Бес с тобой. София Устинова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ГЛАВА 35
• ГЛАВА 36
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

   Бес не привык показывать слабость. Бес не может быть слабым. Бес привык выживать в диком мире жестокости, цинизма и волков. Он сам один из самых беспощадных волков большого города. Его боятся, уважают, слушают

   Аря не привыкла к жестокости. Но не смотрит на жизнь сквозь розовые очки. Рано потеряв родителей, ценит того, кто её любит и воспитывает. Умная, образованная, слегка наивна, но с большими планами на будущее

   Их столкнёт жизнь, а она, как известно, ещё та стерва

   Сломается ли Аря под гнётом обстоятельств?

   Будет ли готов Бес обрести то, что не имел никогда в жизни?

   Смогут ли они отстоять право на жизнь

ГЛАВА 1

   Бес

   — До меня постоянно доходят слухи, что Пастор сурово решает вопросы, — Всеволод Петрович Игужин неторопливо отрезает кусочек отбивной. Кладёт в рот и пристально глядит на меня.

   — Слухами земля... – отзываюсь сухо, прокручивая по столу бокал с водой. Кушать не хочу. Компания не самая приятная, да и волнует причина нашей встречи. Было строго велено явиться, и добавлено «одному» в контексте «важную тему перетереть».

   — В каждом слухе есть доля правды, — перефразирует известное выражение босс боссов, прожевав кусочек мяса и отрезая новый. По Всеволоду Петровичу не скажешь, что мужик держит в стальном кулаке несколько районов, каждым из которых заведует его ставленник. Мой непосредственный босс – как раз один из них. Пастор.

   Игужин – семидесятилетний, невысокий, поджарый бизнесмен и политик. Давно в структурах власти и законодательства, к рукам прибрал многие сегменты управления, и естественно с его связями бояться чего-либо кроме скоропостижной смерти ему не стоит. Легко урегулирует щекотливые вопросы, заминает громкие, устраняет назойливые и опасные. Примерный семьянин: муж, отец, дед... Несколько постоянных любовниц, двое внебрачных отпрысков, о которых известно, счета в банках по всему миру, доли в сильнейших компаниях, корпорациях и неуёмное желание оставаться на плаву и при власти... жить вечно.

   И он мне сейчас говорит о каких-то наговорах на моего босса?

   Пастор, Набогий Нестор Львович, конечно, не святой, несмотря на благочестивое имя в бандитских кругах. Жесткий, беспринципный, сплотивший возле себя многочисленную группировку и держащий в страхе южный Район Новосибирска. Управляет, побуждает, обучает... устраняет.

   Но он скорее умеет словом наставить на путь истинный и объединить народ, призывая к одному великому делу.

   Так к нему и я попал.

   По малолетке... Уже полгода с ребятами промышлял на улице. Грабили в основном. А что ещё беспризорникам делать? Как выживать?

   Нас спасали не столько талант и ловкость, как везучесть и быстрота. Но рано или поздно и то и другое проходит. Вот тогда меня и подельников выловили, проучили по-мужски, а потом к Пастору притащили.

   Он долго нас рассматривал, но обратился ко мне. Медленно, с расстановкой объяснил, что красть – нехорошо, это карается законом. Но есть у воров закон – красть у вора – позволительно и даже достойно уважения, только... смертельно опасно.

   Оказывается, мы грабанули одного из его парней. Ночью... пьяный был, напали со спины, завалили, отпинали, наличку и ценное забрали. У него свёрток был. Нож, точнее кинжал. Я не разбирался в ценовой стоимости, но выглядело оружие внушительно и дорого. По-старинному, музейно. Потому я его припрятал в укромном месте.

   Пастору было плевать, что его парня обчистили – сам виноват, он не имел права расслабляться, но клинок попросил вернуть. Настоятельно, при этом одному из наших сломали кисть – Набогий демонстрировал, что будет с каждым. Но он не зверь. Не убьёт – на улицу выкинет.

   Тонкий изощрённый ум... Пастор хуже зверя, ведь нет для вора худшей участи, чем остаться без возможности себя прокормить.

   Я бы мог заартачиться, мол, не было свёртка, но это были мои парни, я с ними многое прошёл и многое пережил, потому взял на себя ответственность. А потом вернул кинжал.

   Не знаю, что во мне увидел Набогий, но предложил быть с ним. Кров, еда... Ремеслу обучит, да и ребятам будет, чем заняться – школа молодого бойца. Вот так мы с парнями и остались у него.

   Не скажу, что легко было. В мире волков не признают слабых. Захочешь выжить – дерись, хочешь уважения – добивайся. Но школа, крыша над головой и люди, которые не пытаются строить из себя милых и очень за твою судьбу волнующихся. Они дают шанс, а воспользуешься им или нет – тут от тебя зависит.

   И я воспользовался. Прижился. Они – семья, от которой знаю, что ожидать. Либо полягут рядом, прикрывая спину – если я с ними, либо без раздумий убьют – если предам.

   — Завистники, враги, вы же знаете, — продолжаю безлико.

   — Твоя преданность похвальна, но любой власти рано или поздно на смену приходит молодое поколение, — выжидательно смотрит, но я эмоции давно научился прятать и даже под острым взглядом не стушуюсь. Не идиот, мне известно, что Игужин спит и видит меня на месте моего босса. Не потому, что я глупее и ему удобнее мной управлять, а потому, что я хоть и считаюсь одним из самых способных парней Пастора, но в отличие от него пытаюсь решать дела более гладко и дипломатично. Жестокостью отличаюсь особой, но только в тех случаях, когда доводы и аргументы не приносят нужного результата, а оппонент не желает прислушаться к разумному и мягкому. Не думаю, что кровью заливать улицы – верный выход из проблем, но если шакалы понимают только такой язык – буду мочить и крушить.

   Правда жизни – сила, брат... Вот в чём, сила.

   Силу слушают, даже если не хочется. Силу принимают, даже если отрицают. И чем меньше в тебе слабости, тем ты сильнее. А её уважают...

   — Пастору ещё есть, что сказать.

   — Его слова перестают отличаться рассудительностью – они категоричны и однобоки, а в наше время необходимо перестраиваться и находить новые способы ведения дел.

   — Его дела всегда в гору идут.

   — Но за ними влачится уже не шлейф, а несмываемые реки крови. Поэтому я хочу, чтобы ты встал на его место, — опять паузу заполняет задумчивым жеванием мяса и пристальным сканированием моей реакции. Жду, откинувшись на спинку стула дорогого ресторана. Любимое место Игужева. Его детище, что не удивительно. Точнее его дочери. Поэтому все самые важные мероприятия проходят именно здесь.

   — Тебе чуть за тридцать. Ты у него научился многому. И, насколько мне известно, большая часть команды Пастора ходит под тобой. Значительная часть, — добавляет с нажимом. – Они бы не выбрали слабого хозяина. А ты наравне с беспощадностью рационален. Вместе с одиночеством ценишь братьев. Убьешь за любого, вместе с тем, покараешь, если он посмеет предать. Но умеешь слушать, слышать и делать верные выводы. Ты – новое поколение. Ты тот, кто может и должен! Кто обязан и будет!

   — Я подумаю, — киваю отстранённо, прекрасно понимая, что не буду двигаться, пока действительно не почувствую в этом необходимости. Пастор стал зарываться, согласен. Последнее время разбушевался не на шутку в стремлении очистить один район под свой проект, но это жизнь. Он хозяин, поэтому ломает стены, как считает нужным.

   Разве что, он ремонт затеял хоть и в своей квартире, но дом-то чужой. И вот сейчас тот самый хозяин дома очень недоволен. Не защищаю одного, как и не осуждаю другого. Точно уверен, как только проект будет приносить доход, Игужин запоёт на иной лад, но пока... Ему приходится слишком много подчищать, а у него перевыборы на носу, газетчики везде и всюду, да и любовница пасть раскрыла, мол, бьёт, насилует...

   Вот Всеволод Петрович и пытается минимизировать грязь возле себя. Смешны потуги: варясь в котле отходов, делать вид, что в них не замешан. Мусорка настолько велика, что уже не спасает ни одна известная стратегия.

   — Подумай, — откладывает вилку и нож Игужин и отпивает вина из своего бокала. – О разговоре лучше молчать, а твой ответ буду ждать.

   — Понимаете ведь, что он уже в курсе. Языки везде и всюду, — поднимаюсь из-за стола. — Но я вас услышал. Приятного, и до свидания, — прощаюсь ровно и шагаю прочь. В гардеробе забираю куртку.

   Накидываю, сигарету в зубы и выхожу на улицу, подтянув повыше воротник – зима уже отступает, но весна жутко ветреная. Огибая лужи, а иной раз, перескакивая, спешу на парковку ресторана.

   — Бес, — звонок Пастора не заставляет себя ждать. Только открываю дверцу «камрюхи».

   — Да, босс? – сажусь на водительское. Ключ в скважину.

   — Дело есть, — сухо и коротко. – Дуй на стрелку. Новый район, угол... Лютый и Грот уже на месте. Ждут тебя.

   — Уже, — сворачиваю на дорогу, а босс сбрасывает звонок.

   Откидываю мобильный на соседнее кресло и жму педаль сильнее.

   — Здоров!

   — Привет!

   — Здрав! — обмениваемся приветствиями, только торможу недалеко от «Бехи» Лютого. Парни ко мне в машину садятся. Я прикуриваю.

   — В чём проблема? – в лоб, чтобы не ходить вокруг да около.

   — Да вот в этой лавке, — Лютый кивает на угловой магазин. По сути, он едва ли не единственный с вывеской «открыто» из оставшихся на улице. Есть ещё несколько, но там уже и документы подписаны, а товар вывозится.

   — Так и не договорились? – уточняю проблему, выпуская дым в открытое окно.

   — Упрямый старик, — кривится Грот. – Мы ему по-хорошему объясняли, что нет варианта. И угрожали. Били витрину. В красках рисовали достоинства лучшей жизни, как ты советовал...

   — Лан, пошли, — выкидываю окурок. Не люблю долгих рассуждений и перемола одной и той же темы.

   Звон колокольчика входной двери даёт знать, что есть посетители. Бегло осматриваю помещение. Больше стены интересуют, но невольно засматриваюсь диковинными вещами. Столы, витражи, сундуки, стулья, мелочёвка – часы, посуда, зеркала. Глаза разбегаются от обилия и разнообразия.

   — Что вы хотели, молодые люди? – вежливо интересуется статный мужчина в годах, появившийся из-за перегородки за главным прилавком. Благородная седина, вдумчивые глаза, прямой нос, жёская полоса рта, редкая зауженная борода.

   Окидывает нас выжидательным взглядом:

   — Скупкой краденого не занимаюсь, — не улыбается, но явно реплика неспроста. Моих парней знает. Я же его впервые вижу, поэтому на них он уже не смотрит, так, мельком, не творят ли чего.

   — Сбором мусора, если только, — совершенно не хочу уязвить, — но мне непонятно увлечение «трата денег на рухлядь». Не вижу в ней ни красоты, ни ценности. Новые часы куда практичней, посуда – удобней, шкафы – продуманней.

   — Только невежде не важна история, — без укола, скорее с грустной констатацией факта. – А ведь именно история даёт представление о том, как жили раньше. Именно история и знания помогают спрогнозировать, к чему идёт прогресс. Прошлое, которое указывает на будущее.

   — И на что может указать этот сундук? – киваю на первое попавшееся.

   — Что его хозяева были среднего сословья, но на хорошем счету. Начала девятнадцатого века. Жили скромно, но были толковыми и аккуратными. Выдавали дочерей за хозяйственных мужей и почитали родителей. Ковка углов – что подарок, скорее всего, был от семьи кузнеца и литейщика. А ещё то, что эта вещь непременно попадёт в руки престарелой, уходящей на покой актрисе.

   — Это вымысел и вода, — серьезнею, потому что ни один из озвученных тезисов не доказуем, хотя прозвучало внушительно и психологически подковано.

   — Для вас, ибо вам не ведомы такие понятия, как семья, любовь, забота. Вы... – мужчина хмурится, так пристально на меня глядя, будто в душу смотрит. Отвечаю прямым, и не отвожу. В игры, кто кого – играю так давно, как дышу, мне нет в этом равных. Но мужик продолжает буравить выцветшими от старости глазами. И пусть без вызова и желания показать, кто из нас сильнее, но с неприятным для моего нутра чувством всепонимания.

   — Дикий зверь, отвоевывающий себе право на существование. – Без укора и унизительного сострадания. – Рвущий и своих, и чужих, чтобы боялись и уважали. Пробивающийся на свободу, но отчаянно задумывающийся о своём предназначении. Умны, хитры, безжалостны и циничны. Но в вас есть то, чего нет в этих, — старик без страха кивает на парней за моей спиной. Они перестают шариться по лавке. Затаиваются в животном ожидании броска на жертву.

   — И что же это? – криво тяну уголок рта, хотя мне совсем не до смеха. Никогда и никто вот так сходу не бил мне в лоб правдой. И проблема не в том, что старик говорит, а в том, как он быстро видит суть вещей. У него дар. Такой, что теперь верю каждому слову по истории «дряхлого ящика».

   — Жажда понять. Жажда найти...

   — Так и есть, — досадливо склоняю голову. – Ищу выход из нашего с вами сложившегося положения и пытаюсь понять, почему вы отказываетесь?

   — Для этого прежде всего надо стать человеком, — не менее горько кивает мужик.

   — Слышь, — рычит Лютый из-за моей спины.

   — Чшш, — коротким жестом обрываю братка, не оглядываясь.

   — А вам, — отзываюсь не менее спокойно и настоятельно, — если так хочется остаться тем самым человеком, всё же придётся ещё раз взвесить все «за» и «против». Это предложение звучит только потому, что вы мне нравитесь. — Сколько давали? – через плечо Гроту, продолжая смотреть на Когана.

   — Пять с половиной.

   — Серьёзно? – от недоумения кошусь вполоборота.

   — Угу, — шмыгает носом Грот, явно не понимая моей реакции. Покупка помещений в этом районе начиналась с пяти миллионов в зависимости от метража и ценности точки. И если учесть удобство расположения, неплохую площадь, и тем более необходимость, цена непросто занижена. Она унизительна.

   — Восемь и пару недель на съезд, — озвучиваю своё предложение, уже прикидывая, как поведу разговор с Пастором. Он реально начинает перегибать палку. Одно дело выселять, зная, что люди найдут, где устроиться и им будет на что, а другое – вытряхивать с подачкой.

   — Э, — роняет Лютый, за что я его опять, как пса, только жестом затыкаю.

   — Сам улажу, — вынужденно поясняю, выслушивая злое ворчание и недовольное пыхтение за спиной.

   — Очень рыночное предложение, — во взгляде мужчины мелькает толика уважения. – Но боюсь...

   — Три дня, — не даю сразу отказать. – У вас есть три дня. Лучше хорошенько подумайте.

   Мужчина в гордом молчании продолжает буравить меня несгибаемым взглядом.

   — Всего хорошего, — прощаюсь кивком.

   Арина

   Ох уж эти помощники!!! Киплю от возмущения. То крутятся под ногами, прохода не давая, то ни одного нет. И главное нет, когда так нужны!

   Прикусив губу, тащу пакеты с покупками в лавку к деду. Давно планировала пополнить полки необходимым. Для работы и обучения очень нужно. И вот, когда мне так нужны друзья, точнее их руки – нет ни одного!

   И очки, как назло, так и норовят на нос сползти. Нелепо морщусь, будто это может хоть как-то их вернуть обратно, и в узкие щели между пакетов посматриваю на дорогу вперёд. Редкие прохожие сами благоразумно меня избегают, а я радуюсь последним метрам долгой дороги в разливах луж.

   Раз ступенька...

   Блин, как скользко! Едва не падаю, скользнув ногой по плитке лестницы. Два, три, четыре, пять – легко шелестит подошва весенних сапожек. Площадка в три небольших шажка. Ногой аккуратно пинаю дверь, и с переливом колокольчика ступаю в лавку.

   — Дед! — Зря вздыхаю с облегчением, мол, я это сделала!!!

   Сердечко со счастливого ритма точно в бездну ухает, да так резко, что даже глохну. В проём между покупками натыкаюсь на наглую морду парня бандитской внешности. Скабрёзная ухмылка, плотоядный взгляд, а когда он ещё и подмигивает мне, да языком жуткий жест делает, словно псина, быстро-быстро лижущая вкусность, забываю напрочь о внутренней ступеньке и с глухим шлепком валюсь на пол. Пакеты туда же, а что отвратительней – и очки. Покупки рассыпаются.

   Чертыхаясь, принимаюсь собирать пакеты обратно. Пока не застываю, синхронно потянувшись с кем-то к баночке с позолотой. Испуганно вскидываю глаза на ещё одного мужчину. Подслеповато прищуриваюсь, чтобы хоть как-то разглядеть... Мда, этот чуть менее отвратительный, чем первый, но тоже неприятный. Близоруко присматриваюсь – расплывчатое лицо кажется грубоватым, словно вытесано из камня. Я бы решила, что он боец.

   Мужчина реагирует быстрее меня и, взяв краску, протягивает:

   — Держи, карамелька! – и голос с насмешкой.

   — С-спасибо, — роняю, забрав свою покупку и в пакет прячу. Мужчина выпрямляется, а я продолжаю собирать – серебрянка, несколько полиролей...

   Мимо без секундной запинки мелькают чёрные тяжёлые ботинки, видимо ещё одного посетителя. Скрипит дверь, колокольчик переливом сообщает – мужчины покидают лавку, но с улицы долетает:

   — Я бы ей вдул, — похабщина и явно из уст первого бандита.

   — Вкусная, — соглашается второй «помощник».

   Зло кусаю губу и торопливо собираю упавшее.

   Животные...

   — Что же ты? – рядом останавливается дедуля. – Как всегда ворон считаешь, да забываешь про ступеньку, — понукает миролюбиво.

   — Не забыла, — ворчу, ныряя рукой под тумбу и нащупывая очки, которые туда проскользили. Надеваю на нос и тотчас скулю: — Блин, стекло треснуло, — выть хочется от расстройства.

   Снимаю окуляры и аккуратно протираю подолом платья, чуть виднеющегося из-под пальто. Плохо делаю, но в данной ситуации... другого нет выхода.

   Опять надеваю:

   — Точно, треснуло, — констатирую очевидное. – Завтра в оптику Зингермана схожу, может получится быстро поменять.

   — Конечно, моя хорошая, — помогает с пакетами дед. – Только не затягивай. Самуил Аркадьевич закрывается.

   — Насовсем? – неприятная новость, и это ещё больше удручает. Все наши знакомые, все кто окружал с детства, чуть ли не в одночасье собираются уехать из района. Дед не позволяет лезть в такие «мужские» дела, а я хоть и наивная, но не дура, да и слышу многое. Улица стала пустовать больше обычного. Я бываю в людных местах, а слухи... они летают везде.

   На наш район... Он даже не в центре города. Тихая окраина, но довольно старый район. В общем, на него положил глаз какой-то бандит. Не сам – подставными компаниями и фирмами скупает площади и земли. Тех, кто был на аренде, уже известили о сроках выселения, а такие, как мы – хозяева, не раз получали разные предложения о продаже.

   Опять же, остаётся лишь догадываться о масштабе захвата, и о том, как переживает дед и что ему стоит выдерживать прессинг и не ломаться, но я вижу – мрачнеет, переживает, и чаще обычного пьёт сердечные лекарства. А ему нельзя волноваться – он ещё в том году чуть не умер от очередного инфаркта... Следующего может не пережить. А я... люблю деда. Он единственный, кто у меня есть. Единственный и самый лучший.

   И даже не страх остаться одной заставляет всячески помогать и оберегать родственника, а то, что мир лишится одного из самых хороших и порядочных людей. Это без прикрас.

   Умный, образованный интеллигент, старое воспитание, мужской стержень и удивительная сила воли. Ни разу не слышала от него грубого слова или ругательства, он даже голос не повышает. Разногласия решает словами, аргументами, доводами и рассуждениями. Позволяет ошибаться и самой устранять промахи. Направляет, воодушевляет, заставляет думать и учиться.

   Обожаю его!

   — А где Матвей и Давид? – дедуля применяет хитрый ход, меняя тему разговора.

   — Вот и я о том же! — ворчливо поднимаюсь с пола. – Что за друзья, мешаются, когда нужна тишина и покой, и днём с огнём их не сыщешь, когда нужны?

   — Эх, молодёжь... – улыбается дед: прихрамывая, ступает за прилавок. – Всё у вас наперекосяк.

   — Молодость, — фыркаю, следуя за ним.

ГЛАВА 2

Бес

   Разными машинами едем к Пастору – отчёт – дело святое. Особенно такому человеку, как Нестору Львовичу. Пока еду, набираю Агапыча – он умеет в кратчайшие сроки справки навести на любую душу, когда-либо появляющуюся на свет божий, по крайне мере тех времён, которые интересуют меня.

   — Коган Исмаил Иосифович, 78 лет. Ювелирная лавка на...

   — Как обычно?

   — Можно чуть глубже: Древо и т.д: когда родился, где жил, куда переезжал, где учился, на кого, дальнейшее образование, женитьба, дети, что да как.

   — Как скоро?

   — Вчера...

   Вместо ответа звучат быстрее гудки.

   Агапыч странный персонаж.

   Для него нормально так закончить разговор. Узнал – астрал...

   Я не из обидчивых. Сам с придурью, поэтому мы с ним быстро нашли общий язык, несмотря на то, что совершенно разные. И видение мира у нас под иными углами. И тем более, я никогда его в глаза-то не видел.

   Меняя номера телефонов, не раз усмехался умению мужика мне дозвониться. Никогда не сообщая ников, паролей – получать нужные сведения по почте. Не озвучивая места своего проживания – находить запрашиваемое в конвертах.

   Человек-призрак, но мать его – настолько «тень» я никогда не встречал.

   И восхищает, и пугает.

***

   — Почему восемь? – Парни уже донесли о моём самоуправстве Пастору. Нестор Львович не орёт, но колючий взгляд холодных глаз на морщинистом лице адресован мне. Босс недоволен, но доверяет и потому ждёт разумного ответа.

   — Она ближе к рыночной, — сижу напротив Пастора. В его доме, в его рабочем кабинете. Мрачном, небольшом, с давящими стенами и громоздкими картинками, потолком с тяжёлой люстрой. Не спасает положения и единственное окно – оно всё время занавешено тёмными, плотными шторами. На полу вычурный ковёр, на который нельзя в обуви ступать, потому он ютится у порога.

   Массивная мебель, высокие шкафы с книгами. Только сейчас понимаю, что его мебель и обстановку тоже можно назвать – антикварная. Да и если вспомнить о его любви ко всему древнему, сорение деньгами на аукционах...

   При этом Пастор – редкий человек старой закалки, верящий в силу знаний и почитающий бумажные издания. Сотни томов, от научных трудов до обычных романов, поэм и сборников стихов призванных классиков жанра. Стол тоже порядком завален бумагами, папками и прочими канцелярскими вещицами.

   Даже странно, что такой персонаж, как Нестор Львович не понимает мотивов Когана. Они примерно одной эпохи. Пережили многое. На ноги вставали сами. Да и увлечение у них схожее – коллекционирование древнего и редкого.

   Хотя, возможно, из-за своей недалёкости я упускаю нечто важное.

   — Коган – едва ли не последний из района, кто отстаивает своё право на участок. Там его жизнь... – не пресмыкаюсь, за что и заслужил уважение Пастора.

   — Когда бы тебя это волновало? – босс откидывается на спинку кожаного высокого кресла. Локти на подлокотники, старческие ладони с длинными пальцами, на одном из которых массивный перстень, складывает домиком.

   — Он не изменит своего решения, — решаюсь на признание.

   — Тогда смысл было перебивать цену? – не даёт спуску Пастор.

   — Притупить бдительность и дать время подумать... – вальяжно растекаюсь по стулу, ноги чуть шире вытянув по ковру.

   — Но ты же сказал, что он не передумает, — напирает босс.

   — Подумать мне... Порешить всегда успеем, а я бы хотел уладить вопрос полюбовно. Так что прошу дать мне время. Я придумаю, как его обработать.

   — Не припомню за тобой такого рвения.

   — Избавлять мир от пустоты и гнили – одно, а от подобных Когану – другое.

   — Еврей, как еврей...

   — Я не нацист, мне нет дела до его родовой принадлежности, я говорю про другое.

   Пастор озадаченно прищуривается. Губы сильно поджимает и несколько минут просто молчим, изучая друг друга на расстоянии.

   — Неделя, — озвучивает вердикт. Бурной радости не выдаю. Благодарно киваю:

   — Постараюсь управиться, — поднимаюсь, но уже у дверей меня нагоняет:

   — Не уладишь миром – устранишь!

   — Не вопрос.

***

   Не знаю почему, но еду не домой – обратно к лавке Когана. Торможу напротив и наблюдаю. Редкие посетители – добродушные и учтивые. Один – явно воришка, но только заглядывает, тотчас выходит, пряча голову под капюшон толстовки, руки в карманах грязных джинсов, потрёпанные кроссы. Видать, наркоман.

   Исмаил Иосифович неторопливо перебирает товары, прохаживается по магазину, поправляет антикварную продукцию. Табличку «закрыто» устанавливает с пунктуальностью, которая добавляет плюса в моих глазах – скрупулёзность и педантичность – достойные качества для любого бизнесмена, да и просто воспитанного человека.

   Вечереет быстро, тени ползут по проулкам и дорогам, опускаются на землю. Свет из окон, витрин цветными софитами бьёт по глазам, но я даже вздремнуть успеваю. А потом и внучка старика появляется с двумя парнями. Братьями, если глаз не обманывает. Похожи, но не как две капли воды. Двойняшки...

   Парни расположены к девушке, а она с ними хоть и кокетничает, но не развратно, а... невинно и по-дружески.

   Только свет гаснет, и я еду домой.

   На следующее утро – я на месте, ещё до ухода Арины в школу. За ней предсказуемо ребята заходят. Они прощаются с дедом и, подшучивая, подзадоривая друг друга, ретируются в сторону ближайшей школы.

   Вот так и наблюдаю за семейством Коган.

   А если учесть, что папку с личным делом на антиквара нашёл, когда сел в машину, то ясное дело – мне есть, чем заниматься в пробелы дня.

   Род Коган – древний. Ветви из глубины тянутся, и эта затормозила на сыне Исмаила Иосифовича – Родионе. После смерти жены он так и не смог оправиться от горя. Погиб под колёсами автомобиля. Потому на попечении старика осталась на тот момент семилетняя внучка. Арина. Вот уже десять лет, как он её воспитывает.

   Исмаил стоит на учёте по сердцу, диабету и подагре. Уже перенёс несколько операций.

   Значит, легко доводим...

   Внучка...

   Арина Родионовна Коган. Семнадцать лет отроду, а вначале мая должно стукнуть восемнадцать. Учится в школе с гуманитарным уклоном, и дополнительно – в школе искусств. Умная, талантливая, но несильно общительная. Большую часть времени проводит либо одна, либо с дедом, либо с друзьями – братьями – Давидом и Матвеем Ризенштейн.

   Что ж. И рычаг есть...

***

   Изучив дело, внимательно слежу за Исмаилом и Ариной.

   Они от слова – семья! Пусть неполноценная, но самодостаточная. Тихая, воспитанная, образованная, любящая. То, с какой нежностью смотрит на внучку дед – поражает. То, как Арина обращается к деду, как отвечает...

   Мне это дико видеть. Но чем больше наблюдаю – тем сильнее накрывает странное чувство, которое никак не могу распознать. Тёплое, но щемящее. Вроде доброе, но болючее.

   Где-то в груди.

   Подавляю его равнодушным – семья Коган – работа. При необходимости – уничтожу.

   И продолжаю слежку.

   Вечером следую за ребятами и Ариной.

   Они гуляют в парке возле ещё нерабочего фонтана. И если парни трещат наперебой, стараясь побольше мелькать перед внучкой Исмаила, то девушка их слушает с тихой улыбкой, изредка кивает и не менее часто подаёт голос.

   При этом не выглядит равнодушной и поверхностной – скорее задумчивой и милой.

