечерами гуляла с подросшим Хлыном по лугу за княжеским теремом, рассказывая про травы. Какую можно сорвать и съесть, а какую ни за что нельзя трогать.

   Тогда Аяр впервые назвал чужих сирот сёстрами. Тогда же он убедили отца поселить их в княжеских светёлках и очень удивился тому, что Корьян вместе с ним батюшку об этом просил. Отец, не нарушивший слова быть к их судьбе безучастным, согласился, взяв с сыновей крепкое обещание, что девицы их будут слушаться и раздора не принесут. Так и росли.

   Каждое лето кто-то из выросших в молодых мужей братьев ходил с отцом в походы на беспокойных степняков. Однажды Аяр вернулся, а Соловейка выросла из короткой рубахи. На неё надели длинную, новую расшитую, подпоясали красным шнурком с кистями, в косу вплели цветные ленты, спускающиеся от веночка с красными, спелыми ягодами лесной земляники. С тех пор Аяр с замиранием в груди возвращался, мечтая поймать сестрицу в объятия и смотреть на неё. Смотреть-смотреть-смотреть на Соловейку, глаз не отводя.

   Он и тогда, после отцова поучения, хотел на неё смотреть. Но она рыдала ему в колени, не поднимая головы. Аяр только и мог думать: не сильно ли ей досталось? Взгляд сам собой скользнул по девичей спине и ниже, но ни крови, ни прорехи на её рубахе не было. До боли в плечах захотелось погладить её, проследить пальцами мокрые рыжие пряди, но было страшно, что рука дрогнет, и тогда Соловейка всё поймёт. Пусть лучше она будет просто рядом.

ГЛАВА 4

Кроме воспитания непокорных дурёх и дураков, у Остромысла было много других дел.К нему нескончаемым потоком потекли жалобщики, челобитчики да хлопотуны. Все надеялись на праведный и умелый княжеский суд, которого не ждали от юного Аяра. Князь сердито смотрел на сгорбленную фигуру плюгавенького мужика, что пришел к нему с жалобами на вороватого соседа.

   – И что же, ты три полнолуния ждал, чтобы соседу твоему присудили козу вернуть?

   – Не серчай, князь-батюшка! – мужик в пояс поклонился, но быстро выпрямился, рожа у него была бессовестная и злая. – Но, коли б ты был в тереме, не пришлось бы ждать. Княжич Аяр, конечно, крепок духом и справедлив, но уж больно молод и добросердечен.

   – Не настолько молод и добросердечен, чтобы не вернуть обиженному козу. Чую я, не нужна тебе коза, раз ты столько дней за правдой шел. С соседом-то всё полюбовно порешал?

   Челобитник вспыхнул тёмными глазами и прищурился. Остромысл плотно сжал губы, вскинул подбородок и мотнул рукой, отсылая плюгавого мужика – для него княжеская милость окончена.

   – Не по справедливости судишь, княже, – колко и неприятно сказал напоследок мужик, крепко сжав шапку в руке.

   Не желали мужики Аярову волю принимать, будто он для них всё еще батькин несмышлёныш. А меж тем – он должен стать надёжей людской и после отца сесть в тереме на долгое и доброе княжение. Как же воспитать в нём крепкий, несгибаемый стержень и волю, чтоб слава во все земли шла? На какое испытание послать? Князь бесшумно выдохнул, пригладив бороду.

   Последним в княжеские палаты вошел старый дядька-воевода Ульв. Он был всё так же крепок, но весь поседел. Снял шапку, поклонился в пояс. Остромысл ему радушно кивнул.

   – Пришел, князь-батюшка, просить позволения меньшого сына – Райнара – женить. Он при твоём тереме дружинником служит.

   – Уже и меньшой до женитьбы дорос? Это ж сколько ему?

   – Да как твоему старшому, батюшка, от одного лета они.

   Остромысл медленно кивнул, глянув на Аяра. Он сидел по правую руку, внимательно всё слушал. И впрямь вырос княжич. Его тоже пора женить, да приставить к делу. Ульв рассказал, что сосватали княжескому дружиннику хорошую девку из старого рода: крепкую, что редкий мужик одной рукой дородный зад обхватит, весёлую, с толстой золотой косой, еще и богатую. Князь на пару с Ульвом поулыбались в пышные бороды и одинаково пригладили усы, поняв друг друга. Махнув рукой, Остромысл благосклонно дозволил дружиннику Райнару жениться, чтобы преумножать всяческие блага, и от себя пообещал подарок.

   Средние сыновья Остромысла Корьян, да Горд сидели по левую отцовскую руку и тоже переглядывались. Никто из них не знал, что батюшка надумает, а спрашивать они не смели – сейчас должны были старшие говорить. Напротив княжеского кресла на лавках сгорбились старейшины самых знатных родов городища. Они, тяжело опираясь на палки, поглядывали на князя и сердито ждали своей очереди, но она всё не наступала.

   Отпустив всех челобитников, князь, наконец рассказал, чего они выездили в соседней Кутумской земле. Отбили их от степняков, сбросили ярмо. Теперь они под Остромысловой рукой, и дань будут платить ему же.

   – Вот только князь Кутумский уже стар и в любой момент может отправиться к праотцам, нужно держать ухо востро. Тем более, что старших сыновей его перебили, младший дураком уродился, эдак девки с матерью на княжение останутся.

   – Что же ты планируешь, Остромысл? – спросил один из старейшин и оглядел троих его сыновей.

   – Княжеский стол не может стоять без головы, а лихих неведомых соседей под боком нам не нужно. Думаю, кого из княжичей на Кутумский стол посадить для блага нашего и блага общего.

   Сыновья, как один, повернули головы на отца, но он еще до конца не решил, кого своей волей отправить. Аяр как старший должен жениться да княжить, но отец еще полон сил и своё место уступать не собирался. Корьян тоже вошел в самую сильную пору. Горд еще юн и безбород, но уже не в пример Аяру серьёзен и строг.

   – Как установится санный путь, пойдём в полюдье. Каждый из княжичей съездит в Кутум на погляд и пригляд – у старика двое дочерей. Такова моя воля.

   Старейшины закивали, стукнули палками о пол в знак поддержки. Но потом слово взял самый скрюченный из них Скорпунь – жрец с белёсыми, выцветшими глазами. Он был так стар, что даже Остромысл не мог припомнить его без седой, в пояс, бороды и таких же длинных, белых волос.

   – Добро, князь-батюшка. Дозволь и нам теперь словцо обронить, – голос у него был удивительно твёрдый, но скрипучий, будто больной.

   – Это что же ты хочешь сказать, старик? – серьёзно спросил князь.

   – Хочу сказать, что твоею волей жертвы матери-земле не досталось. Нужно вернуть всё её, задобрить новой – сильной и красивой, тёплой. Овцой, шерстью, снедью…

   Старик замолчал, недовольно пожевав сморщенными губами. Остромысл знал, о чём он так хотел сказать, но умолчал. Раньше, когда нынешний лес только пробивался к небу тонкими стволиками, для матери-земли готовили более щедрую жертву – красивую, дородную, понёсшую детей мать заворачивали в одеяло, сотканное нетронутыми девицами, и отдавали богам. И не бывало голода, не бывало засухи, бабы рожали крепких, здоровых детей – так говорили старцы. Но последней, кого так отдали, была бабка Остромысла. Её сын, Остромыслов отец – князь Бурелом – вырос, стукнул кулаком по столу и заявил, что такой ценой урожая никому не будет нужно: баб, рожающих ребятишек, не останется, да и оставшиеся сироты без материнской груди помирают. Старейшины и жрецы пугали всех карами, голодом, и мором и бездетностью. Но бабы как рожали, так и продолжили, детей даже больше стало почти во всех родах, кроме одного. Отколовшееся племя ушло за вал городища, поселилось в лесу у самого капища. Они пытались сохранить старые традиции, усерднее молились богам и не уставали напоминать о человеческих жертвах. Поговаривали, бесследно сгинувшие в лесах, да речке молодки и девы – на самом деле их жертвы. Потому и земля родит. Остромысл в это не верил, мало ли людей леший уводит в глубину черного леса, а уж сколько тонет и малых, и молодых, и старых – не пересчитать.

   Чтобы не сердить стариков, Остромысл не стал с ними спорить. Он медленно кивнул и согласился принести в жертву всю новую, осеннюю шерсть. Девы соткут из неё ритуальные покрывала, вышью красной нитью мольбы и пожертвуют. Хотя лучше бы девы соткали из этой шерсти тёплые рубахи. Голышом зимой околеть можно и без божьего наказания.

***

Получив наказ отца передать сёстрам поручение, Аяр взволнованно шел по длинному светлому коридору терема, силой стараясь не сжимать ладони в кулаки. В груди так жгло огнём, что он не мог глубоко вдохнуть. Неужели отец и впрямь решит его в Кутумские земли отправить? Так далеко от дома. От братьев. От сестры.

   Ноги сами привели его в комнату старших княжичей, вместо горницы сестриц. Там у окна стоял Корьян, прижав кулак к губам. Он даже не обернулся, когда Аяр вошел и плотно притворил за собой дверь.

   – Скажи мне, Корьян, знаешь ли ты, о чём батюшка думает?

   – То мне не ведомо, – медленно сказал брат и обернулся, глянув через плечо. – Но ты сам пораскинь думками-то, что будет? Ты у нас старший княжич, надёжа и опора, тебе и укрощать соседские земли с кутумской девицей на пару.

   – Но я… – Аяр задохнулся и не смог сказать, что он не может, не может уехать.

   Но Корьян, казалось, его понял без лишних слов, развернулся, поведя плечами. Проницательный, как отец, он всё прочитал по братскому лицу и кривая, будто сломанная, улыбка, исказила его черты.

   – Я желаю тут остаться не менее твоего. Если не более.

   Корьян взглянул на брата тёмными, ничего не выражающими глазами. Аяра будто укололи невидимой, но очень болезненной иглой. Он будто понял, о чём говорил брат, но не мог до конца осознать это и облечь в слова.

   – Что ты хочешь сказать? – наконец, спросил он, чтобы увериться: брат чувствует тоже самое. Он тоже не хочет уезжать, потому что…

   Но Корьян резко дёрнул головой и безмолвно прошел мимо старшего брата, толкнув того в плечо. Аяр прикрыл глаза, чувствуя, как по линии этого толчка между ними залегла тёмная, глубокая борозда.

ГЛАВА 5

С того злополучного утра наказание для Соловейки закончилось. Засов на её комнате не запирали, к общему столу под низкие своды светлицы она должна была ходить сама. Отец на неё больше не обращал внимания, братья если что и говорили, то только промеж собой.

   Аяр теперь всё больше заседал с отцом и остальными братьями в княжеской палате, и она так до конца не уверилась, простил брат её, или нет. Только раз он явился в девичью светёлку и передал батюшкину волю: нужно было им сначала спрясти всю шерсть, а потом соткать из неё ритуальные покрывала. Но даже тогда Соловейка не смогла поговорить с братом. Только вечером, уже перед самым сном, она одним глазком подглядела в дверную щель комнаты старших княжичей. Там Хлын помогал Аяру надеть пропитанную лечебным отваром рубаху. Соловейка подумала, что могла бы сама ему помочь, омыть раны, наложить лечебные травы – хоть так загладив вину, но не решилась войти в мужскую горницу. Княжич Корьян иной раз на неё так поглядывал из-под тёмным бровей… Соловейке казалось, что какая-то невысказанная дума у него на душе.

   Да и у неё была такая же тяжелая дума. Никак она не могла забыть о холодной реке, в которой чуть не утонула. Она не помнила, как очутилась на руках князя. Открыв глаза, увидела только его пышную, черную, хоть и начавшую седеть изломанными молниями бороду. Будто сам бог-громовержец по нему стрелял, да промахнулся, только опалив. Он и сам был похож на громовержца, особенно, когда сердился, а все старались попрятаться и не высовываться. Соловейка тоже пряталась за косяками, а за общим столом не отнимала взгляда от тарелки. Но перестать думать об утренней, туманной реке не могла. Её так и тянуло туда снова… Снова хотелось почувствовать обжигающий холод, а за ним тревожный жар.

   – Журавелька, пойдём завтра со мной на реку? Утром раненько…

   Сестрица подняла голову от прялки. Глаза у неё были, как и волосы, тёмные, бархатные, казалось, она постоянно хотела плакать от счастья. Журавелька удивлённо посмотрела на Соловейку, а потом на окно, будто сразу же за ним шумела Ольха.

   – На реку? Разве не поздно уже купаться? Холодно, ведь. Да и батюшка…

   – Князь-батюшка не узнает, я ведь больше не наказана! – горячо возразила Соловейка. – Мы сбегаем и вернёмся, никто и не узнает. Студёная вода совсем не такая, она не обнимает, а будто бы хватает – сердце заходится.

   – Страшно… – протянула Журавелька, а потом снова принялась ловко крутить нить меж пальцев. – И ты не ходи, не нужно гневить братцев и батюшку. Или мало тебе досталось? У Аяра еще спина не зажила… – с мягким укором сказала она.

   Соловейка отмахнулась от сестрицы и недовольно нахмурилась. Без вины князь не станет поучать ни её, ни братца, а безобразничать она не будет. Только опустит ноги в Ольху и назад.

