Приют некроманта. Виола Редж

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

   В провинциальном Всеволжске всё спокойно. Было. До тех пор, пока в городе не появилась некромантка, коих во всей империи раз-два и обчёлся. Правда, убийства, странным образом связанные с особняком купца Бабарыкова, начались раньше, но кто знает, может, злонамеренная мадам Бланшар сумела организовать их на расстоянии? Губернатор в расстройстве, полицмейстер в бешенстве, а мадам обживается на новом месте и суёт свой нос в расследование. Вот ведь настырная!

ПРОЛОГ

   -…да говорю же ж, баб-некромантих не бывает, тятенька вчерась долго с дядькой Митрофаном про то баяли. Мол, указ-то батюшка император подписал, только чтоб от матушки императрицы отбояриться, сильно она его допекла, – громко сказал двум приятелям помладше вихрастый мальчишка в белой косоворотке и приказчицкой безрукавке.

   – Брешешь, – уверенно возразил ему тот, что в огромном картузе набекрень. – Я от сам слыхал, как городовой энту барыню некроманткой звал, а наш городовой зря не скажет.

   – Сам ты брешешь, – обиделся вихрастый и полез драться.

   – Эй, слушайте, чего придумал, – вмешался третий мальчишка в форме гимназиста – самый щуплый из всей компании. – Давайте вашей барыне проверку устроим.

   – Как? – драчуны навострили уши.

   – Некроманты же ж со смертью накоротке, – солидно объяснил гимназист. – Вот и зададим ей такую задачку. Особую.

   – Мертвяка поднять? – засомневался хозяин картуза. – А ну как откажется?

   – А коли откажется, то и не некромантка твоя барыня вовсе, – объявил вихрастый.

   – Не, – вынес вердикт гимназист. – Сведём её в сарай, где кузнец-чудин повесился.

   – Он не повесился, он под землю ушёл, так тятенька сказывал, – перебил его второй мальчишка и поправил съехавший на нос картуз.

   – Неважно, – быстро ответил щуплый обладатель гимназической формы. – Мы сделаем вот что, – он притянул к себе головы обоих приятелей и зашептал так тихо, что ни услышать, ни прочитать по губам его план стороннему наблюдателю, если таковой сейчас приглядывал бы за сонной послеобеденной улицей, возможным не представлялось.

   Спустя некоторое время возле дома из серого камня, выделявшегося среди прочих соседских отсутствием глухого забора, остановилась извозчичья пролётка. Из неё вышла барыня в чёрном вдовьем платье с чёрной же широкополой шляпой на голове. Поля её хорошо скрывали лицо, так что мальчишка, бросившийся чуть не под ноги, не смог заметить внимательный, почти острый взгляд, который она бросила в сторону буйных кустов лебеды, где прятался его приятель.

   – Тётенька, тётенька, помогите, у нас кролик помер, а братка уж так его любил, так любил, что руки на себя от горя наложил, – зачастил он, размазывая по щекам вполне натуральные слёзы.

   – Целителя позвали? – спросила барыня, прихватывая парня за плечо.

   От строгости ли в голосе, от цепкого ли прикосновения у хозяина картуза забегали мурашки, но он знал: роль надо отыгрывать до конца.

   – Не-ет, – захныкал он, – да что ж звать-то, мёртвый братка, совсем мёртвый в сарае висит!

   – Веди, – приказала барыня и выпустила его плечо.

   Мальчишка, ощутив свободу, припустил вперёд, петляя меж заборов. Вскоре к нему присоединился и второй – наблюдатель в приказчицкой безрукавке. Барыня, проявив неожиданную прыть, не отставала, будто приклеилась, так что к заброшенному сараю кузнеца-чудина они прибыли в тесной связке.

   – Тут? – спросила барыня.

   – Туточки, – в два голоса проблеяли ребята.

   В старом сарае было сумрачно, в редких пробивавшихся сквозь щели лучах усталого сентябрьского солнца танцевали пылинки, по углам в кучах хлама угадывались то колесо от телеги, то чучело, то погнутые вилы остриями вверх. В центре на старой наковальне лежала недавно освежёванная кроличья тушка, а чуть дальше, на крепкой ещё балке, державшей чердачный настил, болтался висельник.

   При виде барыни он захрипел и задёргал ногой, как уговорено.

   – Помогите, тётенька! – заныли мальчишки и руки к груди приложили. Для убедительности.

   – Как не помочь, – вздохнула та. – Бегом за городовым.

   – Так помрёт же братка! – возмутился старший.

   Но барыня даже не взглянула в сторону дёргавшегося гимназиста. Она сняла с головы шляпу и ткнула пальцем в хозяина картуза.

   – Ты – верни кролика на ледник. А ты, – повернулась она к вихрастому, – беги за городовым. Здесь произошло убийство.

   – Убивство, – ахнул женский голос за спиной. – Стёпушку убили! Ах вы ироды, да что ж натворили!

   – Не ругайтесь, маменька, – заверещал парнишка в картузе, – это не мы, это он сам придумал!

   Барыня в чёрном повернулась к висельнику, поискала взглядом по углам и быстро нашла прислонённую к стене косу. Провела пальцем по лезвию, убедившись, что инструмент наточен, замахнулась и перерезала косой верёвку, отчего не ожидавший такой подлости гимназист рухнул вниз и громко заорал от удара о земляной пол.

   – Жив и здоров ваш Стёпушка, – бросила некромантка широко раскрывшей рот женщине в сером платье и переднике в весёлые красные горошки. – Просто пошутить решил.

   – Выпорю, – выдохнула та. – Обоих! И хозяйке доложусь, и…

   – Насчёт порки, – вмешалась барыня, – давайте так: если приведут городового через полчаса, сделайте поблажку до следующего раза.

   – Слыхали? – женщина строго взглянула на мальчишек, след которых тут же простыл.

   На полу остался один Стёпка-гимназист, которого она схватила за ухо и подняла, снимая верёвку, державшуюся за опоясавший грудь форменный кожаный ремень.

   – Да как ты непотребство такое удумал-то, – отчитывала она парня, – ужо всё твоему отцу обскажу!

   – Ай, – верещал тот, – не надо, тёть Варвар, лучше сама меня выпори!

   – Там ещё кролик, – вмешалась в воспитательный процесс некромантка. – Заберите, пожалуйста, чтоб полицию со следа не сбивать.

   – Ироды, как есть ироды, – снова запричитала женщина в фартуке, – а я думаю, зачем Колька в ледник лазил!

   – Варвара Андреевна, – спокойно прервала её барыня, – скажите, кем вам приходилась Аксинья Савушкина?

   – Сестра моя двоюродная, – пожала плечами женщина. – А пошто спрашиваете, барыня?

   – Что с ней случилось примерно полгода назад, в конце марта? – отстранённо, словно прислушиваясь к чему-то, продолжила расспросы некромантка.

   – Да что случилось, того не ведаю, пропала она, – покосившись на Стёпку-гимназиста, ответила Варвара.

   И вдруг схватилась за сердце. Завыла на одной ноте, покачнулась.

   – Уведи её, – приказала Стёпке барыня, – мне нужно душу отпустить.

   Стёпка побелел, но подставил женщине хилое плечо и повёл наружу, приговаривая: «Ничего, тёть Варвар, ничего, я счас за дядькой Прохором сбегаю, ты только не падай, тёть Варвар, толстая ты, не удержу».

   Когда через полчаса у сарая появился городовой, барыня в чёрном умиротворённо стояла в дверном проёме, держа в одной руке косу, в другой – свою шляпу.

   А глаза у неё синие, яркие, совсем молодые, хоть с виду уже старуха лет тридцати, не меньше, вдруг подумалось вихрастому мальцу.

   – Убийство, – деловито сказала она городовому, взявшему под козырёк. – Аксинья Савушкина, горничная в доме некой госпожи Андреевой, задушена в конце марта. Труп сами найдёте или показать?

ГЛАВА 1

   – Екатерина Аркадьевна, голубушка, вы снова отличились, – с отеческим видом у Павла Николаевича Протасевича не складывалось: был он чересчур молод для «голубушки», зато в голосе звучала неподдельная гордость. – Я господину полицмейстеру всё сказал, что думаю, тот и не возражал даже, обещался, что будет вас при надобности для консультаций приглашать.

   Я поблагодарила его за участие и обещала непременно откликнуться на приглашение, буде действительно получу таковое: в ведомстве господина полицмейстера меня не жаловали. Зато с Павлом Николаевичем мы были почти дружны: молодой, отлично образованный купец едва ли не первым восторженно принял меня в своём доме, а потом благодаря его усилиям о «духовидческих талантах мадам Бланшар» узнали и остальные члены Всеволжского общества. И в числе прочих господин Рогожин – полицмейстер, в ведомстве которого имелся штатный некромант. Однако ж Протасевич был о нём невысокого мнения.

   Дело в том, что, едва приехав во Всеволжск, я помогла упокоиться Марфе Матвеевне, маменьке Павла Николаевича, которая в прошлом году задохнулась, подавившись вишнёвой косточкой. Но не отправилась в мир иной, а задержалась в нашем, полагая, что любезному сыночку крайне потребно материнское руководство в выборе будущей жены. И принимать во внимание нынешнюю свою бестелесную ситуацию отказывалась наотрез.

   Павел Николаевич не единожды обращался за помощью к полицейскому некроманту, и тот вроде бы помогал, только маменька после его ритуалов отдыхала с пару недель, а после принималась руководить взрослым сыном с удвоенной силой.

   – Вы не подумайте, я маменьку люблю, – сокрушался Павел Николаевич, – только ведь это ж ненормальность какая-то. Пусть уж покойница упокоится.

   Мы с Марфой Матвеевной поговорили по душам, после чего она ушла, позволив сыну жить по-своему. Расплатой за доброе дело мне и стала протекция господина Протасевича.

   Нет, он, конечно, и денег от широкой купеческой души отвалил, что оказалось очень кстати: ведь почти все мои средства ушли на покупку дома. Наверное, можно было б остаться в доме тётушки, но тёмный дар требовал уединения. А какое может быть уединение с тремя малолетними кузинами и парой кузенов-подростков, которых хлебом не корми, дай только влезть под руку некроманта во время какого-нибудь ритуала?

   Пока я отвлекалась на свои мысли, Протасевич уже пару раз приложился к высокому стакану в кружевном подстаканнике и что-то одобрительно промычал.

   – Что вы сказали?

   – Да говорю, работу чуди ни с чем не спутаешь, – проглотив ароматный чаёк с душицей, ответил он. – Знатные были мастера, умели красоту с пользой сочетать.

   Узор на подстаканнике был тонок и красив, растительные мотивы мягко перетекали один в другой, не напрягая глаз.

   – Полагаете, это сделал… чудин? – слегка удивилась я.

   Про странный народ, владевший утраченными ныне секретами работы с металлами и камнями, я впервые услышала во Всеволжске.

   – Несомненно, – с энтузиазмом отозвался Протасевич. – Вы же сами видите, чай не стынет. А узор какой? Будто мороз по стеклу рисовал. Наши так не могут.

   – А может, это просто бытовая магия? – уточнила я.

   Мало ли, посуду с подогревом кто только не делает. И немцы, и французы, и голландцы. И в первопрестольной, говорят, люди князя Баркашева мануфактурку построили.

   – Голубушка, – возмутился Павел Николаевич профессорским тоном, – да что вы такое придумали? Чудины, конечно, не без магии работали, но ведь это подстаканник, а не артефакт!

   – Павел Николаевич, – я улыбнулась, – отчего вы так за них печётесь?

   – Так ушли! – всплеснул руками тот. – А куда, зачем? Тайна, покрытая мраком – в буквальном, Екатерина Аркадьевна, смысле.

   Тайны Павел Николаевич любил. В этом и крылась одна из причин его разногласий с почившей маменькой: женитьба его привлекала куда как меньше.

   Я тоже отхлебнула из стакана. Мы сидели в самой лучшей чайной Всеволжска, где можно было откушать восемнадцать сортов любимого напитка, с которым подавали и баранки, и профитроли, и даже свежайшие круассаны. Пожалуй, единственное, о чём действительно стоило скучать.

   – Почему?

   Круассан был нежным, пышным, неимоверно вкусным, но не мешал слушать молодого купца и рассеянно глядеть через большое окно на улицу.

   – Откуда ж мне знать, Екатерина Аркадьевна, – тяжко вздохнул Протасевич. – И ведь не обижал никто, ещё государыня Елизавета грамоту им подписала, а вот… сгинули в одночасье.

   – Так сгинули или ушли?

   На улице кипела жизнь. Хоть Всеволжск – и небольшой город, но всё же центр губернии. По улице прогуливались дамы – кто с детьми, кто с кавалерами, бегали туда-сюда разносчики со своими коробами, стайка гимназисток на другой стороне столпилась у витрины модной лавки, куда только что привезли новую коллекцию дамского платья из самого Парижу, как гласила бумажка, пришпиленная к двери заведения одиноким гвоздём с фигурной шляпкой.