   На следующий день Арю провожаю до школы.

   Кушаю в ближайшем кафе, посматривая на ступени учебного заведения. Молодёжь бегает курить, нарушая запрет. Арина за этим делом не замечена.

   И я иду с сигаретой. По дороге, через пешеходный... А потом прогуливаюсь до самой школы. Узнаю расписание, делаю фотку – на всякий...

   В машину и жду.

   Она выходит одна, но уже на ступенях её нагоняет парень.

   Видный, смазливый. Не из бедных, да и вряд ли последний человек в школе – вон поодаль его компания друганов ждёт. Посматривают, шепчутся, посмеиваются.

   Поспорили?

   Всё может быть...

   А парень ведёт себя уверенно. Улыбается, жестами играет.

   Виды имеет на Арину.

   Она смущена, слегка удивлена, но мила и робка. Не отшивает... Медленно идёт, продолжая беседу.

   Если бы парень хамски подкатил, напирал – думаю, она бы взбрыкнула. А так – выслушивает. Кивает, плечами жмёт...

   Даёт шанс...

   Наблюдать за девушкой становится личной девиацией. Причём получаю большее наслаждение, когда она одна. Настоящая, слегка грустная, воздушная, хрупкая, обитающая где-то в параллельной вселенной. Ногами тут, а мозг... Не то чтобы была рассеянна, но точно не от мира сего.

   Она, не замечая, проходит дорогие бутики с одеждой, но может застрять возле мозаичного витража. Не реагирует на блеск ювелирных лавок, зато тормозит у остановки, с крыши которой льётся дождевой водопад или у фонтана в торговом центре, и разглядывает воду.

   Стопорит на улице и рукой водит, смотря на робкое весеннее солнышко, наконец решившее немного побаловать светом. Пальцы расставляет, улыбается, будто играет с ним...

   При этом совсем не играет в телефон, зато поражает внезапным порывом к рисованию.

   И облака!!! Мать их, я чуть не упал, пока задирал голову и глаза ломал, высматривая то, что так заинтересовало Арю.

   Вот правда! Что? Она? Там? Видит?

   От бессилия зубами скрежетал.

   Я вижу облака.

   Облака! Где кучные, где редкие, но, с*, просто, облака!!!

   Раздражает собственная ограниченность!

   Понимаю, что мы по-разному смотрим на вещи: видим и анализируем.

   Я слишком циничен и приземлён, чтобы соревноваться с человеком искусства в восприятии мира, но хочу!!! Хочу расширить кругозор и увидеть! Прозреть!

   Как она... так же широко и объёмно.

   Почему она перебирает красные краски? Они красные!

   Почему карандашом водит то медленно, то быстро, то плавно, то штрихами, то с нажимом, то едва ли.

   Почему у неё простые карандаши разные?

   Я не тупой, пусть не столь образован, но тонкости чуть догоняю – мягкий, твёрдый, но у неё даже заточка разная.

   Ей плевать, как на неё смотрят, ей всё равно на окружающую действительность, если только она не заинтересовала её как нечто, из чего можно черпнуть вдохновение... Жизнь.

   Она её видит как-то по-иному. Краски что ли по-особенному играют?! Хотя, как это? Красный и есть красный. Чёрный – он и есть чёрный!

   Аря может сесть на скамейку и покормить птиц. Может носком сапога вычерчивать узоры в песочнице или, перепрыгивая лужу, нарочно наступить хотя бы на кромку, смеясь получившимся брызгам.

   Может расставить руки и кружиться под дождём.

   Она... восхитительно ненормальная, при этом органично невинна. Дико настоящая, и вместе с тем, вызывающе непорочна.

   Смотрю на неё и пытаюсь найти ложь в набожной красоте, спокойствии и одухотворённости.

   Смотрю, смотрю до отвращения к себе и брезгливой ненависти... и НЕ НАХОЖУ.

   Она чиста, как ангел. Девственная душа, нетронутая грубостью сурового мира, корыстью современности, неосквернённая модными веяниями.

   Как? Как она выросла в наше время? Как не стала изгоем?

   Как Исмаилу удалось ЕЁ сохранить столь совершенной и естественной?

   Научить думать, а не пользоваться заготовленными ответами? Творить, а не потреблять? Познавать, а не ограничиваться? Жить, а не прожигать? Лучиться, а не гламурно блистать? Быть милой девушкой, а не скатываться до уровня среднестатистической? Нести чистоту, не опошливая ни секунды существования?

   По жизни так получается, что грязи, лжи и порока больше всего в тех, кто громче других кричит о добродетели, морали и божественном.

   Я аморален.

   Я грязь!

   Я порочен!

   Я зверь.

   Я Бес!!!

   Во мне нет ни капли веры в хорошее и бескорыстное. Потому что всё есть грязь!

   Нас окружает ложь, мы говорим – ложь, мы – ложь.

   Я правда старательно высматриваю её и в ней. Жду подвоха или лукавства, хоть миг порока. В этом профи, ибо порок – моя стихия, и я знаю все лазы и уловки. Но нет в ней ничего подобного.

   Если только... ум и стремление к истинно-прекрасному.

   Умная женщина – опасна, а понимающая суть красоты – вдвойне. Она нечистоты сможет обнаружить в любом тайнике, какой бы дорогой мишурой их не закрывали. Её провести нельзя...

   Мне на руку лишь одно – Аря юна, наивна, верит в чудо.

   Пока!

   Пока никто до меня не разрушил этих стен, у меня есть шанс сыграть на правильной струне...

   Молодая, романтичная, одинокая!

   Но это план на потом, если старик не одумается.

ГЛАВА 3

   Бес

   На третий день, подгадав уход Арины, наведываюсь в лавку.

   Исмаил ничуть не удивлён моему приходу. Конечно, я ведь давал срок. Смотрит спокойно и ровно, ни жеста страха или волнения. Он принимает происходящее, как есть, и просто ждёт.

   А я ищу первые слова, потому медленно иду между рядов стоек, мебельных композиций. Мажу глазами, цепляясь всё больше за разные детали, которых по невежеству не заметил в первый раз. Тонкая организация рабочего пространства, чёткие и вместе с тем продуманные сегменты товаров, цветовые семьи, орнаментические.

   Торможу возле витрины с диковинными пепельницами, мундштуками и портсигарами.

   Беру один, под серебро, но это не оно. Рисунок тонкий и резной.

   — Вам это не подходит.

   — Почему?

   — Он был сделан для человека, крайне редко прикладывающегося к сигарете. Молодого, утончённого, обедневшего аристократа. Для вас подойдёт другой, — Исмаил не выходит в зал, чуть склоняется за своей витриной, недолго копается и кладёт на стеклянную поверхность ещё один портсигар. И, судя по отделке – как раз серебро, и рисунок оттенён даже.

   Беру. Он и правда в руку удобнее ложится, несмотря на металл, быстро набирает тепло. На крышке пламя... и две капли, чёрные гладкие камни, напоминающие глаза. Глаза в пламени... Ад? Бес?..

   — Вы знаете, кто я? – пристальный взгляд на Исмаила.

   — Вашу суть я понял ещё в прошлый раз.

   — Сколько?

   — У него нет цены.

   — Но я хочу купить, — не понимаю, зачем цирк и зачем показывать то, что не продаётся.

   — Она ваша по праву.

   — Это лишнее. Так сколько?

   Мужчина молчит, и у меня разыгрывается жуткое желание ему в морду вбить его высокомерие.

   — У каждой вещи есть цена! – чеканю ровно. – Серебро, работа, — перечисляю, что вижу и как понимаю, — чеканка, камни, оригинальность. Штук десять? – навскидку.

   Коган молчит. И его взгляд меня бесит ещё сильнее. Снисходительный, даже насмешливый. Ему везёт, что губы не улыбаются, а так бы я сорвался.

   И тут озаряет – я портсигар уже себе присвоил! Меня не волнует остальное. Он мой, потому что органично вписывается в моё понимание «годится», «удобно», «глаз не раздражает». Портсигар словно был создан под меня.

   Право!

   — Бес для Беса... — пальцами оглаживаю глаза-камушки, скольжу по языкам племени.

   — Серебро – магический металл. Как и гематит – непростой камень. Неброские, но защитные. Очищающие, вбирающие... Они как фильтр. Будут вбирать плохую энергию.

   — Хотите сказать, он волшебный?

   — Не совсем, но силу имеет. Он вам подскажет зло, болезнь, плохая аура.

   — Светиться будет? – сарказм.

   — Цвет. Серебро потемнеет... – не ведётся на яд.

   — Я хотел бы услышать положительный ответ, но думаю, он остаётся тем же, — задумчиво кручу портсигар, все же переходя к важному.

   — Ваше предложение было щедрым. Даже более, чем, если учесть те копейки, за которые другим приходилось продавать свои участки, но...

   — Но вам придётся съехать.

   Мужчина становится мрачнее, брови чуть вздрагивают, губы поджимаются в узкую полосу.

   — От себя добавлю полтора, но съехать нужно в течение недели.

   — Я не сог...

   — Иначе я не буду Бесом в огне. Я выйду из него, — кладу портсигар на стеклянную поверхность, чуть порывистей, и мерзкий скрип наполняет лавку. – Вы не в том положении, чтобы воевать. У вас есть, что терять, Исмаил Иосифович. И я сейчас не об этом, — обвожу глазами магазин с антиквариатом. — Внучка у вас ангел. Уже почти школу окончила. Вот-вот новая жизнь начнётся. Подумайте, какой участи вы ей желаете?

   Впервые вижу мелькнувший страх на лице Когана. Стальной нерв, и тот дрогнул. Это хорошо, значит я не ошибся.

   — Вам ли не знать, как Бесы падки на всё ангельское, — вероятно зря добавляю, но Внучка для него всё. А то, с какой нежностью и любовью они общаются, меня навело на прозрачную мысль – дед поартачится, но рискни я на более наглый шаг – отпишет всё и за так.

   — Вы не посмеет... – роняет Коган, но в его взгляде уже зародилось опасение.

   — Исмаил Иосифович, неужели вы думали, что мы настолько порядочны, чтобы не воспользоваться столь очевидным козырем? – ровно и по делу. Старик должен уяснить, я не шучу. Не играю и не пытаюсь вывести на глупые эмоции. Я БЕС, и если говорю – меня стоит бояться – лучше прислушаться. Я не кидаюсь пустыми угрозами, для этого слишком ценю своё и чужое время. И тем более – верю в силу и важность каждого произнесённого звука. Я много творил в жизни, и прерывал чужие на раз. Но сейчас тормозит от быстрого решения проблемы то, что в мире есть более достойные смерти люди. Я не соврал Пастору. Мне понравился Исмаил, и я бы не хотел бестолково лишить его возможности и дальше растить внучку.

   — Она ещё девочка.

   — Вот и помните об этом. А ещё призадумайтесь, вас ли стоит благодарить за то, что Арина Родионовна, а для Давида и Матвея Ризенштейн – просто Аря, до сих пор посещает школу и порхает, точно бабочка, в своём мире прекрасного, не замечая сгустившейся непогоды. Это несущественное упущение я быстро устраню. И вы поймёте, не так страшен Бес, как его малюют. Он куда ужаснее, просто фантазия у мастеров ограничена.

   Арина

   — Значит, твой дед так и удерживает оборону? – опять пристаёт Давид с допросом на тему «вы уже готовитесь к войне с бандитами»?

   — Мне он ничего не говорит...

   Мы с мальчишками после прогулки идём к моему дому, а по совместительству дедушкиному рабочему месту – антикварной лавке. Матвей и Давид меня провожают. Так всегда, и не обсуждается!

   – Но я вижу, что с каждым днём он всё печальней и мрачнее.

   — Ещё бы, — знающе протягивает Матвей, — без нескольких точек весь дом захватили. – И куда смотрит полиция?

   — Видимо, куда им уплачено смотреть! – умничает Давид и братья начинают спорить и пихаться, желая на фоне другого поярче блеснуть осведомлённостью.

   Уже привыкла к их дурости, но отношусь спокойно, как сестра к балбесам-братьям. Дед сначала решил, что я никак не могу выбрать, кто же моему сердцу милее, но вскоре понял, в этих парнях жениха не найти.

   — Ну всё, пока, — выдыхаю радостно. Братья перестают дурачиться. Мы останавливаемся возле ступеней моего дома. – Спасибо за вечер, завтра буду занята! – отрезаю сразу, чтобы не завязывать дискуссию, во сколько завтра пойдём гулять.

   — У-у-у, — кривит лицо Давид. – Почему ты так рано сегодня?

   — Я обещала деду кое-что почистить. И так из-за вас отпросилась на лишний час.

   — Вот-вот, ему пообещала, а нас даже не хочешь обнадёжить «Выпускным».

   — Я не могу идти с двумя, а выбирать одного из... простите, — поправляю очки, которые пытаются съехать на нос, — не корректно. Не хочу никого из вас обидеть!

   — Вот честно, я бы не обиделся, — дёргает плечом Давид, — если бы ты пошла не с братом, а со мной.

   Вызывает улыбку такая бесшабашная простота.

   — А то и понятно, — мотаю головой и иду к двери, потому что Матвей решает толчками и пинками показать, как ему не понравилась шутка брата. – До завтра, драчуны, — отмахиваюсь, понимая, что сейчас им уже не до меня.

   — Дед, — даю знать, что это я. Вместе с переливом колокольчика вхожу в лавку и окидываю помещение взглядом. Ничего необычного. – Дедуля! — чуть повышаю голос, потому что обычно родственник к этому моменту уже выглядывает из кабинета и спешит меня встречать. – Дед... — настороженно протягиваю, глазами зацепившись за портсигар на стеклянной поверхности главного прилавка.

   Родственник никогда и ничего не забывает. Сердце недобро ударяется о грудь, дыхание больно обжигает горло.

   — Д-дед, — торопливо огибаю прилавок и от ужаса всхлипываю: — Де-да!..

   Бес

   Птичка на проводе приносит весть: Коган в больнице. Поздно вечером его доставили в реанимацию. Сердечный приступ. Как понимаю, случился после моего ухода...

   Душу неприятно шкрябает совесть, но задвигаю порыв поглубже. Не планировал подобного, но раз так, нужно срочно действовать. И пусть меня будут ненавидеть и презирать, пусть никто не оценит... но я спасаю эту семью. Да, методы не мягкие и не гуманные, но я не благодетель. У меня свои интересы. И коль могу без лишних смертей завершить дело... попробую.

   Итак, девчонке нет восемнадцати, значит органы опеки будут тут как тут. У семьи никого больше нет, а стало быть, на время пребывания Исмаила Иосифовича в больнице девушку поместят в специальное учреждение. Этого нельзя допустить.

   Пока дед лечится – я должен полностью завладеть её доверием.

   — Костыль, дело есть, — набираю торопливо хорошего знакомого, совершено не задумываясь, что ночь на дворе.

   — Когда?

   — С утра на поляне.

   — Степан Игнатьевич, — следом набираю важного человека в госструктуре, — простите, что так поздно, но срочное...

   — Сколько времени? – зевает мужик, и я его понимаю, вроде оттянулся немного с Ленорой, выпил для души, а тут новость шарахнула. Не до сна уже.

   — Ночь, но мне только озвучить просьбу.

   — Попробуй, — недовольно жуёт слова Игнатьевич.

   — Хотя бы на денёк придержать органы опеки и попечительства. Могут прийти за Коган.

   — Шутишь? Мне ещё и писать?

   — Я СМС продублирую.

   — Хорошо, но надолго не смогу. Там сейчас надзор строгий...

   — Хотя бы денёк.

   — Присылай. Гляну, чем смогу...

   — Буду должен, — скидываю вызов. Чтобы не забыть, тотчас отправляю СМС со всеми известными данными, нужными для дела, и не в силах уснуть, тащусь на балкон.

   Прикуриваю, опираясь на перила и бесцельно обводя глазами ночной город. Пестрят огни, гоняют редкие рейсеры, простые тачки...

   А перед взором Арина. Трепет ресниц, робкая улыбка, мягкий смех, губы, приоткрытые в удивлении.

   — Прости, девочка!..

***

   — Здоров, — приветствую дружески Костыля, только покидает машину и ко мне подходит. Опираюсь о капот, смолю.

   — Здрав! – кривит губы и зевает. — Чё за дело?

   — Вечером нужно на одну точку прибыть. Не засвеченных, человека три-четыре прихвати.

   — Разборка?

   — Пугнуть кое-кого.

   — Что по оружию?

   — Только перо, — повторяю спокойно. – Оно для меня. Черканёшь для вида, но не переборщи. Мне девица в сознании нужна, а не в истерике... Так что без фанатизма.

   — А нам с ней что?..

   — А вам с ней...

   Арина

   Иду из больницы, где провела большую часть дня. Дед в себя приходил пару раз, но ничего так и не сказал. Под сильными препаратами.

   Сидела и всхлипывала, чувствуя дикое бессилие и пустоту. Зря пошла с парнями гулять. Была бы рядом с ним, возможно, смогла бы предотвратить, ну или пораньше среагировать.

   А так... время потеряла.

   Больше не брошу. Лишь бы поправился. Всё время буду рядом с ним.

   Но как бы ни хотелось сидеть подле деда, правила есть правила, и меня уже вечером просят на выход.

   Мягко, виновато. Медсестра очень сочувствует, по глазам видно.

   И жалость читаю. А её не нужно! Я не ущербная, да и дед не умер. Мы ещё поборемся!!!

   Молодая женщина доверительно шепчет:

   — Не расстраивайся, милая. Жизнь – она штука сложная. И бывает, бьёт сильно, но духом не падай. Тебе ещё жить и жить, и если раньше времени руки опустишь, потом с колен будет очень сложно подняться. Ступай домой. Отоспись, а завтра с новыми силами к деду придёшь. Он уже отойти от лекарств должен будет. И поговорите...

   — Спасибо, — выдавливаю кивок, сдерживая слёзы.

   На общественном транспорте добираюсь до своего района. От остановки до дома три пролёта, а если срезать угол, два. Через двор, проулок...

   Вечером не лучший вариант, но, во-первых, на улице, как назло, притапливает дождь, а я не взяла зонта, а во-вторых, я до жути боюсь столкнуться с «добрыми» тётечками и дядечками из отдела опеки и попечительства. Они уже должны быть в курсе произошедшего с дедом. А значит обязаны нагрянуть ко мне и сообщить, что пока он находится в больнице, я буду под их присмотром.

   Не хочу о них плохо думать и говорить, но когда в прошлый раз у дедушки случился приступ, меня на две недели поместили в приёмник, где «милые» обитатели сего заведения меня пытались учить жизни. Не проходящие синяки и ссадины, страх уснуть... Я рада, что это самое безобидное, чем мне запомнилось то «Золотое» время. В меня не плевался только ленивый, меня щипали, пинали, били, за волосы таскали... А когда я вернулась домой, в лавке не досчитались некоторого количества вещей.

   — Легко отделались, — дед приобнял меня за плечи и чуть огладил. – Главное, живы, и снова вместе!

   Он, конечно, прав, но я не хочу повторения!!!

   Шагаю на автомате, всё сильнее ёжась от промёрзлости дождя, а в голове кипят неутешительные мысли и даже то, что раньше радовало глаз, совсем не цепляет.

   Я так боюсь...

   — Глянь, какая малышка! – мужской голос прорезает мрак тяжких дум.

   Но я мыслями уже почти домой добралась, потому игнорирую реплику и шагаю дальше.

   — Маленькая, ты куда так торопишься? – откровенная насмешка и затаённая угроза заставляют остановиться. Застываю так, будто на стену невидимую наткнулась. Испуганно смотрю на двух молодых мужчин, курящих возле стены под козырьком чёрного входа, который давно заколочен.

   Мужчины бандитского вида. Вроде простые, в джинсах, куртках, кроссовках, да грубоватость в жестах, язвительность в глазах, пренебрежение в ухмылках – толкает именно на мысль – нехорошие парни!!!

   Ведь «хорошие» в такую погоду не тусуются в проулке!

   У одного в руке банка пива, вторая в ногах стоит – на асфальте.

   Худощавый отлепляется от стены и делает пару шагов ко мне. Вальяжно, покручивая в пальцах зажигалку:

   — Тебя не учили обходить тёмные места стороной? – шварк, окурок прочь.

   — Учили, — нервно киваю, шарахаясь назад, но к ужасу натыкаюсь на кого-то спиной. Взвизгиваю, теперь отступая в сторону. Ещё двое!!! Длинный и тощий, невысокий, коренастый. Один поигрывает ножом, а у другого руки в карманах, но каменное лицо пугает до икоты. Обещает крупные неприятности... и боль!

   Блин! Блин!!!

   По телу несётся безотчётная волна ужаса, ноги начинает сводить, сердце едва из груди не выскакивает, мысли лихорадочно бьются в голове.

   — Я кричать буду... – нелепый писк срывается.

   — Ай-я-яй, — цыкает худощавый.

ГЛАВА 4

   Бес

   Веду Арю с больницы, поэтому точно знаю, когда выйдет, единственное, разделяю парней на две группы. Одни стоят на главной дороге, но в первом проулке, а другим велю её ждать между домов – если надумает идти сокращённым путём.

   Вот же дура маленькая! Совсем нет страха. Прёт именно в темноту. Непуганая лань, что б её!!!

   Была бы моей – выпорол. А потом ещё раз. Чтобы сидеть не смогла и запомнила раз и навсегда – НЕЛЬЗЯ одной ходить такими дорогами!!!

   От злости аж руки чешутся, да в ногах огонь. Пойти и самому проучить девчонку. Дед всеми силами её пытается уберечь от грязи, а она...

   Дождь неприятно косо моросит. Хре*во! Придётся помокнуть!

   Выкидываю окурок в открытое окно и покидаю машину, аккурат с девичьим истошным визгом.

   Игра началась! Только крик неприятно душу шкрябает. Размашисто шагаю в проулок, где слышатся мужские смешки, девичий плач, сдавленные, хриплые повизгивания.

   — Помогите! — обречённым шипением.

   Бл?!. Что муд* делают?

   Злость застилает взор, бешенство затапливает рассудок. Даже плевать на сырость – плохо соображаю, как оказываюсь в темноте проулка, где мелькают силуэты.

   — Маленькая, да ты не бойся, мы быстро, — глумливо ржёт кто-то.

   — Э-э-э, — окрикиваю парней, привлекая внимание, а сам прищуриваюсь, пытаясь сообразить, мои ребята или нет. Когда вижу – свои – меня обуревает слепая ярость.

   Были даны строгие указания, что можно, а чего нельзя, а парни решили проявить инициативу!

   Что ж!

   — Вали отсюда!!! — хмельной голос одного из... но эффекта не производит. Дождь лупит по лицу, а я целенаправленно иду в толпу. Она сгущается – парни на меня реагируют, но по звукам, у стены копошится ещё кто-то, а девчонка, давясь слезами, отбивается.

   Треск ткани, панический визг, шлепки, рычание, гогот.

   И Бес вырывается.

   Лишь лава вместо крови, безумство в глазах и радость в теле от того, что позволяю расслабиться. Хруст ломаемых костей, вой падающих, негодование остальных, оскаленные морды незнакомых, но которых Костыль притащил. И сам Костыль... он знает, что парни маху дали, потому не защищает, но и свою роль обязан отстоять. То, что он заплатит позже – уже догадывается, на морде его читаю вину и обречённость. Но как истинный воин – готов принять, а сейчас... позволяю перу скользнуть по боку. Только в последний миг осознав, что если бы я не был более ловким – у меня было бы куда опаснее ранение. То ли Костыль так в меня верит, то ли...

   Об этом сейчас лучше не думать.

   Боль обжигает тело, но мне всё равно – пропускаю Костыля мимо, и с разворота бью локтем в затылок. Знакомый глухо врезается в стену. Разворачивается, прокручивая нож. Метает испуганные взгляды то на меня, то на парней и благоразумно даёт команду:

   — Быстро, валим!!! – припускает так, что из-под подошв шлепками разлетаются брызги.

   — Нах* отсюда, — харкая кровью, стенает тощий, едва на ноги поднимаясь чуть в стороне. Ему помогает крупный.

   Ещё слышны голоса и топот удирающих, а я уже к Арине спешу.

   — Ты как? – склоняюсь над девчонкой. В скудном свете она кажется смертельно напуганной. Мокрые, слипшиеся волосы. Огромные глаза, подрагивающий рот, даже зубами от страха клацает. Бледность, дрожь тела. Её лихорадит.

   И от страха накатывает ступор.

   Бл*, этого не ожидал.

   В душе злоба опять прокатывает, и уже красочно вижу, как расправлюсь с убл*. И Костыль ответит!

   Неописуемо страшно убедиться в допущенном мною промахе, но глазами по телу девчонки прогуливаюсь, выискивая хоть намёк, что изнасилование было. Пальто нараспашку. Мокрое платье разорвано, видны царапины, но... трусики на месте, крови лишней нет.

   Значит, попугали. Чуть переборщили, но попугали. Ничего, Аря запомнит урок на будущее. Переживёт. Ей ещё жить и жить!

   Снимаю с себя куртку и накидываю на девчонку.

   Она вздрагивает, словно током её шарахает.

   — Всё уже, — злюсь непонятной реакции. Тянусь к мелкой, она начинает взбрыкивать. — Тихо ты! – глухо рычу, рывком на руки поднимая. Надоело изображать героя. Да и девчонка до сих пор невменяемая. А она рьяно извивается, царапается, кусается и вместо истошного крика «Пустите!!!» – как змея шипит.

   Твою мать! Она голос сорвала. Потому и не голосит.

   Крепко к груди прижимаю, пока она не перестаёт дико биться в моих тисках. И только успокаивается, покачиваю, как ребёнка, удушливо осознавая, что боль топит и моё сердце. Сентиментальность мне чужда, но боль мелкой и её ужас, словно яд, передаётся мне. Травит, травит, травит...

   А если учесть, кто виновник... Так я медленно, но верно, дохну.

   А я не привык дохнуть по пустякам. А это пустяк. По-любому пустяк!

   Подумаешь напугали! Подумаешь, тряпку порвали...

   Это ли горе? Это ли страх?.. Ну, позажимали в углу. Потискали...

   Су*, убью их!!!

   Сама мысль, что кто-то её тронул вольнее оговорённого, начинает творить со мной ненормальное. Кое-как, скрипя зубами, усмиряю беса внутри. А совесть... Ладно, с совестью потом разберусь. Не впервой.

   Вжимаю девчонку в себя:

   — Тихо, моя маленькая. Тихо, — удивительно, но ощущаю, как она расслабляется, руки ползут по моим плечам, обвивают шею. Доверительно и щекотливо. Нежно и как нечто очень дорогое. – Тихо, мелкая... Бес с тобой, — шуршу в макушку, расщепляясь от нежности.

   Твою мать! Что происходит?! Почему она будит во мне что-то, чего никогда не являлось на свет? Какую-то болезненно-изнеженную тварь, готовую обцеловать ребёнка и наплести самых скверных обещаний и клятв, записав себя в благодетели.

   Горячее дыхание врезается в мою грудь, щекочет кожу даже через футболку. Сердце, до сего момента неистово гоняющее кровь, начинает биться в новом оглушающем ритме. Шагаю по проулку, пытаясь разбежавшиеся мысли собрать в кучу.

   Уже на центральной чуть притормаживаю. Рассудок вовремя о себе напоминает:

   — Милая, ты где живёшь? – я же не могу выдать себя. Заглядываю в напуганные глаза и забываю, что ещё хочу сказать. Пронзительно зелёные. Молодая трава и зрачок... огромный. Запоздало вспоминаю, что у неё плохое зрение. И сейчас Аря меня вряд ли чётко видит.

   — Т-т-тут, — заикается Арина: голос едва различим, больше на сплошное шипение смахивает, – недалеко.

   — Родители дома? – медленно прихожу в норму, к спокойствию, хотя перед глазами тоже всё начинает расплываться.

   — Н-нет, — чуть мотает головой девушка.

   — Братья, сестры, дедушки, бабушки, тётки... – перебираю, сражаясь с накатывающей слабостью.

   — Дома никого, — мямлит Арина, виновато пряча взгляд.