   Всю ночь Соловейка не спала, чтобы не пропустить тот час, перед криками петухов, когда утро сереет и напитывается туманом. Всё было молчаливо и сонно. Сколько бы она ни выглядывала, не увидела, чтобы кто-нибудь вышел из терема и пошел вниз по холму. Только дружинники иной раз медленно проходились по двору, осматривались, и возвращались в гридницу на первом этаже. От них она сумеет упорхнуть.

   Снова взяв в руки ботиночки, Соловейка бесшумно спустилась по чёрной лестнице. Ключница уже встала, а может и вовсе не ложилась по стариковскому обыкновению. Она открыла дверь и ушла к амбарам, хлопоча перед завтраком: нужно было испечь свежий хлеб, подготовить мёд, кашу и яблочное варенье. Соловейка повертела головой и, никого не увидев на дворе, убежала.

   За несколько недель осень забрала себе и небо, и воздух, и землю. Было холодно и мокро. Трава совсем пожухла и хрустела под ногами. Ольха-река скрывалась в белом, густом тумане, Соловейка шла через него, чувствуя себя водным духом. Казалось, всё вокруг было соткано из воды: и кусты, и берег и она сама. Роса оседала на её распущенных волосах и коже. По плечам под белой простой рубахой пробежалась дрожь, зачем она сюда снова пришла? Обойдя тот самый куст облепихи, из которого в прошлый раз вывалилась прямо в реку, Соловейка спустилась к воде по пологому песчаному бережку. Вода призывно качнулась прямо у носков её красных ботиночек, и она их тут же скинула, поджала пальцы от холода. Неужели кто-то может зайти в такую холодную воду?.. Не даром и князь-батюшка уже на реку не ходит. Наверное, боится… Соловейка улыбнулась и смело шагнула в воду.

   Холод тут же впился в ступни сотней тонких иголок. Соловейка вскрикнула, вцепившись в полу рубахи. Чтобы не испугаться и не сбежать, приподняла подол шагнула еще дальше, еще глубже. Вздыхая и громко охая, она чувствовала, как вода хватала её за икры, медленно заползая под подол рубашки выше колена. Соловейка подняла его выше на бёдра и хотела сделать еще шаг, когда с берега донёсся голос:

   – Даже розги тебя ничему не учат, как я погляжу.

   Соловейка вскрикнула, обернулась. Брызги воды обжигающе впились в бёдра, волосы подскочили и упали в воду, расплывшись по ней рыжими прядями. Сердце оглушительно заколотило, она попыталась удержать его ладонью, но ничего не получилось. Князь Остромысл стоял на берегу в одной мужской рубахе. Он бросил на песок сапоги и хмуро посмотрел не неё, склонив голову. Соловейка так и замерла, не зная, куда бежать, о чем кричать? Весь берег и княжеский холм с теремом скрывались в тумане, будто их вовсе не было.

   – Не боишься, что водяной польстится на голые ноги, да утянет тебя себе в жены?

   Соловейка поёжилась, глянула на себя и поспешно опустила рубаху. Вот же! Ни водяному, ни отцу показывать бедра она не хотела! Щеки запылали от стыда, тот самый жар, которой она так ждала, пришел на смену грызущего холода. Он поднялся по бёдрам, по животу, разлился по груди и губам. Этот жар придал сил и смелости, чтобы прямо взглянуть на князя.

   – Кто разрешал на реку ходить? А ежели я сейчас хворостину отломаю, да всыплю тебе еще раз? – строго сказал Остромысл, сломал ветку у прибрежного куста и шагнул в воду.

   – За что? – неожиданно вскрикнула Соловейка, испуганно отшатнулась и побежала от князя по реке, путаясь в длинной, намокшей рубахе. – Теперь я не виноватая! Я не сбегала из-под замка! Пришла искупаться! Мне же никто не запрещал!

   Соловейка бежала по бёдра в воде вдоль берега, разбрасывая брызги в разные стороны. Страшно было оглянуться назад и тут же получить хворостиной по заду.

   – А что же не купаешься тогда?

   Остромысл как хищная рыба вынырнул из воды неожиданно близко. Соловейка вздрогнула, оступилась и рухнула навзничь. Вода над ней сомкнулась, залила глаза, уши, вцепилась в ноги. Но на этот раз внутренний жар подбросил Соловейку вверх. Она оттолкнулась руками от дна, сначала сев, а потом и вовсе встала, сердито поставив руки на крутые бёдра – он её нарочно напугал!

   Длинная рубашка и волосы облепили девичье тело так же, как рубаха облепила могучие плечи князя. Он смотрел на неё со своей огромной высоты, усмехаясь в усы, а потом, вместо того, чтобы ударить, засмеялся.

   Он что, смеётся над ней? Он… смеётся?

   Гнев сразу же превратился в изумление. Соловейка замерла, уставившись на князя, и не могла поверить своим глазам. Чтобы грозный батюшка Остромысл смеялся – никогда такого не бывало! Уж не дух ли какой решил над ней подшутить? Разве умел смеяться тот дюжий воин в кольчуге, каким она встретила князя из последнего похода? Разве умел он быть таким?

   Соловейка быстро огляделась по сторонам, не притаился ли тут какой бес-шутник, но в тяжелом молочном тумане никого не было видно, только всё тот же князь стоял перед ней каменным изваянием и даже не думал её бить. По коже пробежала дрожь, Соловейка обхватила себя руками, вдруг осознав, что очень замёрзла. Грудь, напряженная от холода, острыми сосками упёрлась ей в руки, бёдра горели под прилипшей рубахой. Соловейка будто голая стояла и все-все-все её видели! И река, и облепиха над рекой, и князь Остромысл, который перестал смеяться и теперь только смотрел. Соловейка пропустила вдох, а он всё не отводил взгляда. Тогда она, наконец, выдохнула, подскочила на месте и бросилась к берегу. Мокрый подол змеёй обвивался вокруг ног, Соловейка его зажала в кулак и побежала по песку, а потом и по холму вверх, не чувствуя ни холода, ни колкой жухлой травы. Внутри горело так, будто она не в осенней реке купалась, а в расплавленное солнце окунулась.

   Не обратив внимания на проснувшихся дружинников и кухонных девок во дворе, Соловейка забежала в терем и взлетела вверх по лестнице в свою светёлку. Сбросила мокрую рубашку и долго тёрла себя жестким полотенцем, чтобы голые бёдра, живот и грудь стали красными, такими же красными, как горящие от стыда щеки. Казалось, она больше никогда не сможет выйти из светёлки и показаться на глаза князю. Но тут в светёлку вошла приставленная к ней девушка-помощница. Она принесла чистую рубаху и сарафан. Помогла расчесать густые волосы. Соловейка всё ёрзала на лавке и никак не могла сидеть смирно, чтобы не мешать, а потом и вовсе отослала девушку: она сама заплетётся.

   Но вместо этого Соловейка выскользнула в коридор. Ей хотелось рассказать сестре о странном водном духе, который умеет смеяться, хоть и выглядит как князь Остромысл.

   – Журавелька, вот это да!.. – вскрикнула она, ворвавшись в общую женскую горницу, но замерла на месте.

   У окна рядом с прялкой стояла Журавелька, а на полу у её ног сидел Корьян с молотком в руках. Сестрица подняла на неё испуганный взгляд, прижав руками к груди тёмную косу. Корьян коротко взглянул на Соловейку темно и сердито, но прялка ему была важнее. Больше не отвлекаясь, он стукнул по ней два раза молотком. Она что, сломалась? Не мудрено, если целыми днями за ней сидеть… Но почему княжич её чинит, а где же плотник? Или что еще братец может делать на бабской половине в такую рань?

   – Братец Корьян? – наконец сказала Соловейка, чуть поклонившись.

   Он поднял голову, буравя её взглядом, но она не отступилась. Вдруг за спиной в коридоре раздались быстрые шаги. Соловейка обернулась и увидела Аяра. Впервые после наказания он подошел к ней так близко, что она почувствовала его дыхание на своём лбу. Оглядев её с ног до головы, Аяр спросил:

   – Почему у тебя мокрые волосы? Ты что, опять была на реке?

   Он протянул руку к рыжим прядям, упавшим на грудь, Соловейка отшатнулась, испугавшись: вот сейчас он её коснётся и сразу всё поймёт. Ей так не хотелось снова его расстраивать и тревожить. Зачем старшему княжичу знать, что она снова никого не слушает, а его отец умеет быть… таким. Да он и не поверит, если отец сам не расскажет. А она была уверена, что не расскажет, последний взгляд князя Остромысла был таким тягучим. Соловейка быстро замотала головой, разбрасывая несобранные волосы по плечам – впервые за долгое время дружбы с Аяром она захотела его обмануть.

   – Нет, конечно, не была. Не тревожься, братец Аяр… – сказала Соловейка, ласково взглянув на брата. Хотелось сказать, что он больше не пострадает от её шалостей…

   Взгляд Аяра немного потеплел, он мягко улыбнулся и точно сказал бы что-то еще, но Соловейка опережая его, поклонилась, развернулась и убежала по коридору в свою светёлку. Ни словом, ни взглядом, ни делом не хотела она его волновать.

ГЛАВА 6

Среди леса на давно выжженной предками поляне стояло капище. Почерневшие от времени и непогоды идолы тянулись к небу заострёнными головами, а вокруг гудели и взвивались высокие костры. Княжич Аяр стоял плечом к плечу с другими молодыми мужами, все они широким кругом опоясывали поляну с идолами и держали в руках крынки с молоком. А перед ними первым кругом – девицы в рубашонках, едва прикрывавших женское естество. Бесстыжая традиция. Аяр старался не опускать головы, с трудом глотая воздух. Его душило дымом и окуривало тяжелым запахом дурманящих трав. От этого чада голова шла кругом, казалось, будто идолы пляшут в диком танце. Что эти жрецы вечно жгут такое… Сердце против воли так быстро и оглушительно колотилось, что он не слышал ритуальные завывания жреца. Кровь слишком быстро бежала по телу, он чувствовал её горячее течение, хотелось глотнуть свежего воздуха, но на поляне всё пропахло огнём, дурманом и принесённой в жертву бараниной. Жрец уже обернул куски мяса в вышитые шерстяные покрывала и закопал в землю, оставался последний ритуал.

   Княжич вскинул голову над белёсым дымом марева, и взгляд сам собой скользнул мимо отца, стоящего в центре, к противоположной стороне круга. Там в такой же волнующе короткой рубашке стояла Соловейка. Крутила головой из стороны в сторону, отвлекалась и не слушала. Да он и сам не слушал, через раз дыша дурманом и желанием.

   Жрец закончил свою долгую молитву и бросился на землю, под идолами юноши грохнули в барабаны. Девицы, застонав в один голос, сжали в руках кровавую рябину и размазали её по ногам. Аяр не мог отвести взгляда от белых, мягких бёдер Соловейки, по которым она водила измазанными в красном соке ладонями. Сок как кровь стекал по ногам вниз, в складки ритуальной вышитой ткани. Старик еще дважды прокричал и девицы снова пустили по ногам ягодный сок – первую лунную кровь, последнюю кровь девичью и кровь материнскую они приносили в дар матушке-земле.

   Княжичу стало трудно дышать, он и хотел бы не смотреть, да не мог оторвать взгляда от Соловейки, будто она была не через поляну, а так близко, что только руки протяни и измажешь пальцы красной горечью. Аяр чувствовал, как под длинной, неподпоясанной рубахой напрягается его мужская сила и старался дышать глубже. Но дурман с каждым вдохом стекал, как хмель, по глотке, туманил голову, оставляя только жар и страсть.

   Девица, что стояла в кругу перед ним, наклонилась, точно так же размазывая ягоды по ногам, ткнулась голыми ягодицами прямо в пах. Руки у Аяра дрогнули и из его кувшина прямо на голый зад девицы пролилось белое молоко. Стекло в складки ритуальной ткани, мешаясь белыми потёками с красным соком. Девица охнула и еще сильнее прижалась к княжичу, качнула бёдрами. А он смотрел, как чужое молоко стекало по бёдрам Соловейки и терял голову. Руки сами опустились на талию незнакомой девчонки, но на той стороне круга Соловейка вдруг взвизгнула, саданула локтём под рёбра парня, который к ней прижимался. Аяр вздрогнул и очнулся, тело его ответило на призывные покачивания женских бёдер, но, когда он понял, что Соловейка далеко – отпихнул девицу от себя. Она повалилась ему под ноги, посмотрела обижено и зло, Аяр такой же злой взгляд бросил по ту сторону круга – кто схватил его сестрицу? А может ущипнул, сжал, погладил? Горячая кровь яростью прилила к голове, напитавшись дурью – надо уйти! Краем глаза увидел – отец тоже повернул голову на Соловейку. Наверняка посмотрел что кнутом стеганул – парень, стоявший за сестрицей, сбежал.