   – Ушли, – отправляя в рот сахарное печенье, ответил Протасевич. – Всё своё с собой унесли, остались только постройки. Ну и мебель ещё: лавки, столы. Зато в кузнях – ничего. Даже наковальни забрали. Согласитесь, странно.

   Я согласилась.

   – А давно случился сей исход? – уточнила я и снова глянула в окно.

   Рядом с магазином модного платья остановилась пролётка, загородившая ахающих гимназисток. Оттуда ловко выпрыгнула изящного сложения дама в довольно ярком наряде и шляпке с вуалеткой и живо исчезла в дверях, только листок с объявлением чуть шелохнулся.

   – Да уж лет двадцать тому, а главное, что дома стоят как новенькие, ни пыли, ни паутины, ни крыс.

   – Почему градоначальник не выставит их на торги? – задала я здравый, на мой взгляд, вопрос.

   Глядишь, и цены на недвижимость бы снизились, хотя мне это уже не актуально.

   – Выставлял, – с тяжким вздохом ответил Павел Николаевич. – Дом купца Бабарыкова видели?

   Я покачала головой.

   – Ну как же! На углу Соколовой и Подкняжьей, такой, – он сделал волнообразный жест рукой, – необычный. С витражами и лепниной.

   Город со всеми его известными домами мне пока изучить не удалось. Знала несколько улиц, включая свою, да и только. В остальном выручали извозчики.

   – Наверняка видели, – отмёл мои возражения купец. – Его какой-то заграничный архитектор строил по последним веяниям, но суть не в том. Градоначальник наш уже пару раз пытался продать особняк, но каждый раз с покупателем случалось несчастье.

   Тут мой собеседник замолчал и уставился куда-то вдаль с непонятным выражением на лице.

   – Не томите, Павел Николаевич, – попросила я. – Проклятье на доме?

   – Вроде нет, – вернувшись к разговору, пожал плечами он. – Но слухи пошли.

   – Слухи? – удивилась я. – Позвольте, девятнадцатый век на дворе, господину градоначальнику надо было обратиться за консультацией в магический приказ, к кому-нибудь из университетский магов, да хоть к полицейскому некроманту, наконец!

   – Ай, будто вы не знаете господина Курсина, – рассердился Павел Николаевич при упоминании того самого полицейского некроманта. – Да вот, кстати, ваш первый покойничек, купец Гордеев, тоже планировал участвовать в торгах. Тоже слухам не верил и точно с магами из университета консультировался.

   Первый покойничек. Причина раздора с полицейским управлением и его начальством.

   – Насколько мне известно, дело до сих пор не раскрыто, – вздохнула я.

   Душу я отпустила сразу же, но ни полицейские, не судебный следователь не поверили, что купец первой гильдии Лука Фомич Гордеев был задушен неизвестным ему лицом. По их мнению, лучшим свидетельством самоубийства был найденный подвешенным на балке в конюшне труп. Вторую странгуляционную борозду разглядел лишь лекарь на вскрытии, а мои слова о полном отсутствии склонности к лишению себя живота у такого явно жизнелюбивого человека (самоубийцы, как правило, не отличались хорошим аппетитом) просто проигнорировали.

   – И мне нечего вам возразить, – согласился Протасевич.

   А потом я имела неосторожность рассказать о методах ведения полицейского дознания на журфиксе у семейства судебного поверенного Афанасия Канонникова, куда чуть не силой привезла меня тётушка. И откуда мне было знать, что господин Канонников давно воюет с полицмейстером?

   Мне с ним делить было нечего, зато господин Рогожин сразу причислил меня к вражьему стану. Только что в спину не плевался, пока не выяснил у дяди, что я в действительности некромант, хоть и женскага полу. Стал вежливо здороваться и даже улыбаться, но глаза у него при этом были, как у цепного пса, следящего за разгуливающим по двору наглым хозяйским котом.

   – Мне кажется, убийцу горничной при таком подходе и вовсе искать не станут, – обронила я, допивая последний глоток.

   – Зря вы так, Екатерина Аркадьевна, всё же полицейские у нас неплохие, – возразил Протасевич. – Тот же начальник сыскного отдела Фома Самсоныч Дрожкин – не глупый человек, отнюдь не глупый!

   – Верю, – кивнула я и поднялась из-за стола.

   Фома Самсонович Дрожкин стоял навытяжку перед господином полицмейстером и с тоской вспоминал, как хорошо жилось сыскному отделению в прежние времена. До того, как во Всеволжске изволила появиться злонамеренная мадам Бланшар. И дела делались своим чередом, и преступнички ловились, и Фоме Самсоновичу не приходилось по каждому случаю испытывать начальственный гнев.

   – Я вам для чего это говорю? – продолжало разоряться начальство в лице господина надворного советника Рогожина.

   Был Рогожин высоким, слегка подобрюзгшим, но всё ещё привлекательным для дам, тщательно следил за внешностью и даже (Фома Самсонович слухам не верил, но подчинённые болтали, будто посещает полицмейстер дамскую цирюльню) руки холил специальной глицериновой эмульсией.

   – Не могу знать, ваше высокоблагородие, – отрапортовал Фома Самсоныч.

   – А для того, чтобы вы всех под монастырь не подвели, – хрипло выдохнуло начальство. – Не ровён час, прознает кто, что покойник чудиновым домом интересовался, и…

   – А он интересовался? – позволил себе уточнить Фома Самсонович.

   Про интересы покойного он не был бы против узнать побольше. Карл Генрихович Штельх был найден утром в своём номере гостиницы «Астория» горничной этой самой гостиницы. Номер был чистым, вся одежда постояльца висела в шкафу, из вещей вроде бы тоже ничего не пропало. Во всяком случае, деньги лежали в портмоне, а то на полочке у зеркала. Часы и запонки были оставлены на прикроватной тумбе, документы – в портфеле, педантично разложенные по отделениям. Отчего постоялец умер, ясно не было.

   Но повода отказаться от следствия не было тоже. Сам господин губернатор изволили потребовать дело завести. Сперва Фома Самсонович надеялся, что, может, и не криминальная то смерть, но какое-то неприятное чувство мешало отмахнуться от губернаторских претензий. Теперь же, после мотивационного общения с господином полицмейстером, надежды окончательно растаяли, как крем-брюле на летнем солнышке.

   – Да я же вам битый час толкую! – взвилось охрипшее было начальство. – Господин Штельх имел намерение купить особняк купца Бабарыкова, с чем напрямую и обратился к господину губернатору! Вы поняли меня, Дрожкин? Если хоть кто-то прознает, я вас в пыль, в порошок сотру!

   – Так точно, – почти рассеянно подтвердил Фома Самсонович. – Разрешите исполнять?

   – Исполняйте, – устало махнуло рученькой начальство.

   Фома Самсонович аккуратно притворил за собой двери кабинета и привычно продолжил костерить клятую мадам Бланшар. Особенно потому, что в свете открывшихся обстоятельств трупу срочно требовался некромантский осмотр на предмет проклятий и всего такого прочего. А Лукич, как назло, снова запил. Некроманты – люди тонкой душевной организации (во всяком случае, так Фома Самсонович считал до знакомства с мадам Бланшар), к ним с пониманием надобно. Но вот сейчас никакого желания понимать душевный раздрай Лукича начальник сыскного отделения не испытывал.

   Оное отделение города Всеволжска располагалось на той же улице, что и градоначальственный особняк, где в числе прочих находился и кабинет полицмейстера, потому Фома Самсонович отправился к месту службы пешком.

   Миновав перекрёсток, он раскланялся с парой знакомых и привычно нырнул в дверь, у которой, как обычно, дежурил городовой. При виде начальника тот взял под козырёк, и Дрожкин приветливо кивнул.

   – А скажи, братец, пристав Тамарцев вернулся?

   – Так точно, вернулся, ваше благородие, – гаркнул городовой.

   Если и был во Всеволжске человек, более полицмейстера и начальника сыска, вместе взятых, невзлюбивший мадам Бланшар, то звался он Епифаном Тамарцевым. К службе своей пристав относился истово и категорически не терпел баб… дамского вмешательства в ход следствия. Именно он чуть не арестовал некромантку, благо Дрожкин успел отменить несвоевременную инициативу подчинённого. Как знал, что к мадам ещё придётся обратиться.

   – Новости есть, Епифан Ермолаич? – с порога приставского кабинета спросил Дрожкин.

   – Горничная призналась, что дрыхла ночью, потому ничего не видела, – не поднимая головы от стола, ответил Тамарцев.

   Очень любил пристав порядок в документах, оттого стол его вечно был завален бумагами. И писал он весьма быстро, скорописи обучился на специальных курсах, чему Фома Самсонович иногда даже завидовал.

   – Тогда слушайте мои новости.

   Начальник городского сыска быстро ввёл пристава в курс дела. Ну право слово, неужели господин полицмейстер думал, будто столь важную информацию нужно утаивать от ближайшего сотрудника?

   – Это что же получается? – удивился Тамарцев. – Ежли покойный господин Штельх собирался купить чудинов дом, а вместо того помер, дело-то нечисто. Всё ж проклят особняк-то, не зря ведьму Данилиху рядом не раз видывали!

   Фома Самсонович поморщился. Данилиха, она же почтенная вдова Елена Ивановна Данилова, была для Тамарцева врагом всей жизни, разногласия с ней длились уж не один год и были на порядок серьёзней, чем с той же некроманткой, но происходили исключительно из суеверий в приставской голове.

   – Не о том думаете, Епифан Ермолаевич, – со строгостью во взоре объявил Фома Самсонович, – нам нынче же нужен некромант, а Лукич уж третий день с зелёным змием воюет.

   – И где я вам возьму некроманта, ежли вы и сами знакомы со всеми обстоятельствами? – снова опуская голову к бумагам, буркнул Тамарцев. – Может, к мадам Бланшар желаете обратиться?

   – Желаю, – не моргнув и глазом, ответил Фома Самсонович. – Поезжайте и привезите госпожу некромантку сюда.

   Последовала немая сцена. Тамарцев и рот открывал, и глаза пучил, но от потрясения не смог издать ни звука.

   – Заодно извинения даме принесёте, – добил пристава сыскной начальник, – да поскорее, голубчик, одна нога здесь, другая там.

   – Да за каким же лешим, Фома Самсонович?! – взвыл наконец Тамарцев. – Я с той дамочки ещё по прошлому делу подозрения не снял, а ну как она и в этом замешана?

   – Одумайтесь, Епифан Ермолаич, – Дрожкин с укоризной покачал головой, – какие подозрения, если мадам Бланшар в конце марта даже к границам империи подъехать не успела? Да и на кой ей сдалась Аксинья Савушкина, девица крестьянского сословия и горничная госпожи Андреевой?

   – Да кто ж их, благородных дамочек, знает? – пристав вскочил. – Вот разберусь, тогда скажу. Может, она вообще оттуда, из-за границы всё и заорганизовала?

   – Бред у вас, Епифан Ермолаич, – постановил Дрожкин. – Приказ мой слышали? Исполняйте.

   Он проследил, как подчинённый трепетно убрал бумаги в ящик стола, нацепил шашку и с видом крайнего недовольства начальственным произволом отправился за некроманткой. Пообещав самому себе, что непременно переговорит с Лукичом (а не поможет – потребует прислать в управление нового некроманта), Фома Самсонович зашёл в канцелярию и запросил из архива так и не раскрытое дело об убийстве архитектора Прохорова пятилетней давности. Вот чуялось ему, нехорошее творилось вокруг чудинова дома, и началось оно не вчера и даже не со смертью купца Гордеева.

ГЛАВА 2

   – День-то какой, – обводя ладонью круг, включавший и яркое солнце, и голубое небо, и атмосферу в целом, не очень характерную для пусть и ранней, но осени, произнёс Павел Николаевич. – Вы торопитесь или можем прогуляться?

   Мы с молодым купцом только что вышли из чайной. Торопиться было некуда. Тётушка звала к обеду, но до того всё моё время свободно. В новом доме хозяйничала экономка Марьяна, и мешать ей было себе дороже. Каждый день она начинала с того, что грозилась нанять мне личную горничную, ведь негоже «такой барыне» вовсе прислуги не иметь, но я пока уверенно отбивалась. Хотя в зиму, наверное, придётся подрядить сторожа или дворника, чтобы снег чистил. Помнится мне, что зимы в империи снежные, хотя… Надо уточнить у тётки, всё же Всеволжск несколько южнее, чем первопрестольная.

   – Я бы прогулялась к этому знаменитому дому купца Бабарыкова, если вы, конечно, согласны проводить плохо ориентирующуюся в городе даму.

   Протасевич оживился и махнул рукой, мол, сворачиваем влево.

   – Тут как раз Подкняжья за углом начинается, – сообщил он. – Неужто заинтересовались?

   Мы свернули на перекрёстке, однако ж далеко уйти не вышло. Мимо неспешно тряслась пролётка, но вдруг резко затормозила, когда чей-то голосина гаркнул:

   – Да вот же ж она, Епифан Ермолаич!

   Пристав Тамарцев собственной неприятной персоной.