   — А почему у вас пусто на районе? – окидываю улицу взглядом.

   — Так не всегда... – уже более-менее справляется с нервностью Аря, но голоса до сих пор нет.

   — Так куда тебя? – пора заканчивать, вот-вот упаду.

   — Первая лавка на углу... Антикварная.

   — Ты живёшь в лавке? – выдавливаю удивление.

   — Угу, — смущённый кивок и губу прикусывает. Мажу взглядом по грязному, зарёванному лицу, полному рту. Насилу отрываюсь и шагаю вдоль закрытых магазинов и лавок. На следующем перекрёстке торможу.

   — Этот?

   — Ага, — робко выдавливает улыбку девушка. Жалкая, тощая, с прилипшими волосами. Её лицо расплывается, искажается. Меня начинает сильно шатать, а в боку появляется ощутимая боль. Видимо, недооценил ранение.

   Опускаю Арину на ноги перед ступенями и тут она виновато ойкает:

   — А сумочка-то в проулке осталась, — и столько отчаянья во взгляде, словно признаёт собственную вину в гибели Помпеи.

   Твою мать! Стискиваю зубы до скрипа:

   — Стой тут. Я быстро.

   В тумане бегу обратно, смачно шлёпая по лужам. Уже продрог, а перед глазами всё назойливее темнота маячит. Поднимая сумочку, реагирую на блик с асфальта – нащупываю очки, а следом и свою куртку подхватываю.

***

   Вручаю бледной, но заметно отошедшей от шока девушке её вещи.

   — Спасибо! — Она тотчас очки нахлобучивает, с большим интересом и настороженностью по мне взглядом прогуливается, сумочку к себе прижимая...

   А меня шатает. Перед взором секундно чёрная пелена проплывает и вновь выкидывает в реальность.

   Боль расползается, слабость накатывает...

   И в боку ноет. Невольно касаюсь.

   — Что с вами? – тревожится Аря.

   — Нормально всё. — Сражаюсь с приступом, проглатывая стон: — Всё! – отмахиваюсь невнятно. – Дуй, домой, — нетерпеливым жестом указываю на дверь.

   Девушка с лёгким недоумением изучает меня несколько секунд, и покопошившись в сумочке, достаёт ключи.

   Отворачиваюсь, уже было ступаю прочь, как в спину нагоняет:

   — С-спасибо ещё раз, — ни капли лукавства или жеманничества, просто клацает зубами от отходника и холода, который уже не только меня сковывает, но и тощую фигурку Ари.

   — Не за что, — киваю устало: и едва не падаю, в последний миг успев ухватиться за перила лестницы. Не играю, правда нехорошо.

   — Вы ранены? – охает Арина, суматошно по мне взглядом прогуливаясь и тормозя где-то на торсе.

   И я смотрю. К собственному удивлению обнаруживаю обильно кровоточащую рану. Джинсы в багровых разводах, футболка сильно промокла.

   — Ерунда! – придаю голосу уверенности. – Зацепило немного.

   — Да как вы можете? – вытаращивается Арина. – Рану обработать нужно. А может и зашивать!!!

   Это ближе к плану, но что-то сомневаюсь в умениях девушки и её психологической устойчивости. После нападения она была в немом шоке, да и голос её подвёл на первом же крике. Вон до сих пор сипит.

    — Ну что ж вы стоите? – многострадально выдыхает. – Мне сегодня ещё не хватает, чтобы спаситель на пороге от потери крови умер!

   Отступает, поторапливая войти в лавку.

ГЛАВА 5

   Бес

   — Боже мой! Ошарашенно охает, когда кое-как стягиваю с себя футболку. Если бы Арина могла заголосить, это был бы точно визг! Самый натуральный, девичий визг!

   Даже морщусь. Странно как-то. Впервые возглас – это шипение. Не восторженный или удивлённый, а испуганный. Да и приурочен отнюдь не множественным татуировкам на моём теле, а кровоточащей ране!

   – Это не царапина!!! — вскидывает на меня полные ужаса глаза. Подпираю задом стол, чтобы позорно не завалиться на пол перед девушкой. Думаю, это бы произвело ещё большее впечатление. И не в сторону счастья.

   — И что? – прижимаю смятую футболку к порезу, а свободной рукой вцепляюсь в стол – так вернее и надёжней, а то ноги вот-вот подогнутся.

   — Вам в больницу нужно! – категорично и с подступающей истерикой.

   — Нет! – сглатываю пересохшим горлом.

   — Срочно!!! – настаивает девушка, будто не она, а я моложе и глупее.

   — Нет, — упрямо мотаю головой, как выходит, и тут меня ведёт сильнее.

   — Нет-нет-нет, — в панике мечется ко мне Аря и подставляет плечо, хотя выглядит нелепо. Миниатюрная, жалкая, напуганная девушка, поддерживающая взрослого не худенького мужика, едва стоящего на ногах. Скорее я её завалю, чем она меня удержит, но пусть потешит себя очаровательной надеждой в благом порыве.

   — Я не медик! – шипит змеёй Арина. – Ваша рана – не шутка! А я вообще не умею оказывать помощь! – огромные глаза наполняются слезами.

   — Никогда не поздно! – отрезаю ровно. – Вода, полотенца или тряпки чистые, нитка, иголка...

   — Нет, нет, нет, — шуршит с нарастающим ужасом Аря, мотая безотчётно головой.

   — Спирт или другой алкоголь, которым можно рану обеззаразить и боль слегка притупить, — игнорю её панику и настаиваю холодно.

   Девушка всхлипывает ещё раз, а потом обречённо кивает.

   — Поклянитесь, что не умрёте, пока я буду... – поджимает упрямо губы.

   — Не дождёшься, мелкая, — выдавливаю хмык. – Ты мне ещё свидание должна...

   Страх на бледном лице сменяется недоумением, потом черты смягчаются, и даже улыбка проскальзывает.

   — Договорились, — а вот теперь и румянец на щеках алеет.

   Конечно, пошутил! Какое свидание с жертвой? Но это ведь сработало! Девушка перестала биться в истерике. Успокоилась и занялась делом!

   — И ручку с клочком бумаги! – это уже в спину Арины, собирающейся покинуть кухню.

   Пока бегает по дому, кое-как чиркаю на листке, который принесла Арина, номер телефона моей любовницы. Юльки.

   Нет желания их знакомить, но на тот случай, если... Пожарный в общем. Чтобы девчонка знала, к кому может обратиться. Кому сообщить. Лист откладываю на разделочный столик, а сам забираюсь на обеденный, посреди кухни.

   Закрываю глаза, прислушиваясь к звукам: топоту, причитаниям, грохоту, шуршанию, звону... и меня медленно утягивает в сон.

   Выныриваю резко, но нехотя:

   — Э-э-э, — настойчиво трясут, — не смейте меня пугать! – рядом ощущаю жар. – Вы же спите? – с новой истерикой. – А разве можно спать? – теперь с буйством меня тормошит Аря, уже захлёбываясь слезами.

   — Т-ш-ш, — через силу открываю глаза. Лишние звуки, а причитания девчонки точно лишние, неприятно режут по ушам. Мне и без того тошно. – Чуть вздремнул. Не реви!

   — Скорую нужно! – отдаётся во власть паники Арина. Опять испуг. Опять глазищи лезут из орбит, губы дрожат. — В больницу...

   Бл*, она слабее, чем думал!

   Хватаю за руку и к себе дёргаю, как получается:

   — Тебе очень хочется, чтобы тут менты и медики бегали? – зло цежу сквозь зубы.

   — Нет! – вздрагивает Арина, но в вытаращенных глазах испуг усиливается.

   — Вот и мне! А теперь, мелкая, — чуть встряхиваю. Не сильно – а чтобы мозги на место встали, — ты меня заштопаешь! – не спрашиваю, утверждаю.

   — Не умею...

   — Это несложно! — успокаиваю, а у самого перед взором мухи чёрные назойливо летают. – Иголку и нитку в руках держала, — ничуть не сомневаюсь в умениях Арины, ну или по крайне мере надеюсь на школьный предмет домоводство или труд, где девочек учат всякой херне, но девичьей херне.

   По вытаращенным глазищам, в которых испуг сменяется смущением и виной, догоняю, что она ни хрена не швея и даже не подмастерье.

   Теперь на меня стопор нападает.

   — Держать держала, — всхлипывает Аря, решая озвучить то, что и без того немой сценой меня оглушило, — но шитье не моё. – Заминка. – Совсем не моё! – категорично головой «неа».

   — Так мне и не нужно крестиком или узором, — объясняю примитивность необходимого, — несколько стежков. Кривых, косых... Плевать, главное рану открытой не оставить!

   Арина упрямо поджимает дрожащие губы, но кивает.

   Далее следует размытая суета школьницы, у которой «неуд» по предмету, но она усердно пытается вытянуть хотя бы на «уд».

   Помогаю, как выходит, подсказываю, когда стопорит. При этом упорно напиваюсь, потому что трезвому такое пережить – просто невозможно.

   Промываем рану... Иголка, нитка. Перед тем, как приступить к самому щекотливому, киваю на разделочный столик:

   — Это телефон. Важный. Если вдруг... что со мной...

   — Не надо о таком, — искажается ужасом лицо Арины.

   — Да тихо ты, — мне тоже не сладко. – Но его можно набрать в крайнем случае. Только если я умер и говорю: «звони».

   Недоумение девчонки усиливается.

   Видно, шутки в таком состоянии не воспринимает, поэтому поясняю:

   — В общем, если я уже околевшим трупом валяюсь, только тогда наберёшь. Тут подчистят, а тебя проинструктируют, что делать дальше. Усекла?

   Арина зажато кивает.

   — Вот и отлично! Приступай, — отваливаюсь на стол, глаза в светлый, но стремительно приближающийся потолок. И только девчонка склоняется, смотрю на неё. Сосредоточена, напугана, руки дрожат.

   — Я не могу! – опять хнычет. – Я боюсь сделать больно!..

   Обескураживающе!

   — Мелкая, поверь, — цежу сквозь зубы, чуть приподнявшись на столе, — я и сейчас не особо шибко от наслаждения маюсь.

   — Было бы хотя бы обезболивающее...

   Вновь пленяю её руку.

   — Я уже... прилично выпил... Мне нормально! — Арина испуганно уставляется с такой дикой надеждой, что откажусь от затеи – зло берёт: — Нет ничего сложного! – мой голос отнюдь не мягкий и располагающий. Почти рык. Девчонка затравленно кивает, но не приступает. – Тыкаешь с одной стороны, – направляю хрупкую руку к ране. — Пронизываешь насквозь и тянешь до другого края раны. – Сопротивление ощущаю, но не нервное, скорее упрямость, поэтому немедля втыкаю иглу в кожу. — Подцепляешь, достаёшь с другой стороны! – сцепив зубы, проглатываю стон, несмотря на то, что уже порядком надрался: — А боль... Боль это не твоя проблема!

   — Угу, — девчонка храбрости набирается, стяжку закрепляет.

   — Говори, мелкая...

   — Что? – вновь тормозит Аря.

   — Говори! – настаиваю, сражаясь с приступами подкатывающего мрака и слабости. – Плевать что, говори. И не застывай, — побуждаю сделать ещё один стежок.

   Девчонка утыкается носом в рану и начинает аккуратно тянуть нитку, связывая узелок. Опять втыкает иглу, чуть замешкав на старте.

   — Твою ж!.. – рычу, смаргивая чёрные кляксы. – Говори, мелкая!!! Расскажи о себе и семье...

   — Что рассказать? – сбивается с ритма Аря, по-детски наивно похлопав ресницами.

   — Хочу знать всё. И плевать, что именно. Просто не позволяй мне вырубиться... твой голос... Анестезия! Не поверишь, но ты первая женщина, которую сам упрашиваю сделать мне больно.

   Испуг и растерянность сменяются робкой улыбкой. Я приободряюсь:

   — Так что всё, мелкая! Хочу знать о тебе всё!

   В больших глазах разрастается облегчение и нежность. Залипаю, как идиот, рассматривая смену цвета – от насыщенной зелени к светлой, молодой и сочной.

   — Я... – заминка. Арина явно с мыслями собирается: — Я живу с дедушкой, — выдыхает неровно. – Он очень... – постепенно выравнивается девичий голос-хрип и латание меня становится методичней и спокойней. Рассказ льётся мелодично: то теплее, то жарче, то тише, то грустнее, то веселее и воодушевлённей. Девчонка, не замечая странности, выливает на меня поток своего прошлого. Даже делится сердечным и наболевшим. И это работает... Не то чтобы боли не чувствовал, но близость Арины, её касания, забота и нежность меня окутывают защитным куполом.

***

   Гул в темноте начинает раздражать. Наращивается, и вскоре различаю рыдание, тяжесть... Нехотя разлепляю глаза: мелкая, уткнувшись в мою грудь, глухо ревёт.

   — Ты решила меня слезами утопить, раз под иглой не подох? – нахожу силы нарушить женские рыдания скупой мужской фразой.

   — Жив! – Арина вскидывает красные, опухшие глазищи на меня.

   — Не мечтай так просто... — горло сушит – не договариваю.

   — Жив! – утирает слёзы девчонка, став похожей на сорванца, которого батя отругал.

   — Расскажи, мелкая, – натужно даются слова, — и часто ты незнакомцев на столе штопаешь?

   — Н-нет, — трясёт недоуменно головой. На лице смущение, щёки пунцовым окрашиваются, начинает губу жевать: — Меня Арина зовут, — протягивает руку, наивно решив исправить оплошность.

   — Дмитрий. Дмитрий Романович Бессов, — отвечаю мягким пожатием.

   — Арина Родионовна Коган, — остаточно шмыгает носом спасительница.

   — Приятно познакомиться, Арина Родионовна.

   — И мне, — улыбается чисто и открыто, смахнув со щеки слезу.

   — Ты вот что, мелкая, — нарушаю повисшее молчание, — знаю, устала. Знаю, напугана, но... на крыльце кровь. Её бы убрать нужно. И здесь... тоже. Мои окровавленные вещи – в пакет. И в мусорку. Мне что-нибудь дедово подбери.

   — Да-да, — послушно кивает девчонка.

   Вот теперь она такая, какой себе представлял. Собранная, исполнительная.

   — И друзьям отпишись. СМС, чтобы не беспокоили. Мол, завтра в больницу к деду собираешься, но если что будет нужно, ты им сразу позвонишь!

   Арина задумчиво кивает, а потом вновь губу закусывает, да на меня с недоумением смотрит:

   — Откуда вы про друзей и деда знаете?

   — Так ты же пока штопала, о себе и знакомых всю подноготную вытрепала.

   Арина краснеет:

   — Я думала, вы без сознания!

   — Был, — хмыкаю криво, с теплотой вспоминая, сколько всего она наговорила, — но всё слышал. – Наслаждаясь казусным смущением девчонки, смакую реакцию и подливаю масла в огонь: — Твой голос мне не позволил умереть, мелкая. Так что не добивай лишней трепологией – просто сделай, что сказал!

   — Ага, — рьяный кивок.

   Пытаюсь встать, Арина тотчас ко мне ступает. Мелкая, худенькая, а плечо подставляет. Я бы поржал, да боль по телу стрелой гуляет.

   Рычу сквозь зубы, но упрямо встаю.

   — Ты же не уйдёшь? – на меня уставляются самые прекрасные глаза на свете. Снизу вверх – как на человека. Как на мужчину. Как на кого-то, кто дорог! — Вот так... – не понимая, что она хочет сказать, терпеливо жду, продолжая взглядом шариться по осунувшемуся бледному лицу. – Ты ранен, — с надеждой поясняет девчонка, побуждая шагать прочь из кухни. – Идти сам не можешь, — ступаем по коридору вглубь квартиры, — да и полуголый...

   — Не отказался бы лечь, — признаюсь устало. – А ты... как всё сделаешь... – на миг осматриваюсь в новой комнате. Зал. Просторный, но весь заставленный шкафами, полками и диковинными вещицами. Посреди диван. Меня к нему аж тянет. Даже сил набираюсь: — А ты рядом... – Арина с шага сбивается, на меня с изумлением и нескрываемым страхом. Только сейчас понимаю, как двусмысленно прозвучало, поэтому усмехаюсь: — Не мечтай, мелкая ещё... Да и я не в форме...

   Краска стыда так ярко окрашивает личико девчонки, что опять глухо посмеиваюсь, а когда взглядом прослеживаю за пунцовыми пятнами на девчонке и ныряю в порванный вырез платья, где видна молодая, но уже налитая грудь в очаровательно простеньком бюстике, очередной смешок застревает поперёк глотки. Я ведь только собой занят, и нуждами собственными. А то, что Арина... так и носится, в чём вернулась домой, даже в голову не пришло.

   — Сама переоденься, — киваю отстранённо, Аря смущенно свободной рукой рваные края декольте придерживает:

   — Хорошо.

   — И рядом со мной ложись. Я не в том состоянии чтобы мелких насиловать, но будет лучше, если ты близко будешь. На тот случай, если мне хуже станет. Номер телефона не теряй. Условия остаются прежними.

   — А тебе может стать хуже?

   — Не исключено, — не хочу лгать. Предупреждён – вооружён. – Мне бы антибиотиков, — сажусь на диван, куда помогает опуститься Арина. – У тебя есть? – глупо, но спрашиваю. Да и нужно что-то говорить, пока укладываюсь. Не стонать же от боли, как девица нетерпеливая.

   — Н-нет, — мотает головой Аря. – Хотя, — чуть кривится, — полгода назад я сильно заболела и мне выписали что-то. Но не уколы, а суспензия.

   — Тащи, глянем, — киваю благосклонно.

   — Угу, — несколько коротких кивков от девчонки. Она скрывается в другой комнате, и уже вскоре возвращается с подушкой и одеялом. Ухаживает за мной: удостоверяется, что мне удобно и шагает к ближайшему закрытому серванту.

   Отворяет боковую дверцу. Ковыряется недолго, выуживает небольшую коробку. На журнальный столик возле меня размещает. Принимается перебирать баночки и коробочки:

   — Правда, там по возрасту, — задумчиво ворчит и чуть виновато дёргает плечом. – О! Вот оно! – демонстративно баночку выставляет с картинкой красной ягоды.

   — С ароматом клубники? – меня потряхивает от смеха. Я бы спошлил, да лучше промолчать. И так девчонка вся на нервах.

   Арина заметно смущается. Глаза отводит.

   — Что есть. На другое рецепт нужен.

   — Ладно, мелкая, давай и я в твою ясельную группу запишусь – разводи. Только чуть дозировку увеличь! – наставляю нарочито строго.

   Аря преображается как подросток-озорник, которого похвалили. Расцветает улыбкой. Хоп – уже скрывается в коридоре.

   — И от живота... – вдогонку кричу-шиплю. – В смысле от расстройства что-нибудь глянь, а то... антибиотики раздражают кишечник...

   Ариша молодец. Готовит лекарства в рекордные сроки и находит в волшебной шкатулке и уголь активированный, и линекс. На столике перед ущербным мной выставляет, а пока принимаю-запиваю, уходит заниматься делами...

ГЛАВА 6

   Бес

   Просыпаюсь и некоторое время соображаю, где я. Сознание ещё рассеянное, башка страшно гудит. И всё вокруг смутно знакомое и вместе с тем – ни хрена не знакомо!

   Когда различаю чужое мирное сопение и тепло, скашиваю глаза в ту сторону. Арина! Спит, сидя на полу, но рядом со мной, уместив голову на своих руках, близ моей. Уже одета в домашнюю одежду – штаны и рубашку с длинным рукавом.

   Смотрю на девчонку: на трепет ресниц, плавную линию носа, чёткие полосы бровей, мягкие губы.

   Русые волосы в лёгком беспорядке, но милом и естественном.

   Ловлю себя в момент, когда почти касаюсь её головы.

   Что делаю? Не стоит ошибки совершать. Тем более прикипать к девчонке душой. Она одна из... тех, кто меня не волнует. Она для меня ничто!

   Зло отдёргиваю руку:

   — Мелкая, подъём! – собственный хриплый голос бьёт по ушам.

   Арина не то тихо стонет, не то недовольно мычит. А мне не нравится моя реакция на этот звук! Потому что... телу нравится.

   Твою ж!

   — Ты голодом меня уморить хочешь? – раздражаюсь на себя и свою дико-неуместную возбуждённость.

   — М? – разлепляет сонные глаза девчонка. Некоторое время глядит непонимающе. Промаргивается, подслеповато рассматривает, и уже в следующий миг виновато улыбается:

   — Простите, Дима, — мягко так, бархатно и нежно. И тембр этот... охриплый, меня похлеще пера надрезает. – Уснула, — винится невинная порочность. — Сейчас... — порывается встать, а я зачем-то за руку хватают. Девчонка растерянно упирается взглядом в мои пальцы, словно я на нее кандалы нацепил, но она настолько смиренна, что принимает новую реальность.

   — Мне бы одеться, — роняю тяжко.

   Аря выдыхает с облегчением и опять улыбается.

   — Конечно, — кивает за меня, — на стуле уже всё приготовлено. Как вы просили. Спортивные брюки и футболка деда, — отчитывается прилежной ученицей. — Он крайне редко их надевает, — смущённо ведёт худеньким плечом. — Не его стиль. Поэтому и выбора, как такового не было.

   — Спасибо, — отпускаю хрупкое запястье, проклиная свою неуместную слабость и желание полапать неприкосновенное, ну или коснуться...

***

   — Ты и готовить умеешь? – приятно удивлён. На самом деле, пока Аря не появлялась, я успел изучить их с дедом двухуровневую квартиру «от» и «до», а на кухню хромал, ориентируясь на запах и бряцанье посуды.

   — Не то чтобы, — краснеет Арина с лопаткой для переворачивания горячего. А я радуюсь, голос, конечно, у неё ещё не восстановился, но уже не такой эротичный. Словно осипла после болезни. – Необходимое и простенькое, чтобы не умереть с голоду, если дед плохо себя чувствует, — совсем тушуется. — Вы же будете? – с очаровательной надеждой на меня смотрит. – Яичница, колбаса, — смущённо ведёт плечом, — пару бутербродов... – перебирает из имеющего.

   — Кофе, — отрезаю мрачно. – Крепкий. Чёрный. Кофе.

   — О-о-о, — приободряется мелкая. — У нас только зерновой, — не без гордости и легкой вины.

   — Если умеешь готовить, валяй! – благосклонно распоряжаюсь. А сам глазами вожу, нет ли где сигарет. Курить хочу, сожрал бы кого...

   — Это я умею, — заверяет Аря и продолжает хлопотать по кухне. Не найдя, что посмолить, разочарованно сажусь за обеденный стол и начинаю следить за девчонкой – как она ловко справляется с кофемолкой, туркой и завариванием. Любуюсь, не особо вслушиваясь в то, что говорит.

   — Но покушать придётся, — ставит передо мной маленькую чашку с ароматным напитком. Дымок плавно вьётся... А бодрящий запах напоминает, что я жутко голоден, а ещё...

   — Давай так, — иду на компромисс, — я пробую твой кофе, и если мне понравится его вкус, так и быть, попробую и остальное.

   Арина подбоченивается, глаза суживает:

   — Обманете – обижусь!

   — Не поверишь, — изо всех сил стараюсь быть серьёзным. Вид воинствующей девчонки близок к комичному, — только это и пугает!

   Чашку в руки. Делаю глоток и на миг зажмуриваюсь. Горячий напиток приятно обжигает язык. Задерживаю во рту на несколько секунд и, смакуя, сглатываю.

   — Уговорила, корми! – признаю мастерство кофеварилки.

   Арина благодарно расцветает. Тотчас передо мной тарелка с яичницей оказывается, бутерброды...

   — Стану начальником, тебя секретаршей себе возьму.

   — Зачем? – перестаёт жевать девчонка, хлопнув недоумённо ресницами.

   — Кофе мне будешь варить, — беспечно веду плечом.

   Завтрак проходит спокойно, только меня начинает лихорадить: бросает то в жар, то в холод. Не показываю девчонке, что мне хреново – не хочу, чтобы волновалась. Мерно жую, бездумно слушаю непринужденный словопоток Арины.

   — Вы извините, — ковыряет вилкой в своей тарелке Аря, — я никогда столько не болтаю, — виновато поднимает на меня зелёные глаза. — Видимо, волнуюсь, ну и не знаю, как себя вести.

   — Будь собой, это всегда в тему.

   — Тогда мы оба будем молчать, — прячет взгляд в своём блюде.

   — Молчание – золото, — извлекаю умную фразу, зажевав яичницу остатками бутера.

   — Иногда его слишком много, — мрачнеет Арина и встаёт из-за стола.

   — Золота много не бывает, — допиваю остатки кофе, ещё раз отметив его приятный вкус.

   — Простите, но мне пора... уходить, — омывая посуду, осмеливается посмотреть на меня через плечо.

   — Понимаю. Спасибо... – тоже поднимаюсь. Равняюсь с девчонкой, ставлю в мойку свою посуду, но осторожно, чтобы не коснуться Ари. Ещё испугается, решит, что пристаю...

   — Не думайте, что я вас гоню, — оправдывается смущённо, скосив на меня глаза, — но оставить вас не могу.

   — Да я всё понимаю, — ничуть не обижен. Этого стоило ждать.

   — Я быстро. Приму душ, оденусь... и буду готова!

   — Хорошо. Я пока лекарство приму.

   На том и расходимся.

***

   Быстро глазами пробегаюсь по гостевой. Пилюли в рот, запиваю водой несколько штук угля... И спешно придумываю, что делать дальше, но от мыслей отвлекает звонок.

   Не телефонный.

   Прислушиваюсь.

   Опять раздаётся громкий и мерзкий «дзынь».

   — Арина, — зову девчонку. Слышит она или нет? Ждёт кого.

   А может, свои?

   Сердце ёкает и тотчас в груди неприятно холодит.

   Звонок требует хозяев, да так настойчиво, что плетусь по коридору, попутно заглядывая в комнаты, какие попадаются, на предмет интересного, пока не оказываюсь в торговой лавке. Иду через зал, уже видя через окно – мужчину и женщину. Одеты по-деловому, точнее офисному.

   Крупная женщина в сером костюме с юбкой ниже колена под плащ и с сумкой. Чуть выше среднего роста. Грязно-русые волосы по плечи. Макияжа минимум, но он всё равно делу и телу не поможет. Грубовата и массивна.

   Мужик – в чёрном брючном костюме, под строгую куртку и с портфелем.

   Вровень с напарницей. Тёмные волосы аккуратно подстрижены, зачёс на сторону почти не скрывает залысины. Тонкие черты лица, очки...

   Кровь из носа, парочка из органов опеки.

   Сбежать что ли?

   Не получится...

   Они меня уже заметили.

   Какие расторопные и глазастые...

   Да, работа такая.

   Нехотя отворяю дверь, изображая всем видом спокойствие.

   Немая сцена. Они с удивлением таращатся на меня. Я ровно на них.

   — Утро доброе, — скучающе и слегка удивлённо. Кто-то же должен первым отмереть.

   — Здравствуйте, — учтива немолодая женщина.

   — Здравствуйте, — формальное от мужика.

   Тётка обменивается растерянным взглядом со своим напарником.

   — Мы из отдела опеки и попечительства.

   Как бы невзначай оборачиваюсь, хотя на деле реагирую на едва слышные шаги. Мимолётно вижу Арину с полотенцем на голове. Она, как испуганный заяц, лишь нос показывает, и тотчас обратно юркает – за стену, разделяющую зал и магазин.

   Равнодушно уставляюсь на парочку. Я весь во внимании...

   — Меня зовут Светлана Георгиевна Авдеева, — суёт перед глазами удостоверение личности. – А это, — шаблонный кивок на напарника, — Антон Степанович Ратников.

   Мужик чуть дольше возится с документами. Видимо до последнего ждёт, что я отмахнусь. Но я непрошибаем — «без бумажки – ты букашка!»

   Только в памяти фиксирую морду второго работника отдела и некоторые данные, чтобы потом пробить у Агапыча, вновь с деланным равнодушием смотрю то на тётку, то на мужика.