   Остальные, совсем одурманенные, не могли воспротивиться древней силе и улеглись на землю вместе с девицами. Кто не захотел – вслед за князем Остромыслом побросал пустые кувшины и ткани в чашу с горящими травами. Свой кувшин бросил и Аяр, ему хотелось убраться со срамной поляны куда подальше. Отец не стал его останавливать, только окинул прищуренным взглядом. Чем отче недоволен? Ну не тем же, что Аяр славить землю-мать с незнакомой девицей не стал? Не может он! Не хочет. Сестры ему не видать, но и другую деву обнимать – руки холодеют. Ни забыть о ней не может, ни в ледяной воде любовь смыть, ни огнём выжечь.

   Соловейка сбежала вместе с остальными девицами быстрее, чем Аяр смог уследить. На месте, где она стояла, остались только травы, перемазанные ягодным соком. Едва переступая ослабевшими ногами, Аяр пошел в сторону терема, когда на него налетел Райнар, хмельной и весёлый. Схватил за плечи, взмахнув рукой остальным парням.

   – Не милы тебе девки под ритуальной чашей а, княжич? Пойдём с нами, разделим с тобой мёд на моё счастье! Пойдём, Аяр, я завтра женюсь. Следующим за тебя чарку поднимем!

   Не дожидаясь ответа, дружинник потащил за собой княжича, но тот и не сопротивлялся. Ноги сами понесли его прочь с поляны, где всё еще не закончились воздаяния Земле под треск костров и молитвы жреца. Никто молодых парней и девиц не неволил, все знали – взятые силой дары ей не нужны и обернутся пустоцветом.

   В гриднице дружинников было шумно и душно. Светильник в стене черно чадил, но на него никто не обращал внимания – воины провожали одного из самых смелых и самых лихих. Завтра он должен был уйти из общих палат в дом своего отца с молодой женой.

   – Теперь будем Ладу славить! – вскрикнул Райнар и грохнул чашкой с мёдом по столу. – Чтобы ночь была черна, и девка была узка!

   Аяр опрокинул свою чарку, вязкий мёд связывал мысли и вытеснял горький травный дурман. Среди дружинников со старыми знакомцами и друзьями забыть короткую рубашку Соловейки было проще. Райнар, высокий светловолосый и светлоглазый могучий муж с двумя косицами от висков, был сыном северных земель даже больше, чем его отец – варяг Ульв. Тот когда-то наёмником пришел в княжество Остромысла, да так и остался добрым другом и воеводой. Всё детство Аяр с Райнаром под его присмотром провели на заднем дворе княжеского терема. И только когда дружинник начал девок по сеновалам зажимать, а княжич дышать не мог, глядя на Соловейку, их дорожки разошлись. Но теперь Райнар женится, Аяр поднял в его честь чарку. Хмельные дружинники засмеялись:

   –– А не так ли невесту твою звать, а? Ух, даст она тебе любви, не унесешь! Ты её хоть разок видал, иль нюхнул?

   – Да ни разу! – возмущенно отозвался Райнар. – Отец сказал – женись, ну а я что? Ну и всё… Говорят, справная, зад – во!

   Дружинники снова загоготали, а потом кто-то пьяным голосом сказал: «Так пойдём, хоть глазком поглядим! А то вдруг зад – во, а на голову всю жизнь юбку натягивать?». Райнар сразу же согласился. Аяру затея была не по нутру, зачем глазеть на девицу, еще и чужую невесту. Он хотел уйти в терем, но пьяная ватага подхватила и вместе с ним вывалилась во двор. Они потекли вниз по склону к городищу, прошли широкой улицей к веренице богатых добротных изб. В одном из дворов стоял крепкий дом за плетнём. Из окон его лился мягкий свет, тут сегодня не спали даже такой глубокой ночью. Дружинники лихо перемахнули через невысокий забор, прыгнув прямо в желтую, хрустящую листву. Райнар на всех шикнул, но не сдержал смешок. Потянув за собой и Аяра, он пробежался по дорожке и прижался к окну.

   – Ну что, видать?

   – Да никого не видать, – отмахнулся Райнар, – только княжья дочка крутится. Да отойди ты!

   Аяр вскинул голову, глянув на дружинника, но тот ничего больше не говорил, только хмурился и ругался.

***

Так хорошо, что сборы невесты еще не закончились! Соловейка бежала с ритуальной поляны со всех ног, чтобы успеть. Только на минуту задержалась в своей светёлке, смывая ягодный сок, да белое молоко. А ведь она так не хотела туда идти, но князь-батюшка настоял – негоже княжеским детям и воспитанникам отсиживаться в стороне. А на самом деле хотелось взглянуть на невесту. Незамужних дев всегда приглашали на свадебный убор, но Соловейка редко ходила. Но случайно узнала, что в невесты княжескому дружиннику сватают Ладушку – её весёлую, милую хохотушку-подружку – и сразу же захотела проститься с ней и их девичьими играми.

   Ладушка стояла посреди своей девичьей светёлки ногами в глубоком тазу. Матушка лила ей из ковша воду на голову, плакала и причитала по дочери как по покойнице в один голос с собравшимися тётками, да бабами. Невеста тоже рыдала, но только потому, что того требовал обычай. Натужно всхлипывая, она то и дело стреляла глазами из стороны в сторону и чутко прислушивалась к словам. Соловейка с полотенцем в руках стояла к ней ближе всех и тоже вслушивалась в бабий говор. Они нараспев причитали в потолок о том, как Ладушке дальше жить, и как бы не пропасть, и как жаль такую молодую, красивую, добрую, ласковую дочь отдавать в чужой дом, будто в жертву принося. Вот она уйдёт от родителей и на утро переродиться в мужнюю жену – чужую. И будет она нелюбимая, ненужная, как запертая в горнице голубица. Да на кого ж она отчий дом покинет…

   Соловейка переглядывались с Ладушкой, неужто и впрямь так плохо замуж выходить? Никаких радостей это не сулит? Ни радости, ни нежности, ни любовного жара? Ни взглядов, ни объятий? Ладушка тоже в это как будто не верила, хлопала длинными мокрыми ресницами и больно закусывала губу, чтобы рыдать, а не спросить у матушки это напрямую. Но вот её перестали обмывать. Девицы насухо вытерли её белой простынёй, промокнули волосы полотенцем и уложили на узкую девичью лавку-постель. Тётки перестали причитать, ну наконец-то! А потом они и вовсе вышли, оставили только молодых девушек готовить завтрашнюю невесту. Соловейка взяла гребень, села на пол близко-близко, чтобы расчесать длинные светлые волосы невесты. Другие девицы обмазывали её пышное, цветущее тело пахучим маслом и вязали на нижние женские волосы красные нити. Завтра жених их снимет и сплетёт в косицу-оберег для крепости нового рода.

   – Не страшно тебе, Ладушка? – спросила Соловейка, во все глаза глядя на эти нити. Ничего более женского – замужье-бабьего – она не видела.

   – Совсем нет. Матушка столько ужасов наговорила, что все злые духи их поели и разлетелись.

   Наверное, и Соловейке так же повяжут ниточки, а потом кто-то их снимет, открыв самый большой девичий секрет. Соловейка задумалась, кто бы это мог быть? И не смогла представить. Только вспомнила, как только что стояла почти полностью обнаженная на поляне. И еще раньше, на реке, задрав мокрую рубаху высоко на бёдра. Щеки и уши вдруг запылали от стыда: а вдруг князь Остромысл видел её нижние, тайные волосы? Гребень в её руке остановился. Ладушка любопытно взглянула на подружку тёмными, как у нежного телёнка, глазами.

   – Уж нет ли и у тебя на примете жениха, Соловейка?

   – Нет! – быстро ответила она, всё еще видя перед собой князя в мокрой рубахе. – Какого такого жениха? Знать не знаю, кто мой суженый. Наверное, еще не дошел, –– засмеялась она.

   – А что ж так заалела? Настоящее полымя! А давай мы узнаем?.. – Ладушка порывисто села и оглядела остальных девушек. Снова завернулась в простыню и вскочила с лавки. – Давай погадаем тебе на суженого, Соловейка? Вдруг он не так далеко? Будем с тобой вместе бабий век коротать.

   Девушки, уставшие от долгого обряда оплакивания, оживились, закивали, закурлыкали в полголоса, как голубицы. Кому еще погадать, если не Соловейке? Ей уже и пора суженого знать, к тому же она самая смелая, не побоится выбросить ботинок в окно. Девицы защебетали, схватили Соловейку за руку, закружили. Она рассмеялась, только бы стереть из памяти образ князя, который никому не улыбался, кроме неё. Ну почему бы и не бросить, такая безделица! Девицы распахнули окно, а Соловейка стянула с себя ботинок и швырнула его в ночь.

   Ночь вдруг заголосила множеством мужских голосов. Кто-то закричал, кто-то засмеялся. Девицы взвизгнули, отшатнувшись к другой стене – неужели и вправду суженый нашелся? И так ругается? Не может быть! Откуда он тут взялся? Соловейка подбежала к окну, высунулась в него по пояс и увидела перед собой гогочущего Райнара – завтрашнего жениха – а рядом с ним Аяра. Он держал её ботинок и так удивлённо смотрел, будто он ему на голову прямо с неба упал.

   – Да это же братец Аяр! – вскрикнула она и облегченно рассмеялась.

   Какой же это суженый! Хорошо, что именно он, как всегда, оказался рядом, а не какой-нибудь чужак. Иди за него потом замуж и рыдай всю жизнь. А Аяр всегда прикроет её шалости и поймёт.

   Девицы тоже осмелели, показались в оконце, как птицы. Ладушка выглянула из-за плеча Соловейки, и Райнар вдруг перестал смеяться, врезавшись в неё взглядом, как волна врезается в берег и растворяется в песке. Он смотрел на неё, не отрываясь, пока в горницу не влетели тётки. Закричали и захлопнули перед носом изумлённых парней окно.

   – Дурные девки! – кричала самая старшая баба, стегая и Ладушку и Соловейку полотенцем, куда попадала. – Счастье своё разбазариваете по улице! Дурной то знак! Дурной!

ГЛАВА 7

Не успело княжество отгулять все осенние свадьбы, как грянули морозы. Сухие, бесснежные, они чернили не до конца опавшие листья превращали в лёд оставленную в вёдрах воду. Давно такого не бывало, чтобы одним днём всё заморозило, а снега еще не видели. Старики говорили: худо дело, без снежного одеяла всё повымерзнет. На дворе дыбилась заледенелая грязь с остатками сухой, ломкой травы, а воздух трещал от заморозков. В городище от холода и нерачительности хозяев полегло много скотины, в княжеские палаты рекой потёк разный люд. Остромысл только и делал, что выслушивал слёзы, да жалобы.

   – Как, батюшка, зимовать-то будем?! Вприглядку? – кричали встревоженные отцы семейств из нижнего городища, топорщили бороды и мяли ладонями шапки.

   – А что ж летом-то траву не косили? – строго спрашивал князь.

   – Косили, батюшка! А как её не хватит с такими-то морозами? Вот бы ты щедрой рукой смилостивился над нами, не то и не дозимуем.

   – А озимые как сеять? – беспокоились другие главы родов из тех, кто поприжимистее. – Замёрзнут! Останемся без хлеба.

   – Гневается природа-мать, – проскрипел со своей скамьи длиннобородый жрец и стукнул палкой об пол. Он строго, не моргая, смотрел на князя. – Нужна бо́льшая жертва, чтобы мы летнее солнце смогли встретить, не то большое лихо ждёт.

   Остромысл тяжело выдохнул. Они и так пожертвовали всё, что могли. Например, шерсть, которой можно было бы укрыть и сберечь лошадей. Старик смотрел на князя тяжелым взглядом, требуя какого-то решения, но тут за дверями покоев послышались крики и возня. Кто-то хотел прорваться к князю, дружинники были настороже: чуть не тумаками они уже хотели прогнать наглеца, но князь крикнул: «Кого там принесло? Давайте его сюда».

   Вырвавшись от дружинников перед князевы глаза встал потрепанный, запыхавшийся мужик. Он наспех поклонился и выпалил:

   – Беда, княже! В дальнем урочище у заставы на мороз вышли волки! Пожрали наш скот и ребятишек. Мужики ходили, да только треть возвернулась. Бабы ревут, погибаем, князюшка!

   Вот еще напасть какая! Сейчас, только в середине осени, волки уже вышли кошмарить народ? Даже настоящий зимы с лютыми морозами не дождались. Остромысл знал, сколько беды они могут принести. В иные времена волки убивали целые поселения, пожирая и охотников. Но теперь на княжеской псарне всегда жили свирепые волкодавы, а дружинники учились и охоте на волков.

   – Пришлю к вам своих волкодавов и воинов, –– сказал князь мужику из дальнего урочища. А потом кивнул стольнику, чтобы мужика после дальней дороги накормили и обогрели.

   – Лихое начало, – себе в бороду, но так, чтобы князь услышал, сказал Скорпунь. – Большую беду жди, княже.

   – Ты бы, старик, не кликал беду на мою землю, –– предупредил Остромысл, нахмурившись.

   Жрец ему ничего не ответил, молча вышел, метя полы своей длинной льняной рубахой. Нашелся ведун на княжью голову, и без его предсказаний князь понимал – нужно помочь народу. Холода бывали и раньше, кого ими напугаешь? Снег всё равно ляжет, укроет мир до весны, а люди должны укрыть жилища и себя.