   – Мадам некромантка!

   Я обернулась. Ну да, он самый. Типичный недалёкий служака, однако ж из тех, что способны вцепиться в горло и держать до конца.

   – Тихо, чего орёшь, – рявкнул на сопровождающего пристав. – Мадам, извольте в пролётку, мне приказано доставить вас в отделение.

   В пролётке, кроме него, сидели ещё два полицейских. Одного из них я знала. Бурмистр Юрков, под два метра ростом, тощий, но силой не обиженный: в два счёта снял с балки подвешенное тело купца Гордеева. Хотя Юрков узнал меня первым, он и кричал «вот же ж она».

   – Ну вот, – обрадовался Протасевич, – я же говорил, что господин полицмейстер вас консультировать пригласит.

   Для консультаций в таком тоне не приглашают, скорей уж на допрос.

   – Показания отправлены с посыльным ещё утром, – вежливо сообщила я Тамарцеву.

   – Как же-с, видал, – тот скривился как от зубной боли, – толково пишете, рука-то явно привычна.

   – Последние пять лет я работала полицейским некромантом в префектуре Гренобля, впрочем, вы и сами это знаете.

   Тамарцев скривился ещё сильней, так что я поняла: ответ на свой запрос он уже получил.

   – Мадам Бланшар, садитесь в пролётку, время у меня не резиновое, – буркнул пристав. – Истомин, слазь, ногами дойдёшь.

   – Да как же, господин пристав, – заканючил второй сопровождающий, которого я, возможно, и видела, но не запомнила, так как был тот совершенно неприметен. – Вы же обещали до Кудияровой горы подкинуть!

   – Не срослось, братец, – пожал плечами тот, – сам видишь, мы мадам некромантку раньше поймали.

   Пришлось бедняге выходить, но я-то не собиралась быть «пойманной».

   – Объясните причину моего задержания.

   – Да что вы, сударыня, – заюлил Тамарцев, – это его благородие господин Дрожкин с вами побеседовать желает. И… – он замялся, – велено мне извинения свои принести, а я-то что, я – человек маленький, велено – приношу.

   – Неожиданно, – протянул Протасевич, – это за что же полиция извиняется?

   – Понятия не имею, – улыбнулась я. – У меня никаких претензий к господину Тамарцеву нет.

   Когда пролётка тронулась, я повернулась к глубоко возмущённому моим равнодушием приставу и велела:

   – Рассказывайте.

   – Пусть начальник сыскного рассказывает, – буркнул тот. – Ему ещё от полицмейстера прилетит, что разглашает информацию кому ни попадя.

   – Епифан Ермолаич, – ласково сказала я, – может, мне передумать?

   – Не надо передумывать, – тут же вмешался Юрков, – у нас ить беда, господин Курсин запить изволили…

   – Цыц, – перебил его Тамарцев. – Развелись болтуны.

   – Да ведь госпожа некромантка дело полицейское знает, раз уж в том… в этом… как его… Гренобеле работала, – не сдавался Юрков.

   – Ладно, – Тамарцев скривился так, что я побоялась, не перекосит ли его окончательно. – Труп у нас срочного некромантского осмотра требует.

   – А давайте сразу к нему? – предложила я. – А то время-то и в самом деле не резиновое.

   Юрков радостно развернулся к вознице и велел поворачивать назад, к Кудияровой горе.

   – Покойный был связан с университетом? – спросила я, потому что Тамарцев продолжал молчать.

   Кроме Всеволжского университета, на Кудияровой горе других объектов я просто не знала.

   – Покойный вообще был иногородним, – с недовольным видом ответил пристав.

   – Морг там у нас, – бесхитростно поведал Юрков. – Утром ещё туда немца отвезли, а то жарко, будто летом.

   – Выходит, он умер… где?

   – Ай, вы ж не отстанете, – отвернувшись, сказал Тамарцев. – В гостинице немец помер, в своём номере, мы вообще-то понадеялись, что своей смертью.

   И замолчал.

   – Бурмистр, ну вы хоть расскажите, что там такого в номере обнаружилось, – попросила я.

   – А всё в порядке было, – тут же зачастил полицейский, – вещи в шкафу, документы в портфеле, ценности на местах. И лежал покойничек в постеле, спал как будто.

   – Но что-то же заставило вас срочно искать некроманта?

   – А то не вашего ума дело, – буркнул Тамарцев.

   – А вы могли бы быть и полюбезней, Епифан Ермолаевич, – ещё ласковей улыбнулась я.

   – С вас потом ещё подписку возьмут о неразглашении, – добавил тот, чуть убавив в голосе явную неприязнь.

   – Ну так тем более рассказывайте!

   Но пристав упёрся, а Юрков и сам, похоже, в детали посвящён не был. Ладно, сейчас гляну на покойного, может, там действительно всё в порядке. А вот если нет, тогда придётся побеседовать с господами из полиции по-другому.

   Остаток пути прошёл в молчании, а когда пролётка остановилась у ворот университета, Тамарцев лишь указал мне направление: в местном морге бывать ещё не доводилось.

   На удивление, здесь не было охраны. Да и вообще никого из живых. Тамарцев сразу отправил Юркова искать лекаря, а я прошлась по мертвецкой. Оснащена по последнему слову, можно сказать. И отдельные холодильные камеры, и яркий свет, и новенькие инструменты, а уж артефакт стазиса вообще выше всяких похвал.

   – Это он? – я ткнула пальцем в нечто, лежащее на столе под белой простынкой.

   – Сами не видите? – вопросом же ответил пристав. – Может, всё ж признаетесь, что не некромантка, а?

   Вместо этого я надела рабочие перчатки из тончайшей замши и подняла белую ткань. Души рядом нет, посмотрю хоть на тело, тем более что вскрытия ещё не делали.

   – Подайте пинцет, – велела я, не оборачиваясь.

   Мужчина, возраст примерно сорок пять лет, кожа на лице бледная, склеры слегка желтушны, а тут у нас что? А тут у нас точечные кровоизлияния… Тамарцев сунул мне в руку пинцет. Я попыталась открыть покойному рот, но трупное окоченение уже не позволило осмотреть глотку. Зато такие же точечные кровоизлияния, как на склерах, обнаружились и на внутренней поверхности нижней губы.

   – Ну-с, и что вы скажете, коллега? – произнёс за спиной незнакомый басовитый голос.

   – Нижайше прошу нас простить, профессор, – начал извинения Тамарцев, – но мадам…

   – Полагаю, причиной смерти стала острая асфиксия, – тщательно подбирая слова, ответила я. – А вот что послужило её причиной, без вскрытия установить сложно.

   – Мне удалось осмотреть тело ещё до развития полного окоченения, – объявил тот же голос, – и обнаружить в полости рта вот что.

   Я обернулась.

   – Здравствуйте, я – профессор Морев, – представился обладатель шикарной бороды и низкого баса и протянул склянку из-под каких-то капель.

   Там лежало крошечное белое пёрышко.

   – Катрин Бланшар, – кивнула я, принимая склянку. – И вам доброго дня, господин Морев.

   Профессор был широк в плечах, одет в дорогой пиджак, а из жилетного кармана торчала цепочка артефактных часов известной швейцарской фирмы. Морев, Морев… как будто я слышала эту фамилию, и не так чтобы давно.

   – Что там ещё такое? – вмешался Тамарцев, забыв об извинениях.

   – Полагаю, это перо из подушки, которой был задушен покойный, – ответила я. – Осталось лишь сличить его с образцом из номера господина…

   – Штельха, – автоматически продолжил пристав. – Но с чего вы это всё взяли?

   – Я сделаю подробное заключение, но уже после вскрытия, – объявил профессор Морев. – В нём будет описано, по какой причине покойный не сопротивлялся удушению. Скорее всего, крепко спал, хотя кровь на предмет токсинов мы тоже проверим.

   – Так, – тяжёлым камнем обрушил своё междометие Тамарцев, – я могу передать начальнику сыскного отделения, что покойный был задушен?

   – Безусловно, – вежливо улыбнулся профессор.

   Улыбка была ему к лицу. Наверное, студентки на лекциях в обмороки падают.

   – А вы, коллега, к нам откуда? Сотрудничаете с полицией или… – заинтересованно протянул профессор.

   – Я некромант, а эти господа из полиции пригласили на консультацию, – пояснила я.

   – Так вы родственница профессора Синицкого, – обрадовался Морев, – то-то же мне ваше имя знакомым показалось.

   Точно, теперь и я вспомнила, что дядюшка рассказывал про отделение судебной экспертизы на лечебном факультете. И про его главу тоже.

   – Я безмерно рад, что…

   – Я тоже рад-радёшенек, что у вас беседа ладится, только мы тут с мадам некроманткой по делу, – напомнил о себе Тамарцев.

   – Мы можем ехать, господин пристав, я уже закончила.

   – И вот этого всего, что у нас Лукич любит – свечей чёрных, призывов на мёртвом языке, заклятий всяких пакостных, – можно не ждать? – ехидненько поинтересовался пристав по дороге к выходу.

   Я вежливо попрощалась с Моревым, он выразил надежду, что наша встреча не станет последней, и лишь потом ответила Тамарцеву:

   – Не стоит проводить тёмные ритуалы в месте, где мёртвых больше, чем живых. Тем более что души покойного господина Штельха рядом с телом нет.

   – Это как же ж? – рядом топал сапожищами запредельного размера Юрков. – Упокоилась душа?

   – Сомневаюсь, – я аккуратно стянула перчатки, – скорее душа осталась на месте преступления.

   – А призвать? – с прежним ехидством уточнил пристав, подзывая извозчика.

   Университет остался за воротами, впереди был длинный спуск в город, хотя рядом тоже стояли дома, сияли вывесками лавки и множество едален разного калибра – от самых дешёвых харчевен до вполне дорогих рестораций. Но я по привычке, перенятой от тётушки, всё равно считала, что Кудиярова гора – это не город.

   – Призыв требует от некроманта значительного выброса силы, потому используется, только если цель оправдывает средства. В нашем случае гораздо проще посетить место, где произошло убийство, – размеренно, как на лекции, пояснила я, влезая в пролётку.

   Юрков проявил воспитанность и помог. А Тамарцев велел извозчику ехать к гостинице «Астория».

   – Заодно поищем подушку, которой немца покойного душили, – буркнул он под нос.

   Под горку лошадка бежала резво, и к гостинице мы прибыли не в пример быстрее. Здание «Астории» претендовало на несколько помпезный стиль: розовая штукатурка, лепнина, полуколонны у входа, упирающиеся в портик с поддерживающими его кариатидами, у дверей швейцар в ливрее. Похоже, господин Штельх не бедствовал.

   Портье при виде полицейских подскочил, начал лепетать, что хозяин велел звать дорогих гостей сразу в кабинет, но доблестная всеволжская полиция просто отодвинула его в сторону и промаршировала на второй этаж по парадной лестнице. Лестницу покрывала красная ковровая дорожка, в углах стояли кадки с раскидистыми фикусами, а на стенах висели светильники с расписными плафонами. У купидонов на них были исключительно пухлые щёки и губы.

   По опыту зная, что в гостиницах страх как не любят полицию и трепетно берегут сор в помещениях, я немного задержалась.

   – А что, любезный, номер, где постоялец отошёл, уже убрали?

   – Убрали-с, не извольте беспокоиться, – услужливо склонившись ко мне через свою стойку, ответил портье.

   – А вещи постояльца? – продолжила я, уверенная, что скоро вернётся пристав и непременно вмешается в разговор.

   – Так вещи-с у Антона Порфирьевича в кабинете-с, – склонившись ещё ближе, прошептал портье, – я же сразу сказал вашим спутникам, что ждёт хозяин у себя-с.

   По лестнице загрохотали сапожищи Юркова.

   – А где кабинет Антона Порфирьевича? – успела спросить я.

   Портье тоже успел – махнуть рукой в сторону мелодично звеневшего фонтанчика, а к сапогам Юркова присоединились сапоги Тамарцева.

   – Где всё?! – в бешенстве проорал последний.

   – Если всё – это вещи покойного, то в кабинете хозяина гостиницы, – я деловито подхватила багрового от гнева пристава под руку, – он нас ждёт, а вы, Епифан Ермолаич, поберегли бы себя, не ровён час, удар хватит.

   Антон Порфирьевич Голубкин гостиницу свою, детище бесценное, любил, а полицию не жаловал. Потому в ожидании неприятностей сидел с утра в кабинете и мысленно беседовал с заезжим комиссионером, что собирался купить чудинов дом.

   – Говорил я вам, любезнейший, не связывайтесь, непременно боком выйдет, – в который раз повторял Антон Порфирьевич, – а вышло-то и вовсе…

   – Да отчего же боком? – снова переспрашивал покойный господин Штельх, один из совладельцев московской конторы «Агентства и комиссионерства первого разряда».

   Занималась контора сделками с недвижимым имуществом всевозможного характера, как гласила бумажечка с картинкой красивого особнячка и адресом конторы, кою вручил Антону Порфирьевичу тогда ещё вполне живой постоялец.