   — Простите, а вы кто? – с чувством такта у работницы опеки явно тяжело, впрочем, как и со взглядом. Холодный, пронизывающий, колючий. Привыкла с людьми других слоев общаться, где такт и учтивость не воспринимают.

   — Я, — чуть запинаюсь. Спешно размышляю, как более правильно представить. – Я – дядя Арины.

   — Дядя? — вытаращивается Светлана как-то там... Авдеева.

   — Угу, — кивок. — Дмитрий Романович Бессов. Временно за ней приглядываю.

   — Опекун? – сощуривается Светлана.

   — Если вам так будет угодно, — задумываюсь над сложностью подделать документы в ближайшее время. И понимаю, что это тяжко и накладно.

   — Нам об этом никто ничего не говорил, — пробормотал Ратников, вновь обмениваясь с напарницей удивлённым взглядом.

   — Проходите, — благосклонно распахиваю дверь шире и киваю в зал. Я должен показать себя хорошим и воспитанным хозяином. Пусть и временным... — Не разговаривать же нам на пороге, — выдавливаю благодушие.

   Пара проходит в лавку, а я руку к боку прикладываю, пережидая боль. Закрыв дверь, торопливо шагаю за прилавок на тот случай, если рана начнёт кровоточить и чтобы глазастые работники отдела... этого не заметили.

   — Исмаил Иосифович загремел в больницу, – начинаю непринуждённо, но без лишней угодливости и желания показаться милым. – Думаю, вы уже в курсе.

   — Да-да, — задумчиво кивает Светлана. – Поэтому мы пришли к Арине.

   — Зачем? – изображаю искреннее недоумение. — Исмаил позвонил, попросил меня пару недель присмотреть за племяшкой. Пока сам лечится.

   Недоумение на лицах Авдеевой и Ратникова смягчается, но полностью не спадает:

   — К сожалению, — без вины, но с завидным упрямством и явным намерением осадить, — нас никто не предупредил о вас.

   — А я тут причём? – хмурюсь.

   — В такой щекотливой и спорной ситуации было бы уместно, — колюче поясняет Светлана, уже не скрывая недружелюбия. Полагаю, в парочке, яйца именно у этой особы. – Не могли бы вы показать документы? – Авдеева пристально на меня смотрит, словно знает, что документов нет, и я их не покажу. – На опекунство или попечительство. Или нотариально заверенную копию, — выдавливает ядовитую улыбку.

   Твою мать! Вот же приставучая стерва!

   — Мы не официально договаривались, — поясняю спокойно.

   — Тогда прошу нас извинить, — леденеет тон Светланы, — но вы Арине Родионовне Коган всего лишь дядя, хотя документов, это подтверждающих, как понимаю, у вас тоже нет? – а взгляд такой, что до кишок пробирает.

   — Оставил в номере гостиницы, — тоже не пальцем сделан. А Авдеева не самый жуткий человек с кем мне приходилось иметь дело и негласно сражаться за альфа-принадлежность. – Как прилетел, сразу в гостиницу, а потом сюда... Сами понимаете... Забыл...

   — Нет, — даже не пытается изображать симпатию. — Не понимаю, — продолжает меня сканировать Светлана и тут же строго: — Дмитрий Романович, вы же хорошо понимаете, что оставить девочку под вашим присмотром, без каких-либо на то документов, мы не в праве?

   — Свои документы предоставлю, а Арина... Мы собираем документы на признание её дееспособной, но ей через месяц восемнадцать... проще дождаться...

   — Арина работает?

   — Это не ваше дело.

   — Боюсь, — упрямей овцы Авдеева, — моё больше, чем ваше.

   Меня начинает бесить эта баба. Тем, что хорошо знает права. Тем, что тычет мне этим.

   — Зачем лезть в семью, где в неудобной ситуации осталась достаточно взрослая, разумная и воспитанная девушка? Так необходимо нагадить ей в душу?

   — Вы сами сказали, всего месяц...

   — За это время можно растоптать не одно хрупкое создание.

   — Арина уже бывала в приюте. В этот раз мы подыщем ей временную семью. Патронаж набирает силу...

   — Я же сказал, документы предоставлю.

   — Ваши документы мне не так интересны, как те, что касаются Арины и её опекунов и попечителей.

   — Тогда вам лучше обратиться непосредственно к Исмаилу Иосифовичу...

   — Мы у него были, — пристреливает холодно Светлана. – Он даже о вас ничего не сказал.

   — Шутите? — изображаю недоумение. — Были у человека, только что перенесшего сердечный приступ? – хаотично соображаю, как выкрутиться.

   — Да, — непонимающе кивает Светлана, явно уставшая от нашей пустологии. – К чему вы клоните?

   — Были у человека, который сейчас под препаратами, и едва языком ворочает? – цепляюсь за первое, пришедшее в голову.

   Авдеева и Ратников вновь обмениваются взглядами.

   — Если вы будете напирать, то я обращусь в суд с иском, что вы берёте показания у человека, находящегося не при светлой памяти и замутнённым рассудком, — не помню такого в своей практике, но уже ляпнул. Видя лёгкое замешательство, решаю дожать. – Давайте очную ставку сделаем. Встретимся в больнице. И визитку свою оставьте... на тот случай, если всё же мои документы придётся вам предоставить.

   — Сами? — сомневается тётка. – Свои документы предоставите?

   — Конечно, — ни секунды не медлю, чтобы не дать повода усомниться.

   Светлана ковыряется в сумочке. Выуживает небольшую карточку и кладёт на стеклянную поверхность прилавка. Порываюсь взять, но работница отдела опеки и попечительства придерживает визитку пухлым пальчиком:

   — Вам ведь известна уголовная ответственность за заведомо ложные сведения?

   — Видимо, больше чем вам! – парирую сухо. — Мелкую не отдам. Пока Исмаил Иосифович болен, Арина будет со мной.

   Слова вколачиваются в сознание, как большие гвозди в деревянную стену – не лгу. Почему-то именно этот случай. Эта девочка... Меня зацепила.

   Видимо потому, что я сам когда-то оказывался в примерной ситуации. Только я был один. Заступников не находилось.

   А люди, которые занимаются контролем разных семей не всегда заслуживают уважительного отношения и обращения.

   Вот и сейчас – работники пекутся о судьбе уже достаточно взрослой девицы, хотя есть семьи с гораздо более сложной ситуацией, где реально требуется контроль органов надзора, где маленькие дети без должного внимания и ухода... Но именно туда «добрые» работники опеки и попечительства почему-то не любят захаживать.

   Да и мысль, что Арину запрут в каком-то учреждении, или передадут в патронажную семью, мягко говоря, корёжит.

   — У вас время до вечера, — неуверенно подаёт голос Ратников, опираясь о прилавок. – Если не будет полного пакета документов, завтра придём уже с группой изъятия.

   — Мы разберёмся и соберёмся, — размазываю ответ. Даже порываюсь шагнуть из-за витрины, чтобы быстрее выпроводить парочку, как тётка огорошивает:

   — Я бы хотела удостовериться, что девочка жива и здорова, — выдавливает свою формальную ядовитую улыбочку Авдеева. Не люблю с бабами расправляться, но эта нарывается.

   — Мёртвые и больные в школу с друзьями не бегают, деда в больнице не навещают, — парирую со всем сарказмом, на который сейчас способен.

   Бл*, курить хочу! Сожрать бы кого...

   — То есть, её нет? – вскидывает брови Светлана.

   — Вы удивительно проницательны. А теперь прошу меня извинить, лавкой заправлять Исмаилу не обещал. Да и дела у меня... за документами бы нужно смотаться.

   Уже готовлюсь к препиранию по поводу законности нахождения друг друга на территории чужой собственности и попытки проникнуть в жилище, как представители отдела опеки и попечительства уходят, но на лицах застывает маска сомнения и недоверия.

ГЛАВА 7

   Бес

   — И-и-и? – с этим закономерным вопросом захожу на кухню. Арину нахожу сразу, интуитивно – она в уголок между стеной и холодильником забилась. Был бы мелким и тощим, сам бы туда пролез. – Что это значит?

   — С-спасибо, — мямлит испуганно девчонка.

   — Ну уж нет.

   Киваю «на выход!».

   Если вначале мелкая тушуется, то уже через несколько секунд начинает странный змеиный танец. Нет, не соблазняет – пытается из проёма выбраться. Так бывает, втиснуться или забраться получается на раз, а вот обратно... никак.

   Чуть наслаждаюсь диким и смехотворным зрелищем, а когда становится не до смеха, как бы ни хотела девчонка просто выбраться, её телодвижения всё же смахивают на эротическую любовную прелюдию. Тем более, рубашка задралась, а вид плоского голого животика... длинных, крепких, молодых ног, которые даже синяки после вчерашней потасовки не портят, мягко говоря, контузят меня.

   Чертыхаюсь, проклиная свою плоть, что решила мне показать насколько, оказывается, я сексуально озабочен. Но лучше реакцию списать на весеннее обострение. Специалисты заверяют, что бывает такое. Весеннее, летнее, осеннее ну и зимнее...

   Холодильник сдвигаю.

   — Спасибо, — опять выдыхает девчонка, только теперь ещё и протяжно простонав от облегчения.

   Курить! Срочно!!! Много курить, чтобы тошнить начало. Потом домой... И Юльке позвонить. Пусть заглянет ко мне.

   — Я жду, — припечатываю взглядом, чтобы считать хоть момент, «когда» или «если» Арина вздумает наврать.

   — Вы же сами знаете, — поправляет съехавшее полотенце на голове. — Всё поняли...

   — Значит, одна? – уже прокручиваю новый план действий. И тем паче план устранения мерзкой тётки и её задрота-напарника. Пусть не посмертно, но заткнуть бы их нужно. На время. Месяц – идеально.

   — Да, — прикусывает губу Арина, — пока дедушка в больнице. А эти... так быстро всё узнали... Вот и пришли по мою душу.

   — Забрать хотят, — задумчиво за неё заканчиваю. — У тебя правда больше никого нет?

   — Нет, — досадливо мотает головой Арина. – И даже знакомых почти не осталось. Многие из города уехали, а некоторые на другой конец. Да и... у всех свои проблемы. Семьи, дела...

   — Почему вы с дедом не озаботились признанием тебя дееспособной?

   — Озаботились. Там условия... Официальное трудоустройство. Чужие не берут, а деду взять меня на работу... Никак. Даже если возьмёт, то при его утрате работоспособности нет никого, кто бы вместо него встал на шефство, а мне официально быть своим начальником нельзя.

   — Дали бы взятку, всё прошло.

   — Дали бы, — опускает глаза Арина, — но к нашей семье у отдела попечителей и опеки сильная тяга и тотальный надсмотр.

   — Из-за барахла? – только сейчас начинаю понимать тот самый ушлый интерес, который скорее всего и толкает работников особо тщательно присматривать за Коганами.

   — Барахла, — вторит с грустной задумчивостью Аря. Кивает своим мыслям. – Последний раз, когда деду было плохо, меня в приют забрали, а когда мы домой вернулись... Тут был такой погром...

   Понятно. Значит, всё-таки за ценностями охотятся.

   — Много пропало?

   Арина перестаёт быть беззащитной, робкой девушкой, и теперь её взгляд начинает отливать взрослостью. Причём глубокой и опасливо-умной.

   — А как думаете?

   — Думаю, — небольшая пауза, – у такой очаровательно-проницательной внучки – дед умный и прозорливый. А ещё острожный и наученный жизнью. Всё самое ценное хранит в тайном месте. Возможно в хранилище, в Банке...

   — Вот, — скромно усмехается Аря, — а кто к нам забрался, решил, что ценности наверху лежат и их ждут.

   Что тоже не лишено смысла. Как вор, по себе знаю, что самые лучше места для тайников и заначек – видное место.

   — И что теперь делать? – вновь прикусывает губу мелкая, став опять хрупкой и нежной девчонкой.

   — Что-что? – бормочу, мысленно варианты перебирая. – Я слов на ветер не кидаю. Есть у меня нотариус знакомый. Мне бы с ним пообщаться...

   — И что вы хотите?

   — Документы кое-какие...

   — Подделать? – вытаращивается Аря. – Но ведь у них строгий учёт... Реестр, общая база данных, обязательная регистрация в органах опеки... – тараторит девчонка, а я залипаю на ней. Мелкая, а разбирается в тонкостях так, будто сама всем занимается. Она повзрослела раньше времени... Хотя, в наше-то время и при её жизненной ситуации не мудрено. – А мы с дедом и без того на шатком плато. Из-за слабого здоровья ему уже отказывали в попечительстве надо мной. Вы не представляете, сколько нам стоило... решение в нашу пользу. И даже не деньги... Нервы, беготня, а дедуля и без того сердцем хворает. – Блестят глаза слезами. Арина изящно смахивает каплю из-под очков, без малейшего усилия сделать этот жест таковым. Выходит очаровательно, мило и чертовски обаятельно. — Предупреждение висело – ещё раз... и больше ему не позволят... Так что, нет... я не пойду на такой риск! Тем более без ведома деда!

   Благоразумно для мелкой. Раньше были пустые эмоции, эмоции, эмоции. Теперь наконец поверх них нечто дельное прёт.

   — Тогда есть два варианта, — это навскидку, что успеваю придумать в столь сжатые сроки и при дёрганой и очень затянутой ситуации. Мне всё хреновей, курить хочу так, что уже готов сигарету просто жевать...

   — Два? – изумлённо вытаращивается девчонка, забыв про слёзы.

   Не знаю, что её больше поразило: наличие аж двух вариантов или то, что они вообще есть.

   — Но они оба будут провокационными. Первый мне совершенно не нравится, накладный по затратам и поднятию связей, но лишил бы всех последующих проблем разом, а второй... тоже на айс, по законности – для меня уголовно-наказуем, зато быстро урегулируем и достаточно легко-осуществим.

   Аря выглядит ошарашенной, но заинтересованной.

   — И каков первый?

   — Замужество! – по мере расширения глаз девчонки, поясняю: — Трудность в том, что опять же, придётся задействовать знакомства. Найти «супруга» — менее сложная задача. Но потребуется справка о беременности, потому что это самая весомая причина для заключения брака, и всё это в обход отдела опеки – обратиться в отдел самоуправления, даже, возможно, администрацию, суд. От пару дней до недели – по срокам при хорошем финансировании. Зато потом по прошествии пары месяцев – потеряла ребёнка, развелась и свободна.

   Глазищи у Арины очень большие, а ещё причудливо зелёные.

   — А второй? – роняет надломлённо.

   — Я тебя сокрою... – не мигая, смотрю на девчонку. Сканирую на сомнение, испуг, категоричность, но ничего подобного на лице мелкой не читается. Она на меня глядит вдумчиво. Решаю дожать: — До выздоровления твоего деда. А если лечение затянется – на пару месяцев, или хотя бы до твоей днюхи...

   — Откуда вы столько знаете о моей семье. Про деда и мой день рождения?

   — Ты же сама рассказывала, — напоминаю мрачно.

   — И вы... всё запомнили?

   — Не знаю насчёт «всё», но ты мне теперь как родная, — пытаюсь на шутку перевести. Когда понимаю, что не прокатывает, прибавляю обаяния: — По крайней мере, как сеструха младшая. Ну или если тебя смущает родственность с таким типом как я, — многозначительно киваю, изображая «я сама кротость», — хорошая знакомая... Дочь близкого друга, — сощуриваюсь, перебирая допустимые варианты, выискивая тот, что может хоть мельком приглянуться Арине, — внучка друга...

   — Вы очень хорошо подкованы в таких вопросах, — огорошивает девчонка без капли возмущения. — Уже сталкивались с подобным?

   — Нет, — перестаю играть, — но умею находить выход из любой... – заминка. — Любой сложной ситуации. Это моя работа.

   — Находитель выходов? – язвит. Хороший признак адекватности. А ещё – что я близок, чтобы опять завоевать доверие мелкой. Только... она лучше всего на правду реагирует.

   — Устранитель причин и помех, — не тушуюсь, пристально всматриваясь, не испугается ли.

   Из зелёных глаз удивительным образом пропадает любой намёк на наивность. Они становятся поразительно взрослыми и глубокими.

    — Но школу и всё остальное, где тебя могут подловить, придётся оставить.

   Хоть она и не сказала «да», но и «нет» не прозвучало, а значит всё «может быть»...

   — У меня ЕГЭ на носу, да и пропуски в художественной – будут минусом перед выпускными экзаменами.

   — Девочка умная, найдёшь, как узнавать задания и потом скопом сдашь.

   — Знакомые...

   Мотаю головой:

   — Связи тоже... на время нужно будет оборвать.

   — И вы готовы... – явно не находя верных слов, чуть ведёт головой Арина, — чтобы помочь совершенно незнакомой девушке?

   — Я же сказал, ты мне не чужая...

   — Я вас умоляю, — строго одёргивает Арина. – Я вам чужая! Мои проблемы... не ваши. Зато вы с лёгкостью готовы рисковать? Почему? – и так сморит, аж пронизывает желанием понять.

   Вот что сказать? Как обмануть, не обманывая? Как убедить, при этом не выдав правды, но сказав правду?

   — Не люблю, когда не по-людски, да к тому же... раз уж я взялся тебя спасти раз, тут по накатанной идёт.

   — Я могу освободить вас от этой нелепой повинности.

   — А я не могу. Я всегда держу слово, а если не сдержал, значит исчерпал все возможности...

   — Но вы же устранитель, — безобидная колкость.

   Киваю, но, чуть помедлив, роняю:

   — Но и они не бессмертны...

   Повисает пауза. И впервые молчание меня раздражает. Слишком громко звучит... А я курить хочу. Быстрее вопрос разрулить, проверить рану на боку – с*, такая, болит и тянет. И трахаться хочу. Не обязательно в этой последовательности, но жуткий коктейль разнооперного в данный момент пересекается в одной точке «невозможно желаемого и охрененно-необходимого!!!»

   — А теперь шуруй одеваться – школа ждёт, — распоряжаюсь ровно, нарушая депрессивное залипание на том, что не могу заполучить сию секунду.

   — А вдруг они туда наведаются?

   — Вот именно. Если мегера и чмарь припрутся, а тебя не окажется, это выльется крупными неприятностями и вызовет массу навязчивого внимания. Нам же этого не нужно? – так как девчонка не шевелится, мелькает мысль, что я давлю, а Арина хоть и послушная девушка, но тотального контроля и надзора не приемлет. Ей свобода выбора нужна. И даже если собираюсь полностью подчинить и завладеть её доверием, я обязан максимально отпустить вожжи. По крайней мере, делать вид, что каждое решение и действие мелкой – её личный, сугубо персональный выбор. Ни капли давления, если только лёгкие предложения и подсказки. При этом полностью владеть ситуацией. То есть – управлять, не управляя.

   — Даже если Вы не согласитесь с каким-либо из предложенных мной вариантов, никто не отменяет жизни. Ты молодая, у тебя учёба, скоро экзамены, поступление. Если запнёшься сейчас и упустишь шанс – потом будет гораздо сложнее догонять и законопачивать пробелы.

   — Вы? – изящные брови прыгают на лоб.

   Напрягаю память, из какого контекста выдрала местоимение...

   — Вы сказали: «Если Вы не согласитесь...».

   — А, — киваю понятливо, — конечно, ты и дед. Ты же сказала, что без его согласия «ни-ни» на авантюры. Значит, поговорим с ним.

   — Поедем к нему? – вытаращивается Арина.

   — Гора не может, значит мы к горе, — поясняю для особо одарённых.

   Арина несколько секунд смотрит на меня с недоверием, а потом вспыхивает такой радостью, что зависаю на искренних чувствах, которые пронизывают, точно солнечный свет, убогую тёмную коморку.

   И я бессовестно этим питаюсь. Энергетический вампир. Взгляд с лучистой улыбки переползает на шею, где ритмично жилка пульсирует, неудержимо стекает на грудь, яростно вздымающуюся под рубашкой.

   Смаргиваю маниакальное наваждение, понимая, что вот-вот реально покажу своё низменное желание и шокирую бедную мелкую, к которой, по сути, не имею каких-либо сексуальных подвижек. Я же не педофил, мать его за ногу! Или он? Впериваю хмурый взгляд на улыбающееся личико... И чётко осознаю, что пиз* мне. Какой-то странный и неизлечимый.

   Ну уж не бывать такому, чтобы Бес от улыбки Ангела о сути своей забыл! Не управлять Невинности Пороком! Я взрослый мужик, чёрт возьми. Не задрот, не умеющий своим хозяйством и чувствами управлять. Как хочу, так перехочу. Найду какой-нибудь нелепый недостаток и зацеплюсь за него. На том и выкачу из озабоченности.

   — Всё, пора! Ты в школу. Я по делам, — порываюсь отвернуться, но упрямое:

   — Может, лучше сразу к деду?

   Перестаю быть милым и покладистым:

   — Ты – в школу. Я – по делам! – раскладываю по полочкам. — Если ты собираешься со мной спорить, сразу говорю: «Выкинь нахрен из головы эту пустую затею!» А теперь марш одеваться! Хотя бы ко второму уроку успеешь. А после встретимся в больнице, — опережаю следующий вопрос, — у твоего деда!

   Арина прикусывает губу и кивает. Уже было выбегает из кухни, как тормозит.

   — И всё же, зачем вы это делаете? – через плечо.

   Тот самый вопрос, который обязан терзать разумную голову не обделённого интеллектом человека, всё же не даёт покоя девчонке. И хорошо и плохо. Хорошо – я в ней не ошибся, плохо – мне это грозит большим напрягом и вечным контролем, что говорю и делаю.

   — Жениться на тебе хочу, — к сожалению, заготовленную фразу вспомнить не могу. Ответ утекает... А видя недоумение на юном личике, устало выдыхаю: — Мелкая, не во всём нужно искать скрытый подтекст. Бывает... просто помогают. А теперь, Арина Родионовна, я хоть и дядя Дима, но в первую очередь мужчина. И вид твоих голых коленок заставляет меня всё время опускать глаза. – Моя откровенность вызывает откровенный шок, но зато работает. Арина убегает, как заяц от клыков волка.

   Только остаюсь один, сразу же проглатываю стон боли, прижав руку к ране. Ладонь касается прохладной влажности.

   Твою мать! Кровь!!! Благо футболка тёмная и потому девчонка не заметила расползающегося пятна.

   Пока мелкая переодевается, проверяю дом на наличие своих грязных вещей и кровавых отметим. Арина достаточно аккуратна – ничего не обнаруживаю. И в который раз ставлю отметку «удовл» этому семейству.

   Плетусь в торговый зал. Закидываю куртку на плечо, нащупываю сигареты, уже предвкушая первую затяжку, как от расстройства едва не вою – пачка смята! Видимо вчера в драке повредили.

   Выуживаю одну, обламываю и пока кручу «огрызок», приходит глупая идея. Заглядываю под прилавок. Шарюсь примерно там, где ковырялся Исмаил Иосифович. Мне везёт – портсигар нахожусь сразу.

   Доламываю все сигареты и аккуратно раскладываю в серебряной коробочке. Только закрываю, в лавке появляется Арина. С рюкзаком на плечах, в строгой одежде. Школьница...

   Натягиваю улыбку, чтобы не выдать, как мне хреново.

   А уже на улице даю команду:

   — Ступай в школу, а потом встретимся у деда в больнице!

   — Угу, — заторможено кивает девчонка и с неудовольствием идёт прочь. Смотрю ей вслед. Арина делает пару шагов и оборачивается, на лице укор:

   — И как же мы встретимся, если вы не знаете в какой он больнице?

   Опа-на! Чуть не спалился!!!

   Бью себя по лбу, зло отметив, что в испарине:

   — Права, мелкая, прости, — уже цежу сквозь зубы. – Какая больница?

   Арина озвучивает, но уходить не торопится. На лице всё ещё недоверие. Твою мать! Мне всё хреновей. Вот-вот хлопнусь, как нежная барышня. И, бл*, курить хочу. Да так, что чуть не вою.

   — Никто вас к нему не пустит, — поясняет молчание. Огорошивает простой очевидностью, в который раз убедив в своей адекватности.

   — Этот вопрос оставь решать мне!

   И жестом «Шуруй»!

   Арина уходит. С гордо выпрямленной спиной. Спокойная и выдержанная.

   Убеждаюсь, что она ушла, торопливо сажусь в машину, которую за несколько домов до... оставил. Матерюсь на все лады. Сигарету в зубы и с маниакальной одержимостью и блаженством прикуриваю.

   Даже на боль плюю: закрыв глаза, отравляюсь первой «тяпкой», чуть дольше задержав в себе ядовитый смог.

   Охрененно хорошо! Голову ведёт, появляется чувство лёгкости и спокойствия. Сродни экстазу.

   Протяжно выпускаю дым. Ещё пару затяжек... сигарета заканчивается. Недовольно вышвыриваю окурок в окно.

   Всё, пора!

   Ключ в скважину, врубаю телефон...

ГЛАВА 8

   Бес

   — Юль, привет, — набираю ту, кто мало задаёт вопросов и всегда под рукой. Сижу в машине, на парковке перед домом, в котором одна из моих квартир. Да, их несколько. На всякий... Ещё есть одна, которую снимаю. Бываю раз в месяц, проверить всё ли на месте, да и с хозяином перетереть по поводу оплаты.

   — Привет, Бес, — топит нежностью знакомая, — давно не слышно.

   Прям уж... несколько дней всего. И то, из-за семейства Коган и задания босса.

   — Дела. Ты сейчас где?

   — Только со смены возвращаюсь.

   — Ладно, — настроение падает ниже некуда. Что с уставшей любовницы взять? Вот именно, не на сонное же тело любоваться. – Проехали, — собираюсь скинуть звонок, но Юлька опережает:

   — Бес, в чём дело?

   Молчу. Огрызок сигареты в зубы. Подкуриваю.

   — Ты же знаешь, — чуть медлит, словно винится за признание, — только слово – и я у тебя.

   — Это хорошо, — мрачно выпускаю дым, — но не нужно. – Мне претит сама мысль, что знакомая готова быть такой услужливой. Нет, не отвращает и не бесит, просто этого не нужно – я не оценю. Мне больше плевать, чем приятно.

   — Я могу... – Юля замокает. Повисает многоговорящая пауза.

   — Тогда нужно, — сдаюсь, выкидывая окурок в окно машины. Боль усиливается, меня начинает штормить, перед глазами плывёт. Твою мать! Мне реально нужна квалифицированная помощь. А Юлька медсестра.

   — Тогда я к тебе, — чуть настораживается Юля. — Кушать готовить?

   — Нет, — кое-как покидаю машину. Пиликаю сигналкой, телепаясь к подъезду. — Лучше набор для обработки ножевого.

   — Что? — взвизгивает знакомая. – Совсем чокнулся?.. Где ты?.. Ты... ты... Разборки? Сильно... – тараторит сбивчиво, а у меня от неё башка раскалываться начинает сильнее.

   — Всё путём! – роняю устало. — Угомонись.

   — Сейчас буду! – заверяет горячо Юлька.

   Скидываю звонок. В кабинке лифта чуть не вырубаюсь, прислонившись к стенке и убаюкиваясь мирным гудением и лёгкой вибрацией.

   — Какой ужас! — причитает Юлька, уже хлопоча возле меня.

   Твою мать!!! Не самое лучшее сейчас время выслушивать истерику и нравоучения любовницы. – Кто этот неуч? – негодует, оторвав пластырь и повязку. — Я не о ране, — поясняет хмуро, — а о том, кто это зашивал! Руки бы ему оторвать!!! — намекает на швы Арины. — Неровно, неказисто, а нитки...

   — Успокойся, — морщусь. Устаю от причитаний и ворчания знакомой больше, чем от истерики мелкой. — Меня подлатали, как могли. И на том спасибо!

   — Издеваешься? – с шипением вытаращивается Юля. — А заражение??? Сепсис... не боишься?

   — Мы спиртом заливали, — заверяю, скрежеща зубами, когда Юля по ране пальцами пробегается.

   — Не смешно! – грозит, будто нерадивому воспитаннику. — А иголка, а нитки...

   — Что было, — устало роняю. — Хорошо хоть так, а так бы уже скопытился...