   Князь вышел из терема, чтобы глотнуть холодного воздуха и своим глазом окинуть застывшую природу. Почувствовать родную землю под ногами. Будто хотел, чтобы она ему сама хрустящей замёрзшей листвой, рассказала, чего ожидать. С заднего двора доносился лязг оружия и строгие окрики Ульва. Остромысл прислушался, но отвлекать его не стал, прошёл к забору и вышел на холм. Дорога по нему шла к городищу, петляла и ныряла в проулки. Сначала ему встречались большие, богатые дома с резными наличниками. Рачительные хозяева запасались дровами и утепляли коровники. Ниже ютились мелкие хижины, кое-как покрытые сверху соломой. Но и там хозяева как могли готовились к заморозкам: укладывали поверх соломы толстый слой дёрна, закрывали окна сеном и затыкали щели мхом, сушили песок, чтобы засыпать им подпол.

   Князь заглядывал в каждый двор, в лицо каждого хозяина. «Перезимуете?» – спрашивал, хоть ни одной совсем непокрытой и худой продуваемой лачуги на своём пути не встретил. Мужики мрачно кивали, кивал им в ответ и Остромысл. Это его земля, его городище и его люди, нельзя отдать их морозу и волкам.

   Под холмом в реке с деревянных мостков бабы полоскали белье. Остромысл обогнул их стороной и пошел крутым берегом Ольхи мимо зарослей облепихи. Там, между колючих кустов была тонкая тропка с горки прямо к воде. Сколько раз мальчишкой он по ней сбегал вниз, чтобы напитаться мудростью и силой, смыть тревоги и усталость. И даже взрослым мужем, уже воином, он не забывал наказ матери: после долгой дороги по чужой стороне он опускал в холодную воду ладони и понимал, что дома.

   Набрав студëной воды, Остромысл плеснул в лицо, омыл шею. Пальцы свело от холода, он сжал их в кулак, наливающийся силой, и почувствовал, что всё может. Другой рукой зачерпнул горсть, напился, как вдруг услышал девичьи голоса. Они доносились по реке из-за кустов через хлопки белья по воде.

   – И вовсе Райнар не сердитый, – сказала одна девушка, – он ласковый...

   – Ласковый? – спросил второй голос с сомнением, и Остромысл сразу же узнал в нём Соловейку. – И ты совсем-совсем не боишься? Ну ты смелая! Хотя, я бы тоже не боялась! Я теперь смелость тренирую каждое утро.

   – Это как? Как парень – смелость?

   – А вот!

   Послышался плеск воды, Соловейка с визгами и смехом забежала в ледяную воду, подобрав юбки сарафана и тяжелую косу. Вот отчаянная девка! Ходит на эту реку каждый день? Остромысл шагнул назад, не отрывая взгляда от девушки. Она пританцовывала, не слушая криков подружки, разбрызгивала воду вокруг себя, Остромысл сам не понял, как залюбовался. Такая она была весёлая и живая, как лесная птица, всё ей было нипочем: ни холод, ни жар, ни наказание. Князь смотрел на неё и сам будто напитывался жизнью, усталость и груз решений с него стекал вместе с водой по лицу. Шагнуть бы сейчас с весёлой задорной девчонкой в реку. Она бы взвизгнула и снова побежала.

   Остромысл не помнил, какой Соловейка была, когда он в то утро вытащил её из воды. Наверное, испуганная, наверное, смотрела на него этими своими глазами. Какие они у неё? Он помнил только как она легла под его отцовскую карающую руку, и рубашка обтянула круглые ягодицы. Как она стояла у ритуальных костров вся в рябиновом соку и молоке. Но какой она была тогда… По плечам Остромысла пробежала судорога, захотелось увидеть её снова на своих руках в мокрой рубашке с прилипшими к щекам волосами.

   Чтобы избавиться от наваждения, Остромысл встряхнул головой, закрыл глаза. Нужно возвращаться. Он вбежал по узкой тропке в гору и быстро пошел в терем. Ветер холодил влажную кожу и волосы. Остромысл чувствовал себя живым, сильным и ко всему готовым. Когда он так явно чувствовал, как жар впитывается в кровь и так обжигает изнутри? Когда только стал князем и вершил справедливый суд? Когда побеждал в битве своих врагов? Может, когда жена родила ему первенца? Или раньше? Чувство жизни распирало князя. Он поднялся на холм, с удовольствием хватая ртом воздух и чувствуя, как от быстрого шага сильнее стучит сердце.

   На дворе княжеского терема было всё так же шумно. Дружинники тренировались во главе с дядькой-воеводой, а вместе с ними и старшие княжичи. Аяр и Корьян вдвоём против одного Райнара с двумя мечами. В распахнутом вороте рубахи Остромысл увидел на его шее сплетённую из красных нитей косицу – слюбились, стало быть, с молодой женой. Отец на него покрикивал, но парень и без того проворно сражался и сдерживал натиск княжичей. Корьян был как всегда резкий, порывистый, нападал-нападал-нападал, душил своими атаками. Аяр выжидал, следил, ловил нужный момент и попадал одним выпадом. Райнар отпихнул одного, отправил на землю другого. Могучий воин! Но братья не сдавались: оружия не выронили и тут же вскочили на ноги. Они оба были всклокоченные, разгоряченные, от перемазанных грязью рубашек шел пар. По всему было видно: не раз они уже падали, и каждый раз вставали. Его сыны! Мощь и умение придёт, а вот упорство ниоткуда не народишь, если богами не даровано.

   Довольно пригладив бороду, Остромысл шагнул вперёд. Ульв его увидел и поклонился, все остальные воины и княжичи тоже поклонились, опустив, наконец, оружие в землю.

   – Добрых воинов вижу, – сказал князь. – И руки крепкие и глаза меткие. Такие руки мне и нужны. Аяр, собирай свою дружину, завтра утром выходим в дальнее урочище на волков. Корьян остаётся на княжение.

   Братья послушно склонили головы, едва справляясь с тяжелым дыханием. Аяр вскользь глянул на Райнара, Корьян едва заметно улыбнулся.

   Всю ночь дружинники под окрики Райнара собирались в поход. Князь не спал, стоя перед ночным окном. Перед ним горбатой спиной кланялся холм с притулившимися к нему домами. Так же, как и утром Остромысл чувствовал в себе великую силу, чтобы защитить и этих людей под его боком, и тех, кто остались в дальнем, затёртом болотом и лесом урочище один на один со страшными зверями. Он не сомневался в себе, своём сыне и своих воинах. Но была на его душе еще одна дума, разгоняющая кровь. Не позволяющая лечь в кровать и укрыться тяжелым одеялом.

   Зачем же Соловейка каждое утро ходит на реку? Не хочет девка его слушать, – думал Остромысл. Хочет гнев его вызвать, или братца подставить? Или… Последнюю мысль князь как мог гнал от себя. Хмурился, сжимал зубы, но не мог перестать раз за разом задавать себе вопросы: зачем Соловейка ходит по утрам на реку? И почему теперь он, князь Остромысл, думает пойти туда не за силой, которую дарует река родной земли, а к девице?

   Он помнил её дурёхой, которую Аяр притащил за собой, – грязная, чумазая девчонка из-за кухонной печки. Кто она там, дочка битого князя или кухонной девки, Остромыслу было всё едино, главное, что б Аяра за доброту не прирезали ночью. Как уж там у них всё сладилось до того, что княжичи приживалок сёстрами начали называть, он не ведал. Когда девица успела вырасти – тоже не понял, занятый походами, да княжьими делами. Не помнил. И по реке гнался будто бы за какой-то другой рыжей девчонкой с ладным, пышным задом и белыми, мягкими бёдрами.

   Так и не найдя ответа в себе князь дождался, когда Райнар во дворе успокоится. Тот, наконец, замолчал и дал дружинникам времени передохнуть. Остромысл самостоятельно оделся и уже готовый к выходу, в черном походном кафтане, опоясанный оружейной перевязью, снова пошел к Ольхе. Он старался не думать, что хочет увидеть, но вопрос, на который он не знал ответа, терзал, как заноза.

   Она и вправду была там. Сидела на песчаном берегу, обхватив колени руками. Но увидев его, встала, будто ждала. Коса скользнула по спине, в прорези верхнего тёплого сарафана сверкнула белая нижняя рубаха. Неужто купаться собиралась?

   – Зачем ты сюда ходишь? – строго спросил Остромысл, ступая тяжелыми сапогами по песку. Соловейка стояла босая.

   – Чтобы стать смелее…

   – Вижу, ты и так ничего не боишься.

   Мало Аяр учил её почтительности, всё пестовал, да нянчил. Она смотрела на князя прямо и бесстрашно, не опуская взгляда. А потом вдруг лукаво улыбнулась и вздёрнула подбородок. Глаза игриво сверкнули.

   – Не боюсь, потому что знаю твой секрет, князь-батюшка.

   Остромысл от удивления нахмурился. Какой еще секрет? Какие эта девица может знать секреты о нём, он лишь несколько седьмиц помнил, что в его тереме выросла такая бойкая, рыжая, глазастая девка. Как она на него смело смотрела, обжигая. Ничто её не пугает, беззаботную стрекозу. Зачем она здесь? Уж не его ли ждёт, чтобы бегать по реке в мокрой рубахе? Может, она видела, как он на неё смотрел тогда? Кровь снова вскипятила жилы.

   – Честь по чести, и ты мне отдашь свой секрет, – тяжело дыша, сказал Остромысл и сделал шаг к Соловейке.

   Она взмахнула ресницами, лукавство сменилось непониманием. Удивлённо глянула, но не отступила. Он сделал еще шаг, а она стояла, как вкопанная, только глаза её становились всё больше. Губы девчонки дрогнули, она тихо шепнула: «Какой?», – Остромысл не сдержался. Обхватил девичий подбородок ладонью и поцеловал Соловейку. Под его натиском её губы дрогнули и распахнулись ему навстречу, он языком почувствовал, какие они мягкие, сладкие, нежные. Хотелось касаться их еще и еще, но Соловейку будто потянуло вниз, она вцепилась в его руки, чтобы не упасть. Князь насилу остановился. Не отпуская её подбородка, заглянул в глаза и серьёзно сказал:

   – Теперь твой секрет у меня.

   Дерзкая девица ничего не смогла сказать. Она громко дышала, а потом прижала ладони к раскрасневшимся щекам и слегка облизала припухшие губы. Князю за грудиной стало тяжело. Он глубоко вдохнул и оторвал взгляд от неё. Глянул на розовый рассвет над другим берегом, он тянул за собой на верёвке новый день. Нужно уходить, пока солнце не осветило рыжие волосы Соловейки. Зачем он, дурак, её поцеловал, девчонку, которая его сына называет братом.

   – Больше не ходи на реку, – бросил ей, а как будто самому себе, Остромысл.

   А потом развернулся и пошел назад, к терему. Плечи его распрямились, хотелось дышать глубоко и часто. Остромысл, наконец, вспомнил, когда чувствовал такой же обжигающий жар. Когда был мальчишкой. Когда сбегал из отцовского терема по холму. Когда украл первый поцелуй у своей невесты еще до того, как на неё повязали красные нити. Когда был влюблён.

ГЛАВА 8

Урочище стояло у дальней засеки, затёртое лесом и болотом. Даже ослепительное обманчивое солнце сюда почти не попадало, было холодно, серо и совсем бесснежно. Очень мрачные мужики в тёплых лисьих шапках неприветливо встретили княжеских людей. Слишком сильным было их горе в звенящей тишине без детских криков. Оставшихся несмышлёнышей попрятали по избам и велели сидеть тихо. Так похожий на волчий лай огромных княжеских волкодавов, разлетался по всему лесу, пугая местных. Бабы тут же начинали реветь, мужики мрачнели еще сильнее. Уже троих самых сильных дровосеков задрали звери.

   Остромыслу с Аяром отвели самую большую избу для отдыха, но оставаться надолго они не собирались. Нужно было уберечь селище и вернуться назад. Местный дядька охотник, невысокий и коренастый рассказал, что волки почуяли себя здесь хозяевами. За ними даже в лес не нужно идти – каждую ночь те сами приходят, а бывает и днём. Разгоряченный Райнар готов был идти на охоту сразу же, но князь его осадил.

   – Лошадям нужен отдых после дороги. Ежели неймётся – пойдешь в ночной дозор вместе с Аяром. Сейчас всем отдыхать, снеди готовить на два дня похода, собак покуда привязать.

   Как только солнце потускнело и лес забрал последний свет, селище будто вымерло. Ни одного бабского голоса иль детского плача не было слышно. Ни стука топора, ни лязга оружия – ничего. Будто вымерло затерянное урочище.

   – Не удивительно, что тут всех пожрали, – передёрнув плечами, проворчал Райнар, когда они с Аяром залегли за курятником, к гулу которого привязали оторванного старостой от сердца телёнка. – Ты с собой оружие взял?

   – Взял, – тихо ответил Аяр, вертя головой в разные стороны, чтобы никого не пропустить.

   – Значит, пойдём по следу, если придут.

   – Нет. Нам нужно сидеть и ждать здесь.

   – И сколько нам тут сидеть?

   – Сколько нужно! –– строго сказал Аяр, услышав в собственном голосе отцовы интонации.