   – Да оттого, – мысленно же отвечал гостю хозяин, – что ещё никому с чудиновым домом у нас не свезло.

   Человек он был образованный, в проклятия особо не верил, но так и тянуло сказать, что исчезнувший вместе со всей чудью купец Бабарыков наверняка оставил после себя какое-то заковыристое чудовство, что охраняет дом от всех и всяческих посягательств.

   Когда случился уход чудинов под землю, звался хозяин «Астории» не Антоном Порфирьевичем, а Антошкой Голубцом и носил гимназическую форму. Купца Бабарыкова он видывал не часто, но личность то была колоритная, а стало быть, запоминающаяся. Невысокий, зато широкий в плечах настолько, что в иные двери приходилось Максюте Силычу боком входить. По праздникам носил он красную шапку, а в остальном богатством не кичился, одевался и вовсе просто, не в пример прочим купцам, что чуть не в соболя рядились.

   О богатстве кричали дом, что строил заграничный архитектор по специальному проекту, склады в порту, полные всякого товара, ярмарки, в которых Бабарыков не то чтобы участвовал, скорей организовывал, регулярные визиты губернатора и выезды в столицу, а также барышни, которых вокруг Максюты Силыча кружилось непомерное, по мнению всех старшеклассников мужской гимназии города Всеволжска, количество. А ведь было ему годков тогда поболе, чем Антону Порфирьевичу теперь.

   Конечно, за те двадцать с лишком лет, что прошли после ухода, не один и не два охотничка пытались пробраться в дом купца-чудина. Знал о том Антон Порфирьевич не понаслышке, потому как с приятелем своим Митькой Бейбарсовым тоже пытался. Бейбарсов одарённый, пусть и не слишком щедро, но искру всё же разжигал, потому ему Антошка верил.

   – Мы, брат, первыми не полезем, – хитро щурил Митька тёмные глаза, – пусть первые словят все чудинские проклятья и обезвредят главные ловушки. Мы потом пойдём, когда всё поутихнет.

   Но никаких проклятий охотнички не ловили, так, мелкие неприятности: порванные на ровном месте портки, клякса на годовой работе по геометрии, изгрызенный соседским щенком ботинок. Правда, ловушек чудин оставил столько, что ни одному искателю его сокровищ (с даром или без) не удалось пройти дальше забора. И потому все стали считать, что в чудиновом доме запрятан настоящий клад. Ничуть не хуже заговорённых кладов разбойника Кудияра, что лежат в утёсах по берегам Волги и ждут своего атамана Удачу.

   Антошка же разуверился в кладах совсем. И в Митьке заодно, зато стал всё внимание делу отцовскому уделять. И вот теперь имел лучшую гостиницу в центре Всеволжска и… неприятность в лице злого полицейского пристава, который ворвался в дверь с грозным криком, чуть не маша своей шашкой.

   Следом вплыла дама в чёрном, по-мужски протянула руку, представляясь Катрин Бланшар, и, не обращая внимания на пристава, потребовала открыть сейф.

   За ними ввалился второй полицейский, ростом с каланчу, и навис над хозяйским столом, всем видом подтверждая, что желание дамы – закон.

   – Позвольте, – начал было Антон Порфирьевич, но злой пристав не позволил.

   – Слыхал, что сказано? – рявкнул он так, что стёкла в шкафу жалобно зазвенели. – Отворяй свой секретный ящик, а не то…

   Что именно не то, Голубкин выяснять не стал, а быстро открыл дверцу потайного шкафа, куда для пущей безопасности прибрал ценности покойного постояльца: и портфель со всем содержимым, и часы с запонками.

   – Это? – будто в пространство спросила дама, кивнула и взяла в руки часы.

   Мужчины покосились на неё, но та и не думала смущаться.

   – Господа, буду премного вам обязана, если не станете мешать работе. Я должна душу отпустить, подождите за дверью.

   И пришлось Антону Порфирьевичу ждать за дверью собственного кабинета в компании двух полицейских, которые почему-то всё норовили подглядеть, что же внутри происходит. Особенно интересовался пристав.

   – Да что ж там творится-то, Епифан Ермолаич? – спрашивал его полицейский-каланча, который согнуться к замочной скважине никак не мог.

   – Да не мешай, – шипел пристав, – самому ничего не видно!

ГЛАВА 3

   – Так вы, получается, и тело успели осмотреть, и душу отпустить? – переспросил меня, выслушав отчёт пристава Тамарцева, господин Дрожкин. – И что скажете?

   – Господин Штельх был задушен подушкой во время сна, потому убийцу не видел, – глядя начальнику сыска прямо в глаза, ответила я. – Увы, придётся вам выяснять его личность самостоятельно.

   – Часы пущай вернёт, – потребовал насупившийся Тамарцев. – Сразу схватила, ещё в кабинете Голубкина, а мне отчёт по вещественным доказательствам писать.

   – Часы подарил покойному отец, он был к ним весьма привязан, – пояснила я, вынимая из сумочки золотые часы с гравировкой. – У людей, знаете ли, бывают очень разные причуды.

   – А ещё что-нибудь душа вам поведала? – не обращая внимания на пристава, который запихивал часы в собственный карман, спросил Фома Самсонович, а потом спохватился: – Прошу, мадам Бланшар, присаживайтесь.

   И даже самолично подвинул мне стул.

   – Внезапно убиенные, господин Дрожкин, как правило, находятся в сильном шоке и не всегда осознают, что оказались по другую сторону. Потому задача некроманта – убедить их оставить мир живых. Конечно, если неоконченные дела для них важны до крайности, то приходится выслушивать. Но господин Штельх ни о чём существенном не беспокоился.

   – А о несущественном? – продолжил допытываться начальник сыска. – Или, может быть, вы сами о чём-то догадались?

   Надо было войти в положение следствия. Ведь у них ни мотивов, ни подозреваемых, ни свидетелей.

   – Штельх приехал во Всеволжск с целью какой-то крупной сделки, его контора занимается недвижимостью, – сказала я. – И стоит поговорить с хозяином гостиницы, он явно знает, о какой сделке речь.

   – Мы тоже знаем, – отмахнулся Тамарцев. – Вы прямо скажите, проклятие на покойном было или нет?

   Ах вот в чём дело. Вот почему так срочно им потребовался некромант.

   – Нет, проклятья не было.

   И тут с обоими полицейскими произошла разительная метаморфоза: Дрожкин обрадовался, прямо расцвёл, зато Тамарцева от разочарования снова перекосило.

   – Вот не может того быть, Фома Самсонович, часто Данилиха мимо особняка шастает, сам видел, – обиженным тоном выдал он.

   – Простите? – я с удивлением перевела взгляд с одного на другого. – Что за Данилиха?

   – Ведьма, – убеждённо объявил Тамарцев. – Вслед посмотрит – порчу наведёт, в лицо – проклятье наложит.

   – Епифан Ермолаич, – завёл глаза к потолку господин Дрожкин. – Вам ещё отчёты писать, идите уже, что ли.

   – За отчёты вы не беспокойтесь, Фома Самсонович, – твёрдо возразил пристав, – а Данилиху давно пора к ответу призвать.

   – Убийцу ищите, чтоб к ответу призвать, – покачал головой его начальник. – Да поскорей, не то с нас обоих полицмейстер три шкуры спустит.

   – Слушаюсь, – буркнул Тамарцев и, всем видом выражая несогласие, вышел за дверь.

   – Екатерина Аркадьевна, – задушевно произнёс начальник сыска, – вы на пристава нашего зла не держите. Он человек весьма… своеобразный, но к делу подходит ответственно. А что вас задирает, так исключительно из-за боязни.

   – Некромантов опасается или женщин? – уточнила я на всякий случай, хотя и так было ясно – и тех, и других.

   – Тёща у Епифана Ермолаича… – Дрожкин замялся, явно подбирая неоскорбительный эпитет, – такая, знаете, грозная особа, что любого на одну ладонь положит, а другою прихлопнет. Натерпелся по молодости наш пристав, вот теперь к дамам вашего склада относится с большим предубеждением.

   – Полагаете, я тоже могу любого на одну ладонь положить, а другой прихлопнуть? – я не удержалась от смешка.

   – Не-ет, – протянул долгое «э» Фома Самсонович. – Вы куда как опаснее, Екатерина Аркадьевна.

   Разумно бояться того, чего не понимаешь.

   – Ну что же, Фома Самсонович, откровенность за откровенность. Ведьма к делу непричастна, убивал человек без магического дара.

   – Да не ведьма Данилиха, – вздохнул мой собеседник, – просто вдова почтенного возраста и страхолюдной внешности. Однако же ваше замечание весьма любопытно. Что-то ещё сказать можете?

   – Напротив гостиницы большой жилой дом.

   – Доходный дом Коломацкого, – кивнул Дрожкин.

   – Куда выходили окна номера покойного?

   – На Немецкую, – без труда припомнил он. – Думаете, стоит опросить жильцов?

   – Возможно, кто-то из них страдает бессонницей и смотрит по ночам на улицу, – предположила я. – Свидетелей в гостинице, как я поняла, нет? А в особняке, что упоминал пристав?

   – В каком особняке? – почти естественно удивился Фома Самсонович.

   – Очевидно, в том, который собирался купить покойный. И пожалуйста, не говорите мне, что принадлежал он знаменитому купцу по фамилии Бабарыков.

   Клянусь, я хотела всего лишь пошутить, потому что с самого утра особняк Бабарыкова был на слуху, но начальник сыскного отделения выдержал паузу, всем видом демонстрируя, что ему и вовсе-то не смешно.

   – Придётся взять с вас подписку о неразглашении, – объявил он с крайне серьёзным лицом. – Тамарцев проболтался или Юрков?

   – Фома Самсонович, – с укоризной произнесла я. – Из вашего пристава каждое слово приходится клещами вытаскивать, а Бурмистр Юрков вообще в детали не посвящён. И мне такая секретность кажется удивительной.

   – Да что тут удивительного, не продаётся особняк Бабарыкова, а городской казне денежки нужны, – объяснил ситуацию сыскной начальник. – Если слух пойдёт, что покупатели мрут, совсем станет худо.

   – А покупатели мрут, – задумчиво согласилась я. – Говорят, покойный Гордеев тоже тем особняком интересовался?

   – А до него лет пять тому ещё один господин, – продолжил мысль Фома Самсонович. – И тоже помер неясно от чего.

   – Три трупа – это серия, – заметила я, решая, стоит ли мне лезть в это дело. – И вы хотите замолчать связь убийств с домом Бабарыкова?

   – Я, Екатерина Аркадьевна, человек подневольный. Утром имел беседу с его высокоблагородием господином полицмейстером, так он прямо распорядился – никто не должен узнать, что покойный имел намерение купить недвижимость, принадлежащую городу. И потому, сударыня, извольте, – он пододвинул к краю стола бумагу и самопишущее перо, – распишитесь.

   – Да-да, – мне стало и смешно, и грустно одновременно. – Уж если сам господин полицмейстер распорядился, кто я такая, чтобы спорить.

   Перо взяла, текст в свободной форме написала. Не первая расписка в моей жизни.

   – Благодарствую, Екатерина Аркадьевна, – забирая документ, сказал Дрожкин. – Полагаю, что о последствиях нарушения режима неразглашения вы осведомлены.

   – Не волнуйтесь, господин Рогожин может спать спокойно. Если на этом всё, то мне пора.

   Я поднялась. Фома Самсонович поднялся тоже.

   – Очень признателен за вашу своевременную помощь, – сказал он на прощанье. – Надеюсь, вы не приняли близко к сердцу финал нашего разговора.

   Конечно не приняла.

   – Вообще-то с носителя тёмного дара вы должны были брать магическую клятву, но…

   – Но сам я магии лишён, – быстро перебил он, – и получил о вас самые лестные рекомендации, потому и решил довериться.

   А ещё вам, Фома Самсонович, до зарезу нужен нормальный некромант, а не страдалец Лукич. И мы оба это понимаем.

   Как и то, что полицмейстер Рогожин никогда не одобрит мою кандидатуру.

   Я протянула ему руку, а он её пожал. Мы обменялись почти уважительными взглядами, и я заспешила к выходу. Сейчас поймаю извозчика, и скорей к тётушке. Хороший обед мне не помешает.

   На улице ярко светило солнце, чирикали воробьи, цокали копыта лошадей, запряжённых в экипажи, но ни одного свободного извозчика рядом не оказалось. Пришлось пройти дальше, как вдруг мне наперерез бросилась какая-то ярко одетая дама.

   – Мадам Бланшар, это вы?

   Показалось, что мы с ней уже виделись или встречались прежде, но такую особу я бы, пожалуй, запомнила. Она была красива яркой, вызывающей красотой, которую наряд её только подчёркивал. Тёмные, словно бархатные глаза под сенью длинных ресниц и светлые локоны, небрежно выпущенные из-под шляпки, полные алые губы, высокие скулы и тонкий нос с едва заметной горбинкой.

   Я остановилась.