   Юля потрясённо мотает головой, но умолкает.

   Я благодарен. Дальнейшей перебранки бы не пережил. Психанул и выставил любовницу к чертям собачьим!

   У Юли мягкие и умелые руки. Она нежно обрабатывает рану, правит швы... Даже немного вздремнуть успеваю. Тем более укол был как нельзя уместен.

   Когда просыпаюсь, Юляшку обнаруживаю рядом – спит возле меня. Милая, уютная, красивая, услужливая...

   Вот нахрена она со мной? Смотрю на неё и не могу понять.

   Обеспечен, но не сказочно, да и не обещал ей ничего. Даже на отношения не намекаю. Деньгами не сорю. Работа такая, что не позволит иметь семью – иначе она сразу будет под ударом. Не такой уж я выдающийся траходел. Без заморочек и новомодненных девиаций. Не веду разгульного образа жизни. Клубы, рестораны, вечеринки – не про меня.

   Предпочитаю постоянную любовницу без обязательств...

   У меня их несколько – на всякий разный. Милена, Юля... последней отдаю предпочтение по той причине, что она чаще под рукой.

   По сути, меня всё устраивает. И как секс-партнёр и как хозяйка... Потому у неё есть ключ от моей квартиры. Этой! Хотя он у неё не поэтому.

   Как-то имел глупость с ней столкнуться на вечеринке своих. Она вроде встречается с Тихоней. Только Тихоня, как выпьет, становится невменяемым и буйным. Вот девушка и сбегает...

   Однажды, увидев красивое лицо в крови, сунул ключ: «Отсидишься!»

   Стало жаль её. Она спокойная, улыбчивая, умеет себя вести, не шлюхастая, не вульгарная. К тому же не местная, ей и жить-то негде. На зарплату медсестры позволить отдельное жилье сложно. И так получилось, приехав в город, сразу с Тихоней познакомилась. Зависла...

   Я не герой, но в тот момент пожалел.

   Вот так она ко мне бегать и начала. От него.

   Пару раз хотел с ним по-мужски поговорить, но передумал. Не моё дело. Если девчонка возвращается, значит всё устраивает. Да и знаю я Тихоню. Нормальный парень. Главное, чтобы алкоголь в горло не попадал.

   Так и Юля рассудила.

   Раз, два... а потом заметил, что дома чистота. Нет, у меня там и так не было грязно. По сути, нечем мусорить. Квартира новая. Недавно купил. Из мебели и техники шкаф, диван, плита, стол, холодильник, телевизор, стиралка, микроволновка, чайник.

   Для «перекантоваться на время» — вполне достаточно. Мне больше ничего не нужно.

   Эта квартира для отсидки – на всякий... не основная.

   Но с появлением в моей жизни Юли в двушке стала царить идеальная чистота. И с сексом не приставал – сама залезла в постель. Из благодарности. Ну и не самый я отвратительный мужик на свете. Даже часто слышу – красивый. Мне по хрену до внешнего, как впрочем, и до внутреннего, но с удобным – комфортней уживаться, нежели с говнецом. Поэтому Юля меня вполне устраивает.

   Обшариваю спящую подругу взглядом.

   — Кушать хочу, — щипаю за сочную ягодицу. Знакомая недовольно шикает, но в следующую секунду кошкой развратной льнёт. Запоздало вспоминает, что я не в том состоянии, чтобы активно двигаться, и стонет, носом очертив незамысловатый узор на моей обнажённой груди: — Прости, я быстро, — чмокает в губы и покидает постель, сонно телепаясь прочь из комнаты.

   Пока сижу на кухне и наблюдаю за передвижениями полуголой любовницы, заманчиво задом виляющей, мелькает греховная мысль сексом всё же заняться – быстренько снять напряжение, но плоть с такой великой ленью отзывается, что меня хватает лишь на благодарный шлепок.

   Ну и под шумок, пока обедаем, — выпросить пропуск в кардиологическое отделение её больницы. Да, повезло сказочно, что Когана забрали именно сюда. Хотя, ложь! Ничего удивительного – лишь тонкий расчёт. В этой клинике самое лучшее и сильное отделение для сердечников. Знал, просчитал, теперь дело за малым...

   По дороге в больницу заглядываю к Пастору. Хочу увидеть его глаза. Реакцию, движения... Хочу понять, так ли хреново дело, как начинаю думать. Но Нестор Львович непробиваемо холоден.

   Заверяю, что мне нужны несколько дней – уладить кое-какие вопросы.

   Босс даёт добро и уточняет, нужна ли помощь.

   Отмахиваюсь – проблема почти разрешена.

   Пастор мне доверяет... Вроде как.

   Пока еду к Когану и Арине, набираю Костыля.

   Разговор короткий, да и не стоит «о таком» по мобильному.

   От стрелки не отказывается: только улучу время, он готов встретиться.

   А потом, как бы невзначай, добавляет:

   — Бес, ты же в курсе, я бы сам... без указания сверху...

   Многоговорящая тишина.

   — Имена остальных скинь СМС.

   Арина

   Только оказалась в школе, на меня тотчас насели со всех сторон: одноклассники, учителя.

   Как дела? Что случилось? Как дед? Нужна ли помощь?

   Завалили вопросами, и я от шквала внимания растерялась. Спасибо им, конечно... Правда, спасибо. Было бы хуже, если бы моё появление игнорировали или приравнивали к «ничто». А так... я оказываюсь в эпицентре участия и человечности. К сожалению, помочь никто не в силах. Да и сейчас все мои мысли крутятся вокруг дедушки, Димы и «благодетелей» из отдела опеки и попечительства. А ещё радуюсь – за ночь голос чуть восстановился. Нет, не полностью, но жуткое шуршание больше не дерёт глотку. Поэтому грешу на связки и тихо оправдываюсь: «Чуть приболела. Простите, говорить трудно».

   Матвея и Давида это не смущает и не останавливает. Они как всегда болтают о своём, в дружеской манере поддерживают.

   А потом опять удивляет Алёша Кирчагин. Разбивает наш коллектив и в сторонку увлекает. До сих пор поражена его вниманию. Приятно, зачем очевидное отрицать, но я даже и мечтать не могла, что он будет ко мне проявлять заинтересованность. О нём ходят разные слухи – друзья вредные, избалованный мажорчик, с девчатами скверно поступает, хамит взрослым, никого ни во что не ставит... Но со мной он милый. Даже в клуб приглашает. Ненавязчиво.

   — Или в кино... — перебирает варианты, с ожиданием смотря на меня. — Ну или... — мешкает, будто боится сказать что-то вызывающе вульгарное и меня спугнуть, — погуляем. Парк, выставки...

    Я ему отказываю:

   — Дедушка болен, мне сейчас не до этого.

   — Слышал, прости... бестактно и, — тушуется совсем, — лан, проехали...

   Мне становится неуютно – обидела парня, а он со всей душой. Вон как расстроился. Даже говорить связно не может.

   — Но когда он поправится, я бы... с удовольствием, — торопливо заверяю.

   — Круто, — тотчас преображается Лёша. – Тогда... – опять повисает пауза, — я буду ждать.

   — Ага, — киваю со смущённой улыбкой. Даже щёки горят.

   — Слушай, — это догоняет уже в спину, когда к друзьям возвращаюсь. Кирчагин глядит на меня с задумчивым ожиданием: — а тебе точно помощь не нужна?

   — Нет, — чуть мотаю головой. И опять улыбаюсь. Как ни крути, внимание такого парня действительно приятно. Но если друзьям отказала, то ему подавно.

   А насчёт школы Дима был прав.

   Отдел попечительства сюда звонил. Спрашивали, на месте ли Коган Арина Родионовна. На тот момент было сказано, что на первый урок не пришла. Но классная руководительница заверила – обязательно перезвонит и проинформирует, что я была. А о том, что отпустили здоровье подправить – обещала умолчать. Подбадривающе подмигнула: «Им такое не обязательно знать!».

   Уже в больнице приходится немножко посидеть в коридоре. Пока дедушке процедуру завершают. Капельница...

   Дергаюсь, всё жду Диму.

   Зачем? Сама не знаю. Ведь он мне никто. Случайный спаситель. Человек, который обещал помочь. Тот, кому зашивала ножевую рану. Кто готов взять за меня ответственность...

   Это всё мило и обязует к ответной благодарности, но причина Димы так и остаётся неясной. Его слова меня не убедили. Если и были правдивы – только отчасти. Я конечно наивная, юная особа, но поверить, что чужой человек собирается нарушить закон, дабы спасти незнакомую девчонку... бред...

   Пока сижу в коридоре, ломаю голову, как дедушке о ТАКОМ рассказать. А вдруг опять с сердечным приступом сляжет?

   Жую губы, соображая, как бы обыграть мягче момент. А потом приходит неутешительная мысль: «Зачем переживаю? Может, Дима вообще не придёт. Обещать – не жениться. Тем более, он ничего мне не должен. Это я ему должна, а идея насчёт «сокрытия меня»... Ну, она неплоха по сути, и если герой больше не появится, попрошу помощи у Матвея и Давида. Братья не откажут».

   Но в обход дедушки, в любом случае, ничего не буду делать. Мы и так на тонкой грани, на особом счету у отдела опеки и попечительства. Так что без дозволения родственника ни на какие интриги и риски не пойду. Если хватит духу, намекну, а там глядишь отец Матвея и Давида согласится меня у себя придержать. Всё же они с дедом давние знакомые.

   В палату вхожу, боясь сильным звуком напугать деда, вдруг уже дремлет. Но он улыбается. Чуть виновато и с нескрываемой радостью:

   — Девочка моя, иди ко мне, — по краю койки ладонью постукивает. И как ни желаю оставаться рассудительной и спокойной, ускоряюсь. Быстро кидаюсь в его объятия. Пусть слабые, дрожащие, зато искренне любящие.

   Расквасившись от нежности, слегка всхлипываю, а когда эмоции утихают, определяю душевный поцелуй на старческой щеке.

   — Привет, — шёпотом и с жутким настроем опять всплакнуть. – Ты как?

   Блин, а я так надеялась, что справлюсь с собой и нервами. Что не буду волноваться. Сажусь на стул напротив койки дедушки. Ручки на коленки, как прилежная ученица.

   — Шептать необязательно, — мягко усмехается дед.

   Ну вот, моя уловка завуалировать сорванный голос – не удалась. Поэтому применяю уже испробованный в школе метод:

   — Я не специально, — тяжко вздыхаю, — вчера под дождь попала, сегодня с утра горло болит и голос пропал.

   — Ариша! – порывается подняться дед, но я его быстро укладываю на место:

   — Деда, тебе нельзя вставать.

   — Как можно быть такой неосмотрительной? – упирается родственник — волнуется не наигранно. — Надо было сразу горячего чаю с мёдом.

   Виновато голову склоняю. Не люблю врать, да и получается скверно. Хотела как лучше, а вышло... Дед всё равно распереживался.

   — Прости, — боюсь глаза поднять, изучаю ботинки в бахилах, линолеум. – Я противогриппозное приняла. На всякий...

   — Вот это правильно. Умничка! – чуть кивает дед, выдавливая улыбку.

   Некоторое время болтаем о школе, о предстоящих экзаменах, о моём поступлении. Планы большие, а главное, дед настроен на скорейшее выздоровление.

   А Димы всё нет.

   Нет, и с каждой минутой шанс, что он придёт – ускользает.

   Не обидно. Вот честно.

   Он, по сути, чужой человек. Как бы ни было тяжко, но я понимаю... и принимаю.

   Входящий звонок на мобильный сбивает меня с очередной поверхностной фразы. Долго копошусь в рюкзаке в поисках телефона. Я им крайне редко пользуюсь, поэтому он припрятан. Как любит повторять родственник, мы не настолько богаты, чтобы позволять себе дешёвые вещи и постоянно их менять. Поэтому у меня дорогой С8. Знаю, что есть новее, но мне и этого с лихвой... Что мне с ним... Я крайне редко звоню. Смс – отправляю ещё реже. Могу сфоткать или снять на камеру интересный момент, который желаю запечатлеть потом на картине – и это предел. Поэтому даже такой техники хватает за глаза. Единственное, он стоит прилично, и я его прячу дальше, чтобы чужие глаза на него реже смотрели. Народ всякий бывает. Один по-доброму позавидует, другой по-злому, а третий вообще вздумает украсть.

   Поэтому, чтобы выудить айфон, приходится повозиться. А когда удаётся, поправляю очки, которые частенько на нос съезжают. Уставляюсь на экран и застываю в немом удивлении. «Дядя Дима»! Вот так... правда без фотки, но от одного имени из головы все мысли вылетают.

   Дима?

   Дима???

   Откуда у меня его телефонный номер? Я не забивала. Если только он сам...

   — Прости, дедуль, — винюсь: торопливо пальчиком мажу по зелёной иконке. — Да? — В телефон, боясь глянуть на родственника.

   — Почему так долго? – в лоб и даже без учтивого «привет».

   — М-м-м, — идиоткой мычу в трубку, потому что всё ещё в шоке. – Телефон был глубоко в рюкзаке.

   Секундное молчание, но так разящее недовольством, что прикусываю губу.

   — Почему не в школе? – продолжает допрос так, будто уже отвечает за меня, а я жёстко провинилась.

   — Меня отпустили из-за голоса, — тушуюсь, глазами изучая складки на одеяле дедушки, так и не решив для себя, как должна говорить с чужим/близким человеком, которого знаю\не знаю.

   — Деду уже сказала? – зато, видимо Дима прекрасно разбирается в ситуации и его ничего не смущает.

   — Нет, — сердце заходится бешеным ритмом. Встаю со стула и безотчётно качаюсь к выходу, но так и не сделав шага, тотчас торможу – может вообще не нужно никуда идти. Дима звонит сказать, чтобы я и не говорила.

   Растерянно оборачиваюсь, глядя на деда в поиске поддержки. На его старческом лице недоумение. Ожидание... немой вопрос.

   Я бы ответила, да не знаю что.

   — Советую подготовить, — холодно отметает мои суетные мысли Дима, — чтобы с бухты-барахты... я не обнаружился, — жуёт слова, тоже их явно с трудом подбирая.

   — Да, конечно, — даже не могу точно сказать, рада ли. Внутри всё переворачивается с ног на голову. Очумелое сердечко своим громким стуком оглушает. В ногах дрожь. Улыбаюсь, как дура. А чему? Бес его знает...

   — Вы уверены? – всё же роняю, затаив дыхание.

   — Я уже почти на месте, — безапелляционно. — У тебя пять минут. Потом выходишь меня встретить. Время пошло, — и на проводе быстрые гудки.

   Никогда не слышала военных, у меня круг общения совсем другой, но Дима явно из той сферы. Причём из комсостава. Ему удаётся пнуть меня, как никому и никогда. Хотя, на самом деле, никому и никогда в голову не приходило мной так лихо командовать.

   — Дедуля, — начинаю мягко, спешно выискивая более верные слова. — У меня очень важное дело к тебе. Ты только не волнуйся.

   Ой, зря это сказала. Такие слова, как правило, работают наоборот.

   Блин! Так и есть. Дед хмурится сильнее. В глазах волнение. Понимая, что моя уловка идёт лесом, собираюсь с силами для признания.

   — Сегодня приходили из отдела опеки и попечительства, — на одном дыхании, заломив руки и судорожно сжимая телефон. — Нужно срочно что-то придумать с опекунством или признанием меня дееспособной.

   — Милая, — рассудительно и мягко отзывается дедуля, — ты же умная девочка. Понимаешь, как сложно найти человека, которому можно было бы доверить наш бизнес. Тебя... И который смог бы в кратчайшие сроки собрать такой огромный пакет документов. Мы с тобой пробовали... И не раз. Обсуждали.

   — Да, — киваю неуверенно, — я понимаю, это сложно.

   — Прости, но я не знаю, как нам найти выход из положения.

   — А если скажу, что есть один вариант...

   — Какой? – седые брови деда съезжаются на переносице, а три глубокие морщины прорезают лоб.

   — Дима согласен помочь! – выдавливаю улыбку.

   — Какой Дима? – вытаращивается дед. Впервые вижу такой откровенный шок на его бледном, исхудалом лице.

   — Дедуль, — опять начинаю мямлить. Хочу градус разговора снизить, потому что от следующего он точно взвинтится на неприличную высоту. — Ты только... Прошу, — подаюсь к нему. Телефон в рюкзак прячу. Опускаюсь на стул, дедушкину руку в свои ладошки пленяю. — Не волнуйся только, прошу...

   — Арина, — голос деда недовольно дрожит. Родственник махом высвобождает руку из моих: — Тебе лучше рассказать, что за Дима...

   — Дедулечка... — сглатываю нервно. Блин, вот как более деликатно описать наше знакомство с Дмитрием? Точнее, при каких обстоятельствах оно случилось.

   — Арина! — вот теперь тон дедушки вибрирует не только от волнения, но и недовольства.

   — Вчера на меня напали в переулке, но меня спас мужчина. Его зовут Дима, — выпаливаю скороговоркой. Вроде как получилось быстро и достаточно чётко. – Это не всё, — уже снижаю скорость, потому что дед не сорвался на вопль, не бьётся в припадке, значит можно более спокойно разъяснить случившееся. — Его ранили, когда он меня спасал...

   — Девочка моя, — странные телодвижения деда наводят на неутешительную мысль, что всё же в нём не осталось ни капли спокойствия. Не то порывается вскочить, не то с постели скатиться, не то за сердце схватиться. Торопливо его за плечи укладываю обратно:

   — Деда, миленький, прошу, — шиплю слезливо, — успокойся... Тебе нельзя волноваться, будет плохо... Ты и так отсюда не скоро выберешься, а я не хочу с кем-то... – давлюсь слезами, шмыгая носом. Перед глазами влажная пелена. — Я с тобой хочу жить, понимаешь?!.

   — Ариночка, маленькая моя, как же ты... – охает дед. — Это же опасно!

   — Понимаю, — заверяю рьяно, — в этом-то и дело. А Дима... Дима – рыцарь. Правда-правда... Очень хороший. Не приставал, не пошлил, ни разу не намекнул на деньги. К тому же... — перевожу дух. — К тому же он уже сюда идёт!

   — Зачем?

   — Дело в том, что он сказал работникам отдела опеки и попечительства, что он мой дядя. А ещё, что у него есть документы какие-то на меня, а потом мы с ним...

   — Как ты могла? – ошарашенно выдавливает дед. – Безответственно! Безрассудно! Чужому человеку... С ним... а он, — задыхается родственник, хватается за сердце. Аппарат начинает истошно вопить, через секунду в палату, как ураган, врывается медсестра.

   — Да что же вы творите? — негодуют женщина, торопливо махнув мне рукой «на выход!». — Я тебе говорила, ему нельзя волноваться! – грозно пальцем, прежде, чем выхожу в коридор.

   — Ах, вы... – ворчливое за дверью, которую тихо прикрываю. Виновато опустив голову, стою потерянная и осквернённая ситуацией. – И так не положено, — выговаривает Галина Сергеевна, добрая медсестра, такая участливая к нашей с дедом проблеме, — посетителей в вашем состоянии. Да ещё и девчонка вас вон, как доводит...

   Слёзы обжигают глаза. Подавленно сажусь на скамейку для ожидания и чтобы никто не увидел моего горя, уставляюсь на свои ботинки.

   Несколькими минутами спустя утираю слезы, кляня себя за то, что вот так взяла и вывалила на больного человека жуткую информацию.

   — Уже поговорила? – приятный, чуть запыхавшийся голос Димы вырывает из скверных мыслей о собственной низости. Низости из-за страха остаться одной...

   Даже вздрагиваю от неожиданности.

   — И да, и нет, — прячу стыдливо взгляд. — Ему плохо стало и меня выставили.

   — Хреново, — ляпает спаситель, присаживаясь рядом.

   — Ну-ка, глянь на меня, — распоряжается тихо.

   — Неа, — шмыгаю носом.

   Вот чего не ожидаю, что Дима простым движением, ухватив меня за подбородок, крутанёт голову в свою сторону. Пристально смотрит глаза в глаза. Кофейные, наливаются беспробудной мглой, а меня отравляет чудный аромат мужского парфюма и сигарет. Затягивает в омут беспросветность взгляда.

   — Ныть закончила, — сухо и без желания смягчить распоряжение до уровня «просьбы».

   Вот теперь на фоне дурмана прорезается удивительно неприятный оттенок женского запаха.

   Не хочу знать, с кем он был. В конце концов, Дима – взрослый мужчина.

   — И как вас пропустили? – мотаю головой, избавляясь от крепкого хвата. Не думаю язвить или хамить, но дико жжёт в груди ревность. Неуместная, не находящая оправдания, но жжёт. Стараюсь притупить разумным, а выходит тяжко. Блин, в голове не укладывается – после почти бессонной ночи, суетного утра, Дима к своей женщине... и... Не хочу даже представлять, что у них было.

   Он ведь имеет право. А что, если он женат? Боже, а если у него есть дети...

   О чём я?!!

   — Связи, — дёргает плечом Дима, откидываясь на спинку скамьи.

   — Они у вас везде? — пока ждём, хочу разрядить хоть немножко обстановку.

   — А вот это секрет! — улыбается криво спаситель, а я, как дура, на несколько секунд зависаю, любуясь на произведение искусства. Идеальные губы. Проказливая и в то же время чистая, искренняя улыбка. Не белоснежные, но светлые, ровные, ухоженные зубы.

   Дима красивый мужчина. С какой стороны ни посмотри, и с точки зрения любого канона. Достаточно высок, статен, не громила, но широкоплеч. Тёмные волосы, непокорные вихры. Широкие брови, глубокие глаза, взгляд пронизывающий, прямой нос, чёткая линия рта, лёгкая небритость.

   Очень интересная кожаная куртка – чёрная... с тёмно-багровым отливом. Косая, крупная молния, несколько карманов... Джинсы сложного кроя. На ремне. И ботинки. Тяжёлые, добротные, с крупным протектором. Тоже не из дешёвого магазина.

   Память услужливо шепчет, что я их видела где-то. Только ухватиться за воспоминание не могу.

   — Что, и пытать не станешь? – насмешка отвлекает от позорного рассматривания мужчины. И глаза такие... проказливые, аж утягивают в бездну.

   Мне кажется, Дима знает, что приковывает взгляд. И видит, что я подвисаю на рассматривание его.

   Блин, это совсем уж ни в какие ворота не лезет – стыдно до новой порции пожара на щеках.

   — Вам боли мало? – спасибо, голос не подводит, и колючесть при мне. Хотя на самом деле, я не любительница острого, но как защитная реакция – вполне сойдёт. Я же не знаю, как себя вести в компании красивого мужчины, странным образом меня постоянно заставляющего смущаться и краснеть.

   — Уела, мелкая! – кивает, прогулявшись взглядом по пустому коридору отделения. — Я боюсь боли, — кривит лицо.

   — Я заметила. Как рана? – готова что угодно говорить, лишь бы не молчать и опять не окунуться в позорное рассматривание Димы.

   — Какая? — без капли шутки уточняет.

   — Ваша, — с недоумением отзываюсь.

   — Мелкая, — перестаёт насмехаться, — не забивай свою очаровательную голову глупостями.

   Становится так горько. Дима со мной говорит, будто я неразумное дитя, которому мозговая активность противопоказана.

   — Дело ваше, не мне от сепсиса умирать, — ворчу обиженно.

   — Что? – вновь усмехается Дима.

   Насупливаюсь сильнее.

   — Может я и дура, — не разделяю его веселья, — малолетняя, — добавляю значимо, — но в наше время, когда есть всемирная паутина, хоть какое-то знание алфавита, трудно не найти полезную информацию. Так что я уже погуглила, что может случиться с ножевым ранением, которое плохо обработали.

   Дима перестаёт потешаться.

   — Ты не дура, — на полном серьёзе и окутывая желанием извиниться. Ощущаю его руку за своей спиной и замираю в ожидании прикосновения. Но уже в следующую секунду по позвонку бежит холодок.

   То ли показалось, то ли Дима так и не решился... А может глупо напридумывала себе.

   — Просто я не привык, чтобы милые молодые ангелы уделяли столько внимания моим болячкам.

   Удивительная сила – несколькими словами отмести любой намёк на обиду. Не знаю почему, но фраза трогает до глубины души. Будто Дима признался в чём-то личном и по его меркам слегка постыдном.

   Аж в груди теплеет и накатывает чувство стыда. За свой гонор. За неуместное поведение, эмоции. Мне правда жалко его.

   Понимаю, что в этой ситуации лучше молчать, но меня наоборот толкает на ответные слова поддержки и участия. Открываю рот, но медсестра деда не позволяет стать нарушительницей щекотливого момента. Выходит из палаты деда, вытаращившись с удивлением на Диму.

   Тормозит возле двери, прикрыв её за собой.

   Потом на меня задумчиво смотрит, опять на Дмитрия.

   — Мелкая, — первым нарушает тишину спаситель, — дуй к деду, я сейчас. — Таким тоном, что и возразить нечего. Зато убеждаюсь – медсестра и Дима знакомы. Лишь мажу взглядом по Галине, скрываясь за дверью палаты дедушки.

   Ах, ну да... и пропуск, как понимаю, как раз отсюда...

ГЛАВА 9

   Бес

   — Юля попросила тебе выбить пропуск, но я и не думала, что ты собираешься сюда, — злым шёпотом нападает Галина, только дверь за мелкой захлопывается. — В кардиологию! По души Исмаила и девочки!

    — Галюсь, — предупреждаю тихо и угрожающе мягко. – Нос не суй, куда не следует.

   — Теперь понятно, откуда у Когана платная палата, — догадливо кивает. Да, есть такое. Как услыхал новость, сразу договорился об отдельной палате. Не ради благотворительности или спасения грешной души, так делу удобней. — Бес, — перестаёт храбриться знакомая, — прошу, не трогай их, — с мольбой.

   — Терникова, — обманчиво ровно, — ты забываешься. — Холодно скольжу взглядом по коридору – нет ли лишних ушей и глаз. — В моменты милосердия вспоминай, благодаря кому ты здесь работаешь. И для сравнения, где бы ты была...

   — Они... — Галя часто кивает, явно плутая в том, что дозволительно и тем, что хочется сказать. – Девочка... одна останется... – по лицу ползёт досада.

   Нежно дёргаю к себе, лживо бережно обнимаю:

   — Спасибо, Терникова, буду знать. А теперь пошла гулять, -Подталкиваю прочь и формально стучу в дверь: — Здравствуйте, — вхожу в палату, изучая реакцию старика. Мне смущаться нечего. Криво улыбаюсь: — Не знаю, что вам обо мне рассказала Арина...

   Исмаил Иосифович бледнеет, глаза испуганно расширяются.

   Бл*, не хватает очередного сердечного приступа! А что хуже паники мелкой.

   — Дим, я о вас... — Встревоженно щебечет Арина.

   — Мелкая, — бесцеремонно обрываю, — я очень кофейку хочу. Там аппарат есть... – всем видом изображаю безмятежность. — Где-то внизу... – киваю неоднозначно. Кровь из носу нужно избавиться от девчонки. Нам с дедком придётся поговорить тет-а-тет и предстоит долгий и деликатный разговор.

   Арина ошарашенно глядит.

   — И пирожок, — добиваю серьёзностью. — Съел бы. На первом этаже в кафешке... Или напротив больницы, уж и не помню, но вроде кулинария где-то была.

   — Я?.. – недоуменно хлопает ресницами девушка. Посматривает то на деда в поисках поддержки, то на меня, осуждающе.

   — Да, милая, — подхватывает благоразумно Исмаил Иосифович. – Пока мы с Дмитрием поговорим, прогуляйся, пожалуйста, — выдавливает улыбку, кое-как справляясь с эмоциями.

   Арина чуть мнётся, явно разрываясь между послушанием и упрямством подростка, но воспитание побеждает:

   — Конечно, — кивает зажато. Чмокает деда в щёку, а проходя мимо меня, бросает искоса вдумчиво-колючий взгляд.

   Торможу рукой – Арина чуть шарахается, избегая прикосновения. И так откровенно обвиняет взглядом, что плююсь в сердцах.

   Бл*, шуганая стала! Хреново!