   Он понимал Райнара, видел, как его в поход провожала Ладушка. А она улыбалась и что-то шептала ему на ухо. Он её поцеловал, сказал, что она и соскучиться не успеет по др́ужечке, как он возвернётся и привезёт ей шкуру на шубку. Наверняка дружиннику хотелось вернуться. Аяру тоже захотелось бы вернуться побыстрее, если б Соловейка его так приветила после похода. Не зря же он сапожок её поймал… Сами боги их друг к другу направляли, не иначе. Но почему же она их даже не проводила? Он несколько раз оглянулся на терем, а потом и на княжеский холм, но вслед им смотрели только Корьян, да старейшины. И куда она запропастилась тогда?

   Аяр повёл плечами, затянутыми в тёплый кафтан, и отбросил от себя все ненужные мысли. Сейчас они должны были спасти селище от жестоких зверей.

   Через несколько часов из чащи к телёнку вышел волк. Райнар напряженно подобрался, но княжич остановил его рукой.

   – Это разведчик… Сейчас он найдёт себе добычу, тогда мы его спугнём.

   Привязанный телёнок был обречен. Серая тень рванула к нему и вцепилась в горло. Пришлось ждать, пока он его достаточно потрепает, чтобы быть уверенным, что еды тут хватит на всю стаю. И только после того, как телёнок перестал сопротивляться и упал, а морда волка окрасилась в красный от крови, Аяр и Райнар вскочили. Закричали и бросились на волка с палками. Он клацнул зубами, не желая отпускать добычу. Райнар ткнул его в бок палкой, потом в зубы. И волк, огрызнувшись, нехотя ушел в лес.

   Теперь дело за малым – дождаться всю стаю и прижать их. Отдохнувшие за ночь дружинники и кони были готовы к длительной охоте. Все притаились вокруг растерзанного недоеденного телёнка, и принялись ждать.

   Волки пришли. Еще далеко в лесу они завыли, будто перебрасываясь друг с другом угрозами. И к разорванной туше подошли по-хозяйски. Семь огромных волков даже не огляделись. Ну и зря. Дружинники уложили одного из лука, второго ранили. Он взвыл, переполошив собратьев. Выскочив с разных сторон, воины набросились на зверей и ударами мечей добили раненного и задели еще одного. Остальные, злобно отбрехиваясь, удрали в лес. Тогда-то Остромысл и спустил собак.

   Они разделились на группы, загоняя оставшихся зверей. Гнали их по лесу под заливистый лай волкодавов. Они ни зверям, ни людям не давали ни минуты на передышку. Нужно было гнать вперёд, истощая зверя, который был сильнее человека. Кто первым устанет, притаится, даст себе минуту на отдых – тот и жертва. Кровь барабанила в ушах так, что иногда заглушала людские окрики и собачий лай.

   Аяр несся по лесу, загоняя последнего волка. Ветер будто разрезал ему щеки тонкими струнами, но он на то не обращал внимания. Все уже выдохлись, зверь петлял и даже не тявкал – берёг силы. Нужно только раз подогнать коня, еще один рывок!.. И тут конь запнулся о корягу, Аяра дёрнуло и вышвырнуло из седла. Земля и небо смешались в один серый круговорот. Он свалился в куст, обламывая ветки, а потом выкатился на поляну. От сильного удара к горлу подкатила тошнота, вокруг всё поплыло. Надо отдышаться: глубокий вдох, чтобы унять дурноту, потом встать. Аяр упёрся ладонью в землю и привстал, пытаясь понять, что вокруг происходит и где он, но тут с рёвом на плече сомкнулась волчья пасть. Серая туша опрокинула его на спину, начала трепать, как тряпку. Перед глазами только и мелькала серая башка, уши, налитые кровью глаза. Княжич закричал, пытаясь скинуть зверя с себя, пнул его в живот ногой, но тот только сильнее вгрызался и трепал с отчаянием умирающего. Боль дурью накатывала на голову, Аяр с ужасом понял, что руки слабеют. Сознание затуманилось, а клыки уже поддели ключицу. Если он не пересилит, волк разорвёт ему шею! Надо защищаться второй рукой, дотянуться до кинжала! Аяр подтянул ногу, нащупал в голенище оружие. Лес, зверь, кусты, клочки неба – всё смешивалось. Он не заметил, как сбоку примешалось что-то красное. Кто-то докричался через его боль, рявкнул над самым ухом: «Аяр!». Между пастью и плечом с хрустом влетело полено, дробя кости и клыки. Несколько ударов с силой обрушилось зверю по хребту и только тогда он отпустил плоть и бросился в сторону, там его и добили. Аяр оглядел поляну дикими глазами, увидел перед собой отца, где-то вдалеке Райнара.

   – Живой? – спросил князь, мелькая перед ним бело-красными пятнами.

   – Да… – хрипло ответил Аяр, но тут же сдавленно застонал – что-то попало в рану, набросилось на неё, прижало, пригвоздило разорванные ткани. Огненная волна от плеча тошнотой прокатилась по горлу, Аяр рывком перевернулся на другое плечо, его болезненно вырвало.

   Отец больше ничего не спрашивал, он схватил его за кафтан и рывком поднял на ноги. От резкого движения мир вокруг совсем истаял, Аяр закрыл глаза и повис на отцовской руке.

***

Аяру было плохо. Его тошнило, всё тело пылало, а плечи будто прибили кольями к земле. Он иногда выныривал из забытья в душное месиво запахов шерсти, крови, трав и женщины. Слышал над собой чьи-то разговоры: «Жар с-спадёт и будет живой твой княжич… Ныне только птиц-с-сами грезит».

   «Будешь живым, княж-жич – возьмешь меня в жены».

   «Не хочет меня княгиней делать твой княж-жич… – Кого скажу, того и сделает княгиней. – Так, может, мне тогда тебя прилас-скать, князь?.. – Сгинь, ведьма!».

   Когда Аяр проснулся, вокруг него было тихо. Жар пропал, как и тошнота, только голова слегка кружилась и тело было таким тяжелым, что он не смог поднять руки, или отнять головы от ложа. Бросив взгляд из стороны в сторону, понял, что лежит в какой-то хижине, изнутри она была выстлана свежим еловым лапником. Его запах смешивался с запахом трав и огня в очаге посреди хижины. Над очагом на верёвках висели лесные подношения духам: шишки, грибы, ягодные гроздья. Аяр тяжело выдохнул и запрокинул голову. Он помнил, что во время охоты на него напал волк, но всё остальное расползалось, как прохудившаяся рубаха. С трудом подняв левую руку, Аяр прикоснулся к правому плечу. Оно было туго перевязано, пахло какими-то травами и – к большому удивлению – не отзывалось болью. Раз ничего не болит, нужно встать и идти к князю. Сколько он тут уже валяется?

   Собравшись с силами, Аяр глубоко вдохнул и чуть привстал, когда сбоку зашевелилось. Черное пятно отпрянуло от стены и бросилось к нему. Он не успел вскрикнуть, только отшатнулся. Пятно придавило покрывало, которым Аяр укрывался, и то медленно сползло с него. С изумлением княжич понял, что совсем обнажен. А меж тем черное пятно подняло голову и оказалось черноволосой, дикоглазой девицей в черной шкуре. Её волосы сливались с шерстью, только бледное лицо выделялось и… У неё что, в волосы вплетены кости? Аяр с изумлением посмотрел на девицу, а потом слабо дёрнул покрывало, чтобы прикрыть хотя бы пах, но сил не хватило.

   – Прос-снулся, княжич, – прошипела девица и Аяр узнал голос. Это её слова он слышал из забытья.

   Она вдруг скользнула вдоль него, как ласка, стягивая покрывало, а потом закинула ногу и уселась сверху. Шкура распахнулась, обнажая грудь с тёмными сосками, а бёдрами Аяр почувствовал, что снизу дева тоже абсолютно голая. Она потёрлась о его живот своими нижними волосами. У княжича еще сильнее закружилась голова, он не мог понять, чудится ему это, или нет.

   – Ты что делаешь? – изумлённо проговорил он. – Ты кто?

   Почему она на него уселась? Бесстыжая девка! Аяр упёрся в неё ладонями, чтобы оттолкнуть, но девица только сильнее толкнулась ему в руки. Нырнув ладонью в карман своей шкуры, она достала из него крепко сжатый кулачок, а потом разжала его и сдула с ладони прямо в лицо Аяра пахучую пыль. Она тут же осела в носу, на губах, вязко забила рот.

   – У тебя с-сильный корень, княжич, – сказала девчонка, потёршись о его бёдра. – Хочу, чтобы ты меня с-сделал своей княжной!

   Тело Аяра становилось тяжелым и лёгким одновременно. Он не чувствовал ни боли, ни тяжести, но никак не мог пошевелится и скинуть с себя наглую девку, руки его будто замерли на её бёдрах, пальцами оставляя вмятины на коже. Она протянула руку себя за спину и взялась за то, что назвала корнем. Аяр охнул, схватил открытым ртом воздух. Огонь поднимался от живота к голове, под её требовательной рукой, разгоняя кровь. Силой он всё-таки смог толкнуть её. И тогда она отскочила назад, опёршись ладонями о его живот, и опустилась разгоряченным лоном на Аяров корень.

   – С-сделаешь меня своей женой, или я тебя прокляну, – прошептала она, впиваясь длинными ногтями в кожу на его животе.

   У Аяра так мутилось перед глазами, что он её почти не видел, только чувствовал, как влажность подпитывает пожирающую, удушающую жару. Он задыхался, втягивая с воздухом дурманящую пыль. А потом девчонка опустила бёдра еще раз, по телу холодом пробежала дрожь, княжич широко открыл глаза и увидел её дикую, безумную. Она опустилась так низко, что её грудь почти коснулась его живота, захотела поцеловать. Эта чужая ведьма имеет над ним, княжичем Аяром, такую власть?! Она его трогает, целует, а у него, как у последнего кобеля, на неё встал… Зажмурившись и до боли сцепив зубы, Аяр из последних сил толкнул ведьму в бёдра. Она от неожиданности завалилась назад, и тогда он скатился с лежанки.

   По полу тянуло ледяным сквозняком. Вместе с глубоким, болезненным вдохом он прокатился по глотке и прочистил голову, как холодная вода. Аяр вскочил, но тут же упёрся рукой в стену. Болезненное, как будто не его – чужое – возбуждение всё не спадало, волной прокатывалось по всему телу.

   – Прямо так с-сбежишь? – ядовито, как змея, прошелестела девчонка с лежанки, а потом хрипло рассмеялась, куриные кости в её волосах запрыгали. – Хочешь, чтобы на твой корень соловьи с-слетелись, как на жердь?

   Она еще громче засмеялась, запрокинув косматую голову, а Аяр едва устоял на ногах, его затрясло сильнее прежнего, по спине пробежал отрезвляющий холод. Неужели он в дурмане что-то говорил о Соловейке? Почему она так сказала? Дикая стерва! Ярко вспыхнувшая злость судорогой свела плечи. Он бы задушил эту ведьму, чтобы она больше ни одного слова не сказала! Но вместо этого только сдёрнул с лежанки покрывало, завернулся в него и, как был босой, вышел на улицу.

   Хижина оказалась землянкой. Аяр на дрожащих ногах в ночной темноте поднялся наверх по замёрзшей, вставшей дыбом земле. Втянул сквозь зубы ледяной до боли воздух. Ни зги не видно вокруг, только деревья высились черными тенями и где-то над ними – звёзды. Продышавшись и почувствовав, как земля тушит его жар, княжич сделал несколько шагов, неловко пошатнулся, но кто-то вышел из-за дерева и подставил ему крепкое плечо.

   – Экий ты прыткий, княжич! Куда побежал?

   – Райнар? – удивлённо спросил Аяр, не веря своим ушам. Он был неожиданно рад увидеть дружинника. – Ты здесь откуда?

   – Тебя дожидаю по княжьему указу.

   Поминание князя царапающим чувством вины прошлось по груди. Как так получилось, что старший сын, наследник, княжич Аяр глупо свалиться с лошади прямо в волчью пасть? Он помнил, что именно отец подоспел и спас его. Лучше б это был Райнар.

   – Сколько я был там? – борясь с разочарованием в себе, спросил Аяр. Сначала от волка не смог избавиться, а теперь и из-под девки едва уполз.

   – Третья ночь уж оканчивается.

   – Нужно возвращаться, – сказал Аяр и, поджимая пальцы ног от холода, пошел прочь от черной землянки с её ведьмой-хозяйкой.

   – Давно пора, – кивнул Райнар и почему-то развеселился.

ГЛАВА 9

Губы Соловейки пылали каждый раз, когда она подносила к ним пальцы. Казалось, это не собственные руки, а требовательные настойчивые губы князя. Колени подкашивались, когда она думала о том, что он её поцеловал. Князь Остромысл её поцеловал, забрав себе весь первый трепет. Она ничего не помнила, кроме ощущения твёрдых, напористых губ князя, от одной только мысли о нём у неё кружилась голова так же сильно, как тогда и перед глазами всё плыло. Неужели так всегда бывает?

   Её уже пытались целовать хмельные парни. Они тыкались бородами в лицо и вдавливали свои губы в её. Соловейка ничего не чувствовала, кроме желания сбежать. Её тискал за талию Райнар на празднике. Её схватил за зад молодой дурак во время ритуала – она только смеялась их глупостям и убегала.