   – А я так много слышала о вас от господина Протасевича, что решила непременно… – затараторила она, вплетая в речь едва заметные чары, что успокаивали детей и вызывали доверие у старушек.

   Я не принадлежала ни к тем, ни к другим, потому не слишком вежливо спросила:

   – С кем имею удовольствие разговаривать?

   И вдруг её глаза расширились, а рот почти по-детски приоткрылся.

   – Катрин, неужели это ты?

   И что тут ответить? Да, это я, Катрин Бланшар? И с чего бы она перешла на «ты»?

   – Катрин, посмотри внимательней, это же я, Полин! – она схватила меня за плечи и едва не начала вертеть в разные стороны, разглядывая и приговаривая «Как же я сразу тебя не узнала?».

   – Полин? – переспросила я. – Какая Полин?

   На француженку она не походила ни капли, а в империи у меня была лишь одна знакомая Полин, но с ней увидеться уже не выйдет никогда. Или...

   – Ну же! – лукаво улыбнулась незнакомка. – Помнишь, как мы придумали ту репризу? Салют, Катрин!

   – Салют, Полин, – с полным ощущением нереальности происходящего ответила я. – Полин Чердымцева? Не может быть, мне же сказали, что ты…

   – Что я умерла? А, это из-за пробуждения дара, – она махнула рукой и засмеялась. – Маман страшно боялась, что в гимназии узнают. Ах, какой позор, её дочь – ведьма. А вот куда пропала ты?

   – Я писала тебе письма, – всё ещё не веря, сказала я, – но ты не отвечала, а потом… мы получили известие о похоронах.

   – Давай забудем об этом, как о страшном сне, – она лучезарно улыбнулась. – Катрин, как же я тебе рада! Где ты была всё это время?

   – Жила во Франции, сначала с тёткой, потом с мужем, – начала я, – у меня тоже открылся дар, и пришлось уехать.

   – Се манифик, – выдохнула давняя гимназическая подруга, – и как я сразу не догадалась! Ведь указ о дозволении особам женскаго полу развивать и использовать тёмные дары вышел совсем недавно, а ты… ты ведь действительно некромант? – после паузы продолжила Полин с прежней экспрессией.

   Я кивнула.

   – И твои родители не захотели блокировать дар! – обрадованно произнесла она. – Душевные, благородные люди, не то что мои.

   – Неужели твои поступили бы иначе?

   – Ой, маман была озабочена только тем, чтоб никто ничего не узнал, и если бы был способ блокировать ведьм, сама бы меня окоротила, – хмыкнула Полин, – а ведь дар-то у меня так себе, на троечку. Жаль, что мы не встретились в Париже.

   – Ты жила в Париже?

   – Целых полгода, – объявила Полин, – мой Поликарп Осипович ни в чём не может отказать своей ведьме-жёнушке.

   Мы одновременно рассмеялись, так забавно это прозвучало.

   – Вы с мужем живёте во Всеволжске? – на всякий случай уточнила я.

   – Мне очень нравится этот городок, – подмигнула Полин. – Тихо, спокойно, правда, никакой культурной жизни, но ради какой-нибудь премьеры можно и столицу навестить. А давай сейчас же поедем в «Причал», пообедаем, поговорим, вспомним наши детские шалости, – загорелась она идеей.

   – Полин, меня ждут, – отказалась я. – Поехали лучше к моим, тётя и дядя будут тебе очень рады!

   – К Синицким? Не могу, – покачала она головой, – мы с твоим дядюшкой не так чтоб дружны. Что ты смотришь? Да, я наводила о тебе справки, ведь дама-некромант – это такая редкость в империи, а мне крайне нужно было с тобой договориться. Я ж не знала, что страшная и ужасная Катрин Бланшар – моя гимназическая подруга Катенька Рахманова!

   – Договориться? О чём? – я подобралась.

   – Ничего противозаконного, – широко улыбнулась Полин. – У меня скоро новая программа в «Приюте чернокнижника», хочу, чтоб ты тоже пришла.

   – Так ты – хозяйка местного кафешантана? – я постаралась скрыть удивление.

   – Кафешантан – это слишком громкое название. У меня всего лишь маленькая кофейня…

   – Известная всему Всеволжску, – перебила её я. – Давай там и встретимся, только запиши мне адрес.

   У Полин оказалась с собой визитка, что было очень кстати: мимо ехал свободный извозчик. Мы распрощались, я вскочила в пролётку, а она ещё некоторое время стояла и посылала мне вслед воздушные поцелуи.

   К обеду я опоздала, правда, не катастрофично, но тётушка была недовольна.

   – Не злись, дорогая, – от двери начала я, сначала поздоровавшись с семейством, – лучше послушай, кого я сейчас встретила.

   – Катрин, – вздохнула она, – пожалуйста, не пугай детей рассказами о призраках.

   Дети Синицких – гимназисты Вовка и Славка, которых, в отличие от младших сестёр, уже сажали за общий стол, – навострили уши, а их отец усмехнулся в усы, не прекращая активно орудовать ножом и вилкой.

   Тётка считала, что встретить во Всеволжске кого-либо, кроме призраков, выше моих некромантских сил. Нет, однажды было дело, случайно проболталась при кузенах о том, как проводила в другой мир заблудившуюся душу старого часовщика, а Надин запомнила и теперь при случае припоминает.

   – Она оказалась вполне живой, – возразила я, пока Лукерья Степановна, кухарка, несла к столу уже убранную супницу. – Хотя в некотором смысле действительно призрак.

   – Катрин, мой тебе совет, – промокнув усы салфеткой, добродушно сказал Пётр Данилович, – не бери работу на дом, и уже тем более не тащи её с собой на обед.

   – А я бы поглядел, – вступил Славка.

   – Катрин, хоть разочек покажи нам, как мёртвых поднимать, – тут же поддержал брата Вовка.

   – Поговорите мне тут, – тётушка отвесила сыновьям по подзатыльнику, и те притихли. – Так кого же ты встретила?

   – Полин Чердымцеву, – сказала я и поняла, что действительно рада подруге детства. – Представляешь, её мать не захотела огласки и забрала из гимназии, а нам прислала известие о том, что дочь умерла.

   – Страсти-то какие, – прокомментировал дядя, – и в чём же причина?

   – Постой, это та московская подружка, которой я отправляла твои письма? – тётушка присела на своё место напротив мужа и подперла голову рукой, задумчиво глядя на меня. – Точно, помню, что получала траурный конверт от госпожи Чердымцевой.

   – Хм, – заинтересовался дядя, – а я почему этого не помню?

   – Потому что тогда мы с Катрин только приехали в Париж, а с тобой ещё не были знакомы, дорогой, – ответила она.

   Романтическая история моей тётушки, в те времена ещё Наденьки Извольевой, и Петра Даниловича Синицкого, выпускника Сорбонны и талантливого мага-теоретика, началась в Париже исключительно благодаря мне.

   В Европе женщин с тёмным даром всегда учили наравне с мужчинами. Тётка устроила меня в лучшую некромантскую школу, где временно преподавал, замещая своего приятеля, Пётр Данилович. Так они и познакомились.

   – А что она сделала-то? – дёрнул меня за рукав сидевший рядом Славка.

   – Что? – не сразу сообразила я, о чём он.

   – Ну, что натворила такого, что надо было забирать из гимназии и мёртвой объявлять? – пояснил вопрос брата Вовка. – Портрету императора усы пририсовала? Или время во всей гимназии остановила, чтобы успеть контрольную списать?

   – Та-ак, – повернулся к сыновьям отец, – а про это поподробнее.

   Глаза у кузенов забегали.

   – Ну… мы это так, предположили, – заюлил Вовка.

   – Чисто теоретически, – поддержал его Славка. – Катрин, ты чего молчишь?

   Я в это время поражалась масштабу шалостей нынешних гимназистов. И чуть не выдала, что в моё-де время за такое точно объявили бы мёртвыми, но зацепилась за формулировку, ужаснулась своим мыслям и всё же ответила:

   – У Полин открылся ведьминский дар. А её маменька считала, что это стыдно, потому и забрала из гимназии.

   – Тёмная, отсталая женщина, – постановил Пётр Данилович. – Почему иметь магический дар почётно, а ведьминский, из природной силы происходящий, – постыдно? Никогда этого не понимал.

   – Я рада, дядюшка, что ваши разногласия с Полин зиждутся не на основе различий магии и ведовства, – суп как-то быстро закончился, и руки сами потянулись к блюду отбивных.

   – Мои разногласия? Да я только что впервые услышал про твою подружку, – отрывая внимательный взгляд от ёрзающих сыновей, возразил тот.

   – Оказалось, что Полин с мужем обосновались во Всеволжске и владеют «Приютом чернокнижника», – продолжила я. – Может, вам знакома эта кофейня?

   – Да что вы такое при детях-то говорите, Екатерина Аркадьевна, – прошипела кухарка, как раз подававшая мальчишкам чай и пироги. – Одно слово – непотребство, а никакая вовсе не кофейня.

   – Ух ты! – обрадовались «дети». – Катрин, своди нас туда!

   – Лукерья Степановна, – укоризненно протянула тётка, – опять вы за своё.

   – А я и Петру Даниловичу скажу, – упрямо ответила та, – непотребство и есть.

   – Согласен с вами, Лукерья Степановна, – поддержал дядюшка. – Как завёлся в городе этот, с позволения сказать, кафешантан, успеваемость в университете упала на пятнадцать процентов! Там ведь не питейная, вроде и не запретишь студентам посещать, только факт остаётся фактом!

   – Не кипятись так, Петенька, – вздохнула тётка, – сам только что говорил, что не след брать работу на дом.

   Профессор Синицкий возглавлял общемагический факультет Всеволжского университета, и вес его слова имели. Во всяком случае, для меня.

   – Но пятнадцать процентов – это же не много, – робко подал голос Вовка.

   Пётр Данилович хмыкнул в усы, а потом забрал у сына тарелку с едва понадкушенным пирогом. Сентябрь во Всеволжске, по словам Лукерьи Степановны, был сезоном яблок, потому каждый день она баловала семейство Синицких и их гостей, вроде меня, яблочными пирогами – открытыми, закрытыми, наливными – и такими вкусными, что съедались те без остатка, оставляя после себя томительное ожидание нового дня и новой порции печева.

   Вовка чуть не подскочил за уплывшей вкуснятиной, а его отец вилкой ловко отхватил кусок и вернул тарелку на место.

   – Папенька! – от души возмутился кузен.

   – Вольдемар, я же взял всего пятнадцать процентов от твоего куска. И ты сам только что сказал, что это не много.

   – Зато вы взяли там, где больше всего начинки, – возразил ему Вовка.

   – И всё равно, сынок, – вмешалась тётка, – целый кусок есть целый, а не без кем-то изъятых пятнадцати процентов.

   – Я понял, – мрачно ответил кузен и затолкал пирог в рот почти целиком.

   После обеда Лукерья Степановна, конечно же, выдала ему утешительную добавку, стребовав обещание, что братья больше не будут вспоминать о пошлой кофейне.

   – Уж и не знаю, что с ней делать, – вздохнула тётка, когда мы, взрослые, остались в столовой одни. – Вот как мне теперь выковыривать из мальчишечьих голов идею о непременном походе в «Приют чернокнижника»? Ведь сто раз ей говорила, чтоб ничего напрямую детям не запрещала!

   – Наденька, дети должны чувствовать твёрдую руку, – возразил всерьёз раскипятившийся Пётр Данилович. – А эти твои новомодные идеи воспитания подрастающим магам не подходят. Да-с!

   – Петенька, ты сейчас так напомнил мне Данилу Тимофеевича, – всплеснула руками тётка. – Скажи, Катрин?

   – Просто вылитый, – подтвердила я, хотя отца дядюшки видела лишь однажды – на свадьбе.

   – Не говори ерунды, – разобиделся Синицкий. – Будто не знаешь, какой мой батюшка ретроград во всём, что касается… – тут дядя запнулся, несколько секунд молчал, а после поднял на жену смеющиеся глаза: – Уела, Наденька, уела ты меня.

   Тётка довольно улыбнулась, а я сказала:

   – Ну вот, наконец к нам вернулся наш любимый Пётр Данилович. Здравомыслящий и прогрессивный. Неужели вас так сильно расстроил мой рассказ о Полин?

   – Она ведёт себя возмутительно. Просто вызывающе, – уже спокойным тоном заметил дядя. – Ведь я приезжал в эту её кофейню, хотел поговорить, достучаться, так сказать. Так знаешь, что она мне заявила? Что если отвлечь моих студентов от учёбы может какой-то провинциальный кафешантан, может, такие маги империи и вовсе не нужны? Мол, я должен быть ей благодарен за действия по выбраковке негодного материала.

   Мы с тёткой переглянулись и стали громко сочувствовать. Хотя если разобраться, ситуация не так уж однозначна. И кое в чём с Полин трудно не согласиться.