   Быстро из верхнего кармана выуживаю пятихатку, — заначки по разным рассованы, — и протягиваю мелкой:

   — Кофе, пирожок... и себе шоколадку.

   Примирительно. Все девочки обожают шоколад.

   — Я не люблю сладкое, — недовольный прищур.

   — По тебе видно, — проглатываю очередную колючку мелкой, — тощая, злая, — пытаюсь смягчить момент. — Пора начинать!

   — Хорошо, — неправдоподобно смиренно забирает купюру Арина. — Ну тогда вам пирожок... со сгущёнкой.

   — Я не люблю сладкое, — морщусь.

   — Пора начинать, — приторно улыбается девчонка.

   — Мелкая, — суживаю угрожающе глаза, — язвительность тебе не к лицу.

   — Правда? — Арина обиженно поджимает губы. – Зато, видимо, лишние килограммы будут кстати, — неопределённо мотнув головой, уходит.

   Вот же... зараза!

   Сладкая, маленькая зараза.

   Когда остаёмся одни, тишина звенит какое-то время.

   — Я согласен на любые условия, — голос Исмаила Иосифовича чуть дрожит. – Только внучку не троньте.

   Удушливо скребёт совесть, но нелепое чувство затапливаю реалией жизни – Пастор не оставит их в живых, если земля не будет принадлежать ему.

   — Разумная мысль, — кидаю безлико. – Жаль, сразу не пришлась по вкусу.

   — Не думал, что так низко, — запинается старик. Сокрушённо качает головой, тяжко выдыхает: — Воевать с детьми – методы уже даже не фашистов. У них хотя бы были цели – идея чистой нации, а у вас...

   Теперь во мне бушует гнев. Я, как закипающий вулкан, а что неприятнее – с Коган согласен.

   — Вас предупреждали. И не раз, — удерживаю спокойствие.

   — Я подпишу, — твёрдо вторит Исмаил Иосифович. — Арина – хорошая девочка, которой пришлось несладко... Поэтому вас рядом быть не должно!

   — Разумно, — киваю ровно, — только... – секундная пауза, — я внучке вашей пообещал кое-что. — Даже сам не понимаю, на кой это говорю. — Пока вы будете в больнице, я должен за ней присмотреть!

   — Зачем вы такое пообещали? — не сводит пытливых глаз Исмаил Иосифович.

   Знал бы я...

   — Было нужно в доверие втереться, — отчасти правда: обелять себя не собираюсь.

   — Смотрю, — с горечью, — у вас это вышло. Что странно, — добавляет задумчиво, — при всей наивности и хрупкости Арина видит людей, как и я – насквозь. Хотя, — тяжко переводит дух, — я в вас тоже ошибся.

   Ни на секунду обидно не становится. Коган говорит правду. А на неё грешно обижаться.

   — Насколько понимаю вашу занятость и специфику работы, — строг Исмаил Осипович, — вам некогда выполнять обещания, — судя по тону, он мне помогает найти оправдание. — Если учесть частые командировки...

   — Я привык выполнять свои обещания, — обрываю – мне не нужна помощь «слиться». – А я дал обещание, — повторяю мрачно. — И не только ей. Сотрудники отдела опеки к вам в гости нагрянули, ну мне и пришлось... Заверить, что вы меня оставили присматривать за ней.

   — Ничего страшного, я позвоню, — выискивает очередной довод от меня избавиться старик. — Ну или они сами придут... — перебирает варианты.

   — Возиться с документами долго и крайне сложно, — в свою очередь пытаюсь донести мысль до Когана, — поэтому мы с Ариной продумали вариант сокрытия её на какое-то время. Пока вы не выйдете из больницы, или пока ей не исполнится восемнадцать!

   — Как же вы глубоко копнули, — опустошённо бурчит Исмаил Иосифович, осознав всю нашу инициативность в стремлении завладеть его участком.

   — Я мог бы за ней присмотреть. Конечно, — я не менее упёрт, и пора бы ему это понять тоже, — если вы не решите, что детдом для девочки...

   — Всего два месяца, так будет лучше...

   Вот же баран!

   — Сами подумайте, — нажимаю зло. — В этом районе никого из ваших близких не осталось.

   — Благодаря вам.

   — Её запрут в закрытое учреждение или определят в патронажную семью. Арю выдернут из привычных условий.

   — Это не изменит ничего. Арине придётся жить...

   — Да, — не собираюсь лгать. — Но я смогу выкроить для неё важное время. А ещё она выберет сама район для жилья. Я помогу найти лучшее из возможного. Она не будет ни в чём нуждаться...

   Меня переполняет жажда убедить Когана. Жизненно важно – и хрен знает почему. Аж ломает, как необходимо.

   — Но это уже не ваше дело, — настороженно отрезает старик.

   — К сожалению, с некоторых пор моё, — из внутреннего кармана достаю свёрнутую трубочкой мягкую папку с документами. Протягиваю Исмаилу Иосифовичу. Он опасливо косится – с меня на папку, вновь на меня и обратно на документы. Неспешно забирает. Надевает очки, которые обнаруживаются в верхнем ящике прикроватной тумбочки, и начинает ворочать листы.

   В какой-то момент поднимает глаза на меня. Удивлённые, скорее даже ошарашенные. И понятно почему. Там два пакета документов. Первый – согласие Когана на продажу земельного участка и квартиры. Второй – что на период болезни Исмаила Иосифовича, или пока Арине не исполнится восемнадцать, я становлюсь во главе его дел и естественно, обязуюсь присматривать за девочкой...

   — Это шутка?

   — Нет, — знаю, что это было отчаянно борзо предлагать, но у меня свои доводы, — и прежде, чем меня послать, подумайте, как для Арины будет лучше. Никто не будет ради неё ездить так далеко в школу и на рисовалку. Выпускной... бал, звонок...

   — А вы, стало быть, будете?

   — За два месяца с ней могут сделать такое... А перед окончанием школы – это стресс. Он наложит отпечаток как на учёбу, так и на психическое состояние девочки. А ей ещё нужно поступать в универ. Искусствоведение – факультет популярный. Я пробивал... Проходной балл высокий. Оступится – придётся год потерять.

   — Это будет нам уроком...

   — Мне жаль, что так случилось, — смотрю в упор. — Я не воюю с женщинами и детьми, как вы выразились. Наше недопонимание я пытался уладить миром.

   — Но по вашим правилам, — взмахивает папкой, — и с тем итогом, который устроит только вас! Вы не приемлете другого мнения!

   — Таковы условия рынка, — сухо и открыто. — Бизнес – ничего более...

   — Бизнес, — старик, закрыв глаза, кивает, — поэтому не думаю, что Арине стоит быть у вас на виду.

   — А если... Я дам слово, — с маниакальным упорством херачусь об стену отчуждения, и какого х*, сам не понимаю. Плюнуть на них, и пусть подыхают. – Я клянусь, что не притронусь к ней. Клянусь, что она будет жить в достатке. Под моей защитой от грязи... от которой вы так бережно охраняете её долгое время.

   Исмаил Иосифович прищуривается. А я продолжаю:

   — Ей нельзя попадать в другой мир. Она хрупка. Ранима и... — Впервые мне сложно говорить. Слово обрывается, будто кислород закончился – глотнуть нужно, а не получается. — Она слишком идеальна в своей невинной чистоте, чтобы окунуться в болото реальности.

   Губы Исмаила Иосифовича дрожат. Он часто моргает, на старческие глаза набегает поволока слёз. Мне тоже диковато по ощущениям. Словно обнажился, а никто не понял моего порыва к очищению.

   — Видимо, зря, — коротко кивает Коган. — Чем выше взлетаешь, тем больнее падать. Но боюсь, ей придётся...

   — Я... – сглатываю, потому что запас красноречия иссяк. – Хочу, чтобы у неё был шанс парить дольше, и если случится падение, оказаться рядом и подстраховать, — выдыхаю, и сам в шоке от сказанного.

   Коган таращится на меня, будто я сама смерть и сейчас рассказал о своей гуманности по отношению к грудным детям, которых забираю к себе.

   Не знаю, что читает на моём лице старик, но его взгляд смягчается:

   — Она вас убедила, — загадочно. Даже не представляю, о чём он, поэтому хмуро жду более чёткого ответа. — Только не могу понять, чем?

   — Я знаю, что значит оставаться одному. И о жестокости мира узнал рано. Как и грязь... В неё мне пришлось нырнуть. Я тот, кто я есть – не по рождению. Но смирился и умею выживать, а Арина слишком чиста для всего этого. Если останется одна – быстро попадёт в недобрые руки...

   — А ваши... Так добры...

   — Своими управляю, — секундное молчание. — Решать вам, но с вашей болезнью, — не хочется бить по очевидному, но если это последний аргумент, придётся, — надолго вас не хватит. Определённость – большое подспорье, Исмаил Иосифович. Я не прошу ваших семейных ценностей, об этом есть пункты в договоре. Я не собираюсь распоряжаться вашими семейными фондами без вашего ведома и вашей внучки. Мне плевать, есть ли у вас деньги. Я лишь обязуюсь присматривать за мелкой, и проследить, чтобы у неё... всё получилось. И конечно, чтобы она получила всё причитающееся.

   — То есть вы ни на что не претендуете? – с недоверием.

   — Нет! И ни при каких обстоятельствах. А что важнее бумаг, официальности – моё слово. Если беру обязательства, то умру, но выполню.

   В дверь скребутся. Ненавязчиво стучат.

   — Можно? – аккурат со скрипом открываемой двери в проёме показывается голова Арины. Осторожный, грустный взгляд.

   Исмаил Иосифович разительно меняется. Тихая улыбка на губах. Глаза лучатся, черты лица смягчаются:

   — Конечно, родная.

   — Вы уже всё? – с холодком уточняет мелкая, прикрывая за собой дверь. В руках бумажный стакан с кофе и пакет из кондитерской. Протягивает мне:

   — Приятного аппетита.

   Настораживает покладистость и спокойствие в тоне. Словно змея притаилась в ожидании, сработает яд или нет. Но битву взглядами прекращает сама. То ли ход тонкий – притупить бдительность, то ли не выдерживает повисшего молчания и пытается ситуацию сделать менее опасной. Уставляется на деда.

   Точно что-то задумала. Вот уж... зараза. Ангел с задатками стервы. Прям улыбает.

   Но я же не хочу войны ещё до начала сражения. Да и вид старика напрягает. Печален, задумчив – нехорошее предчувствие режет душу.

   Неужели Коган так упрям, что откажется. Неужели я не смог его убедить, несмотря на открытый шаг. Не лгал, не приукрашивал...

   — Надеюсь, вы уже решили вопрос, — Арина чуть трясёт головой. – Потому что на проходной я чуть не наткнулась на работников опеки. Они там оформляют пропуска, а я обходными путями сюда бежала.

   Словно в подтверждение слов, в коридоре раздаются голоса, шелест бахил, и вскоре в дверь стучат:

   — Здравствуйте, — заглядывает Светлана Авдеева, следом входит её напарник:

   — Добрый день, – затворив за собой дверь.

   Тормозят на миг, с удивлением на меня таращась. Видимо не поверили в мою историю, а если и поверили, решили проверить достоверность из первых рук.

   Чуть отмирают – переводят взгляд на Исмаила Иосифовича, украдкой на Арину.

   Никто из нас даже голоса не подаёт, чтобы ответить на формальную любезность. Тем более, мы сегодня уже виделись...

   — Смотрю, — ядовито улыбается тётка, — вы уже здесь. – Реплика тоже мне.

   — Вы тоже, как посмотрю, — не собираюсь играть в учтивость.

   Светлана принимает вызов, перестаёт улыбаться:

   — Исмаил Иосифович, простите, что опять беспокою, но у нас к Вам несколько вопросов, — немой взгляд на меня. Многоговорящий.

   Не идиот, читаю по глазам, но в свою очередь, отправляю посыл антиквару. При этом замечаю, как напуганная Арина жмётся ко мне. Интуитивно кладу руку на плечо мелкой и подгребаю ближе. Она послушно подступает... и в поиске защиты утыкается лицом в мою не то грудь, не то подмышку. Чуть теряюсь, но сердце блаженно колотится в сладком ритме. Хрен ведает, что с моим болезненным самолюбием закоренелого циника, но собственником нравится быть. Прямо до истомы приятно.

   Благодетель из меня не ахти, но... хранителем ангела быть хочу.

   Бес для ангела... смешно, право, только... другим не советую зубоскалить. Тем более мелкая сама показывает, что мне доверяет. Сама ищет защиты...

   Поэтому старик жест считывает однозначно. Он недоволен, но реакцию внучки ни он, ни я предвидеть не могли.

   Как ни желает от меня избавиться, а смиряется с выбором внучки.

   — Это мой дальний родственник, и пока я в больнице, он присмотрит за Ариночкой. Поэтому Дмитрий может присутствовать при любом нашем разговоре. Тем более, если он касается непосредственно Арины.

   Мелкая шумно выдыхает в мою грудь. Аж до мурашек хорошо, да и у меня словно камень с души падает. Или с головой теряю связь... И это вернее. Ведь идиот я уже потому, что ввязываюсь не в своё дело.

   Светлана заметно тушуется. Теперь на меня бросает злой, но смиренный взгляд.

   — Хорошо, Исмаил Иосифович, — к деду, — но вы же взрослый человек, должны понимать, что без заверенных у нотариуса или у нас документов...

   — Мы готовим пакет для признания Арины дееспособной, — кивает бодро старик, мелкая под мышкой начинает шевелиться. На неё не смотрю. Диковато ощущаю себя, будто на Олимпе небожителей, где быть не имею права, и не дай бог увижу восхищение в зелёных глазах – точно пропаду и откажусь от скромной роли хранителя святой. Ещё и в грехах покаюсь...

   — Хотите сказать, что Арина работает?

   — На время болезни – моим заместителем будет назначен Дмитрий. Документы будут готовы на днях, и в моё отсутствие работодателем Арины будет считаться он.

   — Это долгий процесс, – напирает Светлана, стискивая обеими руками сумку перед собой. — Вы же сами понимаете, — категорично, — собрать документы, подготовить, предоставить нам. Пока мы проверим – это дело не одного дня, и даже не недели... Девочке нужен строгий и официальный присмотр!

   — Да, конечно, — невозмутим Исмаил Иосифович, — я всё понимаю, но и вы не имеете права забрать Алину без резолюции начальства. Пока и вы, и мы в подвешенном состоянии. Я из-за сбора документов – хотя часть уже у меня, — демонстративно приподнимает папку Коган. – А вы, потому что на изъятие ребёнка требуются соответствующие документы. Они у вас есть?

   — Они готовы и ждут разрешения на подпись. Сегодня же подам!

   — Дело ваше, а мы постараемся сегодня же вам вручить часть документов по нашему делу. Значит, ваши вновь останутся в подвешенном состоянии, — раскладывает по полочкам старик. Явно не одну тонну уже съел говна на этом. – Пока с моими не будет точного ответа и вам не позволят чинить самоуправство.

   — Но ваши ещё не собраны и не подписаны, — не менее упряма тётка. – Покажите хотя бы, что есть? – шагает к койке с явным намерением взять папку.

   А у меня сердце обрывается. Там ни единой подписанной Коганом страницы. Светлана сразу догадается, что у нас... у самих ещё нет консенсуса. К тому же там есть бумаги, не относящиеся к делу. Но Исмаил Иосифович быстро находится:

   — Конечно, дайте мне несколько минут. Племянник только привёз окончательный пакет. Я ещё не всё проверил. Так уж получилось, — сокрушённо ведёт плечом, — угодил в больницу, — винится без вины. – Если вы будете любезны чуть обождать в коридоре, я проверю последние нюансы, а потом мы их вам предоставим. И конечно, ещё от руки напишу заявление, чтобы на время рассмотрения документов Арине было разрешено оставаться в семье.

   — Это глупо, — мрачнеет Светлана, бросив взгляд на напарника. Мужик аж потом покрыт. Морда красная, редкие волосы соплями висят. Поэтому упырю видно, что план на легкий захват ребёнка у них провалился.

   — Вы же понимаете, что это решаем не мы...

   — Вот именно, — непрошибаемо учтив Исмаил Иосифович, — поэтому мы не будем торопить ваше начальство. Пусть проверяют досконально. А мы с удовольствием подождём результата.

   Коган – молодец! Выкрутился! Он прав, пока документы ждут резолюции, и органы опеки будут сидеть на месте. То есть мы все будем в подвешенном состоянии. Если только у Авдеевой нет вышестоящего знакомого, и она в обход других не пробьёт необходимость изъятия ребёнка.

   Ничего, на этот случай у нас тоже есть план. У меня...

ГЛАВА 10

   Бес

   Нужно отдать должное выдержке и хладнокровию Исмаила Иосифовича. Несколько секунд они со Светланой Авдеевой пилят друг друга недовольными взглядами. Точнее Коган бесстрастно, а тётка, пыша злобой.

   Но в итоге ей приходится сдаться.

   — Мы в коридоре обождём, — это уже напарник голос подаёт. Не хотелось бы искать закономерность, но он редко говорит, и второй раз это случается перед тем, как пора закругляться.

   — Да, спасибо, — кивком посылает работников отдела опеки старик. Исмаил Иосифович мне нравится всё больше.

   Только дверь захлопывается, Арина, всё ещё вжимаясь в меня, подаёт голос первой:

   — Это правда?

   МНЕ! Тону в зелени огромных глаз, с надеждой взирающих снизу вверх. Бл*, нельзя на меня ТАК смотреть! Я отнюдь не спаситель. У меня свои игры...

   Не дождавшись ответа, тотчас к Исмаилу Иосифовичу:

   — Дедуля, — отлепляется от меня, ступает к родственнику, — ты правда доверишь Диме управление нашими делами? – в голосе вся гамма чувств – от удивления до недоумения. — Он правда твой племянник? — С паузами уточняет.

   — Нет, милая, — успокаивает внучку Коган. — Но об этом не стоит распространяться, — заговорщически подмигивает Арине. Мелкая мрачнеет – на меня глазами стреляет.

   — Но вы знакомы? – не унимается.

   Проницательна, как и дед.

   — Да, — позволяю Исмаилу ответить.

   — Значит, всё же договорились? – ждёт от меня реакции.

   — Похоже на то, — скупо улыбаюсь. — Исмаил Иосифович, прочитайте внимательно. Я старался максимально учесть интересы Арины, — фразу размазываю. Не стоит мелкой в наши дела сильно вникать. – Клянусь!

   Арина переводит с меня на деда затравленный, совершенно сбитый с толку взгляд, но благоразумно отмалчивается. Исмаил Иосифович кивает:

   — Милая, ты бы в коридоре со Светланой Георгиевной и Антоном Степановичем посидела. Ты же помнишь, что нужно делать?

   — Моим голосом? – прищуривается Арина.

   Дед хмурится.

   — Они придерутся, что без надзора старших я сразу же заболела.

   — Ты у меня самая смышлёная, — ни секунды не сомневается старик в умениях внучки таким тоном, что Арина лишь тяжко вздыхает, воздев глаза к потолку. — Давай-давай, — усмехается Исмаил Иосифович. – В тебе есть талант поверхностно болтать обо всём и ни о чём конкретно. Показать себя легкомысленной дурочкой, при этом убедить в необходимом.

   — Дед! – возмущённо протягивает Арина, виновато покосившись на меня, словно извиняясь за их с дедом сцену. А я не могу взгляда отвести. Она потрясающая!

   — Что, дед? – любовно улыбается Исмаил Иосифович. – Редкая умница имеет в своём арсенала подобное умение. Так что, иди – как раз выкроишь лишних пару минут нам с Дмитрием, — нарочито строго и дланью махнув для пущего эффекта.

   Не могу сдержать улыбки и тоже посмеиваюсь.

   — Хорошо, — мотает с неудовольствием головой Арина, кольнув взглядом меня. — Сочиню трепетную историю воссоединения семьи. О загулявшем по жизни племяннике. Моём... непутёвом дяде, — растягивает губы в неестественной улыбке, чем вызывает откровенный смех.

   — Мелкая, да ты полна талантов!

   — А вы сомневались?

   — Недооценивал... – И уже когда она к двери подходит. — Ты там не слишком... А то на основании провокационных сведений меня заочно лишат права за тобой присматривать.

   — Да что вы, дядя, — в притворном изумлении расширяет глаза Арина. — О вас только уважительно, не меньше чем «Святой!»

   Тут мой смех сходит на нет.

   — Аккуратно, мелкая, не переборщи. Не все святые были благочестивыми. И да, — девчонка уже за ручку держится, — если что, я в городе планирую задержаться надолго. По основной работе...

   — А кем работаете?

   Рад, что голос у Ари тихий, а так бы уже все, кто в коридоре близь палаты, был в курсе наших дел.

   — Служба охраны, — скупо и отчасти правда. — Этого вполне хватит, — подмигиваю зачем-то.

   Арина тотчас вспыхивает, но быстро берёт себя в руки, и покидает палату.

   Исмаил Иосифович изучает документы: задаёт несколько вопросов, уточняет кое-какие моменты. Если честно, я бы не взялся ответить, как бы на его месте поступил сам. Перед лицом Беды человек бывает непредсказуем, а когда неприятности зажимают со всех сторон...

   Вот именно.

   Поэтому, пока Коган подписывает бумаги, и так, и сяк кручу ситуацию, но нет однозначного решения. И доверять нельзя – вверять дела чужому человеку, о котором знаешь что он бандит и покушается на имущество, пугает ничуть не меньше, чем знание того, что девочку заберут органы опеки и закроют на какое-то время в детском учреждении.

   Если только... прекрасно понимаешь, что жизнь на волоске, а изменить уже ничего не можешь. Как в его случае! Исмаила Иосифовича операция уже не спасёт. Сердце может остановиться в любую секунду.

   Так что я искренне восхищаюсь Коганом. Он ищет выход из безвыходной ситуации. Котла, куда его загоняют обстоятельства.

   И в то же время зло берёт – вот так просто вверяет судьбу внучки неизвестному...

   Хотя не так! Известному бандиту, кто отжимает участок земли и кров!

   Как по мне, это безрассудство!

   — Она – всё, что у меня есть, — словно прочитав мои мысли, нарушает висящую тишину Исмаил Иосифович. Глаза в глаза, протягивает папку с документами: — Она – самое главное моё сокровище...

   — Я за ней присмотрю, — заверяю ровно. – Но ей нужны вы...

   Исмаил Иосифович тяжко вздыхает – ладонь ползёт на грудь, и тут аппарат вновь начинает голосить. В палату испуганно врывается Арина:

   — Дед!!! – ухает возле койки, вцепившись в руку родственника и с ужасом на него смотря.

   Следом заглядывает работница опеки, рядом жмётся напарник. Тотчас их с прохода отталкивает Галина. Нас всех выставляет, строго наказав: «Сегодня Когана больше не беспокоить!» И мне взгляд такой... убийственный посылает.

   — Не знаю, как у вас получилось в кратчайшие сроки собрать такой огромный пакет документов, — недовольно цедит Светлана Георгиевна, пролистывая листы. – Я пробивала по всем базам – нотариальным и нашим – вы не делали запросов. О вас никто не слышал... Тем более адвокат Исмаила Иосифовича...

   — Тем не менее, документы собираются. Сегодня же завезу вам, но не лично в руки. Лучше отдам начальству. На подпись!

   — Мне нужны ксерокопии. Так или иначе – мне вести дело Арины.

   — Нет вопросов, — безмятежен. — Ксерокопии будут. В остальном... дело конечно же ваше – проверяйте, изучайте.

   — Вас подвезти? — учтивостью не пахнет, но чтобы быстрее решить вопросы, чуть притупить бдительность, готов на такие услуги. Работники опеки и попечительства соглашаются.

   Правда на парковке едва казус не случается. Когда к машине идём, Арина так уставляется на «Бугатти», что едва не встряхиваю, чтобы отмерла.

   Не показалова ради на такой тачке приехал. Так вышло. Юля «Камрюху» попросила на сегодня. Я одолжил. Она к подружке за город решила съездить на пару дней. Конечно, на машине это делать удобнее. Чем автобусами, попутками или железнодорожным путём. Она мне помогла... я ей. А что оставалось?

   Вот и мне – ничего другого не осталось, кроме как «Бугатти». Не шовинист, но, бл*, многомиллионную тачку доверить женщине... Какими бы стальными нервами ни обладал, это сверх моего понимания. Да я бы упился в хламину, чтобы не думать о том, что кто-то посторонний сидит за рулём.

   — Арина сказала, что у вас Бэха, – Светлана Георгиевна потрясена не меньше Ари. Окидывает машину таким взглядом, будто даже им страшится прикоснуться к чуду.

   — Мелкая? — нарочито строго и брови хмурю, будто ой, как недоволен. — Я же сказал, решил поменять.

   Арина от испуганного подростка, шокированного прекрасным, сразу же преображается в девушку, которую спасли от смерти. Мило улыбается, в глазах искры:

   — Говорил, но не сказал, что уже... – выговаривает с недовольством.

   — Не нравится? – теперь вскидываю бровь.

   — Слишком, — морщит нос мелкая.

   — Зато быстрее, — нахожу оправдание детскому порыву покрасоваться на крутой тачке. Тачке-то уже ого-го... лет пять.

   — Мда, — скептически цокает Арина. — Очень практично для города с частыми ограничителями скорости «60» и «40», — парирует со знанием дела, вызвав очередную волну восхищения.

   — Ты права! Издевательство над лошадьми! Поменяем на то, что тебе понравится, — подмигиваю мелкой. И пока Арина смущенно хлопает ресницами и стыдливо на работников госорганов посматривает, пиликаю сигнализацией.

   Светлана Георгиевна садится на заднее сиденье вместе с Ариной, а Антон Степанович – рядом со мной.

   — Нужно будет более тщательно изучить ваши доходы, — бурчит тётка. И я её понимаю. Не думал, что придётся кого-то подвозить. Но... раз уж так вышло.

   Лихачить не решаюсь – скорость выдерживаю и старательно не нарушаю ПДД.

   В отделе опеки и попечительства возимся недолго, а покидаем здание, вымученные по самое «не могу».

   — Что ты им наплела о нашем знакомстве? — уже сидя в машине по направлению к дому Арины. — То есть... нашей встрече, — поправляюсь, намекая, что мы были знакомы, просто давно не виделись.

   — Дмитрий Романович, неужели вы думаете, что я настолько безнадёжно тупа и легкомысленна, чтобы плести нечто вопиюще недостоверное?

   — Недостоверное, — из всего сказанного вычленяю самое более-менее отвечающие на необоснованность и возмущение мелкой.

   — Только правду, — нахохливается девчонка, ёрзнув по соседнему креслу рядом с водительским. – Что вы позвонили сразу же после приступа деда. Что я вас не узнала, потому что видела всего один раз в жизни. И то – давно! Толком о вашем прошлом ничего не знаю, но сейчас, надеюсь заполнить этот пробел, — и — хоп — на меня внимательно смотрит.

   — Молодец, — не могу не восхититься. Рад, что ты умная. Сработаемся...

   — В смысле? — теряется Арина.

   — Ты же умная, — хмыкаю смешливо.

   — И что? — сощуривается подозрительно мелкая.

   — Не бузи, — примирительно бросаю. – Из меня опекун не очень. А ты умная, послушная. Значит, проблем не будет...

   Бл*, курить хочу!

   Торопливо выуживаю сигарету из портсигара, на который мелкая переводит взгляд.

   — Это наш... – опять на меня. — Откуда он у вас? – задумчиво-хмуро.

   — Твой дед подарил, — отмахиваюсь, не желая говорить на эту тему. Прикуриваю, окно раскрываю.

   — Странно, — ворчит девчонка. Смотрит подозрительно, губу жуёт.

   — Почему странно? – делаю очередную затяжку. Я привык всему придавать значение.

   — Неважно, — отстранено мотает головой Арина.

   Отворачивается к боковому окну. Можно надавить и вытрясти правду — что творится в юной, но столь богатой на ум черепушке, но лучше отстать. Не стоит так сразу пугать мелкую своим напором.

   По дороге домой заглядываем в ресторан. Мелкая упирается, зачем, но я настаиваю, и она нехотя плетётся в помещение.