   А тем утром убежать не смогла. Соловейка не помнила, пыталась ли.

   Очень хотелось у кого-нибудь спросить, почему всё так – по-другому. Или хотя бы просто рассказать. Но Соловейка не могла. Будто князь Остромысл и в самом деле забрал у неё часть слов, превратив в самую страшную тайну. Оставалось только кусать губы и взволнованно ходить по терему.

   Аяр забрал с собой десяток дружинников, на дворе стало так тихо, что собственные мысли звучали оглушительно. Что же ей теперь делать? Соловейка коснулась пальцами губ и закрыла глаза.

   – Что ты здесь стоишь, в коридоре? – неожиданно кто-то тронул её за плечо.

   Соловейка вздрогнула и обернулась. Журавелька стояла рядом, раскрасневшаяся, с растрепавшейся косой, от неё пахло свежим воздухом, ветром и листвой.

   – Я тебя зову, а ты будто и не слышишь, – ласково сказала сестра, прикусывая губы и стягивая с плеч тёплую шаль.

   – Жаль, меня не позвала гулять, – с искреннем сожалением сказала Соловейка, она уже устала бродить одна по терему, не зная, куда себя деть. И почему сестрица теперь постоянно гуляет одна?

   – Скучно тебе без братца Аяра? – улыбчиво спросила сестра, и Соловейка на неё удивлённо посмотрела.

   Ни разу об Аяре за это время она не вспомнила, но теперь от одного только имени его бросило в жар. А что обо всём этом подумает братец? Он её точно больше никогда-никогда не выпустит из комнаты, а то и сам выпорет. Ой! Она прижала ладони к щекам, уставившись на сестру. Но та только улыбнулась, пожала плечами и пошла в свою светёлку. Следом за ней в коридор вошел широкоплечий Корьян. Он нёс на руке черный тёплый кафтан и чему-то улыбался, пока не наткнулся взглядом на Соловейку. Брови его взлетели вверх, а улыбка стала узкой, лисьей. Он прошел мимо, не отрывая от неё взгляда. По спине побежали мурашки. Казалось, все всё знают. Ай, ну сколько можно только об этом и думать! Разве она сделала что-нибудь дурное?! Это даже не она поцеловала князя!

   Добравшись до своей светёлки, Соловейка накинула на плечи тёплый кафтан и выбежала на улицу. С неба ослепительно светило солнце, но всё равно было очень холодно. Соловейка остановилась, прикрыла глаза и несколько раз глубоко вдохнула, с удовольствием чувствуя, как здесь, на ветру и холоде ей становилось спокойнее.

   – Соловейка! – вдруг пронёсся по двору зычный голос.

   Соловейка резко открыла глаза, обернулась и увидела дядьку Ульва. Он так решительно и с таким сердитым лицом к ней шел, что сразу стало понятно: вот уж он-то точно всё знает! Она замерла на секунду, думая, куда бежать, этой секунды Ульву хватило, чтобы подойти почти вплотную. Он пристально посмотрел на Соловейку, свёл брови и сердито сказал:

   – Как на духу отвечай мне!

   Сердце так сильно сжалось, что стало трудно дышать. Ну вот как ему рассказать про такое?! С чего начать?.. В ноги воеводе броситься, сказать, что она не виноватая, что князь сам!..

   – Затевали вы какую глупость с Райнаровой Ладой?

   – С Ладушкой? – изумлённо переспросила Соловейка, совсем не ожидавшая такого вопроса.

   Она уже готова была бежать сломя голову куда-нибудь, лишь бы не разболтать о поцелуе на реке, но дядька Ульв про него и не спрашивал. Она не сразу нашлась, что сказать, растерянно таращась на воеводу и стараясь не разрыдаться от внезапного чувства облегчения. Это ему не понравилось, он подошёл ближе, еще чуть-чуть и схватил бы её за ухо.

   – Н-не-е-ет… – наконец, проблеяла Соловейка, с трудом уняв внутреннюю дрожь.

   – По лицу вижу – что-то задумали! Отвечай мне сейчас же, куда она запропастилась, не то Райнар вернётся, головы вам пооткручивает.

   – Дядька Ульв, я не знаю ничего! Я всё в тереме сидела. Неужели беда приключилась?

   Ульв проницательно посмотрел на неё, а потом сердитым взглядом окинул княжеское подворье. Что-то было не так. Испугавшись теперь уже не за себя, а за подружку, Соловейка вцепилась в рукав воеводы и не отстала, пока он не бросил ей через плечо:

   – Сбежала Ладка, ни в дому, ни у матери, ни на реке её нет.

   – Но дядька Ульв, Ладушка не могла сбежать!

   Соловейка поспешила вслед за широко шагающим Ульвом. Насилу приноровившись к его ходу, она тараторила, что Ладушка млела и краснела каждый раз, как о Райнаре говорила, куда бы она от него подевалась? Не может такого быть!

   Но Ульв её если и слушал, то виду не подавал. Он тяжело прогромыхал сапогами по коридорам терема, а потом вошел в палату, в которой на княжеском месте сидел Корьян. Соловейке туда заходить не позволяли, она осталась рядом с дружинниками у двери. Они выразительно покашляли, чтобы она не подслушивала, хорошо, что Ульв говорил громко, его даже через тяжелые дубовые двери было слышно. Он просил княжеской властью помочь найти пропавшую невестку.

   – Ну, ежели ей с Райнаром не пожилось – ничего тут не поделаешь, старик. У мамки в подполе ищите.

   Соловейка чуть не топнула ногой. Да что он понимает, этот Корьян! Это с ним никто не уживётся, так и хочется сбежать подальше от такого насмешливого дурака.

   – Думаешь, я к тебе пришел бы на это разрешение получить, княжич?.. – с нажимом спросил воевода.

   Ульв, кажется, и сам понимал, что молодая жена никуда не сбежала, и к Корьяну он пришел, когда у самого найти её не получилось. Княжич что-то еще говорил, но потом сдался.

   С двумя дружинниками дядька-воевода чуть ли не носом перерыли всё городище и селище за ним. Соловейка и думать забыла о поцелуе, таскаясь за ними в отдалении, чтобы не заметили. А вечерам забредала к матери Ладушки. Та всё причитала, прижимая руки к груди и плакала.

   – Говорила я вам – беду накликаете, почему же не послушались, дурёхи? Куда моя Ладушка запропастилась… А вдруг она просто заблудилась? Пошла по грибы, ведь может такое быть?

   Матушка хваталась за руки Соловейки и та кивала: да, может и заблудилась, лес сейчас стылый и недружелюбный. Не найдя невестку в селищах, дядька Ульв теперь ездил по лесу, возвращался затемно и сердитый, как леший.

   Ночь уже давно скрыла подворье, а Соловейка всё ждала его с новостями на заднем крыльце терема, как вдруг кто-то вышел, тихо притворив дверь, и накинул ей на плечи тёплый кафтан. Она вскрикнула и испуганно обернулась, чиркнув плечом по груди Корьяна, так близко он стоял.

   – Соловейка? – Корьян очень удивился и вдруг растерял всю свою сердитость. Он растерянно глянул на неё, на кафтан, на крыльцо, а потом обернулся назад. – Что ты тут стоишь посреди ночи?.. Ты должна быть в светёлке давным-давно.

   – Дяденьку Ульва жду, вдруг нашли Ладушку где-нибудь на болотах…

   Корьян как будто пришел в себя, подтянулся и свысока на неё посмотрел.

   – Нечего девицам делать в ночи на улице. А ежели б я не вышел проверить двор? Возвращайся в терем, – строго сказал братец и открыл перед ней дверь, не оставив ни шанса остаться на крыльце.

   Соловейка обиженно поджала губы. И почему он всегда её гоняет везде, где видит? Сбросив с плеч его кафтан, она всё-таки прошла в дом, чтобы лишний раз с братцем не ссориться.

   Весь терем уже улёгся спать, в тишине оглушительно скрипели половицы. Соловейка поднялась по черной лестнице мимо каморки ключницы, хотела уйти в свою светёлку, но увидела мерцающую полоску света под дверью сестры. Надо же, она тоже не спит, тоже из-за чего-то тревожится?

   И будто увидев её через дверь, Журавелька открыла её и замерла со свечой в руке. Посмотрела почему-то так же удивлённо, как и Корьян, и побледнела.

   – Тоже не спишь?.. Дозволь, с тобой посижу? – спросила Соловейка, глядя на сестру.

   Та стояла в тёмном сарафане, оранжевый огонёк плясал на её распущенных, гладко расчесанных волосах. И Соловейке казалось, что с сестрицей, так же, как с Ладушкой, так же, как с ней самой что-то не так. Что-то приключилось такое, о чем не хватало слов рассказать, но оставаться одной с этими мыслями совсем не хотелось. Журавелька несколько раз глубоко вдохнула, глянула в темноту за спину Соловейки, а потом опустила голову и всё-таки впустила в свою светёлку.

   Соловейка сидела на полу у кровати Журавельки, а потом опустила голову на её подушку и уснула, как засыпала давным-давно, когда еще не знала, что ей думать и чувствовать рядом с этими людьми.

***

Ни под какой корягой, ни под каким кустом дядька Ульв не нашел Ладушку. Дружинники посмеивались над Райнаром, слишком он, мол, горячий, так девку напугал, что её теперь до весны, как медведицу, не сыскать. Бабы давно пособирали все ягоды и грибы. Наварили душистого облепихового варенья с мёдом. Ободрали мох для утепления изб, пособирали хворост и заготовили дров. Сухая без дождей земля каждое утро покрывалась инеем, но снег так и не шел. Было очень холодно и ветрено. Мужики и тётки мрачно предрекали, что озимые сеять невозможно.

   Отец Ладушки ходил мрачный и отмахивался от жены. У него кроме пропавшей, опозорившей его девицы, была толпа народу, которую он боялся не прокормить даже со своими запасами. Мужики в городище сначала вроде как посмеивались: мужик из дома – баба в гульки – вот это воспитание ныне у молодых. Но потом уж, от баб своих шепотки послушав, и сами поговаривать начали: неладное дело, если и впрямь молодуха без следа пропала. А княжич Корьян сидит на отцовом помосте, да на макушки народу поплёвывает. Эдак, если уж и Ульв с ним кашу никак не сварит, что уж о них, простых мужиках говорить?.. Аяр бы, говорили, так дядьку в беде не оставил. И не потому, что Райнар ему друг и ближний воин. Добросердечный он, старший княжич, – говорили мужики, качая головами с косматыми бородами. Судит по справедливости, да твёрдости пока не хватает…

   А матушка всё не переставала надеяться. Соловейка теперь бывала у неё чуть ли не каждый день, хоть как-то пытаясь утешить.

   – Вот вернётся братец Аяр, он поможет Райнару Ладушку найти, он добрый, у него всё получается, – говорила Соловейка, потому что и сама в брата верила. Казалось, нужно только дождаться его и князя Остромысла, чтобы всё встало на свои места.

   – Да где же князь, – простонала матушка и шум на улице стал ей ответом.

   Люди вдруг начали кричать, заглушая конский топот. Матушка и Соловейка вслед за ней выскочили из избы на дорогу, поднимающуюся по холму, и увидели, конный отряд. Князь Остромысл! Соловейку обдало горячей волной, как только она его увидела. Будто кто-то взял её за плечи и сказал, что всё сможет поправить. Конечно! Он что-нибудь придумает. И только Соловейка повернулась к отчаявшейся матери, чтобы поделиться этой уверенностью, как та с криком кинулась прямо под копыта княжеского коня.

   Соловейка вскрикнула, бросилась следом, почти схватила её за руку, но не успела. Конь отпрянул в сторону, едва не сбив Аяра из седла, тот схватился обоими руками за повод, проскакал и развернулся лицом к отряду. Дружинники как воробьи разлетелись по сторонам, чтобы не столкнуться друг с другом на узкой дороге, и только Райнар остановился за князем как вкопанный.

   – Ты дура, баба?! Зачем кидаешься прямо под копыта?! – прогремел сверху Остромысл, сильной рукой удерживая коня.

   – Прости, князь-батюшка, помилуй и защити! На одного тебя надежда, батюшка! – рыдала она, загребая ладонями грязь из-под копыт. – Помоги дочку любимую возвернуть, пропала она, как леший унёс! Ни слуху, ни духу! Никто не может найти, но чует сердце материнское – беда с ней приключилась! Батюшка Остромысл!

   Райнар порывисто соскочил с коня, дикими глазами смотря на женщину. По коже его прошла такая крупная дрожь, что её даже Соловейка увидела.

ГЛАВА 10

Райнар был не в себе. Он ходил по уже давно истоптанным его отцом лесным полянам, и искал Ладушку. Дружинники, которые по первости его подначивали «мужик за порог, а жена сразу хвост набок», заткнулись после первых же ударов по зубам. С Райнаром и раньше-то никто не хотел связываться, а теперь и подавно. Только молчаливого и понимающего Аяра хватало на его злость. Они вместе искали пропавшую девицу. Остромысл хмуро поглядывал на старшего княжича, тот не успел еще восстановиться, то и дело на княжий холм въезжал зелёный. Но князь не вмешивался, он уже взрослый, с коня не падает, и ладно.