ГЛАВА 4

   Его превосходительство Василий Феоктистович Турбачёв, отставной генерал инженерных войск, а ныне Всеволжский губернатор изволил пребывать в душевном расстройстве. Казна требовала свежих вливаний, а почти свершившаяся покупка чудинова дома внезапно сорвалась. И ладно бы просто сорвалась, от форс-мажору какого-нибудь. Это бы Василий Феоктистович ещё как-нибудь пережил. Нет же, немец-комиссионер позволил убить себя прямо накануне сделки! Вот что ему стоило погодить хотя бы день?

   – Что делать-то будем, Иван Карлович? – с тяжким вздохом спросил губернатор у помощника. – Точно ли там убийство?

   – Точней некуда, – деловито ответил тот и папочку раскрыл. – Предварительное заключение: господин Штельх задушен подушкой.

   – Так предварительное же, – с надеждой протянул Василий Феоктистович. – Глядишь, в окончательном какие другие факты всплывут?

   – Даже если и всплывут, – по-прежнему деловито продолжил бесчувственный помощник, – у нас остаётся только один выход: объявить торги.

   – Слухи поползут, – засокрушался Василий Феоктистович, – урон понесём в цене.

   Продавать особняк, который радовал глаз лепниной и витражами, за бесценок губернатор был не согласен. За бесценок он и сам его купит.

   – Слухи уже ползут, – честно ответил помощник. – Решайтесь, Василий Феоктистович.

   Легко ему говорить, а как тут решаться в расстроенных чувствах? Выбор делать следует в равновесном состоянии как рацио, так и эмоцио, когда голова ясная, а рука легко способна начертить любой проект.

   Эх, махнуть бы сейчас за Волгу, попить кумысу, в баньке попариться, с цыганами у костра сплясать… Или лучше в поездку с инспекцией. В Свищёво, к примеру, или в Петровск. Очень пользительны были для душевной гармонии Василия Феоктистовича инспекционные поездки. Там его встречали с почестями, поили-кормили, в баньке, опять же, парили. А какова в Петровских лесах охота? Это же песня, сударики мои, а не охота! Кабаньих голов после одной из инспекций тамошнего уезда в прихожей губернаторского дома прибавилось изрядно, и то ещё одну чучельник-пустобрёх испортить умудрился.

   – Погодить придётся, – со вздохом произнёс Василий Феоктистович, – пусть хоть немного молва утихнет.

   – Неможно годить, и без того в отчёте недостача, – в голосе помощника просквозило недовольство. – А не создать ли вам комиссию с целью обследования Бабарыковского особняка, чтоб всем недовольным рты подзаткнуть?

   Мысль Василию Феоктистовичу понравилась.

   – Кого предлагаешь в состав?

   – Магов из университета – пару-тройку, – стал загибать пальцы помощник, – господина Вислайского из землемерной конторы, подрядчика Лиходубова – у него чуйка на хорошую постройку имеется – и вас, Василий Феоктистович, как главу губернии.

   – Вот умный ты человек, Иван Карлович, а в простых вещах не разумеешь, – прищурился губернатор. – Дом-то чей обследуем?

   – Бабарыкова Максюты Силыча, – с недоумением во взоре повторился помощник.

   – Чудинов дом, стало быть, – внезапно входя в то самое, столь им любимое равновесное состояние, поправил его Василий Феоктистович. – А потому чем чудней будет комиссия, тем скорей заключению поверят. Мне же и вовсе нельзя к особнячку приближаться, иначе сразу слух пойдёт, что губернатор факты тасует себе на пользу.

   – Какие факты? – уточнил дотошный Иван Карлович.

   – А любые, – повёл рукой туда-сюда Василий Феоктистович. – И посему пиши: ведьма в комиссию нужна, настоящая. Кто у нас из городских ведьм самая бестолковая?

   – Зарегистрированная? – внезапно заробел помощник.

   – Вот, можешь ведь, когда хочешь, – одобрил его губернатор, – ты записывай, записывай, а то не ровён час, забудешь чего.

   Помощник торопливо записал в блокнотике «Ведьма Марта», потому как других желающих зарегистрировать ведьминский дар во всём городе не нашлось, и преданно уставился в мудрые начальничьи глаза. А Василия Феоктистовича несло на волнах вдохновения.

   – Кроме ведьм у нас кто ещё в проклятьях смыслит? – спросил он сам себя, и сам же ответил: – Некроманты. А у нас недавно как раз один объявился.

   – Одна, – поправил его помощник.

   – И пусть, – согласился губернатор, – ты пригласи-ка мне мадам Бланшар…

   – В присутствие? – помощник торопливо карябал в блокноте.

   – Нет, Иван Карлович, на ужин. До первого осеннего бала ещё далече, а вот ужин… какой-нибудь тематический мне изобрази. Или с Анной Константиновной посоветуйся, она же ж лучше в ужинах разбирается. И хорошо бы вот прямо сегодня.

   – Сегодня не успеем, – возразил помощник. – Завтра.

   – Ну завтра, так завтра, – рассеянно подтвердил Василий Феоктистович, продолжая интенсивно размышлять о третьей кандидатуре, ибо мнилось ему, что меньше трёх членов в комиссии быть не должно, непорядок это, и доверия у покупателей не вызовет.

   Может, и в самом деле начальника из землемерной конторы, всё одно – безответный человечишка? Или Лиходубова, что подряды на строительство берёт, а с губернатором не делится? Нет уж, кукиш ему без масла, а не комиссию.

   Василий Феоктистович чувствовал, что плутает в трёх соснах, что решение есть и совсем близко, только руку протяни. Он и протянул, не глядя, и наткнулся средним пальцем на шкатулку с нюхательным табаком, тестем дарёную.

   Сам губернатор табачное зелье не приветствовал, однако же к тестю уважение имел, потому и держал подарок на столе в кабинете. И был то знак свыше, не иначе, потому как гостил сейчас у тестя любопытный гость, как нельзя лучше подходивший на роль главы комиссии. Маг земли, архитектор и не то теософ, не то философ (в столь тонких материях Василий Феоктистович не разбирался), вот только что прибывший из каких-то восточных пределов, а значит, в делах Всеволжских совершенно не ориентировавшийся.

   – Пиши, Смолин Аристарх Павлович, – радостно приказал он помощнику. – И не беспокойся, этого я сам приглашу.

   Епифан Тамарцев везучим себя не считал. Какое тут везенье с такою тёщей, что ни во что зятя не ставит, а ведь он, Епифан, не последний человек, сам господин полицмейстер в прошлом годе медалью наградил за поимку особо опасного преступника. Ловил тогда весь город разбойника Фимку Корчуна, а свезло ему, Епифану.

   И Фома Самсонович Дрожкин, сыскного отделения начальник, завсегда ценил своего пристава, хвалил всячески за порядок в бумагах да рвение служебное. Но тёще Клавдии Петровне полицейское начальство – не указ. Она ж во всех делах лучше разбирается, хорошо хоть, в их первую брачную ночь с Матрёной упилась так, что свиньёй хрюкала, не то бы пришла со свечкой и советы подавала. Епифан лишь подумал о том, как тут же всем телом передёрнулся. И пусть лежала Клавдия Петровна уж пару лет как на погосте, в голове опять слышалось: «И как ты живёшь, Матрёнка, с энтим никчемушником? Нормальный мужик разве в полийцию сам собой пойдёт?»

   Отчего-то появлялись эти мысли в приставской голове в последнее время особенно часто. И злился Епифан несказанно. Вот и сейчас, глядя в гладкое розовое лицо госпожи Поморьевой, видел он раскрытый в крике тёщин рот, бычился и даже не пытался злость унять.

   – Так видала что ваша кухарка или нет? – в сотый, верно, раз переспросил Епифан.

   Окна кухни квартиры госпожи Поморьевой, проживавшей в доходном доме Коломацкого на третьем этаже, на Немецкую не выходили, потому пристав никак не мог взять в толк, о чём пытается рассказать молодая вдова.

   – А чего вы, господин пристав, кричите? – жалобным тоном сказала госпожа Поморьева и губы скривила, того и гляди, заплачет.

   Пару раз сморгнув, Тамарцев отогнал от себя жуткий тёщин лик, пришёл в себя и смягчился.

   – Давайте вашу кухарку сюда, пусть сама всё скажет.

   – Да ведь немая она, – всплеснула руками вдовушка. – Я вам уж сколь раз повторила, что Грунечка у нас мычит только.

   Епифан сызнова подумал про свою невезучесть.

   – А если я ей вопросы буду задавать? Может, хоть покивает, ежли душегубца видела?

   – Грунечка! – крикнула в пространство госпожа Поморьева, и рядом тут же нарисовалась деваха в простом платье, косынке и переднике весьма опрятного вида.

   Подслушивала, понял пристав. И, может, толк какой с её показаний будет.

   – Грунечка, голубушка, это вот господин пристав, – ласково запела хозяйка, – он знать хочет, чего ты видала утречком.

   – Уууу, – промычала Грунечка.

   – Ты вот что, Аграфена, – распорядился Епифан, – ты на вопросы мои кивай, ежли «да», а мычи, ежли «нет». Поняла?

   Грунечка активно закивала.

   – Видала кого в гостинице «Астория» нынче ночью или ближе к утру?

   И снова кивает, ровно китайский болванчик.

   – Грунечка, – вмешалась госпожа Поморьева, – ты покажи господину приставу, как мне показала.

   И та показала. Сперва повернулась лицом к стене и руки раскинула во всю ширь, а после развернулась и пальцем ткнула в сторону окна, на улицу Немецкую выходящего.

   – «Астория»? – переспросил Епифан, дождался кивка и велел продолжать.

   Немая снова повернулась к стене и разделила её горизонтальными линиями на три части. «Три этажа», – догадался пристав. Видя, что зритель ей попался смышлёный, кухарка стала действовать быстрее. Провела пальцем над губой, рисуя воображаемые усы.

   – Мужчина, – обрадовался Епифан.

   Деваха в ответ заулыбалась и ткнула пальцем в стену, а после ладони сложила лодочкой, прислонивши их прямо к той же стене на уровне средней воображаемой линии.

   – Балкон? – недоверчиво спросил Тамарцев, потому как балкон второго этажа в его схему очень даже укладывался.

   Грунечка кивнула, снова провела пальцем над губой и ткнула им же в прежнее место на стене.

   – Мужчина на балконе, – перевёл Епифан. – А когда ты его видела?

   Немая разочарованно покачала головой.

   – Это я вам сама скажу, – вмешалась госпожа Поморьева, – Грунечка вернулась в половине шестого, разбудила меня и…

   – И, стало быть, мужчину с усами видела на балконе «Астории» между двадцатью минутами и получасом шестого, – заключил Тамарцев.

   И хозяйка, и её кухарка радостно закивали в ответ.    

   – А хорошо ли ты его разглядела? – боясь поверить в удачу, спросил Епифан. – Узнать при случае сможешь?

   Грунечка задумалась, но после всё же кивнула.

   А ведь спервоначалу дело казалось совсем бестолковым. Да помилуйте, кто ж в доходном доме Каламацкого не спит по ночам? Нет, бывает, что люди по ночам иным всяким занимаются, но уж точно в окна при том не смотрят. А поди ж ты, отправил Фома Самсонович пристава и пару городовых на поквартирный обход, и хоть сопротивлялся Епифан (работы и без того невпроворот!), однако ж пошёл. И вот он, первый и пока единственный свидетель.

   Балкончик тот Тамарцев ещё с утра заприметил, едва явился в «Асторию». Располагался тот над входом, покоился прямёхонько на мраморных плечах гологрудых безглазых бабищ с невнятным выражением мраморных же лиц. И спуститься с него при должной сноровке, минуя лестницу и ночного портье, убийца вполне мог. И даже дуру-горничную, что продрыхла всю ночь в бельевой, не потревожил бы.

   Настрого приказав Грунечке больше из дому не отлучаться, Епифан решил сызнова заглянуть в гостиницу и в этот раз прицельно осмотреть балкон. Средь бела дня лезть по стенке снаружи, выискивая улики, пристав не решился, потому кивнул швейцару (старик Никанорыч был из своих, по выслуге лет вышёл на пенсию, но внешность имел представительную, вот Голубкин и нанял его двери перед гостями отворять) и прошёл внутрь.

   Портье, с которым Епифан виделся за день не раз, натянул на лицо улыбочку и спросил вежливо:

   – Снова к нам-с, господин пристав?

   И тут вдруг из-за кадки с деревом, что стояла у лестницы на второй этаж, вынырнул начальник сыска.

   – Не волнуйтесь, в этот раз он ко мне, – успокаивающе махнул он рукой. – Давайте-ка, Епифан Ермолаич, в сторонку отойдём.

   Тамарцев оглядел лестницу и стойку, проигнорировал улыбчивого портье и шагнул за Фомой Самсоновичем.

   – Нашли чего? – спросил тот первым делом.

   Епифан доложился по всей форме – и про свидетельницу, что возвращалась к хозяйке под утро после законного выходного, и про описанного ею мужчину с усами на балконе «Астории».

   – Отлично сработано, – похвалил Фома Самсонович. – Пошли, глянем на этот балкон.

   По дороге наверх Епифан поинтересовался, а что понадобилось в гостинице самому Фоме Самсоновичу.