   Но здесь тоже глупо получается. Только понимаю это, когда Арина меню берёт:

   — Я не могу себе позволить такое, — испуганно таращится в папку девчонка.

   — Я угощаю, — веду плечом, уже глазами выискивая официанта.

   — Спасибо, но нет, — Арина откладывает меню и сидит, опустив голову. Складки на скатерти изучает.

   — Ты ведь понимаешь, что я могу заказать на своё усмотрение, — начинаю заводиться. Я устал, наговорился так, как не говорил год! Госинстанции – вообще страшнее морга и кладбища. Чёртов длинный день! И голоден я, как волк!!!

   — Зря деньги потратите, — спокойна девчонка. – Я не грудной малыш. В меня впихнуть ничего не получится, — упрямо головой «неа».

   — Хорошо, — шумно втягиваю воздух, подавляя рык. Закрываю меню: — И какое предложение? — Кладу папку в сторону. — Чур себя не предлагать, — глупая шутка но мне необходимо разрядить ситуацию и, б*, жизненно важно увидеть милую улыбку мелкой. Вместо ожидаемого, Арина краснеет.

   П*, интересно, о чём она подумал? Нет, знать не хочу, я же ржать буду. Или хочу... чтобы понять, какие могут быть не невинными мысли у такой очаровательной невинности.

   Перестаю улыбаться, к собственному стыду ощущая жгучее возбуждение. Оно-то с чего? Впериваю острый взгляд в Арину, прислушиваясь к аморальной части своего эго и пытаясь считать с девчонки, понимает ли она мой коллапс.

   Мелкая смущается сильнее, а меня аж током прошибает. Что, мать его, за х* происходит? Я ведь не могу реагировать на девчонку. Или могу? Малолетка же. Не совсем ребёнок, уже вполне взрослая девушка... и весьма привлекательная.

   Веду внутреннюю борьбу и не сразу понимаю, что мы уже непростительно долго молчим.

   — Ты слишком тощая, — перевожу в шутку собственную оплошность. Хотя тело голосит, что я озабочен куда больше, чем думаю. Причём, нездорово болен...

   — Так что предлагай, — готов материться в голос, но с*, мой голос скатился на несколько октав ниже, — что хочешь?

   Только мне кажется, что каждая последующая фраза звучит всё более интимно, загоняю в смысловую ловушку?

   Арина опять кусает губу и впервые этот жест меня глубоко гипнотизирует. В отклонённой от нормы фантазии остро прослеживается извращённое желание самому заняться ртом мелкой. Взгляд скользит по тонкой шее, выпирающим ключицам, перескакивает на грудь...

   Так! Стоп. Смаргиваю наваждение. Мне нужна женщина! Причём срочно!

   — Заедем в магазин, — Рина робко нарушает могильную тишину, в которой увязаю, как в болоте, страшась сильнее опошлить и без того двоякое до сего момента сказанное. – Купим, что бы вы хотели. Я приготовлю, — мямлит девчонка, теперь ногти изучая.

   Сама мысль остаться наедине с мелкой приводит в жуткое оцепенение.

   Мой пах. Точнее, и без того неадекватно реагирующий стояк. Благо хоть мозгами понимаю, нельзя допустить милой, семейной посиделки, если у меня проблемы с гормонами. Только вот хозяйство возмущенно дёргается, словно по тупой башке постучать желает, дабы образумить. Молодое тело, наивная и доверчивая, я её заполучу, она даже отбиваться не будет.

   От тошнотворно похотливых мыслей готов лбом об стол постучаться, чтобы охладиться. Протрезветь, вернуть здравомыслие.

   Глазами шарю по ресторану, а вдруг знакомая какая подвернётся, и мы удачно встретимся...

   К сожалению, нет.

   Нужно самому научиться обуздывать либидо. Мне с мелкой какое-то время видеться. Часто! Если даже не чаще, чем думаю, и не ближе, чем уже хотелось бы.

   Так! На девчонку не смотрю. Куда угодно – только мимо!

   Я же ей опекун! Или как его там – попечитель...

   Или просто – Дядя... Да и вообще – я БЕС!

   Бес!!! У меня другие игрушки... Жертвы...

   Мне легчает. Кровь ещё по венам носится буйно, но хотя бы из паха отхлынивает.

   Понятно. Вот главный секрет спокойствия!

   Не смотреть на Арину! Не думать двусмысленно!

   — Я вам должна, и с удовольствием расплачусь...

   Твою мать!

   Уставляюсь на мелкую.

   Она что, заразилась от меня – говорить так, чтобы фантазия в жутком экстазе заходилась.

   В горле сушит. Торопливо отпиваю воды, которую нам на стол поставили в тот момент, как мы разместились.

   — И тебе... – голос всё же чуть охрип. Прокашливаюсь, спешно выискивая причины для отказа. — Хочется запариваться приготовлением?

   — Я же не собираюсь праздничный стол накрывать! – ворчит Арина. — Пару блюд осилю. Ну или... Вы себе тут можете заказать, а я подожду. Потом в магазин, и я себе сама приготовлю...

   — И даже если напомню, что ты мне свидание должна?

   — Я не готова к нему! – бледнеет мелкая, испуганно моргая.

   Бл*, убейте меня немедля! Не могу отвести глаз с Арины, которая на меня в упор не глядит. А мысли долбят измученный развратом мозг.

   Милая, если ты ещё и приготовишься, думаю, свидание окончится, так и не начавшись...

   — И даже если попрошу? — умудряюсь связать слова в нечто адекватное. Не упираюсь уже, просто хочу уточнить. — Своего рода небольшой праздник. Отдел опеки от нас на пару дней отстанет. Дед в опытных руках врачей. Ты под присмотром... Я плачу.

   — Это не праздник, — трясёт головой Арина, — спасибо. Если его так желаете, выйдет из больницы дедуля, вот тогда и шиканём!

   — А до этого мне с голоду умирать? – хмурюсь.

   — Я же вам сказала, — Арина мрачнеет, — приготовлю!

   Вынуждено выставляю ладони примирительным жестом:

   — Всё! Всё! Понял! Магазин, — соглашаюсь недовольно. В животе конвульсивно кишки сжимаются. На хрена я себя загоняю в ловушки порока?

   — Рин, — уже на подъезде к лавке Коганов предпринимаю очередную попытку переубедить. – Может кафе? Любое... на твоё усмотрение и пожелание. Только где первое и второе готовят, а не палочками рис гоняют или запихиваются биг-маками.

   Девчонка опять натягивается, как струна.

   — Я не настаиваю. — Поясняю свои потуги. — Я пытаюсь достучаться до твоего благоразумия. Сегодня была жуткая ночь, — одной рукой удерживаю руль, другой досадливо взмахиваю, — согласись, — старательно выискиваю нить, чтобы выйти на контакт с нахохлившейся мелкой. — Долгий день! Затянутый вечер!!! Если ты умеешь готовить – отлично. Это избавит меня от такой заморочки, как «А чем кормить девочку?» – выдавливаю смешок.

   — Что я, маленькая что-ли? — Ещё сильнее надувается обидой Арина.

   Совсем не до смеха становится:

   — Понял! Запомнил! И больше тему не поднимаю...

   Выезжаю на финишную прямую. До лавки Исмаила остаётся всего-ничего, пара кварталов. Где-то по дороге должен быть маркет. Глазами шарю по вывескам, чтобы не пропустить.

   — Простите, — роняет Арина, отвлекая от созерцания района. — В ваших словах есть толика разумного, — примирительно кивает.

   — Толика? – не удерживаюсь от сарказма. – Рад узнать, что до сего момента казался обделенным интеллектом.

   — Это неправда, — вспыхивает румянцем Арина. — Я не говорила, что вы глупый. Но сейчас вы рассуждали трезвее, чем думала я.

   — Даже не знаю, это комплимент или ты меня пытаешься унизить сильнее, чем уже?

   — Простите за то, что я упираюсь! – решительно уставляется на меня мелкая. — Если Вы согласны, можно заехать в «Бристол». Уютная кафешка, чуть дальше по дороге, — кивает на лобовое. — Совсем рядом с домом. Там неплохо кормят. А напротив есть магазинчик. Там можно самое необходимое на день-два купить.

   С сомнением смотрю на девчонку, на дорогу, глазами цепляюсь за скромную вывеску кафе, о котором мелкая говорит.

   — И цены не такие кусачие, — добивает аргументами Рина.

   На том и сходимся.

   Заезжаем в кафе. Перекусываем. Потом заглядываем в магазин...

   На сытый желудок лень ходить, но я обязался помогать.

   Иду с тележкой, наблюдая, как девчонка продукты выбирает. Смотрит, изучает. Ничего лишнего или ради «побаловать себя».

   Пару раз намекаю на сладкое, но Арина равнодушно плечом ведёт. Её даже выпечка не интересует. Зато чуть дольше зависает в отделе с овощами и фруктами.

   Итоговой корзине удивлён, но не разочарован.

   Когда приезжаем домой, мелкая расторопно все продукты раскладывает по полочкам и ящикам.

   Хорошая хозяйка. Аккуратная...

ГЛАВА 11

   Бес

   Уже вечером запоздало вспоминаю, что мне нужна перевязка. Ещё бы укол, а то тяжко как-то. Руку к боку прикладываю, с неудовольствием отмечая, что футболка в крови. Курткой чуть прикрываю, чтобы не дай бог багрового пятная на серой ткани Арина не заметила.

   — Я запомнила, вы любите кофе!

   Пока сражаюсь со слабостью в теле на пороге гостиной, где на диване жду хрен знает чего, нарисовывается мелкая с чашкой и блюдцем.

   Изящная, невинная и такая уютная.

   Бл*, картина маслом. Хрупкая Рина в домашней одежде – шортиках и футболке, — мне кофе... в постель. Ничего так, приятно. Всему: и органам, и эго.

   — Да, ценю, — соглашаюсь сухо, деланно лениво рассматривая обстановку комнаты. Я уже здесь был, и знаю где что стоит, и где какие картинки висят, просто это лучше, чем на мелкую таращиться. И без того однобоким становлюсь. Не хочу своими половыми заморочками ребёнка пугать. Я вроде как обязался её охранять, а не сексуально просвещать. Тем более, я на неё изначально не имею никаких интимных видов.

   Это плоть... реагирует. Тело отравлено токсинами – видимо лекарства какие-то влияют. А мозг... Он ещё в адеквате.

    Краем глаза замечаю, что девчонка робеет. Ставит чашку на журнальный столик. А я, как последний невротик, пальцами ритм отстукиваю по спинке дивана, не зная, куда деть руки. На самом деле, я курить дико желаю. Только молчу...

   — Не хотите? — смущается мелкая, переступив с ноги на ногу. Секундная заминка. – Простите, — тянется забрать, но я тоже – только взять... Пальцы соприкасаются, и Арина отдёргивает руку, будто кипятком опалила. Взгляд совсем уж напуганный.

   — Не тронь, — лживо строго грожу, делая глоток ароматного напитка. Да, он шикарен. Воспоминания не обманчивы. Жаль, насладиться в полную силу не могу. Тошнит. — И спасибо.

   — Вы горячий, — опять краснеет Арина.

   А мне наоборот холодно, озноб тело сотрясает. Хреново!

   Видимо рана даёт о себе знать.

   Делаю ещё один глоток кофе, спешно ставлю чашку на стол, а то от слабости из пальцев выскользнет:

   — Я пойду, — надламывается голос, аккурат с бряцаньем посуды о столешницу. Ложка падает. Но мне плевать. Торопливо встаю. На непослушных ногах покидаю гостиную. Иду по едва освещённому коридору в направлении торгового зала. От того, как темнеет в глазах, он становится ещё мрачнее.

   — Завтра, — вспомнив, что хотел сказать, оборачиваюсь, едва не сшибив девчонку, которая за мной по следу идёт. Она испуганно шарахается к стене, а я упираюсь рукой, чтобы не свалиться. Бл*, да что же она так дёргается? Смотрю, смотрю – в полумраке Рина кажется ещё прекрасней. Необычайно нежна, хрупка... доверчива. Даже вновь забываю, о чём говорил.

   — Что, завтра? – первой отмирает Арина.

   — Увидимся, — идиотски звучит, ну хоть что-то выдавливаю, а то тормозом стоять и таращиться на малолетку – клинический случай.

   — Буду рада, — кивает Аря. И тут же: — А вам обязательно уходить?

   Серпом по яйцам было бы не столь эффектно и ощутимо. Даже дыхание сбивается. Не сразу нахожусь с ответом.

   — Это правильно. Благоразумно!

   — Да-да, конечно, — девчонка потеряно кивает, поправляет очки, а вид совсем уж подавленный. Аж в груди спирает от желания ободрить.

   — Школа, — даю указание на утро. — Не пропускать! У тебя ЕГЭ на носу. Мы же хотим поступить в универ? – таким тоном, что самому дико становится. Будто я не вживаюсь в роль, а реально родственник, и сейчас напоминаю жёсткую реальность. — Потом к деду, чтобы убедился, что ты жива и здорова. А затем...

   — Художка, — добавляет тихо Арина. — Я всё помню.

   — Отлично! — Не уверен, что рад этому обстоятельству, но ответить обязан.

   Иду прочь, только меня мрак накрывает уже в торговом зале. Последнее, что помню – чёрные кляксы, мелькнувшие перед глазами и испуганный вопль Арины: «Дим!»

   Тяжко, но, с*, приятно.

***

   Прихожу в себя и не сразу понимаю, где я.

   Тусклый свет, небольшая комната и голоса...

   Сначала общая гулкая масса, но вскоре различаю – голоса двоих парней и Арины.

   — Ты уверена, что он герой? – один из...

   — Да, — мелкая, но звучит неуверенно.

   — А я бы решил, что он бандит, — ворчит второй.

   — У него всё тело в наколках! – поддакивает первый.

   — И что? — упирается Аря. — Сейчас все, кому не лень набивают картинки.

   — Он даже не медийная личность! Не фриик. Не блогер... На кой простому мужику такое изрисованное тело? – напирает второй.

   — Купола или кресты были? — задумчиво тянет первый.

   — Понятия не имею, — брякает второй. – Мне что, делать больше нечего, как его рассматривать?

   — Нет у него куполов! — а вот и мелкая опять. — И крестов не было... Как по мне очень органично. Без хохломы, ярких красок, без живности – скорее, орнаменты...

   Не сразу ловлю себя на том, что улыбаюсь.

   Защищает. Мелкий, бойкий воробей!

   Кое-как пинаю себя с постели. Именно постели!!!

   Я в джинсах, но без футболки. Рана перебинтована. Заново.

   Что на себя накинуть не нахожу, поэтому бреду, как есть. Тем более, раз уж меня все изучали, что уж теперь красоту прятать?

   Меня ещё пошатывает, но упрямо иду на голоса.

   — А ты прямо его всего изучила! — с укором один из...

   — Не специально, — оправдывается мелкая. — Так вышло. Чёрт возьми, парни, я рисую! И было бы странным, если бы не заметила тату у человека, которого приходится оголять и перевязывать, а тупо пялилась на его пресс!

   — Вот! — с ярко выраженной обидой тянет второй. — Значит и кубики посчитать успела!

   — Боже! Какие же вы гадкие! — возмущается Арина. – Вот до чего мне точно нет дела, так да кубиков!!! Я его перевязывала! Увидела рисунки... – фраза обрывается, когда появляюсь на пороге кухни. За столом сидят братья – Матвей и Давид, и мелкая.

   Она тотчас теряется, бледнеет, краснеет. На лице паника. Смущение. Стыд.

   Богатая палитра...

   — Всем привет! — делаю отмашку и ступаю внутрь.

   Ребята как по команде встают. Давид недоволен – таращится с осуждением и подозрением. Матвей скорее чуть напуган, но так как не один, а в компании, на глазах храбреет.

   — Здравствуйте, — прилетает ответная от каждого, но недружелюбно.

   Ковыляю к столу.

   — Ну и, — внимательно на Арю смотрю, — что ты ещё у меня успела рассмотреть? — беззлобно уточняю, упираясь руками в столешницу близь мелкой.

   На самом деле, забавно было бы узнать.

   — Ничего, — Рина мотает головой, пряча глаза в чашке, которую обеими ладошками держит.

   — Лгунья, — уличаю с насмешкой.

   Мелкая вскидывает злые глаза. Мажет по ребятам. Опять на меня:

   — Что один орнамент не добит, а в другом есть недочёты, у некоторых уже краска приглушилась.

   — Ого, — присвистываю восхищённо. Аря чуть тушуется.

   — Я не сильна в этой стилистике и столь узкой специфике орнаментов, но, кажется, там чуть по-другому должно быть... — заканчивает опять так, словно боится, что отругаю.

   — Отлично! – киваю удовлетворённо. — Куплю тебе машинку, краски, иглы – всё поправишь.

   — Что? – вытаращивает Арина. Парни на места оседают, так ни слова больше не сказав.

   — Ага. Рана заживёт, и её нужно будет... как-то закрасить. А теперь, — серьёзно на парней уставляюсь, без намёка на благое настроение: — Давид и Матвей, скажите мне, — начинаю спокойно, но голос наливается сталью, — какого х*, вы ночью к Арине ходите? — тяжело и внушительно получается.

   — Дядя Дима, — жалобно тянет Рина, но я её затыкаю коротким жестом, продолжая сканировать подростков.

   — Мы пришли помочь подруге, — разводит руками Давид, обзаведясь крутыми яйцами. — Если вы не заметили, Аря – хрупкая девушка, и такую тушу... – намёк на меня и жест в туже копилку.

   — Тем более без чувств, — подпевает Матвей, — ей дотащить до комнаты было просто невозможно!

   — Так что, — ядовито кривит лицо Давид, — «Спасибо», уважаемый, говорить нужно, а не рычать и что-то требовать!

   Ответ убедительный. Принимается! А наличие желчи и гонора – ничуть не обижает. Наоборот, вызывает уважение. Прибежать за несколько кварталов ночью на выручку к подруге... Золотые парни. И если бы не странное желание их убить, вот не нравится мне, что они на горизонте маячат возле мелкой, — то я бы даже был к ним душой расположен.

   — Супер! Молодцы! Похвально. А теперь, — кивок на дверь кухни, — сдулись, пока я вам не навалял!

   — Дядя!!! – возмущению Рины нет предела. Она даже поднимается из-за стола.

   — А с тобой разберусь, как только этих выпровожу.

   И опять многоговорящий взгляд на парней кидаю:

   — Вы ещё здесь?

   — Да мы тебя... — Нахохливается Давид, сжимая кулаки, позади Матвей тоже адреналином топится, но Арина благоразумно их одёргивает:

   — Мальчишки, прошу, не надо! – между нами стеной становится, на глазах едва слёзы не блестят.

   — Блин, в следующий раз, — бурчит Давид, покидая кухню, — тысячу раз подумаю, прежде чем выручать тебя.

   — Ага, — соглашается брат, спеша за ним, но напоследок одарив меня пренебрежительным взглядом.

   Рина осуждающе:

   — Как вам не стыдно, — сокрушённо и это отнюдь не мальчишкам, а мне. Вот так тебе, дядя Дима! Получи от мелкой... болото укора! — Они помогли, а вы хамите, — напоследок понукает, словно я нерадивое дитя, и торопится за друзьями.

   Стою в недоумении – что не так сделал? Где дал маху?

   Особо не прислушиваюсь к тихой перебранке молодёжи, но отмечаю характерный перелив колокольчика, шелест приближающихся шагов.

   Сажусь за стол, отпиваю напитка из чашки хозяйки. Морщусь и отодвигаю прочь – холодный и не вкусный.

   — Не ожидала от вас такой грубости, — осуждающе ворчит Рина. Обиженный взгляд прямо с порога кухни.

   — Мелкая, на меня возложена непосильная роль надсмотрщика, которым никогда не был. Тем более присмотра за очаровательной девицей переходного периода... А за ней, как понимаю, вагон и тележка воздыхателей маячит. Так что привыкай и не осуждай... Я пока не разобрался в мелочах и нюансах. Да и по сути, у меня и семьи-то не было. Поэтому поступаю так, как подсказывает инстинкт. А они у меня неплохо натасканы на выживание. И сейчас один из них подсказывает – «К мелкой по ночам не один парень в гости ходить не должен!» — категорически, и даже повышая голос.

   — Но... — вспыхивает Аря.

   — И допустимы только три «но», — перебиваю хлёстко. – Первое, дед выходит из больницы, и ответственность переходит ему! Второе, — жестом затыкаю, потому что девчонка опять рот открывает что-то сказать. — Твой жених! Тебе уже восемнадцать и это ваша брачная ночь. Третье, — делаю значительную паузу, выражая как серьёзно настроен, — ходячий мертвец! Потому что, не услышав моих советов, я его закопаю голыми руками.

   На лице Арины сменяется гамма чувств:

   — Интересно, — прищуривается, сложив руки на груди, — к какому пункту, дядя, — достаточно ядовито выделяет, — отнести ваше личное присутствие в моей квартире!

    С желчью в глотке обдумываю столь едкую очевидность.

   — Я твой хранитель... я с тобой...

   — Ангел? — сарказм так и прёт.

   — Скорее... – на миг умолкаю. — Бес...

   — Никогда о таких хранителях-монстрах-спасителях не слышала.

   — Теперь в курсе.

   Арина порывисто отворачивается:

   — Бес... со мной...

   — Я не шутил! — вдогонку бросаю, зло понимая, как ПРАВ НЕ ПРАВ. И в то же время осознаю – сам себя боюсь. Я Бес! И за девчонку порву любого!

ГЛАВА 12

   Бес

   Полночи кручусь, переваривая случившееся, а главное, пытаясь понять, какого хрена до сих пор у Арины?

   Девчонка после разговора на кухне мне слова больше не сказала. С демонстративным спокойствием ушла в свою комнату. Захлопнула дверь, и была такова.

   А я жрать хочу! Она обещала приготовить... И плевать, что мы ужинали в кафешке. Я мужчина, такие, как я готовы кушать часто и много.

   Бл*, и курить хочу! Прямо до бешенства!!!

   Видать, потому и сорвался...

   Я не я, когда голоден и без курева.

   И понять хочу!!!

   И секса хочу...

   Не дрочить ведь!

   Или боль...

   Мне боль нужна, хорошая порция боли или мордобития.

   Твою мать! Вот почему руки чешутся! Им приложиться куда-то нужно. Либо кулаками к мордам парней, либо к хозяйству и в кулак...

   Некоторое время ворочаюсь в постели, а когда становится совсем больно в паху, посылаю на хрен свои принципы... и малолетку – и еду домой. Тем более, СМС поспевает от Юльки:

   «Вечеринка сорвалась. Я уже дома!»

   Да! Дома жадно втягиваю воздух – жар по телу, эйфория в голове. Приятно, и сразу ощущается, что в квартире женщиной пахнет. Уютом.

   Быстро раздеваюсь и плетусь в комнату.

   Так и есть. Юлька... спит.

   Падаю на постель и без лишних церемоний и игр беру доступное и столь лакомое. Юляшка спросонья мычит, ворчит, но уже ко второму порыву, разогревается. Мне то и нужно. Самому-то больно двигаться.

   Так что с большим кайфом принимаю игру женщины. В моём состоянии – самое то. Пусть делает, что считает нужным, и как.

   Юляшка умная, нежная и МЕДСЕСТРА. Она прекрасно тему догоняет, поэтому засыпаю под утро с улыбкой обожравшегося сметаной кота и чувством выполненного долга. Ну и блаженной мыслью – надеюсь, хоть немного похотливой энергии поубавится. А там, глядишь, хватит на пару дней... спокойствия и невозмутимости. Потом можно и повторить.

   А то со стояком ходить тяжко. Думается особенно хреново. И что важнее, стрёмно – вдруг на моё неуправляемое либидо обратит внимание молодая, неопытная откровенностью особа?

   Я конечно мужик здоровый и активный... Могу на это сослаться, но от одной мысли, что придётся на такую тему оправдываться, уже не по себе.

   Диковато и неудобно.

   Как уходит Юля на работу, не отслеживаю – помню размазано поцелуй и шёпот:

   — Я ушла.

   Мне этого вполне достаточно, чтобы забыться ещё более крепким сном. Когда просыпаюсь окончательно, с постели себя соскребаю.

   Телефон на наличие входящих звонков и СМС проверяю на автомате. Босс, как и обещал, меня не беспокоит.

   Хорошо, значит день-два у меня есть, чтобы вернуться в строй. Ну и дело важное провернуть.

   На стрелку с Костылем еду один. Знаю его хату: знаю, где тихушничает. Бабу его знаю.

   Перчатки надеваю, проверяю пистолет, глушитель.

   Звоню. Молчание настораживает. Потому что это уже третья точка. Последняя. И тёлка его, — а она была запугана до смерти! Мной! Запуганная!!! Выдала все явки и пароли. Куда и в какую дыру Костыль мог забиться. Я ей поверил!

   Не думаю, что хоть одно живое существо, имеющее материнский инстинкт, сможет позволить себе такую роскошь, как ложь, когда между ног воткнуто оружие, предохранитель снят, а в соседней комнате на полу... рисует пятилетняя дочь.

   Поэтому верю! И сейчас недоброе предчувствие шепчет: «Дерьмо дело».

   Когда на третий звонок Костыль не открывает дверь, осторожно берусь за ручку и толкаю дверь.

   Открыта...

   Внутри подозрительно мрачно и даже не по темноте – света-то хватает, а вот по ощущениям... И в голове всё настойчивее клокочет чуйка «Беги!!!».

   Бесшумно ступаю, прикрыв дверь изнутри. Грязная, пошарканная квартирка. Не бомжатник, но хата для тёмной отсидки. Минимум мебели.

   Мимолётно обшариваю комнату взглядом. Вычленяю едва заметные, но важные мелочи. Ободранная занавеска, задранный угол ковра, капли крови на полу, скомканное одеяло, простынь. Подушка на постели... Одна!

   Полупустая бутылка водки на маленьком столике, недопитая прозрачная жидкость в стопке, полусъеденный бутерброд на грязной тарелке...

   Окурок, уже не дымится — истлел в пепельнице.

   Работающий телевизор... Ступня, торчащая из-за угла постели.

   Бл*! Опоздал!

   Убеждаюсь, что Костыль мёртв – несколько ножевых, огнестрел в голову. Контрольный... через подушку. Она рядом валяется.

   Ретируюсь аккурат, когда уже близ дома спешно воют полицейские сигналки. «Добрые» люди подсуетились вызвать полицию. Идиотом быть не надо – по душу Костыля и мою.

   Перед тем, как покинуть квартиру, из кармана джинсов мужика телефон выуживаю. Странно. Видимо, работал дилетант.

   Умный и опытный бы обязательно забрал мобилу. Не наживы ради, а следы замести. Ведь в аппарате может быть важная информация, которая следствие подтолкнёт к убийце или заказчику!

   Вот и мне может помочь!

   Сбегаю через чёрный ход, по балкону, внешней лестнице...

   Накинув капюшон толстовки. Руки в карманы. Пешим шагом. По тёмной улице, безлюдными проулками...

   Даже не знаю, почему, но иду не домой, где тёплая и уютная Юлька. Где приласкают, согреют, убаюкают, а долгим марш-броском – через несколько районов города... К Арине. Холодной, гордой, одинокой... взрослой девочке, но такой маленькой женщине. Куда подгоняет сердце, куда тянется душа, куда несут ноги...

   А по пути заглядываю в один салон. К знакомому. Забрать кое-какой подарок для мелкой.

***

   — Привет, — удивлена девчонка и не скрывает этого. Стоит на пороге торговой лавки, обхватив себя руками и растерянно хлопая ресницами.

   — Пустишь? — по-идиотски звучит, но я сам толком не знаю, какого х* пришёл.

   Арина отмирает:

   — Да, конечно, — торопливо отступает в сторону, — проходите. — Вы голодный? — уже на кухне, когда усаживаюсь за стол, руки водружаю на столешницу, а взгляд устремляю на мелкую. — Соскучились за кофе или... — слишком проницательна для своего возраста Рина. Жмётся к стене, ноги перекрещены, в глазах робость.