   Только раз Остромысл своей волей оставил Аяра в тереме. Он созвал совет, чтобы выяснить, как Корьян тут своей княжеской волей распоряжался. Средний княжич стоял перед отцом очень хмурый, низко опустив голову, но не взгляд. Князь Остромысл был недоволен.

   – Эдак ты княжить собрался? – громко и сурово вопрошал он.

   Корьян сверкал на родителя тёмными глазами и как малолеток топорщил бороду, но молчал. Он уже рассказал, что сделал всё, что мог, и не понимал, что что от него еще требовалось?

   – Самому что ли искать бежавшую бабу самому пояс в грязи? Князь должен княжить!

   – Князь без людей – всё одно что шут с торжища! Кем же ты собрался княжить, ежели у тебя под носом такое творится? Сам с собою хочешь на столе сидеть?

   – Какое? – упрямился Корьян, он не смел сердито смотреть на отца, поэтому смотрел на брата. И во взгляде его вместе с сердитостью прыгала явная насмешка: если Аяру нравится таскаться по лесам, да колодцам – пусть таскается. – Она уже давным-давно может быть за Ольхой с другим. Или у матери в подполье сидит, пока та под твои копыта прыгает. Мне, второму сыну, ты, княже, можешь не доверять, но своему сотнику, дядьке Ульву-то ты веришь? Если бы его невестка была тут – он бы её нашел живой или мёртвой.

   Корьян хоть и был в чем-то жесток и излишне расчетлив, но дело говорил. Если Райнарова Лада была в любом из селищ княжества, её бы нашли. Не Ульв, так Райнар.

   Слушая доклады дружинников, Остромысл попеременно смотрел на всех остальных. Напротив всё так же сидели на лавках седобородые старейшины. Неужто так же, как простые бабы с холма они наконец уверовали в княжескую силу и перестали перечить любому слову? Даже непримиримый Скорпунь был безмятежен, поглаживая длинную бороду. Он, не таясь, смотрел на князя и против обыкновения молчал. Не сулил беды, не призывал пожертвовать всеми осенними дарами. Отослав ладонью последнего стражника, Остромысл громко спросил:

   – Что же вы ныне молчите, старцы?

   Князь обратился ко всем, но тяжелого взгляда не отрывал от жреца.

   – Да ты и без нас, князь, мыслью остёр, нравом крут. Думу думаешь долго, решаешь мудро, на что тебе наши советы. Волею твоей ныне, глядишь, всё обойдётся, – проскрипел Скорпунь, но не зло, как в прошлый раз, а насмешливо.

   Остромыслу бы рассердиться, да громогласно прогнать зарвавшегося старика. Но он всё смотрел на него, смотрел, и не мог отделаться от ощущения, что жрец уже всё решил без него. Уж не принёс ли он богам другую кровавую жертву? Ходил ли кто из дружинников в дальнее жреческое селище у капища, где старики с богами день и ночь разговаривали? Ульв о том ничего не говорил. На душе стало мутно и тяжело. Схватить бы наглеца за бороду, притянуть к колену и заставить как на духу всё рассказать.

   Но вместо этого Остромысл решил своим глазом за ним понаблюдать. Старики с трудом повыползали из княжеской палаты и пока выходили из терема, Остромысл успел пройти по черному коридору и выйти на задний двор, накинув на плечи тёплый, на меху, красный княжеский кафтан. Во дворе дружинники тут же вытянулись, собравшись его сопровождать, но князь остановил их рукой – он пойдёт один. Посмотрит и послушает, о чем старейшины говорят. Они еще долго натягивали на себя полушубки, а потом на крыльце по-стариковски сетовали на плохую погоду и укладывали бороды за воротник.

   Скорпунь прошаркал мимо них. Ветер взвил его седые волосы, но старик не обращал на них внимания, позволяя порывам трепать себя, как голый куст. Всё жрецу было нипочем, а ведь он такой древний, что даже Остромысл не знал, сколько ему зим. Может, сами боги оставляют его среди людей? И вместе с богами он чувствует себя неуязвимым и во всём правым. Что-то в этом старике всегда было тёмное, неведомое.

   Князь нахмурился, когда весь хоровод для него превратился в одну единственную фигуру Соловейки. Она тоже там стояла в короткой бесстыжей рубашке с кроваво-красными ягодами в руках. Стояла ли там пропавшая Лада – князь никак не мог припомнить, сколько бы не хмурился и не пересчитывал девиц по памяти. Может и стояла. Он мельком глянул только на одну и только её запомнил. Попробовал бы только этот жестокий старик её тронуть… А что тогда? Остромысл с недоумением остановился и сам себя спросил: а что тогда бы он сделал? И почему эта нахрапистая девица в его мыслях теперь так часто возникает? Он же не глупый юнец, которого первый поцелуй так может поразить.

   Браня самого себя, князь шел за стариком, иной раз едва теряя его из виду, чтобы тот не заметил. Скорпунь не спустился по дороге с остальными, а пошел по вершине к тропке, которая ныряла в лес и вела к капищу и древнему селищу. За ним в лес зашел и князь. Багряный кафтан Остромысла затерялся на фоне замёрзших, но так и не опавших деревьев. Он шел, мягко огибая ветки и стараясь не шуметь. Но откуда-то всё равно доносился неосторожный треск. Князь остановился, прислушался – это из-за спины. Неужто кто-то решил и за ним понаблюдать? Уж не Райнар ли всё никак не может ногам другое дело придать, и так шумит в лесу, как в родной избе? Совсем от горя разум потерял. Оставить бы его в этой лесу на седьмицу, чтоб вспомнил, как надобно ходить, даже мышей в листве не пугая. Остромысл хмуро глянул в сторону почти растворившегося среди деревьев жреца, но всё же свернул с тропы, зайдя за скрывший его куст.

   Хруст веток под ногами стал еще громче и чаще – кто-то, не скрываясь, бежал. А вот это уже вряд ли был осторожный и умелый, несмотря на горе, Райнар… Остромысл взял в руки палку, чтобы научить уму разуму любого дурака, который решил за ним последить, как вдруг увидел на дорожке Соловейку. Она, растерянно оглядываясь, бежала по едва заметной тропке, а потом и вовсе остановилась. Это еще что такое? Что девице тут делать?! Он ей запретил на реку ходить, так она по лесу теперь шатается? И следит за ним… отчаянная, непослушная девица! Глубоко дыша, князь наблюдал за Соловейкой. Она поозиралась, прижимая ладони к лицу, Остромысл усмехнулся в бороду – кого потеряла? Возвращайся назад, покуда беду на себя не накликала.

   Но Соловейка и не подумала вернуться. Обернувшись, она вздохнула, пригладила волосы и пошла вперёд по той самой тропе, которой шел князь. Куда?! Тоже решила прогуляться на капище за Скорпунем? Остромысл бесшумно шагнул вслед за ней, не выходя из лесной чащи. Может, оно и лучше. Заблудившаяся девица у стариков самое страшное – гнев вызовет.

ГЛАВА 11

У Соловейки чуть сердце не выпрыгнуло из груди, когда князь Остромысл исчез прямо посреди дороги. Как леший его утащил! Ни звука, ни крика, ни клочка его красного кафтана – ничего не осталось. Соловейка поглядела из стороны в сторону, даже негромко позвала князя: «Ау?», – не зная, чего больше боится. Того, что он отзовётся и выйдет к ней лицом к лицу, или совсем потеряется. Но разве может князь Остромысл потеряться в лесу своей земли?

   Немного успокоившись, Соловейка обернулась, не вернуться ли в терем? А потом глянула вперёд, туда уже ушел старик, за которым они крались. Ну… князь шел, а она за ними кралась, точно понимая, что всё не просто так. Её добрая и ласковая подружка Ладушка пропала, Райнар совсем безумный бегал по лесам, как пёс – язык набок. Даже князь решил не сидеть в палатах, а пошел сам! Вот и она пойдёт, посмотрит на страшного старика-жреца всего одним глазком. А там и капище… Может, если помолиться древним богам, они подскажут, куда кинуть взор и найти Ладушку? Потому, пригладив растрепавшиеся волосы к голове, Соловейка всё-таки пошла вперёд, обняв себя руками, чтобы не бояться.

   Лес хрустел и трещал, в вышине кричали птицы. Небо между верхушками деревьев ярко-голубое, но всё равно страшно, будто вокруг стояла непроглядная ночь. Не лучше ли вернуться, ведь княже не потеряется, а старик уже давно скрылся из виду? А сама сомневалась, зачем ей идти в дальнее селище, где живут одни жрецы. Да и не в селище она пошла… Чем дальше Соловейка шла одна, тем лучше это понимала, но боялась самой себе признаться. Где-то в самом дальнем уголке души, в груди её жгло каждый раз, когда она на князя поднимала глаза и видела, что он на неё не смотрит. Будто и не целовал! Будто ей всё причудилось в тумане. Но разве так может быть? Она никогда бы не посмела спросить об этом у князя на холме, но в лесу, или на реке всё было по-другому – кроме ветра их никто не смог бы услышать.

   А князь взял и неожиданно пропал, оставив её одну на лесной тропе. Что же Соловейке оставалось? Последить за стариком самой, глянуть на его страшную избу? Наверное, она такая же ветхая и заброшенная, как он сам. А вокруг костры и жертвенные камни.

   Но когда лес неожиданно расступился, Соловейка шагнула за шаткий плетень, не увидев никаких костров и камней. Только черные деревянные избы с узкими прорезями у самой крыши. А иные и вовсе без прорезей, там топили по-черному, и дым вился из-под двери. Соловейка прокралась мимо них вдоль плетня, то и дело замирая и не дыша лишний раз. Может, Ладушку держат в одной из этих изб, зачем-то травят дымом… Так подумал князь Остромысл, когда пошел сюда? Оглядевшись, Соловейка добежала до ближайшей избы и приникла к её двери. Ничего не слышно. Подбежала ко второй – тоже молчание. Подбежала к третьей – а её дверь резко открылась, стукнув Соловейку по лбу. Она взвизгнула и повалилась назад, чувствуя, как из избы её окутывало душным теплом и дымом. Старый жрец замер на пороге с миской в руках, не отрывая взгляда от Соловейки. Круглые, глубокие глаза его прятались за кустистыми бровями и не переставали буравить Соловейку тяжелым взглядом. Она задрожала, хоть холода не чувствовала. Старик медленно наклонился, сложив бороду кольцами на её юбке, как змею.

   – Что привело тебя к богам, дитя? – проскрипел старик прямо в лицо, качнув перед её носом миской.

   Захотелось закричать, но горло будто стиснуло сильной рукой. Соловейка не могла оторвать взгляда от его лица. Показалось, что от него пахло кровью, но потом он снова качнул перед ней миской, и в ней качнулась густая бордовая жидкость – кровь! У него в миске кровь!

   Соловейка вскочила на ноги, захотела убежать куда подальше, но Скорпунь её схватил за руку, длинные ногти впились в кожу. Взвизгнув, она дёрнулась в сторону.

   – Отпустите, дедушка!.. Я только посмотреть хотела, я подружку искала, вдруг она заблудилась!

   – Ну пойдём, попросим богов вернуть тебе подружку…

   Скорпунь хоть и старик стариком, но держал за руку так крепко, что невозможно было вырваться. К глазам подступили слёзы страха, Соловейка едва могла дышать, с трудом перебирая ногами. Одной на капище ей всегда было страшно ходить. Там на поляне тесным кругом стояли идолы с черными бородами. Они сердито смотрели на пришелицу, хотелось сжаться и превратиться в низкий пень, чтобы никто её не мог заметить. Но старик подтащил Соловейку к самому ритуальному камню и отпустил, только когда она повалилась подле него на колени. Камень был весь залит кровью, а прямо перед её глазами на камне остались царапины, будто кто-то шкрёб по нему когтями.

   Соловейка с трудом, судорожно сглотнула, вцепившись в мёрзлую землю. Старик притащил её сюда молиться, но она ни слова не могла вымолвить, из горла вырывались только шумные выдохи-полустоны. Хотелось побыстрее сбежать куда угодно, но она не смела даже шелохнуться, пока Скорпунь не всучил ей в руки миску, полную крови. Жидкость качнулась из стороны в сторону, едва не пролившись на руки.

   – Проси русалок вернуть тебе подружку, лей жертву на камень, – сказал жрец.

   Руки будто приросли к миске, Соловейка боялась пошевелиться, чтобы не разлить, а старик нависал над ней, как гроза, вот-вот грянет. Зачем она только пришла сюда! Нет чтобы братца послушать и посидеть в тереме, пока всё не разрешится…

   – Лей! – приказал Скорпунь, дёрнул Соловейку за руку и полоснул ей по плечу кривым ритуальным ножом. – И свою жертву отдай богам за просьбу!

   Соловейка закричала больше от неожиданности и страха, чем от боли. Руки дрогнули, и полная крови миска рухнула, разбившись о камень. Брызги разлетелись в разные стороны, осели ей на ладони, лицо, губы. Старик притянул её ниже, дожидаясь, когда кровь стечет под рукавом вниз и закапает с пальцев на алтарь. Соловейка закричала еще громче от дикого страха: он сейчас зарежет её прямо на этом камне! Полоснёт по горлу и всё! С силой она вывернулась из цепкой хватки старика, вскочила и бросилась от алтаря в сторону, не разбирая дороги.