   – Да вот птичка на хвосте принесла, что собирается господин Голубкин жалобу на моего лучшего пристава подавать, – вздохнул начальник. – Пришлось зайти к Антону Порфирьевичу и поговорить.

   – Жалобу?! – Епифан едва удержался, чтоб не развернуться и лично разобъяснить всё идиоту, что распорядился номер сразу же убрать, а все вещи покойника в свой сейф сгрести.

   – Успокойтесь, Епифан Ермолаич, господин Голубкин уже признал, что был неправ, – покачал головой начальник сыска. – Ну и я не зря прогулялся.

   Пристав успокоился не сразу, к тому же тёща снова показала свою жуткую харю, но когда добрались они до балкона, вторая половина начальнического сообщения дошла до Епифановых ушей.

   – А вы что раскопали, Фома Самсонович?

   – Поговорил с портье, и оказалось, что вечером покойничек променад решил провести. Спросил про достопримечательности, кои заезжему человеку во Всеволжске посетить должно. Так что посмотрим балкон, а после искать свидетелей.

   А Епифану тот гад за стойкой ничего такого не говорил. Ну ничего, ничего, отольются мышке кошкины слёзки. Знал за собой пристав некую злопамятность, но в этот раз благоразумно промолчал.

   – А почему не спрашиваете, куда пойдём? – уточнил Фома Самсонович, нагибаясь к покрытому плиткой полу.

   Вдоль всей кованой ограды балкона висели цветочные ящики, Матрёна тоже такой на крыльце завела и растила там ярко-рыжие цветы, название которых Епифан категорически не мог запомнить. Здесь же цветы были белые и красные, с запахом сладким до невозможности, а после полива на плитке под ящиками, видно, собиралась вода. На ярком солнце за день она высыхала, образуя грязноватый след. И на следе том отчётливо проявился отпечаток мужского ботинка, который и рассматривал сейчас сыскной начальник.

   Епифан же смотрел на перила из кованого чугуна. Везде по периметру они были равномерно пыльные, а аккурат над следом в одном месте блестели, как его собственные хорошо начищенные сапоги.

   – Эксперт надобен, – вздохнул, разгибаясь, Фома Самсонович. – Где Юрков и Андрющенко?

   – Должно быть, ещё квартиры в доме Каламацкого обходят, – ответил Епифан. – А куда пойдём-то за свидетелями, Фома Самсонович?

   – Пока никуда, не то, зная господина Голубкина с его маниакальной любовью к чистоте, мы и этих улик лишимся, – ответил тот. – Оставайтесь тут, а я спущусь и пошлю кого-нибудь за Дорофеем Ильичём.

   На ярком солнце, что хоть и давно перевалило за полдень, однако же светило ещё огого, да и грело совсем по-летнему, Епифан прищурился. С балкона хорошо был виден дом Каламацкого, да и вся улица Немецкая в обе стороны. А ежли загородиться ладонью от солнечных лучей, то и Волгу можно рассмотреть, и баржи на ней, и прочие судёнышки. Лепота.

   А день-то, пожалуй, удачный, чтоб там не вопила тёща.

   В кофейню к Полин я решила наведаться сегодня же. Но прямо после обеда двигаться совсем не хотелось (спасибо Лукерье Степановне) и пришлось остаться у Синицких до вечера. Мы мило пообщались с кузинами, а когда девчонки собрались на штурм отцовского кабинета, оставив нас с Надин вдвоём, я всем корпусом повернулась к ней и спросила:

   – Что не так с «Приютом чернокнижника»?

   Даже у меня, недавно приехавшей во Всеволжск, это название было на слуху. То тут, то там люди говорили про кофейню, но такого взрыва эмоций, как сегодня, я не ожидала.

   – Да ничего нетакого, – махнула рукой тётка. – Просто у нас в провинции люди к любой новизне относятся с подозрением.

   Пришлось согласиться. И всё же…

   – Настораживает реакция дядюшки. Я никогда его таким не видела.

   – Он со своими студентами носится больше, чем с нашими детьми, – усмехнулась тётка. – А твоя Полин заявила, что не все достойны его стараний. Такого Пётр никому не спускает.

   Я покачала головой. Возможно, дядюшка действительно слегка увлёкся в своих трудах, но я ни за что не поверю, будто детей он любит меньше, чем студентов.

   – Ладно, – тётка прислушалась к шуму, доносящемуся из мужниного кабинета (штурм удался: девчонки с задором визжали), – тебе же хочется знать, почему Лукерья Степановна орёт дурным голосом при одном упоминании «Приюта чернокнижника».

   Я с энтузиазмом кивнула.

   – Ты наверняка бывала в подобных местах. В Париже таких кофеен без счёту, – продолжила она. – «Живые картины» и музыка по вечерам, иллюзорный кофе днём. Ничего нарушающего общественную мораль. Но наша кухарка однажды слышала, будто посетитель вошёл в «живую картину», да там и остался. Сама понимаешь, злобная магия засосала. А ещё там видели мужчину с белым лицом в белом платье до полу и белом высоченном колпаке. Чистой воды непотребство.

   – Пьеро? – улыбнулась я.

   Надин кивнула.

   – А неокрепшие студенческие умы тоже привлекает кофе с иллюзиями и персонажи дель арте?

   – Твоя подружка неплохо платит за иллюзорную магию. А у нас ведь тут не столица, и студенты – люди не богатые.

   – То есть Вовку со Славкой вполне можно отвести к Полин без боязни за детскую психику? – на всякий случай уточнила я.

   Хотелось думать, что «живые картины» и иллюзии у Полин действительно безобидные, а то ведь чего только не бывает. В просвещённом Гренобле (университет, один из старейших и крупнейших во Франции) в разных кафе доводилось видывать всякое.

   – О моей психике подумай, – хмыкнула тётка. – Если Петенька узнает, беседами воспитательными замучает. А если прознает Лукерья Степановна… – она сделала многозначительную паузу.

   – Случится катастрофа, – согласилась я. – Ладно, при мальчишках больше ни слова не скажу.

   – Очень обяжешь, – с уморительной гримаской фыркнула Надин.

   Мы захихикали, но тут в дверях показалась горничная Наташа с серебряным подносом для корреспонденции.

   – Мадам, письмо для Екатерины Аркадьевны, – поклонилась она.

   – От кого? – удивилась я.

   Кажется, никто, кроме Полин, не знал, что я еду к Синицким.

   – От господина губернатора, с нарочным передали, – понизила голос Наташа.

   С ума сойти. Я взяла длинный конверт, сломала печать и прочитала витиеватое приглашение на ужин.

   – У тебя есть платье? – немедленно озаботилась тётка. – Хоть что-нибудь ещё, кроме вот этой чёрной тряпки?

   – Тётушка, это дорогое платье, – возмутилась я.

   Между прочим, самое дорогое из тех, что были на момент отъезда из Гренобля.

   – Да-да, я знаю, что оно тебе дорого, – хмыкнула она. – Нормальное платье есть?

   – Может, лучше не пойти на ужин? – попыталась схитрить я.

   Конечно, не в моём положении отказываться от ужина в губернаторском особняке. Даже Протасевич не был вхож в окружение господина Турбачёва, а он-то имел вес куда как больший, чем некромантка, что в городе без году неделя. Полезные знакомства среди высшего Всеволжского общества мне бы сейчас были весьма кстати.

   – Наташа, принеси моё лиловое платье, – распорядилась Надин.

   – Ну ты же знаешь, что я вдова и соблюдаю траур, – сделала ещё одну попытку я.

   – Лиловый допустим для траура, тем более тут никто твоего несвоевременно почившего супруга не знал, – объявила тётка.

   Пришлось примерять её платье, а после обещать, что непременно обновлю весь свой гардероб. В результате я задержалась у Синицких до ужина, а в «Приют чернокнижника» приехала за час до заката.

   Пролётка остановилась возле обыкновенного подъезда обыкновенного дома. Неужели у кофейни даже вывески нет?

   – Вам, барыня, вперёд пройти надобно, – сообщил извозчик, – у самой забегаловки остановить не могу, там вон и без меня с моей Манькой не протолкнуться.

   Я посмотрела туда, куда он указывал. Дальше по улице начиналась полноценная запруда: несколько пролёток никак не могли разъехаться, одна зацепилась ободом за другую, а прочие просто ждали с одной и с другой сторон. И авария случилась ровнёхонько под сияющей в лучах заката вывеской «Приют чернокнижника».

   С виду обычная кофейня, вместо летней веранды отгородившая часть тротуара длинными узкими столиками и лавками, вокруг которых расставлены тумбы с цветущей петунией. Дверь под вывеской была солидной, прочной даже с виду. Несколько окон выходили на улицу, а на подоконниках тоже стояли горшки с цветами.

   И, несмотря на шум-гам от извозчиков и их седоков, никто из посетителей, неспешно потягивающих кофе по-турецки или глясе, не стронулся с места. Я шагнула с тротуара к двери, и под ноги тут же бросился официант. Совершенно типичный высокий парень в белой рубашке, жилетке и длинном, дважды обернутом вокруг талии фартуке. Таких можно встретить в любой уважающей себя ресторации.

   – Мадам, прощеньица просим, но в это время у нас совершенно нет свободных мест. Могу рекомендовать чайную ниже по улице или…

   – Любезный, мне к хозяйке, – перебила я поток его слов.

   – И хозяйка нынче занята-с, – доверительно склонился он ко мне, обдавая мятным дыханием.

   – Тогда передайте, что заходила Катрин Бланшар, – я уже почти развернулась к выходу, но парень снова перегородил дорогу.

   – Мадам Бланшар? Ну что же вы сразу не сказали, – залебезил он, – проходите, Пелагея Романовна велели-с принимать вас в любое время.

   И дверь передо мной услужливо раскрылась. Внутри тоже было людно. Здесь стояли круглые столики на двоих количеством около двадцати. За высокой стойкой крутились парень и девушка. Она делала кофе, он заряжал напиток магией. Где-то сбоку была витрина с десертами, а у другой стены – узкое возвышение, сейчас совершенно пустое. Здесь, очевидно, показывали «живые картины».

   – Извольте за мной, мадам, – услужливо повторял официант, обводя вокруг довольно тесно сидевших посетителей.

   Тем, правда, не было до нас никакого дела. Чашка кофе, приправленного иллюзией, полностью занимала всё внимание.

   – Прошу, мадам, здесь у нас столики для особенных гостей.

   Официант нырнул за изящную ширму, расписанную тонким узором, что отделяла общий зал от этого небольшого закутка. В нём было место лишь для трёх столиков, и один из них уже оказался занят.

   – Господин пристав, а вы что тут делаете? – тихо спросила я у сидящего там Тамарцева.

   – Кофею? – спросил между тем официант.

   – Обычного, – согласилась я, пока Тамарцев недоверчиво щурился, явно сомневаясь в моей материальности. – И профитролей, если есть.

   – Есть, мадам, сию секунду.

   Официанта след простыл, а я устроилась на стуле и снова посмотрела на пристава. Он уже опустил голову, что-то черкая на бумаге, и ответил не сразу, хоть и в обычной своей манере.

   – А вы, мадам Бланшар, что здесь подзабыли?

   – Зашла по приглашению давней знакомой, здешней хозяйки.

   Пристав так и подпрыгнул.

   – Так вы не отрицаете, что давно знакомы с госпожой Андреевой?

   – Очевидно, это фамилия её мужа? – уточнила я. – Мне-то знакома Полин… простите, Пелагея Романовна Чердымцева.

   – Тесно общаетесь? – у пристава сделался напряжённый взгляд.

   – Встретились нынче днём на бегу, решили поговорить в спокойной обстановке, – пояснила я. – Мы дружили в детстве, учились в одной гимназии.

   – Очень любопытственно, – начал было Тамарцев, но тут мне принесли кофе с профитролями.

   – За счёт заведения, – душевно улыбнулась девчонка-официантка.

   Я коротко поблагодарила и повернулась к приставу.

   – Так о чём вы хотели спросить?

   – Да так, ерунда всякая, – махнул он рукой. – А не будете ли, мадам, завтра мимо отделения проходить? Есть у меня нужда в разговоре.

   Так бы и сказал, что не хочет быть услышанным. Правда, посетителям кофейни всё равно есть дело только до своих видений, но кто знает, может, он официанта в подозреваемые записал?

   – Непременно буду, Епифан Ермолаевич, – ответила я и отхлебнула кофе.

   Кофе оказался недурным, а профитроли – и того лучше, но как следует их распробовать я не успела: из дальней двери появились Полин и господин Дрожкин. У обоих на лицах сделалось удивлённое выражение, как будто я никак не вписывалась в обстановку кофейни. Впрочем, Полин тут же широко улыбнулась и шагнула навстречу.

   – Катрин! Как же хорошо, что ты пришла! Господин пристав не донимал тебя вопросами? А нас вот весь вечер.

   – Помилуйте, Пелагея Романовна, работа у нас такая, – тут же вмешался сыскной начальник, пока Тамарцев багровел и открывал рот, – и ваших гостей мы не тревожили.