   Или!!!

   — Конечно кофе, — благодушно отзываюсь, стараясь поменьше смущать нездоровым взглядом. — Горячего. Но и еду помнится, ты обещала...

   Арина не улыбается, хотя всеми силами стараюсь быть непринуждённым, своим в доску. Ну или, по крайней мере, выдавливаю...

   — И перевязка, — добавляю сухо, раз уж уловка не удалась и мелкая не повелась на мою болтовню.

   — А тот специалист, кто после меня вам рану обрабатывал, занят?

   Не бывают девчонки её возраста такими умными и всё понимающими! Да и когда успела рассмотреть, что швы переделаны?

   Аа-а, мне же плохо было. Она с друзьями меня в чувство приводила. Видимо тогда и увидела. Надо же... глаз-алмаз. Даже такие мелочи разглядела.

   — Да ты не ревнуй, — знаю, как смутить, чтобы в нужное русло момент вывезти. — Я же говорил, только тебе позволю мне больно сделать.

   — А ОНА, стало быть, — мелкая всё же занимается приготовлением ужина. Сковородку на плиту, сама в холодильник заглядывает, но оттуда её голос звучит не менее колюче: — вам безболезненно делала?

   Очередная невинная язвочка. Как у мелкой получается вот так жалить с видом ангела?

   — Ага, — киваю просто и даже не отрицаю «она», — а я по боли соскучился.

   — Мазохист? – разбивая поочерёдно несколько яиц, вскидывает брови Аря.

   — Самый, что ни на есть, — парирую холодно. — Кормить меня будешь? – не выдерживаю копошения у плиты. Запахи с ума сводят, в желудке предательски урчит, во рту сухость. Давненько не курил...

   — Не торопите, — отмахивается мелкая лопаткой для переворачивания горячего.

   — Рин, ну не мучай... – протягиваю не то скуля, не то рыча, пальцами отбивая ритм по столешнице.

   — Зубы заговариваю, чтобы сознание не потеряли, — со знанием дела и явно продолжая в мой огород камушки кидать. – Помниться, вы всегда жрать хотите и курить!

   Скрежещет лопатка по сковороде, потом по тарелке.

   Наравне с восхищением мелькает гиблая мыслишка отшлёпать девчонку. Неугомонной плоти она нравится до тика и непристойного стояния. Даже взгляд приклеивается к заднице мелкой. А Аря как назло в домашнем. Футболка и шортики. Нужно будет запретить столь вопиюще развратное одеяние. При мне! Дома! Наедине!

   Кое-как отдираю глаза от не шибко женственной округлости. Что странно, мне нравятся объёмы, размеры, которые приятно в руках подержать и пощупать, а тут... и взять-то не за что.

   Видать лекарства какие-то неправильные. Градус восприятия меняют. Лишь бы ориентиры не повредились, а то однополого не приемлю. Ещё не хватает на себе подобного полезть. Не толерантен я! Сам себя забью...

   Нужно будет Юльку потрясти на смену антибиотиков. Уточнить воздействие на мозг и плоть... нижнюю.

   Как пить дать – они виноваты в моём вечно возбуждённом состоянии – членостояния.

***

   — Это что? — вытаращивается с утра Арина, когда я на край кухонного стола пакет ставлю. Мы только что позавтракали омлетом с какой-то хренью, вроде на мясо похоже и овощи, а теперь шикарный кофе потягиваем. Шутка ли, но Ринка правда спец по приготовлению этого адского напитка, а я... уже почти на него подсел. Стыдно признаться, но это так!

   — Это, мелкая, твоё будущее хобби, — киваю, с удовольствием отпивая ароматного наркотика.

   — Можно? — осторожничает девчонка, робко мотнув головой на подарок.

   — Не можно, а нужно, — кофе обжигает нёбо, но я всё равно тащусь от вкуса.

   Арина заглядывает в пакет, и тотчас шокировано на меня:

   — Это то, что я думаю?

   — Это то, что ты увидела и прочитала! – глумлюсь.

   — Вы же шутите! — так и не вытаскивает покупки Арина. Чуть напрягаюсь.

   — Ты видела людей, покупающих оборудование для татуировок, сопутствующий товар и краски, забавы ради? — Вопрос риторический и Арина это понимает. — Ты сказала, что видела несколько...

   — Я помню, что говорю, — обрывает меня девчонка с укором. — Я в своём рассудке и при памяти, но не помню, чтобы соглашалась на вашу глупую затею.

   — Почему глупая? — настроение подшучивать сходит на «нет». Рина слишком серьёзная. А ещё меня до трясучки бесит, что она не улыбается.

   — Я не умею, — упирается холодно, — а что важнее — не хочу!

   — Ладно, выкинем, — еле сдерживая злость, махом швыряю пакет в сторону мусорки. И чашку ко рту подношу.

   — Вы же не серьёзно? — нарушает повисшую тишину мелкая. И с таким возмущением на меня глядит, что укрепляется дикое желание заорать: «Б*, что не так? Скажи, что я делаю не так? Почему, с*, ты не такая как другие?!!»

   А ещё курить хочу, аж руки чешутся...

   Чашку на стол, да так, что звонко бряцает блюдце, ложка. Ловко из кармана джинсов достаю портсигар, сигарету в рот запихивают.

   — Вы не будете здесь курить!!!

   Ого, какая воинствующая!

   В душе щемящая радость, приятно знать, что она и такой может быть. Не серая мышка, а дикая кошка. Интересно, а в постели она какая? Робкая, отзывчивая, открытая...

   На этой мысли меня точно по башке кувалдой огревают. Даже настрой вывести мелкую на более сильные эмоции утихает. Мне бы себя приструнить, а не Арю доводить. Ей не собираюсь пояснять нелепость порыва, но успокоить нужно:

   — Не бузи, чуть помну, уберу.

   Рина недовольно посматривает на сигарету, но тему не развивает. Делает ещё пару глотков кофе, и всё же возвращает пакет себе.

   — Не надо делать то, что не хочешь, — только сейчас понимаю — уже искромсал всю сигарету. Мну пальцами на столе горстку табака и бумагу, фильтр – как малый ребёнок, ей богу, чем бы не тешилось, лишь бы не скандалило. Да и так вроде руки заняты.

   — Я для этого слишком труслива, — ведёт плечом мелкая, а я застываю от нелепости заявления.

   — Ты смелая...

   — Нет, — упрямо мотает головой Рина. — Я боюсь сделать больно.

   — Мне делала с маниакальной самозабвенностью, — напоминаю реалию предельно серьёзно, но конечно же, беззлобно потешаясь.

   Зато Арине не до смеха – смотрит так, будто на больную мозоль наступаю.

   — Я умирала, каждый раз, когда игла входила в ваше тело! Вам не понять, — Арина сильно угол пакета стискивает.

   Не думал, что она до сих пор переживает из-за такой ерунды. Это ведь... ну крови немного было, подумаешь, штопала. Или я настолько очерствел, что подобное кажется нормой?

   Пристально гляжу на Рину и с желчью понимаю – да, это я настолько закостенел в своём мире волков и бешеных псов – разборок, грязи, порока и греха, что совсем не помню, как должно быть в простом – нормальном. Мире, где обычные люди...

   Невольно касаюсь руки мелкой, желая успокоить, но тотчас отдёргиваю:

   — Прости, — чертыхаюсь про себя, кляня за слабость, которую всё же показал.

   Рина тоже не рада моим нежностям. Чуть отстраняется, избегая контакта, прячет глаза:

   — Да и некогда, — роняет тихо.

   — Мы с этим разберёмся, — заверяю ровно.

   — Нет! — возмущается девчонка. Застываю с чашкой у рта. — То есть — нет, — мотает головой: осадок уплотняется. — В смысле... – мнётся. — Я имею в виду — нет, — вновь качает головой, — я не могу на вас тренироваться.

   К чертям собачьим рвёт нервы и выдержку. Скриплю зубами, теряясь в желаниях и эмоциях, чего больше хочу. Заткнуть или встряхнуть. А ещё в способах одного и другого, и они оба носят отнюдь не невинный оттенок.

   Твою мать! Девчонка становится моей личной девиацией. К мозгоправу сходить, что ли.

   — Конечно, я тебе сразу не дамся, — усмехаюсь в чашку, глотнув уже не столь горячего напитка. — Чуть поломаюсь, — набиваю цену, — а потом, если хорошенько попросишь и пообещаешь красоту неземную, я может и позволю...

   Арина перебирает коробочки, бутылки, иглы, а уши аж пунцовые. Но зато на губах наконец играет тихая улыбка.

   — Ну и если будешь милой, благоразумной и послушной девочкой, я могу со знакомым договориться, — меня прёт на болтовню, хотя никто за язык не тянет. Просто нравится наблюдать за реакцией мелкой. Как пальчики дрожат, скользя по пакету, упаковкам, свёрткам. Трепещут ресницы. Брови то хмурятся, то взлетают, то опускаются... Морщинки на лбу мелькают, если озадачена. Как губы кусает. – Если что, к нему прокатимся. Он пару уроков даст, — это уже роняю, и даже не сразу понимаю, что вслух говорю.

   Бл*! Ну нах*?! Маты долбятся в бестолковую башку, а я глаз не могу оторвать с изумлённо вытаращенных — Арины. В них такая палитра зелени переливается, что впервые начинаю видеть разницу. Зелёный бывает разный!!! От сочной до болотной. От светлого до тёмного...

   Рина – моя болезнь. И, с*, она медленно, но верно переходит в категорию хронических!

***

   Утром Аря в школу. Я по делам. Днём встречаемся у деда. Вечером мелкая шурует в художественную студию, либо домой – уроки делать и готовиться к ЕГЭ, а я опять по делам босса катаюсь. То конфликт разрулить с молодыми да борзыми, то на место поставить зарвавшегося депутата, то менты забывают, кто им больше зарплату платит. В свободное время улучаю минутку навестить очередного парня из списка, который Костыль НЕ прислал. Самому пришлось попотеть и составить. А знакомый перед смертью мне СМС написал: «Они не виноваты! Спрос с меня!» Ему бы это сделало чести, если бы не тот факт, что мне абсолютно похр*! Меня не пронять такими пафосными соплями. Мне дела нет до громких слов. Я! Давал! Чёткие! Указания! И они их слышали. То, что было не от меня и им пришлось по вкусу – как раз и будет решающим аргументом при карательной миссии.

   Муд* не услышали, так мне не сложно, я поясню доходчиво, правда, только раз!

   Убивать не стану, но урок послушания запомнят навсегда.

   А вечером, точнее ближе к ночи, мы с Ариной встречаемся и много говорим. Как бы я ни игнорировал новые ссадины: кровь на костяшках, царапину на руке, лице, — от внимательных глаз Рины ничего не ускользает. Обязательно высмотрит и врачевать начинает.

   Не отказываюсь – у меня мелкие раны, а не отбитый мозг. Правда, чем больше она меня трогает и нежностью топит, тем сильнее задумываюсь над тяжестью заболевания как раз головы. Ну и плоти, что уж душой кривить. Реагирую я на Рину, ни черта не могу с собой поделать.

   Меня окутывает её светлость, чистота, робость, мягкость и милое очарование. И чтобы окончательно себя не потерять в этом непорочном разврате, я заваливаю источник моего нездорового наваждения вопросами. Никогда столько не общался. Нет, не я информацию сливаю, скорей Арина впихивает в меня.

ГЛАВА 13

   Бес

   В таком ритме проходят несколько дней. Дикие до простоты по ощущениям и сумасшедшие по информативному накалу. Самое интересное, я бы не назвал Арю болтухой. В основном она молчит, занятая своими делами. Уроки, рисунки, уборка... Но если задать вопрос – с удовольствием отвечает, а так как красноречием девчонка блистает, вот и получается – слово за слово.

   И это хорошо. Мне-то особо рассказывать нечего. Истории не самые благовидные, не самые душевные, да и грязи в них предостаточно. НЕ для ушей мелкой. Тем более, если поведаю хоть что-то запретное, мне придётся её самолично убить!

   Если бы не тягучее молчание, в котором тону от обостряющегося разврата больше, чем в непринуждённой беседе, я бы позволял ей молчать часами. Но столь обыденное по отдельности: Арина, тишина, уединение, мрачный дом, моя задумчивость... а в совокупности: мы с Риной наедине, в тишине, одни дома... разыгравшееся воображение – обостряют мой порок до стадии неизлечимого. Поэтому всеми силами старюсь наши посиделки сделать лёгкими по общению, полными по занятости.

   И нет бы просто – убедился, что с ней всё нормально – и шурую домой, да только... не могу. Рина как магнит. Разок попав в радиус её поля воздействия – уже сложно оторваться. Она притягивает. И не только взгляд.

   Чувства и эмоции... Она безраздельно щедра. Делится, даже если у меня откровенно настроение плохое, и в голове крутится очередное задание от Пастора. Тем более если опустошён, и нет ни желания, ни сил общаться.

   Аринка живая настолько, что завораживает своей энергией. Топит, наполняет. Вот и я. Как ненасытное чудовище давлюсь, но пью. Подыхаю, но травлюсь. Захлебываюсь, но глотаю.

   И впервые чувствую, как никогда, что живу.

   Впервые ощущаю полноценность.

   Семья – неприемлемое для моего существования слово, играет настоящими красками. Красками жизни.

   Мелкая – мой кислород. Мой воздух. Обретённый смысл...

   Светлая, чистая, милая, улыбчивая...

   Такая маленькая и такая большая. Юная, но взрослая. Очаровательно невинная и обольстительно непосредственная...

   НО НЕ МОЯ!

   Просветление тяжко даётся – сродни неожиданному удару по голове.

   НЕ ДЛЯ МЕНЯ!

   Аж кишки скручивает от горечи.

   Не моя!

   Бесова кровь кипит, требуя выхода.

   НЕ моя...

   Раздирает душу и, теряя контроль над собой, я по обычаю ретируюсь. Ловлю себя на неутешительной мысли, хватаю куртку, сигарету и ухожу.

   Домой. В поиске тепла. Женского... В поиске того, что поможет снять напряжение...

   А когда переклинило первый раз, едва смог ноги передвигать. Меня в прямом смысле парализовало от неуместного и неправильного плотского голода. Так сводило пах, что коснись меня мелкая в тот момент, кончил бы на месте, как зад*т, впервые ощутивший стояк и передёрнувший ствол.

   С чего спрашивается?

   Вроде всего лишь слушал о деталях семейной коллекции, которая принадлежит роду Коган несколько веков. О том, что уже собрано. О том, что ещё найти. Ринка то по столу ёрзала, за журналом или каталогом не дотягиваясь. То карандашиком постукивала по столешнице, то его в волосы втыкала...

   Звуки булькали, проникая в мозг, с каждым пузырём меня наполняя и подгоняя к неотвратимому передозу, а я завис на мимике девчонки.

   Рассказ невинен, а картинки перед глазами зашкаливали своей откровенностью. И бл*, не было ничего краше, эстетичней и желанней этих грёбаных... полных, чувственных губ и того, что я с ними хочу сделать. Ничего грязного и плохого. Ничего из ряда вон выходящего или извращённого. Всё строго впихиваемое в понятие «секс». А в сексе грязи быть не может. Это природа, инстинкт, и сейчас мой инстинкт вопит и требует: «Завладеть этими губами!!!» Даже если напугаю животной страстью и причиню боль в нетерпении. А потом оттрахать, как только в голове перещёлкнет.

   И это будет...

   И это будет настолько правильно и хорошо, что аморальней не придумаешь!

   Если первый мой внезапный уход Арина чуть обиделась, спроецировав причину на себя, то остальные уже принимала, как должное – вот с таким человеком живу. Охренительно круто, когда рядом такая понимающая и чистая душа. Как маяк в темноте – во мраке, где давно брожу, не находя пристанища.

   Потому и возвращаюсь...

   Арина

   В воспитанном обществе принято здороваться при встрече, прощаться, расставаясь, и допустимо при срочности и спешности – отмахиваться какими-то банальностями. Часто выдуманными причинами, зато хоть как-то объясняющими действие или некультурность в тот или иной момент. Но это явно не про Диму.

   Он появляется из ниоткуда, смущает близостью, привносит раздрай в и без того суетное мышление. Маячит рядом, как тень. Безмолвный собеседник, настойчивый слушатель... И уходит так же внезапно, порывисто: у меня всегда в груди щемит. Слова обрываются, дыхание надламывает – стою, опущенная ниже воды и опустошённо смотрю вслед. Своему «никто и всё» — кто наравне со спасением неотвратимо меня уничтожает. Не специально – это мои тараканы и они становятся навязчиво озабоченными. Но с каждый приходом Дима меня пленяет крепче. С каждой минутой привязывает сильнее. С каждым вздохом порабощает, и я всё чётче понимаю, что чем ближе он, тем меньше меня. Он становится неотъемлемой частью моей жизни. Моего утра, дня, вечера, ночи...

   Я уже до такой степени привыкла к нему, что начинается ломка, если не слышу, не вижу, не ощущаю. Никогда не была зависима, а теперь... я погрязла в дяде Диме.

   Это стыдно, безнравственно и некрасиво. Я не имею права на какие-либо чувства в его сторону. Он чётко разграничил – ты подопечная, я присматриваю. А то, что звучит иной раз двояко, так это мои проблемы. Видимо, я всё же нехорошая девочка, потому что мои мысли далеки от невинного и чистого. Мелькают такие картинки и фантазии, что от жара задыхаюсь, тушуюсь, мнусь, прячу глаза... Не смею поднять красное от стыда лицо и встретиться со взглядом моего персонального наваждения. А вдруг поймёт, вдруг прочтёт? Он ведь... куда опытней! Смекнёт, что мелкая дурочка втрескалась в него по уши и теперь только живёт редкими встречами. И уйдёт! Только навсегда! Или посмеётся! Не переживу насмешки. Первая любовь она... может убить, особенно такую ранимую душу, как моя.

   И в тоже время я понимаю. Что это тупик. Он и я... мы чужие. Мы из разных миров, мы не можем быть вместе. И даже не потому, что я не дамся, а потому что он... не возьмёт. Зачем ему девочка, когда вокруг женщины? Зачем ему мелкая и неопытная, когда рядом взрослые и раскрепощённые? Зачем ему лишние заморочки и проблемы? Ему и без меня... хватает.

   Жаль, телу этого не объяснить. А тело... оно оживает лишь рядом с ним! Сердце ударной дробью несётся, будто желает доскакать до причины моего неровного дыхания. В душе Райские кущи и птички поют.

   Меня лихорадит, а бабочки в животе... Я не верила в их существование. Зря! Они есть! Теперь точно знаю. Только пока не разобралась, как их утихомирить.

   И вот опять... в очередной раз Дима уходит, оставив меня на обломках недоговорённой фразы, на хрупкой грани разреветься, на подступе к душевному срыву. Одну... в зале... в полном опустошении.

   Сколько смотрю на тёмный коридор, где скрылся дядя, не знаю – проваливаюсь в прострацию, — но когда отмираю, подавленная плетусь к себе в комнату. Падаю на постель...

   Хаотичные мысли не дают спать. Что я опять не так сделала?

   Перебираю мысли, раскладываю поступки по полочкам.

   Вроде ничего.

   Может, что-то сказала не то?

   Вспоминаю досконально каждую фразу, вопрос, ответ... Но не нахожу ни слова обидного или унижающего достоинство человека.

   Даже злюсь на него! А только возвращается, мне ему на шею хочется кинуться. Повиснуть бессовестной пиявкой и признаться, как скучаю за ним.

   А потом попросить, чтобы больше не уходил...

   Странный он. Этот Дима. Реальный и не реальный. Словно не от мира сего. Или настолько цинично в нём, что пугает своей многогранностью.

   Не холодный – жаркий. Скупой на эмоции, но живой.

   Он не может быть злым, потому что излучает добро.

   Он из тех, кто дарит, а не отбирает.

   Он не может быть пустым, потому что полон, как никто.

   Он слишком богатый внутренне, чтобы нищенствовать поступками.

   Он слишком щедрый, чтобы быть скрягой...

   Он настолько умён, что большую часть времени молчит. Ограниченность чаще видна в тех, кто болтает без умолку или отшучивается не по делу, а когда вот так... вдумчиво, глубоко молчат. Уже признак ума...

   Его глаза! Такие пронзительно выраженные и многоговорящие. То беспредельно чёрные, то мягко шоколадные. То ершистые, то бархатные. То колют, то оглаживают. То режут, то обласкивают. То припечатывают, то возвышают. То жалеют, то насмехаются. То уничижают, то возрождают.

   А улыбка... Разве может у человека быть столько оттенков улыбки?

   Он весь пропитан жизнью. И я питаюсь этим.

   С болью понимаю, ему нужно уйти. Это лучше и правильней! Но как слабачка оттягиваю этот губительный момент. Говорю, говорю, обо всём и ни о чём. Просто, потому что боюсь остановиться. Потерять нить, оборвать... И остаться одной.

   А порой нахожу силы – наступаю на глотку собственному страху и умолкаю, моля, чтобы Дима быстрее сам сделал контрольный и шагнул прочь, но он продлевает пытку – даёт новый глоток. Короткую фразу, глухой смешок, пристальный взгляд. И, казалось бы, пустота, уже протягивающая ко мне свои жалящие когти, вновь отступает.

   Мир начинает преображаться, на смену мраку выглядывает солнце... Становится легко и радостно. Я таю, улыбаюсь, пронизанная теплом, и вновь начинаю говорить.

   Зря думаю, что Дима меня не слушает – он внимателен и последователен.

   С ним спокойно и комфортно. Он уютный и надёжный.

   Как я жила до него? Существовала... Но ему не признаюсь. Это глупо! Слишком наивно... А он и без того меня считает мелкой.

   Дима не романтик, но мою веру в лучшее не уничтожает. Я ему за это благодарна. С ужасом жду своего восемнадцатилетия. Это уже скоро. Совсем недавно мечтала о нём – как-никак, дата взросления. А теперь – пугает.

   Ведь Дима уйдёт...

   Зачем ему присматривать за человеком, кто переступил рубеж взросления? Дату, когда ответственность станет полностью собственной проблемой подопечного? Точку – отправную новой жизни...

   Когда позволю мечтам быть более откровенными и чувственными.

   Будет незазорно. Будет можно... попробовать любовь.

   Понимаю, что в нынешнее время мои сверстники стремятся быстрее повзрослеть и вкусить запретное. Не осуждаю, но сама как-то не стремлюсь. Может дедушка повлиял своим воспитанием, но мне кажется, это ещё зависит от человека. От внутреннего мироощущения и стержня.

   К тому же, не с кем было желать чего-то, такого...

   Данил и Матвей – друзья, у меня нет желания целоваться с друзьями.

   И только недавно школьный красавец и звезда, Алёшка, на меня внимание обратил. Не то чтобы иллюзии строила на этот счёт – и поверила во внезапно нагрянувшие чувства. Но почему бы не подыграть? С его стороны нет хамства, невежества, насмешек. Он мил, учтив, галантен. Лёша мне симпатичен. Не наглел, не пошлил. В кафе звал, в кино. Узнавал про последний звонок и ЕГЭ. Куда поступаю. Оказывается, мы собираемся в один университет... Только факультеты у нас с ним планируются разные. Точнее – он-то поступит точно, с его деньгами и связями родителей, а мне придётся надеяться только на свой проходной балл...

   Мне... уже скорее всего одной! Если конечно, дедуля быстрее не выйдет. Как же я желаю ему скорейшего выздоровления.

   А себе... семьи. Не хочу быть одна!

ГЛАВА 14

   Бес

   Почти неделю нам позволяют жить спокойно. Никто не названивает, служба попечительства двери не сносит. Тем более звонок «другу» и вера в «его слово» всё же существует. Он мне не обещал притормозить коней – это не в его власти, но если делу дадут ход – уведомит заранее.

   Так и получается. Мы уже с Ариной обговариваем некоторые варианты дальнейшего налаживания совместного быта, пока дед в больнице завис... Ему новый вид лечения порекомендовали, и на общем собрании, точнее: Исмаил Иосифович и Арина, — Коганы решили, что стоит воспользоваться советом. Так что, до совершеннолетия мелкая точно под моим присмотром...Это оказывается не так сложно и муторно. Отслеживаю посещение школы, оценки, обязательная встреча с дедом, дополнительные занятия, вечером совместный ужин... Пока однажды не раздаётся звонок.

   — Завтра придут. В отделе продажно. Эта семья интересует кого-то важного. Вам отказано. Причина: твои неблаговидные дела и многие связи с преступными группировками... Громкие преступления.

   — Ни одного доказанного.

   — Это не важно. Для них ЭТО уже повод и причина отказать. И главный довод: девочка окажется в плохих руках. Документы на изъятие сунули на подпись в последнюю минуту рабочего дня.

   — Спасибо, — сбрасываю вызов. Мобильный рядом. Продолжаю жевать мясо, гречку.

   Арина сносно готовит. Не высокая кухня, но съедобно. А если учесть мою неприхотливость, бывали такие дни, когда у меня и корки хлеба в горле не было, — так вообще, королева кухни.

   Мелкая тоже ест: неспешно, небольшими кусочками, манерно, но не жеманно. Чувствует что что-то не так, но с вопросами не пристаёт.

   Удивительная девчонка. Терпеливая, выдержанная, спокойная.

   Только за чашкой шикарного кофе позволяю открыться:

   — Собери самое важное. Для школы. Сменную одежду. Обувь. Рыльно-мыльное...

   Арина застывает с чашкой возле рта:

   — Насколько?

   — Пока угроза не минует.

   — Не подписали? — риторически звучит, мелкая грустнеет.

   — Завтра придут.

   — А что делать со школой? – прикусывает губу, прожигая внимательным взглядом.

   — Тебе нужно отсидеться всего три недели. До днюхи. А потом вернёшься в свою жизнь, — подмигиваю подбадривающе, но девчонка ничуть не смягчается. Такая же серьёзная и вдумчивая. Сдаюсь последним нелепым аргументом: — Считай, у тебя затяжной больничный...

   — Ага, — зажато кивает Аря.

   Нужно отдать должное, мелкая, как всегда, удивляет. Без слёз, причитаний собирается быстро, а когда вижу всего один чемодан, недоверчиво уточняю:

   — Это всё?

   — Да, — смущается, тоже окинув свою поклажу придирчивым взглядом. — Мне вполне хватит. – И тут же чуть виновато: — Зато рюкзак, два пакета с учебниками и тетрадями, а ещё одна сумка для художки, — при этом краснеет, будто непристойность выдаёт.

   — Это многое объясняет, — бурчу под нос.

   Грузимся ещё быстрее. Арина проверяет дом на наличие оставленных ценностей. Закрываем лавку, ставим сигнализацию.

   Пока едем, раздумываю над тем, кого можно поставить на точку, чтобы следили за магазином и квартирой семейства Коган.

   Квартиру для отсидки выбираю съёмную. Она не засвеченная. О ней никто ни сном, ни духом. А вот места проживания могут пробить на раз.

   Поэтому скромная двушка на окраине города нам вполне подходит.

   — Тут так... нежило... – выдавливает девчонка, заминаясь в прихожей. Стискивает в руках лямку сумочки и мечет затравленные взгляды по сторонам.

   — Вот и создай уют, — криво усмехаюсь. – Хорошо не там, где народу полно и музыка громкая, а там, где душе спокойно.

   Умолкаю, переваривая, что сказанул. А нагородил достаточно.

   Что-то меня на романтику тянет. Пора прогуляться, а то... дышится с Риной не так, как без неё.

   — Я за продуктами, а ты пока вещи раскидай. Комната любая... твоя. У нас всё предельно честно, — едва не толкаю мелкую вглубь, потому что меня раздражает, что она мнётся в уголке, словно боится. — Без дедовщины. Кто первый, того и тапочки. – Ключи в пальцах кручу, чтобы хоть как-то нервишки усмирить. Самому не по себе. — Так что... всё к твоим услугам, — ретируюсь быстро, потому что заткнуться не могу. И так уже много... Рина от меня столько за всё время нашего общения не слышала. Бедная... Вытаращивается, как на полоумного.

   Пока еду за продуктами, размышляю, как