   Лес со страху казался черным и непролазным, голубого неба совсем не видно. Кусты и ветки хлестали по лицу и бокам, бросаясь вслед листьями, чтобы она больше не возвращалась. Она и не хотела! Никогда-никогда-никогда она больше сюда не придёт! Зубы стучали от ужаса, кровь подгоняла вперёд, она бежала всё дальше в глухую чащу, раздирая сарафан о голые острые ветки. Но тут кто-то схватил её сзади, зажал в такие тиски, что кости затрещали. Или это ломались ветки и листья под тяжелым чудищем? Соловейка бы закричала, но ей тут же закрыли рот – прижали, расплющили о что-то огромное. Она бешено дёрнулась в сторону, испуганно закричала, но смогла только промычать, и тогда над самым ухом кто-то сказал:

   – Тихо-тихо, не то всех белок распугаешь.

   Соловейка замерла. Голос был будто бы князя Остромысла, но Соловейка не поверила. Как бы ему тут оказаться?.. Это всё проклятое ведовство ужасного старика! Ужас, боль и дикое изумление плескались в ней так же, как кровь в миске. И, наконец, пролились. Она забилась, как птица, пытаясь пнуть, ударить, оттолкнуть. Но руки вокруг неё только сильнее обвивались. Чудовище зашипело и потянуло её в кусты. Теперь-то её точно убьют! Их разделяла только её толстая длинная коса, врезавшаяся в лопатки, как межа. Отчаяние придало сил. Она еще раз дёрнулась вверх и вцепилась зубами в его руку.

   Чудовище что-то прорычало и отпустило. Соловейка вывернулась, но не смогла сбежать – её схватили за руку, пальцами попав прямо в порез.

   – Остановись! – раскатисто проревело над ней чудище сердитым голосом князя Остромысла. – Какая ж ты Соловейка, ты дикая куница!

   Она резко вскинула голову и с изумлением поняла, что никакое это не чудище. Перед ней действительно стоял князь, огромный и очень мрачный. Он не морок, не видение, не чужое колдовство. Он с силой сжимал её плечи, но не пытался убить. Не пытался. Он её нашел, догнал… Кровь всё еще стучала в висках, заставляя подрагивать в руках князя, коленки подкосились, но он её удержал. Губы Соловейки задрожали, в груди что-то сильно сдавило и едкой солью подбежало к глазам. Захотелось громко-громко закричать, но Соловейка прикусила губу. Смотреть на князя она не могла, но и сдерживаться больше тоже не получалось. Она вдруг закрыла глаза, обмякла и, уткнувшись лицом в грудь Остромысла, горько разрыдалась.

   – Куда ж ты побежала, – помолчав, негромко сказал князь. – Дальше дикая чаща, пропадёшь – никто тебя не найдёт.

   Взяв Соловейку за плечи, он отстранил её и взглянул в лицо. Слёзы сами текли по щекам, она их глотала, облизывая солёные губы, не смея взглянуть на князя. Только когда он взял её за порезанную руку, Соловейка вздрогнула, резко вскинула голову.

   Остромысл был очень хмурым, казалось, даже борода его заострилась. Он ощупал пальцами порез и тихо, будто самому себе сказал: «Этого я не угадал».

   – Этот старик хотел меня убить... –– шепотом сказала она, прикусывая губы от боли и страха – выражение лица князя пугало её еще сильнее. Он был таким сердитым, что она боялась пикнуть, хоть пальцы сильно давили на порез.

   – А ты зачем к нему пошла? Тебе Аяр где велел быть?

   Потом он расстегнул свой кафтан, снял пояс и перевязал им раненную руку, но Соловейка этого даже не заметила, уставившись на князя. Горячая волна окатила её с ног до головы, уши сразу же запылали, будто братец её за них оттаскал. Она вспомнила, как брат молча повернулся спиной к отцу, подставляясь под отцовские розги. Потом она рыдала на его коленях и пообещала, что больше никогда не сбежит.

   – Нет-нет! – вскрикнула Соловейка и вцепилась в руку князя. – Братец Аяр не виноват! Я сама сюда пришла! И к старику сама зашла, я шла… – она замолчала, проглотив вопрос, который так долго её мучал. Вместе с ушами теперь загорелись и щеки, в груди тоже стало жарко. Соловейка облизала губы.

   – Куда ты шла? – тихо спросил Остромысл.

   Взгляд его стал терпким, как мёд, и совсем не пугающим. Он чуть наклонился и ей стало нечем дышать. Соловейка судорожно хватала воздух раскрытыми губами.

   – Я за тобой шла, князь-батюшка, –– сказала она, но сердце так громко билось, что было не слышно саму себя.

   Она только увидела, как у князя вспыхнули глаза и дрогнули губы, он спросил: «Зачем?» – Соловейка скорее догадалась, чем услышала. Казалось, это всё только чудится, она сама с собой говорит, как говорила все эти дни, не зная, что и думать после того поцелуя. Ей только и хотелось узнать, зачем… Зачем? Зачем же князь…

   – Зачем же, князь, ты поцеловал меня на реке? – наконец, с трудом прошептала она одними губами, но тут же поняла, что он её услышал.

   Остромысл едва заметно улыбнулся.

   – Потому что захотелось.

   – Захотелось? – удивилась Соловейка уже громче, настолько это было странно. Как так – захотелось? Как яблоко с ветки взять?

   – Тебе когда-нибудь хотелось кого-то целовать?

   Поцеловать? Она иногда шалила и играла, целовала подруг в румяные щеки, иной раз к ней приставали парни. Но захотела она сорвать поцелуй, как яблоко с ветки, только с губ Остромысловых, когда князя так долго не было. Снова хотелось почувствовать, как может быть сладко и туманно в голове. Её губы сами собой распахнулись навстречу князю, а голова запрокинулась. Она так хотела попросить его, но не смела, от одной только мысли сердце замирало.

   И князь прочитал её тайные думы. Приблизился так, что по щеке скользнула его борода. Он мягко коснулся сначала пальцем, а потом губами. Легко-легко, почти невесомо, обхватил нижнюю губу и замер, дразня. Щекочущее желание прокатилось по телу обжигающей волной, в животе что-то задрожало. Колени вновь подкосились, но Соловейка еще сильнее вцепилась в князя, только бы не отрываться. Остромысл крепко обхватил её и так же крепко поцеловал, требовательно сминая губы и проникая глубже. Лес вокруг неё кружился, перед глазами всё плыло, весь воздух будто впитался в неё жаром. Когда его совсем не осталось на новый вдох, Соловейка со стоном запрокинула голову, а Остромысл остановился.

   Открыть глаза сразу не получилось, все силы ушли на попытки унять дрожь внутри глотками холодного воздуха. Он скатывался с горящих губ вниз и возвращал мысли. Но ни о чем, кроме того, что теперь всё совсем по-другому, она думать не могла. Яркое, сладостное предвкушение распаляло так, что по плечам и шее пробегали мурашки, совсем не так, как во время неожиданного поцелуя. Снова захотелось почувствовать этот трепет за один вдох до поцелуя, когда губы едва-едва касаются… Она даже подалась вперёд, но Остромысл её удержал за плечи.

   Соловейка взглянула в лицо князя. Он тяжело дышал, ладонью пригладил бороду.

   – Ты больше не должна ходить за мной, –– тихим голосом с хрипотцой проговорил Остромысл. – Не ходи больше ни на реку, ни в лес.

   – Почему? – сожаление в вопросе прорвалось раньше, чем Соловейка успела прикусить губы.

   Князь вскинул брови, а потом нахмурился и стал самим собой. Он снова ровно дышал, смотрел на неё колко и проницательно, как на любого, кто перед ним встал бы.

   – Нечего более тебе здесь искать, – строго сказал Остромысл, и потом всю дорогу до самого княжеского холма уже ничего не говорил.

ГЛАВА 12

Вот уже несколько дней прошло, как Аяр с дружиной вернулись из Урочища. Еще не доезжая до княжеского холма он решил, что не оставит Райнара в его беде, и сдержал обещание. Но никого они не нашли, и с каждым днём надежды оставалось всё меньше. Райнар сжимал зубы и злобно ворочал челюстью, Аяру ему нечего было сказать. Он боялся представить, что кто-то из его сестёр может куда-то пропасть. Что Соловейка одним днём возьмёт и исчезнет, а он не будет знать, в какую сторону гнать коня.

   Сейчас княжич её хоть и мельком, но всё же видел. Замечал с заднего двора по утрам в окне, или вечерами со свечой в коридоре, но не смел подойти. Казалось, от него всё еще разило тяжелым духом ведьминской землянки. Он поддался возбуждению и весь им пропах. Казалось, и другие это чуют, недаром Райнар всю дорогу на него лукаво поглядывал. Вдруг и Соловейка почувствует?.. Хотелось обнять сестру, перебить ведьмин дурман запахом её волос, забыть, забыть всё, что отзывалось стыдом и беспомощностью. И Аяр гнал коня за Райнаром, чтобы ветер сдувал с него сомнение и страх; они затемно уезжали, затемно возвращались.

   А глубокой, черной ночью даже обессиленный Аяр не мог уснуть. Перед глазами стояла улыбчивая, нежная Соловейка с притягательной ямочкой на щеке, мужская любовная жила горела и дыбила одеяло, будто помня зной женского лона. Проклятая ведьма! – думал он о девице с костями в волосах, чтобы не думать о Соловейке, жмурился до боли, чтоб прогнать образ сидящей на нём Соловейки, но тот становился только ярче и топил Аяра в мужской жаре. Так не должно быть! Он со стоном поворачивался на бок, стараясь себя не касаться, чтобы еще больше не распалиться и не представить, как могла бы на него сесть Соловейка. ЧТо это могло быть её тугое, обжигающее тепло. Но она всё равно являлась ему во сне.

   На заре Аяр вставал разбитый и ни о чем не хотел думать. Но нет-нет, да спрашивал сам себя: не зря же он поймал Соловейкин ботинок? Иной раз она так на него смотрела, что – одно слово, только одно его слово всё решит и больше не нужно будет таиться. А как отцу всё объяснить, Аяр бы уж придумал… Этой мыслью он себя и успокаивал, ловя Соловейку взглядом. Но она от него будто таилась, как белка. Нигде теперь он не видел даже кончика её рыжей косы, только силуэт в окне второго этажа.

   Третьего дня после возвращения, когда Аяр накладывал свежие тряпицы на заживающую рану, в горницу вошел Хлын. Он с любопытством посмотрел на старшего брата и снова попросил рассказать про волка и как того забороли. Аяр улыбнулся: надо же, вроде и подрос братец, а всё хочет слушать сказки. Только рассказывать нечего, волка-то победил отец, но Хлын всё равно с горящими глазами слушал, подперев подбородок кулаками. Всё-всё ему было интересно. И дикий зверь, и его огромная пасть, и бревно, и что потом с раной делают настоящие, взрослые воины.

   – Тётки на кухне говорили, что Соловейке вот ромашку кладут на рану, – сказал он и сунул нос в миску с лечебным травным варевом. – Ромашку!

   – Соловейке? – Аяр замер, так и не сделав последний виток тряпицы вокруг плеча. – Она ранена?

   Хлын пожал плечами. Он крутился вокруг кухни и слышал, как дворовые тётки говорили, что егоза опять что-то натворила и теперь её, как молодца, нужно лечить. Мало у князя, говорили, сыновей, а теперь и девица как парень подросла. Если шрам останется – не видать ей, дурёхе, жениха хорошего, будет перестаркой на шее князя Остромысла сидеть… Аяр так сердито глянул на младшего брата, что Хлын тут же прикусил язык, а потом и вовсе сбежал.

   Аяр потерял покой, не смог уснуть. И когда ночь посерела, вышел раньше всех из горницы, чтобы теперь не упустить Соловейку, когда-то же она должна выйти из светёлки и спуститься. И она вышла еще до первых петухов. Прошла по остывшему за ночь полу так тихо, что он услышал только как девица удивлённо охнула за его спиной. Простоволосая и босая, Соловейка держала сапожки в руках, на её плечи был накинут полушубок.

   – Соловейка… – выдохнул Аяр. – Куда ты собралась так рано?

   Он так давно не видел сестрицу, но она совсем не изменилась. Была всё такая же золотисто-рыжая, с яркими зелёными глазами. Аяр внимательным глазом окинул всю её невысокую пухленькую фигурку, которую скрывал полушубок. Никаких ранений он не увидел, ни царапин, ни синяков. Она испуганно повертела головой, а потом тихо ответила:

   – На реку хотела пойти, утренних птиц послушать…

   Аяр шагнул ей навстречу и крепко обнял. Соловейка ойкнула и попыталась отстраниться. Выходит, не обманул Хлын и тётки.

   – Что с тобой случилось? Ты ранена?

   Соловейка мотнула головой, но так скривилась и наклонилась к левому плечу, что он сразу всё понял. Осторожно стянул с её плеча полушубок и увидел под рубашкой плотную повязку.

   – Я случайно порезалась… Ну, Журавелька случайно меня задела веретеном,