   – Надеюсь, что к нам у полиции нет претензий, – повернулась к нему та. – Не могла же я не впустить гостя лишь потому, что вскорости бедняге предстояло упокоиться?

   – А вы, стало быть, доподлинно знали, что ему предстояло? – набычился пристав.

   – Ах, конечно же нет, – Полин засмеялась, – это фигура речи. И всё же я вам очень советую выпить нашего кофе, Епифан Ермолаевич. Станет легче, обещаю.

   – Благодарствуйте, мадам, я больше чай уважаю, – отказался тот с кислой миной.

   – Как знаете, однако жду в любое время, – улыбнулась она. – Господа, если мы закончили, то прошу простить. Мы с мадам Бланшар после долгой разлуки хотели бы о многом поговорить, потому…

   – Да-да, – проявил чуткость Дрожкин, – мы уже уходим. Провожать не надо.

   – Что им было нужно?

   – А, странное дело, – махнула она рукой. – Какой-то господин умер нынче утром, а вчера вечером заходил выпить нашего кофе. Нет, если бы я знала, что бедняга так скоро перейдёт грань, напоила бы за счёт заведения. Но я же не пророчица, вот и взяла его деньги.

   Вот оно как. Покойный комиссионер Штельх накануне побывал в кофейне.

   – Посиди ещё минутку, я запущу картинку, – попросила Полин. – Обычно представление начинается после заката, но сегодня мне будет не до него.

   Я вернулась к своим профитролям и подостывшему кофе. Пока никто не видел, хотелось, как в детстве, опереться локтями на стол и, взяв обеими руками чашку, сделать большой глоток. Но вместо этого я выпрямила спину и аккуратно отправила в рот крошечный кусочек профитрольки. Некроманты женского пола ни в чём и никогда не должны подавать повод для подозрений, пусть даже в отсутствии манер. Нас и так всегда и во всём подозревают первыми.

   Между тем в кофейне заиграла музыка, нежная, как трель соловья, и тихая, как журчание лесного ручейка, а через миг вернулась Полин.

   – Ты быстро, – удивилась я и допила кофе одним глотком.

   – Да долго ли умеючи? – засмеялась она. – Пожалуй, иллюзии – это единственный мой талант.

   – Так у тебя и «живые картинки» не живые?

   – Артисты придут только через час, – она пожала плечами, – а на улице уже толпа, чего тянуть-то?

   А, всё же артисты есть. Но связь с наличием толпы я не уловила.

   – Мою сцену отлично видно с улицы, – объяснила Полин. – А в городе, где до сих пор нет ни театра, ни оперы с балетом, людям катастрофически не хватает зрелищ.

   – И любой прохожий может поглазеть?

   – Да пусть смотрят, мне не жалко, – снова засмеялась подруга. – И потом, будем честны, всех желающих это помещение всё равно не выдержит. Ты не представляешь, до чего мне нужен театр, – она сделала простонародный жест, выразительно прижав ребро ладони к собственному горлу.

   – А во Всеволжске до сих пор нет театра? – я пока не имела возможности обратить внимание на наличие или же отсутствие в городе вечерних развлечений.

   – Строить начали ещё лет десять назад, но воз и ныне там, – внезапно Полин откинулась на своём стуле назад и крикнула кому-то: – Сделай громче!

   Музыка стала громче, а она вдруг вскочила и схватила меня за руку.

   – Пойдём, что я тебе покажу!

   Зал кофейни мы миновали почти бегом, и оценить качество картинки, что появилась над узким подиумом, было сложно, но мне показалось, что иллюзия юной девушки в аккуратном платьице, с бантиками на тощих косицах и в соломенной шляпке, которая (девушка, не шляпка) собирала в поле букет из васильков, была почти материальна.

   Полин втащила меня в ту самую малозаметную дверь, из которой недавно появилась вместе с Дрожкиным, и мы оказались в хозяйственной части кофейни.

   – Слева – кухня, справа – склад, прямо – мой кабинет, – частила она, – а тут… тут будет моя собственная сцена.

   Где именно тут, я поняла, когда она толкнула ещё одну дверь, за которой было темно, как в склепе. Потом раздался щелчок, загорелась лампа где-то под потолком и осветила грубую каменную лестницу, уходящую вниз.

   – Увы, у меня нет других помещений, только подвал, но хорошая хозяйка должна уметь использовать все подсобные помещения, – она наморщила нос и фыркнула. – Помнишь, как воспитательницы внушали это на уроках домоводства?

   Мы переглянулись и захихикали, а потом спустились по лестнице вниз. Она толкнула тяжёлую незапертую дверь и зажгла масляную лампу, висевшую рядом на крюке. Тотчас же одна за другой стали разгораться и другие лампы, на потолке и на стенах. Это помещение без окон было по размеру куда больше надземной части кофейни, но следов какой-либо внутренней отделки не наблюдалось. Торчали не везде ровные камни кладки, пол представлял собой утрамбованную землю, кое-где присыпанную песком, зато у дальней стены располагались самые настоящие театральные подмостки с откинутым занавесом из пурпурного бархата, будочкой суфлёра и подвешенными на тросах, спускавшихся с потолка, картонными декорациями.

   – Потрясающе.

   – Помнишь, как мы с тобой воображали, что будем выступать? – спросила Полин, прикрыв глаза и широко раскинув руки.

   – В цирке, – мечтательно согласилась я.

   В нежном десятилетнем возрасте мы впервые попали на представление французской цирковой труппы и были совершенно очарованы акробатами, что выделывали невероятные трюки где-то высоко-высоко под куполом, наездницами с их изящными и послушными лошадьми, фокусником, что казался тогда настоящим магом, но больше всего – парой клоунов, что смешили до колик в животе и начинали каждый выход на арену словами «Салют, Бим! Салют, Бом!».

   Они стали нашими кумирами и примером для подражания. Впрочем, скоро нашим родителям надоело ежедневно по множеству раз выслушивать «Салют, Катрин» и «Салют, Полин», а после объяснять, что девочки из хороших семей так себя не ведут.

   – В цирк бы нас не взяли, – со вздохом возвращаясь в реальность из свой несбыточной грёзы, сказала Полин. – Кажется, я создала свою первую иллюзию, как раз когда точно поняла, что арены мне иначе не видать.

   Полин на секунду стало жалко. Мне-то пришлось всего лишь навсегда проститься с родным домом, зато развившийся дар вскоре компенсировал боль утраты, а тоска по родным… её всегда гасила Надин.

   – Зато теперь у меня есть всё это, – подруга обвела рукой подвал. – Своя сцена, пусть и небольшая. Здесь будет и цирк, и театр, и варьете.

   – Но ремонт? – ужаснулась я, недавно купившая дом.

   Подрядчики во Всеволжске отличались какой-то удивительной способностью расходовать смету в первый же день ремонтных работ, а потом требовать сверху и это, и то, и даже не знаю что.

   – Никакого ремонта, – засмеялась Полин. – Здесь будут римские катакомбы и пещера с Кудияровыми сокровищами одновременно. Пора встряхнуть этот городок!

   – Прости, я забыла про твои иллюзии, – повинилась я.

   – Иллюзий тоже будет по минимуму, я ведь говорила тебе, что ведьма из меня так себе. Да и не хочется силу впустую расходовать. Пусть работает воображение посетителей. Смотри, здесь будут столики, здесь – бар с напитками, – она забегала по залу, маша руками. – Хотела сделать подъёмник, чтобы из кухни спускать блюда прямо в зал, но оказалось, что нельзя трогать несущую стену. Так что придётся нанимать дополнительный штат официантов.

   Она горела своим прожектом и совершенно не нуждалась в моей жалости.

   – Актёры репетируют, премьера совсем скоро.

   – Это на неё ты хотела меня пригласить? – догадалась я.

   – Само собой. Мне уже дали согласие почти все сколь-нибудь интересные люди Всеволжска, – подтвердила она. – Конечно, я надеялась купить для своего театра чудинов дом, но раз он снят с продажи, будем делать конфетку из того, что имеем.

ГЛАВА 5

   – Барин! Барин! – заполошный крик ключницы пробил полог тишины и заставил поморщиться.

   – Тут твой барин, – нехотя отрываясь от созерцания облачной красоты и великолепия сентябрьского неба, отозвался Константин Орестович.

   – Барин, шкатулка ваша уж два часа как верещит и красным полыхает, – с облегчением выдохнула Параскева, поднялась на ступеньки веранды и с величайшей осторожностью протянула ему поднос, на котором действительно «верещала» и «полыхала» шкатулка для срочных депеш.

   Константин Орестович шкатулку принял и депешу прочитал.

   Параскева стояла рядом, полная грудь её волнительно колыхалась, так что он не отказал себе в удовольствии, ущипнул ключницу за филей, а та взвизгнула и краской залилась. Молодая, но смышлёная, иначе б не видать ей места как собственных ушей.

   – Ступай, – возвращая шкатулку на поднос, приказал Константин Орестович, – насчёт обеда распорядись. И гостя нашего не забудь позвать, он-то опять, поди, у пруда медитирует?

   – Сидит босой на коврике и кудой-то таращится, – подтвердила Параскева. – Уж не болен ли он головою, барин?

   – Поговори мне ещё, – изобразил недовольство Константин Орестович.

   – Так я же о вас беспокоюся, – ничуть не испугалась Параскева, – а ну как заразна болезнь? Вы-то, гляжу, тоже таращиться на всякое стали.

   Бойких баб Константин Орестович любил, потому только хмыкнул и придал ускорения ключнице прямо по её аппетитному заду. Дурой та точно не была, убежала быстро и без лишних слов.

   А Константин Орестович снова перечитал письмо из шкатулки. Опять этот Васька куда-то влез, балбес неугомонный. Только дочь уж не девочка, другого мужа ей искать поздно. Да и внучка любит папеньку, а ради внучки Константин Орестович готов был практически на всё.

   Поместье от Всеволжска отделяли считаные вёрсты, так что ежли выехать завтра поутру, к обеду в доме зятя поспеют. Осталось уговорить гостя, и Константин Орестович величественно спустился со ступенек веранды в сад.

   Гость, впрочем, особенно не возражал против экскурсии в город. Он встретился хозяину на полпути к дому, так и шёл босой, в странном своём широком исподнем, и хрустел преаппетитно яблочком сорта ранет золотой, что висели на ветках во множестве.

   – Не скучно тебе у меня, Аристарх? – спросил Константин Орестович, дождался отрицательного ответа и продолжил: – А то прислуга моя опасается, не случилась ли с тобой, друг мой, чёрная меланхолия.

   – Поблагодарите свою прислугу за заботу, – ответил вежливо тот, – и развейте опасения Параскевы Власьевны.

   Умён и наблюдателен, сразу догадался, откуда ветер дует. Замечал Константин Орестович томные взгляды, что бросали на гостя Параскева, а также горничная Маринка с кухаркой Степанидой. Да и то сказать, мужской статью Аристарх Павлович Смолин не обижен. И высок, и в плечах широк, и улыбка белозуба, и глаза карие смотрят с прищуром. Пусть не красавец писаный, да только умной бабе не красота от мужика надобна.

   Поймав себя на этаких мыслях, Константин Орестович фыркнул и рассмеялся, а Аристарх Павлович вид сделал, что вовсе он тут ни при чём. Эх, вот такого бы зятя в семью, только дочь всего одна, а для внучки, как в возраст войдёт, будет уж староват.

   С сыновьями Константину Орестовичу не повезло, жена ушла рано, а когда Аннушка заневестилась, во Всеволжске объявился капитан инженерных войск Василий Турбачёв. С виду был неплох: вежлив и учён. Кто ж знал, что за таким фасадом скрывается никчемушник и бестолочь? Нет, до генерала дослужился, и тестю почти помогать не пришлось, но вот когда со службы уволился да губернаторствовать начал, тут и вышла вся дурь Васькина наружу.

   – Скатайся со мной завтра в город, – прямо попросил Константин Орестович. – Зятёк опять в какую-то аферу сунулся. Деньги в казне закончились, а чтоб недостачу покрыть, хочет Васька дом бесхозный продать.

   – Вразумить хотите? – удивился Аристарх. – Или иная помощь требуется?

   – Иная, друг мой, иная, – согласился Константин Орестович. – Полагаю, и тебе в том польза будет. Дом-то уникальный.

   – Ох, и не по нраву мне эта мадам Андреева, – бурчал всё утро Тамарцев, – и кофий её тоже преподозрительный. А главное, Фома Самсонович, что подружки оне с мадам Бланшар с малолетства.

   – И что с того, что подружки? – флегматично поинтересовался Фома Самсонович.

   После вчерашнего посещения кофейни у пристава совсем отказала логика, зато подозрительность повысилась на порядок.

   – Ну как же ж, сами поглядите, – стал загибать пальцы Епифан Ермолаевич, – труп горничной Пелагеи Романовны нашла некромантка – раз, Штельх покойный был перед смертью в кофейне – два, да и некромантка тоже была в кофейне – три.

   Фома Самсонович вздохнул тягостно и головой